Отдельная реальность: дальнейшие беседы с доном Хуаном Карлос Кастанеда
Кастанеда #2 Феномен Кастанеды невероятен. На нашей планете еще не было писателя, который так изменил бы взгляд человечества на привычный мир. Кто он был - Карлос Кастанеда? Ученик величайшего Учителя или величайший мистификатор? Да какое это имеет значение!
Если старый Нагваль дон Хуан - его выдумка, то великий учитель - сам Кастанеда. Человек, сдвинувший точку сборки всего человечества Нет и, возможно, не будет на Земле книг, равных по Силе и тайне книгам Карлоса Кастанеды.
"Отдельная реальность", как и первая книга, - описание опыта, которого он еще не понимает. Читатель, послушай добрый совет: для более точного восприятия учения Толтеков начни знакомство с ним с третьей книги, "Путешествие в Икстлан", и лишь потом вернись к первым двум, ибо было бы слишком грустно, с одной стороны, испугаться неточного описания Пути и отбросить его, с другой - не ознакомиться с теми важнейшими положениями Учения, которые попали именно в первые две книги.
Введение
Десять лет назад мне посчастливилось познакомиться с индейцем племени яки из северо-западной Мексики. Я называл его «дон Хуан». В испанском языке обращение
«дон» выражает уважение. Встретились мы, в общем-то, случайно. Я с Биллом, моим знакомым, сидел на автобусной остановке пограничного городка в Аризоне. Мы молчали. Была вторая половина дня, и жара казалась нестерпимой. Вдруг Билл наклонился и тронул меня за плечо.
- Смотри, вон человек, о котором я тебе говорил, - шепотом произнес он и слегка кивнул в сторону входа. Я проследил за его взглядом и увидел старика, только что вошедшего в помещение станции.
- Что ты мне о нем говорил? - спросил я.
- Ну, тот индеец, помнишь? Который здорово разбирается в пейоте.
Я вспомнил. Однажды мы с Биллом целый день мотались на машине в поисках
«эксцентричного» мексиканского индейца, который якобы жил где-то неподалеку. Тогда мы так и не нашли его, причем мне казалось, что местные индейцы, которых мы расспрашивали, намеренно вводили нас в заблуждение. Билл рассказывал, что этот человек - «йерберо», так в Мексике называют собирателей и продавцов лекарственных растений, и что он очень много знает о галлюциногенном кактусе пейоте. Он также сказал, что мне будет полезно встретиться с ним. Дело в том, что я в то время занимался сбором информации о лекарственных растениях, используемых индейцами Юго-запада США, а Билл выполнял роль моего гида, так как неплохо знал те места.
Билл поднялся, подошел к старику и поздоровался. Индеец был среднего роста. Его седые короткие волосы слегка прикрывали уши, как бы подчеркивая округлость головы. Множество глубоких резких морщин на очень смуглом лице говорило о преклонном возрасте. Однако тело индейца выглядело подтянутым и сильным. Некоторое время я наблюдал за ним. Меня изумила легкость его движений - она никак не вязалась с его возрастом.
Билл знаком подозвал меня.
- Он славный парень, однако понять я ничего не могу, - сказал мой приятель, когда я подошел. - Такое впечатление, что его испанский здорово исковеркан и полон деревенского сленга.
Старик взглянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который знал по-испански всего несколько слов, соорудил какую-то совершенно бредовую фразу. Он с надеждой посмотрел на меня, как бы спрашивая, имеет ли сказанное им хоть какой-то смысл, но я так и не понял, что он хотел сказать. Билл смущенно улыбнулся и отошел. Старик посмотрел на меня и засмеялся. Я объяснил, что мой приятель иногда забывает, что не говорит по-испански.
- Кажется, он к тому же забыл нас познакомить, - заметил я и представился.
- А я - Хуан Матус, к вашим услугам, - сказал старик.
Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я первым нарушил молчание и стал рассказывать о своей работе. Я говорил, что интересуюсь любого рода информацией о растениях, в особенности о пейоте, и что уже довольно много знаю в этой области. По правде говоря, я был во всем этом полнейшим невеждой, особенно в части, касающейся пейота. Но мне почему-то казалось, что чем больше я буду хвастать, тем больше интереса вызовет у него разговор со мной. Однако старик молчал, терпеливо слушая чушь, которую я нес. Затем он медленно кивнул и пристально посмотрел мне в глаза. Я запнулся на полуслове. Его глаза, казалось, сияли собственным светом. На мгновение я почувствовал, что он видит меня насквозь. Мне стало не по себе, и я отвел взгляд.
- Лучше заходи как-нибудь ко мне домой, - сказал он, отведя глаза. - Возможно, там проще будет разговаривать.
Произошла некоторая заминка. Я не знал, что ответить, и чувствовал себя не в своей тарелке. Вскоре вернулся Билл. Он, видимо, почувствовал мое состояние, и не сказал ни слова. Какое-то время все напряженно молчали. Затем старик поднялся - подошел его автобус. Он попрощался и вышел.
- Что, не вышло? - спросил Билл.
- Нет. - А ты спрашивал его насчет растений?
- Спрашивал. Но, похоже, свалял дурака.
- Я же тебя предупреждал, что он очень странный. Местные индейцы его знают, но никогда о нем не говорят. А это кое-что значит.
- Тем не менее, он пригласил меня к себе домой.
- Он надувает тебя. Конечно, ты можешь приехать к нему домой, а дальше что? Он никогда тебе ничего не скажет. А если ты начнешь его расспрашивать, он посмеется над тобой, как над идиотом, несущим околесицу.
Билл убежденно сказал, что уже сталкивался с подобными людьми, которые поначалу производят впечатление очень знающих. Однако на них не стоит тратить время, считал он, потому что в конце концов оказывается, что ту же информацию можно получить от кого-то другого, кто не строит из себя недоступного. Лично у него, добавил Билл, нет ни времени, ни терпения разбираться в старческих причудах, и что старик скорее всего просто пускает пыль в глаза, а на деле знает о травах не больше любого другого.
Билли говорил что-то еще, но я не слушал. Мои мысли все еще были заняты старым индейцем. Он знал, что я блефую. Я помнил его глаза. Они действительно сияли.
Я приехал к нему через пару месяцев, но уже не столько как студент-антрополог, интересующийся лекарственными растениями, сколько как человек, охваченный неизъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на меня на автостанции, было беспрецедентным явлением в моей жизни, и желание знать, что крылось за этим взглядом, стало для меня чуть ли не навязчивой идеей. И чем больше я думал, тем более необычный смысл все это приобретало.
Мы с доном Хуаном подружились, и в течение года я приезжал к нему множество раз. Вел он себя очень уверенно и обладал превосходным чувством юмора. Но во всем, что он делал, чувствовалась определенная последовательность, последовательность, совершенно сбивавшая меня с толку. В его присутствии меня охватывало ощущение странного удовольствия, и вместе с тем - не менее странного беспокойства. Он мог не делать ничего особенного, но, даже просто находясь рядом с ним, я неизбежно вовлекался в фундаментальную переоценку всех своих моделей поведения. Вследствие воспитания я, возможно, как и любой другой, был склонен рассматривать человека как существо по сути своей слабое и подверженное ошибкам. В доне Хуане поражало то, что он ни в коей мере не производил такого впечатления. Более того, находясь в его обществе, я не мог не сравнивать его образ жизни со своим. И сравнение это всегда оказывалось отнюдь не в мою пользу. Пожалуй, более всего в тот период наших отношений меня поразило одно его заявление о нашем внутреннем принципиальном отличии. Однажды я ехал к дону Хуану, чувствуя себя глубоко несчастным.
Вся моя жизнь тогда складывалась как-то не так, и на меня постоянно давил груз целого ряда внутренних психологических конфликтов и неувязок. Подъезжая к его дому, я чувствовал подавленность и раздражение.
Мы беседовали о моем интересе к знанию, но, как обычно, подходили к вопросу с разных сторон. Я имел в виду академическое знание, основанное на передаче чужого опыта, а он - прямое знание мира.
- Ты что-нибудь знаешь об окружающем тебя мире? - спросил он.
- Ну, я знаю многое…
- Нет, я имею в виду другое. Ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг себя?
- Насколько могу.
- Этого недостаточно. Необходимо чувствовать все, иначе мир теряет смысл.
Я привел классический довод - что не обязательно пробовать суп, если хочешь узнать его рецепт, и вовсе уж ни к чему совать пальцы в розетку, чтобы познакомиться с электричеством.
- Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал дон Хуан, - Насколько я понимаю, ты намерен цепляться за свои доводы, хотя они ничего тебе не дают. Ты хочешь остаться прежним даже ценой своего благополучия.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю о том, что в тебе нет целостности. В тебе нет покоя.
Его слова вызвали у меня раздражение. Я почувствовал себя оскорбленным. В конце концов, кто он такой, чтобы судить о моих поступках или о моей личности?
- Ты измучен проблемами, - сказал он. - Почему?
- Я всего лишь человек, дон Хуан, - сказал я раздраженно.
Я придал этой фразе интонацию, с которой ее произносил мой отец. Он говорил так в тех случаях, когда хотел сказать, что слаб и беспомощен. Поэтому в его словах, как и в моих сейчас, всегда звучали отчаяние и безысходность.
Дон Хуан посмотрел на меня так же, как тогда на автостанции.
- Ты слишком много думаешь о своей персоне, - сказал он и улыбнулся. - А из-за этого возникает та странная усталость, которая заставляет тебя закрываться от окружающего мира и цепляться за свои аргументы. Поэтому кроме проблем у тебя не остается ничего. Я тоже всего лишь человек, но когда я это говорю, то имею в виду совсем не то, что ты.
- Тогда что же?
- Я разделался со своими проблемами. Очень плохо, что жизнь коротка, и я не успею прикоснуться ко всему, что мне нравится. Но это не проблема; это просто сожаление. Мне понравился тон, которым он сделал свое заявление. В нем не было ни отчаяния, ни жалости к себе.
В 1961, спустя год после нашей первой встречи, дон Хуан сказал мне, что обладает тайными знаниями о лекарственных травах. Он назвал себя «брухо». С испанского это слово переводится как «маг, знахарь, целитель». С этого момента наши отношения изменились. Я стал его учеником, и в течение последующих четырех лет он пытался обучать меня тайнам магии. Этот процесс я описал в книге «Учение дона Хуана. Путь знания индейцев яки».
Говорили мы по-испански. Дон Хуан в совершенстве владел этим языком, что позволило ему очень подобно изложить мне свою систему верований. Я называл это сложное и четко систематизированное знание магией, а его самого - магом, потому что именно такими категориями пользовался он сам в неофициальном разговоре. Однако в контексте более серьезных и глубоких разъяснений он говорил о магии как о «знании» и о маге как о «человеке знания» или как о «том, кто знает». В целях обучения своему знанию и его подтверждения дон Хуан использовал три достаточно известных психотропных растения: пейот - Lophophora williamsii, дурман обыкновенный - Datura inoxia и один из видов грибов, принадлежащих к роду Psylosebe. Путем раздельного употребления каждого из этих растений дон Хуан вводил меня, своего ученика, в специфические состояния искаженного восприятия или измененного сознания. Я назвал их «состояниями необычной реальности». «Реальности» - потому что согласно основной предпосылке системы верований дона Хуана, состояния, вызванные употреблением любого из этих растений, были не галлюцинациями, а конкретными, хотя и
необычными, аспектами повседневной реальности. Дон Хуан относился к этим состояниям необычной реальности, как к действительно реальным, а не как «если бы» они были реальными.
Классифицировать растения, которые применялись в процессе обучения, как галлюциногены, а вызываемые ими состояния - как необычную реальность, является, конечно, моей собственной инициативой. Дон Хуан говорил об этих растениях как о транспортных средствах, предназначенных для «доставки» человека к неким безличным
«силам». Состояния, которые возникали вследствие приема растений, дон Хуан интерпретировал как «встречи» с «силами». Такие встречи были необходимы магу для того, чтобы научиться этими «силами» управлять.
Пейот, дон Хуан называл «Мескалито», и объяснил, что тот является благожелательным[* Benevolent (англ.) - Благожелательный, благотворительный.] * учителем и защитником людей. Он учит, как «правильно жить». Пейот обычно принимается на собраниях магов, называемых «митоты», участники которых собираются специально для того, чтобы получить урок «правильной жизни».
Дурман и грибы дон Хуан считал силами иного рода. Он называл их «союзниками» и утверждал, что ими можно управлять. Фактически, манипулирование союзниками было главным источником могущества мага. Из этих двух сил дон Хуан предпочитал грибы. Он говорил, что сила, содержащаяся в грибах, - его персональный союзник, и называл ее «дым» или «дымок». Процедура подготовки грибов к употреблению состояла в том, что он помещал из в тыквенную флягу, запечатывал и оставлял на год. За это время грибы в кувшине высыхали и рассыпались в пыль. Дон Хуан смешивал ее с порошком из пяти других растений и в итоге получал смесь для курительной трубки. Чтобы стать человеком знания, необходимо было «встречаться с союзником» неоднократно - с ним следовало хорошо «познакомиться». Поэтому курить галлюциногенную смесь требовалось как можно чаще. Грибная пыль в процессе курения не сгорала. Ее нужно было втягивать вместе с дымом от пяти других растений, составлявших смесь, и проглатывать. Мощное воздействие, которое грибы оказывали на восприятие человека, дон Хуан объяснял довольно своеобразно. Он говорил, что «союзник устраняет
тело».
Обучение по методу дона Хуана требовало огромных усилий со стороны ученика. Фактически, необходимая степень участия и вовлеченности была столь велика и связана с таким напряжением, что в конце 1965 года мне пришлось отказаться от ученичества. Лишь теперь, по прошествии пяти лет, я могу сформулировать причину - к тому моменту учение дона Хуана представляло собой серьезную угрозу моему
«представлению о мире» Я начал терять уверенность, которая свойственна каждому из нас: реальность повседневной жизни перестала казаться мне чем-то незыблемым, само собой разумеющимся и гарантированным.
К моменту ухода я был убежден, что мое решение окончательно: я больше не хотел встречаться с доном Хуаном. Однако в апреле 1968 я получил сигнальный экземпляр своей первой книги и почему-то решил, что должен показать ее дону Хуану. Я приехал к нему, и наша связь «учитель-ученик» загадочным образом возобновилась. Так начался второй цикл моего ученичества, разительно отличавшийся от первого. Мой страх был теперь уже не таким острым, как раньше. Да и дон Хуан вел себя гораздо мягче. Он много смеялся сам и смешил меня, как бы специально стараясь свести на нет всю серьезность процесса обучения. Он шутил даже в наиболее критические моменты второго цикла, и это помогло мне пройти через опыты и не сделаться одержимым пережитым. Он исходил из той предпосылки, что для того, чтобы выдержать напор и чужеродность того знания, которому он учил меня, мне необходимо было находиться в легком и дружеском расположении духа.
- Ты испугался и удрал потому, что чувствовал себя чертовски важным, - так дон Хуан объяснил мой уход. - Чувство важности делает человека тяжелым, неуклюжим и пустым. Человек знания должен быть легким и текучим.
Во втором цикле дон Хуан сосредоточил основные усилия на том, чтобы научить меня
«видеть». В его системе знания существовало семантическое различие между понятиями
«видеть» и «смотреть», как между двумя различными способами восприятия. Тогда как второе обозначало обычный для всех нас способ восприятия, под первым понимался некий сложный процесс, позволявший человеку знания непосредственно воспринимать сущность явлений.
Чтобы привести свои полевые записи в удобочитаемый вид, я сократил диалоги и убрал все второстепенное. Надеюсь, что это не отразилось на степени соответствия моего изложения истинной сути учения дона Хуана. Моя редакция была направлена на то, чтобы, сохраняя естественность живой беседы и максимально отражая внутреннее психологическое содержание событий, средствами репортажа донести до читателя весь драматизм и напряженность процесса обучения. Каждая глава посвящена одному «уроку» дона Хуана. Как правило, он всегда заканчивал свои уроки на оборванной ноте; таким образом, драматический тон окончания каждой главы - отнюдь не мое литературное изобретение: это было свойственно манере дона Хуана вести обучение как мнемонический прием, помогавший мне удержать драматическое качество и важность уроков.
Однако, для придания моему репортажу убедительности, определенные объяснения необходимы, поскольку его ясность основана на разъяснении некоторого набора ключевых концепций или ключевых единиц, которые я хочу выделить. Выбор того, на чем я остановил свое ударение, определяется моим интересом к социальным наукам. Вполне возможно, что человек с иными целевыми установками в качестве ключевых выделил бы понятия, совершенно отличные от выбранных мной.
Во втором цикле дон Хуан приложил значительные усилия, чтобы убедить меня в невозможности научиться видеть без курения смеси. Поэтому мне приходилось делать это так часто, как только возможно.
- Только дым может дать тебе необходимую скорость, чтобы уловить отблеск того скоротечного мира, - говорил дон Хуан.
С помощью психотропной смеси он вызвал во мне серию состояний необычной реальности. С точки зрения того, что, казалось, делал дон Хуан, основной чертой этих состояний была «непреложимость». Воспринимаемое мной в этих состояниях измененного сознания было непостижимым и невозможным для интерпретирования с помощью нашего повседневного понимания мира. Другими словами, состояние непреложимости влекло за собой прекращение уместности моего взгляда на мир.
Дон Хуан использовал свойство «непреложимости» состояний необычной реальности для ознакомления меня с серией предварительно определенных, новых «смысловых единиц». Смысловыми единицами были все отдельные элементы, относящиеся к знанию, которому дон Хуан старался меня обучить. Я назвал их так, потому что это были базовые комплексы сенсорных данных и их интерпретаций, на основе которых строились более сложные понятийные структуры. В качестве примера смысловой единицы можно взять интерпретацию физиологического действия психотропной курительной смеси. Она вызывает онемение и потерю двигательного контроля: в системе дона Хуана это объяснялось как действие, производимое дымом, являющимся в этом случае союзником, для того, чтобы «устранить тело практикующего».
Единицы смысла особым образом объединялись в блоки, которые я назвал «смысловыми[* Здесь sensible (англ.) - Благоразумный, имеющий смысл, здравомыслящий; ощутимый, заметный. В отличии от sensorial - сенсорный, чувственный.] * интерпретациями». Очевидно, что в магии существует бесконечное количество вариантов смысловых интерпретаций, которым должен обучиться маг. В своей повседневной жизни мы также сталкиваемся с бесконечным количеством смысловых интерпретаций, свойственных ей. Простым примером интерпретации, над которой мы не долго раздумываем и которую многократно осуществляем ежедневно, служит интерпретация структуры, называемой нами «комната». Совершенно очевидно, что мы научились интерпретировать эту структуру, называемую нами комнатой, с точки зрения (на языке) комнаты. Таким образом «комната» является смысловой интерпретацией вследствие того, что в момент ее осуществления она требует, чтобы мы, так или иначе, отдавали себе отчет во всех составных элементах, входящих в эту композицию. Другими словами, система смыслового интерпретирования является процессом, посредством которого практикующий
отдает себе отчет во всех смысловых единицах, необходимых для того, чтобы выносить суждения, делать выводы, предсказания и т. д. во всех ситуациях, связанных с его деятельностью.
Под практикующим я понимаю всякого, кто обладает соответствующим знанием всех или почти всех смысловых единиц, входящих в его особую систему смыслового интерпретирования. Дон Хуан был практикующим, то есть магом, знающим все шаги своей магической практики.
Как практикующий, он стремился сделать доступной мне свою систему смыслового интерпретирования. В данном случае это было равнозначно процессу ресоциализации, в котором мне надлежало обучиться новым способам интерпретации данных моего восприятия.
Я был здесь «чужим», то есть не умел составлять разумные и адекватные интерпретации смысловых единиц, относящихся к магии.
Задачей дона Хуана, в качестве практикующего, который пытался сделать свою систему доступной мне, было разрушение особой уверенности, разделяемой мной со всеми остальными; уверенности в том, что наши «здравомыслящие» взгляды на мир являются окончательными. Используя психотропные растения и точно рассчитанные контакты между мной и чуждой системой, он добился своего - я убедился, что мое описание мира не может быть окончательным, поскольку является лишь интерпретацией.
В течение тысячелетий то смутное и неопределенное явление, которое мы называем магией, было для американских индейцев серьезной и достоверной практикой, сравнимой по значению с нашей наукой. Наша сложность в ее понимании, вне всякого сомнения, происходит из чуждости смысловых единиц, которыми она оперирует.
Однажды дон Хуан сказал мне, что человеку знания свойственна предрасположенность. Я попросил объяснить.
- Я предрасположен к видению, - сказал он.
- Что ты имеешь в виду?
- Мне нравится видеть, - пояснил он, - потому что только видение позволяет человеку знания знать.
- И что же ты видишь?
- Все.
- Но я тоже все вижу, а ведь я - не человек знания.
- Нет, ты не видишь.
- Мне кажется, что вижу.
- А я тебе говорю, что нет.
- Что заставляет тебя так говорить?
- Ты только смотришь на поверхность вещей.
- То есть ты хочешь сказать, что человек знания видит насквозь все, на что он смотрит?
- Нет. Я не это имел в виду. Я говорил о том, что каждому человеку знания свойственна его собственная предрасположенность. Моя - просто видеть и знать, другие делают другие вещи.
- Какие, например?
- Возьмем, например, Сакатеку. Он - человек знания, и он предрасположен к танцу. Он танцует и знает.
- Насколько я понял, предрасположенность относится к чему-то, что человек знания делает, чтобы знать?
- Верно.
- Но как танец может помочь Сакатеке знать?
- Можно сказать, что Сакатека танцует со всем, что его окружает и со всем, что у него есть[* … With all he has.] *.
- Он танцует так же, как я? Я хочу сказать - как вообще танцуют?
- Скажем так: он танцует так, как я вижу, а не так, как мог бы танцевать ты. - А он видит так же, как ты?
- Да, но он еще и танцует.
- И как танцует Сакатека?
- Трудно объяснить… это особый способ танца, который он выполняет, когда хочет знать. Невозможно говорить о танце или о видении, не понимая путей и способов действия человека знания. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.
- Ты видел его, когда он танцует?
- Да. Но тот, кто просто смотрит на него, когда он это делает, не в состоянии видеть, что это - его особый способ знать.
Я знал Сакатеку, по крайней мере, мне было известно, кто это. Мы встречались, и однажды я даже покупал ему пиво. Он был очень вежлив и сказал, что я могу останавливаться в его доме, если захочу. Я долго раздумывал над тем, чтобы к нему заехать, но дону Хуану ничего об этом не говорил.
Днем 14 мая 1962 года я подъехал к дому Сакатеки. Найти его было несложно, потому что Сакатека мне все подробно объяснил. Дом стоял на углу и был окружен забором. Ворота были заперты. Я обошел вокруг, пытаясь заглянуть внутрь дома. Похоже было на то, что там никого нет.
- Дон Элиас! - громко крикнул я.
Испуганные куры с диким кудахтаньем разбежались по двору. К забору подошла собачка. Я подумал, что сейчас поднимется лай. Но собачка молча уселась на землю и стала меня разглядывать. Я позвал еще раз, и куры опять раскудахтались.
Из дома вышла пожилая женщина. Я попросил ее позвать дона Элиаса.
- Его нет дома, - сказала она.
- А где его можно найти?
- Он в поле.
- Где именно?
- Не знаю. Зайдите попозже, ближе к вечеру. Он будет дома около пяти.
- А вы - жена дона Элиаса?
- Да, я его жена, - ответила она и улыбнулась. Я попытался было расспросить ее о Сакатеке, но она извинилась и сказала, что неважно говорит по-испански. Тогда я сел в машину и уехал.
Около шести я вернулся, подъехал к двери, вылез из машины и окликнул Сакатеку. На этот раз из дома вышел он сам. Я включил магнитофон, висевший у меня через плечо. В коричневом кожаном футляре он был похож на кинокамеру. Сакатека вроде бы узнал меня.
- А, это ты, - сказал он, улыбаясь. - Как там Хуан?
- Нормально. А как ваше здоровье, дон Элиас?
Сакатека промолчал. Мне показалось, что он нервничает. Внешне он вроде был в порядке, но я чувствовал, что с ним что-то происходит.
- У тебя поручение от Хуана? - Нет, я сам приехал.
- С чего это вдруг?
В его вопросе сквозило искреннее удивление.
- Я просто хотел с вами поговорить… - сказал я, стараясь говорить как можно естественнее. - Дон Хуан рассказывал мне о вас удивительные вещи, я заинтересовался и хотел бы задать несколько вопросов.
Сакатека стоял передо мной. Худое жилистое тело, рубашка и штаны цвета хаки. Глаза полузакрыты. Он выглядел то ли сонным, то ли пьяным. Рот был слегка приоткрыт, нижняя губа отвисла. Я заметил, что он глубоко дышит и едва не похрапывает. Мне пришла в голову мысль, что он сильно пьян. Однако мысль эта казалась совершенно неуместной, так как минуту назад, выйдя из дома, он был очень внимателен и осознавал мое присутствие.
- О чем ты хочешь говорить? - спросил он наконец.
Голос его был усталым, казалось, он с трудом выдавливает из себя слова. Мне стало не по себе, словно усталость эта была заразной и перешла на меня.
- Ни о чем особенном. Просто приехал побеседовать с вами по-дружески, вы же меня сами приглашали.
- Да, но теперь это не так.
- Почему теперь это не так?
- Разве ты не говоришь с Хуаном?
- Говорю.
- Тогда чего ты хочешь от меня?
- Я думал, может… Ну, я хотел задать вам несколько вопросов…
- Задай Хуану. Разве он тебя не учит?
- Он-то учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том, чему он меня учит, и узнать еще и ваше мнение. Тогда бы я лучше знал, как мне быть.
- Зачем это тебе? Ты не доверяешь Хуану?
- Доверяю.
- Тогда почему не спрашиваешь о том, что тебя интересует, у него?
- Я так и делаю, и он отвечает. Но если бы вы тоже рассказали мне о том, чему он меня учит, может быть, мне было бы понятнее.
- Хуан может рассказать тебе все. И никто, кроме него, это сделать не может. Неужели ты не понимаешь?
- Понимаю. Но мне хотелось бы поговорить и с такими людьми, как вы. В конце-то концов, не каждый же день встречаешься с человеком знания.
- Хуан - человек знания.
- Я знаю это.
- Тогда зачем тебе говорить со мной? - Я же сказал - приехал просто так, по-приятельски, что ли…
- Ты приехал не за этим. Сегодня в тебе есть что-то другое.
Я еще раз попытался объясниться, но вышло только невнятное бормотание. Сакатека молчал. Казалось, он внимательно слушает. Глаза его снова были полузакрыты, но я чувствовал, что он пристально на меня смотрит. Он едва заметно кивнул, затем веки его приподнялись, и я увидел глаза. Он, казалось, смотрел за меня. Как бы машинально он постукивал по земле носком правой ноги позади левой пятки, слегка согнув ноги в коленях и расслабленно опустив руки вдоль туловища. Он медленно поднял правую руку, ладонь которой была повернута перпендикулярно земле, а пальцы вытянуты в моем направлении. Он пару раз качнул ею из стороны в сторону, а затем поднял на уровень моего лица. На мгновение Сакатека застыл в этой позе, а затем сказал мне несколько слов. Его голос был очень четким, однако слова были растянутыми. Через секунду Сакатека расслабленно уронил руку вдоль туловища и застыл в странной позе: вес тела он перенес на носок левой ступни, а правую поставил за левой крест-накрест, мягко и ритмично постукивая ее носком по земле.
Меня охватило какое-то беспричинное беспокойство, своего рода нетерпение. Мысли начали как бы распадаться на части. В голову лезла какая-то бессмыслица, обрывки чего-то, никак не связанного с происходящим.
В общем-то, отдавая себе отчет, что со мной творится что-то неладное, я попытался вернуть мысли к реальности, но безуспешно, несмотря на напряженную борьбу. Ощущение было такое, что какая-то сила не позволяет мне сосредоточиться и мешает связно мыслить.
Сакатека упорно молчал, и я не знал, что делать дальше. Совершенно автоматически я повернулся и ушел.
Позднее я почувствовал, что непременно должен рассказать об этой истории дону Хуану. Он смеялся от души.
- Что это было? Что происходило на самом деле? - спросил я.
- Сакатека танцевал, - ответил дон Хуан. - Он увидел тебя, и потом танцевал.
- Что он делал со мной? Я ощущал холод и головокружение.
- Ты ему явно не понравился, и он остановил тебя, бросив в тебя слово.
- Как он мог это сделать? - недоверчиво спросил я.
- Очень просто. Он остановил тебя своей волей.
- О чем ты говоришь?
- Он остановил тебя своей волей!
Объяснение меня не удовлетворило, потому что показалось бессмысленным. Я попытался расспрашивать еще, но он не мог объяснить произошедшее удовлетворительным для себя способом.
Очевидно, что все случившееся, как и любое другое явление, происходящее в рамках чужой системы смыслового интерпретирования, можно объяснить или понять только с точки зрения смысловых единиц этой системы. Поэтому эта книга является репортажем и читать ее следует как репортаж. Система, описываемая мной, была для меня непостижима, поэтому претензия на что-то большее, чем репортаж, была бы несостоятельной и вводила бы читателя в заблуждение. Вследствие этого мною был выбран феноменологический метод, и я старался иметь дело с магией, как с явлением, исключительно в том виде, как оно было мне представлено. Я воспринимал нечто и описывал то, что воспринимал, воздерживаясь от каких бы то ни было суждений.
Часть первая
Преддверие к видению
Глава 1
2 АПРЕЛЯ 1968
Какое-то мгновение дон Хуан глядел на меня. Казалось, он совсем не удивился моему появлению, хотя со времени нашей последней встречи прошло уже более двух лет. Он положил руку мне на плечо, улыбнулся и сказал, что я изменился - потолстел и стал мягче.
Я привез ему экземпляр своей книги. Без предисловий я вынул ее из портфеля и вручил ему.
- Это книга о тебе, дон Хуан, - сказал я.
Он пробежал большим пальцем по страницам, как пролистывают игральные карты, вскрывая новую колоду. Ему понравился зеленый цвет переплета и формат книги. Он погладил ее, повертел в руках и вернул мне. Я ощутил прилив гордости.
- Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, - сказал я.
Дон Хуан покрутил головой, беззвучно смеясь.
- Лучше не надо, - сказал он и с широкой улыбкой добавил: - Ты же знаешь, на что у нас в Мексике идет бумага.
Я засмеялся. Его ирония показалась мне великолепной.
Мы сидели на скамейке в парке небольшого городка в Центральной Мексике. Я не мог заранее сообщить дону Хуану о своем приезде, но был уверен, что встречу его. Так и случилось.
Когда я приехал сюда, дон Хуан был в горах, но ждать его мне пришлось недолго. Я встретил его на рынке, он стоял возле прилавка одного из своих приятелей.
Дон Хуан нисколько не удивился и как бы между прочим сказал, что я появился как раз вовремя, чтобы отвезти его обратно в Сонору. Мы пошли в парк и сели на скамейку в ожидании его друга - индейца-масатека, с которым он жил.
Мы прождали около трех часов, разговаривая о всяких мелочах. В конце дня, как раз перед приходом его друга, я рассказал о случае, очевидцем которого я был несколько дней назад.
По дороге сюда на окраине одного города у меня сломалась машина, и мне пришлось задержаться на три дня, пока ее ремонтировали. Напротив автомастерской был мотель, но окраины всегда действуют на меня угнетающе, и я снял номер в современном восьмиэтажном отеле в центре.
Посыльный сказал, что в отеле есть ресторан. Спустившись туда, я увидел, что часть столиков вынесена на свежий воздух под красивые кирпичные арки современной архитектуры на углу улицы. Было довольно прохладно, и некоторые столики стояли свободными. Однако я предпочел остаться в душном помещении, так как сквозь раскрытую входную дверь заметил мальчишек - чистильщиков обуви. Они сидели на бордюре перед рестораном, и я был уверен, что стоит мне выйти и занять один из наружных столиков, как они тут же начнут приставать со своими щетками.
Я сидел у окна и прекрасно видел мальчишек. Подошли двое молодых людей и сели за один из столиков. Мальчишки тут же окружили их, предлагая почистить обувь. Те отказались и, к моему удивлению, мальчишки не стали настаивать и молча уселись обратно на бордюр. Немного погодя встали и ушли трое мужчин в деловых костюмах. Мальчишки подбежали к их столику и стали жадно доедать объедки. Несколько секунд - и тарелки были чистыми. То же повторилось с объедками на остальных столиках.
Я заметил, что дети были весьма аккуратны. Если они проливали воду, то промокали ее своими фланельками для чистки обуви. Я также отметил тотальность поглощения ими объедков, - они съедали все вчистую, даже кубики льда, оставшиеся в стаканах, ломтики лимона из чая и кожуру от фруктов.
За время, пока я жил в отеле, я обнаружил, что между детьми и менеджером ресторана существует нечто вроде соглашения. Детям было позволено околачиваться у заведения, подзарабатывать чисткой обуви посетителей, а также доедать остатки пищи на столиках, но при условии, что они никого не рассердят и ничего не разобьют. Всего их было одиннадцать в возрасте от пяти до двенадцати лет. Однако самый старший держался немного особняком от остальных, которые намерено изгоняли его из своего общества, всячески третировали его и распевали дразнилку про то, что он слишком стар для их компании и что у него в известном месте уже растут волосы.
В течение трех дней я наблюдал, как они, словно стервятники, набрасываются на самые непривлекательные объедки, и в конце концов искренне расстроился. Покидал я город с тяжелым чувством горечи по поводу того, что у этих детей нет никакой надежды - их мир уже сформирован ежедневной борьбой за кусок хлеба.
- Ты их жалеешь? - удивленно воскликнул дон Хуан.
- Разумеется.
- Почему?
- Потому что мне небезразлична судьба моих ближних. Эти мальчики - совсем еще дети, а их мир так уродлив и мелок.
- Постой, постой! С чего это ты взял, что их мир уродлив и мелок? - спросил дон Хуан, передразнивая меня, - Или ты считаешь, что твой - лучше?
Я ответил, что именно так и считаю. Он поинтересовался, на основании чего. Тогда я сказал, что по сравнению с миром этих детей мой - бесконечно разнообразнее и богаче событиями и возможностями для личного удовлетворения и совершенствования. Смех дона Хуана был искренним и дружелюбным. Он сказал, что я неосторожен в суждениях, так как ничего не знаю и не могу знать о богатстве и возможностях мира этих детей.
Я решил, что дон Хуан просто упрямится. Я действительно думал, что он встал на противоположную точку зрения только затем, чтобы меня позлить, и совершенно искренне считал, что у этих детей нет ни малейших шансов на интеллектуальное развитие.
Еще некоторое время я отстаивал свою точку зрения, а затем дон Хуан резко спросил:
- Разве не ты говорил мне как-то, что стать человеком знания - высшее из всех достижений, доступных человеческому существу?
Я действительно говорил это, и повторил вновь, что стать человеком знания - высочайшее интеллектуальное достижение.
Ты полагаешь, что твой очень богатый мир способен тебе в этом хоть чем-нибудь помочь? - спросил дон Хуан с некоторым сарказмом.
Я не ответил, и тогда он сформулировал тот же вопрос другими словами - прием, которым я всегда пользовался сам, когда думал, что он не понимает.
- Иначе говоря, - продолжал он, широко улыбаясь и, видимо, понимая, что я уловил намек, - помогут ли тебе твоя свобода и твои возможности стать человеком знания?
- Нет! - твердо ответил я.
- Тогда с какой стати ты жалеешь этих ребят? - спросил он серьезно. - Любой из них может стать человеком знания. Все известные мне люди знания были такими же детьми и так же поедали объедки и вылизывали тарелки.
Я почувствовал неудобство. Моя жалость к этим детям была обусловлена вовсе не тем, что им нечего есть, а тем, что, по моему мнению, они были обречены своим миром на интеллектуальную неполноценность. И тут дон Хуан заявляет, что каждому из них доступно то, что я считаю высочайшим из интеллектуальных человеческих достижений, - любой из них может стать человеком знания. Моя причина для жалости к ним была неподходящей. Дон Хуан поддел меня очень точно.
Видимо, ты прав, - произнес я. - Но как быть с искренним желанием помочь ближним?
Каким же, интересно, образом можно им помочь?
- Облегчая их ношу. Самое малое, что мы можем сделать для них, - это попытаться их изменить. Сам-то ты разве не этим занимаешься?
- Ничего подобного. Я понятия не имею, зачем и что можно изменить в моих ближних.
- Как насчет меня, дон Хуан? Разве ты учишь меня не для того, чтобы я смог измениться?
- Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Возможно, что когда-нибудь ты станешь человеком знания, - этого нельзя узнать заранее, - но это никак не изменит тебя. Может быть, однажды ты сможешь видеть людей другим способом и тогда ты поймешь, что в них невозможно ничего изменить.
- Что это за другой способ видения людей, дон Хуан?
- Люди выглядят иначе, когда ты видишь. Дымок поможет тебе увидеть их как волокна света.
- Волокна света?
- Да. Похожие на белую паутину. Очень тонкие. Они тянутся от головы к пупку, и человек похож на яйцо из идущих по кругу волокон; руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.
- И так выглядит каждый?
- Каждый. Кроме того, любой человек постоянно находится в контакте со всем остальным миром. Правда, связь эта осуществляется не через руки, а с помощью пучка длинных волокон, исходящих из середины живота. Этими волокнами человек соединен с тем, что его окружает, благодаря им он сохраняет равновесие, они придают ему устойчивость. Так что, возможно, ты и сам это когда-нибудь увидишь, человек - это светящееся яйцо, будь он нищий или король. И нет способа ничего изменить, или, пожалуй, так - что можно изменить в таком светящемся яйце? Что?
Глава 2
С этого приезда к дону Хуану начался новый цикл обучения. Без труда вернувшись к своему прежнему ощущению удовольствия от его чувства юмора и драматизма, я оценил его терпеливость в отношении меня и почувствовал, что непременно должен приезжать почаще. Не видеть дона Хуана было поистине огромной потерей для меня; кроме того, я хотел поговорить с ним об одной вещи, которая представляла для меня определенный интерес.
Закончив книгу о его учении, я стал просматривать те полевые записи, которые в нее не вошли. Их было немало, так как раньше меня интересовали в основном состояния необычной реальности. Перебирая записи, я пришел к выводу, что маг, мастерски владеющий своей практикой, за счет одних только «манипуляций социальными ключами[*
«Manipulating social cues» (англ.). Сue - Намек, подсказка, указание, сигнал, титр.] *» способен сформировать у своего ученика в высшей степени необычный и специализированный диапазон восприятия. В основе моих рассуждений относительно природы этих манипуляций лежало предположение о том, что для создания требуемого диапазона восприятия необходим ведущий.
В качестве примера я рассмотрел пейотное собрание магов. Я был согласен с тем, что в ходе этого собрания маги приходят к некоторому общему для всех заключению о природе реальности, не прибегая при этом к явному обмену знаками или словами. Из этого следовал вывод - чтобы прийти к такому соглашению, участники должны были пользоваться каким-то очень мудреным кодом.
Я построил сложную систему объяснения такого кода и процедуры его использования. Отправляясь к дону Хуану, я намеревался узнать его мнение по этому вопросу и спросить совета относительно моей дальнейшей работы.
21 МАЯ 1968
По пути ничего особенного не случилось. В пустыне было очень жарко, поэтому дорога оказалась довольно утомительной. Но к вечеру жара спала, и когда я подъехал к дому дона Хуана, дул прохладный ветерок. Я не очень устал, поэтому мы сидели в его комнате и разговаривали. Я чувствовал себя очень хорошо и непринужденно, и мы просидели допоздна. Это был не тот разговор, который стоило бы записывать. В общем-то, я и не пытался говорить о чем-то значительном. Речь шла о погоде, его внуке, индейцах яки, мексиканском правительстве, перспективах на урожай. Я сказал дону Хуану, что мне нравится то острое ощущение, которое возникает от беседы в темноте. Он ответил, что это вполне соответствует моей болтливой натуре и что мне легко любить разговоры в темноте, потому что ни на что другое в подобной ситуации я попросту не способен. Я возразил, что мне нравится нечто большее, чем сам разговор, и сказал, что мне доставляет удовольствие чувство убаюкивающего тепла окружающей темноты. Он спросил, что я делаю дома, когда становится темно. Я ответил, что включаю свет или выхожу побродить по освещенным улицам до тех
пор, пока не придет время ложиться спать.
- О-о-о… - протянул он с недоверием. А я-то думал, что ты уже научился использовать темноту.
- А для чего ее можно использовать?
Он ответил, что темнота (он сказал «темнота дня») - это лучшее время для того, чтобы видеть. «Видеть» он выделил особой интонацией. Я попытался выяснить, что он имеет в виду, однако он сказал, что уже слишком поздно, чтобы начинать разбираться с этим вопросом.
22 МАЯ 1968
Едва проснувшись утром, я напрямик сказал дону Хуану, что разработал систему, которая объясняет происходящее во время митоты - пейотного собрания магов. Я взял подготовленные дома заметки и зачитал ему свою версию. Я старался как можно доходчивей объяснить разработанную мною схему, а он терпеливо слушал.
Чтобы все участники пришли к какому бы то ни было надлежащему соглашению, им нужно было давать определенные сигналы, рассуждал я, а для этого необходим скрытый лидер - ведущий. Я указал на то, что участники митоты собираются для того «чтобы встретиться с Мескалито и получить урок „правильной жизни“. При этом они, не обмениваясь ни единым словом и ни единым жестом, приходят к общему заключению относительно присутствия Мескалито и содержания его конкретного урока. Во всяком случае, на тех митотах, в которых я участвовал, дело обстояло именно так - Мескалито являлся каждому и давал урок. На своем личном опыте я убедился, что индивидуальное восприятие формы визита Мескалито и его урока было поразительно одинаковым для всех, хотя содержание урока от человека к человеку менялось. Я не мог объяснить высокую степень совпадения ничем иным, кроме наличия какой-то тонкой и очень сложной системы подачи знаков.
На чтение и объяснение всей схемы у меня ушло часа два. В конце я попросил дона Хуана объяснить, какова была точная процедура достижения соглашения.
Когда я закончил, он нахмурился. Я подумал, что мое объяснение показалось ему вызывающим. Казалось, он о чем-то напряженно размышляет. Выдержав паузу, я спросил, что же он все-таки думает по поводу моих соображений.
Тут его гримасу сменила улыбка, перешедшая в гомерический хохот. Я тоже попытался было смеяться, а потом нервно спросил, что же в этом смешного.
- Ты спятил! - воскликнул он. - С какой стати кто-то будет давать сигналы в такой важный момент, как митота? Или ты думаешь, что все, связанное с Мескалито - сплошное надувательство?
Какое-то мгновение мне казалось, что он уходит от прямого ответа на вопрос - сказанное им ответом не являлось.
- С какой стати кому-то давать сигналы? - упрямо продолжал дон Хуан. - Ведь ты же там был. Ты должен знать, что никто не объяснял тебе, что следует чувствовать или делать. Никто, кроме самого Мескалито.
Я настаивал на том, что такое объяснение невозможно, и вновь попросил его рассказать, каким образом достигается соглашение.
- Теперь я понял, зачем ты приехал, - с таинственным видом произнес дон Хуан. - Но вряд ли я смогу тебе чем-то помочь, потому что никакой системы настройки не существует.
- Но тогда почему все эти люди приходят к единому соглашению относительно присутствия Мескалито?
- Да потому, что они видят! - драматическим тоном сказал дон Хуан, а потом, как бы между прочим, добавил: - А почему бы тебе еще разок не побывать на митоте и не увидеть все самому?
Я понял, что это - ловушка, и, ни слова не говоря, спрятал все свои бумаги. Он не настаивал.
Спустя какое-то время дон Хуан попросил меня съездить с ним к одному из его друзей. Мы поехали и провели там несколько часов. В разговоре Джон - так звали хозяина дома - спросил, что вышло из моего интереса к пейоту. Джон был тем самым человеком, у которого восемь лет назад мы брали пейотные бутоны для моего первого опыта. Я не знал, что ответить. Дон Хуан пришел ко мне на помощь и сказал, что со мной все в порядке.
На обратном пути я почувствовал, что должен как-то объясниться по поводу вопроса, заданного Джоном. Среди прочего я сказал, что пейот меня более не интересует, так как связанная с ним практика требует особой отваги, а ее у меня нет, и что когда я говорил, что больше пробовать не намерен, то имел в виду именно то, что говорил. Дон Хуан молча улыбался, а я продолжал болтать, пока мы не приехали.
Мы уселись на чистой площадке перед домом. Был тёплый ясный день. Довольно сильный вечерний ветерок обвевал нас приятной прохладой.
- Что заставляет тебя так много говорить об этом? - неожиданно спросил дон Хуан. - Сколько лет уже ты твердишь, что не намерен больше учиться?
- Три года.
- Почему ты всегда говоришь об этом с такой страстью?
- У меня такое чувство, что я предаю тебя, дон Хуан. Наверное, потому я так часто все это повторяю.
- Ты меня не предаешь.
- Я тебя подвел. Я бежал. Я чувствую, что потерпел поражение.
- Ты делаешь все, что можешь, и никакого поражения ты пока не потерпел. То, чему я должен тебя научить, дается с огромным трудом. Мне, например, было еще тяжелее, чем тебе.
- Но ты не бросил, дон Хуан. Со мной все иначе. Я сдался. А приехал к тебе не потому, что собрался учиться. Просто хотел кое-что спросить по работе…
Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвел взгляд.
- Ты снова должен позволить дымку вести себя, - сказал он с нажимом.
- Нет, дон Хуан, я больше не могу. Похоже, я выдохся. - Ты еще и не начал.
- Я очень боюсь.
- Ну и бойся на здоровье. Это не ново. Ты думай не о страхе. Думай о чудесах видения!
- Честное слово, я хотел бы думать об этих самых чудесах, да не могу… Когда я вспоминаю о твоем дымке, то чувствую, что на меня наваливается какая-то тьма. Так, словно на всей земле нет больше ни единого человека, никого, с кем можно перекинуться словом. Твой дымок показал мне безысходность одиночества.
- Это неправда. Возьми меня, к примеру. Дымок - мой союзник, а я не ощущаю одиночества.
- Но ты другой. Ты победил страх. Дон Хуан мягко похлопал меня по плечу.
- Ты не боишься, - сказал он. В его голосе слышалось странное обвинение.
- Но разве я лгу насчет страха, дон Хуан?
- Лжешь, не лжешь - меня это не интересует, произнес он сурово. - Меня волнует другое. Ты не хочешь учиться вовсе не потому, что боишься. Причина в другом. Я страстно убеждал его сказать мне в чем тут дело, я умолял его, но он только молча покачал головой, как бы не в силах поверить, что я не знаю этого сам.
Я сказал ему, что всему виной, должно быть, моя инерция. Он поинтересовался значением слова „инерция“. Я взял в машине словарь и прочитал: „Тенденция вещества либо оставаться в состоянии покоя, если оно находится в покое, либо продолжать движение, если оно движется, в случае отсутствия воздействия на него какой-либо внешней силы“.
- В случае отсутствия воздействия на него какой-либо внешней силы - повторил он. - Это, пожалуй, лучшее из найденных тобою слов. Только треснутый горшок может пытаться стать человеком знания по своей воле. Трезвомыслящего нужно затягивать на путь хитростью. Я уже говорил тебе об этом.
- Но я уверен, что найдется масса людей, которые с радостью захотят учиться, - сказал я.
- Да, но эти не в счет. Обычно они уже с трещиной. Как бутыль из тыквы, которая с виду в порядке, но начинает течь, как только в нее наливают воду и появляется давление. Когда-то я втянул тебя в учение хитростью, и то же самое в свое время сделал со мною мой бенефактор. Если бы не мой трюк, ты бы никогда не сумел столь многому научиться. Пожалуй, пора повторить этот прием.
Говоря о хитрости, он напоминал мне об одном из самых критических моментов моего ученичества. С тех пор прошло уже несколько лет, но я помнил все так, словно это было только вчера. Дон Хуан мастерски втянул меня в совершенно жуткое прямое противостояние с одной женщиной, имевшей репутацию колдуньи, что привело к глубокой враждебности с ее стороны. Дон Хуан использовал мой страх перед этой женщиной как мотивировку. Он говорил, что мне ничего не остается, кроме как продолжать обучение, иначе я не смогу устоять против ее магического нападения. Результат его „хитрости“ был достаточно убедительным - я искренне поверил, что если хочу остаться в живых, то должен срочно учиться магии, причем как можно эффективнее, и другого выхода у меня нет.
- Если ты намерен снова пугать меня этой женщиной, то я просто больше не приеду, - сказал я.
Дон Хуан развеселился.
- Не волнуйся, - успокоил он меня. - Трюки со страхом в твоем случае уже не проходят. Ты больше не боишься, но, если это будет нужно, то тебя можно подловить, где бы ты ни был, и для этого тебе вовсе не требуется сюда приезжать.
Он заложил руки за голову и задремал. Я взялся за свои записи и работал часа два - пока он не проснулся. К тому времени уже почти совсем стемнело. Заметив, что я пишу, он сел, выпрямился и с улыбкой спросил, выписался ли я из своей проблемы.
23 МАЯ 1968
Мы говорили об Оахаке. Я рассказал дону Хуану, как однажды попал в этот город в базарный день, когда толпы индейцев со всей округи стекаются на рынок торговать продуктами и разными мелочами. Особенно меня заинтересовал продавец лекарственных растений. У него был деревянный лоток, а на лотке - баночки с высушенными и размолотыми травами. Одну баночку он держал в руке и, стоя посреди улицы, громко распевал речитативом довольно занятную песенку:
Составы против мух, блох, вшей, клещей и комаров,
Средства для свиней, коз, коней и для коров,
И для людей лекарства - не нужно докторов.
Корь, свинка и подагра с ревматизмом не страшны.
Лекарства для желудка, сердца, печени, спины.
Подходите, леди и джентльмены,
Имеем лекарства от любых болезней
Составы против мух, блох, вшей, клещей и комаров…
Я слушал довольно долго. Его реклама состояла из длинного перечня болезней, от которых, как он утверждал, у него имеются лекарства. Для того, чтобы песенка была ритмичной, он выдерживал небольшую паузу после каждых четырех названий.
Дон Хуан сказал, что в молодости тоже торговал лекарственными травами на Оахакском базаре. Он еще не забыл свою рекламную песенку и пропел ее мне, и добавил, что он делал составы со своим другом Висенте. Те составы были действительно превосходными. Мой друг Висенте готовил отличные экстракты из растений.
Я сказал, что встречался с Висенте во время одной из поездок в Мексику. Дон Хуан, казалось, был искренне удивлен и попросил меня рассказать об этом подробнее.
В тот раз я ехал через Дуранго и вспомнил, что в этом городе живет один из друзей дона Хуана, с которым он советовал мне когда-нибудь обязательно познакомиться. Я разыскал этого человека, и мы немного поговорили. На прощанье он дал мне мешочек с несколькими растениями и подробно объяснил, как нужно посадить одно из них.
По пути в Агуас Калентес я остановился, вышел из машины и внимательно осмотрелся, желая убедиться в том, что поблизости никого нет. По крайне мере десять минут я наблюдал за дорогой и окрестностями. В пределах моего поля зрения не было ни домов, ни скота, пасущегося у дороги. Я стоял на вершине невысокого холма, и, насколько я мог видеть в обоих направлениях, дорога была абсолютно пустынной. Я потратил несколько минут, чтобы сориентироваться и вспомнить инструкции дона Висенте. Потом взял одно из растений, зашел в кактусы к востоку от дороги и посадил его, в точности следуя всем указаниям. Для поливки растения я прихватил из машины бутылку минеральной воды. Я попытался сбить пробку железкой, которой копал ямку для растения, но неудачно - бутылка разбилась и отлетевший осколок зацепил верхнюю губу. Пошла кровь.
Я вернулся к машине за второй бутылкой. Когда я вынимал ее из багажника, рядом остановился фургон „Фольксваген“, и водитель спросил, что случилось. Я ответил, что все нормально, и он уехал. Я пошел к растению, полил его и направился обратно к машине. Когда до дороги оставалось метров тридцать, неожиданно послышались голоса. Я быстро спустился к шоссе и увидел трех мексиканцев - двух мужчин и одну женщину. Один из мужчин сидел на переднем бампере моей машины. На вид - лет сорок, среднего роста, с черными курчавыми волосами. На нем были старые потертые джинсы и выгоревшая, когда-то розовая рубашка, за спиной болтался какой-то сверток. Ботинки с незавязанными шнурками были ему, похоже, велики и казались очень неудобными. Он обливался потом.
Другой мужчина стоял шагах в десяти от машины. Он выглядел хрупким и ростом был ниже первого. Прямые волосы были зачесаны назад. На вид ему было лет пятьдесят. Одет он был немного лучше: темно-синий пиджак, светло-голубые джинсы, черные туфли. В руках у него был сверток поменьше. Он ничуть не вспотел, и казался отрешенным и незаинтересованным.
Женщине было за сорок. Толстая и очень смуглая, в черной юбке, белом свитере и остроносых туфлях. Свертка у нее не было, зато был транзистор. Она выглядела очень усталой, лицо покрывали большие капли пота.
Когда я подошел, женщина и мужчина помоложе попросили меня подвезти их. Я показал на полностью загруженное заднее сиденье и сказал, что в машине нет места. Тогда мужчина сказал, что если я поеду не слишком быстро, то их вполне устроит задний бампер. Кроме того, они могли бы устроиться на капоте. Я сказал, что это несерьезно. Однако по их тону чувствовалось, что для них это очень важно. Мне стало неловко, и я дал им денег на автобус.
Мужчина помоложе взял деньги и поблагодарил, однако второй неприязненно отвернулся.
- Я хочу, чтобы он нас подвез, - сказал он, - деньги меня не интересуют.
Потом он обратился ко мне:
- У тебя есть вода или что-нибудь поесть?
Но у меня не было продуктов, а воды больше не осталось, и предложить им было действительно нечего. Они еще немного постояли, глядя на меня, потом повернулись и пошли по дороге.
Я сел в машину и попытался запустить двигатель. Но он не работал - была страшная жара, и я, должно быть, перекачал бензин. Услышав жужжание стартера, мужчина помоложе остановился, а потом вернулся к машине и встал сзади, готовый ее подтолкнуть. Я чувствовал себя крайне обеспокоенным. Я даже тяжело дышал от отчаяния. Наконец, двигатель заработал, и я укатил прочь.
После того, как я закончил свой рассказ, дон Хуан долго задумчиво молчал.
- Почему ты не говорил мне об этом раньше? - спросил он, не глядя на меня.
Я не знал, что и сказать. Пожав плечами, я ответил, что никогда не считал этот случай чем-то важным.
- Это чертовски важно! - сказал он. - Висенте - первоклассный маг. Он дал тебе что-то посадить потому, что у него были на то основания. И если ты встретил трех человек, которые выскочили из ниоткуда сразу после того, как ты посадил растение, то этому тоже была своя причина. И только такой непроходимый тупица, как ты, мог не обратить на это внимания и считать, что ничего особенного не произошло.
Он велел как можно подробнее рассказать обо всем, что происходило в тот день, когда я был у Висенте.
Я начал рассказывать, как, проезжая через город, оказался возле рынка. Мне пришла в голову мысль поискать дона Висенте. Я остановился, вылез из машины и пошел через рынок туда, где торговали лекарственными травами. В ряду было три прилавка, но за ними сидели толстые матроны. Я дошел до конца прохода и на углу обнаружил еще один прилавок. За ним сидел хрупкий седой человек. Когда я его увидел, он как раз продавал какой-то женщине клетку для птиц.
Я подождал, пока он освободится, а затем поинтересовался, не знает ли он дона Висенте Медрано. Он смотрел на меня, не отвечая.
- Что вам нужно от Висенте Медрано? - спросил он наконец.
Я сказал, что пришел навестить его от лица моего друга, и назвал ему имя дона Хуана. Старик секунду смотрел на меня, а затем сказал, что он и есть Висенте Медрано и что он к моим услугам. Потом предложил мне сесть. Он казался очень довольным, вел себя свободно и дружелюбно. Я рассказал ему о своей дружбе с доном Хуаном. Чувствовалось, что между нами сразу же возникла взаимная симпатия. Дон Висенте сказал, что знаком с доном Хуаном с тех пор, как им обоим было по двадцать лет. Он исключительно хорошо отзывался о доне Хуане, а в самом конце разговора произнес с дробью в голосе:
- Хуан - истинный человек знания. Сам я очень мало занимался силами растений. Меня всегда больше интересовали их лечебные свойства. Я даже собирал книги по ботанике, которые продал лишь недавно.
Он немного помолчал, потирая подбородок и как бы подбирая подходящее слово.
- Можно сказать, что я - человек лирического знания, - сказал он. - Другое дело Хуан - мой индейский брат…
Дон Висенте помолчал еще с минуту. Застывшим взглядом он уставился в землю слева от меня. Потом повернулся ко мне и сказал почти шепотом:
- О, как высоко парит мой индейский брат!
Дон Висенте поднялся. Разговор, казалось, был окончен. Если бы кто-то другой заявил нечто подобное насчет „индейского брата“, я счел бы это штампом, сентиментальной дешевкой. Однако дон Висенте сказал это так искренне и с таким ясным взглядом, что я был прямо-таки заворожен образом индейского брата, который парит так высоко… Я был уверен, что он говорит совершенно серьезно.
- Лирическое знание. Как же! - воскликнул дон Хуан, когда я рассказал ему все. - Висенте - брухо. Какого черта ты к нему пошел?
Я напомнил, что он сам советовал мне побывать у дона Висенте.
- Какая чушь! - очень выразительно сказал он. - Я тебе говорил, что когда-нибудь, после того, как ты научишься видеть, тебе полезно будет познакомиться с моим другом Висенте. Вот что я говорил. А ты пропустил это мимо ушей.
Я пытался возражать, говоря, что дон Висенте не сделал мне ничего дурного и что я был просто очарован его манерами и добротой.
Дон Хуан покрутил головой и полушутливым тоном выразил свое крайнее изумление по поводу того, что он назвал „сбивающим с толку везением“. Он сказал, что мой
„поход“ к дону Висенте выглядит примерно так же, как если б я забрался в клетку со львами, вооружившись хворостинкой. Дон Хуан казался возбужденным, хотя я не видел никаких причин для беспокойства. Дон Висенте прекрасный человек. Он выглядел таким хрупким, даже почти эфемерным, наверное, из-за странно призрачных глаз. Я спросил дона Хуана, каким образом такой замечательный человек мог быть опасным.
- Ты чертовски глуп! - сказал он, жестко взглянув на меня. - Конечно, сам он не сделает тебе ничего плохого. Но знание - это сила. И если человек встал на путь знания, то он больше не отвечает за то, что может случиться с теми, кто вступает с ним в контакт. Отправляться к Висенте тебе следовало только после того, как ты будешь знать достаточно, чтобы обезопасить себя. Обезопасить не от него, а от той силы, которую он обуздал и которая, кстати, не принадлежит ни ему, ни кому-либо другому. Узнав, что ты - мой друг, и решив, что ты знаешь достаточно, чтобы защитить себя, он сделал тебе подарок. Ты явно ему понравился, и он сделал тебе великолепный подарок, а ты его выбросил. Какая жалость!
24 МАЯ 1968
Весь день я надоедал дону Хуану, упрашивая рассказать о подарке дона Висенте. Я доказывал, что он должен учитывать разницу между нами - ведь то, что для него очевидно, мне может быть совершенно непонятным. В конце концов он уступил.
- Сколько растений он тебе дал?
Я сказал, что четыре, хотя в действительности точно не помнил. Тогда дон Хуан попросил меня как можно подробнее рассказать, что происходило после того, как я ушел от дона Висенте. - вплоть до момента, когда я остановился на шоссе. Но я почти ничего не помнил.
- Количество растений и порядок событий имеют огромное значение, - сказал он. - Откуда мне знать, что это был за подарок, если ты сам ничего не помнишь?
Я безуспешно пытался восстановить последовательность событий.
- Если бы ты вспомнил детали, я мог бы, по крайней мере, сказать тебе, каким образом ты упустил подарок.
Дон Хуан был заметно взволнован и настойчиво пытался заставить меня вспомнить, но на этом месте в моей памяти был провал.
- Как ты думаешь, что именно я сделал неправильно, дон Хуан? - спросил я просто чтобы не молчать.
- Все.
- Но ведь я буквально следовал всем инструкциям дона Висенте!
- Ну и что? Неужели тебе не ясно, что это было бессмысленно?
- Почему?
- Потому что инструкции были даны тому, кто умеет видеть, а не идиоту, который только благодаря везению выпутался из этой истории живым. Ты отправился к Висенте неподготовленным. Он подарил тебе нечто, потому что ты ему понравился. Но этот подарок вполне мог стоить тебе жизни. - Но зачем же тогда он дал мне что-то столь серьезное? Если он маг, то должен был понять, что я ничего не знаю.
- Нет, он не мог этого увидеть. Ты выглядишь знающим, хотя в действительности знаешь очень мало.
Я мог бы поклясться, что ничего из себя не строил, по крайней мере, сознательно.
- Я не это имею в виду, - сказал он. - Если бы ты что-то из себя строил, Висенте увидел бы это. Когда я вижу тебя, то для меня ты выглядишь так, словно знаешь очень многое, хотя сам я уверен, что это не так.
- О каком знании ты говоришь, дон Хуан? Что именно я будто бы знаю?
- Секреты силы, конечно, знание брухо. Поэтому когда Висенте увидел тебя, он сделал тебе подарок, а ты поступил с этим подарком, как собака поступает с едой, когда у нее набито брюхо. Наевшись вдоволь, она мочится на пищу, чтобы ее не съели другие собаки. И теперь мы никогда не узнаем, что же это было на самом деле. Ты многое потерял. Какая жалость!
Он помолчал немного, пожал плечами и усмехнулся. - Жаловаться бесполезно, - сказал он. - Однако трудно не делать этого. Подарки силы встречаются в жизни крайне редко, они уникальны и драгоценны. Мне, например, никогда не делали таких подарков. Я знаю лишь очень немногих людей, которые получали нечто подобное. Стыдно разбрасываться столь уникальными вещами.
- Я тебя понял, дон Хуан, - сказал я. - Что я могу сделать, чтобы спасти подарок?
Он засмеялся и несколько раз повторил „спасти подарок“.
- Звучит здорово, - сказал он. - Мне нравится. Но все же спасти твой подарок ничто не в силах.
25 МАЯ 1968
Сегодня дон Хуан показывал мне, как собираются ловушки для мелкой дичи. Почти все утро мы срезали и очищали ветки. У меня в голове вертелось множество вопросов. Я пытался заговорить с ним во время работы, но он отшутился, сказав, что из нас двоих лишь мне одному под силу одновременно работать и руками и языком. Наконец мы присели отдохнуть, и я тут же выпалил вопрос:
- Дон Хуан, на что похоже видение?
- Чтобы это узнать, необходимо самому научиться видеть. Я не могу объяснить тебе.
- Это что - секрет, который ты мне пока не можешь раскрыть?
- Нет. Просто я не могу этого описать.
- Почему?
- Это не будет иметь для тебя смысла.
- Испытай меня, дон Хуан. Может быть это будет иметь для меня смысл.
- Нет. Ты должен сделать это самостоятельно. Научившись видеть, ты будешь воспринимать мир по-другому.
- Так значит ты, дон Хуан, больше не воспринимаешь мир обычным способом?
- Я воспринимаю обоими способами. Если мне нужно смотреть на мир, я вижу его, как видишь его ты. Когда мне нужно видеть, я смотрю на мир другим способом и воспринимаю его иначе.
- Вещи выглядят одинаковыми каждый раз, когда ты их видишь?
- Изменяются не вещи, а способ, которым ты их воспринимаешь. - Ты не понял. Возьмем, к примеру, дерево. Оно изменяется или остается одним и тем же каждый раз, когда ты его видишь?
- Изменяется, и в то же время остается таким же.
- Но если одно и то же дерево выглядит иначе всякий раз, когда ты его видишь, то не означает ли это, что твое видение - просто иллюзия?
Засмеявшись, он некоторое время молчал, как бы собираясь с мыслями. Наконец он сказал:
- Когда ты смотришь, на вещи, ты не видишь их. Ты просто смотришь на них. Я полагаю, чтобы убедиться в их наличии. Поскольку тебя не интересует видение, вещи, на которые ты смотришь, каждый раз выглядят для тебя более или менее одинаковыми. Но когда ты видишь, вещи никогда не бывают одними и теми же, и в то же время это те же самые вещи. Например, я говорил тебе, что человек выглядит, как яйцо. Каждый раз, когда я вижу одного и того же человека, я вижу яйцо. Но это не то же самое яйцо.
- Да, но если вещи никогда не бывают одними и теми же, то они неузнаваемы. Какой тогда смысл учиться видению?
- Чтобы различать. Ты можешь видеть вещи и такими, какими они в действительности являются.
- Значит ли это, что я не воспринимаю вещи такими, какими они в действительности являются?
- Не воспринимаешь. Твои глаза приучены только смотреть. Вот, к примеру, те трое мексиканцев, которых ты встретил на дороге. Ты запомнил их очень хорошо, даже описал мне их одежду, но это лишний раз подтверждает, что ты их не видел. Если бы ты мог видеть, ты бы сразу понял, что это - не люди.
- Что значит не люди? А кто же тогда?
- Не люди и все.
- Но этого не может быть. Это были такие же люди, как мы с тобой.
- Нет. И я в этом абсолютно уверен.
- Что призраки, духи или, может, души умерших?
Он ответил, что не знает, кто такие призраки, духи и души.
Я взял в машине Вэбстеровский словарь современного английского языка и перевел ему то, что там по этому поводу говорилось: „Призрак - предполагаемый бестелесный дух умершего человека. Считается, что П. является живым людям в виде бледного полупрозрачного видения“.
И насчет духов:
„Дух - сверхъестественное существо…, под духами обычно понимаются призраки или подобного рода существа, обитающие в определенной местности и обладающие определенным (добрым или злым) характером“.
Дон Хуан сказал, что тех троих можно было бы, пожалуй, назвать духами, хотя прочитанное мной определение не совсем им подходит.
- Может, это что-то типа хранителей? - спросил я.
- Хранителей? Нет, они ничего не хранят. - Тогда наблюдателей? Ну, которые наблюдают за нами и нас контролируют.
- Это просто силы, ни плохие, ни хорошие, просто силы, которых брухо стремится заставить работать на себя.
- Это союзники, дон Хуан?
- Да, это - союзники человека знания.
Впервые за восемь лет нашего знакомства дон Хуан вплотную подошел к тому, чтобы дать определение союзника. Я просил его об этом десятки раз. Обычно он игнорировал мой вопрос, говоря, что мне и без того отлично известно, что такое союзники, и что глупо спрашивать о том, что и так знаешь. Прямое заявление о природе союзников было чем-то новым, и я решил не упускать случая как следует разобраться в этом вопросе.
- Ты говорил, что союзники содержатся в растениях - в дурмане и в грибах, - сказал я.
- Ничего подобного я не говорил, - убежденно возразил он. - Ты всегда переиначиваешь мои слова на свой лад.
- Постой, но в своих заметках я записал именно так.
- Ты можешь писать все, что хочешь, только не надо мне рассказывать, что якобы я такое говорил.
Я напомнил ему: когда-то он рассказывал мне о дурмане как о союзнике своего бенефактора и говорил, что его собственный союзник - это дымок, а несколько позже уточнил, что в каждом растении содержится союзник.
- Нет. Это неверно, - хмуро заявил он. - Дымок - действительно мой союзник, но это не означает, что союзник содержится в курительной смеси, грибах или трубке. Просто все это вместе позволяет мне до него добраться, а почему я называю его дымком - мое личное дело.
Дон Хуан сказал, что те трое, которых я встретил на шоссе, были союзниками дона Висенте.
Тогда я напомнил ему его слова о том, что в отличие от Мескалито, увидеть которого достаточно легко, увидеть союзника невозможно.
После этого мы долго спорили. Дон Хуан утверждал, что, говоря о невозможности видеть союзников, он имел в виду их способность принимать любую форму. Когда я возразил, что о Мескалито он говорил то же самое, он прервал дискуссию, заявив, что „видение“, о котором говорит он - это не обычное „смотрение“ на вещи, и что путаница возникает из-за моего пристрастия к разговорам.
Через несколько часов дон Хуан сам вернулся к теме союзников, хотя я молчал, чувствуя, что мои вопросы его раздражают. Он как раз показывал мне, как собирать ловушку для кроликов. Я держал длинную палку, согнув ее как можно больше, а он связывал ее концы прочной бечевкой. Палка была довольно тонкой, но чтобы удерживать ее в согнутом положении все равно требовались значительные усилия. Мои руки и голова дрожали от напряжения, и силы почти истощились к тому моменту, когда он, наконец, завязал веревку.
Мы сели передохнуть, и дон Хуан сказал, что пришел к выводу, что мне ничего не удастся понять, если я, как следует, об этом не поговорю. Поэтому он не возражает против того, чтобы я задавал вопросы, и попытается рассказать мне о союзниках все, что сможет.
- Союзник не содержится в дыме. Дым доставляет тебя туда, где находится союзник, а когда ты становишься с ним одним целым, тебе уже больше не нужно использовать дым. С этого момента ты можешь управлять своим союзником при помощи воли и заставлять его делать все, что тебе потребуется. Союзники не бывают ни плохими, ни хорошими, это просто силы, которыми маги пользуются по своему усмотрению. Дымок нравится мне за постоянство и честность и еще за то, что не требует от меня слишком многого.
- Как союзник выглядит для тебя, дон Хуан? Те три человека, к примеру, когда я их видел, выглядели для меня как обычные люди. Как бы они выглядели для тебя?
- Как обыкновенные люди.
- Но как же тогда их отличить от настоящих людей?
- Люди, когда их видишь, имеют форму светящихся яиц. Не люди всегда выглядят как люди. Именно это я имел в виду, когда говорил, что союзника невозможно увидеть. Союзники принимают различную форму. Они могут выглядеть, как что угодно - как собаки, койоты, птицы, даже перекати-поле. Разница лишь в том, что когда их видишь, они сохраняют форму того, чем прикидываются. Понимаешь? Каждое существо и каждый предмет имеет свойственную ему специфическую форму когда его видишь. Человек, например - форму светящегося яйца, другие существа - какие-то свои формы. Только союзники, - и когда их воспринимаешь в обычном режиме, и когда их видишь, - сохраняют одну и ту же форму, которую копируют. Эта форма достаточно совершенна, чтобы обмануть глаза. Я имею в виду глаза человека. Собаку или, скажем, ворону не проведешь.
- Зачем им нужно дурачить нас?
- Я думаю, мы сами себя одурачиваем. Союзник всего лишь принимает форму чего-то, что есть в окружающем нас мире, а мы, в свою очередь, принимаем его за то, чем он не является. Разве он виноват в том, что мы научили свои глаза только лишь смотреть на вещи?
- Мне непонятно их назначение, дон Хуан. Что союзники делают в этом мире?
- Это звучит так же, как вопрос: „А что люди делают в этом мире?“ Я действительно не знаю. Мы просто находимся здесь и все; и союзники тоже находятся здесь. Вполне возможно, что они были здесь и до нас.
- А что значит „до нас“, дон Хуан?
- Люди не всегда были здесь.
- Где это здесь - в этой стране или в этом мире?
Завязалась длинная дискуссия по этому поводу. Дон Хуан сказал, что для него существует только один мир - та земля, по которой он ходит. Я спросил, откуда он знает, что мы не всегда присутствовали в этом мире.
- Очень просто, - сказал он. - Люди знают о мире слишком мало. Койоты знают намного больше. Видимость вещей очень редко вводит их в заблуждение.
- Хорошо, а как же тогда людям удается их ловить и убивать? - спросил я. - Если их не вводит в заблуждение видимость, почему они так легко умирают?
Дон Хуан молча смотрел на меня до тех пор, пока я не почувствовал смущение.
- Мы можем поймать, отравить или пристрелить койота, - сказал он, - Как бы мы ни убили его, он будет легкой добычей, потому что не знаком с нашими хитростями. Но если койот останется жив, можешь быть уверен, что он так просто уже не попадется. Хороший охотник это знает и никогда не ставит свои ловушки дважды на одном месте. Если койот погиб в капкане, то другие койоты видят его смерть, которая задерживается на этом месте, и обходят капкан, а возможно и всю эту местность, десятой дорогой. Люди не видят смерти своих собратьев, которая остается там, где они умерли. Человек может что-то смутно чувствовать, однако не видит.
- Койоты видят союзников?
- Конечно.
- А как они выглядят для койотов?
- Чтобы это знать, мне нужно было бы побыть койотом. Но я могу сказать, тем не менее, как выглядят союзники для ворон - нечто вроде колпака, широкое и круглое внизу и острое вверху. Некоторые светятся, но в большинстве случаев они очень тусклые и выглядят тяжелыми. Как мокрая тряпка. Неприятное зрелище.
- А какими видишь их ты, дон Хуан?
- Я же говорил - они сохраняют форму того, чем прикидываются. А принимать они могут любые формы каких угодно размеров - от булыжника до горы.
- Они говорят, смеются, издают какие-то звуки?
- Среди людей они ведут себя как люди, среди животных - как животные. Животные обычно их боятся. Однако если они привыкают к союзнику, то реагируют довольно спокойно. Люди поступают примерно так же. Ведь среди нас - масса союзников, но мы можем только смотреть, и потому просто не замечаем их.
- Ты хочешь сказать, что некоторые из людей, которых я вижу на улице, не являются людьми? - в замешательстве спросил я.
- Некоторые не являются, - выразительно ответил он.
Его заявление показалось мне полнейшим абсурдом, и в то же время я не мог допустить, что он сделал его только ради эффекта. Я сказал, что это похоже на научно-фантастические истории о пришельцах с других планет. Он заявил, что его мало волнует, на что это похоже, но в уличной толпе иногда попадаются союзники в человеческом облике.
- Почему ты считаешь, что все в толпе обязательно должны быть людьми? - спросил он очень серьезным тоном.
Я не мог объяснить этого ничем иным, кроме привычки, основанной на вере.
Он сказал, что ему очень нравится разглядывать толпу и видеть ее как скопление яйцеобразных существ. Но иногда среди множества светящихся яиц нет-нет да промелькнет фигура в форме человеческого тела.
- Весьма занятно, во всяком случае для меня, - со смехом сказал он. - Мне нравится сидеть в парках или на автостанциях и наблюдать. Иногда сразу же замечаешь союзника, иногда их нет, и повсюду только настоящие люди. Однажды я даже видел двух союзников сразу. Они сидели рядышком в автобусе. Но это был единственный такой случай.
- Этот случай имел для тебя какое-то особое значение? - спросил я.
- Конечно. Все, что они делают, имеет значение. Из их действий маг иногда может извлечь силу. Даже если у брухо нет „своего“ союзника, но он знает, как видеть, он может управлять силой, наблюдая за действиями союзников. Задолго до того, как я обзавелся своим, мой бенефактор научил меня этому. Я разглядывал толпы людей и каждый раз, когда видел союзника, тот меня чему-нибудь учил. Ты встретился сразу с тремя. Какой великолепный урок ты упустил!
Он замолчал и не говорил больше ничего до тех пор, пока мы не закончили собирать ловушку. Потом он повернулся ко мне и неожиданно, как бы вспомнив, сказал, что, если встречаешь двух союзников вместе, то они обычно относятся к одному типу и имитируют существ одного пола. В его случае оба были мужчинами. Я встретил двух мужчин и женщину, так что мой случай был вообще из ряда вон выходящим.
Я спросил, могут ли они копировать детей, и если могут, то какого пола; могут ли они принимать формы людей разных рас или, скажем, семьи из трех человек - мамы, папы и ребенка. И, наконец, я спросил, не видел ли он союзника за рулем автомобиля или автобуса.
Дон Хуан молча слушал мою болтовню, но в ответ на последний вопрос весело рассмеялся. Он сказал, что я неточно формулирую вопросы. Надо было спросить, не видел ли он когда-нибудь союзника за рулем транспортного средства.
- Разве мотоциклы тебя не интересуют? - ехидно прищурившись, спросил он.
Его насмешка была добродушной, и я засмеялся вместе с ним.
Затем он объяснил, что союзники не в состоянии ни на что воздействовать и ничем управлять непосредственно, однако могут действовать косвенно, влияя на людей. Соприкасаться с союзниками опасно, потому что они способны вывести на поверхность все худшее в человеке. Путь ученичества так долог и тернист, потому что прежде чем входить в контакт с этими силами, человек должен исключить из своей жизни все лишнее, все, что не является жизненно необходимым, иначе ему не выдержать столкновения с ними. Дон Хуан сказал, что союзник при первой встрече заставил его бенефактора сильно обжечься, причем шрамы остались такие, словно тот побывал в лапах у горного льва. Самого дона Хуана союзник загнал в костер, и он обжег себе колено и спину возле лопатки. Но после того как он стал одним целым с союзником, шрамы постепенно исчезли.
Глава 3
10 июня 1968 года мы с доном Хуаном отправились на митоту. Ехать нужно было довольно далеко.
Я ждал этой возможности не первый месяц, но уверенности в том, что я хочу ехать, у меня все же не было. Я опасался, что на пейотном собрании мне придется принимать пейот, а это никак не входило в мои планы, о чем я не раз говорил дону Хуану. Поначалу он только посмеивался, но в конце концов твердо заявил, что ни о каких страхах слышать больше не желает.
Я считал, что митота была идеальным случаем для проверки составленной мною схемы. Я так полностью и не отбросил идею о наличии на подобных мероприятиях скрытого лидера, функцией которого было приведение участников к некоторому общему соглашению. Мне казалось, что дон Хуан раскритиковал ее из каких-то своих соображений, считая более целесообразным объяснять все, происходящее на митоте, с точки зрения видения. Я думал, что мои попытки найти объяснение с собственных позиций просто не соответствовали тому, что он хотел от меня. Поэтому ему было нужно отвергнуть мое рациональное объяснение. Для него это было достаточно характерно - он всегда отбрасывал то, что не укладывалось в его систему.
Лишь перед самым отъездом дон Хуан сказал, что берет меня на митоту в качестве наблюдателя, так что принимать пейот мне не потребуется. Я успокоился и даже ощутил некоторый подъем. Я был почти уверен, что на этот раз мне удастся раскрыть ту скрытую процедуру, при помощи которой участники митоты приходят к соглашению.
Мы выехали вечером, когда солнце уже клонилось к горизонту. Я чувствовал его лучи сбоку на затылке и жалел, что на заднем стекле моей машины нет жалюзи. С вершины холма я мог видеть расстилающуюся внизу огромную долину. Дорога была похожа на черную, лежащую на земле ленту, поднимающуюся и спускающуюся по бесконечным холмам. Какое-то мгновение я смотрел, как она тянется на юг и скрывается вдалеке за цепью невысоких гор. Потом мы начали спускаться.
Дон Хуан смотрел вперед и молчал. Мы ехали уже довольно долго, не произнося ни слова. В машине было очень жарко. Я опустил все стекла, но это не спасало, так как день был исключительно знойным. Меня это очень беспокоило и раздражало, и я начал жаловаться по поводу жары.
Дон Хуан нахмурился и насмешливо взглянул на меня.
- Во всей Мексике в это время жарко, сказал он. - Тут уж ничего не поделаешь.
Я не смотрел на него, но знал, что он меня разглядывает. Набирая скорость, машина катилась вниз по склону. Краем глаза я заметил мелькнувший знак «vado» -
«выбоина». Когда показалась сама выбоина, скорость была слишком большой и, хотя я успел немного притормозить, нас основательно тряхнуло. Я заметно сбавил скорость - в этих краях домашний скот свободно разгуливает и пасется у дороги, и туша сбитой машиной коровы или лошади - явление довольно частое. Один раз даже пришлось остановиться, чтобы пропустить нескольких лошадей, переходивших шоссе. Мое раздражение все нарастало. Я сказал дону Хуану, что всему виной проклятая жара. С детства я обостренно реагировал на духоту - в жаркие дни мне буквально нечем было дышать.
- Но ты уже не маленький, - сказал он.
- Но жара остается жарой, и мне по-прежнему душно.
- Знаешь, когда я был ребенком, меня постоянно душил голод, - произнес он мягко. - Я не знал ничего, кроме постоянного жуткого чувства голода. Обычно я раздувался так, что не мог дышать. Но это было тогда. Теперь я уже не способен ни задыхаться, ни раздуваться от голода, как жаба.
Мне нечего было сказать. Спорить было бессмысленно, потому что еще немного - и мне пришлось бы отстаивать совершенно нелепую точку зрения. Да и жара была не настолько страшной. На самом деле меня больше беспокоила перспектива тысячу километров без отдыха просидеть за рулем. Мысль о предстоящей усталости действовала на нервы.
- Давай остановимся и что-нибудь съедим, - сказал я. - Тем временем солнце зайдет; и будет уже не так жарко.
Дон Хуан с улыбкой посмотрел на меня и сказал, что поблизости нет ни одного приличного городка, а я, насколько он понял, предпочитаю не питаться в придорожных забегаловках.
- Тебя что, уже не пугает понос? - спросил он.
Я знал, что он издевается, хотя его тон и выражение лица не выдавали ничего, кроме искреннего любопытства.
- На тебя поглядеть, - сказал он, - так расстройство желудка просто рыщет вокруг, подкарауливая, когда же, наконец, ты выйдешь из машины. Вот тут-то оно и совершит свой коварный прыжок. Ты в ужасном положении - если и улизнешь от жары, то непременно попадешь в лапы расстройства желудка.
Дон Хуан сказал это таким серьезным тоном, что я не выдержал и засмеялся. После этого мы долго ехали молча. К стоянке трейлеров Лос Виридос мы подъезжали уже в темноте. Мы остановились у двери кафе, и дон Хуан крикнул из машины:
- Эй, что у вас там сегодня на ужин?
- Свинина, - откликнулся женский голос.
- Надеюсь, что свинья попала под машину сегодня, иначе тебе несдобровать, - смеясь, сказал мне дон Хуан.
Мы вылезли из машины. Дорога в этом месте была зажата между двумя цепями низких скалистых гор, напоминавших застывшую лаву, выброшенную гигантским извержением вулкана. Черные зубчатые пики угрожающе вздымались в темноте и на фоне неба были похожи на стену стеклянных осколков.
За ужином я сказал дону Хуану, что понял, почему это место называется Лос Виридос - «Стекла». Совершенно очевидно, что оно обязано этим названием остроконечным скалам, похожим на осколки стекла.
Дон Хуан убежденно сказал, что место назвали Лос Виридос потому, что здесь когда-то перевернулся грузовик со стеклом, осколки которого много лет валялись потом вдоль дороги.
- Что, серьезно? - спросил я, чувствуя, что он шутит.
- Почему бы тебе не спросить кого-нибудь из местных? - сказал дон Хуан.
Я спросил человека, который сидел за соседним столиком. Он извиняющимся тоном сказал, что не знает. Я прошел на кухню и спросил у женщин, которые там работали. Никто из них не знал. Стекла, и все. Просто так называется.
- Думаю, что я прав, - сказал дон Хуан. - Мексиканцы не одарены способностью замечать вещи вокруг себя. «Стеклянные» горы - это не для них. Зато вполне в их стиле оставить гору битого стекла валяться у дороги и не убирать его в течение нескольких лет.
Мы оба рассмеялись над этим забавным образом.
После еды дон Хуан спросил меня, как я себя чувствую. Я сказал, что нормально, хотя на самом деле мне было немного не по себе. Дон Хуан пристально посмотрел на меня. Я понял, что он что-то заметил.
- Как только ты решил отправиться в Мексику, тебе следовало отбросить все свои мелочные страхи, - очень жестко сказал он. - Твое решение должно было уничтожить их. Ты приехал, потому что хотел приехать. Это - путь воина. Я много раз тебе говорил: быть воином - это самый эффективный способ жить. Опасайся и размышляй до того, как ты что-либо решил, но как только решение принято, действуй, не будучи связанным опасениями и размышлениями. Впереди - еще миллионы решений, каждое из которых ждет своего часа. Это - путь воина.
- Да я вроде так и делаю, дон Хуан, во всяком случае время от времени. Однако очень трудно постоянно напоминать себе об этом.
- Когда вещи становятся неясными, воин думает о своей смерти.
- Это еще труднее, дон Хуан. Для большинства людей смерть - это что-то неясное и далекое. Мы никогда не думаем о ней.
- Почему?
- А зачем?
- Это очень просто, - сказал он, - затем, что идея смерти - единственное, что закаляет наш дух.
Когда мы покидали Лос Виридос, было уже настолько темно, что зубчатые силуэты гор полностью растворились в небе. Больше часа мы ехали молча. Я устал. Говорить не хотелось, да и разговаривать было в общем-то не о чем. За все это время только несколько машин проехало по пустынной дороге нам навстречу. Казалось, что на юг по этому ночному шоссе, кроме нас, не ехал никто. Это было странно, и время от времени я поглядывал на зеркало заднего обзора, надеясь увидеть в нем хотя бы одну машину. Однако трасса позади нас была совершенно пустынной.
Спустя некоторое время я оставил это занятие и вернулся к размышлениям о перспективах нашей поездки. Вдруг я заметил, что свет моих фар стал каким-то слишком ярким на фоне окружающей тьмы. Я взглянул в зеркало и увидел яркое сияние. Затем словно из-под земли вынырнули две точки света. Это были фары машины на вершине холма позади нас. Некоторое время они были видны, а затем исчезли в темноте, будто их выключили. Через секунду они появились на другом бугре и снова исчезли. Так они то появлялись, то исчезали, а я следил за ними почти неотрывно, и это продолжалось довольно долго. В какой-то миг мне стало ясно, что та машина позади догоняет нас. Огни стали больше и ярче. Я сильнее нажал на педаль газа. Мне почему-то было не по себе. Дон Хуан, казалось, заметил мою озабоченность, а может, его внимание привлекло то, что я увеличил скорость. Он взглянул на меня, потом повернулся и посмотрел на фары позади нас.
Он спросил, все ли со мной в порядке. Я ответил, что на протяжении несколько часов позади не было ни одной машины, а потом я неожиданно заметил свет фар машины, которая, похоже, все время нас догоняет. Дон Хуан усмехнулся и спросил:
- А ты уверен, что нас догоняет машина?
- Разумеется.
Дон Хуан сказал, что по моему тону и моему озабоченному виду он понял, что я чувствую - нас догоняет не просто машина. Я настаивал на том, что считаю, что нас догоняет просто машина или трейлер.
- Ну что это еще может быть? - громко спросил я.
Его намеки вывели меня из себя.
Он повернулся и посмотрел прямо не меня, потом медленно кивнул, как бы взвешивая то, что собирался сказать.
- Это огни на голове смерти, - сказал он мягко. - Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем пуститься в галоп. То, что ты видишь позади - это огни на голове смерти, которая галопом преследует нас, приближаясь все ближе и ближе.
У меня по спине пробежал озноб. Какое-то время я не смотрел назад, а когда снова взглянул в зеркало, огней нигде не было видно.
Я сказал дону Хуану, что машина, должно быть, остановилась или свернула в сторону. Он не глянул назад, а лишь потянулся и зевнул.
- Нет. Смерть никогда не останавливается. Просто иногда она всего лишь гасит огни.
13 июня мы добрались до северо-восточной Мексики. Две очень похожие друг на друга старые индианки, видимо, сестры, и четыре девушки стояли у двери небольшого дома. За домом виднелась какая-то хибара и разрушенный коровник, от которого осталась только одна стена и часть крыши. Женщины явно нас поджидали. Наверное, они заметили хвост пыли, тянувшийся за моей машиной. К дому от шоссе вела грунтовая дорога, на которую мы съехали за несколько миль от него. Дом стоял в глубокой долине, и от двери шоссе казалось длинным рубцом, прорезавшим склон зеленого холма.
Дон Хуан вышел из машины и немного поговорил с женщинами. Они указали ему на деревянные табуретки, стоявшие у двери. Дон Хуан подозвал меня, и мы сели. Одна из старух осталась с нами, все остальные вошли в дом. Две девушки остались стоять в дверях, с любопытством изучая меня. Я помахал им, они захихикали и убежали в дом. Через несколько минут из дома вышли два молодых человека и поздоровались с доном Хуаном. Со мной они не говорили и даже не взглянули в мою сторону. Они немного посовещались о чем-то с доном Хуаном, потом он поднялся, и все мы, включая женщин, отправились к другому дому, до которого было примерно полмили. Там было еще несколько человек. Дон Хуан вошел внутрь, велев мне оставаться на улице. Я заглянул в дом и увидел сидящего на табуретке старика-индейца, примерно такого же возраста, как дон Хуан.
Было не очень темно. Перед домом стоял старый грузовик, вокруг него расположилась группа молодых индейцев - мужчин и женщин. Я обратился к ним по-испански, но они явно не намерены были со мной общаться. Женщины хихикали после каждого моего слова, а мужчины вежливо улыбались и отводили глаза. Они делали вид, что не понимают меня, но я был уверен, что испанский они знают, - я слышал, как они говорили между собой на этом языке.
Через некоторое время дон Хуан и второй старик вышли из дома, подошли к грузовику и сели в кабину рядом с водителем. Это послужило сигналом, по которому все остальные забрались на платформу, заменявшую грузовику кузов. Платформа была без ограждения, и когда грузовик тронулся, все вцепились в длинную веревку, привязанную к каким-то крючкам на раме.
Грузовик медленно тащился по грунтовой дороге. В одном месте, где она слишком круто поднималась по склону холма, все спрыгнули и пошли за грузовиком. Два парня снова запрыгнули на платформу и сели с краю, не держась за веревку. Женщины смеялись и подзадоривали их. Дон Хуан и старик, которого все называли Сильвио, шли рядом и не обращали на молодежь никакого внимания. Когда дорога снова вышла на ровное место, все забрались обратно.
Мы ехали около часа. Поверхность платформы была очень твердой и неудобной, поэтому я поднялся и всю дорогу ехал стоя, держась за крышу кабины. Наконец, машина остановилась возле группы строений. Там были еще какие-то люди, но уже совсем стемнело, и в тусклом желтоватом свете керосиновой лампы, висевшей над дверью одного из домов, я видел только трех-четырех человек.
Все слезли с платформы и разошлись по домам, но мне дон Хуан снова велел оставаться снаружи. Я стоял, облокотившись о крыло грузовика. Через пару минут подошли три молодых человека. С одним из них я был знаком - мы встречались, когда я был на митоте в прошлый раз. Он поздоровался со мной, пожав мои запястья, и прошептал по-испански:
- Ты молодец.
Мы тихо стояли возле грузовика. Было тепло. Мягко шелестел ночной ветер. Мой знакомый спросил, нет ли у меня сигарет. Я вытащил пачку, и все закурили. Присветив сигаретой, я посмотрел на часы: девять.
Вскоре из дома вышло несколько человек, и молодые люди, стоявшие рядом со мной у грузовика, ушли. Подошел дон Хуан и сказал, что объяснил собравшимся цель моего приезда, и что его объяснение всех устроило. Меня пригласили участвовать в митоте в качестве хранителя воды. Дон Хуан сказал, что отправляться нужно прямо сейчас.
Группа из десяти женщин и одиннадцати мужчин вышла из дома. Впереди шел крепкий мужчина лет сорока пяти. Его называли «Мочо» - прозвище, которое переводится как
«резаный». Он двигался быстрым уверенным шагом. У него была керосиновая лампа, которой он время от времени помахивал из стороны в сторону. Сначала я думал, что эти движения получаются у него случайно, однако через некоторое время понял, что так он указывает идущим сзади на препятствия и трудные участки дороги. Мы шли больше часа. Женщины болтали и время от времени негромко смеялись. Дон Хуан и второй старик шли где-то впереди, а я плелся в самом хвосте, уставившись в землю и каждый раз тщетно пытаясь разглядеть, куда лучше поставить ногу.
Прошло уже четыре года с тех пор, как мы с доном Хуаном ночью ходили в горах, я потерял форму и все время спотыкался. Из-под ног у меня летели камни, колени не гнулись, а когда я наступал на бугорок, то казалось, что дорога прыгает на меня, а если под ногу попадалась выбоина, то чувство было таким, словно дорога предательски ныряет в какую-то пропасть. Я производил шума больше, чем любой из остальных, и поневоле сделался шутом. Каждый раз, когда я спотыкался, кто-то говорил «ух», и все смеялись. Когда в очередной раз я пнул камень, и он угодил в пятку шедшей впереди женщине, она, к всеобщему удовольствию, громко сказала:
- Дайте бедняжке свечку!
Но и это было еще не все. Окончательно я опозорился немного погодя, когда, споткнувшись, начал падать и инстинктивно ухватился за кого-то впереди. Я повис на нем всем своим весом, и он тоже чуть не упал, издевательски заорав при этом не своим голосом. Все хохотали так, что пришлось остановиться.
Ведущий взмахнул фонарем вверх-вниз. Это означало, что мы пришли. Неподалеку справа маячил темный силуэт какого-то дома. Все разбрелись по сторонам. Я поискал дона Хуана. В темноте это было не так-то просто. Я шумно слонялся из стороны в сторону, пока не наткнулся на него. Он сидел на камне.
Дон Хуан еще раз напомнил мне, что моей задачей будет подавать воду участникам митоты. Несколько лет назад он учил меня, как это делается. Я все прекрасно помнил до мельчайших подробностей, но он настоял на том, чтобы я освежил процедуру в памяти, и еще раз показал мне, как и что я должен делать.
Потом мы направились за дом, где собрались все мужчины. Там уже горел костер. Метрах в пяти от огня на чистой ровной площадке была сделана подстилка из соломенных циновок. Мочо - наш проводник - первым сел на подстилку. Я обратил внимание на то, что верхушка левого уха у него отсутствует. Видимо, этому он был обязан своим прозвищем. Дон Сильвио сел справа от него, дон Хуан - слева. Мочо сидел лицом к огню. Подошел молодой человек и поставил перед ним плоскую корзинку с пейотными бутонами, а сам сел между ним и доном Сильвио. Другой молодой человек принес еще две плоские корзинки и поставил их рядом с первой, а сам сел между Мочо и доном Хуаном. Еще два молодых человека сели между доном Сильвио и доном Хуаном, замкнув круг из семи человек. Все женщины оставались в доме. Два парня должны были всю ночь поддерживать огонь, а мальчик-подросток и я - следить за водой, которую нужно было дать участникам после окончания ритуала, который должен был длиться всю ночь. Мы с мальчиком сели возле камня. Огонь и сосуд с водой находились напротив друг друга на равном расстоянии от круга участников.
Мочо - ведущий - пропел свою пейотную песню, глаза его были закрыты, тело покачивалось. Песня была очень длинной. Языка я не понимал. Затем все по очереди пропели свои пейотные песни. Я не заметил, чтобы они следовали какому-то заранее установленному порядку. Было совершенно очевидно, что каждый поет тогда, когда чувствует, что пришла его очередь. Затем Мочо взял корзинку, вынул два пейотных бутона и поставил ее на место. Дон Сильвио, а за ним дон Хуан сделали то же самое. Потом по два бутона взяли четверо молодых людей. У меня сложилось впечатление, что они вчетвером составляли как бы отдельную группу. Пейотные бутоны они тоже брали по очереди, против часовой стрелки.
Съев бутоны, все еще раз пропели свои пейотные песни и снова съели по два бутона. В общей сложности вся процедура повторилась четыре раза. Потом они пустили по кругу две другие корзинки, в которых были сушеные фрукты и мясо.
Весь этот цикл повторился в течение ночи еще несколько раз, но никакой системы в действиях каждого из них я не обнаружил. Они не разговаривали, более того, каждый был как бы наедине с собой. Я не заметил, чтобы хоть один из них обращал внимание на то, что делают остальные.
Перед рассветом они встали, и мы с мальчиком дали им воды. Потом я пошел прогуляться и осмотреть местность. Дом оказался низкой саманной хижиной с соломенной крышей. Пейзаж был довольно угнетающим - суровая равнина, поросшая кустами и кактусами. Деревьев не было вообще. Мне совершенно не хотелось бродить по округе.
Утром женщины ушли. Мужчины молча слонялись возле дома. Примерно в полдень все снова заняли свои места, и по кругу пошла корзинка с сушеным мясом, разрезанным на кусочки такого же размера, как бутоны пейота. Некоторые из мужчин пели свои пейотные песни. Примерно через час все встали и опять разбрелись в разные стороны.
Уходя, женщины оставили горшок каши для тех, кто следит за огнем и водой. Я немного поел и улегся спать.
Когда стемнело, мужчины, отвечавшие за огонь, разожгли костер, и начался новый цикл приема пейотных бутонов. В общих чертах в эту ночь все происходило в том же порядке, что и в предыдущую, и закончилось на рассвете.
В течение всей ночи я внимательно наблюдал за происходящим и тщательно записывал каждое движение каждого из семи участников в надежде наткнуться хоть на что-то, указывающее на существование вербальной или невербальной системы обмена информацией, но не заметил даже намека на подобное.
Вечером следующего дня все началось сначала. К утру я был уверен, что моя попытка обнаружить какие-то ключи окончилась полнейшим провалом. Никакого скрытого лидера, никакого обмена информацией, никакой системы соглашения. Весь день я провел в одиночестве, разбирая свои записи.
Когда вечером все собрались на четвертый цикл принятия пейоте, я вдруг понял, что эта ночь - последняя. Никто мне об этом не говорил, но каким-то образом я знал, что на следующий день все разъедутся. Я занял свое место возле воды. Остальные тоже расположились в прежнем порядке.
Поведение семерых участников, сидевших кружком на подстилке, было в точности таким же, как раньше. Как и в предыдущие ночи, я был полностью поглощен наблюдением за их действиями. Мне хотелось записать каждое движение, каждый звук, каждый жест.
В какой-то момент я услышал гудение, похожее на обыкновенный звон в ушах, и поначалу я не обратил на него особого внимания. Он усилился, все же не выходя за пределы обычных телесных ощущений. Я помню, что внимание как бы разделилось между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком, который слышал. Это был переломный момент. Лица людей вдруг стали ярче, как будто включили свет. В то же время это не было похоже ни на электрический свет, ни на свет керосиновой лампы или вспыхнувшего костра. То, что я видел, скорее напоминало люминесценцию, розовое свечение, очень размытое, но, тем не менее, заметное с того места, где я сидел. Звон в ушах, казалось, усиливался. Я взглянул на паренька, который был рядом со мной, но тот спал. К тому времени розовое свечение стало еще заметней. Я посмотрел на дона Хуана. Он сидел с закрытыми глазами. Мочо и дон Сильвио - тоже. Глаза молодых людей мне не были видны, потому что двое из них наклонились вперед, а двое сидели ко мне спиной.
Я еще глубже ушел в наблюдение, все еще не осознавая, что действительно слышу звон и вижу розовое свечение вокруг людей. Через минуту, однако, до меня дошло, что явления эти очень устойчивы. На мгновение я пришел в сильное замешательство, а потом вдруг возникла мысль, не имевшая ничего общего ни с происходящим, ни с целью моего приезда сюда. Я вспомнил слова, услышанные мною в детстве от матери. Воспоминание немного отвлекло меня, так как было совершенно неуместным, я попытался отбросить его и вновь сосредоточиться на наблюдении, но безуспешно. Мысль-воспоминание упорно возвращалась, становясь все более ярко выраженной. Она требовала от меня все большего внимания, и я вдруг ясно услышал голос матери, она звала меня. Послышалось шлепанье ее тапочек и смех. Я оглянулся, думая, что это какой-то мираж или галлюцинация и что сейчас я перенесусь во времени и увижу мать. Но увидел только мальчика, мирно спящего рядом. Это встряхнуло меня и на какое-то мгновение отрезвило.
Я взглянул на мужчин. Они неподвижно сидели в прежних позах. Однако свечения уже не было. Отсутствовал и звон в ушах. Я облегченно вздохнул, решив, что галлюцинация с голосом моей матери закончилась. Ее голос был таким ясным и живым, что я чуть было не попался на него. Я мельком заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.
Я находился под гипнозом воспоминания о голосе зовущей меня матери и отчаянно пытался думать о чем-то другом. И вдруг снова раздался ее голос. Казалось, она стоит у меня за спиной. Она звала меня по имени. Я резко обернулся, но увидел только темный силуэт хижины и смутные пятна кустарника.
Звук моего имени полностью вывел меня из равновесия. Я невольно застонал. Мне стало очень холодно и одиноко. Я заплакал. Внезапно так захотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь, кто бы заботился обо мне. Я повернул голову, чтобы взглянуть на дона Хуана. Он смотрел на меня. Я не желал его видеть и закрыл глаза. Тогда мне явилась мать. Я не думал о ней как обычно - я отчетливо ее видел. Она стояла рядом. Я задрожал. Меня захлестнула волна отчаяния, хотелось убежать, исчезнуть. Видение матери болезненно не вязалось с тем, что я искал здесь, на этом пейотном собрании. Несоответствие было кошмарным, и не было никакой возможности сознательно от этого избавиться. Наверно, если бы мне действительно хотелось рассеять видение, то я бы открыл глаза, но почему-то продолжал внимательно его разглядывать, причем с особой тщательностью и скрупулезностью. Меня охватило необъяснимое чувство. Оно было очень странным и действительно охватывало меня, словно какая-то внешняя сила. Я вдруг почувствовал на себе ужасающую тяжесть материнской любви. Услышав свое имя, я разрывался на части, воспоминание о матери
захлестнуло меня грустью и болью, но, разглядывая ее, я вдруг понял, что никогда ее не любил. Никогда. Осознание этого меня потрясло. На меня вдруг обрушилась лавина мыслей и образов. Тем временем видение матери исчезло - оно больше не имело значения. И меня совершенно не интересовало, чем занимаются эти индейцы - я попросту забыл о митоте, погрузившись в поток необычных мыслей. Необычных потому, что это были, в общем-то, даже не мысли, а нечто большее - некие законченные чувственные единицы, являющиеся эмоциональными уверенностями, неоспоримыми доказательствами относительно истинной природы моих взаимоотношений с матерью.
Неожиданно поток прервался. Мысли утратили текучесть и потеряли свойство целостного переживания. Я начал думать о чем-то другом, бессвязно и неопределенно, что-то о других членах семьи, но уже без видений. Открыв глаза, я посмотрел на дона Хуана. Он стоял. Остальные - тоже. Они направились к воде. Я подвинулся и толкнул паренька, который все еще спал.
Как только мы сели в машину, я рассказал дону Хуану о своих поразительных видениях. Удовлетворенно засмеявшись, он сказал, что эти видения - знак, такой же важный, как и моя первая встреча с Мескалито. Я вспомнил, как дон Хуан объяснял происходившее со мной, когда я впервые принимал пейот. Тогда он посчитал это указанием на необходимость обучения меня своему знанию.
Дон Хуан сказал, что в последнюю ночь митоты Мескалито навис надо мной, причем настолько явно, что все вынуждены были повернуться в мою сторону. Поэтому они и смотрели на меня, когда я открыл глаза.
Я спросил его о своих нынешних видениях, но он сказал, что все это ерунда по сравнению со знаком.
Дон Хуан продолжал говорить о свете Мескалито, парившего надо мной, и о том, как это видели остальные.
- Это было что-то! - восхищенно произнес он. - Невозможно желать лучшего указания.
Наши мысли явно текли в разных направлениях. Его занимали явления, которые он считал знаком, меня - интерпретация деталей моих видений.
- Меня не волнуют знаки, - сказал я. - Мне важно знать, что случилось со мной.
Дона Хуана, казалось, огорчили мои слова. Нахмурившись, он некоторое время сидел молча и неподвижно. Потом он, с сильным нажимом, сказал, что единственно важной была благосклонность ко мне Мескалито, который накрыл меня светом своей силы и преподнес мне урок, хотя я ничего для этого не сделал, а всего лишь находился рядом.
Глава 4
4 сентября 1968 года я вновь отправился в Сонору. По просьбе дона Хуана я остановился в Эрмосильо и купил ему агавовой самогонки - разновидности текилы, которую в Мексике называют «баканора». Просьба показалась мне странной, потому что дон Хуан не пил, тем не менее, я купил четыре бутылки и сунул их в ящик к другим вещам, которые вез для него.
- Четыре бутылки. Ну ты даешь! - со смехом сказал дон Хуан, заглянув в ящик. - Я же просил одну. Ты решил, наверное, что это - для меня. Но я имел в виду Лусио. Отдай ему ее сам, ладно? Не говори, что от меня.
Лусио был внуком дона Хуана. Я познакомился с ним года два назад. Тогда ему было двадцать восемь. Он был высокого роста, где-то метр девяносто, и всегда не по средствам хорошо одет, чем выделялся среди окружающих. Большинство индейцев яки носят штаны цвета хаки или джинсы, соломенные шляпы и самодельные сандалии -
«гуарачос». Лусио же обычно носил дорогой кожаный пиджак, украшенный бирюзовым бисером, шляпу «стетсон[* Техасская ковбойская шляпа.] *» и ковбойские сапожки, разукрашенные монограммами и ручной вышивкой.
Лусио был очень доволен подарком. Он сразу же унес бутылки в дом, видимо, собираясь их спрятать. Дон Хуан по этому поводу сказал, что не стоит прятать спиртное и пить потом в одиночку. На это Лусио ответил, что вовсе не собирался этого делать, а просто положил бутылки в надежное место - пусть полежат, пока он не пригласит друзей и не выпьет вместе с ними.
Вечером того же дня я снова приехал к дому Лусио. Было темно, и я едва разглядел под деревом два смутных силуэта. Это были Лусио и один из его приятелей. Они поджидали меня и проводили в дом, присвечивая карманным фонариком.
Дом Лусио был неуклюжим саманным строением с двумя комнатами и земляным полом. Плоскую, как у всех домов индейцев яки, соломенную крышу поддерживали две довольно тонкие на вид балки из мескитового дерева. Дом был около семи метров длиной. Вдоль всего фасада тянулась «рамада» - типичное для домов яки сооружение, что-то типа навеса с крышей из неплотно уложенных прутьев и сухих веток. Рамаду никогда не кроют соломой, чтобы крыша не препятствовала свободному доступу воздуха. В то же время кровля из прутьев дает достаточно тени.
На пороге я тихонько включил магнитофон, который лежал в портфеле. Лусио представил меня приятелям. Всего в доме было восемь человек, включая дона Хуана. Они сидели кто на чем вдоль стен передней комнаты, под потолком которой к балке была прицеплена бензиновая лампа, заливавшая все ярким резким светом. Дон Хуан сидел на ящике. Я устроился прямо напротив него на краю скамейки из длинной балки, приколоченной гвоздями к двум вкопанным в пол чурбанам.
Шляпа дона Хуана лежала на полу рядом с ящиком. Свет бензиновой лампы придавал его седым волосам жемчужно-белый оттенок и делал лицо темнее и старше, резко очерчивая и без того глубокие морщины на лбу и шее.
Я посмотрел на остальных. В зеленовато-белом свете лампы все они казались старыми и усталыми.
Лусио по-испански объяснил собравшимся, что пригласил их распить бутылку баканоры, которую я привез ему из Эрмосильо. Он сходил в другую комнату, принес бутылку, откупорил ее и протянул мне вместе с маленькой жестяной кружкой. Я налил полглотка, выпил и передал бутылку и кружку дальше. Баканора оказалась более ароматной и густой, чем обычная текила, но и более крепкой. Я закашлялся. Каждый налил себе и выпил, кроме дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее перед Лусио, который оказался крайним.
Все оживленно заговорили по поводу богатого букета именно этой баканоры и сошлись на том, что напиток, несомненно, был изготовлен в высокогорье Чиуауа.
Бутылка обошла круг по второму разу. Все причмокивали губами, расхваливая ее содержимое. Завязалась оживленная дискуссия относительно заметного различия между текилой из Гвадалахары и баканорой с высокогорья Чиуауа.
Дон Хуан опять не пил, я выпил очень мало, буквально несколько капель, остальные наливали по полной. Бутылка обошла третий круг и опустела.
- Принеси остальные, Лусио, - сказал дон Хуан.
Лусио замер в нерешительности, а дон Хуан с простодушным видом похвастал, что я привез для Лусио не одну, а целых четыре бутылки баканоры.
Бениньо, молодой человек примерно одних лет с Лусио, взглянув на портфель, который я как бы невзначай поставил позади себя, спросил, не продавец ли я баканоры. Дон Хуан ответил, что нет, что я приехал в Сонору в действительности для того, чтобы повидаться с ним.
- Карлос изучает Мескалито, и я учу его, - сказал дон Хуан.
Все посмотрели на меня и вежливо улыбнулись. Бахеа, дровосек, - маленький худой человек с резкими чертами лица - пристально взглянул на меня и сказал, что лавочник утверждает, будто бы я - шпион американской компании, которая собирается открыть в Сонорской пустыне на землях яки какие-то рудники. Все дружно возмутились по поводу такого подозрения в мой адрес. Кроме того, они недолюбливали лавочника, который был мексиканцем - «йори», как говорят индейцы.
Лусио сходил в другую комнату и принес еще одну бутылку. Открыв ее, он налил себе до краев, выпил, а потом передал бутылку дальше. Разговор вертелся вокруг вероятности того, что американцы откроют в Соноре свои рудники. Рассуждали, чем это чревато для индейцев яки. Бутылка вернулась к Лусио. Он приподнял ее и посмотрел на свет, много ли осталось.
- Успокой его, - прошептал мне дон Хуан. - Скажи, что в следующий раз привезешь больше.
Я наклонился к Лусио и шепотом заверил, что в следующий мой приезд он получит никак не меньше полудюжины бутылок.
В конце концов наступил момент, когда все темы были исчерпаны.
Тогда, обращаясь ко мне, дон Хуан громко сказал:
- Почему бы тебе не рассказать о своих встречах с Мескалито? По-моему, это будет намного интереснее, чем нудная болтовня про американцев и рудники в Соноре.
- Мескалито - это что, пейот? Да, дед? - с любопытством спросил Лусио.
- Некоторые называют его так, - сухо ответил дон Хуан. - Я предпочитаю говорить
«Мескалито».
- Эта дьявольская штука сводит с ума, - сказал Хенаро, высокий плотный человек средних лет.
- Я думаю, глупо утверждать, что Мескалито сводит с ума, - мягко произнес дон Хуан. - Если бы это было так, вряд ли Карлос был бы сейчас здесь. Скорее всего, он сидел бы где-нибудь в смирительной рубашке, ведь ему доводилось принимать Мескалито, и посмотрите на него - он в порядке.
Бахеа улыбнулся и скромно заметил:
- Кто знает?
Все засмеялись.
- Ну, хорошо, тогда возьмем меня, - сказал дон Хуан. - Я знаком с Мескалито почти всю жизнь, и ни разу он не причинил мне вреда.
Никто не смеялся, но было видно, что они не принимают это всерьез.
- С другой стороны, - продолжал дон Хуан, - он действительно сводит людей с ума, тут вы правы, но только тех, которые приходят к нему, не ведая, что творят.
Эскере, старик, по виду примерно ровесник дона Хуана, покачал головой и негромко хмыкнул.
- Что ты имеешь в виду под этим «не ведают, что творят», Хуан? - спросил он. - В прошлый раз я слышал от тебя то же самое.
- Люди в самом деле дуреют, когда нажрутся этого пейотного зелья, - снова вмешался Хенаро. - Однажды я видел, как индейцы-хиколо жрали его. Как будто с ними белая горячка приключилась. Они пускали пузыри, пердели и ссали где попало. Если хавать эту дрянь, то можно заработать эпилепсию. Это мне как-то говорил сеньор Салас, инженер. А ведь эпилепсия - на всю жизнь, сами знаете.
- Да, это значит - быть хуже скотины, - грустно добавил Бахеа.
- В случае с теми хиколо ты видел только то, что хотел видеть, Хенаро, - сказал дон Хуан. - Ты же не спросил у них самих, что это такое - встреча с Мескалито. Насколько я знаю, он еще никого не сделал эпилептиком. Что касается твоего инженера, так ведь он - «йори». Я не думаю, чтобы ему что-то было известно о Мескалито. Или, может, ты и вправду думаешь, что все те тысячи людей, которые с ним знакомы - психи?
- Ну, если не психи, то где-то около того. Надо быть психом, чтобы заниматься такими вещами.
- Хорошо, но если бы все эти люди были психами, кто бы за них работал? Как бы они умудрялись прожить? - спросил дон Хуан.
- Макарио, ну, тот, который «оттуда» - из Штатов, говорит, что каждый, кто хоть раз принимал эту штуку, отмечен на всю жизнь, - сказал Эскере.
- Макарио врет, - отрезал дон Хуан. - Я уверен: он понятия обо всем этом не имеет.
- Вообще-то Макарио - трепло изрядное, этого у него не отнимешь… - сказал Бениньо.
- Макарио - это кто? - поинтересовался я.
- Один индеец-яки. Живет здесь, - сказал Лусио. - Он говорит, что родом из Аризоны и что во время войны был в Европе. Большой любитель потрепаться.
- Хвастается, что был полковником, - вставил Бениньо.
Все засмеялись. Некоторое время обсуждали невероятные россказни Макарио. Но дон Хуан вернул разговор к теме Мескалито:
- Если всем известно, что Макарио - трепло, то с какой стати вы верите его болтовне о Мескалито?
- Это пейот, что ли, да, дед? - спросил Лусио с таким видом, будто бы с отчаянными усилиями продирался сквозь терминологические дебри.
- Вот черт! Да, - грубо и резко ответил дон Хуан.
Лусио непроизвольно выпрямился, и на мгновение я ощутил, что все они не на шутку испугались. Но дон Хуан широко улыбнулся и продолжал мягко и спокойно:
- Неужто непонятно, что Макарио сам не знает, что плетет? Ведь это же очевидно - чтобы говорить о Мескалито, нужно знать.
- Снова ты за свое, - сказал Эскере. - Ты, между прочим, - еще похлеще Макарио. У него хоть что на уме - то и на языке, не важно, знает он это или нет. А от тебя годами я только и слышу - нужно знать, нужно знать… Что знать, скажи на милость?
- Дон Хуан говорит, что в пейоте есть дух, - сказал Бениньо.
- Я видел пейот - он растет в поле - но ни духов, ни чего-нибудь похожего не встречал никогда, - сказал Бахеа.
- Пожалуй, Мескалито и правда похож на дух, - объяснил дон Хуан. - Тем не менее, ясности в этом вопросе не бывает, пока не узнаешь его сам. Эскере жалуется, что я годами твержу одно и то же. Он прав. Но разве моя вина в том, что вы не хотите понять? Бахеа говорит, что тот, кто принимает его, становится похожим на скотину. Мне так не кажется. Но зато я думаю, что те, кто считает себя выше животных, на самом деле - хуже них. Вот мой внук. Он же вкалывает без отдыха. Я бы даже сказал, что он живет лишь затем, чтобы пахать, как мул. Из того, на что не способны животные, он занимается только одним - пьянствует.
Все рассмеялись. Звонче всех хохотал Виктор - совсем еще молодой парень, почти юноша.
Элихио, молодой фермер, до сих пор не проронил ни слова. Он сидел на полу справа от меня, прислонившись спиной к мешкам с удобрениями, сложенным в доме, чтобы их не намочил дождь. Элихио дружил с Лусио с детства. Ростом он был чуть пониже своего друга, но отличался атлетическим телосложением и выглядел очень сильным. Казалось, он заинтересовался тем, о чем говорил дон Хуан. Бахеа пытался что-то сказать, но Элихио опередил его.
- Каким образом пейот может все это изменить? - спросил он. - Мне кажется, человек рождается для того, чтобы всю жизнь работать. Мул - тоже.
- Мескалито изменяет все, - сказал дон Хуан, - хотя бы мы и продолжали работать как все, как мулы. Я сказал, что в Мескалито есть дух, потому что изменения в человеке производит нечто, действительно похожее на дух. Дух, который можно увидеть, до которого можно дотронуться, дух, изменяющий нас, иногда даже против нашей воли.
- Конечно, для начала пейот делает тебя психом, - сказал Хенаро. - А после этого ты, разумеется, начинаешь воображать, что изменился. Верно?
- Каким образом он может нас изменить? - настаивал Элихио.
- Он учит нас правильному образу жизни, - ответил дон Хуан. - Он помогает тому, кто с ним знаком и защищает его. Ваша жизнь - это не жизнь вовсе. Ни один из вас понятия не имеет о радости сознательного действия. У вас нет защитника.
- Что ты хочешь этим сказать? - обиженно воскликнул Хенаро. - Есть у нас защитники. Господь наш Иисус Христос, Святая Дева Мария, маленькая Дева Гваделупская… Разве это не защитники?
- Ого, целый букет, - усмехнулся дон Хуан. - Ну и как, научили они тебя жить лучше?
- Это потому что люди их не слушаются, - возразил Хенаро. - Люди обращают внимание только на дьявола.
- Если бы они действительно были защитниками, то заставили бы себя слушаться, - сказал дон Хуан. - Когда Мескалито становится твоим защитником, его слушаешься, как миленький, и деться никуда не можешь. Ты видишь его, и не в твоих силах не следовать его указаниям. Он заставляет обращаться к нему с уважением. Не так, как вы привыкли обращаться к своим защитникам.
- Ты о чем это, Хуан? - спросил Эскере.
- О том, что означает для вас поход к вашим защитникам, что один из вас должен играть на скрипке, танцор должен одевать свою маску и трещотки и танцевать в то время, как остальные из вас пьют. Бениньо, ну-ка расскажи? Ты же был танцором.
- Я бросил через три года, - сказал Бениньо. - Это слишком тяжелая работа.
- Спроси вон у Лусио, - ехидно вставил Эскере, - Он бросил через неделю.
Все, кроме дона Хуана, засмеялись. Лусио смущенно улыбнулся и отхлебнул два больших глотка баканоры.
- Это не тяжелая работа, а идиотизм, - сказал дон Хуан. - Ты бы спросил у Валенсио, танцора, нравится ли ему танцевать? Нет. Я не раз видел, как он это делает, и всегда он повторяет одни и те же скверно исполненные движения. Он не гордится своим искусством. Разве что когда надо потрепаться… Он не любит свое дело, поэтому из года в год нудно повторяет одно и то же. Все, что было в его танце бездарного, с годами только закрепилось. А теперь он считает, что так и должно быть.
- Просто его так научили, - сказал Элихио, - Я тоже когда-то был танцором в Ториме. Танцевать приходится так, как тебя учат.
- В конце концов, Валенсио - далеко не лучший, - сказал Эскуэре, - Есть и другие. Вот Сакатека…
- Сакатека - человек знания, он вам не чета - совсем другой класс, - резко сказал дон Хуан. - Он танцует потому, что такова склонность его натуры. Я лишь хотел сказать, что вы не танцоры, вы не наслаждаетесь танцем. Если кто-то будет танцевать красиво, некоторые из вас, возможно, получат удовольствие. Правда, для этого нужно довольно много знать о танце. Таким образом, на вашу долю остается самая паршивая радость. Поэтому все вы - пьяницы. Взгляните хотя бы на моего внука!
- Перестань, дед, - запротестовал Лусио.
- Не ленив и не глуп, - продолжал дон Хуан, - но чем он занимается, кроме пьянства?
- Покупает кожаные пиджаки, - сказал Хенаро, и все расхохотались.
Лусио глотнул еще баканоры.
- Ну и как пейот может все это изменить? - настаивал Элихио.
- Если бы Лусио начал искать защитника, - сказал дон Хуан, - вся бы его жизнь изменилась. Я не знаю, как именно, но в том, что она стала бы другой, не сомневаюсь ни минуты.
- Он что, бросил бы пить, да? - не отставал Элихио.
- Да, наверно. Чтобы жизнь удовлетворяла его, ему понадобилось бы что-то, кроме текилы. Это что-то, чем бы оно ни было, даст ему защитник.
- Но тогда пейот должен быть очень вкусным, - сказал Элихио.
- Я этого не говорил, - возразил дон Хуан.
- Черт возьми, тогда я не понимаю. Как можно получать от него удовольствие, если он противный? - недоумевал Элихио.
- Он позволяет более полно наслаждаться жизнью, - объяснил дон Хуан.
- Какое может быть наслаждение, если вкус у него дерьмовый? - не унимался Элихио. Бред какой-то.
- Ничего подобного, все правильно, - убежденно вставил Хенаро. - Ты становишься психом и автоматически наслаждаешься жизнью. Неважно, чем ты при этом занимаешься.
Все опять засмеялись.
- Все правильно, - невозмутимо продолжал дон Хуан. - Вы прикиньте, как мало мы знаем и как много могли бы увидеть. Пьянство - нот что делает людей психами. Оно затуманивает мозги, путая все на свете, Мескалито - наоборот, все обостряет. Человек начинает видеть ясно и четко. Очень ясно и очень четко.
Лусио и Бениньо насмешливо переглянулись. Все это они слышали уже не раз. Хенаро и Эскере вдруг с нетерпением заговорили одновременно. Виктор ржал, заглушая всех остальных. Единственным заинтересовавшимся казался Элихио.
- Как пейот все это делает? - спросил он.
- Прежде всего, человек должен хотеть познакомиться с Мескалито. Я даже склоняюсь к мысли, что это - едва ли не самое главное. Затем нужно, чтобы этого человека представили Мескалито. Ну а потом должно быть еще много встреч, прежде чем он сможет с уверенностью утверждать, что знает Мескалито.
- А потом? - спросил Элихио.
- Потом он лезет на крышу, а задница остается на земле, - вставил Хенаро.
Все взревели от хохота.
- То, что происходит потом, полностью зависит от человека, - не теряя самообладания, продолжал дон Хуан. - С Мескалито следует общаться без страха, тогда постепенно он научит, как изменить жизнь в лучшую сторону.
Пауза была довольно долгой. Все порядком устали, бутылка опустела. Лусио, явно превозмогая себя, принес и откупорил еще одну.
- Что, пейот и Карлоса тоже защищает? - спросил Элихио как бы в шутку.
- Откуда мне знать? - сказал дон Хуан. - Спроси его самого, он принимал его трижды.
Все с интересом повернулись ко мне, а Элихио, с любопытством, спросил:
- Что, правда?
- Да.
Создалось впечатление, что дон Хуан добился своего. То ли они в самом деле заинтересовались, то ли были слишком вежливы, чтобы рассмеяться мне в лицо.
- Ну и как, во рту пекло? - спросил Лусио.
- Очень! И вкус у него отвратительный.
- Зачем же тогда ты его ел? - изумился Бениньо.
Путано и сложно я начал объяснять, что для западного человека познания дона Хуана в пейоте - чуть ли не самая изумительная вещь на свете. Еще я говорил, что все, сказанное доном Хуаном - истинная правда, и каждый может легко проверить это на себе.
Я заметил, что они слегка усмехаются, как бы пытаясь скрыть легкое презрение, и разозлился, осознавая всю неуклюжесть своих потуг и неспособность убедительно изложить то, что было у меня на уме. Я сделал еще попытку, но вдохновения больше не было, и получилось только пережевывание того, что уже сказал дон Хуан.
Он пришел мне на помощь, ободряюще спросив:
- Правда ведь, что ты не искал защитника, когда впервые пришел к Мескалито?
Я сказал, что не знал тогда об этом качестве Мескалито и что мною двигало только любопытство и страстное желание с ним познакомиться.
Дон Хуан сказал, что Мескалито очень хорошо со мной обошелся, потому что мое намерение было безупречным.
- Но все равно ты пердел и ссал где попало, да? - гнул свою линию Хенаро.
Я сказал, пейот обладает и таким действием, и что я тоже испытал его на себе. Все сдержанно засмеялись. Я почувствовал, что их презрение ко мне не только не уменьшилось, но даже несколько возросло. Все, кроме Элихио, потеряли к этой теме всякий интерес; он же внимательно меня разглядывал.
- Что ты видел? - спросил он.
Дон Хуан потребовал, чтобы я вспомнил все или хотя бы почти все подробности моих опытов с пейотом. Я полностью описал формы и последовательность переживаний.
Когда я закончил, Лусио заявил:
- Ну, если в пейоте сидит такой дьявол, то я рад, что не имел с ним дела.
- Ага, я же говорил, - заметил Хенаро, обращаясь к Бахеа, - это штука точно делает людей психами.
- Но сейчас-то Карлос в своем уме. Как насчет этого? - возразил дон Хуан.
- А откуда нам знать? - парировал Хенаро.
Все, включая дона Хуана, засмеялись.
- Страшно было? - спросил у меня Бениньо.
- Конечно.
- Зачем же ты тогда ввязался в это дело? - поинтересовался Элихио.
- Так ведь он сказал - хотел знать, - ответил за меня Лусио. - Похоже, Карлос намерен сделаться таким, как мой дед. И тот, и другой твердят, что хотят знать, но какого черта они хотят знать - не имеет понятия никто.
- Объяснить это знание невозможно, - сказал дон Хуан, обращаясь к Элихио, - Оно индивидуально. Общее - только в том, что Мескалито раскрывает свои тайны каждому лично, один на один. Тому, кто настроен подобно Хенаро, я бы не советовал с ним знакомиться. Однако вполне возможно, что, несмотря на его настрой, Мескалито мог бы ему здорово помочь. Но узнать об этом не дано никому, кроме самого Хенаро. Это и есть то знание, о котором я говорил.
Дон Хуан поднялся.
- Пора по домам, - сказал он. - Лусио напился, а Виктор уже спит.
Через два дня, 6 сентября, Лусио, Бениньо и Элихио зашли в дом, где я остановился. Мы собирались сходить в чаппараль поохотиться. Какое-то время они сидели молча, а я дописывал что-то в своем блокноте. Потом Бениньо вежливо засмеялся, как бы предупреждая, что сейчас сообщит нечто очень важное.
После предварительного смущенного молчания он снова хихикнул и сказал:
- Вот тут Лусио говорит, что не прочь попробовать пейот…
- Что, серьезно?
- Да, - отозвался Лусио, - я не возражаю.
Бениньо сдавленно хихикал.
- Лусио говорит, что будет есть пейот, если ты купишь ему мотоцикл.
Лусио и Бениньо переглянулись и оглушительно захохотали.
- Сколько в Штатах стоит мотоцикл? - спросил Лусио.
- Думаю, долларов за сто можно найти, - ответил я.
- Там ведь это не очень много, да? Ты вполне мог бы ему привезти, правда? - спросил Бениньо.
- Ладно, только сначала спросим у твоего деда, - сказал я, обращаясь к Лусио.
- Э, нет, - протянул он. - Деду - ни слова, он все испортит. Он - дьявол. Да к тому же стар и малость не в себе, поэтому не соображает, что делает.
- Когда-то он был настоящим магом, - добавил Бениньо. - Это правда… Мои старики говорят, что он был самым сильным из всех магов. Но потом пристрастился к пейоту и превратился в ничто. Теперь он уже слишком стар.
- Только и знает, что несет всякие дурацкие байки о пейоте, - присоединился Лусио, - Только это все - брехня, - сказал Бениньо. - Мы как-то раз попробовали. Лусио спер у него целый мешок. Вечером по дороге в город мы эту гадость зажевали. Дерьмо редкостное. Чуть не разодрал мне всю пасть на куски. Сукин сын! Адский вкус.
- А вы его глотали? - спросил я.
- Выплюнули, - сказал Лусио, - и весь чертов мешок выкинули.
Им обоим этот случай казался очень смешным. Элихио тем временем молчал. Он сидел с отсутствующим видом и даже не смеялся.
- А ты не хочешь попробовать, Элихио? - спросил я.
- Нет. Только не я. Даже за мотоцикл.
Лусио и Бениньо снова дико захохотали - их развеселил ответ Элихио.
- Но, по правде говоря, - продолжал он, - дон Хуан меня порядком озадачил. - Дед уже слишком стар, чтобы что-то знать, - убежденно заявил Лусио.
- Да, слишком стар, - словно эхо отозвался Бениньо.
Я подумал, что их мнение о доне Хуане было инфантильным и необоснованным, и счел своим долгом вступиться. Я сказал, что дон Хуан, как и прежде, остается великим магом, может быть, величайшим из всех. В нем есть что-то необыкновенное, и я это чувствую. Я предложил им вспомнить, что ему уже далеко за семьдесят, но он энергичнее и сильнее всех нас вместе взятых, и сказал, что они сами могут в этом убедиться, попробовав последить за ним.
- За дедом невозможно следить, - гордо объявил Лусио. - Ведь он - брухо.
Тогда я напомнил, как только что они заявляли, что он слишком стар и выжил из ума. Я сказал, что, если человек не в себе, то ему не под силу контролировать ситуацию, а бдительность дона Хуана меня каждый раз поражают.
- Никто не способен шпионить за брухо, даже если тот стар, - авторитетно заявил Бениньо. - Хотя, когда он спит, на него все же можно напасть. Так поступили с Сэвикасом. Все устали от его черной магии и потому убили.
Я попросил рассказать об этом подробнее, но они сказали, что это случилось давно, когда их еще не было на свете, или когда они были совсем маленькими. Элихио добавил, что многие до сих пор считают, что Сэвикас был просто дураком, потому что настоящему магу никто ничего сделать не в силах. Я попытался вытянуть из них еще что-нибудь о магах и магии, но эта тема была им не интересна. Вдобавок, им не терпелось отправиться пострелять из моего ружья двадцать второго калибра.
Мы молча шли к густому чаппаралю. Спустя некоторое время Элихио, шедший первым, обернулся и сказал мне:
- Может, и правда, это мы - психи? И дон Хуан прав? Посмотри, как мы живем…
Лусио и Бениньо это не понравилось. Я стал на сторону Элихио, заявив, что тоже чувствую ущербность своего образа жизни. Бениньо заметил, что мне жаловаться - грех: у меня есть деньги и машина. Я возразил, что у каждого из них есть хотя бы клочок земли, а у меня - нет. Они в один голос заявили, что земля принадлежит не им, а федеральному банку. Я сказал, что и машина - не моя, я только арендую ее у Калифорнийского банка, так что живу ничуть не лучше их, просто иначе. К тому времени мы уже были в густом кустарнике.
Ни олени, ни дикие свиньи нам в этот раз так и не попались. Зато мы подстрелили трех кроликов. На обратном пути зашли к Лусио, и он объявил, что его жена собирается сделать из них жаркое. Бениньо отправился в лавку за бутылкой текилы и лимонадом. Вернулся он вместе с доном Хуаном.
- Где это ты встретил деда? Он что, зашел в лавку за пивом? - со смехом спросил Лусио.
- Поскольку я не приглашен на вашу сходку, - сказал дон Хуан, - я только на минутку - узнать, собирается ли Карлос в Эрмосильо.
Я сказал, что планирую выехать завтра. Пока мы говорили, Бениньо раздал бутылки с лимонадом. Элихио отдал свою бутылку дону Хуану. У индейцев яки считается верхом невежества отказываться от того, что тебе дают. Даже из самых благородных побуждений. Поэтому дон Хуан спокойно взял бутылку. Я отдал свою Элихио, он тоже не мот отказаться. Бениньо, в свою очередь, отдал мне свою. Но Лусио, который заранее прикинул всю схему хороших манер индейцев яки, свой лимонад к этому моменту уже прикончил. Он повернулся к Бениньо, на лице которого застыло выражение сознания выполненного долга, и со смехом сказал:
- У тебя выудили твою бутылку!
Дон Хуан заявил, что вообще-то никогда не пьет лимонад, и сунул свою бутылку в руки Бениньо. Все уселись в тени рамады и замолчали.
Чувствовалось, что Элихио нервничает. Он теребил поля своей шляпы, а потом обратился к дону Хуану:
- Я думал о том, что ты рассказывал тогда вечером. Но как же все-таки может пейот изменить нашу жизнь? За счет чего?
Дон Хуан не ответил. Какое-то мгновение он пристально смотрел на Элихио, а потом запел на языке яки. Это была даже не песня, а короткий речитатив. Все долго молчали. Я попросил дона Хуана перевести мне слова песни.
- Это - только для яки, - ответил он тоном, исключавшим всякую возможность дальнейших расспросов.
Мне стало досадно - он пел о чем-то очень важном, я чувствовал это, но поделать ничего не мог.
- Элихио - индеец. Как у всякого индейца, у него нет ничего. Ни у кого из нас нет ничего. Все, что ты видишь вокруг, принадлежит «йори». У яки есть только их гнев и то, что бесплатно дает им земля.
Какое-то время все молчали, а потом дон Хуан встал, и, попрощавшись, ушел. Мы смотрели ему вслед, пока он не свернул за угол. Всем было явно не по себе. Лусио растерянно объяснил, что дед ушел, потому что терпеть не может жаркое из кроликов. Элихио был погружен в какие-то свои мысли. Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:
- Я думаю, Бог еще покарает и тебя, и дона Хуана за все ваши фокусы.
Лусио засмеялся. Бениньо - тоже.
- Ты паясничаешь, Бениньо, - угрюмо произнес Элихио. - несешь бред, который ни черта не стоит.
15 СЕНТЯБРЯ 1968
Была суббота, девять вечера. Дон Хуан сидел напротив Элихио посреди рамады дома Лусио. Между ними лежал мешок с пейотом. Дон Хуан раскачивался и пел. Лусио, Бениньо и я сидели метрах в трех позади Элихио, спинами прислонившись к стене. Сначала было совсем темно, так как до этого мы ждали дона Хуана в доме, освещенном керосиновой лампой. Потом он появился, велел нам выйти на рамаду и показал каждому, где разместиться. Спустя некоторое время глаза привыкли к темноте, и я смог как следует всех рассмотреть. Элихио был охвачен диким ужасом. Тело его тряслось, он стучал зубами и никак не мог взять себя в руки. Голова подергивалась, спина то и дело спазматически выпрямлялась.
Дон Хуан заговорил с ним. Он сказал, что бояться нечего, нужно довериться защитнику и ни о чем другом не думать. Спокойным, даже слегка небрежным движением он вытащил из мешка один бутон, протянул его Элихио и велел медленно жевать. Элихио по-щенячьи заскулил и выпрямился. Его дыхание участилось, грудная клетка заходила ходуном, как кузнечный мех. Он снял шляпу, вытер лоб и закрыл лицо ладонями. Мне показалось, что он плачет. Наступила длинная напряженная пауза, а потом он в какой-то степени овладел собой. Выпрямившись и продолжая держать одну руку возле лица, он протянул вторую за бутоном, взял его, положил в рот и начал медленно жевать.
Я почувствовал огромное волнение. До этого момента я как-то не отдавал себе отчета, что боюсь, пожалуй, не меньше Элихио. Во рту появилась характерная сухость, вроде той, которую дает пейот. Мое напряжение росло. Дыхание участилось. По мере того, как ритм его возрастал, я начал непроизвольно постанывать.
Дон Хуан стал напевать громче. Потом он дал Элихио еще один бутон, а когда тот его прожевал, протянул ему какой-то сушеный плод и велел жевать так же медленно, как пейот.
Несколько раз Элихио вставал и ходил в кусты. Один раз - попросил воды. Дон Хуан сказал, чтобы он не пил, а только прополоскал рот.
Элихио сжевал еще два бутона, а потом дон Хуан дал ему сушеного мяса.
К тому времени, когда Элихио сжевал десятый бутон, я уже почти заболел от нетерпения.
Вдруг Элихио опрокинулся вперед, ударившись о землю лбом. Он перекатился на левый бок и судорожно дернулся. Я посмотрел на часы. Двадцать минут двенадцатого. Больше часа Элихио катался по земле, дергался и стонал.
Дон Хуан неподвижно сидел напротив. Его пейотные песни перешли в неясное бормотание. Бениньо, сидевший справа от меня, без особого внимания следил за происходящим. Лусио склонился на бок и храпел.
Элихио лежал на правом боку, свернувшись калачиком и зажав руки между ног. Неожиданно мощным рывком он перевернулся на спину и застыл со слегка согнутыми ногами. Левая рука начала очень свободно и грациозно двигаться вверх-вниз. Затем такие же движения стала совершать правая, и, наконец, обе руки вошли в единый ритм, поочередно мягко, медленно и плавно взлетая и опускаясь так, словно Элихио играл на невидимой арфе. Постепенно движения ускорились. Предплечья заметно вибрировали, поднимаясь и опускаясь наподобие поршней. При этом кисти совершали плавные круговые движения в лучезапястных суставах, а пальцы дрожали. Это было прекрасное, гармоничное и даже какое-то гипнотизирующее зрелище. Никогда до этого мне не приходилось сталкиваться со столь идеальным ритмом и несравненным мышечным контролем.
Затем Элихио медленно поднялся, как бы цепляясь за некую обволакивающую его трясущееся тело силу. Он сидел на корточках, а потом рывком встал и выпрямился. Руки, туловище и голова вздрагивали, как будто через них проходили импульсы электрического тока. Казалось, что им движет какая-то сила, неподвластная его воле.
Бормотание дона Хуана стало очень громким. Лусио и Бениньо проснулись и какое-то время равнодушно за всем этим наблюдали. Потом они снова заснули.
Элихио, казалось, поднимается все выше и выше. Он явно куда-то взбирался. Он перебирал руками, как бы цепляясь за что-то, для меня невидимое, останавливался, чтобы перевести дух, и вновь пускался в путь.
Я хотел рассмотреть его глаза и попытался придвинуться поближе, но свирепый взгляд дона Хуана вернул меня на место.
Вдруг Элихио прыгнул. Это был решающий, грандиозный прыжок. Элихио достиг цели. Он всхлипывал, пытаясь отдышаться. Казалось, что он повис, вцепившись в какой-то выступ. Но что-то одолело его. Он отчаянно вскрикнул, его хватка разжалась, и он начал падать. Тело выгнулось назад, от головы до кончиков пальцев ног по нему пробежала волна, движение было конвульсивным, но очень координированным и красивым. Оно повторилось раз сто, прежде чем Элихио мешком рухнул навзничь.
Спустя некоторое время он вытянул руки перед собой, как бы от чего-то заслоняясь. Он лежал на животе, выпрямив ноги и приподняв их сантиметров на пятнадцать над полом. Поза была такой, словно он скользил или летел вперед с немыслимой скоростью. Голова до предела откинулась назад, сцепленными в замок руками он прикрывал глаза. Я почувствовал, как вокруг него свистит ветер, ахнул и невольно громко вскрикнул. Лусио и Бениньо проснулись и с любопытством посмотрели на Элихио.
- Если ты пообещаешь, что привезешь мотоцикл, я буду жевать эту штуку прямо сейчас, - громко заявил Лусио.
Я посмотрел на дона Хуана. Тот отрицательно покачал головой.
- Сукин сын! - буркнул Лусио и опять уснул.
Элихио встал и, сделав пару шагов по направлению ко мне, остановился. Он счастливо улыбался. Потом он начал насвистывать какую-то мелодию. Простую, всего лишь с парой повторявшихся переходов. Чистого звука не получалось, но гармония была. Спустя какое-то время свист стал отчетливей, а потом ясно вырисовалась и сама мелодия. Похоже было, что Элихио невнятно бормотал слова песни. Он повторял их несколько часов. Песня была очень простая, монотонная, с бесконечными повторами, но в то же время странно красивая.
Пока Элихио пел, он словно на что-то внимательно смотрел. Когда он оказался рядом со мной, я разглядел в полумраке его глаза - застывшие, как бы остекленевшие. Он улыбался, посмеивался, садился, снова вставал и начинал бродить вокруг со стонами и тяжкими вздохами.
Вдруг что-то толкнуло его в спину. Сила горизонтального толчка была такой огромной, что он колесом изогнулся назад. В какой-то момент его тело образовало почти замкнутое кольцо - он стоял на носках и касался руками земли. Потом мягко упал на спину и вытянулся во весь рост в странном оцепенении.
С минуту он стонал, что-то бормоча, а потом захрапел. Дон Хуан укрыл его пустыми мешками. Было уже утро - без двадцати шесть.
Лусио и Бениньо спали, сидя у стены и склонившись головами друг к другу. Мы с доном Хуаном долго молчали. Он выглядел уставшим. Я нарушил молчание и спросил об Элихио. Он ответил, что свидание Элихио с Мескалито было исключительно удачным; Мескалито при первой же встрече научил его песне, а это - редчайший случай.
Я спросил, почему он не разрешил Лусио попробовать за мотоцикл. Он сказал, что Мескалито мог убить Лусио, если бы тот осмелился приблизиться к нему с таким мотивом. Дон Хуан признался, что очень тщательно все подготовил, рассчитывая убедить своего внука. Решающее значение он придавал моей дружбе с Лусио. Дон Хуан сказал, что очень любит Лусио и беспокоится о его судьбе. Когда-то они жили вместе, и у него с внуком были очень теплые отношения. Но в семь лет Лусио смертельно заболел, и сын дона Хуана, ревностный католик, пообещал Святой Деве Гваделупской отдать мальчика в школу обрядовых танцев, если тот поправится. Лусио не умер, и его заставили выполнить обет отца. Проучившись всего неделю, мальчик решил нарушить клятву. Он думал, что в результате должен умереть, всячески изводил себя и целыми днями ждал смерти. Все смеялись над ним, и случай этот не забылся.
Дон Хуан долго молчал, погрузившись в свои мысли.
- Моя постановка была для Лусио, - сказал он, - а вместо него я нашел Элихио. Я знал, что это - бесполезно, но если кого-то любишь, ты должен действовать настойчиво, с верой в то, что человека можно изменить. В детстве Лусио обладал мужеством, но с годами растерял его.
- А если его околдовать?
- Околдовать? Зачем?
- Чтобы вернуть ему мужество.
- Нельзя околдовать в целях обретения мужества. Мужество есть нечто личное. Можно сделать безвредным, больным, немым. Но никакая магия и никакие ухищрения не в силах превратить человека в воина. Чтобы стать воином, нужно быть кристально чистым. Как Элихио. Вот - человек мужества.
Элихио мирно похрапывал под мешками. Уже совсем рассвело. В пронзительной голубизне неба не было ни облачка.
- Что угодно отдам, только бы узнать, где был Элихио, - сказал я. - Ты не возражаешь, если я расспрошу его о ночном путешествии?
- Ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах ты не должен этого делать.
- Но почему? Я же рассказываю тебе обо всех своих переживаниях.
- Это - совсем другое. Ты не склонен держать все при себе. Элихио - индеец. Это путешествие - единственное, что у него есть. Жаль, конечно, что не Лусио…
- И что, ничего нельзя сделать, дон Хуан?
- Ничего. Невозможно вставить в медузу кости. Я поступал глупо.
Появилось солнце, розово-оранжевым светом резанув по утомленным глазам.
- Тысячу раз ты говорил мне, дон Хуан, что маг не может делать глупостей. Вот уж не думал, что ты на это способен.
Дон Хуан пронзительно взглянул на меня, встал и посмотрел на Элихио, потом перевел взгляд на Лусио, сделал складку на своей шляпе, постучав по ней сверху, и с улыбкой сказал:
- Можно проявлять настойчивость, надлежащую настойчивость, зная, однако, что наши действия бесполезны. Но при этом мы должны отдавать себе отчет в том, что наши действия бесполезны и, в то же время, мы должны действовать так, как будто не знаем этого. Это - контролируемая глупость мага.
Глава 5
3 октября 1968 года я приехал к дону Хуану с одной-единственной целью - как можно подробнее расспросить его о посвящении Элихио. Чтобы ничего не упустить, я заранее составил список вопросов, постаравшись сформулировать их как можно тщательнее.
Начал я так:
- Дон Хуан, в ту ночь я видел?
- Почти.
- А ты видел, что я вижу движения Элихио?
- Да. Я видел, что Мескалито позволил тебе увидеть часть урока, предназначенного Элихио. Иначе ты просто смотрел бы на человека, который сидит или лежит без движения. Ведь на последней митоте ты не заметил, чтобы кто-то из участников делал что-то особенное, правда?
Это было действительно так. Я сказал дону Хуану, что с уверенностью могу констатировать только одно - некоторые отлучались в кусты чаще остальных.
- Ты почти видел весь урок Элихио, - продолжал он. - Подумай об этом. Понимаешь, насколько благосклонен к тебе Мескалито? Я не знаю ни единого человека, с кем бы он был так добр. Ни единого. А ты не обращаешь на его великодушие никакого внимания, более того - просто грубо отворачиваешься. Как так можно? За что ты его игнорируешь, демонстрируя ему свой зад?
Я почувствовал, что дон Хуан опять загоняет меня в угол. Я был не в силах ответить на его вопрос. Мне все время казалось, что я бросил учиться, чтобы спастись. Но, в то же время, я не имел представления о том, от чего я себя спасаю или для чего. Не зная, что ответить и пытаясь изменить направление разговора, я пропустил все промежуточные вопросы и задал главный:
- Ты не мог бы подробнее остановиться на своей контролируемой глупости?
- Что именно тебя интересует?
- Расскажи, пожалуйста, что это вообще такое - контролируемая глупость.
Дон Хуан громко рассмеялся и звучно хлопнул себя по ляжке сложенной лодочкой ладонью.
- Вот это и есть контролируемая глупость, - со смехом воскликнул он, и хлопнул еще раз.
- Что ты имеешь в виду…?
- Я рад, что через столько лет ты, наконец, созрел и удосужился задать этот вопрос. В то же время, если б ты никогда этого не сделал, мне было бы все равно. Тем не менее, я выбрал радость, как будто меня в самом деле волнует, спросишь ты или нет. Словно моя забота об этом имеет какой-то смысл. Это и есть контролируемая глупость.
Мы оба расхохотались. Я обнял его за плечи. Объяснение показалось мне замечательным, хотя я и не совсем его понял.
Как обычно, мы сидели на площадке возле дома. Была середина утра. На подстилке перед доном Хуаном лежала кучка каких-то семян, из которой он выбирал мусор. Я хотел помочь, но он не позволил, сказав, что эти семена - подарок для его друга, живущего в Центральной Мексике, и что я не обладаю достаточной силой, чтобы к ним прикасаться.
- По отношению к кому ты практикуешь контролируемую глупость, дон Хуан? - спросил я после продолжительной паузы.
Он усмехнулся, и произнес:
- По отношению ко всем.
- В таком случае, как ты выбираешь, когда следует практиковать контролируемую глупость, а когда - нет?
- Я практикую ее во время каждого своего действия.
Тогда я спросил, значит ли это, что он никогда не действует искренне, и что все его поступки - лишь актерская игра.
- Мои поступки искренни, - ответил дон Хуан. - И все же они - не более, чем актерская игра.
- Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, - изумился я.
- Так и есть, - подтвердил он.
- Но этого не может быть! - возразил я. - Не могут все твои действия быть контролируемой глупостью.
- А почему бы и нет? - с загадочным видом спросил он.
- Это означало бы, что в действительности тебе ни до чего и ни до кого нет дела. Вот, я, например. Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе безразлично, стану я человеком знания или нет, жив я или умер, и что вообще со мной происходит?
- Совершенно верно. Меня это абсолютно не интересует. Ты такой же, как Лусио, как все остальные в моей жизни, в моей контролируемой глупости.
На меня нахлынуло какое-то особое ощущение пустоты. Было ясно, что у дона Хуана действительно нет никаких причин заботиться обо мне. С другой стороны, я почти не сомневался, что его интересую я лично. Иначе он не уделял бы мне столько внимания. А может быть, он сказал так потому, что он был раздражен моим поведением? В конце концов, у него были на то основания: я же отказался у него учиться.
- Я подозреваю, что мы говорим о разных вещах, - сказал я. - Не следовало брать меня в качестве примера. Я хотел сказать - должно же быть в мире хоть что-то, тебе небезразличное, что не было бы объектом для контролируемой глупости. Не представляю, как можно жить, когда ничто не имеет значения.
- Это было бы верно, если бы речь шла о тебе, - сказал он. - Происходящее имеет значение для тебя. Но ты спрашивал обо мне, о моей контролируемой глупости. Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям есть контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение.
- Хорошо, но если для тебя больше ничто не имеет значения, то как же ты живешь, дон Хуан?
Он засмеялся и какое-то время молчал, как бы прикидывая, стоит ли отвечать. Потом встал и направился за дом. Я поспешил за ним.
- Постой, но ведь я действительно хочу понять! Объясни мне, что ты имеешь в виду.
- Пожалуй, объяснения тут бесполезны. Это невозможно объяснить, - сказал он. - В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Совершенно определенно, что твои действия важны для тебя. У меня - все иначе. Для меня больше ни одна отдельная вещь не является важной ни в моих действиях, ни в действиях кого-либо из окружающих. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю волей. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Он опустился на корточки и потрогал растения, которые сушились под солнцем на куске мешковины.
Я был совершенно сбит с толку. Я никак не мог предположить, что мои расспросы приведут к такому результату. После длительной паузы я сказал, что некоторые поступки наших ближних все же имеют решающее значение. Например, ядерная война. Трудно представить более яркий пример. Стереть с лица земли жизнь - что может быть страшнее?
- Для тебя это так. Потому что ты думаешь, - с блеском в глазах, сказал дон Хуан. - Ты думаешь о жизни. Но не видишь.
- А если б видел - относился бы иначе? - осведомился я.
- Научившись видеть, человек обнаруживает себя одиноким в мире, ни с чем другим кроме глупости, - загадочно произнес дон Хуан.
Он помолчал, глядя на меня и как бы оценивая эффект своих слов.
- Твои действия, равно как и действия твоих ближних, кажутся тебе важными потому, что ты научился думать, что они важны.
Слово «научился» он выделил какой-то странной интонацией. Я не мог не спросить, что он имеет в виду.
Дон Хуан перестал перебирать растения и посмотрел на меня. - Сначала мы учимся обо всем думать, а затем мы приучаем наши глаза смотреть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что являемся значительными. И, вследствие этого, мы начинаем чувствовать себя важными. Но потом, научившись видеть, человек осознает, что не может больше думать о том, на что смотрит. А если он не может думать о том, на что смотрит, все становится неважным.
Дон Хуан заметил выражение полнейшего недоумения на моем лице и повторил свои утверждения трижды, как бы пытаясь заставить меня понять. Несмотря на это, сказанное им поначалу произвело на меня впечатление абсолютной бессмыслицы. Но после обдумывания я решил, что это была очень сложная формула, имеющая отношение к каким-то аспектам восприятия.
Я попытался сочинить вопрос, который внес бы ясность, но не мог собраться с мыслями. Внезапно я почувствовал полное изнеможение, и от четкости мышления не осталось и следа.
Дон Хуан, похоже, это заметил и мягко похлопал меня по плечу.
- Почистишь вот эти растения, а потом аккуратно покрошишь их сюда, - сказал он, протянув мне большую банку из под кофе, и куда-то ушел.
Вернулся он через несколько часов. Уже наступил вечер. Давно справившись с растениями, я занимался своими записями, благо времени на это у меня было предостаточно. Я хотел задать ему несколько вопросов, но вместо ответа он сказал, что проголодался, развел огонь в глиняном очаге и поставил на него кастрюлю с бульоном. Пошарив по сумкам с продуктами, которые я привез, дон Хуан вытащил оттуда немного овощей, порезал их на мелкие кусочки и бросил в кастрюлю. После этого он улегся на свою циновку, сбросил сандалии и попросил меня сесть поближе к очагу и следить за огнем.
Уже почти совсем стемнело. С места, где я сидел, была видна западная часть неба. Края некоторых плотных и почти черных посередине облаков были окрашены в темно-желтый цвет. Я хотел сказать дону Хуану, какое красивое сегодня небо, но он меня опередил.
- Рыхлые (пушистые) края и плотная середина, - сказал он, указывая на облака.
Его замечание до того совпадало с фразой, которую я намеревался произнести, что я подскочил.
- Я как раз собирался тебе об этом сказать, - проговорил я.
- Один-ноль в мою пользу, - объявил он и засмеялся с детской непосредственностью.
Я спросил, как насчет того, чтобы ответить на вопросы.
- Что тебя интересует?
- Наша сегодняшняя беседа о контролируемой глупости сбила меня с толку, - сказал я, - Я действительно не могу понять, что ты имеешь в виду.
- Конечно же, ты не можешь этого понять. Ты пытаешься об этом думать, а мои слова никак не вяжутся с твоими мыслями.
- Я пытаюсь думать, - сказал я, - потому что для меня это единственная возможность понять. И все-таки, хочешь ли ты сказать, что как только человек начинает видеть, все в мире становится ничего не стоящим?
- Я не говорил «ничего не стоящим». Становится неважным, вот что я говорил. Все становится равнозначным и, потому, неважным. Вот, скажем, мои действия. Я не могу утверждать, что они - важнее, чем твои. Так же, как одна вещь не важнее другой. Таким образом, все явления, вещи, действия имеют одинаковое значение и поэтому не являются чем-то важным.
Тогда я спросил, не считает ли он, что видение «лучше», чем простое «смотрение на вещи». Он ответил, что глаза человека могут выполнять обе функции, и ни одна из них не лучше другой. Приучать же себя только к одному из этих способов восприятия - значит безосновательно ограничивать свои возможности.
- Например, чтобы смеяться, нам нужно смотреть, сказал он, - все, что есть в мире смешного, можно уловить только тогда когда смотришь. Когда человек видит, все настолько равнозначно, что ничего смешного не может быть.
- Уж не хочешь ли ты, дон Хуан, сказать, что видящий не способен смеяться?
Он немного помолчал.
- Наверное, есть люди знания, которые никогда не смеются. Впрочем, я таких не знаю. Те, с кем я знаком, не только видят, но и смотрят, поэтому все они могут смеяться.
- А может человек знания плакать?
- Я думаю - да. Наши глаза смотрят, поэтому мы можем смеяться, плакать, веселиться, печалиться или радоваться. Лично мне не нравится быть печальным. Поэтому, когда приходится сталкиваться с чем-то, что вызывает печаль, я смещаю глаза и начинаю видеть вместо того, чтобы смотреть. Но если попадается что-то забавное, я предпочитаю смотреть и смеяться.
- Тогда твой смех - настоящий. Получается, что смех - это уже не контролируемая глупость.
Какое-то время он пристально смотрел на меня.
- Знаешь, я с тобой разговариваю потому, что ты даешь мне повод посмеяться, - произнес он. - Ты напоминаешь мне тех, живущих в пустыне, грызунов, которые попались в тот момент, когда они, засунув свой хвост в норы других грызунов, пытались спугнуть последних для того, чтобы поживиться их запасами. Так и ты - ловишься на своих же вопросах. Будь осторожен! Ведь эти крысы иногда остаются без хвоста, спасая свою шкуру.
Его сравнение рассмешило меня. Когда-то дон Хуан показывал мне этих зверьков с пушистыми хвостами. Они были похожи на жирных белок. Я представил себе одну из них, отрывающую свой хвост. Картинка получилась грустной и в то же время очень забавной.
- Мой смех - самый что ни на есть настоящий, - сказал дон Хуан. - Впрочем, как и все, что я делаю. Но он же - контролируемая глупость, поскольку бесполезен. Он ничего не меняет, но, тем не менее, я смеюсь.
- Но, насколько я понимаю, дон Хуан, твой смех не бесполезен. Он делает тебя счастливым.
- Нет. Я счастлив оттого, что выбрал смотреть на вещи, делающие меня счастливым, а потом уже глаза схватывают их забавные стороны, и я смеюсь. Я говорил тебе это много раз. Чтобы быть на высоте, всегда нужно выбирать путь, подсказанный сердцем. Возможно, поэтому человек, поступающий так, всегда может смеяться.
Я решил, что он имеет в виду превосходство смеха над плачем, или хотя бы то, что плач - это действие, которое нас ослабляет. Но дон Хуан заявил, что никакого принципиального различия нет. И что оба они одинаково неважны. Просто ему лично больше подходит смех, потому что когда он смеется, тело его чувствует себя лучше, чем когда он плачет.
Тогда я заметил, что равнозначности здесь все же нет, поскольку есть предпочтение. Если он предпочитает смеяться, а не плакать, то смех - важнее.
Но он упрямо твердил, что его предпочтение ничего не значит; они равноценны. Я заявил, что, доводя наш спор до логического конца, можно сказать: «Если все настолько равнозначно, то почему бы не выбрать смерть?»
- Многие люди знания так и поступают, - сказал дон Хуан. - И однажды человек знания может просто исчезнуть. В таких случаях люди обычно думают, что его за что-то убили. А он просто выбрал смерть, потому что для него это не имело значения. Я выбрал жизнь. И смех. Причем вовсе не оттого, что это важно, а потому, что такова склонность моей натуры. Я говорю «выбрал», потому что вижу. Но это не значит, что я выбрал жить. Моя воля заставляет меня жить вопреки тому, что я вижу в мире. Ты сейчас не можешь меня понять из-за своей привычки думать, как ты смотришь и думать, как ты думаешь.
Последняя фраза меня заинтриговала. Я спросил, что он имеет в виду.
Дон Хуан несколько раз дословно повторил ее, а потом объяснил, что, говоря
«думать», имеет в виду устойчивые постоянные понятия, которые есть у нас обо всем в мире. Он сказал, что видение избавляет от привычки к ним. И что пока я не научусь видеть, мне не удастся понять, о чем идет речь.
- Но если ничто не имеет значения, дон Хуан, то с какой стати должно иметь значение - научусь я видеть или нет?
- Я уже говорил тебе, что наша судьба как людей - учиться, для добра или зла. Я научился видеть, и говорю, что нет ничего, что имело бы значение. Теперь - твоя очередь. Вполне вероятно, что в один прекрасный день ты научишься видеть, и тогда сам узнаешь, что имеет значение, а что - нет. Для меня нет ничего, имеющего значение, но для тебя, возможно, значительным будет все. Сейчас ты должен понять: человек знания живет действием, а не мыслью о действии. И не мыслями о том, что он будет думать после того, как завершит это действие. Он выбирает путь сердца и следует по этому пути. Когда он смотрит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро: он знает, что он, как любой другой, не идет никуда: и он знает, так как видит, что одно не важнее другого. Другими словами, у него нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно прожить. В таких условиях контролируемая глупость - единственное, что связывает его с окружающими. Поэтому он действует, потеет и отдувается. И взглянув на него, любой увидит обычного
человека, живущего так же, как все. Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не является более важным, чем что-либо другое, поэтому человек знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение. Контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, человек знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить - до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, человек знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта отстраненность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет контролируемая глупость.
В длинных и путаных выражениях я попытался объяснить дону Хуану, что меня интересуют мотивы, заставляющие человека знания действовать определенным образом вопреки пониманию того, что ничто не имеет значения. Усмехнувшись, он ответил:
- Ты думаешь о своих действиях, поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает, нет ничего, что имело бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал? Проще было бы умереть; ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как, например, думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описания. Такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае видения думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удастся объяснить тебе, что это такое. Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно - контролируемая глупость очень похожа на видение. Ни о том, ни о другом думать невозможно.
Дон Хуан зевнул, лег на спину и потянулся, хрустнув суставами.
- Ты слишком долго отсутствовал, - сказал он, - и ты слишком много думаешь.
Он встал и направился в густой чаппараль за домом. Я остался сидеть у огня, подбрасывая хворост, чтобы варево в кастрюле кипело. Хотел было зажечь керосиновую лампу, но сумерки были очень успокаивающими. Света от огня в очаге было достаточно, чтобы писать. Красноватые отблески ложились повсюду. Я положил блокнот на землю и лег рядом. Я устал. Из всего нашего разговора в голове осталось только одно - дону Хуану нет до меня никакого дела. Это бесконечно обеспокоило меня. Я доверял ему на протяжении многих лет. Если бы не это доверие, то меня парализовало бы страхом от одной перспективы учиться его знанию. В основе этого доверия была твердая убежденность в том, что дон Хуан заботится лично обо мне. По большому счету я всегда его побаивался, но страх этот мне удавалось держать под контролем, так как я доверял ему. Теперь, когда он разрушил эту основу, мне не на что было опереться. Я чувствовал себя совершенно беспомощным.
Меня охватило какое-то странное беспокойство. Я вскочил и начал возбужденно ходить возле очага. Дон Хуан все не приходил, и я с нетерпением ожидал его возвращения.
Наконец он появился и уселся возле огня. Я выложил ему все о своих страхах, сказав, что взволнован, потому, что не могу менять направления, добравшись до середины потока. Я объяснил, что вместе со своим доверием к нему я также научился уважать его образ жизни и относиться к нему, как, в основе своей, к более рациональному, или, по крайне мере, более функциональному. Я сказал, что его слова ввергли меня в ужасающий конфликт, потому что заставляют меня изменить свои чувства. В качестве примера я рассказал дону Хуану одну историю о старом американце, очень образованном и богатом юристе, консерваторе по убеждениям. Этот человек всю жизнь свято верил, что борется за правое дело. В тридцатые годы, когда администрацией Рузвельта были разработаны и начали претворяться в жизнь кардинальные меры по оздоровлению американской экономики, так называемый «новый подход», он оказался полностью втянутым в политическое противостояние. Он был убежден, что перемены приведут к развалу государства. Отстаивая привычный образ жизни и будучи убежденным в своей правоте, этот человек яростно ринулся в самую гущу борьбы с
тем, что он считал политическим злом. Однако время перемен уже наступило, и волна новых политических и экономических реалий опрокинула его. Десять лет он боролся как на политической арене, так и в личной жизни, но вторая мировая война добила его окончательно и в политическом, и в идеологическом отношении. С чувством горечи он добровольно отправил себя в двадцатипятилетнее изгнание. Когда я познакомился с ним, ему было уже восемьдесят четыре, он вернулся в родной город, чтобы дожить оставшиеся годы в доме престарелых. Мне было непонятно, что он жил так долго, учитывая испытываемые на протяжении десятилетий горечь и жалость к себе. Я ему чем-то понравился, и мы часто и подолгу беседовали.
Заканчивая разговор, который состоялся у нас в нашу последнюю встречу, он сказал:
- У меня было достаточно времени, чтобы оглянуться назад и разобраться в происходившем. Главные события моей жизни уже давно стали историей, причем далеко не лучшими ее эпизодами. И возможно, что я потратил годы своей жизни в погоне за тем, чего просто не существовало. В последнее время я чувствую, что верил в какой-то фарс. Ради этого не стоило жить. Теперь-то я это знаю. Но потерянных сорока лет уже не вернуть…
Я сказал дону Хуану, что причиной моего конфликта явились сомнения, в которые меня ввергли его слова о контролируемой глупости.
- Если нет ничего, что имело бы значение, - рассуждал я, - то тогда, став человеком знания, неизбежно придешь к такой же опустошенности, как этот старик, и окажешься не в лучшем положении.
- Это не так, - жестко сказал дон Хуан. - Твой знакомый одинок, потому что так и умрет, не умея видеть. В своей жизни он просто состарился, и сейчас в нем больше жалости к себе, чем когда бы то ни было. Он чувствует, что потеряно сорок лет, потому что он жаждал побед, но потерпел поражение. Он так никогда и не узнает, что быть победителем и быть побежденным - одно и то же.
Теперь ты боишься меня, потому что я сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь в детство. Наша судьба как людей - учиться, и идти к знанию следует так, как идут на войну. Я говорил тебе об этом много раз. К знанию или на войну идут со страхом, с уважением, с осознанием того, куда идут, и с абсолютной уверенностью в себе. В себя ты должен верить, а не в меня!
Ты боишься пустоты жизни твоего знакомого. Но в жизни человека знания не может быть пустоты. Его жизнь заполнена до краев.
Дон Хуан встал и вытянул перед собой руки, как бы ощупывая что-то в воздухе.
- Все заполнено до краев, - повторил он, - и все равнозначно. Я не похож на твоего знакомого, который просто состарился. И, утверждая, что ничто не имеет значения, я говорю совсем не о том, что имеет в виду он. Для него его борьба не стоила усилий, потому что он потерпел поражение. Для меня нет ни побед, ни поражений, ни пустоты. Все заполнено до краев и все равно, и моя борьба стоила моих усилий.
Чтобы стать человеком знания, нужно быть воином, а не ноющим ребенком. Бороться не сдаваясь, не жалуясь, не отступая, бороться до тех пор, пока не увидишь. И все это лишь для того, чтобы осознать, что ничего не имеет значения.
Дон Хуан помешал содержимое кастрюли деревянной ложкой. Суп был готов. Он снял кастрюлю с огня и поставил на прямоугольное кирпичное сооружение возле стены, которым пользовался как столом и полкой, и ногой придвинул к столу два низких ящика, служивших стульями. Сидеть на них было довольно удобно, особенно если прислониться спиной к вертикальным брусьям стены. Налив мне полную миску, дон Хуан знаком пригласил меня к столу. Он улыбался, глаза его сияли, словно мое присутствие доставляло ему море радости. Аккуратным движением он пододвинул мне миску. В том, как он это сделал, было столько тепла и доброты, что я воспринял этот жест как предложение восстановить свою веру в него. Я почувствовал себя идиотом и, чтобы как-то развеять это ощущение, начал разыскивать свою ложку. Ее нигде не было. Суп был слишком горячим, чтобы пить прямо из миски, и, пока он остывал, я спросил у дона Хуана, означает ли контролируемая глупость то, что человек знания никого не может любить.
Дон Хуан перестал есть и расхохотался.
- Ты слишком озабочен тем, чтобы любить людей, и тем, чтобы тебя любили. Человек знания любит, и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем сейчас занимаешься ты. Любить людей или быть любимым ими - это еще далеко не все, что доступно человеку.
Он посмотрел на меня, слегка склонив голову набок, и добавил:
- Подумай об этом.
- Дон Хуан, есть еще один момент, о котором я хотел бы спросить. По твоим словам, для того, чтобы смеяться, нужно смотреть глазами; но мне кажется, что мы смеемся потому, что думаем. Возьми слепого - он тоже смеется.
- Нет. Слепые не смеются. Они могут производить звуки, похожие на смех, и тела их при этом будут вздрагивать, как при смехе. Но они никогда не смотрели на смешные стороны мира, им приходится их воображать. Поэтому по-настоящему хохотать слепые не могут.
Больше мы не разговаривали. Я чувствовал себя счастливым. Сначала мы ели молча; а потом дон Хуан начал смеяться - я использовал сухой прутик, чтобы подносить овощи ко рту.
4 ОКТЯБРЯ 1968
Сегодня днем, выбрав время, я спросил дона Хуана, не будет ли он возражать, если мы немного поговорим о видении. Он, казалось, немного поразмышлял, а потом, усмехнувшись, сказал, что я вновь взялся за свое - пытаюсь подменить разговорами действие.
- Если ты хочешь видеть, ты должен позволить дымку вести себя, - сказал он с ударением. - Разговаривать же об этом я больше не буду.
Я помогал ему очищать какие-то сухие растения. Довольно долго мы работали в полном молчании. От долгого молчания мне всегда становилось не по себе, особенно в присутствии дона Хуана. Наконец я не выдержал и задал вопрос, вырвавшийся у меня чуть ли не самопроизвольно:
- Как человек знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит?
Вопрос застал дона Хуана врасплох. Он насмешливо взглянул на меня.
- Возьмем Лусио, - развил я свою мысль. - Если он будет умирать, останутся ли твои действия контролируемой глупостью?
- Давай лучше возьмем моего сына Эулалио. Это - более подходящий пример, - спокойно ответил дон Хуан. - На него свалился обломок скалы, когда мы работали на строительстве Панамериканской магистрали. То, что я делал, когда он умирал, было контролируемой глупостью. Подойдя к месту обвала, я понял, что он уже практически мертв. Но он был очень силен, поэтому тело еще продолжало двигаться и биться в конвульсиях. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной бригады, чтобы они его не трогали. Они послушались и стояли вокруг, глядя на изуродованное тело. Я стоял рядом, но не смотрел, а сдвинул глаза в положение видения. Я видел, как распадается его жизнь, бесконтрольно расширяясь за свои пределы, подобно туману из кристаллов. Именно так смешиваются, расширяясь, жизнь и смерть. Вот что я сделал, когда умирал мой сын. Это - единственное, что вообще можно сделать в подобном случае. И это - контролируемая глупость. Если бы я смотрел на то, как становится неподвижным его тело, то меня бы изнутри раздирал горестный крик, поскольку я бы чувствовал, что никогда больше не буду смотреть, как он, красивый и
сильный, ступает по этой земле.
Но я выбрал видение. Я видел его смерть, и в этом не было печали, не было вообще никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан замолчал: он казался печальным. Вдруг он улыбнулся и потрепал меня по затылку.
- Другими словами, когда умирает тот, кого я люблю, моя контролируемая глупость заключается в смещении моих глаз, - сказал он.
Я вспомнил тех, кого любил сам, и ужасно гнетущая волна жалости к себе захлестнула меня.
- Счастливый ты, дон Хуан. Умеешь сдвигать свои глаза. А я могу только смотреть…
Мои слова его рассмешили.
- Счастливый… Что за глупость! - произнес он. - Это - тяжкий труд.
Мы засмеялись. После длительной паузы я снова начал его расспрашивать, видимо для того, чтобы развеять собственную печаль.
- Дон Хуан, если я правильно понимаю, в жизни человека знания контролируемой глупостью не являются только действия в отношении союзников и Мескалито? Верно?
- Верно, - кивнул он. - Союзники и Мескалито - существа совершенно иного плана. Моя контролируемая глупость распространяется только на меня и на мои действия по отношению к людям.
- Да, но логически можно предположить, что человек знания мог бы рассматривать как контролируемую глупость также и свои действия в отношении союзников и Мескалито, не так ли?
Какое-то время он молча смотрел на меня.
- Ты снова думаешь. Человек знания не думает, поэтому такая возможность для него исключена. Возьмем, к примеру, меня. Я говорю, что практикую контролируемую глупость по отношению к людям, и говорю так потому, что способен их видеть. Однако я не могу видеть насквозь своего союзника, поэтому он для меня непостижим. Как, скажи на милость, могу я контролировать свою глупость, если я не вижу его насквозь? По отношению к союзнику и Мескалито я всего лишь человек, который знает, как видеть, человек, который сбит с толку тем, что он видит, человек, которому известно, что он никогда не поймет все, что его окружает.
Теперь возьмем, к примеру, тебя. Мне безразлично, станешь ты человеком знания или нет, а Мескалито это почему-то не безразлично. Ясно, что для него это имеет какое-то значение, иначе он не стал бы столько раз и так явно демонстрировать свою заинтересованность в тебе. Я в состоянии это заметить, и я иду ему навстречу, хотя причины, заставляющие Мескалито действовать таким образом, для меня непостижимы.
Глава 6
5 ОКТЯБРЯ 1968
Мы с доном Хуаном садились в машину, собираясь ехать в Центральную Мексику. Неожиданно он меня остановил.
- Я уже не раз говорил тебе, - сказал он с серьезным выражением лица, - что нельзя раскрывать настоящих имен магов и рассказывать, где они живут. Думаю, ты понял, что мое истинное имя и место, в котором находится мое тело, всегда должны оставаться в тайне. Сейчас я хочу попросить тебя о том же в отношении моего друга. Ты будешь называть его Хенаро. Сейчас мы поедем к нему и немного у него погостим.
Я заверил дона Хуана, что никогда не нарушал этого условия.
- Я знаю, - сказал он по-прежнему серьезно. - Но меня беспокоит то, что временами ты становишься рассеянным и очень уж беспечным.
Я было запротестовал, но дон Хуан сказал, что хотел только напомнить мне о том, что будучи беспечным в отношении того, что касается магии, человек играет с нависающей и бессмысленной смертью, которая может быть отведена лишь нахождением в состоянии осознанности и здравомыслия.
- Больше мы к этому возвращаться не будем, - сказал он. - Как только мы отъедем от моего дома - ни слова о Хенаро, более того - ни одной мысли о нем. А сейчас - приведи, пожалуйста, свои мысли в порядок. Когда ты с ним встретишься, тебе нужно будет отбросить все сомнения и стать чистым.
- О каких сомнениях ты говоришь, дон Хуан?
- О любых. К моменту встречи ты должен быть кристально чист. Он увидит тебя.
Его странные предостережения сильно меня обеспокоили. Я заметил, что, может быть, мне вообще не стоит знакомиться с его другом. Я мог бы просто отвезти дона Хуана туда и высадить где-то неподалеку от его дома.
- Я лишь предупредил тебя, - сказал дон Хуан. - Ты уже однажды познакомился с магом, и он чуть не убил тебя. Я имею в виду Висенте. Так что в этот раз будь осторожней.
Приехав в Центральную Мексику, мы оставили машину и пешком отправились в горы, туда, где жил друг дона Хуана. Переход занял два дня. Наконец, показалась маленькая хижина, прилепившаяся к склону горы. Хозяин стоял в дверях, словно ожидая нас. Я сразу же его узнал - мы, оказывается, уже встречались, правда, мимоходом, в тот день, когда я привез дону Хуану свою книгу. Тогда я не обратил на него особого внимания. Мне казалось, что он примерно одного возраста с доном Хуаном. Однако сейчас, когда он стоял в дверях, я заметил, что он значительно моложе - где-то чуть больше шестидесяти. Он был ниже дона Хуана ростом, тоньше, очень жилистый и темнокожий. Довольно длинные и густые черные с проседью волосы закрывали уши и лоб. Выражение округлого лица было жестким. Длинный нос и маленькие темные глаза придавали ему сходство с какой-то хищной птицей.
Сначала он обратился к дону Хуану. Тот утвердительно кивнул. Они перекинулись несколькими фразами, но говорили не по-испански, так что я ничего не понял. Потом дон Хенаро обратился ко мне.
- Добро пожаловать в мою скромную маленькую лачугу, - извиняющимся тоном произнес он по-испански.
Это была стандартная вежливая формула, которую мне неоднократно доводилось слышать в сельских районах Мексики. Но произнося ее, он без видимой причины засмеялся так радостно, что я понял - это его контролируемая глупость. Ему было в высшей степени безразлично, что дом его - лачуга. Мне дон Хенаро очень понравился.
Первых два дня мы бродили по горам, собирая растения. Отправлялись мы на рассвете. Старики уходили вдвоем - у них в горах было какое-то особое место, - а меня оставляли в лесу. Чувствовал я себя там замечательно. Время пробегало незаметно, одиночество меня ничуть не угнетало. Оба дня я находился в состоянии удивительной собранности. Мне удалось добиться необычайной для себя сосредоточенности на поиске определенных видов растений, которые поручил мне собирать дон Хуан.
Возвращались мы вечером. Я так уставал, что засыпал практически мгновенно.
Но на третий день мы работали вместе. Дон Хуан попросил дона Хенаро научить меня тому, как выбирать определенные растения. Вернулись мы к полудню; оба старика уселись перед домом и неподвижно просидели несколько часов, словно в трансе. Но они не спали. Я дважды проходил перед ними, и оба раза они провожали меня глазами.
- Прежде чем срывать растения, ты должен говорить с ними, - сказал дон Хуан. Он произнес это буднично и трижды повторил, как будто пытаясь завладеть моим вниманием. До этого никто не произнес ни слова.
- Чтобы увидеть растения, с ними нужно разговаривать, - продолжал он. - И с каждым из них необходимо познакомиться. Тогда они расскажут все, что ты захочешь о них узнать.
Вечерело. Дон Хуан сидел на плоском камне, лицом на запад - в сторону гор, дон Хенаро - рядом с ним на соломенной циновке, лицом на север. В первый же день после нашего приезда дон Хуан объяснил мне, что это - «их положения», и что мне следует садиться на землю в любом месте напротив них. Еще он добавил, что когда мы втроем сидим в «своих положениях», я должен располагаться лицом на юго-восток, и на них не смотреть, а только изредка поглядывать.
- Да, именно так обстоит дело с растениями, верно я говорю? - дон Хуан повернулся к дону Хенаро, и тот ответил утвердительным кивком.
Я сказал, что не выполняю его указаний насчет разговоров с растениями, так как, занимаясь этим, я чувствую себя глупо.
- Ты не понял того, что маги не шутят, - сурово произнес дон Хуан. - Попытка мага видеть - это попытка овладеть силой.
Дон Хенаро с недоумением уставился на меня: его, видимо, сбивало с толку то, что я непрерывно пишу. Улыбнувшись мне, он тряхнул головой и что-то сказал дону Хуану. Дон Хуан пожал плечами. Дону Хенаро непрерывно пишущий ученик мага, должно быть, казался явлением весьма странным, по крайней мере, смотреть на это без смеха он не мог. Дон Хуан, по-видимому, уже давно привык к тому, что я постоянно записываю, и не обращал на это никакого внимания, продолжая говорить, как ни в чем не бывало. Однако реакция дона Хенаро несколько нарушала общий настрой беседы, поэтому я отложил блокнот.
Дон Хуан еще раз подчеркнул, что действия мага нельзя рассматривать в качестве шуток, так как он играет со смертью на каждом повороте своего пути. Потом он рассказал дону Хенаро об огнях смерти, которые следовали за мной во время одной из наших поездок. В этой истории, видимо, было что-то очень смешное - дон Хенаро от хохота буквально катался по земле.
Дон Хуан извинился передо мной, сказав, что его друг бывает подвержен приступам смеха. Я взглянул на дона Хенаро, ожидая увидеть его все еще катающимся по земле, но взору моему предстало нечто такое, что я невольно подскочил от изумления. Это было немыслимо и даже противоестественно - он стоял на голове без помощи рук. Ноги его при этом были спокойно сложены крест-накрест, как он их складывал, сидя на своей циновке. Но когда до меня, наконец, дошло, что с точки зрения законов механики человеческого тела дон Хенаро проделал нечто попросту невозможное, тот уже снова как ни в чем не бывало сидел в исходном положении. Дон Хуан, похоже, был в курсе происходящего, потому что приветствовал поразительный трюк своего друга взрывом раскатистого хохота.
Дон Хенаро вроде бы заметил, что я потрясен. Он похлопал в ладоши, приглашая меня следить за тем, что делает, и снова начал кататься по земле. Теперь я заметил, что то, что казалось мне катанием по земле, на самом деле было наклонами вперед из сидячего положения до касания земли головой. Казалось, что он принимал свою противоестественную позицию, набирая инерцию путем нескольких наклонов, а затем эта инерция поднимала его тело в вертикальное положение, и несколько мгновений дон Хенаро «сидел на собственной голове».
Когда они успокоились и перестали хохотать, дон Хуан продолжил. Тон его был очень суровым. Я немного подвинулся, сев поудобнее, чтобы не отвлекаться и полностью сосредоточиться на его словах. Обычно он говорил с улыбкой, особенно тогда, когда я слушал очень внимательно. Но сейчас улыбки не было. Дон Хенаро смотрел на меня, как бы ожидая, что я вот-вот возьмусь за карандаш. Но я решил больше не записывать. Дон Хуан устроил мне форменный разнос за то, что я не разговариваю с растениями, которые собираю, хотя он и велел мне это делать. Он говорил, что убитые мною растения вполне могли бы прикончить меня и что рано или поздно они заставят меня заболеть.
- Правда, ты никогда не согласишься с тем, что твоя болезнь - следствие причинения вреда растениям, - сказал дон Хуан, - и наверняка предпочтешь считать ее гриппом.
Они снова засмеялись, а потом дон Хуан очень серьезно и очень жестко добавил, что если не думать о своей смерти, то жизнь так и останется не более, чем личным хаосом.
- Что вообще может быть у человека, кроме его жизни и смерти? - задал он мне риторический вопрос.
Я почувствовал, что нужно записывать, и снова взялся за блокнот. Дон Хенаро уставился на меня, улыбаясь. Потом он немного наклонил голову назад и раздул ноздри. Мимикой он владел в совершенстве - ноздри увеличились в диаметре чуть ли не вдвое.
Но комичнее всего были не жесты дона Хенаро, а его собственная реакция на них. Раздув ноздри, он наклонился и снова встал в свою фантастическую стойку на голове.
Дон Хуан хохотал до слез. Я почувствовал смущение и нервно засмеялся.
- Хенаро не любит, когда пишут, - объяснил дон Хуан.
Я отложил блокнот, но дон Хенаро заверил меня, что все нормально и он нисколько не возражает. Я снова взял блокнот и начал писать. Дон Хенаро повторил представление, и они опять хохотали до упаду.
Все еще смеясь, дон Хуан сказал, что его друг изображает меня - когда я пишу, то раздуваю ноздри. А по мнению дона Хенаро, пытаться стать магом, записывая, - такое же трудное и нелепое занятие, как сидение на голове.
- Может ты и не найдешь это смешным, но вы с Хенаро очень похожи, - сказал дон Хуан. - Кроме него, никто не умеет так «сидеть на голове», а ты единственный, кто думает, что можно стать магом, записывая.
Они снова засмеялись, и дон Хенаро опять повторил свой невероятный трюк: Этот человек мне определенно нравился. В его движениях было столько грации и прямоты.
- Прошу прощения, дон Хенаро, - сказал я, указывая на блокнот.
- Все в порядке, - усмехнулся он.
Больше записывать я не решался. Они долго говорили о способности растений убивать и об использовании магами этого свойства. Все время оба пристально смотрели на меня, как бы ожидая, что я начну записывать.
- Карлос у нас - как необъезженная лошадь. С ним нужно обращаться деликатно. Видишь, Хенаро, ты испугал его, и теперь он не может писать.
Дон Хенаро раздул ноздри, вытянул губы и сказал:
- Ну что ты, Карлитос, пиши. Пиши, пока пальцы не отвалятся.
Дон Хуан встал и потянулся всем телом, подняв руки и выгнув спину. Несмотря на возраст, тело его выглядело очень сильным и гибким. Он ушел в кусты за дом, и я остался наедине с доном Хенаро. Тот посмотрел на меня. Я почувствовал смущение и отвел взгляд.
- Только не говори мне, что ты даже не посмотришь на меня, - сказал он шутовским тоном.
Он снова раздул ноздри и сделал так, что они задрожали. Потом встал и, повторяя движение дона Хуана, потянулся, выгнув спину и подняв руки. Тело его при этом невероятным образом изогнулось и приняло совершенно немыслимое положение. В этом движении странным образом сочетались грация, гармония и какая-то шутовская нелепость - это была мастерски исполненная пародия на дона Хуана.
Как раз в этот момент дон Хуан появился из-за дома, заметил эту сцену, явно уловив ее значение, и с усмешкой сел на свое место.
- Куда дует ветер? - буднично спросил дон Хенаро.
Дон Хуан кивнул в сторону запада.
- Ага… Схожу-ка я туда, куда ветер дует, - очень серьезно произнес дон Хенаро. Повернувшись, он погрозил мне пальцем:
- И не вздумай обращать внимания, если вдруг услышишь странные звуки. Запомни, Хенаро срет - горы дрожат!
Одним прыжком он скрылся в кустах, и спустя несколько мгновений я услышал странный звук - глубокий неземной грохот. Не зная, что и думать, я взглянул на дона Хуана. Но тот согнулся пополам от хохота.
17 ОКТЯБРЯ 1968
Не помню уже, по какому поводу дон Хенаро пустился в объяснение устройства того, что он называл «другим миром». Он сказал, что по-настоящему великий маг - это орел, вернее, он может превращаться в орла. Черный маг - «теколот», то есть сова. Он - порождение ночи, поэтому ему наиболее подходят горный лев и другие дикие кошки, а также ночные птицы, и в особенности - сова. «Брухос лирикос» - лирические маги, то есть маги-дилетанты, предпочитают других животных, например, ворону. Дон Хуан засмеялся.
Дон Хенаро повернулся к нему и сказал:
- Правда, Хуан, ты же сам знаешь…
Потом он объяснил, что маг может взять своего ученика с собой в путешествие сквозь десять слоев другого мира. Маг, если он действительно орел, начинает с самого нижнего слоя и последовательно проходит все десять до самого верха. Черные маги и дилетанты способны с огромным трудом добраться лишь до третьего снизу.
Дон Хенаро описал прохождение слоев другого мира так:
- Ты - в самом низу. Вот учитель берет тебя в полет, и скоро - бах - пролетаешь первый слой. Потом - бах - пролетаешь второй. Бах - третий…
Он методически «бахнул» десять раз, проведя меня таким образом сквозь все слои. Когда он закончил, дон Хуан посмотрел на меня и сочувственно улыбнулся.
- Разговоры не являются предрасположенностью Хенаро, но, если ты не против, он может преподать тебе практический урок равновесия.
Дон Хенаро важно кивнул, подтверждая его слова. При этом он слегка выпятил губы и прикрыл глаза.
Мне его жест показался замечательным.
Дон Хенаро встал, дон Хуан - тоже.
- Ладно, - сказал дон Хенаро. - Тогда поехали. Заскочим только за Нестором и Паблито. Они уже дома. По вторникам они освобождаются рано.
Они сели в машину, дон Хуан - на переднее сиденье. Ничего не спрашивая, я завел мотор. Дон Хуан показывал дорогу к дому Нестора. Когда мы приехали, дон Хенаро зашел в дом и через несколько минут вышел с Нестором и Паблито - своими молодыми учениками. Все сели в машину, и дон Хуан велел ехать на запад - в горы.
Я оставил машину на обочине грунтовой дороги. С этого места был виден водопад; к нему мы и направились вдоль речушки шириной метров пять-семь. Близился вечер. Окрестности впечатляли. Прямо над нами висела огромная, темная с синевой туча. Она была похожа на подвешенную в пространстве крышу с четко очерченным полукруглым краем. На западе - над склонами высоких гор Центральных Кордильер - шел дождь. Он был подобен белесому занавесу, ниспадавшему на зеленые вершины. К востоку от нас лежала глубокая длинная долина, освещенная солнцем. Над ней виднелись только рваные клочья облаков. Резкий контраст поражал воображение. Мы остановились у подножия водопада. Высотой он был метров пятьдесят. Рев воды был оглушительный.
Дон Хенаро надел себе на талию пояс, на котором висело не меньше семи каких-то вещиц, похожих на маленькие тыквенные кувшинчики. Сняв шляпу, дон Хенаро сбросил ее за спину, и она повисла на шнурке. Из сумки, сделанной из плотной шерстяной ткани, он достал головную ленту, тоже связанную из разноцветных шерстяных ниток, на которой особо выделялся ярко-желтый цвет. В нее он воткнул три пера, похожих на орлиные. Я заметил, что расположил он их асимметрично: одно - над кончиком правого уха, второе - на несколько сантиметров ближе ко лбу, третье - возле левого виска. Он снял сандалии, привязал их к брючному ремню и заправил под пояс пончо. Мне не было видно, застегивается пояс или завязывается, но сделан он был вроде из переплетенных полосок кожи.
Дон Хуан сел на круглый камень, предварительно придав ему устойчивое положение. Нестор и Паблито тоже выбрали себе по камню и сели слева от него. Дон Хуан показал мне место справа от себя и сказал, что я должен принести камень и сесть.
- Нам нужно образовать прямую, - объяснил он, показывая, что втроем они уже сели в ряд.
К этому времени дон Хенаро приблизился к водопаду и начал взбираться по тропе справа от него. С места, где мы сидели, обрыв выглядел очень крутым, практически отвесным. Вдоль тропы росло довольно много кустов, хватаясь за которые, дон Хенаро подтягивался. В какой-то миг он оступился и чуть не свалился вниз. Мне показалось, что он поскользнулся на мокрой глине. Через мгновение он снова чуть не упал, и я подумал, что дон Хенаро, пожалуй, уже староват для скалолазания. Прежде, чем добраться до конца тропы, он оступился еще несколько раз.
Когда дон Хенаро начал взбираться дальше прямо по скале, я даже растерялся, не представляя, что он собирается делать.
- Что он делает? - шепотом спросил я.
Дон Хуан даже не взглянул на меня.
- Насколько я понимаю - карабкается, - ответил он, не отрывая неподвижного взгляда полуприкрытых глаз от дона Хенаро. Выпрямившись, дон Хуан сидел на краю камня, с лежащими между ног руками.
Я слегка подался вперед, желая взглянуть, что делают Нестор и Паблито, но дон Хуан жестом велел мне сидеть смирно и не нарушать линию. Я тут же выпрямился, вернувшись в первоначальное положение. Судя по тому, что я успел заметить краем глаза, молодые люди были так же напряженно-внимательны, как дон Хуан.
Дон Хуан указал на водопад.
Я вновь стал наблюдать за доном Хенаро. Он медленно пробирался вдоль выступа, чтобы обойти огромный нависший козырек. Руки его были расставлены в стороны, словно он хотел обнять скалу. С предельной осторожностью он двигался вправо. Вдруг ноги его сорвались. Я невольно ахнул. В какой-то момент все его тело повисло в воздухе. Я был уверен, что он падает, но он не упал, уцепившись за что-то правой рукой. Быстро и четко он снова поймал ногами опору. Прежде, чем двинуться дальше, он повернулся к нам. Это был мимолетный взгляд. Но движение было настолько точным и отработанным, что я невольно обратил на это внимание, вспомнив, что так повторялось всякий раз, когда дон Хенаро делал ошибку. Может быть, его раздражала собственная неуклюжесть, и он смотрел, не наблюдаем ли мы за ним в этот момент?
Поднявшись чуть выше, он снова потерял опору, повиснув на каменном выступе. На этот раз он уцепился левой рукой. Восстановив равновесие, он опять взглянул на нас. Прежде, чем дону Хенаро удалось добраться до вершины, он оступился еще дважды.
Ширина потока на кромке водопада была метров семь-восемь. По крайней мере, так казалось снизу, оттуда, где мы сидели.
Дон Хенаро на какое-то время замер. Я хотел было спросить у дона Хуана, что будет дальше, но он был настолько увлечен наблюдением, что я не решился его беспокоить.
Внезапно дон Хенаро прыгнул в воду. Это был до того неожиданный поступок, что я почувствовал пустоту в животе. Это был великолепный, неземной прыжок. На мгновение мне показалось, что я вижу серию наложенных друг на друга снимков его тела, совершающего эллиптический полет на середину реки.
Придя в себя, я заметил, что дон Хенаро приземлился на камень, едва видневшийся возле кромки водопаду. Он стоял на нем довольно долго. Казалось, он борется с потоком. Дважды он зависал над обрывом, и это было немыслимо, я не мог понять, как ему удается устоять на ногах. Наконец, он добился равновесия и присел на корточки. Потом он прыгнул снова. Этот прыжок был похож на прыжок тигра. Камень, на который он приземлился, я едва мог разглядеть - крохотный конический выступ на краю водопада.
Там дон Хенаро неподвижно простоял почти десять минут. Его неподвижность настолько впечатляла, что меня начала бить дрожь. Хотелось встать и походить. Заметив, что я нервничаю, дон Хуан велел мне успокоиться. Тем временем неподвижность дона Хенаро, стоявшего посреди потока на краю водопада, ввергла меня в состояние дикого мистического ужаса. Останься он там еще несколько мгновений - и я бы утратил контроль над собой.
Но дон Хенаро опять прыгнул, на этот раз - на противоположный берег потока. Приземлившись на четыре точки, как кошка, он немного посидел на корточках, встал, взглянул на другую сторону потока, потом - на нас. Он стоял, не двигаясь, и смотрел вниз. Руки его были сжаты в кулаки, как будто он держался за невидимые поручни.
В его стойке было что-то необычайное, какая-то странная грация и тонкая гармония. Мне даже подумалось, что босой дон Хенаро в своем темном пончо, с лентой и перьями на голове был самым красивым человеческим существом из всех, кого я когда-либо видел.
Вдруг он поднял руки, запрокинул голову и сделал боковое сальто влево, скрывшись за круглым валуном.
В этот момент упали первые крупные капли дождя. Дон Хуан, Нестор и Паблито встали. Их движение было таким порывистым и внезапным, что я замешкался. Мастерский трюк дона Хенаро привел меня в состояние необычайного эмоционального возбуждения. Его искусство было непревзойденным, мне хотелось сейчас же увидеть его и выразить свое восхищение.
Я напряженно всматривался в скалы слева от водопада, думая, что дон Хенаро спускается вниз, но его не было. Я настаивал, чтобы мне сказали, что с ним. Дон Хуан не отвечал.
- Нужно спешить, - сказал он, - Сейчас начнется ливень. Нам пора возвращаться, но прежде нужно завезти домой Нестора и Паблито.
- Да, но я даже не попрощался с доном Хенаро, - пожаловался я.
- Зато он попрощался с тобой, - резко ответил дон Хуан.
Секунду он сверлил меня глазами, потом взгляд его смягчился, и он улыбнулся.
- Он даже пожелал тебе всего самого лучшего, - добавил он. - Ему было приятно с тобой общаться.
- Что, мы не будем его ждать?
- Нет! - Сказал дон Хуан резко. - Пусть он останется там, где он есть. Может, в это мгновение он орлом парит в другом мире, а может - просто умер там наверху. Сейчас это уже не имеет значения.
23 ОКТЯБРЯ 1968
Как бы невзначай дон Хуан заметил, что скоро опять собирается в Центральную Мексику.
- К дону Хенаро? - спросил я.
- Возможно… - сказал он, не глядя на меня.
- С ним все в порядке, не так ли, дон Хуан? Я хочу сказать; с ним ведь ничего не случилось там, над водопадом?
- Ничего с ним не случилось. Он крепок.
Мы немного поговорили о деталях предстоящей поездки, а потом я сказал, что мне очень понравился дон Хенаро, и его шутки. Дон Хуан засмеялся и сказал, что дон Хенаро действительно похож на ребенка. Последовала долгая пауза. Я все пытался придумать, как бы поделикатнее расспросить об уроке на водопаде.
Дон Хуан взглянул на меня и довольно ехидно спросил:
- Тебе, наверно, до смерти любопытно, что за урок Хенаро устроил на водопаде, да?
Я напряженно засмеялся. Любопытно? Да для меня все, что тогда произошло, стало прямо-таки наваждением! Снова и снова перебирая в памяти детали этого события, я уже в который раз приходил к выводу, что стал свидетелем демонстрации фантастического физического совершенства. Я считал, что дон Хенаро, вне всякого сомнения, - выдающийся мастер эквилибристики: каждое, исполненное им, движение было высоко ритуализированным и, вне всякого сомнения, имело глубокий символический смысл.
- Да, - сказал я, - мне до смерти хочется узнать, что это был за урок.
- Тогда, пожалуй, я должен тебе кое-что рассказать. Для тебя это была пустая трата времени. Урок был предназначен тем, кто видит. Паблито и Нестор уловили суть происходящего, хотя они видят не очень хорошо. Но ты - ты только смотрел. Я говорил Хенаро, что ты очень странный закупоренный глупец, и что такой урок мог бы откупорить тебя. Но у нас, похоже, ничего не вышло. Впрочем, это не имеет значения. Научиться видению очень трудно.
Я не хотел, чтобы ты разговаривал с Хенаро, когда все закончилось, поэтому мы уехали так быстро. Это плохо. Но если бы мы остались, было бы еще хуже. Хенаро сильно рисковал, чтобы показать тебе настоящее чудо. Очень плохо, что ты не мог видеть.
- Дон Хуан, а ты сам не мог бы мне рассказать, в чем заключался урок? Вдруг окажется, что я все-таки видел.
От смеха он согнулся пополам.
- Задавание вопросов - твоя лучшая черта, - сказал он, явно закрывая тему.
Он поднялся и направился в дом. Я последовал за ним, требуя, чтобы он выслушал мой рассказ о том, что я видел. Он согласился. Подробно, стараясь ничего не упустить, я рассказал ему все, что помнил. Улыбаясь, он меня внимательно выслушал, а потом покачал головой и сказал:
- Научиться видеть очень тяжело.
Я просил его объяснить, о чем идет речь, но он безапелляционно заявил:
- О видении не говорят.
Было ясно, что дон Хуан не собирался мне ничего рассказывать, и я ушел выполнять разные поручения, которые он дал мне раньше.
Вернулся я уже затемно. Мы поужинали и вышли под рамаду. Как только мы сели, дон Хуан сам заговорил об уроке дона Хенаро. Он не дал мне ни минуты на подготовку. Блокнот был у меня с собой, но было уже темно, а перебивать его мне не хотелось, поэтому я не пошел за керосиновой лампой. Дон Хуан сказал, что дон Хенаро - мастер равновесия и может выполнять очень сложные и трудновыполнимые действия. Его способ стоять на голове - одно из них. Так дон Хенаро пытался показать мне, что невозможно и видеть, и писать одновременно. Стойка на голове без помощи рук - всего лишь шутовской трюк, который может длиться мгновения. По мнению дона Хенаро, записывание о видении было тем же, то есть опасным маневром, настолько же странным и ненужным, как и сидение на голове.
Дон Хуан в темноте пристально посмотрел на меня и драматическим тоном сказал, что когда дон Хенаро «обрабатывал» меня с помощью своих фокусов, я был на грани видения. Дон Хенаро заметил это и попытался развить достигнутый успех многократным повторением своих манипуляций. Но тщетно - я уже потерял нить.
По словам дона Хуана, я очень понравился дону Хенаро, и тот решил еще раз попытаться сдвинуть меня на грань видения. Тщательно все взвесив и обдумав, он решил показать мне чудо равновесия в потоке на кромке водопада. Он усматривал сходство между потоком и той гранью, перед которой остановился я, и был уверен, что, пересекая водопад столь невероятным способом, он сдвинет меня и заставит пересечь эту грань.
Потом дон Хуан объяснил, как дон Хенаро смог совершить свой немыслимый трюк. Для того, кто видит, люди выглядят как светящиеся существа, состоящие из чего-то, похожего на волокна света, которые, заворачиваясь спереди назад, образуют пространственную структуру, по форме напоминающую яйцо. Дон Хуан напомнил, что уже рассказывал мне об этом, а также о том, что самой удивительной частью яйцеобразных существ является пучок длинных волокон, исходящих из области пупка и играющих ключевую роль в жизни людей. В использовании этих «щупальцеобразных» волокон и заключался секрет чуда равновесия дона Хенаро. С акробатическими этюдами его действия не имели ничего общего.
Так же внезапно, как он начал говорить об уроке дона Хенаро, дон Хуан перевел разговор на другую тему.
24 ОКТЯБРЯ 1968
Мне удалось загнать дона Хуана в угол. Сославшись на интуицию, я сказал ему, что второго такого урока равновесия в моей жизни не будет и что если он не объяснит мне все сейчас, то шанс извлечь из этого урока хоть что-то будет упущен навсегда. Дон Хуан сказал, что здесь я прав - дон Хенаро никогда больше не повторит для меня свой урок. Потом он спросил:
- Что еще тебе хочется узнать?
- Расскажи о щупальцеобразных волокнах.
- Это щупальца, исходящие из середины человеческого тела. Они хорошо заметны любому магу-видящему. По виду этих щупалец он определяет, что из себя представляет тот или иной человек и как следует с ним себя вести. У слабых людей волокна-щупальца короткие, их почти не видно. У людей сильных они яркие и длинные. У Хенаро, например, они светятся так ярко, что кажутся толстыми. По этим волокнам видно, здоров человек или болен, злой он или добрый, подлый или какой-нибудь еще. По ним можно также сказать, способен человек видеть или нет. Но с этим бывают сложности. Когда Хенаро увидел тебя, он, как в свое время Висенте, решил, что ты можешь видеть. Я тоже вижу тебя как видящего, но тем не менее знаю, что это не так - ты пока не способен видеть. Совершенно сбивает с толку. Хенаро так и не смог в этом разобраться. Я говорил ему, что ты очень странный глупец, но он захотел сам в этом убедиться. Поэтому и взял тебя к водопаду.
- Как ты думаешь, почему я произвожу впечатление видящего?
Дон Хуан не ответил. Он молчал довольно долго. Мне не хотелось беспокоить его вопросами. В конце концов, он ответил, что знает причину, но не знает, как объяснить.
- Все твои действия легко понять, потому что в них нет ничего необычного. Отсюда и твоя уверенность в том, что легко понять можно все в мире. Там, возле водопада, ты смотрел, как Хенаро пересекает поток, и был уверен, что он - мастер эквилибристики, потому что ничего другого предположить ты не мог. Теперь для тебя все это таким и останется навсегда. Но Хенаро никогда не прыгал через поток. Если бы он прыгнул, он бы неминуемо разбился. Хенаро удерживал равновесие, цепляясь своими мощными яркими волокнами-щупальцами, вытягивая их настолько, что смог как бы перекатиться по ним через поток. Он продемонстрировал нам искусство управления щупальцеобразными волокнами, сознательно заставляя их удлиняться и двигаться с поразительной точностью.
Паблито видел почти все, Нестор - только основные моменты, детали от него ускользнули, а ты не видел ничего.
- Но, может, если бы ты сказал мне заранее…
Он резко перебил меня, сказав, что, если бы он меня проинструктировал, то я бы только мешал дону Хенаро. Если бы я знал, что происходило, мои волокна бы возбудились и мешали волокнам дона Хенаро.
- Если бы ты видел, то с первого же шага Хенаро понял бы, что он не делал ошибок, поднимаясь вверх по скале рядом с водопадом, а просто отпускал волокна, чтобы перехватиться ими. Дважды он цеплялся ими за круглые выступы, буквально приклеиваясь к скале, как муха. Наверху он сфокусировал их на камне посреди потока и, как следует зафиксировав их там, позволил им притянуть его к этому камню. Хенаро не прыгал, только это позволяло ему точно приземляться на скользкие мокрые поверхности маленьких камней на самой кромке водопада. Каждый раз он плотно обматывал волокна вокруг камней, которые использовал.
На первом камне он стоял недолго, потому что часть его волокон была зацеплена за другой камень, поменьше, там, где поток был сильнее. Он позволил своим щупальцам перетянуть его туда. Это было самым потрясающим действием Хенаро, ведь форма поверхности камня была такой, что человек в принципе не мог бы на нем устоять. Но если бы Хенаро не оставил часть волокон на первом камне, то неизбежно был бы смыт потоком в пропасть.
На втором камне он стоял долго. Ему нужно было время для того, чтобы постепенно отцепить все волокна и перекинуть их на левый берег потока. Сделав это, он отцепил волокна, которыми цеплялся за первый камень. Это был сложнейший трюк. Возможно, лишь Хенаро способен на такое. Он почти потерял свою хватку, или, может, просто дурачил нас. Мы никогда этого не узнаем, но лично я думаю, что он действительно едва не сорвался. Дело в том, что в тот момент он застыл и мгновенно «выстрелил» лучом света через поток, зацепившись за левый берег, и только это, наверное, его и спасло. Я подозреваю, что на берег он перетянул себя только силой этого единственного луча. Перебравшись туда, он выпрямился, собрал все свои волокна-щупальца и заставил их сверкать подобно гирлянде огней. Это предназначалось только тебе. Если бы ты мог видеть, ты бы увидел это.
Хенаро стоял там, глядя на тебя. И он понял тогда, что ты не видел ничего.
Часть вторая
Задача видения
Глава 7
Дона Хуана не было дома, когда я приехал к нему в полдень 8 ноября 1968 года. Не зная, где он может быть, я вошел в дом, сел и стал ждать. Почему-то я был уверен, что он скоро придет. Так и случилось. Вскоре дон Хуан действительно появился и, заметив меня, кивнул. Мы поздоровались. Вид у него был утомленный, он лег на циновку и несколько раз зевнул.
Я приехал, потому что меня преследовала мысль о необходимости научиться видеть. Я готов был даже использовать галлюциногенную курительную смесь. Решиться на это было ужасно трудно, и мне хотелось лишний раз убедиться, что другого выхода нет.
- Я хочу научиться видеть, дон Хуан, - сказал я без обиняков. - Но при этом я не хочу ничего принимать и не хочу курить твою смесь. Можно ли без этого обойтись? Дон Хуан сел, посмотрел на меня и снова улегся.
- Нет, - отрезал он. - Тебе придется использовать дым.
- Но ведь ты сам говорил, что тогда, у дона Хенаро, я был на грани видения.
- Я имел в виду, что твое свечение было таким, будто ты в самом деле осознаешь, что делает Хенаро. Но ты не видел, ты все равно продолжал только смотреть. Совершенно очевидно: в тебе есть что-то, что делает тебя похожим на видящего. Но все-таки ты не видишь, потому что закупорен. Тебе может помочь только дым.
- Зачем обязательно курить? Почему нельзя научиться видеть самостоятельно, без помощи дыма? Разве одного моего желания недостаточно?
- Недостаточно. Видеть не так-то просто. Только дым может дать тебе скорость, необходимую для того, чтобы уловить проблеск этого быстротечного мира. Иначе ты будешь по-прежнему лишь смотреть.
- Что ты имеешь в виду, говоря «быстротечный мир»?
- Когда ты видишь, мир не такой, каким ты думаешь, он является сейчас. Это, скорее, быстротечный мир, который движется и меняется. Я допускаю, что можно научиться ухватывать этот текучий мир самостоятельно, но к добру это не приведет: тело не выдержит напряжения и начнет разрушаться. Используя дым, человек избегает переистощения. Дым дает необходимую быстроту восприятия; он позволяет уловить отблеск текучего мира, сохранив незатронутым тело.
- Ладно, - драматически сказал я. - Довольно колебаний. Я готов курить.
Пафос моего заявления рассмешил его.
- Брось, - сказал он. - Вечно ты хватаешься не за то, что нужно. Воображаешь, что, позволив дыму себя направлять, ты достигнешь видения. Нет, дорогой, это требует еще очень и очень многого. И так всегда, что бы мы ни делали.
Лицо его стало серьезным.
- Я был осторожен по отношению к тебе, действуя обдуманно и тщательно, - сказал он, - потому что это Мескалито велел мне тебя учить: это он захотел, чтобы ты узнал то, что знаю я. Но я не успею научить тебя всему. У меня хватит времени лишь на то, чтобы вывести тебя на путь, и я верю, что ты будешь искать, как искал я. Правда, ты ленивее и упрямее меня. Но ты - другой, и я не могу предвидеть, как повернется твоя жизнь.
Его рассудительный тон и его поведение вызвали во мне старое чувство - смесь страха, одиночества и ожидания.
- Но ничего, скоро мы узнаем, где ты стоишь, - произнес он.
Больше дон Хуан не сказал ничего. Немного погодя он вышел из дома. Я вышел следом и остановился перед ним в нерешительности, не зная - то ли сесть, то ли пойти и выгрузить из машины свертки, которые я ему привез.
- Это будет опасно? - спросил я просто чтобы не молчать.
- Все опасно, - ответил он.
Похоже, дон Хуан ничего мне не собирался рассказывать. Он вошел в дом и сложил в сетку какие-то маленькие пакетики, кучей валявшиеся в углу. Я не предлагал ему свою помощь, потому что знал - если будет нужно, он сам позовет меня. Потом он улегся на свою соломенную циновку, велев мне тоже расслабиться и отдохнуть. Я лег на свою циновку и попытался уснуть, но не смог. Вчера, остановившись в мотеле, я спал почти до полудня, зная, что доеду за три часа. Поэтому я не устал.
Дон Хуан тоже не спал. Он лежал с закрытыми глазами, едва заметно покачивая головой. Мне показалось, что он напевает про себя.
- Давай поедим, - сказал он.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул. Он добавил:
- Тебе нужно собраться с силами и быть в хорошей форме.
Он сварил суп, но я не был голоден.
На следующий день, 9 ноября, дон Хуан разрешил мне съесть только самую малость и велел отдыхать. Все утро я пролежал, но расслабиться так и не смог, потому что не знал, что у дона Хуана на уме. И что хуже всего, я не был уверен, что на уме у меня самого.
Было около трех часов дня. Мы сидели в тени рамады. Я был ужасно голоден и уже несколько раз намекал дону Хуану, что неплохо было бы подкрепиться. Но он не соглашался.
- Ты уже три года не готовил смесь, - неожиданно сказал он, - и тебе придется курить мою. Поэтому будем считать, что я сделал ее специально для тебя. Тебе понадобится ее совсем немного. Я набью трубку всего один раз. Ты выкуришь ее и будешь отдыхать. Затем придет страж другого мира. Тебе нужно будет только наблюдать за ним. Внимательно наблюдай за всеми его движениями, запоминай каждое его действие. От того, насколько ты будешь внимателен, может зависеть твоя жизнь.
Все это было сказано без всякой подготовки. Я не знал что сказать, даже что и подумать. Какое-то время я бормотал что-то невразумительное, пытаясь привести в порядок свои мысли. Наконец я спросил первое, что пришло в голову:
- Кто такой этот страж?
Дон Хуан наотрез отказался от пояснений, но я так нервничал, что не мог молчать, и отчаянно требовал, чтобы он рассказал мне об этом страже.
- Сам увидишь, - небрежно бросил он. - Он охраняет другой мир.
- Какой мир? Мир мертвых?
- Нет. Не мир мертвых и не мир кого-либо еще. Просто другой мир. Об этом не имеет смысла говорить. Ты сам все увидишь.
С этими словами дон Хуан ушел в дом. Я поплелся за ним в его комнату.
- Постой, дон Хуан, постой. Что ты собираешься делать?
Не отвечая, он достал свою трубку, уселся на соломенную циновку посреди комнаты и уставился на меня с инквизиторским блеском в глазах. Казалось, он ждет моего согласия.
- Дурак ты, - мягко произнес он. - Ты же не боишься. Ты только говоришь, что боишься.
Он медленно покачал головой из стороны в сторону, достал мешочек с курительной смесью и набил трубку.
- Дон Хуан, я боюсь. Я действительно боюсь.
- Нет, это - не страх.
Я отчаянно пытался оттянуть время и завел длинный разговор о природе своих ощущений, совершенно искренне утверждая, что по-настоящему боюсь. Но он сказал, что я дышу нормально и сердце бьется размеренно, так что это - не страх.
Я на секунду задумался над его утверждениями. Он ошибся: в моем состоянии были некоторые явные физические изменения, как правило, сопровождающие чувство страха, и я действительно был в отчаянии. В воздухе словно витала неотвратимость судьбы, с желудком творилось что-то невообразимое, я был уверен, что сильно побледнел, ладони вспотели, и все же я вынужден был признать, что действительно не боюсь. Привычное и хорошо знакомое чувство страха, того страха, который был одной из черт моего характера, отсутствовало. Но я продолжал что-то говорить, расхаживая перед доном Хуаном, а он сидел на полу, держа в руках набитую трубку, и смотрел на меня все с тем же инквизиторским выражением лица. Немного подумав, я пришел к выводу, что чувство, заменившее сейчас мой обычный страх, является ощущением глубокого дискомфорта. Такой дискомфорт я испытывал всякий раз при одной только мысли о путанице, вызываемой приемом галлюциногенов.
Некоторое время дон Хуан пристально смотрел на меня, потом перевел взгляд куда-то за меня и прищурился, как бы стараясь разглядеть что-то на очень большом расстоянии.
Я все ходил и ходил перед ним до тех пор, пока он наконец не велел мне сесть и расслабиться. Несколько минут мы сидели молча.
- Не хочется расставаться с ясностью, да? - неожиданно спросил он.
- Ты абсолютно прав, дон Хуан, - ответил я.
Он засмеялся с явным удовлетворением.
- Ясность - второй враг человека знания - нависла над тобой. Ты не боишься, но не хочешь ее терять. А поскольку ты - дурак, то называешь то, что с тобой происходит, страхом.
Он усмехнулся и попросил:
- Принеси-ка мне углей.
Сказано это было успокаивающим тоном и как-то по-доброму. Я автоматически поднялся, пошел в заднюю часть дома, вынул из очага немного тлеющих угольков, насыпал их на небольшой плоский камень и принес в комнату.
- Иди сюда, - громко позвал дон Хуан снаружи.
Он расстелил соломенную циновку на том месте, где я обычно сидел. Я положил камень с углями рядом с ним, и он подул на них, чтобы они немного разгорелись. Я хотел сесть, но он остановил меня и усадил на правый край циновки. Потом положил один уголек в трубку и протянул ее мне. Я взял ее. Я был поражен безмолвной силой, с которой дон Хуан мною управлял. Я не мог ни думать, ни говорить. Не имея больше никаких аргументов, я был убежден, что не боюсь, а просто не хочу терять ясности.
- Давай, давай, - мягко приказал он. - В этот раз - только одну трубку.
Я сделал затяжку. Смесь в трубке начала тлеть и зашипела. Мгновенно я почувствовал, как внутренняя поверхность гортани и носоглотки покрывается слоем льда. Сделал еще одну затяжку, и ледяная корка поползла в грудную клетку. К тому времени, как была сделана последняя затяжка, у меня появилось такое ощущение, что все тело от головы до пят наполнилось изнутри странным холодным теплом.
Дон Хуан взял у меня трубку и постучал ею о ладонь, вытряхивая пепел. Поплевав на палец, протер внутреннюю поверхность чашечки. Так он делал каждый раз после того, как пользовался трубкой.
Мое тело онемело, но тем не менее я мог шевелиться и сел поудобнее.
- Что должно произойти? - спросил я.
Говорить было трудно.
Дон Хуан спрятал трубку в чехол и замотал в длинную тряпку. После этого сел напротив меня и выпрямился. У меня закружилась голова, глаза непроизвольно закрылись. Дон Хуан энергично встряхнул меня и велел не спать. Он сказал, что мне очень хорошо известно, что заснуть в таком состоянии - это смерть. Это подействовало, хотя мне и пришло в голову, что таким способом он просто хочет заставить меня бодрствовать. Но в следующее мгновение я подумал, что это вполне может быть правдой, и вытаращил глаза, стараясь открыть их как можно шире. Дона Хуана это рассмешило. Он сказал, что мне нужно какое-то время подождать, держа глаза открытыми, и что, в определенный момент, я смогу увидеть стража другого мира.
Во всем теле появился неприятный жар. Я хотел изменить позу, но уже не мог двигаться. Попытался что-то сказать дону Хуану, но слова увязли где-то в глубине меня и извлечь их оттуда не удалось. Я опрокинулся на левый бок. Теперь, лежа на циновке, я смотрел на дона Хуана откуда-то снизу.
Он наклонился ко мне и велел не смотреть на него, а выбрать точку на циновке прямо перед глазами и хорошенько на ней сосредоточиться. Он сказал, что смотреть нужно одним глазом - левым, - и тогда я рано или поздно увижу стража.
Я сосредоточился на указанной им точке, но там ничего не было. Однако в какое-то мгновение я заметил мошку[* Gna - комар; (амер). мошка.] *, которая кружилась перед глазами. Она села на циновку. Я следил за ней. Мошка подползла настолько близко, что в глазах все поплыло. Затем, совершенно неожиданно, я почувствовал, что стою на ногах. Ощущение было странное, оно сбило меня с толку, но времени на объяснения не было. Казалось, что я стою и смотрю перед собой, и глаза находятся на обычной высоте, но то, что я увидел, потрясло меня до последней частички моего существа. Передать другими словами силу эмоциональной встряски, пережитую в тот момент, пожалуй, невозможно. Прямо передо мной, совсем близко, находилось гигантское животное чудовищного вида. Это был настоящий живой совершенно жуткий монстр. Никогда, даже в самых диких вымыслах наиболее изощренной фантастики, я не встречал ничего подобного. Я смотрел на это чудовище с неописуемым замешательством и недоумением.
Первое, что бросилось мне в глаза, были его размеры. Ростом эта штука должна была быть никак не меньше тридцати метров. По крайней мере, так мне показалось. Стояло оно вроде бы прямо, но точно сказать, как именно, я не могу. Потом я заметил крылья - два коротких широких крыла. В этот миг я осознал, что пытаюсь изучать его как обыкновенное зрелище, то есть - смотреть на него. Однако по-настоящему смотреть так, как я привык это делать, я не мог. Я не столько смотрел на животное, сколько замечал все новые детали по мере того, как картинка прояснялась с добавлением каждой новой подробности. Тело существа было покрыто пучками черных волос, с его длинного рыла все время что-то сочилось и капало. Круглые выпуклые глаза были похожи на два огромных белесых шара. Потом животное начало размахивать крыльями. Но это не походило на взмахи птичьих крыльев, скорее напоминало вибрирующую дрожь. Существо начало кружиться передо мной. Однако оно не летало в полном смысле слова, а как бы скользило, почти касаясь земли, двигаясь с поразительной скоростью и проворством. Я даже обнаружил, что увлекся созерцанием этой
картины. Все движения чудовища имели совершенно жуткий вид, но их быстрота и легкость не могли не восхищать.
Вибрируя крыльями и брызгая во все стороны выделениями со своего рыла, существо сделало два круга. Потом оно развернулось и улетело прочь, исчезнув вдали. Мне оставалось лишь сосредоточенно смотреть в направлении, куда оно скрылось. У меня было совершенно особое чувство невозможности связно организовать свои мысли. Двигаться я не мог. Было такое впечатление, что меня приклеили к месту.
Потом вдалеке показалось облачко, и через мгновение зверь снова на полной скорости кружился передо мной. Его крылья проносились все ближе и ближе, почти перед самыми глазами, пока, наконец, не задели меня. Я не знаю, какая часть моего существа находилась в том пространстве, где кружилось чудовище, но как бы там ни было, его крылья действительно ударили меня. Боль пронизала меня всего. Она была едва ли не самой жестокой в моей жизни, и я, изо всех сил, дико заорал.
После какого-то провала я осознал, что сижу, а дон Хуан растирает мне лоб. Листьями он растер мне руки и ноги, а потом оттащил к оросительной канаве, которая была у него за домом. Там он раздел меня и с головой окунул в воду. Потом вытащил и вновь окунул, затем - еще раз, еще и еще…
В то время как я лежал в оросительной канаве, дон Хуан, время от времени, доставал из воды мою левую стопу и слегка похлопывал по ее подошве. Через некоторое время я ощутил щекотку. Заметив это, он сказал, что со мной все в порядке. Одевшись, я вернулся в дом и сел на свою циновку. Я хотел что-то сказать, но обнаружил, что не могу сосредоточиться на словах, хотя мысли были ясными и четкими. Меня поразило, насколько глубокая концентрация внимания требуется, чтобы говорить. Оказалось, что сказать что-то мне удается только в том случае, когда я перестаю смотреть на окружающие предметы. Я чувствовал, что застрял на очень глубоком уровне, и что, если я хочу говорить, то должен всплыть на поверхность, подобно ныряльщику. Мне нужно было подняться наверх, как бы вытягивая себя оттуда при помощи слов. Дважды мне удавалось добраться до того, чтобы прочистить глотку совершенно обычным способом. В эти моменты, пожалуй, я мог бы что-нибудь из себя выдавить, но по какой-то причине я молчал, предпочитая оставаться на странном уровне молчания, где была возможность только созерцать. Ощущение, что я начинаю
схватывать то, что дон Хуан называет видением, возникло во мне и делало меня счастливым.
Дон Хуан дал мне супа и кукурузных лепешек и велел есть. Это мне без труда удалось, не утрачивая того, что я принимал за способность видеть. Я пристально вглядывался в каждый предмет, попадавшийся на глаза, будучи убежденным, что вижу. Но мир при этом, насколько я мог судить, не изменился. Я напряженно старался увидеть, пока совсем не стемнело. В конце концов меня свалила усталость, и я заснул.
Когда дон Хуан укрывал меня одеялом, я ненадолго проснулся. Болела голова, и я чувствовал тошноту. Потом стало лучше, и я крепко проспал до утра.
Утром я обнаружил, что полностью пришел в себя, и с нетерпением спросил у дона Хуана:
- Что со мной было?
Дон Хуан сдержанно засмеялся и ответил:
- Ты отправился посмотреть на стража, и ты, конечно же, встретил его.
- Но что это было?
- Страж, хранитель, часовой другого мира.
Я хотел было подробно рассказать ему об этом зловещем и жутком звере, но он не обратил на мою попытку никакого внимания, сказав, что в этом нет ничего особенного и что такой опыт доступен любому человеку.
Тогда я сказал, что страж вогнал меня в такой шок, что до сих пор мне становится не по себе при одном лишь воспоминании о нем.
Дон Хуан рассмеялся и прошелся по поводу того, что он назвал моей склонностью к сверхдраматизации.
- Но эта штука, чем бы она ни была, ударила меня, сказал я. - И это было так же реально, как мы с тобой…
- Конечно, все было реально. Он причинил тебе боль, да?
По мере того, как я восстанавливал в памяти все новые и новые детали, меня охватывало все более сильное возбуждение. Дон Хуан велел успокоиться, а потом спросил, действительно ли я боялся. Слово «действительно» он выделил.
- Да я просто окаменел! Никогда в жизни не испытывал такого дикого ужаса.
- Ну-ну, - сказал он со смехом. - Не так уж тебе было страшно.
- Да я клянусь тебе! - сказал я с жаром, - Если бы я мог пошевелиться, то в истерике сбежал бы.
Дон Хуан разразился хохотом. Мое заявление показалось ему весьма забавным.
- Зачем нужно было встречаться с этим кошмаром, дон Хуан?
Он уставился на меня с серьезным выражением лица.
- Это был страж. Если ты хочешь видеть, ты должен его одолеть.
- Но как я могу его одолеть? Он же, пожалуй, тридцати метровой высоты.
Дон Хуан хохотал до слез.
- Дон Хуан, почему бы тебе ни выслушать меня? Я расскажу тебе обо всем, что видел, и тогда не будет двусмысленности.
- Ну, если тебе этого не хватает для полного счастья - вперед. Я слушаю.
Я подробно изложил все, что смог вспомнить, но на его настроении это никак не отразилось.
- Ничего нового, - прокомментировал он с улыбкой.
- Да, но как, по-твоему, я могу одолеть такую громадину? Чем?
Он немного помолчал, потом повернулся ко мне и сказал:
- Ты же не боялся. В действительности тебе не было страшно. Больно - да, но не страшно.
Он откинулся на кучу каких-то мешков и заложил руки за голову. Я решил, что тема закрыта.
- Знаешь, - неожиданно произнес он, глядя куда-то на крышу рамады, - стража может увидеть любой. Некоторым он является в виде гигантского неописуемо жуткого монстра ростом до неба. Тебе повезло - всего-то тридцать метров! Однако тайна стража до смешного проста.
Он минуту помолчал, мурлыкая какую-то мексиканскую песню.
- Страж другого мира - это мошка, - с расстановкой произнес он, как бы оценивая эффект, произведенный этим заявлением.
- Прости, не понял…
- Страж другого мира - мошка, - повторил он. - Вчера ты встретился с мошкой. Она будет стоять на твоем пути до тех пор, пока ты ее не победишь.
Мгновение я не хотел верить словам дона Хуана, но вспомнив все с самого начала, вынужден был признать, что сначала действительно смотрел на мошку, а потом возникло что-то вроде миража, и явился ужасный зверь.
- Но каким образом мошка могла так сильно меня ударить? - спросил я с искренним недоумением.
- Когда она тебя ударила, она не была мошкой. Она была стражем другого мира. Возможно, когда-нибудь у тебя будет достаточно отваги, чтобы одолеть его. Но не сейчас. Сегодня это - тридцатиметровый плюющийся зверь. Но говорить о нем бесполезно, и никакого подвига в том, чтобы стоять перед ним, нет. Так что если ты намерен узнать его получше, тебе придется снова с ним встретиться.
Через два дня, 11 ноября, я снова курил смесь дона Хуана.
Я сам попросил об этом, тщательно взвесив все «за» и «против». Я снова хотел увидеть стража, потому что интерес к нему был гораздо сильнее страха или нежелания утратить ясность.
Процедура была той же. Дон Хуан один раз набил трубку, а когда я выкурил ее, - протер и спрятал. Эффект наступил гораздо позже, чем в прошлый раз. Когда начала кружиться голова, дон Хуан подошел ко мне и, придерживая голову, помог лечь на левый бок. Он велел мне вытянуть ноги и расслабиться; затем он поместил мою правую руку передо мной на уровне груди, повернув ее ладонью вниз, он слегка подвинул меня, перенеся на нее часть веса. Я не пытался ни помочь ему, ни помешать, так как не знал, к чему это все.
Он сел напротив меня и велел ни о чем не беспокоиться. Он сказал, что страж придет и что я находился на поворотном стуле, чтобы видеть его. Как бы невзначай, он прибавил, что страж может причинить очень сильную боль и что есть способ предотвратить ее. В прошлый раз, когда дон Хуан понял, что с меня довольно, он поднял меня в сидячее положение. В этот раз он указал на мою правую руку и объяснил, что специально положил ее именно таким образом, чтобы я мог пользоваться ею как рычагом, отталкиваясь, когда захочу подняться.
К тому времени, когда он закончил говорить, тело мое уже совсем онемело. Я хотел обратить его внимание на то, что не смогу оттолкнуться, так как не владею мышцами. Но, несмотря на яростные попытки, мне не удалось произнести ни слова. Он, казалось, предвидел это, и объяснил, что весь фокус - в использовании воли, и потребовал, чтобы я вспомнил свой первый опыт курения смеси несколько лет назад. Тогда я упал, но снова встал на ноги за счет того, что он назвал «волей» - я
«поднялся с помощью мысли[Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)] *». Он сказал, что это - единственный способ.
Но все было бесполезно: я не мог вспомнить ничего, что тогда делал. Всепоглощающее отчаяние охватило меня, и глаза закрылись.
Дон Хуан схватил меня за волосы, резко встряхнул и приказал не закрывать глаза. После этого я не только открыл глаза, но и совершил нечто совсем уж неожиданное: я заговорил.
- Я не знаю, как вставал тогда.
Я изумился. Ритм был каким-то монотонным, но голос был явно моим. В то же время я искренне верил, что не мог этого сказать, поскольку минутой раньше был не в состоянии произнести ни слова.
Я взглянул на дона Хуана. Он смеялся, склонив голову набок.
- Я этого не говорил, - сказал я.
Я снова удивился звуку своего голоса. Но почувствовал душевный подъем. Говорить в таком состоянии было очень весело. Я хотел попросить дона Хуана, чтобы он объяснил, за счет чего я могу говорить, но снова не смог выдавить из себя ни слова. Я старался изо всех сил, но бесполезно - мне не удавалось выразить свои мысли. Отказавшись от этой затеи, я тут же, почти непроизвольно, произнес;
- Кто говорит? Кто говорит?
Этот вопрос заставил дона Хуана так расхохотаться, что он даже опрокинулся набок.
Я определенно мог говорить, но только тогда, когда совершенно точно знал, что хочу сказать.
- Это я говорю? Это я говорю? - спросил я.
Дон Хуан сказал, что, если я не перестану заниматься ерундой, то он пойдет отдохнуть под рамаду, а меня оставит здесь разбираться со своим шутовством.
- Это не шутовство, - произнес я.
Я говорил вполне серьезно. Мысли были очень ясными и четкими, но тела я не чувствовал. Я не задыхался, как было однажды, когда я находился в подобном состоянии; мне было хорошо, потому что я ничего не чувствовал. У меня не было контроля над своими функциями, и все же я мог говорить. В голову пришло, что раз я могу говорить, то, наверное, могу и встать, как говорил дон Хуан.
- Встать! - сказал я по-английски, и в мгновение ока был на ногах.
Дон Хуан недоверчиво покачал головой и вышел из дома.
- Дон Хуан! - трижды позвал я.
Он вернулся.
- Уложи меня, - попросил я.
- Уложи себя сам, - сказал он. - Похоже, ты на правильном пути.
Я сказал:
- Лечь!
Неожиданно все исчезло. Я не видел ничего. Через мгновение комната и фигура дона Хуана снова появились в поле зрения. Я подумал, что, очевидно, лежал, уткнувшись лицом в циновку, и что дон Хуан приподнял мою голову за волосы.
- Спасибо! - очень медленно и монотонно произнес я.
- Пожалуйста, - сказал он, передразнивая меня, и снова захохотал.
Потом он взял какие-то листья и начал растирать ими мои кисти и ступни.
- Что ты делаешь?
- Растираю тебя, - произнес он, подражая моему болезненному заунывному тону.
Его тело затряслось от смеха, глаза светились добротой и дружелюбием. Он мне нравился. Я почувствовал, что дон Хуан - хороший, веселый и сострадательный. Но я не мог смеяться с ним, хотя мне этого хотелось. Тут чувство радости снова охватило меня, и я засмеялся. Звук получился такой жуткий, что дон Хуан отшатнулся.
- Отведу-ка я тебя лучше к канаве, а то, чего доброго, еще угробишь себя своим шутовством.
Он поставил меня на ноги и заставил походить по комнате. Понемногу я начал чувствовать ступни, ноги и, наконец, все тело. Уши буквально лопались от странного давления. Это было похоже на ощущение, возникающее в затекшей части тела. Макушкой головы и затылком я ощущал навалившуюся сзади огромную тяжесть.
Дон Хуан затолкал меня в канаву прямо в одежде. Холодная вода постепенно сняла боль и давление.
Я пошел в дом и переоделся. Потом сел и почувствовал ту же самую отстраненность, то же самое желание быть в тишине. Однако на этот раз ясности ума и способности к фокусированию не было, скорее - что-то вроде меланхолии и физической усталости. Наконец я заснул.
12 НОЯБРЯ 1968
Утром мы с доном Хуаном отправились в окрестные холмы собирать растения. Около шести миль мы шли по сильно пересеченной местности. Я очень устал и предложил отдохнуть. Мы сели, и дон Хуан заговорил о том, что он доволен моими успехами.
- Теперь я знаю, что действительно разговаривал, - сказал я, - но тогда мог бы поклясться, что говорит кто-то другой.
- Разумеется, разговаривал ты, - подтвердил дон Хуан.
- Как же вышло, что я не мог себя узнать?
- Это сделал дымок. Можно говорить и не замечать этого, можно перенестись на многие тысячи километров в пространстве и тоже не заметить. Можно проходить сквозь все что угодно. Дымок устраняет тело, и человек становится свободным как ветер, даже свободнее ветра. Ветер могут остановить скалы, стены, или горы. Дымок делает человека свободным, как воздух или даже еще свободнее. Воздух может застояться в подземелье и стать затхлым, но когда человеку помогает дымок, ничто не может ни остановить, ни запереть его.
Слова дона Хуана вызвали во мне странное чувство - смесь эйфории и сомнения. Все мое существо наполнилось непонятным беспокойством и неопределенным чувством вины.
- Тогда получается, что человек действительно способен на все эти вещи, дон Хуан?
- А ты как думал? Или ты скорее согласишься с тем, что ты сошел с ума, да? - жестко сказал он.
- Тебе легко все это принять, дон Хуан. А для меня - невозможно.
- Мне тоже не так просто. Я - такой же, как ты, и не имею никаких привилегий. Эти вещи одинаково трудно принять и тебе, и мне, и любому другому.
- Но ты же чувствуешь себя во всех этих вещах, как рыба в воде, дон Хуан.
- Верно, однако, мне пришлось дорого заплатить. Я должен был сражаться, причем, наверно, больше, чем придется сражаться тебе. Ты, каким-то, сбивающим с толку, образом, заставляешь все работать на себя. Ты представить себе не можешь, ценой каких усилий мне досталось то, чего ты шутя добился вчера. У тебя есть что-то, что помогает тебе на каждом дюйме пути. Иначе невозможно объяснить тот способ, которым ты учишься силам. Сначала ты делал это в отношении Мескалито, теперь - в отношении дымка. Тебе следует полностью сосредоточиться на осознании того факта, что у тебя большой дар, ты - талантлив, и не обращать внимания ни на что другое.
- Ты так говоришь, будто сделать это - раз плюнуть. Но на деле-то все иначе. Меня разрывает изнутри.
- Ничего, скоро цельность к тебе вернется. С одной стороны ты не заботился о теле. Ты слишком разжирел. До сих пор я не хотел ничего тебе говорить по этому поводу. Нужно всегда позволять другим действовать так, как они считают нужным. Ты не появлялся два года. Но я говорил когда-то, что ты вернешься, и вот - ты здесь. То же было со мной. Я бросал на пять с половиной лет.
- Почему ты ушел, дон Хуан?
- По той же причине, что и ты. Мне это не понравилось.
- А почему вернулся?
- Опять-таки, потому же, почему и ты. Другого пути нет.
Это утверждение произвело на меня глубокое впечатление. Мысль о том, что другого пути нет, уже приходила мне в голову и раньше. Я никогда никому о ней не говорил, но дон Хуан сформулировал ее очень точно.
После очень долгой паузы я спросил:
- Дон Хуан, чего я добился вчера?
- Ты встал, когда захотел встать.
- Но я не знаю, как это вышло.
- На отработку этого приема требуется время. Но важно, что ты в принципе знаешь, как это делается.
- Так ведь я же не знаю. В том-то и дело, что не знаю.
- Конечно же, ты знаешь это.
- Дон Хуан, я уверяю тебя, я клянусь тебе…
Он не дал мне договорить, он просто встал и ушел.
Потом мы еще раз вернулись к разговору о страже другого мира.
- Если я верю в то, что испытанное мной - реальность, то я должен признать, что страж - это гигантское чудище, способное причинить невероятную физическую боль, - сказал я, - и если я верю, что усилием воли действительно можно переноситься на громадные расстояния, то логично было бы заключить, что усилием воли я могу заставить чудовище исчезнуть. Правильно?
- Не совсем. Ты не можешь волей заставить стража исчезнуть. Однако, твоя воля может удержать его от причинения тебе вреда. Как только ты совершишь это - дорога открыта. Ты действительно сможешь миновать его, и он не сможет ничего, даже беззвучно кружиться вокруг тебя.
- И каким образом я могу этого добиться?
- Ты сам прекрасно знаешь, каким. Задержка лишь за тренировкой.
Я сказал, что вечно у нас с ним возникает путаница из-за различного восприятия мира. По-моему, знать что-либо - значит в полной мере осознавать, что делаешь, и быть в состоянии сознательно повторить. В данном случае я не только не отдавал себе отчета в том, что делал под действием дыма, но и не смог бы повторить сделанного мной, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
Дон Хуан пытливо посмотрел на меня. Сказанное мной, казалось, изумило его. Он изобразил удивление, даже снял шляпу и потер виски - характерный жест, который он использовал, когда притворялся, что сбит с толку.
- Зато ты точно знаешь, как говорить и ничего не сказать, правда? - сказал он, смеясь. Я предупреждал тебя, что стать человеком знания можно только имея несгибаемое намерение. Но пока что, похоже, у тебя есть только несгибаемое намерение запутывать себя загадками. Ты настаиваешь на объяснении всего, словно весь мир состоит из вещей и явлений, поддающихся объяснению. Ты столкнулся со стражем и с проблемой движения путем использования воли. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что лишь очень немногое в мире может быть объяснено тем способом, к которому ты привык? Когда я заявляю, что страж действительно стоит на твоем пути и что он способен вышибить из тебя дух, то я знаю, о чем говорю. Когда я говорю, что возможно двигаться при помощи своей воли, я тоже знаю, что имею в виду. Я хотел очень постепенно, шаг за шагом научить тебя как двигаться, но потом понял, что ты сам знаешь, как делать это, хотя и утверждаешь, что не имеешь об этом понятия.
- Но я действительно не знаю! - возразил я.
- Ты знаешь, ты глупец, - сказал он жестко, а потом улыбнулся. - У нас тут как-то мальчика по имени Хулио посадили на уборочный комбайн. Оказалось, что он знает, как управлять машиной, хотя никогда раньше этого не делал.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать, дон Хуан. Однако чувствую, что не смогу повторить того, что сделал, потому что не уверен в том, что именно делал.
- Маг шарлатан пытается объяснить все в мире с помощью объяснений, в которых сам не уверен, и все становится колдовством. Но ты - не лучше. Ты тоже хочешь объяснить все своим способом, и так же не уверен в своих объяснениях.
Глава 8
Неожиданно дон Хуан спросил, не собираюсь ли я в выходные дни уехать домой. Я ответил, что думаю ехать в понедельник утром. Мы сидели под рамадой его дома. Была суббота, 18 января 1969 года, время близилось к полудню. Мы отдыхали после долгой прогулки по окрестным холмам. Дон Хуан встал и вошел в дом. Через несколько секунд он позвал меня. Когда я вошел, он сидел на полу посреди комнаты, а моя циновка лежала перед ним. Он усадил меня и, не говоря ни слова, достал сверток с трубкой, развернул тряпку, вытащил трубку из чехла, набил ее и раскурил. Он даже сам принес для этого в комнату глиняное блюдце с углями.
Дон Хуан не спрашивал, хочу ли я курить, просто вручил мне трубку и велел приступать. Я не колебался. Он очень точно вычислял мое настроение, заметив, наверное, что интерес к стражу не дает мне покоя. Меня не нужно было упрашивать, я нетерпеливо выкурил всю трубку разом.
Последовательность моих реакций была в основном такой же, как раньше. Дон Хуан вел себя, как прежде. Правда, в этот раз он не стал меня трогать, а только напомнил, что правую руку следует положить перед собой. Чтобы мне удобнее было на нее опираться, он посоветовал сжать кисть в кулак.
Я сжал правую руку в кулак, так как обнаружил, что таким образом лежать легче, чем опираясь на раскрытую ладонь. Очень хотелось спать, на какое-то время стало тепло, а потом все ощущения исчезли.
Дон Хуан улегся на пол напротив меня, подперев голову правой рукой. Все шло очень тихо и мирно, тактильная чувствительность исчезла, меня охватило умиротворение.
- Как хорошо! - сказал я.
Дон Хуан вскочил:
- Не смей начинать с этой чепухи! Прекрати болтать. Ты потратишь на это всю свою энергию, и страж прихлопнет тебя, как ты прихлопнул бы мошку.
Ему, видимо, показалось, что он сказал что-то смешное, потому что он засмеялся, но смех внезапно прекратился.
- Не болтай, прошу тебя, не болтай, - сказал он очень серьезно.
- Да вроде и не собирался болтать, - сказал я. Причем я действительно не хотел этого говорить.
Я увидел, как дон Хуан уходит в заднюю часть дома. Через мгновение на циновку передо мной села мошка. Это наполнило меня такой тревогой, какой я раньше никогда не испытывал. Это была странная смесь воодушевления, страдания и страха. Я осознавал, что вот-вот стану свидетелем трансцендентального явления - увижу мошку, охраняющую вход в другой мир. Мысль была настолько нелепой, что я едва не рассмеялся вслух, но потом понял, что из-за приподнятого настроения отвлекаюсь и могу пропустить момент перехода, который интересовал меня больше всего. В прошлый раз я сначала левым глазом смотрел на мошку, а потом сразу почувствовал, что стою и созерцаю стража. Но как именно осуществился переход, я не осознал.
Я наблюдал за тем, как мошка ползает по циновке, и тут до меня вдруг дошло - я смотрю на нее обоими глазами. Вот она подползла совсем близко, и в конце концов наступил момент, когда она ушла из поля зрения правого глаза. Я больше не видел ее обоими глазами, поэтому «перебросил» сосредоточение целиком на то, что видел левым, который находился почти на уровне поверхности циновки. В момент этого изменения фокусировки я почувствовал, что тело поднимается в вертикальное положение, и оказался лицом к лицу с гигантским животным. Оно было глянцево-черным. Спереди его тело было усеяно длинными черными коварно отточенными волосами, вернее, это были даже не волосы, а скорее - иглы, торчащие из трещин гладкой сверкающей чешуи. Росли они как бы пучками. У чудовища были крылья, широкие и короткие по сравнению с длиной его туловища - толстого, массивною и округлого. Между двумя выпуклыми глазами торчало рыло. На этот раз монстр чем-то напоминал крокодила. У него были длинные уши, а может, рога, и, так же, как и в прошлый раз, с его рыла все время что-то текло.
Я напрягся, чтобы как следует зафиксировать взгляд на страже, и почувствовал, что не могу смотреть на него так, как обычно смотрю на предметы. Странно подумать, но, созерцая стража, я ощущал, что каждая часть этого существа живет как бы независимой жизнью, вернее, является живой сама по себе, как, например, глаза человека. Я впервые в жизни осознал, что глаза - это единственное в человеческом теле, что могло показать мне - жив человек или нет. С другой стороны, я бы сказал, что страж состоял из «миллионов глаз».
Я подумал, что это - замечательная находка. До этого я пытался проводить какие-то частные параллели, основанные на принципе подобия, пытаясь отыскать и описать
«искажения», в результате которых мошка представала в виде гигантского зверя. Я думал, что достаточно близким было бы сравнение «как насекомое под микроскопом». Но в действительности дело обстояло иначе. Созерцание стража было действием намного более замысловатым и сложным, чем разглядывание насекомого сквозь микроскоп.
Страж начал кружиться передо мной. В какое-то мгновение монстр остановился. Я почувствовал, что он меня изучает. Внимание мое привлек тот факт, что он был совершенно безмолвным. Страж танцевал в абсолютной тишине. Весь его ужас был во внешнем виде - выпуклые глаза, грозная пасть, коварные, острые как иглы волосы, брызги и сопли, летевшие вовсе стороны с его рыла, и, конечно, его немыслимые размеры. Он был совсем рядом. Я смотрел, как он без единого звука вибрирует крыльями, скользя над землей подобно огромному фантастическому конькобежцу.
Глядя на это кошмарное создание, я вдруг почувствовал что-то вроде ликования. Мне показалось, что я разгадал тайну победы над стражем. Я думал, что он - лишь картинка, немое изображение на экране, он не в состоянии ничего мне сделать и лишь выглядит устрашающе.
Тем временем страж остановился рылом ко мне, а потом, взмахнув крыльями, повернулся задом. Его спина была похожа на цветной блестящий панцирь, она сверкала и переливалась, но оттенок раздражал меня - это был мой самый нелюбимый цвет. Страж еще немного постоял, демонстрируя мне свой зад, а потом взмахнул крыльями и рванул куда-то вдаль, скрывшись из виду.
Я остался в одиночестве перед странной дилеммой, искренне веря, что одолел-таки стража пониманием того, что он был не монстром, но лишь изображением ярости. Возможно, что эта вера основывалась на утверждении дона Хуана о моем знании, в котором я не хотел себе признаваться. Как бы то ни было, а страж ретировался, путь был свободен. Но я не знал, как быть дальше. Дон Хуан ничего не говорил мне о том, что делать в подобной ситуации. Я попытался осмотрелся, но не смог шевельнуться. Однако все, что происходило в ставосьмидесятиградусном секторе передо мной, я видел довольно хорошо. Далеко впереди была размытая линия горизонта, а все до нее заполнял какой-то бледно-желтый то ли дым, то ли туман. Пространство вокруг было равномерно окрашено в лимонный оттенок. Впечатление было таким, словно я стою на бескрайней равнине, по которой стелятся испарения серы.
Вдруг точкой на горизонте снова объявился страж. Он сделал большой круг и застыл передо мной, разинув беззубую пасть, похожую на огромную пещеру. Потом затряс крыльями и ринулся на меня, как разъяренный бык, и огромные крылья замелькали перед моими глазами. Я заорал от боли и взлетел, вернее, почувствовал, что выбросил себя вверх и лечу куда-то за стража, за желтоватую равнину, в другой мир - мир людей, а потом обнаружил, что стою посреди комнаты в доме дона Хуана.
19 ЯНВАРЯ 1969
- Я, честное слово, думал, что одолел стража, - сказал я дону Хуану.
- Ты, должно быть, шутишь.
Со вчерашнего дня дон Хуан не произнес ни слова. Впрочем, я против этого не возражал. Я пребывал в некой задумчивости и снова чувствовал, что начну видеть, если буду смотреть с определенным намерением, хотя ничего специфического или неординарного так и не заметил. Тем не менее, молчание великолепно расслабило меня.
Дон Хуан попросил меня последовательно пересказать ему содержание моего опыта. В особенности его заинтересовал цвет на спине стража. Когда я закончил рассказ, он вздохнул с, казалось, обеспокоенным видом.
- Тебе крупно повезло - цвет был у него на заду, - очень серьезно сказал он, - Если бы он оказался на передней части туловища или, что еще хуже, на голове стража, тебя бы уже не было в живых. Ты больше никогда не должен пытаться увидеть стража. Не с твоим характером пересекать эту равнину, хотя я и был уверен, что ты пройдешь через нее. Но не будем об этом; это была лишь одна из множества дорог.
В тоне дона Хуана чувствовалось что-то непривычное - какая-то тяжесть.
- Что произойдет, если я снова попытаюсь увидеть стража?
- Он тебя утащит. Возьмет в пасть, занесет куда-нибудь на ту равнину и бросит там навсегда. Совершенно очевидно, что страж знал, что это не в твоем характере, и потому предупредил, чтобы ты не совался.
- Как ты думаешь, откуда он мог об этом знать?
Дон Хуан устремил на меня долгий пристальный взгляд. Он попытался было что-то сказать, но передумал, видимо, не подобрав подходящих слов.
- Я всегда попадаюсь на удочку твоих вопросов, - с улыбкой сказал он. - Ты ведь спросил не подумав, правда?
Я возразил, сказав, что удивлен тем, что стражу известен мой характер.
- И ты ведь даже одного слова не сказал стражу о своем характере, не так ли? - сказал дон Хуан со странным блеском в глазах.
Тон его был настолько комически серьезен, что мы оба захохотали. Однако потом он объяснил, что страж, будучи хранителем и наблюдателем другого мира, владеет многими тайнами, знать которые имеет право брухо и которыми страж может с ним поделиться.
- Для брухо это один из способов научиться видеть, - сказал дон Хуан. - Однако тебе он не подходит, поэтому нет смысла о нем говорить.
- Курение - единственный способ увидеть стража? - спросил я.
- Нет, можно и без этого. Многие умеют вызывать стража просто так. Но я предпочитаю использовать дым, потому что с ним эффективнее и безопаснее. Тот, кто пытается встретиться со стражем без помощи дыма, имеет шанс не убраться вовремя с его пути. Ты, например, получил предупреждение - страж повернулся к тебе задом и показал враждебный цвет. Потом он ушел, а когда вернулся, то обнаружил, что ты все еще не убрался. Тогда он на тебя напал. Но ты был готов и прыгнул. Дымок обеспечил тебя необходимой защитой. Если бы ты подался в тот мир, не заручившись поддержкой дымка, тебе не удалось бы вырваться из хватки стража.
- Почему?
- Твои движения были бы слишком медленными. В том мире, чтобы выжить, нужно двигаться с быстротой молнии. Я совершил ошибку, уйдя из комнаты, но нужно было, чтобы ты перестал болтать. У тебя язык без костей, и ты болтаешь даже когда не хочешь. Оставшись в комнате, я вовремя приподнял бы тебе голову. Но ты вскочил сам, и это даже лучше. Но, я думаю, больше рисковать мы не будем: со стражем шутки плохи.
Глава 9
Три месяца дон Хуан упорно избегал разговоров о страже. За это время я побывал у него четыре раза. Каждый раз он давал мне какие-нибудь поручения, а когда я все выполнял, попросту отправлял домой. 24 апреля 1969 года, в четвертый приезд, мне наконец-то удалось поговорить с ним. Пообедав, мы сели возле очага, и я сказал, что он сбивает меня с толку: ведь я готов учиться, а он вроде и видеть меня не желает. Мне пришлось наступать себе на горло, чтобы преодолеть отвращение к его курительной смеси, и я чувствовал, что, по его словам, времени слишком мало.
Дон Хуан спокойно выслушал мои жалобы.
- Ты слишком слаб, - сказал он, - Когда нужно выждать, ты торопишься, а когда нужно спешить - чего-то ждешь. Ты слишком много думаешь. Теперь ты думаешь, что нельзя терять время. Недавно ты думал, что больше никогда не будешь курить. Твоя жизнь - сплошное разгильдяйство, ты недостаточно собран, чтобы вновь встретиться с дымком. Я отвечаю за тебя и не хочу, чтобы ты умер, как проклятый дурак.
Я смутился.
- Что делать, дон Хуан? Я испытываю сильное нетерпение.
- Живи как воин! Я уже говорил тебе, что воин принимает ответственность за все свои действия, даже за самые пустяковые. Ты действуешь, исходя из своих мыслей, а это неправильно. Ты потерпел неудачу со стражем из-за своих мыслей.
- Как я потерпел неудачу, дон Хуан?
- Ты думаешь обо всем. Ты думал о страже, и поэтому не смог одолеть его. В первую очерет ты должен жить как воин. Полагаю, ты понимаешь это очень хорошо.
Я хотел вставить что-нибудь в свою защиту, но он сделал мне знак молчать.
- Твоя жизнь довольно плотна, - продолжал он. - В сущности, твоя жизнь плотнее, чем жизнь Паблито и Нестора - учеников Хенаро, и все же они видят, а ты нет. Твоя жизнь плотнее, чем у Элихио, а он, вероятно, увидит раньше тебя. Это сбивает меня с толку. Даже Хенаро не может смириться с этим. Ты честно выполнил все то, что я говорил тебе делать. И все, чему мой бенефактор научил меня на первой ступени обучения, я передал тебе. Правило верно, шаги не могут быть изменены. Ты сделал все, что нужно было сделать, и все же ты не видишь. Но тем, кто видит, подобно Хенаро, кажется все же, что ты видишь. Я полагаюсь на это и оказываюсь в дураках. Ты всегда обманываешь мои ожидания и ведешь себя как идиот, который не видит, что, в твоем случае, конечно же, так и есть.
Слова дона Хуана причинили мне глубокую боль. Не знаю почему, но я был близок к слезам. Я начал рассказывать ему о своем детстве, и волна жалости к самому себе охватила меня. Дон Хуан пристально взглянул на меня и отвел глаза. Это был пронизывающий взгляд. Я почувствовал, что он захватил меня своими глазами. Было такое чувство, что два пальца мягко сжали меня, и я ощутил странное возбуждение, почесывание, приятное отчаяние в области солнечного сплетения. Я стал сознавать свою брюшную полость, ощущая там жар. Я не мог больше говорить связно и забормотал, а затем умолк.
- Возможно, что это - обещание, - сказал дон Хуан после долгой паузы.
- Извини, я не понял.
- Обещание, которое ты дал давным-давно.
- Какое обещание?
- Постарайся сказать мне сам. Ты помнишь это?
- Нет.
- Однажды ты обещал что-то очень важное. Я думаю, что, возможно, это обещание удерживает тебя от видения.
- Не понимаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю о данном тобой обещании! Ты должен помнить это.
- Если ты знаешь, что это за обещание, то скажи мне, дон Хуан!
- Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.
- Было ли это обещанием, которое я дал себе?
Я подумал, что он намекает на мой отказ от ученичества.
- Нет. Это было давно.
Я решил, что он меня разыгрывает, и засмеялся при мысли, что тоже могу подшутить над доном Хуаном. Я не сомневался, что он знает о предполагаемом обещании не больше меня самого и пытается импровизировать. Мысль потакать ему в этом доставляла удовольствие.
- Я что-то обещал своему дедушке?
- Нет, - ответил он, и глаза его заблестели. - И даже не бабушке.
Смешная интонация, которую он придал слову «бабушка», заставила меня рассмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставит мне ловушку, но хотел доиграть до конца. Я начал перечислять людей, кому мог бы пообещать что-то важное. О каждом он сказал «нет», а затем перевел разговор на мое детство.
- Почему твое детство было печальным? - спросил он с серьезным выражением.
Я сказал ему, что мое детство было не то чтобы печальным, а, пожалуй, немного трудным.
- Так чувствует каждый, - сказал он, глядя на меня. - В детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени более не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть.
- Но я тоже не думаю о своем детстве, - сказал я.
- Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль? Почему ты чуть не плачешь?
- Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим близким. Я чувствую беспомощность и грусть.
Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я отметил необычное ощущение двух пальцев, сжимающих его. Я отвел глаза, а потом снова взглянул на него. Он смотрел за меня куда-то вдаль затуманившимся несфокусированным взглядом.
- Это - обещание, данное тобой в детстве, - сказал он после паузы.
- Но что я пообещал?
Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но первоначальное желание потакать ему в этом пропало.
- В детстве я был очень худым, - сказал он, - и всегда боялся.
- Я тоже, - произнес я.
- Больше всего мне запомнился ужас и печаль, охватившие меня, когда мексиканские солдаты убили мою мать, - сказал он мягко, словно воспоминание причиняло боль. - Она была бедной и застенчивой индеанкой. Наверное, даже лучше, что ее жизнь оборвалась тогда. Я был совсем маленьким и хотел, чтобы меня убили вместе с ней. Но солдаты подняли меня и избили. Когда я цеплялся за тело матери, меня ударили по рукам плетью и перебили пальцы. Я не чувствовал боли, но цепляться больше не мог, и они утащили меня.
Он замолчал. Глаза его все еще были закрыты, губы едва заметно дрожали. Глубокая печаль начала охватывать меня. Перед глазами мелькали образы моего детства.
- Сколько лет тебе было тогда, дон Хуан? - спросил я, чтобы как-то отвлечься.
- Лет семь. Это происходило во время великой войны племени яки. Мексиканцы напали неожиданно, мать как раз готовила какую-то еду. Она была слабой и беззащитной женщиной, и ее убили просто так, без причины. То, что она умерла именно так, в общем-то не имеет особого значения. Но для меня - имеет. Я не могу объяснить почему, но имеет. Я думал, что отца тоже убили, но оказалось, что он ранен. Нас загрузили в товарные вагоны, как скот, и заперли. Несколько дней мы сидели в темноте. Время от времени солдаты бросали нам немного еды.
В этом вагоне отец умер от ран. От боли и лихорадки у него начался бред, но и в бреду он твердил, что я должен выжить. Так он и умер, требуя, чтобы я не сдавался и выжил. Люди позаботились обо мне - накормили, старая знахарка вправила пальцы. Ну, и, как видишь, я выжил. Жизнь моя не была ни хорошей, ни плохой, она была трудной. Жизнь - вообще штука тяжелая, а для ребенка зачастую - сам ужас.
Мы очень долго молчали. Наверное, около часа. Я никак не мог разобраться в себе, чувствуя, что удручен, но не понимая, чем и почему. Я испытывал угрызения совести - совсем недавно я собирался подшутить над доном Хуаном, но он, внезапно, все изменил своим прямым рассказом. Его рассказ был настолько простым и выразительным, что вызвал у меня странное чувство. Страдания детей всегда задевали меня за живое, и сочувствие к дону Хуану в мгновение ока вызвало во мне отвращение к самому себе. Я сидел и записывал рассказ дона Хуана, как будто это был просто, так сказать,
«клинический случай». Я был на грани того, чтобы разорвать свои записи, но в этот момент дон Хуан ткнул меня мыском ноги в икру. Он сказал, что видит свечение насилия вокруг меня, и спросил, уж не собираюсь ли я его поколотить. Он засмеялся, и это несколько разрядило обстановку. Он сказал, что у меня есть склонность к вспышкам насилия, но, поскольку на самом деле я не злой, насилие это чаще всего оборачивается против меня самого.
- Ты прав, дон Хуан.
- Еще бы, - сказал он со смехом.
Он попросил меня рассказать ему о своем детстве. Я заговорил о годах страха и одиночества и постепенно перешел к тому, что считал своей борьбой за выживание и поддержание своего духа. Дон Хуан засмеялся, когда я употребил метафору
«поддержание своего духа».
Я говорил долго. Он очень серьезно слушал. Потом в какой-то момент снова «сжал» меня глазами, и я замолчал. После короткой паузы он сказал, что никто по-настоящему не унижал меня, и именно поэтому я не был действительно злым.
- Ты все еще не был побежден, - сказал он.
Он повторил это четыре или пять раз, и в итоге я не мог не спросить, что он имеет в виду. Он объяснил, что «быть побежденным» - это состояние, образ жизни, от которого побежденный не может уйти. Люди делятся на две категории - победители и побежденные: в зависимости от этого они становятся гонителями или гонимыми. Преследователями, или жертвами. Эти два состояния преобладают до тех пор, пока человек не научится видеть. Видение рассеивает иллюзии побед, поражений, страданий.
Он добавил, что мне следовало бы научиться видеть, пока я был победителем, чтобы навсегда избежать обладания воспоминаниями об унижении.
Я возразил, сказав, что никогда и ни в чем не был победителем и что жизнь моя - одно сплошное поражение.
Он засмеялся и бросил на пол свою шляпу.
- Если твоя жизнь является таким поражением, наступи на мою шляпу, - вызвал он меня в шутку.
Я чистосердечно доказывал свое. Дон Хуан стал серьезным, его глаза сузились до тонких щелок. Он сказал, что я считаю свою жизнь поражением по причинам, отличным от поражения как такового. Вдруг он быстрым и совершенно неожиданным движением сжал ладонями мои виски и пристально посмотрел мне в глаза. От испуга я непроизвольно сделал глубокий вдох ртом. Он отпустил мою голову и прислонился к стене, по-прежнему пристально глядя на меня. Все это было проделано так быстро, что когда он расслабился и сел, прислонившись спиной к стене, я был еще на середине глубокого вдоха. Я почувствовал головокружение, нервозность.
- Я вижу маленького плачущего мальчика, - сказал дон Хуан после паузы.
Он повторил это несколько раз, но я не обращал на его слова особого внимания, поскольку думал, что речь идет обо мне в детстве.
- Эй, - сказал он, требуя моего полного внимания. - Я вижу маленького плачущего мальчика.
- Это - я?
- Нет.
- Это - видение из моей жизни или твои воспоминания?
Дон Хуан не ответил.
- Я вижу маленького мальчика, - снова сказал он. - Он плачет и плачет.
- Я знаю этого мальчика? - спросил я.
- Да.
- Это - мой сынишка?
- Нет.
- Он плачет сейчас?
- Он плачет сейчас, - сказал он убежденно.
Я подумал, что дон Хуан видел ребенка, которого я знаю и который где-то плачет именно в это время. Я начал перечислять имена знакомых детей, но дон Хуан сказал, что все они не имеют к моему обещанию никакого отношения, а этот плачущий мальчик - имеет, причем самое непосредственное.
Утверждение дона Хуана показалось мне нелепым. Он сказал, что в детстве я кому-то что-то обещал, и в то же время - что ребенок, который плачет в данный момент, имеет к этому непосредственное отношение. Я уверял его, что в этом нет смысла. Он спокойно повторил, что видит маленького мальчика, который плачет сейчас, и что мальчику больно.
Какое-то время я вполне серьезно старался придать его утверждениям хоть какой-то смысл, но не мог связать их с чем-либо.
- Я сдаюсь, - сказал я наконец. - Я не помню, чтобы давал кому-то важное обещание, а тем более - ребенку.
Он опять прищурил глаза и сказал, что это - ребенок из моего детства, который плачет сейчас.
- Он - ребенок из моего детства, и плачет сейчас?
- Да, он плачет сейчас, - настаивал он.
- Ты понимаешь, о чем ты говоришь, дон Хуан?
- Понимаю.
- Это не имеет смысла. Как сейчас он может быть ребенком, если был им во время моего детства?
- Это ребенок. Он плачет сейчас, - упрямо повторил он.
- Объясни мне это, дон Хуан.
- Нет, ты должен объяснить мне это.
Хоть убей, но я не мог понять, о чем он говорил.
- Он плачет! Он плачет! - продолжал говорить дон Хуан гипнотизирующим тоном. - Он обнимает тебя. Ему больно! Ему больно! И он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его глаза? Он стоит на коленях и обнимает тебя. Он моложе тебя. Он бегом подбежал к тебе. Но его рука сломана. Ты чувствуешь его руку? У этого маленького мальчика нос выглядит подобно пуговке. Да. Это нос-пуговица!
В ушах появился гул, и я потерял чувство реальности происходящего. Слова дона Хуана «нос пуговицей» бросили меня в сцену из моего детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей! Дон Хуан незаметно проник в одно из наиболее темных мест моей жизни. Я вспомнил обещание, о котором он говорил. В тот момент мое состояние было смесью экзальтации, отчаяния и благоговения перед доном Хуаном и его великолепным маневром. Откуда, черт возьми, он знает о существовании мальчика с носом-пуговицей из моего детства? Воспоминание до того взволновало меня, что я перенесся в далекое прошлое, когда мне было восемь лет. Моя мать умерла два года назад, и наиболее мучительные годы своей жизни я провел среди ее сестер, которые по очереди брали меня в свои семьи, меняясь раз в два месяца. У каждой из теток была большая семья, и как бы предупредительно и нежно они ко мне ни относились, конкуренция со стороны двадцати двух кузенов и кузин давала себя знать. Их бессердечие было иногда действительно странным. Я чувствовал, что меня окружают враги, и потянулись годы отчаянной и неприглядной войны. В конце концов мне удалось
подчинить себе всех своих многочисленных двоюродных братьев и сестер, хотя мне до сих пор непонятно, за счет чего я действительно оказался победителем. У меня больше не было достойных соперников. Однако я не знал этого, и не знал, как прекратить свою войну, которая вскоре перенеслась и на школьную почву.
Классы сельской школы, которую я посещал, были смешанными, и первый класс отделялся от третьего только расстоянием между партами. Там я и познакомился с курносым малышом, которого из-за носа дразнили «Пуговкой». Он был первоклассником. Время от времени я дразнил и третировал его, правда, не злостно, а просто так, от нечего делать. Но, несмотря ни на что, он, казалось, меня любил и всюду за мной таскался хвостиком. Он даже знал, что на моей совести - несколько проделок, расследование которых завело в тупик самого директора школы, однако никому не говорил об этом ни слова. Но я все равно донимал его. Однажды я нарочно опрокинул тяжелую классную доску, и она упала на Пуговку. Парта, за которой он сидел, отчасти задержала ее, но все равно удар получился сильный и сломал ему ключицу. Он упал. Я помог ему встать и, когда он уцепился за меня и обнял, увидел в его глазах испуг и боль. Это было слишком, я не мог вынести вида малыша с изуродованной рукой, который, плача, обнимал меня. Годами я сражался с родственниками и победил, покорив всех своих противников, но в миг, когда я увидел страдания этого
маленького курносого мальчика, все мои победы были уничтожены. Прямо там я прекратил битву. Так, как мог, я принял решение никогда больше не побеждать. Я думал, что ему отрежут руку, и пообещал, что если малыша вылечат, я никогда в жизни не буду победителем. Ради него я отказался от всех своих побед. Именно так я понимал это тогда.
Дон Хуан вскрыл гнойную рану моей жизни. Я был ошеломлен, голова кружилась. Ничем не смягченная печаль поманила меня, и я поддался ей. Я ощутил на себе тяжесть своих поступков. Воспоминание о курносом малыше по имени Хоакин заставило меня страдать настолько живо, что я начал плакать. У этого мальчика никогда ничего не было, его родители не могли даже обратиться к врачу, так как у них не хватало денег на лечение, и рука Хоакина так и срослась неправильно. Я заплатил за это всего лишь своими детскими победами. Мне было невыносимо стыдно.
- Успокойся, чудак, - сказал дон Хуан требовательно. - Ты отдал достаточно. Твои победы были сильными, и они были твоими. Ты отдал достаточно. Теперь ты можешь изменить свое обещание.
- Изменить? Но как? Произнести соответствующие слова?
- Нет, такого рода обещание словами не изменишь. Но очень скоро ты, возможно, поймешь, как это сделать. Тогда, наверное, ты даже начнешь видеть.
- Ты можешь что-нибудь мне посоветовать, дон Хуан? - Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь и, зная, чего ты ждешь. Это - путь воина. Если дело в том, чтобы выполнить обещание, то ты должен осознавать, что выполняешь его. Рано или поздно ожидание закончится, и ты будешь свободен от обязательств. Ты никак не можешь изменить жизнь того мальчика. Только он сам может вычеркнуть из своей жизни то, что тогда произошло.
- Но как он может сделать это?
- Научившись сводить свои потребности к нулю. Пока он считает себя жертвой, его жизнь останется адом. Пока ты думаешь то же самое, твое обещание останется в силе. Нас делает несчастными то, что нам чего-то недостает. Однако если мы научимся сводить наши потребности к нулю, то любая, полученная нами вещь, превратится в настоящий дар. Будь спокоен, ты сделал Хоакину хороший подарок. Быть бедным или испытывать нужду - только мысли. Также это касается того, чтобы испытывать голод или боль.
- Я не могу в это поверить, дон Хуан. Как голод и боль могут быть только мыслями?
- Для меня сейчас они являются только мыслями. Это все, что я знаю. Я совершил этот подвиг. Запомни: сила делать это - единственное, что позволяет нам противостоять силам жизни. Без нее мы - мусор, пыль на ветру.
- Я не сомневаюсь, дон Хуан, что ты это сделал. Но разве такое под силу обыкновенному человеку - мне, скажем, или маленькому Хоакину?
- Это от нас, как от отдельных личностей, зависит наше противостояние силам жизни. Я много раз говорил тебе: только воин может выжить. Воин знает, что ждет и знает, чего он ждет. Когда он ждет, он не хочет ничего, и поэтому какую бы малость он ни получил, это всегда больше, чем он может взять. Если ему нужно есть, то он найдет путь, потому что не голоден. Если что-то причиняет вред его телу, то он справится с этим, потому что не испытывает боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что человек предался (им)[Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)] и больше не воин, и что силы его голода и боли уничтожат его.
Я хотел было отстаивать свое мнение, но остановился, потому что понял, что таким образом пытаюсь защититься от разрушительной силы потрясающего действия дона Хуана, которое затронуло меня так глубоко и с такой силой. Как он узнал? Я подумал, что мог рассказать ему историю о курносом мальчике во время одного из своих глубоких состояний необычной реальности. И, хотя я и не помнил об этом, моя забывчивость в этом случае была вполне понятной.
- Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
- Я видел его.
- Ты видел его, когда я принимал Мескалито или когда я курил твою смесь?
- Я видел его сейчас, сегодня.
- Ты видел все событие?
- Снова ты за свое. Я же говорил тебе, что нет смысла обсуждать, на что похоже видение. Это ничто.
Я больше не настаивал. Эмоционально я был убежден.
- Я также дал клятву однажды, - неожиданно сказал дон Хуан.
Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
- Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил в себе это обещание долгие годы. Теперь обещание изменено. Я не интересуюсь больше уничтожением кого-либо. Я не ненавижу мексиканцев. У меня нет ненависти ни к кому. Я научился тому, что все бесконечные пути, пересекаемые человеком в жизни, равнозначны. Угнетатель и угнетенный в конце встречаются, и единственное, что преобладает, - это то, что жизнь была слишком короткой для них обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что мой отец или моя мать умерли так, как они умерли, а потому, что они были индейцами. Они жили как индейцы и умерли как индейцы, и никогда не знали, что они были прежде всего людьми.
Глава 10
30 мая 1969 года я вновь приехал к дону Хуану и с порога заявил, что хочу еще раз попытаться «увидеть». Он отрицательно покачал головой, засмеялся и сказал, что придется потерпеть, потому что еще не время. Но я упорно твердил, что уже готов.
Похоже, мои навязчивые просьбы не особенно его раздражали. Тем не менее он попытался сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, как мне справиться со своим нетерпением.
- Ты должен действовать, как воин, - сказал он.
- Как?
- Чтобы научиться действовать, как воин, нужно действовать, а не болтать.
- Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я все время это делаю, но, очевидно, этого недостаточно.
Он вроде начал сердиться и даже чмокнул губами. Я поспешно сказал, что не хотел его злить, и что если я сейчас не нужен, то готов уехать обратно в Лос-Анжелес. Дон Хуан мягко похлопал меня по спине и сказал, что никогда на меня не сердится, а просто полагал, что мне известно, что значит быть воином.
- Что я должен делать, чтобы жить как воин? - спросил я.
Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
- Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
- Так работает мое сознание.
- Оно не должно так работать.
- Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне, что именно я должен делать, чтобы жить как воин. А я попытаюсь к этому приспособиться.
Почему-то мое заявление показалось ему забавным, и он долго хохотал, хлопая меня по спине.
У меня было чувство, что он с минуту на минуту собирается отправить меня домой, поэтому я быстро уселся напротив него на свою циновку и стал задавать вопросы. Меня интересовало, почему мне следует выжидать.
Он объяснил, что если я попытаюсь видеть, не «залечив» предварительно «раны», полученные в битве со стражем, то могу опять столкнуться с этим монстром, даже если не буду искать встречи с ним. Дон Хуан заверил меня, что выжить в такой ситуации не способен никто.
- Ты должен полностью забыть стража, и только после этого пытаться видеть снова.
- Забыть стража?! Да разве такое можно забыть?
- Для того, чтобы забыть, воин использует волю и терпение. В действительности это все, что у него есть. При помощи воли и терпения воин добивается всего, чего хочет.
- Но я же - не воин.
- Ты встал на путь магии. У тебя нет больше времени ни на отступление, ни на сожаления. Время есть лишь на то, чтобы жить, как подобает воину, вырабатывая терпение и волю. Нравится тебе это или нет.
- Как воин их вырабатывает?
Прежде, чем ответить, дон Хуан долго думал. В конце концов он произнес:
- Мне кажется, об этом невозможно рассказать. Особенно о воле, потому что воля - это нечто очень специфическое. Проявления ее таинственны. Нет никакой возможности объяснить, как ее использовать, можно только увидеть результаты. Они ошеломляют. Наверное, прежде всего нужно осознать, что волю можно развить. Воин знает об этом и терпеливо ждет ее. Ты не отдаешь себе отчета в том, что твое ожидание - ожидание воли. И это твоя ошибка.
Мой бенефактор говорил мне, что воин знает, что он ждет, и знает чего ждет. Ты знаешь, что ждешь. Но хотя ты здесь со мной уже несколько лет, ты не знаешь, чего именно ждешь.
Среднему, обычному человеку очень трудно, практически невозможно знать, чего он ждет. Для воина, однако, такой проблемы не существует. Он знает, что его ожидание - это ожидание воли.
- Ты можешь мне четко сказать, что такое воля? Это что - устремление, вроде мечты Лусио заполучить мотоцикл?
- Нет, - мягко произнес дон Хуан и усмехнулся. - Это - не воля. Лусио просто индульгирует[To indudge - потакать себе, потворствовать, позволять себе удовольствие, давать себе волю (термин сохранен в связи с невозможностью точного перевода.] . Воля - это другое. Воля - это нечто предельно чистое, мощное, что может направлять наши действия. Воля - это то, что, к примеру, позволяет человеку победить в битве, будучи обреченным на поражение.
- Тогда, может быть, воля - это то, что мы называем мужеством?
- Нет, мужество - это другое. Мужественные люди зависимы. Они благородны, из года в год окружены толпой людей, которые превозносят их и восхищаются ими. Но волей из мужественных людей не обладает почти никто. Они бесстрашны, способны на действия очень смелые, однако обычные, не выходящие за рамки здравого смысла. Большинство мужественных людей внушают страх, их боятся. Но проявления воли относятся к поразительным поступкам, бросающим вызов здравому смыслу.
- Воля - это контроль над собой, который мы можем обрести?
- Можно сказать, что это один из видов контроля.
- Как ты думаешь, я могу тренировать волю, например, отказываясь от чего-то?
- Например, от того, чтобы задавать вопросы, - съязвил дон Хуан.
Тон его при этом был настолько въедлив, что я даже перестал писать и поднял на него глаза. Мы оба рассмеялись.
- Нет. Отказывая себе в чем-либо, человек индульгирует. Я не советую делать ничего подобного. Поэтому и позволяю тебе спрашивать - все, что ты пожелаешь. Если бы я потребовал от тебя прекратить задавать вопросы, ты мог бы покоробить свою волю, пытаясь выполнить мое требование. Индульгирование в отказе от чего-либо - наихудшее из всех. Оно заставляет нас верить, что мы делаем нечто значительное, когда, на деле, мы лишь фиксированы внутри самих себя. Перестать задавать вопросы - это не та воля, о которой я говорю. Воля - это сила, и как таковая она требует контроля и настройки, на что требуется время. Мне это известно, поэтому в отношении тебя я терпелив. Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, я был не менее импульсивен, чем ты. Тем не менее, я изменился. Наша воля работает вопреки нашему индульгированию. Твоя, например, уже начинает приоткрывать просвет.
- О каком просвете ты говоришь?
- У нас есть просвет, как родничок на голове младенца. Только родничок со временем закрывается, а этот просвет - наоборот, по мере того, как у человека развивается воля, становится все больше.
- Где он находится?
- Там, откуда исходят светящиеся волокна, - сказал он, показывая на мою брюшную полость.
- Для чего он? На что похож?
- Это отверстие. Оно дает воле пространство для того, чтобы подобно стреле, выстреливать наружу.
- Воля это материальный предмет, или нечто похожее на материальный предмет?
- Нет. Я просто сказал так, чтобы тебе было понятнее. То, что маг называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет, не желание. Прекратить задавать вопросы - это не воля, потому что для этого нужно думать и хотеть. Воля - это то, что заставляет тебя побеждать, когда твои мысли говорят тебе, что ты повержен. Воля - это то, что делает тебя неуязвимым. Воля - это то, что посылает мага сквозь стену, сквозь пространство, на Луну, если он того пожелает.
Больше я ни о чем не хотел спрашивать. Я устал и вдобавок нервничал, потому что боялся, что дон Хуан попросит меня уехать.
- Пойдем в холмы, - сказал он неожиданно и встал.
По пути он снова начал говорить о воле, посмеиваясь над тем, что я не мог записывать на ходу.
Он описал волю как силу, которая была истинным звеном между людьми и миром. К определению мира дон Хуан подошел очень тщательно, сказав, что миром было что угодно, воспринимаемое нами любым из всех тех способов восприятия, которые мы были способны избрать. Дон Хан утверждал, что «восприятие мира» означает процесс схватывания того, что предстает перед нами. Такое восприятие осуществляется органами чувств и волей.
Я спросил его, не является ли воля тем, что иногда называют «шестое чувство». Он ответил, что она, скорее, является связью между нами и воспринимаемым миром.
Я предложил остановиться, чтобы все это записать. Но он засмеялся и продолжал идти.
В тот вечер он так и не отправил меня в Лос-Анжелес. А на следующее утро, за завтраком, сам продолжил разговор о воле.
- То, что среди людей принято называть волей, - не более чем упорство и твердость характера, - сказал он, - То, что маг называет волей, - есть сила, которая исходит изнутри него и привязывается к внешнему миру. Она выходит через живот, прямо отсюда, где находятся светящиеся волокна.
Он потер свой пупок, указывая место.
- Я говорю, что она выходит отсюда, потому что так это чувствуешь.
- Почему ты называешь это волей?
- Я вообще это никак не называю. Но мой бенефактор называл это волей, и все люди знания называют это так.
- Вчера ты сказал, что мир можно воспринимать как чувствами, так и волей. Что это означает?
- Обычный человек «схватывает» то, что есть в мире с помощью рук, глаз или ушей. Маг может «схватывать» также с помощью носа, или языка, или своей воли. Особенно с помощью воли. Я не могу описать тебе, как это делается, но ты сам, к примеру, не можешь описать мне, как ты слышишь. Так случилось, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить о том, что мы слышим, но не о том, как мы слышим. Маг использует свою волю для того, чтобы воспринимать мир. Но это не похоже на слуховое восприятие. Когда мы смотрим на мир или когда мы слышим его, у нас создается ощущение, что он вне нас и что он реален. Ощущая мир нашей волей, мы знаем, что он не настолько «вне нас» и не так «реален», как мы думаем.
- Воля - это то же самое, что и видение?
- Нет. Воля - это сила, энергия. Видение - это не сила, а способ проникновения в суть вещей. Маг может иметь очень сильную волю, но он все же может не видеть, что означает, что только человек знания воспринимает мир своими чувствами, своей волей и своим видением.
Я сказал ему, что нахожусь в еще большем замешательстве в отношении того, как использовать свою волю, чтобы забыть стража. Это заявление и мое недоумение, казалось, обрадовали его.
- Я предупреждал, что слова только запутывают, - сказал он и засмеялся. - Но, по крайней мере, теперь ты знаешь, что ждешь свою волю. Но ты все еще не знаешь, ни что это такое, ни как это может с тобой произойти. Поэтому тщательно следи за всем, что делаешь. В ежедневных мелочах, которыми ты занимаешься, кроется то, что поможет тебе развить волю.
Дон Хуан отсутствовал все утро. Вернулся он после полудня с охапкой сухих растений. Кивком он попросил меня помочь, и несколько часов мы молча разбирали то, что он принес. Закончив, мы присели отдохнуть, и дон Хуан благосклонно улыбнулся.
Я очень серьезно заявил, что внимательно перечитал свои заметки, но так и не понял, что значит «быть воином» и в чем суть понятия воли.
- Воля - не понятие, - сказал дон Хуан.
Это были первые его слова, обращенные ко мне в тот день.
Он довольно долго молчал, а потом продолжил:
- Мы с тобой очень разные. Наши характеры непохожи. Ты по природе в большей степени склонен к насилию, чем я. В твоем возрасте я не был агрессивным, однако был злым[Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)] *. Ты же - наоборот, и в этом похож на моего бенефактора. Он бы идеально подошел тебе в качестве учителя. Это был великий маг, но он не видел. Ни так, как я, ни так, как Хенаро. Я понимаю мир и живу, опираясь на свое видение. Мой бенефактор должен был жить как воин. Видящий не должен жить как воин или как кто-то еще, потому, что он может видеть вещи такими, какими они в действительности являются и направлять свою жизнь соответственно. Но, учитывая твой характер, я должен сказать тебе, что, возможно, ты так никогда и не научишься видеть. В этом случае тебе придется всю жизнь жить как воин.
Мой бенефактор говорил: встав на путь магии, человек постепенно осознает, что обычная жизнь для него навсегда осталась позади, что знание - страшная вещь, и средства обычного мира уже не могут его защитить. Поэтому, чтобы уцелеть, нужно жить по-новому. И первое, что необходимо сделать на этом пути, - захотеть стать воином. Важное решение и важный шаг. Устрашающая природа знания оставляет только одну альтернативу - стать воином.
К тому моменту, когда человек осознает устрашающую природу знания, он осознает и то, что смерть - это незаменимый партнер, сидящий рядом с ним на циновке. Смерть является основной силой каждого кусочка знания, становящегося силой. Смерть предоставляет свое решающее прикосновение, и все, чего она коснулась, становится силой.
На каждом повороте этого пути человек сталкивается с угрозой полного уничтожения, поэтому неизбежно начинает остро осознавать свою смерть. Без осознания смерти он останется только обычным человеком, вовлеченным в обычные действия. Он не будет обладать той необходимой мощью, той необходимой концентрацией, которая превращает обычное человеческое время на земле в волшебную силу.
Таким образом, чтобы быть воином, человек, во-первых, как и положено, должен остро осознавать свою собственную смерть. Однако беспокойство по поводу смерти заставило бы любого из нас сфокусироваться на себе, и было бы разрушающим. Поэтому, следующей вещью, необходимой для того, чтобы быть воином, является отрешенность. Идея грозящей смерти, вместо того, чтобы стать наваждением, становится безразличием.
Дон Хуан замолчал и посмотрел на меня, словно ждал каких-то слов.
- Ты все понял? - спросил он.
Я понял, что он сказал. Но представить себе, каким образом прийти к чувству отрешенности, не мог. Я сказал, что, судя по всему, уже добрался до той точки пути, в которой знание проявляет свою устрашающую природу. С уверенностью могу утверждать, что более не нахожу поддержки в обычной жизни, что хочу стать воином, вернее, не хочу, а остро в этом нуждаюсь.
- Теперь ты должен отрешиться, - сказал он.
- Отрешиться от чего?
- Отрешиться от всего.
- Но это невозможно. Я не намерен становиться отшельником.
- Быть отшельником - это индульгирование, и я никогда не имел этого в виду. Отшельник не отрешен, потому что по собственному желанию предался[Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)] тому, чтобы быть отшельником.
Только идея смерти делает человека достаточно отрешенным для того, чтобы он был неспособен предаваться чему-либо. Только идея смерти делает человека настолько отрешенным, что он не может от чего-либо отказываться, однако у такого человека нет страстных желаний, так как он обрел молчаливую страсть к жизни и ко всему, что в ней есть. Он знает, что смерть выслеживает его и не даст времени привязаться к чему-либо; и поэтому он пробует все из всего, что есть. У отрешенного человека, знающего, что невозможно отвести смерть, есть только одна поддержка - сила его решений. Он должен быть, так сказать, мастером своего выбора. Он должен полностью понимать, что его выбор - это его ответственность, и что если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или упреков в свой адрес. Его решения окончательны просто потому, что его смерть не дает ему времени привязаться к чему-либо.
И, таким образом, с осознанием своей смерти, со своей отрешенностью и силой своих решений воин размечает свою жизнь стратегически. Знание о своей смерти ведет его, делает его отрешенным и молчаливо страждущим, сила его окончательных решений делает его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее. Поэтому он выполняет все со вкусом и страстной эффективностью.
Когда человек ведет себя таким образом, то можно смело сказать, что он - воин, и что он обрел терпение!
Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я что-нибудь сказать, и я заметил, что задача, которую он только что описал, отнимет всю жизнь. Он сказал, что, хотя я слишком много возражаю ему, он знает, что в повседневной жизни я веду себя, или, по крайней мере, стараюсь вести себя как воин.
- У тебя достаточно хорошие когти, - сказал он, смеясь. - Показывай их мне время от времени. Это хорошая практика.
Я сделал жест, изображая когти, и зарычал. Он засмеялся. Затем он откашлялся и продолжал:
- Когда воин обрел терпение, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке. Они друзья. Смерть загадочным образом советует ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет! Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю. Однажды он добьется успеха в свершении чего-то, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает сознавать проявление какой-то силы, силы исходящей из его тела по мере его прогресса на пути знания. Сначала она подобна зуду на животе или жжению, которое нельзя успокоить. Затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение месяцев. Чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появляется странное чувство относительно вещей. Он замечает, что может, фактически, трогать все, что он хочет тем чувством, которое исходит из его тела - из точки, находящейся чуть ниже, или чуть выше пупка. Это чувство есть воля, и когда он способен схватывать им, можно смело сказать, что воин - маг, и что он обрел волю.
Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, и мне было неудобно спрашивать его, должен ли я также пройти через это. Наконец, после долгого молчания, я спросил его об этом, и он рассмеялся, как будто ждал этого вопроса. Он сказал, что боль не является абсолютно необходимой и что он, например, никогда не испытывал ее, и воля просто пришла к нему.
- Однажды я был в горах, - начал он, - и натолкнулся на пуму, самку. Она была большая и голодная. Я побежал, и она погналась за мной. Я влез на скалу, а она остановилась в нескольких футах, готовая к нападению. Я стал бросать в нее камни. Она зарычала и собралась атаковать меня. И тогда моя воля полностью вышла; я остановил пуму до того, как она прыгнула. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ею ее соски. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла. А я побежал как сукин сын, не дожидаясь, пока она оправится.
Дон Хуан сделал очень комичный жест, изображая человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии, если я хочу воли.
- Мой бенефактор был магом с большими силами, - продолжал он. - Он был воин до мозга костей. Его воля была действительно его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще дальше. Человек может научиться видеть. После того, как он научился видеть, ему не нужно больше быть ни воином, ни магом. Став видящим, человек становится всем, сделавшись ничем. Он как бы исчезает, и в то же время он остается. После этого он может заполучить все, что только пожелает, и достичь всего, к чему бы ни устремился. Но он не желает ничего, и вместо того, чтобы забавляться, играя обычными людьми, как игрушками, он общается с ними, разделяя их глупость. Единственная разница состоит в том, что видящий контролирует свою глупость, а обычный человек - нет. Став видящим, человек теряет интерес к окружающим. Видение уже полностью отрешило его от всего, что он знал раньше.
- Меня бросает в дрожь при одной только мысли об отрешении от всего, что я знаю, - сказал я.
- Ты, должно быть, шутишь! Тебя должно бросать в дрожь не от этой мысли, а оттого, что впереди у тебя нет ничего, кроме рутинного повторения одних и тех же действий в течение всей жизни. Представь человека, который из года в год выращивает кукурузу, и так до тех пор, пока он уже не в силах встать. Его мысли и чувства, все лучшее в нем бесцельно крутится вокруг того, что он все время делал, вокруг выращивания кукурузы. Как по мне, так нет более ужасающей потери (растраты).
Мы - люди, и наша судьба, наше предназначение - учиться и быть заброшенными в новые непостижимые миры.
- Что, новые миры - это реальность? - спросил я наполовину в шутку.
- Глупый ты! Мы еще только в самом начале пути. Видение для безупречных людей. Закали свой дух, стань воином, научись видеть, и тогда ты узнаешь, что новым доступным нам мирам нет числа.
Глава 11
Я выполнил все поручения дона Хуана и думал, что он опять отправит меня домой, как делал последние несколько раз. Но он сказал, чтобы я остался, а на следующий день.
28 июня 1969 года, около полудня, предложил снова выкурить смесь.
- Я снова увижу стража?
- Ни в коем случае. На этот раз - кое-что совсем другое.
Дон Хуан спокойно набил трубку, раскурил и протянул мне. У меня не было никаких опасений. Меня сразу же окутала приятная сонливость. После того, как я выкурил трубку, дон Хуан забрал ее у меня и помог мне встать. До этого мы с ним сидели напротив друг друга на двух циновках, которые он положил посреди комнаты. Он сказал, что мы идем немного прогуляться, и слегка подтолкнул меня к двери. Я шагнул, ноги подкосились, и я рухнул на колени. Боли я не чувствовал. Дон Хуан взял меня под руку и снова поставил на ноги.
- Ты должен идти. Вспомни, как ты встал прошлый раз. Иди тем же способом. Ты должен использовать свою волю.
Но я словно врос в землю. Попытавшись сделать шаг правой ногой, я чуть было не потерял равновесие. Слегка поддерживая под правую подмышку, дон Хуан подтолкнул меня к двери, но ноги не держали, и я непременно расквасил бы физиономию, если бы он вовремя не схватил меня за руку, смягчив падение. Он крепко взял меня под правую руку и прислонил к себе. Я ничего не чувствовал, но был уверен, что моя голова лежит у него на плече, потому что видел все под наклоном. Он вывел меня на веранду и начал водить по ней. Дважды мы с трудом обошли ее, но в конце концов я полагаю, мой вес стал слишком тяжел для него, и он опустил меня на пол. Я знал, что теперь ему не под силу сдвинуть меня с места. Я чувствовал, как что-то во мне вполне целенаправленно словно наливалось свинцом. Дон Хуан даже не пытался меня поднять. Какое-то время он смотрел на меня; я лежал на спине к нему лицом. Когда я попытался ему улыбнуться, он засмеялся, а потом наклонился и хлопнул меня по животу. Ощущение было очень странное - не боль, не что-то приятное, а что-то, о чем я не знал даже как подумать. Что-то типа толчка. Сразу же после
этого дон Хуан принялся меня катать. Я все также ничего не чувствовал, но увидел, как вся веранда вдруг пришла во вращательное движение. Установив, наконец, меня в требуемое положение, он отошел на пару шагов.
- Вставай! - приказал он. - Вставай так, как в прошлый раз, не морочь мне голову, ты знаешь, как нужно вставать. Встал! Ну!
Я настойчиво пытался вспомнить те действия, которые выполнил тогда. Но я не мог ясно думать. Было так, как будто мои мысли имели свою собственную волю, как бы сильно я ни старался контролировать их. Наконец, мне пришла мысль, что если я скажу: «Встать», как я это сделал раньше, то непременно встану. Я сказал «Встать», громко и отчетливо, но ничего не случилось.
Дон Хуан посмотрел на меня с явным неудовольствием, обошел вокруг и направился к двери. Я лежал на левом боку спиной к двери, и мне был виден весь двор перед домом. Когда дон Хуан скрылся из виду, я тотчас же решил, что он ушел в дом, и громко позвал:
- Дон Хуан!
Он не отвечал.
Мною овладело непреодолимое чувство бессилия и отчаяния. Я хотел встать. Я говорил
«Встать» снова и снова, как будто это было магическим словом, которое могло заставить меня сдвинуться. Но ничего не случилось. Я был сильно разочарован и испытал нечто вроде вспышки раздражения. Мне хотелось биться головой о дверь и плакать. Я проводил мучительные моменты, в которые мне хотелось двигаться или говорить, но я не мог ни того, ни другого. Я был действительно неподвижен, парализован. Наконец, мне удалось промычать:
- Дон Хуан, помоги!
Дон Хуан вернулся и уселся передо мной. Он засмеялся и сказал, что я впадаю в истерику и что все мои переживания не имеют никакого значения. Подняв мне голову и глядя в глаза, он сказал, что я поддался постыдному страху, и велел прекратить панику.
- Не усложняй себе жизнь, - сказал он, - избавься от того, что заставляет тебя выходить из себя. Оставайся спокойным и перестройся.
Он опустил мою голову на землю, перешагнул через меня, и я услышал шарканье его сандалий; больше я ничего не мог воспринимать. Опять он ушел.
Первым моим побуждением было снова начать беситься. Но энергии на это не хватало. Вместо этого я обнаружил, что вхожу в состояние редкостной безмятежности, великолепное чувство легкости охватило меня. Я понял, в чем заключается сложность моей жизни, которую имел в виду дон Хуан. Это - мой маленький сын. Больше всего мне хотелось быть ему настоящим отцом. Я представлял, как я буду выковывать его характер, гулять с ним, вообще - «учить его жизни». Но мысль о том, что мне придется принуждать его вести образ жизни, подобный моему, была мне отвратительна. Тем не менее, именно это я и буду делать. Принуждать его - либо силой, либо искусным набором аргументов и наград, называемых нами «пониманием».
- Надо оставить его в покое, - подумал я, - я не должен цепляться к нему. Я должен предоставить ему свободу.
Мысли о сыне ввергли меня в депрессивное состояние. Я начал всхлипывать, глаза наполнились слезами, и изображение веранды поплыло. Вдруг очень захотелось встать и найти дона Хуана, рассказать ему о малыше и все объяснить. В следующее мгновение я уже смотрел на то, что меня окружало, из нормального положения - я стоял на ногах! Повернувшись к двери, ведущей в комнату, я увидел дона Хуана. Он стоял прямо передо мной. Я понял, что он стоял здесь все время и никуда не уходил.
Я не чувствовал, что иду, но, видимо, сделал несколько шагов, так как явно приблизился к дону Хуану. Дон Хуан подошел ко мне и взял меня под руки. Его лицо находилось совсем рядом.
- Молодец, очень хорошо! - похвалил он.
В то же мгновение я вдруг осознал, что происходит нечто совершенно необыкновенное. Сначала показалось, что я просто вспоминаю случай многолетней давности. Тогда я тоже смотрел на лицо дона Хуана с очень близкого расстояния после курения смеси. В тот раз мне казалось, что я вижу его лицо так, словно оно погружено в воду. Оно было огромным, светящимся и двигавшимся. Но тогда эта картинка исчезла, едва мелькнув перед глазами, и я ничего не успел запомнить. Сейчас, однако, дон Хуан держал меня, чтобы я не упал, и времени на то, чтобы разглядеть его лицо, которое было не более чем в тридцати сантиметрах, было предостаточно. После того как я смог встать и повернуться, я ясно увидел дона Хуана - знакомого мне дона Хуана. Он подошел ко мне и взял меня под руки. Это я тоже мог утверждать с полной определенностью. Но, сфокусировав взгляд на его лице, я не увидел того дона Хуана, которого привык видеть. Вместо него перед моими глазами предстал некий больших размеров объект. Я знал, что это нечто - лицо дона Хуана, но знал не благодаря своему восприятию, а скорее как результат логического умозаключения - в
конце концов, ведь за мгновение до этого «знакомый мне дон Хуан» держал меня под руки. Следовательно, странный светящийся предмет у меня перед глазами должен быть его лицом. Кроме того, в нем было что-то очень знакомое и свойственное лицу дона Хуана, но в то же время какое бы то ни было сходство с его «реальным» лицом в этом светящемся объекте отсутствовало. То, на что я смотрел, было круглым предметом, излучавшим свой собственный свет. Каждая его точка находилась в непрерывном движении. Это было сдержанное, волнообразное и ритмичное течение замкнутого в самом себе потока, никогда не выходящего за определенные границы. В то же время объект перед моими глазами медленно тек на каждой точке своей поверхности. В голову пришло, что это течет жизнь. Фактически, воспринимаемое мною было настолько живым, что меня поглотило созерцание его движения. Это было гипнотизирующее колыхание. Чем больше я созерцал, тем это более поглощало, и, в конце концов, я перестал отдавать себе отчет в том, что за явление у меня перед глазами.
Вдруг я почувствовал толчок, светящийся предмет начал расплываться, словно его трясли, потускнел, стал плотным и неподвижным и, наконец, превратился в знакомое смуглое лицо дона Хуана. Он спокойно улыбался. Но изображение его «настоящего» лица сохранялось буквально мгновения, а потом оно вновь начало излучать свечение. Правда, это не был свет в том виде, как мы привыкли его воспринимать. Его нельзя было также назвать сиянием. Пожалуй, это было движение, какое-то невероятно быстрое мерцание чего-то. Светящийся предмет опять запрыгал вверх-вниз и утратил волнообразную текучесть. Яркость стала уменьшаться, снова появилось «плотное» лицо дона Хуана - то, к которому я привык. В этот момент до моего сознания слабо дошло, что дон Хуан трясет меня. Он что-то говорил. Я ничего не понимал, но он тряс меня до тех пор, пока я не начал слышать.
- Не смотри на меня! Не смотри на меня! Оторви свой взгляд. Оторви свой взгляд. Отведи глаза, - повторял он.
Он тряс меня, видимо, для того, чтобы нарушить устойчивую фиксацию взгляда. Я определенно не видел светящегося объекта до тех пор, пока не начинал пристально вглядываться в его лицо. Отведя взгляд от его лица, боковым зрением я видел
«плотного» дона Хуана, то есть вполне нормальное трехмерное изображение его тела. Фактически, по-настоящему не глядя на него, я мог воспринимать все его тело. Однако стоило мне лишь на миг сфокусировать взгляд, как тут же лицо дона Хуана превращалось в светящийся объект.
- Вообще на меня не смотри, - угрожающе сказал дон Хуан.
Я отвел глаза и уставился в землю.
- В принципе не фиксируй взгляд. Ни на чем, - приказал дон Хуан и отступил в сторону, чтобы помочь мне идти.
Я не чувствовал шагов и не мог понять, каким образом иду, однако с помощью дона Хуана - он держал меня под руку - я умудрился пройти за дом и добраться до оросительной канавы.
- Теперь созерцай воду, - велел дон Хуан.
Я посмотрел на воду, но созерцание у меня не выходило - отвлекало течение. Дон Хуан шутливо призывал меня использовать свою «силу созерцания», но я не мог сосредоточиться и снова начал смотреть на его лицо. Свечение больше не появлялось.
Во всем теле возник зуд, похожий на ощущение, которое бывает в руке или ноге, которая затекла во время сна. Появились подергивания в мышцах ног. Дон Хуан затолкал меня в воду, и я пошел на дно. Канава была мелкой, и когда я лег на дно, он тут же вытащил меня обратно за правую руку, которую не отпускал с самого начала.
Приходил в себя я довольно долго. Когда через несколько часов мы вернулись в дом, я попросил его объяснить, что со мной происходило. Переодеваясь, я с воодушевлением описывал ему свои видения, но он поставил на них большой жирный крест, заявив, что они не стоят и выеденного яйца.
- Подумаешь, большое дело, - говорил он, поддразнивая меня. - Сияние он видел! Тоже мне…
Я требовал объяснений. Тогда он встал и сказал, что ему нужно кое-куда сходить. Было пять часов вечера.
На следующий день я снова пристал к нему, требуя объяснить странные вещи, которые со мной происходили накануне.
- Дон Хуан, это было видение?
Он молчал, загадочно улыбаясь, а я все настойчивее требовал ответа.
- Скажем так: видение - это нечто подобное, - наконец, произнес он. - Ты созерцал мое лицо и видел его сияние. Просто дымок дает возможность созерцать подобным образом. Ничего особенного в этом нет.
- А чем отличается видение?
- Когда видишь, мир теряет привычные черты. Все, что ты видишь, ты видишь впервые, оно ни на что не похоже. Мир невероятен!
- Почему невероятен? Что делает его таковым?
- Потому что не остается ничего знакомого, ничего узнаваемого. Все, что ты созерцаешь, превращается в ничто! Вчера ты не видел. Ты созерцал мое лицо и, поскольку я нравлюсь тебе, ты видел мое свечение. Я не был ужасен, как страж, наоборот - красив и интересен. Однако это было не видение, так как я не превратился для тебя в ничто. Но это был первый реальный шаг к видению. Твоя единственная ошибка была в том, что ты сфокусировался на мне. И в этом смысле я для тебя ничуть не лучше стража. В обоих случаях ты поддался и не видел.
- Ты говоришь, что все превращается в ничто. Как понять это? Вещи исчезают?
- Нет, не исчезают. Они не пропадают, если ты это имеешь в виду. Все остается на своих местах, но в то же время превращается в ничто.
- Я не понимаю тебя, дон Хуан!
- Ты чертовски настойчив, когда дело доходит до болтовни! - с серьезным видом воскликнул дон Хуан. - Слушай, а может, мы неправильно вычислили твое обещание, а? На самом деле ты, наверное, обещал никогда не прекращать болтовню.
Дон Хуан говорил довольно сурово. На лице его было выражение озабоченности. Я хотел рассмеяться, но не решился, поверив, что он и в самом деле серьезен. Но он засмеялся. Я сказал, что начинаю нервничать, если долго не разговариваю.
- Давай пройдемся, - предложил он.
Он повел меня к выходу из каньона, тянувшегося между холмами. Мы шли около часа. Добравшись, мы немного отдохнули, а потом дон Хуан повел меня сквозь густой колючий кустарник к источнику, вернее, к тому месту, где когда-то был источник. Но сейчас там было так же сухо, как и везде вокруг.
- Сядь в центре источника, - велел он.
Я повиновался и сел.
- А ты что, не собираешься здесь садиться? - спросил я, заметив, что он присматривает место возле камня у подножия холма, метрах в двадцати от источника.
Он ответил, что понаблюдает за мной оттуда. Я сидел, подтянув колени к груди. Он велел мне поджать под себя левую ногу, а правую оставить согнутой с поднятой коленкой. Сжатой в кулак правой рукой я должен был опереться о землю, а левую руку согнуть в локте на уровне груди. Дон Хуан сказал, чтобы я сел в такой позе лицом к нему и расслабился, но, как он выразился, «не распускался». Когда я таким образом приготовился, он вытащил из сумочки какую-то беловатую веревочку, связанную в петлю. Надев петлю на шею, он сильно натянул ее левой рукой. Получились две струны, одну из которых он дернул правой рукой. Она издала протяжный вибрирующий звук.
Затем он ослабил натяжение и сказал мне особое слово, которое я должен был выкрикивать, если вдруг почувствую, что на меня кто-то набросился.
Я спросил, кто может на меня наброситься. Он велел мне молчать. Потом рукой подал знак, что начинает, но не начал, а сказал, что, если нападение примет очень уж угрожающий характер, то мне следует принять боевую стойку, которой он научил меня несколько лет назад. Эта стойка являлась частью техники магической защиты. Она использовалась в особо опасных и критических ситуациях и представляла собой нечто вроде танца, во время которого носком левой ноги ритмично ударяют по земле, хлопая при этом себя изо всех сил по правой ляжке.
Я почувствовал очень сильно опасение и хотел спросить о причине нашего пребывания там, но дон Хуан не дал мне даже рта раскрыть, начав дергать струну. Он дернул ее несколько раз с промежутками секунд двадцать. Я обратил внимание на то, что каждый раз он изо всех сил натягивает петлю, так что рука и шея дрожали от напряжения. Звук получался более чистый, и я заметил, что, дергая струну, он, кроме того, особым образом вскрикивает. Сочетание звука струны и этого выкрика порождало какие-то невероятные, ни на что не похожие вибрации.
На меня пока никто не нападал, но глядя на напряженное тело дона Хуана и вслушиваясь в зловещие сверхъестественные звуки, я почти вошел в транс.
Дон Хуан немного расслабился и оглянулся на меня. Пока он играл, я видел только его спину - он сидел, повернувшись лицом в том же направлении, что и я, то есть на юго-восток.
- Когда я играю, не смотри на меня, но ни в коем случае не закрывай глаза. Смотри в землю перед собой и слушай.
Он снова натянул струну и заиграл. Я смотрел в землю и слушал, сосредоточившись на звуке. Ничего подобного мне в жизни слышать не доводилось.
Меня охватил страх. Раскаты потустороннего звука заполнили каньон и «высекли» из скал эхо. Я отчетливо слышал, как звук, издаваемый доном Хуаном, возвращается ко мне со всех сторон, отражаясь от стен каньона. Дон Хуан, должно быть, тоже заметил это и натянул струну сильнее. После этого, хотя звук стал более пронзительным, эхо, казалось, ослабло, а потом сконцентрировалось в одной точке - на юго-востоке.
Дон Хуан начал постепенно ослаблять натяжение струны, тон звука понижался до тех пор, пока не послышался последний низкий звук. Он свернул веревочку, спрятал ее в сумку, подошел ко мне и помог подняться на ноги. Я обнаружил, что мышцы рук и ног у меня окаменели, одежда буквально пропиталась потом. Я и понятия не имел, что так сильно потел, когда он играл. Резало глаза, которые воспалились оттого, что в них затекли струйки пота.
Дон Хуан практически оттащил меня от места, где я сидел. Я хотел что-то сказать, но он закрыл мне рот ладонью.
Обратно мы пошли не той дорогой, по которой пришли. Дон Хуан повел меня в обход. Мы вскарабкались наверх по склону каньона, по холмам ушли довольно далеко в сторону от его устья, и только потом повернули к дому.
Весь обратный путь мы проделали молча и пришли, когда уже совсем стемнело. Я снова попытался что-то сказать, и опять дон Хуан зажал мне рот.
Мы ничего не ели и не зажигали керосиновую лампу. Дон Хуан перенес мою циновку в свою комнату и кивнул на нее. Я решил, что он предлагает мне ложиться спать.
- У меня есть для тебя хорошее занятие, - сказал дон Хуан на следующее утро, едва я протер глаза. - Как раз то, что тебе нужно. Начнешь сегодня же. У нас нет времени, ты ведь знаешь.
После долгой неловкой паузы я почувствовал, что нужно расспросить его о вчерашнем:
- Дон Хуан, что ты делал со мной вчера? Он хихикнул совсем как ребенок.
- Я просто постучался к духу источника. К такого типа духам нужно стучаться, потому что если источник высыхает, то дух забирается внутрь горы. Дух этого источника дремал, но вчера мне удалось его разбудить, скажем, так. Впрочем, он ничего не имел против и даже указал нам «твое» направление, его голос пришел оттуда, и дон Хуан указал на юго-восток.
- Что это за штука - струна, на которой ты играл?
- Ловец духов (духоловка).
- Можно посмотреть?
- Нет. Я тебе когда-нибудь сделаю. Или, пожалуй, лучше ты сам себе сделаешь, когда научишься видеть.
- А из чего она?
- Моя - это дикий вепрь. Когда у тебя будет своя духоловка, ты поймешь, что она - живая и может научить тебя издавать различные звуки, которые ей нравятся. По мере тренировки ты как следует освоишь свою духоловку, и вместе вы сможете издавать звуки, полные силы.
- Зачем ты водил меня на поиски духа источника?
- Скоро узнаешь.
Было утро - половина двенадцатого. Мы сидели в тени рамады. Я только что выкурил трубку смеси.
Когда тело полностью онемело, дон Хуан велел мне встать, что я и проделал поразительно легко. Он немного помог мне сделать первый шаг. Легкость, с которой я управлял телом, меня удивила - практически самостоятельно я дважды обошел рамаду. Дон Хуан все время шел рядом, но не направлял меня и не поддерживал. Затем он взял меня под руку, повел за дом к канаве и велел созерцать воду, ни о чем не думая.
Я попытался сфокусировать взгляд на воде, но ее движение отвлекало. Мысли начали блуждать, цепляясь за детали окружающей обстановки, взгляд - тоже. Дон Хуан взял меня за голову, встряхнул и еще раз велел смотреть на воду и ни о чем не думать. Он сказал, что созерцание движущейся воды - дело сложное, но следует проявить настойчивость. Я трижды пытался, и каждый раз меня что-нибудь отвлекало. Каждый раз дон Хуан терпеливо встряхивал мою голову. Наконец я обнаружил, что сознание и взгляд зафиксировались-таки на воде, не смотря на ее движение, я погрузился в созерцание ее текучести. Вода стала выглядеть по-другому. Она как бы потяжелела и приобрела серовато-зеленый оттенок. Рябь, образованная течением, была чрезвычайно отчетливой. Вдруг я почувствовал, что смотрю не на массу текущей воды, а на ее изображение - то, что было у меня перед глазами, напоминало застывший сегмент, словно вырезанный из потока воды. Рябь была неподвижной. Я мог разглядеть каждый ее изгиб. Потом она начала светиться зеленым светом, испуская что-то вроде зеленого тумана. Его становилось все больше, он светился все ярче, пока не
превратился в ослепительно яркое сияние, которым было залито все.
Сейчас я не могу сказать, сколько времени я так просидел, созерцая туман. Дон Хуан меня не трогал, я полностью превратился в зеленое свечение тумана и мог ощущать его повсюду вокруг меня. Оно успокаивало меня. Не было ни мыслей, ни ощущений - только исполненное покоя осознание яркой успокаивающей зелени.
Следующее, что я осознал, было ощущение холода и сырости. Постепенно придя в себя, я понял, что лежу на дне канавы. В носоглотку попала вода, я проглотил ее и закашлялся. В носу начало жечь. Я несколько раз чихнул, встал и снова чихнул с такой силой, что одновременно пукнул. Дон Хуан хлопнул в ладоши и засмеялся.
- Тело пердит - стало быть, живое! - прокомментировал он.
Он знаком велел следовать за ним, и мы отправились в дом. Мне хотелось молчать. Мне почему-то казалось, что настроение мое будет угрюмо-отрешенным. Однако ни усталости, ни меланхолии не было. Наоборот, я чувствовал себя прекрасно и, быстро переодевшись, даже начал насвистывать. Дон Хуан с интересом взглянул на меня и изобразил на лице удивление; вытаращил глаза и раскрыл рот. Мне стало очень смешно - я смеялся гораздо дольше, чем это соответствовало ситуации.
- Ты разламываешься, - заметил он и сам расхохотался.
Я объяснил, что приобретение привычки становиться мрачным после курения смеси не входит в мои планы. Потом я вспомнил встречи со стражем и сказал дону Хуану, что каждый раз после того, как он вытаскивал меня из оросительной канавы, я чувствовал, что видение - где-то рядом, стоит только внимательно смотреть на что-нибудь достаточно долго.
- Это не то. Пристально смотреть, сохраняя покой, и видеть - это разные вещи, - сказал он. Видение - это техника, которой надо обучиться. Или, возможно, это техника, которой некоторые из нас уже владеют.
Он уставился на меня, как бы давая понять, что я отношусь именно к этой категории людей.
- Ты в силах идти? - спросил он.
Я ответил, что чувствую себя прекрасно, и это вполне соответствовало истине. Я не был голоден, хотя с самого утра ничего не ел. Дон Хуан кинул в рюкзак немного хлеба и несколько кусков сушеного мяса, отдал рюкзак мне и кивнул головой, предлагая следовать за ним.
- Куда мы идем? - спросил я.
Он кивком указал в сторону холмов и повел меня к тому каньону, где был источник. Но в самом каньоне мы не остались, а свернули направо, по скалистому склону взобрались наверх и пошли к вершине одного из холмов. Солнце уже почти коснулось горизонта. Несмотря на прохладу, мне было жарко. Я запыхался и хватал воздух ртом.
Дон Хуан ушел далеко вперед и вынужден был остановиться, поджидая меня. Он сказал, что я в отвратительной форме, и мы вряд ли поступим мудро, если пойдем дальше. Я отдыхал около часа. Затем дон Хуан выбрал большой гладкий валун почти круглой формы и велел мне лечь на него на спину. Он велел мне свесить руки и ноги и полностью их расслабить. Моя спина была слегка изогнута, шея расслаблена, так что голова тоже свободно свисала. Так я пролежал примерно пятнадцать минут. Потом дон Хуан велел мне обнажить живот. Он тщательно выбрал немного листьев и веток и кучкой насыпал их на него. Сразу же по всему телу разлилось тепло. После этого дон Хуан взял меня за ноги и развернул головой на юго-восток.
- Теперь позовем дух источника, - сказал он.
Я попытался повернуть голову, чтобы взглянуть на него, но он с силой удержал меня за волосы и объяснил, что я нахожусь в очень уязвимом положении и в ужасной физической форме и поэтому должен лежать тихо и неподвижно. Ветки и листья, которые он положил мне на живот, - особенные, они будут меня защищать. Сам он останется рядом, чтобы в случае чего помочь - вдруг я не справлюсь.
Дон Хуан встал надо мной, прямо за моей головой, так что, поднимая глаза, я мог его видеть. Он вытащил свою «духоловку» и натянул ее, но тут заметил, что я за ним наблюдаю. Тогда он легонько щелкнул меня по макушке костяшками пальцев и велел смотреть в небо, не закрывать глаза и сосредоточиться на звуке. Затем, как бы между прочим, добавил, что если вдруг на меня кто-то нападет, нужно, не колеблясь, выкрикивать то слово, которое он сказал мне вчера.
Дон Хуан и «духоловка» начали с низкого звука. Постепенно натяжение струны увеличивалось, и я услышал что-то похожее на реверберацию, а потом - четкое эхо, отозвавшееся с юго-востока. Натяжение все увеличивалось. Дуэт «дон Хуан - духоловка» был безупречен. Дон Хуан усиливал низкий звук струны, превращая его в пронзительный вопль, завывание, от которого в жилах стыла кровь. В пределе это переходило в жуткий потусторонний визг, с точки зрения всего моего жизненного опыта совершенно невероятный.
Звук метался между горами и вновь возвращался к нам. Я вообразил, что звук возвращается прямо ко мне. Я почувствовал, что он имеет какое-то отношение к температуре моего тела. До того, как дон Хуан приступил к извлечению звуков, мне было тепло и уютно, но когда его завывания достигли пика, меня затрясло, зубы начали стучать, и возникло явственное ощущение, что на меня и впрямь что-то набросилось. В какое-то мгновение я заметил, что небо потемнело - я смотрел вверх, но не осознавал его. Жуткая паника охватила меня, и я что было сил заорал заветное слово.
Дон Хуан сразу же начал сбавлять интенсивность своих сверхъестественных звуков, но легче мне от этого не стало.
- Заткни уши, - буркнул дон Хуан.
Я зажал уши ладонями. Через несколько минут дон Хуан прекратил издавать звуки и подошел ко мне. Убрав листья и ветки с моего живота, он помог мне встать и аккуратно сложил их на тот камень, где я отдыхал. Из своей сумки он достал другие листья и натер мне ими живот, а те, что лежали на камне, поджег.
Когда я хотел сообщить ему, что страшно болит голова, он зажал мне рот ладонью.
Мы сидели там, пока все листья не догорели. К тому времени совсем стемнело. Мы начали спускаться с холма, и меня вырвало.
Когда мы шли вдоль оросительной канавы, дон Хуан сказал, что я сделал достаточно и должен уехать. Я спросил, что такое дух источника, но он жестом велел мне молчать.
- Об этом - в другой раз, - сказал он.
Потом он сменил тему и пустился в длинные объяснения по поводу видения. Я заметил, что не могу писать в темноте, и это досадно. Но он сказал, что стремление все записывать не позволяет мне сосредоточиться на смысле его слов.
Он говорил, что видение не имеет отношения к союзникам и магическим приемам. Маг - это человек, способный управлять союзником и манипулировать им в своих целях. Но сам факт управления союзником вовсе не означает, что маг умеет видеть. Я напомнил дону Хуану его слова о том, что не имея союзника, невозможно видеть. Дон Хуан очень спокойно ответил, что пришел к выводу о возможности видеть не управляя союзником.
- Собственно, почему бы и нет? Ведь видение не имеет никакого отношения к технике магических манипуляций, - сказал он. - Цель всех магических приемов - воздействие на других людей. А видение на других никак не влияет.
Мои мысли были кристально ясными. Пока мы шли, я не испытывал ни сонливости, ни усталости, но ужасно хотел есть, и, когда мы пришли, устроил себе пир.
Потом я попросил дона Хуана рассказать мне еще что-нибудь о видении. Он широко улыбнулся и сказал, что я опять стал самим собой.
Я спросил:
- Что значит «видение не влияет на других людей»?
- Я уже рассказывал тебе об этом. Видение - это не магия. Правда, его легко спутать с магией, потому что видящий без труда может научится управлять союзником и стать магом. С другой стороны, можно освоить приемы управления союзником и сделаться магом, но так никогда и не научиться видеть.
Кроме того, видение по сути своей противоположно магии, потому что показывает неважность всего этого.
- Неважность чего, дон Хуан?
- Неважность всего.
На этом разговор закончился. Я был в состоянии глубокого расслабления, говорить не хотелось. Положив под голову свернутую штормовку, я удобно устроился на своей циновке, поставил рядом керосиновую лампу и в течение нескольких часов писал.
Вдруг дон Хуан снова заговорил:
- У тебя сегодня здорово получилось с водой. Ты понравился духу источника, и он тебе помогает.
Я вспомнил, что ничего не рассказал ему, и начал было говорить о том, как воспринял воду, но он прервал меня:
- Я знаю. Ты воспринимал светящийся зеленый туман.
- Откуда ты знаешь? - не удержался я от вопроса.
- Видел тебя.
- И что я делал?
- Ничего. Просто сидел, созерцал воду и в конце концов начал воспринимать зеленый туман.
- Это было видение?
- Не совсем, но ты подобрался почти вплотную.
Я заметно воодушевился. Хотелось узнать об этом как можно больше. Он засмеялся и прошелся по поводу моего нетерпения, заявив, что зеленый туман может воспринять любой - это явление такого же типа, как страж, оно неизбежно возникает при восприятии воды, и в том, что я этот туман воспринял, ничего особенного нет.
- Говоря, что у тебя здорово получилось, я имел в виду, что ты не волновался, как тогда со стражем. Если бы ты завелся, мне бы пришлось трясти тебя за голову, чтобы вернуть тебя обратно. Бенефактор того, кто погружается в зеленый туман, должен все время быть начеку на случай, если туман поймает ученика. От стража можно улизнуть самостоятельно, но уйти из зеленого тумана без посторонней помощи нельзя. По крайней мере, вначале. Потом ты научишься выбираться без меня. А пока мы займемся другим вопросом.
- Каким?
- Посмотрим, сможешь ли ты увидеть воду.
- Как я узнаю, что видел или вижу ее?
- Узнаешь. Ты запутываешься только когда разговариваешь.
Глава 12
Разбираясь в своих полевых записях, я натолкнулся на несколько любопытных вопросов. Это было 8 августа 1969 года. Мы с доном Хуаном сидели в тени рамады его дома.
Я спросил:
- Зеленый туман - это что-то вроде стража? В том смысле, что его тоже нужно преодолеть, чтобы видеть?
- Да. Преодолевать приходится все.
- А как мне преодолеть зеленый туман?
- Так же, как и стража, позволив ему превратиться в ничто.
- Что для этого следует делать?
- Ничего. Тебе намного легче справиться с зеленым туманом, чем со стражем. Ты нравишься духу источника, а страж был явно не для твоего характера. Его ты по-настоящему не видел.
- Наверное потому, что он мне не понравился. А если бы понравился? Ведь некоторым тот страж, которого я видел, наверняка показался бы красивым. Они смогли бы одолеть его вследствие того, что он нравится им?
- Нет. Никак ты не поймешь. Совершенно не важно - нравится тебе страж или нет. Пока ты будешь испытывать к нему хоть какое-то чувство, он останется неизменным - чудовищным, красивым или каким-то там еще. Но если у тебя не будет никакого чувства в его отношении, страж станет ничем, по-прежнему находясь перед тобой.
В утверждении, что столь грандиозное явление, как страж, может превратиться в ничто, оставаясь тем не менее перед глазами, не было никакого смысла. Я подумал, что это - одна из алогичных предпосылок системы знания дона Хуана. В то же время я не сомневался, что он сможет объяснить мне это, если захочет. Поэтому я настаивал на объяснении того, что он имеет в виду.
- Ты думал, что страж является чем-то, что ты знаешь, вот что я имею в виду.
- Но я не думал, что он что-то, что я знаю.
- Ты думал о его омерзительности. Он был жутких размеров. Он плевался. Он был чудовищем. Ты знаешь, что подразумевается под всеми этими понятиями. Поэтому для тебя страж все время являлся чем-то таким, что ты знаешь, и, поскольку он был чем-то, что тебе известно, ты не видел его. Я уже говорил тебе - страж должен превратиться в ничто, оставаясь неизменным перед тобой. Он должен оставаться на месте и в то же время быть ничем.
- Ну как это? Дон Хуан, это же - абсурд.
- Да. Но таково видение. О нем невозможно говорить. Видению учатся с помощью видения. С водой у тебя явно нет проблем. Тогда ты ее почти видел. Вода - твой
«конек». Тебе осталось только отработать технику. Кроме того, у тебя есть могучий помощник - дух источника.
- Кстати, о духе источника. Этот вопрос меня очень интересует.
- Тебя может интересовать все что угодно, но говорить о духе источника, находясь на его территории, не стоит. Здесь о нем лучше даже не думать. Иначе дух поймает тебя в ловушку, и никто уже не сможет тебе помочь. Так что помалкивай и думай о чем-нибудь другом.
На следующий день около десяти часов утра дон Хуан вытащил из чехла трубку, набил ее смесью, дал мне и велел отнести на берег канавы. Держа обеими руками трубку, я умудрился расстегнуть рубашку и засунуть трубку за пазуху. Дон Хуан нес две циновки и поднос с тлеющими углями. Мы сели на циновки в тени деревьев бреа на берегу у самой воды. Дон Хуан положил в трубку уголек и протянул ее мне. Я не испытывал ни опасений, ни воодушевления. Почему-то вспомнилось редкостное чувство интереса и благоговения, возникшее у меня во время второй попытки увидеть стража, уже после того, как дон Хуан объяснил, кем страж является на самом деле. Но сейчас не было никаких эмоций, кроме любопытства, хотя дон Хуан и предупредил меня, что на этот раз я, возможно, по-настоящему увижу воду.
Дон Хуан заставил меня выкурить не одну, а две трубки подряд. В какой-то момент он наклонился ко мне и в самое ухо прошептал, что собирается научить меня использовать воду для перемещения. Он наклонился так близко, что почти касался губами моего уха, и велел смотреть не вглубь воды, а сосредотачивать внимание на ее поверхности до тех пор, пока не появится зеленый туман. Снова и снова он повторял:
- Все внимание сосредотачивай на тумане, пока не перестанешь различать что бы то ни было еще.
Потом я услышал его слова:
- Смотри на воду прямо перед собой, но не позволяй ее журчанию увести тебя. Если ты позволишь звуку воды унести тебя, то я, возможно, не смогу найти тебя и вернуть. Теперь - вперед, в зеленый туман, и слушай мой голос.
Я все слышал и понимал чрезвычайно ясно. Сосредоточенно глядя на воду, я ощутил нечто вроде физического удовольствия, какое-то неопределенное наслаждение, похожее на внутренний зуд. Я долго всматривался, но зеленого тумана все не было.
Я начал чувствовать, что мои глаза выходят из фокуса, и что мне нужно прилагать усилия, чтобы смотреть на поверхность воды. В конце концов, я потерял контроль над глазами и, должно быть закрыл их или моргнул, или просто не мог больше фокусировать их, но, как бы то ни было, вода остановилась. Рябь была неподвижной. Вода казалась картиной.
Потом вода зашипела, словно в ней мгновенно образовалась масса пузырьков углекислого газа. На мгновение я увидел шипение как распространение зеленой материи. Это было беззвучным взрывом. Вода взорвалась, превратившись в зеленый туман, который распространялся, пока полностью не окутал меня.
Я оставался взвешенным в нем до тех пор, пока острый, протяжный и резкий звук не всколыхнул все вокруг. Туман, казалось, сгустился, превратившись в обычные черты водной поверхности. Звук оказался воплем дона Хуана: «Ээээээээй!» Он орал у самого моего уха. Потом велел мне внимательно следить за его голосом и, снова погрузившись в туман, ждать, когда он меня позовет. Я по-английски ответил «О’кей» и услышал его хохот, похожий на кудахтанье.
- Пожалуйста, не разговаривай. - сказал дон Хуан. - давай впредь обойдемся без твоих «О’кей».
Я слышал его очень хорошо. Звук голоса был мелодичным и, прежде всего, дружелюбным. Я знал это, не думая. Уверенность в том, что он именно таков, возникла и промелькнула в сознании без каких бы то ни было формулировок.
Голос дона Хуана приказал мне сосредоточить все внимание на тумане, но не поддаваться ему. Он несколько раз повторил, что воин не должен поддаваться ничему, даже собственной смерти. Я снова погрузился в туман и обнаружил, что это, оказывается, вовсе даже и не туман. По крайней мере, он не соответствовал моему представлению о тумане. Туманоподобное явление было составлено из мельчайших пузырьков, круглых объектов, которые мягко вплывали в мое поле зрения, пересекали его и уплывали прочь. Какое-то время я - их созерцал, но потом громкий далекий звук «оторвал» мое внимание от концентрации на них, и я снова видел только зеленое аморфное туманоподобное свечение. Звук повторился и рассеял туман. Я сидел на берегу оросительной канавы и смотрел на воду. Звук повторился еще раз, гораздо ближе. Это был голос дона Хуана. Дон Хуан говорил, что мне следует следить за его голосом, потому что тугого проводника у меня нет. Он велел смотреть на берег и на растительность прямо перед собой. Я увидел тростник и небольшое пространство, где тростника не было, - маленький заливчик, из которого дон Хуан обычно набирал
ведром воду. Через несколько секунд дон Хуан велел мне возвращаться в туман и снова попросил внимательно следить за голосом, потому что он будет указывать мне, как научиться перемещаться. Он сказал, что, едва увидев пузырьки, я должен буду взобраться на один из них и позволить ему меня нести.
Я подчинился и сразу же провалился в зеленый туман. Потом появились пузырьки. Голос дона Хуана воспринимался как очень странный и пугающий грохот. Услышав его, я тут же перестал видеть пузырьки.
- Заберись на один из пузырьков, - услышал я.
Я изо всех сил старался одновременно сохранять восприятие пузырьков и слышать голос. Не знаю, сколько времени я боролся, однако в какой-то момент осознал, что могу-таки слушать дона Хуана, не теряя из виду пузырьки, которые все плыли и плыли, пересекая поле моего зрения. Дон Хуан настойчиво требовал, чтобы я последовал за одним из них и забрался на него.
Я раздумывал, каким образом это можно осуществить, и я автоматически спросил:
«Как»? Слово было похоже на буй, на котором я всплыл из глубин своего существа. Я услышал свой голос. Он звучал как собачий вой. Дон Хуан взвыл по-собачьи в ответ, а потом добавил несколько завываний койота, после чего рассмеялся. Я подумал, что это действительно смешно и засмеялся тоже.
Дон Хуан очень спокойно сказал, что я должен позволить себе прикрепиться к пузырьку, следуя за ним.
- Погружайся в туман, - велел он. - В туман!
Я вернулся в туман и обнаружил, что движение пузырьков замедлилось и они стали величиной с баскетбольные мячи. Теперь они были такими большими и двигались так медленно, что их можно было как следует рассмотреть. Это не были пузырьки, они не походили ни на мыльные пузыри, ни на воздушные шары, ни на какие-либо сферические емкости. Они не были емкостями и все же имели их форму. Не были они также и круглыми, хотя в самом начале, только начав их различать, я был уверен, что они круглые, и пузырьки были первым образом, возникшим в сознании. Я смотрел на них как будто бы через окно, рама которого мешала мне проследить весь их путь; они вплывали в поле моего восприятия и выплывали из него. Однако стоило мне перестать видеть их пузырьками, как я тут же смог следовать за ними, что в свою очередь позволило прикрепиться к одному из них и поплыть вместе с ним. Я действительно чувствовал, что двигаюсь. Фактически я сам был пузырьком или чем-то напоминающим его.
Затем я услышал голос дона Хуана. Его звук встряхнул меня, и я утратил ощущение того, что я пузырек. Звук был ужасно пугающим, он слышался откуда-то очень издалека, был металлическим, как если бы дон Хуан говорил через громкоговоритель. Я разобрал некоторые слова.
- Посмотри на берег!
Я увидел большую массу воды и слышал ее шум.
- Посмотри на берег! - снова велел дон Хуан.
Я увидел бетонную стену. Шум воды стал ужасающе громким. Он поглотил меня и внезапно прекратился, как будто его отключили или обрезали. Я провалился в ощущение черноты, сна.
Я осознал, что лежу в канаве. Дон Хуан что-то бормотал и брызгал водой мне в лицо. Потом с головой окунул меня в воду, вытащил, за шиворот подтянул к берегу и оставил лежать в воде, уложив голову на край канавы. Рукам и ногам было очень приятно. Я вытянул их. Глаза устали и чесались. Я поднял руку, чтобы их потереть. Это оказалось очень трудно - рука была тяжелой, мне едва удалось приподнять ее над водой, но сделав это, я обнаружил, что она вся покрыта зеленым туманом. Сама рука выглядела темным пятном в массе тумана, окруженным интенсивным зеленоватым свечением. Я поспешно вскочил на ноги и, стоя по колено в воде посреди канавы, посмотрел на свое тело - оно было глубокого зеленого цвета. Цвет был настолько интенсивным, что вызывал ощущение вязкой субстанции. Я был похож на фигурку из корня дурмана, которую дон Хуан сделал мне несколько лет назад.
Дон Хуан велел мне выйти из воды. Я обратил внимание на настоятельный тон его голоса.
- Я зеленый, - сказал я.
- Прекрати! - приказал он. - У тебя нет времени. Вода уже почти поймала тебя. Убирайся оттуда! Быстро!
Я в панике выскочил на берег.
- На этот раз ты должен подробно рассказать мне обо всем, - буднично сказал мне дон Хуан, как только мы уселись в его комнате.
Последовательность событий, однако, его не интересовала. Он хотел детально знать только одно - что я видел после указания смотреть на берег. Я описал стену. Он спросил;
- Стена была справа или слева от тебя?
- Она была прямо передо мной.
- Нет, она должна была быть либо справа, либо слева. В то мгновение, когда ты только заметил ее, где она была? Закрой глаза и не открывай, пока не вспомнишь.
Он встал и, пока я вспоминал с закрытыми глазами, развернул меня лицом на восток - так я сидел на берегу. Потом он спросил, в каком направлении я двигался.
Я ответил, что вперед. Тогда он потребовал, чтобы я вернулся к тому моменту, когда увидел пузырьки.
- Как они двигались? - спросил он.
Дон Хуан требовал, чтобы я вспомнил, и наконец я признал, что пузырьки вроде бы двигались вправо. Но я был не настолько в этом уверен, как ему хотелось бы. В результате учиненного мне допроса я осознал, что неспособен классифицировать свои переживания. Сначала пузырьки двигались вправо, но потом, когда их размеры увеличились, они стали появляться отовсюду. Некоторые наплывали прямо на меня, остальные двигались во всевозможных направлениях. Были пузырьки, которые проплывали над и подо мною. Они были везде, со всех сторон. Я вспомнил их шипение; вероятно, восприятие пузырьков осуществлялось не только визуально, но и на слух.
Когда пузырьки выросли до такой степени, что я смог «взобраться» на один из них, стало «видно», как они трутся друг о друга, подобно детским воздушным шарам, связанным в гроздь.
Мое возбуждение усилилось, когда я вспомнил подробности моего восприятия. Но дона Хуана, однако, это не интересовало. Я сказал ему, что видел шипение пузырьков. Это было не чисто слуховым или визуальным эффектом, а чем-то неопределенным, но, тем не менее, кристально ясным. Пузырьки терлись друг о друга. Я не видел и не слышал их движения, я чувствовал его; я сам был частью этого движения и звука.
Воспоминание потрясло меня. Я возбужденно схватил дона Хуана за руку. Я понял, что у пузырьков отсутствовала внешняя граница, и в то же время они имели форму; контуры их непрерывно менялись и выглядели какими-то неровными, зазубренными. Пузырьки сливались и разделялись с огромной скоростью, но их движение не слепило. Они двигались быстро и в то же время медленно.
Рассказывая о своем переживании, я вспомнил еще одно - окраску пузырьков. Они были прозрачными, очень яркими и казались почти зелеными, хотя это и не было оттенком в привычном смысле.
- Ты отклонился от темы, - сказал дон Хуан. - Это все неважно. Ты цепляешься за мелочи. Единственное, что имеет значение, - это направление твоего движения.
Я мог вспомнить только то, что в моем перемещении не было точки отсчета. Но дон Хуан решил, что если сначала пузырьки двигались в основном вправо, то есть на юг, значит следует обратить внимание именно на это направление. Он вновь настойчиво потребовал вспомнить, где была стена - справа или слева.
Я вновь попытался вспомнить подробности.
Когда дон Хуан меня позвал и я, так сказать, «вынырнул», стена была слева. Она поднималась из воды совсем рядом, и я мог различить отпечатки опалубки, в которую заливался бетон, и которая, похоже, была сделана из узких плотно сбитых досок. Стена была очень высокой, я видел один ее конец со сглаженным углом.
Какое-то время дон Хуан сидел молча, как бы задумавшись о смысле моего переживания. Наконец он сказал, что ожидал от меня большего.
- Чего большего?
Он не ответил, а только выпятил губы.
- Ну ладно, все равно ты молодец. Сегодня ты узнал, как брухо используют воду для перемещения.
- Но я видел?
Он с интересом взглянул на меня, и сказал, что я сам смогу ответить на этот вопрос, но только после того, как еще много раз побываю в зеленом тумане. Он немного изменил тему разговора, пояснив, что мне все же не удалось в полной мере научиться использовать воду для перемещения, а удалось лишь узнать, как это делается в принципе, и что он специально велел мне посмотреть на берег потока, чтобы я мог убедиться в реальности перемещения.
- Ты перемещался очень быстро, - сказал он. - Прямо как маг, хорошо владеющий этим приемом. Мне было тяжеловато за тобой угнаться. Я начал упрашивать его объяснить мне с самого начала, что случилось со мной.
Он засмеялся, медленно и как бы с недоверием покачав головой.
- Вечно ты все хочешь знать сначала. Но нет никакого начала. Начало существует лишь в твоих мыслях.
- А мне кажется, все началось, когда я курил, сидя на берегу, - сказал я.
- Но перед тем как дать тебе курить, я знал, что с тобой нужно сделать. Я должен буду сказать тебе и это, но я не могу, потому что это уведет меня еще дальше. Поэтому лучше не думай ни о каких началах - возможно тогда для тебя все будет яснее.
- Ладно, пусть так. Тогда расскажи, что происходило после того, как я сел на берегу и выкурил трубку.
- Но ведь ты сам уже об этом все рассказал, - со смехом заявил он.
- То, что я сделал, - важно, дон Хуан?
Он пожал плечами.
- Ты очень хорошо выполнял все мои команды, без осложнений входя в туман и выходя из него. Потом ты слушал мой голос и поднимался на поверхность всякий раз, когда я тебя звал. Это была тренировка. Дальше - все очень просто. Ты просто позволил туману нести себя, действуя при этом так, словно отлично знал, что делаешь. Когда ты забрался очень далеко, я позвал тебя и заставил взглянуть на берег, чтобы ты понял, как далеко тебя занесло. А потом я вытащил тебя оттуда.
- Ты хочешь сказать, дон Хуан, что я и в самом деле путешествовал с водой?
- Да. И притом - очень далеко.
- Насколько далеко?
- Ты вряд ли поверишь.
Я упрашивал, чтобы он ответил, но он заявил, что должен ненадолго уйти. Я настаивал, требуя хотя бы намека.
- Мне не нравится, когда меня держат в неведении, - сказал я.
- Ты сам себя держишь в неведении. Вспомни стену, которую видел. Сядь сюда, на циновку, и вспомни все до мельчайших подробностей. Тогда, может быть, до тебя дойдет, где ты был. Я знаю только одно - ты забрался ужасно далеко, потому что мне стоило огромного труда вытащить тебя оттуда. Если бы меня не было рядом, ты мог бы уйти навсегда. Тогда от тебя остался бы только холодный труп на берегу канавы. Или, возможно, тебе удалось бы вернуться самостоятельно. С тобой ни в чем нельзя быть уверенным. Так что, судя по тем усилиям, которые от меня потребовались, чтобы тебя вернуть, ты был уже где-то…
Он помолчал, дружелюбно меня разглядывая.
- Ну, если я добрался до гор Центральной Мексики, то мне даже трудно представить, куда занесло тебя. Наверное, в Лос-Анжелес, а может - и в Бразилию.
На следующий день дон Хуан вернулся только под вечер. Пока его не было, я записал все, что смог вспомнить о своем восприятии. Занимаясь этим, мне пришло в голову осмотреть берега оросительной канавы выше и ниже по течению от того места, где сидел. Меня интересовало, нет ли поблизости чего-нибудь такого, что могло бы вызвать в моем сознании образ бетонной стены. Я подозревал, что пока я был в трансе, дон Хуан вполне мог заставить меня прогуляться вдоль канавы и сфокусировать мое внимание на чем-то, напоминающем виденную мною стену. За время, прошедшее между первым появлением зеленого тумана и моментом, когда я выскочил из канавы, можно было проделать путь максимум в три с половиной - четыре километра. Вряд ли он мог заставить меня передвигаться быстрее. Поэтому я тщательно исследовал берег в пределах четырех километров вверх и вниз по течению. Но это была обычная прямая оросительная канава шириной около полутора метров на всем своем протяжении, и нигде не было ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего бетонную стену.
Когда дон Хуан появился, я пристал к нему, настойчиво упрашивая, чтобы он выслушал все, что я написал. Он отказался слушать, усадил меня, и сам сел лицом ко мне. Он не улыбался и казался размышляющим, судя по его проницательному взгляду, устремленному за горизонт.
- Надеюсь, ты уже понял, - слова его звучали сурово, - что смертельно опасно все. Вода ничуть не меньше, чем страж. Если не быть на чеку, она вполне может поймать тебя. Вчера с тобой это едва не случилось. Но чтобы попасться, человек должен этого желать. В этом твоя проблема. Ты хочешь поддаться (предаваться).
Я не понимал, о чем он говорит. Неожиданным разносом он полностью сбил меня с толку. Я очень мягко попросил объяснить, что произошло. Он нехотя сказал, что ходил в водный каньон, видел дух источника и теперь убежден, что свой шанс увидеть воду я прохлопал.
- Как? - спросил я с искренним недоумением.
- Дух - это сила, которая считается только с силой. В ее присутствии нельзя индульгировать.
- Когда я индульгировал?
- Вчера, когда позеленел, сидя в воде.
- Я не индульгировал. Я посчитал это важным, и потому сказал тебе, что со мной происходит.
- Кто ты такой, чтобы думать или решать, что важно, а что - нет? Ты ничего не знаешь о силах, с которыми входишь в контакт. Дух источника существует, и он мог бы тебе помочь. Более того, он тебе помогал до тех пор, пока ты не свалял дурака. А теперь я даже не знаю, что из всего этого получится. Ты уступил силе духа источника, и теперь он в любой момент может завладеть тобой.
- Что, мне не нужно было смотреть на себя, когда я позеленел?
- Ты поддался[Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.). В этом абзаце лучше подходит слово «поддался», так как далее речь идет о смерти, но в других случаях «предаться» подходит больше. Проблема здесь с отсутствием соответствующего слова в русском языке.] . Ты желал поддаться. Это было неправильно. Я уже говорил тебе и повторяю вновь - ты можешь выжить в мире брухо, только если ты воин. Воин обращается со всем с уважением; он ничего не топчет, если только в этом нет необходимости. Вчера ты повел себя с водой без должного уважения. Обычно ты ведешь себя очень хорошо. Но вчера ты поддался своей смерти, как последний болван. Воин ничему не поддается, даже своей смерти. Воин не является послушным партнером, воин недоступен, а если он вовлекается во что - либо то, будь уверен, он осознает, что делает. Я не знал, что сказать. Дон Хуан казался рассерженным. Меня это очень обеспокоило, потому что таким он был со мной крайне редко. Я сказал, что понятия не имел, что делаю что-то не так. После нескольких минут напряженной тишины он снял шляпу и с улыбкой сказал, что я должен обрести
контроль над своей индульгрующей личностью. Он подчеркнул, что мне нужно избегать воды и что в течение трех-четырех месяцев вода не должна касаться моего тела.
- Я не думаю, что смогу обойтись без душа.
Дон Хуан смеялся до слез.
- Ах, он не может без душа! Временами ты настолько слаб, что мне начинает казаться, что ты меня разыгрываешь. Но это не шутка. Иногда ты действительно теряешь контроль, и силы твоей жизни легко захватывают тебя.
Я возразил, что человек не может постоянно себя контролировать. Он сказал, что для воина не существует ничего вне контроля. Тогда я заговорил о роли случайностей в нашей жизни. Я сказал, что все, происшедшее со мной в воде, можно расценивать именно как случайность, поскольку я не знал о своем неправильном поведении и не осознавал его. Я говорил о различных несчастьях, происходящих с людьми, которые можно было объяснить случайностью. В частности, я упомянул о Лукасе, симпатичном старом индейце-яки, который сильно пострадал, перевернувшись на грузовике.
- Мне кажется, невозможно избежать случайностей, - сказал я. - Никто не в силах полностью контролировать ситуацию и управлять всем, что вокруг него происходит.
- Верно, - согласился дон Хуан. - Но далеко не всякая случайность неизбежна. Лукас не воин. Если бы он был им, то знал бы, что ждет, и знал, чего ждет, и ни за что бы не сел за руль пьяным. В скалу он врезался только потому, что был пьян, и ни за грош покалечил свое тело.
Жизнь вона - это упражнение в стратегии, а ты хочешь найти смысл жизни. Воин не заботится о смысле. Если бы Лукас жил как воин - а у него такая возможность была, как, впрочем, она есть и у любого другого, - он организовал бы свою жизнь стратегически. И если бы он даже не мог предотвратить аварию, в которой ему раздробило ребра, он смог бы смягчить удар, или избежать последствий, или же преодолеть их. Если бы Лукас был воином, он не сидел бы сейчас в своей полуразвалившейся лачуге, медленно умирая от недоедания. Воин сражается до конца.
Я предложил взять в качестве примера самого дона Хуана. Я спросил, что бы он делал, если бы попал в аварию и лишился, скажем, ног.
- Если бы я ничего не смог сделать и потерял бы ноги, я больше бы не оставался полноценным человеком. Поэтому я ушел бы к тому, что ждет меня там.
Он обвел рукой все вокруг.
Я сказал ему, что он неправильно меня понял. Я имел в виду, что никто не может предвидеть все случайности, подстерегающие его в повседневной жизни.
- Я могу сказать тебе только одно - воин всегда недоступен. Он никогда не стоит посреди дороги, ожидая, пока что-нибудь его пришибет. Он сводит к минимуму возможность возникновения непредвиденных ситуаций. Того, что люди называют случайностями, почти всегда можно легко избежать. Обычно такие вещи происходят с дураками, вся жизнь которых - сплошное разгильдяйство.
- Но ведь невозможно постоянно жить стратегически, - сказал я. - Представь, например, что кто-то поджидает тебя с мощной винтовкой, снабженной оптическим прицелом. Он может уложить тебя с расстояния в полкилометра. Что ты сделаешь в подобной ситуации?
Дон Хуан недоверчиво взглянул на меня и расхохотался.
- Так все-таки, что ты сделаешь? - настаивал я.
- Если кто-то ждет меня с винтовкой?
- Да, если кто-то спрятался и ждет тебя. У тебя не будет ни единого шанса. Ты ведь не сможешь остановить пулю.
- Нет, не смогу. Но я все равно не понимаю, к чему ты клонишь.
- Да к тому, что в подобной ситуации никакая стратегия не поможет.
- О, еще как поможет! Если кто-нибудь будет ждать меня, вооружившись мощной винтовкой с оптическим прицелом, то меня просто там не окажется.
Глава 13
Очередную попытку видеть я сделал 3 сентября 1969 года. Дон Хуан дал мне выкурить две трубки смеси. Начальный эффект был таким же, как и во всех предыдущих случаях. Когда тело полностью онемело, дон Хуан взял меня под руку и повел в густой чаппараль, заросли которого простирались в пустыне вокруг его дома на многие километры. Я не могу вспомнить ни того, что происходило, когда мы вошли в чаппараль, ни того, как долго мы шли. В какой-то момент я обнаружил, что сижу на вершине небольшого холма. Дон Хуан сидел слева от меня, совсем рядом, он даже слегка касался меня плечом. Онемевшее тело ничего не ощущало, но краем глаза я его видел. Мне показалось, что он говорит, но зафиксировать и запомнить слова я не мог. В то же время я чувствовал, что точно знаю, о чем он говорит, несмотря на неспособность восстановить в памяти слова. Это было похоже на уходящий вдаль поезд, со словами-вагонами, в котором последнее слово было последним служебным вагоном с квадратной задней стенкой. Я знал, каким было последнее слово но, ни выговорить его ясно, ни ясно о нем думать не мог. Состояние напоминало полудрему с
видением поезда из слов.
Затем очень слабо я услышал голос дона Хуана.
- Теперь смотри на меня, - сказал он и повернул мою голову лицом к себе. Он повторил эту фразу три или четыре раза.
Я посмотрел и сразу же увидел сияние, которое уже дважды воспринимал, глядя на его лицо, - гипнотизирующее движение, волнообразное течение света в неких ограниченных областях. У этих областей отсутствовали определенные границы, однако колеблющийся свет никогда не выходил за некий невидимый контур. Я начал сканировать светящийся объект, находящийся передо мной; он сразу потускнел, яркость свечения уменьшилась, и из него проступили знакомые черты лица дона Хуана - вернее, изображение его лица оказалось как бы наложенным на убывающее сияние. Должно быть, я снова неподвижно сфокусировал глаза, потому что черты лица дона Хуана поблекли, а сияние опять стало ярким. Я сосредоточил внимание на той части объекта, где должен был находиться левый глаз дона Хуана. Я заметил, что там движение свечения не было ограниченным. Я различал нечто, напоминающее вспышки искр. Эти вспышки были ритмичными и действительно выбрасывали наружу нечто похожее на частицы света, которые вылетали наружу в моем направлении с явной силой, а затем возвращались назад, как на резинке.
Должно быть, дон Хуан повернул мою голову, потому что я вдруг обнаружил, что смотрю на вспаханное поле.
- Смотри прямо перед собой, - услышал я голос дона Хуана.
Передо мной, метрах в ста пятидесяти, находился длинный большой холм, весь склон которого был распахан. Борозды располагались строго параллельно друг другу от подножия до самой вершины холма. На вспаханном участке я заметил множество мелких камней и три большие каменные глыбы, нарушавшие геометрию рисунка борозд. У подножия холма был то ли овраг, то ли водный каньон, однако рассмотреть его подробно мешали ближние кусты. Я видел только глубокую расселину, зеленая растительность которой контрастировала с голой поверхностью холма. Мне казалось, что я вижу верхушки деревьев, растущих на дне каньона. В глаза дул легкий ветерок. Мир, полный покой и абсолютная тишина - ни птиц, ни насекомых.
Дон Хуан снова заговорил. Я понял его не сразу. Он настойчиво спрашивал:
- Ты видишь человека на том поле?
Я хотел ответить, что никого не вижу, но не мог вымолвить ни слова. Дон Хуан сзади обхватил руками мою голову - я видел его пальцы на бровях и щеках - и, поворачивая ее, дал мне возможность осмотреть все поле справа налево и обратно.
- Смотри внимательно, замечай все детали. От этого может зависеть твоя жизнь, - повторял он.
Четыре раза он «провел» меня по всему ставосьмидесятиградусному полю зрения. Вдруг, когда голова была до предела повернута влево, мне показалось, что краем правого глаза я что-то заметил - на поле кто-то двигался. Дон Хуан начал поворачивать мою голову обратно, и я смог рассмотреть, что какой-то человек шел вдоль борозд. Одет он был как обычный мексиканский крестьянин - в сандалии, светло-серые штаны, бежевую рубашку с длинными рукавами и соломенную шляпу. На правом плече у него висела светло-коричневая сумка.
Должно быть, дон Хуан заметил, что я увидел человека, потому что несколько раз спросил, куда тот смотрит - на меня или нет, и куда идет - ко мне или нет. Я хотел сказать, что вижу человека со спины, так как он идет от меня к вершине холма. Он сказал, чтобы я крикнул, как только человек повернется и пойдет в мою сторону. Тогда дон Хуан повернет мою голову, чтобы меня защитить.
Я не ощущал ни страха, ни опасения, ни вовлеченности и спокойно наблюдал. Вот человек остановился посреди поля. Поставил ногу на камень, как бы поправляя сандалию. Потом выпрямился, вытащил из сумки веревочку и намотал ее на кисть левой руки. Повернувшись спиной ко мне и лицом к вершине холма, начал осматривать окрестности. По крайней мере, мне так показалось, потому что он медленно поворачивал голову вправо, как бы обводя взглядом горизонт. Вот я увидел его профиль, вот он начал поворачиваться в мою сторону всем телом, пока не повернулся ко мне лицом. Он сделал резкое движение головой, вернее, повернул ее как-то так, что я однозначно понял - он меня увидел. Вытянув левую руку вперед и вниз, как бы указывая ею на землю, он направился ко мне.
- Идет, - закричал я, и крик этот дался мне на удивление легко.
Дон Хуан, должно быть, снова развернул мою голову, потому что спустя мгновение перед моими глазами уже был густой чаппараль. Он велел ни во что не всматриваться, а смотреть «слегка», как бы пробегая глазами. Потом он сказал, что сейчас отойдет немного, встанет передо мной и начнет ко мне подходить, а я в это время должен буду всматриваться в него, пока не увижу его свечение.
Я увидел, как дон Хуан отошел метров на двадцать. Он двигался с такой невероятной скоростью и легкостью, что я с трудом верил в то, что вижу дона Хуана. Повернувшись ко мне лицом, он велел мне пристально на него смотреть.
Лицо его светилось, оно было похоже на световое пятно. Свет как бы разливался через всю его грудь к середине тела. Ощущение было таким, какое возникает, когда смотришь на свет полуприкрытыми глазами. Свечение как бы расширялось и отдалялось. Должно быть, дон Хуан начал ко мне приближаться, потому что интенсивность света усилилась и он стал более отчетливым.
Дон Хуан что-то сказал. Напрягаясь, чтобы понять, я перестал видеть свечение. Дон Хуан стоял меньше чем в метре от меня. Он опустился на землю и сел ко мне лицом.
Сосредоточив внимание на его лице, я снова увидел свечение. Потом картинка немного изменилась - его лицо оказалось как бы исчерченным тонкими лучами света, словно кто-то пускал на него зайчики множеством зеркал. Интенсивность света увеличивалась, наконец контуры лица растаяли, и передо мной снова был аморфный светящийся объект. И опять в области левого глаза я воспринимал пульсирующее излучение. Однако я специально не фокусировал внимание на этом месте, а сосредоточился на прилегающей зоне, которая, по логике, соответствовала правому глазу. В ней я мгновенно заметил чистое прозрачное озерцо света. Жидкого света.
Я отметил, что мое восприятие было более чем созерцанием, оно было ощущением. Темноватое озерцо жидкого света имело необычайную глубину. Оно было дружелюбным, добрым. Излучаемый им свет не вспыхивал и не «взрывался», а медленно и мягко закручивался внутрь, играя дивной красоты бликами. Свечение как-то очень мягко и нежно касалось меня, успокаивая и рождая ощущение чего-то прекрасного.
Потом я увидел в этой области периодически расширяющееся в вертикальной плоскости правильное кольцо из сверкающих брызг света. Оно ритмично расширялось и сжималось, то охватывая всю область жидкого света, то обращаясь в едва заметную точку в самой ее середине. Я разглядывал кольцо, оно сжалось и расширилось несколько раз. Потом я немного отодвинулся, чтобы рассмотреть оба глаза одновременно. Левый излучал вспышки света, вырывавшиеся вперед из вертикальной плоскости, правый - радиальные вспышки, не выходившие за пределы этой плоскости. Ритм излучения обоих глаз был строго согласован - когда левый «выстреливал» вспышкой, свет правого сжимался и закручивался внутрь. Потом в правом расширялось кольцо, охватывая огоньками всю область жидкого света, а левый - замирал.
Дон Хуан, должно быть, еще раз повернул мне голову, потому что я снова увидел вспаханное поле и услышал, что он велит мне наблюдать за человеком.
Тот стоял возле камня и смотрел на меня. Я не мог различить черты его лица, потому что он низко надвинул на глаза шляпу. Через мгновение он зажал свою сумку под правой рукой и направился вправо от меня. Дойдя до края вспаханного участка, он изменил направление движения и сделал несколько шагов в сторону оврага. В этот момент я потерял управление фокусировкой взгляда, и человек исчез вместе со всем пейзажем, на который наложились заросли пустынного чаппараля.
Я не помню дороги к дому, как не помню и того, что делал дон Хуан, чтобы меня
«вернуть». Проснулся я на своей циновке в его комнате. Он подошел и помог мне подняться. Я чувствовал головокружение и тошноту. Дон Хуан быстро и уверенно вытащил меня из дома и подвел к кустам. Меня вырвало. Он засмеялся.
Мне стало легче. Я посмотрел на часы - было одиннадцать вечера. Я снова лег спать и только около часа следующего дня почувствовал, что пришел в себя.
Дон Хуан все время спрашивал, как я себя чувствую. Я чувствовал какую-то общую рассеянность, никак не мог сосредоточиться и тенью слонялся по дому под наблюдением дона Хуана, не отходившего от меня ни на шаг. Я понял, что заняться мне нечем, потому что делать я ничего не в состоянии, и снова лег спать. Проснулся я вечером, чувствуя себя гораздо лучше. Вокруг валялось множество измятых листьев, а сам я лежал на животе, и подо мной их была целая куча. Листья очень сильно пахли, я даже помню, что сначала осознал запах, и лишь потом окончательно проснулся.
Я пошел за дом и увидел там дона Хуана. Он сидел на берегу канавы. Увидев меня, он замахал руками и закричал:
- Уходи! Беги в дом!
Я вбежал в дом. Войдя через несколько минут, он сказал:
- Никогда не ходи меня искать. Если я тебе нужен - жди здесь.
Я извинился. Он сказал мне не расточать себя в глупых извинениях, потому что они никак не влияют на совершенные действия. Он сообщил мне, что ему с огромным трудом удалось «вернуть» меня и что он ходил к воде за меня ходатайствовать.
- Теперь можно попробовать отмыть тебя водой, - сказал он.
Я заверил его, что со мной все в порядке. Он долго пристально смотрел мне в глаза, а потом сказал:
- Идем - выкупаешься. - Но я в порядке, - возразил я. - Смотри - я даже могу писать.
Он с трудом оторвал меня от циновки и заставил встать.
- Не индульгируй, - сказал он. - Еще немного - и ты опять заснешь, и неизвестно, удастся ли мне вытащить тебя на этот раз.
Мы поспешили за дом. На ходу он велел мне зажмурить глаза и не открывать до тех пор, пока он не разрешит, потому что, взглянув на воду, даже на мгновение, я могу умереть. Он взял меня за руку, подвел к канаве и окунул в воду, начиная с головы.
В течение нескольких часов он вновь и вновь окунал меня в воду и вытаскивал из нее. Все это время мои глаза были плотно закрыты. Изменения, которые претерпело мое состояние вследствие такого «купания», были разительны. То, что во мне было не так, оказалось настолько тонким, что я смог это заметить, только сравнив с ощущением комфорта и бодрости, возникшим во время купания.
В нос попала вода, и я чихнул. Дон Хуан вытащил меня из воды, и повел в дом. Глаза мои были по-прежнему закрыты. Он помог мне переодеться, отвел в свою комнату, усадил на мою циновку и повернул лицом в нужную сторону, а затем велел открыть глаза. То, что я увидел, заставило меня отскочить и схватиться обеими руками за ногу дона Хуана. Дон Хуан стукнул меня по самой макушке костяшками пальцев. Удар вышел быстрый и какой-то слегка шокирующий, но не жесткий и не болезненный.
- Что с тобой? Что ты увидел? - спросил он.
Открыв глаза, я увидел вчерашний пейзаж и того же человека. Но на этот раз он был совсем рядом. Я видел его лицо. Оно показалось мне знакомым. После удара по голове видение исчезло.
Я поднял глаза на дона Хуана. Смеясь, он спросил, не хочу ли я получить по голове еще разок. Я отпустил его ногу и снова сел на свою циновку, приняв удобную позу. Он приказал мне смотреть перед собой и ни при каких обстоятельствах не поворачиваться в направлении текущей за домом воды.
Тут я заметил, что в комнате было совершенно темно. Я даже засомневался в том, что открыл глаза, и потрогал их руками. Они были открыты. Я громко позвал дона Хуана и сказал ему, что с глазами что-то не то - я ничего не вижу, хотя за секунду до этого видел, как он готовится меня ударить. Он засмеялся где-то у меня над головой и зажег керосиновую лампу. В считанные секунды глаза привыкли к свету, и я увидел, что все вроде бы находится на своих местах - обмазанные глиной деревянные стены, развешенные на них причудливые изогнутые коренья, пучки растений, тростниковая крыша, свисающая с балки керосиновая лампа. Я сотни раз все это видел, но сейчас и в этой обстановке, и в себе самом я чувствовал нечто особенное. Впервые я действительно не верил в однозначность и окончательность «реальности» того, что воспринимал. Я много раз уже был на грани этого ощущения и даже иногда соглашался с ним на интеллектуальном уровне, но никогда еще не подбирался вплотную к столь серьезным сомнениям. На этот раз я, однако, не верил в «реальность» этой комнаты, и на мгновение почувствовал уверенность, что все растает, стоит
дону Хуану еще раз стукнуть меня по голове.
Меня затрясло, хоть было не холодно. По спине пробежали нервные спазмы. В голове появилась тяжесть, особенно в затылке.
Я пожаловался на то, что плохо себя чувствую, и рассказал о том, что увидел. Дон Хуан поднял меня на смех, сказав, что поддаваться страху - недостойное потакание себе.
- Тебе страшно, хотя ты и не боишься. Подумаешь, увидел смотрящего на тебя союзника. Ты подожди, вот встретишься с ним лицом к лицу - тогда можно будет и в штаны наложить.
Он велел мне идти к машине, не оборачиваясь к воде, и подождать там, пока он достанет веревку и лопату. Потом мы поехали к тому месту, где когда-то нашли пень, и начали в темноте выкапывать его. Несколько часов я трудился изо всех сил. Выкопать пень нам не удалось, зато чувствовать себя я стал гораздо лучше. Вернувшись домой, мы поели, и все встало на свои места, сделавшись привычно
«реальным».
- Что со мной было? - спросил я. - Что я вчера делал?
- Сначала ты курил меня, потом - курил союзника, - То есть?
- Теперь ты собираешься потребовать, чтобы я рассказал все с самого начала, - со смехом сказал дон Хуан.
- Ты курил меня, - повторил он. - Ты смотрел на мое лицо, в мои глаза. Ты видел свечение, соответствующее человеческому лицу. Я - маг, ты видел это в моих глазах. Но ты не знал этого, потому что делал все впервые. У людей бывают разные глаза, ты через некоторое время это поймешь. Ну, а потом ты курил союзника.
- Ты говоришь о том человеке на вспаханном поле?
- Это был не человек, это был союзник, и он манил тебя.
- Куда мы ходили? Где мы были, когда я увидел этого человека, то есть этого союзника? Дон Хуан кивнул на кусты перед домом и сказал, что водил меня на небольшой холм. Я усомнился, потому что пейзаж, который я видел, не имел ничего общего с пустыней и зарослями чаппараля возле дома. Дон Хуан сказал, что союзник, делавший мне знаки, - не из этих мест.
- А откуда?
- Мы в скором времени туда съездим.
- В чем смысл того, что я видел?
- Ты просто учился видеть, вот и все. Но сейчас ты индульгируешь и потому готов со страху потерять штаны. Ты поддался страху. Может, опишешь все, что видел?
- Я начал рассказывать о том, как выглядело его лицо, но он прервал меня, сказав, что все это не важно. Тогда я сказал, что почти видел его как светящееся яйцо. Он возразил, что «почти» не считается, и что мне придется еще здорово попотеть и потратить немало времени, прежде чем я действительно научусь видеть.
- Но сейчас меня интересует то, что происходило на вспаханном, поле, и особенно - все, что делал союзник, - сказал дон Хуан. - Он манил тебя. Когда он пошел к тебе, я повернул твою голову не потому, что этот союзник был для тебя опасен. Просто лучше подождать. Ты ведь никуда не спешишь. Встречаться же с союзником без должной подготовки подобно нападению на льва своим пуканьем.
Метафора мне понравилась. Мы оба от души рассмеялись.
- Что случилось бы, если бы ты не повернул мою голову?
- Тебе пришлось бы сделать это самостоятельно.
- А если бы я не сделал?
- Союзник подошел бы к тебе и напугал бы тебя до полусмерти. Если б ты был один, он мог бы тебя убить. Тебе не следует бродить в одиночку по горам или пустыне до тех пор, пока ты не научишься защищаться. Если союзник поймает тебя одного, то вполне может сделать из тебя отбивную.
- А что означали его действия?
- Взгляд означал приглашение. Потом он показал, что тебе нужна духоловка и нужна сумка, но не из этой местности - его сумка была из другой части страны. Три больших глыбы - это три камня преткновения на твоем пути. Тебе, определенно, в наибольшей степени должны способствовать овраги и водные каньоны - союзник показал тебе подходящий овраг. Все остальное было подсказками, чтобы ты смог его найти. Я теперь знаю, где находится это место, и в скором времени мы туда съездим.
- Ты хочешь сказать, что пейзаж, который я видел, реально существует?
- Разумеется.
- Где?
- Этого я тебе сказать не могу.
- А как мне найти это место?
- Этого я тебе не скажу. Но не потому, что не хочу, я просто не знаю, как тебе объяснить.
Я спросил, что означало появление того же самого пейзажа перед моими глазами потом, в комнате. Он засмеялся и изобразил, как я хватался за его ногу.
- Это было подтверждением того, что союзник ждет тебя. Он хотел убедиться в том, что хотя бы один из нас - ты или я - знает, что он тебя приглашает.
- А как насчет его лица?
- Оно знакомо тебе, потому что ты знаешь этого союзника. Ты уже видел его. Возможно, это - лицо твоей смерти. Ты испугался, и это было ошибкой. Он ждал тебя, но когда он появился, ты поддался страху. Хорошо, что я был рядом и успел тебя ударить, иначе он обратился бы против тебя. И это было бы единственной возможностью. В данном случае, человек должен быть безупречным воином, иначе союзник может обернуться против него и разрушить его.
Дон Хуан отговорил меня возвращаться в Лос-Анжелес на следующее утро. Видимо, он считал, что я еще не совсем восстановился, и настоял на том, чтобы я сел в комнате лицом на юго-восток, чтобы сохранить силу. Сам он уселся слева от меня, дал мне мой блокнот и сказал, что на этот раз я его прижал: он должен быть не только рядом, но и разговаривать со мной.
- Когда настанут сумерки, я еще раз должен устроить тебе «водную процедуру», - сказал он. - Ты еще недостаточно тверд, поэтому сегодня тебе нельзя оставаться в одиночестве. Я посижу с тобой до обеда, и к вечеру твоя форма заметно улучшится.
Его озабоченность очень меня обеспокоила. Я спросил:
- Что со мной?
- Ты постучался к союзнику.
- То есть?
- Сегодня нам нельзя говорить о союзниках. Давай сменим тему.
Если честно, то мне не хотелось разговаривать. Меня охватывало все возрастающее беспокойство. Дону Хуану ситуация явно казалась комичной - он хохотал до слез.
- Только не говори мне, что как только возникает необходимость в разговоре, тут же выясняется, что тебе нечего сказать, - заявил он с озорным блеском в глазах.
Его настроение подействовало на меня успокаивающе.
Однако интересовало меня сейчас лишь одно - союзник. Его лицо было очень знакомым, но я не знал его и никогда до этого не видел. Тут было что-то другое. И как только я начинал думать о его лице, на меня обрушивалась лавина посторонних мыслей. Казалось, что-то во мне знало секрет, но не позволяло остальным частям моего существа подобраться к его осознанию. Странно знакомое лицо союзника… Ощущение было настолько жутким, что вогнало меня в состояние ужасающей меланхолии. А дон Хуан подлил масла в огонь, сказав, что это, возможно, - лицо моей смерти. Это добило меня окончательно. Я отчаянно хотел задать вопрос на эту тему, однако явственно ощущал, что дон Хуан каким-то образом меня сдерживает. Я сделал пару глубоких вздохов и выпалил:
- А что такое смерть, дон Хуан?
- Я не знаю, - ответил он с улыбкой.
- Я имею в виду - как бы ты описал смерть? Твое мнение. Я думаю, у каждого есть определенное мнение по поводу смерти.
- Не имею понятия, о чем ты говоришь.
У меня в багажнике лежала «Тибетская Книга Мертвых». Я решил использовать ее в качестве предмета обсуждения, поскольку в ней речь идет как раз о смерти. Я сказал, что хочу почитать ему оттуда, и встал, чтобы сходить за ней. Но дон Хуан велел мне сидеть и сам принес книгу из машины.
- Утро - плохое время для мага, - объяснил он свой поступок. - Ты еще слишком слаб, чтобы выходить из моей комнаты. Здесь ты защищен. Если ты выйдешь отсюда, то вполне можешь столкнуться с чем-нибудь ужасным. Союзник может убить тебя на дороге или где-нибудь в кустах, а когда твое тело найдут, то решат, что ты погиб в автокатастрофе или умер при невыясненных обстоятельствах.
У меня не было ни настроения, ни желания с ним спорить, поэтому все утро я просидел, читая и разъясняя ему главы из «Книги Мертвых». Он внимательно слушал, не перебивая. Дважды я ненадолго прекращая чтение, пока дон Хуан ходил за водой и продуктами, но как только он освобождался, мы продолжали свое занятие. Казалось, что ему очень интересно.
- Я не понимаю, почему эти люди говорят о смерти так, словно она похожа на жизнь, - мягко сказал он.
- Может, так они ее понимают? Как ты думаешь, тибетцы, писавшие эту книгу, были видящими?
- Вряд ли. Если человек видит, то ничто из того, что известно ему не превалирует. Если бы тибетцы могли видеть, они бы сразу сказали, что ничего более не остается прежним. Когда мы видим, нет ничего известного, ничего, что осталось бы в том виде, к какому мы привыкли, когда не видели.
- Но видение, наверно, не одинаково для всех?
- Не одинаково. Но это все равно не означает, что мнения жизни[* Meanings of life - Значения, мнения жизни.] * превалируют. Когда человек учится видеть, абсолютно ничего не остается прежним.
- Тибетцы, очевидно, считали, что смерть похожа на жизнь. А что по этому поводу думаешь ты?
- Я не думаю, что смерть вообще на что-то похожа. Тибетцы, наверное, говорили о чем-то другом. В любом случае то, о чем идет речь в этой книге, смертью не является.
- Тогда, как ты думаешь, о чем идет речь?
- Может, ты мне это скажешь? Ты же у нас читатель.
Я пытался что-то сказать, но он рассмеялся.
- Наверно, тибетцы действительно были видящими, - продолжал дон Хуан. - Если так, то они должны были понять, что то, что они видят, не имеет вообще никакого смысла. Вот они и написали всю эту чушь, потому что им все это было безразлично, однако в таком случае то, что они написали - вовсе не чушь.
- В конце концов, мне плевать, что говорят тибетцы, - сказал я, - мне важно, что скажешь ты. Я бы хотел знать твое мнение о смерти.
Он секунду смотрел на меня, а затем усмехнулся, широко раскрыл глаза и поднял брови, изобразив удивление.
Смерть - это какой-то завиток[* Worl - Кольцо листьев вокруг стебля; завиток (раковины, улитки); текст. ролик (веретена).] *, смерть - это лицо союзника, смерть - это сияющее облако над горизонтом, смерть - это шепот Мескалито у тебя в ушах, смерть - это беззубая пасть стража, смерть - это Хенаро, сидящий на собственной голове, смерть - это я, когда говорю, смерть - это ты и твой блокнот. Ничто. Она здесь, и, в то же время, ее здесь нет совершенно.
Дон Хуан удовлетворенно рассмеялся. Его смех напоминал пение, в нем даже был какой-то танцевальный ритм.
- Бред, верно? - спросил он. - Яне могу рассказать тебе, что такое смерть. Но, вероятно, мог бы рассказать тебе о твоей смерти. Невозможно узнать наверняка, какой будет твоя смерть, однако, пожалуй, я расскажу тебе, какой она может быть.
Испугавшись, я сказал, что меня интересует его мнение о смерти вообще, а до подробностей чьей-либо конкретной смерти, в особенности моей собственной, мне нет никакого дела.
- Я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти, - сказал дон Хуан. - Ты просил меня рассказать тебе о смерти? Пожалуйста. Но тогда не бойся послушать о своей собственной.
Я заметил, что слишком нервничаю для такого разговора, что имел в виду некую абстрактную информацию вроде той истории, которую он мне рассказывал о смерти своего сына Эулалио. В тот раз он говорил, что жизнь смешивалась со смертью подобно рассеивающемуся туману из мерцающих кристаллов.
- Тогда я говорил о своем сыне, о том, как его жизнь рассеивалась во время его смерти, - сказал дон Хуан. - Я говорил не об абстрактной смерти, а о смерти моего сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь рассеяться.
Мне, однако, хотелось увести разговор от частностей, и я сказал, что читал рассказы людей, переживших клиническую смерть, то есть умерших на несколько минут, а затем возвращенных к жизни с помощью средств реанимации. Во всех описанных случаях люди ничего не могли вспомнить. Умирание у них было сопряжено с полным отключением восприятия, с ощущением абсолютной тьмы.
- Это вполне естественно, - сказал дон Хуан. - У смерти две стадии. Первая - отключение, провал в черноту. Она не имеет особого значения и сильно напоминает первую фазу воздействия Мескалито. Человек ощущает легкость. Она дает иллюзию счастья, целостности и ощущение того, что в мире все спокойно. Но эта стадия весьма поверхностна. Скоро она проходит, и человек попадает в другую сферу - сферу жесткости и силы. Это вторая стадия, подобная реальной встрече с Мескалито. Смерть вообще очень похожа на общение с ним. Первая стадия - поверхностное отключение. Вторая - стадия, где человек реально встречает смерть. Это короткий, следующий за отключением момент, когда мы снова в каком-то смысле становимся самими собой. И смерть с силой бьет нас снова и снова, с тихой яростью и силой, пока не растворит наши жизни в ничто.
- Почему ты так уверен, что говоришь о смерти?
- У меня есть союзник. Дымок показал мне мою смерть безошибочно и очень четко. Именно поэтому я могу говорить только о чьей-то конкретной смерти.
Слова дона Хуана обеспокоили меня. Возникло какое-то жуткое двойственное чувство. Мне казалось, что сейчас он со всеми подробностями расскажет, где, когда и как я умру. Эта мысль вызывала у меня отчаяние и в то же время со страшной силой разжигала любопытство. Конечно, можно было бы попросить, чтобы он рассказал о своей смерти, но этот прием отпадал как некорректный.
Казалось, что дону Хуану мой внутренний конфликт доставил удовольствие. Тело его конвульсивно вздрагивало от смеха.
- Ну что, тебе интересно, как может выглядеть твоя смерть? - спросил он с совершенно детским выражением удовольствия на лице.
Его озорная радость от дразнения меня была, пожалуй, успокаивающей. Она почти развеяла мои опасения.
- Ладно, рассказывай, - сказал я дрогнувшим голосом.
Он словно взбесился от смеха, схватившись за живот, опрокинулся набок и. пародируя меня, дрогнувшим голосом повторил:
- Ладно, рассказывай.
Дон Хуан сел, выпрямив спину, и, замерев в притворной неподвижности, дрожащим голосом произнес:
- Итак, вторая стадия твоей смерти вполне может быть такой…
Изучающим взглядом он с любопытством меня разглядывал. Я засмеялся, осознавая, что его шутливый тон - единственное средство притупить остроту мысли о собственной смерти.
- Ты много времени проводишь за рулем, - продолжал он. - Поэтому в какой-то момент ты можешь обнаружить, что ведешь машину. Ощущение будет мгновенным, времени на размышление у тебя не останется. Скажем так - внезапно ты обнаружишь себя ведущим машину, как уже делал это тысячи раз. Но прежде, чем ты успеешь что-то понять, перед лобовым стеклом ты обнаружишь странное образование. Если ты присмотришься к нему, то поймешь, что это облачко, выглядящее как светящийся завиток. Оно будет напоминать, скажем, лицо на фоне неба перед тобой. Потом ты увидишь, как эта штука удаляется, превращаясь в точку, сверкающую вдали. Затем она начнет приближаться, и в мгновение ока лобовое стекло твоей машины разлетится вдребезги. Ты сильный, поэтому я уверен, что смерти понадобится никак не меньше двух ударов, прежде чем она до тебя доберется.
В этот момент ты поймешь, где ты и что с тобой происходит. Лицо снова отступит, превратившись в точку у горизонта и, набрав скорость, опять обрушится на тебя. Оно войдет внутрь тебя, и тогда ты узнаешь, что это все время было лицом союзника, или мной, когда я говорю, или тобой, когда ты пишешь. Смерть всегда ничто. Ничто. Маленькая точка, затерявшаяся где-то на листках твоего блокнота. Но, тем не менее, она войдет в тебя с бешеной неуправляемой силой и заставит тебя рассеяться. Ты станешь плоским и рассеешься по всей земле, по всему небу и за его пределами. И ты будешь похож на туман из мельчайших кристаллов, которые будут уплывать, уплывать и уплывать.
Я был очень сильно захвачен его описанием моей смерти. Я ожидал услышать нечто совершенно иное и долго ничего не мог сказать.
- Смерть входит через живот, - продолжал дон Хуан, - Она проникает прямо через просвет воли - наиболее важную и уязвимую часть человеческого существа. Это - область, из которой излучается воля и через которую входит смерть. Мой союзник подводил меня ко второй стадии смерти, поэтому я знаю это. Маг настраивает волю, позволяя смерти одолеть его, но когда он становится плоским и начинает рассеиваться, его безупречная воля берет верх и снова собирает туман в человека.
Дон Хуан сделал странный жест. Он растопырил пальцы наподобие двух вееров, поднял кисти на уровень локтей, развернул так, чтобы большие пальцы касались боков туловища, и потом медленно сложил вместе на уровне середины тела, чуть выше пупка. В этом положении он ненадолго замер. Руки дрожали от напряжения. Потом он поднял их, коснувшись лба кончиками средних пальцев, и опустил в то же положение, на уровень середины тела.
В этом жесте было что-то устрашающее. Сила и красота, с которыми дон Хуан его выполнил, буквально околдовали меня.
Воля - вот что собирает мага, - сказал он. - Но с возрастом маг слабеет, его воля убывает, и неизбежно наступает миг, когда он теряет способность управлять своей волей. И тогда у него не остается ничего, что можно было бы противопоставить безмолвной силе смерти, и жизнь его, подобно жизни любого обычного человека, становится туманом, рассеивающимся за его границы.
Дон Хуан посмотрел на меня и встал. Я дрожал.
- Сходи в кусты, уже можно - скоро вечер, - сказал он.
Мне давно уже нужно было бы сходить, но я не решался. В тот момент я испытывал скорее нервное возбуждение, чем страх. Однако союзник больше не внушал мне беспокойства.
Дон Хуан сказал, что не важно, как я себя чувствую, потому что я уже достаточно
«отвердел». Он заверил меня, что я в прекрасной форме и могу сколько угодно спокойно разгуливать в кустах, если, конечно, не стану приближаться к воде.
- Вода - другое дело, - объяснил он. - Мне нужно еще разок устроить тебе «водную процедуру», так что сам лучше к воде не подходи.
Чуть позже дон Хуан попросил меня отвезти его в соседний городок. Я заметил, что поездка меня несколько отвлечет, а то я чувствую себя как-то неуверенно - меня ужасает мысль о том, что маг все время играет со смертью.
- Быть магом - это ужасное бремя, - убедительно сказал он. - Я же говорил - видеть намного лучше, чем быть магом. Видящий является всем, по сравнению с ним маг - просто печальный парень.
- Что такое магия, дон Хуан?
Он долго смотрел на меня, едва заметно покачивая головой, а потом сказал:
- Магия - это приложение воли к ключевому звену. Магия - это вмешательство. Маг отыскивает в том, на что он намерен повлиять, ключевое звено и прикладывает к нему свою волю. Чтобы быть магом, не обязательно видеть. Нужно только уметь манипулировать волей.
Я попросил объяснить, что он понимает под ключевым звеном. Он немного подумал и ответил:
- Ну, например, я знаю, чем является твоя машина.
- Вроде бы - машиной, - сказал я.
- Нет. Я имею в виду, что твоя машина - это свечи зажигания. Я рассматриваю свечи как ключевое звено. Подействовав на них своей волей, я могу сделать так, что твоя машина не будет работать.
Дон Хуан сел в машину. Сделав мне знак последовать его примеру, он поудобнее устроился на переднем сидении.
- Теперь смотри, - сказал он. - Я - ворона. Поэтому прежде всего должен распушить перья.
Он встряхнулся всем телом. Движение напомнило мне купающегося в луже воробья. Он опустил голову, как птица, которая пьет воду.
- Очень приятное чувство, - сказал он и засмеялся.
Смех был очень странный, он обладал каким-то непонятным гипнотическим действием. Я вспомнил, что слышал этот смех много раз. Но раньше не замечал, чтобы он гипнотизировал, может быть, потому, что при мне дон Хуан впервые смеялся так долго.
- Потом ворона расслабляет шею, - сказал дон Хуан, вращая шеей и потирая щеки о плечи. - Потом смотрит на мир. Сначала - одним глазом, потом - вторым.
Он закрутил головой, поочередно «взглядывая на мир» то одним, то другим глазом. Тон его смеха стал выше. У меня появилось абсурдное ощущение, что он вот-вот прямо на моих глазах превратится в ворону. Я хотел смехом отогнать это наваждение, но был почти парализован. Я самым натуральным образом чувствовал, что меня как бы обволакивает какая-то сила. Но я не был испуган и не ощущал ни головокружения, ни сонливости. По-моему, никакие из моих способностей затронуты не были.
- Ну все, теперь заводи, - сказал дон Хуан.
Я включил стартер и автоматически нажал на газ. Стартер завизжал, но двигатель не запускался. Смех дона Хуана был похож на мягкое ритмичное кудахтанье. Я снова попытался завести мотор, потом еще, и еще. Минут десять я крутил стартер. Безрезультатно. А дон Хуан все кудахтал. Тогда я плюнул на это дело и уселся неподвижно.
Дон Хуан прекратил смеяться и внимательно меня разглядывал, и я знал, что своим смехом он вогнал меня в некое подобие гипнотического транса. Я вполне отдавал себе отчет в происходящем, но в то же время не был самим собой. Все время, пока я тщетно пытался завести машину, состояние мое было смесью покорности и немоты. Складывалось такое впечатление, что дон Хуан делал что-то не только с машиной, но и со мной тоже. Когда он прекратил каркать, я решил, что уже все, решительно крутанул ключ и нажал на газ. Я был уверен, что весь фокус заключается в том, что дон Хуан загипнотизировал меня своим карканьем, заставив поверить в то, что мотор не заводится. Краем глаза я видел, что он с интересом наблюдает за тем, как я с остервенением жму на педаль газа.
Дон Хуан мягко похлопал меня по плечу и сказал, что ярость делает меня «тверже», так что, может быть, ему даже не придется вечером меня купать. Чем больше я буду себя накручивать, тем скорее окончательно оправлюсь от встречи с союзником.
- Не смущайся, - подзадоривал дон Хуан. - Дай еще газу! Жми, жми сильнее!
Я услышал взрыв его обычного смеха, почувствовал, что смешон, и издал дурацкий блеющий смешок.
Через некоторое время дон Хуан сказал, что отпустил машину.
И мотор завелся!
Глава 14
28 СЕНТЯБРЯ 1969
Я стоял перед домом дона Хуана и не решался войти - что-то жуткое было и в самом доме, и в окружавшем его пейзаже. Мне вдруг показалось, что дон Хуан прячется где-то вокруг и хочет напугать меня. Я позвал его, а потом, набравшись решимости, вошел-таки в дом. Дона Хуана там не было. Я поставил две сумки с продуктами на кучу дров и сел. Все вроде как обычно, я десятки раз приезжал, когда его не было дома. Но впервые за все годы знакомства с доном Хуаном мне было страшно одному в его доме. Я чувствовал присутствие кого-то, словно здесь, рядом со мной был кто-то еще, кто-то невидимый. Я вспомнил, что однажды, несколько лет назад, уже испытывал подобное чувство, смутное ощущение, что нечто неизвестное бродит вокруг меня, когда я один. Я вскочил на ноги и пулей вылетел из дома.
Приехал я в этот раз для того, чтобы сказать дону Хуану, что накапливающийся эффект установки «видеть» стал сказываться на моем состоянии. Мне все чаще становилось не по себе, я почти постоянно ощущал беспричинное смутное беспокойство, уставал, не утомляясь. Ощущение, которое я испытал, сидя только что в доме дона Хуана, разбудило во мне воспоминания о том, как впервые у меня появился подобный страх.
Все началось несколько лет назад, когда дон Хуан втянул меня в очень странное противостояние с женщиной-колдуньей, которую он называл «Ла Каталина». 23 ноября
1961 года я приехал к дону Хуану. Он сидел дома с вывихом голеностопного сустава. Мне он объяснил, что это дело рук его врага - ведьмы, которая могла обернуться черным дроздом. Она уже неоднократно делала попытки его убить.
- Я покажу ее тебе, как только смогу ходить, - сказал дон Хуан. - Ты должен знать, кто это.
- А зачем ей тебя убивать?
Он нервно пожал плечами и ничего не сказал. Когда я приехал через десять дней, он уже был в полном порядке. Он покрутил ступней, демонстрируя мне совсем здоровую ногу, и сказал, что все так быстро прошло благодаря хитроумной жесткой повязке, которую он сам себе сделал.
- Хорошо, что ты приехал, - сказал он. - Сегодня я хочу предложить тебе небольшое путешествие.
Он сел в машину рядом со мной, и мы отправились в безлюдный район. Дон Хуан указывал дорогу. Когда мы приехали и остановились, дон Хуан поудобнее устроился на сидении, вытянув ноги и откинувшись на спинку, словно собирался вздремнуть. Мне он велел расслабиться и сохранять спокойствие, потому что вечер - очень опасное время для того, что мы собираемся сделать, и до наступления темноты нам нужно сидеть как можно тише и незаметнее.
- А что мы собираемся сделать? - поинтересовался я.
- Мы приехали, чтобы отметить Ла Каталину, - ответил он.
Когда совсем стемнело, мы потихоньку вышли из машины и очень медленно и бесшумно углубились в чаппараль.
С того места, где мы остановились, были видны черные силуэты холмов, возвышавшихся по обе стороны. Мы находились на дне довольно широкого каньона с плоским дном. Дон Хуан подробно объяснил мне, что нужно делать, чтобы сливаться с чаппаралем, и научил сидеть, как он выразился, «в готовности». Нужно было сесть, подогнув левую ногу под правое бедро и поставить ступню полностью согнутой правой ноги на землю, подняв колено вертикально вверх. Дон Хуан сказал, что подогнутая нога должна выполнять роль пружины, которая подбросит тело, когда потребуется мгновенно встать. Потом он велел мне сесть лицом на запад, потому что в том направлении находился дом Ла Каталины. Сам он сел рядом, справа от меня, и шепотом сказал, чтобы я сфокусировал взгляд на земле перед собой, и выслеживал, вернее, выжидал волну ветра, от которой зашевелятся кусты. Когда ветер коснется низких кустов над самой поверхностью земли, на которых сосредоточен мой взгляд, я должен мгновенно вскинуть голову и посмотреть вверх. Там я увижу колдунью «во всем блеске ее зловещего великолепия». Он именно так и выразился, слово в слово. Когда я
попросил объяснить, что он имеет в виду, дон Хуан сказал, что, увидев шевеление кустов и взглянув вверх, я сам все пойму. «Маг в полете», сказал он, это нечто невообразимое, не поддающееся никакому описанию.
Дул довольно устойчивый ветерок, и «шевеление» кустов обнаруживалось не раз и не два. Я то и дело вскидывал голову в полной готовности испытать нечто трансцендентальное, однако в небе было пусто. Каждый раз, когда порыв ветра раскачивал кусты, дон Хуан, стоя, яростно стучал ногами по земле, кружился вокруг и взмахивал руками, как будто они были кнутами. Сила его движений была необычайной.
После нескольких неудачных попыток увидеть «колдунью в полете» я понял, что никакого трансцендентального явления не предвидится. Но демонстрация «силы», доном Хуаном была настолько потрясающей, что я не возражал провести там ночь.
На рассвете дон Хуан присел рядом со мной. Казалось, он почти в изнеможении и едва двигается. Он прилег на спину и пробормотал, что ему не удалось «пронзить эту женщину». Он повторил эти, очень заинтриговавшие меня, слова несколько раз, и с каждым разом в них звучало все более глубокое отчаяние. Я с легкостью поддался его настроению. Потом в течение нескольких месяцев дон Хуан ни словом не упоминал ни об этом событии, ни о самой колдунье. Я решил, что он либо забыл об этом, либо разобрался со своими проблемами. Но, приехав однажды, я застал его, что называется, «на взводе». От его обычного спокойствия не осталось и следа, когда он начал рассказывать мне, как прошлой ночью «черный дрозд» стоял прямо перед ним, почти его касаясь, и он даже не проснулся. Искусство колдуньи было настолько изощренным, что он вообще не почувствовал ее присутствия. Ему просто повезло, проснись он на мгновение позже, и он уже не успел бы вступить в чудовищную битву за свою жизнь. Он говорил взволнованно, почти с пафосом. Меня охватило сострадание и беспокойство. Мрачным драматическим тоном он еще раз подтвердил, что не в
состоянии остановить Ла Каталину, и следующий ее визит к нему станет последним, потому что этот день будет его последним днем на земле. Я был в отчаянии и на грани слез. Дон Хуан заметил мое состояние и засмеялся, как мне показалось, храбро. Похлопав меня по спине, он сказал, что, впрочем, еще не все потеряно. У него осталось еще одна карта, последняя козырная карта.
- Воин живет стратегически, - сказал он, - и никогда не берет на себя груз, который не в силах нести.
Улыбка дона Хуана разогнала роковые тучи. Я почувствовал неожиданный подъем, и мы оба засмеялись. Он потрепал меня по голове.
- Знаешь, из всего, что есть на свете, только ты - моя козырная карта, - отрывисто сказал он, глядя мне прямо в глаза.
- Что?
- Ты и есть моя козырная карта в схватке с этой ведьмой.
Я не понял, что он имел в виду, и он объяснил. Оказывается, у меня был реальный шанс ее «пронзить», потому что она меня не знала. Для этого я должен был действовать так, как скажет дон Хуан.
- Что значит «пронзить»? - Убить ее тебе не под силу, пронзить, как протыкают воздушный шар, - вполне. Если тебе удастся это сделать, она оставит меня в покое. Но сейчас об этом не думай. Когда придет время, я скажу тебе, что делать.
Прошли месяцы. Я и думать забыл об этом разговоре и потому был весьма удивлен, когда приехал к нему в очередной раз, а он выскочил из дома и, не дав мне вылезти из машины, быстро встревожено зашептал:
- Немедленно уезжай. Слушай внимательно: купи ружье, или достань где-нибудь, главное - чтобы оно не было твоим, понял? Достань любое ружье, кроме своего, и сразу же вези его сюда.
- Зачем тебе ружье?
- Езжай. Возвратился я уже с ружьем. На новое у меня не хватило денег, поэтому я одолжил у одного из приятелей его старую двустволку. Дон Хуан даже не взглянул на ружье. Со смехом он объяснил, что черный дрозд сидел на крыше его дома, и нужно было сделать так, чтобы он меня не увидел.
- Когда я увидел на крыше черного дрозда, то подумал, что ее можно пронзить из ружья, которое ты мог бы достать, - выразительно сказал дон Хуан, - Поскольку мне не хочется, чтобы с тобой что-то случилось, я велел тебе достать где-нибудь чужое ружье или купить новое. Видишь ли, после того, как ты выполнишь задачу, ружье должно быть уничтожено.
- Какую такую задачу?
- Ты должен попытаться пронзить эту женщину из ружья.
Дон Хуан заставил меня протереть все ружье листьями какого-то специфически пахнущего растения. Сам он протер два патрона и собственноручно вложил их в стволы. Потом дон Хуан велел мне спрятаться в кустах напротив двери его дома и ждать. Как только черный дрозд сядет на крышу, нужно тщательно в него прицелиться и выстрелить из обоих стволов дуплетом. Конечно, вряд ли дробь сможет причинить колдунье какой-нибудь вред, ее скорее пронзит эффект удивления. Если я буду собран и силен, то смогу заставить ее оставить дона Хуана в покое. Таким образом, как прицел, так и моя решимость пронзить ее должны быть безупречны.
- В момент выстрела ты должен закричать. Твой крик должен быть мощным и пронзительным, - сказал дон Хуан.
Затем из охапок тростника и дров он соорудил кучу, метрах в трех-четырех от рамады, и велел мне лечь на нее спиной. Положение оказалось достаточно удобным - как в кресле. Я полулежал, и крыша была мне очень хорошо видна.
Дон Хуан сказал, что еще есть время - так рано ведьмы не летают, и мы успеем подготовиться. Потом он закроется в доме, чтобы привлечь ее и спровоцировать нападение. Мне он велел сесть поудобнее и полностью расслабиться, так, чтобы я мог выстрелить, не пошевелившись перед этим. Он заставил меня пару раз прицелиться, из чего сделал вывод, что я поднимаю и навожу ружье слишком медленно и неуклюже. Ломом он проковырял в земле две глубокие дырки, в которые вставил две рогатины, а на них положил длинную жердь, крепко привязав ее веревкой. Положив ружье стволами на эту конструкцию, я мог без усилий держать его непрерывно нацеленным на крышу.
Дон Хуан взглянул на небо и сказал, что пора занимать позицию в доме. Он встал и спокойно ушел в дом, напоследок напомнив мне, что дело предстоит нешуточное, и птицу надо уложить с первого же выстрела.
Через несколько минут сумерки сгустились, и стало совсем темно. Казалось, темнота специально выжидала, когда я останусь один. Я пытался сфокусировать взгляд на крыше, которая темным силуэтом вырисовывалась на фоне неба. Вначале горизонт был довольно светлым, но потом небо окончательно потемнело, и я с трудом различал дом вообще. Несколько часов я сидел, неотрывно глядя на крышу, но ничего не замечал. Пару раз пролетали совы, но их невозможно было спутать с черным дроздом из-за большого размаха крыльев. Вдруг я четко различил темный силуэт небольшой птицы, которая села на крышу. Черный дрозд! Сердце бешено заколотилось, в ушах зазвенело, я прицелился в темноту и нажал на оба спусковых крючка. Грохнул выстрел. Приклад сильно толкнул меня в плечо, и одновременно раздался пронзительный человеческий вопль. Он был громким и жутким и донесся, как мне показалось, с крыши. Я был в полном замешательстве, и вдруг вспомнил, что дон Хуан велел мне кричать во время выстрела. Я забыл это сделать. Я собрался было перезарядить ружье, но тут из дома выскочил дон Хуан с керосиновой лампой. Он явно очень нервничал.
- Похоже, ты попал, - сказал он. - Мы сейчас найдем мертвую птицу.
Он приволок лестницу и заставил меня взобраться на рамаду. Но там я ничего не нашел. Тогда он сам забрался наверх, но тоже безрезультатно. - Наверно, птицу разнесло на куски, - сказал дон Хуан. - Тогда мы найдем хотя бы перо.
Мы начали искать. Сначала вокруг рамады, потом вокруг всего дома. Так мы и бродили с керосиновой лампой по двору до самого утра. Когда рассвело, мы еще раз все обследовали. Около одиннадцати дон Хуан сказал, что дальше искать бессмысленно. Он сел с удрученным видом, как-то глуповато улыбнулся и произнес:
- Ничего не вышло. Тебе не удалось ее остановить. Теперь моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Она наверняка разозлилась и жаждет мести. Но тебе ничего не грозит, эта женщина не знает тебя.
Я направился к машине, чтобы уехать домой, и, обернувшись на ходу, спросил:
- Ружье ломать?
- Зачем? Оно ничего не сделало, можешь вернуть его своему приятелю.
В его глазах таилось глубокое отчаяние. Я был настолько тронут, что, едва удерживаясь от рыданий, спросил:
- Я хоть что-нибудь могу для тебя сделать?
- Ничего, - ответил дон Хуан.
Мы помолчали. Я хотел уехать сейчас же. Мне было не по себе, щемящая тоска буквально съедала меня. - Ты и вправду хотел бы мне помочь? - спросил дон Хуан как-то по-детски.
Я еще раз сказал, что всецело в его распоряжении, потому что очень к нему привязан и готов на все ради того, чтобы ему помочь.
Дон Хуан улыбнулся и снова спросил, искренне ли я все это говорю. Я страстно подтвердил, что просто жажду ему помочь.
- Ну что ж, если ты действительно искренен… Есть еще один шанс.
Похоже, дон Хуан был доволен. Он широко улыбнулся и несколько раз хлопнул в ладоши. Этим жестом он имел обыкновение выражать удовлетворение. Перемена его настроения была настолько разительной, что я поддался. Подавленность и тоска мгновенно улетучились. Жизнь снова была прекрасна. Дон Хуан сел на землю, я - рядом с ним. Он посмотрел на меня долгим взглядом и очень спокойно и с расстановкой сказал, что я - единственный человек, который может помочь ему в сложившейся ситуации, и поэтому он хочет попросить меня сделать нечто совершенно особенное и очень опасное. Затем он сделал паузу, как бы ожидая от меня подтверждения моей готовности, и я снова твердо уверил его в том, что сделаю для него все, что угодно.
- Я дам тебе оружие, чтобы пронзить ее, - сказал он.
Из своей сумки он вытащил что-то продолговатое и протянул мне. Я сначала взял эту вещь, а потом глянул на нее и чуть не выронил.
- Это - дикий вепрь, - продолжал дон Хуан. - Им ты должен ее пронзить.
Предмет, который я держал в руке, оказался засушенной передней ногой дикого кабана. Шкура на ней была мерзкой на ощупь, от прикосновения к щетине передергивало. Копыто было раздвоенным, и его половинки торчали вперед, как будто кабан вытягивал ногу. Вид у этой штуки был, что и говорить, ужасный. Меня чуть не стошнило. Он быстро забрал ее у меня.
- Ты должен воткнуть дикого вепря ведьме в пупок, - сказал дон Хуан. - Что? - слабеющим голосом переспросил я.
- Ты должен взять вепря в левую руку и пырнуть им ведьму. Она - колдунья, поэтому вепрь войдет в ее живот, и никто, кроме другого мага, не увидит, что он завяз там. Это не обычная схватка, а выяснение отношений между магами. Опасность заключается в том, что, если ты промахнешься, она может уложить тебя на месте одним ударом. Или тебя пристрелят либо зарежут ее родственники или компаньоны. Однако ты можешь выпутаться из этой истории без последствий.
Если у тебя получится, она будет так маяться с этим вепрем в своем теле, что ей станет не до меня.
Меня снова охватила гнетущая тоска. Я был глубоко привязан к дону Хуану. Я им восхищался. К тому времени я уже научился считать его образ жизни и его знания высшими достижениями. Но как можно позволить умереть такому выдающемуся человеку? С другой стороны - как можно сознательно рисковать своей жизнью… Я настолько углубился в свои размышления, что не заметил, как дон Хуан поднялся на ноги и стоял надо мной, пока, наконец, не сказал с благожелательной улыбкой, похлопав меня по плечу:
- Когда почувствуешь, что действительно готов мне помочь, - возвращайся. Но не раньше. Если ты вернешься, я буду знать, что делать. Теперь - иди. Если ты не захочешь вернуться, я все пойму.
Я автоматически поднялся, сел в машину и уехал. Дон Хуан определенно снял меня с крючка. Я мог уехать и никогда больше не возвращаться, но мысль об этом почему-то не успокаивала. Я проехал еще немного, потом резко развернулся и поехал обратно.
Дон Хуан сидел под рамадой и, похоже, совсем не удивился, увидев меня.
- Садись, - сказал он. - Смотри, как красивы облака на западе. Скоро стемнеет. Сиди спокойно, и пусть сумерки наполнят тебя. Сейчас делай что хочешь, но когда я скажу, посмотришь на эти яркие облака и попросишь у сумерек силы и спокойствия. Часа два я просидел лицом к облакам на западе. Дон Хуан ушел в дом и сидел внутри. Когда начало темнеть, он вышел и сказал:
- Вставай. Не закрывай глаза. Смотри прямо на облака. Подними руки, растопырив пальцы, и беги на месте.
Я последовал его инструкциям - встал, поднял над головой руки с растопыренными пальцами и побежал на месте. Дон Хуан зашел сбоку и стал корректировать движения. Ногу дикого вепря он сунул мне в левую руку, велев придерживать ее большим пальцем, прижимая к ладони. Потом он слегка опустил мои руки, установив их в таком положении, чтобы пальцы были направлены на запад, прямо к облакам - оранжевым, серым и почти черным. Все пальцы он тщательно выпрямил и велел ни в коем случае их не сгибать. Скрюченные пальцы - это не просьба о силе и спокойствии, а угроза. Кроме того, дон Хуан подправил и сам бег, чтобы он был ровным и спокойным, словно я и в самом деле, вытянув руки, бегу навстречу сумеркам.
В ту ночь я так и не смог заснуть. Было так, будто сумерки привели меня в бешенство, вместо того, чтобы успокоить.
- В моей жизни еще так много всего, что ждет своего решения, - сказал я. - Так много нерешенных задач…
Дон Хуан мягко усмехнулся и сказал:
- Ничто в мире не ожидает своего решения. Нет ничего законченного, но нет и ничего нерешенного. Спи.
Слова дона Хуана странным образом меня успокоили.
На следующее утро, где-то около десяти, дон Хуан накормил меня, и мы двинулись в путь. Он сказал, что добраться до ведьмы было бы неплохо в полдень, а если удастся - то и еще пораньше. Идеальное время для нападения - самые первые часы дня, потому что утром маги всегда наименее сильны и наименее внимательны. Но ведьма в таком состоянии ни за что не выйдет из дому, а в своем доме она хорошо защищена. Я ничего не спрашивал. Дон Хуан сказал, чтобы я выехал на шоссе, а потом в определенном месте велел съехать на обочину и остановиться.
- Здесь мы будем ждать, - сказал он. Я взглянул на часы. Было пять минут одиннадцатого. Меня одолевала сонливость, мысли бесцельно блуждали, внимание рассеялось.
Вдруг дон Хуан выпрямился и толкнул меня. Я подскочил на сидении.
- Вот она! - сказал он.
По краю распаханного поля в направлении шоссе шла женщина. На руке у нее висела корзина. Только сейчас я заметил, что мы остановились у перекрестка. Две узкие грунтовые дороги тянулись по обеим сторонам трассы, и еще одна, пошире, пересекала ее. Те, кто пользовался этой дорогой, должны были переходить мощеное полотно трассы.
Когда женщина была еще на грунтовой дороге, дон Хуан велел мне выйти из машины.
- Вперед! - твердо скомандовал он.
Я подчинился. Женщина уже почти поднялась на шоссе. Я побежал, чтобы перехватить ее. Она была совсем близко, я почти касался ее одежды. Выдернув из-за пазухи кабанью ногу, я ткнул ею женщине в живот. Я не почувствовал никакого сопротивления тупому предмету, который держал в руке. В воздухе промелькнула тень, как будто кто-то взмахнул портьерой. Я повернул голову направо и увидел, что женщина стоит метрах в пятнадцати-двадцати от меня на другой стороне трассы. Ла Каталина выглядела достаточно молодо, у нее было красивое смуглое лицо и крепкое сильное тело. Она стояла и преспокойно улыбалась мне, слегка прищурившись от ветра и сверкая крупными белоснежными зубами. На правой руке по-прежнему висела корзинка.
На мгновение я впал в какое-то отупение. Повернулся к дону Хуану. Он звал меня, отчаянно размахивая руками. Заметив, что трое или четверо мужчин уже спешат в моем направлении, я побежал к машине, прыгнул в нее, и мы уехали.
Я попытался спросить у дона Хуана, что произошло, но не смог - уши буквально лопались от мощного давления. Я чувствовал, что задыхаюсь. Дон Хуан казался довольным. Он засмеялся, как будто мое поражение ничуть его не обеспокоило. Мои ладони словно приросли к рулевому колесу, я не мог пошевелить пальцами, они как будто насквозь промерзли. Руки до плеч буквально окаменели, то же самое творилось с ногами. Я самым натуральным образом не мог снять ногу с педали газа.
Дон Хуан похлопал меня по спине и велел расслабиться. Мало-помалу давление в ушах ослабло.
- Что там произошло? - наконец смог я выдавить из себя вопрос.
Он по-детски хихикнул, но ничего не ответил. Потом он спросил, заметил ли я, каким образом эта женщина ушла от удара. Он был в восхищении от ее реакции и быстроты. Слова дона Хуана показались мне настолько неуместными, что я перестал понимать, что он говорит. Он хвалил колдунью! Он сказал, что она - воистину неотступный враг, и сила ее безупречна.
Я спросил:
- На тебя что, нисколько не подействовала моя неудача? Перемена его настроения сильно меня удивила и раздосадовала. Он, казалось, был сильно чем-то обрадован.
Дон Хуан велел мне остановиться. Я поставил машину на обочине. Он положил мне руку на плечо, пронзительно заглянул мне в глаза и без обиняков заявил:
- Все, что я сегодня с тобой проделал, было хитростью. Таково правило - человек знания должен заманить своего ученика в ловушку. Сегодня я поймал тебя, хитростью вынудив учиться.
Я был ошарашен. Я не мог собраться с мыслями. Дон Хуан тем временем объяснил, что вся история с ведьмой - ловушка. Эта женщина никогда не представляла для него угрозы. Его задачей было заставить меня столкнуться с ней, когда я буду находиться в особом состоянии отрешенности и силы. Я вошел именно в это состояние, пытаясь ее
«пронзить». Он похвалил мою решимость и назвал ее действием силы, которое продемонстрировало колдунье, что я способен на действительно мощное напряжение своих сил. Дон Хуан сказал, что, хотя я этого и не осознавал, единственное, чего я достиг, - это покрасовался перед ней, - Ты не в силах даже пальцем до нее дотронуться, - сказал он, - но когти ты ей показал. Теперь она знает, что ты не боишься и бросаешь ей вызов. Я выбрал эту женщину для своей хитрости потому, что она неотступна, сильна и ничего не забывает. Обычные люди слишком заняты для того, чтобы быть неотступными врагами.
Я ужасно разозлился и сказал, что это низко - играть самыми глубокими чувствами и преданностью людей.
Дон Хуан хохотал до слез. В эти мгновения я его ненавидел. Так и хотелось съездить ему по физиономии и укатить восвояси. Но в его смехе обнаружился странный ритм, который почти парализовал меня.
- Ну-ну, зачем же так злиться? - произнес дон Хуан успокаивающим тоном.
Потом он сказал, что ни одно из его действий не было фарсом и что он сам когда-то точно так же рисковал жизнью. Это было очень давно. Его бенефактор хитростью втянул его в суровую переделку, то же самое дон Хуан сегодня проделал со мной. Но бенефактор дона Хуана был человеком жестоким и не возился с ним так, как он со мной. Еще дон Хуан довольно резко добавил, что Ла Каталина действительно пробовала на нем свою силу, пытаясь убить его.
- Теперь она знает, что я лишь забавлялся с ней, сказал он, смеясь, - и она возненавидит за это тебя. Со мной ей ничего не под силу сделать, зато на тебе она попытается выместить все. Сейчас она, однако, не знает, чего ты в действительности стоишь, поэтому будет вести разведку, понемногу тебя испытывая. Так что выбора нет. Ты должен учиться, хочешь ты этого или нет, иначе окажешься в лапах этой дамы. А она шутить не любит.
И дон Хуан напомнил мне, как она перемахнула через дорогу.
- Не злись, - сказал он. - То, что я сделал, не было обычной хитростью. Таково правило.
Действительно, прыжок этой леди через шоссе был явлением умопомрачительным. Причем я видел это своими собственными глазами - в мгновение ока она перелетела на другую сторону довольно широкой трассы. Деться от этого факта было некуда. Начиная с этого момента, вся история с ведьмой крепко засела в моей памяти, и мало-помалу у меня накопились доказательства того, что она и впрямь меня преследует. В итоге все это вылилось в то, что под давлением иррационального страха я оставил ученичество.
Через несколько часов, сразу после полудня, я вернулся к дому дона Хуана. Тот явно уже поджидал меня. Когда я вышел из машины, он подошел и начал с любопытством меня рассматривать. Обойдя вокруг меня пару раз и не дав мне раскрыть рта, он спросил:
- Откуда нервозность?
Я объяснил, что утром меня что-то испугало, и я уехал, так как чувствовал невидимое присутствие. Я чувствовал, что что-то бродило вокруг, как это бывало и в прошлом. Дон Хуан сел и, казалось, погрузился в свои мысли. Лицо его было необычно серьезно. Он казался уставшим. Я сел рядом и стал разбирать свои записи.
После длинной паузы лицо его просветлело, и он улыбнулся.
- Утром к тебе приходил дух источника. Это его ты почувствовал. Но я же предупреждал тебя, что нужно быть готовым к неожиданным встречам с силами. Мне казалось, ты понял.
- Я понял.
- Тогда почему боишься?
Я не мог ответить.
- Дух источника стоит на твоем пути. Он уже коснулся тебя в воде. И, уверяю тебя, коснется еще. И если ты не будешь готов к этой встрече, тебе настанет конец.
Слова дона Хуана весьма меня обеспокоили, однако ощущение было довольно странным: я был встревожен, но не напуган. Слепой страх, который охватывал меня раньше, теперь уже не возникал, что бы ни происходило. Я спросил:
- Что мне делать? - Ты очень легко все забываешь, - сказал он. - Мы не по своей воле становимся на путь знания - нас на него загоняют и постоянно пришпоривают. На этом пути нам постоянно приходится с чем-то бороться, чего-то избегать, быть к чему-то готовыми. И это что-то всегда непостижимо, всегда мощнее нас, всегда нас превосходит. Непостижимые силы придут к тебе. Сейчас это - дух источника, потом будет твой собственный союзник. Поэтому сейчас тебе нечего делать, кроме как приготовиться к борьбе. Несколько лет назад тебя пришпорила Ла Каталина, но она - всего лишь колдунья, это была хитрость для начинающих.
В мире действительно множество устрашающих вещей, а мы - беспомощные создания, окруженные непостижимыми и неумолимыми силами. Обычный человек по невежеству своему полагает, что их можно объяснить или изменить. На самом деле он не знает, как это сделать, однако надеется, что человечество рано или поздно сумеет объяснить их или изменить. Маг, с другой стороны, не думает об их понимании или изменении. Вместо этого он учится использовать эти силы, перенаправив себя, приспособившись к направлению их действия. В этом заключается его хитрость. В магии нет ничего особенного, достаточно лишь эту хитрость узнать. Маг лишь немногим лучше обычного человека. Магия не избавляет его от проблем. В действительности она ему даже мешает, потому что усложняет жизнь и делает ее опасной. Открываясь знанию, маг становится уязвимее обычного человека. С одной стороны, его ненавидят и боятся люди. Естественно, они стараются всяческими способами сократить ему жизнь. С другой - непостижимые и неумолимые силы. Они окружают нас, и нам никуда от них не деться уже только по той причине, что мы живы. Для мага они представляют
собой даже более серьезную опасность, чем люди. Если мага пронзит человек, ему больно, по-настоящему больно. Но это ничто по сравнению с тем, что бывает, если его заденет союзник. Открываясь знанию, маг попадает в лапы сил. Единственное средство, позволяющее ему уравновесить себя - это воля. Поэтому он должен чувствовать и действовать как воин. Я еще раз повторяю; только воин выживает на пути знания. Сила того, что он воин, является тем, что помогает магу жить лучшей жизнью. Я обязан научить тебя видеть. Не потому, что мне этого хочется, а потому, что ты избран, на тебя указал мне Мескалито. Однако научить тебя действовать и чувствовать как воин - лично мое стремление, потому что я уверен, что быть воином - это наиболее подходящий способ жить. В связи с этим я стараюсь представить тебе эти силы так, как их воспринимает маг, потому что только под их ужасающим воздействием человек может стать воином. Если бы ты научился видеть, не став предварительно воином, это ослабило бы тебя ложным смирением и желанием отступить. Тело твое разрушилось бы, потому что ты бы сделался безразличным. Так что сделать тебя
воином - мое собственное намерение. Тогда ты не разрушишься.
Ты неоднократно повторял, что всегда готов к смерти. Я считаю, что чувствовать себя всегда готовым к смерти не обязательно. Это бесполезное индульгирование. Воин должен быть готов только к битве. Ты говорил, что родители искалечили твой дух. Я думаю, что дух человека есть нечто такое, что легко искалечить, хотя и не теми действиями, которые ты считаешь калечащими дух. Я полагаю, что твои родители искалечили тебя, сделав индульгирующим, мягким и склонным цепляться за вещи.
Дух воина не привязан ни к потаканию, ни к жалобам, как не привязан он ни к победам, ни к поражениям. Единственная привязанность воина - битва, и каждая битва, которую он ведет, - его последняя битва на этой земле. Поэтому исход ее для него практически не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет своему духу течь свободно и ясно. И когда он ведет эту битву, зная, что воля его безупречна, он смеется и смеется.
Я перестал писать и поднял глаза. Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и улыбнулся:
- Ты что, и правда все это записываешь? Хенаро говорит, что не может серьезно вести себя с тобой, потому что ты все время пишешь. Он прав - ну как можно быть серьезным, если ты все время пишешь?
Он опять усмехнулся, а я попытался защищаться. - Да ладно, брось, это не важно, - сказал он. - Я полагаю, что если ты когда-нибудь научишься видеть, то сделаешь это каким-то собственным чудным способом.
Он встал и взглянул на небо. Было около полудня. Он сказал, что еще не поздно отправиться в горы на охоту.
- На кого?
- На особого зверя - скажем, на оленя, или на дикого кабана, а может, и на горного льва.
Он помолчал и добавил:
- Или даже на орла.
Я встал и пошел за ним к машине. Он сказал, что в этот раз мы будем только наблюдать, чтобы обнаружить, на кого следует охотиться. Он уже почти залез в машину, как вдруг остановился, как бы что-то неожиданно вспомнив, улыбнулся и сказал, что охоту придется отложить. Сначала мне следует изучить кое-что, без чего наша охота невозможна.
Мы вернулись и снова уселись под рамадой. Я хотел о многом его расспросить, но он не дал, сразу же начав говорить.
- Теперь мы подобрались к последнему, что ты должен знать о воине. Воин отбирает то, что составляет его мир. Ты знаешь, что с тобой случилось в тот день, когда ты видел союзника и мне дважды пришлось тебя купать?
- Нет.
- Ты растерял свои щиты.
- Какие щиты? О чем ты?
- Я сказал, что воин отбирает то, что составляет его мир, отбирает осознанно, потому что каждая вещь, которую он отбирает, является щитом, защищающим его от атак тех сил, которые он старается использовать. Щиты, например, используются воином для защиты от собственного союзника.
Обычный средний человек точно так же, как и воин, живет в окружении тех же самых непостижимых сил. Но он их не замечает, так как защищен особыми щитами другого типа.
Он замолчал и вопросительно взглянул на меня. Я не понимал, что он имеет в виду. - Что это за щиты?
- Все, что люди делают.
- А что они делают?
- Ты посмотри вокруг. Все обычные люди непрерывно заняты тем, что они делают. Это - их щиты. Когда маг сталкивается с какими-то из непостижимых и неумолимых сил, его просвет открывается. Маг становится в большей степени подверженным смерти, чем обычно. Я говорил тебе, что смерть входит в нас через этот просвет. Поэтому тот, у кого он открыт, должен быть готов в любой момент заполнить его своей волей. Конечно, если он - воин. Но ты пока что не воин. А если человек не является воином, то ему не остается ничего другого, кроме как использовать повседневную деятельность для отвлечения сознания от страха, возникающего при столкновении с этими силами, и, таким образом, дать возможность просвету закрыться. В тот день, когда ты увидел союзника, ты разозлился на меня. Своим экспериментом с твоим автомобилем я специально сделал так, чтобы ты пришел в ярость. Купал я тебя так долго для того, чтобы ты основательно замерз. Ты купался в одежде и замерз еще сильнее. Холод и ярость закрыли твой просвет, и ты стал защищен. Однако использовать подобного рода щиты так же эффективно, как их использует обычный человек,
ты уже не способен. Ты слишком много знаешь об этих силах. И сейчас наконец вплотную приблизился к тому, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые щиты более не приносят тебе безопасности.
- И что мне следует делать?
- Действовать, как подобает воину. Отбирать то, что составляет твой мир. Ты больше не можешь окружать себя вещами как попало. Я говорю тебе это самым серьезным образом. Теперь ты впервые не в безопасности при твоем старом образе жизни.
- Что ты имеешь в виду под отбором вещей моего мира? - Воин встречает эти необъяснимые и непреклонные силы, потому что он намеренно ищет их. Поэтому он всегда готов к встрече с ними. Ты, например, никогда не готов к ней. Фактически, если эти силы явятся к тебе, они захватят тебя врасплох. Испуг откроет твой просвет, и твоя жизнь беспрепятственно ускользнет через него. Первое, что ты должен делать, - это быть готовым. Думай, что союзник собирается выскочить перед твоими глазами в любую минуту. Ты должен быть готов к этому. Встреча с союзником - не воскресный пикник. Поэтому воин принимает на себя ответственность по защите своей жизни. Поэтому если какая-либо из этих сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен намеренно бороться за то, чтобы закрыть его самому. Для этой цели ты должен иметь избранный ряд вещей, которые дают тебе спокойствие и удовольствие. Вещей, которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы убрать свои мысли от испуга, закрыть свой просвет и сделать себя твердым.
- Что это за вещи? - Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной жизни воин выбирает себе путь сердца. Именно последовательный выбор тропы, имеющей сердце, и отличает его от обычного человека. Воин знает, что он на пути сердца, когда един с этим путем, когда переживает огромное спокойствие и удовольствие, идя по нему. Вещи, которые выбирает воин, чтобы сделать свои щиты, - это частицы пути сердца.
- Но ты сказал, что я не воин, как же я могу выбрать путь сердца?
- Это твоя поворотная точка. Можно сказать, что раньше у тебя не было действительной необходимости жить как воин. Теперь иначе. Теперь ты должен окружить себя частицами пути сердца и должен отказаться от остального. Или же ты погибнешь при следующей встрече. Я могу добавить, что ты больше можешь не просить о встрече. Теперь союзник может прийти к тебе во сне, во время твоего разговора с друзьями или когда ты пишешь.
- Я уже годами искренне старался жить в соответствии с твоими поучениями. Очевидно, я делал это недостаточно хорошо. Как я теперь могу делать это лучше?
- Ты слишком много думаешь и разговариваешь. Ты должен прекратить разговор с самим собой.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты слишком много разговариваешь сам с собой. Ты в этом не исключение. Каждый из нас делает это. Мы ведем внутренний разговор. Подумай об этом. Что ты делаешь, когда остаешься один?
- Я разговариваю сам с собой.
- О чем ты разговариваешь с собой?
- Я не знаю. Я полагаю, о чем угодно.
- Я скажу тебе, о чем мы разговариваем сами с собой. Мы разговариваем о нашем мире. Фактически, мы поддерживаем наш мир нашим внутренним разговором.
- Как мы это делаем?
- Когда мы перестаем разговаривать с собой, мир такой, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним разговором. Не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы повторяем тот же самый выбор еще и еще, до тех пор, пока не умрем. Потому что мы, пока не умрем, продолжаем все тот же внутренний разговор.
Воин осознает это и стремится остановить этот разговор. Это последнее, что ты должен знать, если хочешь жить, как воин.
- Как я могу перестать говорить сам с собой?
- Прежде всего, ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки с глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы судить о мире. Мы говорим с другими и с собой главным образом о том, что мы видим. Воин сознает это и прислушивается к звукам мира.
Я отложил свои записи. Дон Хуан засмеялся и сказал, что он не имел виду, что это надо форсировать. Что прислушивание к звукам мира должно быть гармоничным и терпеливым.
- Воин сознает, что мир изменится, как только он перестанет говорить сам с собой, - сказал он. - Он должен быть готов к этому необычайному толчку.
- Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
- Мир такой-то и такой-то только потому, что мы говорим себе, что он такой. Если мы перестанем говорить себе, что он такой, то он перестанет быть таким. Я не думаю, что ты в этот момент готов к такому внезапному удару, поэтому ты должен медленно начать прекращать создавать мир[* «…you must start slowly to undo the world». To undo - уничтожать сделанное; отвязывать, развязывать; разбирать.] *.
- Я действительно не понимаю тебя!
- Твоя беда в том, что ты путаешь мир с тем, что делают люди. Но ты не одинок в этом - каждый из нас делает это. Вещи, которые делают люди, являются щитами против сил, которые нас окружают. То, что мы делаем как люди, дает нам удобство и чувство безопасности. То, что делают люди, по праву очень важно, но только как щит. Мы никогда не узнаем, что все, что мы делаем как люди, - это только щиты, и мы позволяем им господствовать и попирать нашу жизнь. Фактически, я должен сказать, что для человечества то, что делают люди, более важно и значимо, чем сам мир.
- Что ты называешь миром?
- Мир - это все, что заключено здесь, - сказал он и топнул по земле, - Жизнь, смерть, люди, союзники и все остальное, что окружает нас. Мир непостижим. Мы никогда не сможем понять его. Мы никогда не разгадаем его секретов. Поэтому мы должны принимать его таким, как он есть - абсолютной тайной! Обычный человек не делает этого. Мир никогда не является загадкой для него, и когда он приближается к старости, он убеждается, что он не имеет больше ничего, для чего жить. Старик не исчерпал мира. Он исчерпал только то, что делают люди. В своем глупом заблуждении он верит, что мир не имеет больше загадок для него. Вот ужасная цена, которую приходится платить за наши щиты. Воин осознает эту путаницу и учится относится к вещам правильно. Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть более важными, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, - как к бесконечной глупости.
Глава 15
Я начал упражняться в «слушании звуков мира». Дон Хуан велел мне практиковать это в течение двух месяцев. Слушать и не смотреть было мучительно трудно, но куда более тяжелым делом оказалась борьба с внутренним разговором. Тем не менее, к концу второго месяца я научился его останавливать, правда, на короткие промежутки времени, а также обращать внимание на звуки.
Я приехал к дону Хуану в 9 утра, 10 ноября 1969 года.
- Прямо сейчас и отправимся в дорогу, - сказал он.
Я немного отдохнул, и мы поехали на восток - к горам. Оставив машину на попечении одного из его друзей, жившего неподалеку, мы пешком отправились в горы. Дон Хуан положил в рюкзак галеты и несколько сладких булочек для меня, так, чтобы еды хватило на пару дней. Я спросил, не взять ли еще чего-нибудь из продуктов, но он отрицательно покачал головой.
Всю первую половину дня мы шли. День выдался очень теплый. У нас была только одна фляжка воды, из которой пил в основном я. Дон Хуан только дважды немного глотнул. Когда вода закончилась, он сказал, что здесь смело можно пить прямо из ручьев, постоянно попадавшихся на пути, и посмеялся над моими сомнениями, отбросить которые вскоре меня заставила жажда.
После полудня мы остановились в небольшой долине у подножия холмов, покрытых сочной зеленью. За ними, на востоке, на фоне облачного неба возвышались силуэты высоких гор.
- Ты можешь записывать все наши разговоры и все свои впечатления, но никогда не должен упоминать места, где мы находимся, - сказал дон Хуан.
Мы немного отдохнули, а потом он достал из-за пазухи сверток и показал мне свою трубку. Набив ее курительной смесью, он спичкой зажег сухую хворостинку, которую засунул в трубку. Трубку он протянул мне. Раскурить ее без уголька оказалось достаточно сложно, и нам пришлось не один раз поджигать палочки, прежде чем смесь разгорелась.
Когда я докурил, он сказал, что мы пришли сюда выяснить, на какую дичь мне предстоит охотиться. Очень внятно он три или четыре раза повторил, что главная моя задача - найти дыры. Дон Хуан так и говорил - «дыры», и даже особо выделял это слово. Он сказал, что в таких «дырах» маг может найти самые разные послания, указания и инструкции.
Я хотел спросить, что это за дыры, но дон Хуан, как бы предугадав мой вопрос, объяснил, что их невозможно описать, так как они относятся уже к области видения. Несколько раз он повторил, что все внимание нужно сосредоточить на звуках и постараться отыскать дыры между ними. Он сказал, что четыре раза сыграет на своей духоловке. Моей задачей было воспользоваться этими жуткими звуками для того, чтобы добраться до приглашавшего меня союзника. Если это мне удастся, я получу от него очень важное для меня послание. Дон Хуан сказал, что я должен быть в абсолютной готовности, поскольку неизвестно, как появится союзник на этот раз.
Я внимательно слушал, сидя возле каменного склона холма и прислонившись к нему спиной. Чувствовалось легкое онемение. Дон Хуан напомнил, что закрывать глаза нельзя. Начав прислушиваться, я смог различить пение птиц, шум ветра в листве, жужжание насекомых. Сосредоточиваясь на каждой из этих категорий звуков, я различил четыре типа птичьего пения. Можно было различить шум ветра, дующего с различной скоростью, большой и маленькой, и шелест трех типов листьев. Жужжание насекомых просто поражало. Их было так много, что я не мог их ни сосчитать, ни точно различить.
Я погрузился в странный мир звука. Такого со мной еще никогда не было. Я начал медленно сползать вправо. Дон Хуан сделал было движение, чтобы не дать мне упасть, но я опередил его, выпрямившись самостоятельно. Дон Хуан передвинул меня, усадив так, чтобы спина устойчиво покоилась во впадине скалы, вымел мелкие камни у меня из-под ног и аккуратно прислонил к скале мою голову.
Затем он велел смотреть на юго-восточные горы. Я зафиксировал взгляд на далеких горах, но он поправил меня, сказав, что нужно смотреть не на них и не фиксировать взгляд, а переводить его от точки к точке, как бы осматривая возвышающиеся напротив холмы и растительность на их склонах. Вновь и вновь он повторял, что внимание должно быть сосредоточено на слуховом восприятии.
Опять на первый план вышел мир звуков. Причем не то чтобы я намеренно их слушал, скорее они сами заставляли меня вслушиваться в них. Ветер шуршал листьями. Он пришел откуда-то с большой высоты и обрушился в долину, где мы сидели. Падая, он сначала пробежал по листве высоких деревьев. Они издавали интересный звук. Я бы сказал, что это был богатый, сочный дребезжащий звук. Потом он ударил кусты, и их листья зазвучали подобно множеству каких-то маленьких живых существ. Звук был почти мелодичным, сильно поглощающим и крайне требовательным; он, казалось, был способен заглушить все остальное. Я нашел его неприятным и почувствовал смущение, потому что мне пришло в голову, что я сам похож на этот шорох кустов, докучливый и требовательный. Звук был настолько похож на меня, что я ненавидел его. И, наконец, ветер прокатывался по земле, издавая звук, мало похожий на шорох. Скорее, это было что-то вроде свиста, почти гудения или минорного жужжания. Вслушиваясь в шум ветра, я понял, что в нем одновременно смешиваются звуки всех трех типов. Было интересно, как мне удалось их разделить. Но тут я начал различать
пение птиц и жужжание насекомых. Это выглядело так, словно ранее кроме звуков ветра больше ничего не существовало, а затем в поле моего осознания ворвался мощный поток всех остальных звуков. Хотя, по логике вещей, эти звуки никуда не девались и тогда, когда я слышал один лишь ветер.
Пересчитать все птичьи посвисты и жужжания насекомых я не мог, однако был абсолютно уверен, что слышу каждый отдельный звук. Все вместе они создавали крайне необычный порядок. Я действительно не мог бы найти более подходящего слова для описания этого, чем «порядок». Это был порядок звуков, имеющий структуру: звуки возникали в строго определенной последовательности.
Затем я услышал ни на что не похожий продолжительный вой. От него меня бросило в дрожь. На какое-то время все другие звуки умолкли, и долина погрузилась в мертвое молчание. Когда реверберация этого воя достигла внешних границ долины и растаяла, звуки появились вновь. Я снова уловил структуру и внимательно в нее вслушался. Спустя мгновение мне стало ясно, что имел в виду дон Хуан, говоря о дырах между звуками. В шумовой структуре звуки были отделены друг от друга паузами! Например, особые посвисты птиц следовали через строго определенные интервалы. То же самое можно было сказать обо всех без исключения воспринимаемых мною звуках. Шорох листьев служил чем-то вроде связующего клея, придававшего всей структуре характер однородного шума. Но главным было то, что продолжительность каждого звука являлась единицей в общей шумовой структуре.
Таким образом, промежутки или паузы между звуками, когда я обращал на них внимание, оказывались дырами в ней.
Снова раздался пронзительный вой духоловки дона Хуана. Я не почувствовал толчка, но звуки опять смолкли, и я воспринял их перерыв как очень большую дыру. В это мгновение внимание сместилось от слуха к зрению. Я смотрел на гряду низких холмов, покрытых сочной зеленой растительностью. В силуэте гряды был разрыв, как раз в том месте, на которое я смотрел. Он воспринимался как дыра в одном из холмов. Это был промежуток между холмами, сквозь который мне был виден темно-серый цвет далеких гор. В течение короткого промежутка времени я не понимал, что это такое. Казалось, что просвет, на который я смотрю, - это «дыра» между звуками. Затем звуки появились вновь, но визуальное изображение дыры осталось. Спустя мгновение я с еще большей ясностью начал осознавать шумовую структуру и расстановку в ней пауз. Сознание обрело способность четко различать и выделять каждый отдельный звук из огромного их количества. Я мог проследить за возникновением и исчезновением каждого звука, и все паузы, таким образом, воспринимались как вполне определенные дыры. В какой-то момент паузы как бы кристаллизовались, образовав в
моем сознании некое подобие жесткой решетчатой структуры. Я не видел ее и не слышал. Я ощущал ее какой-то непонятной частью своего существа.
Дон Хуан опять заиграл на своей струне, и вновь звуки смолкли, образовав гигантскую звуковую дыру. Однако на этот раз пауза в шумовой структуре смешались с дырой в холмах, на которую я смотрел. Эти две дыры наложились друг на друга. Эффект наложения сохранялся достаточно долго. Я успел «увидеть-услышать» совпадение их контуров. Снова восстановился шум, и структура пауз превратилась в необычайную и почти визуально воспринимаемую картину. Я начал видеть, как звуки образуют структуры и как структуры всех звуков накладываются на окружающий пейзаж. Тем же способом, как и ранее, я воспринял наложение друг на друга двух больших дыр. Я не смотрел и не слушал так, как привык это делать. Мое восприятие принципиально отличалось и от слухового, и от зрительного, но сочетало в себе свойства обоих. Внимание почему-то было сосредоточено на огромной дыре в холмах. Я чувствовал, что одновременно вижу и слышу ее. В ней было что-то притягательное, даже соблазнительное. Она доминировала в поле моего восприятия, и каждая отдельная звуковая структура, совмещенная с характеристикой пейзажа, каким-то образом от нее
зависела.
Еще раз я услышал жуткий вопль духоловки дона Хуана. Все остальные звуки смолкли, две большие дыры как бы начали светиться, и через мгновение я увидел вспаханное поле. Союзник стоял на том же месте, где я видел его впервые. Вся сцена выглядела очень четкой. Союзника я видел так хорошо, словно до него было метров сорок-сорок пять. Но лица видно не было - по-прежнему мешала шляпа. Потом он пошел ко мне, медленно поднимая голову. Вот уже почти все лицо союзника открылось мне, я был в ужасе и знал, что должен непременно его остановить. Странная волна прокатилась по телу, я почувствовал, как излучается «сила». Я хотел повернуть голову в сторону, чтобы прервать видение, но не смог. В этот критический момент меня осенила одна мысль. Я понял, что имел в виду дон Хуан, говоря о частицах пути сердца как о щитах. В моей жизни было что-то, что я хотел сделать, что-то очень поглощающее и увлекательное, что наполняло меня огромной радостью и покоем. Я знал, что союзнику не под силу меня одолеть. Без всякого труда я повернул голову, прежде чем все его лицо открылось мне полностью.
И тогда вновь стали слышны все звуки, которые вдруг стали громкими и пронзительными, словно обозлились на меня. Утратив структурность, они превратились в аморфный сгусток острых воплей, причинявших мне боль. От их давления в ушах зазвенело. Ощущение было таким, будто голова вот-вот разорвется на куски. Я встал и закрыл ладонями уши.
Дон Хуан помог мне дойти до ручья, заставил раздеться, лечь, и «вкатил» в него. Я лежал в почти пересохшем русле, а он черпал моей шляпой воду и обливал меня.
Давление в ушах быстро упало. На «отмывку» меня ушло всего несколько минут. Осмотрев меня, дон Хуан одобрительно кивнул и сказал, что я сделался «твердым» почти сразу.
Я оделся, и он велел мне сесть на прежнее место. Я чувствовал необыкновенный подъем. Сознание работало ясно и четко.
Дона Хуана интересовали все подробности моего видения. Он сказал, что маги используют звуковые дыры для получения особой информации. Через эти дыры союзник мага открывает ему очень сложные вещи. Подробнее говорить о дырах дон Хуан отказался. Попытку задавать вопросы на эту тему он немедленно пресек, сказав, что, пока у меня нет собственного союзника, такая информация мне только навредит.
- Для мага все наполнено смыслом, - сказал он. - В звуках, как и во всем окружающем, имеются дыры. Обычный человек не замечает их из-за низкой скорости восприятия. Поэтому он идет по жизни, не имея защиты. Черви, птицы, деревья, все существа могут рассказывать нам удивительные, невообразимые вещи. От нас требуется только быстрота, достаточная, чтобы ухватить их послания. Дым может дать нам такую ухватывающую скорость. Но для этого нам нужно состоять в хороших отношениях со всеми живыми существами. Именно поэтому мы должны беседовать с растениями, которых собираемся убить, и просить прощения за причиняемый им вред. Это касается и животных, на которых мы охотимся. Мы всегда должны брать ровно столько, сколько нам нужно. Иначе убитые нами растения, животные и черви обернутся против нас и станут причиной наших болезней и несчастий. Понимая это, воин старается их успокоить. Поэтому, когда он заглядывает в дыры, и деревья, и птицы, и черви посылают ему нужные сообщения.
Но сейчас все это не так уж важно. Существенно лишь то, что ты видел союзника. Это и есть твоя дичь! Я говорил тебе, что мы отправляемся на охоту. На кого - я не знал, но предполагал, что на какого-то зверя. Я решил, что ты должен увидеть зверя, на которого мы будем охотиться. Я в свое время увидел вепря, и поэтому моя духоловка - вепрь.
- Ты хочешь сказать, что она сделана из дикого кабана?
- Нет. В жизни мага нет ничего сделанного из чего-либо другого. Если что-то и является чем-то, то это сама вещь. Если бы ты знал диких кабанов, ты бы понял, что мой ловец духов один из них.
- Почему мы пришли сюда охотиться?
- Союзник показывал тебе духоловку, которую вытащил из своей сумки. Тебе нужна духоловка, если ты собираешься его вызвать.
- Что представляет из себя духоловка?
- Это волокно. С ее помощью я могу вызвать союзников, в том числе - своего собственного, или духов источников, рек, гор. Моя духоловка - вепрь, поэтому она и звучит подобно ему. С тобой я использовал ее дважды, когда вызывал духа источника тебе помочь. И он являлся, так же, как явился сегодня союзник. Но ты не видел его, потому что тебе не хватало скорости. Однако в тот день, когда ты лежал на камне в водном каньоне, ты знал, что дух был почти на тебе, хотя и не видел его. Такого рода духи являются помощниками. Но управлять ими сложно, и в каком-то смысле они очень опасны. Чтобы держать их в подчинении, нужно иметь безупречную волю.
- На что они похожи?
- Каждый человек воспринимает их по-своему. Впрочем, как и союзников. Видишь, тебе, например, союзник является в образе человека, которого ты когда-то знал или всегда будешь почти узнавать. Такова склонность твоей натуры. Тебе свойственна таинственность. В этом я на тебя не похож, поэтому союзник является мне в образе чего-то вполне определенного.
Духи источников соответствуют особым местам. С тем, которого я призывал тебе на помощь, я хорошо знаком лично. Он обитает в том каньоне. Когда я в тот раз его вызывал, ты был недостаточно силен, и он обошелся с тобой довольно сурово. Это не было его намерением - у них вообще не бывает намерений, - просто ты лежал там и был слаб, слабее, чем я предполагал. В другой раз, в оросительной канаве, он чуть не убил тебя. Тогда, когда ты начал светиться зеленым светом. Он застал тебя врасплох, и ты едва не поддался. В таких случаях дух всегда возвращается за своей жертвой. Так что, я уверен, ты с ним еще встретишься. К сожалению, после использования дымка тебе нужна вода, чтобы снова стать «твердым». Это ставит тебя в трудное положение. Если ты не воспользуешься водой, то, вероятно, умрешь, а если воспользуешься, то тебя захватит дух.
- Но в других местах мне можно пользоваться водой?
- Это не имеет значения. Пока у тебя нет духоловки, дух источника, обитающий возле моего дома, может достать тебя где угодно. Поэтому союзник и показывал тебе духоловку. Она тебе необходима - вот что он имел в виду. Он намотал ее себе на левую руку и пошел к тебе после того, как указал на водный каньон? Сегодня он снова собирался показать тебе духоловку. Но ты прервал видение и поступил мудро - союзник двигался слишком быстро для твоей силы, и столкновение с ним имело бы для тебя очень серьезные последствия.
- Ну, хорошо, а где же мне теперь взять духоловку?
- По-видимому, союзник собирался сам дать ее тебе.
- Каким образом?
- Откуда я знаю? Тебе придется сходить к нему. Он уже сказал, где ее искать.
- Где же?
- На тех холмах, где ты видел дыру.
- Я что, должен найти самого союзника?
- Нет. Но он уже приветствует тебя. Дымок открыл тебе путь к нему. Позже ты встретишься с ним самим. Лицом к лицу. Но это случится только после того, когда ты хорошо с ним познакомишься.
Глава 16
Вечером 15 декабря 1969 года мы опять пришли в ту же долину. Пока мы пробирались сквозь кустарник, дон Хуан то и дело повторял, что направления и ориентиры имеют решающее значение в той задаче, которую мне предстоит выполнить.
- Ты должен определить верное направление сразу после того, как поднимешься на вершину холма, - сказал он, - И тут же повернуться в этом направлении лицом.
Он указал на юго-восток;
- Запомни, это - твое направление, и ты всегда должен находиться к нему лицом, особенно когда у тебя трудности.
Мы остановились у подножия холмов, в которых была дыра. Дон Хуан указал мне, где сесть. Сам он сел рядом и подробно меня проинструктировал. Он сказал, что, как только я достигну вершины холма, я должен вытянуть перед собой правую руку, повернув ее ладонью к земле и растопырив прямые пальцы. Большой палец, однако, должен быть прижат к ладони. Потом нужно повернуть голову на север и согнуть руку перед грудью, так, чтобы кисть тоже указывала на север, и танцевать, поставив левую ступню позади правой и ударяя ее носком по земле. Дон Хуан сказал, что когда в левой ноге появится ощущение поднимающегося тепла, нужно медленно взмахнуть рукой с севера на юг и обратно.
- Над какой-то точкой ладонь почувствует тепло. Направление на эту точку будет направлением, в котором следует повернуться лицом, а сама эта точка обозначает место, на которое тебе необходимо сесть, - объяснил он. - Восточное и юго-восточное направления означают, что результат будет исключительно удачным. Север означает, что тебе здорово достанется, но есть шанс повернуть ход событий в свою пользу. Юг - плохо, он означает тяжелую борьбу.
В первый раз тебе придется сделать взмаха три-четыре. Впоследствии, когда движение будет как следует отработано, ты с первого взмаха сможешь определить - будет рука нагреваться или нет.
Найдя место, над которым нагревается рука, сядешь на него. Это - твоя первая точка. Если окажется, что ты сидишь лицом на север или на юг, хорошенько подумай, достаточно ли ты силен, чтобы продолжать. Если сомневаешься в себе - вставай и уходи, потому что при отсутствии уверенности продолжать бессмысленно. Если решишь остаться - расчисти место для костра в полутора метрах от себя. Это место должно находиться от тебя строго в том направлении, куда обращено твое лицо. Потом собери весь хворост между первой точкой и расчищенным местом и разведи на нем огонь. Место для костра - твоя вторая точка. Сидя в первой точке, смотри на огонь. Рано или поздно дух придет, и ты увидишь его.
Если, сделав четыре взмаха, ты не почувствуешь тепла, медленно махни с севера на юг, а потом повернись кругом и махни на запад. Если рука начнет нагреваться в любой точке западного сектора - бросай все и беги со всех ног вниз, в долину и, что бы ты ни слышал и ни чувствовал сзади, не оборачивайся. Как только достигнешь ровного места - падай, независимо от того, насколько ты напуган. Ни в коем случае не продолжай бежать - падай сразу же, сними куртку, скомкай ее и прижми к животу. Подтяни ноги к себе и лежи, свернувшись калачиком. Руками крепко обхвати ноги, ладонями закрой глаза. Так лежи до утра. Если ты точно выполнишь мои указания, все будет хорошо, и ты выберешься из этой переделки без единой царапины.
Если же ты вдруг почувствуешь, что не успеваешь добежать до ровного места, - падай сразу же. Тогда тебе придется очень туго. На тебя нападут, но если ты будешь лежать тихо и спокойно, не шевелясь и не оглядываясь, то и в этой переделке останешься цел.
Если рука не начнет нагреваться и в западном секторе - тоже беги что есть духу, но на восток. Беги, пока хватает дыхания. Когда почувствуешь, что дальше бежать не в силах, остановись и в этой точке повтори все с самого начала. Ты должен бежать на восток, останавливаясь и выполняя весь набор манипуляций, до тех пор, пока не найдешь место, в котором рука будет нагреваться.
Дон Хуан заставил меня несколько раз повторить все его инструкции, пока я их досконально не запомнил. После этого мы долго сидели молча. Пару раз я порывался заговорить, но он повелительным жестом приказывал молчать.
Темнело. Дон Хуан все так же молча встал и начал взбираться на холм. Я последовал за ним.
Наверху я сделал все так, как он сказал. Дон Хуан стоял рядом и внимательно следил за мной. Я специально делал все очень медленно и аккуратно, пытаясь почувствовать малейшее изменение температуры. Но ничего не ощущал. Было уже довольно темно, но я все же мог бежать на восток, не цепляясь за низкий кустарник. Совсем запыхавшись, я остановился. Далеко отбежать от первого места не удалось - я очень устал и чувствовал огромное напряжение. Предплечья и голени болели.
Я вновь повторил все движения. Безрезультатно. Тогда я опять побежал на восток. Так повторялось дважды. На третий раз, когда я махал рукой, ладонь сильно нагрелась над точкой, лежавшей к востоку от меня. Меня поразило, насколько ощутимым было изменение температуры. Я сел, подождал дона Хуана и сказал ему, что почувствовал тепло. Он велел продолжать и развести костер. Сам он сел слева в метре от меня.
Языки огня танцевали, рисуя странные фантастические силуэты. Иногда пламя вдруг становилось радужным, иногда - голубоватым, а иногда - ослепительно белым. Я объяснял себе такое необычное поведение огня особым химическим составом хвороста, который собрал для костра. Другой необычной чертой костра были его искры. Каждый раз, когда я подкладывал хворост, это вызывало огромные искры. Они казались мне теннисными мячами, взрывавшимися в воздухе.
Я пристально смотрел на огонь, считая, что именно это имел в виду дон Хуан. У меня закружилась голова. Дон Хуан дал мне свою тыквенную фляжку и велел выпить воды. Вода расслабила и приятно освежила меня.
Дон Хуан наклонился ко мне и прошептал, что не нужно так пристально смотреть на огонь. Я должен просто смотреть в этом направлении. После часа наблюдения я сильно замерз и почувствовал сырость. Неожиданно, когда я собрался наклониться, чтобы в очередной раз собрать хворост, что-то напоминающее мотылька метнулось справа налево между мной и огнем. Я немедленно выпрямился и взглянул на дона Хуана. Тот движением подбородка велел мне смотреть в сторону огня. Через мгновение эта же тень мелькнула в обратном направлении.
Дон Хуан поспешно вскочил и начал засыпать костер землей, пока полностью не сбил пламя. Он делал все очень быстро. Я успел только пододвинуться, чтобы помочь ему, как огня уже не было. Он затоптал тлеющие ветки и чуть ли не силой потащил меня вниз, а потом - прочь из долины. Он шел очень быстро, не оборачиваясь и не позволяя мне говорить.
Через несколько часов мы добрались до места стоянки машины. Я спросил, что это было. Дон Хуан только мотнул головой, и мы молча уехали.
Как только мы подъехали к дому, он сразу же вошел внутрь, жестом запретив мне разговаривать.
Дон Хуан сидел во дворе за домом и, похоже, ожидал, когда я проснусь. Как только я вышел из дома, он заговорил. Мне он сказал, что тень, которую я видел прошлой ночью, была духом, силой, обитающей в том месте. Он сказал, что это существо совершенно бесполезно.
- Оно просто существует в том месте, но не владеет секретами силы, так что оставаться там было бессмысленно. Ты бы всю ночь так и просидел, глядя, как перед глазами мельтешит тень. Однако есть существа, которые могут поделиться секретами силы. Если, конечно, тебе повезет с ними встретиться.
Мы позавтракали и молча сидели перед домом. Неожиданно дон Хуан заговорил:
- Существует три типа существ. Существа первого типа совершенно бесполезны, они ничего не могут дать, потому что ничего не имеют. Существа второго типа - устрашающие, эти способны только пугать. И третьего типа - владеющие дарами. Вчерашнее существо относилось к первому типу, оно безмолвно, у него ничего нет, это - всего лишь тень. Правда, в большинстве случаев с безмолвными силами связаны существа второго типа - отвратительные духи, которые вечно болтаются в местах, где обитают безмолвные. Поэтому я и решил, что оттуда нужно поскорее убраться. Эти мерзкие существа обычно увязываются за людьми, забираются в их дома и делают жизнь невыносимой. Я знаю несколько случаев, когда людям приходилось из-за них покидать свои жилища.
Впрочем, всегда находятся люди, полагающие, что из существ этого типа можно извлечь какую-то выгоду, но само по себе то, что в доме живет дух, еще ничего не значит.
Люди могут приманивать его или наблюдать за ним, полагая, что он может открыть им тайны, однако в итоге ничего кроме испуга они не получат. Я знал людей, которые, меняясь по очереди, наблюдали за одним из таких существ, последовавшим за ними в их дом. Они наблюдали за ним несколько месяцев. В конце концов кому-то со стороны необходимо было вмешаться и вытащить их из этого дома. Они очень ослабли и постепенно сходили на нет. Поэтому единственной мудрой вещью при встрече с этими мерзкими духами является забыть о них и оставить их в покое.
Я спросил, как заманивают духов. Дон Хуан ответил, что сначала люди пытаются найти наиболее вероятные места появления духа, а потом раскладывают на его пути оружие, в надежде, что дух до него дотронется. Духи любят оружие и прочие военные принадлежности. Любой предмет, которого коснулся дух, непременно становится предметом силы. Однако существа отвратительного типа никогда ничего не трогают, а только производят иллюзию шума.
Я спросил, каким образом такие духи могут пугать людей. Он ответил, что чаще всего они появляются в образе темной тени человекоподобной формы, которая бродит по дому, производя жуткий стук или бормоча разными голосами. Бывают еще темные тени, неожиданно выскакивающие из углов.
Дон Хуан сказал, что духи третьего типа - это и есть настоящие союзники. Они одаривают тайнами. Обитают они в безлюдных труднодоступных местах. Тому, кто хочет встретится с таким существом, приходится далеко путешествовать и идти в одиночку. Находясь в одиночестве в подобном месте, человек должен выполнить все необходимые действия. Если, сидя перед огнем, он увидит промелькнувшую тень, ему следует сразу же уходить. Однако в случае других проявлений, таких, например, как сильный ветер, который задувает огонь и не дает его зажечь не менее четырех раз подряд, или падение ветки, отломавшейся от ближайшего дерева, необходимо остаться. Нужно только убедиться в том, что это действительно отломалась ветка, а не просто раздался подобный звук.
Также необходимо обращать внимание на перекатывающиеся камни, мелкие камушки, падающие в костер, а также любой устойчивый непрерывный шум. Нужно идти в том направлении, где произошло подобное явление, до тех пор, пока дух не явится сам.
Существа третьего типа испытывают воина и действуют при этом по-разному. Скажем, союзник может вырасти перед человеком как из-под земли, приняв невообразимо жуткий вид, может схватить в темноте сзади и, не давая пошевелиться, продержать несколько часов. Может опрокинуть на него дерево. Дон Хуан сказал, что силы эти по-настоящему опасны. И хотя они сами не могут убить человека, им вполне под силу до смерти его испугать, сделать так, чтобы что-то тяжелое рухнуло ему на голову; или, выскочив перед самым его носом, заставить от неожиданности оступиться и сорваться с обрыва.
Он сказал, что если мне придется когда-нибудь столкнуться с таким существом при неблагоприятных обстоятельствах, ни в коем случае нельзя бороться, потому что тогда я наверняка погибну. Оно похитит мою душу. Поэтому нужно броситься на землю и терпеть до утра.
- Встречаясь с союзником - владельцем тайн, - говорил дон Хуан, - нужно собрать в кулак все свое мужество и схватить его прежде, чем он схватит тебя, или начать его преследовать раньше, чем он погонится за тобой. Преследование должно быть неотступным. Затем будет схватка. Нужно бороться с духом до тех пор, пока не удастся прижать его к земле, а добившись этого, держать, пока он не отдаст тебе свою силу.
Я спросил его, насколько материальны эти силы, если их можно потрогать. У меня слово «дух» всегда ассоциировалось с понятием чего-то эфемерного.
- Так не называй их духами, - ответил он. - Называй союзниками или непостижимыми силами.
Какое-то время он молчал, потом лег на спину и положил руки под голову.
Я настаивал на том, чтобы он вернулся к теме о степени материальности союзников.
- Черт возьми, да материальны они, - сказал он, помолчав. - Когда с ними борешься, они становятся твердыми. Однако это ощущение не сохраняется надолго. Эти существа рассчитывают на испуг человека, поэтому если человек, который борется с одним из них, является воином, оно быстро теряет напряжение, а ты становишься сильным. Их напряжение можно самым натуральным образом поглощать.
- Какого рода это напряжение?
- Сила, мощь, энергия[* Power] *. Когда к ним прикасаешься, они вибрируют, словно собираются тебя разорвать. Но это только видимость. Напряжение иссякает, если ты их продолжаешь держать.
- А что происходит, когда они теряют напряжение? Они что, становятся похожими на воздух?
- Нет. Они просто теряют твердость, сохраняя, тем не менее, материальность. Но она не похожа на что-либо из того, до чего ты когда-либо дотрагивался.
Вечером я сказал дону Хуану, что, скорее всего, тогда ночью я видел ночную бабочку. Он засмеялся и терпеливо объяснил, что мотыльки порхают только возле ламп. Лампы не сжигают крыльев. Огонь сжигает их сразу, как только мотыльки к нему подлетают. Кроме того, тень заслоняла собой весь костер, то есть была явно велика для мотылька. Тут я вспомнил, что тень и в самом деле на какое-то мгновение полностью закрыла костер. Однако все произошло так быстро, что я не успел обратить на это внимания. Затем он напомнил, что искры были очень большими и улетали влево, хотя ветра не было вообще. Это была правда, та ночь была на удивление тихой.
Я упустил из виду еще один момент - зеленоватое свечение в пламени. Я заметил его, когда дон Хуан велел мне смотреть на огонь после первого явления тени. Он напомнил мне и об этом. Кроме того, ему не нравилось, что я называю эту штуку тенью. Он сказал, что она, скорее, напоминала пузырь.
Спустя два дня, 17 декабря 1969 года, дон Хуан как бы между прочим заметил, что я знаю все необходимые детали и приемы, чтобы пойти в холмы самостоятельно и добыть предмет силы - духоловку. Он велел мне отправляться в одиночку, уверяя, что его общество мне только помешает.
Но когда я уже был готов отправиться, он, похоже, передумал и сказал:
- Пожалуй, ты еще недостаточно силен. Я пойду с тобой, но останусь внизу.
Когда мы пришли в небольшую долину, где я видел союзника, дон Хуан издали внимательно изучил впадину между холмами, которую я воспринял как дыру, и сказал, что нужно идти дальше, в горы. Союзник обитал в самой дальней точке местности, которая просматривалась сквозь дыру.
Я посмотрел на дыру, но смог различить только голубоватый массив далеких гор. Дон Хуан повел меня на юго-восток, и после долгого перехода мы пришли к месту, которое находилось, по его словам, «достаточно глубоко» во владениях союзника.
Был уже вечер. Мы присели на камни. Я устал и проголодался, потому что за весь день съел только несколько кукурузных лепешек. Неожиданно дон Хуан встал, посмотрел на небо и велел мне немедленно отправляться в «своем направлении», предварительно как следует запомнив место, где мы остановились, чтобы я мог вернуться обратно, куда бы ни зашел. Он сказал, что будет ждать меня здесь, хотя бы на это потребовалась вечность.
- Добывание духоловки может затянуться? - встревожено спросил я.
- Кто знает… - ответил он с загадочной улыбкой.
Я пошел на юго-восток, несколько раз оглянувшись на дона Хуана. Он очень медленно шел в противоположном направлении. Я взобрался на вершину крутого холма и еще раз оглянулся. До дона Хуана было метров двести. Он не оборачивался. Я сбежал вниз, в чашеобразное углубление между холмами, и вдруг почувствовал одиночество. Я присел и задумался над тем, что, собственно, я здесь делаю. Ищу духоловку? Какая нелепость! Я бегом вернулся на тот холм, с которого в последний раз видел дона Хуана, но его нигде не было. Я побежал вниз в том направлении, где его видел. Хотелось все бросить и уехать домой. Я очень устал и чувствовал себя ужасно глупо.
- Дон Хуан! - кричал я. - Дон Хуан!
Но его и след простыл. Я взбежал на вершину другого холма. Дона Хуана не было. Так я бегал довольно долго, но дон Хуан как сквозь землю провалился. Тогда я пошел к тому месту, где мы расстались. На миг у меня появилась иррациональная уверенность, что дон Хуан сидит там и потешается над моей непоследовательностью.
- Какого черта я здесь делаю? - громко спросил я.
Но потом понял, что мне остается только одно - продолжать. Я действительно не знал, как вернуться к машине. Дон Хуан так часто менял направление, что общей ориентации по сторонам света было явно недостаточно. Я боялся заблудиться в горах.
Я сел на землю и впервые в жизни испытал странное ощущение - вернуться к исходной точке, откуда все началось, не было никакой возможности. Дон Хуан говорил, что я всегда хочу иметь отправную точку, которую я называю началом, хотя на самом деле начала не существует. Там, в горах, я почувствовал, что он имел в виду - это выглядело так, как если бы отправной точкой всегда был я сам, как если бы дона Хуана никогда в действительности там не было, и когда я начал искать его, он стал тем, чем и был в действительности - мимолетным образом, исчезнувшим за холмом.
Я услышал мягкий шелест листьев, и меня окутал странный аромат. Ветер ощущался, как давление на глаза, своего рода осторожное жужжание. Солнце почти коснулось плотных облаков над горизонтом, похожих на ленту густо-оранжевого цвета, и исчезло за покрывалом низких туч. Спустя мгновение оно появилось под ними - малиновый шар, плывущий в тумане. Казалось, что солнце борется, стараясь добраться до клочка голубого неба, но тучи не дают ему на это времени. Потом оранжевая лента облаков и горы поглотили его окончательно.
Я лег на спину. Мир вокруг меня был настолько неподвижным и безмятежным, и в то же время настолько чужим, что я почувствовал какую-то подавленность. Плакать не хотелось, но слезы потекли сами собой. Несколько часов я лежал, не в силах подняться. Подо мной были твердые камни, в том месте, где я лежал, не было почти никакой растительности, хотя повсюду вокруг росли кусты и сочная трава. Я видел кроны высоких деревьев на холмах к юго-востоку от меня.
В конце концов стемнело. Я почувствовал себя лучше. Фактически я был почти счастлив. Для меня сумерки всегда были более взращивающими и защищающими, чем жесткий свет дня.
Я встал, взобрался на вершину небольшого холма и начал повторять движения, которым научил меня дон Хуан. Мне пришлось семь раз бегать на восток, прежде чем я почувствовал изменение температуры. Соорудив костер, я стал внимательно наблюдать, как советовал дон Хуан, обращая внимание на каждую деталь. Проходили часы. Мне стало холодно, чувствовалась усталость. Я подбросил в костер большую охапку хвороста и придвинулся к огню. Слишком напряженное бодрствование измотало меня, я начал клевать носом. Дважды я засыпал, просыпаясь только когда голова сваливалась набок. Так хотелось спать, что я больше не мог смотреть на огонь. Я выпил воды и побрызгал себе на лицо, чтобы взбодриться. Это помогло, но ненадолго. Я сделался угрюмо-раздраженным. Вся эта затея стала казаться мне идиотизмом, и я впал в состояние подавленности и какого-то иррационального разочарования. Я хотел есть, устал и был до абсурда раздражен самим собой. В конце концов, я прекратил бороться со сном, подбросил в огонь побольше хвороста и лег спать. В тот момент поиски союзника с духоловкой казались мне чем-то совершенно дурацким и абсолютно
ненужным. Так хотелось спать, что не было сил даже думать. Я уснул.
Меня разбудил громкий треск. Я лежал на правом боку, и мне почудилось, что звук раздался прямо над моим левым ухом. Мгновенно проснувшись, я сел. В левом ухе звенело, я даже немного оглох, настолько громким и близким был звук.
Судя по количеству несгоревшего хвороста, спал я недолго. Больше не было никаких звуков, но я держался настороже и сидел, подбрасывая сучья в огонь.
Я подумал, что меня, видимо, разбудил выстрел. Наверное, кто-то прятался неподалеку, собираясь меня застрелить. Мысль эта была мучительной, и меня захлестнула волна вполне рационального страха. Я был уверен, что эта земля является чьей-то собственностью, и что владелец может принять меня за вора и убить. Или, может, кто-то хочет меня убить, чтобы ограбить, не зная, что у меня ничего нет. Какое-то время я сильно беспокоился за свою безопасность. Шея и плечи напряглись. Я поднял и опустил голову. Шейные позвонки хрустнули. Я по-прежнему смотрел на огонь, но в нем не было ничего необычного. Шума тоже не было слышно.
Через некоторое время я немного расслабился и решил, что это, должно быть, проделки дона Хуана. Очень скоро я пришел к глубокому убеждению, что так оно и есть, и даже засмеялся от этой мысли. Затем на меня обрушилась лавина рациональных соображений и выводов, на этот раз приятных. Дон Хуан, видимо, догадался, что мое отношение ко всей этой затее изменится, и я не захочу оставаться в горах. Не исключено, что он, спрятавшись в укромной пещерке или в кустах, видел, как я носился по холмам, пытаясь его отыскать. Потом он следил за мной, а когда я уснул, - подошел и сломал сухую ветку над самым моим ухом. Я подбросил в огонь еще хвороста и начал как бы невзначай поглядывать по сторонам в надежде заметить дона Хуана, хотя и знал, что если уж он прячется, то отыскать его в принципе невозможно.
Все было спокойно - сверчки, ветер в листве деревьев на склонах холмов вокруг, потрескивание хвороста в огне… Летали искры, но они были самыми обычными.
Вдруг я услышал громкий треск сломанной ветки. Он донесся слева. Затаив дыхание, я прислушался. Через мгновение сломалась еще одна ветка, но уже справа.
Потом послышался слабый далекий треск ломающихся веток, словно кто-то шагал по ним, приближаясь ко мне. Моя реакция была какой-то замедленной, я не знал - слушать дальше или вставать. Пока я раздумывал, треск ломающихся веток стал доноситься отовсюду. Звуки окружили меня настолько быстро, что я едва успел вскочить на ноги и затоптать костер.
Я помчался вниз. На бегу мелькнула мысль, что там, внизу, не было ровного места. Но я продолжал бежать, вытянув руки перед собой, чтобы защитить глаза от веток. Примерно на полпути к подножию холма я вдруг почувствовал присутствие чего-то за спиной. Это что-то почти касалось меня, но определенно не было веткой. Интуитивно я чувствовал, что оно гонится за мной и явно догоняет. Я похолодел, внутри все сжалось. Я сорвал с себя куртку, скомкал ее, и рухнул на землю, подогнув нот, прижав куртку к животу и зажав ладонями глаза, как учил дон Хуан. Какое-то время я лежал так, не шевелясь, а потом обнаружил, что вокруг - мертвая тишина. Не было слышно вообще никаких звуков. Меня охватила жуткая тревога. Брюшной пресс стал твердым от напряжения и судорожно подергивался. Послышался треск. Как будто очень далекий, но, тем не менее, чрезвычайно отчетливый. Потом еще - ближе. Пауза полной тишины, и - буквально взрыв над самой моей головой. Я непроизвольно подскочил от неожиданности и чуть было не опрокинулся набок. Звук явно был громким треском сломанной пополам толстой ветки. Он раздался так близко, что я
услышал шелест листьев на ней, когда она сломалась.
Затем на меня обрушилась лавина звуков: кто-то с остервенением ломал толстенные ветки повсюду вокруг меня. Но вместо того, чтобы испытать мистический ужас, я начал хохотать. Это было совершенно неуместно, однако мне показалось, что я понял, где собака зарыта. Ряд логических умозаключений подкрепил мою уверенность. Я даже воодушевился. Разумеется, это был дон Хуан! Я был почти уверен, что вот-вот поймаю этого хитрющего старика за руку. Он бродит вокруг, ломает ветки и, зная, что я не осмелюсь поднять голову, делает все, что хочет. Я вычислил, что он должен быть один, потому что у него не было времени сходить за помощниками. На этот раз мы зашли довольно далеко в горы и за несколько дней никого не встретили. Итак, если он прячется в одиночку, то, стало быть, способен производить довольно ограниченное количество звуков. Кроме того, между звуками должны быть более-менее продолжительные паузы, так что подряд может следовать не больше двух-трех тресков. Ну и наконец - разнообразие шумов тоже должно быть ограничено возможностями одного человека. Скрючившись на земле, я думал, что все испытание -
наверняка игра, и единственный способ выйти из него с честью - эмоциональная отрешенность. Мне это даже нравилось. Я поймал себя на том, что усмехаюсь при мысли, что могу предвидеть следующий ход дона Хуана, и попытался представить себе, что стал бы делать на его месте.
Из моих интеллектуальных упражнений меня вытряхнуло громкое чмоканье. Я внимательно слушал. Вот звук повторился, причем совсем рядом. Словно какой-то зверь чавкал, когда пил воду. Еще раз, и снова совсем близко. Звук раздражал меня, потому что напоминал девочку-подростка, которая с упоением чавкает жевательной резинкой. Мне стало интересно, как дону Хуану удается издавать такой звук, но тут звук раздался справа. Сначала послышался одиночный всплеск, а потом - целый каскад чмокающих звуков, словно кто-то прошелся по грязи. Я чуть ли не кожей чувствовал это раздражающее чмоканье. На какое-то время все стихло, а потом звуки раздались опять, на этот раз - слева, и очень близко - метрах в трех, не больше. Теперь было похоже на то, что кто-то толстый и тяжелый в резиновых сапогах бегает трусцой по глубокой грязи. Я был удивлен и даже восхищен богатством звука, и не представлял себе, каким образом его можно было произвести с помощью элементарных приспособлений. Вот протопали сзади, а потом начали топать со всех сторон сразу. Казалось, вокруг меня кто-то ходит и бегает по грязи.
У меня появились вполне закономерные сомнения. В самом деле, если это - дон Хуан, то он должен носиться вокруг меня кругами с абсолютно немыслимой скоростью. Иначе было бы невозможно производить такое количество звуков и с такой частотой. Я начал было прикидывать, кого он мог подключить к этому делу, но тут интенсивность звуков возросла до такой степени, что поглотила все мое внимание. Я даже думать не мог, но это был не испуг. Меня, скорее, ошеломило странное качество звуков. Они вибрировали! Это были какие-то колебания, направленные на мой живот. Или, может быть, я воспринимал вибрацию звуков нижней частью живота.
Стоило мне это осознать, как от всей моей объективности и отрешенности не осталось и следа. Звуки нападали на мой живот! А что если это - не дон Хуан? Меня охватила паника. Я напряг живот и посильнее бедрами прижал к нему куртку.
Частота и интенсивность звуков резко возросли, словно они почуяли мою неуверенность. Вибрация стала настолько сильной, что я почувствовал - сейчас меня вырвет. Отчаянно борясь с тошнотой, я несколько раз глубоко вздохнул и запел свои пейотные песни. Меня вырвало, и чмоканье сразу же прекратилось. Стали слышны стрекот сверчков, шум ветра и далекий отрывистый лай койотов. Внезапный перерыв позволил мне немного перевести дух и разобраться в своем состоянии. Еще совсем недавно я был в отличном расположении духа, чувствовал уверенность и отрешенность. Однако вполне очевидно, что в своих попытках оценить ситуацию я потерпел досадную неудачу. Даже если бы у дона Хуана были помощники, им все равно было бы не под силу произвести звуки такой интенсивности, чтобы они могли подействовать на мой живот. Для этого нужна специальная аппаратура, которая им явно не по средствам и о которой они не имеют ни малейшего понятия. То, что со мной происходило, явно не было игрой, и объяснение типа «очередная хитрость дона Хуана» оказывалось неадекватным и грубым.
Меня скрутила судорога. Появилось непреодолимое желание выпрямиться и вытянуть ноги. Я решил переползти вправо, чтобы отодвинуть лицо от того места, где меня вырвало. Но стоило мне пошевелиться, как над самым моим левым ухом раздался очень мягкий скрип. Я застыл на месте. Скрип повторился с другой стороны. Звук был одиночным. Мне показалось, что он похож на скрип плохо смазанной двери. Я выждал, но было тихо. Тогда я решил снова попытаться. Но стоило мне шевельнуть головой, как я чуть не вскочил от неожиданности - на меня обрушился целый каскад скрипов. Они то напоминали скрип дверей, то были похожи на писк крыс или морских свинок, не были ни громкими, ни интенсивными, но в них присутствовала какая-то мягкость и предательская вкрадчивость. Каждый наплыв этих звуков вызывал у меня приступ тошноты. Наконец, они начали постепенно утихать. Поток сделался менее плотным и постепенно перешел в одиночные поскрипывания.
Вдруг над кустами послышались взмахи крыльев огромной птицы. Казалось, она кружится надо мной. Количество скрипов снова начало возрастать. То же самое произошло и со взмахами крыльев. Через некоторое время целая стая гигантских птиц махала мягкими крыльями у меня над головой. Потом и те, и другие звуки как бы слились, образовав мощную обволакивающую волну. Я чувствовал, что плыву, взвешенный в огромной пульсирующей волне. Скрипы и хлопанье были настолько ровными и плавными, что я мог чувствовать их всем телом. Хлопанье крыльев стаи птиц тянуло меня сверху вниз, тогда как пищание армии крыс толкало меня снизу и давило на все тело.
У меня уже не было никаких сомнений в том, что из-за своей дурацкой глупости я навлек на себя нечто совершенно ужасное. Я сжал зубы и, глубоко дыша, начал петь свои пейотные песни.
Так продолжалось довольно долго. Я сопротивлялся изо всех сил. Когда звуки утихли, снова наступила ничем не прерываемая тишина, в том виде, в котором я привык ее воспринимать; то есть я мог различать лишь естественные звуки насекомых и шум ветра. Период тишины оказался для меня более вредным, чем «звуковая атака» - я взялся обдумывать свое положение, и от этого запаниковал. Я знал, что погиб - у меня не было ни знаний, ни выносливости, ни сил, чтобы отразить то, что на меня обрушилось. Скрючившись над собственной блевотиной, совершенно беспомощный, я решил, что настал мой конец, и заплакал. Хотелось подумать о прожитой жизни, но я не знал, с чего начать. Ничто из того, что я сделал в своей жизни, не было достойно этого последнего решающего ударения, так что мне не о чем было думать. Это было исключительное осознание. Да, я сильно изменился с тех пор, как в последний раз испытывал подобный страх. Теперь я был более пустым. Личных чувств, которые я нес с собой, было меньше.
Как поступил бы воин, попав в мое положение? Я задавал себе этот вопрос и приходил к различным заключениям. С моим животом в области пупка было связано что-то исключительно важное. В звуках было что-то сверхъестественное - они целились в мой живот, и шутки дона Хуана были тут ни при чем.
Брюшной пресс все время оставался напряженным, хотя судорог больше не было. Я продолжал петь и глубоко дышать. По телу потекло успокаивающее тепло. Я понял, что если хочу выжить, то должен продолжать действовать так, как учил дон Хуан. В уме я повторил все его инструкции. Я точно помнил, где зашло солнце и как расположены относительно этой точки вершина холма, на которой я сидел, и место, где, скрючившись, лежал сейчас. Прикинув положение своего тела в пространстве и сориентировавшись по сторонам света, я начал переползать так, чтобы в итоге повернуться головой в «своем направлении», то есть на юго-восток. Сначала я медленно, дюйм за дюймом, повернул влево ступни, подвернув их под лодыжки. Затем, отталкиваясь ими, начал передвигать все тело. Но стоило ему немного переместиться в горизонтальной плоскости, как до моей шеи что-то дотронулось. Прикосновение было особенным, я физически ощутил его открытой задней частью шеи. Это произошло настолько быстро, что я невольно вскрикнул и замер. Напрягая мышцы живота и глубоко дыша, я снова запел пейотные песни. Через секунду прикосновение повторилось. Это
был мягкий удар или, скорее, толчок. Я съежился. Шея была открыта, и защитить ее не было возможности. Меня снова хлопнули по ней каким-то мягким, почти шелковистым предметом, на ощупь напоминавшим гигантскую кроличью лапу. Еще раз эта штука прикоснулась ко мне, а потом она начала хлопать меня по шее из стороны в сторону, пока я не заплакал. Ощущение было таким, словно стадо безмолвных, гладких и невесомых кенгуру скачет через меня, отталкиваясь от шеи ногами. Каждый раз, когда лапа касалась моей шеи, я даже слышал глухой мягкий звук. Ощущение не было болезненным, но все равно оно сводило с ума. Я знал, что если ничего не сделаю, то свихнусь, вскочу и побегу. Поэтому я снова начал переползать, чтобы развернуть тело головой на юго-восток. Хлопанье по шее усилилось и участилось. В конце концов оно достигло такого бешеного темпа, что я не выдержал и рывком развернулся. Я понятия не имел, что за этим последует, а просто пытался защититься от неотвратимого и необратимого буйного помешательства.
Как только я развернулся, похлопывание по шее прекратилось. После долгой мучительной паузы я услышал треск ломающихся в отдалении веток. Шумы больше не приближались. Казалось, они сосредоточились в определенном месте, расположенном довольно далеко от меня. Через некоторое время хруст веток слился с громким шелестом громадного количества листьев, словно сильный ветер пронесся по всему холму. Казалось, все кусты вокруг меня затрепетали. Хотя ветра не было, шелестящий звук и треск веток вызывали чувство, что весь холм был в огне. Мое тело было твердым как камень. Я сильно вспотел. Мне становилось все теплее и теплее. Я был совершенно уверен, что холм горит. Я не вскочил и не побежал только потому, что так оцепенел, что был практически парализован и даже не мог открыть глаза. В тот момент для меня имело значение только одно - вскочить и убежать от огня. В животе были ужасные спазмы, которые начали отрезать для меня поглощение воздуха. Мне стало трудно дышать. После долгой борьбы я восстановил дыхание и заметил, что шелест утих; лишь время от времени доносилось одиночное потрескивание. Звуки ломающихся
веток становились все более и более отдаленными и редкими, пока совершенно не прекратились.
Мне удалось открыть глаза. Сквозь полуприкрытые веки я взглянул на землю перед собой. Было уже светло. Долгое время я ждал, не двигаясь, а затем начал выпрямляться. Я перевернулся на спину. На востоке над холмами взошло солнце.
Только через несколько часов я смог, наконец, выпрямить ноги, встать и потащиться вниз по склону. Я пошел к месту, где меня оставил дон Хуан. До него было, по моим соображениям, километра два, не больше. К полудню я добрался до опушки леса, но пройти оставалось еще не меньше, чем полкилометра.
Я остановился. Не было, наверное, на свете силы, которая могла бы заставить меня идти дальше. Ноги подкашивались. Я подумал о горных львах и попытался взобраться на дерево, но руки не могли удержать вес тела. Я прислонился к камню и примирился с мыслью умереть здесь. Я был убежден, что стану пищей для горных львов или других хищников. У меня не было сил даже бросить камень. Я не был голоден и не хотел пить. Недавно я нашел маленький ручеек и выпил много воды, но вода не помогла мне восстановить силы. Так я и сидел там, совершенно беспомощный, и чувствовал себя больше подавленным, чем испуганным. Я настолько устал, что не заботился больше о своей судьбе и заснул.
Я проснулся от какой-то тряски. Надо мной склонился дон Хуан. Он помог мне сесть и дал воды и жидкой каши. Засмеявшись, он сказал, что я выгляжу жалко. Я попытался рассказать ему о случившемся, но он знаком велел мне замолчать и сказал, что я неправильно нашел то место, которое должен был вчера запомнить, - оно находилось отсюда примерно в сотне метров. Потом наполовину повел, наполовину понес меня вниз, сказав, что отведет к реке и выкупает в ней. По дороге он заткнул мне уши какими-то листьями, которые были у него в сумке, а затем завязал мне глаза, положив по листу на каждый глаз и примотав куском ткани. Заставив меня снять одежду, он велел мне закрыть руками глаза и уши, чтобы быть уверенным, что я ничего не смогу видеть и слышать.
Дон Хуан растер все мое тело листьями, а затем погрузил меня в реку. Река была большая и глубокая - я стоял в воде вертикально, но дна не доставал. Дон Хуан поддерживал меня за правый локоть. Сначала я не ощущал, что вода холодная, но постепенно начал замерзать, и в конце концов холод сделался невыносимым. Дон Хуан вытащил меня и обтер какими-то листьями, имевшими специфический запах. Он одел меня и повел прочь. Мы шли довольно долго, прежде чем он снял с моих глаз повязку и вытащил листья из ушей. Он спросил, хватит ли у меня сил дойти до машины. Произошла странная вещь - я чувствовал себя очень сильным. Я даже взбежал на крутой холм, чтобы доказать это.
По пути к машине я множество раз спотыкался, а он смеялся. Я заметил, что его смех действует на меня укрепляюще, и чем больше он смеялся, тем лучше я себя чувствовал.
На следующий день я рассказал дону Хуану последовательность событий, начиная с того момента, когда он оставил меня. Он все время смеялся, особенно когда я сказал, что думал, что это была одна из его хитростей.
- Ты всегда думаешь, что тебя обманывают, - сказал он. - Ты слишком веришь себе. Ты действуешь так, словно знаешь все ответы. Но ты не знаешь ничего, мой маленький друг, ничего.
В первый раз дон Хуан назвал меня «маленьким другом». Это застало меня врасплох. Он заметил это и улыбнулся. В его голосе было столько теплоты, что меня охватила глубокая печаль. Я сказал ему, что от природы беспечен и глуп и что я никогда не пойму его мира. Я чувствовал себя глубоко взволнованным. Но он был очень доволен и заявил, что я сделал все очень хорошо.
Я спросил его о смысле моего опыта.
- У него нет смысла, - ответил он. - Это могло случиться с кем угодно, особенно с человеком, просвет которого открыт, как у тебя. Это было совершенно обычным. Любой воин, который когда-либо отправлялся на поиски союзников, мог бы многое рассказать тебе о том, что они вытворяют. Тебе еще повезло - с тобой обошлись довольно мягко. Однако просвет твой открыт, и именно это заставляет тебя так нервничать. Но невозможно сделаться воином за одну ночь. Так что возвращайся домой и не возвращайся до тех пор, пока не придешь в себя и пока просвет твой не закроется.
Глава 17
Я не был в Мексике несколько месяцев. Все это время я работал над своими записками, и впервые за десять лет учение дона Хуана начало обретать для меня реальный смысл. Я почувствовал, что вынужденные длительные перерывы в обучении шли мне на пользу, давая возможность осмыслить свои находки и расположить их в порядке, соответствующем моей подготовке и моим интересам. Однако события, происшедшие за время последнего визита к дону Хуану, указали на преждевременность моего оптимизма в отношении понимания его знания.
Последняя запись в моем блокноте датирована 16 октября 1970 года. Те события стали для меня поворотными. Они ознаменовали не только окончание цикла инструкций, но и начало нового цикла, настолько сильно отличающегося от предыдущего, что я почувствовал, что в этой точке должен закончить свой репортаж.
Когда я подъехал к дому дона Хуана, он сидел на обычном своем месте у двери под рамадой. Я поставил машину в тени дерева, взял портфель и сумку с продуктами, подошел к нему и громко поздоровался. И тут выяснилось, что он не один. Незнакомый мне человек сидел за кучей дров и смотрел на меня. Дон Хуан приветливо помахал мне рукой, его гость - тоже. Судя по одежде, он был не индейцем, а мексиканцем с юго-запада: на нем были голубые джинсы, бежевая рубашка, стетсоновская шляпа и ковбойские сапоги.
Я заговорил с доном Хуаном, и затем взглянул на мексиканца. Тот улыбнулся мне. Какое-то время я пристально смотрел на него.
- Наш маленький Карлос совсем не хочет со мной разговаривать, - сказал он дону Хуану. - Только не говори мне, что он сердит на меня!
Прежде, чем я смог что-то сказать, они оба расхохотались. Только тогда я понял, что незнакомец был доном Хенаро.
- Ты не узнал меня, да? - спросил он, все еще смеясь.
Я вынужден был признаться, что его наряд сбил меня с толку.
- Что ты делаешь в этих краях, дон Хенаро?
- Он приехал насладиться горячим ветром, - сказал дон Хуан. - Не правда ли?
- Верно, - сказал дон Хенаро. - Ты не представляешь, что может сделать горячий ветер для тела такого старика, как я.
Я сел между ними.
- И что же он делает с твоим телом? - спросил я.
- Горячий ветер рассказывает моему телу исключительные вещи, - ответил дон Хенаро.
Он повернулся к дону Хуану, и глаза его заблестели.
- Не так ли?
Дон Хуан утвердительно кивнул.
Я сказал им, что сезон горячих ветров Санта Анна был худшим временем года для меня, и поэтому очень странно, что дон Хенаро приезжал искать ветер, тогда как я убегал от него.
- Карлос не переносит жары, - сказал дон Хуан дону Хенаро. - Когда становится жарко, он задыхается, как ребенок.
- За…что?
- 3а…дыхается.
- Боже мой! - сказал дон Хенаро, изображая беспокойство, и неописуемо смешным жестом выразил крайнее отчаяние.
Потом дон Хуан объяснил ему, что я так долго не приезжал из-за неприятного приключения с союзниками.
- О, так ты наконец встретил союзника! - сказал дон Хенаро.
- Кажется, да, - осторожно ответил я.
Они расхохотались. Дон Хенаро два или три раза легонько похлопал меня по спине. Я расценил этот жест как выражение сочувствия. Задержав руку на моем плече, он посмотрел мне в глаза, и я почувствовал спокойную удовлетворенность. Но это длилось лишь мгновение, а потом дон Хенаро произвел со мной какую-то невообразимую манипуляцию, и на меня вдруг навалилась такая тяжесть, будто на плечи мне взвалили валун. Ощущение было таким, словно вес его руки увеличился в десятки раз. В конце концов я не удержался и под этим грузом начал сгибаться вперед, пока не стукнулся головой о землю.
- Малютке Карлосу нужна помощь, - сказал дон Хенаро, бросив на дона Хуана заговорщицкий взгляд.
Я выпрямился и посмотрел на дона Хуана, но он глядел куда-то вдаль. Я с досадой подумал, что дон Хуан ведет себя так, словно не имеет ко мне никакого отношения. Дон Хенаро засмеялся. Похоже, что он ждал моей реакции.
Я попросил его еще разок положить руку мне на плечо, но он не захотел. Я потребовал, чтобы он хотя бы объяснил, что это было. Он усмехнулся. Я снова обратился к дону Хуану:
- Рука дона Хенаро была такой тяжелой, что чуть не раздавила меня.
- Ничего по этому поводу не могу сказать, - произнес дон Хуан в своей комической манере. - Он никогда не клал руку мне на плечо.
И они оба расхохотались.
- Что ты со мной сделал, дон Хенаро? - спросил я.
- Положил руку тебе на плечо, только и всего, - ответил он невинно.
- Положи еще раз.
Он отказался. Тут вмешался дон Хуан и попросил меня рассказать дону Хенаро о том, что со мной происходило в ту ночь в горах. Я решил, что от меня требуется подробный отчет, и принялся рассказывать с полной серьезностью. Но чем серьезнее я становился, тем сильнее они хохотали. Я даже пару раз останавливался, но они просили продолжать. Когда я закончил, дон Хуан сказал:
- Союзник придет к тебе независимо от твоих чувств, - сказал дон Хуан, когда я закончил свой отчет. - Я имею ввиду, что тебе ничего не нужно делать для того, чтобы приманить его. Ты можешь сидеть без дела или думать о женщинах и вдруг - хлоп! - кто-то похлопает тебя по плечу. Обернешься - а сзади стоит союзник.
- Что я могу сделать, если такое произойдет?
- Э-э, минуточку, - сказал дон Хенаро. - Вопрос некорректен. Надо спрашивать не о том, что ты можешь сделать, - ты не можешь сделать ничего, и это вполне очевидно, - а следует спросить: что может сделать воин?
Моргая, он повернулся ко мне, склонив голову вправо и скривив рот.
Я посмотрел на дона Хуана, пытаясь по его виду понять, шутит дон Хенаро или нет, но дон Хуан сидел с каменным выражением лица.
- Ладно, - сказал я. - Что делает в таком случае воин?
Дон Хенаро подмигнул и почмокал губами, как бы подбирая подходящее слово. Он неотрывно смотрел на меня, потирая подбородок.
- Воин делает в штаны, - произнес он с величественной невозмутимостью, доступной только индейцу.
Дон Хуан закрыл лицо руками, а дон Хенаро хлопнул ладонью по земле, и оба разразились хохотом.
- Страх есть нечто такое, с чем никогда нельзя полностью разделаться, - сказал дон Хуан, отсмеявшись. - Если воина застали врасплох в настолько жесткой ситуации, он, не задумываясь, поворачивается к союзнику спиной. Воин не может индульгировать, поэтому он не может умереть от страха. Воин позволяет союзнику прийти только тогда, когда находится в хорошей форме и готовности. Когда воин достаточно силен для схватки, он открывает свой просвет, бросается на союзника, хватает, держит его прижатым к земле и неотрывно смотрит на него столько, сколько нужно, а потом отводит глаза и отпускает союзника на все четыре стороны. Воин, дружок, он воин и есть. В любой ситуации он - мастер.
- Что будет, если слишком долго смотреть на союзника? - спросил я.
Дон Хенаро посмотрел на меня и изобразил пронзительный взгляд.
- Кто знает? - сказал дон Хуан. - Может, Хенаро расскажет тебе, что было с ним…
- Может, и расскажу, - промолвил дон Хенаро и усмехнулся.
Дон Хенаро встал, потянулся, хрустнув суставами, и вытаращил глаза, так что они округлились и стали совершенно безумными.
- Хенаро собрался пустыню встряхнуть, - продекламировал он и направился в чаппараль.
- Хенаро хочет тебе помочь, - сказал дон Хуан доверительным тоном. - Когда мы были у него, он сделал с тобой такую же штуку, и ты почти видел.
Я подумал, что речь идет об уроке у водопада, но он, оказывается, имел в виду неземной грохот, который я слышал возле дома дона Хенаро.
- Кстати, что это было? - спросил я. - Мы тогда посмеялись, но ты так ничего и не объяснил.
- Но ты так ничего и не спросил.
- Я спрашивал.
- Нет, ты спрашивал о чем угодно, только не об этом.
Во взгляде дона Хуана было обвинение.
- Это - искусство Хенаро. Кроме него, никто на такое не способен. Ты тогда почти видел.
Я сказал, что мне и в голову не приходило, что между видением и этим странными звуками может быть какая-то связь.
- А почему бы и нет? - спросил он решительно.
- Я думал, что видение связано с глазами, - сказал я.
Он посмотрел на меня так, как будто со мной было что-то не в порядке.
- Я никогда не говорил, что видение связано только с глазами, - сказал он, недоуменно покачивая головой.
- Как он это делает? - не отставал я.
- Он уже говорил тебе, - резко ответил дон Хуан.
В этот момент раздался странный грохот.
Я подскочил, а дон Хуан рассмеялся. Звук был похож на грохочущую лавину. Слушая его, я осознал довольно смешной момент - большинство моих представлений о звуках почерпнуто из кинофильмов. Грохот, который я слышал, был похож на тот звук, которым в кино сопровождается мощная лавина, когда снег со всего склона горы обрушивается в долину.
Дон Хуан схватился за бока, словно они болели от хохота. Громоподобный раскат потряс землю подо мной. Как будто катился огромный валун. Звучало это так, словно валун катился прямо на меня. Я испытал момент огромного замешательства. Мышцы напряглись, все тело приготовилось к бегству.
Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на меня. И тут я услышал самый страшный удар в своей жизни. Сила звука была необычайной, словно огромный обломок скалы рухнул прямо за домом. Все задрожало, и в этот миг я испытал крайне необычное восприятие: в течение какого-то мгновения я действительно «видел» за домом огромный валун величиной с гору. Но это не было изображением валуна, наложенным на пейзаж, окружавший дом. Не было это также и видением реального валуна. Скорее всего, это можно было описать как образ гигантского валуна, рожденный звуком. Я «видел» звук! Мое восприятие было настолько непостижимым, что я пришел в отчаяние и невыразимое замешательство. Я никогда не подозревал, что мои органы чувств способны воспринимать таким странным образом. Меня охватил рациональный страх, и я рванулся бежать, но дон Хуан схватил меня за локоть и сказал, чтобы я никуда не убегал и не вертел головой, а смотрел в том направлении, куда ушел дон Хенаро.
Последовала еще целая серия звуков, как будто несколько камней кучей свалились, стуча друг о друга. Потом все стихло. Через несколько минут дон Хенаро вернулся и сел под рамадой. Он спросил, видел ли я. Я не знал, что отвечать. Я взглянул на дона Хуана. Тот смотрел на меня.
- Я думаю, да, - сказал он и усмехнулся.
Я хотел сказать, что понятия не имею, о чем идет речь. Я был крайне разочарован и физически ощущал злость и крайнее неудобство.
- Думаю, что ему нужно побыть здесь одному, - сказал дон Хуан.
Они встали и прошли мимо меня.
- Карлос индульгирует в своем замешательстве, - громко проговорил дон Хуан.
Несколько часов я был один, и у меня было достаточно времени, чтобы поработать над своими заметками и поразмышлять над абсурдностью своего опыта. Когда я думал об этом, для меня стало очевидным, что с того момента, как я увидел дона Хенаро, сидящего под рамадой, вся ситуация приняла настроение фарса. И чем больше я об этом думал, тем очевиднее становилось: дон Хуан передал дону Хенаро «бразды правления». Это наполнило меня зловещим предчувствием.
Они вернулись в сумерках и сели рядом со мной. Придвинувшись, дон Хенаро почти на меня навалился. Его тонкое хрупкое плечо коснулось меня, и возникло то же ощущение, что и тогда, когда он положил мне на плечо ладонь. Меня согнуло под весом сокрушительного груза, и я повалился на колени дона Хуана. Он помог мне подняться и в шутку спросил, не собирался ли я вздремнуть у него на коленях.
Дон Хенаро, похоже, был обрадован. Глаза его сияли. Мне хотелось плакать. Было такое чувство, словно я зверь, которого загнали в загон.
- Я тебя пугаю, да, Карлитос? - спросил дон Хенаро с видом искренней озабоченности. - Ты похож на дикую лошадь.
- Расскажи ему какую-нибудь историю, - сказал дон Хуан. - Это единственное, от чего он успокаивается.
Они отодвинулись и сели напротив, с любопытством меня разглядывая. Глаза их мерцали в темноте подобно темным озерам. Это не были человеческие глаза, они внушали ужас. Некоторое время мы смотрели друг на друга, потом я не выдержал и отвел взгляд. Я обнаружил, что не боюсь их, и, в тоже время, их глаза пугали до такой степени, что меня начала бить дрожь. Я был в полном недоумении и чувствовал себя крайне неуютно.
После непродолжительной паузы дон Хуан потребовал, чтобы дон Хенаро рассказал мне о том, что произошло, когда он пытался переглядеть своего союзника. Дон Хенаро сидел в полутора метрах от меня. Он ничего не сказал. Я взглянул на него. Мне показалось, что его глаза раз в пять больше, чем нормальные глаза обычного человека. Они сияли и неодолимо притягивали. То, что казалось светом его глаз, доминировало над всем вокруг. Тело дона Хенаро как бы сжалось и было похоже на кошачье. Я заметил, что это кошкообразное тело шевельнулось, и испугался. Совершенно автоматически я принял «боевую позу», ритмично ударяя ладонью по лодыжке. Это случилось непроизвольно, словно всю жизнь я только тем и занимался, что отрабатывал технику магической защиты. Опомнившись, я почувствовал неловкость и взглянул на дона Хуана. Он смотрел на меня в своей обычной манере. Его глаза были добрыми, они успокаивали. Он громко засмеялся. Дон Хенаро издал звук, похожий на мурлыканье, встал и ушел в дом.
Дон Хуан объяснил, что Хенаро очень силен и не любит ходить кругами. Глазами он меня только дразнил. И снова выяснилось, что я знаю гораздо больше, чем мне кажется. Еще дон Хуан упомянул о том, что в сумерках маги очень опасны, а такие мастера, как Хенаро, могут творить невообразимые чудеса.
Несколько минут прошли в молчании. Мне стало лучше. Разговаривая с доном Хуаном, я расслабился, ко мне вернулась уверенность. Затем он сказал, что неплохо бы перекусить, потому что вскоре мы отправимся на прогулку. Дон Хенаро собирается показать мне технику того, как прятаться[* Техника прятания.] *.
Я спросил, что он имеет в виду под «техникой того, как прятаться». Он ответил, что больше не будет мне ничего объяснять, так как объяснения лишь толкают меня к индульгированию.
Мы вошли в дом. Дон Хенаро сидел в свете керосиновой лампы с набитым ртом и жевал.
После еды мы втроем направились в густой чаппараль. Дон Хуан шел рядом со мной, дон Хенаро - в нескольких метрах впереди. Ночь была довольно светлой. Несмотря на плотную облачность, лунного света было достаточно. В какой-то момент дон Хуан остановился и велел мне идти за доном Хенаро. Я заколебался. Легонько подтолкнув меня, он сказал, что все нормально, и добавил, что я всегда должен находиться в состоянии готовности и верить в собственные силы.
Я пошел за доном Хенаро. В течение двух часов я пытался его догнать, но, как ни старался, расстояние между нами не сокращалось. Его силуэт все время маячил впереди. Иногда он исчезал, словно отпрыгнув с тропы в сторону, но лишь затем, чтобы спустя мгновение вновь появиться все на том же расстоянии. Что же касается меня, то мне эта прогулка казалась бессмысленной, было непонятно, к чему это все вообще. За доном Хенаро я шел только потому, что не знал обратной дороги. Я не мог понять, что он делает, и думал, что мы идем к какому-то неизвестному мне месту в гуще чаппараля, где дон Хенаро покажет мне технику прятанья, о которой говорил дон Хуан. В какой-то момент я вдруг почувствовал, что дон Хенаро находится где-то позади меня. Я оглянулся и на некотором расстоянии заметил фигуру человека. Эффект был пугающим. Я изо всех сил вглядывался в темноту, пытаясь рассмотреть, кто там стоит. От него меня отделяло метров пятнадцать. Фигура почти сливалась с кустами, она словно бы пряталась среди теней. Логически рассуждая, я пришел к заключению, что это должен быть дон Хуан. Видимо, все это время он следовал
за нами. В то же мгновение, когда я сделал этот вывод, человек исчез. Я больше не мог различить его среди кустов.
Я пошел туда, где он стоял, но никого не нашел. Дона Хенаро тоже нигде не было видно, и, поскольку я не знал дороги, пришлось сесть на землю и ждать. Через полчаса подошли дон Хуан и дон Хенаро и позвали меня по имени. Я встал и подошел к ним.
Возвращались мы в полном молчании. Мне хотелось этого перерыва, так как я был совершенно сбит с толку. Фактически я не узнавал самого себя. Дон Хенаро делал со мной что-то такое, что удерживало меня от формулирования мыслей тем способом, к которому я привык. Это обнаружилось, когда я сидел на тропинке. Садясь, я машинально глянул на часы. После этого мышление как бы выключилось, в сознании воцарилась полная тишина. Тем не менее, это было состоянием бдительности, которое я никогда не испытывал раньше. Это было безмыслие, сравнимое с полной беззаботностью. Казалось, что мир странно уравновешен, в нем ничего нельзя было добавить или убавить.
Когда мы пришли, дон Хенаро расстелил циновку и лег спать. Мне очень хотелось обсудить с доном Хуаном сегодняшние события, но он запретил мне разговаривать.
18 ОКТЯБРЯ 1970
- Кажется, я понимаю, что Хенаро пытался со мной сделать прошлой ночью, - обратился я к дону Хуану.
Я сказал это, чтобы как-то его зацепить. Его упорное нежелание со мной разговаривать действовало на нервы.
Дон Хуан улыбнулся и покачал головой, как бы соглашаясь со мной. Но глаза его при этом насмешливо блестели.
- Ты не думаешь, что я понял, не так ли? - вынужден был спросить я.
- Я полагаю, что ты понял.… Фактически ты понял это. Ты понял, что Хенаро все время шел сзади, однако дело здесь не в понимании.
Его утверждение о том, что Хенаро все время шел сзади, меня поразило. Я попросил объяснить.
- Твой разум настроен отыскивать только одну сторону этого.
Он взял хворостинку и начал двигать ею в воздухе. Он не рисовал в пространстве, а, скорее, делал движения, похожие на движения его пальцев, когда он извлекает мусор из кучи семян. Он как бы царапал и мягко колол воздух.
Дон Хуан повернулся и взглянул на меня, но я недоуменно пожал плечами. Он придвинулся поближе и повторил движения, нарисовав на земле восемь точек. Обведя первую из них кружком, он сказал:
- Ты здесь. Все мы здесь. Это - чувство, и мы движемся отсюда сюда.
Он обвел кружком еще одну точку, расположенную непосредственно над первой. Затем он несколько раз прочертил линию, соединявшую первую точку со второй, как бы изображая оживленное движение.
- Есть, однако, еще шесть точек, с которыми человек может иметь дело. Большинство людей ничего не знают о них.
Он ткнул хворостинкой в линию на земле, соединявшую первые две точки.
- Движение между этими двумя точками ты называешь пониманием. Это то, чем ты занят всю свою жизнь. И если ты скажешь, что понимаешь мое знание, то не сделаешь ничего нового.
Потом он соединил некоторые из восьми точек между собой. Получилась вытянутая трапециевидная фигура, в которой было восемь центров с неодинаковым числом лучей.
- Каждая из оставшихся шести точек - это мир, подобно тому, как чувство и понимание являются двумя мирами для тебя.
- А почему их всего восемь? - осведомился я. - Почему не бесчисленное количество, как в окружности? Я нарисовал на земле окружность. Дон Хуан улыбнулся.
- Мне известно только восемь точек, с которыми человек может иметь дело. Наверное, на большее люди не способны. Причем я говорю «иметь дело», а не «понимать». Чувствуешь разницу?
Он сказал это таким шутовским тоном, что я засмеялся. Намек на мою манеру настаивать на точном определении слов был весьма определенным.
- Твоя проблема в том, что ты непременно хочешь все понять, а это - невозможно. Сводя все к пониманию, ты не принимаешь в расчет все свои возможности как человеческого существа. Твой камень преткновения остался нетронутым. Поэтому за все эти годы ты, по сути, так ничего и не сделал. Безусловно, тебя удалось вытряхнуть из тотальной дремоты, но этого можно было добиться и другими способами при других обстоятельствах.
После небольшой паузы дон Хуан сказал мне, что мы едем к водному каньону. Когда мы садились в машину, дон Хенаро вышел из дома и присоединился к нам. Мы проехали часть пути, а потом пешком пришли в глубокое ущелье. Дон Хуан выбрал место для отдыха в тени большого дерева. Мы сели, и он сказал:
- Ты когда-то рассказывал, как вы с приятелем сидели и смотрели на высокий клен, с которого медленно падал лист. И твой приятель сказал, что никогда больше этот лист не упадет с этого дерева. Помнишь?
Я помнил. Он сказал:
- Мы - у подножия высокого дерева. Напротив - еще деревья. Давайте посмотрим, как с верхушки вон того упадет лист.
Он кивнул головой, предлагая мне смотреть. На другой стороне каньона стояло высокое дерево. Листья на нем высохли и были желтовато-бежевыми. Еще одним кивком головы дон Хуан дал мне понять, что смотреть следует не отрываясь. Через несколько минут на самой верхушке дерева от ветки оторвался лист. Он медленно падал вниз, трижды ударившись о другие листья и ветки, прежде чем достиг земли.
- Ты видел?
- Да.
- Этот лист никогда уже больше не упадет с этого дерева, не так ли?
- Верно.
- С точки зрения твоего понимания это - неоспоримая истина. Но только с точки зрения понимания. Смотри.
Я машинально поднял глаза и увидел падающий лист. Он в точности повторил траекторию предыдущего. Казалось, я вижу телевизионный повтор. Проследив за волнообразным движением листа до того момента, как он коснулся земли, я привстал в надежде увидеть, сколько листьев лежит в месте его падения - один или два. Но густая трава не позволяла разглядеть, куда он упал. Дон Хуан засмеялся и велел мне сесть.
- Смотри, - он кивнул головой на верхушку дерева, - опять падает, и снова - тот же самый.
Третий лист падал точно так же, как и первые два.
Когда лист скрылся в траве, я уже знал, что сейчас дон Хуан опять покажет на верхушку дерева. Не дожидаясь указания, я поднял глаза. Лист падал. Я осознал, что только в первый раз видел, как лист отрывался от ветки. Или, точнее сказать, только в первый раз я видел падающий лист с того мгновения, как он оторвался от ветки. Остальные три раза он уже падал, когда я поднимал голову.
Я сказал об этом дону Хуану и попросил объяснить:
- Я не понимаю, каким образом ты заставляешь меня видеть повтор того, что уже было. Что ты со мной делаешь?
Он засмеялся и не ответил. Я настаивал на том, что он должен рассказать мне, как я мог видеть, что лист падал снова и снова, поскольку с точки зрения моего здравого смысла такого не может быть. Он ответил:
- С точки зрения моего здравого смысла - тоже. Однако ты был свидетелем того, что он падал снова и снова.
Потом он обратился к дону Хенаро:
- Что, разве не так?
Дон Хенаро не отвечал, пристально глядя на меня.
- Но это невозможно! - произнес я.
- Ты прикован! - воскликнул дон Хуан. - Ты прикован к своему здравому смыслу. Один и тот же лист падает снова и снова с одного и того же дерева только для того, чтобы ты отказался от попыток понять.
Доверительным тоном он сказал мне, что с самого начала все складывалось как нельзя более удачно, однако, как всегда, в самом конце моя мания все испортила, и я словно ослеп.
- Понимать тут нечего. Понимание - это лишь крохотная частичка. Совсем крохотная.
Дон Хенаро встал. Они с доном Хуаном обменялись быстрыми взглядами. Потом дон Хуан уставился в землю перед собой. Дон Хенаро подошел ко мне, встал напротив и начал синхронно взмахивать обеими руками - вперед-назад, вперед-назад.
- Смотри, Карлитос! - сказал он. - Смотри! Смотри! Он издал необычайно резкий свистящий звук. Звук чего-то рвущегося. В то же мгновение в животе моем возникло ощущение пустоты. Это было ужасно мучительное чувство падения, не болезненное, но очень неприятное и поглощающее. Через несколько секунд оно исчезло. Остался только странный зуд в коленях. Но на протяжении тех секунд, в течение которых я испытывал это ощущение, я пережил еще одно невероятное явление - я увидел, что дон Хенаро стоит на вершине одной из гор, до которых было никак не меньше полутора десятков километров. Это продолжалось не более нескольких секунд и случилось настолько неожиданно, что я не смог разглядеть деталей. Это была то ли фигура в рост человека на вершине горы, то ли уменьшенное изображение дона Хенаро. Я даже толком не понял, он ли это вообще. Хотя, пока длилось это видение, я был совершенно уверен, что вижу именно дона Хенаро, стоящего на вершине горы. Но в то мгновение, когда я подумал, что невозможно увидеть человека с расстояния почти в двадцать километров, видение исчезло.
Я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хенаро, но его не было.
Мое недоумение было невообразимым - вполне под стать происходящему. Я был совершенно сбит с толку.
Дон Хуан велел мне сесть на корточки и прижать колени к груди, а руки - к нижней части живота. Какое-то время мы сидели молча, а потом он сказал, что на самом деле собирается отказаться от того, чтобы объяснить мне что-либо, потому что только действуя, человек может стать магом.
Он посоветовал мне немедленно уехать, потому что Хенаро, чего доброго, еще прикончит меня своими попытками мне помочь.
- Ты изменишь направление, - сказал он, - и ты разорвешь свои цепи.
Он сказал, что нечего было понимать в действиях его и дона Хенаро, и что маги вполне способны совершать такие необыкновенные вещи.
- Хенаро и я действуем отсюда, - сказал он и указал на один из центров на своей диаграмме. - А это - не центр понимания. И все же ты знаешь, что это такое.
Я хотел сказать, что понятия не имею, о чем он говорит, но он не дал мне на это времени, встал и сделал знак следовать за ним. Он пошел необыкновенно быстро, и я, пыхтя и потея, старался не отставать от него.
Когда мы сели в машину, я огляделся в поисках дона Хенаро.
- Где он? - спросил я.
- Ты знаешь, где он, - резко ответил дон Хуан.
Прежде чем уехать, я посидел с ним, как делал это всегда. Мне непреодолимо хотелось попросить разъяснений. Как говорит дон Хуан, объяснения - это действительно мое индульгирование.
- Где дон Хенаро? - осторожно спросил я.
- Ты знаешь, где он, - сказал он. - Однако каждый раз ты терпишь неудачу вследствие своей настойчивости в понимании. Прошлой ночью, например, ты все время знал, что дон Хенаро позади тебя. Ты даже обернулся, чтобы увидеть его.
- Да нет же, вовсе я этого не знал! - запротестовал я.
Я говорил совершенно искренне. Мое сознание отказывалось принимать воздействие такого рода как «реальность». Но в то же время, после десяти лет обучения у дона Хуана, я не мог больше полагаться на свои привычные критерии «реальности». Однако все мои изыскания относительно природы реальности до сих пор оставались чисто интеллектуальными манипуляциями. Доказательством тому служили тупики, в которые своими действиями то и дело загоняли меня дон Хуан и дон Хенаро.
Дон Хуан взглянул на меня, и во взгляде его было столько печали, что я заплакал. Слезы сами катились из глаз. Впервые в жизни я ощутил всю тяжесть и обременительность здравого смысла. На меня накатила какая-то неописуемая мука. Я непроизвольно застонал и обнял его. Он быстро ударил меня костяшками пальцев по макушке. Я почувствовал, как вниз по позвоночнику пробежала волна. Это немного меня отрезвило.
- Ты слишком сильно индульгируешь, - мягко сказал он.
Эпилог
Дон Хуан медленно ходил вокруг меня, как бы раздумывая, говорить или нет. Дважды он останавливался, но, казалось, передумывал. Наконец, он остановился и сказал:
- Вернешься ты или нет - совершенно неважно. Однако теперь тебе необходимо жить как воин. Ты и раньше об этом знал. Но в твоем нынешнем положении тебе необходимо использовать нечто, на что раньше не обращал внимание. Но за это знание тебе пришлось бороться. Оно не свалилось на тебя с неба. И его не преподнесли тебе просто так. Тебе пришлось вышибать его из себя. Тем не менее, ты по-прежнему светящееся существо. И так же, как и всякий человек, ты умрешь. Когда-то я говорил тебе, что в светящемся яйце невозможно изменить ничего.
Он немного помолчал. Я знал, что он на меня смотрит, но избегал его взгляда.
- В тебе действительно не изменилось ничего, - сказал он.
notes
Примечания
1
* Benevolent (англ.) - Благожелательный, благотворительный.
2
* Здесь sensible (англ.) - Благоразумный, имеющий смысл, здравомыслящий; ощутимый, заметный. В отличии от sensorial - сенсорный, чувственный.
3
* … With all he has.
4
* «Manipulating social cues» (англ.). Сue - Намек, подсказка, указание, сигнал, титр.
5
* Техасская ковбойская шляпа.
6
* Gna - комар; (амер). мошка.
7
* I had «thought myself up».
8
Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)
9
To indudge - потакать себе, потворствовать, позволять себе удовольствие, давать себе волю (термин сохранен в связи с невозможностью точного перевода.
10
* Mean - Подлый, низкий, нечестный.
11
Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.)
12
Тo abandon oneself to - предаваться (страсти, отчаянию и т. п.). В этом абзаце лучше подходит слово «поддался», так как далее речь идет о смерти, но в других случаях «предаться» подходит больше. Проблема здесь с отсутствием соответствующего слова в русском языке.
13
* Meanings of life - Значения, мнения жизни.
14
* Worl - Кольцо листьев вокруг стебля; завиток (раковины, улитки); текст. ролик (веретена).
15
* «…you must start slowly to undo the world». To undo - уничтожать сделанное; отвязывать, развязывать; разбирать.
16
* Power
17
* Техника прятания.
|
