Библиотека / Эзотерика / Розин Вадим : " Эзотерический Мир Семантика Сакрального Текста " - читать онлайн

Сохранить .
Эзотерический мир. Семантика сакрального текста Вадим Маркович Розин
        В книге на вполне доступном читателю уровне излагаются основные эзотерические концепции нашего времени и, что существенно, эти концепции глубоко осмыслены автором. Помимо чисто научного, эта книга имеет и важное мировоззренческое значение. Большое количество цитат из первоисточников позволяет использовать материал книги не только для чтения, но и для самостоятельной работы в университетских курсах философии, религоведения, психологии.
        Вадим Маркович Розин
        Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
        ПОСВЯЩАЮ СВОИМ УЧИТЕЛЯМ
        ОЧЕРТАНИЕ СЕРДЦА, ЛИКИ ДУШИ
        ВИЖУ ОПЯТЬ В ПЕРВОЗДАННОЙ ТИШИ
        АЛАЯ РОЗА И ЧЕРНЫЙ КРЕСТ,
        СЛЫШУ, ПЛЫВЕТ КО МНЕ БЛАГОВЕСТ.
        ДОРОГА СТРУИТСЯ В КАМЕННЫЙ ХРАМ,
        СЛЫШУ КАК СТОН: «БЕДНЫЙ АДАМ».
        БЕЛОЕ ЯБЛОКО, ЛИСТ ЗОЛОТОЙ,
        МИР ОСТАНОВЛЕН ЭТОЙ РУКОЙ.
        ЧТО ТАМ СИЯЕТ, ГОРИТ ВПЕРЕДИ?
        ВСПЫХНУЛА СОЛНЦЕМ НАДЕЖДА В ГРУДИ.
        МУДРОЕ СЕРДЦЕ, ЛИКИ ДУШИ,
        МИР ПОЗНАЮ В ПЕРВОЗДАННОЙ ТИШИ.
        Вадим Розин во время путешествия по стране хантов и манси.
        Предисловие
        Путешествие в страну эзотерической реальности, которое предлагает нам автор, специалист в области истории науки, методологии, семиотики, психологии, обещает быть не только интересным, но и глубоко познавательным. В пашей стране, пожалуй, еще знают таких эзотериков, как Блаватская или Штейнер, но меньше слышали о Шри Ауробиндо, Данииле Андрееве, Кришнамурти или К. Кастанеде. Автор знакомит нас с учениями этих мыслителей, показывая, что ряд их идей тянется из глубины веков от таких реформаторов жизни и нравственности, как Христос и Будда. Эзотерики, возможно, и заблуждаются относительно истинного устройства реальности и способа улучшения мира, но их мысль прокладывает новые, неожиданные пути, их поиски искренни, а совесть чиста. Как хорошо сказано - дух дышит, где хочет. Духовные поиски эзотериков составляют часть нашей культуры, мировой истории мысли, человеческих надежд и поисков. Поэтому объективный и доброжелательный анализ эзотерических учений, безусловно, расширит наше понимание других людей - один из интересных путей улучшения собственной жизни. Думаю, что путешествие в столь необычный мир
поможет читателю проложить новые тропинки и в собственной душе.
        Доктор философских наук, проф. Д. И. Дубровский
        Мое понимание термина «эзотерика» несколько шире, чем принято в литературе. Это не обязательно тайное знание, доступное лишь посвященным. Важен круг проблем, мироощущение, их я и пытаюсь передать. Может показаться, что в тексте слишком много цитат, но сделано это сознательно. Не все могли прочесть книги по эзотерике, могли и позабыть, не понять прочитанное. Я стремился, чтобы читатель почувствовал красоту эзотерических учений, уловил чистое биение сердец их творцов. Отсюда обилие цитат. К тому же моя собственная интерпретация становится более контролируемой. Я не стремился объять необъятное, не думал о полноте освещения проблемы, поэтому брал именно отдельные, понравившиеся мне лично тексты некоторых (а не всех) эзотерических учений. И все-таки надеюсь, что непредубежденный читатель получит представление об эзотерическом мире. Безусловно, труднее всего будет тому, кто с истиной «на ты», кто твердо знает, как устроен мир, что в нем правильно, а что искажено, что есть, а чего нет.
        Основой этой работы послужили лекции, которые я прочитал в 1981-1982 гг., (а в конце 1988 г. - начале 1989 г. повторил в Открытом университете при театре-студии «На досках». Кстати, это были первые после 20-х годов публичные лекции по эзотерическим учениям).
        В те времена (начало 80-х) даже пополнять свое образование, знакомясь с эзотерическими учениями, было делом небезопасным. Как правило, почти все группы, собиравшиеся по домам с целями несанкционированного познания, были под наблюдением КГБ. А ведь мы регулярно собирались раз-два в месяц в течение полутора лет. И изучали не программу очередного съезда партии, а какие-то сомнительные в идеологическом отношении учения. Приходили не только приглашенные мной лично, но и друзья друзей, а то и вовсе незнакомые люди со стороны. Конечно, мы спрашивали таких незнакомцев, кто они и как сюда попали, но ответ, естественно, всегда какой-то находился. И не прогонять же человека, жаждущего припасть к эзотерическому источнику знания. Не исключено, что среди наших незнакомцев были и работники КГБ или, как тогда говорили, «стукачи». Я старался о стукачах не думать и продолжал делать свою работу. Обычно я не успевал изложить заявленную эзотерическую концепцию за одно занятие. Заканчивая в следующий раз (или через раз) разбор данной концепции, я объявлял на следующее занятие очередную тему (концепцию), хотя и не был к
ней готов. Делал я это специально, отсекая себе путь к отступлению, с тем, чтобы семинары не растянулись на много месяцев.
        И последнее. Текст книги был написан в 1982 году и тогда же в машинописном виде разошелся по Москве примерно в 20 экземплярах. Цитаты из эзотерических учений я брал из самиздатовской литературы того времени, (эта литература приводится в конце книги). В силу этого и особенностей жанра (ближе к эссе) я в те годы отказался от аппарата научных ссылок. Чтобы сохранить дух того времени, я и в данной книге оставил все без изменения, а также попросил трех участников эзотерического семинара поделиться своими воспоминаниями.
        Я искренне благодарен слушателям обоих циклов за их горячий интерес к моим изысканиям. Я чувствовал душевную поддержку многих людей и всех их благодарю за помощь, без которой этой книги не было бы. Благодарю также Н. Пахомова и издательство «Логос», которые в начале 90-х годов заинтересовались рукописью книги и осуществили первую ее редактуру.
        В. Розин
        Психолог Аида Айлаллазьян
        Воспоминания участника эзотерического семинара
        Будучи еще совсем «зеленой» студенткой, я попала на методологическое заседание кружка Г. П. Щедровицкого. Было совершенно непонятно и одновременно интересно, захватывающе, как в хорошем театре или храме: участниками владел какой-то экстаз. Именно там произошла моя первая встреча с В. М. Розиным, который к тому времени уже отошел от кружка, но был почему-то приглашен на очередное заседание. Потом я регулярно ходила на семинары Вадима Марковича и, конечно, на все семинары по эзотерике. Хорошо помню первый «эзотерический семинар»: весеннее солнце, бившее в окно, освещало белую рубашку Вадима Марковича и наши лица. Я сразу же прониклась атмосферой личности выступавшего: размышления и речь Вадима Марковича были от природы диалогичны, никогда не подавляли человека, антропоцентричность - поднимала слушателя. Что же такое были эти наши заседания в семинаре по эзотерике? Доклады Вадима Марковича по эзотерическим учениям для многих были абсолютно новой информацией, знакомством с необычным миром. Подчас эзотерическая реальность казалась наивной, потому что в ней сказка переплеталась с реальностью, а фантазия
становилась пророчеством. По-детски и одновременно мудро говорилось о чем-то главном, по сути, о тайне жизни. В эзотерике проступали отчаянные попытки несмирившегося человека проложить свой путь в мире, освободить разум от страха и запрограммированности. Душа эзотерика не чувствовала противоречий своего учения, она просто верила - ведь это была живая душа. В этой обстановке безусловно выходящих за пределы обычного разума учений, совершенно естественно воспринимались и пролетавшая над вами ворона хозяина квартиры и его же меланхолически блуждающий огромный черный пес, как бы материализовавшийся из текста Дон Хуана. Вспоминаются интеллигентные, истощенные духовными поисками лица, скромные пучки каких-то дам с прямым пробором в старом пальто, худые молодые люди в длинных свитерах, странные бритоголовые личности, девицы с умопомрачительными гривами и глазами испуганных ланей… Мы все, каждый по своему, уже не претендовали на нормальность; нам было хорошо на грани, на границе. Эзотерические семинары проходили в весьма примечательных местах. Я уже не помню, откуда откапывались эти пустые, ободранные квартиры
со следами обстановки неведомых времен и представителями живой фауны. Но образ Москвы с тех пор для меня навсегда связан с этими «странными» квартирами в центре города. Они напоминали что-то из русской литературы XIX века или декорации из фильмов Тарковского. В них напрочь отсутствовали признаки земного благополучия, зато их обитатели легко переводили с древних языков, понимали толк в восточной музыке, упивались тонкостями учения Кришнамурти или Карлоса Кастанеды. Мы сидели на табуретках, досках, циновках и не чувствовали неудобств. Заброшенные в мир советской истории, в московскую пучину и в эти квартиры - слушатели вдруг соприкасались с чем - то огромным, большим, начинали дышать свободно и могли лететь на крыльях духа в другие миры и страны, друг к другу, или парить над Землей как птицы. Так и осталось в моей памяти и сновидениях воспоминание ищущего духа, московского аскетического быта с домашними воронами и взгляда в бездну истории и судьбы с бесстрашием молодости и любви… Хотя напротив сидел непостижимый Коля Дзен и это была с ним последняя встреча… но еще не зналось… трагедия еще была впереди.
Пока же только предощущение Соляриса и странное ускользающее воспоминание, что он пошлет нам ответы на тайные муки нашей души.
        Май, 1997 г.
        Вступление
        Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской, с таким безумием любви и тоски, что первая мысль, проснувшись: где же я была все эти годы, раз гак могла ее любить… Куда со всем этим? К Вам, ибо никогда не поверю, что во сне ошибаются, что я во сне могу ошибиться. (Везде - кроме). Порукой - моя предшествующая сну запись: - Мой любимый вид общения - сон. Сон - это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. МОЯ погода, МОЕ освещение, МОЙ час суток, МОЕ время года, МОЯ широта и долгота. Только в нем я - это я. Остальное случайность.
        Марина Цветаева - Саломее Андрониковой

1
        Где-то через год, как родилась моя старшая дочь, стали появляться эти тексты - Джон Кришнамурти, Шри Ауробиндо Гхош, Рамакришна, Елена Блаватская, Елена Рерих, Свами Вивекананда, Судзуки, Карлос Кастанеда, Рудольф Штейнер, зазвучали и другие волшебные имена. Это нашествие мудрости и красоты, возможно, помогло мне справиться с собственными проблемами, разрушавшими и терзавшими меня в тот период. Но вначале я и не подозревал, как глубоко и прекрасно все, что пишут эти люди, пылающие и сгорающие в своих произведениях. Напротив, помню, меня просто возмутил тон Кришнамурти, его требование ко мне, читателю, отказаться от себя, от естественных для меня способов понимания, от собственного мышления. С какой стати, зачем, что за деспотизм! Я отбросил сердито (сейчас смешно вспоминать) работу Кришнамурти и остывал почти год. Но во мне уже, очевидно, шла работа, яд начал действовать.
        Первое время все, что я читал, было чуждо, странно, однако и любопытно (как такое возможно!). Потом, когда я начал кое-что понимать, - заинтересовался. Наконец - увлекся и постепенно увидел, как проступает бесконечное пространство, где глубокая мысль и чувство неустанно пробиваются к истине, красоте, добру, к спасению и искуплению.

2
        Если преодолеешь в себе протест, снимешь отчуждение, настроишься на благожелательный лад, на сочувствие и понимание (ведь все люди на земле едины, и каждый каждого может понять, если только очень захочет), то вдруг видишь, что в эзетерических текстах много близких к твоим собственным мыслей и раздумий. Только они выражены ярко и со страстью, правда, не всегда основательно и обоснованно, но всегда искренне. Действительно, разве мы все не усомнились в какой-то мере в наших ценностях, не подавляем в себе желания славы, власти, честолюбия, спокойствия, успеха? Разве не боимся умереть от атомной бомбы или от рака, или просто от старости? Разве знаем куда валится, летит этот мир? Разве наша жизнь благополучна, сны спокойны? Спокойны ли мы в душе, живем ли в ладу сами с собой?
        И вот среди людей умных, мудрых, трезвых, потому и осторожных, людей равнодушных, холодных и циничных, в меру храбрых и в меру трусливых, встречаешь совершенно других - ярких и пылких, верящих в спасение, знающих истину и возвещающих ее. Поражает и притягивает их цельность и спокойная уверенность, вызывает зависть их оптимизм. Однако при первом знакомстве эти люди сильно раздражают тем, что выглядят счастливчиками, детьми, плохо ориентирующимися в сложной прозе жизни. К тому же все эти учителя, пророки и мессии как бы отгораживаются от нас: они знают, а мы - нет, они на пути к спасению, а мы даже и не верим в него. Невольно хочется их отрезвить. «Наивные, да где вы живете? Куда зовете, зачем сбиваете с толку, отвлекаете от привычных и любимых игр?» Впрочем, раздражение медленно, но проходит, рассеивается. И это естественно, ведь мы видим в конце концов их честное и искреннее подвижничество, видим, что они стремятся не к славе и власти, а к счастью, истине, добру, и нас зовут за собой.

3
        Ну, а к чему стремлюсь я сам, кто я, зачем живу? Ответить на эти вопросы почти невозможно. Где взять то зеркало, в которое можно себя увидеть, и не мельком, поверхностно, а по сути? Говорят, такое зеркало - другие люди, с которыми мы общаемся и в которых отражаемся, но их лица, речи и отношения еще нужно правильно понять, истолковать. Но может быть, такое зеркало - только Бог? Однако я реалист, ученый и в Бога верю лишь умом, как в культурную и историческую необходимость. Зато верю, как бы сказал Платон, в Благое, Благо, точнее, хочу его делать, хочу помочь людям чем могу и как могу. Вообще люблю людей, хочу верить в них, сочувствую им, стараюсь понять, даже самых неприятных мне. Кажется иногда, что могу понять всех, даже злодеев, но поддержать - лишь немногих. В этом реальная проблема: если всех понимаешь, то вроде бы и всем должен помочь, на самом же деле помогаешь лишь некоторым, тем, кто внутренне близок.
        А если Бог все же существует? Тогда хотелось бы его увидеть воочию. Или есть сверхчувственная реальность - Единое, Бесконечное, Благое? Тогда хотелось бы ощутить ее, испытать экстаз, слияние, соприкоснуться с Неземной Красотой. Однако - не дано, чего нет, того нет. Я, в общем-то, никогда не сознавал, не ощущал в своей душе, в себе, ничего сверхчувственного, сверхъестественного, сверхразумного. Сильнейшие, экстатические переживания мне знакомы - но они все земные, сугубо земные. Музыка, книги, творчество, сновидения, общение с друзьями, жена, дети, их лица, глаза, слезы, дыхание - все это нередко трогает меня, волнует, приоткрывает широчайший мир, заставляет чувствовать и переживать необычно, сильно, горячо.
        Религиозного же опыта я не пережил и, думаю, уже не переживу (хотя, кто знает). Мой опыт - это просто опыт моей частной жизни. Поэтому я не могу и не хочу учить других людей, нести им Истину. Мне кажется, что и нет одного истинного опыта жизни, как нет и одной истины. Истин и опытов жизни, вероятно, столько, сколько разных и цельных людей. Другое дело, что нам часто только кажется, будто мы отличаемся от других людей и целостны!
        Однако как же быть с наукой, разве она не руководствуется истиной как таковой? Если бы так - здесь вполне можно согласиться с американским философом П. Фейерабендом. «Наука, - пишет он, - оказывается гораздо ближе к мифу, чем это готова признать научная философия. Это одна из многих форм мышления, выработанных человеком, и не обязательно лучшая из них. Она шумна, криклива, нескромна, однако ее врожденное превосходство по отношению к другим формам очевидно только для тех, кто заранее приготовился решать в пользу некоторой идеологии, или для тех, кто принимает ее, не задумываясь даже о возможностях и границах. Поскольку же принятие или отказ от принятия какой-либо идеологии должны быть личным делом индивида, то отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки - этого нового, самого агрессивного и самого догматического религиозного института». От себя же могу добавить, что наука весьма пристрастна к истине: в естественной науке истина - это то, что позволяет предсказывать события для инженерных целей, в философии - то, что объясняет мир (а ведь каждый крупный
философ склонен объяснять его по-своему), а в гуманитарной науке истин вообще столько, сколько осознаваемых человеком ценностей.

4
        Почему все-таки авторы почти всех эзотерических учений нападают на нашу культуру, на европейский образ жизни и ценности? Разве не с ними связана наша блестящая цивилизация, изумительная техника и искусство, материальное благополучие? Но и мировые войны, и политиканство, и власть, и угнетение, и унижения, и одиночество, и страх. Творцы нашей цивилизации (философы, мыслители, государственные деятели, люди искусства) как известно, пытались культивировать разум, благо, науку. Но рядом выросли жажда власти, безумие, суеверия, национализм, армейские институты и системы. На наших губах привкус смерти от грядущей ядерной катастрофы, в наших сердцах, это нужно признать, поселился глубокий страх - за детей, за будущее людей, будущее Земли.
        Когда люди войну начинают,
        Голубая кукушка кричит:
        «Дураки! Дураки!»
        А коукал красногрудый:
        «Весь мир на куски!
        Весь мир на куски!» -
        В кустах отвечает ей.
        И смерть убивает людей.
        Песни парода йоруба
        Однако не становимся ли мы жертвами собственного страха и невежества? Войны - да, они всегда были, культуры и даже целые цивилизации погибали. Античные руины, пылающая Александрийская библиотека, гунны, Тамерлан, монгольское нашествие, резня, устроенная Иваном Грозным, Тридцатилетняя война, первая и вторая мировые войны и многие другие печальные, но, как выразился бы Гегель, «исторически неизбежные события» приходят на ум в связи с этим. Почему бы в таком случае не быть и третьей мировой войне и не погибнуть нашей культуре? Но что придет на смену этой культуре, не будет ли это концом всего человечества? Вот в чем вопрос. Не пора ли задуматься, остановиться и измениться? - спрашивают авторы эзотерических текстов.

5
        Может быть, и пора, но разве от нас что-то зависит? Отдельный человек бессилен перед обстоятельствами, он не в состоянии изменить ход истории, тягаться с государством и обществом. Подобные представления, от которых тянет холодом безразличия и безнадежности, не лишены, однако, разумного основания.
        Трезво размышляя, мы вынуждены признать, что от отдельного человека ничего не зависит, Наши поступки и действия не зацепляют общие события, идущие своей чередой. Чаще всего они не влияют и на нашу собственную жизнь, расписанную в социальном реестре от рождения до смерти - детский сад, школа, работа, семья, определенное положение в обществе, пенсия. Что ни делай, куда ни кидайся - результат один: роль известна, путь обозначен. А история? Она, как цунами, катится через нас, снося всякого, рискнувшего встать на ее пути (но и это заслуга не его. а случайных обстоятельств). Постоянно наблюдаешь парадоксальную картину: каждый отдельный человек вроде бы неплохой, никто вроде бы сознательно не творит зла (просто действует, исходя из своих, вполне человеческих интересов), а жизнь не становится лучше: государства вооружаются, природа уничтожается, да и сам человек нередко погибает под бременем своих планов, целей, желаний, своей кипучей деятельности.
        Возьмем революционные преобразования общества, разве они не меняют в корне всю жизнь, приближая ее к идеалу? Да, но весьма редко и какой ценой! Счет уже ведется не отдельными погубленными младенцами, а целыми поколениями. Да и не меняют они наш образ жизни и ценности: ведь смена власти не затрагивает саму идею власти, и честолюбие одних сменяется честолюбием других. Стремление к материальному изобилию без оглядки на последствия сохраняется при любой власти. Поневоле начинаешь понимать стоиков, воспитывавших у человека стойкость и терпение перед неумолимым роком событий.
        И однако находятся люди, которые утверждают, что все проблемы мира - это наши собственные проблемы. Устройте мир и спокойствие в своей душе, говорят они, и тем самым вы разрешите все мировые проблемы. Эзотерические учения - это призыв к кардинальному и бескомпромиссному изменению прежде всего самих себя и уж вслед за этим - мира как неотделимого от нас. В известном восточном трактате «Четки из Драгоценных Самоцветов» в разделе «Десять тяжелых ошибок» сказано: «Для религиозного посвященного стараться переделывать других вместо переделывания себя - это тяжелая ошибка». А в разделе «Тринадцать прискорбных недостатков» говорится: «Проповедующий религию и не практикующий ее подобен попугаю, произносящему молитвы».

6
        Западного человека эзотерические учения привлекают, возможно, и потому, что в них он видит спасение от самого себя. Хотя известно, что от себя не убежишь, многие тем не менее бегут без оглядки. Человеку трудно выдержать самого себя, свой запутанный и противоречивый мир, свои страхи и сомнения. Наша жизнь предельно механична, одни и те же события, одни и те же люди и роли, расчерченное наперед будущее. Наши отношения с людьми поверхностны, формальны (мы часто плохо знаем даже своих детей и жен), наши желания для нас - самое важное в жизни, и самое ценное для нас - мы. Но в чем смысл всего этого, и зачем мы сами? И вот - одиночество, отчужденность. Находясь в гуще жизни, среди людей, дел, шума, мы боимся заглянуть в себя, обнаружить пустоту в душе, отсутствие смысла жизни. Когда же мы все-таки невольно сталкиваемся липом к лицу с собой (пробуждаясь во сне или испытывая страх смерти), начинаются кошмары, тоска, переживания пустоты, заброшенности. Мы смотрим на себя в зеркало и видим чужое лицо, маску; смотрим на людей и видим неживые манекены, спящие на ходу. Невольно возникает вопрос: не мышиная ли
возня - наша кипучая жизнь, не просто ли это игра, условность? Одни играют в труд, другие - в науку, третьи в политику, пятые просто играют. Результат один - жизнь идет сама по себе, а мы, отыграв свою партию, умираем. Остро переживая свою неизбежную смерть, мы стараемся не думать о ней, стараемся жить, несмотря ни на что. Мы делаем вид, что будем жить вечно, хотя в минуты прозрения обнаруживаем, что умирали уже не раз. С болью и печалью мы часто замечаем, что лучшие наши чувства - уже в прошлом, что в душе больше пепла, чем огня, больше привычки и рассудка, чем чувства и веры. Об этом замечательно написал Ф. Тютчев:
        Как ни тяжел последний час -
        Та непонятная для нас
        Истома смертного страданья, -
        Но для души еще страшней
        Следить, как вымирают в пей
        Все лучшие воспоминанья…

7
        Кажется, что мы переживаем сейчас как бы Возрождение эзотерического движения. Первая волна эзотеризма, как известно, прокатилась по Европе и России в конце прошлого - начале этого века. Именно к этому периоду относится деятельность Елены Блаватской и Рудольфа Штейнера, создание теософских обществ и антропософии, опыты Гурджиева, начало творчества Кришнамурти и других эзотериков. В эти же годы были созданы и первые эзотерические доктрины.
        Вторая волна эзотерического движения относится уже к послевоенным годам, а в Россию она пришла еще позже, в конце 60-х годов. Именно в эти годы начинают появляться эзотерические кружки, переводится зарубежная эзотерическая литература, перепечатывается старая русская литература начала века. В 70-х годах эзотерические группы нередко практикуют йогу, натуропатию, китайскую и народную медицину, лечение биополем рук (экстрасенсорику). Знаменательно, что в этот же период у интеллигенции (и в других слоях общества) постепенно пробуждается интерес к религии - православию, буддизму, протестантству, католицизму. И снова, как и в начале века, можно наблюдать настойчивые попытки синтезировать мудрость восточной и западной мысли.
        Одно время я соприкасался с членами двух-трех эзотерических групп. Помню, меня поразила царившая в них атмосфера: радостное ожидание обновления мира, восторг, смешанный со страхом перед грядущими космическими событиями, дружеское, родственное участие по отношению к другому человеку, поклонение учителю. Люди, образующие группы, говорили на языке чувств, языке возвышенном и эмоциональном, понять который постороннему человеку было трудно, иногда просто невозможно. Многие из этих людей жили странной жизнью, работали где попало, периодически - в «плохие дни» - уходили из города в лес или горы, были равнодушны к своему положению в обществе и домашнему благополучию. Этих людей не надо путать с хиппи. Членами групп были женщины и мужчины, ожидавшие чуда, восторженные и доверчивые. Многие из них в прошлом, в обычной жизни, не нашли себя, были одиноки, легко ранимы, обижены в душе. Здесь же, в группе, они встретили сочувствие, любовь, обрели дело жизни, нашли образец для подражания и поклонения - учителя.
        Мальчик, ты говоришь,
        Что к вечеру в путь соберешься.
        Мальчик мой милый, не медли.
        Утром выйдем с тобою.
        В лес душистый мы вступим
        Среди молчаливых деревьев.
        В студеном блеске росы,
        Под облаком светлым и чудным,
        Пойдем мы в дорогу с тобою.
        Если ты медлишь идти,
        Значит еще ты не знаешь,
        Что есть начало и радость,
        Первоначало и вечность.
        Николай Рерих. «Письмена»
        Однако существовали известные мне эзотерические группы относительно недолго - год, два, три, затем они распадались. Индивидуальный же интерес к эзотерическому пути и литературе стал устойчивым, обычным для многих ищущих и думающих людей.

8
        Каждая эзотерическая доктрина, каждая группа провозглашает свою истину, раскрывает глаза на то, что есть «на самом деле», указывает настоящий путь к спасению. И в результате - сколько эзотерических учений, столько разных истин. Какую же из них предпочесть? Где, так сказать, самая «истинная», безусловная истина, кто прав больше? И почему нужно поверить одному и не поверить другому, ведь все искренни, все убеждены, все хотят помочь нам выйти на правильный путь. Только одни указывают в одну сторону, а другие - в другую. Куда же пойти, не своей ли дорогой? Или, может быть, правы все сразу?
        Вопрос об отношении к эзотерической истине крайне сложен, даже болезнен. Как только он возникает (при встрече сторонников разных эзотерических групп и учений), налицо разобщение людей, конфликт; а стремиться, вероятно, нужно к противоположному - к взаимопониманию, терпимости, любви.
        Труднее понять тех, кто считает, что существует только одна истина (та, которую они провозглашают), а все остальное - заблуждение. Для сторонников одной истины кончилась (иногда и не начиналась) пора сомнений и колебаний, они вышли на магистраль, спокойны и уверенны, так как обрели спасение. Христиане утверждают, что истина - это Христос и Троица; буддисты - Нирвана; мусульмане - Аллах; иудеи - Яхве; индуисты - Брахма, Вишну или Шива; йоги - божественный Космос; современные «энергисты» - живой Космос; су - фи - познание и экстатическое слияние с Богом через мистическую любовь; Рудольф Штейнер видит истину в познании скрытой законосообразной реальности, Кришнамурти - в кардинальном изменении самого себя в направлении свободы, Даниил Андреев - в трансцендентальном познании иных миров и т. д. и т. п. Если принять позицию единственной истины, то приходится зачеркнуть и даже очернить все эзотерические учения, кроме одного, которое исповедуешь ты сам. Именно так поступает В. К. Зайцев, русский философ-мистик. В своем труде «Кончина века», из которого мы наугад выбрали несколько абзацев, он пишет:
        «… Всякая предпринимаемая Востоком затея обязательно имеет в виду какую-нибудь операцию с христианством, создается даже впечатление, что не будь его, восточным религиям и незачем было существовать.
        Все это более чем назойливое противоборство (сегодня оно выступает в роли «побратимства») тем паче подозрительно, что Священное Писание христиан как изначальная доктрина мира категорически отстраняется от всех прочих, как от лжеучении, занесенных в мир для того, чтобы увести умы от истины. Противопоставленность первоначального учения всем другим в данном случае естественна: истина может быть только одна, противопоставленное или особенно подстраивающееся под нее, как выясняется, оказывается ложью, ей противоборствующей.
        … Восток с некоей бесовской навязчивостью из века в век предусматривал единственной целью всех своих миссионерских движений изыскание возможностей побрататься с христианством. Все это преподносится под знаком высшей веротерпимости, уважения любого религиозного верования с единственной благородной целью - помочь христианству вывести его из косности догматов!
        Впрочем, я до сих пор не могу понять, почему правда должна проявлять терпимость и радушие ко лжи? Потому только, что последняя, как и предсказывалось, всецело облачалась в личину добра, лаская слух «речами приятными»? И почему необходим христианству союз с тем, что он преследует в себе, от чего всеми мерами очищается? Только потому, что у лжи много религиозных обличий, разнаряженных одно пуще другого, а истина одна и скромна в своем одеянии. Давление на нее, так сказать, большинством голосов!..
        … Да, истина бывает несговорчивой, требовательной и нетерпимой, потому, что она несвободна и не смеет ни в чем поступиться своими законами, это только ложь может позволить себе эту роскошь терпимости…
        … Ислам был первым из лжеучений, в котором была сделана попытка подстроить явление своего пророка под предсказания Христовы, сыграв на их извращении.
        «И вот сказал Иса, сын Маринам: «О сыны Израиля! Я посланник Аллаха к вам, подтверждающий истинность того, что ниспослано до меня в Торе (Моисеевом Законе), и благовествующий о посланнике, который придет после меня, имя которому Ахмед»«.
        Для бесов, что называется, закон не писан: у Христа как раз было предупреждение, что все, кто будет являться под «именем моим» или от имени Бога, лжехристы и лжепророки…
        … Было еще одно лжеучение, называемое «мировой религией», хотя и сгнившее на корню уже при жизни самого пророка, но тем не менее оказавшее свое воздействие на умственную смуту цивилизованного мира. Эго довольно претенциозное учение Бахай - Уллы, иранского «мессии» прошлого века…
        … Лжеучение было воспринято цивилизованным миром с жадностью, вызвав в нем большие мировоззренческие трансформации. Весь поздний Толстой с его переписыванием и исправлением Евангелий, с его неохристианским ученьицем полувосточного характера, уже ни к чему глубокому и серьезному не обязывающим, - из Бахай-Уллы, на которого в своем миссионерстве постоянно оглядывался, состоял в тайной переписке, что «ключ ко всеобщему Счастью всего человечества находится у старца г. Акка» (крепость в Сирии, куда был выслан Бахай-Улла).
        Если индо-гималайский регион послужил - так или иначе - закваской стольких лжеучении, действующих внутри христианского мира, так можно себе представить, какую бездну «тайн сатанинских» представляет он из себя, затаенное лицо которого, согласно пророчеству, до конца раскроется лишь в «последние дни»…
        Относительно происхождения этих идей индо-гималайская традиция отнюдь не таится. В индийских священных книгах «Агни-Пурана», а также «Бхагавата-Пурана» говорится о Ведах, первоисточнике всей восточной мудрости, что это знания, спасенные во время катастрофы. Да, те самые, занесенные «падшими ангелами» запретные знания, погубившие прежний мир…
        В Ведах демоническая «выгода» проведена последовательно. Первая из Вед - Ригведа, знакомящая с пантеоном индийских богов, в довольно откровенной форме выставляет противоборца Бога - сатану - сотворцом Вселенной. Более того, за ним будущее! Так, согласно индийской божественной номенклатуре, Шива (символика его подчеркнуто сатанинская - рога и ожерелья из черепов), являясь разрушителем нынешней Вселенной, будет се восстанови гелем и творцом в новом зоне…
        … Буддизм в планах его внеземных вдохновителей должен был занять особое место: в нем впервые была сделана попытка создания религии без Бога, то есть уже подготовка того, на что, согласно Св. Писанию, возьмет ориентацию антихрист последних дней. Попытка отхода от Бога при сохранении всей занесенной на землю теургии, маши и мистики предпринималась уже в философии санкхьи и джайнизме, однако только в буддизме идея атеистической религии победила вполне…
        Цивилизованный мир, в послевоенное десятилетие впавший в некоторое патологическое увлечение «дзэном», может без посредничества невозмутимо-улыбчивых восточных его переводчиков сам рассказать, что это такое. Чтобы рассмаковать этот взращенный Востоком плод познания добра и зла, для Америки, например, потребовалось едва ли не целых два десятилетия. Сейчас американцы исходят от него зловонной рвотой в виде всевозможных битников, хиппи, йиппи, болезней отчуждения, дзэновского экзистенциализма и т. п.
        У нас уже зарябило в глазах от легиона в разные оттенки раскрашенных лжеучений, явленных сатанинской силой в мир! Но погодите, то была еще «неискушенная» старая добрая древность! По мере же того, как время стало подбираться к концу второго тысячелетия, многозначительно отмеченного в Св. Писании как некий рубеж земного века, пришло уже другое поколение лжеучителей из совершенно новых «школ подготовки», которые учли прежние неудачи.
        … Тайну появления на свет этого документа («Тайная доктрина») Блаватская не скрывала. Он, как и аналогичный ему новейший подарок людям - «Роза мира», результат спиритической диктовки «астральных мастеров», в сущности писавших книгу ее рукой, подбиравших цитаты, сверявших, редактировавших текст. Это все те же невидимые внеземные могущества, являвшиеся Гитлеру и Майтерсу с супругой…
        … О некоей значительности теософского предприятия в планах темных сил можно судить хотя бы потому, что руководил этой диктовкой космогоний и проведением теософских замыслов в жизнь сам Люцифер, который являлся в эфирном теле в помещении «Белой ложи», назвавшись «Учителем учителей» Иисусом-Майтрейей. С ним общались Блаватская, Безант и, вероятно, другие руководители общества.
        В прессу тех лет попало завещание Блаватской, которое она оставила приближенному кругу теософской верхушки: «Наша цель не в том, чтобы восстановить индуизм, а в том, чтобы смести христианство с лица земли…»
        … В 1884 году воспитанницей старых теософов Е. И. Рерих, которая кладет душу за оправдание своей учительницы Блаватской, организовывается неотеософское общество, или «Общество Йогов». Платформой новой тайной организации явились начитанные ей из астрала ее внеземным учителем, на этот раз скрывавшимся за чипом архистратига Михаила, 13 томов «Агни-Йоги» («Пламень души»). Ложь Рерихов превзошла все ожидания. Безо всякого стеснения объявлялось, что Будда, Мухаммед, Христос передали свои полномочия новому «спасителю», ей - «Матери Мира», вкупе с ее небесным супругом Планетарным Логосом, замещающим Бога-Отца (Иегову, Саваофа и т. д.). И неотеософы, нужно сказать, во многом «поправили» положение: упрятыванием своей принадлежности к демонопоклонству и призывами «Агни-Йоги» к духовному пробуждению, впрочем, совершенно в духе Кришнамурти, им удалось как-то полуприкрыть уж явно сатанинскую наготу своих предшественников».
        Может быть, Зайцев хватил через край? Нисколько, он только строго следует букве и духу ортодоксальной христианской доктрины, призывающей к разоблачению неверных. Ведь сказал же Христос: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные… Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь» (Евангелие от Матфея). Тогда, возможно, только христианские догматики столь непримиримы к другим учениям? Тоже нет. К примеру, суфийские догматики не отстают от христианских. В книге Р. Лефорта «Учителя Гурджиева» доказывается, что не только Христос, а все более или менее талантливые и значительные люди нашей цивилизации были тайными посланниками суфийских орденов, направляющих ход мировой истории. В «Агни-Йоге» Е. Рерих намекает на то, что ход мировой истории, напротив, направляется Планетарным Логосом и Братством избранных им учителей. Как мы видим, последовательно проведенная точка зрения единственной истины неизбежно ведет к отрицанию всех учений, кроме своего.

9
        Сторонники единственной истины часто пытаются подкрепить свою точку зрения ссылкой на факты, свидетельства очевидцев и научные исследования, доказывающие или существование Христа, или перевоплощение душ, или наличие жизни после смерти. В известной книге «Святая плащаница Христова» приводятся результаты исследования ткани, в которую предположительно было завернуто тело Христа после снятия с креста. В исследовании принимали участие несколько известных ученых, применявших методы физического и химического анализа. Общий вывод, не вызвавший у самих исследователей сомнений, - изученная ткань именно та, в которую был завернут Христос, а проступивший на ткани прекрасный облик лица и тела, а также следы ужасных ран безусловно принадлежат Христу. Новый, на этот раз изотопный анализ полосок ткани туринской плащаницы, проведенный независимо друг от друга учеными Швейцарии, Великобритании и США, четко определил возраст изготовления ткани - между 1260 и 1390 гг. Это означает, что плащаница более чем на 1200 лет моложе событий, описанных в Евангелии, и, следовательно, не может служить их «вещественным
доказательством». Однако этот научно установленный факт вряд ли поколебал веру «страждущих чуда» в подлинность туринской реликвии.
        В другом исследовании, проведенном американцем Г. Муди, - «Жизнь после жизни» - собраны показания 150 человек, перенесших клиническую смерть. Из их показаний следует, что они побывали по ту сторону жизни и пережили события иной реальности (выход из тела, полет души в туннеле, встречи с умершими родственниками, провожатыми и т. п.). Переселение душ доказывается свидетельствами людей, обнаруживших, часто еще в детском возрасте, знания, принадлежащие их умершим родственникам. В качестве доказательств выступают также рассказы людей, имевших прямой контакт с соответствующей реальностью - встречи с Христом, со святыми иерархами, трансфизические путешествия в пространстве и времени, переживание своих прошлых рождений и жизней и т. п.
        Как ко всему этому относиться? Уж во всяком случае не считать все эти доказательства поддельными, они вполне добросовестны. Другое дело, что всякое доказательство имеет силу в определенной системе взглядов, в поле определенных процедур. «Святая плащаница Христова» или свидетельства очевидцев - не более чем тексты, которым дают интерпретацию, а ведь известно, что современное литературоведение показало: каждый текст допускает прямо противоположные интерпретации. Возникает вопрос: какую интерпретацию дали бы истории плащаницы или свидетельствам людей, перенесших клиническую смерть, ученые, атеисты, в объективности которых не приходится сомневаться? И что такое прямой контакт с реальностью? Существует ли переживаемая реальность на самом деле? И да, и нет. Для сознания того человека, который в нее вошел, она, безусловно, существует. Более того, эта реальность имеет прямое отношение к его личности. Можно даже сказать, что человеком переживаются события его психической жизни, извлеченные из его собственной души. Известный американский исследователь жизни дельфинов Джон Лилли разработал несколько
психотехнических процедур (прием галлюциногенного вещества ЛСД, изоляция от всех ощущений в ванне с морской водой), позволяющих входить в контакт с реальностью собственной души и даже с заранее «организованными» реальностями (для этого необходима лишь предварительная настройка на определенную тему). В результате он смог проникнуть в разные миры, имеющие отношение к его собственной личности. Вот его отчет о трех таких контактах.
        Первый контакт (принятие ЛСД).
        «Когда ЛСД начал действовать, я вдруг сказал очень низким голосом, подчеркивая вершину фразы: «Каждого психиатра, каждого психоаналитика нужно заставлять принимать ЛСД, чтобы он знал, что при этом происходит». Я понимал под этим, что всякий, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к человеческому уму и наблюдении) его, должен поработать в этих пространствах.
        Происходили обычные вещи, хорошо описанные Олдосом Хаксли и многими другими: внезапное усиление и углубление всех цветов и форм, прозрачность реальных объектов, проявление живой природы материи. Все это проявилось немедленно.
        Я начал наблюдение со стола с мраморной крышкой и увидел, как узор мрамора оживает, становится пластичным, подвижным. Я вошел в этот узор и стал частью его, живущей и движущейся в узоре мрамора. Я стал живым мрамором.
        Я лежал на постели между двумя стереодинамиками и воспарял вместе с девятой симфонией Бетховена. Музыка вошла в меня и запрограммировала на глубокое религиозное переживание. Это переживание было во мне фиксировано еще в годы моей самой ранней юности, когда я был прихожанином католической церкви, служащим мессу и верящим с горячим пылом юности во все, чему меня учили в церкви.
        Вместе с музыкой я поднялся в небеса. Я увидел Бога на высоком троне, как огромного, мудрого, древнего Человека. Он был окружен ангельскими хорами, херувимами и серафимами, святые проходили мимо Его трона в величавой процессии; я был там, на небесах, поклоняясь Богу, ангелам и святым, в полном и совершенном восторге религиозного экстаза…
        … Затем я взглянул в зеркало на свое собственное лицо и увидел на нем многочисленные «проекции». Сначала увидел себя таким, каким был в то время, а затем вспышками приблизительно по одной в секунду прошел через образы самого себя. Я прошел через многие, многие образы, через сотни их, некоторые были очень давними, Относились к моему детству. Другие, по-видимому, устремлялись вперед по времени, показывая, каким бы я был в девяносто лет, весь в морщинах, очень старый и высохший. Третьи показывали меня больным, с багровыми пятнами на лице. Некоторые образы были моим идеализированным «Я»: иногда я выглядел богом. А иногда - инвалидом. Положительное и отрицательное выливалось из моих хранилищ в памяти.
        Я неожиданно увидел, как можно проецировать, в буквальном смысле слова проецировать зрительные образы из памяти. В этот момент я решил воспользоваться этой способностью и спроецировал лицо моего отца на мое, а затем лицо его отца. Я следовал обратно но ряду лиц, которых считал своими предками. Каждую секунду появлялось новое лицо. Я продвинулся назад но моему подсчету на две тысячи поколений, и вдруг морда волосатого антропоида появилась на моем лице. В этот момент у меня проснулось чувство юмора, и я сказал: «О, да ты можешь спроецировать что угодно, включая дарвиновскую теорию происхождения человека». Я засмеялся, радуясь этому спектаклю. Внезапно на месте моего лица возникла морда саблезубою тигра’ с шестидюймовыми клыками, торчащими из пасти; очень дружелюбный тигр, но тем не менее так называемый опасный саблезубый…
        Я пережил многие сцепы моего детства, счастливые, удовлетворяющие, играя с маленькими товарищами, сосал грудь матери, пребывал в чреве, плавал в пустом, чудесном, экстатическом пространстве, окруженном светом. В чреве я становился все меньше и меньше, двигаясь вспять по времени, пока по стал оплодотворенным яйцом. Вдруг я стал двумя: я был в сперме, я был в яйце. Время обратилось и они внезапно соединились. Произошел фантастический взрыв радости, свершения, осуществления, когда я стал одним и начал расти через все стадии зародыша. Я прошел через рождение, пережив потрясение от того, что покинул то чудесное и безопасное место, что вышел и, будучи неспособен дышать, хватал воздух, задыхался от давления чрева, выталкивающего меня.»
        Второй контакт (состояние комы, вызванное случайным впрыскиванием детергента при уколе).
        «Я в огромном пустом пространстве, где во все стороны нет ничего, кроме света. Повсюду, во все стороны золотой свет, пронизывающий все пространство до бесконечности. Я - единственная точка сознания, ощущения, знания. Я знаю, что я - есть. Это все. В пространство, где я нахожусь, проникает глубокий мир и благоговейный трепет.
        У меня нет тела и никакой потребности в теле. Тела нет. Я - просто я. Исполненный любви, тепла и сияния.
        Вдруг на некотором расстоянии от меня появляются две похожих точки сознания, источники света, любви, тепла. Я чувствую их присутствие, я вижу их присутствие, без глаз, без тела. Я знаю, что они тут. По мере их приближения ко мне я все больше и больше ощущаю, как оба они проникают в самое мое существо. Они передают приятные, трепетные, благоговейные мысли. Я сознаю, что эти существа более величественны, нежели я. Они начинают учить меня… Они говорят, что я смогу остаться в этом пространстве, что я оставил свое тело, но что я могу вернуться в него, если захочу. Затем они показывают мне, что произошло бы, если б я оставил свое тело там - как одни из путей для меня. Они также показывают мне, куда я могу пойти, если останусь в этом месте. Они говорят, что еще не время для меня совсем оставить свое тело, что у меня есть еще возможность в него вернуться. Они вселили в меня полную и абсолютную уверенность в несомненности факта моего пребывания в этом состоянии. Я знаю с абсолютной уверенностью, что они существуют. У меня нет никаких сомнений. Больше нет никакой нужды в акте какой-то веры; это именно так,
и я это принимаю.
        Их изумительная, глубокая, исполненная мощи любовь переполняет меня до краев, но в конце концов я ее принимаю. По мере их приближения я обнаруживаю все меньше и меньше себя и все больше и больше их в своем существе. Они останавливаются на некотором критическом расстоянии и говорят мне, что к настоящему моменту мое развитие дошло лишь до этого пункта, где я могу выдержать их присутствие именно на этом расстоянии. Если бы они приблизились сколько-нибудь еще, они переполнили бы меня, я утратил бы себя, как сознательную сущность, слившись с ними. Далее они сообщают, что это я разделил их надвое, потому что это мой способ восприятия, и что в действительности они одно и то же в этом пространстве, где я пребываю.
        Они говорят, что я еще настаиваю на своем бытии, как индивидуума, настаивая на проекции, будто их двое. Далее они сообщают мне, что если я вернусь в тело, то по мере дальнейшего развития я в конечном счете буду воспринимать единство их, себя и многих других.
        Они говорят, что они - мои хранители, что были со мной и прежде в критические моменты, но что обычно я не в состоянии воспринимать их. Я могу воспринимать их лишь в моменты, когда я близок к смерти тела. В этом состоянии времени нет. Есть непосредственное восприятие прошлого, настоящего и будущего как бы в настоящий момент. Я много часов но земному времени оставался в этом состоянии. Затем я вернулся в свое тело, находившееся в больнице. Боль в голове была иная, я вышел из комы, чтобы убедиться, что мне что-то вводили в сонную артерию. Я сразу понял, что ищут повреждение мозга, кровоизлияния в мозг с помощью непрозрачного для X-лучей вещества. Когда боль становилась изматывающей, я снова уходил в кому, возвращаясь к двум хранителям.»
        Третий контакт (ванна с морской водой плюс ЛСД).
        «Мое следующее путешествие - в мое собственное тело: это была попытка рассмотреть различные системы органов, клеточные скопления и структуры. Я путешествовал среди клеток, наблюдал их функционирование и осознавал в себе огромные скопления живых организмов, которые в сумме образуют меня. Я странствовал в мозге, наблюдая нейроны и их деятельность. Я странствовал в сердце, наблюдая пульсацию мышечных клеток. Я путешествовал с током крови, наблюдая деятельность белых кровяных телец. Путешествовал по своему кишечному тракту, знакомясь с бактериями и слизистыми клетками стенок. Я прошел в свои половые органы и ознакомился с образованием клеток спермы. Затем я быстро перешел во все меньшие и меньшие измерения до квантовых уровней и наблюдал игру атомов в их собственных огромных мирах, их обширных пустых пространствах, с фантастическими силами, участвующими в каждом из отдаленных ядер с их орбитальными облаками электронов, силовых нолей и элементарными частицами, прорывающимися в эту систему из внешних пространств. Я был помети не напуган зрелищем туннельного эффекта и других феноменов, имеющих место на
квантовом уровне».
        Характерно, что когда Лилли рассказал врачу-нейрологу о своих наблюдениях во время второго контакта, тот заявил: «О, вы галлюцинируете». Лилли не соглашался с ним и позднее сформулировал следующий важный принцип: «В сфере ума то, что считаешь истинным, - истинно или становится истинным в пределах, которые предстоит определить на опыте. Эти пределы являются убеждениями, которые предстоит переступить». С точки зрения этого принципа истина соотносительна с меняющимся опытом человека, разделяющего истину, верящего в нее. Более того, эта истина при определенных условиях может быть дана как чувственная реальность и, следовательно, с ней можно иметь контакт. Актуализация визуальных, слуховых, тактильных событий в такой реальности, вероятнее всего, объясняется пребыванием сознания человека в особых «пограничных состояниях». В экспериментальных, лабораторных условиях такие состояния могут вызываться не только приемом ЛСД или изоляцией в ванне с морской водой, но и, например, прерыванием сновидений. Профессор А. М. Вейн так описывает эти эксперименты: «У всех обследованных лишения сна (в данном случае
прерывались лишь сновидения. - В. Р.) сопровождаются однотипными явлениями. Нарастает эмоциональная неуравновешенность, нарастает утомление… возникают суетливость, ненужные движения, нереальные идеи… зрение становится расплывчатым. Через 90 часов появляются галлюцинации. К 200-му часу испытуемый чувствует себя жертвой садистского заговора. Сон в течение 12-14 часов снимает все патологические проявления».
        Однако существует ли реальность, с которой человек входит в контакт «на самом деле», и если да, то существует ли она также и для других людей? Лилли отвечает, что если у других людей - иной опыт жизни, то не существует, если сходный - существует (эту реальность он называет «согласованной»). Реальности «на самом деле», вроде кантовской «вещи в себе», нет, поэтому и говорить не о чем.

10
        Мне лично более понятна и симпатична позиция эзотерических мыслителей, признающих кроме своей истины и другие. Идея эта не нова, еще в 1893 г. в Чикаго был собран Парламент Религий, где наряду с христианами и мусульманами заседали буддисты, индуисты, представители теософского общества, а также общества «Брахмосамадж» («Дом Божий»), уже давно провозглашавшего ценность разных религий. Основатель этого общества Рам Мокан Рой писал в начале 30-х годов прошлого века, что «ни одна религия не должна подвергаться оскорблению или унижению. Культ должен способствовать созерцанию верховного существа, милосердию, состраданию, добродетели и укреплять связь между всеми людьми всех верований». Великий Рамакришна, как известно, не только признавал другие эзотерические истины, но и входил в контакт с соответствующими реальностями: с Богиней Кали, Брахманом, Абсолютом, Христом, Аллахом. Этот человек, несомненно, был гением религиозного воплощения реальностей, он научился осваивать их как собственные, а также переводить свое сознание в пограничные состояния для чувственного погружения в них. Но послушаем его        «Как-то раз я чувствовал себя во власти невыносимой тоски. Мне казалось, что кто-то выжимает мое сердце, как мокрую салфетку… Муки терзали меня. При мысли, что я так и не удостоюсь благодати божественного видения, страшное неистовство овладело мною. Я думал: «Если так должно быть, довольно с меня этой жизни». В святилище Кали висел большой меч. Мой взгляд упал на него, и мой мозг пронизала молния. - «Вот. Он поможет мне положить конец». Я бросился, схватил его, как безумный… И вдруг… Комната со всеми дверями и окнами, храм - все исчезло. Мне показалось, что больше ничего нет. Передо мной простирался океан духа, безбрежный, ослепительный. Куда бы я ни обращал взор, насколько хватало зрения, я видел вздымавшиеся огромные волны этого сияющего океана. Они яростно устремлялись на меня, с ужасающим шумом, точно готовились меня поглотить. В одно мгновение они подступили, обрушились, захватили меня. Увлекаемый ими, я задыхался. Я потерял сознание (в тексте буквально: «Я потерял все свое естественное сознание…» - В. Р.) и упал… Как прошел этот день и следующий - я не имею никакого представления. Внутри
меня переливался океан невысказанной радости. И до самой глубины моего существа я чувствовал присутствие Божественной Матери».
        В то время юному Рамакришне, служившему жрецом храма, посвященного великой богине - божественной Матери Кали, было всего 20 лет. Через 18 лет он был полностью поглощен христианским учением. Как-то днем Рамакришна увидел необыкновенного человека со светлым лицом; внутренний голос сказал ему: «Вот Христос, проливший кровь своего сердца для искупления людей, вот тот, кто испил море страданий из любви к людям. Он - Учитель Йогов, вечный союзник бога. Это Иисус, воплощенная любовь». Иисус поцеловал Рамакришну и растворился в нем. Рамакришна погрузился в экстаз.
        А за десять лет перед этим, когда Рамакришне было 28 лет, он осуществил путем Самадхи (экстаза) слияние с Адвайта-Брахманом (единым, неделимым, не имеющим имени и подобия Богом). Рамакришна вспоминает:
        «… Нагой человек (Тотапури) приказал мне отвлечь мой ум от всех предметов и погрузиться в лоно Атмана. Но, несмотря на все мои усилия, я не мог миновать царство имен и форм и привести свой дух в состояние «безусловности». Мне не стоило никакого труда отвлечь свой ум от всех предметов, за исключением одного: это был слишком близкий мне образ моей лучезарной возлюбленной Матери (по-прежнему любимой Кали), средоточие чистого познания, являвшийся мне как живая реальность. Он преграждал мне дорогу к потустороннему. Я многократно делал попытки сосредоточить свой ум на поучениях Адвайты, но каждый раз передо мной вставал образ Матери. В отчаянии я сказал Тотапури: «Это невозможно. Мне не удается поднять свой дух до состояния «безусловности», чтобы оказаться с глазу на глаз с Атманом». Он строго возразил мне: «Как, ты не можешь? Ты должен». Оглядевшись вокруг себя, он нашел кусок стекла, взял его, вонзил копчик мне в переносицу и сказал: «Сосредоточь свой ум на этом острие». Я напряг все свои мыслительные способности, и лишь только передо мной возник прелестный образ божественной Матери, я воспользовался
способностью размышления и, действуя, как мечом, рассек этот образ надвое. Тогда исчезло последнее препятствие, и мой ум тотчас же вознесся за пределы «условных» вещей. Я растворился в Самадхи».
        «… Вселенная померкла. Исчезло само пространство. Вначале мысли-тени колыхались на темных волнах сознания. Только слабое сознание моего «Я» повторялось с монотонным однообразием… Вскоре и это прекратилось. Осталось одно лишь Существование. Душа потонула в своем «Я». Всякая двойственность исчезла. Пространство конечное и пространство бесконечное слились в одно. За пределами слова, за пределами мысли я достиг Брахмана».
        Здесь, однако, интересно отметить, что даже Рамакришна, признавая равноценность всех эзотерических истин, дает им тем не менее восточную религиозную интерпретацию, осмысляя их через реальность божественной Матери, и, следовательно, невольно, сам того не осознавая, он возвышает свою истину над другими.
        Рамакришна говорил своим ученикам:
        «… Я исповедовал все религии: индуизм, ислам, христианство, и следовал по пути различных сект индуизма. И я нашел, что все они различными дорогами приближаются к одному и тому же Богу… И вам следует приобщиться ко всем этим верованиям и пройти по этим путям. Я вижу, что все люди враждуют во имя религии: индусы, магометане, брамаиисты, вайшнавиты и т. д. И они не понимают, что тот, кого зовут Кришна, зовется также Шива, или Первоначальная Энергия, или Иисус, или Аллах. Единый Рама, обладающий тысячью имей…».
        … И Рамакришна возносит хвалу Святой Матери:
        «Да, моя Пресвятая Мать не что иное, как Абсолют. Она одновременно едина и множественна, и выше единства и множественности. Моя Пресвятая Мать говорит: «Я - Мать Вселенной, я - Брахман Веданты и Атман Упанишад…»
        Моя Пресвятая Мать есть Первоначальная Божественная Энергия - Она вездесуща. Она одновременно и внутри и вне явлений. Она породила мир. И мир носит се в своем сердце. Она - наук, и мир - паутина, сплетенная ею. Паук извлекает паутину из своей сущности, а затем обвивает себя ею. Моя Мать одновременно и содержимое и содержащее. Она скорлупа. Она и ядро…».
        Замечательный религиозный и общественный деятель, любимый ученик Рамакришны Свами Вивекананда, вслед за учителем неустанно призывал к сближению религий. Однако и он, говоря о других религиях, утверждает, что народы открывают истину лишь в той мере, в какой они развиты в культурном отношении, и так, как позволяют время и исторические обстоятельства. В своей же полноте эзотерическая истина дана только самому Вивекананде и учению Адвайты, которое он разделяет.
        Почему, однако, истина, которой владеем мы, более верна и глубока, чем исповедуемые другими? И как относиться к атеистам или тому же Зайцеву, которые даже слушать не хотят ни о каком сближении истин? Вероятно, человек, прочно стоящий на какой-либо религиозной платформе, действительно не может признать ценность других эзотерических истин. И объясняется это тем, что религиозное сознание предполагает прямой контакт с определенной эзотерической реальностью, натурализацию и оестествление событий этой реальности, в идеале - совпадение, слияние с ними. При этом разные эзотерические реальности имеют разное «строение», включают несхожие события, которые не могут быть полностью (а иногда и частично) совмещены друг с другом. Например, реальность богочеловека Иисуса Христа плохо совместима с реальностью Адвайта-Брахмана, так же как идея переселения душ почти не совместима с христианским представлением об единственности жизненного пути отдельного человека, уникальности его души, сотворенной Богом, которая предстанет перед Творцом после смерти или второго пришествия. Если же кто-то захочет сблизить
эзотерические истины, признав их принципиальную равноценность, то он невольно нарушит, размоет ту религиозную основу, на которой покоится его собственная истина. В этом случае он вынужден будет на все эзотерические реальности, включая свою собственную, смотреть как бы со стороны, признать их условность, частичность (относительно других), иначе какая-то одна из них окажется наиболее истинной и безусловной. Но даже незначительная доля условности во взгляде на религиозную истину и реальность пагубна для них (хотя часто это и не осознается), поскольку затрудняет натурализацию и оестествление событий данной реальности.
        Все же, повторяю, признание, хоть и не совсем полное, других истин, на мой взгляд, более верный путь, ведущий людей к пониманию и согласию.

11
        Совершенно особняком стоят представления об истине Кришнамурти. Он считает, что истина не может быть познана в рамках существующей культуры, определенной идеологии, будь то религия, политическая система или наука. Истина - в преодолении культурной обусловленности, в признании фактов такими, какие они суть. Истина не в знании, а в бытии и в свободе. Критерием истины по Кришнамурти является собственный опыт и поиск человека, причем такой, который раскрывает его культурную обусловленность, дает ему ключ к пониманию такой обусловленности. В одной из своих самых ярких и глубоких работ («Единственная революция») он пишет: «Для человека, целиком и полностью отрицающею преклонение перед словом, символом и всея тем, что им обусловлено, для такого человека Истина не есть нечто второстепенное. Если бы вы прислушались к его словам, вы бы знали, что с самого начала он говорил о том, что признание авторитета - это прямое отрицание Истины. Он настаивал на необходимости быть вис всякой культуры, традиции и общепринятой морали…».
        «Истина никогда не пребывает в прошлом. Истина прошлого - это пепел памяти; память - от времени, а в мертвом пепле вчерашнею дня нет Истины. Истина - это живое бытие, она вне поля времени».
        «… Опыт не есть доказательство. То, что люди отождествляют видения с Кришной или Христом, есть результат обусловленного знания; поэтому видение совсем не есть реальность, это воображаемый образ, миф; они совершенно не состоятельны, но приобрели силу благодаря опыту…».
        «… Но если вы не возводите догму в постулат, тогда вы лицом к лицу встречаете то, что действительно есть. То, что есть - это мысль, удовольствие, скорбь, страх смерти…».
        «… Люди обусловлены пропагандой, обществом, в котором они воспитывались; каждая религия утверждает, что ее путь наилучший. Существуют тысячи туру, которые считают, что их метод, их система медитации является единственным путем, ведущим к Истине. Если вы заметили, каждый ученик проявляет терпимость к ученикам другого гуру, снисходя к ним. Терпимость - это цивилизованное принятие разделения людей в политическом, религиозном и социальном смысле. Люди придумали множество путей, облегчающих продвижение каждому верующему, и таким образом мир рассыпался на куски…».
        «… Главное это понимание всех условий жизни человека, его наслаждений и страданий, а не рассуждения о том, какой должна быть религиозная жизнь. То, что должно быть, - это миф; это - мораль, созданная мыслью и фантазией; необходимо отойти от этой морали, социальной, религиозной, индустриальной. Такой вид отрицания идет не от ума; это действительное высвобождение из морального шаблона, который аморален».
        Можно заметить, что некоторые мысли Кришнамурти об истине перекликаются с дзэнскими представлениями. Дзэнские мыслители, подобно Кришнамурти, пытаются преодолеть культурную и языковую обусловленность человека и поэтому отрицают религиозные, политические или научные истины. Но они идут еще дальше, отрицая в определенном смысле истину вообще (включая и свое собственное учение). Тем не менее они излагают и пропагандируют свои представления и, следовательно, с европейской точки зрения впадают в противоречие - отрицая истину, они ее формулируют и разъясняют. Но с дзэнской точки зрения никакого противоречия здесь нет, поскольку никакая оппозиция и определенность в мышлении и языке не имеют силы. Так, Дхритика (шестой патриарх Дзэна) много веков тому назад писал:
        Постигни самую глубокую тайну ума.
        И ты увидишь, что нет ни вещей, ни отсутствия вещей.
        Просветленный и непросветленный представляют собой одно.
        Нет ни ума, ни вещей.

12
        Продумывая взгляды эзотерических мыслителей на истину, я обратил внимание на один интересный момент. Какие проблемы обсуждаются в эзотерических учениях? Или такие, которые принципиально не поддаются никакой проверке (что, например, было с нами до рождения или будет после смерти, что есть Бог или дьявол, как устроены иные реальности и миры), или же такие, в которых человек хочет провести свою личную точку зрения (на добро и зло, на мир, на человека и т. п.). Но если эзотерическую реальность нельзя проверить, пощупать, если она «строится» под определенную личность, имеет смысл и существует лишь для определенных людей, значит, каждое четко выраженное и, что не менее важно, реализованное в жизни человека представление о мире является истиной. Но если много истин, то приходится признать и много миров, существований, форм бытия. Действительно, разве в нашей единой культуре все люди живут одинаково, имеют один опыт жизни? Мы видим, что существуют по меньшей мере две разные действительности. Одна - общая для всех (ее можно назвать «социэтальной»), обусловленная экономикой, производством, социальными
системами, т. е. реальным взаимодействием людей, их взаимозависимостью друг от друга и от условий жизни; другая (назовем ее «витальной») - для каждого своя, обусловленная его индивидуальной культурой, опытом жизни, бытием. Каждый человек принадлежит какой-либо культурной и социальной системе (является гражданином определенной страны, пользуется национальным языком, зарабатывает на жизнь в каком-либо учреждении), однако по отношению к тем, кто находится в одной с ним системе, все люди живут по-разному: тяжко трудятся всю жизнь или считают труд наказанием; стремятся достичь просветления или коснеют в своих грехах, ищут и меняются или боятся любого изменения, считают себя бессмертными или боятся умереть; один человек полон энергии, оптимистичен, а другой просто погибает при любых ничтожно неблагоприятных обстоятельствах; одному хотелось бы опоры и поддержки, а другой рвется жить сам по себе и сам собой, и т. д. и т. п. Получается, что на социэтальном уровне опыт жизни у всех людей один и, следовательно, одна истина (Лилли относит ее к согласованной реальности), а на витальном - столько разных опытов
жизни и столько соответствующих им истин, сколько существует реальных, разошедшихся и не совпадающих между собой форм жизни. На витальном уровне истина есть не просто знание, адресуемое к определенной реальности, но и способ выражения себя, способ самоорганизации и реализации своей жизни. Именно на этом уровне, вероятно, справедлива формула Лилли - «в сфере ума то, что считаешь истинным - истинно или становится истинным в пределах, которые предстоит определить из опыта».

13
        Принцип множественности и независимости эзотерических истин вроде бы противоречит нашим представлениям об единой природе человека. Человек един, все люди принадлежат единой цивилизации, так откуда, спрашивается, могут возникнуть разные существования и формы бытия? Не поверхностное ли это суждение, может быть, люди в сущности мало чем отличаются друг от друга? Однако жизненный опыт показывает нам, что в зрелом возрасте трудно найти двух людей, похожих друг на друга. Иное дело - дети, которые вроде бы одинаково чисты и «пусты», поскольку не заполнены культурными реалиями. Что же происходит с ребенком, когда он взрослеет? В начале жизни ребенок вовлекается в процесс социализации: усваивает, принимает определенные ценности, образ жизни, образцы поведения. Войдя во все это (всегда по-своему), он начинает «специализироваться», т. е. оестествляться, субъективироваться, оспосабливаться в этих реальностях, ценностях, образе жизни. При этом его психика и даже физиология кардинально меняются (опять же у каждого по-своему). Специализация личности заходит так далеко, что к зрелому возрасту приходят уже
совершенно разные индивиды, с разными способностями, скоростью реакции, по-разному организованным сознанием, уникальным видением, эмоциональным строем и т. п.
        В процессе овладения эзотерической истиной происходит интенсивная специализация. Различные психотехники - йога, медитация, изменение ценностей установок и сознания, подавление ряда реальностей и навыков - существенно меняют психофизиологическую структуру человека, формируя у него и новое сознание, и новый психический опыт жизни. Принципиальное же различие эзотерических учений и практик обусловливает и принципиальное различие «на выходе» специализированных в них личностей. И если некто утверждает, что он видит Христа, а другой - свое прежнее существование, то оба свидетельства приходится допустить в том смысле, что действительно возможны две несхожие, по-разному специализировавшиеся личности.

14
        Эзотерическое знание - знание гуманитарное. Методология же гуманитарных наук, как показано уже М. Вебером, преодолевает ограниченность традиционного естественнонаучного идеала, показывая, что в гуманитарном мышлении разные ценностные отношения предваряют и пронизывают познание. Действительно, объект изучения гуманитарной науки является не только рефлексивным (текст о текстах, мысль о мыслях и т. д.), но и жизненным, активным. «В гуманитарных науках, - пишет Д. Гачев, - есть эта равнообъемность объекта и субъекта знания: человеческий дух и культура, им созданная, познаются человеческим же духом и культурой; сам акт такого познания есть новый акт творчества в человеческом космосе, строительстве духа и культуры». Культура, история, социальные явления, личность, мышление, творчество и другие объекты гуманитарных наук активно относятся к гуманитарному знанию. Они изменяют свою природу в зависимости от того, что это знание утверждает; знания создают для таких объектов рефлексивное отражение, образ, который они принимают или нет. Одновременно и сам исследователь как живое, активное существо вступает в те
или иные отношения (реальные или мыслимые) с изучаемым живым явлением. Следовательно, имеет место взаимоотношение исследователя с изучаемым объектом, характер которого фиксируется прежде всего в ценностном отношении, в том, что исследователя интересует в объекте и как поэтому он будет его представлять.
        «Не существует, - писал М. Вебер, - совершенно «объективного» научного анализа культурной жизни или «социальных явлений», не зависимого от особых и «односторонних» точек зрения, в соответствии с которыми они избраны в качестве объекта исследования, подвергнуты анализу и расчленены…» В гуманитарной науке взаимоотношения исследователя с объектом весьма разнообразны: это не только преобразование объекта, сопоставление его с другими и моделирование (как в естественной науке), но и управление, воспитание, конфликт, поддержка, угнетение, выработка собственного отношения к объекту и т. п. Поскольку объект гуманитарной науки осознается как живой, активный, исходное познавательное отношение часто трактуется как понимание («Сначала понять, - говорит М. Бахтин, - затем изучить»; «Не только конституировать поведение людей, - утверждал М. Вебер, но - и понять его»). В то же время ясно, что понимание в случае управления будет одно, в случае поддержки - другое, в случае угнетения - третье, в целях собственной ориентации - четвертое и т. п. Все сказанное проливает некоторый дополнительный свет на существование в
эзотерическом движении («эзотерической науке», можно так сказать) многих истин и несовпадающих учений.
        Запад и Восток: истоки и классический образ
        Бог (религиозная доктрина)
        Нирвана (учение Готамы Будды)
        Эволюционирующий человек (учение Шри Ауробиндо)
        Развивающийся мир (учение Рудольфа Штейнера, «Очерк Тайноведения»)
        БОГ (религиозная доктрина)
        Если смерть есть ночь, если жизнь есть день -
        Ах, умаял он, пестрый день, меня!..
        И сгущается надо мною тень,
        Ко сну клонится голова моя…
        Обессиленный, отдаюсь ему…
        Но все грезится сквозь немую тьму -
        Где-то там, над ней ясный день блестит
        И незримый хор о любви гремит…
        Ф. Тютчев

1
        Брахман, которого созерцал Рамакришна, не имеет никакого подобия - только чистое существование, единое как таковое, нечто как ничто. Как не похож его образ на образ христианского Бога в трех лицах - Отца, Сына и Святого Духа. Во все времена люди спрашивали, что есть Бог, и отвечали на этот вопрос по-разному. И тем не менее, несмотря на различие ответов, верующие не только понимали друг друга, но сходно переживали божественную реальность.
        Для верующего человека Бог - не просто реальность, существующая наряду с другими, а нечто существующее безусловно, отождествляемое с самой жизнью, это то, что есть «на самом деле», а все прочее - или проявление Бога, или видимость, наваждение сатаны. Когда верующий не чувствует Бога, он считает, что в его жизни что-то неблагополучно. Митрополит Антоний Блюм с присущим ему юмором вспоминает в связи с этим одну историю:
        «Около двенадцати лет назад, вскоре после моего рукоположения, я был послан перед Рождеством навестить одну старую пару. Там жила старуха, которая вскоре умерла в возрасте ста двух лет. Она подошла ко мне после первой литургии, которую я отслужил, и сказала: «Отец Антоний, я хотела бы посоветоваться с Вами относительно молитвы». Я ответил: «Я слушаю Вас, мадам такая-то». Она сказала: «Я уже много лет спрашиваю людей, которые имеют большой молитвенный опыт, и никто не посоветовал мне ничего разумного. Вот я и подумала, что Вы, вероятно, ничего еще не знаете, быть может, именно поэтому Вы случайно скажете что-нибудь правильное». Это было обнадеживающее начало. Я попросил объяснить, в чем ее вопрос. Старая леди сказала: «Вот уже четырнадцать лет я почти непрерывно тревожу Иисусову молитву и ни разу не почувствовала присутствия Бога». Тут и я сказал то, что подумал: «Если Вы говорите непрерывно, Вы не даете Богу возможности вставить словечко». Она сказала: «Что же мне делать?» Я посоветовал ей следующее: «Пойдите в свою комнату после завтрака, приберите там, поставьте свое кресло перед иконой, зажгите
лампаду, сядьте, оглянитесь и посмотрите, где Вы живете. Уверен, что раз все четырнадцать лет Вы непрерывно молились, у Вас не было времени оглядеть свою комнату. Затем возьмите вязание и в течение пятнадцати минут сидите и просто вяжите перед лицом Господа. Но не произносите ни одного слова молитвы. Просто посидите и порадуйтесь покою и уюту Вашей комнаты».
        Она не нашла этот совет достаточно благочестивым, но решила испробовать. Вскоре она пришла ко мне и сказала: «Вы знаете, выходит». Я спросил: «Что выходит?» - мне было любопытно, как подействовал мой регламент. Она рассказала: «Я поступила точно так, как Вы посоветовали. Утром встала, умылась, прибрала комнату, позавтракала, вернулась к себе, убедилась, что в комнате ничего нет, что могло бы меня раздражать, тогда села в кресло и подумала: «Как хорошо: у меня есть пятнадцать минут полного покоя, когда я могу, не стыдясь, ничего не делать». Потом я в первый раз за много лет огляделась и подумала: «Боже, в какой прелестной комнате я живу!» Я почувствовала такой покой… потому что в комнате было так тихо и мирно. Тикали часы, но их тиканье только подчеркивало тишину и покой. Потом я вспомнила, что должна вязать перед липом Бога, и начала вязать. И я все больше сознавала тишину. Спины задевали за ручки кресла, часы тикали, но ничто не раздражало, у меня не было причин для напряжения, и тогда я заметила, что тишина была не просто отсутствием звуков и шума, но она имела субстанцию. Эта тишина не была
отсутствием чего-то, но была присутствием чего-то. Тишина имела объем, внутреннее богатство, и она начала завладевать мною. Наружная тишина пришла и соединилась с внутренним покоем и тишиной». Под конец она сказала нечто прекрасное, что впоследствии я прочел у французского писателя Жоржа Берианоса. Она сказала: «Внезапно я почувствовала, что тишина является присутствием. В сердце этой тишины был Он, кто есть полная тишина, полный мир, полное равновесие»«.
        Конечно, в разных религиях Бог понимается по-разному, однако мы не очень ошибемся, если скажем, что для всякого верующего Бог всегда нечто разумное (мудрое), превосходящее, первородное. Бог - условие нашей разумности, осмысленности, это Творец (демиург) и, следовательно, Бог - источник нашего происхождения, рождения. Бог не только жизнь, но и ее закон, который безусловно подлежит исполнению, если мы хотим жить, а не жить мы не можем, как не можем существовать вне Бога. «Не думайте, - говорил Христос, - что Я пришел нарушить Закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из Закона, пока не исполнится все» (Евангелие от Матфея).
        В христианском мироощущении Бог воспринимается как лицо, личность (ведь не случайно человек был сотворен «по образу и подобию»), а отношения между человеком и Богом мыслятся как понятные человеку. Это отношения любви, обожания, подчинения, руководства, законопослушания, понимания, уяснения и др. Вдумаемся в высказывания глубоко верующих людей: «Мы исповедуем Божественную природу Христа, - пишет Антоний Блюм, - Его державную власть над нами, то, что Он наш Господь и Бог, и это означает, что вся наша жизнь находится в Его воле и что мы предаемся Его воле и ничему другому». «Вначале было Ничто, - формулирует Девендранат догматы веры «Брахмосамадж», - существовал лишь Единый, Всевышний. Он создал всю вселенную… В служении Ему, в поклонении заключается наше спасение в этом и в другом мире. Служение состоит в том, чтобы его любить и делать то, что он любит». «Суть религии, - говорит Шри Ауробиндо, - это поиски и нахождение Бога, стремление к раскрытию Бесконечности, Абсолюта, Единства, Божества, заключающего в себе все эти атрибуты, но не как абстракции, а как Существа… В религии человек должен искренне
переживать сокровенные отношения между ним и Богом, отношения единства и различия, отношения освященного познания, экстатической любви и восторга, полного отказа от себя и служения Ему». Жители, обосновавшиеся в Большой Мексиканской Долине (народ нагуа), создавшие в XV-XVI вв. оригинальную религию, называли своего Бога «Господин и Госпожа нашей плоти», «Господин и Госпожа дуальности», «наша мать, наш отец, старый Бог», «Даритель жизни».
        Итак, для верующего Бог противостоит человеку не как нечто чуждое, нечеловеческое, а, напротив, вполне родственное, хотя и предельно мудрое, превосходящее, творящее. У Бога всегда проглядывает именно лицо (отца, сына, матери). Получается, что в сознании верующего Бог мыслится, переживается и ощущается одновременно и как начало трансцендентальное, космическое, демиургическое, и как сугубо живое, реальное, человеческое. Бог - это смысл человечности, предел ее. Поэтому Бога не просто обожествляют, склоняются перед Ним, растворяют себя в Нем, целуют следы Его ног (плиты в Его Доме), но и находят Бога в себе («Царство Божие внутри нас»), вступают с Ним в личные, интимные отношения, обращаются к Нему с мольбой и просьбой (молитвой).

2
        Но лицо лицу рознь. Лицо христианского Бога - это нравственный образ, а сам Бог - нравственный идеал. В отличие от других религиозных доктрин христианское учение не только по сути дела эзотерическое, от сердца к сердцу, для избранных, предопределенных Богом, но и нравственно окрашенное. В христианстве верующий сразу поставлен к Богу в позицию человека, осуществляющего нравственный выбор. «Кто не со Мною, - говорит Христос, - тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает». «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Евангелие от Матфея). Увидя Иисуса, идущего к нему, Иоанн говорит: «… вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Евангелие от Иоанна). «С чего следует начать, если мы хотим молиться?» - спрашивает Антоний Блюм, и отвечает:
        «С уверенности в том, что мы грешники и нуждаемся в спасении; что мы отрезаны от Бога, но не в состоянии без Него жить; что все, что мы можем предложить Богу, это наше отчаянное стремление к Нему; мы жаждем стать такими, чтобы Бог нас принял, раскаивающихся, принял нас с милосердием и любовью, С самого начала наша молитва - это смиренное восхождение к Богу, с того момента, когда обращаемся к Богу, боясь приблизиться к Нему, зная, что преждевременная встреча с Ним до тех пор, когда Его милость осенит нас, и мы станем способны предстать перед Ним… будет судом над нами и осуждением. Все, на что мы способны, это обратиться к Нему с благоговением, со всей глубиной благоговения, с глубочайшей любовью, со всем страхом, на который способны, со всем вниманием и серьезностью, которая есть в нас, и просить Его сделать нас способными на встречу с Ним - не для суда, а для жизни вечной».
        Фигура Христа - это фигура спасителя, но не только. Христос - судья, отец («ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его»). Но и это еще не все - Христос пострадал за человечество, за каждого из нас, из любви к людям он добровольно взял на себя их грехи и тем самым показал им пример бескорыстного, жертвенного отношения к ближнему. Не случайно поэтому вторая заповедь Христа гласит: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Исследователь творчества Андрея Рублева Г. Вздорнов пишет о «Троице» следующее: «Так или иначе, здесь происходит диалог - мысленная, но мыслимая нами беседа двух ангелов: Отец обращается к Сыну и указывает ему на необходимость искупительной жертвы, а Сын отвечает согласием на волю Отца».
        В христианском понимании любовь и жертва могут быть только взаимными, и подобно тому, как Христос жертвовал всем ради людей, люди должны жертвовать всем ради Бога. Поэтому первой наиважнейшей заповедью Христа является: - «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоей и всем разумением твоим». «Не думайте, - говорит Христос, - что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Евангелие от Матфея).
        Итак, христианский Бог суть нравственный идеал, нравственный образ, и первый, кто указал на это, был сам Христос: «… Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Для Достоевского это тоже было очевидно: «Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… Христос весь вошел в человечество, и человек стремится преобразиться в Я Христа, или в свой идеал».

3
        Однако, повторяем, есть лицо и лицо. Лицо двуединого Бога народа нагуа - Ометеотла (или «Господина и Госпожи дуальности») - тоже вполне человечно, но далеко не нравственно в христианском понимании. В нагуанском тексте, получившем название «Флорентинский кодекс», мы читаем:
        Господин наш, хозяин непосредственной близости.
        2. Думает то, что хочет, решает и развлекается.
        3. Как он хотел бы, так и захочет.
        4. В центре своей ладони он нас держит и передвигает по своему желанию.
        5. Мы движемся, кружимся, как шарики, без направления, он нас передвигает.
        6. Мы - предмет его развлечения: он над нами смеется»
        (цитируется по книге Мигеля Леои-Портилья «Философия нагуа»).
        Из этого текста нетрудно заметить, что Ометеотл совсем не похож на Христа. Однако для нагуа он - Бог, ему приносят жертвы (кровью и «цветущими войнами») и совсем не из-за страха перед ним, а потому, что, создавая этот мир и людей, он пожертвовал своей жизнью. Нагуа считали, что их Бог Ометеотл является одновременно Солнцем, но в этом качестве он реализуется, только порождая четырех сыновей-Богов (Тлаклауке, Йайанке, Кецалкоатла и Омитеситла), олицетворяющих четыре стороны света (Восток, Запад, Юг и Север), четыре естественных элемента (землю, воздух, огонь и воду), четыре цвета (красный, черный, белый, голубой) и четыре основных цикла космического времени. Реализация жизни, существование мира и людей зависят от исхода междоусобной борьбы сыновей-Богов за власть. Когда побеждает какой-нибудь из них, начинается жизнь, устанавливается порядок. С возникновением новой междоусобицы мир и люди погибают. Новая победа, власть нового сына-Бога означают возникновение нового времени, новой жизни (нового Солнца) и новых людей («масегуалов»), И так уже было четыре раза; нагуа думали, что живут в пятой эпохе,
при пятом Солнце. Рукопись нагуа, опубликованная Ф. Пасо-и-Тронкосо («Легенда о Солнцах…»), приводит подробности создания пятого Солнца:
        «Когда наступила полночь, все боги расположились вокруг очага, который назывался тестекскалли. И огонь горел здесь четыре дня… Затем они заговорили и сказали Текусицтекатлу: «Ну, Текусицтекатл, бросайся в огонь!» Он хотел было сделать это, но, так как огонь был очень большой и разгорался еще сильнее, ему стало жарко, он испугался и не осмелился броситься в огонь, отступил назад… После того как он сделал четыре попытки, боги обратились к Нанагуатцину и сказали ему: «Ну, Нанагуатцин, попробуй ты!» И так как это ему сказали боги, он сделал усилие и, закрыв глаза, рванулся и кинулся в огонь и затрещал на огне подобно тому, что жарится. Текусицтекатл, увидев, что он бросился в огонь и горит, тоже рванулся и кинулся в костер… Когда оба бросились в огонь и сгорели, боги сели ожидать, с какой стороны выйдет Нанагуатцин. После долгого ожидания небо начало краснеть и всюду забрезжил рассвет».
        «… а когда Солнце взошло, оно казалось очень красным и раскачивалось из стороны в сторону, и никто не мог на него смотреть, потому что оно ослепляло глаза, сверкало и щедро испускало свет, разливающийся во все стороны…».
        «… вначале пятое Солнце не двигалось. Тогда боги сказали: «Как же будем жить? Солнце не двигается!» И чтобы придать ему силы, боги пожертвовали собой и предложили ему свою кровь. Наконец подул ветер и, двинувшись, Солнце продолжило свой путь».
        Исследователь философии нагуа Мигель Леон-Портилья отмечает, что «образ Нанагуатцина, смело бросающегося в огонь, чтобы превратиться в Солнце, содержит уже с самого начала скрытые элементы будущего мистицизма ацтеков: Солнце и жизнь существуют благодаря жертве, лишь с помощью той же жертвы они смогут сохраниться». Ставшая навязчивой, мистической, эта идея (неустанно доставлять богам драгоценную красную «воду» жертвы - единственную пищу, способную сохранить жизнь Солнцу) сделала, как писал Касо, «ацтеков народом с миссией: избранным народом, считающим, что его миссия в том, чтобы в космической борьбе находиться на стороне Солнца, на стороне добра, содействовать его победе над злом, представлять всему человечеству благо победы сил света над мрачной властью ночи».
        ««Идея о том, что ацтек - это союзник богов, что он выполняет трансцендентальный долг, и что благодаря его деяниям обеспечивается возможность продолжения жизни мира», позволила ацтекскому народу выдержать все тяжести своего странствия и силой обосноваться на территории более богатых и культурных народов, навязать свою власть соседям, а также расширять свое господство до тех пор, пока ацтекские отряды не распространили власть Теночтитлана до берегов Атлантики и Тихого океана…». (М. Леон-Портилья).
        Сравнивая мистическое учение ацтеков с христианским, мы видим, что и тут, и там фигурируют понятия жертвы, идеала, но в одном случае на них строится христианская любовь к людям, в другом - бесстрастный космический закон борьбы богов. Дистанция между религиями Христа и нагуа огромна: от бога, совпадающего с космосом, который по отношению к человеку и человечеству есть лишь неумолимая стихия, закон, до Бога, имеющего личные нравственные отношения с каждым отдельным человеком. Но и там, и тут Бог - это одновременно идеал жизни (суть жизни как таковой) и жертва, т. е. требование передачи своей жизни космическому, трансцендентальному, сверх - разумному началу. «После появления Христа как идеала человека во плоти, - размышляет Достоевский на следующий день после смерти своей первой жены, - стало ясно, как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтобы человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития
своего Я - это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье».
        Кстати, и нагуа считали счастливыми тех людей, которые принесли свою жизнь в жертву (т. е. убитых на войне, пленников, погибших среди врагов, женщин, умерших при родах). Все они попадали прямо на небо в дом Солнца. «По прошествии четырех лет, - пишет Саагун, - они превращались в различных птиц с пышным расцвеченным оперением и высасывали нектар цветов как на небе, так и в этом мире».

4
        Невольно хочется задать вопрос: почему новозаветный Бог пожертвовал собой ради людей, взял на себя их грехи? Зачем ему, всемогущему, всеведущему, всесущему, все это? Может быть, потому, что только в людях Бог приходит к самому себе? Или потому, что он там, на небе, тоже одинок? И другой вопрос, почему Бог наделил людей «свободой воли», возможностью идти своим путем. Разве это естественно? К. Льюис, автор «Писем Баламута», вкладывает в уста своего героя - беса Баламута - следующие слова недоумения:
        «Не могу понять… Христос говорит, что Он любит людей, а Он их оставляет свободными. Как же вместить это?.. Я тебя люблю; но что же это значит? Это значит, что я хочу взять тебя в свои когти, тебя так держать, чтобы ты от меня никогда не удрал, тебя проглотить, из тебя сделать свою пищу, тебя переварить так, чтобы от тебя не осталось бы ничего вне меня. Вот что я, - говорит бес, - называю любовью. А Христос говорит - любит и отпускает на свободу… Он лелеет надежду, что ему удастся сделать эти отвратительные маленькие создания Своими СВОБОДНЫМИ приверженцами и служителями. Он вечно называет их «сыны», с упорным пристрастием унижая весь духовный мир своей неестественной любовью к двуногим. Не желая лишить их свободы, Он отказывается вести их к целям, которые Сам поставил перед ними. Он хочет, чтобы они «шли сами»«,
        Впрочем, поступок Христа не был бы понятен и ветхозаветному Богу, который за грехи покарал все человечество, вместе с сыновьями и дочерями ангелов, исключая лишь семью Ноя. А Христос, видя не хуже Его, «что велико развращение человека на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Бытие), тем не менее принимает на себя грех мира и жертвует собой. Это совершенно новый взгляд на мир, людей, жизнь; новая идея. Исходящая из космического закона жертва нагуа есть главным образом условие жизни как таковой, способ поддержания мироздания, равноправный обмен: нагуа приносят жертвы кровью Солнцу, поддерживая, питая его жизнь, а Солнце в обмен поддерживает их жизнь, отдавая людям свою жизнь (жертва богов, сыновей Ометеотла). Ни люди, ни боги друг без друга существовать не могут, а жертва - это то, что их соединяет, что регулирует их взаимоотношения. Христианский же Бог всемогущ. Он демиург, создавший и людей, и природу, и весь космос, ему нет нужды жертвовать собой в обмен на собственную жизнь. Он действует и страдает, проникшись любовью, не зависит от человека, как Ометеотл, а
любит его, сострадает ему. Любовь и сострадание - вот те тайные и явные пружины, которые движут весь механизм христианского общения человека с Богом и человека с человеком. «Вы слышали, - говорит Христос, - что сказано: люби ближнею твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? А если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Евангелие от Матфея).
        Но почему все же новозаветный Бог полюбил человека со всеми его слабостями, страстями и грехами? Не потому ли, что Бог есть нравственный идеал человека, идеал человеческой жизни? Идеал же, чтобы быть идеалом, утверждает и подтверждает себя в том, идеалом чего он является. Мать подтверждает себя в своем дитяти, мастер - в своем творении, Бог - в человеке, человек - в Боге. Кто же тогда демиург и создатель? Бог или человек? Верующий, естественно, ответит, что Бог, ученый-культуролог будет доказывать, что представление о Боге - порождение человека и той культуры, в которой он живет. Но независимо от ответа на вопрос, кто кого создал, неизменным остается признание нравственной связи между ними. Даже если Бог - идеальная конструкция, созданная человеком в определенной культуре, в этой конструкции, осознаваемой как реальность, человек определяет себя нравственным образом, соотносит себя со всем человечеством, с живой и неживой природой. И жертву в этом случае он приносит не одному Богу, но и другим людям, Культуре, т. е. тому живому целому, которое определяет его жизнь, задает для нее культурные рамки.
Соответственно и Христос приносит жертву не отдельному человеку, а всему Человечеству, Культуре, Космосу и уже через них провозглашает любовь людей друг к другу, как необходимое и ценнейшее условие их совместной жизни на земле. При таком понимании Христос - не что иное, как всеобщий смысл и символ Человечности, инобытие культурности, жизненности человека. Справедливости ради нужно заметить, что для верующего, наоборот, человечность, культура и жизнь целиком заключены в Христе. Но разве так уж важно для понимания друг друга, для сочувствия, для совместной жизни, для поддержания Блага, Любви и Красоты - за какой конец взяться? Главное - вытянуть волшебную, сверкающую, животворную нить Жизни.

5
        Если идеалом человека с христианской точки зрения является Христос, то кто тогда в этой системе сам человек? В Библии сказано, что человек создан Богом по его образу и подобию, но создан из «праха земного», в который Бог вдохнул жизнь - «вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Бытие). Обладая вечной, божественной душой и земной, чувственной плотью, человек оказывается раздираем противоречиями: он стремится соединиться, слиться с Богом и одновременно идти своим путем, не совпадающим с тем, который был заповедан Богом («Кто не со Мною, - говорит Христос, - тот против Меня»), По сути, грех - это реализация возможности идти своим путем, которую предусмотрел Сам Бог, а дьявол и бесы - не просто «падшие ангелы», а духи, воспользовавшиеся предоставленной Им возможностью «быть не с Богом». В Ветхом Завете совершающие грех, нарушающие закон, безусловно, наказуемы, вплоть до уничтожения, в Новом - человек сам себе судья (во всяком случае, в земной жизни), он волен двигаться как к Богу, так и от него, он поставлен перед нравственным выбором между добром и злом, в нем борются две разные
стихии - божественная и сатанинская, духовная и греховная, и человек сам должен предпочесть, найти в себе силы идти путем добра или зла. В своих автобиографических воспоминаниях св. Августин пишет: «… дне волн боролись во мне, ветхая и новая, плотская и духовная, и в этой борьбе раздиралась душа моя… Между чем я был один и тот же… По своей же воле дошел я до того, что делал то, чего не хотелось мне делать… У меня не было никаких извинений… Я одобрял одно, а следовал другому».
        О том, сколь сильны греховные влечения, говорит и преподобный старец Серафим Саровский:
        «И если бы со времени крещения мы не согрешали в течение жизни нашей, вовсе были бы не только праведными, но и совершенно святыми; но в том-то и дело, что козни врага бесчисленны, сила его крепка, немощь же наша велика; ибо сказано, что «и праведник седмижды на день падает», кольми же паче грешники, про которых сказано: «во тьме ходят и нозе поползновенные на грех имет»; также говорится: «и еще не един день жития человека на земли, никто же обрящается чист перед Богом от скверны земныя». Да и самыя наши дела, которыя считаются нами на правыя, таковы ли суть по суду Божиему? Это не всякому известно; ибо ин суд человеческий, а ин суд Божий…».
        И тем не менее Бог допустил грехопадение человека, предоставил ему свободу воли. Спрашивается, зачем? В чем смысл этого? Мы уже знаем, что Христос - идеал жизни, отход же от идеала или просто несовпадение с ним - вещь довольно обычная, распространенная. Напротив, совпадение с идеалом или даже просто приближение к нему - феномен крайне редкий и не случайный, его осуществление в жизни человека требует от него всей его воли, всей жизни. Однако человек может отходить не только от идеала, но и от традиции, он может создавать новое, открывать, экспериментировать, его влечет жажда познания, желание новизны, обновления, возрождения. При этом он нередко (или как правило) нарушает сложившиеся человеческие отношения, невольно, сам того не желая, разрушает почву, на которой произрастает его жизнь и жизнь других людей. Важно, что все это человек делает сам, только сам он может осознавать, куда идет, чем чревато его новаторство и что. наконец, можно сделать для поддержания пошатнувшейся жизни (вернуться ли назад к традиции, ограничить ли себя, изменить что-то в своей жизни или кардинально ее пересмотреть).
        И вероятно, мы не очень ошибемся, если предположим, что любой отход от христианского идеала и традиции вообще воспринимаются в христианском сознании как грех, как козни и искушения сатаны. Если Бог - идеал жизни, то сатана - «идеал» ее разрушения, гибели. Бог - идеал любви к людям, сострадания к ним, сатана же - «идеал» ненависти (противоречивости) и духовного порабощения.
        К. Льюис пишет в «Письмах Баламута»:
        «Падшие ангелы, как и падшие люди, очень практичны. Ими движут два побуждения. Первое - страх наказания, ибо, подобно тоталитарным государствам, они имеют свои лагеря пыток, и поэтому мой Ад имеет более глубокие Ады, свои «исправительные заведения». Второе побуждение - нечто вроде голода. Я предположил, что бесы якобы могут, в духовном смысле, есть друг друга и нас. Даже в людях мы видим стремление подчинить, переварить ближнего, сделать всю его умственную и эмоциональную жизнь лишь продолжением своей собственной - пусть ненавидит то, что ты сам ненавидишь, пусть обижается на то, на что ты сам обижаешься. И люди часто угождают своему эгоизму как сами, так и посредством других.
        На земле это желание часто называется «любовью». В Аду же, предположил я, это считается голодом. Голод гам более волчий, но зато возможно и более полное удовлетворение. Там, я предполагаю, дух сильнее, вероятно, потому, что там нет тел, которые только. мешают делу. Бес, действительно, может навсегда вобрать в себя более слабого и непрестанно насыщать свое существо его попранной индивидуальностью. Именно для этого (по моей версии) бесам нужны человеческие души и души друг друга. Именно для этого Сатане нужны все его последователи, и все сыны Евы, и весь сонм небесный. Его мечта - день, когда все будет в нем, и всякий, способный сказать о себе «Я», сможет сделать это только через него…».
        В одном из писем старый, преуспевший в искусительстве и мерзостях бес Баламут разъясняет молодому неопытному бесу Гнусику, чем же, с его точки зрения, различаются христианское и сатанинское отношение к человеку:
        «… Для нас человек - преимущественно пища. Наша цель порабощение его воли, нам надо увеличить площадь нашего эгоизма за его счет. Враг же требует от него совершенно иного. Нужно твердо усвоить, что все разговоры о Его любви к людям и о том, что служение Ему - подлинная свобода, не просто пропаганда (как нам хотелось бы думать), а ужасающая правда. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО вздумал наполнить Вселенную множеством отвратительных маленьких подобий Самого Себя. Ему нравится, чтобы она кишела существами, чья жизнь в миниатюре подобна Его собственной не потому, что Он подчинил их, а потому, что их воля свободно сопрягается с Его волей. Нам нужно стадо, которое станет нам пищей. Он хочет служителей, которые станут Ему сыновьями. Мы хотим поглотить, Он - отдавать. Мы пусты и хотим насытиться; Он - полнота, неистощимый источник. Цель нашей войны - мир, состоящий из людей, захваченных нашим отцом преисподней. Враг жаждет, чтобы все люди соединились с Ним, и при этом каждый составил бы неповторимую частицу».
        Итак, свобода воли и грех - естественные аспекты человеческого поведения, человек то приближается к идеалу и традиции, то отходит от них. С христианской точки зрения, для человека естественно как впадать в грех, так и, осознав свою греховность и раскаявшись, возвращаться к Богу. По этому поводу Баламут с раздражением говорит Гнусику:
        «Он (Христос) вульгарен, Гнусик! У него буржуазная душа. Он заполнил весь мир, весь Свой мир Своими же радостями. Люди целый день занимаются тем, что отнюдь не вызывает у Него возражений: купаются, спят, едят, пьют, любят друг друга, играют, молятся, работают. Все это надо ИСКАЗИТЬ, чтобы оно пошло на пользу нам. Наша борьба протекает в крайне невыгодных условиях. Ничто естественное само по себе не работает на нас».
        Как ни странно, все это убеждает: христианский идеал жизни, действительно, не отрицает человеческой радости, влечений, желаний, любви, жажды познания и обновления. Он лишь не признает уклонения от человечности, ставит преграду нежизненности, отрицает такую свободу, которая вольно или невольно размывает фундамент жизни на земле. А поскольку и гибель, и спасение, по христианским представлениям, находятся в руках самого человека, его нравственный долг - идти к Богу, а не от Бога.

6
        Для нагуа и древнего иудейского народа смысл жизни обрисовывался вполне отчетливо: жизнь каждого отдельного человека, как и народа в целом, была направлена на исполнение закона, на поддержание порядка мироздания. Жертва и закон противостоят хаосу (смерти), поддерживая космос (жизнь). Переведя всю витальную проблематику в план нравственных отношений, Христос способствовал формированию иных представлений о смысле жизни. Смысл христианской религиозной жизни только в одном - в воссоединении человека с Богом.
        «Но никто, - говорит Серафим Саровский, - вам не сказал о том справедливо. Ибо пост, молитва, бдение и вся кие другие дела христианские, сколько ни хороши сами по себе, однако, не в делании лишь только их состоит цель нашей жизни христианской, хотя они и служат средствами для достижения ея. Истинная цель жизни нашей христианской - есть стяжение Святаго Духа Божияго. Пост же, бдение, молитва, милостыня и всякое Христа ради делаемое добро - суть средства для стяжения Святаго Духа Божияго. Заметьте, что лишь только ради Христа делаемое дело приносит нам плоды Духа Святаго, все же не ради Христа делаемое, хотя и доброе, мзды в жизни будущего века нам не предоставляет, да и в здешней жизни благодати Божией тоже не дает. Вот почему Господь наш Иисус Христос сказал: «Всяк, иже не собирает со Мной, гот расточает…»«.
        «Человек, - утверждает Шри Ауробиндо Гхош, - должен перестроить все части своего существа для того, чтобы подняться к Божеству и сделать возможным нисхождение Божества в человека».
        Но в чем тогда смысл земного существования? На первый взгляд, перед вечностью загробного бытия бытие земное кажется кратким мгновением; по сравнению с ценностью божественной жизни земная жизнь ценности почти не имеет. «Множество людей, раздумывает бес, - умирает в детстве, из выживших многие умирают в молодости. Очевидно, для Него (Христа) рождение человека важно прежде всего как квалификация для смерти, а смерть важна как вход в иную жизнь». Впрочем, эти мысли возникают не только в голове беса, они повсеместно распространены среди людей. Философы и поэты нагуа писали:
        Это сказал Точигуитцин,
        Это сказал Койоличиуки, что:
        Мы приходим только спать,
        Приходим только грезить,
        Нет, неправда, неправда, что на землю мы
        Приходим жить…
        Неужели правда, что мы живем на земле?
        На земле мы не навсегда: лишь на время.
        Даже яшма дробится,
        Даже золото разрушается,
        Даже перья кетцала рвутся,
        На земле мы не навсегда: лишь на время.
        Действительно, здесь, на земле, нет места для добра.
        Действительно, надо идти в другое место:
        Там находится счастье.
        Или лишь напрасно мы приходим на землю?
        Действительно, не здесь находится место для жизни.
        В действительности там находится место для жизни.
        Я ошибусь, если скажу: может быть, все
        Прекращается на этой земле,
        И здесь кончаются наши жизни.
        Нет, наоборот, Господин Вселенной,
        Там, с теми, кто населяет твой дом,
        Я спою песни в глубине неба.
        Мое сердце устремляется вверх,
        Туда направляю свои взгляд,
        Вместе с гобой и рядом с гобой,
        Даритель жизни.
        Если Бог - идеал жизни, то воссоединение с ним означает лишь стремление к идеальному бытию на земле, к исполнению второй заповеди Христа - «возлюби ближнего, как самого себя». «Само посвящение Богу, - утверждает Шри Ауробиндо, - есть посвящение всего существа сверхразумному Свету, Воле, Силе, Любви (без всяких компромиссов), которые являются лучшими методами практического разума обычной жизни на земле».
        «Господь, - замечает Серафим Саровский, - ищет сердца, преисполненного любовью к Богу и ближнему; вот престол, на котором Он любит восседать и являться в полноте Своей преднебесной Славы… Не укоряет Господь за пользование благами земными, ибо и Сам говорит, что по положению нашему в жизни земной «мы всех сил требуем»; т. е. всего, что пашу человеческую жизнь на земле успокаивает, украшает и делает удобным и более легким путь наш к отечеству небесному. Вот на это именно Апостол Павел сказал, что, по его мнению, нет ничего лучше на свете, как «благочестие с довольством»; об этом-то молится и Церковь Святая, чтобы то даровано было нам Господом Богом, и, хотя прискорбия и несчастия и разные нужды и неразлучны с нашей жизнью на земле, однако же Господь Бог не хотел и не хочет, чтобы мы в скорбях и напастях были, почему и заповедует нам через Апостолов, чтобы мы друг друга тяготы носили и тем исполнили закон Его Христов. И Сам лично дает нам заповедь, чтобы мы любили друг друга и, этою любовью взаимно соутешаясь, облегчали себе прискорбный и тесный путь шествия нашего посреди скорбей земных к отечеству
нашему небесному. Для чего же Он и с небес к нам сошел, как не для того, чтобы нашу нищету восприняв на Себя, обогатить нас богатством благости своей и щедрот неизреченных? Пришел не для того, чтобы послужили Ему, по да послужить Сам другим и дагп душу Свою во избавление многих».
        Когда молодой Вивекананда умолял Рамакришну указать ему короткую и прямую дорогу к Богу, Рамакришна укорил его: «Стыдись! Я думал, что ты будешь огромным банианом, который может укрыть тысячи страждущих душ… А вместо того ты ищешь собственного блага, ты эгоист… Радуйся Господу, во всех его формах. Переведи самое высокое Познание в самое высокое Служение людям». В другой раз Рамакришна объяснял ученикам: «Вы ищете Бога? Ну, так ищите его в человеке!»… «Когда вы работаете, пусть одна рука держит работу, а другой касайтесь ног Господа! Когда ваша работа будет закончена, возьмите эти ноги обеими руками и положите на ваше сердце!.. Что бы вы выиграли, отказавшись от мира!»
        Впрочем, было бы странным и неверным отрицать и трансцендентальный смысл воссоединения человека с Богом, стремление религиозного человека погрузиться в Божественный мир, в иную реальность, в мир идеальных отношений, счастья и любви. Важно другое: как это устремление влияет на его земную жизнь, увеличивает ли Благо и Любовь (естественно, не вообще, а для людей) или же нет.

7
        Не жаждать? Умереть, уснуть. - Уснуть!
        И видеть сны, быть может?
        Вот в чем трудность,
        Какие сны приснятся в смертном сне,
        Когда мы сбросим этот бренный шум, -
        Вот что сбивает нас; вот где причина
        Того, что бедствия так долговечны…
        В. Шекспир
        Размышления Гамлета глубоко пессимистичны, христианин, напротив, с радостью, не исключающей страха и трепета, ждет того часа, когда он воссоединится с Богом. «Радость в Боге есть мир и блаженство, превосходящие рассудок», - восклицает Шри Ауробиндо. Но что конкретно ждет человека за смертной чертой, сохранятся ли его облик, чувства, индивидуальность, личность? И что он увидит там? Первые христиане описывали мир, в котором находится Бог, так: «… Огромное пространство вне этого мира, сияющее сверхъярким светом; воздух там сверкал лучами солнца, сама земля цвела неувядаемыми цветами, была полна ароматов и прекрасноцветущих вечных растений, приносящих благословенные плоды… Тела людей были белее всякого снега и краснее всякой розы, и красное у них смешано с белым. Я просто не могу описать их красоту. Волосы у них были волнистые и блестящие, обрамлявшие их лица и плечи, как венок, сплетенный из нардового цвета и пестрых цветов, или как радуга в воздухе…» (Апокалипсис Петра). Из этого описания явствует, что мир иной, божественный, и есть идеальная жизнь, куда человек войдет преображенным и прекрасным,
сохранив всю свою индивидуальность.
        Серафима Саровского от первых христиан отделяют два тысячелетия, но и он при встрече с Богом экстатически переживает идеальный прекрасный мир. Вот отрывок из беседы преп. Серафима Саровского с его духовным учеником:
        «Тогда он (Серафим Саровский) взял меня весьма крепко за плечо и сказал: «Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобой; что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня?» Я отвечал: «Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли». - Оп отвечал: «Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и Вы теперь также светлы стали» - и, преклонив ко мне голову свою, тихонько на ухо сказал мне: «Благодарите же Господа Бога за неизреченную к Вам милость Его! Вы видели, что я и не перекрестился, а только в сердце моем мысленно помолился Господу и сказал: «Господи, удостой его телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего Святого, которым ты удостаиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться им во свете великолепной славы Твоей», - и вот Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима…» «… Что же не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь; Господь с нами!» - И когда я взглянул после этих слов в лицо Его, то на меня напал еще больший благоговейный ужас. Представьте себе в середине солнца, в самой блистательной
яркости полуденных лучей его, лицо человека, разговаривающего с вами…
        - Что же чувствуете Вы теперь? - спросил меня о. Серафим.
        Я отвечал:
        - Необыкновенно хорошо.
        - Да как же хорошо-то? - спросил он. - Что же именно-то?
        Я отвечал:
        - Такая тишина и мир в душе моей, что никаким словом то выразить вам не могу.
        - Эго, Ваше Боголюбие, тот мир, - сказал о. Серафим, - про который Господь сказал ученикам: «Мир Мой даю вам, не яко же мир дает, Аз даю вам…»
        - Что же Вы еще чувствуете? - опять спросил меня батюшка.
        Я отвечал:
        - Необыкновенную сладость.
        - Это та сладость, про которую говорится в Священном писании: «от тука дому твоего упиются и потоком сладости твоея папоиши я»; - вот эта-то теперешняя сладость преисполняет сердца наши и разливается неизреченным услаждением но всем членам нашим; от этой сладости как будто тает сердце наше, и мы оба исполнены такого блаженства, какое никаким языком выражено быть не может.
        - Что же вы еще чувствуете? - спросил он меня.
        Я сказал:
        - Необыкновенную радость в сердце моем.
        И он продолжал:
        - Когда Дух Божий приходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, тогда душа человека преисполняется неизреченной радостью, ибо Дух Божий радостворит все, к чему бы ни прикоснулся Он. - Это та самая радость, про которую Господь говорит в Евангелии своем: «Жена егда рожает, скорбь имать, яко приде год ея, егда же родит отроча, к тому не помнут скорби за радость, яко человек родился в миру…»
        - Что же еще чувствуете Вы, Ваше Боголюбие?
        Я отвечал:
        - Теплоту необыкновенную.
        И он сказал:
        - Как теплоту? Да ведь в же у сидим, теперь зима, на дворе и под ногами снег, более вершка снегу, и сверху крупа надает, какая же может быть тут теплота?
        - А такая, - отвечал я, - какая бывает в бане.
        - А запах, - спросил он меня, - такой ли, как из бани?
        - Нет, - отвечал я, - на земле нет ничего подобного этому благоуханию…
        - … Заметьте то, Ваше Боголюбие: Вы сказали мне, что тепло кругом нас, как в бане; а посмотрите-ка, ведь ни на Вас, ни на мне снег не тает; стало быть, эта теплота не в воздухе, а в нас самих… И так точно и быть должно на самом деле; то есть, что благодать Божия должна в сердце пашем обитать, ибо Господь сказал: «Царствие Божие внутри вас есть», а под Царствием Божним разумел Он благодать Духа Святого. Вот оно-то теперь внутри нас и находится, и благодатью Святого Духа отвне осияевает и согревает нас…
        - Не знаю, батюшка, - сказал я ему, - удостоит ли меня Господь Бог навсегда помнить - и так живо и явственно, как я теперь это чувствую.
        И он сказал:
        - А я мню, что Господь поможет Вам навсегда удержать это в памяти Вашей… тем более, что не для Вас одних дано уразуметь эго, а ДЛЯ ЦЕЛОГО МИРА, чтобы Вы сами, утвердившись в деле Божием, и другим могли быть полезны. Что же касается того, что я монах, а вы мирской человек, об этом думать нечего…».
        Другие христианские мыслители иначе описывали встречу с Богом, облик человека после смерти, пейзажи и фауну божественного мира. Общее у них одно - и Бог, и божественный загробный мир идеальны. Раз Бог - идеал, встреча с Ним есть не что иное, как воплощение, осуществление идеала (идеальной жизни), и не так уж важно, какой конкретно облик примет его душа - телесный или бестелесный, образ человека или сияющего света. Размышляя обо всех этих предметах, Достоевский писал:
        «Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой - невозможно. Закон личности на Земле связывает. «Я» препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… закон «Я» сливается с законом гуманизма и в слитии оба, и «Я», и ВСЕ, взаимно уничтоженные друг для друга, в то же самое время достигают и высшей цели своего индивидуального развития каждый особо. Это-то и есть рай Христов… Говорят, человек разрушается и умирает весь. Мы уже потому знаем, что не весь, что человек как физически рождающий сына передает ему часть своей личности, то есть входит частию своей прежней, жившей на земле личности в будущее развитие человечества… Христос весь вошел в человечество, и человек стремится преобразиться в «Я» Христа, или в свой идеал… Итак, человек стремится на Земле к идеалу - противоположному его натуре. Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, то есть не приносил любовью в жертву своего «Я» людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание и называет это состояние грехом. Итак, человек
беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе Земля была бы бессмысленна».
        НИРВАНА
        (учение Готамы Будды)
        Всякая телесность не моя, не я, не моя сущность: так должен поистине полагать тот, кто обладает познанием, кто полагает так, ученики, благородный слушатель слова, тот отречется от телесности, отречется от ощущения н представления, от формы н познания. Отрекшись от этого, он освободится от желания; уничтожив желание, достигнет он искупления; в искуплении он получит сознание своего искупления: уничтожено возрождение, закончено святое дело, исполнен долг, ист более возвращения к этому миру.
        Будда

1
        Учение Будды появилось в ситуации не менее драматической, чем учение Христа. Христос объявил скорый конец света, страшный суд над живыми и мертвыми, установление Царства Божия на земле. Будда открыл, можно сказать - изобрел, способ освобождения от страданий, преследующих людей по пятам в течение всей их земной и загробной жизни. Правда, одновременно это было освобождение от жизни вообще, от бытия как такового.
        Для европейского сознания подобное решение - слишком дорогая цена, в конце концов, страдания - необходимый момент жизни. Более того, Достоевский, а за ним и другие мыслители считали, что страдания очищают, пробуждают уснувшую в человеке совесть, являются гарантом человечности и духовности. Но Будда и миллионы его соотечественников с ужасом воспринимали страдания, неотделимые от самой жизни и бесконечно повторяющиеся для каждого человека. Чередования жизней, смертей и сопутствующих им страданий теряются в прошлом и ожидают человека в будущем. Из этого зловещего круговорота непрерывных перерождений (круга сансары) нельзя было вырваться, как нельзя освободиться от самого себя.
        В изречениях Джаммапады говорится: «Как вы можете шутить, как можете забавляться? Вечно пылает пламя. Мрак окружает вас. А вы не хотите искать света… Ни в воздушных слоях, ни посередине моря, ни взобравшись на вершины гор не найдешь ты места на земле, где бы не схватила тебя власть смерти».
        «Странствование (сансара) существ, ученики, - говорит Будда, - имеет свое начало в вечности. Нельзя узнать того времени, начиная с которого блуждают и странствуют существа, погруженные в незнание, охваченные жаждою существования. Как вы думаете, ученики, что больше, вода ли, заключенная в четырех великих морях, или слезы, которые протекли и были пролиты вами, когда вы блуждали на этом широком пути и странствовали, и рыдали, и плакали, потому что давалось вам в удел то, что вы ненавидели, и не давалось то, что вы любили?.. Смерть матери, смерть отца, смерть брага, смерть сестры, смерть сына, смерть дочери, потерю родных, потерю имущества - все испытали вы за это долгое время. И пока вы испытывали все такое, за это долгое время больше слез пролито вами, когда вы блуждали на этом широком пути и странствовали, и рыдали, и плакали, потому что давалось вам в удел то, что вы ненавидели, и не давалось то, что вы любили, - больше пролилось слез, чем вся вода, заключенная в четырех великих морях… Мать, жалуясь на смерть дочери, зовет дорогое имя: «Джива! Джива!» Ей говорят: «Восемьдесят четыре тысячи
девушек, все носившие имя Джива, были сожжены на этом погребальном костре. О которой из них плачешь ты?»«.
        Удивляет здесь то, что индусы, объединившиеся в V-IV вв. до нашей эры в буддийские общины, считали, как само собой разумеющееся, что их жизнь вечна. И не конечность земного бытия пугала их, ведь оно повторится, и не раз (другое дело, в каком обличьи: человеческом - это большая удача, или животном, демоническом). Напротив, древних индусов приводила в ужас и глубокое уныние именно бесконечность человеческой жизни, означавшая для них непрекрашаемость перерождений и страданий. Если мечта (даже навязчивая идея) европейского человека - жить вечно, то мечта индуса - прервать жизнь и тем самым остановить колесо сансары, избавиться от страданий любой ценой, даже прекращением бытия как такового.
        Будда своим примером и знанием указал путь к спасению от страданий. В древней рукописи «Четки из Драгоценных Самоцветов» (раздел «Десять великих радостных осознаний») мы читаем: «Это великая радость - осознать, что путь к Свободе, которым прошли все Будды, существует всегда неизменным и всегда равно открытым для тех, кто готов вступить на него».
        Размышляя об отношении индусов к жизни и страданиям, исследователь учения Будды Г. Ольденберг пишет:
        «Там, где народный дух не сумеет найти себе твердое основание, в прочной и ясной действительности исторического труда, где он без противовеса отдан действию мысли, там, разумеется, философия с ее действительными или мнимыми выводами имеет громаднейшее влияние при решении вопроса, стоит ли эта жизнь того, чтобы ее прожить. Но не одно мышление индуса является здесь решающим моментом, оно соединяется со всеми ужасами, наполняющими его робкое сердце, со всеми страхами перед грядущими бесчисленными бедами, перед неотвратимыми адскими муками; оно соединяется далее с несдержанностью его желаний и надежд, сообщающих ему характер какой-то необдуманности, не искушенной в школе реального опыта. Мысль, одним взмахом крыльев пролетающая через все отдельное к абсолютному, находит свое отражение в желании, презирающем и отвергающем все блага, кроме последнего вечного блага. Какое же это последнее благо? Как жар индийского солнца делает то, что усталому кажется величайшим благом отдых в прохладной тени, так и усталому духу покой, вечный покой является единственным, к чему он стремится».
        Однако все эти размышления Ольденберга не убеждают. Индусы не менее трудолюбивы, чем европейцы, а философская (теологическая) мысль и страх перед грядущими бедами (так ярко и живо описанный в Апокалипсисе), как известно, оказывали на средневекового западного человека не менее сильное влияние, чем на индуса его собственные страхи.
        На первый взгляд, буддизм и христианство имеют одни и те же религиозные корни, и их исторические старты мало чем различаются. Так, ветхозаветный Бог, создавший мир, единый и неделимый, не имеет лица и обличья. Похоже, что в «Гимне неизвестному богу», одном из древнейших памятников ведийской поэзии, описывается именно такой бог, создавший все и вся:
        Дарующий нам жизнь, дающий силу,
        Тог, чьим веленьям боги все внимают,
        Чья тень - и смерть, и вечное бессмертье,
        Кто этот бог, чтоб принесли мы жертву?
        Кому послушны горы снеговые
        И океан, всемирных вод вместитель,
        Кого рука - небесное пространство?
        Кто этот бог, чтоб принесли мы жертву?
        Кто небо сделал крепким, землю твердой,
        Кто солнце утвердил и свод небесный,
        Измерил кто воздушные пределы,
        Кто этот бог, чтоб принесли мы жертву?
        Кто обозрел могучих вод потоки,
        Обильные, что жертву поливают, -
        Он бог один, он бог между богами,
        Кто этот бог, чтоб принесли мы жертву?
        Ригведа, X, 121

2
        Из этого текста уже видно, какая исключительная роль отводилась понятию жертвы, и неясно, что для авторов гимна более важно - найти истинного Бога или определить, кому же нужно принести жертву. Для древних индусов жертва и жертвоприношение, пожалуй, играют роль не менее важную, чем для народа нагуа. Именно жертва, считают индуистские мыслители, связывает человека с Богом. Однако они идут еще дальше, утверждая, что Создатель, Бог (Праджапати) и есть жертва. Если христианский Бог создал по своему образу и подобию только одно избранное существо - человека, то Праджапати создал по своему подобию еще и жертву. «Праджапати (создатель), - читаем мы в гимнах Ригведы, - создал по подобию своему то, что есть жертва. Поэтому говорят: жертва есть Праджапати. Ибо по своему подобию создал он ее». Но одновременно Праджапати весьма похож и на ветхозаветного Бога: он создает и мир, и людей. «Вначале Праджапати был один, пока не пожелал: «стану я множеством, произведу я создания», и в жару желания, полный творческой муки, он произвел из себя миры с богами и людьми, пространством и временем, мыслью и словом». И все
же Праджапати скорее из одной семьи с Ометеотлом:
        «… то, что там горит, - солнце; и то, что там горит, есть смерть. Так как оно есть смерть, то и умирают создания, живущие под ним; живущие по ту сторону его суть боги: посему боги бессмертны. Его лучи - узды, которыми впрягаются люди в жизнь. Кого захочет оно, жизнь того оно притягивает и подымает в себе: тот умирает. Но мудрец знает слово и приношение, которые подымают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью. У него день и ночь не отнимают благословения его дел: он освобождает свою жизнь от смерти. Это есть освобождение от смерти, совершающееся в жертве Агниготры».
        Поразительное сходство: бог нагуа - солнце, дающее людям жизнь, однако в обмен на кровавые жертвоприношения; бог древних индусов - тоже солнце, правда, несущее не жизнь, а смерть. Но именно от солнца в конечном счете зависит жизнь индуса. И еще одно совпадение: знание (слово мудрого) и приношение (жертва) поддерживают жизнь и спасают от смерти. Однако, как видно из текста, у индусов появляется мысль, отсутствующая у нагуа: жертва и слово не просто поддерживают жизнь и мироздание, а освобождают человека от смерти (мудрец освобождает свою жизнь от смерти, поднимаясь туда, где «солнце не имеет власти над жизнью и смертью»). Запомним это обстоятельство, оно нам еще пригодится.
        Нарисованная картина у западного человека, естественно, должна вызывать недоумение: Праджапати - это и солнце, и Создатель мира, и жертва; однако мудрец, владеющий словом и жертвоприношением, может уйти от него в некий мир, бытие, где оказывается ему неподвластным. Как все это понять?

3
        Понять, конечно, можно, только при этом нужно учесть природу индуистского мышления, существенно отличающегося от европейского, осмыслить то различие мировоззрений Востока и Запада, о котором так много говорили и писали. Ольденберг замечает по этому поводу: «Дело в том, что индийский ум не воспринимает отдельное явление в его отдельном существовании, заключенное в границах своих очертаний и живущее своею, ему одному свойственною, жизнью. У индуса одно явление сливается с другим; линии стушевываются в нечто неопределенное. Таким образом, мысль то схватывает одну область сущностей и воспринимает всякое отдельное явление из этой области как идентичное с одной и тою же центральной потенцией или как зависящее от этой потенции, ею одушевленное, из нее рождающееся, то перелетает через все преграды отдельных явлений и говорит: это и то суть все».
        Здесь исследователь буквально наткнулся на характерную особенность индуистского мышления, однако понял и истолковал ее, на наш взгляд, не совсем верно. То, что ему кажется неопределенным, непоследовательным, нелогичным, расплывчатым, неоднородным, на самом деле просто другой способ осознания, другой тип смыслообразования и объяснения.
        Европейский человек со времен античности и Нового Завета рассуждает, умозаключает, опираясь на отношения тождества и различия. Он исходит из твердых оснований, начал, которые выглядят однородными и непротиворечивыми (истинными). Каждый предмет и явление для европейского сознания отличны от других, а их сходство (тождество) или различие может быть установлено только в специальном рассуждении при приведении их обоих к одному основанию. В этом смысле «мир сознания» европейского человека, оформленный в античной философии Платоном и Аристотелем, есть мир явлений, связанных между собой отношениями тождества, различия, непротиворечивости. У индуса реальность принципиально иная. Он не устанавливает тождества и различия, не приводит разные явления к непротиворечивым основаниям (т. е. не гомогенизирует бытие), а напротив, ищет аналогии, сходства и подобия между явлениями, которые при этом считает принципиально различными, индивидуальными. Понятно, что эта процедура не менее эффективна, чем та, которую применяет европеец: любую группу предметов можно организовать как в отношении тождества и различия (т. е.
приведения к основаниям), так и в отношении сходства, аналогии, подобия. Поэтому там, где европейское сознание обнаруживает отдельные семейства и ряды тождественных (сводимых друг к другу) явлений (собственно предметов, наук), индуистский ум видит длинные цепи аналогичных, сходных явлений, каждое из которых тем не менее отличается от всех других. И самая длинная цепь аналогий, охватывающая и пронизывающая все, что только можно помыслить, - это сам Бог, единое существо, не имеющее никаких положительных определений, только «не это, не это». Действительно, чем более широкий круг предметов и явлений охватывается аналогией, тем меньше положительных определений остается у качества, общего у всех этих явлений. Наконец, явления самого широкого круга, т. е. всего мыслимого и сознаваемого мира, имеют лишь одно общее свойство - «ничто». «Вначале было несуществующее, - читаем мы в одном из главных ведических памятников «Брахмане ста тропинок», - из него родилось Существующее, оно само создало себя (произвело творение из себя самого)». «Единое-сущее, - пишет Ольденберг, - есть ens realissimum; его отражение суть
слог утверждения «ОМ». Но в то же время у него есть и другое имя «Не это, не это», ибо он выше и глубже всякого предиката, который можно было бы приставить к нему; оно ни велико, ни мало, ни длинно, ни кратко, ни скрыто, ни открыто: «Лишь кто не думает о нем, подумал о нем; кто же думает о нем, не познает его, непонятное понимающему, понятное тому, кто не понимает».
        Но не только особенности смыслообразования отличают, выделяют индуистский ум, сознание. Не менее существенно понимание роли жертвы и мудреца (Брахмана), владеющего ритуалами жертвоприношения. Аналогия между жертвой и Богом (Праджапати), установленная еще в глубокие ведические времена («жертва есть Бог»), предопределила в более позднее время два важных момента ого умозрения. Жертва стала пониматься в естественном, космическом залоге - как сама природа, а жертвоприношение как год, жрецы - времена года, жертвенные приношения - месяцы. В то же время Бог и жертва - это само бытие, жизнь, судьба, а следовательно, знание жертвы и жертвоприношения суть знание бытия, судьбы, жизни. Но аналогии идут еще дальше: природа, ее закон, жертва были усмотрены в Браме (означающем жреческое сословие и Бога одновременно; опять же действие «закона аналогии»), в его слове и знании, «в гимне, изречении, песне» («тройном знании» Вед). О жреце, совершающем жертвоприношение, в «Брамане ста тропинок» говорится: «Он делает Браму главою этой вселенной». В древней ведийской песне есть такие выражения: «На истине основана земля,
на солнце основаны небеса. Благодаря праву существуют adityas (высочайшие боги, сыновья Адити, бесконечности)» и далее: «Брама есть слово, истина в слове есть Брама. Брама есть право. Брамою держатся небеса и земля».
        Но ведь создатель всего - Праджапати? Да, вначале, а затем на первое место среди богов выходит Брама. Ольденберг отмечает, что «победа» Брамы была завоевана не сразу. Если говорили: «Брама - благороднейший между богами», то встречались и выражения: «Индра и Агни - благороднейшие между богами». Брама еще недостаточно силен, чтобы столкнуть с престола прежнего создателя и владыку миров Праджапати, но он стоит уже ближе всех к этому престолу. «Дух, Праджапати, - сказано в «Брамане ста тропинок», - возжелал: если бы я стал множеством, если бы я расплодился. Он затратил силу, превратился в желание. И когда он затратил силу, превратился в желание, он создал сначала Браму, троякое знание, и оно стало его опорой, поэтому и говорят: «Брама есть опора этой вселенной»«.
        Но Брама не только Бог, но и жрец, мудрый, тот, кто владеет тройным знанием. А Бог не просто Создатель, дающий, созидающий жизнь, но и природа, космический закон. Получается (естественно, не в европейской логике, а в индуистском умозрении), что мудрый, Брама, не только регулирует в форме жертвоприношений природные, космические процессы (в частности, жизни и смерти), но и создает, опираясь на знание Вед, саму жизнь, бытие. (Вот куда закономерно привели индуистское сознание, закон аналогии и «религия жертвы».) Теперь становится понятной и фраза «мудрец знает слово и приношение, которые поднимают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью… он освобождает свою жизнь от смерти». Действительно, Брама, с одной стороны, совпадает с природой, космосом, подчиняется их законам, с другой же - сам созидает, творит (в качестве Бога) и закон, и бытие, а следовательно, стоит над ними. Для европейского ума все эти аналогии и построения или чистая поэзия, или сплошные парадоксы, но для ого - стройный и законосообразный мир. С точки зрения
ого умозрения, мудрый (Брама), если он владеет Знанием, может не только регулировать природные, космические процессы, но и творить само бытие (жизнь), не совпадающее (что существенно) с тем, в котором пребывают обычные люди. Запомним и этот вывод, он нам также пригодится.

4
        Двуединая сущность Брамы (как природы и творца ее) особенно укрепилась в результате еще одной аналогии. Дело в том, что на роль главного Бога претендовал не только Брама, но и Атман atman, что значит «дыхание», «жизнь», в европейском понимании - «субъект», «Я»), По ведическим представлениям, Атман - это средоточие, центр, корень жизни, главенствующий над прочими жизненными и дыхательными (prana) силами. В «Брамане ста тропинок» мы читаем: «Воистину десятерное дыхание дано человеку; Atman - одиннадцатое; на нем основываются дыхательные силы. В середине помещается Atman, вокруг него дыхательные силы». В «Органоне» Аристотель отмечает, что в определенном смысле в уме содержится все, весь космос, все рода бытия. Но то, что для Аристотеля было лишь постановкой проблемы, исходным пунктом для истинных умозаключений, для ого умозрения явилось широкой и плодотворной аналогией. Ольденберг пишет: «Что индийский мыслитель узнал в себе самом, переносится им с роковою необходимостью во внешний мир; для него микрокосм неизбежно сливается с макрокосмом, и с обеих сторон аналогичные образы многозначительно
указывают друг на друга».
        Как человеческий глаз подобен космическому глазу, солнцу, и по смерти человека соединяется с этим последним, как боги уподобляются дыхательным силам человека, действуя во вселенной в качестве дыхательных сил мирового целого, так и Атман, центральная субстанция «Я», переступает пределы человеческой личности и становится творческой силой, двигающей великое тело целого. Он, властитель дыхательных сил, есть в то же время властитель богов, создатель существ, произведший миры из своего «Я»; Атман есть Праджанати. Известны выражения: «Атман есть все»; «Атман есть весь этот мир».
        Но ведь эти же характеристики можно отнести и к Браме - тем легче, следовательно, индуистским мыслителям было усмотреть полную аналогию между Брамой и Атманом. В результате Атман и Брама совпали, как единое, вечное, как Бог, оставаясь тем не менее самостоятельными существами и сущностями.
        «… Оно было и будет, - гласит писание, - славлю его, великое Брама, единое, вечное, широкое Брама, единое, вечное. Чтите Атмана духовного, тело которого - дыхание, вид которого - свет, сущность которого - эфир. Атмана, который принимает вид, какой хочет, быстрого, как мысль, полного правого хотения, полного правого держания, исполненного всякого благоухания, богатого всякими соками, простирающегося во все страны света, наполняющего всю вселенную, безмолвного, вседовольного. Малый как зерно рисовое, или ячменное, или просяное, или как пшено, так пребывает этот дух в «Я», золотой как свет бездымный - такой он; шире неба, шире эфира, шире этой земли, шире всех существ; он есть «Я» дыхания, он есть мое «Я» (Атман); с этим Атманом соединяюсь «Я», когда уйду отсюда. Кто усвоил себе это, поистине тот не питает никакого сомнения. Так говорил Шандилия».
        Что же получилось? Опять отождествление, но отнесенное теперь уже к собственному «Я» человека, к его средоточию, дыханию, жизни: Бог не только вся природа, весь космос (порядок, закон), но и творец, созидатель бытия, жизни, и, что важно, эта творческая божественная потенция принадлежит самому человеку его - Атману. В «Брамане ста тропинок» рассказывается, как архаический Атман создает людей, животных, огонь (Агни), влагу (Сому), и далее делается вывод: «Это и есть самопересоздание Брамы. Так как он создал более высоких богов чем он сам, и так как он, смертный, создал бессмертных, вот почему это называется пересозданием. В этом пересоздании участвует тот, кто знает о нем». Конечно, в этом отрывке смертный уподоблен Браману, ведь только он может быть одновременно человеком и Богом. Это построение приоткрывало широчайшие перспективы, воодушевляло, подымало человека над обыденным существованием. «Кто так видит, так мыслит, так познает, наслаждаясь «Я», играя с «Я», сливаясь с «Я», забавляясь с «Я», тот - самодержец; свободно шествует он через все миры». Наконец, из представления об Атмане-Брамане
постепенно начинает выкристаллизовываться и такая странная для европейского ума мысль, что все положительные определения (части) человека - телесность, ощущения, эмоции, мысли не образуют его «Я», так как все они подвержены изменению и страданию, как железо ржавчине, и лишь его «Я» - Атман, управляющий этими частями, вечен и неизменен, пребывает в покое, не имея никаких положительных определений. Только на первых этапах формирования представлений об Атмане, когда он ничего не ведал о своем родстве с Брамой, а скорее напоминал одновременно Праджапати и Адама, ему давали положительные и вполне человеческие (но и божественные) определения. В «Брамане ста тропинок» можно прочесть почти библейский эпизод:
        «Атман вначале был подобен мужу; он огляделся кругом и ничего не увидел, кроме себя самого; он сказал первое слово: «Я есть»; отсюда происходит имя «Я»; поэтому теперь еще всякий на вопрос о своем имени скажет сначала «Я», а потом уже назовет другое имя, которое он носит… Он испугался; вот почему пугается тот, кто остается один. Тогда подумал он: «Так как ничего нет на свете кроме меня, чего же я боюсь?» И eгo страх прошел. Чего бы он мог бояться? Страх чувствуют перед кем-нибудь другим. Но он почувствовал недовольство; вот почему чувствует недовольство тот, кто остается один. Он пожелал кого-нибудь другого. Оп заключал в себе сущности женщины и мужчины, сплетенные между собой. Он расколол эту свою сущность на две части: так возникли супруг и супруга; вот почему каждый из нас подобен половине куска, говорит Яджнавалкья; вот почему этот пробел (в мужской природе) заполняется женщиной. Он соединился с нею; так возникли люди».
        Но более развитое представление об Атмане совершенно иное: Атман - покой, отсутствие всех положительных определений, нечто, напоминающее смерть, как полнейшее отсутствие сознания, а, следовательно, и возможностей для утверждений и различений. Эту стадию иллюстрирует замечательный диалог об Атмане, имевший место между великим браманом Яджнавалкья и его женой Мантрейей. Яджнавалкья говорил: «Никакого сознания нет после смерти, слушай, так говорю тебе я»; Тогда отвечала Мантрейя: «Твое слово, возвышенный, сбивает меня с толку: никакого сознания нет после смерти». Тогда сказал Яджнавалкья: «Не бестолковое говорю я тебе, но, конечно, надо понять это. Где есть два существа, там может один другого видеть, один другого обонять, один с другим говорить, один другого слышать, один о другом думать, один другого познавать. Но если для кого-нибудь все сделается его «Я» (Атманом), через кого и кого будет он тогда видеть, через кого и кого будет он тогда обонять, через кого и кого будет он тогда слышать, представлять, узнавать? Через кого он узнает того, кто узнавал для него все это? Познающего, через которого он
мог бы узнать его».

5
        Но откуда все-таки возник индуистский пессимизм и страх перед страданием и самой жизнью? Из представления о перерождении души или особенностей национального характера? Вероятно, он проистекал также из идеи Атмана-Брамы. Раз Атман вечен, то человек не может умереть, он вынужден без конца вовлекаться в поток жизни, участвовать в перерождениях души. Однако Атман не совпадает ни с одной из «частей» человека (телом, ощущением, эмоциями, умом), подверженных изменениям и страданиям. Следовательно, человек не только неумолимо вовлекается в поток жизни, но и столь же неумолимо погружается в трясину страданий (т. е. не совпадает с Атманом). А какое страдание может быть большим, чем смерть?
        Почему же для древних индусов смерть - страдание, и за смертной чертой их не ждет, как христиан, встреча с Богом и вечная идеальная жизнь? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить о действии космического закона и Карме. «Браман ста тропинок» говорит:
        «… как вязальщик распускает кусок пестрой ткани и создаст другую, новую, еще более красивую, так и наш дух сбрасывает (при смерти) это тело, и оно погружается в незнание, а он изготовляет себе другой, новый вид, вид Манов или Гандгарвов, природы Брамы или Праджапати, или божеский вид, или вид других существ… Как он действовал, как он странствовал, таким и делается он; кто делал доброе, делается добрым существом, кто злое - злым; очищается он чистым поступком, оскверняется - скверным».
        Что такое смерть для индуистского умозрения? Конец одного цикла жизни и переход в начало другого. И не в этом ли переходе Атман более всего оказывается повязан изменением и страданием (сожалением о прожитом и страхом перед будущим), не там ли он вынужден принимать на себя положительные качества (определения), которые ему чужды по самой природе. Если Бог - идеал христианской (и вообще религиозной) жизни, то «чистый Атман» (покой как таковой, нечто как ничто, как «не это, не это») является идеалом индуистского брамина. Только придя к чистому Атману, отбросив изменения и незнание, человек может рассчитывать на окончательное избавление от страданий и смерти. «Как солнце, глаз вселенной, - читаем мы в «Брамане ста тропинок», - удален и свободен от всякой болезни, поражающей (человеческий) глаз, так Единый Атман, живущий во всех существах, удален и свободен от страданий мира». Однако как этого достичь, как вырваться из бесконечного потока жизни на бесконечный простор покоя и бессознательности? К тому моменту, как возник этот кардинальный вопрос (спасения или искупления человека), налицо уже было все
необходимое для ответа. Чтобы спастись, надо вспомнить, осознать, что человек не только Атман, но и Брама, а следовательно, тот, кто владеет тройным знанием и жертвоприношением, кто сам творит свободное от страданий и смерти - бытие, жизнь. Обратимся опять к «Браману ста тропинок»:
        «Кто, не освободившись от смерти, перейдет в тот мир, тот делается и в том мире все повой и новой добычей смерти, подобна тому, как и на этом свете смерть не знает никакого закона и убивает человека как хочет… Воистину, во всех мирах господствуют силы смерти; если он не принес им никаких жертв, от мира и до мира станет постигать его смерть; если он приносит жертвы силам смерти, он отвращает от себя смерть от мира и до мира… Те, которые это знают гак и совершают эту жертву, возрождаются после смерти: они возрождаются к бессмертию. Но те, которые это знают не так пли не совершают этой жертвы, возрождаются после смерти и делаются все повою и повою пищей смерти».
        И наконец, последний шаг - к вопросу, что практически удерживает человека в жизни, мешая ему обрести «чистый покой». Вообще говоря, опыт подсказывает, что в жизни удерживает сама жизнь, но индусы осознают ее как «желание».
        «… как тот, кто объят желанием. Но кто не желает? Кто без желаний, кто свободен от хотения, кто желает только Атмана, кто достиг своего желания, из тела того не уходят дыхательные силы (в другое тело), но соединяются здесь в одно: он - Брама и идет к Браме. Об этом говорит стихотворение:
        Если он освободился от всякого желания своего сердца,
        Входит здесь смертный бессмертно в Браму…»
        «… На желании основывается природа человека. Каковы его желания, таково его стремление; каково его стремление, таково и дело, которое он делает; какое дело делает он, такого существования достигает он».

6
        Интересно сравнить жизнь Будды и Христа; в некотором смысле они противоположны. Христос родился в бедной семье. Будда происходит из знатного рода Сакьев. Однако Христос - Бог, а Сакьи, хотя и ведут свою родословную от сказочного царя Оккака, все же вполне земные люди. Тем не менее «гордость Сакьев» вошла в поговорку, а сам Будда неоднократно подчеркивал, что открытым им путем искупления могут идти не только люди, но и боги. Будда осознает себя как бы стоящим над людьми и богами (недаром его называли «Учителем искупления для богов и людей»). Христос же всецело отождествляется с людьми, принимая на себя грехи мира. Мы не знаем, что послужило психологическим мотивом подвижничества Христа, почему он покинул семью и ушел проповедовать, но можем догадаться, что это было осознание своей божественной сущности и миссии, а также сострадание к людям. Зато предание сохранило причину, по которой Будда покинул свой дом и отправился на поиск искупления. Эта причина крайне любопытна и характерна. Буддой двигала отнюдь не любовь к людям, к ним он был достаточно равнодушен, его глубоко уязвила подверженность его
собственной личности старости, болезням и смерти. Все это показалось Будде несовместимым с его «Я»: «не подобает мне это», - подчеркивает он. Вот как сам Будда повествует ученикам об этом важном решении:
        «Таким богатством, ученики, был я наделен, в таком чрезмерном великолепии жил я. Тогда пробудилась во мне эта мысль: Невежественный средний человек, хотя он сам подвержен старости и от власти старости несвободен, чувствует неудовольствие, отвращение и омерзение? когда другого видит в старости: отвращение, которое он испытывает при этом, обращается на него самого. И я, подверженный старости и несвободный от власти старости, буду чувствовать неудовольствие, отвращение и омерзение, когда другого увижу в старости? Не подобает мне это. Когда я так, ученики, думал сам про себя, исчез во мне весь юношеский пыл, свойственный юности»,
        Не должны ли мы видеть в этом эпизоде ту же гордость Сакьев или же, что, может быть, более основательно, отнесенное к себе представление об Атмане, которому чужды и старость, и смерть.
        И в дальнейшем жизненные пути Христа и Будды не совпадают. Христос сразу обретает свой путь и божественное предназначение. Будда же долгие годы ищет и не находит его, проходит ученичество, но остается неудовлетворенным своими учителями. Однако чему он учится? Оказывается, он пытается овладеть как раз тем самым состоянием, которое мы назвали «чистым Атманом», что на языке того времени именовалось «высочайшим местом благородного покоя», «Невозникшим, Нирваной, Вечным местом». Не менее интересен метод, с помощью которого учились овладевать этим состоянием. Доктрина чистого Атмана требовала освободить «Я» от всех изменений, всех положительных качеств и определений, всех «частей» человека, т. е. телесности, ощущений, эмоций, ума. Можно уже догадаться, что для этой цели идеально подходила техника йоги: ее-то, судя по преданию, и осваивает Будда. Он учится путем сохранения известных положений тела освобождать свой ум от всякого определенного содержания, от всякого представления, включая также отсутствие самих представлений. Таким образом, налицо оба необходимых для искупления момента - соответствующее
умозрение (доктрина чистого Атмана) и чувственное удостоверение реальности, отвечающей этому умозрению. И тем не менее Будда остается неудовлетворенным, он продолжает искать. Спрашивается, почему? Возможно, что такая личность, как Будда, не могла удовлетвориться чужим знанием, он должен был все осмыслить сам. Кроме того, судя по дальнейшему, в его голове еще не сложилась стройная система. Так это или не так, но Будда, пройдя семь лет ученичества, уходит от учителей и проводит многие годы в лесах Урувелы, ведя аскетический образ жизни, подвергая себя суровым самоистязаниям, неустанно размышляя. Он ожидает озарения, знания, просветления. Но оно не приходит. И лишь разочаровавшись в самоистязаниях он внезапно обретает то, что так долго искал: его внутренняя жизнь мгновенно меняется, дух просветляется, обретая знание. Будда, по преданию, так рассказывал об этом моменте своей жизни:
        «Когда я узнал это, и когда я увидел это, освободилась моя душа от нечистоты желания, освободилась от нечистоты бывания, освободилась от нечистоты суеверия, освободилась от нечистоты невежества. В искупленном пробудилось сознание искупления: уничтожилось возрождение, совершилось святое дело, исполнена обязанность, не вернусь уже я к этому миру, - это познал я»
        Ольденберг отмечает, что вообще в тот период поиски искупления были широко распространены в определенных эзотерических кругах. «Искали искупления от смерти» и со светлым лицом сообщали друг другу, что искупление от смерти найдено. Спрашивали, как много времени пройдет, пока стремящийся к спасению достигнет цели, и давали друг другу понять путем образов и сравнений (и без них), что, конечно, день и час, когда получает человек искупление, не в его власти, но что учитель обещал ученику, что, если он будет идти правильным путем, «в скором времени ему то, ради чего благородные юноши покидают родину для чужбины, высочайшее исполнение святого стремления, дано будет, что он еще в этой жизни узнает истину и с глазу на глаз увидит ее».
        Открыв знание, пробудившись, Будда пребывает несколько дней на том же месте, под деревом, где произошло озарение, «наслаждаясь блаженством познания». При этом в его душе возникает сомнение: сообщать ли людям то, что он открыл, поймут ли его они. Судя по преданию, сначала он решает этого не делать:
        «В душе Возвышенною в то время, когда он пребывал в одиночестве, возникла следующая мысль: «Я познал эту глубокую истину, которую так трудно увидеть, трудно понять, успокоительную, возвышенную, витающую над всякой мыслью, полную смысла, постигаемую только мудрым. В земных стремлениях влачится человечество, в земных стремлениях имеет оно свое место и находит свою радость. Человечеству, которое влачится в земных стремлениях, в земных стремлениях имеет свое место и находит свою радость, трудно понять эту вещь, закон причинности, сцепление причин и действий; и даже эта вещь с большим трудом будет понята им - успокоение всех форм, отступление от всею земною, погашение желания, прекращение стремления, конец, Нирвана. Если я возвещу теперь учение и не поймут меня, я только истощу свои силы, я только истомлюсь понапрасну!» И пришло в голову Возвышенного, не поразив его, это изречение, которого до тех пор никто не понимал: «Зачем возвещать миру то, чего я достиг в тяжкой борьбе? Истина остается скрытой для того, кого наполняет желание и ненависть.
        Трудно это, таинственно, глубоко, сокрыто от грубого чувства.
        Не может на это смотреть тот, у кого земное влечение тьмою окутало чувства».
        Когда подумал это Возвышенный, склонилось его сердце к тому, чтобы пребывать в покое и не проповедовать учения».
        Однако подобное решение явно входило в противоречие со вторым аспектом Атмана - Брамой. Брама - Бог, а Бог требует от людей поклонения и служения (жертвы). В ответ он покровительствует людям, несет им жизнь и спасение. Поэтому для восстановления равновесия, нарушенного решением Будды (ведь жертва взаимна), Брама должен был воздействовать на Будду, склоняя его помочь людям. В конце концов достигается компромисс: круг посвященных должен быть ограничен теми, у кого чистые помыслы. Но посмотрим конкретно (читая предание), как Брама (одно лицо Атмана) убеждает Будду (представляющего в данном случае другое лицо Атмана) изменить свое решение:
        «Тогда узнал Брама Сагампати мыслями своими мысли святого и так сказал самому себе: «Воистину погибнет мир, воистину пропадет мир, если сердце совершенного, святого, высочайшего Будды склонится к тому, чтобы пребыть в покое и не проповедовать учение».
        Тогда покинул Брама Сагампати браманское небо так быстро, как сильный муж выпрямляет свою согнутую, руку или сгибает выпрямленную, и он предстал перед Возвышенным. Тогда обнажил Брама Сагампати свое одно плечо от верхней одежды (знак почтения), преклонил правое колено, поднял свои сложенные руки к Возвышенному и так сказал Возвышенному: «Пусть, господин, Возвышенный проповедует учение, пусть Совершенный проповедует учение. Есть существа чистые от праха земного, по если они не услышат проповеди учения, они погибнут; пусть узнают они учение». Так говорил Брама Сагампати; когда он это сказал, говорил он дальше следующее:
        В земле Магадге появились раньше
        Нечистые нравы, учение грешных людей.
        Открой ты, мудрый, двери вечности,
        Поведай, безгрешный, что ты узнал.
        Кто стоит высоко на гранитной вершине горы,
        Глаза того широко обозревают весь народ.
        Так поднимись и ты, мудрый, туда,
        Где высоко над страной возвышаются вершины истины,
        И посмотри вниз, блаженный, на страдающее человечество,
        Мучимое рождением и страстью.
        В добрый час, в добрый час, воинственный, победоносный
        Герой, иди в мир, безгрешный путеводитель.
        Возвысь свой голос, господин; многие поймут твое слово».
        Будда в ответ на требования Брамы выставляет сомнения и заботы, благодаря которым ему кажется бесцельным предприятием проповедовать истину. Брама трижды повторяет свою просьбу; наконец, исполняет ее Будда:
        «Подобно тому, как в лотосовом пруде одни водяные розы, голубые лотосы, белые лотосы, в воде родившись, в воде выросши, из воды не выдвигаются и цветут в глубине, другие водяные розы, голубые лотосы, белые лотосы, в воде родившись, в воде вырастают, пока не достигают зеркала воды, третьи водяные розы, голубые лотосы, белые лотосы, родившись в воде, выросши в воде, подымаются над водою, и вода не мочит их цвета: так же и Возвышенный, окинув мир взором Будды, заметил существа, души которых были чисты, и существа, души которых не были чисты от праха земного, от острых чувств и тупых чувств, от благородного нрава и от неблагородного нрава, хороших слушателей и дурных слушателей, иных, живущих в страхе пред тою жизнью и пред грехами. Когда он увидел это, сказал он Браме Сагампати следующее изречение:
        Да будет всем открыта дверь вечности;
        Кто имеет уши, да слышит слово и верует.
        Чтобы избежать напрасного труда,
        Я еще не поведал миру благородного слова.
        Тогда подумал Брама Сагампати: «Возвышенный внял моей просьбе; он будет проповедовать учение». Тогда он преклонился перед Возвышенным, обошел его почтительно и исчез».
        Весь этот эпизод замечателен и поэзией, и умозрением, но как разнятся нравственные позиции Будды и Христа. В сходной ситуации, узнав свое божественное предназначение, Христос не колеблется, он берет на себя грехи мира не потому, что исполняет закон «обмена жертвы», а в силу сострадания и любви.
        Наконец, интересно сравнить и смерть обоих учителей. Христос, практически непонятый, умирает мучительной смертью на тридцать третьем году жизни, а Будда доживает до 80-летнего возраста, окруженный учениками и почитателями. Лишь в одном отношении уход из жизни Будды сходен со смертью Христа. Открыв в возрасте 36 лет путь к искуплению, Будда отказывается (несмотря на увещевания и соблазны злого бога Мары) уйти в Нирвану; еще 44 года он публично распространяет открытое им знание и просвещение. И даже тяжело заболев, он усилием воли отодвигает на несколько месяцев свой конец. «Не подобает мне, - говорит Будда, - войти в Нирвану, не дав поучения тем, которые заботились обо мне, не поговорив с общиной учеников. Я пересилю эту болезнь своею властью и удержу во мне жизнь». А вот и само поучение, данное Буддой ученикам:
        «Так изучайте же, ученики, хорошо то познание, которое я открыл и поведал вам, и подвизайтесь в нем, упражняйтесь в нем и умножайте его, чтобы могло продолжаться и долго длиться это святое дело для благословения многих народов, на радость многих народов, ради сострадания к миру, на благо, на благословение, на радость богов и людей. Какое же эго, ученики, познание, которое я открыл и поведал вам, которому вы должны учиться и подвизаться в нем, и упражняться в нем, и умножать, чтобы могло продолжаться и долго длиться это святое дело для благословения многих народов, на радость многих пародов, ради сострадания к миру, на благо, на благословение, на радость богов и людей?. Это четвероякое бодрствование, четвероякое правое стремление, четыре части святой силы, пять органов, пять сил, семь членов познания, святая восьмеричная стезя. Таково, ученики, то познание, которое я открыл и возвестил вам…».
        И далее говорил Возвышенный монахам: «Так вот, монахи, говорю вам я: все земное подвержено тленности; боритесь непрерывно. В скором времени настанет Нирвана для Совершенного; через три месяца от сегодняшнего дня перейдет Совершенный в Нирвану».
        Но на сей раз Будда ошибся, он умер через несколько дней. Предание рисует его конец так:
        «Когда настала ночь, сошлись в саловый лес Маллы дворяне Кусипары с женами и детьми, чтобы в последний раз воздать поклонение умирающему учителю. Субгадда, иноверческий монах, пожелавший говорить с Буддой, обратился в его веру последним из тех верующих, которые видели учителя лицом к лицу.
        Незадолго до своей кончины Будда сказал Анаиде: «Быть может, Анаида, Вы станете думать гак: слово потеряло учителя, у нас нет больше учителя. Вы не должны так думать, Ананда. Учение, Анаида, и устав, которому я научил Вас и наставил, будут вашими учителями, когда я уйду».
        И ученикам он сказал: «Итак, ученики, говорю я вам, проходит всякая форма, боритесь непрерывно». Это были его последние слова. Тогда стал восходить его дух от одного созерцания к другому, все выше и дальше - через все ступени восхищения; затем перешел он в Нирвану. Тогда сотряслась земля и грянул гром. В то мгновение, когда Будда входил в Нирвану, бог Брама сказал следующее изречение:
        Все существа в мирах когда-либо скинут телесность,
        Как теперь Будда, князь победы, высший учитель всего мира».

7
        Вспомним, как неприятно поразила Будду подверженность человека старости, болезням, смерти. Всему этому имя - страдание, так учила индуистская мудрость, и с избавлением от страданий связывалась цель искупления. «А что поведал я вам, ученики? - говорил Будда. - То, что есть страдание, ученики, поведал я вам. То, что есть прекращение страданий, поведал я вам. То, что есть путь к прекращению страданий, ученики, поведал я вам».
        Мы не ошибемся, если скажем, что в поисках спасения и просвещения Будда задался двумя основными вопросами: отчего страдания и как от них избавиться. На первый вопрос Будда вслед за брахманами отвечает двояко: с одной стороны, страдания вызываются желанием, жаждой жизни и удовольствий (это, так сказать, психологическая причина); с другой же - космическим законом «сцепления причин и действий» (естественная причина). В своей проповеди в Бенасере Будда учил:
        «Это, монахи, священная истина о страдании: рождение - страдание, старость - страдание, болезнь - страдание, смерть - страдание, с немилым быть соединенным - страдание, с милым расстаться - страдание, не получить, чего желаешь, - страдание; короче, все объекты восприятия - страдание.
        Эго, монахи, священная истина о происхождении страдания; это - жажда, ведущая от возрождения к возрождению, вместе с радостью и вместе с желанием, которое находит здесь и там свою радость: жажда наслаждений, жажда бытия, жажда тленности».
        «Жажда, ведущая от возрождения к возрождению» - здесь указание на действие космического закона. «Странствование существ, ученики, - говорил позднее Будда, - имеет свое начало в Вечности. Нельзя узнать того времени, начиная с которого блуждают и странствуют существа, погруженные в незнание, охваченные жаждой существования». В речи монаха Нарада, утешавшего царя Мунду, звучит близкая мысль:
        «Если бы не было в мире трех вещей, ученики, не явился бы в мир Совершенный, святой высочайший Будда, не светили бы миру учение и устав, поведанные Совершенным. Какие же это три вещи? Рождение, старость, смерть. Закон тленности действует с неизбежной силою естественной необходимости. Есть пять вещей, которых не может достигнуть никакой самана, и никакой браман, и никакой бог, ни Мара, ни Брама, и никакое существо в мире:
        … чтобы то, что принадлежит старости, не старилось; чтобы то, что принадлежит болезни, не болело; чтобы то, что принадлежит смерти, не умирало; чтобы то, что принадлежит изнашиванию, не изнашивалось; чтобы то, что принадлежит тленности, не истлело: этого не может достигнуть никакой самана, и никакой браман, и никакой бог, ни Мара, ни Брама, и никакое существо в мире»,
        Задумаемся над тем, что говорит Будда. Первое утверждение, что страдания вызываются желаниями - чисто эмпирическое наблюдение: чем больше человек хочет и жаждет, тем вероятнее его ожидают страдания; если человек ничего не хочет, нет и страданий. В определенном смысле, мудрый человек - это тот, кто уже не жаждет, потому что он знает цену всякому хотению. Однако по европейским стандартам такой мудрец - почти мертвец; неясно, зачем он живет и живет ли он. Впрочем, и на европейской почве принцип отказа от желаний имеет определенный смысл: речь идет о желаниях, разрушающих человека или человечность. В наше же время уяснение этого принципа особенно актуально: цивилизованный мир не хочет отказываться ни от чего: ни от привычных игр, ни от власти, ни от богатств, ни от комфорта, ни от прогресса любой ценой, ни от пагубных для человечества привычек (агрессивности, угнетения, обмана). Или другой случай - отказ от желаний по мере приближения человека к смерти. Разве не должен человек постепенно свернуть свои желания, приближаясь к роковой черте?
        Второе утверждение Будды, что причина страданий - действие космического закона, имеет умозрительную природу. Утверждая, что страдания человека теряются в вечности, Будда создает теоретическую конструкцию явно в духе индуистского мировоззрения. По Ветхому Завету человек обречен на страдания и смерть в силу первородного греха. Здесь все ясно - человек согрешил, нарушил табу, и Бог лично наказал его. Все это можно толковать и в том смысле, что всякое уклонение от идеала жизни (Достоевский) или просто от человечности, жизненности рано или поздно ведет к страданиям. Но, по индуистским представлениям (в той традиции, которую развивает Будда), Бог не лицо, не идеал жизни, а космический закон, естественная природа. Бог - это единое, вечное, не имеющее определений. Кажется, откуда тогда взяться страданиям, да еще на вечные времена? Но не нужно забывать, что Бог - это одно, а мир и человек - совсем другое, и связывает их только закон «обмена жертвы». Этот мир только иллюзия - Майя, он нереален. Однако это такая иллюзия, которая действует как естественный закон, как причинно-следственные отношения. «Если
существует это, - говорил Будда, - то существует и то, если возникает это, то возникает и то, если нет этого, то нет и того; если гибнет это, то гибнет и то». Не очень понятно, как сосуществуют все эти идеи - вечности, божественности, иллюзорности, непрекращаемости страданий, подверженности страданиям всех и вся. А они сосуществуют. В «Четках из Драгоценных Самоцветов» (раздел «Десять вещей, которые необходимо знать») читаем: «Необходимо знать, что все видимые явления, будучи иллюзорными, нереальны. Необходимо знать, что идеи возникают из сцепления причин. Необходимо знать, что следствия прошлых поступков, из которых происходит все страдание, неизбежны».
        Два обстоятельства все-таки позволяют осмыслить указанную взаимосвязь идей и представлений. Одно из них - распространение и на человеческий мир, и на мир божественный закона «обмена жертвы», который формулируется и осознается в естественном плане; этот закон извечен, ему одинаково подвластны и люди, и боги. Другое - особая пессимистическая трактовка перерождения существ.
        «Бесконечно немногие существа, - пишет Ольденберг (это многократно повторяется в текстах), - после смерти возрождаются в человеческой или божеской форме существования; бесконечно многие опускаются в низшие и мучительные области мира привидений, мира животных, ада. Адские стражи приковывают преступника раскаленным железом; они ввергают его в горячее море крови или мучают на горах из раскаленных угольев; нет конца его мукам, пока не будет искуплен последний остаток его преступлений. Но и в небесах царят те же силы злополучной тленности, которым подчинена человеческая жизнь и которые действуют во всех преисподних. Конечно, богам дано несравненно более продолжительное и более радостное существование, чем земным людям, но и они не бессмертны. Тридцать три бога и богини Ямы, жизнерадостные божества, боги, наслаждающиеся собственным творением, боги-властители, связанные узами желания, возвращаются во власть Мары. Весь мир пожирается пламенем, весь мир окутывается дымом, весь мир пылает пожаром, весь мир сокрушается».

8
        На второй вопрос - как избавиться, освободиться от страданий, Будда отвечает так:
        «Это, монахи, священная истина о прекращении страданий, о прекращении этой жажды благодаря совершенному уничтожению желания, состоящая в том, чтобы освободиться от него, отвлечься от него, развязаться с ним, не давать ему никакого места.
        Эго, монахи, священная истина о пути к прекращению страдания: это та священная восьмеричная тропа, которая называется: правая вера, правое решение, правое слово, правое дело, правая жизнь, правое стремление, правая мысль, правое самопогружение».
        Ну что ж, это вполне естественный ответ на второй вопрос, если на первый ответить так, как это сделал Будда. Однако он обязательно повлечет за собой новый, может быть, еще более трудный вопрос: остается ли что-нибудь вообще после того, как человек разделается со своими желаниями, освободится от них, совершенно уничтожит их. Если нет желаний, то есть ли жизнь, сознание? И как быть с душой человека, его «Я», Атманом, они что, тоже исчезают или остаются? А судя по преданиям, подобные трудные и неудобные вопросы задавались постоянно:
        «Достопочтенный Малункиапутта подходит к Наставнику и высказывает свое удивление по поводу того, что проповедь Наставника оставляет без ответа целый ряд важнейших и глубочайших вопросов. Вечен ли мир или временно-ограничен? Бесконечен он или имеет конец? Продолжает ли совершенный Будда жить после смерти? Или Совершенный не живет после смерти? Мне не нравится и не кажется правильным, - говорил этот монах, - что все это оставлено без ответа; ради этого пришел я к Наставнику, чтобы поведать ему мои сомнения. Пусть же Будда ответит, если может. Если же кто-либо чего-нибудь не знает и не постигает, то прямой человек так и говорит: «этого я не знаю, этого я не постигаю».
        Или другой случай. «Пасенади, царь Косалы, - гак гласит писание, - повстречался. однажды на пути между двумя своими столицами с монахиней Хемой, славившейся своей мудростью ученицей Будды. Царь приветствовал ее, а затем стал се расспрашивать о святом учении.
        «Живет ли Совершенный после смерти, достопочтенная?» - спрашивает царь.
        «Возвышенный, великий царь, ее открыл, что Совершенный живет после смерти».
        «Так значит, Совершенный не живет после смерти, достопочтенная?»
        «И этого, великий царь, не открыл Возвышенный, чтобы Совершенный не жил после смерти.»
        Не отвечая на подобные прямые вопросы о загробном существовании и реальности, Будда объясняет, однако, что освобождение от желаний действительно ведет к утрате тела и всего, что с ним связано (ощущений, эмоций, ума). Однако, поскольку «Я» человека отлично от всех этих атрибутов, то, следовательно, утрата желаний не затрагивает «Я».
        «И Возвышенный, - говорит предание, - так сказал пяти ученикам:
        «Телесность, ученики, не есть «Я». Если бы телесность была «Я», ученики, то эта телесность не могла бы подвергаться болезням и относительно телесности можно было бы сказать: пусть будет мое тело таким, а таким пусть не будет мое тело. Но гак как телесность, ученики, не есть «Я», поэтому телесность подвергается болезни и не могут сказать относительно телесности: таким пусть будет мое тело, а таким пусть не будет».
        «Ощущения, ученики, не суть «Я»«. (И дальше следует относительно ощущений то, что сказано было раньше о теле. Затем такие же точно выводы делаются относительно остальных трех групп элементов, составляющих совместно с телесностью и ощущениями телесно-духовное существование человека: относительно представлений, форм и распознавания.) Далее Будда продолжает: «Как думаете вы теперь, ученики, постоянна или непостоянна телесность?»
        «Непостоянна, господин».
        «А что непостоянно - страдание или радость?»
        «Страдание, господин».
        «Могут ли, следовательно, смотря на это непостоянное, исполненное страданий, подверженное изменению, говорить: это мое, это «Я», - это моя сущность?»
        «Нет, господин, не могут».
        (Следуют те же умозаключения относительно ощущений, представлений, форм и распознавания.) Далее Будда продолжает свою речь:
        «Поэтому, ученики, какая бы телесность (ощущения, представления и т. д.) ни была дана во внешнем мире, одинаково сильна ли она или слаба, или ничтожна, или высока, или далека, или близка - всякая телесность не моя, не «Я», не моя сущность. Так должен поистине полагать тог, кто обладает познаниями. Кто полагает так, ученики, благородный слушатель слова, гот отречется от телесности, отречется от ощущения и представления, от формы и познания. Отрекшись от этого, он освободится от желания: уничтожив желание, достигнет он искупления; в искуплении он получит сознание своего искупления: уничтожено возрождение, закончено святое дело, исполнен долг, нет более возвращения к этому миру, - это познает оп»«.
        Но что же такое «Я» Будды? Прямо на этот вопрос Будда не отвечает, вероятно, потому что его цель была не философское познание, а освобождение от страданий. Однако, отвечая на «неудобные» вопросы о загробном существовании, Будда косвенно все же дает ответ (если, конечно, это можно считать ответом).
        Вот, например, что он ответил Малункиапутте:
        «Как я говорил тебе прежде, Малункиапутта? Говорил ли я: иди ко мне, Малункиапутта, и будь моим учеником; я научу тебя, вечен ли или не вечен мир, ограничен ли мир или неограничен, тождественно ли живое существо с телом или отлично от него, продолжает ли или не продолжает жить Совершенный после смерти, или Совершенный после смерти в одно и то же время и продолжает и не продолжает жить, или он ни продолжает, ни не продолжает жить?
        - Этого ты не говорил, господин.
        - Или ты, - продолжает Будда, - говорил мне: я буду твоим учеником, по открой мне, вечен ли мир или не вечен…
        Один человек, - говорит дальше Будда, - был поражен ядовитой стрелой. Тогда его друзья и родственники зовут искусного врача. Что если бы этот больной сказал: «Я не позволю лечить мою рану, пока не узнаю, кто тот человек, который ранил меня, дворянин он или браман, Bайшна он или судра», - или если бы он сказал: «Я не позволю лечить мою рану, пока не узнаю, как имя того человека, который меня ранил и из какой семьи он происходит, высок ли он или низок или среднего роста, и какой вид имеет его оружие, которым он поразил меня», - чем бы кончилось это дело? Человек этот умер бы от своей раны…»
        «Поэтому, Малункиапутта, что не открыто мною, то оставь неоткрытым, а что открыто, то оставь открытым».
        В другом месте, объясняя, что есть Нирвана, Будда говорит:
        «Есть, ученики, место, где пег пи земли, ни воды, ни света, ни воздуха, ни бесконечного пространства, ни бесконечного разума, ни неопределенности, ни уничтожения представлений и непредставлении, ни этого мира, ни того мира, ни солнца, ни луны. Это, ученики, не называю я ни возникновением, ни процессом, ни состоянием, ни смертью, ни рождением. Оно без основы, без продолжения, без остановки - это конец страдания». «Есть, ученики, неожиданное, невозникшее, несделанное, несоставленное. Если бы, ученики, не было этого нерожденного, невозникшего, несделанного, несоставленного, не было бы никакого исхода для рожденного, возникшего, сделанного, составленного».
        Итак, судя по всему, «Я» - это чистый Атман, а Атман, действительно, не имеет никаких определений. Поэтому если быть последовательным, а Будда им был, то нельзя вообще ответить на вопрос, что есть «Я». В лучшем случае можно сказать, что «Я» или Нирвана - цель искупления, окончание страданий. Если для брахманов Атман безусловно идеал - вечный Покой, Единое, Блаженство, то Будда предпочитал не отвечать на вопросы о природе Атмана. Иногда лишь он слегка намекает на Тайну и Продолжение Бытия, однако нигде прямо не подтверждает их. Оставив обе возможности открытыми (Атман есть Ничто или, напротив, Блаженство), Будда как бы предоставляет своим ученикам выбрать и развить то, что им нравится и отвечает их жизненной доктрине. Сам же он последовательно говорил лишь одно: Нирвана - конец страдания, исчезновение телесности, представлений и ощущений. Когда один из его учеников перешел в Нирвану, Будда сказал: «Распалось тело; погасло представление, исчезли все ощущения. Формы нашли свой покой». Впрочем, Нирваны достигали не обязательно с концом жизни. Другое дело, что, достигнув Нирваны, человек как бы
исчерпывал, завершал жизнь, поскольку основная цель жизни была достигнута и, значит, исчезла. По этому поводу Ольденберг пишет:
        «В том, что Нирваною называется не только тот мир, ожидающий искупленного святого, но и то совершенство, которого достигает он в этом мире, нет никакого противоречия: напротив, это - точное выражение догматической мысли. Что должно было угаснуть, угасло: огонь желания, ненависти, ослепления.
        В бесконечной дали остались как страхи, так и надежды, желания, тяготение ко лжи; понятие «Я» преодолено, подобно тому, как муж отбрасывает от себя нелепые желания детства. Что за важность, продлить ли бренное существование, корни которого подрублены, свою безразличную призрачную жизнь еще на несколько мгновений или на целое поколение? Если святой хочет тотчас же положить конец этому существованию, он может сделать это, но большинство ждет, пока не достигнет своей цели природа. К ним относятся слова, приписываемые Сарипутте:
        «Я не желаю смерти, я не желаю жизни; я жду, пока придет час, как раб, ждущий своей награды. Я не желаю смерти, я не желаю жизни; я жду, пока придет час, уверенно и с бодрым духом».
        Для буддиста цель достигается не в тот момент, когда, умирая, он входит в вечную обитель (будет ли это вечное бытие или вечное ничто), а в то мгновение его земной жизни, когда он переходит в состояние безгрешности и бесстрастности - Нирвану. Если по верованию буддистов бытие святого переходит в ничто, то цель перехода заключается не в стремлении к этому «ничто», но, мы должны снова повторить это, исключительно в освобождении от несовершенного мира возникновения и гибели. И если это освобождение приводило к «ничто», то это лишь констатация, холодный вывод метафизических размышлений, препятствующих, может быть, признанию возможности вечно неподвижного блаженного существования. В религиозной жизни, в настроении, господствовавшем в древней буддийской общине, мысль об этом «ничто» не имела никакого значения. «Как великое море, ученики, пропитано только одним вкусом, вкусом соли, так же, ученики, и это учение, и эта община пропитаны только одним вкусом, вкусом искупления».
        Конечно, для европейского сознания невыносима та неопределенность посмертного бытия, на которой настаивает Будда. Западный человек, обращаясь к Богу, ожидает разрешения, причем вполне человеческим путем, тех проблем, которые его мучили при жизни. Он как бы продолжает жизнь в бесконечность, оставляя открытым лишь вопрос о форме и характере ее. Восточный ум, отождествляя в значительной мере Бога с природой (космосом) или собственным «Я», спокойно воспринимает неизбежное растворение личности в Космосе и Природе, совпадение ее с Атманом. Его не беспокоит момент смерти, не волнует смена формы бытия, предстоящее испытание для него связано со страстным желанием избавиться от желаний, которые одновременно весьма желанны.
        «В момент смерти, - читаем мы в «Четках из Драгоценных Самоцветов», - необходима неукротимая вера в сочетании е высшей ясностью и действием сознания» («Двенадцать необходимых вещей, без которых нельзя обойтись»), «Бесполезно прослушать и глубоко обдумать учение, если не практиковать его и не добиваться духовных сил, чтобы помочь себе в момент смерти» («Десять бесполезных вещей»), «С самого начала (своего духовного продвижения) нужно иметь настолько глубокое отвращение к непрерывному чередованию смертей и рождений, чтобы проявлялось постоянное желание спастись от этого, точно так же, как олень стремится избежать пленения. Следующее, что нужно помнить, это стойкость, настолько большая, чтобы не сожалеть о потерянной жизни (в поисках Просветленности), подобно упорству землепашца, который возделывает свои поля и не сожалеет о вспаханном, даже если он умрет утром». («Десять нужных вещей»).
        Если же со всеми этими проблемами и сожалениями удается справиться, то последователь Будды спокойно и даже радостно ожидает разрешения своих усилий - погружения в Нирвану. В изречениях Дхаммапады можно встретить такие строки:
        «Чьи чувства в покое, как кони, укрощенные возничим, кто сбросил с себя гордость, преодолел всякую нечистоту, тому, столь совершенному, завидуют сами боги.
        В высокой радости, без вражды живем мы в мире вражды; среди охваченных враждою людей пребываем мы без вражды.
        В высокой радости живем мы, здоровые среди больных; среди больных людей пребываем мы без болезни.
        В высокой радости живем мы без стремлений, среди стремящихся. Среди стремящихся людей пребываем мы без стремлений.
        В высокой радости живем мы, ничего не имея. Веселие наше - пища, как у лучезарных богов.
        Монах, живущий в пустой келье, душа которого полна мира, вкушает сверхчеловеческое блаженство, созерцая истину целиком и вполне».

9
        Объясняя, как человек может освободиться от страданий, Будда формулирует знаменитый «узел причинности»:
        «Из незнания возникают формы (санкара); из форм возникает распознавание (винпана); из распознавания возникают имя и телесность; из имени и телесности возникают шесть областей (области шести чувств) и их объекты (к пяти известным чувствам индусы прибавляют и мышление - мано); из шести областей возникает соприкосновение между чувствами и их объектами; из соприкосновения возникают ощущения; из ощущений возникает жажда; из жажды возникает выбор (существования: упадана); из выбора возникает создание; из создания возникает рождение; из рождения возникают старость и смерть, страдание и жалоба, скорбь, печаль и отчаяние. Таково происхождение всего царства страдания.
        Но когда прекратилось незнание среди полного уничтожения желания, то это влечет за собой уничтожение форм; уничтожением форм уничтожается распознавание; уничтожением распознавания уничтожаются имя и телесность; уничтожением имени и телесности уничтожаются шесть областей; уничтожением шести областей уничтожается соприкосновение (между чувствами и их объектами); уничтожением соприкосновения уничтожается ощущение; уничтожением ощущения уничтожается жажда; уничтожением жажды уничтожается выбор (существования); уничтожением выбора уничтожается создание; уничтожением создания уничтожается рождение; уничтожением рождения уничтожаются старость и смерть, страдание и жалоба, скорбь, печаль и отчаяние. Таково прекращение всего царства страдания».
        Что это такое? Указание на естественный космический закон или на психотехническую процедуру, несколько напоминающую движение инженерной мысли? Не так ли рассуждали первые инженеры: явление А по своей природе вызывает явление Б, которое, в свою очередь, вызывает явления В, Г и т. д., если теперь искусственно (технически) вызвать явление А, то автоматически сработает вся цепь зависимых природных явлений - Б, В, Г, Д и т. д. В данном случае первое звено - это незнание, достаточно его прекратить, как вся цепь начнет рушиться и мир страданий исчезнет, как дурной сон. Но вот вопрос, каким образом можно выйти из под действия мирового космического закона перерождения, вырваться из мира страданий, имеющего естественный характер? Заострим этот вопрос, перенеся его на христианскую почву. Реализация «узла причинности» эквивалентна утверждению, что человека можно вывести из-под власти Бога и Природы, которую Бог сотворил, и что для этого нужно постигнуть некую мудрость. В христианском сознании такая постановка вопроса - абсурд.
        Даже сатана реализует не более как возможность, предусмотренную Богом, к тому же по происхождению он Ангел, т. е. сотворен Богом. Ни один волос, как известно, не может упасть с головы человека без воли Божией. Будда же, с одной стороны, утверждает причинную, естественную взаимосвязь явлений, с другой - настаивает на возможности вырвать человека из нее. Куда, в какое-то другое бытие? Но разве оно не одно? В христианском умозрении бытие едино - это и есть Бог, а в буддийском? Однако прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим более подробно сам «узел причинности». В нем действительно есть звено («из распознавания возникают имя и телесность»), которое эквивалентно идее перевоплощения душ и закону Кармы. Распознавание, имя и телесность можно уподобить духовным, семиотическим и биологическим условиям, необходимым, чтобы жизнь и дела от одного человека перешли к другому. Объясняя своему любимому ученику Ананде формулу причинности, Будда, в частности, говорит:
        «Если бы распознавание, Ананда, не спускалось в тело матери, образовались ли бы имя и телесность в теле матери?» - «Нет, господин». - «И если бы распознавание, Ананда, спустившись в тело матери, снова покинуло свое место, участвовали ли бы имя и телесность в рождении к этой жизни?» - «Нет, господин». - «И если бы распознавание, Ананда, мальчика или девочки, когда они еще малы, потерялось бы снова, достигли ли бы тогда имя и телесность роста, преуспевания, удачи?» - «Нет, господин».
        «… Если бы, Анаида, распознавание не нашло в имени и телесности места своей опоры, обнаружились бы тогда в результате этого рождение, старость и смерть, происхождение страдания и развитие?» - «Этого не было бы, господин». - «Поэтому, Аманда, это причина, это основание, это происхождение, это базис распознавания: имя и телесность». («Таким образом, основание, на котором покоится всякая нарицаемость и всякое существование существ, их рождение, смерть и возрождение, вкратце обозначается как «имя и телесность совместно с распознаванием»).
        И когда Будду спросили, откуда берется телесность, он ответил:
        «Это, ученики, не ваше тело и не тело других: здесь должно видеть дело прошлого, воплощенное при посредстве формы, осуществленное, ставшее ощутимым при посредстве воли… Мое дело есть мое достояние, мое дело есть мое наследие, мое дело - тело матери. Мое дело есть род, к которому я принадлежу; мое дело есть мое прибежище. Как деревья различны, смотря но различию семени, так характер и судьба людей различны, смотря по различию дел, которых последствия они пожинают…
        … Не быстро, как молоко скисает, приносит свои плоды злое дело, которое совершено. Оно следует за глупцом, пылая как огонь, скрытый под золою. Долго отсутствовавшего путешественника, когда он возвращается в добром здравии из далеких стран, радостно встречают родственники, друзья и знакомые. Так и того, кто делал доброе, когда он переходит из этого мира в тот, встречают его добрые дела, как родственники возвратившегося друга».
        Итак, законы перевоплощения и Кармы впечатаны в формулу причинности, и Будда говорит, что перевоплощения и страдания, им сопутствующие, вечны и им подвластны даже Боги. Как же тогда человек может вырваться из оков этого неумолимого космического закона? Будда отвечает вроде бы даже наивно: надо, чтобы «прекратилось незнание среди полного уничтожения желания». Оказывается, магический кристалл и ключ к искуплению - это знание вкупе с прекращением желания. Но какое знание? То, которое, во-первых, разрушает видимость, обман и, во-вторых, сообщает четыре священные истины о страдании, провозглашенные Буддой. В тексте «Совершенство знания», который почитается как святыня, Будда говорит одному из своих учеников Сарипутре: «Вещи существуют, Сарипутра, только так, что они не существуют. И так как они не существуют, называют их avidya («незнание»), то есть несуществующим или незнанием. Этого твердо держатся обыкновенные и невежественные, неосведомленные в этом люди. Они представляют себе существующими все вещи, из которых в действительности ни одна не существует… Природа обмана есть то, что делает существа
тем, чем они являются. Она подобна… искусному волшебнику или ученику волшебника, который на перекрестке, где сходятся четыре большие улицы, показывает толпу людей и, показав их, заставляет их снова исчезнуть».
        «Страдания не признать, друг, - разъясняет уже другим ученикам Сарипутра, - происхождения страдания не признать, прекращения страдания не признать, пути к прекращению страдания не признать: вот что, друг, называется незнанием». «Не видя четырех священных истин гак, каковы они сушь, блуждал я по далекой дороге от одного рождения к другому. Теперь я увидел их; уничтожена проводница зарождения. Разрушен корень страдания; отныне нет возрождения».
        Не наивно ли это, скажет религиозный человек: только Бог может нарушить космические законы. Да, подтвердит атеист, космические законы не может нарушить никто. Никакое знание, никакая мудрость, скажут они в согласии, не в силах вырвать человека из сансары и страданий, обусловленных космическими законами. В ответ на это Будда мог бы сказать им: «Непросвещенные, разве вы не знаете, что существует не одно бытие, а по меньшей мере четыре: обусловленное чистой формой (творением), нечистой формой, индифферентной формой и знанием, когда прекращается страдание».
        «Если подверженное незнанию существо, - указывает Будда, - образует в себе форму, направленную на чистое, его распознавание достигает чистого бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на нечистое, его распознавание достигает нечистою бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на индифферентное, его распознавание достигает индифферентного бытия. Но если монах покинул незнание и достиг знания, он благодаря своему освобождению от незнания и приобретению знания не образует ни формы, направленной на чистое, ни на нечистое, ни на индифферентное; уничтожено для пего возрождение, достигнут святой подвиг, исполнен долг; не возвратится он к этому миру; это чувствует он».
        «Разве вы не знаете, - мог бы продолжить Будда, - что Просвещенный творит бытие, что Знание творит бытие». И он был бы прав, поскольку воспроизводил традицию Брахмана-Атмана, слово и знание которого творит бытие. Вспомним древние изречения: «Атман есть все… Атман есть весь этот мир… Брама есть право… Брама есть опора этой вселенной… Брама есть слово, истина во слове есть Брама».

10
        Уяснение знания и отказ от желаний - дело очень непростое. На пути к искуплению стоят как собственная природа человека, для которого «желания желанны», так и злой бог Мара, искушающий путника, сбивающий его с правильного пути. «Также, ученики, - говорил Будда, - подстерегает вас Мара Злой всегда и постоянно и думает: «Я войду в них через двери их глаз или я войду в них через двери их ушей, или их носов, их языков, их тел, их мыслей». Поэтому, ученики, охраняйте двери ваших чувств. Тогда Мара Злой оставит их и удалится от вас, потому что не найдет к вам входа, как шакал должен был удалиться от черепахи».
        Чтобы преодолеть оба эти препятствия, Будда и его ученики обращаются за помощью к Йоге. Ольденберг точно описывает суть этой техники, используемой в буддизме.
        «Предварительною, ведущею к победе ступенью считает буддизм постоянное упражнение в представляющих общее достояние всей индийской религиозной жизни упражнениях внутреннего погружения, в которых благочестивый человек отвращается от внешнего мира с его пестрым разнообразием форм, чтобы в тишине собственного «Я» вдали от скорби и радости предвоспринимать прекращение тленности. То, чем является для других религий молитва, представляет для буддизма благочестивое самопогружение:
        … Когда туча бьет в барабан с высот,
        Когда дождь шумит через птичий путь
        И монах в тиши погружен в себя,
        Заключен в свой грот, - больше счастья нет:
        У ручья сидит средь цветов лесных,
        Чем украсил лес пестрый свой венок,
        И монах блажен, погружен в себя:
        Больше этого в мире счастья нет.
        Отчасти, очевидно, шла речь о простом упражнении в интенсивнейшей, свободной от патологических элементов концентрации представлений и чувствования. Уже выше мы коснулись погружения в настроение дружества по отношению ко всем существам, которое возбуждали в себе, неподвижно сидя в лесу, и которому приписывали магическую силу, укрощающую всякую злобу в людях и зверях. Другого рода погружение было погружение в «нечистоту»: чтобы проникнуться мыслью о тленности и нечистоте всякого телесного существования, помещались на кладбище и, оставаясь подолгу здесь, сосредотачивали внимание на трупах и скелетах в различных стадиях гниения и разложения, и думали при этом: «Поистине и мое тело имеет такую природу и стремится к этой цели; оно не свободно от этого».
        Большее значение для духовной жизни учеников Будды, чем подобного рода явления, имеют «четыре ступени самопогружения». Мы имеем право признать в них состояние экстаза, встречающегося нередко и на почве западной религиозной жизни. Но только организм индуса расположен к нему в гораздо большей степени, чем организм западного человека. Это - долго длящееся состояние отрешения от всего земного, во время которого чувствительность к внешним влияниям уничтожается или сводится к минимуму, а душа парит в небесном блаженстве. В тихой комнате, еще чаще - в лесу садились на землю «со скрещенными ногами, выпрямив тело, лицо окружив бодрственными помышлениями». Таким образом долгое время пребывали в совершенной неподвижности и освобождались по порядку от «похоти и злых раздражений», «обсуждения и взвешивания», «радостного возбуждения». Наконец, должно было прекращаться и дыхание, т. е. в действительности, разумеется, сводиться до степени неощущаемого. Тогда становился дух «собранным, просветленным, очищенным от грязи, освобожденным от всего пагубного, гибким и искусным, крепким и непоколебимым». Приходило
радостное сознание восхищения из глубин горестного существования в светлые свободные сферы. В этом состоянии пробуждалось чувство прозорливого познания хода мирового процесса. Как христианская мечтательность в моменты экстаза раскрывала для себя тайны мироздания, так и здесь думали увидеть прошлое собственного «Я» в бесчисленных периодах переселения душ. Думали узнать о шествующих через вселенную существах - как они умирают и вновь возрождаются. Стремились проникать в чужие мысли. Этому состоянию самопогружения приписывалось также обладание чудесными силами, способностью исчезать и появляться вновь, способностью раздроблять собственное «Я».
        В качестве предварительного средства «овладения» ступенями самопожертвования использовались другие духовные упражнения, которые можно было бы назвать самовнушением. В уединенном, свободном от всяких внешних помех месте устраивали круглую однотонно окрашенную (лучше всего в красный цвет) поверхность. Вместо нее могли быть применены также водная поверхность, огненный круг (например, костер, рассматриваемый сквозь круглое отверстие) и т. д. (исключительно одаренные индивидуумы не нуждаются в такой подготовке; вместо окрашенного круга для них было достаточно обыкновенного пахотного поля). Организованный таким образом объект рассматривали до тех пор, пока не начинали видеть его одинаково ясно как открытыми, так и закрытыми глазами. Когда «самопогружающийся» овладевал техникой «внутреннего рефлекса», он покидал созерцаемый объект и уходил в свою келью продолжать там свое созерцание. Место первоначального рефлекса, передававшего объект со всеми его случайными несовершенствами, занимал затем «последовательный рефлекс», сравниваемый с впечатлениями от гладкой раковины или зеркала, лунного диска,
проступающего сквозь тучи, или белой птицы, которые выделяются на фоне темной облачной ночи, однако кажутся бесцветными и бесформенными. В этом состоянии, которое считалось доступным лишь немногим, дух чувствовал себя освобожденным от всех стеснений и способным воспарить в высшие сферы самопогружения.
        Другая форма созерцания исходила от чисто рассудочного, постепенного отвлечения от множественности явлений, чтобы затем превратиться в свободное от реального мира неподвижное созерцание все более и более лишенных всякого конкретного содержания абстракций.
        Будда обращается к ученику:
        «Подобно тому, как этот дом Мигараматы лишен слонов и рогатого скота, жеребцов и кобыл, лишен серебра и золота, лишен толпы мужей и жен, и не пуст только в одном отношении, а именно, не лишен монахов, так же, Ананда, отвлекается монах от представления «человек» и мыслит исключительно о представлении «лес»…»,
        Далее монах видит, что в его представлениях наступила пустота по отношению к представлению «деревня» и пустота наступила по отношению к представлению «человек»; не наступило пустоты только по отношению к представлению «лес». Затем отвлекается он и от представления «лес», так что достигает представления «земля» с опущением всего разнообразия земной поверхности.
        Затем дух поднимается подобным же образом далее к представлениям «пространственная бесконечность», «умственная бесконечность», «ничто не существует» и т. д., шаг за шагом приближаясь к искуплению. В конце этой лестницы ставится обыкновенно состояние «прекращения представления и ощущения», описываемое как напоминающее смерть оцепенение, очевидно, каталептической природы.
        Монаха, который, сидя у подножия дерева, погрузился в подобное состояние, видят пастухи и землепашцы; они говорят: «Замечательно! странно! Этот монах умер сидя; сожжем его тело». Они покрывают его соломой, дровами, навозом и зажигают огонь. Но он, когда наступает следующее утро, целым и невредимым просыпается от самопогружения».
        Внешне техника Йоги вроде бы не связана с учением Будды. Но если внимательно присмотреться к тем состояниям, которые достигаются с ее помощью, то нетрудно заметить, что эта техника является просто необходимым звеном учения. Действительно, с помощью Йоги Будда и его ученики получили возможность, во-первых, освобождать свою душу (психику) от всех земных желаний (через прямое вытеснение, угнетение соответствующих психических структур или их переосмысление) и, во-вторых, настраивать (программировать) себя на состояния, отвечающие тем реальностям, которые вели в Нирвану. Здесь можно даже говорить о своеобразной «психотехнической системе». Так, одни ее приемы (концентрация представлений и чувствований, замещение визуальных видов внутренними визуальными образами, отвлечение от возбуждающих и отвлекающих чувств и мыслей) служили выработке особых способностей, позволяющих актуализировать и даже визуализировать внутренние представления и реальности. Другие приемы (например, погружение в «нечистоту» и освобождение по порядку от «мешающих» элементов душевной жизни) помогали переосмыслить и свернуть
(уничтожить в себе) все психические потребности и реальности, вызывающие земные желания, удерживающие человека в обычной жизни. Третьи приемы (вызывание специальных представлений и состояний - просветления, чистоты, собранности, пространственной и умственной бесконечности, несуществования и другие) позволяли развить и укрепить как раз те стороны души и реальности сознания, которые удовлетворяли учению.
        Общая логика психотехнической системы Йоги определяла следующую стратегию: развитие способностей актуализации внутренних реальностей и представлений, свертывание тех реальностей и представлений, которые не отвечали учению, развитие и совершенствование других реальностей и представлений, отвечающих учению, и, наконец, актуализация и визуализация этих реальностей и представлений. Поскольку цель всей подготовки - достижение Нирваны, можно предположить, что в конце успешной подготовки (которую, подчеркнем, достигали лишь немногие одаренные индивиды) у человека оказывались размонтированными (подавленными) все реальности, кроме одной. Эта реальность наиболее адекватно соответствует идее чистого Атмана, т. е. в ней переживаются (а к этому времени развиты и соответствующие способности) состояния несуществования, покоя, полной свободы, пустоты. Внешне же переживание этой реальности никак не фиксируется, и со стороны Нирвана выглядит как смерть. Во всяком случае для обычной жизни человек, достигший Нирваны, как бы умирает. Тем самым действительно реализуется идея Будды - еще при жизни человек уходит от
страданий, впрочем, как и от жизни в обычном ее понимании. Таким образом, учение Будды - это не только умозрение, доктрина, но и практика жизни, образ жизни, помогающий оспособить, оестествить, натурализовать это умозрение и доктрину в душе и теле человека. Следовательно, достигается и сам идеал - искупление, поскольку он не только понимается и принимается умом, но и переживается, про-живается как высшая реальность всей жизнью и чувствами.

11
        Ольденберг верно отмечает, что «буддизм повелевает не столько любить своего врага, сколько не ненавидеть его». Если Христос завещал людям любовь и сострадание («любите друг друга»), то Будда - честность. В конце своей жизни он говорил:
        «Эго честность. Это самопогружение. Это мудрость. Проникнутое честностью самопогружение плодоносно и победоносно; проникнутая мудростью душа вполне и совершенно освобождается от всякой скверны, от скверны желания, от скверны возникновения, от скверны суеверия, от нечистоты незнания… Как рука моет руку, а нога ногу, так и мудрость очищается честностью, а честность мудростью. Где честность, гам мудрость; где мудрость, гам честность. И мудрость честного, честность мудрого имеют в мире высшую цену сравнительно со всякой честностью и всякой мудростью».
        Нравственное поведение буддиста как бы ограничено двумя принципами: убеждением, что нечестные, недобрые поступки неизбежно влекут за собой по закону Кармы страдания в этой и следующей жизни, и нежеланием отдаться во власть такому сильному желанию, как любовь к другим. В Дхаммападе читаем:
        «Кто говорит или действует с нечистыми мыслями, за тем следует страдание, как колесо за ногою запряженного животного. Кто говорит или действует с чистыми мыслями, за тем следует радость, как тень, никогда не отступающая от него…
        Он бранил меня, он бил меня, он угнетал меня, он ограбил меня, - таким мыслям не предаются люди, у которых утихла вражда. Ибо враждою никогда не умиротворяется вражда; незлобием умиротворяется она; таков исконный порядок».
        Будда же говорил:
        «Все скорби и жалобы, все страдания в мире какого бы то ни было рода происходят благодаря тому, что любо человеку; где нет любви - и они не возникают. Поэтому радостны и свободны от скорби люди, которые ничего в мире не любят. Поэтому тот, кто стремится туда, где нет ни скорби, ни печали, не должен ничего любить в мире».
        Как ни жестко звучит эта мысль, она вполне в духе учения Будды. Это учение в определенном смысле противоположно христианскому. И не только потому, что в одном случае Бог - это идеал жизни, а сама жизнь не только не отвергается, но мыслится вечной и божественной. Но и потому, что учение Христа взывает к Соборному, родовому началу, к Любви, связующей всех людей, все народы. Бог в этом смысле есть не что иное, как всеобщая, жизненная и человеческая общность всех людей, всеобщая зависимость жизни людей друг от друга и от природы.
        Учение Будды, напротив, провозглашает индивидуальный, личный путь спасения. Будда, а вслед за ним и все остальные, достигшие Нирваны (их тоже стали звать Буддами), говорят:
        «Всепокоритель, всеведущий - я, не запятнанный всем тем, что существует. Все покинул я, без желания живу я, искупленный. Благодаря собственной силе своей овладел я познанием, кого я назову своим наставником? У меня нет учителя, никто не сравнится со мною. В мире со всеми его небесами нет никого, кто бы равен был мне. Я - святыня мира; я - высочайший наставник. Только я один - совершенный Будда; погасло во мне пламя; я достиг Нирваны».
        По этому учению жизнь людей определяется космическими законами, а не совокупным человеческим общежитием. Спасение - в познании этих законов и выборе (творении) тех форм бытия, которые свободны от страданий. Каждый человек на свой страх и риск, рассчитывая в основном на свои силы, решает улучшить свою судьбу, достигнуть искупления. Община монахов может лишь помочь на этом пути, отдельный ученик - лишь поделиться собственным опытом - не больше.
        С позиций культурологии Бог - это первое осознание и утверждение Культуры, причем для определенного этапа развития человечества наиболее адекватное, понятное человеку. Буддийское учение, рассматриваемое с этой позиции, напротив, отрицание Культуры и утверждение личности, отрицание человеческого общежития и утверждение природных, механических законов и форм бытия. Соответственно, стремление к Богу с культурологической точки зрения есть признание зависимости человеческой жизни и бытия от Культуры, т. е. человеческого общежития и природы, а стремление к Нирване - признание зависимости бытия отдельного человека от космических, природных законов. Думается, многое в различии западной и восточной мысли, западного и восточного эзотерического пути определяет именно отношение к Культуре. Христианская культура по сути является самоопределением жизни с помощью идеи Культуры (Бога), а индуистская (буддийская) культура - самоопределением жизни с помощью идей космоса и личности. Идея Культуры и самоопределение относительно нее по целому ряду исторических и культурных причин оказались чуждыми индуистскому
умозрению.
        ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК
        (учение Шри Ауробиндо)
        Жрецы мудрости, радости, власти и восторга,
        Открыватели солнечных путей красоты,
        И плаватели смеющихся огненных вод любви,
        И танцовщики позади золотых дверей восторга,
        Когда-нибудь их шаги изменят страдающую землю
        И оправдают свет в лице Природы.
        Шри Ауробиндо. «Савитри»

1
        Шри Ауробиндо Гхош - легендарная личность не только современной индийской культуры. Один из крупнейших общественных деятелей и мыслителей Индии, в молодости участвовавший в освободительном движении против английских колонизаторов, он был создателем оригинальной философской системы, основателем всемирно известного ашрама (йогической общины) в Пондишери. Однако Шри Ауробиндо не святой и тем более не бог. Он - наш современник (умер в 1950 г.), всесторонне образованный человек, знаток индийской и европейской философии, литературы и языков (английского, латыни, древнегреческого, санскрита, марати, гуджарати, бенгали и др.). При всем этом Шри Ауробиндо после сорока лет всецело отдается практике йоги, достигая высших состояний сознания и духа. После пятидесяти лет он почти полностью «уходит в себя», переживает необычные реальности, на практике реализуя тот идеал, который наметил в своем учении.
        Шри Ауробиндо, несомненно, эзотерическая личность: об этом свидетельствуют и его учение, и образ жизни. Одна из центральных идей этого учения состоит в том, что человек, каким его мы наблюдаем сейчас, - только «переходное существо» на пути к существу божественному, к сверхчеловеку и сверхуму, причем достигнуть этого состояния под силу лишь немногим.
        «Если мы признаем, - пишет Шри Ауробиндо в «Божественной жизни», - что скромный смысл нашего рождения в Материи заключается в нашем духовном развитии на земле, если это в основе есть эволюция сознания, происходящая в природе, то нужно признать, что человек, каков он есть сейчас, не может быть пределом этой эволюции - он еще слишком несовершенное выражение Духа, его ум слишком ограничен в своих функциях и является только переходным выражением сознания, а сам человек - только переходным существом… Если предположить, что такое завершение эволюции предназначено и что человек должен стать посредником, то нужно заметить, что это будет относиться только к немногим, особо развитым людям, которые создадут новую расу люден и начнут движение к новой жизни. Как только это произойдет, остальное человечество отойдет от духовного стремления, так как это уже будет ненужным для замысла Природы, и останется в его нормальном состоянии покоя и неподвижности».
        Итак, новая раса и движение к новой жизни. Что это за жизнь, в чем смысл? «Самая ранняя формула человеческой жизни, - отвечает Шри Ауробиндо, - обещает быть и ее последней: Бог, Свет, Свобода, Бессмертие», - и чуть ниже поясняет:
        «Познать и овладеть собой, стать обожествленным существом, преодолев животное и эгоистическое сознание; превратить наш затемненный интеллект в полную сверхумственную иллюминацию; создать спокойствие и самосуществующее блаженство там, где существует только напряжение временных удовольствий, сопровождаемых физическими и эмоциональными страданиями; установить беспредельную свободу в мире, который (в настоящее время) представляется как серия механических необходимостей; открыть и реализовать бессмертную жизнь в теле, подлежащем смерти и постоянной мутации, - все это представляется нам как манифестация Бога в Материи и как цель природы в ее земной эволюции».
        «Манифестация бога в Материи», «обожествленное существо» - что означают эти выражения? Вероятно, не то, что Бог создал человека, и не то, что имел в виду Достоевский, говоря о Христе как «вековечном идеале», но и не то, во что верили нагуа или древние индусы, а именно: что человек и Бог связаны законом «обмена жертвы». Нетрудно заметить, что Шри Ауробиндо пишет с большой буквы не только Бог и Дух, но и Природа и Материя. «Если верно, - замечает он, - что Дух заключен в Материи и что внешняя Природа скрывает Бога, то манифестация Его и реализация Его внутри себя и во внешнем мире являются высшими и самыми законными целями жизни на земле» («Божественная жизнь»).
        Но Природа для Шри Ауробиндо не инобытие, не творение Бога (как в христианстве), это или равноправный член с Богом, или даже первоначало, само бытие как высшая реальность. Природа и Бог, Материя и Дух, Жизнь и Сознание - эти сущности, с одной стороны, являются самостоятельными потенциями и реальностями, с другой - скрыты друг в друге, выявляют себя и дифференцируются в ходе эволюции. Пожалуй, только эволюция едина и объемлет все остальные сущности, возможно, лишь она - единственный актер на сцене бытия.
        «Мы принимаем объяснение Веданты, что жизнь уже заключена в Материю, и ум - в жизнь, или в жизненные процессы, что в сущности Материя есть форма жизни, а жизнь - форма скрытого Сознания, иначе нет причины предполагать, что жизнь должна эволюционировать из Материн, а ум - из живой формы.
        А тогда нег основания оспаривать следующий шаг эволюции и признать, что само умственное сознание может быть только формой, скрывающей высшее, сверх-умственное Сознание.
        В таком случае непобедимое стремление человека к Богу, Свету, Блаженству, Свободе, Бессмертию занимает правильное место в эволюции, являясь повелительным импульсом Природы, ищущей возможности эволюционировать.
        Этот импульс нам кажется таким же естественным и правильным, как импульс к жизни, уже заключенный в некоторых формах Материи, или же импульс к мышлению, заключенный в некоторых формах жизни. Он проявляется более или менее скрыто в разных формах Природы, в развитии необходимых органов и способностей»,
        Шри Ауробиндо ссылается на учение Веданты, но за этим учением, как известно, стоит более древняя общеиндусская доктрина Брамы-Атмана.
        Брама есть не просто Бог, но и Природа (Космос), а в качестве Атмана - и Сознание («Я»).
        «Вечность-Божество, - пишет Шри Ауробиндо, - выражает себя как бытие, сознание, экстаз, мудрость, знание, любовь, красота и представляется нам как безличные универсальные силы…, но на самом деле Божество не есть безличное состояние или абстракция качеств, а существо одновременно абсолютное, универсальное и индивидуальное… нет противоречия в сосуществовании личного и безличного: они тождественны и сливаются друг с другом… В действительности индивидуум и космос - оба являются непосредственными и взаимно связанными выражениями единого трансцендентального существа» («Божественная жизнь»).
        Однако все персоны Брамы-Атмана в Веданте и у Шри Ауробиндо «живут» иной жизнью, чем в древней религии брахманизма. Они включены в двойной процесс «инволюци-эволюции». В ходе инволюции Сознание и Дух добровольно воплощаются (самоограничивают себя, самоорганизуются) в разные уровни плотного космического Бессознательного: «сверх-умственный» уровень, «умственный», «чувственный», «эмоциональный», «физический» (материальный). В ходе эволюции (идущей одновременно с инволюцией как ее условие) Сознание и Дух постепенно выходят (выявляются) из космического Бессознательного (из материи, жизни, ума, сверх-ума), обретая качества и свободу, характерные для божественных сущностей.
        Этот красивый и удивительный механизм (именно механизм) действует уже не как Бог, а как естественный закон, наподобие того, как и Бог и Мир были одинаково подвластны закону «обмена жертвы». Обращает на себя внимание еще одно обстоятельство: цель эволюции всегда уже задана - это полное раскрытие (выход, обнаружение) Сознания и Духа, т. е. состояния, с которого начинается процесс инволюции. Поэтому только кажется, что космическое время течет, что в развитии духовности есть прогресс, на самом деле есть лишь Вечность, стоячая волна «инволюции-эволюции». В христианстве цель - встреча с Богом, приход, возвращение к Нему и вечная жизнь с Ним - задана абсолютно: состояние Мира и Человека связаны с этой целью прямой линией, движение по этой прямой необратимо, каждый шаг или приближает Мир и Человека к Богу, или отдаляет от Него. У Шри Ауробиндо, однако, любой шаг к раскрытию Сознания и Духа есть одновременно шаг к ограничению Сознания и Духа в более плотных уровнях Бессознательного. Космическое время в связи с этим течет лишь с точки зрения ограниченного наблюдателя (в данном случае эволюционирующего
человека), а с точки же зрения мудреца, прозревающего Истину, время лишь пульсирует. Что скрывается за этой умозрительной конструкцией кроме действия того же закона «аналогии», позволившего усмотреть сходство между процессами эволюции и инволюции (которые, однако, разворачиваются в противоположных направлениях)?

2
        Эволюция Природы на земле идет, по мнению Шри Ауробиндо, несколькими потоками или способами. Один поток есть космический процесс подсознательного и автоматического изменения, в ходе которого происходит физическая и психическая эволюция жизни и возникает живой организм. Второй поток - это изменение и эволюция Духа, Сознания. Второй поток опирается на первый (являющийся его условием), но до определенной точки перелома, в которой он резко и существенно меняет ход первого. Если инструментом первого потока является обычная космическая эволюция жизни, то инструментов второго потока по меньшей мере три - космическая эволюция жизни, перевоплощение индивидуальной души, которую Шри Ауробиндо называет «психическим существом» (тело, чувства и ум исчезают, растворяются в момент смерти или вскоре после нее; психическое же существо бессмертно, и оно переходит из одной жизни в другую, аккумулируя сущность каждого жизненного опыта), и механизм самосознания, осознания Духа. Используя эволюцию жизни, Природа изменяется постепенно и плавно; перевоплощение позволяет изменяться квантами и быстро продвигаться вперед к
сознательному и сверхумному состоянию; самосознание в корне меняет весь процесс изменения, придает ему другое качество и направление.
        «Земная эволюция Природы от Материи к Уму и дальше к высшей сфере, - пишет Шри Ауробиндо в «Божественной жизни», - проходит через двойной процесс: прежде всего через внешнюю физическую эволюцию с процессом рождения, в котором эволюционирующая форма тела включает в себя свою собственную силу сознания, беспрерывно поддерживаемую наследственностью. Одновременно развивается невидимый (скрытый) процесс эволюции Духа посредством перерождения в высшие формы и высшее сознание. Первый процесс сам по себе обозначает только космическую эволюцию, так как индивидуум является быстро погибающим инструментом…
        Перевоплощение - необходимое условие эволюции личности на земле. Каждая стадия космической манифестации, каждая форма заключает в себе Дух, является средством для индивидуальной души или для психического существа обнаружить скрытое в ней Сознание.
        Каждая жизнь, таким образом, является шагом вперед к победе над материей, благодаря движению вперед Сознания, которое в конце концов сделает самую Материю средством для полной манифестации Духа…
        До появления развитого, мыслящего Ума эволюция выполнялась не посредством сознательного устремления волевым исканием сознательного существа, а подсознательным или надсознательным и автоматическим действием природы.
        Эго было потому, что эволюция началась в Бессознательном и скрытое сознание еще не достаточно выделилось для того, чтобы действовать посредством воли самосознательного индивидуума.
        Однако в человеке необходимая перемена была сделана им самим - он был пробужден, в нем пробудилось самосознание. Ум стал тяготеть к дальнейшему развитию, к высшему познанию, к расширению и углублению внешней и внутренней жизни, к развитию прирожденных способностей.
        В предыдущих стадиях эволюции первые и главные заботы и усилия Природы были направлены на перемену физической организации потому, что только таким образом могла произойти перемена в сознании. Это было необходимо из-за недостаточности силы существующего Сознания, производящего перемену в теле.
        Но в человеке обратное движение возможно и даже неизбежно. Эволюция может быть выполнена только посредством человеческого Сознания и его трансмутации, а не посредством нового телесного организма.
        В сущности, перемена в Сознании всегда была главным фактором, и эволюция всегда имела духовное значение, тогда как физическая перемена была только ее средством.
        Это соотношение духовных и физических сил было скрыто благодаря ненормальному балансу этих сил: внешнее Бессознательное перевешивало и затемняло духовный элемент.
        Но как только равновесие было восстановлено, изменение тела уже не должно было предшествовать изменению Сознания.
        Теперь мутация Сознания сама произведет нужную мутацию тела».
        Читая эти высказывания, невольно вспоминаешь по меньшей мере три группы идей. Во-первых, эволюционные теории, начиная от Декарта и далее к Дарвину. Во-вторых, учения Фихте, Шеллинга и Гегеля (особенно в тех частях, где речь идет о взаимоотношениях Духа и Сознания с естественными процессами и более низкими уровнями организации жизни, а также о роли рефлексии и осознания, в корне меняющих весь процесс развития). И наконец, в-третьих, круг идей об Атмане как вечном начале и сущности индивидуальной и космической жизни. Собственно говоря, сознание в учении Фихте, или интеллигенция[1 - «Не путать с интеллигенцией в чеховском и социологическом понимании. Интеллигенция - философское понятие, употребляемое Гегелем и особенно Шеллингом. Оно обозначает дух, деятельность, то целое, которое саморазвертывается в истории, определяя собой все остальное - понятия, представления, феномены и т. д.] - Шеллинга, или абсолютный Дух - Гегеля, с точки зрения индуистского умозрения, вполне могут быть уподоблены (по «закону аналогии») Атману.
        Действительно, все это - феномены духа, субъективности, их сущность, квинтэссенция, поэтому, например, в учениях немецких философов на определенном этапе вполне логично соотносится с «Я», человеком. В учении же об Атмане представление о «Я» - исходная предпосылка. Подобно тому как фихтеанское сознание, интеллигенция Шеллинга и абсолютный Дух Гегеля суть живые, саморазвертывающиеся и саморазвивающиеся сущности, Атман - начало живое и также самоусложняющееся (хотя бы за счет аккумуляции прожитых жизней в процессе перевоплощения). Существенно сходство и других моментов, например, роли рефлексии и осознания. Известно, что в немецкой классической философии рефлексия - основной механизм самодвижения и смены стадий самопознания. Атману же как субъективному, сознательному началу свойства рефлексии и осознания должны быть присущи в высшей степени.
        Однако цели самодвижения и развертывания Духа и Сознания в учениях Фихте, Шеллинга и Гегеля отличаются от той, которую провозглашает Шри Ауробиндо. В первом случае эти цели задаются, с одной стороны, необходимостью философски дедуцировать (осмыслить) весь корпус понятий и представлений научно ориентированного европейского мышления конца XVIII - начала XIX столетия; с другой - идеей полного выявления и обнаружения в природе феноменов и ноуменов духовности и сознательности (что методологически может быть расценено как самообоснование самой философии). Во втором случае замысел, вероятно, был другой. Шри Ауробиндо, как известно, хотел восстановить древнюю индуистскую традицию умозрения; в «Карма Йогин» он пишет: «Мы должны вернуться и искать источник жизни и силы внутри нас самих. Мы должны познать наше прошлое, чтобы применить его к нашему будущему». Для него идеал жизни задается представлением о Браме-Атмане, поэтому и цель эволюции он видит в ином. А именно: целью духовного и сознательного самодвижения, считает Шри Ауробиндо, является приход человека в состояние, которое мы выше назвали Чистым
Атманом, в состояние чистой обожествленности, однако не трансцендентальным путем (через смерть или психотехнику йоги), а эволюционным. В этом, вероятно, вся суть и новизна доктрины Шри Ауробиндо. До него приход к Атману-Браме мыслился как прямой трансцендентальный акт и контакт (подобно тому как в христианстве во время Страшного Суда мертвые восстанут из гробов и предстанут перед очами Господа, причем уже нельзя будет усомниться, кто перед тобой, «ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого» («Евангелие от Матфея»).
        Шри Ауробиндо, вероятно, под влиянием европейской философии природы и эволюционных теорий разрабатывает доктрину, по которой приход к Чистому Атману-Браме, мыслимому как идеал и реальность одновременно, совершается в ходе эволюции Природы. При этом Атман (его Шри Ауробиндо называет «Пуруша»), скрывавшийся вначале на заднем плане личности, за ее «эго» и физической природой (Пракрита), постепенно выходит на первый план, овладевает событиями и навязывает Пракрита новую форму жизни.
        «Однако, - пишет Шри Ауробиндо, - есть еще другой, невидимый фактор - перевоплощение, прогресс Души, совершаемые поднятием с одной ступени на другую, к высшим стадиям бытия телесного и умственного. В этом движении психическое существо еще завуалировано, скрыто (умом, жизнью и телом), даже в человеке - сознательном, умственном существе, оно еще не в состоянии проявиться полностью, так как еще не может выйти на первый план и стать мастером своей Природы; таким образом, на время Пуруша принуждена подчиниться господству Пракриги.
        Однако в человеке психическая часть личности развивается гораздо быстрее, чем в низшем строении. Приходит время, когда душа приближается открыто к выходу и становится мастером своей инструментации в Природе.
        Эго обозначает, что скрытый внутри Дух, добрый гений, Божество, собирается появиться, и когда оно выйдет, не подлежит сомнению, что оно потребует более духовной жизни, как уже произошло на умственном уровне, под влиянием внутреннего психического существа»,
        Приход человека к состоянию Чистого Атмана, превращение его в основную реальность жизни и есть, по мнению Шри Ауробиндо, цель эволюции.
        «Поддерживать жизнь - это наша первая обязанность и занятие, но только отправная точка, гак как поддержка несовершенной жизни, полной страдания, не может быть достаточной целью нашего существования… Познать свою душу и отождествиться с ней - должно стать основой нашего настоящего бытия…
        Чтобы достигнуть такого полного преобразования, сознание должно переместить свой центр и свою неподвижную и динамическую позицию с поверхности в свое внутреннее существо.
        Мы находим основы нашей мысли, чувств и действий только внутри себя.
        Оставаться на поверхности и только получать указания от внутреннего существа и следовать ему еще недостаточно для полного преображения природы. Необходимо перестать быть внешним и стать внутренним, Пурушей…».
        Здесь может возникнуть закономерный вопрос: а не приписываем ли мы представлениям Шри Ауробиндо иной смысл, ведь в его работах говорится о Пуруше, Душе, Психическом существе, а не о Чистом Атмане? Думается, что нет. И это подтверждает его рассуждение о душе (может быть, в другой терминологии), которая, с одной стороны, поддерживает индивидуальную жизнь и ее «части» (ум, эмоции, ощущения, желания), управляет ими, а с другой - независима, отделена от них, вечна и бесконечна. Интересно, что это рассуждение напоминает как определения Брамы («не это, не это»), так и поучения Будды, утверждавшего, что «Я» не совпадает ни с одной из «частей» человека. Шри Ауробиндо в «Божественной жизни» пишет:
        «Наши мысли и воля способны отделиться от ощущений, импульсов, желаний, эмоций и сделаться независимыми от них, наблюдая их или контролируя их, санкционируя или отменяя их действия… Вначале Дута человека не является также чем-то совсем отделенным от Ума и умственной жизни; ее действия уже включены в умственные процессы, и нам они представляются, как умственные и эмоциональные движения. Умственный человек не сознает, что сто Душа находится позади Ума и жизненных и телесных процессов и что в действительности она отделяется от них и может наблюдать и контролировать их действия и развитие.
        На самом деле это как раз то, что может и должно произойти по мере развития внутренней эволюции. Это как раз и есть замедленный на долгое время, но неизбежный шаг в нашей эволюционной судьбе…
        Возможен решительный выход, когда человек отделяет себя от мысли и видит себя во внутренней тишине как Дух; или же отделяет себя от жизненных движений, желаний, сенсаций, импульсов, сознает себя как Дух, поддерживающий жизнь; или же отделяет себя от тела и сознает как Дух, воплощенный в Материю.
        Таким образом, человек открывает себя как сознательное существо, как Пуруша, - утонченное «Я», поддерживающее плоть.
        Многие принимают это как достаточное открытие настоящего «Я», и до известной степени они правы… Однако самооткрытие может идти дальше и даже может освободиться от всякой формы или действия Природы.
        Когда внутри нас возникает полная тишина и полное спокойствие, уже больше не зависящее от поверхностных движений, тогда мы можем осознать нашу духовную сущность; наше существо превышает тогда даже индивидуальную Душу, оно распространяется в космос, превосходит все природные формы и действия и восходит в безграничную трансцендентальность.
        Такое освобождение нашей духовной части и составляет решительную стадию в духовной эволюции Природы».

3
        Представление об эволюции, которое развивает Шри Ауробиндо, в определенном отношении может быть противопоставлено представлению о развитии (генезису). Что характерно для понятия эволюции? Во-первых, идея Природы, ведь эволюционируют, как правило, именно природные образования - космос, органический и растительный мир, живые существа (виды). Во-вторых, для эволюции важна идея трансформации, перестройки того целого, которое эволюционирует. Например, в теории эволюции видов принимается, что одни органы организма развиваются, а другие деградируют, что изменение одних «частей» организма влечет за собой перестройку других, что возникают новые уровни организации и иная субординация этих «частей». В-третьих, в качестве скрытой предпосылки представление об эволюции содержит идею реализации (раскрытия и выявления) тех возможностей и условий, которые уже заложены в природе эволюционирующего объекта. Виды эволюционируют в той мере, в какой исчерпываются и реализуются возможности, существующие в самом организме и в окружающей его среде.
        Для понятия развития (генезиса) характерны иные признаки. Развивается не Природа, а Культура, или Дух, причем не путем выявления заложенных в них (или их окружении) возможностей и условий (это лишь один из моментов развития), а в ходе возникновения принципиально новых феноменов и структур и последующей кардинальной перестройки всего развивающего целого, т. е. путем образования нового целого. В этом смысле развитие есть не переорганизация и трансформация одного целого (как в случае эволюции), а создание ряда новых целых, связанных между собой в акте порождения и генетической преемственностью. Например, Культура не эволюционирует, а развивается на основе технических и интеллектуальных изобретений, открытия новых земель, природных материалов, освоения экологических ниш, взаимодействия и взаимовлияния разных культур, создания организаций и социальных институтов, выдвижения и реализации разных моделей и идеалов (строительство, войны, развитие хозяйства и т. п.). Любой из этих в каком-то смысле случайных факторов может дать неожиданный результат, принципиально изменить текущие процессы, повлиять на
равновесие сил и процессов в Культуре. Каждый раз равновесие сил только частично является результатом предшествующей культуры, в основном же это уникальное сочетание и взаимодействие всех перечисленных факторов и условий, к которым добавляются принципиально новые, приходящие как бы со стороны.
        С точки зрения выстроенной оппозиции (Эволюция - Развитие, Природа - Культура) можно пояснить также различие западной и восточной мысли и замысел Шри Ауробиндо. Дело в том, что для восточной мысли чужды как идея Развития, так и идея Культуры. Возможность установить аналогию всего со всем, а также отсутствие идей миростроительства (творения) и мироспасительства (обновления) не позволяют восточному сознанию осмыслить как феномен культуры, так и тесно связанный с ним процесс развития. Допускается не преобразование целого и создание на почве старого принципиально нового, а плавное или квантованное изменение одного целого - Природы или Космоса. При этом и духовные явления - Сознание, Дух, Душа - осмысляются и трактуются в той же системе умозрения: они только эволюционируют. Хотя Душа и может квантованно изменяться в эволюционном процессе «перерождения», но она остается все той же Душой. Хотя Дух и Сознание изменяются в ходе эволюции, но они неизменны в стоячей волне «эволюции - инволюции». («Для полной духовной трансформации необходимо постоянное восхождение от низшего сознания к высшему и постоянный
спуск высшего сознания в низшую природу». - «Божественная жизнь»).
        Ход размышления Шри Ауробиндо мог идти следующим образом. Чистый Атман - это и Природа и Дух одновременно, следовательно, они включены в эволюционный процесс. Но изменяется, собственно, не Чистый Атман (Божество, «Я»), а человек, его тело, органы, «части» (ощущения, эмоции, ум). Поэтому в эволюционном процессе должны перестраиваться тело, органы и «части» человека. Но в каком направлении? В направлении выявления, раскрытия Чистого Атмана, который до поры до времени пребывает в скрытом, связанном состоянии. («В этом эволюционном процессе психическое существо еще завуалировано, скрыто (умом, жизнью, телом); еще не может выйти на первый план и стать мастером своей Природы; таким образом, Пуруша на время принуждена подчиняться господству Пракрити».) Следовательно, перестройка тела, органов и «частей» человека должна идти под знаком обнаружения Души (Пуруши) и подчинения ей всех остальных компонентов человека (Пракрити). Вполне вероятно, что возникновению этого представления способствовало еще одно обстоятельство. Шри Ауробиндо был практикующим йогом, достигшим высших состояний сознания и «культуры»
тела. В этих состояниях (соответствующих так называемым пограничным и экстремальным условиям) человек осваивает такие реальности, в которых все его органы и «части» работают совершенно иначе. Йог-мастер высокой квалификации ощущает себя человеком с иными, чем у обычных людей, возможностями (и часто их реально имеет), человеком новой расы, ушедшим далеко вперед по эволюционной лестнице. Подобные представления, вероятно, облегчили для Шри Ауробиндо формулирование его замысла «духовной эволюции человека». Налицо были два дополняющих друг друга момента: умозрительная идея эволюции человека в направлении к Чистому Атману (Божеству) и практика йоги, позволяющая претворить, реализовать эту идею в жизнь.

4
        Итак, человек, а не Культура - агент эволюции; личность, а не общество - движущая сила истории. Этот взгляд Шри Ауробиндо вполне отвечает индуистской эзотерической традиции. В «Четках из Драгоценных Самоцветов» (раздел «Десять тяжелых ошибок») можно прочесть: «Для религиозного посвященного стараться переделывать других вместо переделывания себя - это тяжелая ошибка». Шри Ауробиндо вообще весьма низко оценивает общественное движение, считая его «подсознательным» и «темным». Основной толчок и стимул для развития общества, считает он, дают индивидуальные усилия и осознание.
        «Массовое сознание, - пишет Шри Ауробиндо, - всегда менее развито, чем сознание более развитых личностей, и прогресс зависит от того, в какой мере общество готово принять влияние индивидуального сознания… Совершенное общество может существовать только благодаря совершенству его членов, индивидуумов, и это совершенство может быть достигнуто только сознательно каждым существом и открытием всеми духовного единства и единства всей жизни…
        … Заблуждающееся человечество всегда мечтало об улучшении своего окружения посредством изменения государственного устройства и общества, но внешнее окружение может быть усовершенствовано только посредством внутреннего совершенствования индивидуума.
        Наша внешняя жизнь отражает только то, что внутри нас, - нет способа, который смог бы спасти нас от закона нашего собственного существа…
        … Совершенное общество не может быть создано людьми или состоять из людей, которые сами несовершенны».
        Эта позиция весьма характерна для индуистского умозрения. Если для европейского ума человек развивается лишь в той мере, в какой это позволяет культура, исторический момент и обстоятельства, то в индуистском умозрении развитие общества нехотя следует за развитием (точнее, эволюцией) индивидуумов. В европейской культуре личность, забежавшая вперед в другую или будущую эпоху, или погибает, или объявляется свихнувшейся (другой вариант - гениальной). В восточной культуре забежавшая вперед личность - норма культурной жизни, имеющая многочисленных последователей и поклонников. Шри Ауробиндо считает, что именно такие забежавшие вперед личности и делают эволюцию, а остальные люди, общество, или вообще остаются в стороне от эволюционного потока, или их продвижение вперед крайне медленно. «Завоевания духа, - пишет он в «Божественной жизни», - выполняются в одной жизни или в нескольких жизнях, тогда как в обыкновенном сознании эволюция будет продвигаться нерешительно и медленно и займет столетия или даже тысячелетия».
        Здесь, безусловно, сходятся в одной точке и идеи эзотеризма, и восточное умозрение, ставящее своей конечной целью не создание совершенного (идеального) общества, а спасение или искупление личности. Собственно говоря, Шри Ауробиндо дает альтернативное буддистскому решение вопроса: искупление состоит не в достижении личностью Нирваны, не в элиминировании бытия как такового, а в обожествлении личности. Способ движения тот же самый (восточный эзотеризм и техника йоги), а цель иная - достижение идеального бытия, Чистого Атмана, причем эволюционным путем. Лишь отдельные, сверхталантливые индивиды (люди новой расы), отдающие задаче искупления все свои силы в жизнь, смогут достигнуть желанной цели. Именно эти люди, образующие эзотерическое ядро нового человечества, смогут помочь и другим людям (если те захотят) достичь искупления и спасения. И лишь тогда автоматически установится (как побочный результат эволюции) совершенное общество, полностью свободное от эгоизма («первой и самой главной характеристикой этого общества будет освобождение от эгоизма»).
        Если Будда отрицает всякую культуру (как источник страданий), Христос указывает на идеальную соборную культуру (царство Божие), то Шри Ауробиндо провозглашает «Культуру идеальной личности» (обожествленного, эволюционирующего человека). Люди в такой культуре (по терминологии Шри Ауробиндо - «гностические существа») согласуют свое поведение и действие не с обществом, в котором живут, а осознавшим себя, раскрывшимся Духом (Чистым Атманом).
        «Духовный человек - это тот, который находит свою Душу, кто живет в ней, сознает ее и наслаждается ею; ему уже не нужно ничего внешнего для полноты жизни… Гностическая личность будет завершением духовного человека. Все его существо, все мысли, действия будут руководствоваться огромной универсальной силой Духа…» («Божественная жизнь»), Любовь и сострадание к другим людям явится побочным результатом искупления и становления гностического существа («Быть занятым добром всех существ, принимать радость и горе других, как свои собственные, - и есть признак освобождения и осуществления духовного человека»).
        Как мы видим, Шри Ауробиндо мыслит весьма последовательно и строго (естественно, в рамках индуистского умозрения). В какой мере он прав, возможна ли эволюция, совершенствование личности вне культуры, без смены культур - вот в чем вопрос. И могут ли совершенные личности (которые, действительно, время от времени появляются в культуре) существенно влиять на других людей? Опыт европейской культуры заставляет ответить на последний вопрос отрицательно, но ведь европейская культура далеко не идеал, во всяком случае, для энтузиастов эзотерического движения, к какой бы школе они ни принадлежали.

5
        Шри Ауробиндо считает, что одной из главных ценностей европейской культуры является разум. «Философия, науки и некоторые отрасли искусства, - пишет он, - результаты многолетней работы критического разума в человеке» («Человеческий цикл»). Эта точка зрения вполне оправдана в его системе; если Культура как развивающееся целое для восточной философии не существует, то движущей силой цивилизации приходится считать ее индивидуальный эквивалент - Разум или Ум, который, на первый взгляд, ответственен за поступки человека, управляет ими. Но, подчеркнем, только на первый взгляд. Исследования европейских философов показывают, что Разум и тем более Ум сами являются продуктами культуры, а поведение людей детерминируется не только разумными (умственными) началами, но и многими другими факторами (психическими, этическими, ситуативными и т. п.). Но это в европейской философии, а Шри Ауробиндо мыслит иначе. В том, что поступки человека рассматриваются как детерминированные разумом, он видит ограниченность европейского пути развития. С его точки зрения, разум не в состоянии разрешить основные проблемы, мучающие
человека, поскольку упрощает их.
        «Все затруднения разума в попытке управлять нашей жизнью, - пишет Шри Ауробиндо, - заключаются в том, что благодаря своей врожденной ограниченности он не в состоянии обращаться со сложностями жизни или ее интегральными действиями; он принужден разделять жизнь на части, делать более или менее искусственные классификации, строить системы с ограниченными и противоречивыми данными, которые должны быть постоянно видоизменяемы другими данными, для того чтобы не сделать выбора, который, в свою очередь, разрушится прорывом новых волн, еще не регулированных сил и возможностей» («Человеческий цикл»).
        Более того, хотя благодаря разуму цивилизация продвинулась вперед, именно разум, по мнению Шри Ауробиндо, ответственен за те негативные последствия, от которых страдает современный человек.
        «Современная наука, - пишет он, - преследуя свой безразличный и беспристрастный путь, сделала открытия, которые, с одной стороны, послужили практической гуманитарности, а с другой - создали чудовищные оружия эгоизма и взаимного истребления.
        Разум сделал возможной чрезвычайно эффективную организацию, которая была использована отчасти для экономического и социального улучшения стран, но также и для агрессии, разрушения и кровопролития.
        С одной стороны, разум сделал возможным рациональный актуализм, а с другой - оправдал безбожный эгоизм, витализм и вульгарное стремление к власти и успеху.
        Он сплотил человечество и дал ему новую надежду, но в то же время обременил его чудовищным коммерческим духом, и нельзя сказать, как это часто утверждается, что это произошло благодаря разрыву с религией или же просто отсутствию идеализма» («Человеческий цикл»).
        Аргументирует эту позицию Шри Ауробиндо, в частности, тем, что разум всегда является лишь слугой других сил, помогающим оправдать и обосновать их устремления и желания, которых, однако, сам не понимает.
        «В сущности, разум всегда мог быть использован для оправдания какой угодно идеи, теории или социально-политической системы, личного идеала или коллективного действия, к которому человеческая воля имела склонность… когда он применяется к жизни и действию, он становится подвластным тому, что он (разум) изучает в настоящий момент; он и слуга, и советник сил в неясной и малопонятной борьбе, в которую он вмешивается… Разум достигает своего предела, и его функция заканчивается, когда он может сказать человеку: «Есть в мире и в человеке Душа, Дух, Бог, скрыто работающий, и все существующее есть его постепенное самооткрытие. Я его слуга, и моя задача - медленно открывать ваши глаза, снимать толстую оболочку с вашего зрения до тех нор, пока не останется только моя собственная светлая вуаль, отделяющая нас от Него. Устраните и эту вуаль, отождествите души с Божеством и вы познаете себя и откроете наивысший и самый сокровенный закон вашего существа, и сделаетесь владельцами или, но крайней мере, орудиями высшей воли, и тогда вы, наконец, постигнете истину и смысл человеческой и в то же время Божественной
жизни»«(«Человеческий цикл»).
        В утверждениях Шри Ауробиндо много верного, в частности, интересна мысль о детерминированности разума со стороны других сил или о невозможности существования общества на разумной, рациональной основе («Чисто рациональное общество вообще не может возникнуть, но если бы и могло, то жизнь стала бы бесплодной и окаменелой. Коренные силы человека внизу - иррациональны, а наверху - сверхрациональны». - «Человеческий цикл»). Однако в целом критика разума, которую вслед за буддистами проводит Шри Ауробиндо (позже мы встретим ее у Кришнамурти), исходит из оснований, малопонятных для западной культуры. Европейские мыслители никогда не принимали всерьез (или просто не знали) утверждение о том, что «Я» не совпадает с разумом (и другими «частями» человека - позиция Будды) или что поведение человека определяется только разумными соображениями. Напротив, они считали разум сущностно причастным к «Я», а поведение и сам разум определяли (часто не осознавая этого) через культурный контекст. Например, для Аристотеля разум или единое («Метафизика», книга двенадцатая) - это, с одной стороны, чистый ум (ум об уме: «…
разум в силу причастности своей к предмету мысли мыслит самого себя… так что одно и то же есть разум и то, что мыслится им»), с другой стороны - это Божество, Бог (т. е. идеальное бытие: «И жизнь без сомнения присуща ему: ибо деятельность разума есть жизнь, а он есть именно деятельность: и деятельность его, как она есть сама по себе, есть самая лучшая и вечная жизнь»). Для Канта разум - трансцендентальное основание синтеза знаний (а следовательно, и божественная, и человеческая инстанция). Мысль же Шри Ауробиндо о невозможности общества на рациональной основе заслуживает пристального внимания. Надо признать, что многие проекты совершенного общества (если не большинство), начиная с «Государства» Платона, строятся именно на рациональной основе, рациональных идеях, разумных отношениях между людьми, рациональной организации хозяйства и т. п. Однако анализ реальных культур дает совершенно иную картину: рациональные и разумные отношения действуют только в сфере умозрения и в проектах. В живой культуре происходит взаимодействие разных сил и процессов, разных организаций и социальных институтов, идет борьба
противоположных интересов, столкновение различных установок и ценностей, как рациональных, так и иррациональных, постоянно устанавливается равновесие сил и так же постоянно нарушается. Учитывая принципиальную неоднородность культуры (наличие в ней разных культур и разных культурных условий жизни), можно с большой долей уверенности утверждать, что совершенное общество на рациональной основе в ближайшем обозримом будущем (а может быть, даже и в более отдаленном), увы, невозможно. К сожалению (или к счастью), совершенное общество - не машина с заданными параметрами работы, его нельзя спроектировать и создать по проекту. Совершенное общество - это идея, замысел, причем, как выясняется, мало реализуемый в жизни; в мечтах же все уже давно существует и прекрасно живет.

6
        Кризис разума, по убеждению Шри Ауробиндо, только одна из причин ускоренной эволюции на земле. Существует еще одна, так сказать, внутренняя: в наше время ускорение эволюции диктуется стремлением к гармонии, единству, целостности Природы и жизни. Когда противоречия достигают своего максимума, предела (а Шри Ауробиндо считает, что наше время именно такое), то одновременно становится неодолимым и стремление к гармонии. Вероятно, через этот диалектический процесс эволюция и осуществляет себя.
        «Довольствоваться неразрешимым конфликтом возможно только для более практической и животной части человека, но невозможно для полностью пробужденного сознания… В сущности, вся Природа стремится к гармонии - Жизнь и Материя - в их Собственной сфере так же, как и Ум в устройстве своих восприятий. Чем больше кажущаяся дисгармония или несоразмерность, доходящая до полной противоречивости, тем сильнее побуждение к более совершенному порядку» («Божественная жизнь»),
        Если эволюция ускоряется, поскольку «эволюционный кризис» углубляется, то, вероятно, Шри Ауробиндо должен быть настроен оптимистически в ожидании приближающегося обожествления человека. Но и в данном случае чувство реальности ему не изменяет: он отнюдь не охвачен энтузиазмом и не принимает буквально, как первые христиане, слова Спасителя: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет» («Евангелие от Матфея»), Шри Ауробиндо Сдержан и осторожен, он видит трудности, и немалые, на пути эволюционного процесса, но он уверен, что никакой другой исход невозможен.
        «… При первом взгляде на это требование радикальной перемены человеческой природы может показаться, что все надежды человечества откладываются на отдаленное будущее, так как превышение нашей нормальной природы - умственной, чувствительной и физической - может показаться слишком трудным предприятием и в настоящее время для человека совсем невозможным.
        Если даже это и был! бы так, все же другой возможности преобразования жизни не существует…
        Что необходимо в настоящее время - это поворот среди немногих или многих в человеческом роде к видению этой перемены и к развитию чувства необходимости найти путь к ней.
        Тенденция эта уже существует и должна будет расти с развитием настоящего всемирного кризиса. Нужда спасения или разрушения (кризиса), сознание, что возможно только духовное разрешение, должно расти в человеке но мере того, как кризис все более и более углубляется.
        На этот зов внутри человека всегда должен быть какой-то отклик Божественной Действительности и Природы» («Божественная жизнь»).
        Эта позиция весьма отличается от того энтузиазма, который еще недавно можно было наблюдать во многих эзотерических группах. С воодушевлением сообщались сведения о все новых и новых братьях и сестрах, примкнувших к движению, задумавшихся о смысле жизни, неопровержимые факты о знаках и знамениях, о новых способностях, открывшихся у самых разных людей, о скором приближении или «конце света» (для одних), или обновления и искупления (для других), не раз назначались сроки и даты «конца света». И хотя эти прогнозы не оправдывались, предсказатели каждый раз заново уточняли даты.
        В одном Шри Ауробиндо солидарен с энтузиастами эзотерического движения - заблудшие будут наказаны, правда, не Богом, а Природой, их же собственной жизнью.
        «Растущее сознание взаимных интересов и связей и нежелание испытать последствия столкновения и гибельной войны должны заставить человека приветствовать все средства для уменьшения разногласий, ведущих к таким бедствиям.
        Если мы сможем придать этой тенденции определенную форму, то это даст толчок к более скорому объединению.
        Но если эти средства окажутся недостаточными и разногласия слишком велики, то Природа должна будет использовать другие средства: войну, временное господство одной державы или империи или же угрозу таковых, и таким образом заставить человечество принять более сплоченную форму сожительства».
        Ну что же, эта мысль не нова, она звучала уже и в Апокалипсисе, и в проповедях Христа: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга… и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» («Евангелие от Матфея»).
        Итак, наказание. Но как внушить человечеству, что надо жить разумно, не подпиливая лихорадочно сук, на котором сидишь? Как ему указать дорогу к иной, светлой, совершенной жизни? Что делать, если 99,9 % человечества заблуждается и как заговоренное, не задумываясь, идет к собственной гибели, не уменьшая, а увеличивая страдания?
        Как то в интервью Жорж Сименон сказал: «Сильные мира сего меня не интересуют, как, впрочем, и так называемые великие люди. Мне отвратителен Наполеон. После одного из сражений, в котором погибло 30 тысяч французских солдат, он писал своей жене: «Все это ничто по сравнению с тем, что завтра я буду в твоих объятиях». К сожалению, наша цивилизация - это цивилизация миллионов и сотен миллионов маленьких наполеонов, остальные же или конформисты, или простодушные, или живут как живется, не задумываясь. Что же может остановить этих людей, заставить их задуматься, отказаться от вековых привычек и помыслов. (А тут еще к прогрессу подключаются миллионы и миллионы жителей Азии и Африки, жаждущие тех же благ, которые имеет Старый Свет!) Слова, убеждения, мольбы - в этой ситуации средства малоэффективные в отличие от угрозы гибели, страха. Крепко спящего может разбудить только яркий свет, отчаянные крики: «пожар, горим!», трубные гласы архангелов».
        «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются, и тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; и пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною…» («Евангелие от Матфея»),
        Ну, а действительно, учитывая неоднородность культуры, неизжитость Азией, Африкой и Южной Америкой путей, пройденных Старым Светом, незначительную роль в культурной жизни разумных начал, что, кроме мировой войны или экологической катастрофы, может изменить путь нашей цивилизации?

7
        Однако как практически может происходить обожествление человека, какие усилия требуются с его стороны? «Внешние и внутренние, - отвечает Шри Ауробиндо, - собственные и божественные», - уточняет он далее. Внешние усилия - это религия, оккультизм, духовная мысль, духовное испытание. «Но духовная проблема не может быть решена внешними средствами, а только внутренним перерождением» («Божественная жизнь»). Это перерождение происходит не сразу, оно подготавливается и имеет свои этапы.
        Подготовка состоит в поисках добра, правды и красоты, с одной стороны, и самоотречения и жертвы своего «Я» Божеству, Владыке (Ишваре) - с другой. Одновременно, считает Шри Ауробиндо, нужно выполнять общие принципы эзотерической жизни: «Необходимо известное отчуждение от умственных, чувственных, физических требований, концентрация в сердце, известный аскетизм и самоочищение, отказ от эгоистических желаний, от неправильных привычек и нужд». Здесь, как мы видим, своеобразно соединяются и буддийские, и христианские этические императивы. Такой же синтез виден в этическом требовании служения человеку: «… духовный человек не держится в стороне от жизни человечества. Напротив, главной задачей для него являются развитие чувства единства со всей тварью, сознание универсальной любви, сострадания и развитие энергии или блага всех… его усилия направлены на творческую помощь и руководство, как это делали древние риши и пророки».
        Наряду с этическими принципами Шри Ауробиндо указывает и на ряд, если можно так сказать, «технологических» принципов, например, такой: необходима «централизация и гармонизация всех возможных испытаний, а также интенсивное углубление данного испытания». Здесь видны, с одной стороны, реализация некоторых принципов техники йоги (предельная концентрация внимания на определенном представлении, а также синтез отдельных медитативных усилий), с другой - осуществление представлений о стремлении Природы к гармонии.
        Другой аспект собственных усилий человека - последовательное высвобождение и подчинение Пуруше трех начал («частей») человека - ума, сердца, воли. Шри Ауробиндо называет этот аспект «тройной трансформацией» или «контактом души с духом». Первый контакт - «посредством ума» - очищает, расширяет, успокаивает, обезличивает личность, но он ограничен. «Более интенсивное усилие посредством ума не меняет баланса. Одухотворенный ум стремится подняться выше и превзойти себя, и таким образом он теряет сознание форм и вступает в бесконечный, бесформенный и безличный мир». Второй контакт - «посредством сердца» - вносит в духовное продвижение человека эмоции и чувство, делая его полным бытия. «Тогда все становится ярким и конкретным, эмоции, чувства и одухотворенные ощущения достигают высшего предела, и полное самопожертвование делается не только возможным, но и необходимым». Но и этот контакт ограничен. Третий контакт - «посредством воли» - позволяет отказаться от «эго» человека, препятствующего обожествлению, и заручиться согласием его воли.
        «Посвящение воли в активной жизни развивается благодаря постепенному удалению эгоистической воли с ее двигательной силой желания.
        «Эго» подчиняется тогда высшему закону и, в конце концов, или совсем исчезает, или же начинает подчиняться высшей силе и истине, и начинает действовать, как орудие Божества…
        Все три вместе взятые подхода ума, воли и сердца создают духовное или психическое состояние нашей внешней природы, в котором открывается более широкая и сложная перспектива на психический свет внутри пас и на духовного Властителя Вселенной, Ишвару, действительность которого чувствуется теперь над нами, вокруг нас и внутри нас.
        Все это собственные усилия человека, но для окончательной духовной трансформации, решительно ускоряющей эволюцию, необходимы и встречные божественные усилия (своего рода избранность, предопределенность, которая, вероятно, дана немногим). Для полной трансформации необходима непосредственная инервация сверху. В то же время необходимо полное подчинение низшего сознания, прекращение его требований и утверждение личной воли… радикальная перемена в эволюции от неведения к познанию может прийти только благодаря интервенции сверхумственной силы и ее непосредственного действия на земле… Эта трансформация заканчивает переход от слепого автоматизма природы к действию светлой, безошибочной, самосуществующей истины духа… тогда уже больше не будет необходимости в медленной эволюции, которая брала тысячелетия для каждого шага…».
        Сам процесс духовной трансформации проходит пять стадий (этапов): Высший ум, Освещенный ум, Интуитивный ум, Над-ум и высшую стадию - Сверх-ум.
        «Главная характеристика первой стадии (Высший ум) - это массовое мышление, т. е. возможность схватывать сразу непосредственно все в целом. Соотношение между идеями не устанавливается логическим мышлением, они как бы предшествуют и появляются в интегральном целом…
        Освещенный ум выражается не только мышлением, но и видением. Человеческий ум полагается главным образом на мышление и считает это главным процессом познания, по в духовной жизни мышление не является обязательным и имеет второстепенное значение.
        Сознание пророка, происходящее от видения, имеет большую силу познания, чем сознание мыслителя. Восприятие внутреннего зрения более глубоко и непосредственно, чем восприятие мысли» («Божественная жизнь»),
        В свое время суфий Аль-Газали писал: «… за разумом следует другая ступень, когда у человека открывается новое око, коим он созерцает скрытое, узревает то, что произойдет в будущем, и другие вещи, не достижимые для разума».
        Интуитивный ум - это следующая стадия духовной трансформации, использующая, как видно из названия, в качестве основного средства развития интуицию.
        «В человеческом уме интуиция воспринимает и передает истину, и эти вспышки освещают мир неведения, в который мы погружены…. Интуиция является всегда острием или лучом, вспышкой высшего света; это выступающее лезвие или острие далекого сверхумного света входит в нас измененным каким-то промежуточным веществом и при входе в нас ослепляется нашим невежественным умом. Но на своем природном высшем уровне его свет… всецело соответствует действительности, его лучи ire разделены, а соединены вместе в волны, которые известны в санскритской поэзии, как «море непрерывных молний»…
        Над-ум заканчивает первую (созданную прежде всего усилиями самого человека) степень духовной трансформации. На этой стадии полностью побеждается «эго» и осуществляется прорыв в космическое сознание.
        Когда Над-ум снисходит, эгоцентризм полностью подчиняется ему. Сначала он теряется в широте существа и, наконец, совсем исчезает, заменяясь космическим восприятием и ощущением безграничного универсального духа и действия. Все, что остается, - это космическое Бытие, сознание, восторг и игра космических сил…»,
        Однако остатки сопротивления низшей природы человека и неведения на этой стадии еще сохраняются:
        «Даже когда высшие силы с их энергиями, - пишет Шри Ауробиндо, - проникают в самую глубь Бессознания, они встречают там слепую необходимость и подчиняются ограничительному закону Неведения. Сопротивление (высшим силам) основывается на установленном и непреклонном законе: всегда встречать требования жизни законом смерти, требование света - необходимостью тени и темноты, суверенитета и свободы духа - ограничением, несостоятельностью и первичной инерцией».
        Вторая ступень духовной трансформации, вызванная в основном интервенцией Духа сверху, - это и есть стадия Сверх-ума, или Гностическое существо. На этой стадии человек окончательно становится духовным и полностью свободным, приобретает новую природу (расу) и необычайные способности, сливается в гармонии и любви с Божеством и Космосом, испытывает переживания и чувства, которые столь необычны, что практически не поддаются описанию.
        У Гностического существа «каждая фаза эволюции в познании будет постепенным открытием силы воли и восторга свободного бытия, основанного на бесконечности блаженства Брахмана и светлой санкции трансцендентальности…
        Человек почувствует присутствие Божества в каждом центре своего сознания, в каждой вибрации жизненной силы, в каждой клетке своего тела…
        Человек тогда преобразуется в универсальную, свободную личность, уже больше не ограниченную отдельной индивидуальностью…
        Завершенная личность есть космическая личность, так как только тогда, когда мы станем частью всего космоса и затем превзойдем его, только тогда наша личность может считаться завершенной.
        Сверхумное существо в космическом сознании, ощущая всю вселенную, как самого себя, будет действовать соответствующим образом. Его действия в универсальном сознании будут основаны на гармонии собственной личности и вселенной…
        В гностической жизни антиномии между внешней и внутренней жизнью, собственной личностью и внешним миром будут превзойдены.
        Гностическое существо будет жить в самых глубинах в единстве с Богом, Вечным, самопогруженным в глубины Бесконечного с его вершинами и скрытыми безднами…
        … Тело преобразуется духовным сознанием в здоровый, свободно реагирующий и совершенный инструмент Духа…
        Возможно, что появится даже способность физического бесчувствия или умственного отделения от потрясений и физических мучений, демонстрируя таким образом, что обыкновенные реакции и покорность тела нормальным законам природы не обязательны и могут быть изменены.
        Еще более замечательны способности, появляющиеся на уровне одухотворенного ума, - они преобразую! вибрацию боли в вибрацию блаженства…. Любовь Бога и восторг в нем будут выражать внутреннюю связь и единство: любовь и восторг будут расти и развиваться, пока не охватят все существующее» («Божественная жизнь»).

8
        Грандиозная и величественная картина духовной эволюции человека, которую нарисовал Шри Ауробиндо, восхищая своих последователей, у других невольно вызывает вопросы. Рационалист может спросить: как удостовериться в истинности того, о чем пишет автор? Однако для самого Шри Ауробиндо, несмотря на весь его ум, подобных вопросов не существует. Он не сомневается в реальностях, которые описывает (например, он так характеризует одну из стадий духовной трансформации: «Бессмертие не является уже только вопросом веры, а нормальным самосознанием»). И не сомневается, в частности, потому, что просто-напросто описывает свой собственный опыт. Все указанные стадии духовной трансформации он прошел сам в собственной духовной эволюции; в ходе ее он полностью разрешил основные, волновавшие его, вечные проблемы бытия, жизни и смерти; он реально переживает Божество, космическую бесконечность, экстатическую любовь, блаженство и прочее, и прочее.
        Важно, что Шри Ауробиндо не просто создал эзотерическое учение (знание, умозрение), но и реализовал его в собственной жизни. Он перестроил не только свой ум и сознание, но и все существо. Используя технику йоги и собственные психотехнические находки, Шри Ауробиндо, с одной стороны, элиминирует (уничтожает в себе) те реальности, которые не отвечают его учению (ненужные желания, эгоистические устремления, мешающие представления), с другой - ценностно и чувственно-натурально культивирует, развивает, укрепляет те «высшие реальности», которые отвечают учению. Судя по литературе и автобиографическим данным, к концу своей земной жизни он полностью пересматривает и гомогенизирует сознание, чувства, эмоционально-волевую сферу. Все эти компоненты психики полностью отвечают теперь его учению, а следовательно, Шри Ауробиндо заканчивает жизнь в соответствующих высших реальностях: растворяется и сливается с Божеством и Космосом, наслаждается своей Душой, переживает Бесконечность, Красоту, Свет, Силу, Любовь, Восторг…
        У меня лично нет сомнений, что сам Шри Ауробиндо прошел весь свой путь (так же, как Будда и Христос, - свои).
        Но вопрос в том, нужно ли проходить этот путь (или даже часть его) другим людям, и есть ли у обычного человека возможности для этого? Ведь в конце концов Шри Ауробиндо реализовал в жизни и учении свои собственные ценности и идеалы, свою личность, культурные традиции Индии и Востока. Его жизнь хоть и достойна удивления и восхищения, однако для многих не идеал, а решения, которые он предлагает, всего лишь решения мыслителя, хотя и необычного, но не свободного ни от своей культуры, ни от своей личности.
        В психологическом плане Шри Ауробиндо действительно решил мучившие его вечные проблемы, вошел в мир идеальных сущностей и отношений и в этом смысле достиг искупления. Оставим же его в этом мире, не будем пытаться войти в него вместе с ним, поскольку это невозможно. Каждый человек находится в своем мире, в нем он и должен жить с другими людьми этого мира, решая собственные и общечеловеческие проблемы.
        В одном отношении жизнь Шри Ауробиндо на самом деле показательна: он вслед за Буддой и Христом продемонстрировал возможность такого самосовершенствования (самоорганизации жизни), которое полностью отвечает эзотерическому мировоззрению и идеалам, созданным им самим. Взяв в молодости и в зрелые годы многое из восточной и западной культур, глубоко и своеобразно все это осмыслив, он создал на основе общекультурного базиса собственное уникальное бытие. И хотя это бытие не что иное, как эзотерическая реализация в индивидууме самой культуры, оно в действительности не входит в культуру, а находится вне ее. Оестествившись в индивидууме, культура ушла в неизвестность, тайну, которая вряд ли когда-нибудь будет понята. Но, впрочем, Достоевский говорил, что «каждый человек есть тайна, ее надо разгадать…»
        РАЗВИВАЮЩИЙСЯ МИР
        (учение Рудольфа Штейнера, «Очерк Тайноведения»)
        За видимым миром существует невидимый, скрытый пока для внешних чувств и связанного с ними мышления, и человек через развитие дремлющих в нем способностей может проникнуть в этот скрытый мир.
        Р. Штейнер

1
        Личность Рудольфа Штейнера не менее значительна и легендарна, чем Шри Ауробиндо, сходна и их роль в эзотерическом мировом движении.
        Можно сказать, что в некотором роде они зеркальные двойники: Штейнер - это западный Шри Ауробиндо, а Шри Ауробиндо - восточный Штейнер. Оба мыслителя жили и творили в одно время, оба создали оригинальные эзотерические учения, привлекшие к себе тысячи последователей, вокруг обоих возникли эзотерические общины (которые существуют до сих пор). Штейнер был энциклопедически образован, его перу принадлежат блестящие сочинения по философии, литературе, архитектуре. При этом, подобно Шри Ауробиндо, он был знатоком и исследователем как западной, так и восточной философии, пытался синтезировать западную и восточную мысль, западный и восточный эзотеризм.
        Штейнер - человек западной культуры - пришел к восточной эзотерике после занятий философией и наукой. Поэтому восточная мысль им была осмыслена в западном ключе. Понимая, что для обычного научно ориентированного читателя его учение - «курьез», «абсолютное невежество», «фантастический бред», он старался объяснить правомерность своего подхода в соответствии с требованиями научного и философского обоснования.
        «Для многих людей, с величайшей серьезностью отдающихся тому, что им представляется истинной наукой, - пишет Штейнер, - тайноведение является праздной мечтательностью, фантастикой, заслуживающей такого же отношения, как суеверие… Кто прочел несколько страниц из этой книги, - говорит он в другом месте, - тот отложит ее с улыбкой или с возмущением, смотря по своему темпераменту, и скажет себе: странно, однако, какие порождения может в настоящее время производить извращенное направление мышления… Автору совершенно понятен и такой критик, который просто, без долгих слов, посмотрит на изложенное в этой книге, как на порождение дикой фантастики или мечтательной игры мысли».
        В то же время Штейнер не рассчитывает и на абсолютно доверчивых, так сказать, верующих читателей, он хотел бы иметь прежде всего таких, «которые не склонны слепо принимать на веру то, о чем говорится, но стараются проверить сообщенное познаниями собственной души и опытами собственной жизни». Штейнер полагал, что в его учении «не приведено ничего такого, что не может быть понятно непредвзятому разуму и здоровому чувству правды каждого, кто захочет применить эти человеческие дарования».
        А речь в тайноведении идет о том, что «за видимым миром существует невидимый», скрытый для обычных чувств, но открытый для души человека после его смерти, а также для эзотерического сознания, подготовленного специальным учением и развитием; этот невидимый духовный мир имеет свои стадии развития и включает отдельного человека и его жизнь в качестве одного из бесчисленных «атомов» и «колесиков» эзотерического мира. Тайноведение, по замыслу автора, должно подготовить сознание людей, желающих проникнуть в этот невидимый мир; это, так сказать, пропедевтика эзотеризма. Однако какова цель такого предприятия, зачем из удобной земной жизни рваться в какую - то другую? Во-первых, говорит Штейнер, знание истины - ценно само по себе, и тайноведение удовлетворяет естественно присущее человеку стремление к познанию. Во-вторых, с помощью тайноведения человек узнает свое будущее (что с ним произойдет после смерти) и будущее мира («Земли»). Будущее мира, как и его прошлое, можно узнать (понять) постольку, поскольку он, будучи духовным образованием, подчиняется определенным законам развития (проходит определенные
стадии, которые Штейнер не случайно называет «Сатурном», «Солнцем», «Луной», «Землей», «Юпитером», «Венерой», «Вулканом»). В-третьих, «тайноведение, делающее скрытое явным, способно преодолеть всякую безнадежность, всякую жизненную неуверенность, всякое отчаянье, словом, все то, что ослабляет жизнь и делает ее неспособной к должному служению в мироздании… Оно укрепляет жизнь, ибо снабжает человека силами не только видимого, но также и скрытого мира, действием которого является мир видимый».
        Здесь обращает на себя внимание интересное выражение - «служение в мироздании». Что это такое? Не больше и не меньше как принцип соборности, единства человека и мира.
        «Дело обстоит отнюдь не так, что тайноведение касается только отдельного человека, только его личного блага и горя. Именно в тайноведении для человека становится достоверностью, что с высшей точки зрения благо и горе отдельного человека тесно связаны со спасением и гибелью всего мира. Есть путь, по которому человек приходит к уразумению, что он причиняет зло всему миру и всем существам в нем, если он не дает надлежащим образом раскрыться своим силам. Если человек опустошает свою жизнь тем, что теряет связь с невидимым, то он не только разрушает в своем внутреннем мире нечто, умирание чего может под конец привести его к отчаянию, но создает своей слабостью препятствие развитию всего мира, в котором он живет».
        Если развитие отдельного человека способствует развитию всего мира и наоборот (поскольку человек - «член этого мира»), то получается, что развитие человека и мира опосредованно (мы чуть было не сказали - Культурой). Это очень важное обстоятельство, демонстрирующее одно из принципиальных различий западного и восточного эзотерического мышления. В онтологии Шри Ауробиндо эволюция человека непосредственна, человек (Брахман, Космос) эволюционирует вовсе не потому, что включен в более широкое целое, где взаимодействует с другими элементами. По Штейнеру, напротив, человек развивается как член, элемент мира, и только в том случае, если взаимодействует с другими существами и силами этого мира. Безусловно, это идея культуры, хотя и в эзотерическом одеянии (осмыслении); именно в культуре имеет место опосредованное развитие человека, развитие, обусловленное ее освоением (орудий, знаков, вещей, отношений и т. д.), ее изменением.
        Каким же образом можно проникнуть в скрытый мир? Примерно так, - мог бы ответить Штейнер, - как это делают йоги или буддисты. Прежде всего необходимо прекращение деятельности внешних чувств (как во сне), но сохранение сознательности (что для сна уже не характерно). Переживания обычных предметов должны прекратиться, зато в мире невидимого должны возникнуть особые переживания.
        «Только в одном направлении, - пишет Штейнер, - это состояние сознания похоже на сон, а именно тем, что благодаря ему прекращаются все действия внешних чувств; а также уничтожаются и все мысли, возбужденные действиями чувств. Но между тем как во сне душа не имеет силы пережить что-нибудь сознательно, благодаря этому состоянию сознания она может получить эти силы. Таким образом, оно пробуждает в душе способность к переживанию, которая в обычных условиях жизни возбуждается только действиями чувств. Пробуждение души к такому высшему состоянию сознания может быть названо посвящением».
        Хотя в мир невидимого человек может проникнуть и сам (и так иногда случается), в принципе же, считает Штейнер, для этого необходима «школа» и «мудрое водительство» учителя (сегодня бы сказали - «Гуру»). Это с одной стороны. С другой - нужна напряженная встречная работа самого человека. Только в этом случае может произойти «изменение души» человека, вводящее его в мир невидимый, высший.
        «Метод обучения, - пишет Штейнер, - о котором будет здесь речь, дает тому, кто стремится к высшему развитию, средства предпринять изменение своей души. О предосудительном вторжении в существо ученика можно было бы говорить лишь в том случае, если бы учитель предпринял это изменение с помощью средств, не подлежащих сознанию ученика. Но в наше время такими средствами не пользуется ни одно правильное обучение, ведущее к духовному развитию. Оно не делает ученика слепым орудием. Оно дает ученику предписания, и ученик выполняет их. Причем, когда бывает нужно, от пего не скрывается, почему дается то или иное предписание. Принятие правил и их применение лицом, стремящимся к духовному развитию, вовсе не должно основываться на слепой вере. В этой области таковая должна быть совершенно исключена».
        Эзотерические методы (в совокупности образующие особую «психотехнику»), которые предлагает Штейнер, весьма близки к буддистским, это видно по характеристике описываемых им трех этапов эзотерического восхождения - имагинативного познания, инспирации и интуиции.
        Имагинативное познание включает в себя «концентрацию всей душевной жизни на одном представлении» с одновременным отключением других впечатлений. «Существенно не то, что представляешь себе, но как велико усилие и как долго это усилие бывает направлено на представление». Штейнер считает, что наиболее подходящими для имагинативного познания представлениями являются символические. Он приводит несколько примеров таких представлений, вот один из них.
        «Представим себе черный крест. Пусть он будет символическим образом для уничтоженного низшего, влечений и страстей. И там, где пересекаются брусья креста, мысленно представим себе семь красных сияющих роз, расположенных в круге. Эти розы пусть будут символическим образом для крови, которая является выражением просветленных, очищенных страстей и влечений. Это символическое представление и нужно вызвать в своей душе гак, как это было наглядно показано выше. Такое представление, если отдаться ему путем Внутреннего погружения, имеет пробуждающую силу. Все другие представления надо попытаться исключить во время этого погружения. Только один описанный символический образ должен как можно живее парить перед душой».
        Имагинативное познание в психотехнике Штейнера - наиболее важная ступень эзотерического восхождения: оно должно привести человека к невидимому, высшему, духовному миру. При этом сам человек должен уйти от чувственного обычного мира, от своего обычного организма, чувств и органов и взамен этого выработать, сформировать новые органы, новый организм. Человек наряду со своим обычным «Я» открывает второе «Я», целиком находящееся в духовном мире.
        «В ходе духовного обучения важны два душевных переживания. Одно из них - то, на основании которого человек может сказать себе: отныне, когда я оставляю в стороне все впечатления, которые мне может дать физический внешний мир, и взираю в мою внутреннюю глубину, я вовсе не вижу перед собой существо, у которого погасла всякая деятельность; напротив, я взираю на существо, самосознающее себя в таком мире, о котором я ничего не знаю, пока на меня действуют одни только чувственные и обычные рассудочные впечатления. В это мгновение душа ощущает, что она родила вышеописанным образом в самой себе новое существо, как сущностное ядро своей души. И это существо наделено совсем другими свойствами, чем те, которые были в душе раньше.
        Второе переживание состоит в том, что свое прежнее существо мы имеем теперь наряду с собой, как некое второе существо. То, в чем мы сознавали себя до сих пор заключенными, становится чем-то таким, чему мы оказываемся в известном отношении противопоставленными. Временами мы чувствуем себя вне того, что обычно мы называли своей собственной сущностью, своим «Я» это ощущается так, как будто мы живем теперь в двух «Я». Одно из них - то, которое мы знали раньше. Второе же стоит над ним, как новорожденное существо. И мы чувствуем, как первое приобретает известную самостоятельность по отношению ко второму, вроде того, как тело человека имеет известную самостоятельность по отношению к первому «Я» это переживание имеет большое значение. Ибо через него человек узнает, что значит жить в том мире, которого он стремится достигнуть путем обучения.
        Второе - новорожденное - «Я» можно привести теперь к восприятию в духовном мире. В нем может развиться то, что для этого духовного мира имеет такое же значение, как органы чувств для мира чувственно-физического. Когда это развитие достигнет надлежащей ступени, человек не только будет ощущать себя, как новорожденное «Я», но и будет отныне воспринимать вокруг себя духовные факты и духовных существ, подобно тому, как с помощью физических чувств он воспринимает физический мир».
        Образование у человека нового «Я», новых организма и органов позволяет ему воспринимать новый духовный мир аналогично тому, как он воспринимает впечатления обычного чувственного мира. Однако на ступени имагинативного познания человек воспринимает не отдельные законченные процессы, а непрерывные превращения одного в другое.
        «В физическом мире есть нечто, что в имагинативном мире проявляется совершенно иначе. В первом можно наблюдать непрерывное возникновение и прохождение вещей, смену рождения и смерти. В имагинативном мире вместо этого явления происходит постоянное превращение одного в другое. В физическом мире мы видим, например, как отмирает растение. В имагинативном же мире но мере того, как растение увядает, видно возникновение другого образования, которое, не воспринимается физически, но в которое постепенно превращается отмирающее растение. И когда растение исчезло, на его месте оказывается вполне развившееся образование. Рождение и смерть суть представления, теряющие в имагинативном мире свое значение. На их место становится понятие превращения одного в другое».
        Вторая ступень эзотерического восхождения - инспирация. Здесь новое духовное существо познает не только превращения одного в другое, но и отношения между существами и предметами духовного мира, а также их устройство, сущность.
        «Через имагинацию мы познаем душевное проявление существ; через инспирацию мы проникаем в их духовную внутреннюю глубину. Мы познаем прежде всего множественность духовных существ и их взаимные отношения. С множественности! различных существ мы имеем дело и в физически-чувственном мире; в мире инспирации эта множественность носит, однако, иной характер. Там каждое существо находится в совершенно определенных отношениях к другим, не так, как в физическом мире - через внешнее воздействие на них, - а благодаря собственному внутреннему устройству. Когда мы воспринимаем какое-нибудь существо в мире инспирации, мы видим не внешнее воздействие его на другое существо, воздействие, которое можно было бы сравнить с действием одного физического существа на другое. Здесь отношение одного существа к другому определяется внутренним устройством обоих существ».
        Третья ступень эзотерического восхождения, познания духовного существа - интуиция.
        «Духовный ученик постепенно восходит к такому познанию. Имагинация приводит его к тому, что он ощущает восприятия уже не как внешние качества существ, а познает в них излияния душевно-духовного; инспирация вводит его во внутренний мир существ. Благодаря ей он научается понимать, чем бывают эти существа друг для друга; в интуиции он проникает в сами эти существа».
        По технике ступени инспирации и интуиции отчасти схожи со ступенью имагинации, отличие лишь в одном: сознание все меньше опирается на впечатления и образы чувственно-физического мира и все больше исходит из внутреннего, духовного мира. Этот переход предполагает, с одной стороны, рефлексию деятельности души и сознания, с другой - сосредоточение на самой этой деятельности, а не на образах и впечатлениях, которые ее обусловливают.
        «Чтобы уяснить себе происходящий здесь процесс, вспомним еще раз символический образ креста с розами. Когда погружаемся в него, то имеем перед собой образ, части которого заимствованы из впечатлений чувственного мира: черный цвет креста, красный - розы и т. д. Но сочетание этих частей в кресте с розами не взято из чувственно-физического мира. Если духовный ученик попытается совершенно устранить из своего сознания черный крест, а также и красные розы, как образы чувственно-действительных вещей, и сохранить в душе только ту духовную деятельность, которая соединила воедино эти части, то у пего будет средство к такой медитации, которая постепенно приведет его к инспирации. Пусть человек поставит себе в душе следующий вопрос: что сделал я внутренне, чтобы соединить крест и розы в символический образ? То, что я сделал (мой собственный душевный процесс), я удержу; самый же образ я устраню us сознания. Затем я постараюсь почувствовать в себе все, что сделала моя душа, чтобы вызвать образ, самого же образа я не буду представлять себе. Я буду жить теперь в моей собственной деятельности, создавшей образ.
Итак, я погружусь не в образ, а в мою собственную душевную деятельность, порождающую образ».

2
        На первый взгляд, психотехника и путь эзотерического восхождения, предлагаемые Штейнером, мало чем отличаются от буддистского. И здесь и там происходит отказ от впечатлений обычного чувственно-физического мира, в обоих случаях культивируются высшие, эзотерические реальности: в буддизме - реальность Нирваны, в психотехнике Штейнера - реальности духовного мира; стадии инспирации и интуиции нацелены как раз на решение этих задач. Но в одном отношении замысел Штейнера принципиально отличается от буддистского, так же, впрочем, как и от других восточных эзотерик. Штейнер совершенно иначе решает вопрос о реальности духовного, невидимого мира. Хотя этот мир и трансцендентальный, одновременно он вполне реальный, жизненный в том смысле, что душа человека в нем не просто пребывает в медитативном состоянии, сливаясь с Божеством, а действует, вступая в отношения с его существами и предметами. Обладая разнообразными духовными органами, активностью, силой, энергией, душа живет полноценной духовной жизнью: осознает и изживает свои прежние, земные прегрешения, познает духовный мир и сливается с его существами и
предметами, продвигается по ступеням совершенствования и развития. Это построение отличается как от архаически мифологического, так и от буддистского. В первом случае душа, переходя из земной жизни в загробную или просто в страну духов, ничем не отличается от земной, пребывающей в теле человека, и ведет практически такую же жизнь (питается, развлекается, охотится, общается и т. п.). Во втором случае «Я», Атман, Брахман абсолютно не похожи на обычные земные существа, они трансцендентальны и в строгом смысле не живут никакой жизнью. Это особая бескачественная реальность, Нирвана. Иногда (как в Махайяне) душа приобретает одно качество - бесконечное блаженство. В христианской доктрине количество этих свойств умножается (блаженство, тепло, свет, сладость, радость и т. п.), однако и здесь бытие души вполне трансцендентально и божественно, т. е. ограничено созерцанием Бога или слиянием с ним.
        В учении Штейнера духовный мир и душа, с одной стороны, отличны от земного мира и души человека, с другой - похожи на них в том отношении, что обладают разнообразным и богатым бытием. Поэтому переход из обычного, видимого мира в духовный, невидимый есть сложнейший процесс перерождения, трансформации, обновления: «отбрасываются» старое тело и «Я», старые органы и впечатления, осознаются, формируются, осваиваются новые. Подобно обычному чувственно-физическому миру, поставляющему человеку независимые от него образы и впечатления, духовный мир должен представлять независимые духовные впечатления и образы. Однако при переходе от обычного мира к духовному, как показывает эзотерическая практика, человек очень часто «застревает» на стадии самореализации своего «Я», «эго», личности. Мир вокруг него становится простым отражением его личности, ее желаний, ее реальностей, и это удерживает человека на одном месте, поскольку доставляет ему удовольствие, блаженство. Такую стадию, говорит Штейнер, необходимо преодолеть, нужно добиться независимости духовного мира от души. Лишь при таком условии можно говорить о
вхождении в духовный мир, о возникновении новых духовных органов, сил, нового «Я».
        «Чтобы справиться со всеми трудностями на этой ступени духовного обучения, человек должен иметь в виду, что с укреплением душевных сил себялюбие и самоутверждение проявляются в такой степени, которая неведома в обычной душевной жизни… Было бы недоразумением, если бы мы подумали, что здесь идет речь лишь об обыкновенном себялюбии. На этой ступени развития оно усиливается настолько, что принимает в душе характер природной силы, и нужна большая дисциплина воли, чтобы победить это могучее чувство самоутверждения. Всякое духовное обучение должно непременно сопровождаться такой дисциплиной воли. Бывает сильное влечение чувствовать блаженство в мире, который мы сами себе создали. И необходимо уметь как бы погасить то, чего мы раньше добивались с таким напряжением. В достигнутом имагинативном мире необходимо угасить себя. Но против этого восстают сильнейшие инстинкты самоутверждения».
        Дальше Штейнер еще раз поясняет эту проблему эзотерического восхождения.
        «Образы душевно-духовного мира изменяются в зависимости от того, что ощущает или думает человек. Этим человек накладывает на них отпечаток, который зависит от его собственного существа. Представим себе, что перед человеком в имагинативном мире встает известный образ. Если сначала он отнесется к нему в своей душе безразлично, то он явится ему в определенном виде. Но в то мгновение, как он ощутит по отношению к образу удовольствие или неудовольствие, последний тотчас изменит свой вид. Итак, образы первоначально не только выражают нечто, существующее самостоятельно вне человека, но отражают и состояние самого человека. Они всецело проникнуты существом самого человека. Последнее ложится на существо подобно покрову. Если перед человеком и стоит тогда действительное существо, он видит не его, а свое собственное порождение. Таким образом, он может иметь перед собой нечто вполне истинное и все же видеть ложное. И это относится не только к тому, что человек сам замечает в себе, как свое существо. У человека могут, например, быть скрытые наклонности, которые благодаря воспитанию и характеру не проявляются в
жизни, однако оказывают свое действие на духовно-душевный мир, и все существо человека придает этому миру своеобразную окраску, независимо от того, насколько сам человек знает об этом существе или нет. Для того чтобы с этой ступени развития он двинулся дальше, ему необходимо научиться проводить границу между собой и духовным внешним миром. Нужно, чтобы он научился выключать все воздействия собственного «Я» на окружающий его духовно-душевный мир. Это можно сделать, не иначе как приобретя познание о том, что мы сами вносим в этот мир. Итак, сначала надо приобрести самопознание, чтобы затем быть в состоянии воспринимать окружающий духовно-душевный мир»,
        Итак, духовный мир вполне автономен, и душа, входящая в него, получает независимые от нее впечатления, образы и предметы, ведет в этом мире активную духовно-душевную жизнь. Здесь естественно возникает вопрос: а что это такое - духовный мир, и какую жизнь ведет в нем душа? Определенный ответ на этот вопрос мы получим, познакомившись с учением Штейнера о ступенях эзотерического восхождения.
        «… Отдельные ступени высшего познания могут быть обозначены в духе описанного здесь процесса посвящения следующим образом:
        Изучение духовной науки, при котором человек пользуется сначала способностью суждения, приобретенной в физически-чувственном мире.
        Достижение имагинативного познания.
        Чтение сокровенного письма (отвечающее инспирации).
        Работа над камнем мудрых (отвечающая интуиции).
        Познание соотношений между микрокосмом и макрокосмом.
        Слияние с макрокосмом.
        Блаженство в Боге».
        Последние три ступени Штейнер подробно поясняет: «… На соответственной ступени своего развития духовный ученик приходит к постижению этой связи своего собственного существа с великим миром. И в смысле духовной науки эту ступень незнания можно назвать постижением соответствия «малого мира», микрокосма, т. е. самого человека, «великому миру», макрокосму. Когда духовный ученик продвинется до такого познания, для него может наступить новое переживание. Он начинает чувствовать себя как бы сросшимся со всем мирозданием, хотя он и ощущает свою полную самостоятельность. Это есть ощущение растворения во всем мире, слияния с ним, но без потери собственного существа. В духовной науке эту ступень развития можно обозначить как «слияние с макрокосмом». При этом очень важно, чтобы мы не представляли себе этого слияния таким образом, как если бы благодаря ему прекращалось единичное сознание, и человеческое существо изливалось во вселенную. Подобная мысль была бы порождением лишь недостаточно проработанного суждения. После этой ступени развития наступает нечто, что может быть обозначено в духовно-научном смысле
как «блаженство в Боге». Нет никакой возможности, а также и необходимости описать эту ступень развития полнее, ибо никакие человеческие слова не в силах описать того, что испытывает человек при этом переживании. И можно по справедливости сказать, что о подобном состоянии можно составить себе представление только путем такого мышления, которое не нуждается больше в орудии человеческого мозга».
        Эти пояснения дают возможность сформулировать гипотезу: духовный мир устроен так, чтобы соответствовать высшим реальностям самого Штейнера, его идеалам и учению («Тайноведению»), Идеалом же его является соединение с Богом, именно этим заканчивается его эзотерическое восхождение. Для Штейнера характерно активное, реформаторское отношение к миру, ему свойственны самопознание и эзотерическая жизнь, и оба эти момента нашли отражение в предложенной им программе. В результате можно сделать вывод, что духовный, невидимый мир, который Штейнер описывает как объективный, всеобщий для людей, на самом деле есть зеркало, возведенное в статус всеобщего бытия. Но одновременно это и зеркало культуры, однако, в том виде, в каком оно преломляется в сознании Штейнера. Культуры, как идеальной жизни, соединяющей такие полюсы, как Человек и Бог; пассивное восприятие мира и активное отношение к нему; «Я» (микрокосм) и Мир (макрокосм); обычный земной мир и мир эзотерический и др.

3
        Есть еще одно свидетельство, подтверждающее нашу мысль о родстве духовного, невидимого мира с внутренним миром самого Штейнера. Описывая особенности и этапы эзотерического восхождения, Штейнер много страниц посвящает обсуждению вопроса о том, какими духовными качествами (нравственными, волевыми, этическими) должен обладать человек, идущий по эзотерическому пути. Такого человека, говорит он, подстерегают опасности двоякого рода: он может принять иллюзию за действительность и сбиться с духовного, нравственного пути. В качестве противоядия Штейнер предлагает укреплять и культивировать духовность прежде всего в обычной, земной жизни, считая, что она продолжается и развертывается и в мире невидимом.
        «Если человек не приобрел твердости в моральном суждении, если он не стал в достаточной степени господином своих наклонностей, влечений и страстей, то он предоставляет самостоятельность своему обыкновенному «Я», находясь сам в таком состоянии, когда над ним берут верх все эти душевные силы. Тогда может случиться, что благодаря рождению высшего «Я» человек станет хуже, чем был прежде. Если бы он подождал с этим рождением, пока не выработает в обыкновенном «Я» достаточную степень твердости нравственного суждения, стойкость характера и строгость совести, то все эти добродетели при рождении второго «Я» он оставил бы в первом. Если же он этого не соблюдает, то подвергает себя опасности утратить моральное равновесие. При правильном обучении этого не может произойти…
        Выполнение описанных здесь условий необходимо, так как сверхчувственное переживание созидается на той же почве, на которой мы стоим в обыкновенной душевной жизни до вступления в сверхчувственный мир. Всякое сверхчувственное переживание находится в двоякой зависимости от той душевной исходной точки, на которой мы стоим перед этим вступлением. Кто не позаботится с самого начала положить в основу своего духовного обучения здоровую способность суждения, тот разовьет в себе такие сверхчувственные способности, которые будут неточно и неверно воспринимать духовный мир.
        Правильное духовное обучение указывает на некоторые качества, которые должен приобрести путем упражнений всякий, кто хочет найти путь в высшем мире. Это прежде всего господство души над течением ее мыслей, над ее волей и чувствами. Способ достижения этого господства путем упражнений имеет двоякую цель. С одной стороны, в душе должны быть настолько запечатлены твердость, стойкость и равновесие, чтобы она сохранила в себе эти качества и тогда, когда из нее родится второе «Я». С другой стороны, это второе «Я» должно быть найдено при рождении силой и внутренней твердостью…
        Душа должна стать властительницей как в мире мысли, так и в области воли. В физически-чувственном мире и в мире мысли владычество принадлежит жизни. Она вызывает в человеке те или иные потребности, и воля чувствует побуждение удовлетворить эти потребности. Для высшего обучения человек должен приучиться строго повиноваться своим собственным велениям. Кто приучил себя к этому, тому все меньше и меньше будет приходить на ум желать несущественного…
        Что касается мира чувств, то дупла духовного ученика должна прийти к известной невозмутимости. Для этого необходимо, чтобы душа стала властительницей над выражением наслаждения и страдания, радости и горя. Как раз против усвоения этого качества может возникнуть немало предубеждений. Можно подумать, что человек станет тупым и безучастным к окружающему миру, если «не будет радоваться радостному и горевать над горестным». Радостное должно радовать душу, печальное должно ее печалить. Но она должна достигнуть того, чтобы властвовать над выражением радости и горя, удовольствия и неудовольствия. Если мы будем стремиться к этому, то вскоре заметим, что становимся не тупее, а, напротив, восприимчивее ко всему радостному и горестному в окружающем, чем были прежде. Для того чтобы усвоить качество, о котором здесь идет речь, необходимо, конечно, строгое внимание к себе в течение долгого времени. Надо следить за тем, чтобы уметь вполне переживать вместе с другими радость и горе, но при этом не терять себя и не позволять своим ощущениям принимать выражение, не зависящее от пашей воли. Нужно подавлять не
законное горе, а невольные слезы; не отвращение к дурному поступку, а слепую ярость гнева; не внимание к опасности, а бесплодную «боязнь» и т. д. Только путем такого упражнения духовный ученик достигает в своей душе того покоя, который необходим, чтобы при рождении высшего «Я» душа не вела рядом с этим высшим «Я второй нездоровой жизни…
        Этим указаны пять душевных качеств, которые при правильном обучении должен усвоить себе духовный ученик: господство над течением мыслей, господство над волевыми импульсами, невозмутимость по отношению к горю и радости, положительность в суждении о мире и непредвзятость в воззрении на жизнь. Кто в течение известного времени последовательно прилагал усилия к приобретению этих качеств, тому еще будет нужно привести эти качества к гармоническому согласию в душе».
        Не знаю, как другим, но мне лично очевидно, что все свойства, которые здесь перечисляет Штейнер, принадлежат ему самому и выработаны долгой эзотерической практикой. Очевидно и то, что духовный мир вырастает из обычного, но идеализированного мира.
        Интересно, каким образом Штейнер поясняет критерий, позволяющий отличить иллюзию от реальности? Предоставим слово автору: «… Может возникнуть возражение: как можно знать, что в то время, когда мы думаем, что получаем духовное восприятие, мы имеем дело с реальностями, а не с простым воображением (видениями, галлюцинациями и т. д.)?… Кто путем правильного обучения достиг описанной ступени, Jot может отличить свое собственное представление от духовной действительности, подобно тому, как человек со здоровым рассудком может отличить представление о куске раскаленного железа от действительного присутствия куска железа, который он трогает рукой. Различие дается именно здоровым переживанием и ничем иным. Так и в духовном мире пробным камнем служит сама жизнь. Как в чувственном мире воображаемый кусок железа, каким бы раскаленным его себе ни представлять, не обжигает пальцев, тал и прошедший школу духовный ученик знает, переживает ли он духовный факт только в своем воображении, или же на его пробужденные органы духовного восприятия воздействует действительные факты им существа».
        Поистине странный способ аргументации, если исходить из естественнонаучных представлений или же сомневаться в реальности духовного мира (ответ Штейнера в этом случае звучит так: «реально, поскольку я душевно здоров и имею дело с реальностью, а не с представлением о ней»).
        Однако аргументация Штейнера оправдана, если считать, что духовный мир простирается как на обычный чувственно-физический, так и на невидимый, скрытый мир (тем более что обычный мир Штейнер считает воплощением мира духовного). Она оправдана и в том случае, если духовный мир является проекцией внутреннего мира на действительность и, следовательно, никакой другой реальности просто не существует.
        Нашу мысль подтверждает еще одно представление Штейнера - о «двойнике» человека, или «страже порога» духовного мира. Он утверждает, что когда человек вступает в духовный, невидимый мир, то первый, кого он там встречает, - это он сам, и к этой встрече нужно быть готовым во всеоружии духовных сил и способностей. Дело в том, что человек не может увидеть свою душу объективно, со всеми ее существующими «на самом деле» недостатками. Этрму видению в обычном мире препятствует чувство самосохранения (самореализация), слабое самопознание, стыд. В то же время необходимое условие вхождения в духовный мир - осознание своего духовного начала, души со всеми ее недостатками, включая демонические (происходящие прямо от Люцифера). Если же этого не произойдет, духовный мир будет зависеть от человека и его устремлений выступать точной его проекцией, и в этом случае человек, вступающий в духовный мир, обречен на ошибки и иллюзии. Штейнер утверждает, что лишь тот будет готов к встрече (со своим духовным началом, т. е. с самим собой), кто еще в обычной жизни идет по правильному духовному пути, осознает свои духовные
недостатки, кто знаком с духовным учением и путями развития мира.
        «Этот двойник человека но закону духовного мира должен прежде всего появиться перед человеком, как его первое впечатление о том мире…. Когда от человека бывает скрыто его собственное внутреннее существо, он не может воспринимать и того, на чем он мог бы развить органы для познания душевно-духовного мира; он не может изменить своего существа так, чтобы оно приобрело духовные органы восприятия. Когда же человек, следуя правильному обучению, работает над развитием в себе этих органов восприятия, то, как первое впечатление, перед ним встает то, чем он является сам. Оп воспринимает своего двойника, и это самовосприятие совершенно нельзя отделить от восприятия остального духовно-душевного мира…
        Всего, что человек приобретает в смысле силы суждения, жизни чувств и характера без духовно-научного обучения, не делает его способным безнаказанно выносить восприятие своего собственного существа в его истинном облике. Это восприятие лишило бы человека всякого чувства уверенности в себе, доверия к себе и самосознания.
        Чтобы этого не произошло, надо принять те же меры, которые человек употребляет наряду с упражнениями, ведущими к высшему познанию, для укрепления в себе здоровой способности суждения, чувства и характера.
        Правильное обучение дает человеку столько сведений из духовной науки, и ему указывается, кроме того, столько средств для самопознания и самонаблюдения, сколько ему нужно, чтобы во всеоружии встретить своего двойника. Эта встреча протекает тогда для духовного ученика так, что он видит в иной форме, как образ имагинативного мира, то, с чем он уже познакомился в физическом мире. Кто сначала в физическом мире правильно понял рассудком закон кармы, тот уже не так содрогнется, когда увидит судьбу запечатленной в образе двойника. Кто с помощью своей способности суждения ознакомился с развитием мира и человечества и знает, как в определенный момент этого развития в человеческую душу проникли силы Люцифера, тому нетрудно будет принять, что эти люциферические существа со всеми их действиями содержатся в образе его собственного существа. Но из этого видно, как необходимо, чтобы человек не домогался вступления в духовный мир прежде, чем он своей обыкновенной, выработанной в физически-чувственном мире способностью суждения не понял известных истин о духовном мире. Прежде чем пожелать самому проникнуть в
сверхчувственные миры, духовный ученик должен был бы при правильном ходе развития сначала усвоить себе посредством своей обыкновенной способности суждения все то, что сообщено в этой книге…
        Если же человек совершенно избежит этой встречи, что тоже вполне возможно, и все-таки вступит в сверхчувственный мир, то он никогда не будет в состоянии познать этот мир в его истинном облике. Ибо для него будет совершенно невозможно уловить разницу между тем, что он сам влагает в созерцаемые им вещи, и тем, чем они являются в действительности. Это различение возможно только в том случае, когда человек воспринимает собственное существо как самостоятельный образ, и тем самым отделяет от окружающего мира все, что проистекает из его собственной внутренней глубины»,
        Таким образом, получается, что человек входит в духовный мир, предварительно познавая и формируя самого себя; он попадает в высший мир, так сказать, через окно своего «Я». Поэтому вполне естественно, что духовный мир является проекцией его «Я», хотя Штейнер утверждает обратное (независимость духовного мира от человека).
        Человеку, вошедшему в духовный мир, предстоит еще одна встреча, на этот раз с «великим стражем порога» - Христом.
        «Этот «великий страж порога» становится для человека прообразом и целью его устремления. Возникновение этого ощущения в духовном ученике показывает, что он поднялся до той важной ступени, на которой он в состоянии познать, кто собственно стоит перед ним как «великий страж порога». С этого момента страж превращается в восприятии духовного ученика в образ Христа… И таким образом духовный ученик посвящается через свою интуицию в ту великую тайну, которая связана с именем Христа. Христос предстает ему, как «великий земной прообраз человека». Когда человек познал таким путем через интуицию в духовном мире Христа, ему становится понятным и то, что совершилось на Земле».
        Здесь, как мы видим, опять духовный мир отвечает духовным (в данном случае, религиозным) представлениям самого Штейнера.

4
        Уже йоги научились свертывать реальности сознания, работающие на внешний чувственно-физический мир и взамен формировать другие реальности, черпающие свой материал из души самого человека. Когда мы говорим «из души», то выражаемся не совсем точно, речь в данном случае идет о тех психических образованиях, том опыте человека, которые в нем сложились и осознаются лишь частично. Йоги продемонстрировали, что этот опыт и психические образования (которые сами меняются под действием психотехники) могут наподобие внешнего мира поставлять сознанию впечатления и образы. И не просто поставлять, а создавать с их помощью полноценный и богатейший мир, в котором человек может жить, бесконечно странствовать и искать. У этого внутреннего мира (назовем его «эзотерическим»), ставшего для йога (или буддиста) миром как таковым, есть два важных качества, которые отсутствуют у мира обычного. Первое: эзотерический мир возник на основе внутреннего мира и опыта самого человека. Поэтому он, с одной стороны, принципиально ограничен этим опытом, с другой - абсолютно естествен для человека; все события и ситуации этого мира, все
его реальности имеют естественную основу и аналоги (осознаваемые или неосознаваемые) в жизни данного человека. Образно говоря, человек, вошедший в эзотерический мир, «путешествует по своим собственным реальностям», «погружается в собственный опыт». Второе качество эзотерического мира: в отличие от обычного он поддается контролируемому преобразованию. С помощью психотехники он изменяется в направлении того идеала, который задает исповедуемая человеком эзотерическая доктрина (учение). Именно поэтому выдающиеся адепты и пионеры эзотерического движения в конечном счете достигают именно таких реальностей (как-то: Бог, Нирвана, Духовный мир, Дух и т. п.), которые полностью отвечают их учению. Они действительно живут в мирах, которые соответствуют их идеалам, поскольку предварительно сами создали эти миры.
        Здесь, правда, у предубежденного человека может возникнуть вопрос, чем же эзотерики отличаются от сумасшедших, тоже создающих свои миры. Но разница между ними принципиальная: как и обычные люди, эзотерики признают социальную конвенцию, не отрицают наличие и других людей, других реальностей, действуют в обычной жизни с учетом всей сложности культурной ситуации. Если их и можно с кем-то сравнить, так это с религиозными людьми. Кроме того, любому человеку можно задать вопрос, чем он отличается от сумасшедшего, если упорно придерживается общих для всех взглядов и представлений, даже в тех случаях, когда они ведут к гибели его самого или всего человечества.
        Штейнер создал эзотерическое учение, описывающее его личный эзотерический опыт; в свою очередь, эзотерическое учение позволило Штейнеру создать вполне штейнеровский - эзотерический, духовный, божественный мир; войти в него, жить там. Создав эзотерическое учение и одновременно войдя в эзотерический мир, Штейнер «летит в себя». Ну, а куда «летят» многочисленные последователи Штейнера?

5
        Ряд идей, которые Штейнер развивает, явно имеют восточное происхождение; что при этом с ними происходит при переходе с Востока на Запад, можно понять, вникая, например, в представления Штейнера о природе человека. Будда, как мы помним, последовательно отрицал причастность к «Я» всех «частей» человека: «тело - это не «Я», ощущение - это не «Я», эмоции - это не «Я», ум - это не «Я»«, - говорил он. В соответствии с буддистской доктриной, «Я» и «части» человека существуют в разных мирах, охвачены разным бытием: «Я» - трансцендентально (не имеет никаких определений), а тело, ощущения, эмоции, ум - вполне определенны, чувственны, тленны («все формы проходят» - последние слова умирающего Будды). Однако все же ум человека ближе стоит к «Я», чем тело, а эмоции - ближе, чем ощущения. Как трансцендентальное, бескачественное начало «Я» или душа человека в обычном эмпирическом понимании неактивна, недеятельна, нежизненна. Такая душа явно не устраивает Штейнера. Он считает, что душа человека и активна, и деятельна, и полна жизни, но в духовном мире, который и есть наиболее истинная, полноценная жизнь.
        «Эти новые органы наблюдения открывают новый мир, и в этом новом мире человек познает себя, как новое «Я». От органов наблюдения чувственно-физического мира эти новые органы отличаются уже тем, что они суть деятельные органы. Между тем как глаза и ухо относятся пассивно и дают свету или звуку действовать на себя, об органах духовно-душевного восприятия можно сказать, что во время восприятия они находятся в непрерывной деятельности и что они как бы схватывают подлежащие им предметы и факты. Отсюда вытекает чувство, что духовно-душевное познание есть соединение с соответствующими фактами, есть «жизнь в них».
        Но если душа всегда активна, всегда полна жизни, причем эта жизнь простирается и на обычный, и на духовный мир то как ответить на вопросы: принадлежат ли душе все «части» человека или нет? И если принадлежат, то в каком отношении к душе стоят? Интересно, что ответы на эти вопросы европейского и восточного эзотериков прямо противоположны: европеец располагает «части» человека в определенной последовательности (тело, ощущения, эмоции, ум), считая, что каждая следующая «часть» более духовна, чем предыдущая. Отсюда и получается известная в западной эзотерической литературе последовательность «тел» человека: «физическое», «эфирное», «астральное», «ментальное», собственно душа, интегрирующая все эти «тела». «Части» человека лежат в той же трансцендентальной (эзотерической) действительности, что и душа, но только степень этой трансцендентальности у них разная - минимальная у «физического» тела и максимальная у «астрального» тела, или «ментального» (в разных эзотерических учениях приоритет отдается или сердцу, или уму человека). Подобное осмысление восточных представлений, конечно, ничего общего не имеет
с восточным умозрением (поскольку отрицает саму идею непричастности «частей» тела к душе), зато отвечает трактовке души как активной, жизненной, имеющей специальное «тело» («тела») и органы.
        Штейнер принимает такую последовательность «тел»: «физическое» тело (после смерти человека оно становится трупом), «эфирное» тело (в чистом виде оно дает знать себя во сне), «астральное» тело (проявляется в забвении) и «Я» (сознание, воспоминание).
        «В физическом геле человека действуют те же вещества и силы, как и в минерале, по их деятельность во время жизни подчинена более высокому служению. Они бывают предоставлены самим себе лишь с наступлением смерти. Тогда они проявляются, как и должны проявляться, сообразно своей собственной сущности, а именно: как деятели разложения физического тела…
        Во время жизни сокрытое принуждено вести постоянную борьбу против веществ и сил минерального тела…
        То, что во время жизни препятствует физическим веществам и силам идти своими путями, ведущими к разложению физического тела, и есть тело эфирное… Оно всюду проникает в физическое тело, и является своего рода строителем этого тела. Все органы поддерживаются в их форме и образе течениями и движениями эфирного тела. Когда же человек просыпается, то пробуждает жизнь из состояния бессознательности, астральное тело - третий член человеческого существа. Как физическое тело не может сохранить своей формы при помощи находящихся в нем минеральных веществ и сил, но должно быть пронизано для этого сохранения эфирным телом, так и силы эфирного тела не могут сами озарить себя светом сознания. Эфирное тело, предоставленное самому себе, должно было бы постоянно находиться в состоянии сна. Можно также сказать: оно могло бы поддерживать в физическом теле только растительное бытие. Бодрствующее эфирное тело просветлено телом астральным…
        «Я» человека рассматривается как четвертый член человеческого существа. Если бы астральное тело было предоставлено самому себе, в нем протекали бы радость и боль, чувства голода и жажды, но не возникало бы ощущение, что во всем этом есть нечто пребывающее. Не пребывающее обозначается здесь как «Я», по то, чем переживается это пребывающее…
        Как физическое тело распадается, если его не сдерживает тело эфирное, как эфирное тело погружается в бессознательность, если его не просветляет тело астральное, так астральное тело должно все снова и снова предавать прошлое забвению, если «Я» не спасет этого прошлого, перенося его в настоящее. Что для физического тела смерть, а для эфирного тела - сон, то для астрального тела забвение. Можно также сказать, что эфирному телу присуща жизнь, астральному телу - сознание, а «Я» присуще воспоминание».
        Но кроме «тел» человека Штейнер выстраивает еще два ряда: «душ» и «духов». Он различает душу «ощущающую», душу «рассудочную» или «чувствующую» и душу «сознательную», а также «само-дух», «жизне-дух» и «духо-человека». Что такое душа? Это «Я» как условие жизни человека; соответственно, «Я» как условие действия астрального тела - это душа «сознательная», как условие действия эфирного тела - душа «рассудочная», как условие действия физического тела - душа «ощущающая». Дух же - это реальность «Я», то невидимое, трансцендентальное, что скрыто в видимом.
        «То, что проникает здесь, как капля, в душу сознательную, тайноведение называет дух ом. Так связана душа сознательная с духом, который есть сокрытое во всем явном. Если человек хочет охватить дух во всем явном, он должен сделать это таким же образом, как он охватывает «Я» в душе сознательной. Он должен распространить на видимый мир ту же деятельность, которая привела его к восприятию этого «Я». Но через это он развивается до более высоких ступеней своего существа. Он прибавляет к своим телесным и душевным членам нечто новое.
        Ближайшим делом является овладение еще и тем, что сокрыто в низших членах его души. И это происходит благодаря исходящей из «Я» работе человека над своей душой. Как совершает он эту работу, станет наглядным, если сравнить человека, еще всецело преданного низшим страстям и гак называемым чувственным наслаждениям, с благородным идеалистом. Первый превращается в идеалиста, когда отказывается от известных низменных склонностей и обращается к высоким. Через это он подействовал из своего «Я» облагораживающим образом на свою душу. «Я» стало господином внутри душевной жизни. И это может достигнуть такой степени, что в душе не будет возникать ни одной страсти, ни одного наслаждения без того, чтобы «Я» не было той властью, которая открывает им доступ. Таким образом, вся душа становится тогда откровением «Я», как прежде была им только душа сознательная.
        В сущности, вся культурная жизнь и все духовные стремления людей состоят в работе, имеющей своей целью это господство «Я». Каждый человек, живущий в наше время, занят этой работой, хочет ли он того или нет, сознает ли он этот факт или нет».
        Последовательная работа «Я» над астральным, эфирным и физическим телами и дает «само-дух», «жизне-дух» и «духо-человека» (в восточной мудрости им соответствуют состояния духа, называемые «Манас», «Будда» и «Атман»).
        Нетрудно сообразить, что вся эта довольно сложная теоретическая конструкция устройства человека построена с целью связать невидимую трансцендентальную сущность и деятельность души человека с его видимой, чувственно-физической плотью (задача, которую на Востоке решали с помощью всего лишь одного представления - «воплощения», а в Ветхом Завете на основе идеи «творения» души Богом). Когда душа рассматривается Штейнером в отношении к плоти, она трактуется как ряд «душ», когда же, наоборот, плоть рассматривается в отношении к душе, возникает другой ряд - минерал (труп), сон («растительное» в человеке), психика («животное» в человеке), сознание («Я»), Если душа рассматривается имманентно, как автономная сущность, то она сводится к духу, работа же духа над плотью и душой дает ряд «духов». В конструкции, которую Штейнер строит, Астральная душа, «Я» и дух отчасти совпадают - все эти реальности суть трансцендентальное начало (но по-разному представленное), имеющее божественное происхождение. Шри Ауробиндо, вероятно, сказал бы: «астральная душа, «Я», дух, Атман - это и есть Бог». Но Штейнер говорит иначе,
поскольку, как мы отмечали, иначе решает вопрос о соотношении душ и «частей» человека и самой природы души.
        «Только существо, с которым душа однородна, - пишет оп, - может проникнуть сюда. Бог, обитающий в человеке, говорит, Когда душа познает себя, как «Я». Как душа ощущающая, и душа рассудочная живут во внешнем мире, так третий член души погружается в Божественное, когда душа достигает восприятия своей собственной сущности.
        В связи с этим легко может возникнуть недоразумение, будто тайноведение признает «Я» за единое с Богом. Но тайноведение вовсе не говорит, что «Я» есть Бог, но только, что оно одинакового рода и существа с Божественным. Разве кто-нибудь утверждает, что капля воды, взятая из моря, есть само море, когда он говорит, что капля - той же сущности и того же состава, как и море? Если непременно прибегать к сравнению, то можно сказать: как капля относится к морю, гак «Я» относится к Божественному. Человек может найти в себе Божественное, ибо самая изначальная сущность его взята из Божественного».

6
        Основные, волнующие эзотерическое сознание феномены - сон, смерть, посмертное существование, жизнь в духовном мире - можно объяснить постольку, поскольку построена теоретическая модель устройства человека. Объяснение, собственно, состоит в работе с построенной моделью и интерпретации с ее помощью как научных, так и эзотерических наблюдений (фактов, закономерностей, случаев). Сон Штейнер интерпретирует как действие физического и эфирного тела с отключением тела астрального и «Я»; сновидение - как работу эфирного и астрального тела с отключением физического тела и «Я»; пробуждение - как связывание астрального тела, находившегося до того в собственной сфере (астральной, духовной), телом эфирным и физическим. Наконец, смерть Штейнер трактует как полное отделение тела физического от остальных тел.
        «Когда человек погружается в сон, то изменяется связь между его членами. Та часть спящего человека, которая покоится на ложе, содержит в себе физическое и эфирное тела, но не содержит астрального тела и «Я». Так как во сне эфирное тело остается связанным с физическим телом, то жизненная деятельность продолжается; ибо в то мгновение, как физическое тело было бы предоставлено самому себе, оно должно было бы распасться. Погашенными же во сне оказываются представления, страдание и наслаждение, радость и горе, способность проявлять сознательную волю и другие подобные явления бытия. Носителем всего этого является астральное тело…
        Как физическое тело включено в физический мир, к которому оно принадлежит, так и астральное тело принадлежит к своему миру. Но только состояние бодрствования вырывает его из этого мира. То, что происходит при этом, можно уяснить себе с помощью сравнения. Представим себе сосуд с водой. Капля внутри всей этой водной массы не является чем-то обособленным. Но возьмем маленькую губку и дадим ей впитать в себя одну каплю из всей водной массы. Нечто в этом роде происходит и с астральным телом при пробуждении. Во время сна оно находится в мире, ему подобном (принадлежит ему). При пробуждении физическое и эфирное тела впитывают в себя астральное, наполняются им. Они содержат органы, посредством которых астральное тело воспринимает внешний мир. Оно же, чтобы прийти к этому восприятию, должно выделиться из своего мира. Но только из этого своего мира может оно получить прообразы, необходимые ему для эфирного тела. Как физическому телу доставляются, например, средства питания из окружающей среды, так астральное тело получает во время состояния сна образы из окружающего его мира, и тогда оно действительно живет
вне физического и эфирного тела во вселенной, в той самой вселенной, из которой родился «весь» человек. В эту вселенную гармонически включен источник образов, благодаря которым человек получает свой облик. И во время бодрствования он выступает из этой всеобъемлющей гармонии, чтобы прийти к внешнему восприятию. Во время сна его астральное тело возвращается в эту гармонию вселенной…
        В то время как человек в качестве физического существа есть член Земли, его астральное тело принадлежит мирам, в которые включены кроме нашей Земли еще иные мировые тела. Таким образом, во время сна он вступает в мир, к которому принадлежит не только наша Земля, но и другие звезды. В признание того факта, что человек во время сна живет в звездном (астральном) мире, тайноведение и называет астральным телом тот член человека, который имеет свою истинную родину в этом «астральном» мире, и который с каждым переходом в состояние сна черпает из этого мира обновленную силу.
        Промежуточное состояние между бодрствованием и сном есть состояние сновидения… Во время сновидения астральное тело отделено от физического, поскольку оно не имеет никакой связи с его органами чувств; но с эфирным телом оно еще поддерживает некоторую связь. То, что процессы астрального тела могут быть восприняты в образах, происходит or этой его связи с эфирным телом. В то мгновение, когда прекращается и эта связь, образы погружаются в тьму бессознательности и наступает сон без сновидений…
        Между тем как при переходе в сон астральное тело освобождается только от своей связи с эфирным и физическим телами, последние же остаются соединенными, - со смертью наступает отделение физического тела от эфирного. Физическое тело остается предоставленным своим собственным силам и поэтому как труп должно распасться. Для эфирного же тела теперь, со смертью, наступает состояние, в котором оно никогда не находилось прежде (в период между рождением и смертью), если не считать некоторых особенных состояний, о которых еще будет речь. А именно, эфирное тело соединено теперь со своим астральным телом без участия физического. Ибо до наступления смерти эфирное тело не сразу отделяется от астрального. Они сдерживаются некоторое время силой, существование которой необходимо, ибо, если бы ее не было, то эфирное тело совсем не могло бы высвободиться из физического. Что оно связано с ним, показывает сон, при котором астральное тело не в состоянии порвать связь между этими двумя членами человека. Эта сила начинает действовать с наступлением смерти. Она высвобождает эфирное тело из физического и соединяет с
астральным».
        Итак, со смертью физическое тело отсоединяется от эфирного, астрального и «Я». Далее идут сложные удивительные процессы, которые Штейнер прослеживает с серьезностью ученого и воодушевлением посвященного. Начинают распадаться эфирное и астральное тела. Но прежде человек переживает в образах всю свою жизнь от рождения до смерти. Астральное тело, говорит Штейнер, обладает воспоминанием об истекшей жизни.
        «И эфирное тело, которое еще существует, вызывает это воспоминание в виде обширной, исполненной жизни картины. Это первое переживание человека после смерти. Он воспринимает жизнь между рождением и смертью, как расстилающийся перед ним ряд образов. Во время той жизни, когда человек связан со своим физическим телом, воспоминание бывает только в состоянии бодрствования. И оно имеет место лишь постольку, поскольку это допускает физическое тело. Если бы физическое тело было для этого совершенным орудием, то можно было бы в каждое мгновение жизни вызывать прошлое души. Со смертью (отсоединением физического тела) это препятствие исчезает. Пока у человека сохраняется эфирное тело, существует известное совершенство воспоминания. Но оно слабеет но мере того, как эфирное тело теряет форму, которую имело во время своего пребывания в физическом теле, и которая похожа на физическое тело. Это является также причиной, почему астральное тело через некоторое время отделяется от эфирного.
        После распада (смерти) эфирного тела астральное может вроде бы полностью отдаться созерцанию духовного мира, однако этому препятствуют желания (вожделения), привязывающие пока астральное тело к чувственному миру (хотя желания удовлетворяются в чувственном мире с помощью органов физического и эфирного тела, необходимое условие осуществления желаний - астральное тело, «Я»). Не в силах удовлетворить желания (так как физическое и эфирное тела уже распались), «Я» испытывает жесточайшие мучения, которые прекращаются только после разрушения, распада мира желаний соответственно той части астрального тела, которая их обеспечивала.
        Можно составить себе понятие о том, что происходит тогда в человеке, если представить себе, что кто-нибудь испытывает сильнейшую жажду в местности, где далеко вокруг нельзя найти воды. Так же бывает и с «Я», поскольку оно после смерти сохраняет неугасшие вожделения наслаждений внешнего мира и не имеет органов для их удовлетворения. Жгучую жажду, которая служит для сравнения с состоянием «Я» после смерти, следует, конечно, мыслить возросшей до бесконечности и представлять распространенной на все имеющиеся еще вожделения, для которых отсутствует всякая возможность удовлетворения.
        Следующее состояние «Я» заключается в том, чтобы освободиться от этого притяжения, связывающего его с внешним миром. «Я» должно в этом отношении очиститься и освободиться. В нем должны быть уничтожены все желания, порожденные внутри тела и не имеющие права на существование в духовном мире. Как предмет охватывается огнем и сгорает, так распадается и разрушается после смерти описанный мир вожделений. Это открывает взору тот мир, который тай поведение обозначает как «пожирающий огонь духа». Этим «огнем» охватывается всякое вожделение чувственного рода, если это чувственное таково, что оно не является выражением духа. Такие представления об этих событиях, какие дает тайноведение, можно было бы найти безотрадными и страшными. Могло бы показаться ужасным, что надежда, для удовлетворения которой необходимы чувственные органы, должна после смерти превратиться в безнадежность; что желание, которое может удовлетворить только физический мир, должно превратиться в жгучее лишение. Но думать так можно лишь до тех пор, пока не поймешь, что все желания и вожделения, которые после смерти охватываются «пожирающим
огнем», в высшем смысле представляют собой не благодетельные, а разрушительные силы жизни».
        Не все положения, приводимые Штейнером, имеют своим источником модель устройства человека, некоторые из них явно эмпирического происхождения или выражают определенную изолированную идею. Таковы, например, идеи «обратного хода жизни» и «очищения души от грехов» в период посмертных воспоминаний.
        «Ближайшие переживания после смерти еще в одном отношении совершенно отличаются от переживаний во время жизни. Во время очищения человек живет некоторым образом в обратном направлении. Он еще раз переживает все то, что он испытал в жизни с момента рождения. Оп начинает с событий, непосредственно предшествовавших смерти, и еще раз переживает в обратном порядке все, вплоть до детства. При этом перед его взором духовно происходит то, что во время жизни исходило не из духовной природы его «Я». Но и это переживает он теперь в обратном виде. Человек, умерший, например, на 60-м году и причинивший на 40-м году кому-нибудь в порыве гнева физическую или душевную боль, еще раз переживает это событие, когда в своем обратном жизненном странствии после смерти он доходит до этого 40-го года. Но только он переживает не удовлетворение от этого поступка, которое испытал при жизни, а боль, которую он тогда причинил другому.
        Из вышесказанного можно увидеть, что только то ощущается после смерти мучительно, что родилось из вожделений «Я», коренящихся лишь во внешнем физическом мире. В действительности «Я» вредит не только другому, но и самому себе, удовлетворяя такие вожделения. Но только вред, наносимый самому себе, остается для него при жизни невидимым. После смерти весь этот мир губительных вожделений становится видимым для «Я». И к каждому существу, и к каждой вещи, в связи с которой загорелось такое вожделение, «Я» испытывает тогда влечение для того, чтобы это вожделение, как оно возникло, так могло бы быть и уничтожено в «пожирающем огне». Лишь когда человек доходит в своем обратном странствии до момента своего рождения, все подобные вожделения оказываются прошедшими через очистительный огонь; теперь ему ничто не препятствует вполне отдаться духовному миру, и он поднимается на новую ступень бытия. И как распались при смерти физическое тело, а вскоре затем и эфирное, так теперь распадается та часть астрального тела, которая может жить лишь в сознании внешнего физического мира. Таким образом, для тайноведения
существуют три трупа: физический, эфирный и астральный».
        Нарисованную здесь картину посмертных превращений души интересно сравнить с тибетскими представлениями (из «Книги Мертвых») и с исследованиями Муди. По тибетским представлениям, душа после смерти тоже испытывает страдания от невозможности удовлетворить желания, чувства и переживания. Напротив, все люди, свидетельства которых приводит Муди, утверждают, что они не испытывали никаких страданий и не смотрели идущий назад фильм своей жизни. А идея очищения души после смерти встречается еще у древних египтян. В «Книге Мертвых» можно прочесть замечательную «отрицательную исповедь», которую умершие должны повторять перед лицом Озириса и сорока двух судей в Аменти:
        «О, владыки правды! Дайте мне познать вас… сотрите мои грехи. Я не делал намеренно зла людям… Я не говорил лжи перед судилищем правды. Я не делал ничего злого… Я не убивал… Я не обманывал… Я не отрывал куска от покровов умерших. Я не прелюбодействовал. Я не отнимал молока от уст младенцев… Я не вынимал из гнезд священных птиц… Я чист! Я чист! Я чист!»
        И Штейнер стремится стать чистым перед Богом, однако для этого, утверждает он, нужно умереть, пройти и сгореть в «огне духа» и, наконец, полностью осознать, увидеть свою вину. Ну что же, вполне возможно.

7
        Оставив позади себя три трупа (физический, эфирный и астральный), «Я», душа, наконец, оказывается в духовном мире. Здесь ее окружают «существа духовного рода», духовная среда, духовная стихия. Но и весь прошлый опыт, накопленный человеком в обычной жизни, не пропадает, а отпечатывается в «Я».
        «Когда человек после смерти прошел через этот мир, он встал перед иным миром, духовным, который порождает в нем желание, находящее свое удовлетворение только в духовном. Но и теперь человек различает границу между тем, что принадлежит к его «Я», и тем, что составляет окружающее - можно также сказать, духовный внешний мир - это «Я»…
        Все окружающее человека наполнено теперь существами, однородными с его «Я», ибо только «Я» имеет доступ к «Я». Как в чувственном мире человека окружают и образуют этот мир минералы, растения и животные, так после смерти он окружен миром, состоящим из существ духовного рода. Однако человек приносит с собой в этот мир нечто такое, что не входит в состав окружающего его мира. Это то, что «Я» пережило в чувственном мире. Вначале, непосредственно после смерти, пока эфирное тело еще связано с «Я», сумма этих переживаний складывается в обширную картину воспоминаний. Хотя само эфирное тело впоследствии и исчезает, однако от картины воспоминаний остается нечто, являющееся непреходящим достоянием «Я». То, что остается, можно уподобить с тем, как если бы из всех переживаний, которые человек имел между рождением и смертью, был сделан экстракт, извлечение это духовный итог жизни, плод ее. Итог этот носит духовный характер: он содержит в себе все духовное, что раскрывается через внешние чувства. Но без жизни в чувственном мире он не мог бы состояться. Этот духовный плод чувственного мира «Я» ощущает после
смерти как то, что является теперь его собственным, внутренним миром, и с чем оно вступает в мир, состоящий из существ, раскрывающихся таким образом, каким раскрывается самому себе в своей внутренней глубине только «Я».
        В духовном мире душа попадает в родственную «Я» стихию духа, божественного, гам она окунается в своеобразный мир «звуков», «красок», «слов», «света» и т. п. От земных они отличаются своим духовным происхождением и взаимопроникновением в духовные существа. Чем больше человек вживается в духовный мир; тем больше он становится для него жизнью, исполненной движения, которую можно сравнить со звуками и их гармонией в чувственной действительности. Только он чувствует звуки не как нечто, извне доходящее до его слуха, а как силу, через его «Я» струящуюся в мир. Он чувствует звук, как во внешнем мире чувствует свою собственную речь или пение, по только он знает, что в духовном мире эти льющиеся из него звуки суть в то же время проявления иных существ, изливающихся через него в мир. Еще более высокое проявление совершается в «стране духов», когда звук становится «духовным словом». Тогда через «Я» льется не только исполненная движения жизнь другого духовного существа, но такое существо само сообщает этому «Я» свою внутреннюю глубину. И когда через «Я» струится «духовное слово», то два существа живут одно в
другом без того разделения, которое необходимо сопровождает каждое совместное бытие в чувственном мире. И таким является действительно совместное бытие «Я» с другими духовными существами после смерти».
        Штейнеровский духовный мир обладает одной замечательной особенностью: стихии и живые существа, населяющие его, имеют аналогии в мире чувств, воображения, мышления. Штейнер весьма поэтически описывает их бытие.
        «Что в чувственном мире выступает как ощущение, то в области духа проникает во все таким же образом, как на Земле воздух. Надо представить себе море текущих ощущений. Скорбь и страдания, радость и восторг проносятся в этой области подобно ветру и буре в воздушном круге чувственного мира. Представьте себе происходящую на Земле битву. Здесь стоят друг против друга не только видимые чувственным глазом фигуры людей, но также и чувства против чувств, страсти против страстей. Страдания заполняют поле битвы гак же, как фигуры людей. Все страсти, все страдания, вся радость победы, какие живут на поле битвы, все это существует, поскольку проявляется в чувственно воспринимаемых действиях, но они могут быть и видимы духовным чувством как событие в воздушном круге «страны духов». В Духовном мире такое событие - как гроза в физическом мире. И восприятие этих событий можно сравнить со слышанием слов. Поэтому говорят: как воздух окутывает и проникает земные существа, гак «веющие духовные слова» - существа и события «страны духов».
        В этом духовном мире возможны еще и другие восприятия. Здесь есть также и то, что можно сравнить с теплотой и светом физического мира. Как теплота проникает земные вещи и существа, гак мысли проникают во все. Но только мысли надо представить себе как живые самостоятельные существа. То, что человек постигает в видимом мире как мысли, есть как бы тени мыслей-существ «страны духов». Представьте себе мысль, какой она бывает у человека, но извлеченной из этого человека и одаренной, как деятельное существо, самостоятельной внутренней жизнью, и тогда вы получите слабое, образное выражение того, что наполняет «страну духов».
        То, что в духовном мире можно сравнить с физическим светом, в своем подлинном облике есть проявляющаяся мудрость. Это существа, изливающие мудрость на свое окружение, как Солнце проливает свет на физические существа. То, на что падает свет этой мудрости, является в своем истинном смысле и значении для духовного мира, подобно тому, как и физическое существо являет свой цвет, когда оно освещается светом».
        Однако помимо светлых существ в духовном мире, очевидно, на его границе обитают и темные. Когда душа, имея вожделения, только входит в новый для нее мир, на нее набрасываются темные демонические существа, питающиеся этими вожделениями и другими неоправданными в духовном мире страстями.
        «Ясновидящее наблюдение говорит, что этот мир очистительного огня населен существами, вид которых для духовного взора ужасен и причиняет страдание; их наслаждение состоит, по-видимому, в уничтожении, а страсть их направляется на зло, в сравнении с которым зло чувственного мира кажется незначительным. Все, что человек приноси! с собой в этот мир из означенных вожделений, является для этих существ как бы пищей, благодаря которой мощь их усиливается и укрепляется».
        На первый взгляд, мир Штейнера кажется необузданной фантазией, если не хуже. Однако, если вдуматься, и стихии, и живые существа, населяющие этот духовный мир, вполне на своем месте, их бытие оправданно, закономерно. Ведь душа приходит в высший мир, чтобы жить, действовать, следовательно, она должна найти мир, пригодный для жизни, заполненный жизнью. Как мы предположили, описанный Штейнером духовный мир - это мир самого Штейнера, но натурализованный, оестествленный. Он населен живыми ощущениями, образами, чувствами, эмоциями, мыслями, идеями, поскольку живым является сам Штейнер. И все они заявляют о себе, вступают друг с другом в сложные отношения, борются за влияние на «Я» и т. д. Так что Штейнер не делает ничего незаконного, вводя в свой мир подобные живые существа и стихии, напротив, он восстанавливает справедливость, возвращая живое - живому. Полемизируя с естественнонаучной установкой психологии, он мог бы сказать: «Психологи мистифицировали свой объект, представили человека как неживое, недуховное; я же, напротив, создаю объективное описание души».
        Однако в чем, собственно, состоит жизнь духовных существ в высшем мире? Во-первых, в духовном познании себя и мира, познании, неизмеримо более глубоком (ясновидящем), чем обычное, земное. Во-вторых, в подготовке и осуществлении нового воплощения души (под руководством более развитых существ душа очищается, воссоздает новые тела - астральное, эфирное и физическое, находит новых родителей). В-третьих, в участии в мироздании, т. е. в изменении Земли (Мира), ее развитии. Вот как сам Штейнер описывает эти процессы.
        «Когда «Я» переходит в «страну духов», перед ним выступают те силы, которые остаются скрытыми для физического восприятия. То, что видимо в первой области страны духов, - это духовные существа, которые всегда окружают человека и которые построили также и его физическое тело. Таким образом, в физическом мире человек воспринимает не что иное, как откровение тех духовных сил, которые образовали его физическое тело. После смерти он находится среди этих творческих сил, являющихся ему теперь в своем подлинном, сокрытом прежде облике. Точно так же во второй области он находится среди сил, из которых состоит его эфирное тело; в третьей области к нему притекают силы, из которых сложилось его астральное тело. Так же и более высокие области страны духов посылают ему теперь то, из чего он был построен во время жизни между рождением и смертью.
        Эти существа духовного мира действуют отныне совместно с тем, что человек принес с собою, как плод, из прошлой жизни, и что теперь становится зачатком. Через эту совместную деятельность человек созидается заново как духовное существо…
        Пока человек еще не настолько развит, этим процессом должны руководить существа, которые в своем развитии ушли дальше, чем он. Такие существа направляют астральное тело к чете родителей, чтобы они наделили его соответствующими эфирным и физическим телами…
        Созидание нового телесного состава не является, однако, единственной деятельностью, которую надлежит человеку выполнить между смертью и новым рождением. Пока происходит это созидание, человек живет вне физического мира. Но тем временем этот мир движется в своем развитии дальше, и в течение сравнительно коротких промежутков Земля меняет свое лицо. Когда человек появляется на Земле для нового существования, она обычно никогда не имеет того вида, какой она имела во время его последней жизни. За время его отсутствия на Земле очень многое изменилось. В этом изменении лица Земли тоже действуют скрытые силы. Они действуют из того же мира, в котором человек находится после смерти. И он сам принужден участвовать в этом преобразовании Земли. Но пока он через рождение в себе жизне-духа и духо-человека не приобрел ясного сознания о связи между духовным и физическим, до тех пор это участие может протекать только под руководством высших существ. Можно сказать, что в промежуток времени между смертью и новым рождением люди так преобразуют Землю, что условия жизни на ней соответствуют тому, что развилось в них
самих. Если мы в определенный момент наблюдаем какую-нибудь местность на Земле и затем по истечении долгого времени находим ее в совершенно измененном состоянии, то силы, вызвавшие это изменение, исходят от умерших. Таким образом, между смертью и новым рождением они связаны с Землей. Ясновидящее наблюдение видит во всем физическом бытии откровение скрытого духовного. Для физического наблюдения изменение Земли обуславливается действием солнечного света, переменою климата и т. д. Для ясновидящего наблюдения в луче света, падающего с Солнца на растение, действует сила умерших. Это наблюдение видит, как человеческие души витают над растениями, как они изменяют почву Земли и т. п. После смерти человек занят не только самим собой, не одной только подготовкой к своему новому земному существованию. Нет, он бывает призван к духовной работе над внешним миром, как во время жизни между рождением и смертью он призван к работе физической.
        Но не только жизнь человека из «страны духов» действует на условия физического мира, существует и обратная связь - деятельность в физическом существовании имеет свои последствия в духовном мире. Например, существует связь любви между матерью и ребенком. Эта любовь проистекает из их взаимного притяжения, которое коренится в силах чувственного мира. Но с течением времени чувственные узы становятся все более духовными. И эти духовные узы завязываются не только в физическом мире, но также и в «стране духов». То же самое касается и других отношений. То, что создается духовными существами в физическом мире, продолжает существовать и в мире духовном. Союз, заключенный между двумя людьми, приводит их к встрече и в новой жизни. При этом бестелесное общение их становится еще более тесным, чем в физической жизни».
        Мистика! - скажет ученый-психолог или просто рациональный человек, наш современник. Нет, это апофеоз (что по-гречески значит «обожествление») культуры, особая превращенная (эзотерическая) форма ее осознания - возразит доброжелательный и вдумчивый гуманитарий. Ведь именно в культуре происходит живая связь поколений; именно в культуре образы и деяния умерших оказывают влияние на живых (т. е. прошлые состояния культуры поддерживают существующие); именно в культуре человек приобретает особую (духовную) жизнь и развивается дальше. Гомер, Сократ, Пифагор, Аристотель, Платон и тысячи других мыслителей не только продолжают духовно жить в культуре, но и развиваются в ней. К примеру, науковедческие исследования (Рожанский и др.) показали, что переживание Сократа его современниками было неизмеримо беднее, чем переживание его личности в «сократической литературе» или в наше время. Как духовное (символическое, смысловое) существо Сократ не только до сих пор живет в культуре, но и непрерывно усложняется, развивается. Умерев как человек, Сократ, однако, продолжает жизнь в культуре как своеобразный живой
организм: он «питается» (в сознании живых людей), «размножается» (порождая, как идеал, себе подобных), «движется» (изменяется, развивается); он может и «умереть» (если культура полностью изживет свой интерес к нему) или «заболеть» (при снижении интереса, борьбе как с ересью и т. п.), он активен, действен (влияет на другие сознания). При таком взгляде на человека саму культуру можно рассматривать как живой суперорганизм, космическую жизнь духа, реализующую себя на материале нашей планеты, материале жизни и деятельности населяющих ее людей. И для самой этой идеи не так уж важно, что жизнь духа Штейнер помещает и в этом, и в том мире; ведь действительно, непонятно, в каком пространстве находится дух, только для материалиста - это не чувственная, а умозрительная вещь (ноумен). Как реальный, материальный предмет дух полагается нашей мыслью, наподобие того, как мы полагаем реальность и материальность далеких звезд, элементарных частиц, государства, истории, самого мышления или культуры.

8
        Остался еще один вопрос: в каком направлении происходит развитие духовного мира («Земли»)? Даже не заглядывая в «Тайноведение», можно предположить, что духовный мир, по Штейнеру, должен развиваться так, чтобы можно было, с одной стороны, эзотерически осмыслить историю культуры (человечества), а с другой - предсказать ее движение к состоянию, соответствующему идеалу того же Штейнера. И точно, в «Очерке тайноведения» мы находим и то, и другое: и историю культуры, и прогноз ее будущего. При этом история культуры трактуется Штейнером в виде планетарных воплощений духа, которые он называет Сатурном, Солнцем, Луной, Землей (современная эпоха) и, далее (будущее), Юпитером, Венерой, Вулканом.
        «Наша Земля представляет собой перевоплощение древней планеты. Но духовная наука может углубиться еще дальше в прошлое. И она находит тогда, что весь процесс был повторен еще дважды. Наша Земля прошла, таким образом, через три предшествующих планетарных состояния, между которыми всегда лежали промежуточные состояния духовности.
        В том образе, в каком человек развивается в настоящее время, он выступает лишь в четвертом из планетарных воплощений - на Земле. И существенным для этого образа является состав человека из четырех членов: из физического тела, жизненного тела, астрального тела и «Я». Но этот образ не мог бы появиться, если бы он не был подготовлен фактами предшествовавшего развития. Во время прежнего планетарного воплощения развились существа, которые уже имели три из теперешних четырех членов человека: физическое тело, жизненное тело и астральное тело. Эти существа, которых в известном отношении можно назвать предками человека, еще не имели «Я», по они настолько развили три остальных члена и связь между ними, что обрели зрелость для принятия в себя «Я».
        Как через развитие Земли человек поднимается на более высокую ступень, так это происходило и раньше при прежних планетарных воплощениях. Ибо уже при первом из этих воплощений существовало кое-что от человека. И если проследить развитие существа человека в далеком прошлом при первых и последующих планетарных воплощениях, то это проливает свет и на современное его существо. В тайноведческом исследовании первое воплощение планеты можно назвать Сатурном, второе можно обозначить как Солнце, третье - как Луну, четвертым является Земля…
        Из современных четырех членов человеческого существа физическое тело самое древнее. Оно является также тем членом, который достиг в своем роде наибольшего совершенства. И тайноведческое исследование показывает, что этот член человека существовал уже во время развития Сатурна…
        Тогда физическое тело проходило первую ступень своего развития, и в пего еще не было включено человеческое жизненное тело, астральное тело и «Я». Во время развития Сатурна оно только созревало для принятия в себя жизненного тела. Для этого Сатурн должен был сначала перейти в состояние духовности и затем перевоплотиться в Солнце. Во время солнечного воплощения снова развилось как бы из сохранившегося зачатка то, чем стало физическое тело на Сатурне; и только тогда могло оно проникнуться эфирным телом. Благодаря включению эфирного тела физическое тело изменило свой характер; оно поднялось на вторую ступень совершенства. Нечто подобное произошло и во время лунного развития. Предок человека, каким он перешел в своем развитии с Солнца на Луну, включил в себя астральное тело. Тем самым физическое тело было изменено в третий раз и поднялось таким образом на третью ступень своего совершенства. Жизненное тело было при этом также изменено; оно стояло теперь на второй ступени своего совершенства. На Земле в предка человека, состоящего из физического тела, жизненного тела и астрального тела, было включено
«Я». Благодаря этому физическое тело достигло своей четвертой степени совершенства, жизненное тело - третьей, астральное тело - второй; «Я» стоит лишь на первой ступени своего бытия».
        Итак, замысел Штейнера состоит в том, чтобы показать, как в процессе развития духовного мира (через его последовательные планетарные воплощения) развивался человек и все, что имеет важное значение в духовной культуре: природа, духовные существа (ангелы, архангелы, апостолы, выдающиеся религиозные деятели, сам Христос и т. п.), а также Люцифер и его слуги, наконец, важнейшие планетарные и духовные события (например, образование человеческих племен или гибель Атлантиды). При этом Штейнер широко использует созданную им теоретическую модель устройства человека, но не только: многие положения он усматривает в своем ясновидческом сознании. Вот, к примеру, небольшой фрагмент уже земной истории.
        «Духовные существа, которые извлекли Луну из Земли и связали свое собственное бытие с Луною (т. е. сделались земно-лунными существами), вызвали при помощи сил, которые они посылали с Луны на Землю, определенное строение человеческой организации. Их воздействие сказывалось в совместном действии этого «Я» с астральным, эфирным и физическим телами. Через это воздействие человек получал возможность сознательно отражать в себе исполненное мудрости строение мира, отображать его как бы в отраженном познании…
        Это и случилось бы, если бы не сказалось другого влияния. Без него человек сделался бы существом с таким сознанием, которое отражает мир в образах познавательной жизни как бы по природной необходимости, а не через свободное участие человека. Но этого не произошло. Как раз ко времени отщепления Луны в развитие человека вмешались духовные существа, которые сохранили много из своей лунной природы. Эти существа с древней лунной природой, находившиеся как бы в неправильном развитии, были изгнаны на Землю. В их лунной природе заключалось как раз то, что во время древнего развития восстало против солнечных духов и что послужило тогда ко благу человека, поскольку оно привело его к самостоятельному, свободному состоянию сознания. Последствием своеобразного развития этих существ в земной период было то, что они стали противниками духовных существ…
        Противоборствующие силы принесли с собой из своей лунной природы способность воздействовать на астральное тело человека, а именно: сделать его самостоятельным. Они использовали эту способность, даровав астральному телу известную самостоятельность в противовес тому необходимому (несвободному) состоянию сознания, которое было обусловлено существами земной Луны…
        Действие, нисходившее на человека от отставших в лунном состоянии духовных существ, имело для него двоякое последствие. Его сознание утратило характер простого зеркала вселенной, так как в астральном теле человека пробудилась возможность управлять из этого астрального тела образами сознания и господствовать над ними. Человек стал господином своего познания. Но с другой стороны, исходной точкой этого господства стало астральное тело, и «Я», стоящее выше него, попало таким образом в постоянную зависимость от него. Вследствие этого человек стал на будущие времена подвержен постоянным влияниям низшего элемента своей природы. Он мог в своей жизни опускаться ниже той высоты, на которую поставили его в мировом процессе земно-лунные существа. И непрерывное влияние на его природу этих неправильно развитых лунных существ продолжалось и в последующее время. В противоположность другим существам, которые с земной Луны сделали сознание зеркалом мира, но не дали свободной воли, эти лунные существа можно назвать люциферическими духами. Они доставили человеку возможность развить в своем сознании свободную
деятельность, но вместе с тем также и возможность заблуждения и зла…
        Вследствие того, что человек, повинуясь своим представлениям, подверженным заблуждению, отдавался влияниям внешнего мира и жил сообразно своим желаниям и страстям, не согласуя их с высшими духовными влияниями, появилась возможность болезней. Но особое действие люциферического влияния заключалось в том, что отныне человек не мог больше чувствовать свою отдельную земную жизнь как продолжение свободного от тела существования. Он воспринимал отныне такие земные впечатления, которые могли быть пережиты посредством привитого ему астрального элемента и которые соединялись с силами, разрушающими физическое тело. Человек ощущал это как отмирание своей земной жизни. И через это появилась обусловленная самой человеческой природою «смерть».
        Аналогично создает Штейнер и прогноз будущего Земли: в своем ясновидческом сознании он предвидит гармонию, которую достигнет человечество, когда полностью осознает свою духовную сущность и разовьет в себе наряду с мудростью бесконечную Любовь.
        «Отсюда видно, что из «Познания Грааля» вытекает высочайший идеал человеческого развития: одухотворение, достигаемое человеком путем его собственной работы. Это одухотворение является в конце концов результатом устанавливаемой им в пятом и шестом периоде теперешнего развития гармонии между приобретенными силами рассудка и чувства, с одной стороны, и познанием сверхчувственных миров - с другой. То, что он вырабатывает таким образом внутри своей души, должно под конец само стать внешним миром. Дух человека поднимается к величественным впечатлениям окружающего его внешнего мира и сперва предчувствует, а затем познает стоящих за этими впечатлениями духовных существ. Сердце человека ощущает бесконечное величие этого духовного мира, но человек может также познать, что его внутренние умственные, чувствительные и волевые переживания являются зачатками находящегося в становлении духовного мира…
        В состоянии Земли содержится то, что развивалось во время предшествующих состояний Сатурна, Солнца и Луны. Земной человек усматривает «мудрость» в совершающихся вокруг него процессах. Эта мудрость содержится в них как результат того, что произошло прежде. Земля - преемница «древней Луны». Последняя со всем, что принадлежало к ней, развивалась в «Космос Мудрости». Земля являет собой начало нового развития, благодаря которому в эту мудрость должна будет влиться новая сила…
        Тайна всего развития на будущие времена заключается в том, что познание и все то, что совершает человек из истинного понимания развития, есть посев, который должен созреть, как любовь. И сколько порождается сил любви, столько создается и творчества для будущих времен. В том, что возникает из любви, будут заложены великие силы, ведущие к конечному итогу - одухотворению…
        Начиная с состояния Земли, «мудрость внешнего мира» становится внутренней мудростью в человеке. И, следовательно, зародышем любви. Мудрость есть условие любви. Любовь есть плод возрожденной в «Я» мудрости».
        Мы не ошибемся, если предположим, что мудрость и любовь лежат в основании всей пирамиды ценностей и реальностей самого Штейнера, и именно отсюда они пришли в эзотерический мир, как его идеал. Вникнув в нарисованную Штейнером историю Земли и его прогноз будущего, наш постоянный оппонент, вероятно, воскликнет: «Наконец-то я его поймал, все его дворцы построены на песке, они не более чем фантазия, поскольку все извлечены из его собственного ясновидческого сознания, как будто он смотрит какой-то захватывающий фильм». А почему бы и нет? Штейнер действительно смотрит фильм, только экран расположен не вовне, а внутри его собственной души, и киноаппарат не механический, а эзотерический (вспомним имагинацию, инспирацию и интуицию).
        «Но ведь все его построения фантастичны, не осмыслены, в них нет логики», - возражает оппонент. Почему - нет? Есть. Штейнер пользуется своей моделью устройства человека, в его построениях чувствуется железная логика самореализации его «Я», личная богатая эзотерическая и философская культура: и Христа, и миф об Атлантиде не он выдумал. А насчет фантастичности и, тем более, осмысленности, не стоит и говорить - ведь таково большинство умозрительных научных теорий. Взять, к примеру, весьма научную и даже экспериментально обоснованную современную теорию «расширяющейся вселенной». Разве это не дикая фантазия, и разве она осмысленна с точки зрения бытия человека? Почему вселенная взрывается, как граната, и в чем здесь духовный смысл? Быть может, физиков и астрономов нельзя подпускать к обсуждению природы вселенной, поскольку космологическое знание о мироздании влияет на решение вопроса о смысле человеческого бытия? (Кстати, раньше космологические теории и картины создавали не физики, а философы, возможно, и сейчас это их прямое дело?)
        «Ну, положим, - упорствует оппонент, - откуда все же Штейнер берет связную картину этих невероятных событий?» Да оттуда же, откуда душа берет материал для сновидений. Можно показать, что психотехника йоги, буддизма или Штейнера - это своеобразный самоуправляемый, самопрограммируемый сон. В обычном сне «программы» сновидений задаются нереализованными в состоянии бодрствования психическими структурами (планами, желаниями, установками). В психотехнике же программы задаются эзотерическим учением и нереализованными идеальными реальностями эзотерика (страстным желанием прийти к Богу, Нирване, Духу, Мудрости, Любви и т. п.). Материал же обоих «сновидений» всегда один и тот же - собственный опыт человека. В случае обычного сновидения из этого материала, как из кирпичей, сонная психика в свободной конструктивной символической деятельности создает реальности, в которых изживаются ситуации и структуры, не реализованные днем (это и есть обычное сновидение). В случае штейнеровского «Тайноведения» его психика, находящаяся в состоянии инспирации или интуиции, также создает реальности, но другие, отвечающие
эзотерическому учению самого Штейнера, позволяющие изжить нереализованные психические структуры, относящиеся к его высшим реальностям.
        «Но разве сновидения, даже самопрограммируемые, могут являться источником знаний?» - спрашивает вконец изумленный оппонент. А почему бы нет. Конечно, не научных знаний, а эзотерических, т. е. таких, которые разрешают мучительные проблемы эзотерического сознания, позволяют человеку осмыслить свое бытие, свой жизненный путь, освобождают его от страхов (например, перед смертью), вливают в него дополнительные силы и энергию, позволяют осмыслить мир, историю, культуру.
        «Да, но такие эзотерические знания нельзя никому передать, кроме самого Штейнера, - не сдается наш оппонент, - кроме того, Вы сами утверждали, что духовный мир и мир Штейнера похожи, как две капли воды». Что на это можно возразить? Передать эзотерические знания, вероятно, можно всем, кому нравится это учение, а таких, как мы знаем, немало. Что же касается сходства миров, так ведь Штейнер мог, хотя и пристрастно, но вполне адекватно и глубоко осмыслить мир и культуру. Впрочем, любой ученый-гуманитарий описывает мир исходя из своего личного понимания и своих ценностей.
        Христианская мистерия или дзэнская свобода
        Эзотерическая культура (Даниил Андреев. «Роза Мира»)
        Эзотерическое сознание (учение дзэн)
        Эзотерическая свобода (учение Кришнамурти)
        Врач Никита Данилов
        Воспоминание участника эзотерического семинара
        Вадим Розин наилучшим образом исполнял роль учителя - тихая, но четкая речь и приветливо-отрешенная полуулыбка. Пространство тоже как нельзя лучше соответствовало ситуации - в серых зимних сумерках, через дворы и строительные площадки, мы выходили к старому московскому дому, ожидавшему капремонта; квартира, по духу своему коммунальная, выглядела покинутой, пустоватой, в ней оказывалось много людей и мало старой мебели, так что иногда мужчины устраивались на половичках, якобы, в позе лотоса. Собака в ритме тиканья часов постукивала когтями по паркету, обходя присутствующих и едва касаясь носом рук и одежды. В перерывах курили на кухне, стряхивая пепел в приспособленные для этого консервные банки; постоянно кипел чайник, и по-видимому отсутствию посуды можно было подумать, что обедают здесь только собака, кошка и ворон, а люди лишь пьют чай с развесными карамельными конфетами.
        С мягкой, почти извиняющейся улыбкой Вадим говорил нам, что не призывает никого пойти по одному из путей, а лишь демонстрирует их разнообразие. Все ему удалось; во всяком случае, я и мой друг на несколько последующих лет погрузились в чтение Карлоса Кастанеды.
        Май, 1997 г.
        ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
        (Даниил Андреев. «Роза Мира»)
        Ты осужден. Молись. Ночь беспросветна. Рок Тебя не первого привел в сырой острог.
        Дверь замурована. Но под покровов тьмы Нащупай лестницу - не в мир, а в глубь тюрьмы. Сквозь толщу мокрых плит, сквозь крепостной редут На берег ветреный ступени приведут.
        Там волны вольные. Отчаль же. Правь! Спеши!
        И кто найдет тебя в морях твоей души?
        Д. Андреев
        Часто, слишком часто мечту я переживал, как глубокую реальность, действительность же, как призрачный кошмар. Величайшие подъемы моей жизни связаны с внутренней музыкой, вызванной мечтой.
        Н. Бердяев

1
        Даниил Андреев, сын известного русского писателя Леонида Андреева, поистине трагично заканчивал свою жизнь: он был арестован в 1947 г. и осужден по 58-й статье УК, провел 10 лет во Владимирской тюрьме; лишился рукописи большого исторического романа «Странники ночи», над которым работал с 1937 г.; из тюрьмы вышел тяжело больным и умер в 1959 г., проведя на свободе неполных два года. И как раз в это страшное для него время (1950-1958) гг. он писал замечательный философско-исторический трактат «Роза Мира», где выплеснулась ярким огнем его изболевшаяся душа. Однако это исповедь художника (Д. Андреев писал стихи и прозу), а не ученого, и такая исповедь, которая мало чем отличается от обычного эзотерического учения. Художественность текста «Розы Мира» затрудняет многим читателям ее понимание. Вспоминаю, как я однажды заговорил об этом произведении со своим приятелем, хорошо знакомым с эзотерической литературой и понимавшим ее. ««Роза Мира»? - сказал он с некоторым недоумением, - я заглянул в текст и решил, что это шизофрения, а разве не так?» Отвечая ему, я невольно вспомнил М. Цветаеву, она писала о
художественном творчестве вообще, но как будто имела в виду «Розу Мира».
        «Состояние творчества есть состояние наваждения… Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто - он? То, что через тебя хочет быть… Каким - то вещам России хотелось сказаться, выбрали меня. И убедили, обольстили - чем? - моей собственной силой: только ты! Да, только я. И поддавшись - когда зряче, когда слепо - повиновалась, выискивала ухом какой-то заданный слуховой урок. И не я из ста слов (не рифм) посреди строки выбирала сто первое, а она (вещь), на все сто эпитетов упиравшаяся: меня не так зовут.
        Состояние творчества есть состояние сновидения, когда ты вдруг, повинуясь неизвестной необходимости, поджигаешь дом или сталкиваешь с юры приятеля. Твой ли это поступок? Явно твой (спишь, спишь ведь ты!). Твой на полной свободе поступок тебя без - совести, тебя - природы».
        Именно в таком состоянии наваждения, сновидения и посещали Даниила Андреева «иные», просветленные, существа (вошедшие после смерти в Синклит России), показывая и диктуя ему устройство и названия нашего мира (Шаданакара) и населяющих его обитателей (иерархий). В этом состоянии («метаисторических озарений», «созерцаний», «осмыслений») Андреев и создает «Розу Мира». Он понимает, ее идеи столь необычны, что будут приняты лишь теми немногими, чей душевный строй созвучен ему, Андрееву; у него нет, как у Штейнера, иллюзий, будто «здоровое, ясное сознание всегда может отличать вещь от ее представления (фантазии)». Андреев пишет:
        «… я имел, однако, великое счастье бесед с некоторыми из давно ушедших от нас и ныне пребывающих в Синклите России. К совершенно потрясающим переживаниям их реальной близости я почти не смею прикоснуться пером. Не смею назвать и имена их, но близость каждого из них окрашивалась в неповторимо индивидуальный тон чувств. Встречи случались и днем, и в людной тюремной камере, и мне приходилось ложиться на койку, липом к степе, чтобы скрыть поток слез захватывающего счастья. Близость одного из великих братьев вызывала усиленное биение сердца и трепет торжественного благоговения. Другого все существо мое приветствовало теплой, нежной любовью, как драгоценного друга, видящего насквозь мою душу и любящего ее, и несущего мне прощение и утешение. Приближение третьего вызывало погреби ость склонить перед ним колена, как перед могучим, несравненно выше меня взошедшим, и близость его сопровождалась строгим чувством и необычайной обостренностью внимания. Наконец, приближение четвертого вызывало ощущение ликующей радости - мировой радости - и слезы восторга. Во многом могу усомниться, ко многому во внутренней
жизни могу отнестись с подозрением в его подлинности, но не к этим встречам.
        Видел ли я их самих во время этих встреч? Нет. Разговаривали ли они со мной? Да. Слышал ли я их слова? И да, и нет. Я слышал, но не физическим слухом, как будто они говорили откуда-то из глубины моего сердца. Многие слова их, особенно новые для меня названия различных слоев Шаданакара и иерархий, я повторял перед ними, стараясь наиболее близко передать их звуками физической речи, и спрашивал, правильно ли? Некоторые из названий и имен приходилось уточнять но нескольку раз; есть и такие, более или менее точного отображения которых в наших звуках найти не удалось. Многие из этих нездешних слов, произнесенных великими братьями, сопровождались явлениями световыми, но то не был физический свет, хотя их и можно сравнить в одних случаях со вспышками молнии, в других - с заревами, в третьих - с лунным сиянием. Иногда это были совсем уже не слова в пашем смысле, а как бы целые аккорды фонетических созвучий и значений. Такие слова перевести на наш язык было нельзя совсем, приходилось брать из всех значений одно, из всех согласованно звучащих слогов - один. Но беседы заключались не в отдельных словах, а в
вопросах и ответах, в целых фразах, выражавших весьма сложные идеи. Такие фразы, не расчленяясь на слова, как бы вспыхивали, отпечатываясь на сером листе моего сознания, и озаряли необычным светом то темное для меня и неясное, чего касался мой вопрос. Скорее даже это были не фразы, а чистые мысли, передававшиеся мне непосредственно, помимо слов.
        Так, путь метаисторических озарений, созерцаний и осмыслений был дополнен трансфизическими странствиями, встречами и беседами.
        Дух нашего века не замедлит с вопросом: «Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем «опыт» обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии?»
        Но странно, разве ко всем явлениям духовной жизни, ко всем явлениям культуры мы подходим с требованием гарантии? А если не ко всем, то почему именно к этим? Ведь мы не требуем от художника или композитора гарантии «достоверности» их музыкальных наитий и живописных видений. Нет гарантий и в передаче религиозного и, в частности, метаисторического опыта. Без всяких гарантий опыту другого поверит тог, чей Душевный строй хотя бы отчасти ему созвучен; не поверит и потребует гарантий, а если получит гарантии, все равно их не примет тот, кому этот строй чужд. На обязательности принятия своих свидетельств настаивает только наука, забывая при этом, как часто её выводы сегодняшнего дня опровергались выводами следующего. Чужды обязательности, внутренне беспредельно свободны другие области человеческого духа: искусство, религия, метаистория».
        Мы не случайно упомянули выше имя Штейнера: Андреев, безусловно, был знаком с его учением и в какой-то мере являлся его последователем. Многое указывает на это (термины, образы, идеи), как, впрочем, и на то, что, оттолкнувшись от Штейнера, он создает вполне оригинальное самостоятельное эзотерическое учение.

2
        Мироощущение Даниила Андреева - противоречиво, амбивалентно, но одновременно очень жизненно, симптоматично. Он колеблется между крайним пессимизмом (его мучат апокалипсические и эсхатологические кошмары) и таким же крайним оптимизмом (верой в то, что разум восторжествует и вот-вот настанет светлая эра «Розы Мира»).
        «Ничто не поколеблет меня в убеждении, что самые устрашающие опасности, которые грозят человечеству сейчас и будут грозить еще не одно столетие, - это великая самоубийственная война и абсолютная всемирная тирания… Может быть отстранена опасность данной тирании, данной войны, но некоторое время спустя возникнет угроза следующих. Оба эти бедствия были для нас своего рода апокалипсисами - откровениями о могуществе мирового Зла, о его вековечной борьбе с силами Света. Люди других эпох, вероятно, не поняли бы нас; наша тревога показалась бы им преувеличенной, наше мироощущение - болезненным».
        Внешним проявлением надвигающейся катастрофы Андреев считает стремление к «всемирному» объединению и господству, внутреннюю пружину процесса он видит в действиях Сатаны, Антихриста, Великого Мучителя.
        «Возникают такие государственные громады, на сооружение которых раньше потребовались бы века. Каждое хищно по своей природе, каждое стремится навязать человечеству именно свою власть. Их военная и техническая мощь становится головокружительной. Они уже столько раз ввергали мир в пучину войн и тираний, - где гарантии, что они не ввергнут его еще и еще? И наконец сильнейший победит во всемирном масштабе, хотя бы это стоило превращения трети планеты в лунный ландшафт. Тогда цикл закончится, чтобы уступить место наибольшему из зол: единой диктатуре над уцелевшими двумя третями мира - сперва, быть может, олигархической, а затем, как это обычно случается на втором этане диктатур, - единоличной…
        … Если вглядеться глубже, если сказать во всеуслышание то, что говорят обычно лишь в узких кругах людей, живущих интенсивной религиозной жизнью, то обнаружится нечто, не всеми учитываемое. Это возникший еще во времена древнеримской империи мистический ужас перед грядущим объединением мира, это неутолимая тревога за человечество, ибо в едином общечеловеческом государстве предчувствуется западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству «князя мира сего», к последним катаклизмам истории и к ее катастрофическому перерыву»,
        Учение «Розы Мира» продолжает Андреев, «видит своего врага в одном: в Противобоге, в тиранствующем духе, Великом Мучителе, многообразно проявляющем себя в жизни нашей планеты. Для движения, о котором я говорю, и сейчас, когда оно едва пытается возникнуть, и потом, когда оно станет решающим голосом истории, врагом будет одно: стремление к тирании и к жесткому насилию, где бы оно ни возникало, хотя бы в нем самом».
        Этому крайнему пессимизму второе «Я» Даниила Андреева противопоставляет веру в скорую победу особого братства и всемирной этической организации «Роза Мира». Это одновременно и универсальное учение, и что-то вроде панрелигии.
        «Произошла бы самая печальная ошибка, если бы кто-нибудь заподозрил автора этой книги в претензиях на роль одного из основоположников великого дела - исторического, культурного и общественного - созидания того, что обозначается здесь словами «Роза Мира». Все обстоит совсем иначе. Роза Мира может явиться, и появится только в результате совместного груда огромного числа людей. Я убежден, что не только в России, но и во многих других краях Земли - в первую очередь, кажется, в Индии и Америке, происходит тог же процесс: та же грандиозная потусторонняя реальность вторгается в человеческое сознание, сначала - сознание единиц, потом сотен, чтобы позднее стать достоянием миллионов. Да, теперь, сейчас, вот в эту самую минуту, люди, еще ничего не знающие друг о друге, иногда разделенные огромными пространствами и рубежами государств, иногда - лишь стенами нескольких домов, переживают потрясающие прорывы сознания, созерцают трансфизическую высь и трансфизическую гибель; и некоторые силятся - каждый сообразно личным способностям и складу души - выразить или хоть приближенно отобразить этот опыт в творениях
слова, кисти и музыки. Не знаю, сколько, по, по-видимому, уже немало людей стоят в этом потоке откровения. И моя задача - выразить его так, как переживаю его именно я, - и только…
        … Опыт истории подводит человечество к пониманию того очевидного факта, что опасности будут предотвращены и социальная гармония достигнута не развитием науки и техники самих по себе, не переразвитием государственного начала, не диктатурой «сильного человека», не приходом к власти пацифических организаций социал - демократического типа, качаемых историческими ветрами то вправо, то влево, от бессильного прекраснодушия до революционного максимализма, - но признанием насущной необходимости одного-единственного пути: установления над всемирной федерацией государств некоей незапятнанной, неподкупной, высокоавторитетной инстанции, инстанции этической, внегосударственной и надгосударственной, ибо природа государства внеэтична но своему существу…
        Приближается век побед широкого духовного просвещения, решающих завоеваний повой, теперь еще едва намечаемой педагогики. Если бы хоть несколько десятков шкал были представлены в ее распоряжение, в них формировалось бы поколение, способное к выполнению долга не по принуждению, а по доброй воле, не из страха, а из творческого импульса и любви. В этом и заключен смысл воспитания человека облагороженного образа…
        Никто, кроме Господа Бога, не знает, где и когда затеплится первый огонь Розы Мира. Страна - Россия - только предуказана; еще возможны трагические события, которые осложнят совершение этого мистического акта и принудят перенести его в другую страну.
        Эпоха - шестидесятые годы нашего века - только намечена: возможны гибельные катаклизмы, которые отодвинут эту дату на длительный ряд лет. Возможно, что средой, где затеплится первый пламень, окажется не Лига преобразования сущности государства, а иной, сейчас еще не предугаданный круг людей. Но там ли, здесь ли, в этой стране или в другой, раньше на десятилетие или позже, интеррелигиозная, всечеловеческая церковь новых времен - Роза Мира явится как итог духовной деятельности множества, как соборное творчество люден, ставших под изливающийся ноток откровения, - явится, возникнет, вступит на исторический путь…
        … Это не есть замкнутая религиозная конфессия, истинная или ложная. Это не есть и международное религиозное общество, вроде теософического, антропософского или масонского, составленного, наподобие букета, из отдельных цветов религиозных истин, эклектически сорванных на всевозможных религиозных лугах. Это и есть интеррелигия или панрелигия в том смысле, что ее следует понимать как универсальное учение, указывающее такой угол зрения на религии, возникшие ранее, при котором все они оказываются отражениями различных пластов духовной реальности, различных рядов иноматериальных факторов, различных сегментов планетарного космоса»,
        Не правда ли, удивительное сочетание отчаяния и надежды, мрачных прогнозов и светлой веры в благополучный исход всемирной истории? Можно было бы эти метания отнести к неустойчивому характеру их автора, если бы за ним не стояла повседневная реальность. Увы, но мы действительно живем в эсхатологическую эпоху (живем, как на вулкане), и вера в лучшее будущее - одна из немногих ценностей, которые помогают человеку жить. Обычный человек в современном мире старается вообще не думать о том, что его ждет впереди, он надеется на лучшее. Эзотерик ждать не может, он охвачен «историческим нетерпением», он прозревает будущее. Однако это прозрение противоречиво: разум ввергает его в бездну отчаяния, вера возносит на гребень надежды.
        Естественно, что Андреев не одинок в таких настроениях. Замечательный русский философ Н. Бердяев, который, вполне возможно, оказал влияние на Андреева, многие свои рассуждения замешивает на эсхатологическом мироощущении.
        «Бог, - пишет оп, - не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму. Откровение Бога миру и человеку есть откровение эсхатологическое, откровение Царства Божьего, а не царства мира. Бог есть правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу неприменимы наши категории силы, власти и даже справедливости». Разъясняя свои взгляды, Бердяев далее поясняет: «Эсхатологизм связан был для меня с тем, что все мне казалось хрупким, люди - угрожаемыми смертью, все в истории преходящим и висящим над бездной. Я и в личной жизни склонен был ждать катастроф и еще более в исторической жизни народов… История есть и не прогресс по восходящей линии, и не регресс, а трагическая борьба, в ней вырастает и добро и зло, в ней обнажаются противоположности. И именно поэтому она идет к концу… История имеет смысл потому, что она кончится. История, не имеющая конца, была бы бессмысленна.
        … Поэтому настоящая философия истории есть философия истории эсхатологическая… Есть личная эсхатология, личный апокалипсис и есть историческая эсхатология, исторический апокалипсис. Я всегда думал, что обе эсхатологии неразрывно между собой связаны. Историческая судьба и исторический конец входят в мою судьбу и мой конец».

3
        Даниил Андреев - один из немногих эзотерических мыслителей, возлагающих надежду не только на самосовершенствование личности или неоформленное эзотерическое движение, но и одновременно на общественную этическую всемирную организацию (Лигу). Задачи Лиги необычайно широки: объединение земного шара в федерацию государств с этической контролирующей организацией над ней; распространение материального достатка и высокого культурного уровня на все народы мира; воспитание поколений облагороженного образа; воссоединение христианской церкви (православных, католиков, протестантов) и свободная уния со всеми религиями светлой направленности; превращение нашей планеты в сад, а государств в братство; одухотворение природы; просветление (духовное развитие и совершенствование) Шаданакара (т. е. нашей планеты со всеми ее духовными существами).
        «Общая цель Розы Мира, точнее, того гигантского духовного процесса, который начался тысячелетия назад и лишь этапом которого является Роза Мира, цель его - просветление Шаданакара, а ближайшая эпохальная задача - чтобы достойный человека материальный достаток, простое житейское благополучие и элементарно нравственные отношения между людьми водворились везде, не оставляя вне своих пределов ни одного человека. Тезис о том, что всякому человеку без исключения должны быть обеспечены занятия, отдых, досуг, спокойная старость, культурное жилите, пользование всеми демократическими свободами, удовлетворение основных материальных и духовных потребностей, начнет стремительно воплощаться в жизнь…
        … Пройдет несколько десятилетий. Прогрессирующий рост производительных сил достигнет того уровня, который мы вправе будем называть всеобщим достатком. Условия жизни, какими пользуются сейчас граждане передовых стран, водворятся в самых диких уголках земного шара. Обращение на мирные цели тех неимоверных сумм, которые сейчас тратятся на вооружение, сообщит экономическому прогрессу почт» непредставимые темпы…
        Проблемы техники и экономики перестанут привлекать к себе преимущественное внимание. Они будут решаться в соответствующих коллективах, а широкой гласности их будут предавать не более чем теперь предают вопросы общественной кухни или водопровода. И человеческая одаренность обратится на другое - на то, что будет диктоваться жаждой знания, любовью ко всему живущему, потребностью в высших формах творчества и влюбленностью в красоту…
        … Будут разработаны системы воспитания и раскрытия в человеческом существе потенциально заложенных в нем органов духовного зрения, духовного слуха, глубинной памяти, способность к произвольному отделению внутренних, иноматериальных структур человека от его физического тела. Начнутся странствия по иноматериальным мирам, по открывающимся слоям Шаданакара; то будет век Магелланов планетарного космоса, Колумбов духа».
        Но, конечно, без встречных усилий, совершенствования самого человека ни одна из этих задач не будет решена.
        «Провиденциальные (божественные) силы, - подчеркивает Андреев, - всегда на страже. Они готовы всегда прийти на помощь каждому из нас. Они постоянно трудятся над каждым из нас - над его душой и его судьбой. Каждая душа - поприще их борьбы с демоническими силами, с демоническим началом, и вся жизнь души - непрерывная цепь выборов, встающих перед «Я», выборов, усиливающих или парализующих помощь ему со стороны светлых начал.
        Душа подобна путнику, перебирающемуся через шаткий мостик. С другого берега протягивается к ней рука помощи, по чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку и сам. Такой рукой, протягиваемой навстречу Силам Свега, является каждый благой выбор, каждый правый поступок и каждое светлое движение души».
        В другом месте Андреев связывает этот выбор с методикой «духовного делания», «самосовершенствования», «просветления». В этой методике соединены как идеи йоги, так и исихастского учения.
        «Впереди брезжит даже возможность таких исторических стадий, когда эта методика придет к некоторому первенствованию. Я подразумеваю не столько дискредитированные вследствие ряда недоразумений понятия магии или оккультизма, сколько понятие духовного делания. Различные системы и школы этого рода имеются во всех высокоразвитых религиях. Разрабатывая веками практику воздействия воли на человеческий организм и на внешнюю материю, подводя человека к этому лишь после длительной нравственной подготовки и многостороннего искуса, они поднимали и поднимают сотни, может быть, даже тысячи людей до того, что в просторечии именуется чудотворчеством. Эту методику, крайне трудоемкую и вызывающую жгучую ненависть современных филистеров, отличает один принцип, науке чуждый: принцип совершенствования и трансформации собственного существа (вследствие чего физический и эфирный покровы личности становятся более податливыми, эластичными, более послушными орудиями воли, чем у нас)».
        Не чужд Андреев и обычного европейского взгляда на совершенствование человека, состоящего в культивировании его личности и творчества, более того, саму культуру он считает аккумулятором творчества.
        «Учение Розы Мира указывает на абсолютную ценность личности, на ее божественное первородство: право на освобождение от гнета бедности, от гнета агрессивных обществ, на благополучие, на все виды свободного творчества и на обнародование этого творчества, на религиозные искания, на красоту. Право человека на обеспеченное существование и пользование благами цивилизации есть такое врожденное ему право, которое само по себе не требует отказа ни от свободы, ни от духовности. Уверять, будто бы здесь заключена какая-то роковая дилемма, что для достижения всего только естественных, само собой разумеющихся благ надо жертвовать личной духовной и социальной свободой - это значит вводить людей в обман.
        Учение укажет и на долженствование личности: на последовательное расширение сферы того, что охватывается се любовью, на возрастание, умножение и просветление того, что создается ее творчеством. Творчество, таким образом, оказывается и нравом, и долженствованием. Я до сих пор не могу понять, каким образом эта воистину божественная способность человека не встретила должного отношения к себе ни в одной из старинных религий, кроме некоторых форм многобожия, в особенности эллинского. Кажется, только в Элладе умели боготворить не только произведения искусства, но и саму творческую способность, именно творческую, а не производительную…
        … Во всяком случае, творчество, как и любовь, не есть исключительные дары, ведомые лишь избранникам. Избранникам ведомы праведность и святость, героизм и мудрость, гениальность и талант. Но это - лишь раскрытие потенций, заложенных в каждой душе. Пучины любви, неиссякаемые родники творчества кипят за порогом сознания каждого из нас. Религия итога будет стремиться разрушить эту преграду, дать пробиться живым водам сюда, в жизнь. В поколениях, ею воспитанных, раскрывается творческое отношение ко всему, и самый труд станет не обузой, но проявлением неутолимой жажды создавать новое, создавать лучшее, творить свое. Все последствия Розы Мира будут наслаждаться творческим трудом, обучая этой радости детей и юношество. Творить во всем: в слове и в градостроительстве, в точных пауках и в садоводстве, в украшении жизни и в ее умягчении, в богослужении и в искусстве мистериалов, в любви мужчины и женщины, в пестовании детей, в развитии человеческого тела и в танце, в просветлении природы и в игре. Потому что всякое творчество, кроме демонического, совершаемого во имя свое и для себя, есть бого-сотворчество:
им человек поднимает себя над собой, обоживая и собственное сердце, и сердца других…
        … Если не вдаваться сейчас в разграничение понятий культуры и цивилизации, то можно сказать, что культура есть не что иное, как общий объем творчества человечества. Если же творчество - высшая, драгоценнейшая и священнейшая способность человека, проявление им божественной прерогативы его духа, то нет на земле и не может быть ничего драгоценнее и священнее культуры; и она тем драгоценнее, чем духовнее данный культурный слой, данная культурная область, данное творение. Культура общечеловеческая еще только возникает…».
        Конечно, все это - утопия, идеал, но какие заманчивые, как бы хотелось, чтобы для их осуществления были необходимые условия. Иногда, действительно, хочется сказать всем людям: давайте жить по-человечески, светло и красиво, подумаем друг о друге, откажемся от излишнего, поможем нуждающемуся и страждущему, будем жить разумно, по любви. Часто кажется, что все мы едины и стремимся жить так, как, скажем, живет образованный, воспитанный, духовный интеллигент (в эпоху Розы Мира, говорит Андреев, «очертания интеллигенции совпадут с очертаниями всего человечества»), и только какой-то злой рок, ужасное недоразумение мешает нам стать самим собой. Если бы! Духовных, просветленных интеллигентов не так уж много, к тому же интеллигенция - совсем не идеал для человечества.
        «Чистая духовность и чистая человечность, - писал с сожалением Н. Бердяев, - мало доступны людям. Чистая человечность кажется среднему человеку чуждой, далекой и недоступной. Чистая человечность - божественна, желанна Богу». Но к чему сожаления - чего нет, того нет. А культура тем и хороша, что в ней есть все: и архаические элементы, и средневековые, и мещанские. Есть «рафинированная культура» и невежество. Есть грешники и праведники… И все это культура - принципиально неоднородная, негомогенная; в культурном «солярисе» кипят страсти, сталкиваются противоречивые устремления, кристаллизуются устойчивые формы и закономерности (увы, определяемые не только разумом и любовью). Конечно, и разум, и любовь наличествуют в культуре, но наряду со многим и многим другим.
        Без утопистов типа Даниила Андреева, без идеалистов, отстаивающих ценности, которые пока не могут быть реализованы во всеобщем плане, культура существовать не может. Хотя всеобщие гармония, любовь и разумность, вероятно, невозможны (ни сейчас, ни в будущем), без этих ценностей и начал культура бы распалась, потеряла бы один из основных источников своего саморазвития. Ведь культура - это не только особый живой организм, но и деяния, устремления самих людей. «Совокупность, система убеждений есть культура в истинном смысле слова», - писал Ортега-и-Гассет. Он утверждает, что «верования», «идеи, которыми мы являемся», суть неотъемлемая «конститутивная потребность каждой человеческой жизни, какова бы она ни была». Считая, что над современным обществом нависла смертельная опасность, угроза утраты самой человечности, Ортега-и-Гассет обращает внимание на потерю современным человеком «ощущения трагизма», на опасную самоуспокоенность. По мнению испанского философа, такая успокоенность «способствует тому, что человек перестает воссоздавать в себе те человеческие начала, которые являются основой его истинно
человеческой структуры, и для человечества становятся возможны «движения назад», гораздо более основательные, чем все известные до сих пор, вплоть до полного исчезновения человека, полной потери человеком самого себя и его возвращения на лестницу животного царства». Чтобы этого не произошло, Даниил Андреев и возвышает свой голос, вопиет в пустыне, воссоздает (пусть и в утопической, форме, разве это важно?) истинные человеческие начала - Разум, Любовь, Веру.

4
        Штейнер не сомневается, в истинности своего учения. Андреев более осторожен, хотя и не всегда последователен. Он признает истинность других учений и религиозных систем, считая, что «совершенно ложных учений нет и не может быть». Всякое учение, всякая религиозная доктрина, «строго говоря, лишь приближение к истинам», лишь «частная», «относительная» истина. «Абсолютная истина есть достояние только Всеведущего Субъекта (Бога)».
        «Естественно, что Абсолютная истина Большой Вселенной может возникнуть лишь в сознании соизмеримого ей субъекта познания, субъекта всеведущего, способного отождествиться с объектом, способного познавать вещи не только «от себя», но и «в себе».
        Такого субъекта познания именуют Абсолютом, Богом, Солнцем Мира. Бог «в Себе» как Объект познания познаваем только Собою. Его Абсолютная истина, как и Абсолютная истина Вселенной, доступна только Ему».
        «Что мы может сказать о Боге?» - спрашивала М. Цветаева и отвечала: «НИЧЕГО. Что мы можем сказать Богу? Все».
        Итак, всякое религиозное учение, считает Андреев, суть относительная истина, но «относительная истина Вселенной и относительная истина Божества порождают столько же личных вариантов, сколько имеется воспринимающих субъектов».
        «Поэтому, - продолжает оп, - никакие учения, кроме учений «левой руки», распознаваемых прежде всего по их душевно-растлевающему воздействию, не могут быть отвергнуты полностью. Они должны быть признаны недостаточными обремененными субъективно-человеческими привнесениями: эпохальными, классовыми, расовыми, индивидуальными. Однако зерно относительной истинности, зерно познания «от нас» той или другой области трансфизического мира имеется в каждой из религий, и каждая такая истина драгоценна для всею человечества».
        «Ошибочность же религиозных догматов, - разъясняет далее Андреев, - заключается по большей части не в их содержании, а в претензиях на то, что утверждаемый догматом закон имеет всеобщее, универсальное, космическое значение, а утверждаемый догматом факт должен исповедоваться всем человечеством, ибо без этого, будто бы, нет спасения».
        Подобные представления по логике вещей должны были привести Андреева к идее «многих истин», т. е. признанию абсолютной равноценности других эзотерических учений, но - не привели. Остановила его на полпути, очевидно, собственная истина, собственное видение. Хотя это видение и широкое, включающее в себя и христианство, и буддизм, и языческие представления, оно все же оказалось недостаточно широким, чтобы не ставить свое собственное учение выше других. Более того, забываясь, Андреев, утверждает, что в эпоху победы Розы Мира его учение будут проходить во всех школах мира, а названия из него запоминать с детства. Но в целом он, безусловно, терпим к другим религиозным учениям и стремится «вместить» любые духовные поиски, где бы и когда бы они ни создавались.
        «Дух дышит где хочет. Уверенность в том, что откровение в послеапостольские века осеняло только отцов церкви и кристаллизовалось во вселенских соборах, остается в том тине сознания, который находит адекватные себе формы в старых христианских конфессиях - и только в нем. Сознание нового типа слышит голос откровения и в гимнах Вед, и и гимнах Эхнатона, в высоком духовном парении Упанишад, в прозрениях Гаутамы Будды и Рамануджи, Валентина и Маймонида, и в гетевском «Фаусте», и в музыкальных драмах Вагнера, и во многих строфах великих поэтов, - слышит его не менее явственно, чем в песнопениях Иоанна Дамаскииа и в литургии Василия Великого. Более того, он слышит его в собственной глубине и жаждет его воплощения в совершенных формах».
        И все же интересно, как Андреев согласует христианское учение с другими. Он показывает, что любое религиозное положение допускает без всякого искажения собственной системы такую интерпретацию, при которой противоречия между различными учениями исчезают.
        «Значительно большую сложность являет основное противоречие между христианством и другими религиями: утверждение божественности Иисуса Христа, как догмата, почитание Его за воплощение одной из ипостасей Троицы. Всем известно, что остальные религии либо соглашаются лишь на признание Иисуса пророком среди других пророков, либо игнорируют Его, иногда даже энергично отрицая Его провиденциальную миссию. Христианство же со своей стороны, опираясь на слова своего Основателя о том, что никто не приходит к Отцу иначе, как через Сына, отрицает возможность спасения для всех нехристиан.
        Представляется, однако, что много недоумений и грубых снижении идей мы избегаем, если во все речения Иисуса Христа, дошедшие до нас, будем вникать, задавая себе вопрос: говорил ли в данном случае Иисус как личность, как конкретное историческое лицо, прожившее в такой-то стране от такой-то до такой-то даты, - или же Его разумом и устами трансформируется в человеческие слова голос Бога, который Он слышит в себе? Каждое речение Христа требует рассмотрения именно под таким углом: говорит ли Он в данном случае как Вестник истин духовного мира или же как человек. Ибо нельзя представить, чтобы Иесус во все мгновения своей жизни говорил только как Вестник и никогда - просто как человек. Вряд ли подлежит сомнению, что в Его скорбном восклицании на кресте: «Отче, Отче, векую меня покинул?» - запечатлена мука одной из тех минут, когда Он, Иисус, человек, переживал трагедию оставленности, трагедию прерыва связи своего человеческого «Я» с Божественным Духом: а в учении Его, изложенном на Тайной Вечере, все время слышится, как за местоимением первого лица предполагается Бог-Сын, Мировой Логос. Такому разделению
речений Христа на две группы следует подвергнуть все слова Его, сохраненные Евангелием. Совершенно очевидно в гаком случае, что и слова Ею о том, что никто не приходит к Отцу иначе, как через Сына, следует понимать не в том сниженном, суженном, оплотненном и безжалостном смысле, что не спасется будто бы ни одна душа человеческая, кроме христиан, - а в том величественном, истинно духовном, космическом смысле, что всякая монада, восполнившая себя до конца, погружается в глубины Бога-Сына, Сердца и Демиурга Вселенной, и только через этот всезавершающий акт возвращается к своему истоку, к Богу-Отцу, непостижимо отождествляясь Ему и всей Пресвятой Троице».
        Конечно, можно возразить против такой интерпретации, утверждая, что Христос - богочеловек и только, что он ни на один миг не был просто человеком или просто Богом. Но это будет еще одна интерпретация, не хуже и не лучше первой. Кроме того, из истории христианства известно, что интерпретация, которую воспроизводит Андреев, была во II-III вв. нашей эры распространена у ранних христиан - эбионитов, считавших, что Иисус был бедным человеком, сыном Иосифа и Марии, при крещении на него сошел Дух святой, который при распятии покинул его («Против ересей»), В Евангелии Петра и «Пастыре» Гермы также разделяются тело Иисуса и Святой дух. Герма даже считает, что Святой дух пребывает не только в Иисусе, но и во всех истинно верующих. Следовательно, толкование Андреева отнюдь не ново, ему почти две тысячи лет. Сама же идея (о возможности осмысления, «согласующего» разные учения, причем без разрушения каждой системы) крайне интересна. Правда, такой подход предполагает выход из каждой религиозной системы в другую, более широкую и одновременно более сложную, меньше отвечающую культурным традициям (поэтому,
несмотря на призыв некоторых религиозных деятелей, верующие по - прежнему остаются в своей собственной системе).

5
        Рудольф Штейнер основную цель эзотерической жизни видит в проникновении человека в мир невидимый, духовный, высший. Андреев говорит о том же, но по-другому: невидимый мир он называет «инобытием», а также «метаисторией» и «метакультурой», познание этого мира называет соответственно «метаисторическим», а движение в нем - «трансфизическим». Мир инобытия как бы просвечивает сквозь обычный мир и в этом качестве воспринимается обычным сознанием как история и культура.
        «Термин «метаистория» употребляется… в двух значениях. Во-первых, как лежащая пока вне поля зрения пауки, вне ее интересов и ее методологии совокупность процессов, протекающих в тех слоях инобытия, которые, будучи погружены в другие потоки времени и в другие виды пространства, просвечивают иногда сквозь процесс, воспринимаемый нами как история. Эти потусторонние процессы теснейшим образом с историческим процессом связаны, его собою в значительной степени определяют, но отнюдь с ним не совпадают и с наибольшей полнотой раскрываются на путях именно того специфического метода познания, который следует назвать метаисторическим. Второе значение слова «метаистория» - это учение об этих процессах инобытия, учение, разумеется, не в научном, а именно в религиозном смысле…
        … Восприятие Розы Мира отличается прежде всею ощущением прозрачности физического слоя, переживанием просвечивающих сквозь него слоев трансфизики, горячей любовью к этому переживанию и его старательное выпестывание. Это ощущение охватывает сферу культуры и истории - и отливается в учение метаисторическое; оно обращается к Солнцу, Лупе, звездному небу - и делается основой учения вселенского, т. е. метаэволюционного; оно охватывает земную природу - и находит свое выражение в учении о стихиалях. Учение же о стихиалях оказывается ветвью более общего учения о структуре Шаданакара - учения трансфизического».
        Итак, то, что в учении Штейнера было скрытым, невыявленным (но реальным), у Андреева стало явным, осознанным: мы лишь предполагали, что духовный, невидимый мир есть мир идеализированной культуры и ее истории, Андреев же прямо объявляет инобытие миром метакультуры и метаистории. Поэтому уже не удивляет его разъяснение, что инобытие и обычный мир составляют единое целое, что их противопоставление не реальное, а мысленное.
        «Распространено заблуждение, будто бы всякое религиозное мировоззрение враждебно жизни, подменяя все ценности нашего мира ценностями миров иных. Такое обобщение не более законно, чем, например, утверждение о том, будто бы искусство живописи уводит от мира, сделанное на том основании, что такова была отчасти живопись средних веков. Враждебно жизни религиозное кредо определенной фазы, да и то лишь в крайних его проявлениях. То же мироотношение, о котором я говорю, не уводит от мира, а учит любить его горячей и бескорыстной любовью. Оно не противопоставляет «миров иных» миру сему, но все их воспринимает, как великолепное целое, как ожерелье на груди Божества. Разве хрустальная лампада меньше нравится нам оттого, что она прозрачна? Разве мы будем меньше любить наш мир оттого, что сквозь пего просвечивают другие? Для человека, чувствующего так, и эта жизнь хороша, и смерть может быть не врагом, а добрым вожатым, если достойно прожитая жизнь на земле предопределяет переход в иные, не менее, а еще более насыщенные, богатые и прекрасные формы миров».
        Не свидетельствуют ли эти слова о том, что Андреев любит наш мир не меньше, если не больше миров инобытия? Хуже, когда человек чувствует себя в этом мире «прохожим», а сам мир воспринимает как сновидение, как унылые декорации «настоящей жизни».
        В «Опыте философской автобиографии» Бердяев пишет:
        «Жизнь в действительности слишком часто напоминала мне сновидение, иногда кошмарное сновидение, но с прорывами дневного света. Я ведь не верю, не признаю и по своему непосредственному чувству, и по сознательному миропониманию, что «объективность» есть подлинная реальность, первореальноcть. Объективность есть объективизация, т. е. порождение известной направленности духа и субъекта… Наш мир, которым для слишком многих исчерпывается реальность, мне представляется произвольным. Он далек от Бога. Бог в центре. Все далекое от Бога провинциально. Жизнь делается плоской, маленькой, если нет Бога и высшего мира. В таком мире, лишенном измерения глубины, нет и настоящей трагедии, и эго, вероятно, пленяет многих». Поэтому уже не удивляет, когда Бердяев оценивает этот мир значительно ниже, чем тот. «В этом мире необходимости, разобщенности и порабощенности, в этом падшем мире, не освободившемся от власти рока, царствует не бог, а князь мира сего. Бог царствует в царстве свободы, а не в царстве необходимости; в духе, а не в детерминированной природе».
        Сам процесс эзотерического восхождения в инобытие Андреев склонен толковать несколько квазинаучно, как метафизическое познание; йогические методы его не интересуют. Но влияние Штейнера все же чувствуется: практически две первые стадии метафизического познания (метаисторическое «озарение» и метаисторическое «созерцание») по функции совпадают с имагинацией и инспирацией. Действительно, метаисторическое озарение вводит сознание в мир инобытия, а метаисторическое созерцание позволяет изучать его. Однако в плане содержания и психотехнического действия эти стадии ничего общего не имеют со штейнеровскими. Скорее уж - это вариант христианской медитации, опыт мистического христианского познания, сопровождающихся потрясением души, экстазом. Влияние же квазинаучного мышления особенно заметно при задании третьей стадии - метаисторического «осмысления», оно заключается в достраиваний связной картины, в осмыслении разрозненных впечатлений и фактов, наблюдаемых на второй и первой стадиях. Здесь опять Андреев «выдает секреты фирмы», он, фактически, указывает на роль сознательной деятельности, конструктивных
построений, а не просто медитаций в духе Востока. Но послушаем, как Андреев сам описывает стадии метаисторического познания.
        «Первая стадия заключается в мгновенном внутреннем акте, совершающемся без участия воли субъекта, и, казалось бы, без видимой предварительной подготовки, хотя, конечно, в действительности такая подготовка, только протекающая за порогом сознания, должна иметь место.
        Содержанием этого акта является молниеносное, но охватывающее огромные полосы исторического времени переживание нерасчленимой ни на какие понятия и невыразимой ни в каких словах сути больших исторических феноменов. Формой же такого акта оказывается сверх меры насыщенная динамически кипящими образами минута или час, когда личность ощущает себя, как тот, кто после долгого пребывания в тихой и темной комнате был бы вдруг поставлен под открытое небо в разгар бури, вызывающей ужас своей грандиозностью и мощью, почти ослепляющей и в то же время переполняющей чувством захватывающего блаженства…
        … Переживание это оказывает потрясающее действие на весь душевный состав. Содержание его столь превосходит все, что находилось раньше в круге сознания личности, что оно будет много лет питать собою душевный мир пережившего. Оно станет его драгоценнейшим внутренним достоянием.
        Такова первая стадия метаисторического познания. Мне кажется допустимым назвать ее метаисторическим озарением.
        Результат озарения продолжает храниться в душевной глубине, храниться не как воспоминание, а как нечто живое и живущее. Оттуда постепенно, годами, поднимаются в круг сознания отдельные образы, идеи, целые концепции, но еще больше остается их в глубине; и переживший знает, что никакая концепция никогда не сможет охватить и исчерпывать этого приоткрывшегося ему космоса метаистории. Эти-то образы и идеи становятся объектом второй стадии процесса.
        Вторая стадия не обладает тем моментальным характером, как первая: она представляет собой некоторую цепь состояний, цепь, пронизывающую недели и месяцы и проявляющуюся почти ежедневно. Это есть внутреннее созерцание, напряженное вживание, сосредоточенное вглядывание - иногда радостное, иногда мучительное - в исторические образы, но не замкнутые в самих себе, а воспринимаемые в их слитности со второй метаисторической реальностью, за ними стоящей. Выражение «вглядывание» я употребляю здесь условно, а под словом «образы» разумею опять-таки не зрительные представления только, но представления синтетические, включающие зрительный элемент лишь постольку, поскольку созерцаемое может вообще иметь зрительно представимый облик».
        Андреев приводит и несколько конкретных примеров пережитых им стадий метаисторического познания. Мы приведем только два из них: самый первый опыт метаисторического озарения и более поздний опыт встречи Андреева с демоническим существом - «уицраором» (демоном великодержавной государственности).
        «Первое событие этого рода, сыгравшее в развитии моего внутреннего мира огромную, во многом даже определяющую роль, произошло в августе 1921 года, когда мне еще не исполнилось 15-ти лет. Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя и приподнятых над набережной. Московские старожилы еще помнят, какой чудесный вид открывался оттуда на реку, Кремль и Замоскворечье с его десятками колоколен и разноцветных куполов. Был, очевидно, уже седьмой час, и в церквах звонили к вечерне… Событие, о котором я заговорил, открыло передо мной или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то неизмеримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывающими оттуда в круг сознания. Разум очень долго не мог справиться с ними, пробуя создавать новые и новые конструкции, которые должны были сгармонизировать противоречивость
этих идей и истолковать эти образы. Процесс слишком быстро вступил в стадию осмысления, почти миновав промежуточную стадию созерцания. Конструкции оказались ошибочными, разум не мог стать вровень со вторгавшимися в нет идеями, и потребовалось свыше трех десятилетий, насыщенных дополняющим и углубляющим опытом, чтобы пучина приоткрывшегося в ранней юности была правильно понята и объяснена…
        В начале 1943 года я участвовал в переходе 196-й стрелковой дивизии по льду Ладожского озера и после двухдневного пути через Карельский перешеек вошел поздно вечером в осажденный Ленинград. Во время пути по безлюдному, темному городу к месту дислокации мною было пережито состояние, отчасти напоминающее то, давнишнее, юношеское у храма Христа Спасителя, по своему содержанию, но окрашенное совсем не так: как бы ворвавшись сквозь специфическую обстановку фронтовой ночи, сперва просвечивая сквозь нее, а потом поглотив ее в себя, оно было окрашено сурово и сумрачно. Внутри него темнело и сверкало противостояние непримиримейших начал, а их ошеломляющие масштабы и зиявшая за одним из них великая демоническая сущность внушали трепет ужаса. Я увидел «третьего уицраора» яснее, чем когда-либо до того, и только веющее блистание от приближающегося его врага - нашей надежды, нашей радости, нашего защитника, великого духа - народоводителя нашей родины - уберегло мой разум от непоправимого надлома».
        В отличие от метаисторического познания (представляющего собой вхождение в инобытие) «трансфизическое» познание - это сама жизнь в мире инобытия (общение с его существами, путешествия и т. п.). Трансфизическим оно называется потому, что мир инобытия сходен с миром обычным (физическим): в обоих мирах существует материя, движение, время, пространство, среда и т. д. Различие лишь в качестве и количестве: где-то больше временных координат, где-то пространственных, где-то движение облегчено, где-то затруднено.
        «Говоря о метаисторическом методе познания, я незаметно перешел к трансфизическому: странствия и встречи, рассказанные мною, отчасти относятся уже к областям трансфизического познания. Ведь я говорил уже, что далеко не всегда можно четко классифицировать эти явления: этого не нужно было бы вовсе, если бы не хотелось внести некоторую ясность в сложный и мало исследованный ряд проблем.
        Может быть некоторые выскажут удивление: почему вместо общепонятного слова «духовный» я так часто употребляю слово «трансфизический»? Но слово «духовный» в его строгом смысле закономерно относить только к Богу и к монадам. Термин же «трансфизический» применяется ко всему, что обладает материальностью, но иной, чем наша, ко всем мирам, существующим в пространствах с другим числом координат и в других потоках времени. Под трансфизикой (в смысле объекта познания) я понимаю всю совокупность таких миров вне зависимости от процессов, там протекающих. Такие процессы, связанные со становлением Шаданакара, составляют метаисторию; связанные со становлением Вселенной - метаэволюцию; познание метаэволюции есть познание вселенское. Слово же «трансфизика» в смысле религиозного учения означает учение о структуре Шаданакара».
        Как личность, Андреев, вероятно, близок Рамакришне: и тот, и другой - гении эзотерического оестествления своих высших реальностей. Рамакришна одинаково успешно осваивает реальности Божественной Материи, Христа, Аллаха, Брахмана-Атмана и др.; все они становятся для него миром как таковым, миром, обрушивающим на Рамакришну потоки и водопады ощущений и переживаний. Андреев не менее успешно входит в высшие реальности, перед ним оживают во плоти и великолепии грандиозные панорамы инобытия. Подобно Рамакришне, он с такой силой всматривается, вживается в свои верования и идеи, что в конце концов оказывается в «иных» мирах. Кстати, для этого не нужно никакого особенного образования, скорее, нужна глубокая натура, восторженная, очарованная душа и повышенная чувствительность к «вечным проблемам».
        Одно время Н. Бердяев дружил с простым, неграмотным мужиком, чернорабочим Акимушкой.
        «Акимушка рассказал мне однажды о необыкновенном событии, происшедшим с ним, когда он был мальчиком. Он был пастухом и пас стадо. И вдруг у него явилась мысль, что Бога нет. Тогда солнце начало меркнуть, и он погрузился во тьму. Он почувствовал, что если Бога нет, то и ничего нет, есть лишь совершенное «ничто» и тьма. Он как будто бы совершенно ослеп. Потом в глубине «ничто» и тьмы вдруг начал загораться свет, он вновь поверил, что есть Бог, «ничто» превратилось в мир, ярко освещенный солнцем, восстановилось в новом свете».
        Акимушка, вероятно, был таким же гением «вживания» в мир своих высших реальностей, как Рамакришна и Андреев. Определенную роль здесь играет, вероятно, и «образная сверхчувствительность». Племянник Рамакришны, например, рассказывает, что при виде человека, спина которого была исполосована ударами, у Рамакришны тотчас же покраснела и распухла его спина.

6
        Эбиониты учили, что в мире существуют две противоположные силы - Добро и Зло. Бог - воплощение абсолютного добра, Дьявол - абсолютного зла, Бог не ответствен за зло и борется с дьяволом, дьявол никогда не творит добро и выступает против Бога. Вопрос о происхождении зла, очевидно, был центральным и в нравственных поисках молодого Андреева. Ответив на этот вопрос подобно эбионитам, он приходит к представлению о том, что мировой метаисторический процесс определяется борьбой темных сил со светлыми, борением Христа с Антихристом, Бога с Люцифером.
        «От Бога только спасение. От Него только радость. От Него только благодать. И если мировые законы поражают пас своей жестокостью, то это потому, что голос Бога возвышаются в нашей душе против творчества Великого Мучителя».
        Но откуда тогда Зло, мучение, Сатана? И от Бога и не от Бога. От Бога, как представляющего свободу воли и, следовательно, свободу идти против Бога. Не от Бога, поскольку Он не хотел такого развития событий и стремился к другому - к Добру, Свету, Любви. Чтобы склеить, связать в одно целое все эти представления, Андреев воспользовался лейбницевской идеей «монады». По Лейбницу, монады возникают из непрерывного «излучения божества», представляя собой духовную активную субстанцию, неделимые единицы, из которых развиваются «простые» монады (растения и т. п.), «монады-души» (животные) и «монады-духи» (человек и «гений»). Соединив эти представления с буддистской идеей воплощения, а также с эзотерическим представлением о «телах», Андреев приходит к своей собственной онтологии. Сначала он объясняет, откуда произошло зло. Предугадать, как он рассуждает, уже нетрудно: Бог сотворил некую монаду, и она, реализуя заложенный Богом принцип свободы воли, выступила против самого творца. Другие же монады, очевидно, не идут против воли Бога. Посмотрим, однако, как мыслит сам Андреев.
        «… в незапамятной глубине времен некий дух, один из величайших, называемый ныне Люцифером, или Денницей, выражая неотъемлемо присущую каждой монаде свободу выбора, отступил от своего Творца ради создания другой вселенной по собственному замыслу. К нему примкнуло множество других монад, больших и малых. Созидание ими другой вселенной началось в пределах этой. Они пытались создавать миры, но эти миры оказывались непрочными и рушились, потому что, восстав, богоотступнические монады этим самым отвергли любовь - единственный объединяющий, цементирующий принцип.
        Вселенский план Провидения ведет множество монад к высшему единству. По мере восхождения их по ступеням бытия формы их объединений совершенствуются, любовь к Богу и между собой сближает их все более. И когда каждая из них погружается в Солнце Мира и сотворит Ему, - осуществляется единство совершеннейшее: слияние с Богом без утраты неповторимого «Я».
        Вселенский замысел Люцифера противоположен. Каждая из примкнувших к нему монад - только временная его союзница и потенциальная его жертва. Каждая демоническая монада, от величайшей до самой малой, лелеет мечту стать владыкой Вселенной; гордыня подсказывает ей, что потенциально сильнее всех - именно она. Ею руководит своего рода «категорический императив», выражаемый до некоторой степени формулой: «есть «Я» и есть «не-Я»; все «не-Я должно стать мною»; иными словами, все и вся должны быть поглощены этим единственным, абсолютно самоутверждающимся «Я». Бог отдает Себя; противобожеское начало стремится вобрать в себя все. Вот почему оно есть прежде всего вампир и тиран. Вот почему тираническая тенденция не только присуща любому демоническому «Я», но составляет неотъемлемую его черту.
        Поэтому демонические монады и объединяются временно между собой, но по существу они - соперники не на жизнь, а на смерть. С захватом локальной власти их группой скоро вскрывается это противоречие, начинается борьба и побеждает сильнейший».
        Вряд ли Андреев читал «Письма Баламута», но совпадение поразительное. Интересно, что и для Бердяева проблема зла была одной из важнейших. «В центре моего религиозного опыта, - пишет он, - всегда стояла проблема теодицеи. В этом я сын Достоевского. Единственным серьезным аргументом атеизма является трудность примирить всемогущего и всеблагого Бога со злом и страданиями мира… Если Бог-Пантократор присутствует во всяком зле и страдании, в войне и пытках, в чуме и холере, в Бога верить нельзя, и восстание против Бога оправдано. Бог действует в порядке свободы, а не в порядке объективированной необходимости. Он действует духовно, а не магически. Бог присутствует не в имени Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всякой правде, в истине, красоте, любви, свободе, героическом акте».
        Решения Бердяева и Андреева в общем-то сходны: зло не от Бога, зло или случайно (отпадение мира от Бога), или закономерно, как возможность, заложенная Богом в принципе «свободы Воли» (если выбор абсолютно свободный, то равновероятно как движение к Богу, так и от Бога, как любовь, так и ненависть). Однако во всех подобных монолитных конструкциях все же есть трещина - непонятно, в чем смысл подобной случайности или закономерности? Каков замысел Бога, почему Он допустил отпадение от себя мира и человека или же полностью свободный выбор? Для испытаний? Но не слишком ли оно сурово, и зачем оно; если же совсем случайно, то куда смотрит Бог. Бердяев отвечает тоньше, чем Андреев:
        «… в этой жизни Бог дан людям только как идеал (как правда, истина, красота, любовь, свобода, подвиг), в качестве реальности же дана необходимость, дано страдание, дан грех, т. е. дано зло. Зло - в этой жизни, Бог - в той. Но от нас самих зависит, чтобы и в этой жизни зла не было, чтобы оно уменьшилось или исчезло совсем. Это и будет (если будет) конец истории и начало метаистории». «Иной мир, - говорит Бердяев, - есть наше вхождение в иной модус, в иное качество существования. «Иной мир» есть просветление и преображение нашего существования, победа над падшестью нашего времени… Апокалипсические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского «общего дела «, может избежать разрушения мира, страшного суда и вечного осуждения». Впрочем, и Андреев не отрицает значение светлой направленности усилий самого человека, однако последнее слово в его учении все же остается, как ни странно, даже не за Богом, а за необходимостью, законом, которому Бог подчиняется (хотя он его сам же и сотворил). Анализируя «проблему происхождения зла», Андреев пишет:
        «Он (Бог) абсолютно благ.
        «Он всемогущ», - добавляло старое богословие.
        Но, если Он всемогущ, Он ответствен за зло и страдания мира, значит, Он не благ.
        Казалось бы, выйти из круга этого противоречия невозможно.
        Но Господь творит из Себя. Всем истекающим из Его глубины монадам неотъемлемо присущи свойства этой глубины, в том числе абсолютная свобода. Таким образом, божественное творчество само ограничивает Творца, оно определяет Его могущество той чертой, за которой лежат свободы и могущества Его творений. Но свобода потому и свобода, что она заключает в себе возможность различных выборов. И в бытии многих монад она определялась их отрицательным выбором, их утверждением только себя, их богоотступничеством. Отсюда то, что мы называем злом мира, отсюда страдание, отсюда же то, что эти зло и страдание могут быть преодолены. Законы оберегают мир от превращения в хаос. Сами демоны вынуждены считаться с ними, дабы миры не распались в пыль. Поэтому они не опрокидывают законов, по утяжеляют их. Законы слепы. И просветлены они могут быть не во мгновение ока, не чудом, не внешним вмешательством Божества, но длительнейшим космическим путем изживания богоотступническими монадами их злой воли».
        Не правда ли, удивительное рассуждение и видение. Оказывается, Бог не всемогущ. Он даже весьма ограничен. Но чем? Собственной природой, которая выступает именно как Природа, т. е. имеет неизменные, вечные законы. Таких законов по меньшей мере четыре. Первый закон - это закон «творения» (Бог Андреева не может не творить монады, христианский же Бог может все), второй закон - это поддержание принципа «свободы воли» (его тоже нельзя нарушить, хотя христианский Бог его нарушал и не раз), третий закон это закон «жизни каждой монады». В соответствии с ним каждая богосотворенная монада проходит определенный жизненный цикл, путь: приобретает материальное облачение, сходит («спускается», как говорит Андреев) в планету или другое космическое тело, участвует в ее жизни, развивается и просветляется, переходя из одних слоев планеты в другие («восхождение» вверх), и, наконец, возвращается просветленной к Богу. Конкретно, на нашей планете человеческие монады - «неделимые бессмертные духовные единицы, высшие «Я» людей» при спуске последовательно приобретают все более плотное «одеяние». Сначала они облекаются в
наитончайший материальный энергетический покров, далее из материальности пятимерных пространств создают свой «шельт», затем - астральное тело.
        «Оба эти облачения, - пишет Андреев, - часто объединяются в нашем представлении под словом «душа» (далее он поясняет, что шельт является эмпирическим «Я», живущим в этом мире, сама же монада подобно ангелу-хранителю следит за этим «Я» издалека - В. Р.). Уже при рождении астрального тела помимо монады в творении принимает участие великая «стихиаль» - Мать-Земля. Она участвует и при создании следующего облачения - «эфирного» тела. Без него невозможна никакая жизнь в мирах трех и четырех измерений. Другая великая стихиаль - «Лилит» (частично демонизированная Люцифером) ваяет из трехмерной материальности «физическое тело».
        Воздействие самой монады в этом акте через шельт заключается в том, что она данному звену рода дает индивидуальность. Так завершается процесс спуска; начинается процесс восхождения. Физическое тело может приниматься монадой однажды или снова и снова, много раз. Эфирное создается наново только в том случае, если носитель, подпав под закон возмездия, принужден был совершить путь по кругам великих страдал и т. А в восходящем пути эфирное тело сопутствует носителю по всем мирам Просветления, вплоть до затомисов - обителей просветленного человечества, небесных градов мегакультур. Состоит оно из жизненной субстанции, не универсальной, по разлитой по всем трехмерным и четырехмерным мирам. Памятуя о древнейшем откровении человечества, ее справедливо было бы назвать арунгвильтой-праной.
        Астральное тело сопутствует носителю выше, включая сакуалу «Высокого Долженствования», а еще выше остается только шельг, просветленный до конца и слившийся с монадой в единство. Тогда монада покидает Ирольи и, облеченная предельно истонченным шельтом, вступает на лестницу наивысших миров Шаданакара».
        И наконец, четвертый закон, который можно назвать законом «борьбы» светлых сил с темными: подчиняясь ему, Люцифер и демонические силы стараются захватить и разрушить миры, которые создаются Провиденциальными силами. На нашей планете борьба темных сил со светлыми протекает весьма драматично. Вот как ее описывает Андреев.
        «Великий демон, один из сподвижников Люцифера, вторгся в Шаданакар с полчищами меньших. Имя его Гаггуигр. То была длительная и упорная борьба: она увенчалась его частичной победой. Изгнать силы Света из брамфагуры ему не удалось, однако удалось создать несколько демонических слоев и превратить их в неприступные цитадели. Ему удалось вмешаться в процесс возникновения и развития жизни в земном Энрофе и поставить на животном царстве свою печать. Планетарные законы, с помощью которых начинали создавать органическую жизнь в Энрофе силы Света, исказились неузнаваемо. Ложно и кощунственно приписывать Божеству законы взаимопожирания, возмездия и смерти. Бог есть Свет и пег в нем никакой тьмы…
        Взаимная борьба демонических монад, победа сильнейшего, а не того, кто более прав, и низвержение побежденного в пучину мук - этот закон люциферических сил отобразился на лице органического мира Эпрофа, выразившись в законе «борьбы за существование». Всякое страдание существа, всякая боль его и мука дают излучение - и здесь, в Энрофе, и гам, в мирах посмертия. Всякое его чувство, всякое волнение его душевного естества не может не давать соответствующего излучения. Излучения злобы, ненависти, алчности, похоти животных и людей проникают в демонические слои, восполняя убыль жизненных сил у различных классов и групп его обитателей. Но этих излучений едва достаточно, чтобы они восполняли убыль сил именно у отдельных демонических сообществ.
        Зато излучение страдания и боли - оно называется «гаввах» - способно насыщать гигантские толпы демонов почти всех видов и рангов. По существу, гаввах - это их пища. Налагая свою лапу на законы Шаданакара, Гагтунгр искажал их так, чтобы породить и умножить страдание. Он делал их тягостными, жестокими, нестерпимыми. Он воспрепятствовал водворению в Энрофе закона трансформы; как равнодействующая обоих борющихся начал возникла смерть и стала законом. Он воспрепятствовал принципу всеобщей дружбы; как равнодействующая обеих сил появилось взаимопожирание и стало законом жизни. И, наконец, демонические силы вмешались в жизнь других слоев Шаданакара - тех, через которые пролегал путь существ, хоть раз воплотившихся в земном Энрофе: эти слои были обращены в миры возмездия, где царствуют мучители, впивая страдания страдальцев. Среди различных видов гавваха особое значение имеет тот, который связан с истечением физической крови. Когда кровь людей и животных вытекает из организма, то в первые минуты этого процесса она выделяет жгучее излучение особой силы. Поэтому некоторые классы демонов заинтересованы не
столько в смерти живых существ Энрофа и загробном страдании их душ, сколько именно в кровопролитиях. Ни одно кровопролитие в истории не происходило и не происходит без неосознанного нами внушения этих потусторонних кровопийц. И кровавые жертвоприношения в некоторых древних культах были ужасны не только своей жестокостью, но и тем, что питали собой отнюдь не богов, а этих демонов.
        Для восполнения сил Света Планетарным Логосом - первой и величайшей монадой Шаданакара - был создан новый слой и положено начало новому человечеству. Энроф был оставлен животному царству; новый же слой населился титанами, обликом напоминавшими нас, но огромными и великолепными. В мире, напоминавшем Энроф, только пока еще сумрачном, их светящиеся фигуры двигались на фойе сине-серого свинцового неба по склонам и выгибам пустынных гор, их совершенствуя. Человечество титанов исчислялось несколькими тысячами. Пола они были лишены, рождение новых не связывалось с союзом двух старших никак. Но Гагтунгр сумел вызвать их бунт против Промысла. Идея их заключалась в том, что они - семя и ядро нового мирового начала, третьего, противостоящего и Богу, и демонам. Они жаждали абсолютной свободы для своих «Я», но жестокость и злобу демонов ненавидели. Бунт завершился тем, что силы Гагтунгра, пользуясь законом возмездия, вовлекли души титанов в глубокие мучилища. Там длилась их пытка свыше миллиона лет, пока с помощью Провиденциальных сил им не удалось вырваться из плена. Теперь большинство из них совершает свой
путь среди человечества, выделяясь на общем фоне масштабом своей личности, а также особым сумрачным, хотя отнюдь не темным ее колоритом. Их творчество отмечено смутным воспоминанием богоборческого подвига, как бы опалено древним огнем и поражает своею мощью. От демонических монад их дух отличен порывом к Свету, презрением к низменному и жаждой божественной любви.
        В последние тысячелетия до Христа могущество Гагтунгра было так велико, что в потусторонних слоях некоторых мета культур человечества у возмездия был отнят его временный характер. Выход из страдалищ был для мучающихся наглухо закрыт, и у них была отнята надежда.
        Этот закон возмездия, железный закон нравственных причин и следствий, - тех следствий, которые могут проявляться и в текущей жизни, но во всей полноте проявляются в посмертии и даже в следующих воплощениях, - можно назвать индийским термином карма. Карма есть такая же равнодействующая двух противоположных воль, как закон смерти и закон борьбы за существование. Если бы демонические силы не встречали постоянных препятствий со стороны своих врагов, законы были бы еще тяжелее, потому что демоническая цель законов - порождать гаввах и парализовывать проявления подпавших им душ Света. У законов есть и другая сторона - это их очищающее значение. Это остаток древнейших светлых празаконов миротворивших прекрасных иерархий: цель этих иерархий и всех светлых сил Шаданакара - смягчение и просветление законов; цель демонических - еще большее их утяжеление.
        Замысел Провидения - спасение всех жертв. Замысел Гагтунгра - превращение всех в жертвы.
        Богочеловечество следующего мирового периода будет добровольным единением всех в любви. Дьяволочеловечество - по-видимому, его не удастся избежать в конце текущего периода - будет абсолютной тиранией одного».
        Итак, Андреев полностью объясняет происхождение зла на земле. Зло не от Бога, а от дьявола, а сам дьявол - от Природы, которая Бога ограничивает в своих действиях. Хотя Природа - божественна (это сам Бог и его творчество), но это именно та Природа, в которой действуют четыре вечных бездушных закона. Но вот интересно, согласился бы христианский Бог вечно следовать этим законам? Сама же реальность жизни на земле (страдания, войны, несправедливость и т. д.) есть результирующая взаимодействия Бога и дьявола, т. е. тоже механическая, законосообразная действительность. В то же время от Бога, как пишет Андреев, только свет, только радость, только спасение. Как все это понять? Пока можно сказать лишь одно: Бог Андреева схватывает значительно больше характеристик культуры, чем, скажем, Бог Штейнера или Бердяева. Ведь культура есть не только Дух (идеальное), но и Природа (вторая, третья), именно в культуре поляризуются противоположные тенденции зла и добра (культура и ереси, культура и антикультура, разные типы культур); наконец, культура всегда выдвигает определенные идеалы, которые пытаются реализовать
отдельные люди и сообщества.

7
        Путешествуя по иным мирам, Андреев познакомился с их устройством. Все миры устроены довольно сложно, но единообразно. В них есть слои с разным числом временных и пространственных координат. Все они поляризуются на две группы: в одной властвуют демоны, в другой - светлые Провиденциальные силы.
        «Наш физический слой, - говорит Андреев, - понятие, равнозначное понятию астрономической Вселенной, - характеризуется, как известно, тем, что его Пространство обладает тремя координатами, а Время, в котором он существует, - одной. Этот физический мир в терминологии Розы Мираносит название Энроф».
        «Понятие многослойности Вселенной лежит в основе концепции Розы Мира. Под каждым слоем понимается при этом такой материальный мир, материальность которого отлична от других либо числом пространственных, либо числам временных координат. Рядом с нами сосуществуют, например, смежные слои, Пространство которых измеряется по тем же трем координатам, но Время имеет не одно, как у нас, а несколько измерений. Это значит, что в таких слоях Время течет несколькими параллельными потоками различных темпов. Событие в таком слое происходит синхронически во всех его временных измерениях, но центр события находится в одном или двух из них. Ощутительно представить себе это, конечно, нелегко. Обитатели такого слоя хотя и действуют преимущественно в одном или двух временных измерениях, но существуют во всех и сознают их все. Эта синхроничность бытия даст особое ощущение полноты жизни, неизвестное у нас. Немного опережая ход изложения, добавлю сейчас, что большое число временных координат в сочетании с минимальным (одна, две) числом пространственных становится для обитателей таких слоев, напротив, источником
страданий. Это схоже с сознанием ограниченности своих средств, со жгучим чувством бессильной злобы, с воспоминанием о заманчивых возможностях, которыми субъект не в состоянии воспользоваться. Подобное состояние в Энрофе некоторые из нас назвали бы «кусанием локтей» или мукой Тантала…
        Будучи связаны между собой общими метаисторическими процессами, обладая - в большинстве - как бы парой враждующих духовных полюсов, все слои каждого небесного тела составляют огромную, тесно взаимодействующую систему. Я уже говорив что такие системы называются брамфатурами. Общее число слоев в некоторых из них ограничивается единицами, в других - насчитывает несколько сотен. Кроме Шаданакара, общее число слоев которого ныне 242, в солнечной системе существуют теперь брамфатуры Солнца, Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна, Лупы, а также некоторых спутников больших планет. Брамфатура Венеры находится в зародыше. Остальные планеты и спутники столь же мертвы в других слоях своих, как и в Энрофе: это руины погибших брамфатур, покинутых монадами, либо появлявшихся брамфатурами никогда…
        Молекулы и некоторые виды атомов входят в состав крошечных систем, микробрамфатур, причем существование некоторых из них во времени исчезающе мало. Однако же это довольно сложные миры, и не следует упускать из виду, что элементарные частицы - живые существа, а иные из них обладают свободой воли и вполне разумны. Но общение с ними, тем более личное, непосредственное проникновение в микробрамфатуры фактически невозможно. Ни в одном из слоев Шаданакара в настоящее время нет ни одного существа, на это способного; это пока превышает силы даже Планетарного Логоса. Только в макробрамфатурах Галактики действуют духи столь невообразимой мощи и величин, что они способны одновременно спускаться во множество микробрамфатур; для этого такой дух должен, сохраняя свое единство, одновременно воплотиться в миллионах этих мельчайших миров, проявляясь в каждом из них со всею полнотой, хотя и в ничтожно малые единицы времени».
        Картина головокружительная и даже фантастическая. Почему так много миров, так много слоев, и каждый слой населен? Естественно, что наиболее детально Андреев описывает слои и «население» нашей планеты (Шаданакара). Все «население» иных миров группируется вокруг отдельных народов (культур), эти группировки Андреев называет мета культурой. Замечательной особенностью метакультур является то, что в них обитают, оказывая влияние на культуру, «личности» светлой и демонической направленности, которые жили в данной культуре в прошлом, могут жить в будущем или живут в ней сейчас.
        «Под термином «сверхнарод» понимается совокупность наций, объединенных общей, совместно созидаемой культурой, либо отдельная нация, если ее культура созидалась ею одной и достигла высокой степени яркости и индивидуальности.
        При этом подразумевается, что вполне изолированных культур не существует, они взаимосвязаны; но в целом каждая культура вполне своеобразна и, несмотря на влияние, оказываемое ею на других, она во всей своей полноте остается достоянием только одного сверхнарода, своего творца.
        Понятие сверхнарода можно было бы и не вводить в настоящую концепцию, если бы оно не обладало наряду с историческим также и метаисторическим значением. А метаисторическое значение его в том, что своеобразие сверхнарода не ограничивается культурной сферой в Энрофе, но сказывается также во многих иноматериальных слоях как восходящего, так и нисходящего ряда, поскольку некоторые участки этих слоев охватываются воздействием лишь одного данного сверхнарода. Ведь нельзя забывать, что под сверхпародом понимается совокупность не только тех личностей, которые принадлежат к нему сейчас, не только наших современников, но и весьма многих из тех, которые принадлежали к нему раньше, хотя бы и на заре его истории, а позднее, в своем посмертии, действовали и действуют в трансфнзических слоях, с этим народом связанных. Над человечеством поднимается лестница слоев, общих для всех сверхнародов, но над каждым из них эти слои меняют свою окраску, свою физиономию, свое содержание; есть даже такие слои, которые наличествуют только над одним сверхнародом. Точно так же дело обстоит по отношению к демоническим мирам
нисходящего ряда, существующим как бы под сверхнародами. Таким образом, значительная часть Шаданакара состоит из отдельных многослойных сегментов; слой Энрофа в каждом из таких сегментов занят только одним сверхнародом и его культурой. Эти многослойные сегменты Шаданакара носят название метакультур. Каждый сверхнарод обладает своим мифом».
        Далее Андреев описывает сначала слои Просветления, а затем слои, демонизированные темными силами. Первый слой, который Андреев вспоминает (оглядываясь на одно из своих прошлых воплощений), несколько напоминает рай и называется Олирной. Вот несколько впечатлений от этого мира.
        «От забот о существовании, имеющих в Энфорс столь необъятное значение, мы были совершенно освобождены. Потребность в жилье сводилась на нет мягкостью климата… Пищу доставляла прекрасная растительность, напитками служили родники и ручьи, обладавшие, как мне припоминается, различным вкусом. Одежда, вернее, то прекрасное, живое, туманно светящееся, что мы пытаемся в Энрофе заменить изделиями из шерсти, шелка или льна, вырабатывалась самим нашим телом: тем нашим эфирным телом, которого мы почти никогда не сознаем на себе здесь, но которое в посмертьи становится столь же очевидным и кажется столь же главным, как для нас - физическое. И в мирах Просветления, и в Энрофе без него невозможна никакая жизнь…
        Один за другим раскрывались новые органы восприятия - не те органы зрения и слуха, которые в эфирном теле полностью совпадают с соответствующими органами тела физического - нет! Те органы зрения и слуха действовали с первых минут моего пребывания в Олирне, и именно через них я Олирну воспринимал. Новые органы восприятия - это то, что мы называем духовным зрением, духовным слухом и глубинной памятью; то, к раскрытию чего стремятся в Энрофе величайшие мудрецы; то, что раскрывается там лишь у единиц среди многих миллионов; то, что в Олирне раскрывается постепенно у каждого. Духовное зрение и слух преодолевают преграды между многими слоями; жизнь оставленных мною на земле я воспринимал именно ими - еще неотчетливо, по все же воспринимал…
        Кроме общения с людьми и наслаждения природой время уходило на работу над своим телом: предстояло подготовить его к трансформе, ибо путь из Олирны в следующие, высшие миры лежит не через смерть, но через преображение. И я понял, что стихи Евангелия, повествующие о вознесении Иисуса Христа, намекают на нечто схожее. Воскресение из мертвых изменило природу Его физического тела, и при вознесении из Олирны оно преобразилось вторично вместе с эфирным. Мне, как и всем остальным, предстояло преображение лишь эфирного тела, преображение, подобное тому, которое некогда видели апостолы, своим зрением проникавшие в Олирну, но еще не достигавшие миров, лежащих выше. Как иначе могли бы выразить евангелисты переход Спасителя из Олирны туда, как только назвав это событие Его вознесением на небо? И я, воспитанный в строгом брахманизме, начал понимать, какой странной для меня, бездонной правдой полон христианский миф…
        (Следующий слой Просветления - «Файр»). Если искать в знакомых для всех явлениях хотя бы отдаленную аналогию тому, что видишь в Файре, нельзя остановиться ни на чем, кроме праздничной иллюминации. Надо ли при этом говорить, что самые великолепные из иллюминаций Энрофа сравнительно с Файром - не более чем несколько наших ламп в сравнении с созвездием Ориона.
        Я видел множество существ в их вдвойне и втройне просветленных обликах: они явились сюда из более высоких слоев, движимые чувством со радования. Чувство сорадования свойственно просветленным в несравненно большей мере и силе, чем нам; каждая душа, достигшая Файра, порождает это ликующее чувство у миллионов тех, кто миновал его ранее. Как передать состояние, охватившее меня, когда я увидел сонмы просветленных, ликующих оттого, что я, ничтожный я, достиг этого мира? - Не благодарность, не радостное смущение, даже не потрясение, - скорее оно было похоже на то блаженное волнение, когда смертные в Энрофе предаются неудержимым и беззвучным слезам…».
        (Из Файра Андреев - вернее, его монада - попал в Нэртис.)
        «Нэртис - страна великого отдыха. Неприметно и неощутимо, безо всяких усилий с моей стороны, лишь в итоге труда моих друзей сердца мое эфирное тело медленно изменялось здесь, становясь все легче, пронизанное духом и послушнее моим желаниям. Таким, каким является наше тело в затомисах, небесных странах метакультур, оно становится именно в Нэртисе. И если бы меня мог увидеть кто-нибудь из близких, оставшихся в Энрофе, он понял бы, что это - я, он уловил бы неизъяснимое сходство нового облика с тем, который был ему знаком, но был бы потрясен до глубины сердца нездешней светлотой преображенного.
        Что сохранилось от прежнего? Черты лица? - Да, но теперь они светились вечной неземной молодостью. - Органы тела? Да, но на висках сияли как бы два нежно голубых цветка, это были органы духовного слуха. Лоб казался украшенным волшебным блистающим камнем - органом духовного зрения. Орган глубинной памяти, помещающийся в мозгу, оставался невидим. Также невидима была и перемена, совершавшаяся во внутренних органах тела, ибо все, приспособленное раньше к задачам питания и размножения, было упразднено или в корне изменено, предназначенное к новым задачам. Питание сделалось похожим на акт дыхания, и пополнение жизненных сил совершалось за счет усвоения светлого излучения стихиалей. Размножения же, как мы его понимаем, ни в одном из миров восходящего ряда нет…».
        (Наконец, из Нэртиса Андреев переходит в Готимну.)
        «Садом Высоких Судеб называется Готимна, оттого что здесь предопределяются надолго судьбы душ. Передо мной представало распутье: оно является всякому, взошедшему в этот слой. Выбранного здесь нельзя уже было бы изменить долгие столетия ни в одном из многих миров, здесь предызбираемых. Я мог свободно выбрать одно из двух: либо подъем в Небесную Индию, конец навсегда пути перевоплощений, замену его путем восходящих преображении по иноматериальным слоям, либо еще одно, а, может быть, и несколько существований в Энрофе, но уже не как следствие неразвязанной кармы - она была развязана, - а как средство к осуществлению определенных, только мне поручаемых и мною свободно принимаемых задач…
        Передо мной открылась возможность спуска назад, уже в пределы другой метакультуры, мне до тех пор незнакомой и чуждой, еще совсем молодой, но с огромным грядущим. Что-то тревожное, бурное, сумрачное излучалось от этого огромного, разнослойного массива, смутно воспринимавшегося мною издалека. Задание же, принятое мной, должно было иметь отношение к великой задаче, выходящей далеко за пределы этой метакультуры и долженствовавшей в далеком грядущем охватить мир. Уже тысячи душ подготавливались для участия в этой задаче.
        И я выбрал именно эту возможность. Я теперь понимал, что мною взята на плечи такая ноша, сбросить которую невозбранно уже нельзя.
        И из Гогимны Индии я был перенесен в Готимну России: там должна была закончиться моя подготовка к исполнению миссии, свыше принятой моим «Я»…».
        (Слои Просветления сменяются слоями затомисов, здесь обитает высшее человечество.)
        «Высшее человечество - синклиты метакультур - наша надежда, наша радость, опора и упование. Праведники, некоторые родомыслы и герои вступают сюда почти сразу же после смерти в Энрофе, быстро миновав миры Просветления. О подавляющем большинстве таких душ нам не расскажет никакая история: они прошли в глубине народа, не оставив следа ни в летописях, ни в преданиях, - лишь в памяти тех, кто их знал или слышал о них от живых свидетелей. Это незаметные герои нашей жизни; думать иначе, г. е. вообразить синклит метакультуры в виде некоего собрания «знаменитостей», значило бы доказать, что наш нравственно-мистический разум спит еще крепким сном…
        Деятельность синклитов необозримо многообразна и широка, а во многом для нас непостижима. Я мог бы указать на три ее стороны: помощь - творчество - борьбу.
        Помощь - всем, еще не достигшим затомисов. Ангелы мрака, хозяева чистилищ, не выпустили бы своих жертв еще века и века, если бы не безостановочные усилия синклитов. Магмы и ужасающие миры земного ядра удерживали бы страдальцев вплоть до третьего мирового периода (ныне подходит к концу еще только первый). Живущие в Энрофе были бы окружены почти непроницаемым панцирем духовной тьмы, если бы не синклиты.
        Но эта работа, избавляющая одних, облегчающая других, предохраняющая третьих, обогащающая четвертых, просвещающая пятых, - лишь одна сторона. Другая сторона - творчество автономных ценностей, значение Которых непреходяще. Однако для нас созерцание творений синклитов, а тем более их понимание, возможно лишь в минимальной степени. Передача же их смысла при помощи наших понятий исключена полностью.
        Несколько понятнее третья сторона деятельности синклитов - их борьба с демоническими силами. Можно сказать, что бороться им приходится телесно, но, конечно, оружие их не имеет с оружием Энрофа ни одной точки соприкосновения. Оно разнообразно, оно зависит и от совершенства владения собственным существом, и от того, против кого оно направлено. Однако общий его принцип характеризуется тем, что это концентрация волевых излучений, парализующих врага. Гибель в бою для братьев синклита невозможна. Возможно другое - в случае поражения - длительный плен в глубине демонических крепостей.
        Ландшафты затомисов осложняются неким эквивалентом городов, очень мало, впрочем, похожих на наши, тем более что жилищ в строгом смысле слова - там нет. Назначение сооружений - совершенно особое: это преимущественно места общения братьев синклита с другими мирами и с духами других иерархий. Здание, где протекает их общение в его высшей форме с монадами стихиалей, называются шериталами. И все же в архитектуре затомисов угадываются стили, знакомые нам, но как бы возведенные на несравненно более высокие ступени. Это результат параллельных процессов, понять которые нелегко. Нелегко, но следует. Дело в том, что прекрасные архитектурные сооружения Энрофа, насыщаясь излучениями многих человеских психик, приобретают этим самым душу, точнее - астрал; такие астралы пребывают в затомисах. Но в затомисах есть и такие сооружения, никакого двойника которых в Энрофе нет, например, те же шериталы. Есть и такие, которые были уловлены, поняты творцами Энрофа и намечены ими к воплощению на Земле, по история поставила этому непреодолимую преграду…».
        (В синклиты метакультур входят и такие высшие монады, как «демиург сверхнарода» и его «Соборная Душа».)
        «Нет с верх народа…, над которым не надстоял бы его демиург, ибо тогда это был бы не сверхнарод, а случайное соседствоваиие нескольких, никакой общностью не связанных между собой народностей. И нет нации, которая не обладала бы идеальной Соборной Душой (ибо тогда это была бы арифметическая сумма личностей, минутно и случайно сблизившихся между собой). Но, прежде всего, идеальная Соборная Душа отнюдь не есть совокупность каких-либо психологических или иных, очевидных для нас, свойств данного народа, определяющих его историческую, от всех отличную физиономию. Идеальная Соборная Душа есть существо, обладающее единой великой монадой, которая таит в себе прообразы высших возможностей нации и облечена в материальную ткань многомерных пространств. По мере исторического становления нации и личной зрелости человеческих индивидуумов, все большая и большая гонкоматериальная часть каждого из них приближается к ней и объемлется ею, сообщая ей характер соборности…».
        (Всеми синклитами метакультур и их «вершиной» - Мировой Сальватэррой - руководит Планетарный Логос.)
        «Планетарный Логос - великая богорожденная монада, божественный разум нашей брамфатуры, древнейшая, самая первая из всех ее монад. Ее отличие от всех остальных заключается в том, что она выражает собой, как Слово выражает Говорящего, одну из ипостасей Троицы - Бога-Сына. Логос Шаданакара совершает абсолютно непостижимый для нас путь восхождения и творчества по космической лестнице, и ни одной брамфатуры, включая и демонические, нет и не может быть без такой монады. Ибо одна такая монада проявляется в каждой из брамфатур на самой заре ее и на всем протяжении становления всех ее сакуал остается средоточием Провиденциальных сил и Божественного Духа.
        Планетарный Логос сошел на Шаданакар, как только созданная иерархиями материальность брамфатуры стала способной вместить Его. Слой, в который Он вошел вначале, стал впоследствии Ирольном. Творчеством Логоса этот слой был подготовлен к тому, чтобы принять множество юных богосогворенных монад; однако это творчество не смогло предохранить Шаданакар от вторжения Гагтунгра. Планетарный Логос и сонмы светлых монад принуждены были вступить с ним в борьбу. Творились прекрасные законы мира, чуждые страданию, смерти и какой бы то ни было тьме. Начало первому человечеству - ангельскому - положено было самим Планетарным Логосом и Лилит…
        Под представлением о первородном грехе следует понимать то, что произошло между Лилиг и вторгшимся в ее мир Гагтупгром, - то, вследствие чего сатанинское семя - яйцехоре - несут с тех пор все существа, в создании чьих плотно материальных цепей рода принимает или принимала участие Лилит. В демонических существах яйцехоре господствует даже над монадами, у остальных - в худшем случае над шельтами. Что касается легенды об Адаме и Еве, то и пей до того перепутаны все слои, эры и иерархии, что лучше совсем не трогать этого предания. Во всяком случае, общее искупление, т. с. высветление всех эйцехор, было бы в конце концов совершено Христом, если бы Его миссия в Энрофе не была оборвана…».
        (Что же касается Мировой Сальватэрры, то ее роль, говорит Андреев, огромна.)
        «Все Провиденциальное в истории Шаданакара… от Сальватэрры. Здесь сосредотачиваются излияния высших космических Сущностей, выражающих себя как в становлении звездных миров, так и в нашем становлении. «Небесных воль блистающий кристалл» - формула, применимая к мировой Сальватэрре на только поэтически. Непрерывные волны благодати и силы изливаются с этих высот, из этих глубин. Чем помогут нам приблизиться к представлению о них такие слова, как «сияющий благовест» или «звучащее сияние»?
        Когда человечество - физическое и уже внефизическое закончит свой колоссальный цикл, когда закончат его и все царства планетарной природы, - они полностью совпадут с этим планетарным раем. Тогда начнется раскрывание мировой Сальватэрры, как цветка, в готовый принять ее простор Духовной Вселенной. Солнце Мира будет сиять над этим цветком, принимая в свой небеса его благоухающее излучение…».
        (Особую группу слоев занимают Эгрегоры и Даймоны.)
        «Эгрегоры - это иноматеиальные образования, возникающие из некоторых психологических выделений человечества. Над большими коллективами эгрегоры лишены духовных монад, но обладают временно сконцентрированным волевым зарядом и эквивалентом сознательности. Своего эгрегора имеет любое государство, даже Люксембург. Эти существа в основном статичны и не агрессивны. В борьбе между демоническими и провиденциальными силами Шаданакара большинство эгрегоров участия не принимает; впрочем, имеются некоторые, примыкающие к демоническому стану…
        Даймоны - это крылатые люди, схожие своим обликом отчасти с ангелами, от которых, однако, их отличает, кроме многого другого, наличие двух полов. Основной слой их пребывания, соответствующий нашему Энрофу, носит имя Жерам. Природа, сходная с нашей, доведена там до уровня высокого художественного и эстетического совершенства, а машинная цивилизация одухотворена внутренней мудростью о силах и слоях Шаданакара и развитием высших способностей в их собственном существе. О человечестве Эпрофа даймонам известно все существенное.
        От посмертных спусков в демонические миры возмездия даймоны освобождены со времен завершения в Жсраме задач Христа. А многоярусная сакуала чистилищ, опытно известная (хотя и забываемая) большинству из нас. Для них заменена единственным слоем - его имя Урм, - где некоторые из них проходят в посмертии искупляющее очищение. Параллель затомисам нашего человечества составляет для них Картиала, мир просветленных даймопов, их небесная страна, оттуда раскрывается подъем в сакуалу Высшего долженствования и, наконец, в Синклит Мира.
        Среди многих задач, встающих перед даймонами Картиалы но отношению к другим мирам Шаданакара, одна заключается в их деятельном участии в борьбе против уппраоров и античеловсчества шрастров; другая - во вдохновляющем, творчески направляющем воздействии на творцов нашей художественной культуры. Отнюдь не поэтическим приемом, а свидетельством о подлинных трансфизических фактах являются обращения многих поэтов к их вдохновителям-даймонам, других - к их музам. Не знаю, существовали ли в затомисе-Олимпе девять сестер Аполлона - весьма возможно и это, но то, что даймоны женственной природы - музы и мужественной природы - сократовские даймоны в узком смысле этого слова способствовали раскрытию творческих глубин в личности наших художников и мыслителей, не подлежит никакому сомнению. Только материалистическая слепота может заставлять проходить мимо бесчисленных свидетельств об этом наших поэтов, писателей, музыкантов, философов, начиная с Сократа (и еще раньше) и кончая Гоголем и Александром Блоком…».
        (Ни на что не похож слой Фонгаранда.)
        «Это слой пребывания Шельтов - великих творений архитектуры. Здесь они обладают способностью движения и роста; их изменение состоит в совершенствовании. Облик их близок к облику просветленных стихиалей, но форма не струистая, как у тех, и лишена способности телесного взаимопроникновения. Следует понять, что создание в Энрофе их отражений гениальными зодчими, интуиция которых уловила отблески Фонгаранды, дает им эфирное тело; внутри физического сосуда здания возникает оно из многочисленных излучений человеческих тысяч и миллионов. Если прошло достаточно времени и такое тело успело создаться, гибель физического сосуда в Энрофе уже не имеет трансфизического значения…».
        За сдоем Фонгаранда идут слои Ангелов, Небесных тел и Мифов верховных религий; предоставляю самим читателям поломать голову над их устройством.
        Теперь пойдем вниз - в демонические слои.

8
        Правит всеми слоями демонического мира великий демон Шаданакара - Гагтунгр. Как «обезьяна Бога» он имеет три ипостаси (искаженно повторяя троичность Божества);
        «Первой Ипостаси Божественного Триединства Гагтунгр стремится противостоять своим первым лицом - Великим Мучителем; Второй Ипостаси - вторым лицом, которое точнее всего охарактеризовать наименованием Великой Блудницы; а Третьей Ипостаси Троицы противостоит антипод, именуемый Урпарп: это осуществитель демонического плана; в некотором смысле его можно назвать принципом формы. Это та сторона великого демонического существа, которая открывается в жизни различных слоев Шаданакара как начало, активно переделывающее их данность согласно замыслам и целям Мучителя, начало формирующее. Великая блудница - ее имя Фокерма - сторона демонического существа, втягивающая, засасывающая души и судьбы в орбиту Гагтунгра. Первое же лицо - Гистург, Великий Мучитель - последняя глубина демонического «Я», носитель высшей воли, власти и желания.
        Безмерно жуток его облик, каким видели его духовные очи немногих людей, проникших в темные высоты Дигма - мира его обитания. Как бы возлежащий на бушующем лиловом океане, с черными крыльями, раскинутыми от горизонта до горизонта, он поднимает свое темно-серое лицо в зенит, где полыхают инфралиловые зарева, раскачиваются и гаснут протуберанцы, а в самом зените блещет светило непредставимого цвета, отдаленно напоминающее фиолетовый. Горе тому, на кого Гагтунгр опустит свой взор и кто этот взор встретит открытыми очами. Из всех носителей темных миссий среди людей, восхищенных позднее в Дигм, кажется, только один (Торквемада) нашел в себе силы в этот миг вспомнить Имя Божне. Остальные монады стали рабами дьявола на неисчислимые века».
        Слой Дигм, имеющий пять пространственных и много временных координат, населен «избранниками зла». Он связан с еще одним многомерным слоем - Шогом. Шог - это пуповина, соединяющая Гагтунгра с антикосмосом Галактики, из которого в Шог вливаются силы самого Люцифера.
        «Гашшарва - ядро системы, создаваемое демоническими силами Шаданакара, в противовес Божественному Космосу, в предполагаемое ему замещение. Не лишенный торжественности, по угрюмый, этот мир любому из нас не мог бы не показаться жутким. Большое число временных координат при наличии лишь двух пространственных создает особую духовную духоту. Для всякой монады процесс вхождения ее шельта в этот мир мучителен: он напоминает ощущение, возникающее при затягивании тела в узкий железный корсет. Чем меньше пространственных координат, тем материальность Мира плотнее. Однако среда этого мира все-таки схожа с воздухом, а почва совершенно плоская и однородная, более твердая, чем любой материал Энрофа. Никакого эквивалента растительности нет. Источник света состоит в самоизлучении существ и некоторых искусственных сооружений, причем синего и зеленого цветов здесь не воспринимают, но зато воспринимают два инфракрасных…
        Всех обитателей Гашшарвы связывает между собой тирания Гагтунгра и вместе с тем нечто вроде союза общих интересов. Гагтунгра они ненавидят, но, конечно, все же не так, как Бога…
        Серый, как пепел, цвет лица ангелов мрака отталкивающи ужасен, а в чертах совершенно обнажена их хищная и безжалостная природа. Будучи хозяевами нижних чистилищ, они восполняют убыль своих жизненных сил тем, что впивают гаввах людей, вовлеченных в чистилище своей кармой. Проникая из Гашшарвы в эти чистилища, они находят там менее плотную среду, в которой полет, угловатый, неровный, как бы рывками и зигзагами, все-таки возможен.
        Совершенно лишены человекоиодобия другие обитатели Гашшарвы, хозяева магм: их называют рыфрами. Скорее всего подобна каждая из них движущейся гряде холмов. Есть нечто вроде лица, но очень размытое…
        Как ни странно, но существа, похожие на пресловутых чертей, действительно есть, и, представьте себе, даже с хвостом и рогами. Они обитают в Гашшарве и пользуются сомнительным удовольствием - быть хозяевами Ядра - сакуалы, состоящей из самых ужасающих страдалищ Шаданакара. Вообще оказывается, что многие из легенд, к которым мы привыкли относиться с улыбкой либо в лучшем случае усматривали в них символический смысл, следует понимать вполне буквально. Испытание для рассудка нашего века воистину непосильное!
        Круг обитателей Гашшарвы причудлив и пестр. Из них я знаю еще могучих демонов женственной природы, которых условно привык называть велгами. Это - гиганты. В истории человечества они проявляются иногда, как умножительницы жертв и вдохновительницы анархии. О каком бы то ни было их подобии не только людям, но даже чудовищам нашего мира здесь надо забыть совсем: это скорее огромные, свивающиеся и развивающиеся покрывала, черные и лиловые. У каждого народа велга, кажется, только одна; во всяком случае, в России - одна, очень древняя. Сроки их инкарнаций в Гашшарве - если это считать инкарнациями - исчисляются, по-видимому, многими веками…
        Демоническая основа включает еще один мир: мир одномерного пространства и одномерного времени. Это - Дно Шаданакара, страдалище демонических шельтов и немногих людей - носителей темных миссий.
        Дно возникло в самом начале существования нашей брамфатуры усилиями Гагтунгра и еще более могучих, чем он, темных сил. Эта материальность самая плотная из всех возможных. Материальность Энрофа до какой-то степени уподобляется ей только во внутренностях звезд или в таких чудовищных телах нашей Галактики, как «белые карлики». Трудно представить, как в подобных условиях может все-таки осуществляться движение. Однако оно на Дне Шаданакара есть, для сознающего существа в высочайшей степени мучительное. Вызывается же оно необходимостью поддерживать жизненные силы, так как в противном случае существо будет затянуто в некий провал, ведущий в места еще более печальные - на Дно Галактики».
        Другая группа демонических слоев, расположенных на противоположной от Дна стороне, ближе к людям - это миры «возмездия». В эти миры человек попадает после смерти, следуя закону кармы, при этом действует своеобразный природный механизм. Его работу Андреев описывает так:
        «Механическая сторона действия закона Возмездия остается, конечно, неизменной всегда и везде: она состоит в том, что нарушение нравственных законов влечет за собой утяжеление эфирного тела совершившего. Пока он жив, утяжеленное эфирное тело остается как бы на поверхности трехмерного мира; при этом тело физически играет роль спасательного круга для утопающего. Но как только связь между ними разрывается смертью, эфирное тело начинает погружаться глубже и глубже, из слоя в слой, пока не достигнет равновесия с окружающей средой. Таков в основном механизм. Но есть и существа, которые следят за его безотказным действием: блюстители кармы. Это совсем особая категория; среди разнообразных демонов Шаданакара это - пришельцы. Когда демонические полчища планеты Дайи были изгнаны из ее брамфатуры прочь в брамфатуру ее спутника, а спутник вскоре затем погиб и превратился в стаю мертвых кусков - астероидов, его демонические обитатели рассеялись по мировому пространству в поисках новых пристанищ. Часть их вторглась в Шаданакар, заключив некое подобие договора с силами Гагтунгра. Это существа высокого интеллекта,
но с холодной, как лед, сферой чувств. Им равно чужды ненависть и любовь, злоба и сострадание. Они взяли на себя заботу о механизме кармы, восполняя убыль своих жизненных сил эманациями душевных мук тех людей, что после жизни в Энрофе принуждены спускаться в Скривнус, Ладрев и Мород - верхние слои чистилищ. Размеры этих существ огромны; они полупрозрачны и серы, как мутное стекло; тела их прямоугольны, а в мордах, как это ни странно, есть сходство с мордами сторожевых собак - торчащие уши и зорко наблюдающие глаза. С силами Света они вступают в борьбу только тогда, когда эти силы предпринимают труд по смягчению законов кармы и преобразованию чистилищ».
        Собственно миры Возмездия образуют две группы - чистилища и ад. В чистилище попадают те, кто имел грехи и проходит разные стадии очищения и осознания (раскаяния). Вот, к примеру, два из таких миров.
        «Повествование достигло Агра, слоя черных паров, между которыми вкраплены, как острова, черно-зеркальные отражения великих городов Энрофа. Этот слой, как и все чистилища, не имеет космической протяженности. Поэтому здесь нег ни солнца, нилуны, ни звезд: небо воспринимается как плотный свод, окутанный постоянной ночью. Некоторые предметы светятся сами, тускло светится и земля, точно пропитанная кровью. Цвет здесь преобладает один: в Энрофе мы не способны видеть его, и по впечатлению, производимому им, он скорее всего напоминает темно-багровый. Кажется, это самый невидимый свет, который в физике называется инфракрасным.
        Я очень немного, едва-едва знаком с инфра-Петербургом. Помню, что там тоже есть большая, черная, как тушь, река и здания, излучающие кроваво-красное свечение. Это подобно отчасти иллюминациям наших праздничных ночей, но жутким подобием. Внешний облик тех, кто пал в этот мир, напоминает до некоторой степени облик гномов; человекоподобие еще сохранено, по формы уродливы и убоги. Рост уменьшен, движения замедленны. Никакой материальности, заменяющей одежду, их тело уже не излучает; царствует беспомощная нагота. Одно из мучений Агра - чувство бессильного стыда и созерцание собственного убожества. Другое мучение в том, что здесь начинает впервые испытываться терпкая жалость к другим подобным и приходит понимание своей доли ответственности за их трагическую судьбу.
        Третья же мука этих несчастных - страх. Оп порождается наличием в Агре еще других существ, хищниц демонической породы: они называются волграми. Когда мы приблизились к зданию, составляющему темноэфирное тело Инженерного Замка, я различил неподвижно сидящее на его крыше существо, огромное, величиной с ящера мезозойской эры. Оно было женского рода, мешковатое и рыхлое, с серою, ноздреватою кожей. Сиротливо прижавшись к башне и обняв ее правой лапой, бедняга неподвижно смотрела перед собой совсем пустыми, как мне показалось, глазницами. Она была глубоко несчастна. По-моему, ей мучительно хотелось кричать или выть, но ни рта, ни пасти у нее не было. Впрочем, чревато опасностями могло быть самое чувство жалости к ней: лукавая хищница подстерегала жертву, и жертвой мог сделаться всякий из тех, кто были людьми. В зверином страхе перед волграми бедные гномы прятались по темным углам или прокрадывались, затаив дыхание, у подножья зданий, облюбованных этими чудовищами. Быть пожранным, вернее, всосанным волгрой через ее пористую кожу, значило умереть в Агре, чтобы затем возникнуть еще ниже, в Буствиче или
страшном Рафаге…
        Иногда встречается здесь совсем иное: местами ландшафт разнообразится светящимися пятнами, похожими на огромные гнилушки. Что-то от трупной зелени есть в них… Это в Агр просвечивает другой слой, расположенный ниже: Буствич. Там все гниет, но никогда не сгнивает до конца; в состоянии, сочетающем гниение заживо с духовной летаргией, и заключается мука Буствича. В Буствиче развязывают узлы своей кармы те, чья душа, отяжеленная тяготением к неозаренному ничем плотскому, не выработала за свою жизнь на земле никакого противовеса. Здесь пленника гложет удручающее отвращение к самому себе, потому что эфирное тело превратилось в подобие кала. Ибо, как это ни страшно и ни омерзительно, но Буствич, в сущности, есть не что иное, как нечистоты волгр.
        К душевным мукам здесь начинает присоединяться и телесная: способность пленников к движению крайне ограниченна, как и их способность к самозащите. А самозащита насущно необходима любому из них, ибо рядом с ними здесь обитают между двумя воплощениями в одном из демонических стихиальных миров облаченные в темноэфирные тела души мелких человекоподобных демонов. Здесь они имеют вид человеко-червей, а размерами напоминают кошку. Заживо, медленно, понемногу пожирают они в Буствиче тех, кто когда-то были людьми в Энрофе».
        Миры ада еще страшнее; и чтобы не утомлять читателя, мы их, подобно испуганному ребенку, который отворачивается от нехорошего героя в сказке, пропустим все, кроме последнего.
        «Описание подошло к последнему из слоев - кладбищу Шаданакара. Мне никак не удавалось расслышать точно его наименование: иногда казалось, что оно звучит, как «Суфэл», иногда же более правильным мне казалось «Суфэтх», и вопрос остался нерешенным. Сюда из нижних страдалищ спускаются упорствовавшие во зле. Здесь их скорлупы - остатки шельта - покидаются монадами. Монады выпадают из Шаданакара вообще, чтобы начать все сначала в непредставимых пространствах, временах и формах. И все же это лучше, чем провал сквозь Дно Шаданакара на Галактическое Дно: здесь монада, по крайней мере, не выпадает из Космического Времени.
        Но шельт - живой; это самосознающее, хотя и низшее «Я», в Суфэтхе он едва шевелится, постепенно выдыхая остатки жизненных сил. Это и есть та «смерть вторая», о которой говорится в Священном писании. Искра сознания теплится до конца, и мера се мук превышает воображение самих демонов. Сюда до сих пор не может досягнуть никто из сил Света, даже Планетарный Логос».
        Заканчивая описание ада, Андреев делает любопытное замечание, приоткрывающее его личные убеждения.
        «Я хорошо знаю, что гуманистическому сознанию нашего века хотелось бы встретить совсем другие картины, нежели те, которые намечены мною в этой главе. Одних отпугнет то, что мои свидетельства покажутся им слишком напоминающими, несмотря на все отличия, популярные образы, исток которых - в историческом христианстве. Других будет шокировать дикарская суровость законов и материальный характер ужасающих мук в страдалищах. Но первых я готов спросить: неужели они думали всерьез, что учение отцов церкви не содержит ничего, кроме игры испуганного воображения?»
        «… А тем, которые возмущены суровостью законов, можно ответить одно: так работайте же над их просветлением! Конечно, с умственными привычками гуманистического века легче бы сочеталось представление не о материальных муках, по о, так сказать, духовных: об угрызениях совести, тоске от невозможности любить и тому подобном. К сожалению, эти варварские законы создавались, очевидно, без учета настроений интеллигенции XX столетия».
        Наконец, в демонических слоях есть еще два ряда миров (Шрастры), имеющих, как пишет Андреев, «для человечества с его историей и для всего Шаданакара совершенно особое значение, так как именно эти миры созданы демоническими силами как непосредственное орудие для осуществления мирового плана Гагтунгра». В Шрастрах обитает античеловечество, состоящее из двух рас - игв и раруггов, а также уицраоров.
        «Красные стебельчатые глаза существ, выдающиеся по сторонам цилиндрической головы, их мышино-серая кожа и вытянутый трубкообразный рот могли бы вызвать у человека отвращение. Но эти существа - обладатели острого интеллекта, создатели высокой цивилизации, в некоторых отношениях опередившей нашу. Они называются игвами.
        Игвы появились впервые в шрастре вавилоно-ассирийской мегакультуры. В более древних шрастрах существовала другая раса - предки нынешних раругггов, о которых я скажу потом. Но самое происхождение игв для меня не вполне понятно: приходится иметь дело с такими странными представлениями, что рассудок но может их принять. Дело в том, что хотя среди людей нет монад, демонических по своей природе, но бывали случаи, исключительно, впрочем, редкие, - когда человек в дальнейшем своем пути добровольно становился игвой. Для этого необходимы, кроме желания, колоссальная ясность сознания и уникальное развитие специфических способностей. Таков и был основатель античеловечества, личность, совершенно реально существовавшая в Эрехе и Вавилоне, где он был жрецом Нергала, а позади имел длинную цепь воплощений в более древних культурах и в человечестве титанов.
        Игвы произошли от сочетания этого существа с Лилит. Она способна обретать иногда - очень редко и лишь по воле Гагтунгра - женские облики в более плотных мирах. Когда опа явилась в Вавилонии, для глаз людей это произошло так, как если бы она внезапно возникла из ничего. Ее видели трое - будущий отец игв и еще двое, из которых один сошел с ума, а другой был казнен. Тот, ради которого она приняла этот призрачный физический облик, сочетался с ней своим астральным, а потом и эфирным телами. Потом она сошла, вся объятая пламенем, в пустынный инфрафизический слой, где извергла из чрева первую чету игв. Основоположник же этой расы не воплощался более ни в шрастрах, ни в Энрофе. Теперь он в Дигме, и его участие в разработке и осуществлении демонического плана весьма велико.
        Игвы обладают звуковым языком односложного строения. Из наших языков он фонетически ближе всего, пожалуй, к китайскому, по благодаря трубчатому строению рта среди гласных у игв доминируют звуки вроде «о», «у».
        Они употребляют иногда и одежду, но чаще всего ходят обнаженными. Чрезмерный интеллектуализм этих существ выхолостил их сексуальную сферу. Способ размножения похож на человеческий, но непригляднее. Они совокупляются почти на ходу, никакой потребности в уединении при этом не испытывая, так как лишены стыда. Чувства любви, привязанности, жалости находятся в зародыше. Вместо семьи - кратковременные союзы, а для детенышей - тщательно оборудованные и скрупулезно продуманные воспиталища.
        Мораль - рабская. Общество состоит из двух классов: высшей интеллигенции, в которую входят ученые, инженеры, жрецы и, если это слово применимо здесь, администраторы, подчиняющегося большинства, действующего только по заданиям руководства. Впрочем, и само руководство строго подчинено воле гак называемых «великих игв» (это нечто вроде преемственно следующих друг за другом верховных жрецов-императоров) и воле страшилищ соседнего слоя, унираоров.
        Почти неограниченным владыкой в каждом из шрастров фактически является великий игва.
        Шрастр - не монархия и, конечно, не теократия; это сатанократия. Принцип династического наследования власти игвам совершенно чужд. Преемники избираются и подготовляются десятками лет с изумительной рациональностью и дальновидностью. Ясность сознания великих иг в огромна, хотя воспринимают они весь мир перевернуто, под демоническим углом зрения. Они способны прозревать даже до Аити косм оса Галактики; их постоянно инвольтирует сам Гагтуигр. После смерти великие ш вы поднимаются прямо в Дигм…
        Кроме игв в шрастрах обитают такие существа, аборигены этого перевернутого мира - раругги, древняя порода, обликом напоминающая отчасти кентавров, отчасти ангелов мрака, а больше всего, пожалуй, мезозойских ящеров, поднявшихся на воздух. Поднявшихся на воздух, по не так, как поднялись когда-то в Энрофе птеродактили с их мыши неподобным и крыльями: крылья раруггов могучи и выпрямлены по сторонам непомерно огромного тела. При законах тяжести, действующих в Энрофе, столь массивный летательный организм был бы невозможен. Их сходство с ящерами не случайно: раругги и есть эти ящеры. После длительных инкарнаций в телах аллозавров, тиранозавров и птеродактилей некоторые - наиболее хищные виды их - вступили на путь дальнейшего развития в слоях инфрафизики. За истекшие миллионы лет они достигли ступени разумности, но эта разумность еще очень далека от изощренного интеллектуализма игв. Зато телесная мощь и невероятный эмоциональный накал их душевной жизни таковы, что… игвы принуждены были примириться с тесным соседством раруггов. Вскоре между обеими расами был выработан своеобразный модус в и венди,
перешедший затем в союз. Теперь раругги - нечто вроде разумной конницы шрастров, их армия. Сами игвы участвуют в войнах лишь в крайнем случае; обычно же им принадлежит лишь руководство, особенно технической частью. Неповоротливые мозги раруггов все еще не в силах справиться с задачами военной техники. Но их неимоверная кровожадность, их воинственность и бесстрашие - необходимые условия победоносных войн в этом смысле. Старинные представления об адских крылатых конях - отзвук знания о бытии раруггов…
        … жизнь шрастров теснейшим образом переплетена с бытием совсем иного рода и масштаба демонических существ, слои обитания которых составляют соседнюю сакуалу - соседнюю, но активно взаимодействующую с сакуалой шрастров. Игвы и раругги еще не в состоянии переходить в эти слои, но обитатели соседней саку алы - уицраоры - могут вступать и вступают, вернее, вползают в города игв.
        Это могущественные существа, играющие в истории и метаистории роль столь же огромную, как и их телесные размеры. Если бы голову этого создания вообразить на месте Москвы, щупальцы его дотянулись бы до моря. Они передвигаются с захватывающей дух быстротой, обладают даром речи и немалой хитростью. Происхождение их сложно и двойственно. Каждый род уицраоров появился на свет, как плод сочетания каросс, т. е. локальных, национальных проявлений Лилит, Всенародной Афродиты человечества, с демиургами сверхиародов. В большинстве метакультур эти существа были порождены по воле демиургов как защитники сверх народа от внешних врагов. Впервые они появились в мегакультуре Вавилонии: ее демиург попытался это свое порождение противопоставить воинствующим эгрегорам Египта и Индии, грозившим самому существованию вавилонского сверхнарода. Но кароссы несут в себе проклятое семя Гагтунгра, в глубокой древности заброшенное им в эфирную плоть Лилит, отдельными национально-культурными выражениями которой они являются. И семя Гагтунгра предопределило то, что первый же упцраор, сначала выполняя волю демиурга, вскоре затем
переродился в трап с физического носителя великодержавной государственности Вавилона. Его агрессивность толкнула демиургов других сверх народов на крайние меры защиты своих стран в Энрофе против завоевателя. Меры эти состояли в порождении ими подобных же существ, способных оказать сопротивление вавилонскому уицраору. Таким образом, эти чудовища появились в иранской и еврейской метакультурах, а затем и во всех остальных.
        Размножение этих крайне агрессивных и глубоко несчастных существ происходит путем, напоминающим почкование. Пола они лишены. Каждое детище становится тотчас Мергельным врагом своего родителя и потенциальным его убийцей. Так возникли в метакультурах как бы династии уицраоров, преемственно наследующих друг другу после того, как умерщвлен родитель и пожрано его сердце. В большинстве метакультур существует одновременно лишь один уицраор, либо один уицраор - родитель и одно или несколько его детищ, ведущих с отцом отчаянную борьбу. Борьба и уничтожение уицраорами друг друга - одно из самых чудовищных зрелищ метаистории».

9
        И светлые, и демонические слои пересекаются со слоями, где обитают стихии Природы - Стихиали.
        «Стихиалями называются тс монады, которые проходят свой путь становления в Шаданакаре преимущественно сквозь царства природы. При этом нельзя забывать, что аспектом своеобразного царства природы является и человечество. Стихийные, именно стихийные силы, кипящие в нем, без которых немыслимо его существование, выражают, хотя и не исчерпывают этот его аспект. Не удивительно поэтому, что есть и такие стихиали, которые связаны не с природой в общепринятом смысле слова, а с человечеством, с его стихийным, природным аспектом.
        Есть среди стихиалей множество духовных «Я» светлой природы, есть демонической, есть и такие промежуточные группы, сущность которых была временно омрачена в ходе их развития. Но всех их объединяет одно: путь их гак тесно связан с царствами Природы, как ни у кого более. Это не значит, впрочем, что монада никакой стихиали ни на одном из отрезков своего пути не может принять инкарнацию в плоти человека, даймона или ангела. Может вполне. Так же, как и некоторые человеческие монады начали создавать для себя форму из более плотных материальностей в незапамятные времена не в человеческих слоях, а в сакуале стихиалей или в сакуале ангелов. Но для них это явилось кратковременным, сравнительно, этапом. Столь же кратковременными являются для отдельных стихиалей их инкарнации в человеческих или в любых иных формах».
        Андреев описывает разные стихиали, мы же приведем лишь описание стихиалей мира «Зунгуф» и описание верховной стихиали Лилит.
        «Повсюду над землей и морями простерт Зунгуф, область стихиалей воздушной влаги, творящих облака, дождь, росу и туман. Зунгуф не отделен определенной границей от Ирудраны, области стихиалей, чья деятельность проявляется в Энрофе грозами, отчасти ураганами; оба эти слоя переливаются друг в друга, как и их существа. Приоткрывается тот самый трансмиф, что брезжил в древних мифологемах пародов, вызывая в их творческом воображении титанические образы громовников: Индра, Перун, Тор. О, если бы древние, принося в эти образцы, как и во все, человеческие черты, могли знать, как бесконечно далеки эти существа от малейшего сходства с человеком! И когда струи ливня обрушиваются на землю, и бурные, веселые дети Зунгуфа ликуют, то припадая к земле и поверхности вод, то отпрядывая вверх, в бурлящий водяной стихией воздух, - выше, в Ирудране, бушуют рати существ, не похожих на Тора и Иидру ничем, кроме веселой воинственности: для них гроза есть творчество, а ураган - полнота их жизни …
        Верховных стихиалей - семь. Две божественные сестры делят между собой остальные сферы могущества: Эстира, Царица Вечного Сада - госпожа растительных царств Ш аданакара, и Лилит - Всенародная Афродита всех человечеств.
        Значение Лилит в нашем существовании необозримо велико. Как и у всех Верховных Стихиалей, мир ее обитания несоизмерим ни с какими нашими формами и неописуем, а ее собственный облик необозрим. Ее иноматериальное тело едино присутствует во множестве мест ее слоя, и лишь в отдельных случаях она принимает образ, который может быть воспринят духовным зрением человека. Хотя я не знаю механизма этого процесса, по знаю, что без участия Лилит невозможно формирование ни одного тела в мирах плотной материальности; исключение составляют животные, виды которых формируются Зарандой. Во всех же остальных царствах эта деятельность выполняется Лилит; она формирует цепь рода как в человечестве Энрофа, так и у даймонов, и в мирах демонических - у рарупов и игв, и у обитателей Дугтура. Каждое плотоматериальное тело, создаваемое при её участии в мирах Темных, есть каррох.
        Вот почему она заслуживает вполне наименование ваятельнины пашей - и не только нашей - плоти. Потому же с ее бытием и воздействием неразрывно связана у человека сфера половых чувств. Она ли сама или се кароссы, но это начало всегда надстоит над всяким актом человеческого соития, и пока плод вынашивается во чреве, она всегда здесь.
        Некогда, в глубочайшей древности, эта стихиаль стала супругою Первоангела, того величайшего Духа, что сделался Логосом Шаданакара. Это было во времена творения ангельских слоев, и Лилит стала праматерью этого первого человечества. Но Гагтунгр сумел проникнуть в мир Лилиг, и ес тончайшее материальное тело восприняло в себя некий демонический элемент. Это была катастрофа. С тех пор все цепи родов, формируемые ею, будь то в мирах титанов, даймонов или людей, воспринимают в себя нечто от этого элемента. Еврейская мистика знает термин «эйцехоре», семя дьявола в человеке. Попробуем воспользоваться им и мы для обозначения этого проклятого семени и в человеке, и в самой Лилит, несущей его в себе по сей день, и в ее кароссах».
        Вот вкратце картина мироздания, с которой Андреев познакомился в трансфизических путешествиях. Однако прежде чем двигаться дальше, разбирая его учение, придется ответить на вопросы нашего оппонента. В моей голове уже давно настойчиво звучит его голос, более того, его нетерпеливое требование - немедленно созвать авторитетный консилиум для освидетельствования душевного здоровья автора Розы Мира. Ну что же, послушаем уважаемого оппонента и членов медицинской комиссии. Дадим слово сначала оппоненту, а сами присоединимся в качестве второго члена консилиума (первый - врач-психиатр).
        Оппонент. Наконец-то, невозможно больше слушать этот чудовищный бред. Разве вы не видите, Андреев - сумасшедший, его нужно срочно изолировать от общества, иначе неминуемы печальные последствия.
        Психиатр. А я так заслушался, прямо фантастический роман, да и многое из истории становится понятным. Хотя, конечно, гм, кое-какие симптомы налицо, например, слишком глубокая вера в реальность, им же самим придуманную. Впрочем, как я понял, Андреев ведь признает другие реальности и соблюдает социальную конвенцию (законы общежития, нормы поведения в обществе и прочее). Понимаете, голубчик, ведь так придется изолировать от общества всех писателей, художников и просто верующих людей.
        Оппонент. Позвольте, но разве автор пишет художественное произведение, разве он писатель-фантаст? Ничего подобного, он рассказывает на полном серьезе (серьезней не бывает), как устроен мир. А поглядите, что он нагородил: черти, ангелы, стихиали, ожившие, как привидения, города и храмы, космос и антикосмос, живые и мертвые, причем мертвые живее живых, во все вмешиваются, направляют живых, советуют как жить. Чистый бред, да еще запутанный, черт ногу сломит во всех этих мирах. Брр!
        Психиатр. Голубчик, да вы успокойтесь, стоит ли так волноваться по поводу того, чего, как вы говорите, нет. Ведь утверждаете - бред, фантом, а так переживаете!
        Оппонент. Я за истину борюсь, ведь на самом деле мир совсем не такой.
        Психиатр. Ну, а какой? Эх, голубчик, если бы знать, что есть на самом деле, а то ведь говорят по-разному: одни - что такой, другие - не такой. Вот, к примеру, астрофизики уверяют всех и расчеты приводят, что наш мир взрывается, разлетается, так сказать, в разные стороны, с невообразимой скоростью. Вас устрашило учение Андреева, а меня, признаюсь, больше испугали физики. Как-то не верится их теориям, хоть ведь строгая наука.
        Оппонент. Нет, нет. Вы меня не убедили, не успокоили. Ничто меня не убедит. Я чувствую, Андреев ненормальный. Разве нормальный человек может населить мир давно умершими или еще не родившимися людьми; а ожившие храмы, а уицраоры, подумайте только - духи великодержавной государственности! Разве такое можно помыслить?
        (Тут в разговор вмешался я, попросил слова).
        Я. Простите, коллега, а вам приходилось плакать когда-нибудь над книгой, музыкой или в кино?
        Оппонент. И не раз, я, знаете, несколько сентиментален. Но какое, скажите, это имеет отношение к делу? Мы же говорим об авторе Розы Мира.
        Я. Самое прямое. Однажды я задумался, почему, когда читаю своей маленькой дочери японскую народную сказку «Глаза змеи» (есть такая замечательная сказка), то у меня невольно навертываются слезы и даже голос меняется. Ведь знаю же - сказка, выдумана, сочинена чуть ли не в середине века, неправдоподобна (там женщина превращается в змею, а затем вынимает у себя для питания своего маленького сына собственные глаза) - все знаю, и тем не менее переживаю, да так сильно, как не переживаю часто по поводу реальных событий обычной жизни. А дети - для них вообще нет разницы - «на самом деле» или в книжке, или нарисовано; человека в маске пугаются, как настоящего волка. Впрочем, уверен, что в этом отношении и взрослые мало чем отличаются от детей: только у них другие страхи и другие обольщения. Так вот, почему же человек переживает, и так горячо, живо, события вымышленные? Может быть, потому, что он отождествляется со всеми этими героями сказок, персонажами выдуманных событий, начинает жить не своей жизнью, а чужой? Но с какой стати?
        Оппонент. Да, да. Разве можно жить фантомами, иллюзиями, тенями? Вот вы сами себя и опровергли.
        Я. Но ведь вы живете, и я живу, и миллионы других людей живут именно тенями, как вы выразились. Заметьте, мы сегодня 90 процентов своего времени проводим не в этом мире, а в каких-нибудь других: в мире науки, в мире музыки, в мире игры, в мире общения, в мире книг, теорий, учений, т. е. в мире теней. Но я думаю, это не тени, а вполне «полнокровные существа», конечно, не в биологическом, а в культурном смысле. Ведь что такое культура? Культура - это прежде всего «идеальный космос»: традиции, ценности, верования, идеи, обычаи, коллективные представления и понятия, язык и т. п. Именно этот идеальный космос организует реальную жизнь культуры: регламентирует, осмысляет и биологические процессы (рождение, жизнь и смерть людей), и производство, и экономику, и духовную жизнь. Чем же в этом случае является жизнь человека в культуре?
        Психиатр. Если принять вашу точку зрения, то, наверное, уподоблением идеальному космосу, приведением в соответствие с ним своей жизнедеятельности, своего поведения.
        Я. Совершенно верно. То же самое можно сказать и несколько иначе: посредством идеального космоса человек входит в сообщество себе подобных, согласует с ними свои действия, солидаризуется с одними людьми и противопоставляется другим, ориентируется в море культурных образцов, удовлетворяет многие свои желания и освобождается от навязчивых, неосуществимых, т. е. попросту живет в культурном смысле. И что очень важно, психологически все это возможно, если я плачу над сказкой, если верю в первичную иллюзию искусства, если могу жить в сотворенных, выдуманных реальностях, подобно тому, как живу в обыкновенной жизни, когда, например, чищу картошку. В культуре можно жить только в случае, если на все ее реальности распространять то же убеждение в их существовании, как и на картошку в руке. Да, да, не смейтесь, когда мы плачем над искусством, то воспринимаем все его реальности, знаки, фантомы, тени так же, как, например, картошку.
        Оппонент. Но позвольте, ведь мы с вами понимаем, что сказка - это фантазия, а модель атома - знание. Мы никогда не воспринимаем их как картошку, как всамделишную реальность!
        Я. Да, понимаем, но - плачем. А почему? Потому что понимаем - отчасти или потом. Когда же слушаем сказку, музыку, когда размышляем, играем, общаемся и прочее, то не только не понимаем, а просто обязаны закрыть глаза на понимание, если даже оно есть; в это время мы полностью совпадаем, сливаемся, отождествляемся со всеми событиями всех выдуманных культурных реальностей. Потому и плачем, потому и переживаем то, чего, по вашим словам, нет в природе. В природе, может быть, и нет, а в культуре - есть. В культуре живут (с нами живут) и давно умершие, и еще не родившиеся, и разрушенные храмы и вымершие ящеры, и идеи (образы) мирового зла, и замыслы мирового добра.
        Психиатр. Голубчик, я, кажется, начинаю догадываться. Мир Андреева - это мир ожившей культуры. Раругги? Да это вымершие ящеры плюс идея бессмысленной жестокой силы; а ожившие храмы - эго, наверное, коллективные идеи, замыслы архитекторов и народная память о них; умершие же личности, вероятно, - герои и идеалы, вошедшие в культуру. Думаю также, что национальные культурные идеи, и мечты ожили в душе Андреева в образах Демиурга и Собственной Души народа, миф о Земле и Любви - в образе Лилит. Поразительно, в «Розе Мира» живет вся культура, как она понята и пережита Андреевым.
        Я. Почему вы говорите «ожившая культура»? Культура не труп, а живой организм, особая форма жизни. Все наоборот, не Андреев мистифицирует объект, изображая его живым, а мы живое до сих пор понимали неправильно, как мертвое, механическое - как фантомы, тени, вымыслы, знаки. Это мы - мистификаторы, а не Андреев, это нам нужно пересматривать свои представления. Другое дело, адекватно ли то описание живой культуры, которым пользуется Андреев? Может быть, можно создать лучшее, более научное.
        Оппонент. Как, вы полностью разделяете взгляды Андреева, по-вашему, сумасшедший не он, а я? Я протестую, я требую других экспертов, я не могу принять ваш мир, ваши рассуждения, взгляды.

10
        Как мы помним, Штейнер утверждает, что в духовном мире все чувства, образы, представления, идеи человека - это живые существа или стихии. Однако в его системе подобные существа и стихии носят, так сказать, психологические черты: они очень личны, индивидуальны, напоминают ожившие образы сознания. Андреев делает в этом отношении следующий шаг: существа, населяющие миры инобытия, освобождаются от его личной, психологической обусловленности, они обусловлены представлениями, значимыми для Культуры. В какой мере плодотворна подобная натурализация представлений, имеет ли смысл, например, оживший демон великодержавной государственности? Разве войны ведут уицраоры, демоны, а не люди, государства? Но что движет этими людьми и государствами? С одной стороны, конечно, противоположные интересы, обстоятельства, борьба; с другой - традиции, солидарность, ценности, образы, идеи, теории, учения и т. п. Как обобщенно выразить эту вторую сторону дела, т. е. обусловленность военных конфликтов амбициями руководителей и правящих групп, милитаристскими идеями и образами, коллективными представлениями о власти,
избранности, успехе; видением, принижающим другие народы, ненавистью к противникам и т. д.? Человеку в целом соответствует сознание, душа, дух (которые и определяют его поведение). А что соответствует в идейно-духовном плане государству, бросающему в толпу войны все свои материальные и человеческие ресурсы, напрягающему для победы все свои жизненные силы? Андреев отвечает: демон великодержавной государственности. Почему демон? Да потому, что этот персонаж можно нагрузить всеми теми качествами, которые. наблюдаются в духовном плане у воюющих государств и коллективов. Уицраоры огромны, хищны, бессмысленны, они питаются патриотическими (милитаристскими) психоизлучениями воюющих народов, страданиями гибнущих в войне людей, они защищают свои народы против других народов, они поддерживают жизнь темных сил. Ну чем это не духовный портрет воюющего государства, портрет точный, реалистический. Более того, образ уицраора позволяет многое понять и предсказать (об этом ниже). Но наш оппонент может не успокоиться, он может сказать: ведь на самом деле уицраоров нет, они не видны, их нельзя пощупать! А разве можно
пощупать элементарные частицы, увидеть, что происходит внутри звезд? Разве наша психика, сознание даны нам как вещи? Не являются ли все эти образования нашими научными объективациями в природу, не меняем ли мы их (иногда кардинально) при смене теорий или корпуса научных значений? Когда-то тепло «на самом деле» было невесомой тепловой жидкостью, сейчас - это энергия движения молекул и атомов, завтра будет чем-то иным. Каково же тепло на самом деле? Какова на самом деле духовная сущность воюющего государства? Такова, как мы ее сегодня представили и объективировали.
        Андреев объективирует и эзотерически представляет все реальности культуры: борьбу светлых и темных сил, светлые и темные иерархии, природу и отношение к ней человека, материальную культуру, историю культуры, ее идеалы, ее будущее и т. п. Каждая такая реальность культуры превращается в учении Андреева в самостоятельный мир, слой, а в целом возникает картина многослойной действительности (множества миров). «Понятие многослойности вселенной, - подчеркивает Андреев, - лежит в основе концепции Розы Мира». Однако где все эти слои и миры расположить и в какие отношения друг к другу поставить (уж если объективировать отдельный мир, то тем более надо объективировать их совокупность)? Эта проблема, кстати, подобна той, которая встала перед учениками Н. Федорова: где расселить воскрешенное во плоти человечество, оживших отцов, дедов, прадедов; на земле им явно места не хватит. И Циолковский находит решение - их следует разместить на других планетах, а для этого предварительно освоить космос. Андреев решает аналогичную проблему значительно проще, без затрат духовных, материальных и технических ресурсов. Он
размещает многочисленные миры инобытия тут же на планете, но в иных эзотерических «нишах». Миры инобытия, как соты, облепляют нашу Землю, но не мешают обычному миру и друг другу; из одного мира другие не просматриваются, материальность, телесность одного мира не входит в другой. Как это возможно? А так же, как возможна тепловая невесомая жидкость, или позитрон, или разлетающаяся вселенная. На тех же правах.
        Хотя слои и миры Шаданакара не мешают друг другу и, так сказать, сосуществуют на одной планете, отношения между ними довольно сложные. Наряду с «дружескими» отношениями (поддержкой, помощью, любовью, руководством, общением) и «антагонистическими» (борьбой, ненавистью, обманом, угнетением) важную роль играют отношения, которые точнее, чем «экологические», не назовешь. Жизнь существ каждого слоя прямо зависит от жизни существ других слоев: прошлые и даже будущие поколения поддерживают существующие, светлые силы и иерархии помогают на земле людям, демонические существа питаются за счет их страданий и психоизлучений, вовлекая в войны, болезни, обман. Короче, Шаданакар - это единый экологический организм, где идет борьба за пишу (у демонов она называется «гаввах»), за территорию, за сферы влияния, за существование; где формируются различные популяции (сообщества) существ, изменяющих окружающий мир. Нам кажется, это замечательный образ, замечательное художественное прозрение сущности культуры. Культура, действительно, напоминает экологическую систему: ни одно значимое в культурном отношении действие
людей не остается без последствий, ни одна значительная личность не умирает, а продолжает «жить» в культуре, оказывая влияние на других людей. В культуре живут и оказывают влияние на живущих не только значительные личности, но и храмы, мифы, легенды, учения и произведения искусств. Даже «питание» гаввахом имеет место в культуре: многие люди, увы, реализуют себя, лишь творя зло, эксплуатируя, порабощая (физически и духовно) других людей.
        У Оскара Уайльда есть замечательный образ Дориана Грея. Вспомним окончание романа.
        «Он взял со стола лампу и тихонько пошел наверх. Когда он отпирал дверь, радостная улыбка пробежала по его удивительному молодому лицу и оставалась на губах. Да, он станет другим человеком, и этот мерзкий портрет, который приходится теперь прятать от всех, не будет больше держать его в страхе. Он чувствовал, что с души, наконец, свалилась страшная тяжесть.
        Он вошел, тихо ступая, запер за собой дверь, как всегда, и сорвал с портрета пурпурное покрывало. Крик возмущения и боли вырвался у него. Никакой перемены! Только в выражении глаз было теперь что-то хитрое, да губы кривила лицемерная усмешка. Человек на портрете был все так же отвратителен, отвратительнее прежнего, и красная влага на его руке казалась еще ярче, еще более была похожа на свежепролитую кровь. Дориан задрожал. Значит, только пустое тщеславие побудило его совершить единственное в его жизни доброе дело? Или жажда новых ощущений, как с ироническим смехом намекнул лорд Генри? Или стремление порисоваться, которое толкает нас на поступки благороднее пас самих? Или все это вместе? А почему кровавое пятно стало больше? Оно расползалось но морщинистым пальцам, распространялось подобно какой-то страшной болезни… Кровь была и на ногах портрета - не капала ли она с руки? Она была и на другой руке, тон, которая не держала ножа, убившего Бэзила. Что же делать? Значит, ему следует сознаться в убийстве? Сознаться? Отдаться в руки полиции, пойти на смерть?
        … Может, в самом деле сознаться?.. Пег, ни за что! Против него есть только одна-единственная - и то слабая - улика: портрет. Так надо уничтожить его! И зачем было так долго его хранить? Прежде ему нравилось наблюдать, как портрет вместо него старится и дурнеет, но в последнее время он и этого удовольствия не испытывает. Портрет не дает ему спокойно спать но ночам. И, уезжая из Лондона, он все время боится, как бы в его отсутствие чужой глаз не подсмотрел его тайну. Мысль о портрете отравила ему не одну минуту радости, омрачила меланхолией даже его страсти. Портрет этот - как бы его совесть. Да, совесть. И надо его уничтожить.
        Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он не раз чистил этот нож, и на нем не осталось ни пятнышка, он так и сверкал. Этот нож убил художника - так пусть же он сейчас убьет и его творение, и все, что с ним связано. Оп убьет прошлое, и, когда прошлое умрет, Дориан Грей будет свободен! Оп покончит со сверхъестественной жизнью в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретет покой.
        Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.
        Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали из своих комнат…
        Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мертвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали, кто эго».
        В образе Дориана Грея, как в капле воды, отразилась вся трагическая диалектика культурного существования человека, творящего зло. Страшный, демонический облик героя на портрете, живущий отдельно от его первообраза, - не только символ его совести, но одновременно и образ культурной, бессмертной сущности этого человека. Скорее можно уничтожить сам первообраз - живого человека, чем его культурную сущность (ипостась); можно на время обмануть других людей, но не Вечность. Если бы Андреев взялся осмыслять образ Дориана Грея, то он, вероятно, сказал бы, что злодеяния Дориана обильно питают демонов; в своей ненасытности они получают гаввах и от самого героя, заставляя его смотреться в зеркало своей черной души. Когда же Дориан Грей, пытаясь избавиться от свидетелей, покушается на свой портрет, т. е. на свою вечную культурную сущность, то убивает лишь себя. Демонические силы направляют его прямо в ад, где, по мнению Андреева, они получат от грешника еще больше гавваха, чем при его жизни. Метаморфозы портрета Дориана Грея как бы отмечают вехи культурной сущности жизни героя; ситуацию свободного выбора перед
лицом Бога (создание портрета и первые преступления), союз с демоническими силами (старение портрета), расплату в этой жизни (роль портрета в самоубийстве героя) и, наконец, продолжение вечной жизни героя в других мирах - в аду, чистилище и новых воплощениях на земле (восстановленный портрет Дориана Грея).

11
        Эзотерический человек такого масштаба, как Андреев, не терпит разлада в своей душе, стремится к полной реализации, воплощению своих представлений. Если Бог присутствует в каждой монаде, то и Любовь тоже.
        «Различие между духом и материей, - пишет Андреев, - скорее стадиальное, чем принципиальное… Дух же Божий воистину вездесущ - Он пребывает даже гам, где нет никаких монад… Без него не может существовать ничто, даже то, что мы называем мертвой физической материей. И если бы Дух Божий покинул се, она перестала бы быть, - не в смысле перехода в другую форму материи или в энергию, но совершенно».
        Понятно, что если Бог присутствует даже в мертвой материи, то неизмеримо больше он присутствует в растениях и животных (в живом). От Бога же, говорит Андреев, только Любовь, только Радость, только Свет. Значит, все живое (и растения, и животные, и люди) - источник любви, радости, света, все живое может существовать, если к нему относятся витально, одухотворенно, встречают и провожают с Любовью и Радостью. Однако в обычной жизни, говорит Андреев, мы видим иное - утилитарное, бездушное отношение и к растениям, и к животным. «Мы сами, - поясняет он, - часто не осознаем, что утилитарный угол зрения на существующее стал для нас чем-то вроде нашего второго «Я». Все на свете расценивается исключительно сообразно тому, в какой мере оно полезно для человека».
        «… Нужно понять, - продолжает Андреев, - что человек есть существо в грандиозной цепи других существ, он совершеннее многих, но и ничтожнее многих и многих, и каждое из этих существ имеет автономную ценность безотносительно его полезности для человека».
        И начинать здесь нужно с отношения к природе. Природа должна восприниматься как живое начало, живые стихии, стихиали. Мысленно полемизируя со своими научными оппонентами, Андреев пишет:
        «Что за нелепость? - подумают иные. - Как будто мы не располагаем исчерпывающими данными, отчего и как возникают туманы, ветер, роса, не знаем механики образования дождя, рек, растительности? И такие сказки преподносятся с серьезным видом в середине XX столетия! Недаром автор намекает на то, что ему легче столковаться с детьми: зрелому человеку не пристало слушать такие басни».
        Далее он делится с читателем своим первым осознанным духовным общением с природой.
        «Лично у меня все началось в знойный летний день 1929 года вблизи городка Триполье на Украине. Счастливо усталый от многоверстной прогулки по открытым полям и по кручам с ветряными мельницами, откуда распахивался широчайший вид на ярко-голубые рукава Днепра и на песчаные острова между ними, я поднялся на гребень очередного холма и внезапно был буквально ослеплен: передо мной, не шевелясь под низвергающимся водопадом солнечного света, простиралось необозримое море подсолнечников. В ту же секунду я ощутил, что под этим великолепием как бы трепещет невидимое морс какого-то ликующего живого счастья. Я ступил на самую кромку поля и с колотящимся сердцем прижал два шершавых подсолнечника к обеим щекам. Я смотрел перед собой на эти тысячи земных солнц, почти задыхаясь от любви к ним, и к тем, чье ликование я чувствовал над этим полем. Я чувствовал странное: я чувствовал, что эти невидимые существа с радостью и с гордостью вводят меня как дорогого гостя, как бы на свой удивительный праздник, похожий и на мистерию, и на пир. Я осторожно ступил шага два в гущу растений и, закрыв глаза, слушал их
прикосновения, их еле слышно позванивающий шорох и пылающий повсюду божественный зной».
        Не правда ли, замечательное переживание и мироощущение? Еще обостреннее Андреев относится к животным, его возмущает и утилитарное отношение к ним, и охота.
        «Нет права, - с болью восклицает Андреев, - у нас нет абсолютно никакого права покупать наши удовольствия ценой страданий и смерти живых существ. Если не умеешь иными путями ощущать себя частью природы - и не ощущай. Лучше оставаться совсем «вне природы», чем быть среди нее извергом. Потому что, входя в природу с ружьем и сея вокруг себя смерть ради собственного развлечения, становишься жалким игралищем того, кто изобрел смерть, изобрел закон взаимопожирания и кто жиреет и разбухает на страданиях живых существ».
        При этом Андреев вовсе не ханжа, он понимает, что есть исключения из правил.
        «Конечно, охота, как основное средство существования некоторых отсталых племен, никакому нравственному осуждению подвергнута быть не может. Надо быть фарисеем от вегетарианства, чтобы «изобличать» готтентота или гольда, для которых отказ от охоты равносилен голодной смерти. Да и каждый из нас, попав в подобные условия, может и должен поддерживать жизнь свою и других людей охотой: жизнь человека ценнее жизни любого животного.
        Поэтому же самому человек имеет право на самозащиту от паразитов и хищников. Хорошо известно, что многие джайны и некоторые последователи крайних течений буддийской этики пьют воду не иначе, как сквозь марлю, а при ходьбе на каждом шагу подметают перед собой дорогу. В Индии даже находились, кажется, такие аскеты, которые давали заедать себя паразитам. Ярчайший пример того, как любую мысль можно довести до абсурда!».
        Что же Андреев предлагает? Во-первых, он устанавливает иерархию ценностей для всего живого, помещая человека на вершину пирамиды, но обязывая его исполнять нравственный долг перед животными.
        «Развитие интеллекта и всех способностей человека, отличающих его от животного, потребовало неимоверного количества труда - и его собственного, и Провиденциальных сил, сверх того, груда, который был затрачен ранее на возведение животных от простейших форм до высших. На этом и основывается космическая иерархия ценностей, насколько мы се можем попять. Из нее следует, что ценность инфузории меньше ценности насекомого, ценность насекомого меньше ценности млекопитающего, ценность этого последнего еще далека от ценности человека, ценность человека невелика сравнительно с ценностью архангела или демиурга народов, а ценность этого последнего при всем ее масштабе теряется рядом с ценностью Владыки Света, Демиургов Галактики…
        Но никакой этический принцип не должен рассматриваться изолированно; он не самодовлеют, он частность в общей системе принципов, определяющих ныне бытие Шаданакара. Противовес принципу духовной ценности можно назвать принципом нравственного долга. На стадиях ниже человека и даже на ранних стадиях человечества этот принцип еще не был осознан; теперь же его можно формулировать с точностью уже довольно значительного приближения. Вот эта формула: начиная со ступени человечества, долг существа по отношению к нижестоящим возрастает по мере восхождения его по дальнейшим ступеням».
        Во-вторых, паразитов и хищников Андреев считает животными, которые подвергались демонизации, поэтому уничтожение их человеком оправдано.
        «Но что же такое паразиты и простейшие не с материалистической, а с трансфизической точки зрения? Это существа, имеющие, как и большинство других насекомых, коллективные души, но крайне отставшие в своем пути. Собственно, тут даже не простое отставание, а активная демонизация Гагтупгром коллективных шельтов. В Нигойде эти шельты находятся в состоянии рабствования, разумны лишь отчасти, и им предстоит дорога становления, исключительная по своей медлительности и длине. Просветление им принесет только момент перехода нашей планеты в третий эон. Теперь же паразиты, т. е. существа, обладающие наименьшей ценностью, прозябают и жиреют за счет существ высшей, сравнительно, ценности - животных и человека. Поэтому мы вправе их истребить, ибо другого выхода на данном этапе нет.
        Хищники существуют за счет смертей других существ той же ценности, т. е. животных, и за счет человека, существа высшей ценности. Те виды хищников, изменить хищную природу которых мы не в состоянии, постепенно должны быть в Энрофе истреблены. Постепенно - не потому только, что иначе это не осуществимо, но и потому, что за такой период времени могут обнаружиться средства к изменению даже их природы. Безусловно, природа многих хищных животных, особенно среди высших млекопитающих, может быть совершенно изменена. Достаточно вспомнить собаку, этого бывшего волка, ныне способного обходиться без мясной пищи совсем - и это даже несмотря на то, что человек никогда и не ставил себе задачи сделать собаку вегетарианцем. На полурастительную пищу собака была переведена вследствие чисто хозяйственных соображений человека, но успех этого мероприятия указывает на перспективы в этой области, едва еще приоткрывающиеся нашему опыту».
        В-третьих, Андреев предлагает серию мероприятий, которые, с его точки зрения, должны способствовать оздоровлению человечества. Вот две группы таких мероприятий:
        «1. Запрет мучительных для животного способов его умерщвления - в промышленности и где бы то ни было.
        2. Запрет опытов на «живом материале» в школах и где бы то ни было, кроме специальных научных учреждений.
        3. Полный запрет опытов над животными без их усыпления или обезболивания.
        4. Создание и финансирование мощных научных коллективов для изыскания и разработки повой экспериментальной методики в естественных пауках.
        5. Ограничение охоты как спорта и рыбной ловли как развлечения задачей борьбы с хищниками.
        6. Такая перестройка воспитательной работы и всей системы воспитания, которая способствовала бы развитию в детях дошкольного и школьного возраста любви к животным - любви бескорыстной, обусловленной не сознанием полезности данного вида, а органической потребностью любить и помогать всему слабому и отсталому».
        Во вторую группу мероприятий входят:
        «1. Запрет убийства животных для каких бы то ни было целей, промышленных или научно-исследовательских.
        2. Резкое ограничение их убоя в целях питания.
        3. Выделение обширных заповедников во всех странах для жизни в привычных условиях тех животных, которые еще не приручены.
        4. Свободное существование - и среди природы, и в населенных пунктах - давно одомашненных и новых прирученных животных.
        5. Планирование работы зоопедагогических учреждений во всемирном масштабе, перевод этого труда на высшую ступень, изучение проблем, связанных с обогащением высших животных даром речи.
        6. Особо внимательное изучение проблем, связанных с искусственным ослаблением в животных хищного начала».
        Почему же Андреев так мучительно переживает утилитарное отношение людей к животным? Вовсе не потому, что озабочен экологическим кризисом (в 50-х годах о нем еще почти не говорили), а потому, что видит здесь сложную нравственную проблему. Если можно убивать ради еды или развлечения животное, то почему нельзя убивать (мучить, эксплуатировать, порабощать) другого человека? Животное страдает так же, как человек; оно лишено разума, но ведь и маленький ребенок тоже неразумен. Неверно, что человек не может жить без мяса животных - существуют миллионы вегетарианцев. И если это неверное утверждение может служить оправданием убийства животных, то кто-то тогда заявит, что он не в состоянии жить, не порабощая других людей. Как провести грань между тем, что еще можно, и тем, что уже нельзя? Можно ли, к примеру, откармливать на убой птиц, лишая их возможности движения, можно ли убивать миллионами новорожденных ягнят на каракуль, можно ли для нежных бифштексов забивать живых свиней (как это распространено во Вьетнаме)? Живое чувство, сострадательное сердце протестует против всего этого. Размышляя над подобными
проблемами, Альберт Швейцер сформулировал два принципа - «благоговения перед всем живым» и «вины перед всем живым». Андреев идет еще дальше, он предлагает «просветлять» животный мир, способствовать тому, чтобы у животных «возгорелся» разум.
        Однако категории просветления и разума вряд ли применимы к животным. Другое дело, что человек с его техникой и утилитарным отношением к природе давно уже вышел абсолютным победителем из борьбы за существование видов и борется, причем весьма успешно, уже сам с собой. Отказывая животным в праве на духовное существование, принося их на алтарь своих потребностей и наслаждений, человек делает возможным такое же отношение и к себе самому. В принципе, в этом отношении граница между растительным, животным и человеческим мирами неуловима. Унижая нравственно природу и животных, игнорируя их духовное и душевное начало, люди тем самым уничтожают себя и деградируют в духовном отношении.

12
        Раз от Бога только любовь, радость, свет, то любовь и женское начало естественно выступают в Розе Мира как высшие ценности человека.
        «Следующая же религиозная эпоха потому и будет новой, что провозгласит и будет стремиться осуществить охват любовью всего человечества, всех царств Природы и всех восходящих иерархий». Любовь между мужчиной и женщиной «благословенна, прекрасна и свята в той мере, в какой эта любовь - творческая.
        Что под этим разумеется?
        Разумеется то, что наиболее распространенным видом творческой любви в нашем эоне является рождение и воспитание детей, но что это отнюдь не единственный вид творческой любви и любовного творчества. Совместный труд в любой из областей культуры, воспитание друг в друге лучших сторон личности, обоюдное самосовершенствование, вдохновение друг друга на художественный, религиозный и любой другой творческий труд, наконец, даже простое счастье молодой, свежей, страстной любви, обогащающее, усиливающее и поднимающее обоих - все это богосотворчество, потому что ведет к возрастанию их и просветлению, к увеличению мирового океана любви и радости. Излучения прекрасной любви между мужчиной и женщиной поднимаются в высочайшие миры, их укрепляя, - в тс миры, которые были охарактеризованы… как Волны Мировой Женственности. Даже если оба любящих направляют свой совместный творческий труд в ошибочную сторону, если оба они, например, трудятся в таком направлении, которое имеет общественно вредный смысл - даже в этом случае заслуживает осуждения только направленность этого труда; импульс же сотворчества, которым
отмечена их любовь, дух товарищества, спутничества и дружбы, которым она пронизана, - благословенны свыше…
        Материнство. Воспитание детей. Творчество домашнего очага. Уход за больными и лечение. Этическое врачевание преступников. Преобразование природы. Совершенствование животных. Некоторые русла религиозной жизни. Творчество любви. И наконец, творческое оплодотворение души того, кого она полюбила. Вот в чем женщина незаменима и безгранично одарена».
        После этих строк уже не удивляет фундаментальное положение Андреева о том, что Бог-Отец и есть Святой Дух, а вторая Ипостась Троицы не что иное, как «женственное начало».
        «Таким образом, в учении о Троице и о Женственном аспекте Божества наличествует не перенесение «слишком человеческого» на сферы горние, а, напротив, понимание объективной полярности наших слоев - мужского и женского начала - как проекции непостижимой для нас полярности в существе Бога. «Бог есть любовь», - сказал Иоанн. Будут сменяться века, потом зоны, наконец, брамфатуры и галактики; каждый из пас рано или поздно достигнет Плеромы, божественной Полноты, и вступит в родимое Лоно, уже не только как дитя, по и как брат Божий; наши нынешние представления о Божестве исчезнут из памяти, как бледные, отцветшие, не нужные больше тени; по и тогда истина о том, что Бог есть любовь, не утратит своей истинности. Бог любит не Себя (такое предположение было бы кощунственно), но каждая из таящихся в Нем непостижимостей обращена любовью на другую, и в этой любви рождается Третье: Основа Вселенной. Отец - Приснодева-Мать - Сын.
        Высочайшая из тайн, внутренняя тайна Божества, тайна любви Отца и Матери, отнюдь не «отражается» в человеческой любви: ничто в мире конечном не может быть соизмеримо или подобно сущности этой тайны. Но и ничто в мире, за исключением того, что исходит от начал богоотступнических, не может быть сторонним по отношению к этой тайне. В человеческой любви вообще, то есть в любви ко всему живому, выражается (а не отражается) существо Триединого, существо, которое есть любовь. В любви же мужчины и женщины выражается (а не отражается) внутренняя тайна союза Отца и Матери в той мере, в какой она нас достигает, будучи преломленной множеством слоев космического рода. В этом заключается коренное, онтологическое различие двух областей нашей духовной жизни, не имеющих между собой почти ничего общего, но на нашем нищем языке выражаемых одним и тем же словом»,
        Поднимая на высоту «женственность», Андреев одним из первых уловил подспудные изменения, происходящие в нашей культуре. Суть их коротко заключается в падении ценности мужского начала и возвышении женского. Происходит бескровная, невидимая революция, переворот. Мужчина, как демиург, как опора семьи, как мироустроитель, все более и более теряет свое значение: он создал сомнительный, противоречивый мир, он больше не может обеспечить семью один, но только вместе с женщиной, его деятельность и цели уже не вызывают энтузиазма. Мужчина растерян, слаб, женствен, его претензии на ведущую роль смешны. Напротив, женщина как никогда начинает ощущать свою силу. Она дарит жизнь и любовь, воспитывает детей, ведет хозяйство. Женщина ближе к природе, более естественна, меньше связана карьерой, мнением общества, она душевно тоньше и здоровее, через детей - входит в Вечность, через Любовь - поднимается к Богу. Женщина набирает силу, расширяет свою активность и… сталкивается с консервативным, растерянным мужским сознанием, упрямо настаивающим на своих правах. Невольно возникают конфликты, трагедии, распадаются семьи,
исчезает любовь. И этот процесс только начался, только набирает силу. Так что не случайно будущая светлая эпоха названа Андреевым «Розой Мира»; Андреев объясняет, что приход Розы Мира знаменует собой спуск на нашу планету Женственной Ипостаси Троицы (Ее зовут Звента-Свентана).
        «Близится день Ее Долгожданного спуска в один из верховных градов метакультур. Там должна Она родиться в теле из просветленного эфира - дитя Демиурга и одной из Великих Сестер. С нею спустится в этот затомис из элиты Шаданакара сонм высочайших душ. Вот Она, надежда паша и упование, Свет и Божественная Красота! Ибо это рождение отразится в нашей истории тем, чго увидят наши внуки и правнуки: основанием Розы Мира, ее распространением по человеческим кругам всех стран и, если страшный срыв человечества не отбросит его вниз, вглубь мрака, приходом Розы Мира к верховной власти над Землей…
        И не только Роза Мира отразит в Энрофе мистерию рождения Звенты-Свентаны в одном из затомисов - возрастание женственных сил и их значения в современности сказывается и везде вокруг. Этим и прежде всего этим объясняется всеобщее стремление к миру, отвращение к крови, разочарование в насильственных методах преобразований, возрастание общественного значения женщины, усиливающаяся нежность и забота о детях, жгучая жажда красоты и любви. Мы вступаем в цикл эпох, когда женская душа будет делаться все чище и шире, когда все большее число женщин будет становиться глубокими вдохновительницами, чуткими матерями, мудрыми водительницами, дальновидными направительницами людей. Это будет цикл эпох, когда женственное в человечестве проявит себя с небывалой силой, уравновешивая до совершенной гармонии самовластие мужественных начал. Имеющий очи да видит».

13
        Если Штейнер строит эзотерическое знание о предыстории и развитии всей нашей Земли, объясняя тем самым мировую историю, то Андреев сосредоточивается главным образом на истории России. Мировую историю он набрасывает лишь бледными штрихами. Основные ее события, по его мнению, определяются борьбой Провиденциальных сил, направляемых Христом, с демоническими силами Гагтунгра. Победное шествие по нашей планете Гагтунгра было приостановлено миссией Христа, который способствовал смягчению закона кармы, образованию церкви, расширению иерархии светлых сил.
        «Всемирная мощь Христа неизмеримо возросла за эти века. Отброшенный назад Гагтунгр, однако, не только не смирился, а напротив, напряг и увеличил свои силы в борьбе с Христом. Он сумел неимоверными усилиями приостановить его миссию (прервав земную жизнь Христа), затем сделал ставку на уинраора Римской великодержавной государственности (на Римскую империю), и наконец, в его голове возник коварный замысел создать Антихриста, а людей превратить в дьяволочеловечество.
        Говоря о том, что никакой демон, сколь масштабно грандиозен он бы ни был, не в состоянии породить ни одной монады, я надеялся, что на это обстоятельство будет обращено должное внимание. После очеловечения Планетарного Логоса решающей ареной борьбы сделалось человечество, и в демоническом разуме выкристаллизовалась мечта: создать, пусть медленно, такое человеко-орудие, которое в силах было бы осуществить в историческом плане абсолютную тиранию и превращение населения Земли в дьяволочеловечество. Опять проявилась творческая скудость демонических начал - ничего самостоятельного измыслить не удавалось; можно было только отдаться законам мышления «по противоположности» и рисовать себе картины, зеркально искаженно противопоставляемые силам и путям Провидения. Космосу противопоставлялся Антикосмос, Логосу - Принцип формы, Богочеловечеству - дьяволочеловечество, Христу - Антихрист…
        А так как замысел - создать антихриста - имел в виду именно воплощение его в человечестве, то Гагтунгру оставалось одно: захватить одну из человеческих монад, оборвать с нее все ее одевающие покровы сиайры, то есть шельт, астрал и эфир, и постепенным трудом создан» для нее другие покровы из агги. Уничтожение ёе прежнего светлого шельга не находилось во власти Гагтупгра, но лишенный монады, как бы духовно обезглавленный, он мог бы пребывать в состоянии неограниченно долгой духовной летаргии где-то в своеобразном трансфизическом склепе в закоулках Гашшарвы. Похищение монады требовало неимоверных усилий и длительной подготовки.
        Оно удалось только в IV в. н. э., когда Гагтунгр сумел вырвать из Ирольна одну человеческую монаду, в прошлом проходившую через инкарнацию еще в человечестве титанов, а теперь связанную с шельгом, едва успевшим закончить путь по Эпрофу в облике одного из императоров Рима. Но единственность подобного существа вызывала у Противобога опасение, ч то непредугаданное вмешательство Промысла сорвет демонический план. И в дальнейшем было похищено еще несколько монад - своего рода «резерв» или, если можно так выразиться, кандидаты в антихристы. В исторической перспективе вырисовывались жесточайшие схватки между ними, победа сильнейшего, удачнейшего и сосредоточение демонической работы именно над ним».
        Как мы уже сказали, Андреев более подробно описывает историю России, которая, по его мнению, должна сыграть важную роль в мировом историческом процессе борьбы светлых сил с темными. Хотя он убежден, что «прозревает» историю России точно так же, как устройство мироздания (т. е. в процессе метаисторического познания), на самом деле, в этой части своего учения он поступает совершенно иначе. Взяв за основу эмпирический материал истории России и сочинения русских писателей, Андреев все это интерпретирует, осмысляет на основе схем и знаний, полученных им при характеристике мироздания и устройства человека (т. е. действует уже как историк, литературовед). В результате все исторические события России или коллизии, содержащиеся в произведениях русских писателей и поэтов, получают у Андреева двойную окраску: с одной стороны - это обычные исторические события и события художественной реальности, а с другой - это события метаисторические, обусловленные борьбой эгрегоров и уицраоров, Христа и Гагтунгра, Яросвета и Соборной Души России с темными силами. Чтобы почувствовать эту двойственность, уяснить природу
андреевской интерпретации, приведем всего лишь два примера - трактовку Андреевым монгольского нашествия и творчества Александра Блока.
        «В XIII веке на изнемогавшего русского эгрегора Гагтунгром направляется темноэфирный гигант-чудовище: воинствующий уицраор монгольского племенного массива. Я не знаю, роковой ли ошибкой демиурга Дальнего Востока или другими причинами был он порожден, но рост его был фантастически быстр, а алчность неутолима. Жертвой этого существа сделалась сама монгольская метакультура, слишком юная, с едва еще возникавшим Синклитом, а теперь втягиваемая в воронку метаисторических замыслов Противобога. Демонический разум теперь играл в беспроигрышную игру: русская. метакультура либо рухнула бы под напором более сильного врага, либо Яросвет оказался бы вынужден противопоставить уннраору Монголии подобное же чудовище, дабы оградить само физическое существование русского народа. Это было первым могучим ударом, обрушиваемым на Русь Гагтуигром, и это - то самое мегаисторическое событие, которое стоит за первой великой катастрофой нашей истории: нашествием татар. Можно по-разному оценивать - и историки по-разному оценивают размеры социально-политического, культурного и нравственною урона, нанесенного России татарским
игом. Рассматривая же события под метаисторическим углом, мы можем дополнить положения исторической науки лишь следующим указанием: воздействие сил Волги, столь бурно проявляющееся в княжеских усобицах, расчистило путь для другой, более могущественной силы, причем обе эти группы сил являлись, в конечном счете, проявлением воли одной и той же ифрафизической инстанции. То, что расшатала Велга, должен был сокрушить монгольский уинраор; если же это не удалось бы до конца и ему, в запасе осталось бы другое орудие, которое должно было развернуть свою деятельность в другие времена и другими методами: черное ядро в существе будущего русского уицраора.
        Действительно, под ударами монгольского чудовища русский эгрегор был смят, полурастерзан на клочья, едва сохранявшие в себе жизнь и способность к будущему воссоединению. Кароссе Дингре был нанесен ущерб, который, - если бы речь шла о существах физического плана, - можно было бы сравнить с истеканием кровью. Сам Яросвет был побежден в бою с монгольским гигантом на границах Святой России; юному, еще не окрепшему и малочисленному Синклиту едва удалось спасти от разрушения лишь сокровеннейшие святилища своей небесной страны.
        Спасаемая демиургом Навпа была удалена от опустошаемой южной области Святой России в недоступные девственные земли, соответствующие дремучим северным лесам в Энрофе. Туманные сгущения израненного, полуразорванного эгрегора облекали нищенским рубищем ее новое средоточие. Напор врага не ослабевал: насытившаяся Велга уползла в свою Гашшарву, но монгольский уицраор то и дело проносился, подобно урагану, по небесной стране, гася огни и иссушая мстаэфирные источники, а в России земной разметывая ту живую материальную субстанцию сверхнарода, из которой образуются эфирные тела всех отдельных членов его и без которой невозможна жизнь в Энрофе не только народа, но и отдельного человека. Становилось ясным, что выполнение задач, ради которых светлая деада приняла эфирное воплощение, неосуществимо до тех пор, пока Дингра не воссоздаст народную плоть, пока сильнейшему орудию Гагтунгра не будет противопоставлен противник в том же плане бытия: могущественный, полновластный демон государственности. Перед демиургом сверхнарода встал выбор: либо создание левиафана - государства в Энрофе и допущение, следовательно,
возникновения российского шрастра, населенного ш вами; либо отказ от выполнения своей миссии на Земле. Он избрал первое…
        Мог ли бы Яросвет избежать рождения демона великодержавия? Мог ли сохранить физическое бытие сверхнарода каким-либо иным путем? Не подтверждают ли примеры других стран и культур, что унцраоры суть неизбежные участники всякого метаисторического процесса, его неизбежное зло, внутреннее противоречие?».
        Главу о Блоке Андреев назвал «Падение вестника» («Вестник - это тот, кто будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства правду и свет, льющиеся из иных миров»). Разбирая стихи и творческий путь Блока, Андреев пишет:
        «И в «Нечаянной радости» и в «Земле в снегу» звучит, разрастаясь и варьируясь, щемяще-тревожный, сладостный и пьянящий мотив: жгучая любовь - и мистическая, и чувственная - к России. Кто, кроме Блока, посмел бы воскликнуть:
        О Русь моя! Жена моя! До боли
        Нам ясен долгий путь!
        Эта любовь взмывает порой до молитвенного экстаза -
        Куликово поле, трубные клики лебедей, белые туманы над Непрядвой…
        И с туманом, над Непрядвой спящей,
        Прямо на меня
        Ты сошла, в одежде свет струящей,
        Не спугнув коня.
        Серебром волны блеснула другу
        На стальном мече,
        Освежила пыльную кольчугу
        На моем плече.
        И когда, наутро, тучей черной
        Двинулась орда,
        Был в щите Твой лик нерукотворный
        Светел навсегда.
        Да ведь это Навна! Кто и когда так ясно, так точно, так буквально писал о Ней, о великой вдохновительнице, об Идеальной Душе России, об ее нисхождениях в сердца героев, в судьбы защитников Родины, ее поэтов, творцов и мучеников?
        Какие бы грехи ни отягчили карму того, кто создал подобные песнопения, но гибель духовная для него невозможна, даже если бы в какие-то минуты он ее желал: рано или поздно его бессмертное Я будет извлечено Соборной Душой парода из любого чистилища.
        Да… но и нерукотворный лик в щите остаться «светлым навсегда» не сможет…
        Где буйно заметает вьюга
        До крыши - утлое жилье,
        И девушка на злого друга
        Под снегом точит лезвие.
        Закружила плясками, затуманила зельями, заморочила ласками, а теперь точит нож.
        Не Наина, не Идеальная Душа, а её противоположность.
        Сперва цел о Навне, принимая ее в слепоте за Вечную Женственность. Теперь поет о Велге, принимая ее за Навну в своей возросшей слепоте. Но это еще только начало…
        В ледяной моей пещере -
        Вихрей северная дочь!
        Из очей ее крылатых
        Светит мгла.
        Трехвенечная тиара
        Вкруг чела.
        ………………………………………..
        Стерегите, злые звери,
        Чтобы ангелам самим
        Не поднять меня крылами,
        Не вскружить меня хвалами,
        Не пронзить меня Дарами
        И Причастием своим!
        У меня в полночной келье -
        Два меча.
        У меня над ложем - знаки
        Черных дней.
        И струит мое веселье
        Два луча:
        То горят и дремлют маки
        Злых очей.
        Уж, кажется, яснее ясного, что это за злые очи! Неужто и после этого придет в голову хоть одному чуткому исследователю, будто центральный женский образ «Снежной маски» - конкретная женщина, любимая поэтом, актриса такого-то театра Н. Н. Волохова? Тонкая, умная, благородная Волохова, по-видимому, никогда (насколько можно судить по ее не опубликованным еще воспоминаниям) не могла понять до конца пучин этой любви к ней, понять, кого любил Блок в ней, за ней, сквозь нее…
        Разумеется, не на каждое стихотворение Блока следует смотреть под таким углом зрения. Многие чудесные стихи его совершенно свободны от всякой душевной мути. Но я говорю здесь об основном его пути, о линии его жизни…
        Кто я, ты долго не узнаешь,
        Ночами глаз ты не сомкнешь,
        Ты, может быть, как воск, истаешь,
        Ты смертью, может быть, умрешь.
        ………………………………………………
        И если отдаленным эхом
        Ко мне дойдет твое «люблю»,
        Я громовым, холодным смехом,
        Тебя, как плетью, опалю!
        Так вот она кто! Пускай остается неизвестным се имя, - если имя у нее вообще есть, - но из каких мировых провалов, из каких инфрафизических пустынь звучит этот вероломный, хищный голос, - это, кажется, яснее ясного. Госпожа… да, Госпожа, только не небесных чертогов, а других, похожих на ледяные, запорошенных серым снегом преисподних. Это еще не сама Великая Блудница, по одно из исчадий, царящих на ступенях спуска к пей подобно Волге.
        «Там человек сгорел», - эту строку Фета взял он однажды эпиграфом к своему стихотворению…
        … Мы не найдем у Блока никаких пророчеств о грядущем Свете, об отражении Звенты-Свентаны в исторической действительности будущих эпох, о Розе Мира, о золотом веке человечества. Но страшное стихотворение «Голос из хора» рисует далекую грядущую эпоху, ту, когда после господства Розы Мира над всем человечеством придет величайший враг и ее, и всякой духовности, - тот, кого Гагтунгр выпестовывает столько веков:
        И век последний, ужасней всех,
        Увидим и вы, и я.
        Все небо скроет гнусный грех,
        На всех устах застынет смех,
        Тоска небытия…
        Весны, дитя, ты будешь ждать -
        Весна обманет.
        Ты будешь солнце на небе звать -
        Солнце не встанет.
        И крик, когда ты начнешь кричать,
        Как камень, канет…
        Но исторической и метаисторичсской развязки всемирной трагедии Первого Эона ему не дано было знать: этого утешения он лишил себя сам своими падениями, замглившпми его духовные очи ко всему, что исходило от Высот, а не от бездн».
        Что можно сказать по поводу всего этого? Прежде всего то, что всякая интерпретация, если она сделана профессионально, имеет право на существование, независимо от того, нравится она нам или нет. Никакой другой интерпретации истории и художественного творчества от Андреева и нельзя было ожидать, он действует вполне последовательно. Смысл, который он вносит, на наш взгляд, несколько схематичен. Однако ведь не Андреев придумал борьбу Добра и Зла, светлых сил с темными. В конечном счете за многообразием скрывается единое, за сложным и запутанным - простое и ясное.

14
        В последней главе «Розы Мира» снова заявляют о себе амбивалентность, противоречивость личности Андреева. Он пытается заглянуть далеко вперед, в будущее, мечется в противоположных реальностях своей души, раздираемой великой надеждой и глубочайшим отчаянием.
        «Рождение Звепты-Свентаны в одном из затомисов совершенно предрешено. Предрешено, следовательно, и рождение Розы Мира в человечестве. Но когда именно, как именно и с какой степенью полноты совершится это историческое событие, предвидеть в точности - свыше наших сил. Ближайшей к нам во времени великой дилеммой, нависшей над нами, как дамоклов меч, является выбор между третьей мировой войной и всеобщим мирным сосуществованием. Если война будет развязана, человечество будет отброшено так далеко вспять, а демонические полчища так усилятся вследствие обилия гавваха, что со временем станет возможной даже четвертая мировая война и физическое самоубийство человечества, либо нескончаемая пень более локальных войн и переворотов, либо, наконец, объединение мира под эгидой американского или еще какого-нибудь из уинраоров. В промежутке же хотя Роза Мира и возникнет в человечестве, но, вероятно, лишь как подспудное течение, как едва терпимая (а позднее и вовсе нетерпимая) организация, как слабый светоч в лабиринте катакомб. О ее приходе через всемирный референдум к этическому контролю над универсальным
государством думать, вероятно, уже не придется. Универсальное государство вступит на путь к универсальной тирании. Промежуток между нашими днями и приходом антихриста сократится во много раз, и во столько же раз возрастут его физические и, главное, духовные жертвы.
        Если же теперь будет сделан выбор в сторону мира - шансов на это, к сожалению, немного - Роза Мира получит возможность проявиться во всей полноте, но - еще только возможность».
        Далее Андреев все же рассматривает эту возможность, когда рисует утопическую картину будущего светлого царства Розы Мира.
        «При благоприятном решении ряда исторических дилемм она действительно водворит на Земле условия Золотого века. Она упразднит государственное и общественное насилие. Она устранит какую бы то ни было эксплуатацию. Она ослабит хищное начало в человеке. Она смягчит нравы народов до той степени, на какую намекают нам вещие сны светлых мечтателей прошлого. Она откроет перед людьми пучины познания об иных мирах и о путях восхождения Энрофа. Она поднимет некоторые виды животных до овладения речью и до разумно-творческого бытия. Неослабными предупреждениями о грядущем князе мрака она заранее вырвет из-под его духовной власти мириады тех, кто без такого предупреждения мог бы быть им обольщен и вовлекся бы в колесо горчайшего искупления. Ее грандиозный синклит - Аримойя - преобразит некоторые из чистилищ в миры духовного врачевания…».
        Автор отчасти сам понимает, что это утопия: «Все, что я вижу впереди, для меня желанное; и нередко я совершаю, может быть, незаметную подмену; принимая желаемое за объективно предназначенное к бытию». Кажется тогда, что и альтернативу - приход к власти антихриста - Андреев должен рассматривать как предположение (вероятный прогноз), а не как объективную реальность. Но не тут-то было: пессимизм оказывается более реалистичным и объективным, чем оптимизм. «Подмена желаемого объективным, - пишет Андреев, - больше не может иметь места, коль скоро взор направляется в дальнейшую тьму времен и различает там не желаемое и радующее, а ненавидимое и ужасающее». Итак, картина будущего - не прогноз, а метаисторическое знание, только обращенное не назад, а вперед. Первый же шаг будущей истории парадоксален. Несмотря на предполагаемую полную победу Розы Мира и установившийся на Земле Золотой век, приход антихриста оказывается неминуем. Андреев объясняет это несколькими причинами: неутоленной (несмотря на просветление) жаждой власти, разрушающим действием сексуальной сферы, амбициями технической интеллигенции и
самой обыкновенной скукой. Он пишет сам с некоторым удивлением:
        «Не странно ли, что Роза Мира, долгое время господствуя над человечеством, все - таки не сможет предотвратить пришествие князя тьмы? Да, не сможет. Ко всеобщему величайшему горю - не сможет. Не сможет, хотя и будет всеми силами стремиться отсрочить его приход, чтобы закалить для борьбы с ним наибольшее число умов и сердец человеческих».
        «Хотя Роза Мира восторжествует, - поясняет Андреев, - останется несколько противоречий, которых не сможет разрешить и она: их вообще нельзя разрешить до тех пор, пока человечество, как говорил Достоевский, не переменится физически.
        Такие противоречия можно смягчить, сгладить, временно заглушить, но устранить их корень нельзя, потому что корень их - в том эйцехоре, которое со времен падения Лилит свойственно всем живым существам Энрофа, кроме тех, кто изжил его и испепелил в ходе своего просветления. Главнейшие из этих противоречий психологически выражаются наличием в человеке импульса жажды власти и сложной, двойственной и противоречивой структурой его сексуальной сферы.
        Действуя то порознь, то вместе, эти импульсы создают тяготение ко злу, свойственное почти каждому человеку, р. способность подпадать обаянию зла в его различных видах, а иногда даже беспримесному Злу, не маскирующемуся уже никакими личинами Блага…
        … Хотя всеобщее изобилие подорвет корни зависти материальной, останутся корни зависти духовной, ибо различная степень и различные виды одаренности будут выдвигать одних - на руководящие роли, а других - на роли руководимых. С течением эпох очертания интеллигенции совпадут с очертаниями человечества. Но интеллигенция не будет единой, а производители материальных благ перестанут ощущать себя солью земли. Проблемы материального изобилия и комфорта, проблемы технические и хозяйственные утратят свое преобладание. И глухое недовольство начнет томить тех, кто считает себя производителями материальных ценностей, чей душевный и умственный строй заставляет их тяготеть к работе в областях промышленной техники, хозяйства, агрономии, точных наук, изобретательства. Техническую интеллигенцию не удовлетворит та подсобная роль, которую предстоит ей играть при пятом, шестом, седьмом понтификате, ибо тогда первенствовать будут круги, работающие лад проблемами этическими, эстетическими, трансфизическими, метаисторическими, зоовоспигательпыми, религиозными. Вот это-то глухое недовольство и зависть к положению
интеллигенции гуманитарной и окажется одной из общественно-психологических предпосылок для движения, которым воспользуется явившийся в человеческом облике противобог…
        … Технический прогресс, вызванный безрелигиозной эрой, останется, в сущности, нерешенной проблемой и, как флегмона, развивающаяся в организме человечества, прорвется на рубеже антихристова царства.
        Жажда власти и жажда крови тайно шевелятся на дне многих душ. Не находя удовлетворения в условиях социальной гармонии, они толкают некоторых на изобретение доктрин, ратующих за такие социальные и культурные перемены, которые сулили бы в будущем удовлетворение этих неизжитых страстей. А других будет томить скука. Она перестанет быть гостьей, она сделается хозяйкой в их душевной доме, и лишенное коллизий общественное бытие начнет им казаться пресным. С тоской, с раздражением и завистью будут эти авантюристические натуры знакомиться по книгам с насыщенной приключениями, столкновениями, преступлениями и страстями жизнью других эпох. А наряду с такими индивидуальностями в человечестве выявится еще один слой: чем сытее, благополучнее будет их существование, тем мучительнее начнет язвить этих людей связанность сексуальных проявлений человека путем морали, религии, традиций, общественных приличий, архаического стыда…
        Жаждать власти будут сотни и тысячи. Жаждать сексуальной свободы будут многомиллионые массы.
        Освобождение от уз Добра - вот каково будет настроение многих и многих к концу Золотого века; сначала - подспудное, а потом все откровеннее и требовательнее заявляющее о себе. Человечество устанет от духовного света. Оно изнеможет от порывов ввысь и ввысь. Ему опостылеет добродетель. Оно пресытится мирной социальной свободой - свободой во всем, кроме двух областей: сексуальной области и области насилия над другими. Заходящее солнце еще будет медлить розовым блеском на Мистериалах и храмах Солнца Мира, на куполах пантеонов, на святилищах стихиалей с их уступами водоемов и террас. Но сизые сумерки разврата… темных страстей охватят половину человечества в этом спокойном безвластии. И оно затоскует о великом человеке, знающем и могущем больше всех остальных и требующем послушания во всем взамен безграничной свободы в одном: в любых формах и видах чувственного наслаждения».
        Вот вам и Золотой век, просветление и одухотворение, многочисленные поколения «облагороженного образа жизни». Поразительно и в то же время поучительно - сияющее всеми добродетелями общество разбилось о камни мелких человеческих страстей, гора родила мышь. Оказалось, что демонические силы свили в человеческой душе теплое гнездышко, из которого они с легкостью вытолкнули светлых голубиных птенцов. Гагтунгр сумел не только подготовить антихриста, но и в короткий срок развратить с его помощью все человечество. Андреев так ярко живописует падение человечества, что невольно закрадывается мысль: не выплескивает ли автор Розы Мира страсти, бушующие на дне своей собственной души. Падение человечества началось с рождения антихриста.
        «Кажется, местом его рождения будет одна из стран Латинской Америки, по это рождение само по себе обещает оказаться совершенно особенным. Принужденная принять человеческий облик для того, чтобы сделаться его матерью, Лилит по воле Урпарпа примет этот облик без какого бы то ни было рождения: она не будет нуждаться ни в отце, ни в матери, ни в детстве; она прямо явится путем черного чуда в облике женщины. Явные нарушения законов природы, сверхъестественные связи с грозными существами иных миров, колдовские сказания и легенды окружат ее кратковременную жизнь. Зачав физическое тело грядущего анти-Логоса не от человеческого семени, а от сил самого Гагтунгра, она вскоре после рождения младенца исчезнет из Энрофа, так как эта ее миссия будет выполнена. И хотя позднее Лилит явится в человечестве еще раз, но тогда ее миссия и се женственный человеческий облик будут иными; иным будет и само явление ее, хотя столь же непостижимым, как предыдущее.
        Как и всех у людей, физическое тело анти-Логоса будет из сиайры.
        Умнейший из всех, кто когда-либо жил, превосходящий гениальностью всех гениев человечества без сравнения, он к тридцати трем годам уже станет общепризнанным главой мировой науки. Молниеносный охват мыслью сложнейших научных и трансфизических проблем, мгновенное проницание в глубь разнообразнейших дисциплин, и естественных, и гуманитарных, сверхчеловеческая работоспособность, беспримерная разносторонность дарований, включая гениальность поэтическую и зодческую, ряд фундаментальных открытий, которыми он начнет обогащать человечество с головокружительной быстротой, показная доброта к людям по праву стяжают ему наивысший авторитет в глазах большинства населения земного шара. В некоторых научных дисциплинах он произведет переворот, реабилитировав кое-какие из принципов магии и несравненно углубляя и дополняя их тем знанием, которое будет подаваться в круг его мышления из его высшего, неисчерпаемого, самим дьяволом обогащаемого ума.
        Он будет красив поражающей, но страшной красотой. Впрочем, по чертам лица будет трудно определить принадлежность этого человека к какой-либо нации, даже к определенной расе, и он будет казаться синтетическим воплощением человечества в одном лице.
        В возрасте около 30 лет он примет духовный сан и вскоре станет как бы вторым человеком в человечестве, с видимым смирением дожидаясь часа, когда смерть верховного наставника даст ему право через всемирный референдум возложить на себя эту тиару самому.
        И вот ему исполнится 33 года - возраст, в котором закончил свой путь на земле Иисус, возраст, отмеченный смертью и воскресением Планетарного Логоса. У людей, обладающих исключительными мистическими дарами, этот возраст нередко бывает рубежом, когда устанавливается неразрывная связь их бодрствующего сознания с монадой. Именно в подобном возрасте совершит этот человек свое первое необычное чудо - акт действительно беспрецедентный: свое физическое тело, доселе состоявшее из сиайры, он превратит в тело, состоящее из агги. Впервые за все время существования Энрофа на земле появится существо, облеченное не в физическое пело, а в каррох. Минута этой трансформы явится для него минутой ослепительной радости, ибо это будет в самом деле величайшая из побед, отодвигающая от него в неопределенную даль опасность телесной смерти.
        Трансформа будет, конечно, сразу же замечена людьми, но ни ее смысл, ни ее механизм постичь никому не удастся. Внешний человеческий облик преображенного останется почти прежним, но невыразимая жуть начнет излучаться от него ко всем, кто его увидит даже на расстоянии. Прикоснувшийся к карроху человек будет поражаем как бы электрическим разрядом. Правда, непобедимая гипнотическая сила привлечет к нему многих женщин, и те из них, которыми это существо будет обладать, несколько умеряя убийственную силу своего прикосновения, будут воистину неисчислимы. Но позднее он перестанет в этом ограничивать себя, и каждая его наложница станет расплачиваться жизнью за несколько секунд наслаждения. Ни для кинжала, ни для яда, ни для пороха или динамита каррох не будет уязвим; только оружие термоядерного типа могло бы погубить его; впоследствии найдутся отчаянные головы, которые отважатся даже на это. Но все замыслы подобного рода будут раскрываться задолго до их осуществления.
        Волнение, которое вызовет среди Розы Мира и среди всего населения трансформа анти-Логоса, окажется необычным. Верховный наставник будет умерщвлен. Когда же чудотворец, проведя фальшивый референдум, возложит на себя тиару, объявляя себя вестником Мировой Женственности и подтверждая невероятную силу своего волшебства тем, что вызовет новую, зримую всем инкарнацию Лилит, выдаваемую им за воплощение Звепты-Свентаны, - в монолитном до тех пор пародоустронстве мира произойдет непоправимый раскол. Половина человечества, в особенности народы Азии, откажутся признать узурпатора и изберут другого духовного наставника. Но вторая половина склонится перед захватчиком, как перед своим абсолютным главою, и отпадет от Розы Мира, восстанавливая институты политического и общественного насилия. Насилию будут подвергаться, конечно, те, кто откажется вручить антихристу свою волю.
        Темные чудеса будут умножаться, потрясая сознание людей до самых основ. Сказания о чудесах Христа покажутся мелкими. Поднимется и покатится по лицу Земли волна безумного энтузиазма.
        Одни страны добровольно, другие - в итоге насилия и обмана, но постепенно от Розы Мира отпадут все, и анти-Логос сосредоточит в своих руках единоличную власть над всей планетой…
        Сторонники же Розы Мира пойдут на мученическую смерть, не обнажая оружия. Наконец Роза Мира подвергнется запрету. Немного долее других будет терпим, кажется, культ стихиалей, постепенно извращаемый в сторону поклонения Лилит и демоницам Дуггура. Потом гонение распространится на поклонение каким бы то ни было стихиалям Света, и единая всечеловеческая Церковь уйдет в катакомбы. Тогда и начнется тот ряд трагических понтификатов, неизбежно завершающихся каждый раз гибелью верховного наставника, который, как золотая гирлянда в глубоком мраке, протянется сквозь полтора или два столетия и достигнет дня и часа второго пришествия Христа…
        Непрерывная, тысячеобразная, напряженнейшая борьба светлых и демонических сил начнет приближаться к своей кульминации. Бушуя в десятках слоев Шаданакара, она вступит в этап безостановочных битв синклитов, даймонов, ангелов - всех сил Провидения, - с невидимыми чудищами, порождениями и союзниками Гагтунгра и Воглеа. Эти порождения будут могучи и невоплотимы в нижних мирах. Но их деятельность в мирах пяти и шести измерений будет проектироваться и в Энроф, выражаясь и в разнуздании сексуальной стихии, и в возрастании жажды крови, и в опустошающих душу успехах техники, и в систематическом уничтожении всех, поднявшихся духовно выше общего уровня демонизируемого человечества, и во многом другом, что сейчас невозможно ни понять, ни представить. Ясно, что воинства Синклитов будут оказывать всемерную помощь тем из людей, кто противостоит антихристу здесь, в Энрофе. Их инспирация поможет найти, между прочим, способ ослаблять мучительность пыток и казней. Способы эти будут отчасти связаны с развитием некоторых заложенных в человеке, но еще дремлющих свойств, отчасти же - с открытием невидимых обезболивающих
средств; открытие это будет внушено братьям Синклитов.
        Спустя некоторое время, когда антихрист ощутит, что его власть упрочилась окончательно, он при помощи ловких философских трюков подвергнет пересмотру собственный вариант толкования своей личности, как воплощения Бога-Отца. Последняя маска отбросится за ненадобностью, так как идеальная система насилия предотвратит возможности чьих-либо протестов, кроме отдельных единиц. Предыдущий идеологический этап подвергнется забвению. На место Бога-Отца будет открыто возведено имя Великого Мучителя, а на место Женственности станет Великая Блудница. Выдававшая себя за Женственность воплощенная Лилит станет чередовать бесстыдные действа с анти-Логосом и оргии-мистерии, открытые сперва для сотен, а потом в принципе для всех. От воплощенной Лилит будет излучаться свет невыразимой красоты, напоминающий лунное сиянье. Прикосновение же к ее телу будет вызывать не какое-либо подобие электрического разряда, а напротив, несказанное наслаждение для всякого человека и полное угасание последних проблесков в его памяти о чем-либо высшем. И гак как уже одно лицезрение анти-Логоса и Лилит будет воздействовать с околдовывающей
силой, то эти оргии и действа будут передаваться во все уголки при помощи технических ухищрений, напоминающих телевидение наших дней, но, конечно, оставивших изобретение XX в. далеко позади себя.
        Другие изобретения, которых естественно ожидать от техники XXII или XXXIII в., позволят правительству осуществлять совершенный контроль над психикой каждого из жителей земного шара. Чтение мыслей на далеких расстояниях перестанет быть пугающей утопией: оно превратится в будничную научно-техническую реальность. Обороняемые Синклитами, деятели Розы Мира будут сопротивляться в своих катакомбах, разрабатывая систему психической и трансфизической защиты. Но эта оборонительная система, которую сейчас представить, конечно, еще невозможно, явит собой исключительные трудности, и усвоить ее смогут лишь немногие. Верховные наставники в той или иной степени будут владеть ею все, но враг научится изыскивать малейшие бреши в этой системе и противопоставлять обороне Света свое оружие. Поэтому жертвами анти-Логоса рано или поздно погибнут почти все, ему не поклонившиеся. К моменту смены эонов число устоявших вряд ли будет насчитывать сотню человек на несколько миллиардов дьяволо-человечества…
        С установлением обязательного культа Гистурга и Фокермы начнется уже полный и всеобщий шабаш. Наука, философия, искусство, общественные институты, законы - все направится на то, чтобы разнуздать сексуальную стихию. Будут проповедоваться всеми способами и превозноситься, как проявления якобы раскрепощенного духа, всевозможные извращения. Чем более публично будут удовлетворяться они, тем больше похвал и восхищения станет изливаться на героев. Медицина к тому времени выйдет победительницей почти всех заболеваний, паразиты и вредные микробы будут уничтожены, а гигиена поднимется на такой уровень, что пыль и грязь в населенных пунктах совершенно забудутся. Эти стерильные улицы и площади городов превратятся в арену всевозможных видов и форм массового бесстыдства. Рабочий день сведется к минимуму, досуг станет почти неограниченным; интересы же, удовлетворение которых заполняло досуг людей в эпоху Розы Мира, отомрут, заменяясь по преимуществу интересами сексуальными, столь разнообразными, изощренными и напряженными, что мы в XX в. не в состоянии их даже представить себе. Человеческие города превратятся в
подобия городов Дуггура с той лишь разницей, что здесь будет оскорбляемо само Солнце…
        И наконец, князь тьмы оставит только для себя право на то наслаждение, которое доставит ему людоедство - не в переносном, а в буквальном смысле. Вероятно, чувство услады, которое он будет испытывать в подобные часы, заключается не только в удовлетворении полового, хотя и совершенно извращенного инстинкта, но в сочетании с этим того омерзительного, сатанинского сладострастия, которое испытывается в минуту вызова, бросаемого самым краеугольным законам, и божеским, и человеческим, и в попирании душевных корней совести, морального страха и стыда…
        Конечно, даже во времена ничем не ограниченной власти тирана найдется немало таких людей, внутреннее существо которых будет восставать против того, во что антихрист превращает человеческую жизнь. Но контроль над психикой позволит выявлять подобную направленность мысли в самом зародыше, и лишь немногим единицам удастся достичь овладения системой духовной обороны раньше, чем они будут уничтожены физически. Неизмеримо большее число из тех, у кого уцелеет искра человечности и проблеск совести, впадут в отчаяние. Число самоубийств возрастет до баснословной цифры. Впрочем, кармические следствия самоубийства сделаются тогда иными, чем сейчас: с точки зрения посмертия души даже самовольный уход из жизни станет меньшим злом, чем покорность антихристу и утрата человеческого имени.
        Но сколь ни велико будет количество самоубийств, все же они останутся в меньшинстве. С каждым новым поколением в сознании миллиардов будут все больше стираться отблески влияния Розы Мира. Последние живые свидетели ее заката вскоре уйду т из жизни; за ними последуют и те, кто еще хранил крупицы знания исторической правды, полученные от предшествовавших поколений. Все письменные или иные свидетельства, опасные для антихриста, будут уничтожены; за хранение таких материалов будет полагаться мучительная смерть. Такая же смерть постигнет и тех, в ком понимание правды возникнет независимо от каких-либо книг, непроизвольно, и кто осмелится поделиться своим духовным опытом с кем бы то ни было. Не так уж трудно представить себе духовный портрет тех поколений, которые окажутся почти единственными насельниками земли к XXIV столетию. С глазами, привыкшими с младенческих лет к повседневным зрелищам самого изощренного разврата, с умом, направленным лишь на изыскание новых видов чувственности и чувственных наслаждений либо на окончательное опустошение природы, с совестью, заглушенной столетней проповедью
аморализма, с ростками высших движений души, до корня вытоптанными общественным глумлением, с сознанием, выхолощенным от малейших догадок об иных ценностях и об иных идеалах озаренных эпох, эти несчастные уже к годам своей молодости будут являть собой не людей, а страшные и жалкие на них карикатуры. Молодость сделается для них тем возрастным рубежом, когда изведано уже все возможное, тело уже изношено, а душа смертельно пресыщена, и существование длится лишь по инерции.
        И век последний, ужасней всех
        Увидим и вы и я:
        Все небо скроет гнусный грех,
        На всех устах застынет смех -
        Тоска небытия.
        Так будут сходить поколение за поколением, умирая на Земле, в миры возмездия, и эти миры, подобно кухням ада, будут клубиться, как никогда, густыми, жирными, неиссякаемыми клубами гавваха…
        Да и вообще человечество, даже в своем демонизированном аспекте, не удовлетворит антихриста. Оно будет еще нужно ему, как источник гавваха, да. Но в качестве живых жителей Энрофа, осуществляющих его план, оно не сможет выполнить его требований. Люди окажутся слишком ненадежны: над каждым из них в лучезарном Ирольпе все-таки будет бодрствовать его высшее «Я», и даже в растленной душе будет дремать подавляемая, но неугасимая искра совести. Даже само отчаяние, прострация и отвращение к жизни, которые охватят под конец многих из них, будут для антихриста нетерпимы. На что ему нужен интеллектуальный паралич, наступающий вслед за пресыщением и отчаянием? Подобные существа неспособны к дальнейшему развитию демонизированной науки и техники, к захвату космоса и переделыванию его на дьявольский лад. Станет насущно необходим ввод в Эпроф тex высоко интеллектуальных демонических существ, которые ждут и добиваются ею в своих инфрафизических странах на изнанке мира. И князь тьмы совершит еще одно чудо - не меньшее, чем превращение его физического тела в каррох: при помощи воплощенной Лилит он породит чету
полулюдей-полуигв; мало отличаясь от людей своим обличием, они будут обладать таким же шельтом, каким обладали в своих преисподних шрастрах; физическое же тело их будет, если можно подобрать такое слово, каррохизировано. Размножаясь стремительно, подобно рыбам или земноводным, они через две-три генерации достигнут численности почти в миллион и примут на себя руководство человечеством, суля в грядущем полное исчезновение человека в собственном смысле с липа Земли. Скрещивание людей и полуигв окажется исключенным полностью: оно будет мучительно для людей и совершенно бесплодно.
        Античеловечество хлынет на лицо Земли. Размножающимся полуигвам потребуется пространство. Чтобы его освободить, властелин мира прежде всего обратит свой губительный взор на мир животных. Не знаю, какие мотивы выдвинет он в оправдание полного истребления животных видов, в том числе и таких, которые давно уже будут подняты усилиями Розы Мира до разумного и творческого бытия. Весьма возможно, что вообще никаких мотивов не потребуется, ибо никто не посмеет спрашивать у него ответа. Во всяком случае животный мир будет истреблен, а бывшие заповедники и звериные зоны начнут подготавливаться к приему и прокормлению миллиардов полуигв. В тех же самых целях начнет приводиться в исполнение и проект приспособления к возможностям органической жизни поверхности соседних планет.
        Катастрофа наступит неожиданно для князя тьмы и вопреки его абсолютной вере в свою безграничную победоносность и свою безнаказанность.
        Она будет вызвана тем, что монада, некогда похищенная для него Гагтунгром, без которой немыслимо пребывание его как живого существа в Энрофе, будет наконец освобождена. Сам Спаситель Христос явится за ней в Дигм. Лиловый океан расступится перед Ним в стороны. Гаггунгр в ужасе неописуемом шарахнется в Шог, а несчастная монада будет поднята в недоступные ему высоты. Ее связь с первоначальным владельцем, томящимся в Гашшарве, будет восстановлена, а связи с материальными покровами антихриста - пресечены. Суть катастрофы будет заключаться в том, что князь тьмы внезапно начнет падать, точнее, проваливаться сквозь все слои преисподних, прорежет, как молния, миры Возмездия, Магмы, Ядро и через Дно Шаданакара выпадет из брамфатуры совсем на лишенное времени Дно Галактики.
        Катастрофа в пашем мире разразится наглядно, на глазах у многих живых людей и полуигв, в момент одного из самых пышных апофеозов анти-Логоса. Потрясенным толпам это событие предстанет так, как будто каррох этого существа, внушавший всем трепет мистического ужаса и только что пребывавший в неуязвимости, вдруг начнет терять всякую видимую плотность и медленно превращаться как бы в туман. При этом властелин мира внезапно уразумеет происходящее и поведет себя так, каким его никто не видал: в нездешнем отчаянии, крича неистовым голосом, он начнет хвататься за что попало, метаться, выть, как зверь, и так постепенно, на протяжении часа исчезнет из глаз людей.
        Катастрофа же, которой завершится на Земле жизнь последнего воплощения Лилит, не будет иметь ни одного зрителя. Сразу же после гибели антихриста она исчезнет неизвестно куда и как. В действительности ее физический облик бесследно распадется на составные компоненты. Этого никто не будет знать, и поиски ее будут продолжаться долго. Появятся даже самозванки, но, конечно, ни одна из них не сможет выдержать до конца такой нечеловеческой роли. И немало людей покончат с собой от тоски по невозвратно исчезнувшей».
        Далее, в полном соответствии с Апокалипсисом наступили «последние времена»: безжалостные войны людей друг против друга и с полуигвами, крайняя степень духовного падения («садизм и сексуальное людоедство»), всеобщий хаос и кровавая вакханатия. Но всему, как говорится, бывает конец - наступает конец света, час второго пришествия Христа на Землю.
        «Одно из знамений прочтется как знак, что в высших мирах метаистории все подготовлено и что старый Эон вступает в свои последние дни. Несколько десятков человек - все, что останется от Розы Мира, - установят связь с теми немногими из людей и полуигв, которые, независимо от Единой Церкви и даже не зная о Ней, совершили внутренний выбор светлой направленности. Будет подан знак о том, что наступает время соединения всех оставшихся в живых братьев Света в одной точке на поверхности Земли. Преодолевая все препятствия, сто или двести верных соберутся воедино, и последний из верховных наставников возглавит их. В «Откровении Иоанна» это место называется по-еврейски «Армагеддон». Я не знаю, что значит это слово. Мне кажется, великое событие это совершится в Сибири, но почему для последней встречи изберется именно эта страна, мне неизвестно.
        И в этот час вздрогнет сверху донизу весь Шаданакар!
        В мирах ангелов, даймонов, стихиалей, во всех мирах восходящего ряда явится Тот, Кто проходил по дорогам земной Галилеи столько веков назад. Непредставимое ликование охватит эти миры, и обитатели их пройдут сквозь еще одну, светлейшую трансформу.
        Он явится во всех затомисах человечества, и все синклиты устремятся за Ним, сходя в Энроф.
        Князь тьмы ужасал людей, являясь в трех или четырех физических обликах одновременно. Христос явится во стольких обликах, сколько будет тогда в Энрофе воспринимающих сознаний, каждому из них показуя Себя и каждому из них глаголя.
        Эти облики, непостижимо отождествляясь, будут в то же время слиты в одном, верховном, грядущем на облаках в неизреченной славе.
        И не останется в Энрофе ни одного существа, не видящего Бога-Сына и не слышащего Его слов.
        И исполнится то, иносказанное, о чем хранится в писании, как пророчество о Страшном Суде.
        Пространство Энрофа еще не изменится, по материальная природа человека будет изменена.
        Те, кого этот час застанет в Энрофе, претерпят не смерть, но одну из двух противоположных трансформ.
        Немногие из людей, оставшиеся верными, преобразятся физически: их материальные облачения будут мгновенно просветлены. Эти останутся в Энрофе.
        Большинству же - всем тем, кто составит дьяволо-человечество, предстоит трансформа обратная: не умерев физически, они телесно изменятся гак, что очутятся в мирах Возмездия. Сперва - в верхних чистилищах, потом - вниз и вниз, каждый сообразно своей карме.
        Некоторые игвы в незначительном числе будут оставлены в Энрофе, где сделаются как бы особой расой, руководимой просветленным богочеловечеством. Остальные падут на Дно Шаданакара, а позднее поднимутся в слой объединенных шрастров.
        Высшие животные, уцелевшие от истребления антихристом, которых смена эонов застанет в Энрофе, вознаградятся за все страдания: они испытают то же преображение, что и человеческое меньшинство, и дополнят собой число насельников Земли во Втором эоне.
        Достигший божественного могущества Спаситель сойдет и в другие слои. Игвы всех шрастров в смятении и потрясении воочию улицезрят Его, источающего волны любви и света. Явление Планетарного Логоса, Кого их повернутый ум принимал за мятежника и грозного тирана, вызовет изменение направленности их воль и, оставаясь еще в своих каррохах, они вольются в медленный процесс - просветление античеловечества и изнанки мира. Нечто схожее предстоит и раруггам. Демонов же великодержавной государственности ко дню смены эонов уже не будет: все они, кроме одного, еще гораздо раньше падут в Упнум, и спасение их включится в число задач Второго эона.
        Узы страдальцев, томящихся в чистилищах и магмах, будут преодолены, их материальность облегчена, способности духовного восприятия - раскрыты, и пленники начнут подъем по ступеням миров восходящего ряда.
        Грозные демонические существа ринутся вниз, ибо Дигм будет уничтожен еще раньше, в тот метаисторический момент, о котором Апокалипсис говорит, как об их поражении в небесной войне и об их низвержении на землю. Они будут обороняться в Гашшарве, Цебрумре и в лунном аду.
        И еще ниже сойдет Спаситель - в тот слой, куда не мог до тех пор проникнуть никто, кроме его хозяина, Гагтунгра. В Суфэгхе, кладбище Шаданакара, распахнутся врата, пребывающие замкнутыми от века, и потоки божественного света зальют от края до края пустынно, доселе озарявшуюся лишь лиловым солнцем Антикосмоса. Умирающие скорлупы, покинутые монадами, приподнимутся навстречу жизнедарующим лучам. Дыхание воскрешающего Логоса вдунет новую жизнь в эти полуживые останки душ, обреченных на смерть вторую, но не переживших еще минуты окончательного распада своих шельгов. Кладбище Шаданакара прекратит свое существование навсегда…
        Второй зон, о котором свидетельствуют пророчества, как о тысячелетнем царстве праведных, вступит к свои права. Его цель - спасение всех без исключения, кто сорвался, кто отстал, кто пал в глубину миров возмездия, и преображение всего Шаданакара…
        В середине Второго зона опустеют все слои Возмездия. Ни излучения страданий, ни излучения злобы, ни излучения похоти уже не будут питать собою стана демонов, и богоборческие существа одно за другим отпадут от своей демонической природы. К исходу Второго эона опустеет и преобразится сама Гашшарва, исчезнет Дно, и лишь Гагтунгр в неприступном Шоге будет твердить свое «Her», впивая силы из Антикосмоса Галактики.
        Если планетарный демон, покинутый соратниками, упорствует во зле, оставшись один на один с началом Света среди преображенной брамфатуры, никакие силы Люцифера не в состоянии ему помочь в продолжении борьбы с силами Провидения. Тогда оп, побежденный, покидает брамфатуру совсем, ища новых пристанищ и новых путей к своей титанической мечте в иных краях Вселенной.
        Если же Гагтунгр, оставшись один в преображенном, ликующем Шадаиакаре, скажет, наконец, Христу и Богу «Да!», - Шаданакар вступит в Третий зон. Он исчезнет из космического Энрофа, как исчезла некогда планета Дайя, чтобы в высших, непредставимых формах бытия разрешать задачу Третьего зона: искупление Гагтунгра. Это о наступлении Третьего эона клянется великий ангел Апокалипсиса, говоря, что времени уже не будет.
        Так, восходя от света к свету и от славы к славе,
        все мы, населяющие землю теперь,
        и те, кто жил, и те, кто явится жить в грядущем,
        будем подниматься к неизречен ному Солнцу Мира,
        чтобы рано или поздно слиться с Ним
        и погрузиться в Него
        для сорадования
        и для сотворчества Ему
        в создании вселенных и вселенных.»
        Этим мажорным, ярким аккордом и заканчивается Роза Мира, а также, по убеждению Андреева, всемирная земная история нашей Планеты. Развитие последних драматических событий первого Эона, с одной стороны, вполне понятно (оно предсказано в Апокалипсисе), с другой же, - абсолютно ничем не предопределено. Как неожиданно для читателя (да и самого автора) происходит гибель Розы Мира, так же неожиданно (внутренне неоправданно) терпит крах антихрист. Из пучины беспросветного мрака мы мгновенно возносимся на вершину света, чтобы никогда уже больше не опускаться вниз. Не должны ли мы видеть в этих падениях и взлетах борения души самого Андреева: победу пессимизма над оптимизмом, окончательную победу оптимизма, победу светлой Надежды на лучшее будущее человечества.
        Кто-то может усмотреть в учении Андреева сплошные метания (и они там, безусловно, присутствуют) и на этом основании оценить его эзотерическое учение крайне низко. Однако, пожалуй, ни в одном эзотерическом учении не проявилась так живо личность автора, его симпатии и антипатии, противоречия его исстрадавшейся, пылкой души. Подобное соприкосновение, «сожительство» с личностью автора в эзотерической «науке» не недостаток, а несомненное достоинство. Душа, сердце творца эзотерического учения не могут быть скрыты за семью печатями, они должны лежать у читателя на ладонях. Есть еще одно обстоятельство, которое нельзя не учитывать: Андреев не только мыслитель, но и художник (писатель, поэт). Достоинство его поэмы именно в художественности. Он строит не обычный эзотерический мир, а художественную реальность: для нее же характерны оппозиции, идеализированные противоположные миры, авторские взлеты и падения. И скреплено все это не логикой, не конструкцией, а художественным гением, иллюзией художественной правды, подтверждением художественной реальности. Но художественная реальность, особенно эзотерическая -
это мир души самого автора.
        Заканчивая знакомство с учением Даниила Андреева, хочу рассмотреть еще один вопрос: как в его сознании уживались христианские и эзотерические идеи. Помню, когда в 1989 году я читал о нем лекцию в театре «На досках», пришла вдова Андреева, Алла Александровна Андреева, которая, отвечая со мной на вопросы слушателей, убеждала всех, что Даниил был истинным христианином. Я же пытался доказать, что Даниил Андреев эзотерик. Очевидно, истина пролегала где-то посередине между нами. Второй раз с той же проблемой, я столкнулся значительно позднее, читая Феофана Затворника. Сделаем отступление и в более научной манере рассмотрим его идеи.

15 Личность в религиозном, эзотерическом и научном мире
        В 1991 году в Санкт-Петербурге были переизданы «Письма» Георгия Говорова (1815-1894), Епископа Владимирского, известного более как Епископ Феофан, или Феофан Затворник. Эти письма озаглавлены «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться?»; для меня они интересны не только как замечательный образец святоотеческой письменности и мысли. В лице Говорова органически сочетались: истинный служитель православной церкви, перу которого принадлежат многочисленные теоретические богословские работы; последователь аскетической исихастской традиции в православии, с которой Говоров познакомился будучи с 1847 по 1853 год членом духовной православной миссии в Иерусалиме (именно в этот период он тесно общался с афонскими старцами), и высокообразованный человек, знавший много языков, преподававший логику и психологию в духовных семинариях Новгорода и Санкт-Петербурга (считается, что Говоров создал основы святоотеческой психологии).
        Не правда ли, непривычно для обыденного научного сознания: богослов, эзотерик и педагог-ученый, причем известно, что теория и опыт в жизни Феофана Затворника не расходились. Свою жизнь Говоров закончил, как некоторые афонские старцы: с 1872 года и до самой смерти он вел полностью затворнический и аскетический образ жизни в Вашинской пустыне. Творчество Феофана Затворника интересно именно этим необычным соединием, сосуществованием разных форм сознания или, как принято ныне говорить, форм рациональности - религиозной, эзотерической и научной.
        Существует несколько точек зрения. Так, одни утверждают, что религиозное, эзотерическое и научное сознание, а также соответствующие типы рациональности не сводимы друг к другу и даже противоположны по своей природе (известны, в частности, обвинение православием восточного эзотеризма в демонизме или отрицание наукой религии и эзотерических учений как ненауки и неистинного знания). Однако в эзотерических учениях целые разделы эзотерической космологии, метафизики и психологии, т. е. научное мышление, с точки зрения самих эзотериков. Во многих эзотерических учениях встречаются также фрагменты, по языку неотличимые от религиозных построений. На этих обстоятельствах основывается другая точка зрения: указанные три формы сознания влияют друг на друга и даже взаимопроникают друг в друга. Такой взгляд характерен сегодня и для науковедения (известны концепции о влиянии мифологии и религии на развитие науки), и для некоторых богословских учений. Ярким примером может служить творчество П. Флоренского.
        Я уже как-то пытался разобраться в этой проблеме, рассматривая отношения между эзотеризмом и религией. В работе Феофана Затворника «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться?» встречаются фрагменты, которые можно отнести к каждой из трех перечисленных форм сознания, а также другие, где религиозные, эзотерические и научные построения пересекаются.
        Как можно развести религозное, эзотерическое и научное сознание (мироощущение, рациональность)? Известно, что с позиций каждой из указанных выше форм сознания другие формы могут быть истолкованы как ее частный случай. К примеру: эзотерическая реальность - это всего лишь неадекватное понимание Бога; Бог - это религиозная форма понимания эзотерической реальности; научное представление мира - это одно из светских знаний о божественном мироздании или эзотерической реальности; наконец, религиозные и эзотерические трактовки мира часто понимаются как всего лишь квазинаучные, научно неотрефлексированные представления. Если я не принимаю такой позиции, то обязан указать основания, но которым данные формы сознания могут быть различены и сопоставлены. Такие основания включают в себя: анализ центральных идей, присущих каждому типу сознания; ответ на вопрос, что является исходной, непосредственной, последней реальностью (Бог, эзотерическая реальность, природа с ее законами); характеристику особенностей и логики мышления (т. е. типов рациональности), соответствующих этим формам сознания; характер общности
представлений, принимаемых в каждой форме сознания (например, религиозные представления являются общими для всех людей данной конфессии; эзотерические - в принципе, могут принадлежать одному человеку, а именно, тому, кто их высказал; научные - общие для научного сообщества, придерживающегося определенной парадигмы); следствия для практики.
        Имея в виду эти положения, обратимся к идеям Феофана Затворника. Прежде всего для Феофана, так же как и для большинства верующих Бог есть первая и последняя реальность - сама жизнь и ее источник. Поэтому, говорит Феофан:
        «Господь близ, близ и Ангел Хранитель с нами, - не. мысленно, а действительно».
        Бог не только создал нашу бессмертную душу и вдохнул ее в тело, не только сотворил этот мир, но и сама жизнь - это Бог, поэтому он с нами не только мысленно, но и действительно. Далее, Бог православных - это Отец, Судия, Руководитель, причем строгий, суровый, но и справедливый, это:
        «Бог, который все сотворил, все содержит и всем управляет»,
        а верующие
        - «во всем от него зависят, и Ему угождать должны»,
        поскольку Бог
        - «есть Судия и Мздовоздатель всякому по делам его».
        Все указанные характеристики рисуют Бога как личность и ответственное лицо - «сотворил», «содержит», «управляет», «судит», «воздает» и т. д.
        Бог Феофана нравственно настолько постоянен в своих действиях, что его действия проявляют себя в обычной жизни почти как законы природы.
        «Так настроившись, ждите с терпением, что наконец изречет о вас Бог. Изречет же Он стечением обстоятельств и волей родителей». «Речь эту я веду к тому, чтобы дать вам разуметь, что нечего нам ломать своей головы над тем, как воссоединиться с Богом. Сколько ни ломай, ничего не придумаешь; а скорее, если Богу угодно было установить закон и порядок его воссоединения, поспеши принять его с полною верою…».
        Бог, выступающий как «стечения обстоятельств», «воля родителей», «закон», уже не воспринимается как личность, а, скорее, как некоторая природа. Такой ход мысли понятен у Н. Бердяева, который утверждает, что в нашем мире правят социологические законы и необходимость, поскольку Бог оставил этот мир, ставший царством Сатаны. Но почему так говорит Феофан? Конечно, здесь можно сосласться на средневековое представление о «творящей природе». Сотворив природу, Бог не устранился из нее, его замысел, воля и энергия постоянно проявляются в каждом акте природной и человеческой жизни. В «Книге о природе вещей» Бэда Достопочтенный, в частности, пишет: «Все семена и первопричины вещей, что были сотворены тогда, развиваются естественным образом все то время, что существует мир, так что до сего дня продолжается деятельность Отца и Сына, до сих пор питает Бог птиц и одевает лилии».
        Может быть, Бог Феофана не только личность, но также естественная, неизменная природа, проявляющая себя в законах, в стечении обстоятельств, в действии эфира и т. д.? И верно, нигде в тексте Феофан не упоминает о поступках Бога, выходящих за пределы порядка и закона, им самим установленных. С одной стороны, мы ощущаем, что Бог - это живая личность, которая в любой момент может прийти нам на помощь и даже совершить чудо, если только мы сами работаем и ищем спасения, с другой - Бог, по Феофану, выступает как закон, порядок, необходимость, как особая природа.
        Теперь объясню, почему я утверждаю, что Феофан проводит в данном тексте эзотерические представления. С эзотерическим мироощущением, как можно понять из всего выше рассмотренного, я связываю следующие моменты: критику ценностей обыденной жизни и культуры, веру в существование иной, подлинной, реальности, убеждение, что человек уже при жизни может войти в эту реальность, но при непременном условии трансформации своей личности, духовной работы, переделки себя в иное существо. Для эзотерика исходная и последняя реальность - не Бог, а эзотерический мир (подлинная реальность). Этот мир вполне природосообразен, в нем действуют законы, которым подчиняется и эзотерик, и в некоторых эзотерических учениях сам Бог.
        Одна из трактовок Бога в «письмах» Феофана Затворника весьма близка к эзотерической: Бог как особая природа, порядок, законы. Есть в его «письмах» и резкая критика ценностей земной жизни,
        «ибо такая жизнь есть жизнь падшего человечества, которой исходная черта есть самолюбие или эгоизм».
        и утверждение истинной жизни в духе
        «духовность есть норма человеческой жизни».
        «Бог создал человека для блаженства и именно в Нем, через живое с Ним общение. Для сего вдунул в лице его дыхание Своей жизни, что есть дух…».
        По сути, все письма Феофана - это обсуждение пути в истинный духовный мир. Немало места в «письмах» отведено обсуждению того, что необходимое условие спасения - духовная работа, ревностия (ревностность), умное делание, усилие и труд, борьба со своими страстями.
        «Вдруг, - пишет Феофан, - внутреннее наше никогда не вставляется в должный порядок а всегда, по восприятию благого намерения и сподобления пособствуюшей благодати через таинства, требуется и предлежит опять усиленный труд над собою, над своим внутренним, - труд и усилие, обращенные на то, чтобы царствующее внутри нестроение уничтожить, и вместо его водворить порядок и строй, за чем последует внутренний мир и постоянное обрадовательное состояние сердца… Внутри нестроение: это вы опытно знаете. Его надо уничтожить: этого вы хотите, на это решились. Беритесь же прямо за устранение причины сего нестроения».
        Как это напоминает призывы Будды: уничтожить желания, отбросить желания, развязаться с желаниями. Кстати, в конце всей работы подвижника ждет настоящий рай, блаженное состояние - христианский вариант нирваны.
        «Когда душа взойдет к совершенству Духа, - пишет вслед за св. Макарием Феофан, - совершенно очистившись от всех страстей, и, в неизреченном общении пришедши в единение и растворение с Духом Утешителем и сорастворяемая Духом, сама сподобится стать духом; тогда делается она вся светом, вся - оком, вся - радостию, вся - успокоением, вся - любовию, вся - благодатию и добротой».
        Но ведь это и есть «полет в себя», конечная цель эзотерических усилий, когда эзотерик попадает в истинный мир своего учения (душа «сама сподобится стать духом»), где внутренний, преобразованный работой мир эзотерика расширяется до внешнего, становится на место внешнего. В эти поистине счастливые и волшебные для эзотерика моменты реализуются все его идеалы (человек становится светом, духом, радостью, успокоением, милосердием, благодатью, добротой), причем не только умственно, но и реально.
        Однако для достижения этой конечной цели нужно пройти долгий и трудный путь. Необходима решимость посвятить свою жизнь служению Богу и уже при жизни обрести земной рай (таков православный, исихастский вариант эзотерического спасения). Нужно особое рвение и «ревность» в достижении этой цели, т. е. Эзотерическая установка на кардинальное изменение себя и достижение эзотерического спасения. Необходима молитва как форма медитации. Нужна постоянная устремленность к Богу и совершенствование себя в Боге, с одной стороны, и аскеза, а также исключение желаний и страстей, не отвечающих эзотерической реальности, - с другой.
        «Не смешивайте, - пишет Феофан, - ревность с ревностию. Ревность духовная вся истощается на угождение Богу и спасение души; она преисполняется страхом Божиим и непрестанное хранит внимание к Богу, всячески заботясь ничего не допустить ни в мыслях, ни в чувствах, ни в словах, ни в делах, что бы не было угодно Богу… Хотите ли поскорее вступить в рай сей? Вот что делайте: когда молитесь, не отходите от молитвы, не возбудив в сердце какого-либо чувства к Богу… Страсти бейте и извнутри, и совне, а добрые стороны свои воспитывайте, давая им простор и упражнение. Главное тут молитва. Об ней уже была речь. За нею следует труд доброделания. И об этом была речь, когда вы замышляли о каких-то широких целях жизни. А вместе с сим должны идти, душеспасительные чтения и беседы, и исполнение чинов церковных, и подвиги самоумерщвления - отказывать себе, когда нужно, понемногу в пище, в сне, в увеселениях и во всяких утехах самоугодня, и держать себя в постоянном самопротивлении и самопринуждении».
        В этом пункте могут возникнуть естественные вопросы: а почему все это не религиозная жизнь именно в варианте исихастского православия? Почему это эзотеризм? Потому, что важно не только то, что речь идет о Боге, о молитве и борьбе со страстями, но и как Бог понимается (а он трактуется двояко: и религиозно - как личность, и эзотерически - как особая природа), какую роль играет молитва (она позволяет переходить из земного мира в мир эзотерический - рай при жизни), что собой представляет борьба со страстями (переделку человеческого существа в существо духовное, эзотерическое). И молитва, и вера в Бога, и аскеза могут быть проявлением не только религиозных мироощущения и жизни, но также эзотерических. Эзотерическое мироощущение Феофана проявляется также в почти научной трактовке природы духовности и духовного взаимодействия людей с ангелами - как эфира, особой световой энергии (идеи эфира, так же как и психологические представления, разрабатывались как раз во второй половине XIX столетия).
        Близка к эзотерической - а именно, к учению о карме - идея зависимости судьбы человека после смерти от тех добрых дел, которые он сделал при жизни.
        «Эту жизнь Бог нам дал, чтобы мы имели время приготовиться к той. Эта коротенькая, а та конца не имеет. Но хоть она и коротенькая, а в продолжение ее можно заготовить провианту на целую вечность. Всякое доброе дело туда отходит как вклад небольшой; из всех таких вкладов составится общий капитал, проценты с которого и будут определять содержание вкладчика во вею вечность. Кто больше пошлет туда вкладов, того содержание будет богаче; кто меньше, того и содержание будет менее богато. Господь всякому воздает по делам его… У тех, которые, получив благодать, не дали ей действовать в себе, а заморили, на суде Божием сначала отнимут дар благодати, а йогом ввергнут их в тьму кромешную».
        Идея благодати, о которой здесь говорит Феофан, крайне интересна; она вместе с представлением о Духе обеспечивает связь религиозных и эзотерических построений, как бы «сшивает» две разные онтологии, два способа мышления. С одной стороны, Дух и благодать - это действие в человеке Бога. Божественных сил, с другой - духовное естество человека. Именно Дух и благодать переделывают ветхую природу человека, выступая и как религиозное начало, и как эзотерическое.
        «Что же это за дух? - спрашивает Феофан. - Это та сила, которую вдохнул Бог в лицо человека, завершая сотворение его… Дух как сила, от Бога исходящая, ведает Бога, ищет Бога и в Нем одном находит покой… Пришедши в возраст и видя в себе добрые стороны, мы нередко тщеславимся тем, или другие - нами, приписывая то себе самим; между тем как все доброе, что есть в нас надо относить к благодати Божией, которая и все естественное в нас переделывает, и многое дает прямо от себя».
        Кроме связки теоретической через идеи Духа и благодати оба типа сознания соединяются за счет принципа параллелизма божественных действий эзотерическим. Например, молитва - это, с одной стороны, действие религиозное (обращение человека к Богу и помощь Бога человеку), с другой - эзотерическое (перевод сознания через порог, отделяющий этот мир от мира эзотерического, духовного).
        Итак в «письмах» Феофана органически сочетаются религиозные, эзотерические и даже научные построения. Но ведь цели и основания религии, науки и эзотеризма вроде бы различны. Ученый стремится адекватно описать действительность, исходя из некоторой общезначимой практики. Например, в античности - это практика рассуждений по поводу реальных предметов, природных явлений, поступков людей. В Новое время добавляется инженерная практика; во второй половине XIX столетия - гуманитарная. Напротив, религия и эзотеризм - это поиск путей спасения, причем первая опирается на коллективный, соборный опыт жизни, а вторая - на индивидуальный.
        Для верующих или эзотерика познание - всего лишь средство для спасения, а само спасение понимается так, чтобы обеспечить реализацию его ценностей, мироощущения, устремлений. В этом смысле Бог и эзотерическая Реальность есть инобытие религиозной и эзотерической личности. Для ученого же его онтология (например природа или космос) есть только объективация его научных методов и знаний. Подобная объективация, по сути, не затрагивает его личности, поэтому он может верить хоть и в Бога. Соответственно, религиозный человек может разделять научные или эзотерические представления, приноравливая их к религиозным.
        «Духовная ревность, - пишет Феофан, - не гонит душевной (научности, художественности, житейскости, гражданственности), а только умеряет ее и упорядочивает, направляя ее к своим видам, не позволяя ей ревновать о чем-либо таком, что противно ей самой».
        Другими словами, связь религиозных, эзотерических и научных построений осуществляется не столько в мышлении (хотя и эти моменты присутствуют), сколько в самой личности.
        И действительно, Феофан с детства был приобщен к православной вере, а следовательно, сформировался как личность на принципах домостроя; для него важны отношения отеческой заботы, подчинения, страха, порядка; это был человек с натуралистическим сознанием, т. е. признающий существование лишь одной реальности, в данном случае реальности Бога, в той трактовке, которую дает православная церковь. Но одновременно Феофан был человеком самостоятельного мышления, яркой личностью, на которую большое влияние оказали идеи Паламы и афонские старцы. Подобная личность нередко ищет свой индивидуальный путь к Богу и находит его, неосознанно для себя перемещая акценты: с идеи Бога-личности на идею Бога-природы (т. е. идею эзотерической реальности), с идеи религиозного спасения в Боге на идею пути к Богу-природе и аскезы (т. е. идею эзотерического спасения), с идеи сотворенной Богом природы на идею эзотерического мира, подчиняющегося своим собственным законам. Ну и конечно, Феофан был образованнейший человек, живо интересовавшийся современной ему наукой (психологией, физикой, космогонией), что не могло не сказаться
на его представлениях.
        Думаю, проанализированная работа Феофана Затворника заставляет серьезно пересмотреть наши привычные представления о различиях и взаимосвязях разных форм сознания и мышления. Хотя они различаются по своей логике и основаниям, тем не менее, могут уживаться (сосуществовать) в личности религиозного мыслителя, эзотерика или ученого, при этом рождаются новые синтетические представления, обогащающие каждую форму сознания и - более широко - религиозное, эзотерическое и даже научное мироощущения.
        Вообще совмещение в личности разнородных начал, противоречивых с точки зрения логики, не такая уж редкость. Анализируя, например, творчество Галилея, я показал, что он, как и многие другие крупные гуманисты эпохи Возрождения (об этом, кстати, писал Л. Баткин), соединял в своей личности несоединимое. Так, Галилей, с одной стороны, интересовался техникой, с другой - был большой поклонник теоретического мышления по образу Архимеда. С одной стороны, он сочувствует платонизму и отвергает Аристотеля, с другой (где это необходимо) - пользуется аристотелевскими взглядами и логикой. С одной стороны, он был упрям и шел до конца в отстаивании своих идей, с другой - не менее часто прибегал к компромиссу. Поставив задачу понять секрет творчества и гения Галилея, я пришел к выводу, что вся тайна - в совпадении особенностей личности Галилея с запросами времени, т. е. в совпадении личности и культуры. Судя по всему, конец XIX столетия, да и наше время, требуют, в частности, личности типа Феофана. В этом смысле не случайны, например, и фигуры Флоренского и Бердяева.
        Тем не менее, проблема все-таки остается, причем имеет два аспекта: онтологический и гносеологический. Ведь идеи Бога, эзотерического мира и природы различны, как различны логики в каждой из этих областей. Как же личность совмещает их? Один ответ я уже дал: совмещает именно как личность. Но это означает, что личность Феофана (Галилея, Бердяева и т. д.) нецелостна, противоречива. Одна ее сторона повернута к Богу, другая - к эзотерическому миру, третья - к природе. И каждая из этих сторон в какой-то мере отрицает другие (правда, Феофан об этом не подозревает, напротив, ему кажется, что он целостен и именно как верующий во Христа).
        Второй ответ предполагает обсуждение данной проблемы с точки зрения представления об объективности. Бердяев писал, что он не верит «в твердость и прочность так называемого «объективного» мира, мира природы и истории. Объективной реальности не существует, это лишь иллюзия сознания, существует лишь объективация реальности, порожденная известной направленностью духа».
        Если принять эти различения, то Бог, эзотерический мир, природа - хорошо известные идеи (Бога, эзотерического мира, природы), вынесенные, объективированные во вне человека, в реальность. Причем Бог - это коллективная (соборная) идея, эзотерическая реальность - идея индивидуальная (эзотерический мир изоморфен внутреннему идеальному миру эзотерика, является его проекцией), природа - идея так же коллективная. Но в отличие от идеи Бога и идеи эзотерического мира, как опирающихся на духовный опыт (соборный и индивидуальный), идея природы опирается на опыт практический - теоретического мышления и (отчасти) инженерии.
        Далее возникает альтернатива. Если объективация трактуется натуралистически, то и мир приходится признать противоречивым. Бог, например, ответственен за зло (известная проблема теодицеи), эзотерический мир парадоксально включает в себя Бога, а природа отрицает саму себя как инобытие Бога или изотерической реальности. Если же объективация персонифицируется, как это делает Бердяев, который вводит понятие «несотворенной свободы», то приходят в противоречие личность, Боги мир. Отчасти, конечно, указанные противоречия преодолеваются за счет разделения двух миров - подлинного и неподлинного (горнего и дольнего), но тогда человеку приходится отказаться от обычной жизни и мира.
        «Настоящий предмет любви в горием мире, - пишет Плотин. - С ним возможен истинный союз, его можно принять и обладать им по-настоящему, а не только извне, как было бы, если бы мы обнимали его нашими руками из плоти и крови. Каждый, кто испытал это, о чем я говорю: когда душа приближается к нему, вступает с ним в общение, принадлежит ему она получает новую жизнь. В этом состоянии она понимает, что здесь присутствует то, что дает настоящая жизнь, и она ни в чем более не нуждается; напротив, она должна отринуть все остальное и найти покой в общении с Богом: надо стать им одним, далеко отбросив все наши покровы. При этом мы спешим вырваться из материального мира, и нас стесняют цепи, связывающие нас с окружающими вещами: ведь мы хотим слиться с Богом всем своим существом, так, чтобы ни одна частица не осталась ему чуждой… настанет минута, когда созерцание станет постоянным, и тело уже не будет препятствием».
        Наконец, если объективации придается чисто гносеологический статус (акта объектирования), то формального противоречия, конечно, нет; объективировать можно любые разнородные установки, но содержательное противоречие остается, а именно, противоречие в самой духовной жизни и деятельности, ориентированных на разные ценности (религиозные, эзотерические, научные). Таким образом, хотя научное, религиозное и эзотерическое мироощущения могут совмещаться и в личности, и в культуре, это совмещение создает определенные проблемы и противоречия в развитии как человеческого духа, так и указанных типов человеческой жизнедеятельности и мышления.
        Итак, мы познакомились с эзотерическими учениями Будды, Шри Ауробиндо Гхош, Рудольфа Штейнера, Даниила Андреева, отдельными эзотерическими идеями христианства. Теперь читатель получит представление о дзэн - буддизме, учении Кришнамурти и Карлоса Кастанеды. Завершаться вся работа будет собственными размышлениями автора. Однако прежде чем мы перейдем к изложению идей дзэн-буддизма, хотелось бы еще раз пояснить наш подход к эзотерическим учениям. Эзотерическая действительность - это не действительность «первой природы», с ее неизменными, вечными законами, это действительность в определенной мере духовная и витальная. Эзотерическая истина - не истина естественной науки с ее практической, инженерной ориентацией, направленной во вне человека, на природу. Эзотерическая истина соотносительна с эзотерическим учением и таким же опытом жизни, она адресована прежде всего самому человеку и только через него - внешнему миру. Хотя современная наука и человек ушли в своем развитии, по сравнению с прошлыми столетиями, далеко вперед, тем не менее в силу неоднородности культуры, а также действия традиций всегда
существует почва для иных, альтернативных (по отношению к науке) форм мышления и мироощущения. Эзотеризм и является одной из таких форм. В этом смысле гарантии истинности эзотерического знания все же существуют: они в культурном многообразии, в плюрализме разных форм осмысления и объяснения мира и его проблем, в реальной возможности разных опытов жизни. Поэтому вовсе не обязательно принимать на веру эзотерический мир, важно другое - с помощью эзотерического учения критически взглянуть на себя и на мир, попробовать понять альтернативное мироощущение другого человека, задуматься серьезно над фундаментальными вопросами бытия.
        Пояснив таким образом отчасти наш подход к эзотерическим учениям, мы можем продолжить путешествие по странам эзотерического мира. На очереди дзэн-буддизм.
        ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
        (учение дзэн)
        Дзэн - это облако, кочующее в небе…
        Он ставит целью освободить ум от всяких препятствий…
        Какую бы медитацию дзэн не предлагал,
        вещи следует воспринимать такими, каковы они есть,
        т. е. снег белый, ворона черная…
        Если вы думаете, что уловили его,
        то знайте, что это уже не дзэн…
        Судзуки

1
        Дзэн, или дзэн-буддизм, парадоксальное, эпатирующее учение, сегодня весьма популярное на Западе, да и у нас. На Востоке же оно занимает подобающее ему скромное место среди многих других эзотерических учений. В строгом смысле это даже не учение, а скорее умозрение, особый образ жизни, особое мироощущение. Однако дзэн был провозглашен, разъяснен (и не раз), оброс литературой, комментариями и в конце концов укоренился в форме учения, родственного буддизму. Но дзэн не был бы дзэном, если бы не отрицал самого себя. Известный японский исследователь и интерпретатор дзэн Судзуки пишет: «Дзэн только указывает путь… Дзэн претендует на свое родство с буддизмом, но все буддийские учения, содержащиеся в Сутрах и Шастрах, с точки зрения дзэна, не больше, чем макулатура, польза которой состоит лишь в том, что с ее помощью можно только смахнуть пыль с интеллекта, но не больше».
        Вообще дзэн с колыбели твердит «нет», предварительно сказав нечто утвердительное. Шестой патриарх дзэна - Хой-нэн, с которого, собственно, дзэн себя осознает и исчисляет, в ответ на гатху Шэнь-сю (также претендовавшего на патриаршество)
        Древо мудрости есть тело,
        А гладь зеркальная - душа,
        Держи их в чистоте всегда,
        Смотри, чтобы пыль на них не села,
        пишет:
        Просветленность изначально лишена древа,
        Она, как светлое зеркало, не является опорой.
        Природа Будды неизменно чиста и светла.
        И где же в ней место для пыли мирской?
        Сердце наше и есть древо Бодхи,
        А тело - подставка светлого зеркала.
        Светлое зеркало изначально чисто.
        И где же может оно загрязниться пылью мирской?
        Известно, что этой ответной гатхой Хой-нэн вызвал у Пятого патриарха Хун-женя уверенность в истинном просветлении ее автора, который и стал его преемником. Иногда кажется, что дзэн - просто игра с целью эпатировать собеседника или даже оскорбить его. Однажды монах спросил учителя: «С какой целью пришел с Запада Бодхидхарма (Первый патриарх)?» Учитель сказал: «Передай-ка мне эту подставку», и только монах подал ее, он ударил его этой подставкой (А. Уотс, «Путь Дзэна»). Схватить за нос при разговоре, ударить палкой, промолчать в ответ на вопрос или даже уйти, выкинуть какой-нибудь другой фортель - вещи, вполне ординарные в практике дзэна. Вот еще один пример из Уотса. Учитель пил чай со своими учениками и вдруг бросил одному из них веер со словами: «Что это?». Ученик развернул веер и стал им обмахиваться. «Неплохо, - сказал учитель, - теперь ты», - и сунул веер другому ученику, который тут же сложил его и почесал им шею. Затем он снова раскрыл веер, положил на него кусок пирога и подал учителю. Это понравилось учителю еще больше… Какова же система взглядов, в которой в ответ на вопрос «что это»
можно подать кусок пирога?

2
        Внешне дзэн, действительно, мало похож на буддизм. И, тем не менее, именно учение Будды способствовало его формированию. По преданию, это произошло в Китае, в VII-VIII веках и, вероятно, не без влияния идей трактатов «Чжуан-цзы» и «Лао-цзы». Так что, можно сказать, дзэн - это буддизм, своеобразно осмысленный на китайской, а затем и на японской национальной почве; буддизм, оплодотворенный идеями Лао-цзы.
        Вспомним, чему учил Будда. «Просветленный», указывая путь избавления от страданий, объяснял, как разорвать круг сансары (перерождений и страданий). Но Будда не объяснял, что такое Нирвана (ничто или блаженство), он отказывался отвечать на вопросы о реальности Нирваны. Чтобы освободиться от страданий, говорил Будда, нужно отказаться от желаний, чувств, ума, отбросить их, развязаться с ними.
        Но следующие поколения мыслителей древней Индии сосредоточиваются на вопросах о том, что есть Нирвана, о единстве мира, космоса, их природе (на эти вопросы Будда также отказывался отвечать). Ход их мышления, совпадавший по результату с размышлениями китайских даосистов, мог идти следующим образом. Истинная природа мира - Нирвана, небытие, пустота, причем достигаемые каждым индивидуально. Если же в основе всего как положительный онтологический принцип лежит небытие, пустота, ничто, то можно сделать три важных вывода. Первый - чувственный мир перерождений и страданий (сансара) совпадает с небытием, Нирваной. «Не существует никакого различия между Сансарой и Нирваной», - читаем мы в древнейшем памятнике буддизма - «Дхаммападе». Кстати, Дао - центральное понятие даосизма из «Чжуан-цзы» - обладает как раз этими двумя качествами. Это бытие и небытие одновременно, сущность и причина всего, но такие, которые напоминают отрицательные определения («не это, не это») Брахмы-Атмана.
        Второй вывод: поскольку исходная реальность - Нирвана, т. е. небытие, пустота, ничто, то теряют силу все различения и противопоставления, данные уму (верха и низа, прошлого и будущего, правильного и ложного и т. п.), да и сама картина чувственного мира становится иллюзией, Майей. В «Четках из драгоценных самоцветов» написано: «Необходимо знать, что все видимые явления, будучи иллюзорными, нереальны» (раздел «Десять вещей, которые необходимо знать»), «Это великая радость осознать, что фундаментальная реальность бескачественна» («Десять великих радостных осознаний»). Эти утверждения на первый взгляд не имеют ничего общего с требованиями «Чжуан-цзы» - тотального уничтожения культуры, возвращения к природе и естественности, непосредственности. Однако ведь именно культура обусловливает и навязывает сознанию человека все различения и противопоставления, а вне культуры, действительно, находится только природа, космос.
        Третий вывод: в силу тождества (аналогии) Брахмы, Атмана и Нирваны - бытие и знание (мудрость) совпадают с Нирваной, а сама Нирвана - с «Я» (Атманом). Нирвана, следовательно, приобретает парадоксальные (для европейского сознания) свойства: будучи небытием, бескачественной реальностью, она порождает бытие и все его различения и одновременно снимает их. В книге «Передача света истины» приводятся «мудрости» (гатхи) шести Будд, предшествовавших в перевоплощениях Гаутаме, а также изречения первых патриархов дзэн:
        Не имеющий формы произвел это тело из себя,
        Будто по мановению магического железа,
        появляются все формы и образы,
        Призрачные существа, наделенные умом и сознанием,
        нереальные с самого начала.
        В пустоте нет места добру и злу, счастью и несчастью.
        Випасъин, первый Будда
        Чиста и безупречна природа каждого живого существа,
        С самого начала нет ни рождения, ни смерти.
        Тело и ум - призраки.
        А призрачное видоизменение не несет в себе ни добра, ни зла.
        Касяпа, шестой Будда
        Не существует никакого различия
        между Сансарой и Нирваной,
        Все проявления и ощущения тождественны сущности разума.
        Не существует различия между океаном и его волнами.
        Не существует никакого различия между Буддами
        и другими чувствующими существами.
        Сарах
        Подобные представления, развитые на почве одного из двух направлений буддизма - махаяны (буквально: широкий путь или большая колесница), а затем и дзэн, с одной стороны, прямо исходят из учения Будды, а с другой, как это ни странно, противоречат этому учению. Будда призывал уйти из мира страданий, прекратить всякое бытие, пронизанное желаниями, ощущениями, эмоциями, мыслями. В махаяне же, и особенно в дзэне, напротив, и чувственная жизнь, и обычный, естественный мир реабилитируются. Гаутама подчеркивал принципиальное различие между знающими («просветленными») и остальными людьми, в дзэне же утверждается, что «каждый человек есть Будда». По мнению буддистов, для искупления и спасения требуются титанические индивидуальные усилия и подвижничество, дзэн на все это смотрит проще: поскольку каждый человек есть Будда, нужно только увидеть, осознать это. Будду мало волновало спасение других людей, в махаяне же утверждается, что спастись можно только всем людям вместе.

3
        Дзэн как самостоятельное, независимое от буддизма явление культуры формировался в рамках так называемой прикладной или практической махаяны (параллельно в Тибете складывалась йогическая школа тантризма - махамудра). Выделению дзэна из буддизма, судя по всему, способствовали два обстоятельства: подчеркивание роли индивидуальной практики жизни и появление «доктрины ума», в которой обращалось внимание на роль правильного мышления и необходимость знания истинной сущности разума. Уже при формировании дзэна Четвертый патриарх Дао-синь написал поэму «Девиз верного ума». С подчеркивания того же момента началась и деятельность Шестого патриарха - Хой-нэна. По преданию, получив благословение от Хун-женя, он странствует по всему Китаю, живет в горах как отшельник. В 39 лет он спустился с гор и пришел в монастырь. Там несколько монахов спорили о флаге, трепещущем на ветру. Один из них говорил, что флаг - неодушевленное существо и поэтому сам колыхаться не может, его заставляет трепетать ветер. Другой возражал, утверждая, что колыхание флага вообще невозможно, поскольку и «флаг и ветер - неодушевленные вещи».
Третий монах считал, что движение флага «вызвано определенным сочетанием причин и следствий». Четвертый - что «нет колыхающегося флага, это движется сам собой ветер» и т. д. Хой-нэн прервал спорящих замечанием, глубоко их поразившим: «Не ветер, не флаг, а ваш разум колышется». Позднее он учил:
        «Необходимо узреть нашу собственную природу при помощи собственных усилий… Все, что может быть названо, ведет к двойственности, а буддизму чужда двойственность. Ухватить эту недвойственность - цель дзэна. Природа Будды, которой мы все обладаем и постижение которой составляет цель дзэна, не может быть разделена на такие противоположности, как добро и зло, вечное и преходящее, материальное и духовное. Человек видит двойственность в жизни вследствие помутнения разума. Мудрый, просветленный видит реальность вещей, незамутненную ложными идеями» (текст взят из трактата Судзуки).
        Соперник Хой-нэна, глава северной школы дзэна Шэнь-сю, говорил:
        «Учение всех Будд
        Заключено с самого начала в нашем
        собственном разуме.
        Искать этот разум вне нас самих -
        Все равно, что убежать от своего отца».
        Несмотря на соперничество, Хой-нэн вторит ему: «Истина дзэна открывается сама собой изнутри, для ее узрения нет нужды ни в позе, ни в медитации, ни в какой-либо специальной деятельности» (из трактата Судзуки).
        Итак, все дело в правильном уме (разуме), и не нужно далеко ходить за истиной, она здесь, под рукой, достаточно всмотреться в себя и в природу. «Тот, кто постиг природу Ума и постоянно живет в гармонии с природой и есть Будда или «просветленный». Будда - это олицетворение природы». Подобный подход, приведший к выделению дзэна из буддизма, напоминает и позицию Сократа с его призывом «познать самого себя», и позицию Декарта с его идеей метода и ясного мышления. Родствен он в некоторых моментах также доктринам исихазма и суфизма: это касается, например, признания возможности при жизни человека прийти к Богу, познать его и слиться с ним. Наконец, развивая учение Будды, дзэн настаивает на практическом, а не теоретическом, умозрительном познании жизни (точка зрения, с которой всегда боролась Веданта). Адепт, практикующий дзэн, не философ, а скорее мудрый человек, живущий созерцанием, увлеченный и увлекаемый не идеями, а самой жизнью. Да и можно ли при той относительности, на которой дзэн настаивает, что-либо познать, узнать истину и реальность?

4
        Судзуки говорит, что дзэн несет новый взгляд на жизнь, делая человека «собственным господином, приводя его ум в состояние покоя, приводя жизнь человека в абсолютную гармонию с природой». Многие последователи дзэна подчеркивают этот момент обновления внутреннего мира, несущий новое видение и ощущение. Например, Судзуки пишет:
        «Сущность дзэн-буддизма состоит в том, чтобы научиться по-новому смотреть на жизнь. Нужно оставить все наши обычные умственные привычки. Если нас не удовлетворяет жизнь, мы должны стремиться найти то, что даст нам чувство совершенства и удовольствия. Дзэн предлагает сделать это для нас, утверждая, что жизнь примет более свежий, более глубокий, более удовлетворяющий аспект».
        Однако дзэн не был бы дзэном, если бы тут же не вносил поправку в сказанное: оказывается, переворот в человеке должен произойти сам собой, естественно, спонтанно, а не в результате усилий, противоречащих его природе. «Нет ничего ошибочнее, - пишет Уотс, - чем представление о дзэне как о системе самоусовершенствования или способе превращения в Будду». Лин-чи говорил: «Если человек стремится к Будде, этот человек теряет Будду».
        Почему же дзэн постоянно вносит поправки - «да, да, но… все не так, и ничего нельзя определенно утверждать»? Отчасти это объясняется тем, что все наши утверждения относятся к миру сансары, который суть чистая иллюзия, поэтому ничего определенного о нем утверждать нельзя. Дзэн-буддисты считают также, что все наши ценности, различения, деления, оппозиции, все, что делает высказывания определенными, а мир организованным, - все это обусловлено умом, языком, сознанием, которые принципиально порочны, лживы (в силу подверженности страданиям и Майе). Таких пороков по меньшей мере три: отождествление факта с представлением о нем (т. е. понятия и вещи), подмена реальности языком, словами, преувеличение роли абстрактного, теоретического мышления.
        «Поскольку понятие несравненно легче постигнуть, чем реальность, - пишет Уотс, - а символ гораздо стабильнее, чем факт, мы постепенно начинаем отождествлять себя со своими представлениями о себе… Если перестаешь это делать, все взаимоотношения между субъектом и объектом подвергаются внезапной и решительной перемене…»
        Отождествление человека со своими собственными представлениями о самом себе создает у него особое и опасное чувство устойчивости. Ведь это представление относительно неизменно, так как опирается на тщательно отобранные воспоминания из прошлого, воспоминания, которые обладают фиксированным и неизменным характером. Общественная конвенция поощряет стабильность этого представления, поскольку весь смысл символов в их стабильности. Конвенция поощряет человека связывать представления о себе со столь же абстрактными, чисто символическими ролями и стереотипами, что помогает ему сформулировать у окружающих вполне четкое и понятное представление о себе».
        Дзэн-буддисты считают, что представление не только о себе, но и о всех других реалиях (мире, прошлом и будущем, добре и зле и т. п.) есть результат социальной символизации, смешения реальности и представления о ней. Сама по себе реальность никакая, в том смысле, что не имеет положительных определений. Определенной, константной, измеряемой ее делают язык, понятия, символы. Освободившись от них, реальность становится неописуемой, невыразимой, самой собой:
        «Расцветающее на час сияние утра
        Не короче, чем тысяча лет, прожитых гигантской сосной».
        «Зернин Кушу»
        «Безымянное - источник происхождения неба и земли,
        Наименование - мать десятка тысяч вещей».
        Принцип «Дао дэ цзина»
        Раз реальность неописуема, свободна от оппозиций и расчленений, то исчезает и необходимость что-либо выбирать. «Выбирать смешно, ибо выбора нет, - говорит Уотс, - все наши языковые и понятийные расчленения и оппозиции - лишь наваждение символов, которые притворяются реальностью». Поэтому:
        «Встретить беду - значит встретить счастье,
        Встретить согласие - значит встретить противодействие».
        «Зернин Кушу»
        А вот что пишет Судзуки:
        «Мы обычно производим на свет слишком много слов и идей, принимая их за действительность… Дзэн стоит за непосредственное восприятие реальности. Он предлагает напиться из источника жизни вместо того, чтобы довольствоваться всякими слухами о нем… Разграничивать - это значит быть вовлеченным в водоворот рождения и смерти, где нет ни свободы, ни Нирваны, ни совершенства Будды… Вся беда в том, что язык - это самый ненадежный инструмент, который когда-либо изобрел человеческий разум. Мы не можем жить, не прибегая к помощи этого средства общения, ведь мы существа общественные, но если мы только примем язык за реальность или сам опыт, мы совершим самую ошибку и начнем принимать за лупу палец, который всего лишь указывает на псе… Запад слишком увлекся обобщениями, что привело к уходу от реальности. Реальность - в конкретном, а не в абстрактном… Дзэн и понятия - вещи несовместимые. Дзэн не имеет дела с языком. Тот язык, которым мы пользуемся в данный момент - это просто язык, а не абстрактные понятия… Поэтому многие ответы в дзэне звучат так: «Что такое Будда?» - «Будда». «Что такое реальность?» -
«Реальность», или «Спроси у стены, спроси у самого себя и ты получишь ответ». Уотс замечает: «На вопрос, что есть Будда, разные учителя давали различные ответы. Ни один из них, однако, не превзошел ответ Дун-Шаня - «Три фунта льна».»

5
        В собственном осознании, в своих декларациях дзэн - предельно антикультурен, на словах от отрицает все, на чем культура стоит, чем она держится. Культура немыслима без воспроизведения традиций, без социальной коммуникации, общения, без механизмов согласования, управления, без организаций. Однако все эти культурные образования, как известно, существуют только на основе языков, символов, понятий. Культура и живущие в ней люди принципиально семиотичны, в культуре все означено, выражено, операционализировано, все живет и своей, естественной и принципиально искусственной жизнью. Культура - это «кентавр система», т. е. естественно-искусственное образование, это гигантский семиотический «солярис», рождающий семиотических младенцев - вещи, знаки, машины, орудия, сооружения, организации, т. е. все, что мы в культуре видим. Отрицая язык, понятия, символы, дзэн отрицает культуру. Взамен он обещает прямой контакт с реальностью, с вещами как таковыми вне представлений о них. Что же, это соблазнительно, интересно, однако возможно ли выйти из культуры на прямой контакт с реальностью и с какой? Разве можно
вытянуть себя из болота за волосы, разве существует какая-нибудь реальность вне культуры, вне сознания, вне языка? Если существует, то для кого, для какого существа это будет реальностью?
        На все эти вопросы приходится ответить отрицательно: вне культуры нет реальностей, нет ничего, с чем человек мог бы отождествиться. Но буддизм, как мы отмечали, как раз и отрицает культуру, культурное бытие; взамен он выдвигает реальность Нирваны, Чистого Атмана. Как сущность, лишенная положительных определений, эта реальность есть ничто, небытие; о каком же контакте тогда идет речь, куда дзэн зовет? Даже если признавать, как в махаяне, что Нирвана суть блаженство («Насладиться единый миг нирваническим блаженством, - читаем мы в «Четках из драгоценных самоцветов», - более драгоценно, чем наслаждаться в любом количестве чувственным блаженством»), то и тогда неясно, в контакт с какой реальностью призывает войти дзэн. Или же блаженство - это как раз то самое, что дано вне языка, непосредственно, что не имеет различений? Хуанг-по писал:
        «Люди боятся забыть о своем собственном сознании из боязни провалиться в пустоту, потерять опору, за которую можно ухватиться. Они не знают, что пустота на самом деле - не пустота, а истинное царство Дхармы… Его невозможно искать и найти, постичь с помощью мудрости или знания, выразить в словах, коснуться физически или обрести как заслуженную награду»,
        Иногда приходится слышать и такой аргумент, что существуют внеязыковые, внекультурные формы общения, например телепатия, экстрасенситивное видение, общение глазами (без единого слова), общение возлюбленных и т. д. и т. п. Но опять же, оставаясь в рамках культуры, приходится признать эти формы общения или принципиально языковыми (использующими языки особого рода - жестов, мимики, признаков и т. п.), или пока принципиально необъяснимыми. В метро мы, действительно, часто общаемся с незнаковыми людьми, не произнося ни слова. «Ты так красива, - говорит некто девушке, сидящей перед ним, - было бы неплохо, если бы ты была моей». Но девушка отвечает глазами (только глазами): «Ишь чего захотел, хоть ты и недурен собой, интересен, но я тебя не знаю, да и вообще ты выйдешь на следующей остановке, и мы больше никогда не встретимся». «Но я же вижу, что интересен тебе, - продолжает некто «разговор», - если бы мы встретились с тобой как-нибудь случайно у знакомых, то, наверняка бы, познакомились друг с другом, не отрицай». «Все может быть, - отвечает девушка, - но вот ты уже и засуетился, подходит твоя станция,
так что можешь оставаться со своими сожалениями наедине, кроме того, ведь я замужем, а ты, наверняка, женат» и т. д. и т. п. Самое интересное, что оба собеседника прекрасно понимают друг друга, хотя, конечно, могут давать несколько иное прочтение, чем то, которое имелось в виду. Но разве это общение без языка? Отнюдь. Оба собеседника из одной культуры, оба понимают значение взглядов, оба знакомы со стандартными ситуациями и отношениями ухаживания, знают последовательность ходов и ответов в этом приятном и увлекательном танце. Незначительные, едва уловимые изменения в выражении глаз, как показывает опыт жизни, многое могут сказать искушенному в общении горожанину.
        Но подчеркнем, что так рассуждаем мы, а дзэн-буддисты, напротив, утверждают, что истинный контакт с реальностью - только внеязыковой, внекультурный. Однако как же тогда передается и разъясняется само учение дзэн, на каком языке, каким способом? Ну, во-первых, с помощью того же незаслуженно третируемого языка или символов. Чем, как не символом, причем достаточно ясным и красноречивым, является ответ типа «три фунта льна», или кусок пирога, протянутый учителю на веере. Когда Хякудзе попросили рассказать о дзэне, он просто поднял руки, а Якусан в ответ на подобную же просьбу сошел с кафедры - все это символы, правда, многозначные.
        Не облегчает ситуацию и прием самоотрицания, постоянно применяемый в дзэне. Утверждая, что каждый человек есть Будда, и призывая плевать тогда, когда произносится его имя, дзэн-буддист создает затор в сознании, но не помогает понять, как возможен внеязыковой контакт с реальностью. Начиная с Бодхидхармы - Первого патриарха дзэна - это учение связывают со следующими положениями: «особое откровение без посредства святых писаний, независимость от слов и букв, прямой контакт с духовной сущностью человека».

6
        «Вне языка, понятий, символов человек не существует» - сказал бы западный исследователь, но дзэн-буддист говорит иначе: «Вне языка, понятий, символов начинается прямой контакт с реальностью, а реальность - это Чистый Атман, «Я», Природа». В этом состоянии человек не произволен, а естествен, не раздерган, а целостен, он как природа непосредствен, как «Я», мудр и спокоен. Но одновременно ему нечего делать, точнее, он не должен делать ничего, что нарушает его естественное, спонтанное, органичное существование. В «Зернин Кушу» можно встретить такие стихи:
        «Сиди себе спокойно и ничего не делай.
        Весна приходит и трава растет сама собой.
        Синие горы - сами но себе синие горы.
        Белые облака - сами по себе белые облака.
        Сидишь себе и сиди.
        Идешь себе и иди.
        Главное, не мятись попусту».
        С этой установкой на естественность тесно соприкасается и требование не быть специально естественным, не стремиться против своей природы переломить себя, изменить, совершенствовать. Сознание человека не должно быть раздвоено на самосознание и осознание, на «Я» и представление о «Я». Однако если сознание уже расколото, не нужно стараться быть целостным, бороться со своими «задними мыслями». Целостность и единство должны прийти сами собой, а не в результате контроля, борьбы со своей природой, старания не стараться или старания стараться. «Если ты пытаешься подавить возникшую заднюю мысль, то сознание окажется расколотым на то, которое подавляется, и то, которое подавляет, и в нем уже не будет места миру. Так что лучше просто поверить, что в сущности никаких задних мыслей нет». Уотс, разъясняя подобные принципы, пишет:
        «Когда стремление стать естественным прекращается, ибо выясняется, что в нем нет нужды, тогда неожиданно становится ясным, что ты можешь таким стать… Естественность постигается тогда, когда приходит понимание, что все ухищрения ни к чему… Если человек не стесняется стеснения, оно исчезает».
        Нетрудно заметить, что идеалом здесь является Природа: ей чужды осознание, контроль, искусственность, она естественна, непосредственна, спонтанна. Поэтому в дзэне так ценится мгновенный (без обдумывания и размышления) ответ; дзэн-буддист как бы и не отвечает на вопрос, а претерпевает естественное состояние ответа. На вопрос: «Что есть Будда?» - учитель может показать кулак; на вопрос: «Какова основная идея буддизма?» - он может, не дожидаясь конца вопроса, воскликнуть: «Цветущая ветка сливы!» или «Кипарис во дворе!». Суть в том, чтобы сознание ни на чем не застревало и реагировало мгновенно, не раздумывая над тем, удачен ли ответ.

7
        «Самым важным в искусстве фехтования, - читаем мы в письме Такуана, - как и в самом дзэне, является то, что можно назвать «невмешательством сознания». Если между двумя действиями остается щель толщиной хоть в волосок - это уже задержка… Пусть твоя защита следует за его нападением без малейшего разрыва - тогда не будет двух отдельных действий, известных под именем защиты и нападения. Твоя мгновенная непосредственная реакция приведет к неминуемому самопоражению противника».
        Искусство фехтования, как известно, входит на Востоке в группу «военных искусств» (каратэ, кендо, дзю-до, айкидо) и, что важно, все военные искусства используют в качестве своего мировоззрения дзэн-буддизм. Помимо этого идеи дзэна широко применяются и в искусстве восточной живописи, и в чайной церемонии, и в разных сферах гражданской и военной жизни (право, мировоззрение воинов и другие). Мастера каратэ, например, утверждают: «Дзэн - это каратэ, дзэн и каратэ - это одно и то же». Встречаясь с подобными утверждениями, невольно недоумеваешь: как может военное искусство, требующее от человека решительности, смелости, желания победить, совпасть с дзэном - учением, исходящим из идей буддизма, одной из которых является идея ненасилия и невмешательства. Однако еще Бодхидхарма, принесший идеи буддизма в Китай, утверждал: «Война и убийства несправедливы, но еще более неверно не быть готовым защитить себя». Секрет широкого обращения военных искусств к дзэн-буддизму в одном отношении прост: практика этого учения ведет к появлению у человека особого самосознания - ощущения и переживания себя Буддой. Но Будда
- это одновременно Божество (Брама), Природа и «Я» (Атман), поэтому человек, осознавший и переживающий себя Буддой, получает доступ к силам, которыми обычный человек не располагает. Он ощущает себя Богом, черпает энергию из природы (прану из воздуха, еды, воды, скал, земли, неба), творит бытие. Такой человек спокоен перед лицом опасностей (поскольку Будда вечен), он свободен и могуч (как Брама), он естествен и непосредствен, как природная стихия, произволен и непобедим, как Бог. Известная в каратэ и других военных искусствах формула «союза души и тела» исходит как из этих представлений, так и из общего психотехнического способа достижения в буддизме основной цели (Нирваны). Только здесь этот способ работает иначе: он используется главным образом не для подавления «частей» человека (желаний, ощущений, эмоций, мыслей), хотя отчасти и это имеет место, а для максимального культивирования (развития) нужных «частей», т. е. тех, которые используются в военных искусствах (ударов, бросков, блоков, концентрации воли и внимания, нечувствительности к боли, силы, скорости и т. п.). Из тех же представлений исходит
и формула «чистого (пустого) сознания», таким сознанием обладают только большие мастера военных искусств и живописи. Их поведение, творчество полностью естественно, спонтанно; в ходе единоборства (творчества) их сознание абсолютно подвижно, текуче, свободно, все происходит как бы само собой. Наконец, те же идеи лежат в основании подготовки (обучения) и научения. Центральным здесь является представление о сатори, означающем мгновенное, внеинтеллектуальное просветление, неожиданно приходящее решение.

8
        Хотя каждый человек - Будда, раскрыть в полной мере находящуюся в человеке сущность Будды нелегко. Необходимы «крещение огнем», ломка всего сознания, прорыв в иные реальности. Этот момент, вероятно, и связан с представлением о сатори.
        «Сатори, - пишет Судзуки, - сущность дзэна и без неё дзэн - это не дзэн… Сатори, действительно, обозначает внезапный и интуитивный способ движения всего буддизма. Человек ищет и ищет, и никак не может найти. Тогда он отчаивается - и вдруг ответ является сам собой».
        Но Уотс трактует сатори несколько иначе: это то, что приводит сознание к вещам, каковы они суть (сравним со словами Судзуки: «Вещи следует воспринимать такими, каковы они есть, т. е. снег белый, ворона черная»). «Достижение сатори, - пишет Уотс, - связывают с настроением, выражаемым в древнем китайском стихотворении:
        «Над рекой Ли дождь и туман;
        В реке Че - пребывает вода,
        Вдали от них я не знал покоя от тоски.
        Я побывал там и вернулся… ничего особенного.
        Над рекой Ли - дождь и туман;
        В реке Че - пребывает вода».
        Знаменитые строчки Дзинь-юаня гласят:
        «Тридцать лет, пока я изучал дзэн, я видел горы как горы и воды как воды. Затем, когда я приблизился к пониманию, я научился видеть, что горы - это не горы, а воды - это не воды. Но теперь, когда я постиг самую суть, я покоен. Прости, я снова вижу, что горы - это горы, а воды - это воды».
        Учителя дзэна подчеркивают, что сатори приходит само, когда его не ждут, что оно неожиданно несет новое видение и понимание, дает разрешение проблем и новую реальность. Отчасти сатори можно сравнить с катарсисом, с экстатическим переживанием как высшей разрешающей фазой творчества, общения, размышления. Но, вероятно, всегда речь идет о сломе старого мировоззрения, появлении нового понимания и видения, определенном разрешении мучивших человека проблем и противоречий. Почему, однако, в дзэне уделяют такое внимание сатори? Вероятно, потому что дзэн выталкивает человека из обычной, привычной культуры, вне которой человек не может существовать. Поэтому должен произойти определенный вывих сознания: мир, в котором человек живет, должен вдруг перевернуться и окраситься новым цветом (смыслом).

9
        Хотя на первый взгляд дзэн крайне революционен, на самом деле он скорее консервативен: призывая к отрицанию культуры, он ее тем самым поддерживает. Это странное утверждение, мы понимаем, нуждается в пояснении.
        «Различие между адептами дзэна и обыкновенными людьми, - пишет Уотс, - в том и состоит, что последние не в ладу с собственной человечностью и пытаются стать то ангелами, то демонами… Дзэн - это в первую очередь путь освобождения для тех, кто овладел правилами социальной конвенции и принципами, с помощью которых группа обусловливает личность. Дзэн является лекарством против дурных последствий такой обусловленности, против умственного паралича и тревоги, возникающих при повышенном самосознании».
        Действительно, именно даосизм и дзэн в древнем Китае поддерживали конфуцианство, а в средневековой Японии дзэн взяли на вооружение самураи. Но и последователи Конфуция, и самураи были сторонниками культуры, причем весьма стабильной, организованной; более того, они создали культуру, в которой отдельная личность теряла свое лицо, оказывалась погребенной под огромным количеством жестких правил, под нормами совместной жизни, требованиями этикета, ритуала, условности. В такой культуре дышалось совершенно легко лишь тем, кто полностью отказывался от своей личности, чья деятельность и творчество не выходили за рамки жестких культурных ограничений. Но, во-первых, полностью отказаться от своей личности (если она только есть) невозможно, во-вторых, даже в Китае и Японии было немало людей, активно реализующих свое личное начало. Поэтому идеи даосизма и дзэна легли на благоприятную почву, помогая одним людям существовать в культуре, а другим - расположиться в ее тени. Первые лучше чувствовали себя (жили), поскольку получали возможность частично освобождаться от культуры (снижая ее условность, переосмысливая
жесткие правила, дополняя безусловность общественного бытия относительностью индивидуального сознания). Вторые - создавали монастыри и общины, где жили особой эзотерической жизнью, не вмешиваясь в обычную жизнь государства.
        Вообще целесообразно проводить различие между простыми, живущими в миру сторонниками учения дзэн, монахами, сделавшими дзэн целью своей жизни, и теми, кто применяет дзэн (исповедуя его) в военных искусствах, живописи или других областях практики. Отношение этих трех категорий к дзэну не одинаково. Понятно, что монахи просто идут по пути буддизма (в той его модификации, которая является дзэном). «Миряне» используют идеи и образ жизни дзэн-буддизма как противоядие против культуры, в которой живут, для ее смягчения и дополнения. «Прикладник» же использует дзэн для повышения эффективности своей деятельности и профессии. Монах на двадцать, тридцать и более лет уходит из обычной жизни, подавляет одни свои реальности и культивирует другие (выявляет в себе природу Будды, снимает в своем сознании все оппозиции и различения и т. п.). Его образ жизни - размышления, медитации. Мирянин, исповедующий дзэн, не прерывая обычной жизни и деятельности, преодолевает свои чрезмерные претензии, двойственность сознания, страхи, приобретает более естественное, органическое бытие, стремится жить в ладу с самим собой и т.
п.
        Вывод, к которому мы невольно пришли, говорит о том, что дзэн не нарушает, а поддерживает культуру (хотя декларирует отказ от культуры); этот вывод проливает также свет на популярность дзэн-буддизма (особенно на Западе). Наша культура не меньше, чем конфуцианская или средневековая, нуждается в «карнавале», в «снижении», в дополнении культуры антикультурой. Вероятно, дзэн и есть такая антикультура, карнавал, помогающие личности справиться с культурной монотонностью, культурными ограничениями, культурным абсолютизмом. Не последнюю роль здесь играют присущие дзэну восточная народная мудрость, гибкость, относительность его идей, и, конечно, сами принципы буддизма. Большие мастера дзэна стараются, чтобы каждое, даже самое маленькое явление жизни, каждый вопрос был осмыслен и изложен с точки зрения всего учения, чтобы в нем, как в капле воды, отражался весь мир, сверкало само солнце. Вот, например, как один из учителей дзэна поясняет, что такое поклон.
        «После дзадзэн мы девять раз совершаем земной поклон. Этими поклонами мы отказываемся от своего «Я». Отказываться от своего «Я» значит отказаться от своих дуалистических идей. Обычно поклониться - означает выразить свое уважение но отношению к кому-то более достойному уважения, чем мы сами. Но когда вы склоняетесь перед Буддой, у вас не должно быть мыслей о Будде, вы просто становитесь единым с Буддой, единым со всем существующим; вы найдете истинный смысл бытия… все окружающее станет вашим учителем, все сможет сделаться объектом поклонения.
        Иногда ученик кланяется учителю, а иногда - учитель ученику. Мастер, который не в состоянии отдать поклон ученику, не сможет склониться и перед Буддой. Иногда мы можем поклониться собаке или кошке.
        В своей практике вам следует принимать все таким, каково оно есть, относиться к каждой вещи с таким же уважением, какое вы оказываете Будде. Здесь и проявляется состояние Будды. Тогда Будда отдает поклон Будде, и вы кланяетесь самому себе. Это настоящий поклон.
        Поклоны - это очень серьезная практика. Вы должны быть готовы к тому, чтобы отдать поклон даже в свое последнее мгновение. Когда вы уже не в состоянии сделать ничего, кроме поклона, вы должны поклониться.
        Поклоны помогают устранить наши эгоцентрические идеи. Это не так легко. Избавиться от них трудно, и поклоны - очень цепная практика. Дело здесь не в результатах, ценно усилие улучшить себя. Этой практике нет конца.
        Каждый поклон выражает один из четырех буддийских обетов. Вот они: «Хотя живые существа бесчисленны, мы даем обет спасти их. Хотя наши дурные желания бесконечны, мы даем обет избавиться от них. Хотя учение безгранично, мы даем обет усвоить его. Хотя состояние Будды недостижимо, мы даем обет достичь его». Если оно недостижимо, как можем мы достичь его? А мы должны! Этого требует наша высшая природа, это и есть буддизм.
        Думать: «Мы сделаем эго, потому что это возможно» - не буддизм. Даже несмотря на то, что это невозможно, мы должны сделать то, что требует от нас наша истинная природа. Но в действительности дело не в том, возможно нечто или невозможно. Если в глубочайших недрах внутренней природы мы желаем избавиться от эгоцентрических идей, мы должны это сделать, и когда мы совершаем такое усилие, наше внутреннее желание утихнет, и наступает Нирвана. Прежде чем вы решили сделать усилие, у вас имеются трудности, но когда вы его начали, у вас их нет: усилие успокаивает ваше глубочайшее внутреннее желание. Нет иного способа достичь спокойствия. Спокойствие ума не означает, что вы должны прекратить свою деятельность. Истинное спокойствие следует найти в самой деятельности. Мы говорим: легко обладать спокойствием в бездействии, трудно быть спокойным в деятельности. Но покой в деятельности - это истинный покой».
        В дзэне учение Будды приходит к отрицанию самого себя или, может быть, к выявлению той скрытой возможности жизни, которая в нем была заложена. Будда, видно, не зря отказывался отвечать на вопросы о природе Нирваны: последовательно рассуждая, приходилось сводить реальность Нирваны к Ничто, пустоте, но интуитивно в идее Нирваны чувствовался более глубокий смысл. В Нирване, совпадающей в пределе с Чистым Атманом, всегда был невидимый ключ жизни, дзэн-буддисты открыли его и показали, как утолять жажду из этого источника.
        ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ СВОБОДА
        (учение Кришнамурти)
        Любовь, смерть, творчество нераздельны;
        вы не можете иметь одно и отвергнуть остальное;
        вы не можете купить это на рынке или в какой-либо церкви;
        именно там вы это никогда не найдете.
        Но если вы не смотрите по сторонам и не создаете проблем,
        тогда, быть может, оно придет,
        если ваш взгляд устремлен совсем в другую сторону.
        Д. Кришнамурти
        Творчество возможно лишь при допущении свободы…
        Свобода вкорена не в бытии, а в «ничто»…
        Подлинная жизнь есть творчество, и это единственная жизнь, которую я люблю…
        По-настоящему новый мир может быть создан лишь из глубины субъективного.
        Н. Бердяев
        От понимания до принимания не один шаг, а никакого:
        понять и есть принять, никакого другого понимания нет,
        всякое другое понимание - непонимание.
        М. Цветаева

1
        Эзотерическое учение Кришнамурти стоит особняком, оно выделяется даже на фоне ярких самих по себе эзотерических доктрин. Лично я знакомился с Кришнамурти долго, мучительно, всячески сопротивляясь, пока, наконец, во мне не пала какая-то преграда, и я вошел в мир, как оказалось, вполне мне родственный. Когда же замысел Кришнамурти совершенно прояснился, когда я уже легко и сочувственно прочел заново его работы (особое впечатление на меня произвела «Единственная революция»), то, к своему удивлению, пережил сильное, радостное чувство. Его можно сравнить с теми ощущениями, когда теплый летний грибной дождь смывает наносное, пыль, заставляя ожить и засверкать все вокруг.
        Кришнамурти («Кришна» - бог, «Мурти» - запечатленный образ) - личность почти легендарная. В начале нашего века его сознательно готовили как нового мессию, призванного спасти мир. И готовили основательно: он учился в специальной школе Теософского общества, где наряду с обычными предметами преподавались оккультизм, йога, различные виды медитаций и т. п. Но Кришнамурти не пошел по стопам Елены Блаватской, он порвал с теософией, предпочтя жизнь свободного эзотерического мыслителя, свободного от всех школ и учений, от любой религии, от всякой идеологической системы. Кришнамурти пишет книги, читает лекции, много ездит по свету и везде ищет Истину. Он несколько лет уединенно живет в горах с тяжело больным братом, смерть которого впоследствии глубоко осмысляет и переживает. Распустив большое общество своих последователей, он решительно отказывается от роли учителя, гуру. Кришнамурти было двадцать восемь лет, когда он пережил духовный и физический опыт, изменивший всю его жизнь, с тех пор он периодически испытывал сильнейшие боли в голове и позвоночнике, однако не принимал никаких лекарств и никогда не
прибегал к наркотикам. Кришнамурти был вегетарианцем, не пил, не курил, заботился о теле и духе. Интересно его отношение к людям: он приемлет и любит всех людей, сочувствует каждому и никого не выделяет особо. У него было много друзей и в Европе, и в Америке, и в Индии, но любой человек, первый раз пришедший к нему, мог рассчитывать на то же отношение к себе, что и его близкий друг. При этом Кришнамурти одинок, однако не в бытовом смысле, он одинок творчески, сознательно, поскольку служит только свободе и истине. Подобно Христу, ходившему по водам, он живет необыкновенно в обыкновенном мире, его жизнь праведна, идеальна. Хотя о Кришнамурти существуют и другие мнения. Бхагаван Шри Раджнеш в 1979 г. писал: «Кришнамурти говорит уже сорок с лишним лет, и люди слушают. И все те же самые люди слушают его в течение сорока лет… и их сознание ни на йоту не изменилось… Кришнамурти остался просто интеллектуальным феноменом, потому что он никогда не давал себе труда вникнуть в человеческие жизни. Проникать, вторгаться в людские жизни очень опасно, вы играете с огнем». В какой мере справедливо это высказывание?

2
        Кришнамурти оценивает существующий мир, культуру, ценности резко отрицательно, непримиримо, попросту говоря, он их отвергает. Культура для него - это хаос, бездушие, бессмысленная, механическая жизнь. Города - центры современной цивилизации - вызывают у Кришнамурти лишь сожаление. Он, не колеблясь, зачеркивает или считает антиценностями фундаментальные индивидуалистические «парадигмы» современной личности - жажду власти, стремление к успеху, желание приобрести устойчивость, повысить престиж, соревноваться, бороться, поддержать свое «Я» и т. п., сюда попадает даже поиск религиозных ценностей и смысла жизни. Кришнамурти пишет:
        «Успех - это жестокость. Любой вид успеха - политический и религиозный, в искусстве, в делах. Добиться успеха можно только беспощадностью… Власть - одна из форм зла… Человек, проявляющий власть, никогда не откроет дверь, ведущую в Реальность…
        Праведная жизнь - не следование требованиям социальной морали, она свободна от зависти, жадности, стремления к власти, ибо эти свойства порождают враждебность…
        Вы должны увидеть весь этот путь жизни с ее абсурдными верованиями и разделениями, увидеть крайнюю бессмысленность жизни, которая проходит в конторе или на фабрике. А в конце всего этого приходит смерть…
        Внутри узких стен современной культуры нет свободы, а так как нет свободы, то господствует хаос. Живя в этом хаосе, человек ищет свободу в идеологиях, в теориях, в том, что он называет Богом. Такой уход от жизни не есть свобода. Это опять-таки тот метр тюрьмы, который отделяет людей друг от друга.
        Общество, которое создали люди - гнилое, извращенное, аморальное. Его-то и необходимо изменить, но это возможно тогда, когда человек, создавший общество, изменится сам…
        Утро было яркое, свежее, и цветы сверкали своими летними красками. За огромной прозрачной башней (Эйфелевой) проходила похоронная процессия, гроб и катафалк были покрыты цветами, за катафалком двигалось много машин. Даже после смерти мы жаждем быть значимыми, наше тщеславие и чванство не прекращаются. Каждый человек хочет занимать важное положение или быть связанным с важным лицом. Власть и успех, малые и большие, должны получить признание. Без признания они не имеют значения; требуется признание их многими или кем-то одним, который господствует. Власть всегда внушает уважение и придает человеку респектабельность. Власть несет всегда зло, кто бы ей ни пользовался: политические деятели, святые, жена или муж. Какое бы она ни несла зло, все жаждут ею обладать, и те, кто се добились, жаждут все большей и большей власти. Этот катафалк с его веселыми цветами казался таким далеким!.. Даже после смерти власть не прекращается; она переходит к кому-то другому. Это факел зла, который передается из поколения в поколение. Очень немногие могут ее отвергнуть, полностью и свободно, не оглядываясь назад; но
награды они не получат. Награда - это успех, блеск признания. Не быть признанным - это значит быть неудачником, быть никем, когда все жажды и конфликты прекратились, тогда приходит благодать не от богов, не от церкви или людей… Дети перекликались и играли, когда катафалк проезжал мимо, и они даже не взглянули на него, занятые своими играми и смехом».
        Возможно, что Кришнамурти принадлежит к «восставшим» против этого мира, как и Н. Бердяев. Во всяком случае исповедь Бердяева помогает понять и позицию Кришнамурти. В своей философской автобиографии Н. Бердяев пишет:
        «Я - человек, восставший против общества… Я вообще не люблю общества… Род всегда представлялся мне врагом и поработителем личности. «Род» есть порядок необходимости, а не свободы… Я скорее преуменьшил, чем преувеличил степень моего разрыва с миром социальной обыденности. Я с детства находился в состоянии восстания против «иерархического» порядка природы и общества… Я принадлежу к тому типу людей и к той небольшой части поколения конца XIX и начала XX века, в которой достиг необычной остроты конфликт личности, неповторимой индивидуальности с общим и родовым… Я не чувствовал себя по-настоящему и глубоко гражданином мира, членом общества, государства, семьи, профессии или какой-либо группировки, связанный с ними единством судьбы. Я соглашался признать себя лишь гражданином царства свободы. В этом я не своевременный человек. Я принужден жить в эпоху, в которой торжествует сила, враждебная пафосу личности, ненавидящая индивидуальность, желающая подчинить человека безраздельной власти общего, коллективной реальности, государству, нации… Но в то же время я очень остро и часто мучительно переживал
основной парадокс личности. Я стремился не к изоляции своей личности, не к ее замыканию в себе и не к самоутверждению, а к размыканию в универсум, к наполнению универсальным содержанием, к общению со всеми.
        … Я думаю, трудно найти человека, у которого было бы не только отсутствие, но и глубокое противление всякому иерархическому порядку. Я никогда не мог вынести, чтобы отношения людей определялись по иерархическим чипам. Во мне вызывало отвращение, когда говорили, что кто-нибудь занял положение в обществе. Я совершенно не выносил, когда меня рассматривали как хозяина дома, главу семьи, редактора журнала, председателя религиозно-философской академии и т. п. Все иерархические чины этого мира всегда представлялись мне лишь маскарадом, лишь внешней одеждой, которую я охотно содрал бы. Мне всегда думалось, что подлинные качества и достоинства людей не имеют никакого отношения к их иерархическому положению в обществе и даже противоположны ему. Гении не занимали никакого иерархического положения в обществе и не были иерархическими чинами, как и пророки и святые. И когда Бог стал человеком, то занял самое последнее положение в обществе. Мессия должен быть распят. Мне неприятен всякий мундир, всякий орден, всякий условный знак почитания людей в обществе. Чины академические, общественные или революционные мне
так же мало импонируют, как и чины церковные, государственные, консервативные».
        Думаю, что Кришнамурти подписался бы под многими из этих положений.

3
        Если культура отрицается, зачеркивается, то что же принимается? Принимается все, что культуре противостоит, - природа, дети, животные. Все естественные, не детерминированные культурой явления, считает Кришнамурти, прекрасны и ценны. Он отвергает человека, обусловленного культурой, принимает человека свободного, одинокого, творческого; человека, к которому вернулась его природа, непосредственность и простота детства, естественность и чувствительность животного. Тексты Кришнамурти хорошо передают мироощущение человека в природе, человека, слившегося с природой, понимающую каждую живую тварь, каждое растение, каждое облако на небе и дерево на земле.
        «Ночью, не очень долго, шел дождь, а рано утром, когда вы вставали, был слышен сильный запах сумаха, шалфея и влажного краснозема, который, по-видимому, издает более сильный запах, чем коричневые почвы. Солнце уже показалось над высотами, излучая необыкновенные оттенки жженой сиены, каждое дерево, каждый кустарник заискрились, омытые ночным дождем, и все вокруг было преисполнено радостью. Шесть или восемь месяцев не было дождей, и вы можете представить, как ликовала земля, и не только земля, но и все, что на ней - мощные деревья, высокие эвкалипты, кусты чилийского перца, виргинские дубы. В это утро птицы как будто пели совсем иначе. А в то время как вы смотрели на близкие высоты и дальние синие горы, вы как-то потеряли себя в них. Вы и все кругом вас перестало существовать. Была только эта красота, эта безмерность, только широкая, уходящая вдаль земля. От высот, которые простирались на многие мили, исходил покой; он встречался с вашей собственной тишиной. Это было подобно встрече земли и неба, и экстаз был благословением.
        Вечером, когда вы поднимались по каньону в горы, красная земля под ногами была влажная, мягкая, податливая, многообещающая. Много миль вы поднимались по крутому склону, а потом неожиданно начали спускаться. Завернув за угол, вы вступили во всеохватывающее безмолвие, которое уже опускалось на вас. А когда вы вошли в долину, оно стало более пронизывающим, более настойчивым, более требовательным. Не было ни единой мысли, было одно лишь безмолвие. Когда вы шли вниз, оно как будто покрывало всю землю, и было удивительно, что птицы и деревья притихли. Прекратился ветер, а с наступлением темноты деревья погрузились в свое одиночество. Странно, что днем они будут приветствовать вас, а сейчас, со своими фантастическими очертаниями, они были далеки от вас, держались в стороне и были замкнуты в себе. Мимо вас прошли три охотника с луками и стрелами. На лбу у них были прикреплены электрические фары. Они шли убивать ночных птиц и, по-видимому, совсем не воспринимали окружающую красоту и безмолвие вокруг них. Они были поглощены предстоящей охотой. Казалось, что все вокруг в страхе и с великим сожалением следили
за ними».
        Или вот еще:
        «В момент заката солнца приходит странная тишина и такое чувство, что все вокруг вас пришло к концу, хотя и автобусы, и такси, и шум продолжают свое движение. Это чувство пребывания по ту сторону как будто проникает всю вселенную. Вы, вероятно, также переживаете это. Нередко оно приходит совсем неожиданно: странная тишина и мир как будто изливаются с неба и покрывают землю. Это благословение, и оно сделало красоту вечера беспредельной. Казалось, что и освещенная солнцем улица, и машины на стоянке, и опустевший парк, - все составляло часть этой красоты: даже смех мимо проходившей пары нисколько не нарушил тишины вечера… Совсем рядом в кустах пел черный дрозд, и это было непреходящее благословение».
        Или еще один замечательный эпизод:
        «На этой широте почти не бывает вечерних и утренних сумерек. До восхода солнца река, широкая и глубокая, была как расплавленный свинец. Солнце еще не взошло над землей, но на востоке уже светлело, птицы не вступали в свой утренний хор, жители деревни не перекликивались друг с другом. Утренняя звезда стояла высоко в небе и становилась все бледнее и бледнее, нока, наконец, солнце не показалось над деревьями и река не превратилась в поток золота и серебра.
        Запели птицы, проснулись все в деревне. Как раз в это время на подоконнике неожиданно появилась большая обезьяна, серая, с черной мордочкой и пучком волос надо лбом. У нее были черные руки, а длинный хвост свешивался через подоконник в комнату. Обезьяна сидела очень спокойно, почти неподвижно, глядя на пас. Мы стояли совсем близко, на расстоянии всего нескольких футов. И вдруг обезьяна протянула руку, некоторое время мы держали друг друга за руки. Ее рука была жесткая, черная и пыльная, так как она только что перелезла через крышу, через небольшой карниз над окном и спустилась сюда, где и уселась на подоконнике. Она сидела с расслабленными мышцами и, что было удивительно, казалась очень веселой. В ней не чувствовалось страха или неловкости, как будто она была дома.
        Она сидела здесь, а река была уже ярко-золотой, за рекой виднелся зеленый берег и дальние деревья. Некоторое время мы держались за руки, потом незаметно она высвободила свою руку, но осталась сидеть на месте. Мы смотрели друг на друга, вы могли видеть, как блестели ее черные глаза, узкие и полные любопытства. Ей хотелось прыгнуть в комнату, но она колебалась; потом она вытянула руки и ноги, ухватилась за карниз и, выскочив на крышу, исчезла. Вечером она снова появилась на верхушке дерева, поедая какой-то плод. Мы помахали ей рукой, но ответа не было».
        Н. Бердяев тоже горячо любил природу (особенно украинскую) и животных. «У меня, - пишет он, - есть страстная любовь к собакам, к котам, к птицам, к лошадям, ослам, козлам, слонам. Более всего, конечно, к собакам и кошкам, с которыми у меня была интимная близость. Я бы хотел в вечной жизни быть с животными, особенно с любимыми. У нас было две собаки, сначала Лилин мопс Томи, потом скайтерьер Шулька, к которым я был очень привязан. Я почти никогда не плачу, но плакал, когда скончался Томи, уже глубоким стариком, и когда расставался с Шулькой при моей высылке из советской России. Но может быть более всего я был привязан к моему коту Мури, красавцу, очень умному, настоящему шармеру. У меня была страшная тоска, когда он был болен».
        Вряд ли эти совпадения случайны: любовь к природе и животным в нашей культуре возрастает по мере осознания человеком своей культурной неустроенности, по мере отрицания чуждых личности культурных отношений и связей. Восстание против культуры - симптом ее серьезного заболевания, однако диагнозы все ставят разные и разные предлагают лекарства: одни - хирургический скальпель, другие - гомеопатические шарики.

4
        Ну, а что плохого в культуре? Ведь мы все находимся в ней, да и сам Кришнамурти - не Робинзон Крузо на острове.
        А то плохо, отвечает Кришнамурти, что культура лишает человека истинной свободы, закрывает ему доступ к истине, подобно Майе рисует ему призрачные миры и укрытия. Человек слаб, он ищет забвения, и культура с готовностью предоставляет ему утешительные пилюли. Плохо то, что человек предопределен культурой, традициями, значением, опытом, умом, и хотя кажется, что без этого и жить нельзя в современном мире, на самом же деле, такая обусловленность ведет к конфликтам, страданиям, страхам.
        «… Признание авторитета, слова, символа, - пишет Кришнамурти, - это прямое отрицание Истины. Необходимо быть вне всякой культуры, традиции и общепринятой морали…
        Люди обусловлены пропагандой, обществом, в котором они воспитывались. Существуют тысячи гуру, которые считают, что их метод, их система медитации является единственным путем, ведущим к Истине… Люди придумали множество путей, облегчающих продвижение каждому верующему, и таким образом мир рассыпался на куски…
        Чтобы понимать, вы должны быть свободны от всех авторитетов, от традиций, страха и мыслей с их хитроумными словами. Истина не где-то в далеких местах, она в том, чтобы видеть то, что есть…
        Вы - результат действия огромной силы давления общества с его культурой и религиями; эта сила гонит вас и экономически, и внутренне. Вам придется или прнмир(«ься с обществом, а это означает принять его болезни и жить с ними, или же полностью отвергнуть его и найти новый путь жизни».
        Кришнамурти ставит своих слушателей перед экзистенциальным выбором - «или-или»: или эта культура со всеми ее болезнями, или поиск истины; или жизнь в свободе (так, кстати, называется одна из его статей), или прозябание в необходимости; или человеческое достоинство, или жалкое утешение. В одной из своих бесед он прямо говорит, что ничем не может помочь людям, ищущим не свободы и истины, а утешения; он предлагает человеку крылья, а не костыли, считает, что любые крылья, даже Икара, бесценнее, чем комфортабельный автомобиль. И в этом отношении он похож на Н. Бердяева, который пишет:
        «Я говорил уже, что никогда не мог примириться ни с чем тленным и преходящим, всегда жаждал вечного и только вечное казалось мне ценным… Her ничего более жалкого, чем утешение, связанное с прогрессом человечества и блаженством грядущих поколений… Мировая гармония, торжество мирового разума, прогресс, благо и процветание всякого рода коллективов - государств, наций, обществ, - сколько идолов, которым подчиняют человека или он сам себя им подчиняет. О, как я ненавижу это рабство! Проблема вечном судьбы стоит перед всяким человеком, всяким живущим и всякая объективация ее есть ложь… Думая о себе, я прихожу к тому заключению, что мною движет восстание против объективации, объективации религий и ценностей. Я окончательно преодолел в себе соблазны, связанные с историческим величием, со славой царств, с волей к могуществу. В этих соблазнах я никогда не мог стать вполне самим собой. Я сделал усилие освободить свой культ человеческого творчества ог этих элементов и направить его в другую сторону… Подлинное творчество человека должно в героическом усилии прорвать порабощающее царство объективации, кончить
роковой путь ее и выйти на свободу к преображенному миру… Не только творческая мысль, но и творческая страсть, страстная воля и страстное чувство должны расковать затверделое сознание и расплавить представший этому сознанию объективный мир. Я удерживался в жизни, ни на что не опираясь, кроме искания божественной истины. Мое главное достижение в том, что я основал дело своей жизни на свободе».
        Натуры, подобные Н. Бердяеву и Кришнамурти, призывают «жить в свободе», жить, «ни на что не опираясь», сделать «героическое усилие». Безусловно, они безжалостно встряхивают уснувшую на ходу «клячу истории», однако уместно спросить, кто еще, кроме них самих, может так жить? Кому на самом деле нужна свобода, истина, творчество? Может быть, в нормальной культуре (в условиях уравновешенной жизни) и свобода, и истина, и творчество - только идеалы, без которых, конечно, нельзя, но которые никогда (или почти никогда) не имеют места в реальности? Правда, нужно отметить, что в наше время самые разные люди все чаще начинают задумываться. В повести Надежды Кожевниковой «Елена Прекрасная» одна из героинь ведет с подругой детства такой разговор: «. Словом, может, это и истинные доблести, к которым я тебя призываю, но в том штука, что без них разваливается человек. Вот тут абсолютно убеждена. Дело, работа, желание о себе заявить, себя обнаружить и все связанные с этим потуги, постоянные, каждодневные… Но понимаешь, временами я путаюсь. Быть может, от усталости вдруг так пронзительно, как в детстве, обрыв
чувствую, край. Шарик наш земной начинает казаться маленьким, легким, а жизнь собственная пушинкой. А может, осеняет, иные какие есть ценности, иные ориентиры? Добродетели, которым служишь, - а вдруг они мираж? Вдруг их для того только выдумали, чтобы у тебя отнять свободу? Понимаешь, совсем особую, о которой люди и представление потеряли?».

5
        Кришнамурти не ограничивается простой констатацией культурной обусловленности человека, он утверждает, что подобная обусловленность есть механизм психологической защиты человека, способ сохранения его константности, позиции в обществе. Обусловленность ведет к тому, что «Я» человека отождествляется с чем-то вне человека - с ценностью, традицией, Богом. Важную роль при этом играет представление о времени (прошлом, настоящем, будущем). Перенося прошлое в настоящее и будущее, говорит Кришнамурти, человек разрушает и настоящее и свою жизнь.
        «Переносить прошлое в настоящее, выражать движение настоящего с помощью слов, взятых из прошлого, это значит разрушить живую красоту настоящего… Мозг хранит память о вчерашнем дне, а это и есть традиция: он боится потерять ее, так как неспособен встретить новое лицом к лицу. Традиция становится оплотом нашей безопасности…
        Разве все движение сознания не приводит к изоляции, к страху, к этой непрекращающейся борьбе за то, чтобы отличаться от других? Все это является частью желания самоосуществления, желания отождествить себя с чем-либо или утвердить себя в том, что вы есть…
        Вы говорите - «мне хотелось бы жить в этом состоянии счастья, которое я пережила». Вы превращаете прошлое в некую актуальность настоящего и боитесь утерять его завтра. Вы построили цепь длительности, корни которой лежат в пепле вчерашнего дня. Ничто не может расцвести на пепле, а мысль - это пепел».
        Для обычного сознания все, что говорит Кришнамурти, верно, только выводы должны быть прямо противоположные. Да, мы переносим прошлое в настоящее и будущее, да, стремимся к самоосуществлению, да, придерживаемся традиций, да, хотим быть похожими на других, но почему? Потому что устойчивость и безопасность - основа жизни, а новизна и свобода (вкупе с истиной и творчеством) - угроза и разрушение этой основы. Человек с обычным сознанием скажет, что нужно быть беспочвенным мечтателем, абсолютно не знать жизнь, чтобы отрицать традиции, время, прошлое. Один из героев рассказа «Ты взвешен на весах» Даниила Гранина на вопрос «А зачем фотографируете?» отвечает: «Исчезает все. Страшно». Действительно, человек перестает чувствовать почву под ногами, ему становится страшно, если исчезает прошлое, устойчивость, безопасность. Да, несомненно, в современной культуре человек стремится к устойчивости, безопасности, самоосуществлению, даже свобода и творчество понимаются им в том же ключе (как нормальная, безопасная жизнедеятельность). Мы не замечаем, что с самого детства формируемся под давлением этих фундаментальных
констант. Нам кажется естественным, что наше «Я» устойчиво живет во времени: принадлежало маленькому ребенку, затем подростку, юноше, принадлежит взрослому человеку и будет еще принадлежать нам в пожилом и старческом возрасте. Мы уверены, что безопасность - это неотъемлемое качество цивилизованного человечества. Мы делим мир на «Я» и «не Я» и считаем, что именно «Я» - основа нашей жизни. Однако люди других культур вряд ли поняли бы нас. Например, человек архаического общества не считал свое «Я» источником жизни, поскольку жизнь дает род или боги. Опасность такой человек воспринимал как естественный, обычный фон своей жизни, а время жизни чувствовал весьма приблизительно, слабо. В средневековой культуре существенно различались три состояния «Я» человека - детство, зрелость, старость: в детстве человек еще с богом, в зрелом возрасте далек от него, состарившись же, снова входит в его орбиту (но уже отягощенный грехами). Фактически, средневековый человек не мог отождествить эти три состояния своего «Я», как это, не задумываясь, делает современный человек.
        В культуре Нового времени и производственные, и общественные отношения способствуют формированию института личности. Личность - это не только индивидуум, отличающийся от других, своеобразный и неповторимый; в культурном отношении личность выступает и как особая реальность. Реальность личности или «Я» формируется в ходе уподобления человека другим людям и самому себе, отождествления одних своих состояний с другими (прежних с настоящими и будущими), центрирования на себе как на источнике жизни. Таким образом, в культуре Нового времени складываются взаимодополняющие поддержки - производственные и общественные отношения формируют и поддерживают институт личности, институт личности поддерживает производство и общество, а также задает психологический культурный тип человека. Психологический тип человека, в свою очередь, поддерживает институт личности, задавая, с одной стороны, формы личностного осознания (например, представления о константности «Я», устойчивости, безопасности), с другой - фундаментальные психологические процедуры конструирования «Я» (уподобление, отождествление, центрирование).
        Отрицая культуру, Кришнамурти последовательно отрицает и европейский институт личности, и производственные и общественные отношения, и соответствующие формы личностного осознания. А почему? Потому что, по его мнению, именно культура ответственна за все отрицательные моменты бытия людей: жестокость их друг к другу, честолюбие, борьбу за власть, отчужденность, войны, угнетение и т. п. Но Кришнамурти отрицает не только культуру, но также и ум.

6
        С этой мыслью мы уже встречались у Шри Ауробиндо; по мнению Будды, Шри Ауробиндо и Кришнамурти, именно ум является источником страданий, причиной разделения, орудием, создающим иллюзию (Майю). Ум, обусловленный культурой, традицией, памятью, говорит Кришнамурти, порождает весь этот иллюзорный, разорванный, противоречивый мир. И не только мир. Наше «Я», как мы его видим, - также продукт ума. Все иллюзии и страдания, утверждает он, порождают ум и память, а «Я» есть их продукт, условие их деятельности.
        ««Я» всегда стремится отождествить себя с чем-либо (Богом, обществом, семьей, любимой), но то, с чем оно себя отождествляет, это опять-таки концепция, память, какое - то построение мысли… Вы не можете найти Бога; к нему нет путей. Люди придумали много путей, много религий, верований, спасителей и учителей, надеясь, что это все поможет им найти непреходящее блаженство. Несчастье искания заключается в том, что оно приводит к тому или иному фантастическому построению ума, к тому или иному видению, которое создано умом и оценено путем сравнения с ранее известным… Все это - создание мысли: страх и время, и достижение, и вечное становление».
        «Но кто же мыслитель, обладающий всеми этими мыслями?» - спрашивает один из собеседников Кришнамурти. Тот отвечает: «Существует ли вообще мыслитель или есть только мысль, которая создает мыслителя? А создав его, придумывает непреходящее, душу, Атмана?» «Не хотите ли вы сказать, что я перестаю существовать, когда я. не думаю?» - недоумевает собеседник. «Не случалось ли вам, - объясняет ему Кришнамурти, - естественно впадать в такое состояние, когда мысль полностью отсутствует? Осознаете ли вы себя при этом состоянии как мыслящего, наблюдающего, переживающего? Мысль - ответ памяти, а совокупность воспоминаний - это мыслитель. Если отсутствует мысль, существует ли вообще «Я», которому мы придаем такое значение?» Это размышление Кришнамурти по-настоящему глубоко, он хочет сказать, что все, что человек воспринимает как объективное, реальное, существующее «на самом деле», таковым не является. Все это - порождение ума, памяти, деления и разделения мыслящего сознания. «Ну и что, - может спросить наш оппонент, - что в этом плохого? Если ум и сознание адекватно отражают реальность, то все в порядке». На это
Кришнамурти отвечает: «Ваша реальность - это культура со всеми ее пороками, а мысль - плод от древа этой реальности. Как законное дитя культуры, мысль изменчива, непостоянна, противоречива, поэтому она вносит не успокоение, а конфликт, создает не гармонию, а разлад, ведет не к вечному, непреходящему, а к изменчивому, призрачному». Он пишет:
        «Когда мы говорим о непреходящем, мы имеем в виду то, что обладает постоянством, несмотря на непрерывные изменения вокруг пас, несмотря на приобретенный опыт, несмотря на тревоги, скорбь и жестокость, не гак ли? Это нечто нерушимое. Прежде всего, как это можно установить? Можно ли найти непреходящее через преходящее? Можете ли вы найти то, что не подвержено изменениям, с помощью того, что вечно меняется, т. е. с помощью мысли? Мысль может придать неизменность идее, Атману, душе и сказать «эго - реальное». Ведь именно мысль порождает страх перед постоянным изменением, а этот страх пробуждает мысль искать нечто пребывающее - прочные взаимоотношения между людьми, неизменность в любви. Сама мысль, как таковая, непостоянна, она непрерывно меняется, поэтому все, что она создаст как неизменное, на самом деле преходяще, как и она сама. Она может цепляться за память в течение всей жизни и называть память непреходящей, а потом она захочет выяснить, сохраняется ли эта память после смерти. Мысль создала это неизменное, она придала ему непрерывность, она питает его изо дня в день, держится за него. Все это
величайшая иллюзия, ибо мысль живет во времени. То, что она пережила вчера, она вспоминает и сегодня, и завтра, отсюда рождается время…
        Реальная жизнь - это ежедневная тяжелая работа, рутина с ее постоянной борьбой и конфликтами, это - тщеславие, жажда самоутверждения, успех и скорбь - вот что составляет обширное поле жизни. То, что мы называем жизнью - это приобретения и потери в процессе битвы, это нескончаемая погоня за наслаждением.
        В отличие от этого или как противоположность этому возникает то, что называют религиозной или духовной жизнью. Но противоположное содержит семена того, что ему противополагается; хотя это и может казаться иным, по это так. Вы можете сменить внешние покровы, но внутренняя сущность того, что было, и порождение мысли, которая создаст все новые конфликты, предела не имеют. Все это мы знаем. Быть может, нам говорили другие или, возможно, мы почувствовали это сами. Все это мы называем жизнью.
        Религиозная жизнь не находится но ту сторону реки, она здесь, на этой стороне, где совершается весь тяжкий груд человека…
        Таким образом, вопрос фактически сводится к следующему: возможно ли уйти от этого шаблона? Ужасающий хаос и бедствия порождены мыслью, именно она стала на пути религии и религиозной жизни. Мысль считает, что она может уйти от построенной ею модели, по если она попытается это сделать, получится снова акт мысли. Мысль не есть реальное, она лишь создает новую иллюзию.
        Освобождение от созданного мыслью шаблона - это не акт мысли. Вот что нужно ясно понять, ибо в противном случае вы снова попадете в сети мысли. По сути дела, ваше «Я» - это связка воспоминаний, традиций, знания тысяч вчерашних дней. Когда прекратится страдание, а страдание - результат мысли, тогда вы сможете высвободиться из мира войн, ненависти, зависти, насилия. Этот акт высвобождения и является религиозной жизнью. В религиозной жизни нет никаких верований, ибо в ней нет завтрашнего дня.
        - Не требуете ли вы невозможного? - спрашивает у Кришнамурти собеседник. - Не требуете ли вы чуда? Как могу я выйти за пределы всего этого без помощи мысли? Мысль есть все мое существо.
        - Вот в этом все дело. Та сущность, которая является мыслью, должна перестать существовать. Эгоцентризм как таковой со всеми его проявлениями должен легко и естественно умереть. Только с приходом этой смерти начинается новая, истинно религиозная жизнь».
        Итак, мысль «должна перестать существовать», мысль несет в себе все пороки культуры, она поддерживает и культивирует их. Призыв отказаться от обусловленной культурой мысли (объективизированного ума) звучит и у Н. Бердяева. Вспомним его страстный призыв: «Не только творческая мысль, но и творческая страсть, страстная воля и страстное чувство должны расковать затверделое сознание и расплавить представший этому сознанию объективный мир». Расплавить - то можно, но что дальше, что останется и как жить? Может быть, все-таки ум, но правильный, свободный от культуры, не обусловленный временем, может разрешить наши проблемы и указать выход? Кришнамурти отвечает на это: нет и нет.
        «Интеллект ни в какой мере не разрешит наших проблем. Мысль многочисленными путями пыталась преодолеть затруднения и выйти за пределы страха и тревог. Мысль построила церкви, создала спасителей, гуру, мысль придумала разделение на национальности, внутри нации мысль разделила людей на разные сообщества, классы, воюющие друг с другом. Мысль отделила человека от человека, а создав анархию и великую скорбь, начинает изобретать способы объединения людей. Что бы ни делала мысль, она неизбежно порождает трудности и тревоги»,
        Однако не слишком ли много чести для ума, интеллекта? Разве ум так уж всемогущ, разве он строит бытие? Безусловно, ум поддерживает и бытие, и культуру, и психологический тип человека, но только поддерживает, а не порождает. Существуют более могущественные силы, более общие, фундаментальные реальности, ответственные за бытие. Мысль сама следует за ними, опирается на них. Мысль и интеллект вообще не могут разрешить вечных проблем, перестроить жизнь или построить ее. Мысль проверяет себя, свой поиск и выбор, свои конструкции в жизни, в общении, в деле, в культуре. С одной стороны, Кришнамурти вроде бы сам говорит об обусловленности мысли культурой, традициями, памятью, с другой же - трактует ум чуть ли не как злого космического демона, создавшего назло людям противоречивый мир, борьбу, страдания, обман и т. п. Но все становится более или менее на свои места, если предположить, что Кришнамурти так же, как и Шри Ауробиндо, чужд идее культуры. Хотя он и говорит нередко о культуре, но понимает ее не в европейском смысле (т. е. как систему опосредования, как целое, определяющее все основные процессы
жизни), а иначе. Для Кришнамурти культура - это тот же продукт ума, та же Майя. В данном случае он мыслит как Будда: мысль (знание) - это бытие, бытие - это мысль. Однако если Будда говорит: ложная мысль - ложное бытие, истинная мысль - истинное бытие (Нирвана), то Кришнамурти формулирует несколько иначе: всякая мысль - ложна, любое бытие, заданное мыслью, - ложно (ведет к страданиям, конфликтам, обману и т. п.). Ум по Кришнамурти напоминает демиурга, самостоятельно творящего противоречивый, конфликтный, неустроенный мир. Но ведь это ум человека, ум в человеке. Кришнамурти понимает, что ум и культура (традиции, верования, знания, ценности и т. п.) - взаимообусловлены, но точно так же он знает (уже в своей собственной эзотерической традиции умозрения), что ум - это не «Я», не истина, не реальность. Отсюда парадоксы: ум находится в человеке и вне его, порождает мир и обусловлен миром, ум - все и ничто.

7
        В методологии анализ обусловленности мысли, ума, видения, отказ от существующей в культуре объективации (как задающей единственную реальность, объективное как таковое, как оно есть «на самом деле») называется «распредмечиванием». Кришнамурти и Н. Бердяев настаивают, следовательно, на распредмечивании мира; важность этой установки трудно переоценить. Однако распредмечивание - это не самоцель, а подготовка почвы для нового цикла познания и творения мира, для новых «опредмечиваний». Но Кришнамурти и Н. Бердяев фактически отрицают этот тезис: их пафос, идея фикс прямо противоположны методологическому подходу. Они отрицают необходимость опредмечивания, любой остановки и кристаллизации мира. Вместо опредмечивания они предлагают выход в трансцендентальную сферу. Кришнамурти говорит: нужно отбросить ум, нужно умереть, необходима свобода, творчество и тогда придет Реальность:
        «Деятельность памяти, действия знаний, конфликт противоречивых желаний, искание свободы - все это включено в мозг, мозг может сделаться более тонким, расширить, накопить свои желания, но страдания будут продолжаться. Страдания не могут прийти к концу, пока мысль - только ответ памяти, опыта. Существует «мышление», рождающееся из полного опустошения ума, в этой пустоте нет центра и поэтому возможно нескончаемое движение. Из этой пустоты рождается творчество, но это не то творчество, которое складывается человеком. Творчество пустоты - это любовь и смерть…
        Мысль как таковая является источником страха. Мысль - это время, это завтрашний день с радостями и страданиями; если он обещает радость, мысль старается его удержать, боится его окончания; если он несет страдания, процесс, происходящий от желания избежать страдания, есть страх. И радость, и страдание приносят страх. Время-мысль и время-чувство приносят страх. Страх прекращается только при понимании мысли, всего механизма памяти и опыта. Мысль составляет весь процесс сознания, явного и скрытого; мысль не только тот предмет, о котором мыслят, она имеет собственную сущность. Мысль - это не только верование, догма, идея и рассудок, но и центр, из которого все это исходит. Центр - источник страха. Но что происходит в этом центре - просто ощущение страха или осознание причин страха, от которых летит мысль? Физическая самозащита - нормальное, правильное и здоровое чувство, но все формы внутренней самозащиты являются сопротивлением, собирающим силы, которые и являются страхом. Этот внутренний страх превращает внешнюю безопасность в проблему класса, престижа, власти, и так возникает конкурентная борьба и
беспощадность.
        Когда весь процесс мысли, времени и страха понят не как идея или интеллектуальная формула, тогда полностью прекращается страх, сознательный и скрытый. Самопознание - пробуждение прекращения страха.
        И когда страх пришел к концу, тогда прекращается также возможность зарождения иллюзий, видений с их надеждами и отчаянием, и только тогда начинается выход за пределы сознания с его мыслями и чувствами. Это опустошение самых глубоких тайников, уничтожение глубоко скрытых желаний. И когда достигнута эта полная опустошенность, когда прекращается абсолютно все - влияния, оценки, границы, слова, - тогда в этом безмолвии времени-пространства появляется то, чему нет имени».
        Н. Бердяев вторит Кришнамурти: нужно отказаться от падшего мира, необходим прорыв в Трансцендентальное, приобщение к Несотворимой Свободе, к тайне, и лишь тогда Личность обретет себя. Он пишет:
        «Углубление моего философского познания привело меня к идее объективации, которую я считаю для себя основной и которую обыкновенно плохо понимают. Я не верю в твердость и прочность так называемого «объективного» мира, мира природы и истории. Объективной реальности не существует, это лишь иллюзия сознания, существует лишь объективация реальности, порожденная известной направленностью духа. Объективированный мир не есть подлинный реальный мир, это есть лишь состояние подлинного реального мира, которое может быть изменено. Объект есть порождение субъекта. Лишь субъект экзистенциален, лишь в субъекте познается реальность…
        Объективная наука не только нужна человеку, но и отражает логос в падшем мире. Объективность, порождение объективации, есть падшесть. Человек познает как извне данную ему реальность то, что порождено им самим, порабощенностью субъекта. «Объект» для меня совсем не означает «предмет моего познания», это только известного рода соотношение в экзистенциальной сфере…
        Я согласен назвать себя метафизиком, но избегаю называть себя онтологом, так как понятие бытия считаю проблематическим. Бытие есть понятие, а не существование… Наиболее враждебен я всякой натуралистической метафизике, которая объективирует и гипостазирует процессы мысли (выбрасывая их вне и принимая их за «объективные реальности»), применяет к духу категории субстанции, натурализирует дух. Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием. Бытие вторично, оно есть уже детерминация, необходимость, есть уже объект…
        Когда я пришел к своей окончательной философии, для меня приобрели особенное значение идеи несотворённой свободы и объективации. Несотворённая свобода объясняет не только возникновение зла, непонятное для традиционных философских учений, но и возникновение творческой новизны, небывшего. Несотворённая свобода есть предельное понятие, вернее, не понятие, а символ, так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя составить рационального понятия. Объективация есть гносеологическая интерпретация падшести мира, состояния порабощенности, необходимости и разобщенности, в котором находится мир. Объективный мир подлежит рациональному познанию в понятиях, но сама объективация имеет иррациональный источник…
        За пределами противоположения между Богом и несотворенной свободой, описывающего наш духовный опыт, по ту сторону, лежит трансцендентная божественная Тайна, в которой все противоречия снимаются, там неизъяснимый и невыразимый божественный свет…
        Наряду с идеей несотворенной свободы и объективации я углубил свой персонализм, идею центрального и верховного значения личности. В конфликте личности со всем безличным, или притязающим быть сверхличным, в конфликте с «миром» и с обществом я решительно стал на сторону личности…
        … Я концептуалист, если употреблять традиционную терминологию; я не отрицаю универсального, но думаю, что универсальное находится в индивидуальном, а не над ним…
        Восстание против власти «общего», которое есть порождение объективации, мне представляется праведным, святым, глубоко христианским восстанием. Христианство есть персонализм. С этим связана главная духовная борьба моей жизни. Я представитель личности, восставшей против власти объективированного «общего». В этом пафос моей жизни. Нужно радикально различать общее и универсальное. Моя попытка построить философию вне логической, онтологической и этической власти «общего» над личным плохо понимается и вызывает недоумение… Такой тип философии совершенно ошибочно было бы смешивать с философией прагматизма или с философией жизни. Персоналистическая революция, которой по-настоящему еще не было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру. По сравнению с этой революцией ничтожны все революции, происходившие в мире».

8
        Кришнамурти понимает, что его требование порвать с культурой, отбросить ум может быть понято как призыв к одиночеству, разрыву с людьми, к отшельнической жизни. Он пытается объяснить, что имеет в виду другое.
        Необходим не разрыв с людьми, а сотрудничество на новой почве (любви, свободы, творчества, принятия всего живого). Он имеет в виду не отшельническую, аскетическую жизнь, которая с его точки зрения есть та же претензия и само - осуществление, а опыт творческого, свободного одиночества. Подобный опыт, считает Кришнамурти, не только не отдаляет от других людей, но, напротив, заставляет чувствовать все живое значительно тоньше, глубже.
        Беседуя с одним из монахов-отшельников (саньяси), Кришнамурти прямо спрашивает:
        « - А необходимо ли уединение от мира?
        - По-видимому, необходимо отречься от мира, ибо мир нереален, и надо иметь гуру, чтобы у него учиться, ибо гуру на опыте жизни познал реальность и может помочь своим последователям достичь этого познания. Он знает, а мы не знаем. Мы весьма удивлены, что вы не считаете необходимым следовать за гуру, этим вы идете против традиций. Вы сами стали гуру для очень многих. Истина не может быть найдена в одиночку. Необходима помощь - ритуалы, руководство тех, кто знает. Может быть, в самом конце пути мы должны будем остаться в одиночестве, но только не сейчас. Мы - дети, и нуждаемся в тех, кто уже прошел по пути далеко вперед. Только сидя у ног того, кто знает, можно учиться. Но вы как будто отрицаете все это, и я пришел, чтобы со всей серьезностью выяснить, почему…
        - Посмотрите, - отвечает Кришнамурти, - на эту реку, на утреннее сияние на ней, на сверкающие воды, на зеленые ноля пшеницы, на деревья. Это великая красота, и глаза, которые видят ее, должны быть полны любви, чтобы се постичь. Слышать грохот поезда, несущегося через железнодорожный мост, так же важно, как слышать голоса птиц. Итак, смотрите и слушайте, как воркуют голуби. Взгляните на это тамарисковое дерево, на котором сидят два зеленых попугая. Для того, чтобы их увидеть, необходимо вступить с ними в общение - и с ними, и с рекой, и с этой лодкой, гребцы которой ноют песни. Все это - часть мира. Когда вы отрекаетесь от него, вы отрекаетесь от красоты и любви, от самой жизни. То, от чего вы отрекаетесь, это общество людей; но вы не отрекаетесь от того, что человек создал в этом мире. Вы не отрекаетесь от культуры, от традиции, от знаний - все это остается при вас, когда вы уходите от мира. Вы отрекаетесь от красоты и любви, так как вам внушают страх эти два слова и то, что стоит за ними. Вы отождествляете красоту с чувственной реальностью, с ее связью с сексом и любовью, в него включенной.
Подобное отречение привело так называемых религиозных людей к эгоцентризму, возможно, на несколько более высоком уровне, чем у мирян, по тем не менее это все еще эгоцентризм. Если вы лишены красоты и любви, тогда уже нет возможности подойти к тому, что безмерно. Если вы приглядитесь к духовному миру саньяси и святых, вы увидите, что красота и любовь очень далеки от них. Они могут говорить об этом, но они - жесткие приверженцы дисциплины, неистовые в своем руководстве и требованиях. Итак, в сущности, надевают ли они оранжевый плащ, или черное одеяние, или пурпурную мантию кардинала - все они остаются совсем земными. Это - профессия, как и всякая другая, и, безусловно, она не является тем, что называется духовным. Некоторые из них с успехом могли бы быть деловыми людьми и не облекать себя в одежду духовности.
        - Ну знаете ли, не слишком ли вы суровы?
        - Нет, мы просто констатируем факт. А факт как таковой не является суровым, принятым или непринятым; это просто то, что есть. Большинство из нас избегают смотреть на вещи, как они есть в действительности. Но все это вполне очевидно и не может быть скрыто. Изолированность - таков путь жизни, путь мира. Благодаря деятельности, сосредоточенной на себе, человек изолирует себя, независимо от того, женат он или нет, говорит ли о сотрудничестве или о национализме… Когда отчуждение от мира доходит до предела, может появиться состояние невроза; иногда этот невроз - при наличии таланта - проявляется в произведениях искусства, литературы и т. п.
        Удаление от мира с его шумом, грубостью, ненавистью и наслаждениями - разве это не часть процесса изоляции? Только саньяси проделывают это во имя религии, Бога, а человек в мире конкуренции принимает это как часть социальной структуры. Пребывая в изоляции от мира, вы приобретаете силы, некоторые качества аскетизма и воздержания, которые дают вам ощущение власти. А власть - будь она авторитет олимпийского чемпиона или власть премьер-министра или главы церкви - всегда одна и та же. Власть - это одна из форм зла, если можно применять это слово, и человек, проявляющий власть, никогда не откроет дверь, ведущую в Реальность. Таким образом, изоляция от людей не может быть путем…
        … Человек должен быть наедине с собой, но такое одиночество не есть изоляция. Одиночество подразумевает освобождение от мира жадности, ненависти и насилия со всеми их тонкими проявлениями, освобождение от тяжелого чувства покинутости и отчаяния.
        Быть одиноким означает не принадлежать ни к какой религии, нации, верованию, догме. В этом состоянии одиночества возникает непорочность, которую не может затронуть злое воздействие людей. Это та непорочность, которая может жить в мире со всем его хаосом и все же принадлежать миру. Она не облачается в особые одежды. Добродетель не расцветает на каком-либо пути, ибо к Истине пути нет».
        В другой беседе Кришнамурти пытается объяснить, что только в творческом одиночестве становится возможной целостность человека, любовь и сотрудничество. Вот эта беседа.
        «Он был старый монах, почитаемый тысячами людей. Тело его хорошо сохранилось, голова была выбрита, а одежда шафранного цвета была обычным одеянием саньяси. В руках у него был большой посох, служивший уже много лет, на ногах - сильно поношенные матерчатые туфли. Мы сидели на скамейке, высоко над рекой. С правой стороны находился железнодорожный мост, налево, вниз по течению, река делала крутые повороты. На другом берегу реки лежал густой туман, можно было видеть только верхушки деревьев; казалось, что они плыли по разлившейся реке. Воздух был недвижим, ласточки летали низко над водой. Река было весьма древняя и священная. Люди приходили сюда издалека, чтобы умереть на ее берегах и здесь быть преданными огню. Река была предметом поклонения; ее прославляли в песнопениях и считали самой священной. В нее сбрасывали отходы, люди в ней купались, пили из нее воду, стирали одежду. На берегах ее можно было видеть людей, сидящих неподвижно в медитативной позе с закрытыми глазами и выпрямленной спиной. Дары этой реки были обильны, люди ее загрязняли. В период дождей уровень воды поднимался на 20-30 футов;
вода смывала накопленные отбросы и покрывала землю наносами, которые обеспечивали урожай крестьянам, жившим вдоль берега реки. Иногда можно было видеть проплывающие деревья, вырванные с корнем сильным течением, а также трупы животных, на которых сидели грифы и вороны и дрались за добычу. Изредка из воды появлялась вдруг рука или нога, или даже все тело человека.
        В это утро река было чудесна; на ее поверхности совсем не было ряби. Другой берег казался очень далеким. Солнце давно уже взошло, но туман не рассеялся, и река текла, как некое таинственное существо. Монах хорошо знал эту реку; он провел на ее берегах много лет в окружении своих учеников и был уверен, что река всегда будет точно там же и что пока существует человек, она будет жить так же. Оп привык к пей, и это было очень жаль. Сейчас он смотрел на нее глазами, которые видели ее много тысяч раз. Человек привыкает к красоте и уродству, а свежесть дня уходит безвозвратно.
        - Почему вы, - спросил он звучащим весьма авторитетно голосом, - против установленной морали, против писаний, которые мы считаем священными? Вероятно, на вас повлиял Запад, где свобода - это распущенность, где никто, за весьма малым исключением, не знает вообще, что такое настоящая дисциплина. Вы, очевидно, не читали ни одной из наших священных книг…
        - Что является священным? Разве священны изображения в храмах, символы, слова? Где находится святость? В этом ли дереве, в этой ли крестьянке, которая несет тяжелую ношу? Вы приписываете святость вещам, которые считаете священными, достойными, исполненными значения, не так ли? Но какую ценность имеет изображение, вырезанное рукой или созданное умом? Эта женщина, это дерево, эта птица, все живое, по-видимому, имеют для вас преходящее значение. Вы делите жизнь на то, что священно, и то, что не священно, на то, что нравственно, и что безнравственно. Такое деление порождает скорбь и насилие. Или все священно, или нет ничего священного. Или ваши слова, ваши мысли, ваши песнопения имеют значение, или они существуют для того, чтобы завлечь умы в некий вид зачарованности, которая становится иллюзией, а следовательно, они совсем не имеют значения. Существует нечто священное, но оно не в слове, не в статуе или изображении, которые созданы мыслью…
        - Означает ли это, - спросил он, - что вы просто делаете то, что хотите? Что вы игнорируете авторитет государства?
        - Конечно, нет. Вы, бесспорно, должны соблюдать законы государства или полиции, пока эти законы не претерпели изменений. Вы должны ехать по одной стороне улицы, а не по всей ее ширине, так как кроме вашей едут и другие машины. Поэтому необходимо соблюдать правила уличного движения. Если бы человек делал только то, что он хочет - а мы тайком все же это делаем, - в мире был бы хаос. Так вот и есть на самом деле. Деловые люди, политические деятели, почти все люди под покровом респектабельности осуществляют свои тайные желания и потребности. И это создаст хаос в мире. Временными законоположениями, санкциями мы стараемся прикрыть это. Но свободы здесь нет.
        Во всем мире живут люди, которые имеют священные книги, древние или современные. Они заучивают их наизусть, слагают из них песнопения, без конца приводят цитаты, по в их сердцах - жадность, насилие, стремление к власти. Имеют ли священные книги вообще какое-то значение? Актуального влияния они не оказывают. Значение имеет беспредельный эгоизм человека, его постоянная грубая сила, ненависть и вражда, но не книги, не храмы, не церкви или мечети. Под своим одеянием монах испытывает страх. В нем таятся личные стремления, пылают тайные желания, а одеяние - лишь попытка убежать от них… Надо проходить свой путь без груза, легко, без усилий, не останавливаясь у святилищ, перед героями социальными или религиозными, но оставаясь один на один с красотой и любовью.
        - Но мы, монахи, всегда одиноки, разве не так? Я отрекся от мира и дал обет бедности и целомудрия.
        - Вы не одиноки, гак как сам обет связывает вас, как бывает связан человек, дающий обещание при заключении брака. Мне хотелось бы подчеркнуть, что вы не одиноки еще и потому, что вы индус; вы не были бы одиноким, если бы были буддистом, мусульманином, христианином или коммунистом. Вы связаны. А как может человек быть одиноким, если он связан, если он отдал себя той или иной идеологии, которая требует определенной деятельности? Само слово «одиночество» имеет точное значение: одинок тот, кто свободен от всякого влияния, непорочен, свеж, целостен, не разрывается на части. Когда вы пребываете в одиночестве, вы можете жить в этом мире, но вы всегда будете вне его.
        Только в состоянии одиночества может проявиться полнота действий и сотрудничества, ибо любовь всегда целостна»,
        За этими рассуждениями Кришнамурти стоят представления, восходящие через многих мыслителей Востока прямо к Будде. «Ощущения, - объясняет Будда, - это не «Я», эмоции - не «Я», ум - не «Я», «Я» - это Нирвана». ««Я», - говорят другие последователи Будды, - это блаженство, красота, любовь». ««Я» или душа, - говорит Вивекананда, - это единое, то, что обще всем людям и природе. «Я» не рождается и не умирает, «Я» - вечно, как вечны люди и природа». Отказ от культуры и ума не означает для Кришнамурти разрыва с людьми, напротив, только освободившись от Майи, от иллюзий, утешений, от традиций, от верований, человек может вступить, но на другом, трансцендентальном, как бы сказал Бердяев, уровне в общение с другими людьми и с природой. Одиночество по Кришнамурти - не что иное, как возвращение к своему «Я», к себе как целостному, непротиворечивому, возвращение или., точнее, обретение свободы, истины, реальности. Наш оппонент и здесь, вероятно, не смолчит, воскликнет: «Да кто может выйти из культуры, отбросить ум, остаться наедине с самим собой? Это же самоубийство! Только такие блаженные, как Кришнамурти или
Андреев, могут так жить, да и то, наверное, притворяются. Нормальный человек не может оставаться наедине с самим собой, для него - это смерть, вне культуры он - ничто, в ней он царь и бог». «Но и раб», - возразил бы Кришнамурти.
        «Всякое существование - есть выбор; только в уединении с самим собой выбор прекращается. Выбор во всех своих формах является конфликтом. Противоречия неизбежны при выборе; эти противоречия, внешне и внутренне, порождают смятение и бедствия. Чтобы избежать страданий, спастись от них бегством, становятся необходимыми боги: верования, национализм, принадлежность к различным партиям, приспособление к разным шаблонам и видам деятельности. И если удалось одним из этих способов убежать… возникают страх и тревоги. Отчаяние и страдание - результат выбора, и мученьям нет конца. Выбор неизбежно должен существовать, пока имеется тот, кто выбирает, и каждое применение выбора только укрепляет память о страданиях и наслаждениях, реакцией которой служат мысль и чувство. Значение памяти частичное, оно механически отвечает, и этот ответ есть выбор. В выборе нет свободы. Вы выбираете в соответствии с представлениями, в которых вас воспитали, с экономическим» условиями, с религиозной обусловленностью. Выбор всегда укрепляет обусловленность; нельзя найти путь бегства из этой обусловленности; она становится от этих
попыток только еще более крепкой и порождает страдание».
        Наш оппонент зря подозревает Кришнамурти в неискренности. Судя по его «Дневникам», по сведениям о его жизни, он действительно живет, как говорит и как пишет. Да, Кришнамурти - святой, необыкновенный человек (это подтверждают многие видевшие его), он горячо сочувствует всем людям, животным, природе, от него исходит необыкновенное спокойствие и свет (человеческий свет одухотворенной личности), он живет творчеством, любовью, общением, Кришнамурти одинок, благодаря «несотворенной свободе», в своем одиночестве он расширяет любовь ко всему сущему, к нему приходит трансцендентальная реальность (которую называет Благословением). «Ну, может быть, - нехотя соглашается наш оппонент, - сам Кришнамурти действительно так живет, нет правил без исключения, но другие люди разве могут так жить?» Возможно, и не могут, пока не могут, а в будущем, в другой культуре, в другом зоне? Кто знает?

9
        Легко сказать - отбросить ум, культуру. А если они не отбрасываются, если они в нас? И что значит отбросить, как отбросить? Прежде всего следует принять установку: надо просто решить для себя, «прыгнуть» в неизвестное, надо, говоря словами Будды, развязаться, разорвать, прекратить. Кришнамурти так определяет эту установку:
        «Та сущность, которая является мысль, должна перестать существовать. Эгоцентризм как таковой, со всеми его проявлениями, должен легко и естественно умереть. Только с приходом этой смерти начинается новая, истинно религиозная жизнь…
        Свобода - а это означает тотальный отказ от общепринятой морали и ценностей - вот первое движение медитации. Медитация - не общественное мероприятие, к которому могут присоединиться многие и возносить молитвы. Она стоит одиноко и всегда за пределами общественного поведения, так как Истина не есть мысль; полное отрицание всей структуры мысли - вот положительный аспект медитации…
        Мысль должна перестать существовать, чтобы сущность могла обрести бытие».
        Но понятно, что одной установки, простой решимости недостаточно: ведь от себя не убежишь, себя так просто не переделаешь. Помимо замыслов и намерений необходимы средства, техника, работа над собой - т. е. психотехника, способ «умного делания». Шри Ауробиндо и многие другие эзотерики идут вслед за Буддой: они заимствуют для своих целей психотехнику йоги.
        Кришнамурти и в этом вопросе стоит особняком; он разрабатывает совершенно новый способ: он требует от человека, ставшего на путь свободы, тотального осознания своей обусловленности. Не отрицания и подавления своих структур (ценностей, мыслей, установок, желаний, эмоций и т. п.), а осознания и понимания. Понимания обусловленности мысли, поведения, образа жизни культурой, традициями, верованиями:
        «Главное - это понимание всех условий жизни, ее наслаждений и страданий…
        Если вы восстаете против себя, не зная, что же вы есть, тогда ваш бунт совершенно бесплодный… Когда вы поймете истинную ценность подсознания, тогда оно сойдет на нет, как опадающий осенний лист… Психологически быть наблюдателем со стороны возможно тогда, когда вы осознаете себя как часть вашего окружения, как часть социальной структуры, которую сами же и построили, так как вы - это многие «Я», многие тысячелетия, множество поколений, которые подготовили настоящее… Значительно важнее понять способность создавать иллюзии, чем понять реальность. Способность создавать иллюзии должна полностью прекратиться…
        Когда возникает полное понимание потребностей как внешних, так и внутренних, тогда желания перестаю! быть мукой…
        Освобождение от зависти, жадности, стремления к власти достигается не воздействием воли, но в результате осознания их и понимания себя».
        Что Кришнамурти имеет в виду, говоря о «понимании» и «осознании?» Два момента: рефлексию и переосмысление. Сам по себе этот ход известен. «Осознай самого себя», - требовал Сократ. Фрейд указывал на осознание и понимание как способ изживания оттесненных в подсознание влечений и желаний. Но есть осознание и осознание (осознание чего? какое осознание?). Вспомним исследования Фрейда. Он заставляет своих пациентов осознавать, во-первых, естественность неосознаваемых ими или тяготящих их влечений и желаний, во-вторых, истинное значение этих желаний для жизни человека (минимальное в одних случаях и важное - в других). Например, больная осознает, что на фоне страха за любимого человека она преувеличила значение своего естественного проступка. Или другой случай: пациент осознает естественность своих сексуальных влечений и важную роль их в жизни личности. В замечательной книге М. Зощенко «Повесть о разуме» автор описывает личный опыт осознания фундаментальных психических структур, оттесненных в подсознание. Зощенко осознает естественную (случайную) природу своих травматических психических структур (все они
были вызваны несчастным случаем в детстве) и реальную ценность реакций на эти ситуации с точки зрения всей иерархии имеющихся у него ценностей (в результате оказывается, что травматические психические структуры как бы разрушаются, исчезают). Следовательно, по фрейдовской традиции, осознание ведет к перестройке реальностей человека или к такому изменению его сознания, когда он может спокойно, объективно осмыслить те же самые факты, события, ситуации, которые ранее воспринимал драматично. При этом важно, что подобное изменение и переосмысление происходит в контексте общей организации сознания человека, относительно всей пирамиды его ценностей и реальностей. Теперь посмотрим, как действует Кришнамурти. Вот к нему пришла разбитая горем женщина:
        «Она сказала, что ей 45 лет; она была тщательно одета в сари, на руках было несколько браслетов. Мужчина постарше, который пришел с ней, приходился ей дядей. Мы все сидели на полу, откуда был виден большой сад с несколькими манговыми деревьями, яркой бугенвилией и молодыми пальмами. Женщина была чрезвычайно грустна. Руки ее все время двигались; она старалась сдержать себя и не дать прорваться словам и, может, слезам.
        Дядя сказал: «Мы пришли к вам, чтобы поговорить о моей племяннице. Ее муж умер несколько лет назад, а затем умер и ее сын. Теперь она все время плачет и очень постарела. Мы не знаем, что делать. Советы обычных врачей не помогают, и она как будто теряет контакт с остальными детьми. Она похудела. Мы не знаем, чем все это кончится, и она настояла на том, чтобы мы пришли к вам».
        - Я потеряла мужа четыре года назад. Он был врач и умер от рака. Он, видимо, скрывал свою болезнь от меня и только за год до его смерти я узнала правду. Агония длилась долго, хотя врачи давали ему морфии и снотворные. На моих глазах он иссох и угас.
        Она умолкла, почти задыхаясь от слез. На ветке сидел голубь, тихо воркуя. Он был коричнево-серым, с маленькой головкой и не очень большим туловищем: это была голубка. В эту минуту она улетела, а ветка стала раскачиваться вверх и вниз после ее взлета.
        - Я почему-то не могу перенести это одиночество, бессмысленность существования без него. Я любила своих детей. У меня их было трое, мальчик и две девочки. Как-то в прошлом году мальчик написал мне из школы, что плохо себя чувствует, а через несколько дней мне позвонил по телефону директор школы и сказал, что мой мальчик скончался.
        Тут она зарыдала, не в силах сдержать себя. Немного времени спустя она достала письмо сына, в котором он писал, что хотел бы приехать домой, так как плохо себя чувствует, и что он надеется, что она здорова. Она пояснила, что он тревожился о ней; он не хотел уезжать в школу, желая остаться с ней. Но она в какой-то мере заставила его уехать, опасаясь, что на него будет действовать ее горе. Теперь было слишком поздно. Обе дочери, по её мнению, не осознавали полностью всего, что случилось, так как они были слишком малы. Внезапно у нее вырвалось:
        - Я не знаю, что делать. Эта смерть потрясла основание моей жизни. Наш брак был построен со всей тщательностью, как строят дом, на весьма твердом, казалось, фундаменте. Теперь все разрушено этим страшным событием.
        Дядя был, очевидно, верующим, приверженцем традиций; он сказал: «Бог посетил её в случившемся. Она выполнила все необходимые обряды, но они ей не помогли. Я верю в перевоплощение, но это ее не утешает. Она даже не хочет об этом говорить. Для нее все это лишено смысла, и мы не в силах чем-либо ее утешить».
        Некоторое время мы сидели молча. Ее носовой платок стал совсем мокрым; она вытерла слезы чистым платком, который для неё достали из комода. Красный куст бугеивилии заглядывал в окно, и яркий свет сиял на каждом листочке.
        - Хотите ли вы серьезно поговорить обо всем этом - дойти до корня всего? Или вы хотите получить утешение с помощью убедительных аргументов и разъяснений и уйти от вашего горя с помощью слов?
        Она ответила:
        - Я хотела бы дойти до глубины, но не знаю, хватит ли у меня способности или энергии прямо взглянуть на то, что вы скажете. Когда мой муж был жив, мы часто приходили на ваши беседы, но теперь, может быть, мне будет очень трудно следить за вашей мыслью.
        - Почему вы в таком горе? Не старайтесь объяснить, так как это будет лишь словесным построением вашего чувства, это не будет действительностью. Поэтому, когда мы будем задавать вопрос, прошу вас, не отвечайте. Просто слушайте и находите ответ для самой себя. Почему существует эта скорбь смерти в каждом доме, богатом и бедном, у самых могущественных в стране и у нищих? Почему вы в таком горе? Относится ли оно к вашему мужу или к самой себе? Если вы плачете из-за него, разве ваши слезы помогут ему? Он ушел безвозвратно. Что бы вы ни делали, вы его не вернете. Ни слезы, ни вера, ни обряды, ни боги никогда не вернут его. Это факт, который вы должны принять; вы ничего не можете сделать. Но если вы плачете о себе, о своем одиночестве, о своей опустошенной жизни, о чувственных удовольствиях, которые вы имели, об утерянной совместной жизни, тогда ваши слезы - это слезы жалости к самой себе, не так ли? Быть может, вы впервые осознаете собственную внутреннюю нищету. Мягко выражаясь, вы вложили весь капитал в своего мужа, и это давало вам благополучие, удовлетворенность и радость, не так ли? Все, что вы
чувствуете сейчас, - утрата, муки одиночества и тревоги - разве это не жалость к самой себе? Взгляните на это, не ожесточайте свое сердце против того, что увидите, не говорите: «Я люблю своего мужа, я нисколько не думаю о себе. Я хотела быть для него опорой, хотя я часто пыталась подчинить его себе, но все это делалось для его блага и никогда не было мысли о себе».
        Теперь, когда он ушел, вы начинаете понимать, не правда ли, ваше собственное действительное состояние. Его смерть потрясла вас и показала вам подлинное состояние вашего ума и сердца. Вы, может быть, не хотите взглянуть на него; может быть, вы отбрасываете его из страха, но если вы понаблюдаете несколько дольше, вы увидите, что причина ваших слез - собственное одиночество, собственная внутренняя бедность, т. е. жалость к самой себе.
        - Вы довольно жестоки, - сказала она. - Я пришла к вам, чтобы получить действительную поддержку, а что вы мне даёте?
        - Одна из иллюзий у большинства людей состоит в том, что будто бы существует некое внутреннее утешение, которое может дать кто-то другой или сам человек его найдет. Боюсь, что такого утешения нет. Если вы его ищете, вам придется жить в иллюзии, а когда эта иллюзия рухнет, появится скорбь об утраченном утешении. Итак, для того, чтобы понять скорбь или преодолеть ее, необходимо по-настоящему разобраться, что же происходит внутри. Указание на это совсем не есть жестокость, не так ли? Это не есть нечто уродливое, от чего надо уйти в сторону. Когда вы поймете все это очень ясно, вы тотчас же освободитесь от этого, - без следов, без повреждений, сохраняя свежесть… Смерть неизбежна для всех нас, никто не может уйти от нее. Мы стараемся отыскать различные объяснения, цепляемся за верования в надежде найти выход. Но что бы мы ни делали, она всегда здесь; завтра, или сейчас за углом, или через много лет - но она всегда здесь. Всех людей неизбежно коснется этот великий факт жизни.
        - Все это для меня не так важно, я бесконечно несчастна. Я потеряла мужа и сына, и осталось еще двое детей. Что мне делать?
        - Если вы беспокоитесь об оставшихся детях, вы не можете тревожиться о себе и своих страданиях. Вы должны думать о них, правильно их воспитывать, оберегая от обычной посредственности. Но если вы поглощены жалостью к себе, которую вы называете «любовью к мужу», если вы замкнетесь в себе, тогда вы погубите также и этих двух детей.
        Сознаем мы это или нет, но все мы крайне эгоистичны, и пока мы получаем то, что хотим, мы считаем, что все в порядке. Но как только происходит событие, которое разрушает все это, мы в отчаянии обращаемся к другим с надеждой найти новые подпорки, которые, без сомнения, также будут разрушены. И так далее. Если вы хотите попасть в эту ловушку, прекрасно зная, что за этим последует, тогда продолжайте в том же духе…».
        Итак, Кришнамурти предлагает убитой горем женщине переосмыслить свою жизнь, осознать свои слабости, иллюзии, эгоизм. Но из текста видно, что его советы не принимаются, более того, женщина обвиняет Кришнамурти в жестокости (кстати, это обвинение в его адрес довольно частое). Но почему, ведь Кришнамурти искренне стремится помочь? А потому, что эта женщина и большинство других людей, обращающихся к Кришнамурти за помощью, не живут как Кришнамурти, не имеют тех ценностей, которые есть у него, не ищут Истину, не живут в Свободе. У них другие высшие реальности (часто эгоистические), другой опыт, другая жизнь. А ведь именно при соотнесении с личным опытом происходит осознание и осмысление своих ценностей и переживаний.
        Чем вдохновлен Кришнамурти, какие высшие реальности и ценности им движут? Кришнамурти устремлен к Свободе, он ищет Истину, он стремится быть трезвым перед лицом фактов, стремится жить «сейчас» (а не в прошлом или будущем), добиваться целостности сознания и жизни, слияния с Природой и людьми и т. п. Именно с точки зрения всех этих представлений Кришнамурти и ведет осознание: оценивает поступки на естественность и значимость (например, стремиться к свободе - естественно и ценно, а заботиться только о себе - неестественно и эгоистично и т. п.). Если некто, пришедший к Кришнамурти, принимает эти ценности и реальности как высшие, в этом случае размышления и советы Кришнамурти убеждают, если не принимает, то эти советы отвергаются и часто с обидой.
        Понять и осознать, следовательно, можно по-разному, все зависит от того, как организовано сознание человека, какие реальности и ценности ему присущи. Поэтому многие диалоги Кришнамурти напоминают диалоги «слепого с глухим». Человек, например, считает себя бескорыстным и заботливым, думает, что страдает за других, а Кришнамурти говорит ему: «Вы эгоист, вы думаете только о себе, жалеете только себя и тем самым ставите под удар ваших детей». Другой человек рассказывает Кришнамурти о своих страхах, проблемах, одиночестве и слышит в ответ: «Вы цепляетесь за прошлое, хотите жить вечно, боитесь смерти». Фактически Кришнамурти требует отказаться от ложных, разрушающих человека реальностей, предлагает гомогенизировать сознание, привести его в соответствие с идеалами свободы, истины, целостности. В какой мере это возможно? Если человек хочет сохранить в неизменности свою жизнь, если он лелеет свои ценности, то для него все аргументы Кришнамурти неубедительны. Или, может быть, он хочет измениться, но не может, опять-таки он будет инстинктивно отвергать все, что говорит Кришнамурти. Идеи Кришнамурти легче
понять человеку, сознательно ставшему на путь совершенствования, работающему над собой, принимающему ценности изменения и умного делания. Еще легче понять его тому, кто не связан с обыденной жизнью, с семьей, работой, традициями, кто считает, что знание и бытие совпадают. Для такого человека понять - уже значит измениться, осознать - значит войти в другое бытие. Если же человек связан с жизнью тысячами нитей, если они крепко держат его в неизменном состоянии, если для него знание и бытие разъединены, то в этом случае прекрасные речи Кришнамурти пропадут зря, их просто не услышат, не поймут.

10
        Но, предположим, все отброшено, как осенние листья (и ум, и культура), все осознано и понято в своей обусловленности. Что тогда остается, с чем человек имеет дело? Естественно, он остается наедине с самим собой, имеет дело с одиночеством. Одиночество обычно понимается как отчуждение от людей и мира; одиночество в нашей культуре ассоциируется с тоской, безнадежностью, страданием.
        «Тема одиночества, - пишет II. Бердяев, - основная… Как преодолеть чуждость и далекость?.. Чувство чуждости, иногда причинявшее мне настоящее страдание, вызывало во мне всякое собрание людей, всякое событие жизни. Во мне самом мне многое чуждо Я, в сущности, отсутствовал даже тогда, когда бывал активен в жизни… Одинокие люди обыкновенно бывают исключительно созерцательными и не социальными. Но я соединял одиночество с социальностью. Мой случай я считаю самым тяжелым, это есть сугубое одиночество… Другая основная тема есть тема тоски. Всю жизнь меня сопровождала тоска… Тоска направлена к высшему миру и сопровождается чувством ничтожества, пустоты, тленности этого мира. Тоска обращена к трансцендентальному, вместе с тем она означает неслиянность с трансцендентальным, бездну между мной и трансцендентальным».
        В трактовке и понимании одиночества Н. Бердяев и Кришнамурти решительно расходятся. Для Кришнамурти одиночество - это дверь в истинную Реальность, это встреча с самим собой, это выход к Благословению. Каждый человек, считает Кришнамурти, должен пройти опыт творческого, очищающего, разрушающего (не человека, а его иллюзии) одиночества. Истинное одиночество наступает тогда, когда мозг «замолкает», затихает, но остается активным, сенситивным (чувствительным). Кришнамурти так пишет об одиночестве:
        «Отрицать, стоя наедине с самим собой, без завтрашнего дня, без будущего; стоять в одиночестве, не будучи связанным ни с каким видом деятельности, ни с каким принципом поведения, ни с каким опытом - вот что важно…
        Если человек прошел через это одиночество, как проходят через обыкновенную дверь, тогда ему становится ясно, что он и одиночество едины, это одно целое. Человек - это пепел, бывший некогда пламенем. Это абсолютное одиночество за пределами всякого действия. Из этого одиночества, из этого пепла рождается новое движение. Это то состояние, при котором все влияния, все воздействия, все формы поиска и стремления к достижению прекратились и совершенно естественно. Это смерть всего известного. И только тогда приходит то, что не может быть познано…
        Только в состоянии одиночества может проявиться полнота действий и сотрудничества, ибо любовь всегда целостна…
        Любая форма конфликта разрушает сенситивность мозга… Единственно, что он может сделать, - это стать абсолютно спокойным, полностью затихнуть. Это состояние покоя не есть остановка, лень. В этом негативном состоянии он перестает быть мелким…, он становится тем, что он есть: механистичным, изобретательным, способным к самозащите, расчетливым… И тогда приходит необъятность…
        Существует «мышление», рождающееся из полного опустошения ума, в этой пустоте нет центра и поэтому возможно нескончаемое движение («ноток, река без времени»). Из этой пустоты рождается творчество…
        Мозг - удивительно сенситивное оружие - никогда не находится в состоянии бездействия. Он непрерывно получает впечатления, истолковывает их, складывает про запас; он никогда не затихает, не засыпает. Он занят выживанием и безопасностью: унаследованные от животного мира реакции, его боги, законы морали и способы самозащиты, его честолюбие, делания, принуждения и приспособляемость являются потребностью для выживания и безопасности. Будучи высокосенситивным, мозг с его механизмом мысли культивирует время, день вчерашний, день сегодняшний, и множество дней завтрашних; это обеспечивает ему возможность откладывать и завершать; откладывание и завершение являются продлеванием самого себя. Но во всем этом всегда присутствует страдание; из этого возникает устремление в верование, в догмы, в действие и в многочисленные разновидности развлечений, включая религиозные ритуалы…
        Мысль ни при каких условиях не в состоянии понять и сформулировать целостность жизни. Только когда мозг и его мысли абсолютно затихают, не находятся в сонном состоянии, не подавлены дисциплиной, принуждением, не загипнотизированы - только тогда приходит осознание целого. Мозг, который так необыкновенно сенситивен, может затихнуть, оставаясь сенситивным и бдительно внимательным с ширью и глубиной, но абсолютно спокойным. Когда прекращаются время и его измерения, лишь тогда приходит видение целого, непостижимого».
        Из этого высказывания можно сделать вывод, что все-таки остатки психотехники йоги сохраняются и у Кришнамурти. Что означает требование к мозгу полностью успокоиться и в то же время быть сенситивным, активным, творческим? Не абсурдное ли это условие? Нет, ведь требование полностью успокоиться относится к обычным ощущениям, желаниям, реальностям, а требование быть сенситивным и активным - к тем, которые придут на смену обычным. А что приходит на смену оттесненным или же «размонтированным» реальностям и ощущениям? Те, которые остались у человека; в этом случае мозг начинает питаться впечатлениями из глубины «Я», из опыта личности, из высших его реальностей. Заставляя человека осознать свою обусловленность, переосмыслить свою жизнь, Кришнамурти фактически указывает на необходимость для него отказаться от тех реальностей, которые разрушают жизнь, и поддержать, усилить другие, высшие, по его мнению, реальности, дающие жизнь. Опыт же одиночества иди то, что Кришнамурти называет медитацией, необходим, чтобы подчинить всю жизнь человека высшим реальностям, чтобы они полностью питали мозг, замыкали собой
горизонт сознания.
        В отличие от Шри Ауробиндо Кришнамурти понимает, что полный уход человека в высшие реальности - это разрыв с жизнью. Поэтому он считает, что жизнь в высших реальностях и обычном мире должна переплетаться, взаимно оплодотворять друг друга. Хотя, конечно, бывают моменты раздельного бытования человека в этих мирах - или только в мире высших реальностей (когда приходит Благословение, Необъятность, Бесконечное и т. п.), или только в мире обыкновенном. Важно, что в процессе медитации события и ситуации, относящиеся к высшим реальностям (в силу предельной активности и сенситивности мозга, а также изолированности его от обычных впечатлений), воспринимаются сознанием абсолютно чувственно, вещно. Это мир, в котором нельзя усомниться; реальность, не вызывающая никаких подозрений. Поэтому Кришнамурти неоднократно подчеркивает, что приходящая к нему Реальность (Благословение, Непорочность, Необъятность и т. п.) - не иллюзия, а настоящий мир. В общем, это та же аргументация, что и у Штейнера, только Кришнамурти никогда особенно не убеждает, он просто описывает свои ощущения, делится с читателями своими        Тем не менее нельзя закрывать глаза на слабость такой аргументации; к тому же сам Кришнамурти в других местах своего учения опровергает подобные утверждения о реальности, выступая фактически против самого себя. Например, отвечая одному из сторонников Веданты, апеллирующему к очевидности Брахмана, Кришнамурти говорит:
        «Итак, отбросив все это в сторону, подойдем к основному тезису о Брахмане, из которого вы исходите. Несомненно, само утверждение этого тезиса есть теория, созданная богатым умом - будь то Шанкара или современный ученый-теолог. Вы можете проверить эту теорию на опыте и сказать, что она правильная, но совершенно так же будет уверять и человек, воспитанный католицизмом или имевший видение Христа. Такие видения, конечно, являются проекциями его собственной обусловленности; а у людей, воспитанных в традициях Кришны, будут переживания и видения, связанные с их верованиями. Следовательно, в данном случае опыт не есть доказательство. То, что люди отождествляют видения с Кришной или Христом, есть результат обусловленного знания; это видение совсем не реальность, а воображаемый образ, миф; оно совершенно несостоятельно, хотя приобрело силу благодаря «опыту»».

11
        Итак, Реальность пришла к человеку. Присмотримся к ней поближе, она кого-то напоминает. В «Дневниках» Кришнамурти описания Реальности встречаются на каждом шагу.
        «Когда шел мимо этих фиолетовых голых скалистых гор, внезапно возникло ощущение благостного одиночества. Полнейшего одиночества. Одиночество было повсюду; в нем было огромное, не имеющее границ богатство; в нем была та красота, которая за пределами мысли и чувства. Оно не было неподвижным, оно было живым, двигающимся, заполняющим каждую скалу, каждый угол. Высокая скалистая вершина горы пламенела в лучах заходящего солнца, и этот свет и краски заполняли небо одиночеством…
        Проснулся среди ночи с ощущением огромной неизмеримой силы. Эта сила не была создана волей или желанием; это была та сила, которая существует в реке, в горе, в дереве. Это та сила, которая появляется в человеке, когда полностью прекратились все формы воли и желаний. Эта сила не представляет для человеческого существа конкретной ценности, она не приносит пользы, но без нее не существует ни человек, ни дерево…
        Этим утром проснулся с живым чувством радости; это произошло в тот самый момент, когда проснулся, это не было чем-то из прошлого. Все произошло именно в это мгновение: появление экстаза «вне меня». Он не исходил из себя; он пронизывал всю систему, проходя потоком через организм с большой энергией и силой. Мозг в этом не участвовал, но только регистрировал и не как воспоминание, по как действительный факт, происходящий в данный момент. Казалось, что за этим экстазом таится огромная сила и жизнеутверждение; это не было сентиментальностью, чувством или эмоцией, но чем-то мощным и реальным, как поток, мчащийся по склону горы…
        … Комната заполнилась этим благословением. То, что произошло дальше, почти невозможно описать словами; слова - нечто мертвое, с точным значением, а то, что произошло, - за пределами слов и описаний. Это был центр всего созданного; это была очищающая строгость, смывающая с мозга все мысли и чувства; эта строгость была, как молния, которая разрушает и сжигает; глубина, которую нельзя измерить; это было неизмеримое, непроницаемое, нечто цельное, как свет или небеса. Оно было в глазах, в дыхании. Глаза, которые видели, которые могли видеть, которые смотрели, - были совсем иными, чем орган зрения, и все-таки это были те же глаза. Было только видение; глаза, видевшие за пределами времени-пространства. Нерушимая торжественность и мир были сутью всякого движения и действия. Добродетель не могла к нему прикоснуться, ибо оно было за пределами добродетели и человеческих оценок. Была любовь, могущая легко погибнуть, нежность чего-то нового, уязвимого, незащищенного от разрушения, и все же за пределами всего этого. Оно пребывало здесь, непроницаемое, безымянное, неизвестное. Никакая мысль не могла бы в него
проникнуть; ни одно действие не могло бы к нему прикоснуться. Оно было «чисто», нетронуто и смертельно прекрасно.
        Казалось, что все это оказывает воздействие на мозг; он был не таким, как прежде (мысль - нечто столь тривиальное, необходимое, но тривиальное). В связи с этим казалось, что взаимоотношения изменились. Как ужасающий ураган, разрушительное землетрясение меняют русло рек, изменяют ландшафт, проникают в глубь земли, так и это переживание изменило уровень сознания мысли, изменило очертания сердца…
        Проснулся рано утром с огромным ощущением силы, красоты и неуязвимости. Это не было каким-то происшествием, опытом, который есть прошлое, и о котором вспомнил, проснувшись, как о чем-то, что приснилось; это было нечто, что действительно происходило. Было осознание чего-то абсолютно неуязвимого, не подверженного искажению, не содержащего ничего, что могло бы подвергнуться распаду. Мозг не мог ни постичь, ни запомнить это огромное, он мог только механически зарегистрировать, что существует такое «состояние» неподверженности порче. Ощутить такое «состояние» - чрезвычайно важно; оно пребывало, безграничное, неприкосновенное, непроницаемое…
        Неожиданно произошла вспышка этого недоступного с мощью и силой, вызвавшими физическое потрясение. Тело застыло в неподвижности, и пришлось закрыть глаза, чтобы не случился обморок. Это было абсолютно потрясающе, и все существовавшее, казалось, перестало существовать. И неподвижность этой силы, и пришедшая с ней разрушительная энергия выжгли все ограничения зрения и звука. Это было нечто неописуемо величественное, его размеры и глубина были за пределами постижения…
        В воздухе было это ощущение непереносимой необъятности, огромной и интенсивной; это не было создано фантазией, воображением; воображение опасно, оно не имеет ценности; ценным является только факт. Фантазия и воображение доставляют удовольствие, они обманчивы и от них необходимо полностью избавиться. Все разновидности фантазий и воображения должны быть поняты; и сам факт понимания лишает их всякого значения. Это необъятность прибывала, и то, что началось как медитация, кончилось. Какое значение может иметь медитация, когда появляется реальность? Реальность пришла не от медитации, ничто не может заставить ее проявиться; она пребывала независимо от медитации; но требовалась большая сенситивность и бдительность мозга, который полностью затих, добровольно и легко, прекратив болтовню о разумном и неразумном. Он стал очень спокойным, всматриваясь и прислушиваясь, без истолковывания и классифицирования, он полностью затих, и не было необходимости приводить его в состояние покоя. Мозг был очень спокойным и очень живым. Необъятность заполнила ночь, и в ней было блаженство»,
        Реальность - это Благословение, Необъятность, Мощь, Красота, Сила, Непорочность; Реальность - бесконечна, вне времени и вне пространства, Реальность ассоциируется с Бессмертием, Блаженством, с Творчеством и Свободой. Да, вот кого напоминает Реальность Кришнамурти: Высшие Реальности Кримнамурти! Впрочем, этого и нужно было ожидать. Кришнамурти не был бы эзотериком (и просто удивительной, глубокой личностью), если бы жил не в соответствии со своим учением, если бы его Высшие Реальности не стали его настоящим, реальным миром. В отличие от других эзотериков, но в полном соответствии с доктриной дзэна, Кришнамурти подчеркивает, что Реальность приходит сама, что ее нельзя вызвать, что она неожиданна, естественна. Он пишет:
        «Медитация - это нескончаемое движение. Вы никогда не можете сказать, что будете медитировать или выделили для нее особое время. Она не в вашем подчинении. Ее благословение не приходит к вам в связи с тем, что вы ведете строго соразмеренный образ жизни или следуете какому-то режиму или моральному кодексу. Она приходит только тогда, когда ваше сердце по-настоящему открыто; открыто не ключом мысли, не тогда, когда интеллект оградил его от опасностей, но когда оно раскрыто подобно безоблачному небу. Тогда медитация приходит без вашего зова. Но вы никогда не сможете стоять на страже ее, удерживать, преклоняться перед ней. Если вы это сделаете, она никогда больше не придет: что бы вы не делали, она уйдет от вас. Когда вы находитесь в состоянии медитации, ваше «Я» не имеет никакого значения, для него там нет места; красота медитации - это не вы, красота в ней самой. Вы ничего не можете к ней добавить. Не смотрите в окно с надеждой как-то ее уловить; не сидите в затемненной комнате в ожидании ее; она придет тогда, когда ваше «Я» отсутствует. А благословение ее неизмеримо».
        Здесь Кришнамурти не только осознает свой личный опыт медитации, но и приоткрывает свои дзэнские симпатии (не в смысле самого учения, а направления мысли, чувств). И реальность, и сатори приходят к человеку, когда их не ждут, поскольку ожидание, замыслы, надежды и т. п. - это уже культура, это преграда и иллюзия, действие традиции и времени.
        Близки к дзэнским также представления Кришнамурти о смерти и о времени. Используя свой метод анализа обусловленности, он показывает, что человек боится не смерти, а прекращения жизни со всеми ее удовольствиями, что бояться смерти в прямом смысле вообще нельзя, так как никто не знает, что это такое, не имеет в вопросе о смерти личного опыта (как в известном афоризме «когда мы есть, смерти нет, когда смерть есть - нас уже нет»), Кришнамурти ставит своих слушателей перед фактом смерти, требует, чтобы они спокойно и с достоинством осознали этот факт, неумолимость смерти, ее непредсказуемость, неизбежность. Смерть, говорит Кришнамурти, сопровождает всю нашу жизнь, она рядом, за углом, и нужно научиться «жить со смертью». Смерть, так понятая, не парализует ужасом волю и желания человека, а наоборот, возрождает человека для творчества и любви. «Человек, - пишет Кришнамурти, - должен ежедневно умирать по отношению ко всему, что ум захватил и за что он держится. В противном случае нет никакой свободы».
        Мы видим, что Кришнамурти переосмысляет само понятие смерти. Смерть лишается за гробом своего значения, а жизнь трактуется как иная форма смерти. Смерть и жизнь - две стороны одной монеты: смерть углубляет, делает жизнь более значимой, более ответственной, а жизнь лишает смерть безнадежности.
        Вопрос о времени Кришнамурти обсуждает во многих своих беседах, он старается объяснить, что время порождено нашим сознанием, переносящим прошлое в настоящее, что реальным фактом является «сейчас», а не «вчера» и «завтра». Однако люди плохо понимают эти объяснения, возможно, потому, что живут не в свободе, а в необходимости (вынуждены планировать свою жизнь и деятельность, сохранять положение в обществе, ориентироваться на мнения и ожидания общества, поддерживать свои личностные показатели и т. п.). Кришнамурти призывает перестать фетишизировать время, жить «сейчас» и умереть для прошлого и будущего.
        «Если не говорить о часах, то существует ли вообще время? Многое мы принимаем просто так; это кажется вполне естественным, гак как мы привыкли к подчинению. Но существует ли время вообще, если оставить в стороне серию вчерашних дней? Причина вызывает следствие, а следствие, в свою очередь, становится причиной, между ними нет разделения, это единое движение. Такое движение мы называем временем, и с помощью его мы видим все - в наших глазах и наших сердцах. Мы видим глазами времени и переводим настоящее на язык прошлого; а этот перевод встречает завтрашний день. Это и есть цепочка времени.
        Мысль, захваченная этим процессом, задает вопрос: «Что такое время?» Сам вопрос возникает из механизма времени. Поэтому такой вопрос бесполезен, так как сама мысль разделяет движение на вчера, сегодня и завтра. Или она говорит: «Существует только настоящее», забывая, что настоящее - это результат вчерашнего дня.
        Наше сознание соткано этой цепочкой времени; пребывая в его границах, мы спрашиваем: «Что такое время? А если нет никакого времени, что произойдет со вчерашним днем?» Такие вопросы лежат в ноле времени.
        Но может быть нет никакого завтра и вчера, а есть только «сейчас»? Этот вопрос поставлен не мыслью. Мы задаем его тогда, когда осознали структуру и природу времени - хотя и с помощью аппарата мысли.
        Существует ли в действительности завтра? Конечно, существует, если на следующий день я должен сесть в поезд. Но существует ли завтрашний день внутри сознания, конкретный день страданий, удовольствий или достижений? Может быть, существует только «сейчас», которое не связано со вчерашним днем? Время останавливается, когда останавливается мысль. В этот момент остановки возникает «сейчас». Это «сейчас» - не идея, оно - факт, не только тогда, когда весь механизм мысли пришел к концу. Чувство, переживание этого состояния «сейчас» совсем не то, что слово «сейчас», которое из времени. Поэтому не будем удивляться словам «вчера», «сегодня», «завтра». Переживание «сейчас» возможно только в состоянии свободы, а свобода не создастся мыслью…
        Она пришла с двумя дочерьми, но оставила их играть вне дома. Это была молодая женщина, очень приятного вида и хорошо одетая. Она казалась чем-то весьма обеспокоенной и готовой слушать… Мягкая улыбка прикрывала ее затаенную печаль.
        Она спросила:
        - Что такое семейные взаимоотношения? Уже прошел ряд лет с тех пор, как я вышла замуж. Мне кажется, что мы любим друг друга, но чего-то очень недостает в наших взаимоотношения.
        - Вы действительно хотите глубоко рассмотреть этот вопрос?
        - Ну, конечно. Я проделала большой путь, чтобы обсудить его с вами.
        - Ваш муж работает в своем учреждении, а вы работаете дома: у каждого из вас свои честолюбивые устремления, свои неудачи, страдания и страхи. Он стремится стать крупным администратором и боится, что упустит возможность, если другие займут это место раньше. Он погружен в свои честолюбивые замыслы, у него свои разочарования, свои поиски осуществления цели, а у вас свои боли.
        Он приходит домой усталый, раздраженный, со страхом в сердце и вносит в дом напряженное состояние.
        Вы также устаете после долгого дня возни с детьми и всем прочим. Оба вы пьете вино для успокоения нервов и ведете не очень спокойную беседу. После разговора - еда, и, наконец, неизбежная кровать. Вот это есть то, что называется семейными взаимоотношениями - каждый живет в своем собственном мире деятельности, а встреча происходит в постели: и это называется любовь. Конечно, здесь есть и нежность, и известная доля внимания, два-три поглаживания по головке детей. Потом наступает старость и смерть. Все это называется жизнью. И вы с готовностью принимаете такой путь жизни.
        - А что же еще можно делать? Мы воспитаны в этом, для этого. Мы хотим обеспеченной жизни, некоторых жизненных благ. Я не вижу, что еще мы можем делать?
        - Разве именно желание обеспеченной жизни связывает вас? Или может быть традиция, готовность принять установленный общественный шаблон - идея мужа, жены, семьи? Конечно, во всем этом очень мало счастья, не так ли?
        - Какое-то счастье в этом есть, но очень многое надо сделать, многое увидеть, многое прочесть, если хочешь быть хорошо осведомленным. Мало времени остается, чтобы подумать. Конечно, человек не по-настоящему счастлив, но как-то он живет?
        - Все это называется семейными взаимоотношениями, но, очевидно, в этом совсем нет настоящих взаимоотношений. На какое-то время вы можете быть физически вместе, но каждый из вас живет в собственном изолированном мире, порождающем собственные страдания, а настоящей жизни нет, не только физической, но и на более глубоком и широком уровне.
        Это ошибка общества, разве не так? Ошибка культуры, в которой мы были воспитаны, в которую гак легко оказываемся вовлеченными. Общество, которое создали люди, - гнилое, извращенное, аморальное. Его-то и необходимо изменить, но это возможно тогда, когда человек, создавший общество, изменится сам.
        - Я, может быть, в состоянии понять то, о чем вы говорите, и, возможно, могу измениться, но мой муж? Ему доставляет великое удовольствие стремиться, достигать, становиться чем-то. Он не собирается менять своих привычек, и в результате мы снова окажемся на прежнем месте - я со своими слабыми попытками прорваться сквозь клетку, и он, все более и более укрепляющий свою узкую ячейку жизни. Какой смысл всего этого?
        - В подобного рода существовании вообще нет никакого смыла. Мы сами создали такую жизнь, с ее постоянной грубостью и уродством, с ее случайными вспышками наслаждений; поэтому мы должны умереть для всего этого. Вы понимаете, что в действительности нет никакого «завтра». Завтрашний день - это выдумка мысли, с целью достичь ее жалких честолюбивых замыслов и осуществлений. Мысль создает множество завтрашних дней, но в действительности нет никакого «завтра». Умереть для завтрашнего дня означает жить сегодня в полноте. Когда вы это осуществите, вся ваша жизнь изменится. Ведь любовь - это не завтрашний день, любовь - не создание мысли, любовь не имеет ни прошлого, ни будущего. Когда вы живете в полноте сегодняшнего дня, тогда он предельно насыщен, и в его красоте, которой не может коснуться честолюбие или время, рождаются близкие взаимоотношения не только с человеком, но и с природой, с цветами, с землей и небом. В этом интенсивная непорочность. Тогда жизнь имеет совсем другой смысл».
        По следам «Дона Хуана»
        Метаэзотерика (Карлос Кастанеда. «Дон Хуан»)
        Финал
        Архитектор Галина Лебедева
        Воспоминание участника эзотерического семинара
        О превратности судеб эзотерического знания в нашем отечестве мне пришлось задуматься недавно, после посещения книжной ярмарки на Олимпийском стадионе, где среди одуряющего множества прилавков с литературой поистине «всеохватного» содержания - от детских раскрасок до сочинений Фрейда или Гайдара - выделяются островки узко специализированной книжной продукции, относящейся к трем самым востребованным сегодня темам: компьютеру, экономике (праву) и, как ни удивительно такое сочетание, эзотерике в любых ее проявлениях. Строгие дисциплины общения с компьютером и поиск четкости и обоснованности в общественных установлениях теперь, как будто, влекут за собой обостренный интерес и ко всему тайному, магическому, необъяснимому.
        Совсем иную подоплеку имел тот же интерес в начале 80-х, когда Вадим Розин отважно взял на себя труд «повивальной бабки», пестовавшей в течение нескольких месяцев возникновение эзотерических сполохов в заданной «одномерности» сознания советского человека. На его семинар приходили люди разного возраста, разных профессий, разного социального статуса (так, я занималась теорией архитектуры, мой муж - врач-терапевт, его друзья - реаниматолог и санитар). Мы собирались темными вечерами в старом доме, в квартире, странные жильцы которой терпеливо сносили наше присутствие: слепой ворон в проеме распахнутой клетки прислушивался к нашим шагам, бродила большая собака, заглядывая в лица, кошка демонстрировала свою отстраненность, молчаливый хозяин помогал нам, когда мы заполняли пространство одной из комнат компактно, на всех уровнях, словно природную расщелину. В уютной тесноте я раскладывала вязанье, и болотная зелень ползущих шерстяных нитей дополняла картину естественного сосуществования людей, ради единой цели оставивших городскую суету. Какова же была цель? Лично для меня и, думаю, для многих других
слово «эзотерика» означало не более чем «иное», «незнакомое», «следующее неизвестным законам». Этого было достаточно тогда, чтобы отложить все дела и отправиться по городским маршрутам - узнать, услышать «иное». Мы не хотели спрятаться в мире «иного» от жизни, как, может быть, происходит сейчас. Мы стремились не столько войти в круг посвященных, сколько, напротив, увидеть и понять нечто с внешней позиции, сохранив независимость суждений.
        Поэтому, наверное, ритм движений рук, спиц и зеленых нитей создавал ощутимый психологический комфорт не только для меня, но и для Вадима, как он мне сам признавался. Ведь обыденность домашнего женского дела стирала малейшие оттенки и официального научного бдения, и тайной мистической сходки (опыт вязания в такой ситуации был мною заимствован у одной из участниц Летней семиотической школы Лотмана еще в конце 60-х). Процесс восприятия и понимания другого образа мыслей приобретал здесь характер природной естественности, того, что позже я назвала в одной из своих работ «прогулками в поле культуры». Наш проводник в этом «поле» не искал в нас адептов, он с любопытством рассматривал произрастающее там вместе с нами. И мы наслаждались свободой выбора, которой за стенами дома, за темными окнами еще не было.
        Сейчас, мне кажется, человек, продуваемый всеми ветрами, перелистывающий страницы новых изданий по эзотерике, ищет в «поле культуры» скорее дупло, где можно укрыться, возвести преграду чужому взору.
        Темно-зеленое полотно, вывязанное мною на тех семинарах, неизменно воскрешает в памяти атмосферу покоя, взаимного доверия и свободу разума.
        Май, 1997 г.
        МЕТАЭЗОТЕРИКА
        (Карлос Кастанеда. «Дон Хуан»)
        Искусство воина - находить равновесие между ужасом от того, что ты человек, и восхищением от того, что ты человек.
        Карлос Кастанеда
        … Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитывал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто - то или что-то, так кто же? Где же? Все это он думал в эти две минуты решить! Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченной крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольется с ними…
        Ф. М. Достоевский. Идиот

1
        Уже почти два десятка лет тому назад в Москве силами энтузиастов был переведен шедевр эзотерической литературы - четыре тома (всего их шесть), получившие название «Дон Хуан». Автор этого труда - испанский писатель-мистик Карлос Кастанеда.
        «Летом 1960 года, - так начинается первый том, - в то время как я был студентом антропологии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, я совершил несколько поездок на Юго-Запад, чтобы собрать сведения о лекарственных растениях, используемых индейцами этих мест. События, которые я описываю здесь, начались во время одной из этих поездок»
        Оказавшись в художественной реальности, автор невольно превращается в одного из героев, поэтому трудно судить, что с ним произошло на самом деле, а что - в соответствии с художественной правдой, как известно, в значительной мере основанной на вымысле.
        Приступая к чтению какого-нибудь текста, обычно в какой-то мере знаешь, что тебя ожидает: роман, или повесть, или фантастика, или эзотерическое учение, или просто автобиографические размышления человека, прожившего большую, интересную жизнь. Но что, собственно, написал Карлос Кастанеда? Жанр «Дона Хуана» непонятен, и это интригует: не то художественное произведение, не то протоколы встреч автора с индейцем Хуаном из племени Яки, не то эзотерическое учение, вложенное в уста этого индейца (первый том называется «Учение дона Хуана: путь знания индейцев племени Яки»), не то сборник мудростей, не то все вместе. В общем, понимай, как хочешь, поскольку автор на помощь не приходит. Но к эзотеризму «Дон Хуан» безусловно имеет отношение.
        Как герой «Дона Хуана» Карлос Кастанеда добивается эзотерического знания, пытается познакомиться с учением; индеец дон Хуан становится его учителем («бенефактором») и направляет его по «тропе знания». Наставляя других молодых индейцев, дон Хуан говорит, что эзотерический дух (сила) изменяет человека: «Он обучает нас правильному образу жизни, он помогает и защищает тех, кто его знает. Та жизнь, которую вы ведете, - не жизнь совсем. Вы не знаете того счастья, которое проистекает из делания вещей осознанно». В ответ же один из молодых индейцев (внук дона Хуана) раздраженно говорит: «Я думаю, что Карлос собирается стать таким же, как мой дед. Оба говорят, что они хотят знать, но никто не знает, что, черт возьми, они хотят знать». «Невозможно объяснить это знание, - пытается объяснить ему дон Хуан, - потому что оно разное для разных людей».
        Второй том «Дона Хуана» называется «Отдельная реальность». В этом и других (третьем и четвертом) томах речь идет об эзотерической реальности. Кастанеда и все, кто встал на тропу знания, стремятся к познанию особого рода: они пытаются узнать другие миры, населенные духами, силами, магами и колдунами («брухо»). Познание в данном случае не интеллектуальное, а жизненнопрактическое; человек знания учится входить в другие реальности, развивает в себе силы для того, чтобы жить в них. При этом отношение к обычной реальности как единственной и естественной резко меняется. В начале второго тома Карлос Кастанеда пишет: «… В то время учение дон Хуана начало представлять собой серьезную угрозу моей «идее мира «. Я стал терять уверенность, которую все мы имеем, в том, что реальность повседневной жизни является чем-то таким, что мы можем считать гарантированным и само собой разумеющимся». Погружение в иные реальности, где обитают странные, иногда страшные существа, нельзя принимать как внешнее физическое путешествие из страны в страну, а прежде всего как новый внутренний опыт, открывающий двери в другие миры.
Приобретению этого опыта помогают особые техники (психотропные растения, специальные ритуалы), общение и беседы с учителем (магом), собственные внутренние устремления и размышления.
        Нужно отметить, что вся эта жизненная коллизия, все то, что происходит с героем (Карлосом Кастанедой), подано автором (Карлосом Кастанедой) очень деликатно. Он не пытается прямо убеждать читателя в существовании эзотерических реальностей, а с помощью своих сомнений и сопротивления новому взгляду на мир незаметно подводит читателя к их признанию. Ум Кастанеды, его трезвые рациональные размышления протестуют, зачеркивают необычный, неправдоподобный мир, а чувства свидетельствуют против разума, настаивают на существовании этого мира. Читатель вместе с героем невольно втягивается в необычные миры, против своей воли оказывается захваченным событиями, которые в них происходят. Постепенно все переворачивается: обычный мир становится скучным, неинтересным, почти нереальным, а неправдоподобные, как бы приснившиеся эзотерические миры, наоборот, крайне интересными и реальными. При благоприятных обстоятельствах (хороший учитель, удача, собственные усилия) каждый человек, идущий по тропе знания, может в этих мирах достичь многого: видеть невидимое, летать, раздваиваться, беседовать с волшебными животными и т.
п. Эзотерический мир дона Хуана выступает как бы альтернативой нашему обычному, скучному миру с затверженными ролями, наукой, техникой. В этом мире человек - не специалист, не носитель роли, традиций, связанный жизнью и обстоятельствами по рукам и ногам, - а воин, пионер, встречающий лицом к лицу подстерегающие его опасности.
        Читая текст Кастанеды, иногда замечаешь определенную упрощенность и одновременно фантастичность его. Однако вряд ли эти моменты можно считать недостатком, ведь эзотерическое сознание стремится к предельной естественности, как бы детской простоте и наивности, а предмет, с которым оно имеет дело, по самой своей природе фантастичен (в положительном смысле этого слова).

2
        Каждый том «Дона Хуана» представляет собой законченное целое. Разным читателям нравятся разные тома. В тоже время все тома связаны между собой: в них описывается единый эзотерический опыт.
        Внутри каждого тома все изложение также разбито на отдельные законченные части - маленькие новеллы, рассказы. Структурно все они сходны между собой, как сходны, например, поездки Чичикова в «Мертвых душах»: приезд в имение помещика, знакомство с хозяином, покупка мертвых душ и отъезд. Отдельный рассказ в «Дона Хуане» обычно строится по незамысловатой трехчастной схеме: подготовка к эзотерическому опыту (переживанию), само переживание, его осмысление и толкование. Этим достигается интересный эффект - остановка времени: хотя события происходят и все движется, одновременно все стоит на месте, не меняется. Хотя время упоминается и события иногда помещаются во времени, трехчастная структура с одинаковым наполнением лишает его силы, действенности. Внешнее время разрезается и элиминируется, взамен него появляется внутреннее, цикличное время, в котором совершается эзотерический процесс, разворачивается эзотерический опыт. Вообще внешнее время и внешний обычный мир в «Дона Хуане» как бы приглушены, напоминают чуть виднеющиеся в тумане неясные фрагменты отдельных строений и предметов. Внешний мир
вклинивается в повествование отголосками биографий героев, моментами случайно подсмотренной жизни, но эти сведения имеют значение лишь в связи с эзотерическим опытом.
        При более подробном описании трехчастной схемы отдельного рассказа из «Дона Хуана» в ней можно различить следующую последовательность. Вначале описывается незначительное внешнее событие обычного мира (например, прибытие героя в какую-нибудь местность). Затем происходит встреча (знакомство) героев, предварительные разговоры, не имеющие прямого отношения к эзотерическому опыту. Значительно больше места занимает подготовка к эзотерическому опыту и переживаниям. Центральное место отведено описанию самого эзотерического переживания. Следующий этап - выход из эзотерического опыта. После возвращения из эзотерического мира начинается осмысление происшедшего и беседа по этому поводу с учителем или другими участниками опыта. Заканчивается рассказ отъездом Карлоса Кастанеды (иногда эта часть опускается). В такой структуре автору удается противопоставить обычный мир миру эзотерическому, подготовку к эзотерическим переживаниям - самому эзотерическому опыту. Если внешний обычный мир намечается бледными штрихами, то эзотерический описывается подробнейшим образом, шаг за шагом, деталь за деталью. Если подготовка
к эзотерическому опыту дана подчеркнуто объективно, неэмоционально, скучно, инструктивно, то сам эзотерический опыт подается ярко, субъективно, эмоционально. Вот пример.
        Подготовка к одному из эзотерических опытов.
        «После долгого молчания о» открыл один узел. Это было женское растение дурмана, которое он собрал вместе со мной. Все листья, цветы и семенные коробочки, которые он приготовил ранее, были сухими. Он взял длинный кусок корня в форме игрека и вновь завязал узел… Затем медленно и терпеливо начал вырезать.
        … Корень был сухой и волокнистый. Дон Хуан сделал два надреза, разворошил и уложил волокна на глубину надрезов… Затем он перешел к деталям… Окончательным продуктом была вытянутая фигурка человека со сложенными на груди руками, при этом кисти рук были сплетены в замок.
        Дон Хуан поднялся и прошел к голубой агаве, которая росла перед домом рядом с верандой. Он взял твердый шип одного из центральных мясистых листьев, нагнул его и повернул три-четыре раза. Круговое движение почти отделило шип от листа. Он повис. Дон Хуан взял его зубами и выдернул… Затем очень ловко он приделал в передней части фигурки под сложенными руками шип таким образом, чтобы острый конец выступил из сцепленных ладоней. Он вновь зубами вытащил почти весь шип, который выглядел теперь как длинное копье, выступающее из груди фигурки. Не глядя больше на фигурку, дон Хуан положил ее в свою кожаную сумку. Казалось, усилия измучили его. Он растянулся на веранде и заснул».
        Один из эзотерических опытов.
        «Я испытал очень затруднительный момент, поняв, что, хотя в голове у меня совершенно ясные мысли, говорить я не могу. Я хотел высказаться о странном качестве воды, но то, что последовало, совершенно не было речью. Я ощущал, что мои невысказанные мысли выходили у меня изо рта в жидком виде. Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы. Это был приятный поток жидких слов… Я сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду. Я увидел дно соусницы; я медленно приподнял голову и увидел среднего размера черную собаку, приближающуюся к воде. Собака начала пить. Я поднял руку, чтобы прогнать ее от моей воды. Чтобы выполнить это движение, я сфокусировал взгляд на собаке и внезапно увидел, как собака стала прозрачной. Вода была сияющей тягучей жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки в ее тело; я видел, как затем вода растекается равномерно по всему ее телу и затем изливается через каждый из волосков. Я видел, как светящаяся жидкость движется по каждому волоску и затем выходит из волосков, образуя длинный, белый, шелковистый ореол…
        Я добрался до воды, опустил лицо в соусницу и пил вместе с собакой. Мои руки опирались о землю передо мной, и когда я пил, я видел, как жидкость течет по венам, приобретает красные, желтые и зеленые оттенки. Я пил еще и еще. Я пил, пока жидкость не начала изливаться из моего тела через каждую пору и не стала выдаваться наружу, подобно шелковым волокнам, и я также обрел длинный светящийся переливающийся ореол. Я посмотрел на собаку, ее ореол был таким же, как и мой. Высшая радость наполнила все мое тело, и мы вместе побежали в направлении какого-то желтого тепла, исходящего из какого-то неопределенного места. И гам мы стали играть. Мы играли с псом и боролись, пока я не стал знать все его желания, а он - все мои… Затем мир медленно стал ясным и в фокусе. Мое поле зрения снова стало очень круглым и широким, и вместе с этим пришло первое обычное сознательное действие, состоящее в том, чтобы оглянуться и взглянуть на это чудесное существо. И тут я столкнулся с очень трудным переходом. Переход от моего нормального состояния прошел для меня почти незаметно; я был в сознании, мои чувства и мысли были
критериями этого; и переход был гладок и ясен.
        Но эта вторая фаза, пробуждение к серьезному трезвому сознанию, была поистине потрясающей. Я забыл, что я был человеком. Печаль от такого непоправимого положения была столь велика, что я заплакал».
        Разрабатывая подобную «драматургию», Карлос Кастанеда добивается двойного эффекта. Как в кинематографе или в музыкальном произведении готовится кульминация, приходящаяся на эзотерическое переживание. Снижается ценность обычного, внешнего мира, резко возвышается, усиливается ценность внутреннего мира и опыта. Но есть еще и третий, промежуточный мир - мир эзотерического учения и общения. Здесь складываются отношения магов и учеников, происходит обмен опытом, оценка и осмысление эзотерической жизни. И время тут особое - время эзотерического учения: иногда оно течет быстро, иногда не течет вообще, иногда поворачивает назад. Внешний, обычный мир - самый бедный, неинтересный, время в нем почти не течет, знание не накапливается, ничто не меняется. Мир эзотерического учения, напротив, динамичный, темпоральный, насыщенный событиями и проблемами. В нем - не только обычные люди и ученики, но и магические существа, вхожие в эзотерические миры: олли (духи, силы), Мескалито (дух-защитник), маги (волшебники), пугающие воображение животные, необычайные серебристые птицы-духи и т. п.

3
        Обычный человек в эзотерический мир войти не может: чтобы туда попасть, необходимо пройти путь ученичества и принимать психотропные растения (пейот, дурман, специальные грибы). Важную роль при этом играет и следование ритуалу: все действия должны строиться в строгом соответствии с его предписаниями, которые сообщает учитель, а ученик должен намертво запомнить. На начальной стадии ученичества главная проблема, однако, не усвоение техники, способа (как, например, в буддизме), а преодоление самого себя. Человек должен побороть страх перед неизвестным, решиться на эзотерический опыт, не растеряться в необычной, пугающей ситуации. В дальнейшем, правда, учитель дает ученику и «обычные» эзотерические психотехники, например, учит концентрации внимания, управлению сном и т. п.
        Эзотерический мир, куда Карлос Кастанеда проникает с помощью своего «бенефактора» дона Хуана, существенно отличается от мира Штейнера или Шри Ауробиндо, где правит христианский Бог. Это и не мир, где жизнь и ценность человека отсчитываются относительно абсолютной ценности всемогущего и всеблагого Бога, и не мир эзотерических законов развития и эволюции. И не обычный мир, затерянный среди мириад других элементов. Эзотерический мир Карлоса Кастанеды - дона Хуана повернут к входящему в него человеку, так сказать, ценностно валентен ему. В этом мире есть «места» хорошие и плохие, защитники и враги, твоя жизнь и твоя смерть, силы и бессилие. Собственно, эзотерический мир - это много миров и необычных существ, поляризующихся по отношению к человеку, вступающих с ним в определенные личные взаимоотношения. Эти существа, духи, силы можно привлечь на свою сторону, ими можно манипулировать; они позволяют приобрести необычайные способности: человек становится сверхсильным, может летать, как птица, видеть существо вещей и т. п.
        Короче, это мир первобытной магии, мир отчасти пантеистический. В нем пейот - растение и одновременно защитник человека (Мескалито), а также то, что дает ему личную силу; олли - дымок, получаемый при сгорании особых психотропных грибов, и личная сила мага, а также существо, меняющее свою форму. В эзотерической реальности своя магическая флора и фауна, особое время и пространство, магическая география и среда. Например, человек видится как светящееся яйцо, из него истекают сверкающие нити, идущие к другим живым существам. Чтобы почувствовать ближе этот мир, послушаем дальше Карлоса Кастанеду.
        «Он (дон Хуан) сделал повелительный жест рукой, чтобы я замер.
        - Абутол уже здесь! - сказал он.
        Я раньше ни разу не слышал этого имени и колебался спросить его об этом или нет, когда уловил звук, похожий на звон в ушах.
        Звук становился громче и громче, пока не стал подобен реву гигантского быка. Он длился короткий миг и постепенно затих, пока снова не наступила тишина. Сила и интенсивность звука испугали меня. Я трясся так сильно, что едва мог стоять, и все же рассудок мой работал совершенно нормально. Если несколько минут назад меня клонило в сон, то теперь это чувство полностью пропало, уступив свое место исключительной ясности. Звук напомнил мне научно-фантастический фильм, в котором гигантская пчела вылетает из зоны атомной радиации. Я засмеялся при этой мысли. Я увидел, что дон Хуан опять принял свою расслабленную позу. И внезапно на меня нашло видение огромной пчелы, которое было более реально, чем обычная мысль. Она (мысль) была отдельной, окруженной исключительной ясностью. Все остальное было изгнано из моего ума…
        … Затем я услышал голос дон Хуана:
        - Поднимайся! Двигайся! Поднимайся!
        Видение исчезло и я снова мог видеть его знакомое лицо.
        - Я принесу воды, - сказал я после бесконечной минуты.
        Мой голос прервался. Я с трудом мог выговаривать слова. Дон Хуан согласно кивнул. По пути я понял, что мой страх исчез так же загадочно и так же быстро, как и появился.
        Приближаясь к ручью, я заметил, что могу ясно видеть каждый предмет на пути… Я полностью ушел в это открытие, когда тог же странный звук, который я слышал раньше, появился вновь.
        Мои мышцы напряглись. «Ануктал (так я расслышал слово в этот раз) здесь!» - сказал дон Хуан.
        Звук казался мне таким громоподобным, таким всепоглощающим, что ничто другое значения не имело.
        Когда он утих, я почувствовал, что ручей, который минуту назад был с ладонь шириной, внезапно увеличился так, что стал огромным озером. Свет, который, казалось, падал сверху, касался поверхности, как бы сверкая сквозь толстое стекло. Время от времени вода отливала золотистым цветом, затем становилась темной, неосвещенной, почти невидимой и все же странно присутствующей…
        Я решил, что с меня хватит, но когда я поднялся, чтобы уйти, то почувствовал дрожь земли. Земля под моими ногами тряслась. Я потерял равновесие, упал на спину и оставался в этом положении, пока земля сильно тряслась.
        Я попытался схватиться за скалу или куст, но что-то ехало подо мной. Я вскочил, секунду стоял и опять упал.
        Земля, на которой я сидел, двигалась, соскальзывая в воду как плот. Я оставался неподвижным, скованным ужасом, который был, как и все прочее, уникальным, беспрерывным и абсолютным. Я двигался через воды черного озера на клочке почвы, который был похож на земляное бревно. У меня было чувство, что я двигаюсь в южном направлении, влекомый течением. Я мог видеть, как вокруг завихривалась вода. Она была холодной и странно тяжелой на ощупь. Мне казалось, что она живая…
        В тесных сумерках пейзаж был очень ясен. Я сделал пару шагов. Отчетливый звук многих человеческих голосов донесся до меня. Я пошел на этот звук. Пройдя примерно 100 метров, я внезапно остановился, так как передо мной был тупик. Место, где я находился, было корралем, окруженным огромными валунами. Я мог за ними различить еще один ряд, затем еще и еще, пока они не перешли в отвесные горы. Откуда - то доносилась музыка. Это был текучий, непрерывный, приятный для слуха поток звуков.
        У подножья одного из валунов я увидел человека, сидящего на земле, его лицо было повернуто ко мне почти в профиль. Я приближался к нему, пока не оказался чуть ли не в трех метрах; тогда он повернул голову и взглянул на меня. Я замер: его глаза были водой, которую я только что видел! Они были так же необъятны и в них светились тс же золотые и черные искорки. Его голова была заостренной, как ягода земляники; кожа была зеленой, испещренной бесчисленными оспинками в точности как поверхность растения пейота. Я стоял перед ним и глядел, не отрываясь. Я чувствовал, что он намеренно давит мне на грудь своим взглядом. Я задыхался. Я потерял равновесие и yпал на землю. Его глаза отвернулись от меня. Я услышал, что он говорит со мной. Сначала его голос был подобен мягкому шелесту ветерка. Затем я услышал его как музыку, как мелодию голосов - и я «знал», что мелодия говорила:
        - Чего ты хочешь?
        Я упал перед ним на колени и стал говорить о своей жизни, потом заплакал.
        Он снова взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза отталкивают меня, и подумал, что этот момент будет моментом моей смерти.
        Он сделал мне знак подойти ближе. Я колебался, прежде чем сделать шаг вперед; когда я приблизился, он отвел от меня свои глаза и показал мне тыльную сторону своей ладони. Мелодия сказала:
        - Смотри.
        В середине его ладони была круглая дырка.
        - Смотри, - опять сказала мелодия.
        Я взглянул на дырку и увидел самого себя. Я был очень старым и слабым и бежал от нагонявшей меня погони. Вокруг меня повсюду летали искры. Три из них задели меня: две - голову и одна - левое плечо. Моя фигура в дырке секунду стояла, пока не выпрямилась совершенно вертикально, а затем исчезла вместе с дыркой.
        Человек этот, который был Мескалито, вновь повернул ко мне свои глаза. Они были гак близко от меня, что я услышал, как они мягко гремят тем самым непонятным звуком, который я уже так много раз слышал этой ночью. Постепенно они стали спокойными, пока не стали подобны тихим озерам с золотыми и черными искрами.
        Он опять отвел глаза и отпрыгнул как кузнечик на расстояние чуть не в 25 метров. Он прыгнул еще и еще и исчез».
        Или вот другой рассказ. Карлос Кастанеда спрашивает:
        « - А как насчет меня, дон Хуан? Разве ты учил меня не для того, чтобы я изменился?
        - Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Может случиться, что однажды ты станешь человеком знания, но это не изменит тебя. Когда-нибудь ты, возможно, сможешь увидеть людей в другом плане, и тогда ты поймешь, что нет способа изменить что-либо в них.
        - Что это за другой план виденья людей, дон Хуан?
        - Люди выглядят по-другому, если их видишь. Маленький дымок поможет тебе увидеть людей как нити света.
        - Нити света?
        - Да. Нити, как тонкая паутина. Очень тонкие волокна, которые циркулируют от головы к пупку. Таким образом, человек выглядит как яйцо из циркулирующих волокон. А его руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.
        - И так выглядит каждый?
        - Каждый. Кроме того, человек находится в контакте со всем остальным, не через руки, правда, а через пучок длинных волокон, вырывающихся из центра его живота. Эти волокна присоединяют человека ко всему окружающему; они сохраняют его равновесие, придают ему устойчивость. Поэтому, как ты сможешь увидеть когда-нибудь, человек - это светящееся яйцо, будь он нищим или королем, и нет способа изменить это или, вернее, что можно изменить в светящемся яйце, а?».
        И еще один рассказ.
        «Мы уселись, и дон Хуан начал говорить. Он сказал, что ему ясно, что я ничего не могу уразуметь до тех пор, пока не обговорю это, и поэтому он не возражает против моих вопросов и собирается рассказать мне об олли.
        - Олли не в дымке, - сказал он. - Дымок берет тебя гуда, где находится олли, а когда ты станешь с олли одним целым, то тебе больше не понадобится курить. С этих пор ты сможешь призывать своего олли по желанию и заставлять его делать все, что пожелаешь. Олли не плохие и не хорошие, но используются магами для гой цели, для какой они найдут их пригодными. Мне нравится олли, потому что он не требует от меня многого. Он постоянен и честен.
        - Каким ты видишь олли, дон Хуан? Те трое людей, которых я, например, видел, выглядели для меня обычными людьми; как бы они выглядели для тебя?
        - Они бы выглядели обычными людьми.
        - Но тогда как же ты можешь отличить их от обычных людей?
        - Обычные люди выглядят светящимися яйцами, когда ты видишь их. Но люди всегда выглядят как люди. Вот что я имел в виду, когда сказал, что ты не можешь увидеть олли. Олли принимают разную форму. Они выглядят как собаки, койоты, птицы, даже как репейники или что угодно другое. Единственное различие в том, что когда ты видишь их, то они выглядят совершенно так, как то, форму чего они принимают. Все имеет свою собственную форму бытия, когда ты видишь. Люди выглядят яйцами, другие вещи выглядят как что-то еще, но олли можно видеть только в той форме, которую они изображают. Эта форма достаточно хороша, чтобы обмануть глаза человека. Собака, например, или ворона, никогда не обманываются…
        - Мне не ясна их функция, дон Хуан? Что делают олли в мире?
        - Это все равно, что спросить меня, что мы, люди, делаем в мире. Я действительно не знаю. Мы здесь, и это все. И олли здесь так же, как мы; и, может быть, были здесь и до нас».

4
        Итак, что это такое: галлюцинация, истинная реальность, помрачение сознания? В чем смысл введения подобной реальности, вхождения в нее, жизни в ней? В первых двух томах вопрос решается весьма оригинально. Карлос Кастанеда (не забудем, что мы даже не знаем, кто это такой - автор «Дона Хуана» или его герой) описывает свои переживания как весьма реальные впечатления мира. Но выйдя из эзотерического мира, он отказывается верить своим глазам и чувствам. Кастанеде кажется, что все его переживания, все, что он видел, - галлюцинации, т. е. не существует на самом деле. Эзотерический мир, думает Кастанеда, вызван «нарушенным восприятием», подобно тому, как мираж в пустыне вызван лучами, идущими от облаков. Он пишет:
        «Для того, чтобы учить и передавать свое знание, дон Хуан использовал три хорошо известных психотропных растения: пейот, дурман и вид грибов.
        Путем раздельного принятия внутрь каждого из этих галлюциногенов он продуцировал во мне, как своем ученике, некоторые любопытные состояния нарушенного восприятия или измененного сознания, которые я называл «состояние необычной реальности». Я использовал слово «реальность» потому, что в системе верований дона Хуана основным пунктом было то, что состояния сознания, продуцируемые принятием любого из этих трех растений, были не галлюцинациями, а целыми, хотя и необычными аспектами реальности повседневной жизни. Дон Хуан вел себя по отношению к этим состояниям необычной реальности не так, как если бы они были реальны, а как к реальным».
        Но Карлос Кастанеда, добросовестно описывая свои переживания эзотерического мира, каждый раз задает вопрос, а что же было на самом деле: летал или не летал, встречался с духами или нет, были духи или только казались, что были. Дон Хуан отвечает уклончиво и хитро.
        «Был вопрос, - пишет Кастанеда, - который я хотел задать ему. Я знал, что он ускользнет от него, поэтому я ждал, когда он сам коснется этой темы; я ждал весь день. Наконец, прежде чем уехать этим вечером, я вынужден был спросить его.
        - Я действительно летал, дон Хуан?
        - Так ты мне сам сказал. Или было не так?
        - Я имею виду, тело мое летало? Взлетал ли я, как птица?
        - Ты всегда задаешь мне вопросы, на которые я не могу ответить. Ты летал. Для этого и есть вторая порция «травы дьявола». Когда ты будешь принимать ее больше, ты научишься летать в совершенстве. Это не просто. Человек летает с помощью второй порции «травы дьявола». Это все, что я могу тебе сказать. То, что ты хочешь узнать, не имеет смысла. Птицы, летают как птицы, а человек, который принял «траву дьявола» летает как человек, принявший «траву дьявола».
        - Так же, как птицы?
        - Нет, так же, как человек, принявший «траву дьявола».
        - Значит в действительности я не летал, дон Хуан? Я летал в своем воображении. Только в своем мозгу. Где было мое тело?
        - В кустах, - отрезал он, но тут же снова засмеялся. - Твоя беда в том, что ты принимаешь все только с одной стороны. Ты не считаешь, что человек летает; однако колдун проносится тысячи миль в одну секунду. Оп может нанести удар своему врагу, находящемуся очень далеко. Так летает он или пет?
        - Видишь ли, дон Хуан, мы с тобой по-разному ориентированы. Предположим, что один из моих друзей-студентов был бы здесь со мной, когда я принял «траву дьявола». Смог бы он увидеть меня летающим?
        - Ну вот, опять ты со своими вопросами о том, что случилось бы, если… Бесполезно говорить таким образом. Если твой друг примет вторую порцию «травы дьявола», то все, что сможет сделать - это летать. Ну, а если он просто наблюдает за тобой, то он может увидеть тебя летающим, а может и не увидеть. Это зависит от человека.
        Но я хочу сказать, дон Хуан, что если мы с тобой смотрим на птицу и видим ее летящей, то мы ведь согласимся, что она летит, но если б двое моих друзей видели меня летящим, как я это делал прошлой ночью, то согласились бы они, что я лечу?
        - Ну, они могли бы согласиться. Ты согласен с тем, что птицы летают, потому что видел их летающими: полет обычен для птиц. Но ты можешь не согласиться с другими вещами, которые птицы делают, потому что никогда не видел, что они их делают. Если твои друзья знали о людях, летающих с помощью «травы дьявола», тогда они согласились бы.
        - Давай я скажу это по-другому, дои Хуан. Если я привяжу себя к скале тяжелой цепью, то стану летать точно так же, потому что мое тело не участвует в моем полете?
        Дон Хуан взглянул на меня недоверчиво.
        - Если ты привяжешь себя к скале, - сказал он, - то я боюсь, что тебе придется летать, держа скалу с ее тяжелой цепью».
        Похоже, что для дона Хуана нет деления на объективную реальность и субъективные представления. Для него реально то, что есть в его сознании, что он видит и чувствует. Реально все то, в чем человек живет, что он сознает (кстати, анимистическое сознание устроено точно так же).
        В то же время ясно, что тело человека, летающего как птица в эзотерическом мире, лежит неподвижно на земле. Это понимает сам Карлос Кастанеда, наблюдая за другими учениками и слушая их рассказы о его собственных полетах. Но, может быть, летает не физическое тело, а скажем, астральное. Кроме того, в третьем и четвертом томах и дон Хуан и его друг маг дон Хенаро (и даже в конце концов сам Карлос Кастанеда) наяву делают вещи, действительно, невозможные для обычных людей: прыгают на деревья, скалы и в пропасти, видят сквозь обычный мир мир эзотерический и т. п. Но вернемся к поставленному вопросу: что собой представляет эзотерическая реальность и в чем ее смысл. Один ответ стал уже привычным: Карлос Кастанеда и дон Хуан «летят в самих себе», то есть мир, который они наблюдают, абсолютно реален лишь для их сознания (а для других может вообще не существовать). Второй ответ выглядит так: предположим, что мир, который наблюдает Карлос Кастанеда, есть не самом деле, что на самом деле существуют олли, Мескалито, ведьма ла Каталина, волшебный олень или койот; однако беда в том, что удостовериться в
истинности или ложности этого мира невозможно никаким способом. Или человек входит в эзотерический мир, тогда он для него безусловно есть, или не входит, тогда он ничего не может сказать о нем. Эзотерический мир не эфир, и с ним нельзя провести решающий эксперимент, по поводу его нет теории, да и непонятно, в каком пространстве, в каком времени он локализируется. В чем же смысл такой реальности?
        Вспомним средневековой карнавал. Это не был праздник в нашем понимании, это была сама жизнь. В среднем, целых три (!) месяца в году в смеховой, карнавально-театральной стихии низвергались и пародировались все социальные отношения, снижались святыни, осмеивались роли и титулы. Весь мир перевертывался вверх дном, любой бедняк и нищий мог быть всем, кем угодно: королем, кардиналом, принцем. Целых три месяца средневековой жизни человек жил необычной, почти эзотерической жизнью, и можно спросить, в чем же ее смысл? Если учесть присущие средневековой жизни рутину и однообразие, гнет сословных, иерархических отношений, то можно предположить следующее. Карнавал на время освобождал человека от гнета этой каждодневной рутины, предоставлял ему свободу. Но есть еще одно, пожалуй, более важное обстоятельство. Карнавал позволял преодолеть или смягчить противоречия христианского мировоззрения. Христос говорил, что все люди перед Богом равны, что обычная жизнь с ее ролями перед жизнью вечной не имеет никакой цены, а между тем эта жизнь строилась на неравенстве (усугубленном сословными отношениями) и ценилась
практически значительно выше жизни небесной. Карнавальная стихия, переворачивая обычный мир и сословные отношения, как бы возвращала человека к заповедям Христа, уравнивала всех людей, снижала ценность обычной, упорядоченной социальными отношениями жизни. Карнавал в рамках полуритуала-полуискусства вводил человека в будущую божественную, справедливую жизнь, но вводил, так сказать, условно, на не совсем законных основаниях. Поэтому божественная карнавальная жизнь была во многом призрачна, отягощена обычной, земной жизнью.
        Важно понять, что средневековый карнавал не отрицал, а укреплял культуру (хотя внешне все строилось на отрицании и снижении). Жить в средневековой культуре можно лишь в случае выхода из нее, преодоления ее жестких условностей, частичного снятия культурных значений, присваивания других значений и т. п. Обычная средневековая жизнь сковывала человека, карнавал возвращал ему свободу, правда, в стихии искусства, ритуала, семиотики. В карнавальной стихии достигалась не только свобода, но и разнообразие, дистанция от культуры, которой человек безраздельно принадлежал. Нельзя ли эти представления распространить и на «Дона Хуана»?
        Обычный современный мир весьма значим и ценен для обычного современного человека. Однако для мага и его ученика, знакомого с миром олли и Мескалито, весь современный мир с его суетой и проблемами мало интересен. В этом мире человек пребывает в относительной безопасности и от него мало что зависит. В эзотерическом же мире человек зависит только от самого себя, от своего личного мужества, силы, смелости, удачливости. Он прислушивается к своему даймону, а не к начальству, рассчитывает на свою удачу и мастерство, а не на образование и занимаемое место. Он ощущает себя не членом общества и культуры, обязанным жить в старом, привычном мире, а любознательным подростком, ковбоем, пионером, окруженным таинственным и неизвестным миром. В обычном современном мире человек включен в массу опосредованных отношений (условностей, традиций, правил, норм и т. п.), которые изолируют человека от живой жизни, отчуждают людей друг от друга, переводя живую реальность в абстрактные, безразличные символы, схемы, знания. В эзотерическом мире все реальности даются как непосредственные, все действия и силы направлены лично
на человека. Этот мир - не мир идей, объективных законов, а живой, валентный человеку мир, обрушивающийся на него, требующий от него прямого отношения и ответа.
        «Если Мескалито станет твоим защитником, - говорит дон Хуан, - то придется слушать его, понравится тебе это или нет, потому что ты можешь его видеть, и ты должен следовать тому, что он скажет. Он заставит тебя подходить к нему с уважением».
        Как антипод, противоположность обычному миру, эзотерический мир и его реальности вполне могут быть уподоблены карнавальной стихии. Это карнавал, это способ жить в обычном мире, если вы его не принимаете, если вы его презираете, если ваши чувства протестуют против гнетущей вас культурной обусловленности и рутины. Но одновременно эзотерический мир дона Хуана возрождает древний, культурный архетип - мир и инициативу охотника, стоящего лицом к лицу с дикой и опасной природой (дикими животными, коварными врагами, природными стихиями; за его спиной только его личные силы и тотем, рядом с ним только такие же мужественные охотники). Такой архетип в условиях разрушения старой культуры вполне может стать животворной основой для новой культуры, новой жизни.
        Но есть еще один аспект понимания реальности Карлоса Кастанеды и дона Хуана. Все, что они говорят или видят, можно понимать и как мудрость, как особую ценность и как психотехническую установку. Это требует, конечно, толкования, интерпретации и предполагает условное, а не буквальное понимание того, что говорится. Вот, к примеру, первый эзотерический опыт Карлоса Кастанеды - поиск им «своего места», места, «дающего силу», а также выявление не своих, опасных мест.
        «Я думал, что задание найти определенное «пятно» счастья было просто его способом отделаться от меня, однако я поднялся и начал шагать туда-сюда по веранде. Небо было ясным, и я мог хорошо видеть, что было на самой веранде и рядом с ней. Должно быть, я ходил около часа и более того, но ничего не случилось, что открыло бы мне местонахождение «пятна». Я устал шагать и сел. Через несколько минут я пересел на другое место, затем на следующее, пока таким полуавтоматическим образом не исследовал весь пол. Я старался «почувствовать» разницу между местами, но у меня не было критерия для различий. Я чувствовал, что напрасно трачу время, но остался, оправдывая себя тем, что приехал для того лишь, чтобы встретиться с доном Хуаном.
        Я лег на спину и подложил руки под голову. Затем я перекатился на живот и полежал немного так. Я повторил такой процесс перекатывания по всей поверхности пола. И мне показалось, что я наткнулся хоть на какой-то критерий. Я чувствовал себя теплее, лежа на спине. Я стал кататься опять, теперь в обратную сторону. Я испытывал те же ощущения тепла или холода в зависимости от того положения, в котором я лежал, но разницы между местами не было…
        Я снова начал кататься, так как эта процедура была самой удобной. Однако на этот раз я клал руки на подбородок и всматривался в каждую деталь. Через некоторое время темнота вокруг меня изменилась. Когда я фокусировал свой взгляд на точке, находящейся прямо перед моими глазами, то вся периферийная зона моего поля зрения окрашивалась однообразным зеленовато-желтым цветом. Эффект был поразителен. Я держал глаза фиксированными на точке прямо перед ними и начал ползти в сторону на животе, передвигаясь по 30 см за раз.
        Внезапно в точке, находящейся примерно на середине пола, я почувствовал перемену оттенка. В точке справа от меня, все еще на периферии поля зрения, зеленовато - желтый оттенок стал интенсивно пурпурным. Я сконцентрировал на этом свое внимание. Пурпурный цвет сменился на более бледный, по все еще блестящий и оставался таким все время, пока я держал на нем свое внимание. Я положил на это место свой пиджак и позвал дона Хуана. Он вышел на веранду. Я был действительно возбужден, потому что видел перемену в оттенках. Казалось, он не был поражен этим, но сказал мне, чтоб я сел на это место и описал свое ощущение на нем.
        Я уселся, а затем лег на спину. Он стоял рядом и спрашивал меня, как я сейчас себя чувствую. Но я не чувствовал никаких отличий. Примерно в течение 15 минут я пытался ощутить или увидеть разницу, в то время как дон Хуан терпеливо стоял рядом, Я чувствовал какое-то отвращение ко всему. Во рту был металлический привкус. Внезапно у меня заболела голова. Появилось ощущение, что я заболеваю. Мысль о моем бессмысленном предприятии приводила меня в ярость. Я поднялся.
        Дон Хуан, видимо, заметил мое глубокое упадочное настроение. Он не смеялся, но сказал, что передо мной открыты лишь два пути: одеться и ехать домой - ив этом случае я никогда не буду учиться - или же решить загадку.
        Я хотел немедленно уехать, но был слишком усталым для этого. К тому же ощущение оттенков было столь поразительно, и я был уверен, что это все-таки критерий. Вероятно, есть еще какие-нибудь изменения, которые можно отметить. Во всяком случае было слишком поздно, чтобы уезжать. Поэтому я начал все сначала…
        На этот раз я быстро передвигался с места на место, минуя точку дона Хуана. Когда я достиг центра, то понял, что произошло еще одно изменение в окраске и опять на краю поля моего зрения. Однообразный зеленовато-желтый оттенок, который я видел повсюду, превратился в одном месте, справа от меня, в яркий серо-зеленый. Какой-то момент этот оттенок держался, а затем внезапно изменился в другой постоянный оттенок, отличный от того, что я видел раньше. Я отметил эту точку ботинком, и продолжал кататься во всех возможных направлениях. Больше никаких изменений не было.
        Я вернулся к точке, отмеченной ботинком, и осмотрел ее. Эта точка находилась в 1,5-2 м от той, что была отмечена пиджаком, в юго-восточном направлении. Рядом с ней был большой камень. Совсем на недолгое время я присел рядом, пытаясь найти отгадку, приглядываясь к каждой детали, но не чувствовал никакой разницы.
        Я решил испытать другую точку. Быстро опустившись на колени, я собрался уже лечь на свой пиджак, когда почувствовал необычное ощущение. Это было, скорее, подобно физическому ощущению чего-то, фактически давящего на мой живот. Волосы у меня поднялись дыбом. Мои ноги слегка вытянулись, туловище наклонилось вперед и кисти рук были выставлены напряженно вперед с пальцами, согнутыми как клешни. Я заметил свою странную позу и еще больше испугался. Я невольно попятился и уселся рядом с ботинком, пытаясь сообразить, что же вызвало у меня такой испуг. Я подумал, что это, должно быть, усталость: уже почти наступил день. Я чувствовал себя глупо и неудобно. Однако же я никак не мог попять, что меня испугало, и никак не мог уразуметь, что хочет от меня дон Хуан… Думая, что дон Хуан, возможно, наблюдает за мной, я прислонился спиной к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести в порядок свои мысли, но я заснул.
        Я услышал, как дон Хуан разговаривает и смеется надо мной, и проснулся.
        - Ты нашел точку, - сказал он.
        Сначала я его не понял, но он повторил, что то место, где я заснул, и было нужным местом».
        Можно, конечно, понять поиск своего места буквально. Однако «место» может иметь смысл не только как «место в пространстве», но и как «место в жизни» или претензия на что-то, стремление приобрести некое значение. И тогда поиск своего места можно понять в окружении таких представлений и народных мудростей, как «найти себя», «рубить дерево себе по плечу», «не в свои сани не садись», «не имей того и не стремись к тому, что тебе не принадлежит по сути и по праву» и т. п. О. Генисаретский как-то обратил внимание, что архаическое пространство означено, оживлено (небо - это не только то, что вверху, но дом Бога, низ - не только то, что внизу, но и царство мертвых) и что это значение глубоко проникло и в наше современное сознание. Такие сугубо умственные понятия, как «средо-точение» (мысли), «раз-мышление», «пере-живание» и многие другие явно опространственны, несут в себе следы архаического означения пространства. В этом смысле и понятия «своего» или «чужого» места глубоко символичны, они могут быть прочитаны и поняты как мудрость, архетип. При такой трактовке эзотерика Карлоса Кастанеды сближается с
такими эзотерическими учениями, как дзэн или даосизм.

5
        Подобно многим другим гуру, дон Хуан помогает Карлосу Кастанеде преодолеть обычный мир и войти в необычную, эзотерическую реальность. На этом пути ученик изменяется: преодолевает свой страх, учится вести себя в необычных, экстремальных для жизни ситуациях, осваивает ритуал, начинает иначе понимать и себя, и мир. Войти в эзотерический мир можно, лишь отказавшись от привычных представлений, очевидных, естественных истин, лишь изменив себя, свое сознание. Всеми действиями ученика руководит его учитель (бенефактор), при этом в ходе учения между учителем и учеником складываются родственные, теплые отношения. И понятно почему: учитель часто проводит ученика между жизнью и смертью, приоткрывает ему новый мир, ученик же успешно решает свои задачи в том случае, если не только абсолютно доверяет учителю, но и проникается к нему чувствами дружбы, любви, сыновнего уважения. В отличие от других эзотерических учений в «Доне Хуане» подробно раскрываются чувства Карлоса Кастанеды к своему бенефактору на разных этапах учения и отношения, которые между ними сложились.
        В ходе учения Кастанеда переживает противоречивые чувства: с одной стороны, сильнейший, иногда смертельный страх и не менее сильный экстаз (восторг), с другой - слабость, одиночество, отчаяние, неуверенность. Сталкиваясь с эзотерическим миром, входя в него, вступая в контакт с олли, Мескалито и другими существами этого мира, Кастанеда испытывает страх, потрясение. Вот, например, один из эпизодов переживаний Карлоса Кастанеды.
        «Я лихорадочно пел до тех пор, пока был в состоянии произносить слова. Я чувствовал, будто мои песни были внутри моего тела и сотрясали меня непроизвольно: мне нужно было срочно выйти и найти Мескалито, иначе я взорвусь. Я пошел в сторону пейотного поля, продолжая петь свои песни. Я знал, что мои песни - неоспоримое доказательство моей единственности, индивидуальности. Я ощущал каждый свой шаг, который отдавался от земли эхом; Эхо шагов продуцировало неописуемую эйфорию от осознания себя человеком.
        Каждое из растений пейота сияло на поле голубоватым мерцающим светом. Одно растение светилось особенно ярко. Я сел перед ним и спел ему свои песни. Когда я пел, из растения вышел Мескалито: та же человекоподобная фигура, которую я видел раньше. Он посмотрел на меня.
        Я пропел ему песни с большим (для человека моего темперамента) выражением. Еще были звуки флейт или ветра, знакомые музыкальные колебания. Мескалито, казалось, сказал так же, как и два года назад: «Что ты хочешь?» Я очень громко ответил, что в моей жизни и в моих поступках чего-то не хватает, но не могу обнаружить, чего именно. Я просил его сказать, что со мной происходит, а также просил его назвать свое имя, чтобы я мог позвать, когда буду нуждаться в нем. Он взглянул на меня, вытянул губы тромбоном - они достигли моего уха - и сказал мне свое имя.
        Внезапно я увидел своего собственного отца, стоящего посредине пейотного поля, но поле исчезло и все переместилось в старый дом моего детства. Мы с отцом стояли у фигового дерева. Я обнял его и поспешно стал говорить о том, чего я никогда не мог ему сказать. Каждая из моих мыслей была цельной, законченной и уместной. Было гак, как будто у нас не было времени, и нам нужно было сказать все сразу.
        Я говорил потрясающие вещи о моих чувствах по отношению к нему: то есть то, что при обычных обстоятельствах я никогда бы не смог произнести вслух. Мой отец не говорил, он просто слушал, а затем был «утянут» куда-то прочь. Я снова был один и плакал от раскаяния и печали…
        Что-то громадное дышало и ходило вокруг меня. Я считал, что это что-то охотится за мной. Я побежал и спрягался под валун, пытаясь оттуда определить, что преследует меня. В один из моментов я выполз из моего убежища, чтобы взглянуть, и мой преследователь (кем бы он ни был) бросился на меня. Он был подобен гигантскому слизню, который упал на меня. Я думал, что его вес меня раздавит, но обнаружил себя в какой-то выбоине или пещере. Я видел, что слизень не покрыл всей поверхности земли вокруг меня. Под валуном оставался кусочек свободной почвы. Я начал заползать туда. Я видел огромные капли жидкости, капающие со слизня. Я «знал», что он секретирует пищеварительную кислоту, чтобы растворить меня. Капля упала на мою руку; я пытался стереть кислоту землей и прикладывал к руке слюну, продолжая закапываться. В один из моментов я почти начал испаряться. Я думал, что слизень растворил меня…».
        Итак, несмотря на огромное напряжение чувств и наплывающие друг на друга ситуации, в эзотерической реальности в обычном понимании в конце концов ничего не происходит. В каком-то смысле - это просто мощное поле сильных, экстатических переживаний. Но разве подобные сильные чувства и переживания не имеют место в обычной жизни? Имеют, но крайне редко и, кроме того, они чаще вызваны не жизнью, а искусством, не собственным делом, а участием в жизни культуры. В эзотерическом же мире летит не самолет, а ты сам (в виде серебристой вороны), в пропасть опускается не вертолет с человеком, а человек с помощью собственной эзотерической силы (светящихся нитей, связывающих человека с природой).
        Но почему Карлос Кастанеда, проходя курс ученичества, постоянно испытывает страхи, одиночество, отчаяние, слабость, неуверенность в себе, то есть явно детские (подростковые) чувства. Он явно инфантилен, его ощущение мира напоминает то, которое возникает у ребенка, попавшего в незнакомую обстановку. Вспомним, например, первую встречу Карлоса Кастанеды с Мескалито: «Я упал перед ним на колени и стал говорить о своей жизни, потом заплакал… Я был очень старым и слабым и бежал от нагонявшей меня погони… «Или другой эпизод почти семь лет спустя:
        «У меня было непреодолимое чувство бессилия и отчаяния. Я хотел встать. Я говорил: «Встать!» - снова и снова, как будто это было магическое слово, которое заставило бы меня сдвинуться. Однако ничего не случилось. Я расстроился и пришел в состояние раздражения. Мне хотелось биться головой о дверь и плакать. Я испытывал мучительные моменты, в которые мне хотелось двигаться или говорить, я не мог ни того, ни другого. Я был действительно неподвижен, парализован… Мои мысли вызвали во мне ужасное чувство меланхолии. Я заплакал…».
        Слезы, отчаянье, заброшенность и тому подобные переживания сопровождают все учение Карлоса Кастанеды. Возможно потому, что, выйдя из обычной культуры (обесценив ее ценности), человек оказывается лишенным ее защиты, в новом, эзотерическом мире он так же беззащитен, как маленький ребенок в незнакомом лесу. Этот мир угрожает самой жизни человека, а рядом нет ни привычных отношений, ни правил, по которым можно жить, ни ухоженной, понятной жизни - ничего. Рядом только бенефактор, который приходит на помощь лишь в катастрофических ситуациях (и то не всегда), но он заставляет идти вперед, в неизвестное, опасное, страшное. Тем не менее, с каждым новым опытом связь учителя и ученика крепнет, между ними возникают нерасторжимые узы мужской дружбы, особая мужская любовь. Складывается мужской союз, орден, для которого характерны своеобразный юмор, грубоватое подтрунивание, ирония, атмосфера суровой теплоты и поддержки.

6
        Путь ученичества предполагает усвоение определенных ценностей. Первая ценность - эзотерическое знание. Достижение эзотерического знания и учение суть одно и то же:
        «В наших разговорах, - пишет Карлос Кастанеда, - дон Хуан постоянно возвращался к выражению «человек знания», но ни разу не объяснил, что это значит. Я попросил его сделать это.
        - Человек знания - это тот человек, что правдиво пошел по трудному пути учения. Человек, который без спешки и без мешканья прошел в раскрытии секретов знания и силы настолько далеко, насколько смог.
        - Может ли любой быть человеком знания?
        - Нет, любой не может…
        … Любой может попытаться стать человеком знания, однако очень мало людей преуспевают тут. Это естественно, гак как враги, которых человек встречает на пути учения, чтобы стать человеком знания, - поистине ужасны. Большинство людей сдаются перед ними».
        Дон Хуан подчеркивает, что пути, которые выбирает человек, небезразличны для его судьбы: на одном он будет несчастным, на другом - найдет себя; назначение же настоящего человека - попытаться пройти по пути эзотерического знания.
        «Один путь, - пишет он, - делает путешествие по нему приятным: столько, сколько по нему идешь, ты с ним одно целое. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь… Один путь делает тебя сильным, другой - ослабляет… Мы люди, и наша судьба - это учиться и быть вовлекаемым в неощутимые новые миры… нет конца новым мирам для нашего восприятия»,
        Хотя эзотерический и обычный миры различны, путь, по которому идет человек знания, связывает их воедино; и здесь, и там человек должен оставаться самим собой - человеком. Карлос Кастанеда пишет:
        «Когда я спросил, на правильном ли я нуги, то я имел в виду вопрос: какой из этих миров правильный, какой курс должна взять моя жизнь?
        Дон Хуан выслушал мои объяснения и заключил, что у меня нет ясного представления о мире. Он сказал:
        - Ты думаешь, что для тебя тут имеются два мира, два пути. Но тут есть лишь один… Единственный доступный для тебя мир - это мир людей; и этот мир ты не можешь покинуть по своему выбору. Ты человек. Тебе показали мир счастья, где нет разницы между предметами, потому что там некому спрашивать о различиях. Но это не мир людей. «Защитник» вытряхнул тебя оттуда и показал, как думает и борется человек в мире людей. И быть человеком - это значит быть связанным с этим миром. Ты же имеешь глупость считать, что живешь в двух мирах. Но это только твоя глупость. Кроме одного единственного для нас, нет никакого другого мира».
        Двигаясь по тропе знания, ученик сталкивается с различными трудностями. Самые главные из них дон Хуан описывает так:
        Когда человек начинает учиться, он никогда не знает ясно своих препятствий. Его цель расплывчата. Его намерение не направлено. Он надеется на награды, которые никогда не материализуются, потому что он ничего не знает о трудностях учения…
        И таким образом человек натыкается на своего первого природного врага - страх! это враг ужасный и трудноодолимый. Он остается скрытым на каждом повороте пути, маскируясь, выжидая. И если человек, испугавшись его присутствия, побежит прочь, то это положит конец человеческим притязаниям…
        - А что он должен делать, чтоб одолеть страх?
        - Ответ очень прост. Он не должен убегать. Он должен победить свой страх и сделать следующий шаг в учении, и следующий, и следующий. Он может быть полностью испуганным и все же он не должен останавливаться. Таково правило. И тогда начнет чувствовать уверенность в себе… Он может видеть новые шаги в учении, и острая ясность его мысли отражает все. Человек начинает чувствовать, что нет ничего скрытного.
        И тут он встречает своего второго врага - ясность мысли. Эта ясность мысли, которую так трудно достичь, рассеивает страх, но также и ослепляет. Она заставляет человека никогда не сомневаться в себе. Она дает ему уверенность, что он может делать все, что ему захочется, потому что он видит все насквозь.
        Он мужествен, потому что ясно видит. Он ни перед чем не остановится, потому что ясно видит. Но все это - ошибка; это вроде чего-то неполного. Если человек поддается этому мнимому могуществу, значит, он побежден своим вторым врагом и будет топтаться на месте в учении. Он будет бросаться, когда надо быть терпеливым, или будет терпелив, когда следует спешить…
        - Но что же он должен делать, чтобы избежать поражения?
        - Он должен делать то же самое, что делал со страхом. Он должен победить свою ясность мысли и использовать ее лишь для того, чтобы видеть, терпеливо ждать и тщательно измерять и взвешивать все, прежде чем сделать новый шаг…
        … Он будет знать, что могущество, за которым он так долго гонялся, наконец, принадлежит ему. Он сможет делать с ним все, что захочет. Его олли у него в подчинении. Его желание - закон. Он видит все, что вокруг него. Но туг он натыкается на своего третьего врага - могущество, силу.
        Сила - самый сильный из всех врагов. И естественно, самое легкое, что можно сделать, - это сдаться. В конце концов человек, действительно, неуязвим. Он командует; он начинает с того, что идет на рассчитанный риск, а кончает тем, что устанавливает законы, потому что он - мастер.
        Человек на этой стадии едва замечает своего третьего врага, надвигающегося на него. И внезапно, сам того не заметив, он проигрывает битву. Его враг превращает его в жесткого, капризного человека…
        - Является ли поражение от какого-нибудь из этих врагов окончательным поражением?
        - Конечно, оно окончательно. Когда какой-нибудь из этих врагов один раз пересилил человека, то гот уже ничего не сможет сделать…
        - Как он может победить своего третьего врага, дон Хуан?
        - Он должен непременно победить его. Он должен прийти к пониманию того, что сила, которую он, казалось бы, покорил, в действительности никогда не принадлежала ему. Он должен все время держаться в рамках, обращаясь осторожно и добросовестно со всем тем, что он узнал. Если он может увидеть, что ясность мысли и сила без его контроля над самим собой хуже, чем ошибка, то он достигает такой точки, где все находится в подчинении. Тут он будет знать, когда и как использовать свою силу. И таким образом он побеждает своего третьего врага.
        Человек к этому времени будет в конце своего учения, и почти без предупреждения он столкнется здесь со своим последним врагом - старостью. Этот враг самый жестокий из всех. Враг, которого он никогда не сможет победить полностью, но лишь сможет заставить отступить…
        … Но если человек разобьет свою усталость и проживет свою судьбу полностью, то тогда он может быть назван человеком знания, хотя бы на тот короткий момент, когда он отгонит своего непобедимого врага. Одного этого момента ясности, силы и знания уже достаточно».
        Вторая ценность, которую должен усвоить ученик, а также любой человек, отрицающий культуру и вступающий на тропу знания, может быть названа «воинской». Ученик движется по пути воина, он полностью собран, готов ко всему, несет полную ответственность за свои действия. За каждым поворотом тропы, вьющейся по эзотерической земле, его может ожидать смерть, и воин должен быть готовым встретить ее во всеоружии и вступить с нею в борьбу. Именно идеал воина противопоставляется в учении дона Хуана инфантильности и страхам, одиночеству и неуверенности. Воин бесстрашен, не знает жалости к себе, уверен в своих действиях. Если ребенок не в состоянии отвечать и следить за своими поступками, то воин полностью контролирует свои действия. Ценность воина - борьба до конца и бесстрастность духа, мужество.
        «Человек, - дает совет дон Хуан, - идет к знанию гак же, как он идет на войну, полностью проснувшись, со страхом, с уважением и с абсолютной уверенностью. Идти к знанию или идти на войну как-то иначе - ошибка, и гот, кто совершает ее, доживет до того, чтобы пожалеть о сделанных шагах…».
        Несколько лет спустя он говорил:
        «Раз ты приехал в Мексику, ты должен отложить все свои Любимые страхи. Твое решение приехать должно было развеять их. Ты приехал потому, что хотел приехать. Это путь воина. Я говорю тебе вновь и вновь: самый эффективный способ жить - это жить как воин. Горюй и думай прежде, чем примешь какое-либо решение, но если ты его принял, то будь на своем пути свободным от забот и мыслей. Тебя будет ожидать еще миллион других решений. В этом путь воина».
        Еще через год, после очередной неудачи своего ученика, дон Хуан объясняет:
        «Живи как воин! Я уж говорил тебе, что воин берет ответственность за свои действия, за самые тривиальные из своих действий. Ты проявляешь свои мысли, и это неправильно. Ты потерпел неудачу со страхом из-за своих мыслей.
        - Как я потерпел неудачу, дон Хуан?
        - Ты думаешь обо всем. Ты думал о страхе и поэтому ты не смог победить его. В первую очередь ты должен жить как воин».
        В ответ на одно из таких объяснений Карлос Кастанеда возражает и получает следующее разъяснение:
        «Я, - пишет Карлос Кастанеда, - поднял вопрос о том, что это по-человечески невозможно - контролировать себя все время. Он же настаивает, что для воина нет ничего вне контроля…»
        «Жизнь для воина, - говорил дон Хуан, - есть упражнение в стратегии. Но ты хочешь найти смысл жизни, а воин не заботится о смыслах…
        … Дух воина не связывается с потаканием себе и жалобами, не связывается он с победами или поражениями. Дух воина связывается только с борьбой, и каждое усилие - это последняя битва воина на земле. Таким образом, результат имеет для него очень малое значение. В своей последней битве на земле воин позволяет своему духу течь свободно и ясно. И когда он проводит свою битву, зная, что его воля безупречна, воин смеется.»

7
        Третья ценность, точнее, целая группа ценностей взята как будто прямо из учения дзэн или бесед Кришнамурти. В эзотерическом мире, говорит дон Хуан, нет оппозиций и различий, поэтому нет смысла за что-нибудь держаться, особенно здесь, в этом мире. Когда Карлос Кастанеда пытался (в 1968 г.) подарить своему учителю первый том «Дона Хуана», то дон Хуан, возвращая ему подарок, мягко сказал: «Ты знаешь, что мы делаем с бумагой в Мексике». Все проблемы, считает дон Хуан, создает наша мысль, наш ум, наши желания, а вне их ничто не имеет значения…
        «Человек знания не имеет ни чести, ни величия, ни семьи, ни страны - а только жизнь, чтобы се прожить…
        Быть победителем или быть побежденным - одно и то же…
        Нужно биться и не сдаваться до тех пор, пока не станешь видеть лишь для того, чтобы понять, что ничто не имеет значения…
        Человек знания любит, что хочет или кого хочет, но использует контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом.
        То, что делает нашу жизнь несчастной, - это желание. Однако если мы научимся сводить свои желания к нулю, малейшая вещь, которую мы получим, будет истинным даром.
        Быть бедным или хотеть - это только мысль.
        Ты всегда настаиваешь на знании вещей с начала. Но там нет начала; начало есть только у твоей мысли».
        Подобно Кришнамурти, дон Хуан фактически предлагает «жить со смертью» и вообще считает размышление о смерти одним из важнейших дел в жизни.
        «Мой бенефактор, - рассказывал дон Хуан Карлосу Кастанеде, - говорил, что человек, вступивший на путь магии, постепенно начинает сознавать, что обычная жизнь навсегда оставлена позади, что знание в действительности - это пугало, что средства обычного мира больше не будут средствами для него и что он должен приспособиться к новому образу жизни, если собирается выжить. Первая вещь, которую ему надо сделать - это захотеть стать воином; это очень важный шаг. Пугающая природа знания не оставляет ему никакой альтернативы - только стать воином.
        К тому времени, когда знание становится пугающим делом, человек также начинает осознавать, что смерть является незаменимым партнером, который сидит рядом с ним на одной циновке. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий мазок, а все, что трогается смертью, действительно становится силой… Но концентрация на смерти заставит любого из нас фокусироваться на самом себе, а это является снижением. Поэтому следующая вещь, которая необходима, чтобы стать воином, - это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием, становится безразличием».
        В другой беседе смерть представлена более поэтично.
        «Смерть - это кольцо листьев, - сказал он. - Смерть - это лицо олли; смерть - это блестящее облако над горизонтом; смерть - это шепот Мескалито в твои уши; смерть - это беззубый рот стража; смерть - это Хенаро, стоящий на своей голове; смерть - это мой разговор; смерть - это ты и твой блокнот; смерть - это пустяки. Мелочи! Она здесь и все же она совсем не здесь».
        Иногда же в рассказах дона Хуана смерть выглядит угрожающе.
        «Смерть, - говорит он, - имеет две стадии. Первая стадия - затемнение. Это «бессмысленная» стадия, очень похожая на первое явление Мескалнто, в котором человек переживает легкость, ощущение полного счастья и всемирного спокойствия. Но это только поверхностное состояние, которое скоро исчезает, и человек входит в новую область - жестокости и силы. Эта вторая стадия является действительной встречей с Мескалито. Первая стадия является поверхностным затемнением сознания. Вторая - это стадия, где каждый встречается со смертью; это недолгий момент после первого затемнения, когда мы обнаруживаем, что снова являемся сами собой. И тогда смерть разбивает нас со спокойной яростью, превращая нашу жизнь в ничто…».
        Помимо трех названных ценностей (эзотерического знания пути воина и ценностей типа дзэн - Кришнамурти) в тексте «Дона Хуана» рассыпано много, так сказать, мелких ценностей (мудростей, глубоких мыслей), создающих особый фон и напряжение мысли. Вот некоторые из них в «свободном» (вне контекста) изложении.
        «Отказывать себе в чем-либо - это потакание себе».
        «Что такое правдивая жизнь? Жизнь, прожитая с сознательностью, хорошая, сильная жизнь».
        «Нет пустоты в жизни человека знания. Все наполнено до краев».
        «Защитник показал тебе мир счастья. Там нет различия между предметами, потому что там некому спрашивать о различиях».
        «Тропа без сердца никогда не бывает радостной. Тропа с сердцем легка».
        «Угнетатель и угнетенный встречаются в конце жизни».
        «Нужно думать о своей смерти, иначе жизнь будет хаосом. Что еще может быть у человека, кроме его жизни и его смерти?»
        «Когда вещи становятся неясными, воин думает о своей смерти. Идея смерти - единственная вещь, которая укрощает дух. Смерть никогда не останавливается, но иногда она погашает свои огни, только и всего».
        «Когда твои серебряные эмиссары (т. е. смерть) придут за тобой, то нет нужды кричать на них - просто лети вместе с ними»,
        Однако не противоречит ли мировоззрение воина идеям дзэна и Кришнамурти? Ведь в одном случае - активность, борьба, целеустремленность, в другом - естественность, отказ от борьбы и целевой активности. В первых двух томах Карлос Кастанеда разрешает это противоречие с помощью уже мелькнувшего выражения - «контролируемая глупость». Что такое контролируемая глупость? Это одновременное понимание условности и естественности деятельности, одновременное самоотрицание и утверждение себя (в плане понимания того, что происходит). Но лучше сначала послушать самого дона Хуана.
        - Ты много раз говорил мне, дон Хуан, что маг не может иметь глупость. Я никогда не думал, что ты можешь ее иметь…
        - … Можно настаивать даже несмотря на то, что мы знаем, что наши действия бесполезны, и все же мы должны их продолжать, как если бы этого не знали. Это контролируемая глупость мага.
        - Пожалуйста, скажи мне, дон Хуан, что же в точности представляет из себя контролируемая глупость?
        Дон Хуан громко расхохотался и хлопнул себя по ляжке.
        - Это контролируемая глупость, - и засмеялся, и хлопнул себя по ляжке опять.
        - Что ты имеешь в виду?..
        - Я рад, что ты, наконец, спросил меня о моей контролируемой глупости после стольких лет, и все же мне не было бы ровным счетом никакого дела до этого, как если б ты не спросил никогда…
        - Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничто не имеет значения, то как ты можешь продолжать жить?.. Я действительно хочу знать, ты должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.
        - Может быть, это и невозможно объяснить. Некоторые вещи в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны. Твои поступки, определенно, важны для тебя; но для меня ни единая вещь не является более важной и ни одни из моих поступков, и ни один из поступков людей. Тем не менее я продолжаю жить, так как имею свою волю, потому что я настроил свою волю, проходя через жизнь до таких пор, что она стала отточенной и цельной, и теперь для меня ничего не значит то, что ничто не имеет значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни… Твои поступки, точно так же как поступки людей, и общем, кажутся важными для тебя, потому что ты научился думать, что они важны. Мы выучиваемся думать обо всем и затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что мы важны…
        - … Дон Хуан, ты имеешь в виду, что как только человек научится видеть, так сразу же в целом мире все потеряет свою ценность?
        - Я не сказал: потеряет ценность. Я сказал: станет неважным. Например, никаким образом я не могу утверждать, что мои поступки более важны, чем твои, или что одна вещь более существенна, чем другая. Все вещи равны, и оттого, что они равны, ни одна из них не важна…
        - Если все вещи равны, то почему бы тогда не выбрать смерть?
        - Многие люди знания так и делают. Однажды они могут просто исчезнуть. Люди могут думать, что они были подкараулены и убиты за их деяния. Они избирают смерть, потому что для них это не имеет никакого значения. Я выбрал жить и смеяться не потому, что это имеет какое-либо значение, а потому что такова склонность моей натуры…
        … При том, что ничто не является более важным, чем что-либо еще, человек знания выбирает поступок и свершает его так, как если бы последний имел для него значение. Его контролируемая глупость делает его говорящим, что то, что он делает, имеет значение, и делает его действующим так, как если б такое значение действительно было; и в то же время он знает, что это не так. Поэтому после того, как он выполнит свой поступок, он отходит в сторону, и то, были ли его поступки хорошими или плохими, принесли они результаты или нет, ни в коей мере не является его заботой. С другой стороны, человек знания может избрать совершенную пассивность и никогда не будет действовать, и будет вести себя так, как будто быть пассивным имеет для него значение. И он будет искренен и в этом, поскольку это будет также его контролируемой глупостью»,
        Эти имеющие глубокий смысл пояснения раскрывают жизненную стратегию человека, понявшего условность, опосредованность всего (вспомним требования Кришнамурти понять до конца культурную обусловленность поведения), но в то же время не имеющего безусловных ценностей, реальностей, опор. Человек должен как-то жить, на что-то опираться, откуда-то черпать энергию, смысл. Он должен поддерживать себя «на плаву», чтобы не утонуть в понимании условности всего сущего. Если все условно, конечно, предопределено чем-то другим (причем необязательным), то зачем все это и почему именно это, а не другое? Обычно жизнь поддерживается желаниями, интересами, любовью, привычками и т. п., т. е. самой жизнью, такой, какой она естественно сложилась. Принцип контролируемой глупости позволяет жить дальше, хотя стала ясна условность, обусловленность жизни. Контролируемая глупость - это самоценность жизни в условиях относительности всех ее ценностей, это спокойная поддержка напряжения жизни при отсутствии в ней содержания.

8
        Начиная с третьего тома «Дона Хуана», структура отдельных рассказов, из которых он состоит, несколько меняется в сторону сокращения, сжатия; некоторые части опускаются вообще или только обозначаются. Третий том, пожалуй, наиболее эзотерический. Здесь начинается массированная атака на все ценности западного человека: личность (историю «Я»), самооценку, убеждение в единственной реальности и др. Меняются и средства психотехники: психотропные растения отходят на второй план, на их место встают разные виды психической концентрации и медитации.
        Критика западного сознания начинается с требования стереть, зачеркнуть свою личную историю. Дон Хуан говорит, что личная история нужна не для нас, а для других людей, что человек должен освободиться «от обволакивающих мыслей других людей». И он прав, если имеет в виду эзотерического человека. В эзотерическом мире человеку действительно не нужна личная история, которая есть сумма уже прожитых состояний в обычном мире, в обычной культуре. Отождествляя прошлые состояния с существующими и будущими, личность современного человека порождает устойчивую структуру «Я». В эзотерическом же мире, где культура отбрасывается, эта структура мешает, тормозит изменение человека, поэтому дон Хуан требует стереть личную историю, приобрести свободу от нее.
        «Но как можно бросить свою личную историю? - спросил я (Карлос Кастанеда), настроившись поспорить.
        - У меня была очень сильная привязанность к моей личной истории. Мои семейные корни были глубоки. Я чувствовал, что без них моя жизнь не имела бы ни цели, ни длительности.
        - Может быть, тебе следует объяснить мне, что ты имеешь в виду под словами «бросить личную историю»? - сказал я.
        - Разделаться с ней, вот что я имею в виду, - ответил он как отрезал…
        … Он спросил, был ли у меня отец. Я ответил, что да. Он сказал, что мой отец был примером того, о чем он говорит. Он попросил меня вспомнить, что мой отец думал обо мне.
        - Твой отец знал о тебе все, - сказал он, - поэтому он полностью распланировал тебя. Он знал, кто ты есть и что ты делаешь. И нет такой силы на земле, которая могла бы заставить его изменить мнение о тебе.
        Дон Хуан сказал, что каждый, кто знал меня, имел обо мне свою идею, и что я питал эту идею всем, что делал.
        - Разве ты не видишь, что должен обновлять свою личную историю, говоря своим родителям, своим родственникам и своим друзьям обо всем, что ты делаешь. А если у тебя нет личной истории, то никаких объяснений не потребуется, никто не будет сердиться на тебя, никто не разочаруется в твоих поступках. И, более того, никто не пришпилит тебя своими мыслями…
        … Самое лучшее - стереть всю личную историю, - сказал он, давая мне время записывать, - потому что это сделает пас свободными от обволакивающих мыслей других людей…
        - Но ты сам знаешь, кто есть ты, разве не так? - вставил я.
        - Я? Честное слово… не знаю! - воскликнул он и упал на пол, смеясь над моим удивленным взглядом…
        - Это маленький секрет, который я собирался рассказать тебе сегодня, - сказал он тихо. - Никто не знает моей личной истории. Никто не знает, кто я есть и что я делаю. Даже я не знаю».
        Но не только личная история мешает существовать в эзотерическом мире, в него не рекомендуется приносить и «важность самого себя». «Ты так чертовски важен, - говорил дон Хуан Карлосу Кастанеде, - что можешь позволить себе уйти, если вещи складываются не так, как тебе бы хотелось».
        Самооценка, самоуважение - эти необходимые атрибуты личности fie только не нужны в эзотерическом мире, но просто закрывают в него доступ. Извечный вопрос пьяницы «ты меня уважаешь?» с очевидностью раскрывает социальную природу «важности себя», ожидания от другого высокой оценки своей личности, своего значения. В эзотерической реальности, где нет значений, оценок и ролей, уважение и самоуважение теряют всякий смысл.
        Другой аспект жизни, от которого предлагает отказаться дон Хуан, - это «распорядок жизни». Подобно личной истории или оценке своей важности, неизменный распорядок лишает, по его мнению, человека свободы, закрывает ему путь в эзотерический мир. В эзотерической стихии человек может существовать лишь в том случае, если является свободным, «текучим», непредсказуемым. Устойчивый распорядок вызван необходимостью жить в культуре, удовлетворять производственным и социальным отношениям, поддерживать многообразные связи с другими людьми. В эзотерическом мире человек подобен животному, его жизнь требует не устойчивости, а мгновенной естественной реакции на опасность, концентрации усилий для данной конкретной ситуации. Разъясняя этот момент, дон Хуан рассказал своему ученику очень красивую историю:
        «Как я уже говорил тебе, в моих глазах ты ведешь себя так же, как твоя жертва. В моей жизни однажды некто указал такую же вещь мне, поэтому ты не одинок в этом. Все мы ведем себя так же, как та жертва, за которой гонимся. И это делает нас жертвой кого-нибудь или чего-нибудь. Какова цель охотника, который знает все эго? Перестать быть жертвой…
        - Есть, однако, некоторые животные, которых невозможно выследить, - продолжал дон Хуан. - Например, есть определенные типы оленей, которых счастливый охотник может в случае везения встретить однажды в жизни…
        - У них нет распорядка, - сказал он тоном откровения. - Вот что делает их магическими.
        - Олень должен спать ночью, - сказал я. - Разве это не распорядок?
        - Конечно, если бы олень спал каждую ночь в определенное время и в одном определенном месте. Но эти волшебные существа не ведут себя таким образом. Когда-нибудь ты, возможно, сможешь проверить это сам. Может быть, твоей судьбой станет охота за каким-нибудь из них до конца твоей жизни… Мне повезло, что моя тропа пересеклась с одним из них. Наша встреча произошла после того, как я научился теории и освоил на практике очень многое из того, что относится к охоте. Однажды я был в густом лесу в горах в Центральной Мексике, когда внезапно услышал тихий свист… И тогда я понял, что это моя удача. Я знал, что это волшебное существо - олень. Я знал, что волшебный олень осознает распорядок обычных людей и распорядок охотников…
        Зная поведение обычного человека и охотника, я не стал вести себя в присутствии волшебного оленя ни как гот, никак другой. Я быстро встал на голову и начал тихо завывать, я плакал горючими слезами и всхлипывал в течение столь долгого времени, что уже готов был потерять сознание. Внезапно я ощутил мягкое дыхание. Кто-то обнюхивал волосы у меня над правым ухом. Я попытался повернуть голову и посмотреть, что это такое, но упал, а когда сел, то увидел переливающееся существо, уставившееся на меня. Олень взглянул на меня, и я сказал ему, что не причиню вреда, и олень заговорил со мной…
        - Волшебный олень сказал: «Хелло, друг!» И я ответил: «Хелло!» Затем он спросил меня: «Почему ты плачешь?» И я сказал: «Потому что мне грустно.» Тогда волшебное существо наклонилось к моему уху и сказало так ясно, как я сейчас тебе говорю: «Не грусти».
        Дон Хуан посмотрел мне в глаза. В них был совершенно предательский отблеск. Он начал громко хохотать».
        Параллельно с критикой западных ценностей учитель прививает ученику новые ценности. Их несколько.
        Если в обычной жизни человек может ни за что не отвечать (все решения за него принимают система, общество), то в эзотерическом мире такой номер не пройдет. Человек знания должен нести полную ответственность за свои поступки; решать может только он сам и колебания могут грозить не меньшим, чем смертью. «Принимать ответственность за свои решения, - говорит дон Хуан, - означает, что человек готов умереть за них…» Колебания, отмена решений, снятие с себя ответственности, утверждает дон Хуан, свойственны западному человеку потому, что он считает себя бессмертным и укрывается за культурные традиции. «Ты, - говорит он Карлосу Кастанеде, - чувствуешь, что ты бессмертен. А решения бессмертного человека могут быть изменены, о них можно сожалеть или подвергнуть их сомнению».
        Еще одно требование к человеку знания - его «недостижимость». В обычной жизни, утверждает дон Хуан, человек слишком открыт, в нем нет тайны, все его поведение предопределено и, следовательно, легко прочитывается и просчитывается. Такой человек в эзотерическом мире становится легкой жертвой и может погибнуть. Чтобы не погибнуть, не сделаться жертвой хищных и темных сил, человек должен быть недостижимым. Но и в обычной жизни, говорит дон Хуан, открытость поведения, отсутствие тайны - источник сложных проблем. Именно с этим качеством Карлоса Кастанеды связывает дон Хуан его личную трагедию (уход любимой девушки).
        « - Почему она не с тобой? - спросил он.
        - Ома ушла.
        - Почему?
        - Было много причин.
        - Не так много их было, а только одна: ты сделал себя слишком доступным.
        Я очень хотел узнать, что он имеет в виду. Он опять зацепил меня. Он, казалось, понимал эффект своих слов и пытался скрыть предательскую улыбку.
        - Всякий знал о вас двоих, - сказал он с непоколебимым убеждением.
        - Разве это было неправильно?
        - это было смертельно неправильно. Она была прекрасным человеком…
        Я был раздражен. Огромная печаль начала охватывать меня.
        - Что ты делаешь со мной, дон Хуан? - спросил я. - Ты всегда добиваешься успеха, стараясь сделать меня грустным, зачем?
        - Теперь ты индульгируешь, ударяясь в сентиментальность, - сказал он с оттенком обвинения.
        - В чем тут все-таки дело, дон Хуан?
        - Быть недостижимым, вот в чем дело, - заявил он. - Я вызвал в тебе воспоминание об этой личности только как средство прямо показать тебе то, что я не мог бы показать с помощью ветра. Ты потерял ее потому, что был достижим. Ты всегда был достижим для нее, и твоя жизнь была сплошным размеренным распорядком…
        - Искусство охотника состоит в том, чтобы быть недостижимым, - сказал он. - В случае с девушкой это значило, что ты должен был бы стать охотником и встретить ее осторожно, не так, как ты это делал. Ты проводил с ней день за днем, пока не осталось единственное чувство - скука, правда?
        Я не отвечал. Я чувствовал, что ответа и не требуется. Он был прав.
        - Быть недостижимым означает, что ты касаешься мира вокруг себя с осторожностью. Ты не съедаешь пять куропаток, ты ешь одну. Ты не калечишь растения только для того, чтобы сделать жаровню. Ты не подставляешь себя силе ветра, если это не является оправданным. Ты не используешь людей и не давишь на них, пока они не сморщиваются в ничто, особенно тех, которых ты любишь…
        Я рассказал ему, что в моей повседневной жизни совершенно невозможно быть недоступным. Я доказывал, что для того, чтобы функционировать, я должен быть в пределах досягаемости всякого, у кого есть ко мне дело.
        - Я уже говорил тебе, что быть недоступным не означает прятаться или быть секретным, - сказал он спокойно. - Точно так же это не означает, что ты не можешь иметь дела с людьми. Охотник пользуется своим миром с осторожностью и нежностью, независимо от того, будет это мир людей, вещей, растении, животных. Охотник интимно обращается со своим миром, и все же он недоступен для этого самого мира».
        Если во втором томе дон Хуан предлагает своему ученику стать воином, то в третьем он призывает его быть охотником. Как охотник Карлос Кастанеда должен быть в равновесии со всем окружающим, должен быть собран, напряжен, ко всему готов, чтобы никакая ситуация не застала его врасплох.
        « - Охотник, - говорит дон Хуан, - мало оставляет случаю… Он сражается в собственных битвах, а не в битвах каких-то неизвестных людей… У него нет времени на размышления и колебания, каждый его поступок может оказаться для него последним на земле (последней битвой). Охотник действует с полным сознанием, но одновременно он отрешен, не дает делу захватить себя полностью.»
        Идеалы воина и охотника близки, различие лишь в оттенках. Охотник более прямо, более непосредственно связан с архетипом примитивной, архаической жизни, с таким типом поведения, который характеризуется противостоянием человека и дикой первозданной природы. Только в данном случае Карлос Кастанеда вступает не в джунгли, а в эзотерическую реальность и встречается не с хищниками, а с магическими существами (олли, Мескалито, колдунами, темными духами и т. п.).
        Чтобы быть эффектным охотником, мощным воином, человек должен «накапливать силы». Сила позволяет проникнуть в эзотерический мир, пройти всю тропу знания. Категория силы - весьма важная в учении дона Хуана. Это показатель эзотерических возможностей и достижений как ученика, так и мага. В некотором смысле эзотерический человек суть просто носитель силы. «Человек, - говорит дон Хуан, - только сумма личной силы. Эта сумма определяет, как он живет и умирает». Как носитель силы человек ей подчиняется, как ее сущность - управляет ею, использует ее. «С силой всегда так, - говорит дон Хуан, - она командует тобой и в то же время повинуется тебе». Сила накапливается, если ученик твердо идет по тропе знания, или убивает, если он сходит с этой тропы.
        В представлении о силе заключена очень верная, глубокая мысль. Действительно, человек может справиться с любой ситуацией и проблемой, если у него есть силы и энергия. Величиной личной своей силы эзотерический (да и обычный) человек может измерить степень своего изменения, новые возможности, которые перед ними открылись. Но сила не совпадает со всей жизнью, это ее статический аспект, аккумулятор жизненной энергии, жизненных достижений, которые немедленно могут быть приведены в действие.
        Охотник, подобно воину, должен чувствовать близкое присутствие смерти, уметь жить с ней.
        «Смерть, - разъясняет дон Хуан своему ученику, - это наш вечный компаньон. Она всегда слева от нас, на расстоянии вытянутой руки… Когда ты не спокоен, то следует повернуться налево и спросить совета у своей смерти… Без сознания смерти все обычно, тривиально. Только потому, что смерть подкарауливает нас, мир является неизмеримой загадкой».
        Но Карлос Кастанеда еще и еще раз спрашивает, что такое смерть. Дон Хуан отвечает на это, как истинный мудрец: «Смерть не похожа на личность. Это скорее присутствие. Это ничто и это все». В эзотерической системе дона Хуана (или Карлоса Кастанеды, ведь он и автор, и герой «Дона Хуана») есть одно крайне любопытное представление, не находящее аналога в других эзотерических учениях. Это идея «последнего в жизни танца перед лицом смерти» или «договора со смертью». Дон Хуан рассказывает своему ученику, что каждый маг заключает со смертью своеобразный договор. Когда смерть приходит, маг танцует перед ней свой последний танец, в котором он заново переживает всю свою жизнь, выражает свое отношение ко всему. Но послушаем самого дона Хуана.
        « - Что ты имеешь в виду под моим последним танцем, дон Хуан?
        - Это место твоей последней стоянки, - сказал он. - Ты умрешь здесь, независимо от того, где ты будешь находиться. У каждого воина есть место, чтобы умереть; место его предрасположения, которое пропитано незабываемыми воспоминаниями, где оставили свой след могущественные события; место, где он был свидетелем чудес, где ему были открыты секреты; место, где он хранил свою личную силу.
        Воин имеет обязательство возвращаться назад к этому месту своего предрасположения каждый раз, как он коснется силы, для того, чтобы хранить ее здесь. Он идет туда или пешком, или при помощи сновидения.
        И, наконец, однажды, когда его время на земле окончится и он почувствует, что смерть хлопнула его но левому плечу, его дух, который всегда готов, летит к месту его предрасположения, и там воин танцует для своей смерти.
        Каждый воин имеет специальную позу силы, которую он развивает в течение всей жизни. Это своего рода танец, движения, которые он выполняет под влиянием своей личной силы.
        Если у умершего воина сила ограничена, то его танец короток, если его сила грандиозна, его танец величествен…
        Я ощутил захватывающее любопытство и спросил его, не знал ли он воинов, которые умерли, и каким образом их последний танец повлиял на их умирание.
        - Выбрось это из головы, - сказал он сухо. - Умирание - это монументальное дело. Это больше, чем подрыгать ногами и застыть.
        - Буду ли я тоже танцевать для своей смерти, дон Хуан?
        - Наверняка…
        … Ты будешь танцевать перед своей смертью здесь, на вершине этого холма, в конце дня, и в своем последнем танце ты расскажешь о своей борьбе, о тex битвах, которые выиграл, и о тех, которые проиграл. Ты расскажешь о своей радости и замешательстве при встрече с личной силой. Твой танец расскажет о секретах и чудесах, которые ты накопил. И твоя смерть будет сидеть здесь и следить за тобой.
        Заходящее солнце будет заливать тебя, не обжигая, как это было сегодня. Ветер будет мягким и тающим, и твоя вершина будет дрожать. Когда ты подойдешь к концу своего танца, ты взглянешь на солнце, потому что больше ты его никогда не увидишь ни в бодрствующем состоянии, ни в сновидениях. А затем твоя смерть покажет на юг, в бесконечность».
        Даже с обычной, не эзотерической точки зрения ясен смысл «последнего танца перед смертью»: это не что иное, как подведение итога своей жизни, последний яркий взрыв сознания, расширяющегося до бесконечности, достигающего своих пределов. В этом танце тот, кто на него способен, у кого есть необходимые духовные силы, подготавливается к смерти и встречает ее достойно, т. е. не как небытие, ничто, а как вечную жизнь. «Танцуя» перед лицом смерти, человек растворяется в этой вечной жизни, включает ее в себя.

9
        Есть еще одно требование, звучащее постоянно. Это установка на изменение человека. Дон Хуан постоянно предлагает своему ученику измениться, преодолеть себя, отказаться от себя такого, каким он является. В культуре с ее затверженными и устойчивыми отношениями и ролями человек или не изменяется вообще, или его изменение запрограммировано. Человек, вышедший из культуры, не может не изменяться, он должен быть текучим, принимать любые экстраординарные ситуации как обычные, реагировать на них мгновенно. Изменение - естественный ответ на эзотерический мир, который является отрицанием обычного константного мира культуры. Но каков он этот мир, в каких границах человек должен изменяться? «Мир, - говорит дон Хуан, - это загадка, он совсем не такой, каким ты его себе рисуешь». Поясняя свою мысль, он продолжает: «Конечно, он в то же время и такой, каким ты его себе рисуешь. Но ведь это еще не весь мир». С. Аверинцев показывает, что и в средние века мир воспринимался как загадка. Однако это загадка для человека, который не может проникнуть в замысел Бога, поскольку замысел Бога - тайна. Загадочность
эзотерического мира иного свойства: этот мир - загадка, поскольку он неизвестен и бесконечен. Выйдя из культуры, человек оказывается во власти загадочной магической стихии, и его сознание должно быть сориентировано на загадку мира.
        Но ради чего ведется весь этот штурм западного сознания? Ради эзотерического знания? Он ведется не только ради «остановки мира». Это еще одно представление, не находящее аналога в других эзотерических учениях. Воин накапливает силы, говорит дон Хуан, и в один прекрасный день останавливает мир. Остановка мира, как и сатори, - показатель необратимости движения ученика: прежний мир и жизнь уходят безвозвратно (мир разрушается, останавливается), и человек вступает в мир новый, эзотерический. Для Карлоса Кастанеды первый раз мир остановился так:
        «Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего лица. Он, казалось, смотрел на меня, и на секунду я почувствовал, что он осознал мое присутствие. Наверное гак же, как я осознал присутствие собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и я не очень-то различались. Смерть как тень подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я ощущал момент необычного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов. Никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.
        Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать. Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире и, как любой другой, был самым мистическим существом. И, тем не менее, я не был более важным, чем жук…
        Солнце было почти на горизонте, и его желтоватые отблески мешали мне ясно видеть. В этот миг я услышал какой-то особенный грохот. Он был похож на звук далекого реактивного самолета. Когда я остановил свое внимание на нем, звук усилился до длительного металлического визга, а затем ослаб, пока не превратился в гипнотизирующую мелодию… Я отвел глаза и увидел койота, спокойно бегущего через поле… Он замедлил свой шаг и остановился в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели друг на друга, а затем койот подошел еще ближе. Его коричневые глаза были дружелюбными и ясными. Я уселся на камни, и койот почти касался меня. Я был ошеломлен. Я никогда не видел дикого койота так близко, и единственное, что мне пришло в голову в этот момент, - это заговорить с ним. Я начал, как человек, говорящий с дружественно настроенной собакой. Затем я почувствовал, что койот «ответил» мне. У меня была абсолютная уверенность, что он мне что-то сказал. Я был смущен, но у меня не было времени разбираться в своих чувствах, потому что койот «заговорил» снова. Не то чтобы животное произносило слова, как их произносили люди.
Скорее это было «ощущение», что он говорил. Но это было не тем ощущением, которое возникает, когда домашнее животное общается со своим хозяином. Койот фактически что-то сказал. Он передавал мысль, которая вылилась во что-то весьма похожее на предложение. Я сказал: ‘‘Как поживаешь, маленький койот?» И мне показалось, что я услышал ответ животного: «Я хорошо, а как ты?»
        В конце концов, он спросил меня, что я тут делаю. И я сказал, что я пришел сюда, чтобы «остановить мир». Койот сказал: «Как здорово!» И тут я сообразил, что это был койот, владеющий двумя языками. Существительные и глаголы в его предложении были на английском, по союзы и восклицания - на испанском. Мне пришла в голову мысль, что я нахожусь в присутствии сказочного койота (Чикано). Я стал смеяться над абсурдностью всего этого и смеялся так сильно, что почти впал в истерику. Затем весь груз невозможности того, что происходит, обрушился на меня, и мой разум заколебался. Койот поднялся на ноги, и наши глаза встретились. Я пристально смотрел в них. Я чувствовал, что они тянут меня, и внезапно животное стало радужным. Оно начало испускать сияние. Казалось, что мозг мой проигрывает воспоминания другого события, которое имело место десять лет назад, когда под воздействием пейота я был свидетелем превращения обычной собаки в незабываемое радужное существо. Казалось, койот вызвал воспоминание, и память этого события наложилась на очертания койота. Койот стал текучим, жидким, светящимся существом. От его
свечения кружилась голова. Я хотел закрыть глаза руками, чтобы защитить их, но не мог двинуться. Светящееся существо коснулось меня в какой-то неопределенной части меня самого, и мое тело испытало такую полную неописуемую теплоту и такое хорошее самочувствие, что, казалось, это прикосновение заставило меня взорваться. Я стал «разобщенным»…
        Внезапно я почувствовал, что мое тело испытало удар, затем я почувствовал, что что-то обволокло меня. Тут я понял, что солнце залило меня. Я едва мот различать отдаленные гребни юр на западе. Солнце почти касалось горизонта. Я смотрел прямо на него, и потом я увидел «линии мира». Я действительно ощутил крайне необычное глубокое восприятие флуоресцирующих белых линий, которые соединяли все вокруг меня… Я почувствовал что-то теплое и успокаивающее, исходящее из мира и из моего собственного тела. Я знал, что раскрыл секрет. Он был таким простым. Я испытал неведомый поток чувств. Никогда в моей жизни не было у меня такой божественной эйфории, такого покоя и такого всеобъемлющего чувства, однако я не мог перевести раскрытый секрет в слова или хотя бы в мысли, по мое тело его знало».
        Остановка мира показывает: то, что человек принимает за мир, есть только описание мира, только частный взгляд на мир, лишь привычное его представление. Бенефактор разрушает эти иллюзии, он выталкивает ученика в другую реальность. Когда мир останавливается, человек оказывается в мире более широком - мире магов, сил, духов, иных реальностей.
        Остановка мира - это внутренняя эзотерическая цель учения. Достигнув ее, человек уже не может вернуться назад, так как назад пути нет, есть только вперед. Хенаро, старый друг дона Хуана, рассказывает, как он пытался вернуться назад и что из этого вышло. Хенаро остановил мир, поборов своего олли (личную силу).
        «Я никогда и не воображал, что это будет так. Это было что-то такое, такое… как ничто. После того, как я схватил его, мы начали кружиться. Олли заставил меня вертеться, но я не отступался. Мы штопором ввинтились в воздух с такой скоростью и силой, что я уже ничего не мог видеть. Все было в тумане. Верченье продолжалось. Внезапно я почувствовал, что вновь стою на земле. Я взглянул на себя. Олли не убил меня. Я был цел, я был самим собой! Тогда я понял, что достиг успеха. После долгих стремлении я имел олли. От радости я запрыгал. Что это было за чувство!
        Затем я оглянулся, чтобы установить, где я нахожусь. Окружающее было мне неизвестно. Я подумал, что олли, должно быть, пронес меня по воздуху и опустил очень далеко от того места, где мы начали кружиться. Я решил, что мой дом должен быть на востоке, поэтому я пошел в этом направлении. Было еще рано. Встреча с олли отняла немного времени. Очень скоро я нашел тропинку, а затем увидел группу мужчин и женщин, идущих мне навстречу.
        - Ты присоединился к ним?
        - Нет, не присоединился, - сказал он. - Потому что они не были реальными. Я понял это в ту же минуту, как они подошли ко мне. Было что-то в их голосах, в их дружелюбии, что выдавало их, особенно, когда они попросили меня присоединиться к ним. Поэтому я убежал прочь. Они звали меня и просили вернуться. Их призывы стали настойчивыми, по я продолжал убегать от них.
        - Кем они были? - спросил я.
        - Людьми, - ответил дон Хенаро отрывисто. - За исключением того, что они не были реальными.
        - Они были как привидения, - объяснил дон Хуан. - Как фантомы.
        - Пройдя некоторое время, - продолжал дон Хуан, - я стал более уверен в себе. Я знал, что Икстлэн находится в той стороне, куда я иду. И затем я увидел двух человек, идущих по тропинке ко мне. Казалось, они тоже были индейцами племени сасатак…
        Мы шли вместе некоторое время, а затем один из них снял свой мешок с провизией и предложил немного мне. Я застыл на месте. Было что-то ужасно странное в том, как он предлагал мне свою пищу. Мое тело ощутило испуг, поэтому я отпрянул назад и бросился бежать. Они оба сказали, что я умру в этих горах, если не пойду вместе с ними, и пытались уговорить меня присоединиться к ним. Их призывы были также очень настойчивыми, но я убегал от них изо всех сил…
        - Каков был конечный исход этого события, дон Хенаро? - спросил я.
        - Конечный исход?
        - Я хочу сказать, когда и как ты, наконец, достиг Икстлэна?
        Оба они тут же расхохотались.
        - Так это, значит, для тебя есть конечный исход? - заметил дон Хуан. - Давай тогда скажем это так. Для путешествия Хенаро нс было конечного исхода. И никогда не будет никакого конечного исхода. Хенаро все еще на пути в Икстлэн!..
        - В гаком случае твое путешествие в Икстлэн нереально? - сказал я.
        - Оно реально! Путники нереальны. Кивком головы он указал на дона Хуана и сказал с ударением:
        - Оп - единственный, кто реален. Мир реален только тогда, когда я с ним.
        Дон Хуан улыбнулся.
        - Хенаро рассказывал тебе свою историю, - сказал дон Хуан, - потому, что ты вчера остановил мир. И он думал, что ты также и видел. Но ты такой дурень, что не знаешь этого сам. Я неустанно говорю ему, что ты очень странный и что рано или поздно, но ты будешь видеть. Во всяком случае, во время твоей следующей встречи с олли (если для тебя будет следующий раз) тебе придется бороться с ним и усмирить его. Если ты переживешь потрясение, что, как я уверен, ты сделаешь, поскольку ты сильный и жил, как воин, то ты окажешься живым в неизвестной земле. Затем, что естественно для всех пас, первое, что ты захочешь сделать, - это вернуться назад, к себе в Лос-Анджелес. Но пути назад, в Лос-Анджелес, не будет. То, что ты там оставил, потеряно навсегда. Конечно, к этому времени ты будешь магом, по это не поможет. Что важно для всех в такое время, так это то, что все, что мы любили, ненавидели или желали, осталось позади. Однако чувства в человеке не умирают и не изменяются. И маг отправляется в дорогу домой, зная, что дома он никогда не достигнет, зная, что нет такой силы на земле, которая принесет его к тому
месту, к тем вещам и тем людям, которых он любил… Даже его собственная смерть. Именно об этом тебе рассказывал Хенаро».
        Чтобы остановить мир, необходимо освоить сложную психотехнику. Она включает в себя управляемые сновидения, остановку внутреннего диалога, неделание. В общем, это современный вариант восточной психотехники, впитавшей в себя различные западные осознания.
        Долгое время Карлосу Кастанеде не удавалось добиться контроля над своими сновидениями. Все его попытки следовать инструкциям дона Хуана и сосредоточить во сне свой взгляд на руках заканчивались неудачей. Когда же ему удалось, наконец, настроить свое сознание на руках и найти их во сне, стали возможны путешествия в другие реальности.
        «Каждый раз, - пишет Карлос Кастанеда, - когда я собирался взглянуть на руки во сне, случалось что-нибудь необычное. Я или начинал летать, или мой сон превращался в ночной кошмар, или же просто приходило очень приятное ощущение телесного возбуждения. Все во сне выходило далеко за рамки «нормального», если говорить о живости сна, и поэтому сон ужасно затягивал. Мое первоначальное намерение наблюдать за своими руками всегда бывало забыто в свете новой ситуации.
        Однажды я совершено неожиданно нашел во сне свои руки. Я видел, что иду по незнакомой улице иностранного города и внезапно я поднял руки и поместил их перед лицом. Казалось, что-то внутри меня самого сдалось и позволило мне смотреть на тыльную сторону своих рук.
        Инструкции дон Хуана состояли в том, что как только вид моих рук станет расплываться или меняться на что-либо еще, я должен перевести свой взгляд с рук на любой другой элемент моего сна. В этом конкретном сне я перенес свой взгляд на здание в конце улицы. Когда вид здания начал туманиться, я сконцентрировал свое внимание на других элементах, входящих в мой сон.
        Конечным результатом была невероятно ясная и стройная картина пустынной улицы в каком-то неизвестном заграничном городе».
        Описанный здесь опыт относится к области управляемого сновидения, сближенного с галлюцинацией. Это особая, символическая форма жизни, события которой программируются в состоянии бодрствования. Все необычные реальности Лилли именно такого происхождения. Техника, которую предлагает Дон Хуан, напоминает технику Лилли, только в данном случае полная блокировка внешних впечатлений (ванна, ЛСД) заменяется прекращением «внутреннего диалога».
        «Объяснение магов относительно того, как отбирать тему для сновидения, - сказал он (дон Хуан), - состоит в том, что воин сознательно выбирает тему, удерживая изображение в своем уме, в то время как он выключает свой внутренний диалог. Другими словами, если он способен какое-то время не разговаривать сам с собой, и затем удерживает изображение или мысль о том, что он хочет увидеть в сновидении (даже если ему это удастся лишь на секунду), желаемая тема придет. Я уверен, что ты это сделал, хотя и не осознал этого».
        Из этого разъяснения видно, что остановка внутреннего диалога аналогична «пустому сознанию» в учении дзэн или требованию Кришнамурти «чтобы мозг полностью затих, не болтал, успокоился». В конечном счете все эти представления восходят к технике йоги и буддизма, освобождающей сознание от всех впечатлений обычной жизни. «Внутренний диалог, - говорит Дон Хуан, - это то, что прижимает нас к земле. Мир то-то или такой-то только потому, что мы говорим сами себе о том, что он то-то и такой-то».
        Дон Хуан объяснил, что проход в мир магов открывается после того, как воин научится выключать внутренний диалог. «Сменить нашу идею мира - является ключом магии, - сказал он. - Остановка внутреннего диалога - единственный путь к тому, чтобы выполнить это. Все остальное - просто продвижение. Сейчас ты в таком положении, что знаешь о том, что ничто из того, что ты видел или слышал, за исключением остановки внутреннего диалога, не могло само по себе изменить что-либо в тебе или в твоей идее мира. Следует оговориться, однако, что такое изменение не может быть вызвано силой».
        Еще один аспект психотехники - «неделание».
        «Делание, - говорит дон Хуан, - является тем, что делает скалу скалой, куст кустом… Если хочешь, чтобы скала не была скалой, то все, что нужно, - это неделание… Мир является миром потому, что ты знаешь делание, которое его делает таким. Если бы ты не знал его делания, то мир был бы другим. Видение достигается только тогда, когда мир останавливается неделанием»,
        Это явно традиционная дзэнская (даосистская) доктрина, но несколько иначе интерпретируемая. Дон Хуан подчеркивает, что ученик не должен воспринимать («делать») мир привычным, культурным способом. Неделание - освобождение от любой обусловленной культурой схематизации (конструирования) мира, выход в эзотерическую свободу.

10
        «Остановка мира», «неделание», «управляемое сновидение» - все подобные феномены эзотерического опыта заставляют поставить традиционный вопрос о «реальности эзотерической реальности». Для мага (дона Хуана, дона Хенаро, Карлоса Кастанеды в конце учения, ученика дона Хенаро - Паблито) наш обычный, повседневный мир - не реальность, а описание, причем одно из многих возможных. Для Карлоса Кастанеды по мере его продвижения кристаллизуются по меньшей мере три разных реальности: обычный, неэзотерический мир, мир эзотерический и мир «маргинальный» («зазор» между обычным и эзотерическим мирами). Карлос Кастанеда постоянно спрашивает дона Хуана: «Было ли то, что произошло, на самом деле или только казалось?», а дон Хуан постоянно отвечает: «Раз тебе казалось, что было «на самом деле», то значит и было на самом деле». Он как бы хочет сказать: если человек живет полноценно, то нет разницы - «на самом деле» или только кажется, что на самом деле; и в том и в другом случае человек живет реально, в реальности. После одного из эзотерических опытов между Карлосом Кастанедой и доном Хуаном состоялся следующий
любопытный разговор.
        «Я сказал ему, что случившееся с горным львом озадачивает меня. Когда я оглядываюсь назад, все это кажется мне нереальным, как будто бы кто-то все подстроил для моей пользы. Последовательность событий была такой быстрой, что у меня на самом деле не было времени, чтобы испугаться. У меня было достаточно времени для тою, чтобы действовать, но недостаточно для того, чтобы размышлять над обстоятельствами. Пока я делал свои заметки, мне на ум пришел вопрос: действительно ли я видел горного льва.
        - Это был горный лев, - сказал дон Хуан повелительно.
        - Это что, было настоящее животное во плоти и крови?
        - Конечно.
        Я сказал ему, что мои подозрения возникли из-за легкости всего этого события. Все было так, как будто лев ждал где-тo в стороне и был научен поступать именно гак, как планировал дон Хуан. Его, однако, не затронул каскад моих скептических замечаний. Он стал смеяться надо мной…
        - Нет никакой разницы в том, был это лев или мои штаны. Твои чувства в этот момент - вот что главное».
        Не менее интересна была беседа и после следующего опыта:
        «Я начал жевать сухое мясо, и в этот момент мне пришло внезапное соображение, что, может быть, сухое мясо содержит в себе какую-нибудь психотропную субстанцию, отсюда и галлюцинации. На секунду я почувствовал почти облегчение. Если он что-то положил в мясо, то мои миражи становятся совершенно понятными. Я попросил его сказать мне, было ли что-нибудь в «мясе», обладающем силой.
        Он засмеялся, но не ответил мне прямо. Я настаивал, заверяя его, что не сержусь и не чувствую даже недовольства, но что я должен знать для того, чтобы объяснить события прошлой ночи. Я уговаривал его, наконец, сказать мне истину…
        - То, что случилось с гобой прошлой ночью, не было шуткой или шалостью. У тебя была встреча с силой. Туман, темнота, молнии, гром и дождь были частями великой битвы силы. Тебе повезло, как дураку. Воин все бы отдал, чтобы иметь такую битву. Моим возражением было то, что все происходившее не могло быть битвой силы, потому 410 этого не было в реальности.
        - А что реально? - спросил дон Хуан очень спокойно.
        - Вот эго, на что мы смотрим, реально, - сказал я, указывая на окружающее.
        - Но таким же реальным были и мост, который ты видел прошлой ночью, и лес, все остальное.
        - Но если они были реальными, то где же они сейчас?
        - Они здесь. Если бы у тебя было достаточно силы, ты мог бы позвать их обратно. Прямо сейчас ты не можешь этого сделать, потому что ты считаешь очень полезным продолжать сомневаться и цепляться за все. Это не так, мой друг, это не так. Есть миры внутри миров, прямо здесь, перед нами. И в них нет ничего смешного.
        Прошлой ночью, если бы я не схватил тебя за руку, то ты бы пошел по мосту, хотел бы того или нет. И еще ранее я должен был защищать тебя от ветра, который искал тебя.
        - Что бы случилось, если бы ты не защитил меня?
        - Поскольку у тебя недостаточно силы, ветер заставил бы тебя потерять тропу и, может быть, даже убил тебя, столкнув в пропасть. Но туман был действительной вещью прошлой ночью, и в тумане ты мог пройти по мосту на другую сторону или же упал бы и убился. Исход зависел бы от силы».
        Вопрос о «реальности эзотерической реальности» и ее отношении к обычной реальности становиться особенно острым в ситуации раздвоения человека во сне. Маг, обладающий достаточной силой, может видеть сам себя во сне, при этом после сна он получает свидетельства реальности существования своего двойника («дубля») в этом мире. Вот как дон Хенаро описывает встречу со своим двойником.
        «Когда это случилось со мной первый раз, я не знал, что это произошло. Однажды я собирал растения в горах. Я добрался до места, которое уже было обработано другими собирателями. У меня было два огромных мешка растений. Я решил уже идти домой, но сначала захотел немножко отдохнуть. Я прилег рядом с тропой в тени дерева и заснул. Затем я услышал, что с холма спускаются люди, и проснулся. Я быстро побежал прятаться в укрытие за кустами на небольшом расстоянии от дороги, где заснул. Пока я прятался там, у меня было беспокойное чувство, что я что-то забыл. Я посмотрел, захватил ли я свои мешки с растениями. У меня их не было. Я посмотрел на то место через дорогу, где я спал, и от испуга чуть не потерял штаны. Я все еще спал там! это был я! Я потрогал свое тело. Я был я сам! В это время люди, которые спускались с холма, уже подходили ко мне, который спал, в то время, как я, который не спал, беспомощно выглядывал из укрытия. Черт бы все это побрал! Они могли обнаружить меня и забрать мои мешки. Но они прошли мимо, как будто меня там и не было вовсе.
        Мое видение было настолько живым, что я совсем взбесился. Я закричал и тогда проснулся опять. Черт побери! Это был сон!..
        Но однажды, несколько месяцев спустя, после ужасно утомительного дня, я заснул после обеда как бревно. Как раз пошел дождь, и течь в крыше разбудила меня. Я вскочил с постели и забрался на крышу дома, чтобы зачинить щель, прежде чем нальется много воды. Я чувствовал себя таким бодрым и сильным, что закончил работу в одну минуту, даже не намокнув. Я подумал, что этот небольшой сон, который приснился, подействовал на меня очень хорошо. Когда я все закончил и вернулся в дом, чтобы поесть что-нибудь, я обнаружил, что не могу глотать. Я подумал, что заболел. Я намял корней и листьев и привязал их к шее, а затем лег в постель. И тогда опять, когда я подошел к своей постели, я чуть не уронил штаны. Я был там, в постели, и спал! Я хотел потрясти себя и разбудить, но знал, что это не то, что я должен делать. Поэтому я в панике выбежал из дому. Бесцельно я бродил среди холмов. У меня не было ни малейшего представления, куда я иду, и, хотя я там жил всю жизнь, я заблудился. Я шел под дождем и даже не замечал его. Похоже было, что я не мог думать. Затем молния и гром стали настолько интенсивными, что я
проснулся опять.
        На секунду он сделал паузу.
        - Ты хочешь узнать, где я проснулся? - спросил он.
        - Конечно, - ответил дои Хуан.
        - Я проснулся в холмах под дождем, - сказал он.
        - Но как ты узнал, что ты проснулся? - спросил я.
        - Мое тело знало это, - ответил он…
        Следующий случай произошел в доме моего бенефактора. Я помогал ему в работе по дому. Затем я лег отдохнуть и, как обычно, крепко заснул. Его дом был определенно местом силы для меня и помог мне. Я внезапно проснулся от громкого шума. Шум походил на звук лопаты, которой копают гравий. Я стал прислушиваться, а затем поднялся. Звук еще очень беспокоил меня, но я не мог понять почему. Я раздумывал, не пойти ли посмотреть, что это такое, когда заметил, что сплю на полу. На этот раз я знал, чего ожидать и что делать, и последовал за звуком. Я прошел в заднюю часть дома, по там никого не было. Звук, казалось, исходил из-за дома. Я продолжал следовать за ним. Чем дальше я за ним шел, тем быстрее мог двигаться. Кончилось тем, что я оказался в отдаленном месте, наблюдая невероятные вещи…
        Дон Хенаро объяснил, что во время этих событий он находился на начальных стадиях ученичества и в области сновидения сделал еще очень мало. Но он обладал способностью с легкостью видеть во сне, как он смотрит на самого себя.
        - Куда ты пошел, доп Хенаро? - спросил я.
        - Это был первый раз, когда я действительно двигался в сновидении, - сказал он - Однако я знал об этом уже достаточно, чтобы вести себя правильно. Я ни на что не смотрел прямо и, в конце концов, оказался в глубоком овраге, где у моего бенефактора были некоторые из его растений силы.
        - Где, как и когда ты проснулся?
        - Я не знаю, когда проснулся. Должно быть, прошло несколько часов. Все, что я знаю, это то, что я последовал за моим бенефактором и другими людьми… Шум, который они производили, поскольку громко спорили, разбудил меня. Я был на том месте, где видел себя спящим.
        По пробуждении я сообразил, что все, что я видел и делал, не было сном. Я действительно уходил на какое-то расстояние, ведомый звуком…
        - Четвертый раз был более сложным видением, - сказал дон Хенаро. - Я обнаружил себя спящим на боку в борозде посередине вспаханного поля. И знал, что я в сновидении, потому что каждую ночь я настраивал себя на сновидение… Я двинулся с того места, где я лежал, и сориентировался. Я знал, что нахожусь в каких-нибудь двух милях от своего дома…
        Затем я услышал звуки приближающихся людей. Люди, казалось, всегда крутились вокруг меня. Я взбежал на небольшой холм и осторожно посмотрел оттуда. Десять человек приближались к тому полю, на котором я находился. Я побежал обратно к тому месту, где я лежал, и пережил ужаснейшие моменты в своей жизни, пока смотрел на самого себя, лежащего тут и хрипящего, как свинья. Я знал, что должен разбудить себя, но не имел представления, как это сделать. Я знал также, что для меня разбудить себя самого подобно смерти…
        Поскольку я не знал, что предпринять, я стоял, ожидая самого худшего. Калейдоскоп картин пронесся у меня перед глазами. В особенности я уцепился за одну - вид моего дома и моей постели. Картина была очень ясной. О, как я хотел опять оказаться в своей постели! Тогда меня что-то встряхнуло. Я почувствовал, как будто меня кто-то стукнул, и я проснулся. Я был у себя в постели! Очевидно, я был в сновидении. Я выскочил из постели и побежал к месту моего сновидения. Все было в точности таким, каким я его видел. Молодые люди работали там. Я долгое время наблюдал за ними и убедился, что они были теми самыми молодыми людьми, которых я видел.
        Назад, к тому самому месту, где видел себя спящим, я вернулся в конце дня, после того, как все ушли. Кто-то лежал здесь, потому что трава была примята».
        Этот эзотерический опыт демонстрирует крайне интересный момент - равенство эзотерической и обычной реальностей. Примятая трава, обнаружение после сна людей, встреченных во сне, показывают, что дубль дона Хенаро, которого он видел в сновидении, существует на тех же самых правах, что и сам дон Хенаро. У Стругацких в романе «Понедельник начинается в субботу» дубли научных сотрудников - это сатира на однообразие и механистичность современной культурной жизни. В «Доне Хуане» дубль - это эзотерический двойник человека, столь же реальный, как и сам человек. В начальной стадии учения и маг, и его двойник реальны равноценно, однако в дальнейшем, по мере увеличения личной силы, дубль мага становится более реальным, чем он сам (соответственно обычный мир бледнеет, начинает колебаться и, кажется, вот-вот растает в воздухе).

11
        «Остановка мира» вовсе не простое переживание, она влечет за собой конфликт, драму разума и восприятия. Человек не может осмыслить то, что видит и чувствует. Происходящее с ним, как говорится, не укладывается в его голове. Для разума мир не хочет останавливаться, он останавливается только для тела. Таким образом, тело и разум человека вступают в конфликт. Вот как его осмысливают Карлос Кастанеда и дон Хуан.
        «Я попросил его еще раз рассказать о бабочке. Он бросил на меня изучающий взгляд и усмехнулся.
        - Это олли, - сказал он. - Ты знаешь это.
        - Но что такое олли? - спросил я. - Что это в действительности?
        - Невозможно сказать, что в действительности является олли. Точно так же, как невозможно сказать, чем является дерево.
        - Дерево - это живой организм, - сказал я.
        - Мне это говорит не много, - сказал он. - Я также могу сказать, что олли - это сила, напряжение (и я уже говорил тебе это), по это мало что скажет об олли.
        Точно так же, как в случае с деревом, узнать, что такое олли, значит воспринять его. Несколько лес я старался подготовить тебя к монументальной встрече с олли. Ты, возможно, не понимаешь этого, по тебе потребовалось несколько лет подготовки для того, чтобы встретиться с деревом. Встретиться с олли - это то же самое. Учитель должен знакомить своего ученика с олли мало-помалу, крупица за крупицей. Ты с годами накопил большое количество знаний об этом и теперь ты способен собран» это знание вместе, чтобы ввести в свой опыт олли так же, как ввел в свой опыт дерево.
        - У меня нет ни малейшего понятия, что я делаю это, дон Хуан.
        - Твой рассудок не осознает этого, потому что он не может принять возможность олли, начнем с этого. К счастью, совсем не разум собирает олли вместе. Это делает тело. Ты воспринимал олли в большой степени и много раз. Каждое из этих восприятий откладывалось в твоем теле. Суммой всех этих кусочков является олли. Я не знаю никакого другого способа описать его.
        Я сказал, что не могу осознать, как это мое тело действует само по себе, как если бы это было существо, отдельное от моего рассудка.
        - Они нераздельны, но мы их сделали такими, - сказал он. - Наш рассудок мелочен, и он всегда в состоянии разногласия с нашим телом. Триумф человека знания состоит в том, что он объединил эти две части вместе. Поскольку ты не являешься человеком знания, то твое тело сейчас делает такие вещи, которые твой рассудок не способен воспринять. Олли - это одна из этих вещей. Ты не был безумен и ты не спал, когда воспринимал олли в ту ночь прямо здесь».
        Однако, тело в данном случае нельзя понимать только биологически, т. е. без психики, ума. Тело включает в себя и психику, но не скованную контролем рассудка, а наоборот, естественно реагирующую на изменения мира. Однако, и без разума не обойтись, в новый мир человек должен войти целиком, без поврежденного сознания. И хотя его разум отказывается следовать за телом, он в конце концов должен принять новую реальность, осмыслить ее.
        Дон Хуан как может помогает разрешить это противоречие. Различая разум и тело, смотрение и видение, разум и волю, «тональ» и «нагваль», он задает для Карлоса Кастанеды сам конфликт и показывает действующих в нем лиц. Настаивая на принципе «контролируемой глупости», он поддерживает активность своего ученика. Иронизируя над переживаниями Карлоса Кастанеды, он облегчает ему осознание нового мира. Оппозиция разуму и смотрению со стороны тела, видения, воли - ситуация, довольно обычная в эзотерическом умозрении. Разум и смотрение принадлежат обычному миру, воспринимают и осмысляют обычные впечатления, а видение, тело и воля относятся к эзотерическому миру. Видит человек не обычный мир, а светящиеся существа, олли, Мескалито, эзотерическую сущность этого мира и т. п. Аналогично, в эзотерическом мире человек следует не разуму, а воле, именно воля позволяет ему принимать решения и действовать не задумываясь. Вот как дон Хуан разъяснял значение всех этих способностей человека.
        «Такую же фигуру он рисовал мне несколько лет назад, пытаясь объяснить, что когда я наблюдал четыре раза подряд падение одного и того же листа с одного и того же дерева, это не было иллюзией. Диаграмма на пепле имела два экземпляра. Один он назвал «разум», другой - «воля». «Разум» был непосредственно соединен с точкой, названной «разговор». Через «разговор» «разум» был косвенно соединен с гремя другими точками: «ощущение», «сновидение» и «видение». Другой экземпляр - «воля» был непосредственно соединен с «ощущением», «сновидением» и «видением», но только косвенно с «разумом» - через «разговор»…
        - Представляют ли они собой тело человеческого существа? - спросил я.
        - Не называй это телом, - сказал он. - На волокнах светящегося существа имеется восемь точек. Как ты можешь видеть на этой диаграмме, человеческое существо является прежде всего волей, потому что воля непосредственно соединена с тремя точками: ощущением, сновидением и видением. Затем человеческое существо является разумом. Этот центр действительно меньше, чем воля. Он соединен только с разговором…
        Он показал мне на диаграмме, что в сущности все точки могут косвенно соединяться между собой. Я опять спросил его о двух загадочных оставшихся точках. Он показал мне, что они соединены только с волей, удалены от разговора и разума, изолированы от всех остальных и одна от другой.
        - Только воля может иметь дело с этими двумя точками. Разум настолько удален от них, что совершенно бесполезно пытаться осмыслить их. Это одна из труднейших задач для понимания».
        В эзотерическом мире несколько видоизменяется и принцип «контролируемой глупости». Он заменяется принципом четвертого пути воина:
        «Воины, - говорит дон Хуан, - выигрывают свои битвы не потому, что они бьются головой об стенку, а потому что они берут эти стены. Воины прыгают через стены. Они не приуменьшают их…
        - Как же я могу перепрыгнуть стену? - спросил я.
        - Прежде всего я думаю, что совершенно неправильно для тебя рассматривать все таким серьезным образом, - сказал дои Хуан, садясь рядом со мной. - Есть три рода плохих привычек, которыми мы пользуемся вновь и вновь, когда встречаемся с необычными жизненными ситуациями. Во-первых, мы можем отрицать то, что происходит или произошло, и чувствовать, что этого как бы вообще никогда не было. Это путь фанатика. Во-вторых, мы можем все принимать за чистую монету, как будто мы знаем, что происходит. Это путь набожного человека. В-третьих, мы можем приходить в замешательство перед событием, потому что мы или не можем его отбросить, или не можем чистосердечно принять. Это путь дурака. Твой путь. Есть четвертый: правильный путь воина. Воин действует так, как если бы никогда ничего не случалось, потому что он ни во что не верит. И однако же он принимает все за чистую монету. Он принимает, не принимая, и отбрасывает, не отбрасывая. Он никогда не чувствует себя знающим и в то же время он никогда себя не чувствует так, как если бы ничего не случилось. Он действует так, как будто полностью контролирует себя, хотя у
него, может быть, сердце ушло в пятки. Если действовать таким образом, то замешательство рассеивается»,
        Особо большое значение имеет оппозиция «тональ - нагваль». Тональ - это мир, как он дан в языке, культуре, делании, смотрении. Нагваль - мир более широкий, включающий и обычную, и эзотерическую реальности. А главное, нагваль неописуем в языке, культурно не обусловлен, это мир потенциальной свободы, бесконечных возможностей и существований, не укладывающихся в наши обычные представления. Объяснения дона Хуана о тонале и нагвале очень показательны:
        « - Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, - сказал он и пронзительно взглянул на меня.
        Это был первый раз за время нашего знакомства, когда он использовал эти два термина. Я был смутно знаком с ними из антропологической литературы о культурах Центральной Мексики. Я знал, что тональ считался своего рода сторожевым духом, обычно животным, которого ребенок получал при рождении и с которым был связан интимными узами до конца своей жизни. Нагваль - это название, дававшееся животному, в которое мог превратиться маг, или же тому магу, который практиковал такие превращения.
        - Это мой тональ, - сказал дон Хуан, потерев руками грудь.
        - Твой костюм?
        - Моя личность.
        Он похлопал по груди, по коленям и по ребрам.
        - Мой тональ - все это.
        Он объяснил, что каждое человеческое существо имеет две противоположные стороны (два отдельных существа), которые действуют с момента рождения. Одна называется «тональ», другая - «нагваль».
        - Тональ - это организатор мира, - продолжал дон Хуан. - Лучшим способом описания его монументальной работы будет утверждение, что на его плечах покоится задача приведения хаоса мира в порядок. Не будет чрезмерным заявлять, как это делают маги, что все то, что мы знаем как люди, является работой тоналя.
        В данный момент, например, все, что участвует в попытке найти смысл в пашем разговоре, является твоим тоналем. Без пего были бы только бессмысленные звуки и гримасы, и ты не понял бы ничего из того, что я говорю.
        Скажу далее, что тональ является хранителем, охраняющим нечто бесценное - нас самих. Поэтому важнейшим качеством тоналя является консервативность и ревнивое отношение к своим действиям. А поскольку его деяния являются неотъемлемой частью нашей жизни, то неудивительно, что он постепенно изменяется в каждом из нас из хранителя в охранника…
        - Тональ - это все, что мы есть, - продолжал он. - Все, для чего у нас есть слово, - это тональ. А поскольку тональ проявляется его собственными деяниями, тогда все, очевидно, попадает в его границы…
        - Тональ - это все, что мы знаем, - повторил он медленно, и это включает не только нас, как личности, по и все в нашем мире. Можно сказать, что тональ - это все, что встречает глаз.
        Мы начинаем растить его с момента рождения. В тот момент, когда мы делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем также и силу для тоналя. Поэтому правильно сказать, что тональ человеческого существа интимно связан с его рождением.
        Ты должен запомнить этот момент. Понимание всего этого очень важно. Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью…
        - Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты имеешь в виду под тем заявлением, что тональ это все, - сказал я после секундной паузы.
        - Тональ - это то, что делает мир.
        - Тональ является создателем мира?
        Дон Хуан почесал виски.
        - Тональ создаст мир только образно говоря. Оп ничего не может создать или изменить и тем не менее он делает мир, потому что его функция состоит в том, чтобы судить, свидетельствовать и оценивать. Я говорю, что тональ делает мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим тональным законам. Тональ является странным творцом, который не творит ни единой вещи. Другими словами, тональ создает законы, по которым он воспринимает мир, именно в этом смысле мы и говорим образно - он творит мир…
        - Тональ - это остров, - объяснял он. - Лучший способ описать его, это сказать, что гопал ь - вот это.
        Он очертил рукой середину стола.
        - Мы можем сказать, что тональ, как вершина этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров, фактически, - мир.
        Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный тональ для всех нас в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времени…
        - Если тональ это все, что мы знаем о пас и нашем мире, что же такое нагваль?
        - Нагваль - это та часть нас, для которой нет никакого описания. Нет слов, нет названия, нет чувств, нет знания.
        - Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если что-то не может быть прочувствовано, описано или названо, то оно не может существовать.
        - это противоречие только по твоему мнению. Я предупреждал тебя ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног, стараясь понять это.
        - Не говоришь ли ты, что нагваль - это ум?
        - Нет, ум - это предмет на столе, ум - это часть тоналя. Скажем гак, что ум - это чилийский соус. - Он взял бутылку соуса и поставил се передо мной.
        - Может, нагваль - душа?
        - Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа - это пепельница.
        - Может, это мысли людей?
        - Нет, мысли тоже на столе. Мысли как столовое серебро. Он взял вилку и положил ее рядом с чилийским соусом и пепельницей.
        - Может быть, это состояние блаженства, неба?
        - И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, есть часть тоналя. Это, скажем, бумажная салфетка.
        Я продолжал перечислять возможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я назвал, он находил предмет на столе, как противовес, и ставил его передо мной, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
        Дои Хуан, казалось, бесконечно наслаждался. Он хихикал, потирал руки каждый раз, когда я называл другую вероятность.
        - Может быть, нагваль - высшее существо, всемогущий Бог? - спросил я.
        - Нет, Бог тоже на столе. Скажем так, что Бог - это скатерть. - Он сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать ее и положить с другими предметами передо мной.
        - Но, значит, ты говоришь, что Бога не существует?
        - Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, это то, что нагваль - не Бог, потому что Бог является предметом нашего личного тоналя и тоналя времени. Тональ является, как я уже сказал, всем тем, из чего, как мы думаем, состоит мир, включая Бога; конечно, в качестве тоналя нашего времени Бог не более важен, чем что-либо другое…
        - Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то, может быть, ты сможешь рассказать мне о его местоположении. Где он?
        Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очищал воображаемую поверхность, которая продолжалась за краями стола.
        - Нагваль там, - сказал он, - где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Отсутствие тоналя дает нам с самого начала ощущение неполноты. Последующее развитие тоналя делает его совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько необходимым, что он замутняет сияние нагваля, захлестывает его. С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем, как только взращиваем наше старое ощущение полноты, которое сопровождало нас с момента нашего рождения…
        - Можно сказать, что нагваль ответственен за творчество, - сказал Дон Хуан наконец и посмотрел на меня пристально. - Нагваль - единственная часть нас, которая может творить.
        Он оставался спокойным, глядя на меня. Я чувствовал, что он определенно ведет меня в ту область, которую мне хотелось бы узнать получше. Он сказал, что тональ не создает ничего, а только является свидетелем и оценщиком. Я спросил его, как он объясняет тот факт, что мы конструируем суперсооружения и машины.
        - Это не творчество, - сказал он. - Это только паяний. Мы можем спаять все, что угодно, своими руками или объединяясь с руками других тоналей. Группа тоналей может спаять все, что угодно, своими руками или объединяясь с руками других тоналей. Группа тоналей может спаять все, что угодно, в том числе суперсооружение, как ты сказал.
        - Но что же такое тогда творчество, Дон Хуан?
        Он посмотрел на меня, скосив глаза. Мягко усмехнувшись, он поднял правую руку над головой и резким движением повернул кисть, как бы поворачивая дверную ручку.
        - Творчество - вот, - сказал он и поднял свою ладонь на уровень моих глаз.
        Мне потребовалось невероятно долгое время для того, чтобы сфокусировать глаза на его руке. Я ощущал, что прозрачная мембрана держала все мое тело в фиксированном положении и что мне нужно прорвать ее, чтобы остановить свой взгляд на его руке. Я старался, пока капли пота не попали мне в глаза. Наконец, я услышал или ощутил хлопок, и мои глаза и голова дернулись, освободившись.
        На его правой ладони находился самый любопытный грызун, какого я когда-либо видел. Он был похож на белку с пушистым хвостом. Однако в шерсти его хвоста были жесткие щетинки.
        - Потрогай его, - сказал дон Хуан тихо.
        Я автоматически повиновался и погладил пальцем мягкую спинку. Дон Хуан поднес руку ближе к моим глазам, и тогда я заметил нечто, что бросило меня в нервную дрожь. У белки очки и большие зубы.
        - Он похож на японца, - сказал я и начал истерически смеяться.
        Затем грызун стал расти на ладони дона Хуана, и в то время как мои глаза были еще полны слез от смеха, грызун стал громадным и исчез. Он буквально вышел за границы моего поля зрения. Это произошло так быстро, что застало меня во время раската смеха. Когда я взглянул вновь (или когда я вытер глаза и сфокусировал их должным образом), оказалось, я смотрел на дона Хуана. Он сидел на скамейке, а я стоял перед ним, хотя и не помнил, когда встал.
        На мгновение моя нервозность была неудержимой. Дон Хуан спокойно поднялся, заставил меня сесть, зажал мой подбородок между бицепсом и локтем левой руки и ударил меня по макушке костяшками пальцев правой руки. Эффект был подобен удару электрического тока, он моментально меня успокоил».
        Различение тоналя и нагваля действительно фундаментально. Тональ - это мы как люди культурно обусловленные, определенные и ограниченные, т. е. несвободные. Нагваль - мы как сама жизнь, природа, дух, творчество, свобода. И Бог, и культура - лишь предметы на острове тоналя, зато творчество, свобода выходят за его границы, сами творят «острова». Различение тоналя и нагваля, в частности, может быть поставлено в связь с идеями Кришнамурти. Из нагваля любые идеологические и религиозные системы, действительно, выглядят, как отрицание свободы и творчества, а культура (т. е. остров тоналя) - как ограничение, обусловленность жизни. Настаивая на свободе и творчестве, Кришнамурти говорит (на языке дона Хуана) о нагвале. Реальность Кришнамурти - это и есть нагваль. Но как часто и естественно (подобно дыханию) реальность приходит к Кришнамурти, и как труден и долог был для Карлоса Кастанеды путь к нагвалю!

12
        Введя различение тоналя и нагваля, Карлос Кастанеда (точнее, дон Хуан) получает возможность еще одним способом задать цель учения. Это цель состоит не только в приобретении эзотерического знания и остановке мира, но и «в прорыве в нагваль». Учение в этом смысле есть подготовка тоналя (он должен быть очищен от всего) с тем, чтобы вступил в свои права нагваль (другие реальности, творчество, более широкий мир). «Остров тоналя, - говорит дон Хуан, - должен быть чисто выметен и содержаться чистым. Это единственный выбор, который есть у воина. Чистый остров не оказывает сопротивления. Вроде как на нем и не было ничего». Как здесь не вспомнить требование Кришнамурти - полностью освободиться от культурной обусловленности (чисто вымести остров тоналя).
        Однако все-таки какая реальность скрывается в нагвале? Если нагваль - чистая свобода, чистое творчество, полное отсутствие культурной обусловленности, то, следовательно, там все и ничего, в нем, как в Нирване, исчезают все различения и прежде всего личность, «Я» человека. Но послушаем сначала собственные впечатления от нагваля Карлоса Кастанеды.
        «Дон Хуан и дон Хенаро подошли ко мне, опустились на корточки и начали шептать мне в уши. Каждый из них говорил разное, однако я без затруднения следовал их командам. Казалось, я был растеплен в тог же момент, когда они сказали свои первые слова. Я чувствовал, что они делают со мной то же самое, что они делали с Паблито. Дон Хенаро раскрутил меня, а затем у меня на какой-то момент было совершенно осознанное ощущение вращения или парения. Затем я несся сквозь воздух, падая вниз на землю с огромной скоростью. Падая, я чувствовал, что моя одежда срывается с меня, затем мое мясо слетало с меня и, наконец, осталась моя голова. У меня было очень ясное ощущение, что мое тело расчленилось. Я потерял свой чрезмерный вес, и таким образом мое падение потеряло свою инерцию, а моя скорость уменьшилась. Мое снижение не было больше пикированием. Я начал двигаться взад-вперед, как листик, затем моя голова лишилась своего веса, и все, что осталось от «меня», был квадратный сантиметр тонкого галькоподобного осадка. Все мое чувство было сконцентрировано здесь. Затем неприятный осадок, казалось, взорвался, и я
разлетелся на тысячи кусочков, которые осознавал как один. Я был самим осознанием. Затем какая-то часть моего осознания начала собираться. Она росла, увеличивалась, стала локализованной, и мало-помалу я обрел чувство границ сознания. И внезапно гот «я», с которым я был знаком, превратился в захватывающий вид всех вообразимых комбинаций «прекрасных видов». Это было как если бы я смотрел на тысячи картин мира, людей и вещей…».
        Не менее показателен и другой опыт с повторением предыдущего воздействия:
        «У меня опять было ощущение, что меня раскрутили и бросили. Я ощутил падение, вращение на огромной скорости. Затем я взорвался, распался. Что-то во мне поддалось и освободило что-то такое, что я всю свою жизнь держал замкнутым. Я полностью осознавал тогда, что затронут мой секретный резервуар и что он неудержимо хлынул наружу. Больше не существовало сладкого единства, которое я называл «Я». Не было ничего, и тем не менее это ничто было наполнено. Это не была темнота или свет. Это не был холод или жара. Это не было приятное или неприятное. Не то чтобы я двигался или парил, или был неподвижен. И не был я также единицей, самим собой, которым я привык быть. Я был миллиардами частиц, которые все были мной; колонии разделенных единиц, которые имели особую связь одна с другой и могли объединиться, чтобы неизбежно сформировать единое сознание, мое человеческое осознание. Не то чтобы я «знал» без тени сомнений (потому что мне нечем было «знать»), но все мое единое осознание «знало», что «Я» и «Меня» знакомого мира было конгломератом раздельных и независимых ощущений, которые имели неразрывную связь друг с
другом. Неразрывная связь моих бесчисленных осознаний была моей жизненной силой.
        Крупинки осознания были рассеяны, каждая из них осознавала себя, и ни одна не была более важной, чем другая. Затем что-то согнало их, они стали объединяться и оказались в районе, где все они должны были соединиться в одно облако, в «Меня», которого я знал. Когда «Я», «Я сам» оказывался таким, то я мог быть свидетелем сцен деятельности нашего мира, или сцен, которые относились к другим мирам и которые, я считаю, были чистым воображением, или сцен, относящихся к «чистому мышлению», то есть я видел интеллектуальные системы или идеи, стянутые вместе, как словесные выражения. В некоторых сценах я от души разговаривал сам с собой. После каждой из этих связных картин «Я» опять распадалось в ничто».
        Дон Хуан комментирует путешествие своего ученика следующим образом.
        «Одно с другим никак не связано. Порядок в нашем восприятии относится исключительно к тоналю. Только там наши действия могут иметь последовательность. Только там они являются лесенкой, на которой можно пересчитать ступеньки. В нагвале ничего подобного нет… Нагваль невыразим. Всевозможные ощущения, существа, личности плавают в нем, как баржи, мирно и неизменно. Затем клей жизни связывает их вместе. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. А также Паблито. И также Хенаро, когда он первый раз путешествовал в неизвестное. Также и я. Когда клей жизни связывает эти чувства вместе, создастся существо, потерявшее ощущение своей истинной природы и ослепленное сиянием и суетой того места, где оно оказалось тоналем…
        Нет способа говорить о неизвестном. Можно быть только его свидетелем. Объяснение матов говорит, что каждый из пас имеет центр, из которого можно быть свидетелем нагваля. Поэтому вони может отправиться в нагваль и позволить своему клубку складываться и перестраиваться всевозможными образами. Когда я говорил тебе, что выражение нагваля - это личное дело, я имел в виду, что от самого воина зависит направление перестройки этого клубка. Человеческая форма или человеческое чувство являются первоначалом. Может быть, для пас это самая милая форма из всех. Есть, однако, бесконечное количество других форм, которые может принять клубок. Я говорил тебе, что маг может принять любую форму, какую хочет. Это правда. Воин, который владеет целостностью самого себя, может направить частицы своего клубка, чтобы они объединились любым вообразимым образом. Сила жизни - это то, что делает такие объединения возможными. Когда сила жизни выдохнется, то уже нет никакого способа вновь собрать клубок».
        Но если нагваль неописуем, невыразим, то можно ли говорить о его реальности, и в чем она? Может ли невыразимое обладать реальностью? Дон Хуан отвечает двояко: в определенном смысле ничто не реально, все есть лишь способ описания мира, но если все же реальность существует, то это сама любовь к жизни, к земле, к людям. После полета в нагваль дон Хуан объясняет Карлосу Кастанеде:
        «Постоянная задача учителя, - делать все, чтобы разум чувствовал себя в безопасности. Я с помощью трюка подвел твой разум к тому, чтобы он поверил, будто бы тональ понятен и объясним. Мы с Хенаро трудились для того, чтобы дать тебе впечатление, будто бы только нагваль находится за границами объяснения. Доказательством того, что наши маневры были успешными, является то, что в настоящий момент ты, несмотря на все, через что прошел, считаешь, что есть еще какой-то участок, который ты можешь назвать своим собственным, своим разумом. Это мираж. Твой драгоценный разум является только центром сбора, зеркалом, которое отражает все то, что находится вне его. Прошлой ночью ты был свидетелем не только неописуемого нагваля, но также и неописуемого тоналя.
        Последний пункт объяснения магов говорит, что разум просто отражаем наружный порядок и что он ничего не знает об этом порядке. Он не может объяснить его так же, как он не может объяснить нагваль. Разум может только засвидетельствовать эффекты тоналя, но он никогда не сможет попять его или разобраться в нем. Уже то, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то порядок, которому мы следуем, даже не зная того».
        Но в последней сцене, подводящей итог учению (одновременно это начало самостоятельной жизни в качестве магов Карлоса Кастанеды и Паблито), звучит мотив истинной реальности - любви к земле, жизни, людям. Вот эта прекрасная сцена.
        «Внезапно дон Хуан сказал:
        - Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно гак, как рекомендовал свидетель. Но естественным условием порядка является то, что это всегда приходит к концу…
        Он обращался в особенности ко мне и сказал, что я когда-то им говорил, что жизнь воина холодна, одинока и лишена чувств. Он даже закончил, что как раз в этот момент я убежден, что это так.
        - Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой или лишенной чувств, - сказал он, - потому что она основывается на его привязанности, его стремлении, на том, что он посвятил себя тому, кого любит. И вы можете спросить, кто этот тот, кого он любит.
        Дои Хенаро поднялся и медленно отошел на совершенно плоский участок. Как раз перед нами, в трех-четырех метрах в стороне. Там он сделал странное движение. Оп двигал руками, как бы очищая пыль со своей груди и живота. Затем через него прошел поток почти неощутимого света. Он исходил из земли и, казалось, обнял все его тело. Дон Хенаро сделал что-то вроде «заднего» пируэта и приземлился на грудь и на руки. Его движение было выполнено с такой точностью и легкостью, что он казался невесомым червеобразным существом, которое перевернулось. Когда он оказался на земле, он исполнил ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах над землей или катался на ней, как если бы лежал на шарикоподшипниках, или же плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и ловкостью угря, плывущего в океане.
        Мои глаза в какой-то момент начали вкашиваться и затем, без всякого перехода, я уже следил за шаром огня, скользящим взад и вперед но чему-то, что, казалось, было поверхностью катка с тысячами лучей света, сияющими на пей.
        Картина была ясной. Затем шар огня остановился и сделался неподвижным. Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание. Это заговорил дон Хуан. Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на шар опт. Я мог различить только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками и ногами. Голос дона Хуана был очень ясным. Он, казалось, нажал на какой-то курок во мне, и я начал писать.
        - Любовь Хенаро - это мир, - сказал он. - Он только что обнимал эту огромную землю, по, поскольку он такой маленький, все, что он может делать, только плавать в ней. Но земля знает, что он любит ее, заботится о нем. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние, где бы он не был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви, и где бы он ни находился, он цельный.
        Хенаро сел перед нами на корточки. Он мягко погладил землю.
        - Это предрасположений духа воинов, - сказал он. - Эта земля, этот мир. Для воина не может быть большей любви.
        Дои Хепаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном, оба пристально смотрели на нас. Затем они сели, скрестив ноги.
        - Только если любишь эту землю с несгибаемой страстью, можно освободиться от печали, - сказал дон Хуан. - Воин всегда весел, потому что его любовь неизменна и предмет его любви - земля - обнимает его и осыпает невообразимыми дарами. Печаль принадлежит только тем, кто ненавидит ту самую вещь, которая дает укрытие всем своим существам.
        Дои Хуан опять с нежностью погладил землю.
        - Это милое существо, которое является живым до последней крупицы и понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно вылечило мои боли и, наконец, когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе. - Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Ветер мягко свистел, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.
        - Прислушайся к этому лаю, - продолжал дон Хуан. - Именно так моя любимая земля помогает мне представить вам этот последний момент. Это лай - самая печальная вещь, которую можно услышать.
        Минуту мы молчали. Лай этой одинокой собаки был настолько печален, а тишина вокруг нас настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она заставила меня думать о моей собственной жизни, моей печали, моем незнании, куда идти и что делать…
        - Только любовь к этому великолепному существу, - сказал дон Хуан, лаская землю, может дать свободу духу воина. А свобода это есть радость, эффективность и отрешенность перед лицом любых препятствий. Это последний урок. Он всегда оставляется на самый последний момент, на момент полного уединения, когда человек остается лицом к лицу со своей смертью и своим уединением. Только тогда этот урок имеет смысл.
        Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись руками и спиной, как если бы сидения их тела онемели. Мое сердце начало быстро колотиться. Они заставили меня и Паблито подняться.
        - Сумерки - это трещина между мирами, - сказал дон Хуан. - это дверь в неизвестное.
        Он указал широким движением руки на утес, где мы стояли.
        - Это плато находится перед дверью.
        Он указал на северный край утеса.
        - Там дверь. За ней - бездна. А за бездной - неизвестное.
        Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались с ним. Глаза Паблито были влажными и неподвижными. Слезы катились у него по щекам. Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со мной, но не слышал дона Хуана.
        Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и коротко что-то шепнули ему на ухо. Затем они подошли ко мне. Но еще прежде чем они что-либо прошептали, я ощутил то особое чувство расщепленности.
        - Мы теперь будем просто пылью на дороге, - сказал Хенаро. - Может быть, когда-нибудь она опять попадет в твои глаза.
        Дон Хуан и дои Хенаро отошли в сторону и, казалось, слились с темнотой. Паблито взял меня за руку, и мы попрощались друг с другом. Затем странный порыв силы заставил меня бежать вместе с ним к северному краю утеса. Я ощущал его руку, когда мы прыгнули, а затем я был один».
        Не правда ли, великолепно, впечатляюще, прекрасно, но и грустно?

13
        Судя по тексту, Карлос Кастанеда (уже как автор «Дона Хуана») прекрасно знает и другие эзотерические учения. Помимо учений дзэна и Кришнамурти он знаком с учением Гурджиева: в одном месте дон Хуан говорит о числе 48 как нашем магическом числе. Из другого места «Дона Хуана» ясно, что автор говорит о «чакрах». «Он (дон Хуан) коснулся моей головы и сказал, что это центр разума и разговора. Конец моей грудины был центром ощущения. Район ниже пупка был волей. Сновидение было с правой стороны против ребер. Видение - с левой». Особенно широко Карлос Кастанеда использует архаические магические представления о духах и силах. Основные его мысли в этой области мы уже приводили, отметим еще одну, известную по Библии. Чтобы овладеть своей силой (олли), ученик должен с ней бороться, причем на грани жизни и смерти. Но и наоборот, дух смерти не может без борьбы вступить в свои права. Во время одного из опытов дон Хуан говорит:
        «Пиши, пиши, или умрешь. Умереть в восторженном состоянии - чепуховый способ умирания.
        - Тогда как должен умирать воин? - спросил дон Хенаро в точности моим голосом.
        - Воин умирает трудно, - сказал дон Хуан. - Смерть должна бороться с ним. Воин не отдается ей».
        В своем произведении Карлос Кастанеда использует даже полу-эзотерические идеи философов и научных фантастов. Например, объяснение дона Хуана, что между восприятием и миром стоит «описание мира» и поэтому наше сознание имеет дело только с образом жизни, а не с ней самой, весьма напоминает известные идеи Дильтея:
        « - Подумай вот о чем. Мир не отдается нам прямо. Между ним и нами находится описание мира. Поэтому, правильно говоря, мы всегда на один шаг позади, и наше восприятие мира всегда только воспоминание о его восприятии. Мы вечно вспоминаем тот момент, который только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем, - он покрутил рукой, давая мне почувствовать, что он имеет в виду».
        А разъяснения дона Хуана о вечности заставляют вспомнить как восточные эзотерические учения, так и роман «Конец вечности» Айзека Азимова. «Знаешь ли ты, - говорит дон Хуан, - что в этот самый момент ты окружен вечностью. И знаешь ли ты, что можешь использовать эту вечность, если пожелаешь?» В том же романе есть один интересный эпизод: его главный герой (Харлан), выйдя из Вечности и попав в другую «реальность» (кстати, это понятие в романе несет большую нагрузку), встречает там самого себя. «Во второй раз он, Харлан, закрыл дверь, когда незнакомец начал поворачиваться. Он встретил самого себя! В один и тот же момент Времени и почти в одном и том же месте он встретил другого, более раннего Харлана, чуть было не столкнулся с ним лицом к лицу… Воспоминание о пережитом кошмаре преследовало его много дней». А вот что говорит дон Хуан:
        «У мага нет данных о том, что он находится в двух местах сразу. Ощущать это было бы равносильно тому, чтобы встретиться со своим дублем лицом к лицу, а маг, который сталкивается лицом к лицу с самим собой, - мертвый маг. Таков закон. Так сила расположила вещи. И никто не знает почему».
        Станислав Лем также любил описывать встречи двойников. В романе «Солярис» есть рассказ героя о том, как одному из обитателей Станции являлось какое-то существо, что-то вроде живой шляпы (одно из его глубоких, интимных переживаний). Не напоминает ли этот рассказ переживания Паблито?
        «Я спросил Паблито о его встрече с нагвалем, и он рассказал мне историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды дон Хуан дал ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он повесил ее на крюк над дверью своей комнаты, и поскольку в то время не мог придумать для нее никакого использования, то весь день и не вспоминал о ней. Он сказал, что, по его мысли, корзина была даром силы и должна была быть использована для чего-нибудь особого.
        В начале вечера, который, по словам Паблито, был и для него самым опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один дома и собирался идти в гости к другу. В комнате было темно. Он схватил пиджак, и, когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним и подкатилась к его ногам. Паблито сказал, что он смехом прогнал свой испуг, как только увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы поднять ее, и вся его жизнь содрогнулась. Корзина отпрыгнула от него и начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил ее и давил на нее. Паблито сказал, что из кухни в комнату попадало достаточно света, чтобы все вокруг можно было хорошо различать. Мгновение он смотрел на корзину, хотя чувствовал, что этого делать не нужно. По корзине прошли конвульсии, как будто она тяжело дышала. Паблито утверждал, пересказывая свой опыт, что он действительно видел и слышал, как корзина дышала, и что ома была живой и гонялась за ним но всей комнате, загораживая ему выход. Затем корзина начала расти, раздуваться. Все кольца бамбука разошлись, и корзина превратилась в гигантский
шар, подобно сухому кусту перекати-поля, который покатился к нему. Оп упал назад, на пол, а шар начал взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому времени он уже потерял ум и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по его ногам, как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его, и тогда заметил, что шар - это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание».
        Дело даже не в том, что Карлос Кастанеда хорошо знает и использует другие эзотерические идеи. Более важно, что он предложил язык описания эзотерического опыта, а также создал своеобразную эзотерическую модель самой эзотерической жизни. Введя понятие о «реальности», «различии тоналя и нагваля» и ряд других представлений, Карлос Кастанеда перевел проблему из плана осмысления единственной эзотерической реальности в план метазнания, так сказать, учения о самом эзотеризме как знании и образе жизни. «Дон Хуан» - это не только замечательное произведение эзотерической литературы, не только описание определенной эзотерической реальности, но одновременно - это модель и смысл эзотерического пути как такового. В этом отношении значение «Дона Хуана» трудно переоценить.
        ФИНАЛ
        Иисус сказал: «Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем».
        Евангелие от Фомы
        Робость художника перед вещью.
        Он забывает, что пишет не он.
        Слово мне Вячеслава Иванова -
        «Только начните!
        Уже с третьей страницы вы убедитесь, что никакой свободы нет», -
        то есть: окажусь во власти вещей,
        то есть во власти демона,
        то есть только покорным слугой…
        А доля волн во всем этом?
        О, огромная.
        Хотя бы не отчаяться, когда ждешь у моря погоды…
        Моя воля и есть слух, не устать слушать,
        пока не услышишь,
        и не заносить ничего, чего не услышал.
        М. Цветаева

1
        Пришла очередь высказаться и мне. Конечно, осмысляя эзотерические учения, я не молчал, и, вероятно, моя интерпретация просматривается; как выразился один из слушателей у меня «постоянно выглядывают то уши, то хвост». Но одно дело говорить о других, другое - о себе, легко рассматривать чужие творения, трудно открыться самому. То, что я буду дальше излагать, по многим причинам нельзя поставить на один уровень с уже рассмотренными учениями. И потому, что я не идеолог, а философ (методолог), и потому, что мой опыт ограничен (опыт жизни русского еврея, советского интеллигента), и потому, что я не чувствую за своей спиной некой сверхреальности. Мои мысли, размышления принадлежат только мне, они не приоткрывают завесы в иной мир, страшный и сияющий. Короче, это именно мысли, а не истины, размышления, а не откровения.
        Моя цель - рассмотреть три основные темы или проблемы. Думаю, они волнуют эзотерическое сознание; во всяком случае каждое эзотерическое учение их касается. Первая тема задается вопросом о существовании реальностей, отличных от тех, с которыми мы встречаемся в повседневном опыте, реальностей, скрытых от внешних чувств, данных лишь в особых состояниях сознания (эзотерическом опыте) - в медитации, экстазе, сновидении и т. п. Вторая тема - это тема смерти и отношения к ней или, напротив, - бессмертия, переживания конца, вопрос о том, как должна быть построена, определена наша жизнь в зависимости от того, что мы думаем о природе смерти. Наконец, третья тема эквивалентна вопросу о смысле жизни, о том, что есть наша жизнь, в чем ее назначение.
        Пытаясь как-то осмыслить эти темы, рассмотреть связанные с ними вопросы, я отдаю себе отчет в своих возможностях и, главное, ограничениях. В конечном счете каждый человек делает не то, что хочет, а то, что может. А что я могу, зависит от того, кто я, что я. Каждый человек чем-то определен, ограничен, и если он хочет быть честным перед другими, то должен, хотя бы для себя, осознать эти свои ограничения. Вряд ли стоит делать вид, что объективная и бесстрастная истина в наших руках, что другие заблуждаются, а мы парим над ними в чистоте и мудрости. Истина не дана никому, мудр и чист один Бог.

2
        Нелегко понять себя, и неясно, возможно ли это вообще. Но попытаться необходимо. А раз необходимо, то и возможно. Один из способов понять - посмотреть, как я сам себе дан в своем осознании.
        Я человек разумный и даже рациональный. Но это не значит, что мою жизнь и поведение определяют только разумные соображения. В жизни было много разного - безрассудного и неразумного, дикого и странного. Однако я сознаю себя разумным, это мой идеал человека, идеал себя. В те моменты, когда я веду себя неразумно, я просто наблюдаю за собой, констатирую стихию, естественность своего поведения, но затем идеал разумности восстает, вопиет, оценивает и требует изменений. Сегодня я понимаю, что идеал разумности и рациональности - определенная основа утопизма жизни. Жизнь, культура, как я выше говорил, не отвечают этому идеалу, не укладываются в прокрустово ложе разумности и рациональности, часто не имеют с ними ничего общего. И, тем не менее, этот идеал привлекателен, во всяком случае, для меня. Достоинство его для разумного человека в кажущейся простоте и очевидности, кроме того, это архетип духовности, порядка, гармонии. Но, увы, реальный мир и беспокоен, и беспорядочен, и во многом бездуховен.
        Выше я уже говорил, что не испытал прямого религиозного опыта, я человек и не религиозный, и не мистический. Ни Бог, ни реальности, лежащие «по ту сторону», не даны были моему восприятию непосредственно. Не хочу кокетничать, идти на компромисс: я атеист и не нахожу в своей душе ничего похожего на божественное или сверхъестественное. Но хотя у меня нет религиозного опыта, я не отрицаю такой опыт у других людей и признаю, что они могут быть и более тонкими в духовном отношении, и более возвышенными и человечными. Все это я признаю, но у меня другая судьба. Не пережив религиозного опыта, я, однако, знаком с опытом возвышенных переживаний чисто человеческого характера. В своей душе и чувствах я преодолевал, и не раз, границы обычного мира, мне знакомы чувства сострадания и восторга, я путешествовал в бесконечных пространствах, внезапно постигал вещи необъятной значимости, ощущал весь мир, всех людей. Но переживал всегда сам, находясь в своей жизни. Не Бога ощущал я рядом, в бесконечном пространстве или в себе, а людей, живущих, умерших и еще не родившихся, людей и, пожалуй, еще - жизнь как таковую,
обнимающую нашу прекрасную, но порабощенную человеком землю, жизнь как дыхание, как эфир, как океан «Соляриса».
        Никто не знает, когда он умрет и какой еще опыт посетит его, и я не знаю; я стараюсь лишь не закрывать двери для будущего опыта, какой бы он ни был, пусть даже вся моя прошлая жизнь была неверной. Здесь я всецело согласен с Томасом Манном. «Если бы, - пишет он, - меня попросили определить, что лично я понимаю под религиозностью, я сказал бы: религиозность - это внимание и послушание: внимание к внутренним изменениям, которые претерпевает мир, к изменчивой картине представлений об истине и справедливости, и послушание, которое немедля приспосабливает жизнь и действительность к этим изменениям, к этим новым представлениям и следует таким образом велениям разума. Жить в грехе - значит жить не так, как этого хочет разум, по невнимательности и из непослушания цепляться за устаревшее и отсталое и продолжать жить в этом заблуждении». И хотя с точки зрения возможного будущего опыта я не знаю, правильно ли живу сегодня, но живу и думаю, что правильно, во всяком случае стараюсь делать это, а уж получается или нет - другой вопрос. Как заметил С. Аверинцев, «человек сам себе не судья». «Я своего гуманитарного
дела не бросаю, - сказал он, - значит, пребываю в доброй надежде, что со мной в мои лучшие минуты все обстоит отчасти так, как нужно. А правда это или нет, я не знаю и знать не могу - никто себе не судья».

3
        Я исхожу из положения, что истину не знает никто и все люди равноценны в ее поисках. Но хотя люди одинаковы в том, что живут на одной земле, дышат одним воздухом, пьют одну воду, едят одну пищу, сходятся друг с другом, в то же время они очень различны. Моя жизнь не лучше (хуже вполне может быть), чем другие жизни. Но моя жизнь, моя индивидуальность, личность имеют полное право на существование. Моя жизнь не похожа на другие жизни, а другие - на мою, и поэтому для нас нет общей истины. Однако есть общие условия жизни - космические, планетарные, биологические, психические, социокультурные. В рамках этой общности я сходен с другими людьми и могу их понять, а они меня. За рамками, вне рамок начинается личная свобода, своеобразие, несовпадение, необходимость понимания и общения, встречи и любви. Сложность еще в том, что граница между общим (общечеловеческим) и уникальным (личным) дана в гуманитарном смысле, т. е. как интерпретация, как определенная точка зрения, а следовательно, - через уникальное, личное, пристрастное. Именно в этом ключе необходимо понимать принцип многих истин: объективное и общее
нам всегда дано лишь как субъективное и частное. Идея диалога поэтому вполне отвечает тому типу коммуникации, который, с моей точки зрения, имеет место в культуре. Однако эзотерическая позиция в той мере, в которой существует претензия на единственность истины, отказывается признать реальную диалектику общего и уникального, реальное несовпадение разных жизней. Здесь отчасти мы наблюдаем трагедию непонимания и непризнания другого, активное навязывание другому своего видения мира. Для меня лично фундаментальным положением, которое необходимо признать, является факт несогласия со мной, несогласия и несовпадения людей друг с другом и, как следствие, невозможность одной истины. В определенном смысле (гуманитарном) истина всегда должна быть чужая, т. е. она должна признавать и осмыслять другие истины, с ней не совпадающие, ее зачеркивающие.

4
        Н. Федоров утверждает, что бессмертие дается через родственность, через любовь. Родственность чему? Любовь какая? Один человек любит только себя, и все родственники у него на одно лицо - то, которое он видит в зеркале, другой любит весь мир, все человечество и никого в отдельности, третий - только свою семью и ближайших друзей. Один человек осознает себя в этом мире лишь прохожим, другой - наблюдателем, третий - собеседником, четвертый - просто живущим. У меня тоже есть родственники. Я отождествляю себя (принимаю в себя) со своими детьми, родителями, женой, друзьями, со своим народом, со своим родом, родом всего человечества. Читая и размышляя, я переживаю и судьбу декабристов, и трагедию русского народа при Иване Грозном, и ужасы Кампучии, и тридцать седьмой год. Я принимаю в себя Природу и даже чувствую Космос (хотя уже слабее). Я отождествляюсь с интеллигенцией, с еврейским народом, с Россией, я стараюсь принять в себя любого живущего на земле человека. Не слишком ли много родственников? Думаю, нет, ведь мне от них ничего не надо, лишь бы были, лишь бы жили, а то, что они, кто в большей, кто в
меньшей степени, присутствуют в моей душе, будет ощущаться лишь теми, в чьей душе я живу сам. А таких немного, следовательно, и немного родственников.
        Принимая в себя многих, я одновременно переживаю и определенное одиночество (в юности переживал его резче, трагичнее, сейчас спокойнее, привычнее). Временами я остро ощущаю конечность своей жизни, центрированность ее на себе, замкнутость собой. Я один, даже с близкими, любящими, один на земле, среди людей, среди времени. В конечном счете я один выбираю, один делаю ошибки, один буду умирать. Это ощущение одиночества, противостояния «Я» и Мира утомляет, вызывает тоску, вопрос - а в чем смысл этого моего бытия? Думаю, чувство одиночества отчасти вызвано невозможностью полностью отождествиться с целым, с людьми, а сама эта невозможность - излишней профессиональной рефлексией. В силу своего склада ума и рода занятий я подвергаю все непрерывному распредмечиванию, не исключая и той почвы, на которой стою. Для истинного методолога все, абсолютно все: продукт культуры, ума, традиции, все - не бытие, а интеллектуальная или эмоциональная конструкция, построение. Мир, объект для него - не более чем объективация, т. е. остановленная, застывшая обусловленность, в которой человек живет. Непосредственно человек
имеет дело только с этой обусловленностью, только с результатом объективации. Реальность же, хотя и признается объективно существующей, но в этой своей объективности никогда не дается сознанию (напоминая кантовскую «вещь в себе»). Для меня реальность чувствуется как моя жизнь, жизнь других людей, планетарная жизнь, жизнь Природы и Космоса. Но только чувствуется, поскольку и это ощущение обусловлено, условно (интеллектуально устроено). Мир, данный в таком ощущении, - зыбкий мир, это мир-призрак, мир, за который нельзя крепко ухватиться, на его почве не стоишь, а непрерывно тонешь, куда-то проваливаешься, и если бы знать - куда?

5
        Все живут по-разному, одни легко, другие тяжело. Есть люди, которым жизнь в тягость, наказание, неизвестно, за какие грехи. Одни энергичны, у других же постоянный упадок сил, каждый шаг, разговор и общение для них требует усилий. Сам я, вероятно, ближе к первому типу, напор моей энергии иногда бывает даже разрушительным (я болею, порчу свои же дела). Я иногда остро переживаю радость, экстаз, полет жизни, слияние с ней. Но за все нужно расплачиваться: за подъемом идет спуск, энергетический взрыв сменяется безразличием, упадком сил, снижением интереса, потерей смысла. Однако я стараюсь сдерживать себя: снижаю отчасти восторг, избегаю слишком глубоких пессимистических ям. Что скрывать, я люблю жить, мне интересно жить, думаю, никто и ничто не ждет меня там, за чертой. Думаю, там - это здесь, и спасение - это приобретение особого качества жизни. Поэтому для меня лично неприемлемы такие идеалы и пути, которые ведут в Нирвану, которые предполагают свертывание этой жизни, при этом неважно, во что ее свернуть - в ничто или блаженство. На мой вкус, если одно только блаженство - это та же смерть. Не хочу ни
забегать вперед, ни отставать; от «исторического нетерпения» я постепенно избавляюсь, но и догонять не люблю, это тяжело.
        Свой собственный пессимизм, зыбкость мира я стараюсь превозмогать терпением. Терпение, пожалуй, - одна из ведущих черт моего характера. В подростковом и юношеском возрасте я был крайне нетерпелив, спешил жить, меня несло. Потом я себя долго ломал, организовывал, сдерживал, страсти ушли в глубину, на поверхности остался спокойный, организованный тип. Равновесию, пусть и неустойчивому, между поверхностью и глубиной (бездной) я обязан терпению. Я терпеливо жду обретения спокойствия, смысла, своего часа, жду не только благоприятных обстоятельств, но и испытаний. Иногда мне кажется, что моя жизнь - сплошное терпение, и если бы его не было, я тотчас же взорвался бы и улетел.
        Другая черта моего характера - деятельное отношение к своей жизни, поэтому мне так близка эзотерическая точка зрения. Сколько я себя помню, я всегда был собой недоволен (в юности просто непримирим с собой). Я постоянно сверял себя с идеалом и, убедившись в несовпадении, ломал, изменял, переделывал. Но моя естественная натура плохо поддавалась переделке, страсти и увлечения вмиг разрушали все идеальные построения, сметали благие намерения и неустойчивые привычки. Иногда я падал еще ниже, но не сдавался; смирялся с судьбой, но лишь на время. Сегодня, когда мне за пятьдесят, я уже не мечусь, как в юности. Давно понял, что идеал и жизнь не совпадают и не должны совпадать, что переделывать необходимо сразу и себя, и идеал, что ломать и подавлять свою натуру и небезопасно, и не нужно. Но по-прежнему живет во мне установка на изменение, на переосмысление своей жизни, на делание себя. С моей точки зрения, определить себя окончательно, навсегда - значит в каком-то смысле закончить свою жизнь. Жизнь - это постоянный поиск нового, определение своего смысла, своего назначения, осознание и укрепление (или
подавление) своих реальностей. Жизнь - это неизвестное и готовность к нему.

6
        Определение человека иллюзорно, если не выбрано самостоятельное отношение к добру и злу. Для меня добро, помощь людям, разум - несомненные ценности. Мне бы хотелось поставить преграду злу, эгоизму, разрушению, страданиям, нежизненности. Но отношение мое и к злу, и к добру не решительное, не активное, а осторожное, с оглядкой на то, как добро и зло понимают другие люди. Я стою на той точке зрения, что результат определяется не нашими желаниями, устремлениями и делами, а культурой, обстоятельствами. Как это понимать? Я делаю нечто, другой что-то иное, обстоятельства складываются и так, и этак, в итоге получается результирующая многих сил и обстоятельств. В культуре идеалы и концепции отдельных людей, как правило, недостижимы. Хотя человек своей активностью и вносит вклад в исторический процесс, он должен понимать, что ход этого процесса зависит от многих независимых от него причин и обстоятельств. И все же человек ответствен (во всяком случае, я это принимаю на себя) за течение исторического процесса: без его усилий исторический ход был бы иным. Не зная, как мы влияем на историю и будет ли наше
влияние благотворно, мы все же должны понимать, что всегда влияем. Конечно, хорошо бы, чтобы наши усилия увеличивали благо, разумность, духовность жизни, работали на красоту, счастье, взаимоотношения, понимание и т. п. Но как этого достичь? Мы властны лишь над собой и ближайшим окружением, мы не знаем истину, не можем контролировать других людей. Делание добра, блага всегда - риск, нужно быть готовым ко всему, и к тому, что наше добро может обернуться алом. Но и не делать добро нельзя.

7
        Первая тема, которую мы назвали, - вопрос о существовании эзотерических реальностей. Но прежде всего скажем о понятии «реальность». Это понятие сегодня широко употребляется и в эзотерической, и в научной литературе. Оно в некотором роде ставится таким же емким и значимым, как категории бытия, действительности, сознания, культуры. Что же такое реальности? Эмпирически каждый человек постоянно имеет дело с реальностями, живет в них. Реальность - это устойчивый мир, данный нам в сознании и во вне его, мир, в котором протекают определенные события, происходят изменения. Мы различаем множество реальностей - игры, искусства, общения, творчества, сновидения и т. п. Реальность самих реальностей человек оценивает по-разному: как то, что существует «на самом деле», или только «кажется», или «выдумано». Но все реальности полноценны для нашей жизни.
        Это одновременно психологическая и культурологическая категория. Реальность противопоставлена нереальности, одни реальности - другим. У разных людей и в разных культурах граница между реальным и нереальным, а также отдельными реальностями проходит в разных местах. Для одного человека (в одной культуре) сон - это иллюзия, для другого - полноценная реальность. Для одних людей реальности искусства - выдумка, фантазия художников, писателей, поэтов; для других - мир более живой, более глубокий, чем обычная жизнь. Для Н. Бердяева обычный мир кажется дурным сном, а смерть представляется путем, выводящим человека в трансцендентный, божественный мир, где царят любовь, свобода, творчество. В каждой культуре и во многих эзотерических учениях одни реальности объявляются истинными, существующими, а другие - иллюзорными, Майей.
        В существующих реальностях для обсуждения интересующей нас темы целесообразно различать реальности «высшие» и «производные». Высшие реальности лежат в основании всей «пирамиды» жизнедеятельности человека, они являются для других реальностей смысловой и энергетической основой. Высшие реальности осознаются и переживаются самим человеком, как «то, что есть на самом деле», что «безусловно», реально в последнем смысле. Для маленького ребенка - это родители, пища, тепло и т. п., затем, по мере его роста, к высшим реальностям прибавляются игра, в возрасте подростка - учеба и позднее - «реальность Я». У взрослого человека высшие реальности самые разные. Для религиозного человека - это Бог, для делового человека - работа, для обывателя - семья и дети, для биржевика - деньги, для страстного филателиста - марки и т. д. и т. п. Если нет альтернативы, разрушение или приостановка на длительный срок высших реальностей - крайнее испытание для человека, часто воспринимаемое как смерть и ведущее к самоубийству. Понять, что для нас есть высшая реальность, не всегда легко. Часто сознание, поддерживая престиж
личности, указывает на другие реальности, однако понять это очень важно. Многие высшие реальности культурно предопределены традицией, воспитанием, укладом жизни, в этом случае, вероятно, можно говорить об архетипах.
        В отличие от высших производное реальности осознаются человеком как более условные, менее реальные. Так, для религиозного сознания обычный, земной мир и Природа - несомненно, производные реальности.
        Не менее важно различие реальностей и сфер психики. Сферы психики - это основные каналы изживания психических структур человека. В «центральной» сфере, т. е. там, где у нас есть средства и возможности для удовлетворения наших желаний, психические структуры изживаются одним способом, в «символических» (сновидениях, искусстве, игре, размышлении, общении и т. п.) - другим. Только в центральной сфере изживание обеспечивается практической деятельностью и поведением человека: в ответ на определенные потребности, желания, цели психика строит соответствующую реальность, которая и обеспечивает осуществление деятельности и поведения. В результате процесса изживания, т. е. деятельности (поведения) человека, «возбужденные» потребности, желания, цели «снимаются» с повестки дня (перестают действовать, удовлетворяются, затихают). Когда по каким-либо причинам изживание в центральной сфере невозможно (например, в случае альтернативных, взаимоисключающих желаний, отсутствия условий для деятельности), психические структуры изживаются в символических сферах. В этом случае неизжитые, нереализованные в центральной
сфере психические структуры провоцируют построение соответствующих символических реальностей, в которых и происходит изживание (осознаваемое как сновидение или переживание произведения искусства, игры, переживание в ходе общения, размышления над своею жизнью и проблемами и т. п.). Каждая сфера психики в нормальных условиях полностью или частично изолирована от других (с помощью физиологических механизмов, как во сне, или психических способностей - внимания, изоляции, дифференциации). Кроме того, каждая сфера имеет свой «банк данных», «строительный материал», на основе которых психика человека строит соответствующие реальности. Важно, что эти «данные» («строительный материал») психика черпает из самой себя - это прожитый опыт человека. Поэтому все реальности оказываются обусловленными нашим душевным опытом. Одна из главных особенностей символических реальностей - полное или частичное отсутствие при их построении внешней детерминации (со стороны сознания или впечатлений, приходящих из центральной сферы). Это дает возможность психике человека подбирать такой «строительный материал» (опыт души) и
создавать такой мир (реальность), в котором полностью изживаются нереализованные психические структуры человека. Следовательно, в символических реальностях и сферах, так сказать, царствует свобода духа. Наиболее полно эта особенность проявляется в сновидениях (и в эзотерической жизни), менее ярко - в искусстве, игре, общении.

8
        Эзотерические реальности, безусловно, относятся к высшим реальностям, однако, они не всегда превращаются в основную сферу человека. В этих реальностях по самому смыслу этого понятия происходят сверхъестественные, трансцендентальные события, которые человек не может наблюдать в обычной жизни, но абсолютно реальные для эзотерического сознания. Бог, Нирвана, Духовный мир, Реальность (Кришнамурти), Луч творения (Гурджиев) - все эти реальности непосредственны, органичны для эзотерика. Как можно удостовериться в их истинности? Да никак. Будда на подобные вопросы не отвечал и правильно делал. Когда же эзотерик пытается научно обосновать свой мир, это выглядит немного наивно. Одна иллюстрация - учение К. Э. Циолковского. То, что он был эзотерическим мыслителем, не вызывает сомнений. Достаточно привести несколько его высказываний.
        «Нравственность Земли такая же, как и небес, - устранение всяких страданий… Единение избавит народ от войн и других видов самоистребления (или ослабления), укажет не общий алфавит и язык, научит каждого гражданина и даст ему знания, сообразные его умственным силам. Оно обеспечит благосостояние и сделает всех счастливыми… Если бессмертно земное существо и бессмертен наш мирок в прозрачном сосуде, то почему не может быть бессмертно и единое существо в своей прозрачной оболочке. Природа или разум человека со временем могут этого достигнуть. Я уверен, что зрелые миры вне Земли, давно уже дали таких существ: бессмертных, живущих солнечными лучами… будущее человеческое существо живет только солнечными лучами, не изменяется в массе, но продолжает мыслить и жить как смертное или бессмертное существо… Величайший разум господствует в космосе, и ничего несовершенного в нем не допускается».
        Интересно, однако, что все эти положения К. Э. Циолковский пытается научно обосновать, когда же их не принимают, трактуя как веру, он недоумевает. Как же так, почему, ведь это - наука, истина. «Вопрос не о вере, - пишет К. Э. Циолковский, - а о том, говорю я истину или ложь. Если ложь, то покажите, где она, покажите мои ошибки, мои заблуждения. Я сам их страстно хочу видеть! Если же я говорю правду, то она должна быть принята, как вы ее ни называйте. Поймите то, что я хочу сказать: мои выводы заслуживают внимания и даже отчаянной работы».
        Но дело в том, что в данном случае научные построения и объяснения опираются не на физику или астрономию, а на метафизические постулаты самого Циолковского (типа: «Если мир всегда был, если он существует бесконечное число лет…», то внеземная жизнь должна определить «все возможное, все самое лучшее, что может себе только представить человек»). Иными словами, К. Э. Циолковский трактует природу эзотерически, она предстает перед нами как эзотерическая реальность. Но эзотерическую реальность нельзя показать, дать почувствовать другому, она или есть или ее нет. Это фундаментальный факт, из него нужно исходить. И все же кое-что об эзотерической реальности следует сказать. Можно предположить, что она является или внутренней высшей реальностью сознания личности, или ее сферой (как у Будды, Шри Ауробиндо, Штейнера, Кришнамурти и некоторых других). Когда мы говорим внутренней, то хотим подчеркнуть только один момент: несовпадение эзотерической реальности с самим бытием, которое есть вещь в себе; бытие как таковое всегда дается сознанию лишь в той или иной объективации, обусловленности.
        Мы уже отмечали, и не раз, что структура эзотерической реальности неизбежно оказывается подобной содержанию сознания творца эзотерического учения. Кроме того, в эзотерическую реальность, как показывает Лилли, можно войти без всякой эзотерики, и возникшая таким образом реальность является личностно ориентированной.
        Еще одно соображение: все эзотерические реальности восточной мысли сходны между собой, как и эзотерические реальности западной мысли. Эзотерический мир Шри Ауробиндо, несомненно, индуистский, а Д. Андреева - русский, православный. Следовательно, эти миры культурно обусловлены подобно тому, как обусловлены их творцы.
        К той же мысли склоняет нас возможность полностью войти в эзотерический мир, оестествить, натурализовать его: ведь в этот мир входит личность. Это последнее обстоятельство демонстрирует предел эзотерического совершенствования, границы, в которых эзотерические знания и жизнь совпадают. Эзотерик, достигший этого предела, так перестраивает свою жизнь (и психически, и физиологически), что она полностью отвечает эзотерическому учению. И наоборот, в этом случае его учение (знание) описывает не что иное, как эзотерическую жизнь. Это значит, что все потребности, желания, цели эзотерика осуществляются в высшей эзотерической реальности, что его центральная сфера совпадает теперь с символическими, которые все подчинены высшей эзотерической реальности. Следовательно, у такого человека эзотерическая реальность стала не только высшей реальностью, но и основной сферой жизни. Для этого человека внешнее совпало с внутренним, а внутреннее - с внешним, все события принадлежат высшей реальности, а сама жизнь есть не что иное, как изживание этой высшей реальности (слияние с Богом, погружение в Нирвану и т. п.). Но,
подчеркнем, этого предела достигают лишь немногие, очень одаренные и одержимые идеей люди (гении эзотеризма). В массе же эзотерические реальности являются просто высшими реальностями, их формирование не ведет к кардинальному изменению человека.
        Предел эзотерического развития достигается, как мы уже отмечали, при условии гомогенизации всего сознания человека, когда эзотерическая реальность безусловно подчиняет себе все остальные - и высшие, и производные реальности. Если этого нет, если осваивается только чистая психотехника, если человек входит в другие реальности из любопытства или спортивного интереса (эксперименты с галлюциногенами), то в этом случае в эзотерическом мире выплескивается лишь «Я» человека со всеми его пороками, проблемами и странностями. Это иногда может помочь человеку осознать свою личность и недостатки (особенно, если у него слабая рефлексия и сильная самозащита, «эго»).
        Какой смысл имеет достижение в эзотерической практике предельных состояний (Будды, Нирваны, Духовного мира, Реальности и т. п.)? Что с того, что перед нами совершенная личность, что у нее внешнее совпало с внутренним, центральная сфера - с символическими, что все реальности у нее гомогенизованы и подчинены одной? Да, такая эзотерическая личность действительно достигла своих жизненных целей, живет в своем идеале - в Свободе, в Боге, в Нирване; да, она купается в блаженстве, пребывает в Небытии, сливается и растворяется в Боге. Ну, и что с того, может спросить наш оппонент, какой от этого прок для других людей, для человечества? Но так вопрос ставить нельзя. Перед нами новая возможность, новое решение вечной проблемы жизни, новый образец человека. Что он означает - покажет история. Но уже то, что человек может реально жить в своей мечте, видеть, чувствовать воочию и телесно сверхразумное начало, космическое целое, трансцендентальные миры - одно это уже немало. Уводит ли это от жизни и людей? И да, и нет. Да - поскольку достигнуть предела можно, лишь покинув этот мир. Нет - так как учителя эзотеризма
понимают, что не многим по плечу подобная задача (поэтому они никогда не заставляют идти по своему пути, а наоборот, скорее, сдерживают), и так как все настоящие гуру озабочены решением нравственных и духовных проблем, волнующих многих людей. Идеалы любви, свободы, братства, творчества, красоты, силы и т. п., как бы они не достигались, пусть даже в жизни и сознании эзотерических гениев, во всех случаях работают на благо людей, на их жизнь.

9
        Вторая тема - тема смерти. Я спрашиваю себя иногда, почему она так меня волнует, и меня ли одного? Вероятно, потому, что для атеистического сознания смерть представляет весьма трудную, почти неразрешимую проблему. Если Бога нет, то нет и бессмертия души. Или, может быть, в каком-нибудь другом смысле все же есть? Эта тема волнует еще и потому, что мы живем в эсхатологическую эпоху, когда будущее человечества, а значит, и наших детей не обеспечено жизнью. Временами очень трудно выдерживать поток бытия, потому что неясен смысл жизни, страшит приближение смерти, пугает исчезновение личной истории, «Я», живого во мне. Как все это осмыслить, пережить, прожить?
        Одни эзотерики просто элиминируют вопрос о смерти, снимая его вообще, другие переосмысливают смерть так, что она становится жизненной категорией (реальностью). Будда отказывается отвечать на вопрос о природе смерти, но, отсылая к Нирване (где нет ничего, в том числе и смерти), снимает тем самым и саму проблему. Дзэн-буддисты показывают, что страх смерти - это иллюзия (Майя), что значение смерти в том, чтобы быть оборотной стороной нашей жизни. Кришнамурти призывает научиться «жить со смертью», дон Хуан говорит, что «смерть нас всегда сторожит, она слева от нас». Вивекананда утверждает, что человек вообще не рождается и не умирает, поскольку его душа вечна.
        Все это так, но что все-таки происходит после моей смерти? «Моей» смерти - следовательно, умираю я - личность, индивид. Однако можно спросить: а что такое индивид, личность? Похоже, что у маленького ребенка нет этих дорогих нашему сердцу понятий: он просто живет, не помнит себя в прошлом, не ожидает будущего, не знает, что он личность, что отличен от других, своеобразен. Все это появляется позднее, с приходом самосознания, с того времени, когда подросток начинает осмыслять свою жизнь, уподобляет ее культурным образам, оценивает и даже пытается изменять. Именно тогда под влиянием самосознания, создающего образ, схему жизни, складывается, формируется наше «Я» (реальность «Я»). С этого момента единый поток бытия человека должен как бы расщепиться: на то, что есть, и то, что должно быть; на естественный жизненный процесс и его искусственное семиотическое построение, на объект (пассивное «Я») и субъект (активное «Я»). Становится также возможным «собирания» нашего «Я» по частям: личность, как скряга, собирает и суммирует все свои прошлые состояния и покушается на будущее, т. е. состояния, еще не
прожитые, но уже мыслимые в образе (схеме) личности. Личность, манипулируя «образом себя», узнает свое лицо и в той жизненной ситуации, и в этой (хотя часто мы ведем себя в них, как два совершенно разных человека). На этом пути многое становится возможным: личность, как паук, ведет к себе все линии мира и ловит в них свои жертвы. Ей начинает казаться, что весь мир живет в ней и для нее. И все это благодаря самосознанию, манипулированию с «образом себя», уподоблению его культурным образцам, трансформации его, благодаря осмыслению через него всего происходящего, всех состояний души.
        Зададимся вопросом, кто же умирает и что остается после смерти человека? Самосознание порождает реальность «Я» (осознаваемую как «личность», как «Я»); что, спрашивается, происходит с этой реальностью, когда умирает тело, и вообще может ли реальность умереть? Вдумайтесь в это выражение - смерть реальности. Может ли такое быть? Тут на память невольно приходит вопрос Кришнамурти. «Не случалось ли вам, - спрашивал он своего собеседника, - естественно впадать в такое состояние, когда мысль полностью отсутствует? Осознаете ли вы себя при этом состоянии, как мыслящего, наблюдающего, переживающего?»
        А куда исчезает человек, сознание, личность, когда мы спим без сновидений, и чем это состояние отличается от смерти? Откуда «выныривают» сознание и личность в тот момент, когда мы открываем глаза? Размышляя над этими трудными вопросами, Будда приходит к мысли о том, что тело - это не «Я», ощущения - не «Я», ум - не «Я». А где же «Я»? Будда (и за ним многие мыслители) отвечает: «Я» трансцендентально, «Я» принадлежит иной реальности (Нирване, Богу, Духу и т. д.). Другой ответ: «Я» - это состояние, форма развитой физической жизни, но тогда со смертью тела умирает все, включая дух человека.

10
        Реальность «Я» создается самосознанием, но это и особое переживание данной реальности, ее событий и ситуаций. Характер переживаний нашего «Я» сложный, противоречивый. Здесь переживаются два основных процесса: уподобление нашей жизни культурным образцам (другим людям, героям, святым, Богу и т. п.) и снятие, элиминирование возникшего при таком уподоблении содержания в ходе осознания (рефлексии). Когда мы глядим на других, отождествляемся с ними, оцениваем их, то приобретаем новое содержание, новое качество жизни и поведения, которые нас определяют, но которые мы не осознаем. Когда же мы глядим на самих себя, отождествляемся, так сказать, с самим собой, оцениваем себя, то приобретенные качества и содержание мы приписываем нашему «Я». Мы думаем, что «Я», личность и есть вместилище наших качеств, драгоценный сосуд нашей жизни, источник наших идей, мыслей, переживаний. Эта мистификация усиливается и подкрепляется еще одним процессом - рефлексией. Глядя со стороны на свои действия, свое поведение (уже отнесенные к реальности «Я»), описывая их на том или ином языке, человек создает еще одно отображение
(образ) своей жизни. В результате появляется возможность замкнуть первый образ (ответственный за реальность «Я») на второй (рефлексивный). В плане самосознания это выглядит так, что все наши действия и поведение проистекают из нашего «Я», а наше «Я» есть источник этих действий и поведения. Следующий шаг рефлексии, отображающий предыдущую рефлексию, создает еще одно отображение нашей жизни и т. д.
        Осознание и критика всего этого механизма (так называемой «дурной рефлексии», «культурной обусловленности») и приводят восточное умозрение к идее о том, что «тело - это не Я, ощущение - не Я, эмоции - не Я, ум - не Я». В этой формуле звучит скрытое требование отказаться от уподобления жизни человека ее образам, но в то же время, как это ни парадоксально, сохраняется представление о реальности «Я». Но ведь эта реальность и возникает в результате уподобления индивидуальной жизни ее образам, в результате манипулирования «образами себя». Противоречие, однако, разъясняется, если припомнить, что «Я» в буддийском учении трансцендентно, не имеет никаких положительных определений. Это, так сказать, пустой образ жизни, только возможность ее обусловленности, причем идущая не от культуры, а от самого человека. Реализовать эту возможность вовне, в культуре, нельзя (там страдания), реализовать ее внутри, в душе, - не на чем (Нирвана - это Ничто). Кажется, что лучше всех это понимала М. Цветаева:
        А может, лучшая победа
        Над временем и тяготением -
        Пройти, чтоб не оставить следа,
        Пройти, чтоб не оставить тени
        На стенах…
        Может быть - отказом
        Взять? Вычеркнуться из зеркал?
        Так: Лермонтовым по Кавказу
        Прокрасться, не встревожив скал.
        А может - лучшая потеха
        Перстом Себастиана Баха
        Органного не тронуть эха?
        Распасться, не оставив праха
        На урну…
        Может быть - обманом
        Взять? Выписаться из широт?
        Так: Временем как океаном
        Прокрасться, не встревожив вод…
        Если же все-таки внутреннее содержание постулируется (например, в махаяне), то «Я» совпадает с этим содержанием (Нирвана как блаженство, любовь, радость и т. п.).
        Итак, «Я», личность представляют собой особую реальность, которая складывается в процессах уподобления, рефлексии, самосознания. А откуда взялись сами эти процессы, ведь маленькие дети не рефлексуют, не уподобляют свою жизнь культурным образцам, не склонны к самосознанию, короче, реальность «Я» у них отсутствует. Конечно, маленький ребенок, указывая на себя, говорит: «Я», и даже может кое-что сказать о себе, но эта реальность лишь предпосылка, достаточно отдаленная от той, которая возникает позже, при формировании личности. Кстати, и первобытные народы, похоже, не знали, что такое личность; представление о личности и реальности «Я» заменяли у них ощущение и переживание рода (народа) и тотема (Бога).
        Институт личности и самосознания появляется лишь в античной и средневековой культуре. Это происходит в связи с тем, что, во-первых, разрушается и исчезает архаический тип общности и жизни людей, интегрированных сакральными институтами и реальностями; во-вторых, складываются новые производственные отношения: разделение труда, цеха, управление и организация; в - третьих, формирование социальных институтов, государств влечет за собой такие действия, как целеполагание, планирование, поддержание социальных структур; в-четвертых, индивид в своем поведении начинает ориентироваться на других, на группу, на культурный образец. По этим и сходным причинам начинает формироваться институт личности, закрепляющий новый способ существования человека в мире и обществе.
        Новые социальные отношения требуют от человека константности, определенности, выделенное™, предполагают его самодеятельность, самостоятельность (конечно, в определенных границах). Человек нового времени должен обладать устойчивыми навыками, способностями, самостоятельностью, ориентацией на других. В психологическом плане эти требования к человеку были подкреплены культивированием процессов уподобления, рефлексии, самопознания. Реальность «Я» - это, так сказать, конечный продукт длительной эволюции, развития человека в культуре Нового времени. Реальность «Я», будучи психологическим механизмом, обеспечивает все перечисленные выше моменты культурного бытия человека. Когда ребенок появляется на свет, он еще не личность, он просто активное, деятельное, переживающее существо. Но, социализируясь, маленький человек постепенно входит в сложные социальные отношения и перенимает от взрослых образцы уподобления, самосознания, рефлексии. С определенного момента - подросткового возраста - он начинает создавать образы (схемы) самого себя, на которые и ориентируется. Появление этих схем знаменует начало
формирования личности и новую фазу в развитии человека. С этого момента начинается, так сказать, личностная «специализация» человека: вхождение его в построенные им самим «образы себя», манипулирование ими, перестройка в связи с этим всего поведения. В результате одни психические и физиологические процессы ускоряются, другие гасятся (тормозятся), третьи впервые образуются. Через некоторое время на месте прежней подростковой жизни рождается новый человек, существенно отличающийся от маленького ребенка и подростка, - личность. Ему кажется, что все его свойства и особенности (характер, способности, ценности) были присущи ему изначально и впоследствии лишь раскрывались. Взрослый человек обычно думает, что он всегда был личностью. Но вернемся к интересующему нас вопросу: кто же все-таки умирает?
        Личность, как мы поняли, - это продукт исторического развития, продукт воспитания и социализации. Личность и реальность «Я» принадлежат, с одной стороны, самому человеку, но с другой - культуре, как общая матрица человека. Отпечатываясь (в процессах социализации и воспитания) на биологическом материале человека, эта культурная матрица и дает конкретную личность, конкретное, индивидуальное «Я». Очевидно, что культурная матрица со смертью человека исчезнуть не может, она вечна (пока существует культура), исчезает ее конкретная реализация, ее воплощение. Но исчезает не бесследно, поскольку эта реализация культурной матрицы может, оказывается, размножаться в культуре. И это размножение происходит примерно так, как говорил Достоевский: рождая сына (дочь), оставляя людям труды, заражая их своими чувствами, мыслями, переживаниями.

11
        Итак, человеческий феномен противоречив по самой своей природе: человек конечен, смертен как биологическое существо и бесконечен, вечен, поскольку принадлежит культуре. С одной стороны, человек существо чувственное, активное, естественное, с другой - духовное, конструктивное, искусственное (заданное в схемах, «образах себя»). Соответственно и реальность «Я», личность переживаются в двух аспектах: как мыслимая бесконечность, вечность (осознание себя как культурной матрицы) и как эмпирическая конечность, смерть. Факт смерти втягивает человека в разрешение противоречия между вечностью и конечностью своей жизни. Суммируя свои прошлые состояния и проецируя их в будущее, отождествляясь с «образом себя», личность видит не конец, а вечность. Соглашаясь с силлогизмом «люди смертны, Сократ человек, следовательно, Сократ смертен», личность остро переживает свой неизбежный конец. Но что означает утверждение, что конкретная личность может размножаться в культуре (реализация культурной матрицы), разве человек не исчезает весь, окончательно, разве наши дети и дела могут сделать бессмертной нашу жизнь?
        Мы уже задавали вопрос, где пребывает наш дух (сознание), когда мы спим без сновидений или же погрузились в оцепенение без мыслей и чувств. Откуда он «выныривает», когда мы просыпаемся или выходим из оцепенения? Но, может быть, мы до сих пор неправильно понимали, что такое дух, ведь это не голубь, улетающий от нас в трансцендентальную сферу и спускающийся оттуда в душу, как в свое гнездо. Дух (сознание) - это активность, чувственность человека (без них он не существует), но не только. Дух не существует и без культуры, без знаковых систем, без других людей. Дух можно определить как единство активности, чувственности человека (людей) и активности культуры. Дух живет и в плоти, и в образе (схеме), и в человеке, и в знаке (символе). Что такое знак? С одной стороны - замещение, отображение предмета в новой, знаковой форме, с другой - перенос переживания этого предмета (душевного опыта, с ним связанного) с него самого на новый знаковый материал (форму).
        Чувственность, активность человека, ранее связанная только с этим предметом, распространяется и заново кристаллизуется в новом знаковом материале (новом предмете). Следовательно, знак (символ) - это культурная сфера, в которой размножается (распространяется) человеческая активность и чувственность.
        При этом происходит подчинение ее новому материалу - семиотическому, с которым человек может оперировать иначе, чем с замещенным предметом (более свободно, конструктивно). Проникая в сферу знаковых систем (семиозиса, языков, знаний и т. п.), охватывая ее, подчиняясь ей, чувственность и активность человека превращается в дух и живут теперь по законам не только плоти человека, но и культуры (социума). Дух в отличие от чувственности и активности может сократиться до точки, до «ничто» или, наоборот, расшириться до бесконечности (когда личность мыслит и переживает все существующее, весь мир). В отличие от чувственности и активности, циркулирующих и замкнутых в теле одного человека, дух заражает собой многих людей, переходя от одного человека к другому (феномен общения, понимания, обучения, усвоения и т. п.). М. Цветаева пишет:
        Жив, а не умер
        Демон во мне
        В теле - как в трюме,
        В себе - как в тюрьме.
        Мир - это стены.
        Выход - топор.
        («Мир - это сцена», -
        Лепечет актер)
        Бренных не копим
        Великолепий.
        В теле - как в топи,
        В теле - как в склепе,
        В теле - как в крайней
        Ссылке. - Зачах!
        В теле - как в тайне,
        В висках - как в тисках
        Маски железной.
        В отличие от чувственности и активности, существующих в каждом человеке отдельно, дух един (как культура) и множествен (поскольку реализуется в каждом человеке). Рождая и воспитывая ребенка, оставляя людям свои труды, оказывая на людей влияние, человек создает условия для «размножения» своего духа. Его усилия формируют знаковые системы других людей, а следовательно, оказывают и прямое воздействие на развитие их чувственности и активности. Дух людей, подвергающихся воздействию, уподобляется духу данного человека, поэтому последнего уже меньше страшит личное исчезновение (смерть).
        Что предлагает эзотеризм? Или идеальную культуру, или отказ от культуры вообще, или движение к Благу, или гибель души. Во всех случаях смерти нет, она исчезает. Идеальная культура задает культурную матрицу, в которой из двух аспектов существования человека - культурного и биологического - первый считается вневременным и реально существующим, а второй - временным и иллюзорным. Движение к Богу, Свету, Любви постулируется как поддерживающее эту культурную матрицу, а противоположные движения и устремления - как разрушающие ее. В случае отказа от культуры становится возможным отказ и от самой категории «личность», от всех ее атрибутов и проблем. Отрицание самосознания, уподоблений, рефлексии, переживаний реальности «Я» ведет к распаду, исчезновению, переосмыслению многих фундаментальных представлений, которые исповедует современный человек. Переосмысляется не только представление о смерти, но и о времени, свободе, личности и т. д.
        Эзотерические учения - это восстание против существующей Культуры, стремление полностью разрушить реальность «Я» («эго»), взорвать привычные представления о жизни и смерти, поставить на их место… А что, собственно, поставить на их место, кроме отрицания существующей культуры и ориентации на Дух, Благо, Свет? Безусловно, страх перед смертью исчезает, если переосмысляется само понятие смерти, размонтируются обычные реальности. Но не возникают ли при этом другие, не менее сложные вопросы, например, зачем жить, как жить, можно ли жить вне культуры и т. п. Но даже если эти вопросы и не возникают, человек, оказавшийся, как он и хотел, вне культуры, сталкивается в своей жизни с многими проблемами (чего он уже вряд ли желал). Разрешение этой проблематичности двояко: добровольный уход из жизни (например, в Нирвану) или уход в эзотерический мир, т. е. в идеальную культуру. В первом случае - это вариант самоубийства, во втором - культивирование жизни в чисто семиотическом аспекте.
        Уход в эзотерический мир, как мы показали, - это подчинение жизни эзотерическому учению (знанию), совпадение жизни и знания. Но разве такое совпадение - не идеал духа? Ведь в идеале дух стремится полностью подчинить себе чувственность и активность человека, только в этом случае он приобретает полную свободу. Однако при такой свободе может пострадать и сама жизнь, поскольку нарушается равновесие между естественными и. искусственными аспектами жизни, между реальными взаимодействиями элементов и их идеальными выражениями в знаках. Жизнь, вероятно, тогда не страдает, не превращается в свою противоположность - нежизненность, когда самосознание и означение не только определяют активность и чувственность человека, но и следуют за ними. В эзотерических системах активность и чувственность человека полностью перестраиваются под идеальные образы и схемы. В результате разрываются связи данной отдельной жизни с другими, теряется ощущение и понимание жизни других и всего целого. И хотя данная отдельная жизнь реализует полную свободу духа, полностью отвечает идеалу и в рамках этого идеала совершенна, в целом
жизнь и дух ослабевают.
        Вероятно, совершенствовать свою жизнь можно лишь в культуре, лишь повернувшись лицом к другим людям, укрепляя духовную связь с ними. Эзотерическое учение, не учитывающее реальную жизнь, исходящее из чисто идеальных требований Свободы, Любви, Творчества, Света, вероятно, работает против жизни, поскольку навязывает ей нежизненные схемы и образы. Возвышенные намерения в данном случае не улучшают жизнь, а реально ослабляют ее. Эзотериков, вероятно, подводит чувство «исторического нетерпения», невозможность жить обычной жизнью, зачарованность духом. Они предпочитают жить по формуле «или все или ничего»: все - это экстатические переживания, высший подъем духа, парение души, вечный праздник.

12
        Современный человек живет по принципу «ничего не проходит»; он несет в себе, боясь расплескать, и свое детство, и юность, и зрелые годы, оставляет место и для своей будущей жизни. Его самосознание не только собирает прежние прожитые им состояния, но и формирует, «подстраивает» под них текущую жизнедеятельность. Страх смерти во многом является страхом исчезновения этой константности личности. Однако есть ли она на самом деле, не иллюзия ли это? В детстве ребенок вообще не личность. Его переживания и чувства практически не фиксируются, не запоминаются, кроме того, они столь отличны от последующих, что можно сказать: ребенок - существо совершенно особое; его семиозис только формируется. Подросток тоже не константен, он неоднократно меняет и перестраивает «образы себя», его чувственность и активность неустойчивы. С формированием личности развитие человека стабилизуется, однако и здесь константность и определенность сохраняются только на уровне самосознания, на уровне «образов себя». Наши чувства и эмоции, ощущение себя и мира устойчивы лишь некоторое время, затем они меняются, умирают, уступая место
другим. Человек как психическое, чувственное существо умирает и рождается в течение всей жизни неоднократно. Только в плане самосознания верен принцип «ничто не проходит», в конкретной жизни, наоборот, «все проходит, ничто не остается неизменным».
        Человеческая жизнь конечна, но это означает лишь то, что она ограничена этой конечностью, не распространяется за ее пределы. Томление духа и страх перед смертью возникают именно из-за абсурдного желания бесконечной жизни при одновременном понимании конечности индивидуального бытия. В свою очередь, ограничение жизни предполагает ее особую организацию, особое качество. Человек не может рассчитывать на вторую и третью жизнь, не может оставлять что-то на потом. Когда жизнь кончается, никакого потом для данного человека нет. Жизненные планы, идеал жизни сразу должны учитывать ее конечность. В идеале к концу жизни человек должен полностью реализовать, воплотить эти планы и тем самым освободиться от них, стать «пустым» (как в Нирване). В конце жизни, как в точке, должны сойтись два процесса: завершение всех планов и замыслов человека и завершение работы по поддержанию его физических сил. В этом идеальном случае человек не испытывает страха, не сожалеет о прожитом, он продолжает жить, рассматривая последние свои годы как подарок судьбы. Так, по рассказам, и умирали старики и старухи в сохранившихся старых
селах. Они работали почти до самой смерти, не болели и к 60-70 годам осуществляли все, что задумали (создавали семью, хозяйство). Почувствовав в 80-90 лет приближение смерти, они тихо угасали в течение нескольких дней, предварительно попрощавшись со своими родными и друзьями. Их смерть была безболезненна, светла и спокойна.
        Человеческая жизнь бесконечна, поскольку наше сознание (дух), пока человек жив, никогда не угасает. Когда же человек умирает, он не может пережить и осознать смерть из-за отсутствия чувственности и сознания. Поистине, когда мы есть, смерти нет, когда же смерть пришла, нас уже нет. Человеческая жизнь вечна, поскольку духовна. Мы постоянно влияем на других людей, заражаем их своей жизнью. И каждый человек, как дух, уходит жить в будущее в других людях. Иное дело, какой это дух - светлый или темный, увеличивает он Благо или способствует Злу.
        Лично у меня с определенного времени (во всяком случае, мне так кажется) нет страха перед смертью. Я знаю, что жизнь конечна и конец может быть в любой точке (как сказано в одной дзэнской мудрости: «ничего не жди и будь готов ко всему»); что бесконечная жизнь - это лишь повторение (продолжение прошлого в будущее); что я умираю постоянно и этого не избежать; что мои переживания и личность предопределены; что я прожил уже не одну жизнь; что моя жизнь не так уж важна для других; что сон без конца и сновидений меня не страшит, так как там меня не будет; что смерть - это прыжок в неизвестное (а вдруг там будет что-то необычное?); что вряд ли можно выдержать вечную жизнь; что все, что я сознаю, включая и смерть, не более чем мои реальности, моя жизнь.

13
        Третья тема - о смысле и назначении жизни. Есть ли в жизни смысл, назначение? У кого-то есть, а у кого-то и нет. Жизнь осмыслена, имеет назначение у того, кто свою жизнь сознательно определяет, делает, кто видит в ней смысл, вносит его. Но естественно возникает вопрос, какой смысл следует вносить в жизнь, на какой идеал ее ориентировать? Кое в чем я уже исповедовался. Я сторонник полной, активной жизни, несущей радость, удовлетворение. В принципе я против страданий, хотя и понимаю, что полноценная жизнь без них невозможна. Я сторонник равновесного бытия, такой жизни, которая не разрушает человека, не ставит его на грань катастрофы. Но реальная жизнь время от времени испытывает нас на прочность, подвергает нас предельным испытанием, и к ним нужно быть готовым. Поэтому мне близок идеал бойца, воина, однако поле брани в моем понимании лежит не на чужой территории, а во мне самом и противник - не другой человек, а я сам, моя личность, сопротивляющаяся изменению.
        Свою и чужую жизнь я понимаю как ценность, дар. Вслед за Альбертом Швейцером я благоговею перед всякой жизнью и ставлю ее выше всего: выше свободы, творчества, света и т. п. Мне чужд, непонятен лозунг: «Свобода или смерть». Вспоминаю, как один американский генерал во время войны во Вьетнаме говорил по телевидению: «Или мы освободим их для свободы, или уничтожим всех до одного».
        Я считаю, что моя жизнь лишь отчасти принадлежит мне, она принадлежит моим родным, моему народу, моей культуре, всем людям. Поддержание своей жизни для меня нераздельно связано с поддержанием жизни других людей, моя жизнь не должна разрушать и угнетать жизнь других. Мое счастье (если можно вообще говорить о счастье) недостижимо без счастья всех остальных людей на земле.
        Жизнь в моем понимании - весьма сложное явление. Это и моя жизнь, и жизнь других людей, и жизнь духа (культуры). Гармония требует равновесия этих начал: культура не должна порабощать личность (меня); я не могу игнорировать дух и других людей; люди должны уважать суверенитет и свободу моей личности. Живя в духе (в культуре), человек одновременно зависит и не зависит от него. Он действительно должен смотреть на себя как на существо, культурно обусловленное, искусственное. Распредмечивание наших представлений, на мой взгляд, - необходимый момент современной жизни. Жизнь есть постоянство, устойчивость и преобразование, изменение, делание самого себя. Жизнь естественна, спонтанна и искусственна, произвольна. Смысл жизни в поддержании традиции и в не меньшей степени - в разрыве в ней. Смысл жизни в поисках жизненного, человеческого начала, в расширении, испытании его и одновременно в возвращении к нему. Жизнь произвольна, недетерминирована, как свобода, и, как свобода, она постоянно приводит себя на грань самоубийства, превращает в нежизненность, а человека - в нечеловека (демоническое существо). С
одной стороны, жизнь - произвольность и испытание, страсть и влечение, с другой - разум, осознание, оценка, обуздание, изменение. Свобода движет жизнь, одновременно разрушая ее. Разум задерживает, изменяет это движение, восстанавливая жизнь в своих правах. Нужно стремиться к полноте своей жизни, но не любой ценой; важно обращать внимание на последствия своих действий, следить, чтобы человеческое, жизненное в нас укреплялось, торжествовало, а не угнеталось.
        Диалектика реальной жизни, таким образом, в органичном сочетании постоянства и изменения, свободы и разума, творчества и ограничения. Каждый шаг свободы, новые завоевания духа (новые возможности существования) должны корректироваться разумом и ограничением свободы (иногда даже отказом от достигнутого). Каких бы высот цивилизации и техники человек не достигал, он должен следить, чтобы всегда цвели и плодоносили такие исконно человеческие сущности, как любовь, радость жизни, сострадание, сочувствие, поддержка.
        Пафос жизни, с моей точки зрения, в ее поддержании, культивировании; в осознании и понимании всего сущего, в охвате мыслью, переживанием и себя, и другого, и мира, своей свободы и одиночества, своей определенности и произвольности. Жизнь как духовное начало совпадает со всем, что мыслится, чувствуется, переживается. Чтобы не быть погребенной под руинами современной цивилизации, жизнь должна постоянно возрождаться и обновляться. Механичности и однообразию нашей жизни должны противостоять праздник и карнавал, безопасности и комфорту - поиск и изменение, отсутствию тайны - тайна, единственности реальности - многообразие реальностей, нежизненности - жизнь во всех ее формах.
        Здесь можно поставить точку, и в отношении темы эзотерических учений я ее ставлю. Хотел бы еще сказать лишь одно. Опыт мирского эзотеризма показывает, что вполне возможен разумный компромисс между миром горним и дольним, между обычной культурой и эзотерической. Можно быть вполне трезвым и земным человеком, вспомним, например, А. Швейцера, и в то же время жить, ориентируясь на идеальные и трансцендентальные ценности. Последнее только воодушевляет и придает смысл и энергию каждодневной прозе жизни. Не только можно, но и нужно идти эзотерическим путем, оставаясь в культуре, не отвергая ее реалий. С некоторой точки зрения, и религиозный, и эзотерический человек - человек частичный, спрятавшийся от жизни один на груди Бога, другой - в эзотерическом мире. Оставаться в культуре сегодня означает следующее: человек сможет полноценно реализовать себя в жизни, он сохранит свои силы, энергию и здоровье в течение всей жизни, он ограничит свои желания и любопытство теми пределами, которые не ставят под угрозу жизнь на земле, он будет стремиться к ответственности за свою жизнь, за жизнь своих близких, за жизнь
вообще, он подготовится к испытаниям и неоднократному преодолению себя, имея в виду кризис культуры и личные кризисы. Но при этом необходим подход к себе как к полю для работы, что предполагает выращивание и проращивание в себе новых реалий, преодоление в себе сопротивления, выстраивание плана и сценария психотехнической работы, рефлексию происходящих изменений, вообще «умное делание» себя, но не в отчужденном, внешнем для нас действии, а в выявлении нашей собственной потенции к изменению и преображению, в помощи ей извне, в поддержке ее разумом и энергией. Нужно исходить из того, что в конце пути, т. е. духовной работы над собой, лежит преображенный мир, наша собственная преображенная природа. И хотя конца этого пути мы можем никогда не достичь, мы должны идти по нему, реализуя наше человеческое предназначение.
        Нетрудно заметить, что все изложенное не претендует на истину и не является эзотерическим знанием. Это мои собственные представления о жизни, мои размышления о проблемах, волнующих эзотерическую мысль. Как частный взгляд они ни к чему не обязывают, кроме уяснения и понимания, и лишь к этому я стремлюсь.
        СИНИЙ ДРАКОН И СИНИЕ ЕЛИ, БЕЛАЯ ЛОШАДЬ В БЕЛОЙ МЕТЕЛИ, КРАСНОЕ ПЛАМЯ В РОЗОВОЙ ПАСТИ, БЕЛАЯ ГРИВА В БЕЛОМ НЕНАСТЬЕ.
        СИНИЙ ДРАКОН ДОЕДАЕТ СВОЙ ХВОСТ, БЕЛАЯ ЛОШАДЬ ВСТАЛА НА МОСТ, СКОРО УДАРИТ СЕРЕБРЯНЫЙ ЗВОН, БЕЛАЯ ЛОШАДЬ ПОМЧИТСЯ В ЗАГОН.
        ЕСЛИ ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ СМОТРЕТЬ НА БЕЛОЕ ПОЛЕ, ОНО КАЖЕТСЯ ГОЛУБЫМ.
        ОДИН ГОД КОНЧАЕТСЯ, ДРУГОЙ ПРИХОДИТ.
        ТАК БЫ ВСЕГДА.
        Литература
        1. Ветхий Завет. СПб., 1904.
        2. Новый Завет. М., 1976.
        3. Апокалипсис Петра (В книге Рановича А. Б. «Первоисточники по истории раннего христианства»). М., 1933.
        4. Евангелие Фомы (В книге «Античность и современность»). М., 1972.
        5. Свенцицкая И. С. Тайные писания первых христиан. М., 1980.
        6. Трофимова М. К. Историко-философские вопросы гностицизма. М., 1979.
        7. Блюм Антоний. Школа молитвы (перевод с английского). Лондон, 1970.
        8. О цели христианской жизни (Беседа преп. Серафима Саровского с Мотовиловым). Сергиев Посад, 1914.
        9. Муди Р. Жизнь после жизни. Нью-Йорк, 1978 (пер. с англ. 1980 г.).
        10. Святая плащаница. Лондон, 1977 (пер. с анл, 1979 г.).
        11. Зайцев В. К. Кончина века (рукопись). 1980.
        12. Льюис К. С. Письма Баламута и Баламут поднимает бокал (пер. с англ.).
        13. Дхаммапада. М., 1960.
        14. Ольденберг Г. Будда, его жизнь, учение и община. М., 1905.
        15. Джон К. Лилли. Центр циклона (пер. с англ. 1977-1978 гг.),
        16. Ромен Роллам. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды. Л., 1936,
        17. Бхагаван Шри Раднеш. «Тантрическое видение» (беседа о «Царской Песне Сарахи»), «Величайший танец», Пуна, Индия, 1977, 1979 (перевод).
        18. Мигель Леон-Портилья. Философия Нагуа. М., 1961.
        19. Уотс. Путь Дзэна. США, изд. «Пингвин», 1966 (пер, с англ. 1974 г.).
        20. Судзуки Дайсетсу. Основы Дзэн-буддизма. Нью-Йорк, 1956 (пер. с англ, 1959 г.).
        21. Кришнамурти Джон. Единственная революция (пер. с англ.). 1971.
        22. Записные книжки Кришнамурти (пер. с англ.). США, 1976.
        23. Эванс-Венц В. И. Тибетская йога и тайные доктрины. Лондон. 1958.
        24. Штейнер Рудольф. Очерк Тайноведения. М., 1916.
        25. Шри Ауробиндо и Мать. Духовная эволюция человека (пер. с англ.). Шри Ауробиндо Ашрам. Пондичерри. Индия, 1975.
        26. Бердяев Н. Самопознание. Опыт философской автобиографии. Париж, 1952.
        27. Карлос Кастанеда. Учение дона Хуана, I том: Путь знания индейцев племени Яки (пер. с англ.).
        28. Карлос Кастанеда. Учение дона Хуана, 2 том: Отдельная реальность (пер. с англ.).
        29. Карлос Кастанеда. Учение дона Хуана, 3 том: Путешествие в Икстлэн (пер. с англ.).
        30. Карлос Кастанеда. Учение дона Хуана, 4 том: Сказки о силе (пер. с англ.).
        31. Андреев Даниил. Роза Мира (рукопись). 1957 г.
        32. Блаватская Е. П. Тайная доктрина. Рига.
        33. Рерих Е. Агни-Йога. Рига, 1922-37 гг.
        34. Успенский П. Д. В поисках чудесного. Нью-Йорк, 1973 (обратный пер. с англ.).
        35. Гурджиев. Все и вся:
        36. Похождения Веельзевула.
        37. Взгляд из реального мира.
        38. Встреча с замечательными людьми.
        39. Лефорт Р. Учителя Гурджиева. США (пер. с англ.).
        40. Рожанский И. Д. Загадка Сократа. «Прометей». Вып. 9. М., 1972.
        41. Зощенко М. Повесть о разуме. М., 1976.
        42. Швейцер Альберт. Культура и этика. М., 1973.
        43. Федоров Н. Ф. Сочинения. (Философия общего дела). М., 1982.
        44. Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1939.
        45. Вахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
        46. Шеллинг Ф. В. И. Система трансцендентального идеализма. 1936.
        47. Аристотель. Метафизика. М., 1934.
        48. Вебер М. Исследования по методологии науки. М., 1980.
        49. Фейерабинд П. Против метода. Лондон, 1975.
        50. Троица Андрея Рублева. Антология. М., 1981.
        51. Зыкова А. Б. Поиски сферы свободного самовыражения личности в философии X. Ортеги-и-Гассета// Вопросы философии. № 9.
        52. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965.
        53. Бурсов Б. Личность Достоевского. М., 1974.
        54. Манн Т. Иосиф и его братья. М., 1968.
        55. Уайльд О. Портрет Дориана Грея. Избр. произв. Т. 1. 1961.
        56. Рерих Н. Письмена. М., 1974.
        57. Цветаева М. Искусство при свете совести.
        Приложение
        Трансформация художественных канонов под влиянием эзотерических рационалистических идей в эпоху Возрождения
        Влияние эзотерического мироощущения на рациональное мышление и искусство
        Современный контрапункт
        Трансформация художественных канонов под влиянием эзотерических и рационалистических идей в эпоху Возрождения
        Привычные искусствоведческие анализы и объяснения произведений искусств и художественного творчества сегодня уже не могут нас устроить по многим причинам. Им на смену приходят различного рода теоретические реконструкции: культурологические, психологические, социологические, семиотические и т. д. Меня интересует художественный канон как предмет культурно-семиотической реконструкции, то есть я хочу рассмотреть изменение и особенности художественной реальности, обусловленные изменением и особенностями культуры.
        В искусствоведении зафиксировано, что при переходе к Возрождению меняется тематическое содержание художественного произведения: в центр все чаще ставится человек и реальная жизнь. Пожалуй, наиболее заметно это изменение на сюжетах религиозного содержания. Мадонна, Христос, святые изображаются не виде аскетических условных фигур: мы видим полнокровных, цветущих людей. Действительно, изображения Бога и святых мало чем отличаются от изображений людей. Лишь таким художникам, как Леонардо да Винчи, Филиппо Липпи, Рафаэль Санти или Гертген тот Синт-Янс удается передать это неуловимое отличие. Сохранятся условность поз и движений, но она какая-то другая, нежели в средневековой живописи, прочитывается религиозная тематика и символы, но и они живут в рамках иной художественной реальности. Однако какой?
        Безусловно, каждая религиозная эпоха «нащупывает» свое специфическое понимание Бога, святых, библейских событий, понимание, отвечающее мироощущению человека данной эпохи. Но при этом художник, вероятно, не должен забывать о сути творческого задания: предъявить обычному миру и человеку иной, горний мир, погрузить его в реальность, где происходили необычные, мистические события и деяния. Как же организовать встречу двух миров: горнего и дольнего, Бога и человека? Чем, к примеру, отличается Мадонна от прекрасных итальянских женщин, Христос - от обычных мужчин? У Леонардо да Винчи чем-то отличаются, у многих других художников - ничем.
        Может быть, свет на эту проблему прольет анализ эстетических представлений Возрождения? Но здесь мы сталкиваемся с очередной загадкой. С одной стороны, теоретики искусства той эпохи трактуют красоту и прекрасное как нечто бестелесное и в этом смысле невидимое глазом, постигаемое скорее мистически. С другой - как писал Альберти: «Что же касается вещей, которые мы не можем видеть, никто не будет отрицать, что они никакого отношения к живописи не имеют. Живописец должен стараться изобразить только то, что видимо» [1]. Первую точку зрения, например, отчетливо выражает Марсилио Фичино и Аньоло Фиренциола. «Как я часто повторял, - пишет Марсилио Фичино, - блеск и красота лица божия в ангеле, душе или материальном мире должны быть названы всеобщей красотой, а всеобщее устремление к этой красоте должно быть названо любовью. Мы не сомневаемся, что эта красота повсюду бестелесна, ибо ни для кого нет сомнения, что в ангеле и душе нет ничего телесного, и в телах она также нетелесна… Что же такое, наконец, красота тела, деятельность (actus), жизненность (vivacitas) и некая прелесть (gratia), блистающие в нем
от вливающейся в него идеи» [12, с. 502, 505]. В трактате Аньоло Фиренцуолы «О красотах женщин» одна из участниц диалога называет воображаемую красавицу, которую ведущий дискуссию предлагает при написании картины составлять из изображений прекрасных частей тела других женщин, «химерой». В ответ ведущий восклицает: «Вы не могли сказать лучше, чем сказав «химера», ибо, подобно тому, как химера воображается, но не встречается, так и та красавица, которую мы собираемся создать, будет воображаться, но не будет встречаться, мы увидим скорее то, что требуется иметь, чтобы быть красивой, чем то, что имеется…» [11, с. 565]. Итак, красота бестелесна и химерична, это отблеск идеи, божественного сияния, идеал красоты. Подобную сущность можно схватить, вероятно, не глазом, а духовным органом, наблюдая не за природой, а постигая замыслы Бога. Однако Леонардо пишет: «Разве не видишь ты, что глаз обнимает красоту всего мира?» [7]. А рекомендации Леона-Баттиста Альберти предполагают изучение именно природы: «Итак, в каждой картине нужно соблюдать, чтобы всякий член выполнял свое назначение и чтобы ни один хотя бы
малейший его сустав не оставался в бездействии. Члены же мертвецов должны быть мертвыми до кончиков ногтей, а у живых мельчайшая часть должна быть живой» [1, с. 529].
        Как же совместить эти два противоположных понимания красоты? И как с точки зрения такого понимания красоты изображать Бога и святых? Может быть, исходя из распространенной в период Возрождения идеи, что «Бог проявляется в вещах»? Как писал Джордано Бруно: «… мудрецы знали, что Бог находится в вещах, и что божественность, скрытая в природе… приобщает ее предметы к своему бытию, разуму, жизни» [2, с. 164].
        Но есть еще одна странность в эстетических воззрениях той эпохи. Хотя художники Возрождения чаще всего писали о «подражании» и «изображении», но понимали они свое творчество прежде всего как «творение». «Если живописец, - писал Леонардо, - пожелает увидеть прекрасные вещи, внушающие ему любовь, то в его власти породить их, а если он пожелает увидеть уродливые вещи, которые устрашают, или шутовские или смешные, то и над ними он властелин и бог» (курсив наш. - В. Р.) [7, с. 543]. Иначе говоря, художник эпохи Возрождения ощущает себя Творцом. В предыдущих культурах (античной и средневековой) Творец - только Бог: все, что можно помыслить, уже создано Богом, художник, создавая свои «произведения», только подражает Творцу, он всего лишь выявляет в материале творения Бога. Иначе мыслит художник Возрождения. «Инженер и художник теперь, - отмечает П. П. Гайденко, - это не просто «техник», каким он был в древности и в Средние века, это - Творец. В своей деятельности он не просто создает жизненные удобства - он, подобно божественному творцу, творит само бытие: красоту и уродство, смешное и жалкое, а по
существу он мог бы сотворить даже светила… Художник подражает теперь не столько созданиям бога, что, конечно, тоже имеет место, - он подражает самому творчеству бога: в созданиях бога, т. е. природных вещах, он стремится теперь увидеть закон их построения» [3, с. 516].
        Попробуем в этом ключе осмыслить, как художник Возрождения мог понимать изображение Бога или святых. Одно дело изображать (создавать, творить) то, что Бог уже создал - предметы, природу, даже человека, но что значит изобразить Бога, на какой образец ориентироваться? Может быть, на человека, «созданного по образу и подобию»? Но ведь человек не может быть столь же совершенен, как и Бог, хотя и стремится к этому. Вероятно, над сходными проблемами много дней и ночей ломал голову Леонардо, создавая «Тайную вечерю». Объясняя герцогу причину задержки своей работы, Леонардо, - как утверждает Вазари, - сказал, «что написать ему еще осталось две головы: голову Христа, образец которой он не хочет искать на земле, й в то же время мысли его не так возвышены, чтобы он мог своим воображением создать образ той красоты и небесной прелести, какая должна быть свойственна воплотившемуся божеству» [5, с. 121-122].
        Итак, художник не просто подражает и изображает, но и создает, воплощает, творит! Не слишком ли много для простого человека? Но в том то и дело, что художник Возрождения, как мы уже отмечали, не ощущал себя простым человеком и в культурном отношении не был простым человеком. Он был тем, кого мы сегодня называем эзотериком. Эзотерическая традиция в искусстве шла еще от античности, от пифагорейского ордена. По свидетельству, Пифагор учил, что есть три типа существ: бессмертные боги, смертные люди и существа, подобные Пифагору, причем цель жизни последних - уподобление богу [13]. Однако только Платон сформулировал идеи, которые в наше время вполне можно отнести к эзотерическим. Цель человеческой жизни по Платону - достижение бессмертия и блаженства (то есть божественного существования, бытия), условием этого является творчество в широком смысле, прежде всего занятие философией. Впрочем, античные «техники» прочли Платона по-своему: для обретения бессмертия и блаженной жизни необходимо, считали они, создавать скульптуры Богов, писать фрески и картины, строить прекрасные храмы и т. д. Одновременно
«техники» выполняли своеобразную культурную миссию: так сказать, «опускали мир богов на землю», давали возможность античному человеку почувствовать себя героем, окруженным Богами. Не надо забывать, что античное искусство не только чему-то подражает, но и сохраняет свою архетипическую функцию - сводить человека с духами и Богами, предъявлять их глазу и чувству. Наконец, существенно еще одно обстоятельство: для эзотерика идеалом эзотерической личности является он сам, поскольку именно он открывает путь, ведущий в подлинную реальность. Очевидно поэтому Демиург Платона в «Тимее» как две капли воды похож на самого Платона, а Божество Аристотеля в «Метафизике» - на самого Аристотеля. Современные исследования эзотеризма показывают, что подлинная реальность эзотериков (а Бог для эзотериков выступает как одно из воплощений или состояний подлинной реальности) - это ни что иное, как проекция вовне личности самого эзотерика, эту реальность эзотерик познает, открывает и одновременно порождает, творит [9; 10]. Суммируем эти парадоксальные характеристики эзотеризма: эзотерик познает подлинную, эзотерическую
реальность, создавая, творя ее; идеалом эзотерической личности (пусть это будет даже Бог) является сам эзотерик.
        Эзотерическое мироощущение эпохи Возрождения наиболее отчетливо сформулировал Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека». Однако эта речь - не только манифест итальянского гуманизма, но и манифест эстетический и эзотерический. Ведь в нем Пико делла Мирандола утверждает, что человек стоит в центре мира, где в Средние века стоял Бог, и что он должен уподобиться, если не самому Творцу, то уж во всяком случае херувимам (ангелам), чтобы стать столь же прекрасным и совершенным как они. «Тогда, - читаем мы в «Речи о достоинстве человека», - принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: «… Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочитаешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные». О, высшая щедрость Бога-отца! О, высшее и восхитительное счастье человека, которому
дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!
        … Но ведь, если необходимо строить нашу жизнь по образцу херувимов, то нужно видеть, как они живут и что делают. Но так как нам, плотским и имеющим дело с мирскими вещами, невозможно этого достичь, то обратимся к древним отцам, которые могут дать нам многочисленные верные свидетельства о подобных делах, так как они им близки и родственны. Посоветуемся с апостолом Павлом, ибо когда он был вознесен на. третье небо, то увидел, что делало войско херувимов. Он ответит нам, что они очищаются, затем наполняются светом и, наконец, достигают совершенства, как передает Дионисий. Так и мы, подражая на земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв страстей и рассеивая спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества и пороков, чтобы страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда бесстыдный разум. Тогда мы наполним очищенную и хорошо приведенную в порядок душу светом естественной философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием божественных вещей» [8, с. 507, 509].
        Таким образом, если художник хочет уподобиться ангелам, он должен «очищаться», «наполняться светом», «достигать совершенства», и в этом случае, с точки зрения эзотерического мироощущения, именно его личность - очищенная, наполненная светом, совершенная - выступает образцом высшего существа. Иначе говоря, мысль Леонардо рано или поздно должна была дойти до идеи, что прообраз Христа нужно искать в зеркале (увлечение в эпоху Возрождения зеркалом как своеобразным образцом живописи отмечает, в частности, И. Е. Данилова [4)), что Христос (также как и Мадонна) визуально должен быть похож на самого Леонардо. Но мы подчеркивали, что эзотерическая личность не просто открывает, описывает подлинную реальность, но и творит ее вполне в соответствии с божественными прерогативами. При этом она опирается на знание законов, знание устройства подлинной реальности. Отсюда ренессансная идея «естественного мага», который, с одной стороны, творит, создает чудеса, с другой - изучает природу и ее законы, используя эти знания в процессе творения. Согласно Пико делла Мирондоле, маг «вызывает на свет силы, как если бы из
потаенных мест они сами распространялись и заполняли мир благодаря всеблагости божией… он вызывает на свет чудеса, скрытые в укромных уголках мира, в недрах природы, в запасниках и тайниках бога, как если бы сама природа творила эти чудеса» [14, с. 9-10]. Магия, вторит ему Дж. Бруно, «поскольку занимается сверхъестественными началами - божественна, а поскольку наблюдением природы, доискиваясь ее тайн, она - естественна, срединной и математической называется» [2, с. 162-167]. Интересно, что и философ в идеальном государстве Платона должен сначала изучить божественные законы, в соответствии с которыми Демиург устроил Космос (кстати, сам Демиург делает то же самое, что и философ: считает, занимается геометрией, стремится к Благу), чтобы затем на основе этих законов создать идеальный порядок на земле.
        Посмотрим теперь, с помощью каких художественных средств и приемов художники Возрождения творили и изображали божественный мир, открывая для человека события, отраженные в Старом и Новом заветах. Во-первых, они брали за образец природу и человека, но не обычных, а, так сказать, эзотерически и научно претворенных. Образцом человека (как прообраза Бога и святых) выступает сам художник-эзотерик, поэтому, например, не случайно Мадонны и святые у Леонардо похожи на него. Образцом природы выступает, конечно, природа, но описанная средствами математики и механики. Т. Знамеровская показывает: значение научных представлений в искусстве Возрождения было столь значительно, что при расхождении свидетельств глаза и научного знания предпочтение отдавалось последнему. Акцент, считает она, делался на то, что соответствовало «рационалистическому и метафизическому характеру мышления, присущему в то время эмпирическому познанию и научному осмыслению природы» [6, с. 153-155].
        Во-вторых, художники создавали настоящую иллюзию видения иного мира - божественного, мистического. Какими свойствами в представлении художника того времени должен был обладать этот горний мир? Населяющие его «небожители» (Бог и святые) должны были быть совершенными, излучать Свет, не иметь веса или просто летать, не восприниматься обычными глазами (в тоже время их как-то нужно было видеть) и, наоборот, восприниматься мистически и космически. Проще всего в ренессансной живописи решались проблемы «светоизлучения»: по старинке, как в средневековом искусстве - с помощью изображения светящегося нимба или световых лучей мистического света, более тонко с помощью приемов парадоксального освещения. Например, в «Тайной вечери» реальный источник света находится за спиной Христа (свет идет из проема трех окон), но лица апостолов и самого Христа, расположенных спиной к проему, не затенены, а, напротив, озарены. Так лица могут быть освещены только в том случае, если их освещает лицо Христа, расположенного в центре композиции. Однако лучи света от Христа не идут, их роль выполняет освещение окон, под это
освещение Леонардо искусно замаскировал мистическое сияние, излучаемое лицом Христа.
        Изящное решение еще в конце средневековья нашли художники, чтобы создать иллюзию космичности, несоизмеримости Бога (Мадонны, святых) и человека. Это наличие двух планов: переднего, где находится Бог, изображенный крупным планом, и заднего, находящегося как бы на пределе зрительных возможностей, почти на горизонте (на этом втором плане протекает обычная земная жизнь). Связь этих планов осуществляется и одновременно маскируется (ведь все-таки это переход из одного мира в другой) с помощью изображения проема окна или изображения второго плана на фоне фигуры Бога. Тот же Леонардо помимо данного приема изобретает еще один, весьма тонкий. На его картинах и фресках земной пейзаж с помощью цветовой переклички (подобия) как бы перетекает на фигуру Бога и наоборот. В результате возникает иллюзия единства земной природы и Бога, понимания природы как инобытия Бога.
        Различные приемы используют художники Возрождения для создания иллюзии легкости и полетности, без которой Бог и святые выглядели бы неправдоподобно. Это и развевающиеся, как при полете, одежды, и стартующие вверх движения фигур, и отсутствие напряжения рук, поддерживающих младенца - Христа или тело Христа, которого снимают с распятия и другие.
        Однако наиболее сильный прием, по-моему, еще не отмеченный искусствоведами, - создание эффекта иного, мистического мира. На самом деле этот эффект впервые был изобретен античными скульптурами, художники Ренессанса его переоткрывают, причем в живописи. Эффект иного, мистического мира создается за счет художественных приемов, не позволяющих осуществить то, что можно назвать, «визуальной сборкой». Рассмотрим этот прием подробнее. Павел Флоренский, анализируя обратную и прямую перспективу, отметил, что хотя наше видение целостно и символично, визуальное восприятие дискретно, мозаично, нецелостно. Но в обычных условиях восприятие одних локальных фрагментов действительности, событий и ситуаций поддерживает и укрепляет восприятие других. Например, при общении и восприятии другого человека мы видим множество отдельных локальных «видов»: его взгляд, выражение лица, различные движения рук и тела, фоновые «виды» и т. д. При этом все эти «виды» не только не противоречат один другому, но наоборот, подтверждают друг друга (так, например, направление взгляда собеседника подкрепляется мимикой его лица,
жестикуляцией и легким наклоном в нашу сторону). В результате становится возможной визуальная сборка и целостное видение. Посмотрим теперь на картины художников Возрождения и скульптуры античности. Если вы захотите поймать взгляд лица, представленного на картине или в скульптуре того времени, в подавляющем большинстве случаев это сделать не удастся. Не собираются в какую-либо систему и отдельные «виды», они все друг другу противоречат: отдельные визуальные мизансцены, группы лиц, направление взгляда отдельного персонажа, выражение его лица, его мимика, жестикуляция рук, позы и движения тела, фоновые «виды» - все это не связано друг с другом, существует (и тематически, и визуально) само по себе. За счет этого создается странный эффект. Мы видим картину (или античную скульптуру) и в тоже время не видим, наш глаз не может собрать разные «виды», он как бы наталкивается на невидимую преграду. Но в результате создается эффект иного, мистического мира, отчасти усиленный условностью поз и движений, а также отсутствием индивидуальности в изображении лиц (вспомним идею химеры). Любопытно, что системность
человеческого сознания приводит к тому, что эти же живописные приемы используются художниками и скульпторами античности и Возрождения при создании вполне обыденных нерелигиозных сюжетов. Отсюда еще большая сближенность обычного и религиозного мира, вполне устраивающая художников-эзотериков.
        Эффект совершенства - общее устремление как античного искусства, так и искусства эпохи Возрождения. Художники обеих эпох говорят о красоте и гармонии и стремятся создавать их (по Леонардо, «красота - это гармония красот»). В обоих случаях художники стремятся добиться эффекта божественности, а в ренессансном искусстве также святости и трагизма. Идущая от античности концепция конструирования красивого тела и лица из отдельных прекрасных элементов (ренессансная идея химеры), конструирования, направляемого идеями гармонии и совершенства, работает на ту же цель.
        Что же происходит, если художник не усвоил или нарушает данные приемы и принципы изображения-творения Бога и святых? Происходит соскальзывание в обыденное, исчезает эффект встречи с иным, мистическим миром, не происходит встречи с Богом. На картине Караваджо «Мадонна Палафреньери» художник, трудно сказать, сознательно или нет, опускает большинство из указанных приемов. В этом произведении лица Христа и мадонны индивидуализированны, второй план отсутствует, направления взглядов и движений синхронизированы и подчинены жизненной задаче, движения не условны, а достаточно естественны. Но в результате Святое семейство воспринимается обыденно и практически ничем не отличается от восприятия обычных людей. Иногда сам сюжет затрудняет следование указанным принципам. Так, различные «Снятия с креста» и «Оплакивания», во-первых, предполагают присутствие обычных людей и обычные действия, во-вторых, не требуют второго плана. Совместить подобную реальность с изображением иного, мистического мира весьма трудно. В большинстве случаев художники не могли справиться с зтой задачей (как не смог, кстати, позднее с ней
справиться наш художник Иванов, создавая картину «Явление Христа народу»).
        Рассмотренный здесь материал позволяет утверждать, что значение выразительных приемов и способов художественного выражения произведений эпохи Возрождения с религиозной тематикой можно понять, реконструируя два основных плана - эзотерическое мироощущение художников той эпохи и понимание ими того, что собой представляет художественное творчество. Другой вывод заключается в том, что художественные схемы и наративы этих произведений вводят (погружают) нас в особую реальность - мир небожителей, понимаемый художниками эпохи Возрождения опять же в эзотерическом ключе.
        Литература
        1. Альберти Леон-Батиста. Три книги о живописи // История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962.
        2. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. СПб., 1914.
        3. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. М., 1980.
        4. Данилова И. Е. О композиции итальянской картины кватроченто // Советское искусствознание 73. М., 1974.
        5. Дживелегов А. Леонардо да Винчи. М., 1935.
        6. Знамеровская. Проблема кватроченто и творчество Мазоччо // Сов. Ис. 73.
        7. Леонардо да Винчи. Книга о живописи // История эстетики.
        8. Пико делла Мирондола. Речь о достоинстве человека. Там же.
        9. Розин В. М. Эзотерический мир // Общественные науки и современность. 1992. № 4.
        10. Розин В. М. Эзотерическое мироощущение в контексте культуры // Общественные науки и современность. 1993. № 5.
        11. Фиренцуола А. О красотах женщин // История эстетики.
        12. Фичино М. Комментарий на «Пир» Платона // Там же.
        13. Фомин В. П. Сокровенное учение античности в духовном наследии Платона. М., 1994.
        14. Rauansi P. The Social Interpretation of Science in the Seventeenth Centure // Science and Society, 1600-1900. L„1972.
        Влияние эзотерического мироощущения на рациональное мышление и искусство
        Если взглянуть на эзотерические представления со стороны, не обладая эзотерическим опытом, это сплошные заблуждения, суеверия, если не бред больного сознания. В этом убеждаешься, читая, например, известную эзотерическую книгу Д. Андреева «Роза Мира». Автор верит в существование чертей, Сатаны, «стихиалей» (ожившей природы), духовных монад, демиургов (творцов) народов, соборных душ, «эгрегоры» и «даймоны» (т. е. живые психоизлучения народов), «раругов» (гигантских яшеров), «Лилит» (матери земли), умерших героев и исчезнувших храмов, но также Бога, Христа, ангелов. Понимая странность своих видений, Д. Андреев, в частности, пишет: «Дух нашего времени не замедлит с вопросом: «Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем «опыт» обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии?»«Отвечая на свой риторический вопрос, Д. Андреев, как мы помним, говорит: «Без всяких гарантий опыту другого поверит тот, чей душевный строй хотя бы отчасти созвучен». Однако это вопрос непростой: что значит «созвучен»? Созвучен ли наш
внутренний и жизненный опыт эзотерическому, в состоянии ли мы понять эзотерические представления? Да и вообще откуда взяться эзотерическому опыту у обычных людей? А наши сновидения, а переживания произведений искусств, а творчество и любовь - разве этот опыт не созвучен эзотерическому? Скептик-рационалист скажет: всего этого на самом деле нет - ни уинраоров (демонов великодержавной государственности), ни событий, которые вам приснились, ни переживаний (т. е. настоящего горя или радости) от музыки. Это красиво, но трудно поверить в существование всех этих неправдоподобных вещей.
        Однако неправильно думать, что эзотеризм сосредоточивается только в эзотерических школах. Нет, он выходит за их пределы и оказывает влияние как на рациональные формы мышления, например, философию и науку, так и на творчество художников, т. е. искусство. Другое дело, что это влияние не бросается в глаза. Чтобы его увидеть, почувствовать, необходимы специальные исследования и реконструкции. И тогда самые обычные, вроде бы далекие от эзотеризма явления обнаруживают свое эзотерическое происхождение. Вот два примера - творчество великого древнегреческого философа Платона и любимый российскими читателями роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
        Опыт реконструкции творчества Платона
        Эзотеризм Платона складывался в рамках культурного движения, пытавшегося преодолеть то умонастроение, которое можно назвать пессимистическим.
        Суть его в том, что люди смертны и им суждено сойти в царство Аида, откуда назад нет пути. Пессимистические мотивы, судя по античной литературе, были широко распространены в VII и VI вв. до н. э. В стихотворении Алкея «Другу Меланиппу» мы читаем:
        «Пей же, ней, Мёланипп,
        До забвения пей со мной.
        Если рок в Ахеронг,
        В эту грустную мглу, меня
        Окунул, - что мечтать,
        Будто к солнцу вернемся вновь!
        Полно, так высоко
        Заноситься умом не нам.
        И Сизиф возомнил
        Превзойти здравый толк людской:
        Смерть надменно смирить.
        Но принудил бахвала рок.
        Хоть и был царь хитер…
        Не горюй же о смерти, друг.
        Ты же ропщешь, - к чему?
        Плачь не плачь - неминуем путь
        Нам без жалоб терпеть
        Подобает утрату. Пусть
        Свирепеет буран и безумствует север.
        Мы будем пить и хмелеть:
        Нам лекарство от зол - вино».
        Кого же имеет в виду Алкей, говоря о людях «заносящихся умом», мечтающих «смирить смерть»? Очевидно, эзотерическую школу пифагорейцев. Ямвлих, ссылаясь на Аристотеля, пишет, что «пифагорейцы хранили в строжайшей тайне следующее разделение: разумные живые существа подразделяются на три вида: бог, человек и существо, подобное Пифагору» [5, с. 14]. По словам Стобея, «Сократ и Платон, так же, как Пифагор, видят высшую нравственную цель (телос) в уподоблении богу. Люди (существа), «подобные Пифагору», приходят к мысли, что человек или является в определенном смысле бессмертным или может стать таковым при определенных условиях» [5, с. 148]. На подобную мысль, в частности, могли натолкнуть два соображения: древнее учение о душе человека (ведь душа не умирает, живет вечно, хотя и в царстве Аида) и греческая мифология, демонстрирующая примеры людей-героев, достигших благодаря своим подвигам бессмертия.
        Эзотерически ориентированные последователи Пифагора не только преодолевают пессимистические настроения, но и приходят к мысли, что человек может «блаженно закончить свои дни», стать бессмертным как боги, если он займется своей душой и приобщится к древней мудрости (философии). Необходимое условие этого - особый образ жизни и занятия. Гермотим из Клазомен писал: «В человеке нет ничего божественного и блаженного, кроме одного, достойного серьезного к себе отношения - а именно, всего того в нас, что относится к сфере ума и духа: только это в нас бессмертно, и только это божественное» [5, с. 97].
        Чтобы понять воззрения Платона, нужно учесть еще одно обстоятельство, а именно идеализацию Востока как источника мудрости и божественных знаний. Греческие мыслители были убеждены, что жрецы и писцы древнего Египта и Вавилона имели доступ к мудрости, т. е. знали, как устроен мир и жизнь богов. Писцы Египта и Вавилона могли также показать грекам расчеты, которые мы сегодня относим к математике и астрономии. Однако сами египтяне и вавилоняне говорили при этом о жизни богов (планеты и звезды в древнем мире считались одушевленными и божественными) или устройстве мира, например, что боги, создавая мир и природу, считали (складывали, делили, умножали и т. д.) и чертили планы. Начиная с Фалеса, греческие натурфилософы принимали эти объяснения за чистую монету, объявляя восточных жрецов носителями мудрости. Мудрый, по мнению греков, - это человек, не только владеющий знанием, но и реально достигающий бессмертия именно за счет знания божественной жизни.
        Наконец, на представления Платона повлияли софисты и натурфилософы. И те, и другие научились строить «идеальные объекты» (описывая действительность в форме суждений типа «А есть В», например, «все есть вода», «боги бессмертны», «некто есть человек» и т. д.), вести относительно них рассуждения, за счет чего получались как новые знания, так и парадоксы. «В молодые годы, - говорит Сократ, - у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, который называется познанием природы. Мне представлялось удивительным и необыкновенным знать причину каждого явления - почему что рождается, и почему погибает, и почему существует». А вот итог, вызванный возникающими противоречиями: «… Я, - говорит Сократ, - окончательно ослеп и разучился даже тому, что знал» [4, с. 96]. Парадоксы для античного человека - это не формальное построение, знание, как для нас, а свидетельство странности самого бытия, точнее, невозможность его мыслить и созерцать, другими словами, жить в нем. Психологически это была тяжелая ситуация, которую многие мыслители пытались преодолеть.
        Замысел. По сути, Платон пытался решить сразу несколько задач: обрести бессмертие, уподобившись богам, найти альтернативу софистам и натурфилософам, сделавшим сомнительной мудрость, перенести на античную почву восточные идеалы, в частности, идеи божественного бытия и порядка. Судя по его произведениям, на способ разрешения этих задач повлияли два обстоятельства: новое понимание души человека и переход от простых рассуждений к доказательствам, т. е. к рассуждениям, основанным на определенных фиксированных правилах и законах.
        Архаическую душу, переходящую после смерти из тела живого человека в царство Аида (правда, не без помощи богов), Платон начинает трактовать как душу человека, который активно относится к самому себе и поэтому способен влиять на собственную душу. Без сомнения, это - эзотерическая идея, эзотерик считает, что он способен изменить себя именно за счет собственных целенаправленных усилий. Далее, душу человека Платон понимает как божественное существо (родственное божественному миру), и в этом смысле душа выступает как носитель бессмертия. Основная проблема в том, как проявить для человека бессмертное качество его души, как заставить душу двигаться не в царство Аида, а в противоположном направлении - к свету, богам, бессмертию?
        Каким образом Платон вводит доказательства, можно увидеть в диалоге «Парменид». Он показывает, что можно преодолеть противоречия, если сначала уяснить непротиворечивость и упорядоченность мира идей, который для Платона выступал как мир божественный (мир света, разума, бессмертия и порядка), и затем эту непротиворечивость и порядок ввести в мир обычный, т. е. мир вещей и видимых изменений. С одной стороны, мир идей Платона с современной точки зрения - это логические правила, которым подчиняются рассуждения, но, с другой - это мир подлинный, эзотерический. То, что с логической точки зрения выглядит как переход к доказательству, с жизненной позиции - признание существования двух миров (обычного и эзотерического). Специального пояснения, конечно, требует вопрос о том, почему Платон считал мир идей миром божественным.
        В логическом плане идеи позволяли перейти к доказательству, так как опора на идеи делала знание однозначным, непротиворечивым. В жизненном плане, однако, идея - это то, что, вероятно, отвечало идеалу мудрости: мудрый человек обретает бессмертие именно за счет идей. В плоскости мудрости созерцание и уяснение идей было ни чем иным, как обретением (со-творение мудрым) божественного мира, его порядка и сущности. Вероятно, для Платона как для всякого эзотерика, идея - это, с одной стороны, есть нечто, увиденное в эзотерическом мире, с другой - это духовный акт самого человека, проходящего в эзотерический мир, с третьей стороны, это в определенном смысле акт творения эзотерического мира, ведь мудрый на Востоке всегда понимался как уподобляемый Творцу.
        Теперь мы готовы понять замысел Платона. Сценарий этого замысла был следующий. Человек может «блаженно закончить свои дни», т. е. стать бессмертным, если он обратится к своей душе и создаст для нее условия, возвращающие душу к ее божественной природе. Для этого он должен осуществить познание, уяснить мир с помощью доказательства, чисел и чертежей. «Когда же душа, - говорит Платон устами Сократа, - ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы и называем размышлением» (4, с. 44]. Значительно позднее в «Государстве» Платон пишет так: «… в науках очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека, которое другие занятия губят и делают слепым, а между тем сохранить его в целостности более ценно, чем иметь тысячу глаз, ведь только при его помощи
можно увидеть истину» [3, с. 338].
        Прокомментируем эти высказывания. Очевидно, Платон считает, что именно обычная жизнь и занятия не позволяют человеку направить душу в божественный мир, где человек обретает бессмертие, и в этом смысле губят его, делают слепым. Напротив, занятия наукой, размышление, философия способствуют тому, что душа идет туда, где человек обретает бессмертие. Но почему именно наука и философия? И почему мир, где душа обретает свою божественную природу, - это мир чистоты, вечности, неизменности? Вспомним восточные пристрастия раннего Платона и то, как греки понимали деятельность египетских и вавилонских жрецов. Ведь они думали, что когда жрецы вычисляют, рассказывают о природе или небе, они занимаются наукой и философией. Но поскольку при этом жрецы говорят о жизни богов или о том, как боги устроили мир, очевидно, именно занятие наукой и философией приобщает человека к мудрости, а его душу к божественному миру. Естественно также, что божественный мир вечен и чист, а неизменен и постоянен он потому, что выступает как логическая норма по отношению к обычному миру.
        Очевидно, к реализации своего замысла Платон шел всю жизнь, во всяком случае он изложил свое окончательное видение эзотерического мира уже в достаточно преклонном возрасте в диалоге «Тимей». Внешне речь идет о том, как Демиург создал вселенную (Космос), других богов, людей, природные стихии; одновременно объясняются многие веши, например, роль зрения, ума, происхождение болезней и др. В философской литературе распространено мнение, что в «Тимее» Платон излагает или физику или философию природы. Но так ли это? Посмотрим, какими характеристиками Платон наделяет Демиурга, Космос, человека.
        Н. И. Григорьева в весьма интересной и тонкой работе убедительно показывает, что Демиург в «Тимее» выступает не только как Творец, но и еще в двух ипостасях: как некий Жрец, замышляющий и рассчитывающий вселенную (и затем творящий ее по этим расчетам), и как Ткач, создающий (ткущий) ту же вселенную. В первой своей ипостаси Демиург ассоциируется с Зевсом, а во второй - с Афиной Палладой.
        Однако самое интересное - качества, которыми Платон наделяет человека. Человека Боги не только замышляют, исчисляют и складывают (собирают) по расчетам, но он и сам обладает способностью замышлять, исчислять, творить. Кстати, нарушением этих способностей Платон объясняет болезни, отсюда и способ борьбы с ними. «Первое целительное средство и самое важное - жить сообразно с божественным исчисляющим разумом «Логосом»«. Жить в соответствии с Логосом - это значит, по Платону, уяснять, как устроена вселенная, уяснять мудрость Афины, умозрительно постигать мир идей, т. е. заниматься философией и наукой.
        Что же получилось? Вселенная, по Платону, устроена так, как Платон понял восточных жрецов, а Демиург напоминает самого Платона: он уясняет, творит мир, устанавливая порядок, исчисляя, созерцая Благо. Благо же по Платону - это мудрость, философия, бессмертие. Но почему Демиург у Платона предстает сначала в образе Зевса, а затем - Афины? Вероятно, потому, что это тоже соответствует идеалам Платона, приверженного, как и другие сыны Эллады, античной культурной традиции. Ее особенности состояли не только в том, что жизнь мыслилась как борьба (нового со старым, например, Зевса с Хроносом), как победа новых культурных форм над архаическими (например, Разума над страстями, науки и философии над народной мифологией), но и как взаимосвязь старых традиций с новыми. Хотя Зевс, в страхе потерять свою власть, проглотил свою первую супругу Метис («Размышление»), ее дочь Афина-Паллада, олицетворяющая собой ум, мудрость и культуру, вышла из головы Зевса и стала его любимой дочерью. Этот миф в символической форме выражает как победу разума над страхами и подозрениями, так и преемственность, связь культурных
традиций, нового со старым. Однако эта связь у Платона распространяется значительно дальше, чем у многих других античных философов, вплоть до древней культуры Вавилона и Египта. «Общеизвестно, - пишет Н. Григорьева, - что жрецы Египта, обособленно живущие, занимались исследованием природы макро - и микрокосмов, были математиками, астрономами или, «изучая науки божественные, из них выводили науки человеческие». Приблизительно то же самое говорит Платон в разных диалогах и о занятиях философов. В «Тимее» не только жрец сближается с философом в области интеллекта, но и философ сближается со жрецом в сфере сакральной интуиции. Жрец служит богу как человек, и для человека жрец есть посредник между ним и богом; философ в понимании Платона (вспомним «Федра») - это человек, душа которого более всего видела и запомнила во время небесного путешествия; она уподобилась богу, созерцая истину вместе с богами, и поэтому «у него всегда по мере сил память обращалась на то, чем божественен бог». Таким образом, в мышлении Платона и тем самым в тексте диалога жрец Афины Нойт в некотором смысле почти отождествляется с
философом. Философ в свою очередь тоже как бы является жрецом богини мудрости» [2, с. 11].

«Мастер и Маргарита»
        Наблюдения показывают, что для многих читателей роман М. Булгакова явно распадается на две плохо стыкующиеся части: события, происходящие в Москве, и история про Пилата и Христа. Недоумение вызывает и сочувствие автора к Воланду и его свите: ведь, как никак, он Сатана или его ближайший высокий чин.
        Литературовед И. Л. Галинская убедительно показывает, что Булгаков в основу своего романа положил представление о мире украинского философа Григория Сковороды [1, с. 77]. Она доказывает, что центральную для романа идею трех миров (космического, библейского и земного) Булгаков вычитал у Сковороды, а трактовку Пилата взял из книги Адольфа Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи и судья Иисуса из Назарета». Мало того, прообразом Мастера, по убеждению Галинской, является сам Сковорода, а Маргариты - идеал вечной женственности (Софии), взятый у Сковороды или философа Владимира Соловьева. Дальше - больше: свита Воланда заимствована прямо из догматов еретиков, которые считали, что «бог света повелевает горными сферами, а князь тьмы - землей»; образ Коровьева-Фагота (прообразом его был рыцарь-еретик) взят из средневековой поэмы «Песня об альбигойском крестовом походе», из той же поэмы взята версия смерти Иуды; эпизод с книгой Мастера, не сгоревшей в огне («рукописи не горят»), извлечен Булгаковым из «Истории Альбигойцев», даже композиционно-стилистические повторы романа у Булгакова не свои, они
заимствованы из поэзии трубадуров [1].
        Возникает ряд вопросов. Что же тогда сделал сам Булгаков - художественно скомпоновал в роман все эти идеи, сведения и приемы? В чем тогда его гений? И кто, действительно, положительный герой романа - Христос, Пилат или Воланд? Как Сатана может быть героем? В какой реальности происходят события в романе «Мастер и Маргарита»: фантастической, мистической, сатирической? «В фантастическом романе Булгакова, - пишет Галинская, - все лица живут двойной жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то в реальном мире… в произведениях Гофмана всегда присутствует рациональное объяснение всех происходящих в них чудес, иррациональности. Вот и в «Мастере и Маргарите» находим авторское стремление объяснить фантастические события рационально» [1, с. 91-92]. Но почему, спрашивается, события, происходящие в квартире № 50, более фантастичны, чем Воскрешение Христа или его взаимоотношения с Пилатом?
        Не означает ли все сказанное, что герои «Мастера и Маргариты» живут и не в обычной реальности, и не в необычной (фантастической или мистической), а в реальности художественной, которая в данном случае представляет собой реальность авторской личности? Может быть, и Христос, и Пилат, и Воланд, и Мастер, и Маргарита, и советские обыватели - это прежде всего реалии и переживания (живые персонажи и субъекты) личности самого Булгакова? Если это так, то дальше встает задача охарактеризовать соответствующую реальность личности М. Булгакова и через подобную «призму» понять судьбу героев его романа.
        Конечно, М. Булгаков - гениальный художник-сатирик, но одновременно он широко образованный человек, искавший смысл жизни, истину, что отразилось в его жизненной философии. Но сначала о личностном фоне, на котором могла сформироваться жизненная философия М. Булгакова. Как он мог видеть, ощущать мир, смотреть на ход современной истории? НЭП, разрушение церквей, всесилье мелких и крупных администраторов, и все это на фоне личной трагедии - не понимают, не печатают, преследуют. Вероятно, для порядочного человека в такой ситуации жить было трудно, почти невозможно. Эпоха казалась угрожающей, безысходной. Невольно, действительно, вспоминались идеи Сковороды.
        Как известно. Григорий Сковорода учил, что существуют три мира: Вселенная (макрокосм), человеческий (микрокосм) и библейский (символический), причем каждый соткан из добра и зла. Мир библейский связывает макрокосм с микрокосмом, в каждом мире существуют две «наруты» - видимая и невидимая. Соответственно, каждый человек имеет два тела и два сердца: вечное и тленное, духовное и земное. Если человек «внешний» (тленный) умирает, то человек «внутренний» - вечен. Цель жизни и спасения, считал Сковорода, в раскрытии «внутреннего» человека, что достигается «сродным трудом», а также праведной, аскетической жизнью. «Будь только малым доволен, - писал он, - не жажди ненужного и лишнего. Не за нужным, но за лишним за море плывут. От ненужного и лишнего всякая трудность, всякая погибель».
        Сатана в трактовке Льюиса нехорош, однако у Булгакова Воланд выписан с явной симпатией, он воскресил книгу Мастера, помог Маргарите, взял их обоих из этого мира в мир эзотерически-космический. Правда, с такими благородными действиями как-то не вяжется поступок с Берлиозом. Но ведь Берлиоз не верил в Бога. Однако это не оправдание, мало ли кто в Бога не верит, что же, им всем головы отрезать? А его издевательство над слабыми обывателями (ну, грешны они, и что с того, кто не грешен), разве оно достойно ангела неба, даже падшего? Что же касается расположения Воланда к Мастеру и Маргарите, его объяснить нетрудно: талант и великая любовь часто покупаются именно ценою сговора с Сатаной, достаточно вспомнить «Дон Жуана» или «Доктора Фаустуса».
        И, тем не менее, Воланд у Булгакова явно благороден, истинный герой. Однако, может быть, для Булгакова поступок Понтия Пилата отождествляется с тем, что произошло с окружающими Булгакова людьми? Действительно, предав Христа, люди оказались во власти Зла. Мир открывал дорогу Злу, с него начиналось падение человека, разрушение его души, начался долгий путь, в конце которого стояли и обыватели, и засилье мелких администраторов, и трагедия самого Булгакова. А Воланд со свитой? Они из другого мира, они ангелы, хотя и падшие. Такой ангел, вероятно думал Булгаков, в тысячу раз благороднее обывателя, кроме того, его поступки иррациональны, не нам судить об их значении. Кроме того, не исключено, что расположение Булгакова к Воланду, Мастеру и Маргарите и пренебрежение к судьбам обывателей есть особая форма изживания автором собственных проблем, а не только его концепция истории. Правда, в этом случае отношение Булгакова к обычным людям (не художникам, не гениям) выглядит не лучшим образом, но из песни слова не выкинешь.
        Продумывая жизненную философию М. Булгакова, можно прийти к интересной гипотезе: М. Булгаков был эзотерической личностью. Что такое эзотерическая личность? Это человек, критически относящийся к основным ценностям культуры, в которой он живет (отрицающий эту культуру), верящий в существование иных (духовных, эзотерических) реальностей и, наконец, понимающий и реализующий свою жизнь как путь, ведущий в эти реальности. Действительно, М. Булгаков не принимал и высмеивал советскую действительность, верил в Бога (но и в Сатану), жил не простой, а эзотерической жизнью. Только путь его был необычен для эзотеризма: это был путь художника. М. Булгаков шел к духовному миру в своем творчестве, мир художественной реальности и был для него духовным миром.
        Эзотерический же способ жизни имеет одну интересную особенность: здесь в конце пути, в идеале представления об эзотерическом, духовном мире смыкаются с переживаниями, видениями эзотерического мира. Другими словами, эзотерическая личность в буквальном смысле попадает в тот мир, который она представляла себе, куда она стремилась всеми силами своей души. Для художника попасть в мир своей мечты, своих переживаний еще проще: это совпадает с его творческой задачей, ее реализация предполагает погружение и вхождение в особые художественные реальности, где вымысел и фантазия выступают для художника как реальность и действительность самой жизни.
        Попробуем с этой точки зрения взглянуть на героев романа «Мастер и Маргарита». В эзотерическом мире, как известно, вполне уживаются и обычные люди, и необычные существа. Например, выше мы отмечали, что в эзотерическом мире Рудольфа Штейнера на равных правах живут как обычные, духовные люди, так и их чувства и переживания (в виде особых стихий и существ духовного мира), и даже Христос с ангелами. В эзотерических мирах Даниила Андреева встречаются еще более экзотические существа: Сатана, имеющий три ужасных облика, «уицраоры» (демоны великодержавной государственности), Антихрист, Планетарный Логос, Соборные души народов, Лилит (мать Земля), служители ада (черти, гигантские ящеры «раруги»), живые прообразы великих произведений искусства (давно исчезнувшие храмы, города) и многое другое. В этом плане сосуществование в эзотерическом мире М. Булгакова советских обывателей, Боланда с его свитой, Мастера и Маргариты, Христа и Пилата не может вызывать удивления. Трактовка Сатаны тоже вполне эзотерическая. В эзотерическом мире Сатана - это не только Князь тьмы, но и Хозяин нашей планеты, которую оставил Бог
(потому-то на земле столько страданий и зла, столько войн), часто Сатана выступает и как художественный гений, творящая сила, творящий дух. В последнем качестве Сатана нередко стоит за спиной художников и гениев, Воланд у Булгакова безусловно эзотеричен: если Бог оставил без присмотра этот угол мира (советскую страну), если в нем правят стихия и идиотизм маленького человека и темных масс, то почему бы здесь не развлечься дьяволу, не устроить шабаш ведьм и бал Сатаны? Впрочем, сей уголок мира так измельчал и прогнил, что даже сам дьявол в конце концов оставляет его на произвол судьбы. «Наш мир, которым для слишком многих исчерпывается реальность, - писал великий русский философ Н. Бердяев, - мне представляется производным. Он далек от Бога, Бог в центре. Все далекое от Бога провинциально. Жизнь делается плоской, маленькой, если нет Бога и высшего мира. В таком мире, лишенном измерения глубины, нет и настоящей трагедии, и это, вероятно, пленяет многих». Поэтому уже не удивляет, когда Бердяев оценивает «этот» мир значительно ниже, чем «тот». «В этом мире необходимости, разобщенности и порабощенности, -
пишет он, - в этом падшем мире, не освободившемся от власти рока, царствует не Бог, а князь мира сего».
        Художественный гений Булгакова рисует такую заброшенность советского бытия и быта, которую трудно себе представить; без Бога и Дьявола жизнь немыслима вообще, это не жизнь, а нечто невообразимое. Глубоко эзотеричны образы и судьба Мастера и Маргариты. Они не только претерпевают глубокую трансформацию духа и тела (это обязательное условие при переходе человека из мира обычного в мир эзотерический), но и достигают идеала эзотерической жизни - покоя. Здесь вполне можно согласиться с И. Галинской, которая указывает, что идею покоя («Он не заслужил света, он заслужил покой»), М. Булгаков также, вероятнее всего, взял у Григория Сковороды [1, с. 84]. Лирический герой Сковороды восклицает:
        «Оставь, о дух мой,
        вскоре все земные места!
        Взойди, дух мой
        на горы, где правда живет свята,
        Где покой, тишина от вечных царствует лет,
        Где блещет та страна, в коей неприступный свет».
        Кстати идея покоя - это эзотерический идеал всей восточной эзотерической мысли, начиная с буддизма. Одна из главных версий нирваны - именно покой, небытие (другая версия - блаженство и покой).
        А что собой представляет полет Маргариты на метле или великий бал у Сатаны в квартире № 50 (помимо поэтизации народных суеверий, мифов или художественного сатирического приема)? С эзотерической точки зрения - это проникновение, вторжение эзотерического мира в мир обычный.
        Все сказанное не означает, что герои романа М. Булгакова живут только эзотерической жизнью или что Булгаков в форме литературного творчества реализовал эзотерическое учение, т. е. решал не художественные задачи, а эзотерические. Естественно, М. Булгаков был прежде всего художником. Именно как художник он выражал свою личность, свою жизненную философию, т. е. подчиняясь законам художественного жанра, ставя и решая художественные задачи. В этом смысле герои романа М. Булгакова и он сам живут двойной жизнью: видимой и невидимой, пребывают и в обычной реальности и в эзотерической.
        Да и какую позицию мог занять в 30-е годы нашего столетия в нашей стране такой человек, как М. Булгаков? Во что он мог верить, на что опереться? И выход находится: М. Булгаков вместе со своими любимыми героями (Мастером и Маргаритой) уходит в мир, где совершается настоящая история - история Христа, Пилата и Воланда. Обычная история, говорит Н. Бердяев, должна закончиться и начаться метаистория; в конце романа обычная жизнь Мастера и Маргариты кончается, начинается их эзотерическая жизнь. Эзотерическая жизнь их творца М. Булгакова продолжалась в течение всего его творчества, от первых замыслов романа «Мастер и Маргарита» до самой смерти писателя, однако, как эзотерическая личность, М. Булгаков преодолевает в своем творчестве даже смерть.
        Литература
        1. Галинская И. Л. Загадки известных книг. М., 1986.
        2. Григорьева Н. И. Парадоксы платоновского «Тимея»: диалог и гимн // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981.
        3. Платон. Государство. Собр. соч.: в 3-х т. Т. 3. 1968.
        4. Платон. Федом // Платон. Собр. соч.: в 3-х т. Т. 2. 1984.
        5. Фрагменты ранних греческих философов. М., 1984.
        Современный контрапункт
        В приведенном ниже диалоге я собрал записи моих бесед с известным философом и ученым Юлием Анатольевичем Шрейдером. Этот разговор о Вере и неверии начался примерно в 1994 году и с перерывами продолжался практически до самой смерти Юлия Анатольевича. В его смерти было что-то мистическое. В конце 1999 года Юлий Анатольевич собрался ехать на дачу к своей больной теще. Уже полностью одетый, с продуктами он пошел к двери, но здесь ему, вероятно, стало плохо. Юлий Анатольевич опустился на колени перед постелью и… скончался. Так он мертвый, со склоненной на постели головой, и простоял на коленях целых три дня, пока сестра, ухаживающая за тещей, не приехала в Москву.
        В день похорон Юлия Анатольевича была страшная гроза, такие молнии и так лило, что казалось наступает конец Света. Где-то за неделю до смерти Юлий Анатольевич звонил мне, о чем-то хотел поговорить, просил перезвонить, но я был отъезде. Когда же вернулся в Москву, то его уже не было в живых. До сих пор у меня чувство, что я виноват перед ним, не позвонив ему перед отъездом.
        - Вадим Розин. Юлий Анатольевич, Вы как раз тот человек, с которым мне давно хотелось побеседовать. Я всегда знал Вас как прекрасного ученого и приятного человека, но только позднее услышал, что Вы человек верующий, причем приняли одним из первых не православную, а католическую веру. Насколько я знаю, в те годы Вас даже исключили за это из партии и несколько раз вызывали в КГБ. Но, может быть, моя информация неточная?
        - Юлий Шрейдер. Хотел бы надеяться, что она была точна в той части, в какой относится ко мне как ученому и человеку. Что касается веры, то к ней относятся слова Иисуса: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей «перейди отсюда туда», и она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас». Если мерить в этих категориях, то моя вера ничтожна мала. Впрочем, один хороший священник утешил меня, сказав, что многие горы сдвигают, сами того не замечая. Во всяком случае, я в любой момент готов свидетельствовать о своей вере, ибо дело не в малой степени моей веры, а в ее содержании, которое изложено в общем для католиков и православных «символе веры», принятой на Никейском и Константинопольском соборах. Я отнюдь не из первых, кто, принадлежа русской культуре, принял католичество. С 1977 г. я вхожу в общину отца Абрикосова, основанную им в 1910 г. Из партии меня, действительно, исключили - в 1984 г. Это было хорошим избавлением от двусмысленной ситуации. В КГБ по этому поводу вызывали один раз в 1983 г. Вызывавший меня в Лефортово подполковник Губинский, не вынуждал меня к
нежелательным признаниям, хотя я отрицал очевидные для него факты.
        В. Р. Мне кажется, что мы живем не просто в интересное время, в смутное время, но и в такое время, когда приходится отвечать на вызовы - того же времени, духа, каких-то других, часто неясных нам сил. Приходится проверять и свою интеллигентность, порядочность, просто человеческие качества. Приходится выстаивать, справляться с отсутствием ясной перспективы жизни, выдерживать одиночество, нередко рассчитывать только на свои силы. Вы мне, конечно, можете возразить, что так было всегда у людей определенного сорта, и раньше даже чаще, чем сегодня.
        Ю.Ш. Мне было гораздо страшнее в советское время, когда любой сколько-нибудь публичный шаг был компромиссом, грозящим погубить душу, когда почти каждого из нас улавливали в стукачи. Вот когда надо было особенно проверять свою «интеллигентность, просто порядочность». Могли просто порядочный человек не протестовать открыто? Или мы, не протестовавшие открыто, не имеем права считать себя порядочными людьми? Мы почти ежедневно здоровались со стукачами, палачами и не смели показать им, что мы про них думаем. Вы действительно скажете, что в советские годы мы имели ясную перспективу, а сегодня ее утеряли? Да, наша жизнь была стабильна и запрограммирована. Но ясной перспективой это может считать только раб, освоивший интеллигентную фразеологию и готовый отказаться от обретенной свободы ради куска дурной, но практически бесплатной колбасы. Конечно, время бросает вызовы - мы обрели ту необходимую свободу, когда можем и должны на них ответить. Радуйтесь этому, а не предавайтесь ностальгии по пребыванию на земле Египетской, в доме рабства. Надеюсь, что аллюзия на первую заповедь Вам достаточно понятна.
        В. Р. И тем не менее, я думаю, сегодня ситуация особая. Если раньше я и моя семья боялись атомной войны, КГБ, лагерей, переживали свою униженность перед властью или необходимость кривить душой, то сегодня я боюсь за безопасность своей дочери и жены, боюсь, как бы Россия не распалась на маленькие и большие Карабахи, боюсь, что мое научное творчество мало кому сегодня нужно. Может быть, само количество страхов не уменьшилось (это, возможно, константная величина для крепко напуганных людей), но их характер явно изменился. Однако, один страх, во всяком случае для меня, как был, так и остался: страх, ну может быть не совсем страх, а беспокойство, что с точки зрения, как говорят, Вечности, я живу не так, как должно. Мне кажется, что я живу по совести, искренне стараюсь так жить, однако ведь я человек неверующий и некрещенный, а люди верующие все время твердят, что душа неверующего и некрещенного человека предназначена к погибели. Епископ Феофан в книге «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться» пишет, что у тех, которые получив благодать, не дали ей действовать в себе, а заморили, на суде
Божеском сначала отнимут дар благодати, а потом ввергнут их в тьму кромешную. Еще он ссылается на притчу о рабе, зарывшем в землю данное ему серебро. Мне, как Вы понимаете, не хотелось бы идти в «тьму кромешную».
        Ю.Ш. Приятно, что Вы на досуге читаете Священное писание. Беспокойство Ваше вполне обосновано и оно даже полезно для души, если оно означает признание некоей абсолют ной внеситуационной точки отсчета для самооценки. Что касается предназначенности той или иной души к погибели, то так может выражаться кальвинист, но никак не католик или православный. Первое обещание царства небесного Иисус дал, безусловно, не крещенному разбойнику, распятому вместе с ним на Голгофе. Я не знаю, что Вы имеете в виду, говоря, что «верующие твердят». То, что, по-вашему, «твердят», возможно и верующие люди, не имеет ничего общего с учением Церкви о спасении. Разумеется. если человек не дает действовать в себе благодати, то он будет осужден. Но если эта благодать не проявляется в его добрых делах, то она не помогает ему спастись. Праведник Иов не был окрещен, как и праотец Авраам, а о язычниках, соблюдающих праведность, можно прочесть многое, например, «слава и честь и мир всякому делающему доброе». Вопрос лишь в том, уверены ли Вы в собственной способности вести праведную жизнь без помощи Бога и его Церкви? Не слишком ли
Вы самонадеянны в своей самодостаточности?
        В. Р. Возможно, хотя самонадеянность не моя стихия. И все же конечно, в божью благодать я не верю, тем более в ад. Здесь я целиком на стороне Николая Бердяева, который говорил, что Бог не может быть мстительным, он только Добро, Свет, Понимание, Свобода. Действительно, зачем оглядываться на других: «иди своей дорогой». Но, с другой стороны, мы живем не в лесу, а в обществе, среди людей и с людьми, и почему бы к ним не прислушаться? Верующие люди имеют религиозный опыт, а я - нет, и разве они больше заблуждаются, чем я? Вот почему, хотя я и не верю в Бога и благодать, я все же допускаю, пусть хотя бы как чисто теоретическую возможность - и существование Бога и благодати, и гибель моей вечной души. Другое дело, что я не боюсь вдруг узнать когда-нибудь и где-нибудь (здесь или Там), что я был неправ, что Бог есть. Ведь я никого не обманывал: ни других, ни себя, я действительно не верю в Бога, не имею религиозного опыта, не мог же я говорить, что Бог есть только потому, что так думают другие люди.
        Ю. Ш. Вы не верите в благодать? Значит ли это, что Вы не верите в возможность ее получить или Вы в ней не нуждаетесь? В первом случае, если Вы искренни. Вы со вниманием и надеждой будете прислушиваться к благой вести о том, что благодать Вам обещана. Во втором случае Вы просто самонадеянный глупец. Вы правы, утверждая, что Бог не мстителен. Это говорит о том, какая-то интуиция о Боге Вам присуща. Но все же не уподобляйтесь тому еврею из анекдота, который много лет подряд жаловался Богу на свои неудачи и просил ниспослать ему лотерейный выигрыш. Наконец, терпение Бога лопнуло и он потребовал: «Хаим, ты хоть один лотерейный билет купи, дай мне шанс». И еще. Вы наверняка знаете каверзный вопрос о всемогуществе бога: «Может ли бог создать камень, который сам не сможет поднять?» Ответ таков: «Бог создал такой камень. Это человек, которого бог не может спасти без его согласия».
        Так вот. Либо все Ваши вопрошания о благодати, о тьме кромешной только сотрясение воздуха, чтобы покрасоваться перед слушателями, а затем декларировать Ваш отказ от Бога и Его благодатной помощи, либо Вы хотите дать Богу шанс и тогда надо не дискутировать на эти темы, а искать свой путь к спасению. Вопрос о личном спасении можно всерьез обсуждать только в богословском контексте, заранее приняв, что это и есть цель жизни человека. Без этой предпосылки все это профанация, ибо нельзя всерьез вести разговор о предмете, который для одного из собеседников не существует.
        В. Р. - Положим, отчасти Вы правы. Но только отчасти, поскольку для меня вопрос о спасении все же существует. Но очевидно, этот «предмет» понимается мною иначе, чем вами. Было бы проще, если бы я воспитывался в рамках одной культуры и конфессии, скажем иудейской или православной. Но ведь мы росли на обломках культуры и в атмосфере атеизма. Поэтому для меня равноценны: христианство и протестантизм, религиозный путь спасения или, скажем, эзотерический. Я равно не верю и одновременно сочувствую, как общечеловеческой идее, христианскому Богу и Будде или, скажем, исихастской идее Фаворского света, или необыкновенной реальности, приходящей к Кришнамурти.
        Я рассуждаю так: почему я должен верить тому человеку и не верить этому, оба имеют религиозный или эзотерический опыт, которого я не имею, в этом смысле оба, очевидно, владеют религиозной истиной. Иногда говорят так: ты живешь в России, следовательно, должен идти в православие, поскольку это традиция российская. Ну, во-первых, я ничего не должен, во-вторых, есть и другие достойные примеры в России, например, Чаадаев, Лунин, да вот и Вы почему-то выбрали не православие, а католичество.
        Ю. Ш. Пытаться овладеть истиной столь же нехорошо и неприлично, как женщиной. И ту и другую можно только познать. Ваш вопрос ответа не имеет, ибо он был безграмотен вдрызг, несмотря на Ваши занятия культурологией. Нельзя противопоставлять христианство и протестантизм (это часть христианства), идею христианского Бога и идею Фаворского света (исихазм - православное учение). Что такое идея Бога, я не могу себе представить. Во всяком случае, это - не Бог. Возможно, Вы имеете в виду Вашу идею о Боге. Тогда в чем она состоит? Понятие «должен» к христианскому выбору неприемлемо. Здесь действует не закон, а свобода. Когда Вы пытаетесь говорить о религиозных взглядах, надо уметь отличать церковное мнение от ходячих предрассудков. Больше всего меня умиляет принцип Ваших рассуждений: все, чего я не знаю, в одинаковой мере истинно. Если бы еще Вы были провинциальной барышней из чеховских рассказов! А Вы ведь немолодой философ, мнящий себя профессионалом. И эту мешанину Вы хотите меня заставить распутывать. Не совестно ли Вам?
        В. Р. Вы знаете, нет. Но теперь, если не возражаете, я попробую о той же самой проблеме поговорить как человек, «мнящий», что он профессионально занимается философией. Уже много лет я размышляю над религиозными и эзотерическими вопросами, в частности, примериваю эти одежды на себя. И каждый разубеждаюсь в невозможности такого опыта. И вот почему. Возьмем, например, представление о Боге. Бог - это идея и реальность. Как реальность Бог мне не дан, а делать вид, что он мне дан - зачем? Напротив, как идея Бог дан, я эту идею понимаю, понимаю ее необходимость для многих людей, необходимость появления этой идеи в историческом плане и прочее. Но как идея, идея Бога ничем не лучше и не хуже других идей - Нирваны, Духовного мира Рудольфа Штейнера, Реальности Кришнамурти, Дао и т. д. и т. п. То есть идея Бога - это идея наряду с другими.
        Более того, если считать, как Н. Бердяев, а я именно так и считаю, что нет объектов (реальности) самих по себе, а есть объективация, т. е. проецирование, полагание во вне, как объекта нашей активности, наших способов работы и представлений, то в этом случае нет как реальности не только Бога, но и Нирваны, Дао, Духовного мира и т. д. Все это разные опыты человечества, представленные в виде объектов, как реальность. Зачем? А затем, что так человек сознает, так ему легче понимать себя и мир, легче действовать.
        Конечно, и я, как всякий нормальный человек, принимаю какую-то реальность. Так, мне кажется, что существует не Бог, а Человек, Человечество, Культура, Природа или Космос. Но как философ, я знаю, что это тоже объективация и, следовательно, не реальность. Но, с другой стороны, если вообще принимать идею реальности, то нужно сказать (принимая идею объективации), что каждой идее соответствует своя реальность, но то, что для одного человека будет реальностью, для другого - всего лишь идеей, а иногда и просто заблуждением. В этом смысле как реальность есть Бог и Нирвана, и Дао, и Человечество, и божественный Космос и т. д. Короче, идею Бога я понимаю и принимаю, а реальность эта мне не дана.
        Более того, я знаю, опять же как философ и психолог, что если человек принял некоторую идею и главное - страстно желает ощутить, войти в реальность, отвечающую этой идее, то при определенных условиях (смена образа жизни, работа над собой, устремленность к желаемой цели и т. д.) он обретает желаемое. В том смысле обретает, что абсолютно уверен, что общается с Богом, погружается в Нирвану, растворяется в Дао, переживает события Духовного мира и прочее. И поскольку абсолютно все находятся в этой ситуации, т. е. верят в какую-то реальность, а также поскольку мы не боги и, следовательно, не имеем некоторой абсолютной, объективной позиции внешнего наблюдателя, знающего истину, постольку нет способа удостовериться - правы мы или нет, действительно ли мы общаемся с Богом или это просто иллюзия нашего сознания. А раз нет такого способа, то иллюзия это или сама реальность - неважно, это одно и то же. Главным в этом случае становится наш опыт, а он именно таков - наша встреча с Богом, или погружение в Нирвану, или…
        Ю. Ш. Бога нельзя понимать как идею! Его нельзя мыслить как несуществующего. Об этом написал еще св. Ансельм Кентерберийский. Про бытологический довод Вам следовало все же знать, если Вы претендуете на философский профессионализм.
        В. Р. Не претендую. Однако я хотел поговорить именно с Вами еще и потому, что хотел понять, как может современный ученый и философ одновременно верить и в Бога. Поясню свое недоумение. Привычка к историческому и культурологическому объяснению делает лично для меня невозможным принять в качестве одной из предпосылок исторической эволюции Бога или какую-нибудь другую трансцендентальную сущность. Зачем полагать заранее существование некоторого разума, сознания, идеи Творения, Любви, если все это нужно вывести, показать, как это возникло в культуре и истории, в опыте людей. И пока мне все это удавалось сделать, я сумел как-то объяснить и формирование науки, и формирование искусства, и даже какие-то моменты эзотерического и религиозного сознания. А что я не сумел объяснить, объяснят другие.
        Но, конечно, я понимаю, что жизнь не сводится к научному объяснению, что вера нужна не для научных объяснений, а именно чтобы жить, чтобы преодолеть страх смерти, почувствовать почву под ногами, жить духовно и т. д. и т. п. Но если я философ и ученый, то почему бы мне не попытаться решить все эти проблемы, стоя на почве философии и науки? Кажется, Мишель Фуко писал, что современная эпоха началась с того момента, когда человек смог решить все свои проблемы, разобраться в себе самом только с помощью мышления. Я, правда, так не считаю, я думаю, что не меньшее значение имеет жизненный опыт человека, но, действительно, с указанными выше вечными проблемами я справляюсь с помощью своего мышления, реагирующего, однако, и на опыт моей жизни.
        Есть ли у меня трансцендентальный опыт? Мне кажется, какой-то есть - это опыт отдельных сновидений, исключительных по силе переживаний музыки, некоторых размышлений и переживаний. Однако осознание этого опыта не ведет меня к необходимости принятия, например, идеи Бога. Но, предположим, не я, а другой ученый принял эту идею и реальность. Как в его голове совмещаются два разных способа мышления - научно-философский и религиозный. У меня лично они не совмещаются, а у Вас прекрасно сосуществуют. Конечно, я знаю рассуждения типа: Бог создал мир, а далее мир развивается по законам природы или: «познавая природу, мы лучше постигаем замысел Бога». Но ведь это - всего лишь шов, соединяющий две разноприродных «материи», всего лишь компромисс, позволяющий человеку не распасться на две половины. Но, кстати, объективации это не мешает, объективации все равно. Полагать вовне как объективно существующее, как реальность можно и целостную личность, и амбивалентную, и гомогенное сознание и негомогенное. Поэтому можно объективировать и Бога, и Природу одновременно. Другими словами, может быть все дело в типе
личности и сознания - я, к примеру, стремлюсь к целостности и однородности мышления и сознания, а Вы, скажем, к тому, чтобы себя реализовать полнее и в науке, и в философии, и в религии, поскольку в Вашей Душе все это есть.
        Ю. Ш. Если у Вас имеются дурные привычки, скажем, к историческому и культурологическому объяснению, то поскорее избавьтесь от них. До добра они Вас не доведут. А говоря всерьез, если Вы заранее культуру ставите над богом, рассматриваете Священное писание только как культурный текст, то Вы безнадежны. Вы, фактически, априори ввели предпосылку, с которой я согласиться не могу. Какая же беседа между нами тогда возможна? Как Вы, «профессиональный философ», противопоставляете идею и реальность? А Платон - дурак, что ли? В христианском монотеизме бог есть «тот кто есть», именно это выражает Его имя Яхве, а «идея бога» - это нелепый мыслительный конструкт.
        Научно-философский и религиозный способ мышления в Вашей бедной голове не совмещаются по очень простой причине. О втором Вы не имеете ни малейшего понятия, т. е. совмещать Вам нечего. А у человека, живущего и в том, и в другом, они не просто совмещаются, но взаимно усиливают друг друга. Примеров здесь не так мало: св. Фома Аквинский, св. Альберт Великий, Б. Паскаль, Коперник, А. Швейцер, П. Тейяр де Шарден… никакой это не компромисс и не шов, а взаимное воспоминание. Именно перечисленные выше, и с ними Ваш покорный слуга, обладают целостностью, а Вы только к этому стремитесь, выбрав заведомо не ведущий к цели путь - вырезания одной половины личности. Вы рассуждаете о религии как евнух о женщинах: знает, что они привлекательны, но ощутить это не может. И никто ему объяснить не сумеет.
        В. Р. А как Вы решаете проблему Зла, и что именно имеете в виду, говоря о Боге. Бердяев, например, споткнулся на этих проблемах. Так как для него Бог и Зло несовместимы, он пришел к выводу, что наш мир без Бога, что он заброшен Богом, отдан во власть Сатаны. Далее, поскольку для него, как современно мыслящего человека, были неприемлемы натуралистические антропоморфные представления о Боге, он редуцировал Бога к идеям Свободы, Света, Любви и т. д. Но ведь когда мы, например, представляем Бога как Любовь или полноту Бытия, то спрашивается, что здесь остается от религиозной идеи? Тогда и я верю в Бога, поскольку верю в идеи Красоты, Любви, Свободы, Света. Но, с другой стороны, я прекрасно знаю, что в Бога я не верю.
        Ю. Ш. Проблема существования зла задолго до Бердяева волновала Лейбница и многих других как проблема Теодицеи - оправдания Бога. Не хотите ли Вы, чтобы я между делом решил еще проблему Теодицеи? Почитайте-ка сначала литературу по этому вопросу. Прочтете - приходите.
        В. Р. Кое-что я читал. Теперь о другом. Выше я говорил о своем беспокойстве относительно того, правильно ли я живу. Для религиозного человека правильно жить - это значит осуществить правильный выбор (к Богу), это жизнь в соответствии с его учением, наконец, как заповедовал Христос - помощь людям. И я по-своему стараюсь жить правильно. Для меня правильно жить - значит жить по совести и жить духовно. В России интеллигенция любит это слово, любит поговорить о духовности, и в этом понятии, на мой взгляд, много выспреннего, утопического, уводящего от реальной жизни. И все же заменить желаемый идеал жизни другим словом трудно. Да, хотелось бы жить по совести и духовно. Осознавая собственные представления о духовности, я бы сформулировал следующие четыре положения.
        Во-первых, я стараюсь помогать другим людям, избегать зла в разных его формах; если могу, стараюсь противостоять ему.
        Во-вторых, я понимаю, что моя жизнь только частично принадлежит мне, что она входит в жизнь в более широком понимании: продолжается, простирается в жизни моих близких, детей, друзей, в прошлом и в будущем. Для меня, например, общение с Аристотелем или Альбертом Швейцером не менее реальная и значимая вещь, чем общение с моими ныне здравствующими друзьями или с Вами. Кстати, по-моему, чтобы так общаться с Аристотелем или, Швейцером нужны душевные способности, сходные с теми, которые нужны для веры в Бога.
        В-третьих, духовная жизнь предполагает, на мой взгляд, серьезное отношение к проблемам жизни и смерти, добра и зла, назначения человека и многим другим. Для меня жизнь с этими проблемами - естественное состояние: если бы я не смог над ними размышлять, то вряд ли смог бы жить.
        В-четвертых, я стараюсь быть открытым для нового опыта, причем даже такого, который может опрокинуть мои фундаментальные убеждения. Здесь я рассуждаю так: поскольку я стараюсь жить по совести, я спокойно ожидаю и принимаю любой опыт. Да, я не верю в Бога, но если мне удастся пережить религиозный опыт и почувствовать Бога, почему я должен этого бояться и отвергать новую для меня реальность; тем лучше, значит есть жизнь вечная и моя личность вечно будет жить. Но если я этого опыта не буду иметь, то опять же со мной все в порядке, я стараюсь жить по совести и духовно.
        Пожалуй, для меня в идею духовности еще входит убеждение, что разные духовные пути (религиозный, эзотерический, атеистический и т. д.) - эквиваленты. Не в том смысле, что они все ведут в одно место (да и что бы это было за место?), а все работают на культуру и Человека, на правильную жизнь гой личности, которая идет духовным путем. Вот почему я сочувствую тому, о чем говорил Сократ на суде: «Не следует ожидать ничего плохого от смерти, и уж если что принимать за верное, так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего плохого ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его делах». Для человека неверующего может быть это и звучит странно, но мне действительно кажется, что не следует ожидать ничего плохого от смерти, что наше достоинство и уверенность - в честной и духовной жизни, в стремлении к такой жизни (а что получается, это другой вопрос и часто не нам судить), что как с уверенностью нельзя сказать, что Бог есть, так и то, что его нет.
        Ю. Ш. Мне кажется, я понял основания Вашего недоумения по поводу возможности сочетать научный и религиозный взгляды на мир. Вы исходите из двух посылок. Во-первых, считаете, что наука возникла и развивается на основе кантовско-щедровитянского мировоззрения о деятельности, объективации, априорных категориях и т. п. Во-вторых, думаете, что кантовско - щедровитянский взгляд на мир несовместим с религиозными представлениями иудее-христианского позитивизма, а именно с признанием мира как разумно и свободно сотворенного из ничего, признанием абсолютной ценности истинности и глубокой онтологической связи истины и добра и пр. Исходя из этих посылок, Вы делаете корректный вывод о том, что наука несовместима с религией ни в своем историческом развитии, ни в сознании конкретного человека. Беда только в том, что первая из посылок является ложной и поэтому Ваш силлогизм некорректен. Скажу более осторожно - я эту посылку отвергаю и поэтому для меня не только нет никакого противоречия между наукой и религией, но есть убежденность, что вне монотеистического контекста наука не могла зародиться и не может
полнокровно развиваться. Поясню.
        Современная наука возникла отнюдь не на пустом месте на излете эпохи Возрождения, но выросла из крепких средневековых корней. Здравомыслящий ученый не стоит на тех позициях, на которые его зовут Кант и Шедровицкий. Ученый верит, что мир рационален (а это ведет к мысли о разумности Творца) и потому в основных чертах познаваем, но не настолько регулярен, чтобы все явления можно было бы дедуцировать из необходимых принципов. Последнее означает, что мир мог быть сотворен только свободной волей, он не был запрограммирован заранее логическими или физическими законами. Нормальный ученый полагает также, что он имеет собственное мнение о фактах науки, что никто не диктует ему его гипотезы и заключения, а он обязан лишь считаться с фактами и логикой. Фактически это означает, что ученый считает самого себя не природно обусловленным созданием, но свободной личностью. Тем самым он, не всегда это осознавая, принимает религиозное (а не натуралистическое) воззрение на самого себя. На религиозном языке это выражается так: человек создан по образу и подобию Бога, т. е. обладает самостоятельными разумом и волей.
Именно представление о разумности Творца, а не идея Московского методологического кружка, вдохновляло Коперника и Галилея, Ньютона и Декарта. А их средневековые предшественники Орем, Буридан и другие отчетливо осознавали религиозную подоплеку научного знания.
        Когда ученый ставит себе целью подтвердить материалистически-позитивистскую идеологию или эзотерическую идеологию гностических учений, он, как правило, приходит в тупик и теряет ориентиры рационализма. Вы эти ориентиры тоже утратили в своих рассуждениях, для Вас они всего лишь результат культурно-исторического развития. Для меня рационализм в науке - это свидетельство величия Творца и потому имеет ценность абсолютную. Мне в голову не придет ставить на одну доску рационализм с мистическим эзотеризмом, а христианский мистицизм не боится рациональных проверок и не прячется по темным углам.
        Я должен перед Вами извиниться в одном. Вместо того, чтобы осуждать Вас за привычку к культурологическому подходу, мне следовало заметить, что у Вас эта привычка недостаточно развита, ибо Вам не пришло в голову, что Ваш собеседник не признает постулаты Вашей культуры в качестве общеобязательных. Вы пытались вести со мной беседу так, как будто мы находимся на методологическом семинаре. Именно этому я упорно сопротивлялся. Я надеюсь, что последние мои разъяснения показали хотя бы то, что Вас волнует мнимое противоречие. Боюсь только, что заявленное Вами мнение обо мне как о человеке приятном, я сильно поколебал.
        В. Р. Я считаю Вас не просто приятным и хорошим, но мужественным человеком. Тем не менее, если Вы не возражаете, продолжу вопросы. В статье, опубликованной в газете «Сегодня», Вы обвиняете меня в том, что я не верю в объективную истину, заменяя ее калейдоскопом частных субъективных мнений. Увы, но должен сознаться, что да, в объективную истину я не верю (и, кстати, не верил никогда), тем более в такую, которая отождествляется с христианской истиной, как будто это одно и тоже - истина вообще, научная истина и истина христианская.
        Ю. Ш. Можете иронизировать, мне это все равно, но условием стяжания христианской истины является осознание собственной немощи. Без помощи Бога встреча с истиной никогда бы не состоялась. Мне, как и большинству людей, труднее всего признаться в своей немощности, мне легче признаться в своей грубости, заносчивости или даже хамстве, чем в неспособности эффективно убедить собеседника собственными силами.
        В. Р. Все это, извините, звучит как-то не по христиански и мало проясняет, почему условием обретения истины является немощь и вера в Бога. Для Вас, как я понял из статьи, падение и заблуждение человечества началось с после - возрожденческой культуры, когда сформировались представления о человеке как о существе, не нуждающемся в опоре на благодать, но способном самостоятельно вытащить себя за волосы из трясины любых коллизий. А дальше пошло-поехало. Лютер. Спиноза, Декарт, Фейербах, для которого, как Вы пишете, уже Бог оказался всего лишь порождением человеческого интеллекта, и, наконец, ваш покорный слуга. В такой хорошей компании на миру даже смерть от Вашей руки красна. Но Вы, как я понял, отказываете мне в способности не только иметь дело с истиной без помощи Бога, но и жить нравственно без тех же помочей.
        Ю. Ш. Рассчитывать, что собственной порядочности достаточно, чтобы воздержаться от служения злу, было бы весьма неосмотрительно. Именно в слабости проявляется и возрастает достоинство человека. Раз человек слаб, то не легкомысленно ли искать опору в таких же немощных созданиях, как мы сами? Это имеет смысл только в том случае, если через них мы получаем поддержку Бога. Но прежде всего нам необходимо осознать, как немощен каждый из нас.
        В. Р. Трудно сказать, чего здесь больше: неверия в человеческие возможности или уверенности, что только благочестивому христианину, получившему доступ к благодати, доступна и абсолютная истина. Теперь попробую объяснить, что я понимаю под истиной. Определяя, что такое истина и ложь. Платон пишет: «Кто о сущем говорит, что оно есть, тот говорит истину, а кто утверждает, что его нет, тот лгун». Прав тот, подтверждает мнение Платона Аристотель, «кто считает разделенное разделенным и соединенное соединенным, а в заблуждении тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам». Другими словами, научная истина в античном понимании характеризует то, что есть на самом деле, что существует. Но существующее, утверждают Платон и Аристотель - это не то, что существует эмпирически, а то, что отвечает научному мышлению и познанию.
        Но в Новое время, после работ Галилея, Гюйгенса, Ф. Бэкона понимание существования изменилось: оно становится неотделимым от творческой инженерной деятельности человека, точнее расположено теперь на границе двух сфер - естественнонаучного познания и инженерной деятельности.
        В нашем столетии складывается еще одно научное понимание существования - гуманитарное, которое соотнесено с опытом самого исследователя, его ценностями. Этим трем разным пониманиям существования отвечают и три различные понимания научной истины: античное, естественнонаучное и гуманитарное, кстати, гуманитарная истина парадоксально сама предполагает множество истин.
        Но ведь, есть еще житейская истина, эзотерическая, религиозная. И только последняя нагружена этическими обертонами. Итак, что Вы считаете абсолютной истиной? Может быть, это христианская истина? Но разве, христианская истина более истинна, чем скажем научная или эзотерическая?
        Кстати, обратите внимание - у науки, религии и эзотеризма разные цели и основания. Ученый стремится адекватно описать действительность, исходя из некоторой общезначимой практики. В античности - это практика рассуждений по поводу практических предметов, природных явлений, поступков людей. В Новое время добавляется инженерная практика, в конце XIX, в XX столетии - гуманитарная. Напротив, религия и эзотеризм - это поиск путей спасения, причем первая опирается на коллективный, соборный опыт жизни, а вторая - на индивидуальный.
        Для верующего или эзотерика познание - всего лишь средство для спасения, а само спасение понимается так, чтобы обеспечить реализацию его идеалов и связанных с ними ценностей, мироощущения, устремлений. В этом смысле Бог и подлинная реальность эзотериков являются проекцией личности верующего и эзотерика. Но и для ученого его онтология, например, природа с ее законами, есть проекция его личности, но другой ее стороны, обусловленной научным мышлением, поэтому ученый может параллельно верить хотя бы и в Бога.
        Другое дело, если так называемое научное мировоззрение претендует на ту же роль, что и представления о Боге для верующего, то есть на роль смысловых оснований личного бытия. Но и религия нередко берется решать задачи, которые ей не под силу, например, направлять практику и мышление людей.
        Ю.Ш. Разве не Церковь взялась ответить на основные вызовы нашего времени, то есть соответствует самому характеру современной культуры. Среди духовного запустения и мерзости современной жизни именно Церковь возрождает культуру, восстанавливает храмы, переиздает святоотеческую литературу, открывает воскресные шкоты.
        В. Р. Я не отрицаю большие заслуги церкви в наше тревожное время. Но не лишне вспомнить, на какой тип человека ориентируется религия, возьмем для примера православную. Это, с одной стороны, человек, архетипически восходящий к домострою, для которого важны отношения отеческой заботы, подчинения, страха, порядка, с другой - человек с натуралистическим сознанием, то есть признающий существование лишь одной реальности, в данном случае реальности Бога, в той трактовке, которую дает православная церковь. Вот Вы пишете, что христианство предполагает совершенно другой образ человека - обладающего достоинством в самой своей немощи, нуждающегося в поддержке и способного ее принять. Нельзя ли в этом случае предположить, что архетип православного человека - это доличностный и средневековый тип человека? Что социализм за семьдесят лет господства и воспитания подрастающих поколений сформировал тип авторитарного человека, близкий к этому православному образцу? Что поэтому идеи православной церкви так привлекают сегодня многих людей в нашей стране? Многих, но не всех, не исключено, что всякая достаточно развитая
личность уже не в состоянии ни мыслить столь натуралистично, ни пребывать подобно верующим в страхе божьем.
        Ю. Ш. И смертельно боится смерти, поскольку не может принять идеи личного бессмертия, склонна преувеличивать свои личные возможности, с легкостью необычайной впадает в эгоизм.
        В. Р. Да, но и многое приобретает: свободу мышления, жизненный реализм, необходимость решать проблемы на человеческом уровне. Конечно, я понимаю, дело не в том, кто сколько потерял, а кто приобрел. Дело в том, что подобная личность, даже если бы и хотела, не в состоянии принять то мироощущение, которое предлагает православная церковь. Во всяком случае я не могу. Другое дело, если традиционное православное понимание Бога станет, так сказать, более современным (менее натуралистическим, антропоморфным, более соответствующим личным ценностям), в то время как наука, особенно естественная, не будет претендовать на роль мировоззрения для отдельного человека. Но пока этого нет, как поступить, что остается делать?
        Ю. Ш. На самом деле мы не можем вести диалог, поскольку я скорее проповедую, предъявляю Вам свою веру. Беседа диалогична лишь постольку, поскольку от верующего требуется понимать реальные затруднения собеседника. Мне трудно понять, как можно говорить о существовании Бога с человеком неверующим, для которого Бог не существует.
        В.Р. Но ведь существование - категория не житейская, а философская и мировоззренческая. Мало ли кто верит в Бога или чувствует его присутствие. В обычной жизни - на здоровье. Но в мышлении, как Вы знаете, существование - проблема. Тем более, существование Бога. По моим исследованиям получается, что существование и Бог, во всяком случае у Платона и Аристотеля, являются, с одной стороны, проекциями их собственной личности, а с другой - рефлексируют и замыкают античное философское мышление. Не подсказывает ли нам эта реконструкция и способ диалога верующего с неверующим?
        Ю. Ш. Каким образом? Ведь еще апостол Павел пытался убедить неверующих философов, а они, услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: «об этом послушаем тебя в другое время».
        В. Р. Перестанем кивать на реальность, она у всех разная, а обратимся к анализу оснований и ценностей нашей личности и того опыта жизни и культуры, который нам доступен. Естественно, не стоит поступать так, как поступили афинские философы, пригласившие на ареопаг апостола Павла. Я бы сегодня поступил иначе, а именно попробовал бы соотнести свои ценности и опыт жизни с теми, которыми обладал апостол Павел. Для этого, в частности, думаю мне пришлось бы серьезно отнестись к христианской истине, в какой-то мере пойти на компромисс, иначе реально чужой опыт и ценности не поймешь не отчаиваться и не отказываться от общения - короче, попробовать с апостолом Павлом пройти вместе некоторый, - большой или маленький, кто знает, - путь. Но только вместе и навстречу друг другу. При этом вовсе не обязательно принять истину другого, но постараться понять друг друга необходимо.
        Ю. Ш. Понимать то я Вас, понимаю, но согласиться не могу. Или мы знаем истину, или заблуждаемся, или живем духовной жизнью или погибаем.
        В. Р. Я считаю, что духовные проблемы человек может разрешать и изживать не только в лоне религии, но и в других областях человеческой жизни: в творчестве, искусстве, науке, даже в обычной жизни. Важна не форма и обычай, а содержание человеческих усилий и соответствующий путь: посильная помощь другим людям, жизнь идеальным, ориентация на культуру, поддержка положительных начал, внимательное, открытое отношение к жизни и т. д. Далее, лично я ничего не могу принять на веру, предпочитаю свой, может быть и бедный опыт жизни, чужому опыту, пусть даже он будет удивительно ярким и возвышенным. Не свойственны мне и ощущение немощи или самоуничижения, и если даже Бог существует (а на мой взгляд свободный человек должен оставлять и такую возможность, поскольку религиозный опыт имели и имеют многие люди), я не думаю, что Бог похож на строгого учителя или разгневанного отца. Страх и немощь, на мой взгляд, не могут быть духовными ориентирами. Не принадлежу я и к людям, которые в своей жизни находят окончательные ответы на духовные вопросы. Я предпочитаю мучиться, не находя ответов на кардинальные вопросы жизни
и смерти, добра и зла, веры и безверия, судьбы и т. д., чем успокоится на каком-то одном решении. Мне кажется, что попытка ответить на эти вопросы и одновременно сомнение в правильности ответов - неотъемлемое свойство духовного человека, как раз то, что его развивает и движет вперед. Конечно, на каждом этапе жизненного пути какие-то ответы и решения находятся, но далее оказывается, что они не очевидные и не окончательные.
        Ю. Ш. Известный рассказ барона Мюнхгаузена о том, как он вытащил себя за волосы вместе с лошадью из трясины, отнюдь не пустое бахвальство. Это миф, которым живет современный мир культуры, внушающий человеку представление о самом себе как о самодостаточном существе, не нуждающемся в Боге. Свобода рассматривается как одна из высочайших ценностей, но при этом она часто понимается как независимость от истины. Сам вопрос о том, какое мнение ближе к истине, лучше и полнее ее выражает, выглядит у современных интеллектуалов почти неприличным. Спрашивается, как пробить эту стену непонимания и нежелания понять? Мне, как и большинству людей, труднее всего признаться в своей немощи, в неспособности эффективно убедить Вас собственными силами. Но это значит только, что и я не свободен от синдрома Мюнхгаузена.
        В. Р. То есть Вы оставили мне надежду на диалог и нащупывание «территории», где каждый из нас, с одной стороны, сможет сохранить свои ценности и убеждения, а, с другой - пойти, если захочет, на определенный компромисс, ведь не может же быть, чтобы у нас не было какой-то общей жизни и опыта. Я верю, что он есть, а когда и где состоится встреча - не так уж принципиально.
        Ю. Ш. Но главное все же, помнить, что человек без помощи Бога слаб.
        В. Р. В каком смысле человек слаб? В разрушении природы: и первой и своей собственной? В инженерном или научном творчестве? Напротив, в этих областях человек, начиная с Возрождения, соревнуется чуть ли не с Творцом. Вероятно, Вы имеет ввиду другую слабость. Ощущение слабости человека возникает лишь в определенной картине мира, где человек стремится не просто правильно жить, а стать совершенным, обрести благодать, «обожиться» еще при жизни, но не может этого достигнуть в полной мере или вообще. Я человеческое достоинство понимаю иначе: уважение себя и другого, принятие и своей природы, и чужой, готовность принять жизнь в самых разных ее проявлениях и формах. Сегодня лучше, вероятно, говорить не о слабости, а необходимости ограничивать собственные желания и даже свободу, которые, действительно, как Вы верно отметили, «повредили человеческую природу». Но и в данном случае, думаю, не стоит так обобщать: люди все разные, некоторая часть, вероятно, сумела избежать повреждения. А я и на самом деле считаю, что человек может рассчитывать не только на поддержку такого же слабого Человека, как он сам, но
также черпать силы, и не малые, в Традиции, Культуре, Человечестве. Для меня, все это не пустые символы и звуки, а реальность.
        Ю. Ш. Что Вы называете реальностью? Реальность - это Бог. Но современному философствующему интеллигенту фактически нет дела до истины, тем более столь не академической, как истина о спасении.
        В. Р. Ну почему же, конечно есть дело, но ведь истина и свобода - это не вещи и не ясное как солнце сознание. Однако, что это я все разъясняю Вам свое понимание, вопрос в другом - сближаются ли при этом наши позиции, происходит ли реальный диалог? Спрашивается, как действительно предъявить другому свою реальность, как ввести в нее человека, у которого другая реальность? Это сделать нелегко, даже когда реальности сходные, но, кажется, просто невозможно, когда они существенно различаются. Вот, например, я не чувствую Бога, а для Вас - это и есть реальность и никакой другой не существует. Как быть, что здесь можно показать, ведь не чудеса же?
        Я знаю один выход: рассказать о себе, понять другого и посмотреть, как тот реально поступает. Ваша позиция, Юлий Анатольевич, заслуживает предельного уважения. Вы честно говорите, как понимаете путь христианского спасения и почему я заблуждаюсь. Здесь Вы явно идете против течения: в интеллигентской среде сегодня не принято разоблачать заблуждения другого. Мне понятна, но я не разделяю и другую Вашу позицию: как человек знающий истину и получивший благодать Вы ощущаете себя избранным, сильным и даже гарантированным, отсюда, вероятно, у Вас часто тон миссионера и проповедника. Я же человек менее уверенный и в реальности, и в себе. Мое отличие от Вас вовсе не означает, что я Вас отвергаю. Напротив, я даже отчасти Вами восхищаюсь: ведь, чтобы почувствовать благодать и Бога именно как реальность, необходимо не обычное, а сверхъестественное сознание, особая, я бы сказал, эзотерическая личность. Но и в плане эзотеризма мне больше импонирует личность Сократа или Альберта Швейцера, чем Христа. Очевидно, я человек простой, немистический, поэтому и не могу ощутить и помыслить вечную жизнь, Бога или
благодать. Лично мне больше нравятся люди, которые постоянно делают добрые дела, не зная Вашего утверждения, что никакое истинное добро здесь на земле невозможно вне перспективы спасения. Мне в это как-то трудно поверить. Если «Дух дышит, где хочет», то он может присутствовать везде, даже там, где человек не верит в Бога, но реально делает добрые дела. Впрочем, повторяю, все люди разные, для меня ценность именно в различии. Мне кажется, что в конце концов я Вас лучше понял, понял, что для Вас, действительно, органичны вера и наука. Наша беседа позволила мне осмыслить ряд важных для меня вопросов, за что я Вам весьма признателен.
        notes
        Примечания
        1
        «Не путать с интеллигенцией в чеховском и социологическом понимании. Интеллигенция - философское понятие, употребляемое Гегелем и особенно Шеллингом. Оно обозначает дух, деятельность, то целое, которое саморазвертывается в истории, определяя собой все остальное - понятия, представления, феномены и т. д.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к