Дом в Вечерних песках
Парэк О'Доннелл


      Лондонская зима 1893 года выдалась особенно снежной. Преследуемый бурей, Гидеон Блисс ищет убежище в церкви. Там, у алтаря, едва в сознании лежит девушка по имени Энджи Таттон, шепчущая что-то о Похитителях душ. Вспышка света, тьма – и Энджи исчезает. Снежные вихри подхватывают белошвейку, переступающую через оконную раму. Прямо на коже она вышила загадочное послание. Его предстоит разгадать Скотленд-Ярду и отважной журналистке Октавии Хиллингтон, которая наконец нашла достойное дело на смену бесполезной светской хронике. Октавия и Гидеон оказываются вплетены в одну и ту же мистическую сеть – обоим предстоит раскрыть тайну смерти белошвейки, найти Энджи и рассеять тьму, сгущающуюся над Лондоном.




      Парэк О’Доннелл
      Дом в Вечерних песках

      Но ангелы суть духи, и когда они просто духи, они – не ангелы; ангелами они становятся, когда посланы возвещать волю Божью.
    Августин Блаженный. «Толкования на псалмы»

      Явись, желанный мой, явись хоть тенью, могильным призраком, виденьем сонным!
    Еврипид. «Геракл» (пер. И. Анненского)


      Paraic O’Donnell
      The House on Vesper Sands
      © Paraic O’Donnell, 2018
      This edition published by arrangement with Conville & Walsh Ltd.
      and Synopsis Literary Agency







      © Новоселецкая И., перевод на русский язык, 2020
      2020



      Об авторе

      Параик О’Доннелл – прозаик, поэт и критик. Его очерки и критические статьи печатают на своих страницах Gardian, Spectator, Irish Times и другие издания. Первое художественное произведение О’Доннелла, The Maker of Swans («Создатель лебедей»), в феврале 2016 года было признано одним из лучших дебютных романов месяца по версии «Амазон» и вошло в шорт-лист на присуждение ирландской литературной премии Bord Gais Energy в номинации «Новичок года». Вместе с женой и двумя детьми Параик О’Доннелл живет в Уиклоу (Ирландия).
      paraicodonnell.com
      @paraicodonnell


      Другие произведения Параика О’Доннелла:


      The Maker of Swans’ («Создатель лебедей»)


      …Что станется с моей душой…
      Элизабет Паркер
      (сэмплер, вышивка крестом, лен, красный шелк, ок. 1830 г. Коллекция музея Виктории и Альберта в Лондоне)



      I. Requiem Aeternam[Requiem Aeternam (лат. «Вечный покой») – в христианстве начальные слова заупокойной молитвы.]

      Февраль 1893 г.
      =Эстер Тулл шла по Хаф-Мун-стрит и на подходе к особняку ощутила ласковое прикосновение первого снега.
      Перед крыльцом она остановилась, опустила на землю саквояж и рукой в перчатке схватилась за перила. Не потому, что почувствовала слабость, хотя ей нездоровилось: боль возвращалась, но пока еще была терпимой. Просто ей хотелось посмотреть вверх. Скромное незамысловатое желание, оно возникло тотчас же, как первые снежинки задели щеку. Какие же они воздушные! Почти теплые на морозе. Ребенком Эстер на снег взирала с непостижимым изумлением. Словно наблюдала некое волшебство. Снег преображал мир, окутывая его безмолвием. Ею, как в детстве, овладел порыв подставить лицо под рой белых хлопьев, бесшумно кружащих в темноте.
      Эстер подавила соблазн. Нечего задирать голову. Теперь-то какая от этого радость? Уж во всяком случае, не в этом месте и не в этот вечер. Она отняла левую руку от перил и с правой стянула перчатку. Потом осторожно повернула ее ладонью вверх и, закрыв глаза, стала ждать. Легкое головокружение, затем – крошечный укол холода.
      Перед входной дверью она собралась с мыслями и подняла к звонку руку. Огляделась, раздумывая. Черный ход, которым пользовалась прислуга, Эстер был привычнее, но некоторое время назад ей велели заходить с парадного крыльца. Объяснений на этот счет Эстер не получила, а лишних вопросов, она знала, лучше не задавать. Эстер повернула медную ручку звонка. Как всегда, пройдет не одна минута, прежде чем мистер Кару соизволит ее впустить. Разумеется, когда требовалось, он умел быть расторопным, но, сворачивая с Пикадилли, Эстер слышала, как колокол церкви Святого Иакова пробил половину девятого. В этот час гостей не принимали. Во всяком случае, в этом доме.
      Наконец мистер Кару открыл дверь и поприветствовал ее в своей обычной манере: опустил утопающий в жировых складках подбородок и вскинул руку, предупреждая, что прежде ему нужно прокашляться.
      – А-а, мисс Тулл. – Он глянул поверх ее головы. – Скверную погоду вы с собой принесли. Будем надеяться, его светлость из-за этого не задержится.
      Эстер промолчала в ответ. Просто стояла на верхней ступеньке, ожидая, когда дворецкий предложит ей войти. Мистер Кару еще с минуту смотрел на улицу, а потом, словно вспомнив про Эстер, снова обратил на нее взгляд. Наклонившись к ней, он демонстративно снял воображаемую соринку с ее пальто, внимательно рассмотрел кончики своих пальцев и только потом сказал:
      – Входите, мисс Тулл. – Мистер Кару встал боком в дверях, оставив для нее ровно столько места, чтобы она могла протиснуться мимо него. – А то что толку от вас будет, если вы околеете на крыльце?
      Эстер последовала за ним через просторный холл, где на подставках и в сумрачных нишах стояли предметы искусства, особенно ценимые лордом Страйтом. Она никогда пристально не разглядывала их – не считала, что вправе это делать. Обычно ее без лишних церемоний препровождали к лестнице для прислуги в глубине дома. Но сейчас мистер Кару остановился перед пустым постаментом.
      – Сегодня вечером его светлость отправился с визитом к леди Ашенден. Она дает бал в его честь. По всей видимости, роскошное должно быть торжество. Помните, какой экспонат здесь стоял?
      Эстер растерянно смотрела на постамент.
      – Если б снова увидели, непременно бы вспомнили, – заявил мистер Кару. – Это редкая птица, мисс Тулл, весьма примечательное создание, по словам его светлости. Ее нашли в Маньчжурии, кажется. У нее есть название, но оно вам ни к чему. Нечто вроде феникса, как я слышал. Уникальная вещь, даже для такой коллекции, как его. Сколько, по-вашему, она стоит?
      Эстер обеими руками сжимала ручку своего саквояжа с принадлежностями для шитья. Ее смятение усиливалось, хотя она надеялась, что своим видом этого не выдает. Она покачала головой.
      – А вы попробуйте предположить. – Мистер Кару чуть расставил ноги и сунул руки в карманы брюк, приняв не совсем пристойную позу: в ее присутствии, считал он, можно позволить себе такую вольность. Эстер отвела глаза в сторону.
      – Вы бледнее, чем обычно, мисс Тулл. Вам нездоровится?
      – Я вполне здорова, мистер Кару. – Эстер осторожно втянула в себя воздух.
      – Тогда ладно. И все же, выскажите догадку, сделайте милость. Вы же не хотите убедить меня, что не знаете цены вещам?
      Дворецкий открыто ухмыльнулся. Вот уже много лет Эстер вела честную жизнь, но так было не всегда. Лорду Страйту и его прихвостням было известно о ее прошлом, и они не забывали ей о том напоминать.
      – Мистер Кару, я понятия не имею, сколько это может стоить. Я не разбираюсь в таких вещах.
      Лицо его исказила недовольная мина.
      – Мисс Тулл, все же позвольте себе сделать одно предположение, будьте так любезны.
      Эстер отвела назад плечи и испустила протяжный вздох.
      – Десять фунтов, – произнесла она.
      Мистер Кару в ужасе отшатнулся от нее, хватаясь рукой за лоб.
      – Ох, мисс Тулл, – сказал он, снова приближаясь. – Десять? Десять фунтов? По-вашему, это большие деньги?
      Он отвернулся, трясясь от беззвучного смеха.
      – Десять фунтов, ну и ну, за птицу, которая почти что родня фениксу? За птицу, которая могла бы восстать из пепла?! Да это же практически бесценная вещь! Но его светлость настолько великодушен, что намерен выставить ее на аукционе, который состоится на балу. Выручка пойдет на нужды его нового учреждения. – Не получив от Эстер ответа, он снова стал серьезным и повторил: – Настолько он великодушен, мисс Тулл.
      Та молчала – язык не поворачивался что-то сказать – и лишь склонила голову, изображая почтительность. Мистер Кару, догадывалась Эстер, не был удовлетворен, но, на ее счастье, внимание дворецкого отвлекло появление мальчика-слуги, которого она раньше встречала в доме несколько раз. Хилый юнец тринадцати-четырнадцати лет держал в руках огромный букет белых цветов вполовину его роста.
      – Прошу прощения, мистер Кару, – обратился тот к дворецкому. – Вы велели известить вас, когда доставят цветы.
      – Иди и поставь их в воду, болван, пока ковер не испортил. Пыльца лилий – сущее наказание. Мастер пришел?
      – Еще нет, сэр.
      – Сообщи, когда прибудет. Его светлость оставил указания. А теперь проваливай. – Кару вытащил округлые карманные часы и, глянув на них, неодобрительно поцокал языком. – Пойдемте, мисс Тулл, – сказал он таким тоном, будто мастер задерживался по ее вине. – У нас нет времени стоять тут и пялиться всю ночь.
      Мастерская находилась на четвертом этаже. Мистер Кару проворством не отличался и поднимался медленно. После каждого лестничного пролета он останавливался и начинал суетиться по поводу какого-нибудь пустяка – стирал невидимое пятно или проверял состояние фитиля в одном из светильников, – пока дыхание не выравнивалось. Прежде Эстер часто раздражало, что ей приходится приноравливаться к его неспешному темпу. Дорогу до мастерской она хорошо знала и без сопровождающего могла бы подняться туда в два раза быстрее. Но сегодня она была рада, что вынуждена плестись за ним, не тратя лишних сил. Подъем разбередил раны. Она чувствовала, как они лопаются и горят. Если боль усилится, она не выдержит и застонет. Так или иначе выдаст свое недомогание.
      Мистер Кару неуклюже тащился вверх, вроде как ни о чем не догадываясь, да и сама Эстер ничего необычного не замечала. Какой-то лакей с перекинутым через руку бархатным плащом, видимо после чистки, при их приближении отступил в сторону. Они прошли мимо дверей, из-за которых доносились тихие голоса или приглушенный гомон слуг, обсуждавших некое непонятное, но срочное дело. В этом доме много чего происходило, оставаясь тайной для окружающих.
      Убран особняк был вполне элегантно, но его освещение оставляло желать лучшего. Газовые светильники, кои ныне были в моде во многих богатых домах, лорд Страйт не жаловал, и большинство помещений скупо озаряли лишь две-три масляные лампы. Горели они менее ярко, зато свет давали более естественный, утверждал он. Портьеры и обои были унылых тонов, либо они просто потемнели и выцвели за долгие годы. Их в свое время подобрал лорд Страйт-старший, и его сын с тех пор ничего не менял. Его светлость так и не женился, и, возможно, хлопоты по обновлению интерьера когда-нибудь лягут на плечи его сестры. Однако леди Ада в Страйт-хаус не жила. Ее мнения в подобных делах никто не спрашивал.
      Верхний этаж, когда они наконец поднялись туда, как всегда, кутался в темноту. Лестничная площадка представляла собой узкий коридорчик, лишенный всякого убранства, не считая стола и стула у двери в мастерскую, где обычно располагался мистер Кару, пока Эстер работала внутри. По обыкновению она остановилась у лестницы, ожидая, когда он зажжет скромный светильник, что стоял на столе, и сядет на стул.
      – Ну вот, мисс Тулл, – произнес дворецкий, рассматривая носовой платок, которым он промокнул вспотевший лоб, – мы в очередной раз исполнили свою епитимью. Насколько я понимаю, сегодня вы должны закончить свой заказ, а потом, бог даст, в следующие несколько недель можно будет расслабиться. Знаете, что лорд Страйт говорит о нас?
      Эстер покачала головой, хотя знала прекрасно. Эту свою речь Кару повторял каждый раз, фактически слово в слово.
      – Он говорит, что мы с вами, вероятно, уже стали завзятыми альпинистами, любую вершину Европы покорим. – Мистер Кару схватился за живот, словно сдерживая смех. – Завзятыми альпинистами! Ну надо же!
      Он ждал, и Эстер, чтобы ублажить его, издала смешок, внезапно вызвавший приступ боли. Она сдвинула перед собой руки, чуть приподняв на весу саквояж.
      – Да, он большой шутник, – продолжал мистер Кару. – Большой шутник. Не спускай глаз с мисс Тулл, говорит, ибо ей присущ неукротимый дух горцев. Того и гляди сорвется и бросится покорять Маттерхорн[2 - М а т т е р х о р н – вершина в Пеннинских Альпах на границе Швейцарии. Высота – 4478 метров над уровнем моря.]. И, знаете, думаю, он прав. Но вы ведь не собираетесь никуда срываться, а, мисс Тулл?
      Эстер смотрела на ручку саквояжа, которую она сжимала так крепко, что костяшки пальцев побелели.
      – Я очень устала, мистер Кару, а впереди, боюсь, долгая ночь. Насколько я понимаю, мерки новые. А работы всегда много, если мерки меняют в последний момент.
      Не отвечая, он скользил по ней взглядом – рассматривал с ног до головы, словно производил инвентаризацию.
      – Это очень затейливое одеяние, – добавила Эстер. – Требует кропотливой и тонкой работы.
      Мистер Кару непременно услышал бы беспокойство в ее голосе, если бы она не выдала себя по-другому. Эстер снова почувствовала, как будто что-то стало пульсировать на коже. Где-нибудь это проявится. И он увидит.
      – Совершенно верно, мисс Тулл, – промолвил наконец дворецкий. – Хотя я и без ваших напоминаний знаю, что лорд Страйт весьма обстоятелен в своих требованиях. Дольше, чем нужно, я не стану вас задерживать. Но прежде чем вы войдете, я попрошу вас открыть свой саквояж и выложить на стол все, что в нем есть. – Мистер Кару провел рукой по желтоватой скатерти, словно расчищая стол, хотя на нем стояла одна лишь лампа. Потом он удобнее устроился на стуле и принял вид благодушного ожидания.
      – Что в нем есть, – как дурочка, в недоумении повторила Эстер, сознавая, что от натуги в ее голосе появилась сиплость. Она чувствовала также, что у нее немеют лицо и шея, и это усиливало ощущение дискомфорта.
      – Вы сегодня как будто сама не своя, мисс Тулл. Да, выложите, пожалуйста, на стол содержимое вашего саквояжа. Эту же процедуру мы повторим, когда вы будете уходить. Разве для вас это в новинку? Как я могу быть уверен, что вы ничего лишнего не прихватили с собой, если мне неведомо, с чем вы пришли?
      – Это же давно было, мистер Кару. Я думала, что, может…
      – Что, может, мы снова стали вам доверять? Его светлость – благожелательный человек, мисс Тулл, но далеко не дурак. Еще месяца не миновало с тех пор, как мы обнаружили в вашем саквояже вещи, которые вам не принадлежали.
      – Мистер Кару, я знала, что вы их хватитесь, но просто хотела доделать работу дома. Зачем бы еще я стала их брать? За кого вы меня принимаете?
      Взгляд дворецкого потемнел, с угрожающим видом он медленно поднялся со стула. Эстер отпрянула, хотя знала, что гнев его притворный. Не по делу разболталась, отругала она себя.
      – Вы забываетесь, мисс Тулл, – сказал мистер Кару. – Вас никто ни в чем не обвинял. Во всяком случае, пока. Однако его светлость на сей счет оставил четкие распоряжения. Вы не должны приносить ничего, кроме принадлежностей для шитья, и тем более ничего не выносить. Лорд Страйт полагал, что он ясно выразился. Но, возможно, вы его не поняли.
      Эстер почувствовала, что ее покачивает. И не только от боли. Она не ужинала и вообще ничего не ела с самого утра.
      – Он ясно выразился, мистер Кару.
      – Очень хорошо, мисс Тулл. – Дворецкий наклонил голову, лбом почти касаясь ее лба. – Я очень рад это слышать. Значит, вы помните, что особенно его заботит?
      – Помню.
      – Помните его слова?
      – Помню… помню, мистер Кару, только не точь-в-точь.
      – Его светлость держит много слуг, дает работу многим лавочникам и ремесленникам. У каждого из них свои обязанности, но все должны соблюдать одно условие. Помните, что это за условие?
      – Да, мистер Кару.
      – Какое же? Из вас что, каждое слово клещами тащить нужно? Какова первейшая обязанность человека, нанятого его светлостью?
      – Держать язык за зубами, мистер Кару.
      – Не слышу. – Он поднес ладонь к своему мясистому уху.
      – Держать язык за зубами, мистер Кару.
      Дворецкий подождал еще несколько секунд и затем отстранился от Эстер. Она стояла, опустив глаза, но чувствовала на себе его пристальный взгляд.
      – Что ж, очень хорошо. – Он снова сел. – Приступайте, мисс Тулл.
      Ей потребовалось несколько минут, чтобы опустошить саквояж. Она и без того нервничала, а под его пронизывающим оком и вовсе стала неуклюжей – шилом проткнула манжету своего платья, выронила ножницы. Когда все вещи были выложены, оказалось, на столе уже почти не осталось свободного пятачка. Фасон одеяния, что ей заказали, действительно был очень сложный, а швейная машинка годилась лишь для самых простых стежков. Пожалуй, в ее наборе приспособлений не было ни одного, которым бы она не воспользовалась за последние недели.
      Мистер Кару взял лампу и, медленно водя ею над столом, стал светить на катушки и наперстки, на иглы и крючки, время от времени переворачивая или беря в руки тот или иной предмет, чтобы рассмотреть его получше. Вряд ли ему известно предназначение хотя бы половины из этих приспособлений, подумала Эстер. Тускло блеснуло лезвие стилета, который он поднес к свету. Им обычно прорезали отверстия, но его длинный острый клинок вполне мог бы послужить и для менее благих целей. Мистер Кару положил нож и поставил лампу на место. Затем повернулся к Эстер и зевнул, не удосуживаясь прикрыть ладонью рот.
      – Теперь сам саквояж, мисс Тулл, будьте любезны.
      В лице дворецкого отразилось неимоверное удовлетворение, когда Эстер подала ему пустой саквояж. Мистер Кару открыл сумку и сначала рассмотрел под лампой ее нутро, растормошил, проверяя каждый уголок, потом принялся ощупывать руками. Эстер подумала, что в саквояже, должно быть, не осталось ни одного квадратного дюйма подкладки, которого не коснулись бы его пальцы. Наконец – к этому времени напряжение из его лица ушло, сменившись разочарованием, – дворецкий перевернул саквояж вверх тормашками и встряхнул.
      – Что ж, мисс Тулл, – недовольный, мистер Кару развалился на стуле и нетерпеливо махнул на ее вещи, – будьте добры, уберите все это, и займемся делом. Целое представление устроили. Я же говорил, вам нечего бояться.
      Избегая встречаться с ним взглядом, Эстер принялась складывать в саквояж свой набор для шитья. Неужели он попытается обыскать ее одежду? Прежде он так далеко не заходил, но, может быть, его подтолкнет к тому какое-то новое подозрение.
      – Этого вы не говорили, мистер Кару, – как можно более ровным тоном отвечала она, – но, очевидно, подразумевали.
      Он строго посмотрел на нее, но дальше развивать эту тему не стал. Эстер собрала саквояж, и дворецкий пошел отпирать дверь. Пока он стоял к ней спиной, она сделала последние приготовления, незаметно поправив на себе одежду. Отчасти чтобы облегчить боль. Но ее тревожило и кое-что другое: она внесла некоторые усовершенствования в свое платье, в тех местах, что скрыты от посторонних глаз. От них будет зависеть ее судьба, когда настанет час.
      – Ну вот, прошу, – сказал мистер Кару. Они вошли в мастерскую. – Чистота и порядок. Что бы о нас ни говорили, нельзя допустить, чтобы люди болтали, будто у нас здесь бардак. Что скажете, мисс Тулл?
      Это замечание она тоже слышала от него не раз, причем в одних и тех же выражениях. Правда, сейчас, слава богу, он не стал дожидаться от нее ответа. В мастерской всегда было холодно, и мистер Кару предпочитал в этой комнате не задерживаться. Пыхтя, он вперевалку потащился к сейфу, стоявшему в углу напротив двери. Эстер внимательно следила за его движениями, запоминая, в какой карман он положил один ключ, из какого достал другой.
      – Отвернитесь, мисс Тулл, окажите любезность.
      В угоду дворецкому Эстер повернулась к нему спиной. Она уже знала, что хранится в сейфе. Мистер Кару гордился собственной проницательностью. Возможно, и хозяин ценил его за это, но в действительности дворецкий зачастую был невнимателен. И Эстер при каждом удобном случае старалась подсмотреть. Увидела она достаточно.
      Пока мистер Кару переносил на рабочий стол отдельные элементы платья, Эстер стояла в молчании, стараясь не показывать, что ее шатает. Она слышала, как он тяжелым шаркающим шагом вернулся к сейфу. Раза три-четыре он будет ходить туда-сюда, пока перенесет все вещи. В сейф запирали недошитое платье, а вместе с ним – коробку карт с мерками, которые были изготовлены из других видов материи. Эстер было все равно, где и как их достали.
      Напрягая слух, она ждала, когда мистер Кару закроет сейф. Петли обычно скрипели, но она их смазала – совсем чуть-чуть – маслом, которое использовала для швейной машинки «Зингер». Он плечом толкнул дверцу. Та, захлопываясь, издала глухой лязг, которого можно было бы избежать, если действовать осторожно. Сами петли шума не производили.
      Эстер обернулась на звук шагов дворецкого, возвращавшегося к рабочему столу.
      – Прошу вас, мисс Тулл, – напыщенно произнес мистер Кару, словно подчеркивая, что он удостоил ее неким благодеянием. – Полагаю, у вас есть все, что нужно.
      Эстер ждала. Спешить нельзя. Нельзя выказать даже малейшее нетерпение или торопливость.
      – Спасибо, мистер Кару, – поблагодарила она. Не отрывисто, но и без заискивания. Эту фразу Эстер репетировала перед зеркалом, подбирая верное выражение лица, пока не прониклась уверенностью, что оно возымеет желаемый эффект. Мистер Кару привык, что она с ним всегда почтительна, и на малейшие отклонения в ее поведении неизменно реагировал единственно приемлемым, на его взгляд, способом.
      Он подступил к ней почти вплотную, коленями касаясь ее юбок. Дыхание его немного выровнялось, но все равно оставалось затрудненным, и Эстер ощущала его на своей щеке. От мистера Кару несло коричным кексом с изюмом, похотью и табаком.
      – Вас здесь все устраивает, мисс Тулл?
      – Да, мистер Кару. – Она не смягчила голос. Время еще не пришло.
      – Вы уверены? – Он пододвинулся ближе. – Может быть, я могу сделать для вас что-то еще?
      – Ничего, мистер Кару.
      Он вскинул руку, и она ощутила, как его пальцы впились ей в затылок.
      – Вы ведь знаете, что всегда можете обратиться ко мне, мисс Тулл, если вам что-то нужно. Я буду рад вам услужить.
      Эстер чуть запрокинула голову, поднимая к нему лицо, которому она придала выражение муки и раскаяния. Это все, что требовалось. Пока мистер Кару довольно всматривался в ее черты, она сделала одно незаметное движение.
      – Простите, мистер Кару, – сказала Эстер. – Просто я очень устала. У меня сестра болеет, как вам известно, и я почти всю ночь просидела у ее постели.
      – Ну будет, будет, мисс Тулл. – Он отвернулся, думая уже о другом. – Каждый несет свой крест. Что ж, работайте. Я оставлю вас. Дверь, как всегда, должна быть заперта, но, если что понадобится, стучите. Я буду на своем посту за дверью. Да, кстати, куда же я положил свою газету?
      Газета лежала на рабочем столе, фактически у него под рукой, не заметить ее он никак не мог. Но мистер Кару дождался, пока Эстер возьмет газету и вручит ему – еще один маленький акт возмездия, довершивший ее наказание. Он развернул газету и направился к двери, на ходу разглядывая пугающую иллюстрацию, которая занимала большую часть первой полосы.
      – Да помогут нам Небеса, мисс Тулл. В Сауторке обнаружили одного местного жителя, обглоданного его собственными котами. Меньше чем в трех милях от нас. Куда катится мир?
      Ахая и цокая языком, он покинул мастерскую и запер за собой дверь. Эстер испустила протяжный тихий вздох. Теперь, когда за ней никто не наблюдал, она позволила себе немного обмякнуть и сгорбиться, расслабила завязки на одежде, чтобы ткань не давила на раны. Этот момент она воображала много раз, опасаясь, что мужество в конце концов покинет ее. Она молилась, понимая, что совершает грех. Господа не призывают те, кто избрал ее путь.
      Однако сил прибавилось. И они поддерживали ее, словно некий внутренний стержень, хотя сейчас она еле стояла на ногах. Непривычная к воздействию опиума, Эстер приберегла это лекарство на самый последний момент. Вышивку делала на себе, не приняв обезболивающего средства, так как боялась впасть в состояние бесчувствия. Чтобы не вскрикивать, затянула челюсть кожаным ремнем. Опиум она приняла позже, и облегчение, наступившее со временем, заставило ее заплакать. Опиум сделал свое дело, не больше и не меньше. Силы, что позволили ей терпеть адскую муку, имели иной источник происхождения.
      После она протерла стежки раствором карболовой кислоты и затем в зеркало принялась рассматривать свое творение. Слова отражались задом наперед, а она и в лучшие свои дни грамотой владела не очень хорошо. Но она не торопилась, внимательно читая надпись, – хотела убедиться, что потрудилась на славу. То, что она увидела, доставило ей удовлетворение, ведь даже в мгновения убийственной боли ее рука не дрогнула, делая аккуратные стежки. Она гордилась собой, но в следующую минуту отмела это чувство, осознав, что оно греховно. Эстер отвернулась от зеркала и принялась одеваться, опасаясь, как бы ей не опоздать.
      Теперь она выпрямила спину. Предстояло еще многое сделать, да и опасность пока не миновала. Из кармана, пришитого к нижней юбке – первое из усовершенствований, что она внесла в свой наряд, – Эстер вынула обрывок марли, смоченной в спиртовом растворе, и, сунув руку под одежду, стала промокать кожу вокруг стежков. Делала она это на ощупь, поскольку раздеться не могла – слишком велик был риск, – и одной рукой зажимала себе рот, чтобы с губ не слетел стон. Периодически она вытаскивала марлю, рассматривала ее и складывала заново, касаясь кожи чистой сторонкой. Занести в раны грязь она не боялась – по крайней мере, на этот счет не стоило волноваться, – но ее беспокоило, что кровь зальет стежки. А они должны быть видны четко, хотя бы относительно, иначе окажется, что она зря истерзала себя. Это была лишь малая часть ее плана, без которой можно было бы обойтись, будь у нее только одна цель. Но речь шла не только о том, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. В конечном счете она увидит, что станет с ее душой.
      Морщась, Эстер наклонилась, чтобы развязать шнурки на ботинках. Боль обострилась, но она старалась не обращать на это внимания. Слишком важный момент. Ей следовало действовать быстро, аккуратно и, главное, бесшумно.
      Эстер пошла по стеночке, потому как с краев половицы меньше скрипели под ее ногами в одних чулках. Много лет назад эту хитрость она узнала от отца, который научил ее и многому другому. Человек он был порочный, но она вспоминала его с любовью. Дойдя до сейфа, Эстер остановилась и прислушалась. Именно так поступил бы и отец.
      Воровство – это наполовину умение ждать, детка. Лицо отца давно стерлось из памяти, но голос его она до сих пор помнила. Воровство – это наполовину умение ждать и наполовину умение слушать.
      Прошла минута, может, дольше. Мистер Кару один раз кашлянул, и потом – ни звука. Из узенького кармашка под манжетой Эстер вытянула ключ, украденный у дворецкого. Тот ничего не почувствовал. Искусству воровства она научилась у отца, ребенком вместе с ним промышляя в трущобах Спитлфилдза. Это дело она давно бросила, но приобретенные навыки вспомнились сами собой. После смерти отца она выбрала честное ремесло, но такое, что не позволяло пальцам утратить ловкость. Усвоенную в детстве науку она не забыла.
      Замок был тугой, но поддался без звука. Его она тоже смазала маслом с помощью вязального крючка. Эстер снова застыла в ожидании, на этот раз закрыв глаза, чтобы обострился слух. Ничего. Она чуть потянула дверцу сейфа на себя. Тишина. Она приоткрыла дверцу еще на дюйм.
      Эстер замерла. Скрежет был слабый – даже не скрежет, а просто дрожь тяжелого железа, которую она мгновенно пресекла, положив руку на дверцу, – да и мистер Кару не мог похвастать острым слухом. Однако в этой тишине даже он был способен что-то да уловить. Эстер глянула на стол, где стоял ее раскрытый саквояж. По отношению к ней дворецкий нередко проявлял мелочную жестокость, но она не желала ему зла, хотя, бывало, и подумывала о мести. Если он сейчас уличит ее, терять ей будет нечего. Она гораздо проворнее его, в три шага преодолеет расстояние до стола. Тогда он и узнает, на что еще нужен стилет. Она сделает то, что должна.
      Но нет, дворецкий только в очередной раз кашлянул и затем хмыкнул. Видимо, нашел еще что-то забавное в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс»[3 - Illustrated London News – первая в мире иллюстрированная еженедельная газета (позднее журнал). Издавалась в Лондоне с 1842 по 2003 г. Популярнейшая газета викторианской Англии. В ХХ веке утратила свое значение.]. Эстер снова сосредоточила внимание на сейфе. Одним осторожным, но быстрым движением наполовину отворила дверцу. Большего и не требовалось.
      Всю среднюю полку занимал выстланный бархатом поднос с одиннадцатью хрустальными сосудами. Каждый стоял в своей собственной выемке. Вообще-то поднос был рассчитан на двенадцать флаконов, но одна выемка пустовала. До сей минуты Эстер только мельком видела их. Рифленые, украшенные тонкой резьбой, они поражали красотой, искрясь приглушенным блеском в желтоватом свете. Их создал, она знала, мастер из Антверпена по рисункам его светлости. По утверждению мистера Кару, подобных изящных сосудов не сыскать во всей Англии. Дворецкий, конечно, сболтнул лишнего, но очень уж он любил потешить свою презренную гордыню, а хвастуны не способны хранить тайны. Разумеется, всех подробностей Эстер не знала, но известно ей было достаточно.
      Из одиннадцати флаконов восемь были пусты и бесцветны. Их можно было использовать только раз, как она выяснила, однако пузырьки вернули на место после того, как их содержимое израсходовали. Использовав флакон, который сейчас отсутствовал – может, чуть позже сегодня вечером; ей о том было неведомо, – они пополнят поднос девятым почерневшим сосудом. И заодно обнаружат пропажу. Только вот ей не суждено увидеть их реакцию. Жаль.
      Остальные три флакона были нетронуты. На первый взгляд казалось, что они пусты, но все три были закупорены и залиты воском. На дне каждого темнело некое вязкое масло. Смола, называли его, как слышала Эстер. При соприкосновении с воздухом смола эта испарялась. Для их целей это зачем-то было необходимо. Более того Эстер не знала и знать не хотела.
      Именно флаконы в этом сейфе были главным сокровищем. Тот голландец такие больше не изготовлял – по неизвестным ей причинам. Может быть, умер, или спор какой между ними вышел. Другого такого мастера, наверно, можно было бы найти, но не без труда. Однако эти пузырьки были почти бесценны.
      Из потайной складки в юбках Эстер достала еще одно свое творение – нечто вроде сумочки, сшитой из прочной парусины. В ней имелось три отделения, и каждое было простегано ватой, чтобы сосуды при носке не звенели, стукаясь друг о друга. С величайшей осторожностью Эстер взяла за горлышко один из закупоренных флаконов и подняла его с подноса. Сосуд был увесистый, хотя жидкости в нем было налито не больше, чем на унцию. Однако по размеру он оказался меньше, чем она полагала, и полностью исчез в своем мешочке. Отлично. Много места – не мало.
      И Эстер снова замерла, хотя теперь каждая секунда промедления была для нее пыткой. Жди, девочка. Жди и слушай.
      Она опустила в сумочку второй пузырек, тот мягко угнездился рядом со своим соседом, а она снова застыла в ожидании. Десять секунд. Двадцать. Она переложила в сумочку третий флакон.
      Когда дело наконец было сделано, Эстер вернулась к столу и опустилась на табурет, позволяя себе минутку посидеть. Ее взгляд упал на недошитое одеяние. Само платье, даже без рукавов, поражало некой печальной безучастной пышностью. Перчатки и вуаль тоже были разложены, равно как и несколько кружевных деталей, которые требовалось пришить.
      Она освободится от всего этого, как о том давно мечтала. Удерживала ее в эти последние мгновения не сентиментальность, а некая настоятельная необходимость, определение которой Эстер затруднялась подобрать. В ее планы не входило тратить время на молитву, но сейчас она ощущала в себе эту потребность. Эстер преклонила колени перед платьем, поскольку это в некотором роде сближало ее с той, для кого оно предназначалось. И с другими, которые ушли из жизни раньше. Таким образом она чтила их память.
      У Эстер мелькнула еще одна мысль. Из коробки на столе она вытащила самую новую карточку. Как бы ни были получены указанные на ней мерки, сняты они были с потрясающей точностью, до одной восьмой дюйма. Пробегая глазами колонки, Эстер шепотом произносила цифры, и воображение рисовало ей фигуру худенькой девушки. Она представляла ее так живо, словно баюкала на руках. Эстер коснулась карточки, оставив на ней смазанное пятно крови, и на мгновение смежила веки.
      Поднявшись с табурета, она с минуту бесцельно постояла на месте. Больше ничто ее здесь не удерживало. Она расправила на себе юбки, пригладила волосы, но прихорашиваться не стала. Последний раз обвела взглядом комнату, ожидая, что ее захлестнет паника.
      Все. Больше ничего, ничего. Время пришло.
      Эстер наклонилась за низенькой деревянной приступкой, что стояла под столом, перевернула ее, рассматривая ножки. Она подбила их фетром, чтобы они не скрежетали о пол. Эстер осторожно поставила приступку под окно, подождала десять-пятнадцать секунд, потом поднялась на нее, чтобы дотянуться до шпингалета над переплетом. Его она тоже смазала маслом в процессе подготовки, и потому рычажок поддался сразу, без особых усилий с ее стороны. Нижняя створка тоже легко скользнула вверх, как и тогда, когда она открывала окно в прошлый раз.
      Поднявшись на подоконник, она выпрямилась во весь рост, но, вопреки ожиданиям, огней гостиницы «Уолсингем-хаус» не увидела: ее почти полностью заслоняли крыши домов напротив. В конце улицы какой-то мужчина топтался под фонарем. Эстер различила вдалеке силуэты зданий Пикадилли и темный край Грин-парка. И больше ничего.
      Она извлекла первый флакон из его мягкого мешочка и вытянула перед собой. Легонько раскачивая сосуд в руке, она любовалось мягким блеском смолы. Потом чуть наклонилась вперед и разжала пальцы. При ударе о землю флакон лишь тихо звякнул. Издал нежный звон. Эстер не посмотрела вниз. Этого, она знала, делать нельзя.
      Мужчина, что стоял под фонарем, снова попался ей на глаза. Теперь он быстро перебегал улицу. Эстер не придала этому значения. Наверняка они выставили наблюдателя. Он увидел ее, насторожился. Теперь это уже неважно. Слишком поздно. Она вытащила из сумочки второй флакон, бросила его. То же самое проделала с третьим.
      И вот наступила долгожданная минута покоя. Мгновение совершенной безмятежности, которое она пообещала подарить себе перед самым концом. Мгновение, принадлежащее ей одной. Эстер вдохнула полной грудью и протяжно выдохнула. Ее живое тепло на холоде обратилось в пар. Однако мороз не жалил, как она ожидала, и было почти безветренно. Она ступила на карниз, чуть раскинула в стороны руки, чтобы удержать равновесие, и только потом – почувствовав, как нечто пушистое задевает костяшки пальцев, – вспомнила про снег.
      Эстер подняла лицо вверх. Снег теперь был всюду. Густой, он сыпал с мягкой настойчивостью. Обволакивал ее своей нежностью, напоследок даря милость. И когда решающий момент настал, у нее не возникло ощущения, что она падает. Она – ни много ни мало – отдала всю себя, а выжидающий воздух, быстрый и надежный, признал ее за свою. Он стремительно подхватил ее и, словно бесплотного духа, понес прочь от земли.



      II. Kyrie[Kyrie (лат. «Господи помилуй») – молитвенное призывание, часто используемое в молитвословии и богослужении, часть литургии.]


I

      На его стук никто не отозвался, и Гидеон Блисс отступил от двери, проверяя, по тому ли адресу он пришел. Он знал, что находится на Фрит-стрит. Это ему подтвердил кучер наемного двухколесного экипажа, который он остановил. Кебмен, конечно, разозлился, когда выяснилось, что Гидеон вовсе не намерен воспользоваться его услугами. Сказал, что да, это, естественно, Фрит-стрит, будь она проклята, и с желчью прибавил, что он, черт побери, не обязан давать справки тем, кто никуда не едет.
      Гидеон снова достал и пробежал глазами письмо дяди, хотя в поезде зачитал его до дыр и отдельные отрывки помнил почти наизусть. Многое, о чем писал Нейи, произвело на него странное и тревожное впечатление, но сильно не обеспокоило, поскольку, как рассудил Гидеон, он пока еще слишком мало знал о жизни и привычках дяди. К тому же он был рад, что наконец-то его преподобие проникся к нему доверием. В общем, решил Гидеон, он будет делать то, что ему велят, а все остальное со временем прояснится.
      Тем более что по отдельным практическим вопросам дядя выражался впечатляюще ясно. Новые обстоятельства, объяснил он, вынудили его покинуть прежнее жилище возле Лондонского моста и переселиться в Сохо. Зная, что племянник плохо ориентируется в Лондоне, дядя подробно написал, как добраться до его дома, и Гидеон ни на шаг не отступил от его инструкций. Он находился там, где ему следовало быть – на Фрит-стрит, куда пришел со стороны Шафтсбери-авеню. Дойдя почти до Сохо-сквер, Гидеон, в соответствии с дядиными указаниями, принялся по пути считать каждую дверь, мимо которой он проходил. Да, все верно, это и есть нужный ему дом. Гидеон был в том почти уверен.
      Он снова постучал – настойчиво, но не выходя за рамки приличий. Ожидая, когда ему откроют, Гидеон внимательно рассматривал вход. На самой двери номера он не заметил, и на веерообразном окне над ней, насколько он мог судить – в прихожей свет не горел, – его тоже не было. Гидеон отступил на пару шагов, глядя на верхние окна. Ни одно из них не светилось. В доме вообще не наблюдалось признаков человеческого присутствия.
      Гидеон плотнее закутался в пальто и, похлопывая в ладоши, стал думать, как ему быть. Он быстрым шагом шел от самого вокзала Ливерпуль-стрит, и потому до сей минуты холод его не донимал, но в такой студеный вечер ждать под дверью было не очень уютно. Он также сознавал, что близится ночь. Когда он шел по Хай-Холборн, церковный колокол пробил половину девятого, и он в беспокойстве ускорил шаг. Прежде он как-то раз навещал дядю в Лондоне, но теперь тот сам его вызвал – небывалый случай. Дядя долгое время не подпускал к себе племянника, и, когда Гидеону представилась возможность снискать благоволение своего опекуна, он не хотел упустить свой шанс. Однако если он прибудет в неурочный час, это вряд ли поможет ему завоевать расположение дяди.
      Услышав голоса, Гидеон поднял глаза и увидел, что в его сторону по пешеходной дорожке идут мужчина и женщина. Джентльмен в шляпе набекрень, дама в небрежно завязанной накидке. Оба пошатывались, но были в веселом настроении. Они направлялись к входу через дверь от той, у которой стоял Гидеон, и он поспешил к ним.
      – Сэр, мадам, добрый вечер. – Гидеон приподнял шляпу, резко останавливаясь перед ними, так что его немного занесло. – Прошу прощения за беспокойство. Вы не подскажете номер вашего дома?
      Мужчина с женщиной, покачиваясь, повернулись к нему. Джентльмен одной рукой обнимал даму за талию; та, чтобы не упасть, цеплялась за отворот его пальто. Мужчина курил, но сейчас его рука, в которой он держал сигару, застыла в воздухе, не донеся ее до рта.
      – Ты слышала, Белла? Будто голубки проворковали. Прошу прощения за беспокойство.
      – Это было очаровательно, мистер Таунсенд. – Белла удобнее ухватилась за воротник пальто своего спутника и выпрямилась.
      – Обожаю певучие голоса. Скажите еще что-нибудь, любовь моя.
      Гидеон пальцами зажал края обшлагов и смущенно кашлянул.
      – Мадам, с моей стороны непростительно задерживать вас в такой холодный вечер, но я побеспокоил вас лишь для того, чтобы узнать номер вашего дома.
      – Номер дома?
      – Да, мадам.
      Мистер Таунсенд, описав небольшой полукруг, подошел к нему ближе.
      – Зачем?
      – Сэр?
      – Номер? Зачем он вам?
      – Ах, ну да, конечно, – спохватился Гидеон. – Понимаете, я приехал в гости к дяде. Он живет, полагаю…
      – Ваш дядя?
      – Да, сэр.
      – Вы не знаете, где живет ваш собственный дядя? Ну а нам-то откуда это знать?
      – Простите, – извинился Гидеон. – Боюсь, я не объяснил должным образом свое затруднение. Дело в том, что из-за учебы я почти все время живу в Кембридже и еще не имел возможности навестить дядю по его новому адресу. Я почти уверен, что это и есть его дом, но номера на двери нет. Если вы будете так милостивы и назовете номер своего дома, я сумею определить, туда ли я пришел.
      Белла расплылась в улыбке, глядя на него.
      – Очаровательно. Просто очаровательно. Вы не находите, мистер Таунсенд?
      – Аки жаворонок, – согласился с ней ее спутник. – Так что он говорит?
      – Мистер Таунсенд! – Белла подлетела к нему и ткнула его в живот. – Вы же у нас инспекторный строитель! Ой, вот балда! Строительный инспектор, я хотела сказать, ученый человек. Какой дом у вашего дяди, лапочка?
      – Номер шесть, мадам. Насколько я понимаю, это меблированные комнаты, где он снимает жилье.
      – Ну, тогда понятно, – протянул мистер Таунсенд.
      – Простите, сэр. Что вам понятно?
      – Почему на двери нет номера. С шестерками это не имеет смысла. Гвоздь вылез, и номер перевернулся. И вот вам уже вместо шестерки – девятка. Ошиблись на три дома.
      – Вы правы, сэр. – Гидеон постарался голосом не выдать своего нетерпения. – Полностью с вами согласен.
      – А если в номере есть шесть и девять? – расхохоталась Белла. – Вы ведь знаете, что такое шесть и девять, дорогой?
      Гидеон чуть склонил голову.
      – Да, если вы имеете в виду то, на что я подумал.
      Белла и мистер Таунсенд скорчились от смеха. Гидеон в смятении огляделся и, воспользовавшись тем, что про него на время позабыли, шаг за шагом стал пятиться от веселой парочки.
      – Ох, грехи наши тяжкие, придется за них отвечать, – произнесла Белла, немного успокоившись. – Не обращайте на нас внимания, любовь моя. Это номер четыре, так что вы не ошиблись. Значит, ваш дядя квартирует у миссис Кумб?
      – Я вам крайне признателен, мадам. Имени домовладелицы дядя не упоминал, а мне самому еще только предстоит с ней познакомиться. До вашего появления я все стучался и стучался, но, очевидно, ее тоже нет дома.
      – Да дома она, даже не сомневайтесь, только стучаться вы к ней будете до посинения. Глуха как пень миссис Кумб, по крайней мере, когда ей это удобно. Он, часом, не полицейский, а? Ваш дядя?
      – Полицейский? Нет, мадам. Мой дядя – священник. Вы знакомы с его преподобием Гербертом Нейи?
      – Со стариной Нелли? – Она слегка потерла ладонью глаз и размазала косметику, что придало мягкости выражению ее лица. – Кто ж его не знает?
      – Это вы о ком? О старине Нелли? – уточнил Таунсенд.
      – Так мы его называем. Уж больно трудно его фамилию правильно выговорить. Но он не возражает. Славный старичок ваш дядя. Вечно старается добрые дела делать. И человек сам по себе мягкий, да благословит его Господь. Не то что другие священники.
      По отношению к племяннику дядя мягкости никогда не проявлял, и Гидеон, услышав о нем столь лестный отзыв, даже немного обиделся.
      – Я рад, что о моем опекуне ходит добрая слава, – сказал он. – Правда, должен признать, что я сейчас в растерянности. Мне известно, что дядя частенько работает внеурочно, но ведь он ожидает моего визита. Тем более что он сам вызвал меня сюда по срочному делу. Мне и в голову не могло прийти, что я не застану его дома.
      – Такой уж он человек, детка. Кому-то ночлег подыскивает, другому дает двухпенсовик на миску супа. А порой, бывает, и к себе бедолаг приводит, тех, кому особенно туго. Миссис Кумб его, конечно, за это не благодарит. А что за срочное дело? Надеюсь, он здоров? Не заболел, нет?
      – Нет, ничего подобного, – подтвердил Гидеон. Он собрался было дать более полное объяснение, но потом сообразил, что готового ответа у него нет. Одно он мог сказать: что дядя, вне сомнения, чем-то обеспокоен. Он опасался за своих подопечных, смутно намекал, что кто-то желает ему зла, но в письме не стал излагать суть дела. Очевидно, намеревался облегчить душу, предположил Гидеон, при личной встрече с племянником. Тем не менее дома его почему-то не оказалось. – Спасибо, что спросили. Вы очень любезны, – добавил он. – Это пустяковое дело личного характера. Но все равно странно, что он забыл про меня.
      – Что ж, бывает, – заметил мистер Таунсенд, уже теряя интерес к разговору. – Но, как сказано в Священном Писании, все образуется. Белла, ты идешь?
      – Ой, вы только посмотрите! – воскликнула та, пропустив мимо ушей его слова. – Снег сыплет.
      Гидеон поднял воротник пальто и с тревогой огляделся.
      – Что ж, ладно, – произнес он. – Ничего не поделаешь. Приду завтра утром.
      – Послушайте. – Белла нетвердым шагом подступила к нему и стиснула его руку. – Милый, вы не переживайте. Он попросту забыл. Старина Нелли преисполнен высоких идей, а самостоятельно и одеться-то не способен по утрам. Беспомощен, как только что вылупившийся цыпленок. Утром встретитесь с дядей, и все будет хорошо.
      – Да, – с сомнением промолвил Гидеон. – Да, конечно, вы правы.
      – Не пропадете, нет? А то вы что-то совсем приуныли. Вам есть куда пойти? Я бы к себе пригласила, только у меня всего-то одна кровать и ведро. Даже руки не вытянешь.
      – Зато ноги вполне можно раздвинуть, – вставил мистер Таунсенд; он уже совсем помрачнел. – Если ты не забыла, как это делается.
      Гидеон приосанился и, овладев собой, на мгновение приподнял шляпу.
      – Вы очень добры, мадам. И вы, сэр. Переночую где-нибудь, а утром вернусь, как вы советуете. Это не беда. Не смею вас больше задерживать, а то и впрямь снег сыплет. Спокойной ночи, господа.
      С этими словами Гидеон откланялся и вновь направился к Шафтсбери-авеню. Поначалу шел быстро, всем своим видом изображая легкость и целеустремленность. Но вскоре стала сказываться усталость, он упал духом, размышляя о своих неприятных обстоятельствах. Первым делом возникал вопрос, где скоротать ночь. Дядя на прожитье выделял ему скудное содержание, и эта неожиданная поездка из Кембриджа в Лондон, в сущности, была ему не по карману. Купив билет на поезд в вагоне третьего класса, он остался без пенни за душой: ему нечем было бы заплатить за кров даже в самой дешевой непотребной ночлежке.
      Будь у него с дядей более близкие отношения, он мог бы сослаться на отсутствие денег, но, отвечая на его письмо, он о том даже не упомянул, а лишь в чинных выражениях сообщил, что готов исполнить свой долг. Он пришел в крайнее волнение, писал Гидеон, узнав о том, что у его преподобия возникли затруднения, но безумно рад, что дядя оказал ему доверие. Он прибудет первым же поездом и искренне надеется быть полезным.
      В этом Гидеон не кривил душой, но он не был до конца откровенен. Стремление приехать в Лондон было продиктовано не одним лишь чувством долга. Бесспорно, Гидеон был рад повидать дядю, но, читая его письмо, он представлял себе другой образ. Гидеон ни в коей мере не был уверен, что ему удастся снова встретиться с ней – по сути, он не знал, где она, как живет, – но это не мешало ему дать волю своей фантазии. Тогда он сразу вспомнил про нее, и с тех пор, пожалуй, только она одна и занимала все его мысли.
      Теперь, рассудил Гидеон, пора бы поломать голову над решением более практических вопросов. При всех его упованиях он не думал дальше того, как доберется до дома дяди. Плана как такового он не составил и теперь, в изнеможении плетясь по холоду, бранил себя за собственную глупость. В Кембридже, если ночь выдавалась не очень морозная, можно было на какой-нибудь тихой улочке перелезть через стену и расположиться на ночлег в одном из обустроенных лодочных сараев или в оранжерее, принадлежащей кому-то из преподавателей. Но это был Лондон, огромный чужой город, и Гидеон понятия не имел, где можно найти прибежище на его незнакомых улицах.
      Ему приходилось терпеть не только холод. Он одеревенел от усталости и стер ноги, путешествуя почти целый день, а, когда переходил, кажется, Олд-Комптон-стрит, ему еще и напомнили, что он чертовски голоден. Последний раз он ел едва теплый пирог с хрящами в одиннадцать утра, в трактире на железнодорожном вокзале, а в Сохо двадцати шагов не пройдешь, чтобы не увидеть постоялый двор или харчевню того или иного рода. Гидеон по возможности держался подальше от витрин и вывесок, но толпы кишели зазывалами, которые с пугающей энергичностью боролись между собой за клиентов. Один такой тип в костюме ведущего циркового представления силком подтащил его к входу в свое заведение и не отпускал, пока не перечислил все блюда меню.
      – А когда управитесь с камбалой, сэр, к вашим услугам будут увеселения на любой вкус. Взгляните на тех девочек и скажите, что у вас не разыгрался аппетит. У такого-то славного воспитанного молодого человека? Будьте уверены, такому красавчику, как вы, сэр, пара устриц уж обязательно сами прыгнут в рот.
      Гидеон высвободился от него и заковылял прочь, машинально сворачивая на Шафтсбери-авеню. Он твердо вознамерился найти здесь какой-нибудь кров, пусть даже под ворохом мешковин на извозчичьем дворе. Гидеон осмотрелся, ища глухую подворотню, и его внимание привлек узкий переулок, который он и не заметил бы, если б вход в него не венчала на удивление нарядная арка с вмонтированной в каменную кладку табличкой. Гидеон остановился, прочел надпись:


      ЦЕРКОВЬ СВЯТОЙ АННЫ
      ЮЖНЫЙ ВХОД

      Улочка не была освещена и имела неровное мощеное покрытие. Пробираясь по ней осторожно, на ощупь, он в конце концов дошел до неширокого дворика, притулившегося под громоздкой боковиной церкви. Здесь не было светлее, но через какое-то время Гидеон сумел различить в темноте непритязательное крыльцо. По крайней мере, оно было крытое и огороженное с трех сторон. Гидеон отважился взойти на него и, обнаружив там несколько сухих пятачков, заключил, что ночлег получше он вряд ли найдет.
      На сам вход он внимания не обратил и, лишь когда сел в уголке на пол и сжался в комочек, заметил, что дверь не заперта – точнее, чуть-чуть приоткрыта. Насторожившись, Гидеон снова встал и прильнул к щели. Из нее выпорхнул мотылек, и он на мгновение ощутил трепыхание его крылышек у своей щеки. Других признаков жизни не было. С предельной аккуратностью Гидеон легонько толкнул дверь. Несмотря на его старания, массивная и тугая, она подалась с громким скрипом.
      Гидеон замер, зажав рукой рот. Прислушался, готовый при малейшем шуме броситься наутек.
      Но снова воцарилась тишина, и он в конце концов убедил себя, что никого не потревожил. Гидеон скользнул внутрь. Чтобы дверь не громыхнула, он не стал затворять ее за собой, а снова замер и осмотрелся. В церкви было темно, но сквозь арочное окно, что располагалось в апсиде, сочился тусклый рассеянный свет уличного газового фонаря. Этого было достаточно, чтобы сориентироваться. Гидеон различил махину алтаря и ровные ряды скамеек.
      Крадучись он двинулся вперед вдоль стены в поисках укромного уголка, где можно было бы заночевать. Не желая испытывать судьбу, он намеревался сразу же спрятаться, однако приходская церковь Святой Анны имела простейшую планировку: ни боковых часовен, ни отделенных колоннами приделов. Даже трансепта как такового не было. Все больше нервничая, Гидеон прошаркал к узкой двери у алтаря, за которой, по всем канонам церковного строительства, должна была располагаться ризница.
      Только он взялся за дверную ручку, как его ухо уловило слабый шум. Гидеон оцепенел. Звук был сухой и прерывистый, будто кто-то чиркал метлой по камню. Он метнулся к одной из скамеек, присел за ней. Немного успокоившись, Гидеон снова услышал тот же звук, повторявшийся через определенные интервалы, как шаги в размеренном танце. При этой мысли на него снизошло озарение, и он упрекнул себя в несообразительности. Это было дыхание. Дыхание человека.
      В достаточной степени овладев собой, Гидеон чуть высунул голову из-за скамьи. Казалось, звук исходил от алтаря, хотя наверняка сказать было трудно: в пустых церквях обычно гуляет странное эхо. Дыхание было ритмичное, но напряженное, как у человека, который спит неспокойным сном. Гидеон тихо прокашлялся.
      – Прошу прощения, – крикнул он. – Надеюсь, я вас не испугал. Я просто зашел погреться, очень уж ночь холодная.
      Никто не отозвался. Ответом ему было все то же тихое размеренное дыхание.
      Поднявшись из-за скамьи, Гидеон рискнул подойти ближе.
      – Простите, – снова окликнул он. – Я имею честь обращаться к настоятелю этого прихода? Меня зовут Гидеон Блисс, сэр. Я прихожусь племянником его преподобию Герберту Нейи. Возможно, вы с ним знакомы. Я и сам духовное лицо, сэр, будущий священник. Скоро возвращаюсь в Кембридж, где буду готовиться принять духовный сан.
      Здесь Гидеон немного приврал – он еще не был уверен в своем призвании, – но с благой целью: чтобы успокоить незнакомца. Силясь разглядеть его в темноте, Гидеон медленным шагом двинулся к алтарю, не оставляя попыток втянуть в разговор, как он полагал, священника.
      – Сэр, если вас не затруднит, поднимите руку или подайте какой другой знак, чтобы я мог подойти к вам и представиться. Боюсь, вы, наверно, не расслышали моего имени. Я – Гидеон Блисс, изучаю богословие в Селуин-колледже в Кембридже, где надеюсь получить степень перед тем, как пуститься на своем утлом суденышке по водам… о боже!
      Гидеон остановился как вкопанный, безвольно свесив по бокам руки. Перед алтарем тихо и неподвижно лежала молодая женщина. С минуту он пребывал в полнейшем замешательстве. Первая мысль: она прокралась сюда, чтобы укрыться от холода. Однако эта женщина даже не пыталась спрятаться, не говоря уже о том, чтобы согреться. Она лежала у алтаря на холодных плитах прямо перед скамьями в одной лишь тонкой белой сорочке. Может быть, она больна и забралась в церковь в надежде, что ее обнаружат? Дыхание у нее, несомненно, было затрудненным, но поза не выдавала какого-то явного дискомфорта. Напротив, Гидеона поразила ее необычайная безмятежность.
      – Мисс? – Он осторожно приблизился к женщине. – Простите, мисс. Я принял вас за приходского священника. Если не ошибаюсь, мы с вами оба оказались в затруднительном положении. Я тоже хотел переночевать здесь из-за того, что временно остался без крыши над головой. Надеюсь, вы не в претензии? Я устроюсь в другой части церкви и постараюсь не шуметь.
      Женщина не отвечала и вообще никак не реагировала на его присутствие. Гидеон снова прислушался к ее дыханию: оно было вполне уверенным. Тем не менее беспокойство его не отпускало. Как же она хрупка! Какие тонкие у нее запястья, утопающие в широких складках сорочки! Он еще на шаг приблизился к ней. Вскинул руки, давая понять, что не имеет дурных намерений.
      – Мисс?
      Он увидел ее лицо, которое больше не скрывала тень алтаря. Увидел ее лицо, и на мгновение у него помутился рассудок. Он выставил вперед ладонь, словно пытаясь удержаться на ногах. Все вокруг как будто поблекло.
      Не может быть! Этого просто не может быть!

* * *

      Впервые он увидел ее в церкви Святого Магнуса Мученика у Лондонского моста, где его дяде выделили комнаты, когда тот получил должность младшего приходского священника. На летние месяцы преподобный доктор, чтобы никто не нарушал покой его существования, имел обыкновение находить для племянника занятие вдали от Лондона. Посему с июня Гидеон был приписан к унылому пасторату в Болотном краю[5 - Болотный край (Fens) – низкая болотистая местность в графствах Кембриджшир, Линкольншир и Норфолк.], где ему предстояло пройти курс частного обучения. Однако в письмах он все настойчивее выражал свои кроткие мольбы, и дядя, наконец-то смилостивившись, разрешил племяннику с неделю погостить у него.
      Прием Гидеону был оказан не самый радушный. Жилище у него скромное, объяснил Нейи, а работа не оставляет времени на развлечения. Гидеон может пользоваться библиотекой, она довольно богатая, а в остальном волен жить в свое удовольствие, но, разумеется, в пределах разумного. На деле возможности Гидеона сильно ограничивал его тощий кошелек, поскольку его опекуну не пришло в голову выделить племяннику на содержание сумму сверх той, что он давал обычно. Однажды дождливым днем Гидеон за пенни попал в один салун близ вокзала Виктория, где отряд казаков демонстрировал на лошадях рискованные трюки. Гидеона со всех сторон отпихивали зрители, так что видел он мало, а когда одна лошадь опрокинула жаровню и загорелся разрисованный задник, что спровоцировало панику, он поспешил покинуть увеселительное заведение. Следующие три дня он просто бродил по улицам: на восток – вдоль пристаней до самого Тауэра; на запад – до собора Святого Павла. На четвертый день пребывания в Лондоне Гидеон уже с любовью вспоминал Кембридж, пытаясь придумать, как бы сообщить дяде о своем желании вернуться туда, не оскорбив его чувств.
      В тот вечер он полтора часа просидел за обеденным столом, ожидая, когда преподобный доктор соизволит составить ему компанию за ужином. Его опекун не придерживался определенного распорядка, и у Гидеона не было уверенности, что дядя вообще вернется домой, но тот все-таки появился в начале десятого. Экономка уже собиралась отойти ко сну и потому подала им на стол только по тарелке холодной свинины с сыром. После она удалилась, а Нейи на время с головой погрузился в чтение какого-то письма, начисто позабыв про племянника, как показалось Гидеону.
      – Итак, племянник, – наконец-то поднял на него глаза Нейи. – Надеюсь, жильем ты здесь доволен? Или тебе чего-то не хватает?
      – Меня все устраивает, сэр, – помедлив, отвечал Гидеон. – Я очень благодарен вам за гостеприимство.
      – Ну-ну. – Нейи, словно отвлекшись на что-то, отвел взгляд в сторону. Снял очки и протер стекла. – И как тебе в Лондоне? Не скучно? Полагаю, в соборе Святого Павла ты уже побывал? Этот храм построил Рен[6 - К р и с т о ф е р Р е н (1632–1723) – английский архитектор и математик, перестроил центр Лондона после великого пожара 1666 г. Создатель национального стиля английской архитектуры.]. Во всяком случае, он был воздвигнут по его проекту. Красивое сооружение.
      – Красивое, – согласился Гидеон, большим пальцем водя по краю тарелки. Если он намерен поднять вопрос о своем возвращении в Кембридж, сделать это нужно немедля. Дядя имел привычку сразу после трапезы внезапно подниматься из-за стола. – В высшей степени примечательное. Я был потрясен.
      Преподобный доктор с минуту задумчиво смотрел на племянника, затем отодвинулся на стуле и вновь взял в руки письмо.
      – А у нас, так сказать, гости, – сообщил он. – Уверен, для тебя это хорошая новость. К сожалению, я не самая веселая компания для юноши твоего возраста.
      – Гости, дядя? – встрепенулся Гидеон.
      Нейи рассеянно теребил письмо, разглаживая уголок верхней страницы.
      – В некотором роде, – отвечал он. – По долгу службы я, как ты помнишь, обязан помогать страждущим. Особенно молодым женщинам, которые становятся объектом охоты, когда обстоятельства оборачиваются против них.
      – Конечно, сэр, – подтвердил Гидеон, хотя он ничего не знал о работе дяди, за исключением того немногого, что ему случилось наблюдать. – Вы говорили об этом в общих чертах.
      – Есть одна девушка, – продолжал Нейи, – которая особенно нуждается в моей заботе. Она, увы, сирота, и, если ей не помочь, перспективы у нее печальные. Я узнал, где она живет, как живет – она, эта девушка, делает цветы, – но сейчас с работой у нее возникли трудности. Она прибыла вчера вечером и погостит у нас два-три дня, если моим планам ничто не помешает. Зовут ее Таттон, мисс Анджела Таттон.
      – А, Энджи, – произнес Гидеон, опустив глаза.
      Нейи медленно заморгал.
      – Простите, дядя. Я вспомнил, что видел здесь утром одну молодую особу. Ваша экономка именно так ее называла. Вот я и подумал, что это и есть та самая ваша гостья.
      – Понятно, – промолвил Нейи. – Надо же, какой ты наблюдательный. Да, именно об этой девушке я веду речь. Днем миссис Дауни найдет, чем ее занять, и вообще будет с ней, поскольку мы должны быть уверены, чтобы это не выглядело…
      Он брезгливо махнул рукой, а Гидеон благоразумно склонил голову.
      – Но вечерами ты, пожалуй, мог бы составить ей компанию. Помог бы ей с пользой проводить время. Позанимался бы с ней. Не хотелось бы, чтобы она на досуге где-то гуляла без дела. Ты мог бы почитать ей что-то из достойных трудов или поучить ее грамоте. Надеюсь, тебя это не затруднит?
      Гидеон на мгновение погрузился в воспоминания. То утро выдалось ясное, он только пришел с реки и, остановившись у двери кладовой, сразу увидел ее. На спокойное лицо девушки падал солнечный луч. Умелыми изящными движениями она украшала пирог решетчатой плетенкой из теста, но ее постоянно донимала муха. Наконец она подняла глаза, отмахиваясь от назойливой твари, и Гидеон поспешил уйти. Но он и теперь в воображении видел то место на щеке, которое она измазала в муке, когда коснулась его рукой.
      – Племянник, – раздраженно окликнул его дядя. – Тебя это не затруднит?
      – Простите, сэр, – извинился Гидеон, сообразив, что он слишком затянул с ответом. – Нет, ничуть. Напротив, мне это будет в радость.

* * *

      – Мисс Таттон? – изумленно прошептал Гидеон, склонившись над девушкой. Она никак не отреагировала на его оклик, и он не на шутку встревожился. – Мисс Таттон, проснитесь. Проснитесь, прошу вас.
      Наконец она шевельнулась и открыла глаза, но смотрела так, будто его не видит. Он сомневался, что она вообще понимает, где находится.
      – Мисс Таттон, это я, Гидеон Блисс. Что с вами случилось? Как вы здесь оказались?
      Она медленно повернула к нему голову, но взгляд у нее был до странного рассеянный. Он был уверен, что она его не узнала. Даже испугался, что она и вовсе не видит его. Но девушка слабо улыбнулась, будто разгадала некую загадку.
      – Я знала, что вы придете, – промолвила она каким-то хилым угасающим голосом. – Вам пришлось вернуться к своим книгам, как вы говорили, но душа у вас к тому не лежала. Я знаю.
      – Энджи. – Не отдавая себе отчета, он собрался было схватить ее за руку, но в последний момент одумался. – Мисс Таттон. Вы все-таки меня узнали. Как же я рад нашей встрече. Вы правы, я не хотел возвращаться. Дядя настоял, но я… я питал надежды на другое.
      – На другое, – повторила Энджи. – Вас призвали сюда для другого.
      Гидеон опустил глаза. Эти слова он уже раз слышал от нее, и возможно, она не хотела его обидеть. Не совсем отказ в ответ на предложение, которое то ли было сделано, то ли нет. В них и сейчас еще сквозил мягкий упрек. Он обхватил ладонью одно ее тонкое запястье, легонько надавливая на него большим пальцем.
      – Да помогут нам Небеса, – произнес Гидеон, напомнив себе, что ей, должно быть, очень холодно. Он снял пальто и укутал в него Энджи. – Давно вы здесь лежите, мисс Таттон? Вы ведь вся окоченели. И что надоумило вас прийти сюда в такую ночь? Почему вы к дяде не обратились, если остались без крова?
      Энджи смежила веки, возможно собираясь с силами. Дышала она неглубоко и учащенно.
      – Мое имя, – промолвила она спустя некоторое время. – Имя, которое вы мне дали. Помните?
      Гидеон задумался.
      – Энджи Таттон, – сказал он. – Энджи Таттон в ленточках атласных.
      Она немощно качнула головой.
      – Не это. Так все меня называли. Другое имя.
      Смутившись, он отвел в сторону взгляд. Имя, что он ей дал. По ночам он часто нашептывал его себе, но до сей поры вслух произнес только раз. Не сразу он смог заставить себя заговорить.
      – Ну вот. – Она снова улыбнулась. – До чего же вы робки. Как всегда. Да-да. Возможно, такой я и стану теперь, молодой господин. Возможно, такой вы меня и запомните.
      – Энджи? – Ее глаза снова закрылись сами собой. – Мисс Таттон, поговорите со мной, прошу вас. Расскажите, что все это значит. Объясните, что происходит.
      – Я чувствую это, молодой господин, – отвечала она. – Мне что-то дали, и я чувствую, как это происходит.
      – Энджи! – Он опять стал ее трясти. – Останьтесь со мной, Энджи. Вы должны рассказать, что случилось, и тогда я буду знать, как помочь. Кто и что вам дал? Что вас заставили принять?
      Ее голова безвольно завалилась набок, и Гидеон испугался, что она опять потеряла сознание. Но Энджи из последних сил снова сфокусировала на нем взгляд.
      – Он оберегал меня, сколько мог. Находил новые убежища, когда они подбирались слишком близко. Но они искали не только меня. Они нашли его, молодой господин, и доставили сюда передо мной. Его больше нет. Нет.
      – Кого, Энджи? – Гидеон оглядел темную церковь, со страхом вспомнив, что он не закрыл за собой дверь. – Кто его забрал? За вами кто-то должен прийти? Тот, кто желает вам зла?
      – Мы должны это прятать, сказал ваш дядя. Прятать сияние. Но нам не удалось. Скоро я превращусь в сияние, так они сказали. Ведь это же здорово, да? Я должна радоваться. Только это была чернота, черный воздух. Нечто, сотканное из ничего. Я до сих пор ощущаю его вкус. Чувствую его.
      – Энджи. – Гидеон схватил ее за плечи. – Мисс Таттон, послушайте меня. Думаю, вас отравили и вы бредите. Я схожу позову на помощь. Приведу врача, даже если мне придется вытащить деньги из чужого кармана, чтобы ему заплатить. Я скоро вернусь, слышите? Я скоро вернусь, обещаю.
      Охваченный смятением, в порыве чувств он коснулся рукой ее лица. Оно было холодным и покрыто тончайшей пленкой испарины, будто ее лихорадило. Он погладил Энджи по щеке, убрал с нее налипшую прядь волос, и она, дрожа от напряжения, накрыла его пальцы своей ладонью. Он приблизил к ней свое лицо.
      – Какой же вы все-таки робкий, – выдохнула мисс Таттон. – Слишком робкий, себе во вред. А теперь идите, господин, вам пора. Они скоро будут здесь и вас тоже найдут. А мне уже ничем не поможешь, слишком поздно. Я это чувствую. Уходите.
      – Энджи, нет. Никогда не говорите так. Я вызову полицию. Приведу врача, и он… и вы…
      Голос Гидеона сорвался, его душили рыдания. Энджи положила ему на шею почти невесомую ладонь, притянула его к себе. Пальцы у нее были холодные, негнущиеся, но губы, раскрывшиеся под его губами, теплыми и живыми.
      – Видите? – произнесла она, отпуская его. – Для другого. Вас призвали сюда для другого. А теперь идите.
      Ошеломленный, Гидеон отстранился от Энджи. Он был настолько погружен в созерцание ее лица, что ничего не видел и не слышал вокруг. Но она, устремив взгляд мимо него, вдруг хрипло вскрикнула. Кто-то тряпкой зажал ему рот. Гидеон стал отбиваться, но чувствовал, что движения его замедляются, что он колотит пустоту и вдыхает какой-то непонятный густой аромат, вытесняющий из головы все остальные мысли. Он почти утратил чувствительность. Его подняли, и он еще раз увидел ее. Или подумал, что увидел. Исходившее от нее сияние.
      Сияние, а в следующее мгновение – темнота.

II

      На ее стук дверь никто не открыл, но Октавия Хиллингдон особо не огорчилась. Ее все равно не впустили бы, и подобного исхода она ожидала. План у нее был простой, но для этого требовалось забраться на какое-нибудь возвышение в верхней части здания. Октавия спустилась с крыльца, взяла свой велосипед, ведя его рядом, перешла через дорогу и снова двинулась к Сент-Джеймсскому дворцу.
      По пути она скользила взглядом по крышам домов на противоположной стороне улицы и так засмотрелась, что едва не налетела на торговку газетами – огрубелую женщину в черном платке, на вид лет шестидесяти, а то и больше. Та выбранила Октавию и ее «штуковину» в самых непристойных выражениях.
      Октавия извинилась, но отрывисто, ничуть не раскаиваясь: женщина загородила собой весь тротуар – не обойти.
      – «Ньюс энд пост» за полпенса! – горланила та, размахивая на вытянутой вверх руке вечерним номером. – Полпенса за «Ньюс энд пост»!
      – Что у вас на первой полосе? – полюбопытствовала Октавия. Почитатели более уважаемых изданий на «Ивнинг ньюс энд пост» взирали с некоторой долей презрения, но сама она сохраняла профессиональный интерес. – Можно взглянуть? Нашли еще одного бродягу, похожего на давно пропавшего герцога?
      Женщина попятилась от нее, прижимая к себе газету.
      – Мисс, я только таскаю их сюда на своем горбу и продаю, – сказала она. – Я не учу их наизусть. Платите полпенса и читайте сколько душе угодно.
      – Я иду на торжественный прием и не могу заявиться туда с газетой, – объяснила Октавия. – Давайте, я заплачу вам фартинг за просмотр первой полосы. Соглашайтесь. Вечер холодный, вот-вот снег пойдет, а у вас еще с полдюжины номеров не продано.
      – Полпенса, – не уступала женщина, решительно нахохлившись под своими темными лохмотьями. – Скажите спасибо, что больше не прошу. А имею полное право. Эка напугали. До сих пор опомниться не могу.
      – Что ж, ладно, – невольно рассмеялась Октавия. – Пусть будет полпенса. Так и быть, просмотрю первую страницу и верну вам газету – в награду за беспокойство. Сможете еще раз ее продать. По рукам?
      Женщина смерила ее недовольным взглядом, но газету дала, достав из широкой сумки свежий номер, а затем вновь принялась орать на всю улицу. Наметанным глазом Октавия просмотрела первую полосу, пропуская некрологи, рекламу соусов и мозольных мазей.
      – «Похитители душ снова сеют страх», – вслух прочитала она один из заголовков. – Это еще что такое?
      – Говорят, опять эти Похитители душ взялись за свое, – ответила женщина.
      В глазах у Октавии на мгновение потемнело. Зажмурившись, она схватилась за раму велосипеда. Только не сейчас.
      Но на том все кончилось. Октавия моргнула, осторожно вздохнула.
      – Да, но кто они такие? – продолжала она. – Какую цель преследуют? «Уайтчепел и соседние районы вновь охвачены страхом, вызванным недавним исчезновением еще одной девушки. Вновь идут разговоры о злодеях тьмы, которых называют Похитителями душ». «Злодеи тьмы». Да уж. Как в плохом романе.
      – Название и адрес наверху, мисс, – для тех, кто хочет им написать. Я предупрежу, чтобы ждали письмо.
      – Так и передайте, – снова рассмеялась Октавия. Она взялась за руль велосипеда, собираясь продолжить путь. – Простите, что отвлекла вас от работы. Доброго вам вечера, мадам.
      Она свернула на Кливленд-роуд и, пытаясь согреться, ускорила шаг, а через некоторое время дошла до узкой улочки, которая вела в мрачный двор неправильной формы. За задними фасадами особняков на Сент-Джеймсской улице она найдет кухни и каретные сараи. Именно таким путем, предполагала Октавия, слуги и торговцы добирались туда. Она снова отошла к противоположной стене и заскользила взглядом по крышам зданий, остановив его на высокой дымовой трубе из голого песчаника, которую заметила с Сент-Джеймсской улицы. Еще раз оглядевшись, Октавия отворила узкую калитку и бодрым шагом направилась к кухне.
      Дверь открывалась в тусклый коридор, вдоль которого стояли молочные бидоны и ящики с углем. Какой-то работник поднял ведро с картофельными очистками, чтобы дать ей пройти, но в лице его читалось смутное недовольство.
      – Я оставлю в коридоре свой велосипед, – деловито сказала она ему. – А то в последнее время их стали угонять. Надеюсь, это не доставит вам неудобства.
      Минуя погреба и кладовые, она следовала в сторону более оживленных рабочих помещений, примыкавших к кухне. Трудившийся там люд провожал ее пристальными взглядами, и, когда она достигла подножия служебной лестницы, к ней в конце концов обратился взволнованный молодой человек в безукоризненно белом фартуке, повязанном поверх костюма. Октавия сухо пожелала ему доброго вечера и двинулась мимо него, но тот, вытянув в руке сверкающий поднос, преградил ей дорогу.
      – Простите, мисс, – произнес он. – Вы зашли не туда.
      – Не туда, – согласилась Октавия. – Я стою у подножия этой лестницы, а мне нужно быть наверху. Позвольте мне пройти, будьте так любезны.
      – Мисс. – Парень – на вид совсем юнец – имел нездоровый желтушный цвет лица и слишком обильно напомаженные волосы. – «Все души» – клуб джентльменов, мисс. Вам сюда нельзя.
      Октавия поднялась на следующую ступеньку, вынуждая его отвести в сторону вытянутую руку.
      – Скажите, мистер Джермин здесь? Насколько мне известно, он у вас заправляет прислугой.
      Ее слова несколько сбили с парня спесь.
      – Сегодня вечером у него выходной, мисс.
      – Мой дедушка шлет ему свое почтение с рождественской открыткой. Вы ведь знаете моего дедушку – мистера Феликса Хиллингдона? Он натура сентиментальная, но забывчив, поэтому список тех, кого он должен поздравить, составляю я. Пожалуй, надо бы и вас туда включить. А то он расстроится, что про вас забыли.
      И она поднялась еще на одну ступеньку. Парень поморщился, смутившись.
      – Я очень уважаю вашего дедушку. Но он сказал бы вам то же самое, если бы стоял сейчас здесь. Равно как и всякий другой член клуба. Дамам сюда вход запрещен, мисс.
      – Может, и сказал бы. – Октавия занесла ногу на следующую ступеньку, так что парню пришлось еще дальше вытянуть руку. – Да, мой дедушка – приверженец традиций. Но правила – это одно, а нападение на его внучку – совсем другое.
      – Нападение на…
      – Да, нападение. – Она поднялась еще выше. Ладонь парня теперь почти касалась ее обнаженной ключицы. Октавия заметила, что его рука дрожит. – А как еще можно это расценить?
      Парень неловко отодвинулся, скрючившись, чтобы не выронить поднос. К тому времени, когда он смог выпрямиться, Октавия уже добралась до верхней лестничной площадки.
      – Мисс, вернитесь, прошу вас, – крикнул он. – Мне придется вызвать констеблей.
      – Отличная мысль, – бросила она, остановившись. – Члены клуба, бесспорно, похвалят вас за бдительность. Но потом, возможно, изменят свое мнение, когда об этом инциденте сообщат газеты. «Минувшим вечером для устранения беспорядка в клуб «Все души» на Сент-Джеймсской улице были вызваны констебли. По прибытии они обнаружили молодую леди, которая зашла туда только затем, чтобы спросить дорогу, но в результате прислугой была заперта под лестницей и подверглась наглым приставаниям». Изложено это может быть и другими словами, но я уверена, представление вы получили.
      Октавия посмотрела на юнца сверху вниз.
      – Моя собственная газета, конечно, это не напечатает, поскольку и владелец ее, и редактор – оба члены этого клуба, но другие издания не откажутся, особенно если я им предоставлю готовую статью. Я – Октавия Хиллингдон, молодой человек, сотрудник мейфэрской «Газетт». Не забудьте сообщить констеблям мое имя.
      Обеденный зал, когда она нашла его, производил впечатление пышной погребальной камеры, убранной громоздко, в мрачных коричневатых тонах, как всякое помещение, где находят отражение сугубо мужские вкусы. Заняты были всего два столика. За одним сидел неподвижно, сгорбившись над тарелкой супа и утренним выпуском «Таймс», фантастически дряхлый старик; возможно, он дремал. За вторым, как и ожидала Октавия, ужинал мистер Хили.
      Она подсела к нему. На ее появление он отреагировал невыразительным взглядом. С демонстративным равнодушием дожевал то, что у него было во рту, глотнул вина из бокала и лишь потом соизволил заговорить:
      – Мисс Хиллингдон. Очевидно, вы думали, что ваше вторжение сюда меня позабавит.
      – Ничего такого я не думала, мистер Хили. Лично я не нахожу в том ничего смешного. Мне это далось не без труда. Вообще-то, с тех пор как я прибыла в ваш офис за целых пятнадцать минут до назначенного времени, чтобы сдать статью, вечер то и дело преподносит мне неприятные сюрпризы.
      Мистер Хили отпилил кусочек бифштекса.
      – Вообще-то у меня есть заместитель, мисс Хиллингдон.
      – Мистер Бенедикт, как вам известно, человек нервный; на себя не полагается, даже когда проверяет расписание поездов. Я попросила его принять мою статью, но он и слышать о том не хотел. Это не в моей компетенции, заявил он мне, впрочем, как и в прошлый раз, когда вы не пришли на условленную встречу, и в позапрошлый.
      – После ужина я бы, как всегда, вернулся. Могли бы и подождать.
      – Ну да, конечно! Отчего ж не подождать часа три в продуваемом насквозь коридоре, наблюдая, как мистер Бенедикт грызет карандаши, и считая отмороженные на ногах пальцы? Да вы прямо сама галантность, мистер Хили. В любом случае торчать там у меня не было времени. Я только что вернулась из палаты лордов, и мне нужно быть на балу в Ашенден-хаус. Как можно писать о светском обществе, не бывая в нем?
      – При чем тут палата лордов и светское общество? Неужели дебютанток теперь выводят в свет на женской галерее? Кстати, вот и лакей пришел, чтобы положить конец вашему безрассудству. Так вы отдадите мне статью, пока вас отсюда не вывели?
      Октавия выложила на стол пакет со статьей, поставила его стоймя, подперев солонкой.
      – Это чтобы вы случайно не забыли, – объяснила она. – Леди Ашенден дает бал в честь лорда Страйта, графа Мондли. Он учредил некий благотворительный фонд для работниц, получивших производственные травмы. Я была в Вестминстере, где готовят билль об условиях их труда, который должны представить на рассмотрение лордам. На мой взгляд, я должна понаблюдать за Страйтом в его повседневной стихии, чтобы читательницы могли составить о нем мнение. Да и читатели тоже, если уж на то пошло. Надеюсь, вы допускаете, что мужчины заглядывают на мою страничку.
      Мистер Хили раздул щеки, постукивая вилкой по накрытому скатертью столу.
      – Если вы проявляете столь живой интерес к судьбам работниц, изучили бы заодно вопрос о Похитителях душ. О них пишут, и вполне успешно, некоторые еженедельные издания.
      – Иллюстрированные еженедельники? – Октавия отмахнулась от топтавшегося подле нее лакея. – Ну-ну. От них другого и не ждут. Дешевая сенсация, мистер Хили. Какое отношение это имеет к трудящимся женщинам?
      – Она еще спрашивает! Да ведь постоянно исчезают именно судомойки и торговки спичками. Любимый конек вашей миссис Безант.
      Октавия выпрямилась на стуле.
      – Миссис Безант это больше не интересует. Насколько мне известно, она уехала в Париж и там связалась с какими-то оккультистами. В любом случае билль об условиях труда…
      – Билль об условиях труда… – мистер Хили глотнул вина и со стуком опустил бокал на стол, – …вообще тут ни при чем. Наша газета целиком посвящена событиям дня, и если данный вопрос потребует внимания, я уверен, наш вестминстерский корреспондент непременно его осветит. Что до читателей «Женской рубрики», сомневаюсь, что их это может заинтересовать.
      – Начнем с того, мистер Хили, – отвечала Октавия, невозмутимо глядя на него, – что мою рубрику читают не только женщины. Именно поэтому, если помните, я предложила для нее новое название.
      – Какое? «Вечерняя подружка»?
      – Это был ваш вариант, мистер Хили, и, боюсь, он несет в себе намек на непристойность. Я предлагала «Дух времени».
      Качая головой, он презрительно шлепнул губами и вновь принялся за свой бифштекс.
      – В любом случае, – продолжала Октавия, – моих читателей интересуют не только веяния моды или достоинства экипажа миссис Фицгерберт. Их волнуют и политические вопросы, и социальные проблемы, которые все мы должны решать.
      – Бог мой, мисс Хиллингдон! И вы еще удивляетесь тому, что я избегаю с вами встречаться? Вы же не на трибуне, и я предпочел бы закончить свой ужин, не выслушивая ваших наставлений. И я не позволю пугать женскую аудиторию Мейфэра со страниц своей газеты. Между прочим, рекламодатели к нам в очередь стоят. Так что вашу страничку мы запросто сможем использовать в более благих целях.
      Октавия встала и разгладила на себе платье. Лакей, топтавшийся подле ее стула, отступил на шаг. Она вскинула подбородок, обращаясь к мистеру Хили:
      – Надеюсь, вы не забыли, сэр, что мой дедушка все еще является вашим работодателем.
      – Ваш дедушка – если именно так следует его называть – всегда чтил приличия. И будь он по-прежнему в здравом уме, сам призвал бы вас к порядку. И вряд ли ему понравилось бы устроенное вами представление.
      Феликс Хиллингдон о детях задумался уже в достаточно зрелом возрасте, и, взяв из приюта Октавию с ее братом, их отцом он решил не называться. Выдать себя за отца, позже объяснил он, значит претендовать на молодость и энергичность, а этими достоинствами он уже не обладает, хотя сердце его по-прежнему полно любви. В их семье вопросу отцовства значения не придавали, об этом вообще никто не упоминал, за исключением мистера Хили.
      – Мой дедушка, мистер Хили, когда был в полном здравии, сразу понимал, что может заинтересовать читателя. Он никогда не обратил бы внимания на нелепые сказки о похищении душ в Уайтчепеле, но, как и я, счел бы любопытным, что лорда Страйта вполне удовлетворяет законопроект, который не предусматривает в отношении работодателя каких-то новых обязательств и наказаний; что, отправляя его на доработку, он выразил озабоченность лишь по поводу финансирования таких институтов, как тот, который учредил он сам. Мой дедушка нашел бы все это по меньшей мере странным и поставил бы под сомнение профессионализм любого газетчика, которого бы это не насторожило.
      И ее дедушка, могла бы добавить Октавия, счел бы странным самого лорда Страйта. Она внимательно наблюдала за ним с галереи, и ей он показался тщеславным и надменным человеком. Ей случилось пройти мимо него в вестибюле, когда ему подавали пальто. Он лишь мельком взглянул на нее, но у Октавии возникло ощущение, что более пристально на нее никто еще не смотрел. Бездушный тип, сказал бы ее дедушка, хотя Хили, вне сомнения, с ним бы не согласился. Дьявольски бездушный тип.
      – Минуточку, мисс Хиллингдон. – Мистер Хили положил на стол салфетку и, откинувшись на спинку стула, жестом остановил лакея. – Не беспокойтесь, Флетт. Леди сейчас уйдет, я сам провожу ее к выходу.
      Октавия вновь села за стол, и несколько секунд они с мистером Хили молча смотрели друг на друга.
      – Что ж, ладно, – наконец произнес он. – Раз уж вы не хотите оставить меня в покое, пока я сам не протяну вам оливковую ветвь, давайте, мисс Хиллингдон, поступим следующим образом. Суфражистский бред, как вам известно, я не приветствую, но я вовсе не мракобес, каким вы меня считаете. Я готов дать добро на ваш материал, если он написан в верном ключе. Если вы считаете, что лорду Страйту следует воздать по заслугам, сейчас самое время рассказать о нем читателю.
      – Мистер Хили, так ведь именно это я и предлагаю.
      Он выставил вперед пухлую ладонь.
      – Представить его общественности, но с должным учетом его статуса. Для человека его положения он не слишком публичен, и читателям, возможно, будет интересно узнать, как он проводит досуг. Например, любит оперу или ездит в свой охотничий домик в горах, чтобы пострелять куропаток. Что-нибудь такого плана.
      – Допустим. Но я не думаю…
      – Нежелательно, мисс Хиллингдон, язвить и изгаляться по поводу его политических воззрений или разглагольствовать о несправедливости нашего общественного строя и тяжелого положения бедного трудового люда. Если вы сумеете удержать себя в обозначенных рамках, тогда, возможно, я поверю в ваш талант. Если нет, значит, сидеть вам в своем «загончике» и оттуда ни шагу. Это ясно?
      Еле сдержавшись, чтобы не ответить резко, Октавия коротко кивнула.
      – Более того, никто не запрещает вам иметь личное мнение, но я не потерплю, чтобы нас постоянно обставляли в деле Похитителей душ. Вы, если зададитесь целью, черта можете откопать, так используйте свои способности по их более прямому назначению, с вас не убудет. Идите в Уайтчепел или в Спитлфилдз, посетите спиритический сеанс, послушайте, что говорят медиумы. Люди, крадущие души, возможно, хорошо известны в таких кругах. Конечно, работайте над статьей о лорде Страйте, но не имея материала и о Похитителях душ, даже не приносите ее мне. По рукам, мисс Хиллингдон?
      Октавия на мгновение уткнулась взглядом в колени. Блестящей победы она, конечно, не одержала, но мистер Хили пошел на беспрецедентные уступки.
      – По рукам, – согласилась она наконец.
      – Прекрасно. – Мистер Хили поднялся. – А теперь, с вашего позволения, я хотел бы спокойно выпить кофе. Что до вас, мисс Хиллингдон, сдается мне, вам сегодня еще предстоит поработать.

III

      У особняка Ашенден-хаус Октавия благоразумно не стала оставлять свой транспорт на всеобщем обозрении. Возможно, гости леди Ашенден в принципе ничего не имели против велосипедов и даже находили их очаровательными, но они явно не были готовы к тому, чтобы лицезреть их воочию, выходя из своих экипажей. Каковы бы ни были личные предпочтения Октавии, пока она была вынуждена вращаться в светском обществе, ей следовало соблюдать приличия.
      Также обстоятельства требовали, чтобы она сохраняла сердечные отношения с влиятельными людьми, даже с теми, кто не разделял ее убеждений. Некоторых из них она считала своими друзьями, в известном смысле, и потому на светских мероприятиях редко была обделена вниманием. Вот и сейчас, как только объявили о ее появлении, Чарльз Эльфинстон, маркиз Хартингтонский, тотчас же прервал разговор и поспешил ей навстречу с двумя бокалами шампанского, один из которых предназначался его собеседнику.
      – Финдли, сходи возьми себе еще, – сказал он. – Заодно разомнешься. А то мисс Хиллингдон, бедняжка, умирает от жажды.
      Он чмокнул ее в обе щеки.
      – Красотка, дорогая, ты чудо как обольстительна, разве что посинела от холода. Надеюсь, ты прикатила сюда не на своем дурацком велосипеде, в такой-то вечер? Как будто у нас здесь Новая Шотландия или еще какое проклятое место. Черт, как же я ненавижу холод!
      – Привет, Эльф. – Октавия взяла у него бокал с шампанским. В своих статьях она величала его лордом Хартингтоном или, по большим праздникам, достопочтенным маркизом Хартингтонским. Друзья, по настоянию самого Эльфинстона, называли его Эльфом. – Неужели так уж страдаешь? А по тебе не скажешь. Вон какой загорелый.
      – Хмм? – Приподняв бокал, Эльф поприветствовал проходившего мимо знакомого, одними губами шепнул ему что-то озорное. – О да. Почти весь минувший октябрь я провел в Париже, где должен был изучать новые методы охраны правопорядка тамошней полиции. Я ведь член специального комитета. Но в то время там установилось роскошное бабье лето, в Булонском лесу такая была благодать. Ты не представляешь, какие там пикники устраивали. Правда, я уже несколько месяцев как вернулся, и вся эта joie de vivre[7 - Joie de vivre (фр.) – радость жизни.] постепенно улетучивается – медленно, но верно. К тому же я чертовски голоден, что настроения не поднимает. Терпеть не могу поздние балы. Поужинать прилично не успеваешь, а здесь потчуют всякой ерундой. Ножки цыпленка в медовом соусе, это ж надо! Ну как можно кормить людей ножками цыпленка в медовом соусе? Разве что больного ребенка.
      – Ох, бедняжка, – притворно посочувствовала Октавия. – Однако я рада, что на тебя возложены государственные функции. Кстати, о функциях. Надеюсь, ты правильно проголосовал сегодня вечером. Что-то я не видела тебя с того места, где сидела.
      Кривясь от обиды, Эльф осушил бокал с шампанским.
      – Господи помилуй, сегодня за что-то голосовали? Все за то же? Я стараюсь там по возможности не появляться. Палата общин фактически обломала нам когти, так что теперь скорее хвост виляет собакой, хотя, боюсь, это ужасно мутная метафора. В общем, sic transit[8 - Sic transit – первые слова выражения «Sic transit gloria mundi» (лат. «Так проходит мирская слава»). Употребляется, когда говорят о чем-то утраченном, потерявшем смысл.] и так далее. А тебя-то каким ветром туда занесло, красотка? Опять боролась за правое дело?
      – Составляла мнение о сегодняшнем почетном госте. Во всяком случае, таково было мое намерение, хотя теперь он мне представляется еще большей загадкой. Мне показалось, что ему вообще нет дела до билля об условиях труда, за исключением тех пунктов, что затрагивают его интересы. Как-то странно все это.
      – Да, странноватый тип этот Страйт, но ошибок вроде как не допускает. Метит в министры внутренних дел, как я слышал, когда либералы наконец-то будут низложены, хотя уму непостижимо, как можно мечтать о том, чтобы занять этот жутчайший пост. Ладно, когда будут назначены слушания по интересующим тебя вопросам, сообщи мне, чтобы я поприсутствовал. Впрочем, хватит об этом, дорогая. Ты знакома с Джемаймой Бозанг? Познакомься непременно. Она гостила у Линдсеев, и сэр Клайв при ней спустился к завтраку в своем естественном великолепии, представляешь?
      – Голый, что ли?
      – В чем мать родила. В Минас-Жерайс[9 - Минас-Жерайс – штат на востоке Бразилии. Его территория привлекла к себе внимание в XVIII веке, когда там были открыты месторождения золота и драгоценных камней.] он закопал в землю двести тысяч, а что получил? Добытого золота не хватило бы даже на один зуб. Вот и тронулся рассудком, бедняга. Печально, конечно, но забавно. Никто, естественно, не посмел и слова сказать. Да и что тут скажешь? Он съел свою копченую селедку, прочитал половину «Таймса» и только потом сообразил: что-то не так. Об этом, разумеется, писать нельзя, но у Джемми, я уверен, есть масса других morceaux[10 - Morceaux (фр.) – здесь: историй.].
      Вслед за Эльфом Октавия прошла в одну из комнат, где люди из его ближнего круга, собравшись под сенью огромной горшочной пальмы, в относительной безопасности перемывали косточки другим гостям.
      – Так, так, – произнесла миссис Бозанг, когда представили Октавию. – Значит, это и есть та самая мисс Хиллингдон, которую вы постоянно превозносите. Теперь понятно почему. Она же среди нас как орхидея на болоте. Но для вас она слишком хороша, дорогой. Вам придется избавиться от своих пороков, в том числе отказаться от своего вонючего табака.
      – Что?! От этого? – Эльф показал на свою сигарету. – Табак мой, между прочим, из Парижа, где я к нему и пристрастился. Аромат вполне приятный, вы не находите? В него добавляют сандаловое дерево или что-то такое.
      – Приятный? Мерзопакостный, хуже некуда. Как при пожаре в эвкалиптовой роще. Но, кстати, вы напомнили мне кое-что. Скажите-ка, что вы делали в Париже? А то я слышала очень странные истории.
      – Да скукотой одной занимался, – отвечал Эльф. – По службе был там. Главным образом знакомился с новыми методами охраны правопорядка. Как раз красотке об этом рассказывал.
      – А я слышала… – Джемайма в знак укоризны положила ему палец на лацкан, – что вы там водили дружбу с весьма экстравагантной компанией и что вас видели в салоне той ужасной мадам Блаватской[11 - Б л а в а т с к а я Е л е н а П е т р о в н а (1831–1891) – российская дворянка, гражданка США, религиозный философ теософского направления, литератор, публицистка, оккультистка и спиритуалистка, путешественница.].
      – Полнейшая чушь. – Эльф отвлекся на человека, вошедшего в комнату, или сделал вид, что отвлекся. – Начнем с того, что мадам Блаватской нет в живых.
      – Ну да, ну да. – Джемайма беспечно взмахнула рукой, по небрежности едва не расплескав шампанское. – Пожалуй, всех деталей я точно не вспомню, но это был кто-то вроде нее. Спиритуалист, или как там еще они себя называют. Эльф, только не говорите, что это неправда. Не лишайте меня удовольствия дать волю фантазии.
      – В самом деле, Эльф? – вмешалась Октавия. – На тебя это совсем не похоже.
      – Господи, да нет же. Было дело, нас развлекала одна comtesse, но салон она не держала – только такс. Потрясающе древнее существо и восхитительно безумна, но совершенно не тянет на сторонницу идей оккультизма. Боюсь, Джемми, вас ввели в заблуждение.
      – Да, но это многое объяснило бы, – стояла на своем Джемайма. – Вашу моложавость, например. За пятнадцать лет вы ни на день не постарели, а возьмите меня: в тридцать семь я уже дряхлая карга.
      – Умеренность в привычках, дорогая. – Эльф театрально развел руками. – Жизнь праведная, полная самоотречения.
      Он снова глянул в сторону, и на этот раз Октавия увидела человека, который привлек его внимание. Внешне обыкновенный, возможно, в другой обстановке он слился бы с окружающими людьми, но здесь выделялся своим невзрачным коричневым костюмом. Он стоял особняком, молча отсылая подходивших к нему лакеев. Держался он с важным видом и на удивление раскованно. Перехватив взгляд Эльфа, он чуть склонил голову, но никаких других знаков ему не подал.
      – Ты знаком с тем джентльменом? – спросила Октавия. – По-моему, он тебя знает.
      – Хмм? Да так, смутно. Какой-то чиновник из Уайтхолла. Не представляю, что его сюда привело.
      – Может быть, хотя бы ему известно, куда делся лорд Страйт? – предположила Джемайма. – Все остальные, похоже, в неведении.
      – Как это? – изумилась Октавия. – Его здесь нет?
      – А я разве не сказала? Он где-то задержался, или его куда-то вызвали, или бог его знает еще что. Леди Ашенден боится гостям в глаза смотреть.
      – Да, ей не позавидуешь, – прокомментировала Октавия. – А куда его вызвали, не знаете? В Вестминстер?
      – К сожалению, я не прислушивалась, дорогая. Лорд Страйт безумно скучный человек. Не дает повода для сплетен. А тут мимо как раз проходил молодой пианист, я на него и отвлеклась. Как его зовут, Китти? Того австрийца со стройными ногами? Клемзер или Кляйн?
      Но Октавия уже ее не слушала. Схватив Эльфа за рукав, она потащила его в сторону.
      – Нужно выяснить, что произошло. Сможешь помочь, как думаешь? Я бы сама попробовала, но у тебя больше связей в окружении леди Ашенден. – Эльф снова глянул через плечо, но мужчину в коричневом костюме в эту минуту заслонила компания о чем-то оживленно переговаривающихся гостей. Очевидно, слух об отсутствии Страйта уже начал распространяться, и гости тайком искали тех, кто мог что-то об этом знать. – Эльф, ты меня слушаешь? Извини за назойливость, но это важно.
      – Хмм? Прости, дорогая. Что важно? Не бал, надеюсь?
      – Именно бал. Он получит скандальную огласку, если почетный гость не почтит его своим присутствием. Возникнет вопрос: почему он не явился. Все захотят узнать. И я хочу. Очень хочу. Ведь явно что-то произошло, что-то из ряда вон выходящее. Такой человек, как Страйт, не стал бы отказываться от вечера в свою честь из-за того, что у его экипажа отлетело колесо. Что-то случилось, Эльф, и я намерена выяснить, что именно.
      Он поразмыслил с минуту.
      – Может, ты и права, дорогая, хотя, боюсь, тебя ждет разочарование. Страйт гораздо скучнее, чем ты о нем думаешь. Но я сделаю все, что в моих силах. Только ты должна держаться подальше, чтобы никто не догадался, что я выполняю твое поручение. Ее светлость, как ты, наверно, слышала, четвертое сословие не особо жалует. Она очень оскорбилась, прочитав некролог своему отцу, в котором забыли упомянуть, что он являлся губернатором Цейлона, и – о ужас! – преуменьшили площадь его земельных владений. Как бы нелепо это ни звучало, но, знаешь, и меньшие обиды порождали вековую вражду. Послушай, в голубой гостиной подают мороженое. Подожди меня там, ладно? Я недолго, обещаю.
      Эльф скользнул в толпу, но Октавия, провожая его взглядом, так и не увидела, как он покинул комнату. Она не раз убеждалась, что Эльф умел быть незаметным и зачастую, казалось, появлялся ниоткуда и исчезал буквально на глазах. В голубой гостиной Октавия нехотя присела на диван, но в следующую минуту встала и принялась расхаживать по краю комнаты, отказываясь от фруктового мороженого, которое ей постоянно предлагали. И все время поглядывала на часы. Прошло десять минут, пятнадцать.
      Октавия подошла к молодому слуге, разносившему мороженое.
      – Где лорд Страйт? – спрашивала она у прислуги без малейшего понятия о своих намерениях или о том, как объяснит свое любопытство. – Мы договорились, что он пошлет за мной сразу же, как только определится со своими планами.
      – С вашего позволения, мисс, – отвечал слуга, – я сейчас же передам, что вы здесь, только гостей ее светлости встречает и провожает мистер Мейтланд.
      – Вздор, – сказала Октавия. – Все то время, что я здесь, вы туда-сюда бегаете с мороженым и наверняка проходили через кухню. Неужели вы хотите сказать, что среди слуг не было разговора о моем дяде? Его светлость рассчитывает, что на мой счет были отданы соответствующие распоряжения. Не думаете же вы, что он бросил бы меня на произвол судьбы, предоставив самой в одиночку добираться домой по снегу?
      Парень с тревогой оглядел комнату.
      – Ну, раз он ваш дядя, мисс, тогда, наверно, вам можно сказать. Только не говорите, что это я вам сообщил, а то мистер Мейтланд шкуру с меня спустит. Его светлость вызвали по делу, мисс. Фактически сразу, как только он прибыл сюда. Его вывели через черный ход. Ее светлость велела не поднимать шума.
      – Кто его вызвал? – допытывалась Октавия. – Дядя не имеет привычки наносить незапланированные светские визиты.
      Парень снова в смущении зашнырял глазами по гостиной.
      – Послушайте, мисс, его светлость сам стремился уехать как можно скорее. Это все, что я знаю. Наверно, он сейчас ожидает вас. Его экипаж даже в конюшни завести не успели. Мисс, сообщить, что я нашел вас?
      – Нет, – быстро ответила Октавия. – Вы очень любезны, но дальше я сама. Буду вам крайне признательна, если вы покажете мне дорогу, не поднимая шума, как вы и говорили. Не будем лишний раз никого беспокоить, чтобы не ставить леди Ашенден в еще более неловкое положение.
      Стараясь ни с кем не встречаться глазами, она скорым шагом направилась к помещениям для прислуги, ступила в продуваемый насквозь коридор, который вел к конюшням, где сейчас выпивала челядь, пуская по кругу бутыль, а ливрейный лакей потчевал своих товарищей похабным рассказом о происшествии, имевшем место в шатре какой-то гадалки.
      При ее приближении слуги умолкли.
      – Святые Небеса! – вскричала Октавия, чуть более театрально, чем требовалось. – Только бы я не опоздала! Где лорд Страйт? Я должна увидеться с ним, пока он не уехал.
      Конюх, прикрывая ладонью бутылку, смотрел на нее неуверенно, пытаясь решить, должен ли он выразить почтение.
      – Успокойтесь, мисс, – сказал ливрейный лакей, смерив ее оценивающим взглядом. – Случилось что-то непредвиденное. Его светлость нельзя задерживать. Его вызвали…
      – Да, да, по срочному делу, я знаю. Но… – Октавия в отчаянии огляделась. – В фонд сделали пожертвования, которые нужно зачислить на его счет. Здесь как раз господин из «Коуттса», но на документах должна стоять подпись его светлости. Скорее же, где его экипаж?
      – Только что выехал из конюшен в переулок. Мне очень жаль, мисс, но вы вряд ли сумеете его догнать, разве что бегом.
      – Значит, побегу. – Октавия ринулась мимо него за экипажем. Переулок за конюшней был укутан почти кромешным мраком, но в конце виднелись огни Пикадилли, в сиянии которых вырисовывался силуэт трясшейся по булыжникам кареты. На велосипеде Октавия быстро бы ее нагнала, но свой транспорт она спрятала у ворот Грин-парка, а на своих двоих, даже бегом, она вряд ли сумеет настичь экипаж. Тот уже находился на расстоянии двухсот ярдов, а при выезде на ровную мостовую Пикадилли, где лошади могут идти рысью, удалялся бы только быстрее. Она опоздала.
      – Мисс, – окликнул Октавию ливрейный лакей, стоя в дверях у нее за спиной. – Холод собачий, мисс. Позвольте кому-нибудь из наших парней сбегать за кебом, и вы поедете за ним. Вернитесь в дом, мисс, а то ведь околеете.
      И тут на нее накатило.
      Словно в тумане, она ощутила толчок и поняла, что схватилась за поручень. Видение было неясным и фрагментарным, будто переливы клочьев муслина в луче «волшебного фонаря»[12 - «Волшебный фонарь» – аппарат для проекции изображений, распространенный в XVII–XX веках; в XIX веке находился в повсеместном обиходе. Является значимым этапом в истории развития кинематографа.]. Она увидела темный интерьер незнакомой комнаты. Две фигуры в тени: одна стояла, вторая сидела на корточках. Обе, как всегда, были сосредоточены на той, что лежала между ними. Бледная, неподвижная, она едва заметно светилась, словно озаренная лунным сиянием.
      И это было все, всегда одно и то же – ни больше ни меньше. Почти ничего, будто обрывок некоего давнишнего сна, но после этого видения Октавия неизменно испытывала слабость и потрясение, словно на ее глазах свершилось страшное злодеяние, которое она была вынуждена беспомощно наблюдать со стороны.
      Пока головокружение не прошло, она цеплялась за поручень, прижимая к груди ладонь, чтобы успокоить дыхание. Убеждала себя, что это всего лишь игра воображения, вызванная переутомлением. Нужно бы найти какое-то тонизирующее средство. До нее донеслись оклики слуг, приближающиеся шаги. Игнорируя их, она вновь сосредоточила внимание на экипаже лорда Страйта. Обволакиваемая туманом карета замедлила ход перед самым поворотом. В мглистом колеблющемся воздухе кружили снежинки, походившие на серые хлопья сажи. С минуту Октавия ничего не видела, а потом появился человек. Какой-то мужчина, выступив из темноты, плавным уверенным шагом подошел к обочине, но даже не потрудился поднять руку, чтобы остановить экипаж. Просто стоял и ждал.
      Дверца кареты распахнулась, опустилась приступка. Мужчина подошел к ней, но садиться не спешил. Казалось, он что-то сказал тому, кто находился в экипаже, затем медленно покачал головой. Поднял лицо вверх, словно выискивая что-то на небесах, но, возможно, заметил только усиливающийся снегопад. Затем залез в карету, резко ударил по ее стенке и закрыл за собой дверцу. Экипаж сорвался с места и свернул на Пикадилли в облаке вихрящейся мглы и лошадиного дыхания. Через несколько мгновений уже не было слышно ни клацанья колес, ни стука копыт.

IV

      К утру от снегопада остались одни воспоминания. Снег еще лежал лишь на закопченных выступах, а на дорогах колеса баламутили слякоть, обращая ее в грязевые потоки. Было относительно рано, полностью не рассвело, но улицы Сохо переполняли мужчины и женщины всякого пошиба, а также омнибусы и повозки, запряженные лошадьми. Пошатываясь, Гидеон оцепенело тащился между ними. Глаза застилала серая пелена. Время от времени он отклонялся от прямого пути, чтобы передохнуть, прислонившись к стене или фонарному столбу, или выдавить из себя тонкую струйку жгуче-противной рвотной массы. Он до сих пор ощущал смолистый сладковатый запах, помрачивший его сознание. Им пропитались его легкие, его дыхание. Двигая головой, он чувствовал, как этот запах туманит рассудок, засасывает душу.
      Мисс Таттон исчезла. В этом он был уверен. Что ее нет рядом, Гидеон понял еще во сне, ощутив отсутствие девушки раньше холода. Разбуженный церковным сторожем, он сразу подумал, что нужно ее поискать. Сторож начал поднимать Гидеона на ноги, но тот вырвался от него и, толком ничего не видя, рукой стал шарить по холодным каменным плитам, ища хоть какое-то напоминание о ней, какой-нибудь знак, указывавший на то, что она ему не приснилась.
      Сначала он нащупал влажную грязную тряпку, а рядом – некий маленький предмет, который он мог бы и не заметить, если бы ладонью не задел его покореженный край. Памятный подарок. Значит, она все-таки его хранила. Гидеон только успел схватить вещицу, как пожелтевшие от табака когтистые пальцы взяли его за шкирку и поволокли из алтарной части.
      Гидеон извивался и выворачивался, в отчаянии оглядывая церковь.
      – Юная девушка! – кричал он. – Прошу вас, сэр, здесь была девушка… Вы видели, как она ушла? Или ее унесли?
      – А-а, девушка, – прорычал сторож, дыша на него перегаром. Старый уродливый хрыч обладал поразительно свирепым нравом. – Девиц ему подавай! Грешит все, никак не угомонится. Блудить сюда явился и еще требует, чтобы в приходской книге вели учет его распутниц. Брысь отсюда, паскудный щенок.
      Гидеона развернули и тычками снова погнали по проходу. Он чувствовал, как в его тело над бедром то и дело вонзается когтистый палец.
      – Сэр, вы ошибаетесь на мой счет, – сказал Гидеон, спотыкаясь. – Я и сам готовлюсь принять духовный сан, а мы находимся в святом месте. Молодая леди, которую я нашел здесь, была больна или ранена, и я остался с ней до прибытия помощи. Но она стала жертвой преступления. Перед тем как меня лишили сознания, сэр, я успел выяснить, что той девушке грозила опасность. Нужно постараться найти ее, сэр. Вы же понимаете, что это наш христианский долг.
      Сторож его не слушал. Он продолжал браниться, выгоняя Гидеона из церкви. Если и поверил его словам, они его не тронули. Пинком под зад он вышвырнул Гидеона на улицу, и когда тот повернулся, снова взывая к его жалости, сторож поднял выброшенную кем-то свиную ногу и запустил ею ему в лицо. Затем напоследок еще раз громко выругался и захлопнул дверь.
      Гидеон побрел по Шафтсбери-авеню, пробираясь между гружеными повозками и тележками уличных торговцев, протискиваясь между двумя застрявшими омнибусами, которые пытались сдвинуться с места. При этом он силился упорядочить свои мысли и составить четкий план действий. Он был уверен, что мисс Таттон стала жертвой вероломства каких-то злодеев и ее нужно срочно спасать. Но к кому обратиться за советом и помощью? Произошедшее накануне вечером он все еще помнил неясно и пока был не в состоянии постичь смысл всего, что она ему сказала, но ее слова относительно его дяди имели только одно толкование.
      Сначала они забрали его.
      Но дядю он все равно попытается отыскать, решил Гидеон. Мисс Таттон, несомненно, говорила серьезно, однако не исключено, что ее саму ввели в заблуждение. Если ее чем-то одурманили, как он полагал, возможно, ее убежденность стала результатом галлюцинаций. Сначала нужно пойти туда, где живет дядя, тем более что ему все равно податься больше некуда. Вдруг дядя все же окажется дома. Они вместе сядут завтракать, и за укрепляющей утренней трапезой Гидеон поведает опекуну о событиях минувшего вечера. Дядя внимательно его выслушает и сразу поймет, что можно сделать.
      Эта радужная перспектива воодушевила Гидеона, но дурное предчувствие не отпускало. Если это правда – если преподобный доктор действительно пал жертвой тех, о ком она говорила, значит, нужно готовиться к худшему.
      Его больше нет. Нет.
      Отношения Гидеона с дядей носили весьма специфический характер, но, кроме Нейи, из родственников у него больше никого не осталось, и конечно же, тяжесть такой утраты со временем он ощутит в полную силу. Между тем, если его опасения подтвердятся, он должен сохранять здравомыслие. Эти ошеломляющие обстоятельства необходимо изложить так, чтобы ему поверили и он смог обеспечить себе надежное положение хотя бы до тех пор, пока не представит доказательства обоснованности своих притязаний. И в то же время нужно добиться, чтобы поиски мисс Таттон начались незамедлительно.
      Решено: он идет к дому на Фрит-стрит. Отрекомендуется домовладелице, у которой дядя снимает жилье, и постарается убедить ее в честности своих намерений. Если окажется, что Нейи пропал или с ним случилось еще что похуже, он попросит, чтобы его пустили в комнаты дяди, где, может быть, удастся найти информацию о том, чего – вернее, кого – боялся его опекун. В крайнем случае он, возможно, сумеет отыскать там свидетельства своего родства с дядей и на этом основании будет вправе рассчитывать на некоторое гостеприимство.
      Погруженный в свои мысли, Гидеон вздрогнул в испуге, почувствовав, как кто-то грубо схватил его за плечо. Остановил его небритый парень с землистым цветом лица, который, казалось, с трудом держался на ногах. На нем была некая униформа, причем на мундире, который по цвету и стилю отличался от брюк, не хватало нескольких пуговиц.
      – Эй, приятель, – заплетающимся языком обратился он к Гидеону, не снимая руки с его плеча. – Испугал, да? Прости, шеф.
      Парень покачнулся вперед, и Гидеон на вдохе уловил кислый перегар джина.
      – Прости, шеф, – повторил он. – Но ты не беспокойся, я полиф… – Он умолк, не закончив фразу, потому как стал заваливаться на бок. – Я полицейский, – все же сообщил он, выпрямившись при поддержке Гидеона. – Из полиф… сержант я, ясно, да? – Парень разразился отрыжкой. – Прости, шеф. Засиделся малек с вечера.
      – Понятно. – Гидеон старался не крениться под тяжестью виснувшего на нем парня и держался чопорно, совсем не радуясь этой новой задержке. – Чем могу служить, сержант?
      – Да я… – Парень побледнел и, отвернувшись, стал давиться рвотой. Через минуту он оправился и продолжал: – Я дорогу хотел узнать, а ты вроде как знаешь, куда идешь.
      – Боюсь, я сам… – начал Гидеон.
      – Понимаешь, – перебил его сержант, – в общем, мне пожел… мне велено явиться к одному инспектору, он живет где-то здесь, а я понятия не имею, куда иду. Вообще-то мой район – Кингз-Кросс-роуд.
      – Я рад бы помочь, – отвечал Гидеон не очень приветливым тоном, – но, боюсь, я…
      – «Дом номер шесть на Фрит-стрит» – так сказал начальник, будто мне это о чем-то говорит. Я – ему: я всегда жил в Финсбери, с тех пор как поступил в полицию. С таким же успехом, приятель, ты мог бы послать меня не в Сохо, а в чертов Уэльс. Сделай одолжение, шеф, покажи дорогу, а?
      Дом номер шесть на Фрит-стрит. Гидеон смотрел на сержанта, припоминая минувший вечер, и у него возникла идея. Тот полицейский, сказала Белла. Женщина, которую он встретил вчера у дома опекуна. А он, часом, не полицейский? Ваш дядя?
      В одном доме с Нейи жил полицейский, тот самый полицейский, которого искал сержант. И сержанту, которого отправили к тому полицейскому, даже не надо было придумывать причину, чтобы прийти к нему домой: он его уже ждал. И инспектор будет благосклонно внимать сержанту, если тот стал свидетелем зловещих событий, требующих расследования. К тому же сержант этот вправе рассчитывать – вопрос бытовой, но оттого не менее насущный, – что его будут кормить и поить, пока он исполняет свои обязанности.
      Гидеон приосанился, прочистил горло. Его терзали сомнения – сознавая, что мыслительные способности до конца не восстановились, он не доверял собственным суждениям, – однако он понимал, что сержанта ему послало само провидение и нужно действовать, пока у него есть такая возможность.
      – Конечно, сейчас объясню, – отвечал он, выворачиваясь из-под руки пьяного сержанта и становясь к нему лицом. – Боюсь, вы немного сбились с пути, но, если поторопитесь, наверстаете время.
      В действительности сержант находился ярдах в ста от места своего назначения, но Гидеон направил его ровно в противоположную сторону. Округу он знал не очень хорошо и опасался, что какой-нибудь прохожий раскроет его обман. Соответственно объяснения он дал сбивчивые, но они приведут – если им вообще можно следовать – не к дому инспектора, а к некоему непонятному месту близ Лестер-сквер.
      В отношении любого человека, даже самого гнусного подонка, это был подлый поступок, и у Гидеона от стыда настроение еще больше испортилось. Но ведь на такую крайность, рассудил он, глядя вслед пьяному сержанту, его толкнула острая нужда, и способ, к которому он прибегнул, пусть и бесчестный, был продиктован благородной целью. У него долг перед мисс Таттон, да и перед дядей тоже, и он обязан его исполнить, даже если придется поступить не по совести.
      По приближении к дому дяди Гидеону вдруг подумалось, что он плохо представляет, в чем заключается этот его долг. С Нейи он познакомился, когда ему было шесть-семь лет. Больной отец отправил его погостить в приход, где в ту пору служил его дядя. От того визита ему запомнился лишь самый последний день, когда его одного препроводили в кабинет преподобного доктора, возможно для того, чтобы Гидеон засвидетельствовал тому свое почтение перед отъездом домой.
      Дядя, вспомнил Гидеон, занимался бабочками, он их коллекционировал. Когда он вошел в комнату, руки Нейи были погружены в мешок из тонкой темной ткани. Из него он достал павлиний глаз, показывая бабочку мальчику. Та в панике махала крыльями, а потом внезапно замерла.
      – Видишь, – обратился к нему дядя, – словно ее околдовали. Чтобы усмирить бабочку, нужно взять ее за грудку указательным и большим пальцами, легонько на нее надавить и чуть-чуть подержать. Тут, естественно, нужна практика, но обрести этот навык не сложнее, чем любой другой.
      Гидеон не помнил, чтобы он что-то сказал в ответ, которого, возможно, от него и не ждали. Дядя не показался ему грозным человеком, но уже тогда от него веяло некоей неприступной отстраненностью. Создавалось впечатление, что это некий элемент плывущего в вышине, но все еще видимого шара. Если Гидеон и составил о нем мнение, сводилось оно к тому, что перед ним головоломка, разгадать которую ему пока не по силам.
      – Inachis io, – нараспев произнес дядя. В те дни латинское название насекомого Гидеону ни о чем не говорило, но он навсегда запомнил, как восхитительно оно прозвучало, почти как заклинание. – Впервые этот вид описал, – продолжал Нейи, – сам Линней, его труды тебе, естественно, предстоит изучить. Весьма распространенный экземпляр, но оттого не менее прекрасный.
      И опять Гидеону показалось, что это было не праздное замечание. Существовала некая договоренность, о которой он не ведал. На него возлагались какие-то надежды, суть которых была скрыта от него. Гидеон не помнил, чтобы по его возвращении домой отец что-либо ему растолковал, но очень скоро ситуация прояснилась сама собой. К тому времени, когда отец умер – а он после прожил еще восемь-девять месяцев, – Гидеона по протекции дяди определили в школу в Эшфелле, Камбрия, где мальчиков «недостаточно благородного происхождения», как выражался его первый учитель в том образовательном заведении, готовили для поступления в Кембридж и посвящения в духовный сан. В последний день первого учебного года его вызвали в кабинет декана, где, как и во все последующие годы по такому случаю, ему было зачитано короткое сообщение:
      – Преподобный доктор вполне удовлетворен вашими успехами.
      – Спасибо, сэр.
      – Преподобный доктор дает согласие на то, чтобы ваше обучение продолжалось.
      – Спасибо, сэр.
      – Преподобный доктор в силу своих особых функций священнослужителя не имеет постоянного крова, а вынужден довольствоваться временным жильем того или иного рода, которое не может предложить тех удобств и развлечений, на какие обычно рассчитывает отрок. Посему до начала нового учебного года он вверяет вас заботам мистера и миссис Страчен. Домик смотрителя школьных угодий находится рядом и располагает свободной комнатой, которую никто не занимает с тех пор, как в семье случилась трагедия.
      – Спасибо, сэр.
      Так и прошли его школьные годы в Эшфелле: он учился и жил, оберегаемый от нужды и неподобающих развлечений. Переехав из Эшфелла в Кембридж, Гидеон сменил унылые дворы со скрипучими водостоками на красивые площадки с ухоженными газонами, на улицы, где стены домов оплетали цветущие растения, а на мостовых не утихал беззаботный смех. Правда, его собственное существование почти не изменилось. Вместо декана в Эшфелле дядя с ним теперь общался через контору адвокатов на Ньюмаркет-роуд, а те, с каким бы вопросом он к ним ни обратился, будь то осень или весна, всегда отвечали одно и то же.
      – Когда дядя будет чуть меньше занят, чтобы я мог навестить его и лично выразить ему свою благодарность?
      – Мы не получали указаний на сей счет.
      – Он хорошо отзывается обо мне? Говорит, что я должен достичь таких же высот, как и он?
      – Мы не получали указаний на сей счет.
      – Что будет со мной, когда я уеду отсюда? Чем мне предстоит заниматься?
      – Мы не получали указаний на сей счет.
      И лишь на втором году учебы в Кембридже Гидеон наконец-то вступил в переписку со своим опекуном, да и то обмен посланиями носил нерегулярный и весьма своеобразный характер. Нейи настоял, чтобы переписка велась через его адвокатов, а это была ужасная канитель: письма приходили с запозданием на несколько недель, а то и месяцев, так что, бывало, дядя к тому времени уже перебирался на новое место жительства. Именно поэтому, объяснил преподобный доктор, он считает бессмысленным сообщать свой настоящий адрес, и посему Гидеон был вынужден посылать ему ответы тем же кружным путем.
      В общем, процедура эта была обескураживающая и нудная, но Гидеон не отчаивался. Письма дяди зачастую были немногословны и пестрели недомолвками, однако Гидеон, отвечая на них, пространно рассказывал о своих успехах и все чаще с почтительной подчеркнутостью излагал свои надежды на будущее. Он даже отважился спросить, дозволено ли ему будет однажды лично засвидетельствовать дяде свое почтение. Он становился все смелее и смелее в своей настойчивости, и, очевидно, до Нейи наконец-то дошло, что нельзя вечно держать племянника в полной изоляции. И вот, когда наступила майская неделя[13 - Майская неделя в Кембриджском университете – праздничная неделя, знаменующая окончание учебного года. В этот период проводятся гребные гонки, балы, театральные представления и т. д.] и Гидеон уже смирился с тем, что ему снова суждено провести летние каникулы в беспросветной глуши, дядя смилостивился.
      – Преподобный доктор будет рад принять вас у себя этим летом.
      «Этим летом». Без указания дат. Минуло несколько недель, прежде чем была назначена дата в августе, и на том все. Ему было велено прибыть на вокзал Ливерпуль-стрит, а его дальнейшая поездка будет устроена позднее. После его визита к дяде – и знакомства с мисс Таттон – Нейи опять надолго замолчал и отдалился от Гидеона. От него не было вестей, ни слова, пока вдруг не пришло это неожиданное письмо. По приближении к дому дяди Гидеон вытащил его из кармана. Даже теперь, после того как он непосредственно столкнулся с опасностями, на которые намекал его опекун, это письмо он воспринимал как некое чудо.
      Нейи сам написал племяннику, по собственной инициативе, собственноручно, одним жестом возвысив Гидеона, отвергаемого воспитанника, до положения доверенного лица. Более того, осознал Гидеон, дядя сделал нечто небывалое и, как теперь оказалось, проявил предусмотрительность – прямо чудесное провидение. Он дал ему свой нынешний адрес. Гидеон повторял его про себя, как повторял всю дорогу из Кембриджа, находя в этом слабое утешение, хотя обстоятельства, похоже, теперь радикально изменились.
      Фрит-стрит, шесть.
      Фрит-стрит, шесть.
      Лондон, Сохо-сквер, Фрит-стрит, шесть.

V

      В этот раз на стук Гидеона дверь открылась почти мгновенно.
      Постучав, он отвел взгляд в сторону, полагая, что ему опять придется долго ждать, стал раздумывать, как ему лучше представиться, и вдруг услышал, что у него за спиной решительно загремел запор. Он повернул голову, расправил плечи и увидел на пороге высокого господина плотного телосложения. Тот, впившись в Гидеона пристальным вопросительным взглядом, неожиданно резко ткнул его пальцем в грудь.
      – По-твоему, который теперь час? – сердито спросил он.
      Гидеон поднял глаза от своей груди к лицу строгого господина. Инспектор – ибо у него не было сомнений в том, что перед ним тот самый полицейский, о котором ему говорили, – был чисто выбрит и одет с иголочки. Его восхитительно темные волосы были напомажены и аккуратно зачесаны назад. Волевой подбородок и крупные черты лица наделяли его внешность примечательной суровостью. Из-под темных бровей он взирал на Гидеона пронизывающе-пытливым взглядом.
      – Прошу прощения, сэр, но…
      – Я имею в виду по Гринвичу, юноша. Как правило, здесь мы живем именно по этому времени. Тебе знакомо такое понятие, как среднее время по Гринвичу? Или ты думаешь, что начальник вокзала Сент-Панкрас каким-то чудом предсказывает, что поезд из Рамсгита прибудет в восемь часов двадцать одну минуту?
      – Сэр, простите, но… – Гидеон не был искусен во лжи и сильно нервничал еще до того, как открылась дверь. Теперь же и вовсе начал подумывать о том, чтобы отказаться от своей затеи, ибо было видно, что этот полицейский способен быстро распознать любой обман.
      – Или я что-то не так понял? Может, ты живешь не по Гринвичу? Может, ты ирландец и установил на своих часах дублинское время, чтобы это напоминало тебе о доме? Или тоскующий по родине француз – приплыл с Цейлона и, сходя на берег, забыл переставить часы? Угадал? Я спрашиваю: угадал?
      Для пущей выразительности инспектор снова ткнул Гидеона пальцем в грудь, что того наконец-то расшевелило, побудив дать более вдохновенный ответ.
      – Сэр, я приехал из Кембриджа, это не так уж далеко, и уверяю вас, там все живут по гринвичскому времени, и мой поезд прибыл на Ливерпуль-стрит, а не на Сент-Панкрас. То есть… – Гидеон запнулся, в ужасе осознав свою ошибку. – То есть я только что прибыл с Кингз-Кросс-роуд, там мое обычное место работы. А из Кембриджа я приехал недавно. Вчера, если быть точным.
      Инспектор даже не шелохнулся, разве что чуть ослабил давление пальца на грудь Гидеона. Правда, в его грозном лице отразилось искреннее изумление, словно Гидеон заявил, что сонм ангелов спустил его с небес на купол собора Святого Павла.
      – Из Кембриджа? – произнес он. – На Ливерпуль-стрит? Какого черта ты делал в Кембридже? Это что – тоже район отделения «G»[14 - Отделение «G» (G Division) – в XIX веке одно из двадцати отделений Столичной полиции; осуществляло надзор за порядком в районе Кингз-Кросс.]? Какой мерзавец послал тебя в глубинку, если я настоятельно попросил, чтобы ты был прикомандирован ко мне? Пендлстон, что ли?
      – Сэр… – Гидеона охватила паника. У него даже не хватило ума, опомнился он, узнать у пьяного сержанта его фамилию. Инспектор вот-вот велит, чтобы он представился, и сразу получит подтверждение своим подозрениям.
      – Инспектор Фенвик? Это он распорядился? Этот худосочный болван недолюбливает меня с тех пор, как в рождественскую ночь я вышвырнул его из борделя. Такой вот он мужик. А у самого дома в Камберуэлле жена и сынишка, он обещал ему подарить лошадку-качалку. Натура у него такая. Вот с кем изо дня в день приходится иметь дело! Никогда не знаешь, какой недоумок получит твою заявку и какого придурка он тебе пришлет.
      Гидеон воспрянул духом. Если инспектору не назвали фамилию сержанта, значит, для него опасность, возможно, пока миновала.
      – Нет, сэр, меня прислал не инспектор Фенвик.
      – Не он? – Инспектор наклонил голову, приблизив лицо к Гидеону. – Ты уверен?
      – Абсолютно, сэр. – Гидеон ни в чем не был уверен, но решил, что нужно действовать на опережение. – По крайней мере, на этот счет можете не беспокоиться. Теперь я понимаю, почему вас поразило, что я прибыл из Кембриджа. Я не дал соответствующих объяснений; неудивительно, что у вас возникли подозрения. Уверяю вас, в Кембридж меня послали на вполне законных основаниях, и я готов представить вам полный отчет – не сочтите за грубость, сэр, если я отступлю на пару шагов, чтобы не узурпировать ваше пространство, – составленный по всей форме, с учетом всех подробностей. Однако я заболтал вас, нам пора заняться делом – после того, конечно, как вы позавтракаете, и я буду рад составить вам компанию за столом, поскольку в спешке…
      Инспектор отвесил Гидеону тяжелую оплеуху – ударил так сильно, что тот невольно попятился, ладонью прижимая запылавшее правое ухо и часть щеки.
      – Заткни свой рот. Ишь, разверещался. – Инспектор в досаде покачал головой. – С утра выливаешь на меня поток чепухи. Либо наглость в тебе говорит, либо хмель, а я ни того, ни другого не терплю.
      – Сэр, я объясню, почему… – Гидеон выпрямился, но осознал, что от полученной затрещины утратил ясность и мысли, и речи. – Даю слово…
      – Вы только взгляните на этого щенка. Еще и девяти утра нет, а он является пред очи старшего по званию пьяным в стельку. Все, разговор окончен. Я больше двух недель прекрасно обходился без сержанта и еще пару недель как-нибудь перебьюсь. Лучше одному работать, чем иметь в помощниках дурня с Кингз-Кросс, который по уши напичкан дерьмом и самомнением, а сам двух слов связать не может. Будь умницей, иди-ка ты в свой участок. И передай там, что инспектору Каттеру не нужен недоразвитый кретин и он возвращает его целым и невредимым. Передай, что он один займется осмотром места происшествия на Хаф-Мун-стрит.
      От затрещины у Гидеона все еще гудела голова и звенело в ухе, но он сознавал, что шанс, сколь бы малым он теперь ни был, упускать нельзя. Он также сообразил, что должен изъясняться менее ученым языком, дабы развеять сомнения инспектора.
      – Инспектор Каттер… сэр. – Формулируя в уме предложение, он быстро понял, что речь его должна быть немногословной и состоять из коротких фраз. – Слово чести, сэр. Я не выпил и капли спиртного.
      Инспектор Каттер отступил в холл, чтобы взять пальто, и теперь, надевая его на крыльце, наградил Гидеона скептическим взглядом. Не отвечая, он снова отвернулся, сунул голову в дверь и крикнул:
      – Миссис Кумб, я ухожу. Старины Нелли пока так и не видно, дверь, пожалуй, лучше запереть.
      Старина Нелли. Инспектор, конечно же, имел в виду Нейи, и от его замечания Гидеону спокойнее на душе не стало. Каттер закрыл за собой дверь, спустился с крыльца и бодро зашагал в сторону Шафтсбери-авеню. Гидеон поспешил за ним.
      – Сэр, если моя манера… возможно, я потому так странно говорю, что побывал в Кембридже. Я, пока служил там, наслушался много подобных странных речей.
      – Вот как? – Инспектор Каттер внезапно остановился у одного из уличных лотков, где купил кофе и кусок хлеба со сливочным маслом. Ломоть он сложил пополам, целиком сунул в рот и принялся неторопливо пережевывать. Гидеон с завистью смотрел на него голодными глазами.
      – Да, сэр. – И опять, прежде чем дать ответ, он отшлифовал в уме каждую фразу. – Такая речь там в обычае. Никому не режет слух.
      – В самом деле? – Инспектор возобновил шаг, на ходу стряхивая с пальто крошки. – Значит, ты долго там пробыл? Весьма необычное назначение для сержанта Столичной полиции.
      Гидеон прибавил шаг, поравнявшись с Каттером.
      – Не дольше, чем было необходимо, сэр. На самом деле я сумел уложиться даже быстрее, чем ожидал. И очень надеюсь…
      Гидеон был вынужден резко остановиться, потому что дорогу ему перегородил торговец рыбой с тележкой угрей. Они снова свернули на Шафтсбери-авеню, и инспектор Каттер пошел впереди поразительно скорым шагом. Казалось, плотное движение транспорта ему не помеха. Он ловко обходил препятствия, а если не удавалось обойти, шел напролом без оглядки.
      – И я очень надеюсь, – продолжал Гидеон, когда наконец догнал Каттера, следуя за ним по пятам, – что вы не будете держать на меня зла за то мелкое недоразумение, что вышло между нами, и позволите мне помогать вам на месте происшествия на Хаф-Мун-стрит, что, если позволите так выразиться, я почел бы за исключительн…
      – Ну вот, опять понес свою пьяную галиматью.
      – Да, сэр, – брякнул Гидеон, отдуваясь. – То есть нет, сэр. Позвольте еще раз заверить вас, что я ничего не пил. Сэр, если честно, я даже не завтракал. Но вы абсолютно правы. Мне следует ограничиться…
      По приближении к театру «Лирик» Каттер неожиданно свернул на проезжую часть и властно вскинул руку, останавливая кебмена. Тот придержал лошадь, пропуская его.
      – Как тебя зовут? – рявкнул инспектор через плечо.
      – Сэр?
      – Мне не сказали, кого именно я должен ждать, когда я послал за тобой. Надеюсь, фамилия у тебя есть, или в этом отношении ты тоже необычный?
      – Конечно, сэр. То есть нет, сэр, я – Гидеон Блисс, сэр, и для меня огромная честь…
      – На черта мне твое имя, парень? Надо же, Гидеон Блисс. На еврейское смахивает. Хотя по мне, так все одно. В Бетнал-Грин и прочих трущобах евреев пруд пруди. И ничего, довольно мирные ребята.
      – Вообще-то, сэр, имя это христианское, хотя изначально – что верно, то верно – оно считалось еврейским. Гидеон был праведником, сэр. Он разрушил идолов и языческие алтари израильтян и привел этот народ к их истинному Богу, хотя, конечно, теперь мы знаем Его как нашего Господа.
      Они пришли, как полагал Гидеон, на площадь Пикадилли, которая была сплошь запружена народом и транспортом – иголке негде упасть. Однако инспектор Каттер и не подумал сбавить шаг. Гидеон с трудом поспевал за ним, стараясь держать его в зоне своей видимости и слышимости.
      – К их истинному Богу, говоришь? – отозвался Каттер. – Наслышан, наслышан. Фанатики с горящими глазами, что раздают листовки, все уши об этом прожужжали. Но я такие разговоры жалую не лучше, чем пьянство. Надеюсь, ты не фанатик, Блисс. Тебя не призовут крушить идолов в Бетнал-Грин?
      – Ни в коем случае, сэр. То есть я, конечно, человек набожный, сэр, но в самом традиционном смысле. У меня нет склонности к разрушению, сэр.
      – Рад это слышать. – Инспектор вдруг остановился как вкопанный, удивив этим Гидеона и водителя омнибуса, на пути которого он теперь стоял. Повернувшись к Гидеону, он смерил его придирчивым взглядом. – Что ж, сержант Блисс, пожалуй, я еще подумаю на твой счет. Но только, ради бога, научись не отставать.

VI

      Большой особняк на Хаф-Мун-стрит завораживал своей величавой красотой. Гидеон не преминул это отметить вслух, пока они ждали на крыльце, и тотчас же пожалел, что вообще открыл рот. С тех пор как они отошли от дома на Фрит-стрит, инспектор Каттер не встретил ни одного препятствия – будь то человек, животное или творение рук человека, – которое хоть как-то застопорило его движение. Теперь же, позвонив в дверь дважды, он вот уже более минуты стоял на одном месте, и было ясно, что вынужденная смена ритма его совершенно не устраивает. Он бросил недовольный взгляд через плечо.
      – Во-первых, – заявил инспектор, – мы находимся в Мейфэре. Допускаю, что в Кембридже, где ты пробыл так долго, тоже есть свой Мейфэр, только там это захудалый район, где шагу не ступишь, чтобы не споткнуться о беспризорника или дохлого осла.
      – Нет, сэр. Я только хотел сказать, что…
      – Во-вторых, мы пришли на место происшествия, которое вполне может оказаться местом преступления. Я, как мне кажется, человек умеренного нрава и при обычных обстоятельствах сделал бы сержанту поблажку. Но место преступления – это другие обстоятельства. И пока мы здесь ведем разбирательство, я буду крайне признателен, если ты прекратишь балаболить, пока тебе не дадут слово.
      Гидеон посмотрел на свои ботинки, которые еще в Кембридже нуждались в починке, а теперь вдобавок были покрыты коростой грязи. Очень многое тяготило его ум. Он вовсе не был уверен, что преуспеет в своем обмане, да и инспектор постоянно раздражался на его промахи, хотя, возможно, это был обнадеживающий знак, и Каттер все же вознамерился оставить его при себе в качестве помощника-сержанта.
      – Слушаюсь, сэр, – произнес он, не поднимая глаз. – Прошу прощения, сэр.
      Отвечая, Гидеон углядел в щели между булыжниками на земле чуть в стороне от крыльца осколок радужного стекла. Его запросто можно было бы не заметить – и, вероятно, его не заметили, поскольку тротуар перед домом, судя по всему, недавно подметали, – если бы лучи низкого зимнего солнца не играли на ажурных гранях. Гидеон наклонился, осторожно поднял осколок с земли и, рассматривая его, выпрямился.
      Несколько мгновений прошли в молчании. Инспектор достал часы и, раздраженно фыркнув, снова убрал их в карман.
      – Красивый особняк, – наконец заговорил он. – Дом лорда Страйта, если это удовлетворит твое любопытство.
      – А-а, – несмело протянул Гидеон. – Да, сэр.
      Инспектор чуть запрокинул голову назад, сердито взирая на окна. Он вытащил блокнот в кожаном переплете, заглянул в него и снова спрятал. Затем костяшками пальцев поскреб под подбородком.
      – Блисс, выходит, тебе неизвестно, кто такой лорд Страйт?
      – Признаться, нет, неизвестно, сэр.
      Каттер протяжно выдохнул.
      – Когда у нас выдастся свободное время, Блисс, составь для меня список того, что ты знаешь. Дам тебе почтовую марку или спичечный коробок. Думаю, на них все твои познания уместятся. Тогда хоть я буду знать, что можно пропустить, наставляя тебя с утра до вечера. Возможно, окажется, что тебе, например, известно, сколько стоит фунт сахара. Какое счастье! Можно на день устраивать себе выходной.
      – Да, сэр. – Гидеон повернул осколок к свету и различил на нем замысловатый резной рисунок.
      – Что там у тебя? – осведомился Каттер.
      – Осколок стекла, сэр. Хрусталь, полагаю, только очень тонкой работы. Я такого еще не видел. Он лежал на краю тротуара.
      – Дай сюда, – велел инспектор, прищурившись.
      Гидеон осторожно положил осколок в его протянутую ладонь.
      – Думаете, это важная улика, сэр?
      Не отвечая, Каттер внимательно рассматривал осколок, и когда дверь отворилась, он одним плавным движением завернул стеклышко в носовой платок и спрятал его в пальто. К ним вышел преисполненный важности тучный слуга. Вероятно, дворецкий, предположил Гидеон. Он имел весьма приблизительное представление о челяди в домах аристократов.
      – Ну наконец-то, – произнес инспектор Каттер. – Хоть одна живая душа объявилась. Скажи, любезный, из какого далека ты добирался до входной двери? Надеюсь, тебе для этого не пришлось рыть туннель или выкарабкиваться из колодца?
      Слугу, казалось, слегка разволновали слова инспектора.
      – Прошу прощения, сэр.
      – Правильно извиняешься, – заметил Каттер. – Как к тебе обращаться, если придется?
      – Кару, сэр. Слуга лорда Страйта. Позвольте узнать…
      – Не позволю. Я – инспектор Каттер из Скотленд-Ярда. Это – сержант Блисс. Мне сообщили, что в этом доме имело место трагическое происшествие.
      – Имело, сэр, – подтвердил Кару. – Если вы соизволите войти в дом, я удобно устрою вас на кухне и там сообщу все подробности.
      Гидеону весьма импонировало предложение быть «удобно устроенными» на кухне, но инспектор Каттер это мнение не разделял. Когда они переступили порог и Кару закрыл за ними дверь, инспектор не сделал ни шагу дальше.
      – Трагедия произошла на кухне? – осведомился он.
      – Нет, инспектор, – со всей важностью отвечал Кару, повернувшись к нему. – Это случилось в другой части дома. Но, может быть, вы отведаете чего-нибудь, пока я…
      – Если трагедия произошла не на кухне, нам там делать нечего. Мы сюда не мясо пришли рубить. Где это случилось?
      – В верхней части дома, сэр.
      Инспектор глянул на Гидеона и подступил к Кару. Лицо его снова обрело напряженно-грозное выражение, которое уже было знакомо Гидеону, и вместе с тем оно полнилось изумлением, словно ему заявили, что инцидент произошел где-то в волшебном царстве.
      – В верхней части?
      – Именно там, сэр.
      – А скажи-ка мне, Кару, это ты надзираешь за тем, как и что подают на стол его светлости, когда он садится трапезничать?
      – Я надзираю за работой всей прислуги в доме его светлости.
      – Так-так. И ты уведомляешь его светлость, что на ужин ему подадут мясное блюдо из верхней части туши коровы?
      – Разумеется, нет, сэр.
      – Или что его завтрак приготовлен из нижней части тушки цыпленка?
      Кару поменял позу, словно стремясь избавиться от внутреннего дискомфорта.
      – Нет, сэр.
      – Так я и думал, – сказал инспектор Каттер. – А теперь не сочти за труд, покажи нам ту комнату в верхней части дома, в которой произошло несчастье. Насколько я понимаю, это случилось в комнате, а не в дымовой трубе или в гнезде на свесе крыши?
      – Непременно, инспектор. Но я надеюсь, впредь вы воздержитесь от шуток, ибо вам предстоит убедиться, что все мы здесь крайне опечалены случившимся.
      – От шуток? – Инспектор Каттер помрачнел, обхватил ладонью подбородок. Гидеону показалось, будто в нем притаился хищник, который вот-вот вырвется наружу, подобно соколу, взлетающему с жердочки, когда с него сдергивают клобучок. – От шуток? Скажи-ка, Кару, ты вообще просматриваешь газеты?
      – Бывает, сэр. Когда выдается свободная минутка.
      – Тебе не приходилось читать о детях доктора Сент-Джона?
      – Убийство семьи Сент-Джон? – Кару выпучил глаза, но почти сразу опомнился и принял невозмутимый вид. – По-моему, что-то читал.
      – Не припомнишь, сколько детей было у Сент-Джонов, какого они были возраста?
      – Точно не скажу, инспектор. У меня не так много свободного…
      – Пятеро. У Сент-Джонов было пятеро детей. Старшего звали Энтони, ему было тринадцать. Младшей, Матильде, был год и три месяца, грудная еще. Знаешь, откуда мне это известно?
      – Нет, инспектор, откуда я могу знать?
      – Естественно. И я по доброте душевной скрою это от тебя, ибо, поверь мне, если ты узнаешь, покоя тебе уж никогда не будет. Но кое-что я все же расскажу. Мне известны их имена и возраст. Мне известен цвет волос каждого, и я могу перечислить все, что было на них надето. Мне все это известно потому, что именно я пришел в тот дом после того, что там случилось. Именно я занимался ими, когда им уже ничем нельзя было помочь. Именно я провел два дня в той комнате и следил за тем, чтобы ни одна нога не ступила туда до тех пор, пока не будет учтена каждая пылинка. Именно я сделал фотопластинки, которые были показаны присяжным, поскольку француз, на которого мы обычно полагаемся, дальше верхней площадки лестницы идти не пожелал. Ты знал, Кару, что постоянный зуб у маленького ребенка формируется в челюсти задолго до того, как выпадет молочный?
      – Не знал, инспектор.
      – Да, это поразительно. До поры до времени они прячутся в деснах стройными рядами. Чудо природы. И мне посчастливилось увидеть это – в отличие от многих других. Но в одном ты можешь быть уверен, Кару: если при входе в тот дом у меня и было желание повеселиться – а я сильно подозреваю, что его не было, – оно напрочь исчезло, когда я оттуда уходил, и больше никогда меня не тревожило.
      На протяжении всей этой тирады Кару стоял чуть поодаль в настороженной позе, готовый в любой момент, если придется, отступить или отразить удар. Теперь же он расслабился и через некоторое время, прочистив горло, произнес:
      – Мне жаль это слышать, инспектор. Я не хотел вас оскорбить, сэр. Об этом печальном деле я читал очень мало, и, должен признаться, ваше имя мне как-то не запомнилось.
      Инспектор ответил не сразу. Он вскинул руку и чуть отвел ее в сторону. У Гидеона аж дух захватило: он испугался, что Каттер все-таки шваркнет Кару по голове. Но тот просто показал на лестницу.
      – «Верхняя часть» дома… полагаю, если мы хотим добраться туда, нам придется воспользоваться лестницей.
      – Разумеется, инспектор. – Кару первым направился к лестнице. – И когда вы закончите осмотр мастерской, наверно, вы захотите осмотреть тело самoй несчастной мисс Тулл, точнее сказать, ее бренные останки.
      Инспектор Каттер, последовавший за Кару, резко остановился и, приподняв плечи, положил руку на лоб.
      – Минуточку, Кару, будь любезен, – окликнул он дворецкого.
      – Инспектор? – Кару не спеша повернулся.
      – Вот что странно, Кару, – начал Каттер. – С тех пор как мы здесь, ты нам почти ничего не сообщил, и, заметь, не потому, что тебе затыкали рот, а теперь ты вдруг выдаешь все и сразу. Казалось бы, я должен быть тебе благодарен, но твое поведение вызывает у меня совершенно иную реакцию. До сей минуты я проявлял исключительное терпение, но если ты не поубавишь спеси, пеняй на себя.
      Кару покраснел от возмущения.
      – Инспектор, но я должен…
      – Ты должен давать четкие простые ответы на мои вопросы, и без всяких твоих «верхних частей». Блисс, записывай его ответы, как полагается.
      – Я бы с удовольствием, сэр, но к сожалению, у меня нет для этого необходимых принадлежностей.
      Опустив голову, Каттер протяжно выдохнул.
      – Необходимых принадлежностей, – повторил он. – То есть у тебя нет ни блокнота, ни карандаша?
      – Увы, сэр.
      – Возьми мои. И держи пока у себя. Я не мастер писать, редко ими пользуюсь. Почерк у тебя, надеюсь, сносный? Хоть какой-то прок от тебя будет.
      Не поворачиваясь, инспектор протянул Гидеону свой блокнот с карандашом.
      – О, не сомневайтесь, сэр. Многие отмечают, что почерк у меня похвально изящный.
      – Похвально изящный, – повторил Каттер. – Господи Всемогущий.
      Он снова понурился, будто придавленный тяжким бременем. Кару в смущении отвел глаза, и Гидеон невольно последовал его примеру.
      – Очень хорошо, – произнес Каттер, когда к нему вернулось самообладание. – Первый вопрос, Кару. Как звали эту мисс Тулл?
      – По-моему, Эстер, инспектор.
      – Я веду речь о женском имени, Кару, а не о надежде на вечное спасение. Так «по-моему» или точно?
      – Ее звали Эстер.
      – Прекрасно. И эта Эстер Тулл здесь служила?
      – Она была белошвейкой, инспектор. Ее приглашали от случая к случаю.
      – Белошвейкой? – удивился Каттер. – Лорд Страйт, насколько я понимаю, холостяк, а до Сэвил-Роу[15 - Savile Row – улица в центре Лондона (в районе Мейфэр), где расположены ателье дорогих мужских портных.] отсюда рукой подать. На что ему белошвейка? Неужели в доме нет служанок, которые могли бы починить несколько пар чулок?
      – Его светлость очень щепетилен в отношении таких вещей, а мисс Тулл слыла искусницей в своем ремесле. Она ухаживала за больной старшей сестрой, и его светлость, добрейший души человек, всегда давал ей подзаработать.
      – Блисс, ты это записал?
      – Да, инспектор.
      – Поставь рядом знак вопроса, ибо я намерен к этому еще вернуться. Итак, Кару, теперь самое интересное… Нет, неудачное выражение. Не записывай это, Блисс. Мы подошли…
      – К существу дела… – подсказал Гидеон, прокашлявшись.
      Каттер снова приподнял плечи.
      – Спасибо, Блисс, – поблагодарил он, помолчав. – Да, к существу дела. Эта белошвейка, мисс Тулл… Насколько я понимаю, для нее «происшествие», что здесь имело место, окончилось печально?
      Кару сомкнул на груди кончики пальцев обеих рук и склонил голову, так что его подбородок утонул в жировых складках.
      – Как это ни прискорбно, инспектор.
      – И данное происшествие имело место в мастерской на верхнем этаже минувшим вечером?
      Кару мрачно кивнул.
      – Не припомнишь, в котором часу это случилось?
      – Я бы сказал, где-то в начале десятого.
      – В начале десятого?
      – Да, инспектор.
      – Искусные навыки швеи мисс Тулл часто требовались после девяти часов вечера?
      – Нечасто, инспектор. Но мисс Тулл, понимая, как ей повезло, всегда охотно соглашалась услужить.
      – Повезло? И в чем же состояло ее везение?
      – Ну как же? Ей предлагали работу в благородном доме, а такому счастью могла бы позавидовать даже самая достойная женщина.
      Каттер склонил голову набок.
      – Должен ли я понимать из твоих слов, что мисс Тулл была не самая достойная женщина?
      Кару поднял подбородок из складок.
      – Мне не хотелось бы обсуждать деликатную информацию, инспектор.
      – Неужели? Что ж, к сожалению, твои слова совсем не соответствуют твоим устремлениям. И какие же у тебя к ней были претензии?
      – Ну, раз вы настаиваете, инспектор, я, конечно, скажу. В юности, насколько мне известно, она имела склонность к воровству. С рождения была к тому приучена, отец ее этим промышлял. Но его светлость милосердный человек, на многое был готов смотреть сквозь пальцы.
      – Ты слышал это, Блисс? Какое необыкновенное великодушие. Он готов был на многое смотреть сквозь пальцы, как ты говоришь, при условии, что мисс Тулл готова была проявлять услужливость.
      – Нет, инспектор, я не сказал…
      – Подчеркни это, Блисс. Скажи-ка, Кару, это происшествие носило кровавый характер?
      – Да, сэр, по-видимому… – Кару на мгновение запнулся. – Да, инспектор. Чрезвычайно кровавый характер.
      – И в этом происшествии чрезвычайно кровавого характера был замешан кто-то еще?
      – Нет, инспектор.
      – Блисс, отметь, что последний ответ дан абсолютно в категоричной форме. Откуда такая уверенность, Кару? Ты находился в мастерской, когда погибла мисс Тулл?
      – Разумеется, нет, инспектор. Неужели вы думаете, что я бы стоял и спокойно наблюдал, как она сводит счеты с жизнью?
      – Я допускаю все что угодно, Кару, но ты, как я вижу, далеко меня опережаешь. Скажи-ка, чем объясняется твоя уверенность, если тебя в то время не было рядом с мисс Тулл? Дом большой, у тебя наверняка есть своя комната, куда ты можешь удалиться после девяти вечера, если ты больше не нужен. Мисс Тулл могла бы упражняться в игре на трубе, ты бы ее не услышал.
      – Верхний этаж – тихая часть дома, инспектор, и безлюдная. У женщины, работающей там в одиночестве, могут сдать нервы, и я, памятуя об этом, оставался поблизости.
      – Оставался поблизости?
      – Пока мисс Тулл трудилась, я находил себе занятие на верхнем этаже, дабы она не нервничала, зная, что пребывает там не одна.
      – Ты слышал это, Блисс? Весьма любезно со стороны Кару, ты не находишь?
      – Вы правы, сэр. Чрезвычайно благородно.
      – Пометь это значком, Блисс. Как правильно называются такие пометки?
      – Звездочки, сэр?
      – Точно. Поставь рядом звездочку, ибо пока я не знаю, что и думать. Итак, Кару, ты стал отвечать значительно лучше, и надеюсь, и дальше будешь держаться на этом уровне. Мы выяснили почти все, что можно, но я должен задать еще один вопрос. Если мисс Тулл покончила с собой в мастерской на верхнем этаже, именно там мы должны были найти ее бренные останки, как ты выразился. Однако когда мы хотели подняться по лестнице, ты намекнул, что ее тело находится в каком-то другом месте. Сделай доброе дело, разреши-ка эту маленькую головоломку, пока я не потерял терпение.
      – Инспектор, причины для волнения нет. Ведь я с самого начала проявил готовность к сотрудничеству.
      – Ничего подобного, Кару. Уведомляя полицию о случившемся, ты сказал только, что имело место «трагическое происшествие». У тебя хватило ума – отдаю должное твоей сообразительности – обратиться с этим известием в Скотленд-Ярд, а не к местным прихвостням, но ты сообщил не более того, что счел необходимым.
      – Его светлости вчера вечером не было дома, инспектор, и поскольку к утру он так и не вернулся, я решил действовать на свой страх и риск. Но мне не хотелось говорить лишнего. Он не был бы благодарен за то, что я выдал подробности, которые могут передать газетчикам.
      – Кто может передать – Скотленд-Ярд? Блисс, обрати внимание на сие оскорбительное предположение и отметь также факт отсутствия его светлости. К этому мы еще вернемся, но прежде будь любезен, доложи, где находится тело и как оно там оказалось?
      Кару от обиды насупился, но потом – не без труда – все же сумел взять себя в руки.
      – Видите ли, инспектор, мисс Тулл покончила с собой таким образом, что ее тело никак не могло бы остаться в мастерской. Она залезла на карниз за окном, оттуда спрыгнула вниз и разбилась насмерть. Я нашел ее останки недалеко от крыльца. Надеюсь, теперь, сэр, вы удовлетворены.
      Инспектор Каттер кончиками пальцев пощипал подбородок. Затем, подбоченившись, поднял глаза к потолку, украшенному изящной лепниной. Потом отвернулся от Кару, сделал небольшой круг и снова остановился перед дворецким.
      – Удовлетворен, говоришь? Сегодня утром, Кару, моя хозяйка подала мне на завтрак яйцо-пашот. Поскольку дама она нервная, недовольства я не выразил, хотя, бог свидетель, когда глянул на то яйцо, мне показалось, что я смотрю в глаз бешеной собаки, сдохшей два дня назад. И все же то яйцо доставило мне куда большее удовлетворение, чем твои ответы.
      – Но я же все вам рассказал, инспектор.
      – Все? Все рассказал? Что ж, Кару, давай подытожим полученные от тебя сведения. Ты сказал, что в девять часов вечера в дом неженатого джентльмена пришла белошвейка, ее отвели в мастерскую на верхнем этаже, где она выполняла какую-то работу, а ты караулил ее за дверью. Вот и все, что ты мне сообщил, причем все время пыхтел, бекал и мекал. И только теперь выясняется, что ты, обнаружив эту женщину мертвой на улице, куда-то ее запихнул, а сам лег спать и лишь утром удосужился поставить в известность полицию Ее Королевского Величества. На моей памяти такое впервые. Блисс, ты слышал про что-то подобное?
      Гидеон рассеянно поднял глаза от блокнота. Инспектор говорил быстро, он исписал уже четыре-пять страниц.
      – Не слышал, сэр, но я записал подробности.
      – Очень хорошо, Блисс. Кару, ты упомянул, что лорд Страйт не ночевал дома. Будь добр, ответь: куда он отправился, когда вернется?
      – Вчера вечером лорд Страйт отправился на бал в Ашенден-хаус, где он был почетным гостем. Его светлость, как вам должно быть известно, занимается благотворительностью и пожертвовал средства на учреждение новой организации. Это должно было стать грандиозным событием, которое собирался посетить сам премьер-министр.
      Каттер провел ладонью по глазам, а другой, приподняв ее, изобразил шлепающий рот.
      – Его светлость намеревался остаться там на ночь в качестве гостя?
      – Насколько мне известно, нет, инспектор.
      – То есть не в его привычках ночевать не дома?
      – Пожалуй, так, сэр. Его светлость верен своим привычкам.
      – А где, по-твоему, он мог бы провести ночь?
      Кару задумался.
      – Для человека его статуса его светлость живет довольно скромно. Если он не в Вестминстере или не занимается благотворительностью, то обычно довольствуется собственным обществом.
      – Никакой клуб не посещает, ни к кому в дом не ходит, в карты поиграть и все такое? У него нет приятеля, который готов принять его у себя дома в любое время дня и ночи? Не жмись, Кару. Личная жизнь твоего хозяина нас мало интересует, только если его дела имеют отношение к тому, что здесь произошло.
      – Нет, сэр, ничего такого. Я сам голову ломаю, куда он мог податься. Я ведь должен обо всем ему доложить. Ума не приложу, где он может быть. Разве что уехал в особняк в Кенте. Он подарил его своей сестре, леди Аде. Она вот уже много лет слаба здоровьем, а в Вечерних Песках воздух хороший, ей там дышится легче. Его светлость очень заботится о своей сестре.
      – Слышал, Блисс? Когда закончим здесь, придется тебе снова прошвырнуться в глубинку. Возможно, придется посетить тот дом в Вечерних Песках.

VII

      ПРОТОКОЛ С МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ. СОСТАВЛЕН Г. БЛИССОМ (СЕРЖ-Т), ПРИБЫВШИМ ПО АДРЕСУ ХАФ-МУН-СТРИТ, 15, МЕЙФЭР, СОВМЕСТНО С ИНСП. КАТТЕРОМ.
      После разговора в холле мистером Кару были препровождены на кухню в глубине дома. Мистер Кару снова предложил чаю и закуски, но инсп. Каттер в очередной раз столь же решительно отказался от угощения.
      Экономка (некая миссис Торп 51 года) подтвердила, что мистер Кару, насколько ей известно, оставался возле мастерской; она примерно в 8:55 вечера приносила ему туда наверх чай и кекс с изюмом.
      Слугу, мальчика примерно 13 лет, отправили домой к полицейскому врачу, доктору Кармоди, которого просили прибыть на место происшествия как можно скорее.
      Инсп. Каттер еще раз отругал мистера Кару за то, что тот распорядился унести останки с места происшествия. Мистер Кару свои действия оправдал соображениями деликатности и уважения по отношению к соседям. Далее мистер Кару добровольно сообщил, что останки лежали на камнях в большой луже крови и представляли собой «ужасное зрелище».
      Инсп. Каттер спросил, почему по прибытии мы не увидели крови. Мистер Кару объяснил, что для этого была проведена огромная работа с использованием щеток, каустической соды и т. д. Инсп. Каттер выразил крайнее недовольство по поводу умышленного уничтожения улик (последняя фраза подчеркнута по требованию инсп. Каттера).
      Инсп. Каттер осведомился, находятся ли останки мисс Тулл в доме. Мистер Кару заявил, что оные были просто перенесены в подходящее место до прибытия гробовщиков.
      Инсп. Каттер пожелал узнать, по какому праву были вызваны гробовщики, если умершую еще не осмотрел врач, который должен установить причину смерти. Мистер Кару возразил, заявив, что мисс Тулл вскоре после ее кончины осмотрел проф. Колдикотт из медицинского колледжа Лондонского университета, который является семейным врачом Страйтов и большим другом самого лорда Страйта.
      Инсп. Каттер ответил, что даже если проф. Колдикотт лечил геморрой Ее Величества, погибшей, пока она была жива, он не занимался, а посему о ее смерти было необходимо уведомить коронера.
      Мистер Кару предъявил свидетельство о смерти, в котором указана следующая причина: «Несовместимая с жизнью травма в результате несчастного случая». Инсп. Каттер признал такое заключение неудовлетворительным и высказал мнение, что его не сочтет приемлемым и регистратор, и посоветовал использовать этот документ в санитарных целях, о которых говорить вслух неприлично.
      Мистер Кару напомнил инсп. Каттеру о том, что лорда Страйта нет дома и в отсутствие хозяина он вынужден действовать с превышением своих полномочий. Далее он попросил, чтобы все полицейские процедуры были отложены до следующего утра. К тому времени лорд Страйт должен вернуться.
      Инсп. Каттер заметил, что отправление правосудия и без того началось с опозданием и более отложено быть не может. Кару велел слуге, юноше лет 16, сходить за адвокатом лорда Страйта, но того не пустил инсп. Каттер, который (остальное сильно вымарано и более неразборчиво).
      Пришел доктор Кармоди. Он пребывал в очень хорошем расположении духа, несмотря на то что ему помешали доесть на завтрак кеджери[16 - К е д ж е р и – блюдо британской кухни из вареной нарезанной рыбы, отварного риса, петрушки, яиц, сваренных вкрутую, карри, масла, сливок, изюма (в зависимости от местности рецепты могут различаться и включать дополнительные ингредиенты).]. К этому блюду он пристрастился в период службы корабельным врачом на субконтиненте[17 - Очевидно, имеется в виду Индийский субконтинент.] и всем его рекомендовал как богатый источник жизненной энергии.
      Затем Кару проводил присутствующих полицейских в холодильную кладовую, куда вход вел с улицы. Останки мисс Тулл, завернутые в брезент, лежали на полу. Данное помещение не имело окон и ни в коей мере не подходило для медицинского осмотра, посему двум молодым слугам было велено перенести труп в судомойню. Тело мисс Тулл положили на рабочий стол, и брез… (неразборчиво).


      ЗАПИСИ ВОЗОБНОВЛЯЮТСЯ ПОСЛЕ КОРОТКОГО ПЕРЕРЫВА: ПОЛИЦЕЙСКИЙ, КОТОРЫЙ ВЕЛ ПРОТОКОЛ, ПОТЕРЯЛ СОЗНАНИЕ ПО ПРИЧИНЕ ТОГО, ЧТО ОН ДАВНО НИЧЕГО НЕ ЕЛ И НЕ ПИЛ.
      Следствие на короткое время было приостановлено. Инсп. Каттер, проявив чуткость, распорядился, чтобы принесли мясной бульон с хлебом и топленым жиром – для восстановления сил.
      В 9:38 утра (по часам инсп. Каттера) следственные действия были возобновлены; полицейскому, ведущему протокол, предоставили стул. Доктор Кармоди встал у стола так, чтобы заслонить верхнюю часть тела погибшей от всех, кроме самого себя и инсп. Каттера, и затем приступил к осмотру, делая следующие наблюдения.


      ТРУП ЖЕНЩИНЫ, ВОЗРАСТ – ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 35 ЛЕТ.
      На подушечках пальцев правой руки – различимые мозоли. Небольшое искривление позвоночника и признаки, указывающие на хроническое сдавливание нижних органов, в полном соответствии с заявленной профессией погибшей.
      Вес – ниже среднего, телосложение – тщедушное. Состояние ротовой полости чуть выше среднего – вероятно, благодаря скромным привычкам. Два зуба удалены, один – не очень удачно: в десне остался фрагмент. В четырех местах заметны следы разрушения.
      Трупное окоченение выраженное, но не полное. Заметна синюшность в области неповрежденной части лица. Предположительно, смерть наступила вчера между шестью часами вечера и полуночью.
      Доктор Кармоди попросил ножницы. Когда ему их подали, он занял то же, что и прежде, положение у стола и состриг часть волос с головы погибшей. Затем озвучил следующие наблюдения.
      Несовместимый с жизнью широкий разлом в левом полушарии черепа, протянувшийся до левой части затылочного гребня и верхней части челюстно-лицевой области с той же стороны.
      Обширный перелом твердой мозговой оболочки, тяжелая контузия мозговой ткани и сдавление мозжечка. Часть вещества, содержащегося в мозжечке, при ударе изверглась и осталась, предположительно, на месте происшествия.
      Ярко выраженная гематома тканей, окружающих трещину, что характерно для необычайно сильного ушиба.
      Затем доктор Кармоди, накрыв голову погибшей, заявил, что теперь он обследует остальное тело, и распорядился, чтобы помещение покинули все, кто не должен присутствовать по долгу службы.
      Мистер Кару выразил протест по двум пунктам: во-первых, причина смерти уже установлена и нет необходимости в дальнейшем унижении достоинства умершей; во-вторых, при осмотре должен присутствовать один из представителей дома, который проследит, чтобы полицейские соблюдали надлежащий порядок при проведении своих процедур.
      Доктор Кармоди ответил, что не помнит, чтобы он устанавливал причину смерти, и не намерен выслушивать указания домашней прислуги, вздумавшей наставлять его в вопросах профессиональной деятельности. Далее он заметил, что тщательное обследование трупа – это требование закона и в любом случае оно необходимо, поскольку на передней части платья погибшей видны следы кровотечения, которое было вызвано отнюдь не ранами, полученными при падении. Он допустил присутствие одного из представителей дома, но двух молодых слуг настоятельно попросил удалиться.
      По выполнении этих распоряжений дверь судомойни была заперта. Доктор Кармоди срезал одежду c погибшей и принялся наговаривать следующие наблюдения.
      Обширная гематома правильной формы в области верхнего отдела брюшной полости, сразу под грудью.
      Большое скопление колотых ран, нанесенных с высокой степенью упорядоченности. Раны значительно скрыты под запекшейся кровью. Ее вытерли, чтобы внимательно осмотреть повреждения.
      Обследуя их, доктор Кармоди вдруг остановился и издал возглас удивления. Он отметил исключительную природу того, что наблюдал, – такого он не встречал ни разу за все годы врачебной практики. Инсп. Каттер, согласившись с ним, велел полицейскому, ведущему протокол, подойти к столу, дабы получить наглядное представление о том, что он должен с точностью зафиксировать.
      Доктор Кармоди дал следующее описание, и полицейский, ведущий протокол, готов поручиться, что оно соответствует действительности во всех деталях.
      Крайне упорядоченное скопление колотых ран простирается от нижней границы груди примерно до середины живота и имеет протяженность слева направо 10–11 дюймов[18 - 10–11 дюймов равно 26–28 сантиметров.]. Колотые раны произошли вследствие вшивания в плоть грубой красной нити на всю глубину кожи. Стежки сделаны с высочайшим мастерством, которому мог бы позавидовать любой хирург. Возможно, это работа самой погибшей, но ее исполнение без анальгезии должно было вызывать адскую боль как во время шитья, так и после.
      Стежки были расположены таким образом, что они складывались в последовательность отчетливых букв, напоминая сэмплер[19 - С э м п л е р (от англ. example) – вид примитивной вышивки (крестиком, гладью), в которой изображенные разными стежками картины объединены одной общей темой и оформлены в одну рамку. Изначально представляли собой черновики, на которых вышивальщица отрабатывала запоминающиеся узоры, стежки, мотивы. Позднее сэмплер стал своего рода «документом вышивальщицы», на котором она доказывала свою состоятельность в качестве рукодельницы.], вышитый на теле жертвы. Слова образовывали следующую фразу:


      ВЕЛИЧИТ
      ДУША МОЯ
      ГОСПОДА[20 - Евангелие от Луки, 1:46.]




      III. Dies Irae[Dies irae (лат. «день гнева») – т. е. день Страшного суда, часть католической мессы.]


VIII

      К утру, когда Октавия явилась в особняк Страйт-хаус, у мистера Хили уже появились сомнения по поводу их уговора. Сообщение от него поступило перед тем, как она вышла к завтраку; нет, он не отозвал свое предложение (даже у него для этого хватило порядочности), но прямо изложил свое видение того, в какой пропорции должны распределяться ее усилия.
      «Страйт подождет, – писал он. – Сначала отправляйтесь в Уайтчепел. В городе опять заговорили о Похитителях душ. Получена информация от сержанта, дежурившего на Леман-стрит. В прошлом от него поступали достоверные сведения. Из пансиона для обездоленных пропала девушка».
      Мистер Хили дал ей адрес, поделился немногочисленными подробностями дела, которые стали ему известны, и Октавию эта история не оставила равнодушной. Ужасно, конечно, если эта девушка действительно пропала, думала Октавия, но в данный момент она в том сомневалась и подозревала, что Хили просто играет на ее чувствах. Судьба девушки Хили интересовала только с точки зрения сенсационности материала, и чтобы его напечатали, в статье должны были содержаться самые дикие измышления о черной магии.
      Тем временем события минувшего вечера все больше и больше тревожили Октавию. Прежде всего поведение лорда Страйта, которое и сегодня казалось ей не менее странным. Дело не только в том, что он уехал так поспешно, да еще пытался скрыться незаметно. В этом, по крайней мере, он не преуспел. Увидев, что на углу Пикадилли в карету к Страйту подсел какой-то человек, ни о чем другом с тех пор думать она не могла. Страйт знал, что тот человек будет его там ждать, – во всяком случае, не удивился его появлению. Однако какой характер носили их отношения? Эта загадка не давала покоя Октавии.
      Она уже много лет наблюдала за поведением мужчин и женщин из числа влиятельных особ. Знала, как они ведут себя и в минуты пышного великолепия, и в моменты беспечной неосмотрительности. Малейшие изменения позы свидетельствовали о пиетете или о глубочайшем презрении. И хотя этих двух мужчин Октавия видела издалека всего несколько мгновений, причем не самого лорда Страйта, а лишь его руку, распахнувшую дверцу кареты, она сразу поняла, что их связывает нечто неординарное.
      Записку мистера Хили без внимания она оставить не могла и за завтраком передала ее брату Джорджи. Тот томился в ожидании давно обещанного ему назначения на должность офицера военно-морского флота, а по своему темпераменту безделья он не выносил. Джорджи обрадовался, что может пригодиться сестре, хотя и был немного озадачен.
      – Ну-ну, сестрица. – Отряхнув с ладоней крошки тоста, он взял у нее записку. – Плохо, видать, дело, если даже мое участие потребовалось.
      Он и раньше предлагал свою помощь, но Октавия всякий раз мягко отказывалась.
      – Джорджи, дорогой, ты встречал кое-кого из тех, о ком я пишу, и знаешь, какие они занудные. Занудные или ядовитые, бывает и то и другое. Но это иной случай. Это…
      Она неопределенно повела рукой, и Джорджи от любопытства вскинул брови.
      – А-а, не твоя тема, понимаю. И слава богу. Рискую навлечь на себя твой гнев, но мне бы не хотелось, чтоб ты колесила по темным закоулкам Уайтчепела. Однако чем я-то могу помочь? Ведь ты же не веришь болтовне про этих… как их? Похитителей душ?
      – Разумеется нет, Джорджи. Но мистер Хили падок до всяких выдумок, особенно если считает, что на этом можно подзаработать. Дедушка посинел бы от негодования, если б узнал об этом. Сходи посмотри, что можно разведать. Ты в этом мастер, просто цены себе не знаешь. Ты легко находишь общий язык с людьми… как бы это сказать…
      – Неблагородного происхождения? Ты права, сестричка. Я и сам не из благородных, на том и стоим. Похожу по барам. Может, удастся отыскать того сержанта. Ну а ты? Что за дело такое важное заставило тебя перепоручить задание старины Хили?
      – Пока не знаю, Джорджи. – Кончиком пальца Октавия подцепила чаинку с края чашки и теперь пристально ее рассматривала. – Честно, пока не знаю.
      Особняк лорда Страйта находился на Хаф-Мун-стрит, всего в трех минутах езды на извозчике от Ашенден-хаус. Конечно, вряд ли ее примут в столь ранний час, рассудила Октавия, но она надеялась, что ей хотя бы удастся выяснить, вернулся ли лорд Страйт домой. Его дворецкий, неприветливый медлительный тип по фамилии Кару, сказал только, что для посетителей его светлости нет дома. Дверь он приоткрыл совсем немного и, беседуя с Октавией, все поглядывал на улицу у нее за спиной. Пусть лорд Страйт гостей не принимал, но он явно кого-то ждал.
      Октавия убедилась, что за ней не следят, и свернула в узкий переулок с задней стороны особняка: если что-то хочешь узнать о делах аристократов, парадных входов, пожалуй, лучше вообще избегать. Ждать пришлось недолго: буквально через десять-двенадцать минут ей удалось перехватить служанку – шустрое существо в матерчатой кепке, которое Октавия сперва приняла за мальчика.
      За девять пенсов, которые Октавия выплатила частями, она выяснила, что девушка (та наотрез отказалась назвать свое имя) сегодня по поручению дворецкого бегала на телеграф, чтобы отправить сообщение в Вечерние Пески, что в Кенте. Мистер Кару, поведала служанка, метал громы и молнии; он надеялся получить оттуда известия о хозяине дома. Значит, лорда Страйта в особняке не было, и, по словам девушки, со вчерашнего дня его никто не видел. Да, за ним посылали, это правда, известно, что Ашенден-хаус он покинул, но домой он и к утру не вернулся.
      Кроме этого, девушка почти ничего не знала, и Октавия пожалела, что слишком много ей заплатила. Никому из слуг не объяснили, зачем разыскивают хозяина. Всех их согнали в подвал и не выпускали больше часа, сообщила девушка, а мистер Кару занимался каким-то неизвестным делом на верхних этажах. Когда дворецкий спустился к ним, с него ручьями катился пот, и пребывал он в ужасном настроении, раньше она его таким не видела, но приставать к нему с расспросами никто не отважился.
      Октавия натянула перчатки и взялась за велосипед, но тут у нее возник последний вопрос. Пусть лорд Страйт домой не вернулся, но, может быть, кто-то другой наведывался? Ведь его отъезд из Ашенден-хаус не остался незамеченным. Разве у него нет близких друзей, которые могли бы справиться о нем? Сначала служанка решительно заявила, что никто не приходил. Его светлость гостей не привечает, сказала она. Во всяком случае, друзей у него нет. Но потом она как будто что-то вспомнила; может быть, ее собственные слова надоумили. Октавия вытащила еще одну монету, крутанула ее на ладони.
      Контора Девлина, сказала девушка. Приходил человек из конторы Девлина.
      Негусто, подумала Октавия, но хоть какая-никакая ниточка, за которую, возможно, удастся что-то вытянуть. Оказалось, что контора Девлина – это компания по перевозке грузов, расположенная на Сент-Томас-стрит, и лорд Страйт уже несколько лет пользовался ее услугами. Нередко после полуночи являлся представитель этой фирмы с повозкой и бригадой носильщиков. Обычное дело, пояснила девушка. Хозяин – заядлый коллекционер, и здесь постоянно что-то привозили-увозили, но человек, приезжавший прошлой ночью, не сказал, доставил он груз или, напротив, должен что-то забрать. Кроме его светлости, он ни с кем не хотел говорить и, узнав, что того нет дома, удалился. Это все, сказала служанка, больше она ничего не знает и, если задержится здесь дольше, мистер Кару шкуру с нее спустит. Она попрощалась с Октавией и убежала.
      Было пасмурно и холодно, но снегопад понемногу стихал, и катить на велосипеде было не труднее, чем обычно. Октавия ненадолго заскочила в редакцию «Газетт», забрала кое-какие вещи, которые могли пригодиться для сбора материала, и незамедлительно двинулась к вокзалу Лондон-Бридж. Она по-прежнему не имела четкого представления о том, что она надеется раскопать, но чутье подсказывало, что ее любопытство небеспочвенно. Во всяком случае, она ехала по делу, которое могло принести плоды. Это все лучше, чем сидеть в четырех стенах, хоть погода и гадкая.
      Контору фирмы «Девлин и сыновья» оказалось не так-то просто отыскать. В районе вокзала обосновалось немало компаний по перевозке грузов, почти все работали на железнодорожную компанию, но только в четвертой Октавия встретила бригадира, который что-то слышал о нужной ей фирме. Он указал ей на узкий переулок, ведший под арки вокзала, и там она наконец нашла то, что искала. Во дворе конторы стояла тишина, окна были закрыты ставнями. На воротах висела потемневшая от времени табличка, которую легко можно было и не заметить:


      «Девлин и сыновья»
      Прием посетителей по предварительной договоренности

      И больше ничего.
      Октавия постучала несколько раз в ворота, но никто не вышел. Хоздвор был скрыт за высоким забором из гофрированного железа, оттуда не доносилось ни звука. Расстроенная, она села на велосипед и уже хотела уезжать, как вдруг ей подумалось, что, возможно, она все-таки приехала сюда не напрасно. Если лорд Страйт действительно умчался в Кент – а его дворецкий допускал такую возможность, – отправился он как раз с вокзала Лондон-Бридж. И это легко установить, если задаться целью. Способ, тот или иной, есть почти всегда.
      Октавия зашла в контору вокзала и завоевала расположение молодого служащего, который показался ей сговорчивым. Тот, как и многие подобные ему молодые люди, живо интересовался спортивными состязаниями, и она, благодаря своей предусмотрительности, сумела предоставить ему сводку об условиях скачек в Портсмуте, которые должны были опубликовать только в дневном выпуске «Газетт». Парень сразу же погрузился в их изучение, забыв про все на свете. Хоть всю контору перерывай вверх дном, он и не заметит. Условия скачек – большое дело, с ними можно горы свернуть, если подойти к этому вопросу с умом.
      Октавия установила, что за интересующий ее период в Кент отправились пять поездов. Она просмотрела списки пассажиров, и ни в одном фамилии лорда Страйта не обнаружила. Ее это, в общем-то, не удивило. Если дворецкий лорда Страйта не напридумывал, хватаясь за соломинку, и его хозяин действительно уехал в Вечерние Пески, сесть тот мог в вагон второго или третьего класса, для которых списки пассажиров не составляются, либо он воспользовался другим видом транспорта.
      Но куда еще мог податься Страйт, если не туда? Почему он не вернулся домой, если внезапно возникшее секретное дело было столь срочным? Может так быть, что весть о трагедии не достигла лорда Страйта или, напротив, достигла, послужив предупреждением, что ехать он должен не домой, а совсем в другое место? Может так быть, что весть о трагедии встревожила или даже испугала его? От кого он мог скрываться?
      Октавия вернулась на северный берег Темзы, где у нее имелись надежные источники информации, и к середине дня проверила наиболее очевидные возможные варианты. Лорд Страйт не являлся членом ни «Консервативного клуба», ни «Всех душ», ни любого другого респектабельного клуба в районе Сент-Джеймсского дворца. Не посещал он и менее чинные заведения, где богатые джентльмены играли в карты и встречались с женщинами. Несколько таких заведений Октавии были известны, и там, она знала, реестр членов не вели. Но один ее знакомый частный детектив из Смитфилда, создавший свою практику на устройстве прибыльных разводов, мог поименно назвать всех, кто туда захаживал и сколько денег – с точностью до пенни – каждый из них оставил за карточным столом, играя в вист. О графе Мондли он никогда не слышал.
      Потерпев фиаско на всех фронтах, Октавия решила прибегнуть к испытанному методу, которым она хорошо владела. Суть его состояла в том, чтобы вынудить светского человека сболтнуть то, о чем не принято говорить в свете. Первым делом она направила стопы к дому лорда Хартингтона на Гросвенор-кресент. Эльф нередко бывал ей полезен в подобных случаях, и сегодня она надеялась выудить у него ценные сведения. К тому же вчера, вернувшись на прием, она с удивлением обнаружила, что он исчез. В том не было ничего необычного: зачастую на один вечер у него было запланировано несколько светских визитов. И потом – ей ли жаловаться! – ведь она сама сбежала безо всяких объяснений. И все же Октавии не терпелось расспросить Эльфа, сумел ли он выведать что-то у леди Ашенден. Но Маккену, его камердинеру, по-видимому, показалась забавной сама мысль, что лорд Хартингтон мог быть дома.
      – Ну что вы, мисс Хиллингдон! – изумился он. – Ведь еще даже не обед, а он вчера вечером был в гостях. Вы же знаете его привычки. Раньше шести вечера не объявится.
      Октавия оставила свою визитку, на которой сердито вывела знак вопроса, и покатила дальше на велосипеде, перебирая в уме оставшиеся варианты. В ясный весенний день можно было бы рассчитывать на случайные встречи с массой полезных знакомых, но в такую ужасную погоду никто из солидных особ даже не подумает о прогулке в парке. Что ж, нередко приходится довольствоваться тем, что есть.
      В следующие два-три часа Октавия посетила несколько домов, тщательно выбирая из десятка дам, которые принимали гостей в это время дня. Она без лишней суеты вливалась в компанию и, демонстрируя веселый беззаботный нрав, поддерживала любую тему, которую обсуждали собравшиеся. Если позволял ход беседы, делилась какой-нибудь безобидной сплетней без всякого намека на то, что рассчитывает на ответную откровенность, тем более о том, что ее интересовало. Она ни разу не упомянула о лорде Страйте, не говоря уже про его загадочное исчезновение. Она даже не сказала, что присутствовала на балу у леди Ашенден. В том не было необходимости, главное, набраться терпения.
      К сожалению, как Октавия ни старалась, почти ничего толкового она не узнала. Про бал, конечно, говорили, и о внезапном отъезде лорда Страйта тоже. Леди Ашенден сочувствовали, и хотя суждений пока никто не высказывал, все сошлись во мнении, что его светлость должен сегодня же представить удовлетворительное объяснение своему поведению, иначе скандала не избежать. Но что это может быть за объяснение? Никто не осмеливался строить догадки. Лорд Страйт занимал высокое положение в обществе и имел большие связи, однако мало кто был знаком с ним лично. В практике Октавии еще не было случая, чтобы она не могла к кому-то подступиться, и оттого ее не покидало странное чувство, что она проиграла. Октавия всегда с легкостью выведывала секреты, порой скучные или отвратительные, и втайне даже гордилась этим своим умением. И вот теперь, когда ей в кои-то веки поручили нечто стоящее, вся ее изобретательность обернулась пшиком.
      В пятом часу, усталая, она покатила на велосипеде домой. Небо над площадью Смит-сквер темнело. Опять пойдет снег, поняла Октавия. Наступило то особенное затишье, какое бывает перед вьюгой; воздух словно чем-то бесшумно наполнялся. Она вошла, как всегда, через заднюю калитку, поставила велосипед в дровяной сарай, под крышу. На кухне, к счастью, никого не было, и Октавия вдруг вспомнила, что с самого завтрака ничего не ела, только чаю попила. Она заглянула в буфет и, порывшись в нем, собрала себе вполне приличный ужин.
      Подвернув до локтей рукава блузки, Октавия устроилась за столом, согнав со стула Джуно – старую домашнюю кошку, – и разложила перед собой еду. Краюшка хлеба, банка с мясом краба, два прекрасных яблока сорта «кокс». Не завтрак и даже не полдник, но она вкушала все это с тихим удовольствием. Она обожала такие тайные, ребячьи пиры, особенно после нескольких часов общения в изысканной компании.
      Джуно, почуяв запах крабового мяса, трогала лапами юбки Октавии и заглядывала ей в лицо с мольбой в желто-зеленых глазах. С некоторых пор у кошки стал пропадать аппетит, она теперь не мяукала, выпрашивая еду, но все равно ожидала, что в знак уважения ей бросят кусочек чего-нибудь вкусненького.
      – Как прошел твой день, Джуно? – Октавия кинула кошке розовый кусочек мяса. – Надеюсь, хоть ты что-то поймала. Мне вот сегодня не повезло.
      Утренние газеты принесли из комнат дедушки непрочитанными. Он теперь едва узнавал свою «Газетт» или «Таймс», но ритуал строго соблюдался. С жадностью поедая бутерброд, Октавия разложила перед собой газеты и четверть часа провела в полном блаженстве.
      Приход Джорджи ей ничуть не помешал. Обычно он где-нибудь тихо присаживался и ждал, когда с ним заговорят. Джорджи взял корочку хлеба, которую она есть не стала, налил в кружку чаю и, посадив Джуно к себе на колени, стал в задумчивости почесывать у нее за ушами.
      Какое-то время они сидели в дружеском молчании.
      – Представляешь, – наконец обратилась к брату Октавия, – одного парня обвиняют в том, что он похитил знаменитого скакуна, и у следствия, я так понимаю, один вопрос: можно ли спрятать коня на барже.
      Джорджи ответил не сразу. Октавия посмотрела на брата, его лицо выражало несвойственную ему озабоченность. Сидя на стуле у плиты, он пристально смотрел на тлеющие угольки.
      – Сама подумай, сестренка, – в конце концов заговорил он. – По-моему, затащить коня на баржу – дело непростое.
      – Ой, Джорджи! – воскликнула Октавия. – Вот я балда! Совсем забыла про твой поход в Уайтчепел. Узнал что-нибудь? Можно сказать мистеру Хили, чтобы он забыл про свой бред?
      Джорджи внимательно рассматривал тыльную сторону своей широкой ладони. Обнаружив царапину, в задумчивости поднес руку к губам.
      – Что до этого, – отвечал он, – если честно, даже не знаю, что сказать. То есть я, конечно, помню все, чего наслушался, а вот как это расценивать…
      Октавия свернула газету, отложила ее в сторону.
      – Ты о чем? Что ты узнал?
      – Ну, я ведь не журналист и не следователь, толком не представлял, с чего начать. И мне подумалось, что, наверно, лучше пообщаться с разными людьми. А когда общаешься с разными людьми, слышишь всякое.
      – И что ты услышал?
      – Я ходил по забегаловкам, где, как ты понимаешь, спьяну мелят всякий вздор. Его я чаще пропускал мимо ушей. Пьяная болтовня она и есть болтовня, что у нас, что за границей, даже если в нее подмешана сплетня, услышанная из третьих уст. Но мне довелось услышать не только вздор.
      Джорджи нахмурился, взъерошил и без того взлохмаченные волосы.
      Человек он был простой, притворяться особо не умел. Что-то вывело его из душевного равновесия. Октавия его не торопила, только ближе придвинулась к нему на стуле. Скоро сам все расскажет.
      – В одной из пивнушек, – продолжал Джорджи, – я разговорился с одной женщиной. Она, конечно, была пьяна, но не так, как многие другие. Пьет она не так уж давно, сказала женщина, и я склонен ей верить. Выглядела она вполне прилично, не совсем еще опустилась. По ее словам, всю жизнь она трудилась не покладая рук. А потом похитили ее племянницу, которую она растила как родную: мать у девочки умерла, когда та еще ходить не умела. От холеры скончалась, сообщила женщина. Ее племянницу забрали, и с тех пор она сама не своя.
      – Забрали, – повторила Октавия. – Как это забрали?
      Джорджи ответил не сразу.
      – С этого места ее речь стала немножко странной, – сказал Джорджи. – Понимай как хочешь, считай меня глупцом, но в ее словах что-то было. Может, разум ее и был затуманен джином, но сама она верила, что глаголет святую истину. Ее племянница трудилась в прачечной, а это изнурительная каторга, да еще в условиях адского пекла. Девушка не была создана для такой работы – я вообще не представляю, как так можно работать, судя по тому, что она рассказала, – и прошлым летом она заболела. Ей стало трудно дышать, и в конце концов она совсем слегла, по-видимому, от чахотки. Почти не вставала с постели, вот так. Женщине этой пришлось очень тяжело: мало того что за племянницей требовался уход, семья лишилась ее заработка, и очень скоро, по словам женщины, она стала трудиться чуть ли не двадцать часов в сутки. Дошло до того, что у нее начались видения, так она говорила, но при этом жизнью клялась, что ее дальнейшие слова – сущая правда. А рассказала она вот что: за ними следили, вернее, за ее племянницей. Следили Похитители душ – так их она сама назвала, без моей подсказки. Один священник ее предупредил, сообщила
она. Какой-то пастор. Он сказал, что им нужны особые люди, – учти, сестра, я лишь передаю слова этой женщины, – особые люди, у которых очень светлые души. Не знаю, что она подразумевала. Может, имелись в виду люди более праведные, чем все остальные. Не все способны их распознать, сказал этот священник, но Похитители душ могут, и он тоже. И чем больше будет слабеть ее племянница, тем светлее будет становиться ее душа, пока…
      Джорджи взмахнул рукой, словно выхватывая из воздуха подходящее слово. Октавия ждала, почти затаив дыхание.
      – Видимо, пока не наступит конец. Так она дошла до самой странной части своего рассказа. Однажды вечером эта женщина вернулась домой, валясь с ног от усталости. Как всегда, заглянула в дальнюю комнату, где была устроена постель для больной. И видит: они стоят, склонившись над ней. Двое мужчин в черном. Света в комнате не было, поэтому лиц их она не разглядела. Света-то не было, но племянница ее лежала в платье, которого эта женщина раньше не видела. Дорогое белое платье, как свадебный наряд для принцессы. И от нее исходил свет, – не смотри на меня так, сестра, – девушка светилась изнутри.
      Октавия сидела, прижав ладони к коленям, и молчала до тех пор, пока не почувствовала, что может доверять своему голосу. Да, именно так. Картина из ее собственных видений.
      – Продолжай, Джорджи, – тихо произнесла она. – Не знаю, какое у меня было выражение лица, но ты неверно его истолковал. Я не подвергаю сомнению твой рассказ. Что еще? Что еще она говорила?
      – Ее сшибли с ног, насколько я понял, она упала и потеряла сознание. Когда очнулась, они уже ушли. И девушка тоже исчезла. Исчезла, и больше ее никто не видел. Ей до сих пор больно это вспоминать, она ужасно разволновалась. Стала визжать – точнее слова не подберешь, не в обиду ей будет сказано, – что они приходят и уходят, когда хотят, похищают девушек и их души. Местная пьянь не обращала на нее внимания; привыкли, должно быть, к ее выходкам, а у меня, увы, нервы сдали.
      – Как ее звали, Джорджи? Она сказала, как звали ее племянницу?
      – Да. Фелисити Хардвик. Ей было всего восемнадцать лет. И, предваряя твой вопрос, сразу говорю: да, я тотчас пошел в полицию, на Леман-стрит, куда раньше обращалась и сама эта женщина, побеседовал с сержантом в дежурной части. Блейк его фамилия. На вид честный, обходительный парень. Узнав, что я военнослужащий, можно сказать коллега, он согласился уделить мне немного времени. Сообщил, что дознание по похищению проведено, но результатов никаких. Дело не закрыто, и он лично следит за ходом следствия, ведь у него у самого дочери растут. Мне не хотелось слишком дотошно пытать сержанта Блейка, он и так рассказал больше, чем мог, но я постоянно помнил о твоем мистере Хили и о девушке, которая, по некоторым сведениям, пропала из пансиона. И я спросил, известно ли что об этом. Но тут он умолк и посмотрел на меня с подозрением. Заявление об этом было, сообщил он, но оно поступило только сегодня утром. А откуда я об этом узнал, поинтересовался он, если чернила в регистрационном журнале еще не высохли? Как тебе известно, хитрить я совсем не умею, так что я не стал ничего выдумывать. Сказал только, что я
полдня провел в Уайтчепеле, а там все только и болтают про похищения, и это правда. Что я был с ним честен, ни за кого себя не выдавал. Что меня взволновало горе той женщины и что она взяла с меня слово помнить об этом злодеянии и сделать все возможное, чтобы его раскрыть. Обрати внимание, я ни в чем ему не солгал, хотя немало опустил в своем рассказе. Может, поэтому он вроде как успокоился. Не знаю, так это или нет, во всяком случае, он поделился кое-какими подробностями нового дела, если это именно оно. Пропавшая девушка зарабатывала изготовлением искусственных цветов. О ее исчезновении заявила хозяйка пансиона для работниц-сирот, который находится где-то в районе Финч-стрит. Некая миссис Кэмпион.
      Октавия карандашом делала записи на полях газеты «Таймс».
      – Что-нибудь еще? – спросила она, подняв голову от газеты.
      Джорджи потянулся к кружке, но, увидев, что чай остыл, тут же отодвинул ее от себя.
      – Да, есть, – ответил он, немного помолчав. – Есть, сестра, но, возможно, ты сочтешь это ерундой и не поблагодаришь за то, что я скажу. Сержант Блейк огляделся по сторонам, потом привстал из-за стола и наклонился ко мне, чтобы никто его не услышал. Кое-кто, сообщил он, принял меры к тому, чтобы полиция не очень-то усердствовала в расследовании дела Фелисити Хардвик. Это было устроено с большой осторожностью, никаких следов не осталось, но теперь ясно, что расследованием практически никто не занимается и оно вот-вот прекратится. В детали он вдаваться не стал, но я видел, что его это тревожит. Что касается нового дела, сказал сержант, он не вправе сообщать мне подробности, тем более что их все равно кот наплакал, но и здесь имеются обстоятельства, которые его настораживают. Эта девушка примерно того же возраста, что и предыдущая. Тоже сирота, но только у нее вообще не было родственников, к которым она могла бы обратиться за помощью. Она тоже заболела от тяжелой работы, но не так сильно. Это все довольно типично, можно сказать, но одна деталь его поразила. В пансион эту девушку привел какой-то
священник. Сказал, что она стала объектом нежелательного интереса и он хотел бы ее спрятать. Больше он ничего объяснять не стал, возможно, опасался, что миссис Кэмпион откажется ее приютить. Но на взгляд сержанта Блейка, священник сообщил достаточно, и я склонен согласиться с ним, хотя мое мнение значения не имеет.
      Джорджи зевнул и, откинувшись на спинку стула, толстыми пальцами стал ерошить облезлую седеющую шерстку Джуно.
      – Ну что ж, – произнесла Октавия, стараясь придать голосу беззаботный тон. – Для новичка на репортерском поприще в первый день ты поработал неплохо. Если мистер Хили узнает о твоих талантах, он, чего доброго, в твоем лице найдет мне замену.
      Джорджи с опаской взглянул на нее.
      – Ты что – собираешься ему все это рассказать? Ведь материала для статьи явно недостаточно!
      – Пожалуй, пока нет, – ответила Октавия. – Просто… в том, что ты рассказал, Джорджи… кое-что меня…
      Он наклонился к ней, ласково тронул за руку.
      – В чем дело, сестрица? Что тебя беспокоит?
      Октавия потрепала брата по руке, но ничего не ответила. Просто отодвинула свой стул и поднялась из-за стола.
      – Джорджи, нужно вернуться туда. Может, еще что разузнаем. Начнем с пансиона близ Финч-стрит. Отыщем его, побеседуем с этой миссис Кэмпион.
      Джорджи взглянул на нее.
      – Что, прямо сейчас?
      – А как же! Ведь девушка-то пропала. Тем более что сама я сегодня прошлялась безрезультатно. Как ее зовут? Ты хоть спросил?
      – Конечно, сестренка. Все записал в блокнот, знал, что ты спросишь. Но я и так помню. Ее фамилия Таттон. Анджела Таттон.

IX

      Анджела Таттон. Гидеон разгладил письмо на стеганом покрывале. Едва касаясь бумаги, кончиком пальца обвел ее имя. Мисс Анджела Таттон, писал его дядя, с которой ты познакомился на моей прежней квартире.
      Гидеон сидел на узкой скрипучей койке в тесном чулане, где он и проснулся некоторое время назад. Из окна виднелся кусочек Фрит-стрит, из чего он заключил, что находится в жилище самого инспектора, однако он не помнил, как попал сюда. По пробуждении он попытался дозваться до кого-нибудь, но никто не откликнулся. Он хотел выйти из комнаты, но дверь оказалась заперта, стал стучать – безрезультатно. Дом словно вымер.
      Не зная, чем еще себя занять, Гидеон вновь стал вчитываться в письмо дяди. Ему не давали покоя слова мисс Таттон, утверждавшей, что она сама и Нейи стали жертвами одного и того же злодеяния, и он подумал, что эти ее слова могут пролить свет на откровения его опекуна, в которых он надеялся отыскать пока еще скрытую от него подсказку относительно угрожавшей им опасности.
      Гидеон принялся перечитывать первый абзац.
      Племянник, ты помнишь, какая миссия на меня возложена?
      Он нахмурился. При последней встрече с дядей в церкви Святого Магнуса Мученика тот сказал ему нечто подобное, и тогда его это тоже озадачило. Если бы Нейи и впрямь поведал Гидеону что-то о своей работе или вообще о чем-то столь значимом, он бы, конечно, запомнил. Да и не стал бы дядя с ним откровенничать: долгие годы он почти ничего не рассказывал ему о своих делах. Гидеон отмел эту мысль. Дядя чем-то был сильно озабочен, когда сочинял это письмо. От беспокойства, возможно, у него помутился рассудок.


      Вспомни, что тем, о ком я забочусь, грозит опасность и я стараюсь спрятать их там, где их не настигнет зло. Некоторых своих подопечных я, надеюсь, сумел уберечь, но боюсь, помочь удалось не всем. Среди тех, кому повезло меньше, мисс Анджела Таттон. С ней ты познакомился в моем прежнем жилище. На ее счет я все еще питаю надежды и прилагаю немалые усилия, чтобы улучшить ее шансы, но боюсь, этого недостаточно. Она отмечена по-особенному, так сказать, иначе, чем другие. Возможно, не в моих силах изменить ее судьбу.


      Сжимая в руке письмо, Гидеон в волнении вскочил с койки. Какое-то время он мерил шагами комнату, затем снова ринулся к двери. По-прежнему заперто. В ярости он ударил по ней всей пятерней, но тревожило его сейчас не заточение.
      Как могло это ускользнуть от него? Он ведь перечитывал письмо сотни раз, но до сей минуты очевидность слов дяди почему-то его не настораживала. Пусть Гидеон не мог распознать природу страхов своего опекуна, но он должен был понимать, что они серьезны. Намекая на некую опасность, Нейи имел в виду не бедность или плохое самочувствие. Он не подразумевал, как по беспечности предполагал Гидеон, что мисс Таттон «отмечена» некими особыми обстоятельствами.
      – Глупец, – в голос обругал он себя. – Каким же я был глупцом.
      Прислонившись к двери, Гидеон продолжал читать письмо:


      Я не оставлю ее, даже если мне придется подвергнуть свою жизнь опасности. Люди, что препятствуют мне, себя не обнаруживают, но я не лишен союзников – одна из них – белошвейка, – и у меня есть основания надеяться, что они будут уничтожены. А пока они следят за мной. Даже мои письма, насколько я могу судить, кто-то читает до того, как я их вскрываю. Посему предупреждаю тебя, как предупредил других: не пиши мне в ответ ни слова, что будет им в помощь. Скоро, бог даст, ты приедешь сюда, ну а до тех пор свободно высказываться я не могу.


      Гидеон понурился, но из унылых раздумий его вывели шарканье за дверью и скрежет ключа в замке. Он торопливо выпрямился, пригладил волосы и выбил ладонью скопившуюся на одежде пыль.
      В комнату вошла, не без труда открыв дверь, маленькая старушка. При всей своей щуплости, вид она имела свирепый. Впившись в Гидеона злобным взглядом, пожилая женщина без лишних слов двинулась на него.
      – Доброе утро, мадам. – Гидеон сдержанно поклонился. – Меня зовут…
      Она ткнула его в грудь своей клюкой – шишковатой полированной палкой из сука терновника.
      – Вон, полюбуйтесь на него, – забрюзжала старушка. Голос у нее, под стать клюке, был немилосердно колючий. Гидеон отшатнулся, но она, продолжая наступать, вынудила его повалиться на койку. Поудобнее взяв в руке клюку, старушка снова ткнула его в грудь. – Не волнуйтесь, говорит. – Большим пальцем свободной руки она дернула в сторону двери, показывая, что имеет в виду отсутствующего инспектора. – Повода для беспокойства нет, говорит. Это наш новый сержант, ему плохо стало на работе.
      Новый сержант. Гидеон про это почти забыл. Как ему вообще взбрело в голову выдать себя за сержанта? Надо было сразу все честно объяснить. Каттер понял бы, что его поступок был продиктован отчаянием и смятением. Если дяди его больше здесь нет – если с ним действительно приключилась беда, – у Гидеона есть письмо, подтверждающее их родство. Наверно, тогда можно было бы попроситься пожить в комнатах дяди, пока полиция будет расследовать дело о его исчезновении.
      Гидеон попытался сесть, но женщина клюкой удерживала его на месте. Морщась, он приподнялся на расставленных локтях.
      – Мадам, вы позволите…
      Она взглядом заставила его умолкнуть.
      – Новый сержант, как же! Дело свое вы, конечно, знаете, инспектор, говорю я ему, но я вам так скажу: этот парень на сержанта похож не больше, чем я. Посадите его на осла, как наступит Рождество, и он вполне сойдет за Пречистую Деву.
      Гидеон попробовал сдвинуться вбок, но опять был крепко пришпилен к месту. Эта женщина могла быть только домовладелицей, у которой Каттер снимал жилье. Ее ему описали в тот вечер, когда он приехал в Лондон. Глухой она не была, как предположила Белла – ведь, едва он начинал говорить, она тут же его перебивала, – но в остальном полностью соответствовала описанию. Правда, как ее зовут, Гидеон, хоть убей, не мог вспомнить.
      – Ладно, я вам поверю, инспектор, говорю я ему. Вы никогда не доставляли мне неприятностей, не то что некоторые. Я вам поверю, хотя, как вы знаете, я не принимаю кого попало. Вон, священнику дала приют, а он взял и исчез. Если этот парень окажется проходимцем, говорю я ему, мы с вами поссоримся.
      Исчез. Значит, это правда? Наконец старуха убрала с него клюку, и он осмелился ответить:
      – Вы правильно делаете, мадам, что не теряете бдительности. Вокруг столько нечестивого. Но священник, которого вы упомянули… вы не возражаете, если я…
      – Нечестивого, говоришь? – Женщина грозно взмахнула клюкой, описав ею в воздухе дугу. – Нечестивого вокруг много, не то слово, парень, и я нечестивцам спуску не даю. Потому и держу двери на запоре днем и ночью, чужим не открываю. И тебе бы не открыла, да инспектор сказал, что ты заболел. Инспектору Каттеру с доктором пришлось вытаскивать тебя из кеба, как ковер после чистки.
      Ничего этого Гидеон не помнил, но теперь постиг всю глубину своего унижения. Последнее, что отложилось у него в памяти, – это останки мисс Тулл и гробовая тишина, повисшая в судомойне после того, как обнажилась фраза, вышитая на ее теле. С ним тогда случился обморок, в самый разгар расследования. Пожалуй, не стоит открывать правду о себе, иначе инспектор прогонит его при первой же возможности.
      – Позвольте узнать, мадам, долго ли я спал?
      – Долго, парень. Тебя принесли перед обедом, а сейчас уж три стукнуло. Я по ночам и то меньше сплю. Так что нет тебе оправдания. Давай ешь суп да приведи себя в порядок. Инспектор ушел по делам, но когда вернется, я рассчитываю, что он уберет отсюда то, что притащил. Не обижайся, но мне опять придется тебя запереть.
      Старушка опустила клюку, и Гидеон осторожно сел на койке. На низких козлах у койки он увидел щербатую чашу с узором в виде бабочек. От нее поднималась струйка пара и исходил странноватый запах. Гидеон взял чашу в руки. В бульоне плавал синюшный желток, вокруг которого вились ошметки сероватого белка.
      – Вы очень добры, мадам, – поблагодарил Гидеон, как бы невзначай отставляя чашу в сторону. – Я крайне признателен вам за гостеприимство. Если инспектор не представил меня, я – Гидеон Блисс, то есть сержант Блисс, хотя, конечно, вы…
      – У нас сегодня постирочный день. – Старушка застучала клюкой по половицам, кладя конец разговору. – Будем кипятить нательные сорочки инспектора.

* * *

      Несмотря на владевшее им возбуждение, он снова заснул и проспал, должно быть, более часа. Когда пробудился, свет в узкой комнатушке заметно потускнел. Кусочек неба, видневшийся в окно, окрасился в пурпурно-коричневый цвет. Какое-то время Гидеон лежал в безутешном молчании. Думал он не только о своем унижении или ненадежности своего положения. Ощущение утомления осталось, хотя он провалялся в постели большую часть дня. Почти сутки миновали с тех пор, как он последний раз видел мисс Таттон. Почти сутки миновали, а он даже еще не начал ее искать.
      Из соседней комнаты донесся шум. Гидеон шевельнулся, но, услышав брань, вскочил на ноги. Инспектор вернулся, и, судя по всему, не в самом благодушном настроении, но Гидеон тем не менее немного повеселел. Теперь хотя бы его выпустят из этой клетушки, и, если сразу не выставят за порог, глядишь, он сможет рассчитывать на сытный ужин, и у него появится еще один шанс доказать свою полезность.
      Сейчас дверь не была заперта на ключ, но ему пришлось приналечь на нее, чтобы открыть. Наконец она поддалась, и Гидеон ввалился в соседнюю комнату, налетев на какое-то препятствие, так что едва устоял на ногах. Инспектор Каттер, стоявший перед длинным столом без сюртука, обернулся, глядя на него сурово.
      – Ты чего расшумелся, Блисс? – спросил он. – Бурный всплеск энергии? Теперь-то он на что? Ты не в опийный притон ломишься.
      – Прошу прощения, инспектор. Я не хотел отрывать вас от работы. Попытался войти тихо, да дверь меня подвела. Боюсь, короб сильно перекосился.
      Каттер бросил взгляд на дверь и вернулся к своему занятию. Сбоку от него на столе стоял открытый саквояж, перед ним лежали незнакомые инструменты. Один из них он внимательно осмотрел и затем сделал запись в каком-то журнале.
      – Сэр, спасибо, что приютили меня. Даже не знаю, как благодарить вас за доброту.
      Каттер разглядывал на свету какую-то крючковатую иголку, кончиком тыкая ее в подушечку большого пальца: проверял, насколько она остра.
      – Ты, Блисс, говорить горазд, мало что не знаешь, как сказать. Проблема скорее в том, что тебе трудно себя заткнуть. Миссис Кумб приносила тебе бульон?
      – Приносила, сэр. Спасибо, что напомнили, как ее зовут, а то она сама не пожелала представиться.
      – И ты всю чашку выпил, Блисс? Помнится, ты жаловался, что голоден как волк.
      – Всю я не осилил, сэр, – нерешительно отвечал Гидеон. – Она приготовила какой-то особый бульон, с одной ложки наедаешься.
      – Ты не в дипломатический корпус сдаешь экзамен, Блисс. Что, это были помои, в которых плавало яйцо?
      – Да, что-то вроде, сэр, – содрогнулся Гидеон. – И яйцо выглядело как-то очень странно.
      – Миссис Кумб страстно верит в питательную силу яиц, но бережливость для нее на первом месте. Редко когда закипятит чайник два раза в неделю. По ее мнению, чтобы сварить яйцо, достаточно поводить в воде горячей кочергой.
      – До сего дня я и не знал, что кто-то так делает, сэр.
      Каттер сгреб в кучу свои бумаги и прижал их сверху кандалами. Рядом на куске бархата Гидеон заметил хрустальный осколок, что он нашел у дома лорда Страйта. Каттер, проследив за его взглядом, завернул стекло и убрал с глаз долой.
      – Этот осколок, сэр, – произнес Гидеон. – Вы, случаем, не разбирались, что это такое?
      – Я – нет, – ответил инспектор. – Разбирался человек, который понимает толк в таких вещах.
      – И что он вам сказал, сэр, позвольте спросить? Этот осколок представляет какой-то интерес?
      – Забудь пока про это все. – Каттер хлопнул в ладоши. – Спешу тебя обрадовать, что на ужин ты будешь избавлен от стряпни миссис Кумб. Мы с тобой рискнем наведаться в трактир «У Леггетта» – мое любимое заведение. Ты там бывал?
      – Нет, сэр, не доводилось.
      – Нет? Значит, познакомишься. У меня там частенько бывают дела. Мне по роду службы приходится общаться с разными людьми. Не все они порядочные. А самые сволочи… ты когда-нибудь убивал крысу ножом, Блисс?
      – Убивал… нет, сэр. Крыс я никогда не убивал – ни ножом, ни чем другим.
      – Так вот, ты представь крысу – крысу, которая встанет, отберет у тебя нож и сожрет его. Сожрет нож, высрет его, а потом им же тебя пырнет. Вот такой там народ. Миссис Кумб на порог их не пустит. Пошли, надевай пальто. Вечер промозглый, сам убедишься.
      Неуверенной поступью Гидеон последовал за инспектором. Они вышли из комнаты и по тускло освещенной лестнице спустились в прихожую. Каттер надел пальто и шляпу. У выхода он обернулся и крикнул – как и утром на глазах Гидеона, – что уходит по делам. Из темноты в глубине дома ответа не раздалось, да инспектор Каттер, видимо, его и не ждал.
      Миссис Кумб не терпела, когда нарушали ее покой, и к человечеству в целом относилась с глубоким недоверием. Эта мысль Гидеона немало тревожила. Признавшись в обмане, рассуждал он сам с собой, он отдаст себя на милость не только инспектора, но и самой миссис Кумб. Ему придется просить ее – после того как он подтвердит ее подозрения в том, что никакой он не сержант полиции, – фактически принять на веру, что он племянник одного из ее жильцов, который недавно исчез.
      Нет, так не пойдет, решил Гидеон. Если он надеется не остаться без крыши над головой, нужно стоять на своем до конца. В любом случае правда скоро откроется – настоящий сержант вот-вот объявится, – но пока он постарается завоевать доверие инспектора. Потом, когда настанет подходящий момент, он сообщит об исчезновении мисс Таттон и дяди и попробует его убедить в том, что на их поиски необходимо бросить все силы Столичной полиции.
      Они вновь пошли по Фрит-стрит. Инспектор по обыкновению шагал быстро. Какое-то время Гидеон пытался от него не отставать, но он еще не оправился полностью и был не в состоянии подстроиться под шаг полицейского. Он плелся сзади, порой впадая в панику, если видел, что Каттер может скрыться в толпе.
      Так он и гнался за инспектором, пока они не свернули на Уорик-стрит, где Каттер внезапно остановился перед дверью без каких-либо опознавательных знаков. Сбоку от нее стоял рябой мужчина почти семи футов ростом[22 - 7 футов равно 213,36 сантиметра.]. Он поприветствовал инспектора гортанным ворчанием, которое Гидеон затруднялся как-либо истолковать.
      – Суини, это сержант Блисс. Его мне навязали коллеги из отделения «G». Хлипкий, конечно, смотреть не на что, но другого помощника у меня пока нет. Ты уж, будь добр, впускай его, когда увидишь, а то я, возможно, не всегда буду рядом с ним.
      Суини, косивший на один глаз, чуть повернул свою огромную голову и наставил на них здоровый.
      – Да, много с него не возьмешь. – Суини, наверно, пошутил, но голос его не был приспособлен передавать веселое настроение. Он походил на рев раненого быка, угодившего в колодец.
      Гидеон весь как-то опасливо сжался, но Каттер лишь расхохотался и по-свойски похлопал Суини по небритой щеке.
      – Не все собаки бойцовой породы, мой друг. Сделаешь милость, передашь от меня поклон миссис Суини?
      – И не подумаю, сэр, – отвечал тот. – Это ж не баба, а карга свирепая, позор для всего женского полу. Чуть в могилу меня не свела.
      – Ну, как сведет, Суини, я буду лично ей кланяться. Блисс, нам сюда. Пошли, не бойся. Я тебя не в пещеру с ядовитыми змеями приглашаю.
      Трактир «У Леггетта» оказался заведением сомнительного свойства. Внутри царил полумрак, так что Гидеон местами был вынужден пробираться на ощупь. Инспектор вел его через анфиладу тесных каморок с низко нависающими потолочными балками. Сидевшие там посетители по большей части прятались в тени и глаз не поднимали. Те, кто поднимал, приветствовали Каттера почтительными кивками и приглушенными возгласами, но на Гидеона все смотрели с угрюмым скептицизмом, как на цирковую собачку, которая встала на задние лапы и вот-вот опрокинется, вызвав взрыв веселья.
      Он вздохнул с облегчением, когда инспектор завел его в отдельную комнату в глубине заведения, где у камелька, в котором ровно пылал огонь, стояли два старых кресла. Каттер бросил на одно свое пальто и предложил Гидеону занять второе.
      – Лучшие места в Лондоне, Блисс. – Потирая руки, инспектор уселся перед камином. – И они за мной, так сказать, закреплены. В мерзавцах здесь недостатка нет, но эти кресла свободны для меня в любое время дня и ночи. Мне от них больше пользы, чем, думаю, королеве от ее ложи в Аскоте.
      Не дожидаясь ответа от Гидеона, Каттер подошел к двери и крикнул невидимому работнику, чтобы им принесли отбивные с кордиалом[23 - К о р д и а л (cordial) – в Британии это безалкогольный напиток на основе фруктового или пряного сиропа.].
      – Ты, Блисс, наверно, предпочел бы кружку эля. – Погревшись у огня, инспектор повернулся к нему. – Или тебе больше по нраву бокал хереса? Как бы то ни было, пока ты под моим началом, тебе придется подстраиваться под мои привычки, ибо я не выношу пьянства. Удовольствуешься мятным напитком. Мята хорошо очищает сосуды от всякой дряни. Ну слава богу. Ты чего так долго телился, парень? Душил ягненка, что ли?
      Мальчик-слуга поставил перед ними тарелки – на каждой пара кусочков отбивных и картофелина размером с кулак работяги, – и Гидеон, едва не плача от благодарности, тотчас же набросился на еду.
      – Вы исключительно добрый человек, – промычал он с набитым ртом. – У меня с деньгами временные трудности, жалованья сержанта надолго не хватает в большом городе, но в другой раз я с радостью отплачу вам услугой за услугу.
      – Да, да, – ответствовал Каттер. Сам он еще не сел за стол, а, взяв газету, просматривал статью, что привлекла его внимание. – Нужно тебя накормить. Далеко мы не продвинемся в расследовании нашего дела, если ты вечно будешь падать в обморок в судомойнях.
      Гидеон проглотил кусочек отбивной.
      – Мне ужасно стыдно, сэр. Я доставил вам массу неприятностей. Это был единичный случай, уверяю вас. Вам нет нужды беспокоиться за состояние моего здоровья. Сэр, если вы позволите и дальше вам служить, я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие. Даю слово.
      Каттер поднял глаза от газеты.
      – Блисс, да ты прямо оратор. Видать, снова стал самим собой. Не волнуйся, пока я не намерен отправлять тебя восвояси, на Кингз-Кросс-роуд. Ты доказал, что можешь быть полезен, по-своему. Если б еще не твои приступы красноречия…
      Гидеон как раз опустошил тарелку и положил на стол нож с вилкой.
      – Полезен, сэр?
      – Можно и так сказать, – подтвердил инспектор Каттер. – Твой протокол с места происшествия выше всяких похвал. Там, конечно, много всякой чепухи, без которой можно было бы обойтись, но в целом все, что нужно, ты записал, и к тому же грамотно. Даже судья не придерется, а это главное. В Скотленд-Ярде не каждый так сумеет. Да что говорить, некоторые старшие инспектора, прослужившие в полиции более двадцати лет, по складам читают список продуктов, что нужно купить в лавке.
      Гидеон вытер рот и расправил плечи.
      – Мне это не стоило каких-то особых трудов, сэр, но я рад, что угодил вам.
      Каттер сложил газету, сунул ее под мышку и с минуту пытливо смотрел на Гидеона.
      – Это все, конечно, хорошо, Блисс, – сказал он. – Очень хорошо. Но погоди гордиться. У меня есть некоторые сомнения относительно твоей пригодности.
      – Сэр, уверяю вас: то, что произошло со мной утром, это был исключительный случай. Я, конечно, не силач, подковы не гну, но я абсолютно здоров.
      – Под пригодностью я имею в виду не здоровье. Мне стоило только взглянуть на тебя, когда ты утром объявился на пороге, я сразу понял, что тебя не встретишь среди драчунов, которые устраивают потасовки в Патни субботними вечерами. У меня сомнение вызывает твоя… Блисс, каким словом обозначают черту характера человека, который правдив с тобой?
      – Искренность, сэр?
      – Точно. Твоя искренность, да. Так вот, мне кажется, Блисс, что ты неискренен со мной.
      Гидеон опустил голову.
      – И должен заметить, Блисс, что ты не очень стараешься развеять мои подозрения. Примечателен не только составленный тобою протокол. Изумляет твоя изящная словесность: ты вещаешь так, будто читаешь «Таймс», причем гладко, безо всяких усилий. Утром я отнес это за счет пьянства, но теперь я знаю, к своему глубокому удовлетворению, что с тех пор ты не принял ни капли. И я вот что еще тебе скажу: за двадцать два года службы я ни разу не встречал сержанта из отделения «G» или из какого другого, который подсказал бы мне слово «искренность» с такой готовностью, как это сделал ты сейчас. Я уж молчу про Кембридж.
      Гидеон не смел поднять на инспектора глаз.
      – Никакой ты не сержант, Блисс. Надеюсь, ты не станешь это отрицать?
      – Нет, сэр, – подтвердил он, не доверяя собственному голосу. – Не стану.
      Гидеон уже раз испытал на себе гнев Каттера, хотя, наверно, не в полной мере. Видя, что инспектор приближается к нему, он приготовился к худшему, но Каттер лишь взял его за подбородок, пристально всматриваясь в лицо.
      – Обычно, когда меня пытаются ввести в заблуждение, – заговорил он, не повышая голоса, – я сразу распознаю сам обман, его причину и цель. Или, бывает, подыгрываю лжецу, пока не составлю о нем свое мнение, а потом надираю ему задницу или отдаю под суд, чтобы судья надрал ему задницу. Но твой поступок ставит меня в тупик. Зачем ты на это пошел, Блисс? Ты ведь образованный парень, это очевидно. Наверняка понимал, чем это может кончиться?
      – Понимал, сэр, – понуро отвечал Гидеон.
      – Ну и? Что ты можешь сказать в свое оправдание? Мне нужна правда, Блисс. Слышишь? Вся правда!
      – Да, сэр. – Гидеон собрался с мыслями. – Правда состоит в том, сэр, что мною двигало отчаяние. Я приехал в Лондон из Кембриджа, тут я вам не соврал. Приехал, потому что…
      – Подожди, к этому мы еще подойдем. Что ты делал в Кембридже?
      – Изучал богословие, сэр.
      – Так, это многое объясняет. Значит, тебя ждало большое будущее? Ты, с твоим красноречием, наверняка ходил в любимчиках у профессоров.
      – Сэр. – Гидеон затеребил манжету рукава. – Я просто старался хорошо учиться, потому что это был мой долг и я его исполнял, не более того. Что до моего будущего… оно довольно туманно, сэр.
      – Вот как? Это почему же?
      – Сэр, с вашего позволения… к тому, что я намерен рассказать, это не имеет отношения. Кембридж я покинул по другой причине.
      – Да, но возможно, по этой причине ты туда не вернешься. Я хочу знать всю правду, Блисс. Каждую мелочь.
      – Как скажете, сэр. – Гидеон надолго прильнул к бокалу с мятным кордиалом. Затем положил руки на колени и несколько раз кашлянул, прочищая горло.
      – Сэр, я утратил благосклонность преподавателя Селуин-колледжа.
      – Даже так? И что же послужило причиной?
      Гидеон впился ногтями в колени.
      – Он был внимателен ко мне, сэр. Я принимал его внимание за признание моих способностей, был ему за то благодарен. Но оказалось, что мои способности тут ни при чем, сэр. Его внимание происходило из непристойных побуждений, сэр.
      – Ну будет, будет, – угрюмо произнес Каттер, в смущении обводя взглядом тускло освещенную комнату. – Не расстраивайся, парень. Ты ведь дал ему от ворот поворот, верно? Тебе нечего стыдиться.
      – Спасибо, сэр. Конечно, я ему отказал. Только его это не обрадовало.
      – Ну, такие типы плохо реагируют на отказ. И что с того? Я частенько впадал в немилость к своим учителям. Но все равно продолжал учиться.
      – Да, инспектор. Только этот преподаватель – глава колледжа. Он – епископ, сэр, очень влиятельный человек.
      – Этому влиятельному человеку, – крякнул Каттер, – есть что терять, если откроется, что он задирает рубахи на юнцах.
      – Он не задирал… я ему не позволил. Для меня это болезненная тема, сэр, и я надеюсь, нам нет необходимости долго ее обсуждать. Как бы то ни было, меня растревожило не столько поведение моего преподавателя, сколько сомнения, что оно посеяло во мне. Еще до того, как меня вызвали сюда, я начал подумывать о том, что служба священника, наверное, не мое призвание.
      – Так, так, – произнес Каттер. – Продолжай. Как так получилось, что ты оказался на пороге моего дома? Ты бросил учебу, но ведь это еще не конец света. Почему ты не поехал домой к родителям, где тебе, конечно, всыпали бы по первое число?
      Кончиком указательного пальца Гидеон раздавил упавшую на колени слезу.
      – Мои родители умерли, сэр. В Лондон я прибыл по просьбе дяди, который из великодушия оплачивал мое обучение. Он прислал мне письмо, и, поскольку дело, как я понял, срочное, я немедля отправился в путь. Вчера вечером я приехал к дяде, но дома его не оказалось. Если помните, ночь выдалась морозная, а у меня временные трудности с деньгами – в этом я тоже не солгал, – и потому я был вынужден укрыться в церкви. Утром, когда вы увидели меня у своего порога, я пришел прямо оттуда, и у меня с самого Кембриджа во рту не было ни крошки.
      Инспектор Каттер, неопределенно крякнув, поднялся из-за стола. Разминая плечо, он пристально посмотрел на Гидеона, затем принялся расхаживать по тесному залу. Время от времени он останавливался у камина и ковырял спичкой в зубах.
      – Печальная история, – наконец произнес Каттер, швыряя спичку в огонь. – Я таких немало наслушался. Но ты пока не сказал самого главного. Почему ты постучался именно в мою дверь, ведь Лондон большой, домов здесь много?
      Гидеон поменял позу, сидя за столом.
      – Это, сэр, объяснить достаточно просто. По вашему адресу живет мой дядя – во всяком случае, еще несколько дней назад он жил там. У меня есть основания подозревать, что его настиг горестный конец.
      Инспектор Каттер прекратил расхаживать и повернулся к Гидеону лицом.
      – Так ты племянник старины Нелли?
      – Преподобного доктора Герберта Нейи. Да, сэр, его племянник. Если угодно, могу показать его письмо. Вы также можете справиться обо мне в адвокатской конторе в Кембридже. Они подтвердят мои слова.
      Потирая выступ подбородка, Каттер с озабоченностью во взгляде смотрел на Гидеона.
      – Ну, это все меняет, – наконец промолвил он. – Новость, конечно, прискорбная, хотя я не очень хорошо его знал. В доме миссис Кумб, как ты мог убедиться, каждый живет сам по себе. Но твой дядя, вне сомнения, делал много добра людям. Вечно кормил супом сирот и все в таком духе.
      – Да, сэр. Насколько я могу судить. Кое-что мне известно о его работе, но очень мало. Он платил за мое обучение, но близких отношений между нами не поощрял. Очевидно, это служило бы ему помехой при выполнении своей миссии. И все же мне очень приятно, что он пользовался доброй славой.
      Хмурясь, Каттер прокашлялся.
      – Несомненно, он стремился заботиться о тебе по-своему, но, видимо, из-за служебных обязанностей у него мало оставалось времени на что-то другое. Пожалуй, у меня такая же ситуация. Однако вернемся к нашему разговору, Блисс. Ты еще не снят с крючка. Я не услышал твой рассказ о самом обмане. Выдавать себя за другое лицо – это, ни много ни мало, мошенничество в глазах закона. Как тебе вообще это пришло в голову? Почему ты просто не изложил суть дела, как оно есть, тем более что ты располагаешь доказательствами?
      Гидеон покачал головой и, издав тихий стон, опустил ее в ладони.
      – Сэр, я так поступил…
      – Нет, нет, – перебил его Каттер, – так не пойдет. Сядь прямо и смотри мне в глаза, как честный человек. Как я могу поверить в твое чистосердечное признание, если ты смотришь в пол?
      Гидеон осторожно выпрямился.
      – Простите, сэр. Просто временами вы бываете очень грозным.
      – Грозным? – Каттер набычился, и Гидеона охватило беспокойство, но опасный момент быстро миновал. – Грозным, говоришь? Ну вот. Может, ты и прав, Блисс. Полицейский, если он хочет приносить пользу, должен уметь вселять страх. Но тебе меня бояться больше нечего. Ты ведь бросил свои глупости.
      – Нет, не бросил, сэр, – заморгал Гидеон. – Я рассчитывал, что, объяснив вам все обстоятельства, я буду вправе надеяться, что реабилитировал себя в ваших глазах. И вы оставите меня под своим началом.
      – Оставлю под своим началом?! – Каттер в изумлении вытаращился на него.
      – Но, боюсь, это невозможно, – тихо добавил Гидеон.
      – Так, подожди. На этом свете редко что бывает невозможно. Согласен, физической силой ты не блещешь, и этот недостаток сыграл бы не в твою пользу, если б ты поступал на службу в общем порядке. Но есть разные способы и средства, а я в Скотленд-Ярде не первый день, знаю все обходные пути. Нет, это не стало бы помехой. Однако ты снова меня заинтриговал, Блисс. Чем тебя прельщает служба в полиции? Ведь тебе придется таскаться за мной по вонючим переулкам и трущобам Лондона – трагедии случаются не только в Мейфэре, ты уж мне поверь, – и изо дня в день терпеть мой крутой нрав. Ты – образованный парень, мог бы пойти в ученики к королевскому адвокату или, на худой конец, устроиться конторским клерком. Почему ты просишь, чтобы я оставил тебя под своим началом, а, Блисс?
      Гидеон опустил голову и тихо ответил:
      – Потому что этой мой долг, сэр.
      – Долг?
      – Сэр, – твердо заговорил Гидеон, собравшись с духом, – я намерен дать подробное и правдивое объяснение каждому своему поступку. Я ничего не упущу и, честью клянусь, не произнесу ни единого лживого слова. Если, выслушав меня, вы решите, что мое поведение заслуживает порицания, я поблагодарю вас за снисходительность и уйду с миром. Но если вы сочтете его удовлетворительным, сэр, позвольте кое-что попросить у вас взамен?
      – Взамен? – возмутился инспектор, брызгая слюной. Он со стуком поставил на стол свой бокал с кордиалом, так что чуть не опрокинул его. – Ты не в том положении…
      – Сэр, я уверен, вы хотите это знать. Считаете, что вам необходимо это знать, и не сможете спать спокойно, пока не узнаете, даже если вам представляется, что это ерунда. Я уверен, сэр, что это у вас в крови, вы уж простите мне мою смелость.
      Каттер молчал, глядя на Гидеона так, будто у того выросли крылья.
      – Сэр, если мой рассказ вас удовлетворит, вы возьмете меня на испытательный срок? Позволите служить при вас, пока не найдете другую причину, чтобы уволить меня?
      Инспектор, с недовольством в лице, обвел взглядом комнату. Потер шею, подбородок, наконец снова обратил грозный взор на Гидеона.
      – Постарайся меня не разочаровать, – сказал он.

Х

      Почти добрых полчаса Гидеон обстоятельно рассказывал о том, что с ним случилось за то время, как он с вечера вошел в церковь Святой Анны и утром предстал перед инспектором на пороге его собственного дома. К концу рассказа, слишком возбужденный, чтобы сидеть или стоять на одном месте, он, как ранее Каттер, кружил по комнате. Стараясь не упустить ни одной подробности – Гидеон даже поведал о своей постыдной встрече с пьяным сержантом, – на некоторых деталях он делал особый акцент, с нескрываемой настойчивостью неоднократно упоминая об исчезновении мисс Таттон.
      Каттер на протяжении всей его речи был занят ужином, не покидая своего места за столом. Он не перебивал Гидеона, ничем не выдавал, что он ему сочувствует. Гидеон снова сел за стол и остановил на инспекторе взволнованный взгляд, но полицейского это не сподвигло на немедленную реакцию. В задумчивости склонив голову, он дожевывал последний кусочек мяса.
      – Что ж, – наконец произнес Каттер. Он поставил бокал на стол и облизнул верхнюю губу. – Занятная история, ничего не скажешь. И говоришь ты красиво, надо признать. Как будто стихи декламируешь. Одно мне непонятно, Блисс. Если не брать в расчет твой маленький обман – к этому вопросу мы скоро вернемся, – какое отношение то, что сейчас ты рассказал, имеет к Столичной полиции?
      Гидеон на мгновение оторопел.
      – Так ведь пропал человек, сэр. Даже скорее всего двое. И это еще не все, если принять во внимание слова мисс Таттон.
      – Так, к этому мы сейчас вернемся, – сказал инспектор, меняя позу на более непринужденную. – Кто у нас первый пропавший?
      – Простите, сэр. Наверно, я не совсем понятно объяснил. Мисс Таттон лежала передо мной, когда некий злодей лишил меня чувств. А когда я очнулся, ее уже не было. Анджела Таттон пропала, сэр.
      – Пропала, говоришь? – Инспектор выпрямился, лицо его снова посуровело. – И кто же заявил о ее исчезновении?
      – Я, сэр, – помедлив, отвечал Гидеон. – В этом и есть суть моего рассказа: бедная девушка исчезла при загадочных обстоятельствах, и, возможно, в эту самую минуту ей грозит еще большее зло, чем то, от которого она настрадалась.
      – Ты, Блисс? – Инспектор враждебно смотрел на Гидеона. – Нет, так не пойдет. Как ты можешь заявлять о ее исчезновении? Ты эту девушку в глаза не видел, пока не наткнулся на нее в церкви. С таким же успехом ты мог бы сказать, что на Трафальгарской площади познакомился с голубем, а когда однажды пробудился ото сна, обнаружил, что тот исчез.
      – Все потешаетесь надо мной, инспектор. В любом случае…
      – Я учу тебя уму-разуму, и ты уж меня послушай. Допускаю, что ты силен в тригонометрии и латинских глаголах, но любая шлюха, месяца не проработавшая на Хаундсдитч, про полицейские процедуры знает больше, чем ты. Нельзя заявить об исчезновении человека, с которым ты не знаком, пустая ты голова. Может, эта девушка каждый вечер, прячась от холода, пробирается в ту церковь, а утром, пока никто не проснулся, украдкой уходит. Может, она прямо сейчас катит где-нибудь по улице тележку с устрицами или вернулась в какой-нибудь лагерь бродячих лудильщиков. Может, она уже сутки назад отчалила из Саутгемптона и находится на пути в Нью-Йорк.
      – По своей воле она никуда не могла уехать, сэр, в этом я абсолютно уверен. Она была не в том состоянии, чтобы передвигаться самостоятельно, и откровенно боялась тех, кто, как она полагала, должен был вернуться за ней. В любом случае, сэр, она не…
      – Блисс. – Инспектор подошел к Гидеону и положил ладонь ему на плечо. Рука у него была увесистая, хотя порыв его был вызван добрыми побуждениями. – Ты – отзывчивая душа. Твой дядя, вне сомнения, был такой же, видел в людях только чистоту и добродетель. Прекрасное качество для человека, избравшего стезю благочестия, но в моем ремесле это только мешает. Та девица Таттон наверняка имела связь с каким-то негодяем, который обошелся с ней не по-джентльменски, а потом и тебя приложил, когда увидел рядом с ней. История печальная, но поверь мне, это даже не сотая часть тех несчастий, что приходятся на одну квадратную милю в любой части Лондона за одну-единственную ночь. Тебе известно, каким количеством трагических происшествий нам в Столичной полиции приходится заниматься?
      – Догадываюсь, сэр. Но…
      – Это преступления, которые мы не вправе оставить без внимания, Блисс. Преступления, которые мы обязаны расследовать, потому что о них заявляют люди, не являющиеся пьяницами или маньяками. Преступления, которые попали в поле зрения журналистов или вызвали негодование какого-нибудь пэра. Преступления, которые некий квакер с убеждениями провозгласил великим социальным злом или которые, по утверждению помощника комиссара, фактически искоренили в Париже. Мы занимаемся только тем, что должны делать, не более того, иначе быстро утонем в делах, так что головы не высунешь. Это не значит, что мы никогда не действуем по велению совести, Блисс. Однако в Скотленд-Ярде сложились определенные представления о порядке работы, а благотворительность он не очень жалует. Да что говорить, даже это дело в доме Страйта не прибавит нам очков, если мы не выжмем из него что-то больше, чем чокнутая белошвейка. Нутром чую, там не все так просто, но это не имеет ни малейшего значения. Нельзя ворваться в дом к пэру и устроить там обыск, не имея на то веских оснований, а таких оснований у нас пока нет. Так что лучше выброси ту
девушку из головы.
      – Сэр, дайте мне закончить. – Гидеон стукнул кулаком по столу, но тут же пожалел о своей вспышке и сложил руки на груди, чтобы не повторить ошибки. – С вашего позволения, сэр, я пытаюсь сказать, что тогда я видел мисс Таттон не впервые в жизни. Мы познакомились раньше.
      Каттер закрыл глаза и, поднеся руку ко лбу, стал его потирать, словно у него вдруг разболелась голова. Прошла минута, прежде чем он обрел дар речи.
      – То есть теперь ты говоришь, что знал ту девушку раньше?
      – Да, сэр.
      – Понятно.
      Тон у инспектора был рассудительный, но сам он сильно помрачнел. Гидеон решил, что лучше воздержаться от дальнейших высказываний, пока его не спросят.
      – Это, Блисс, что называется существенное обстоятельство. Тебе известно значение слова «существенный»?
      – Полагаю, да, сэр. Существенный – значит важный. Относящийся к существу дела.
      – К существу дела. – Каттер снова закрыл глаза. – Ты бы сказал, что данный факт к существу дела не имеет отношения, раз ты выпустил его из своего рассказа, а, Блисс?
      – Пожалуй, нет, сэр.
      – Пожалуй, нет. – Инспектор тихо барабанил пальцами по подлокотнику своего кресла. – Ладно, не будем заострять на этом внимание, а то я за себя не ручаюсь. Эта твоя бывшая знакомая, Блисс… откуда ты ее знаешь? Мисс Таттон тоже училась в Кембридже? Она доктор богословия?
      – Нет, сэр. Я познакомился с ней в Лондоне, когда гостил у дяди на его прежней квартире. Она была из тех, кому он помогал из милосердия.
      – Вот как? И ты тоже ей помогал? Дарил утешение? Такова была природа ваших отношений?
      Гидеон поднялся со своего места и подошел к единственному в комнате окну. Его покрывала копоть, и он принялся оттирать стекло, пока его взору не открылся кусочек Уорик-стрит.
      – В обществе мисс Таттон, сэр, я провел всего несколько дней. Потом дядя нашел ей новое пристанище, а я вернулся в Кембридж. Но все равно я успел неплохо узнать ее. Я был потрясен ее состоянием, инспектор, когда увидел ее в церкви. Жизнь ее не баловала, что верно, то верно. На ее долю выпало немало тягот. Но с помощью дяди она старалась улучшить свое положение. Она не стала бы связываться с дурной компанией, сэр. В том состоянии, в каком я ее обнаружил, она оказалась не по своей вине.
      – Допустим, Блисс. – Каттер растопырил пальцы в примирительном жесте. – Пусть так. Ты питаешь нежные чувства к этой девушке, но тебе не нравится, когда об этом говорят. Что ж, это вполне объяснимо. И как выяснилось, она, по крайней мере, твоя знакомая. Однако когда ты видел ее последний раз, до встречи в церкви?
      – Сэр? – Гидеон по-прежнему смотрел в окно, за которым теперь окончательно стемнело. Какая-то женщина проходила сквозь темноту, из тени в тень, и затем задержалась у уличного фонаря, рассматривая прохожих. Она ежилась, кутаясь в истончавший платок. Казалось, ее обволакивает радужное сияние в полупрозрачной оболочке. Снова повалил снег, предвещая очередную немилосердную ночь.
      – Та девушка, Блисс… Когда ты видел ее последний раз?
      – В августе, сэр. Я точно помню время той встречи.
      – Полгода назад, – подсчитал Каттер. – И с тех вы не общались? И не переписывались?
      – Нет, сэр, и не переписывались.
      – И никто тебе о ней ничего не сообщал? У тебя была причина опасаться за нее?
      Гидеон прислонился лбом к раме подъемного окна. Он старался не выпустить из виду ту женщину на улице, но она уже исчезла. Его зрение обманули тени, проступавшие сквозь пелену кружащихся в плавном танце снежинок.
      – Блисс? У тебя была причина опасаться за нее?
      Была ли у него причина? На короткое время, с тех пор как они покинули дом на Фрит-стрит, ему удавалось не думать о письме дяди, но более обманывать себя он не мог. Причина была почти с самого начала, только он не придал ей значения. Пустым взглядом Гидеон смотрел, как спокойно падает снег. Благостная картина, словно отпущение грехов.

* * *

      Мисс Таттон. Мисс Анджела Таттон.
      Гидеон начертал ее имя на грифельной доске – просто чтобы посмотреть, как оно выглядит на письме, – и затем поспешно стер написанное рукавом. Имя мисс Таттон он тихо произносил, бормотал себе под нос время от времени, пока ожидал ее прихода. Ела она на кухне. Гидеона это смущало, но он считал, что не вправе посылать за ней. Наконец она появилась. Он вскочил со стула, охваченный страхом, что она нечаянно услышала его шепот. Мисс Таттон сопровождала миссис Дауни. Экономка завела ее в комнату, а сама села в уголке с рукоделием, чтобы наблюдать за учебным процессом.
      Мисс Таттон неумело присела в реверансе. Гидеон поклонился в ответ, но с неуклюжей торопливостью, опасаясь, что этим напугал ее.
      – Господин сказал, что после ужина я могу подняться сюда, – промолвила мисс Таттон после минутного колебания. Передник на ней был чистый, из-под пожелтевших накрахмаленных льняных манжет виднелись узкие натруженные ладони. – Что вы мне почитаете, что ли.
      – Да, да, – подтвердил Гидеон с излишней готовностью. – То есть с радостью. Садитесь, пожалуйста.
      В лице ее отразилась нерешительность. Гидеон предложил ей занять место во главе стола, где обычно сидел Нейи, когда бывал дома.
      – Прошу вас, – настойчиво повторил Гидеон, снова показав во главу стола. – Дядю вызвали по делам. Он упоминал какую-то белошвейку, хотя ума не приложу, на что она ему.
      Мисс Таттон плотно сжала губы, чтобы сдержать внезапно накативший на нее смех, и Гидеон опять покраснел. Пошутил он ненамеренно, хотя Нейи и впрямь уделял мало внимания своему внешнему виду.
      – Как бы то ни было, он вернется не скоро. Не стесняйтесь, прошу вас.
      – Хорошо, сэр. Спасибо, – поблагодарила она, усаживаясь за стол.
      – Пожалуйста, зовите меня… – Гидеон кашлянул и начал снова: – Можно просто Гидеон, мисс. Мы ведь с вами, наверно, почти одного возраста.
      – Возможно, – ровно произнесла она.
      Гидеон заморгал.
      – Итак, – он обратил взгляд на выложенные книги, – давайте…
      – Мне никто не говорил, когда я родилась, – сообщила мисс Таттон. – И я выбрала седьмое мая. Семь – счастливое число, как я слышала, а май – самый чудесный месяц.
      – Значит, это и есть ваш день рождения, – сказал Гидеон, тотчас же пожалев о своих словах. Ну что он лепечет всякую ерунду? – А вы, мисс… надеюсь, вы позволите называть вас Анджелой?
      Экономка демонстративно кашлянула. Не пора ли, говорил ее взгляд, приступить к делу.
      – Я выложил букварь. – Гидеон показал на книгу, что лежала на том конце стола, где сидела мисс Таттон. – Подумал, что мы могли бы начать со стихов. Я буду рад вам помочь, если вам встретится незнакомое слово.
      Мисс Таттон посмотрела на книгу, но рук с колен не подняла.
      – Но если вы считаете, что эта книга для вас слишком примитивна, прошу прощения. Я ведь не знаю уровень вашей образованности. Дядя не успел сказать.
      – Ну… – Она вскинула подбородок, пальцем водя по корешку букваря. – Это не заняло бы много времени.
      Гидеон заерзал на стуле, впившись пальцами в обшлага.
      – Что ж, тогда мы могли бы начать с алфавита, – предложил он, – если вас совсем не учили грамоте. Я принес грифельную доску, на ней вы могли бы попробовать писать буквы.
      Мисс Таттон отвечала ему безмолвным взглядом. С самой первой минуты он не мог оторвать глаз от ее лица, но сейчас, когда оно будто окаменело, он был не в силах смотреть на него.
      – Простите меня, мисс, – тихо произнес Гидеон. – Я сказал не подумав. Ни за что на свете я не хотел бы задеть ваши чувства.
      Миссис Дауни внезапно встала. Подойдя к Энджи, она что-то быстро шепнула ей на ухо и с брезгливым выражением на лице вперевалку направилась к лестнице. Он ждал, что мисс Таттон, убежденная в том, что он окончательно посрамлен в ее глазах, последует за экономкой, но та не шелохнулась.
      – Ну да, вы такой, – промолвила она наконец. Гидеон не сразу сообразил, что губы ее дрогнули в улыбке.
      – Но миссис Дауни… – пролепетал он, снова заморгав.
      – Она считает, что вы безобидный юноша. – Мисс Таттон плотно сжала губы. – Правда, она выразилась иначе.
      Гидеон обмяк на стуле, щеки его запылали. Глаза тоже покраснели, как это нередко бывало в таких случаях. Может быть, броситься вон из комнаты, пока она не заметила перемены в его лице. Может, он еще успеет на последний поезд до Кембриджа.
      Но голос ее полнился добротой, когда она предложила:
      – Может, вы просто почитаете мне что-нибудь.
      Гидеон осторожно поднял на нее глаза.
      – Какую-нибудь историю. Вместо урока. Мне бы очень хотелось.
      Гидеон пытливо всматривался в ее лицо.
      – Конечно… – Он запнулся и кашлянул. – Конечно, с большим удовольствием. Библиотека в этот час закрыта, но среди дядиных книг, я уверен… Подождите минутку. Вы позволите?
      Мисс Таттон рассмеялась.
      Однако оказалось, что у Нейи книг не так уж и много, возможно из-за того, что он вел кочевой образ жизни. На книжных полках стояли, как и следовало ожидать, труды по теологии, причем многие из них были посвящены природе ангелов. Гидеон увидел справочники по растениям и насекомым (он совсем забыл, что дядя увлекался бабочками), а также естествознанию, трактаты о тяжелом положении бедняков и работы на более загадочные темы (например, Гидеон даже не представлял, что такое «спиритическая фотография»). Нейи, видимо, к романам интереса не питал, а сам Гидеон с художественной литературой был знаком плохо. Волнуясь все сильнее оттого, что заставляет мисс Таттон ждать, он взял первое произведение изящной словесности, что попалось под руку, – «Памелу» господина Ричардсона[24 - «Памела, или Вознагражденная добродетель» (Pamela, or Virtue Rewarded) – эпистолярный роман английского писателя Сэмюэла Ричардсона (1689–1761), впервые опубликованный в 1740 г.].
      Гидеон ни в коей мере не был привычен читать вслух и вскоре сам убедился, что не обладает талантом чтеца. Он часто запинался и кхекал, а когда ему случалось поднять глаза на мисс Таттон, то и вовсе терял строчку, которую в тот момент читал. Но она все равно какое-то время слушала его со вниманием, тихими возгласами реагируя на очередную интригу или новое откровение. Но примерно через двадцать минут, прочитав вслух с полдесятка писем Памелы, Гидеон заметил, что мисс Таттон ерзает на стуле.
      – Боюсь, я скучно читаю, – посетовал он, опуская книгу.
      – Дело не в вас, сэр…
      – Гидеон. Зовите меня Гидеоном, прошу вас.
      – Это я на нее злюсь, на Памелу. Как можно быть такой дурехой. Неужели не видит, что у него на уме, у мистера Б. Его матушка недавно преставилась, а он уже горничную ее обхаживает, расхваливает ее почерк и все остальное. Слепая она, что ли?
      – Ну да. – Гидеон почувствовал, что краснеет. – Возможно, вы…
      – А теперь еще и подарки ей делает. То просит, чтобы она продолжала читать, а в следующую минуту сует ей шелковые чулки. – Мисс Таттон глянула на книгу в его руках, и в глазах ее заплясали озорные искорки. – Может, с чтения все и начинается.
      Гидеон натужно кашлянул и заелозил на стуле.
      – Во всяком случае, Памела может написать родителям и спросить у них совета. Думаю, они сумеют более объективно оценить ее положение.
      – Хорошо, что ей есть кому посоветовать, – заметила мисс Таттон. Несколько мгновений она пристально смотрела на него, и в ее лице сквозило нечто такое, чему он не мог подобрать определения. – Пожалуй, мне все-таки лучше выучить алфавит. Чтобы в письме спросить совета, когда я окажусь в щекотливом положении. Впрочем, мне и писать-то некому.
      – Некому, мисс. – Гидеон помедлил в нерешительности. – По крайней мере, в этом мы с вами похожи.
      Мисс Таттон снова остановила на нем взгляд.
      – Вы так думаете, молодой господин? Что мы с вами оба сироты? Два сапога пара? После смерти родителей о вас дядя заботился, он в Кембридж вас отправил. А я знаете с чем осталась?
      – Простите, мисс Таттон. Если я ляпнул не подумав, то это только потому… – Он опустил голову. – Говоря по чести, я и в хорошие-то времена болтаю что ни попадя, а сегодня вечером голова и вовсе не работает.
      – Вы серьезно? – Ее негодование улеглось. – Плохо дело. Лучше мне подальше от вас держаться, а то к концу недели от вашей учености вообще ничего не останется.
      Гидеон застенчиво смотрел на нее, словно подбирая верные слова.
      – От этого будет больше вреда, чем пользы, мисс.
      Мисс Таттон поднялась со своего места.
      – Видимо, вы давно не читали вслух. Впрочем, безобидный вы или нет, она все равно волнуется. Завтра после обеда она собирается в город, хотя хозяин еще о том не знает. Муж ее задолжал денег на петушиных боях, и пока кто-нибудь за него не расплатится, его не отпустят на свободу. После вашего отъезда мне придется еще долго сидеть взаперти – целыми днями цветы буду делать, скорее всего, потом переселюсь в какие-нибудь меблированные комнаты, которые будут мне все равно что тюрьма. Я все-таки выйду на улицу, молодой господин. Старина Нелли говорит, что нельзя, это небезопасно, но я все равно выйду.
      – Гидеон. Зовите меня Гидеоном, молю вас. Почему вам на улице небезопасно?
      – В четыре часа на заднем крыльце, у выхода на Фиш-стрит-хилл. – Энджи задержалась в дверях. Ее еще было видно в сиянии светильника, но она уже наполовину спряталась в темноте лестницы. – Доброй ночи, молодой господин. Оставляю вас наедине с вашими мыслями.

* * *

      Поначалу Каттер ничего не понял из рассказа Гидеона. Тот стоял, стыдливо отвернувшись к камину. Вообще-то он намеревался коротко и ясно изложить суть дела: показать письмо дяди, выразив сожаление по поводу того, что не сделал этого раньше, и признать свой промах, ведь он сначала не придал значения предостережениям своего опекуна. Но от волнения и избытка чувств ему с трудом удавалось придерживаться избранной линии поведения.
      – Я неверно истолковал слова дяди, сэр, – признался Гидеон, подняв голову из ладоней. – Или оставил их без внимания. В любом случае это не делает мне чести.
      – И в чем же заключается их смысл?
      – Вы спрашивали, сэр, была ли у меня причина опасаться за нее. Да, причина была. Дядя в своем письме недвусмысленно дал понять, что ей грозит беда, а я проигнорировал его предупреждение. Сама мисс Таттон поняла, что за ней охотятся – равно как сразу увидела, какой опасности подвергает себя Памела, – а мне не хватило сообразительности. Боюсь, я много чего упустил.
      – Подожди, что еще за Памела, черт возьми?
      – Простите, сэр. Памела – персонаж одного романа. Просто на ум сейчас пришло это сравнение. Однако давайте я про письмо расскажу. – Гидеон вытащил из пальто письмо, осторожно развернул его. – Я упоминал, что дядя в письме настоятельно просил меня приехать в Лондон. Казалось, он был озабочен какими-то неприятностями, и я поначалу так и думал, что у него просто возникли некоторые проблемы, не более того. И лишь разговор с мисс Таттон заставил меня переосмыслить его слова.
      – Разговор с ней в церкви? Так ты ж говоришь, она была чем-то одурманена. Бредила.
      Гидеон решительно качнул головой.
      – Она была слаба, сэр, но находилась в полном уме. И была убедительна. Она боялась – кого или чего, не знаю, – и дядя пытался защитить ее. В письме он намекает, что его мучают дурные опасения, но я до последнего не придавал этому значения.
      – Его мучают дурные опасения! – Каттер воздел к потолку глаза. – Вот уж действительно «персонаж одного романа»! Дай сюда это свое письмо. А то мы полночи здесь проторчим, пока я дождусь от тебя внятных объяснений.
      Гидеон пододвинул к нему письмо, с тревогой наблюдая, как инспектор усваивает его содержимое. Читал он быстро, время от времени покряхтывал или вскидывал брови, но замечаний не отпускал, с нетерпением в лице пробегая глазами страницу за страницей. Наконец он вернул письмо. Вид у него был утомленный. Он смачно зевнул, откидываясь в кресле.
      – Одно могу сказать о твоем дяде, Блисс. Недалеко он от тебя отстал в витиеватости изложения своих мыслей.
      – Да, сэр. Но теперь, полагаю, вы понимаете, что я не зря бью тревогу? Вы уловили важность его слов?
      – Письмо многословное, не спорю, однако из него мало что можно понять.
      – Но ведь он выражает страх за мисс Таттон. Говорит, что она «отмечена по-особенному».
      – Его беспокоит ее дальнейшая судьба, ему вообще свойственно переживать за таких, как она. Разве мы не говорили о его миссии?
      – Нет, сэр, и по моей вине. Боюсь, правда еще более зловеща. Взгляните еще раз на этот абзац. Он боится за нее и сообщает, что за ним следят. Они не обнаруживают себя, пишет он, но у него есть союзники, которые могут их уничтожить. Видите, сэр?
      – Во имя Господа, что именно я должен видеть?
      – Сэр, вы говорили, нужны веские основания, чтобы вам разрешили покопаться в этом деле. По-моему, такое основание мы нашли.
      Каттер поставил ногу на ведерко с углем и поднял на него глаза.
      – Неужели? Бегу начищать пару медалей.
      – Я уверен, что эти два дела взаимосвязаны, сэр, – настаивал Блисс. – Инцидент в Страйт-хаус и судьба Энджи Таттон… между ними есть взаимосвязь.
      – Взаимосвязь? Какая же?
      – Дядя упоминал, что у него есть союзники, сэр, с помощью которых он надеялся уничтожить своих врагов. Но это еще не все. Он называет одного из них.
      – Одного из своих врагов?
      – Нет, сэр, одного из своих союзников. Вот, взгляните. – Гидеон нашел в письме нужную строчку. – Он говорит, что одна из них – белошвейка. Белошвейка, сэр.
      – Что за белошвейка?
      – Ну как же? Мисс Тулл, конечно.
      – Мисс Тулл? Кого она могла бы уничтожить, кроме самой себя?
      – К этому я еще вернусь, сэр. По крайней мере, нам известно, что она хотела сообщить.
      – Вот как? – Каттер сжал в ладонях голову, пальцами мягко потирая лоб. – И что же?
      – Та фраза, что была вышита на теле мисс Тулл, сэр… вы ее помните?
      – Моя душа… как там дальше? В общем, моя душа делает что-то.
      – «Величит душа моя Господа», инспектор. Это из «Магнификата», одного из наших старейших песнопений. Хвалебная песнь, сочиненная самой Матерью Христовой.
      Инспектор устало опустил руки.
      – Блисс, растолкуй мне, что это за взаимосвязь. Из нас двоих ты здесь ученый.
      – Для этого не надо быть ученым, сэр. Нужно просто проанализировать факты. Мисс Тулл было известно нечто такое, что подтолкнуло ее свести счеты с жизнью – нечто преступное, в чем ее заставили участвовать, – но ее утешала мысль, что, совершая самоубийство, она свидетельствует против преступников. Те, кому не ведома истинная причина ее поступка, – люди, которых она боялась, – расценят его как прощальное покаяние набожной женщины. Тем, кто знал о ее намерениях, цель его очевидна.
      – В самом деле? Слава богу, хоть кому-то она очевидна.
      – Величит душа моя Господа. Ее бессмертная душа, сэр, все, что ей в конце было оставлено. В молитвах Дева Мария славословит Господа – превозносит Его величие, – но даже самая набожная женщина вряд ли обрекла бы себя на такие муки без всякой цели. Слова, вышитые на ее теле, должно быть, имеют какой-то иной смысл. А что, если она имела своей целью не Господа восславить, а увеличить что-то до больших размеров, как лупа, – разоблачить, так чтобы наверняка? Кстати, сэр, я тут подумал, что, возможно, мисс Тулл сделала нечто большее, чем просто передала сообщение.
      – Нечто больше?
      – Да, сэр. – Гидеон заерзал в кресле, подбирая слова. – С вашего позволения, сэр, тот осколок стекла, что я нашел… он лежал рядом… рядом с тем местом, куда, должно быть, упала несчастная мисс Тулл. Вы упоминали, что его исследовали, и поскольку сейчас у нас выдалась спокойная минутка…
      – Не уводи разговор в сторону, Блисс. Изложи до конца свою точку зрения. Величит душа моя Господа. Что мисс Тулл надеялась разоблачить, когда вышивала на себе эту фразу? Или кого? Самого Господа? Я немедленно велю привести его на допрос.
      – Не Господа, сэр. Подлинный смысл подразумевает не столь высокую природу. Она имела в виду другого Господа – господина. Своего работодателя.
      Инспектор с шумом втянул в себя воздух. Черты его застыли в суровой неподвижности. Он снова принялся мять свой лоб, словно пытался нейтрализовать некое внутреннее давление.
      – Ну ты замахнулся, парень, – произнес он после долгого молчания. – Силен, ничего не скажешь. Ты уверен, что ничего не упустил из виду? Может, в этом деле замешан какой-нибудь тайный шпион? Или дьявол?
      Покраснев, Гидеон опустил глаза в пол.
      – Версия экстраординарная, сэр, но ведь и поступок мисс Тулл сам по себе экстраординарен. Такое не сотворишь по какой-нибудь банальной причине.
      – Ты удивишься, Блисс, чего только люди не вытворяют по самым банальным причинам. В любом случае тебе еще предстоит немало потрудиться, чтобы доказать состоятельность своей версии. Почему Эстер Тулл просто не написала прощальное письмо, как это принято у самоубийц? Причем необязательно было бы брать его с собой, на место своей гибели, где письмо могли уничтожить. Она могла бы оставить его дома или в день самоубийства послать твоему дяде по почте.
      – Сэр, возможно, она чего-то боялась, считала, что находится под подозрением. Не исключено даже, что она не владела грамотой, хотя в вышивке воспроизвела буквы с гениальным мастерством. Дядя однажды рассказывал мне про такую женщину, и тогда меня это просто поразило. С другой стороны, подозреваю, объяснение куда более простое. Если ее откровение предназначалось для дяди, письмо могло быть перехвачено. В своем послании мне он по этому поводу высказывает опасения. Озадачивает меня другое: как сообщение, что она оставила, могло дойти до дяди. О смерти мисс Тулл он сразу узнал бы, тем более что ее гибель, как он опасался, была неизбежна. Но как он собирался расшифровывать сообщение, которого в глаза не видел, – сообщение, которое было спрятано в сокровенном месте?
      – Из газет, Блисс, как и всякий человек, питающий к этому мало-мальский интерес.
      – Из газет, сэр? Но каким образом такая подробность попала бы в газеты?
      – Полицейский врач обследовал тело умершей. Свое заключение он представит в суде, где галерея будет ломиться от газетчиков. «Таймс» напечатает фразу на латыни, остальные – на нормальном языке. Нет, Блисс, твоя фантастическая версия имеет массу недостатков, но это не входит в их число. Чего бы ни боялась мисс Тулл, какие бы причины ею ни двигали, она рассчитывала, что ее «рукоделие» получит огласку, так и будет, придет час. А теперь, будь умницей, послушай меня. Ты буквально ни на чем построил целую теорию, но теперь умерь свою фантазию, передохни. Мне тоже не позволят особо копаться в деле Страйт-хаус, и я намерен прежде испробовать более традиционные методы.
      Инспектор допил свой кордиал, затем взял часы и глянул в сторону прохода.
      Гидеон кашлянул.
      – Простите, инспектор, но я не уверен, что понял вас. Вы планируете включить в сферу своего расследования события в церкви Святой Анны, что я вам описал?
      – Я еще не решил, Блисс, – рассеянно отвечал Каттер. – Я должен все обдумать.
      – Но действовать нужно быстро, если мы вообще намерены что-то предпринять. Почти сутки миновали с тех пор, когда мисс Таттон видели в последний раз. Возможно, она и мой дядя находятся в смертельной опасности. Мы не можем бросить их на произвол судьбы.
      Хмурясь, инспектор посмотрел на часы, будто и не слышал его. Сердитый, он прошел к дверям, выглянул в общий зал и, судя по всему, наконец-то увидел того, кого искал.
      – Фокс! – позвал он. – Ну слава богу, явился! Привет, Фокс, привет. А то я уж тебя потерял. Зайди-ка на минутку, мы уже собираемся на выход. – В комнату вошел мужчина с печальными глазами и обвислыми усами. Каттер взял Фокса за плечо и подвел его к камину. – Вот этот экземпляр – Блисс, встань с кресла, прояви уважение… этот экземпляр служит сержантом под моим началом, пока я не найду кого получше. Блисс, это инспектор Фокс из отделения «J»[25 - Отделение «J» (J Division) – в XIX веке одно из двадцати отделений Столичной полиции; осуществляла надзор за порядком в районе Бетнал-Грин (Ист-Энд).].
      Гидеон вскочил на ноги.
      – Рад знакомству, инспектор, – сказал он. – Прошу прощения, если я показался вам неучтивым. Боюсь, я не очень хорошо себя чувствую.
      Большим пальцем по очереди зажимая каждую ноздрю, Фокс втянул в себя содержимое носа и затем отхаркнул мокроту в огонь. Раскаленные угольки злобно зашипели.
      – Где ты его подобрал? – спросил он, поворачиваясь к Каттеру. – На задворках театра, что ли?
      Не отвечая, Каттер взял с кресла пальто и оделся.
      – Блисс, Фокс любезно согласился помочь с расследованием самоубийства покойной мисс Тулл. Он установил ее место жительства. Это на его участке, по пути в Бетнал-Грин. Она жила там вместе со своей сестрой. У той, возможно, есть что нам рассказать. Блисс, запиши это в своем новом блокноте. Займись настоящей полицейской работой.
      Гидеон достал свой блокнот, но потом сообразил, что инспектор сказал это для красного словца.
      – Слушаюсь, сэр, – отвечал он. – Это, безусловно, ценная информация. Но, с вашего позволения, сэр… мы ведь могли, не беспокоя инспектора Фокса, выяснить это у мистера Кару из Страйт-хаус?
      Каттер переглянулся с Фоксом. Тот уперся языком в зубы и тихо присвистнул. Инспектор Каттер наклонился к Гидеону и взял его за плечо.
      – Могли бы, Блисс. Могли бы. А потом мистер Кару сообщил бы о нашем разговоре какому-нибудь «парику», представляющему интересы его светлости, и я бы глазом моргнуть не успел, как меня притащили бы в Скотленд-Ярд на ковер к начальству.
      – Конечно, сэр, – тихо произнес Гидеон. – Я постараюсь быть вам полезным, в любом деле.
      Инспектор Фокс с минуту смотрел на него, затем энергично тряхнул головой, словно желая избавиться от каких-то помех в ушах.
      – Тогда идем, – сказал он. – Один из моих парней в фургоне на улице сторожит сбежавшего от нас психа. Его поймали у дворца. Он был в чем мать родила и выкрикивал анархистские призывы.
      Горбясь, Фокс последовал за уже направившимся к выходу Каттером.
      – Ты когда-нибудь клал на лопатки голого анархиста, а, Присс? – спросил он, оглянувшись через плечо.
      – Меня зовут, Блисс, сэр. Нет, с анархистами бороться мне не случалось.
      – Нет? – Фокс пригладил кончики своих обвисших усов. – Что ж, может, сегодня вечером тебе повезет схватиться с одним из них.

XI

      ЗАПИСИ С МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ. СОСТАВЛЕН Г. БЛИССОМ (СЕРЖ-Т), ПРИБЫВШИМ ПО АДРЕСУ ШАРЛОТТ-СТРИТ, 23 (БЕТНАЛ-ГРИН), СОВМЕСТНО С ИНСП. КАТТЕРОМ (СТАРШИЙ ИНСПЕКТОР УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ) И ИНСП. ФОКСОМ (ОТДЕЛЕНИЕ «J»).
      На Уорик-стрит сели в полицейский фургон, где старшим был инсп. Фокс. Там же находился серж-т Ноулз, который силился усмирить обнаженного сумасшедшего.
      Поднявшись в экипаж, инсп. Каттер оказал содействие серж-ту Ноулзу: ему пришлось (зачеркнуто) подозреваемого по (зачеркнуто). Арестованный заметно успокоился, и ему мешковиной прикрыли срамные места.
      7:10. Прибыли в полицейский участок Бетнал-Грин, куда сумасшедшего удалось завести не без труда.
      7:38. Прибыли на Шарлотт-стрит.
      Инсп. Фокс отметил, что все жилые здания на улице – это дома ткачей, для которых характерны большие окна на верхних этажах, чтобы в помещения проникало больше света, как того требовала их профессия.
      Прибыв к дому № 23, полицейские обнаружили, что дверь им никто не открывает, хотя инсп. Каттер громко стучал минуты две, а то и больше.
      Из соседнего дома вышла женщина. Она была немного возбуждена и потребовала, чтобы ей объяснили, чем вызван шум. Сотрудники полиции представились. Поведение женщины мгновенно изменилось. Она стала неприветлива и груба и после короткой перепалки предложила полицейским «убираться ко всем чертям» (sic).
      Инсп. Каттер велел женщине назвать свое имя, и она назвала – миссис Поцелуй Меня в Задницу (sic). На это инсп. Каттер заявил, что он произведет обыск в ее доме и устроит там (зачеркнуто). Соседка была вынуждена представиться, назвавшись (миссис) Джинни Рестон.
      Миссис Рестон спросили о местонахождении и привычках обитателей дома № 23. Она сказала, что там живут мисс Эстер Тулл и миссис Мейми Хенли. Последняя, являясь старшей сестрой первой, овдовела уже лет двадцать назад.
      Далее миссис Рестон также сообщила, что старшая сестра вот уже несколько лет «прикована к постели». Миссис Хенли находилась на попечении мисс Тулл и полностью от нее зависела. Та утверждает, что работает швеей, но, судя по тому, в какое время она уходит на работу и возвращается с работы, занимается она (это сугубо личное мнение миссис Рестон) проституцией. В свете упомянутого соседка предложила сотрудникам полиции наведаться утром. Миссис Рестон затем было велено вернуться в свой дом. Ей посоветовали оставить при себе свое мнение относительно ведения настоящего расследования, пока оно не потребуется, что – это сразу было ясно – маловероятно.
      Затем сотрудники полиции какое-то время совещались о необходимости оформления ордера на обыск, если придется осуществлять насильственное проникновение в бывшее жилище мисс Тулл. Потом инсп. Каттер и инсп. Фокс о чем-то переговорили с глазу на глаз.
      По окончании разговора инспекторы спросили сержанта, не показалось ли ему, что в доме кто-то кричал. Сержант сначала не знал, что ответить, но по зрелом размышлении согласился, что из дома действительно донесся крик о помощи.
      Инсп. Фокс затем принес из фургона необходимый инструмент, и в интересах безопасности сразу же было осуществлено проникновение. Инсп. Каттер громко заявил о нашем приходе и попросил всех, кто прячется в доме, показаться. Ответа не последовало, и тогда из фургона был принесен светильник. Полицейские принялись осматривать комнаты нижнего этажа.
      Гостиная и кухня оказались ненатоплены и безлюдны. Каминная решетка была холодной. В обеих комнатах царил беспорядок: горшки, кастрюли, фаянсовая посуда и т. п. были сдвинуты или разбросаны по всей кухне; часть утвари была разломана или разбита. Продукты из кладовой были повытащены и расшвырены по полу.
      Все присутствующие затем поднялись наверх и первым делом вошли в комнату с большим арочным окном, которое они заметили с улицы. Здесь один угол занимали кровать и тумбочка, но бoльшая часть помещения использовалась под мастерскую. На вешалке висели в ряд платья разной степени готовности, остальная одежда была разбросана по комнате. С рабочего стола изделия тоже были сметены, но некоторые остались на месте, лежали в аккуратных стопках. К каждому булавкой крепился клочок оберточной бумаги, на котором четким разборчивым почерком были записаны детали заказа.
      Швейная машинка «Зингер», опрокинутая, лежала на боку. Инсп. Фокс осмотрел ее и заключил, что она не повреждена. Красивая вещь, сказал он, и не дешевая, что свидетельствует о высоком уровне квалификации мисс Тулл. Инсп. Фокс объяснил, что его супруга занимается рукоделием для пополнения семейного дохода, но денег, которые она зарабатывает за год, не хватит на то, чтобы приобрести столь ценное орудие труда.
      Постель с кровати была сдернута, матрас сдвинут в сторону. Внимание сержанта привлекли две книги – Библия и еще одно издание, – валявшиеся возле опрокинутой тумбочки. Библия не представляла собой ничего выдающегося, но другой томик – снабженная комментариями «Книга общей молитвы»[26 - «Книга общей молитвы» (Book of Common Prayer) – официальный молитвенник и требник англиканской церкви. Впервые издан в 1549 г., в новой редакции – в 1662 г.] – был изъят в качестве вещественного доказательства с целью его дальнейшего изучения.
      Инсп. Каттер выдвинул из-под стола мусорную корзину, вывалил из нее отходы, среди которых оказалась бутылочка из-под опиума, однако этикетка с нее была соскоблена, и установить аптеку, где приобрели лекарство, не представлялось возможным. Также обнаружены марлевые салфетки, в той или иной степени пропитанные кровью.
      Сотрудники полиции прошли в небольшую комнату, расположенную в глубине дома. Как и во всем остальном жилище, здесь наблюдался беспорядок. На кровати лежала женщина, которую не удалось бы привести в чувство никакими средствами.
      По комнате гулял неуютный холод, поскольку окно было открыто. Инсп. Фокс, подверженный таким заболеваниям, как плеврит, хотел немедленно его закрыть, но инсп. Каттер посоветовал оставить все как есть – иначе могут быть уничтожены улики.
      Инсп. Фокс поднес снятый с фургона фонарь к кровати, на которой лежала навзничь женщина, и инсп. Каттер бегло осмотрел ее. Не обнаружив пульса, он попросил инсп. Фокса съездить в своем фургоне за доктором Кармоди.
      Инсп. Фокса его просьба не обрадовала. Он заявил, что и так уже сделал больше, чем нужно, что, по его мнению, отделение «J» не обязано впредь оказывать содействие в расследовании гибели «непонятной особы, которую придушил некий грабитель», и полицейского врача незачем беспокоить.
      Инсп. Каттер отозвал инсп. Фокса к лестнице и вступил с ним в переговоры. Между ними разгорелся спор, в ходе которого инсп. Каттер (зачеркнуто), и было слышно много (зачеркнуто). Вопрос был решен к удовлетворению обеих сторон.
      После ухода инсп. Фокса инсп. Каттер велел присутствующему сержанту в мельчайших подробностях описать место происшествия, поскольку при данных обстоятельствах Скотленд-Ярд не санкционировал бы затраты на привлечение фотографа. В период между 8:06 и 9:03 вечера, пока не прибыл доктор Кармоди, были зафиксированы следующие наблюдения.
      Железная кровать отодвинута от стены и стоит под углом. Ящики, что держали под ней, открыты или выпотрошены. Тумбочка опрокинута, сундук взломан, на полу громоздится ворох вываленных из него предметов одежды и постельного белья.
      Окно разбито снаружи, пол возле него усеян осколками стекла. Нижняя рама поднята ровно настолько, чтобы в образовавшийся проем мог пролезть взрослый человек. Из окна видна крыша надворного строения: очевидно, грабитель с нее пробрался на верхний этаж.
      Простыня, которой была накрыта почившая, с нее откинута, но само тело до прибытия врача тревожить не стали. На первый взгляд, ночная сорочка на умершей в целости и сохранности. Перед смертью она цеплялась за постель, но в остальном поза ее самая обычная, и инспектор отметил, что явных следов борьбы нет.
      При более внимательном рассмотрении видно, что лицо у нее поразительно бледное. Рот открыт, губы искривлены, словно застыли в тот момент, когда она что-то настойчиво говорила. Налитые кровью выпученные глаза широко раскрыты, и взгляд будто прикован к некоему зависшему призраку, которого видят только мертвые.
      XII
      В Уайтчепел Октавия отправилась в кебе, поскольку погода ухудшилась и у Джорджи своего велосипеда не было. Он часто вызывался сопровождать ее, когда она собиралась куда-то вечерами, и обычно Октавия неизменно отклоняла его предложение, но сегодня сочла, что не вправе ему отказать, ведь днем он так расстарался ради нее.
      – Сестренка, ты не бойся, я не стану путаться у тебя под ногами, – пообещал Джорджи, идя на уступки. – Ты даже не вспомнишь, что я рядом. Просто так мне будет спокойнее. А то ведь неизвестно, кто к этому причастен и кого мы там встретим.
      В действительности она была рада, что брат составил ей компанию. После событий дня ею владело некое странное уныние, а Джорджи в силу своей природной застенчивости не был назойливым спутником, даже когда сама она, пребывая в смятении, хранила молчание. В тесной карете стоял затхлый запах, двигались они нестерпимо медленно. На Уайтчепел-Хай-стрит перевернувшаяся повозка пивовара привлекла толпу зевак, перекрывших проезжую часть. После того как они простояли на одном месте десять минут, Октавия поняла, что больше не в силах выносить заточение.
      – Пешком быстрее дойдем, Джорджи, – сказала она, беря свои вещи. – При таком раскладе еще час тут можно проторчать.
      Брат беспрекословно последовал за ней. Задержался лишь на минутку, пока расплачивался с кебменом, а потом, когда они свернули на Осборн-стрит, отважился предложить, чтобы они держались витрин на более освещенной стороне улицы.
      – Не подумай, что я лезу в твои дела, сестренка, но мы сейчас не в Мейфэре. Здесь есть такие закоулки, куда я не сунулся бы и в сопровождении половины экипажа корабля.
      Шагая, они чувствовали, что за ними наблюдают из темных уголков под грязными навесами. Кое-кто из мужчин свистел им вслед или выкрикивал непристойности. Джорджи ни на шаг не отходил от сестры, и Октавия обратила внимание, что при всей своей рослости двигался он весьма непринужденно. Он не нес себя с важным видом, выпячивая грудь, но теперь в нем и следа не осталось от прежнего нескладного юноши.
      Они миновали ворота чугунолитейного завода, возле которых в выбоине с застывающей смолой застрял воробей. Какой-то мальчишка наклонился к нему, схватил его за трепыхающиеся крылышки и дернул, отрывая тельце от ног. Джордж рассвирепел, что обычно ему было не присуще. Он хотел броситься на маленького живодера, но Октавия придержала брата за локоть.
      – Мучить пташку! – тихо прорычал он в отвращении. – Маленькую птичку, сестренка! В ней двух унций нет! Не в моих правилах всюду совать свой нос, но на Мальте я как-то приложил одного типа, поймавшего в силок зуйка.
      Октавия потащила брата прочь от завода. Она собиралась перейти через дорогу, но в этот момент из мглы с грохотом вылетел полицейский фургон, заставив ее отступить на тротуар. Фургон промчался в непосредственной близости от них, и Октавия на мгновение встретилась с грозным взглядом одного из полицейских, что сидели в экипаже. Возница взмахнул хлыстом, и фургон на пугающей скорости рванул в сторону Брик-лейн.
      – Куда-то спешат, – заметил Джорджи. – Уж не туда ли, куда и мы?
      – Жалобу нужно на них подать, – сказала Октавия. Почему-то пристальный взгляд полицейского выбил ее из колеи. – Носятся как угорелые по плохо освещенным дорогам. Убить ведь нас могли. Куда нам теперь, ты знаешь? Не нравится мне тот тип в шляпе, что следует за нами по противоположной стороне.
      Они свернули на Олд-Монтагю-стрит, а с нее – на узкую улицу, названия которой Джорджи не знал. По ней, как он рассчитывал, они срежут путь до Финч-стрит. Улочка была убогая и грязная, не шире коридора в доме. Ее заливали лужи мутной дождевой воды, местами от края до края, так что Октавия с братом, идя по ней, были вынуждены прижиматься к стенам. Было безлюдно. Лишь у одного дверного проема с закрытыми ставнями справляла нужду в почерневшее ведро какая-то женщина. Они торопливо прошли мимо нее и, уже удаляясь, услышали, как задребезжало железо и что-то смачно плюхнулось на булыжники, – видимо, ведро опорожнили.
      Пансион располагался в узком неосвещенном дворике, куда с Финч-стрит вел проход под навесами какого-то литейного цеха. На их стук вышла женщина. Она приоткрыла дверь самую малость и, налегая на нее плечом, стала всматриваться в темноту у них за спинами.
      – Миссис Кэмпион?
      – А вы кто?
      – Прошу прощения, миссис Кэмпион. Я – Октавия Хиллингдон, а это – мой брат, лейтенант Джордж Хиллингдон.
      Октавия протянула женщине руку, но та, проигнорировав ее, пытливо воззрилась на Джорджа.
      – Джентльменам вход воспрещен, – заявила она.
      – Да, конечно, я понимаю. Джорджи, ты не обидишься? Подождешь, ладно?
      Джорджи с хмурым видом тронул шляпу в знак почтения и отошел в сторону, доставая сигарету из кармана пальто. Но с лица миссис Кэмпион по-прежнему не сходила подозрительность. Октавия еще раз представилась, не упомянув про «Газетт», но намекнула, что она дама с возможностями и у нее есть влиятельные друзья-единомышленники. Объяснила, что она слышала об исчезновении мисс Таттон и хотела бы предложить свою помощь.
      – К нам всякие доброхоты наведываются, – сказала миссис Кэмпион. – Только мало кто из них делает добро.
      – Я думала начать с пожертвования. – Октавия полезла в ридикюль. – Чек я уже выписала. Но, разумеется, если понадобится больше…
      – Здесь не вытаскивайте. – Миссис Кэмпион снова оглядела улицу, затем устало покачала головой и отступила на шаг. – Что ж, входите.
      Миссис Кэмпион провела Октавию в маленькую гостиную и там сама представилась, в скупых выражениях рассказав о себе. Несколько лет она служила в Армии спасения, сообщила миссис Кэмпион, но со временем пришла к выводу, что суп и мыло – это прекрасно, а без спасения вполне можно обойтись[27 - Лозунг Армии спасения – «Суп, мыло и спасение». По мнению основателя организации проповедника Уильяма Бута (1829–1912), сначала человека нужно накормить (суп), дать ему возможность привести себя в порядок (мыло) и уж потом заводить с ним разговоры о Христе и спасении души.].
      – Младшие учатся, чтоб не думали об ужасном. Они сейчас наверху, заучивают с мистером Критчли королей и королев. Я считаю, что все и должно идти по-прежнему, как обычно, после таких потрясений.
      – Конечно, – согласилась с ней Октавия. – И если для них можно сделать что-то еще, прошу вас, дайте мне знать.
      – Я пущу ваши деньги на благое дело, – пообещала миссис Кэмпион усталым тоном. – Даже не сомневайтесь. Но я должна спросить у вас, мисс. Какое вам до этого дело? Многие нуждаются в помощи, а вы выбрали именно нас. Почему? Девушек много пропадает, а вас заинтересовала именно наша? Почему?
      Октавия ответила не сразу. Она подумывала о том, чтобы открыть свое происхождение, поверить, что, если бы не счастливый случай, она сама тоже, возможно, жила бы как мисс Таттон, и ее постигла бы подобная участь. Она хотела признаться, что ее собственное богатство тяжким бременем давит на ее совесть и она пытается, почти каждый божий день, убедить себя в том, что отказалась бы от всего, что имеет, если б не надежда найти достойное применение своему состоянию; что она пытается, но без особого успеха. Но нет, ничего такого Октавия не могла сказать, а если бы и сказала, это не было бы ответом на вопрос. Почему именно эта девушка?
      – Просто я чувствую… – Октавия запнулась, глядя в сторону. – Я чувствую, что должна. Должна как-то помочь.
      Миссис Кэмпион решительно сложила на груди руки. Она оценила возможности Октавии и, казалось, осталась удовлетворена, хотя мнение свое не изменила. Она назвала сумму, которая помогла бы им справляться с определенными трудностями, если они будут получать ее раз в месяц.
      – Присаживайтесь, мисс, – предложила миссис Кэмпион, когда решился вопрос с деньгами. – Хотя, вы уж меня извините, на долгие разговоры времени у меня нет.
      Октавия обвела взглядом комнату, большая часть которой была отдана под склад. В коричневатой мгле громоздились консервы, оранжевые ящики переполняли груды обносков. Камин растоплен не был, стояло всего одно кресло.
      – Благодарю, миссис Кэмпион, вы очень добры, ничего, я постою.
      – Как угодно, мисс. – Женщина поджала губы, рука ее потянулась за часами в карман.
      – Долго я вас не задержу, – пообещала Октавия. – Догадываюсь, что дел у вас много, и я не хочу занимать ваше время. Я не для красного словца упомянула, что у меня есть связи и некоторые возможности. Поиск – это то, чем я занимаюсь, миссис Кэмпион. Я хочу найти мисс Таттон и вернуть ее вам живой и здоровой.
      – Полиция ищет ее, мисс. Этим уже занимаются.
      – Полиция не будет очень стараться, миссис Кэмпион. Во всяком случае, не ради простой девушки. Вы это знаете не хуже меня. Но я так легко не отступлюсь. Прошу вас, позвольте вам помочь. Позвольте помочь ей.
      Миссис Кэмпион поразмыслила с минуту и, сдаваясь, покачала головой.
      – Что вы хотите знать?
      – Когда пропала мисс Таттон? Давайте начнем с этого момента.
      Миссис Кэмпион вытащила из халата потрепанный журнал.
      – Это я могу сказать точно. Я веду строгий учет времени. Девушки должны соблюдать режим, иначе пропадут. Так, сегодня какое число? Третье? Нет, второе. Вчера было первое, значит, будний день. Анджела Таттон – Энджи, как мы ее звали, – нашла работу цветочницы. Это близ пивоварни «Черный орел», по дороге в Спитлфилдз. Ее мать, пока была жива, занималась изготовлением искусственных цветов, так что девочка это ремесло осваивала с рождения. Она и мне украшение на шляпку смастерила, когда сестра моя замуж выходила. – Миссис Кэмпион немного смягчилась при этом воспоминании. – Веточку цветущей айвы. И оттенок как точно подобрала. Казалось, бутоны буквально час как раскрылись.
      – Здорово, – прокомментировала Октавия. – Значит, Энджи хорошая девушка? Хлопот вам не доставляла?
      – Временами бойкая была на язык, семь пятниц на неделе, но сердце имела доброе. От работы по дому не отлынивала. Все песенки свои напевала, когда стирала.
      Октавия смущенно улыбнулась.
      – Вы так о ней говорите, будто не ждете, что она вернется.
      Миссис Кэмпион рассматривала обои. Ее внимание привлекло место, что было испачкано сажей, которую она стерла рукавом, пальцами натянув его за край.
      – Мы живем надеждой, мисс. Живем надеждой.
      – Боюсь, я вас перебила, – сказала Октавия. – Вы упомянули, что мисс Таттон вчера была на работе. Когда вы ждали ее возвращения?
      Миссис Кэмпион плотно сжала губы и снова уткнулась в свой журнал.
      – Энджи работает до восьми вечера, кроме субботы, и обычно по окончании рабочего дня сразу возвращается сюда. Но вчера была среда, а по средам ей разрешено немного погулять. Приходится делать девушкам послабление, а то ведь и вовсе можно их потерять.
      – Куда она могла пойти, миссис Кэмпион? Где она проводила свой досуг? С кем встречалась? Она вам говорила?
      – Сама она не говорила, а я не спрашивала. Здесь на моем попечении восемь девушек. Двенадцать – с учетом малышек. С божьей помощью я постараюсь уберечь их от улицы, но в жены священников я их не готовлю. Пусть гуляют с кем хотят, лишь бы к половине одиннадцатого как штык были здесь.
      – Но она не пришла, да? Мисс Таттон? Она не вернулась.
      Миссис Кэмпион покачала головой.
      – Я сразу поняла: случилась беда. Будь это любая другая из девушек, я б и пальцем не пошевелила. Заблудшую овцу долго подле себя не удержишь, но Энджи… она вселяла надежду.
      – И вы обратилась в полицию?
      – Обратиться-то я обратилась. Но, как вы сами заметили, мисс, полиция не станет переворачивать вверх дном весь Лондон ради какой-то там цветочницы. Но я сделала что могла, хотя бы для очистки совести. – Где-то в доме пробили часы – звякнули разок, издав писклявый немелодичный звон. Миссис Кэмпион оглядела комнату, подушечкой ладони разглаживая складки на своем фартуке.
      – Миссис Кэмпион, Энджи дружила с кем-то из ваших подопечных? Может, кто-то из них знает ее привычки, кому-то она поверяла свои тайны?
      Миссис Кэмпион задумалась.
      – Она привязалась к одной из малышек – Лиз Барнсли. Обычно расчесывала ее, пела ей на ночь, пока та не засыпала. Можно сказать, носилась с ней как с собственным ребенком. Девушкам это порой свойственно, если они недавно потеряли матерей. Но вообще-то она замкнутая была. Все читать и писать училась, как она говорила. Частенько сидела где-нибудь в углу с книжкой.
      – А другие девушки, миссис Кэмпион? Как они восприняли это известие? Расстроились? Наверняка ведь обсуждают между собой, что с ней могло произойти?
      Миссис Кэмпион в раздражении скривила губы.
      – Обсуждают, мисс, как и везде. Девочки читают газеты, те, что умеют, или хотя бы картинки смотрят. Слушают, что люди говорят, как и мы все. Наверняка как и вы сами.
      – А вы, миссис Кэмпион? Вы слушаете, что говорят люди?
      Женщина снова сложила на груди руки, лицо ее словно окаменело.
      – Я всякого наслушалась, мисс.
      – И про Похитителей душ? Про них вы слышали?
      Миссис Кэмпион отвела глаза, словно услышала нечто неприятное.
      – Значит, вы в это не верите?
      – Верю? В истории про черную магию, колдовское зелье и похищение душ? Я уже говорила, мисс, я отказалась от всей этой болтовни про спасение. Отказалась, потому что сама в это больше не верю и никого не хочу кормить ложными обещаниями. Пользы от этого никакой. Я не верю в ангелов, мисс Хиллингдон. С чего вдруг мне начинать верить в дьяволов? – Миссис Кэмпион отворила дверь комнаты. – Надеюсь, вы найдете ее, мисс, искренне надеюсь. Но я всякого насмотрелась на этом свете, и он более зловещий, чем любые из историй. Людям не нужна магия, чтобы причинять зло. А если бы была нужна, страданий в мире стало бы куда меньше. Доброй вам ночи, мисс.
      Октавия последовала за ней к выходу, храня молчание, когда они проходили мимо лестницы. Где-то наверху мистер Критчли неровно отбивал такт, аккомпанируя детям, которые хором неуверенных робких голосов напевали имена умерших монархов.

XIII

      Доктор Кармоди жил на Портленд-плейс, куда его наконец-то доставили уже в одиннадцатом часу. Видимо, Уайтчепел ему нравился меньше, чем Мейфэр, и осмотр останков миссис Хенли он произвел довольно быстро. К тому времени, когда он официально засвидетельствовал ее смерть и вверил тело гробовщикам, самообладание его было на исходе и настроение, соответственно, не самое радужное.
      Инспектор Каттер тоже был не в духе, во всяком случае, выказывал нетерпение. Ему пришлось нанять кеб – инспектор Фокс отогнал свой фургон в участок, – и с тех пор как они сели в него, он и двух слов не сказал. Поездка проходила в угрюмом молчании, и Гидеон решил пока внимательно ознакомиться с изданием «Книги общей молитвы», принадлежавшей миссис Хенли, да так увлекся, что не заметил, как кеб покинул доктор Кармоди. Поднял голову от книги только тогда, когда Каттер стукнул по дверце, подавая знак кебмену, чтобы тот ехал дальше.
      – Мы возвращаемся домой, сэр? – спросил Гидеон. Отметив страницу, на которой остановился, он растерянно огляделся.
      Каттер смотрел в грязное окно, костяшками пальцев правой руки потирая подбородок.
      – Домой, говоришь? – Он отвел глаза от окна и пристально взглянул на Гидеона. – Когда это ты домом успел обзавестись? Как бы то ни было, про дом пока забудь. Мы едем на вокзал Лондон-Бридж. Может, успеем на последний поезд до Дила.
      Инспектор снова отвернулся к окну; желтый свет газового фонаря не смягчал его черт.
      – Значит, вы намерены отыскать лорда Страйта? – осведомился Гидеон, взвесив свои слова. – В его доме в Кенте?
      Каттер вытащил свои часы. Энергично их встряхнул, поднес к уху и, не услышав тиканья, еще больше насупился.
      – Разумеется.
      – Смею ли я предположить… – Гидеон запнулся. Голос его дрогнул, как это порой бывало, когда он сползал на октаву выше или ниже. Гидеон закашлялся, скрывая смущение. – Смею ли я предположить, сэр, что на ваше решение повлияли обстоятельства смерти миссис Хенли?
      Инспектор убрал часы.
      – Предполагай, что твоей душе угодно, главное – молчи. Не мешай думать.
      Гидеон хотел сказать что-то еще, но усилием воли сдержался. Инспектор откинулся на спинку сиденья и поправил обшлаг рукава, но вскоре снова стал выказывать признаки раздражения. Вертел головой из стороны в сторону, так что жилы на его шее вздувались и натягивались.
      – Черт возьми, Блисс, ты что, не можешь посидеть спокойно?
      – Разве я не спокойно сижу, сэр?
      – Спокойно? Да ты постоянно дергаешься и чешешься с тех пор, как мы покинули Бетнал-Грин. Будто у тебя восемь рук и ты весь облеплен блохами.
      – Простите, сэр. Просто я задумался и делаю это неосознанно. Постараюсь больше не мешать вам.
      Крякнув, Каттер снова погрузился в размышления, но когда они повернули на Риджент-стрит, он сам нарушил молчание:
      – Так о чем ты задумался, Блисс? О своей девочке со спичками, очевидно?
      – Да, я думаю о мисс Таттон. Я очень переживаю за нее. Но заботит меня не только ее исчезновение. Мне не дает покоя то, что мы обнаружили сегодня вечером.
      – В самом деле? – Каттер сел поудобнее, словно ожидая забавного представления. – Ну-ка, ну-ка, и что же мы обнаружили сегодня вечером, кроме того, что доктор Кармоди покрывается сыпью, если вынужден выехать куда-то к востоку от Холборна?
      Гидеон выпрямился и прочистил горло.
      – Сэр, я могу лишь изложить свои впечатления, впечатления дилетанта, и вы наверняка поправите меня там, где я ошибусь. Начнем с того, что мы установили причину смерти – по заключению врача, это механическая асфиксия. То есть можно точно сказать, что миссис Хенли убили.
      – Да, Блисс. Эта леди не разбивала окна в своей комнате и не задушила сама себя. Полагаю, это несомненный факт.
      – Да, сэр. А ее смерть наступила, по мнению доктора Кармоди, где-то между полуночью и сегодняшним полуднем. То есть миссис Хенли убили на следующее утро после гибели ее сестры в Страйт-хаус.
      Инспектор домиком сложил перед собой ладони.
      – И что из этого следует?
      – Возможно, ничего, сэр. Не исключено, что эти два события не более чем неудачное совпадение. Но мне кажется, что есть основания для некоторых подозрений.
      – Блисс, всегда есть основания для некоторых подозрений. Утром я просыпаюсь, имея основания для некоторых подозрений. Смотрю на тебя, имея основания для некоторых подозрений. Но одних подозрений мало для того, чтобы доказать версию. Наш приятель инспектор Фокс считает, что это была обычная ночная кража со взломом. По его мнению, какой-то местный воришка задушил подушкой миссис Хенли, чтобы она не мешала ему рыться в ее вещах. Что ты на это скажешь?
      – Сэр, – осторожно начал Гидеон, – как и бывает в таких случаях, дом был перевернут вверх дном. Однако насколько я успел заметить, очень много ценных вещей остались нетронутыми. Например, швейная машинка. А это вещь дорогая, по словам инспектора.
      – Швейная машинка – тяжелый предмет. Ее так просто не унесешь, взвалив на плечо.
      – Не спорю. Однако в мастерской мы видели много изысканных платьев, которые можно было забрать, а в кухне – чай, сахар и другую провизию. В Кембридже ко мне в комнату как-то забрался вор. Так он унес и чай, и сахар. Я потом несколько недель жил без чая, и мне это надолго запомнилось.
      – Не везет тебе, бедолага. Что-то еще?
      – Ну…
      – Начни с того, с чего начал убийца. С чего он начал?
      – Начал, сэр?
      – Как он пробрался в дом, Блисс?
      – Через окно в спальне, конечно. Мы же видели, что оно разбито.
      – Нет, Блисс. В дом он попал через входную дверь. Жертва тихо-мирно спала, пока он на нее не набросился, и это говорит о том, что вошел он тихо. А тихо он мог войти только через парадную дверь, поскольку черного хода в том доме нет. Да и с окном он ошибся.
      – Сэр?
      – Он разбил не то окно. Вор, Блисс, как текущая вода. Он выбирает самый легкий путь. Человек, стоявший во дворе, первым делом увидел бы перед собой кухонное окно. Зачем бы он стал взбираться на уборную? Из духа авантюризма? Нет, окно не то. И не только окно – стекло не то. Тот, кто пытается проникнуть через подъемное окно, разбивает стекло в секции, что находится ближе к центру, – чтобы дотянуться до ручки. Но нет, наш убийца выбрал нижнее левое стекло. Именно так поступает тот, кто стоит в комнате перед поднятым окном и бьет по нему молотком. Причем ударил он несильно, чтобы самому не пораниться.
      Демонстрируя свое видение, Каттер открыл окно кеба, высунул из него руку и постучал по стеклу с внешней стороны.
      – Потрясающе! – воскликнул Гидеон, чуть вздрогнув оттого, что в карету ворвался ночной воздух. – Чудеса дедуктивного мышления, сэр.
      Каттер крякнул, все еще рассеянно тарабаня по стеклу.
      – Не нравится мне это, Блисс. Совсем не нравится.
      – Да, сэр. Прискорбный случай.
      Инспектор посмотрел на него.
      – Я веду речь об особенностях преступления, безмозглый ты болван.
      – Разумеется, сэр.
      – Не нравится мне это, Блисс. С самого начала не понравилось, потому что я надеялся застать миссис Хенли живой и здоровой, насколько может быть здоровой прикованная к постели женщина. Я надеялся, что она, посопев и поплакав, скажет мне, что ее несчастная сестра отчаялась из-за денег или из-за какого-то женатого священника, что ей доставляла дикую боль опухоль или она слышала голоса в своей голове. Честно скажу, мне неважно, почему мисс Тулл выбросилась из окна, лишь бы на то у нее была серьезная внятная причина.
      – Но внятной причины вы не установили, сэр.
      – Нет, Блисс. Не установил. Зато получил еще один труп женщины. Хуже того, получил убийцу, который отлично знает свое дело и допустил лишь небольшую оплошность, чтобы меня подразнить.
      – Сэр, почему вы говорите, что он знает свое дело, ведь вы сами указали на его ошибки?
      – Блисс, убить человека не так-то просто, даже больную женщину. Это в дешевых представлениях человек падает замертво от удара дубинкой по голове или ножом под ребра. В реальной жизни люди сопротивляются и извиваются. Заставляют убийцу потрудиться. А чтобы задушить лежащую женщину, да так, чтобы постель не смять, это вообще высокое искусство. У мерзавца, который это сделал, черное сердце, но он мастер своего дела.
      Гидеон поразмыслил над услышанным.
      – Сэр, мне вот что непонятно. Как убийца сумел бесшумно проникнуть через входную дверь? Выходит, он взломал замок?
      – Этого, конечно, исключать нельзя. При других обстоятельствах я тоже склонялся бы к такой версии. Но в данном случае объяснение более простое. У кого мог быть ключ от входной двери?
      Гидеон сел прямо.
      – У мисс Тулл, сэр.
      – Вот именно. Мисс Тулл наверняка носила с собой ключ от двери своего дома. Однако среди ее личных вещей, которые я забрал у нашего друга мистера Кару, пока ты находился без сознания, ключей не было. «Сами убедитесь, что все ее вещи на месте и в полной исправности», – подчеркнул он. И это было бы чудесно, если бы я у него уточнил. Но я ни о чем таком не спрашивал, а когда кто-то подобную информацию выдает по собственной инициативе, значит, точно чего-то не хватает. Я взял на себя труд составить опись ее вещей – сегодня днем занимался как раз этим, когда ты проснулся, если помнишь, – и среди них обнаружил всякого рода инструменты, а вот ключей не было.
      – Мистер Кару, сэр… вы же не думаете, что он…
      – О Кару я невысокого мнения, Блисс, но на это он вряд ли способен. Он и по лестнице с трудом поднимается. Нет, наверно, он просто прикарманил ее ключ – это больше на него похоже, – а потом отдал тому, кто знал, как им распорядиться.
      – Лорду Страйту, сэр? Своему хозяину?
      – Или тому, кто действовал по его поручению. В любом случае это был мужчина, который привык быстро решать поставленные перед ним задачи. Мужчина, которого не волнует, что Эстер Тулл могла рассказать своей сестре, если та не в состоянии сообщить это кому-то еще. Мужчина, которому, возможно, было велено выяснить, что именно сестры прячут в своем доме. Мы точно не знаем, имел ли к этому отношение его светлость, но у нас есть все предпосылки к тому, чтобы с ним пообщаться. Поскольку в городе его нет – это, будь уверен, установили надежные люди, – думаю, нам следует наведаться в его дом в Кенте.
      Гидеон умолк, глядя на темные улицы. Размышляя о том, что сказал инспектор, он какое-то время не обращал внимания на то, где они едут, и потому вздрогнул от неожиданности, когда в поле его зрения попал Монумент[28 - Монумент (Monument) – колонна в Сити (Лондон) в память о Великом лондонском пожаре (2–5 сентября 1666 г.). Воздвигнута в 1671–1677 гг. (арх. К. Рен). Считается, что ее высота (61,5 м) равна расстоянию от Монумента до лавки пекаря на Пудинг-лейн, где начался пожар.] – строгая одинокая колонна, проступающая сквозь пелену медленно кружащихся снежинок. Всматриваясь вперед, он различил фонари на Лондонском мосту, и его захлестнула волна воспоминаний, от которых его охватил горестный трепет. По этим самым улицам он гулял с мисс Таттон минувшим летом. Сразу же за углом – всего лишь в двух минутах ходьбы, если он высадится с экипажа и пойдет пешком, – стояла церковь Святого Магнуса Мученика, где он с ней познакомился.
      – Нет, – произнес Гидеон и сам испугался решимости, внезапно прозвучавшей в его голосе. – Нам еще рано уезжать.
      Каттер уставился на него в искреннем изумлении.
      – Что ты сказал?
      – Простите, сэр, но пока мы не можем покинуть Лондон. Сначала нужно найти мисс Таттон. Если вы не согласны со мной, придется вам обойтись без меня. Я сейчас же спрыгну с кеба, если иначе нельзя.
      – Что-о? Блисс, я был с тобой крайне терпелив, но это уж слишком. У тебя вообще мозгов, что ли, нет? Не понимаешь, как тебе повезло, что я взял тебя под свое крыло?
      – Я в долгу перед вами, сэр, и очень хочу оправдать ваше доверие, но вы же понимаете, что я не могу поступиться честью. Мисс Таттон одна в целом свете, у нее нет ни родных, ни близких. Я просто не вправе отвернуться от нее.
      – От меня ты тоже отвернуться не вправе, болтливый слизняк. Только попробуй, такого пинка получишь под зад. Мы ведем расследование, и я не намерен отвлекаться от него.
      – Но занявшись поисками мисс Таттон, мы не отвлечемся от расследования. Напротив, если найдем ее, это существенно поможет расследованию. Лорд Страйт замешан в чем-то преступном, сэр, и боится, что эта его деятельность получит огласку, поскольку смерть мисс Тулл привлекла пристальное внимание к его дому. А кто-то, видимо, готов пуститься во все тяжкие, лишь бы сохранить его тайну. Мисс Таттон в опасности, сэр. Дядя это знал и защищал ее, пока мог, но сам так и не сумел установить, кто ему противостоит. Это предстояло выяснить мисс Тулл, и она выяснила – ценой собственной жизни. Но помощь ее запоздала.
      Каттер недовольно покачал головой.
      – Это все домыслы, Блисс. Логика в них есть, отдаю тебе должное, но все равно это домыслы. Потому как нет ни малейшего доказательства в их пользу.
      Гидеон перевернул книгу, что лежала у него на коленях. Он протер ее рукавом и торжественно протянул инспектору.
      – Доказательства есть, сэр.
      – Это еще что такое?
      – «Книга общей молитвы», сэр. Я нашел ее у кровати мисс Тулл, она лежала рядом с Библией. Я изъял эту книгу в качестве вещественного доказательства, о чем сделал запись в протоколе. Надеюсь, я поступил правильно.
      – Это зависит от того, Блисс, что ты в ней обнаружил.
      Гидеон прочистил горло.
      – Я отметил страницу, сэр, в «Последовании вечерней молитвы». Вы найдете на ней одну подчеркнутую строчку и рядом, на полях, примечание.
      Инспектор положил мясистый палец на указанную страницу. Прочитал строчку несколько раз, храня суровое молчание, и в задумчивости отвел в сторону глаза.
      – Та же фраза, – наконец произнес он. – Из той твоей молитвы.
      – Да, из «Магнификата», сэр. А слова на полях, сэр… вы обратили на них внимание?
      – «Для Г. Н. – Потому что я не могу писать».
      – Для Герберта Нейи, сэр. Моего дядю зовут…
      – Я знаю, как его зовут, балабол. И что это значит?
      – Ну как же! Это подтверждает то, что он написал мне в своем письме: он боится, что его почту вскрывают. А если он опасался, что его письма просматривают, значит, он наверняка предупредил о том и своих союзников, о которых он упоминал. И это значит, сэр, что мисс Тулл, не имея возможности написать ему, решила передать свое последнее сообщение другим образом. Вы сами сказали, сэр, что человек, проникший в ее дом, скорее всего хотел проверить, что мисс Тулл прячет в своем жилище. Нам неизвестно, что еще он нашел, но, судя по всему, эту книгу он трогать не стал. Хотя бы за это мы должны быть благодарны.
      – Выходит, Нейи знал ее, эту Эстер Тулл? Она была той самой белошвейкой, о которой он писал?
      – Я в этом абсолютно уверен, сэр.
      – Но откуда? Откуда он мог знать такую женщину, как она?
      – Точно не могу сказать, хотя нетрудно предположить. Допустим, она заподозрила, что ее работодатель занимается преступной деятельностью; что в отношении молодых женщин совершаются преступления, к которым не по своей воле оказалась причастна и она тоже, пусть и в малой степени. Совершенно очевидно, что женщина она была набожная, могла сообщить о своих подозрениях какому-нибудь духовному лицу – например, священнику из ее прихода, – а тот, в свою очередь, направил ее к моему дяде. Лично мне дядя мало рассказывал о своей работе, но, похоже, другие были о ней хорошо осведомлены. Она намекнула на свои затруднения, но, будучи слишком напуганной, не открыла всего, что знала. А может, не только поэтому. Не исключено, что к тому времени она уже решила, как ей быть – как положить этому конец. В любом случае она дала понять, что найдет способ. И, судя по всему, нашла. Придумала, как поступить.
      Каттер постучал пальцем по открытой странице и затем захлопнул книгу.
      – Проклятье! – выругался он, швырнув томик Гидеону. – Вот гадство!
      Гидеон сдвинулся на сиденье.
      – Для судьи, если дело когда-нибудь дойдет до разбирательства, твое объяснение вообще будет не аргумент, но мы не можем оставить это без внимания. Свалился же на мою голову, черт бы тебя побрал. – Инспектор набрал полные легкие воздуха – хватило бы надуть воздушный шар – и протяжно выдохнул. – Так и быть, черт возьми. Пойдем поищем твою девочку со спичками, хотя на меня смирительную рубашку надо надеть за то, что пошел у тебя на поводу.
      – Инспектор, у меня нет слов…
      – Да слова у тебя всегда найдутся. Проблема твоя как раз в том, что ты заткнуться никак не можешь. В любом случае проповедь свою оставь на потом. Мы поищем твою девочку со спичками, Блисс. Начнем с той самой церкви – вдруг там обнаружатся следы ее пребывания. Будем искать всю ночь, если придется. Если о ней кто-то что слышал, хорошее или плохое, мы это узнаем, не сомневайся. Но утром первым же поездом мы отправляемся в Кент. Это ясно? Что бы мы ни узнали о твоей подметальщице, ты обязан наконец-то начать вести себя как сотрудник Столичной полиции. Отныне ты будешь исполнять свой долг, как любой другой сержант, или получишь взыскание за несоблюдение субординации. Это тебе ясно, Блисс? Даешь слово?
      Гидеон сел прямо, поправил на себе лацканы.
      – Даю слово, сэр. Торжественно клянусь.
      – Вот и славно. – Инспектор еще с минуту пытливо смотрел на него, а затем снова отвернулся к окну. – Кебмен, разворачивайся и давай назад через мост. Меняем маршрут.

XIV

      Кеб привез их на Вордур-стрит, где они на время отпустили извозчика, дав ему час на ужин. Инспектор Каттер нанял его на всю ночь, поскольку не исключено, что в ходе поисков им придется посетить много разных мест, однако цена, которую кебмен назначил за свои услуги, привела его в бешенство.
      – Шиллинг и шесть пенсов, – возмущался Каттер, когда они покинули экипаж. – За эти деньги я мог бы насладиться обществом одной из девочек мамаши Гулдинг, если б был охоч до таких забав. А у мамаши Гулдинг, скажу тебе, девочки каких поискать. Стихи читают, на арфе играют. Видит бог, я душу из него вытряхну за свои денежки. Нужно или нет, он будет ездить у меня взад-вперед по булыжникам Каледониан-роуд, пока у него все зубы от тряски не вылетят.
      Инспектор продолжал брюзжать, а Гидеон, слушая его вполуха, блуждал взглядом по округе. Они шли вдоль длинного ограждения из железных прутьев, за которым вздымался крутой склон какой-то возвышенности, на гребне присыпанной щебенкой. Гидеон не сразу узнал местность. Уличные фонари светили тускло, а мягко падающий снег видоизменял очертания объектов. И лишь когда они свернули в ворота и стали подниматься по лестнице, он увидел, что перед ними высится махина церковной башни.
      – В чем дело, Блисс? – спросил Каттер, заметив его растерянный взгляд. – Надеюсь, не видение тебе явилось?
      – Простите, сэр. Сначала я не признал церковь, но это и понятно. Я ведь тогда подошел к ней с другой стороны, с заднего фасада, к которому ведет проулок, что тянется от Шафтсбери-авеню.
      – Вон оно что. – С фонарем в руке, что он снял с кеба, Каттер широким шагом шел вперед. – Видать, у священников это в обычае. Но мы пойдем традиционным путем, хотя в этот час главный вход будет заперт. Придется будить священника, поднимать с постели всех его домочадцев. Кстати, как его звали?
      – Простите, сэр… кого?
      – Церковного сторожа, что вышвырнул тебя, болван. Или, по-твоему, мы пришли сюда в колокола звонить?
      – Он не назвался, сэр. Неприветливым оказался человеком, как я уже, помнится, говорил.
      Каттер издал нечленораздельный звук, а Гидеон с беспокойством осмотрелся. Это место и в любое другое время навевало тоску, а сейчас из-за снега и вовсе казалось, что они попали в потусторонний мир. Снегопад усилился. Хлопья сыпали из темноты над колокольней, неутомимо заметая разбитые надгробия. Гидеон раньше не задумывался о том, что снег удивительно преображает реальность, наделяя таинственностью самые обычные предметы.
      Церковь действительно была наглухо заперта, из нее не доносилось ни звука, но в низенькой пристройке, что находилась за ней, дверь была распахнута. Рядом стоял какой-то человек со светильником в руках. Увидев их, он выступил вперед и преградил им дорогу.
      – Эй, что вы здесь забыли? – крикнул он. – Приход еще не открылся для посетителей.
      – Каттер из Скотленд-Ярда, – проревел в ответ инспектор. – Говори, что ты тут делаешь, а не то проломлю тебе череп и велю своему сержанту подыскать для тебя яму прямо на этом кладбище костей.
      Мужчина отвел фонарь в сторону и прищурился, вглядываясь в темноту.
      – Черт меня подери! – воскликнул он. – Прошу прощения, инспектор Каттер. Я констебль Каннинг с Литл-Вайн-стрит, сэр. Сопровождаю инспектора Уорнока. Это он поставил меня здесь, хотя ночь до того студеная, что яйца отваливаются – не при вас будет сказано, сэр, – и велел никого не впускать.
      – Уорнок, говоришь? – Поравнявшись с Каннингом, Каттер принял непринужденную позу. Констебль чуть сдвинулся в сторону, бросив неуверенный взгляд на дверь за его спиной. – И что же Джек Уорнок делает в церкви в столь поздний час? Насколько я помню, он не мастер исполнять церковные песнопения.
      Каннинг пытливо посмотрел на него.
      – Так вам не сообщили, сэр?
      – Что мне должны были сообщить, Каннинг? Выкладывай, не испытывай мое терпение. Сегодня со мной целый день загадками разговаривают, меня уже от них тошнит.
      – Непременно, сэр. Только я думал, вы здесь из-за сторожа. Скотленд-Ярд, бывает, вмешивается в наши расследования, но при всем уважении, сэр, это не мое дело.
      – Из-за сторожа? – В голосе инспектора зазвучали металлические нотки. – Что Уорноку нужно от сторожа? Я не лезу в работу отделений, но если он напортачил в расследовании, прежде чем я его допрошу, за последствия я не ручаюсь.
      – Вы хотите допросить его, сэр? – Каннинг глянул на Гидеона, словно ища подтверждения тому, что он не ослышался.
      – Боже правый! – вскричал Каттер. – Да, я хочу его допросить. До-про-сить. Неужели во всем Лондоне не осталось человека, который способен хотя бы десять минут изъясняться на внятном английском?
      – Конечно, сэр, – отвечал Каннинг. – Прошу прощения, сэр, только, должно быть, тут вышло недоразумение. Может быть, вам нужен какой-то другой сторож, потому что от этого толку никакого. Сегодня утром настоятель храма обнаружил его с пробитой головой. Сэр? Постойте, сэр, мне же влетит за вас. Инспектор Уорнок категорически запретил кого-либо пропускать, сэр.
      Не оглядываясь, Каттер решительно направился к входу.
      – За мной, Блисс, – позвал он. – Пойдем на запах дыма, не ошибемся. Уорнок очень любит сигары.
      Гидеон последовал за инспектором в пристройку и остановился перед дверью в конце затхлого коридора.
      – Блокнот можешь не доставать, – тихо предупредил Каттер. – Внимательно осмотри все, что можно, но так, чтобы никто не заметил, ясно? И ни в коем случае не раскрывай рот, что бы я ни сказал. Если здешнее происшествие имеет отношение к нашему расследованию – заметь, я говорю если, – этот невежественный пес не должен о том догадаться. Понял?
      В комнате, куда они вошли, царил полнейший беспорядок, но похожа она была на ризницу. Посередине стоял массивный сундук, на котором лежало тело мужчины с накинутым на лицо стихарем. Однако Гидеон с одного взгляда понял, что того настигла жестокая смерть. Руки и ноги свешивались, в прорехах на одежде виднелся расплывшийся живот, весь в синяках. То, что осталось от рубашки на груди, пропиталось кровью. В воздухе витал запах скисшего алкоголя.
      Инспектор Уорнок, которого Гидеон мгновенно узнал по сигаре, сидел, развалившись, на ветхой скамье. Прищурившись, он смотрел на них сквозь лениво расплывающиеся перед ним клубы дыма, но признаков беспокойства не выказывал. Дальнюю стену подпирал полицейский помоложе. Глодая горбушку, он разглядывал пришельцев с праздным любопытством.
      Каттер поставил фонарь и, грея руки, потер ладони.
      – Вот ты где, Уорнок, – произнес он. – Жив-здоров, смотрю. Бездушный ты крендель, должен тебе сказать, оставил парня на посту в такую ночь. У него пол-лица обморожено, почернело уже. Будем надеяться, что раньше он был страшнее. А здесь, я смотрю, нашему приятелю устроили роскошные похороны.
      – Каттер, чего приперся на мою территорию? – поинтересовался Уорнок. Он немного повернулся в сторону, выпуская струйку дыма, но встать и не подумал. – Мы здесь по делу. Вон с сержантом Колли выполнили черную работу, теперь ждем врача. Пришлось его вызвать, а то настоятель шум грозился поднять. В принципе, здесь ничего интересного, если ты рассчитывал на сенсацию. Некий тип проник сюда, полагаю, чтобы обчистить кружку для бедных, а этот дурила встал у него на пути. Пьяный в стельку, видать. Все же ясно как божий день. Этим не прославишься.
      – Успокойся, Уорнок. Я и не думал лезть в твой огород. Осторожнее, Блисс, с той стороны на полу лужа крови. Нет, наши дорожки пересеклись случайно. Этот твой сторож… кстати, как его зовут?
      – Мертон, – подсказал сержант Колли.
      – Мертон, – повторил Каттер. – Спасибо, сержант. Да, так вот… этот Мертон должен был помочь мне в одном пустяковом деле, и я пришел поговорить с ним. Но, выходит, выбрал неудачный момент. Вот и весь разговор. Не бойся, путаться у тебя под ногами мы не станем, скоро уберемся. Только погреемся минут десять, не возражаешь? А то на улице холод собачий.
      Уорнок затушил сигару о скамейку, окурок убрал в карман. Затем поднялся и, выпятив тупой подбородок, поправил на шее галстук.
      – Что за пустяковое дело?
      Каттер неспешным шагом обошел кругом комнату, держась подальше от трупа, затем присел на подоконник, пяткой рассеянно постукивая по панельной обшивке.
      – Нужно оформить кое-какие документы. – Он лениво посмотрел на часы, словно от безделья. – Хотел заглянуть в книгу актов гражданского состояния, чтобы проверить показания одного типа, он проходит по делу о мошенничестве. Настоятель направил меня к своему сторожу. Так что у нас тут? Что там на полу под головой жертвы?
      – Куча бутылок из-под джина, – ответил Уорнок, даже не посмотрев в ту сторону. – Несколько наш парень вылакал, как я и сказал, так что бутылки пришлись кстати. Ими ему башку и проломили, похоже. Парочка разбилась, так что смотрите не порежьтесь. Так этот настоятель… он отправил тебя к сторожу, а имени его не назвал?
      – Три, если не ошибаюсь, – сказал Каттер, осматривая пол. – Разбиты три бутылки. Девять целехоньки. Сам я человек непьющий, но любой, кто столько выпьет, потом уж пальцем не пошевельнет и никому не станет чинить препятствий. А этот смотри вон как ровненько в ряд пустые бутылки выставил. Видишь, Блисс? Вот у кого тебе порядку бы поучиться… я пытаюсь привить аккуратность этому парню; одного взгляда достаточно, сразу поймешь почему. Нет, Уорнок, священник имени его не назвал, ведь я подошел к нему перед самым началом обряда бракосочетания, так что у него не было ни минуты.
      Раздумывая, Уорнок подтянул штаны и смачно рыгнул. Сержант Колли, умяв хлеб, с тоскливым выражением на лице рассматривал свои руки. Каттер присел на корточки и, взяв край сюртука жертвы, на секунду поднес его к носу.
      – Похоже, твой убийца не признает полумер. Полумеры, а? А еще говорят, у меня нет чувства юмора. У него… это еще одна шутка… у него не было недостатка в бутылках. Но он, видать, не слабо по нему прошелся – по-крупному, – если вы, принимаясь за ужин, лицо ему прикрыли.
      Колли поднял глаза. В его обрюзглых чертах читалась раздражительность.
      – Обычная благопристойность. Меня это не колышет. Я и похуже видал.
      – Молодчина, Колли, – похвалил его Каттер. – Сержант должен быть толстокожим. Хотел бы я, чтоб этот щенок, что стоит у меня за спиной, был больше на тебя похож.
      Гидеон понимал, что Каттер всего лишь заговаривает им зубы, но все равно почувствовал, как кровь бросилась к его лицу, и он невольно заморгал, как бывало в таких случаях. Он уткнулся взглядом в свои башмаки.
      – Ну что, покажем ему? – продолжал Каттер, тронув Колли за руку. – Посмотрим, насколько у него тонка кишка?
      – Мы ждем врача, – напомнил инспектор Уорнок. – Труп лучше не трогать, пока он его не осмотрит.
      Но Колли уже приподнял край стихаря.
      – Да он пальцем к нему не прикоснется. Так ведь, а, красна девица? Иди сюда, полюбуйся.
      Гидеон поднял голову и увидел, что все взгляды прикованы к нему. Он приблизился к сундуку, с которого свисали перебитые конечности. Едва Колли откинул стихарь, он отвел глаза, дождался, когда у него выровняется дыхание. И затем взглянул на труп.

* * *

      К тому времени, когда Каттер появился из ризницы, Гидеон уже с четверть часа находился в компании констебля Каннинга. Тот, при всей его приверженности официозу, какую он продемонстрировал по их прибытии, оказался на удивление дружелюбным товарищем. С сочувствием Каннинг наблюдал, как Гидеон на дрожащих ногах вышел на улицу и привалился к стене, и высмеивать его не стал.
      – Голову опусти пониже, приятель. Несколько минут на свежем воздухе, и все пройдет. Меня самого выворачивает от трупов, и плевать, что об этом кто-то знает. Начальство-то ведет себя так, будто им все нипочем, а ты поговори с их женушками – у кого они еще есть, в отличие от твоего босса, – и они тебе такого порасскажут. Просыпаются по ночам с криком да орут так, что дом дрожит.
      – Моего босса? – встрепенулся Гидеон, подняв голову. – Ты имеешь в виду инспектора Каттера?
      В прищуре глядя на него, Каннинг дыханием согревал руки.
      – Тебе разве не рассказывали? Про его жену? Красивая, говорят, была баба. Черт знает, что она в нем нашла. В общем, вскоре после свадьбы она заболела, и твой босс, однажды придя домой, увидел, что она лежит мертвая. Только она не от болезни умерла.
      – Не от болезни? А от чего?
      Каннинг снова бросил взгляд на дом священника.
      – Преступление так и не раскрыли. – Он понизил голос, придвигаясь к Гидеону. – Некоторые говорят, что никакого преступления не было. Но старина Каттер утверждает, что однажды вечером, когда он пришел домой, она была наряжена в красивое белое платье, какого он у нее никогда не видел. И была бледна, как привидение, но лежала чинно так, благонравно, будто позировала для фотографии. Так действуют Похитители душ, если ты веришь во всю эту чушь.
      – Похитители душ? – Гидеон опять согнулся, давясь рвотой. – Кто такие Похитители душ?
      Каннинг не успел ответить, так как в эту минуту из пристройки появился Каттер, и констебль, быстренько выпрямившись, уже нормальным, не тихим голосом сказал:
      – Нет, дружище. Я готов хоть каждый день на часах стоять. Хоть в мороз, хоть в стужу – против холода я ничего не имею. Зато кошмары не снятся.
      Гидеон с трудом разогнулся и, хотя его вело из стороны в сторону, поспешил за инспектором. К его огромному облегчению, Каттер ни словом не обмолвился про его позор. Напротив, даже приободрил, грубовато похлопав по плечу, когда они садились в кеб. Извозчик после ужина, казалось, подобрел и оставил под сиденьем горячую сковороду для обогрева кареты, а также пожаловал им небольшую бутылку бренди.
      – Давай, Блисс, – сказал инспектор. – Полагаю, тебе известно мое отношение к спиртному, но в сложившихся обстоятельствах пара глоточков тебе не помешает.
      Не смея взглянуть Каттеру в лицо, Гидеон взял бутылку, подержал ее в руке, будто взвешивая, затем откупорил и осторожно глотнул бренди. Немилосердно крепкий алкоголь обжег горло, но по телу от живота стало разливаться приятное тепло. Гидеон сумел сдержать кашель, однако от усилий глаза наполнились слезами. Инспектор прикрыл рукой рот, но от насмешек воздержался.
      – Думаю, ночь протянешь, – произнес он наконец. – И это ты еще не отведал самого целебного лекарства. Сейчас расскажу, что мне удалось выяснить у наших друзей с Литл-Вайн-стрит.
      К Гидеону вернулась присущая ему сообразительность. Он обратил взгляд на Каттера.
      – Это касается мисс Таттон, сэр?
      Инспектор с довольным видом откинулся на спинку сиденья.
      – А ради чего еще мы туда заявились? Как ты понимаешь, я не ради собственного здоровья устроил тот маленький спектакль. Ты угадал, Блисс, хотя изначально я больших надежд на наш визит не возлагал, а когда мы столкнулись с Уорноком и Колли, и вовсе пал духом. Как ты, наверно, заметил, особым прилежанием они не отличаются, а его недостаток восполняют подозрительностью. Ох, непросто было убедить их, что я не собираюсь лезть на их территорию. Но как только мне удалось чуть-чуть их смягчить, я немного расспросил об обстоятельствах гибели Мертона, хотя с одного взгляда ясно, что он был за тип. Может, он и вылакал несколько бутылок, как они выразились, однако церковный сторож джин ящиками не покупает и не хранит свои запасы… Блисс, как называется та часть церкви?
      – Ризница, сэр.
      – Точно, в ризнице. Сторож выдул не одну бутылку. Это увидел бы любой, у кого есть глаза. У него вся одежда пропитана джином. А ты обратил внимание на его вздувшийся живот? Уверен, врач обнаружит в его брюхе столько джина, сколько по доброй воле не выпьешь. А эти порожние бутылки, расставленные в ряд? И потом, чокнутых в городе полным-полно, но мало кто пустится во все тяжкие ради содержимого кружки для бедных. Как бы то ни было, кое-что я все же выпытал у Уорнока и его образины сержанта. Настоятель – его зовут Натаниэл Каск – наткнулся на труп примерно в шесть утра. Он, этот священник, старик уже, и Уорнок не надеялся добиться от него чего-то внятного, но тот оказался вполне себе шустрым дедулей. Я выудил у них суть его показаний, а он рассказал много для меня интересного, особенно о вечере накануне убийства.
      – Вчерашнего вечера, сэр? Я же вчера вечером обнаружил в церкви мисс Таттон.
      – Да, Блисс, ты говорил, я помню. Так вот, этого Каска спросили, не заметил ли он чего-нибудь необычного вчера вечером, и оказалось, что наши приятели о таком свидетеле могли только мечтать. Видать, человек он обстоятельный, имеет обыкновение с вечера все готовить к утренней службе. И когда занялся этим вчера, Мертон – он обычно ему помогает – не объявился. Настоятелю пришлось все делать самому – подушечки раскладывать и все такое. Эка беда, скажешь ты, делов-то, но Каск разозлился. Этот Мертон, по сведениям, полжизни проводил в кабаках и, разумеется, не первый раз пренебрег своими обязанностями. Каск отправился к нему, а дверь оказалась заперта. Он решил, что Мертон у себя, и давай тарабанить. Сторож, конечно, скоро отозвался, жалобным голосом объяснил, что его понос замучил или что-то такое, и умолял позволить ему остаться в своей комнате. Настоятель, естественно, не обрадовался, но не стал сгонять его с горшка. Только предупредил Мертона, что утром с ним строго поговорит. Каск удалился на покой, и на том могло бы все закончиться, но чирей на бедре не давал ему заснуть. Уже после одиннадцати он
встал, чтобы выпить молока, и ему случилось заглянуть на церковный двор. И кого, ты думаешь, он там увидел? Наш приятель мистер Мертон, собственной персоной, топал в «Семь колоколов». Здоров как бык, без всяких там признаков дизентерии. Каск, как ты можешь представить, вышел на тропу войны. Решил прогнать Мертона раз и навсегда и взять на его место не пропойцу, а человека надежного, на которого можно положиться. Более Уорнок не был склонен рассказывать, и у меня сложилось стойкое впечатление, что кое-какие детали он хотел бы утаить. Я пока еще не раскусил, что он задумал, но что бы это ни было, в свои планы сержанта он не посвятил, и Колли распустил язык. Но, сэр, воскликнул он – так его распирало, – вы забыли самое интересное. Уорнок пихнул его локтем, но было уже поздно. У настоятеля, по словам Колли, был свой ключ от комнаты Мертона, и, увидев его на улице, он рассвирепел и отправился туда с намерением собрать его шмотки и вышвырнуть их во двор, пока не передумал. Так он оказался в комнате Мертона. Блисс, ты, я вижу, боишься худшего. Расслабься. Он нашел там твою девочку со спичками. Она еле
дышала, но была жива. Священник отвез ее в Женскую больницу на Сохо-сквер, это меньше чем в ста ярдах от моего дома. Она нашлась, Блисс. И теперь она в безопасности.
      Гидеон зажмурился, обмякнув на сиденье. Он понимал, что должен воздать молчаливую благодарность Богу, но нужные слова не шли на ум. Он больше не мог обращать лицо в ту пустоту или возносить молитвы. Гидеон рукавом отер щеку и протяжно выдохнул.
      – Спасибо, инспектор, – только и сказал он.
      Каттер кивнул и поднял ладонь: благодарность принята.
      – Сэр, но как она оказалась там, в комнате того мерзавца? Уорнок и Колли выдвинули какие-нибудь предположения?
      – Никаких, – покачал головой инспектор. – И мне нельзя было расспрашивать, иначе они поняли бы, что я интересуюсь не из праздного любопытства. Но ты, думаю, можешь отбросить свои худшие страхи. Он не причинил ей зла, хотя, скорее всего, и помощи не оказал. Я считаю, что он отнес ее в свою конуру по чьему-то приказу и должен был держать до поступления новых распоряжений. Сделал он это, должно быть, после того, как вырубил тебя, – я нашел тряпку, что он использовал; она была вымочена в хлороформе, так что он действовал наверняка. Неудивительно, что все утро на тебе лица не было. Потом, когда он с вами управился, им, видать, овладела жажда, и он потащился через дорогу, а тебя оставил лежать до утра, до своего возвращения. Вероятно, к тому времени те, перед кем он держал ответ, вернулись и увидели, что птичка из клетки улетела, а Мертона на посту нет. Думаю, они затаились, ожидая его, и когда он наконец-то объявился, с ним «поговорили по душам». Это в основном, как ты понимаешь, предположения, которыми при обычных обстоятельствах я бы с тобой не стал делиться, но поскольку у тебя в этом деле личный
интерес, я делаю исключение. Мы многого не знаем, Блисс, но нам предстоит еще большая работа. Скоро мы побеседуем с твоей возлюбленной, и она сообщит нам свою версию событий.
      – Да, сэр. – Гидеон отвел глаза, воображая эту встречу. – Да, сэр, поскорей бы.
      Черты Каттера тронула необычайная мягкость.
      – Ты уверен, Блисс? Надеюсь, теперь не передумал? Ты ведь так переживал.
      Гидеон сел прямо.
      – Что вы, нет, сэр. Я больше всего этого хочу. Просто я вспомнил свою последнюю встречу с мисс Таттон. Не в церкви, нет – до этого. И тогда я не… то есть я собирался…
      Каттер сдвинул брови.
      – Вы не до конца объяснились?
      Гидеон опустил голову. Держа руки на коленях, растопыренными пальцами он цеплялся в истончавшую ткань своих брюк.
      – Да, сэр, – тихо подтвердил он. – Я не сказал ей то, что должен был сказать. Наверно, вас это удивит, потому как я бываю излишне разговорчив – вы сами отмечали этот мой недостаток, – но порой я теряю дар речи в самый неподходящий момент.

XV

      В тот последний день Гидеон почти час ждал появления мисс Таттон на заднем крыльце, хотя понимал, что с его стороны это глупо, ведь она не могла выйти из дома прежде экономки. Пока они находились на территории церкви, существовал риск, что они выдадут себя. В любой момент, опасался Гидеон, дядя покажется на углу Темз-стрит, несмотря на то что последние три дня опекун редко попадался ему на глаза. Или Нейи, вернувшись каким-то другим путем, мог случайно бросить взгляд в окно и увидеть, как Гидеон с мисс Таттон тайком удаляются вместе.
      Когда она наконец появилась, он уже пребывал в состоянии крайнего возбуждения. Выскочил из-за лотка газетчика, напугав мисс Таттон, и тотчас же поспешил в направлении пристани Лондонского моста, свистящим шепотом настоятельно попросив, чтобы она следовала за ним.
      – Ну что же вы, молодой господин, – весело сказала мисс Таттон. – Суетитесь из-за пустяка. Можно подумать, вас разыскивают за убийство.
      Гидеон нервно глянул через плечо, но шаг не сбавил.
      – Мисс, наденьте, пожалуйста, свою шаль. Нас могут увидеть. Я не успокоюсь, пока мы не отойдем подальше от церкви.
      – И не подумаю, – громко рассмеялась мисс Таттон. – Между прочим, это вовсе не шаль, а муслиновый шарф. На что мне шаль в столь теплый день?
      – Ну хорошо, пусть будет шарф, – отозвался Гидеон более резким тоном, чем намеревался. – Только, пожалуйста, прикройте лицо.
      – Да не бегите вы так! – крикнула ему вслед мисс Таттон.
      Гидеон повернулся к ней, браня себя за то, что ему недостает самообладания.
      – Видите этот шарф? – спросила она.
      Гидеон молча кивнул. Они перешли улицу, и теперь его спутницу освещало солнце. Как он сразу не обратил внимания на ее внешность? На ней было выходное бледно-желтое платье с нарядным верхом сложного изысканного фасона. На плечах лежал шарф нежного оттенка слоновой кости, и в его складки струились ее блестящие светлые волосы. Он знал, что столь элегантный убор – вне сомнения, элегантнее, чем его собственный костюм, – вряд ли был ей по карману и она наверняка немало потрудилась, чтобы приобрести его для такого случая.
      – Я пол-утра крахмалила этот шарф, – сказала мисс Таттон, – и все остальное. Пол-утра! Как будто у меня других дел нет. Вы этого не замечаете, и бог с вами – слоняетесь по дому, как лунатик, – но в тень вы меня не затащите. С вашего позволения, мы идем туда. Если уж пригласили девушку на прогулку, то хотя бы отведите ее на рынок и купите ей апельсин.
      При этих словах Гидеон мог бы удариться в панику: он почти неделю жил в Лондоне и за это время поиздержался. У него не хватило смелости обсудить денежный вопрос с дядей, но он понимал, что деньги нужно где-то достать. И вот сегодня утром, мучимый стыдом и страхом, он взял из дядиной библиотеки «Памелу» мистера Ричардсона, завернул книги в мешок из-под муки и отнес их одному из книготорговцев на Сесил-корт. Тот внимательно осмотрел корешки с рифленым золотым тиснением и с выражением презрения в пронизывающем взгляде отсчитал восемь шиллингов шесть пенсов.
      Не бог весть какое состояние, но Гидеону нередко случалось по две недели жить и на меньшие средства. Он отчаянно жалел, что у него нет опыта в подобных делах, но решил, что эта сумма позволит ему избежать конфуза. Итак, сначала они отправились на рынок Биллингсгейт, где на прилавках в одной из галерей лежали самые разнообразные продукты. У какого-то испанца, торговавшего в том числе критмумом и лаймом, Гидеон купил два пухлых мандарина. Съев цитрусы – мисс Таттон счищала шкурку большим пальцем и с наслаждением вдыхала ее аромат, – они пошли бродить по уже пустеющему рынку и на цокольном этаже нашли уголок, где еще можно было купить пахнущие морем сердцевидки и литорины, которые накладывали в газетные кульки.
      Не имея никакой конкретной цели, с рынка они направились в западную сторону – прогулочным шагом прошлись по Кэннон-стрит, задержались у собора[29 - Имеется в виду собор Святого Павла.], любуясь его колоннами и куполом, которые омывал мягкий абрикосовый свет. Вечер был теплый, в воздухе витал смрадный душок, но легкая свежесть ощущалась даже здесь, на удалении от реки. На Флит-стрит им преградила дорогу цветочница. Она заявила, что у леди должен быть букетик, непременно. Жутко смутившись, Гидеон сунул ей шесть пенсов за жиденький пучок и поспешил уйти, да так торопился, что едва не свалился в открытый подвал, где размещался паб.
      Мисс Таттон в голос не рассмеялась, а просто поднесла к лицу цветы, якобы для того, чтобы понюхать. Гидеон плелся по улице в жалком молчании, стараясь идти чуть впереди мисс Таттон, чтобы она не видела его лица.
      – Эй, – окликнула она его. – Вы хотя бы взгляните на цветы, раз уж заплатили за них целое состояние.
      Голос у нее был веселый, однако без злорадства. Гидеон остановился, повернулся, но вполоборота, поскольку румянец с его щек еще не сошел.
      – Подойдите, понюхайте, – теперь уже ласковым тоном предложила мисс Таттон. – Душистый горошек так чудно пахнет. Красота! Чудеснее может быть разве только жасмин. Подойдите ближе, не бойтесь.
      Она протянула ему букетик, свободной рукой прикрывая цветочки. Гидеон робко приблизился, нерешительно склоняя голову к источнику благоухания.
      – О, – выдохнул он. Лепестки – густого розового и синего оттенков – поражали изяществом, но запах как будто имел свой собственный цвет – почти неразличимое молочное сияние. Неосознанно он поднял руку к ее ладони, и она в это самое мгновение нагнула голову. Прядь ее волос замысловатым шелковистым завитком упала на его запястье.
      – Видите? – прошептала она. – Ни на что не похоже.
      Гидеон медленно втянул в себя воздух. И замер, чтобы не спугнуть мгновение.
      Мисс Таттон выпрямилась, прикрепляя на платье душистый горошек. К Гидеону, пока он ждал, вернулось самообладание, и он вновь забеспокоился о соблюдении внешних приличий. За ними наблюдал, как ему показалось, стоявший чуть поодаль мужчина. В жаркую погоду двери типографий были распахнуты, и улицу заволакивал дым, но Гидеон заметил, что под часами редакции одной из газет остановился какой-то человек; его коричневатый силуэт расплывался в мареве испарений. Он посмотрел на мисс Таттон – она украсила платье и теперь ждала, когда они двинутся дальше, – потом снова обернулся, но мужчина исчез.
      Они пошли к Стрэнду. Гидеон, очевидно, постоянно озирался, и мисс Таттон в конце концов не выдержала.
      – Опять полицейских высматриваете? – спросила она, пихнув его локтем. – Не волнуйтесь, молодой господин. Я скажу им, что вы этого сделать не могли. Скажу, что вы все это время были со мной.
      Она еще раз несильно пихнула его локтем, и Гидеон невольно рассмеялся вместе с ней.
      – И насчет дяди вашего не волнуйтесь, – добавила она. – Старина Нелли, как я слышала, в Уайтчепел пошел, по поводу жилья. Я там буду жить, так он сказал. А там, где я сейчас, мне больше нельзя оставаться.
      Гидеон поразмыслил в молчании над ее словами.
      – Почему, мисс, позвольте узнать? Он считает, что вам грозит опасность?
      Она фыркнула от досады и ускорила шаг.
      – Мисс Таттон? – Гидеон поспешил за ней, по пути перескочив через метлу подметальщика. – Простите, но от чего он хочет вас уберечь?
      – Уберечь? – Мисс Таттон глянула на него, но шаг не замедлила. – Молодой господин, девушку, которой приходится самой зарабатывать себе на жизнь, подстерегает много опасностей.
      – Мне жаль это слышать, – ответствовал Гидеон. – Честно, искренне жаль. Но мне кажется, мисс, вы имели в виду что-то другое, и дядя тоже. Он настаивает, чтобы вы не выходили на улицу. Вчера вечером, когда мы беседовали, вы сами мне это сказали. Чего он боится?
      Мисс Таттон метнула на него оценивающий взгляд.
      – Ваш дядя… – не сразу заговорила она, – у него добрые намерения, насколько я могу судить, и ко мне он добр. Пожалуй, у него своеобразные представления о жизни, но он подбирает для меня чистое жилье и честных хозяев, чем не каждая девушка может похвастать. Честно говоря, сама не знаю, почему он со мной возится. Это его миссия, говорит он. Так что не ломайте голову.
      Озадаченный, Гидеон только собрался спросить, что мисс Таттон имела в виду под «своеобразными представлениями о жизни» его дяди, как она, подобрав юбки и перескочив через бордюр, ринулась через дорогу. Она нырнула за повозку лудильщика и на мгновение выпала из поля его зрения. Гидеон нагнал ее уже на другой стороне улицы.
      – Мисс Таттон? – в смятении окликнул он, немного запыхавшись. – Надеюсь, я вас не оскорбил?
      Она обернулась, поднимая лицо к неяркому свету, и заявила:
      – Мы идем на пруд, где утки.
      Гидеон подбежал к ней.
      – Где утки, мисс?
      – У меня выходной, молодой господин, если вы не забыли. Я хочу покормить уток, пока еще светло и погода хорошая. Обожаю уточек. Или вы не любите уток?
      Она смотрела на него из-под полей шляпы, и в ее взгляде столько всего читалось – лукавство и решимость, дразнящая наигранная беспечность и многое другое, чему он не мог подобрать определения.
      – Нет, что вы, мисс, – снова разволновался Гидеон, – к уткам я отношусь очень хорошо.
      Пруд с утками, о котором говорила мисс Таттон, оказался настоящим озером на территории Сент-Джеймсского парка. По пути они купили булку хлеба и, оставив половину для уток, остальное разделили между собой. Жуя хлеб, они непринужденно обсуждали особенности застольных манер его дяди и возможную участь супруга его экономки. Периодически Гидеон поглядывал на мисс Таттон, исподволь наблюдая за ней. Некоторые ее привычки и жесты он уже начинал узнавать. Например, когда ей становилось скучно, она размахивала руками, выписывая широкие дуги; если что-то ее смешило, она подносила ладонь ко рту, чуть согнув запястье. От всего этого он ощущал необычайную легкость в голове, сродни опьянению. Ему вдруг подумалось, что даже такая условная близость для него внове, что за всю свою жизнь он никогда так пристально ни к кому не присматривался.
      В семь часов они повернули домой, пошли вдоль реки. Заходящее солнце воспламеняло поникшие ивы и глазировало стволы берез в парке на набережной Виктории. Их тени, падая перед ними на пешеходную дорожку, ширились и сливались.
      Теперь они общались в раскрепощенной манере, до известной степени, придя к этому путем проб и ошибок, и хотя говорили о пустяках – о том, как делать лепестки из лоскутков батиста; о нежелательных последствиях чихания в храме, – Гидеону казалось, что ход их беседы направляют некие незримые силы. Мисс Таттон не спрашивала, когда он планирует вернуться в Лондон, но Гидеон сам поднял эту тему в результате череды несвязных замечаний. Подобным образом, говоря о перспективах, открывающихся перед молодым священником, и о своих шансах получить небольшой приход, он не мог бы сказать, что его к тому подтолкнуло.
      Когда они наконец подошли к Лондонскому мосту, солнце почти скрылось. Оба понимали, что им пора возвращаться в дом его дяди, но все равно остановились у парапета. Глядя на реку, они наблюдали, как в кильватере медленно плывущих барж толща возмущенной воды сдвигается и меняет цвет, превращаясь из медной в фиолетовую, затем красновато-коричневую и свинцовую – из патоки в пепел.
      – Я, пожалуй, все-таки научусь читать и писать, – после долгого молчания проронила мисс Таттон. – Вдруг пригодится.
      – Очень на это надеюсь, – отозвался Гидеон, тщательно взвешивая каждое слово. – Нет, это ни в коем случае не недостаток. Я имел в виду непредвиденные обстоятельства. Лишь бы они тому не помешали.
      – Впрочем, разницы никакой. – Мисс Таттон устремила взгляд на прибрежье, где орава детей копошилась в иле, обнажившемся после отлива.
      – Зачем вы так говорите, мисс? Это же пойдет вам на пользу.
      Мисс Таттон прищурилась, приковавшись взглядом к некой мерцающей точке на берегу.
      – Я хотела сказать, для нас с вами разницы никакой. Ведь за одну ночь не научишься. Та Памела, про которую вы мне читали, училась всю жизнь. В ближайшее время я не научусь писать письма. Или читать ваши.
      – Священное Писание учит нас быть терпеливыми, – сказал Гидеон, не придумав в ответ ничего более убедительного. – Иаков служил семь лет, чтобы получить в жены Рахиль, но для него эти годы промелькнули как несколько дней, потому что он… по причине природы его чувств.
      Она испытующе посмотрела на него.
      – Вы не такой, как он, молодой господин. Вы – не ваш дядя, и мне больше нравится, когда вы не подражаете ему. Вы посланы на эту землю для другого. Для лучшего. Разве нет?
      Гидеон снял шляпу. Повертел ее в руках и лишь потом встретился взглядом с мисс Таттон.
      – Наверное, мисс. Наверное, вы правы. И все же… Нет, я не должен сетовать на судьбу, я знаю, но только я, что бы вы ни думали, не волен в своем выборе. Чтобы реализовать те возможности, которые у меня есть, я должен делать то, что мне велено.
      – Знаю, – сказала мисс Таттон. – Я знаю, какого будущего желает для вас ваш дядя, знаю, чего он не хочет. Знаю, что он сказал бы вам, если б подумал, что у вас другие планы.
      – Да, мисс. – Гидеон пригладил слипшиеся от жары волосы. – Я знаю, что он сказал бы мне. Но я не всегда буду зависеть от его милости. Возможно, наступит время, когда я смогу…
      Он простер руку в сторону воды, широким жестом обозначая некую свободу действий. В эту самую минуту с лежащего внизу берега донесся крик. Мисс Таттон перегнулась через парапет, и из-под нижних краев ее пышных юбок, на мгновение приподнявшихся до самых икр, Гидеону подмигнула обтянутая чулком ножка. Он затеребил в руках поля шляпы, сминая фетр в горячей ладони. Охваченный паникой, он вдруг осознал, что мисс Таттон обратилась к нему.
      – Простите, мисс. – Он встал рядом с ней. – Что-то случилось?
      – У него что-то есть. – Она показала на прибрежье. – Что-то для нас, он говорит.
      Гидеон в недоумении посмотрел вниз. Прямо под ними стоял, утопая по щиколотку в глине, какой-то оборвыш лет десяти-одиннадцати, хотя возраст его трудно было определить, настолько он был чумазый. Он что-то держал в поднятой вверх руке.
      – Кто это? – ошеломленно спросил Гидеон. – Кто эти дети?
      – Илокопатели, – объяснила мисс Таттон, бросив на него жалостливый взгляд. – Когда начинается отлив, они сходят на обнажившееся дно и роются в иле.
      – Роются в иле? Зачем? – изумился Гидеон.
      – Ищут все, за что можно получить несколько монет. В основном уголь или обрывки веревки, но иногда им улыбается удача. – Она сложила рупором ладони. – Неси сюда! Посмотрим!
      Мальчик что-то крикнул в ответ, но Гидеон слов не разобрал.
      – Нам придется купить у него эту вещь, – сказала мисс Таттон. – Если он к нам поднимется.
      Гидеон растерянно заморгал.
      – Тут никогда не угадаешь, молодой господин. – Она легонько коснулась Гидеона рукой и подняла к нему свое лицо, позолоченное низким солнцем. – Может оказаться, что это ерунда. А может – настоящее сокровище.
      Мисс Таттон махнула мальчишке, чтобы тот поднимался к ним, и стала с нетерпением наблюдать, как он карабкается на пристань. Гидеон был рад, что к ней вернулось беззаботное настроение. И в душе благодарил Бога за то, что его так своевременно перебили. Он и сам не знал, что собирался сказать и как сумел бы закончить речь, сохранив достоинство.
      Пробежав по мосту, мальчишка остановился в двух ярдах[30 - 2 ярда равно 1,8288 метра.] от них. Щуплый и подозрительный, несмотря на свой убогий вид, он старался соблюдать правила приличия.
      – Ближе я не подойду, – заявил он, – а то от меня дурно пахнет. Оставлю это здесь, как только вы заплатите.
      – За что? – спросил Гидеон.
      Илокопатель раскрыл черную от грязи ладонь, в которой тускло поблескивала покореженная монета.
      – За кривой шестипенсовик, сэр. Вам ведь нужен символ.
      Мисс Таттон подняла ко рту согнутую в запястье руку, но смех сдержала.
      – Символ? – повторил Гидеон в полнейшем замешательстве. – Символ чего?
      С непостижимым выражением на чумазом сморщенном лице мальчишка посмотрел на каждого из них по очереди.
      – Разве вы не даете друг другу обещания? Вы и молодая леди? Зачем еще вы стояли бы здесь в своих нарядах для ухаживаний?
      – В нарядах для ухаживаний? – тупо произнес Гидеон.
      – Он вообще нормальный, а? – обратился мальчишка к мисс Таттон. – Скажите ему, что он должен это купить в любом случае. Таков был уговор.
      – Да, хорошо. – Гидеон шагнул вперед, стремясь поскорее положить конец очередному конфузу. – Сколько ты хочешь?
      – Шесть пенсов, – ответил илокопатель. – Продаю по своей цене. Столько они стоят, когда в хорошем состоянии. Все по-честному, лишнего не прошу. А вещь красивая.
      – Шесть пенсов? – оторопел Гидеон. Выбор у него был небольшой: выставить себя либо дураком, либо скаредой. Он положил на парапет новенькую блестящую монету, и мальчишка в мгновение око поменял ее на свою находку.
      – Честь имею, господин. – Мальчишка тронул обвисшие поля своей бесформенной шляпы. – Хотите тратьте, хотите – нет, если вам интересно мое мнение. Она хорошенькая, лучше не найдете. Вы будете счастливы.
      С этими словами мальчишка помчался прочь. Гидеон схватил гнутую монету, но двигал им неосознанный порыв поскорее убрать ее с глаз долой. Вряд ли это был похвальный способ довести дело до конца, но он не видел иного пути, который избавил бы его от еще большего унижения. Молча он возвратился к мисс Таттон. Все еще сжимая в руке монету, облокотился на парапет, меланхолично глядя на блекнущие краски вечера.
      С невероятной нежностью кончиками пальцев она коснулась его ладони.
      – Поздно уже, молодой господин.
      Он медленно повернулся к ней. Она не сразу подняла к нему лицо, которое было одновременно задорным и серьезным. Поколебавшись, он развернул свою руку под ее ладонью, с большой осторожностью разгибая пальцы.
      – Когда же вы, наконец, станете звать меня по имени? И мне позволите обращаться к вам по имени?
      Мисс Таттон на мгновение плотно сжала губы.
      – Значит, вы так и не поняли, да?
      – Простите, что я должен понять?
      – Господи помилуй! Вы должны подарить это мне.
      – Шестипенсовик? Да ведь он гнутый, к тому же грязный. Ценности в нем никакой.
      – Не спорю, шести пенсов он не стоит. И чему вас только учат в вашем Кембридже, молодой господин?! Это же символ. То, что люди дарят… когда у них нет денег на кольцо.
      – О. – Гидеон заморгал, грудь опалил жар. – Да, конечно. Боюсь, я не совсем…
      – Вижу. – Мисс Таттон очертила круг на его ладони, все еще не притрагиваясь к тому, что в ней лежало. – Итак, мистер Гидеон Блисс? Как вы хотите меня называть?
      Она смотрела ему в глаза, и он больше не мог притворяться, что не понимает. Он надеялся, что скоро станет состоятельным человеком и положит весь мир к ее ногам. Но пока он не мог дать тот ответ, что она ждала.
      – Анджела вам не нравится? – Он ощущал во рту кислый вкус стыда, затруднявшего его речь. – Angela mea. Что значит «мой ангел». На латыни.
      По-прежнему не сводя с него твердого испытующего взгляда, мисс Таттон едва заметно улыбнулась.
      – Смешной вы, – сказала она. – То из вас слова не вытянешь, а то разом выкладываете все. И в то же время ничего.
      Гидеон снова покраснел, промычав что-то нечленораздельное.
      – Я не в обиде, – добавила она. – Звучит красиво. Но все зовут меня Энджи. Энджи Таттон в ленточках атласных. Так ма… Меня так в детстве называли.
      – Значит, Энджи, – произнес Гидеон. – Можно я буду звать вас Энджи?
      – Ну, – протянула она, кончиком пальца выводя завертывающуюся спираль на его горячей ладони. – Почему бы и нет?

XVI

      Площадь Сохо-сквер находилась не очень далеко от Уордур-стрит, однако ехали они, казалось, целую вечность. Экипаж с трудом, в темпе черепашьего шага, катил по утопающим в вязкой жиже улицам. Снег валил гуще, погружая город в необычайное безмолвие, и в этой пепельной сонной тишине жизнь замедлялась и почти замирала.
      Но стоило им наконец добраться до больницы, Гидеоном овладела неуемная энергия, словно его освободили из темницы. Извозчик еще не выдвинул подножку, а он уже выпрыгнул из кеба. Поскользнулся в слякотной грязи у обочины, но быстро обрел равновесие и ринулся к крыльцу. Не удосужившись убедиться, что Каттер идет за ним, он представился привратнику и решительно заявил о цели их визита, попросив, чтобы его и инспектора немедленно провели к мисс Таттон.
      Коротая время в ожидании, Гидеон беспокойно мерил шагами вестибюль. Инспектор же, степенно войдя за ним следом, уступил ему ведущую роль, а сам, устроившись в кресле привратника, стал преспокойно читать газету. Именно Гидеон первым поприветствовал дежурного врача, когда тот появился. Именно Гидеон потребовал, чтобы они как можно скорее поднялись в отделение, где лежала больная.
      Доктор, бледный, худой и несколько растрепанный, снял очки и, повертев их в руках, вновь нацепил на переносицу.
      – Вы должны простить меня, – произнес он. – Привратник не назвал мне ваших имен.
      – Инспектор Каттер из Скотленд-Ярда, – представился Каттер, поднявшись со своего места. – Со мной сержант Блисс. Обычно он – само воплощение вежливости, но сейчас пребывает в растрепанных чувствах.
      – Ашер. Доктор Сэмюэл Ашер. – Врач быстро пожал протянутую Каттером руку.
      – Простите за столь поздний визит, доктор, – сказал Гидеон, машинально обмениваясь рукопожатием с врачом. – Мы полагаем, что здесь на вашем попечении находится одна девушка. Ее помощь необходима в одном полицейском расследовании. Дело очень срочное.
      – Вот как? – промолвил доктор Ашер. – К сожалению, полностью избежать таких случаев мы не можем. Двери больницы открыты для всех страждущих. Скажите, кто она, и я велю сейчас же ее привести. Разумеется, она потеряет право на место здесь.
      – Вы все не так поняли, – урезонил врача Каттер. – Эта девушка нужна нам не как преступница. Напротив, она сама стала жертвой злодеяния. Фамилия ее Таттон. Зовут Анджела, Энджи. Ее доставил сюда преподобный Каск из прихода Святой Анны.
      – Мисс Таттон? – Моргая, Ашер переводил взгляд с одного посетителя на другого. – И вы рассчитываете, что она поможет вам?
      – Есть причина думать иначе? – спросил Каттер.
      Устало вздохнув, доктор Ашер с минуту молча смотрел на них. В полумраке вестибюля половину его лица скрывала тень.
      – Пойдемте со мной, – наконец произнес он. – Сами все увидите.

* * *

      Изнутри больница, широкая и тускло освещенная, оказалась куда больше, чем представлялось снаружи. Вместе с Ашером они поднялись на несколько этажей, затем он повел их по лабиринту узких унылых коридоров. В этот час из палат не доносилось ни звука, никто не встретился им на пути. Они поднялись еще выше, на самый верхний этаж, где свет не горел. Здесь было зябко, к холодному воздуху примешивалась горестная затхлость покинутых помещений.
      – Господи помилуй, доктор! – воскликнул инспектор. – Вы поместили несчастное дитя на чердак?
      Ашер глянул на него через плечо, но не ответил. Он сунул руку в карман халата, затем остановился перед одной из дверей и в полумгле загремел ключом, вставляя его в замок. Палата, куда они вошли, внешне выглядела чистой и опрятной, но была, казалось, абсолютно необитаемой. Вдоль широкого прохода стояли через одинаковые интервалы с десяток коек, возле каждой – тумбочка. Над голыми столами, за которыми должны были бы сидеть медсестры, висели на прочных цепях большие незажженные лампы.
      Однако ни медсестер, ни пациентов, нуждавшихся в уходе, видно не было. Тишина, ни души, постели не разобраны. Гидеон повернулся к доктору, намереваясь спросить, что все это значит, но Ашер приложил палец к губам. Он взял с подставки масляную лампу, засветил ее и дернул головой, предлагая им следовать за ним. Они прошли в дальний конец и остановились перед шторой во всю ширину палаты, которая закрывала часть помещения. Ашер снова поднес палец к губам, пресекая всякие разговоры.
      Они услышали пение. Слабое и трескучее, словно лившееся из фонографа, но это был ее голос. Ее голос, только какой-то странный. Более блеклый, что ли.
      – Это она! – вскричал Гидеон, бросаясь вперед, однако доктор вытянул руку, преграждая ему дорогу.
      – Минуточку, сержант.
      – Это она, – повторил Гидеон, подступая к Ашеру в неосознанной ярости. – Нам нужно с ней поговорить. Мы же ясно дали понять, что ведем расследование и дело не терпит отлагательств.
      Ашер опустил руку и тронул Гидеона за плечо. Черты его немного смягчились, хотя, возможно, это усталость отразилась в его лице. Он был небрит, и свет лампы придавал ему желтушный и недокормленный вид.
      – Поговорите, я не запрещаю, – сказал он, – но прежде мне хотелось бы познакомить вас с некоторыми особенностями ее случая. Есть вещи, которые вы должны знать, раз уж вы намерены взять заботу о ней на себя.
      Инспектор Каттер метнул на него пронизывающий взгляд.
      – Взять на себя заботу о ней? Мы собирались только допросить девушку. В любом случае вы не можете просто так взять и выписать ее. Ее к вам доставили полумертвой.
      – Полумертвой, – повторил Ашер. Он отвел глаза и натянуто рассмеялся. – Слово-то какое подобрали. Послушайте меня, оба. У нас здесь учреждение для больных, для женщин, страдающих различными недугами. В деньгах мы не купаемся, но делаем все, что от нас зависит. Однако современная медицина не всесильна.
      Каттер раздраженно передернул плечами. Гидеон уже знал, что означает это его телодвижение.
      – Еще один оратор выискался, – фыркнул он. – Вам в пору с молодым Блиссом состязание устроить: кто кого переговорит.
      – Я хочу сказать, инспектор, что есть обстоятельства, которые лежат за гранью науки, не говоря уже про моральные и этические аспекты. Мы должны чтить определенные основополагающие добродетели, если не хотим, чтобы наше учреждение стало объектом всеобщего осуждения. И, если уж на то пошло, мы обязаны думать о наших сестрах милосердия, без которых мы едва ли способны обойтись. Они – добрые христианки, каковыми и подобает им быть по долгу службы. И папистки, ирландки… им это совсем не нравится. Они простодушные существа и лютой ненавистью ненавидят все сверхъестественное. Они даже в палату не войдут, инспектор. Кстати, который час?
      – Почти полночь, – ответил Каттер. – А что?
      – Я один ухаживаю за ней с самого утра и пока глаз не сомкнул. И во рту у меня ничего не было, кроме черного чая. Я стараюсь сохранять профессиональную объективность, но это… – Он с опаской посмотрел на ширму. – В нашей профессии всякое можно услышать. В вашей, думаю, тоже. Но быть к этому готовым нельзя.
      – К чему готовым? – спросил Каттер. – О чем вы говорите?
      Ашер отвел взгляд. Когда он снова повернулся к ним, Гидеон заметил темные круги у него под глазами. Доктор пытливо всматривался в черты Каттера, и в его лице все сильнее сквозило отчаяние.
      – Наверно, это просто от усталости, но когда вы спросили про нее… но нет, вы ведь ничего не знаете, да? Вы этого не видели?
      – Что мы должны были видеть, черт возьми?
      Но Гидеон, уже утратив выдержку, протолкнулся мимо врача. Каттер последовал за ним. Ашер присоединился к ним, но остановился чуть поодаль.
      – Сразу в глаза это, может, и не бросается, – тихо сказал он. – Я сам заметил лишь через несколько часов. Оно то сильнее, то слабее, но все равно медленно прогрессирует. Особенно заметно, когда она встревожена.
      – Что вы с ней сделали?! – вскричал Гидеон. – Смотрите, она же бледна, как тень. Почему вы заперли ее на холодном чердаке? Ее нужно потеплее укрыть. Накормить питательным супом.
      – Я не знаю, что ей нужно, сержант, – отвечал Ашер. – Но точно не суп.
      Гидеон проигнорировал его слова. Он нерешительно приблизился к койке.
      – Мисс Таттон? – окликнул он, останавливаясь возле нее. – Энджи? Это Гидеон. Простите, я пришел, как только смог.
      Она глянула на него – так ему показалось, – но лишь мельком. Взгляд у нее был апатичный и отстраненный, будто она смотрела на нечто незримое, что находилось перед ней. И лежала она необычайно смирно. Если и страдала, внешне это никак не проявлялось.
      Она снова запела. Тихим шершавым голосом, больше походившим на шепот. Теперь в нем не слышалось натужности, как это было в церкви, но что-то в ее голосе настораживало Гидеона. Он напомнил ему о пыли. Песню эту он знал, но вот откуда?
  Где же ты, западный ветер?
  Где же ты, дождик косой?
  Боже, дай мне обнять любимого,
  Пусть снова он будет со мной[31 - Western wind, when wilt thou blow? / The small rain down can rain. / Christ, that my love were in my arms, / And I in my bed again. – Песня начала XVI века. Ее мелодию использовали в своих мессах английские композиторы Джон Тавернер (1490–1545), Кристофер Тай (около 1505–1573) и Джон Шеппард (1515–1558). Впервые слова и музыка этой песни были вместе опубликованы в сборнике партитур около 1530 г. По мнению ученых, текст был написан на несколько столетий раньше и является отрывком произведения средневековой поэзии.].

      Гидеон повернулся к Ашеру. Тот стоял по другую сторону койки, наблюдая за больной с недовольством в лице, даже с отвращением.
      – Вы одурманили ее, – сказал Гидеон. – Она не в своем уме?
      – Ничего подобного, – возразил Ашер. – Она отказывается от всего, что бы ей ни предложили, даже от пищи и воды. Мне очень жаль, сержант, но, боюсь, ей уже ничем нельзя помочь.
      – Нельзя помочь? – повысил голос Гидеон. – Что же вы за доктор такой? Неужели не видите, сколь она слаба? И почему она не отвечает, если вы ее ничем не дурманили? Она бредит?
      Ашер медленно покачал головой.
      – Значит, вы еще не увидели. Может, если увидите, поймете.
      – Еще раз спрашиваю, доктор. – Каттер, серьезный и сосредоточенный, встал в изножье кровати. – Что мы должны были увидеть?
      Ашер подошел к койке и кашлянул.
      – Мисс Таттон, вы позволите?
      Пение не прекращалось. Она как будто его не слышала. Ашер взял правую руку девушки, лежавшую на левой поверх одеяла. Вытянул ее, придерживая за локоть и запястье. Делал он это умело, но как-то брезгливо, словно рука была поражена гангреной. Он поднес ее к свече, что стояла на тумбочке, причем так близко к огню, что Гидеон в испуге вздрогнул.
      – Что вы делаете? – спросил он. – Не смейте причинять ей боль.
      – Свеча лишь поможет вам увидеть, – тихо ответил Ашер. – Встаньте рядом с инспектором, пожалуйста. А еще лучше присядьте на корточки. Займите такое положение, чтобы рука мисс Таттон находилась на одной линии с пламенем свечи.
      – Это не врач, а просто шарлатан, сэр, – обратился Гидеон к Каттеру. – Он демонстрирует ее, как диковинку на ярмарочной площади. Наверняка есть закон, карающий врачей за противоправные действия.
      Каттер не отреагировал на его слова. Он настороженно смотрел на Ашера, словно ждал, что ему покажут знакомый фокус. Потом присел, упершись растопыренными мясистыми пальцами в бедра, и на долгое мгновение приклеился взглядом к вытянутой руке Энджи.
      – Боже мой, – выдохнул он.
      Гидеон в изумлении смотрел то на него, то на мисс Таттон. Он прошел к изножью кровати. Инспектор отступил в сторону, освобождая ему свое место. Гидеон принял ту же позу, что и Каттер, чуть поменял положение, чтобы его глаза находились на одном уровне с ладонью Энджи и сияющей свечой.
      И наконец увидел.
      Ладонь Энджи, точнее ее часть, поблекла до прозрачности. Этот исчезнувший сегмент все еще был различим, но очень слабо, словно был сотворен из дыма. За ним, будто за пыльным стеклом, в темноте дрожало пламя свечи, разгоравшееся все сильнее.



      IV. Sanctus[Sanctus (лат. «Свят, свят, свят») – древний христианский литургический гимн, входит в состав большинства литургий.]


XVII

      – Дамы и господа, – произнес голос. – Дамы и господа, у нас полная темнота.
      Нервничая, Октавия удобнее уселась на стуле. Масляные светильники прикрутили, свет фитилей пропал. Комната погрузилась во мглу, хотя тьма не была абсолютной, как о том объявила ведущая. Октавия разглядела очертания громоздкого шкафа со шторами, а когда глаза немного привыкли к темноте – даже лица сидевших поблизости людей. С дальнего края круга слышался оживленный шепот.
      – Прошу тишины, – произнес тот же голос. – Прошу тишины, дамы и господа. Тишина – двойник тьмы. Одна – служанка другой.
      Октавия на секунду отвлеклась на неточность метафоры, но сразу же вновь сосредоточила внимание на центре круга, где теперь вырисовывался силуэт ведущей. По-видимому, это был голос самой женщины-медиума, нарочито бесплотный, неземной, явно рассчитанный на благодарную аудиторию. Все равно эффект был потрясающий, и немного тревожный, словно на некотором удалении звучал хор из нескольких голосов.
      По мнению Октавии, мисс Каллиста Бьюэлл, к каким бы хитростям она ни прибегала, по сути была шарлатанкой, из тех, кто морочит голову обеспеченным, но доверчивым светским дамам. Из надежных источников Октавии было известно, что даже имя у Каллисты Бьюэлл ненастоящее, что на самом деле она – урожденная Кэролайн Белью, дочь ножовщика из Вулвергемптона.
      Миссис Флоренс Дигби, организовавшая этот вечер, была особенно восприимчива к подобным трюкам и свято верила в спиритизм любого рода. В этом она была не уникальна, но благодаря значительному состоянию, которое ее покойный супруг сколотил на изготовлении целебного дегтярного мыла, имела возможность предаваться своему увлечению с гораздо большим размахом, чем многие другие. Ее пышные театрализованные «вечера спиритизма» неизменно становились предметом широких обсуждений и нередко привлекали весьма знатных особ.
      Октавию такие мероприятия утомляли независимо от состава гостей, но мистер Хили проявил настойчивость. Днем она случайно столкнулась с ним в редакции «Газетт», куда забежала в надежде на встречу с мистером Сьюэллом. Тот освещал судебные процессы и имел информаторов в полиции, которые могли помочь ей в сборе материала для статьи. Мистера Сьюэлла на месте не оказалось, он уехал в суд, а мистер Хили, узнав, что Октавия наводила справки в Уайтчепеле, пригласил ее – редкий случай – в свой утопавший в коврах и портьерах кабинет и беседовал там с ней почти целый час.
      Он охотно выслушал подробности исчезновения девушки, хотя его совершенно не тронуло то, что пропал живой человек, которому, возможно, грозит смертельная опасность. Мистер Хили был убежден, что добытые Октавией сведения наполняют реальным содержанием нелепые слухи о Похитителях душ и нужна лишь еще парочка подтверждающих фактов, чтобы раздуть из этого оглушительную сенсацию. В любом случае, с особым удовлетворением заметил он Октавии, она сама согласилась покопаться в этом деле, когда они заключали договор.
      Октавия этого не отрицала, но не преминула напомнить мистеру Хили и о его обязательствах. Да, она пойдет на спиритический сеанс миссис Дигби с участием «особо одаренной» женщины-медиума, на котором ожидалось присутствие целого ряда важных персон. Да, она напишет благосклонный очерк о вечере для странички светской хроники, но если она отыщет что-либо существенное о Похитителях душ – хотя это «существенное» скорее всего лучше искать где-то еще, – ее статью дoлжно поместить в газете на видном месте.
      В принципе, сделка эта ее устраивала, хотя больших надежд она не питала. Сейчас ее мысли занимало исчезновение как мисс Таттон, так и лорда Страйта. Такая договоренность давала возможность продолжать поиски и в том и в другом направлении, во всяком случае какое-то время, но только при условии, что она будет поддерживать в мистере Хили надежду на сенсацию, пока не упоминая о графе.
      Придется поднапрячься, но справиться можно, рассудила Октавия. Однако беспокоило ее не то, что придется много работать. Октавия ругала себя за безрассудство. Зачем она помчалась в Уайтчепел и обманом втерлась в доверие к хозяйке пансиона? Пообещав посодействовать в поиске исчезнувшей девушки, она тем самым связала себе руки. Конечно, она постарается сдержать слово, но даже в этом случае использовать историю мисс Таттон в собственных целях было бы отвратительно. Эти сомнения начинали угнетать Октавию, и когда женщина-медиум снова обратилась к публике (какое-то время та просто стояла на месте с закрытыми глазами, прижимая к вискам кончики пальцев), она почти обрадовалась, что ее отвлекли от мрачных мыслей.
      – Дамы и господа, – нараспев заговорила мисс Бьюэлл, – нас убеждают, что мы живем в эру великих открытий, в эпоху чудес. Ежедневно в прессе нам сообщают о каком-то новом диве, сотворенном учеными. Люди, разделенные далекими расстояниями, могут общаться по проводам, словно они сидят в одной и той же комнате. Голоса умерших якобы наносят на фольгу, и мы можем их слышать, как живую речь. Изобретен новый способ освещения, без огня, без газа, с использованием одного лишь электричества. Да будет свет, сказал человек.
      В гостиной по-прежнему царил почти кромешный мрак, но было видно, как мисс Бьюэлл с последними словами вскинула руки.
      – Но есть чудеса иного рода, дамы и господа, и они проявляются не в ярком свете лабораторий, а в древней святости теней. Есть чудеса, неподвластные человеку, хотя об этом мало кому известно. Надеюсь, вы сами убедитесь в истинности моих слов и не сочтете мою речь дерзкой и возмутительной. Я не отрицаю гений человека и не намерена вторгаться в ту область, для которой Господь специально создал его. Я не из тех неистовых смутьянов, что отрицают естественный порядок вещей.
      Голос мисс Бьюэлл стал еще более мелодичным, хотя по-прежнему модулировался все тем же таинственным механизмом. Октавия нетерпеливо заерзала на стуле.
      – Но даже присутствующие здесь джентльмены, – продолжала мисс Бьюэлл, – наверняка не оспорят того, что я сейчас скажу. Согласятся, что мы, женщины, по природе своей склонные к нежности и безмятежности, наделены спокойным умом и тонкостью восприятия. Эти женские способности, пусть и скромные, распределены не равномерно, так же как и представители господствующего пола обладают определяющими добродетелями не в равной мере. Что касается меня, дамы и господа, я не претендую на гениальность, но имеющийся у меня дар я предоставляю в ваше распоряжение. Если пожелаете, я проведу вас до самых граней естественной природы, но не дальше. Некоторые чванятся своим искусством в области черной магии, но я не занимаюсь колдовством и некромантией. Мои возможности дарованы мне природой, ведь природа охватывает все. Лишь признав верховенство природы, мы можем быть допущены к ее глубоким, фундаментальным тайнам. А теперь, дамы и господа, наступает полная тьма.
      И действительно, чья-то невидимая рука погасила едва мерцавший тусклый свет. Лицо мисс Бьюэлл растворилось в темноте, среди гостей послышалось беспокойное бормотанье. Женщина, сидевшая слева от Октавии, нервно вскрикнула, многие прокашливались, вертелись на стульях, пока кто-то – должно быть, сама миссис Дигби, предположила Октавия, – строго не шикнул, призывая собравшихся к тишине.
      – Дамы и господа, – продолжала мисс Бьюэлл, – сейчас я перейду в манифестационную кабину, некоторое время буду там занята – сколь долго, точно сказать не могу, ведь это зависит от прихотей неподвластных мне сил. Второй элемент – бессмертная субстанция наших душ – формируется с невообразимой тонкостью. Представьте плывущую в воздухе нить паутины, она колышется от малейшего дыхания или от прикосновения хрупкого крылышка бабочки. Дух – материя еще более хрупкая, а ведь ему, чтобы явиться перед нами, необходимо преодолеть огромное расстояние. Что касается личностей тех, кто явится нам, – в этом неопределенности еще больше. У меня есть среди них знакомые, как и у всех, кто практикует это искусство, и, несомненно, сначала вы увидите кого-то из них. Знакомые мне духи, вероятно, скажут больше, ведь это не я, а они находятся в прямом контакте с потусторонним миром. После этого я не знаю, кого вы увидите или услышите. Разумеется, некоторые из вас пришли сюда в надежде поговорить со своими почившими близкими. Рада сообщить, что в прошлом мне удавалось способствовать столь отрадному общению. Но умоляю, не
стоит сильно уповать на это. Обычно наши призывы слышат только те странники, которые случайно оказались поблизости. На этом, дамы и господа, я закончу свое вступление. Следующие слова, что вы услышите, какова бы ни была их природа, буду произносить не я.
      Октавия вздохнула свободнее, когда медиум завершила свое утомительное предисловие. Она услышала шорох раздвинувшихся штор, что закрывали шкаф, а также шарканье босых ног по дереву. Затем снова воцарилась полная тишина, насколько полной может быть тишина в зале, где более десятка взрослых мужчин и женщин уже почти полчаса сидели на обеденных стульях, страдая от дискомфорта или скуки.
      Минуты текли. Октавия задумалась о своем, но скоро ее размышления прервал негромкий шум. Это скрипнул стул справа от нее, на который опустился еще один гость, неслышно вошедший в гостиную. Тихо извинившись перед почтенной публикой, он наклонился к Октавии и деликатно кашлянул.
      – Это ты, красотка? Я буду страшно разочарован, если занял не то место, которое зарезервировал с таким трудом.
      Миссис Дигби адресовала ему возмущенный упрек, и Октавия не сразу решилась ответить.
      – Эльф? – через минуту шепотом спросила она. – Как тебе удалось сюда проникнуть? Мы здесь замурованы, как в гробнице.
      – Ну ты же меня знаешь, дорогая. Ни одна гостиная в Лондоне не устоит перед моими хитростями. Маккен сказал, что ты приходила в мое отсутствие. Мне ужасно стыдно, что ты меня не застала, но я готов искупить свою вину. Мне кое-что удалось разузнать по поводу…
      Недовольное шиканье со всех сторон заставило его умолкнуть на полуслове, и снова воцарилась тишина. Прошло десять минут, а может, и двадцать: Октавия потеряла счет времени. Тишина вкупе с темнотой производили удивительно дезориентирующий эффект. Создавалось впечатление, что она едет в вагоне без окон, куда-то безостановочно движется, покрывая необозначенные расстояния. Из зашторенной кабинки донеслось тихое шуршание, и снова наступила тишина. Даже тиканья часов не было слышно.
      В темноте Октавии казалось, что Эльф сидит почти вплотную к ней. Она ощущала его тепло и запах. Странно, думала она, что он сюда пришел. Такие вечера, как у миссис Дигби, он обычно не посещал. И как он узнал, что она здесь?
      В центре круга появился свет. Сначала дрожащий, потом устойчивый. Необычный столб света непонятного происхождения. Не очень яркий, но беспримесно чистый. Внутри него переливались и мерцали лучи, но внешние границы оставались незыблемо ровными. Такого света Октавия никогда еще не видела. Она глаз не могла от него отвести.
      – Я – Психея.
      Новый голос. Или все тот же первый, но измененный при помощи какого-то механизма. Неестественно громкий, как и раньше, этот голос теперь, казалось, звучал со всех сторон. Холодный, четкий, с торжествующими нотками.
      – Я – Психея. Слушайте меня.
      На фоне света появилось лицо. Бесплотное лицо, словно подвешенное в пустоте. Его черты, казалось, проступали из какой-то рассеянной нематериальной поверхности. Становились то ярче, то бледнее, зыбились и расплывались.
      – Некогда я была само воплощение красоты, желанна и чиста. Передо мной преклонялись, как перед богиней. Но я жила среди людей, а люди не знают покоя, пока не найдут какой-то изъян в добродетели женщины. Проклятая собственным отцом, я была принесена в жертву загробному миру. Меня привели на скалу и оставили на милость ветров и демонов, которых они приносят с собой. Не спрашивайте, через какие испытания мне пришлось пройти, я больше не хочу о них говорить. Я снова очищена от порока и теперь принадлежу самой любви. Это моим светом вы должны озарить чертоги тьмы, если желаете сами ее познать и хотите, чтобы она признала вас. Но – прислушайтесь, кто-то идет сюда. Кто-то хочет что-то сказать.
      В другой части гостиной вспыхнул второй столб света. Прозрачный, как кварц, он был покрыт рябью медленно кружащих пылинок. Несомненно, эти иллюзии создавались при помощи какого-то скрытого от глаз публики прибора, но сделано это было с исключительным мастерством.
      – Кто к нам идет? – вопрошал голос Психеи. – Не бойся, отвечай! Ты среди друзей.
      В ответ раздался жуткий грохот, словно слились воедино множество разных шумов: рев моря, удар смычка по слабо натянутым струнам, скрежет огромного мотора. Одна из дам в полном ужасе схватилась за руку мужа, прочие стали озираться по сторонам, ища подтверждения того, что все под контролем. Секунд через десять-пятнадцать грохот стих – так же внезапно, как и возник.
      После этого, казалось, гостиную окутала тишина, но вскоре стал формироваться целый узор из звуков: пульсирующий шепот, шелест. Перекаты становились то тише, то громче, постепенно набирая силу. Это был голос. Кто-то говорил:
      – Вы… вы… да, вы.
      – Ну же, – приободрила Психея. Теперь в ее странном разветвленном голосе звучала нежность. – Ну же, не пугайся. Скажи, зачем ты явилась? Что хочешь нам сказать?
      – Вы… вы красавица… будете красавицей.
      – Да, да, говори.
      – Вы первая красавица… вы… вы маленькая красавица… моя первая красавица.
      – Ты была малышкой, наша гостья? Назови свое имя.
      – Моя сестра говорит о вас, малышка Элис, говорит, вы прекрасны, как божий день.
      – Мы приветствуем тебя, наш юный друг. Элис, когда ты покинула этот мир? С кем из живых ты хочешь поговорить?
      – Все давно ушли, – отвечал детский голос, – окоченели давно, вы моя первая…
      – Кого ты помнишь, Элис? Кому мы должны напомнить о тебе?
      Элис надолго умолкла. Ее свет зачадил и потух. По рядам зрителей прокатился ропот нетерпенья. Но Психея ждала, ее призрачное лицо оставалось бесстрастным. Вновь возник прежний шум – пронзительный визгливый лязг металла, – и на мгновение столб света полыхнул с новой силой.
      – Черная вода, – произнес тот же детский голос. – Он сказал, что я сияла, но меня затопила черная вода. Яркая звездочка, говорил он. Где теперь твой блеск?
      Комната погрузилась в безмолвие. Свет Элис погас.
      Воспользовавшись коротким перерывом в представлении, Эльф снова обратился к Октавии:
      – Красотка, ты что делаешь? Записываешь эту галиматью?
      Оливия тупо смотрела в темноту, все еще находясь под впечатлением от увиденного, и не сразу осознала, что Эльф к ней обращается.
      – Извини, – наконец опомнилась она. – Прости, ты что-то сказал?
      Он кивнул на блокнот, лежавший у нее на коленях.
      – Я заметил, ты что-то записывала, но не мог понять зачем. Ты же не веришь в эту белиберду?
      – М-м. – Октавия снова посмотрела на то место, где недавно сиял свет Элис. Малышка Элис. Это было представление, всего лишь представление, и слышала она не более чем беспорядочный, бессмысленный набор слов. Тем не менее они вселили в нее тревогу. – Нет, нет, конечно. Это полный идиотизм, но нашим читателям будет любопытно узнать, какие откровения прозвучали во время сеанса. Видимо, всем хочется верить в сказки. Но хватит об этом. Зачем ты-то здесь оказался? И как нашел меня?
      – Мистер Хили любезно просветил, ведь он понимает, что я – незаменимый друг. Кстати, он упомянул, что теперь у тебя в руках, так сказать, сразу два портфеля.
      – Вот как? – с раздражением в голосе отозвалась Октавия. – И что именно он сказал?
      – Да вообще-то ничего определенного. Может, я сделал слишком глубокие выводы, но мне показалось, что я мог бы тебе помочь. Не сердись, дорогая.
      Она на секунду отвела взгляд.
      – О какой помощи ты говоришь? Чем, по-твоему, ты можешь помочь?
      Эльф внимательно оглядел гостиную. Ее освещал только один столб света. Психея молчала, но губы ее шевелились, словно она беззвучно творила заклинание. Другие гости миссис Дигби, в ожидании новых заявлений медиума, оживленно переговаривались тихими голосами, размышляя о природе увиденного.
      Эльф закинул ногу на ногу и склонился к Октавии.
      – Дело в том, что мне стали известны некоторые факты. Эти факты могут касаться тебя, учитывая твои новые интересы.
      В полумраке Октавия пыталась рассмотреть выражение его лица.
      – Эльф, ты серьезно? Никогда тебя не поймешь.
      Он приложил руку к сердцу.
      – Даю слово, старушка. По долгу службы я был вынужден принять участие, скажем так, в дебатах по некоторым вопросам работы полиции.
      – И что у тебя за служба? Член какого-нибудь комитета?
      – Я член нескольких комитетов, но на их заседаниях невыносимо скучно. Нет, нет, я имею в виду другой официальный статус. Я, так сказать, прикомандирован к Министерству внутренних дел, где выполняю скромную функцию – курирую работу полицейских сил Ее Величества в том, что касается расследования дел, представляющих особый интерес того или иного рода.
      – Каких таких дел, «представляющих особый интерес»?
      – Как ты понимаешь, я не вправе раскрывать карты, но в определенных случаях твое любопытство может пойти на пользу обществу. Например, насколько мне известно, ты занимаешься делом Похитителей душ.
      Октавия внимательно посмотрела на него.
      – Я навела кое-какие справки, это так, слышала всякие сплетни, но не более того. А что – есть что-то более того?
      Эльф подумал немного и уже хотел ответить, но вдруг резкий неблагозвучный шум возвестил о продолжении сеанса.
      – После расскажу, – пообещал он. – Или, может, давай прямо сейчас улизнем?
      Ответить Октавии помешал новый потусторонний голос. Голос девочки по имени Розалинда. Судя по ее манере речи (она несколько раз капризно взывала к «няне Джоджо»), Розалинда была из обеспеченной семьи. Правда, как и Элис, она постоянно заговаривалась, и ее лепет оборвался прежде, чем она успела сказать что-то внятное.
      Третий дух материализовался внезапно, сам – его никто не призывал. Почти сразу же, как исчезла Розалинда, в другой части зала неожиданно возник еще один столб света. Но этот раз голос принадлежал не ребенку, а молодой женщине.
      – Как вы сюда попали? – вскричала она. – Он всегда запирает дверь, говорю я им. Никогда не забывает, приучен быть осторожным – работа такая. Вы что, не знаете, кто он, я вас спрашиваю? Он шкуру с вас спустит.
      – Добро пожаловать на наше собрание, добрый друг, – поприветствовала ее Психея. – Назови свое имя, пожалуйста. Тогда нам будет легче понять смысл твоих слов. Ты обращаешься к кому-то из присутствующих?
      – Ты только что замуж вышла, говорит один из них. Только что замуж вышла и уже слегла. Жаль, жаль, говорит другой. Позволь нам облегчить твои страдания. А я поняла, поняла. Они что, думали, я – дитя несмышленое?
      – Дорогая, назови свое имя. Или имена тех, о ком ты говоришь. Если они причинили тебе зло, помоги нам привлечь их к ответу.
      Но дух, игнорируя Психею, продолжал свое. Голос у женщины был натужный, словно болезнь все еще мучила ее, но полнился яростной решимостью. Она задалась целью рассказать свою историю, в чем бы ни заключалась ее суть, и не желала ни на что отвлекаться.
      – Вы будете держать ответ перед ним, говорю я. Если со мной что случится, он заставит вас ответить за это. И где вы тогда окажетесь со всеми своими странными словечками? Фу, уберите, говорю. Фу, как воняет, и голова от него плывет.
      Снова шум – тихий гул, перерастающий в громкое пронзительное дребезжание, которое заглушало речь женщины. Бряцанье, клацанье на все лады, будто галдеж взбудораженных скворцов, перекрывающий надрывный визг пилы.
      – Уберите, черт возьми. Он найдет вас, подлые трусливые злодеи! Или вы не знаете, кто он? Он не просто упрячет вас за решетку! Он не успокоится, пока вы не окажетесь в аду!
      Женщина вроде бы окликнула кого-то, но в гостиной уже стоял невообразимый шум, и Октавия засомневалась, что правильно расслышала имя. Она записала его в блокнот и поставила знак вопроса.
      – Кого ты зовешь, милая? – вознесся над какофонией пронзительный голос Психеи. – Повтори его имя и свое назови, если найдешь в себе силы.
      Психея еще дважды повторила свою просьбу, но скоро и ее голос потонул в нарастающем неблагозвучии шумов. Когда они наконец стихли, исчез и новый столб света.
      А вскоре появился другой, и к концу вечера гости миссис Дигби стали свидетелями еще пяти подобных манифестаций. Все это были духи девочек или молодых женщин, и хотя каждую из них отличало что-то свое – одна твердила стишок, другая беспокоилась о какой-то выставке цветов, – у Октавии сложилось впечатление, что все они принадлежали к низшему сословию. Одна трудилась на текстильной фабрике, как можно было понять из ее сбивчивых слов, и была покалечена, работая за станком. Другая, слепая подметальщица улиц (как это возможно?), угодила под колеса кареты. Она не видела людей, которые пришли к ней, когда она умирала, но почувствовала черный пар по запаху.
      Последние две гостьи явились вместе – два столба света рядом – и по очереди путано рассказали свои истории. По-видимому, они были сестры, по роду занятий им приходилось смешивать краски. За годы такой работы их организмы отравились, и в конце концов девушки попали «в больничку».
      – Там они нас и нашли, – сказала одна из сестер, Агнес. – И краски исчезли. Если все краски смешать, получится черный цвет, вот и у нас все стало черным. Мы почти ослепли, и в глазах почернело.
      Сестры умолкли, и фоновый шум тоже стих. Через некоторое время даже свет Психеи потускнел, черты ее лица утратили четкость. Октавия незаметно поменяла позу. Она больше часа просидела на стуле, но только сейчас почувствовала, что у нее затекли ноги. Остальные зрители, решив, что представление окончено, тоже зашевелились, стали тихо переговариваться.
      – Очень увлекательно, – произнес один джентльмен. – Очень увлекательно, миссис Дигби. Мы знаем, что у вас всегда интересно.
      Его слова были встречены одобрительным ропотом, но, похоже, не все разделяли это мнение.
      – Конечно, мы надеялись, – высказалась невидимая женщина, – что среди них будут одна или две, которые знакомы кому-то из присутствующих, как обычно бывает. Но разумеется, миссис Дигби, зрелище выше всяких похвал, и позвольте еще раз поблагодарить вас за отменную форель.
      – Форель была отменная? – шепотом спросил Эльф.
      – Не пробовала, тогда еще не проголодалась. – Октавия помолчала. – Прости, Эльф, никак в себя не приду. Это представление – а это именно представление – оставило тревожное чувство, ты не находишь?
      – Да, спектакль неплохой. Сам господин Бусико[33 - Д а й е н Б у с и к о (1820–1890) – ирландский актер и драматург.] такие мистификации не смог бы изобразить лучше.
      – И то, что они рассказывали… те, кто что-то рассказывал… казалось, что некоторые детали нам уже известны. Очевидно, в этом и состоит фокус. И ведь волей-неволей внимаешь, потому что тебе излагают то, что ты ожидаешь услышать. А на самом деле все куда проще. И безобразнее. Как это сказала миссис Кэмпион?
      – Кто?
      – Да так, никто. – Октавия подавила дрожь. – У меня из головы Похитители душ все не идут. Все эти истории про них выдумки ведь, да?
      – Ну, смотря какие. Что до россказней мисс Бьюэлл, у нее, надо признать, есть определенный вкус к таким вещам. Но в принципе, она далеко не из лучших, дорогая.
      – И все же это ведь просто слухи, да? Похитителей душ не существует?
      Эльф помолчал, опустив глаза.
      – Название придумали газетчики, не ваши, конечно, – из низкопробных изданий. Но они действительно существуют, насколько мы можем судить. Люди исчезают, это известно, просматриваются определенные схемы. Больные девушки из рабочего класса, из низшей среды. Но о таких преступлениях трудно судить наверняка, тем более что… в общем, тел нет. Прости, красотка, но это суровая правда жизни.
      – Не надо щадить мои чувства. Я и сама понимаю, что дело жуткое. Пропадают женщины – живые люди, а не тела. Тела-то еще могут найти. Значит, есть что-то еще? Какие-то факты, улики?
      Эльф предостерегающе повел рукой.
      – Ты же понимаешь, некоторые вещи я не вправе обсуждать.
      – А все эти разговоры о черной магии, о зельях и прочем? А страшные рисунки в газетах? Что-нибудь удалось установить? Есть в этих историях хоть крупица правды?
      – Крупица, может, и есть. Имеются кое-какие вещественные доказательства. Например, обнаружены остатки каких-то веществ, уж не знаю, зелье это или нет. Клочки ткани, как ни странно. Ткань дорогая, с вышивкой и все такое. Что касается колдовства, что ж, людям свойственно верить во всякие странности. Взять хотя бы этот Клуб привидений[34 - Клуб привидений – некоммерческая научно-исследовательская организация, созданная в Лондоне в 1862 г. Своей основной целью ставит исследования таких паранормальных явлений, как привидения.]. Это же полная чепуха. И еще этот кретин Дойл[35 - Имеется в виду английский писатель Артур Конан Дойл (1859–1930). Он увлекался спиритизмом и обращался к этой теме в своем творчестве.]. На нем тоже лежит немалая доля ответственности.
      Снова шум, свет Психеи задрожал и вспыхнул. Мгновение спустя появилось второе свечение. Оно было ярче предыдущих и почти не колебалось.
      – Говори, – произнесла Психея. – Только быстрее, мои силы на исходе.
      – Люси. – Слабый тонкий голосок, пробивающийся сквозь убывающий шум. – Обронила.
      – Люси? – обрадовалась Психея. – Тебя зовут Люси?
      – Люси Локет. – В голосе появилась жесткость, хотя он по-прежнему был тихий. Бестелесный, но твердый, как цинк. – Кошелек обронила.
      – Прошу тебя, юный друг…
      – Китти Фишер его подняла.
      – Стишков не надо, юный друг. Прошу тебя, у нас нет времени.
      – Ни гроша она там не нашла, только ленточка снаружи была…
      – Мы должны расстаться, дорогая. Я ужасно устала, ты даже не представляешь. Я вынуждена с тобой проститься.
      – … Ленточка… в ленточках атласных…
      – Доброй ночи, юный друг. Прими наше благословение.
      – …Таттон, в ленточках атласных…
      Октавия вскочила со своего места.
      – Стойте! – крикнула она. – Попросите ее задержаться! Это Энджи Таттон? Спросите, прошу вас.
      – Сядьте на место, мадам, – урезонила ее Психея. – Мы просим зрителей не вмешиваться в происходящее, пока к ним не обратятся. В любом случае уже поздно. Поздно.
      – Нет! – Октавия оступилась, и Эльф поддержал ее за руку. – Простите, что прервала сеанс, примите мои извинения, миссис Дигби, но это очень важно.
      Свет гостьи внезапно разгорелся до ослепительности, так что глазам стало больно, а голос вознесся до резкого хриплого визга.
      – Скажите им, что я приду! – завопила она. – Меня они теперь не могут тронуть, а я их – могу! Так и скажите! Узнают, что такое сияние!
      – Энджи!
      – Я ввергну их в мрак, будь они прокляты!
      Голос пропал, умолкла и Психея. Свет погас, и на этот раз новый нигде не вспыхнул. Гостиную окутала кромешная тьма.

XVIII

      К утру поезд доставил их в Дил. Гидеон немного поспал – они с Каттером дежурили по очереди, – но отдохнуть толком и не отдохнул. Мокрый снег вымыл платформу, серый воздух полнился дразнящими криками невидимых чаек. Инспектор Каттер пошел нанимать извозчика, а Гидеон тем временем препроводил мисс Таттон в зал ожидания. Там он пытался, как делал это почти всю ночь, одновременно втянуть ее в разговор и уберечь от нежелательного любопытства посторонних.
      Его многое тревожило, но ее рука в данный момент – меньше всего. Соглашаясь забрать мисс Таттон из больницы, инспектор Каттер настоял, что она должна быть не только в перчатках – те, что теперь обтягивали ее ладони, были из тонкой серой лайки, – но и вообще одета так, как подобает молодой даме из среднего сословия, отправившейся в путешествие в зимнее время года. Если ему и было что-то известно о состоянии мисс Таттон, свои познания он держал при себе, но, очевидно, не хотел, чтобы ее странности становились заметны окружающим.
      Соответственно большую часть времени Энджи особо не привлекала к себе внимания. Правда, когда они вошли в зал ожидания, двое молодых военных встали, приветствуя ее с нескрываемым восхищением. Гидеон наградил их негодующим взглядом, но тех, казалось, это только позабавило, однако мисс Таттон прошествовала мимо военных так, будто это было пустое место. Гидеон не отходил от нее ни на шаг и старался ненавязчиво увести ее в укромный уголок. Пусть поначалу внешне она представлялась окружающим самой обычной женщиной, это впечатление могло быстро рассеяться.
      Мисс Таттон почти все время молчала, но порой ее прорывало, и она разражалась то речью, то песней. Фразы произносила странные, обрывочные, бессвязные, и зачастую невозможно было определить, чем они вызваны. Ее бледность тоже притягивала любопытные взоры. Нет, она не выглядела больной – лицо ее не было осунувшимся и не имело нездорового оттенка, как у чахоточной, и вообще казалось, что во многих отношениях она каким-то сверхъестественным образом окрепла. С лица ее, хоть и бледного как смерть, не сходило выражение блаженного довольства, и это бросалось в глаза, даже когда она молчала и замирала в неподвижности.
      Гидеон выбрал столик в тихом углу, где ее частично скрывал бы выступ камина, но она просто встала перед ним, завороженная ромбиком солнечного блика, дрожавшим на грубо оштукатуренной стене. Стоя спиной к залу, Гидеон как мог заслонял ее от ожидающих пассажиров и одновременно легонько подталкивал к стулу.
      – Мисс Таттон, – обратился он к ней, когда наконец усадил ее и сам сел рядом. Оглядевшись, он увидел, что два молодых офицера снова увлеклись разговором, и счел, что может без опаски возобновить свои попытки. – Энджи, вы… – Он понизил голос. – Энджи, это Гидеон. Гидеон Блисс. Вы ведь меня помните, да?
      Она слабо улыбнулась, но, склонившись к ней, он заметил, что ее взгляд направлен чуть в сторону. Проследив за ним, он увидел, что она смотрит на столик возле окна, над которым расплывался сигарный дым.
      – Чернота, – тихо промолвила мисс Таттон. – Она поднимается от лохани с грязной водой. Вымывается, говорила я в детстве. Помои-размои.
      – Помои-размои, – повторил Гидеон, силясь придать легковесность своему тону. Он нервным взглядом обвел зал. – Это вы здорово придумали. Но что за чернота, мисс Таттон? Вы можете объяснить?
      Энджи как будто его не слышала, и Гидеон сник, чувствуя, как его сковывает гнетущая усталость. Он почти обрадовался, когда в дверях появился инспектор Каттер.
      – Блисс! – окликнул тот. – Давай поторопись. Хватит ворковать вокруг нее. Извозчик ждет.
      Насупившись, Каттер отвернулся и пошел на улицу. Он заметно помрачнел с тех пор, как они покинули Лондон, и его отношение к мисс Таттон обескураживало Гидеона. Доктор Ашер категорически заявил, что ее нельзя оставлять в больнице, и Каттер вроде бы признал разумность доводов врача. Своих мыслей он не выдавал, но Гидеон чувствовал, что в нем борются противоречивые мотивы. Да, он решил взять с собой мисс Таттон – вернее, счел это необходимым, – но ясно дал понять, что делает это под давлением обстоятельств. И сразу оговорил, что Гидеон сам должен заботиться о ее нуждах и следить за тем, чтобы она не путалась у него под ногами.
      – Черт возьми, Блисс, – выругался инспектор, когда Гидеону наконец-то удалось посадить мисс Таттон в экипаж. – Что за спектакль она устроила в зале ожидания? Почему ты это допустил? Я же предупреждал, что мы должны быть тише воды. Мы сейчас не в Лондоне, и здесь у меня нет никаких полномочий.
      – Я стараюсь, сэр, но… – Он посмотрел на мисс Таттон. Та спокойно сидела рядом, завороженно глядя на град, сыпавший за окном. До сих пор она с полнейшим равнодушием реагировала на любые речи, но его смущало, что в ее присутствии они говорили о ней в третьем лице. – Сэр, она фактически не внемлет просьбам и указаниям. Я, как мог, пытался оградить ее от внимания окружающих.
      Каттер в ответ лишь крякнул. Как только они сели в экипаж, он отвернулся к окну и сложил на груди руки, всем своим видом намекая, что предпочитает воздержаться от досужих разговоров. Посему, с тех пор как город остался позади, они ехали в атмосфере тоскливого молчания, которое время от время оживляла – если так можно выразиться – загадочная болтовня или леденящее душу пение мисс Таттон. Они катили на север по узкой, но относительно ровной дороге мимо фермерских угодий, которые постепенно сменила серая безликая равнина, поросшая чахлым кустарником. Вдалеке изредка показывалось море, над которым нависали свинцовые тучи.
      Через некоторое время Гидеон все же рискнул нарушить молчание:
      – Сэр, пока у нас выдалась свободная минутка, нельзя ли вернуться к разговору о хрустальном осколке?
      Каттер убрал в карман часы, которые он до сей минуты вертел в руках, пальцами постукивая по циферблату.
      – А разве мы об этом говорили, Блисс?
      – Вы упоминали, что спрашивали мнение специалиста. Мне не терпится услышать его, сэр, и понять, как это может нам помочь. Ведь это я, если помните, нашел осколок, и был бы вам очень признателен…
      – Да-да. – Инспектор вскинул ладонь. – Господи помилуй, Блисс, если б я знал о твоих задатках мучителя, я нашел бы тебе применение в пыточных камерах. Да, по моей просьбе твой осколок исследовали, и выяснилось, что это образец редчайшего мастерства. В Англии такие не производят, сказал мой человек. Возможно, это работа фламандских мастеров, но он не уверен. Кроме этого, он мало что мог сообщить. Добавил еще, что изделие из такого стекла имеет не только декоративное предназначение. Сосуд, от которого он откололся, был изготовлен для хранения какой-то сильнодействующей дряни.
      – Сильнодействующей дряни, сэр? Для бренди, что ли?
      – Нет, Блисс. Он имел в виду химический препарат. Какую-то «летучую жидкость».
      Гидеон задумался.
      – Естественные науки я не изучал, сэр, но летучая жидкость – это, полагаю, вещество, которое самопроизвольно испаряется, и если его вдохнуть, оно быстро дает некий эффект. Как эфир, например.
      – В самом деле? – Каттер кивнул и отвернулся, но у Гидеона создалось впечатление, что тот его поддразнивает.
      – Сэр, я прав, предполагая, что вы уже составили мнение о том, какое вещество могло содержаться в том сосуде?
      – Версий у меня много, Блисс, но мнение есть мнение, этого недостаточно, чтобы отправить человека на скамью подсудимых. Надеюсь, ты уже имеешь представление о моих принципах?
      – Да, сэр. – Гидеону пришла в голову еще одна мысль, и он, чтобы не наболтать лишнего, сунул ладони под бедра.
      Каттер, заметив это, повел глазами.
      – Выкладывай, Блисс, а то тебя так и распирает, лопнешь от напряжения.
      – Не сердитесь, сэр, просто мне кое-что вспомнилось. – Гидеон взглянул на Энджи, но она, казалось, была погружена в собственные раздумья. – В церкви, где я наткнулся на мисс Таттон, она говорила про «черный воздух». По-моему, я сообщил вам это, когда рассказывал о случившемся. Так она описала его, сэр, одурманивающее средство, что ей дали.
      – В самом деле? – снова произнес Каттер.
      Гидеон сделал глубокий вдох.
      – Сэр, вы, конечно, правы, что не спешите с выводами, но у меня начинает складываться моя собственная версия. Я прошу об одном: выразите свое мнение. Если считаете, что она глупая, просто качните головой. – Каттер промолчал, и он, осмелев, продолжал: – «Черный воздух» или пары, как мне кажется, подходят под описание «летучей жидкости». Если вещество такого рода хранилось в сосудах, находившихся в Страйт-хаус, и если мисс Тулл догадалась о его предназначении, возможно, совесть ее потребовала, чтобы она уничтожила его, раз уж она вознамерилась свести счеты с жизнью. Если не согласны, качните головой, сэр.
      Выражение лица инспектора оставалось относительно мягким. Большим пальцем он потеребил нижнюю губу, но в остальном сохранял неподвижность.
      Гидеон испустил вздох, им овладевала легкая эйфория.
      – Помните, сэр, я взял перед вами обязательство?
      Каттер ответил не сразу. Он снова отвернулся к окну, глядя на унылый пейзаж.
      – Обязательство? – произнес наконец инспектор. – И что же это за обязательство, Блисс?
      – Я поклялся, сэр, что буду служить вам верой и правдой в качестве сержанта и использую все свои скромные познания для того, чтобы расследовать необычное дело, с которым мы столкнулись, если вы предоставите мне возможность отыскать мисс Таттон и исполнить данное ей обещание.
      Инспектор по-прежнему смотрел в окно.
      – Ах, то обязательство, – промолвил он. – Да, Блисс, припоминаю. Что, хочешь от него отказаться?
      – Напротив, инспектор, я хочу подтвердить свои намерения. Я готов служить вам, хоть мой долг перед мисс Таттон и мешает делать это с полной самоотдачей.
      Каттер тихо фыркнул и помрачнел, но ничего не сказал.
      – Вы разрешите быть с вами откровенным, сэр?
      Инспектор отнял руку от подбородка и вытянул три пальца, усталым жестом давая свое соизволение.
      – Плохо, конечно, что мисс Таттон в ее нынешнем состоянии вынуждена сопровождать нас. Это создает определенные неудобства. Я уверен, она и сама бы этого не желала, если б была в здравом рассудке. Но ведь вы, сэр, не согласились бы взять ее с собой, если б не были уверены, как и я, что она нам пригодится, что она каким-то образом связана с тем печальным происшествием в Страйт-хаус и, возможно, с тем, что случилось в Бетнал-Грин. Теперь нам известно, что последнее сообщение мисс Тулл предназначалось для моего дяди, который пытался защитить Энджи. Нам известно, что она хотела разоблачить лорда Страйта.
      Каттер плотнее укутался в пальто, но продолжал, прищурившись, смотреть в окно.
      – И с вашего позволения, сэр, вам, я уверен, что-то известно о состоянии мисс Энджи, о ее руке, точнее, о ее исчезновении. То, что мы наблюдали накануне вечером… Я даже не знаю, как это описать, до сих пор сомневаюсь, что глаза меня не подвели. А вы, когда вам продемонстрировали это… этот феномен… мне показалось, сэр, что вы почти не удивились, словно не усмотрели в том ничего необычного.
      Наконец-то инспектор отвернулся от окна и в задумчивости сложил на груди руки. Через некоторое время Гидеон прочистил горло, ладонями упершись в сиденье с грязной обивкой.
      – По словам других полицейских, вам поручают расследовать «особенные случаи». Инспектор Фокс о том упоминал, когда отвел вас в сторону на Шарлотт-стрит. И констебль Каннинг говорил что-то в этом роде. Как я понял, они считают, сэр, что к вам обращаются, если обстоятельства преступления связаны с некими паранормальными явлениями.
      Инспектор зевнул, повел плечами, разминая мышцы.
      – Если у тебя ко мне вопрос, Блисс, так не ходи вокруг да около – спроси по-человечески.
      Гидеон взглянул на мисс Таттон. Та сняла с оконной рамы паутинку и теперь наматывала ее на палец, спрятанный в перчатке.
      – Я про призраков, сэр, – перешел на шепот Гидеон, наклонившись к Каттеру. – Вы ведете дела о призраках? Значит, мисс Таттон превратилась в призрак?
      – Еще нет, Блисс.
      – Еще нет, сэр?
      Каттер в свою очередь тоже нагнулся к Гидеону, впиваясь в него пристальным взглядом, в котором сквозила усталость. Не говоря дурного слова, он взял руку Энджи, бесцеремонно притянул к себе и сдернул с нее перчатку.
      – Сэр! – выразил протест Гидеон.
      – Не бойся за нее, Блисс. Взгляни на нее, она едва ли сознает, что мы рядом.
      Он был прав. Энджи даже не посмотрела, кто держит ее за запястье, только чуть подалась вперед, хватая паутинку, выскользнувшую из ее руки. Каттер взял газету, оставленную прежним пассажиром, свернув ее вдвое, положил на колени и сверху прижал к ней ладонь мисс Таттон. Гидеон, приняв чопорный вид, отвел в сторону глаза, словно перед ним разворачивалась скандально интимная сцена.
      – Смотри сюда, Блисс, – скомандовал Каттер. – Взгляни на нее.
      Гидеон повиновался. Первая полоса газеты – это был один из последних номеров «Кент энд Суссекс курьер» – была отдана под рекламные объявления. На ее фоне было заметно, что область прозрачности на руке мисс Таттон увеличилась, охватывая теперь почти всю ладонь и три пальца. Как и прежде, сама плоть почти полностью отсутствовала, контуры расплывались, как сироп в теплой воде. Из-под руки просвечивал обрывок печатного текста.
      – Читай. – Инспектор показал на газету.
      Гидеон кашлянул, словно спрашивая разрешения у мисс Таттон.
      – Мелкий шрифт разобрать трудно, сэр.
      – Читай, что можно разобрать, черт возьми. – Указательным пальцем Каттер ткнул в страницу. – Имя торговца напечатано не мелко. Прочти его.
      – Это некий мистер Т. Вагнер, сэр.
      – Где он обосновался?
      – В Танбридж-Уэллс, сэр. Калверли-роуд, 66 и 68.
      – Напротив ратуши.
      – Все верно, сэр. Напротив ратуши.
      – И что рекламирует этот мистер Вагнер, а, Блисс?
      – Он сообщает о распродаже невыкупленных залогов, сэр. Вероятно, он – ростовщик.
      – И что он предлагает? А то, может, стоит свернуть и заехать к нему?
      – Одеяла шерстяные и лоскутные, сэр. Простыни и стеганые покрывала. Теплые шали.
      – Теплые, говоришь? Ну, теплая шаль – это хорошо. Что еще?
      – Я не решаюсь назвать эти предметы, сэр, в присутствии дамы.
      Инспектор на мгновение закрыл лицо руками и испустил протяжный вздох.
      – Он не решается. Господи помилуй, Гидеон Блисс, какой же ты беспомощный перед лицом реального мира! Ты читаешь объявление ростовщика сквозь руку своей миленькой цветочницы и еще беспокоишься о правилах приличия! Читай давай, горе луковое.
      Гидеон снова кашлянул.
      – Слушаюсь, сэр. Речь идет о нижнем белье и о пеленках.
      – Очень хорошо, Блисс, – сказал Каттер. – Достаточно.
      Инспектор принялся натягивать, теперь уже аккуратно и бережно, перчатку на руку мисс Таттон и затем переложил ее ей на колени.
      – Благодарю вас, мисс. Итак, Блисс, тебя интересует, расследую ли я «особенные случаи» и являюсь ли специалистом по призракам, если можно так выразиться. Так вот, сержант, я делаю фактически то же, что сейчас делаешь ты сам. Смотрю на то, что передо мной, и стараюсь почерпнуть из этого все, что можно. Что до таких, как мисс Таттон, я не стану утверждать, что мне понятна их истинная природа, хоть я и пытаюсь понять. Я просто наблюдаю, подмечаю, делаю кое-какие выводы, не более того. С подобными ей я не сталкиваюсь каждый божий день. И сердечно этому рад.
      – Что вы имеете в виду, говоря о таких, как мисс Таттон? Что с ней произошло, сэр? Кто она теперь?
      Каттер скрестил на груди руки и остановил на нем мрачный взгляд.
      – Лучше бы ты не спрашивал, Блисс. Ответ может тебе не понравиться.
      – Прошу вас, сэр. Я должен знать.
      – В моем представлении она – полутень, Блисс. Хотя, наверно, существует более точное определение.
      – Полутень? И что… что это значит?
      – Это значит, Блисс, что она покидает этот мир. Ускользает от себя, как это бывает с пожилыми людьми, страдающими старческим слабоумием. В их памяти остается только то, что они знали в детстве, – песенки, стишки и все такое. Но она не потеряла рассудок, как дряхлые старики. Просто ее душа перенеслась в иной мир. Она покидает нас, но и в этом мире у нее еще есть дела. Люди говорят, что боятся призраков, но им не призраков надо опасаться. А таких, как это несчастное существо.
      Гидеон обратил ошеломленный взгляд на мисс Таттон. Свои руки в перчатках она сложила на коленях и безучастно смотрела на сероватую окаемку побережья.
      – Опасаться, сэр? – переспросил он. – Вы же не думаете, что она способна причинить зло?
      – Не волнуйся, Блисс. Ни тебя, ни меня она не тронет. Она будет иметь дело с теми, кто привел ее в это состояние. Я видел это собственными глазами. – Инспектор ненадолго умолк, костяшкой пальца потирая уголок рта. – Худший из людей, убийца детей, упал на колени. Упал на колени, Блисс, без единого слова, перед существом, которому при жизни было не более десяти лет от роду. Я своими руками вырвал пистолет из его рта.
      – Вы говорите о Сент-Джонах, сэр? Значит, вот откуда вы…
      – Неважно, про какие дела я говорю. Я сказал то, что сказал. Но тебе, наверное, хочется знать, что занимает ее ум. Кажется, что она где-то далеко-далеко. Возможно, так и есть. Она видит то, что недоступно нашему зрению, способна перемещаться в пространстве. Но дни ее сочтены.
      Гидеон в испуге таращился на Каттера, чувствуя, как у него холодеет в груди.
      – Что это значит, сэр? Что с ней будет?
      Но инспектор лишь покачал головой. В этот момент экипаж, громыхая, остановился. Они свернули на узкую дорогу под сенью вязов, и их, казалось, обволокла некая странная тишина. Гидеон вздрогнул, когда извозчик открыл дверцу.
      – Прошу прощения, сэр, – извинился тот. – Командир сказал, я должен остановиться, не доезжая ворот, чтобы не наделать шуму.
      – Каких ворот?
      – Что ведут в поместье Страйтов, сэр. Эти деревья – часть ограждения, а ворота вон там, у следующего угла. Так велел командир. Это и есть дом в Вечерних Песках.

XIX

      Дом был небольшой для столь богатой семьи, но благодаря своей обособленности производил впечатление величавого дворца. Особняк высился на выступе, господствуя над дюнами, и, возможно, одно время служил дачным домиком на берегу моря. Арки и окна со средниками еще худо-бедно сохраняли свою первоначальную элегантность, но в целом здание приходило в упадок. За долгие годы соленый воздух изъязвил каменную кладку, лишайник и ржавчина обесцветили щипцы.
      Мокрый снег сменил тоскливый моросящий дождь, окроплявший унынием неухоженную территорию усадьбы. Они миновали заброшенную оранжерею с грязными крапчатыми окнами, оплетенными стеблями вьющихся растений. За нестриженой живой изгородью виднелся теннисный корт с провисшей сеткой, утопавшей в ворохе нанесенной почерневшей листвы. Каттер, как всегда, шагал впереди. Гидеон плелся рядом с мисс Таттон, стараясь удержать ее под потрепанным зонтом инспектора и мягко понуждая идти вперед, когда она в очередной раз впадала в транс.
      По приближении к дому он поднял голову и увидел, что Каттер остановился и ждет их с суровым выражением на лице.
      – Поторопись, будь добр! – крикнул инспектор. – Ты не в ботаническом саду с девушкой гуляешь.
      – Простите, сэр, – отозвался Блисс. – Я стараюсь не отставать, но мисс Таттон постоянно отвлекается то на одно, то на другое. Недавно вот беседку увидела и сразу повернула к ней. Я с трудом ее остановил.
      – Идем, – скомандовал Каттер, раздраженно покачав головой. – Попробуем зайти через вход для прислуги. Прежде чем о нас доложат, я хочу выяснить, кто есть в доме и не приезжал ли кто недавно из Лондона.
      Инспектор постучал в дверь кухни. К ним вышла служанка угрюмой наружности с ружьем наперевес.
      – Что вам здесь нужно? – грубо спросила она. – Мы не ждем гостей.
      – Мы из полиции, мэм, – ответил Каттер. – Прошу вас, опустите ружье, пока я его у вас не отобрал.
      – Из какой еще полиции? Что-то я вас раньше не видела, а я знаю каждого констебля на всем участке отсюда до Рамсгита.
      – Мы не из Кентского отделения, мэм. Я – инспектор Каттер из Столичной полиции Лондона, и у меня есть соответствующие документы. Но я еще раз настоятельно вам советую опустить ружье, пока я не сделал это за вас. На меня много раз наставляли оружие, и это редко оканчивалось добром для тех, кто его нацеливал.
      Женщина наградила его сердитым взглядом, но ружье отработанным движением опустила, оставив его висеть на боку.
      – Я вам представился, мэм, теперь и вы скажите, как вас зовут.
      – Корниш.
      – Доброго вам дня, миссис Корниш. Мы надеемся пообщаться с хозяйкой дома или с его светлостью, если он тоже здесь.
      – Его светлость мы видим нечасто, – отрезала миссис Корниш. – Какое у вас к нему дело?
      – С вами я это обсуждать не намерен. Мэм, я тащился к вам сюда издалека, по мерзкой погоде, стою перед вами в мокром пальто и дурном настроении. Окажите любезность, пригласите нас в дом.
      Миссис Корниш еще раз оценивающе оглядела их и отступила в сторону.
      – Кто эта молодая мисс? На смерть похожа. Только не говорите, что она тоже служит в полиции.
      – Здесь вы правы, миссис Корниш, – ответил Каттер. – Этого я не скажу.

* * *

      Их провели в затхлую гостиную со створчатыми окнами до самого пола, из которых открывался вид на дюны и простиравшееся за ними море. Мисс Таттон, завороженная панорамой, тотчас же двинулась к окну и больше уж ни за что не желала отойти от него, не польстившись даже на чай, что принесла им миссис Корниш.
      – Камин не топлен, – сказала экономка, ставя на стол подставку с обгорелыми тостами. – Леди Ада обычно до шести не покидает личных покоев, да и вообще она холода особо не чувствует. Я доложила о вас, но когда она выйдет, не могу сказать. Занимайте себя как можете. Вон целый шкаф книг, посмотрите, если хотите. Леди Ада не расстается с книжками.
      Инспектор глотнул чаю.
      – Вы сказали, что мы из полиции?
      Миссис Корниш сцепила перед собой на фартуке руки.
      – Сказать-то сказала, а толку-то. Леди Ада, благословит ее Господь, дама со странностями. Будь вы сам принц Альберт, и то, наверно, не увидели бы ее раньше вечера, когда я приношу ей поднос с напитками.
      Каттер, встав у холодного камина, в возбуждении теребил мокрый воротник пальто.
      – Что ж, ничего не поделаешь, – произнес он. – Мы вам крайне признательны, миссис Корниш.
      Экономка задержалась в дверях, снова посмотрев в сторону окна, где находилась мисс Таттон. Внимание Энджи было приковано к парившей над дюнами пустельге. Она стояла не шелохнувшись, стискивая рюши на манжетах. Губы ее шевелились, словно она что-то беззвучно декламировала.
      – Молодая леди здорова? А то пусть отдохнет в маленькой гостиной, если неважно себя чувствует.
      Гидеон поднялся с кресла, но инспектор не дал ему и рта раскрыть.
      – Не беспокойтесь. – Каттер быстро пересек комнату и встал перед мисс Таттон, заслоняя ее собой. – Мы вам крайне признательны, миссис Корниш.
      Как оказалось, очень уж долго ждать им не пришлось. Через час с небольшим миссис Корниш вернулась в гостиную и сообщила, что хозяйка решила почтить их своим присутствием. Следом за экономкой появилась дама незаурядной внешности. Леди Ада немедленно прошла на середину комнаты и, опершись на трость, которую она поставила перед собой, по очереди внимательно оглядела каждого гостя.
      – Миссис Корниш, принесите нам херес и фруктовый пирог, его вы уже не испортите. И для меня, пожалуйста, еще тарелку сардин. Мне кажется, я похудела.
      Экономка удалилась, и леди Ада снова повернулась к гостям. На вид ей было за пятьдесят, но спину она держала неестественно прямо. На плечи наброшена накидка из какого-то экзотического меха цвета слоновой кости, сама в бриджах и поношенных сапогах для верховой езды.
      – Трость мне совершенно ни к чему, – объяснила она, словно отвечая на незаданный вопрос. – Знаете, каждый божий день я играю в теннис, даже в темное время суток, если случается поздно вспомнить про это. Сын экономки не успевает отбивать удары, но я все равно посылаю ему мячи. А когда я не машу ракеткой, то обычно не выпускаю из руки трость. Мне с детства внушили, что нужно всегда иметь при себе надежное оружие.
      Гидеон вытащил свой блокнот – на тот случай, если леди Ада скажет что-то интересное, но Каттер его осадил:
      – Убери, Блисс. Мы в гостях у леди Ады.
      – Пустяки, – сказала та. – Я сама постоянно ношу с собой блокнот, особенно когда выхожу из дома. Пусть юноша делает записи, если это поможет ему побороть волнение.
      Каттер поменял позу, обдумывая услышанное.
      – Как вам будет угодно, мадам. Простите, что помешал.
      Леди Ада взяла сигару из эффектной серебряной шкатулки, чиркнула спичкой и вдруг сочно выругалась, увидев, что та зашипела и погасла.
      – Вы помешали мне, приехав сюда, но почему-то по этому поводу не испытываете угрызений совести. Что привело вас ко мне, инспектор?
      – У меня к вашему брату очень неотложный разговор, мадам.
      – По вам, инспектор, не скажешь, что вы куда-то спешите. О чем же вы хотите с ним поговорить?
      – По поводу одного несчастного случая, мадам. Мы наведывались к нему домой, но его там не оказалось, однако у нас были основания полагать, что, возможно, мы найдем его здесь.
      – Но здесь вы его тоже не нашли, так? И все же меня с постели подняли.
      Каттер прочистил горло.
      – Мне жаль, что я нарушил ваш покой, мадам, но, может быть, вы сумеете нам помочь. Много времени мы не отнимем.
      Леди Ада бросила на него скептический взгляд.
      – Странные у вас спутники, – заметила она, взмахнув сигарой. – По вам видно, что вы охотитесь за грабителями, ни с кем другим не спутаешь. Но вот ваш помощник, насколько я могу судить, для такой работы не скроен. Что же до маленькой мисс, которой он очарован и которая сейчас поглощена созерцанием облаков… это слоисто-дождевые облака, дитя. У меня где-то есть великолепный облачный атлас. Какая у нее цель? И каким образом полицейский оказался в компании столь удивительного создания?
      В лице Каттера отразилось беспокойство. Мисс Таттон по-прежнему была в перчатках, и ее внешность – не считая бледности – не должна бы казаться необычайной.
      – Девушка оказалась с нами в результате печального происшествия. Я предпочел бы не волновать вас подробностями.
      Ничего на это не ответив, леди Ада подошла к стоявшей у окна мисс Таттон. Повесив трость на сгиб локтя, она отвинтила крышку с окуляра медного телескопа и, нагнувшись, навела его на объект.
      – Идите сюда, дитя, – позвала она Энджи. – Смотреть на облака интересно, но я покажу вам кое-что получше. Подойдите, взгляните.
      Гидеон в испуге вскочил с кресла.
      – С вашего позволения, мадам, – вмешался он. – Вы сейчас поймете, что она…
      – Помолчите, пожалуйста, – перебила его леди Ада. – Как зовут девушку?
      – Анджела Таттон, мадам, но все зовут ее Энджи.
      – Энджи, значит. Уменьшительные имена я не жалую. Плохо уже то, что многих девушек называют в честь цветов и добродетелей – в честь маленьких пустячков, не представляющих большой важности для человечества. Все это само по себе плохо. Зачем же еще кромсать те считаные нормальные имена, что мы имеем? Ее нарекли Анджелой, значит, Анджелой она и должна зваться. Подойдите, Анджела.
      Гидеон наблюдал, до боли в руках стискивая подлокотники, но в следующую минуту его страх сменился изумлением. Мисс Таттон, услышав, что к ней обращаются, медленно повернулась и с опаской посмотрела на телескоп, но прикоснуться к нему не решилась.
      – Подойдите, дитя, – настаивала леди Ада. – Он не укусит. Просто приставьте глаз вот сюда, как я сейчас. Он уже настроен. Если ничего не собьете, сразу увидите.
      Энджи склонилась над телескопом, обхватив себя руками, словно боялась, что он ее поранит. На мгновение она застыла в неподвижности и затем тихо охнула.
      – Поднимается, – тихо проронила она. – Поднимается.
      – Видите, да? – торжествующим тоном спросила леди Ада. – Только она, увы, не поднимается, никогда не поднимется. Мачта, что вы видите, и рангоутное дерево, льнущее к ней, – это единственные зримые останки «Персефоны». Она исчезла в пятьдесят втором году.
      – Исчезла? – повторила Энджи.
      – Именно так. Ее теперь засосали пески, почти целиком, кроме того, что вы видите, но затонула она в открытом море. Принадлежала она одному часовщику, по фамилии Хартнелл, если память мне не изменяет. Он обанкротился, пытаясь создать вечные часы. Он утопил судно, очевидно чтобы получить страховку, и вместе с ним сам утонул. На это его толкнула, разумеется, любовь. Почти все глупости в этом мире совершаются ради любви.
      Последнее замечание леди Ада адресовала Гидеону. Тот смущенно заерзал в кресле. Мисс Таттон вела себя так, будто она ничего не понимает. Она вроде бы внимала, но наверняка сказать было нельзя. Спустя мгновение она моргнула и склонила голову набок, будто что-то силясь уразуметь.
      – Тик-так? – произнесла она. – Тик-так?
      – Да, дорогая, – ответила леди Ада. – Думаю, вы понимаете больше, чем показываете. Вы знаете, что такое часы, да? И время?
      Инспектор тактично кашлянул.
      – К слову о времени, миледи, может, мы все-таки вернемся к нашему разговору? Вы ведь наверняка хотите поскорее избавиться от нас.
      Леди Ада повернулась к нему. В лице ее читалось смятение, словно она напрочь забыла о его существовании.
      – О, у нас будет масса времени, инспектор. Я решила: Анджела – моя гостья. Посетители у меня бывают редко, и я давно не встречала никого… никого, подобного ей. Вы тоже можете остаться, раз уж приехали вместе с ней.
      Инспектор кашлянул, прочищая горло, и степенно отвечал:
      – Вы очень любезны, леди Ада, но наше дело не терпит отлагательств. Раз уж лорда Страйта здесь нет, мы должны поскорее вернуться в Лондон.
      – А что вы расследуете? – Отвернувшись от окна, леди Ада сняла с руки трость и поставила ее перед собой. – Вы ведь так и не дали мне удовлетворительного объяснения. Что вам нужно от моего брата? И от меня, если уж на то пошло?
      Каттер сдвинул брови, словно ощутил непривычный дискомфорт.
      – Это дело деликатного характера, мадам. Я надеялся пощадить ваши чувства.
      Леди Ада оплела пальцами набалдашник трости.
      – Я за свою жизнь видела и слышала больше неприятного, чем вам представляется, – сказала она. – Рассказывайте, не стесняйтесь. И желательно без жеманных экивоков.
      – Без жеманных экивоков? – Инспектор побагровел. – Хорошо, мадам, буду с вами откровенен. В особняке вашего брата на Хаф-Мун-стрит был обнаружен труп женщины. Прибыв на место происшествия, его светлость мы дома не застали. Нам дали понять, что он, возможно, отправился в Вечерние Пески. Поскольку дело неотложное, мы последовали сюда, чтобы побеседовать с ним, как только ему это будет удобно.
      – А что за женщина? – осведомилась леди Ада. Она теперь несколько успокоилась, но была не менее сосредоточена. – Как она умерла?
      – Некая мисс Эстер Тулл, мадам. Мы полагаем, она служила в доме лорда Страйта белошвейкой. Она выпала из окна верхнего этажа и разбилась насмерть.
      – Выпала и разбилась насмерть? – Леди Ада плотно сжала губы. – Просто так люди из окон не выпадают. Они либо сами бросаются, как мне кажется, либо их выталкивают.
      Каттер открыто встретил ее взгляд.
      – Ну, в общем да, как показывает мой опыт.
      – И что вы думаете о данном деле, инспектор, исходя из вашего опыта? Она сама выпрыгнула, эта мисс Тулл, или ее столкнули? Вы намерены обвинить в убийстве четырнадцатого графа Мондли? Это и есть ваше срочное дело?
      – Случай необычный, мадам. Это все, что я могу сказать. Ни к какому выводу я пока не пришел. Не сомневайтесь, я прекрасно сознаю, сколь высокое положение в обществе занимает его светлость. Он являлся работодателем мисс Тулл и, возможно, что-то знает о ее обстоятельствах, о том, что стало причиной ее гибели. Меня информировали, что в момент ее гибели его не было дома, что его возвращения ждали позже, но он так и не появился. Прежде всего нам хотелось бы установить, что он жив и здоров, ну а потом уже побеседовать с ним. Пусть бы он изложил свое мнение на все это и затем отправил нас восвояси. В двух словах, миледи, такова моя позиция. Надеюсь, теперь мое объяснение вас удовлетворило.
      Леди Ада смотрела в сторону, словно размышляя.
      – Удовлетворило, – наконец произнесла она. – В известном смысле.
      Опустив голову, она с минуту постояла в раздумье и вернулась к окну. Энджи, устав от телескопа, присела на подоконник. По приближении леди Ады она подняла глаза, глядя на нее с необычайной пристальностью во взгляде, словно ждала, что та снова ей что-то скажет.
      – Вы удовлетворили мое любопытство, инспектор, – заговорила леди Ада, стоя к ним спиной. – И если то, что вы рассказали, правда – и означает то, что я думаю, – тогда, полагаю, я могу сделать для вас то же самое. Молодой человек, будьте так любезны, позвоните в колокольчик, вызовите миссис Корниш. Я велю ей приготовить для вас комнаты.
      – Простите, леди Ада, – возразил Каттер. – По-моему, я ясно выразился: мы должны вернуться в Лондон.
      – Конечно, инспектор. Со слухом у меня пока все в порядке. Вы хотите вернуться в Лондон, чтобы найти там моего брата. Но я предлагаю вам избавить себя от утомительной езды туда-сюда. Бог свидетель, мне не много известно о делах брата, но для себя я сделала некоторые наблюдения. Какой бы ни был мой брат, он – человек привычки и своим правилам изменяет только в одном случае: когда не может повлиять на обстоятельства. Это зрелище мне всегда приходится наблюдать. Вам незачем искать моего брата в Лондоне. Если я права, мой брат уже едет сюда.

ХХ

      Октавия решила, что ослышалась, когда Джорджи, постучав к ней в комнату, просунул голову в дверь и сообщил, что к ней пришел гость.
      – Прости, дорогой, кто ждет меня внизу? – изумленно спросила она, отворачиваясь от туалетного столика.
      – Лорд Хартингтон. Представляешь, я сразу даже его не узнал. Ни тебе жабо, ни гвоздики в петлице.
      – Право слово, Джорджи, ты слишком старомоден. Просто Эльф немного пижон. Мода сейчас такая. Впрочем, вряд ли это он. Еще только половина девятого утра.
      – Сама посмотри. – Джорджи кивнул на окно. – Даже в дом войти отказался. Говорит, торопится по срочному делу.
      На светские мероприятия Эльф приезжал в своем собственном городском экипаже – роскошной величавой карете, украшенной геральдическими фигурами; на ее запятках – как минимум два ливрейных лакея. Сейчас же внизу ждал обычный извозчичий экипаж, запряженный парой усталых разномастных кляч. Эльф расхаживал перед ним с нарочито беспечным видом. Одет он был в какое-то невзрачное неприметное пальто, на голове – шляпа, как будто позаимствованная у коммивояжера. Когда Октавия вышла к нему, примерно получасом позже, он поприветствовал ее с легким смущением.
      – Бог мой, Эльф, тебя не узнать! – воскликнула она. – Что заставило тебя выйти из дома в столь ранний час?
      Он усадил ее в экипаж, стукнул по крыше, веля извозчику трогать, и только потом заговорил:
      – Сейчас ты видишь меня, дорогая, как должностное лицо, а это налагает определенные ограничения. Однако не все так безрадостно. Вот, глотни, чтоб не замерзнуть.
      Он протянул ей фляжку. Октавия отказалась, наблюдая, как Эльф чинно вливает в себя спиртное.
      – Пить из фляжки не зазорно, если ты полностью скрыт в движущемся экипаже. Я действую с личного разрешения Ее Величества.
      – В чем дело, Эльф? Я, конечно, рада тебя видеть, но мне хотелось бы знать, куда мы едем.
      Он улыбнулся, глядя в мутное окно с желтым налетом от табачного дыма. Они как раз свернули на Миллбэнк-стрит. По улице плелись к Уайтхоллу служащие. Октавия заметила, как на их темные зонты нехотя опускаются снежинки. Снова начинался снегопад.
      – Не завидую я им, – сказал Эльф. – Каждый день ходят одной и той же дорогой. Садятся на один и тот же стул, за один и тот же стол. Пытаются улучшить свою судьбу только за счет усердия и усидчивости.
      – Эльф, зачем мы здесь? – не унималась Октавия.
      – Я вот все думаю, красотка, о выбранной тобой профессии. Это ведь твой выбор, да? Бог свидетель, тебе незачем работать ради куска хлеба.
      – Дедушка всегда считал, что человек должен работать. – Она мысленно вздрогнула. Как будто это вовсе и не ее слова. – Я и сама считаю, что нужно работать. Я ведь родилась не в богатой семье. Для меня все могло сложиться иначе.
      – Да уж. Старина Феликс – человек надежный. Жаль, что он… – Эльф чуть поморщился. – Как он вообще?
      – Эльф.
      – Прости, дорогая. Сейчас объясню. После разговора с мистером Хили в редакции «Газетт» – кстати, неприятный типчик, да? – я много думал. Боюсь, я не уделяю тебе должного внимания. Скармливаю пикантные сплетни, которые ты могла бы узнать у десятков других людей. И потом, на самом деле тебе ведь не это нужно, да? Тебя интересуют серьезные темы, вопросы общественной значимости. Кстати, я это только приветствую.
      Октавия ждала, не сводя с него ровного взгляда.
      – Да, боюсь, я был тебе негодным другом. – Они свернули на площадь Парламента. Эльф обратил взгляд в окно, небрежно махнув в сторону Уайтхолла. – Сплошная суета в этих лабиринтах, красотка. Ты даже не представляешь. На чердаке Министерства по делам Индии нашли труп помощника министра. Он к тому времени отсутствовал уже три года, и все почему-то решили, что он отправился в Бенгалию модернизировать работу почтовой службы. А он все скрипит и скрипит, этот громоздкий бюрократический аппарат империи, как сказал однажды кто-то – не помню кто. Защита королевства каким-то образом обеспечивается. И если вращаешься в определенных кругах, волей-неволей замечаешь некоторые течения, а сейчас наблюдается повышенная активность в делах.
      – В каких конкретно?
      – Как я уже говорил, я не вправе выходить за определенные рамки. По долгу службы не все могу сказать. А еще этот новый Закон о гостайне, прости меня Господи. Человека могут колесовать за разглашение прогноза погоды для судоходства. Но ведь есть и другие обязанности, верно? – Он тихо кашлянул. – Например, перед теми, кого любишь, и далее по списку.
      Октавия наградила его мимолетной улыбкой, смахивая с рукава соринку. Более года миновало с тех пор, как Эльф сделал ей свое странное признание. Он тогда ужасно смущался. Да еще шампанского перепил. Она решила, что лучше о том не упоминать.
      – Как бы то ни было, – продолжал Эльф, – я понял, что могу помочь тебе, дорогая. Могу направлять твои стопы, некоторым образом, в вопросах, затрагивающих общественные интересы. В вопросах столь важных, что от них не посмеет отмахнуться даже мистер Хили.
      – Ты про Похитителей душ?
      – Да, и про них тоже. – Он снова посмотрел в окно. – Бердкейдж-уок, красотка. Начинай прямо отсюда, не прогадаешь, если тебе нужны секреты. Там, за этими деревьями, работают одни неудачники.
      – Эльф, есть вещи, до которых я никогда не снизойду. К тому же большинство тех секретов мне уже известны.
      – Конечно, дорогая, у меня не было ни малейших намерений оскорбить тебя подобными сплетнями. Просто хотел сказать, что искать нужно не только на дне, но и в заоблачных высях.
      – В каких именно?
      – Ой, в этом, красотка, тебе моя помощь не нужна. Подозреваю, что ты и сама знаешь.
      – Честное слово, Эльф, может, хватит уже говорить загадками? Меня это бесит.
      – Прости. Профессиональная привычка. Вчера вечером, когда мы беседовали с тобой после того идиотского сеанса, ты упомянула, что накануне поздно вечером наведывалась в Уайтчепел, куда днем отправляла своего доблестного брата разведать обстановку.
      – Я тебе все это наговорила? Знала ведь, что второй бокал мадеры будет лишним.
      Эльф улыбнулся, поглаживая одну выгнутую бровь.
      – Не волнуйся, в остальном ты была восхитительно осторожна. Ни словом не обмолвилась о том, где ты была тем утром. Так уж получилось, что я не стал полагаться исключительно на твою откровенность. Сам навел некоторые справки. Не тебе одной любопытно, куда подевался лорд Страйт.
      Нескольку секунд Октавия молча смотрела на Эльфа.
      – Откуда ты знаешь?
      Он удрученно развел руками, будто оскорбившись.
      – Красотка, дорогая, неужто забыла? На балу у леди Ашенден ты сама призналась, что пришла туда ради него. А когда он не появился, ты отправила меня выяснять, почему его нет. И я, как храбрый рыцарь, беспрекословно бросился исполнять твое поручение в тыл врага.
      – Только никакого вражеского тыла не существует, во всяком случае для тебя. В Лондоне ты везде свой, не так ли? – Она отвела взгляд, раздраженно барабаня по своей сумочке. – И способен раздобыть любую информацию. Да, на следующее утро после бала я ездила к дому лорда Страйта, о чем тебя, похоже, уже уведомили. Должна я это понимать так, что отныне ты следишь за каждым моим шагом?
      – Боже упаси! – воскликнул Эльф. – Боюсь, своей болтовней я только запутал тебя. Никто меня не уведомлял, старушка. Я просто предположил. Не скрою, мне было любопытно, но я не следовал за тобой по пятам. Хорошего же ты обо мне мнения.
      Октавия испытующе посмотрела на него. Обиженного он из себя изображал, что было очевидно, и в принципе неудивительно. Но это наводило на мысль, что, как всегда, под притворством он отважно скрывает некое подлинное чувство.
      – Ладно, – чуть смягчилась она, – с чего вдруг ты заговорил о нем? Намерен избавить меня от поисков лорда Страйта? В этом заключается твоя помощь? Собираешься преподнести мне его на блюдечке и раскланяться? И поэтому мы здесь?
      Эльф сдержанно вздохнул.
      – Послушай, старушка, у тебя сложилось превратное впечатление. Я не хочу портить тебе удовольствие. Если я проявляю живой интерес к нашему приятелю Страйту, то только потому, что его дом начал привлекать нежелательное внимание.
      – Это ты о чем? В каком смысле?
      – Если помнишь, я связан с Министерством внутренних дел. Осуществляю надзор над деятельностью некоторых полицейских структур.
      – Полицейских структур? Лордом Страйтом заинтересовалась полиция? Почему?
      – Ну, во-первых, в его доме было совершено самоубийство. Во-вторых, он сам куда-то исчез, что весьма нелюбезно с его стороны. Ну, а сегодня утром… в общем, сама увидишь, когда приедем на место. Я уверен, ты захочешь все увидеть своими глазами – из соображений достоверности.
      – Достоверности? А теперь ты о чем говоришь?
      – Я говорю о статье, которую ты напишешь для «Газетт».
      – Господи, да о чем? Эльф, что за бред!
      – О печальном событии, которое получит широкий резонанс в обществе. – Он снова глянул в окно. – Так, мы сворачиваем на Пикадилли. Сейчас нет времени объяснять, так что доверься мне, очень тебя прошу. Тебе ведь нужна стоящая тема? Ты хочешь раскрыть громкие тайны? Красотка, доверься мне, я обещаю, у тебя будет полный букет. Не только Страйт, но и все остальное. Похитители душ. Пропавшая девушка. Абсолютно все.
      Октавия забыла все, что хотела сказать, и теперь только ошеломленно смотрела на него, медленно качая головой. Эльф наклонился к ней.
      – Не спрашивай, откуда я знаю. Теперь это не важно. Ты ведь хочешь найти ее, да? Наверно, даже обещание дала. Не отвечай. Я тоже хочу, пусть и по другим причинам. Прошу, доверься мне. Сделай это для меня. После я смогу сделать для тебя гораздо, гораздо больше.
      Октавия отклонилась назад, задумчиво глядя на него. Эльф тоже откинулся на спинку сиденья, раскрыв ладони, словно приветствовал ее оценивающий взгляд.
      – Хили это не напечатает, – покачала она головой.
      – Еще как напечатает, сердце мое. Не напечатает, значит, половина газет Лондона выпустят этот материал раньше его. Возможно, ему даже придется поместить статью на следующий день.
      Экипаж замедлил ход на углу Хаф-Мун-стрит, где, несмотря на непогоду, собралась небольшая толпа. Два полицейских фургона, встав вплотную один за другим, заблокировали путь. Перед ними стояли в ряд, хоть и не плечом к плечу, констебли, грозными взглядами отпугивавшие зевак. Какой-то человек в коричневом, стараясь казаться неприметным, расхаживал между ними и время от времени тихим голосом отдавал распоряжения. Наблюдательный и степенный, он был в невзрачном пальто и такой же невзрачной шляпе, которые, как и Эльф, он словно у кого-то позаимствовал. Увидев их экипаж, он подал сигнал, и оцепление расступилось, констебли принялись расчищать путь. Человек в коричневом молча прикоснулся пальцем к шляпе, когда они проезжали мимо. Эльф, как будто высматривавший его, едва они подъехали к Страйт-хаус, вяло махнул рукой в ответ. И только тогда Октавия узнала мужчину.
      – Это же тот самый человек, – заметила она. – Мы видели его в Ашенден-хаус. Ты сказал, что знаком с ним постольку-поскольку. Кто он, Эльф? Полицейский?
      – Не совсем, старушка.
      Она снова внимательно посмотрела на мужчину. Блеклым был не только его наряд. В сероватом свете даже кожа его имела необычный оттенок, словно ее естественный цвет специально тщательно вытравили.
      – Послушай, Эльф, – произнесла Октавия. – У меня такое ощущение, будто я тебя совсем не знаю. Если ты можешь все это устроить, зачем тебе я? Ты и без моей помощи найдешь, что сообщить в газеты.
      – Послушай, красотка, – доверительным тоном отвечал он, снова повернувшись к ней. – Я все понимаю. Я знаю: это не совсем то, что бы ты хотела. Ты предпочла бы завоевать себе имя на скандале, который раскопала сама, но обычно не мы выбираем обстоятельства, создающие нам ту или иную репутацию. Судьба – это только в сказках, дорогая. В жизни бывают только возможности и преимущества.
      Октавия ждала, сохраняя на лице непроницаемое выражение. Она знала, что будет продолжение.
      – И ты должна понять кое-что еще, красотка. Да, это хорошая возможность, но кроме того, необходимость. Я не могу всего объяснить – во всяком случае пока, однако мы должны пойти на этот шаг, если хотим, чтобы оставалась надежда отыскать ту пропавшую девушку. Есть другие заинтересованные стороны, которые почти наверняка сведут на нет все наши усилия, если мы ничего не предпримем. Это позволит нам выиграть время – не много, конечно, но, может быть, его хватит. Ну, что скажешь, мисс Октавия Хиллингдон? Не упустишь свой шанс?
      Она смиренно вздохнула.
      – Ты так говоришь, будто у меня есть выбор. Спасибо, конечно. Ты очень любезен, по-своему.
      Эльф надел перчатки.
      – Ну и прекрасно. – На губах его заиграла двусмысленная улыбка. – Тогда слушай. Всех подробностей мне не сообщили, но оцепление не стали бы выставлять, чтобы сдержать толпу, если б ей не было на что поглазеть. Ты, я знаю, не кисейная барышня, наверняка всякого насмотрелась, колеся на своем велосипеде по сомнительным районам. Но все равно, боюсь, ты должна подготовиться.
      – Подготовиться? Как?
      Эльф снова вытащил из пальто фляжку и протянул ей.
      – Для начала, – сказал он, – все же выпей.


      МЕЙФЭР ГАЗЕТТ
      4 февраля 1893 г.
      ЕЩЕ ОДНА СМЕРТЬ В СТРАЙТ-ХАУС
      В Страйт-хаус на Хаф-Мун-стрит, в лондонской резиденции лорда Страйта, 14-го графа Мондли, погиб еще один человек, по непонятной причине. Этой смерти предшествовала гибель мисс Эстер Тулл, белошвейки 37 лет, скончавшейся при поразительно схожих обстоятельствах вечером первого числа сего месяца. По обоим трагическим случаям будет проведено коронерское расследование, дату которого объявит г-н А. Бракстон Хикс, коронер Юго-западного отделения полиции Лондона и Суррея.
      На этот раз погиб мужчина примерно 55 лет, скончавшийся в результате падения с верхнего этажа особняка. Его останки сегодня рано утром обнаружил Джек Уорнок, инспектор полиции отделения «С», который находился поблизости в связи с полицейским расследованием, не имеющим отношения к данному происшествию. Он дал интервью корреспонденту «Газетт».
      При падении погибший сильно разбил лицо и верхнюю часть тела. Присутствовавшему корреспонденту позволили взглянуть на обезображенный труп с близкого расстояния. К тому времени личность погибшего еще не была установлена, и полицейский врач не прибыл на место происшествия. Инспектор Уорнок своими предположениями делиться не стал, но подтвердил, что возраст погибшего соответствует возрасту лорда Страйта.
      На вопрос о том, проживали ли в Страйт-хаус другие мужчины, помимо его светлости, Уорнок сказал, что насколько ему известно, нет, если не считать прислуги; при этом он заметил, что на погибшем не униформа слуги, а вечерний наряд знатного джентльмена.
      Присутствовавший корреспондент попыталась расспросить домочадцев, но никто из них не пожелал ничего говорить. Посетителей в Страйт-хаус не принимают, и от представителей его светлости не ожидается официального заявления, пока компетентные органы не дадут свое заключение.

XXI

      Гидеона разбудило безмолвие утихомирившейся непогоды.
      Он во сне ощутил его, это затишье, а вместе с ним и все возрастающую тревожность ночных грез. Ему снились родители, теперь без лиц, стершихся из его памяти. Они бросили его на изрытой колеями дороге в каком-то болотистом краю. Он стоял на месте и звал их, но голос застревал в горле.
      Мама один раз оглянулась, рукой прикрывая от света побелевшее лицо, и снова побрела вперед, вместе с отцом направляясь к ожидавшей их груженой повозке. В пустынном небе промелькнул ястреб. Повозка медленно покатила прочь. И все замерло. Беззвучие пугало. Наверно, так и бывает в конце. Наверно, наступает тишина.
      С этими мыслями Гидеон и проснулся. И еще со странным ощущением, что в отведенной ему комнате произошли какие-то перемены. С минуту он лежал не дыша, затем резко сел в постели, словно чтобы застать врасплох украдкой пробравшегося к нему незваного гостя. Никого не было, и он не заметил признаков того, чтобы кто-то заходил к нему, пока он спал. Стакан воды стоял, как и стоял, на тумбочке у кровати. Одежда висела там, где он ее повесил, – на стуле у умывальника. Шторы были задвинуты все так же неплотно, в просвете между ними, где сияла луна, когда он ложился спать, теперь чернела темнота.
      Ничего не изменилось, во всяком случае, ничего такого он не заметил, но то странное чувство не пропадало. Произошло некое неуловимое преображение. Оно ощущалось в неподвижности воздуха, в пятне холодного света, падавшего в дверной проем.
      Сам не зная зачем, Гидеон поднялся с постели и встал перед зеркалом туалетного столика. Ночная сорочка, что ему одолжили, болталась на его тощей фигуре. Настороженно озираясь, он пошевелил пальцами ног. Половицы под ступнями были сухие и растрескавшиеся, по структуре напоминая ребристую поверхность ракушек. Гидеон прошел к окну и раздвинул шторы, впуская в комнату угасающее сияние луны. В дюнах вяло копошился увязающий в песках ветер. В том месте, где море сливалось с темнотой, зеленела полоса цвета лишайника.
      Вон там.
      Слева, на краю его поля зрения. С лестничной площадки в дверь скользнул квадрат бледного света. Если подождать… Если отбросить от себя эту мысль или смотреть в сторону, пока световое пятно не исчезнет… Если подождать, а потом повернуться, он ничего не увидит. Тогда можно пожурить себя, с облегчением вздохнуть и снова лечь в постель.
      Так и сделал. Повернулся. Вот, смотри. Повернулся – ничего.
      Да нет.
      Вон там.
      Гидеон зажмурился. Снова разжал веки. Чувства восприятия, казалось, отделились от него, поплыли, словно в тумане. Он видел ее и в то же время не видел.
      – Энджи? Мисс Таттон?
      Она блекла. Они расстались несколько часов назад, и все равно он был потрясен переменами в ее облике. Он приблизился к ней, с беспокойством ее разглядывая. Наверно, прежде эти перемены скрывала одежда, по крайней мере отчасти. Тогда она была полностью одета, теперь же все ее облачение состояло из одной только пожелтевшей истончавшей ночной сорочки. Процесс таяния плоти, начавшийся от правых конечностей, постепенно охватывал все более обширные участки тела. Правая рука исчезла почти до локтя, правая нога от стопы до колена тоже обрела прозрачность, как у привидения. И все же то, что от нее осталось, создавало впечатление утонченной целостности. Нежная упругая впадинка у основания шеи в обрамлении резко очерченных ключиц.
      – О, Энджи.
      – Тсс, – произнесла она. – Тише-тише, баю-бай.
      Бледный свет на лестничной площадке замерцал и вспыхнул ярче. Леденящий и ровный, он исходил из какого-то незримого источника. Гидеон подумал про опал, который ему как-то показал один студент в Селуин-колледже, чей отец служил в Министерстве по делам колоний. Этот камень добыли в Занзибаре, и даже на влажной липкой ладони он сиял, как флакон, в который закупорили луч арктического солнца.
      Гидеон осмелился шагнуть ближе.
      – Энджи? – обратился он к девушке. – Что-то случилось? Вас что-то разбудило?
      Спрашивая, он уже сознавал, что она и не думала спать. Она не спала с тех пор, как ее забрали из больницы. Полутень, дал ей определение Каттер. Может, в призрак она еще и не превратилась, но естественных потребностей, свойственных человеку, уже не испытывала.
      И все же что-то ее растревожило – возможно, эта странная тишь природы. Она снова оживает, отметил Гидеон. Воздух заколыхался, по окнам прерывисто застучал дождь.
      Мисс Таттон, рассеянная и молчаливая, мерила шагами комнату, но теперь вдруг остановилась и насторожилась.
      – Ветер подует, – голос у нее был безучастный и какой-то выхолощенный, – Господь милостив.
      – Энджи?
      Она казалась возбужденной, пребывая в своем далеком неведомом мире, и Гидеон попробовал успокоить ее. Робко протянул к ней руку, намереваясь просто тронуть ее за плечо, но она, зашипев на него, резко отпрянула. На секунду ее черты исказились в отталкивающе свирепой гримасе.
      – Мисс Таттон? – Он попятился. – Мисс Таттон, простите, ради бога, я не хотел…
      Но это мгновение миновало. В ее лице снова отразилась растерянность. Она нервно вертела головой по сторонам. Стук дождя по карнизам усиливался.
      – Энджи? – ласково обратился к ней Гидеон, опасаясь, как бы она опять не набросилась на него. – Angela mea. Значит, вы превращаетесь в ангела? Нас учили подвергать сомнению подобные взгляды, но сам Августин, возможно, полагал иначе. Говоря об ангелах, утверждал он, мы имеем в виду ту миссию, что они исполняют, а не их природу. По своей природе они духи.
      Анджела словно не слышала его. Она подняла лицо к небу, будто принюхиваясь.
      – Мисс Таттон? – Но он понимал, что это бесполезно. Гидеон сокрушенно покачал головой. – Некогда я благоговел перед вами, но тогда я не помнил первое значение того слова: оно несло в себе ужас задолго до того, как стало обозначать чудо. Я забыл, что в Писании ангелы – это не всегда серафимы. Есть еще ангелы разрушения.
      Анджела посмотрела на него, или сквозь него, с жадностью и ожесточенностью во взоре.
      – Простите, – повторил Гидеон. – Простите меня за мой лепет. Я с самого начала был безнадежен. Вы помните, Энджи? Те первые деньки, летом? Неужели не помните?
      Она шагнула к нему, босыми ногами бесшумно ступая по половицам. Ее взгляд забегал по его лицу, словно она выискивала в нем сходство с каким-то портретом. Гидеон замер.
      – Энджи?
      – Одна для господина, – прошептала она, поднося руку – или ее призрак – к его лицу. Он не мог бы с точностью сказать, действительно ли ее пальцы коснулись его щеки. – Одна – для госпожи.
      – Да, – шепотом отозвался Гидеон, опасаясь всколыхнуть воздух. – Молодой господин – так вы обращались ко мне. Хотя я просил, чтобы вы звали меня по имени. И как же я хочу этого теперь. Это я. Гидеон.
      Но мисс Таттон, не дослушав его, отвернулась. На лице ее снова появилось сосредоточенное выражение, будто теперь она точно знала то, что до этого ускользало от нее. Ее взгляд был устремлен в темноту. Он не мог взять в толк, к чему приковано ее внимание. С лестничной площадки открывался вид на холл, но стена, на которую она смотрела, была темной и окон не имела. Энджи подошла к каменному парапету, соединявшемуся с перилами лестницы. Перебирая по нему кончиками невидимых пальцев, она всматривалась в мглу.
      – Энджи? – окликнул ее Гидеон. – Мисс Таттон?
      Ссутулившись, она замерла на мгновение, будто прислушиваясь. Потом – молча и с неестественным проворством – взобралась на парапет и с легкостью выпрямилась во весь рост. Гидеон зажал ладонью рот, словно боялся дыханием взбудоражить воздух. Она вытянула шею, всматриваясь в темноте в то, что видела только она одна.
      – Энджи, – едва слышно прошептал он. – Мисс Таттон, прошу вас. Здесь высота, наверно, футов тридцать[36 - 30 футов равно 9,144 метра.]. Умоляю – спуститесь.
      Ширина парапета составляла восемь-девять дюймов[37 - 9 дюймов равно 22,86 сантиметра.], и пальцы ее ног – те, что он видел, по крайней мере, чуть выступали за внешний край. Она пошевелила ими, ощупывая поверхность камня. Он подумал, что, может быть, ее бесплотные конечности потеряли чувствительность. И она больше не ощущает боли. Откуда-то издалека донесся первый низкий раскат грома.
      – Баю-баю, детки, – тихо-тихо запела она, – на еловой ветке.
      – Энджи. – Гидеон подкрался к ней. – Энджи, прошу вас.
      – Тронет ветер вашу ель, закачает колыбель. – Напевая, она раскачивалась, но взгляд ее оставался немигающим. – А подует во весь дух…
      – Энджи! О боже! – Он ринулся к ней, в отчаянии хватая подол ее ночной сорочки. Она обернулась, глянула через плечо, как на некую досадную помеху. Затем раскинула руки и прошептала последние слова:
      – Колыбель на землю бух[38 - Английская колыбельная в переводе С. Маршака.].
      Молния. В свете яркой вспышки Гидеон увидел, что Энджи, припав к парапету, застыла в неподвижности, как ястреб. А потом прыгнула, устремившись вниз с неосознанной неистовостью. Это он не увидел, а почувствовал, услышав свист рассекаемого воздуха и треск хлопчатобумажной ткани. Перегнувшись через парапет, Гидеон всматривался в пустую темноту. Может, на мгновение закрыл глаза – в этом он не был уверен. И не сразу осознал, что своим криком разрезал всепоглощающую тишину, наступившую с ее уходом.

XXII

      Человека, ждавшего их на вокзале Лондон-Бридж, Октавия узнала. Возле него нервно топтался дежурный по станции, поскольку поезд на Дил должен был тронуться несколько минут назад, однако мужчина в коричневом был невозмутим. Одной ногой стоя на платформе, другой – на ступеньке, из двери вагона первого класса он наблюдал за приближением Октавии и Эльфа. Несмотря на ропот недовольства, он всем своим видом давал ясно понять, что не сойдет с места, пока не будет к тому готов.
      На эту его манеру бесстрастной самоуверенности, напускного равнодушия, с которым он следил за всем и вся, Октавия обратила внимание еще возле Страйт-хаус. Номинально главным на месте происшествия считался инспектор Уорнок – нелепый лощеный деревенщина с вонючей сигарой, – но все подчинялись приказам именно этого человека, которые тот отдавал спокойным голосом. И именно он откинул мешковину с трупа. Именно его немигающий взгляд чувствовала на себе Октавия, пока, силясь выровнять дыхание, делала записи.
      Соизволив обратиться к ней – чтобы объяснить, например, что он отвезет ее статью в редакцию «Газетт», пока она съездит домой за вещами, – он не особо утруждал себя любезностями. Даже сейчас, когда Эльф отступил в сторону, пропуская ее в вагон, мужчина в коричневом поприветствовал ее всего лишь едва заметным кивком.
      – Господи боже мой! – воскликнул Эльф, когда они устроились в своем купе. – Какие жуткие неудобства приходится терпеть! Сначала тряслись в одном отвратном экипаже, теперь в другом. Боюсь, я слишком далеко утащил тебя от нашей привычной среды. Но, может быть, Юго-Восточная железная дорога хотя бы расщедрится на бутылочку шампанского. Хотелось бы немного успокоить нервы.
      Октавия разглядывала их безымянного спутника. Он занял место напротив нее и, сложив руки на груди, с присущей ему невозмутимостью отвернулся к окну. Выпуская клубы дыма, поезд с дрожью катил на восток под редеющей массой серых облаков. Мимо промелькнули уксусный завод и пивоварня. У тусклых кирпичных стен Бермондси кое-где еще лежали крохотные островки снега.
      – В нашей привычной среде, – указала Октавия, – меня и этого господина давно представили бы друг другу.
      Эльф посмотрел на нее с некоторой досадой во взгляде и, свернув пальто, жестом сообщил проводнику, что свою верхнюю одежду он предпочитает оставить при себе.
      – Ну да, пожалуй, это довольно необычно, – согласился он. – Мой коллега, как и я, находясь при исполнении, склонен проявлять осмотрительность, хотя, в принципе, работа у нас не такая уж сверхсекретная, чтобы пренебрегать приличиями. Что ж, позволь представить тебе… э-э… мистера Брауна. Мистер Браун, познакомьтесь: мисс Октавия Хиллингдон, внучка великого газетного магната Феликса Хиллингдона, а ныне еще и журналистка. Мисс Хиллингдон – мой близкий друг, чему я несказанно рад.
      Оценивающе рассматривая мистера Брауна, Октавия обратила внимание и на его костюм из грубой ткани табачного цвета, и на подстриженные усы, и на пятнышко грязи под ногтем большого пальца. Она перевела взгляд на Эльфа. Тот ласково улыбнулся ей. Со своей стороны он сделал ей маленькое одолжение. Никто не ждал, что она поверит в его обман, но ее спутники рассчитывали, что она не станет указывать на это и тем самым избавит их от неловкости.
      – Мистер Браун, – отрывисто произнесла Октавия. Тот в ответ на мгновение склонил голову и тронул поля шляпы. – Полагаю, вы тоже занимаете какой-то пост на госслужбе?
      – Очень скромный, – вмешался Эльф. – Примерно как я. Мы c ним разменные пешки в Уайтхолле.
      – Верится с трудом, Эльф. И мистер Браун тоже – как ты там выразился? – осуществляет «надзор за деятельностью некоторых полицейских структур»? Не будучи полицейским?
      Эльф расплылся в улыбке.
      – На наше счастье, у нас сложились весьма сердечные отношения с различными полицейскими ведомствами Ее Величества. Да, мы оказываем им посильную помощь в некоторых вопросах.
      – По мне, так скорее наоборот, – заметила Октавия.
      Эльф принял вальяжную позу, чуть насмешливо глядя на нее.
      – Что ты имеешь в виду, старушка?
      – Эльф, я не дурочка. Ты привез меня к Страйт-хаус, чтобы я увидела то, что ты хотел мне показать. Ты думал, ничего другого я не замечу?
      – Сдаюсь, – сказал Эльф. Он снял перчатки и прижал их к груди. – Боюсь, я это заслужил.
      – Эльф, ты просил, чтобы я доверилась тебе, и я доверилась. Но всему есть предел. Одно дело Страйт-хаус, другое – Кент. Я не намерена тащиться за тобой бог весть куда, полагаясь на одни твои заверения. Этот поезд идет в Дил, а оттуда недалеко до приморской резиденции лорда Страйта. Видишь ли, я собираю о нем информацию и стараюсь делать это хорошо. Насколько я понимаю, это не просто совпадение, но у меня нет желания строить догадки относительно всего остального. Если не дашь мне удовлетворительного объяснения, я сойду на первой же остановке.
      – Что ж, мистер Браун, – тяжело вздохнул Эльф, – похоже, мы проиграли, старина. Придется нам быть более разговорчивыми, если мы не хотим утратить расположение мисс Хиллингдон.
      – Похоже на то, – согласился мистер Браун, большим пальцем потирая уголок рта.
      – Мисс Хиллингдон всегда отличалась дьявольской проницательностью, – продолжал Эльф. – Вообще-то я на это и рассчитывал, и всегда планировал честно ей все рассказать, когда придет время. Эти маленькие приключения, конечно, безумно интересны, но нужно придерживаться определенного порядка. Так и быть, красотка. С чего начнем?
      – Начни с «зачем». Зачем мы едем в Вечерние Пески? Домочадцы его светлости посылали за ним туда, но там его не оказалось.
      – Ну и ну! Не зря ты ешь свой хлеб, а? Едем мы туда, потому что я обещал тебе помочь. Накануне вечером, когда мы беседовали, ты была сильно озабочена. Твои мысли занимал лорд Страйт со своими непонятными делишками. А еще тебя заставили копаться в деле Похитителей душ, и, как выяснилось, это совсем не то, на что рассчитывал мистер Хили. В общем, достается тебе в последнее время по самое не хочу. А еще эта пропавшая девушка, как ее…
      – Мисс Таттон. Мисс Анджела Таттон.
      – Мисс Таттон, да. Ты обещала найти ее – естественно, из самых благороднейших побуждений. Но нельзя же ради этого наплевать на остальные тайны. Да и с какой стати? Шансы, подобные этому, выпадают нечасто. А ты представь, что тебе не надо делать выбор. Насчет Похитителей душ я не уверен, во всяком случае пока, но что, если я тебе скажу, что у тебя есть возможность найти мисс Таттон и одновременно получить новую информацию о Страйте? И от тебя требуется только одно: остаться на этом поезде?
      – Что-о? Как пропавшая девушка могла оказаться в Кенте? – Мистер Браун склонил набок голову, словно ему тоже было любопытно. – Ты же не хочешь сказать, что лорд Страйт…
      – Упаси боже, старушка. Нет, ничего подобного. Что касается девушки, обстоятельства складываются весьма необычным образом, но к этому мы еще вернемся. Да, полиция заинтересовалась Страйтом, но лишь потому, что из окон его дома стали выпадать люди. Первый раз полицию вызвали в его особняк в четверг утром, после того как обнаружили труп белошвейки.
      – Эстер Тулл, – добавила Октавия. – Тридцати семи лет. Проживала на Шарлотт-стрит в Бетнал-Грин. Этот мерзкий инспектор Уорнок с готовностью выложил все подробности, хотя сомневаюсь, что это были сведения из первых рук.
      – Конечно нет. Уорнок по-своему полезен, но когда дело деликатное, касается трагедии, случившейся в доме графа, он не тот человек, за которым посылают. Нет, там проводил расследование сотрудник Скотленд-Ярда, и что-то его насторожило.
      – Он заподозрил, что это было убийство? А самого лорда Страйта в момент происшествия дома не было.
      – Да, насколько я понял. Что касается обстоятельств гибели, это предстоит установить коронеру. А тот мужик из Скотленда тем временем начал тайком наводить справки. Тут-то и всплыла та пропавшая девушка, совершенно непонятным образом. Из того немногого, что я слышал, этот полицейский вроде как ее задержал – подробностей мы пока не знаем. Возможно, он тоже занимается Похитителями душ, хотя это странно: связанные с ними дела ведут местные ребята из Уайтчепела, но они не особо усердствуют. По их мнению, это просто череда обычных исчезновений. Конечно, может быть и так, что он случайно наткнулся на эту девчонку Таттон, но тогда бы он должен был передать ее ребятам с Леман-стрит. А он предпринял весьма неординарный шаг – оставил ее при себе. Сегодня утром вместе со своим сержантом первым же поездом укатил в Дил, прихватив с собой мисс Таттон.
      – Но почему? Почему этот полицейский держит ее при себе?
      – А вот это загадка, как я уже говорил. Хотя не исключено, что в его ведении сразу несколько дел. Но все равно, зачем создавать себе лишние проблемы? Если он решил сунуть нос в дела лорда Страйта, по идее, действовать он должен осторожно, чтобы не привлекать к себе внимания.
      – Не понимаю, – произнесла Октавия. – Если он подозревает, что совершено преступление, значит, он действует в рамках своих полномочий?
      – Ну, это как сказать. Смотря из чего исходить. Обстоятельства таковы – были таковыми, во всяком случае: погиб человек, по необъяснимой причине. Печальная трагедия, безусловно, но вполне может статься и так, что это банальное самоубийство. Не в привычках Скотленд-Ярда искать себе лишнюю работу. Тем более ввязываться в скандал с участием сильных мира сего, если этого можно избежать. Нет, наш приятель что-то учуял, не более того. Пока у него нет неопровержимых доказательств, он сам по себе.
      – Даже сильные мира сего должны отвечать перед законом. И не застрахованы от внимания прессы, если уж на то пошло. Что тебе известно об этом полицейском? Думаешь, он прав?
      – Хороший вопрос, – сказал Эльф. – Этот полицейский – инспектор Генри Каттер из Уголовного розыска. Авторитетный человек, хотя в полиции его скорее побаиваются, чем любят. Славу ему принесло расследование одного чудовищного, дикого случая – думаю, это было еще до тебя. На страницах дешевых изданий оно фигурировало под заголовком «Резня в семье Сент-Джон».
      – Да, я слышала об этом, – сказала Октавия. – Кажется, там был замешан кто-то из членов Кабинета?
      – Министр внутренних дел, ни много ни мало. Доктор Сент-Джон приходился ему шурином. Очень поганое было дело, пришлось повозиться, чтоб его распутать. Мало кто сумел бы его раскрыть. С тех пор ему предоставлена относительная свобода действий – слишком широкая, по мнению некоторых. Он питает слабость к неординарным случаям, и методы у него нетрадиционные. Однако даже Каттер ограничен в своих возможностях. Вообще-то, по сведениям одного моего надежного источника, до сего утра стоял вопрос о том, чтобы вызвать его на ковер и устроить ему разнос.
      – Что значит «до сего утра»? Что заставило начальство изменить решение?
      – Ну как же? Сегодняшняя трагедия в Страйт-хаус, конечно. Поскольку картина теперь такая, что безвременная кончина, возможно, постигла самого лорда Страйта, полиция не щадит усилий. От инспектора Уорнока толку мало, он даже кражу со взломом в курятнике не способен раскрыть, но будет «присматривать за лавкой» до возвращения Каттера. А инспектор Каттер тем временем что-то вынюхивает в Кенте, и отзывать его в Лондон теперь нет оснований.
      – Если допустить, – указала Октавия, – что останки, которые мы сегодня видели, принадлежат лорду Страйту.
      Эльф с минуту изучающе смотрел на нее.
      – Разумеется, – ответил он. – В конце концов, нужно сохранять объективность. Умеешь ты закрутить интригу, красотка.
      Он собрался было добавить что-то еще, но их беседу прервало дребезжание двери. В купе вошел мужчина в невзрачном черном пальто.
      – Нижайше прошу извинить меня, – заговорил он, с застенчивой церемонностью обнажая голову. – Механизм заело – то есть дверную ручку, так сказать, – хотя, возможно, это у меня кости гремят. Возраст, знаете ли. Но вы не бойтесь, сейчас я займу свое место и буду сидеть тихо как мышь.
      Пассажир отвернулся от двери и суетливо поклонился своим спутникам. Он снял шарф – оказалось, что на нем пасторский воротник, – и уже принялся было расстегивать пальто, но тут мистер Браун его остановил:
      – Здесь занято.
      Священник отреагировал на его заявление недоуменным взглядом, моргая, посмотрел поверх очков на каждого из них по очереди.
      – Прошу прощения? – оторопел он.
      – То место, – Браун показал на сиденье. – Это купе. Оно полностью занято. Вы не туда зашли.
      – Ой, как же так? – ошеломленно произнес священник. – Вот незадача.
      Октавия предположила, что ему лет пятьдесят пять, и вид у него был благородный, но потрепанный, что вполне простительно для священника его возраста.
      – Извините, бога ради, – продолжал он, снова застегиваясь. – Проводник довел меня почти до самой двери, а я все равно ухитрился заблудиться. Не мудрено в моем возрасте. Вечно перед глазами туман.
      Эльф открыл для него дверь.
      – Боюсь, мой товарищ был несколько неучтив с вами. Просто мы здесь обсуждаем вопросы конфиденциального характера. В противном случае мы были бы очень рады вашему обществу.
      – Пустяки, пустяки. – Священник поклонился, отступая в проход. – Увы, мирские дела меня не интересуют, я поглощен думами о вечном. Мои старания будут вознаграждены еще не скоро.
      Он задержался в дверях, пристально глядя на каждого из них по очереди. Лицо его имело благостное выражение, какое обычно машинально принимают священники, и было до странного неподвижным. Его черты, едва он придал им нужный вид, мгновенно застыли, словно на восковой статуе.
      – Боже мой! – воскликнул священник, устремив взгляд в окно. – Как же быстро меркнет день из-за снега. Еще и двух часов нет, а уже темно, как поздним вечером.
      Эльф закрыл за ним дверь и с минуту постоял в задумчивости. Шагнув к своему месту, он вдруг заметил на полу какой-то предмет и, нагнувшись, поднял его.
      – Ну вот, – протянул он, выпрямляясь. – Наш рассеянный друг, похоже, что-то обронил. Браун, старина, не сочтете за труд?
      Эльф протянул ему маленькую аптечную склянку без этикетки. Мистер Браун повертел ее в руках, рассматривая, затем глянул в сторону прохода и вскинул бровь.
      – Я тоже не заметил, – сказал Эльф, словно в ответ. – Наверно, мы на что-то отвлеклись, да и бутылочка крохотная. В любом случае нужно поступить по-джентльменски. Верните ему, пожалуйста. И передайте от меня поклон.
      – Передать поклон от вас?
      – Именно так.
      Мистера Брауна это, казалось, удовлетворило. Надев шляпу, он небрежно кивнул в знак извинения и, никого и ничего не задевая, уверенно шагнул в коридор.
      – Да, любопытный тип, – задумчиво произнес Эльф. – И по-моему, где-то я его уже видел, хотя, возможно, у меня просто разыгралось воображение от всех этих треволнений. Итак, на чем мы остановились?
      – Мы говорили о гибели лорда Страйта, – напомнила Октавия. – Или о его предполагаемой смерти. Что развяжет руки инспектору Каттеру.
      – Да, именно так. Погиб ли это лорд Страйт или кто-то другой, для Каттера лучше, чтобы его светлость пока считали погибшим. Чем дольше он будет иметь свободу действий, тем больше сумеешь выяснить ты сама. Мне следовало очертить тебе ситуацию до того, как мы сели в этот жуткий поезд, но я руководствовался твоими интересами. Надеюсь, теперь ты это понимаешь?
      Октавия устало отвела взгляд. Они миновали доки в Вулидже, где из серой мглы выступал корпус какого-то судна, громоздившийся на стапелях.
      – А тебе самому зачем это надо, Эльф? В чем твой интерес? Насколько я понимаю, ты преследуешь некую цель? Вы ведь с мистером Брауном не отдыхать к морю едете?
      Эльф слабо улыбнулся и вытянул перед собой руку, разглядывая свои ногти.
      – Мы просто посмотрим, что и как, не более того.
      – Посмотрите? Эльф, я понятия не имею, чем ты занимаешься, но я видела, как вы с мистером Брауном вели себя среди полицейских. Может, Скотленд-Ярд и не станет вмешиваться в расследование, но где гарантия, что Каттеру будет дозволено выполнить свою работу?
      – Каттер сам себе хозяин. Иначе я знал бы гораздо больше о том, что он делает. И он не из тех, кто заглядывает в рот таким, как я. Мне придется сохранять дистанцию, пока ты будешь налаживать с ним контакт. Разумеется, прежде ты должна будешь снискать расположение сестры Страйта. Слышала про леди Аду? Говорят, несчастная женщина, ведет жалкое существование, и я не уверен, что это проходит для нее даром. Как бы то ни было, я буду держаться в стороне. Погибшего, что обнаружили сегодня утром, осмотрит врач; его личность так или иначе будет установлена. Думаю, до нас эта новость дойдет через день-два, ну а ты тем временем срывай бутоны роз[39 - «Gather ye rosebuds while ye may» («Бутоны роз вам рвать пора») – строчка из стихотворения английского поэта XVII века Роберта Геррика «To the Virgins, to Make Much of Time» («Девственницам: не теряйте времени»), подразумевает «спеши получать удовольствие», «лови момент».], так сказать. Прошу только: держи меня в курсе событий и постарайся не развеять впечатление, что Страйта нет в живых. Господи помилуй, что еще?!
      Умопомрачительный лязг цепей, скрежет металла. Содрогаясь и громыхая, поезд резко затормозил и остановился. Раздались свистки проводников, гомон взволнованных голосов.
      – Ну и ну! – выдохнул Эльф, отнимая руки от сиденья. – Ты как, красотка? Швырнуло тебя.
      – Нормально, – ответила Октавия. – Просто резко затормозили. Бывает. Выйди посмотри, что там.
      Эльф шагнул к двери, высунул голову в коридор.
      – Эй, вы там! – окликнул он проводника. – Да, я к тебе обращаюсь. – Что за чертовщина? Почему мы встали?
      Октавия тоже подошла к двери. Неподалеку стоял проводник с кепи под мышкой. На вид – не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Чумазый, он тяжело дышал, как будто таскал что-то тяжелое.
      – Авария, сэр, – объяснил юноша, с беспокойством оглядев коридор. – Прошу прощения, я лучше пойду. Там рук не хватает.
      – Что за авария? – спросила Октавия. – Кто-нибудь пострадал?
      – Не обижайтесь, но этого я сказать не могу.
      Часть лица парня покрывала сажа, и потому Октавия не сразу обратила внимание на его чистую половину. Теперь же она увидела, что молодой проводник смертельно бледен, его угрюмые глаза ввалились.
      – У тебя шок, – констатировала она. – Сегодня я уже видела одного мертвеца, еще до того, как ты сел завтракать. Расскажи, что произошло.
      – Мисс, сэр. – Юноша вытащил из-под мышки кепи и большими пальцами затеребил козырек. – Сразу же за Вулиджем навстречу нам промчался поезд в Лондон. Но он там не останавливается, как и мы, поэтому он мчался на всех парах – свыше сорока миль в час, не меньше. А некий джентльмен, видимо, захотел глотнуть воздуха и высунул голову – в самый неудачный момент. Мистер Даунз думает, что у него, наверно, было плохо со слухом, а то бы он услышал, что идет поезд.
      – Где он? – спросил Эльф с явной тревогой в голосе. – Отведи меня к нему. Он сильно пострадал?
      Проводник начал что-то говорить, но потом замялся.
      – Сэр, мы не нашли… мы еще не все нашли.
      – Не все? – Эльф изумленно уставился на юношу, будто тот бредил. – Ты это о чем, парень?
      Снова сунув кепи под мышку, проводник переводил смятенный взгляд с Эльфа на Октавию.
      – Сэр, оба поезда шли на полной скорости. Джентльмену оторвало голову и, должно быть, далеко отнесло. Ее еще не нашли.

* * *

      В Дил поезд прибыл уже в девятом часу вечера. На путях за Вулиджем состав простоял более часа, пока разбирались с ужасным происшествием, и еще на полчаса его задержали за Фавершэмом, где платформу занял товарный состав из Уитстабла.
      Октавия вместе с Эльфом пошла осматривать труп мистера Брауна – настояла на своем вопреки его пылким протестам, чем он немало ее удивил. Это дело государственной важности, заявил Эльф, поворачиваясь и перегораживая проход, когда заметил, что она следует за ним. Мистер Браун погиб при исполнении долга на службе Ее Величества, и расследование должно проводиться в условиях строжайшей секретности.
      – И поэтому ты скрыл от меня его настоящее имя? – спросила Октавия, постаравшись придать твердость своему тону. – Разве сегодня утром он не исполнял свой служебный долг, показывая мне труп у Страйт-хаус? Но тогда ты почему-то не возражал.
      Всех остальных пассажиров высадили из вагона, одна из дверей оставалась открытой, несмотря на зимний холод. Тело мистера Брауна лежало у второго выхода, в дальнем конце коридора. Увидев там некое странное нагромождение, Октавия в первую минуту пришла в недоумение. И лишь когда ее взгляд упал на его ноги, до нее начал доходить смысл произошедшего. Вон оно что. Нагромождением оказалось искромсанное тело, беспомощно сложившееся в некую бесформенную груду.
      Октавия прижала ладонь ко рту.
      А кровищи! Сколько же ее выплеснулось! Аж до потолка добила, оставив размашистые витиеватые узоры на стенах и окнах. Видимо, на полу разлилась большая лужа, раз его пришлось засыпать песком и накрыть мешковиной, чтобы по коридору можно было пройти.
      Октавия прислонилась к переборке. Ей предложили чаю, но она отказалась. Железнодорожники обсуждали практические вопросы, сойдясь во мнении, что полицию следует вызывать лишь после того, когда они смогут предъявить все тело целиком. Да, а то бог весть что подумают, согласился мистер Даунз. Другой проводник заметил, что головной конторе это не понравится.
      Головной конторе, повторил он, пока его каламбур не оценили. Шутника отправили в помощь группе поиска. Даже машиниста, сказали им, выгнали на пути, а кочегар обследует насыпь вдоль и поперек.
      Встал вопрос о том, что нужно установить личность. Чистейший абсурд, подумала Октавия. И так ведь ясно, что это мистер Браун. Он вышел из купе и не вернулся. А на трупе те же вещи, что были на нем – унылый серо-коричневый костюм и грубые башмаки, теперь повернутые вверх под его изуродованным телом, – ни с какими другими не спутаешь. Но Эльфу почему-то не терпелось взглянуть на документы. Он опустился на корточки и, стараясь не сходить с мешковины, обыскал карманы трупа, до которых сумел дотянуться.
      Наконец он выпрямился, держа в руках небольшой пакет с какими-то бумагами. Хмурясь, просмотрел их.
      – Не все вещи на месте, – заявил он, обращаясь к юному проводнику. – Его уже кто-то обыскивал?
      – Обыскивал? Нет, сэр. Нам было велено ничего не трогать до прибытия констеблей.
      В этот момент с путей в вагон залез еще один железнодорожник в униформе. Отбивая ногами дробь, чтобы согреться, от возбуждения он выдохнул большое облако пара. Рослый, плотного телосложения, с седеющими бакенбардами до середины щек, он окинул взглядом место происшествия и сурово спросил у молодого проводника:
      – Что тут происходит, Парриш? Почему эти двое здесь роются? Ты-то куда смотришь?
      – Сэр, я попросил бы вас не забывать о приличиях, – сказал Эльф, поворачиваясь к нему лицом. – Я – Чарльз Эльфинстон, состою на службе в Министерстве внутренних дел Ее Величества. Этот человек был моим товарищем. Мы выполняли задачу государственной важности. Задачу государственной важности конфиденциального характера.
      Проводник постарше, прищурившись, смерил его оценивающим взглядом.
      – Так-так, – произнес он. – Все это, конечно, хорошо, сэр, то, что вы говорите. Но почему мы должны вам верить? Машинист намерен вызвать полицию, как только… как только будет найдена пропажа.
      – Документы?
      Проводник посмотрел на него c сочувствием и раздражением, затем глянул на Октавию.
      – Я говорю про пропавшую голову, сэр… прошу прощения, мадам.
      – Мисс, – поправила его Октавия. – И я вас прекрасно поняла.
      – В этом вагоне ехал священник, – сказал Эльф. – Недавно он заходил к нам в купе, и у меня есть основания полагать, что… что, возможно, он что-то видел.
      – Ошибаетесь, сэр, – возразил проводник. – Никаких священников в этом вагоне не было.
      – Откуда такая уверенность?
      – Я проверяю билеты, сэр. У всех пассажиров поезда. И ваши проверил, если помните.
      – Я поговорю с машинистом. – Было видно, что Эльф нервничает, но он попытался не выдать голосом своего нетерпения, придав ему всегдашнюю властность. – Разумеется, у меня при себе есть необходимые документы, а по прибытии в Дил не составит труда послать надлежащую телеграмму. После я лично прослежу, чтобы о том были уведомлены соответствующие органы. Столь важные дела не поручают расследовать деревенской полиции. Это ясно?
      Железнодорожники переглянулись, но теперь уже перечить ему никто не посмел. Голову Брауна наконец-то нашли, аккуратно завернули в мешковину и принесли в вагон, где положили возле его тела с церемонной осторожностью, словно ожидали, что тот очнется и захочет водрузить ее на место. Эльф беседовал со всеми, кто желал высказать свое мнение, причем для каждого он подбирал особый тон, особые слова, разными способами вызывая на откровенность. Подобное Октавия наблюдала уже раньше, на балах и светских приемах. Видела, как он легко переходил из одного образа в другой, демонстрируя свой талант производить нужное впечатление, создавать видимость. Тогда это вызывало у нее восхищение.
      После, когда они вернулись в купе, разговор уже не клеился. Эльф, казалось, исчерпал свою способность играть на публику и как будто ушел в себя. На ее вопросы он давал краткие или неполные ответы, а то и вовсе притворялся, что не слышит.
      – Прости, старушка, – сказал Эльф после долгого молчания, заметив на себе ее пристальный взгляд. – Мне немного не по себе.
      Может, он и не лгал. Она и сама никак не могла оправиться от потрясения; видимо, и его настиг шок, хоть и не сразу. Пару раз Эльф попытался восстановить некое подобие непринужденности: бросил несколько фраз по поводу того, как неудобно путешествовать поездом зимой, вызвался попросить у проводника одеяло. Октавия почти не отвечала. Она неотрывно смотрела в окно, хотя теперь уже стемнело и она не видела ничего, кроме их призрачных отражений в стекле. Когда это ей наскучило, она прикинулась спящей.
      По прибытии в Дил у Эльфа сразу нашлось множество дел. Вопреки его возражениям, из Вулиджа туда сообщили о происшествии, и на платформе поезд встречал начальник вокзала в сопровождении двух местных полицейских. На перроне, когда Октавия высматривала носильщика, Эльф окликнул ее. Сказал, что немного задержится, что им забронированы номера в «Лебеде» и скоро он присоединится к ней.
      – Ты как, старушка? Тяжелый был день, понимаю. – Он готовился снова выступать перед публикой, и к нему возвращалось присущее ему самообладание. – Я искуплю свою вину, обещаю. Может быть, вместе отведаем деревенского ужина, если отель не совсем уж захудалый?
      На платформе царила суматоха, на мгновение тележка носильщика заслонила ее от Эльфа, избавив от необходимости отвечать ему. Она пошла искать кеб, и когда извозчик появился, у нее возникла мысль сбежать от Эльфа, найти другую гостиницу и спрятаться там. Ее ломало не только от усталости, она испытывала своего рода перенасыщение. Ей хотелось уединиться и выпотрошить из себя все, что она видела.
      Нет, так нельзя, рассудила Октавия. Худо-бедно, они с Эльфом достигли некоего соглашения, и она не вправе взять и разорвать его, не говоря дурного слова. Она пережила шок, вот и все, и пока еще не способна мыслить ясно. Отдохнет, и настроение будет совершенно другое. Утром окружающая обстановка не покажется ей столь непривычной и незнакомой. Она перестанет себя чувствовать так далеко от дома.



      V. In Paradisum[In Paradisum (лат. «В рай [да сопроводят тебя ангелы]») – часть заупокойной мессы в богослужебной практике христианской церкви.]


XXIII

      Она исчезла. Энджи исчезла.
      Гидеон стоял у подножия лестницы и ошеломленно смотрел по сторонам. На гладких плитах – ни одного грязного пятнышка. За окнами крепчал ветер, дождь усиливался, но, кроме шума непогоды, ничто более не нарушало тишину парадного холла. Никаких следов беспорядка или признаков того, что здесь вообще кто-то был. Гидеон глянул наверх, пытаясь сориентироваться. Странный голубоватый свет на верхней лестничной площадке исчез – одновременно с Энджи, – но балясины парапета были различимы. Изумленно он смотрел в пустоту, словно ждал, что вот-вот увидит, как она парит в воздухе.
      Гидеон снова повернулся, оперся на стойку лестничных перил. Дыхание выравнивалось, паника отступала, и он постарался рассуждать здраво. Бездыханного тела Энджи на полу не было. Она не разбилась – наверно, и не могла бы разбиться, – но мысль эта не несла утешения. Да и о каком утешении он мог бы мечтать? Стоило ли вообще бояться за нее, по-прежнему любить ее, как любят простых смертных? Ведь это глупо, учитывая то, что ему теперь известно.
      Полутень. Почти что призрак.
      Она покидает этот мир, сказал Каттер. Уже перешла в другой. Однако разве она не узнала его, пусть даже на несколько секунд? Разве в ней не осталось что-то от обычного человека, которого можно спасти, даже теперь? Если она полутень, что бы это ни значило, тогда она, разумеется, и наполовину человек. То, что осталось, изменилось – этого нельзя отрицать. Она не такая, какой он ее помнил, честно говоря, он и сам теперь не знал, что именно он помнил. Их отношения не получили завершения. Почти ничего не было сказано.
      И все же.
      Гидеон медленно повернулся, почувствовав, что на него дохнуло холодом. Входная дверь была открыта, раскачиваясь на усиливающемся ветру. Он направился к выходу, поначалу рассеянно, но с каждым шагом все острее сознавая настоятельность своих действий. Энджи покинула дом, а Каттер поручил ему никуда не отпускать ее одну. Но это не единственная его обязанность. Теперь он вместо дяди должен ее опекать.
      Гидеон ступил за порог и сообразил, что он босой, лишь тогда, когда в ноги впился гравий. И холод. Немилосердный холод. Он понимал, что нужно вернуться и одеться, но вдалеке мелькнула Энджи – или это ему показалось, – и он испугался, что может и вовсе потерять ее. Гидеон оглянулся на дом. Ветер раздувал на нем ночную сорочку, обжигая грудь. Каттер сочтет, что его сержант умом повредился, если увидит, что он выскочил на мороз без верхней одежды. Впрочем, Каттер и так невысокого о нем мнения.
      И он двинулся за ней, переходя на спотыкающийся бег, чтобы немного согреться. Снова узрев Энджи, он уже не сомневался, что ему не показалось. На мгновение ее осветила вспышка молнии. В ночной сорочке, которую рвал на ней шквальный ветер, она шла по неухоженному газону ярдах в ста впереди него, быстрым целеустремленным шагом приближаясь к темному скопищу деревьев. Раздался яростный раскат грома.
      – Энджи! – Гидеон помчался к ней во весь дух. – Энджи! Мисс Таттон! Подождите!
      – Блисс! – донеслось в ответ, однако крик прилетел со стороны дома. Даже гром не заглушил угрозы, прозвучавшей в зычном голосе Каттера. – Блисс! Стой, где стоишь, безмозглый щенок! Стой там, пока я не подойду.
      Даже теперь Гидеон не осмелился выказать неповиновение. Терзаемый тревогой, он стоял и ждал. Всматривался в темноту, проклиная себя за то, что теряет драгоценные минуты.
      – Посмотри на себя! – рявкнул Каттер, выступая из мрака и идя сквозь ветер размашистым шагом. – Ты как поруганная монахиня, да поможет нам бог. Это ты кричал в доме? На, надень это пальто. Сапоги – сына экономки. Он вдвое здоровее тебя и сложен как бык, но бог даст, врастешь в них.
      На ходу надевая второй сапог, Гидеон поспешил за Каттером.
      – Я понимаю, сэр, что выгляжу глупо в ваших глазах, но я боялся, что мисс Таттон ускользнет. Я проснулся и заметил ее. Она вела себя очень странно. Смотрела в пустое пространство, сэр, и что-то там видела. А теперь такое впечатление, что она гуляет во сне, только она идет к какой-то цели, но к какой – даже представить не могу.
      Каттер искоса взглянул на него.
      – Я же объяснял, Блисс. Она видит то, что недоступно нашему зрению. Что до ее цели, она у нее теперь одна. Куда она пошла, знаешь?
      Гидеон неловко вскинул руку. Пальто было громоздкое, велико ему на несколько размеров.
      – Туда, – показал он, – к лесу. И шла очень быстро, сэр. Нам нужно поторопиться.
      Но Каттер уже шел вперед, как всегда, твердым уверенным шагом. Гидеон укутался в пальто и, наконец, сумел полностью сунуть в сапог правую ногу. Лучше он выглядеть не стал, но теплу был рад.
      – Спасибо, сэр, что додумались прихватить для меня пальто. Я вам очень благодарен.
      Каттер крякнул в ответ, но не сердито.
      – Хорошо, что хотя бы один из нас не теряет головы. Твоя девочка со спичками сказала что-нибудь вразумительное перед тем, как отправилась гулять?
      – Прошу вас, сэр, не говорите о ней в таком тоне. Она ведь не виновата. Нам даже вообразить трудно, жертвой какого злодеяния она стала. Я считаю себя в ответе за мисс Таттон и искренне переживаю за нее, как покровитель. Даже вы, инспектор, наверняка однажды любили, и вам знакомо чувство нежной привязанности.
      Гидеон в испуге зажал рукой рот, сообразив, что спорол бестактность. Каттер остановился как вкопанный. По спине его было заметно, что он запыхался от быстрой ходьбы. Инспектор повернулся вполоборота, словно хотел что-то сказать, но потом, видимо, передумал. Выпустив изо рта облачко пара, он прищурился, глядя в темноту.
      – Ради бога, простите, сэр, – извинился Гидеон. – Ляпнул, не подумав.
      Но Каттер снова сорвался с места так же резко, как и остановился. И уже более спокойным тоном повторил свой вопрос:
      – Так твоя дев… твоя юная мисс сказала что-нибудь толковое? И пока будешь отвечать, заодно объясни мне, что ты делал в ее обществе глубокой ночью. Это твои искренние переживания подняли тебя с постели? Кто бы она ни была, красотой ее бог не обидел. Или это ускользнуло от твоего внимания, когда ты впервые увидел ее в доме своего дяди?
      Шершавым рукавом пальто Гидеон вытер мокрое лицо, прожигая спину инспектора испепеляющим взглядом. Правда, тот ничего не почувствовал.
      – Ее что-то растревожило, сэр. Я знаю, что она неуравновешенна, но это было что-то другое. Она ведет себя так, будто у нее есть некая цель.
      – Блисс, она что-нибудь говорила?
      – Ничего такого, что бы я понял, сэр. Она говорила загадками и стишками, но очень серьезным тоном. А потом…
      Каттер нырнул в лес, отодвинув с пути ветку лещины. Та, только он прошел, стремительно вернулась на свое место, едва не хлестнув Гидеона. Тот отскочил в сторону и напоролся на заросли куманики. Он грубо выругался, чем удивил себя самого. Это бранное слово вслух он никогда не произносил.
      – Простите, сэр, – извинился Гидеон, нагоняя Каттера. – Поранился о куст.
      – Обтесываешься понемногу, Блисс, – насмешливо фыркнул инспектор. – Мы еще сделаем из тебя полицейского. А потом?
      – Сэр? – Гидеон высосал колючку из ладони, из которой потекла кровь. Он слизал ее языком.
      – «А потом» – сказал ты, перед тем как отвлекся. Ты собирался рассказать о том, что сделала дальше твоя… мисс Таттон.
      – Да, сэр. – Гидеон колебался. – Только, боюсь, сэр, вы не поверите. Я и сам себе не верю, хотя видел все собственными глазами.
      – Я не вчера родился, Блисс, многое повидал.
      – Так вот, сэр. Мы стояли в коридоре, когда началась буря. Мисс Таттон вдруг охватил некий странный порыв. Я глазом моргнуть не успел, как она взобралась на каменные перила – запрыгнула на них. Причем так стремительно! Я просто опешил, сэр. Вспорхнула, как птичка на ветку. Я умолял ее слезть, но она меня будто не слышала. Казалось, она не понимает, как это опасно. Потом она замерла и в следующее мгновение…
      – Бросилась вниз. Суть я уловил, сержант, не надо сочинять сагу. Она спрыгнула со второго этажа и не получила ни царапинки.
      – Это просто поразительно, сэр.
      – Затем она сразу направилась к выходу. Постой. – Каттер снова резко остановился и, поставив одну ногу на пень, повернулся лицом к дому. – В какую сторону она смотрела на лестничной площадке?
      – Боюсь, я не так хорошо, как вы, определяю стороны света. Но, в принципе, я бы сказал, что…
      – В сторону переднего или заднего фасада дома, влево или вправо.
      – В сторону переднего фасада, сэр.
      – Значит, на северо-запад… примерно. – Сквозь деревья Каттер стал высматривать огни дома, рукой очертил дугу, прищурился, словно целился из ружья. – Нам туда. Следуй за мной, Блисс.
      С новыми силами инспектор устремился вперед. Выбранный им путь пролегал через самую чащу, однако деревья будто расступались перед ним, как толпы народа на Пикадилли. Он вооружился крепкой палкой из ивовой ветки и там, где заросли были особенно непролазные, прокладывал себе дорогу, размахивая ею перед собой, подобно мародерствующему монголу.
      Каттер был столь же непостижим, сколь и грозен, думал Гидеон, оставался для него загадкой, как и в первые минуты знакомства. Он был подвержен вспышкам гнева, практически никогда не бывал весел, даже в относительно спокойной обстановке. Но при всей своей раздражительности, при всем своем кажущемся безразличии к делу мисс Таттон здесь он поступил так же, как и в Сохо, – бросился на ее поиски с присущей ему неуемной энергией.
      На вершине пологого склона Каттер остановился, чтобы сориентироваться. Его взгляд был устремлен влево. Гидеон не мог разобрать, что привлекло его внимание.
      – Вон, смотри, – произнес наконец инспектор. – Мы почти у границы поместья, видишь? Скоро подойдем к воротам. Будем надеяться, что она от нас не ускользнула. Опа, а это еще что?
      Он приложил к губам палец, требуя тишины. Поначалу Гидеон ничего не слышал, но постепенно различил неровный цокот копыт, а вместе с ним скрип и дребезжание кренящегося из стороны в сторону экипажа.
      – Ночь, а эти несутся как угорелые, – заметил инспектор.
      – Может, дилижанс? – предположил Гидеон.
      – Дилижанс ехал бы по столбовой дороге. И с огнями. А мы фонарей не видим, хотя дорога от нас недалеко. – Каттер снял шляпу и, стряхивая с нее дождевые капли, покачал головой. – Уж не знаю, что это за экипаж, но запряжен он парой крепких лошадей и мчится быстро, а дорога-то ухабистая и неосвещенная. Кто же это так торопится? Пойдем, у меня дурное предчувствие.
      Снова надев шляпу, Каттер ринулся вниз по склону. Деревья поредели, местами заросли вообще пропадали, и тогда он переходил на бег. Наконец инспектор сбавил темп, но не потому, что встретил на пути препятствие. Гидеон тоже это увидел.
      – Свет, Блисс.
      – Да, сэр, вижу.
      Теперь Каттер двигался осторожно. Они приближались к опушке леса. Вязы пронзали лучи бледного света, превращая в призрачную дымку пар от дыхания инспектора. Хрустнула ветка, и стая ворон, взлетев с деревьев, рассеялась в вышине. Каттер сунул руку в пальто.
      – Я вытаскиваю револьвер, Блисс. При тебе я его еще не доставал, потому и предупреждаю, чтоб ты не испугался. Нужно быть начеку.
      – Да, сэр. – Гидеон посмотрел на него сквозь струи дождя. Рука Каттера, согнутая в локте, была напряжена, но самого оружия он не разглядел. – Только вы поосторожнее с ним, сэр. Не попадите в мисс Таттон.
      В ответ инспектор лишь оборотился к нему и, вскинув свободную руку, прижал палец к губам. На мгновение нагнул голову, сливая дождевую воду с полей шляпы, затем встряхнулся и вышел на свет.
      С большой арки, венчавшей ворота, свисал человек – болтался в петле, крепко привязанной к самому железному гербу. Он чуть раскачивался, словно потревоженный маятник, который до этого находился в состоянии покоя. Его плащ, подхваченный ветром, раздувался, словно он шествовал на некой важной церемонии. У его ног застыла в мрачной торжественности Энджи. Руки ее были опущены, лицо поднято, будто в задумчивости. Ее возбуждение, казалось, улеглось. Теперь она пребывала в состоянии умиротворения и покоя.
      – Быстрее, Блисс, – сказал инспектор. Он метнулся через дорогу и за ноги подхватил висельника. – Может, еще не поздно. Давай, достань нож у меня из кармана. Я до последнего буду поддерживать его, а потом отпущу и подниму тебя, чтобы ты его срезал.
      Гидеон так резко остановился, что его занесло и он едва не потерял равновесие. Выполняя указания Каттера, он все время смотрел не на него, а в сторону. Обыскав внешние карманы инспектора, он опустил руки и смущенно кашлянул.
      – Сэр, не припомните, куда вы его положили?
      – В правый карман брюк. Куда ж еще обычно кладут карманный нож, чтобы он всегда был под рукой? Живо доставай, не тяни резину. А какой стишок она напевала?
      – Простите, сэр? – Гидеон снова принялся рыться в одежде Каттера. Наконец найдя нож, он отскочил от инспектора как ужаленный и от смущения тут же выронил его.
      – Матерь Божия, – ругнулся Каттер. – Цирковая обезьянка и то лучше бы справилась. Давай, открой нож и постарайся не выколоть мне глаз. Лезвие должно быть уже обнажено, когда я тебя подниму. Так. Иди встань под ним.
      Гидеон неуверенно встал туда, куда ему велели. Руку с ножом он неловко держал на весу, отведя ее от себя. Над ним на ветру колыхалось тело в раздувающемся плаще. Гидеон сосредоточил взгляд на веревке.
      – На счет «три», Блисс, – скомандовал Каттер. – Я отпущу его ноги и подниму тебя. Хватайся за веревку и перерезай ее сразу же под своим кулаком, где она туже всего натянута. Режь по одному месту, чтобы отсечь наверняка. Готов?
      – Честно сказать, сэр, не знаю, готов я или нет.
      Наконец веревка была перерезана, и Каттер опустил его на землю. Пошатываясь, Гидеон отошел в сторону; его стошнило. Инспектор, не обращая на это внимания, забрал свой нож и опустился на колени возле висельника. Приставил ухо к его губам, пощупал пульс.
      Мужчина не дышал, пульса не было. Каттер немного поразмыслил и принялся осматривать все остальное. Гидеон видел, что инспектор помрачнел. Возбужденный, он расстегнул на покойнике сюртук, прижал ладонь к его животу, затем поднял ее к своему лицу, рассматривая кончики пальцев.
      – Так что это был за стишок, Блисс?
      – Сэр? – Шаркающей походкой Гидеон приблизился к Каттеру.
      Тот лишь покачал головой и принялся расстегивать на покойнике жилет. Теперь он уже не спешил, действуя с невозмутимой размеренностью. Раскрыл ладони мужчины, внимательно осмотрел их, затем занялся петлей: большим пальцем потрогал узел сзади на шее, словно проверял его на прочность.
      – Ты сказал: загадки и стишки. Помнишь, что конкретно она говорила?
      – Да, помню, сэр. – Краем глаза Гидеон уловил движение. Он вскинул голову и увидел, что Энджи подошла ближе, внимательно наблюдая за ними. – Может быть, вы слышали эту песенку. Про ребенка, который спит в колыбели, подвешенной на дереве.
      Каттер вытащил из сюртука покойника бумажник и просмотрел его содержимое, затем поднял глаза на Гидеона. Лицо его было напряжено.
      – Конечно, слышал, Блисс. Это колыбельная. Баю-бай, детки. Кто ж ее не слышал? – Он повернулся к Энджи. – Колыбель на землю бух, да?
      При его словах, обращенных к ней, в глазах ее что-то промелькнуло. Она склонила набок голову, будто прислушиваясь к зазвучавшей где-то вдалеке музыке. С отрешенным видом она взяла пораженную руку в другую, большим пальцем обвела ее исчезнувшие контуры. Потом сложила руки в виде колыбели, закрыла глаза и, подставляя лицо под дождь, стала тихо покачивать воображаемого ребенка.
      Каттер выпрямился во весь рост, смерил ее настороженным взглядом и медленно пошел к воротам. Он не поднимал глаз от земли и, когда оказался точно под аркой, снова опустился на корточки.
      – А здесь узковато, – задумчиво произнес он. – Разве что повозка. Ее, или что там было, впустили. Ворота были на цепи, когда мы добрались сюда, но он, конечно, имел ключ. Возможно, он все еще у него.
      – Тот самый экипаж, что мы слышали, да, сэр? – спросил Гидеон, подходя к инспектору.
      – Несомненно. – Каттер выпрямился. – Извозчик к тому времени был насмерть перепуган. Он подкатил сюда и встал, потому как дальше следов нет. А потом его светлость забрался на крышу.
      – Его светлость, сэр?
      Но инспектор его не слушал. Он терся подбородком о ладонь.
      – Сам сделал для себя петлю. Он был не мастер узлы вязать, но кое-как справился. А потом, думаю, сам отдал команду. Она заставила его дать команду.
      – Команду, сэр?
      – Извозчику, Блисс. Чтобы тот отъехал. И он повис.
      Гидеон посмотрел на Энджи. Та наблюдала за ними с безмятежным выражением на лице. Она перестала баюкать воображаемого ребенка и опустила обе руки – целую и исчезнувшую.
      – Колыбель на землю бух, – тихо проронила она. – И ребенок тоже.
      Она повернулась и пошла к дому.
      – Иди за ней, – распорядился Каттер, вставая с корточек. – Я здесь постерегу. Как дойдешь до дома, разбуди слуг. Скажи миссис Корниш, чтоб прислала сюда своего сына. Тут предстоит тяжелая работенка. Останки дoлжно в дом отнести, пока не будут сделаны соответствующие приготовления. Леди Аду пусть пока не будят, если это возможно. Я предпочел бы сам известить ее.
      – Известить, сэр?
      – О том, что ее брат скончался, Блисс. Что лорда Страйта нет в живых.

XXIV

      Октавии снился дом в Вечерних Песках.
      Ночью бушевала буря, или она это вообразила, и сон ее был неспокойным и неглубоким. В своих ночных грезах она брела по песку и увидела особняк, вырастающий из дюн. Прежде в том доме она никогда не бывала, но узнала его и поспешила к нему. Следом за ней катила приливная волна; бледный серп луны окаймляли клочковатые тени.
      Октавия бросилась бежать, но прилив настиг ее, и она не сумела устоять на ногах. Падая на колени, она увидела лорда Страйта, а рядом с ним – девушку, которую она прежде не встречала, но узнала ее неким шестым чувством. На Энджи Таттон был подвенечный наряд со шлейфом, который плавно расстилался на воде. Степенным шагом они уходили во вспучивавшееся море. Перед тем как волны накрыли Энджи, Октавия ее окликнула, но та не слышала. Напоследок Энджи еще раз мелькнула вдалеке – яркий призрачный силуэт, исчезающий в толще бурлящего холода.
      Октавия пробудилась, хватая ртом воздух. Ее бросало в жар, хотя в номере было прохладно. Еще не рассвело, но она знала, что больше не заснет. Она села в постели, думая, что надо встать и умыться, и заметила у двери какой-то предмет. Конверт. Должно быть, ночной портье просунул под дверь, чтобы не будить ее, рассудила Октавия.
      Она подняла конверт и прошла с ним к небольшому письменному столу у окна. Увесистый, отметила она. Пакет, можно сказать, а не конверт. На нем было начертано ее имя – и все. Ни штемпеля, ни марки. Значит, пакет доставлен не по почте, причем принесли его ночью. Она хотела зажечь лампу, но поостереглась. В этот час только одно ее окно и будет светиться. Придется удовольствоваться огарком оплывшей свечи, что она поставила на тумбочку у кровати, решила Октавия.
      Она сломала печать и вытащила верхний листок, отметив, что писчая бумага хоть и не безупречно чистая, но красивая. Почерк был тот же самый, что и на конверте. Элегантный, но торопливый, – видимо, писали в спешке.


      Дорогая мисс Хиллингдон!
      Молюсь, чтобы вы получили это не слишком поздно.
      Прежде всего, я должен предупредить вас о главном, поскольку он, возможно, рядом с вами. (Если за вами наблюдают, не подавайте виду, что вам это известно.) Лорд Хартингтон вам не друг. Всего я еще не выяснил, но в этом абсолютно уверен. Находясь в сговоре с лордом Страйтом, он причастен к похищениям, убийствам и другим злодеяниям. Он один из тех, кого называют Похитителями душ.


      Октавия отложила письмо. Встала, медленно дыша. Ветер все еще бесновался, и трудно было определить, полная ли в гостинице тишина. На лестничной площадке горел свет, и под дверью сияла желтая полоска. Октавия бесшумно прошла к ней. Дверь была на запоре, но она все равно проверила. Потом достала из чемодана шаль, укуталась в нее и с минуту постояла на месте с закрытыми глазами.
      Затем села за стол и продолжала читать.


      Постараюсь быть немногословным. Прочтите до конца, если удастся. Я вложил в конверт фотографии и документы. Забрал их у второго вашего спутника после того, что с ним случилось в поезде. Не судите меня за это строго. Скоро вы поймете: я лишь сделал то, что должен был сделать.
      Не доставайте ничего из конверта в присутствии посторонних. Но все же просмотрите эти материалы, если сумеете себя заставить. Они покажут вам то, что я не в состоянии объяснить. Они покажут вам природу тех, кому мы должны противостоять.
      Но сначала о женщинах и о девушках. Некоторые из них были совсем дети. Дети. Сначала я расскажу о них, ибо они – самое важное. За ними охотились, потому что от них исходило сияние, мисс Хиллингдон. Сияние души. Вы будете удивлены и, возможно, заподозрите, что я слаб умом, но уж кто-кто, а вы никак не должны ставить под сомнение истинность моих слов.
      Вы не должны сомневаться, потому что сами излучаете свечение. Вы наполнены блеском, как море, светящееся изнутри – это явление наблюдают моряки. Я сам в том убедился, когда в поезде заглянул в ваше купе. Наверно, вы не обратили на меня внимания, но я сразу вас приметил. Я всегда его вижу, это особое сияние. В этом отношении я, можно сказать, человек уникальный.
      Возможно, вы все еще мне не верите, и это вполне понятно. Я попытаюсь представить вам доказательства, чтобы вы не сочли мое письмо бредом сумасшедшего. У вас случаются видения, мисс Хиллингдон? Думаю, случаются, и в последнее время они вас тревожат. Это типично для людей, наделенных таким даром, как вы, особенно когда кто-то, подобный вам, находится в опасности.
      Если я просчитался, значит, вы выбросите мое письмо, и все будет потеряно. Если нет, тогда у меня есть надежда, что я завоевал ваше доверие.
      Мисс Хиллингдон, они забрали последнюю из моих несчастных подопечных. Они забрали Анджелу Таттон, последнюю и самую светлую. Ее мне удавалось опекать дольше остальных. Она еще не исчезла, надеюсь, но она блекнет. Я хочу увидеть ее напоследок.
      И напоследок, милостию Божию, она позаботится о том, чтобы свершилось правосудие. Я должен еще многое вам рассказать, но это подождет до нашей встречи. Во что бы ни заставил вас поверить Хартингтон, лорд Страйт не умер. Он уехал в Вечерние Пески, и туда же лежит наш с вами путь. Там это и закончится.
      А теперь взгляните на них, мисс Хиллингдон. Взгляните, если можете, на эти пропавшие ясные души. Мы с вами, вы и я, постараемся почтить их память теми своими деяниями, что нам предстоит совершить.
      Ваш покорный слуга и таковым остаюсь,
      Г. Нейи


      После Октавия быстро оделась – в тот же несвежий дорожный костюм, в котором была накануне. Она привезла с собой другие вещи, но подбирать новый наряд у нее не было ни желания, ни сил. Пошатываясь, она направилась к двери, думая спуститься вниз и вызвать кеб, но потом вспомнила про конверт. Она завернула его в сорочку и положила на дно чемодана. Чтобы уберечь от чужих рук. Но была и другая причина. Она хотела, чтобы они…
      Лотти Хайнд (17 лет)
      …не попадались ей на глаза. Эти фотографии. Она хотела их не видеть.
      Не глядя на снимки, касаясь карточек только за края, она сложила их в стопку, убрала и заковыляла от стола. У кровати остановилась, в замешательстве вертя головой по сторонам. Стояла, крепко обхватив себя руками, словно в ней копилась боль. Словно внутри что-то разрывалось.
      Табита Нортон (22 года) – Жизнь вечная.
      Повернувшись, Октавия стала закрывать за собой дверь. У нее это получалось неуклюже, хотя она старалась не шуметь. В конце лестничной площадки, споткнувшись, она увидела, что на ней всего одна туфля, а вторую она сжимает в руке. Она остановилась, чтобы как следует обуться и заколоть волосы перед зеркалом. Но мгновением позже, на лестнице, она не могла вспомнить свое отражение в нем. Она снова встала, прикрывая лицо рукой. А зеркало ли это было или, может, картина?
      Чувствуя, что ее шатает, она схватилась за перила. Перед глазами все поплыло, потом потемнело. Как всегда, она увидела комнату и девушку в белом, лежащую неподвижно на спине. Как и прежде, люди, что сгрудились вокруг нее, находились в тени. На этот раз Октавия попыталась рассмотреть их лица, но как ни напрягала зрение, ей это не удалось. Один из стоявших что-то держал в руке – бутылочку или флакон, и из этого сосуда поднимался призрачный пар. Тело девушки конвульсивно дернулось, пронзенное яростной судорогой. Она выгнула спину, вытянула в стороны руки. Глаза ее широко раскрылись, рот раззявился, словно она кричала. Воздух над ней заколыхался – в первое мгновение Октавия даже не сообразила, что это такое, – потом из нее повалил дым: сначала медленно отделился завиток тени, потом взмыл живой рой черных мотыльков, превративший все пространство в беспросветный мрак.
      Видение исчезло. Октавия вцепилась в перила, ожидая, когда пройдет головокружение.
      – Рано же ты поднялась, старушка.
      Разумеется, это был он. У нее за спиной, на верхней площадке лестницы. Она услышала, как он спускается – спокойно, неторопливо. Она не станет оборачиваться. Не станет встречаться с ним взглядом.
      Джоанна Стайлз (19 лет) – Вечный свет даруй им, Господи.
      Однако он уже настиг ее. Спустился на ступеньку ниже и повернулся к ней, глядя на нее с наигранной веселостью в лице.
      – Как твой номер, дорогая? Хорошо спалось?
      Внизу в холле на ковер с узором из роз падал теплый свет. Как его зовут?
      – Ау, красотка? Как самочувствие?
      Он был бледен и небрит, в голосе слышалась сипотца. Он оперся на перила, как бы невзначай рукой преграждая ей путь. Как зовут портье? Он ведь представился ей вчера, когда принес в номер ее чемоданы. Как же его зовут?
      – Альфред? – Горло сдавливало от паники. – Господин Альфред! Вы на месте?
      Несколько секунд Эльф смотрел на нее с искренним изумлением, затем что-то в его лице изменилось. Она увидела в нем недовольство. Трепет презрения. Его взгляд был устремлен в холл, где на свет выдвинулся рослый парень.
      – Господин Альфред? – снова окликнула Октавия. Да нет, униформа не гостиничная. Ночной портье не стал бы… Парень обнажил голову и тряхнул головой, убирая с лица налипшие кудри.
      – Джорджи? – Их отделяла половина лестничного пролета, но она неосознанно вскинула руку, словно трогая его лицо. – Джорджи, неужели это… но как ты…
      Он сделал еще один шаг вперед, полностью выходя из тени. Она увидела, что брат в сосредоточенности морщит лоб.
      – Привет, сестренка. Долгая история, но если в двух словах, я не получил назначения на «Скопу». Жаль, конечно, хотя сейчас я не особо расстроился. В городе только и разговоров о… о том деле, которым мы занимаемся. Меня одолело беспокойство.
      – Милый Джорджи, – произнесла Октавия. – Но как ты нашел меня?
      – Старина Хили из «Газетт» подсказал. Я прибыл с почтовым поездом. Правда, проводникам не соизволил сообщить, что они везут пассажира. Сюда добрался в начале пятого, и господин Альфред проявил исключительную любезность. Угостил меня пуншем с сэндвичем и терпеливо слушал мою болтовню про службу, просто святой человек.
      Лили Чорли (15 лет) – И ныне и присно. И во веки веков.
      На мгновение сознание заволокло белым туманом. Она крепче вцепилась в перила, чтобы не упасть. Джорджи, озабоченно хмурясь, шагнул к лестнице. Заметив Эльфа, задержал на нем оценивающий взгляд.
      – Октавия? Что-то случилось? – с тревогой в голосе спросил он. – Господин Альфред, если вас не затруднит, принесите бренди для моей сестры.
      Альфред, долговязый нескладный парень, был приветлив и услужлив. Он мгновенно подскочил к Джорджи.
      – Мисс? Вы заболели, мисс?
      – Нет, я здорова, – отвечала Октавия. – Просто… вы позволите, лорд Хартингтон?
      Эльф посмотрел на нее, затем убрал руку с перил и, холодно улыбаясь, отступил в сторону. Демонстративно зевнул, глядя на Джорджи.
      – Просто я получила тревожные известия, Джорджи, и должна немедленно ехать. Господин Альфред, будьте добры, пошлите за кебом. Или еще слишком рано? Боюсь, я так переволновалась, что даже не посмотрела, который теперь час.
      – Почти семь, мисс. Извозчики уже выехали на работу. Не хотите позавтракать, пока будете ждать?
      – Вы очень добры, господин Альфред, но я не голодна.
      – Октавия, тебе надо прилечь, – сказал Джорджи. – Кеб, возможно, придется ждать с полчаса, если за ним пошлет господин Альфред. Лучше я сам побегу к вокзалу, где они наверняка стоят. По дороге быстрее поймаю экипаж.
      – Нет, Джорджи, – поспешно остановила его Октавия. – Прости, я только хотела…
      У нее за спиной тихо застонали деревянные ступеньки. Она чуть повернула голову, но не обернулась. Джорджи с беспокойством посмотрел на сестру и устремил взгляд мимо нее на лестницу. Осторожно сделал глубокий вдох, и она обратила внимание, как это часто бывало, что он все еще никак не привыкнет к своему огромному телу. Физически Джорджи возмужал в двенадцать-тринадцать лет; когда вернулся домой из своего первого плавания – он полгода провел в море в качестве юнги, – Октавии показалось, что за это время брат сильно вырос и вдвое раздался в плечах. Но он не огрубел, как она опасалась, не зачванился. Его добрая благородная душа этого бы не допустила.
      – Бог мой, красотка, – сказал Эльф за ее спиной. – Что за известия ты получила? Надеюсь, ты не одна собралась ехать. Я мог бы тебе пригодиться.
      При звуке его голоса Октавия, не отвечая, повела глазами в сторону. Она по-прежнему не оборачивалась. Джорджи снова пытливо посмотрел на нее.
      – Октавия? – произнес он.
      – Господин Альфред, я уверена, найдет для нас кеб. А ты, Джорджи, помоги мне с чемоданами. У меня… у меня с собой ценные вещи, которые я должна сберечь.
      Джорджи опустил голову, чуть придвигая к ней лицо. Опять бросил взгляд на лестницу, затем вопросительно посмотрел на нее.
      – Сберечь, сестренка?
      Фелисити Хардвик (13 лет) – In Paradisum deducant te Angeli[41 - In Paradisum deducant te Angeli (лат. «В рай да сопроводят тебя ангелы») – первые слова процессионального антифона, иногда включаемого в состав композиторского реквиема. Исполнялся по окончании литургии, на вынос тела из церкви.].
      Октавия ощутила слабость. Джорджи бережно взял ее руку и положил на свою.
      – Милый Джорджи, – сказала она. – Как же я рада тебя видеть.
      – Пойдем наверх, сестренка, обопрись на меня. А то вдруг опять голова закружится.
      Нагнувшись к ней, Джорджи повел ее в номер. Проходя мимо Эльфа, Октавия не подняла на него глаз. Что-то в ней дрогнуло. Она почувствовала это, когда немного оправилась от шока. Однажды в детстве она наблюдала, как из-под колес омнибуса вытащили старую собаку. Ее расплющенная голова – блестящая светлая мякоть с розовыми прожилками – была похожа на раздавленный фрукт. Тогда она тоже это ощутила, когда ее повели прочь. Жгучая жалость в сочетании с яростью.
      – Лорд Хартингтон, позвольте побеспокоить вас, сэр. Дайте пройти. – Джорджи произнес это подчеркнуто, и Октавия почувствовала, как он приосанился рядом с ней. Эльф молча отступил назад.
      – Бедняга Джорджи, – посетовала Октавия, когда они добрались до лестничной площадки. – Боюсь, порой я раздражаюсь на тебя, даже когда ты пытаешься мне угодить. В таких случаях, пожалуй, даже особенно. Ты, наверно, жутко на меня обижаешься: послал же бог сестрицу.
      Джорджи на мгновение остановился и печально улыбнулся ей.
      – Ну, насчет этого ничего не знаю, но даже если ты раздражаешься, кто стал бы тебя осуждать? Я ведь действительно не такой шустрый, как ты. Но, как говорится, каждому свое. Кому-то надо и багаж носить, а мне предстоит исполнить свой долг в качестве провожатого. Миссия вполне достойная. Давай-ка покажи, где твой номер, и будем собираться. Это, конечно, не самый захудалый отель, но мне бы не хотелось напороться на сердитые взгляды всех его постояльцев.

* * *

      Не прошло и получаса, как они уже выехали из Дила. Господин Альфред заверил их, что нанял самого лучшего извозчика: пассажиры часто заказывают именно его экипаж, который тот приобрел у самого лорда Саквиля. Ход у него очень гладкий, добавил Альфред, они даже не почувствуют, что вообще катят по дороге.
      Перед тем как посадить Октавию с братом в кеб, господин Альфред отвел их в сторону, чтобы переговорить с ними по секрету. При всей своей неуклюжести парень он был проницательный и сумел оценить сложившуюся обстановку. Тот джентльмен вернулся в свой номер, сообщил он, и пока не выходил. Когда объявится, может статься, что найти свободный кеб удастся не сразу, ведь скоро отходит лондонский поезд. Он, конечно, сделает для джентльмена все, что в его силах, но тому, возможно, придется ждать больше часа.
      В пути Джорджи развлекал Октавию беззаботной болтовней, но старался умерять свой пыл и зорко следил за тем, чтобы не утомить сестру. Она время от времени улыбалась, но внимала брату вполуха. Присутствие Джорджи ее успокаивало, однако изображать беспечность ей не удавалось. Она пыталась не думать о письме, занимая свой ум несущественными и практическими вопросами. Пыталась решить, как ей быть дальше.
      Джинни Фостер (24 года) – Et perducant te in civitatem sanctam Ierusalem[42 - Et perducant te in civitatem sanctam Ierusalem (лат. «И проводят во святой град Иерусалим») – из антифона «In Paradisum».].
      Джордж умолк на полуслове и резко выпрямился.
      – В чем дело, сестренка?
      Октавия только теперь сообразила, что она вскочила с сиденья и стоит, выставив перед собой ладони, словно заслоняется от чего-то. Опять то же видение. Девушка в сумеречной комнате. Дым и мотыльки. Это видение постоянно преследует ее. Кромешный мрак.
      – Джорджи, – внезапно спросила она. – Посмотри на меня, ты видишь сияние?
      Он заморгал, проведя ладонью по губам.
      – Сияние, сестренка?
      – Сияние, что-то необычное, что-нибудь… о боже, даже не знаю. Сама не понимаю, что я говорю.
      – Октавия? – ласково произнес он, наклоняясь к сестре. – Может, объяснишь, в чем дело?
      Она беспомощно смотрела на брата. Сможет ли она объяснить? Стоит ли? Должна ли она раскрыть пакет и показать ему одну из фотографий? Можно ли показать ему фотографию Джинни Фостер? Как и других девушек, ее положили на ступеньки алтаря. Как и остальные, она была облачена в красивое белое платье. Ее наряд был особенно изысканным: лиф из затейливого кружева переходил в искусно присборенный рюш вокруг шеи; широченные рукава, свисая с ее распростертых рук, накрывали целых три ступеньки. Тело девушки обрамляли цветы, уложенные в широкий идеальный круг. На фотографии их краски были утеряны, но Октавия различила фрезии, водосбор, огромное количество роз и лилий. Джинни похитили летом. В самые солнечные дни июня.
      Можно ли рассказать все это Джорджи? Дать ему взглянуть на снимки? Сами по себе фотографии можно счесть просто эксцентричными. Многие заказывали фотопортреты умерших. Фотографии, на которых были запечатлены усаженные в подушки с оборками мертвенно-бледные малыши рядом с живыми братьями и сестрами. Или осунувшиеся жены, пристегнутые к стульям за обеденными столами, в окружении своих детей; они даже после кончины исполняли свой материнский долг. Октавия этот обычай считала омерзительным. Если она хочет, чтобы Джорджи понял, ей придется показать ему и все остальное: письмо таинственного осведомителя, предоставленные им вещественные доказательства, телеграммы и записки, страницы, вырванные из какого-то ужасного журнала. Она покажет ему все, но поймет ли он, бедный Джорджи, даже после того, как увидит эту жуть своими глазами?
      – Ты расстроена из-за лорда Хартингтона, да? – Тон его был по-прежнему мягкий, но он не скрывал своего негодования. – Из-за твоего Эльфа? Он в чем-то замешан?
      – Джорджи, Джорджи, – простонала Октавия, – я даже не знаю, с чего начать.
      – Для начала объясни, куда мы едем. Мы, моряки, не любим отправляться в плавание, не зная, куда лежит наш путь. Где эти Вечерние Пески и что мы там должны найти?
      – Это местечко чуть дальше на побережье, насколько я понимаю. У лорда Страйта там дом. Ты слышал о нем, Джорджи?
      – О лорде Страйте? – Он посмотрел на нее внимательно, ладонями обхватив колени. – Если прежде и не слышал, то теперь знаю, что был такой. В Лондоне, когда я уезжал за тобой, мальчишки-газетчики на каждом углу выкрикивали его имя. Трагедия на Хаф-Мун-стрит, голосили они. Он покончил с собой. Спрыгнул с крыши собственного дома.
      – Значит, остальные газеты подхватили эту историю? – заметила Октавия. – Расторопнее они оказались, чем я думала. И наверняка нашпиговали ее разного рода спекуляциями.
      – Так ты знала об этом? До того, как написали газеты?
      – Эту новость первой сообщила наша газета, Джорджи. Статью написала я.
      – Ты? – изумился Джорджи. – Мистер Хили сказал, что ты уехала по заданию «Газетт», и я подумал, ты собираешься освещать какой-нибудь охотничий бал[43 - Охотничий бал – в Великобритании ежегодный бал для членов охотничьего общества и их семей.] или что-то в этом роде. Ты ведь обычно о светском обществе пишешь, а не…
      – А не о чем-то важном. Так и есть, Джорджи. Значит, газеты и имя его назвали? Боже, ну и дура я, полная идиотка. Убедила себя, что я осторожна в выборе слов, хотя знала ведь, как это будет. Знала – и все равно пошла на поводу. Естественно, люди решили, что это Страйт. А что еще они могли подумать? Этого он и добивался.
      – Кто?
      – Эльф, Джорджи. Лорд Хартингтон. Он не такой, каким представляется. Совсем не такой.
      Рассвирепев, насколько это было в его натуре, Джорджи отвел глаза.
      – Не стесняйся, Джорджи, никто тебя не осудит. Скажи, что ты меня предупреждал, что таким, как он, доверять нельзя. Но ведь я считала себя умнее всех. Думала, что сумею завоевать положение в их мире, хотя я к нему, в сущности, не принадлежу. Думала, для этого достаточно иметь на плечах светлую голову и держать в секрете все, что мне поистине дорого. Думала, этого достаточно.
      Видя, как сильно Октавия расстроена, Джорджи протянул к ней руку, но ее не коснулся.
      – Успокойся, сестренка. Не кори себя. Если ты обманулась, то только потому, что у тебя доброе сердце. Леди ты изображала лучше всякой урожденной герцогини, но при этом никогда не забывала про тех, кто живет в нужде. Никогда не забывала, что мы тоже могли бы оказаться на самом дне, если б нам чуточку не повезло. Поэтому ты приняла так близко к сердцу беды тех несчастных девушек из Уайтчепела. Я сразу это понял, когда ты вышла из того пансиона. Ты говорила, что собираешь фактический материал для статьи, а на самом деле думала только о том, как бы спасти ту девушку.
      Октавия зажала руку брата в своих ладонях. Ее внимание привлекла картина за окном поезда. Они доехали до поворота, откуда открывался вид на море. Оно находилось от них в полумиле, может, ближе – монотонная серая ширь, которую то и дело лохматил неугомонный ветер. По стеклу окна текли струи дождя, время от времени в него бил град.
      – Теперь молчи и слушай, Джорджи, – произнесла Октавия. – Времени у нас осталось мало, а я должна многое тебе рассказать.

XXV

      Кто-то будил Гидеона, тряс за плечо. Было еще темно. Он в испуге смотрел на силуэт, возвышающийся во мгле над его кроватью.
      – Меня прислал ваш начальник. – Это был Нед Корниш, сын экономки. Он поставил на тумбочку кружку и застыл в неловком молчании. Потом добавил: – Вы должны спуститься вниз.
      Гидеон нерешительно спустил ноги на пол и сел на краю кровати, кутаясь в одеяло, чтобы не показывать своего тощего тела. Нед в свои пятнадцать лет был здоровенный детина и очень угрюмый – даже для своего возраста. Минувшей ночью, когда его самого подняли с постели, он впрягся в телегу, которую должен бы тащить осел, и за час с небольшим, почти без слов, перевез останки лорда Страйта в дом. Когда тело наконец-то было уложено – в неиспользуемой кладовой, что находилась отдельно от особняка, – он постоял с минуту в молчании, остывая после тяжелой работы, и затем поплелся обратно закрывать на цепь ворота.
      – Скажите, который час? – выдавил из себя Гидеон. – Если вас не затруднит.
      – Половина седьмого или около того. – Нед покачивал руками, зажав в кулаки большие пальцы. – Ваш начальник велит, чтобы вы сошли вниз. Леди Аде сообщили про брата, и она собирается сходить к нему после того, как поиграет в теннис. Вы умеете играть в теннис?
      Гидеон покачал головой.
      – Вот и я не умею. А она все равно тащит меня на корт каждый божий день. И все швыряет в меня эти чертовы мячи.
      Гидеон кашлянул.
      – Вам не позавидуешь.
      – Он говорит, вы должны вести протокол. И за девушкой присматривать. Начальник сказал, что это обязательно.
      При этих словах Гидеон мгновенно вскочил, сбросил с себя одеяло.
      – Что-то случилось? – спросил он, позабыв про нервозность. – С мисс Таттон? Что с ней?
      – Да нет, ничего. Бродит где-то. – Нед рассматривал его с апатичной жалостью. – Никак не сидится ей на одном месте. Ночью ее застали в музыкальной комнате, где она перебирала книги и бумаги. Мама говорит, леди Ада к ней прониклась, но, если она так и будет всюду лазать, госпожа перестанет ее жаловать. Леди Ада не терпит, чтобы рылись в ее бумагах.
      – Да, конечно. – Гидеон двинулся к стулу, где лежала его одежда. – Леди Ада простит мисс Таттон, я надеюсь. Она ведь это делает не из злого умысла. Просто она… то есть она не совсем…
      Нед смотрел на него, не меняя выражения лица, его крупные черты словно застыли.
      – Поторопитесь, – напомнил он. – Как я сказал, вас ждут внизу.

* * *

      Каттера он нашел в гостиной. Инспектор был хмур, но не злился, как опасался Гидеон, не отчитал его за медлительность, хотя он явился лишь через полчаса после того, как за ним послали.
      – Я покажу леди Аде труп. – Он не оставил своего места у окна, когда вошел Гидеон, и вел с ним разговор, глядя на море. – Никогда не любил это дело, не важно, чей это труп.
      – Неприятная обязанность, – согласился Гидеон. – Леди Аде, наверно, тоже тяжело это будет вынести.
      – Леди Аде? – сухо рассмеялся Каттер. – Леди Ада резвится, как молодой барашек. Сейчас вон под дождем забрасывает мячами юного Неда. И слава богу, что она не обезумела от горя. У нас к ней много вопросов, которые я предпочел бы задать ее брату.
      – Да, сэр. – Гидеон помедлил в нерешительности. – Сэр, с вашего позволения, стоит ли это понимать так, что у вас больше нет сомнений? Что вы считаете лорда Страйта причастным к тому, что случилось с мисс Таттон?
      – Считаю, Блисс, и уже давно. Подозреваю, что он причастен и к этому преступлению, и к другим. Многим другим.
      – Но, сэр… – Гидеон подошел ближе к инспектору. Он хотел, чтобы тот отвернулся от окна, тогда он видел бы его лицо. – Сэр, но вы не… когда я поделился своими подозрениями, вы как будто не…
      – Не принял их всерьез. – Каттер наблюдал за одиноким рыбацким судном. – Смотри, Блисс. Мало того что отважился выйти в море в ненастный день, так еще и думает, что ему удастся вернуться до шторма.
      – Сэр.
      Наконец-то Каттер повернулся к нему.
      – У меня были на то свои причины, Блисс. Я очень осторожно отношусь к таким разговорам. Предпочитаю ничего не говорить, пока не располагаю неопровержимыми фактами, которые могу изложить перед «париками». А в данном случае я осторожен вдвойне. Ты спрашивал, занимаюсь ли я особыми делами. Я тогда ничего не ответил, отделался общими фразами, потому что в своей работе, тем более при расследовании таких вот неординарных преступлений, я не склонен никому доверять. Да, Блисс, особенные дела есть, но, расследуя их, я вынужден действовать очень и очень осмотрительно. И прежде всего я должен придать им более традиционную окраску, если намерен представить их вниманию своего начальства, не говоря уже о судьях. Иначе меня бы давно уволили. Но есть и другие важные обстоятельства. При расследовании некоторых таких дел я затрагиваю интересы тех или иных влиятельных лиц. И этим лицам мое любопытство как кость в горле. Кто это конкретно, я не выяснил, но для меня они недоступны. Зато мы находимся в пределах их досягаемости. У них всюду свои люди. Главным образом в отделениях полиции, но и в Скотленд-Ярде тоже есть.
Как среди высших чинов, так и среди низших. Один из них – Уорнок.
      – Инспектор Уорнок? Которого мы встретили в церкви Святой Анны?
      – Да. Умом он не блещет и сильно меня не беспокоит, но, увидев его там, я понял, что они к тому делу имеют интерес и что нужно держать ухо востро. Только сам Уорнок не сообразил, с чем он столкнулся. Напротив, он им потому и полезен, что никогда ни о чем не догадывается. Это и натолкнуло меня на мысль о бутылках. – Каттер снова взглянул на море: рыболовное судно изменило курс. – Смотри, возвращается. Правильно делает, конечно, но мне импонировала его смелость.
      – О бутылках, сэр?
      – О бутылках, что были обнаружены возле убитого сторожа. На первый взгляд кажется, все очень просто. Пьянчужка подвел своих хозяев, и его отравили его же собственным зельем. Убийцы склонны к театрализации, если их злодеяния долго сходят им с рук. Но меня насторожило, что бутылки аккуратно расставлены. Почему именно двенадцать бутылок? И почему именно три разбиты? Эту скромную декорацию создали не без умысла. Она предназначалась для меня. Девять и три. Я пока не уверен, но если когда-либо удастся подсчитать души, украденные этими демонами, возможно, мы получим ответ. Будем знать, сколько погибло и сколько спасено. В любом случае это заставило меня вспомнить про твой хрустальный осколок и задуматься о том, ради чего погибла Эстер Тулл. – Каттер посмотрел на Гидеона, и на его лице мелькнуло нечто похожее на усмешку. – Нелегко мне это далось, Блисс, но все же я вынужден признать, что, возможно, ты прав.
      Гидеон покраснел и опустил голову.
      – Спасибо, сэр. Для меня это огромное облегчение.
      – Ну-ну. – Каттер с размаху сжал вместе ладони, словно кладя конец мечтательному настроению. – Но в эйфорию впадать рано. Еще не время почивать на лаврах. Прав ты или нет, до победы далеко. За этими негодяями, Похитителями душ – да, Блисс, это именно они, – я охочусь давно, и, по-видимому, одного из них мы выследили. Я говорю «мы», но вообще-то это больше заслуга твоей юной мисс. Конечно, лучше бы она чуть позже свела с ним счеты, но теперь ее ничто уже не остановит. Однако, кроме него, есть другие. Он действовал не в одиночку. Об этом я всегда догадывался, но теперь мы знаем наверняка. Если б это был он один, мисс Таттон завершила бы здесь свои дела. И мы бы поняли, Блисс, что она выполнила свою миссию.
      Гидеон вцепился пальцами в свои обшлага.
      – Как бы мы это поняли, сэр? Что бы произошло?
      Каттер подошел к Гидеону, положил руку ему на плечо.
      – Блисс, – сказал он, – как я уже говорил, у тебя доброе сердце.
      Гидеон проглотил комок в горле и отвел глаза.
      – Я не хочу судить тебя строго, – продолжал инспектор, прочистив горло. – Ты остался сиротой, и твоя жизнь могла бы сложиться гораздо печальнее.
      Не доверяя своему голосу, Гидеон рукавом потер глаза.
      – Не думай, Блисс, я не чудовище, как тебе кажется. – Гидеон поднял на Каттера глаза. Голос у того теперь был мягкий, такой мягкий, будто это говорил кто-то другой. – Я тоже в каком-то смысле остался один.
      – Да, сэр, – промолвил Гидеон. – Я слышал про вашу утрату и очень вам сочувствую.
      – Сочувствуешь? – Каттер пристально на него посмотрел.
      – Сэр, когда вы потеряли… – Гидеон снова отвел взгляд. – Когда вы сказали, что давно охотитесь за ними… это с тех пор вы их выслеживаете?
      Каттер не отвечал.
      – Только мне кажется – вы уж простите меня, сэр, если я позволяю себе лишнего, – мне кажется, если это так – если вы понесли тяжелую утрату по вине этих злодеев, – значит, вы не только из чувства служебного долга стремитесь привлечь этих людей к ответу. Это должно доставить вам не только профессиональное удовлетворение. Это дарует вам покой.
      Инспектор по-прежнему молчал. Очевидно, считает, что сержант допустил непростительную вольность, испугался Гидеон. Он и сам не понимал, что на него нашло.
      – Простите, сэр, – извинился он, собираясь уходить. – Я наговорил лишнего. Насколько я понял, мисс Таттон где-то бродит. Я сейчас же отправлюсь на ее поиски…
      – Приорат, – произнес Каттер.
      Гидеон остановился, поворачиваясь к инспектору.
      – Простите, сэр?
      – Приорат. – Каттер снова смотрел в окно и говорил с отсутствующим видом – Гидеон такое наблюдал впервые. – Так назывался один дом, стоявший примерно в миле от того места, где я родился. Некогда это был богатый особняк, но на моей памяти он всегда пустовал. Не знаю, почему он оказался заброшенным – возможно, наследники оспаривали завещание, – но к тому времени, когда мне исполнилось шесть или семь лет, он уже зарос со всех сторон, а его окна и двери заложили кирпичами. Мне это почему-то не давало покоя, я с дрожью представлял его темные пустые комнаты, и когда мы проходили мимо, все допытывался у отца, почему дом замуровали. «Чтобы не залезли воры, – неизменно объяснял он. – Если б проемы не заделали, через неделю дом превратился бы в цыганский притон». Но меня как раз беспокоило не то, что туда кто-то мог залезть. «Что, если в доме все еще кто-то есть? – спрашивал я отца. – Что, если там все еще кто-то живет – невидимый и всеми позабытый?» Отец, конечно, отмахивался от моих фантазий, но однажды ночью его вызвали – он был констеблем – на пожар. Я поехал вместе с ним. Мы сели в двуколку, и когда
добрались до того особняка, огонь уже уничтожил четверть крыши. Мы увидели комнату, где занялся пожар – она находилась в углу дома на верхнем этаже, – и окно, из которого выбили с полдюжины кирпичей, чтобы можно было выпрыгнуть. Я до сих пор, словно наяву, вижу, как бушевало в той комнате яростное бледное пламя. Наверняка это бродяги, проникнув в тот дом, какое-то время тайком жили там, но мне тогда казалось, что я был изначально прав – что особняк не был заброшенным, что невидимые жильцы топили там камины. Ты меня понимаешь?
      – Думаю, да, сэр, – осторожно ответил Гидеон, сомневаясь, что он уловил смысл притчи.
      – Значит, разговор окончен. И хватит об этом. Ну а ты сам, Блисс? Ты ведь не закладывал кирпичами свой дом, да? Ты распахнул все окна и двери, чтобы любой мог к тебе войти.
      – Наверно, вы правы, сэр. Боюсь, я слишком доверчив.
      – Я не хотел тебя обидеть. Поверь, нелюдимость тоже не приносит удовлетворения. И однажды, очень скоро, я уверен, в твой дом забредет какая-нибудь девушка и поселится там навсегда. И почему бы ей не поселиться? Ты, при всем своем кембриджском образовании, не слишком обременен здравомыслием, конституция у тебя как у чахоточного поэта. Но в целом ты славный парень и вполне порядочный. Ты еще встретишь хорошую девушку, Блисс. Попытайся не льнуть к теням.
      Гидеон повесил голову.
      – Знаю, я зря расточаю свое красноречие. С тобой бесполезно о чем-либо говорить, когда дело касается той девушки. Тогда ступай и найди ее. Миссис Корниш обещала накормить нас завтраком после того, как я закончу изображать гробовщика. Потом мы еще поговорим. Ступай найди ее, Блисс. Вероятно, у нас будет еще один гость. А может, и не один. Теперь нужно быть настороже. Ступай найди ее. Оставайся рядом с ней, пока есть возможность. Так или иначе скоро все закончится.

* * *

      Дом оказался больше, чем представлялся на первый взгляд. Гидеон часто плутал в лабиринтах полутемных коридоров с запертыми комнатами или обнаруживал, что уже во второй раз заглядывает в то или иное помещение. Нежилая гостиная с позабытым бюро, заваленным отсыревшими мехами. Бильярдная, где он споткнулся и, чтобы не упасть, схватился за зачехленный клавесин, смахнув ноты и опрокинув покрытый коростой кувшин с павлиньими перьями.
      К девяти утра, о чем его оповестил бой часов, он не обошел даже нижний этаж. Пожалуй, ему понадобится полдня, чтобы обыскать весь дом, не говоря уже про территорию поместья. Гидеон пытался думать как Энджи или хотя бы представить, что она стала бы делать. Конечно, мыслей ее он знать не мог, но кое-какие ее привычки ему были известны. Он переходил из одной мрачной комнаты в другую, пока его не осенило, что такие места мисс Таттон не привлекают. Темнота Энджи, вне сомнения, не пугала, но и не таила для нее очарования. В состоянии безмятежности она все больше стояла у окна, наблюдая за переменами погоды и игрой света на воде. Ее манили воздух, стихии, яркость и блеск.
      Спустившись по небольшой лестнице, он оказался в очередном сумрачном коридоре. Но из двери в его дальнем конце сочился слабый сероватый свет. Принюхиваясь к затхлому воздуху, он уловил едва ощутимое дыхание холода.
      Гидеон дошел до той двери и тихо постучал.
      – Есть здесь кто-нибудь? – Он подождал. – Здесь есть кто-нибудь? Простите, это сержант Блисс. Надеюсь, я не помешал.
      Ответом ему была тишина. Стараясь не задеть дверь, он осторожно шагнул в комнату.
      – Здесь есть кто-нибудь? – снова повторил Гидеон, но ответа не получил. Он продвинулся вглубь еще на несколько шагов и, моргая с непривычки от дневного света, с восхищением огляделся. В отличие от других помещений, в которые он заходил, эта комната, по-видимому, часто использовалась. Она была богато убрана и содержала огромное разнообразие предметов и вещей непонятного предназначения. Вероятно, кабинет, рассудил Гидеон, увидев письменный стол, заваленный книгами и газетами, и неодинаковые книжные шкафы, тоже забитые книгами. С другой стороны, это могла быть и музыкальная комната (у пюпитра стояла виолончель медового цвета) или лаборатория: на рабочем столе перед окном лежали в ряд начищенные инструменты, в шкафчиках за стеклом – обилие минералов и кристаллов (аметист, лазурит, кварц в форме ярких сросшихся пучков), а рядом – педантично промаркированные кости животных, вереницы блестящих жуков и бессчетное количество мотыльков и бабочек.
      Гидеон наклонился у одного из шкафчиков, рассматривая мотылька – удивительное создание с желтыми крылышками, – и вдруг услышал тихий шум. Вздрогнув, он выпрямился и быстро отступил от шкафчика. Негоже, если увидят, что он копается в комнате, которая, вероятно, служит леди Аде личным кабинетом, ведь даже мисс Таттон запретили сюда заходить. Гидеон на мгновение замер, охваченный страхом.
      Шум – вибрирующий скрип – повторился. Боковым зрением он уловил какое-то движение. Застекленная дверь была отперта, ее чуть приоткрытые створки покачивались на свежеющем ветру. За ними простирался мокрый газон и тянулась череда тисов. Вдалеке, наполовину скрытый за пологим склоном, виднелся обшарпанный летний домик. Тихое место с видом на море. Гидеон решил, что потом надо там поискать.
      За стеклянными дверями внезапно потемнело. Плиты быстро пересекла косая тень. Потом появился хозяин этой тени.
      – Так, так. – Сам он был в черном, стоял в ореоле тусклого света. Шляпу не снял, и лицо его оставалось в тени. Гидеон таращился на пришельца, не веря своим глазам. – Вот и ты наконец, – произнес тот, шагнув в комнату. Печально кивнул, окидывая взглядом интерьер, словно с любовью вспоминал приятное место. Мужчина приблизился к шкафчику, не стягивая перчаток, кончиком пальца провел по окантовке, обрамляющей стекло. – Не забыл таксономию?
      Гидеон силился что-нибудь сказать, но нужные слова не шли на ум.
      – Это gonepteryx rhamni, – сказал мужчина, постучав по стеклу. – Желтокрылый экземпляр. Лимонница обыкновенная. Красавица, да? Наш приятель Линней обозвал ее Papilio rhamni, определив всех бабочек и мотыльков в единый род. Мы пристроили множество комнат к его особняку и теперь можем презрительно посмеиваться над ним, но до него мы все спали в коровнике. Надеюсь, ты продолжаешь изучать естественные науки? Или доктора Селуин-колледжа перестали их уважать?
      – Дядя? – Гидеон едва заметно покачал головой.
      – Рад видеть тебя, мой мальчик. Я уж и не чаял.
      – Значит, вы живы, сэр. – Гидеон сознавал, что он выглядит полным идиотом, но других слов подобрать не мог. – Вы не умерли.
      – Вижу, в Кембридже ты немного освоил искусство логического мышления. Это радует. – Лицо дяди осветила улыбка, преобразившая его черты, так что Гидеон пришел в замешательство: не помнил он, чтобы при нем дядя когда-либо улыбался. – Прости, племянник. Я всегда был суров с тобой. На то имелись причины, но, боюсь, я ошибался. К сожалению, я во многом ошибался. Постараюсь загладить свою вину, если успею.
      Гидеон склонил голову.
      – Я буду рад услышать все, что вы хотите сказать мне, дядя. Но еще больше я рад, что вы живы и здоровы. Инспектор Каттер тоже, я уверен, обрадуется. Вы ведь помните инспектора Каттера? Он живет с вами в одном доме.
      – Как же, помню. Значит, ты, не найдя меня, сдружился с Каттером?
      – Я надеялся с его помощью отыскать мисс Таттон. И мы нашли ее, дядя. Она здесь, с нами. Именно мисс Таттон первой мне сообщила, что с вами случилась беда. Она, я уверен, будет вне себя от радости, узнав, что вы целы и невредимы. Только боюсь, вы обнаружите… дядя, столько всего произошло за то время, что мы с вами не виделись. И до сих пор происходит.
      Нейи склонил голову в печали.
      – Да, племянник. Пожалуй, нам есть что обсудить. Но, думаю, это подождет. Пойдем-ка к остальным. Мне не терпится увидеть мисс Таттон, хотя, скорее всего, она теперь не такая, какой я ее помню. Мы все встретились в скорбный час, и, боюсь, худшее еще впереди. Пока что никто из нас, полагаю, не видит общей картины в целом – только ее отдельные фрагменты, и каждый из нас должен внести свой вклад в то, что еще нужно сделать.
      Нейи пошатнулся, словно от изнеможения. Силясь сохранить равновесие, он невольно выкинул в сторону руку и задел рамку с засушенным насекомым, которая стояла отдельно от остальных. Гидеон вовремя ее поймал и аккуратно поставил на место.
      – Тонкопряд хмелевой, – сказал дядя, коснувшись рамки. – Hepialus humuli. Передние крылья желтые, значит, самка. При жизни она гораздо красивее, чем можно подумать, глядя на этот тусклый экземпляр.
      Гидеон протянул к нему руку и тотчас же ее опустил. Нейи, казалось, сильно изменился, но Гидеон по-прежнему благоговел перед ним.
      – Дядя, вам нездоровится? Вам помочь?
      – Ты добрый мальчик. Относишься ко мне гораздо добрее, чем я того заслуживаю. Думаю, сегодня не помру. Не волнуйся. Где же мисс Таттон? Сейчас нужно позаботиться о ней.
      – Я как раз искал ее, дядя. Я как могу стараюсь присматривать за ней, но, боюсь, ее постоянно тянет где-то бродить. Это одна из особенностей ее нынешнего состояния. И она становится беспокойнее, если ее что-то тревожит.
      – Что-то произошло, что ее растревожило?
      Гидеон в смятении на мгновение отвел взгляд.
      – Поскольку вы здесь, дядя, я полагаю, вам известно, чей это дом?
      – Известно, племянник. Я приехал сюда, чтобы найти этого человека. Он уже прибыл?
      – Вчера вечером, сэр.
      – И Каттер его арестовал? Инспектор знает, какие преступления он совершил? Этот человек должен расплатиться за свои злодейства.
      – Дядя, присядьте, пожалуйста. Вы и так сильно настрадались. Все это потом, когда мы найдем остальных. А сейчас, к сожалению, я должен сообщить вам кое-что о лорде Страйте.

* * *

      Кебмен высадил их у центральных ворот, поскольку они были заперты на цепь и дальше хода не было.
      – Но калитка открыта, и вы можете дойти пешком, – добавил он, – только вот найдете ли кого дома? Люди поговаривают, что там живет сумасшедшая. – Но лично он убежден, что особняк давным-давно пустует.
      Пока Джорджи снимал с экипажа чемоданы и расплачивался с извозчиком, Октавия огляделась. Они приехали в самом начале десяти утра, однако из-за непогоды было сумеречно, как вечером. Ледяная крупа сыпать прекратила, но периодически шел мокрый снег, который гнал неугомонный хлесткий ветер. Поместье Страйта имело неприступный вид, с дороги его скрывали высокая каменная ограда и плотная стена вязов. Самого особняка видно не было.
      Над воротами поднималась железная арка, местами увитая плющом. Сейчас она выглядела траурно, а некогда, вероятно, казалась величавой. Грубая веревка длиной примерно в ярд, свисавшая с ее верхушки, лениво раскачивалась на ветру.
      Расплатившись с кебменом, Джорджи легонько стукнул по стенке экипажа, отсылая его прочь.
      – Боже мой, сестренка, – сказал он, похлопывая в ладоши, чтобы руки не заледенели. – Что это за чистилище? Куда ты нас притащила? Если сюда прибудет граф, я готов вечно ходить в младших лейтенантах.
      Но Октавия его не слушала. Она смотрела и не верила своим глазам. Поколебавшись, она медленно пошла к воротам.
      – Так, возьми-ка зонт, – продолжал Джорджи, беря в руки багаж. – Он не дамский, но, думаю, ты с ним легко справишься. Я и сам бы его держал над тобой, но у меня заняты руки.
      Октавия не отвечала. Не отрывая взгляда, она рассеянно подняла ладонь к воротам. Даже через перчатку ощутила она холод твердых железных прутьев.
      – Дождь вроде и не сильный, но такой, что промочит насквозь, не пройдешь и ста ярдов.
      – Джорджи, – тихо проронила Октавия. Он умолк, проследив за ее взглядом. Ею овладел непонятный порыв остановить его, уберечь от этого зрелища.
      Но видит ли он? Дано ли ему это?
      – Господи помилуй, сестренка.
      За воротами, не некотором удалении от входа, стояла девушка. Хрупкая, мертвенно-бледная, она смотрела на них. Все ее облачение состояло из одной лишь тонкой заношенной ночной сорочки, но она, казалось, не замечала холода. Однако поражало не только это. Самое удивительное было другое.
      – Мисс Таттон? – Октавия обеими руками сжала прутья и просунула меж ними лицо, дабы ничто не заслоняло от нее девушку. Должно быть, это она, подумала Октавия. Это может быть только она. – Энджи? Это вы? Я вас искала, приехала сюда за вами. Миссис Кэмпион рассказала мне про вас. И Нейи – тот человек, что вас опекал. Это он направил меня сюда.
      Если девушка и слышала Октавию, она никак не отреагировала на ее слова. Серьезная и невозмутимая, она постояла еще немного, а потом повернулась и пошла прочь. И только тогда Октавия убедилась, что зрение ее не обмануло. Она, эта девушка, утратила целостность. Правая рука почти от самого плеча и правая нога под подолом сорочки поблекли, фактически растаяли. От них остались лишь стекловатые очертания, подобно рыбьему клею, который едва виден в теплой воде.
      – Господи помилуй, сестренка, – повторил Джорджи.
      Энджи шла по безжизненному парку в сторону обветшалого летнего домика, что виднелся вдалеке. Шла бесшумно и быстро, почти не касаясь земли. Октавия провожала девушку взглядом, пока могла ее видеть, впрочем, из-за непогоды она не была в этом уверена. На время та скрылась из виду, потом снова мелькнула – во всяком случае, Октавии так показалось. Но возможно, это ветер поднял ворох пожухлых листьев или ее воображение слепило из струй дождя некий иллюзорный силуэт.

* * *

      Леди Ада пребывала в дурном расположении духа. Она была вполне спокойна, сказал инспектор, когда он показывал ей останки брата. После объявила о своем намерении принять ванну из морских водорослей – весьма полезная процедура, по ее словам. Правда, она не думала, что к ней наведается кто-то еще, и когда ей сообщили, что нужно ждать новых гостей, настроение у нее заметно испортилось. Гидеон, войдя в гостиную вместе с дядей, увидел, что леди Ада кружит по комнате, каждый свой поворот отмечая стуком трости. Он прочищал и прочищал горло, пока Каттер не оказал ему любезность, обратив ее внимание на Нейи.
      – Да, да, – бросила леди Ада, едва удостоив взглядом нового визитера. – Пришел и пришел. Сегодня я достаточно наволновалась. Пусть посидит, пока я немного не успокоюсь. Кто-нибудь, позвоните миссис Корниш. Я должна выпить виски, иначе умру. И пусть пудинг на сале принесет.
      Гидеон беспомощно посмотрел на дядю. Тот на неуважение отреагировал милостивым взглядом и скромно прошествовал к стулу.
      – Где Анджела? – сердито спросила леди Ада, впечатав в пол трость. – Вот что мне хотелось бы знать. Почему ты еще не нашел ее, сержант? Тебе все равно больше нечем заняться.
      Гидеон не смел посмотреть ей в глаза.
      – Я старался, мадам, но найти ее не так-то легко. Скоро я возобновлю поиски. Просто мне пришлось на время отвлечься. Приехал мой дядя, и у него для нас есть важные новости.
      – Вот как? А ко мне какое это имеет отношение?
      – Мадам, – вмешался Каттер, – я надеялся, что разъяснил вам ситуацию и вы меня поняли. Мы расследуем серьезное преступление. Целую серию серьезных преступлений. У нас есть основания полагать, что мисс Таттон – жертва такого преступления.
      – Позвольте мне, инспектор, – подал голос Нейи. – Надеюсь, ее светлость успокоится, если я скажу, что мисс Таттон скоро должна сама сюда вернуться.
      Леди Ада обратила на него взгляд.
      – А кто вы такой, чтобы выражать здесь свое мнение? Похожи вы на священника невысокого чина. Так вы священник?
      – Простите, мадам, – сказал Нейи, поднимаясь со своего места. – Позвольте, я…
      – Нет, не утруждайте себя. У меня и в лучшие времена не хватает терпения на любезности. Садитесь и рассказывайте.
      – Мадам, меня зовут Герберт Нейи. Я был священником невысокого чина. В этом вы правы. Но та жизнь, думаю, для меня осталась в прошлом. Мисс Таттон я знал до того, как с ней это случилось. По долгу службы я опекал ее и таких, как она. Всячески старался уберечь их от зла.
      – От какого зла?
      – В принципе, от типичных бед. Она выросла сиротой, трудом зарабатывала себе на жизнь и была вынуждена противостоять всем тем горестям, с какими сталкиваются молодые женщины ее положения. Но не только. Я знал, что у нее необычный дар. Что она особенная.
      Леди Ада встретила его слова странным молчанием. Спустя мгновение она отвернулась к окну.
      – Разбитое судно будет потревожено, – заметила она, словно разговаривая сама с собой. – За долгие периоды затишья пески как будто бы полностью поглощают его обломки, а потом разражается буря, и, проснувшись утром, видишь, что оно обнажилось почти до киля. Значит, вы тоже это видите?
      – Разбитое судно, мадам? – не сразу отозвался Нейи, не будучи уверенным, что леди Ада обратилась именно к нему.
      – Нет, не обломки. – Она снова повернулась к нему. – Сияние.
      – Вон оно что, – протянул Нейи. – Удивительно. Я редко встречаю людей, подобных мне. Да, мадам, я его вижу. А вы? Когда вы впервые обнаружили у себя эту способность?
      – В детстве. В каком возрасте, точно не скажу. Полагаю, я с этим родилась, но дети не воспринимают свои особые качества как нечто необычное. Я встречала их на улице. В домах знакомых, где они исчезали «под лестницей». Причем, как я заметила, они в основном принадлежали к низшему сословию. И всегда это были девушки, или, может быть, только девушки мне попадались.
      – Я тоже это заметил, – согласился Нейи. – А я за свою жизнь немало их повидал.
      – Но такой, как эта, думаю, не встречали.
      – Нет, мадам. – Нейи опустил голову. – Такой, как она, не встречал.
      Гидеон таращился на дядю и леди Аду, едва ли понимая, о чем они ведут речь, но попросить объяснений стеснялся. А вот Каттер не был обременен подобными условностями.
      – Это вы о чем, позвольте узнать? Не забывайте, что здесь присутствуют и простые смертные.
      – Простите, инспектор, – извинился Нейи. – У меня давно вошло в привычку таить это в себе, и я не сразу осознал, что сейчас нахожусь в кругу друзей. Леди Ада говорит о внутреннем сиянии, о сиянии души, хотя, наверно, мы по неведению неверно употребляем это христианское слово. Я должен многое вам рассказать, но прежде, если позволите… Леди Ада, вы чувствовали потребность скрывать это свое восприятие? Я встречал других – в кругах спиритов, среди многочисленных знахарей, – и они все говорили одно и то же. Они с детства усвоили, что об этом лучше не распространяться. Их подвергали осмеянию, а то приходилось терпеть и еще что похуже. Кого-то отлучали от семьи, кого-то упекали в психиатрическую лечебницу. Надеюсь, эта тема не слишком болезненная для вас.
      – Все мое существование – болезненная тема, – пренебрежительно отмахнулась леди Ада. – Чтобы так жить, нужно иметь мужество. Правда, жизнь моя была не столь печальна, как вы описали, – во всяком случае, на первых порах. Разумеется, я научилась скрывать свой дар от посторонних. Детство и юность я проводила в довольно узком кругу, хотя, конечно, бывали случаи, когда от общества нельзя было увильнуть. Ведь моя семья занимала в свете высокое положение. Однако отец не питал любви к балам и охоте. Светским мероприятиям он предпочитал свой кабинет, свою лабораторию. В этом смысле я была похожа на него, что его несказанно радовало. И не только в этом.
      – Простите, мадам, – перебил ее Нейи. – Я не совсем вас понимаю.
      Леди Ада наконец-то отвернулась от окна.
      – А что тут непонятного? Отец видел то же, что и я. Не помню, когда я об этом узнала, но это стало одной из наших с ним тайн – во всяком случае, на время. Помнится, однажды на скачках в Аскоте – а в ту пору всем надлежало их посещать – отец, убедившись, что за нами никто не наблюдает, склонился ко мне и показал на одну девочку. Та начищала чайники в одном из шатров, где подавали чай. Было жарко, полог, отделявший кухню, откинули, и нам было видно, что творится в глубине. «Смотри, Ада, – сказал отец. – Видишь, как она сияет? Восхитительно, да?» И всё. Он подмигнул мне, и мы пошли прочь. Не помню, случалось ли нам говорить об этом после, но всякий раз, когда мы их встречали, он просто обращал на меня многозначительный взгляд. Смотрел, и все. Но этого было достаточно.
      Их разговор прервало появление миссис Корниш. Та вошла в гостиную, гремя подносом с чайными принадлежностями. Она со стуком его поставила на стол, не утруждая себя учтивостью.
      – Поешьте, мадам, вы еще не завтракали. Я принесла ваши орехи с ягодами и чай. Вам нужно погреться горячим, а то уж больно сыро.
      – Убери эту дрянь, – вздорным тоном отвечала леди Ада. – Я виски хочу. И пудинг. И куда ты дела мои сигары?
      – Они в своем ящичке, мэм, почти у вас под рукой. Насколько я знаю, они всегда там лежат, их никто не трогает.
      – Наглая ложь! Да как ты смеешь?! – разгневалась леди Ада. – Я вечно хожу их ищу. Хозяин твой умер, а ты все никак не уймешься, мучаешь меня.
      Каттер при этом вскинул брови, но промолчал. Несомненно, вопросов у него было много, но пока он предпочитал, чтобы события развивались своим чередом.
      Нейи, очевидно, принял это к сведению.
      – Что ж, – сказал он, – нам многое нужно обсудить, но если инспектор не возражает – и если вы, леди Ада, готовы быть ко мне снисходительны еще немного… Позвольте спросить, ваш брат узнал об этом? О вашем даре?
      – Мой брат. – Леди Ада закурила сигару, закрыла ларчик и, погладив его крышку, медленно выпустила завиток дыма. Этот нехитрый ритуал, казалось, успокоил ее. – Мой брат… да. Мой брат всегда все узнавал. И обычно ничем хорошим это не заканчивалось.

* * *

      Октавия бежала, прижимая к голове мокрую шляпу. Наверно, с ее стороны это была глупость – она понятия не имела, куда пошла Энджи, – но она действовала интуитивно, кинувшись за ней. Бедняга Джорджи, груженый чемоданами, не мог последовать за сестрой. Он пытался криком ее остановить, но у Октавии не было времени что-либо объяснять. Она снова заметила мисс Таттон – краем глаза уловила прозрачную зыбь в просвете между двумя соснами. Может, ей это и показалось, но она опрометью помчалась в ту сторону. Шляпа слетела с головы. Теперь было неважно, как она выглядит. Все остальное было неважно.
      Снова увидев Энджи, уже в другой стороне, она повернула туда, но вскоре поняла, что сбилась с пути. Здесь территория была дикая, местами безликая, с берега поднимался туман. Мокрый снег перешел в настойчивый дождь. Она ковыляла по узеньким кочковатым тропинкам и карабкалась по заросшим террасам, высматривая на бесцветных угодьях хоть какой-нибудь ориентир.
      Поднявшись на вершину холма, она повернула назад, миновала почерневший фонтан и вышла на неширокую аллею, обсаженную нестрижеными тисами. В дальнем конце – на этот раз Октавия была в том почти уверена – она снова заметила девушку и на мгновение остановилась в замешательстве. Аллея вела к летнему домику, который она видела от ворот. Сама того не сознавая, она вернулась туда, откуда начала свои поиски. Дождь усилился. Насколько она могла судить, раньше холод и осадки Энджи не сильно беспокоили, но, возможно, та все же решила укрыться от разгулявшегося ненастья.
      Некогда летний домик был выкрашен в зеленовато-серый цвет, но теперь краска сильно облупилась. Он имел восьмиугольную форму, вход в него был с покрытой мхом террасы. Ветер подхватил створки двери, когда Октавия ее отворила, заходя в домик. Она с трудом их закрыла, опасаясь, что вылетит стекло. Еще не повернувшись, она учуяла сигаретный дым. Аромат сандалового дерева. Потом услышала голос:
      – Привет, красотка.

* * *

      Леди Ада не сказала больше ни слова, пока экономка не удалилась, забрав поднос с чайными принадлежностями. Но и потом она не спешила – возобновила разговор лишь после того, как выкурила почти три четверти своей тонкой, но вонючей сигары.
      – Скажите, инспектор, – наконец произнесла она, – а что говорят обо мне в Лондоне?
      Каттер поднял на нее глаза. Он был недоволен тем, что они отклонились от главной темы разговора.
      – Прошу прощения, мадам, но я не совсем вас понимаю.
      Леди Ада прошла на середину комнаты и встала к нему лицом.
      – Не испытывайте мое терпение, Каттер. Вы полицейский со стажем, за годы службы завоевали определенную репутацию, раз вам поручено копаться в делах моего брата. Или вы хотите убедить меня, что вам ничего не известно об истории моей семьи? Что по милости брата я почти тридцать лет живу затворницей и на этот счет никаких объяснений в обществе нет?
      – Как вы сказали, мадам, по роду своей профессии мне приходится слышать много всякого, и я мало на что обращаю внимание. О ваших обстоятельствах – раз уж вы спросили меня так прямо – я слышал только то, что ваш брат нашел некие доказательства вашей недееспособности и тем самым добился права держать вас взаперти и вести ваши дела.
      – Недееспособности? – презрительно фыркнула леди Ада. – Недееспособности? По-вашему, я недееспособна, инспектор? Слаба умом и здоровьем? Нет, брата заботила не моя недееспособность. Будь я просто душевнобольной или умалишенной, ему это было бы только на руку. Сразу же, как только умер отец, он поместил бы меня в психиатрическую лечебницу, и ему не понадобилась бы помощь полудюжины врачей, чтобы отстоять свои доводы. Он не терпел меня не из-за моей недееспособности – как раз напротив. Нейи спрашивает, узнал ли мой брат об этом – о моем особенном восприятии, как он выражался. Узнал, конечно, только вот как, ума не приложу. Мне казалось, мы с отцом были очень осторожны. Но я тогда была еще ребенком. Как знать, что он мог заметить или подслушать? В общем, пока отец был жив, он молчал. Брат всегда был чудовищем, завистливым негодяем, но отцу удавалось держать его в узде. Как только он умер…
      Леди Ада внезапно умолкла, отведя взгляд.
      – В доме двоюродного брата отца была одна юная служанка. Вероятно, он заметил мой восхищенный взгляд. Но он точно не знал, кто меня заворожил. Дом был большой, прислуги много. Ему не удавалось установить, кто она. Во всяком случае, на первых порах. Он начал открыто дразнить меня, обвинять в том, что я истеричка, сумасшедшая, ведьма. Но потом поменял тактику. Заявил, что он тоже это видит. Пытался описать, как она сияет, эта служанка, якобы излагал собственные наблюдения. Он добивался, чтобы я подтвердила его слова, чтобы его рассказ выглядел убедительным. И хотел точно знать, кто это. Я не отвечала, и он снова принимался изводить меня. Говорил, что это бредовые фантазии, что я психически ненормальная. Отцу это было известно, но он по доброте душевной потакал моим причудам. Ему была невыносима сама мысль, что он не понимает – что есть тайны, в которые он не посвящен. Он докажет мне, заявил брат, что это все лишь плод моего воображения. Докажет, что служанка – самый обычный человек. Я не знала, что он имел в виду и что задумал. Не знала, выяснил ли он, кто эта служанка. Но он, конечно же, выяснил.
Вероятно, я проявила неосторожность. Должно быть, не сводила с нее взгляд, когда она была одна. После того как это случилось, он принес мне газету. Она заслужила не более двух-трех строк. Упала в канал в районе Паддингтонского рукава. Было сумеречно, пешеходная дорожка вдоль канала обледенела. Из воды ее выловили лодочники с пивоварни. Элис Коукс, 13 лет. Служила в Гауден-хаус в Мейфэре.
      – Запиши все это, Блисс, – произнес Каттер спустя минуту после того, как сестра Страйта умолкла. – Вы не возражаете, леди Ада?
      Она раздраженно затушила сигару.
      – Пусть сержант достает свой блокнот и записывает за мной, раз уж он мастер в таких делах. Я рассказываю не ради собственного удовольствия.
      – Ваш брат признался в убийстве, мадам? Открыто или косвенно?
      – Он был жестокий человек, инспектор, и куда менее умный, чем мнил себя, но все же он был далеко не дурак. «Не повезло Гауденам, – сказал он. – Впрочем, им не составит труда найти другую служанку. В конце концов, что одна, что другая, разницы никакой».
      Нейи тяжело вздохнул.
      – Теперь мы начинаем прозревать. «Ты смотришь сквозь очки», – сказал Донн[44 - Д ж о н Д о н н (1572–1631) – английский поэт и проповедник, настоятель собора Святого Павла в Лондоне, крупнейший представитель литературы английского барокко. Здесь приводятся строки из его траурной элегии «Вторая годовщина: О странствии души» (Of the Progress of the Soul: The Second Anniversary) в переводе Д. Щедровицкого.]. Знаете эти его строки? Когда смотришь сквозь очки, утверждал он, «мнишь, что важно – ничтожное». Разумеется, он вел речь о божественном, о том, что нам, ограниченным людишкам, очень мало об этом известно. «Но поднимись на башню – и вмиг поймешь: ты ложью увлеклась». Думаю, мы наконец начали взбираться на башню, хоть это тяжело и утомительно. Мы начинаем прозревать.

* * *

      Октавия медленно повернулась на его голос. Испытала она не шок, а омерзение. Эльф устроился на скамейке в глубине домика. Сидел в томной позе, словно они случайно повстречались на летнем светском приеме в саду, однако затрудненное дыхание и частое постукивание пальцем по сигарете при стряхивании пепла свидетельствовали о том, что он нервничает.
      – Не может быть, – произнесла Октавия. – Мы уехали на первом же кебе, какой удалось найти. Господин Альфред сказал, что следующего тебе, возможно, придется ждать более часа.
      – Бедная красотка. – Эльф склонил голову. – Какая это неприятная для тебя неожиданность.
      – Меня зовут Октавия. – Она не узнавала свой ломкий срывающийся голос. – Для тебя – мисс Хиллингдон.
      – Как угодно, разумеется. Спешу вас утешить, мисс Хиллингдон, что я действительно до сих пор торчал бы в гостинице, если б положился на милость вашего господина Альфреда. Но человек в моей должности не удержался бы долго на службе, если б зависел от всяких там господ Альфредов. – Он помолчал. – Как лучше: всяких там или таких вот господ Альфредов?
      – Почему? – спросила Октавия. – Все эти несчастные девушки. Почему?
      – Ах, ну да. – Сев прямо, он бросил окурок и тщательно раздавил его носком ботинка. – Я все думал, много ли тебе известно. Он ведь забрал кое-что у Брауна, да? Наш приятель с поезда. Что ж, полагаю, пришло время рассказать тебе немного. Не желаешь присесть?
      Эльф отодвинулся на край скамейки, церемонным жестом предлагая ей сесть рядом. Октавия попятилась и, прижавшись спиной к дверям, замотала головой. Он вздохнул, словно от усталости, и сунул руку в пальто. В первое мгновение Октавия, как ни странно, не узнала предмет, что он извлек. Потом щупальца страха оплели ее холодом.
      Оружие. Пистолет. На вид такая безобидная вещица.
      – Прости, – сказал Эльф. – Да, знаю, абсолютнейшая пошлость с моей стороны. И все же сядь, пожалуйста, будь умницей. Тебе несвойственно поднимать крик. Я уверен, мы обойдемся без вульгарных сцен.
      Поглядывая в сад, Октавия медленно двинулась к нему по краю комнаты. Эльф держал пистолет с небрежностью опытного стрелка.
      – Кого ты там надеешься увидеть, дорогая? Свою несчастную исчезающую сиротку? Увы, не брата. Полагаю, он нашел себе применение в качестве носильщика, и правильно сделал.
      Октавия осторожно опустилась на скамейку и, держа руки по бокам, вцепилась в края сиденья. Она старалась не делать резких движений, дышала медленно и размеренно.
      – Мой брат – офицер военно-морского флота, – произнесла она. – И лучше тебя во всех отношениях.
      – Лейтенант, да. Замечательно. Сдал экзамен, как я слышал, лишь с третьей попытки. Зато ты блистала в Гертон-колледже[45 - Гертон-колледж (Girton College) – известный женский колледж Кембриджского университета; основан в 1869 г.] и очаровала пол-Лондона, заставив всех позабыть про твое происхождение. Между прочим, ты могла бы сделать блестящую партию, если б слезла со своего ужасного велосипеда. Все могло бы сложиться иначе.
      – Я хочу знать зачем, – тихо сказал она. – Объясни зачем.
      – Ну, что касается «зачем», об этом лучше было бы спросить у Страйта. Это он был истый энтузиаст, одержимый великими идеями. Но, боюсь, он уже ничего не скажет. Повесился ночью на воротах, как мне доложили. Я беседовал со здешними слугами, они давно выполняют наши поручения, были полезны нам во многих отношениях. Что до меня, я включился в игру на довольно позднем этапе. Многое из того, что я тебе рассказал, чистая правда. Я действительно служу в Министерстве внутренних дел, в одном из малоизвестных управлений. Секретных, так сказать. Сфера наших интересов – особые преступления, связанные с необычными явлениями. Опыты Страйта как раз из той области, что привлекает наше внимание. У меня к этому был чисто профессиональный интерес. Во всяком случае, поначалу.
      – А потом? Что это были за опыты, как ты выразился? Что вам было нужно от тех несчастных девушек?
      – А что нужно человеку, любовь моя? Жизнь. Возможность жить. И они, сияющие, это имели. Жизнь в избытке. В изобилии. Но они этого не ценили. Ты же сама видела, как живут эти люди. Первой у Страйта была юная горничная, если можно такое представить. Полагаю, ею он занялся из мести – девочка была любимицей его сестры, если ты понимаешь, о чем я, – и, думаю, он просто хотел получить то грубое удовольствие, что это создание могло предложить. Но он выжал из нее нечто большее. Жизнь, красотка. Переизбыток жизненной энергии, которая пропитала его существо, как некое тонизирующее снадобье. Поначалу эффект был весьма скромный, длился всего несколько дней, но он понял, что ему просто дали почувствовать вкус. И у него возникла идея: а нельзя ли как-то выделить этот энергетический субстрат – дистиллировать? Им-то, этим девушкам, он на что? Эта их особенность перспектив им не прибавляет. Если они даже не догадываются, каким бесценным богатством располагают, почему бы у них это не забрать? Что в том плохого?
      – Что за особенность? О чем ты говоришь?
      – Ты не слушаешь меня, красотка? Пусть эти жалкие девицы низкого происхождения, но они не такие, как все обычные смертные. Они наделены редким даром, если можно так выразиться, причудливой аномалией – избытком энергии души. И мы открыли способ извлекать этот излишек – и поглощать его. Точнее, Страйт придумал со своими подручными. Их метод, естественно, задокументирован и хранится в наших архивах, но сам я его механику никогда досконально не изучал. Особенно много энергии отдают те, кто имеет болезненную конституцию, ослаблен по той или иной причине, – это я усвоил. От этого они сияют ярче. Именно так это проявляется – в виде некоего сияния. Но сам я не способен его видеть. Да и Страйту это тоже не было дано, хотя он изготовил на заказ специальные приборы. Но мы выяснили, что есть люди, обладающие такой способностью. И научились использовать их. Тебе известно, что некоторые растения, отмирая, дают пышный цвет? Очевидно, чтобы были семена. Чтобы после них что-то осталось. Ну да ладно. В общем, Страйт нанял каких-то специалистов – еще до того, как учредил свою благотворительную организацию. Умно, да?
Помнится, на него работал некий опальный медик из Эдинбурга, был усовершенствован некий химический реагент. Вроде смолы. Ее полагалось хранить в специальных сосудах, которые изготовил один мастер из Антверпена. За бешеные деньги, ты даже представить не можешь. При откупоривании флаконов смола эта превращалась в пар.
      – Черный воздух, – тихо проронила Октавия. – Дым.
      – Черный, да, и ужасно ядовитый. Работать с ним очень трудно. Приходилось все делать очень медленно, иначе эта дрянь испарилась бы раньше, чем мы получили бы, что хотели. Но когда удавалось… боже! Энергия просто вылетала из них, и мы ее вдыхали. После последней – какая-то Фелисити, кажется…
      – Хардвик. Фелисити Хардвик.
      – Да, точно. Так вот после нее… мой камердинер Маккен едва узнал меня на следующее утро. Сказал, я помолодел на десять лет. На десять лет! Чего не сделаешь ради этого? А если взять кого-то с более ярким свечением, на сколько это продлит жизнь? На двадцать лет? На пятьдесят? На сто? Но потом поднялся шум. Из-за той женщины, будь она проклята. Сука. Разбила флаконы, бросаясь из окна. И уничтожила оставшуюся смолу. Какая-то там белошвейка! А я ведь говорил ему, что это неоправданный риск. Предупреждал. Но он, к сожалению, имел склонность к театральным эффектам, лелеял всякие великие идеи насчет высшего знания. Он не мог просто взять девчонку и сделать свое дело. Ему хотелось обставить это действо как ритуал. Я знал, что в итоге нас это погубит. И сразу понял, что произошло, когда известие настигло нас в Ашенден-хаус…
      – Так это был ты. Это ты подсел в его карету. Это тебя я видела.
      – Видела, говоришь? Ты верна себе, любопытная кошечка. Ну кто-то должен ведь был взять дело в свои руки и спасти то, что еще можно было спасти. Для начала его требовалось спрятать. Домой ехать нельзя, о том не могло быть и речи. К тому же он давно уже порядком истощил мое терпение, я хотел, чтобы в нужное время он оказался в пределах досягаемости. Но, думаю, у него возникли подозрения. Поразмыслив на досуге, он понял, что поставил меня в затруднительное положение. Мне еще удавалось притворяться, едва-едва, будто я просто веду расследование, но потом произошел этот абсурдный инцидент. Было ясно, что вопросов не избежать, если будет у кого спрашивать. В общем, я оставил его на Гросвенор-кресент под присмотром своего слуги Маккена, но когда вернулся с нашей маленькой вечеринки у миссис Дигби, обнаружил, что он сбежал. Разумеется, я знал, куда он подастся. Извозчик ждал, нужно было решить, куда деть останки того нелепого священника, – во всяком случае, мы думали, что он труп. Я знал, что он приедет сюда – он всегда так делал, – и для моих целей это был идеальный вариант. Однако мне требовалось время,
чтобы разобраться со всем этим без лишней суеты. Я решил слить в прессу ложную информацию, и в этом твоя помощь была неоценима. Правда, мне пришлось потратить время на то, чтобы подогреть твой интерес. Я должен был выпестовать тебя, как редкое растение, однако в итоге мои усилия не пропали даром. Страйта никто больше не искал, руки у меня были развязаны. Под занавес он, конечно, подпортил мне удовольствие своим дурацким самоубийством, зато избавил от лишних хлопот.
      – От каких хлопот? – спросила Октавия. – Зачем ты сюда приехал?
      – Ох красотка. – Эльф с притворной жалостью посмотрел на нее. – Бедная девочка. Неужели еще не догадалась?
      Она взглянула на пистолет и снова принялась всматриваться в серость за окнами: вдруг кто-то есть поблизости.
      – Есть и другие люди, которым про вас известно, – сказала она. – Возможно, они уже здесь.
      – Здесь, здесь. Я так и планировал, чтобы все собрались здесь, в милом тихом местечке. В Лондоне, конечно, тоже убивают, но там это сопряжено с массой сложностей. Столько всего нужно предусмотреть. А за городом… здесь особо не на что отвлекаться. Убил – и готово. Правда, все равно надо потрудиться. Ты не думай, я этого не хотел. Ты по-прежнему очень мне симпатична. На тебя я возлагал другие надежды, сердце мое. Надеялся, что у нас с тобой все сложится иначе. Но ты оказалась слишком настойчива в своих исканиях.
      – Но здесь полицейские. Двое. Если… они прибегут на выстрел.
      – Пожалуй, я бы сказал, что полицейских не двое, а полтора. Но ты права, они прибегут. Боюсь, инспектор Каттер не из тех, кто старается не замечать преступлений. Придется попотеть.
      – Господи, но они же полицейские. И Скотленд-Ярд знает, что они здесь. Ты сам говорил, после того как в Страйт-хаус погиб еще один человек.
      – Я много чего говорил, дорогая. Второй погибший в Страйт-хаус – из числа прислуги. Кару, я подозреваю, повел себя нескромно или после мог проболтаться. Нет, наши друзья далеко от дома, а начальство не сочли нужным уведомить о своем местонахождении. Здесь их никто искать не станет.
      – Он был прав насчет тебя, – тихо произнесла Октавия.
      – Кто? – Голос у Эльфа по-прежнему был невозмутимый, но черты тронула раздражительность. – Твой тайный корреспондент? Брат? По-твоему, они меня знают? Думаешь, я мог допустить, чтобы кто-то узнал, какой я есть?
      – Я тебя знаю. Знаю, какой ты на самом деле. Знаю все твои хитрости и уловки. Ты считал, что гениально играешь свою роль? Пусть я не знала, что именно ты скрываешь, но всегда догадывалась, что у тебя есть какая-то тайна. Всегда. Кроме того, не все можно скрыть. В существе своем ты – пустышка. И свою пустоту ты не мог скрыть, потому что этого не сознавал. А я всегда это видела, чувствовала. И поэтому отказала тебе.
      – Ты? Отказала мне? – презрительно рассмеялся он. – Это ты о чем?
      – Да, тогда ты тоже попытался скрыть обиду. Обратил свои слова в шутку, словно сама эта мысль была абсурдна. Но оскорбленное самолюбие не дает тебе покоя, да? Поэтому ты до сих пор язвишь по поводу моего происхождения. По поводу того, что я могла бы сделать блестящую партию. Ты думал, что смог бы стать другим человеком, если бы я любила тебя. Настоящим человеком. Но так и не стал. И не станешь.
      Эльф на мгновение отвел глаза и протяжно вздохнул.
      – Может, ты и права, красотка. Может, и права. Я уже ни в чем не уверен. Признаю, мне никогда не была свойственна твоя очаровательная убежденность в том, что хорошо и что плохо. Но теперь это неважно.
      Он встал. Движения неторопливые, почти торжественные.
      – Лучше закрой глаза, старушка.
      – Ты любил меня, Эльф, но я никогда тебя не любила. В тебе не было ничего достойного любви.
      Она смежила веки. Долгое время слышался только шум дождя.

* * *

      Наконец леди Ада отвернулась от окна. В руке перед собой она держала красивую цепь, с которой что-то свисало.
      – Знаете, что это? – спросила она. – Ключ. Брат носил его на шее. Сегодня утром с разрешения инспектора я сняла с него этот ключ. Ключ от ворот этого проклятого места, на которые он навешивал цепь почти тридцать лет.
      – С вашего позволения, мадам, – обратился к ней Каттер. – Надеюсь, вы не забыли, что обязались отдать мне этот ключ, когда мы здесь управимся. Возможно, он нам понадобится в качестве вещественного доказательства.
      – Да, да, инспектор, не забыла. В мире мало что меняется, и напоминать мне о том не стоит. После смерти одного мужчины ключи всегда переходят к другому. Женщина никогда надолго не остается без надзора.
      Нахмурившись, Каттер прочистил горло.
      – У меня нет полномочий брать вас под стражу, и нет такого намерения. Вас не подозревают в совершении преступления.
      – Вы неправильно меня поняли, инспектор. Вы изо дня в день ловите воров и убийц; естественно, для вас такие вещи привычны. С мужчинами все ясно: посадил в тюрьму, и все. Мужчин сажают за высокие стены, чтобы не перелезли. Окно камеры зарешечено, чтобы они не могли разбить стекло и сбежать. Их держат за железной дверью, не выбьешь. Мужчины наделены грубой силой, и чтобы в том убедиться, достаточно посмотреть, какие меры принимаются для их заточения. Но если мужчина намерен лишить свободы женщину, инспектор, ему незачем возводить крепость. Брат повесил на ворота цепь забавы ради. Для меня это, конечно, дополнительное неудобство, я не могу подъехать к дому или выехать из усадьбы в экипаже, но ничто не мешает мне уйти через калитку. А я, уверяю вас, вполне в состоянии дойти пешком до Дувра. Только что бы мне это дало? Денег на билет у меня нет. Я с трудом могу себе позволить выпить чаю в кафе. Наймиты брата по его указке распорядились всем, что по праву принадлежало мне. Теперь, когда он мертв, мне, возможно, удастся кое-что вернуть, но до сего времени мне приходилось рассчитывать лишь на те жалкие
гроши, что он выделял на мое содержание, хотя даже ими ведала миссис Корниш. Несколько росчерков пера, инспектор, и мой брат превратил меня в ничтожество. Он выдвинул против меня обвинения, какие можно выдвинуть только против женщины, и сделал это, зная, что судить будут такие же мужчины, как он сам. Наверно, вы удивляетесь, инспектор: я ведь женщина благородных кровей, скажете вы, дочь графа. А со мной поступили как с простой деревенской девушкой, обвиняемой в колдовстве. В качестве доказательств он предъявил мои дневники. Я вела их на протяжении многих лет. Записывала свои наблюдения. Отец это поощрял. Я собирала гербарий, описывала растения, ну и так далее. Делала я это скрупулезно. И про них писала, про всех сияющих девушек, которых мне случалось видеть; фиксировала все известные мне подробности их жизни. Строила гипотезы, конечно, относительно характера их состояния. Но не только это. Сияние. Этот удивительный феномен. Не только это влекло меня к некоторым молодым женщинам. Надеюсь, разъяснения не требуются. Я не извиняюсь за свою природу. В общем, как я упоминала, делала я все это скрупулезно. В
малейших подробностях фиксировала свои наблюдения и коротенькие встречи, что я ухитрялась устроить. Их я тоже описывала. Теперь, очевидно, вы понимаете, как все это могло выглядеть. Среди судей, конечно же, брат нашел сочувствующих. Меня даже на суд не сочли нужным пригласить, поскольку мое заточение уже началось. Отец уже несколько лет как умер, и брат получил неограниченную власть в отношении ведения моих дел, власть, которую он не стеснялся использовать. Инспектор, я рассказываю вам все это потому, что знаю: именно делишки брата привели сюда вас и Нейи. Я сообщила все, что мне известно. Я знала, на что он способен, знала, чем он одержим, но не более того. Он появлялся от случая к случаю, всегда без предупреждения, и его противные холуи – эта женщина Корниш и ее сын-простофиля – запирали меня в моих комнатах. К сожалению, это все, что я знаю, инспектор. Честное слово, я с радостью предоставила бы в ваше распоряжение любые малейшие сведения, которые могли бы опорочить его имя, но на ум больше ничего не идет.
      – Благодарю вас, мадам. Догадываюсь, что вам этот рассказ дался непросто, но он может помочь нам больше, чем вы думаете.
      – Что касается остального, – вмешался Нейи, поднимаясь со своего стула, – теперь, полагаю, моя очередь внести ясность. Во-первых, я должен вам кое-что показать. Вы позволите занять этот стол, мадам?
      Леди Ада в знак согласия вскинула трость.
      Нейи вытащил из пальто пакет и извлек из него документы и фотографии.
      – Это я добыл вчера, – объяснил он. – У одного человека, который ехал лондонским поездом. В пакете лежали еще кое-какие материалы такого же рода, но их было необходимо показать другому человеку. Этот человек, женщина, сейчас едет сюда, – надеюсь, что едет. Равно как и еще один, менее приятный, гость. А теперь слушайте. Возможно, у нас очень мало времени.

* * *

      Грохот. Умопомрачительный, оглушительный. И потом, в разорванной темноте, никаких ощущений. Ватная тишина, и все. И необычайная легкость во всем теле – ни боли, ни страха. Может быть, в конце всегда так и бывает. Может быть, напоследок человеку всегда даруется такая милость.
      – Ну все, успокойся, – раздался голос.
      Октавия шевельнулась, оглядела себя в сумеречном свете. Ей казалось, она невесома, заключена в некий кокон.
      – Джорджи?
      – Пойдем, сестренка. – Бережно обхватив ее одной рукой, он помог ей встать со скамейки. – Смотри под ноги. Тут полно осколков.
      – Джорджи, он…
      Брат вывел ее из летнего домика, поправил на ней пальто.
      – Убежал, подонок. Я подрезал ему крылышко, но он скрылся раньше, чем я успел его прикончить.
      – Но шум, выстрел… Я думала, он… что я…
      – Это мой абордажный пистолет. Честно сказать, до сего дня я никогда не палил из него в гневе. Старинная вещь – я купил его у одного разжалованного капитана в Портсмуте, – и он, видать, неточно стреляет. Или я плохой стрелок. Одно из двух.
      – Но ты же остался у ворот.
      – За кого ты меня принимаешь, Октавия Хиллингдон? Как я мог не пойти за тобой? Я только поставил под крышу чемоданы, чтоб не промокли. Признаюсь, я не сразу сориентировался. Здешний сад очень хитрый, хоть вроде в нем и ничего нет, да и погода дурная глаза застит. Настоящая буря. Так, стоп. Смотри, к нам кто-то бежит. Ух ты, серьезный мужик.
      – Эй вы! – крикнул мужчина, останавливаясь на некотором удалении от них. – А ну-ка выкладывайте, что вы здесь делаете, да побыстрей. Я – инспектор Каттер из Столичной полиции. Вы по меньшей мере нарушили границы чужого владения. Что вас сюда привело?
      – Доброе утро, инспектор. – Октавия полностью выпрямилась, хотя ее немного шатало, и протянула Каттеру руку. – Меня зовут Октавия Хиллингдон, а это мой брат Джордж. Я приехала…
      – Про вас только что упоминали, мисс Хиллингдон. Вас ждут. Про брата разговора не было.
      – Лейтенант Хиллингдон, сэр, офицер Королевского военно-морского флота. Надеюсь, вы в добром здравии.
      Каттер сдержанно кивнул.
      – Говорили, что с вами, возможно, приедет еще один человек. Некий маркиз и так далее.
      – Он был здесь, сэр, – помрачнел Джорджи. – Я увидел его вон в том летнем домике. Он угрожал моей сестре оружием. Я попробовал его снять из пистолета, но стрелял я через окно. К сожалению, только ранил. Он скрылся.
      – Не корите себя, лейтенант. Я имею доказательства тайного сговора с целью убийства более шести человек. Один подозреваемый уже мертв, второго я намерен упечь за решетку. Уберите пистолет, сделайте милость. А то, по-моему, тут слишком много стрельбы и беготни. Идемте, по пути расскажете остальное. Мне будет спокойнее, когда мы окажемся за закрытыми дверями.

* * *

      Возвращение Каттера в дом с новыми гостями вызвало небольшой переполох. Приличия требовали, чтобы все были представлены друг другу, хотя разводить церемонии инспектор не позволил. Однако у леди Ады были другие планы. На лейтенанта она почти не обратила внимания, но к мисс Хиллингдон отнеслась с нежнейшим почтением.
      – Жаль, инспектор, что вы этого не видите. Она, конечно, не такая, как Анджела, но тоже излучает колдовское свечение. Такое, знаете, осеннее. Простите, дорогая, если я вас смущаю. Просто я изголодалась по таким чудесам. Вы непременно должны выпить чаю. Или вы предпочитаете виски?
      – Мне очень жаль, мадам, – вмешался Каттер, – но нашим новым гостям пока придется обойтись без чая. Мисс Хиллингдон вкратце мне рассказала о том, что произошло в летнем домике. В подробности вдаваться незачем, но, по-видимому, вы не зря так плохо отзывались о миссис Корниш и ее сыне. Запру-ка я их пока в вашем подвале. У меня и так забот по горло, не хватало еще постоянно оглядываться, следить, как бы эта парочка чего не выкинула исподтишка. Блисс, девушка не объявлялась?
      – Нет, сэр. Пойду снова ее поищу. Я просто ждал вашего возвращения.
      – Нет, Блисс. Лучше пока оставайся здесь. Где-то рядом бродит преступник, и, судя по всему, опасный. Обойди основные помещения. Проверь, чтобы все двери и окна были заперты. А после сторожи у стеклянных дверей. Оттуда самый широкий обзор. А вы, лейтенант, займите пост там и оружие держите наготове.
      Каттер вернулся к тому времени, когда Гидеон закончил обход, и теперь держал совет с его дядей. Леди Ада занимала оживленной беседой мисс Хиллингдон.
      – Я пытаюсь понять, что это за люди, Нейи, – говорил Каттер. – По крайней мере, тот человек, что сейчас здесь. Очевидно, они не один год следили за вами, но обнаружили себя только в тот вечер, когда похитили мисс Таттон, не в обиду вам будет сказано. Просто я пытаюсь определить для себя.
      – Нет, инспектор, я не в обиде. Эти же вопросы я задавал себе сам. В итоге пришел к выводу, что объяснение простое. В прошлом я терял бдительность. До мисс Таттон, как я говорил, были другие девушки, которых я опекал. Теперь, оглядываясь назад, я с прискорбием думаю, что мог бы сделать для них больше. Их похищали, когда я на что-то отвлекался, и я поклялся себе, что с мисс Таттон глаз не спущу. Но Страйтом и Хартингтоном, должно быть, владело нетерпение. Понимаете, она уникальна. Ярче остальных. Они не захотели ждать. Решили похитить нас обоих.
      – Прошу прощения, ваше преподобие, – вмешалась в разговор мисс Хиллингдон. – Я беседовала с миссис Кэмпион, хозяйкой пансиона. Она сказала, что мисс Таттон в тот вечер ходила гулять. Что ушла она на прогулку одна, насколько ей было известно.
      Нейи печально улыбнулся.
      – На прогулку, да. Покормить уток в Сент-Джеймсском парке. Она питала к ним особую любовь.
      Гидеон, несший вахту у окна, при этих словах дяди обернулся и молча понурился.
      – Наверно, я мог бы ей запретить, но у бедняжки и так немного радостей было в жизни. Зачем же лишать ее еще и этой малости? Я только попросил миссис Кэмпион, чтобы она установила время для ее прогулок и следила, чтобы Анджела строго его соблюдала. В этом случае я мог быть уверен, что она всегда будет у меня на виду. Я сопровождал ее, понимаете? Тайком, как мне казалось. Но меня видели. Сначала они схватили меня, привезли в церковь Святой Анны, племянник, туда, где позже ты нашел Анджелу, связали и отправились за ней. Видимо, они сразу начали травить Анджелу, потому что когда они с ней вернулись, она уже была почти без сознания, но все же увидела меня, как и должна была, по их задумке, чтобы мы оба знали, какой каждому из нас уготован конец. Затем Страйт уехал на торжественный прием в его честь. Планировал после, на досуге, не спеша завершить свой грязный ритуал. Хартингтон тоже.
      – Так, значит, он вас видел, – встрепенулась мисс Хиллингдон, выпрямив спину. – Вы же наверняка понимали, что он узнает вас, когда в поезде заглянули к нам в купе. Неужели вы совсем не боялись?
      – Очень боялся, мисс, – печально кивнул Нейи, – но Господь даровал мне мужество и привел к нужному исходу, о каком я молился. Понимаете, я уповал на то, что в вашем присутствии он ничего не предпримет. Так оно и вышло.
      – Давайте вернемся к событиям в церкви, – попросил Каттер. – Полагаю, они кого-то оставили вас сторожить? Нельзя же было допустить, чтобы их труды пропали даром.
      – Конечно, инспектор. Мисс Таттон они оставили на попечении церковного сторожа, который работал на них. Вероятно, они и раньше использовали эту церковь.
      – А вы, дядя? – спросил Гидеон. – Вас ведь не было в церкви, когда я ее там нашел. Что они сделали с вами?
      – Они были сильно взволнованы, когда вернулись. Мисс Тулл тогда уже привела в исполнение свой план, хотя я узнал об этом гораздо позже. Незадолго до своей гибели она приходила ко мне, терзаемая душевными муками и страхом за свою жизнь. Видит бог, я был благодарен ей, похвалил за отвагу, но предупредил, чтобы она больше не приближалась ко мне: опасался, как бы нас не увидели вместе. Она сказала, что придумала способ – о нем они узнают, когда уже будет поздно, – разоблачить тех, кого она боялась, и разрушить их планы. В тот вечер в церкви я еще не ведал, что она пожертвовала собой, но понял, что ее затея удалась. Они спорили между собой, не могли решить, как действовать дальше. Несчастная мисс Таттон находилась без сознания, но она приняла только часть дозы, и они понятия не имели, как все обернется, если они подождут еще немного. Сторожу велели ее охранять и спрятать где-нибудь, если они не вернутся. Меня поволокли к повозке, что стояла во дворе. Кучер, полагаю, догадывался, что живых он не повезет, но знал он достаточно и потому стоял в стороне и притворялся, будто ничего не видит. Наверно, тоже
ходил у них в подручных.
      – «Девлин и сыновья», – произнесла мисс Хиллингдон. – Их контора находится у вокзала Лондон-Бридж. Я наведывалась туда.
      – Да, именно там мне удалось освободиться, но это только милостию Божьей, потому как я не должен был выжить. У церкви они втащили меня на повозку и бросили в огромный ящик. Страйт показал мне пузырек и заявил, что откупорит его перед тем, как заколотить крышку. Это было низкосортное вещество в сравнении с тем, что они дали мисс Таттон – то не распыляли на таких, как я, – и предназначалось не для столь «высоких» целей. Молись, сказал он, пока еще душа в теле.
      – «Девлин и сыновья», – повторила леди Ада. – Простите, Нейи, я кое-что вспомнила. Когда брат приезжал сюда и меня запирали наверху, я видела повозки этой фирмы, но их всегда куда-то отгоняли. «Там ценные вещи, – объяснила мне Корниш. – Хозяин привез сюда на хранение ценные вещи». И он действительно хранил здесь ценности – предметы, что он приобретал для своих коллекций. В доме их полно. Однако я должна была догадаться. Прости меня, Господи.
      – Не судите себя слишком строго, мадам. Малое зло мы распознаем, потому что постоянно сталкиваемся с ним. Но вот преступления такого масштаба… – Нейи на мгновение опустил голову, и Гидеон заметил, что дядя сильно постарел. Его это поразило. – Мрак в том ящике. Они заколотили его, и вокруг меня стали подниматься пары. Их тяжелый запах застревал в горле. Я не скоро его забуду. «Проблем с ним не будет, – услышал я голос Страйта. – Такая доза лошадь свалит. Подожди с час, потом поищи меня дома. Не найдешь, привези его назад во двор и жди моих указаний. Девчонка скоро окочурится, – сказал он, – и мы ее положим сверху». Так он говорил о ней, о моей лучезарной красавице. Я уже терял сознание, и тут меня охватил чудовищный гнев. Я стал обшаривать стенки, ища, за что бы уцепиться, и случайно нащупал отверстие от сучка. Я прижался к нему лицом и снова вдохнул свежий воздух. После замер и несколько часов старался не шевелиться. Повозка к тому времени давно встала, вокруг была тишина. Я был спасен. Непостижимо. Я того не стоил. Я взял их пузырек. Он был пуст, но я хотел вернуть его им: пусть знают, что я
настроен решительно. Изнемогая от слабости, я снял комнату на ночь, немного восстановил силы. А потом принялся за дело, ради которого Господь, должно быть, и спас меня.
      Каттер встал и подошел к окну. По его движениям было видно, что он возбужден, теряет терпение. До сей минуты он проявлял осторожность, но Гидеон знал, что инспектор ненавидит сидеть в четырех стенах и бездействовать.
      – Что-нибудь слышно, видно, лейтенант?
      – Ничего, сэр. Да еще и погода против нас. Хотя бывало и похуже, когда я стоял на часах.
      – Этот Хартингтон… – Инспектор повернулся к своим соратникам. – Мисс Хиллингдон, вы знаете его лучше нас. По вашим словам, он приехал сюда, чтобы загасить скандал, который мог бы его погубить, – заткнуть нам рты раз и навсегда. Но что он за человек, помимо того, что он гнилой до мозга костей? Как он склонен действовать?
      Мисс Хиллингдон задумалась.
      – Затаится. Это в его натуре. Будет прятаться до последнего. И когда покажется, будет действовать наверняка, зная, что другого шанса ему не представится.
      Каттер мрачно кивнул, потирая шею.
      – И девушка тоже пока не объявляется.
      Гидеон устремил взгляд на море вдалеке. Пасмурное небо по-прежнему затягивали свинцовые тучи, но над водой лучилась сияющая лента, окрасившая ее поверхность в желтовато-лиловый цвет. Этот удивительный свет местами добивал и до сада, размечая его длинными тенями.
      – Инспектор, – сказал Гидеон, – мне кажется, Хартингтон просчитался. События будут развиваться не так, как он задумал.
      – Это ты о чем, Блисс?
      – Вы сами говорили, сэр, что мисс Таттон теперь видит то, что недоступно нашему зрению, способна перемещаться в пространстве.
      – Я чувствовал ее руку, – промолвил Нейи с отрешенным видом, словно размышляя вслух.
      – Что, дядя?
      – В поезде, когда расправлялся с тем человеком, что называл себя Брауном. Я тогда ощущал ее ладонь на своей руке. Воочию видел ее. Можете считать меня сумасшедшим, но взгляните на меня. Откуда бы у меня взялось столько силы?
      – И Страйт, сэр, – продолжал Гидеон. – Он ведь приехал сюда явно не с намерением повеситься на воротах. Он думал, что везет останки дяди – простите меня, сэр, – чтобы избавиться от них. Он покончил с собой по ее велению. Вы сами это говорили.
      – Да, – не стал отрицать Каттер, – в этом я убежден. Наблюдал подобное и раньше. Но тогда чего же она ждет? Со Страйтом она долго не тянула.
      – Она не ждет, инспектор, – подал голос лейтенант. – Уже не ждет.
      Они подошли к окнам.
      – Энджи, – выдохнул Гидеон. Она стояла футах в двадцати[46 - 20 футов равно около 6 метров.] от дома. И продолжала блекнуть. Он к этому был готов, как ему казалось, но сейчас, когда увидел ее снова, его пронзила беспомощная жалость. Процесс таяния плоти распространился на левую сторону: исчезли пальцы на руке и нижняя часть ноги. Фигура под сорочкой местами тоже утратила очертания.
      Но произошли и другие перемены, которых он раньше не замечал. Прежде ее исчезнувшие части, незримые при дневном свете, ночью проявлялись в форме неясного газообразного рисунка. Теперь же они обрели четкость линий, были различимы даже в этом странном сумраке, который нагнала буря. Создавалось впечатление, что она отчасти соткана из прозрачной блестящей ткани с прострочкой по краям, так что казалось, будто она выгравирована в самом воздухе.
      – Господи Иисусе, – охнул лейтенант.
      Над морем сверкнула молния, следом прогрохотал гром. Стеклянные двери задребезжали. В дюнах от ветра заколыхался, серебрясь, песчаный тростник. Энджи вскинула руку – факел, сияющий бледным пламенем в темноте, – затем повернулась и пошла к пескам.
      – Вот она, – промолвил Нейи, – в блеске своего величия. Каковы бы ни были ее намерения, думаю, более ясного знака она нам не подаст.
      Каттер вытащил револьвер и кивнул лейтенанту.
      – Блисс, иди за мной и старайся не отставать. Дамы, сразу же крепко-накрепко заприте двери, как только мы выйдем.
      Леди Ада шагнула к инспектору и встретила его взгляд. Она была почти одного роста с ним и внешне не менее внушительна.
      – Глупости, инспектор. Во-первых, перед мисс Хиллингдон поставлена важнейшая задача. Именно ей предстоит поведать общественности обо всем, что здесь произошло, а она не сможет достоверно описать события, если будет прятаться под столом. Что до меня, я слишком долго влачила здесь жалкое существование. Я готова умереть сегодня, если это необходимо, но, видит бог, так просто я не сдамся. Умру вот с этой палкой в руках.
      Буря снова свирепствовала, валила с ног. Они с трудом преодолевали силу ветра, продвигаясь к берегу. Каттер по привычке шагал первым; лейтенант, поскольку он тоже имел оружие, замыкал шествие. Двигались они нестройной колонной, каждый силился удержать в поле зрения того, кто шел впереди, но это было непросто. Их путь в основном пролегал вниз по склону холма, и чем ближе к дюнам, земля под ногами все больше горбатилась и морщинилась.
      Время от времени Энджи снова показывалась им. Она мелькала то тут, то там, перемещаясь со сверхъестественной быстротой, словно проверяла, следуют ли они за ней. Скрываясь из виду, она оставляла после себя короткие вспышки – светящиеся дуги, как от факела фонарщика.
      Выйдя на открытые пески, Энджи они нигде не увидели и в первые минуты даже не могли сориентироваться. Укрыться от непогоды было негде, а дождь теперь лил стеной. Море отступило. Гидеон не различал береговой линии, терявшейся где-то вдалеке. Вместо горизонта – лишь бледные размывы в нижней части небосклона.
      – Вон она! – крикнул Нейи. – Леди Ада, видите?
      – Вижу. Каттер, смотрите. Вон там.
      Гидеон, плетясь за ними, поравнялся с Нейи.
      – Дядя, минутку. Я ничего не видел. Вы уверены?
      – Ее свет разгорается, племянник, и скоро вспыхнет в полную силу. Но пока еще у нас с леди Адой перед вами преимущество. Я ясно ее вижу, вон там, где небо светлеет. Еще немного, и ты тоже увидишь.
      Гидеону ничего не оставалось, как поверить ему на слово. Подняв воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от холода, некоторое время он шел молча, но потом все же возобновил разговор:
      – Дядя, можно я буду с вами откровенен? Я не всегда выказывал вам должную благодарность. Вы платили за мое образование, открывая передо мной перспективы, которым могли бы позавидовать многие молодые люди, а я этого не ценил. Мне стыдно, что я не очень прилежно учился, что меня возмущали те немногие ограничения, которые вы были вынуждены устанавливать. Простите меня, сэр. Я глубоко сожалею.
      Нейи замедлил шаг и подошел к нему ближе, чтобы не перекрикивать ветер.
      – Не кори себя, племянник. – Он крепко взял Гидеона за плечо – возможно, ему просто нужно было опереться. – Я всего лишь исполнял свой долг, да и то не очень усердно. Тебе не за что быть благодарным.
      – Напротив, сэр. Ваше великодушие не знало…
      – А как еще ты мог относиться к тому, что тобой фактически пренебрегли? На то были причины, как ты теперь знаешь, но разве мог ты о них догадаться? Думаю, я был не прав, скрывая их от тебя. Да, у меня были другие обязанности, и им я посвятил себя всего без остатка. Это я уклонялся от исполнения своего долга, мой мальчик. Это я должен каяться.
      – Вы столько добра сделали людям, дядя. – Слегка взмахнув рукой, Гидеон подставил лицо под дождь. – Стольким помогли.
      Нейи остановился, рассматривая мокрый песок у своих ног.
      – И чем все это кончилось? Где они теперь?
      Гидеон хотел ответить, но вдруг заметил, что свет изменился. Берег окутало странное безмолвие, даже ветер и дождь внезапно утихли. То, что случилось потом, будто происходило не с ним, словно он наблюдал за этим откуда-то со стороны. Он смутно сознавал, что его ударили. Что он сопротивлялся, но кто-то его держал.
      – Не дергайся, будь умницей. – Голос одновременно бархатный и властный. Что-то холодное давило на горло. – Сюда, пожалуйста.
      Пытаясь высвободиться, он наконец увидел ее. Белый силуэт в редеющем тумане. Сияющее чудо.
      Angela mea.
      Его потащили куда-то наверх, в дюны. Он взбрыкивал, упирался пятками в песок.
      – Трудно дышать, – прохрипел Гидеон. – Не могу.
      – Это нормально, старик. Дышать и не нужно. Недолго уже осталось.
      Внизу остальные собрались вокруг Энджи. Она стала еще бледнее – и ярче. И была невозмутимо спокойна. Каттер приближался. Медленно, с суровой решимостью в лице. Держа перед собой револьвер в вытянутой руке.
      – Хартингтон! – крикнул он. – Я предпочел бы упечь тебя за решетку, но если надо, я с радостью уложу тебя в гроб.
      – Это вряд ли, инспектор. – Гидеон попытался повернуться, но горло еще сильнее сдавило холодом. – Очень в том сомневаюсь. Бросьте оружие, и лейтенант – тоже. Иначе я буду вынужден пристрелить вашего щенка. Полагаю, вы обо мне наслышаны. Знаете, что я не шучу.
      – Спокойно, Блисс. – Инспектор был насторожен и сосредоточен, обуздывал свою ярость. – Спокойно. Главное, не суетись, а с этим типом я разберусь. Ты молодец, Блисс. Доказал, что ты настоящий сержант. Мы с тобой еще не одну отбивную съедим «У Леггетта».
      – Да, сэр. Надеюсь.
      Пролетела чайка, бесшумно прорезая рыхлый туман.
      – Хартингтон! – снова крикнул инспектор. – Твои шансы – хуже некуда. Ты ранен в плечо, я вижу. Ты едва держишь пистолет. Посмотри-ка, что у меня в руках? Это «бульдог», самое надежное оружие на свете. Опусти пистолет, будь молодцом, или, клянусь богом, я снесу четверть твоей башки, только пальцем шевельни. Отпусти парня.
      Энджи вскинула руки. Гидеон взглядом нашел ее лицо, пытаясь рассмотреть его черты, но из-за сияния они были неразличимы. Внезапно под ногами он ощутил дрожь. Мисс Хиллингдон подошла к Энджи.
      – Мисс Таттон? – тихо спросила она. – Почему вы ждали нас здесь? Что это за место?
      Словно раздвигая пелену, Энджи раскинула руки, которые до этого держала вместе. Гидеон почувствовал, как дюна под ним осела, пошла трещинами, стала рассыпаться. Хартингтон крепче стиснул его горло, силясь устоять на ногах.
      – Не знаю, что уж она там делает, – сказал он, – но лучше отговорите ее, а то добром это не кончится.
      – Вы так ничего и не поняли, – отвечал ему Нейи. – Как же мало вы знаете, если думаете, что теперь ее можно отговорить.
      Энджи распростерла объятия, сияя все ярче и ярче.
      – Отойдем на несколько шагов, – предложил лейтенант. – Еще минута, и тут все обвалится. Ты занял не ту высоту, Хартингтон.
      – Кости, – охнула мисс Хиллингдон. – О боже, Джорджи. Сколько костей. Инспектор, вы видите?
      – Освобожусь, посмотрю. Пока я занят.
      Гидеон извернулся, пытаясь выскользнуть из кольца руки Хартингтона. Вдалеке он мельком увидел одинокий остов погибшего судна, а под собой, в песке обрушенного склона дюны… Он пришел в замешательство – что за странное скопление каркасов? – или на секунду отказался поверить своим глазам. Но он сразу узнал контуры, светлые сучковатые черенки и пробитые шары. Он знал, что это такое. Знал.
      Хартингтон у него за спиной пошатнулся, и Каттер с ревом ринулся к нему. Мощный, зверский грохот. Яростная боль. Его отшвырнуло, словно волной. Он едва почувствовал, когда приземлился. Хартингтон еще на мгновение повис над ним в воздухе. Потом чрево песков разверзлось, и он исчез.
      Произошло что-то невообразимое. Нарушился порядок вещей. Жар. Небо взлетело вверх. Свет непонятно откуда. Чайка, описывающая дугу. Медленно, словно наблюдая.
      – Блисс! – Каттер был рядом с ним, а его голос – нет. Все вокруг утратило основательность, целостность. Он обхватил себя руками и рядом нащупал шестипенсовик. Блестящую монетку из далекого прошлого. – Вот черт! Блисс!
      А она опустилась на колени. Смотрит на него. И видит.
      – Вот ты где. – Обращается к нему. К нему. Наконец-то. – Ты вернулся. Я знала, что ты вернешься.
      – Энджи. Я ведь обещал. Смотрите, что у меня, Энджи Таттон. – Она нашла его руку, сжимающую символ их любви. – В лентах. Я нашел ее. В лентах из… Как больно, Энджи.
      – Тсс. – Она легла, придвинулась к нему. Он словно погружался в сон, или его, как это было совсем недавно, обволакивала тишина. Он куда-то скатывался. – Молчи. Я знаю. Скоро пройдет. Тсс.
      Она лежала рядом, обнимая его, и он замер. Подчинился. Остальные голоса уже стихли, и серый сумрак его больше не тревожил. Вернулась чайка, мелькнула в вышине и унеслась в бесшумном потоке ветра к чему-то незримому вдали.



      VI. Lux Perpetua[Lux perpetua (лат. «Свет вечный [да воссияет им]») – часть заупокойной мессы в богослужебной практике христианской церкви.]

      Июнь 1893 г.
      Октавия подъехала к новому Скотленд-Ярду. Не найдя подходящего места, куда спрятать велосипед, она решила войти в здание прямо с ним. Вечер выдался погожий, народу на улице было много, одни шли туда, другие – обратно, и близость большого числа полицейских никак не помешала бы вору увести ее велосипед.
      – Мисс, – окликнул ее дежурный сержант, приподнявшись из-за стола. Обращаясь к ней, он даже отодвинул в сторону двух взволнованных посетителей. – Прошу прощения, мисс.
      – Сержант, меня зовут Октавия Хиллингдон, я пришла к одному из ваших инспекторов.
      – Хорошо, мисс, но что это такое? – Он ткнул толстым пальцем в сторону велосипеда.
      – Сержант, я называю это «велосипед», но сам термин придумала не я. Подойдите поближе, посмотрите, если раньше ничего такого не видели.
      Дежурный сержант вытер рот тыльной стороной ладони.
      – Очень смешно, мисс. Но дело в том, что сюда с ним нельзя, здесь государственное учреждение, а не Уимблдонский парк. Он загораживает проход.
      – Хорошо, я возьму его с собой. – Она направилась к дверце в конце стойки дежурного. – Пропустите, пожалуйста. Дальше я знаю, куда идти.
      Сержант усталой неуклюжей походкой подвалил к дверце и встал перед Октавией, сложив руки на груди.
      – Мисс, – заявил он. – Я еще раз скажу по-хорошему, но потом пеняйте на себя. Видите вон тех ребят? У меня тут двое пьяных, трое свидетелей по делу о поджоге и еще какой-то полоумный утверждает, что он Уоппингский епископ. Вы хоть и культурно изъясняетесь, но я имею полное право арестовать вас за нарушение правопорядка.
      Он с важностью положил руку на откидную крышку, но более крупная ладонь тотчас же накрыла ее и бесцеремонно сбросила оттуда.
      – Попугал, и хватит, Фойл. – Инспектор Каттер прижал обе руки сержанта к его туловищу и отодвинул его в сторону. – Когда ты кого последний раз арестовывал? Только и хватает ума, что притащить сюда свою тушу да еще, может быть, фунт колбасы. Добрый вечер, мисс Хиллингдон. К сожалению, у меня назначена встреча, но, если желаете, можете пройтись со мной. Погода, кажется, хорошая.
      Инспектор придержал двери, пока Октавия выводила велосипед на улицу, но на том его галантность закончилась. Они пересекли площадку перед Скотленд-Ярдом, и он, не оглядываясь, зашагал вперед, удаляясь быстрым шагом по набережной Виктории. Октавия уже не удивлялась его особенностям, и хотя порой они вызывали у нее досаду, она знала, что он не хотел ее обидеть. Она могла бы легко догнать Каттера, как это уже случалось ранее, но мешал велосипед, который нужно было вести за руль. Немного поразмыслив, она оседлала свой транспорт и покатила за инспектором по проезжей части. Когда она поравнялась с ним и поехала рядом – или почти рядом, так как проспект с двух сторон обрамляли ряды платанов, – грозное лицо Каттера на миг смягчилось, стало почти озорным.
      – Ну, мисс Хиллингдон, – начал он, – что скажете, хорошая погода еще продержится? Вы вон как высоко залезли. Наверно, даже море видите. Как там, не штормит?
      – Думаю, продержится, – отозвалась Октавия. – Во всяком случае, надеюсь. А то жаль, если ваш свободный вечер будет испорчен.
      Каттер не торопился с ответом. От Октавии его заслонило очередное дерево, и когда он появился из-за ствола, вид у него снова был насупленный. Октавия немного изучила его характер, но лишь чуть-чуть, – пожалуй, не было такого человека, который знал бы его хорошо. Но со слов его более давних знакомых она составила себе о нем некоторое представление. Видимо, Каттер вообще по натуре был угрюмого нрава, и если недавние трагические события и наложили на него отпечаток, это было не столь заметно, как могло бы проявиться в человеке более радушного склада.
      По мнению одного словоохотливого сержанта, с которым беседовала Октавия, инспектор Каттер – закаленный старый пес. Был и есть. Теперь разве что стал еще суровее.
      – У меня сегодня не свободный вечер, – наконец ответил инспектор. – Я, как вам известно, не любитель просто так шляться по городу. Иду по полицейским делам.
      – Понятно, – отозвалась Октавия. – И куда лежит ваш путь, позвольте спросить? Вы не думайте, я не пытаюсь ничего выведать. Просто хочу прикинуть, долго ли мы будем туда добираться.
      Каттер быстро глянул по сторонам и поднял руку, останавливая повозки и экипажи. Они перешли Нортумберленд-авеню и двинулись к Хангерфордскому мосту.
      – Долго ли? – повторил он. – А вы что – очень спешите, мисс Хиллингдон?
      – Вовсе нет, инспектор. Просто пытаюсь понять, сколько у меня времени. Вы уж простите, но я снова вынуждена побередить ваши воспоминания. Это все мой новый издатель. В принципе, он человек неплохой, только сильно нервничает: дело-то громкое. Вот он и требует, чтобы я уточнила детали у сотрудника полиции, который присутствовал на месте происшествия.
      – У сотрудников полиции, мисс Хиллингдон.
      – Что, простите?
      – У сотрудников полиции. События, о которых мы говорим, происходили в присутствии не одного сотрудника полиции.
      – Да, конечно. Извините. Просто…
      У вокзала Чаринг-Кросс инспектор на минуту затерялся в шумной толпе пассажиров, которых привез недавно прибывший поезд. Подъезжавшие кебмены старались перехватить друг у друга клиентов, и нестройный ряд наемных экипажей перекрыл половину дороги. Пока Октавия на велосипеде объезжала препятствие, Каттер ушел довольно далеко. Она увидела, как он сворачивает с тротуара в сторону парка. Инспектор уже подходил к сценической площадке, когда Октавия его догнала.
      – До Лондонского моста! – крикнул он ей.
      – Простите, что? – Запыхавшись от быстрой езды, она не сразу сообразила, о чем речь.
      – Вы же хотели знать, куда я иду. Отвечаю: к Лондонскому мосту. Там мы с вами распрощаемся. Дотуда примерно пару миль, так что спрашивайте пока, я к вашим услугам. Кстати, я рад, что ваша договоренность вас устраивает.
      – Какая договоренность? – Октавия объехала бегавшего мальчика, чья мать взирала на нее с крайним неодобрением.
      – С вашим издателем, – ответил Каттер. – Но вы не жалеете, что не отдали этот материал в газеты? Я слышал, такая статья сделала бы вас знаменитой.
      – Вряд ли, – заметила Октавия. – Во-первых, указывать фамилии авторов статей непринято. Так что я ничего не выиграла бы, кроме, может быть, обещания, что меня повысят. А мне это уже не интересно. Главный редактор «Газетт» не мог поверить, что я отказалась от столь лестного предложения.
      – Да, он мне пожаловался. Мистер Хили, если не ошибаюсь. Приходил ко мне. Видимо, надеялся, что я смогу на вас повлиять.
      – Да, он такой. – Октавия чуть отвернулась, пряча озорную улыбку. Они обходили клумбу свежих роз, источавших в неподвижный воздух едва уловимый аромат. – И что вы ему ответили?
      – На дверь указал.
      – Правда? – воскликнула Октавия. – Жаль, я не видела.
      – Да особо не на что было смотреть. Пришел в трактир «У Леггетта», где я люблю бывать, и уселся за мой стол без приглашения. Полагаю, вы не знаете, что это за заведение. Там в глубине есть кабинет с парой кресел. Ничего особенного, но они за мной закреплены, так сказать. Издавна, по негласной договоренности. А после того, что случилось, тем более.
      – Ну да, – тихо отозвалась Октавия. – Да, я понимаю.
      – Я сказал ему, чтоб поднял свою задницу и убирался вон. Надеюсь, он вас больше не беспокоил?
      – Ну, какое-то время еще докучал, хотя понимал, что проиграл. Он по-прежнему главный редактор, но с тех пор как умер дедушка, уже меньше уверен в своем положении.
      – Вот как?
      – Распоряжения, что были оставлены, не совсем соответствовали его ожиданиям. Согласно им, надо полагать, мне предоставлена изрядная свобода действий, хотя я в это толком не вникала. Мне это уже не очень интересно, как я говорила, теперь у меня другие заботы. Джорджи стал заниматься делами газеты, и я этому рада. Раньше он как-то не задумывался об этом, считал, что у него нет способностей, но, на мой взгляд, у него неплохо получается и хватает упорства, чтобы докопаться до сути вещей. Пожалуй, в газете он даже больше на своем месте, чем я.
      – А он не думал о том, чтобы самому опубликовать статью об этом расследовании? Ведь он принимал в нем самое деятельное участие.
      – Он считает, что это не его дело. В любом случае пока у него связаны руки. Во-первых, следствие еще не окончено, так что многие сведения пришлось бы опустить. Страйт и Хартингтон погибли, но их пособники вашими усилиями предстанут перед судом: вы кропотливо собираете против них неопровержимую доказательную базу. А еще есть комитет по расследованиям, там дело будут изучать несколько месяцев, даже если не придут ни к каким выводам. Порочить погибших, конечно, никто не даст, а Хартингтон к тому же был связан с Министерством внутренних дел, и, по-моему, существует такое понятие, как распространение клеветы в подрывных целях. Вы знали об этом, инспектор?
      – Нет, мисс Хиллингдон, не знал. Немало негодяев отправил я на скамью подсудимых, но столь высокопоставленных лиц среди них не было.
      – А мой издатель нанял королевского адвоката, так что теперь я узнаю много интересного. Нет, «Газетт» пришлось бы печатать только сплетни и домыслы, а Джорджи не жалует ни то ни другое. Тем более в том, что касается этого дела. Это твоя прерогатива, говорит он. Считает, что я могу достойно преподнести материал. – Она задумалась, подбирая слова. – И почтить память невинных жертв.
      При этих словах Каттер тихонько хмыкнул.
      – Наверно, сейчас кажется, какая нудятина; может, так и получится. Но все равно я хочу попробовать. Скандала мне, конечно, придется только поверхностно коснуться, иначе нельзя. Но я хочу рассказать людям о том, как жили эти несчастные девушки, как и почему они стали столь легкой добычей для злодеев. Хочу на фактическом материале рассказать о неравенстве в нашем обществе, как миссис Гаркнесс[48 - М а р г а р е т Г а р к н е с с (псевдоним Джон Лоу) (1854–1923) – британская журналистка и писательница. В своих статьях и книгах писала о жизни беднейших слоев населения, поднимала и исследовала социальные проблемы.]. Вы, должно быть, знаете ее книгу, инспектор? Она называется «Во мраке Лондона».
      Каттера, казалось, несколько позабавило такое предположение.
      – Я мало читаю, мисс, но много чего повидал в Лондоне – и мрачного, и всякого.
      Разговор на время оборвался. Они покинули парк и двинулись к реке в районе моста Ватерлоо. Здесь Октавия оказалась в еще более невыгодном положении – ей пришлось ехать на велосипеде навстречу потоку экипажей и повозок, – но она крутила педали как ни в чем не бывало, словно вообще не испытывала трудностей. Каттер шел, не сбавляя шага, и Октавия принялась на ходу забрасывать его вопросами, при этом она была вынуждена на велосипеде подстраиваться под его темп, чтобы оказываться вровень с ним в просветах между платанами. Инспектор не стремился облегчить ей задачу, но отвечал охотно, делая паузы только тогда, когда того требовала профессиональная осторожность либо – раза два – когда вопросы касались его лично. Свое горе он отказывался обсуждать даже теперь, и Октавия догадывалась, что он не станет говорить о нем никогда.
      Интервьюируя Каттера, она старалась придерживаться заранее обдуманного плана, насколько позволяли обстоятельства, но ей приходилось быть предельно лаконичной и точной в своих формулировках. У моста Блэкфрайерс, пока они ждали, когда мимо проедет омнибус, Октавия бегло просмотрела свои записи и поняла, что в принципе уже уточнила почти все, что наметила. Ей даже удалось – в те моменты, когда она была вынуждена останавливаться, чтобы пропустить встречные экипажи, – записать некоторые детали, которые она опасалась забыть. До Лондонского моста было еще довольно далеко, но Октавия сочла, что попрощаться сию минуту было бы невежливо. Она пыталась нащупать подходящую тему для дальнейшей беседы, но не могла себе представить, о чем с ним можно говорить, кроме его работы.
      – Инспектор, – обратилась она к Каттеру, когда омнибус проехал и они продолжили путь, – может, расскажете немного о своем нынешнем деле? Должно быть, это что-то важное, раз вы занимаетесь им даже вечером, по окончании рабочего дня.
      Каттер пристально посмотрел на нее, затем резко остановился и подошел к ней с правой стороны. Они свернули на Темз-стрит – грязную занавоженную улицу, фактически без тротуара.
      – Держитесь поближе к стене, мисс, – посоветовал инспектор. – На пристанях еще вовсю кипит работа, телеги загружают одна за другой. Могут обрызгать чем угодно.
      – Вы весьма предупредительны, инспектор, – лукаво ответила она. – Надеюсь, вы простите мне мое любопытство. Я спросила без всякой задней мысли, уверяю вас. К работе полиции у меня теперь нет профессионального интереса.
      Он насмешливо хмыкнул, ловко перепрыгивая через лужу, которую Октавии пришлось объехать.
      – Мне кажется, вы ошибаетесь, – заметил он.
      – Прошу прощения, инспектор, – сказала Октавия, вновь догоняя Каттера. – В чем именно я ошибаюсь?
      Вдруг прямо перед Каттером возник грузчик, даже толкнул его, взваливая мешок на спину. Инспектор схватил его и, грубо выругавшись, швырнул на груженую повозку.
      – Куда прешь! – прорычал он. – В следующий раз запихну тебя под повозку, безмозглая обезьяна!
      Октавия оставила инцидент без комментариев. Наверно, инспектор свирепел быстрее, чем в прежние времена – закаленный старый пес, теперь разве что стал еще суровее, – но его вспышки ярости угасали так же быстро, как и возникали.
      – Я говорю, мисс Хиллингдон, – продолжал Каттер после небольшой заминки так, будто ничего не случилось, – что вы ошибаетесь насчет ваших профессиональных интересов. Вы отложили их на время, увлекшись работой над книгой, но отказаться от них вам не по силам, как мне не по силам стать гувернанткой. Возможно, теперь вам плевать на высшее общество – и вряд ли вас можно за это упрекать, – но вы вернетесь к старым привычкам, как только исполните свою епитимью. Я не вижу исходящего от вас сияния, но как пролить свет на то или иное преступление, это я хорошо знаю. Каждый по-своему, но мы с вами оба делаем одно дело, и на наш век работы хватит с лихвой. В нашем мире всегда будет полно мерзавцев, стремящихся скрыть свои темные делишки, и всегда будут такие, как вы и я – люди, что будут стараться надрать им задницы.
      Октавия рассмеялась и на мгновение ощутила в себе воздушную легкость, какой не чувствовала давно.
      – Может, вы и правы, инспектор. – Она помолчала. – Думаете, мы с вами похожи?
      Каттер снова взглянул на нее и криво усмехнулся.
      – В благородности мне с вами не сравниться, – заметил он, – происхождение не позволяет. А если таким не родился, значит, надо жить попроще. Но в главном, думаю, мы, пожалуй, скорее схожи, чем нет.
      – Ну и ну, – удивилась Октавия. – Мне всегда казалось, что вы воспринимаете меня как досадную помеху.
      – Так и есть, – ответил Каттер. – Уже три месяца вы не даете мне ни минуты покоя, но я за то вас не корю. Вы по природе своей неудобный человек. Как и я. И это законный порядок вещей.
      Они нырнули в темный сырой тоннель под станцией Кэннон-стрит, где их беседу заглушил грохот прибывающего поезда. Каттер снова ушел вперед, и его поглотили клубы пара. Они приближались к Лондонскому мосту, и Октавия не удивилась бы, если б инспектор, при всем его уважительном отношении к ней, исчез не попрощавшись. Он вел какое-то расследование, и все остальное для него имело второстепенное значение.
      Она налегла на педали и, вскоре снова выехав на свет, не сразу заметила, что догнала Каттера. Он умерил свой пыл, фактически перешел на прогулочный шаг. Слегка удивившись, Октавия слезла с велосипеда и пошла с ним рядом. Ей, во всяком случае, так было удобнее. С чего вдруг такая перемена? Этим вопросом она не хотела задаваться. Несколько минут они шли в более или менее комфортном молчании, а потом он неожиданно произнес:
      – Раз вы интересуетесь, в данный момент я выслеживаю банду работорговцев.
      Октавия резко остановилась перед ним, не веря своим ушам.
      – Работорговцев? В Лондоне? Да вы смеетесь надо мной! Работорговля запрещена десятки лет назад.
      – Законом много чего запрещено, но его систематически нарушают. Одна из неприятных сторон моей работы, но, в принципе, ничего нового. В противном случае мне пришлось бы влачить свои дни в праздности.
      – Но откуда они привозят этих бедняг? И как?
      – Ну, недостатка в средствах доставки нет. Англии по-прежнему нужны хлопок, сахар, шелк. Эти товары ввозят тоннами, вы сами видели. А там, где торговля, там и контрабанда.
      – Но ведь живые люди, инспектор! Живые люди, а их битком набивают в трюмы, и это в наши дни!
      У здания Гильдии торговцев рыбой Каттер свернул и стал подниматься по лестнице, ведущей к Аделаид-плейс. На минуту он остановился, как бы от усталости.
      – Это не просто люди, мисс. Мужчин они не возят.
      Она молча посмотрела ему вслед. Почти сразу же он повернулся и спустился к ней.
      – Позвольте мне. – Он взвалил на плечо ее транспорт.
      Поднявшись по лестнице, Каттер опустил велосипед, вытащил карманные часы, встряхнул их энергично и снова посмотрел на циферблат. Потом, ладонью прикрывая глаза от косых лучей заходящего солнца, устремил взгляд через площадь в сторону Лондонского моста.
      – Да не переживайте вы так, – произнес Каттер, заметив выражение лица Октавии. – Эта торговля поставлена не на широкую ногу, а парни, за которыми мы следим, действуют не шибко хитроумно. Мы подрежем им крылышки, будьте спокойны. Потом будут случаи и потруднее, это несомненно, но тут уж никуда не деться. В наших силах лишь поддерживать порядок, а полностью искоренить зло невозможно.
      – Наверное, вы правы, – задумчиво проронила Октавия, чуть поотстав от Каттера. – Насчет меня.
      Каттер, если и услышал ее, виду не подал. У моста он остановился и, широко расставив ноги, осмотрелся по сторонам. Раздраженно передернул плечами, как бы поправляя пальто. Вид у него был сердитый, будто он ждал уже более часа.
      – Работа над книгой скоро будет завершена, – заметила Октавия. – А женщине надо же чем-то заниматься.
      Инспектор внимательно осмотрел все пути подхода к мосту, перегибаясь через перила по обе его стороны, затем, с недовольством в лице, вернулся на прежнее место.
      Октавия прислонила велосипед к парапету, радуясь, что на время избавилась от его тяжести.
      – Все это, – сказала она, озирая величавые фасады зданий, шпили на фоне спокойного неба, – все это построено на страданиях людей, да? Абсолютно всё.
      – Этот материал гораздо дешевле портлендского известняка, мисс. – Каттер все еще рассеянно оглядывался по сторонам. – И его всегда в избытке.
      – Раз так, вы, надеюсь, не будете возражать, если время от времени я буду вас навещать.
      – Подозреваю, пользы мне от этого будет немного. Впрочем, вы не будете целиком и полностью зависеть от меня. У вас есть и другие знакомые в полиции.
      – А-а. – Октавия помедлила. – Значит, он говорил, что я его навещала?
      – В последнее время он только об этом и говорит. Он почти восстановился, болтлив, как раньше, а вот душа у него кровоточит. Тоскует очень.
      – Это естественно. Он тоже настрадался, со своей стороны ему есть что рассказать. Но я следовала советам врачей. Старалась его не утомлять.
      – Нет уж, вы лучше утомляйте его, мисс. Может, хоть чуть меньше болтать станет. Две недели как вернулся на службу, а я уже забыл, что такое тишина и покой. А, ну вот и он. Все-таки соизволил явиться.
      Октавия обернулась. С противоположной стороны площади к ним спешил сержант Блисс. В последний раз она виделась с ним почти месяц назад. За это время он заметно окреп. Лицо все еще имело нездоровый цвет, он припадал на одну ногу, но, в принципе, теперь никто бы не подумал, что недавно он находился на волосок от смерти.
      – Поразительно, – изумилась Октавия. – Я думала, его выздоровление займет несколько месяцев.
      – Я поручил его заботам нашего врача, доктора Кармоди, – ответил Каттер. – Но, по его словам, это во многом заслуга леди Ады: она умело извлекла пулю и зашила рану. Такой искусной работы, говорит доктор, он еще не видел, хотя все свои знания и навыки леди Ада почерпнула только из книг. И главное – операцию она провела стерильно. При пулевых ранениях в живот почти всегда возникает заражение, но, по-видимому, леди Ада знала, что делала. Если б не она, исход мог быть другим.
      Октавия подняла руку, приветствуя приближающегося сержанта. Увидев ее, он притронулся к шляпе и попытался скрыть хромоту.
      – К тому же, если верить его дяде, повезло ему не только с леди Адой. Ему еще кое-кто помог.
      – Вот как? И кто же?
      – Его «девочка со спичками», как утверждает Нейи. Умирая, она передала ему часть своей силы. Не так, как пытались получить ее «наши друзья», а естественным путем. Не претендую на то, что мне ясен механизм, но Блиссу это вроде не повредило.
      – Она по-прежнему с ним. – Октавия это сказала не подумав и тотчас же испугалась, что инспектор примет ее за идиотку. – Ну, ведь смерть близких всегда дарует своего рода успокоение. И она в каком-то смысле навсегда останется с ним.
      Каттер угрюмо глянул на нее и отвернулся, но Октавии порой чудилось, что он чувствует более тонко, чем хочет это показать.
      – Да, это великое утешение, – отвечал инспектор. – Наверное, не стоило надеяться, что он станет ярче, в общепринятом понимании. Да и с понятием о времени у него лучше не стало. Блисс, шире шаг! Ты не за катафалком шествуешь, черт возьми.
      – Добрый вечер, мисс Хиллингдон. – Сержант Блисс совсем запыхался и, как обычно, имел несколько растрепанный вид. – Очень рад вас видеть, как и всегда. Прошу простить меня, инспектор. Я вышел заблаговременно, но по дороге увидел, как два подростка пытаются утопить целый помет котят. Пришлось вмешаться, сэр, на правах представителя власти.
      – Тебе пришлось вмешаться? – Каттер поднял глаза к небу, большим пальцем потирая щеку. – Чтобы предотвратить утопление мешочка котят?
      – Да, сэр. При виде такой жестокости я не мог пройти мимо.
      – У нас есть более неотложные дела, Блисс, если ты не забыл. Сегодня вечером, будь добр, больше ни во что не вмешивайся, пока тебе не прикажут. Навестил начальника пристани, как я просил?
      – Навестил, сэр.
      – И переписал все транспортные накладные за интересующие нас дни?
      – Полностью переписал, сэр. – Блисс похлопал по карману пальто.
      – Ну а португальский учишь? Есть успехи?
      – Сэр, этот язык имеет ряд особенностей. Например, вы знали, что в нем двадцать один гласный звук и обозначаются они теми же пятью буквами, что и у нас?
      – Блисс, давай без лекций, тут тебе не Королевское общество. Меня интересует только одно: сумеешь ты объясниться с капитаном торгового судна?
      – Думаю, да, сэр.
      – Что ж, посмотрим. Идем, мы и так потеряли много времени. Человек, который нам нужен, может отчалить со следующим приливом. Мисс Хиллингдон, здесь нам с вами придется попрощаться.
      – Желаю успехов, инспектор. И вам тоже, сержант. Надеюсь, как-нибудь вечером вы уделите мне час или два своего времени. Нам еще многое нужно обсудить.
      – С большим удовольствием, мисс. – Блисс повернулся, собираясь последовать за инспектором. – С нетерпением буду ждать этой встречи.
      Блисс поспешил за Каттером, на ходу в знак прощания приподняв свой замусоленный котелок и снова водрузив его на голову под смешным углом. Инспектор уже достиг лестницы и теперь, стуча каблуками, спускался к пристани. Октавия пошла за велосипедом к парапету. Она намеревалась сразу поехать домой и расшифровать свои сегодняшние записи, но, сама того не желая, задержалась. Дойдя до пристани, Каттер остановился, якобы выковыривая камешек из подошвы ботинка, но Октавия поняла, что он просто ждет, пока Блисс поравняется с ним. Инспектор махнул рукой, как бы подгоняя Блисса, но, видимо заметив, что тот хромает, дальше пошел уже не столь скорым шагом. Обходя швартовую тумбу, он пропустил Блисса вперед. Затем, снова шагая рядом с сержантом, видимо, подумал, что за ним никто не наблюдает, и поднял руку у него за спиной. Широкая ладонь инспектора не касалась юноши. Казалось, он просто оберегал его от опасности. Где-то за причалом «Старый Лебедь» Каттер и Блисс наконец пропали из виду.
      Стояли самые долгие дни июня, и солнце только начинало клониться к закату, расцвечивая реку розово-бронзовыми полосами. Его лучи пронизывали висевшую в воздухе дымку, румянили купол собора Святого Павла, золотили металлические конструкции причалов и ряды покосившихся жестяных ангаров. В разговоре с Каттером Октавия опрометчиво высказала свое суждение о мисс Таттон и о том, что могло остаться от нее. Она не знала, откуда взялись эти слова, не знала, во что сама верила, но все равно в душе сформировалось некое убеждение, которое трудно описать словами. По крайней мере, есть вот этот небесный свет и чувство, что ничего больше и не нужно. Есть вот эти роскошные летние сумерки, придающие особую красоту всему обыденному. И хотя свет постепенно угасал, невозможно представить, что он не вечен.



      Послесловие и благодарности

      Пассажирские железнодорожные вагоны с проходами вдоль рядов купе существовали с 80-х годов XIX века. Первый поезд, состоящий только из купейных вагонов («поезд с коридором», как писала газета «Таймс»), компания «Большая западная железная дорога» пустила в марте 1892 года. Он следовал от вокзала Пэддингтон до Биркенхеда. Из Лондона в Кент в феврале 1893 года такие поезда еще не ходили. Эта историческая вольность – единственная, которую я намеренно допустил. Добровольно сознаваясь в этом, я надеюсь, что читатель не будет судить меня слишком строго.
      Что касается мест в Лондоне, где разворачиваются события романа, некоторые выбраны потому, что д?роги мне лично, и я по возможности исходил пешком (правда, на велосипеде не ездил) те районы, где действуют Гидеон, Октавия и инспектор Каттер. В других случаях (особенно если этих улиц или зданий уже нет) я пользовался историческими документами описываемого периода, в частности картой Лондона 1894 года, выпущенной Кадастровой службой Великобритании. Национальная библиотека Шотландии не только оцифровала этот документ, но и сделала его общедоступным в Интернете (бесценный подарок для неумелого автора), с наложением на современные гугл-карты и с функцией навигации. Перед этими работниками архивов я в неоплатном долгу.
      Когда к художественному произведению прилагается длинный список использованной литературы, это лишь позволяет истинным ученым убедиться в истинности заблуждений автора; но есть источники, которые мне очень помогли, и я просто обязан их упомянуть. Это книга Джерри Уайта «Лондон в девятнадцатом веке» (Jerry White. London in the Nineteenth Century. Vintage, 2008) – абсолютно необходимая для понимания того, как менялась застройка Лондона в указанный период. А книга Лайзы Пикард «Викторианский Лондон» (Liza Picard. Victorian London. Weidenfeld & Nicolson, 2006) – незаменимый источник сведений о том, чем люди занимались целыми днями (да и ночами) и сколько это им стоило.
      Из многочисленных исследований спиритизма Викторианской эпохи только в книге Алекса Оуэна «Затемненная комната: женщины, власть и спиритизм в поздневикторианской Англии» (Alex Owen. The Darkened Rooms: Women, Power and Spiritualism in Late Victorian England. University of Chicago Press, 1989) – насколько мне известно – рассматривается огромное культурное значение спиритизма для женщин как источника общественного капитала и средства выражения подрывных и даже противозаконных идей.
      Книга Джоан Лок «Сборник дел Скотленд-Ярда: становление Департамента уголовного розыска в 1865–1835 гг.» (Joan Lock. Scotland Yard Casebook: The Making of the CID, 1865–1935. Robert Hale, 1993), во многом случайно, стала бесценным справочником по процедурным и административным тонкостям Скотленд-Ярда, которые должны были быть известны инспектору Каттеру. Книга Джудит Фландерс «Изобретение убийства» (Judith Flanders. The Invention of Murder. Harper Press, 2011) освещает не только методы работы журналистов того времени и предшествующих периодов, но и объясняет, как возникали правила и ожидания, которые формировали наши нынешние нормы описания преступлений и наказаний.
      Я глубоко признателен Мелиссе Харрисон. Она внимательно прочитала рукопись одного из первых вариантов моего романа, помогала мне дельными советами и толковыми замечаниями на протяжении всей напряженной работы над книгой.
      Наконец, я хотел бы воздать должное своим близким. Писатели, как правило, благодарят своих любимых только за то, что они помогают им творить. Мы посвящаем им свои книги – вроде бы отдаем дань любви и уважения, а на самом деле просто тешим свое тщеславие.
      Шинед О’Доннелл, а также София и Джейкоб много слышали от меня об этой книге. Светлые умные люди, они – моя поддержка и опора. Но главное даже не это. Свет, что исходит от них, во сто крат ярче, чем мои жалкие фантазии. Поэтому им я посвящаю не этот свой труд, а свою любовь, а также – не бог весть какой подарок – всего себя, то, что от меня еще осталось.


notes


      Примечания




      1

      Requiem Aeternam (лат. «Вечный покой») – в христианстве начальные слова заупокойной молитвы.



      2

      М а т т е р х о р н – вершина в Пеннинских Альпах на границе Швейцарии. Высота – 4478 метров над уровнем моря.



      3

      Illustrated London News – первая в мире иллюстрированная еженедельная газета (позднее журнал). Издавалась в Лондоне с 1842 по 2003 г. Популярнейшая газета викторианской Англии. В ХХ веке утратила свое значение.



      4

      Kyrie (лат. «Господи помилуй») – молитвенное призывание, часто используемое в молитвословии и богослужении, часть литургии.



      5

      Болотный край (Fens) – низкая болотистая местность в графствах Кембриджшир, Линкольншир и Норфолк.



      6

      К р и с т о ф е р Р е н (1632–1723) – английский архитектор и математик, перестроил центр Лондона после великого пожара 1666 г. Создатель национального стиля английской архитектуры.



      7

      Joie de vivre (фр.) – радость жизни.



      8

      Sic transit – первые слова выражения «Sic transit gloria mundi» (лат. «Так проходит мирская слава»). Употребляется, когда говорят о чем-то утраченном, потерявшем смысл.



      9

      Минас-Жерайс – штат на востоке Бразилии. Его территория привлекла к себе внимание в XVIII веке, когда там были открыты месторождения золота и драгоценных камней.



      10

      Morceaux (фр.) – здесь: историй.



      11

      Б л а в а т с к а я Е л е н а П е т р о в н а (1831–1891) – российская дворянка, гражданка США, религиозный философ теософского направления, литератор, публицистка, оккультистка и спиритуалистка, путешественница.



      12

      «Волшебный фонарь» – аппарат для проекции изображений, распространенный в XVII–XX веках; в XIX веке находился в повсеместном обиходе. Является значимым этапом в истории развития кинематографа.



      13

      Майская неделя в Кембриджском университете – праздничная неделя, знаменующая окончание учебного года. В этот период проводятся гребные гонки, балы, театральные представления и т. д.



      14

      Отделение «G» (G Division) – в XIX веке одно из двадцати отделений Столичной полиции; осуществляло надзор за порядком в районе Кингз-Кросс.



      15

      Savile Row – улица в центре Лондона (в районе Мейфэр), где расположены ателье дорогих мужских портных.



      16

      К е д ж е р и – блюдо британской кухни из вареной нарезанной рыбы, отварного риса, петрушки, яиц, сваренных вкрутую, карри, масла, сливок, изюма (в зависимости от местности рецепты могут различаться и включать дополнительные ингредиенты).



      17

      Очевидно, имеется в виду Индийский субконтинент.



      18

      10–11 дюймов равно 26–28 сантиметров.



      19

      С э м п л е р (от англ. example) – вид примитивной вышивки (крестиком, гладью), в которой изображенные разными стежками картины объединены одной общей темой и оформлены в одну рамку. Изначально представляли собой черновики, на которых вышивальщица отрабатывала запоминающиеся узоры, стежки, мотивы. Позднее сэмплер стал своего рода «документом вышивальщицы», на котором она доказывала свою состоятельность в качестве рукодельницы.



      20

      Евангелие от Луки, 1:46.



      21

      Dies irae (лат. «день гнева») – т. е. день Страшного суда, часть католической мессы.



      22

      7 футов равно 213,36 сантиметра.



      23

      К о р д и а л (cordial) – в Британии это безалкогольный напиток на основе фруктового или пряного сиропа.



      24

      «Памела, или Вознагражденная добродетель» (Pamela, or Virtue Rewarded) – эпистолярный роман английского писателя Сэмюэла Ричардсона (1689–1761), впервые опубликованный в 1740 г.



      25

      Отделение «J» (J Division) – в XIX веке одно из двадцати отделений Столичной полиции; осуществляла надзор за порядком в районе Бетнал-Грин (Ист-Энд).



      26

      «Книга общей молитвы» (Book of Common Prayer) – официальный молитвенник и требник англиканской церкви. Впервые издан в 1549 г., в новой редакции – в 1662 г.



      27

      Лозунг Армии спасения – «Суп, мыло и спасение». По мнению основателя организации проповедника Уильяма Бута (1829–1912), сначала человека нужно накормить (суп), дать ему возможность привести себя в порядок (мыло) и уж потом заводить с ним разговоры о Христе и спасении души.



      28

      Монумент (Monument) – колонна в Сити (Лондон) в память о Великом лондонском пожаре (2–5 сентября 1666 г.). Воздвигнута в 1671–1677 гг. (арх. К. Рен). Считается, что ее высота (61,5 м) равна расстоянию от Монумента до лавки пекаря на Пудинг-лейн, где начался пожар.



      29

      Имеется в виду собор Святого Павла.



      30

      2 ярда равно 1,8288 метра.



      31

      Western wind, when wilt thou blow? / The small rain down can rain. / Christ, that my love were in my arms, / And I in my bed again. – Песня начала XVI века. Ее мелодию использовали в своих мессах английские композиторы Джон Тавернер (1490–1545), Кристофер Тай (около 1505–1573) и Джон Шеппард (1515–1558). Впервые слова и музыка этой песни были вместе опубликованы в сборнике партитур около 1530 г. По мнению ученых, текст был написан на несколько столетий раньше и является отрывком произведения средневековой поэзии.



      32

      Sanctus (лат. «Свят, свят, свят») – древний христианский литургический гимн, входит в состав большинства литургий.



      33

      Д а й е н Б у с и к о (1820–1890) – ирландский актер и драматург.



      34

      Клуб привидений – некоммерческая научно-исследовательская организация, созданная в Лондоне в 1862 г. Своей основной целью ставит исследования таких паранормальных явлений, как привидения.



      35

      Имеется в виду английский писатель Артур Конан Дойл (1859–1930). Он увлекался спиритизмом и обращался к этой теме в своем творчестве.



      36

      30 футов равно 9,144 метра.



      37

      9 дюймов равно 22,86 сантиметра.



      38

      Английская колыбельная в переводе С. Маршака.



      39

      «Gather ye rosebuds while ye may» («Бутоны роз вам рвать пора») – строчка из стихотворения английского поэта XVII века Роберта Геррика «To the Virgins, to Make Much of Time» («Девственницам: не теряйте времени»), подразумевает «спеши получать удовольствие», «лови момент».



      40

      In Paradisum (лат. «В рай [да сопроводят тебя ангелы]») – часть заупокойной мессы в богослужебной практике христианской церкви.



      41

      In Paradisum deducant te Angeli (лат. «В рай да сопроводят тебя ангелы») – первые слова процессионального антифона, иногда включаемого в состав композиторского реквиема. Исполнялся по окончании литургии, на вынос тела из церкви.



      42

      Et perducant te in civitatem sanctam Ierusalem (лат. «И проводят во святой град Иерусалим») – из антифона «In Paradisum».



      43

      Охотничий бал – в Великобритании ежегодный бал для членов охотничьего общества и их семей.



      44

      Д ж о н Д о н н (1572–1631) – английский поэт и проповедник, настоятель собора Святого Павла в Лондоне, крупнейший представитель литературы английского барокко. Здесь приводятся строки из его траурной элегии «Вторая годовщина: О странствии души» (Of the Progress of the Soul: The Second Anniversary) в переводе Д. Щедровицкого.



      45

      Гертон-колледж (Girton College) – известный женский колледж Кембриджского университета; основан в 1869 г.



      46

      20 футов равно около 6 метров.



      47

      Lux perpetua (лат. «Свет вечный [да воссияет им]») – часть заупокойной мессы в богослужебной практике христианской церкви.



      48

      М а р г а р е т Г а р к н е с с (псевдоним Джон Лоу) (1854–1923) – британская журналистка и писательница. В своих статьях и книгах писала о жизни беднейших слоев населения, поднимала и исследовала социальные проблемы.