Морган Шеннон, Её Цветочки- библиотека РусЛит

Её цветочки Шеннон Морган
        Tok. Мистик-триллер
        Темная, загадочная, красивая история ужаса и печали. Готический дом с призраками и удивительным садом, полным цветов; родовое кладбище и заброшенная психиатрическая лечебница; трагическая семейная тайна; узы сестринской любви, способной превзойти жизнь и смерть. Роман во многом напоминает книгу и фильм «Милые кости». Он напугает вас и заставит сердце плакать, а в конце подарит надежду.
        Луноцвет озарится, и в ужасе узришь ты смерть свою…
        В Хоксхеде, жемчужине английского Озерного края, Фрэнсин Туэйт считают ведьмой. Как и ее покойная мать, она владеет искусством травничества и Языком цветов. Фрэнсин живет в старинной усадьбе, принадлежащей ее семье уже 500 лет. Огромный жуткий дом окружен прекрасным садом. И хотя поблизости нет ни единой живой души, женщина не одинока: у нее есть ее цветы… А еще призраки - они всегда где-то рядом, такие близкие и безобидные. С одним Фрэнсин даже дружит - с девочкой по имени Бри. А вот духам зла здесь не место - и чудодейственные травы и цветы знахарки отгоняют любую напасть. Но однажды зло все же переступает порог ее уединенного дома…
        Идеальное чтение для любителей современных историй с призраками - здесь есть и готический твист, и обворожительно-пугающая атмосфера, и мощная семейная драма. - Шанора Ульямс
        Поэтичная проза и разрывающая сердце мистическая история. - Лайза Чайлдс
        Шеннон Морган
        Ее цветочки
        Посвящаю Энтони, моему сообщнику, соавтору, мужу, лучшему другу
        Shannon Morgan
        HER LITTLE FLOWERS


        25 июля 1969 года
        Время летело слишком быстро в последнюю ночь, которую они провели вместе.
        Сестры были охвачены трепетом предвкушения, спускаясь на цыпочках по лестнице, которая скрипела уже сотни лет. Девочки любили эти украденные у сна ночи, хотя в то же время и страшились их. Не страшилась только самая старшая, которая вообще мало чего боялась, как бывает только с семилетними детьми, обладающими темпераментом под стать их огненным волосам.
        - Тсссс! - сказала мама, стоящая у подножия лестницы, и в ее голосе словно промелькнула улыбка.
        Сестры прокрались вслед за матерью по дому, босиком, одетые только в ночные рубашки, и застыли, зайдя в кухню, полную теней. Самая младшая захныкала.
        - Тише, цветочек мой, - прошептала мама, быстро подняв малышку и крепко обняв ее.
        На стенах огромной кухни в лунном свете блестели медные кастрюли, оставшиеся здесь с минувшей эпохи, образуя на плитах пола мозаику из бликов. Крепкие запахи сушеных розмарина и шалфея, казалось, скукоживали время, пока девочки ждали, едва дыша. Они прислушивались к дому.
        Тишину разорвал булькающий храп.
        - Поспешите! - прошептала мама, выталкивая девочек в ночь.
        Сад был окутан полной напряжения дымкой из света и тени, луна бросала блики на каждый листок и омывала лепестки душистой жимолости и остро пахнущей горчицы. Древний дуб во дворе трепетал в своем горделивом великолепии и отбрасывал рассеянную тень на землю под вздыхающим ветерком.
        Мама скользила по саду в своей белой ночной рубашке, похожая на призрак и такая красивая, что смотреть на нее было больно до слез. Она остановилась около сарая, сплошь увитого лозами луноцвета, толстыми стеблями, узловатыми от возраста, с белыми туго свернутыми цветами, похожими на спиральные свечи.
        И подняла руку.
        Девочки напряглись от запретного возбуждения, но ни одна из них не ерзала и не шебуршала. Вокруг вновь воцарилась тишина, становящаяся все глубже, пронизанная ожиданием. Но мама ждала не двигаясь и даже не колыхаясь, как это с ней порой бывало. Ночная рубашка стягивала ее тело, худое и сгорбленное, как будто она была намного старше своих двадцати шести лет, что было вызвано слишком большим количеством беременностей за слишком короткое время со слишком раннего возраста.
        Но затем под взглядами девочек мама выпрямилась, с каждым глубоким вдохом сбрасывая с себя груз пережитых невзгод и становясь похожей на ту молодую женщину, которой она могла бы быть, если б жизнь обошлась с ней иначе, менее жестоко.
        Девочкам стало не по себе, на их обнаженных руках выступила гусиная кожа, несмотря на то, что эта июльская ночь была такой же жаркой, как и эти долгие ленивые летние дни. Ибо в теплом воздухе раздался тихий шепот, в котором звучало древнее знание растений, причитание давно почивших женщин семейства Туэйт, более древнее, чем усадьба Туэйт-мэнор, и такое же древнее, как окружающий ее лес Лоунхау.
        - Луноцвет озарится, и в ужасе узришь ты смерть свою, - шептали девочки вместе с мамой. - Луноцвет озарится, и в ужасе узришь ты смерть свою. Луноцвет озарится…
        Под взором луны спиралевидные цветки раскрылись, превратившись в крупные бледные колокольчики. Распускание было быстрым, и цветки запульсировали холодным свечением, испуская приторно-сладкий аромат.
        Девочки, следуя примеру матери, вдыхали благоухание луноцвета, меж тем как над его цветками, привлеченные их волшебным смертоносным нектаром, словно болотные огоньки, кружили белые, как саван, мотыльки.
        В их поклонении луноцвету было что-то первобытное, что-то ведьмовское, тайное и запретное. В своей детской невинности сестры упивались этой таинственностью, упивались заговором против Него, упивались мурашками, бегающими по их спинам, от страха, что Он может в любой момент пробудиться от пьяного сна и обнаружить, что презираемые дочери и жена поклоняются растению, которое может убить его, если он зайдет слишком далеко и переполнит чашу терпения мамы. Знание о смертельном яде, которое таила в себе эта белая ночь, давало немалую силу.
        Время летело слишком быстро в последнюю ночь перед ее смертью.
        Глава 1
        Густой чай. Чай, от которого могут потемнеть зубы. Хороший, крепкий. Китайский, предпочтительно улун. Такой лучше всего подходит для гадания.
        Фрэнсин Туэйт отсчитала тридцать секунд, быстро выпила чай, три раза махнула чашкой налево и направо, опрокинула ее на блюдце, чтобы стекли остатки влаги, затем перевернула опять и вгляделась в чайные листья на ее дне. Когда-то это была белая чашка, но теперь она потемнела от многих и многих гаданий. Фрэнсин терпеть не могла эти чашки с дурацкими символами, которые она видела в магазине подарков в Хоксхеде. Их покупают только туристы и идиоты, что одно и то же.
        Она прищурилась, ища знаки. Гадание на чайных листьях было временем вдумчивого созерцания, и главным тут было не то, что такое гадание дарило ей покой, а то, что она занималась им всю свою жизнь.
        В открытую дверь кухни ворвался порыв ветра, и фарфоровая лошадка медленно заскользила по наклонившейся полке старого буфета.
        Фрэнсин сердито посмотрела на нее.
        - Бри, я же говорила тебе сто раз: оставь фарфор в покое! Я не возражаю, когда ты валяешь дурака, забавляясь с мебелью, но не трогай безделушки.
        Лошадка остановилась, и в воздухе вокруг нее возникло ощущение недовольства, как бывает, когда маленькая девочка капризно топает ногой.
        Фрэнсин прикусила губу, чтобы скрыть улыбку, когда стул, стоящий на противоположной стороне обеденного стола, скрипя, медленно поехал по плитам пола, и в воздухе возникло ощущение завороженного сосредоточения.
        - На этот раз чайные листья мало что говорят, - сказала она Бри. - Тут есть что-то вроде букв «C» или «G», а также ножницы, скособоченное сердечко и крест… Что ты на это скажешь? Я не знаю никого, чье имя начиналось бы на «C» или на «G».
        Со стола поднялась чайная ложка и постучала по чашке.
        - Старый Чарли[1 - Charlie - (англ.).] не в счет, - продолжала Фрэнсин. - Ему не меньше ста лет, и я знаю его всю жизнь. Вряд ли листья говорят о нем.
        Ложка постучала по чашке в знак согласия.
        - Ну, кто бы это ни был, у меня с этим человеком произойдет ссора, хотя она, скорее всего, не будет серьезной, ведь половинки ножниц сдвинуты не очень близко. Наверное, мы просто наговорим друг другу резких слов, да?
        Крест навел Фрэнсин на мысли о кладбищах. Она терпеть их не могла, у нее это было что-то вроде фобии, так что она никогда не заходила на семейное кладбище Туэйтов, находящееся за садом в лесу Лоунхау. Когда в чайных листьях появляется крест, это дурной знак.
        - И надо ждать письма. Видишь этот маленький прямоугольник вот тут? - Она наклонила чашку в сторону Бри. - Оно должно прийти уже нынче утром. Тьфу ты! Мне совсем не улыбается тащиться в Хоксхед. - Она посмотрела на стул напротив и изобразила на лице недовольство. - А ведь мне вообще не было бы нужды отправляться туда, если б ты не перепугала всех почтальонов, так что теперь никто из них не отваживается приходить сюда. - Фрэнсин улыбнулась, чтобы не показать своего раздражения от того, что это гадание на чайных листьях поломало все ее планы на сегодняшний день. - Лучше беги к своему дереву. И без глупостей, пока меня не будет, ты меня поняла?
        Ложка еще раз стукнула по чашке; затем лицо Фрэнсин, словно ласка, быстро обдала волна тепла, и Бри и вылетела через открытую дверь на мерзлый двор, с трех сторон окруженный домом.
        Фрэнсин родилась и выросла в Туэйт-мэнор, хотя этот дом был, пожалуй, недостаточно большим, чтобы его можно было называть так[2 - В Великобритании словом «manor» в узком смысле, как правило, называется господский дом, ключевая постройка поместья («manor» в широком смысле).]. Он представлял собой трехэтажное черно-белое наполовину фахверковое[3 - Фахверк - способ постройки, когда основным строительным материалом заполняется деревянный каркас, который не маскируют.] здание, построенное в форме буквы «U» и стоящее на холме в окружении леса Лоунхау. Хотя на его сторонах имелись две одинаковые башенки, а в середине возвышалась башня с неработающими часами, вид у него был на удивление асимметричный из-за расположения дымовых труб, в беспорядке громоздящихся там и сям. Когда-то в комнатах дома звенели голоса, но теперь в нем жили только Фрэнсин и Бри.
        Фрэнсин встала из-за стола, вымыла и вытерла чашку и, пройдя по дому, вошла в темный вестибюль, чтобы надеть пальто. Из выдвижного ящика стола достала немного семян фенхеля и высыпала их себе в карман, затем надела на свое тонкое запястье самодельный браслет из корня лопуха. Она делала это машинально всякий раз, когда собиралась выйти за пределы сада, ведь семена фенхеля и корень лопуха - это отличные средства, чтобы отгонять зло, когда ты куда-то идешь.
        Когда Фрэнсин шла по саду, вокруг нее в морозном воздухе клубился туман. Она на секунду замешкалась и оглянулась через плечо, чувствуя, как Туэйт-мэнор тянет ее обратно, туда, где безопасно и тепло. Окутанный паутиной тумана, старинный дом словно устало осел, как будто от разрушения его спасало только присутствие в его стенах Фрэнсин.
        Ее взгляд упал на дорогу. Та была широкой, и ее гравийное полотно содержалось в порядке, но этот путь до Хоксхеда был длиннее. От дороги отходил проселок и исчезал в лесу Лоунхау, представляя собой всего-навсего что-то вроде темной тропинки, пересеченной выступающими корнями. Но этот лес нельзя было назвать тихим спокойным местом, и так было всегда. Эти древние деревья видели на своем веку так много человеческих страданий и жестокости, что весь лес наполнился стелющимися миазмами злобы.
        Фрэнсин зашагала по гравийной дороге, поскольку сомневалась, что ожидающее ее письмо в самом деле может стоить того, чтобы пойти по более короткому пути через лес, где ей вполне может встретиться нечто такое, с чем она предпочла бы не встречаться.
        Чем ближе Фрэнсин подходила к Хоксхеду, тем медленнее становился ее шаг.
        Расположенному в графстве Камбрия на севере Англии Озерному краю была присуща особая, редкостная красота, а Хоксхед был его жемчужиной, туристической Меккой, уютно расположенной в долине Эстуэйт, красивой, как на открытке, со своими белеными домами с серыми аспидными[4 - Аспидная кровля делается из того, что сегодня известно как натуральный шифер, - материала из кристаллической разновидности глинистого сланца, которая называется аспидом.] крышами, теснящимися в узких переулках. Фрэнсин одобряла отсутствие здесь машин; всем им надлежало оставаться на парковке на окраине этой деревни. Нет, она не имела претензий к самой деревне Хоксхед; ей не нравились ее жители, она с давних пор привыкла смотреть ни них с опаской, порожденной насмешками, которые она слышала от них с детства.
        Стараясь на сутулиться под тяжелыми взглядами прищуренных глаз, смотрящих на нее из всех окон, Фрэнсин шла по узкому, повитому туманом переулку, выходящему на главную улицу.
        Она поглядела на свои старомодные часы и вдруг остановилась как вкопанная, прежде чем перейти дорогу, отчего мужчина, шедший сзади, врезался в нее и чертыхнулся.
        - Черт побери, Фрэнсин, ты все еще занимаешься этой ерундой? - спросил он без злости, но все-таки посмотрел на улицу с беспокойством.
        - Я была бы тебе признательна, если б ты не чертыхался, Гауэйн Фарадей! - огрызнулась Фрэнсин, глядя, как мимо, как нельзя вовремя, проезжает призрачная карета, взбивая туман, как ее колеса крутятся ниже поверхности мостовой, как она сбивает такую же призрачную девочку, которая попыталась перебежать перед ней дорогу.
        - Сдается мне, что ты видишь призрак той девчушки Креллин. - Гауэйн, щурясь, смотрел туда, куда был устремлен взгляд Фрэнсин. Хотя камбрийцы были суеверны и давно привыкли к способности Фрэнсин видеть то, чего не видят они сами, в большинстве своем они относились к этому с толикой прагматического скептицизма.
        Отлично осознавая, что у нее за спиной над ней смеются, Фрэнсин коротко кивнула и, так же коротко бросив: «Всего хорошего», - начала переходить дорогу.
        - Знаешь, все это происходит только в твоей голове! - крикнул ей вслед Гауэйн.
        С раздраженно раздувающимися ноздрями она зашагала по главной улице Хоксхеда, затем улыбнулась, подумав, что чайные листья, как и всегда, не солгали - она действительно обменялась резкими словами с человеком, чье имя начиналось с «G»[5 - Gawain - (англ.).].
        Фрэнсин пришлось собраться с духом, чтобы войти в мясной магазин Постлтуэйта и заказать фунт бекона. Она встала в глубине магазина и стала ждать, когда ее бекон взвесят и завернут, краем глаза наблюдая за Гаем Постлтуэйтом. Ее отвращение к нему, ко всем жителям Хоксхеда, было окрашено страхом, оставшимся в ней еще со времен ее детства. Хотя Гай был старше ее всего на два года, он был сутул, толст и неповоротлив, с совершенно лысой головой и большим брюхом, говорящим о страсти к поеданию того, что он продавал в своей лавке.
        Теперь Постлтуэйт, разумеется, был уважаемым человеком - местным мясником, как до него его отец; в витрине его магазина на видном месте был вывешен королевский патент на право именоваться поставщиком двора Ее Величества. И действительно, мясо из его магазина поставлялось королеве уже не одно десятилетие, и он был очень этим горд.
        Но Фрэнсин слишком хорошо помнила его обзывалки. Учась в начальной школе, она была «дочерью ведьмы», затем в средней школе стала «сестрой шлюхи», - все это оскорблявшее ее презрение обрушивалось на нее из-за ее родных. Не может не отрезвлять сознание, что мало кто знает о ней хоть что-то помимо того, что она живет в разваливающемся елизаветинском доме и держится особняком. И это люди, которые знают ее всю жизнь…
        А хуже всего то, что даже теперь Гай Постлтуэйт называет ее…
        - Фрэнки! Вот твой заказ, - и он протянул ее бекон, завернутый в вощеную бумагу.
        К своему стыду, Фрэнсин поспешила вперед, выхватила сверток из его протянутой руки и, горбясь, торопливо вышла из магазина, как будто ей до сих пор было двенадцать, а ему четырнадцать лет.
        После визита в магазин Постлтуэйта ей всегда приходилось делать мысленное усилие, напоминая себе, что она уже не ребенок, а взрослая женщина. Фрэнсин скользнула в безлюдный переулок и невидящим взглядом уставилась на фронтон дома, стараясь выровнять свое судорожное дыхание и привести в порядок свои мысли. Но незажившие раны, нанесенные ей в детстве, были глубоки, и произносимые шепотом колкости в ее адрес по-прежнему уязвляли ее.
        Прошло не менее получаса, и только тогда Фрэнсин почувствовала, что готова идти на почту. Она нетерпеливо стояла в очереди, отчаянно желая пойти домой. Дома безопасно. Дома она защищена и от старых, и от новых обид.
        Фрэнсин постаралась сделать так, чтобы между ней и теми, кто стоял перед ней и за ней, оставались широкие промежутки. Ей было бы невыносимо, если б кто-то из чужих коснулся ее, пусть даже случайно.
        - Вот я и говорю ей, что наша Молли ни за что бы не сделала такое. И знаешь, что мне сказала эта самая Хилари? Я была так поражена…
        - А что она сказала?
        Фрэнсин сердито уставилась на Марджори Уиткоум, которая в своем желании услышать, что же сказала Хилари, так перегнулась через стойку, что, кажется, была готова вот-вот опрокинуться на пол.
        Женщина, которую она обслуживала, шепнула что-то ей на ухо, и Марджори вытаращила глаза, после чего выпрямилась и объявила:
        - Не может быть!
        - А вот и может. Ты же знаешь, на что она способна. Не девка, а огонь. Неудивительно, что…
        Фрэнсин громко кашлянула, не в силах и дальше терпеть ожидание.
        Обе женщины повернулись и посмотрели на очередь, затем Марджори недовольно сжала губы.
        - Это Фрэнсин Туэйт, - сказала она так громко, чтобы ее могли услышать все, кто находился в здании почты. - Лучше мне разобраться с ней быстро, чтобы она опять не увидела здесь привидение и не распугала всех моих клиентов.
        - Попридержи свой змеиный язык, Марджори Уиткоум, - раздался надтреснутый голос, говорящий откуда-то сзади.
        - О, здравствуйте, мисс Си, - поздоровалась Марджори, виновато улыбаясь, как нашкодившая школьница.
        Мисс Кэвендиш[6 - Cavendish, то есть начинается с «C», заглавной «си». - (англ.).] фыркнула.
        - Ты всегда была ужасной сплетницей. Я помню, как на игровой площадке ты вечно вот так же шепталась с юной Китти, прикрывая рот рукой. - Она неодобрительно нахмурилась, глядя на незадачливую Китти, которая потупилась и смущенно уставилась на свои ноги. - Так что давай, Китти, иди по своим делам, чтобы мы могли разобраться с нашими.
        - Да, мисс Кэвендиш, - пролепетала Китти и, все так же опустив глаза, поспешила к выходу.
        Фрэнсин не смогла сдержать довольную ухмылку, потому что в школе она училась с Китти и Марджори. В то время объектом их сплетен становилась она сама, и сейчас ей было приятно вкушать блюдо мести, которое, как известно, время от времени может подаваться холодным и притом мелкими порциями.
        - А ты, Фрэнсин Туэйт, можешь стереть с лица эту ухмылку, - сказала мисс Кэвендиш.
        Фрэнсин повернулась к хрупкой старой даме и улыбнулась ей с искренней теплотой.
        - Доброе утро, мисс Си, я не заметила вас сзади. Я рада видеть, что вы здоровы и на ногах.
        - Человеку негоже бездельничать, хотя мои ноги уже не те, что прежде.
        - Я загляну к вам через пару дней и принесу что-нибудь от боли в них.
        - Да, Фрэн, принеси, ведь по ночам они у меня ужас как болят. А если честно, то и днем. - Мисс Кэвендиш замолчала, затем добавила: - Я хотела сама зайти к тебе, чтобы навестить твою мать. Мне ее не хватает.
        - Мне тоже, - ответила Фрэнсин.
        Мисс Кэвендиш была директрисой местной школы вот уже несколько десятилетий, и в округе не было ни одного мужчины, женщины или ребенка, который не питал бы огромной привязанности к этой старой даме и не побаивался ее острого языка. Она также была самой старой и самой близкой подругой матери Фрэнсин и единственным человеком, который до сих пор навещал могилу Элинор Туэйт.
        - Она как кобея лазающая, - пробормотала мисс Кэвендиш так тихо, чтобы услышать ее могла только Фрэнсин.
        Та прикусила губу, чтобы спрятать улыбку, нежную и печальную. Мать часто говорила на тайном языке цветов, который понимали только она и мисс Кэвендиш. Элинор пошла еще дальше - она считала, что каждому человеку соответствует свой цветок, что это что-то вроде тотема, который характеризует его натуру. Фрэнсин тоже давно полагала, что Марджори Уиткоум соответствует именно кобея, ведь у нее имелась информационная сеть, быстродействующая, широкоохватная и бесстыжая, сеть, очень похожая на неумолимо ползущие стебли кобеи с их складчатыми фиолетовыми колокольчиками.
        Теперь, когда на Марджори был устремлен сердитый взгляд мисс Кэвендиш, очередь двигалась быстро.
        - Для меня есть сообщение? - спросила Фрэнсин, дойдя до стойки.
        - Откуда ты знаешь, что тебе могло прийти сообщение? - резко спросила Марджори.
        Фрэнсин пожала плечами. Она не собиралась объяснять, что ей сказали чайные листья.
        - Это ненормально. Ты заявляешься сюда еще до того, как я могу сообщить тебе, что для тебя что-то пришло. - У Марджори была полная фигура с огромным бюстом, который, казалось, жил своей собственной тайной жизнью. Пока она поворачивалась к ящичкам для корреспонденции за ее спиной, Фрэнсин, у которой вообще не было бюста, как завороженная смотрела, как эти две могучие горы величаво повертываются вправо еще до того, как это делает сама Марджори.
        - Если б ты согласилась провести в свой дом телефон, - вступила в разговор молоденькая помощница Марджори, сидящая за другой стойкой, - тебе вообще не надо было бы приходить в нашу деревню.
        - Замолчи, Эмма, - сказала Марджори с виноватым выражением, выглядящим странно на ее лице, на котором обычно отображалось одно только острое любопытство.
        - Без обид, - пробормотала Эмма. - Просто она не хочет видеть нас, а мы не хотим видеть ее.
        - Так у тебя есть для меня сообщение? - Фрэнсин сумела сохранить вежливый тон, не обращая внимания на Эмму.
        Марджори прищурилась, вглядываясь в клочок бумаги.
        - Это предложение об аренде жилья сроком на пять месяцев. Приезжают плотник и его подмастерье, чтобы вести работы в этом новом отеле, который строится тут неподалеку. Они прибудут сегодня. Предложение сделано от имени некоего Тодда Констейбла. Он с юга… Кажется, сказал, что он из Лондона, - добавила она со странным удовлетворением, как будто Лондон был какой-то далекой и экзотической страной.
        - Сегодня? Но я ведь даже не разговаривала с ними и не сделала никаких приготовлений.
        - Им больше негде было остановиться, ведь сейчас низкий сезон, вот я и сказала им, что у тебя найдется для них местечко. - Марджори пожала плечами, ничуть не смутившись от сердитого взгляда Фрэнсин. - Тебе не помешают постояльцы, ведь на содержание этого твоего старого дома, должно быть, уходит целое состояние.
        Фрэнсин прикусила язык, проглотив резкий ответ, потому что, как бы неприятно ни было ей это признавать, ей был необходим этот доход. Арендная плата за целых пять месяцев в это время года - не пустяк, это ей точно не помешает.
        - Знаешь, а ведь Эмма права, - продолжила Марджори. - Если ты установишь в своем доме телефон или купишь мобильник, мне больше не придется принимать за тебя предложения о найме жилья. И речь тут не только об этом, а о твоей безопасности. Как люди узнают, если ты получишь травму, ведь ты живешь в этом лесу совсем одна?.. Да, кстати, сегодня утром звонила твоя сестра. Она просила, чтобы ты перезвонила ей, как только сможешь. Было бы хорошо, если б Мэдди приехала к тебе в гости, составила тебе компанию. Она всегда была хорошим человеком.
        Фрэнсин чуть слышно фыркнула и взяла листок, который протянула ей Марджори. Сама она не назвала бы сестру хорошим человеком. Для характеристики Мэдлин куда лучше подошли бы такие слова, как «легкомысленная», «эгоистичная» и «безответственная». Фрэнсин не видела сестру с тех пор, когда та внезапно приехала к ней пять лет назад. Интересно. Мэдлин позвонила потому, что ее последний брак распался, или потому, что она собирается выйти замуж еще раз? Нелегко следить за перипетиями матримониальных дел сестры, которые неизменно оканчиваются катастрофой…
        Она кивнула на прощание мисс Кэвендиш и торопливо вышла из здания почты.
        Глава 2
        Фрэнсин зашла в одинокую красную телефонную будку на главной улице. Она терпеть не могла мобильные телефоны и не понимала, почему люди так привязаны к ним. Эти штуки только и делают, что звонят в любое время дня, не давая тебе ни минуты покоя из-за всей этой непрестанной болтовни. Ее собственная система с получением сообщений на почте и звонками из телефонной будки подходила ей как нельзя лучше.
        Закрыв за собой дверь будки, Фрэнсин набрала номер, написанный на листке бумаги. Она не удивилась тому, что это был не тот номер, который сестра дала ей, когда звонила в последний раз, ведь та нигде не задерживалась подолгу.
        Прозвучали три гудка, и сестра взяла трубку.
        - Привет, Мэдлин, - сказала Фрэнсин, слыша в своем голосе невольный упрек.
        - Фрэнни! Я так рада, что ты позвонила!
        Она открыла было рот, чтобы попенять сестре за то, что та назвала ее этим уменьшительным именем, которое она терпеть не могла, но не стала ничего говорить, услышав нотки отчаяния на том конце.
        - Ты не больна? - осторожно спросила она.
        Послышались рыдания, тихие, но надрывные.
        - О, Фрэн, Джонатан умер минувшей ночью. Это ужасно…
        - Который это по счету из твоих мужей? - с некоторой опаской вставила Фрэнсин, хотя и сознавала, что сейчас это не самый лучший вопрос. Во время одного из своих нечастых визитов домой Мэдлин, дуясь, укатила почти немедля, когда Фрэнсин перепутала ее мужа номер три с тогдашним спутником ее жизни… Пятым, что ли, по счету. Так что лучше с самого начала выяснить, о каком из ее мужей идет речь.
        Мэдлин раздраженно вздохнула.
        - Это был номер седьмой. Специалист по генеалогии.
        - О… А что произошло с оккультистом? Когда ты вышла замуж за Джонатана?
        - Я развелась с Себастьяном давным-давно. Ты что, совсем не слушаешь, что я говорю? - вскричала Мэдлин и опять зарыдала. - Джонатан умер! Он долго болел, но держался, и мы уже подумали, что, возможно, выкарабкается, но вчера вечером у него просто остановилось сердце. Он был любовью всей моей жизни, а теперь его нет. Без него я чувствую себя такой потерянной. Он был… Фрэнсин, ты еще там? - Поскольку Фрэнсин никак не реагировала на ее мелодраматические излияния, Мэдлин немного поумерила их.
        - Да, конечно, я все еще тут и слышала все, что ты сказала. Прими мои… э-э-э… соболезнования. Наверняка все это было очень тяжело, - добавила она, но это получилось у нее неубедительно. Она не могла удержаться от мысли о том, что у Мэдлин это была не первая любовь всей ее жизни - таковых у нее перебывало много. Хотя надо признать, что смерть - это все-таки какое-никакое разнообразие после нескончаемой череды разводов.
        - Но почему ты позвонила мне?
        - Потому что… - Мэдлин на секунду сбилась. - Потому что ты моя сестра, и ты мне нужна. И…
        Фрэнсин представила себе, как сестра в нерешительности прикусывает губу. И, воспользовавшись ее молчанием, спросила:
        - У тебя еще что-то не так?
        Прошло довольно много времени, прежде чем Мэдлин ответила:
        - Не то чтобы не так. Во всяком случае, пока.
        - Что ты скрываешь от меня?
        - Ничего.
        Она прислушивалась к ровному дыханию сестры, затем, когда молчание стало неловким, прислонилась лбом к стеклу телефонной будки и уставилась на главную улицу.
        - Ты хочешь приехать домой?
        - Да. - В голосе Мэдлин явно прозвучало огромное облегчение. - Спасибо, Фрэнни. Я знала, что ты поймешь. Ты всегда знаешь, что нужно сказать.
        Фрэнсин изумленно покачала головой.
        - Когда ты приедешь?
        - Завтра. Нет, скорее всего, послезавтра. Сначала мне надо здесь кое-что уладить… О, это было так ужасно! И прошло столько месяцев с тех пор, как я видела тебя…
        - Не месяцев, а лет, - скромно вставила Фрэнсин.
        - В самом деле? Так долго?
        - Увидимся через пару дней, Мэдлин. - Она повесила трубку, прежде чем сестра успела продолжить, и вышла из телефонной будки со смятением мыслей.
        Она более или менее любила Мэдлин, поскольку та была ее сестрой, но у них не было ничего общего. Фрэнсин была втайне несогласна, когда мать объявила, что цветок Мэдлин - это садовый лютик[7 - Культурные формы этого растения очень разнообразны и сильно отличаются от диких форм, обладая выраженными декоративными качествами.]. Хотя сестра обладала такими качествами, как обаяние, привлекательность и лучезарность, ей, по мнению Фрэнсин, куда лучше подходила легкомысленная камнеломка или, если уж совсем прямо и грубо, красная герань, символизирующая глупость. Даже в том, что касалось соответствующих им цветов, сестры были противоположностью друг друга, ибо цветком Фрэнсин являлась лантана - она была педантична, постоянна, несговорчива; чтобы оценить ее, требовалось время, и, надо признать, в прошлом желающих тратить это время было немного.
        Но хотя они были непохожи, как небо и земля, на свете у них не было никого, кроме друг друга. Отец умер, когда они обе были совсем маленькими, и сестры не помнили его. Мать объединяла их маленькую семью, пока не умерла, когда Фрэнсин было двадцать лет, а Мэдлин шестнадцать. Через три месяца после ее смерти Мэдлин сбежала в Лондон. Тогда Фрэнсин была безутешна, но со временем она поняла, что это к лучшему. Останься сестра в Камбрии, она свела бы ее с ума, и хорошо, что они виделись нечасто, потому что скандалы сопровождали Мэдлин повсюду, как дурной запах.
        Поскольку у нее больше не было времени трусливо идти кружным путем, Фрэнсин торопливо семенила по узким переулкам Хоксхеда напрямик. Туман теперь стал еще гуще, чем прежде; он клубился вокруг нее, смешиваясь с маслянистым дымом, выходящим из жмущихся друг к другу труб.
        Деревня скрылась из виду; теперь Фрэнсис видела перед собой церковь Святого Михаила и Всех Ангелов, приходской храм Хоксхеда, стоящий на одиноком холме. За ним виднелся лес Лоунхау, играющий в прятки в тумане. Но Фрэнсин сумела бы отыскать тропинку, ведущую в лес, даже с повязкой на глазах, хотя и было видно, что ходят по ней редко. Когда-то она была частью покойницкой дороги, и с ней были связаны такие зловещие предания, правдивость которых лишь очень немногие в деревне соглашались признать. И вообще, местные пользовались ею нечасто.
        Войдя в лес, Фрэнсин замедлила шаг, глядя то вправо, то влево, где между вековыми деревьями тянулись полоски тумана, похожие на мертвые пальцы. В лесу не было тихо: в нем слышалась капель - это с голых ветвей капал конденсат, - к тому же от мороза трещали стволы деревьев, и Фрэнсин то и дело оглядывалась на эти звуки, всматриваясь в туман.
        Из недвижной мглы вокруг Фрэнсин выделялись фигуры, и чем дальше она шла, тем их становилось больше. Выступающие корни и заросли мертвого папоротника-орляка по краям тропы сливались с сотнями призраков, безмолвных и неусыпных. В этом не было ничего необычного, ведь покойницкая дорога недаром носила такое название - в прежние времена по ней к церкви Святого Михаила носили гробы. Фрэнсин никогда не приходило в голову сомневаться в том, что она видит. Нет, призраки не беспокоили ее, но существовали места, в которых - она это чувствовала - обитало зло, и эти места вселяли в нее иррациональный страх.
        На ее волосах и ресницах повисали капли, и она быстро моргала, пытаясь стряхнуть их, отчего ее зрение туманилось. В том месте, где тропинка делала резкий поворот, ее охватил противный страх, по спине забегали мурашки, и она так крепко стиснула в кулаке семена фенхеля, что они врезались в ее ладонь. Ускорила шаг. Где-то в глубине леса, почти скрытый легким частым стуком падающих капель конденсирующегося тумана, послышался скрежет, от которого у Фрэнсин похолодела кровь.
        Она всегда слышала его именно здесь, возле этого поворота тропы. Здесь ветви деревьев были густо переплетены, образовывали что-то вроде туннеля, и терлись друг о друга, со скрежетом рассказывая свои кровавые тайны и выпевая мрачную песнь, которую не следует слышать живым.
        Часто дыша, Фрэнсин заставила себя не броситься бежать по этому угрюмому лесу. За последние двести лет в округе не было ни одного ребенка, на которого не нагонял бы страх рассказ о кровожадном кузнеце, жившем здесь в восемнадцатом веке и убивавшем своих жертв молотком-гвоздодером, - и Фрэнсин не была исключением. Ее взгляд скользил по отметинам на окружающих деревьях, которые, как утверждала легенда, являлись свидетельствами того, что он совершал свои убийства именно здесь. В этой сумрачной части леса, пропитанной злом, не было ни малейшего ветерка, и туман обтекал ее лицо, словно холодная кровь. Фрэнсин торопливо шла дальше, глядя на переплетенные ветви над головой. Внезапно они перестали скрипеть, и в лесу воцарилась тишина, которую нарушала одна только капель.
        Вздрогнув от облегчения, Фрэнсин вышла из леса Лоунхау, и ее сердце радостно забилось при виде Туэйт-мэнор, словно застывшего в туманном мерцании давно забытых времен. Напряжение, вызванное ее походом в Хоксхед, спало, она испустила трепетный вздох, и ее взгляд заскользил по косым поперечным балкам, по глухим окнам. В этом доме не было горделивости: в его слегка деформированных стенах чувствовалось смирение, его покоробленная крыша дышала кротостью, в беспорядочном нагромождении дымовых труб ощущалась шаловливость. И хотя под грузом своих лет он выглядел как усталая старушка, для Фрэнсин этот дом был всем.
        Не зная, когда приедут ее постояльцы, она торопливо обошла Туэйт-мэнор и вошла во двор, отведя глаза, чтобы не видеть кладбища.
        Стены двора были увиты плющом, увядшим и безлистным, как будто он ждал весны. В середине двора стоял огромный дуб, такой корявый, что Фрэнсин думала, что его, видимо, посадили еще тогда, когда был построен дом. Под ним находился крытый колодец с аспидной крышей и деревянной бадьей. Этим колодцем никто не пользовался, он был отголоском былого, и при взгляде на него, как и при взгляде на кладбище, по спине Фрэнсин бегали мурашки.
        Она остановилась под дубом и взглянула на его голые ветви.
        - Бри, - позвала она. - Спускайся. Нам с тобой надо поработать.
        Глава 3
        Старинные напольные часы в главной гостиной тикали, отсчитывая часы ожидания. Тиканье разносилось по всему первому этажу… тик-так… тик-так… тик-так… Успокаивающий звук, который Фрэнсин почти не замечала, кроме тех случаев, когда ей приходилось ждать, как она ждала сейчас. Уже десять часов вечера, а постояльцы так и не появились. Так что вся ее бурная деятельность по приведению дома в порядок пошла насмарку.
        - Не знаю, когда они прибудут сюда, - сказала Фрэнсин, не поднимая глаз от старинного тома, потрескивающего от своего немалого возраста и пахнущего как нутряное сало, начавшее прогоркать. - Итак, давай почитаем про Томаса Туэйта…
        «Благодатное паломничество» в 1536/37 годах и мятеж Бигода[8 - Названы два из ряда неудачных католических восстаний против Генриха VIII, выведшего английскую церковь из-под власти римских пап.]в 1537 году в конечном счете оказались для Томаса Туэйта благом. Хотя он и был ревностным католиком…»
        - Перестань, Бри, - мягко сказала Фрэнсин, когда на нее посыпался сухой розмарин. - Не может же все в нем быть интересным. Меня немного беспокоит, что ты предпочитаешь только те куски этого повествования, в которых много крови. Хотя описаний насилия в нем немного. Этот труд, вышедший из-под пера нашего почтенного предка-литератора Джеремайи Туэйта, невыносимо скучен.
        Она бегло просмотрела страницы, в которых описывались события, произошедшие в несколько следующих десятилетий.
        - «В 1542 году Томас взял в жены Элизу Эшберейнер, дочь его конкурента в Хоксхеде, и таким образом объединил два процветающих предприятия в одно, ставшее одним из самых крупных в Камбрии. С рождением их первого сына, Ричарда, появившегося на свет в первый год их брака, было положено начало династии Туэйтов».
        Фрэнсин листала страницы.
        - Я не испытываю никакого желания читать всю эту писанину, посвященную шерстяной промышленности. Ведь в ней - силы небесные! - целых двадцать семь страниц.
        Она начала листать медленнее, затем прочла:
        - «По мере того как предприятие Томаса расширялось, росла и его семья. К 1558 году, когда от инфлюэнцы умерла королева Мария, Элиза родила ему четырех сыновей. К несчастью, позднее, родив девятерых мертворожденных дочерей, Элиза умерла в родах…» Что ж, мы хотя бы точно знаем, что ты, Бри, не была дочерью Томаса Туэйта. У него имелись только сыновья. Как ужасно это, должно быть, было для Элизы…
        Она продолжила листать страницы, бегло просматривая их.
        - И он умер через два года после нее, не женившись вторично. Но я уверена, что ты тоже Туэйт. Это очевидно, раз ты привязана к этому дому… Ну хорошо, не к дому, а к дубу в его дворе, - согласилась она, когда Бри, которая передвинулась к окну, в знак протеста смяла занавески.
        Хотя Фрэнсин редко видела или слышала Бри, этот маленький призрак определенно умел производить впечатление. Воображаемый друг, которого она придумала себе в детстве и от которого так и не избавилась, сказали бы недоброжелатели. Но Фрэнсин была совершенно уверена, что Бри - это призрак, привязанный к дому не без причины, хотя в чем заключается эта причина, она еще не установила. У нее даже не было уверенности в том, что ее действительно зовут Бри, но Фрэнсин называла ее так всегда и, будучи близко знакома с этим призраком всю свою жизнь, хорошо понимала все нюансы настроений Бри и почти что видела воочию, как та пожимает плечами, хмурится или со злости высовывает язык.
        Бри была ее единственной подругой.
        По кухне пронесся сквозняк, свидетельствующий о предвкушении. Фрэнсин покачала головой - она не понимала, почему Бри так возбуждена. Она закрыла старинный том истории семейства Туэйт за несколько веков, который нашла в фамильной библиотеке и который читала только тогда, когда на нее нападало такое настроение, потому что Бри была права - эта история была трудна для чтения.
        Она встала и, подойдя к окну, раздвинула занавески. Сад сверкал под бледной луной. Изморозь усеивала чуть наклонную лужайку, спускающуюся к лабиринту из кустов рододендронов, который отделял сад от окружающего его леса Лоунхау. Перед рододендронами располагались цветочные клумбы, которые летом пестрели разноцветьем красок, но сейчас, когда ощущались еще только первые пощипывания весны, пребывали бурыми и безжизненными.
        - Сегодня утром я видела первый подснежник, - сказала Фрэнсин, обращаясь к теплому воздуху рядом с ней. - Но крокусы еще не проклюнулись.
        Воздух ответил безразличным пожатием плеч.
        - Интересно, когда же приедут эти постояльцы, - продолжила она, глядя на подъездную дорогу. - Марджори говорила, что они прибудут сегодня, но ведь сейчас уже пробило десять часов.
        Летом она сдавала внаем комнаты в силу необходимости. Ее дом был слишком велик для одного человека, и содержать его было дорого. Во многих отношениях она обеспечивала себя сама. Ее огород весь год снабжал ее достаточным количеством овощей, у нее имелись также хорошие куры-несушки, стадо коз, несколько ульев, стоящих на опушке леса, и корова. Но в этом современном мире ей требовались и другие вещи, такие как канализация, водопровод и электричество. Вырастить их она не могла и потому сдавала комнаты внаем, как до нее делала мать. У нее никогда не было недостатка в желающих пожить в ее доме, поскольку туристы валом валили в Озерный край, чтобы полюбоваться его красотами, которые сама Фрэнсин принимала как данность.
        Туман рассеялся, и поверхность озера Эстуэйт блестела под лунным светом, льющимся сквозь безлистные кроны деревьев леса Лоунхау. Это была идиллическая картина, достойная отображения в стихотворении Вордсворта, хотя сама Фрэнсин не любила стихи этого знаменитого поэта, жившего в Озерном краю, поскольку всегда считала, что он мог бы выбрать для воспевания какой-нибудь более достойный предмет, чем нарциссы, если б только удосужился узнать, насколько они ядовиты.
        Оконное стекло задребезжало, и за поворотом подъездной дороги показался свет мощных фар.
        - Ну вот, видишь? Они приехали, так что зря ты беспокоилась, Бри. - Фрэнсин торопливо прошла в вестибюль, слыша пронзительный смех Бри, открыла входную дверь и увидела подъехавший к парадному крыльцу белый автофургон.
        - И смотри, не озорничай, пока они здесь, - строго сказала Фрэнсин. - Своими дурацкими выходками ты и так отпугнула достаточно постояльцев, а нам очень нужны деньги, чтобы отремонтировать фронтон[9 - Фронтон - верх фасада, к которому примыкает крыша.]. Так что веди себя прилично, иначе я выгоню тебя на твой дуб. - Она часто повторяла эту угрозу, но никогда бы не выполнила ее, потому что слишком любила Бри, чтобы причинить ей вред.
        Смех тут же затих.
        Набрав в грудь воздуха, чтобы собраться с духом, Фрэнсин велела:
        - А теперь сгинь. - Она подождала, пока не ощутила чувство пустоты, которое испытывала всегда, когда Бри не было рядом, затем вышла на крыльцо. Справа и слева от него росли рябины, и их ветки уже были усыпаны крупными пушистыми почками.
        Она стояла совершенно неподвижно, охваченная тревогой, и гадала, что же ей сказать, одновременно желая, чтобы ей не надо было ничего говорить.
        - Сколько же времени нужно, чтобы выйти из машины? - проворчала она и рассеянно сняла с двери гирлянду, сплетенную из веток самшита, ежевики, рябины и плетей плюща. Листья были уже так сухи, что крошились, когда она касалась их, - а раз они утратили свежесть, то гирлянда уже ни от чего не защитит.
        Двери автофургона хлопнули, разорвав тишину морозного вечера. Фрэнсин плотнее запахнула шаль на своей худой груди.
        К ней легкой пружинистой походкой шел высокий чернокожий мужчина, за ним следовал крупный нескладный парень с копной ярко-рыжих волос.
        - Вы Фрэнсин Туэйт? - голос у мужчины был низкий, и говорил он с мелодичным акцентом уроженца Карибских островов.
        - Да, это я.
        Он улыбнулся. Это была мягкая улыбка, и она не только тронула его губы, но и дошла до его карих глаз. К удивлению Фрэнсин, ее костлявые плечи слегка расслабились. Он был ненамного старше ее, возможно, ему было под шестьдесят, однако седины в его коротких черных волосах было немного, не то что у нее самой - ее собственные волосы, которые она стягивала в узел на затылке, были совершенно белы.
        - Простите, что мы прибыли так поздно. Я Тодд Констейбл, а это Киф О’Дрисколл.
        Рыжеволосый парень застенчиво улыбнулся.
        Они стояли и смотрели друг на друга.
        - Мы можем войти? - спросил Констейбл, когда молчание стало неловким.
        - О да, конечно. - Фрэнсин посторонилась, пропуская мужчин в дом.
        - Красивый у вас дом, - заметил Констейбл, оглядывая вестибюль. - Когда он был построен?
        Фрэнсин привыкла к тому, что постояльцы хвалят ее дом. Пол в вестибюле был деревянный, стены обшиты панелями, а высокий потолок поддерживали косые черные балки, делая его похожим на скособоченную шашечную доску. Вдалеке справа и слева вверх уходили лестницы, ведя в крылья дома. У одной из стен стоял длинный, потемневший от немалого возраста стол, на нем находились два горшка с чесноком. На стенах висели картины на религиозные сюжеты, темные, потрескавшиеся от времени; скорее всего, они могли бы стоить немалых денег, если их отреставрировать, но Фрэнсин не хотела с этим возиться, ее и так все устраивало. Пусть все остается таким, каким было всегда.
        - В тысяча пятьсот сорок первом году. Я имею в виду самую старую его часть, - ответила она, закрыв дверь. Хорошо, что у них мало багажа - каждый из ее новых постояльцев нес только небольшой чемодан.
        - Просто чума, - сказал Киф, и Фрэнсин решила, что это похвала, хотя полной уверенности в этом у нее не было, поскольку с таким молодняком она общалась нечасто.
        - А когда было построено остальное? - спросил Констейбл, разглядывая мешочки с травами, повешенные над дверями, выходящими в вестибюль, рядом с пучками иссопа и тысячелистника. Он медленно поворачивался, оглядывая все, и остановил взгляд на двух кадках с кустами карликового можжевельника, стоящих справа и слева от парадной двери. Можжевельник был усыпан голубыми ягодами, и его перистые ветки свисали так низко, что мели пол. Губы Констейбла дрогнули в чуть заметной улыбке, когда его внимательный взгляд переместился на Фрэнсин.
        Она пожала плечами.
        - В течение последующих веков. Сюда, - добавила она, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, и повела их по расположенной справа лестнице в восточное крыло, включая по дороге свет. Открыв первые две двери, отступила в сторону, чтобы мужчины могли войти в свои комнаты.
        Фрэнсин в нерешительности остановилась на пороге комнаты Констейбла, застенчиво и неловко, как подросток, которым она никогда не была.
        - Так… Завтрак подается ровно в семь утра, и будьте добры, когда вы закончите его, поставьте грязную посуду в мойку. Он будет состоять из яичницы с беконом. Яичница готовится из органических яиц, - произнося слово «органических», она сжала губы, будто пососав лимон, - ей были чужды эти новомодные понятия, ведь она всегда выращивала все именно естественным путем.
        Бочком зайдя в комнату, Фрэнсин обвела взглядом огромную дубовую кровать с балдахином, плотные шторы и старинный гардероб, дверца которого никогда не закрывалась как следует. На столе стояли старинные кувшин и таз - и то и другое семейные реликвии. Она убедилась, что мешочки с шандрой, репешком и буквицей по-прежнему находятся там, куда она их поместила, в четырех углах комнаты, защищая ее гостей, хотя самим им будет невдомек, что им вообще требуется защита. Лучше лишний раз проверить, действительно ли они на месте, ведь проказница Бри любит перемещать предметы то туда, то сюда.
        - Если вам ничего не нужно… - сказала она, пока Констейбл оглядывал комнату.
        Он улыбнулся ей.
        - Спасибо, что вы устроили нас у себя в такие короткие сроки, дорогая.
        Фрэнсин кивнула, хотя ей совсем не понравилось, что незнакомый мужчина называет ее «дорогой».
        Она тихо фыркнула.
        - Тогда я оставлю вас, чтобы вы могли заняться вашими делами. - И с этими словами удалилась.
        На лестничной площадке Фрэнсин в нерешительности остановилась. Может, ей следовало бы предложить им подкрепиться? Ведь сейчас уже поздно, и в Хоксхеде все закрыто. Но она пожала плечами - не стоит выказывать им доброту, ведь она не намерена проявлять ее и впредь. И торопливо спустилась на первый этаж.
        Затем, в вестибюле, остановилась еще раз и склонила голову набок. С появлением в нем постояльцев дом изменился: теперь в воздухе витало напряжение, как будто он отвлекся от своей усталости, чтобы сосредоточиться на гостях.
        Слегка вздрогнув, Фрэнсин тихо позвала:
        - Бри.
        Ее обдул пыльный воздух, легкость пронизала ее лицо, волосы, шею.
        - Пора, - прошептала она и, взяв с длинного стола в вестибюле довольно большой мешочек, вышла за дверь.
        Только в такие ясные ночи, как эта, туго натянутые под горбатой луной в ущербе, когда в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения, Фрэнсин видела Бри - маленькую девочку семи или восьми лет с длинными рыжими волосами, заплетенными в две косы, хлопающими по спине. Она была одета в длинное платье, заправленное в трусики, как будто ей докучала его длина. Бри обернулась, и, хотя ее лицо представляло собой лишь бледное отражение того, как оно выглядело при жизни, оно было лукавым, энергичным и полным смеха.
        В такие ночи рядом с Фрэнсин находился еще один призрак, ибо именно в саду она ощущала особую близость к матери. Воспоминания наполняли каждый цветок, который они посадили вместе, каждую клумбу, которую они заложили. Здесь, где луна отбрасывала ажурные тени на каждый лист и лепесток, язык цветов приобретал более тайное и более древнее значение, отражающее некое изначальное знание, которое помнили лишь немногие и которое пришло из тех времен, когда страх был чистым, беспримесным и люди верили в волшебство.
        Фрэнсин опустила руку в мешочек и пошла вдоль границы сада, разбрасывая истолченные в порошок корень дягиля, окопник и листья ромашки, пока Бри стояла сзади и смотрела на нее.
        Фрэнсин любила свой сад. Здесь были собраны растения со всего света, которые она вырастила из семян. Летом большинству людей он показался бы многоцветными дебрями, но на самом деле здесь действовала четкая система, и некоторые растения были продуманно размещены на определенных участках, поскольку на это имелись особые причины. Ибо Фрэнсин хорошо понимала таинственный и древний язык цветов.
        Она всегда старалась содержать цветочные клумбы и грядки, расположенные на границе сада, в порядке. Арка, ведущая в лабиринт из рододендронов, была увита побегами ежевики; с боярышником и можжевельником соседствовал норичник. На грядке со зверобоем росла также мандрагора, а рядом, в середине грядки с крапивой, возвышалась, казалось, неуместная на ней бузина. Здесь было мало настоящих цветов, обычных цветов, тех, что встречаются в большинстве английских садов, но каждое здешнее растение, каждый куст и дерево были посажены здесь по одной-единственной причине - чтобы отпугнуть зло.
        - Это еще одну ночь не пустит сюда вредных существ и защитит полезных, - сказала Фрэнсин, когда ее мешочек с порошком из трав опустел. И улыбнулась кустам боярышника, с которых одна за другой слетали красные ягоды, как будто Бри играла в шарики сама с собой.
        Фрэнсин следовала за быстро скользящей Бри, которая сначала зашелестела сухими стручками рожкового дерева, похожими на высохшие почерневшие бананы, но немного пахнущими шоколадом, затем запутала голые ветки ивы. Затем она сотрясла ряд деревьев бобовника альпийского, растущих на краю двора и ожидающих, когда весна оденет их ослепительно-желтыми цветами. Еще несколько секунд, и ветки старого дуба, стоящего во дворе, чуть заметно колыхнулись, хотя сейчас здесь не было ни малейшего ветерка.
        Держась у стены, чтобы ей не пришлось приближаться к старому колодцу, Фрэнсин быстро прошла мимо грядок с травами, которые посадила мать, затем, словно испуганный ребенок, взбежала по лестнице в свои личные апартаменты, находящиеся в западном крыле.
        После долгой горячей ванны она надела длинную ночную рубашку и легла в кровать. И, выключив свет, стала слушать ночь.
        Дом наполнили тихие шаркающие звуки и скрипы; он оседал на фундаменте и словно тоже готовился ко сну; Фрэнсин окутало его благотворное тепло, в котором витали успокаивающие запахи пыли и затхлости старых книг.
        Фрэнсин ждала, как делала это каждую ночь. Она с детства научилась не отходить ко сну до того, как явятся остальные. Они всегда появлялись только тогда, когда она стояла на границе бодрствования и сна, в той смутной зоне, где соседствовали сновидения и реальность, не будучи целиком ни тем, ни другим.
        Первым приходила Тибблз - полосатая кошка; она наполняла комнату своим мурлыканьем, затем ее шелковистая шерсть касалась руки Фрэнсин. За ней являлся старик, наиболее явственный из всех призраков, привязанных к Туэйт-мэнор. Ничего такого он не делал, только проходил сквозь стену спальни, снимал перед Фрэнсин свой цилиндр, после чего удалялся сквозь противоположную стену. За стариком следовал призрак беременной женщины. Она садилась у окна, выходящего во двор, с грустным выражением лица, после чего приходил маленький мальчик, дергал ее за юбку, и они вдвоем уходили так же тихо, как и вошли. В спальне оставались только Бри, сидящая в изножье кровати Фрэнсин, и Тибблз, которая сворачивалась рядом с Фрэнсин в клубок и спала до рассвета.
        Призраки, обитающие в Туэйт-мэнор, не вызывали у Фрэнсин недовольства или досады. Все они были безобидны. Она предпочитала их общество обществу живых людей, ведь они ничего не ожидали от нее, кроме одной-единственной вещи - чтобы она вспоминала о них каждую ночь.
        Глава 4
        Фрэнсин вздохнула, вглядываясь в чайные листья на дне чашки. Она выпила уже три чашки чая, и всякий раз чайные листья говорили одно и то же.
        - Ко мне явится женщина, гостья, видишь? - Она наклонила чашку в сторону Бри, которая в ответ нетерпеливо постучала по столу. - Должно быть, это Мэдлин. - Опять стук. - Нет, речь не может идти о моих постояльцах, ведь они уже здесь, и они мужчины… А вот нечто, похожее на тучи, что означает неприятности. Рядом с фигурой женщины… Гостья, от которой исходят неприятности?
        С крючка на стене упал половник.
        Фрэнсин улыбнулась.
        - Да, речь определенно идет о Мэдлин. - Нахмурилась, вглядываясь в чашку. - Гребень, - пробормотала она и, встав со стула, подошла к полке, на которой стояли тетради с записями матери. И, достав замусоленную тетрадь с указаниями по гаданию на чайных листьях, опять села за стол.
        Хотя ей нечасто приходилось сверяться с этими записями, гребень был для нее чем-то новым. Она нашла этот символ. Он выглядел почти что в точности таким, как в ее чашке. Ее охватил тревожный трепет.
        - Гребень означает врага.
        - Нашел!
        При звуке мужского голоса Фрэнсин вздрогнула, и все мысли о врагах вылетели из ее головы. Она резко повернулась на стуле, округлив глаза, затем расслабилась, увидев в дверях огромную нескладную фигуру Кифа О’Дрисколла. Он тихо присвистнул и обвел кухню взглядом.
        Кухня была впечатляюще просторной, почти во весь первый этаж западного крыла, с медными кастрюлями на стенах. Посередине стоял громадный стол, вдоль стен были расставлены духовые шкафы, а на дальней стороне располагался исполинский очаг, почерневший от огня, который разжигали здесь уже несколько веков. С балочного потолка свисали сушеные травы и овощи, а в окна со свинцовыми переплетами лился рассеянный свет, так что днем кухня всегда была полна золотистого сияния. Задняя дверь была открыта и выходила во двор, так что отсюда было легко попасть в сад трав.
        Для одного человека эта кухня была слишком велика, но так было не всегда. На протяжении веков она кормила многие и многие огромные семьи, и она всегда нравилась Фрэнсин. Несмотря на свои размеры, кухня была уютной, и Фрэнсин не решалась что-то в ней изменить. Эта кухня хранила слишком много дорогих ее сердцу воспоминаний о матери.
        - Фу! Что это за мерзкая вонь? - Киф поднял руку и помахал ею перед лицом, словно отгоняя неприятный запах. Сейчас он впервые произнес достаточно слов, чтобы Фрэнсин смогла уловить в его речи ирландский акцент.
        - Веди себя прилично, парень, - сказал Констейбл, войдя в кухню, и бросил на Фрэнсин извиняющийся взгляд.
        - Это гвоздика. - Она многозначительно посмотрела на самодельную палочку гвоздичного благовония, горящую на буфете. - Она хороша для…
        - Она хороша для защиты от злых сил, - тихо докончил Констейбл, задумчиво посмотрев на Фрэнсин.
        Она ошарашенно уставилась на него. Он улыбнулся, вскинув одну бровь. Чувствуя себя так, будто постоялец застукал ее за чем-то предосудительным, Фрэнсин прочистила горло.
        - Да, так говорят, - пробормотала она и смущенно потупилась. Она еще никогда не встречала человека, который, подобно ее матери, разбирался бы в защитных свойствах растений. Или же этому малому, Тодду Констейблу, известно только о свойствах гвоздики? Гвоздика - довольно распространенная пряность, но знает ли он, что она также хороша для приворота?
        Откуда у нее взялась эта мысль? Фрэнсин украдкой взглянула на него из-под ресниц, проверяя, продолжает ли он наблюдать за ней. Затем резко встала из-за стола и поставила свои чашку и блюдце в мойку, надеясь, что он не видел, как она гадала по чайным листьям. Одно дело, когда на тебя за этим занятием смотрит Бри, и совсем другое, когда об этом узна?т чужие.
        - Как бы то ни было, мне нравится этот запах, - добавила она, сама не понимая, зачем ей понадобилось это оправдание.
        Констейбл поднял брови, поскольку это была явная ложь. Фрэнсин его не винила, ведь надо вообще не иметь обоняния, чтобы выносить одуряющий запах горящей гвоздики, не говоря уже о том, чтобы утверждать, что он тебе по душе. Разве что ты жжешь ее отнюдь не потому, что тебе нравится ее запах, а по совершенно другим причинам.
        - А это что? - спросил Киф, показав на варево, кипящее на конфорке.
        - Варенье из инжира.
        - Я терпеть не могу варенье из инжира, - дружелюбно сказал Киф.
        - Я тоже, - ответила она, удивившись тому, что вообще разговаривает с этим парнем.
        - Тогда зачем вы варите его?
        Фрэнсин пожала плечами.
        - Не знаю… Варю, и все. Я всегда его варила.
        - Хватит, Киф, - сказал Констейбл, раздраженно покачав головой.
        Киф ухмыльнулся, затем прошел по кухне, двигаясь неуклюже, как это делают молодые люди, которые вымахали недавно и еще не привыкли к своим огромным размерам.
        - Нам пора ехать в Хоксхед, - сообщил Констейбл.
        Фрэнсин нахмурилась.
        - Разве вы не позавтракаете? - Она кивком указала на конфорку, на которой рядом с вареньем из инжира шкворчала яичница с беконом. Один угол стола был накрыт на две персоны.
        Киф с надеждой посмотрел на Констейбла.
        - Всего пять минут, а? Я умираю с голоду.
        - Ты всегда умираешь с голоду, - ответил Констейбл и, смирившись, уселся за стол. - Мы быстро, дорогая.
        - Не называйте меня так, - резко бросила она.
        Его рука, потянувшаяся было к подставке для тостов, замерла в воздухе.
        - Не называть как? - осторожно спросил он.
        - Не называйте меня дорогой… Я не ваша дорогая!
        Он кивнул, затем после неловкой паузы сказал:
        - Разумеется, миссис Туэйт.
        - Я не миссис. Просто Фрэнсин.
        Губы Констейбла дрогнули в чуть заметной сухой усмешке.
        - Хорошо, Фрэнсин. Я принял это к сведению.
        - Здесь так тихо, - заметил Киф, говоря с полным ртом и не замечая напряжения, наполнившего кухню.
        - Ночью Киф прибежал ко мне, и, бессвязно тараторя, точно мартышка, пожаловался, что кто-то все время пытается стащить с него одеяло.
        Фрэнсин недовольно взглянула на окно, где ветви старого дуба едва заметно качались в том самом месте, которое особенно нравилось Бри. Через заднюю дверь донесся звук приглушенного смеха.
        - Еще немного, и ему начнут чудиться привидения, - продолжил Констейбл, широко улыбнувшись при виде ужаса на лице Кифа.
        - Лучше б ты этого не говорил, - промямлил Киф. - Сам я не подумал о привидениях, а решил, что это озорничает какой-то ребенок. А ведь это старый дом, и в нем наверняка куча мерзких привидений…
        - Наверняка, - согласился Констейбл, подмигнув Фрэнсин, которая вздрогнула, когда он заговорил о привидениях.
        Киф добродушно ухмыльнулся.
        - Ну да, в голову поневоле лезут странные мысли, если ты заехал в жуткий старый дом и не можешь сомкнуть глаз, потому что за твоим окном всю ночь мигают какие-то огни.
        - Какие огни? - резко спросила Фрэнсин.
        - Огни в лесу, у ваших соседей. Из моего окна видны их дымовые трубы. Вам надо поговорить с ними об этом.
        - У меня нет соседей. - Она неодобрительно посмотрела на Кифа, чувствуя, как по ее спине пробегает холодок. Может, он видел огни в бывшем здании лечебницы для душевнобольных, находящемся в лесу, в этом жутком месте, заброшенном много лет назад? - Мне… э-э… надо кое с чем разобраться, - пробормотала Фрэнсин и торопливо вышла через заднюю дверь. - Бри! - свирепо прошипела она, дойдя до дуба.
        Ответом ей было недовольное молчание.
        - Я знаю, что ты там. А ну слезай, или я посею вокруг твоего дерева горчицу, чтобы ты не могла спуститься с него. Ты же знаешь, как горчица действует на тебя.
        Ветки дуба задрожали.
        - Бри, я же говорила тебе, чтобы ты не докучала моим постояльцам, - сказала Фрэнсин чуть ли не умоляюще. - Просто веди себя прилично и не приближайся к их комнатам.
        Дуб опять задрожал, затем голову Фрэнсин овеяло теплое дуновение, потянув узел ее волос, после чего Бри улетела в сад, чтобы дуться.
        Фрэнсин покачала головой, отчего узел ее волос распустился совсем. Мысленно проклиная Бри, она снова уложила свои длинные белые волосы в свою обычную прическу, отлично осознавая при этом, что нарочно мешкает, чтобы не возвращаться на кухню.
        Вскоре она услышала царапанье ножек стульев по полу, что заставило ее снова войти в дом. Мужчины уже позавтракали и вставали из-за стола.
        - Всего хорошего, - пробормотала Фрэнсин, проходя по вестибюлю. Ей-богу, иногда Бри заходит слишком далеко, подумала она, надевая пальто.
        Подняв взгляд, увидела, что Констейбл задумчиво смотрит, как она кладет в карман семена фенхеля и надевает на запястье браслет из корня лопуха. Напоследок взяла закрытую корзинку, которую ранее оставила на столе.
        - Вас подвезти, Фрэнсин? - спросил Констейбл, когда из кухни вышел Киф, засовывая в рот последний тост.
        - У меня есть две совершенно здоровые ноги, способные донести меня туда, куда мне надо, - ответила она более резким тоном, чем собиралась. Этот малый здорово выводил ее из равновесия, и она опять почувствовала себя так, будто он застукал ее за чем-то предосудительным.
        - Как скажете, - ошарашенно отозвался Констейбл.
        Фрэнсин кивнула и открыла парадную дверь. Затем подождала, пока мужчины не сели в свой фургон и не уехали, после чего быстро двинулась по дороге. День выдался ясный, погожий, один из тех дней ранней весны, когда стоит такой мороз, что больно дышать.
        Она шла по покойницкой дороге, радуясь тому, что сегодня ей не надо идти в сумрачное сердце леса. Затем, нетерпеливо вздохнув, остановилась там, где от главной тропы отходила более узкая тропинка, ведущая в Колтхаус.
        - Алфи, будь добр, подвинься, - сказала она маленькому мальчику, сидящему на корточках на тропинке, увлеченно разглядывая что-то, что он здесь нашел. - Сегодня я не в том настроении, чтобы терпеть твои штучки.
        Этот маленький призрак, представляющий собой всего-навсего рассеянную тень, сошел с тропинки, и вид у него был такой несчастный, что Фрэнсин едва не последовала за ним, как делала иногда, и не пошла вглубь леса, туда, где он умер более ста лет назад. У Алфи была короткая жизнь и ужасная смерть, ибо он умер от холода, когда ему было всего три года, забредя как-то зимней ночью в лес Лоунхау. В этом никто не был виноват, это было просто ужасно и печально.
        Мисс Кэвендиш жила в Колтхаусе, деревушке, расположенной к западу от Хоксхеда, и из ее коттеджа с аспидной крышей открывался вид на озеро Уиндермир и окрестные холмы.
        Постучав в ее дверь, Фрэнсин оглядела маленький сад и нахмурилась. Мисс Кэвендиш любила работать в саду, но в этом году она не промульчировала[10 - Мульчирование - укрытие поверхности почвы для защиты и (при применении соответствующих материалов) обогащения.] почву на зиму и не обрезала розы, которыми так гордилась. Фрэнсин улыбнулась, взглянув на горшок с пеларгонией дуболистной, которую мисс Кэвендиш подарила ее мать в память об их дружбе. Каждый год мисс Кэвендиш срезала с этой пеларгонии черенки, чтобы то же самое растение продолжало жить и через несколько десятилетий после смерти Элинор Туэйт.
        - Фрэн! Как я рада. Входи, входи. - Мисс Кэвендиш, шаркая, посторонилась, чтобы Фрэнсин вошла в дом.
        Та оглядела маленькую гостиную, и в душе ее шевельнулась тревога. Комната была заставлена, как всегда, но вид у нее был странный, какой-то нежилой.
        Встряхнувшись, она протянула старой даме бутылку, закупоренную пробкой.
        - На сей раз у этого снадобья немного иной вкус. Я добавила к нему меда, чтобы перебить горечь ивовой коры.
        - Твоего меда?
        Фрэнсин кивнула.
        - Да, я выкачала его сегодня утром, и вот еще яйца и пара пирогов. Я положу их в кухне, хорошо?
        - Спасибо, Фрэн. Поставь чайник, пока не села, - скомандовала мисс Кэвендиш и артритной походкой подошла к креслу, стоящему у окна.
        Сев за чай, они обе ничего не говорили, глядя на поросшие вереском складчатые холмы, спускающиеся к озеру Уиндермир.
        - А как поживает юная Мэдди? - осведомилась мисс Кэвендиш, будто продолжая уже начатый разговор.
        Фрэнсин спрятала невольную усмешку от этой едва завуалированной попытки вызнать информацию.
        - Я уверена, что Марджори сыграла роль городского глашатая с упоением, как всегда, к тому же вам отлично известно, что вчера я разговаривала с Мэдлин. Она сказала, что приедет, но еще не приехала. Один из ее мужей умер, и Мэдлин была… в своем репертуаре, - добавила она. Это звучало доброжелательнее, чем если б она высказала то, что действительно думает обо всей этой мелодраме, разыгрываемой ее сестрой. Фрэнсин совсем не хотелось, чтобы эта мелодрама продолжилась, когда Мэдлин наконец решит приехать домой. Правда, если подумать, когда она говорила с Мэдлин, у той срывался голос, и она явно сдерживала себя, хотя в такой ситуации патетика была бы вполне допустима.
        - Когда ее мир рушится, она всегда прибегает домой.
        Фрэнсин вскинула брови и кивнула.
        - Полагаю, так оно и есть.
        Мисс Кэвендиш усмехнулась.
        - Что ж, она всегда была еще той штучкой, эта Мэдлин Туэйт. И сводила парней с ума. У меня остались самые теплые воспоминания обо всех вас.
        - Нас же всегда было только две: Мэдлин и я, - нахмурившись, сказала Фрэнсин.
        Старая дама замолчала, смутившись.
        - Да, конечно, - пробормотала она. Затем улыбнулась. - Не слушай меня, глупую старуху. Мой разум уже не тот. - Но этот разум, который, по ее словам, стал уже не тот, явно был чем-то обеспокоен. - Бри все еще с тобой? - небрежно спросила она.
        Фрэнсин улыбнулась.
        - Разумеется. - Затем ее губы сжались. - Она повадилась пугать наших постояльцев.
        - Наших… А, ну да, - рассеянно ответила мисс Кэвендиш. - Прелестная девочка эта Бри.
        Фрэнсин опять нахмурилась. Мисс Кэвендиш никогда не верила в существование привидений и всегда иронизировала над верой Фрэнсин в то, что та видит. Фрэнсин это не беспокоило, потому что мисс Кэвендиш была единственным человеком в округе, который проявлял к ней доброту, и за это она была готова простить старой даме почти все. И все же…
        - Вы же никогда не верили в существование Бри. - Она вскинула ладонь, когда мисс Кэвендиш открыла рот, чтобы отпереться от такого неверия. - Я помню, как мама и вы спорили о существовании призраков, и вы всегда утверждали, что их нет.
        - Возможно, это было вызвано действием той изумительной сливовой настойки, которую гнала твоя мать. Употребив по нескольку стаканов этого напитка, мы всегда начинали яростно спорить о множестве вещей. - Она вздохнула и добавила: - Элинор была моей самой близкой подругой, но это не значило, что я была согласна со всем, что она говорила или делала. И мне не нравилось, что Элинор потворствовала твоей прихоти касательно… - Она замолчала, подыскивая подходящие слова. - Касательно твоей воображаемой подружки. Для молодой девушки ненормально цепляться за прошлое.
        - Бри - это привидение; она привязана к нашему дому.
        Мисс Кэвендиш сначала покачала головой, потом кивнула, будто ведя мысленный спор с самой собой. Давая молчанию оформиться, Фрэнсин хмуро смотрела на опущенную голову старой дамы, отметив про себя ее немощность, которая сейчас явно стала куда более выраженной, чем во время предыдущего визита Фрэнсин.
        Мисс Кэвендиш подалась вперед с заговорщическим блеском в выцветших голубых глазах.
        - Погадай мне на чайных листьях, Фрэн, как это делала твоя мать. Наша Элинор хорошо умела это делать.
        Фрэнсин принужденно кивнула, изумленная этой просьбой. Во время ежемесячных визитов Фрэнсин мисс Кэвендиш ни разу не попросила ее погадать на чайных листьях, хотя Элинор Туэйт делала это регулярно. Минуту они обе молчали, вспоминая женщину, которая прожила недолгую жизнь, но до сих пор продолжала оказывать влияние на их собственные жизни.
        - Выпейте чай, и давайте посмотрим.
        Мисс Кэвендиш осторожно повернула чашку влево и вправо, повторив это три раза, прежде чем опрокинуть ее на блюдце, и, опять перевернув, протянула ее Фрэнсин.
        Ворон, различимый очень ясно, соединенный возле ручки со змеей с помощью волнистой линии. Фрэнсин сжала губы, и чувство тревоги, охватившее ее, когда она вошла в коттедж, усугубилось.
        Ей не было нужды что-то говорить.
        - Что ты там видишь? - нетерпеливо спросила мисс Кэвендиш.
        Фрэнсин покачала головой, так плотно сжав губы, что они стали почти не видны.
        - Ах, вот оно что… - Мисс Кэвендиш откинулась на спинку кресла. - Значит, это случится скоро?
        - Да.
        Мисс Кэвендиш удовлетворенно кивнула.
        - Как долго вы уже знали об этом?
        - Довольно долго. Рак. И теперь метастазы проникли в мой мозг.
        - Мне очень жаль.
        Старая дама рассмеялась.
        - Полно, дорогая. Мое время пришло. Рано или поздно смерть приходит к каждому из нас. Это единственная неоспоримая данность в нашей жизни.
        Фрэнсин сглотнула ком, застрявший в ее горле.
        - Я принесла вам не то снадобье. Если б я знала…
        Мисс Кэвендиш похлопала ее по руке.
        - Ты не могла и не должна была это знать. Я в любом случае рада, что ты пришла ко мне.
        Сердце Фрэнсин пронзила печаль; она смотрела на лицо мисс Кэвендиш, такое любимое, на котором из года в год на протяжении многих лет появлялись все новые и новые морщины. И история их отношений была записана в каждой морщинке, образованной смехом и горем, которые они делили друг с другом.
        - Я надеюсь, что умру во сне, - заметила мисс Кэвендиш с отстраненным выражением лица, как будто она уже видела свой конец. - Или в этом кресле, так, чтобы последним, что я увижу, стали это озеро и эти холмы. Тогда я умру легко. - Она моргнула и улыбнулась Фрэнсин.
        Подавив горе, с которым она предпочла бы справляться, когда останется одна, Фрэнсин сказала:
        - Я по-быстрому уберу дом и пойду.
        - Ты слишком добра ко мне, Фрэн.
        - Именно этого и хотела бы моя мать.
        Старая дама кивнула, но мыслями она явно была далеко и глядела на свои любимые пустынные вересковые холмы.
        Фрэнсин достала из-под мойки чистящие средства и начала убирать дом, как она делала каждый месяц. Это не заняло много времени, и вскоре она вернулась в гостиную.
        Мисс Кэвендиш сидела в кресле все в той же позе.
        Фрэнсин обеспокоенно наморщила лоб и отметила про себя, что надо почаще навещать старую даму, пока она не перейдет в мир иной.
        - Ну, я пойду, мисс Си - нет, не вставайте, - и вернусь с более сильным средством, чтобы облегчить вашу боль.
        - Да, Фрэн, пожалуйста, - рассеянно проговорила мисс Кэвендиш, не повернувшись. Она словно съежилась в своем любимом кресле и смотрела в окно, полузакрыв глаза, но Фрэнсин была уверена, что сейчас она видит перед собой отнюдь не озеро Уиндермир.
        Охваченная еще более острой тревогой, Фрэнсин вышла из коттеджа и бесшумно закрыла за собой дверь.
        - Бри! - позвала она, войдя в дом. И, торопливо пройдя через кухню, вышла во двор. - Бри! - позвала опять, заметив, что верхние ветки дуба колышутся под своим собственным ветерком. Затем, идя вдоль той стены, от которой не было видно кладбище, направилась к садовому сараю, стоящему возле курятника, загона для коз и маленького хлева, который она соорудила для своей коровы по кличке Маккаби; сейчас та ушла в лес, чтобы пощипать траву, но к вечеру вернется, как делает всегда. Все эти помещения для скотины находились рядом с величественным и красивым стеклянным зданием викторианской оранжереи, которую один из предков когда-то привез из Лондона, заплатив за нее немалые деньги. А с опушки леса доносилось гудение пчел.
        Войдя в оранжерею, Фрэнсин на миг остановилась, вдыхая пряные пьянящие запахи торфа, коры и удобрения - последнее, разумеется, было не химическим, а природным. Со стеклянного потолка свисали орхидеи, привезенные из дальних краев, внизу раскинулись экзотические папоротники, каменный пол был увит редкими вьюнками, рядом с остроконечными побегами алоэ уже несколько месяцев цвели розовые цветы мединиллы великолепной. Это было частное собрание некоторых из самых редких растений в мире, за обладание которыми многие коллекционеры убили бы родную мать, но видеть их могла только Фрэнсин.
        На старом хозяйственном столе стояли сотни старых банок из-под варенья, миски, маленькая горелка, ступки и пестик. Груда наполовину готовых деревянных кукол высилась рядом с кипой благовоний, изготовленных из асфодели. Пузырьки с эфирными маслами были аккуратно расставлены перед более крупными склянками, содержащими густые мази. Каждое из этих снадобий было по-своему ценным, ингредиенты для них были собраны точно в урочное время, и все они были приготовлены так, как предписывала древняя премудрость, которой Фрэнсин научила мать.
        Достав из-под стола пакет, Фрэнсин со знанием дела окинула взглядом измельченные травы и корни и начала класть в пакет по горсти то того, то сего, затем поставила в стоящую рядом тачку большой мешок компоста и мешок каменной соли.
        Оставив тачку у края лужайки, Фрэнсин подошла к дубу во дворе.
        - Бри! - позвала она. - Оставь свои игры, нам надо подкормить растения.
        Ответом ей стало тяжелое укоризненное молчание.
        - Прости, что сегодня утром я резко разговаривала с тобой, - сказала она, досадливо покачав головой. - А теперь перестань дуться и спускайся. Скоро приедет Мэдлин, а ты знаешь, как она выводит всех из равновесия.
        Фрэнсин с тревогой ждала, надеясь, что имени Мэдлин будет достаточно, чтобы вывести Бри из дурного расположения духа. После визита Мэдлин Бри несколько месяцев вела себя так несносно, что Фрэнсин вообще не могла брать постояльцев. Надо защитить дом как можно лучше, чтобы это не повторилось.
        Фрэнсин пошла прочь, затем улыбнулась, почувствовав теплое дуновение, устремившееся мимо нее в сторону сада. И, взявшись за ручки тачки, повезла ее к ближайшей клумбе.
        Лихорадочно работая, она разбрасывала каменную соль и компост по цветочным клумбам. Бри резвилась рядом, шмыгая ту туда, то сюда, так что помощи от нее было мало. Но Фрэнсин и не требовалась ее помощь, ей было нужно только ее общество.
        Клумбы и грядки, расположенные по периметру, она оставила напоследок. Доставая из пакета измельченные травы, горстями разбрасывала их, тихо распевая заговоры, которые женщины семейства Туэйт веками передавали из уст в уста подобно изустной Книге теней.
        - Ясменник изгоняет прижимистость… Ядра лесного ореха оградят нас от несчастливой судьбы… Страждущую душу исцелят бутоны плакун-травы…
        Тихо-тихо, так что его едва можно было расслышать, слышался призрачный голосок Бри:
        - Копьевидная вербена отгонит злонамеренных… Корень мандрагоры запутает демонов… Семена тмина отведут все воровские глаза…
        Фрэнсин улыбнулась, потому что, если не считать хихиканья, Бри никогда ничего не говорила. Призраки, являющиеся в Туэйт-мэнор, вообще разговаривали редко.
        Глава 5
        Дом заключил Фрэнсин в свои крепкие объятия, словно пытаясь убаюкать ее. Но сон все не приходил. Широко раскрыв глаза, она смотрела на темный потолок и изнывала от беспокойства.
        Фрэнсин беспокоилась о таких вещах, о которых другим даже не пришло бы в голову беспокоиться, беспокоилась о пустяках, пока они не начинали казаться ей чем-то важным - одна из кур стала плохо нестись, а значит, надо было сходить на соседнюю ферму, чтобы купить новую несушку; к тому же надо было починить протекающую трубу в ванной на третьем этаже, однако Фрэнсин знала, что ей посоветуют заменить все трубы в доме, что было невозможно из-за нехватки финансов.
        Ночь тянулась и тянулась, а она все думала, думала… Думала о мисс Кэвендиш. Та всегда была для нее чем-то вроде любимой, но строгой тетушки. Фрэнсин хотела переселить ее в свой дом, чтобы она провела здесь последние недели своей жизни, но знала - старая дама откажется переехать сюда. Как и Фрэнсин, она была старой девой и в силу привычки всегда полагалась только на себя, лишь изредка принимая одолжения от других.
        А что насчет гребня, который она увидела, когда гадала по чайным листьям нынче утром? Ей редко случалось видеть в этих листьях что-то зловещее, и она не могла поверить, что кто-то может желать ей зла. Ведь она мало кому знакома. Но ей все же было не по себе, как будто изнутри царапало битое стекло.
        Так что, когда царящее в доме безмолвие разорвал истошный крик, это стало для нее почти облегчением.
        Фрэнсин вскочила с кровати и, поджав губы, посмотрела в окно, уверенная в том, что сейчас она увидит деревенских мальчишек, балующихся в ее саду, как это иногда случалось по ночам.
        Нахмурившись, она склонила голову набок, когда дом огласил еще один истошный пронзительный крик.
        - Бри! - прошипела она, пожав плечами под стеганым халатом, который когда-то принадлежал матери. И, поспешно перейдя через темный вестибюль, перебралась в восточное крыло, чувствуя пронизывающую дом настороженность.
        - А-а-а! - вскрикнула Фрэнсис, врезавшись в какую-то темную фигуру. - Ах, это вы, мистер Констейбл, - смущенно проговорила она, когда он включил свет.
        - Добрый вечер, Фрэнсин, - сказал он.
        - Вы слышали этот крик? Это был ваш подмастерье?
        - Да, думаю, это был Киф; он все накручивает себя по пустякам и сводит меня с ума, без конца болтая о привидениях… Я как раз собирался проверить, есть они здесь или нет. - Смеясь, он отставил локоть в сторону, приготовившись взять Фрэнсин под руку, и поклонился: - Может, вы присоединитесь ко мне?
        Фрэнсин взглянула на его локоть.
        - Думаю, нет, - огрызнулась она. - Надо же - ваш подмастерье раскричался посреди ночи… - И прошла мимо него. Ей не нравилась его широкая ухмылка - наверняка он смеется над ней. Она постучала в дверь Кифа, и из его комнаты донесся еще один душераздирающий крик, за которым последовал грохот.
        Констейбл протянул руку и, открыв дверь, включил свет. Ирландец бегал по комнате, махая руками над головой и вопя:
        - Убирайся! Слезь с меня!
        - Что он делает? - недоуменно спросила Фрэнсин.
        Констейбл пожал плечами.
        - Киф, с чего это ты визжишь, как девчонка?
        Киф повернулся к ним, с растрепанными волосами и безумным взором. Его руки опустились, затем обхватили его туловище.
        - Тут что-то есть, Тодд. Я же говорил тебе вчера, что в этом доме водятся привидения. Какая-то тварь все время сдергивает с меня одеяло, а сегодня вечером… - Он сглотнул так, что его кадык рванул вверх и тут же бросился обратно. - Сегодня вечером что-то дергало меня за волосы!
        Фрэнсин оглядела комнату, ища следы пребывания здесь Бри, затем перевела взгляд на порог, который она нынче утром посыпала порошком из лавровых листьев, чтобы не пустить Бри в комнату своих постояльцев. Порошка не было, он исчез.
        Констейбл, прищурясь, осмотрел комнату и темный коридор, после чего сказал:
        - Здесь ничего нет. - Затем криво улыбнулся Фрэнсин, как будто они вместе разыграли парня, нахмурился, когда Фрэнсин не ответила на его улыбку, и прочистил горло. - А впрочем, такой здоровенный детина, как ты, не должен пугаться, если является привидение или даже пара привидений.
        - Пара привидений? - взвизгнул Киф. И бросился на кровать, будто ожидая, что что-то выпрыгнет из-под нее. - Лично мне хватило и одного. Я никогда не думал, что могут быть и другие! - Он натянул одеяло до подбородка и, задрожав, продолжил дрожащим голосом: - Это все из-за этих разговоров о привидениях. Мы, ирландцы, вообще видим то, чего нет.
        Констейбл покачал головой.
        - Да уж, ты прав, тут ничего нет.
        - Привидений не существует, - соврала Фрэнсин. Одно дело, когда призраки видит она сама, и совсем другое, когда они являются ее постояльцам. Она старалась всеми силами защитить своих друзей-привидений.
        - Иди спать, Киф, - сказал Констейбл.
        Тот завизжал:
        - Не оставляйте меня! - Но его крик не нашел отклика, и дверь закрылась.
        - Он всегда такой… чувствительный? - спросила Фрэнсин, когда она и Констейбл прошли короткое расстояние до комнаты постояльца.
        - Боже мой, нет! Обычно чувствительности у него бывает не больше, чем у кирпича. Я вообще не понимаю, что на него нашло.
        Фрэнсин сжала губы. Она отлично знала, что именно так подействовало на подмастерье-ирландца, и, когда она доберется до Бри… то надо будет отчитать эту негодницу. Надо будет посеять под дубом горчицу, чтобы преподать ей урок.
        - Ну что ж, тогда… - Фрэнсин огладила свой халат. - Тогда я, пожалуй, пожелаю вам доброй ночи, - сказала она, повернувшись.
        И остановилась, когда Констейбл произнес за ее спиной:
        - Почему вы живете в таком страхе?
        Фрэнсин заставила себя повернуться к нему.
        - Какая чепуха, - проговорила она. - Я не испытываю страха ни перед чем.
        - Вы поместили в наших комнатах мешочки с репешком, буквицей и шандрой, и думаю, что они есть во всех комнатах дома. У парадной двери посажен можжевельник, да и вообще почти все растения в вашем саду предназначены для защиты от зла. - Он улыбнулся. - И, думаю, вы единственный человек, которого я знаю, кроме моей бабушки, который посадил в своем огороде крапиву.
        Ошеломленная, Фрэнсин спросила:
        - Значит, вы разбираетесь в садоводстве?
        - Нет, но я разбираюсь в защитных травах. Моя бабушка родом с Ямайки, и она выращивает многие из тех трав, которые выращиваете вы, чтобы защититься от зла. И она заставила меня выучить эти травы, когда я был ребенком. - Он усмехнулся. - Она говорила, что это нужно для защиты, хотя никогда не уточняла, от чего.
        - А она жива? - спросила Фрэнсин, охваченная невольным любопытством.
        - Да, очень даже жива, хотя ей уже сто два. Она каждое утро пьет чай из омелы и шалфея, который, по ее словам, и поддерживает в ней жизнь. Но от чего же защищаете себя вы?
        Фрэнсин пожала плечами.
        - Кто его знает…
        Между ними повисло молчание, которое она не желала нарушать. Всю свою жизнь Фрэнсин пользовалась молчанием, чтобы другие не заглядывали в ее жизнь, но сейчас ей казалось, что Констейблу ее молчание нипочем.
        - Тогда спокойной вам ночи, - сказал он наконец, пока Фрэнсин стояла молча.
        - Спокойной ночи. - Она повернулась и пошла прочь по коридору, одетая в свой старый халат и гадая, почему ей вообще кажется, что непременно надо удалиться чинно.
        В спальне Фрэнсин не сразу легла в постель. Какой смысл ложиться, если скоро взойдет солнце? Вместо этого она надела твидовую юбку и синюю блузку и опять спустилась в кухню.
        Фрэнсин сидела за столом и смотрела на стену в молчании раннего утра. В ее животе что-то трепетало, но она надеялась, что это не хворь.
        - Не хватало еще, чтобы я чем-то заболела в то время, когда сюда с минуты на минуту должна явиться Мэдлин, - сказала она, обращаясь к Бри, которая начала поднимать со стен висящие поварешки и с лязгом отпускать. - И знаешь что, юная леди, я говорила тебе, чтобы ты не пугала наших гостей, - добавила она. - Ты чуть не перепугала этого парня до смерти.
        До нее донесся призрачный смех, в котором не было ни капли раскаяния.
        Фрэнсин открыла было рот, чтобы укорить Бри, затем закрыла его. Ей было тяжело подолгу сердиться на этого маленького призрака.
        Понаблюдав за лязгающими поварешками, она проговорила:
        - Думаю, этот Тодд Констейбл мне не по душе. Он задумчив, а значит, наблюдателен. А нам не нужно, чтобы он заметил то, чего не должен. Скорее всего, он уже это заметил.
        Поварешки звенели, когда Бри пролетала мимо них.
        - И не вздумай наглеть, - добавила Фрэнсин. - Но мы не можем просто сидеть сложа руки, ведь скоро сюда приедет Мэдлин. Нам надо прибрать кухню как следует.
        Несколько часов спустя кухня блестела, и сквозь свинцовые оконные переплеты в нее проникал солнечный свет. Наверху ощущалось движение.
        Фрэнсин разбила яйца и начала жарить бекон, не замечая, что глаза у нее щиплет от недосыпания. Бри летала под потолком, обсыпая кухню сухими травами.
        - Мне жаль, что к нам приезжает Мэдлин, - произнесла Фрэнсин. - Хотя я и не знаю почему. Ведь она моя сестра, а значит, я должна хотеть, чтобы она приехала.
        Бри сочувственно осыпала голову Фрэнсин сухим розмарином.
        Фрэнсин знала, что дело не в самой Мэдлин, а в тех воспоминаниях, которые она принесет с собой. Она была так похожа на мать, что у Фрэнсин щемило сердце.
        - Что-то горит, - сказал Констейбл.
        Фрэнсин посмотрела на сковородку. Яичница почернела по краям, а бекон скукожился.
        - Я поджарю еще, - пробормотала Фрэнсин и попыталась убрать сковороду с конфорки. Ее пальцев коснулась теплая рука.
        - Не трогайте меня! - завопила она, когда Констейбл взял у нее сковородку.
        Она отодвинулась, пока между ними не образовалось приличное расстояние.
        Констейбл поставил сковороду обратно на конфорку и вскинул ладони.
        - Прошу прощения, - произнес он мягким голосом, словно успокаивая испуганную лошадь. - Я не хотел вас напугать.
        Фрэнсин кивнула, чувствуя себя дурой. Она не помнила, когда ее в последний раз касался мужчина, и ее сердце колотилось, как будто она взбежала на холм.
        - Мы съедим эту яичницу, - сказал Констейбл, когда в кухню неуклюже вошел Киф. - Ведь я все равно предпочитаю, чтобы бекон был прожарен как следует.
        Фрэнсин кивнула, затем выпалила:
        - Сегодня сюда приедет еще одна гостья. Моя сестра.
        Констейбл перестал перекладывать яичницу с беконом на тарелки и испытующе посмотрел на нее.
        - Надо думать, вы будете рады видеть ее.
        - Вовсе нет! - Фрэнсин зажала рот рукой, чтобы не сболтнуть что-то еще. Ведь она никогда не сообщала чужим то, что касалось ее самой и ее семьи. Это было так необычно, что она с удивлением почувствовала, как ее глаза щиплют слезы. - Мне надо убрать дом, - пробормотала она и торопливо вышла из кухни.
        - По-моему, она немного того, - донесся до нее шепот Кифа.
        - Попридержи язык и прояви уважение. С ней все в порядке. Просто она немного другая. Интересная…
        Забежав в маленькую гостиную, чтобы, чего доброго, не услышать ничего такого, Фрэнсин села на стул, прямая и напряженная.
        Она любила эту комнату, просторную, но уютную, со свинцовыми переплетами на окнах, полную бодрости, которую подчеркивали лимонные обои и светло-желтая обивка стульев. Но больше всего Фрэнсин нравился здесь огромный камин. Это была одна из самых старых частей дома, и камин здесь разжигали нечасто; иногда, как сейчас, когда приближалась гроза, от разожженного здесь огня тянуло сквозняком, шевелящим горчичные шторы.
        Чувствуя ее беспокойство, старый дом словно собирался вокруг нее, щекоча ее вихрем пылинок. Если не считать кухни, именно в этой комнате ее воспоминания о матери были ощутимее всего. Именно здесь мать всегда занималась шитьем. И Фрэнсин видела сейчас, как она сидит на кресле у окна, как будто это было вчера, поставив свою корзинку с рукоделием на стол, наклонив голову и высунув язык - так она вдевала нитку в иголку и отрезала ее ножницами. Фрэнсин помнила, как мать много раз говорила ей не трогать эти ножницы, большие, тяжелые, с черными ручками. Когда она была маленькой, эти ножницы пугали ее, и она никогда не притрагивалась к ним. Это было простое воспоминание, но оно было дорого ей.
        Однако сейчас эта комната и эти воспоминания не приносили ей утешения.
        - Что со мной происходит, Бри? - прошептала она, почувствовав тепло призрака на подлокотнике кресла, после чего что-то ласково коснулось ее волос. - С какой стати Мэдлин являться сюда? Я не хочу ее видеть. Мне нравится жить так, как я живу теперь, и я не хочу… - Она вздохнула и потерла лицо. - Но хватит об этом. Она моя сестра, и у нее столько же прав находиться здесь, как и у меня.
        Фрэнсин встала, подошла к буфету, стоящему под лестницей, и, достав из него свои самодельные чистящие средства, поднялась по лестнице в свое крыло дома.
        Дотронувшись до ручки двери комнаты Мэдлин, она замерла. Она не входила туда уже несколько лет. Бри томилась рядом и от возбуждения пихала картины, висящие на стенах коридора, чтобы они перекосились.
        - Иди на первый этаж, Бри. Я уберусь здесь одна.
        Фрэнсин не удивилась, когда Бри скользнула вниз, перекосив все картины на своем пути.
        В комнате Мэдлин ничего не менялось со времен их детства. Стены все так же были оклеены обоями с ягнятами, бегающими среди желтых цветов, теперь, правда, выцветшими. У одной из стен все так же находилась узкая кровать, ныне с ничем не застеленным матрасом, а напротив располагался широкий гардероб из древесины грецкого ореха. Под окном был поставлен письменный стол, на котором стояла ваза с филигранью под ободком и черными остатками цветов, рассыпавшихся в пыль, когда Фрэнсин дотронулась до них. Когда-то это были садовые лютики, цветы Мэдлин. Эти желтые цветы не очень-то оживляли ее комнату, но Фрэнсин всегда ставила их здесь, когда сестра приезжала домой; это было напоминание о матери, хотя вряд ли Мэдлин это замечала.
        От самой Мэдлин здесь не было ничего. Никаких картинок, оставшихся с детства, никаких книг в книжном шкафу возле двери. Именно так выглядела эта комната, когда Мэдлин уехала отсюда в возрасте шестнадцати лет. И ее короткие нечастые визиты не оставили здесь ни малейшего отпечатка.
        Когда комната была убрана, а кровать застлана, Фрэнсин поместила под матрасом один из своих защитных мешочков, после чего торопливо вышла вон, потому что была не в силах находиться в этом мертвом помещении и дальше.
        Убирая чистящие средства, она услышала, как перед парадной дверью остановилась машина. Спустившись в вестибюль, замешкалась, проверяя, все ли в порядке, затем нехотя стряхнула пыль с юбки и блузки и сделала глубокий вдох. Затем, прежде чем Фрэнсин успела открыть парадную дверь, та распахнулась, и в дом ворвалась Мэдлин.
        Глава 6
        В пятьдесят один год Мэдлин все еще была красива и обладала гипнотическим великолепием. Ее длинные темно-рыжие волосы ниспадали изящными волнами, макияж скрывал чуть заметные морщинки вокруг глаз и губ, и глаза оставались все такими же - большими, зелеными, опушенными темными ресницами и полными такой беззащитности, словно она была готова вот-вот разрыдаться. На ней было надето светло-зеленое платье, скроенное так, чтобы подчеркнуть ее пышную фигуру, свидетельствующую о непреодолимой любви к шоколадным конфетам.
        Ступив на порог, Мэдлин мелодраматично застыла.
        - Я могу войти? - спросила она звучным хриплым голосом, подняв одну выщипанную бровь.
        Фрэнсин посмотрела на гору чемоданов, которые таксист продолжал переносить на крыльцо. И, натянуто улыбнувшись, кивнула.
        - И ты, и все остальное.
        Мэдлин почти подбежала к Фрэнсин и сжала ее в объятиях.
        Они были непохожи, как ночь и день. Если наружность Мэдлин была окрашена в яркие цвета - пусть даже с возрастом эти цвета стали поддерживаться искусственно, - то Фрэнсин была бесцветна. Все в ней было тонким или худым: тонкий нос, тонкие губы, худое лицо, худые плечи, худые ноги, узкие бедра и отсутствие бюста - какового у Мэдлин было хоть отбавляй.
        - Как же долго мы не виделись, - прошептала Мэдлин. - Ты ничуть не изменилась.
        - Ты тоже, - ответила Фрэнсин. - Она вглядывалась в лицо сестры с тревогой, ибо, несмотря на макияж, под глазами Мэдлин были видны темные тени, говорящие о бессонных ночах.
        Мэдлин отпустила Фрэнсин и с многозначительным видом посмотрела на таксиста, ожидающего оплаты.
        - Ты не могла бы заплатить? Я забыла взять с собой наличные.
        Фрэнсин пристально поглядела на сестру, затем быстро прошла на кухню, где в спрятанной в буфете старой жестянке из-под печенья хранила свои деньги. Она не доверяла банкам.
        - Что случилось? - спросила она, когда таксист удалился. - У тебя ужасный вид.
        - Ты всегда говоришь мне такие приятные вещи, - отозвалась Мэдлин, однако в ее тоне не было ни следа колкости.
        Фрэнсин хмуро посмотрела на чемоданы, все еще стоящие на крыльце, затем затащила их в вестибюль.
        Мэдлин открыла дверь главной гостиной, которую Фрэнсин всегда держала закрытой, и, уперев руки в бока, огляделась.
        Фрэнсин не переступила порог. Главная гостиная никогда не нравилась ей, ведь ее окна выходили на кладбище. Сколько она себя помнила, в этом огромном камине никогда не разводили огня, и стулья и столы для закусок, расставленные на потертом персидском ковре, никогда не использовались. Это была мертвая комната, и Фрэнсин никогда ничего не делала, чтобы это изменить. Ей не нравились перемены; перемены несли с собой сложности.
        Она сморщила нос, когда из этой редко открываемой комнаты ударил крепкий запах застоявшегося табачного дыма. Это было странно, ведь сама она никогда не курила и ясно давала понять, что курильщикам в ее доме не рады. Фрэнсин была совершенно уверена, что ее новые постояльцы не курят, потому что иначе она учуяла бы исходящий от их одежды запах табака.
        - Ты могла бы уделять дому больше внимания, - заметила Мэдлин.
        - Он нравится мне таким, какой есть.
        Мэдлин грациозно повернулась на одном каблуке и, все так же подбоченившись, прошла на кухню. И посмотрела на чашку, стоящую рядом с блюдцем, и на чайные листья на ее дне.
        - И я вижу, что ты по-прежнему б?льшую часть времени проводишь на кухне.
        Фрэнсин пожала плечами.
        - И по-прежнему гадаешь на чайных листьях.
        Фрэнсин принужденно кивнула.
        Мэдлин склонила голову набок и внимательно посмотрела на старшую сестру.
        - Тебе некомфортно от того, что я здесь.
        - Почему ты так решила? - Она терпеть не могла, когда Мэдлин делала такие вот толковые замечания. Это шло вразрез с ее обычным легкомыслием.
        - Это видно по тому, как ты стоишь. Так неподвижно и прямо. Ты всегда так делала, будто надеясь, что, если ты не будешь шевелиться, тебя никто не заметит.
        Фрэнсин не видела ничего плохого в том, чтобы стоять или сидеть смирно. Это же лучше, чем ерзать. Она терпеть не могла тех, кто ерзал.
        Вздохнув, Мэдлин села за стол. Фрэнсин уселась напротив.
        - Что случилось с твоим мужем, с…
        - С Джонатаном, - подсказала Мэдлин и снова вздохнула. - У него был рак лимфатической системы. В конце мы уже ничего не могли для него сделать, только обеспечить ему покой. Это было… тяжело. - Из уголка ее глаза выкатилась слеза. Фрэнсин смотрела, как она стекает по напудренной щеке сестры и шлепается на стол. - Это было ужасно, Фрэнни. Он был таким добрым человеком… Он заботился обо мне. - Она с усилием сглотнула, пытаясь сдержать поток слез, и прошептала: - Мне его не хватает.
        Фрэнсин прочистила горло и, надеясь, что это помешает Мэдлин окончательно впасть в истерику, к чему она явно была уже близка, спросила:
        - А что произошло с твоим предыдущим мужем? Он, кажется, был спиритом?
        - Себастьян был оккультистом. Он был душка, но в конце концов у меня с ним не заладилось. А потом я встретила Джонатана. - Она улыбнулась своим воспоминаниям, которые грозили вылиться в новый поток слез.
        - Мне очень жаль, - смущенно отозвалась Фрэнсин, поскольку не знала, что еще можно сказать перед лицом неподдельного горя сестры. - Этот Себастьян, - быстро добавила она, видя, что глаза Мэдлин наполнились слезами, - он имел обыкновение вызывать духи умерших?
        - Разумеется. Он постоянно проводил сеансы. К нему приезжали люди со всех концов страны, чтобы он им погадал. Он был по-своему знаменит. - Мэдлин явно гордилась сомнительной славой своего бывшего мужа, как будто та распространялась и на нее саму.
        Фрэнсин не удивилась внезапному интересу Мэдлин к оккультизму. Сестра всегда перенимала интересы своих мужей, делая это с той же одержимой страстью, которую она питала к самому своему очередному мужчине, пока не захомутала его и не вышла за него замуж, после чего ее в конце концов охватывала скука. Ее внимание было так же неустойчиво, как у мухи-поденки.
        - Пожалуйста, скажи мне, что ты не пренебрегала защитой, когда имела дело со всей этой… ерундой.
        Отвлекшись от жалости к себе, Мэдлин картинно закатила глаза.
        - Ну конечно. Мама ведь и меня научила, как защищаться с помощью растений - а не одну тебя.
        Немного смягчившись, Фрэнсин спросила:
        - Ты можешь привести примеры?
        Испустив театральный вздох, Мэдлин распевно начала:
        - Корень дягиля, чтобы рассеять дьявольские чары… Дабы провидеть, потребны жженые ноготки, срезанные в полдень… Ветка омелы защитит родных и близких…
        Фрэнсин фыркнула.
        - Хорошо, что ты использовала защиту; правда, ноготки все же не так хороши.
        - Себастьян использовал их постоянно.
        - Тогда этот малый - шарлатан и идиот.
        Мэдлин насупилась.
        - Ты опять за свое…
        - О чем ты?
        - А вот о чем - если я говорю, что небо голубое, то ты всегда отвечаешь, что оно розовое или бесцветное.
        - Вовсе нет!
        - Постоянно.
        - Неправда!
        - Правда!
        Мэдлин вдруг резко выпрямилась и огляделась по сторонам.
        - Кстати, о призраках. Бри по-прежнему с тобой?
        - Ты всегда выводишь ее из равновесия, когда приезжаешь, так что я отослала ее на дуб во дворе, пока не начнет вести себя прилично. - Она устремила на сестру укоризненный взгляд. - Ты же никогда не верила в существование Бри, никогда не верила в существование привидений. Меня удивляет, что ты вообще заморачивалась с этими сеансами и всем прочим, чем занимался этот твой муж.
        Мэдлин открыла было рот, чтобы возразить, затем закрыла его и надулась.
        - Верно, - признала она. - Но в них веришь ты, и в них верила мама. Думаю, мне тоже захотелось в них поверить. И Себастьян говорил о них очень убедительно, так что мне это показалось возможным.
        В кухне воцарилось неловкое молчание. Мэдлин избегала смотреть Фрэнсин в глаза и продолжала сидеть, уставясь в стол.
        Фрэнсин была уверена, что сестра что-то скрывает.
        - Почему ты решила вернуться домой?
        Мэдлин пожала плечами.
        Фрэнсин хмуро посмотрела на опущенную голову сестры.
        - Мэдлин! - резко произнесла она, когда молчание стало невыносимым. - Ты ведь не была дома пять лет. Почему же решила вернуться сейчас?
        - Ты что, не слышала, что я тебе сказала? У меня только что умер муж! Разве этого недостаточно? - Сестра резко встала - Я устала. Я поговорю с тобой позже. - И она торопливо вышла из кухни, пока Фрэнсин не успела сказать что-то еще.
        Та сидела и слушала, как Мэдлин поднимается по лестнице, затем идет по коридору второго этажа. Она просидела так долго, затем вздохнула и пошла делать свои дела. Начала готовить ужин, затем занялась работой по дому, прислушиваясь к его ровному дыханию. Ей было неспокойно, она была сама не своя, но раз в дом приехала Мэдлин, этого следовало ожидать. Ноги сами понесли ее наверх, чтобы убраться в комнатах постояльцев.
        Киф О’Дрисколл относился к своим вещам небрежно, хотя и не доводил это до крайности. Что ж, от молодого человека следует ожидать подобной неаккуратности. Фрэнсин улыбнулась. Пожалуй, в царящем в его комнате беспорядке есть что-то детское. Киф, решила она, - это маргаритка; он неискушен и прост, как дитя. Отметив про себя, что надо будет поставить в его комнате маргаритки, Фрэнсин поспешила в комнату мистера Констейбла.
        Она порадовалась тому, что мистер Констейбл, судя по всему, человек опрятный и, похоже, каждое утро застилает свою кровать; что до немногочисленных предметов его одежды, то они были аккуратно сложены в гардеробе. Фрэнсин удивилась тому, что он уже наложил на комнату отпечаток своей личности, расставив по ней семейные фотографии в рамках. Миссис Констейбл была довольно красивой женщиной; во всяком случае, Фрэнсин предположила, что женщина на фотографии - это его жена. На этом фото они вместе смеялись - безыскусное, оно, видимо, было сделано, когда они не знали, что их снимают. На нескольких других фотографиях были запечатлены две девочки, которые могли быть только его дочерьми. А на прикроватной тумбочке рядом с фото жены стоял групповой семейный снимок. Эти фото говорили о том, что члены его семьи любят друг друга, что они не просто связаны чувством семейного долга, а питают друг к другу искреннее расположение.
        Прежде чем выйти из комнаты, Фрэнсин в последний раз огляделась по сторонам. Здесь чувствовались заботливость, преданность родным и… терпение. Пожалуй, из всех цветов лучше всего мистеру Констейблу подходит астильба. Она видела несколько стеблей астильбы возле сарая - надо будет срезать их и поставить в его комнате.
        Закончив убирать спальни, Фрэнсин подмела длинный коридор, идущий вдоль всего дома и высокопарно именуемый Нижней галереей. Стены здесь были увешаны портретами предков Туэйтов, старыми, закопченными, потрескавшимися; их имена значились на нижних частях рам, выведенные напыщенными золотыми буквами. Фрэнсин редко смотрела на эти портреты; они были частью обстановки дома, и она принимала их как данность.
        Обычно Фрэнсин вела себя терпеливо, но только не в этот вечер, когда она ждала, чтобы Мэдлин проснулась. Ей очень хотелось заглянуть в комнату сестры, но Фрэнсин удержалась от искушения. Хотя их и связывали кровные узы, она не могла вот так запросто зайти к ней. Вместо этого уселась на один из старых стульев, стоящих в Нижней галерее, с которого открывался вид на весь коридор западного крыла, и стала ждать.
        В доме слышалось тихое тиканье часов, он ожидал вместе с ней. Она всегда считала, что ее дом обладает своей собственной индивидуальностью, тактичной, но внимательной к тем, кто жил в нем прежде. Живые не помнили их, но сам дом их не забыл, и это утешало. Однако, хотя дом, казалось, продолжал оставаться внимательным и бодрым, его пронизывали напряжение и нервозность, в его воздухе чувствовалось некое раздражение, странная тревога, которая струилась по галерее и отражалась на угрюмых лицах предков Фрэнсин, глядящих на нее.
        Она не услышала, как отворилась дверь спальни Мэдлин, а потом уже стало поздно. Фрэнсин вскочила со стула и с недостойной торопливостью сбежала по лестнице вниз, затем вбежала в кухню, где бросилась к плите, как будто она возилась здесь все время, пока в кухню не зашла Мэдлин.
        - Ты права, - без прелюдий начала та. - Я действительно приехала домой не без причины.
        Фрэнсин отвернулась от плиты, ожидая, когда сестра продолжит.
        - Я хотела приехать и раньше, но мы узнали об этом только незадолго до того, как у Джонатана диагностировали рак, а потом… - Мэдлин неопределенно махнула рукой, чтобы выразить всю огромность своего горя.
        - Узнали о чем?
        - Думаю, тебе лучше сесть.
        Фрэнсин едва не рявкнула, что она вполне может и постоять, но что-то в тоне сестры заставило ее сесть.
        - Ну и в чем дело? - вопросила она, когда Мэдлин медленно опустилась на стул и положила перед ней на стол тоненькую папку, которую немедля принялась теребить.
        Не поднимая глаз, она сказала:
        - Мама обманула нас. - И вскинула ладонь, когда Фрэнсин в негодовании широко раскрыла глаза. - Просто выслушай меня, - быстро проговорила она. - Когда я только что познакомилась с Джонатаном, он много говорил об изучении семейных историй и все такое. Он был изумлен тем, что я так мало знаю о моей семье, несмотря на то, что я выросла среди всего этого. - Мэдлин неопределенно махнула рукой. - Он начал изучать историю нашей семьи, и я тоже ею заинтересовалась, ведь есть нечто захватывающее в историях тех людей, которые и сделали нас тем, что мы есть. Я всегда считала, что история нашей семьи окажется скучной, но у нас есть тайна, Фрэнни, темная ужасная тайна. - Она подалась вперед, ее глаза возбужденно блестели. - Нас у мамы было не две, как она всегда говорила. У нас имелись четыре сестры и брат.
        Эти слова почти что прошли мимо сознания Фрэнсин, потому что в ее строго упорядоченной жизни они показались ей лишенными смысла.
        - Этого не может быть. - Она покачала головой, сжав губы и чувствуя стеснение в груди. - Ты лжешь!
        - С какой стати мне лгать?
        - Тогда солгал этот твой идиот-муж. Либо речь шла не о нашей семье, либо он просто все это выдумал. Нас всегда было только трое - мы с тобой и наша мама. Отец умер, и больше у нас никого не было. Мама сказала бы нам. Она сказала бы мне! - последние ее слова прозвучали как жалобное причитание.
        - Мне очень жаль, Фрэн, но это правда. - Мэдлин сделала паузу, настороженно глядя на сестру. - Ты когда-нибудь думала о том, откуда взялась Бри?
        - Конечно! Я пыталась… - Фрэнсин пожала плечами, не желая объяснять ни свое любопытство, ни свои попытки выяснить, откуда взялась эта девочка-призрак. - Она всегда была здесь. Она просто привязана к нашему дому.
        - Нет, Фрэнни. Она умерла пятьдесят лет назад… Она была нашей сестрой.
        Грудь Фрэнсин сдавила тревога, сдавила так, что она едва могла дышать. Она посмотрела в открытую дверь на дуб, голые ветви которого качались над колодцем, хотя во дворе не было ни малейшего ветерка.
        Повернувшись к Мэдлин, она начала искать признаки того, что сестра лжет. Та никогда не умела убедительно врать. Но сейчас ее щеки не покраснели, и она не старалась смотреть Фрэнсин в глаза, как обычно делала, когда врала.
        Испытывая головокружение и чувствуя, что она не вынесет этого сочувствия, написанного на лице сестры, Фрэнсин уставилась на стол.
        - Расскажи мне, - прошептала она, сглотнув ком в горле.
        - Будет проще, если ты увидишь это сама. - Мэдлин открыла тоненькую папку и по столу пододвинула к Фрэнсин несколько листков бумаги. - Все мы были зарегистрированы в Церкви Святого Сердца в Конистоне. Но я не помню, чтобы мы когда-либо ходили туда, а ты?
        Фрэнсин покачала головой, хотя это не удивило ее, ведь мать никогда не имела склонности к официальной религии.
        Наконец она выдохнула воздух, скопившийся в ее груди, и глянула на выделенные желтым маркером имена на ксерокопиях страниц метрической книги, выведенные старомодным почерком. Наверху каждой страницы значилось:
        Рождения, зарегистрированные в приходе Конистон графства Камбрия
        30 сентября 1961 года, Бри Элизабет, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        13 августа 1962 года, Агнес Ида, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        21 декабря 1963 года, Фрэнсин Лиллиан, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        16 сентября 1964 года, Виола Клементина, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        1 апреля 1966 года, Розина Сильвия, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        26 января 1968 года, Мэдлин Беатрикс, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол женский. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        19 ноября 1968 года, Монтгомери Джордж, Туэйт-мэнор, сельская община Хоксхеда, пол мужской. Отец - Джордж Роберт Туэйт, мать - Элинор Мэйбл Туэйт.
        Фрэнсин читала эти имена опять и опять, качая головой… Бри. Агнес. Виола. Розина. Монтгомери… Она не помнила этих имен, кроме Бри, да и это было просто имя, которое она придумала, когда была ребенком. Но это вовсе не значит, что ее маленький призрак и есть та самая Бри. Она не ощутила потрясения от внезапно пришедшего узнавания или от пробудившегося воспоминания, хотя должна была бы что-то почувствовать, ведь, судя по датам их рождения, они все родились друг за другом и наверняка вместе росли.
        - Должно быть, они родились мертвыми, - сказала она, радуясь тому, что нашла этому логическое объяснение.
        - Для мертворожденных детей есть отдельная книга, - ответила Мэдлин, говоря тихо, как будто, повысив голос, она могла нанести Фрэнсин непоправимый удар. - И у меня есть записи о наших крещениях, тоже в Конистоне. - Она пододвинула к Фрэнсин еще два листка бумаги. - Это единственные записи актов о смерти. - Она беззвучно плакала.
        У Фрэнсин сжалось горло. Сперва она не касалась этих страниц, а только в ужасе смотрела на них. Ее руки дрожали, когда она наконец взяла их и прочла простые слова, допускающие только одно толкование. 26 июля 1969 года была зарегистрирована смерть от утопления Бри Элизабет Туэйт и Монтгомери Джорджа Туэйта. Самой старшей и самого младшего из детей семейства Туэйт.
        - Они оба утонули, - отрешенно проговорила Фрэнсин. - Как и отец.
        Но Мэдлин качала головой.
        - Мать солгала нам и об этом. Записи акта о его смерти нигде нет.
        Фрэнсин похолодела.
        - Отец умер, - твердо произнесла она. - Он утонул в озере Эстуэйт, возвращаясь из паба, когда ты была совсем малышкой. Мама говорила нам…
        - Этого несчастного случая не было, Фрэнсин! Мама нам солгала.
        Она покачала головой; все ее существо не желало верить тому, что сказала сестра.
        - Тогда что же с ним произошло? У тебя есть все ответы, вот и скажи мне, что с ним сталось!
        - Я не могу. Возможно, он умер, но это случилось не здесь. Иначе акт о его смерти был бы записан в метрической книге. Я не знаю, что с ним сталось.
        В глубине существа Фрэнсин зародилось семя смятения и пустило побеги, охватившие все ее тело, пока у нее не выступила гусиная кожа. Она не хотела слушать дальше. Она обожала мать, единственного человека, которому она безоглядно верила, который всегда поддерживал ее.
        - Зачем маме было лгать нам о смерти нашего отца?
        - Не знаю, Фрэнсин! - ответила Мэдлин, раздосадованная упрямым нежеланием сестры принять правду. Затем глубоко вдохнула через нос и продолжила уже более спокойным тоном: - Я думала, что ты, возможно, что-нибудь помнишь. Тебе же было уже пять лет, когда Монтгомери и Бри утонули.
        Фрэнсин покачала головой.
        - Выходит, ты ничего не помнишь?
        - Нет. Я определенно не помню никаких братьев и сестер, кроме тебя, и я бы запомнила Бри. - К ее глазам подступили слезы. - Бри была нашей сестрой, а я ее не помню!
        Мэдлин протянула было руку, чтобы утешить ее, но, когда Фрэнсин не отреагировала на ее жест, убрала ее.
        - Я знала, что это станет для тебя ударом. Думаю, когда Бри была жива, вы с ней были близки. Наверное, именно поэтому ты и… - Она запнулась, затем продолжила: - Именно поэтому ты и запомнила ее таким образом, в качестве твоей воображаемой подруги.
        Фрэнсин проигнорировала ее сомнительный намек на то, что Бри есть всего-навсего вымысел, порожденный ее полузабытым воспоминанием.
        - А что сталось с остальными нашими сестрами? - спросила она, и ее голос прозвучал хрипло от сдерживаемых эмоций.
        Агнес. Виола. Розина. Эти имена были ей не знакомы, однако теперь, когда они запечатлелись в ее сознании, ей казалось, что, быть может, в ее памяти остался какой-то отдаленный отголосок воспоминания, неясный, как тень облака. Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь о своем раннем детстве. Но так ничего и не вспомнила. Ни единого воспоминания, за которое можно бы было ухватиться. Она не могла вспомнить Бри, а ведь Бри была с ней всегда…
        Мэдлин покачала головой.
        - Я не смогла выяснить, что с ними сталось. Единственное упоминание о них - это записи актов об их рождении и крещении. Больше ничего нет.
        Фрэнсин сидела совершенно неподвижно, но мысли ее лихорадочно метались - она пыталась осмыслить то, что узнала, но у нее ничего не выходило. Это было слишком неожиданно, слишком разрушительно.
        - Как давно ты это узнала?
        Мэдлин неловко заерзала на стуле.
        - Несколько месяцев назад, - призналась она.
        Фрэнсин ошарашенно уставилась на сестру.
        - Почему же ты ничего не сказала мне раньше?
        Мэдлин замялась, затем ответила:
        - Потому что я знала, что ты отреагируешь на это именно так. По правде говоря, я даже не была уверена, что ты мне поверишь.
        - Вздор! Тебе просто не хотелось отрываться от той беспорядочной жизни, которую ты ведешь в Лондоне!
        Еще одна пауза, затем Мэдлин кивнула.
        - Да, отчасти так оно и было, - согласилась она. И, обведя взглядом кухню, вздрогнула. - Я знаю, тебе нравится здесь жить, а мне тут все всегда было ненавистно. Но я в самом деле собиралась приехать и рассказать тебе, однако тут Джонатан заболел.
        Смягчившись, Фрэнсин принужденно кивнула, но все же не удержалась и сказала:
        - Ты могла бы позвонить мне или написать.
        - Не выдумывай, Фрэнни. Такие вещи нельзя сообщать по телефону или в письме.
        К горлу Фрэнсин подступили слезы. Нет, она не может и не станет плакать перед сестрой. Она резко встала и бросилась к двери, ведущей во двор.
        - Я видела их могилы, - добавила Мэдлин.
        Фрэнсин замерла на пороге.
        - Что?
        На лице Мэдлин было написано удивление, как будто ее только что осенило.
        - Я говорю о могилах Бри и Монтгомери. Они похоронены на нашем кладбище. В отличие от тебя, я не боялась его и гуляла там, когда была маленькой. Я помню, что видела их имена на надгробиях, но тогда они ничего для меня не значили.
        Фрэнсин кивнула, хотя сама она не имела ни малейшего желания заходить на кладбище, и торопливо подошла к дубу во дворе.
        - Бри! - пронзительно позвала она.
        Голые ветки чуть слышно зашелестели.
        - Бри, пожалуйста, спустись. - Она сглотнула, не зная, как ей сказать маленькому призраку, что теперь она знает, что они сестры, но ничего не помнит о том времени, когда Бри была жива.
        Фрэнсин прождала под дубом не менее пяти минут. Бри так и не спустилась, но Фрэнсин знала - она находится там и наблюдает.
        26 июля 1969 года
        Бри крадучись спускалась по лестнице, отлично зная, что сейчас она должна находиться в саду с сестрами и маленьким братиком. Она остановилась на лестничной площадке и склонила голову набок, напрягая слух.
        Под ней перед парадной дверью простирался вестибюль, сумрачный и темный, со стенами, обшитыми деревянными панелями и висящими на них потемневшими и потрескавшимися от времени портретами предков Туэйтов, которые наверняка никогда в жизни не занимались ничем интересным.
        Удостоверившись, что в доме никого нет, она тихонько спустилась по последним нескольким ступенькам и заглянула в главную гостиную. Ее ноздри дрогнули от запаха табачного дыма, который висел в воздухе комнаты, похожий на голубоватую мглу. Хотя сам по себе этот запах и не был неприятным, неприятными были те ассоциации, которые он вызывал - тот неизгладимый отпечаток, который Он наложил и на эту комнату, и на весь дом.
        Чувствуя, как от прилива адреналина, вызванного ее дерзостью, у нее кружится голова, Бри остановилась на пороге - ее внимание привлекло движение за окном, где сестры и мама восстанавливали зеленые скамьи и лужайку.
        Это должно было быть чудесной картиной, но только не для Бри. Она видела лишь затаенную нервозность, чувствующуюся в каждом движении их голов, в каждом взгляде, который они бросали на дом. Все ждали того момента, когда Он выйдет на тропинку, идущую через лес и ведущую в Хоксхед, и когда все, даже сам дом, смогут вздохнуть с облегчением.
        Агнес, которая была всего на год младше самой Бри, стояла рядом с мамой, стоящей на коленях перед одной из зеленых скамей. Одной рукой она прижимала к груди свою бело-синюю собаку, а другой тыкала воздух. Бри сощурила глаза. Не нужно слышать Агнес, чтобы понять - она пытается указывать маме, что где сажать, а мама не обращает на нее внимания, продолжая терпеливо молчать. Но даже сейчас, когда она тщится командовать, худые плечи Агнес напряжены, и она то и дело зыркает то туда, то сюда, всегда в страхе ожидая, что Он заорет, застукав ее, и стараясь придумать какую-нибудь отмазку, чтобы избежать трепки.
        Мэдди, вечно плачущая, вечно приставучая, держалась за мамину юбку; ее лицо с большими зелеными глазами было сморщено в плаче, хотя оно у нее всегда оставалось затравленным, даже тогда, когда она радовалась. Но за ее полтора года ей нечасто доводилось испытывать радость.
        Послышался громкий смех - и вместе с пылинками заплясал в солнечном свете, льющемся в комнату через закрытое окно. Бри улыбнулась - трудно удержаться от улыбки, когда Рози смеется. У нее был грудной смех, какого не ожидаешь услышать у трехлетней девчушки. Это был один из самых радостных звуков в жизни Бри. Рози упала лицом вниз, но, в отличие от других детей, которые на ее месте разревелись бы, только расхохоталась, да так, что у нее началась икота. Она встала, икнула и тут же упала на задницу, что только вызвало у нее приступ еще более веселого смеха.
        На помощь Рози пришла только Виола. Всего на год старше, чем Рози, Виола была самой тихой и самой мечтательной из них, той, кто дает, а не берет, той, кто заботится о других и никогда ничего не просит для себя самой.
        Взгляд Бри переместился на ее любимицу Инжирку, сидящую рядом с Монти, который, расставив ножки, качался на подвешенном, как гамак, одеяле, держа в ручках красный трактор и то поднося его к лицу, то отодвигая, завороженный тем, как в зависимости от расстояния на нем по-разному играет свет. Инжирка недовольно смотрела на братика - надо думать, мама велела ей присматривать за ним.
        Почувствовав, что за ней наблюдают, Инжирка подняла глаза, посмотрела на дом, и на ее лице отразилось беспокойство, после чего она снова начала с недовольным видом следить за Монти.
        Оторвав взгляд от света летнего солнца, которым она тоже обязательно насладится, когда сделает то, что ей нужно, Бри заметила кошелек, лежащий на маленьком столике рядом с Его креслом. Она возьмет немного, чтобы прибавить к тому, что стащила раньше, немного, чтобы Он ничего не заметил, но все же не слишком уж мало, чтобы не обесценить риск, на который идет, - ведь если ее поймают, последствия будут ужасны. Пожалуй, на этот раз надо взять три шиллинга. Да, три шиллинга - это в самый раз.
        Бри проскользнула в комнату на цыпочках, стараясь на наступить на скрипучую половицу. Открыть кошелек было секундным делом… После чего она удивленно замерла. Ей никогда не доводилось видеть столько денег - кошелек распух от пачки фунтовых банкнот. А между тем прежде у Него в кошельке бывали только монеты.
        Из вестибюля донесся скрип.
        Голова Бри крутанулась так резко, что длинные косы ударили ее по лицу. Держа кошелек за спиной, она посмотрела в темный вестибюль, чувствуя, что сердце у нее колотится быстро-быстро.
        Купюры были гладкими. Бри ощупью достала из пачки несколько штук, затем беззвучно застегнула кошелек и положила его обратно на стол. Затем на цыпочках подошла к двери, чтобы осмотреть вестибюль.
        Здесь все было неподвижно - в потемках даже не был виден пляс пылинок. Бри стояла у двери, напряженная и готовая броситься наутек.
        Прищурясь, она оглядела ту часть вестибюля, которую можно было увидеть из дверного проема, затем посмотрела на лестницу, слыша, как в ушах у нее ревет кровь, и нахмурилась. Может, это такая игра? Хотя на Него это не похоже. Обычно Он действовал более прямолинейно, угрожая и ставя синяки. Но тут точно кто-то есть, она это чувствовала, как будто кто-то притаился, стараясь дышать тихо-тихо, чтобы его не нашли.
        Нахмурившись еще больше, Бри крадучись вышла из главной гостиной и двинулась вдоль обшитой панелями стены вестибюля, вглядываясь в каждый темный уголок, в каждое пятно на стене, похожее очертаниями на человеческую фигуру, в каждую трещину и щель. Старинные дома тем хороши, что в них полно неожиданных закоулков, комнат, где можно спрятаться, и длинных коридоров, по которым ты, если у тебя есть быстрые молодые ноги, можешь убежать. Но ведь в этих закоулках может спрятаться и тот, кто поджидает тебя, чтобы напасть…
        Чувствуя, что от страха у нее не гнется шея, Бри наконец вбежала в тепло залитой солнцем кухни. Здесь она засунула украденные купюры в карман платья и заторопилась мимо огромного стола, стоящего в середине.
        Затем остановилась и схватила две горсти крошечных кексиков, остывающих на противнях. Они были еще теплые и пахли имбирем. Чувствуя себя виноватой, поскольку мама наверняка обвинит в их пропаже Инжирку, ведь та ужасно любит имбирь, Бри сунула кексики в карманы, к лежащим там купюрам. Затем, в последний раз оглянувшись на безмолвный дом, выбежала во двор.
        После сумрака вестибюля солнечный свет был особенно приятен. Бри вбежала в сад и только здесь заставила себя перейти на шаг. Заметив ее, Агнес насупилась, напустив на себя этот свой противный понимающий вид.
        Придав себе видимость беззаботности, Бри приблизилась к Инжирке и Монти, ступая по пружинящей ромашковой лужайке, похожей на пушистый ковер и при каждом шаге испускающей запах битых яблок.
        Увидев Бри, Монти радостно загукал. Он был веселым ребенком, да и как могло быть иначе? Он будет баловнем судьбы, ведь он желанный сын, а не еще одна дочь, достойная только презрения.
        - Где ты была? - прошептала Инжирка; при виде сестры гримаса беспокойства исчезла с ее веснушчатого лица.
        Бри прижала палец к губам и округлила глаза, давая понять, что это большой секрет, который она может сообщить Инжирке только тогда, когда они окажутся одни в своем тайном убежище. Затем уселась и подставила лицо солнцу, чтобы его тепло изгнало из ее сердца ту холодную тревогу, которую она чувствовала в доме. Теперь она могла упиваться своим бесстрашием - как-никак ей хватило духу стащить больше денег, чем она держала в руках когда-либо прежде.
        К ней подбежала Виола и с криком: «Смотри, что я сделала!» - всунула ей в руки венок из маргариток.
        - Это тебе, Бри. Я сплела его для тебя, - захлебываясь, добавила она.
        Радуясь этому переключению внимания, Бри надела венок на голову.
        - Теперь я твоя принцесса, - важно изрекла она. - И ты должна будешь делать то, что я тебе повелю.
        - Ты не можешь быть принцессой, если на тебе венок из маргариток, - заметила Инжирка. - Это должны быть астры, цветы королей и королев. Так сказала мама.
        У Виолы вытянулось лицо.
        - Извини, - прошептала она. - Я сплету другой венок, из астр.
        Сердито посмотрев на Инжирку, Бри сказала:
        - Не надо! Ведь астры у нас лиловые, а мне не нравится этот цвет. К тому же маргаритки предназначены для детей, а я и есть ребенок. Так что я буду маленькой принцессой. А теперь… - Она задумчиво огляделась.
        У Виолы радостно округлились глаза - ведь, похоже, сейчас они будут играть. Бри умела придумать игру из любого пустяка, и такая игра могла длиться часами.
        - Сбегай на кладбище и нарви мне асфодели.
        - Да, ваше величество, - ответила Виола и, сделав кособокий реверанс, пустилась бежать по лужайке, заправив юбку в трусики, как это делала сама Бри, чтобы сподручнее было бегать.
        Как только Виола отбежала достаточно далеко, Бри быстро огляделась, чтобы убедиться, что остальные тоже не могут ее услышать, и прошептала:
        - Ты Его видела? В доме Его не было.
        Инжирка покачала головой.
        - Я следила за тропинкой, как ты мне сказала. Он не выходил.
        По спине Бри пробежал опасливый холодок.
        - В Его комнате Его не было. Я проверяла.
        - Ты уверена, Бри? Если Он застукает тебя…
        Хотя она нервничала, как перепуганный заяц, Бри сделала то, что делала всегда. Она улыбнулась, поглядев на встревоженное лицо Инжирки, и взяла ее за руку, всегда готовая защитить, всегда готовая успокоить.
        - Все будет хорошо, все будет в порядке, - соврала она так убедительно, что почти поверила себе.
        Глава 7
        Фрэнсин быстро и остервенело шагала по лесу Лоунхау, похожему на зелено-золотой ковер там, где сквозь ветви деревьев в него проникали лучи предвечернего солнца.
        Это какой-то жестокий розыгрыш. Ведь записи актов обо всех этих рождениях и смертях могут быть поддельными. Не может быть, чтобы она забыла такую важнейшую часть жизни, как наличие четырех сестер и брата. Не может быть, чтобы она могла забыть Бри, живую или мертвую.
        Вот только Мэдлин отнюдь не жестока. Она легкомысленна, эгоцентрична и назойлива, но никогда не была жестокой. И как бы Фрэнсин ни хотелось верить в обратное, она знала - Мэдлин не солгала… Солгала мать.
        Это был сокрушительный удар по всем устоявшимся представлениям Фрэнсин. Она остановилась посреди тропинки и схватилась за живот, который свел спазм ужаса.
        Хотя к ее горлу опять подступили слезы, она не позволит им потечь. Выпрямившись, она застыла, пытаясь вспомнить хоть что-то из своего раннего детства, что-то такое, что подкрепило бы слова Мэдлин. Но в ее памяти так и не всплыло ни единое воспоминание, как будто она появилась на свет, уже полностью сформировавшись, в возрасте пяти лет.
        Фрэнсин пришло в голову только одно - то, что она никогда не думала о своем отце, безоговорочно поверив тому, что ей говорила мать: он будто бы утонул. Она не помнила, как он выглядел, даже смутно, не помнила, как от него пахло. И в доме не было ни одной его фотографии. Как и семейных фотографий.
        Сгущались сумерки, удлинялись тени, а Фрэнсин все продолжала стоять, погрузившись в свои мысли. Это пришло к ней не сразу, скорее не воспоминание, а ощущение атмосферы - какое-то напряжение, настороженность, подспудное возбуждение, давнее и потому приглушенное. Но откуда оно взялось? Этого она не знала.
        Может, это чувство передалось ей от матери? Нет, определенно не от нее. Тогда, может, от отца? Мать говорила о нем только тогда, когда ее спрашивала Мэдлин - такие вопросы ей всегда задавала Мэдлин, но не Фрэнсин.
        Она зарычала, злясь на себя, не зная, действительно ли помнит это, или же это порождено ее воображением, потому что она сама не своя.
        Фрэнсин шла, ничего не замечая вокруг; сумерки сменились темнотой, дневные птицы угомонились, и из своих нор и гнезд выбрались ночные существа. Природа никогда не молчала, лес всегда был полон звуков, издаваемых зверями и птицами, как хищниками, так и теми, кого эти хищники едят.
        Испуганно ахнув, Фрэнсин остановилась как вкопанная и резко вынырнула из своих мрачных мыслей, уставясь на здание, высящееся перед ней, словно безобразный гнойник. От покойницкой тропы веяло древней жутью, но в лесу имелись и другие места, обладающие не менее жуткой аурой, проникнутой злом - злом, порожденным людьми и намного более свежим.
        Окруженная огромными древними дубами и буками, здесь стояла «Образцовая лечебница для душевнобольных преступников», как гордо гласила надпись над огромными каменными столбами ворот. Это было блистательно-безобразное сооружение с украшениями в виде каменных львов, грифонов, драконов и гигантских орлов, как будто архитектор так и не смог решить, какие чудовища лучше всего защитят окружающий мир от тех, кого держали здесь взаперти.
        Фрэнсин всегда терпеть не могла старую лечебницу. Это заведение было ответом Северной Англии на лондонский Бедлам и в свое время имело такую же дурную славу, к которой примешивался ореол таинственности, поскольку его местоположение в общем и целом держалось в секрете. И Фрэнсин считала, что оно должно и дальше оставаться в секрете. Но когда-то это здание было роскошной резиденцией, построенной одним из ее предков, хотя и не такой старой, как Туэйт-мэнор. Согласно «Хроникам Туэйтов», в восемнадцатом веке оно было отдано правительству в долгосрочную аренду, однако, когда в 1980-х годах договор об аренде истек, мать Фрэнсин отказалась продлить его. И с тех пор это ужасное место мало-помалу отвоевал лес. В детстве Фрэнсин никогда не заходила сюда, притом безо всяких предостережений, и теперь сюда тоже никто не заглядывал, разве что какой-нибудь подросток из Хоксхеда решал, что будет прикольно провести ночь в этом здании, где, как считали местные жители, водятся привидения.
        Она повернулась, чувствуя, как по ее коже бегают мурашки; хотелось поскорее убраться отсюда. Ей казалось, что она слышит вопли тех, кто когда-то был здесь заточен, хотя, проходя по этой тропинке, она никогда не видела здесь ни одной души, ни живой, ни неживой.
        Фрэнсин остановилась, когда между деревьями показались огни Туэйт-мэнор. Это была путеводная звезда, влекущая ее к себе, ее прибежище, теплое и приветное. Но даже ее любимому дому было не под силу распутать узел необъяснимого страха.
        Фрэнсин заставила себя посмотреть в сторону кладбища.
        В сумраке у него был особенно угрожающий вид. В нем, опоясанном кованой узорной оградой, не было симметрии, не было четких аккуратных линий. Рассыпающиеся надгробия над останками Туэйтов, которых хоронили здесь пять сотен лет, заросли сорняками, над ними низко склонились старые деревья.
        Сжав кулаки, с ладонями, вспотевшими от одной мысли о том, чтобы зайти на это кладбище, Фрэнсин закрыла глаза. Она не смогла заставить себя войти в калитку даже тогда, когда умерла мать. Но ненавидела она его именно из-за матери, потому что только там видела, как та плачет.
        Фрэнсин разжала кулаки. На ладонях остались полукруглые отметины там, где коротко подстриженные практичные ноги впивались в плоть.
        Ей нужно подтверждение. Нужно нечто более существенное, чем несколько ксерокопий страниц приходской книги записи актов гражданского состояния. Она могла бы это сделать… ради Бри.
        Фрэнсин двинулась по дорожке, идущей к дому, затем, подойдя к развилке, остановилась опять. Правое ее ответвление вело к теплу дома, а левое - к ужасу кладбища и ответам.
        В голову бросилась кровь, и этот прилив был таким резким, что ей показалось, что сейчас она лишится чувств. Фрэнсин опять закрыла глаза и, не открывая их, повернула налево.
        Глубокий вдох… и ее глаза открылись.
        Если она пройдет в эту ржавую калитку, ее устоявшаяся жизнь изменится навсегда. Фрэнсин сделала один шаг вперед, потом другой, третий, пока не остановилась перед калиткой.
        За кладбищем не ухаживали уже тридцать лет, с тех самых пор как умерла мать. Та всегда ухаживала за могилами, даже за теми, которые были так стары, что имена на надгробных камнях давно стерлись.
        Фрэнсин положила ладонь на щеколду, и холодный металл впился в ее кожу. Она развернулась и побежала по дорожке к дому, пробежала по двору и, вбежав в кухню, захлопнула за собой дверь.
        И прислонилась к ней, чувствуя, что ее сердце колотится так, что, кажется, вот-вот разорвется. Ее кожа была холодной, и все же она так вспотела, будто ее трепала лихорадка.
        Мало-помалу до нее дошло, что на нее смотрят три пары глаз.
        Фрэнсин выпрямилась и, попытавшись вернуть себе достоинство, насколько это вообще было возможно после того, как она ввалилась в дом так несолидно, сказала:
        - Добрый вечер.
        Она скованно прошла через кухню и поднялась по лестнице в свою спальню, где только и могла найти прибежище. Здесь быстро приготовилась отойти ко сну, несмотря на ранний час, и, легши в холодную постель, уставилась в потолок. Дом, затаившись, смотрел на нее, безмолвный, душный и напряженный.
        Бри так и не пришла.
        Вокруг слышались тихие ночные звуки - вот кто-то задвинул шторы, вот кто-то скребет плинтус, вот скрипит дверь ванной, открывающаяся, хотя этому нет очевидных причин.
        Фрэнсин ждала долго, отчаянно желая вновь увидеть своих призрачных друзей. Ей были необходимы их присутствие, их верность, успокоение, которое они всегда приносили ей. Они всегда приходили к ней по ночам, когда все затихало, это происходило даже тогда, когда в доме присутствовала Мэдлин.
        Но время шло, а Тибблз так и не запрыгнула на ее кровать, сквозь стену не прошел мужчина в цилиндре, и беременная женщина так и не села у окна, ожидая маленького сына.
        Призраки Фрэнсин покинули ее.

* * *
        Когда Фрэнсин проснулась, в окно лился свет. Было позднее утро. Испытывая чувство вины - ведь прежде всегда вставала рано, - она вскочила с постели и оделась.
        На первом этаже стояла тишина. В вестибюле было сумрачно и тихо, если не считать тиканья стоящих в главной гостиной старинных напольных часов. В сумраке чувствовался запах табачного дыма, но он был так слаб и неуловим, что Фрэнсин решила, что он только чудится ей.
        Напрягшись и склонив голову набок, она прислушивалась к непрестанному тиканью напольных часов и пыталась уловить другие звуки, издаваемые домом. Но все остальные фоновые звуки затихли, слышалось только медленное тик-так… тик-так… Прежде она всегда чувствовала свое особое родство с атмосферой Туэйт-мэнор, и иногда ей казалось, что она с точностью барометра угадывает его настроения.
        И сегодня ей казалось, что ее дом стал сам не свой.
        Выкинув из головы странные мысли, Фрэнсин проворно спустилась на кухню. Все здесь было в порядке. Нигде не было видно следов присутствия Мэдлин, и, надо думать, Констейбл и его подмастерье уже давным-давно отправились в Хоксхед, чтобы работать на строительстве нового отеля. Она взяла бутылку с притертой пробкой, которую вчера оставила на буфете, и мрачно улыбнулась. Ей надо кое с кем поговорить.
        Одной рукой сжимая бутылку, а в другой держа семена фенхеля, Фрэнсин двинулась по лесу Лоунхау, не обращая внимания на безмолвных призраков, стоящих вдоль покойницкой дороги. Она настолько ушла в свои мысли, что, лишь повернув на развилке в сторону Колтхауса, осознала, что на этот раз Алфи, самый младший из призраков, которые обычно попадались ей в лесу, так и не преградил ей дорогу.
        Погода нынче была под стать ее настроению - день выдался пасмурным, угрюмым: один из тех дней, когда тебе кажется, что солнце никогда не засияет вновь, когда идет непрестанный моросящий дождь, из-за которого волосы становятся кучерявыми, а в воздухе чувствуется противная сырость.
        Она постучала в дверь мисс Кэвендиш, и внутри послышалось шарканье.
        - Фрэн! - воскликнула мисс Кэвендиш, и на ее лице отразилось радостное удивление, но оно сразу же погасло, когда та увидела напряжение во взгляде гостьи. - Что стряслось? - спросила она, посторонившись, чтобы Фрэнсин могла войти.
        В маленькой гостиной Фрэнсин повернулась к старой даме, но не села, когда мисс Кэвендиш махнула рукой. Ей было необходимо остаться стоять, чтобы контролировать разговор.
        Безо всяких предисловий она начала:
        - Ко мне приехала Мэдлин. - Сделала паузу, сглотнула и покачала головой. - Она сказала мне… сказала мне, что… Бри… - последнее слово Фрэнсин произнесла шепотом, потому что теперь, в такой знакомой ей гостиной мисс Кэвендиш, не могла продолжать.
        - Сядь, Фрэн, - тихо сказала мисс Кэвендиш.
        Фрэнсин села на край стула и повернулась к старой даме. На лице мисс Кэвендиш читалось сочувствие, от которого ей стало не по себе.
        - Что Мэдди сказала тебе?
        - Что нас было семеро. Она показала мне записи о нашем рождении и, - Фрэнсин всхлипнула, - две записи о смерти. А я и не знала, что Бри была моей сестрой… Она была моей сестрой, а я забыла ее!
        - Ах, вот оно что… - Мисс Кэвендиш откинулась на спинку кресла. - Значит, ты действительно ничего не помнишь? - спросила она, помолчав.
        - Нет… Что же с ними произошло? В записях о смерти говорится только одно - что Бри и Монтгомери утонули. И больше ничего. Никаких упоминаний об остальных моих сестрах, и Мэдлин говорит, что мать нам солгала, что отец вовсе не утонул в озере Эстуэйт, и что здесь о его смерти вообще нет никаких сведений, - произнесла она так быстро, что ее слова слились воедино. - Мне необходимо узнать, что именно произошло с Бри.
        Мисс Кэвендиш посмотрела в окно на обложной моросящий дождь, затем со вздохом сказала:
        - Об этом нелегко говорить, но я скажу тебе, что знаю, а не то, о чем тогда ходили слухи. - На ее морщинистом лице отразилась печаль. - Бри и Монти утонули в том колодце во дворе вашего дома около пятидесяти лет назад. И в ту же ночь Джордж - ваш отец - сбежал, забрав с собой остальных твоих маленьких сестер. Это то, что мне известно. Больше я ничего не знаю.
        Фрэнсин пробрала дрожь. Она всегда ненавидела этот колодец во дворе.
        - И это все? Все, что вам известно?
        Мисс Кэвендиш молчала так долго, что Фрэнсин начала думать, что она уже не ответит. Когда та заговорила снова, в голосе ее звучала печаль.
        - Никто не знает, что именно произошло в ту ночь… Это знала только твоя мать, а она предпочла молчать. Я была самой близкой ее подругой, но даже мне она никогда не рассказывала об этом. Никогда не упоминала ни о Бри, ни о Монти, ни о других дочерях, никогда вообще не говорила об этой трагедии. Даже когда ты начала вести разговоры о Бри, как будто та рядом с тобой, что сильно пугало меня. Я пыталась поговорить об этом с Элинор, но она всякий раз отвечала, что лучше оставить тебя в покое, если тебя утешает уверенность в том, что Бри с тобой, пусть даже в виде воображаемой подруги. Элинор так и унесла свои секреты с собой в могилу. Но я помню те поиски так хорошо, будто это происходило вчера. Твоя мать тогда подняла на ноги всю округу… - Мисс Кэвендиш наморщила лоб. - Я не могу припомнить, кого из вас мы искали тогда… Бри и Монти, это точно, и, кажется, еще кого-то из девочек.
        Пожав плечами, она продолжила:
        - На поиски тогда вышла вся деревня и искала всю ночь. И в Лоунхау, и на берегах Эстуэйт, до самого леса Грайздэйл. Мы даже попытались провести поиски в той старой психиатрической лечебнице в лесу, но ее начальство не пустило нас в нее - в то время они держались особняком и ни с кем не хотели иметь дела. Мне кажется, я вообще никогда не видела ее пациентов, не говоря уже о врачах или медсестрах… Но все это время Монти и Бри находились в колодце, где они утонули. Их нашли на следующее утро. Я участвовала в поисках в Грайздэйле и услыхала крики. Когда я оказалась возле дома, Бри и Монти уже лежали возле колодца. А Джордж… - Она неодобрительно сжала губы. - Твой отец уже сбежал, прихватив с собой твоих младших сестер. Скатертью, как говорится, дорога. Нет, я не о девочках, но этот Джордж Туэйт был настоящий мерзавец и к тому же лодырь.
        - Как вы думаете, что тогда случилось?
        - Не знаю, дорогая. Эта история попала в центральные газеты, но во всех них писали одно и то же - что дети утонули. Было проведено расследование, и коронер объявил, что это несчастный случай. Ужасный несчастный случай, но не более того… Правда, ходили слухи. Некоторые считали, что к утоплению Бри и Монти приложил руку Джордж.
        - Но сами вы так не думали, да? - спросила Фрэнсин, ухватившись за нерешительность, прозвучавшую в словах старой дамы.
        Мисс Кэвендиш нахмурилась, затем покачала головой.
        - Джордж никогда не причинил бы вреда Монти, ведь он просто боготворил этого малыша. Послушать его, так можно было подумать, что в Туэйт-мэнор родился новый мессия. - Ее лицо сердито сморщилось. - Этот ваш папаша, Джордж, он плевать хотел на вас, дочерей. Он был жесток и прямо лопался от злости, особенно от злости на нашу Элинор. Но не сумел сломить ее, хотя Бог свидетель, он пытался. Она была сильной женщиной.
        - Если он был таким чудовищем, то почему же она не бросила его?
        Мисс Кэвендиш удивленно вскинула свои редкие брови.
        - Зачем ей было это делать? Ведь дом принадлежал ей, тем более после смерти Монти, как бы печально это ни звучало. - Она пристально посмотрела на Фрэнсин, затем покачала головой. - Господи, выходит, ты ничего не знаешь… Неужели твоя мать никогда не рассказывала тебе о той сделке, которую с Джорджем заключил твой дед?
        - Мой дед? Он умер, когда я была младенцем. Я его даже не знала.
        Мисс Кэвендиш долго молчала, затем заговорила опять:
        - Это ни для кого не было секретом. Старый Туэйт был тот еще фрукт, особенно после того, как умерла твоя бабушка. Элинор тогда было лет двенадцать или около того. У него были старомодные взгляды, и он был помешан на вашей усадьбе, как и все Туэйты. Ему непременно хотелось, чтобы она осталась собственностью вашей семьи, чтобы ваш род не угас. А это было проблематично, ведь из наследников у него имелась только одна-единственная дочь. И ему пришло в голову выдать Элинор замуж за одного из тех Туэйтов, которые жили на берегах озера Алсуотер, из его дальней родни.
        - За моего отца? - уточнила Фрэнсин, пытаясь уследить за этим рассказом об истории ее семьи, которой она никогда не знала.
        Мисс Кэвендиш кивнула.
        - У Джорджа была та же фамилия, и он приходился старику какой-то водой на киселе. Кто бы мог вообразить, что какая-то там фамилия может быть такой ценной… Но для старика Туэйта она была всем. И Джордж сразу же ухватился за такую возможность, ведь ему было уже за тридцать, а он так ничего и не добился, - и тут появляется старик Туэйт и предлагает этому дармоеду жениться и заиметь большой помещичий дом. Но хрыч был ушлым и, думаю, понимал, что из себя представляет Джордж. Он заключил с ним договор, по которому Джордж мог получить усадьбу только при том условии, если у него и Элинор родится наследник мужского пола, но и даже тогда усадьба должна была достаться Джорджу только после того, как этому наследнику исполнится пять лет.
        - Но почему же мама не сказала «нет»? - в ужасе воскликнула Фрэнсин.
        Старая дама пожала плечами.
        - Джорджу очень хотелось получить все, и он умел быть на редкость обаятельным, когда ему того хотелось. Они поженились, когда Элинор было всего семнадцать лет. И Джордж определенно делал все, чтобы произвести на свет наследника, - Элинор все время ходила беременная. Но у них рождались только девочки, и постепенно Джордж стал относиться к жене враждебно. Он винил ее в том, что она рожает только дочерей, но, пока старик Туэйт был жив, не решался поднять на нее руку.
        Она замолчала и, скривившись, сглотнула, как будто эта история несла в себе яд.
        Фрэнсин была охвачена ужасом - неужели она так мало знала о матери? Неужели отец и дед вступили в такой ужасный сговор только ради того, чтобы Туэйт-мэнор остался во владении тех, кто носит фамилию Туэйт, а мать с этим согласилась, что и сделало ее несчастной?
        Мисс Кэвендиш откашлялась и улыбнулась Фрэнсин.
        - Разумеется, после рождения Монти дело пошло немного лучше, но теперь Элинор и Джордж уже так ненавидели друг друга, что обратной дороги не было. - Она вздохнула. - А когда Монти погиб, все планы Джорджа вообще пошли прахом. Думаю, он намеревался продать усадьбу, как только Монти исполнилось бы пять лет.
        - Расскажите мне о Бри, - прошептала Фрэнсин, чувствуя, как у нее срывается голос. - Какой она была?
        Мисс Кэвендиш улыбнулась все такой же искренней улыбкой.
        - Она была еще той штучкой. У нее были длинные волосы, рыжие, как огонь, и такой же огненный темперамент. Но она многое унаследовала от твоего отца - и это очень тревожило твою мать, потому что Бри отвлекала его внимание от младших девочек… Ты очень тесно общалась с Бри, вы с ней были не разлей вода. Агнес так ревновала из-за того, что Бри предпочитала тебя. Она называла тебя не Фрэнсин, а как-то иначе, потому что не могла произнести твое имя. Как-то странно называла…
        - Инжирка. - Имя пришло к Фрэнсин сразу, словно миновав ее сознание, что удивило и мисс Кэвендиш, и ее саму.
        - Да, именно так странно.
        - А какими были остальные? Розина, Агнес и Виола?
        Мисс Кэвендиш снова улыбнулась.
        - Они были красотками с рыжими волосами. Туэйтов всегда можно было признать по цвету волос. У меня всегда была слабость к Рози - она была такой милой; я уверена, что она появилась на свет, смеясь. Агнес была настоящей командиршей, не то что Виола, которая всегда была мягким ребенком. Все вы были так непохожи друг на друга… - Она улыбнулась Фрэнсин. - А ты всегда была серьезной. И чересчур умной. Ты и теперь слишком уж серьезна.
        Чувствуя, что ее переполняют эмоции, которым она не может дать волю, поскольку иначе ее просто разорвет, Фрэнсин открыла было рот, но обнаружила, что ее горло сжимает ужас. Наконец у нее вырвалось:
        - Но почему я ничего не помню, мисс Си? Из моей жизни был вырван огромный кусок. Настоящая трагедия, - добавила она, потому что не могла говорить об этой жестокой истории иначе, - которая должна была бы неизгладимо отпечататься в моей памяти, однако у меня не осталось никаких воспоминаний. Почему же моя мать лгала мне? Я так верила ей… - Ее голос сорвался, лицо исказилось. - Вы были самой близкой ее подругой. Стало быть, вы…
        - Прости, дорогая, но нет. Я пыталась поговорить с Элинор после того, как это произошло, пыталась заставить ее открыться, но она не хотела. Она так ничего и не сказала ни о твоих сестрах, ни о малыше Монти. А если я заговаривала о вашем отце, она просто уходила. Из всех чувств, которые она питала к этому мужчине, в ней осталась только лютая ненависть.
        Мисс Кэвендиш покачала головой и сжала зубы, как будто тоже ненавидела его.
        - И на этом дело не закончилось - она избавилась от всех его фотографий, от всей его одежды. Избавилась от всего, что напоминало ей о детях и муже, как будто это было ей невыносимо. - Мисс Кэвендиш подалась вперед и положила ладонь на предплечье Фрэнсин. - В ту ночь часть души твоей матери умерла, Фрэн. Потом она так и не стала прежней - и разве можно ее винить? Потерять пятерых детей за одну ночь - этого не выдержала бы ни одна женщина. Но она была хорошей матерью для тебя и Мэдди. Она жила ради вас. Пусть это утешит тебя.
        - А она пыталась отыскать Агнес, Розину и Виолу?
        - Она не переставала теребить полицию, чтобы они нашли Джорджа. Она очень хотела найти его, чтобы вернуть своих девочек. Но мало что могла предпринять сверх того, что могла сделать полиция. А полиция старалась, я это знаю… Мисс Кэвендиш запнулась и нахмурилась.
        - Что? - спросила Фрэнсин. - Вы что-то вспомнили?
        - Нет, не вспомнила; скорее, речь может идти о впечатлении, которое создалось у меня тогда. - Мисс Кэвендиш сделала паузу, затем заговорила вновь. - Думаю, через какое-то время Элинор поняла, что больше никогда не увидит дочерей. В первые недели она все еще надеялась, что Джорджа и девочек найдут, но время шло, и в конце концов она потеряла эту надежду. Само собой, все мы гадали, что же с ними произошло. На этот счет ходило много слухов, рассказывали всякие нелепые истории. Будто бы кто-то их видел… Но, по-моему, все это был вздор. Джордж увез их далеко, но кто может сказать, куда? - Мисс Кэвендиш похлопала Фрэнсин по предплечью. - Остается только надеяться, что Джордж умер и больше никому не может причинить зла. Сейчас ему могло бы быть за девяносто, ведь он был намного старше нашей Элинор. Но девочки, должно быть, живы и здравствуют.
        Даже сейчас Фрэнсин чувствовала себя странно, говоря о своих сестрах и брате. От разговоров о них они не стали казаться ей более реальными; скорее, у нее было чувство, будто речь идет о людях, имеющих отношение к кому-то другому, а не к ней самой. Реальной казалась ей одна лишь Бри, но и ту она знала только как призрак. И в то же время, говоря о них, она начинала осознавать, что потеряла - сестер, которых она не помнила, и маленького братика, который навсегда останется младенцем. Потерянная и забытая семья…
        Две женщины сидели молча, думая о том ужасном времени полвека назад, затем мисс Кэвендиш сказала:
        - Я устала, Фрэн. - Она и вправду выглядела сейчас еще более немощной, чем когда Фрэнсин пришла, как будто от разговоров о прошлом ее покинули последние силы.
        - Да, кстати. - Фрэнсин достала бутылку и протянула ее старой даме. - У этого снадобья крепкий запах - из-за куркумы и имбиря, - но оно поможет вам облегчить боль, когда конец уже будет близок.
        - Спасибо, Фрэн. - Она долго смотрела на Фрэнсин. - Значит, ты станешь искать своих сестер?
        Фрэнсин удивленно уставилась на старую даму, ведь именно об этом она и думала. И надеялась, что если сестры до сих пор живы, то у них была счастливая жизнь. И что они помнят ее, даже если сама она начисто их забыла.
        Она медленно кивнула.
        - Думаю, да. Во всяком случае, я попытаюсь. - Она пожала плечами. - Но я даже не знаю, с чего начать поиски. Ведь все это произошло так давно…
        - Найди Сэма Вудхолла - ему известно больше, чем мне. В то время он был молодым человеком, можно сказать, у него молоко на губах не обсохло, но парень он был неплохой. Он был тем Констейблом, который первым явился на место, когда твоя мать обратилась в полицию. Потом из Кендала приехали еще полицейские и приняли руководство на себя, но молодой Сэм был местным парнем, который лучше понимал, как мы тут живем.
        - Он все еще служит в полиции?
        - Нет, дорогая. Он сейчас на пенсии. Я слышала, переехал в Ситоллер.
        Глава 8
        К тому времени, когда Фрэнсин вернулась домой, поднялся ветер и дул злобными порывами, предвещая бурю. За ней захлопнулась парадная дверь, и вой ветра остался снаружи; в доме было тихо, как в могиле. Притом здесь стояла духота, как будто окна не открывались годами. И все же тишина пахла электричеством, отдавала озоном.
        Подумав, что это объясняется приближающейся грозой. Фрэнсин быстро прошла по пустым комнатам.
        - Бри, - позвала она. - Ты можешь выйти. Мэдлин ушла.
        Но дом продолжал молчать.
        Она вышла во двор, подошла к дубу. Его узловатые ветки раскачивались, бросая капли мороси ей в лицо.
        - Пожалуйста, Бри. Мне необходимо кое-что сделать, но вряд ли я смогу сделать это без твоей помощи.
        Ветки так качались, что было невозможно разобрать, там она или нет.
        Теперь Фрэнсин была обеспокоена по-настоящему. Прежде Бри никогда так не исчезала; самое большее ее не бывало часа два, но она никогда не пропадала на целые сутки. Даже присутствие Мэдлин не могло заставить ее удалиться надолго.
        Упав духом, Фрэнсин повернулась к колодцу.
        Это был красивый колодец - коническая аспидная крыша над круглым каменным оголовком и бадьей на цепи. Длинная металлическая ручка ворота была покрыта ржавчиной тех многих лет, когда им никто не пользовался.
        Фрэнсин пробрала дрожь подавленного ужаса, но из заблокированного подсознания не пробилось ни одно воспоминание о том, как Бри и Монтгомери утонули. Однако она всегда ненавидела этот колодец. Возможно, какая-то часть ее души все-таки что-то помнила, просто это выражалось в виде странного неясного страха, а не в виде ясного воспоминания.
        Расправив плечи, Фрэнсин подошла к колодцу и заставила себя заглянуть в него; ветер был так силен, что сбивал ее с ног, и ей пришлось схватиться за кладку, чтобы не упасть. Из него поднимался запах сырости и слышался чуть различимый плеск темной воды о камень. Как же в него попали младенец и семилетняя девочка? Фрэнсин подняла глаза на дуб, неистово раскачивающийся над колодцем. Бри любила это дерево; она всегда приходила сюда, когда бывала расстроена. Не потому ли, что дуб стоит рядом с тем местом, где она умерла?
        Вздохнув, Фрэнсин попятилась.
        - Бри? - позвала она опять, но без особой надежды. Дуб продолжал качаться и разбрасывать капли воды.
        Фрэнсин надеялась, что Бри вернется к тому времени, когда она пойдет сегодня вечером защищать сад…
        У нее округлились глаза. Ее рука метнулась к рту.
        - О нет! - Вчера вечером она забыла защитить дом! Откровение Мэдлин так потрясло ее, что это вылетело у нее из головы. Неудивительно, что минувшей ночью ее призраки так и не пришли.
        Фрэнсин побежала к оранжерее и, схватив мешок каменной соли и пакет измельченных сушеных трав, которых у нее было много, положила их в тачку и быстро повезла ее в сад.
        - Пожалуйста, Бри, вернись, - пробормотала она, рассыпая по периметру сада порошок из трав, который тут же подхватывал ветер. - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… - шептала Фрэнсин, неистово работая и, несмотря ни на что, надеясь, что ее упущение не нанесло непоправимого вреда. Она обрабатывала сад, решительно разбрасывая каменную соль.
        Порыв ветра бросил ей в лицо моросящий дождь. Она выпрямилась, ища глазами что-нибудь такое, что говорило бы о том, что Бри находится рядом. Затем резко повернулась, надеясь уловить такое качание ветки, которое не согласовывалось бы с направлением ветра, или тень там, где ее быть не должно.
        Внезапно ветер стих, и, когда она повернулась к кладбищу, воцарилось необъяснимое затишье. Горло Фрэнсин сжалось от ужаса. Угрюмые деревья под свинцовым небом не столько оберегали надгробия, сколько нацеливались на них, как стервятники нацеливаются на падаль.
        Фрэнсин отвернулась, не в силах заставить себя подойти к кладбищенской калитке. И вместо этого повернулась к рододендронам, чувствуя, что ее сердце колотится слишком быстро.
        Войдя в лабиринт, чтобы больше не видеть кладбища, она повернула налево, потом направо, идя по дорожкам между плотными зелеными стенами. Ноги сами привели ее к старой каменной, одетой мхом скамейке, стоящей в центре лабиринта рядом с неработающим фонтаном. Когда-то изо рта украшающей его статуи Нептуна извергалась вода и падала в каменную чашу, полную лотосов. Но лотосы давным-давно умерли, а от бурой воды в чаше исходил запах гнили.
        Фрэнсин сидела на мшистой скамейке и смотрела на Нептуна. Несмотря на царящее вокруг запустение, здесь все дышало покоем и… ощущением счастья.
        В ее памяти вдруг всплыло воспоминание, яркое, как моментальный снимок. Празднование дня рождения в летний день… Рядом с фонтаном расстелена клетчатая бело-синяя скатерть… На скатерть поставлен кекс, окруженный гирляндой из хризантем. Возле него на коленях стоит Бри, такая, какой Фрэнсин никогда не помнила ее. Такая реальная, живая, вплетающая в гирлянду последнюю хризантему, а затем с нетерпением поворачивающаяся к дорожке, идущей к входу в лабиринт.
        Тяжелые шаги… за пределами лабиринта. Хруст ботинок на гравии…
        Фрэнсин повернула голову и прищурилась, как будто сквозь стены из рододендрона можно было разглядеть находящуюся за ним подъездную дорогу.
        Бри встала, склонила голову набок и приложила к губам палец, прислушиваясь к шагам. Затем бросилась бежать, легко и уверенно, сначала налево, затем направо.
        Фрэнсин последовала за ней. Теперь стены лабиринта казались ей стенами замка, за которыми таятся чудовища и феи, населяющие воображение ребенка. Бри была впереди, она стояла у входа в лабиринт, глядя на дом, казалось, светящийся в ярких лучах солнца и из-за давности какой-то размытый, словно Фрэнсин видела его сквозь мыльный пузырь.
        Она вышла из лабиринта, желая во что бы то ни стало удержать это воспоминание и последовать за ним до конца. Вот Бри бежит по лужайке….
        - Фрэнсин…
        Фрэнсин, едва не вскрикнув от ужаса, резко повернулась, и воспоминание рассеялось, как сон. Она подавила стон досады, увидев Констейбла, идущего к ней по лужайке.
        - Вы напугали меня, - осуждающе сказала Фрэнсин.
        - Извините. - Он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались веселые морщинки. - Я собирался тут кое-что взять и увидел вас. Прежде я никогда не видел, чтобы кто-нибудь стоял так неподвижно.
        Она заморгала и отряхнула юбку, запачканную землей. Если не считать светских любезностей, которыми они обменивались при случайных встречах, Фрэнсин почти не разговаривала с этим малым. Она отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза, и уперлась взглядом в кладбище. Напрягшись, быстро бросила кусок каменной соли, который держала в руке, на ближайшую клумбу, затем взглянула на Констейбла и увидела, что тот наблюдает за ней со странным выражением лица. Его взгляд упал на мешок с каменной солью, лежащий на тачке.
        Не обращая внимания на его вопросительно поднятую бровь, Фрэнсин стала ждать, что он скажет еще. Они оба смотрели на дом, и, похоже, Констейбл, как и она, не мог подыскать слова.
        - Я… э-э… заметил, что ваша башня с часами немного покосилась, - начал он.
        - Она находится в таком состоянии уже много лет, - ответила Фрэнсин, недовольная тем, что он посмел критиковать ее дом.
        - Думаю, под ней мог просесть фундамент. - Когда Фрэнсин ничего не сказала, Констейбл кашлянул и торопливо продолжил: - И дело не только в часовой башне - у вас вот-вот обвалится крыльцо, поскольку крепления пришли в негодность, и их надо заменить. И еще лестница - ее здорово изъела сухая гниль. И этот фронтон… - Он кивком указал на него.
        Фрэнсин посмотрела туда, куда был устремлен его взгляд. В центре балки фронтона выпирали и сильно потрескались.
        - Да, дому требуется небольшой ремонт, - согласилась она, пытаясь увидеть свой дом глазами Констейбла. Но у нее ничего не вышло - она слишком любила старое здание, и его недостатки были ей не видны. - Хотя я не понимаю, какое вам до этого дело.
        - Я мог бы подправить здесь кое-что, если вы захотите.
        Это было великодушное предложение, и, услышав его, Фрэнсин удивленно заморгала.
        - Почему вы предлагаете мне это?
        - Потому что вашему дому требуется ремонт.
        - Я понимаю, что ему требуется ремонт, но почему этим хотите заняться вы?
        Явно опешив, Констейбл оторопело покачал головой.
        - Потому что ваш дом превращается в смертельную ловушку. Если вы не отремонтируете фронтон, и притом быстро, вся эта сторона дома обрушится. Там находится гостиная, и если в это время кто-то будет в ней находиться, то он погибнет. А если обвалится часовая башня, то пострадает второй этаж и, возможно, фасад. Эти части здания наиболее конструктивно ненадежны; есть и другие, более мелкие проблемы, но именно эти части требуют безотлагательного внимания.
        - Это старый дом, и, разумеется, в нем имеются кое-какие проблемы. Но мне не нужна ваша помощь, - твердо сказала Фрэнсин. - В Хоксхеде есть строитель, устраивающий меня по всем статьям.
        Это, разумеется, была ложь. Единственному строителю, которого Фрэнсин знала, было за восемьдесят, и он не смог бы даже подняться по приставной лестнице, не говоря уже о том, чтобы отремонтировать дом, построенный пятьсот лет назад.
        Констейбл кивнул и огляделся по сторонам, будто ища новый способ завязать разговор, такой, который не вызвал бы у Фрэнсин раздражения. Она видела его колебания и пожалела о том, что говорила так резко. Судя по всему, он искренне хотел ей помочь. Уже одно это сбивало ее с толку, но еще больше она была смущена тем, что ей хотелось принять его помощь.
        Фрэнсин смягчилась.
        - Я собиралась пойти на кладбище. - Когда рядом с ней был Констейбл, она чувствовала себя куда более смелой, и теперь, произнеся это вслух, сможет заставить себя все-таки сделать то, что внушает ей такой страх.
        - Я видел его. Мне нравятся кладбища. В них есть некий грустный покой.
        - Вам они нравятся?
        Он улыбнулся.
        - Мертвые не могут причинить тебе вреда, и они молчат. В Лондоне я часто хожу на наше тамошнее кладбище, чтобы просто быть подальше от сутолоки большого города.
        Заинтригованная этим мужчиной, который ходил на кладбища в поисках уединения, Фрэнсин выпалила:
        - У вас там кто-то похоронен?
        Констейбл ответил не сразу.
        - Да, моя жена… Она умерла четыре года назад… у нее был рак мозга.
        - О, простите. - В памяти Фрэнсин всплыли фотографии улыбающейся женщины, которые она видела в его комнате. Фото говорили о воспоминаниях, о любви, которая пережила смерть. Этот человек ей определенно нравился.
        Он вздохнул.
        - С этим ничего нельзя было сделать. В конце концов смерть стала для нее избавлением.
        Фрэнсин никогда не знала, что надо говорить в таких случаях. Обычно она избегала разговаривать с людьми, так что перед ней редко вставала такая дилемма, однако сейчас она испытывала огромное сочувствие к этому человеку, которого едва знала.
        - Вы не будете против, если я схожу с вами на кладбище перед тем, как вернусь к работе? - спросил Констейбл, когда она продолжила молчать. - Я хотел туда зайти, но не стану делать этого без вашего разрешения. Ведь семейное кладбище - это личное пространство.
        Фрэнсин охватило облегчение. Сама она была слишком горда, чтобы попросить его сопровождать ее, но вполне может принять его предложение.
        - Если хотите.
        Фрэнсин подождала, пока он не двинулся по дорожке, ведущей к кладбищу, но чем ближе она подходила к кладбищу, тем тяжелее становились ее ноги. От паники по ее коже бегали мурашки, и она едва не повернула назад.
        Но Констейбл уже толкал калитку. Та издала ужасающий скрип. Он оглянулся через плечо и улыбнулся.
        - Хорошая у вас калитка, от нее так и веет жутью… Что с вами? - спросил он, увидев ее смертельно бледное лицо.
        - Все в порядке, - пробормотала Фрэнсин. - Просто, в отличие от вас, я не люблю кладбища.
        - У вас испуганный вид.
        - Ничего я не испугана! - Ее руки сжались в кулаки, и она, пройдя мимо него, вошла в калитку, удивившись своей собственной смелости.
        - Здесь похоронена вся ваша семья?
        Фрэнсин кивнула, потому что страх так стиснул ей горло, что она не смогла выдавить из себя ни слова.
        Констейбл опустился на корточки перед ближайшим надгробием. Фрэнсин смотрела на него, вытаращив глаза; ее охватил такой страх, что ей казалось, что если она отведет от него взгляд, то выбежит с кладбища и уже никогда не соберется с духом, чтобы вернуться сюда.
        - Джеремайя Десмонд Туэйт, - вслух прочел Констейбл. - Родился в тысяча восемьсот двадцать третьем году, умер в тысяча восемьсот семьдесят шестом. Покойся с миром. - Он провел пальцем по полустершейся надписи.
        Удивленная тем, что это имя ей знакомо, Фрэнсин вновь обрела дар речи.
        - Он написал «Хроники Туэйтов», - хрипло произнесла она.
        Констейбл засмеялся.
        - Значит, в вашей семье тоже есть записи о ее истории? - Он покачал головой. - Как далеко в глубь веков уходят эти могилы?
        - На пять столетий. - Она сделала шаг к нему. Его безмятежность успокаивала, и ее паника немного отступила. - Моя семья живет здесь с того времени, как первый из Туэйтов - Томас - купил эту землю после того, как были распущены монастыри.
        Констейбл улыбнулся ей.
        - Как это замечательно - иметь такие корни… Моя семья происходит с Ямайки, но из всех моих предков я знаю только бабушку. И понятия не имею, откуда приехали мои предки с другой стороны - мне известно только, что откуда-то из Англии.
        Фрэнсин сделала глубокий вдох. Она все-таки пришла на кладбище, и, поскольку не планирует приходить сюда еще раз, ей надо найти могилы Бри и Монтгомери, и сделать это как можно скорее.
        Она двинулась было по одной из заросших дорожек, затем застыла, когда Констейбл прочитал:
        - «Элинор Мэйбл Туэйт, двадцать третье декабря сорок третьего - тринадцатое июня восемьдесят четвертого. Покойся с миром». Надгробие довольно свежее… Это ваша мать?
        - Да.
        - Она умерла молодой, ей был всего сорок один год.
        - Когда она умерла, мне было двадцать лет, а Мэдлин шестнадцать. - Фрэнсин судорожно сглотнула. Сейчас она впервые видела могилу матери. - Она просто постепенно зачахла. - На нее нахлынули воспоминания о матери, начиная с самых ранних, но теперь, когда она узнала, что у нее были еще четыре сестры и брат, эти образы изменились. - Думаю, после того как мой отец… - Фрэнсин запнулась. - Когда он ушел, часть ее ушла с ним, а может, он в ней что-то убил. - Когда эта последняя мысль пришла ей в голову, она заморгала. - Думаю, ей хватило сил прожить только до тех пор, пока мы с Мэдлин не повзрослели.
        - Вы с ней были близки?
        Фрэнсин кивнула.
        - Она была моей лучшей подругой. - У нее защипало глаза. Она прочистила горло; ей стало неловко оттого, что она так много сказала человеку, которого совсем не знала.
        - А как насчет Мэдлин? - спросил Констейбл. - С ней вы близки?
        - Нет. Мы с ней отдалились друг от друга. - Над уголком ее рта появилась ямочка, когда она сделала над собой усилие, пытаясь подавить эмоции. - Хотя, если честно, мы вообще никогда не были близки, даже когда были детьми.
        Чтобы не дать Констейблу задать ей новые вопросы, она двинулась вдоль рядов могил. Тут имелся кое-какой порядок. Двадцатый век соседствовал с восемнадцатым, могилы семнадцатого века тянулись вдоль одной из сторон ограды, как будто тогдашние Туэйты считали, что те, кто умер раньше и умрет позже них, им не ровня. Самые старые могилы находились в глубине кладбища; их маленькие надгробия стояли косо, похожие на кривые зубы, и были почти полностью скрыты травой.
        Отвлекшись от своих поисков, Фрэнсин остановилась между рядами могил и склепов Викторианской эпохи и в изумлении уставилась на них. Они были покрыты ковром из зимующих растений, разросшихся и образовавших гордиев узел из памяти, любви и печали. Хотя в это время года ни одно из них не цвело, каждое из этих растений разговаривало с нею на тайном языке, который она понимала: чистотел говорил о соединении семьи в загробной жизни, колокольчики и нарциссы - о г?ре, одуванчики - о хрупкости жизни, амарант - о вечной любви, и над всеми могилами плакала чахлая одинокая ива.
        Над всеми, кроме одной. Ненависть. Потрясенная, Фрэнсин отшатнулась. Эта могила представляла собой всего лишь маленький бугорок без надгробия. Но каждое растение на нем вопило об ужасающей ненависти. Среди георгинов здесь торчал волкобой; Фрэнсин не было нужды видеть его цветы, чтобы знать, что они будут черными, как и подобный скелету розовый куст. Пижма и зверобой говорили о враждебности и злобе. Фрэнсин не сомневалась, что здесь также растут базилик и лобелия. Кто бы ни был похоронен в этой безымянной могиле, его ненавидели, ненавидели люто - и эта ненависть продолжалась и продолжалась, выражаясь в мрачной летописи, написанной языком цветов.
        Содрогнувшись, Фрэнсин пошла дальше, пробираясь сквозь заросли толстых лиан и колючих стеблей. Но с каждым шагом она все больше возбуждалась; губы ее шевелились, когда она читала имена на надгробиях. Из-за охватившей ее нервозности Фрэнсин отчасти избавилась от своего страха перед этим кладбищем. Она почти не замечала Констейбла, который отодвинулся в угол и наблюдал за ней с недоумением на лице.
        Фрэнсин остановилась перед последним из надгробий и, напрягшись, растерянно покачала головой.
        - Их тут нет, - проговорила она.
        - Кого тут нет? - спросил Констейбл, стараясь говорить осторожно, нейтрально.
        - Бри и Монтгомери. Но они должны быть здесь! - пронзительно и горестно закричала она. - Мэдлин сказала, что они тут, а их тут нет!
        - Они лежат вон там, - сказал Констейбл и кивком показал на укромный уголок, где друг к другу жались два маленьких надгробия. - «Бри Элизабет Туэйт, родилась тридцатого сентября шестьдесят первого года, умерла двадцать шестого июля шестьдесят девятого» и «Монтгомери Джордж Туэйт, родился девятнадцатого ноября шестьдесят восьмого года, умер двадцать шестого июля шестьдесят девятого»… Они прожили так мало… И оба умерли в один день.
        Фрэнсин, спотыкаясь, приблизилась к их могилам и, упав на колени, неуверенно провела пальцем по выбитым на камне именам.
        Констейбл отошел в глубину кладбища, оставив ее наедине с мертвыми. С ее мертвыми. С ее братом и сестрой, которые все это время находились здесь, в нескольких сотнях футов от дома.
        Над этими двумя могилками склонилось красивое старое кизиловое дерево. Это было одно из самых любимых деревьев Фрэнсин; летом оно сплошь покрывалось кипенью эффектных белых цветов. На могилке Монтгомери росли крокусы, еще только проклюнувшиеся из земли.
        По ее щеке скатилась слеза. Она так давно не плакала, что почти забыла, как это делается. Ее худое тело сотряслось от безмолвных рыданий, и стены, которые она так старательно возводила вокруг себя, начали разрушаться от потока эмоций, будто прорвавшего плотину.
        - Прости меня, Бри, - прошептала Фрэнсин.
        Она долго стояла перед могилами на коленях, и ее сердце щемила печаль оттого, что, если б не присутствие в ее жизни призрака Бри и не эти два надгробия перед ней, ей казалось бы, что брат и сестра никогда не существовали.
        26 июля 1969 года
        - Ты делаешь это неправильно, Рози! - резко сказала Агнес.
        - Неправильно? - Щека Рози была измазана землей, в ее рыжих косичках застряли веточки и листья. Она смотрела на свою часть ромашковой лужайки, и на лице ее было написано смятение. - Но цветы же в земле.
        - Ты посадила их вверх ногами! - рявкнула Агнес.
        Рот Рози раскрылся, она опустилась на корточки и захихикала.
        - Глупая, глупая Рози…
        - Не глупая, а просто маленькая. - Мама бросила на Агнес предостерегающий взгляд. - Я покажу тебе, как это надо делать, чтобы в следующий раз ты все сделала правильно. - И, хотя она уже много раз показывала Рози, как надо сажать рассаду, мама осторожно выкопала сеянцы ромашки, и их скрюченные и испачканные землей цветки, похожие на цветки маргариток, испустили аромат битых перезрелых яблок. - Итак, цветочек мой, что ты можешь сказать мне о свойствах ромашки?
        Рози наморщила лицо.
        - Ромашка притворная? - неуверенно проговорила она.
        - Попробуй еще раз, - сказала мама. Когда речь шла о том, чтобы преподать дочерям все многочисленные свойства растений, она бывала терпелива, как святая. И дочери знали о растениях куда больше, чем полагается маленьким девочкам, - знали, что, хотя многие из них целебны, другие способны убить, а некоторые могут как исцелять, так и убивать.
        - Ромашка творная… творная… Бри? Что там за слово?
        - Благотворная, - подсказала Бри и перевела взгляд с дома на маленькую сестру.
        - Ромашка благотворная? - опять попробовала Рози.
        - Да, почти всегда. - Мама улыбнулась. - Ромашка благотворна, ибо отвращает черные проклятия… А теперь повтори это три раза, чтобы запомнить.
        Заложив руки за спину, сморщив лицо и обратив его к солнцу, как будто оно могло дать ей ответы, Рози послушно повторила древнюю формулу.
        Таких формул, передаваемых от матери к дочери семейства Туэйт, было много, и все они были записаны в огромной старой книге, хранимой на кухне, снабженной водяными знаками и примечаниями, с приписками, сделанными множеством рук, и такой тяжелой, что Бри едва могла ее поднять. Мама называла ее Книгой теней. Бри нравилось это название. Оно говорило о секретах, а Бри любила хранить секреты. Но еще больше она любила вызнавать секреты других.
        - А теперь скажи мне три вещи о ромашке, - сказала мама.
        - Э-э… - начала Рози, прикусив губу. И, ища помощи, взглянула сначала на Бри, потом на Агнес. Та прищурила глаза, заметив, что первой Рози посмотрела не на нее, а на Бри. И, сжав губы, снова начала яростно пропалывать бордюр из зверобоя.
        - Ромашка помогает заснуть, - подсказала Инжирка.
        Из всех девочек она испытывала наибольшую тягу к растениям. Будь на ее месте какая-то другая из сестер, Бри приревновала бы, но, благодаря усердию Инжирки в саду и ее стремлению запоминать каждое слово мамы, для пятилетней девочки она обладала необычайно хорошим знанием растений. Сама Бри находила их скучными и учила их свойства строго в рамках требуемого.
        - И она хороша при аллергии, - бросила Агнес через плечо, не желая, чтобы ее в чем-то опережала младшая сестра.
        - Пойдем, Инжирка, - прошептала Бри, у которой редко получалось посидеть смирно дольше чем несколько минут. Ей хотелось бежать, бежать и никогда не останавливаться. Бежать прочь от этой тяжелой давящей атмосферы, которую не могло рассеять даже солнце. Оставить эту жизнь ради свободы, даже если ее украденная свобода продлится только несколько часов.
        - Нет! Мама сказала, что она разрешит мне посадить фенхель. И я этого хочу. - Инжирка сказала это почти вызывающе, хотя она редко возражала против планов Бри.
        Бросив быстрый взгляд на дом, Бри усмирила свои нервы и кивнула. Она знала, что больше ее Инжирка любит только маму. Она не обижалась на младшую сестру, ведь по характеру и натуре мама и Инжирка были так похожи, что их связывали более тесные узы, чем те, которые мама делила с другими своими детьми - иначе и быть не могло.
        - Еще одно свойство, Рози… Нет, Фрэн, я знаю, что ты знаешь ответ, но ты должна дать Рози возможность ответить самой, иначе она никогда не научится, - сказала мама, когда Инжирка открыла рот, чтобы ответить.
        - Тогда это займет целую вечность, - пробормотала Бри. Рози явно понятия не имела, что сказать.
        - Она помогает от боли, - чуть слышно пробормотала Инжирка, - защищает от проклятий, укрепляет кости, помогает от отеков. - Она повторяла это снова и снова в тщетной надежде, что Рози услышит ее.
        - Она помогает от отеков, - крикнула Бри, когда Рози начала играть со своей юбкой, явно утратив интерес к происходящему.
        Рози улыбнулась Бри, затем подбежала по лужайке к Виоле.
        - Мама? - позвала Виола, которая увлеченно кружилась на месте, глядя, как ее юбка раздувается колоколом вокруг нее, и совершенно позабыв о том, что ей надо нарвать на кладбище асфодели. - Мама, Рози по-прежнему крокус?
        Рози с удивлением посмотрела на сестру.
        - Я не крокус. Я роза, потому что меня зовут Рози.
        Мама улыбнулась.
        - Ты еще слишком маленькая, чтобы быть чем-то помимо крокуса.
        - Я большая! Мне уже три года!
        Мама склонила голову набок и задумчиво посмотрела на дочь.
        - Что ж, возможно…
        Все затаили дыхание, потому что, когда мама объявляла, какой ты цветок, это всегда был торжественный момент. Все девочки оставили свои занятия и повернулись к Рози. Казалось, даже дом в нетерпении подался к ним, чтобы тоже поучаствовать в этом ритуале.
        Бри выдохнула воздух, когда Рози нарушила молчание, нервно хихикнув.
        - Она должна быть дельфиниумом, - сказала Виола. - Это веселый цветок, а Рози всегда весела.
        - Или у нее может быть такой же цветок, как и у меня, - предположила Агнес.
        Бри ухмыльнулась, злорадно отметив про себя, что Агнес все так же избегает называть свой цветок вслух, потому что не может правильно произнести слово «хризантема». Пожалуй, Агнес надо бы быть чертополохом, потому что она колючая и подозрительная. Наверняка мама просто проявила чрезмерную снисходительность, когда объявила ее хризантемой, которая, как известно, символизирует честность и правдивость.
        Мама пропустила предложение Агнес мимо ушей.
        - Да, думаю, дельфиниум подойдет тебе как нельзя лучше, потому что ты всегда весела и у тебя большое сердце.
        Рози улыбнулась, позволив Виоле обнять себя, затем тоже начала кружиться на месте, глядя, как ее юбка расходится вокруг нее, словно крутящийся зонт.
        - Думаю, Он ушел, - шепнула Инжирка, обращаясь к Бри. - Мама всегда становится веселее, когда Его тут нет, - добавила она, выказав свойственное детям странное понимание сути отношений их родителей.
        Бри опять взглянула на дом. Возможно, ей просто почудилось, будто кто-то следил за ней, когда она находилась в главной гостиной. Пожалуй, ей следовало бы испытать облегчение, но у нее все равно продолжало тревожно сосать под ложечкой.
        Надо бы окончательно увериться в том, что Его тут нет.
        - Мама? Где… - начала она, но тут Агнес спросила: - А какой цветок у Отца?
        Этот простой вопрос разрушил чары ленивого солнечного света и благоухания цветов. Мама напряглась. Прошло долгое время, прежде чем она повернулась к Агнес с напряженным, замкнутым выражением лица.
        - Asclepias tuberosa, - тихо проговорила мама, будто говоря сама с собой.
        Бри, нахмурившись, посмотрела на Инжирку.
        - Что это значит? - прошептала она, поскольку Инжирка знала названия и значения всех цветов.
        - Ваточник, - шепнула она в ответ. И хмуро и серьезно посмотрела на маму. - Это значит: «оставь меня».
        Бри кивнула, свирепо и угрюмо.
        - Мне бы хотелось, чтобы Он нас оставил.
        - Думаю, мама тоже этого хочет.
        Выражение лица мамы осталось таким же напряженным, когда она повернулась к дочерям и заметила их нервозность.
        - Продолжайте делать свою работу, цветочки мои, - сказала она, затем поспешила к Монти и взяла его на руки, поскольку он заревел. Мэдди тоже начала плакать и еще крепче вцепилась в ее юбку.
        Но никто больше не думал о работе. Рози и Виола перестали кружиться и, видя, что мама занята Монти и Мэдди, устремились к Бри. Агнес тоже подбежала к Бри, затем остановилась, удивившись тому, что она стремится к сестре, а не к маме.
        - Успокойтесь, - сказала мама. - Его тут нет, так что вам незачем волноваться. Лучше всего продолжать заниматься делами.
        И мало-помалу они и правда успокоились, но их спокойствие было порождено всего лишь тем, что все они были вместе, и это дарило им ложное чувство безопасности.
        Глава 9
        - Вы все еще здесь? - удивилась Фрэнсин.
        Констейбл сидел неподалеку на могильном камне. Она совсем забыла про него.
        Он кивнул, всмотревшись в ее лицо.
        - Вы готовы идти?
        Фрэнсин кивнула в ответ, вздохнув с облегчением оттого, что он не спросил ее, почему она стояла на коленях перед двумя надгробиями и плакала. Она бы не вынесла расспросов. Оцепенев от горя, о котором она и не подозревала, Фроэнсин пошла за Констейблом.
        - Мне надо вернуться к работе, - сказал тот, когда они возвратились в сад. Он смущенно кашлянул и улыбнулся своим мыслям. - Я… Э-э… Я… Сегодня вечером вы будете дома?
        Удивленная его вопросом, Фрэнсин кивнула.
        - Я всегда дома.
        - Вот и хорошо. Тогда до встречи. - И он пошел прочь.
        Снова взявшись за ручки тачки, Фрэнсин покатила ее за дом. Здесь она остановилась и выглянула из-за угла, чтобы проверить, ушел ли Констейбл. Его уже не было видно.
        Все еще чувствуя себя как выжатый лимон после своего эмоционального выплеска, она прибавила смущение к списку тех эмоций, которые предпочла бы не испытывать сейчас. Потому что Констейбл смущал ее, как никто и никогда.
        Из леса неторопливо вышла корова Маккаби и ткнула ее в спину, выведя ее из задумчивости.
        - Ты можешь подождать, - коротко бросила Фрэнсин и покатила тачку по саду в сопровождении простодушной Маккаби. Затем сложила опустевшие мешки в сарае, очистила тачку и прислонила ее к стене, не сознавая, что делает. И наконец покормила недовольно мычащую скотину.
        Все еще погруженная в свои смятенные мысли, она вошла в дом. И остановилась в вестибюле. У нее опять возникло это чувство - ей стало не по себе. Дом не молчал - его стены гудели… Нет, не гудели, а тихо бормотали.
        Фрэнсин приложила ухо к ближайшей стенной панели. Потемневшее от времени дерево было странно теплым. Она повернула голову и нахмурилась. Что это - неужели дом говорит с ней? Разумеется, она всегда чувствовала свое родство с этим домом, но понимала, что он неживой и что его настроения - это всего лишь… атмосфера, ведь говорящие дома - это из области психоза.
        Бормотание передвинулось дальше по стене. Фрэнсин последовала за ним в сторону главной гостиной. И остановилась перед закрытой дверью, полная паутинного чувства страха перед чем-то ужасным, таящимся там. Здесь бормотание было громче, похожее на какой-то приглушенный яростный спор, хотя Фрэнсин не могла разобрать слова.
        Она взялась за ручку двери и медленно повернула ее. Из-за двери пахнуло табачным дымом, застоявшимся и приторным.
        С неистово колотящимся сердцем Фрэнсин отступила и прислонилась к противоположной стене, не сводя глаз с закрытой двери. Приглушенный спор превратился в чуть слышный шелест.
        Чувствуя, что больше она этого не выдержит, Фрэнсин бросилась в тепло кухни. Она мысленно встряхнулась, но это не помогло ей сбросить гнетущее ощущение, неотступное, как тень. Скорее всего, это просто давала о себе знать устаревшая система отопления; Фрэнсин включала ее только тогда, когда у нее были постояльцы, ведь мазут был таким дорогим.
        Лучший способ помешать своему бурлящему мозгу взорваться - это занять себя делом. Она поставила курицу в духовку и порезала несколько картошин. Затем вышла в огород, чтобы сорвать несколько поздних пастернаков и последние из побегов лука-порея. Замешкалась на пороге, затем медленно подошла к дубу.
        - Бри, - тихо позвала она.
        Ветки неистово качались под ветром, который поднялся вновь. Фрэнсин не могла сказать, там маленький призрак или нет.
        - Я знаю, что с тобой произошло, - сказала она. - С тобой и Монтгомери. Я знаю, что мы сестры… Почему ты осталась? Почему не отправилась туда, куда уходят мертвые?
        Дуб продолжал качаться; Бри не отвечала.
        Фрэнсин прождала минуту, затем вздохнула и отнесла овощи на кухню, после чего принялась вымещать свою нервозность на луке-порее, нарезая его мелко-мелко и одновременно мысленно перебирая все то, что она узнала. Но и тогда, когда она наконец сунула пастернак к курице и положила порей в кастрюлю с кипящей водой, ее сознание ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы понять, что к чему.
        - Ужин готов? - спросила Мэдлин, войдя в кухню.
        Фрэнсин повернулась.
        - Почти, - резко ответила она и откашлялась. - Я думала, ты пошла погулять, - добавила она, надеясь, что ее лицо уже не выглядит таким заплаканным, как прежде.
        - Да, я гуляла. Мне необходимо было выйти…
        - В такую погоду?
        Мэдлин пожала плечами.
        - Это из-за дома. С тех пор как я приехала сюда, у меня такое гадкое чувство, будто он не хочет, чтобы я была здесь. - Она неловко улыбнулась, когда Фрэнсин скептически фыркнула. - Вот я и сходила в Хоксхед, чтобы посмотреть, изменилось там что-нибудь или нет. Ничего там не изменилось, все как обычно.
        - А чего ты ожидала? Что мир поменяется тебе назло?
        - Перемены еще никому не вредили. Тебе тоже не помешало бы кое-что в себе изменить, Фрэнни. И для начала притупить свой острый язык.
        Пропустив эту колкость мимо ушей, Фрэнсин поставила чайник на конфорку, подождала, когда он закипит, затем налила две чашки чая, не спросив Мэдлин, хочет та чаю или нет.
        Поставив чашку перед сестрой, которая села за стол, Фрэнсин уселась напротив нее. И сделала глубокий вдох.
        - Я ходила на кладбище.
        Мэдлин подняла брови.
        - Ничего себе! Я удивлена, что ты послушала меня и пошла туда. Ты же всегда боялась кладбищ…
        - Полно, я ничего не боюсь! - Фрэнсин сердито посмотрела на сестру. - Я видела их могилы, - сквозь зубы добавила она.
        - Значит, теперь ты знаешь, что я говорила правду.
        - Да, про гибель Бри и Монтгомери. - Она с усилием сглотнула, затем продолжила: - И сегодня утром я говорила с мисс Кэвендиш.
        Мэдлин нахмурилась.
        - Зачем?
        - Она была самой близкой подругой мамы.
        - Если не считать тебя.
        Горечь в тоне сестры заставила Фрэнсин насторожиться.
        - Ну… Думаю, да. Но я пытаюсь сказать тебе другое - мисс Си была здесь в тот вечер, когда Бри и Монтгомери утонули. И участвовала в поисках. - Она посмотрела в окно, где ветер трепал плющ на стенах вокруг двора. - Они утонули в колодце.
        - Что? В нашем колодце? Вот в этом? - Мэдлин побледнела. - Я думала… Я думала, что они утонули в Эстуэйте.
        - Почему ты так решила?
        Мэдлин долго молчала, потом покачала головой.
        - Наверное, потому, что, по словам мамы, там утонул отец.
        - И ты сложила два и два и получила пять.
        - Нет никакой нужды хамить, - огрызнулась Мэдлин.
        С уст Фрэнсин было готово сорваться извинение, но она проглотила его, потому что была зла… Да, зла на Мэдлин. Если б та не вернулась домой, жизнь Фрэнсин так и продолжала бы идти своим чередом, течь размеренно, как ей нравится. Верно говорят, что неведение - благо; ей хотелось повернуть время вспять и вновь оказаться в блаженном неведении. Фрэнсин вздохнула, понимая, что ведет себя неразумно. Она хотела обвинить кого-то в том, что ее мысли разбегаются, а сердце щемит, а винить в этом Мэдлин было легче всего.
        - Что еще сказала мисс Си? - спросила сестра, когда молчание затянулось.
        Фрэнсин рассказала ей все, хотя при этом не смотрела на сестру из страха, что ее недостойные мысли написаны у нее на лице.
        - Шесть дочерей и только один сын. Должно быть, он действительно нас ненавидел, - тихо проговорила Мэдлин. - К тому же, когда Монтгомери погиб, его притязаниям на владение усадьбой пришел конец.
        - Они могли родить еще детей.
        - Верно. Тогда почему они этого не сделали?
        - Из-за взаимной ненависти, - тихо ответила Фрэнсин. - Мисс Си сказала, что к тому моменту, когда родился Монтгомери, они уже ненавидели друг друга.
        - Вряд ли это остановило бы такого, как он… Интересно, что же с ним произошло? - Мэдлин говорила об отце так отстраненно, как говорят о чужих людях. Но он и был чужим. Никто из них его не помнил.
        - Я знаю только то, что сообщила мне мисс Си, а она рассказала немного. Похоже, никто не знает, что сталось с ним и нашими сестрами… Мисс Си терпеть его не могла. Судя по всему, он был жуткий тип. Бедная мама.
        - Бедная мама, которая лгала нам, - пробормотала Мэдлин.
        Фрэнсин недовольно нахмурилась. Сегодня она долго думала о матери и пришла к выводу, что надо довериться решению Элинор, пока они не узнают больше.
        - Возможно, мама лгала, чтобы защитить нас, - осторожно предположила она. - От чего-то настолько ужасного, что она решила сохранить это в тайне, поскольку знала, что, если мы об этом узнаем, это причинит нам вред.
        Зеленые глаза Мэдлин округлились от ужаса. Подавшись вперед через стол, она прошептала:
        - А что, если он их убил?
        - Мисс Си не считает… - начала Фрэнсин, но Мэдлин только махнула рукой и принялась развивать свою мысль.
        - Быть может, это и был мамин секрет! Подумай сама, Фрэнни. Чтобы за одну ночь погибли или пропали пятеро детей - это не могло быть случайностью. Возможно, мама видела, как он это сделал, или знала, что он это сделал, и не могла сказать нам, что наш отец убийца. Ты сама сказала, что, по словам мисс Си, он был законченный мерзавец. Что, если он убил Монтгомери и Бри, а потом, терзаемый угрызениями совести, сбежал?
        Фрэнсин потерла лицо рукой. Она смертельно устала и чувствовала себя как выжатый лимон, так что ей было нелегко разбираться с мелодраматическими теориями Мэдлин. Им было известно немного - только несколько записей в приходской книге, два могильных камня и воспоминания мисс Кэвендиш о том, что она знала с чужих слов. Этого явно было недостаточно для того, чтобы основывать на этом какие-то теории.
        - Ты не знаешь наверняка, что он кого-то убил, - сказала Фрэнсин. - К тому же было проведено коронерское следствие, которое пришло к выводу, что утопление было несчастным случаем. Зачем же ему было сбегать, если это был несчастный случай? Даже мисс Си не считает, что он имел к этому какое-то отношение. И он ни за что не причинил бы вреда Монтгомери, собираясь заполучить усадьбу.
        - Ну а я все равно думаю, что он их убил.
        - Хватит! - вскричала Фрэнсин. - Никто из нас не знает, что тогда произошло, так что нет смысла строить догадки. Так мы будет только накручивать себя.
        Мэдлин возмущенно уставилась на нее, но почти сразу же уступила, не в силах выдержать холодный взгляд Фрэнсин.
        - Ты права, конечно же, права, и… - Она вдруг улыбнулась. - Ты хоть понимаешь, что где-то у нас есть еще три сестры?
        - Знаю, но как мы найдем их столько лет спустя? - У нее заболела челюсть от того, что она слишком крепко стиснула зубы в попытке не расклеиться, чтобы Мэдлин ничего не заметила. Фрэнсин опустила взгляд и посмотрела на свой чай. Он настаивался уже достаточно долго. Радуясь этой возможности отвлечься, она залпом выпила чай, обжегши горло. Не обращая внимания на настороженный взгляд сестры, вылила остаток жидкости на блюдце и начала искать знаки в чайных листьях на дне чашки.
        - Что ты там видишь? - спросила Мэдлин, когда Фрэнсин в смятении нахмурилась.
        - Корабль, закрытую книгу, сердце и… - Она немного наклонила блюдце и резко втянула в себя воздух. - Гребень.
        - Стало быть, ты отправишься в поездку, во время которой не сможешь читать, и, возможно, найдешь любовь при условии, что будешь расчесывать свои волосы, - весело заключила Мэдлин.
        Фрэнсин пропустила ее слова мимо ушей.
        - Корабль и впрямь означает поездку, - медленно проговорила она, - а сердце может означать любовь или доверие. Открытая книга - это хорошая новость, а закрытая… - Она нахмурилась. - Полагаю, закрытая книга означает, что мне надо что-то расследовать. - Ее взгляд опять упал на гребень. Знак, который она уже видела в чайных листьях незадолго до приезда Мэдлин. - Гребень означает врага, - сказала она, и в ее тоне прозвучала тревога.
        Мэдлин с любопытством подалась вперед.
        - По-моему, твой круг знакомств слишком узок, чтобы у тебя имелся враг.
        Она, разумеется, была права. У Фрэнсин было очень мало знакомых, и среди них вряд ли мог затесаться враг. Как и потенциальный возлюбленный. Но это не уменьшило беспокойства, холодящего ее кровь.
        Она всмотрелась в проступивший в чайных листьях корабль и покачала головой. У нее не было намерения отправиться в какую-то поездку. Она никогда не бывала дальше Кендала, до которого двадцать миль. Пожалуй, единственный знак, имеющий отношение к ее будущему, - это закрытая книга. Ведь она действительно хочет кое-что расследовать - хочет узнать, что произошло в тот вечер, когда Бри и Монтгомери утонули в колодце. И ей необходимо выяснить, куда сбежал отец, чтобы отыскать сестер.
        Фрэнсин и Мэдлин съели ранний ужин на кухне. За окнами неистовствовал ветер; скоро должна была начаться буря. За ужином они почти не разговаривали; Фрэнсин так и не смогла овладеть искусством вести праздную болтовню, а Мэдлин была слишком погружена в свои мысли. Но они обе думали об истории своей семьи, потому что о ней невозможно было не думать.
        После ужина, когда посуда была вымыта, Фрэнсин направилась в маленькую гостиную; Мэдлин двинулась вслед за ней.
        Обычно вечерами, когда она бывала одна, Фрэнсин читала или играла в карты с Бри. Но сейчас ей не хотелось читать, а Бри ясно дала понять, что не желает возвращаться в дом.
        - Хочешь поиграть? - нехотя спросила она Мэдлин.
        Мэдлин пожала плечами - ей так же не хотелось проводить время с Фрэнсин, как и Фрэнсин с ней.
        Фрэнсин подошла к маленькому шкафчику, стоящему в углу, и достала из него потертую коробку с настольной игрой, «Монополией».
        Обе женщины оживились, услышав, что к дому подъехала машина. Хлопнули двери, затем в вестибюле зазвучали тяжелые шаги.
        В дверь заглянул Констейбл.
        - Добрый вечер, дамы, - сказал он, похоже, немного удивившись облегчению, которое отобразилось на их лицах при виде него. Киф, как всегда неуклюжий, держался сзади. Констейбл увидел коробку с «Монополией», которую Фрэнсин прижимала к груди, словно щит. - А я-то гадал, как вы проводите время по вечерам, - заметил он, зайдя в комнату.
        - Хотите поиграть? - спросила Мэдлин с обворожительной улыбкой и куда большим энтузиазмом, чем тот, который она выказывала несколько минут назад.
        Брови Фрэнсин взлетели вверх. Только что на лице сестры была написана скука, и вот уже ей на смену пришли веселье и задор, как будто у Мэдлин было раздвоение личности. Фрэнсин изумленно покачала головой. Право же, в обществе мужчин Мэдлин становится совершенно несносной.
        - Звучит заманчиво. - Констейбл схватил Кифа за руку и втащил его в комнату.
        Фрэнсин достала из-за шкафчика раскладной столик, удивляясь тому, как она зла на сестру.
        - Давайте это сделаю я, - сказал Констейбл и поставил столик в центре комнаты. И подмигнул Фрэнсин.
        Она ответила ему хмурым взглядом. Никто никогда не подмигивал ей, и она не знала, как следует это толковать.
        Они расселись и начали играть.
        - Как вам нравится Озерный край? - спросила Мэдлин с придыханием, как будто сообщая какой-то глубоко личный секрет, отчего Фрэнсин сердито уставилась на доску.
        - Тут на удивление интересно, - ответил Констейбл и начал раздавать игровые деньги. И заговорщицки улыбнулся Фрэнсин.
        - Но вы же наверняка скучаете по Лондону. Разумеется, я очень рада повидать Фрэнни, но мне не хватает суеты большого города. Ведь здесь так тихо… - И Мэдлин хрипло рассмеялась, хотя для этого определенно не было никаких причин.
        Фрэнсин насупилась еще больше. Никто так не смеется, если только он не курил всю свою жизнь, а насколько ей было известно, Мэдлин никогда не курила.
        - Я не могу сказать, что скучаю по Лондону. Совсем по нему не скучаю.
        - Тут нет телевизора, - уныло вставил Киф. - И я никогда не играл в настольные игры. Это для стариков.
        - А мы и есть старики, - отозвался Констейбл. - Если ты не хочешь играть, то пойди и почитай книгу. Это пойдет тебе на пользу.
        - Если б здесь прилично ловился интернет, я мог бы воспользоваться своим планшетом, - сказал Киф, не в силах удержаться от искушения побрюзжать.
        - Кого это вы называете стариками? - вопросила Мэдлин, придя в ужас от того, что кто-то включил ее в категорию стариков. - Лично мне всего… - она на секунду замялась, - сорок семь лет!
        Фрэнсин спрятала усмешку и пробормотала:
        - Пятьдесят один.
        Перехватив испепеляющий взгляд Мэдлин, она решила, что все-таки может получить от этой игры удовольствие, и настроилась на победу.
        Фрэнсин почти не говорила, а сосредоточилась на игре, пытаясь не обращать внимания на то, что Мэдлин кокетничает с Констейблом. Она не понимала, почему это вообще раздражает ее. Сестра всегда была кокеткой, но лучше б она не кокетничала с Констейблом. Ведь он тут постоялец, а не гость, так что это неуместно.
        Когда Фрэнсин выиграла, Констейбл развел руками.
        - У вас не выиграешь, Фрэнсин. Вы слишком хорошо играете.
        - Я сварю кофе, - сказала Мэдлин, грациозно встав.
        - Не для нас с Кифом. Нам пора идти спать. Завтра рано вставать.
        Киф едва не опрокинул свой стул, торопливо вскочив, чтобы ему не пришлось терпеть еще одну партию, и, промямлив «спокойной ночи», вышел вон.
        - О, вы уходите так рано? - Мэдлин надулась. - Неужели мы не можем соблазнить вас сыграть еще одну партию?
        - С меня тоже довольно, - твердо сказала Фрэнсин и начала собирать фишки и доску и складывать их в коробку. - Но я бы выпила кофе, если предложение все еще остается в силе.
        Мэдлин в нерешительности замялась, затем торопливо направилась на кухню.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Констейбл, как только Мэдлин вышла.
        Фрэнсин заморгала.
        - Хорошо. А почему может быть по-другому?
        - Я был немного обеспокоен, когда оставил вас сегодня днем.
        Сгорая от стыда из-за того, что речь пошла о ее эмоциональной несдержанности, Фрэнсин отвернулась, пряча лицо, и, засунув в коробку последние игровые принадлежности, встала и положила ее обратно в шкафчик.
        - Вы выглядите… как-то иначе.
        - Со мной все в порядке. - Фрэнсин продолжала стоять спиной к нему. - Это были пустяки.
        Она напряглась, услышав, как он подошел к ней сзади.
        - А вы не хотите об этом поговорить?
        - Я ни о чем не хочу говорить! - рявкнула она и повернулась к нему. И на миг закрыла глаза, когда он отшатнулся, удивленный ее свирепостью. - Простите, это был перебор.
        Констейбл смотрел на нее с некоторой опаской, затем неуверенно улыбнулся.
        - А вот я хотел бы с вами поговорить. Я собирался спросить вас, не согласитесь ли вы поужинать со мной как-нибудь, но, возможно, сейчас не самое лучшее время, чтобы заводить об этом речь…
        - Простите, что? - проговорила Фрэнсин. Может, она неправильно его расслышала?
        Констейбл кашлянул.
        - Я чувствую себя как подросток, это просто нелепо, - пробормотал он себе под нос. Затем посмотрел ей в глаза. - Фрэнсин, пожалуйста, давайте поужинаем вдвоем.
        - С какой целью? - озадаченно спросила она, чувствуя, что у нее краснеет горло.
        Тодд запрокинул голову и рассмеялся. Это был чудесный смех; низкий, мелодичный, заразительный, он наполнил гостиную теплом.
        Фрэнсин не понимала, что тут смешного. Она сердито уставилась на Констейбла и смотрела, пока он не перестал смеяться.
        - Поистине, вы самая необычная женщина, которую я когда-либо встречал, - сказал он. - Я приглашаю вас на свидание!
        - О, - оторопело промямлила она, затем повторила: - О-о-о! - когда до нее наконец дошло, о чем он толкует. - Но я никогда не была на свидании.
        - Что? Никогда? - Он покачал головой и опять рассмеялся.
        - Что тут смешного? - Краска заливала уже и ее щеки; помимо воли она чувствовала себя польщенной.
        - Почему вы никогда не были на свидании?
        Фрэнсин пожала плечами.
        - Никто меня не приглашал. Но, как бы то ни было, такие вещи не по мне. Вам лучше пригласить на ужин Мэдлин. Уж она-то будет знать, что надо делать.
        - Я отлично знаю, с какой из сестер хочу поужинать, и вам ничего не надо делать, просто будьте собой… Подумайте об этом. - И Констейбл быстро вышел из комнаты, прежде чем Фрэнсин успела ответить.
        Ошеломленная, она прижала ладони к щекам. Они были горячими; похоже, она неудержимо краснеет. Ее тело выдавало ее самым неподобающим образом. Да, конечно, Констейбл привлекательный мужчина, и своим приглашением на ужин он застал ее врасплох. Но краснеть, как школьница, в пятьдесят пять лет?
        Фрэнсин замотала головой, затем перестала. Что дурного в том, что она поужинает с привлекательным мужчиной? Это же всего-навсего ужин, а не предложение руки и сердца. Вот только… Рядом с Констейблом ей было одновременно и комфортно, и некомфортно, и она не знала, нравится ей это ощущение или нет, нравится ей он сам или нет.
        Нет, это неправда. Он нравится ей, но этим дело не ограничивается. Сегодня на кладбище между ними возникли какие-то узы. Тогда внутри нее что-то разбилось - возможно, сердце. А кроме того, расплавилась броня, которой она окружала себя. И Констейбл был свидетелем всего этого - он видел и как разбилось ее сердце, и как расплавилась броня.
        Вернулась Мэдлин, неся поднос.
        - А где Тодд?
        - Тодд? - растерянно повторила Фрэнсин.
        - Тодд Констейбл. Твой постоялец.
        - Когда это ты стала называть его по имени?
        Мэдлин пожала плечами.
        - Он попросил меня называть его Тоддом вчера, когда ты ходила в лес.
        Фрэнсин сжала зубы.
        - Я пойду в сад, - пробормотала она.
        - В такое ненастье? - удивилась Мэдлин. - Там же ужасный ветер.
        Фрэнсин пожала плечами и вышла из комнаты. Надела непромокаемую вощеную куртку, которая когда-то принадлежала матери, взяла мешочек с травами и с трудом открыла входную дверь.
        - Бри, - позвала она, войдя в сад, но позвала без особых надежд, ведь в вое ветра в лесу Лоунхау даже сам дьявол не смог бы расслышать ее зов.
        Фрэнсин начала было разбрасывать травы по периметру сада, но вдруг застыла, широко раскрыв глаза. В лесу замерцал свет, но тут же погас, когда мимо, пронзительно воя, пронесся ужасающий порыв ветра, настолько яростный, что распустил узел на ее затылке, и волосы в беспорядке окутали ее лицо. Она видела этот ветер. Вокруг нее неистово плясали мертвые листья, ветки и снег с дождем.
        Миновав ее, оглушительный ветер обрушился на дом, и послышался звон разбивающегося стекла. Падающая часовая башня опасно покачнулась, и Фрэнсин затаила дыхание, ожидая, что сейчас ветер снесет ее. Башня накренилась, затем подалась обратно, когда дьявольский ветер прорвался в противоположную сторону леса Лоунхау.
        Где-то в доме раздался приглушенный треск.
        Фрэнсин бросилась бежать, с усилием рванула на себя дверь и вбежала в вестибюль, крича:
        - Мэдлин!
        Снова послышался треск, на этот раз в маленькой гостиной. Фрэнсин вбежала в нее, и ее взору предстал разгром.
        Посреди него на полу съежилась Мэдлин, прикрывая голову руками от летящих осколков стекла. Из дымохода в гостиную на нижней тяге врывался мощнейший поток воздуха и сталкивался с ветром, который дул в разбитые окна, неистово развевая шторы.
        - Мэдлин! - крикнула Фрэнсин, помогая сестре встать.
        Вырывающийся из дымохода поток воздуха стал еще мощнее и поднял в воздух осколки стекла. Сестры кинулись к двери и ошарашенно уставились на гостиную, в которой ветер неистовствовал, словно обезумевший дервиш.
        - Я еще никогда такого не видела, - прошептала Мэдлин, крепко сжимая руку Фрэнсин.
        - Я тоже. - Фрэнсин смотрела на кружащиеся в воздухе вихри и вдруг поняла ужасную правду. Дело тут отнюдь не в естественных причинах.
        Ее губы гневно сжались.
        - Бри! - закричала она. - Сейчас же прекрати!
        - Ты что, спятила? - прошипела Мэдлин и еще крепче сжала предплечье Фрэнсин. - Это не Бри! Это буря!
        Фрэнсин стряхнула с себя руку сестры и вошла в гостиную. Воздух остервенело вихрился вокруг нее, пока ее распущенные волосы не разметало вокруг ее лица, как водоросли в шторм.
        - Бри? - крикнула она опять, но теперь в ее голосе прозвучала дрожь сомнения. Она чувствовала - Бри где-то здесь. Однако маленькая девочка-призрак была всего лишь игрива и проказлива, но она никогда ничего не разрушала. Фрэнсин пронизал холод. Здесь находился кто-то еще, кто-то злобный и гнусный, кто-то чужой.
        Она перевела испуганный взгляд на Мэдлин и позволила сестре отвести себя обратно через пока еще безопасный дверной проем.
        - Это не Бри, она же нереальна! - закричала Мэдлин. - И ты знаешь, что это никакая не Бри. Это просто аномальный ветер.
        Фрэнсин замотала головой.
        - Бри здесь, но не она одна.
        На лице Мэдлин мелькнула растерянность, затем ее сменила тревога.
        - Фрэнсин… - начала она, затем резко повернулась, когда из кухни послышался грохот, и в открывшуюся заднюю дверь ворвался холодный воздух.
        Похолодев от страха, Фрэнсин крикнула:
        - Встань за мной!
        Мэдлин тут же повиновалась, и Фрэнсин ощутила ее дрожь, а затем осознала, что дрожит и сама.
        Холодный воздух образовал воронку, которая двинулась в сторону сестер.
        Фрэнсин по-прежнему сжимала в руке мешочек с истолченными травами. Достав горсть этого порошка, она бросила его в сторону воронки.
        Гостиную разорвал жуткий нечеловеческий вопль, и воронка из холодного воздуха, крутясь, отодвинулась. Травы смешались с битым стеклом, все еще кружащимся по комнате, вонзаясь в желтые обои.
        - Что это было? - прошептала Мэдлин.
        - Репешок и шандра.
        - Это не поможет! - завопила Мэдлин, и тут из дымохода вышел теплый воздух и, врезавшись в холодный, оттеснил его на середину комнаты. - Это буря, Фрэнсин! Просто буря.
        - Бри пытается нас защитить! - крикнула Фрэнсин; ее взгляд метался между теплым воздухом и холодным, ведущими невидимую схватку. Снова раздался ужасный пронзительный вопль. - Мы должны ей помочь!
        Она толкнула Мэдлин в вестибюль, затем повернулась, когда леденящий вопль последовал за ними и сюда. На несколько секунд в холодном воздухе стал виден мужчина - с разинутым ртом и искаженным ненавистью лицом, - затем в него врезался теплый воздух.
        - Возьми себя в руки, - рявкнула Фрэнсин на Мэдлин, плачущую от ужаса, затем решительно прошла на кухню, и Мэдлин последовала за ней. Ну уж нет, не на ту напали! Это ее дом! Мать научила ее изгонять зло. Фрэнсин закрыла заднюю дверь, которую распахнула буря. Открыв выдвижные ящики, достала несколько мешочков с травами, затем сняла все пучки трав, подвешенные к потолку.
        Возвратившись в вестибюль, она насыпала на пороге столовой целую кучу трав.
        - Что ты делаешь? - спросила Мэдлин, озадаченно глядя на Фрэнсин.
        - Мы должны защитить себя. И защитить дом.
        - Как? С помощью твоих дурацких трав? - зашипела Мэдлин, торопливо следуя за сестрой, которая стремительно перемещалась от комнаты к комнате, сыпля травы вдоль каждого порога, а затем посыпала травяным порошком нижние ступеньки лестниц, ведущих на верхние этажи.
        Не обращая внимания на ехидную реплику Мэдлин, она гаркнула:
        - Заткнись и приготовься!
        - Приготовиться к чему? - испуганно прошептала Мэдлин и бросила опасливый взгляд на напряженное лицо сестры, словно боясь, что та сошла с ума.
        - Не знаю.
        Фрэнсин осторожно приблизилась к маленькой гостиной. Воздух перекручивался и сворачивался в петли под натиском ветра, задувающего в разбитые окна. От стены оторвалась привинченная к ней полка и полетела в сторону закрученного холодного воздуха, который быстро поднялся и устремился к камину. На каминной полке замерцал образ Бри, ее губы были растянуты в жестоком оскале.
        - Бри! - закричала Фрэнсин, когда та прыгнула на жутко вопящего призрака.
        Бри затянуло в крутящийся холодный воздух, который тут же испустил такой оглушительный вопль, что у Фрэнсин едва не лопнули барабанные перепонки, затем раздалось ужасное поскуливание, от которого у нее сжалось сердца.
        - Бри! - закричала она. - Ныряй в камин! - И ринулась в гостиную, подбросив в воздух облако из трав.
        Тысячелистник… Буквица… Норичник… Вербена… Травы посыпались вниз, обдав Фрэнсин теплом и исчезли в камине.
        Душу Фрэнсин пронзил визгливый крик, полный муки. Яростный. Исступленный. Бешено крутящиеся кольца холодного воздуха поднялись к потолку, затем устремились вниз, толкая ее.
        Не сдвинувшись с места, Фрэнсин закричала:
        - Убирайся из моего дома! - Затем выбежала из комнаты, схватив за руку Мэдлин, которая стояла, ошеломленно разинув рот.
        Они бежали по вестибюлю, преследуемые холодным остервенелым сгустком злобы.
        - Открой входную дверь, затем беги за мной! - крикнула Фрэнсин, отпустив руку Мэдлин, кинулась к столовой.
        Мэдлин не посмела ослушаться сестру. Она отворила дверь и помчалась к столовой, холодный воздух несся за ней, затем взвыл, наткнувшись на открытый дверной проем, как будто вход в столовую ему преграждал какой-то осязаемый барьер.
        Защита Фрэнсин выдержала.
        - Он в ярости, - прошептала Фрэнсин, не обращая внимания на ногти Мэдлин, вонзившиеся в ее предплечье.
        Сгусток холодной злобы неистовствовал в вестибюле, ища вход в комнаты и не находя его. Затем, огласив весь дом воем, полным бессильной ярости, вынесся через открытую дверь в ночь.
        В доме воцарилась тишина. Но победа не принесла с собой горделивого ликования, ее сопровождало только изнеможение.
        Сверху, с крыши, донесся частый стук - это ветер сменился дождем.
        Фрэнсин высвободила руку из хватки Мэдлин и побежала в маленькую гостиную.
        - Бри? - прошептала она. - Все кончилось. Он ушел. Ты можешь выйти.
        Из камина донеслись тихие всхлипы, затем затихли, когда на лестнице послышался топот ног.
        Фрэнсин и Мэдлин, белые, как полотно, повернулись к ворвавшимся в гостиную Констейблу и Кифу.
        - Ничего себе! - выдохнул ирландец, с восхищением обозревая царящий в комнате разгром.
        Нужно было дать этому объяснение, но у Фрэнсин так сжалось горло, что она не могла произнести ни слова. Весь страх, который она до сих пор держала в узде, разом обрушился на нее, и ее начала бить дрожь. Фрэнсин с мольбой посмотрела на сестру.
        - Это была буря, - не дожидаясь расспросов, проговорила Мэдлин голосом, все еще дрожащим от ужаса. - Ветер разбил все окна, видите? - Она ткнула пальцем в сторону окон, в которые лился косой дождь, образуя лужи на деревянном полу. - У нас здесь бывают очень сильные бури, - добавила она. - Это как-то связано с геологической формацией под здешними озерами и холмами.
        Фрэнсин оторопело посмотрела на сестру, затем перевела взгляд на Констейбла. Тот, сдвинув брови, глядел на мокрые травы, лежащие среди осколков стекла.
        - Вы слышали этот кошмарный рев наверху? - спросил Киф, который все еще оглядывался по сторонам с веселым интересом на лице. - Как будто из стен вопили все демоны ада.
        - Это была система центрального отопления, - сказал Констейбл. И, нахмурившись еще больше, поднял глаза на Фрэнсин. - Разве вы не слышали?
        - Система центрального… - Фрэнсин запнулась и взглянула на Мэдлин, которая в ответ только пожала плечами.
        - В самом деле? - отозвался Киф. - А по-моему, это были привидения. Это они подняли тот адский шум. - Констейбл поглядел на него, качая головой, но тот лишь ухмыльнулся без тени смущения. - Говорю тебе, Тодд, тут водятся привидения. Я их чувствую. Особенно в такие вот ночи, которые просто созданы для того, чтобы отовсюду повылезала всякая нечисть и пугала людей до смерти. А ты видел те огоньки? Перед бурей? Они плясали в лесу, будто с цепи сорвались… - Он вздрогнул. - Как бесовские огни. А ты знаешь, что это значит, - мрачно добавил он.
        Брови Фрэнсин удивленно взлетели вверх. Она совсем забыла, что перед бурей видела в лесу огоньки. Это продолжалось недолго и совершенно вылетело у нее из головы. Прошло немало лет с тех пор, когда она наблюдала их в прошлый раз, и ей было непонятно, как истолковать их появление.
        Еще раз покачав головой, на этот раз уже с досадой, Констейбл улыбнулся Мэдлин и Фрэнсин.
        - Дамы, должно быть, вы обе перепугались. Почему бы вам не отправиться спать и не предоставить все это Кифу и мне? Наверняка где-то в доме есть доски, которыми мы сможем заколотить эти окна на ночь, чтобы буря не натворила тут новых дел. А заменой стекол я займусь завтра.
        - Это очень любезно с вашей стороны, - ответила Мэдлин, прежде чем Фрэнсин успела открыть рот, чтобы отвергнуть это предложение.
        Она потянула сестру за руку, но та все никак не могла сдвинуться с места. Фрэнсин еще раз оглядела гостиную. Ей казалось, что воздух тут находится под давлением, как будто буря еще не разразилась, но в остальном комната была пуста.
        Мэдлин улыбнулась мужчинам, таща за собой Фрэнсин в вестибюль, затем первой начала подниматься по лестнице.
        Глава 10
        Сестры зашли в комнату Фрэнсин. Ни одной из них не хотелось сейчас оставаться одной, а для Фрэнсин это стало самым большим потрясением в череде многих. Ей было необходимо, чтобы рядом находился еще один живой человек, и она была рада, что это ее сестра; Мэдлин поймет, что здесь произошло.
        - Ты это видела? - спросила Фрэнсин, как только дверь за ними затворилась.
        - Видела что?
        Фрэнсин нахмурилась.
        - Там, в гостиной, что-то было.
        Лицо Мэдлин сделалось холодным и чужим, что было на нее непохоже.
        - Это был просто ветер, Фрэнни. В этой комнате и раньше часто появлялся нисходящий ток воздуха. Это была просто буря.
        - Нет! Там была не одна Бри, там был кто-то еще. Какое-то зло. - Она пристально посмотрела на сестру и сжала губы. - Кого ты привела с собой?
        Мэдлин оторопело уставилась на нее.
        - Ты спятила?
        - После твоего приезда в доме что-то изменилось, а сегодня вечером… - Она села на кровать и попыталась вспомнить тот момент вчера, когда Мэдлин вошла в дом. Затем закрыла глаза, охваченная смятением и тревогой. Мэдлин тогда спросила, может ли она войти, и Фрэнсин ответила: «И ты, и все остальное». Как она могла быть такой дурой?
        Фрэнсин перевела взгляд на сестру, которая смотрела на нее с беспокойством.
        - Ты каким-то образом ухитрилась привлечь к себе злой дух и привела его в дом, - спокойно продолжила она, хотя на душе у нее было ох как неспокойно. - Тебе надо уехать. Ты не можешь здесь оставаться. Я не желаю иметь дела со злом.
        Глаза Мэдлин широко раскрылись, в них блеснули слезы.
        - Ты выгоняешь меня?
        - Да… Нет! - Фрэнсин попыталась собраться с мыслями. - Прости, Мэдди, - тихо проговорила она, использовав уменьшительное имя сестры, которое не произносила уже много лет. - Это и твой дом. Мне не следовало так говорить.
        Мэдлин была ошеломлена.
        - По-моему, прежде я никогда не слышала, чтобы ты извинялась.
        - Это потому, что прежде ты не заслуживала извинений, - резко ответила Фрэнсин.
        - Разве твои дурацкие травы не должны отпугивать зло? - огрызнулась Мэдлин, хотя по щеке ее катилась слеза.
        - Травы не могут не пустить в дом дух, если его пригласили туда. - Фрэнсин потерла лицо, чувствуя крайнее изнеможение. Мэдлин ошибалась: травы действительно отпугивали зло, но если злой дух приглашен в дом, то никакая защита не помешает ему войти.
        Она резко встала.
        - Ты должна избавиться от этого духа, которого привела сюда.
        - И каким же образом мне надлежит это сделать?
        - Спроси своего мужа. Ты же говорила, что он проводил сеансы и все такое.
        - Себастьяна? Но он же мой бывший муж. - Мэдлин скорчила гримасу, затем пожала плечами. - И вообще, я только подыгрывала всему этому, чтобы ублажить его. К тому же я не видела Себастьяна уже четыре года. А ведь, надо полагать, этот твой дух не стал бы ждать целых четыре года, чтобы дать о себе знать, разве не так?
        Это заставило Фрэнсин призадуматься. С какой стати духу ждать так долго?
        - Думаю, тебе надо кое к кому обратиться, - сказала Мэдлин, и в наступившей тишине ее голос прозвучал тихо и спокойно.
        - Что?
        - Одно время я была замужем за психиатром, - начала Мэдлин.
        Фрэнсин закатила глаза.
        - Ах, вот оно что…
        - И, думаю, он бы сказал, что во время бури у тебя случился психотический эпизод.
        - Неужели ты ничего не почувствовала? - прошептала Фрэнсин. - Не почувствовала угрозу? Этот злой дух находился прямо здесь, в нашем доме; он воспользовался бурей, чтобы попасть внутрь.
        - Это была просто буря, Фрэнсин! Просто буря, и больше ничего. И никаких призраков, ни угрожающих, ни каких-то еще. Просто ужасная буря.
        - Почему ты такая упрямая? - воскликнула Фрэнсин с излишней горячностью, призванной стать противовесом червячку сомнения, шевельнувшемуся в ее душе.
        Мэдлин не сводила с сестры испуганных глаз.
        - Потому что все это не имеет смысла. Я не верю в существование привидений. И никогда не верила. - Она перешла на шепот. - И еще потому, что я бы не вынесла, если б оказалось, что ты права.
        Фрэнсин с силой потерла лицо. Это был тяжелый день; она плакала, впервые со времен детства, она до смерти перепугалась, и ее сердце переполняла запоздалая скорбь по Монтгомери и Бри.
        Фрэнсин отвела глаза от обеспокоенного лица сестры.
        - Бри была здесь. Она защищала нас.
        Мэдлин досадливо закатила глаза.
        - Зачем ей это делать - ну, чисто теоретически?
        - Я не знаю и даже не могу ее спросить, потому что она отказывается приближаться ко мне.
        Мэдлин плюхнулась на кровать рядом с Фрэнсин.
        - Сегодня я буду спать с тобой, - сказала она, чуть заметно вздрогнув. - После всех этих разговоров о привидениях я ни за что не вернусь в мою комнату. Ни за что.
        Фрэнсин кивнула.
        Она одолжила сестре одну из своих старомодных ночных рубашек, на которую та посмотрела с презрением, затем воспользовалась зубной щеткой Фрэнсин и легла на ее узкую кровать.
        Они уместились на ней с трудом, но никто из них не жаловался, поскольку каждую успокаивала близость другой.
        Мэдлин долго ворочалась, потом угомонилась. Фрэнсин подумала, что сестра заснула, когда она вдруг прошептала:
        - И вот еще что любопытно: почему ты не воспользовалась асафетидой[11 - Асафетида - высушенный млечный сок ряда зонтичных растений рода Ферула, из-за запаха получивший такие названия, как вонючая смола (или резина) и дьяволово дерьмо.]? Даже я знаю, что она, как считается, способна полностью уничтожить дух… Зловоние асафетиды изничтожит черные души.
        - Горящая асафетида разрушает все сущности, как злые, так и добрые. Она бы уничтожила и Бри.
        Минуту Мэдлин лежала молча, и Фрэнсин казалось, будто она почти что слышит, как ворочаются мысли в ее голове.
        - А как насчет асфодели… Асфодель откроет путь на тот свет.
        - Она бы отправила в загробный мир также и Бри.
        Мэдлин вздохнула.
        - Ты только и думаешь, что об этой своей Бри, да?
        - Да, - медленно ответила Фрэнсин. - И, наверное, так было всегда, даже когда она была жива.
        - Иногда я ее ненавижу.
        Фрэнсин повернулась на бок, так что они оказались нос к носу.
        - Почему? - недоуменно прошептала она. - Ведь Бри никогда не делала тебе ничего плохого.
        Мэдлин долго молчала, потом также шепотом ответила:
        - Потому что я хотела, чтобы ты была моей сестрой. Только моей. Но ты вечно была с Бри… Нелегко чувствовать, что для сестры ты менее важна, чем воображаемая подруга. Когда мы были маленькими, ты все время пропадала в лесу с Бри, занимаясь тем, чем занимались только вы с ней, и мне всегда хотелось присоединиться к вам, но ты не позволяла мне это сделать. Я… я хотела, чтобы Бри была и моей воображаемой подругой, чтобы ты проводила время также и со мной.
        Фрэнсин ответила не сразу.
        - Я не знала, что у тебя были такие чувства.
        Подушка сдвинулась - это Мэдлин пожала плечами.
        - А если б знала, это что-то изменило бы?
        Последовала еще одна пауза, затем Фрэнсин ответила:
        - Наверное, нет.
        Она лежала неподвижно, искоса глядя на едва различимые в темноте черты сестры и ожидая, чтобы та сказала что-нибудь еще. Но Мэдлин молчала, и через несколько минут послышался ее тихий храп.
        Перевернувшись на спину, Фрэнсин стала слушать дождь, надеясь, что его стук поможет ей заснуть. Она начала проигрывать в сознании то, что произошло в маленькой гостиной, и с каждым разом ее все больше одолевали сомнения. Возможно, там и впрямь не происходило ничего сверхъестественного, и все это было просто игрой ее воображения. Кроме Бри. Фрэнсин была уверена - Бри точно находилась в гостиной и была испугана.
        Время шло, и мало-помалу буря стихла; снаружи воцарилась тишина. В темноте слышались ночные звуки, которые издавал старый дом, - приглушенные скрипы, робкое царапанье и непрестанное тихое бормотание, исходящее изнутри стен. Дом нависал над Фрэнсин, и атмосфера в нем была тяжелой и гнетущей.

* * *
        Фрэнсин делала вид, будто спит, пока не почувствовала, что Мэдлин встала с кровати и вышла из комнаты. Одевшись, она торопливо спустилась на первый этаж и, нахмурившись, остановилась в вестибюле. На темный пол падали цветные блики от витража на входной двери, и Фрэнсин смутно видела струйку дыма, проникающую в вестибюль из-под закрытой двери главной гостиной.
        В воздухе витал едва различимый запах табака, на этот раз не застоявшийся, а свежий, причем из трубки. Трубки, сделанной из вишни и клена. Аромат был приятный, но Фрэнсин пробрала дрожь. Она пристально смотрела на дверь гостиной и даже шагнула к ней, вытянув руку.
        Вздрогнула, услышав звук, раздавшийся где-то в доме. Шумный вдох. Ее собственный. Фрэнсин резко повернулась, прижав руку к груди, чувствуя, как неистово бьется сердце.
        Ее окутывала враждебная тишина. Напряженная. Гнетущая. Эта тишина давила на нее; у нее было такое ощущение, будто кто-то следит за ней из потемок, но если она обернется, то там никого не будет.
        Мало-помалу, глубоко дыша, Фрэнсин заставила себя успокоиться. Придя в себя, снова посмотрела на дверь гостиной, затем назвала себя дурой и идиоткой. Ничего здесь нет. Никакого дыма, просачивающегося из-под двери, - на самом деле это всего лишь пылинки, пляшущие в разноцветном узорчатом свете.
        Овладев собой и обуздав свое чересчур живое воображение, Фрэнсин расправила плечи, прошествовала в маленькую гостиную… и застыла в изумлении.
        Там царил безупречный порядок - столы и стулья находились на своих местах, полка снова висела на стене, в углу стоял ящик, полный осколков стекла и разбитых безделушек, которые было невозможно склеить. О недавнем разгроме свидетельствовали только царапины на обоях и заколоченные окна, из-за которых в комнате царил неприятный сумрак.
        И в этом сумраке уверенность Фрэнсин в том, что вечером в дом проникла какая-то зловредная сущность, скукожилась до смутных сомнений.
        - Потрясающе, не правда ли? - спросила Мэдлин, заглядывая в дверь.
        Фрэнсин кивнула.
        - Это сделал мистер Констейбл?
        - Да. Должно быть, ты очень ему нравишься, раз он так расстарался.
        - Почему ты так думаешь? Он же только что со мной познакомился и совсем меня не знает.
        - Это можно сказать почти о любом из твоих знакомых. Никто не знает тебя по-настоящему, даже если они были знакомы с тобой много лет. Ты - самый сдержанный и замкнутый человек из всех, кого я знаю. - Мэдлин сказала это почти печально.
        Фрэнсин не знала, что на это ответить.
        - Уж ты мне поверь - я знаю мужчин, и Тодд не стал бы это делать, если б ты ему не нравилась.
        - Понятно. - Фрэнсин почувствовала, как тепло поднимается из ее груди к лицу, и отвернулась, чтобы Мэдлин не увидела, что она краснеет.
        - Возможно, тебе пора позволить кому-нибудь сблизиться с тобой, - тихо произнесла Мэдлин.
        - Мне и одной неплохо, - возразила Фрэнсин. - Пойду пройдусь, - добавила она, уже направляясь в сторону вестибюля.
        - Куда ты идешь?
        - Я же сказала - хочу пройтись! - Фрэнсин схватила с вешалки свое пальто, взяла горсть семян фенхеля, надела на руку браслет из корня лопуха и, выйдя на крыльцо, захлопнула за собой дверь.
        И остановилась, вздрогнув при виде Констейбла, стоящего на лужайке и хмуро, с тревогой на лице глядящего на крышу дома. Но, увидев Фрэнсин, он тут же расплылся в приветливой улыбке.
        - Доброе утро.
        Фрэнсин кивнула и, подойдя к нему, встала рядом. И тоже посмотрела на дом, чувствуя, что у нее обрывается сердце. Старое здание выглядело как побитая собака. И в его окнах, отражающих спешащие по небу облака, чувствовалась опаска, будто в ожидании еще одной трепки.
        - Во время бури ваша крыша потеряла несколько плиток, - сказал Констейбл. - Думаю, мне удастся найти им замену в антикварном строительном магазине, чтобы они не отличались по цвету и форме от остальных. Но часовая башня, как вы сами видите, накренилась еще больше. - Он искоса взглянул на Фрэнсин, чтобы оценить ее реакцию.
        Однако она продолжала упорно смотреть на дом, и только на дом.
        - И ваша система центрального отопления нуждается в срочном осмотре. Очень вероятно, что в ее трубах имеются протечки, и это может создать массу проблем… Вы знаете, сколько ей лет?
        Фрэнсин пожала плечами и предположила:
        - Наверное, лет сто. - И глубоко вздохнула. - Послушайте, мистер Констейбл, как вы заметили, в моем доме есть много такого, что нуждается в ремонте, но любой ремонт требует больших денег, а у меня их немного. Так что я просто добавлю к этому списку центральное отопление и вернусь к данному вопросу, когда позволят мои финансы.
        Констейбл потер подбородок.
        - Тут я мог бы вам помочь. У меня есть один приятель, который может сделать это за цену, равную стоимости стройматериалов, если вы возьмете его к себе постояльцем, пока он будет выполнять работу.
        Он широко улыбнулся, когда от этого щедрого предложения у Фрэнсин отвисла челюсть.
        - Когда человек занимается таким ремеслом, как мое, он знакомится со множеством людей, владеющих другими ремеслами.
        - Я… - Не находя слов, Фрэнсин вдруг обнаружила, что кивает, хотя и знает, что ей следует покачать головой. Она не хотела принимать от него благотворительность, однако ее голова продолжала кивать. - Ну хорошо, центральное отопление, - согласилась она. И натянуто улыбнулась. - Это очень любезно с вашей стороны.
        - Да не вопрос. - Его взгляд упал на пальто на ее руке. - Вы направляетесь в Хоксхед? Мы как раз собирались выехать. Вас подвезти?
        - Нет, думаю, вы и так уже предложили мне огромную помощь, к тому же я предпочитаю ходить пешком, - с этими словами Фрэнсин кивнула Констейблу и, пройдя мимо него, быстро зашагала прочь.
        У тропинки, идущей через лес Лоунхау, она остановилась. Ей не хотелось идти через лес, но Фрэнсин знала - если пойти по дороге, Констейбл проедет мимо нее, и тогда она, отказавшись от его предложения подвезти ее, выставит себя упрямой идиоткой.
        Крепко сжав в кулаке семена фенхеля, Фрэнсин вышла на тропинку.
        Едва ее обступили деревья, мысли обратились к более безотлагательным проблемам, чем неисправное центральное отопление или падающая часовая башня. Она думала об этом всю ночь, но так и не приблизилась к ответу. Рядом с ней шло сомнение, то и дело тыкая ее локтем в бок. Возможно, Мэдлин была права, и вчера вечером она и впрямь немного спятила и видела то, чего не было. Да и что она видела, собственно говоря? Ничего, кроме воздуха… Воздуха, принявшего форму… чего-то почти осязаемого. Нет, вероятно, это и правда происходило только в ее голове. Однако… Однако с Туэйт-мэнор что-то не так. Впервые на ее памяти ей казалось, что ее дом пропитан каким-то мрачным озлоблением, и это было так непривычно, что ее дружелюбные призраки больше не заходили в него.

* * *
        К автобусу на Эмблсайд выстроилась очередь из туристов. Ожидая вместе с ними и изнывая от нетерпения, Фрэнсин сердито смотрела на поток других туристов, выходящих из прибывшего автобуса. Заплатив за билет в оба конца, она уселась на одиночное сиденье спереди, чтобы ей не докучали другие пассажиры.
        Сэм Вудалл, Сэм Вудалл, размышляла она, пока автобус ехал по берегам озера Уиндермир. Она не помнила никого по имени Сэм Вудалл. Наверное, сейчас ему под восемьдесят, а может, и того больше.
        Фрэнсин пересела на еще один автобус и двинулась через мрачные, покрытые каменистыми осыпями холмы в сторону Кезвика. И тут ее охватило беспокойство. Она никогда не имела дел с полицией и не знала, как надо говорить с полицейскими, пусть даже и с отставными. Можно ли вообще задавать полицейскому вопросы, ведь обычно бывает наоборот? А что, если они обязаны руководствоваться чем-то вроде кодекса неразглашения, как адвокаты и врачи?
        Только когда Фрэнсин приехала в Кезвик, до нее дошло, что чайные листья опять не подвели - она отправилась в поездку, самую дальнюю в ее жизни. И хотя отъехала от Туэйт-мэнор не больше чем на двадцать пять миль, если судить по владеющей ею нервозности, она с тем же успехом могла бы находиться в какой-нибудь чужой стране. В довершение всего Кезвик сразу же вызвал у нее настоящее отвращение. Он был современным и большим, а она в большинстве вещей не терпела ни того, ни другого.
        Примирившись с тем, что ей придется провести все утро в автобусах, Фрэнсин сделала еще одну пересадку и села в автобус, идущий в Ситоллер. Начало моросить, и в воздухе повис туман, что в общем-то соответствовало ее мрачному настроению. Она смотрела на проплывающие мимо дома Кезвика. Затем их сменили окутанные туманом пустынные холмы Кэтс-Беллз, высящиеся вокруг озера Дервент; их вершины выступали из сумрачной мглы, похожие на исчезнувшие со всех карт острова.
        Узнать адрес Сэма Вудалла оказалось нетрудно - для этого было достаточно справиться о нем в местном пабе, поскольку деревня Ситоллер состояла из одной-единственной улицы, тянущейся под недреманным оком горного перевала Хонистер. Отставной полицейский жил в небольшом, сложенном из сланцевых плит домике с ухоженным садом, который Фрэнсин одобрила, и ярко-красной дверью.
        Когда она постучала, дверь отворилась почти сразу, как будто ее приближение было замечено заранее - недаром же на окне домика шевельнулась занавеска.
        У Сэма Вудалла было добродушное лицо под шапкой белых растрепанных волос, и, когда он улыбнулся, на нем обозначилась сетка морщин, говорящих о том, что б?льшую часть жизни этот мужчина провел под открытым небом.
        - Доброе утро, - чопорно сказала она. - Меня зовут Фрэнсин Туэйт.
        - Вы из тех Туэйтов, что живут в окрестностях Хоксхеда?
        Она кивнула.
        - А зачем одной из тамошних Туэйтов было добираться аж до Ситоллера?
        - Насколько мне известно, вы были тем самым полицейским, которого вызвали, когда утонули мои брат и сестра.
        - Ах, вот оно что… Что ж, верно, это был я. - Несколько секунд он смотрел на Фрэнсин, затем посторонился и, сделав ей знак войти, провел ее по короткому темному коридору, через маленькую кухню. Они оказались в оранжерее, пристроенной к задней части дома.
        И Фрэнсин замерла, остолбенев.
        Орхидеи. Они были повсюду. Они цвели на полу, на полках, идущих вдоль стен, свисали с потолка, будто паря в воздухе, росли в горшках на подоконниках. В центре оранжереи стояли два потертых кожаных кресла и поставленный между ними стол.
        Фрэнсин стояла, поворачиваясь на месте, очарованная этим великолепием.
        - Какой чудесный тайный сад…
        Вудалл радостно улыбнулся.
        - Странно, что вы так сказали. Сам я всегда считал это место своим тайным прибежищем… Присаживайтесь.
        Фрэнсин чинно села на край одного из кожаных кресел.
        - Я как раз поставил чайник, - сказал Вудалл. - Хотите чашечку чая?
        - Чайный пакетик или рассыпной?
        - Рассыпной.
        - Тогда да, будьте так добры.
        Как только он удалился на кухню, Фрэнсин вскочила, чтобы рассмотреть орхидеи получше. У Вудалла была замечательная коллекция; некоторые из этих цветов ей доводилось видеть только в книгах, и она почувствовала зависть - ведь самой ей никогда не удавалось выращивать орхидеи с таким же успехом, которого когда-то добивалась ее мать.
        - Вот, прошу вас. - Вудалл вошел в оранжерею, неся небольшой поднос, который он поставил на стол. - Итак, миз[12 - Миз - нейтральное обращение к женщине, не подчеркивающее возраст и семейное положение; часто используется, когда последнее неизвестно обращающемуся.] Туэйт…
        - Зовите меня Фрэнсин, - сказала она и взяла у него чашку, жалея о том, что приняла его приглашение выпить чаю. Царящая в оранжерее влажность прямо-таки удушала.
        - Фрэнсин, почему вы хотите поговорить со мной?
        Откашлявшись, она ответила:
        - Давайте я сразу же перейду к делу. Я хочу знать, что произошло с моими братом и сестрой. Мне необходимо это узнать.
        Надо отдать Сэму Вудаллу должное - ее отказ от церемоний и прямота ничуть не обескуражили его.
        - Но почему сейчас? Ведь они утонули пятьдесят лет назад.
        Фрэнсин уставилась на свою чашку, собираясь с мыслями.
        - Я только что узнала об этом, но не помню, что тогда произошло. Думаю, тогда меня там не было.
        - Да нет же, вы там были, - сообщил Вудалл. - Но немудрено, что вы ничего не помните, ведь тогда вам было лет пять или шесть, не больше.
        - Пять.
        Какое-то время он смотрел на орхидеи, потирая губу под носом, затем сказал:
        - Я помню те вечер и ночь так ясно, будто это было вчера; ваша мать вызвала меня, потому что не могла найти вас троих. Младенца-сына, старшую девочку… Не могу припомнить ее имя. Она была такая непоседа, чудесная девчушка с рыжими волосами и веснушками.
        - Бри, - проговорила Фрэнсин, и от печали у нее защемило сердце. - Ее звали Бри.
        - И, разумеется, вас.
        - Что? - Фрэнсин изумленно уставилась на старика. - Должно быть, это какая-то ошибка…
        - Никакой ошибки. Ваша мать не могла найти вас, вашего брата и вашу сестру. Мы искали везде, но обнаружили вас троих только наутро, в колодце.
        - Я была в колодце? Я?! Не может быть! Я бы не смогла забыть такое!
        - Но это правда. - Морщинистое лицо Вудалла сморщилось еще больше. - Это было самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел. Вы и ваш маленький брат находились в бадье. Вы обхватили его руками и держали так крепко, что нам пришлось потрудиться, чтобы их разжать. И только подняв бадью, мы увидели Бри… Просто копну рыжих волос в воде внизу.
        Он замолчал, откашлялся и продолжил:
        - Сперва мы подумали, что все вы мертвы. Вы сидели в бадье так неподвижно, с закрытыми глазами… И в этом колодце стоял могильный холод, несмотря на то, что тогда была середина лета. Однако вы выжили… Ваша мать побелела, как привидение, когда мы вытащили вас двоих, но продолжала держать себя в руках. Как будто она уже ожидала самого худшего и приняла этот удар судьбы. Однако, когда мы нашли Бри, она не выдержала. - Он покачал головой, вспомнив, как это было, и по его горлу прошел спазм. - Она просто сломалась прямо у нас на глазах. Я никогда не забуду, как она кричала.
        Дрожа от холодного ужаса, Фрэнсин выдавила из себя:
        - Моя сестра Мэдлин выдвинула довольно нелепую теорию о том, что их убил наш отец.
        - Возможно, - сказал Вудалл. - Это, разумеется, была одна из версий, которую мы рассматривали, но мы могли исходить только из тех фактов, которые были нам известны, и присяжные на коронерском следствии вынесли вердикт, что это был несчастный случай.
        Фрэнсин немедля ухватилась за нотки неуверенности, прозвучавшие в его тоне:
        - Но сами вы так не думаете.
        Вудалл медленно покачал головой.
        - В тот вечер в Туэйт-мэнор произошло нечто большее, чем утопление ваших брата и сестры. - Он сделал глоток чая, затем подался вперед, уперся руками в колени и, прищурив глаза, погрузился в воспоминания. Похоже, на него совсем не действовали влажность и духота.
        Фрэнсин ждала, напряженная, словно натянутая струна.
        - Почему вы решили, что это не несчастный случай? - спросила она наконец.
        - На эту мысль меня натолкнули кое-какие нестыковки. Все это было очень странно. Сперва казалось, что у нас на руках имеются два маленьких трупа и их пропавший отец, но, когда мы нашли вас троих в колодце и ваша мать пошла за остальными девочками, оказалось, что пропали и они. И мы возобновили поиски, обыскали дом, прочесали лес. - Он вздохнул, потом пожал плечами. - Логичнее всего было предположить, что ваш отец убил Бри и Монтгомери, а затем сбежал, забрав с собой остальных трех детей, и именно так мы и полагали, пока присяжные не вынесли вердикт об утоплении вследствие несчастного случая. В пользу этого вывода говорило то, что ваш отец обожал этого мальчика и ни за что не причинил бы ему умышленный вред. Но было также известно, что вас, девочек, он ненавидит, так что с какой стати ему было забирать с собой трех из своих дочерей? Назло жене? Все знали, что это был несчастливый брак, и у них в тот вечер явно произошла ужасная ссора, поскольку Элинор была вся в синяках.
        Он взглянул на Фрэнсин, проверяя, как она реагирует на эту информацию, которую ей наверняка больно слышать. Фрэнсин смотрела на него с бледным лицом, на котором читался страх.
        - С вами все в порядке? - мягко спросил он.
        Фрэнсин натужно кивнула, боясь, что сейчас ее вырвет.
        Удостоверившись, что она справилась с собой, он продолжил:
        - Также было непонятно, почему Джордж сбежал в такой спешке, если детей утопил не он. Собрал свои вещи, но не взял ничего для своих дочерей. Ничего, кроме одной игрушки. У одной из девочек… - Сэм Вудалл нахмурился. - У Агги… Агнес, да, точно. У нее была мягкая игрушка, собака, и Элинор сказала, что она таскала эту собаку повсюду. Мне показалось странным, что только эта вещь и пропала… Хотя думаю, в таких обстоятельствах в этом не было ничего странного. Если ваш отец утопил ваших брата и сестру, притом неважно, случайно он это сделал или нет, то он был в огромном стрессе и не мог ясно соображать. Он также прихватил с собой все деньги, которые имелись в доме, так что мог купить все, что могло понадобиться девочкам, когда они оказались бы настолько далеко, чтобы он не опасался погони… В первые дни мы полагали, что Джордж объявится сам, чтобы вернуть девочек, ведь он был не из тех, кто мог бы долго заботиться о трех маленьких детях. Но он так и не объявился.
        - А вы хорошо знали моего отца? - хрипло спросила Фрэнсин. Ей хотелось кричать. Мысль о том, что ее собственный отец, вероятно, приложил руку к смерти Бри, была слишком ужасной, не укладывающейся в голове.
        - Да, так хорошо, как это только было возможно. Я не стану вам лгать - Джордж Туэйт был еще тот мерзавец. - Тон Вудалла был резким, и Фрэнсин вздрогнула. - Когда он попался мне на глаза впервые, я еще только начинал службу в полиции. - Он в гневе сжал губы. - Он тащил вашу мать по главной улице Хоксхеда за волосы. Я отбил ее, и у меня руки чесались исколошматить его до полусмерти, не сходя с места. Меня остановило только то, что я был в форме… Я хотел, чтобы ваша мать заявила на него, но она отказалась это делать. И не могу сказать, что потом Джордж вел себя так, чтобы поднять себя в моих глазах.
        В его взгляде, устремленном на Фрэнсин, светилось сочувствие.
        - Без него вашей матери было лучше. Он бил ее каждую неделю. И, скорее всего, избивал также вас и ваших сестер. А сколько раз я выбрасывал его из паба, когда тот закрывался, пьяного в хлам и готового затеять драку! Он участвовал почти в каждой пьяной потасовке, которую я разнимал. И в тот вечер, когда утонули ваш брат и сестра, тоже устроил в пабе свару и сломал одному из посетителей руку… После того как он сбежал, там почти не было драк.
        - А потом вы пытались его найти? Несмотря на то, что утопление было сочтено несчастным случаем?
        Вудалл кивнул.
        - А как же. Он был отцом пропавших девочек, но он забрал их без согласия матери. Его искали по всей стране, его разыскивал каждый полицейский участок. Как и следовало ожидать, в полицию поступали сообщения о том, что его будто бы видели, но всякий раз проверки таких сообщений заканчивались безрезультатно. От них не было ни слуху ни духу. Он и девочки просто исчезли без следа. Скорее всего, он выехал за границу еще до того, как мы начали его искать. - Бывший полицейский открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но затем закрыл его, видимо, передумав.
        - Что вы хотели добавить? - спросила Фрэнсин, и ее голос прозвучал резче, чем она хотела.
        Вудалл усмехнулся.
        - Я всегда считал, что ваша мать вызвала полицию не сразу, а лишь через довольно долгое время. Думаю, она хотела, чтобы он успел убраться подальше. - При виде удивления на лице Фрэнсин он добавил: - Подумайте сами, что за фрукт был ваш отец - агрессивный наглый мучитель. Ваша мать хотела, чтобы он исчез из ее жизни. Мне кажется, она вызвала нас только тогда, когда удостоверилась, что прошло достаточно времени, чтобы он мог смыться. На ее месте я поступил бы так же. - Он отпил чаю и продолжил: - Но, разумеется, когда мы обнаружили, что он забрал с собой девочек, она очень хотела, чтобы мы его нашли.
        Фрэнсин досадливо фыркнула. Она надеялась, что старый полицейский сможет внести в это дело какую-то ясность, но вместо этого у нее только возникли новые вопросы.
        - А что происходило после того, как он исчез? - спросила она, когда между ними повисло молчание и Вудалл, похоже, не собирался его нарушать.
        - В первые недели после его исчезновения ваша мать приходила в участок по три-четыре раза на дню, чтобы узнать, есть ли какие-то новости о ее девочках. - Он хмуро посмотрел на свои орхидеи. - А потом вдруг резко перестала. Думаю, она больше была не в силах слышать, что никаких новостей нет, и потеряла надежду, что мы их отыщем. Затем… жизнь просто потекла дальше. Мы продолжали поиски вашего отца, но время шло, и на первый план вышло расследование других преступлений. К тому же мы все равно не могли ничего предпринять без сообщений о том, что его действительно кто-то видел.
        Затем ваша мать стала брать к себе постояльцев, чтобы сводить концы с концами. Она была хорошая женщина и вырастила вас одна. Больше она так и не вышла замуж, но это меня не удивило. - Вудалл замялся и скривил губы, будто подумав о чем-то неприятном. - Ей пришлось нелегко. В Хоксхеде многие ведут себя странно. Поначалу там сочувствовали Элинор, но все это сочувствие сошло на нет, когда оказалось, что ваша мать предпочитает не делать никаких усилий, чтобы участвовать в тамошней жизни. Думаю, кое-кто был недоволен тем, что их сочувствие не было оценено. Вы и ваша сестра ходили в местные школы, но в остальном все вы держались особняком. - Он улыбнулся. - Разумеется, так продолжалось, пока ваша сестра не достигла переходного возраста - после этого все парни в радиусе нескольких миль начали обхаживать ее. Так что она доставила вашей матери немало хлопот.
        Фрэнсин пристально посмотрела на старика.
        - Похоже, вы хорошо знали мою мать.
        Он робко улыбнулся.
        - Она была добра ко мне, и я старался навещать ее каждую неделю. У нее всегда находилось время, чтобы напоить меня чаем и поболтать. Да, Элли Туэйт была милой женщиной, чего нельзя сказать о многих жителях Хоксхеда. Там были такие, кто терпеть меня не мог. - Он пожал плечами. - Наступали другие времена, и кое-кто стал воспринимать полицию как своих врагов. Затем мой участок был закрыт, и меня перевели в Уиндермир. После этого я редко видел вашу мать - ну, может, раза два в год, если мне случалось оказаться в ваших местах… Я расстроился, когда услышал, что она умерла.
        - Я вас не помню, - в недоумении сказала Фрэнсин, встревоженная тем, что в ее жизни обнаруживается столько черных дыр, о существовании которых еще несколько дней назад она даже не подозревала. События и люди просто исчезли из ее памяти.
        - Когда я приходил, вас в доме, как правило, не было. Если вы не находились в школе, то пропадали в лесу. Вы всегда вели себя тихо - ничем не обнаруживали себя, даже когда находились в доме. Ваша мать беспокоилась о вас.
        Фрэнсин удивилась.
        - В самом деле? Но ведь проблемы ей доставляла Мэдлин, а не я!
        - Да, ваша сестра была не подарок, но вы были такой тихой мышкой, что это казалось чем-то противоестественным. Вы могли часами стоять на месте, вообще не шевелясь. Для ребенка это ненормально. Я… - Он запнулся и покачал головой.
        - Вы - что? - подхватила Фрэнсин, заинтригованная этим взглядом на себя со стороны.
        Он посмотрел на нее с извиняющейся улыбкой.
        - Я думал, что, возможно, ваша чрезмерная тихость была вызвана не только тем, что вы оказались в том колодце.
        - Я не очень понимаю, что вы имеете в виду.
        Он усмехнулся.
        - Я и сам не очень-то это понимаю. Это была просто мимолетная мысль.
        Плечи Фрэнсин поникли.
        - Почему я ничего этого не помню?
        Вудалл ласково смотрел на нее.
        - Для такой маленькой девочки это было психической травмой. Такое иногда происходит, когда с людьми случается что-то ужасное. Сознание блокирует воспоминания, потому что не может с ними справиться - в каком-то смысле это похоже на боевой посттравматический синдром. Таким образом ваш мозг защищает вас.
        Фрэнсин прикусила губу. Ей захотелось заплакать, и она мысленно выругала себя. Она никогда не плачет - кроме того раза вчера на кладбище, но это никогда не повторится. Это проявление слабости, и она ни за что не станет плакать на глазах у еще одного мужчины.
        - Есть ли еще что-то такое, что вы хотели бы узнать? - спросил Вудалл, когда молчание затянулось. Фрэнсин невидящим взглядом смотрела на орхидеи, пытаясь припомнить хоть что-то и надеясь, что теперь, когда у нее есть новая информация, ей это удастся.
        - Наверняка есть, но я не знаю, что именно, потому что ничего не могу вспомнить.
        Вудалл открыл выдвижной ящик стола и достал карандаш и блокнот. Быстро записав на листке телефонный номер, он вырвал его и протянул ей.
        - Это номер моего мобильного. Если вам что-то придет в голову, позвоните мне.
        Фрэнсин с благодарностью взяла листок.
        - А теперь нам, по-моему, следует поговорить о более приятных вещах, - сказал Вудалл, встав со кресла. - Мне не часто представляется возможность похвастаться своими красотками.
        Фрэнсин улыбнулась; это была сделка - информация в обмен на ее общество.
        - Да, я с удовольствием ими полюбуюсь.
        - Отлично! - Вудалл потер руки и галантно предложил Фрэнсин руку. Она в замешательстве осторожно оперлась на нее, чувствуя себя не в своей тарелке.
        Вудалл похлопал ее по руке и повел по оранжерее, показывая ей каждый цветок, затем они вышли в сад.
        Фрэнсин провела со старым полицейским несколько часов, удивляясь тому, какое удовольствие доставляет ей его общество. Но, глядя на изысканную красоту его орхидей, она решила, что ему больше подходит другой цветок. В нем не было изощренности и великолепия, как в его орхидеях, в нем было нечто большее - вдумчивость, скромность и сострадание. Все черты анютиных глазок, робких, застенчивых и нередко незаслуженно обойденных вниманием. И по мере того, как они беседовали - в основном о растениях, - она начала понимать, что ее первое впечатление о нем было неверным. Сэм Вудалл не искал общества как такового. Он вовсе не был одинок - просто общался только с теми, с кем хотел. И Фрэнсин была немало польщена тем, что он выбрал для этого именно ее.
        26 июля 1969 года
        Рози прижалась к Бри, глядя, как мама поет колыбельную то Монти, то Мэдди.
        - Расскажи мне какой-нибудь секрет, - прошептала Бри. С Рози это было проще всего - она еще не научилась хранить секреты.
        Малышка посмотрела на свои руки, затем подняла взгляд на Бри, лучезарно улыбнулась и опустилась на свои пухлые коленки. И, сложив ладошки вокруг уха Бри, так что уху стало жарко, шепнула:
        - Да-а, у меня есть один секрет.
        Затем отстранилась, чтобы оценить реакцию Бри, и уставилась на старшую сестру, широко раскрыв глазки.
        Бри повернулась, убедилась, что Агнес не услышит их шепот, и сложила ладони вокруг уха Рози.
        - Какой секрет?
        - Агнес сказала мне, чтобы я его тебе не говорила.
        Бри строго посмотрела на Рози, так что малышка заерзала от сладкого предвкушения - ей ужасно хотелось поведать свой секрет.
        - Ты видишь мою корону? - спросила Бри, показав на свою голову. - Сегодня я твоя принцесса и повелеваю тебе открыть мне секрет!
        Рози осторожно дотронулась до маргариток на голове Бри, как будто они были выполнены из ажурного золота. Она сдалась быстро, как и ожидала Бри. Обдавая ухо сестры своим жарким дыханием, она прошептала:
        - Это одно секретное место.
        Суровый взгляд Бри стал еще суровее, а ее любопытство - еще острее. Она уже несколько недель знала, что у Агнес, Рози и Виолы появилось какое-то такое место. Раскрыть их прежний тайник было нетрудно, и Бри обнаружила его в два счета - он находился под столом в маминой оранжерее, где ярко-розовые цветы мединиллы росли так низко, что касались пола. Ей отчаянно хотелось отыскать их новый тайник, потому что ее терзало смутное подозрение, что он лучше, чем тот, где прятались она и Инжирка.
        - А ты знаешь, где оно находится?
        - Само собой! - захихикала Рози, когда Бри, сменив тактику, оставила свою напускную суровость и вместо этого пощекотала сестру.
        - Что ты делаешь? - На Бри и Рози упала тень Агнес.
        От ужаса у Рози округлились глаза.
        - Я ничего не сказала! Честное слово, Агги! Я не сказала ей, где…
        - Розина! - завопила Агнес. И повернулась к Бри, которая смотрела на сестру спокойно, что, как она знала, приведет Агнес в ярость. - Оставь Рози в покое!
        - Это почему же? Она и моя сестра. Я могу говорить с ней, когда захочу.
        - Бри! - Инжирка схватила Бри за предплечье, затем кивком показала на тропинку, ведущую из Хоксхеда.
        Все девочки повернулись, мигом забыв про свои споры.
        Он тяжело шагал по пыльной тропе; миновав последнее из деревьев, вытер лоб. Увидев жену и дочерей, нахмурился.
        Бри пристально смотрела на Него. Он был пьян; она хорошо выучила эти признаки: покрасневшее лицо, чересчур блестящие глаза, развинченная походка. Хитрость заключалась в том, чтобы определить, насколько Он напился. Она взглянула на маму, увидела ее прищуренные глаза и поняла, что мама тоже пытается определить, насколько далеко зашло Его опьянение, надеясь, что он находится на ранней стадии, на которой еще управляем. В противном случае дело всегда заканчивалось побоями и синяками.
        Не поздоровавшись и не кивнув, Он, тяжело топая, вошел в дом.
        Украденные деньги в кармане Бри словно жгли ее. Резко встав, она сказала, быстро взглянув на дом:
        - Мама, мы с Инжиркой пойдем в лес.
        Видя, что Бри сама не своя, мама нахмурилась.
        - Что ты натворила, Бри?
        - Ничего! Почему ты вечно думаешь, что я что-то натворила? - Но банкноты продолжали жечь Бри через карман, несмотря на ее бессовестную ложь.
        Мама взглянула на дом, сглотнула, затем повернулась и бодро улыбнулась дочерям.
        - Я никому не позволю причинить вам вред, цветочки мои. - Она перевела взгляд на Бри. - Если ты не сделала ничего дурного, то тебе не о чем беспокоиться.
        Это тоже была бессовестная ложь. Семейство Туэйт соткало целую паутину лжи, которую они повторяли друг другу и самим себе. Чтобы вывести Его из себя, не требовалось причин.
        - Мама, может, нам лучше уйти? - нервно спросила Агнес. - Кажется, Отец злится.
        Удивленная этим необычным проявлением солидарности, Бри чуть заметно улыбнулась Агнес. Но та не увидела ее улыбки - она во все глаза смотрела на дом, так крепко стиснув свою бело-синюю игрушечную собаку, что было удивительно, как у той не лопнули швы и набивка не вылезла наружу.
        - Кто из вас их взял?! - Его рев огласил весь дом и разнесся по саду.
        Все застыли.
        Послышался громовой топот. Он был во дворе.
        - Джордж! - сказала мама, прямая и суровая перед лицом Его ярости, глядя, как Он несется по лужайке. И торопливо двинулась ему навстречу, хотя идти ей мешали Монти, которого она держала на руках, и Мэдди, вцепившаяся в юбку.
        Красные прожилки на его лице выступили еще отчетливее, похожие на крохотных червяков.
        - Кто их взял? - взревел Он опять. - Кто из вас, дьявольское вы отродье, взял мой выигрыш?
        - О чем ты, Джордж? - спросила мама, прижав к себе Монти, который, услыхав повышенные голоса, громко заплакал. Не желая, чтобы кто-то ее переплюнул, Мэдди тоже завопила во все горло, уткнувшись лицом в мамину юбку. - Все были в саду со мной все утро.
        Агнес посмотрела на Бри, потом на Него. Бри послала сестре мысленный призыв не выдавать ее, но поняла, что он тщетен, когда Агнес прищурилась и показала на нее.
        - Это была Бри, Отец. Я видела, как она выходила из дома. Это была она!
        - Ябеда-корябеда, соленый огурец, - зашипела Бри, чтобы ее слышала только Агнес, - на полу валяется, никто его не ест!
        На лице Агнес одновременно отразились вызов и чувство вины, затем она сморщилась, пытаясь сдержать плач.
        Мама встала между дочерьми и мужем, закрыв девочек, словно щитом. Муж остановился и настороженно уставился на нее.
        - Не надо, Джордж, - сказала она и вскинула ладонь, одновременно успокаивая и защищаясь.
        - Не надо чего?! - заорал он.
        Мама ничего не ответила. Она пристально смотрела на Него, просто смотрела; вопли Монти и Мэдди перешли в хныканье, затем затихли совсем. Это был поединок воли, в котором маме редко удавалось одержать верх. И только Бри заметила, что у нее дрожат руки, потому что знала, что они будут дрожать.
        Все девочки затаили дыхание, глядя то на маму, то на Него и ожидая, чтобы она подала им знак бежать.
        - Прочь с дороги, - пробормотал Он. - Я сделаю с твоими соплячками то, что посчитаю нужным.
        Однако Он не сдвинулся с места, будто загипнотизированный взглядом мамы.
        Бри казалось, что сейчас ее грудь взорвется от напряжения, царящего в саду. Они стояли, как статуи, нервно застыв под солнцем в живой картине, и дом словно подался к ним, настороженный и полный опаски.
        Первый ход сделал Он. Он прищурился, Его губы растянулись в злобном оскале, плечи напряглись. Он резко опустил голову, пока она не оказалась всего в нескольких дюймах от лица мамы.
        - Ты хочешь, чтобы я задал им трепку? - прошипел Он. - Не заставляй меня делать больно твоим цветочкам. - Он произнес это слово глумливым тоном, превратив это ласкательное имя, которым мама называла своих детей, во что-то гадкое. - Ты же знаешь, что бывает, когда ты мне перечишь, так что потом тебе надо будет винить только себя.
        Мама рассудила неправильно. Она опустила руку и глаза и сжалась.
        Она проиграла.
        Монти вдруг заревел, как будто невыносимое напряжение, витающее в саду, причиняло ему физическую боль.
        Он сделал паузу, глядя на сына, затем грубо оттолкнул маму.
        - Джордж! - крикнула она, спеша за ним. - Никто ничего у тебя не брал. Все они находились здесь, со мной, все утро.
        Бри вскочила на ноги. Что выбрать - борьбу или бегство? Ей хотелось бороться, но она посмотрела на своих младших сестер и решила бежать. С тоской взглянула на дуб, растущий во дворе - это было ее безопасное место, к тому же у этого дуба было то преимущество, что Он всякий раз бесился, потому что не мог ее достать, когда она оказывалась на самых верхних ветках.
        Она взглянула на маму и увидела, как та едва заметно кивнула. Между Бри и мамой существовало что-то вроде негласной договоренности о том, что когда Он зайдет настолько далеко, что мама уже не может ничего сделать, то сама она позаботится о Монти и Мэдди, а Бри возьмет на себя заботу о старших девочках.
        Бри схватила Инжирку за руку, рывком подняла ее с земли и бросилась бежать.
        Пробегая мимо Агнес, она прошептала:
        - Беги! Возьми Ви и Рози и бегите в лес! - Хотя ей куда больше хотелось дать сестре затрещину за ее очередное предательство.
        Агнес открыла рот, чтобы возразить, затем кивнула. И, схватив Виолу и Рози, которые были готовы вот-вот расплакаться, побежала в противоположном направлении, в сторону церкви.
        Бри оглянулась через плечо, и сердце у нее сжалось при виде мамы, стоящей перед Ним - такой маленькой, такой слабой перед силой Его гнева, полной страха и пытающейся задобрить Его, одновременно дергая головой, чтобы дать понять старшим детям, что им надо бежать.
        - На этот раз я убью тебя, Бри! - взревел Он, когда Бри и Инжирка промчались мимо кладбища и побежали вверх по склону в сторону леса Лоунхау. - Ей-богу, я вас всех убью!
        Глава 11
        Устало бредя по дороге, Фрэнсин видела огни Туэйт-мэнор, мерцающие между ветвями деревьев леса Лоунхау, словно светлячки. В саду она остановилась и посмотрела на старое здание, не желая входить внутрь. Казалось, свес его крыши уныло обвис, казалось, что он невыносимо тосковал, когда Фрэнсин здесь не было, и теперь укоряет ее за то, что она вернулась так поздно.
        Фрэнсин вошла в дом и сердито нахмурилась, услышав хриплый смех сестры, доносящийся из столовой. Может, незаметно подняться на второй этаж и продолжить чтение «Хроник»? Теперь, разумеется, уже не затем, чтобы выяснить, кто такая Бри, а потому, что она всегда читала ей вслух. Она наконец добралась до интересного раздела, где говорилось о гонениях, которые обрушила на католиков королева Елизавета и от которых пострадала семья Туэйт, и наверняка Бри слушала бы этот рассказ с интересом, поскольку в нем было более чем достаточно насилия и крови.
        Смирившись с неизбежным, она повернула было в сторону столовой, но вместо нее оказалась перед дверью главной гостиной, хотя не помнила, как прошла эти несколько шагов.
        У нее перехватило дыхание. Все внимание дома было сосредоточено именно на этой точке, и только на ней. Тихий голос в ее голове произнес:
        - Уходи отсюда! Уходи, пока не узнала то, что уничтожит тебя.
        - Вот ты где! - воскликнула Мэдлин, выглянув из столовой.
        Вздрогнув, Фрэнсин отдернула руку от ручки двери, сделав это почти виновато. Ее все так же переполнял стесняющий грудь страх, огромный, необъяснимый.
        - Ты что-то припозднилась. - Мэдлин решительно взяла ее под руку и потянула в столовую.
        Фрэнсин изумленно заморгала. Столовая преобразилась - теперь здесь горели свечи, везде стояли вазы с красными и белыми розами - Фрэнсин знала, что они взяты не из ее сада, поскольку она не выращивала их, - и в воздухе витал их одуряющий аромат. Вряд ли Мэдлин помнит, что означают красные и белые розы; они символизируют соответственно вечную любовь и молодую любовь, - а вместе олицетворяют гармонию и единение. Фрэнсин никогда не чувствовала единения с сестрой.
        Когда она вошла, Констейбл и Киф встали; они явно почистили перышки, Констейбл даже облачился в костюм, и она удивилась тому, каким привлекательным он теперь кажется.
        - Что тут происходит? - шепотом спросила Фрэнсин сестру, не отрывая глаз Констейбла, который улыбался ей.
        - Я же говорила тебе утром, - раздраженно ответила Мэдлин.
        - Говорила мне что?
        - Что я пригласила Тодда и Кифа на ужин, чтобы поблагодарить их за то, что они починили наши окна.
        - Ничего такого ты мне не говорила!
        Мэдлин пожала плечами.
        - Ну, если и не говорила, то думала сказать, а это тоже считается.
        Фрэнсин досчитала до пяти, желая дать сестре затрещину. Ей не хотелось ужинать с кем-то, тем более с постояльцами. Она хотела одного - покоя, хотела вернуть себе свою прежнюю спокойную, размеренную жизнь.
        Мэдлин подвела ее к столу.
        - Это я приготовила ужин, - с гордостью объявила она. - Я ведь была замужем за шеф-поваром, если ты помнишь.
        - Не помню, - кисло сказала Фрэнсин, вынужденная сесть напротив Констейбла.
        - И он научил меня готовить некоторые простые блюда, - жизнерадостно продолжила Мэдлин. - Так что сегодня вечером мы начнем ужин со спаржи, запеченной со сливками и сыром.
        Фрэнсис повернулась на стуле.
        - Спаржа с моего огорода? - спросила она.
        - А где еще я могла бы взять спаржу в это время года? - отпарировала Мэдлин и вышла из комнаты, идя походкой от бедра.
        - Как вы? - спросил Констейбл, когда Мэдлин удалилась. - Когда вы вошли, вы были белы, как простыня.
        - Со мной все в порядке. - Фрэнсин уставилась на скатерть, гадая, где Мэдлин откопала ее. Она не видела эту скатерть с тех пор, как умерла мать. Тогда она убрала ее подальше и забыла куда. Украдкой взглянула на Констейбла. Он смотрел на нее с задумчивым выражением лица.
        - Какой же мощной была эта ночная буря, - сказал Киф, когда молчание затянулось так, что даже он почувствовал, что здесь что-то не так. - И этот шум от центрального отопления. - Ирландец покачал головой и заговорщически подался вперед. - Это звучало, как голоса внутри стен… Знаете, - добавил он, когда Констейбл и Фрэнсин пристально посмотрели на него, - это было похоже на какое-то странное бормотание. Я чуть не спятил.
        Констейбл потер рот рукой, чтобы скрыть улыбку, и подмигнул Фрэнсин.
        - Может, это полтергейст? - поддразнил он. - Ты же все время твердишь, что ирландцы обладают сверхъестественными способностями.
        Киф вздрогнул, когда в открытое окно проник порыв ветра, раздул скатерть - пламя свечей заколыхалось, - после чего унесся через дверь.
        - Это не смешно, Тодд. От этого старого дома у меня мурашки по коже.
        Констейбл улыбнулся Фрэнсин заговорщической улыбкой, которая погасла, когда она не ответила на нее, мрачно глядя туда, куда унесся холодный ветер.
        Фрэнсин повернулась к Констейблу. Тот вскинул бровь с тем же задумчивым выражением лица, которое бывало у него всегда, когда он смотрел на нее. Это заставляло ее чувствовать себя неуклюжей школьницей.
        - Я тут не останусь, если тут водятся привидения и всякая нечисть, - добавил Киф и заметно содрогнулся. - Привидения есть в доме моей матери, честное слово. Ей-богу, там ночами слышатся всякие странные звуки и двигаются предметы.
        Мэдлин вошла в столовую, неся четыре тарелки, готовые вот-вот упасть. Констейбл вскочил, схватил две тарелки, прежде чем они свалились на пол, и поставил одну из них перед Фрэнсин.
        Она посмотрела на кушанье, удивленная его изысканным видом. А отведав его, удивилась еще больше.
        - Это очень вкусно, Мэдлин, - заметила она.
        Мэдлин расцвела. Усевшись, она завладела разговором, который в ее умелых руках сразу же перестал быть неловким и сделался приятным и непринужденным.
        Основные блюда и десерт были съедены быстро. Фрэнсин почти не участвовала в беседе. Молчание было безопаснее, оно являлось ее прибежищем. Вместо того чтобы говорить, она слушала, пока Мэдлин задавала Констейблу вопросы. Вопросы, которые самой Фрэнсин никогда бы не пришло в голову задать, но теперь ей стало ясно, почему Мэдлин так пленяет мужчин. Она умела заставлять их чувствовать себя самыми интересными людьми на свете, так что даже Киф расцвел от ее мягких расспросов.
        Но вот вопросы приобрели личный характер. Фрэнсин резко вскинула голову, когда Мэдлин спросила Констейбла:
        - А вы не женаты?
        - Мэдлин, хватит! - рявкнула она.
        - Что плохого в том, чтобы спросить человека, женат он или нет?
        - Я вдовец, - ответил Констейбл, искоса взглянув на Фрэнсин.
        - О, простите… - сказала Мэдлин и посмотрела на сестру с самодовольной ухмылкой. - А когда умерла ваша жена?
        - Четыре года назад.
        - Должно быть, вам ужасно ее не хватает… У вас есть дети?
        - Две девочки. Они уже взрослые.
        - Должно быть, они гордятся вами.
        - Я уверен, что так оно и есть, - покорно подтвердил Констейбл.
        Фрэнсин в недоумении закатила глаза.
        - Думаю, нам нужен кофе, - сказала она, встав. И замерла, когда окна задребезжали опять и в комнаты снова ворвался порыв холодного ветра.
        Мэдлин проглотила свой следующий вопрос и, закрыв рот, обвела столовую нервным взглядом.
        - Ветер часто так ведет себя в этом доме, - заметил Киф.
        Чувствуя, что ее пробирает дрожь, Фрэнсин быстро подумала и сказала:
        - Скорее всего, скоро начнется еще одна буря… Я пойду сварю кофе, - добавила она и поспешила на кухню, где начала искать признаки присутствия потусторонних сил, надеясь, что где-то здесь окажется Бри. Однако от присутствия Бри у нее никогда не бегали по затылку мурашки, оно никогда не заставляло ее резко оборачиваться, опасаясь своей собственной тени.
        На кухне было жарко, влажно и душно. Фрэнсин открыла все окна и дверь, ведущую во двор, затем взяла фонарик, висящий на крюке у двери, и выбежала наружу. Ей не хотелось находиться в доме. Она больше не чувствовала себя в нем так, как положено чувствовать себя человеку в собственном жилище, и у нее было ужасное ощущение: как она сама не хочет находиться здесь, так и дом не хочет ее и выталкивает ее из себя.
        Фрэнсин подошла к дубу.
        - Бри! - позвала она. - Бри, пожалуйста, спустись.
        Ответом ей был шелест ветвей.
        - Пожалуйста, Бри.
        Из кроны донеслись рыдания, разрывающие ее сердце.
        - О, Бри, - вздохнула Фрэнсин. - Что случилось с нами, что случилось с нашей семьей?
        Рыдания стали громче, затем начали затихать, словно Бри убегала.
        Фрэнсин перевела взгляд на колодец. Его цепь чуть слышно звякнула от ветерка, который проник во двор.
        Она сделала шаг назад, стукнувшись о дуб, и оглядела двор. За ней кто-то наблюдает… Нет, не кто-то, а что-то. А может, это делает сам дом. На нее смотрели окна, которые теперь казались слепыми. Они всегда смотрелись весело и радушно, теперь же от них исходила недоброжелательность.
        «Встряхнись, Фрэнсин, - укорила она себя. - Это всего лишь колодец, и больше ничего».
        Она подошла к колодцу и, затаив дыхание, заглянула в него. Под ней зияла черная круглая дыра, похожая на горло. Фрэнсин напряглась, вслушиваясь в ночь. Стояла гробовая тишина, не был слышен даже разговор в доме.
        Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Фрэнсин начала крутить ручку, спуская бадью, пока не послышался плеск воды. Колодец был намного глубже, чем она ожидала, но Фрэнсин удивилась тому, что в нем вообще имелась вода, ведь она понятия не имела, какой источник подпитывает его.
        Сделав глубокий вдох, она перегнулась через оголовок и включила фонарик. Но даже с его светом не смогла увидеть воду.
        Кто-то с силой надавил на ее спину… Кто-то холодный с ледяными пальцами.
        Фрэнсин сдавленно закричала. Фонарик полетел в колодец, ударяясь о его стенки, затем до нее донесся громкий плеск.
        Давление усилилось. Фрэнсин схватилась за деревянные столбики, поддерживающие крышу.
        - Отойди от меня, убирайся! - крикнула она, резко отклонившись назад.
        И, повернувшись, упала на каменные плиты.
        Ветер пронзительно выл, обдувая двор. Он обвил Фрэнсин и колодец, яростно хлеща их.
        Ее уши наполнил звук неровного дыхания - ее собственного, - вторящего бешеному стуку сердца; теперь она слышала только их. Закрыла глаза и замерла. Ее руки и ноги сделались тяжелыми, какая-то сила давила на нее, прижимая ее к оголовку, так что камни врезались в ее спину. Фрэнсин крепко зажмурила глаза. Сознание наполнили картины падения в колодец, пока ей не начало казаться, что голова вот-вот взорвется. Ветер толкал ее, заставлял встать на ноги.
        - Нет! - застонала она, пытаясь остаться на земле. - Я не окажусь там опять. - В ее памяти всплыло смутное воспоминание.
        Темнота… Вода, плещущаяся о камень…
        Не шевелись и не шуми… Я здесь, с тобой…
        Воспоминание было настолько же ярким, насколько колодец был темен.
        Не шевелись и не шуми… Ни звука… Останься в живых…
        Это был не ее голос. Это был шепот, едва различимый, несущий успокоение там, где успокоения быть не могло.
        - Фрэнсин?
        Не шевелись…
        - Фрэнсин!
        Зажмурь глаза. Ни звука…
        Чья-то рука потрясла ее за плечо. Большая теплая человеческая рука.
        - Фрэнсин! Откройте глаза. - В этом голосе звучала настойчивость. Это был знакомый голос, и он не имел отношения к колодцу.
        Делая короткие судорожные вдохи, она заставила себя открыть глаза.
        Лицо Констейбла находилось в нескольких дюймах от ее лица. Фрэнсин заметила тонкие смеховые морщинки вокруг его глаз. Она никогда еще не видела мужское лицо так близко от своего.
        Фрэнсин попыталась отодвинуться, и у нее вырвался чуть слышный стон.
        - Что тут происходит? - спросил Констейбл.
        Мотая головой, Фрэнсин встала на ноги, рука Констейбла поддерживала ее за локоть. В ее сознании мелькали неясные образы, мелькали так быстро, что она не могла их рассмотреть, оставляя после себя ощущение холода, темноты и шепчущего безмолвия.
        - Я в порядке, - пробормотала она, стряхнув его руку. - Я упала, только и всего.
        - Вздор!
        Фрэнсин вздрогнула, словно от удара.
        - Вы съежились на земле у колодца и явно были в ужасе. - Тодд снова решительно взял ее за предплечье и повел в кухню.
        Заставив Фрэнсин сесть на стул, он поставил чайник на конфорку и разыскал пару кружек. Она испуганно оглядывалась по сторонам, чувствуя себя чужой в своем собственном доме, который уже обволок ее духотой.
        - Ах вот вы где, - послышался голос Мэдлин, стоящей в дверях.
        - Я бы хотел поговорить с вашей сестрой наедине, - сказал Констейбл, и то была не просьба.
        Мэдлин посмотрела на мертвенно-бледное лицо Фрэнсин и кивнула, после чего повернулась и возвратилась в столовую.
        Констейбл поставил перед Фрэнсин дымящуюся кружку чая, щедро добавив в него кулинарного хереса из бутылки, которую он откопал в одном из буфетов, и сел напротив нее.
        - Пейте! - скомандовал он, когда Фрэнсин не притронулась к чаю с хересом и даже не пошевелилась.
        Она автоматически проглотила дымящееся питье, почти не чувствуя, как оно обжигает ее горло, и, совершенно оцепенев, снова и снова проигрывала в голове ту страшную темноту.
        Это было странное воспоминание; в темноте слышался шепот, и от ужаса ее желудок сжал спазм, а к горлу подступила тошнота. Но не оттого ли это, что Сэм Вудалл рассказал ей, что она тоже находилась в колодце, и теперь ее воображение заполняет пробелы?
        И тут она ощутила действие хереса. Он разлился по ее жилам, согрел ее, и Фрэнсин потрясенно ахнула.
        - Что произошло? - прошептала она.
        - По вашим словам, вы упали.
        - Понятно. - Она коснулась своего затылка. Шишки не было. Физически Фрэнсин чувствовала себя нормально, но эмоционально была разбита из-за постепенно затихающих отголосков страшного воспоминания. И у нее болела голова.
        - Так что же тут происходит, Фрэнсин? - мягко спросил Констейбл.
        - Не знаю, - честно ответила она. - Обычно я не бываю такой неуклюжей… А почему вас это волнует?
        Тодд улыбнулся.
        - Точно не знаю. Но в вас есть что-то такое… - Похоже, он собирался сказать что-то еще, но потом передумал. - А что вы вообще делали во дворе?
        - Разговаривала с упрямыми призраками.
        Констейбл нахмурился.
        - Вы говорите фигурально или буквально?
        - И так и сяк. Или ни так ни сяк. - Фрэнсин встала; у нее так раскалывалась голова, что двоилось в глазах. - Я пойду спать. - Она повернулась, чтобы уйти, затем остановилась. - Если вам тут плохо, вы наверняка сможете найти себе в Хоксхеде другое жилье, более соответствующее вашему вкусу.
        Ножки стула Констейбла царапнули по полу, когда он тоже встал.
        - В мои намерения не входит куда-то переезжать. - Обошел стол и встал перед Фрэнсин, преградив ей путь. - Обычно мне бывает все равно, что со своей жизнью делают другие, но мне не все равно, когда это касается и меня. Мне очевидно, что сегодня вечером вас что-то сильно напугало, так что пока я больше не буду вам докучать. Но я этого так не оставлю. Теперь это и мое дело.
        Фрэнсин кивнула, слишком потрясенная, чтобы вступать в спор, и повернулась, чтобы уйти, затем опять остановилась, когда, несмотря на головную боль, в ее сознании возникла новая мысль.
        - Скажите, вы знаете, как можно кого-то разыскать?
        - О чем вы?
        - Я хочу разыскать одного человека, который пропал без вести пятьдесят лет назад.
        Похоже, Констейбл был озадачен.
        - Это был кто-то из тех, кого вы знали? - спросил он.
        - Да, вроде того… Мой отец сбежал, когда я была совсем маленькой, и я хочу выяснить, что с ним сталось.
        Тодд нахмурился.
        - Почему вы хотите найти его по прошествии стольких лет? Скорее всего, он уже умер.
        - Возможно, но я хочу знать, как он жил после того, как оставил нас.
        Констейбл задумчиво кивнул.
        - Мы могли бы поискать его следы в интернете.
        - В интернете? - в ужасе вскрикнула Фрэнсин. Уж лучше лечь в кровать с ядовитой змеей. - У меня нет даже радиоприемника. Я вообще не совсем понимаю, что такое интернет!
        Кухня наполнилась смехом Констейбла.
        - Не могу сказать, что я такой уж знаток интернета, но я знаю кое-кого, кто, возможно, смог бы нам помочь.
        У Фрэнсин вспыхнули щеки, когда он походя сказал нам. Это было дружеское слово, оно звучало сердечно, но не фамильярно. Она чуть было не рассказала ему все, но всегдашняя привычка сдерживать себя заставила ее прикусить язык, и Фрэнсин промолчала.
        - Я поговорю с Кифом, - сказал Констейбл. - Он все время сидит в этом своем клятом планшете. Во всяком случае, он сможет подсказать нам, в каком направлении двигаться.
        Фрэнсин благодарно кивнула и снова - уже в третий раз - повернулась, чтобы выйти из кухни.
        Глава 12
        Фрэнсин проснулась с головной болью, той же самой, с которой и легла спать. На ее животе по-прежнему лежали раскрытые «Хроники Туэйтов», хотя вечером она их почти не читала. У нее редко случались головные боли, и сейчас она лежала, чувствуя, что не может собраться с силами, чтобы что-то сделать. Ей надо было подумать, но тем для размышлений было столько, что она не знала, с чего начать.
        Десять минут спустя Фрэнсин все еще продолжала лежать в кровати, дрожа от ужасного страха и глядя на потолок, кажущийся вогнутым по краям, как будто дом пытался ее проглотить.
        Она ясно помнила то, что произошло вчера вечером, помнила каждую мелкую деталь - от злобного сгустка холода, пытавшегося столкнуть ее в колодец, до шепота в темноте. Крепко обхватив себя руками, попыталась выкинуть из головы все мысли. Ей надо было что-то предпринять, но она не знала, с чего начать, потому что не понимала, что именно проникло в ее дом.
        Медленно перекинув ноги через край кровати, Фрэнсин встала, умылась, хотя сегодня это показалось ей трудным, и направилась к лестнице, чтобы спуститься на первый этаж.
        Выйдя на лестничную площадку, она остановилась, услышав доносящиеся снизу голоса. Это было похоже на какую-то ссору или спор. Фрэнсин досадливо вздохнула и, гадая, что могла сделать Мэдлин, чтобы вывести из себя кого-то из ее постояльцев, начала спускаться в вестибюль.
        - Мэдлин! - позвала она.
        Ответа на последовало. Фрэнсин, хмурясь, торопливо прошла в маленькую гостиную - и никого там не нашла. Она посмотрела в окно, но в саду тоже было пусто. Заглянула в столовую, потом в кухню. Везде было пусто. Фрэнсин быстро прошла по второму этажу, открывая и закрывая двери комнат. Подниматься на третий этаж не стала, поскольку туда никто никогда не ходил, к тому же она была уверена, что голоса, которые она слышала, доносились снизу.
        Спустившись в вестибюль, Фрэнсин замедлила шаг, а затем остановилась совсем. Пустота дома давила на нее. Но она была уверена, что слышала повышенные голоса.
        Покачав головой с мыслью о том, что это, быть может, все еще продолжается ее сон, Фрэнсин прошла на кухню и поставила чайник. И тут заметила на столе вазу с астильбой. Под ней лежали записка и небольшая пачка печатных страниц. Она взяла записку и нахмурилась.
        Фрэнсин!
        Я узнал у Мэдлин, как звали вашего отца, и вчера вечером попросил Кифа поискать в интернете то, что он сможет там найти. Но он ничего не нашел, кроме нескольких старых заметок об утоплении.
        Увидимся вечером.
        Ваш Тодд
        Фрэнсин не знала, как понять это «Ваш Тодд». Всегда ли Констейбл подписывает так свои записки или в этом есть какой-то глубинный смысл? До сих пор ей неплохо удавалось не обращать внимания на мысли о том, что он пригласил ее на ужин, а сейчас она чувствовала облегчение от того, что никто не может видеть, как она краснеет.
        Фрэнсин коснулась розовых цветков астильбы, похожих на пушистую сахарную вату, не зная, как их истолковать. Ее румянец сделался еще гуще, потому что, по ее мнению, именно астильба была тем цветком, который характеризовал Констейбла лучше всего. Но астильба означала нечто большее, чем терпение и преданность тем, кого любишь. Преподнесенная в дар, она сообщала: «Я буду ждать тебя».
        Чайник засвистел, и его свист вторгнулся в ее недоуменные думы. Фрэнсин сделала себе чашку чая, затем села за стол и взяла печатные страницы. Как же он сумел распечатать их к утру - ведь в ее доме нет принтера? Она не слышала, как отъезжал его автофургон; правда, она спала как убитая…
        Первая страница гласила:
        29 июля 1969 года
        ХОКСХЕД
        ТРАГЕДИЯ В КОЛОДЦЕ
        Семилетняя Бри Элизабет Туэйт и ее младший брат восьмимесячный Монтгомери Джордж Туэйт утонули вчера вечером в старом колодце во дворе их дома Туэйт-мэнор, находящегося в лесу Лоунхау близ Хоксхеда, Камбрия.
        Эти дети, дочь и сын мистера и миссис Джордж Туэйт, были обнаружены сегодня рано утром. К моменту сдачи этого номера в печать обстоятельства произошедшего были неясны.
        Местная полиция была вызвана матерью погибших детей, двадцатишестилетней Элинор Туэйт, вчера вечером, когда дети пропали.
        Жители близлежащей деревни Хоксхед вместе с полицией обыскали лес Лоунхау, но тела детей были обнаружены только сегодня утром в 6:15.
        Полиция разыскивает Джорджа Туэйта, отца погибших детей, пропавшего ночью вместе с тремя из своих дочерей - Агнес Туэйт, 6 лет, Виолой Туэйт, 4 года, и Розиной Туэйт, 3 года, - и просит всех, кому что-то известно об их местонахождении, сообщить об этом.
        Прощание с погибшими состоится в Церкви Святого Сердца в Конистоне.
        Фрэнсин всхлипнула, потрясенная видом лица Бри, смотрящего на нее с фотографии, помещенной над заметкой. Ей казалось, что со временем образ сестры размылся, что от него осталось только то, что она могла видеть мельком лунными ночами. Но оказалось, что она помнит лицо Бри ясно; именно таким оно предстало перед ней, когда она вспомнила сестру в лабиринте из рододендронов, - энергичным, большеглазым, дерзким.
        Черно-белая фотография была зернистой, и лица на ней получились мелковаты. Это было семейное групповое фото, которого она точно никогда не видела прежде. Мать казалась на нем крошечной рядом с огромной бородатой фигурой Джорджа Туэйта, отца. Девочки стояли впереди, только Монтгомери и Мэдлин сидели на коленях у мамы. Никто не улыбался, так что это был отнюдь не веселый семейный портрет.
        Три лица были обведены кружками. Фрэнсин хотелось думать, что она узнает лица своих сестер, но, по правде сказать, могла только догадываться, что шестилетняя Агнес - это девочка с худым лицом, сердито глядящая в объектив и держащая в руках мягкую игрушку, более или менее похожую на собаку. У четырехлетней Виолы имелись две длинные аккуратные косы, свисающие на ее плечи, и она серьезно смотрела прямо перед собой. Маленькая Розина держала Бри за руку, и только у нее уголки губ были немного приподняты, как будто ей велели не улыбаться, но она ничего не могла с собой поделать. С другой стороны от Бри стояла маленькая Фрэнсин, самая серьезная из девочек, и смотрела прямо в объектив.
        Устремив еще один долгий взгляд на лицо Бри, Фрэнсин сглотнула ком в горле и начала читать остальные заметки. Но во всех них говорилось одно и то же, хотя в одних материал подавался более сенсационно, в других - менее, в зависимости от характера газеты. Происшествие не попало на первые полосы национальных газет, поскольку они были заняты материалами о лунной миссии «Аполлона-11» и ее недавнем благополучном возвращении на Землю.
        Фрэнсин так и не узнала ничего нового о том, что произошло в усадьбе в те вечер и ночь. Не было в заметках и упоминания о том, что она тоже была обнаружена в колодце, как рассказал ей Сэм Вудалл.
        Вокруг стояло угрюмое молчание, похожее на потрепанную колючую шаль, от которой мало толку. Фрэнсин ощущала окружающий ее дом, ощущала явственно, как никогда, с его гулкими комнатами и длинными темными коридорами, лежащими за стенами этой кухни. Воздух здесь был спертым, душным, и казалось, что дом давит на нее, пока она сидит, склонившись над распечатками заметок, но почти не глядя на них, потому что от каждого шороха ее пробирает дрожь.
        Внимание Фрэнсин привлекло движение за окном, и она тут же вскочила на ноги, обрадовавшись тому, что у нее появился предлог оставить душную кухню и выйти во двор, тем более день обещал быть солнечным - одним из тех чудесных февральских деньков, когда выглянувшее солнце немного согревает холодный воздух.
        На зеленой траве лужайки проклюнулись ярко-фиолетовые крокусы, появившиеся за минувшую ночь. Фрэнсин остановилась на изрядном расстоянии от кладбища - хотя один раз она и зашла туда, у нее не было ни малейшего желания заглядывать туда опять.
        - Мисс Кэвендиш? - сказала Фрэнсин, прищурившись на ярком солнечном свете.
        - Все в порядке, Фрэн. Тебе нет нужды подходить ближе. Я зашла ненадолго, просто захотела поздороваться с Элинор.
        Фрэнсин кивнула и стала ждать, немало изумленная тем, что старая дама смогла проделать весь путь от Колтхауса, несмотря на болезнь.
        Мисс Кэвендиш долго стояла перед могилой Элинор, тяжело опираясь на палку. На ее лице не было ни печали, ни радости, а только смирение перед неизбежным. Мисс Кэвендиш пришла не затем, чтобы поздороваться, подумала Фрэнсин. Она явилась, чтобы попрощаться.
        Медленно и скованно старая дама подошла к двум маленьким могилкам под старым кизиловым деревом и склонила голову. Фрэнсин была поражена, когда мисс Кэвендиш вытерла лицо, как будто плакала. Затем она открыла скрипучую калитку кладбища и, спустившись по невысокому пологому склону, подошла к Фрэнсин.
        Две женщины стояли и смотрели в сторону кладбища. Даже при ярком свете солнца чувствовалось, что оттуда, из-под склонившихся деревьев, исходит угроза.
        Мисс Кэвендиш повернулась к Фрэнсин и слегка нахмурила брови.
        - Вчера ко мне приходила Мэдди. Она беспокоится о тебе. По ее словам, ты вбила себе в голову, что она привела в дом какой-то злой дух.
        - Что-то и впрямь явилось вместе с ней, - ответила Фрэнсин, досадливо сжав губы.
        - Горе странная штука, моя дорогая.
        - Я бы не сказала, что в горе есть что-то странное. - Фрэнсин искоса посмотрела на мисс Кэвендиш, удивившись тому, что та вдруг сменила тему разговора.
        - Оно действует на людей по-разному. - Старая дама улыбнулась. - Я смотрю на тебя - которая забыла все, что случилось с твоей семьей, - на нашу Элинор - которой было невыносимо, когда кто-то заговаривал о том, что она потеряла, - и на Мэдлин - которая всю свою жизнь не может ни на чем остановиться.
        - Вряд ли это могло как-то подействовать на Мэдлин - ведь она была совсем малышкой, когда… - Фрэнсин прочистила горло, удивляясь тому, как тяжело ей произносить имена своих сестер вслух. - Когда произошла эта трагедия.
        Мисс Кэвендиш повернулась к дому. Тот казался безмятежным в этот солнечный морозный день, как что-то, сошедшее со страниц какой-то старой книги. Он казался чем-то нереальным; он не вписывался в современный мир. Как и сама Фрэнсин.
        - Может быть, и так, но она жила в доме, где произошла трагедия, - а это накладывает на человека отпечаток, хотя сам он может этого и не знать. И омрачает его душу. Это проникает под его кожу, как зуд, который невозможно облегчить чесанием, потому что непонятно, где надо чесать. Это не делает ее горе менее реальным. Будь с ней добра, моя дорогая. Ведь у нее нет твоей силы.
        - Я вовсе не сильна.
        - Ты унаследовала силу своей матери, а Элинор была самым сильным человеком, которого я когда-либо знала. - Мисс Кэвендиш, прищурясь, посмотрела на небо, затем сказала: - Сегодня чудесный денек; проводи меня до дороги, Фрэн. - И, не дожидаясь ответа, медленно двинулась по лужайке.
        - Вы не хотите зайти и выпить чаю? - спросила Фрэнсин, догнав ее.
        - Нет, дорогая, не сегодня.
        У Фрэнсин сжалось горло, когда она подумала, что это, быть может, одна из ее последних встреч со старой дамой. Чтобы продлить то недолгое время, которое они еще смогут провести вместе, она отрывисто сказала:
        - Я провожу вас домой.
        Они шли молча; мисс Кэвендиш размахивала своей палкой, показывая на широкие обочины, отделяющие лес Лоунхау от подъездной дороги усадьбы.
        - Эти крокусы выглядят просто чудесно. Теперь скоро уже расцветут и нарциссы. Хотя вряд ли я доживу до того времени, когда можно будет увидеть колокольчики.
        Фрэнсин кивнула. Какой смысл отрицать очевидное?
        Со странным выражением лица мисс Кэвендиш тихо добавила:
        - Элинор говорила, что все маленькие дети остаются крокусами до тех пор, пока их индивидуальность не созреет настолько, чтобы можно было определить цветок, который соответствует ей.
        - Счастливая детская пора, - отозвалась Фрэнсин, удивившись и вместе с тем обрадовавшись тому, что мисс Кэвендиш завела разговор о ее матери, потому что она как раз думала о том, как заговорить о ней самой. - Что ж, это логично.
        - Наша Элинор придавала цветам большое значение.
        Фрэнсин улыбнулась кривой улыбкой.
        - Мне никогда не нравилось, что сама я лантана. Ведь этот цветок многие считают сорняком.
        - Но она была права. Ты прямолинейна, негибка, сурова; но есть и позитивная сторона - ты преданна и постоянна.
        Услышь Фрэнсин эту характеристику от кого-то другого, она обиделась бы. Проглотив горькую желчь, подступившую к горлу, спросила, надеясь, что, благодаря языку цветов, сможет понять, какими могли быть ее сестры:
        - А вы не помните, какие цветы моя мать определила моим сестрам?
        Мисс Кэвендиш подняла свои редкие брови.
        - Помню, но не про всех, - ответила она. - Виола была пионом…
        - Она была стеснительной?
        - Да, и сердобольной. Виола была чудесной девчушкой. - Мисс Кэвендиш нахмурилась, но затем ее лицо снова прояснилось. - А вот Агнес была настоящей командиршей и немного ябедой; она была хризантемой.
        - Какого цвета?
        - Господи, да я уже не помню, ведь с тех пор прошло столько лет… Однако Элинор говорила, что она честна. Иногда даже слишком.
        Фрэнсин кивнула.
        - Тогда она была белой хризантемой.
        Мисс Кэвендиш пожала плечами.
        - Тебе лучше знать. Что касается Рози, то тогда она, кажется, все еще оставалась крокусом, а цветок Мэдди ты знаешь сама.
        - Садовый лютик… А что насчет Бри? - тихо спросила Фрэнсин, ощутив стеснение в груди при мысли, что сейчас она что-то узнает о том, какой была при жизни ее сестра.
        - По-моему, она была каким-то деревом. Но каким именно, я не помню.
        Этот ответ пришел ей в голову непрошенно и сорвался с ее уст сам собой, Фрэнсин даже не успела его обдумать:
        - Это был кизил.
        Мисс Кэвендиш остановилась и тяжело оперлась на свою палку, стоя в тени леса.
        - Да, думаю, это мог быть кизил.
        - В моем саду растут два кизиловых дерева. - Фрэнсин закрыла глаза и ощутила еще большее стеснение в груди, как будто ее сердце стало слишком большим, чтобы помещаться в грудной клетке. - И одно из них растет над могилой Бри. - Она перебрала в уме значения кизила: надежность, стойкость, любовь, которую не могут сломить напасти. Но у этого дерева было еще одно значение - возрождение. Не об этом ли думала мать, когда посадила над могилой Бри кизил? Потому что та и впрямь пережила возрождение… после смерти.
        - Но почему вы ничего не рассказали мне раньше? - вырвалось у Фрэнсин. - Вы знали, что я ничего не помнила о тех утоплениях, так почему бы вам было не рассказать мне обо всем? Вы были рядом, но так ничего и не сказали.
        Мисс Кэвендиш опять медленно двинулась вперед, затем проговорила:
        - Отношения между людьми - это сложная штука, а Элинор… - Она вздохнула. - Элинор была самым близким для меня человеком, ближе нее у меня не было никого. Я очень любила ее, любила как сестру. Но для того чтобы сохранять в дружбе такую близость, необходимо полное доверие; особенно это относится к вашим общим секретам и данным вами обещаниям.
        Для Фрэнсин отношения между людьми всегда оставались тайной за семью печатями. Наиболее тесными отношениями, которые поддерживала она сама, были ее отношения с призраком, а такие отношения никак нельзя назвать сложными.
        - Мама заставила вас пообещать, что вы не будете об этом распространяться, - бесцветным голосом сказала она.
        Мисс Кэвендиш кивнула.
        - Еще когда ты училась в школе, я сделала все, чтобы никакие слухи об этой истории не дошли до тебя или до Мэдди - на этом настаивала ваша мать. - Она искоса взглянула на Фрэнсин. - Не вини ее, дорогая. Она очень любила тебя и Мэдди. Даже если и ошибалась, все, что она делала, делалось для того, чтобы защитить вас. Никогда об этом не забывай - и также помни, что после той ночи Элинор так и не оправилась. Она была сломлена и оставалась такой до конца своих дней.
        Они шли в молчании, пока не добрались до шоссе на Хоксхед. Только когда перешли на другую его сторону и очутились на пешеходной дорожке, мисс Кэвендиш заговорила опять:
        - Не только Мэдди беспокоится о тебе, моя дорогая, но и я тоже.
        Фрэнсин сердито нахмурилась.
        - Мэдди ошибается. Что-то и впрямь проникло в дом, но я не знаю, что это такое. Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным.
        Мисс Кэвендиш сердито затрясла головой.
        - Я всегда предупреждала Элинор, что из-за своих собственных страхов она заставит и тебя испытывать страх. Вся эта ее чепуха с травами, которые будто бы от чего-то защищают…
        - Никакая это не чепуха! - перебила ее Фрэнсин. - Мама всегда ясно говорила, что они отпугивают зло. Особенно перед самой смертью. Она никогда не переставала это делать. И я тоже ни разу не пропустила ни одного вечера… - Она запнулась, осознав, что невольно сказала неправду.
        - А о каком именно зле шла речь?
        - Я… я не знаю, - призналась Фрэнсин. - Мама никогда об этом не говорила, а я, кажется, не спрашивала.
        Мисс Кэвендиш снова остановилась, глядя на пустынные холмы вдалеке.
        - Что ж, я не стану говорить, что не испугалась, когда Мэдди рассказала мне об этой буре. Это было похоже на… - Под вопросительным взглядом Фрэнсин она отвела глаза.
        - Вы что-то видели, - торжествующе воскликнула Фрэнсин. - Вместе с мамой.
        - Скажу только одно: иногда мое неверие подвергалось тем или иным испытаниям. Но тебе не будет толку, если ты станешь зацикливаться на таких вещах, - ответила мисс Кэвендиш и снова медленно двинулась вперед.
        - Пожалуйста, мисс Си, расскажите мне, что это было, - попросила Фрэнсин после того, как они какое-то время прошли в молчании, которое старая дама, похоже, не желала прерывать. Фрэнсин казалось, что она так и не получит ответа, пока мисс Кэвендиш не вздохнула и не мотнула головой.
        - Только имей в виду - это надо воспринимать в контексте, - предупредила она. - Мы с твоей мамой тогда крепко выпили, так что я не могла бы поклясться, что то, что я увидела, не объясняется хмелем. - Когда Фрэнсин кивнула, она опять испустила вздох. - Это случилось вскоре после того, как утонули Бри и Монти; после их гибели прошла, наверное, пара недель или около того. Я гостила у Элинор; я часто бывала у нее в те первые дни после трагедии. По правде говоря, я беспокоилась за состояние ее рассудка. Она уничтожала все, что принадлежало Джорджу. Хотя думаю, этого следовало ожидать. В доме везде было полно напоминаний… Но я отклонилась от темы, - добавила мисс Кэвендиш, улыбнувшись Фрэнсин. - Я помогала твоей маме жечь одежду Джорджа рядом с оранжереей. В тот вечер мы развели там большой костер. Элинор была задумчива, а я радовалась тому, что она не плачет, потому что, думаю, с той ночи она пролила океан слез, да это и понятно. В этом-то и заключается проблема, когда речь идет об остром горе - тут мало что можно сказать, и ты знаешь, что бы ты ни сказала, толку от этого не будет… И вдруг… - Мисс
Кэвендиш покачала головой, вспоминая. - Это явилось из леса. Я всегда сравнивала это с чем-то вроде аномального ветра, но он действовал не так, как положено в природе. Он носился вокруг нас, будто атакуя. Носясь то прочь, то опять к нам. И он был так силен, что царапал кожу. Но наша Элинор справилась с ним. Я слышала, как твою маму называли ведьмой; правда, никто никогда не осмеливался сказать это ей в лицо. Мы с ней, бывало, хохотали над этим до упаду. Но в тот вечер я начала гадать, не правы ли те, кто так говорил. Потому что тогда вид у твоей мамы был… какой-то потусторонний. Когда нас начал обдувать этот призрачный ветер, она и бровью не повела, а просто зашла в оранжерею и вышла, неся разные травы; твоя мама придавала очень большое значение травам. Она начала что-то бормотать и разбрасывать их, и будь я проклята, если этот ветер не убрался туда, откуда пришел. Она вытолкала его прочь - мимо кладбища и в лес Лоунхау.
        Они уже дошли до Колтхауса. Мисс Кэвендиш остановилась перед калиткой дома и повернулась к Фрэнсин.
        - На следующее утро здравый смысл и логика взяли свое, и я попыталась объяснить произошедшее естественными причинами, в основном сливовой настойкой твоей мамы. Но тут посмотрела в зеркало и увидела, что кожа у меня содрана словно теркой. И, признаюсь тебе, я была потрясена. - Она покачала головой. - Вот и весь сказ, моя дорогая. Я ломала над этим голову много лет и до сих пор не могу постичь, в чем там было дело. Но знаю, что я тогда видела, и уверена в одном - в тот вечер в сад проник некий аномальный ветер и перепугал меня до полусмерти. И должна признаться, что после того, как Мэдди рассказала мне, что в ваш дом проникло нечто подобное, я так беспокоилась, что не спала всю ночь.
        - Аномальный ветер, - пробормотала Фрэнсин. - Он был там все время, этот… - Она покачала головой, потому что не знала, как назвать то, что проникло в ее дом. Оно вело себя не так, как привидения, обитающие в доме, не так, как те, что обитали в лесу или в Хоксхеде. Однако он всегда был там, в лесу, выжидая удобного момента после того, как мать выгнала его туда. А теперь он смог вернуться и проникнуть в дом. - Кто это был? Кем был этот дух?
        Мисс Кэвендиш ответила не сразу.
        - Хотя сама я не верю в подобные вещи, я уверена, что твоя мама считала, что это Джордж, хотя прямо она никогда об этом не говорила.
        Фрэнсин побледнела.
        - Отец? Но он же сбежал.
        - Да, сбежал.
        - Но… - Фрэнсин ошалело огляделась по сторонам; ее мысли разбежались и снова собрались в нечто логичное, но не имеющее смысла. - Есть только одно объяснение тому, что она могла это знать. Отец все-таки вернулся домой, но уже после смерти. - Смертельно побледнев и дрожа от ужаса, она проговорила: - Все это время он находился там, в лесу. Я защищала дом от отца.
        Старая дама пожала плечами.
        - Так считала Элинор. - Она открыла калитку и медленно пошла к своей парадной двери. - Я могу рассказать тебе об этом только потому, что мы с твоей мамой никогда не обсуждали то, что произошло в тот вечер, и она никогда…
        - Никогда не просила вас пообещать никому не рассказывать об этом, - докончила Фрэнсин.
        Мисс Кэвендиш улыбнулась.
        - Она слишком хорошо меня знала. Знала, что я и так никому ничего не скажу, - ведь нельзя же допустить, чтобы директриса школы распускала всякие нелепые слухи о привидениях, которые будто бы используют ветер, не так ли?
        - Но… погодите! Это значит, что он, должно быть, умер всего через пару недель после того, как пропал. А если он умер, то что же случилось с девочками?
        - Скорее всего, они оказались на попечении социальной службы.
        - Тогда я никогда не смогу их найти, - прошептала Фрэнсин, и у нее защемило сердце от мысли о маленьких сестрах, брошенных на произвол судьбы и оказавшихся в каком-то приюте из-за того, что отец хотел причинить Элинор боль. Они были бы окружены такой любовью, если б он не забрал их с собой.
        Мисс Кэвендиш устремила на Фрэнсин долгий оценивающий взгляд.
        - Это вовсе не значит, что ты должна сдаться, Фрэн.
        Но всякая надежда в душе Фрэнсин погасла, потому что участь сестер была слишком ужасна. И, погруженная в эти отчаянные мысли, она молчала, пока устраивала старую даму в ее любимом кресле, где та сразу же закрыла глаза. В глубоком горе Фрэнсин повернулась, чтобы уйти, затем остановилась, когда мисс Кэвендиш что-то пробормотала. Фрэнсин торопливо подошла к ней и опустилась на корточки возле ее кресла.
        - Я думала, что вы спите.
        - Скорее всего, так оно и было. Это проклятие стариков - в самые неподходящие моменты нас одолевает сон. - Ее иссохшая рука легла на предплечье Фрэнсин, и она доброжелательно посмотрела на нее. - Чаще всего мы с тобой говорим о странных вещах.
        Фрэнсин кивнула.
        - Ты знаешь, что я любила Элинор, но, думаю, в отчаянии она сделала нечто такое, что заставило ее пойти по дороге, на которую никому не стоит ступать. И ты также знаешь, что я любила и люблю тебя как дочь, которой у меня никогда не было - не только ради Элинор, но и ради себя самой.
        Фрэнсин недоуменно сдвинула брови.
        - Что вы пытаетесь мне сказать?
        - Не просто сказать, а предостеречь. Ты хочешь выяснить, что случилось в тот вечер, когда утонули твои брат и сестра, и я хотела бы рассказать тебе больше, но не могу, потому что и сама почти ничего не знаю. Однако если ты решила дознаться до правды, то вместо того, чтобы искать ответы у этих твоих призраков, попробуй опереться на логику. Не позволяй страхам твоей матери разрушить твою жизнь. - Она похлопала Фрэнсин по руке и закрыла глаза, откинувшись на спинку кресла. - А теперь иди, моя дорогая, и подумай об этом.
        26 июля 1969 года
        - А НУ ВЕРНИТЕСЬ, ЧЕРТОВО ВЫ ОТРОДЬЕ!
        Его рев звучал в ушах Бри, когда она схватила сестренку за руку и они побежали еще дальше в лес.
        - Ты настоящее проклятие, жуткое проклятие, насланное, чтобы нас испытать. Бог накажет тебя… - Это прозвучало как тихий шепот, когда вокруг нее и сестры сомкнулась зеленая стена деревьев.
        - Давай, Инжирка, поднажми! - закричала Бри, отпустив руку сестры и побежав впереди. Она оглянулась и засмеялась, глядя, как Инжирка пытается не отставать, мчась по тропинкам, которые обе они отлично изучили еще давным-давно.
        Их смех летел к зеленому пологу деревьев, к улыбающемуся солнцу, как будто все вокруг чувствовало их ликование: украденная свобода!
        Но она, эта свобода, и в самом деле была украдена. Когда они вернутся домой, их будет ждать наказание. Однако не теперь - и это «теперь» могло затянуться на целую вечность, если того хотела Бри.
        Быстрые ноги привели их к ручью, бегущему мимо нагромождения валунов, выглядящих так, будто их навалили здесь люди. Возможно, когда-то это был дольмен[13 - Дольмен - древняя портальная гробница, сложенная из огромных камней в форме (условно) стола, или другое культовое сооружение похожего типа.]или коридорная гробница. Это было священное место, безопасное место - и тогда, и теперь.
        Проскользнув между валунами в пространство, где как раз могли поместиться две девочки семи и пяти лет, Бри чуть не лопнула от радости - вот оно, их тайное место.
        Усевшись на один из камней, которые служили им стульями и располагались вокруг камня побольше, вросшего в землю и плоского, как стол, она зажгла огарок свечи, пока ждала, когда Инжирка тоже втиснется в этот маленький грот и усядется с выражением предвкушения на лице.
        - Итак, - сказала Бри. - Что ты принесла?
        - Две вещи, - ответила Инжирка и робко достала из кармана маленькую розовую пуговицу. Она благоговейно положила ее на каменный стол и улыбнулась щербатой улыбкой. - Я нашла ее возле церкви.
        Бри взяла пуговицу и восхитилась ее ярко-розовым цветом.
        - Она очень красивая, - объявила она. - Поэтому-то ты и есть моя самая любимая сестра - потому что всегда находишь самые лучшие штуки.
        Инжирка расплылась в улыбке; на ее щеках, обычно бледных, расцвел румянец.
        Бри подошла к выступу на валуне, который служил им в качестве полки. Здесь к паре их любимых книжек была прислонена маленькая тряпичная кукла и лежало несколько мешочков с защитными травами, которые они по настоянию Инжирки стащили из маминой оранжереи. Здесь же находилась потертая коробка с настольной игрой, стоящая на двух немного заржавевших жестянках, на одной из которых была изображена весело улыбающаяся семья на карнавале, а на другой - рождественская елка, окруженная еще одной счастливой семьей. Фальшивые картинки семейного счастья. Тут не было ничего ценного, но это представляло собой все сокровища, которые сумели накопить Бри и Инжирка.
        Бри взяла жестянку с изображением Рождества и положила в нее новую пуговицу. Затем сняла с полки вторую банку и, сунув руку в карман, достала из него все еще теплые имбирные кексики и положила их в банку рядом с парой лимонных конфет и палочкой лакрицы.
        - Нам надо их поделить, - строго сказала Бри. - Я знаю, что ты любишь имбирь, но нам надо разделить их поровну, Инжирка. Тебе понятно?
        Младшая сестренка кивнула, не отрывая своих зелено-карих глаз от имбирных кексиков. Инжирка знала, что ей их достанется больше, чем старшей сестре, потому что Бри всегда давала ей больше.
        - Ну, - продолжила Бри, - что еще ты принесла?
        Инжирка нерешительно скривила губы.
        - Никаких секретов. - Бри наклонилась над столом и сдвинула брови. - Между тобой и мной не должно быть никаких секретов.
        - Да, никаких секретов, - все так же нерешительно согласилась Инжирка, доставая маленький красный трактор. На ее лице ясно читалось чувство вины.
        - Это же игрушка Монти. А мы договорились ничего не брать у остальных и приносить сюда только то, что найдем.
        Ее сестра пожала плечами, вертя трактор в руках.
        - Он получает все что хочет, - пробормотала она.
        - Монти же совсем маленький. Он не виноват, что он такой.
        Инжирка кивнула и широко раскрыла глаза в попытке сдержать слезы.
        - Почему Он нас ненавидит?
        Теперь они говорили не о Монти. Бри надеялась, что они смогут провести время так, чтобы Он не омрачал их блаженства. В их тайном месте не разрешалось говорить о Нем. Ведь оно принадлежало только им. Здесь не было боли. Здесь не было синяков. Здесь не было тоски.
        - Потому что мы не мальчики.
        - Я могу стать мальчиком, - серьезно сказала Инжирка.
        - Нет, не можешь. Так не бывает. - Бри протянула сестренке кексик, одновременно думая о том, как поменять тему разговора.
        Но Инжирка тихо продолжала:
        - Я же делаю все, что Он говорит. Я веду себя тихо, веду себя смирно, и я никогда ничего не пачкаю и не создаю беспорядка. Я так стараюсь, Бри!
        - Ешь свой кексик, - беззлобно велела Бри, потому что у нее не было ответа на страстную жалобу сестренки; что бы она ей ни ответила, это не изменит их жизнь. - Помни, нам надо принять решение, - добавила она, прежде чем Инжирка успела что-то добавить.
        Инжирка ела кексик, и по лицу ее текли слезы, пока она слушала, как Бри перечисляет причины, по которым надо разрешить их сестрам присоединиться к ним в тайном месте.
        - Поэтому, - заключила Бри подняв руку, - я считаю, что нам надо позволить Агнес, Розине и Виоле присоединиться. Но не Мэдди, потому что она слишком маленькая.
        - И потому что она слишком много плачет. Мэдди вечно плачет.
        Бри кивнула. Самая младшая могла плакать часами, пока от недосыпания у мамы не делался совершенно измученный вид. Это, разумеется, действовало на остальных девочек - им доставалось меньше внимания, на них ложилась большая ответственность; от усталости мама становилась рассеянной, и в результате все они в своих маленьких триумфах и трагедиях обращались к Бри.
        - Но почему? - спросила Инжирка.
        - Почему - что?
        - Почему ты хочешь пустить их сюда? Это же наше с тобой особое место. Ты всегда так говорила.
        Бри замялась, потом пожала плечами.
        - Потому что у них есть свое собственное тайное место, и они не хотят говорить мне, где оно находится.
        - Вот и хорошо: пускай у них будет свое тайное место, а у нас свое.
        - Но я хочу знать, где оно! - вырвалось у Бри.
        Инжирка насупилась.
        - Ладно. Но мы ничего не скажем Агнес. Она наябедничает Отц… Ему, чтобы Он дал ей конфету. Я видела, как она это делает.
        Инжирка была права. Каждая из девочек защищалась от Него по-своему. Инжирка вела себя тихо, как тень; Виола и Розина, будучи меньше, прятались за матерью или за Бри. Агнес ябедничала на сестер в надежде добиться Его расположения. А Бри - Бри всегда давала отпор.
        Глава 13
        Фрэнсин стояла в сумрачном вестибюле, вслушиваясь в молчание дома и надеясь, что оно успокоит ее расходившиеся нервы и поможет прояснить спутанные мысли. Но вместо этого молчание давило на нее, напряженное и гнетущее, нарушаемое только тиканьем старинных напольных часов, отсчитывающих время в главной гостиной, словно то билось сердце старого дома. Но это сердцебиение было каким-то неуверенным, немного неровным, и каждому такту предшествовало тихое бормотание, как будто где-то далеко хлопала крыльями стая птиц.
        Испуганно дрожа от ощущения, что каждое ее движение будет наказуемо, Фрэнсин подошла к закрытой двери главной гостиной. Здесь бормотание было громче, похожее на злобный шепот из-под ладони, которой прикрывают рот. Фрэнсин смотрела на темное дерево двери с таким же страхом, какой, должно быть, испытывала последняя жена Синей Бороды, стоя перед дверью, за которой ей откроется жуткий кровавый секрет.
        Услышав скрип, она виновато вздрогнула, как будто ее застукали за подглядыванием в ее собственном доме, и бросилась прочь на другую сторону вестибюля, затем остановилась на пороге маленькой гостиной.
        В кресле сидела Мэдлин, глядя в окно, выходящее в переднюю часть сада; лицо ее было задумчиво.
        Фрэнсин окинула комнату взглядом и подняла брови. Все разбитые бурей оконные стекла были заменены; Констейбл привел окна в порядок, пока ее не было.
        Она повернулась, чтобы уйти и не беспокоить сестру, но Мэдлин, почувствовав ее присутствие, оглянулась, затем снова повернула голову к окну.
        - Я думала, что ты вышла, - сказала Фрэнсин, и в ее тон закрались кислые нотки.
        - Я спала допоздна. У меня была ужасная ночь. Я все время просыпалась, потому что мне казалось, что за мной кто-то следит.
        Это была явная ложь - ведь Фрэнсин заглядывала в комнату сестры утром, когда услыхала повышенные голоса, и Мэдлин там не было. Она не стала возражать сестре, а вошла в маленькую гостиную и села, держа спину так прямо, будто проглотила линейку. И, хмуря брови, уставилась на затылок Мэдлин.
        - Посмотри на меня, - тихо сказала она.
        - Я уже смотрела на тебя, - брюзгливо ответила Мэдлин, делая вид, будто ее очень интересует сад за окном.
        - Нет, не смотрела. - Фрэнсин резко встала, быстро подошла к сестре, развернула ее и, взяв ее за подбородок, всмотрелась в ее лицо. И округлила глаза от ужаса, ибо под макияжем на челюсти Мэдлин и вокруг одного из ее глаз темнели синяки.
        - Ну что, теперь ты довольна? - резко спросила сестра и высвободила подбородок из хватки сестры.
        - Кто ударил тебя? - прошипела Фрэнсин.
        Лицо Мэдлин было напряжено.
        - Не знаю. Когда я встала сегодня утром, эти синяки уже были у меня на лице, и я увидела их, когда посмотрелась в зеркало… Возможно, это сделал тот злой дух, которого я, по твоим словам, привела сюда с собой, - прошептала она в ответ. Но в ее глазах читался неподдельный страх.
        Фрэнсин села, и ее плечи поникли.
        - Ты не приводила его, он уже был тут. Это я привела его в дом, когда забыла защитить сад в вечер твоего приезда.
        - Он уже был здесь? О чем ты? Боже! - Мэдлин поднесла руки к лицу. - Поверить не могу, что у меня вообще возникла мысль о том, что эти синяки мне поставило привидение… Я даже ничего не почувствовала, Фрэнни!
        - А какая еще может быть альтернатива?
        Зеленые глаза Мэдлин заблестели от слез.
        - Я не хочу, чтобы ты оказалась права. Должно же этому быть другое объяснение.
        - Думаю, я знаю, кто это, - сказала Фрэнсин, сказала мягко, потому что ей не хотелось иметь дело со слезами сестры, ведь она чувствовала, что и сама может вот-вот заплакать. - Сюда приходила мисс Си…
        - Знаю. Я видела, как ты уходила вместе с ней. - Мэдлин неодобрительно усмехнулась, увидев, что Фрэнсин вопросительно подняла бровь. - Я сижу здесь уже давно. Мне надо было подумать, надо было попытаться отыскать объяснение всему этому… - Она неопределенно махнула рукой. - Такое объяснение, которое было бы логичным.
        - Она сказала, что ты приходила к ней вчера и что ты беспокоишься обо мне.
        - Так оно и есть. Хотя теперь… - Мэдлин раздраженно заерзала, как будто ей было не по себе.
        Не дожидаясь, когда между ними повиснет неловкое молчание, Фрэнсин рассказала ей все, что узнала от мисс Кэвендиш.
        - Она считает, что этот… дух - наш отец и что он находился здесь все это время? - с сомнением в голосе подытожила Мэдлин. - И что мама каким-то образом выгнала его в лес?
        - По-моему, сама мисс Кэвендиш в это не верит, но считает, что в это верила мама.
        - Это какой-то безумный бред, - пробормотала Мэдлин.
        Фрэнсин посмотрела на синяки на лице сестры.
        - Да неужели?
        - Определенно! И еще больше меня пугает то, что ты тоже в это веришь.
        - Разумеется, верю! И не понимаю, как в это можешь не верить ты сама, если доказательством тому служит твое лицо.
        Между ними воцарилось молчание, полное ужаса и тиканья, доносящегося из главной гостиной.
        - У меня есть средство от синяков. - Фрэнсин встала и направилась на кухню. Мэдлин двинулась следом, явно боясь остаться одна.
        Войдя, Фрэнсин увидела записку Констейбла и распечатки газетных заметок, лежащие на столе. Быстро собрав листки, она положила их в выдвижной ящик, чтобы прочесть еще раз, когда останется одна. Фрэнсин была не готова сообщать сестре, что пытается сама искать информацию об их семье. Она не станет ничего говорить Мэдлин, пока не докопается до чего-то конкретного.
        Пошарив в буфете, Фрэнсин протянула Мэдлин, усевшейся за стол, большую банку с мазью.
        Мэдлин открыла банку и осторожно понюхала ее содержимое.
        - Запах у нее довольно приятный. Это что, ананас?
        - Да, ананас и арника. И то и другое хорошо снимает воспаление.
        Мэдлин намазала мазью свои синяки, а Фрэнсин тем временем сделала чай. Поставила перед Мэдлин чашку с чаем, затем села напротив, решив не продолжать этот разговор из опасения, что сестра будет высмеивать ее.
        - Давай предположим - чисто теоретически, - начала Мэдлин, - что дух, проникший в дом, - это наш отец.
        Фрэнсин настороженно посмотрела на нее.
        - Да?
        Мэдлин прикусила губу, затем вздохнула.
        - Откуда маме было знать, что он мертв и что ей надо изгнать его?
        - Должно быть, он вернулся домой после того, как умер.
        - Зачем?
        Фрэнсин обдумала этот вопрос, затем пожала плечами.
        - Это же был его дом. - Но этот ответ показался неубедительным даже ей самой.
        - Если он умер, то что произошло с нашими сестрами?
        - Мисс Си считает, что их забрала социальная служба.
        Мэдлин потерла лицо и поморщилась, коснувшись синяка.
        - Тогда мы никогда их не найдем.
        - Мы должны попытаться. Если выясним, что случилось с нашим отцом, и узнаем, где он в конце концов оказался, это может помочь нам их отыскать. Возможно, нам надо обратиться в муниципалитет.
        Мэдлин безнадежно кивнула и погрузилась в молчание. Прошло несколько минут, пока она не заговорила опять:
        - Себастьян говорил, что у всех духов есть свои причины оставаться в нашем мире после смерти.
        - К чему ты клонишь? - спросила Фрэнсин, нахмурив брови.
        - Я поговорила с некоторыми старыми жителями Хоксхеда, и все они утверждали, что наш отец был редкостный мерзавец. Они все знали, что он бьет маму, но ни один из них ничего не предпринял, чтобы положить этому конец. На месте мамы я бы убила его.
        Фрэнсин сердито уставилась на сестру, свирепо сжав зубы.
        - Возьми свои слова обратно! Мама и мухи не обидела бы. Поверить не могу, что ты могла предположить такое!
        - Это же всего-навсего гипотеза, Фрэнсин…
        Все так же кипя от злости, Фрэнсин проглотила подступившую к горлу желчь и принужденно кивнула, пытаясь начать думать о том, что было совершенно невозможно.
        - Ладно! - рявкнула она. - Чисто гипотетически предположим, что она убила его. И что же она сделала тогда с его телом?
        Мэдлин пожала плечами.
        - Закопала его где-то в саду. Возможно, под гиацинтами. Они всегда красиво цвели….
        - Скорее уж под чертополохом, - язвительно возразила Фрэнсин. - Гиацинтам хватило бы ума не цвести так красиво ради такой скотины, как он. И вообще, твое предположение никуда не годится. Если он не сбежал, то куда же подевались наши три сестры? Мама что, убила и их? И все это в тот вечер, когда Бри и Монти утонули? Что? - спросила она, когда Мэдлин бросила на нее странный взгляд.
        - Почему ты назвала нашего брата Монти, если не помнишь его?
        Фрэнсин ошарашенно покачала головой.
        - Не знаю. Думаю, потому, что это логичное сокращение для имени Монтгомери.
        - Возможно, к тебе начинает возвращаться память.
        Фрэнсин так не думала и вернулась к их гипотезе.
        - Даже сама мысль о том, что мама могла кого-то убить, даже нашего мерзкого отца, просто смехотворна.
        - Тебе нет нужды разговаривать со мной в таком тоне, Фрэнсин!
        - В каком таком тоне?
        - Ты такая ханжа! Ты же знаешь, что я не верю в то, что мама кому-то причинила зло, не говоря уже о том, чтобы кого-то убить. Это всего лишь предположение, но ты вечно мнишь, что ты права! Это всегда бесило меня в тебе. Ты была такой всегда, даже когда мы были детьми. Это выбешивало меня!
        Фрэнсин фыркнула.
        - Если ты хочешь затеять со мной ссору, тебе придется придумать предлог получше. - Она засмеялась пронзительным раздраженным смехом, потому что отлично знала, что это взбесит сестру; засмеялась, хотя ей совсем не хотелось смеяться. Ей хотелось одного - поцапаться. Нервы были напряжены, голова болела. Кухня давила на нее, словно холодные влажные пальцы.
        Мэдлин свирепо уставилась на нее.
        - И меня всегда бесило, когда ты вела себя так, как сейчас. - Она вскочила так быстро, что ее стул с грохотом опрокинулся на пол, подошла к двери, затем остановилась и повернулась. - Я уезжаю и больше никогда не вернусь в этот ужасный дом.
        - Делай, что должна, Мэдлин, - с напускным спокойствием ответила Фрэнсин, зная, что сестра никогда не делает того, что должна. - И можешь забрать с собой этого злого духа.
        - Тебе всегда надо, чтобы последнее слово обязательно осталось за тобой! - визгливо закричала Мэдлин. - Но только не сегодня! Я не могу так жить. - Она замахала руками. - Я не такая, как ты. Я не могу жить с мертвыми. Они должны оставаться в своих могилах. - Она развернулась и в гневе выбежала в вестибюль.
        - Скатертью дорога, - пробормотала Фрэнсин, но она так не думала. Она сожалела о том, что позволила себе поддаться гневу. Но Мэдлин так выводила ее из себя… Она долго сидела, уставившись в чашку и чувствуя, как в воздухе висят сказанные ею жестокие слова.
        Не в силах и дальше выносить напряжение как в себе самой, так и в доме, Фрэнсин вышла, чувствуя, что ей необходимо с кем-то поговорить. Но ей было комфортно говорить лишь с Бри. Ей не хватало ее призраков. Особенно Бри, но не только, ведь после приезда Мэдлин она также не видела никого и из остальных.
        Фрэнсин повернулась к Туэйт-мэнор. Дом был омыт солнечными лучами, его окна с многочастными переплетами отражали их, сияя, как звезды. И хотя всего несколько секунд назад ей отчаянно хотелось выбраться из дома, снаружи он показался ей красивым как никогда. С размытыми краями, словно это было какое-то угасающее воспоминание, он был слишком прекрасен, чтобы содержать в себе зло. Впервые в жизни Фрэнсин боялась своего дома. Он больше не казался ей тихой гаванью.
        Она повернулась, когда ее внимание привлекло какое-то движение в лесу Лоунхау. Деревья в нем неистово качались, как будто между ними носился вихрь. Фрэнсин склонила голову набок. Ветер перемещался от дерева к дереву, а не дул свободно.
        - Бри? - с надеждой позвала Фрэнсин. Ветер переносился от одного дерева к другому, колыхая сначала одну крону с набухшими почками, затем еще, и еще…
        Фрэнсин следила за этим ветром, полная решимости не терять его из виду. Но ее отвлек другой порыв ветра, который следовал за первым, как будто они играли друг с другом в прятки среди деревьев.
        Сердце Фрэнсин вдруг объял холод.
        - Бри! - закричала она, бросившись бежать к краю сада. - Бри!
        Послышались надрывные рыдания, разорвав тишину солнечного дня, за ними последовал тихий нарастающий вой.
        - БЕГИ, БРИ! - завопила Фрэнсин, несясь за первым порывом ветра в лес.
        Сквозь рассеянную тень она увидела мерцающую фигурку девочки, бегущей по тропинке. Бри повернула к ней испуганное лицо, не переставая мчаться в глубину леса Лоунхау.
        - Бри! - истошно крикнула Фрэнсин, увидев, что за маленьким призраком понесся второй ветер. И побежала за ними в рассеянную тень. В столбах солнечного света она увидела того самого мужчину, которого разглядела в главной гостиной пару дней назад. Он летел за Бри, его лицо было искажено яростью; он гнал ее все глубже в лес, все дальше и дальше от ее дома.
        Фрэнсин бежала за ними, но вскоре ветер обогнал ее.
        Ее легкие горели, она задыхалась, но продолжала бежать туда, где скрылись они. В конце концов остановилась и наклонилась, уперев ладони в колени и тяжело дыша. И мало-помалу начала ощущать безмолвие, царящее в лесу. Мрачное грозное безмолвие.
        Фрэнсин хорошо знала этот лес, она ходила по его тропинкам всю свою жизнь. Некогда он приносил ей радость. Но сейчас таил в себе угрозу. Солнце бросало на землю узорчатые блики, и каждая лежащая на ней тень скрывала в себе секреты. Фрэнсин давно не бывала в этой части леса. Не представляя себе, куда именно подевалась Бри, она двинулась по узкой звериной тропке, тихо зовя ее. Идя, все время оглядывалась через плечо, уверенная, что кто-то следует за ней. И всякий раз, оборачиваясь, улавливала какое-то движение, как будто кто-то только что спрятался за деревом.
        Встряхнувшись, Фрэнсин шла все дальше, дальше. В этой части леса не было призраков, если не считать одинокого пешего туриста, появившегося несколько лет назад. Он отправился в поход по лесу в середине зимы и сломал ногу во время снежной бури. И погиб от холода, совершенно один в зимнем лесу. Он лежал, скорчившись между корнями огромного дерева, растущего на краю тропы.
        Солнце двигалось по небу в сторону запада, и в лесу становилось все темнее. Воздух был влажным, холодным. Пряди волос липли к затылку Фрэнсин; она продолжала идти по тропе, которая, кажется, когда-то была ей знакома, но которую она забыла.
        Она собиралась уже повернуть в сторону дома, когда услышала рыдания, звучащие где-то впереди. И ускорила шаг.
        Перед ней открылась поляна, по которой вниз тек ручей, радостно журча. Над водой стояло несколько плакучих ив, склонившись над нагромождением больших валунов на кромке противоположного берега.
        Рыдания стали громче.
        Фрэнсин перебралась через ручей по наполовину погруженным в воду камням, служившим чем-то вроде мостика.
        - Бри?
        Рыдания вдруг стихли.
        - Бри! - Фрэнсин почувствовала такое облегчение, что у нее сжалось горло. - Это всего лишь я. Пожалуйста, не уходи.
        Она осторожно подошла к валунам и, к своему удивлению, обнаружила между ними узкий проход, в который мог бы проникнуть только ребенок - или худенькая пятидесятипятилетняя женщина, опустившаяся на четвереньки.
        Фрэнсин заползла внутрь, задевая узкими плечами о валуны, затем остановилась, оказавшись в чем-то вроде грота. И удивленно оглядела царящий здесь сумрак. Воздух в гроте был сырой, но довольно приятный, и в нем пахло мхом, лишайником и… чем-то знакомым, чем-то, словно бередящим ее заблокированную память.
        - Бри? - прошептала Фрэнсин, чувствуя присутствие маленького призрака.
        Она обвела грот взглядом. В нем было достаточно места, чтобы Фрэнсин могла сесть в его середине по-турецки. Из пары отверстий наверху, похожих на слуховые оконца, сюда падал свет. Здесь имелись два мшистых камня, находящихся по разные стороны плоского камня побольше - ни дать ни взять стол и стулья. Во всем этом было что-то… знакомое. Безотчетным движением Фрэнсин протянула руку к природному выступу на одном из валунов, расположенному чуть выше ее головы, и пошарила, пока ее пальцы не коснулись чего-то мягкого и сырого. Она сняла с полки этот предмет и, вглядевшись в маленькую тряпичную куклу, изумленно покачала головой.
        Пошарив на полке еще, нашла там и другие детские сокровища: книжку Беатрис Поттер о ежихе Ухти-Тухти со страницами, склеившимися от сырости, но с еще различимым изображением ежихи на обложке; огарок свечи, жестянку с яркими разноцветными пуговицами и булавками, теперь уже ржавыми; старую жестяную коробку из-под печенья с давно облупившейся краской, в которой когда-то, возможно, хранилась еда, теперь превратившаяся в ядовито-зеленую плесень.
        Последним она достала с полки маленький игрушечный трактор, кажущийся неуместным среди остальных предметов, явно девчачьих. Он был совсем новым, на его красной краске не было видно ни одной царапины.
        Фрэнсин сложила все вещицы на камень-стол и не без труда села на один из камней-стульев.
        Кажется, ее память начала пробуждаться. Она бывала здесь прежде.
        Трактор медленно покатился по неровной поверхности камня-стола и остановился, наткнувшись на жестяную коробку из-под печенья.
        Фрэнсин испустила трепетный вздох, чувствуя, что глаза ее наполнились слезами облегчения.
        - Привет, Бри.
        Что-то легко коснулось ее волос. Она улыбнулась и, обведя грот взмахом руки, сказала:
        - Мы часто приходили сюда, когда ты была жива. Мы здесь играли. - Это не было вопросом. - Это странно, но у меня такое чувство, будто я пришла сюда, приведенная воспоминанием, которого я не помню. - Фрэнсин прищурилась в сумраке, глядя на противоположный край стола и жалея о том, что не может увидеть Бри. - Это было… важно для нас, - добавила она, нащупывая путь среди спутанных эмоций и догадок. - Это было наше тайное место.
        Фрэнсин долго сидела молча. Ей хотелось о стольком расспросить Бри, хотя она и знала, что не сможет получить членораздельный ответ. Бри всегда была частью ее жизни, даже тогда, когда из живой сестры превратилась в мертвую. Переход, который не помешал их отношениям.
        Молчание тянулось и тянулось, нарушаемое только царапаньем колесиков трактора, который Бри катала то туда, то сюда.
        - Я знаю, что ты моя сестра, - начала Фрэнсин, - и знаю, что ты утонула в колодце. Почему мы оказались в колодце, Бри? - Воздух пощекотал ее шею, но какой от этого толк? - Это действительно был несчастный случай?
        Она вспомнила, как пару дней назад, когда она смотрела в колодец, что-то попыталось столкнуть ее туда. Это было так реально…
        - Тебя и Монтгомери утопил отец?
        Солнце продвинулось дальше, в маленький грот проник луч его света и озарил пляшущие пылинки, так что они стали похожи на бриллианты.
        Фрэнсин покачала головой.
        - Это кажется нелогичным - ведь все, с кем я говорила, уверяли, что он обожал Монтгомери… но не нас. Не своих дочерей. Нас он ненавидел. - У нее мелькнула какая-то смутная мысль, она попыталась ухватиться за нее, но та уже упорхнула. Фрэнсин мрачно улыбнулась - оказывается, подсознательно она приняла подозрение Мэдлин о том, что Джордж Туэйт убил своих детей.
        - Я надеюсь, что это и правда был несчастный случай, просто ужасный несчастный случай, - сказала она Бри, которая принялась гладить ее волосы, как будто в маленький грот проник ласковый ветерок. Фрэнсин перебирала в мозгу возможные варианты, но быстро отбрасывала их один за другим. - Если тебя не столкнули в колодец, значит ли это, что ты в него упала? - Она напряглась, когда ее охватило еще одно ужасное подозрение. - Может, это Монтгомери упал в колодец, а мы залезли туда, чтобы вытащить его?.. Нет, ерунда какая-то. Он же еще не умел ходить. Ему было всего восемь месяцев. - Но, когда щекочущий ветерок обвил ее затылок, ужасное подозрение переросло в еще одну ничем не подкрепленную теорию. - Бри? Ты имела к этому какое-то отношение?
        Ветерок тут же унесся в противоположный конец грота, сменившись холодом, в котором чувствовалось недовольство.
        Фрэнсин сидела совершенно неподвижно, боясь, что Бри уйдет, если она будет задавать не те вопросы, и через некоторое время укоризненный ветерок прилетел опять и зашевелил волосы на ее виске.
        Опасаясь, что она со своим последним вопросом, возможно, напала на след, но что, если она будет настаивать, Бри покинет ее, Фрэнсин решила сменить тему.
        - Это отец проник в наш дом, Бри? - Ей было страшно произнести эти слова вслух; она боялась человека, которого не могла вспомнить. Но ей было отчаянно необходимо узнать ответ на свой вопрос, пусть даже у призрака.
        Косой солнечный луч упал на мшистый камень-стол и осветил маленький красный трактор. Тот покатился по неровной поверхности и снова уперся в жестяную коробку.
        Фрэнсин выдохнула воздух, который невольно задержала в легких. Это было подтверждением ее догадки, и другого подтверждения ей не требовалось.
        - Почему он сбежал? Что произошло в тот вечер?
        Окутанная молчанием Бри, Фрэнсин не знала, какие вопросы ей задавать, более того, не была уверена, что действительно хочет получить на них ответы. У нее было слишком мало информации, чтобы понять все это, не запутавшись еще больше.
        Глава 14
        Как только Фрэнсин зашла в дом, ее плечи одеревенели - она ощутила злобное напряжение, которое давило на нее, пока она не ссутулилась под тяжестью невысказанных истин и ложных воспоминаний.
        Скорчив гримасу, Фрэнсин заставила себя выпрямиться и торопливо прошла в комнату Мэдлин. Вся одежда сестры по-прежнему находилась здесь, разбросанная тут и там, что было типично для Мэдлин. Фрэнсин не была уверена, что сестра выполнит свою угрозу уехать, поскольку та жила, повинуясь порывам, и, скорее всего, сказала это сгоряча. Фрэнсин надеялась, что она останется, и сожалела об их ссоре. Ей было нужно, чтобы рядом кто-то был, кто-то живой, а Мэдлин была единственной оставшейся у нее родней.
        Она спустилась на первый этаж, схватила поднос с чистящими средствами и принялась убирать дом в попытке навести порядок в том хаосе, который царил в ее голове и состоял из обрывков мыслей, неясных догадок и сумбурных идей. Но сколько бы она ни чистила, сколько бы ни терла, у нее все равно было такое чувство, будто в воздухе витает тревога, а от стен исходит холодная враждебность.
        Она убрала чистящие средства на место и спаслась бегством, выйдя в сад, чтобы выместить свою маету на деревьях и кустах, которые она в этом году еще не обрезала. Схватив ножницы для обрезки веток, Фрэнсин вошла в лабиринт из рододендронов и остановилась как вкопанная. И затаила дыхание, чтобы не упустить воспоминание о Бри, такой Бри, какой она была когда-то, - живой, полной жизненной силы и желающей ей что-то показать.
        Бри повернулась, прижала палец к губам, затем выбежала из сумрака лабиринта на солнечный свет и по широкой лужайке побежала к дому. Фрэнсин поспешила за ней. Бри открыла парадную дверь, затем тихо затворила ее за ними.
        Бормотание… Голос мамы. Севший, напряженный… Боязливый.
        Бри взяла пятилетнюю Фрэнсин за руку и на цыпочках прошла через вестибюль. Они остановились перед закрытой дверью главной гостиной, едва дыша.
        Свистящие шорохи, похожие на шепот, в котором нельзя разобрать слова…
        Бри прижала ухо к двери и сосредоточилась, сморщив лицо…
        Фрэнсин ощутила острую боль. Ее сосредоточение на двери гостиной рассеялось, шорохи впитались в стены - и ее снова окружила реальность.
        Она посмотрела на свою руку - на кончике ножниц для обрезки веток виднелась капля крови, поскольку она слишком сильно сжала их в кулаке.
        Судорожно вздохнув, Фрэнсин попыталась вернуть воспоминание, но оно уже рассыпалось на разрозненные нити, оставив в ее сознании только смутное ощущение тревоги.
        Она услышала тихое тиканье, едва различимые скрипы дома, но ей показалось, что его внимание направлено внутрь него самого, а не на нее и не на дверь главной гостиной. У нее возникло чувство, будто ее дом поворачивается к ней спиной, и она едва не вскрикнула от мучительного всепоглощающего ощущения отчужденности.
        Фрэнсин сбежала в сад, в самый дальний его конец, и повернулась, чтобы посмотреть на свой любимый дом. Может, он пытается ей что-то сказать? Открыть какую-то тайну, такую ужасную, что…
        - Перестань, Фрэнсин! - закричала она небу и длинным теням, протянувшимся по лужайке.
        Досадливо фыркнув, повернулась к дому спиной и, сделав над собой усилие, вернулась к своему воспоминанию, пытаясь прибегнуть к логике и здравому смыслу. Она видела Бри, но видела глазами пятилетней девочки, смотрящей снизу вверх на старшую высокую сестру. Должно быть, это происходило незадолго до того, как Бри погибла. Но почему к ней пришло именно это воспоминание? Ведь оно, кажется, ни к чему не имеет отношения, оно лишено определенности…
        Фрэнсин снова направилась к рододендронам, надеясь, что они опять пробудят в ней это упущенное воспоминание. Но, обогнув дом, в замешательстве остановилась перед увядшим ломоносом, которым была увита стена. У глицинии, растущей над ним, появился новый трельяж[14 - Трельяж - здесь: решетка для формирования вьющихся растений.]. Трельяж, которого она никогда прежде не видела.
        - Тодд Констейбл! - прошипела она.
        - Вы так произнесли мое имя, что я начинаю думать, а не убрать ли этот трельяж.
        Фрэнсин резко повернулась.
        - Почему вы вообще поместили его сюда, ведь я вас об этом не просила?
        - Ваша глициния вилась поверх ломоноса, а мне всегда нравился ломонос. Он должен быть виден во всей своей красе, когда начнет цвести, а не быть скрытым, даже если его скрывает такой красивый вьюнок, как глициния.
        Фрэнсин уставилась на него, гадая, не смеется ли он над ней.
        - Вы могли бы сказать спасибо, - мягко добавил Тодд.
        - Спасибо, - пробормотала Фрэнсин, но в ее устах это «спасибо» прозвучало немного нелюбезно. - И спасибо, что вставили стекла в окна маленькой гостиной, - добавила она. Ей было нелегко благодарить людей - редко бывало нужно говорить кому-то спасибо.
        - Вообще-то, их вставил Киф. Он успешно учится и сделал хорошую работу.
        - А где ваш фургон? - спросила Фрэнсин, поскольку не слышала звука мотора. А ей не помешало бы заранее услышать, что Констейбл уже здесь.
        - Сейчас чудесный вечерок, вот я и решил пройтись. Киф задержится на работе, а затем поведет фургон сам. Ему нужно больше практиковаться. - Тодд улыбнулся. - Вы не хотели бы погулять?
        - Я сегодня уже гуляла. - На самом деле Фрэнсин не гуляла, а бежала, но ни к чему говорить Констейблу, как и где она провела свой день.
        - Тогда вам, возможно, захотелось бы показать мне ваш сад.
        Фрэнсин хотела было найти отговорку, но затем все-таки кивнула. Она гордилась своим садом, однако ей редко представлялась возможность похвастаться им.
        Какое-то время они шли молча, затем Констейбл сказал:
        - Я прочел газетные заметки, которые нашел Киф. - Это было наводящее утверждение, но его низкий голос был мягок и располагал к откровенности. - Должно быть, это было ужасное время для вас и вашей семьи.
        Фрэнсин пожала плечами с безразличием, которого она вовсе не чувствовала.
        - Я ничего из этого не помню. Мне тогда было пять лет.
        Они опять пошли молча. Фрэнсин была не уверена, что она готова с кем-то говорить о своей семейной трагедии. Все это было слишком личным, слишком обескураживающим… а Констейбл как-никак был ее постояльцем. Даже если б она испытывала потребность излить душу, которой отнюдь не ощущала, ей совсем не хотелось, чтобы Констейбл счел ее сумасшедшей.
        - Но ведь вы начали что-то вспоминать, не так ли? - так же мягко сказал он. - В тот вечер, когда подошли к колодцу… Полагаю, это тот самый колодец?
        Фрэнсин заколебалась, затем кивнула.
        - Да, в моей памяти воскресают какие-то обрывки. Но я даже не уверена, что это настоящие воспоминания. Я вспомнила, что находилась в колодце, но помню только то, что там было темно и что Бри говорила мне не шевелиться и не шуметь. - Эти слова вырвались у нее сами собой.
        Констейбл остановился как вкопанный.
        - Вы тоже были в колодце? В газетах об этом ничего не было.
        - Знаю. Я нашла полицейского, который первым прибыл на место. Меня достали из колодца вместе с Бри и Монтгомери. Я понятия не имею, почему в газетах нет об этом ни слова. И могу только полагать, что на этом настояла моя мать - возможно, для того, чтобы оградить меня от шумихи.
        - А что вы делали в колодце?
        Фрэнсин опять заколебалась. Как объяснить, что то немногое, что ей известно, основано всего лишь на предположениях, подтвержденных лишь призраком Бри?
        - Не знаю. Мне приходит в голову только одно - что Монтгомери упал в колодец, и мы с Бри залезли туда, чтобы вытащить его.
        - Но почему Бри говорила вам, чтобы вы не шевелились и не шумели?
        Фрэнсин молчала. Было странно слышать, как кто-то говорит о Бри вот так, буднично, как говорят о реальном человеке.
        - Не знаю. Да, теперь, когда вы заговорили об этом, это и впрямь кажется мне странным. Возможно, мы играли в какую-то игру…
        - Играли в колодце, да еще и с младенцем? - Тодд фыркнул. - У детей отлично развит инстинкт самосохранения, как бы малы они ни были. Мои дочери орали бы как резаные, окажись они в колодце.
        Фрэнсин прикусила губу, пытаясь мысленно продлить воспоминание о том, как она находилась в колодце. Там было темно и тихо… Там с ней была Бри, шептавшая ей на ухо…
        Она досадливо замотала головой, сознавая, что на нее смотрит Констейбл. И невесело улыбнулась.
        - Больше я ничего не помню, только то, что там было тихо и темно… Я всегда боялась этого колодца. По крайней мере, теперь я знаю почему. Мне бы очень хотелось вспомнить больше.
        Он понимающе кивнул.
        - А почему вы решили разыскать вашего отца именно теперь, когда он, скорее всего, уже умер?
        Эта внезапная смена темы заставила Фрэнсин вздрогнуть. Она открыла было рот, чтобы сказать Констейблу, что ее отец точно умер, поскольку его призрак проник в дом, затем закрыла его. К своему удивлению, Фрэнсин поняла, что не хочет ему лгать. Да, большинство людей считают ее эксцентричной, и, наверное, он тоже, но правда слишком странна, так что вряд ли он ей поверил бы… Или хуже того: он бы ей поверил и тут же собрал бы свои вещи и съехал. А ей не хотелось, чтобы он уехал, хотя Фрэнсин и не понимала почему.
        - Меня одолевает любопытство, - ответила она. - Моя мать говорила нам, что он погиб от несчастного случая, а потом Мэдлин вдруг сообщила мне, что в наших местах вообще нет никаких записей о его смерти. - Пожала плечами. - Так что у меня есть скелет в шкафу, о котором я никогда и не подозревала, и мне хочется узнать об этом побольше. Хочется выяснить, что он был за человек, почему сбежал…
        - И почему ваша мать вам лгала? - тихо докончил Констейбл.
        Фрэнсин кивнула.
        - Да, и это тоже. Ведь у нее не было причин лгать.
        - Если только она не пыталась вас защитить.
        - От чего?
        - Она же была ваша мать, а матери всегда защищают своих детей… Не могла ли она защищать вас от того, что сделала одна из вас, ее дочерей?
        - Например, от чего? Мы же были тогда маленькими девочками, а Монти еще даже не исполнилось года.
        Констейбл кивнул, задумчиво опустив голову.
        - В газетах писали, что полиция хотела разыскать вашего отца, - сказал он, когда они обошли по кругу почти весь сад. - Информации там было немного, но странно, что он исчез в тот самый вечер или ночь, когда двое его детей утонули. Тот факт, что полиция разыскивала его и обратилась к гражданам с просьбой помочь в его розыске, наводит меня на мысль о том, что, по их мнению, он мог быть причастен к гибели детей. Могло ли случиться так, что он утопил ваших брата и сестру, а затем сбежал?
        - Надеюсь, что нет. Надеюсь, что это был просто трагический несчастный случай. - Она хотела что-то добавить, но передумала. - Но насколько я понимаю, он был человек жестокий и грубый, - и хорошо, что он сбежал.
        - Но для ваших трех сестер, которых он забрал с собой, в этом не было ничего хорошего.
        - Да, - печально согласилась Фрэнсин. - Поэтому я и хочу выяснить, что с ним стало. Я надеюсь, что, узнав это, смогу разыскать своих сестер. Они были немного младше меня, так что, вероятно, еще живы.
        - Я бы тоже хотел их найти. Я… - Тодд остановился и удивленно сдвинул брови. - Что в вашем саду делает корова?
        Фрэнсин рассмеялась.
        - Это Маккаби. Она желает получить свой ужин.
        Констейбл посмотрел на приближающуюся к ним корову, затем на Фрэнсин.
        - Я действительно уже давно не встречал такой интригующей женщины, как вы.
        - Большинство здешних жителей считают, что я чокнулась, ну или рехнулась, - эти слова они употребляют, когда хотят выразиться мягко.
        Он улыбнулся.
        - Зато вы никогда не бываете скучной.
        Маккаби подошла к Фрэнсин и бархатным носом ткнулась ей в живот, прося внимания.
        - Она не отстанет от меня, пока я ее не покормлю.
        Фрэнсин обошла дом и быстро покормила Маккаби и кур. Констейбл следовал за ней, не произнося ни слова, но она все время чувствовала на себе его взгляд.
        - Не касайтесь его! - закричала она, когда он подошел к клумбе с луноцветом, новые побеги которого уже начали обвивать стену сарая, и на одном из них благодаря тому, что клумба находилась на солнечном месте, укрытом от ветра, расцвел его первый в этом году цветок. Похожий формой на нераспустившийся колокольчик, он задрожал, когда Констейбл поднес к нему руку и едва не коснулся его.
        - Почему? - спросил он, отдернув пальцы.
        - Потому что он ядовит.
        Констейбл нахмурился.
        - Моя жена выращивала это растение в нашем саду. Вряд ли она стала бы это делать, если б знала, что оно ядовито.
        - В большей части садов есть ядовитые растения, об опасности которых люди даже не подозревают, - заметила Фрэнсин, поставив мешок с кормом для коровы обратно в сарай и пройдя во двор. Она кивком указала на плющ, покрывающий стены Туэйт-мэнор. - К ним относится даже плющ. Его можно видеть везде, потому что люди не знают, что он ядовит. Они выращивают его, потому что он выглядит красиво. Людям следовало бы лучше знать, какие растения ядовиты, а какие нет.
        - Однако в вашем саду много опасных растений.
        Фрэнсин пожала плечами.
        - Многие из них посадила еще моя мать. Она любила луноцвет, и мне не хватило духу его вырвать. Как бы то ни было, здесь живем только я, Маккаби, козы и куры. Животным хватает ума не притрагиваться к тому, что может нанести им вред. В этом плане они на удивление сообразительны.
        Констейбл рассмеялся.
        - Поистине, ваш сад - это смертельная ловушка для неосторожных.
        Фрэнсин чуть заметно улыбнулась.
        - Моя мать объяснила мне, что ядовито, а что нет. Луноцвет может вызывать галлюцинации, вспышки жестокости и, в самом худшем случае, смерть. - Она показала кивком на лабиринт из рододендронов. - Это растение не менее ядовито, только оно убивает сразу, без галлюцинаций. Гортензия тоже весьма смертоносна, как и наперстянка, которая вообще растет везде.
        - И не забудьте про крапиву, - сухо добавил Констейбл.
        - Верно, но крапива может быть полезной, к тому же вреда от нее совсем немного - самое большее, небольшая сыпь. Есть вещи намного, намного хуже.
        Констейбл откинул голову назад и рассмеялся.
        Фрэнсин смотрела на него с подозрением, не вполне понимая, что именно он счел таким смешным, и надеясь, что он смеется не над ней.
        Тодд перестал смеяться, когда она по привычке остановилась возле аптекарского огорода.
        - Вы были очень близки, вы и ваша мать. Вы много говорите о ней.
        - Да, мы с ней были близки. Она всегда была занята делом. Она не могла праздно просидеть даже двух минут, но когда была нам нужна, то всегда оказывалась рядом. Это она научила меня всему, что я знаю о садоводстве. Мы проводили здесь очень много времени. - Фрэнсин улыбнулась, вспомнив, как она сама и мама склонялись над грядками и клумбами. Им никогда не было нужды много говорить; достаточно было и того, что они были вместе.
        - А где была Мэдлин, когда вы с вашей матерью работали в саду?
        Фрэнсин посмотрела на него с удивлением.
        - С друзьями. Она никогда не питала интереса к саду. Большую часть времени она проводила в деревне.
        - Должно быть, здесь Мэдлин было одиноко.
        - Почему? У нее же были друзья.
        - А у вас была мать.
        - Да, - медленно произнесла Фрэнсин, глядя на плющ, обвивающий стены двора и похожий на остов гобелена, на котором предстоит выткать листья. Почти не замечая написанного на лице Констейбла любопытства, она подошла к плющу и внимательно всмотрелась в него. Констейбл назвал ее сад смертельной ловушкой. До сих пор Фрэнсин почти не думала о том, что в нем есть немало ядовитых растений, ведь такие растения встречались в большинстве садов: английский плющ, луноцвет, наперстянка, гортензия, рододендрон, олеандр, молочай красивейший - даже глициния достаточно токсична, чтобы вызвать рвоту. Но другие, те, что росли в оранжерее или на солнечных, укрытых от ветра местах, встретить в английском саду можно было нечасто.
        Качая головой, Фрэнсин прошла мимо Констейбла и возвратилась в сад. И остановилась, уперев руки в бока и нахмурившись. Почти все растения в ее саду были в той или иной степени токсичны. Она посмотрела на луноцвет. Это был цветок матери. На тайном языке цветов он означает «цвести в темные времена», и поэтому подходил Элинор Туэйт как нельзя лучше. Но только теперь Фрэнсин понимала, насколько темными те времена были для мамы.
        - В чем дело? - спросил Констейбл. - Вы что-то вспомнили?
        - Не то чтобы вспомнила… - Она вышла из задумчивости. - Я просто заметила кое-что, чего раньше не замечала. - И, резко повернувшись, вошла в дом.
        В маленькой гостиной стоял книжный шкаф, полный книг по садоводству, которыми Фрэнсин пользовалась редко. Она достала несколько из них и быстро пролистала.
        Констейбл уселся на стул напротив нее и, взяв одну из книг, открыл ее на первой попавшейся странице.
        - Так много ядовитых растений, - продолжила Фрэнсин, как будто Констейбл задал ей вопрос. - Я… - Она покачала головой, чувствуя, что не может претворить мелькнувшую у нее в голове смутную мысль во что-то ясное и конкретное.
        - О чем вы думаете? - тихо спросил Констейбл.
        - Не знаю… Наверное, о чем-то в моем саду… - Она захлопнула книгу. - Как бы мне хотелось вспомнить! Почему я не помню? В моей голове крутятся все эти разрозненные факты и теории, но, как бы я ни старалась свести их воедино, их смысл все время от меня ускользает, и картина не складывается.
        - Когда все это случилось, вы были маленьким ребенком, - мягко сказал Констейбл. - Это нанесло вам психическую травму, так что неудивительно, что вы ничего не помните. - Он пристально посмотрел на ее бледное напряженное лицо и продолжил: - Давайте рассуждать логически. Существует несколько возможных объяснений; во-первых, то, что утопление было несчастным случаем, и ваш отец действительно сбежал с вашими тремя сестрами - чему я склонен верить, потому что иначе полиция не объявила бы его в розыск. Второй возможный вариант - в тот вечер или в ту ночь произошли два несчастных случая: Бри и Монтгомери утонули в колодце, и тогда же погибли ваш отец и остальные три девочки. Хотя два несчастных случая за один вечер или одну ночь кажутся мне совпадением слишком уж невероятным… Есть еще одно возможное объяснение. Оно неубедительно, но все же не совсем уж невероятно, и вы уже упоминали эту возможность прежде.
        - Да, - ответила Фрэнсин, не отрывая глаз от лица Констейбла.
        - Вы упоминали, что, когда вы находились в колодце, Бри говорила вам не шевелиться и не шуметь.
        Фрэнсин кивнула.
        - Так что не исключено, что вы и Бри в самом деле играли в игру. В прятки. Вы спрятались в колодце, взяв с собой Монтгомери, потому что хотели спрятаться от ваших сестер. Возможно, вы делали это и прежде.
        - Однако вы сами говорили, что у детей очень хорошо развит инстинкт самосохранения и что они вряд ли стали бы делать такие опасные вещи.
        Констейбл улыбнулся.
        - Возможно, я был неправ. Возможно, вы и ваши сестры не унаследовали ген, отвечающий за самосохранение… Я понимаю, что мои рассуждения неубедительны, но, возможно, когда Бри и Монтгомери утонули, ваши сестры увидели, что произошло, и убежали. Сколько им было лет?
        - Агнес было шесть, Виоле четыре, а Розине всего три.
        - Тогда от моей теории не остается камня на камне. Они были слишком малы, чтобы решить сбежать из дома. - Он замолчал, затем добавил: - Ну, возможно, это не относится к Агнес - вероятно, ей уже было достаточно лет, чтобы она могла подумать об этом и увести за собой своих младших сестер. Но в таком случае их обнаружили бы довольно быстро. Даже Агнес была слишком мала, чтобы обладать навыками, необходимыми для успешного побега… К тому же это не объясняет, что же сталось с Джорджем.
        Фрэнсин прикусила губу. Констейбл сейчас думает о своих собственных дочерях, которые наверняка выросли, окруженные любовью, - из того немногого, что она знает об этом, понятно, что наверняка так оно и было. А из того, что она узнала о своей собственной семье, явствовало, что в ней царила иная атмосфера, а потому, возможно, у детей Туэйтов были иные реакции, чем у их сверстниц. Если отец бил их, быть может, первым их побуждением было убежать.
        Они оба подняли глаза, когда снаружи донесся звук автомобильного двигателя.
        - Ох уж этот Киф! - вздохнул Констейбл. - Вечно он держит ногу на сцеплении… Я поговорю с вами позже. - И он вышел из комнаты, оставив Фрэнсин с ее книгами по садоводству.
        26 июля 1969 года
        Время шло быстро, когда она и Инжирка находились в лесу, вдалеке от реалий их жизни.
        Это был чудесный день, один из тех летних дней, которым не следует позволять когда-либо кончаться. Прятки в лесу, их собственная версия игры в классики на камнях в ручье; затем они принялись брызгать друг в друга, после чего вернулись в тайное место, чтобы съесть последние из имбирных кексиков. Это был радостный день, а короткие периоды радости нужно ценить. Ее нужно накапливать и хранить, чтобы пережить то плохое, что случалось с ними постоянно.
        Солнце начало медленно клониться к горизонту, тени удлинялись, что означало, что их свободе приходит конец.
        - Нам лучше вернуться домой, иначе будет плохо, - неохотно сказала Бри.
        Инжирка перестала ловить пылинки, пляшущие в косых лучах солнца, испещривших землю затейливыми узорами из бликов и теней. Радость на ее лице сменилась выражением беспокойства.
        - Я не хочу идти домой. - Ее нижняя губа задрожала - было видно, что она едва сдерживает слезы. - Давай будем жить здесь. Давай не будем возвращаться. Мы же можем жить в лесу.
        Бри опустилась перед Инжиркой на корточки и взяла ее личико в свои руки.
        - Я не позволю Ему сделать тебе больно, - с жаром прошептала она. - Я никому не позволю сделать тебе больно.
        Сестренка продолжала беспокойно хмуриться, но все равно кивнула, взяла Бри за руку, и они пошли по узкой тропинке.
        - Подожди! - крикнула Бри и, потянув за собой Инжирку, вернулась в их тайное место. Здесь она опять опустилась на корточки перед ямкой у подножия одного из валунов, которая, как Бри сказала Инжирке, представляла собой волшебную дверь, а значит, была самым безопасным тайником для хранения их самых ценных сокровищ. Покопавшись во влажной земле, она извлекла оттуда жестяную коробку с сокровищами.
        Инжирка присела рядом, когда Бри открыла коробку, и потрясенно ахнула, увидев, что Бри достает из кармана фунтовые банкноты и кладет их в коробку к немногочисленным монетам.
        - Что ты наделала, Бри? Ты же говорила, что берешь только монеты.
        Сестра пожала плечами.
        - Нам нужно много денег, чтобы мы смогли взять с собой всех остальных.
        Инжирка кивнула, затем опять беспокойно наморщила лоб.
        - А как насчет мамы? Мы же не можем оставить маму.
        - Конечно, она пойдет с нами. Мы ни за что ее не оставим.
        - Но мама не знает про наше тайное место.
        - Конечно же, она про него знает, - фыркнула Бри. - Мама знает все… Ну, давай, пошли. - Она положила жестянку обратно в тайник и опять взяла сестренку за руку.
        Теперь солнце клонилось к горизонту слишком быстро; Бри и Инжирка шли по тропинке, ведущей домой. Они почти не разговаривали, поскольку никто из них не хотел говорить о своей тревоге относительно того, что им принесет вечер. Когда деревья поредели, шаги сестер сделались короче и медленнее, как будто они хотели отсрочить неизбежное.
        - Бри! Фрэнсин!
        - Это мама, - сказала Бри и, сжав руку Инжирки, потянула ее за собой. - Мы вернемся в наше место завтра. Совсем рано, до завтрака.
        - А мы сможем это сделать?
        - Само собой, - уверенно ответила Бри, хотя она совсем не была в этом уверена. Но была готова сказать все что угодно, лишь бы стереть печаль с лица сестры.
        Перед тем как выйти из убежища, которое давали им деревья, Бри остановилась и присела перед Инжиркой на корточки.
        - Помни, что я тебе сказала, - с жаром проговорила она. - Ты должна это помнить.
        - Я должна сделать так, чтобы занимать как можно меньше места, - прошептала Инжирка, дотронувшись до рыжих волос Бри, заплетенных в две длинных косы. - И не производить ни звука. Сидеть тихо, как мышка, даже когда… - Она запнулась, затем заголосила: - Но я тоже не хочу, чтобы Он делал больно тебе, Бри!
        - Бри! Фрэнсин!
        Бри улыбнулась чуть заметной улыбкой.
        - Нам надо идти, или маме тоже будет плохо.
        И они пустились бежать.
        Мама стояла в саду, держа Монти, худая, бледная, в тревоге всматриваясь в лес.
        - Девочки! - воскликнула она, и на ее лице изобразилось облегчение, когда Бри и Инжирка выбежали из-за деревьев и побежали вниз по склону холма.
        Когда девочки приблизились к ней, она сказала:
        - Сегодня времени у вас в обрез. Он может вернуться в любую минуту. Бри, собери своих сестер и помоги им искупаться. Они играли около церкви… А ты останься, Фрэнсин, - добавила она, когда Инжирка двинулась за Бри.
        - Мама, я хочу пойти с Бри, - захныкала Инжирка.
        - Нет, ты пойдешь со мной, - велела мама и посмотрела на тропинку, ведущую из Хоксхеда. - Почему ты все еще здесь, Бри? Поторопись, и все мы будем надеяться, что вечер пройдет спокойно.
        Бри подмигнула приунывшей Инжирке, одними губами произнесла:
        - Я скоро вернусь, - и, обежав угол дома, понеслась вниз по склону по тропинке, ведущей к церкви.
        Глава 15
        Наступила ночь, но подозрения Фрэнсин никуда не делись. Она рано отправилась спать и лежала в темноте, перебирая в голове обрывочные мысли, которые давили на нее, словно тяжкий груз. Это бремя не облегчал даже веющий в открытое окно ветерок, шевелящий шторы и обдувающий стены.
        Комнату наполнило приглушенное мурлыканье.
        - Тибблз? - прошептала Фрэнсин, не смея надеяться на то, что дружелюбные призраки возвращаются к ней.
        Тибблз запрыгнула на кровать. В горле Фрэнсин образовался ком, когда эта призрачная кошка потерлась о ее предплечье, затем свернулась в клубок рядом с ней. Мало-помалу ее охватило чувство нормальности, и ее мысли стали яснее, чем когда-либо после приезда Мэдлин.
        Все вертелось вокруг отца… Нет, вокруг Джорджа Туэйта. Она не станет называть отцом человека, к которому не питала любви и которого не помнила. В ее распоряжении имелись только два неоспоримых факта: Бри и Монтгомери утонули в колодце полвека назад, и в тот же вечер или ночь отец и три сестры исчезли… А также третий факт - мать никогда не говорила об этой трагедии, даже на смертном одре.
        Фрэнсин резко села. Почему мать никогда не говорила о том, что двое ее детей утонули? Она могла понять то горе и тот ужас, с которыми жила мать, но почему та никогда не говорила об этом, почему убрала с глаз все напоминания о своих муже и детях? К чему такая крайность? Что такого ужасного мама увидела в тот вечер или в ту ночь, что заставило убрать все, что напоминало об этом, и хранить это в секрете?
        Обводя комнату взглядом, с мыслями, несущимися вскачь, Фрэнсин пыталась сложить фрагменты этого трагического пазла воедино - Джордж сбежал, и мама не могла найти трех из своих детей; она позвонила в полицию; Фрэнсин, Монтгомери и Бри были найдены в колодце.
        Фрэнсин сдвинула брови. Может, она смотрит на это не в том порядке? Если отставить утопление Бри и Монтгомери в сторону, останется исчезновение трех сестер. Почему же Джордж забрал девочек?
        Перед ее мысленным взором возникло благожелательное лицо Сэма Вудалла, и хмурая гримаса сошла с ее лица, когда до нее вдруг дошло… Мама не знала, что три ее дочери пропали! Сэм сказал, что были проведены другие поиски после того, как были найдены Бри и Монтгомери. Были обысканы дом, сад, лес. У Фрэнсин разрывалось сердце, когда она представляла себе, как мама сама не своя бегала по дому, обыскивая все детские тайные места, о которых может знать только мать… Но девочек нигде не было, и только тогда появилась версия, что Джордж забрал их с собой.
        Фрэнсин сидела, барабаня пальцами по губам, и ее мысли крутились и крутились, но всякий раз возвращались к одному и тому же вопросу: с какой стати человеку, ненавидевшему своих дочерей, брать их с собой?
        А если он этого не делал?
        - Боже! - прошептала Фрэнсин. Ей в голову вдруг пришла догадка, жуткая, чудовищная, но совершенно логичная… Что, если Джордж убил девочек, а затем сбежал?
        Голову словно пронзил истошный, полный ужаса крик, и она ощутила уверенность в том, что это единственное правдоподобное объяснение.
        Но мама наверняка подозревала, что это именно так. Она знала Джорджа, знала, что он ненавидел девочек, знала, что он ни за что не взял бы их с собой… Однако продолжала цепляться за последнюю, отчаянную надежду. Сэм сказал, что в первые дни мама постоянно приходила в участок, требуя новостей о Джордже и своих дочерях, но потом перестала приходить… Может, это произошло тогда, когда она потеряла надежду?
        Дрожа, Фрэнсин крепко обхватила себя руками.
        - Бедная мама, - прошептала она в тишине ночи, не в силах представить себе отчаяние и ощущение бессилия, которые испытала мать, сначала потеряв двух своих детей, а затем еще трех, которые пропали без вести, но которых, как она наверняка подозревала, ей не удастся увидеть уже никогда.
        Мысль о муках матери была невыносима, и Фрэнсин прервала ход своих размышлений и вернулась немного назад. Если отец убил трех девочек, то куда он дел их тела?
        Фрэнсин принялась обдумывать этот вопрос, пытаясь поставить себя на место своего отца, хотя ей захотелось в ужасе отшатнуться, когда она представила себе, как он поднимает каждое из трех маленьких бездыханных тел…
        Попытавшись отстраниться от всех этих душевных мук, она сосредоточилась на практических аспектах. Он должен был поместить их туда, где их было бы трудно найти… В лесу? Нет. У него было мало времени, а до леса неблизко. И не в доме, потому что там находилась мама, и она могла застукать его или обнаружить тела до того, как он смог бы убежать достаточно далеко.
        Отгадка так поразила Фрэнсин, что она потрясенно ахнула - это было так просто, но это было единственное возможное место. Сад! Это может быть только сад. Мама все время перекапывала грядки и клумбы, сажая что-то новое. В саду всегда имелись одна или несколько свежевскопанных грядок или клумб, так что ему было нетрудно спрятать там три маленьких тела, и никто, даже мама, ничего не заподозрил бы.
        Фрэнсин не могла не отметить про себя ужасную потайную гармонию - Джордж скрыл свое чудовищное преступление, закопав девочек, которых он ненавидел, в саду, который любила мать…
        Она может сделать только одно, хотя от мысли об этом у нее разрывалось сердце. Как же невыносимо ей будет обнаружить три маленьких скелета…
        Тибблз вдруг села и уставилась на дверь спальни, ее глаза горели потусторонним светом.
        Удивленная, Фрэнсин стала наблюдать за кошкой. Тибблз вела себя одинаково каждый вечер - она запрыгивала на кровать, терлась о предплечье Фрэнсин, после чего сворачивалась в клубок и засыпала.
        - В чем дело, Тибблз? - прошептала она. Чувствуя покалывание в коже головы, посмотрела туда, куда смотрела кошка.
        Тибблз тихо заурчала, затем спрыгнула с кровати и исчезла в гардеробе.
        Что-то испугало призрак кошки.
        Дверь спальни подрагивала.
        Фрэнсин, округлив глаза, уставилась на дверную ручку. Та медленно повернулась.
        Чувствуя, как по ее коже бегают мурашки, Фрэнсин пошарила в ящике прикроватной тумбочки и нащупала фонарик.
        Чуть слышный скрип. Дверь медленно отворилась…
        - Фрэнни?
        - А-АХХ! - вскрикнула Фрэнсин и чуть было не упала с кровати. - Мэдлин! Ты напугала меня до полусмерти!
        Со смущенным видом Мэдлин вошла в комнату.
        Фрэнсин включила ночник и посмотрела на сестру.
        - Извини. - Мэдлин села на край кровати, и было видно, что она чувствует себя не в своей тарелке.
        - Где ты была всю вторую половину дня? - спросила Фрэнсин, вглядываясь в потемки и дрожа так сильно, что ей пришлось натянуть на себя одеяло, чтобы скрыть эту дрожь.
        - Я села на паром до Уиндермира и отправилась в Кендал. Я только что вернулась.
        - О, - проговорила Фрэнсин, не зная, что можно на это сказать.
        Комнату заполняли молчание и духота, несмотря на то, что окно было открыто. Они давили на сестер, пока даже Мэдлин не почувствовала что-то и придвинулась ближе к Фрэнсин.
        - Я… - проговорила она, и в то же время Фрэнсин произнесла: - Ты…
        - Сначала говори ты, - сказала Фрэнсин.
        - Я просто хотела сказать, что мне жаль… - Сестра уставилась на свои босоножки, и Фрэнсин заметила грязь на них. Мэдлин солгала. Она не была в Кендале, она отправилась на долгую прогулку, притом в совершенно неподходящей обуви. - Мне надо было провести какое-то время вдалеке от дома.
        - Мне тоже, - беззлобно ответила Фрэнсин.
        Мэдлин кивнула.
        БАХ!
        Повисла потрясенная тишина.
        - Этот грохот донесся из ванной, - прошептала Фрэнсин.
        Сестры нервно переглянулись.
        - Может, я схожу и посмотрю? - спросила Мэдлин и залезла на кровать с ногами, будто ожидая, что сейчас высунется рука и ухватит ее за лодыжку.
        Фрэнсин замотала головой, дрожа так, что у нее стучали зубы.
        - Скорее всего, я оставила окно открытым. На улице усиливается ветер. - Это была неправда; снаружи веял только легкий ветерок.
        Они глядели на темный дверной проем, ведущий в ванную.
        - Думаю, нам надо пойти и проверить, - прошептала Мэдлин. - Возможно, там ничего нет.
        - В этом доме? - спросила Фрэнсин, затем ее лицо просветлело. - Быть может, это Бри.
        - Едва ли это лучше, чем… - Мэдлин запнулась, не желая высказывать свой страх вслух, - чем альтернатива.
        Фрэнсин удивленно взглянула на сестру. Это звучало почти как ее согласие с тем, что в их доме водятся привидения.
        - Я схожу. - Она встала с кровати, взяла фонарик, хотя против привидений не помог бы даже шаровой таран.
        - Я пойду с тобой. - Мэдлин соскочила с кровати и пристроилась за Фрэнсин, стараясь держаться к ней как можно ближе.
        Их дыхание казалось им ужасно громким в тишине ночи, когда они подошли к двери ванной. Мэдлин взяла Фрэнсин за руку и сжала ее так крепко, что сестра поморщилась.
        Чувствуя, что у них сжались горла, а животы сводит от ужаса, они заглянули в темную ванную. В темноте все выглядело как прежде: исправный унитаз, ванна на ножках в виде орлиных когтей, сжимающих шары, светлая душевая занавеска, умывальник с зеркальным шкафчиком над ним. Дверца шкафчика была чуть-чуть приоткрыта, отражая льющийся из спальни тусклый свет.
        Из-за душевой занавески донесся свист. Приглушенный. Немелодичный.
        Фрэнсин застыла.
        - Ты слышала? Он там, - прошипела она.
        - Я ничего не слышала, - голос Мэдлин дрожал.
        Фрэнсин отметила про себя, что сестре не надо было объяснять, кто такой Он.
        Подавив рвущийся из горла крик, она пошарила по стене, ища выключатель. Люминесцентная лампа загудела и замерцала, осветив ванную, оформленную в белых тонах.
        - УБИРАЙСЯ ИЗ МОЕГО ДОМА! - завопила Фрэнсин, не в силах и дальше выносить это нарастающее напряжение. - Убирайся! Тебе тут не рады!
        Из ванны донеслось долгое шипение. Душевая занавеска взвилась и неистово заколыхалась, затем из-за нее вырвался холодный воздух, пронесся мимо двух женщин и вылетел в открытое окно спальни.
        В комнату возвратилась глубокая пульсирующая тишина… затем послышалось: кап, кап, кап…
        Затем тишину разорвало хихиканье.
        - Перестань! - вскричала Фрэнсин, в ужасе уставившись на сестру, когда хихиканье перешло в безумный хохот.
        Мэдлин покачала головой, не в силах остановиться, и показала на ванную.
        Фрэнсин повернулась. И увидела в зеркале отражение Бри, сидящей на окне ванной.
        - Бри! - Фрэнсин повернулась в то самое мгновение, когда маленький призрак ухмыльнулся и исчез. - Перестань, Мэдди! - крикнула она.
        По лицу Мэдлин текли слезы.
        - Я думала… Я думала… - Она шумно втянула в себя воздух, затем вновь залилась истерическим смехом.
        Фрэнсин дала ей пощечину.
        Мэдлин уставилась на нее, широко раскрыв глаза. Ее смех затих.
        - Извини, - прошептала она. - Я не понимаю, что на меня нашло.
        И тут Фрэнсин сделала нечто такое, чего не делала никогда. Она обняла сестру.
        - Мы это преодолеем, - прошептала она, когда Мэдлин заплакала. Фрэнсин чувствовала, что сестра дрожит, как и она сама. Что-то по-прежнему наблюдало за ними - она это чуяла. По спине у нее бегали мурашки: она боялась, что это злой дух Джорджа Туэйта, и знала, что не сможет продолжать в том же духе. Ей надо выяснить, чего он хочет, и избавиться от него - и она знала, с чего необходимо начать.
        Прошла долгая минута; Мэдлин отстранилась и вытерла слезы с лица.
        - Прости, что я не верила тебе. Я никогда не думала, что Бри реальна, но теперь с этими синяками и… и… - Она показала рукой на ванную, и по ее лицу опять потекли слезы. - Теперь мне все время кажется, что мне надо просить у тебя прощения. Похоже, все, что я думала, все, что я делала, оказалось неправильным.
        - П?лно, ты не сделала ничего плохого. - Фрэнсин подвела Мэдлин к своей кровати и села рядом с ней, пытаясь не морщиться, когда Мэдлин схватила ее за руку и своими длинными накрашенными ногтями впилась в ее ладонь. И посмотрела на свою легкомысленную, сумасбродную, пустоголовую сестру с приливом нежности, что бывало с ней редко.
        - Хочешь чаю? - спросила она.
        После того как она уложила Мэдлин в кровать в ее комнате, Фрэнсин еще долго не могла заснуть. Как только она легла снова, на кровать запрыгнула Тибблз; но вместо того чтобы потереться о ее предплечье и уснуть, кошка уселась на краю кровати и уставилась на ванную.
        Тени в комнате колебались, и Фрэнсин чудились всякие ужасы: крючок на двери спальни казался опасно острым, одежда в открытом гардеробе висела, как содранная кожа, старое пятно от протечки на потолке стало похожим на грозно расползающийся синяк.
        Ощущение, что за ней кто-то следит, все усугублялось. Ее внимание то и дело возвращалось к старинному портрету, висящему напротив кровати. У него был довольно причудливый вид - он изображал некоего предка Туэйтов, побывавшего на Ближнем Востоке. Фрэнсин всегда нравился этот портрет, он казался ей таким экзотическим в противоположность ее собственной размеренной жизни… Но теперь у нее было такое чувство, будто глаза этого путешественника из Викторианской эпохи прикованы к ней, похожие на две дыры на холсте, в которых пылает злоба.
        А Тибблз продолжала сидеть на краю кровати, словно страж, не сводя глаз с ванной и видя там нечто такое, чего Фрэнсин не видела, - и была рада, что не видит.
        Наконец уснув, она металась и ворочалась, дыша с трудом, как будто что-то сидело на ее груди, выдавливая из нее жизнь.
        Глава 16
        Услышав, как заработал двигатель фургона Констейбла, Фрэнсин сразу же взялась за дело. Быстро заглянув в комнату Мэдлин, чтобы удостовериться, что сестра все еще спит, она поспешила спуститься на первый этаж и выйти из дома, даже не позавтракав. И, торопливо побросав в тачку лопату, вилы и садовые ножницы, направилась в сад.
        День был пасмурный, чувствовалось, что позже пойдет дождь. Погода, идеально подходящая для того, чтобы перекопать сад.
        Фрэнсин стояла, уперев руки в боки, и хмурилась. В тишине ночи выводы, к которым она пришла, казались вполне логичными, но теперь, глядя на лежащую в тачке лопату, Фрэнсин почувствовала, что начинает сомневаться. Она прикусила губу и покачала головой. Ей не будет покоя, пока она не проверит каждую клумбу и каждую грядку в саду. Даже если это ничего не даст, она хотя бы сможет отбросить одну из имеющихся версий.
        Испытывая сожаление, Фрэнсин начала копать грядку, на которой рос пурпурный паслен.
        Она копала и выдергивала растения, копала и выдергивала. Ее руки и спина начали ныть, когда она раскопала грядку со зверобоем, затем разорила ромашковую лужайку и наконец обратилась к луноцвету.
        Она опустила взгляд на выдернутые из земли растения и подумала, что их корни похожи на испачканные руки скелетов, а листья уже начинают вянуть. Нос сморщился от неприятного запаха, исходящего от поврежденных корней.
        Луноцвет. Цветок Элинор Туэйт. Каждое полнолуние она будила Фрэнсин глубокой ночью, чтобы вместе с ней посмотреть, как его цветки распускаются словно для того, чтобы восславить лунный свет. Это был их тайный ритуал. Ради этого Фрэнсин следила за фазами луны и в ночи полнолуния не спала, а только притворялась спящей, пока мама не отворяла дверь и не начинала мягко трясти ее. Пожалуй, это было ее самое любимое воспоминание о маме. В такие ночи было так тихо, и воздух был наполнен ароматами сотен цветов. Она и теперь делала это каждое полнолуние, отдавая безмолвную дань матери.
        Фрэнсин повернулась, мысленно увидев, как тоненькая фигурка матери, облаченная в белую ночную рубашку, идет мимо плетей луноцвета, обвивших одну из стен сарая, легко касается рукой его белых, похожих на колокольчики цветков и с чуть заметной отстраненной улыбкой говорит:
        - Скажи мне его ботаническое название, Фрэн, и перечисли его обиходные имена.
        - Ipomoea alba, - сказала юная Фрэнсин; сад был для нее своего рода школьным классом, в котором мама постоянно экзаменовала ее. - В обиходе известная как утреннее сияние или лунная лоза… А почему ты называешь эти лианы луноцветом, если большинство людей называют их утренним сиянием?
        - Потому что во всей своей красе их цветы предстают именно при лунном свете, а утром они уже не так хороши. - Мать остановилась и устремила взгляд на клумбу с растениями поменьше, фиолетовые цветы которых, также имеющие форму колокольчиков, полностью распустились и стояли стоймя. - А теперь дурман.
        - Datura stramonium, дьявольская трава, дьявольские силки, дьявольская дудка…
        - Да, прекрасный и гибельный дурман, влекущий транс и смерть, - пробормотала мать и улыбнулась Фрэнсин. - Удивительно, что столь многие цветы, имеющие форму колокольчиков, ядовиты.
        Тогда Фрэнсин пожала плечами.
        - И они относятся к одному и тому же семейству?
        - Полно, тебе ли не знать, что это не так, Фрэн! Дурман относится к семейству пасленовых, бругмансия тоже, а мои прекрасные луноцветы - это, разумеется, семейство вьюнковых[15 - При этом семейства все же родственны - они относятся к одному порядку, пасленоцветные.]. - Она тихо хлопнула в ладоши. - А теперь перечисли мне семейства…
        Выкинув это воспоминание из головы, Фрэнсин атаковала клумбу нарциссов, зеленые стебли которых торчали из земли, увенчанные бутонами. Жаль, что приходится выдергивать луковицы из земли до того, как цветы расцветут, но ничего, потом она сможет посадить их заново. Бросив луковицы на лужайку, Фрэнсин продолжала копать, исходя п?том.
        Но пока она так и не нашла никаких тел.
        Шел мелкий моросящий дождь, а Фрэнсин все разоряла и разоряла свой сад, пока он не стал выглядеть как кладбище с разрытыми могилами. От этой мысли ее пробрала дрожь.
        Она начала раскапывать клумбу, окружающую старое кизиловое дерево, только-только начавшее покрываться чудными белыми цветами. Воткнув в клумбу вилы, остановилась и воззрилась на растения. Фрэнсин хорошо помнила, как она вместе с мамой обустраивала эту клумбу, когда ей было десять лет или чуть больше. Элинор тогда плакала, сажая растения в лунки, приглаживая землю с нежностью матери, вытирающей слезы со щек своего ребенка.
        Встав на колени, Фрэнсин провела ладонями по кустам пионов с длинными темно-зелеными листьями, в которых скрывались бутоны.
        - Виола, - прошептала она. Затем коснулась стеблей белых хризантем, которые расцветут в июле. - Агнес.
        Здесь же росли и садовый лютик Мэдлин, и лантана самой Фрэнсин. К стволу кизила жались фиолетовые крокусы, цветы Монти, маленького Монти, прожившего слишком недолго, чтобы иметь свой собственный цветок. Противоположный край клумбы окаймляли дельфиниумы; они уже проклюнулись, но до появления их синих, белых, сиреневых и розовых цветов было еще далеко.
        - Розина? - пробормотала она, поскольку мисс Кэвендиш не упоминала лишь это растение, и Фрэнсин предположила, что мама определила малышке цветок уже после ее смерти.
        А надо всем цвел кизил, дерево Бри, покровительственно прикрывающее своими ветвями растения на клумбе, словно лаская их.
        Только так Фрэнсин могла узнать, какими были ее потерянные сестры, но все сведения об их характерах были здесь, выраженные языком цветов, который использовала Элинор Туэйт в память о своих детях, и эти описания были более содержательны и наглядны, чем любые фотографии.
        Чувствуя, что в горле у нее образовался ком и что к глазам подступили слезы, Фрэнсин отвернулась от клумбы, которую она не могла заставить себя раскопать, и начала копать соседнюю.

* * *
        Пять дней она продолжала разорять свой сад, начиная копать на рассвете и работая дотемна. Она была так одержима поисками тел сестер, что почти не ела, почти не замечала, сколько времени или какая стоит погода, и только тупо и безучастно смотрела на Мэдлин и Констейбла, когда те приближались к ней. Вскоре они сообразили, что лучше оставить ее в покое, и Туэйт-мэнор окутала пелена странного молчания. Никто не мог понять, как к ней подойти, когда вечером Фрэнсин возвращалась в дом, испачканная землей и падающая с ног от изнеможения. Она упорно не соглашалась принять помощь Констейбла, немало озадаченного опустошениями, производимыми ею в саду. Но Фрэнсин не отвечала ни на какие вопросы, а просто поднималась на второй этаж, ничего не видя вокруг, и падала в кровать.
        Однако, несмотря на изнеможение, Фрэнсин по-прежнему чувствовала исходящую от ее дома угрозу и была убеждена, что в нем поселился дух Джорджа Туэйта, наблюдающего за каждым ее движением. Он оставался рядом, когда она просыпалась, чувствуя себя нисколько не отдохнувшей, с затекшими руками и ногами. Более того, из стен исходил шепот, сменяющийся тишиной, которая повисала тогда, когда ей это было не положено; затем ночами слышались стуки. Когда Фрэнсин находилась в саду, у нее постоянно было такое чувство, будто за ней кто-то следит, и она то и дело поглядывала на окна дома с их свинцовыми переплетами. Те тоже смотрели на нее, смотрели безучастно, но время от времени ей казалось, что в окнах верхних этажей она видит какое-то движение.
        И дело было не только в тревожной атмосфере, но и в свежих синяках, которые она замечала у Мэдлин каждый день. Та не жаловалась, но всякий раз встречалась с Фрэнсин взглядом, и они понимающе смотрели друг на друга.
        Позже Фрэнсин поняла, что в те дни лихорадочной активности она просто сошла с ума, но в каком-то смысле это было чем-то вроде очищения. Как будто, опустошая свой сад, она избавлялась от каких-то ужасных страхов и исцеляла свою изломанную душу. С каждым новым растением, вырванным из земли, она чувствовала, что становится чище, хотя и не понимала, почему ей надо очищаться.
        Приближался вечер пятого дня, когда Фрэнсин наконец оказалась лицом к лицу с лабиринтом из рододендронов. Она одеревенела от усталости. Вокруг были разбросаны сотни растений с обнаженными корнями, вянущими цветами, высыхающими листьями. Она не пожалела даже бордюр с защитными травами - ведь теперь их защита была не нужна, поскольку зло уже проникло в ее дом и не желало из него уходить.
        Фрэнсин посмотрела на высокие стены из рододендронов, думая обо всех тех часах, которые она провела среди них, - как правило, прячась от Мэдлин. И здесь с ней всегда находилась Бри. Этот лабиринт был создан сотни лет назад, и в нем имелось множество тайных закоулков. Ей хотелось, чтобы к ней вернулось то смутное воспоминание, в котором перед нею предстала живая Бри. Но оно не возвращалось, и Фрэнсин видела перед собой только то, что уже успела запомнить.
        Вздохнув, она принялась обрезать ближайшую стену.
        - Фрэнсин?
        Она в испуге уронила ножницы для обрезки веток и обернулась. Убрав со лба выбившиеся из прически пряди, посмотрела на Мэдлин, которая стояла, нерешительно ломая руки и глядя то на сестру, то на изуродованный сад.
        - Что стряслось? - устало спросила Фрэнсин.
        - Ничего не стряслось. Я просто хотела тебе что-то сказать.
        - Ну? - отозвалась Фрэнсин, видя, что сестра продолжает обводить взглядом сад, озадаченная произведенным в нем опустошением.
        - Я позвонила Себастьяну. Хотела попросить у него совета… относительно нашей проблемы с призраком, - добавила Мэдлин, когда Фрэнсин непонимающе уставилась на нее.
        - И что?
        - По его словам, это заблуждение, что привидения часто появляются в тех местах, которые были им хорошо знакомы при жизни. Большинство призраков остаются в нашем мире потому, что их смерть была тяжелой, и появляются там, где они умерли. Он сказал, что именно поэтому их так много в больницах, где люди умирают, и что по той же причине их так часто видят там, где произошли аварии или убийства.
        - А мы понятия не имеем, где именно умер Джордж, - заметила Фрэнсин и, подобрав уроненные садовые ножницы, снова начала обрезать рододендроны.
        Мэдлин продолжала в нерешительности стоять на месте, и было видно, что ее мучает какая-то неотвязная мысль.
        - По-моему, он ошибается, - сказала она.
        С нарочитым вздохом Фрэнсин повернулась к ней опять.
        - Насчет чего?
        - Я знаю, что отец - Джордж - находится здесь. - Мэдлин удивленно моргнула, услышав свой уверенный тон. - Я знаю, что это он.
        - Если твой бывший муж прав, то этого не может быть, - возразила Фрэнсин, охваченная духом противоречия, хотя на самом деле она была целиком и полностью согласна с сестрой.
        - Подумай сама, Фрэнсин! До этого у тебя здесь обитала одна только Бри, и больше в доме не было никаких привидений, ни дружелюбных, ни враждебных.
        - Это не так. У меня есть призрачная кошка по имени Тибблз, которая спит на моей кровати каждую ночь. Кроме того, сквозь стены моей спальни проходит старик в цилиндре, а еще есть беременная женщина с маленьким мальчиком. До твоего приезда я видела их каждую ночь.
        - Тибблз? - ошеломленно повторила Мэдлин.
        Фрэнсин сдвинула брови.
        - Да. Это имя, которое я ей дала.
        - Тибблз был не кошкой, а котом. Моим котом. Когда мне было восемь лет, он пропал.
        - Что? - Фрэнсин в недоумении уставилась на сестру. - Но у нас же никогда не было кота. У нас вообще никогда не было никаких животных, кроме Маккаби, коз и кур. - Когда Мэдлин было восемь, ей было двенадцать, и она ни за что не забыла бы, если б в доме жил кот.
        - Я нашла его в лесу. Кто-то ранил его, и я его вылечила, но он никогда не заходил в дом. Он жил на кладбище, а потом вдруг исчез и больше не возвращался. Я думала, что кто-то забрал его к себе домой. - У нее сморщилось лицо. - Мне не приходило в голову, что он умер. Бедный Тибблз…
        - Тогда откуда я узнала его имя? - спросила Фрэнсин.
        - Я рассказала тебе о нем. Я хотела, чтобы ты помогла мне кормить его, но ты отказалась приближаться к кладбищу.
        Фрэнсин осмыслила это.
        - Интересно, что с ним сталось.
        - Вероятно, его съела лиса, или что-то еще в этом духе. - Мэдлин печально вздохнула и покачала головой, глядя на растения, вырванные из земли. - Мама рассердилась бы на тебя за то, что ты сделала такое с ее садом.
        - Это мой сад, - возразила Фрэнсин. - И я буду делать с ним то, что хочу.
        - Почему? У тебя здесь что, случилось нашествие кротов или что-то типа этого?
        - Нет, я… - Фрэнсин запнулась, ища правдоподобное объяснение. Но такого объяснения не находилось. - Я заметила, как много здесь ядовитых растений, и решила избавиться от них, - солгала она из чистого упрямства. Это звучало почти правдоподобно, и Фрэнсин порадовалась тому, что так быстро смогла что-то придумать.
        Мэдлин сощурила глаза.
        - Вздор. Ты что-то ищешь. Я знаю, ты считаешь меня дурой, но я наблюдала за тобой. Ты перекопала даже лужайку, а я отказываюсь верить, что она была ядовита.
        - Нет, она не ядовита.
        - Ты ищешь их тела, верно? Ты считаешь, что Джордж убил наших сестер. - В ее голосе звучало торжество, и Фрэнсин показалось, что сейчас сестра в восторге захлопает в ладоши и, ликуя, скажет: «Я же тебе говорила!»
        Фрэнсин фыркнула и снова начала обрезать ближайший рододендрон, явно давая понять, что разговор окончен.
        Мобильник Мэдлин зазвонил и почти сразу замолчал. Она посмотрела на экран и улыбнулась, как кошка, получившая порцию сливок.
        - Мне нужно ответить, - рассеянно произнесла она и, осторожно пройдя среди выдернутых из земли растений, отошла на такое расстояние, чтобы ее не было слышно.
        Фрэнсин повернулась и пристально посмотрела на сестру, затем оглядела то, что осталось от ее сада. Она абсолютно ничего не нашла и ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос о том, что произошло в тот вечер и в ту ночь, однако не могла отделаться от уверенности в том, что Джордж убил девочек. Мэдлин смогла установить только одно - то, что он закопал их тела не в саду. Она устала от постоянной каши в голове от безумных теорий относительно того, что могло произойти, возникающих несмотря на то, что у нее почти не было фактов. Ключ к загадке существовал, но Мэдлин понятия не имела, к какому замку подходит этот ключ, потому что в голове у нее имелось множество замков.
        Она вздрогнула, выйдя из своих мрачных дум, когда ее предплечья коснулась чья-то рука. Мэдлин повернулась и уставилась на Констейбла неподвижными покрасневшими глазами.
        - Думаю, вы зашли слишком далеко, - сказал он. - Я не понимаю, почему вы уничтожаете ваш сад, но это не может продолжаться.
        Это ж надо - сначала к ней прицепилась Мэдлин, а теперь к ней добавился и Констейбл, и это тогда, когда ей хочется только одного - чтобы ее все оставили в покое…
        - А кто вы такой, чтобы говорить мне, что мне можно, а что нельзя делать с моим садом? - огрызнулась Мэдлин. - Я буду делать то, что хочу.
        Констейбл поднял одну бровь.
        - С какой стати вам было перекапывать весь ваш сад?
        Фрэнсин пожала плечами, решив держаться той лжи, которую она скормила Мэдлин.
        - До меня дошло, как много здесь было ядовитых растений. Я заметила это только тогда, когда мы с вами заговорили об этом.
        - И поэтому вы решили вырвать из земли все разом?
        Скепсис в голосе Констейбла вызвал у нее раздражение.
        - Это было правильно и необходимо.
        - Чушь! И если вы хотите сделать то, что правильно и необходимо, то вам нужно отремонтировать ваш дом, потому что вот он-то действительно представляет угрозу для здоровья.
        Фрэнсин посмотрела на неисправный фронтон - кажется, он выпирал еще больше, чем прежде. Еще одна буря, и он обрушится. То же самое можно сказать и о часовой башне, которая, похоже, еще больше наклонилась вбок.
        - С этим придется подождать.
        - Позвольте мне заняться им, - мягко предложил Тодд. - Я поговорил с моим приятелем о вашей системе центрального отопления. Он сказал, что сможет приехать сюда из Лондона в следующем месяце, чтобы осмотреть ее. А сам я могу починить этот фронтон и часовую башню.
        Фрэнсин колебалась. Он уже знал, что ее финансы не позволят ей оплатить существенный ремонт.
        Будто прочитав ее мысли, Тодд добавил:
        - Вам надо будет заплатить только за материалы, и я могу сделать так, что и они достанутся вам по самым низким ценам. Мы с Кифом можем сделать эту работу в наше свободное время.
        Фрэнсин с сомнением посмотрела на него, затем, смирившись, вздохнула. Констейбл ставил ее в тупик; она просто не могла понять, почему человек, которого она едва знает, готов сделать ей такое большое одолжение. Однако не могла отказаться от его предложения, ведь дряхлый строитель из Хоксхеда скорее обрушил бы весь дом, чем отремонтировал его.
        - Почему вы хотите мне помочь? - спросила Фрэнсин. - Вы же меня совсем не знаете. Боже мой, вы же всего-навсего мой постоялец!
        - Я знаю вас достаточно хорошо и хочу сделать это не столько ради вас, сколько ради самого этого здания. Было бы жаль, если б такой красивый дом развалился.
        - Хорошо, - неприветливо сказала она. - Дайте мне список материалов, которые вам понадобятся.
        - В этом нет нужды. Я с этим разберусь.
        Фрэнсин открыла было рот, чтобы возразить, затем закрыла его. Она понятия не имела, какие материалы ей могут понадобиться. Она умела хорошо делать всю работу по дому, но если речь заходила о строительстве и ремонте, то могла самое большее забить пару гвоздей.
        Фрэнсин кивнула.
        - Спасибо.
        Тодд настороженно посмотрел на нее и открыл рот, затем закрыл его.
        Фрэнсин нахмурила брови.
        - Есть что-то еще? - спросила она.
        - Нет… Да… Вообще-то… - Констейбл вздохнул и улыбнулся. - Иногда вы заставляете чувствовать меня зеленым школьником, - уныло ответил он.
        Смутившись, поскольку он всегда вызывал у нее такие чувства, Фрэнсин пробормотала:
        - Простите.
        - Я подумал… Э-э… - Он сделал глубокий вдох. - Я не привык просить женщину дважды, если она уже сказала мне «нет», но подумал, что теперь, когда мы узнали друг друга немного получше, вы, возможно, передумаете и все-таки согласитесь поужинать со мной.
        Фрэнсин покраснела - хотя ей не хотелось признаваться в этом себе самой, она надеялась, что он пригласит ее опять. Она наблюдала за ним краем глаза и видела, что Тодд морщится, ожидая ее отказа.
        - Да, мне бы этого хотелось.
        - В самом деле? - спросил он, удивленно моргнув.
        Фрэнсин прикусила губу и улыбнулась.
        - Да, мне очень этого хотелось бы.
        - Отлично. - Он расплылся в улыбке. - В любой вечер, когда вам будет удобно.
        - Мне удобно в любой вечер. - Фрэнсин двинулась в сторону дома, пытаясь скрыть свое пылающее лицо.
        - Есть еще кое-что, - добавил Констейбл, зашагав рядом с ней. - Я наводил справки… - Он запнулся, и вид у него сделался почти виноватый.
        Фрэнсин вопросительно посмотрела на него.
        - Мне стало любопытно, когда я услышал, что вы хотите узнать, что сталось с вашим отцом, и хотите найти его - и, разумеется, ваших сестер.
        Фрэнсин остановилась как вкопанная.
        - И что? - с вызовом спросила она.
        - Мне кажется, что я, возможно, нашел его.
        26 июля 1969 года
        - Чего тебе надо? - резко спросила Агнес, когда Бри промчалась через церковные ворота и остановилась перед ней. Агнес скрестила руки на груди, обхватив ими свою потрепанную сине-белую собаку, и нахмурилась. Виола и Розина прекратили раскладывать цветы на старых могилах и торопливо подошли к Агнес.
        Бри неодобрительно посмотрела на своих сестер.
        - Вы сорвали эти цветы в мамином саду?
        Виола с виноватым видом спрятала бледно-голубые цветы за спину.
        - Мама сказала, что незабудки предназначены для того, чтобы помнить мертвых. А никто не вспоминает тех, кто лежит в этих старых могилах. - Она показала кивком на выщербленные могильные камни, имена на которых давно стерла природа.
        Покачав головой, Бри сказала, стараясь произносить слова так властно, как она только могла:
        - Мама говорит, что вам надо сейчас же идти домой. Отец вот-вот вернется.
        - Нет, - ответила Агнес, сузив глаза. - Отец меня не пугает.
        - А меня пугает, - прошептала Виола и своими большими зелеными глазами посмотрела на Агнес, явно восхищенная смелостью старшей сестры.
        - Это потому, что ты ябеда, - огрызнулась Бри и перевела взгляд на младших девочек. - Ви, Рози, идите домой. А Агнес оставьте здесь, раз она не боится. - Хитро улыбнулась. - Ты можешь остаться с привидениями.
        - С какими привидениями? - спросила Виола, нервно оглядев старое кладбище, которое внезапно показалось ей зловещим. И, взяв Розину за руку, торопливо подошла к Бри, которая, будучи самой старшей, могла, по ее мнению, наиболее успешно противостоять привидениям.
        Агнес сердито посмотрела на своих маленьких сестер, возмущенная их предательством, и они спрятались за Бри.
        Та торжествующе усмехнулась.
        - Так ты идешь или нет?
        - Нет. - Агнес отвернулась, чтобы скрыть слезы, выступившие в уголках ее глаз. Это было состязание воли, которое ей никогда не выиграть, потому что никто не мог тягаться в этом с Бри.
        - Перестань, Агги. Не глупи. Нам надо быть дома до того, как Отец вернется из паба. Ты же знаешь, каким Он бывает, когда…
        - Не надо, Бри, - сказала Виола, потянув ее за руку. - Я хочу пойти домой.
        Бри не сдвинулась с места. Она сверлила глазами Агнес, которая начала с нарочитым старанием раскладывать незабудки на одной из старых могил в попытке скрыть свое лицо.
        - Если мы все не будем дома, когда Отец вернется, - настаивала Бри, - то нам всем попадет. Пожалуйста, Агги. Пойдем с нами, у нас мало времени.
        Агнес, успокоившись, повернулась к старшей сестре.
        - Только если ты скажешь мне, где находится твое тайное место. Я знаю, что оно у тебя есть. - Ее руки сжались в кулаки от сознания того, что она посмела противостоять Бри. - А если ты мне не скажешь, я найду его сама и расскажу Отцу. Вот.
        - Я скажу тебе только после того, как ты скажешь мне, где находится твое! - крикнула Бри, быстро взглянув на тропу, ведущую из Хоксхеда. Та была пуста.
        - Сначала скажи ты. - На лице Агнес появилось хитрое выражение; пожалуй, ее лицо было бы приятным, если б она все время не смотрела волком. - Если ты не пустишь нас в свое тайное место, то мы не пустим тебя в наше, - добавила она, бросив предостерегающий взгляд на своих младших сестер.
        - А я думаю, что у вас нет никакого тайного места, - отпарировала Бри, устремив пристальный взгляд на Розину, которая, как она подозревала, была близка к тому, чтобы выболтать секрет.
        - А вот и есть, есть, - сказала Виола, немного шепелявя. - Оно находится в…
        - Заткнись, Ви! - заорала Агнес.
        Бри прикусила губу и обреченно вздохнула.
        - Ладно! Но я скажу вам только после того, как вы все искупаетесь, а иначе никогда не скажу.
        Агнес взглянула на Виолу и Розину, которые беспокойно ерзали, желая поскорее отправиться домой, чтобы оказаться там до того, как Отец вернется из паба.
        - Хорошо! - рявкнула она. - Лучше тебе сдержать свое слово, Бри, или я все расскажу Отцу.
        Картинно закатив глаза, Бри взяла Виолу и Розину за руки и зашагала вверх по склону холма в сторону дома, даже не посмотрев, идет ли за ними Агнес.
        Глава 17
        - Он жив?
        Констейбл развел руками.
        - Наконец-то я завладел вашим вниманием!
        Фрэнсин настороженно посмотрела на него.
        - Так вы нашли его или нет?
        - Думаю, я нашел способ разыскать его, - ответил Констейбл.
        - Объясните мне, как вы собираетесь это сделать.
        - Э-э, я - вернее, Киф - обыскал интернет и не нашел ничего нового, кроме тех старых газетных заметок. Вот я и подумал, что если ваш отец был склонен к насилию, как говорите вы и Мэдди…
        - Мэдлин! - огрызнулась Фрэнсин.
        - Хорошо, Мэдлин, - поправился Констейбл, вскинув руки и смеясь над гневом Фрэнсин по поводу его фамильярности по отношению к сестре. - Я поговорил с ней о вашем отце…
        - О Джордже, - пробормотала она. - Называйте его Джорджем.
        - Как вам будет угодно… Я рассудил, что человек, склонный к насилию, не изменит своих повадок и что после того, как ваш… то есть Джордж… сбежал, он, скорее всего, оказался в поле зрения полиции. У меня есть друг, который служит в полиции. Я поговорил с ним несколько дней назад и попросил поискать в их архивных данных по всей стране какое-нибудь упоминание о Джордже Туэйте. Ведь он, как-никак, все еще разыскивается для допроса. Дело о гибели Бри и Монтгомери было закрыто, поскольку присяжные на коронерском следствии решили, что это был несчастный случай, но полиция по-прежнему хочет поговорить с этим малым.
        - И ваш друг-полицейский нашел его?
        - Не совсем. У них нет новой информации, но он сказал, что если у Джорджа была хоть капля мозгов, то он изменил бы свое имя. И, скорее всего, он действительно это сделал, раз его так и не нашли. Но если потом Джорджа судили за какое-то насильственное преступление, то упоминание об этом, вероятно, есть в государственном архиве.
        - Наверняка отыскать такое упоминание было бы нелегко, - заметила Фрэнсин. Пришлось бы искать по всей стране, а пятьдесят лет назад в ней наверняка было немало сорокалетних преступников, к тому же кто знает, под каким именем он жил. И, разумеется, он мог засветиться только в том случае, если действительно остался в Англии, а не выехал за границу.
        Но куда бы он мог отправиться? Наверное, в какую-нибудь глушь, куда-нибудь вроде Шотландского нагорья…
        - Вы что-нибудь надумали? - В мысли Фрэнсин вторгся низкий голос Констейбла.
        - Нет. - Она посмотрела на него. - Вы мужчина…
        - Спасибо, что заметили, - сухо отозвался он.
        Проигнорировав его комментарий, Фрэнсин сказала:
        - Куда бы на его месте сбежали вы сами?
        - В Лондон, - быстро ответил Тодд, затем слегка сощурился, обдумывая возможные варианты. - Поскольку я родился и вырос в Лондоне, естественно, что, скорее всего, я двинулся бы именно туда, однако Джордж, не будучи лондонцем, мог отправиться куда-нибудь еще. Правда, я все равно считаю, что он, скорее всего, тоже отправился в какой-то большой город. Там можно легко затеряться, назваться другим именем, начать новую жизнь, стать всего лишь еще одним безымянным лицом в толпе. Отсюда ему было бы удобнее всего поехать в Ливерпуль. Это порт, так что он мог бы сесть на корабль, возможно, даже наняться на него, если у него не было денег на билет.
        Фрэнсин была рада, что задала этот вопрос, потому что сама она ни за что не отправилась бы в большой город. Но Джордж вполне мог поступить так, как сказал Констейбл, и полностью поменять свою жизнь. Единственное, чего он не мог изменить, так это свою натуру - подлую, жестокую и включающую в себя склонность к пьянству.
        - Даже если с ним находились три маленькие девочки?
        Секунду помолчав, Констейбл кивнул.
        - Да. Ему бы понадобилась одежда для них и еда, и, имея при себе маленьких детей, он мог бы придумать какую-нибудь историю. Однако при этом отправиться не к морю, а в Манчестер или Лидс. Это тоже большие города.
        Фрэнсин потерла свое лицо, пытаясь сосредоточиться. Возможно, Констейбл прав и Джордж в самом деле отправился в какой-то большой город…
        - Что вы делаете? - резко спросила она, когда Констейбл поднял руку и заправил ей за ухо прядь, выбившуюся из узла ее волос и упавшую ей на плечо. На ее бледной коже под воротом блузки были ясно видны фиолетовые синяки, похожие на следы пальцев.
        - Кто это сделал? - возмущенно спросил он. - Мэдлин?
        - Скажете тоже! - резко отозвалась Фрэнсин, пытаясь скрыть дрожь в своем голосе, и взглянула на дом. Там ли он сейчас, следит ли за ней? Ее охватил страх. Должно быть, это произошло ночью, но она ничего не помнила об этом. Как и Мэдлин.
        Ее внимание снова переключилось на Констейбла.
        - Возможно, иногда мы с Мэдлин и ссоримся, но никогда не прибегаем к насилию.
        - Что именно здесь происходит, Фрэнсин?
        - Ничего.
        Констейбл посмотрел на нее, полуприкрыв глаза. Затем резко повернулся и пошел к дому.
        Ошарашенная, Фрэнсин поспешила за ним.
        - А где находится государственный архив?
        - В Сети.
        - Что?
        - Чтобы добыть информацию, вам не придется отправляться в какое-то душное старое здание. Теперь все можно отыскать в интернете.
        У Фрэнсин вытянулось лицо; вместо картины огромного здания, доверху набитого бумагами, перед ее мысленным взором возникло безбрежное море технических проблем.
        Она печально оглядела свой разоренный сад. Все это было напрасно. А ведь она была так уверена, что сестры закопаны здесь…
        - Я покажу вам, что делать, - успокоил ее Констейбл, пройдя в столовую, где Киф сидел, пристально глядя на крошечный экран. Когда они вошли, ирландец застенчиво улыбнулся.
        - Все готово, - сказал он Констейблу. - Но в этой комнате и на кухне ловится только четыре-джи.
        Фрэнсин посмотрела на Констейбла, на Кифа, затем на маленький экран, и у нее упало сердце. Она позволила Констейблу подвести ее к стулу, с которого торопливо встал Киф.
        - Я подключил вам беспроводную мышь, - объяснил Киф. - Думаю, так вам будет проще, чем с сенсорным экраном.
        Фрэнсин непонимающе уставилась на него.
        - Или вы все-таки предпочтете использовать сенсорный экран? - спросил Киф, с беспокойством взглянув на Констейбла.
        - Я вообще не понимаю, о чем вы толкуете, молодой человек, - ответила Фрэнсин.
        - Я покажу ей, что делать, - сказал Констейбл. - А ты можешь идти.
        Киф выскочил из комнаты.
        - Киф боится вас, - заметил Констейбл, придвинув ей стул.
        - Почему?
        - Вы можете быть устрашающей.
        - Что-то непохоже, чтобы вы меня боялись, - проворчала она. - Хотя вообще-то я пыталась вас запугать.
        Он рассмеялся. Его смех накрыл Фрэнсин бархатистыми волнами, и она улыбнулась; это была ее первая настоящая улыбка за последние несколько дней.
        - Вы готовы? - спросил он, кивком показав на планшет.
        За следующий час Фрэнсин узнала о компьютерах куда больше, чем хотела. Многие из терминов она так и не поняла, но суть ухватила - и вскоре, глядя на экран, погрузилась в просматривание одного судебного протокола за другим.
        Перед ее глазами проходили дела об убийствах, нанесении телесных повреждений и других ужасных преступлениях, начиная с 1969 года. Их были тысячи, сотни тысяч. Ведь известно ей было только то, что тогда Джорджу Туэйту было сорок три года.
        Фрэнсин не заметила, как Констейбл вышел из комнаты, не заметила, как Мэдлин поставила рядом с ней чашку с чаем. Одно дело за другим… Она уже научилась сохранять в папке те файлы, которые, как ей казалось, имело смысл прочесть повнимательнее, и вскоре эта папка, выражаясь метафорически, начала разбухать.
        Приближалась полночь, когда в комнату вошла Мэдлин, неся свой планшет.
        - Тодд сказал мне, чем ты занимаешься, - сказала она, сев за стол. - Я не могу заснуть и подумала, что я могла бы помочь.
        Фрэнсин благодарно улыбнулась ей, затем ее улыбка погасла.
        - Как мне перенести эти архивы на эту твою штуковину?
        Мэдлин ухмыльнулась.
        - Это ни к чему. Мне нужен только адрес.
        - Откуда мне его знать? Ведь я там никогда не была.
        - Я говорю об адресе сайта. - Покачав головой, Мэдлин взяла у сестры планшет Кифа, взглянула на его экран, затем отдала обратно.
        - Должна признаться, - сказала Мэдлин, поднеся пальцы к экрану, - что я никогда не думала, что ты когда-нибудь вступишь в двадцать первый век.
        Фрэнсин фыркнула, но ей было приятно - она гордилась собой.
        Сестры работали в компанейском молчании до поздней ночи. И хотя дом был полон раздраженных скрипов и шорохов, они обе чувствовали, что наконец-то занимаются чем-то позитивным, притом вместе.

* * *
        Ранним утром Фрэнсин и Мэдлин с сонными осоловелыми глазами сидели в кухне за столом с чашками чая. Они так ничего и не нашли среди старых судебных дел, и по мере того, как тянулась ночь, их энтузиазм угасал. И все же минувшей ночью произошло нечто такое, что Фрэнсин теперь пыталась проанализировать. Между ними установилась связь, которая никогда не ощущалась, когда они были детьми. Сегодня утром она испытывала к сестре настоящую нежность.
        В кухню вошли Констейбл и Киф.
        - Как у вас дела? - с надеждой спросил Констейбл.
        - Неважно, - ответила Фрэнсин, подавив зевок.
        - Ужасно, - добавила Мэдлин. - Никогда бы не подумала, что в Англии живет столько мужчин, склонных к насилию. - Она встала. - Я иду спать.
        Констейбл положил перед Фрэнсин карточку.
        - До вечера, - сказал он и, улыбаясь, как школьник, вышел вон, потянув за собой Кифа, все это время жадно смотревшего на конфорку, на которую Фрэнсин поставила сковороду, чтобы приготовить завтрак.
        В усталом одурении она уставилась на карточку с золотым обрезом и типографской надписью: «Вы приглашены на ужин с Тоддом Констейблом в ресторане “Холбек-Гилл”». На ее обратной стороне было написано от руки: «Будьте готовы в 8 часов вечера».
        Фрэнсин ощутила трепет, который уже прочно ассоциировался у нее с Тоддом Констейблом. Она перечитала надписи на карточке три раза, чувствуя, что заливается краской.
        Она передумала, не пойдет. Это не лезет ни в какие ворота. О чем они вообще могли бы говорить? Фрэнсин положила голову на стол и закрыла глаза. Ей надо поспать, но ее мысли слишком уж запутались. Похоже, ее жизнь ей уже не принадлежит, и Тодд Констейбл только все усложняет. Ей надо возвратить себе свою жизнь. Она хочет, чтобы Бри вернулась домой. Ей надо избавиться от Джорджа. Ей надо привести свой сад в порядок. Ей надо поспать…
        Хлопнула дверь.
        Фрэнсин проснулась, тяжело дыша, и села прямо. У нее болело горло, как будто она спала с открытым ртом. Все еще не совсем проснувшись, крикнула:
        - Эй, кто там? Мэдлин?
        От стен исходил глухой шепот, от которого у Фрэнсин начало покалывать кожу головы. Она была здесь не одна.
        Теперь уже вполне проснувшись, Фрэнсин посмотрела на шепчущие стены, чувствуя, что у нее бешено колотится сердце.
        - Бри? - с надеждой прошептала она.
        Фрэнсин была не готова к внезапно подувшему в кухне ледяному ветру - сначала под ним задребезжали кастрюли и утварь, висящие на стенах, затем он обрушился на стол. Послышался ужасающий вой, и горло Фрэнсин обхватили холодные щупальца, подняв ее со стула, душа ее.
        Затем все прекратилось, прекратилось так же быстро, как и началось, и Фрэнсин упала обратно на стул, почувствовав, как от сотрясения ее голова дернулась вперед.
        Она дрожала, лихорадочно оглядывая кухню, ожидая еще одной атаки, испытывая ужас и остро осознавая свою уязвимость, но тут вой превратился в низкий глухой звук, полный хитрости и злобы, который, оставив кухню, удалился в вестибюль.
        Долгое время Фрэнсин не шевелилась. Она смотрела на дверной проем, напрягая слух, чтобы услышать, что происходит в вестибюле, и зная, что злой дух, который был ее отцом, не покинул дом. Он ожидает ее там, в темноте.
        Не в силах и дальше выносить напряжение, она бесшумно встала и вышла в вестибюль.
        Стены молчали, но здешний воздух давил на нее.
        Сквозь витраж на парадной двери на темный пол падали узорные цветные блики, похожие на картинку в калейдоскопе.
        Фрэнсин слегка повернулась, сморщив нос от доносящегося ниоткуда запаха табака. Она подошла к двери главной гостиной, и перед ее мысленным взором вдруг предстала Бри, стоящая, прижав ухо к этой двери, сосредоточенно прищурив глаза и поднеся палец к губам.
        Отчаянно желая вспомнить что-то еще, Фрэнсин сделала шаг вперед…
        Рука на ручке двери, детская рука. Ее это рука или рука Бри? Она чувствовала свой детский страх, не ставший менее ужасным, несмотря на то, что с тех пор прошло пятьдесят лет.
        Громкий шепот… Ужасный гнев… Нет, ненависть…
        Слова, просачивающиеся в маленькую щелку, в которую заглядывает Фрэнсин. Слова, не имеющие большого значения, но полные ярости…
        Удушающая духота редко открываемой комнаты, давящая на Фрэнсин.
        Мамина спина, повернутая к ней… Мамина корзинка с принадлежностями для шитья на столе… Здесь кто-то есть… Он. Он вернулся домой раньше обычного…
        Подавленный вздох ужаса… Ее или Бри?.. Или мамин?.. А этот крик? Кто-то завопил: Бри…
        Они убегают, их преследует страх… Бри бежит впереди, мчится по кухне, выбегает на солнце…
        На лицо Фрэнсин лил дождь, рассеивая воспоминание о солнечном свете, но не о пережитом ужасе.
        Тяжело дыша, она закрыла глаза и подставила лицо дождю, который смешивался со слезами, хотя она даже не осознавала, что плачет. Крепко обхватив руками свою худую грудь, начала раскачиваться, пытаясь успокоить себя.
        Фрэнсин не сразу успокоилась достаточно, чтобы открыть глаза. Тучи продолжали проливаться дождем над Туэйт-мэнор, создавая обманчивый сумрак. Дождь скапливался вокруг покосившихся дымоходов, сбегал по крыше к окнам с многочастными свинцовыми переплетами, словно потоки слез.
        Осторожно, словно ее воспоминание было разбитой яичной скорлупой, Фрэнсин внимательно присмотрелась к нему и рассмотрела со всех сторон этот свой детский страх. Вряд ли этот страх был ей в новинку, наверняка она испытывала его много раз - ведь, несомненно, ее родители часто ссорились, и ей не раз случалось слышать их ссоры. Они ссорились из-за Бри… Но что такого ужасного сделала Бри, что Он так завопил?
        Что-то с этим воспоминанием было не так, что-то в нем выбивалось из общей картины. Но как бы Фрэнсин ни старалась, она не могла понять, что именно.
        Судорожно вздохнув, она вдруг заметила, что что-то сжимает в руке. Разжала пальцы - это была карточка Констейбла; теперь та была смята и влажна.
        Фрэнсин фыркнула и направилась на кухню, чтобы выбросить ее в мусорное ведро, затем остановилась.
        Почему бы нет? Какой может быть вред от того, что она пойдет в ресторан и поужинает с мужчиной? Ведь дан ответ «да», а она не привыкла нарушать данное слово. К тому же так она сможет выбраться из дома, а ей это необходимо. Возможно, оказавшись в другой среде, вдалеке от вакуума, в который превратился ее дом, она сможет начать мыслить яснее…
        Но эта мысль продержалась в ее голове не более двух секунд, после чего Фрэнсин вспомнила о сопутствующих проблемах. Ведь в возрасте пятидесяти пяти лет она пойдет на свое первое в жизни свидание.
        В смятении Фрэнсин резко села, затем опять встала. Что она наденет? У нее не было ничего, кроме твидовых юбок, практичных, похожих на мужские рубашки блузок и брюк, в большинстве своем принадлежавших когда-то ее матери. Что надевают на свидание?.. Боже, макияж! Она же никогда не красилась, и у нее нет никакой косметики.
        Но тут Фрэнсин немного воспряла духом - ведь она знает ту, у кого ее полно.
        Взбежав по лестнице, она постучала в дверь Мэдлин и торопливо вошла, не дожидаясь ответа.
        Мэдлин села, подтянув одеяло к подбородку, и в недоумении посмотрела на сестру.
        - В чем дело? - хрипло спросила она. - Что-то произошло? И почему ты такая красная?
        - Мне нужна твоя помощь, - вырвалось у Фрэнсин.
        На лице Мэдлин изобразилось изумление.
        - Моя помощь? Тебе же никогда не бывает нужна ничья помощь.
        - Пожалуйста, Мэдди. Я… - Фрэнсин замялась, затем быстро выпалила: - Мне надо… сегодня вечером я иду на свидание.
        Мэдлин ошеломленно разинула рот, затем рассмеялась.
        - Ты? На свидание? Ты же старая дева до мозга костей. У тебя даже нет знакомых мужчин, которым было бы меньше ста лет!
        Фрэнсин сжала зубы и повернулась, чтобы уйти.
        - Ладно, неважно, - пробормотала она, чувствуя, как в ее груди зашевелилась обида.
        - Погоди! Извини. - Мэдлин вскочила с кровати, оборвав смех.
        Уже взявшись за ручку двери, Фрэнсин остановилась, повернулась и кивнула.
        - Ты конечно же права. В моем возрасте нелепо даже думать о подобных глупостях.
        Мэдлин улыбнулась.
        - Никогда не поздно. - Ее улыбка стала еще шире. - Это будет так здорово! Ты как чистый холст. И у меня есть платье, которое подойдет тебе идеально. Оно прекрасно оттенит твои глаза.
        - А что не так с моими глазами?
        Мэдлин рассмеялась.
        - Ничего! Я всегда считала, что они у тебя довольно красивые, этакая смесь зеленого и золотого.
        - Они зелено-карие[16 - По-английски карие (чаще всего светло-карие) глаза с примесью другого цвета (чаще всего зеленого) называют ореховыми.].
        Мэдлин надулась.
        - Зелено-золотые. Если называть их зелено-карими, звучит скучно. А с кем свидание?
        - С Констейблом, - смущенно ответила Фрэнсин, чувствуя, что у нее пылают уши.
        - Тодд Констейбл?
        - Да. А что тут не так?
        Мэдлин ошеломленно покачала головой.
        - Но он же твой постоялец.
        - И что с того? Он же порядочный человек.
        - И привлекательный, - проворчала Мэдлин. - Я надеялась, что он пригласит на свидание меня.
        Фрэнсин молчала. И о чем она только думала? Мужчины не выказывали интереса к другим женщинам, если рядом находилась Мэдлин. Она не может пойти на ужин с Констейблом.
        - Оставь, - сказала она. - Я все-таки не пойду. Ты права. Я веду себя глупо.
        - О, перестань! - Мэдлин потянула ее к кровати, толчком заставила сесть, затем открыла гардероб, набитый разноцветной одеждой из шелка, хлопка и других тканей, названий которых Фрэнсин не знала.
        - В какое время он за тобой заедет?
        - В восемь.
        - Черт возьми… Значит, у нас мало времени. Сейчас уже больше четырех, - сказала Мэдлин, посмотрев на свои часы.
        - Четырех? Сейчас же еще утро. - Фрэнсин поглядела в окно, но не смогла определить положение солнца, поскольку его скрывали облака. Неужели она в самом деле столько времени проспала на кухне?
        - Нам надо поехать в Уиндермир, - сказала Мэдлин.
        - Это зачем? - Фрэнсин показала кивком на набитый гардероб. - Наверняка тут для меня что-нибудь найдется.
        - Платье - это еще не все. Нам надо навести на тебя лоск. Например, выщипать брови. Тебе когда-нибудь выщипывали их?
        - Нет. - Фрэнсин пощупала свои брови. - С ними у меня и так все в порядке. Совершенно нормальные брови.
        Мэдлин закатила глаза.
        - Им надо придать форму, чтобы твои глаза выглядели больше.
        - Нет! - рявкнула Фрэнсин. Она не имела никакого желания расставаться с частью своих бровей. - Мне хватит и того, что есть у тебя здесь.
        - Но тебе нужен маникюр. Ты видела состояние своих рук?
        Фрэнсин села на свои руки, зная, что в них так въелась грязь из сада, что ее больше невозможно вычистить из мелких складок. Она возмущенно уставилась на сестру.
        - Ты зануда, Фрэнсин! - воскликнула Мэдлин и, постучав пальцем по губам, окинула сестру взглядом, который Фрэнсин сочла бы оскорбительным, если б ей срочно не была нужна помощь Мэдлин. - Иди и прими ванну. Мне надо подумать.
        - О чем? - в недоумении спросила Фрэнсин. - Мне нужно только одно - платье.
        Мэдлин опять повернулась к гардеробу.
        - Иди, Фрэнсин. И вымойся как следует. Я хочу, чтобы, вернувшись со свидания, ты сияла. - Она замолчала, внимательно посмотрела на сестру и, сощурив глаза, прошептала: - Он и тебе причиняет вред… Когда это началось?
        Фрэнсин пощупала синяк на своем плече. Он почти не болел.
        - А ты видела свою шею?
        Фрэнсин в ужасе замотала головой, когда Мэдлин поднесла ей зеркало. Шею опоясывала тонкая красная отметина.
        - Я не могу пойти, да? - бесцветным голосом сказала она, не осмеливаясь рассказать сестре, что недавно произошло в кухне. - Нельзя же оставлять тебя здесь одну с этим… с этим существом.
        - А вот и можешь. Мы прикроем эти синяки, так что никто ничего не узнает, а компанию мне составит Киф. Наш отец никогда не нападает, когда рядом кто-то есть. Он был трусом при жизни и остался трусом после смерти.
        - Не называй его так! Он не был для нас отцом.
        Мэдлин с усилием сглотнула, затем приклеила к своему лицу бодрую улыбку.
        - Перестань волноваться и прими ванну! Забудь о нашем от… о Джордже и в кои-то веки сходи и развлекись.
        Глава 18
        За несколько минут до восьми часов, смущенно ежась, Фрэнсин возмущенно посмотрела вниз, на свое темно-зеленое платье. Его подол не доходил ей до колен! А ведь до этого никто не видел ее коленок… а тут еще это декольте! Мэдлин каким-то образом ухитрилась сделать так, что у нее образовалась ложбинка между грудями - с помощью бюстгальтера с объемными чашечками и макияжа. А Фрэнсин и не подозревала, что можно накладывать макияж на грудь.
        Да, и макияж на лице… Теперь она выглядит как клоун. Лицо, глядящее на нее из зеркала, - не ее. Ее глаза стали длиннее и больше, ресницы сделались черными, бледная кожа приобрела сливочный оттенок, а губы больше не были тонкими, поскольку нижняя губа казалась теперь полной.
        - Убери это, убери! - воскликнула она. - Я выгляжу ненормально!
        - Заткнись, - сказала Мэдлин, держа во рту множество шпилек, с помощью которых она укладывала длинные белые волосы Фрэнсин в шиньон. - Готово! - Она сделала шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой, склонила голову набок, затем кивнула: - Неплохо.
        - А вот и нет! Я никуда не пойду!
        Но Мэдлин, не обращая внимания на ее протесты, схватила сестру за руку и, толкая перед собой, потащила ее на первый этаж.
        - Вот, - сказала она, когда они спустились в вестибюль и Мэдлин уложила одну прядь волос сестры так, чтобы та волнами ниспадала на ее плечо. - Не забывай часто улыбаться и смеяться над его шутками, даже если они будут несмешными. Мужчинам очень нравится считать себя остроумными, вот и уверь его в этом. И не будет вреда, если ты станешь отпускать ему комплименты - не слишком часто, но достаточно часто, чтобы повысить его самооценку. И не заказывай суп.
        - Почему? - удивилась Фрэнсин.
        - Ты измажешься. И не заказывай все те блюда, которые закажет он. По-моему, Тодд из тех мужчин, которым нравятся женщины, живущие своим собственным умом.
        - Я всегда живу своим собственным умом!
        - И не пытайся доминировать в разговоре. Ты не обязана слушать, когда он будет говорить, но при этом тебе надо делать вид, будто ты слушаешь.
        - Почему бы мне его не послушать? Возможно, он скажет что-то интересное.
        - И расспрашивай его о его работе, но делай это неназойливо. Мужчины любят говорить о своих профессиональных делах. И старайся уводить разговор в сторону, если он заговорит о спорте…
        Фрэнсин обреченно кивала, нервничая так, что ей казалось, что сейчас ее вырвет прямо на то красивое платье, которое ей дала Мэдлин. Слава богу, если Констейбл будет говорить все время.
        - И в конце, когда вы будете пить кофе, тебе надо будет тянуть время. Ни в коем случае не спеши возвращаться домой, не то он подумает, что ты не хочешь общаться с ним, - продолжила Мэдлин.
        Снаружи послышался лязг. Сестры переглянулись, на их лицах отразилась тревога.
        - Это наверняка какие-нибудь пустяки, - сказала Фрэнсин, но она уже спешила в столовую, на ходу выглядывая в каждое окно; сразу за ней следовала Мэдлин. Дойдя до самого дальнего окна, она нахмурилась.
        В ее опустошенном саду стоял Киф, окруженный длинными металлическими стержнями. Увидев сестер, ирландец показал им большой палец.
        - Извините! - крикнул он. - Просто для работы нужно соорудить леса. Это продлится недолго.
        - Да, это пустяки, - согласилась Мэдлин, и на ее лице отразилось облегчение. - На секунду мне показалось… - Она запнулась и улыбнулась Фрэнсин. - Чем-то гремят и на третьем этаже. Сама я не помню, когда в последний раз поднималась туда. От библиотеки меня всегда бросало в дрожь.
        Фрэнсин сдвинула брови.
        - Это для часовой башни. Мистер Констейбл сказал, что ее основание просело… А мне нравится наша библиотека.
        - Еще бы. И, ради бога, не называй его мистером Констейблом. Зови его Тодд, ведь сейчас не Викторианская эпоха. Так о чем я говорила? - продолжила Мэдлин, когда они опять вышли в вестибюль. - Ах да, кофе… В конце свидания наступает самый задушевный момент, тогда и надо начинать задавать личные вопросы… И ты могла бы попытаться немного пофлиртовать.
        - Пофлиртовать? - Фрэнсин в ужасе уставилась на сестру. - Я же вообще не представляю, как это делается!
        Мэдлин прикусила губу.
        - Ну хорошо, оставим разговор о флирте, но тебе надо будет хотя бы постараться показаться интересной. Не говори все время о садоводстве, не то… У тебя есть какие-то другие интересы?
        - Книги.
        - Отлично! Разговаривая о книгах, ты сможешь выглядеть умной, но не высказывай свое мнение слишком уж решительно.
        - А я надеюсь, что она будет высказывать его весьма решительно, - сказал Констейбл, спустившись по лестнице. Он выглядел щеголевато в темном костюме и белой рубашке, красиво оттеняющей темную кожу. Фрэнсин почувствовала облегчение от того, что он не надел галстук - благодаря этому его наряд имел не такой строгий вид.
        - Я удаляюсь, - сказала Мэдлин и, поцеловав Фрэнсин в щеку, торопливо вышла из кухни.
        - Вы выглядите прекрасно, - заметил Констейбл.
        Оторопев, Фрэнсин настороженно посмотрела на него. Прежде никто никогда не говорил, что она выглядит прекрасно. Фрэнсин лихорадочно подыскивала слова, чтобы сделать ему ответный комплимент, но ее язык, казалось, не работал.
        Тодд подвел ее к пассажирской двери фургона, открыл ее и протянул руку, чтобы помочь ей сесть. Фрэнсин беспомощно воззрилась на нее, затем села в фургон сама. И услышала, как Констейбл усмехнулся, идя к водительскому сиденью.
        Путь через Эмблсайд и вокруг озера Уиндермир был настоящей пыткой. Пока они ехали, Фрэнсин так и не смогла придумать ни одной вступительной фразы. Это было неправильно, неловко. Ей не следовало соглашаться ехать.
        Она искоса посмотрела на Констейбла. Похоже, он вовсе не чувствовал себя неловко; его длинные пальцы непринужденно лежали на руле, на губах играла чуть заметная улыбка, смысл которой был ей непонятен.
        Дорога огибала озеро; затем Констейбл повернул и поехал по узкой крутой извилистой дороге, идущей вверх. Рядом с ней по склону холма, журча, тек ручей. В конце дороги стояло увитое глицинией викторианское здание, сложенное из сланцевых плит, с аспидной крышей; вид у него был роскошный, дорогой, и у Фрэнсин упало сердце - ведь, судя по всему, денег, которые она взяла с собой, не хватило бы даже на тарелку супа, заказывать который она, по словам Мэдлин, не должна.
        Их провели через обшитый деревянными панелями зал, из которого открывался великолепный вид на озеро и окрестные холмы.
        - Я заказал нам столик на террасе, - сказал Констейбл и вслед за метрдотелем прошел через стеклянную дверь. - Я подумал, что вы, возможно, предпочтете ужинать на воздухе.
        Фрэнсин кивнула, тронутая его заботой.
        После того как они уселись и заказали напитки, Фрэнсин стала смотреть не на Констейбла, а на вид. Она хорошо знала каждый из этих пустынных холмов на горизонте. Они были ее друзьями.
        - Вы собираетесь разговаривать со мной? - с насмешливой улыбкой спросил Констейбл, когда их молчание затянулось на несколько томительных минут.
        Фрэнсин честно ответила:
        - Я не знаю, что говорить.
        - Фрэнсин. - Он наклонился к ней через стол. - Не нервничайте. Я живу в вашем доме уже несколько недель. Я вижу вас каждый день. Так что просто расслабьтесь. Вы можете получить от этого ужина удовольствие, если дадите себе такую возможность.
        - Я не умею болтать о том о сем. Мэдлин сказала, что я должна делать так, чтобы все время говорили вы сами, разговаривать о спорте и не говорить о работе… Нет, наоборот… И упомянула множество других вещей.
        - Мы не станем говорить ни о спорте, ни о работе, - твердо сказал Констейбл. - У нас есть куда более интересные темы. - Он откинулся на спинку стула и улыбнулся. - Расскажите мне о своем детстве.
        В Тодде Констейбле было нечто такое, что располагало к откровенности. Именно этого его качества Фрэнсин и опасалась с тех самых пор, как она познакомилась с ним. Потому что он был одним из тех немногих людей, кто действительно слушал ее, и, судя по всему, слушал с неподдельным интересом.
        Поначалу Фрэнсин никак не удавалось начать рассказ, и ему приходилось помогать ей, но в конце концов она разговорилась. Блюда, которые ставили перед ними, имели приятный цвет и отличный вкус, но совсем не насыщали.
        Принесли кофе и печенье, и тут Фрэнсин пришло в голову, что она завладела разговором и не последовала ни одному из советов Мэдлин.
        - Что вы искали в вашем саду? - спросил Констейбл.
        Растерявшись от внезапной смены темы, Фрэнсин пробормотала:
        - Не понимаю, о чем вы. Я же говорила, что хочу выполоть все ядовитые растения.
        - Нет, вы что-то искали. Полно, Фрэнсин, расскажите мне, что происходит в вашем доме.
        Она покачала головой; ей хотелось рассказать ему все, но не хотелось выглядеть выжившей из ума старухой.
        - Вы живете в страхе. Я заметил, какими травами вы обсадили ваш дом, и видел, как вы разговариваете с дубом у вас во дворе. - Тодд вздохнул. - В вашем доме водятся привидения?
        Фрэнсин посмотрела ему в глаза и не смогла отвести взгляд.
        - Почему вы разыскиваете своего отца через пятьдесят лет после того, как тот сбежал? - продолжил он, когда она не ответила. - Почему вы так боитесь кладбища? И как насчет той ночной бури? Тогда происходило что-то… - Тодд замолчал, подыскивая подходящее слово: - Что-то странное.
        - Это была просто ужасная буря, - сказала Фрэнсин, но даже она сама понимала, что это звучит неубедительно. - В маленькой гостиной всегда дуло из дымохода, а когда поднялся ветер…
        - А я думаю, что в вашем доме есть привидения, и вы пытаетесь это скрыть, - перебил ее Констейбл.
        Фрэнсин сдалась. Она закрыла глаза с ужасным предчувствием, что ее первое свидание закончится катастрофой. И кивнула.
        - Да, так оно и есть. В нем всегда были привидения.
        - Значит, вы можете видеть привидения. - Его лицо было бесстрастно.
        Фрэнсин снова кивнула, не понимая, верит он ей или нет.
        - Да, есть несколько привидений, которых я часто вижу в доме или около него; во всяком случае, так было до тех пор, пока в дом не проник дух Джорджа… моего отца. Они боятся его… Ах да, я, разумеется, вижу их и в Хоксхеде, и в лесу; на покойницкой дороге их тьма.
        - Наверняка это нелегко.
        Пожав плечами и удивившись тому, что он воспринимает ее серьезно, Фрэнсин призналась:
        - Я поняла, что это ненормально, только когда вошла в подростковый возраст.
        - И вашего отца боятся не только привидения. - На лице Констейбла появилось то самое задумчивое выражение, которое теперь было ей хорошо знакомо. - Это он наставил вам синяков?
        - Да. Сначала он поставил синяки Мэдлин, а потом через несколько дней от него досталось и мне. - И поскольку они уже затронули эту тему, она продолжила говорить и рассказала Констейблу все, что смогла узнать после того, как Мэдлин приехала домой с ужасной вестью, что когда-то семья Туэйт была намного больше.
        Все это время Тодд глядел в пространство, временами кивая. Уже стемнело, и на террасе оставались только они двое.
        - Не поймите меня неправильно, - сказал он, когда Фрэнсин замолчала, - но возможно ли, что эти привидения обитают только в вашей голове?
        Фрэнсин застыла. Он ей не верит. Зря она ему рассказала. Она уставилась на свои колени, полная обиды.
        - Для меня они более реальны, чем живые люди. - Подняла взгляд на него. - Вы мне не верите. - Ее голос прозвучал резко.
        Констейбл поднял брови.
        - Вовсе нет, я вам верю. Я всегда верил в существование привидений. В моей семье иначе и быть не могло. Но сам я никогда их не видел; мне хотелось бы поговорить об этом… Надо будет поговорить об этом с моей бабушкой. Когда мы были детьми, она наводила на нас страх, потому что все время толковала о потустороннем мире. Но, возможно, у нее найдутся кое-какие идеи относительно того, как вам избавиться от духа вашего отца.
        - В самом деле? - с надеждой спросила Фрэнсин.
        Он кивнул.
        - Она всегда говорила, что призраки остаются в нашем мире, потому что у них есть на это какая-то причина, и, если убрать эту причину, они угомонятся. Так что нам необходимо выяснить, почему ваш отец остался здесь.
        - Именно это я пытаюсь узнать. Но признаюсь - у меня не очень-то получается это сделать. Я думала, что, если мне удастся выяснить, где он нашел свой конец, я пойму, почему он решил остаться здесь; возможно, он сделал это из-за чего-то такого, что произошло, когда он умер. Я уверена, что это как-то связано с тем вечером, когда Бри и Монтгомери утонули. Джордж как-то замешан во всем, что произошло тогда, а теперь он проник в мой дом и становится все сильнее… - Она сглотнула и дотронулась до горла. Хорошо, что Мэдлин смогла замазать отметину; Фрэнсин не хотела, чтобы Констейбл узнал, как далеко зашло это дело.
        - Вы думаете, ваши три пропавшие сестры живы?
        Фрэнсин помолчала, потом покачала головой.
        - Нет, я думаю, они погибли в тот же вечер, когда утонули Бри и Монти. Поэтому-то и перекопала сад - я была совершенно уверена, что они закопаны где-то там.
        Констейбл отпил кофе, словно не решаясь высказать свое мнение откровенно.
        - Должно быть, любовь Бри к вам была необычайно сильна, - заключил он наконец.
        Фрэнсин нахмурила брови, поскольку видела, что Тодд старается подбирать слова с осторожностью.
        - Ну конечно. Ведь она была моей сестрой.
        - Это ничего не значит. На свете живет немало таких братьев и сестер, у которых нет друг с другом ничего общего. Узы, связывавшие вас и Бри, когда она была жива, должны были быть чрезвычайно крепкими, раз ее любовь к вам не угасла и после ее гибели. Я не могу представить себе большей преданности, чем когда человек решает остаться на земле после смерти, чтобы защищать тех, кого он любит.
        Фрэнсин почувствовала, как к горлу ее подступили непрошеные слезы, и сглотнула, чтобы подавить их.
        - Я никогда не думала об этом в таком ключе.
        - И не должны были, - мягко ответил Констейбл. - Когда Бри погибла, вы были совсем маленькой, однако вы тоже любили ее очень сильно. И продолжаете любить до сих пор. - Он криво улыбнулся. - Я почти что завидую вам, завидую крепости этих уз. Думаю, сам я питаю столь глубокую любовь только к моим детям.
        - А как же ваша жена? - удивилась Фрэнсин.
        - Я очень ее любил и всегда буду любить. Но любовь между мужчиной и женщиной очень отличается от любви между родителями и их детьми или между братьями или сестрами.
        Фрэнсин вздохнула. Впервые в жизни она почти что пожалела о том, что у нее самой нет таких крепких уз ни с кем из живых и после нее ничего не останется.
        Почувствовав, что Констейбл все еще находится в нерешительности, Фрэнсин спросила:
        - Что вы пытаетесь мне сказать?
        Он отпил еще один глоток кофе и ответил:
        - А вы когда-нибудь задавались вопросом о том, почему Бри осталась с вами?
        Фрэнсин открыла было рот, но тут же закрыла его. Разумеется, до того, как узнала, что они сестры, она всегда задавалась вопросом о том, откуда взялась Бри, но потом…
        - Нет, - медленно проговорила она. - Я полагала, что это оттого, что ее смерть была тяжелой…
        - Возможно, к этому утоплению была как-то причастна она сама. - Констейбл произнес это осторожно, будто опасался ее реакции на критику в адрес ее призрачной сестры.
        Но Фрэнсин только посмотрела на него, нахмурив брови.
        - И, возможно, ваша мать знала, что сделала Бри, - продолжил он. - Быть может, она никогда и не говорила о том утоплении потому, что хотела защитить вашу память о Бри.
        Фрэнсин нахмурилась еще больше, затем ее лицо разгладилось, и на нем отразилась печаль.
        - Она была всего лишь маленькой девочкой. Если она и стала причиной гибели Монти, то это могло быть только несчастным случаем. И она ведь утонула тоже! К тому же вместе с ними в колодце находилась и я. Я… - Она отрицательно покачала головой, чувствуя, что к глазам ее подступили слезы.
        - Вы действительно ничего не помните о том вечере, кроме того, что находились в колодце?
        Фрэнсин начала было кивать, затем покачала головой.
        - Я помню, как они ссорились, - прошептала она.
        - Кто?
        - Мои родители… Они находились в главной гостиной. И ссорились…
        - Это было в тот вечер, когда Бри и Монтгомери утонули? - уточнил Констейбл.
        - Я точно не знаю. Возможно, что и так, но не исключено, что речь идет о какой-то более ранней их ссоре. Думаю, они цапались часто, но я все время вспоминаю именно этот случай.
        - Возможно, это из-за того, что вы тогда увидели. - Констейбл перегнулся через стол и пристально посмотрел на Фрэнсин. - В тот вечер там мог находиться кто-то третий. Быть может, ваш отец убил этого человека, а затем сбежал вместе с вашими сестрами в попытке их защитить.
        - Куда вы клоните?
        - Сам не знаю. Просто мне пришло в голову, что все считают вашего отца злодеем, хотя в данном случае может быть наоборот. Может, он убил человека, который и утопил ваших брата и сестру.
        - Это лишено всякого смысла. Я знаю из надежных источников, что он ненавидел нас, своих дочерей, и он был агрессивен.
        - Я этого не отрицаю и не оправдываю его поведение. Просто предполагаю, что конкретно в тот вечер он попытался защитить вас, как и полагается отцу… И, возможно, вы видели, кто убил вашего брата и Бри, и ваше сознание пытается оградить вас от того ужаса, свидетельницей которого вы оказались.
        26 июля 1969 года
        - Быстрее! - закричала Бри, проведя Агнес, Розину и Виолу вверх по лестнице и заведя их в ванную. - Агнес, стой у окна и карауль. А вы, Ви и Рози, скорее лезьте в ванну! - скомандовала она, уже снимая с Розины платье.
        - Перестань командовать! - огрызнулась Агнес, но сделала так, как велела Бри, и начала караулить, стоя у окна ванной и нервно посасывая ухо своей потрепанной игрушечной собаки.
        - Мэдди плачет, - сказала Розина и, залезши в ванну рядом с Виолой, позволила Бри вымыть себя, хотя та мыла ее торопливо и совсем не бережно. - Она что, заболела?
        - Не знаю, - ответила Бри, пытаясь не обращать внимания на вопли Мэдди, доносящиеся с другого конца коридора. - Она еще совсем малышка и не может сказать нам, что с ней не так… Ви, давай, вымойся. Ты уже достаточно большая, чтобы делать это самой.
        Виола послушно взяла мочалку, поскольку давно привыкла делать то, что ей велела сестра.
        - Скорее! - закричала Агнес, слезши со стула, на котором она стояла, чтобы смотреть в окно. - Он идет сюда!
        - Он еще далеко? - Бри вытащила Розину из ванны и вытерла ее полотенцем.
        - Выходит из-за деревьев. - Агнес запрыгнула в ванну еще до того, как полностью стащила с себя платье.
        - Какой у него вид? - прошептала Розина. - Он будет кричать?
        Агнес и Бри переглянулись; лица у них были испуганные. Он непременно будет кричать. Их пугало не это, а то, что последует потом.
        - А как насчет Фрэнни? - спросила Виола. - Отец будет кричать на нас всех, если она не примет ванну до того, как Он придет домой.
        - Тьфу ты! - Бри повернулась к Агнес. - Останься с Ви и Рози. Я схожу за ней.
        Агнес насупилась.
        - Иди, иди, займись своей любимицей. Как всегда.
        Бри показала сестре язык и выбежала из комнаты, пока Агнес говорила младшим сестрам:
        - Она так любит командовать.
        - Ты тоже, Агги, - донесся до Бри голос Виолы, пока она неслась по коридору. Она заглянула в комнату Инжирки, но та оказалась пуста.
        Тихо зовя Инжирку, Бри сбежала по лестнице и пробежала через кухню.
        Во дворе она резко остановилась, и ее сердце неистово забилось от страха - она услышала, как Он идет по дорожке, громко шаркая ногами и что-то бормоча себе под нос.
        Глава 19
        - Я еду в Лондон, - сказала Мэдлин.
        Фрэнсин изумленно воззрилась на нее поверх планшета.
        - Зачем?
        - Мне… э-э… надо кое-чем заняться, - ответила Мэдлин, широко раскрыв глаза. - Речь идет об имуществе Джонатана, о его завещании и… и…
        - Ты врешь. Я всегда могу определить, когда ты врешь. Никто не может иметь такой невинный вид, как у тебя сейчас.
        - Да ладно тебе. - Мэдлин плюхнулась на стул напротив сестры, и невинное выражение на ее лице сменилось хмурым. - У меня, знаешь ли, все-таки есть своя собственная жизнь!
        - Ты имеешь в виду, что тебе стало скучно, ты нашла себе нового кавалера и через пару месяцев сообщишь мне, что снова выскочила замуж?
        Мэдлин надулась.
        - Ладно. Если хочешь знать, мне надо выбраться из этого дома. Мне осточертело просматривать старые судебные протоколы, касающиеся людей, с которыми мне совершенно не хочется знакомиться. И да, мне скучно, и да, у меня нет кавалера. Кавалер есть только у тебя!
        - У меня его нет.
        - А как же Тодд Констейбл?
        - У нас с ним было только одно свидание, а это вряд ли может считаться… В общем, это мало что значит. - Фрэнсин не хотелось думать о Тодде Констейбле. Все три дня, прошедшие после их свидания - а она их считала, - она всячески избегала его. Ей показалось, что их свидание прошло хорошо, но Фрэнсин была в этом далеко не уверена, и конечно же не стала бы спрашивать об этом Констейбла; а если б спросила и оказалось, что оно действительно прошло хорошо, то что с того? И что потом? Избегать его было куда проще; к тому же, если честно, с тех пор она не видела его вообще. Возможно, Тодд тоже ее избегал, поскольку она слышала на лестнице его тяжелые шаги только поздней ночью, долгое время спустя после того, как она ложилась.
        Мэдлин картинно закатила глаза.
        - Послушай, мне просто нужен перерыв. Мне нужен свет, нужны люди и… и дух?, и ужин в ресторане, в котором подают небольшие порции. Мне необходима передышка. Здесь царит удушающая атмосфера, и мне надо выбраться отсюда!
        - Тогда поезжай, - холодно проронила Фрэнсин и, повернувшись к планшету, принялась так неистово возить мышью по столу, что курсор впал в бешенство, а потом куда-то пропал.
        Мэдлин в нерешительности замерла в дверях. Фрэнсин так и не посмотрела на нее: нет, она не станет облегчать сестре задачу. Наконец Мэдлин вздохнула, затем ее шаги донеслись из вестибюля, послышались на лестнице, и сердце Фрэнсин наполнилось обидой на сестру из-за того, что та хотела уехать.
        …Это произошло неделю назад, и с тех пор Мэдлин так ни разу и не связалась с ней. Разумеется, Фрэнсин сожалела, что ссорилась с сестрой, - она всегда об этом жалела. Ее не удивляло, что от Мэдлин нет вестей - это было похоже на сестру. Та всегда сбегала, когда жизнь становилась слишком трудной.
        И с каждым днем дом все сильнее давил на Фрэнсин, сжимал ее в своих шепчущих стенах. Он наполнял ее тревогой, обманывал зрение, действовал на органы восприятия. Она ловила себя на том, что колеблется перед тем, как завернуть за угол или быстро повернуть голову, заметив какое-то движение. Обнаруживала, что то или иное окно открыто, хотя она точно помнила, что закрыла его, и внезапно находила в кухне или в вестибюле всякие мелкие вещи, которых не видела несколько лет и которые она туда не клала. Но все это были пустяки по сравнению со свежими синяками, которые Фрэнсин обнаруживала у себя каждое утро, когда просыпалась.
        Постоянное и острое осознание всего этого изматывало ее, и она отвлекалась от него, ходя в Колтхаус, чтобы проведать мисс Кэвендиш, или погружалась в старые судебные дела, пока ее мозги не становились похожими на пудинг и не переставали соображать. Она старалась не смотреть на пустой стул, стоящий напротив нее за обеденным столом на кухне, потому что, по правде сказать, ей недоставало сестры, недоставало чувства товарищества, нарождавшегося между ними, пока они пытались решить проблему с преследующим их призраком отца.
        Погода ухудшилась. Всю неделю в доме выл ветер, словно мстительная фурия. При каждом его порыве Фрэнсин вздрагивала в испуге, но затем обнаруживала, что от него просто-напросто открылось окно. Она продолжала думать, что это ярость Джорджа Туэйта, пока ветер не стих и не полил дождь. Сад превратился в вязкое месиво, и в вестибюле и верхних комнатах стали часто появляться следы грязных ботинок.
        Шел вечер субботы. Когда Фрэнсин поднялась на второй этаж, было уже поздно. Ей не хотелось признаваться перед собой, что она ждет возвращения Констейбла.
        В ее спальне было холодно и темно. Окно оказалось открыто, и воздух дрожал от ощущения того, что рядом кто-то есть.
        Фрэнсин включила свет.
        - Кто здесь? - прошептала она.
        Не было ни колыхания штор, ни скрипа двери, ни шороха под плинтусами, который Фрэнсин много лет списывала на мышей, пока до нее не дошло, что это еще один способ, с помощью которого с ней общается Бри.
        - Кто здесь? - повторила она громким голосом, не вяжущимся с дрожью в ее руках. - Бри? Это ты?
        Окно захлопнулось с такой силой, что сотряслась вся стена. Затем оно распахнулось снова, и по комнате пронесся холодный ветер и унесся в ночь.
        Фрэнсин следила за ним глазами, расширившимися от страха. Затем с усилием сглотнула, расправила плечи. Она никому и ничему не позволит выгнать себя из своей собственной спальни!
        Фрэнсин прошла в ванную, быстро приняла душ, с неподобающей поспешностью шмыгнула к выключателю, выключила потолочный светильник и, плюхнувшись в кровать, натянула одеяло до подбородка. В тусклом свете ночника она стала смотреть на тени на противоположной стене, жалея, что не закрыла окно. Двор, на который оно выходило, обдувал ветер, трепля шторы, и пляшущие тени начали принимать карикатурные человеческие формы.
        Зажмурив глаза, Фрэнсин сосредоточилась на том, чтобы положить конец пляске теней в своем сознании. Достаточно и того, что она живет в доме, полном привидений, и не хватало еще, чтобы ей чудились ужасы, когда она смотрит на какие-то там тени.
        Сон к ней все не шел, и Фрэнсин, вздохнув, протянула руку к «Хроникам», которые лежали на прикроватной тумбочке, пока она тратила большую часть времени, просматривая старые судебные дела. На худой конец, это скучное чтение убаюкает ее и поможет ей заснуть.
        В надежде, что Бри где-то рядом и может слышать ее, Фрэнсин откашлялась и прочла вслух:
        - «В 1564 году Ричард Туэйт взял в жены Джоан Лонгригг и за два года произвел двух дочерей. Ричард был истовым католиком, и его все больше и больше беспокоили ограничительные меры, направленные против его конфессии…» - Фрэнсин замолчала, держа палец на слове «конфессии», и, щурясь, обвела комнату глазами. Вот оно, опять. Чуть слышное царапанье.
        - Бри? - прошептала она.
        Не последовало ни шелеста штор, ни стуков, которые бы показали, что маленький призрак находится здесь, в комнате. Царапанье стихло… Затем послышалось снова.
        Чувствуя, как по спине у нее бегают мурашки, Фрэнсин продолжила читать, еще громче, почти выкрикивая слова, чтобы перекрыть ужасное царапанье.
        - «После восстания на севере в 1569 году жизнь для католиков становилась все тяжелее. Хотя Ричард Туэйт не принимал прямого участия в мятеже, имеются свидетельства, что он пожертвовал существенную сумму на…»
        Шли часы, и Фрэнсин по-прежнему продолжала выкрикивать детали католического восстания на севере Англии, а когда она замолкала, чтобы перевести дыхание, в комнате по-прежнему слышалось все то же царапанье.
        - «В 1571 году Ричард Туэйт доставил в Туэйт-мэнор священника-иезуита, некоего Томаса Бекета, дабы его дети могли продолжить свое религиозное образование. По мере того как его семья росла, увеличивались и размеры Туэйт-мэнор. Ричард пристроил к фасаду по башне справа и слева, а также добавил третий этаж, в котором обустроил библиотеку для своей жены Джоан, любившей читать религиозную литературу».
        Сев и выпрямившись, Фрэнсин продолжала громко читать, почти не осознавая смысла выкрикиваемых ею слов и радуясь тому, что ее постояльцы в восточном крыле не могут ее слышать, пока время не перевалило за полночь и ночь не стала глухой и безотрадной.
        Царапанье продолжалось.
        - «Поскольку, будучи католиками, Туэйты отказывались посещать англиканские богослужения, за это на них накладывали огромные штрафы! - вопила она. - И, когда действия подручных королевы Елизаветы по розыску католических священников стали еще более изощренными и жестокими, по заказу Ричарда в Туэйт-мэнор была сооружена тайная комната, чтобы его семья могла скрытно продолжать посещать мессу…»
        Когда до Фрэнсин дошел смысл этих слов, она перечитала их, взволнованно бегая глазами по строчкам, написанным убористым почерком.
        - Тайник для католического священника, - прошептала она, затем потрясенно ахнула, перевернув страницу и обнаружив на ней план расположения этой тайной комнаты. Мысли ее неслись вскачь; Фрэнсин подняла голову, почти не замечая опасного царапанья. Как она могла не знать, что в Туэйт-мэнор есть тайное убежище, в котором прятали священника?
        Захлопнув том - торопливо и без своей обычной осторожности, - Фрэнсин вскочила с кровати и вышла в безмолвный коридор. Он был тускло освещен несколькими бра, которые Фрэнсин всегда оставляла включенными на ночь, когда у нее бывали постояльцы.
        Она торопливо преодолела участки тени в промежутках между бра, затем, перешагивая через ступеньки, спустилась в кромешную тьму вестибюля. Открыв расположенный под лестницей стенной шкаф, нащупала шнур выключателя и включила свет.
        Стенной шкаф был крошечным, площадью менее чем в квадратный метр, с деревянными панелями на стенах, такими же, как в вестибюле.
        Протиснувшись внутрь, Фрэнсин затворила за собой дверь и открыла «Хроники», хотя двигаться в этом тесном пространстве было нелегко.
        Внимательно изучив план тайника для католического священника, к которому прилагались подробные указания, объясняющие, как он открывается, она осмотрела стенной шкаф. Тот показался ей слишком маленьким, чтобы таить в себе какие-то секреты. Положив том на пол, Фрэнсин принялась осматривать стенные панели. Они были в идеальном состоянии, на них не виднелось ни единой трещины, а ведь их установили несколько столетий назад… Она начала ощупывать их. И едва не пропустила чуть заметные углубления на последней панели. Вставив в них кончики пальцев, с силой двинула рукой влево… и изумленно вскрикнула, когда вся задняя стена с громким скрежетом сдвинулась в сторону и исчезла в отверстии, подняв облако вековой пыли.
        - Вот это да! - выдохнула Фрэнсин и закашлялась от пыли. Сама не своя от предвкушения, она взяла мощный фонарь, который держала в этом стенном шкафу, не имея желания отправиться в недра Туэйт-мэнор в полной темноте.
        Луч фонаря осветил семь узких пыльных деревянных ступенек, идущих вниз. Надо же, они все это время находились под той самой лестницей, по которой она поднималась и спускалась каждый день всю свою жизнь! Внизу была видна комната.

* * *
        Фрэнсин ступила на верхнюю ступеньку и, полусогнувшись, неловко спустилась по узкой лесенке. Вокруг нее поднималась пыль, скопившаяся здесь за пятьсот лет; она кружилась и плясала в свете фонаря, создавая фигуры там, где никаким фигурам быть не полагалось.
        Быстро обведя крошечную комнатку лучом, Фрэнсин увидела, что она совершенно пуста. Никакого убранства, никаких украшений. Эта комната предназначалась только для одного - прятаться.
        Дыхание Фрэнсин казалось громким в безмолвии, окутывающем ее словно саван. Это было безмолвие, пронизывающее до мозга костей, такое чистое, что было слышно, как в углу паук плетет свою паутину. И отовсюду - и в то же время ниоткуда - слышался то ли шепот, то ли шорох: сухой, затхлый и отдающий склепом. Фрэнсин охватил первобытный страх. Она поспешно повернулась, взмахнула фонарем и едва не упала, взметнув пыль, которая облаком повисла в застоявшемся воздухе.
        Мало-помалу пыль осела и образовала фигуру маленькой девочки с двумя косами и пальцем, поднесенным к губам. И послышалось едва различимое тссс.
        - Бри! Ты напугала меня до полусмерти, - вскричала Фрэнсин, прижав руку к груди, в которой бешено колотилось ее сердце. - Мне мнились призраки католических священников, запертых здесь. - Она еще раз обвела тайник светом фонаря. - Прочитав об этом убежище, я подумала… - Попыталась улыбнуться, но глаза ее были полны слез. - Я подумала, что здесь могут находиться наши сестры.
        В тайной комнате послышался едва различимый всхлип, затем щеки Фрэнсин легко, словно крылышки мотылька, коснулась волна тепла и полетела наверх, в сторону проема в стене.
        - Нет! Подожди! Пожалуйста, не уходи, - вскричала Фрэнсин и бросилась бежать вслед за Бри, выйдя из стенного шкафа как раз тогда, когда маленький призрак исчез на лестнице.
        Вслед за ним Фрэнсин взбежала на третий этаж. Из библиотеки, находящейся в западной башне, доносился звук, похожий на биение крыльев птицы, оказавшейся в закрытой комнате. Фрэнсин кинулась туда; ее босые ноги оставляли следы в пыли, которая скопилась здесь за много лет, поскольку она редко приходила сюда.
        Она остановилась на пороге, чтобы включить свет.
        Престарелая люстра осветила мягким светом переплетенные в кожу тома в книжных шкафах, заполнивших круглую комнату от пола до потолка.
        - Бри, - тихо позвала Фрэнсин.
        В спертом воздухе послышался горестный всхлип, и в тусклом свете призрак Бри начал метаться туда-сюда, касаясь то корешков книг, то пола, а затем опасно раскачал люстру на старых цепях, распугивая пауков, так что они пустились бежать со своих паутин.
        - Бри! Что ты делаешь? Что тебя так расстроило?
        Что-то легко-легко коснулось щеки Фрэнсин, затем она ощутила тепло в изгибе между ее шеей и плечом, как будто Бри прижалась к этому месту головой.
        - Что ты пытаешься сказать мне, Бри? - прошептала она, не решаясь шевельнуться, чтобы не разволновать маленького призрака еще больше.
        Послышалось царапанье.
        Боязливо повернув голову, Фрэнсин оглянулась и посмотрела на длинную галерею, увешанную портретами ее предков. К одной стене галереи были прислонены деревянные брусья и доски, приготовленные для ремонта часовой башни.
        Царапанье стало тише, превратившись в чуть слышное недовольное бормотание.
        - Это Он, Бри? - шепотом спросила Фрэнсин, чувствуя, как по ее затылку бегают мурашки.
        До ее слуха донесся едва слышный стон, затем тепло Бри покинуло изгиб между ее плечом и шеей и понеслось в сторону парадной двери.
        Фрэнсин бросилась бежать за ней, глядя на стены, которые бормотали и шептали, затем сбежала по лестнице, перешагивая через ступеньки, не желая выпускать Бри из вида. Вестибюль по-прежнему был погружен в кромешную тьму, когда Бри вылетела наружу через парадную дверь.
        Сдернув с вешалки свое пальто, Фрэнсин открыла дверь и вышла.
        Снаружи было темно - и оттого, что стояла ночь, и оттого, что небо было затянуто пеленой туч, отбрасывающих на сад теснящие друг друга тени. Бри бежала впереди, похожая на отблеск луны в безлунную ночь.
        - Бри! - позвала Фрэнсин, отчаянно пытаясь не потерять ее из виду. Затем ее шаг замедлился, когда маленький призрак исчез на кладбище. Окружающие его деревья походили на неясные тени, корявые, неподвижные и чего-то ждущие.
        Фрэнсин приблизилась к кладбищу с опаской. Но ее любовь к Бри пересилила ее страх. Ободренная тем, что Бри не исчезла в лесу Лоунхау, она открыла заскрипевшую калитку и двинулась вдоль рядов могил. Ступая беззвучно, чтобы не вспугнуть Бри, прошла мимо могил Туэйтов, живших и умерших в Викторианскую эпоху, усыпанных яркими цветами, символизирующими память, любовь и печаль, и вклинившейся в их ряд безымянной могилы, вопящей о ненависти, которую Бри облетела, прежде чем понестись прочь. Фрэнсин миновала наклонившееся тисовое дерево, осеняющее захоронения Туэйтов наиболее ранней эпохи. Тут могильные камни, в отличие от надгробий, относящихся к более поздним векам, были скромны; их покрывал мох, и надписи на них были выщерблены.
        Фрэнсин остановилась рядом с Бри, походящей сейчас на неподвижную тень среди других теней и застывшую перед своей собственной могилой. Находящаяся рядом могила Монтгомери была одета веселым покровом из фиолетовых крокусов.
        - Мне так жаль, Бри, - прошептала Фрэнсин, не зная, что еще можно сказать, как вести себя перед лицом печали, пропитавшей воздух между ними. Душа Бри застряла на земле, став призраком, который и боялся, и жаждал того, что ждет его в потустороннем мире.
        Есть очень много причин, по которым душа может остаться в этом мире: долг, который надо оплатить, мщение, чувство вины. Но Фрэнсин не могла себе представить, какие такие неоконченные дела с живыми могут быть у Бри, и ей совсем не хотелось это узнать, ибо ей была невыносима мысль о том, что придется жить без Бри.
        Другое дело Джордж Туэйт. Его душа тоже застряла на земле; она пропитывала стены дома Фрэнсин, словно какая-то гадкая болезнь. Когда он умер, случилось нечто, привязавшее его к этому миру. Что же это такое: неоплаченный долг, жажда мщения или чувство вины? А может, что-то другое? Ей необходимо выяснить, что именно держит его здесь, что ему нужно, чтобы обрести покой.
        Полная решимости узнать, что же произошло с Джорджем Туэйтом, Фрэнсин вздохнула, когда до нее дошло, что Бри уже нет рядом. Она окинула кладбище взглядом, но сестра исчезла.
        Ей показалось, что нависшее над ней дерево придвинулось ближе, когда она опустилась на корточки, чтобы выполоть сорняки с двух маленьких могилок; затем ее взгляд переместился на склонившийся над ними кизил.
        Она всхлипнула, когда в ее сознании вдруг всплыло воспоминание о матери.
        Медленно встав, чтобы резкое движение не сбило воспоминание, Фрэнсин отошла от могил своих брата и сестры. Мать, копающая землю лопатой… Ночью на кладбище.
        У Фрэнсин вырвался стон, когда она подумала о том, как мама копала могилы для своих детей. Копала совсем одна, в полном одиночестве.
        Но, кажется, что-то тут было не так, что-то искажено. Фрэнсин вышла с кладбища и повернулась к нему, остановившись на перекопанной лужайке.
        Да, что-то тут точно было не так. Она помнила, как мама стояла на коленях, опустив голову; ее плечи содрогались от ужасного горя. Фрэнсин охватило чувство вины, как будто она тайно подглядывает за проявлениями горя, за которыми ей никак не положено наблюдать, и делает это в таком месте, где ей никак не полагается быть.
        Через полвека после трагедии Фрэнсин стояла, неотрывно глядя на кладбище, которого боялась всю свою жизнь. Она глядела на него, пока тьма на востоке не тронулась, уступая место свету.
        26 июля 1969 года
        - Инжирка, - тихо позвала Бри, в ужасе слыша, как к ней приближаются тяжелые шаги.
        Она взглянула было на лес Лоунхау, но решила, что Инжирка не пошла бы туда одна. А может, сестра залезла на дуб во дворе?
        Бри торопливо бросилась к огромному дубу и зашипела:
        - Инжирка! Ты там, на дубе?
        Ответа не последовало.
        - Если ты там, наверху, то не слезай. Он уже почти здесь.
        Она повернулась на лязгающий звук, перекрывающий Его тяжелые шаги. Стоя неподвижно, склонила голову набок, прислушиваясь.
        Вот опять. Лязг цепи.
        Нахмурив брови, Бри торопливо двинулась к колодцу.
        Бадья была еле видна в сумраке, опущенная почти до самого дна колодца, и в ней сидел спящий Монти, уронив голову на грудь.
        - Монти? - воскликнула Бри. - Как же ты там оказался?
        Напрягшись и понимая, что в любой момент во двор из-за угла может зайти Он, Бри покрутила ручку колодезного ворота и быстро вытащила Монти наверх. По ее лицу текли слезы. Он изобьет ее, этого никак не избежать. Монти очутился в колодце, Инжирки нигде не видно, и она еще даже не помылась… Времени спрятаться нет. Она не успеет добежать до своего дуба и укрыться там, пока Он не угомонится.
        Изо всех сил пытаясь унять слезы, Бри подтащила к себе бадью и достала из нее маленького брата. Его тело было тяжелым, он крепко спал.
        Она прижала Монти к груди, почти не осознавая, что он мокрый, зато очень остро осознавая, что тяжелые шаги за ее спиной сменились тяжелым дыханием.
        Бри медленно повернулась. Он нависал над ней, его рыжие волосы торчали во все стороны, зелено-карие глаза налились кровью, и в них полыхала ярость.
        - Что ты тут делаешь?! - завопил Он. Его заросшее щетиной лицо придвинулось к лицу Бри, в нос ударил запах перегара. - Сколько мне надо говорить вам, чертово отродье, чтобы вы не подходили к колодцу? - Его взгляд переместился на Монти, прижатого к груди Бри. - И к тому же с моим сыном!
        - Отец… - начала Бри, попятившись к колодцу, пока старые камни не впились в спину.
        Одной рукой Он выхватил Монти из объятий Бри, а другой размахнулся и ударил ее по щеке.
        Бри отлетела в сторону.
        Испытывая боль, еле переводя дух, она лежала неподвижно, закрыв глаза.
        Глава 20
        Теперь уже не имело смысла ложиться спать. Фрэнсин сидела за столом в кухне, включив планшет Кифа, и тупо глядела на его экран, на котором висел список судебных дел, водя мышью взад-вперед, при этом даже не осознавая, что делает.
        Тайны. В Туэйт-мэнор имелось столько тайн. Они бормотали в стенах, шептали в дымоходах и были скрыты в хитрых тайниках. Фрэнсин не давали покоя неясные мысли о призраках, жизни и смерти. Она чувствовала, как прошлое давит на нее, тянет к ней свои холодные влажные пальцы.
        - Фрэнсин?
        Она вышла из задумчивости и тупо уставилась на сестру.
        - Господи, у тебя жуткий вид, - сказала Мэдлин и вошла на кухню с таким опасливым выражением лица, будто ожидала, что сейчас Фрэнсин что-нибудь бросит в нее. - Ты хоть спала, пока меня не было? - Огляделась по сторонам, и ее пробрала дрожь. - Ох уж этот дом! Не понимаю, как ты можешь его терпеть. У меня по коже забегали мурашки, едва я вошла в него.
        - Дело не в доме, - ответила Фрэнсин, вновь обретя дар речи. - Дело в Нем. Он заразил наш дом, загрязнил его. Я чувствую его повсюду… А ты что тут делаешь?
        Мэдлин села за стол напротив Фрэнсин.
        - Я же не навсегда уехала. - Она положила на стол тоненькую папку. - Я наводила справки.
        - Зачем? Мы ведь уже наводили справки. И я все еще их навожу. - Фрэнсин со злостью уставилась на планшет, ненавидя его еще больше, чем до того, как научилась пользоваться им.
        - Мне надоело возиться с судебными делами, вот я и решила почитать кое-какие блоги, в которых говорится, как надо искать информацию. Речь там шла в основном о том, как наводить справки о своих предках и… Что?
        - Я перестала тебя понимать. Что такое блоги?
        - Это что-то вроде онлайн-дневника. Я начала их читать и подумала, что мы, возможно, искали не там. Мы просматривали дела о тяжких преступлениях, разбиравшиеся в королевских судах, но сначала все дела рассматриваются в местных магистратских судах. А мы не знаем, совершил ли Джордж убийство или что-нибудь еще в этом же духе, но знаем, что он был склонен к насилию. Я подумала, что он, возможно, затеял еще одну драку в пабе или учинил какое-то другое нарушение общественного порядка, которое было недостаточно серьезно для того, чтобы рассматриваться в королевском суде. Вот я и подумала еще, и до меня дошло, что я знаю множество людей, которые могли бы нам помочь. А за большинством из них я была замужем. И смекнула…
        - Ты занимаешься говорильней. Переходи к сути.
        - Я нервничаю, когда ты вот так сверлишь меня глазами! На чем я остановилась? - Было видно, что Мэдлин наслаждается моментом. - Ах да! Как тебе известно, Джонатан был специалистом по генеалогии, вот я и обзвонила нескольких его коллег. Один из них всегда неровно дышал ко мне, и… О, Фрэнни, мы с тобой понятия не имели, где надо искать; а ведь существуют базы данных. Это было так интересно! Я хотела позвонить тебе, но у тебя же нет телефона, что чертовски неудобно.
        - Просто скажи мне, что ты узнала! - раздраженно сказала Фрэнсин.
        - Ничего. Во всяком случае, тогда, потому что в протоколах магистратских судов не было ничего такого, что могло бы навести нас на след. И тут друг Джонатана посоветовал мне поговорить с кем-нибудь из полицейских. Вот я и поговорила с Мейсоном…
        - Ты говоришь это так, будто я должна знать, кто такой Мейсон, - перебила ее Фрэнсин, смирившись с тем, что ей придется выслушивать несвязную болтовню сестры.
        - Он был моим вторым мужем… Нет, вру - третьим. Он служил в полиции, а теперь работает на себя. У него своя охранная фирма, что меня не удивляет, ведь я всегда подозревала, что он немного коррумпирован, и я уверена, что его выперли со службы за какие-то темные дела…
        - Мэдлин! Просто скажи мне, что ты нашла!
        - Монтгомери.
        - Что? - недоуменно вскрикнула Фрэнсин. - При чем тут он? Когда Джордж сбежал, он был мертв.
        - Но его имя всплыло в одном старом полицейском отчете. - Картинным торжествующим жестом Мэдлин достала из своей папки несколько листков бумаги и пододвинула их к Фрэнсин. - Это произошло через неделю после того, как Бри и Монтгомери погибли, - взволнованно добавила она.
        Дрожа от давящего внимания, которое дом сосредоточил на ней и Мэдлин, Фрэнсин начала читать страницы, лежащие на столе.
        ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК ЛАНКАСТЕРА И МОРКАМА, ГРАФСТВО ЛАНКАСТЕР
        НОМЕР ДЕЛА: MWH 4/71 - 58973
        ДАТА: 4 августа 1969 года
        ДЕЖУРНЫЙ ОФИЦЕР: сержант Хейвенс
        ОТЧЕТ ПОДГОТОВИЛ: констебль Дисайпл
        ВИД ПРОИСШЕСТВИЯ: нарушение общественного порядка
        АДРЕС МЕСТА ПРОИСШЕСТВИЯ: Ланкастер, Уильямсон-Парк, Кернмор-роуд.
        СВИДЕТЕЛИ:
        Миссис Элиза Уинторп, проживающая по адресу Ланкастер, Вайрсдейл-роуд, 21.
        Мистер и миссис Джеффри Клементс, проживающие по адресу Ланкастер, Вайрсдейл-роуд, 22.
        4 августа 1969 года около 20:45 мужчина средних лет нарушил общественный порядок в Уильямсон-Парке. После жалоб, поступивших от миссис Элизы Уинторп, констебль Дисайпл и сержант Хейвенс были отправлены на место и прибыли туда в 21:23. Виновник залез в фонтан и, истерически смеясь, стал плескать водой на небольшую толпу, которая собралась вокруг него.
        Виновник имел среднее телосложение и рыжие волосы. Его лицо было красно. Он явно находился в состоянии опьянения.
        Сержант Хейвенс приблизился к виновнику и попросил его вылезти из фонтана. Тот обругал его и накричал на него.
        Затем виновник взобрался на самый верх фонтана, держа в руках сумку. Он сидел там, обхватив эту сумку руками, и стонал: «Мой мальчик. Мой Монтгомери. Мой большой храбрый мальчик, - и повторял это опять и опять, после чего закричал: - Он умер! Мой сын умер!»
        Фрэнсин резко повернула голову к сестре, которая нетерпеливо смотрела на нее.
        - Он действительно упоминает Монтгомери, - сказала Мэдлин. - Мне пришлось перечитать этот отчет пять раз, потому что мне казалось, что я чего-то недопонимаю.
        - Но, судя по всему, он был невменяем.
        - Скорее всего, так оно и было.
        Фрэнсин покачала головой и вернулась к чтению отчета.
        Виновник отказался слезть вниз. Сержант Хейвенс забрался в фонтан и заговорил с виновником, чтобы успокоить его. Подозреваемый расплакался, и его вырвало на сержанта Хейвенса, после чего он бросился вниз с верхушки фонтана, крича: «Я могу летать!» Он ударился о землю, но, похоже, не пострадал. Встал на ноги, крича, и набросился на сержанта Хейвенса.
        Сержант Хейвенс и констебль Дисайпл повалили виновника на землю. Сержант Хейвенс предупредил его, что его слова могут быть использованы против него, и уже надевал на виновника наручники, когда последнего вырвало на констебля Дисайпла. В последовавшей за этим неразберихе виновник сумел вырваться и пустился бежать по парку.
        Сержант Хейвенс и констебль Дисайпл начали преследовать виновника и настигли его на краю парка. Виновник опять прибег к насилию и ударил констебля Дисайпла в глаз, после чего напал на сержанта Хейвенса. Полицейские отошли от виновника. Тот утратил к ним всякий интерес и начал ходить кругами, бормоча себе под нос: «Столько цветов… - Затем он возбудился и закричал: - Все ее цветочки за одного мальчика». И какое-то время продолжал в том же духе.
        Далее виновник успокоился, и полицейские смогли надеть на него наручники. Когда они задержали его, он сказал им:
        - Мне надо вернуться домой. Я заключил сделку с дьяволом, и он мой. Эта ведьма не заберет его у меня.
        Он был помещен в камеру при участке. По прибытии у него была изъята его сумка, что вызвало у него приступ гнева, сопровождающегося насилием.
        Виновник содержался в камере на протяжении двадцати четырех часов в надежде на то, что, когда он протрезвеет, его удастся допросить. За это время он не спал, и его поведение не изменилось. Он впадал то в крайнюю эйфорию, то в буйство; приступы безумного смеха сменялись длительными приступами депрессии, после которых следовали еще более длительные периоды плача. При этом он непрерывно бормотал себе под нос и, судя по всему, не понимал, где находится.
        При нем не было никаких личных документов или удостоверения личности, и на допросе он не назвал своего имени и не предоставил никаких установочных данных. По истечении суток, за которые в его поведении не произошло никаких изменений, в участок был вызван врач. Заключение доктора Роберта Лапино прилагается.
        По рекомендации врача подозреваемый был помещен в Образцовую больницу для дальнейшего наблюдения до рассмотрения его дела магистратским судом.
        - Это все, что ты обнаружила? - спросила Фрэнсин.
        Мэдлин кивнула.
        - А где заключение врача и показания свидетелей?
        - Не знаю. Больше там ничего не было, это был тупик. Дело так и не поступило в суд, и больше я не смогла отыскать никаких сообщений, которые касались бы его.
        - А что насчет этой больницы? Ты обращалась туда, говорила с кем-то из их персонала? Кажется, один из твоих мужей подвизался на поприще медицины, и он наверняка мог бы оказать тебе помощь.
        - Мне обидно это слышать, Фрэнсин! И вообще, я не смогла найти никаких упоминаний об Образцовой больнице в Ланкастере.
        - Наверняка такие упоминания есть! - рявкнула Фрэнсин. - Просто ты искала их недостаточно упорно. Вероятно, в настоящее время эта больница закрыта. Это приходило тебе в голову?
        - Да, приходило! Как ты думаешь, где я была последние два дня? В Ланкастере, вот где! И в Ланкастере нет и никогда не было никакой Образцовой больницы. Господи, Фрэнсин, я отыскала нашего отца, и что же, это все, что ты можешь мне сказать? Никакого «спасибо» или «ты молодец»?
        - Спасибо, и ты молодец, - проворчала Фрэнсин. И, посмотрев на расстроенное лицо сестры, вздохнула. - Почему ты просто не сказала мне, что ты собираешься делать? Я бы поехала с тобой.
        Мэдлин рассмеялась.
        - Ты? В Лондон? Даже Ланкастер привел бы тебя в ужас. Ты же терпеть не можешь бывать даже в Хоксхеде!
        Фрэнсин недовольно нахмурилась, ибо сестра была права, хотя смех Мэдлин и действовал ей на нервы. Но вот этот смех стал злобным, ехидным и перешел в шепот, принадлежащий уже отнюдь не Мэдлин.
        Мэдлин икнула и замолчала, услышав этот злобный шепот. Она долго молчала, затем пожала плечами.
        - Ты назвала бы меня глупой, - тихо проговорила она. - Я хотела хоть раз сделать все правильно. Что-то такое, что заставит тебя гордиться мной.
        Фрэнсин прикусила язык. Мэдлин так нервничала, и было видно, что ей так нужно какое-то доброе слово, которое она редко слышала от старшей сестры.
        - Я в самом деле горжусь тобой, - отрывисто сказала Фрэнсин. - Я всегда гордилась тобой.
        - Врешь и не краснеешь. Я всю жизнь действовала тебе на нервы.
        - Нет, - возразила Фрэнсин, осознавая неудобную правду, которую прежде ей никогда не хотелось признать. И, подавив желание выпалить что-нибудь жестокое, сказала: - Ну, может быть, самую малость. Но я… Я всегда завидовала тебе. Ты умеешь хорошо общаться с людьми. Ты всегда знаешь, что надо сказать, и умеешь нравиться им. А я не такая.
        - Было бы лучше, если б эти другие люди по-настоящему нравились тебе. - Между ними повисло неловкое молчание, затем Мэдлин прервала его: - Это же наверняка отец, не так ли?
        - Думаю, да. Ведь тут упоминается Монтгомери.
        - А мама называла нас своими цветочками, - добавила Мэдлин.
        - Верно. - Фрэнсин еще раз перечитала отчет. - Здесь нет никакого упоминания о Виоле, Агнес и Розине. - Но не успели эти слова слететь с ее уст, как она ответила сама себе: - Мы с тобой обе знаем, что он их убил.
        Эти слова повисли между ними, ужасные и убедительные. И снова послышался едва различимый смех, хриплый и гадкий.
        - Ланкастер. - Фрэнсин тупо уставилась на сестру. - Он не уехал далеко. Ехать до Ланкастера не больше часа.
        - Да. Я думала, что он окажется в одном из больших городов. А Ланкастер не так уж велик.
        - Но он хотел вернуться домой. С какой стати ему было хотеть вернуться? Все говорили, что он и мама ненавидели друг друга. И что это за ерунда с дьяволами и ведьмами?
        Мэдлин пожала плечами.
        - Вся наша семья жила в Камбрии. Джордж был последним из Туэйтов Аллсуотера, а мы последние из Туэйтов Хоксхеда. Из всех Туэйтов остались только мы.
        Фрэнсин стукнула кулаком по столу, и Мэдлин в тревоге вздрогнула.
        - Как бы мне хотелось вспомнить! - воскликнула она. - Почему я не могу вспомнить то, что произошло? Я уверена, что все это осталось в моей голове!
        - Успокойся, Фрэнсин, - нервно сказала Мэдлин. - Вряд ли ты могла что-то видеть. Ведь тогда тебе было всего пять лет.
        Фрэнсин встала, не в силах выдержать царящую в доме зловещую атмосферу.
        - Я лучше выйду из дома. Мне надо подумать.
        Она прошла по двору в сад и рассердилась на себя за то, что так опустошила его при одном лишь неясном намеке на то, что здесь закопаны сестры.
        Она посмотрела на леса, сооруженные у одной из стен дома, и удивилась тому, что Констейбл и Киф работают над фронтоном. Обычно воскресенье у Констейбла было выходным, и они с Кифом исчезали на целый день, возвращаясь только поздно вечером. Фрэнсин никогда не спрашивала, куда они уезжают, и предполагала, что они осматривают достопримечательности.
        Под лесами рядом с инструментами и оборудованием были сложены старые брусья.
        Фрэнсин отвернулась, смущенно покраснев, не зная, как ей положить конец молчанию между ними. Она смотрела на лес… и потрясенно застыла, прижав руку ко рту.
        - Ему казалось, что он может летать, - пробормотала Фрэнсин. И, склонив голову набок, перебрала в уме растения, разбросанные по тому, что осталось от лужайки, - увядшие, побуревшие, с корнями, торчащими, как лапки дохлых насекомых.
        Да, все симптомы были перечислены в полицейском отчете: рвота, галлюцинации, спутанность сознания, резкие перепады настроения, красное лицо - возможно, от высокого кровяного давления. Фрэнсин почувствовала тошноту, и весь ее мир съежился от ужаса.
        Он был отравлен.
        Вывод напрашивался сам собой, потому что был только один человек, который в достаточной мере ненавидел Джорджа и разбирался в ядах… Мать. Она травила Джорджа ядом еще до того, как он сбежал, до того, как Бри и Монтгомери утонули.
        Глава 21
        Фрэнсин не заметила Констейбла, пока он не направился к ней.
        - Вы игнорируете меня, - сказал он, и в его голосе прозвучало нечто вроде поддразнивания.
        Растерянная от обрушившихся на нее открытий, она просто уставилась на него, затем, вновь обретя дар речи, проговорила:
        - Я… да ведь вас тут не бывает.
        - Верно. Простите. Я… - Он нахмурился, разглядев мертвенную бледность, покрывшую ее лицо. - В чем дело? С вами что-то случилось?
        - Я воспринимала все это неправильно, - отстраненно произнесла Фрэнсин.
        - Воспринимали неправильно?
        - Все это время я видела в Джордже демона, который разрушил нашу жизнь. Я перекопала весь мой сад, потому что убедила себя, что он убил моих сестер и закопал их здесь, а потом сбежал. А ничего не найдя, решила, что я ошибалась.
        - Вы уничтожили еще не весь ваш сад, - сухо заметил Констейбл. - Вы еще могли бы раскурочить рододендроны.
        Фрэнсин почти не слышала его.
        - Но я ошибалась.
        Тодд сдвинул брови.
        - Что-то я вас не пойму.
        Она перешла на торопливый шепот, поскольку Киф находился на лесах и мог бы ее услышать:
        - Я думаю, что мать давала отцу яд. Она начала травить его задолго до того вечера. Все это находится здесь, в саду.
        - Вы что-то вспомнили?
        В ее сознании пробуждались какие-то неясные отголоски, забытые чувства из времен, предшествовавших трагедии. Смутные ощущения, основанные на воспоминаниях других.
        - Нет. Это просто ощущение… общей атмосферы. Атмосферы страха и ожидания чего-то ужасного. И сделать это ей было нетрудно. Ей было достаточно давать ему малые дозы яда вместе с едой. Это объяснило бы очень многое, особенно после того, как я прочла тот отчет. Там были упомянуты все симптомы, если знать, что именно надо искать.
        - Какой отчет?
        Отчет все еще был зажат в ее руке, смятый и забытый. Фрэнсин сунула его Констейблу в руки.
        - А вы уверены, что речь тут идет именно о вашем отце? - спросил он, закончив читать.
        - Нет. Да. Не знаю… Это мог быть он.
        - Понятно, - медленно проговорил Констейбл. - И вы полагаете, что его поведение было вызвано отравлением. И каким же растением он был отравлен? - Он обвел рукой раскуроченный сад.
        - Луноцветом. - Фрэнсин ответила сразу, ей не было нужды думать. - Это был цветок моей матери, ее любимое растение. Убить того, кого она ненавидела, с помощью того, что она любила. Получается жуткая гармония.
        - А по-моему, здесь он больше похож на человека, который обезумел от горя и утопил его в слишком большом количестве пива. Даже полицейские сочли, что он был в стельку пьян.
        Сбитая с толку, Фрэнсин схватила отчет и перечитала его.
        - А пьяным кажется, что они могут летать?
        - Да, на маленьких розовых слониках, если они достаточно напились.
        - Ага… Я мало что знаю о действии алкоголя. Возможно, вы правы. - Фрэнсин ощутила стыд от того, что ей вообще пришло в голову, будто мать могла совершить такую ужасную вещь. - На минуту мне показалось, что я близка к ответу.
        - Даже если ваша мать в самом деле травила его, это вовсе не значит, что ваш отец не убил ваших сестер. - Констейбл посмотрел на леса, затем на опустошенный сад, после чего перевел взгляд на Фрэнсин. - Как далеко вы готовы зайти в ваших поисках истины?
        - Я пойду до конца. Я хочу знать, что произошло. Мне необходимо это узнать.
        - У вас есть отправная точка. Эта Образцовая больница…
        Но Фрэнсин уже качала головой.
        - По словам Мэдлин, ее не существует и никогда не существовало. И, по всей вероятности, даже если она существовала, в наше время она закрыта, иначе… - Фрэнсин вдруг запнулась, и ее взгляд переместился на лес Лоунхау.
        - В чем дело? - спросил Констейбл, обеспокоенно глядя на нее.
        - Это не больница. - Она закрыла глаза, ругая себя за тупость. - Это психиатрическая лечебница. - И взволнованно схватила Констейбла за предплечье. - Это не Образцовая больница, а Образцовая лечебница для душевнобольных преступников. Это название было мне знакомо, но я не могла вспомнить откуда. И это все объясняет. Если в отчете действительно говорится о Джордже и он производил впечатление невменяемого, то его отправили бы именно в эту лечебницу, поскольку она расположена от Ланкастера ближе всего.
        - Образцовая лечебница для душевнобольных преступников? - Брови Констейбла удивленно взметнулись вверх. - Я думал, что это городская легенда… А вы знаете, где находится эта лечебница?
        - Да, она находится вот в этом лесу, но ее закрыли много лет назад. - Фрэнсин показала кивком на лес Лоунхау, чувствуя, как по ее спине бегают мурашки от одной только мысли об этом ужасном месте, спрятанном среди вековых деревьев. Даже на расстоянии она чувствовала, как здание лечебницы потихоньку разрушается, только и выжидая момента, чтобы выпустить наружу свой жуткий яд. Это было самое постылое место на свете, место, где рождаются кошмары.
        - Возможно, сохранились тамошние архивы. Думаю, будет довольно просто выяснить, где они очутились.
        - В интернете? - с надеждой спросила Фрэнсин.
        - Вряд ли кто-то стал бы возиться с выкладыванием в сеть архивов заброшенной психушки. Но… - Тодд сощурил глаза, будто в раздумье, затем улыбнулся Фрэнсин. - Дайте мне минутку. - Он достал мобильник и забегал по нему пальцами.
        - Что вы делаете? - спросила Фрэнсин.
        Констейбл примирительно улыбнулся.
        - Гуглю номер телефона Бетлемского музея рассудка. Я как-то раз ходил туда… Возможно, им известно, куда отправили эти архивы, поскольку Бетлемская лечебница для душевнобольных, более известная как Бедлам, считалась самым худшим из подобных заведений… - Он поднял палец, когда его речь прервал металлический голос, отошел в сторону и долго говорил так тихо, что Фрэнсин не могла расслышать его слов. - Ничего не поделаешь, - заключил Тодд, снова подойдя к Фрэнсин и положив мобильник в задний карман брюк.
        - Что там? - осведомилась Фрэнсин.
        Он невесело скривился.
        - Ничего хорошего. Женщина, с которой я разговаривал, сказала, что если Джордж был жив, когда Образцовая лечебница закрылась, то его история болезни была отправлена в ту психиатрическую больницу, куда его перевели.
        - Я точно знаю, что он мертв.
        - Но если он умер в Образцовой лечебнице, то дело обстоит иначе. И, полагаю, если она сравнима по своим размерам с Бедламом, то у нее, вероятно, имеется собственное кладбище. Я знаю, что вы боитесь кладбищ, но, возможно, быстрый осмотр тамошних могил мог бы нам что-то дать.
        - Они не знали его имени.
        - Фрэнсин, нельзя делать выводы, основываясь только на сведениях, изложенных в этом отчете. Он мог назвать им свое имя позже. - Констейбл досадливо развел руками. - В отчете указаны дата и место, и вы могли бы начать поиски, исходя из них. И ответ может находиться в пешей доступности от вашего дома.
        Горло Фрэнсин сдавил ужас. Она боялась не только кладбищ, но и этой лечебницы для душевнобольных. Всю свою жизнь боялась и обходила стороной. Но войти туда намеренно…
        - А если я пойду туда вместе с вами?
        Фрэнсин заморгала.
        - Зачем? - прошептала она.
        Тодд улыбнулся той ленивой непринужденной улыбкой, от которой в уголках его глаз собирались морщинки.
        - Потому что я этого хочу.
        - Но как же ваша работа в Хоксхеде?
        - Сегодня воскресенье, а работу над фронтоном может продолжить Киф. Ему будет полезно поработать самостоятельно и, будем надеяться, проявить какую-то инициативу. - Его улыбка сделалась еще шире. - К тому же кто может устоять перед искушением посетить жуткую старую психушку, расположенную в жутком старом лесу?
        Смутившись от его улыбки, Фрэнсин в очередной раз осознала, какой он привлекательный мужчина. Но почему в его присутствии она вечно чувствует себя как восторженная школьница?
        Но даже сейчас Фрэнсин колебалась, страшась сделать такое открытие, о котором потом будет жалеть. Она сделала глубокий вдох, затем еще один, остро осознавая то настороженное молчание, с которым Туэйт-мэнор смотрел на нее. Оно присутствовало в отзвуке шепотов, доносящихся из прошлого, в порывистом трепете ветвей дуба Бри, хотя вокруг не было ни малейшего ветерка, - но более всего о нем говорили мурашки, бегающие по спине от сознания того, что Джордж Туэйт разъедает ее дом, как рак. Право же, бояться глупо, тем более что его могилы там может и не быть, а ей необходимо узнать правду. И Фрэнсин повернулась к тропинке, ведущей в лес Лоунхау, даже не посмотрев, следует ли за ней Констейбл.

* * *
        Фрэнсин и Констейбл смотрели на затейливые ворота, на верху которых красовалась сделанная черными буквами надпись: «Образцовая лечебница для душевнобольных преступников». Кованые железные ворота были не заперты: благодаря тем, кто проник на территорию лечебницы прежде, срезанный с них навесной замок болтался на цепи. Констейбл толкнул ворота, и те зловеще заскрежетали, скребя по гравию.
        Они переглянулись, затем в молчании двинулись дальше с осторожностью тех, кто ступил в магический портал, ведущий в иное измерение, полное ужасов.
        Лечебница больше походила на безвкусный дворец со слишком большим количеством башен и башенок. С его крыши скалились горгульи. Сквозь заросли были видны эркерные[17 - Эркер - заметно выходящий за пределы основной линии стены выступ, являющийся частью внутреннего пространства здания.] окна и широкий балкон, опоясывающий второй этаж. Когда-то здесь имелись обширные сады, которые теперь заросли сорняками и душили старую лечебницу неимоверно разросшимся плющом. Что ж, у этого плюща есть позитивная сторона - он скрывает собой б?льшую часть здания, и, вероятно, только он и удерживает его стены от полного разрушения. Однако вход был довольно красив - идущая зигзагами двойная лестница из светлого камня, словно светящаяся в сумраке леса. На каждом метре обоих лестничных маршей стояли облаченные в длинные одежды статуи, безразлично смотрящие друг на друга и похожие на мрачных часовых.
        - Боже мой, - прошептал Констейбл, потирая свои руки по всей длине, как будто ему стало холодно. - От этого места веет жутью. Вероятно, в нем водится немало привидений.
        - Вероятно. - Фрэнсин осторожно придвинулась к нему, ей было так же не по себе, как и ему. Что-то здесь странно, что-то не так. Она крутила головой, проверяя, нет ли за ней чего-то или кого-то, но ничего не видела.
        За заросшим садом в конце одной из усеянных сорняками дорожек находилось такое же заросшее кладбище с простыми деревянными крестами.
        Это было невыносимо унылое место, своего рода тайный сад в честь тех, кто умер здесь и был забыт. С трех сторон он был окружен высокими стенами, а с четвертой - зданием лечебницы; растущую здесь высокую траву шевелил легкий ветерок, но и ему не удавалось развеять царящую здесь глубокую безотрадность. Вокруг буйно разросся бобовник, и его недавно распустившиеся золотые соцветия скорбно осеняли могильные кресты. Фрэнсин сомневалась, что его деревца были посажены здесь в память о тех, кто лежал под шумящей травой, однако бобовник был здесь как нельзя более к месту, ибо он будто оплакивал[18 - Из-за свешивающихся длинных кистей цветов бобовник имеет «плакучий» вид.] тех, кто умер здесь в безвестности и после смерти удостоился только номера, кое-как вырезанного на деревянном кресте.
        Констейбл смотрел на кресты, нахмурив брови.
        - Никаких имен?
        Фрэнсин покачала головой.
        - Что вы хотите сделать теперь? - спросил он, когда она не ответила.
        Фрэнсин прикусила губу.
        - Я не знаю точно.
        - Сейчас вы скажете мне, что мы войдем внутрь, да? - Тодд кивком показал на увитое плющом здание. На лице его не было улыбки.
        Фрэнсин думала именно об этом. Она не нарушит границы чужих владений, ведь здание лечебницы все еще принадлежит ей, хотя она никогда не думала о нем в таком разрезе. Она уже находится здесь, и, что самое главное, она не одна. Будь она одна, ни за что не решилась бы войти в ворота, потому что чувствовала на себе взгляды: они были устремлены на нее отовсюду - из зарослей, из слепых разбитых окон. Даже горгульи здесь были как живые; казалось, они могут вспорхнуть с крыши и улететь на крыльях, похожих на крылья летучих мышей.
        Подавив охвативший ее было первобытный ужас, от которого у нее похолодела кровь, Фрэнсин ответила:
        - Да. Как вы говорили, здесь все еще могут храниться архивы, медицинские карты, и никто не входил сюда с тех самых пор, как лечебница была закрыта. Было бы глупо не зайти и не проверить.
        Констейбл открыл рот, затем закрыл его и кивнул.
        - Я очень, очень надеюсь, что не увижу здесь ничего такого, - пробормотал он и торопливо последовал за Фрэнсин, которая начала подниматься по изящной лестнице, не обращая внимания на печальные взгляды статуй в одеждах с капюшонами.
        Парадная дверь была слегка приоткрыта, с нее свисала еще одна перекушенная цепь рядом с выцветшей желтой табличкой, гласящей: «Частная собственность. Не входить». Толкнув одну из дверей, Фрэнсин вошла в вестибюль, заранее напрягшись в ожидании того, что она может здесь увидеть.
        - Боже! - прошептала она.
        Перед ними тянулся длинный коридор. Его стены были вспучены, и вдоль одной из них шла длинная скамья.
        В воздухе стояли запахи застоявшегося пота, дезинфекции и страха, так и не рассеявшиеся за десятилетия, что лечебница была заброшена, - запахи такие сильные, что, казалось, они въелись в стены, словно грибок. Если сумасшествие и может пахнуть, то оно пахнет именно так. К запахам примешивалось чувство глубокого, черного, липкого отчаяния, которое окутывает душу и сжимает ее, пока не раздавит.
        Констейбл застыл, затем медленно повернулся к Фрэнсин.
        - Впереди меня что-то есть, оно касается меня, - хрипло пробормотал он.
        - Нет, там ничего нет, - отозвалась она, вглядываясь в то, что их окружало.
        - Должно быть, я спятил, - пробормотал он, и по его телу прошла заметная дрожь. Достав мобильник, включил фонарик на нем и чересчур поспешно двинулся по коридору. Фрэнсин шла рядом, стараясь держаться к нему как можно ближе. Близость его широкоплечей фигуры успокаивала ее и делала заброшенную лечебницу чуть менее пугающей.
        - Да, это место подходит как нельзя лучше, чтобы спятить, - ответила она, и напряженная обстановка немного разрядилась, когда до нее донесся смешок Констейбла, который затем отразился от вспученных стен коридора и вернулся к ним в виде глухого эха, уже начисто лишенного веселья.
        Здешнее зловоние не располагало к разговору, и они исследовали первый этаж с его комнатами с высокими потолками и гулким эхом, стараясь держаться рядом и освещая мобильником то, что осталось в палатах от тех дней, когда здесь содержались душевнобольные преступники. Каркасы кроватей, прикрепленные цепями к стенам, опрокинутые инвалидные кресла, комнаты с оборудованием, похожим на орудия пыток, вонючие общие туалеты. Одна из комнат имела вид административного помещения, что вызвало у них короткий прилив энтузиазма, но архивов здесь не было, а нашлось только несколько забытых листков бумаги.
        Коридор кончался винтовой лестницей, ведущей как наверх, так и вниз. От света фонарика на мобильнике на стенах плясали тени, слишком много теней, непристойно переплетающихся друг с другом и смыкающихся по мере того, как они поднимались по лестнице, слыша свои громкие шаги в темноте. Шаги, которые словно преследовали их.
        Когда они добрались до третьего этажа, там не оказалось ничего, кроме еще одного коридора со вспучившимися стенами.
        Чувствуя, что по ее коже бегают мурашки, Фрэнсин уже не понимала, кто из них старается держаться ближе к другому: она к Констейблу или он к ней; они шли за светом фонарика, не разговаривая из опасений, что кто-то из них закричит.
        Но все палаты, в которые они заходили, были похожи одна на другую - огромные, гулкие, с рядами кроватей и кожаными средствами фиксации, прикрепленными к стенам. Уперев руки в боки, Фрэнсин остановилась в последней палате, которая могла быть бальным залом, когда здание еще не использовалось как лечебница для душевнобольных.
        Констейбл пристально смотрел на нее; кончики его рта были опущены, на лице читалась нервозность.
        - Что, это не то, чего вы ожидали?
        - Нет, не то. - Фрэнсин повернулась кругом, прижав ладони к щекам и часто дыша.
        - А чего именно вы ожидали?
        - Привидений. Почему я их не вижу?
        - Может быть, их тут нет.
        - Это в таком-то месте? - Фрэнсин скептически фыркнула. - Дома я знаю их всех. Я часто встречаю их в лесу. Я знаю их истории, знаю, как они умерли. Но здесь, где привидения должны попадаться на каждом шагу, я не встретила ни одного.
        - Чему я чертовски рад, - с чувством заключил Констейбл. - Давайте проверим нижнюю часть здания и наконец уберемся отсюда.
        Они вернулись к винтовой лестнице и спустились на первый этаж. Здесь остановились, поскольку ни он, ни она не желали спускаться в ад, возможно, находящийся под старой психиатрической лечебницей.
        - Пошли, - нехотя сказал Констейбл, осветив фонариком узкий лестничный проем. - Давайте закончим это дело.
        Они спускались все ниже в подвал этого жуткого здания, и круглые стены лестничного проема словно сдавливали их.
        Наконец они вошли в узкий, лишенный окон коридор, по-видимому, тянущийся направо и налево, с разбухшей дверью справа, на которой криво на одном болте висела табличка, гласящая: «Только для персонала». Пол здесь был покрыт склизкой зеленой плесенью, в воздухе пахло гнилью.
        Они молча пошли налево, заглядывая в тесные комнатки, со стенами, исцарапанными ногтями. Затем Констейбл остановился перед разбухшей дверью и, вздрогнув всем телом, взялся за грязную дверную ручку. Похоже, эту дверь заклинило.
        - Не заперта, - сказал он, посветив фонариком в щель между дверью и косяком. - Отодвиньтесь. - Отдал мобильник Фрэнсин и надавил на дверь плечом. Под его натиском та заскрипела и с третьей попытки слегка приоткрылась.
        Сумев открыть ее только наполовину, они протиснулись внутрь, и их едва не стошнило от смрадного воздуха, который был заперт здесь несколько десятилетий.
        Пол здесь был усеян опрокинутыми шкафами для хранения документов и стеллажами, везде стояли разорванные картонные коробки и валялись разбросанные папки с бумагами, прилипшие к покрытому плесенью полу.
        - Фу, - пробормотала Фрэнсин и натянула кардиган на нос, пробираясь между сваленными на пол шкафами и коробками, затем заглянула в коробку, на боку которой красовались буквы «X - Z», и достала из нее одну из папок.
        - Что это? - спросил Констейбл.
        - Медицинские карты пациентов, - ответила Фрэнсин. И заглянула в еще одну коробку, на боку которой был выведен только ряд чисел. У нее оборвалось сердце. - Их тут сотни, - прошептала она.
        На лице Констейбла отразилось смятение под стать ее собственному. Чтобы просмотреть все эти медицинские карты, потребовалась бы целая вечность.
        Тодд пришел в себя первым.
        - Они никуда от нас не уйдут. Мы вернемся сюда завтра и начнем просматривать их.
        Им обоим надо было срочно выйти на свежий воздух, и они торопливо поднялись на первый этаж и побежали по коридору.
        - В чем дело? - спросила Фрэнсин, остановившись, когда до нее дошло, что Констейбл отстал.
        Он сглотнул и молча показал рукой на дряхлое кресло на колесиках, которое вдруг покатилось по коридору и, с жутким стуком ударившись об одну его стену, откатилось и с таким же жутким стуком ткнулось в другую.
        - Жаль, что я это видел, - прошептал он.
        - Но его же никто и ничто не толкает! - в досаде воскликнула Фрэнсин. - Почему я не вижу здесь привидений?
        Констейбл поспешил к ней и взял ее под руку.
        - Даже если б вы могли их видеть, привидения не помогли бы вам найти ответы.
        Следуя за прыгающим лучом фонарика, они торопливо покинули Образцовую лечебницу и побежали по лесу, перейдя на шаг только тогда, когда впереди показался Туэйт-мэнор.
        26 июля 1969 года
        - Мой прекрасный мальчик, - нежно пробормотал Отец, невнятно произнося слова, и, подняв Монти, улыбнулся, как никогда не улыбался дочерям.
        Монти не захихикал, не закричал оттого, что его разбудили.
        Чуть-чуть приоткрыв глаза, Бри в недоумении смотрела, как Отец медленно подносит Монти к лицу, потрясенно раскрыв рот.
        - Нет, - прошептал Он, нежно коснувшись маленького личика.
        Было жутко наблюдать, как на Его лице отражается горе, как лицо искажается, когда реальность превращается в кошмар. Хотя Бри и ненавидела Отца, она разделяла Его горе.
        Потому что Монти не спал. Он был мертв.
        Бри поняла это не сразу. Сначала на лице Отца отобразилась растерянность, потом ужас. Он покачал головой, словно не веря своим глазам, глубоко, судорожно задышал. Затем зажмурился, и двор огласил Его рев, полный муки, когда Он прижал тело Монти к груди.
        Затем мука сменилась яростью, ибо Он искал, на кого возложить вину.
        Бри хорошо знала этот Его вид, его знали все девочки семьи Туэйт. Его черты искажались, кожа краснела, лопнувшие сосуды на щеках становились фиолетовыми, глаза превращались в щелки, губы сжимались, сухожилия на шее напрягались и выступали.
        Свирепый взгляд остановился на Бри.
        - Ты! - прошипел он. - Это ты убила его!
        Теперь бесполезно делать вид, что она оглушена. Бри вскочила на ноги и попятилась к дубу, подняв руки в попытке защититься.
        У нее не было времени оправдаться. Он сразу же оказался рядом и не дал ей броситься к дубу. Схватил ее за длинные рыжие косы и дернул так сильно, что ее голова запрокинулась назад, и она увидела щетинистое лицо Отца снизу вверх.
        - Я убью тебя! - пробормотал Он.
        Бри рыдала от боли, пока Он тащил ее за волосы по двору на кухню.
        - ЭЛИНОР! - завопил Он. - ЭЛИНОР! А ну иди сюда, тощая ты сука! Я убью ее! Я убью их всех! Она убила его… Она убила Монти. - Последние слова Он произнес сдавленным шепотом. Затем упал на колени перед столом, на который положил Монти, и просто уставился на малыша, сотрясаемый рыданиями.
        Бри отчаянно пыталась вырваться, освободить свои волосы из хватки, но Он, кажется, совсем забыл о ней и нежно бормотал что-то, обращаясь к Монти.
        - Джордж? - Мама торопливо вошла в кухню и остановилась как вкопанная. Ее зеленые глаза посмотрели сначала на Бри, все еще пытающуюся высвободиться, затем на Монти. Она прижала руку к груди, и по ее преждевременно увядшей щеке покатилась одна слеза. Она не двигалась, застыв. Затем замотала головой, и все ее тело затрепетало от усилия, которое она делала над собой, чтобы сдержать горестный крик.
        Казалось, прошла целая вечность, а потом мама прошептала:
        - Что ты наделал, Джордж? - Она продолжала стоять в дверях, словно боясь подойти к Монти, боясь коснуться его холодного тела и окончательно удостовериться в том, что он мертв.
        Джордж Туэйт повернулся так быстро, что Бри упала, и протащил ее по полу, словно старую тряпичную куклу.
        - Я? - Он дернул Бри за косы и грубо поставил ее за ноги. - Это сделала твоя маленькая сучка. Я обнаружил ее возле колодца вместе с Монти… С моим Монти!
        Бри возобновила свои попытки, схватив свои косы и выдернув их из ослабевшей хватки Джорджа, который обмяк перед телом сына, горестно повторяя его имя.
        На лице мамы застыла гримаса ужаса.
        - Мама, мне так жаль, - рыдала Бри. - Мне так жаль… Я не знаю, что произошло. Мне так жаль…
        Мама, до сих державшая себя в руках, напрягшись и одеревенев, поникла, охваченная ужасом.
        - Что ты наделала, Бри? - прошептала она, и по ее щекам покатились слезы, которые она не пыталась вытереть. - Что ты наделала?
        Бри покачала головой, и слова оправдания застряли в ее горле.
        Мама схватилась за спинку ближайшего стула, шатаясь и неотрывно глядя на мертвого сына. Она не пыталась приблизиться к его телу, словно не могла осмыслить всю неимоверность произошедшего, осмыслить то, что весь ее мир обрушился за какие-то несколько секунд.
        Бри не знала, что делать. Сегодня вечером случилось нечто, с чем она никак не могла справиться, и теперь она искала помощи у мамы.
        - Мама, мне так жаль, - повторила она.
        Мама сглотнула, пытаясь сдержать слезы, глядя то на дочь, то на голосящего мужа. Она выпрямилась, и по ее лицу было видно, что она колеблется между потребностью оплакать сына и желанием защитить дочь от гнева мужа.
        - Мама?
        Мама скованно повернулась к Бри.
        - Беги и спрячься, - одними губами произнесла она.
        Бри кивнула и, бросив последний взгляд на Монти, бросилась бежать мимо мамы, которая прошептала:
        - И спрячь сестер.
        Бри кивнула и выбежала в вестибюль. Перескакивая через ступеньки, она взбежала по лестнице и испуганно взвизгнула, когда наверху появились Агнес, Виола и Розина.
        - Что ты натворила, Бри? - спросила Агнес, обнимая свою потрепанную сине-белую игрушечную собаку.
        - Отец орет, - добавила Розина и, сбежав по ступенькам, крепко обняла Бри за талию.
        Бри замотала головой, положила руку на голову Рози, и по щекам ее снова потекли слезы.
        - Монти умер, - прошептала она.
        Глава 22
        На следующее утро Фрэнсин и Констейбл стояли в вестибюле заброшенной лечебницы, глядя в коридор. Сюда не проникал солнечный свет, и ничто не рассеивало смрад сумасшествия, переполняющий здешний воздух.
        - Это будет почти неподъемная задача, Фрэнсин, - сказал Констейбл. - Ведь нам известно только одно - дата его прибытия сюда.
        - Знаю. - Фрэнсин вздохнула, затем улыбнулась ему, все еще смущенная тем, что он взял несколько выходных, чтобы помочь ей просматривать медицинские карты, которые они обнаружили здесь вчера вечером. Она попросила о помощи также и Мэдлин, но на лице сестры отобразился ужас, и та промямлила какую-то отговорку. С тех пор Мэдлин не попадалась Фрэнсин на глаза.
        Неохотно ступая, они спустились в подвал, где уныло уставились на коробки с делами при свете фонаря, который принес Констейбл. Хотя они были готовы к здешнему зловонию, оно показалось им еще более ядовитым, чем накануне.
        - Давайте начнем, - сказал Констейбл, когда Фрэнсин так и не сдвинулась с места. Скривившись, он сцепил пальцы и вывернул сплетенные руки ладонями наружу, готовясь приняться за работу. - Нам надо перетащить все это наверх, туда, где есть свет. Я не хочу торчать здесь дольше, чем это необходимо.
        Выбрав в качестве места базирования самую чистую из палат первого этажа, они перенесли туда все коробки из подвала и с мрачной решимостью на лицах начали просматривать карты пациентов.
        Они знали только возраст Джорджа и дату его поступления в лечебницу - и больше ничего. Вскоре им стало ясно, что это карты тех пациентов, которые так и не покинули Образцовую лечебницу; никто не дал себе труда отправить их на хранение, и они так и остались гнить в этом подвале.
        Текли минуты, затем часы.
        Констейбл поднял глаза от очередной папки.
        - Какого цвета волосы были у Джорджа?
        - Рыжие. Все Туэйты похожи друг на друга: у всех нас рыжие волосы.
        - Ваши волосы были рыжими? - Он поднял брови.
        Фрэнсин улыбнулась.
        - Да, притом очень.
        - Ого. - Констейбл явно был ошарашен, затем улыбнулся. - Я всегда был неравнодушен к рыжим. Это многое объясняет.
        Теперь оторопела уже сама Фрэнсин, а Констейбл только смотрел на нее и усмехался.
        Но этот мелкий факт мог помочь в их поисках, и груды папок мало-помалу перемещались с одной стороны комнаты в другую.
        Заброшенная лечебница была отнюдь не тихим местом - вокруг них слышались скрипы, потрескивание; время от времени их уши улавливали какие-то гадкие шорохи, заставляющие Фрэнсин резко поворачиваться и вглядываться в темные углы.
        Несмотря на сочащуюся из хранящихся здесь бумаг безотрадность, сведения о жизнях обитателей Образцовой лечебницы для душевнобольных преступников вызывали у Фрэнсин некий жуткий интерес. Эти люди потерялись в собственных головах, а окружающий мир продолжал двигаться мимо, не обращая на них внимания.
        Когда стемнело, Фрэнсин и Тодд вернулись в Туэйт-мэнор, но лишь затем, чтобы снова прийти сюда рано поутру. Они привыкли к звукам и пугающему молчанию здания лечебницы и на второй день уже не морщились, когда зловонный ветер шевелил страницы медицинских карт, прежде чем унестись в коридор.
        Шли дни. По мере того как груда карт пациентов уменьшалась, уменьшались и шансы на то, что они найдут здесь упоминание о Джордже Туэйте. Но никто из них не высказывал своих опасений вслух, только не здесь, в этом склепе, где люди не жили, а прозябали.
        …Приближался вечер четвертого дня, Фрэнсин подняла взгляд, когда Констейбл вдруг начал вести себя все тише и тише, и это его молчание нарушали только звуки переворачиваемых страниц.
        - Вы что-то нашли? - спросила Фрэнсин. До этого она уже не раз задавала ему этот вопрос и всегда получала отрицательный ответ. Поэтому удивилась, когда Тодд кивнул.
        - Это невеселое чтение. - Он отдал ей папку.
        Страниц оказалось немного. К полицейскому отчету была подшита разлинованная карта.
        КАРТА ДАННЫХ О ПАЦИЕНТЕ
        ЕСЛИ КАКИЕ-ТО ДАННЫЕ НЕИЗВЕСТНЫ, ЭТО НЕОБХОДИМО ОТМЕТИТЬ.
        ЕСЛИ ПАЦИЕНТ В УСТАНОВЛЕННОМ ПОРЯДКЕ ОПРЕДЕЛЕН КАК СЛАБОУМНЫЙ, ДАННЫЕ, ОБОЗНАЧЕННЫЕ *, ОПУСТИТЬ.
        ИМЯ И ФАМИЛИЯ: Неизвестны
        ПОЛ И ВОЗРАСТ: Мужской, от 40 до 50 с лишним.
        ОПИСАНИЕ НАРУЖНОСТИ: Полноватый, рыжие волосы, зелено-карие глаза.
        *СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ: Неизвестно. Имеется обручальное кольцо.
        *РОД ЗАНЯТИЙ: Неизвестен.
        *ВЕРОИСПОВЕДАНИЕ: Неизвестно.
        *ВРЕМЯ ПЕРВОГО ПРИСТУПА: Неизвестно.
        *ВОЗРАСТ ВО ВРЕМЯ ПЕРВОГО ПРИСТУПА: Неизвестен.
        ДЛИТЕЛЬНОСТЬ ПОСЛЕДНЕГО/ТЕКУЩЕГО ПРИСТУПА: 48 часов, возможно, больше.
        ГДЕ И КОГДА НАБЛЮДАЛСЯ И ПРОХОДИЛ ЛЕЧЕНИЕ В КАЧЕСТВЕ УМАЛИШЕННОГО, СЛАБОУМНОГО ИЛИ СТРАДАЮЩЕГО ПСИХИЧЕСКИМ РАССТРОЙСТВОМ: Неизвестно.
        Находится под стражей по требованию полицейского участка Ланкастера и Моркама вплоть до разбирательства его дела в магистратском суде. Предположительно страдает психическим расстройством, возможно, интоксикационным психозом.
        Фрэнсин перевернула карту, но ее оборот был чист. Она начала читать следующую страницу.
        ДАТА ПОСТУПЛЕНИЯ: 5 августа 1969 года
        ЛЕЧАЩИЙ ВРАЧ: доктор Роберт Лапино
        ИМЯ И ФАМИЛИЯ: Неизвестны
        НОМЕР: 37189
        ДИАГНОЗ: Возможно, интоксикационный психоз, развившийся вследствие употребления наркотиков или алкоголя.
        5 АВГУСТА 1969 ГОДА
        По прибытии пациент 37189 был помещен в общее отделение и пристегнут к кровати с помощью средств фиксации во избежание вспышки буйства.
        По прибытии получил инъекцию седативного средства, каковое почти не подействовало.
        У пациента проявился широкий спектр симптомов, а именно: депрессия, приступы неконтролируемой ярости, периодическая рвота и жалобы на головные боли. Повышенное кровяное давление и учащенный пульс.
        6 АВГУСТА
        Конвульсии. Жалобы на головокружение и сухость во рту.
        Относится к персоналу с недоверием. Не ест, пьет мало. Часто бывает агрессивен и удручен.
        7 АВГУСТА
        Постоянно требует, чтобы ему вернули его сумку. Позвонил в полицейский участок в Ланкастере. Сумка возвращена (содержимое - смена одежды на несколько дней (чистая), несвежая еда, никаких предметов личного обихода). Когда ему был задан вопрос об этой сумке, пациент не ответил на него, лишь свернулся в клубок и сказал: «Она моя, и никто не отнимет у меня того, что принадлежит мне».
        8 АВГУСТА
        Получены результаты анализов - обнаружены следы алкоголя, но не наркотических средств. Пациент 37189 проявляет высокую степень стрессовых переживаний, часто выражает настойчивое желание вернуться к себе домой. Когда его спрашивали, где находится его дом, пациент отказывался сообщить. Склонен к побегу: его видели на балконе, откуда он пытался сбежать. Был переведен на первый этаж.
        9 АВГУСТА
        После ряда сеансов доктор Джулиан установил, что пациент страдает психическим расстройством, что будет окончательно установлено по получении результатов дальнейших исследований (записи приложены к настоящей медицинской карте). Пациент проявляет агрессию по отношению к персоналу. Для дальнейшего наблюдения был помещен в отдельную палату.
        10 АВГУСТА
        У пациента проявляются симптомы синдрома спутанности сознания - бред, галлюцинации и паранойя, а также одержимость ведьмами и дьяволами. Судя по всему, он убежден, что ведьма отняла у него его дом. Много говорит о сделке с дьяволом (см. прилагаемые записи).
        11 АВГУСТА
        Пациент 37189 ослабел и успокоился. Он все так же отказывается принимать пищу, но пьет воду. Был снова переведен в общее отделение и пристегнут к кровати. Потребовал, чтобы ему вернули его сумку, после чего поел несвежей еды, которая в ней оставалась.
        После срочного вызова, поступившего в 3 часа ночи, я вернулся в лечебницу. Но опоздал, поскольку пациент 37189 сбежал, убив Кристофера Олдриджа и Саймона Ньюбери, двух пациентов, содержавшихся в лечебнице много лет.
        Я поговорил с присутствовавшими при этом пациентами и задействованным персоналом. Они полагают, что причиной инцидента стал тот факт, что пациент 37189 обнаружил, что находится в лечебнице, хотя непонятно, почему именно эта информация привела к тому, что произошло. Я смог собрать некоторые данные о произошедшем (показания пациентов, записанные с их слов, и отчет старшей медсестры Адамс прилагаются).
        Пациент 37189 смог освободиться от средств фиксации, затем ворвался в общее отделение на втором этаже и забаррикадировал его двери. Он пребывал в состоянии неистовой ярости и, вопя, звал Монтгомери (что привлекло к происходящему внимание старшей медсестры Адамс). Пациенты, находившиеся тогда в отделении, сходятся на том, что пациент 37189 демонстрировал нечеловеческую силу, с легкостью расшвыривая кровати и столы. По их словам, он набросился на Саймона Ньюбери и душил его, пока тому не попытался помочь Кристофер Олдридж (мы не знаем, какая из его личностей тогда контролировала его). Во время этой потасовки пациент 37189 выломал балконные двери и сбежал, спрыгнув со второго этажа.
        Не удалось установить, какая именно цепь событий привела к этому нападению; рассказы пациентов разнятся и различаются по степени логической связности.
        Вскоре после моего возвращения приехала полиция и выломала дверь.
        Территория лечебницы и окрестный лес были тщательно обысканы, однако пациент 37189 так и не был найден.
        Больше в папке ничего не было - ни показаний других пациентов, ни отчетов медсестер.
        - В чем дело? - спросил Констейбл, обеспокоенный тем, что лицо Фрэнсин смертельно побледнело.
        Дрожа от холодного ужаса, она прошептала:
        - Сделка с дьяволом.
        - Да, - медленно проговорил Констейбл. - Но врач пишет, что у него был бред.
        - Нет! То есть, может быть… Но я думаю, что Джордж говорил о брачном контракте.
        Тодд сдвинул брови.
        - Я не понимаю. О каком брачном контракте?
        - Мне рассказала о нем мисс Кэвендиш - подруга моей матери. Мой дед был одержим стремлением сделать так, чтобы фамилия Туэйт сохранилась. Вот он и предложил Джорджу жениться на моей матери; Джордж был его дальним родственником, и он тоже носил фамилию Туэйт.
        - Но почему ваша мать и ваш отец согласились на это? - в ужасе спросил Констейбл.
        - Для Джорджа это стало даром небес, ведь мой дед добавил к брачному контракту условие о том, что, если у моих родителей родится наследник мужского пола, то Туэйт-мэнор перейдет в собственность Джорджа, когда этому наследнику исполнится пять лет. Что касается моей матери… - Фрэнсин пожала плечами. - Мисс Кэвендиш сказала, что поначалу он был обаятелен; возможно, она подпала под его обаяние, а потом стало слишком поздно.
        - И Монтгомери был этим самым наследником. Значит, когда он погиб…
        - Шансы Джорджа завладеть Туэйт-мэнор умерли вместе с ним.
        Констейбл изумленно присвистнул.
        - Безумие какое-то. - И, секунду помолчав, добавил: - Я не хочу черство говорить о потере вашими родителями сына, но почему же они не родили еще одного?
        - Нет, это было невозможно, они слишком ненавидели друг друга.
        - Это ужасная ирония, не так ли? Джордж находился так близко от своего дома и даже не подозревал об этом… Должно быть, для него стало потрясением, когда он узнал, что совсем не удалился от усадьбы, тем более что полиция разыскивала его по всей стране. Удивительно, что здешние сотрудники не знали, кто он такой.
        - Вообще-то, в этом нет ничего удивительного: на лечебнице всегда стояло ужасное клеймо. Ее сотрудники были здесь изгоями, их подвергали остракизму, - возразила Фрэнсин, затем нахмурила брови. - Он не знал, где находится, - пробормотала она, говоря сама с собой. - До момента, предшествовавшего его побегу… - К горлу подступила тошнота, когда она перечитала этот фрагмент отчета еще раз, и ее мир развалился на части, ибо она соединила факты с сырыми теориями и получила в итоге ужасную уверенность. - Не может быть, - прошептала она. - Этого не может быть.
        - Вы считаете, что речь здесь идет не о вашем отце, а о ком-то другом?
        - Нет, я… Да, это точно он, но этого не может быть. Джордж должен был умереть здесь.
        - Так, - медленно проговорил Констейбл. - Я не уверен, что понимаю вас.
        Мотая головой, она перечитывала отчет опять и опять, как будто от этого его слова могли измениться.
        - Фрэнсин? - Голос Констейбла словно слышался откуда-то издалека. - У вас есть какие-то мысли относительно того, куда он мог отправиться?
        Фрэнсин смотрела на его озадаченное лицо, не видя его; в ее голове крутилось одно: этого не может быть, не может быть, не может быть… Она знала, что так оно и есть, но не могла признаться даже себе самой. Это было невозможно. Она не может в это поверить, она в это не поверит.
        Ее губы сжались.
        - Этого не может быть, - повторила она. - Ведь тогда этого врача тут не было, сам он не видел того, что произошло. Он полагался на рассказы тех, кто был… - Обвела комнату резким взмахом руки, словно охватив все то сумасшествие, которым было проникнуто это здание. - Этого не может быть! Он ошибся!
        Фрэнсин вскочила на ноги так резко, что Констейбл вздрогнул, и бросилась вон из комнаты и вон из здания. Она сбежала по лестнице в заросший сад и по поросшей сорняками дорожке побежала к заброшенному кладбищу.
        С сердцем, полным ужаса, она спешила от креста к кресту, бормоча:
        - Тридцать семь сто восемьдесят девять… Тридцать семь сто восемьдесят девять… Тридцать семь сто восемьдесят девять…
        - Фрэнсин! - закричал Констейбл и тоже вбежал на кладбище, затем в изумлении остановился. - Что вы делаете? Ведь Джордж умер не здесь. Не имеет смысла…
        - Нет! - Фрэнсин бросилась к следующему кресту, затем к следующему. - Он наверняка умер здесь. Они наверняка совершили ошибку. Это единственное… - Она запнулась.
        Констейбл схватил ее за плечи и остановил.
        - Не все ли равно, где он умер?
        - Вы не понимаете! - крикнула Фрэнсин. - Мне необходимо знать, что он умер именно здесь!
        - Это не имеет значения. Он умер. Ничто не может этого изменить.
        Она смотрела на него безумным взором.
        - Нет! Это имеет значение, и еще какое… Я этого не вынесу.
        - Мы будем искать его, Фрэнсин. Мы сделаем все, чтобы отыскать его.
        Мотая головой, она вырвалась из его хватки и снова принялась бегать от креста к кресту. Пошел дождь. Констейбл больше не пытался ее остановить. Он стоял на краю кладбища и смотрел на нее, беспомощно и недоуменно.

* * *
        Фрэнсин сидела на увитой плющом скамейке в саду лечебницы, не замечая ни того, что идет дождь, ни того, что она вымокла до нитки, ни того, что Констейбл сидит рядом и держит ее за руку.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил он, казалось, по прошествии веков.
        - Опустошенной, - прошептала Фрэнсин. - Просто… опустошенной.
        Повисло молчание, затем Констейбл спросил:
        - А вы уверены, что в этих записях есть ошибка?
        Сделав над собой усилие, чтобы вырваться из своего сумрачного транса, она покачала головой.
        - Нет, это был… Это был он. Но теперь это уже неважно, - ее голос пресекся в попытке сдержать слезы, подступившие к ее горлу еще тогда, когда она прочла отчет.
        Констейбл сжал ее руку и улыбнулся с теплотой, от которой в любое другое время ее щеки залились бы румянцем.
        - Мы выясним, что произошло с ним потом, - пообещал он. - Что бы это ни… - Его мобильный телефон настойчиво зазвонил. Достав его и посмотрев, кто звонит, Тодд скорчил гримасу. - Мне надо ответить. Это Киф. - Он коснулся экрана и приложил телефон к уху.
        Послышалось бормотание. После приветствия Констейбл внимательно слушал, ничего не говоря.
        - И никто не пострадал?
        Это насторожило Фрэнсин. Она вопросительно посмотрела на него.
        - Ладно, подопри там, что можешь… - Тодд замолчал, слушая, и тревога на его лице сменилась ужасом. - Что ты обнаружил? - Он несколько раз кивнул. - Больше ничего не делай, только поставь подпорки. Я буду через полчаса.
        Констейбл отключился и повернулся к Фрэнсин.
        - Фронтон обрушился, - сказал он, встав. - Нам надо немедля вернуться в дом.
        - Насколько значительно разрушение? - спросила она, полная ужасного предчувствия.
        - Похоже, обрушилась внешняя стена главной гостиной, но я не совсем понял, что говорил Киф, потому что он рыдал.
        - Неудивительно, - огрызнулась Фрэнсин. - Он же только что раскурочил мой дом!
        Лицо Констейбла исказила печаль.
        - Он рыдал не поэтому.
        26 июля 1969 года
        Маленькие дети плохо понимают, что такое смерть, если раньше не сталкивались с ней. Сестры Туэйт были не готовы к смерти близкого им человека, и ни одна из них по-настоящему не поняла, что их мир раскололся, что он разбился вдребезги.
        Но Бри понимала чуть больше остальных. Она видела маленькое тело Монти и отметила про себя его неподвижность, его бледность.
        - Что ты натворила, Бри? - резко спросила Агнес. - Мы не согласны получить из-за тебя трепку. Не согласны!
        - Вы что, не слышали? - закричала Бри; по щекам ее ручьями текли слезы. - Монти умер. Он упал в колодец.
        Агнес, которая была немного старше, поняла, что к чему, и сообразила, какие последствия это может иметь для них всех. И, прижав к груди свою сине-белую собаку, начала сосать одно из ее ушей.
        - Мама кричит, - сказала Розина, глядя то на одну, то на другую из своих старших сестер. И засунула в рот большой палец.
        - Мама никогда не кричит, - возразила Агнес. И округлила глаза в попытке сдержать слезы. - Что же нам делать?
        - Мы спрячемся. В лесу.
        Бри отвела своих сестер на первый этаж, затем остановилась в вестибюле. Она машинально повернулась в сторону кухни, но там все еще находились мама и Отец, крича друг на друга, так что этот выход был закрыт. Он ревел во все горло, и сейчас это было куда страшнее, чем все предыдущие приступы Его ярости. Мама всегда вела с Ним безмолвную войну; ее оружием было отвлечение внимания, спокойствие и почти никакого противодействия, чтобы не подпитывать Его ярость. Девочки никогда не слышали, чтобы мама давала отпор, как она делала сейчас. Хотя они не понимали этого, она сражалась за них.
        - Идем к парадной двери, - прошептала Бри.
        - Лучше к нам, - отозвалась Розина, продолжая сосать большой палец.
        - Это куда?
        - В наше тайное место.
        Виола кивнула.
        - Наше тайное место самое лучшее. Там нас никто не найдет.
        - Нет, Ви! - зашипела Агнес. - Не говори ей.
        Не обращая внимания на Агнес, Виола взяла Бри за руку и повела ее обратно наверх; Агнес и Розина шли сзади.
        Виола привела Бри на третий этаж, затем провела по длинной галерее, следуя за цепочками маленьких следов, хорошо видных на слое пыли, поскольку никто в их семье не заходил сюда часто, и за последние сто лет этот этаж стал похож на склеп.
        - Нам же не разрешают сюда ходить, - сказала Бри.
        - Ха! - усмехнулась Агнес. - Только не говори, что вы с Фрэнсин никогда не ходите сюда. Мы видели тут ваши следы.
        Бри состроила сестре рожу, решив проигнорировать это обвинение, которое, конечно же, соответствовало истине, и продолжая торопливо идти за Виолой.
        Та встала на цыпочки и включила свет. Старые светильники, обвитые паутиной, сплетенной целой колонией пауков, которые спокойно жили тут в течение десятилетий, осветили книжные шкафы, занимающие все пространство стен, от пола до потолка. Книги в переплетах, потрескавшихся от старости и отсутствия должного ухода, не интересовали девочек. С одной стороны на потемневшем полу стояли кресла с подголовниками, обитые лопнувшей кожей.
        Подойдя к книжному шкафу, примыкающему к окну, Виола подпрыгнула на половице, затем перескочила на соседнюю.
        - Что ты делаешь? - прошептала Бри, боязливо оглянувшись.
        - Посмотри. - Розина показала на широкую половицу, которая немного просела.
        Виола нажала на опустившуюся половицу, и та скользнула под соседние так, что открылась небольшая полость, похожая формой и размерами на гроб.
        - Как вы это нашли? - Бри была впечатлена и немного раздражена тем, что она сама не смогла обнаружить такое хорошее место.
        - Благодаря Рози, - ответила Виола. - Мы играли тут в классики, когда шел дождь, и Рози запрыгнула на нее.
        - Гениально! - Бри крепко обняла маленькую сестренку, которая расплылась в улыбке от сознания, что Бри хвалит только ее. - А теперь прячьтесь туда, и я поставлю половицы на место.
        - Тсс-с! - Агнес приложила палец к губам, затем придвинулась к Бри в поисках защиты, когда на лестнице послышались тяжелые шаги.
        - А ну, спускайтесь! - заорал Отец, затем послышался грохот, когда он врезался во что-то. - Когда я доберусь до вас, вас никто не спасет, даже сам Бог!
        - Залезайте туда! Скорей! - прошептала Бри, отцепив от свой талии руки Розины.
        Девочки залезли в полость, прижимаясь друг к другу, потому что там было мало места даже для трех маленьких детей.
        - Не забудь про Фрэнни, - напомнила Виола.
        Бри застонала. Из-за паники она совершенно забыла про Инжирку.
        - Должно быть… Должно быть, она все еще где-то в лесу… Не шумите, лежите тихо. Я выпущу вас, когда опасность минует.
        - Ты не должна говорить Фрэнсин о нашем тайном месте, - сказала Агнес, ложась на бок на дне полости так, чтобы Виола лежала, прижимаясь к ее спине, а Розина - к ее животу. Мягкую собаку она положила под голову, будто подушку.
        Бри заколебалась, поскольку имела твердое намерение все рассказать Инжирке.
        Видя ее нерешительность, Агнес уставилась на нее с подозрением.
        - Пообещай мне, что ты ей не скажешь! - потребовала она.
        Бри недовольно нахмурилась, затем кивнула.
        - Хорошо. Я обещаю, что не скажу Фрэнсин.
        Удовлетворенная, Агнес ухмыльнулась - она знала, что Бри относится к обещаниям серьезно и никогда их не нарушает.
        - Не забудь про нас, - прошепелявила Виола; ее голос был немного приглушен, поскольку она говорила, уткнувшись лицом в волосы Рози.
        - Не забуду, обещаю, - ответила Бри.
        Она взялась за половицу и задвинула ее, закрыв своих сестер. Половица была тяжелой и встала на место с глухим стуком.
        Бри застыла, напрягшись. Но не услышала ни бегущих шагов, ни криков.
        Выдохнув воздух, задержавшийся в ее легких, она в замешательстве посмотрела на половицы. Если б она не увидела, как девочки открыли эту полость в полу, то ни за что не поняла бы, что та находится здесь. Она посчитала половицы, начав считать от стены, чтобы точно не забыть, где находится та самая, затем торопливо вышла в галерею.
        Наверху лестницы Бри остановилась и прислушалась. Тяжелые шаги доносились со второго этажа.
        Она сломя голову сбежала по лестнице, пробежала по вестибюлю и проскользнула в кухню.
        Монти все еще лежал на столе. Теперь он был завернут в одеяльце, которое мама связала для него, вышив в одном из углов синий трактор.
        А под столом Бри увидела маму. Она скорчилась в позе эмбриона и лежала неподвижно. Слишком неподвижно.
        Опустившись на корточки со слезами на глазах, Бри прошептала:
        - Мама?
        И осторожно потрясла маму за плечо.
        - Мама! - позвала она и оглянулась, снова услышав рев отца. Он спускался по лестнице. - Мама! - позвала Бри опять и затрясла маму сильнее.
        Она зажмурилась и всхлипнула. Этот сдавленный воющий всхлип был порожден паникой, которая оставалась с ней еще с тех пор, как они с Инжиркой вышли из леса.
        - Бри? - Мать открыла глаза.
        - Мама! - Она наклонилась и прижалась к матери и зарыдала, уткнувшись лицом в изгиб между ее шеей и плечом. - Я думала, что ты умерла!
        - Монти, он… - проговорила мама, хрипло и приглушенно.
        Бри отстранилась и наморщила лоб в попытке унять плач.
        - Мама, мне так жаль, - прошептала она, испуганная выражением на лице мамы, от которого ее зеленые, как мох, глаза словно поблекли, посерели. - Это была моя вина. Если б я не рассердила отца…
        - О, Бри, - сказала мама и нежно коснулась щеки Бри. - Это не твоя вина, цветочек. Все мы слишком давно живем, боясь этого человека, и вот теперь дело дошло до такого… - Она медленно села, пощупала свой опухший глаз, расквашенные губы, разбитую скулу.
        Мать и дочь вздрогнули, когда гробовую тишину дома снова разорвал рев Джорджа Туэйта. Глаза мамы потемнели от ярости.
        - Мы Туэйты! - прошипела она. - Мы больше не будем так жить… Пойди и спрячь своих сестер.
        Бри растерянно сдвинула брови.
        - Я уже спрятала их, как ты мне и сказала. Но я не могу найти Фрэнсин… Мама? - в тревоге вскрикнула она, когда та скривилась от боли, и протянула руки, пытаясь ей помочь.
        Мама отстранила их.
        - Это пустяки. Возможно, сотрясение мозга. - Она заморгала, пристально посмотрела на Бри, затем взяла ее маленькое личико в ладони и прошептала: - Найди Фрэн и спрячься. И не выходи из укрытия, пока я тебя не позову, что бы ты ни услышала. Ты меня поняла?
        Бри кивнула, испуганная свирепостью маминого тона. Она стояла, тяжело дыша, и смотрела на Монти. Затем, стиснув зубы от примешивающегося к ее горю гнева, бережно подняла его.
        Она не отдаст братика Ему, даже в смерти. Это была мелкая месть, но мама поняла ее и согласно кивнула, когда Бри, неся брата, поспешно вышла из кухни во двор.
        Глава 23
        Стоявшая на крыльце Мэдлин сбежала по ступенькам и обняла Фрэнсин. Та стояла в объятиях сестры, одеревенев.
        - Это ужасно, - прошептала Мэдлин. - Я так испугалась… Раздался жуткий грохот, а потом мы нашли… О, Фрэнни… Думаю, тебе лучше пойти и посмотреть самой.
        Фрэнсин вошла в дом вслед за Мэдлин и Констейблом. Киф ожидал в вестибюле и при виде Констейбла вздохнул с облегчением.
        - Самое худшее находится на третьем этаже, - сказал он, не осмеливаясь посмотреть на Фрэнсин, которая, повернувшись, поднялась по лестнице на третий этаж и по галерее двинулась в сторону библиотеки.
        Не в силах глядеть на смятение на лицах Кифа и Мэдлин, она осторожно вошла в библиотеку, где произошли наибольшие разрушения. Ее окружало вдруг разорванное в клочья вековое молчание - словно по комнате порхал искалеченный мотылек, порхал в отголосках потерянных слов, шепчущих со страниц порванных книг. Это молчание перекликалось с душевной мукой, преследующей ее, и с подозрением, которое возникло у нее в лечебнице, но в которое она не хотела верить даже сейчас.
        - С тобой все в порядке? - обеспокоенно спросила Мэдлин.
        Фрэнсин отмахнулась от нее, пытаясь не выказывать никаких эмоций. Внешняя стена обрушилась вовнутрь, увлекши с собой леса, и теперь пол был усеян камнями, металлическими стойками, поперечинами и обломками книжных шкафов. Везде валялись книги; их страницы трепетали, словно сломанные птичьи крылья, под ветерком, дующим в пролом. Все было покрыто толстым слоем штукатурки и пыли. Половицы провалились, и возле окна открылась зияющая дыра.
        - Простите, - сказал Киф, переступая с ноги на ногу и не осмеливаясь посмотреть Фрэнсин в глаза.
        - Это не твоя вина. - Она покачала головой.
        - Все можно исправить, - заявил Констейбл.
        Фрэнсин снова покачала головой и подошла к дыре в полу.
        Дыра была небольшой, в ней едва мог бы поместиться лежащий мужчина, - а помещались три маленьких скелета, прижатых друг к другу, ребра к ребрам, локти к тазовым костям, три маленьких черепа, смотрящих в одну сторону. Ее пропавшие сестры.
        - Все это время… - произнесла Фрэнсин, прижав руку ко рту. К горлу подступила тошнота, хотя здесь не было ни гниения, ни вони. За пятьдесят лет их одежда истлела, только на самом маленьком скелете, скелете Розины, которой навсегда осталось три года, сохранился клочок ткани с рисунком из выцветших красных роз - и игрушечное животное под самым большим скелетом, принадлежащим Агнес.
        - Если б стена не обрушилась, мы бы ни за что их не нашли - разве только если знали бы, где их искать, - заметил Констейбл, стоящий за спиной Фрэнсин. - Достаточно правильно нажать на половицу, и открывается полость, в которой может поместиться человек. Думаю, это тайник для католического священника. Тут так хитро устроен стык, что открыть его невозможно, если не знаешь как. - Он смотрел на три маленьких скелета, и на лице его читалась скорбь. - Это не может утешить, но, думаю, они не страдали. - Он опустился на корточки и коснулся маленького глазка в древесине. - Это вентиляционное отверстие, но оно забилось. Воздух у девочек закончился довольно быстро. Через пару часов, не больше.
        Фрэнсин кивнула, почти не слыша его. Перед ней лежали ее сестры: малышка Розина, четырехлетняя Виола и Агнес, самая старшая, которой было шесть лет.
        Упав на колени, она осторожно достала из полости игрушечное животное. Это была сине-белая плюшевая собака, покрытая множеством швов там, где материя рвалась и была зашита. Фрэнсин смотрела на нее, и перед ее внутренним взором вдруг ясно встал образ Агнес, вечно хмурящейся Агнес. Всегда сердитой и готовой обвинять других во всех грехах. Отчаянно желающей завоевать расположение отца и ябедничающей ради этого, но так и не добившейся своего. Агнес, обнимающая игрушечную собаку, посасывая одно из ее висячих ушей. Агнес, стоящая на тропинке, ведущей в Хоксхед, ожидая возвращения отца, чтобы рассказать ему о прегрешениях сестер еще до того, как они успевали оформить свои собственные версии.
        - Все это время они находились здесь, над моей спальней, - прошептала Фрэнсин.
        Мэдлин села на корточки рядом с ней, положила руку на ее плечо, затем отдернула ее, когда Фрэнсин резко отстранилась и с пересохшим горлом, стараясь удержать воспоминание, горестно посмотрела на сестру.
        - В то утро, когда Бри и Монти утонули, мама бегала по всему дому, пытаясь отыскать их. Здесь были и другие, все они тоже искали их. Я помню… - У нее перехватило горло, и ее голос пресекся. - Я помню, как мама, обезумев, носилась из комнаты в комнату, зовя девочек… а я пряталась в моей комнате вместе с Бри, не подозревая, что они находятся прямо надо мной. Затем, во второй половине дня, все ушли. В доме было тихо. Это было невыносимо. Мама… - Она с усилием сглотнула, вспоминая тогдашнюю атмосферу и накал своих эмоций в то время. - Потом мама сидела на кухне, уставившись на стену и ничего не говоря. Она просто сидела и смотрела на стену.
        - Ты ничего не могла сделать, Фрэнни, - сказала Мэдлин.
        Через пролом в стене в библиотеку проник теплый ветерок и пронесся по ней, поднимая пыль. Он овеял Кифа, ошалело крутящего головой, затем остановился над тремя маленькими скелетами. Послышался едва различимый всхлип.
        - О, Бри, - проговорила Фрэнсин, чувствуя, что у нее разрывается сердце.
        Мэдлин ахнула, дотронувшись до своего лица.
        - Бри? - прошептала она. - Она касается моего лица! Она же никогда не выказывала ко мне никакого интереса.
        - Вы же с ней остаетесь сестрами, - ответила Фрэнсин. - Все мы сестры. - Она взяла руку Мэдлин и сжала ее; ветерок опять поднял пыль, и на несколько драгоценных мгновений маленькая фигурка Бри стала видна. Она подняла руку и коснулась лица Фрэнсин, словно благословляя ее, затем стряхнула с себя пыль и через пролом в стене вылетела наружу.
        - Бри! - крикнула Фрэнсин, пробежала по библиотеке, не обратив внимания на встревоженный вскрик Мэдлин, и бросилась бежать вниз по лестнице.
        Выбежав из дома, она по разоренной лужайке побежала в лес Лоунхау. В ее руке все еще была зажата собака Агнес. Фрэнсин крепко держала ее; у нее разрывалось сердце, а по коже бегали мурашки от мыслей об ужасной смерти маленьких сестер, запертых под половицами.
        Хотя глаза саднило от усталости, мысли в ее голове продолжали нестись вскачь. Возможно, дело было в том, что она только что узнала ужасную историю своей семьи, возможно, в усталости, но к ней возвращались воспоминания о том вечере пятьдесят лет назад. Ничего определенного, просто немного ясности там, где прежде была пустота. Теперь ей больше не хотелось вспоминать; напротив, она отчаянно желала вернуть свое прежнее неведение. И еще более отчаянно хотела поговорить с Бри.
        Когда Фрэнсин дошла до поляны, лес был освещен предвечерним солнцем. Было невыносимо тихо. Птицы не пели. Ручей журчал, но его журчание было приглушено.
        Она проползла между валунами и села на один из камней-стульев. Ничего здесь не изменилось после ее прошлого визита, и все детские сокровища по-прежнему лежали на камне-столе точно так же, как она оставила их.
        - Бри? - прошептала Фрэнсин. - Пожалуйста, поговори со мной…
        Она ждала, сидя совершенно неподвижно.
        Вокруг нее клубилась тишина. Тяжелая печальная тишина, в которой таились потерянные детские мечты. Она сидела в гроте долго, надеясь, что Бри придет. Солнце клонилось к горизонту, приближалась ночь. Фрэнсин продолжала сидеть, когда на небе выступили звезды и взошла ущербная луна. В кости проник ночной холод, и они начали ныть. И вместе с холодом пришла ясность мыслей. Фрэнсин сидела, полузакрыв глаза, и слушала тихое журчание ручья. Оно было таким убаюкивающим, таким покойным, оно вело ее туда, где было темно и где слышались только тихий плеск воды о стенки и голос Бри в ее ушах:
        - Не шевелись… Не шуми…
        Сдвинув брови, Фрэнсин отдалась этому воспоминанию.
        Она сидела в бадье в колодце, обхватив тяжелое тело Монтгомери. Он был холодным, но не от воды: его холод был холодом смерти.
        - Не шевелись и не шуми… Ни звука…
        Это воспоминание было отрывочным, смутным. Мотая головой, Фрэнсин сосредоточилась, зажмурив глаза и пытаясь почувствовать то, что она чувствовала пятьдесят лет назад.
        В колодце было холодно. Наверху виднелся кружок лилового неба, на котором еще не было звезд. С одной стороны были видны ветки дуба, покрытые зелеными летними листьями… Сумерки. Были сумерки. Затем наступила ночь, темная и тихая, в которой слышался только плеск воды о бадью, когда она шевелилась.
        - Не шевелись и не шуми, Инжирка… Ни звука…
        Ее щеки коснулась холодная рука, и она задрожала. Рука Бри. Сестра обнимала ее и Монти. Она была мертва, мертва уже несколько часов, но все равно продолжала предостерегать Фрэнсин, шепча ей на ухо.
        - О, Бри… - Фрэнсин открыла глаза, когда ей показалось, что на миг на маленький грот упала тень, как будто над одним из отверстий в его потолке пролетела птица.
        Что-то коснулось волос Фрэнсин, коснулось легко, словно крылышки бабочки.
        - Мне недоставало тебя, - сказала она и улыбнулась, когда Бри ласково коснулась ее плеча. - Я столько всего хочу сказать тебе, но не знаю, с чего начать. - Замолчала, раздумывая над темными секретами их семьи. - Я была в лечебнице для душевнобольных и узнала там про Джорджа. Я знаю… - Она проглотила слова, не в силах признаться в своих ужасных подозрениях даже себе самой.
        Воздух сделался неподвижным, словно Бри ждала.
        Фрэнсин несколько раз сглотнула, потому что горло ее сжимали ужасные выводы, которые она сделала после того, как побывала в лечебнице для душевнобольных.
        - Я все время думаю о том, что узнала о том вечере, когда ты погибла. - Она замялась, не зная, как облечь в слова то, что она хотела сказать. - И мне кое-что пришло в голову… Я подумала, что ты осталась на земле, потому что это ты стала причиной смерти Монти, - прошептала она. Но Бри продолжала касаться ее шеи, и, уже произнося эти слова, Фрэнсин поняла, что они неверны.
        Не в силах принять альтернативу, она спросила:
        - Что я упускаю, Бри? Если там с Монти были только ты и я, то кто еще мог… - Хотя ее сознание отчаянно пыталось заблокировать правду, та все же пробилась сквозь ужасное молчание, воцарившееся в их тайном месте. Она, задыхаясь, схватилась за живот.
        У нее вырвался стон.
        - Это была я?! Это случилось из-за меня, Бри?!
        Маленький грот наполнился скорбью, смешавшейся с горечью, переполняющей сердце самой Фрэнсин.
        - Я убила Монти… - Она закрыла глаза, и по ее щеке потекла слеза, которая тут же высохла под ветерком, касающимся ее, словно ласковые пальцы. - Как я могла это забыть?
        От Бри повеяло тоской.
        Фрэнсин резко встала. Ей нужен воздух. Нужно выбраться из этого грота. Убраться подальше от Бри. Она выползла наружу, затем остановилась, когда на нее вдруг обрушилось новое воспоминание. Едва осмеливаясь дышать из страха, что оно растворится, она застыла на коленях у входа, там, где валуны образовывали подобие козырька, так что получилось что-то вроде крохотного дверного проема.
        - Домик фей, - прошептала Фрэнсин. Она принялась скрести влажную землю, пока ее пальцы не нащупали плоскую поверхность и она не откопала маленькую жестяную коробку, пролежавшую в земле пятьдесят лет. Стряхнув с крышки землю, открыла ее и прошептала:
        - О, Бри… - И, крепко держась за ускользающее воспоминание, коснулась старых фунтовых банкнот и монет достоинством в шиллинг. Сумма была совсем небольшой, но когда-то эти деньги играли решающую роль в осуществлении их детского плана по отысканию пути к свободе.
        С глубокой печалью Фрэнсин положила коробку обратно и снова засыпала ее землей. Вставая, она заглянула в маленький грот. Бри стояла в луче лунного света, прозрачная, расплывчатая, прекрасная. Маленькая девочка. Ее лицо выражало бесконечную печаль, но на нем не было обвинения - только любовь.
        - Мне так жаль, Бри, - прошептала Фрэнсин, и по лицу ее текли слезы. - Мне так жаль…
        - Фрэнсин? - На другом берегу ручья стоял Констейбл, и на лице его читалась тревога.
        - Нет! Уходите! - закричала Фрэнсин, попятилась и вытянула руки ладонями вперед, будто отталкивая его, когда он начал переходить через ручей. - Сюда нельзя!
        Он мягко взял ее за плечи и тихо зашептал:
        - Ш-ш-ш… Ш-ш-ш…
        Вырвавшись, она перебежала через ручей, споткнувшись и намочив подол юбки, затем повернулась и закричала:
        - Это сделала я! - Эти слова вырвались у нее, такие большие и страшные, что она не могла держать их в себе.
        - Хорошо, хорошо, - медленно проговорил Констейбл. - Давайте вернемся в дом, и вы мне все расскажете.
        Фрэнсин неистово замотала головой, видя перед собой ад прошлого.
        - Все это время я винила других. Винила моего отца, маму и даже Бри. И все это время дело было во мне самой. - Она ошалело посмотрела на Констейбла. - Это не Бри! - истошно закричала она. - Это я!
        Затем повернулась и бросилась бежать. Обратно к своему дому, к своему убежищу, по покрытой кружевной тенью тропинке забытых воспоминаний, прочь от ужасной правды, преследующей ее.
        Констейбл бежал за ней, но Фрэнсин хорошо знала этот лес, и ему никак не удавалось ее догнать. И вот она уже выбежала из леса и понеслась по изничтоженному саду, к Туэйт-мэнор, сияющему огнями, словно маяк. Когда она вбежала во двор, Констейбл догнал ее и преградил ей путь.
        Он, нежно обхватив ее лицо ладонями, вместе с Фрэнсин опустился на колени, когда ее ноги подогнулись перед старым колодцем. Ворота воспоминаний открылись, и те хлынули потоком.
        - Расскажите мне, Фрэнсин, - прошептал Тодд. - Расскажите мне, что произошло.
        Она посмотрела в его темные глаза, обуреваемая воспоминаниями, и заговорила хриплым шепотом.
        Она вспомнила, как вбежала в лес вслед за Бри. Та оглядывалась через плечо и смеялась. Они бежали наперегонки, но Фрэнсин знала, что Бри бегает быстрее. Она всегда была быстрее…
        Глава 24
        Воспоминание было абсолютно ясным - сознание Фрэнсин сохранило его в первозданном виде, не замутненном течением времени.
        Бри и Фрэнсин бежали через лес. Это был один из тех погожих ясных дней, когда воздух бывает совершенно прозрачен.
        Бри смеялась, оглядываясь через плечо. Ее длинные рыжие косы колотили ее по спине; глаза у нее были зеленые, как у мамы и Мэдлин. По ее носу и щекам были рассыпаны веснушки, на скуле виднелся побледневший синяк. Она была высока для своих семи лет.
        - Давай, Инжирка, поднажми! - крикнула Бри.
        Фрэнсин бежала за сестрой, улыбаясь и желая стать такой же высокой, сильной и смелой, как Бри.
        Она бежали между деревьями, ветви которых улавливали их смех и отражали его эхом. Ноги несли их к тайному месту, где никто не мог причинить им зло. Где никто не орал на них пьяным голосом и не бил за какую-нибудь пустяковую провинность. Во всяком случае, никто не бил Бри. Ибо она всегда выносила на своих плечах основное бремя гнева отца, она давала ему отпор и принимала удары, предназначенные сестрам, потому что была старше их и защищала их, как могла.
        Было уже поздно, когда они вернулись в усадьбу. Шли медленно, отсрочивая неизбежное. Отец был в пабе, как и всегда во второй половине дня, но они знали, что им надо быть дома до того, как он вернется в сумерках.
        - Бри! Фрэнсин!
        В саду стояла мама, держа Монти на бедре и нервозно вглядываясь в лес. На ее худом бледном лице отобразилось облегчение, и она радостно крикнула, когда Бри и Фрэнсин выбежали из леса и побежали по склону холма:
        - Девочки!
        Когда они добежали до мамы, она сказала:
        - Сегодня времени у вас в обрез. Он может вернуться в любую минуту. Бри, собери своих сестер и помоги им вымыться. Они играли возле церкви… А ты останься, Фрэнсин, - добавила она, когда та двинулась вслед за Бри.
        - Мама, я хочу пойти с Бри, - захныкала Фрэнсин.
        - Нет, ты пойдешь со мной, - рассеянно сказала мама, взглянув на тропу, ведущую в Хоксхед. - Почему ты все еще здесь, Бри? Поторопись, и мы все будем надеяться, что вечер пройдет спокойно.
        Бри подмигнула Фрэнсин, одними губами произнесла:
        - Я скоро вернусь, - и, обежав дом с одной стороны, побежала вниз по тропинке, ведущей к церкви Святого Михаила. Фрэнсин последовала за мамой во двор.
        На втором этаже послышался истошный крик. Мама вздохнула.
        - Фрэнсин, тебе придется присмотреть за Монти, пока я буду заниматься Мэдди. Сегодня она весь день капризничает. - Она опустила Монти на каменные плиты, которыми был вымощен двор. - Я скоро, Фрэн. Не подпускай его к колодцу.
        - Да, мама, - ответила Фрэнсин и поспешила за Монти, который быстро, по-крабьи, пополз по двору, затем плюхнулся на попку под деревцами бобовника.
        Фрэнсин не спускала с него глаз, потому что знала, как быстро он может ползать. Она любила маленького братика, правда любила, но не могла понять, почему отец любит его больше, чем его сестер, просто из-за того, что Монти мальчик. Отец играл с ним, щекотал его, пока Монти не начинал хохотать, делал все те вещи, которые другие отцы делают со своими детьми. Но если к ним пыталась присоединиться одна из его дочерей, игра тотчас заканчивалась, и она получала трепку ни за что.
        Фрэнсин делала все что могла, чтобы добиться расположения отца. Она никогда не производила ни звука, когда он был рядом, потому что отец терпеть не мог шум. Всегда убирала за собой, потому что он терпеть не мог беспорядок. Всегда говорила «спасибо» и «пожалуйста», зная, что иначе получит трепку.
        Она не понимала, что делает не так, и продолжала стараться.
        Фрэнсин пошла задом, чтобы все время видеть Монти, затем заглянула за дом, туда, где над деревьями высилась башня церкви. Дорожка была пуста.
        - Поспешите, - пробормотала она и подпрыгнула сначала на одной ножке, потом на другой, мысленно торопя своих сестер. Она не хотела, чтобы отец начал кричать, не хотела слышать глухой звук, получающийся, когда его кулак врезался в плоть. А потом бывало еще хуже. С тех самых пор, когда Фрэнсин научилась ходить, она вставала утром раньше всех и тихонько спускалась на первый этаж после того, как отец задавал трепку Бри. Потом Бри всегда пряталась на дубе, и он оставлял ее там на ночь в качестве дополнительного наказания. Именно Фрэнсин всегда уговаривала сестру спуститься, и они потихоньку возвращались в дом…
        Взглянув на холм в последний раз, Фрэнсин повернулась и снова перевела взгляд на двор.
        - Нет, Монти! - закричала она и, подбежав к братику, выхватила у него стручок бобовника, который он собирался сунуть в рот. - Он очень ядовит, глупый ты малыш. Фу! Его касались и ты, и я. Не двигайся, Монти. Мне надо принести мокрую тряпку, иначе ты отравишься.
        Монти поднял глазки и улыбнулся, показав два новых передних зуба.
        - Не двигайся! - повторила Фрэнсин и поспешила на кухню. Здесь она схватила тряпицу, быстро намочила ее в мойке и выбежала обратно во двор.
        - Монти! - позвала она. - Где ты… Монти! - завопила она. - Отойди оттуда, отойди сейчас же!
        Монти встал, держась за оголовок колодца, и, шатаясь на своих младенческих ножках, нагнулся и потянулся к цепи. Затем повернулся к Фрэнсин и засмеялся.
        Она бросилась вперед, и тут Монти опрокинулся в колодец, и его смех оборвался, когда он ударился головой о бадью. Две секунды, и послышался всплеск.
        - МОНТИ!!! - истошно завопила Фрэнсин и неистово закрутила головой, оглядываясь; по щекам ее текли слезы. - Мама! - крикнула она.
        Мама не вышла из кухни, не крикнула: «Иду!»
        Фрэнсин расплакалась и заглянула в колодец. В сумраке она различила Монти, он плавал на поверхности воды лицом вверх. Потерев глаза основаниями ладоней, она сделала долгий судорожный вдох, ни на миг не забывая, что с минуты на минуту домой должен вернуться отец. Он увидит возле колодца ее - а она ведь еще и не помылась - и Монти, плавающего внизу…
        Быстро взглянув на дом, Фрэнсин повернула ручку ворота и опустила бадью. Вытерев лицо рукавом, затем потерев о платье руки, скользкие от пота и слез, схватилась за цепь и стала неуклюже спускаться в колодец.
        Здесь было холодно и сыро. Дрожа и плача, Фрэнсин, перебирая руками, спускалась все ниже, пока ее ноги не коснулись бадьи. Тихий плеск; она погрузилась в воду и, одной рукой ухватив Монти, положила его в бадью.
        Его личико было бледно, ротик слегка приоткрыт, а губы имели странный цвет. На лбу краснела полоска - след от удара.
        Фрэнсин прижала его к себе.
        - Проснись, Монти, - прошептала она, испуганно глядя на кружок света наверху и боясь, что кто-то услышит ее шепот, кто-то, находящийся за пределами безопасного колодца.
        Она не знала, что делать. Монти все не просыпался. Из ее глаз потекли новые слезы. Отец вот-вот вернется домой. Если он узнает, что что-то случилось с Монти…
        Мама. Мама наверняка будет знать, что делать. Фрэнсин быстро и осторожно уложила Монти в бадью.
        - Инжирка!
        Фрэнсин обволокло облегчение. Бри наверняка будет знать, что делать. Она всегда знает, что делать.
        - Я здесь, - испуганно прошептала она.
        - Инжирка! - голос Бри удалился. - Ты там, на дубе?
        - Нет, я в колодце.
        Фрэнсин услышала тяжелые шаги отца, затем тихий голос Бри:
        - Если ты там, наверху, то не слезай. Он уже почти здесь.
        Кивнув, хотя сестра и не могла видеть ее, Фрэнсин, не раздумывая, прислушалась к ее предупреждению, и цепь загремела, когда она попыталась спрятаться под бадьей.
        В кружке света появилась голова Бри.
        - Монти! - крикнула она. - Как же ты там оказался?
        Заскрипела ручка колодезного ворота, и ее скрип отдался от стенок колодца, заглушив отчаянный шепот Фрэнсин:
        - Бри! - Она в ужасе смотрела, как бадья поднимается, качаясь; цепь продолжала громко лязгать с каждым поворотом ручки ворота.
        Плавая в холодной воде, Фрэнсин ощупала старые камни стен. Они были округлыми, выглаженными многими годами водной эрозии. Она нашла один торчащий камень и крепко обхватила его, глядя округлившимися глазами на бадью, быстро уходящую вверх.
        Над шахтой колодца появилась тень, нависшая над Бри, точно зловещая туча.
        Фрэнсин едва не крикнула Бри, чтобы та остерегалась. Над ней нависал отец. Фрэнсин видела их ясно. Его рыжие волосы торчали во все стороны, и даже снизу было видно, какие красные у него глаза.
        - Что ты тут делаешь? - Он схватил Бри и повернул ее, его лицо побагровело от ярости. - Сколько раз мне надо говорить вам, чертово отродье, чтобы вы не подходили к колодцу? - Он запнулся, стиснув плечо Бри. И, разинув рот, уставился на маленькое тельце, которое обнимала его дочь. - И к тому же с моим сыном!
        Фрэнсин закрыла глаза и погрузилась под воду, когда рука отца, как в замедленной съемке, врезалась в щеку Бри.
        Когда она снова выплыла на поверхность, кашляя и отплевываясь, наверху царила блаженная тишина.
        26 июля 1969 года
        Бри бежала ко двору, спеша к дубу. Она переждет бурю там, пока Отец не заснет, как делает всегда. Тогда она подумает, что…
        - Бри!
        Она застыла, крепко прижав Монти к груди.
        - БРИ! - зовущий ее голос был странно гулким, будто кто-то кричал, стоя у входа в пещеру.
        - Инжирка? - Бри повернулась, оглядев двор, затем посмотрела на дом. Все окна в нем были освещены, и она слышала, как Отец спускается по лестнице, бормоча себе под нос.
        - Где ты? - тихо спросила Бри, словно не смея говорить громко.
        - Внизу. В колодце.
        Снова бросив опасливый взгляд на дом, Бри бросилась к колодцу. И увидела на дне в воде Инжирку, держащуюся за выступающий камень.
        - Бри! - В этом тихом крике слышалось облегчение. В сумраке виднелось лицо Инжирки, похожее на белый кружок.
        - Что ты там делаешь? - голос Бри вернулся к ней гулким эхом.
        - Я не могу выбраться отсюда.
        Бри подошла к ручке колодезного ворота, но тут из дома донесся рев:
        - Где вы, черт бы вас подрал? Бри! Агнес!
        Она посмотрела в колодец и спросила:
        - Ты можешь продержаться?
        - Да, - ответила Инжирка. - Я боюсь, Бри, и тут холодно.
        - ЭЛИНОР! - рев Отца слышался так близко. Бри вздрогнула в страхе.
        В окне кухни мелькнула тень. Бри с тоской взглянула на свой дуб. Она не успеет добежать до него. Решение пришло быстро.
        - Я спущу к тебе Монти.
        - Монти? Он жив? - В голосе Инжирки прозвучало такое облегчение, что Бри нахмурилась. Что же натворила ее младшая сестра? Она положила братика в бадью и начала крутить ручку ворота, морщась при каждом ее повороте.
        Когда бадья ударилась о воду, раздался чуть слышный плеск.
        Из кухни донесся еще один вопль.
        - Я спущусь. - Перекинув ноги через оголовок, Бри схватилась за цепь обеими руками и повисла над глубокой шахтой колодца.
        - Что? Нет! Я хочу наверх!
        - Тсс-с! - Перебирая руками, Бри начала спускаться по цепи, слыша, как в ее ушах гулко колотится сердце. Если Отец услышит этот лязг, им конец.
        - Элинор! - заорал Отец. - Где он?!
        Казалось, прошла целая вечность, пока Бри добралась до воды и соскользнула в нее. Оставив Монти в бадье, она подплыла к дрожащей Инжирке и крепко обняла ее.
        Сестры переглянулись, глядя друг на друга с ужасом.
        «Возможно, завтра я проснусь и пойму, что все это мне только почудилось», - подумала Бри. Может, это сон? Ночной кошмар? Но нет, Инжирка была настоящей, реальной. Она находилась совсем близко, так, что их дыхание смешивалось.
        - Он расквасил тебе рот, - сказала Инжирка, немного шепелявя из-за выпавших передних зубов.
        - Со мной все в порядке. - Бри потрогала языком разбитую губу. Она не чувствовала боли, пока о расквашенном рте не заговорила Инжирка, но сейчас губа болела, болела ужасно. Она улыбнулась младшей сестренке. - Все будет хорошо. Я уже здесь. Ты, я и Монти… Что ты делаешь тут? Что произошло?
        Из глаз Инжирки потекли слезы. Она потянулась и коснулась холодной щеки братика и сморщила губы.
        - Это моя вина, - сдавленно прошептала она. - Мама велела мне присматривать за ним. Он опять попытался съесть стручок бобовника. Мне пришлось сбегать за мокрой тряпкой, а когда я вернулась, Монти перегнулся через колодец и упал в него. - Она испуганно посмотрела на старшую сестру. - Я убила его.
        Бри долго молчала, затем вздохнула, не в силах выносить это одеревенение в маленьком теле Инжирки.
        - Ничего подобного. Это несчастный случай. - Она задрожала. Вода была ледяной: тепло летнего солнца не проникало сюда. - Залезай в бадью к Монти. Или ты умрешь от простуды, - добавила Бри, повторив предостережение, которое она много раз слышала от матери.
        Они неуклюже возились. Инжирка старалась залезть в бадью, где уже находился Монти. Бри держалась за бадью, плавая в воде и дрожа.
        Последовало молчание - долгое молчание.
        Они смотрели на кружок света наверху, смотрели, как сумерки переходят в темноту. До них доносился шум ветра в лесу. Воздух в колодце стал холоднее. Бри дрожала так, что у нее стучали зубы, но она продолжала держаться за Монти и Инжирку. За свой спасательный круг.
        - ГДЕ ОН?
        Округлив глаза, девочки глядели на маленький кружок ночного неба, напрягая слух.
        - ЭЛИНОР!
        Кто-то шумно втянул в себя воздух. Из кухни послышались тяжелые шаги.
        - Где Монти?
        Бри посмотрела на Монти и улыбнулась мстительной улыбкой.
        Послышался стон, затем царапанье. Скрип дерева. Затем рыдания. Тихие ужасные рыдания. Мама.
        - Что ты сделала с Монти? - Отец. Он был озадачен, его речь звучала неясно.
        Последовало долгое молчание, полное горестных чувств.
        - Ты больше никогда его не увидишь. - В хриплом голосе мамы слышалась лютая ненависть.
        Бри сглотнула, коснулась холодного личика брата, и из ее глаз потекли слезы. Ее охватило горе; только теперь, после этих слов мамы, она до конца осмыслила, что есть смерть. Она больше никогда не увидит Монти. Никогда не услышит его смех. Никогда не ощутит досады от того, что он схватил ее за волосы, пытаясь встать.
        - Но… Что… Я оставил его здесь, на столе. - В голосе Отца звучало смятение. - Мне надо похоронить его как должно - после того, как я разберусь с остальными. - Он горько зарыдал.
        Послышалось царапанье ножек отодвигаемого стула, затем легкие шаги.
        - Ты больше не дотронешься до моих дочерей! - вскричала мама. - И не дотронешься до меня. Это ты виноват в том, что Монти умер. В этом виноват ты, Джордж!
        - Убирайся, женщина. Я ничего не делал. Это все маленькая сучка Бри. - Последовало разъяренное молчание, затем Отец злобно произнес: - Твоя драгоценная Бри унесла моего мальчика, и когда я доберусь до нее… До нее и до остальных. - Он засмеялся пьяным, почти безумным смехом. - До твоих цветочков, Элинор. Всех твоих цветочков. - Его смех стих, и он опять зарыдал.
        Глаза Инжирки наполнились слезами.
        - Он нас убьет?
        - Нет. Нам ничего не грозит, честное слово. Агнес, Виола и Рози спрятались в своем тайном месте. У них хорошее место… Лучше нашего, - нехотя добавила Бри, стуча зубами и с огромным трудом выполняя обещание, которое она дала Агнес. Она больше не чувствовала своих ступней. - Мама знает, что они прячутся. Я выпущу их, когда опасность минует.
        - А Мэдди?
        - Она находится в своей комнате. С ней все в порядке… Тс-с-с!
        Две девочки - одна в бадье, другая в ледяной воде - подняли головы, глядя на фиолетовое небо, и прислушались.
        - Я всегда их ненавидел, - хрипло проговорил Отец. - Всех этих девок. Шесть девок на одного мальчика. Что-то с тобой не так, Элинор. Ты паршивая жена, раз навязала мне всех этих девок. А теперь Монти умер.
        - Да, он умер. - Мама судорожно вздохнула, замолчала, затем сказала: - Но я не позволю тебе причинить вред моим девочкам. Ты и так слишком долго загрязнял мой дом. - Ее голос был спокоен, сдержан. Бри представила себе, как она стоит, напряженная и прямая, как это бывало с ней всегда, когда ей приходилось иметь дело с опасностью. - Мне следовало выгнать тебя сразу, когда умер мой отец.
        Послышался тихий свирепый смешок.
        - Твой отец? Он был дьяволом, а ты его отродье! Я заплатил ему, заимев всех этих клятых дочерей и взяв в жены ведьму. Этот дом принадлежит мне.
        - Нет. Теперь, когда Монти умер, ты ни на что не можешь претендовать.
        Послышался безумный смех. И Бри подумала, что Отец точно сошел с ума, когда Он заорал:
        - Тогда ты родишь мне еще одного сына, Элинор!
        - Нет! Я больше никогда не позволю тебе дотронуться до меня.
        - Я буду делать что хочу! Ты родишь мне еще одного сына, а потом еще. - Его голос понизился до злобного шепота. - Туэйт-мэнор принадлежит мне! Я заключил сделку с дьяволом и, если это будет необходимо, заберу свое силой.
        Из кухни донесся грохот, и Бри и Инжирка содрогнулись и в ужасе прижались друг к другу.
        Мама. Долгий ужасающий вопль. Шум борьбы. Звук рвущейся ткани. Пыхтение. Стук захлопнутой двери. Легкие шаги, убегающие вглубь дома.
        - Элинор! - невнятно завопил Он. Скрип дерева под тяжестью. Хриплые рыдания… Затем тишина.
        - Может, теперь мы можем подняться? - сказала Инжирка после долгой паузы.
        - Нет. Мы подождем, пока Он не уснет. - Бри не хотела покидать колодец. В нем безопасно, хотя бы на время.
        Текли минуты, превращаясь в часы. Из дома доносились едва различимые звуки. Пару раз Отец вышел во двор, ревя, хохоча или рыдая, хрипло, как человек, который плакал или кричал слишком долго.
        - Не шевелись и не шуми, Инжирка… Ни звука, - шептала Бри всякий раз, когда Фрэнсин вздрагивала и опасливо поднимала лицо, глядя на звезды, которые медленно двигались с запада на восток.
        Бри продолжала держаться за бадью, чувствуя судороги в ногах; затем судороги сменились онемением, почти приятным, так что она уже не чувствовала своих ног. У нее закружилась голова, затем ее начало клонить в сон.
        Моргая, она всякий раз смотрела вверх, туда, где виднелась ветка дуба.
        Всю ночь, когда глаза Фрэнсин начинали закрываться, когда ее руки, сжимающие цепь, начинали слабеть, Бри шептала:
        - Не шевелись, Инжирка, не шуми… Я здесь, с тобой.
        Даже когда ее собственные руки, обхватывавшие бадью, ослабели и тело погрузилось еще глубже в воду, она продолжала шептать, шептать, шептать…
        - Не шевелись, Инжирка, не шуми. Я никогда тебя не покину…
        Фрэнсин больше не могла видеть Бри, но она могла слышать ее…
        - Не шевелись, не шуми… Ни звука…
        Глава 25
        Это была самая долгая ночь в короткой жизни Фрэнсин.
        Объятия Бри ослабели, ее руки были холодны как лед. Монти был так же холоден, холоден и тяжел. И все это время Фрэнсин продолжала сидеть в бадье, изо всех сил стараясь не заснуть и дрожа от ужасной сырости.
        Она не могла понять, сколько времени прошло. Ей казалось, что колодец - это маленькая пещера, а звезды над головой - кончики сталактитов.
        Она уже много часов сидела в молчании; ночь была совершенно тиха, и все звуки разносились далеко-далеко.
        Фрэнсин вздрогнула, подумав, что она, должно быть, заснула. До нее доносились приглушенные звуки. Хлопали дверки шкафов, затем послышалось глухое буханье, как будто кто-то волочил что-то по ступенькам.
        - Где ты была? - невнятно пробормотал отец. Послышался звон бутылки, ударившейся о стакан. Он опять пил.
        - Я собрала твою сумку. - Мама. Ее голос звучал по-другому; это был не тот мягкий голос, к которому привыкла Фрэнсин. Как будто мама превратилась в совершенно другую женщину. Жесткую и холодную.
        - Зачем?
        - Затем, что ты уйдешь отсюда.
        - Что? Нет!
        - Ты уберешься отсюда, Джордж, - голос мамы сочился презрением. - Когда ты уйдешь, я позвоню в полицию и скажу им, что это ты убил Монти.
        - Говорю тебе, это сделала твоя сучка! Моего Монти убила Бри!
        - Бри не делала ничего подобного. Это был ты, и так я и скажу полиции, когда вызову их.
        - Ты думаешь, я дурак? - огрызнулся отец. Он тщился командовать, его голос окреп, и в нем зазвучали хитрые нотки. - Ты пытаешься вертеть мной. Ты всегда была коварной сукой. Ты что-то сделала, да? Ты и твои гнусные растения. Ты что-то сделала, чтобы у нас рождались только девки, а когда родился мальчик, ты сделала так, что он умер…
        Хрясть!
        Фрэнсин потрясенно ахнула, ее глаза округлились. Это что же, мама ударила отца?
        - Ты должен убраться. Сейчас же. - В голосе мамы не было жалости, в нем слышался только лед. - Если ты не уйдешь, я убью тебя. - Она говорила тихо и зло. - Ты называешь меня ведьмой, и я буду ведьмой. Всякий раз, когда я буду ставить перед тобой тарелку с едой, ты не будешь знать, какой кусок убьет тебя - первый, второй или третий. Ты никогда не узнаешь, какой яд я положила в твой виски, чтобы твои кошмары стали реальностью. Ты никогда не узнаешь, не положила ли я что-то на твою подушку, чтобы, проснувшись, ты обнаружил, что у тебя из ушей идет кровь… Если ты сейчас не уйдешь, то я убью тебя, Джордж Туэйт. Я буду убивать тебя медленно и так мучительно, как только смогу.
        Царапнули ножки отодвигаемого стула, тот опрокинулся.
        - Ты этого не сделаешь, - испуганно проговорил отец. - Не посмеешь!
        - Посмею, и еще как. И с удовольствием посмотрю, как ты будешь умирать в муках.
        - Ты ведьма. Ведьма!
        - Да, я ведьма. Уходи, Джордж, и не возвращайся. Здесь тебе никто не будет рад. - Из кухни донеслись быстрые легкие шаги мамы. - Когда ты уйдешь, я позвоню Сэму Вудаллу… Возьми вот это.
        - Что это?
        - Еда. Она тебе пригодится. - Последовала пауза. - И поможет тебе остаться в живых. - В мамином голосе зазвучали странные нотки. Как будто она сообщала ему какой-то секрет. Послышалось звяканье металла. - Вот все деньги, которые у нас есть. Возьми их и убирайся. Убирайся так далеко, как только можешь.
        Фрэнсин напрягла слух, отчаянно желая, чтобы отец взял деньги и еду и убрался.
        Их шаги, одни тяжелые, другие легкие, удалились вглубь дома.
        После этого время в колодце шло медленно. Иногда Фрэнсин казалось, что из дома доносится какой-то звук. Как будто кто-то зовет ее, но так тихо, что она не может разобрать слова. Она не знала, ушел отец или нет. Она не слышала звуков открываемой и закрываемой двери, которые свидетельствовали бы о его уходе. Она продолжала держаться за цепь и за Монти. Руки Бри больше не обнимали ее, но Бри по-прежнему была рядом и продолжала шептать Фрэнсин на ухо:
        - Не шевелись и не шуми. Сиди тихо, как мышь. Не дай Ему найти нас. Ни звука, Инжирка.
        Фрэнсин не шевелилась. Ни тогда, когда она услышала, как мать вышла ночью во двор, зовя ее и Бри, ни тогда, когда Мэдлин заплакала и мать торопливо ушла, ни тогда, когда со стороны дороги на Хоксхед послышались топот тяжелых ботинок и голоса, ни тогда, когда эти голоса наполнили лес.
        Фрэнсин не отвечала, когда эти голоса звали ее. Она продолжала сидеть неподвижно, обнимая холодное тело Монти. Оцепенелая и изнеможенная, она не отрывала глаз от стены колодца, не шевелясь.
        Мало-помалу рассвело, сначала темнота посветлела, стала серой, затем по небу разлилось красное свечение, потом засияло солнце.
        Опять слышались голоса. Настойчивые. Усталые. Хриплые. Их было так много…
        Загремела цепь. Когда бадью подняли, Фрэнсин продолжала все так же что есть сил сжимать в объятиях Монти. Чьи-то руки отцепили ее от ее брата. Послышались крики ужаса, затем раздался жуткий вопль Элинор, когда из колодца было вытащено тело Бри.
        Бри и Монти положили на каменные плиты двора.
        Последовал момент ужаса, когда Фрэнсин уставилась на сестру, но страх тут же прошел, когда она услышала шепот Бри:
        - Я по-прежнему здесь. Я здесь, Инжирка.
        С Бри все в порядке, она рядом. Это не Бри лежит на земле. На Фрэнсин снизошло теплое онемение. Как же хорошо ничего не чувствовать…
        Мать истошно вопила, затем крепко обняла ее. Над ней наклонился какой-то мужчина, заговорил с ней. У него были голубые глаза и густые-прегустые брови. Он спрашивал ее, как она себя чувствует. Фрэнсин просто смотрела на его брови и не отвечала. У нее не было слов. Она не понимала, что происходит. Ведь вчера был просто еще один день, просто еще один день…
        Во двор вбегали люди, узнавшие о том, что их нашли; они задавали вопросы полицейскому и Элинор, толпились вокруг тел Бри и Монти.
        Фрэнсин узнала многих из них. Все они были изнеможены и покрыты грязью: всю ночь рыскали по лесу. На лицах одних было написано облегчение, другие плакали. Фрэнсин увидела, как из леса выбежала мисс Кэвендиш, затем в ужасе остановилась, не в силах поверить тому, что видели ее глаза.
        Фрэнсин держала маму за руку, пока мама и полицейский разговаривали. Люди смотрели, как мама плачет, и на их лицах было написано сочувствие. Мужчина с густыми бровями пытался опять поговорить с ней. Он спрашивал ее, где Агнес, Розина и Виола. Фрэнсин смотрела на него молча. Это был глупый вопрос. Сестры находились в своем тайном месте.
        Затем мама опустилась перед ней на колени; на ее осунувшемся лице читалось отчаяние, и она тоже хотела знать, куда подевались сестры.
        Фрэнсин сказала бы ей, если б знала ответ. Но она не знала. Этот секрет был известен только Бри.
        Толпа опять разошлась, отправившись на поиски Виолы, Розины и Агнес.
        Фрэнсин не знала, сколько еще времени прошло, но солнце грело ее плечи, когда она и Бри поднялись на второй этаж и вместе улеглись в кровать.

* * *
        Стоя на коленях и крепко обхватив живот, Фрэнсин рыдала, охваченная воспоминаниями, которые все обрушивались и обрушивались на нее.
        Это продолжалось часами… Люди обыскивали дом, звали сестер, затем их крики переместились в сад, в лес. Бри носилась по ее спальне, точно маленький смерч, сбивая со стен картины, грохоча в ванной. Она была возбуждена, но не могла сообщить Фрэнсин почему.
        Затем все это хождение прекратилось. Полицейские и люди из поискового отряда ушли, и Элинор сидела на кухне молча, в отчаянии уставившись в стену.
        Фрэнсин замотала головой, пытаясь избавиться от этих воспоминаний, но они все приходили и приходили. Похороны Бри и Монти. В них участвовали всего четыре человека: Фрэнсин, Мэдлин, Элинор и мисс Кэвендиш. Но на кладбище зашла только мать. Она сама выкопала могилы и сама переносила маленькие гробики. Фрэнсин смотрела на нее из сада, держа мисс Кэвендиш за руку, а Мэдлин спала в своей коляске.
        Затем последовали годы молчания, и все это время Бри оставалась с ней. Ее единственная подруга, казавшаяся ей более реальной, чем живые люди. Как же она могла забыть, что Бри ее сестра?
        Но потом даже эти воспоминания угасли. Три года Фрэнсин не говорила. Она не задала ни единого вопроса ни об отце, ни о том, что произошло. Со временем она забыла. Забыла про Бри, забыла про Монти, забыла про них всех. И снова начала говорить.
        - Ничего из этого не произошло бы, если б я просто не выпускала Монти из виду, - шепнула она Констейблу, который стоял на коленях рядом с ней, не отводя глаз от ее лица. - И я никогда не спрашивала Бри, где они. Она это знала. Она сказала мне, что спрятала их. Я могла бы ее спросить, но не спросила. Я могла бы спасти моих сестер. Они умерли, потому что я не спросила.
        - Вам тогда было пять лет, - сказал Констейбл. - Вы не можете винить себя в том, что произошло. Вы были ребенком.
        Но эти слова ничего не значили. Фрэнсин терзало чувство вины. Неважно, что это был несчастный случай, неважно, что тогда ей было всего лишь пять лет. Ее брат погиб из-за нее, и косвенным образом именно из-за нее умерли ее три сестры. Если бы Бри не спустилась в колодец и не умерла, если бы вместо нее умерла она сама… Если бы она не выпускала братика из виду, как ей было сказано… Если бы, если бы, если бы…
        Фрэнсин Туэйт, всегда державшая свои эмоции в узде, дала волю чувству вины, которое она носила в себе пятьдесят лет, и разразилась слезами. Это чувство вины подмешалось во все, что она испытывала до сих пор, сплелось с яростью от всех слышанных ею прежде ехидных замечаний, с горем от смерти матери, с радостью, приносимой ей ее садом. Все эмоции, которые она никогда не выказывала, выплеснулись из нее - горе, радость, разочарование и пересиливающее их все чувство вины.
        И Констейбл не мешал ей плакать. Он обхватил одной рукой ее плечи и прижимал к себе, содрогаясь вместе с каждым сотрясением ее тела.
        Фрэнсин плакала так, как никогда не плакала прежде. Она оплакивала своих мертвых, оплакивала трагедию, которая разрушила ее семью пятьдесят лет назад. Она плакала до тех пор, пока не почувствовала, что в ней ничего не осталось.
        Констейбл еще долго молчал после того, как она затихла, ибо в ней не было ни эмоций, ни слов.
        - По крайней мере, теперь вы знаете, что ваша мать не травила вашего отца, - тихо сказал он. Его лицо было серо в сумраке, который окутал их, хотя ни он, ни она не заметили, что стемнело.
        - Я думала, что она отравила его. - Фрэнсин говорила хрипло, горло у нее было сдавлено и болело. - Я слышала, как она грозилась убить его, если он не уйдет, и, должно быть, запомнила эту угрозу, как будто она выполнила ее. - Замолчала, перебирая свои воспоминания и сопоставляя их со всем тем, что ей удалось узнать о последней неделе жизни отца между его уходом из Туэйт-мэнор и его смертью. - Думаю, она все-таки отравила его, отложенно. Она дала ему еду с собой, когда он ушел, и в его поведении в лечебнице проявлялись все симптомы отравления. Она пыталась сделать так, чтобы он никогда не смог вернуться.
        - Бедная ваша мама. Подумать только, она так и не узнала, что ваши сестры мертвы и их тела лежат в доме…
        - Сперва мама думала, что Джордж забрал их с собой. - Фрэнсин была потрясена - в детстве это никогда не приходило ей в голову, но сейчас, будучи взрослой, она все поняла. - Но потом она узнала, что это не так, потому что он вернулся, - прошептала она.
        Глава 26
        Констейбл сдвинул брови.
        - Кто вернулся? Ваш отец?
        - Да… Когда мы находились в лечебнице, я не хотела этому верить. Не могла этому верить… - Фрэнсин медленно встала на ноги. Силуэт дома горбился в ночи, словно ему было больно от тайн, которые он так долго скрывал. Ее взгляд переместился на лабиринт из рододендронов. - Я думала, что это происходило раньше, - прошептала она.
        - О чем вы? - тихо спросил Констейбл, опасаясь говорить громче, чтобы его голос не помешал Фрэнсин говорить.
        - Я… я… - Она замотала головой, ощущая такое стеснение в груди, что ей было трудно дышать. Она не хотела вспоминать, но воспоминания становились все яснее, заполняя собой провалы в ее памяти, давая дорогу правде, которую она так долго умудрялась держать под спудом.
        Вдруг Фрэнсин выбежала со двора и по перекопанной лужайке побежала к рододендронам.
        - Ради Бога… Фрэнсин! - закричал Констейбл, затем бросился за ней, когда она вбежала в лабиринт.
        Вокруг нее сомкнулись высокие непроницаемые стены. Ей не нужен был свет, чтобы добраться до центра лабиринта. Торопливо поворачивая то направо, то налево, Фрэнсин слышала, как бегущий за нею Констейбл ругается себе под нос.
        Окутанный тенями, перед ней возник Нептун над высохшим фонтаном. Но Фрэнсин чудилось, что ее спину греет летнее солнце, а из фонтана извергается тонкая струя воды.
        - Я думала, что это произошло до того, как Бри утонула, - проговорила она, когда Констейбл приблизился к ней и остановился. - Но это случилось после. Потом это воспоминание приходило ко мне, но я не понимала, что оно реально, что это происходило на самом деле. Это казалось мне… частью сохранившейся в моей памяти атмосферы. - Фрэнсин опустилась на колени и положила ладонь на мшистые каменные плиты, видя перед собой гирлянду из белых хризантем, словно сияющих в том давнем солнечном свете. Это воспоминание больше не было размытым, как прежде; нет, оно было таким ярким, четким, что она чувствовала, как по спине течет пот, слышала, как где-то в лабиринте поет дрозд, и ощущала аромат хризантем. - Бри была здесь. В те дни она казалась мне такой реальной; думаю, тогда я не понимала, что она мертва. Когда она была жива, в ней было столько жизненной силы; думаю, именно из-за этого она тогда казалась мне более реальной, чем я сама. В то время я была похожа на какую-то бледную тень.
        Погладив каменную плиту, Фрэнсин прошептала:
        - Это был день рождения Агнес. Мы испекли кекс. У нас был план - у Бри и у меня. Мы думали, что, если мы сделаем день рождения Агнес особенным, она вернется. Я хотела, чтобы мои сестры вернулись… Агнес, Виола и Рози. Мне их не хватало. Хризантема была цветком Агнес, и мы сорвали все белые хризантемы, которые смогли найти в мамином саду, и сплели из них гирлянду вокруг фонтана. Мама… - Она подняла взгляд, словно пытаясь увидеть дом сквозь стены из рододендронов. - Мама ничего не сказала. Я даже не уверена, что она что-то заметила. Я не могу себе представить, что пережила мама в те дни. Она была как тень самой себя, и мы…
        Она закашлялась, не в силах выносить ту адскую душевную боль, которую тогда испытывала мать, которую испытывали они все.
        - Мы услышали шаги на подъездной дороге. Мы были поражены, ведь несколько дней в доме было так тихо, и Бри…
        Фрэнсин встала с колен и бросилась бежать вон из лабиринта; Констейбл побежал за ней. Она бежала за Бри, которая мчалась впереди так, что ее косы неистово били ее по спине; у выхода из лабиринта Бри застыла, приложив палец к губам. Перед ними высился дом, омытый солнечным светом.
        - Мы увидели, как в дом кто-то зашел. - Фрэнсин прижала руку ко рту; ее взгляд метался, пока ее память пыталась выстроить воспоминания так, чтобы все стало понятно.
        - Кто это был? - прошептал Констейбл.
        - Отец. - Ее горло сжал ужас, который она испытала, когда ей было пять лет.
        - Ваш отец вернулся домой после того, как сбежал из Образцовой лечебницы? - тихо уточнил Констейбл. - Вы в этом уверены?
        Фрэнсин кивнула.
        - Но зачем? Ведь его разыскивала полиция. Зачем ему было возвращаться домой, если он знал, что ваша мать заявила на него? И не только это - ваша мать пригрозила ему, что отравит его. Почему он вернулся, если ваша мать ясно дала ему понять, что здесь ему никто не рад?
        - Он вернулся из-за усадьбы. Ему всегда был нужен только Туэйт-мэнор. Ради него он столько лет прожил в браке, в котором не было любви, - и все только для того, чтобы потерять его, когда Монти погиб. Он вернулся, чтобы потребовать то, что считал своим по праву.
        Дрожа, Фрэнсин ухватилась за разматывающуюся нить своих воспоминаний, снова очутившись на солнце, светившем пятьдесят лет назад.
        - Он вошел через парадную дверь. Тогда это показалось мне странным. Никто не использовал эту дверь, только чужие. Думаю, тогда я не поняла, кто это. Но это поняла Бри. Дверь хлопнула, и это напугало меня. Но не Бри. Она побежала к дому, и я сделала то, что делала всегда. Я последовала за ней.
        Фрэнсин торопливо пересекла лужайку, открыла парадную дверь и остановилась в вестибюле, оглядываясь по сторонам. Констейбл беззвучно закрыл за собою дверь, затем встал рядом с ней, глядя на нее.
        Вестибюль наполнился шепотом, перешедшим в бормотание, исходящее от обшитых панелями стен. Чувствуя, как что-то сдавливает ее грудь, Фрэнсин медленно оглядела шепчущие стены. Ей хотелось убежать. Она не желала дальнейших открытий, не была уверена, что выдержит их.
        - Что произошло? - прошептал Констейбл, когда она продолжила молчать. - Что вы увидели?
        - Я не видела это, а только слышала. Голос мамы… Затем голос отца. - Она закрыла глаза, чтобы лучше видеть себя, стоящую в вестибюле рядом с Бри. Мерзкое бормотание обвилось вокруг ее горла, словно мертвые пальцы, соединяя прошлое с настоящим.
        Она повернула голову, следуя за бормотанием, глядя на закрытую дверь главной гостиной. Вот голос мамы, тихий и страдальческий; вот его голос, нерешительный и грубый.
        Сделав один шаг в сторону главной гостиной, затем другой, Фрэнсин взялась за ручку ее двери.
        - Они были здесь, а мы с Бри подслушивали под дверью. Они ссорились. Мама была в гневе. Она хотела знать, куда подевались девочки, и что-то кричала насчет Бри, а отец отрицал, что забрал их с собой. - Фрэнсин открыла дверь, собравшись с духом, ведь она редко заходила сюда в последние пятьдесят лет. - Я не помню всего, что они говорили, но чувствовала…
        Она попыталась вспомнить те бурные чувства, которые ощущала тогда. Ей в нос ударил такой резкий запах табачного дыма, что она ахнула.
        - Я чувствовала ненависть… Лютую ярость. Я точно не знаю, что здесь делала мама, ведь это всегда была комната отца. - Ее глаза скользнули по потертому персидскому ковру, по полу перед камином, по краю окна. Затем она посмотрела на стол, туда, где находилась та единственная вещь, которой здесь было не место.
        - На столе стояла мамина корзинка со швейными принадлежностями. Это было странно, ведь мама никогда не занималась здесь шитьем - она всегда шила в маленькой гостиной. - Фрэнсин попятилась к порогу и закрыла дверь, оставив только щелку, через которую она могла видеть гостиную, как видела ее пятьдесят лет назад. - Они кричали друг на друга. Мама была в отчаянии, она была убеждена, что он забрал девочек назло ей. Послышался шум… Думаю, он ударил ее.
        Фрэнсин ахнула.
        - Рядом с корзинкой лежали ее ножницы для шитья. Когда я была маленькой, я так боялась их… Она схватила их…
        Фрэнсин резко повернулась, увидев, как Бри упорхнула на кухню.
        - Мы убежали, убежали в лес. - Вслед за своим воспоминанием о Бри она, пробежав через кухню, выбежала во двор, и все это время Констейбл следовал за ней. Фрэнсин взбежала по склону, ведущему в лес, затем остановилась. - Мы оставались в лесу весь день и еще долго после того, когда нам было положено лечь спать. Я тогда ничего не понимала. Думаю, даже в то время я пыталась заблокировать это, выкинуть из головы. - У нее вырвался крик, и она снова повалилась на колени. Крик разорвал темноту, и ей показалось, что сейчас и сердце разорвется от отчаяния.
        Она сделала Констейблу знак не приближаться, не желая, чтобы на то хорошее, что он олицетворял собой, пала тень ужаса, которым было наполнено ее прошлое.
        - Ваша мать убила отца? - пробормотал он, отступив.
        Фрэнсин кивнула.
        - Это было идеальное убийство, - хрипло сказала она. - Все считали, что он сбежал; никто не ожидал, что он явится домой и затем будет убит. Его искали везде, но только не здесь. - Она на миг закрыла глаза и прошептала: - И я знаю, где мама закопала его.
        - Но ведь не в саду, не так ли? - спросил Констейбл. - Там уже негде копать.
        - Нет. Она закопала его, можно сказать, на виду. - Она печально посмотрела на него. - Где можно закопать труп, чтобы никто не заметил? - Это был риторический вопрос, распутавший все запутавшиеся нити ее воспоминаний. - Это как загадка, чья отгадка такая простая, такая очевидная… Кладбище. Никому не пришло бы в голову искать труп на кладбище, ведь мертвым положено лежать именно там.
        Она встала с колен и прошептала:
        - Это случилось в ту ночь. Когда мы с Бри наконец вернулись домой, было уже почти темно. - Она увидела себя, пятилетнюю, увидела, как она крадется по лужайке, держа за руку призрак Бри.
        Ее губы сложились в печальную улыбку.
        - Я боялась, что мне попадет из-за того, что я так поздно не ложилась спать. Мне было так страшно… Мы потихоньку зашли в дом. Думаю, даже тогда я все еще ожидала, что увижу в главной гостиной нашего отца. Но я была слишком испугана, чтобы проверять, там он или нет. - Она посмотрела на дом, казалось, съежившийся под тяжестью ночи и воспоминаний. - Мэдди хныкала. Я поднялась на второй этаж, подумав, что мама находится там, вместе с ней… Тогда и услышала звуки лопаты, копающей землю. Я подумала, что мама работает в саду. Она делала это, копалась в саду, когда хотела. И ей было все равно, сколько сейчас времени.
        Фрэнсин подошла к кладбищу Туэйтов и открыла его калитку, не испытывая своего всегдашнего страха.
        - В моей голове все перепуталось. Я увидела, что мама копает землю на кладбище, и подумала, что она копает могилы Бри и Монти, но это было не так - ведь они уже были похоронены. Она копала на другой стороне.
        Фрэнсин прошла мимо могил Туэйтов, похороненных здесь в глубине веков, пока не добралась до захоронений Викторианской эпохи.
        - Здесь, - сказала она, показав на безымянную могилу, обсаженную растениями, олицетворяющими ненависть. - Здесь мама и похоронила моего отца. - Фрэнсин смотрела на цветы, черные, синие, белые и оранжевые. - Должно быть, она действительно ненавидела его, - прошептала она. - Мама оставила послание, адресованное моему отцу.
        Она провела рукой по синим соцветиям волкобоя.
        - Я ненавижу тебя… - произнесла она, прежде чем ее взгляд упал на лобелию, которая чуть не задушила оранжевые лилии, - ненавижу за твои высокомерие и злобу… - Куст черных роз на конце могилы. - Я убила тебя… за твое предательство. - Ее ладонь лежала на черных георгинах. На другом конце могилы цвел луноцвет. - Я цвету в темные времена, - слышалось над плетьми гельземия. - Без тебя… - Она посмотрела на синие ирисы. - У меня есть надежда.
        Со сдавленным горлом, хотя у нее уже не осталось слез, Фрэнсин смотрела на цветочное послание, которое мать оставила мужу. Вся эта ненависть и весь этот гнев тлели на кладбище, несмотря на все эти годы, словно рана, которая без прижигания продолжала все сочиться и сочиться гноем.
        - Я не виню ее в том, что она убила его, - сказал Констейбл. - Ничего этого бы не произошло, если б вы не жили в постоянном страхе перед отцом. Это он создал атмосферу ненависти и ужаса, которая непременно должна была разрешиться трагедией.
        Фрэнсин кивнула, все так же не в силах понять, как добрая, мягкая женщина, которую она помнила, была способна хладнокровно кого-то убить.
        Тодд ошибочно принял молчание Фрэнсин за стыд из-за того, что сделала мать.
        - Не судите мать. Из-за него она потеряла пятерых детей, и ей надо было защитить вас и Мэдлин. Ей пришлось его убить, иначе она никогда не смогла бы избавиться от него. Я бы убил его и за куда меньшее, если б мне надо было защитить моих детей.
        Фрэнсин и не хотела судить мать. Напротив, она испытывала сострадание, вспоминая дни после того, как Элинор похоронила мужа, думая о том, как та носилась по всему дому, заглядывая во все углы. Оглядываясь на прошлое, она понимала, что мать догадывалась, что девочки спрятались где-то в доме. Но мама наверняка очень быстро поняла, что они умерли, потому что иначе они откликнулись бы, если б услышали, как она зовет их. Она пыталась найти их тела… Но, несмотря на эти ее поиски, мама избавилась от всего того, что напоминало ей об отце Фрэнсин и о ее затерянных в доме дочерях. От них не осталось ничего, ни единой фотографии, ни единой игрушки. Все эти вещи были сожжены во дворе. Получился огромный погребальный костер, ставший золой печальных воспоминаний.
        Мама не могла никому сказать правду, сообщить, что Джордж не забирал с собой девочек, не могла никого попросить помочь ей отыскать тела ее дочерей - ведь это привлекло бы внимание к усадьбе и привело бы к раскрытию ее собственного преступления.
        Фрэнсин всхлипнула, полная сочувствия к маме, которая была вынуждена до конца своих дней жить, зная, что тела ее маленьких дочерей лежат где-то внутри дома. Пожалуй, слишком жестокое наказание за то преступление, которое она совершила.
        Фрэнсин терзали невыносимые мысли, по ее спине пробежал холодок. Она посмотрела на дом, чувствуя, что от любви к нему у нее щемит сердце. В каждом перекрестье темных лучей, падающих на его белые стены, читалась история, и в нем было столько печали не только по самой Фрэнсин, но и по всем тем, кто жил и умер в этом доме… Но даже на расстоянии она чувствовала, что от его хаотического силуэта, вырисовывающегося на фоне ночного неба, исходит что-то такое, что говорит о переменах. Об уменьшении напряжения в его фахверковых стенах, о бодрости, чувствующейся в очертаниях его дымовых труб, об облегчении, читающемся в его перегородчатых окнах, как будто старое здание пятьдесят лет задерживало дыхание, храня свои мрачные секреты, и только теперь смогло свободно дышать, потому что они наконец выходят наружу.
        Фрэнсин вдруг осознала, что Констейбл держит ее за руку. Внезапно по лесу Лоунхау пробежал неистовый шелест, похожий на причитание; затем он мало-помалу затих, превратившись в безмолвие, заполнившее собою сад.
        Давящее молчание пронзил истошный вой, когда из леса вырвался свирепый порыв ветра и понесся в сторону дома. Но нет, это был не ветер, а огромная тень. Она двигалась быстро и будто заслоняла собой звезды. Слышался пронзительный визгливый звук, похожий на шум ветра перед бурей.
        И все это обрушилось на Фрэнсин и Констейбла.
        - Он здесь, - выдохнула она. - Джордж здесь.
        - Где? - спросил Тодд, ошалело крутя головой.
        - Вокруг нас. - Видя, что тень распространяется, Фрэнсин поняла, что именно этого она и ожидала. Она не была уверена, что Джордж Туэйт проявит себя, но призраки всегда возвращаются на место своей смерти, а Джордж Туэйт умер в Туэйт-мэнор.
        Тень пронзил вопль. Отчаянный вопль.
        - Мэдди! - закричала Фрэнсин и бросилась бежать к дому, а Констейбл помчался за ней.
        В доме раздался грохот, за которым последовало буханье, звучавшее, пока она и Констейбл бежали по двору и вбегали на кухню.
        - Эти звуки доносятся с откуда-то с верхних этажей, - сказал Тодд.
        Они вбежали в вестибюль и в ужасе застыли, глядя, как тень течет по обшитым панелями стенам лестничного колодца, затем переливается через перила. Из ее глубины послышался шепот, что-то шептало:
        - Цветочки Элинор… - Эти слова повторялись опять и опять, сливаясь в злобное бормотание, полное ненависти, продолжающейся уже десятки лет.
        - Какого черта? Что это? - прошептал Констейбл.
        Сглотнув, Фрэнсин ответила:
        - Мой отец.
        Их внимание переключилось на лестничную площадку, на которой Мэдлин отбивалась от невидимой силы, которая тащила ее за волосы вниз по ступенькам, так что ее голова была запрокинута под каким-то странным углом. За ней, беспомощно спотыкаясь, двигался Киф с глазами, круглыми от ужаса; невидимая сила не давала ему приблизиться к Мэдлин.
        - Джордж Туэйт! - завопила Фрэнсин. Ненависть к отцу вытравила из нее страх. - Оставь Мэдлин в покое! Она не имела никакого отношения ни к смерти Монти, ни к твоей.
        Невидимая сила отпустила Мэдлин. Она, спотыкаясь, спустилась по последним нескольким ступенькам и упала на колени, рыдая. Но когда Фрэнсин кинулась к сестре, чтобы помочь ей встать, клубящаяся темнота окутала их обеих, обрушив удушающую тяжесть, и вокруг них все громче и громче звучало: «Цветочки Элинор…» - отдаваясь призрачным эхом, ползающим по коже, и вызывая тот же жуткий страх, который чувствуешь, когда в высокой траве шипит змея.
        Лютая ненависть Джорджа Туэйта толкала их, несмотря на сопротивление, заставляла переставлять ноги. До Фрэнсин словно издалека доносились крики Констейбла; она видела, как он и Киф тщатся пробиться сквозь эту удушливую тень. Почувствовала, как Констейбл на миг сжал ее пальцы, затем тень заставила ее и Мэдлин переступить порог главной гостиной. Тодд попытался последовать за ними с ужасом и недоумением на лице, но тут мимо Фрэнсин пронеслась ледяная волна и ударила его и Кифа в грудь с такой силой, что они врезались в противоположную стену вестибюля. Дверь гостиной хлопнула так сильно, что все здание сотряслось.
        Внезапно тень отпустила Фрэнсин и Мэдлин, и они, шатаясь, схватились друг за друга, чтобы не упасть. Джордж Туэйт вобрал в себя всю тьму, заполнив главную гостиную, словно тяжелое облако мщения. Его мерзкий шепот перешел в истошный вопль, который ударил не по ушам Фрэнсин, а сразу по всем нервам, прикрепленным к ее позвоночнику, заставив ее вспомнить тот ужас, который всегда внушала ей эта комната. Она вспомнила орущий голос, орущий на нее, пятилетнюю. Орущий на Бри. Всегда повышенный, всегда полный злобы, никогда не говорящий спокойно, чтобы унять боль от ссадины, чтобы выразить любовь. Ненавистный голос. Голос, вселяющий страх.
        Мэдлин сжала руку Фрэнсин, ее длинные ногти впились в ее плоть.
        - Джордж… Отец, - выдавила из себя Мэдлин. - Пожалуйста…
        Тень словно заколебалась, затем приняла форму, повторяющую очертания фигуры того Джорджа Туэйта, которого Фрэнсин помнила со времен своих пяти лет. Он стоял перед сестрами, уставившись на них глазами, похожими на бездонные дыры.
        Лица Фрэнсин коснулись мерзкие призрачные пальцы; они щупали, будто что-то ища. У нее пресеклось дыхание, и она попыталась отстраниться от его жуткого прикосновения. Призрачные пальцы переместились на лицо Мэдлин, затем опустились на шею - и вдруг с силой сжали ее.
        - Монти. - Имя маленького брата звучало песней о муке утраты. - Вы знаете, цветочки. Вы знаете…
        Фрэнсин попыталась стащить призрачные руки с горла Мэдлин, но у нее ничего не вышло.
        - Мэдлин тут ни при чем! - закричала она. - Тогда она была совсем малышкой!
        Из камина вылетела волна теплого воздуха, руки Джорджа разжались, и Мэдлин повалилась на пол. На мгновение Фрэнсин осознала, что в дверь неистово стучат кричащие Констейбл и Киф, хотя их крики приглушает толстая деревянная створка. Затем она закричала:
        - Нет, Бри! Что ты делаешь?
        Но Бри делала то, что делала всегда. Теплой волной она ринулась в сердце тени Джорджа Туэйта и вступила с ним в бой, чтобы защитить сестер. Теперь по комнате носился водоворот из двух неясных теней, теплой и холодной.
        Фрэнсин не раздумывая бросилась в самую его гущу. Она видела вокруг себя неясные лица: сначала лицо Бри - полное решимости и страха, от которого у Фрэнсин защемило сердце, - затем лицо Джорджа, искаженное ненавистью и злобой.
        - Перестань, Бри! - крикнула она бушующему вихрю. - Ты больше не можешь сражаться с ним. Ему надо узнать, что случилось с Монти. - Но битва продолжалась, пока она не сделала глубокий вдох и не завопила: - Отец, это не Бри! Это я. Это я виновата в том, что Монтгомери погиб!
        Джордж извернулся, отшвырнул Бри, и та, отлетев на другой конец комнаты, врезалась в камин.
        Визг маленького призрака потонул в волне ледяного воздуха, который обвился вокруг Фрэнсин, заставив ее попятиться, и одновременно послышался пронзительный горестный вой. Все отцовское горе обернулось вокруг нее, выдавливая воздух из легких. Фрэнсин чувствовала, как из глаз текут слезы, и задыхалась, потому что он душил ее в своих полных ненависти объятиях. Она упала на колени, ее спина выгнулась, а он все давил на нее, причиняя боль.
        - Ты знаешь, цветочек, ты знаешь…
        Фрэнсин посмотрела в бездонные глаза отца, когда его лицо нависло над ней.
        - Да, - прохрипела она. - Это была я… Я отняла Монтгомери у тебя, у всех нас. Мне так жаль… Жаль нас всех. Жаль всего того, что мы потеряли.
        Ненависть на лице отца сменилась растерянностью; его тень начала бледнеть по краям, словно мираж. Его хватка ослабела, и воздух за ним сделался чернее ночи; то была изначальная, первобытная тьма, в которую не могут войти живые, чернота за пределами цвета, ибо там, откуда она, никогда не существовал ни один цвет.
        - В этом не было ничьей вины, - прошептала Фрэнсин, и энергия, которую Джордж Туэйт сохранял пятьдесят лет, начала таять, словно ненавистное воспоминание. - Монти погиб, и это был трагический несчастный случай, в этом никто не виноват. Тебе некому мстить.
        Его ярость продолжала кипеть еще минуту, затем она стихла, и вот он стоял перед Фрэнсин: сломленная, отрезанная от всего душа, не заслуживающая жалости. Но она все равно жалела его. Только это и осталось у нее - жалость. Затем призрак Джорджа Туэйта слился с тенями и исчез.
        Прошло какое-то время, прежде чем Фрэнсин встала на ноги, встала с трудом, но не оперлась на протянутую руку Мэдлин. Сестры не успели обсудить ужас, который они пережили, потому что дверь распахнулась и в гостиную ворвались Констейбл и Киф, принявшиеся ошалело оглядываться по сторонам.
        - Вы в порядке? - спросил Констейбл, убедившись, что, кроме них четверых, в комнате никого нет.
        - Думаю… думаю, да, - проговорила Мэдлин, касаясь своего горла, на котором уже темнели синяки - следы пальцев. - Фрэнни? - прошептала она, видя, что Фрэнсин не шевелится и не говорит, но не подошла к ней, словно боясь, что от прикосновения что-то внутри сестры разобьется.
        - Фрэнсин! - сказал Констейбл, приблизившись к ней. - Что это было? - Он опустил протянутую руку, которую она не взяла. Она не могла вынести его доброту, только не сейчас. Он стоял рядом с Кифом, дрожащим от продолжающегося шока, и смотрел на Фрэнсин с тревогой, когда она вышла из главной гостиной, так и не произнеся ни единого слова.
        Фрэнсин с опаской остановилась в вестибюле и прислушалась к дому, к его тихим странноватым звукам, являющимся частью привычного фонового шума. Она напрягла слух - не раздастся ли бормотание или царапанье? Но ничего не было - ни бормотания, пропитанного злобой вредоносных тайн, ни запаха табачного дыма. Вместо этого дом обволакивал Фрэнсин, окутывал ее, как теплое пушистое одеяло в холодную зимнюю ночь.
        - Он ушел, - сказала Фрэнсин, осознав, что в дверях гостиной стоит Констейбл и смотрит на нее.
        Она повернулась к нему, этому мужчине, который во всем был полной противоположностью ее отцу. Который вошел в ее жизнь морозным вечером несколько недель назад, который не знал ее, но которому она доверяла, как никому и никогда.
        Фрэнсин улыбнулась ему, но затем ее улыбка погасла, и она в тревоге оглядела вестибюль.
        - В чем дело? - спросил Тодд, увидев, как облегчение на ее лице снова сменилось паникой.
        Фрэнсин замотала головой, пытаясь избавиться от ужасного шума в ушах. На нее обрушилось ужасное осознание. Два призрака из прошлого: Джордж Туэйт, от которого она так долго защищала свой дом и свой разум, и Бри, с которой она была неразлучна пятьдесят лет. Если один из них ушел, то…
        - Бри! - вскричала она.
        И, пробежав мимо Констейбла, через кухню выбежала во двор.
        Колодец был всего лишь неясной тенью, и над ним, словно древний хранитель, качался старый дуб, овеваемый ласковым ветерком.
        Трепеща от горько-сладкого чувства утраты, Фрэнсин с тоской позвала:
        - Бри? Если ты все еще здесь, пожалуйста, покажись.
        Сначала она почувствовала легкое прикосновение к своим волосам, затем к плечам, к лицу.
        Она увидела мерцание в темноте, и вот уже Бри стояла перед ней, Бри, которой всегда будет семь лет. Ее лицо, такое дорогое для Фрэнсин, лицо, которое теперь она помнила до боли ясно…
        - Я знаю, почему ты осталась, - сказала она, и у нее защемило сердце от скорби по той храброй девочке, которой когда-то была Бри. - Ты осталась, чтобы сказать мне, где спрятаны Агнес, Виола и Розина, но я так и не поняла… Прости меня, Бри. За все.
        Бри улыбнулась и, подняв бледнеющую руку, коснулась щеки Фрэнсин.
        Сестер овеял ветерок, лаская их в эту минуту, в которой сплелись утрата и любовь.
        - Мне будет не хватать тебя, - проговорила Фрэнсин.
        У них не было времени для чего-то большего. Фрэнсин пронзила боль разлуки, и часть ее души умерла, когда она увидела, как Бри становится все бледнее, бледнее, пока ее образ не распался, словно паутинка на ветру. Танцующий ветерок в последний раз заколыхал корявые ветки дуба, одетые весенней листвой. Они метались и сталкивались под действием веселого вихря, кружащего то тут, то там, пока он не унесся прочь через сад, не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний.
        Теперь эти воспоминания были ярки и свежи в сознании Фрэнсин, потому что, хотя и потеряв призрак Бри, она обрела память о живой девочке. Фрэнсин вспомнила ужас колодца, но теперь у нее были драгоценные воспоминания о сестрах и о маленьком брате, воспоминания о счастливых временах.
        Но одно воспоминание всегда будет ярче всех остальных: Бри, бегущая по саду и вбегающая в лес, всегда более быстрая, всегда более сильная, - и ее смех. Смех, звучащий сквозь десятилетия, заставляя Фрэнсин улыбаться.
        Эпилог
        Лунный свет золотил каждый листок и каждый росистый лепесток, когда две сестры вышли в полночный сад. Воздух был полон мотыльков, садящихся на цветы, и стрекотания кузнечиков, прячущихся в траве лужайки.
        Теперь по вечерам Фрэнсин больше не разбрасывала измельченные защитные травы. Призраки, остающиеся в Туэйт-мэнор и в лесу Лоунхау, не представляли угрозы. Теперь она видела их редко, если не считать Тибблза, который по-прежнему спал на ее кровати каждую ночь. Она начала кое-что узнавать о том, почему они остались на земле. Все началось с мужчины в цилиндре, которого Фрэнсин каждую ночь видела в своей спальне. Только по чистой случайности она выяснила, что это покойный Джеремайя Туэйт, автор «Хроник». Она поняла это, поскольку стоило ей закончить читать скучный том, как он исчез, и больше она его не видела.
        По своему обыкновению, в такие лунные ночи сестры выходили из дома и молча шли на кладбище Туэйтов.
        Фрэнсин больше не боялась его. Там были ее корни, там покоились все прежние поколения ее семьи. Теперь его просто окутывала печаль. Фрэнсин похоронила останки Агнес, Виолы и Розины рядом с Бри и Монтгомери. Пять могил. Таких маленьких… Столько бессмысленных смертей… Тайна исчезновения сестер была теперь раскрыта. Когда придет весна, тысячи луковиц подснежников, которые Фрэнсин посадила на их могилах, расцветут, знаменуя собой бесхитростную чистоту, созвучную краткости этих пяти жизней.
        Могила Джорджа Туэйта больше не говорила о ненависти. Фрэнсин выкопала все посаженные на ней мрачные растения, таящие в себе ужасный посыл, и на их месте посадила белые тюльпаны и фиолетовые гиацинты, символизирующие прощение.
        Рядом с могилой Элинор Туэйт появилась еще одна. Почти год тому назад умерла мисс Кэвендиш - умерла, сидя в своем кресле и глядя на пустынные холмы, которые она так любила. Тихая смерть… Символично, что она тоже упокоилась на этом кладбище: дань той роли, которую она играла в жизни семейства Туэйт, благодаря узам дружбы, не менее крепким, чем узы крови. Ее похоронили безо всяких церковных обрядов. У мисс Кэвендиш имелись четкие взгляды на религию, и в свои последние дни она настояла, чтобы на ее похоронах не было всей этой суеты.
        Слова были не нужны, когда Мэдлин взяла Фрэнсин за руку и увела ее с кладбища в сторону оранжереи, серебряной от отраженного света луны.
        После обнаружения скелетов маленьких сестер в Туэйт-мэнор пришли перемены. Больше всего это было заметно в саду, который к концу лета почти вернулся к своему прежнему великолепию. Фрэнсин вновь посадила в нем все свои ядовитые растения, чтобы он обрел свой изначальный вид, и теперь здесь опять царило буйство красок.
        Перемены в доме происходили медленнее. Ремонт был закончен несколько месяцев назад. Часовая башня больше не клонилась набок, фронтон не отвисал, библиотека вновь обрела великолепие, утраченное в прошлом веке, центральное отопление было заменено и больше не стучало и не выло. Но были и более трудноуловимые перемены - теперь в нем словно легче дышалось, в атмосфере чувствовалась робкая надежда.
        Однако самая большая перемена произошла благодаря Мэдлин. Фрэнсин пришлось сдаться под натиском Мэдлин и Констейбла, которые непрестанно уговаривали ее превратить Туэйт-мэнор в отель. Это было полгода назад, и под руководством Мэдлин дом наполнился множеством голосов. Голосов живых. Голосов тех туристов, которых Фрэнсин втайне и теперь не любила и которые прибывали в Туэйт-мэнор табунами, желая провести ночь в доме, где полно привидений и имеется не один, а целых два тайника для католического священника.
        И за это короткое время Мэдлин изменилась так, что Фрэнсин ее едва узнавала. Она не докучала сестре, давая ей время и надеясь, что это новое предприятие подарит Мэдлин такое чувство уверенности и безопасности, что та захочет остаться в Туэйт-мэнор и станет воспринимать его как свой дом, а не как место, которого надо опасаться.
        - Я тут подумала… - начала Мэдлин, когда они приблизились к сараю, где как раз распускался луноцвет, испуская в ночной воздух свой смертоносный аромат.
        - О чем? - с опаской сказала Фрэнсин. Хотя она никогда не ставила под сомнение умение Мэдлин управлять отелем и вести дела с их гостями, в других вопросах идеи Мэдлин не всегда бывали разумны.
        - Возможно, нам стоило бы завести кота. Мне всегда нравились кошки и коты.
        Фрэнсин искоса посмотрела на сестру.
        - Да, конечно, об этом стоит подумать, - ответила она, представляя себе, как по Туэйт-мэнор разгуливают сотни кошек и котов - поскольку она знала, что Мэдлин не остановится на одном коте, - и как ее саму начинают называть безумной кошатницей, живущей на холме в доме с привидениями.
        Мэдлин вдруг обняла ее.
        - Это будет здорово! - крикнула она Фрэнсин в ухо. - Ты, я и кот по имени Мармадьюк или Черчилль.
        - Это может не понравиться Тибблзу, - заметила Фрэнсин, чувствуя, как ее опаска перерастает в тревогу.
        - Возможно, Тибблзу именно это и нужно. Может быть, он считает, что нам надо завести кота, чтобы он смог обрести покой.
        Фрэнсин задумалась и пожала плечами.
        - Можно попробовать.
        Она не мешала Мэдлин болтать, потому что теперь им нечасто удавалось поговорить без помех, а такие лунные ночи предоставляли им эту возможность.
        - Итак… ты с нетерпением ждешь завтрашнего дня? - спросила Мэдлин, даже не попытавшись прибегнуть к экивокам.
        Застигнутая врасплох, Фрэнсин смущенно покраснела. Затем улыбнулась загадочной улыбкой.
        В ней тоже произошли перемены. Ее прошлое с его темными тайнами слилось с будущим, таящим в себе возможности и надежды, наполнив ее такой легкостью бытия, о которой она никогда и не мечтала. Завтра пятница, и Констейбл будет дома. У нее ушел месяц на то, чтобы решиться, но, если честно, она знала свой ответ с той самой минуты, когда Тодд попросил ее выйти за него замуж.
        В такие лунные ночи, когда мир блистал монохромной красотой, Мэдлин и Фрэнсин сопровождали воспоминания о призраках. Они словно видели Элинор Туэйт и ее потерянных детей. Хотя прошло уже больше года с тех пор, как призрак сестры наконец обрел покой, утрата Бри все еще вызывала у Фрэнсин щемящую боль. Однако воспоминания больше не душили ее как удавкой, а вместо этого согревали, словно старый вязаный шарф.
        Эти умиротворяющие воспоминания заполняли собой ее сад: вот Виола сидит на корточках у края клумбы, радуясь какой-то диковине, которую она нашла; вот Агнес, в кои-то веки не смотрящая букой, склонилась с иголкой и ниткой, зашивая очередную прореху на своей потрепанной сине-белой собаке; вот Монти ползет по лужайке к Рози, чтобы подергать ее за волосы. И мама - вот она поднимает голову и улыбается безудержному смеху малышки Рози, который еще долго висит в воздухе после того, как воспоминания померкнут. Но больше и чаще всего Фрэнсин вспоминает Бри, милую Бри, - бегущую, заправив платье в трусики, и исчезающую в лабиринте рододендронов…
        Благодарности
        За каждой книгой стоит великое множество людей, в той или иной степени - кто больше, кто меньше - помогавших ей обрести форму. Подобным образом зародилась и обрела форму и эта книга. И я чувствую себя виноватой из-за того, что эти чудесные люди упоминаются лишь вскользь в самом конце, хотя их вклад, их потраченное время и проявленный ими энтузиазм сыграли неоценимую роль в развитии того, что явилось в виде безумной идеи хмельным вечером много лет назад.
        Спасибо моему мужу Энтони, лучшему другу и единственному человеку, который до сих пор может рассмешить меня до икоты. Неплохо после двадцати совместных лет.
        Спасибо моим прекрасным мальчикам Рори, Нейтану, Оуэну и Люку, которые в равной степени и радуют, и достают меня. Спасибо за то, что вы не обижаетесь, когда я бываю поглощена своими мыслями и не всегда слышу вас. Дело не в вас, дело во мне.
        Спасибо моей матери, Зои Фори, которая приохотила меня к чтению еще в раннем детстве и которой нравится все, что я пишу, даже если оно ужасно.
        Хотя автора может поддерживать его семья, писательский труд - дело не семейное, и я бы пропала без моих друзей и подруг, некоторые из которых являются писателями, а некоторые нет. В произвольном порядке перечислю тех, кому признательна и благодарна.
        Спасибо тебе, Мелани Майкл, за твою дружбу, за то, что ты не судишь меня, и, наконец, за то, что ты носилась по Италии в моем бешеном темпе и плакала, любуясь красотами Питильяно. Роман проклюнулся из одной из твоих чокнутых реплик, пока мы пили джин, - и только посмотри, что из этого получилось.
        Спасибо тебе, Карен (К. К.) Эдвардс, моя мичиганская гусыня, за твои неизменные поддержку, дружбу и за то, что все эти годы ты вдохновляешь меня. Ты написала столько своих собственных чудесных историй, как опубликованных, так и тех, которые ждут публикации - и мне не терпится увидеть их на книжных полках, чтобы и другие смогли восхититься твоим талантом, как я.
        Спасибо коллективу «Токенз» - Хааниму Смиту, Николь Кларк и Барбаре Тойч - за нескончаемый многолетний поток кофе, сплетен и смеха. Несмотря на то, что мы раскиданы по земному шару, я всегда буду ценить нашу дружбу.
        Отдельное спасибо тебе, Барбара Тойч, за то, что ты прочла несколько версий этого романа в то время, когда боролась с раком груди - и ты вышла из этой борьбы еще более сильной и прекрасной. Я особенно благодарна тебе за твои многочисленные таланты, странные и неожиданные, и за то, что ты всегда выражаешь свой энтузиазм с помощью рисунков и вообще визуальных образов.
        Спасибо тебе, Кэтрин Джонсон, за то, что ты три часа сидела на плотине на Уоше в Норфолке и слушала, как я разглагольствую о дыре в сюжете, а потом предложила простое решение, которое сама я не могла найти несколько месяцев. Ты такая особенная, единственная в своем роде, и позволяешь мне увидеть мир заново твоими глазами, когда мои замыливаются.
        Спасибо тебе, Джесси К. Сутанто, человек, который поддерживал меня, когда я начинала писать этот роман, и который всегда побеждал меня, когда на занятиях для начинающих писателей «NaNoWriMo» мы писали свои тексты, соревнуясь, кто сможет написать больше слов. Я так горжусь твоим писательским успехом, который ты так заслужил.
        В издательском мире множество замечательных людей, которые редко удостаиваются благодарности, хотя они ее заслужили, людей, которые работают бесконечно, самоотверженно и с любовью с произведениями других, хотя эти другие часто им незнакомы. Для большинства писателей первый шаг в этот довольно ужасающий мир - обзаведение литературным агентом, и мне выпало счастье заиметь в качестве такового блестящую Кэйтлин Кацупис из «Belcastro Agency». У меня нет слов, чтобы выразить благодарность за твое внимание к деталям, за темп твоей работы и знание издательского бизнеса, а также за терпение, с которым ты выслушиваешь мои бесконечные глупые вопросы. К тому же у тебя самые отпадные прически среди тех, кто занят в нашем деле. Что еще нужно для счастья?
        Еще один шаг в издательский мир - обрести редактора, и за ее доброту я очень благодарна Элизабет Траут из «Kensington Books», чьи взгляды так близки моим и кто никогда не давил на меня, чтобы я приняла то, чего не хотела. Она мастер компромиссов. Я также хочу поблагодарить тех сотрудников «Kensington Books», с которыми никогда не знакомилась и не разговаривала, но которые некими таинственными путями провели этот роман через издательский процесс и доставили его в руки читателей.
        От автора
        Я бесконечно увлечена вопросами речи и языка, но особенно меня привлекают тайные языки, те, на которых не говорят, но которые полны символизма, понятного лишь немногим посвященным. Открыв для себя чудесную книгу Джин Марш «Иллюстрированный язык цветов», я сразу же была заинтригована ее первой строчкой: «Какая же это прелестная причуда - выражаться не словами, а цветами».
        Здесь кратко сформулировано то, чт? я люблю в Языке цветов. Это очарование тщательного подбора строго определенных цветов, чтобы отправить послание, предназначенное только одному человеку: любовное письмо из магнолии, глоксинии и роз, горе, выраженное в тисовом дереве, словно плачущем на могиле любимого человека, или мрачное послание ненависти к врагам, изложенное с помощью оранжевых лилий или базилика.
        Язык цветов, хотя знают его немногие, был известен со времен фараонов. С тех пор он менялся под влиянием многих культур, но особое внимание на него обратили англичане Викторианской эпохи, которые возвысили его до уровня искусства в поисках новых способов выражения чувств, - ибо в тот период общество смотрело неодобрительно на выражение эмоций словами.
        И кто из нас не любит тайны? Знание тайн придает человеку некоторое самодовольство, ибо ему ведомо то, что неведомо другим, будь то гардения, этот символ тайной взаимной любви, перчатка с пижмой, брошенная противнику, с которым ведется негласная война, или фиалки, воплощающие преданность матери и ребенка.
        Поскольку я питаю дикое пристрастие к тайнам и к своеобразным растениям - сплошь ядовитым, - Язык цветов вскоре стал в моей истории на удивление важным мотивом, хотя я и придала ему такую форму, чтобы он соответствовал сюжету и характерам персонажей.
        И еще о тайнах. Я хотела бы кое-что сказать об убежищах для католических священников. Они служат напоминанием о темных и мрачных временах английской истории. Хотя сама я совсем не религиозна, меня всегда удивляет, как далеко готовы зайти люди, чтобы обратить других в свою веру. Это нашло особенно яркое выражение во время правления королевы Елизаветы I, которая, будучи протестанткой, преследовала католиков точно так же, как ранее ее сестра-католичка Мария Кровавая преследовала протестантов. Это была та еще повернутая семейка.
        Тогдашние католики, особенно богатые семьи, не желали отказываться от своей религии и прикладывали немало усилий, чтобы иметь в доме священника. Когда Елизавета объявила всех католических священников вне закона, католики, отказывающиеся присутствовать на англиканских богослужениях, стали сооружать тайные убежища и комнаты в своих домах и прокладывать пути отхода, проходящие под полом и выходящие за стены. Эти тайники нередко успешно защищали тех, кто прятался в них, когда в дом являлись охотники за священниками.
        Один священник-иезуит по имени Николас Оуэн, будучи плотником, значительную часть своей жизни провел, сооружая тайники для собратьев, и делал это так искусно, что их до сих пор иногда находят в величественных домах Елизаветинской эпохи, что свидетельствует о его изобретательности. Оуэн спас жизни многим католическим священникам, но в 1606 году его в конечном итоге все-таки поймали, и он умер под пытками в лондонском Тауэре. В 1970 году его причислили к лику святых.
        notes
        Примечания
        1
        Charlie - (англ.).
        2
        В Великобритании словом «manor» в узком смысле, как правило, называется господский дом, ключевая постройка поместья («manor» в широком смысле).
        3
        Фахверк - способ постройки, когда основным строительным материалом заполняется деревянный каркас, который не маскируют.
        4
        Аспидная кровля делается из того, что сегодня известно как натуральный шифер, - материала из кристаллической разновидности глинистого сланца, которая называется аспидом.
        5
        Gawain - (англ.).
        6
        Cavendish, то есть начинается с «C», заглавной «си». - (англ.).
        7
        Культурные формы этого растения очень разнообразны и сильно отличаются от диких форм, обладая выраженными декоративными качествами.
        8
        Названы два из ряда неудачных католических восстаний против Генриха VIII, выведшего английскую церковь из-под власти римских пап.
        9
        Фронтон - верх фасада, к которому примыкает крыша.
        10
        Мульчирование - укрытие поверхности почвы для защиты и (при применении соответствующих материалов) обогащения.
        11
        Асафетида - высушенный млечный сок ряда зонтичных растений рода Ферула, из-за запаха получивший такие названия, как вонючая смола (или резина) и дьяволово дерьмо.
        12
        Миз - нейтральное обращение к женщине, не подчеркивающее возраст и семейное положение; часто используется, когда последнее неизвестно обращающемуся.
        13
        Дольмен - древняя портальная гробница, сложенная из огромных камней в форме (условно) стола, или другое культовое сооружение похожего типа.
        14
        Трельяж - здесь: решетка для формирования вьющихся растений.
        15
        При этом семейства все же родственны - они относятся к одному порядку, пасленоцветные.
        16
        По-английски карие (чаще всего светло-карие) глаза с примесью другого цвета (чаще всего зеленого) называют ореховыми.
        17
        Эркер - заметно выходящий за пределы основной линии стены выступ, являющийся частью внутреннего пространства здания.
        18
        Из-за свешивающихся длинных кистей цветов бобовник имеет «плакучий» вид.