Бадрак Валентин, Стратегии Злых Гениев- библиотека РусЛит

Стратегии злых гениев Валентин Владимирович Бадрак
        Книга Валентина Бадрака посвящена гениям, но злым гениям, тем, кто, добившись безграничной власти над окружающими, уничтожал тысячи жизней во имя своей, зачастую тайной цели. На примерах Калигулы, Нерона и Чингисхана, Екатерины Медичи и Ивана Грозного, Григория Распутина, Сталина и Гитлера, Саддама Хусейна и бен Ладена автор рассуждает об общих негативных чертах этих деструктивных личностей, сделавших их убийцами и разрушителями, показывает, какие обстоятельства и поведенческие стратегии помогли им стать вершителями истории и собственных судеб, но не позволили их причислить к великим творцам. А кроме того, новая книга В.Бадрака предлагает читателю задуматься над словами Сенеки: "В каждом человеке есть бог и зверь, скованные вместе".
        Валентин Бадрак
        Стратегии злых гениев. Антология деструктивных мотиваций
        В каждом человеке есть бог и зверь, скованные вместе.
        Сенека
        С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше он стремится вверх, к свету, тем глубже уходят корни его в землю, вниз, в мрак и глубину - ко злу.
        Фридрих Ницше
        Вместо вступления. В поисках границы нормального
        Однажды во время посещения генуэзской крепости на Крымском полуострове меня несказанно поразил мальчик лет восьми, который попросил разрешения родителей поучаствовать в театрализованной игре рыцарей и… «отрубить» голову своей младшей сестричке. Я задумался над тем, что на самом деле послужило побудительным моментом для этого мальчика, видевшего рыцарей лишь по телевизору, заставив бессознательно помышлять об убийстве ближнего. Возможно, определенным импульсом стало скопление негативной энергии в этом месте, где когда-то сражались воинственные и неведающие страха люди и проливалась кровь тех, кто видел смысл жизни исключительно в завоевании пространства и его последующей защите. Может быть, пестрые рыцарские одежды и завораживающее бряцание доспехов пробудило в маленьком человеке далекий «зов предков» и стимулировало вулканический «прорыв» внутреннего деструктивного. А может, к этому подталкивали мальчика действия его родителей, которые под цивилизованной моделью поведения тщательно скрывали то, что всегда было заложено, так сказать, генетически запрограммировано в каждом из нас и что тянет нас
назад, в прошлое, заставляя чувствовать себя суровым и беспощадным животным, борющимся за лучший кусок и за место под солнцем. Тем более что даже среди животных человек выделяется своей агрессивностью.
        Вспомним хотя бы законы волчьей стаи: подчинившийся остается в живых. А вот человек так поступал далеко не всегда и уничтожал побежденных. Да и в большинстве случаев хищник убивает только для того, чтобы добыть себе пропитание, чего не скажешь о людях.
        Логична, конструктивна ли вообще природа поступков человека, является ли она следствием его воли и истинных желаний, или мотивация его поведения формируется иными факторами? Не являются ли поведение и поступки людей, воспринимаемые и интерпретируемые как деструктивные, поведением и поступками, свойственными человеческой природе, неискоренимыми и неистребимыми и лишь ограничиваемыми моралью и государством - силой более могучей, чем та, что дремлет внутри каждого из нас? И если это так, то почему только человек представляет собой «род массовых убийц»? «Собственно человеческое и индивидуальное составляет лишь самый верхний слой коллективного бессознательного, который, уходя вниз, достигает уровня животного», - считал Карл Густав Юнг. Но на поверку «человеческое» оказалось даже ниже «животного» (опять вспомним стаю волков). Так в чем же коренится причина этого явления? Это остается, пожалуй, наиболее сложным вопросом для самых дерзких умов современной цивилизации.
        Впрочем, нельзя не заметить: хотя в каждом человеке есть деструктивное, люди проявляют его по-разному или могут не проявлять вообще. Кто-то пытается бороться с омерзительными инстинктами в себе с помощью любви, религии, высоких идей. Кто-то живет в рамках определенных государством законов и чрезвычайно чуток к общественному мнению. Но кто-то позволяет демонам выйти наружу. И некоторым из таких людей удается завоевать признание, превратиться в «злых гениев» или вечных демонов. Именно в силу того, что известные деструктивные личности порой оказываются поразительно популярными в массах и неоднозначно оцениваются историей, этому феномену, как и самому появлению «злых гениев», стоит уделять больше внимания.
        Удивительно, но у разрушителей, убийц и насильников достаточно «покровителей», и не только в лице биографов и летописцев. И хотя само явление деструктивности не является новым объектом исследований, в настоящей книге усилия направлены на обобщение стратегий «злых гениев», выработку жизненных линий деструктивных личностей и особенно на возникновение и развитие мотиваций разрушения, агрессии и враждебности по отношению к окружающему миру. Представляется, что наибольшей проблемой является проведение границы между конструктивным, положительным мышлением и желанием добиться безоговорочного доминирования, незыблемой власти над всем окружающим - для приведения в исполнение своих тайных разрушительных желаний. Ведь на самом деле, много сходного и в мотивации, и самой деятельности таких известных личностей, как Чингисхан и Александр Великий, Наполеон и Гитлер. Может показаться исторической случайностью тот факт, что Александр нес народам более высокий уровень культуры, демонстрируя не столько страсть к разрушению, сколько жажду государственного преобразования мирового уровня, намерения объединить народы и
культуры в единую общность. Тогда как Чингисхану важнее был сам процесс, захват материальных ценностей, демонстрация силы и власти. Но в то же время мало кто сомневается в том, что оба они были разрушителями и завоевателями, которые одинаково легко проявляли жестокость, шли на истребление людей и боролись, прежде всего, за собственное могущество. Можно дискутировать, являлась ли идея Великой Франции для Наполеона фантомом и средством маскировки для достижения власти так же, как для Гитлера идея Великой Германии. Во многом наблюдается удивительное, порой уникальное сходство. И все же для деструктивных личностей наиболее важным является сам процесс властвования и доминирования, все остальное служит средством. Иерархия ценностей у них выстроена таким образом, что цели и средства меняются местами. Разве не был деструктивной личностью Сальвадор Дали, сам описавший свою детскую враждебность к окружающим и хищническое отношение к людям? А насколько оправданы тысячи жизней, «положенные» Бисмарком для усиления Германии? Может быть, тесно переплетенное с огнеупорной логикой, деструктивное этих людей было просто
загнано в угол, как дикий зверь в клетку? И может быть, в случае отсутствия границ дозволенного они позволили бы проявиться своей мрачной стороне гораздо больше, чем светлой?
        Но почему же тогда их жизнеописания так увлекают обычных людей? И если учесть, что чаще всего на обывателя действуют жесткие рамки управления деструктивным, созданные теми, кто хорошо знал тайны своего деструктивного, но не желал, чтобы демоны каждого члена общества безбоязненно выползали на свет, как тогда быть со свободой, к которой стремится каждый? Ведь если выход из обывательских рамок ведет к свободе и творческой реализации, то расширение внутреннего пространства духа и стремление к полету может при определенных обстоятельствах привести к деструктивной цели, родить новую демоническую личность, ориентированную на уничтожение всего сущего во имя некой мифической цели.
        И если уровень «нормальности» - это обыватель, справляющийся со своей сексуальной и агрессивной сферами в рамках выработанных государством, церковью и обществом правил, способный производить и взращивать потомство, то насколько оправдан цикл жизни и деятельности такого универсального биологического робота, созданного в процессе эволюции человечества? И нет ли глубокого противоречия в том, что культурное мировое сообщество, традиционно осуждая любые проявления презрения к установленным нормам, тем не менее питается продуктами деструктивного и творениями, которые рождаются на свет божий преимущественно от ненормальных в социальном и общественном понимании людей?
        Наличие такого множества вопросов и противоречий, связанных с процессом взращивания личности, и побудило автора взяться за исследование «злых гениев» - моральных уродов с искаженными представлениями о мироздании, которым, тем не менее, тайно или открыто поклоняется значительная часть современного мира. Как и предыдущие работы, посвященные появлению на свет неординарных личностей, эта книга не является ни научной работой, ни психоаналитическим исследованием. Биографы и историки постарались зафиксировать каждый шаг, каждую минуту жизни этих печально известных людей. Психоаналитики намеревались подвести научную основу под это удручающее явление. Но даже такие глобальные и подробные исследования, каким является, к примеру, «Анатомия человеческой деструктивности» Эриха Фромма, не дают ответов на большую часть вопросов. Даже такие популярные среди читателей начала XXI века советы восточного философа Ошо не могут быть приняты безоговорочно - в силу противоречивости и сложности восприятия современного человека, стремящегося стать кем-то, а не просто наивным созерцателем бытия. Слишком многим мыслящим
людям не хочется безропотно следовать за бесконечным потоком жизни, стремительно и неотвратимо несущем каждого от пункта А - его появления - до пункта Я - его неминуемого ухода. Порой слишком грязным становится этот великий жизненный поток, наполненный страстями и чувствами, а само современное общество, несмотря на выдающиеся достижения цивилизации, становится все более больным, разобщенным и дезориентированным. Именно поэтому у автора возникла идея тщательно присмотреться к общим чертам негативного мышления, чтобы лучше понять пути управления деструктивным. Эта книга скорее является попыткой обобщить и подвергнуть новому синтезу все то, что было известно историкам, философам, психоаналитикам о деструктивном и его наиболее известных носителях, оставивших грозный след на вечном песке Истории. И, работая над ней, несмотря ни на что, автор пребывал в уверенности, что подсознательная, или запрограммированная, функция самой Природы состоит в том, чтобы противостоять гигантской разрушительной деятельности Человека, развить инерцию регенерации созидательной энергии, дабы уравновесить силой гармонии
дремлющую, как вулкан, аномальность и деструктивность в душе каждого мыслящего существа.
        Часть первая Знаменитые деструктивные личности
        Калигула Гай Цезарь
        Пусть ненавидят, лишь бы боялись.
        Слова, которые часто повторял Калигула
        (сентябрь 12 года - 24 января 41 года)
        РИМСКИЙ ИМПЕРАТОР (37 -41 ГГ.), СИМВОЛ РАЗНУЗДАННОСТИ И РАЗЛОЖЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ ПОД ВЛИЯНИЕМ НЕОГРАНИЧЕННОЙ ВЛАСТИ
        Имя Гая Калигулы достаточно широко известно массовой аудитории: как многие другие деструктивные личности, он множество раз становился объектом исследований психологов, врачей, писателей. И естественно, этот исторический персонаж традиционно приковывает внимание массового читателя, кинозрителя, современника эпохи глобализации… Наверное, если бы Калигула знал, сколько о нем будет написано и сказано, он остался бы доволен - на его примере отчетливо видно, что моральному уродству и исковерканной психике человек по-прежнему уделяет гораздо больше внимания, чем поиску красоты, гармонии и созидательных идей. Что движет человеком, жаждущим анатомического препарирования иррационального? Простое любопытство, названное Фридрихом Ницше одним из трех современных пороков? Тайное страстное желание в визуальном представлении пережить животные ощущения и расшевелить дремлющего в каждом зверя?! Познать природу деструктивного и свою собственную, чтобы постараться впустить в мир нового демона?!
        Что представляет собой образ Калигулы в восприятии современного человека? Император, проживший всего двадцать девять лет и бесславно правивший Римом лишь неполные четыре года, он сумел обратить на себя внимание потомков своей крайней жестокостью, диким нравом и развратностью. Убийства, насилие, мотовство и откровенный грабеж ближнего стали при Калигуле нормой жизни римского общества. Но даже не эти чудовищные побуждения звериной натуры императора стали объектом всеобщего внимания и удивления. Его современников и потомков больше всего шокировало потрясающее и обескураживающее незамысловатостью перевоплощение покладистого и терпеливого молодого человека, с дежурной улыбкой на устах сносившего подковырки всемогущего императора Тиберия, в настоящее исчадие ада. Калигула короткой вспышкой животного естества, ужасающей стороны своего второго, до времени тщательно скрываемого «я», открывшегося благодаря неограниченной власти и уверенности в безнаказанности, продемонстрировал мрачную трансформацию личности. Он как будто носил маску и изображал человека, которым никогда не был. И лишь получив право
повелевать и удостоверившись в действии этого права, он начал осторожно снимать привлекательный для окружающих камуфляж, пока не обнажил свою страшную суть.
        Пожалуй, именно это превращение больше всего интересовало исследователей. Ибо наряду с накопленной веками мудростью человечество со своей эволюцией несет и потоки страшного, уродливого и разрушающего, такого, что способно при определенных обстоятельствах привести к необратимой катастрофе. С развитием цивилизации может появиться возможность расселения людей на иных планетах, создания там защищенных колоний. Но слабости человека, как и его сила, сосредоточены в нем самом, и ему никуда не убежать от самого себя. Именно поэтому стоит попытаться понять, было ли появление Калигулы проявлением неких демонических сил или люди сами позволили выпустить деструктивное наружу через образовавшиеся бреши в душе одного из представителей человеческого рода. И может быть, Калигула был одним из тех зловещих предупреждений человечеству, поучительным намеком и призывом Природы, который должен заставить Человека узнать все о своих деструктивных импульсах и управлять ими.
        Детство: калейдоскоп кошмаров
        Гай Калигула родился в самой, пожалуй, именитой и популярной семье наследников власти за всю историю императорского Рима. Гай Германик и Агриппина Старшая не только демонстрировали образцовые отношения мужа и жены в начавшем разлагаться римском обществе, но и были надеждой сограждан. Многим казалось, что они сохранили республиканский дух свободы, и в удушливой и пропитанной страхом атмосфере, царящей в империи Тиберия, возник манящий сладкий миф о возможном возрождении прежних традиций. Тиберий, ранее бывший довольно удачливым полководцем и если не популярным, то вполне признанным государственным деятелем, второй сын самой влиятельной женщины Рима Ливии, до получения высшей власти вел себя тихо и достаточно благоразумно. В молчаливой ухмылке живущего в своем странном мире человека мало кто мог рассмотреть будущего тирана и организатора диких оргий. Всемогущая мать после смерти Августа ловко устроила провозглашение Тиберия императором, надеясь на послушание сына. Но очень скоро Тиберий совершенно замкнулся в себе, стал до умопомрачения подозрительным и раздражительным, а власть быстро обнажила его
тщательно скрываемые пороки. Чтобы не видеть свою властолюбивую мать, неприязнь к которой с годами все возрастала, император построил свою личную резиденцию на острове Капри, где тихо сходил с ума, находя удовлетворение в безудержном разврате, актах насилия и упоении чужими страданиями. Разум Тиберия все более расстраивался, а Рим с содроганием следил за приступами безумия развращенного властью человека, когда-то внушавшего гражданам империи уважение.
        Именно поэтому почти все сословия Вечного города с благоговением взирали на образцовую жизнь Германика и Агриппины Старшей, шестеро детей которых многим римским политикам казались символами возрождения Республики и возвращения к управлению, существовавшему до Юлия Цезаря. Германик, корни которого по матери восходили к Марку Антонию, а по отцу - к Ливии, считался образцом благородства, символом военной славы и олицетворением республиканских взглядов. Агриппина Старшая, в отличие от Тиберия, была родной внучкой и прямой наследницей императора Августа, отцом же ее был один из самых выдающихся полководцев Римской империи и ближайший друг императора Августа Марк Агриппа. Человек, положивший к ногам хилого Октавиана покоренную империю, он фактически сделал его Августом. Вполне естественно, Агриппина понимала, чья кровь течет в ее жилах, и поступала сообразно своему положению. Народ, падкий на героев, искренне гордился этой парой и многими поступками каждого из связанных узами брака наследников. По Риму ходили легенды о том, как Германик усмирил взбунтовавшиеся после смерти Августа легионы, требовавшие,
чтобы он принял верховную власть. А о сопровождавшей полководца в походе женщине с нескрываемым восхищением говорили, что однажды она решила исход одного из ключевых сражений, взяв на себя командование отступающими легионерами и не позволив неприятелю окружить супруга с небольшой горсткой воинов. В этой семье очень многие видели противоположность высохшему от злобы и желчи Тиберию, и он, конечно же зная об этом, платил своему наследнику лютой, но тайной ненавистью.
        Когда слава римского полководца в Германии стала слишком явным раздражителем для властвующего в Риме Тиберия, он вдруг велел Германику отправиться в Сирию, где услужливый наместник императора вероломно отравил Германика. Но страхи Тиберия со смертью наследника не закончились: он усматривал во всей семье Германика главную угрозу своему существованию. Подозрительный, крайне мстительный и стремительно разлагающийся под влиянием неограниченной власти, Тиберий в этот период уже уничтожал каждого, кто попадал под подозрение.
        Груз императорской фамилии с самого рождения давил на сознание маленького Гая невероятной силой. Кажется, Калигула впервые начал осознавать себя, находясь в германском военном лагере своего отца. Его самоидентификация подчеркивалась, с одной стороны, крайне бережным, заботливым и нежным отношением матери (ведь они были в настоящем военном лагере, где смерть всегда рядом), а с другой - скорым осознанием собственной принадлежности к особой касте людей. Он видел своего отца, не слишком сурового по отношению к соратникам, но уверенного в себе сильного воина, великого полководца, которому верили и которого многие боготворили. В силу таких исключительных обстоятельств у маленького мальчика было множество поводов ощутить себя почти богом. Он был единственным ребенком на настоящей войне, к тому же сыном блистательного полководца и потенциальным наследником Тиберия, солдаты и офицеры откровенно баловали его и позволяли делать все, что вздумается, забрасывали его подарками.
        В сложной, динамично меняющейся обстановке военного времени Гая, которого в лагере прозвали Калигулой («сапожком»), постоянно оберегали от неприятностей, а Кассий Херея, один из лучших офицеров в легионах Германика, носил его на плечах, как великий символ Рима, еще более священный, чем знамена легионов. Малолетнему Калигуле казалось, что весь мир существует лишь для него, и это убеждение прочно засело в его головке, в которой уже зарождался непостижимый эгоизм и склонность к нарциссизму. Эти ощущения Гая усиливались еще несколькими факторами. Во-первых, он знал, что где-то далеко в Риме у него есть два старших брата, но все равно он оказался самым важным (а значит, самым любимым) для своих родителей, почитаемых и кажущихся всесильными. Во-вторых, легионы Германика несли смерть и разрушения, беспощадно подчиняя разрозненные племена и насаждая свои культурные ценности, продвигаясь вдоль Рейна почти по таким же, как великая река, потокам крови, устилая дорогу костями обороняющихся. Калигула не мог этого не видеть и не ощущать энергетику разрушений и смерти. Необходимость насилия вошла в его жизнь с
первых дней осознания себя. Хуже всего было то, что насилие устойчиво ассоциировалось со славой, удачей и признанием в обществе современников. Наряду с глубоким раздражителем в виде желания насилия он с раннего возраста усвоил важное правило: насилие останется безнаказанным и даже может восторженно приниматься обществом, если обществу будет доказано благо этого насилия. Ведь это не Германик двинулся на Рейн по своему желанию; это полководец великой империи стойко стоял на страже ее границ, расширяя их по приказу императора и Рима. Но, по сути, для маленького мальчика ситуация выглядела несколько по-иному: идя по миру с мечом в руках, разрушая чужие устои, убивая непокорных и позволяя (или не воспрещая под страхом смерти) своим солдатам насиловать чужеземных женщин и сжигать их дома, римляне-убийцы возвышались, богатели и делали весь мир доступным для себя. Ощущения превосходства и вседозволенности стали доминирующими для Гая с первых лет сознательной жизни; именно на них он будет опираться в течение всей своей короткой жизни.
        Но точно так же с самого детства он понял, что и сам может стать объектом насилия, если потеряет бдительность, не научится обороняться и нападать, а еще лучше - тайно устранять своих конкурентов. Очень скоро он нашел неожиданное подтверждение этому на примере своего отца - после скоропостижной смерти Германика не только воинственно настроенная Агриппина, но и многие приближенные к Калигуле люди твердили, что его великий отец пал от рук завистливого императора. Стремительно взрослеющего мальчика посетила смутная мысль о том, что успешность может быть столь же опасной, сколь и беззащитность. Жизнь с самого детства заставила его вглядываться в окружающий мир настороженно и с опаской.
        И то, что он видел дальше, все больше ужасало своей противоречивостью, фальшью масок и декораций. Кажется, именно отсюда берет начало его неуемная любовь к театрализации жизненных актов, ведь с самого детства он должен был постоянно разгадывать, где за дружелюбной улыбкой скрывается смертельная опасность, а где игра просто призвана преобразовать пустоту в сладкую иллюзию.
        В обескураживающей смерти отца-полководца, которую он вполне мог осмыслить в свои семь лет, пожалуй, впервые проявился скрытый конфликт отца и сына. Если не в это время, то несколько позже Калигула наверняка задал себе удивительно простой вопрос: отчего победоносный и успешный военачальник, которого несокрушимые германские легионы просили взять верховную власть в свои руки, отказался от нее и заплатил за свое благородство бесславной смертью? Может быть, думал Калигула, не стоит становиться жертвой в заведомо подлом мире, лучше избрать иную тактику, ответить на интригу еще более изысканной интригой, обойти ловушку, притвориться глупым, чтобы потом с улыбкой на устах растоптать обидчика, разорвать его на части и насладиться видом растерзанного и уже бессильного противника. Именно так он будет потом поступать со строптивыми сенаторами, имеющими свое мнение и умеющими убеждать красноречием и логикой. Трагическая судьба отца стала тем клином, который расщепил личность Калигулы. С одной стороны, образ отца давил на него невыносимым грузом ответственности, словно требуя добиться чего-нибудь необычного,
прославиться, стать признанным героем; с другой - его смерть внушала мысль о необходимости отказаться от прямолинейности и благородства. «Прикрыться чем угодно, стать ползучим гадом, только бы выжить, а уж затем попытаться что-то сделать» - приблизительно в такую формулу вылилась первая жизненная стратегия Калигулы.
        К тому же, будучи еще мальчиком, Калигула понял, почему из трех отпрысков Германика именно он оказался в лагере отца. Когда родились первые два мальчика, его старшие братья, они, по введенному Ливией негласному обычаю, воспитывались во дворце под непосредственным присмотром первой матроны империи. Но за «матерью отечества» уже тянулся большой и темный шлейф ее грехов. Словно тени отправленных Ливией в ад именитых граждан Вечного города своим безмолвным присутствием убеждали Агриппину в необходимости держать при себе хотя бы одного ребенка, и выбор пал на самого младшего из мальчиков - из-за отправки Германика вести военную кампанию. Чтобы забрать других сыновей, нужны были веские аргументы, к тому же это попахивало недоверием к членам своей же семьи. А пребывание младшего сына возле матери хотя и с трудом, но все же вписывалось в канву военного похода, как и того, что она сама сопровождала полководца, что было крайне редким явлением в истории Римской империи. Логика Агриппины опиралась не только на страх перед Ливией, - она была хорошо осведомлена о растущих противоречиях между стареющей матерью и
превращающимся в нелюдимого монстра сыном-императором. Более того, чем успешнее оказывался Германик, чем больше симпатий в столице империи вызывала их семья, тем большие волны ненависти и страха поднимались в душе Тиберия. Император был стар и дряхл как телом, так и душой. Он понимал, что не совершил ничего выдающегося и в сравнении с Августом выглядел мелким и мерзким, он, кажется, даже сам не любил себя. Поэтому, чтобы заглушить стоны собственной души, он предавался садизму, словно испытывая пределы собственного падения.
        Маленький Гай стал особенно быстро взрослеть после отравления отца. Испытывая ужас от собственной незащищенности и желая мести, он после возвращения из Сирии сумел привязать к себе старуху Ливию. Гай ненавидел старую женщину, которой молва наравне с Тиберием приписывала отравление отца, но одновременно с этим видел в ней защиту, поэтому постарался покладистостью и показной привязанностью усыпить бдительность угасающей «матери отечества». Пока его мать старательно вникала в политику, периодически бесстрашно бросая в лицо Тиберию обвинения в его причастности к гибели мужа, Калигула уже сомневался в необходимости поступать таким образом. Мстительный старик проглотил обвинения, но конец самой Агриппины после этого стал делом времени. Она не только преступила черту, но и быстро превратилась после возвращения в Рим в опасную для императора политическую фигуру. Лишь Ливия, которая надеялась за счет политической активности Агриппины Старшей если не повлиять на сына, то хотя бы досадить ему, стояла на страже ее жизни. Но как только могущественная старуха ушла в мир иной, Тиберий привел в действие механизм
карательной машины.
        Все эти события происходили на глазах взрослеющего Калигулы, поэтому изворотливость и скрытность стали неотъемлемой частью его формирующейся личности. С одной стороны, его глаза с раннего детства привыкли к сценам смерти и мучений, вид которых вызывал у него приступы трепетного, сладковатого и приторного ужаса; с другой - он ощущал великую опасность и всегда видел рядом край бездонной пропасти. Рим, как оживший вулкан, уже сотрясался от кощунственных обвинений и циничных судилищ. Как отмечал Тацит, многие уважаемые и некогда влиятельные мужи империи добровольно уходили из жизни, чтобы не быть свидетелями человеческого падения и небывалой низости. Болезненная восприимчивость, впечатлительность и ни на миг не оставляющее его ощущение животного страха сделали психику молодого Калигулы неустойчивой, а поступки противоречивыми. Он то впадал в состояние смирения, то, будто соблазненный неуправляемой стихией, совершал мало поддающиеся объяснению непристойности. Принадлежность к обожаемому массами роду, обеспечивающая некий аванс доверия со стороны окружающих, все чаще толкала его на потворство
собственным страстям, развивая непреодолимое влечение к насилию и властолюбию. Для большинства римлян семья Германика и сам Калигула выглядели жертвой коварства Тиберия, уцелевший отпрыск великого полководца, по их мнению, непременно должен был унаследовать лучшие черты своих родителей. В самом же юноше тайная тяга к агрессии была вызвана глубинным желанием компенсировать свое двусмысленное положение, из которого он в любой момент мог выйти либо властелином империи, либо стать жертвой изощренных пыток или вероломного убийства. Он убедил себя, что любой ценой переиграет всех злопыхателей, а потом отплатит им сполна. Унаследованные от матери цепкость и воля к жизни укрепили его стремление выжить, актерское же мастерство он - под страхом смерти - усвоил чрезвычайно быстро. Да, решил Калигула для себя, он будет пресмыкаться и раболепствовать, и пусть это навсегда останется в его памяти, чтобы легче было мстить. Потом он повернет реки вспять, и те, кто сегодня насмехается над ним, будут в страхе ожидать его вердикта. Он еще насладится жизнью, единолично даруя или отнимая у других право на жизнь.
        Характер будущего властителя Рима под влиянием неблагоприятных обстоятельств сформировался чрезвычайно рано. Еще будучи совсем юным, он пристрастился исподтишка совершать поступки, которые обычно вызывают неприязнь и отвращение. Как избалованный ребенок, он всегда хотел заглянуть в комнату, ключ от которой от детей прячут. Ему все больше хотелось запретного, а отказать себе представитель императорской семьи был не в состоянии. Ведь с детства ему все было дозволено, он вырос под грубые песни солдат о том, что ему уготована небом высшая власть. Поэтому, несмотря на опасности, где-то глубоко юноша ощущал себя властителем, наделенным богами безграничными полномочиями, которые хотят отобрать какие-то злые люди.
        Калигула начал свой путь безумца с, казалось бы, безобидных для юноши своего времени поступков. Он, как пишет Светоний, «с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в накладных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене». Он позволял своим безудержным низменным желаниям выплескиваться наружу; его завораживала обжигающая мгла жизни, ее дно, на котором все дозволено. Кажется, историк-беллетрист Роберт Грейвз недалек от истины, описывая истинное лицо юного Калигулы: когда его покровительница прабабка Ливия была при смерти, он злорадно смеялся над нею и ее беспомощностью. После долгих лет пресмыкательства и показной любви он позволил этой женщине увидеть настоящего Калигулу. А потом, во время пышной панихиды, он лицемерно произнес проникновенную речь, которую многие назвали блестящей. Особенно оценили ее тайные противники Тиберия, ибо на фоне отсутствия самого Тиберия эта речь расценивалась ими как недвусмысленный знак претендента на власть. Играя со смертью, Калигула оказался весьма расчетливым и ничуть не
напоминал человека с больным разумом. Прошло еще немного времени, и напористый отрок превзошел самого Юпитера: если тот сожительствовал только с одной своей сестрой Юноной, то Калигула совратил всех троих. Разврат захватил его, но на людях он еще сдерживался и вел себя пристойно, между тем вынашивая такие планы, от которых помутилось бы в глазах у самого Тиберия, прознай он о намерениях тихого юноши.
        Отметка богов и выбор императора
        Современный историк Джордж Бейкер, подаривший миру замечательное жизнеописание Тиберия, полагает, что римский сенат - то ли из боязни, то ли из желания угодить принцепсу - намеревался привлечь к суду и уничтожить не только Агриппину Старшую, но и ее троих сыновей. Если это так, то Калигула не мог не знать о надвигающейся опасности, грозившей уничтожить несчастную семью Германика. Однако через некоторое время после того как Тиберий с методичной злобной последовательностью видавшего виды садиста довел до самоубийства одного из его старших братьев - Нерона Цезаря, - сам Калигула неожиданно был вызван императором в его резиденцию на остров Капри. В логове умирающего дракона девятнадцатилетнего молодого человека ожидали испытания, преодолеть которые мог только изворотливый и чрезвычайно предусмотрительный человек. Калигула
        отчаянно боролся за свою жизнь, поэтому все выходки Тиберия сносил с невероятным терпением, скрываясь за маской лести и притворства. Отпрыск прямолинейного Германика предстал таким гуттаперчевым и эластичным, словно был не живым человеком, а роботом, запрограммированным на выживание. Кажется, он подкупил Тиберия, но отнюдь не лестью и готовностью быть рабом ради того, чтобы выжить, а неожиданно обнажившейся порочностью и необычайной черствостью натуры, которые император конечно же почувствовал в нем. Об этом свидетельствуют как минимум два факта. Во-первых, Тиберий никогда не сделал бы Калигулу преемником принципата при его невероятном уровне популярности, если бы не был уверен, что скромный юноша в действительности является настоящим исчадием ада. Огромная популярность Калигулы, как бы адресованная светлому образу его отца Германика, и так не давала покоя Тиберию, которого - и он сам это хорошо знал - в народе просто ненавидели, а в кругах титулованной знати откровенно презирали. А во-вторых, у Тиберия был двоюродный внук Гемелл (внук погибшего брата Друза), который, хоть и не достиг
совершеннолетия, мог бы рассматриваться в качестве его наследника (в завещании на свой страх и риск император все-таки сделал Гемелла сонаследником). Но Тиберию, так и не сумевшему дотянуться до Августа и имевшему в активе лишь один благородный поступок - отказ от названия месяца своим именем, - необходим был кто-то, кто был бы еще ужаснее и кто мог бы таким образом сгладить контраст между почитаемым Августом и посредственным Тиберием. И потому Тиберий сделал окончательный выбор - в конце концов, кто-то же должен обелить его запятнанное кровью и пошлостью имя, а заодно и уничтожить легенду о славе и величии Германика.
        Старик не случайно проверял избранного им преемника различными способами, каждый из которых был хуже предыдущего. Тиберию нужен был отъявленный негодяй, потенциальный убийца, мучитель и насильник. Был, конечно, еще оголтелый и беспринципный Сеян, но сравнив подобострастного юношу и хитрого, пытавшегося возвыситься командира преторианцев, к тому же безродного, Тиберий решительно выбрал Калигулу. К тому же император боялся, что Сеян захочет убить его раньше, чем ангел смерти позовет его в последний путь. Трусливый же Калигула, как казалось Тиберию, будет тихо ждать своего часа, чтобы потом постепенно проявить свою звериную натуру. И чем дольше он будет ждать, полагал принцепс, тем хуже для Рима. На острове Капри дряхлеющий император убедился, что это юное трепещущее от страха создание готово превратиться в прожорливого дракона, как только придет его, императора, смертный час. Знал Тиберий и о ночных похождениях Калигулы: знал, но лишь ухмылялся, ибо чувствовал, что наследник превзойдет его самого. «Он живет на погибель себе и другим», - такое пророчество всесильного Тиберия сохранила молва. Сделав
выбор, Тиберий уничтожил Сеяна, назначил Калигулу понтификом и женил его на девушке из знатного рода. Казалось, что император сделал выбор…
        Пока юный Калигула, дрожа от страха и одновременно радуясь своему новому положению, приобщался к императорским утехам, сам Тиберий вернулся к старым долгам. Он намеревался рассчитаться с властолюбивой и гордой Агриппиной Старшей, матерью Калигулы. К тому времени, когда императору пришло в голову вызвать к себе Калигулу, его мать и второй брат (Друз) уже почти два года томились в изгнании. Тиберия потешило, что, борясь за свою жизнь и при этом утопая в роскоши и разврате, Калигула ни разу не обмолвился о судьбе родных, смерть старшего брата (Нерона), казалось, вообще его не беспокоила. Юноша как ни в чем не бывало жил по предписанному императором сценарию и, кажется, не особо удивился, когда узнал о том, что мать с братом умерли медленной и мучительной смертью. Родная внучка императора Октавиана Августа мужественно приняла смерть от голода, а ее несчастного сына, которого Тиберий какое-то время даже держал при себе в резиденции на Капри, еще до кончины Агриппины Старшей также уморили голодом.
        Но затаившийся Калигула все-таки действовал, намереваясь обеспечить свою безопасность и приблизить счастливый момент обретения власти. Когда его молодая жена неожиданно умерла при родах, юный искатель счастья решил сделать ставку на сменщика Сеяна на посту командира императорских гвардейцев - Макрона. Для этого он, как считает Светоний, сумел обольстить жену Макрона и с ее помощью обрести доверие первого преторианца. Но, вероятно, оба властолюбивых гражданина Вечного города испытывали тягу друг к другу. К примеру, Тацит уверен, что не Калигула искал дружбы Макрона через его жену, а, наоборот, Макрон, уже достигший высокого положения в обществе, вынудил свою жену соблазнить Калигулу и таким образом сблизиться с перспективным молодым человеком. Говорят, существовала даже расписка Калигулы о том, что он непременно женится на Эннии, когда получит власть. Согласно утверждениям Тацита, Тиберий прознал о хитростях Калигулы. Но годы брали свое, ограничивая не только свободу передвижения дряхлого императора, но и возможности политического маневра. К старости у Тиберия не осталось ни одного союзника и, тем
более, надежного друга. Как Калигуле уже трудно было найти альтернативу, так и Макрона заменить в это время было уже невозможно.
        Пока всемогущий старик колебался, предприимчивые Калигула и Макрон начали действовать. Некоторые летописцы уверены, что они тихо травили Тиберия, медленно изводя его замысловатыми снадобьями. Впрочем, в это трудно поверить, принимая во внимание уровень осторожности правителя и постоянные проверки пищи императора. Но, так или иначе, они приблизились к давно ожидаемому финалу, когда во время одной из крайне редких вылазок из резиденции Тиберий фатально занемог. Разные авторы по-разному описывают сцену кончины тирана, но во всех рассказах фигурирует Калигула - то ли как отравитель, то ли как душитель, то ли как сообщник Макрона в этом деле. Но даже если Калигула не срывал с пальца умирающего императорский перстень-печать и не душил его подушкой, эти придуманные эпизоды оказались поразительно точными в отношении нового императора Рима. Трусливый, действующий исподтишка и чаще чужими руками, он мгновенно смелел, как только видел беззащитность некогда сильного противника, и дальше действовал, как бультерьер во время схватки.
        После злобного Тиберия молодой жизнерадостный Калигула показался римлянам вспышкой яркого света после тьмы. Его воспринимали как живительный поток, пришедший в край, где долго властвовала засуха. Толпы ликовали в предвкушении лучшей жизни. Но эти несчастные, взывавшие к двадцатипятилетнему «спасителю», недооценили Тиберия, которого так проникновенно проклинали. Действительно, не обладай Калигула целым букетом ужасающих пороков, Тиберий никогда бы не избрал его преемником. Пожалуй, наиболее интересным периодом в жизни Калигулы можно считать время его трансформации, превращения, ибо действительно, первые месяцы его правления все без колебаний называют мягкими и даже успешными. Но это была всего лишь иллюзия. Те, кто люто ненавидел или презирал Тиберия, набивались в друзья Калигуле, которого считали противоположностью предыдущего императора. Именно благодаря этому были налажены отношения Рима с Парфией.
        Молодой император начал с блестящего спектакля. Он демонстративно и с большой помпой почтил память всех своих родственников, отплыв на остров Пандатория за прахом матери «в бурную непогоду, чтоб виднее была его сыновья любовь». Он помиловал осужденных, а «спинтриев, изобретателей чудовищных наслаждений», изгнал из Рима. Калигула «позволил» безбоязненно работать судам, восстановить сочинения запрещенных Тиберием летописцев, а черни - насладиться зрелищами, угощениями и всенародными раздачами.
        Что же происходило в действительности? Желал ли новый император измениться, стать противоположностью Тиберия, к смерти которого он явно приложил руку, или Калигула старался усыпить бдительность общественности, чтобы затем проверить границы дозволенного для властителя Рима? Вероятно, в это время имело место определенное раздвоение личности Калигулы. С одной стороны, его поддерживает множество людей, которые взирают на нового принцепса с великой надеждой. В него искренне верят огромные массы, и чувствительная психика молодого человека, подкрепляемая памятью об отце, толкает его на благородные поступки; какое-то время он, похоже, искренне жаждет соответствовать ожиданиям народа и тех политических сил, которые уже сделали ставку на него. Но вместе с тем, затаившиеся в его душе демоны не могли долго томиться в бездействии, они могли лишь выжидать удобного момента, чтобы явить себя миру. А Калигуле необходимо было утвердиться во власти, ибо как крайне боязливый и осторожный человек, прошедший через жестокие испытания, он просто опасался поддаться тайным, обуревавшим его естество желаниям. Поэтому
Калигула пытался сдерживать свои страсти, не позволяя им проявляться явно и неприкрыто. Что же касается государственной политики, то на самом деле в этот счастливый для Рима период лично Калигула не совершил ничего выдающегося. Он лишь «позволял» или «не воспрещал» делать то, что было введено при Августе, но потом предано мрачным Тиберием. Тем не менее, таким образом он намеревался заявить, что пришел образцовый, заботливый и почти идеальный правитель. Впрочем, в некоторых поступках нового принцепса скрупулезные исследователи находили и более внушительные результаты. Например, Пьер Грималь небезосновательно считает, что торжественное захоронение останков членов семьи Германика на Марсовом поле в мавзолее Августа было не только актом легитимизации власти Калигулы, но и символом династической преемственности. Еще более знаковым стало посмертное обожествление сестры Друзиллы, с которой Калигула состоял в кровосмесительной связи. П. Грималь указывает, что обожествление «придало принципату откровенно “царскую” окраску». И, естественно, стало мощным предупредительным залпом тяжелой артиллерии по позициям
сената.
        Весьма рассудительный (и вовсе не производивший впечатления больного, каким считали римского императора многие исследователи), Калигула руководствовался еще несколькими важными стратегическими принципами. Он вычислял в этот период наиболее опасные моменты своей все еще зыбкой позиции, определяя заодно и способы борьбы за власть, которая в момент обретения принципата отнюдь не была абсолютной. Ведь он все еще избирался консулом и хорошо помнил страхи Тиберия, который ни одного сурового приговора не вынес в Риме, где чувствовал себя незащищенным. Только из крепости на Капри старик провозглашал свою волю… И Калигула быстро понял почему. Римский сенат все еще представлял могучую силу, заставлявшую императора считаться с ним. Но была еще одна, не менее грозная опасность. Как в свое время Сеян угрожал своим возвышением положению Тиберия, так и теперешний друг Калигулы Макрон стал слишком заметной фигурой, затеняющей самого императора.
        Уродливая и деформированная натура Калигулы настойчиво требовала дрейфа к темной половине, к исполнению мрачных желаний и животных побуждений. Тучи сгустились уже тогда, когда умерла его младшая сестра Друзилла, к которой он, возможно, испытывал нежные чувства. Приблизительно в это же время он решился на разрыв с сенатом, формально обвинив последний в провоцировании жестоких погромов. Калигула выложил оторопелым сенаторам давно заготовленное заявление о том, что он берет всю полноту власти в свои руки. Наконец, еще через некоторое время произошел неожиданный разрыв с двумя другими сестрами, Агриппиной и Ливиллой, которые оказались замешанными в заговоре против родного брата-императора. Этот случай напомнил Калигуле, что когда дело касается власти, никому не стоит доверять и даже родные сестры могут стать опасными конкурентами. Он велел сослать сестер на Понтийские острова, унизив при этом Агриппину: он заставил ее лично нести урну с прахом казненного Лепида (бывшего супруга обожаемой им Друзиллы), ее любовника и человека, которого она собиралась сделать своим мужем и императором.
        Эти события пробудили в Калигуле прежние ужасные инстинкты, а месяцы воздержания от низменных поступков не были компенсированы достижениями, за которые он мог бы получить признание сограждан и славу Августа. Призраки, терзавшие его душу, становились все сильнее. После отстранения от власти сената Калигула понял: его власть настолько окрепла, что он может вершить судьбы Рима и мира; он ощущал себя всесильным и был уверен в своей полной безнаказанности. И вот тогда он явственно почувствовал призыв Тиберия - зов изголодавшегося чудовища, тяготеющего к порокам и разрушению основ собственной личности.
        Плоды безнаказанности
        Вспыхивавшие временами в воспаленном мозгу мысли о необходимости продемонстрировать согражданам способность что-то сделать для величия империи и увековечения своего имени принуждали Калигулу совершать неожиданные поступки. Ему хотелось доказать, что он искусный правитель. Но в силу непоследовательности, крайней неорганизованности и безволия император часто делал глупости. Удивительно, но человек, возглавивший империю, не завершил практически ни одного из своих начинаний. Примитивное мышление привело Калигулу к таким банальным шагам, как замена голов изваяний богов своей и создание собственного храма, в котором возвышалось его мраморное изваяние в настоящих одеждах. Чтобы произвести впечатление на окружающих, Калигула сообщал о своем личном общении с богами и даже заявил однажды, что бог пригласил его жить вместе с ним. Сенаторы, поначалу ухмылявшиеся в ответ на речи полусумасшедшего правителя, после начавшихся казней притихли и подумывали лишь о том, чтобы держаться подальше от этого близкого друга Танатоса, олицетворяющего в греческой мифологии смерть.
        Если лучшие мужчины Рима считали столь важным демонстрировать физическое превосходство и атлетическое сложение, то Калигула не считал зазорным щеголять браслетами и другими ювелирными украшениями. Полководец-неудачник и никчемный государственный деятель, он мог лишь в качестве возницы носиться на колесницах и пытался компенсировать аморфность мозга шокирующими убийствами и диким разгулом. Правитель-комедиант, он разыгрывал игрушечные сражения, при виде которых старые солдаты, помнившие легендарного Германика, лишь качали головами. Калигула оказался решительно неспособным проявить себя как военачальник. Так, возомнив себя полубогом и без стеснения облачившись в панцирь Александра Великого, он ни с того ни с сего задумал наказать легионы отца, казнив каждого десятого легионера, но, увидев решимость в глазах безоружных воинов драться до последнего, в страхе бежал прямо с военной сходки. Как многие из тиранов, которые достигли своего положения не силою оружия, а благодаря стечению обстоятельств, Калигула был труслив и готов был тут же ретироваться при виде реальной опасности.
        Первые преступления Калигула оправдывал необходимостью укрепить свою власть. Например, безобидного и тщедушного Гемелла, своего сонаследника, он убил просто потому, что кто-то мог бы использовать формальное право юноши получить власть. Как оказалось, Калигула не забыл и того времени, когда жил у своей бабки Антонии, которая застала его во время порочного инцеста с сестрой. В отместку за те унижения и переживания император теперь нещадно унижал гордую старуху, чем вынудил ее к самоубийству (по данным других источников, он сам отравил ее). Своему тестю, единственному из сенаторов, в чьей порядочности и честности не сомневался даже Тиберий, он послал записку с приказом умереть «к завтрашнему утру». Похоже, именно подлинные добродетели раздражали его больше всего. А иногда даже чья-то внешность становилась нестерпимым испытанием для его нездорового тщеславия и непомерной зависти: однажды он приказал убить знатного гостя только за появление в людном месте в пурпурных одеждах, что отодвинуло его, императора, на второй план. Прошло совсем немного времени, и подлый Калигула расправился с Макроном, который
все время напоминал о себе и мешал бесчинствовать. Этого человека, помогшего ему прийти к власти, он уничтожил, потому что все еще до смерти его боялся. Чтобы отстранить главу преторианцев от командования гвардией, он назначил его наместником в самую богатую провинцию - Египет. Затем Макрона и его жену Эннию (ту самую, к которой сам Калигула некогда пылал безумной страстью) вынудили совершить самоубийства. Месть, смешанная с постоянным страхом падения, а также непреодолимая жажда заставить весь мир поклоняться стали движущими мотивами вкусившего власти Калигулы. Чем дальше он заходил, тем меньше стеснялся, даже если речь шла о жизни и смерти. И чем больше молчали сенаторы, тем более изощренными становились методы беспринципного властителя. Небывалая тяга к садизму теперь прорвалась наружу в полной мере, ибо Калигула был ослеплен властью. Ему больше никто не перечил, и, не имея никакой высокой идеи, не будучи способным выбрать для себя дело, достойное государственного деятеля, Калигула предался страшной игре в прятки с богами.
        Светоний, описывая шокирующую свирепость этого разнузданного человека, указывал, что даже из смерти тот намеревался извлечь наслаждение. «Казнить человека всегда требовал мелкими частыми ударами, повторяя свой знаменитый приказ: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» Правда, некоторые исследователи Древнего Рима, как, например, Отто Кифер, настаивают на том, что жестокость и садизм вообще были присущи этой эпохе. Смерть сама по себе не являлась наказанием, и каждая казнь должна была усиливаться предшествующей поркой, указывает историк. Знаток нравов Древнего Рима делает вывод о том, что «среди склонного к садизму римского народа неизбежно бы появился человек, в личности которого этот тип вырождения нашел бы высшее воплощение». Несомненно, это очень ценное замечание. Что было первичным: сладостная развращенность правителей, а с ними и большей части жителей города, сделала всех нечувствительными к чужой боли и страданиям, или формула жизни априори предусматривала угнетающую современный мир жестокость? И если все дело во временном отрезке истории, то почему в самом Риме находились такие люди, как
Цицерон и Сенека, высказывавшие откровенное презрение к кровавым пыткам, нелепым истязаниям и решительно осуждавшие даже неоправданную жестокость на арене амфитеатра? Но ведь на протяжении всего исторического времени, включая и начало XXI века, люди повсеместно сталкиваются с невиданными очагами агрессии и насилия, шокирующими человечество. Может быть, все дело в том, что каждый новый властитель намеревался все дальше проникнуть на запретную территорию, продемонстрировать свое всемогущество и всеобъемлющую власть? И делал это только для того, чтобы скрыть свою неспособность прославиться и приобрести признание иными способами. Ведь Тиберий оказался хуже, слабее Августа, и это во многом предопределило его моральное падение, снижение самооценки и, в конечном счете, превращение в злобного тирана. Калигула продвинулся еще дальше по лестнице, ведущей вниз, в бездну. Со временем он превратился в символ морального уродства, проявление всех самых худших человеческих качеств, собранных воедино.
        Нет сомнения, что проявления садизма, невероятной жестокости и склонности выйти за рамки сексуальных запретов в значительной степени являлись для Калигулы заменителями достижений на государственном поприще. Тут принцепс прежде всего жаждал продемонстрировать, что нет границ его власти. И в этом смысле секс и насилие часто выступали, как и у многих других деспотов, в качестве социальной функции. Устрашение и вызывающая демонстрация вседозволенности оказались результатом ограниченности мышления человека при наделении его безмерными полномочиями. Кажется, именно с этой целью Калигула состоял в кровосмесительной связи со своими сестрами, и только для этого, как указывает Светоний, он «не раз даже отдавал их на потеху своим любимчикам». Таким способом Калигула демонстрировал окружающим, что он один имеет право преступать табу, устанавливать нормы морали, диктуя свои законы всему обществу. Многие летописцы упоминают об эпизоде, когда император, приглашенный на свадьбу, во время пира вдруг запретил молодоженам целоваться, послав молодому мужу записку: «Не лезь к моей жене!». А затем увел невесту к себе,
объявив на следующий день, что нашел себе жену по примеру Ромула и Августа.
        В большинстве случаев обращает на себя внимание, что тщеславный император все время сравнивал себя с богами, героями и признанными в римском обществе выдающимися людьми. Ему, алчущему всеобщего признания, явно недоставало внимания современников, ему ежеминутно необходимы были восхваления, лесть и подтверждение невероятных достижений, которые существовали лишь в виде сладострастных видений в его больном воображении.
        Несколько строк стоит посвятить и психосексуальной основе деструктивных влечений Калигулы, развившейся на фоне отсутствия общей идеи и усиления раздражителей, того воздействия, которое было оказано на него в раннем детстве, юности и особенно в период приближения его к себе Тиберием. Подобно тому, как у несостоявшихся людей секс приобретает особое значение, нередко заполняя большую часть их устремлений, так и у Калигулы секс стал тем полем деятельности, на котором он утверждался и искал признания своего величия. Подобно мифическому Минотавру, начав с претензий ко всем привлекательным женщинам одновременно, император, пользуясь своей властью, вернулся к тому, во что его ненавязчиво вовлек старик Тиберий. С того времени, как Калигула уничтожил потенциальных претендентов на власть, его перестали удовлетворять ночные хождения с ордой бандитов по притонам Рима, ему грезились все новые и новые ощущения.
        Стараясь придать всему блеск театральной постановки, Калигула сделал из интимного мира настоящий публичный театр. Он организовывал грандиозные оргии, в которые вовлекал множество людей, причем нередко участниками оказывались и мужья, и их жены. Так, например, происходило с его собственной сестрой Друзиллой, которую он выдал за Лепида, но с которой продолжал поддерживать интимную связь. Любопытно, что когда Друзилла умерла и весь Рим погрузился в траур, ходили настойчивые слухи, что Калигула собственноручно убил сестру в приступе ярости. Им можно легко поверить, если вспомнить переменчивость настроений императора, который с легким сердцем казнил своего любимца Лепида, а двух оставшихся в живых, совсем недавно обожаемых сестер без тени сожаления отправил в изгнание. Кстати, из эпицентра оргий Калигулы произошло явление миру Мессалины: развращенная в юном возрасте императором, она потом явилась примером того, куда может завести женская деструктивная сексуальность.
        Когда оскудела казна, изощряясь в выдумках, Калигула приказал организовать дом терпимости прямо во дворце на Палатине: замужние и именитые дамы зарабатывали средства для мота, растаптывающего такие вечные ценности, как семья. В сексуальных увлечениях надменного властителя Рима, похоже, было место и гомосексуальным связям. Источники намекают на интимные отношения Калигулы с пантомимом Мнестером, мужем своей сестры Марком Лепидом и знатным патрицием Валерием Катуллом. Если вспомнить властолюбивую мать Калигулы с ее настойчивыми волевыми попытками вмешиваться в «мужские дела» императора Тиберия, склонность этого человека к бисексуальным контактам может быть вполне объяснима. и если Калигула может не рассматриваться как явный извращенец сквозь призму приемлемого в самом Древнем Риме, да и в терпимую эпоху начала XXI века, все же его половая разнузданность, крайняя степень похотливости и откровенное пренебрежение любовью и институтом брака вызывали неистребимое желание у мужчин Рима отплатить императору той же монетой. Кажется символическим тот факт, что во время убийства ненавистного императора
некоторые заговорщики пронзили мечами его половые органы.
        Как большинство моральных уродов, трусливых, сомневающихся в себе и осознающих свою никчемность, Калигула любил испытывать других на прочность. Его ущербная личность требовала подтверждения того, что и остальные являются такими же, что мир преступен до самого последнего человека и что животное начало в человеке руководит всеми остальными импульсами. Он, к примеру, на театральных представлениях раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы воинственная чернь могла захватить всаднические места: императору было интересно и забавно посмотреть, как будут улаживать отношения разные сословия. Для этой же цели он отбирал жен у знатных римлян и рассказывал затем в подробностях, как он обладал ими. А иной раз после нескольких дней забав с чужой женой он приказывал ей развестись и вообще больше не иметь дела ни с одним мужчиной. Однажды на одном из многочисленных пиршеств непредсказуемый император вдруг громко расхохотался; когда же консулы осторожно поинтересовались причиной внезапного приступа веселья, Калигула ошарашил их ответом: он смеялся потому, «что стоить только кивнуть, как вам перережут глотки».
Природа этих удручающих поступков не только в демонстрации неоспоримой власти даже над частной жизнью людей, которых он мог устрашить смертью и пытками, но и в желании поиграть со случайной жертвой, посмотреть, как тот или иной представитель рода человеческого будет действовать в условиях, когда его оскорбляют, унижают, травят, низводят до жалкого, вымаливающего жизнь существа. Он нередко заставлял отцов присутствовать при казнях сыновей, а потом, приглашая их на пиршества, с жадным любопытством вглядывался в глаза несчастных, пытаясь понять, насколько болезненно они переносят утрату. Ему нравилось выворачивать чужую душу наизнанку, от этого он получал неимоверное наслаждение. С таким трудом выживший сам, он желал провести как можно больше людей через коридор испепеляющих испытаний и насладиться теми мучениями и сомнениями, которые когда-то испытывал сам в роли жертвы Тиберия. Даже посылая на казнь осужденных, он всякий раз говорил, что «сводит свои счеты». Он намеревался всех уравнять пред собой: чтобы был один царь на земле, а все остальные, независимо от сословий и личных качеств, превратились в
его шахматные фигуры, которые можно передвигать, убирать с поля или заставлять выполнять неисполнимое, немыслимое для существа, рожденного человеком.
        Разбуженные бесы тянут в пропасть
        К глубинной основе мотивации Калигулы, по всей видимости, следует отнести стремление к власти как к обеспечению безопасности. Желание мстить за унижения детства и юности также присутствует в поступках деспотического императора, но оно не доминирует. Наиболее же весомым фактором, определявшим поведение этого человека, стала развращенность властью и абсолютная безнаказанность на фоне вопиющей инфантильности и недоразвитости личности. Никто особо не занимался им в детстве, надеясь на то, что мальчик будет воспитываться на примере своих действительно выдающихся родителей. Но при этом он видел и худшие проявления человеческого, которые в итоге стали доминирующими во влиянии на формирующийся характер. Это произошло прежде всего потому, что система ценностей его родителей потерпела поражение, оказавшись погребенной под натиском варварства, цинизма и лжи. А сам Калигула выжил за счет проявленных качеств, которые осуждало и общество, и его отец с матерью. Конечно, были и другие причины. Например, отсутствие утонченности и манер выдает огромные пробелы в раннем образовании, восполнить которые в отрочестве
стало немыслимо. Да и до этого ли было представителям императорского рода, борющегося за выживание… В итоге жизнь Калигулы стала демонстрацией практически полной деградации личности. Он был слишком невежествен и полностью лишен той самой важной части интеллекта, что позволяет оценить себя со стороны и осознать свою роль в жизни. Он не задумывался над своими действиями; его поступки были импульсивными, эмоциональными и направленными на бесцельное обладание всем сущим. Его неадекватно завышенные амбиции не были подтверждены ни единым положительным качеством личности, поэтому вызывали в обществе единодушное раздражение и осуждение.
        Среди важных факторов, повлиявших на создание этого морального карлика со стремлениями к гигантским свершениям, было также желание достичь уровня правления Августа, приблизиться по значению к олимпийским богам, затмить собою все то великое, что было совершено до его рождения. И хуже всего, что, стремясь дотянуться до солнца, Калигула направлял свой разум не на поиски великого дела, исполнение которого сделало бы его путеводной звездой для потомков, а использовал власть для навязывания всему миру мысли о своем величии. Для этой цели горе-император за несколько месяцев промотал всю доставшуюся ему казну империи: он устраивал невероятные по размаху зрелища в надежде заменить этим реальные государственные дела и запомниться человечеству как самый крупный организатор массовых представлений и красочных декораций в истории. Его заурядная фантазия и упрощенное видение мира работали лишь в одном направлении, и одним из наиболее ярких примеров его духовного вырождения и внутренней пустоты стал случай с его конем. Ошалевшему от странных знаков внимания животному среди прочего был предоставлен отдельный
дворец с прислугой и утварью, ему сделали ясли из слоновой кости, а для украшения скакуна использовались пурпурные покрывала и жемчужные ожерелья.
        Калигула бесновался, но его слабое духовное начало, как тело рахита, не могло породить ничего достойного. Например, он искренне желал какого-нибудь всенародного бедствия, чтобы хотя бы таким способом его правление запомнилось людям. Но, пожалуй, лучше всего внутреннюю дисгармонию Калигулы иллюстрирует эпизод со статуей Юпитера. Однажды до безумия самолюбивый император встал возле статуи верховного бога и лукаво спросил актера, в ком больше величия. Когда же тот промедлил с ответом, разъяренный Калигула приказал жестоко отхлестать его бичом. Кажется, он готов был разорвать на части или сжечь весь мир, если бы только мог таким способом выбить из него признание своего величия. Ведь не случайно он, томимый все тем же желанием признания, с неутоленной горечью безнадежного садиста сожалел, что у Рима не одна шея…
        Обретя власть, Калигула с космической скоростью двинулся навстречу смерти. При этом он губил и обрекал на смерть все, к чему прикасался: именно он стал причиной гибели собственной жены и маленькой дочери, ибо своим отношением довел людей до озверения, до ответной инерции разрушения всего, что так или иначе напоминало его имя. Хотя вряд ли этот человек, не умевший любить, так как осваивал вместо законов любви законы выживания в море всеобщей ненависти, муж, не испытывавший к своим многочисленным женам никаких иных чувств, кроме сексуального влечения, и наконец, отец, признавший лучшими качествами своей дочери «лютый нрав», был бы по-настоящему несчастен, узнай он о судьбе самых близких людей.
        Несмотря на то что сам Калигула считал себя отмеченным богами гением, современники презирали его, страшась и ненавидя одновременно. Император, уверенный в том, что ему удалось выжить в дикой мясорубке Тиберия лишь благодаря уверенности, что на его челе оставили свою метку бессмертные боги, почувствовал неприязнь всех сословий после своей странной болезни в конце первого года правления. В то время, когда его жизнь висела на волоске, толпы преданного памяти Германика простого люда стояли у дворца, тихо перешептываясь о состоянии императора. Но тогда в восприятии города он все еще был сыном победоносного и благородного воителя, а после болезни Калигула беззастенчиво открыл всем свое истинное лицо - и наступил перелом в отношении к нему народа. Его детская недоразвитость уже никого не забавляла, а игры с народом, порой совершенно искренние, начали раздражать всех без исключения.
        Так кем же он был в действительности - изощренным убийцей или душевнобольным? Возможно, что и тем, и другим, причем сначала первым. Причем его болезнь была из серии тех недугов, что рождаются в людях при «недействующем», больном обществе, при попустительстве окружающих, в условиях, когда маленького ребенка, а затем подростка по каким-либо причинам не одергивают, когда он совершает поступки, в которых только подслеповатые глаза безразличного не усмотрят прообраза будущих великих преступлений. Кажется, что на свете не было такого порока, которого бы этот завистник и убийца не имел сам.
        Некоторые современные исследователи, например Э. Берн, В. Грин, И. Лесны, в основе поведенческих реакций Калигулы видят прежде всего психические или даже физические недуги. И. Лесны делает вывод, что жестокие бессмысленные убийства и истязания невинных людей явились результатом тяжелой, возможно, вирусной инфекции, проявившейся в виде воспаления мозга. В. Грин более осторожен в выводах, однако его гипотеза состоит в том, что помешательство Калигулы (в этом исследователь не сомневается) стало следствием органической болезни. Эрик Берн полагает, что император был шизофреником. Такие авторитетные представители современной психиатрии, как Мюллер и фон Делиус, поставили римскому императору диагноз «юношеское слабоумие» (dementia ргаесох). И все же, очевидно, не стоит все содеянное Калигулой объяснять только психическими расстройствами. С оценками и диагнозами можно было бы согласиться, если бы перед глазами наблюдателя не разворачивалась удивительно последовательная картина падения Калигулы. Его поступки отражают неустанное стремление воспользоваться случаем и совершить нечто недозволенное и даже
шокирующее. Но иногда Калигула проявлял удивительную рассудительность, порой даже уникальное, абсолютно не вяжущееся со слабостью ума, благоразумие.
        Если и имела место болезнь императора, о которой твердят столько ученых, то вовсе не она оказалась причиной всех его ужасных преступлений, болезнь лишь усилила невообразимые пороки, порожденные дисгармоничным развитием и слишком большим разрывом между желанием утвердиться в величии и возможностями совершать великие дела.
        Нерон (Луций Домиций Агенобарб)
        Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось.
        Пока я живу, пускай земля огнем горит!
        Нерон
        (15 декабря 37 года - 7 июня 68 года)
        РИМСКИЙ ИМПЕРАТОР (54 -68 ГГ.), СИМВОЛ ВЛАСТИ ПРОИЗВОЛА И ДЕСТРУКТИВНОЙ СИСТЕМЫ ЦЕННОСТЕЙ
        Кажется, в истории человечества нет ни одного образа, который бы в восприятии любого человека оказался более черным и более гнетущим, чем римский император Нерон. Словно выходец из мрака, явился он на землю, став олицетворением Смерти, посланником самого Дьявола в качестве неоспоримого доказательства человеческой порочности. Римское общество сначала вскормило грудью людоеда, а затем выпустило его из клетки, разрешив действовать по собственному усмотрению. Однако то, что сам Нерон слыл далеко не глупым человеком и к тому же был прекрасно образован, заставляет нас заняться поиском ответа на вопрос, не было ли его поведение сознательной и четко отработанной стратегией, направленной на то, чтобы ее автора человечество запомнило навсегда. Ведь и почти через две тысячи лет после его появления на свет многие с волнением вникают в подробности его частной жизни и поражаются, как современное Нерону общество допустило такую вопиющую свободу одного чудовища, способного надругаться над свободой всех остальных. Так не был ли этот исторический эпизод лишь виртуозной игрой Дьявола, вечного искусителя человека,
если мир знает о Нероне больше, чем о многих великих творцах?!
        Нерон прошел непростой путь становления и при определенных обстоятельствах, несомненно, мог бы войти в историю Рима в качестве одного из достойных граждан великого города. Не является бесспорным тот факт, что именно Нерон должен был стать правителем Рима. Более того, при жизни императора Клавдия у него было гораздо меньше шансов оказаться у штурвала великой империи, чем у многих других. Нельзя назвать простой жизнь малолетнего отпрыска императорской семьи во времена правления Калигулы и Клавдия: и сам Калигула, и жена Клавдия Мессалина могли легко уничтожить потенциального претендента на место принцепса. Скорее всего тем, что он выжил, как, впрочем, и диким нравом, он обязан матери, сумевшей привести в действие тщательно разработанные механизмы захвата власти. Мальчиком и юношей наблюдая за интригами знаменитой правнучки Октавиана Августа, Нерон не мог не испытывать смутного страха и щемящей тревоги, связанных со своим двусмысленным положением. Эти обстоятельства рано сделали Нерона неравнодушным к власти, а испытанные им в детстве страхи, когда он часто находился под прямой угрозой истребления,
стимулировали в нем развитие деструктивных мотиваций. К тому же эти импульсы старательно возбуждались его матерью, а затем противоречие углубилось решительным нежеланием взрослеющего сына находиться под чрезмерной опекой Агриппины и одновременно осознанием неспособности совершить нечто неординарное в качестве государственного деятеля. Вместе с жаждой власти мать, все время во многом подавлявшая сына, как ни странно, развила в нем боязнь сравнения с такими признанными авторитетами, как Юлий Цезарь или Октавиан Август. С момента формального обретения власти Нерон пытался найти свое место в истории. Однако он не мог состязаться в интригах ни с коварной матерью, ни с крайне осторожным учителем, ни с похожим на военную машину начальником преторианской гвардии. Эти противоречия, а также смутное понимание, что его постоянно используют враждующие стороны, заставляли принцепса искать асимметричную стратегию противодействия этим проискам. Она-то и привела к тем чудовищным последствиям, так колоритно запечатленным историей.
        Не стоит сомневаться в том, что Нерон был продуктом своего времени и своего окружения, а многие преступления совершил вынужденно. Тем важнее это для понимания человеческого естества, в котором, если на него воздействовать определенным образом с ранних лет, легко могут взять верх самые мрачные побуждения. И тем важнее через две тысячи лет осознать, что деструктивное начало в каждом отдельном человеке может и должно быть поставлено в жесткие рамки, определенные обществом, государством, семьей и личной идеей. В противном случае человечеству еще не раз придется столкнуться с Неронами или даже с его еще более ужасными производными.
        Под знаком предначертанности
        Когда в семье Гнея Домиция Агенобарба и Агриппины Младшей родился сын, его имя начали сразу же окружать
        легендами. Мать, всецело ориентированная на власть в империи, постаралась, чтобы после его рождения по Риму и окрестностям поползли слухи о знамениях, говоривших о рождении будущего царя. Еще не минуло и года со дня
        восшествия на престол молодого императора Калигулы, ее брата, который, казалось, очень любил Агриппину Младшую, значит, их отношения вполне позволяли распространять подобные слухи. Подтверждение правильности своего шага она получила через пятнадцать дней, когда во время торжественной ритуальной клятвы консулы наряду с именем Калигулы произнесли и имена его трех сестер. Политическая обстановка благоприятствовала тому, чтобы заявить о появлении своего чада как о приходе нового мессии. Мать Нерона с первых дней его жизни стала выстраивать героический сценарий его жизни, при этом в значительной степени рассматривая сына в качестве механизма своего собственного восхождения к власти, что конечно же отрицательно сказалось на его восприятии жизни ребенком. Она создавала в душе мальчика факел, который обязательно предстояло зажечь; в этом она была уверена, и эта неуклонная уверенность постепенно заполнила и рожденное ею юное создание.
        Тиберий, который методично уничтожал детей Германика как потенциальных претендентов на власть, давно был в мире ином. Реальных живых соперников у Калигулы не было: два его и Агриппины старших брата были уничтожены во время правления Тиберия, так что рождению наследника в роду Германика вполне можно было придать публичный характер. Недалекий человек, дитя армии и улицы, Калигула просто не придал значения появлению на свет племянника. Конечно, существовала возможность рождения наследника у самого Калигулы, но в его необузданной жизни и диком разгуле Агриппина небезосновательно усматривала множество признаков недолговечности своего брата. Калигула казался ей слишком неосмотрительным и поверхностным, а тот факт, что именно он один выжил и стал императором, ослепил его, укрепив веру в собственную неуязвимость. Агриппина же, наблюдавшая за истреблением рода, хорошо знала, как уязвимы некогда недосягаемые в своем обманчивом величии люди. Она рискнула сделать ставку на сына с самого момента его появления на свет, в том числе и потому, что для нее, женщины, опорой в этом мире мог быть лишь мужчина. Ее муж,
за которого ее едва ли не насильно выдал замуж Тиберий, с самого начала демонстрировал отсутствие способностей к политике и государственной деятельности и потому был ей неинтересен. Ее брат, на которого раньше она имела влияние благодаря их кровосмесительной связи, зациклился на младшей сестре, так что для достижения власти его необходимо было свергнуть. Конечно, она, возможно, еще попытается это сделать, но для дочери великого и все еще почитаемого в Риме Германика существовал и другой путь - возвышение ее сына-наследника. Так она могла обрести власть и для себя. Впрочем, Калигула отнесся к попытке возвысить младенца неоднозначно: когда Агриппина попросила брата выбрать для племянника имя, император не без иронии посоветовал сестре назвать его Клавдием - в честь их дяди, известного своими причудами и расстройством рассудка и потому оставшегося в живых. Это был недвусмысленный намек на то, что Агриппина может переусердствовать.
        С матерью Нерону повезло: она всегда ходила по краю бездны, вложив в него готовность действовать всеми дозволенными и недозволенными способами. Она заразила его собственным пренебрежением к людской жизни и страстью властвовать. Пока Агриппина строила планы своего восхождения к вершинам власти, отец мальчика, Рыжебородый (так переводится имя Агенобарб), бесцеремонно заявил, что «от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества». Но скорее всего, Светоний намеренно приписал эти слова Агенобарбу, он этим хотел подчеркнуть не столько предопределенность порочности Нерона, сколько гнусные качества его отца. Действительно, Агенобарб, будучи внуком Марка Антония и сестры Августа Октавии, не унаследовал ничего достойного от своих именитых предков. Разврат, инцест и убийства были характерны для этого пресыщенного и на редкость циничного человека. Однажды он убил своих вольноотпущенников только за то, что они не могли пить столько, сколько он им велел. И, безусловно, маленький Нерон, подрастая, ощущал удушливое и разрушающее его личность действие недоброй славы как отца, так
и матери. Как и Агриппину, Агенобарба обвиняли в кровосмесительной связи со своей сестрой, и так же, как у дочери почитаемого Германика, у него напрочь отсутствовали моральные принципы и даже малая толика желания прислушиваться к общественному мнению. Он умер, когда сыну было три месяца, поэтому в наследство Нерону достались лишь нелестные слухи о его беспутном родителе.
        Женская идентификация Нерона очевидна, и во время взросления мать не столько перестаралась с внушениями, сколько со способом их подачи. Хотя в первые годы жизни он видел лишь женщин любящих и заботливых, ободряющих и предсказывающих его будущее царствование, мать всегда навязчиво доминировала над всеми. Сначала она, а затем, когда Агриппина вместе с младшей сестрой Ливиллой была сослана Калигулой на Понтийские острова за участие в заговоре против него, его тетка Лепида занимались воспитанием будущего принцепса. Историки указывают, что эта бездетная женщина, преисполненная искренней любви и нежности к мальчику, оставила заметный след в его жизни, выражавшийся в природной мягкотелости и склонности к «немужским» занятиям. Эти черты позже жестоко и бессердечно пыталась искоренить его мать, но, похоже, своей категоричностью и нетерпимостью к любым другим формулировкам, кроме собственных, она лишь усугубила положение. Любопытно, что однажды Агриппина заставила сына-подростка свидетельствовать против любящей его тетки, чтобы осудить ту на смерть, и сделала это только из желания устранить потенциальную
претендентку на власть. Мать, как ни странно, стала, таким образом, первым человеком, стремившимся убить в нем способность любить. Интерпретируя процесс воспитания Нерона, историк Игорь Князький настаивает на контрастности образов Агриппины и Лепиды, связывая с этим формирование противоречивого восприятия Нероном окружающего мира. Если Лепида была в глазах Нерона образцом доброты и щедрости, то мать - непреклонным сфинксом, сокрушающим все вокруг ради достижения своих целей. И тот факт, что его мать всякий раз властью, интригами и ядом побеждала человеческую теплоту отношений, возбудил в Нероне самые мрачные противоречия. Убедившись в верховенстве грубой силы, цинично попирающей любовь, он сам перешел на сторону силы. Но скорее всего, Лепида также не была таким однозначно положительным персонажем этой истории. Женщина, спокойно принявшая запрещенную кровосмесительную связь с братом, а затем - участие в заговоре против самой Агриппины, она хоть и не была ослеплена непомерной жаждой власти, все же была способна на коварство и склонна к мести. В ней тоже бурлили противоречивые страсти, в которых
ненависть к обидчикам занимала далеко не последнее место. Кроме того, в Лепиде сохранилась то глубоко маскируемая, то выпячиваемая непреклонность не испытавшей материнства женщины, и Нерон еще с детства впитывал всю палитру человеческих отношений из двух противоположных женских лагерей.
        Тем не менее, каждый день мальчику настойчиво нашептывали, что он родился великим и что сами бессмертные боги благословили его. Первые годы жизни вместо того, чтобы равняться на отца, он отождествлял себя с матерью, которая по стремлению к лидерству и желанию навязать свою волю заметно превосходила всех окружающих. Агриппина являла собой тип волевой, неуступчивой и безжалостной женщины, более склонной к мужским поступкам. Она слишком часто и, кажется, без меры подавляла сына. Наверное, если бы не годы ее ссылки, способность Нерона к исполнению мужской социальной роли вообще стала бы сомнительной. Позднее это нашло отражение в странном и неоднозначном поведении Нерона, который, властвуя и повелевая, тем не менее испытывал постоянное искушение играть женскую роль. Именно отсюда проистекает и его бисексуальность, сменяющиеся желания ощутить себя и могущественным мужчиной, и пассивной женщиной, а также его слезливое стремление достичь совершенства в игре на сцене и добиться славы в стихосложении. У принцепса можно было отыскать множество женских черт, начиная с мягких контуров его фигуры и кончая
нерешительностью и слабостью натуры. Он всегда относился к себе с удивительной сентиментальностью и необычайной жалостью. Высокий уровень эмоциональности, склонность к слезам и экзальтированным выходкам странным образом уживались в нем с поразительной жестокостью и жаждой смерти соперников. Мазохистские порывы в сочетании с садистскими устремлениями стали прототипом, кривым отображением материнской природы, и своим внутренним миром он очень походил на Агриппину.
        Никто так не повлиял на мотивацию его поведения, как родная мать. Но, вбивая ему в голову идею власти, она лишала сына возможности принимать решения самостоятельно, и в результате он рос зависимым от мнений окружающих: матери, учителей, советников, близких женщин. Именно это будет впоследствии иметь решающее значение в изменении его мотивации - от государственной и военной деятельности к театральному, поэтическому и музыкальному самовыражению, не свойственному в его времена людям с высоким статусом и тем более олицетворяющим верховную власть. Стремясь позже к кифаре и поэзии, Нерон как бы компенсировал эрозию воли и отсутствие склонности как к государственному управлению, так и к проявлению таланта полководца. Он не мог превзойти даже свою мать, не говоря уже о таких выдающихся личностях, какими были, например, Александр и Юлий Цезарь. Зато Нерон будет стремиться затмить Августа, поддерживая поэтов и философов, фактически заняв во времена своего правления место августовского Мецената. И еще, кажется, как раз из этой подавленной возможности управлять государством проистекает и тайная злость на
мать, которая всегда отбирала у него возможность принимать решения самостоятельно, навязывая свои собственные. В силу развития реакции на материнскую власть он, достигнув признания его власти как императора, постарался во что бы то ни стало избавиться от комплекса зависимости от матери. Убивая потом собственную мать, он одновременно уничтожал следы своей неспособности как властителя и пресекал действие старых комплексов, не дающих покоя и давящих на самолюбие мужчины.
        Кажется, исследователи феномена Нерона придают слишком мало значения периоду после возвращения Агриппины из ссылки и до ее замужества с императором Клавдием, когда будущий цезарь был предоставлен сам себе и его характер формировался под влиянием множества обстоятельств и факторов. И хотя о них часто упоминают лишь вскользь, эти годы имели ключевое влияние на становление Нерона. Когда начался период властвования Клавдия, Нерону пошел лишь четвертый год, но он вступил в период чуткого наблюдения за взрослой жизнью и начала смутной самоидентификации. С одной стороны, ему периодически напоминали о его «царской крови», с другой - он был удален от Палатина, в котором уже растили наследников принцепса - Британика и Октавию. Вскоре он увидел и закулисную жизнь властителей, а откровенность римской черни столкнула его с далеко неоднозначными оценками этой жизни. То, что мелькало перед ним, часто оказывалось шокирующим, как действие электрического разряда, но он постепенно ко всему привыкал, как к естественным издержкам современного ему мира.
        Его воспитатели, Анникет и Берилл (танцовщик и цирюльник), были простодушными людьми, далекими от понимания того, что надо было лепить из этого податливого человеческого материала. Подобное окружение никак не способствовало закреплению у ребенка мужских качеств, желания завоевать военную славу силой оружия, возвеличив империю и свое имя, как это сделали его дед и прадед. Зато они стали незаменимыми посредниками в общении с плебейской частью Рима. По всей видимости, из этих источников взрослеющий Нерон получал оценки деятельности и обезглавленного заговорщиками Калигулы, и нынешней августы Валерии Мессалины, утопающей в роскоши и нескончаемых пиршествах. С какого-то времени его начинает мучить желание произвести впечатление на народ Рима, который славился своей язвительной откровенностью и способностью запечатлеть и точно воспроизвести в коллективном сознании тот или иной образ. Блистая перед народом, он мог бы прославиться навсегда и заслужить большее признание, чем в глазах скупых на похвалы патрициев. И наверняка от него не ускользнули гибкие, плавные и осторожные, но все же решительные шаги его
собственной матери в сторону императорского дворца, ее постоянные встречи с влиятельными императорскими вольноотпущенниками, реально управлявшими империей от имени податливого и аморфного Клавдия. Пока император, как облако, плыл по ветру, создаваемому его ближайшим окружением, имя вольноотпущенника Палланта все чаще срывалось с материнских уст, и однажды мальчик понял, что многие всесильные люди остаются в тени.
        Но ему, как и его крайне демонстративной матери, не хватало показных достижений, ему хотелось совершить нечто такое, о чем бы восхищенно говорили все, потрясенные его размахом. Именно такой была Агриппина, и юный Нерон в этом следовал за нею неотступно, словно им владела инерция неодолимой силы. Уже в то время он осознал потребность всеобщего признания, поклонения и славы. Но одновременно в глубине души он понимал и свою неспособность проявить военный талант, а как еще по-другому возвыситься в государстве? Да, Август правил Римом пол столетия, не особо жалуя войны, но Август прославился больше всего тем, что однажды стал победителем в гражданской войне и обрел верховную власть с помощью силы, и лишь потом - как удачливый государственный деятель. С другой стороны, наблюдая за изворотливостью матери и ее уникальным даром приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам, он невольно всегда старался подражать этому чисто женскому умению притворяться и менять образы. И вскоре Нерон открыл в себе неординарные актерские способности, навыки истинного игрока, управляющего эмоциями, оттенками голоса, мимикой
и полутонами. Возможно, он не придал бы этому такого ключевого значения, если бы не одно обстоятельство. Еще не достигнув десятилетнего возраста, он принял участие в секулярных играх столетия, великолепно исполнив свою роль в конном представлении и завоевав гораздо больше симпатий, чем сын императора Британик. История хранит молчание о роли Агриппины в этом событии, хотя на редкость коварная женщина наверняка приложила руку к тому, чтобы ее сыну публично воздали должное. Но этот случай потряс самого Нерона, ибо дал ему основания полагать, что всякая слава имеет одну и ту же природу. Так зачем препятствовать своим склонностям в достижении величия, если признание актерского таланта может дать не меньше душевной радости, чем победа на поле брани или введение замечательного закона.
        Период творческой самоидентификации почти совпал с пиком материнских интриг, с неожиданным падением и убийством Мессалины, а затем и с еще более необъяснимым замужеством матери. Вряд ли в то время он задавался вопросом, каким образом его мать оказалась на брачном ложе его двоюродного деда и своего родного дяди и особенно зачем она это сделала. Но, пожалуй, это колдовское переплетение событий и еще более - цепь последующих убедили подростка, что неодолимое стремление сокрушает все преграды, а раз мать говорила ему о его великой миссии, значит, так тому и быть.
        Дорогой матери - к кровавому пути сына
        Очутившись в императорском дворце на Палатине, с поразительной быстротой взрослеющий Нерон усвоил: для него нет ничего недозволенного. Теперь его взрослением руководила мать. И он не сопротивлялся этому, а лишь следовал могучему течению, как маленький игрушечный кораблик. Течение вскоре оказалось стремительным потоком, каким была неистовая душа Агриппины, а сами вехи взросления доставляли Нерону неимоверное удовольствие, ибо были направлены на возвеличивание его имени, превращение в глазах римского общества мягкотелого и слабохарактерного мальчика в волевого мужчину и будущего владыку. Агриппина ничуть не сомневалась в том, что ее сын станет правителем Рима, поверил в это и сам Нерон, не став, правда, тем монументом, который из него старательно вытачивало его окружение.
        Не стоит винить в том, каким в конечном счете оказался характер Нерона, и оперативно вызванного из ссылки прославленного философа Сенеку, назначенного учителем юного Нерона. Будущему принцепсу шел уже двенадцатый год, когда мудрый и явно уставший от вынужденного затворничества ученый приступил к лепке героического образа. По всей видимости, он с прискорбием обнаружил, что основы характера уже давно заложены, а искоренить доставшиеся от Агриппины и разлагающегося общества пороки невозможно. Задачей философа, четко поставленной Агриппиной, стала непосредственная подготовка Нерона к власти, а вовсе не исправление пробелов его воспитания. Но в самой задаче была заложена бомба замедленного действия, так как сделать из неуверенного мальчика самодостаточного мужчину можно было, только вступив в противоречие с самой воспитательной тактикой Агриппины. Сенеке предстояло выбрать: насытить самовлюбленного подростка неким набором знаний и оставить его подвластным матери либо действительно сформировать самостоятельного и вполне уверенного в себе молодого человека, что неминуемо привело бы его к противостоянию с
матерью. Легко разгадав Агриппину, мыслитель сделал ставку на юного наследника. Во-первых, он рассчитывал, что его влияние на юношу может многое изменить. Во-вторых, с еще не сформированным окончательно представителем мужского рода было легче договориться, чем с переменчивой и способной на все женщиной. А в-третьих, именно Нерон мог претендовать на реальную легитимную власть, тогда как Агриппине при любых обстоятельствах предстояло находиться в тени. Наконец, была еще одна причина, из-за которой Сенеке было не до душевных качеств своего ученика: натерпевшись предостаточно горя во время своего прозябания на острове Корсика, он во главу угла теперь поставил достижение личной близости с будущим властелином, внутренний же его мир казался в то время философу вторичным. Вернее, он даже противоречил поставленной цели - сделать из мнительного подростка уверенного и самостоятельного властителя. Никто другой не мог так детально, как Сенека, понимать, какими ужасными качествами на самом деле должен обладать император, позволяющий в т. ч. ему, Сенеке, спокойно творить, не опасаясь нового изгнания. Но чтобы
объективно оценить роль Сенеки в воспитании Нерона, необходимо добавить, что весь воспитательный процесс находился под неусыпным надзором Агриппины. Она, например, запретила обучать своего сына философии, полагая, что это сделает его непригодным к властвованию. И кроме того, Сенека жаловался, что стоит ему в чем-нибудь упрекнуть воспитанника, как он тут же бежал за утешением к матери.
        С появлением Агриппины в римском обществе в качестве августы началась тайная схватка за будущую верховную власть в государстве. Для начала она заставила наивного старика Клавдия усыновить Нерона, что открыло ее сыну формальную возможность наследовать престол. Затем последовала серия хитроумных трюков, которые преследовали единственную цель: продемонстрировать народу Рима и императорскому окружению, что именно Нерон является будущим правителем, и приучить всех к этой мысли. Например, Нерон, даже не достигший четырнадцати лет, был неожиданно объявлен совершеннолетним и сменил невзрачное одеяние подростка на горделивую мужскую тогу. Агриппина создала резкий контраст между своим сыном и официальным наследником Британиком. Самому же Нерону нравилось блистать и принимать знаки внимания окружающих. Так мать невольно приучила его, что можно блистать, не совершая ничего значимого, путем ловко продуманных мероприятий, направленных на манипулирование сознанием окружающих. Он учился общаться с миром знаками и языком кощунственной символики, а его тщеславие уже во весь голос заявило о себе и требовало
признания и поклонения. После инсценировки совершеннолетия истинный наследник Британик оказался еще дальше оттесненным от власти, когда Нерон однажды по велению матери появился в неподражаемом одеянии триумфатора. Это было настоящим фурором, а заодно - святотатством и попиранием норм приличия, но кто мог посметь возразить августе и ее всесильным советникам, которые умели создавать все новые поводы для возвеличивания еще ничем не отличившегося Нерона. А он, наученный Сенекой, уже с трибуны обещал подарки преторианцам, а народу - раздачу хлеба и денег. Но проблема самого Нерона заключалась в создании искаженного представления о самом себе: не делая ровным счетом ничего, балуя свое тело нескончаемыми гуляниями и пирами, он с подачи влиятельного окружения начал думать о себе как о великом, отмеченном богами, человеке. Причем разрыв между реальностью и представлением рос с каждым годом, с каждым днем…
        Тем временем настойчивая Агриппина сумела последовательно перетасовать окружение во дворце в свою пользу. Например, поменять командира преторианцев и начать еще одну, достаточно сложную игру, чтобы укрепить всех во мнении, что юный Нерон является не по годам подготовленным и чрезвычайно рассудительным человеком. Согласно разработанному сценарию, во время Латинских празднеств Нерону было доверено вести судебное заседание в качестве префекта города. Эта подаренная ему невиданная честь была в деталях проработана сценаристами, а ответы самого Нерона при помощи верного Сенеки старательно отрепетированы. В результате успех молодого государственника оказался сногсшибательным: народ воочию убедился в том, что Нерон обладает замечательными качествами управителя, досконально знает нюансы права и является блестящим оратором. Перед ним самим уже изощрялись лучшие мастера публичных выступлений, поднимая таким образом престиж молодого игрока. Сам Нерон сиял от счастья, он уже казался сам себе богом или по меньшей мере каким-то высшим существом.
        Наконец, прошло еще немного времени, и Агриппина добилась от дряхлого Клавдия бракосочетания шестнадцатилетнего Нерона с дочерью принцепса Октавией. Незамужняя девушка казалась опасной идущему к власти тандему матери и сына. Кроме того, очень скоро Агриппине пришлось снова спешить: старик Клавдий чуть было не остановил их триумфальное шествие к власти.
        Сгорая от желания приблизиться к власти, Агриппина стала слишком пренебрегать осторожностью. Кажется, яркий свет могущества стал ослеплять и обжигать ее, как факел чересчур близко подлетевшего мотылька. А ведь у нее, как прежде у Мессалины, было очень много врагов, желающих возвыситься, спровоцировав падение первой женщины государства. Потому-то после робких нашептываний со всех сторон Клавдий вдруг изменил свое отношение к Нерону и даже намекнул на расправу с зарвавшейся супругой. Ответные действия последовали незамедлительно: отравление грибами, блокирование дворца после смерти принцепса и многочасовое манипулирование информацией о его состоянии - до того момента, пока в сопровождении преданного начальника гвардии и его беспощадных преторианцев миру не явился новый хозяин Палатина - цезарь Нерон. Многие растерялись от напора Агриппины, а возмущенным не дали опомниться - настолько скоро совершились все события и настолько продуман был «мирный переворот».
        У врат ада
        Очень многие интерпретаторы событий были воодушевлены первыми шагами нового принцепса, находя их благоразумными и дальновидными, а некоторые впечатлительные летописцы даже вздумали назвать первое пятилетие царствования Нерона «золотым». Но они обманывались в главном: Нерон не столько изменялся в процессе своего властвования, сколько старался казаться уступчивым и заботливым правителем. Боязливый шестнадцатилетний юноша, посаженный на трон матерью, учителем-философом и начальником городских когорт, он с опаской оглядывался на окружающий мир, не позволяя своим истинным ощущениям завладеть душой. Император, несмотря на юные годы, был давно сформировавшейся личностью, готовой в полной мере раскрыть свои темные стороны. И может быть, веди Агриппина, Сенека и Афраний Бурр единую и согласованную игру, они бы очень долго манипулировали слабовольным и легко поддающимся внушениям Нероном. Первые годы правления были как заученная речь, умело написанная рукой Сенеки. И хотя
        Дион Кассий настаивает, что в этот период Нерон больше подчинялся матери, логичнее будет предположить, что влияние на принцепса было умеренным. Так или иначе, он демонстрировал показную щедрость и немыслимую для властителя покладистость, а запомнившейся фразой этого периода стал ответ Нерона на благодарность сената: «Я еще должен ее заслужить».
        Но всех этих людей, которые хотели руководить Нероном, погубили внутренние противоречия. Агриппина желала открыто властвовать, в полной мере разделяя власть сына, а вернее, позволяя ему лишь формально занимать место первого среди равных. На ее стороне оставались теневые игроки типа Палланта и многочисленные рыцари плаща, кинжала и яда. Сенеку заботила собственная безопасность и творческое спокойствие, которые он отождествлял с законами государства, а значит, с не подлежащей сомнению властью принцепса; командира преторианцев - его собственное место, что предопределило действия на той стороне, которая олицетворяла незыблемую власть государства. Сам же Нерон долгое время оставался послушной игрушкой в руках искушенных интригами борцов, позволяя склонять себя то к тем, то к иным решениям. Но пока объектом было само государство и намеченные преобразования, все складывалось пристойно. От имени Нерона был проведен ряд законов и решений, поднявших авторитет сената, судов да и самого принцепса как взвешенного и вменяемого правителя. Но когда наступление началось на саму власть, Нерон, уже вкусивший ее
прелести, продемонстрировал свое истинное лицо. Это было лицо слабого человека, волею случая оказавшегося на вершине человеческого могущества, непризнанного, но жаждущего признания, боязливого, но желающего казаться сильным, неспособного, но стремящегося к похвалам и аплодисментам любой ценой. К своей истинной природе он подступался осторожно, шаг за шагом, страшась, главным образом, низвержения и предательства. Он уже был хорошо ознакомлен с пороками и сознательно желал их испытать.
        Как и Калигула, познание своих темных сторон он начал с бесшабашных и относительно безобидных ночных похождений по Риму с драками, насилием и демонстрацией силы. Это было испытание власти на прочность: он еще не знал, куда ее можно применить, и потому пробовал, как ростовщик золотую монету, на зуб. Хотя ночные стычки порой оказывались кровавыми, они не затрагивали интересы правящего класса и потому рассматривались как нелепые забавы принцепса, которые со временем пройдут. Но эти отдающие гнилью развлечения со временем не прошли, и то, что общество легко их приняло, способствовало дальнейшему освобождению Нерона от оков морали. Цезаря начала поглощать пучина истощающих сознание оргий, а он все проверял пределы возможного, разрешенного, не осуждаемого. Первым же действительно вопиющим поступком Нерона стало убийство сводного брата Британика, которого он легко и бестрепетно отравил, обставив сцену не без налета театральности. Вседозволенность настолько захлестнула Нерона, что он удивил даже свою беспринципную мать. Что же касается учителей-советников, то они впервые осознали: монстр вырос и грядут
раскаты смертоносного грома.
        И что же произошло?! Ровным счетом ничего, ибо пугливые отцы отечества уже просчитали, что лучше не противоречить решениям главы государства. Многие из них еще помнили погромы Калигулы, и образ возмужавшего Нерона не сулил им ничего хорошего. Объясняя причины молчания влиятельных людей Рима после откровенного отравления Нероном сводного брата и кровного родственника, один из исследователей предлагает обратиться к римской мифологии и истории. Уничтожение родни, и в том числе ближайшей, оправдывалось интересами государства. Брат Ромул убил своего брата Рема и стал «божественным основателем Города» - так начинается римская история, в которой этот эпизод лишь первый в нескончаемом списке убийств. Потому в этой цепи исторических событий и интерпретаций сентенция: «Нерон убил своего брата Британика и тем самым спас государство от кровавой гражданской войны» - выглядит вполне убедительно. По меньшей мере, в глазах тех, кто оправдывал действия молодого цезаря. А ведь он совершил это ненужное убийство (Британик был безобидным тщедушным юношей, напоминавшим Нерону своим существованием лишь о том периоде,
когда при жизни императора Клавдия у них случались перебранки) еще в первый год своего правления… Может быть, злопамятный Нерон просто решил отомстить за прежние обиды и детские оскорбления? А заодно и испытать, насколько далеко можно зайти в своем желании уничтожать.
        И тут нельзя не отметить, что ощущения убийцы явно принесли Нерону удовлетворение «превосходством». Quod licet Jovi, non licet bovi! Что позволено Юпитеру, не позволено быку, гласит римская поговорка, объясняющая многое. И в частности то, что ему единственному позволено, как богам, распоряжаться чужой жизнью. Некоторые утверждают, что Нерону претило самому заниматься казнями, что якобы цезарь совершал преступления исключительно из стремления обеспечить свою безопасность. Конечно, инстинкт самосохранения, со временем выросший до настоящей мании заговоров и преследования, в жизни императора играл большую роль. Но создание колоритных театрализованных комедий с соответствующими декорациями из людских трагедий - разве это не свидетельство садистского наслаждения от убийств?! И Нерону вовсе необязательно было лично рубить головы, пачкая свою изысканную одежду брызгами крови, вида которой он боялся и тщательно избегал. Главной в садизме принцепса была возможность преступить моральные и юридические законы, единолично верша судьбы, отправляя на казнь и «повелевая умереть». Он упивался своей властью, ибо
она подчеркивала его лидирующее положение в среде, в которой его реальные силы не позволяли претендовать на доминирование. Неограниченная власть открывала возможность преодолеть угнетающую недостаточность и духовную ущербность в сравнении с матерью, образами героических предков, окружением.
        Поэтому после безнаказанного убийства Британика Нерон перешел в яростное наступление на современников. В развитом окружением параноидальном ужасе перед заговорами он начал уничтожать всех, кто имел хоть какое-то отношение к роду Юлиев^Клавдиев и являлся потенциальным претендентом на власть. Принимая во внимание внедренную Августом традицию браков между дальними родственниками и вообще именитыми родами, черный список получился более чем внушительным. Известных в империи людей по приказу обезумевшего человека объявляли врагами государства и методично уничтожали. Раболепие, лесть и низкопоклонство высшего сословия убедили Нерона в возможности безнаказанно творить все, что ему вздумается. Он становился все более слепым в своей беспричинной агрессии, и чем больше ему потакали, тем более могущественным он ощущал себя, теряя чувство реальности.
        Нерон дошел до того, что стал разрушителем всех преград, уничтожал все, что мешало ему жить в соответствии со своими искаженными представлениями о себе. Он все более озлоблялся против матери, которая намеревалась корректировать поступки и решения принцепса. Когда в и без того сложное противостояние сына и матери последовательно вклинились другие женщины, пытавшиеся манипулировать цезарем, положение стало просто угрожающим. Летописцы подтверждают отсутствие сыновних чувств к матери, прямо указывая, что лишь страх перед последствиями удерживал Нерона какое-то время от убийства матери. Но раздражитель в виде беспокойной и традиционно деятельной Агриппины не исчезал, а осознавший прелесть единоличной власти Нерон отнюдь не собирался отправиться в добровольное изгнание по примеру Тиберия. Человек, чьи убийства, блуд и беспутный образ жизни поощрялись до сего времени, легко решился на собственноручное уничтожение родной матери, давшей ему не только жизнь, но и саму власть. Кажется, он боялся матери больше всех из своего окружения, ибо знал, что Агриппина способна на все. Для нее не существовало
пределов, и, возможно, поэтому из страха Нерон решился на яростную атаку первым. Историки, соревнуясь в представлении подробностей, описывают зверское преступление императора. К слову, именно преданный простодушный дядька-воспитатель Анникет, которого Нерон уже успел возвысить, назначив командующим флотом, и осуществил это убийство. Ключевым моментом в этом событии стало отрезвление Нерона, когда он осознал, что акт свершен, а он является убийцей матери. Опять, казалось бы, всемогущий император затрепетал от страха за будущее: а вдруг его осудят?! Но сенат стерпел и это убийство, словно не понимая, что дальше последует цепная реакция и умирать они будут один за другим. Позволяя Нерону заглушить внутренние сомнения, окружающие его люди тем самым подталкивали его к еще большим преступлениям, подписывали среди прочего и смертный приговор самим себе. Страх перед невиданным убийцей вызвал такое оцепенение сената, что лишь один его представитель позволил себе демонстративно покинуть заседание. Это был Тразея Пет, которому Нерон, конечно, отомстит со временем за такое вызывающее проявление независимости.
Остальные же встретили смерть Агриппины молчаливым одобрением.
        Это событие произвело удручающее впечатление на самого Нерона: пожалуй, никто не был так поражен реакцией Рима на убийство августы, как сам убийца. И недальновидные запуганные люди сами открыли врата в ад, ибо отныне обезумевший от власти владыка считал себя вольным распоряжаться судьбами всех своих врагов и друзей, всего Рима, всей великой империи. Приговоры теперь выдавались пачками, люди шли на смерть десятками, спеша и толпясь у входа в преисподнюю, словно падший ангел огненным перстом указывал им дорогу туда. Сполна досталось и ближайшему окружению. Нерон оказался обыкновенным завистником, не прощающим даже мелких обид или конкуренции. Пытаясь стать поэтом, он, после того как признал превосходство поэтического таланта Лукана, задумал извести его. Когда же расправлялся с группой мнимых или реальных заговорщиков, беззастенчиво приказал принять смерть и тому, кого однажды признал лучшим поэтом. Кажется, зависть сыграла не последнюю роль и в смерти Петрония, одного из лучших поэтов того времени и личных друзей Нерона. Признавая дар и выдающиеся способности Петрония, Нерон поспешил уничтожить и
его. Ему казалось, что, оставив в живых из всего императорского рода одного себя, он обезопасит себя от агрессии, а уничтожив творческую элиту, он один будет блистать во всей империи. Наконец расправился неблагодарный ученик и со своим учителем: как и других выдающихся современников, он отправил на тот свет Сенеку - приказал умереть добровольно. Престарелый философ, который задолго до того сознательно отошел от дел, кажется, даже не удивился: он лучше других знал злобную натуру своего воспитанника. Сенека, Тразея Пет, Петроний и Лукан без показных терзаний и с поразительным спокойствием гордо покинули этот мир. Одним из худших поступков Нерона признают его расправу над своей ни в чем не повинной женой Октавией, которую Клавдий и Агриппина когда-то насильно выдали замуж за упиравшегося Нерона. Тут, кажется, также не последнюю роль сыграло единодушное признание современников, что Октавия, будучи противоположностью своей матери Мессалины, оказалась кристально чистым созданием. Ей были чужды людские пороки, ибо девушка поклялась не быть похожей на ославленную за разврат мать, и это не на шутку бесило
Нерона, уверенного в порочности самой человеческой натуры. Ее просто ненавидела Поппея Сабина, избранница императора, весьма похожая на Агриппину (как это часто бывает, подсознательно он выбирал себе спутницу, похожую на мать). Она же и вынудила Нерона сначала отправить Октавию в изгнание, а затем убить несчастную девушку и доставить в Рим ее отсеченную голову, дабы убедиться, что ее целомудренной и стойкой соперницы уже нет в живых. Но многие современники были уверены: молодую женщину убили еще и потому, что императорской чете не давала покоя мысль о возможном противопоставлении ее непорочной и порядочной души их грязным и мерзким душонкам.
        Нерон имел явно противоречивые представления о себе: с одной стороны, он считал себя гениальным кифаредом, безупречным актером и величественным властителем, с другой - он знал, что является всего лишь скверной язвой на теле одурманенной империи. Чего стоит только его знаменитая фраза «Прокормимся ремеслишком» в ответ на пророчества о своем низвержении. Он отчетливо понимал, что является раздражителем для общества, но не мог совладать со своими деструктивными порывами и неуклонно шел навстречу собственной гибели.
        Действительно, каждое новое убийство оказывалось для самого убийцы тестом и откровением, словно он продолжал свой пожизненный эксперимент относительно того, как долго люди могут выдержать истязания, лишение свободы и безнаказанные убийства. Ведь не зря же он воскликнул однажды: «Еще ни один принцепс не знал, как далеко он может зайти!» Как у многих тиранов, у Нерона должен был появиться резвый исполнитель его желаний с еще худшим набором качеств. Эти спутники диктаторов и царей-мучителей являются их проекцией, дланью, с помощью которой они, как будто перекладывая ответственность на чужие плечи, вершат недозволенное, шокирующее или слишком грязное, чтобы браться за это самому. Таким поводырем Нерона по черным лабиринтам смерти стал Тигеллин, новый префект претория, сменивший умершего от опухоли Афрания Бурра. Негодяй по натуре, он с радостью воспользовался позволением Нерона, чтобы стать палачом и убийцей. Когда головы посыпались с плеч десятками, Тигеллин проявил чудеса фантазии в проведении пыток и изощренных убийств. Ему же приписывают и зверское распятие апостола Петра, а также решение
обезглавить апостола Павла. Когда в Риме случился известный пожар, от которого выгорел почти весь город, Тигеллин коварно возложил вину за него на христиан. Последовали массовые убийства и травля людей: из живых людей делали осветительные факелы, их облачали в звериные шкуры, чтобы затем травить на арене амфитеатра, их развешивали на крестах и истязали даже без намека на разбирательства, а тем более суд.
        Но как еще было проявить себя Нерону?! Он жаждал славы, но мог ли безвольный, женоподобный тип вести военную кампанию; он стремился к признанию во власти, но лишь жестокостью и свирепостью по отношению к людям мог прикрыть свою полную неспособность управлять государством, стремление вероломно завладеть чужим добром и небывалую расточительность. Зная, что является бездарным правителем и что слишком нелестными окажутся сравнения его времени со временем Августа или даже Тиберия, он решил затмить их величественностью и грандиозностью зрелищ, о которых даже подумать не приходило в голову его предшественникам. Со слонами и быками у него сражались четыреста тигров, а однажды он заставил гвардейцев вести бой с четырьмя сотнями кабанов и тремя сотнями львов. Этот сатир пытался поразить размахом пиршеств, переходящих в дикие необузданные оргии, от которых трещала по швам мораль и рассыпалась в прах многовековая система ценностей. Он перевернул в обществе все вверх дном, самовластно дозволив себе и разрешив многим другим выпустить наружу все низменное и звериное, что есть в человеке. Масштабы духовного
потрясения общества были столь велики, что достойное презрения неожиданно возвысилось; предательство и подлость процветали повсеместно, отъявленные негодяи оказались в цене, а сам Рим стал эпицентром неудержимого разврата. Сенека успел оставить потомкам описания дыб и других орудий пыток, подземных тюрем и костров, которыми обкладывают посаженного в яму человека, крюков, которыми подтягивают тело кверху, а также неисчислимого множества наказаний. При Нероне простое убийство становилось скучным; люди упражнялись в нахождении самого изощренного способа истязания и умерщвления. Отто Кифер подчеркивает, что даже литературные произведения времен Нерона контрастируют со всем, написанным доселе, отражая чудовищную картину фундаментальных изменений духовного мира нероновского общества. И если «сочные рассказы Петрония» посвящаются похотливым участникам оргий и ночным разгулам, то драмы Сенеки наполнены ужасающими сценами зверств, мести и убийств. Сам же Нерон, создатель этой невероятной выставки ужасов, часто представлявший себя богом Аполлоном, в действительности, как метко заметил Вил Дюрант, «в свои
двадцать пять лет представлял собой дегенерата со вздувшимся брюхом, слабыми и вялыми членами, плоским лицом, прыщавой кожей, курчавыми желтыми волосами и тупыми серыми глазами».
        Нерон придумывал оригинальные способы достижения славы и признания. Он замыслил представить себя миру в качестве актера, поэта, музыканта и возничего, даже пытался стать «великим художником». Короче говоря, лишенный талантов государственника, Нерон вознамерился прославиться любой ценой, избирая ориентирами сказочные прожекты. Еще в юношескую пору Сенека научил его сочинять изящные стихи, а другой воспитатель, философ-стоик Херемон, обучавший его греческому, привил любовь к традициям эллинов. Жажда находиться в центре внимания и необыкновенная сила тщеславия, часто заслонявшая действительность, побудили Нерона к необычным для императора действиям. Но Нерон-артист покорил потомков отнюдь не силой своей игры, но изобретением, полезным самовлюбленным натурам. Он нанял пять с лишним тысяч специально подготовленных людей, которые во время представлений императора профессионально аплодировали ему и приветствовали отработанными приемами, типа жужжания или произведения специфических, привлекающих внимание звуков. Нерон не поскупился: только их предводители получали по 400 тысяч сестерциев - больше, чем
любой представитель городской магистратуры. Августейший хозяин сцены запрещал кому бы то ни было покидать театр, когда он исполнял номер. Любопытные данные по этому поводу сообщили Светоний и Тацит, отметив, что «некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах более слушать его и хвалить, перебирались через стены, так как ворота были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на носилках». Но и тут цезарь проявил себя
        болезненно неадекватным завистником: он приказал разрушить и поглумиться над статуями знаменитых певцов-кифаредов древности. Нерон утверждал, что не завидует военной славе Александра или Цезаря, хотя в действительности он просто не смел замахнуться на нее, боясь оказаться осмеянным. Но из страсти к признанию император пытался приблизиться к богам. Не раз он указывал, что Аполлон во всех храмах изображен с кифарой в руке, потому-то и он играет на этом музыкальном инструменте. А управление квадригой он избрал по той причине, что это было занятием древних царей и полководцев. Удивительнее всего, что, когда предводитель восставших когорт Виндекс назвал его «дрянным кифаредом», Нерон пришел от этого в бешенство, не обратив внимания на сам факт вооруженного восстания против его императорской власти. Возможно, никчемный император искренне считал свои «таланты» единственной зацепкой для истории, где-то в глубине своей прогнившей души понимая, что должен быть проклят за все те злодеяния, которые принес людям.
        Но апогеем «творчества» Нерона конечно же стала его «геростратова слава» поджигателя Рима. Неизвестно, действительно ли он отдал приказ поджечь столицу империи, но народная молва приписала этот сомнительный подвиг именно ему. Хотя Нерон, как и Калигула, сокрушался по поводу отсутствия великих войн и потрясений, которые должны прославить его имя, он вряд ли был способен отдать приказ о сожжении Рима. Славу же главного злодея своего времени наряду с убийством матери, уничтожением жены, брата и учителя ему принесло отношение к всеобщему людскому горю. «На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел “Крушение Трои”. Слава и самолюбование оказались для Нерона важнее тысяч жизней, важнее величия самого города, утопающего и умирающего в огне, он знал, что таким наверняка запомнится потомкам. Воистину, он был антихристом, пришедшим в мир.
        Лишь изредка его охватывала жажда военной славы.
        Однажды Нерон даже набрал целый легион из молодых людей более 180 см ростом - для движения, подобно Александру, на Восток. Он даже назвал свое войско «Фалангой Александра Великого» и изображал из себя выдающегося македонского воителя. Но, кроме насмешек, не снискал ничего, вскоре забыв о планах похода.
        Сексуальная сфера Нерона заслуживает особого внимания, поскольку напрямую тесно связана с общими проявлениями его натуры. Эротизм, так демонстративно выпячиваемый, и экстравагантная интимная жизнь, старательно вывернутая наизнанку (чтобы весь мир мог оценить ее), являются не чем иным, как тайным примитивным желанием запомниться миру. Нерон, будучи человеком далеко не глупым, не просчитался в одном: шокированное его сексуальными выходками общество надолго запомнило его имя. С того момента, когда молодой принцепс полностью осознал свою вседозволенность, он начал совершать поступки, уничтожавшие представления о морали вообще и о пределах дозволенного. Сексуальная развращенность Нерона проявилась не в силу его склонности к тем или иным интимным усладам, а вследствие реализованного желания перевернуть систему ценностей, доказать, что он является учредителем норм и законодателем правил в обществе. Другими словами, в сексуальной плоскости он утверждался подобно тому, как делал это в своих поэтических исканиях, желании достичь признания блестящего возницы или уникального актера.
        Многие биографы единодушно отметили исключительное отличие поражающих воображение актов Нерона от не менее порочных выходок Тиберия и Калигулы. Если предшественники предпочитали наслаждения использовать для насыщения своей разбуженной похоти, не выпуская демонов страсти за пределы императорских покоев, то Нерон удивил мир прежде всего настойчивым желанием продемонстрировать, что он может и имеет право открыто, едва ли не публично наслаждаться всеми сторонами жизни. И конечно же, как и у многих других отъявленных злодеев, влечение к эксгибиционизму последнего отпрыска династии Юлиев - Клавдиев имело в своей основе отсутствие достойной идеи самореализации. В сущности, он, как птица, ограниченная невидимой клеткой своих тривиальных представлений о мире, метался от секса к параноидальным поискам мнимых заговорщиков и от публичных представлений себя в различных ипостасях (поэта, возницы, актера) с оттенками творчества до мерзких убийств наиболее ярких личностей своей эпохи. И полагал, что если сумеет шокировать современников откровениями своего интимного мира, как и игрой на кифаре или актерским
мастерством, то непременно запомнится и прославится, войдет в историю как император, выгодно отличающийся от многих других. В его извращенном сознании формула достижения признания выглядела приблизительно так: «Уж если я не могу запомниться военной славой завоеваний, удивительными законами и развитием государства, то пусть я войду в сознание потомков как самый поразительный властитель!»
        Женская акцентуация и наличие возле него в подростковом возрасте такой сильной и волевой матери, как Агриппина, с агрессивными мужскими чертами частично предопределили природную бисексуальность Нерона. Нравы же Вечного города с рассказами о Калигуле и Мессалине, да наверняка и о родителях, не отличавшихся целомудрием, не могли не повлиять на восприятие молодого человека. Инцест, кажется, серьезно волновал Нерона, хотя в кровосмесительную связь с родной матерью поверить достаточно сложно. И скорее не из-за неприемлемости таких отношений для Агриппины или самого Нерона, а потому, что в то время он слишком чутко прислушивался к советам Сенеки и Бурра, которые из опасения возвышения Агриппины не могли не навязать Нерону мысли о политической опасности для него такой связи с матерью. Ведь в представлении цезаря секс для окружающих его женщин был просто механизмом влияния и откровенно использовался в целях возвышения, мужское же общество рассматривало интимный мир как подаренную олимпийскими богами забаву. В таких условиях неудивительно, что Нерон не научился любить и даже привязанностью к окружающим
людям не был отягощен. Некоторые исследователи жизни этого чудовища полагают, что он действительно любил сначала вольноотпущенницу Акте, а затем Поппею Сабину. Это слишком наивное и поверхностное представление о внутреннем мире и самой природе Нерона. С юношеского возраста он находился в плену у своих пороков, и поощрения матери (направленные, правда, на сферу власти) напрямую касались интимных страстей, противопоставленных любви. Сенека, проживший жизнь с одной женщиной и, по всей видимости, искренне любивший ее, по приезде в Рим осознал, что бороться со сформированным у подростка отношением к любви бесполезно - слишком много он видел порочного. Любовь была вырвана из этого рода вместе с жизнями Германика и Агриппины Старшей, и уже лишенная этой способности мать Нерона направила свои устремления к власти, в противоположную от любви сторону. Нерон родился и вырос в пространстве нелюбви, а обстановка вседозволенности способствовала развитию пороков, но не великого чувства. Не было перед ним и отталкивающих примеров, стимулирующих изменение внутреннего мира, как, к примеру, произошло с его юной женой
Октавией. И мог ли этот человек кого-нибудь любить, если он привязался к вольноотпущеннице Акте вследствие ее искусных способностей в организации чувственных игр, а женившись потом на Поппее, в пьяной ярости убил ее и их общего ребенка, которого она носила под сердцем, роковым ударом ноги в живот?
        Историки единодушны в том, что Нерон слишком рано приобщился к веселью: гуляния и распутство шли у него рука об руку. Он полюбил ощущения насыщения и сладострастия для тела, поэтому «пиры он затягивал с полудня до полуночи», а беспорядочные связи с женщинами у него переплетались с гомосексуальными контактами, в которых он выступал то в активной, то в пассивной роли. Сначала его сумасбродство проявилось в том, что он сыграл свадьбу с мальчиком, а затем организовал свое «замужество». Его сознание будоражило все запрещенное, и он особенно любил ломать установленные нормы. Он, например, изнасиловал весталку (служительницам богини Весты вообще запрещалось иметь интимные отношения), а однажды, отправляясь в Грецию, он взял в свою свиту жену, кастрированного мальчика, с которым как-то обвенчался, и самую искусную в Риме устроительницу сексуальных оргий. Все это он совершал с одной-единственной целью: продемонстрировать свою способность переступать любые грани, презрев все законы, глумиться над традициями.
        Любопытно, что все касающееся сексуальной сферы делалось с необычным пафосом и на фоне повергающих в ужас жителей Рима декораций. Тот же Светоний убежден, что Нерон считал, что вообще не существует непорочных и целомудренных людей. Нерон попросту не знал, что существует иное восприятие одного человека другим! Не вызывает сомнения, что он сознательно делал это открыто и хотел запомниться именно таким.
        Неудивительно, что Нерон шел к неизбежному концу. Поражает лишь факт, что шел он слишком долго. Очевидно, запуганные им терпеливые и скованные страхом люди никак не могли решиться покончить с разрастающимся, как эпидемия, злом. Но и в смерти цезарь сполна проявил себя, оказался и тут трусливым, малодушным и слабым. Он сдался задолго до того, как в Риме появились люди, вознамерившиеся прекратить мучения общества.
        За свою короткую, как вспышка, жизнь Нерон успел убедить и современников, и потомков, что зерна зла, посеянные в человеке и ничем не сдерживаемые, способны за считанные годы вырасти до размеров гигантской горной гряды. «Какой великий артист погибает!» - со слезливым пафосом воскликнул он незадолго до смерти. И он действительно был артистом, так как все совершал напоказ, словно мир являлся гигантской сценой, а люди - зрителями и манекенами, помогающими исполнять роль.
        Чингисхан (Тэмуджин)
        И там, где ступала его [Чингисхана] нога, волки и вороны часто оставались единственными живыми существами в некогда цветущих странах.
        Гарольд Лэм
        Мы принесли пустоту в их грудь… Мы принесли пустоту в их постели… Мы положили конец мужам и их потомкам… Мы насиловали остальных…
        Из обращения Чингисхана к воинам. «Сокровенное сказание»
        (ок. 1155 - лето 1227)
        ОСНОВАТЕЛЬ МОНГОЛЬСКОЙ ИМПЕРИИи символ деструктивной жестокости
        Могущественный кочевник, непобедимый полководец и основатель Монгольской империи для одних и дикий убийца, демонстрировавший вопиющие формы жестокости и свирепости, для других, Чингисхан может объективно рассматриваться как феномен, существование которого на несколько столетий затормозило развитие цивилизации и даже саму эволюцию человека.
        Страх и смерть, извечные возбудители человеческой психики, прочно связаны с личностью Чингисхана и притягивают взгляды к его деятельности даже через тысячу лет. С точки зрения целостного восприятия, личность Чингисхана в силу инфантильности и извращенности ориентиров цивилизованного человека могла быть отнесена к числу патологически неполноценных, в которых животные инстинкты доминируют над характерными для человека принципами существования. В то же время исторический анализ цивилизации говорит в пользу признания необходимости войн и смертельного соперничества на первичном, животном уровне, когда выживают более сильные и приспособленные, которые впоследствии способны встать на путь развития. Пожалуй, появись такой кочевник, не видящий различия в убийстве зверя или человека, в современном цивилизованном обществе, его сочли бы диким существом, требующим немедленной изоляции. Говоря же о Чингисхане, невозможно игнорировать существование в его время и в его среде (сформированной задолго до появления самого Чингисхана) системы ценностей, которая во многом предопределяла поведение того, кто намеревался
стать лидером. В этом смысле деструктивная ориентация Чингисхана может быть оправдана, особенно если вспомнить, что жестокость порой направлялась на объединение племен и создание из хаоса единой общности людей с идентичными интересами. Но вместе с тем мотивация знаменитого кочевника составляет интерес для современного человека не столько набором средств, методов достижения власти и успешного управления исполинской империей, сколько осознанием, что все то звериное и дикое, сидевшее в Чингисхане и поощрявшееся его временем, в измененном виде присутствует и в индивидууме XXI века. Деструктивные импульсы не умерли и никуда не делись. Блокированные цивилизацией, они в замаскированном виде присутствуют в нас и похожи на сжатую пружину. И потому любые потрясения в виде военных и технологических конфликтов, «цивилизационных пробок» или изменения ориентиров в эволюционном развитии неминуемо приводят к стремительному прорыву наружу, подобно вулканической лаве, этих кажущихся неестественными позывов или их реинкарнации в более изощренной, нередко увязанной с добродетелью, форме.
        Есть еще один неоспоримый аспект, подогревающий наш интерес к личности властелина степи. Это его деятельность. Возможно, именно она как выражение самого первого человеческого побуждения - выжить, победить и покорить себе подобных - и приковывает внимание последующих поколений.
        Детство властителя
        Дикость нравов, презрение к человеческой жизни как норма, почти обыденное повсеместное убийство ближнего и насилие, являвшееся неотъемлемой частью степного бытия, - вот набор впечатлений, с которыми столкнулся маленький мальчик Тэмуджин, превратившийся через много лет борьбы в могущественного властителя степи Чингисхана. Кажется, он и не мог вырасти иным, потому что менее жестокие и менее изворотливые не выживали в таких условиях. Поведенческие реакции Тэмуджина стали отражением сущности окружающего мира в преломлении наиболее стойкого и цепкого из его обитателей. Действительно, если не Тэмуджин-Чингисхан, то какой-нибудь другой кочевник, проявивший подобную жестокость к соплеменникам, стал бы во главе объединенных племен. Хотя вовсе необязательно, что иной предводитель гнал бы орды воинственных кочевников на новые завоевания в далеких, более цивилизованных странах. Именно в этой точке сходится Личность и История, и для появления Чингисхана необходим был целый набор факторов, сплетение обстоятельств и сложная борьба страстей. И как любая неординарная личность, герой или чудовище, Чингисхан
начинается в глубоких детских переживаниях Тэмуджина.
        Тэмуджин был первым ребенком Оэлун, девушки, захваченной в плен воином Есугэй-багатуром, предводителем небольшого отряда монголов и представителя далеко не самого влиятельного рода. Захват женщины являлся у степных кочевников почти обычным явлением, ведь не каждому хотелось работать на семью невесты в течение нескольких лет, чтобы наконец жениться. Древние источники указывают, что у Есугэй-багатура был лишь один конь, которого он мог бы преподнести в дар родителям потенциальной невесты, то есть он был довольно бедным, хоть и горделивым жителем степи. Тот факт, что Есугэй-багатур решился на пленение женщины, принадлежавшей к более могущественному и более многочисленному роду (племени), говорит о его склонности к риску и умению жить сегодняшним днем, подобно большинству кочевников. Его шаг вполне мог расцениваться как недальновидный, особенно если учесть, что в степной иерархии Есугэй-багатур занимал достаточно низкое положение, а за разбой рано или поздно пришлось бы ответить - это был вызов роду, из которого происходила девушка. Также следовало принять во внимание и тот факт, что Оэлун оказалась
уже второй женой воина. Спустя годы это станет основой внутреннего конфликта Тэмуджина с отцом, которого он, по всей видимости, считал слишком легкомысленным.
        За относительно короткую семейную жизнь Оэлун родила еще четверых детей, еще двоих общей семье подарила первая жена Есугэй-багатура. При этом Тэмуджин был немного младше первого сына Сочигел, женщины, вошедшей в жизнь Есугэй-багатура немного раньше его матери. Таким образом, в самом появлении на свет и становлении Тэмуджина уже было заложено противоречие и потенциальное соперничество за то, кто же станет правопреемником в роду. И это прекрасно понимал как сам Есугэй-багатур, так и обе его жены. Очень быстро это осознали и дети. Будь мальчики от одной матери, никто бы не противился праву старшего приказывать младшему, но беспокойный дух маленького Тэмуджина мятежно сопротивлялся желанию его сводного брата руководить им. Тем более что последний часто поступал не по справедливости, а желая унизить и подавить меньшего. С первых лет жизни, с момента своей самоидентификации Тэмуджин ощущал постоянное давление и необходимость ежечасно, ежеминутно сражаться за свои права с другим, которому судьба отводила роль вождя. Есть еще один крайне важный нюанс, связанный со вторичностью роли Тэмуджина в семейной
иерархии: постоянно ущемляемый более сильным, но ободряемый и любимый матерью, он привык продолжать борьбу и после поражений, которые рассматривал как временные. Он научился оставаться непреклонным, демонстрируя связанную с этим нечувствительность к чужой боли. Не исключено, что поведение Тэмуджина во многом оказывалось проекцией чувств его матери, которая также ощущала себя второй женщиной в семье. Косвенно это подтверждает ее намерение произвести на свет как можно больше потомства, чтобы доказать свою большую значимость в роду. Но, будучи для мужа сексуально привлекательнее первой жены, она не могла занять главное положение в роду в силу утвержденного вековыми традициями иерархического распределения ролей в патриархальном мире.
        Отношения внутри семьи в значительной степени предопределили намерения отца семейства. Как полагает американский историк Джек Уэзерфорд, отец, словно предвидя борьбу двух первенцев от разных жен, не слишком ценил Тэмуджина. И возможно, неосознанно даже стремился избавиться от него. Однажды он забыл сына на месте старого лагеря, и Тэмуджина, случайно подобрав, некоторое время держали у себя представители другого рода. Затем он нашел для взрослеющего мальчика семью, на которую он должен был несколько лет работать, чтобы получить жену. Но, оставив сына в этой семье, Есугэй-багатур по пути домой снова продемонстрировал вопиющую для обитателя степи неосмотрительность. Как указывает «Сокровенное сказание», встретив по пути в лагерь затевающих пиршество татар, он присоединился к празднику вопреки здравому смыслу, ибо являлся их врагом и убийцей знатного воина из этого рода. В результате Есугэй-багатур был узнан и отравлен. Когда умирающий отец будущего вождя монголов все же достиг родных мест, он тут же через гонца велел сыну прибыть к нему. Хотя Тэмуджин не застал отца в живых, поступок умирающего воина
степи был не чем иным, как признанием цепкости и воли мальчика к жизни. Хорошо зная обычаи своего лишенного сентиментальности народа, отец понимал, что его семья остается наедине с голодной, полной убийц и захватчиков степью. Так оно и случилось.
        Смерть отца оказалась наиболее тяжелым переживанием детства Тэмуджина. Лишившись кормильца и защитника, семья вмиг оказалась на грани голодной смерти. Представители небогатого и маловлиятельного клана оставили в степи на верную смерть Оэлун с ее пятью детьми и Сочигел с ее двумя детьми, что соответствовало негласным законам степи, написанным кровавыми инстинктами выживания. При этом девятилетний мальчик увидел, как легко преодолевается грань между жизнью и смертью: согласно преданию, когда один из стариков клана попытался встать на защиту двух несчастных женщин, молодой воин бросил в него копье и оставил корчащегося в агонии защитника умирать на глазах оставленных женщин и детей. Тэмуджин убедился, что жизнь человеческая ничего не стоит, если ее нечем защитить, и это стало сильнейшим стрессом и самым глубоким отпечатком в его психике. Всю жизнь он будет стремиться создать железное кольцо защиты и приобрести влияние, что позволит не умереть презренной смертью беззащитного. Ради этого он будет убивать, постоянно уничтожать других, лишь бы только убедить всех в своей силе и неприкосновенности.
        Но если кто-то и собирался умирать, то только не мать Тэмуджина. Древние источники упоминают о мудрости и терпеливости этой женщины, которая спасала потомство, порой перебиваясь ягодами, дикими яблоками и кореньями. В то страшное и голодное время между жизнью и смертью в степи взрослеющий мальчик часто размышлял о возрождении рода и мести за отца. Месть и кровавая борьба были свойственны его народу, но для Тэмуджина они стали постоянным раздражителем, ибо опасность нападения более сильных кочевников и перспектива умереть от голода на долгие годы стали постоянными спутниками осиротевшей семьи отважного воина Есугэй-багатура. Взрослеющий мальчик все время ощущал себя незащищенным, в этом тяжелом периоде берет начало его устойчивая параноическая акцентуация, выражающаяся в неистребимом желании доминировать над всем окружающим миром, в болезненной нетерпимости к чужому лидерству и высоком уровне конфликтности с окружающими.
        Смерть отца усилила акцентуацию Тэмуджина на матери, которая не только была непререкаемым авторитетом для детей, но фактически возглавила и воодушевила всех оставленных на произвол судьбы на борьбу за жизнь. Ее терпеливое мужество также отпечаталось в душе будущего монгольского предводителя; в этот самый суровый период своей жизни он приобрел такие качества, как выносливость и умение выжидать. От матери ему передалась и неистовая жажда жизни, звериная изворотливость и необычайная приспособляемость к обстоятельствам. Материнская любовь и вера в первенца вселили в него неистощимую уверенность в своих силах. Кроме того, разделяя традицию степных кочевников в отношении многоженства как признака могущества и высокого благосостояния, он останется духовно верен одной, первой женщине, которую встретил еще в начале своего пути к власти.
        Но мать дала ему и другой импульс - непримиримость, неумение делить власть. На поверку непримиримость и стремление к абсолютному лидерству у Тэмуджина оказались на редкость многослойными. Все началось с проявления Эдипова комплекса по отношению к сводному старшему брату, который в степной иерархии замещал отца и реально претендовал на его роль. Любя и уважая свою мать, Тэмуджин неожиданно столкнулся с традицией, которая могла помешать ему осуществить свои мечты. Речь идет о том, что довольно часто в древней воинственной степи с ее всегда высокой смертностью и высокой стоимостью женщины как товара место погибавшего мужчины занимал его сын от другого брака. Таким образом обеспечивалось продолжение рода, удовлетворение эротических влечений быстро подрастающих, но часто не способных выкупить себе жену юношей, и, что особенно важно, все члены семьи связывались узами кровного родства. Последнее формировало у них обостренное чувство военного союза в вечной борьбе за выживание в стычках с противоборствующими родами. Другими словами, мать Тэмуджина, еще довольно молодая женщина, должна была стать женой его
сводного брата Бегтера, а сам Бегтер, соответственно, новым главой рода как старший по возрасту. Возможно, Тэмуджин покорился бы традициям, если бы суммарное количество раздражителей не переполнило чашу его терпения. Старший брат и без того постоянно донимал Тэмуджина, диктуя ему свою волю, пытаясь подавить психологически и нередко отбирая из-за этого скудную добычу. Хотя притеснения со стороны старшего брата кажутся многим биографам основой конфликта братьев, они являлись скорее следствием скрытого мужского противоборства и состязанием за любовь женщины. Инфантильный страх Тэмуджина потерять любимого человека вступал в столкновение со стремлением старшего по возрасту юноши закрепить свое лидерство, в том числе и посредством приобретения власти над женщиной, матерью противника. Похоже, Тэмуджин рассматривал такое внедрение в свое пространство как открытый вызов, поскольку возвышение Бегтера с приобретением власти мужа над его матерью по законам степи означало и пожизненную власть над ним самим и его младшими братьями. Правда состоит в том, что, проиграй тринадцатилетний подросток, быстро
превращавшейся в мужчину, этот поединок, он был бы как личность подавлен навсегда и никогда бы не стал Чингисханом. Развитие ситуации ускорила сама Оэлун, когда неожиданно потребовала от Тэмуджина и его младших братьев беспрекословного повиновения старшему в семье - Бегтеру. Она же недвусмысленно намекнула на то, что Бегтер вскоре займет место его отца. Находясь в состоянии длительного стресса в результате унижений со стороны старшего брата, постоянно голодный и, наконец, теряя, как ему казалось, материнскую любовь, Тэмуджин решился на крайний шаг - убийство брата. Это было двойное преступление, поскольку означало не только отступничество от вековой традиции, но и отвержение семьи и своего рода - самой главной и неприкосновенной ценности в степи. Юноша, уже чувствовавший себя мужчиной, как указывает «Сокровенное сказание», бесстрастно пустил смертоносную стрелу в спину ненавистного родственника, заставив своего младшего брата пустить такую же стрелу в грудь Бегтера. Человек убил человека, освободившись не только от психического давления, но и от неимоверной тяжести табу. Отныне жизнь другого человека
для Тэмуджина перестала представлять ценность, как внушало некое подобие общества. Сначала он увидел своими глазами смерть и убедился, как тонка нить, связывающая живое существо с этим миром. А затем он сам породил смерть, укрепившись в мысли, что лишь наличие силы дает ему право лишать жизни другого. Он много вынес из своего поступка: деструктивные устремления стали укореняться в нем, приобретая черты единой стратегической линии поведения. Он совершил убийство ради самоутверждения и признания его власти маленьким мирком из нескольких человек. И добился своего, вызвав вместе с трепетным ужасом и уважение менее решительных обитателей микросоциума.
        Конечно, юноша осознавал, что последствия будут ужасными, но именно тот факт, что ему удалось их пережить, сформировал у него стойкий иммунитет к ранее установленным традициям и законам. Отныне его стратегия строилась на ломке старых идей и безоговорочном внедрении своих, новых, законов для всех обитателей бескрайних просторов степи. Из этого отчаянного поступка Тэмуджин вынес еще один урок. И Бегтер перед смертью, и родная мать твердили ему, что отныне он будет лишен союзников. Поэтому юноша должен был привлечь на свою сторону всех тех, кто готов был вместе с ним нарушить традиции степного народа, изменить иерархию ценностей, а вместе с нею и систему приобретения и обладания властью. Этому он посвятит большую часть жизни, но впервые задуматься над этим заставило Тэмуджина жуткое преступление, которое он совершил безбоязненно.
        Но не только это убийство оказалось ключевым моментом беспокойного детства Тэмуджина. Ему суждено было пройти и через тяжелые муки рабства. Историки указывают, что убийство перевело семью Оэлун из изгнанников в преступники, и прознавшие о преступлении представители более могущественного рода тайджиутов решили в назидание разобщенным степным народам наказать преступника. Это могло свидетельствовать как о желании поддержать силу степных законов, так и о намерении без особых усилий получить раба. Так или иначе, непокорный нарушитель табу был изловлен и впряжен в специальные колодки для рабов, которые настолько ограничивали движения, вызывали такие мучительные, болезненные ощущения, что он не мог даже самостоятельно принимать пищу. «Сокровенное сказание» указывает, что пленнику внезапно повезло, когда его передали на попечение слуг рода тайджиутов; там его подкармливали и даже залечивали оставленные колодками раны. Тем не менее, Тэмуджин много вынес из периода рабства, когда унижения и оскорбления заставили его затаиться, превратившись в настороженного зверька, чуткого к любым изменениям ситуации. Он
стал терпеливым и еще больше замкнулся в себе, вынашивая планы мести и новых убийств ради своего возрождения и возвышения. Он научился быть живучим и изворотливым, хладнокровным и хитрым; он стал зверем, безмолвно ждущим момента, когда можно будет вцепиться любому в глотку цепкой хваткой хищника. Ибо у жестокости учатся жестокости, а учителя оказались на редкость способными.
        И однажды Тэмуджин дождался своего часа: он бежал, воспользовавшись поддержкой незнакомой семьи, неизвестно по какой причине с риском для жизни оказавшей ему помощь. Это не соответствовало традиции, ведь помогать друг другу должны люди одного рода, одного клана. Еще раз юноша убедился, что реально складывающиеся межличностные отношения намного важнее условностей, распространенных в степи более сильными, которые он и собирался сокрушить, чтобы жить по своим, новым правилам.
        Территория смерти
        Безусловно, важнейший след в становлении личности Тэмуджина оставили традиции жизненного уклада и социальная организация кочевых племен. Он принадлежал к народу, который, по словам Геродота, считает «благородными тех, которым совершенно чужд ручной труд и которые ведают только военное дело». Рождающиеся и вырастающие в седле татары являлись той средой, где невозможно выделиться ничем иным, только умением искусно сражаться, подавлять противника и представлять опасность.
        Хотя многие историки уверены, что месть лишь служила поводом для набега и редко являлась истинной причиной грабежей и жестокости, на самом деле у многих народов она очень скоро превратилась из заместительных поводов обогащаться разбоем в демонстрацию силы и даже просто оправдания убийств, пыток и насилия. Жажда мести и связанное с ее реализацией насилие, животное наслаждение видом поверженного, растоптанного и затем убитого врага явились могучим деструктивным раздражителем. И этим степные кочевники (наряду с другими людскими общностями), распространившие вирус мести далеко за пределы своей первичной культуры, очень невыгодно отличались от животных, которым чужда жажда отмщения. Борьба за территорию и пространство у людей стала сопровождаться упреждающим устрашением, взяв на вооружение такие производные от инстинктов, как физическое уничтожение и сексуальное насилие.
        Тэмуджин оказался не лучшим в степи, но наиболее приспособленным, изворотливым и жестоким. И как сила способна притягивать и поглощать не готовых к борьбе, так молодой воин Тэмуджин, не будучи представителем богатого или знатного рода, тем не менее, уверенно продвигался к власти. Он смело начал создавать новую иерархию, чем привлек на свою сторону огромное количество бесшабашных смельчаков, которые не имели никаких шансов выдвинуться на высокие должности при существующей кланово-родовой системе власти. Вместо ориентации на род и так называемую степную аристократию, Тэмуджин неожиданно для других претендентов на власть начал ориентироваться на личную доблесть, преданность и жестокость воинов по отношению к врагам.
        Обретя свободу в шестнадцать лет, Тэмуджин словно родился второй раз. Но теперь он пришел в мир закаленным и непримиримым, готовым на все ради власти и отмщения за унижения. Юноша жаждал признания, потому что уже знал, что способен внушить страх и заставить трепетать своих соперников. Он определил свою миссию - быть заклятым врагом всем тем, кто обладал хоть какой-нибудь властью в степи, ибо сам вознамерился отобрать ее. Отныне это составляло смысл жизни человека, которого слишком сильно притесняли, слишком долго топтали ногами его гордость. Суровость породила еще большую суровость, притеснения под видом закона породили дикость и остервенелость. Он был готов нещадно убивать и стоящих на пути врагов, и чересчур лояльных к врагам соратников.
        Не стоит думать, что Тэмуджин все время вел наступательную войну. Порой конкуренты сами вынуждали его бежать, а его небольшую армию - рассеиваться по степи, чтобы потом снова собраться для новых походов. На пути к восхождению он не раз терпел унижение и предательство; убедившись в продажности мира, он противопоставил худшим человеческим качествам свою озлобленность. Так, едва он начал путь побед, как давние его враги меркиты (у них его отец когда-то отбил молодую девушку Оэлун, ставшую его матерью) захватили его жену и надругались над нею. Это считалось жутким оскорблением для воина, покрывавшим его вечным позором, ибо по закону степи ни один род не решился бы выдать свою дочь замуж за человека, у которого силой отобрали жену. Количество раздражителей в неистовой душе молодого мужчины давно превысило порог терпимости, жажда мести из навязчивой идеи превратилась в образ жизни, фанатичное стремление разрушать. В ответ Тэмуджин сделал своим единственным оружием небывалую жестокость: как палящее солнце обжигает жаром, так он излучал опасность для всех. Он был готов к убийству кого бы то ни было в
любой момент, и все окружающие знали это. Вечный инстинкт самосохранения заставлял его врагов трепетать, они понимали, что в любой момент могут оказаться в роли потенциальных жертв, а гнев хищника - лишь дело времени. И молва о дикой стихийной натуре Тэмуджина ширилась по степи. Но в этот же период проявились удивительные способности Тэмуджина привлекать людей на свою сторону, открывая им невероятные по масштабам перспективы. Скорее всего, он превосходил своих соперников именно одержимостью; если им нужна была одна конкретная победа в войне, которую они вели в данное время, то Тэмуджин не скрывал, что будет бороться за высшую власть. Поэтому те безродные витязи, которые пошли за ним, могли рассчитывать и на обогащение, и на высокое положение в новой, создаваемой им иерархии. Новые люди часто выдвигались и из побежденных родовых кланов, потому что Тэмуджин, без сомнения и трепета уничтожая высшие слои аристократии, открывал необъятные возможности для остальных. Кто не имел никаких шансов выдвинуться при прежней власти, вдруг получал возможность рассмотреть фантастические виды своего будущего сквозь
призму собственных способностей и личностных качеств. Взамен от них требовалась преданность вожаку, а также ожесточенность и страсть к разрушениям.
        При помощи врагов своих врагов Тэмуджин покорил меркитов, но, наказав смертью обидчиков своей жены, а также уничтожив их лидеров, он присоединил обезглавленное племя к своему быстро разрастающемуся клану. После разрушения некогда могущественных меркитов Тэмуджин заявил своим воинам: «Мы принесли пустоту в их грудь… Мы принесли пустоту в их постели… Мы положили конец мужам и их потомкам… Мы насиловали остальных…» Эти слова как нельзя лучше отражают жизненную философию разрушителя. Когда им овладевала жажда мести, просто разить врага на поле боя становилось недостаточным; ему необходимо было надругаться над психикой побежденного, продемонстрировать власть над ним, возведенную в абсолют посредством изощренных зверств и сексуального насилия над женщинами. И хотя многие историки настаивают на том, что монголы не пытали своих жертв, речь все же шла об утвержденной традицией форме издевательств. Независимо от нее выполнялась задача устрашения не только и не столько поверженного противника, сколько остального мира, демонстрация всех форм власти, вплоть до права лишать жизни. Именно это и составляло смысл
жизни нового вождя кочевников, который единолично мог позволить и позволял своим воинам-слугам, кроме обогащения и возвышения, демонстрировать власть над побежденными. Пробуждая в них зверя, Тэмуджин приучал новоявленных массовых убийц и насильников к сладковатому привкусу крови и приторному восторгу безнаказанности.
        Продвигаясь по лестнице власти силой оружия, Тэмуджин покорил множество кочевых племен. Покоряя татар, он, согласно летописям, приказал убивать каждого татарина ростом выше тележной чеки. Таким образом воитель уничтожил всех взрослых, дабы предупредить месть. Но в этом эпизоде проявилась и новая черта будущего хана - неслыханная доселе готовность уничтожать огромные массы людей, стоящих на пути к власти.
        Все без исключения ученые заостряют внимание на многолетней дружбе Тэмуджина с не менее смелым и влиятельным воином по имени Джамуха. Рассматривая пристальным взглядом жизненную стратегию Чингисхана, нельзя обойти вниманием его отношения с человеком, который долгие годы слыл кровным братом создателя Монголо-татарской империи. Познакомившись еще в детстве и поклявшись выручать друг друга, они пронесли дружбу и верность клятве ровно до того момента, когда вдруг стали мешать друг другу и превратились в непримиримых соперников. В этом жизненном акте отчетливо видно примитивное противостояние самцов, отчаянно борющихся за пространство и территорию влияния. Из контекста первичной культуры, не имеющей заменителей прямой власти-господства (например, в виде уникальных продуктов труда, технологий или изобретений), следует, что жажда обладания пространством и всем, что заключено в нем, преобладает над всеми иными желаниями. В какой-то степени это пример безнадежного влечения человека к проявлениям своего деструктивного «я», сдержать которое способны лишь более могучие, чем его воля к власти, силы или
изменение общественной системы ценностей. Так и два друга столкнулись в своих устремлениях к власти, и их многолетняя борьба неминуемо должна была закончиться смертью одного из претендентов на власть. Их борьба стала подтверждением жутких проявлений человеческой души, пораженной безудержным стремлением к господству. После одного из сражений Джамуха, чтобы внести смятение в ряды противника, сварил заживо семьдесят пленных юношей. И хотя современные историки считают существенным преувеличением число истребленных таким способом людей, в целом война двух предводителей оказалась парадом ужасов и проявлений сатанинского в человеке. После многих битв и стычек Тэмуджин, в конце концов, оказался более коварным и предусмотрительным: сумев привлечь большее число сторонников, он победил. «Сокровенное сказание» говорит, что Джамуха не пожелал быть вторым при Тэмуджине, добровольно выбрав смерть. Его решение не столько выразило его личную непреклонность, сколько показало коренное отличие человека от животного. Если животный мир способен регулировать и улаживать внутренние конфликты, то человек в своем стремлении к
смерти готов идти до конца: и уничтожая, и выбирая смерть.
        Будучи продуктом свирепых нравов мира кочевников, Тэмуджин после покорения и уничтожения последнего из претендентов на верховную власть в степи должен был позаботиться о создании универсального и могущественного механизма сдерживания звериных порывов своих подданных, и одновременно этот механизм оставлял лазейку для реализации планов одного человека - основателя и руководителя новоявленного образования, ставшего прообразом государства. Назвав себя Чингисханом, Тэмуджин больше всего опасался лишь появления еще более ужасного существа, чем он сам. Потому вдохновитель великих репрессий никогда не позволял себе расслабиться и потерять бдительность. Создавая государство, он казался потомкам мудрым ваятелем, ибо не забыл о таких рычагах управления, как религия или учреждение из числа приближенных чиновников. Многие указывают на выдающиеся реформы в армии и администрации, но они проистекали не из решимости созидателя, а из страха разрушителя. Действительно, военные и государственные реформы проводились, и в сравнении с периодом, предшествующим объединению монголов, татар и ряда других родоплеменных
союзов в единую общность, они имели, с точки зрения эволюции человека, революционное значение. Ряд потерянных в степи нищих племен Чингисхан силой своего влияния сплел в единую могущественную империю, обогатившуюся за счет покоренных и разрушенных культур и превращенную в государство с незыблемыми законами. Но, с точки зрения психических процессов, управляющих жизнедеятельностью создаваемой империи, государство Чингисхана опиралось как раз на жестокое подавление деструктивных раздражителей более мощными рычагами. Рычагом номер один оставался страх смерти, рычагом номер два стало отлучение от социальных благ при насильственном изменении статуса. Другими словами, этот человек доказал, что дьявольские проявления внутри каждого легко сдерживаются не знающей жалости и милосердия рукой властелина, которую он держит на глотке своего народа. Закон Чингисхана сделал едва ли не единственным видом наказания смертный приговор, а наказывались жители новой империи за все - от прелюбодеяния и кражи скота до лжесвидетельства и подслушивания. Более могучее деструктивное поглощает и укрощает одуряющие бесовские
импульсы менее сильных…
        Примечательно, что практически единоличную власть над всеми, с сохранением возможности применения и деструктивных мер, имел только сам Чингисхан. Власть введенных им курултаев, как и религиозная власть шаманов, должна была оставаться фикцией и заменителем его верховной власти, заканчиваясь там, где начиналась его личная власть. Классическим примером может служить эпизод уничтожения неугодного и получившего слишком заметную власть шамана Теб-Тенгери, которому, как только он начал заслонять собою Чингисхана, просто и безо всяких объяснений переломали хребет. «Все, чем он не мог управлять, Чингисхан уничтожил», - подытожил ситуацию после объединения племен историк Д. Уэзерфорд.
        И что же сделал Чингисхан после создания нового государства? То единственное, что он умел, но только в увеличенном масштабе. Если раньше он убивал отдельных людей, которых считал врагами, затем десятки и сотни стоящих на пути к достижению доминирования над оставшимися в живых, то отныне, укрепив свою власть мощью оружия, он мог уничтожать тысячи и десятки тысяч. Нужны были новые и новые военные кампании, расширение могущества за счет низвержения новых государств и получения новых богатств. Несмотря на совершенствование военных стратегий, жизненная стратегия была хаосом, множеством пересекающихся и противоречащих друг другу линий. Единственной видимой целью воинственного Чингисхана оставался процесс войны, ибо даже победами хан не умел распорядиться. Историки приводят строки из письма географа Якута аль Хамави, отмечавшего, что выдающиеся архитектурные строения монголы «стерли с лица земли, как строки письма стирают с пергамента, и эти обители стали жилищем для сов и воронов, в них теперь лишь сипухи перекликаются и ветры стонут». Военная добыча просто складировалась как хлам, служивший в глазах
современников вещественным доказательством побед и материализованным эквивалентом могущества. После смерти Чингисхана его сын Угедей будет швырять богатства из сокровищницы отца прямо в беснующуюся толпу.
        Кстати, необратимое устремление Чингисхана к ложным целям любопытно отразилось на его детях. Двое старших смертельно враждовали за власть и были лишены ее отцом (самый старший Джучи вскоре умер при загадочных обстоятельствах), а двое младших (третий сын Угедей и унаследовал империю, едва не развалив ее), понимая, что по обычаю монголов им не светит власть, рано пристрастились к другому пороку - пьянству. По случаю своего восшествия на престол Угедей провел в пьяной оргии несколько месяцев, а самый младший сын, Тулуй, в сорокалетием возрасте так напился, что отдал Богу душу. Фактически это было иной проекцией неспособности к продуктивности, уходом в противоположную жажде агрессии плоскость, но также лишенную смысла и идей.
        Но новые расширения границ, похоже, уже не приносили счастья Чингисхану. Покорив Китай и большую часть Средней Азии, а при помощи сына Джучи и военачальника Субедея дотянувшись едва ли не до центра Европы, Чингисхан стал «владыкой владык». Нет смысла перечислять сожженные города, сметенные с лица земли народы
        и покоренные государства. В некоторых, ожесточенно сопротивлявшихся городах после осады и штурма неделями полыхали пожарища, а неустрашимые воины великой империи просто резали, насиловали и замуровывали людей в стены. Получившие из рук Чингисхана полномочия убивать, они не преминули воспользоваться своим правом. Разбуженные демоны вырвались наружу, показав истории худшие проявления человеческих качеств. Жаждущий крови дикарь мог уютно чувствовать себя лишь в шкуре предводителя зверей, воинственного главаря, движущегося к смерти и толкающего в ее объятия тысячи тысяч, которые выкрикивали его имя из Ада, называя великим героем и не менее великим извергом.
        Внутренний мир «властелина мира»
        Видевший много смертей с детства и с малых лет перешагнувший через табу убийства ближнего и старшего в роду, Чингисхан не тешил свой взор видом отдельных истязаемых и насилуемых. Он «довольствовался» монотонным превращением в золу целых народов и городов. Он делал это ради устрашения, но не только. Человек, запрещавший копирование своего изображения, узурпировавший монополию не только на власть, но и на все ее отдельные косвенные проявления, Чингисхан, кажется, заботился лишь о том, чтобы остаться в коллективной памяти самым кровавым и самым деспотичным завоевателем. В том, чтобы слыть жестокосердным и свирепым, он находил особое удовлетворение, ведь именно это позволило объединить разрозненные племена, а затем пройти по миру огненным, выжигающим все живое, шаром. Именно этому была посвящена вся его жизнь - все той же идее-фантому расширения благодатного жизненного пространства для избранных за счет уничтожения других народов и государств.
        Он, по всей видимости, полагал, что рассказы о его наводящих ужас зверствах будут распространены выжившими далеко за пределы империи - с той же извечной целью пробудить страх и уважение перед сокрушительной, не ведающей сострадания силой. Удивительно, что он искренне считал свои качества добродетелью, а способность нести смерть многим - проявлением своего величия.
        «Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, сесть на его меринов с гладкими крупами, обладающих хорошим ходом, превратить животы его прекрасных супруг в новое платье для сна и подстилку, смотреть на их розовоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать!» Эти слова, приписываемые Чингисхану Рашид-ад-дином, несомненно, говорят об истинных устремлениях властелина степи. И в глаза бросается прежде всего отсутствие целей. В мертвом безыдейном пространстве Чингисхана жизнь заключалась в убийстве врага, грабеже его материальных ценностей и обладании его женщинами. Этот круговорот бесконечен и не несет в себе ничего, что могло бы рассматриваться потомками как достижение.
        При восхождении к вершинам власти Чингисхан использовал судьбоносную ломку старых традиций, когда путем фиктивного родства и назначений на ключевые позиции преданных простолюдинов ему удалось создать могучее и дисциплинированное образование, общность людей с едиными интересами. Позже он проявил замечательную находчивость, взяв на вооружение мистику и религиозные догмы и тем самым укрепив свою власть. Перед военными походами, например на Китай, он инсценировал общение с божествами, после чего объявлял «волю Вечно Синего Неба».
        Как большинство людей, ставших разрушителями во имя своего тщеславия, Чингисхан старался подкреплять свои наиболее противоречиво воспринимаемые действия религиозно-мистическими знаками. Он с трудом и не без сомнения, но все же решился на уничтожение шамана Теб-Тенгри, ведь шаман обладал просто непостижимым
        уровнем влияния. Без его освящения не совершалось ни единого серьезного начинания и военного похода. Убийство такого влиятельного в обществе человека, каким был шаман Теб-Тенгри, даже для могущественного предводителя не могло остаться без объяснений. Чингисхан должен был позаботиться о своем авторитете и расшифровать логику своих поступков. Но логики не существовало: ведь на самом деле широким массам сложно объяснить, что дерзкие посягательства шамана на членов его семьи являлись продуманной проверкой дозволенного и фактическим наступлением на его, Чингисхана, власть. Оставалось прибегнуть к религиозной интерпретации. Поэтому после вероломного и лихо осуществленного преступления Чингисхан, как указывает Борис Владимирцов, «довел» своим подданным, что «Небо не возлюбило его и отняло вместе и жизнь, и тело его». Любопытно, но престарелому отцу шамана хан, как сообщает тот же исследователь, заявил прямым текстом: «Он хотел быть равным мне, за то я и погубил его». Тут, к слову, снова проявляется суть личности завоевателя: ограничивая свободы, он только себе одному определил возможность действовать по
своему усмотрению, безнаказанно и неподотчетно.
        К Небу Чингисхан обращался множество раз, как только следовало внушить управляемому им народу веру в необходимость того или иного рискованного шага. Таким образом он не только укреплял свою позицию, подкрепляя свое мнение мнением несуществующих богов, будто стоящих за спиной завоевателя, но и перекладывал часть ответственности за будущие потери и невзгоды на них. Он, определив себе роль полубога, беззастенчиво пользовался посредническим мостиком между Небесами и всем остальным миром.
        Но все искусство управления Чингисхана меркнет в тот самый миг, как только появляется осознание того, что ни приобретение исполинской власти, ни завоевание половины мира не открыло перед предводителем монголов никаких заманчивых просторов бытия, отличных от войны. Дикий и необразованный, лишенный стремления к высшим знаниям, он так и остался воинственным животным, облаченным в доспехи бога.
        В войне же Чингисхан совершенствовал искусство истребления народов. Он научился даже возбуждать звериные импульсы у врагов, как во время китайского похода, где монголы искусно провоцировали каннибализм и восстания внутри осажденных городов. Хорошо зная психологию борющегося за жизнь человека, они запирали многочисленных жителей внутри городских стен, чем вызывали такое психическое напряжение, которое на фоне голода прорывалось в животном поедании друг друга и даже восстании внутри осажденных городов. Источники свидетельствуют, что во время одного из таких мятежей при осаде города в Китае армия осажденных уничтожила несколько тысяч своих же мятежных крестьян.
        Чингисхан и многие другие завоеватели ради своих побед дали могучий толчок распространению деструктивных идей, закрепивших исковерканное представление о могуществе. Среди прочего, они пробуждали дьявольские импульсы как в своих современниках, так и у тех, кто жил сотни лет спустя. Небезынтересна одна из многочисленных легенд на тему подобного иррационального могущества. Когда при штурме одного из крупных городов был сражен зять Чингисхана, он позволил дочери, потерявшей мужа, решить судьбу жителей. Удивительно, но женщина, ждавшая в тот момент ребенка, распорядилась уничтожить все население, включая маленьких детей. Можно утверждать, что Чингисхан и его воины привнесли в мир такой заряд отрицательной энергетики, импульсы которого, похоже, не иссякли и поныне в противоречивой цивилизации, которая все еще занята совершенствованием своего оружия.
        Теперь поговорим о внутреннем мире завоевателя. Он был тусклым и лишенным продуктивной духовной силы, ибо стремление завоевывать не имело никаких иных целей, кроме как обеспечить себе более безопасное существование. Достигнув беспрецедентного влияния на окружающих, Чингисхан оказался в тупике - он не знал, как распорядиться этой властью сполна. Воин по сути, он старался не позволять себе таких излишеств, как представители его клана и родные дети, но так или иначе без войны он ощущал пустоту. Он не страдал таким диким обжорством, как его лучший полководец Субедей, и не напивался до такого состояния, как его младший сын, но все же не ведал ничего, кроме бессмысленного прожигания времени на пирах и охотах. Беспробудное пьянство и разврат затягивали основателя империи, как трясина.
        На первый взгляд кажется, что Чингисхан исповедовал воздержанность в сексуальной сфере. Это представление имеет место, по всей видимости, потому, что в жизни мужчин-монголов существовало слишком мало эротических запретов. У Чингисхана не было недостатка в женщинах, и, имея нескольких жен, он почти всегда находился на грани сексуального пресыщения. Согласно повествованию китайского генерала Мэнхуна, кроме многочисленных жен и наложниц, в походе повелителя монголов всегда сопровождал оркестр из семнадцати или восемнадцати красавиц, «весьма искусных в игре». Желая шокировать знатных послов, Чингисхан организовывал празднества с участием множества наложниц, взятых преимущественно из аристократических родов. «Когда наш [китайский] посланник, отправленный на Север, представился их царю, то по окончании церемонии встречи ему велено было сесть пить вино вместе с его женой, царевной Лаймань, и восемью наложницами, которых величали дамами; при всяком угощении и после они также присутствовали. Эти наложницы - ослепительной белизны и красивой наружности; четыре из них суть княгини цзиньские, а четыре другие
были женами татар; они весьма красивы и пользуются чрезмерной любовью».
        Но правда и то, что все внимание вождя монголов целиком было сосредоточено на власти как цели. Власть в его системе ценностей была намного выше женщин, она символизировала выживание и доступ к любым утехам. Власть была несоизмеримо выше, потому что давала переживания более сильные, чем секс. Например, смерть, причем для множества людей. И хотя историки указывают, что монголы никогда не калечили и не истязали пленных, это не совсем верно. Потому что ставший традиционным во время Чингисхана перелом позвоночника означал не только медленную мучительную смерть врага, но и созерцание беспомощности поверженного. Визуальное насилие и упование властью над живым, но уже безнадежно парализованным человеком, несомненно, имело сакрально-сексуальный оттенок. И религиозный страх перед кровью определенно имел вторичное значение. Что же касается семьи, во многом ее нормальное функционирование было связано с банальным выживанием рода, появлением наследников и продолжателей отцовских традиций. Все эти факторы создали предпосылки для сексуальной активности, которую можно охарактеризовать как нормальную для
определенных социально-исторических условий. Но так же верно, что для Чингисхана важно было сознание вседозволенности, и он много раз демонстрировал, что именно он и только он имеет право совершать то, что запрещено всем остальным окружающим. Это было то единственное, чем он стремился овладеть и на что потратил всю жизнь.
        Что же касается любви, история не дает иных свидетельств способности Чингисхана любить, кроме привязанности к первой жене. Если исследователи и имеют тут основание говорить о некой форме любви, то лишь с той оговоркой, что понятие семьи у основателя империи было отделено от сексуальных развлечений. Утехи тела были личным делом хана, его семейный очаг - делом государственным. Возможно, в этом и состоит секрет «преданности» первой жене, потому что стареющий воитель должен был позаботиться еще и о сохранении своего детища - грозной империи, внушающей страх всему миру. И тут отношение к первой жене и общим с нею детям является лишь своеобразным выражением неодолимого стремления к власти.
        Действительно, Чингисхан проявлял заметную заботу о своем имени, он желал стать для потомков путеводной звездой, вещателем деяний космического масштаба. Чем старше он становился, тем больше задумывался об этом. Одна из легенд повествует о встрече Чингисхана с авторитетным мусульманским казием Вахих-ад-дином Бушен-джи, когда монгольский владыка спросил о том, будет ли прославлено его имя в потомстве. После обещания безопасности со стороны Чингисхана казий прямо ответил, что о славном имени монгола будет некому рассказывать, потому что он несет смерть всему живому. Разочарованный от таких слов Чингисхан в ярости прохрипел, что о нем сохранят память «другие народы», «другие цари». Подлинность этого случая установить невозможно, но желание признания Чингисхана будущими поколениями очевидно. Это также один из устойчивых мотивов, гнавших его на все новые и новые завоевания. Он полагал, что боль, причиненная современникам, станет в глазах потомков отражением его неугасимого света, свидетельством его неистребимой энергии и желания побеждать.
        Если рассуждать об истории человечества, Чингисхан силой вмешался в ее ход и внес свои определенные коррективы. Самонадеянный «апостол смерти» создал империю всепоглощающего мрака для себя и считал вполне справедливым пользоваться ею для распространения своего влияния в мире. Империю, основанную на игре его инстинктов. Страх смерти и жажда возвышения путем доступа к реальной власти завоевателя или использования богатств стали основной опорой этого несокрушимого и вместе с тем фальшивого властелина своей эпохи, распространившего эпидемию разрушений далеко за пределы своего времени. Но если говорить о вкладе Чингисхана как творца истории, то он не создал ничего, оставив потомкам лишь смрадный дух смерти, обрамленный знаменем насилия и безжалостного, остервенелого убийства. А его растянутая до океанических размеров империя вскоре пала, поглощенная более многочисленными народами, что стало свидетельством призрачности кровавого похода на цивилизацию. Могилы павших в фатальных бойнях воинов и их жертв вскоре развеяли долго создаваемый миф о величии героев, их имена стерлись из коллективной памяти,
оставив на поверхности лишь раскаленную, как угли, энергетику смерти, код неумолимого стремления одних людей низвергать других и господствовать над побежденным пространством. Рассматривая образ Чингисхана в контексте его времени и его среды, отдавая дань объективному, следует признать, что он действительно не слишком выделялся жестокостью и страстью к разрушениям среди других предводителей кровожадной эпохи. Он был одним из многих, но и одним из наиболее ярких примеров в истории, которая несет шокирующие свидетельства человеческого деструктивного, живущего и развивающегося в обществе всегда.
        Екатерина Медичи (Екатерина Мария Ромула Медичи)
        Могильный червь из итальянской гробницы.
        Историк Жюль Мешле
        (13 апреля 1519 года - 5 января 1589 года)
        КОРОЛЕВА ФРАНЦИИ, МАТЬ ТРОИХ КОРОЛЕЙ ФРАНЦИИ И СИМВОЛ ЖЕНСКОЙ ДЕСТРУКТИВНОЙ ПРИРОДЫ
        Екатерина Медичи, итальянка на французском троне, являет собой четко и колоритно выраженное преломление женских деструктивных качеств, пожалуй, сходных для многих известных в истории женщин, но проявленных в течение жизни более рельефно и безальтернативно. Многие из исследователей ее эпохи считают эту женщину «кровожадной интриганкой» и убийцей, другие уверены, что «черная королева» и «мадам гадюка» лишь дитя своего времени, что ее взрастило окружение и поставило перед необходимостью совершать отвратительные поступки или подталкивать к ним окружающих. Говорят, она отличалась от остальных влиятельных женщин лишь большей решимостью двигаться к своим целям, в том числе причиняя боль, неся разрушения и смерть. В этом смысле присутствие портрета средневековой фурии не является представлением «самого деструктивного образа», скорее одного из таких образов, формирование которого произошло под влиянием сходных факторов, в похожих условиях и под давлением подобных обстоятельств. Действительно, в образе Екатерины Медичи многое может быть интерпретировано как вынужденный ответ на развивающуюся длительное
время внутреннюю напряженность в ее окружении. Как у многих обычных женщин, мотивация большинства поступков Екатерины Медичи является своеобразной производной стремления добиться любви и обезопасить свое положение. Или компенсировать невозможность любить и быть любимой. Но так же верно и то, что в натуре французской королевы присутствовали и достаточно выраженные склонности к садизму и мести, ненависть не только к тем, кто становился для нее преградой, но и просто к посторонним людям, стоящим на более низкой социальной ступени, но вызывающим разрушительную, подобно штормовому морю, зависть. Сцены избиения придворных, в том числе собственноручно, являются не чем иным, как красочной проекцией борьбы с теми, до кого она уже была не в состоянии дотянуться, сражением с призраками и одновременно «выпусканием пара» из переполненного негативной энергией естества.
        Образ Екатерины Медичи, как нам кажется, более всего интересен самым вопиющим противоречием, какое только может быть свойственно человеку: почти абсолютной духовной пустотой и едва ли не полностью искусственно вытравленной способностью любить на фоне внешнего великолепия, блистательных достижений и мнимого величия. Именно эта опасность незаметно и с жестокой неотвратимостью подстерегает женщину XXI века, уничтожая ориентиры и сметая вехи на пути развития личности. Как бы фантастически это ни выглядело, но деструктивные проявления в современном мире являются не чем иным, как проросшими вредными семенами, разбросанными в ходе развития цивилизации роковыми личностями, о жестокости и бесчеловечности которых продолжают говорить из поколения в поколение.
        Произведение средневекового инкубатора
        Как и у подавляющего большинства людей, причины многих проблем Екатерины Медичи следует искать в ее детстве. Но условия, в которых появилась и росла девочка из рода флорентийских герцогов, оказались поистине теплицей для взращивания монстров.
        Екатерина родилась в доме богатого наследника правящего дома Флоренции, что должно было бы предопределить и беззаботную жизнь на вершине социальной пирамиды средневекового общества, и верную прописку на скрижалях Истории. Однако, как это нередко случается, завораживающая роскошь, высокое и благородное происхождение вкупе с крепкими стенами замков не только не спасли представительницу именитого рода от несчастий, но в значительной степени предопределили их. Итак, она родилась в доме Медичи, на который не то высшая сила, не то отраженная энергия их неблагочестивой деятельности опустила разящий меч судьбы. Словно от руки невидимого небесного снайпера, твердо державшего на прицеле молодую семью, от роковых болезней по очереди пали родители Екатерины Медичи, уйдя из жизни чуть ли не сразу после того, как она появилась на свет. Тяжелая болезнь едва не увлекла и саму Екатерину в могилу вслед за ними, но воля к жизни взяла верх, и она выжила себе на горе.
        Ее растили не как дитя, требующее ласки, постоянной любви, нежных взглядов матери и трепетных прикосновений отца, а как дорогой росток, необходимый для решения важных политических задач сильных мира сего. Какое-то время малышку перебрасывали из дома в дом, как мячик. Вначале она жила у бабушки, затем у тетки, наконец, когда ей исполнилось четыре года, при папе Клименте VII (который тоже был из рода Медичи), девочка очутилась в блистательном палаццо Медичи. Организовав надлежащий уход за осиротевшей крошкой, ее могущественные родичи, сменяющие друг друга на иллюзорных вершинах власти, всякий раз возвращались к более захватывающему занятию - плетению завораживающих политических интриг.
        За этим несуразным делом их и заставала смерть. Все это в целом хоть и отражалось на быте малютки Екатерины, однако мало влияло на обстановку, в которой она росла.
        Покровители заботились лишь о ее здоровье да настойчиво приучали к холодному великолепию дворцов и раболепию прислуги. В мире большой политики, где женщина была нужна только для скрепления союзов и произведения на свет наследников, до ее внутреннего мира и личного счастья никому не было дела; само существование ее на вершине властной пирамиды и выполнение возложенных обществом функций отождествлялись со счастьем. А сила патриархата с постоянным подавлением личности женщины являлась тем предохранителем, который нейтрализовал волю немногих властных представительниц прекрасного пола.
        Не вызывает сомнения, что при папе Клименте VII Екатерина начала осознавать себя важной персоной. Правда, эти ощущения всегда имели горько-кислый привкус одиночества и жгучей боли брошенного ребенка. Кажется, она никогда не чувствовала себя счастливой и любимой, скорее - возвышенной обстоятельствами, но глубоко уязвленной сиротой. Росла и ее настороженность, ведь у нее всегда были на слуху политические новости и их интерпретация. Сиротство и принадлежность к именитой фамилии, внушение со стороны взрослых, что она находится под неусыпным надзором многих могущественных, и не всегда дружелюбных, людей, рано сделали ее самостоятельной, твердой и даже суровой. Хотя Екатерина пребывала в кругу женщин, доброжелательных и спокойных в отношениях с ней, она привыкла оглядываться на мужчин: от них зависела ее судьба и их поступки волновали ее больше всего. И если от окружающих женщин девочка перенимала манеры, то черты характера она старательно копировала с мужских «портретов». Изворотливость, терпение и актерское мастерство женщин рода Медичи сплелись у нее с мужской непреклонностью и жесткой логикой. Никто
ничего не подсказывал ей, но сиротство сделало ее чуткой к окружающему миру, достаточно суровому по отношению к ней, но зато воспитывавшему стойкость в людях. С детства она пребывала в готовности совершить поступок, и это являлось отображением как внутрисемейной, так и политической обстановки. Но ее детство все же оказалось раем по сравнению с тем, что ждало ее впереди.
        Падение Климента VII совпало с восьмилетием Екатерины, которая вынуждена была сполна испытать на себе результаты политического низвержения родственника. Волею неблагосклонной судьбы маленькая Медичи оказалась заложницей озверевших противников папы и должна была ответить за все претензии, скопившиеся в отношении рода некогда возвысившихся купцов. Поскольку мужчинам удалось выскользнуть из рук восставших, Екатерину новые властители Флоренции заточили в монастырь, где ей пришлось пробыть три мучительных года. Это был, пожалуй, наиболее важный период для формирования у Екатерины представления об окружающем мире и своем месте в нем. Не всякий взрослый способен пережить заключение без тяжелых последствий для своего мировоззрения, а на хрупкую психику ребенка это наложило неизгладимый отпечаток. Тут стоит добавить, что она сменила три монастыря, каждый из последующих предоставлял несколько лучшие условия существования. Первый этап заключения в монастыре Св. Лючии, который, как говорили, «более всего напоминал тюрьму», оказался ужасной психической травмой для девочки, уже привыкшей к королевским покоям.
Она ощутила себя щепкой, которая при рубке леса попала в непроглядный мрак вечного болота. Забывшись в сумраке холодной кельи, девочка плохо понимала, что происходит за толстыми каменными стенами, но смутно чувствовала угрозу со стороны хищного внешнего мира. Ее тревожность и внутренняя напряженность непрестанно возрастали. С одной стороны, она ощущала неимоверное давление стен и тяжелых сводов, с трудом дышала удушливым воздухом несвободы и запретов. С другой - ее пугал непредсказуемый внешний мир, повлиять на который она никак не могла. Ее печаль и безысходность не вызывали отклика у умиротворенных и тихих женщин, пытавшихся молитвой придать смысл своему существованию.
        Но Екатерина, сама того не подозревая, оставалась весьма ценной разменной монетой для азартных игроков политической сцены. Сам король Франции Франциск I, ее дальний родич по матери (Мадлен де ла Тур д’Оверни происходила из королевского дома Бурбонов) неустанно следил за этим ростком, ведь скоропостижная смерть Лоренцо Медичи во многом спутала карты в оформлении союза между алчущими возвышения французским двором и Папой Римским. По просьбе посла Франции через полгода, казалось бы, покинутую судьбой девочку перевели в монастырь с менее суровыми условиями. Существование в удушливой атмосфере несвободы надломило маленькую душу, и эта глубокая рана после тяжелого заживления сделала Екатерину впоследствии ожесточенной, жаждущей мщения и чужой боли. Девочка, внешне привлекательная и спокойная, внутри уже превратилась в загнанного и ожесточившегося зверька, которого условия жизни и обстоятельства заставили выстраивать стратегию обороны. Придя в мир, она вместо любви столкнулась с агрессией, и вполне естественно, что эта агрессия вызвала ответную реакцию. Но стоит подчеркнуть существенную деталь: она не
могла, не имела возможности выплеснуть свою враждебность тотчас, ей необходимо было затаиться на долгие годы, терпеливо молчать и улыбаться, продолжая накапливать агрессию к миру, чтобы потом обрушиться на него с неистовой силой долго созревающего урагана.
        Биографы свидетельствуют, что малютка была больна чумой, когда ее приняли в новое, такое же жалкое, но полное дружелюбия и даже нежности пристанище. Вряд ли это полностью соответствовало действительности, но зато дает представление не просто о духовном смятении ребенка, а о глубокой подавленности и безрадостности ее бытия в этот период. Она была брошена всеми, и конечно же ее детская психика воспринимала происходящее как суровую и незаслуженную кару. В новой обители ее, как увядающее растение, попытались оживить лаской и напоить живой водой общения. «Герцогинюшка пробыла у нас три года. И была она добра несказанно и отличалась изысканностью речи, ведь ее растили две женщины», - этот важный штрих к портрету Екатерины Медичи сохранила история. Именно тут на подрастающую девочку попытались надеть унылую рубашку смирения. Снова разрыв между действительностью и представлениями о ней превратился в пропасть: если раньше ее готовили к лучезарной жизни повелительницы, то теперь ей внушали великую женскую философию скорбного терпения. Но ее последующая жизнь показала, что эта трехлетняя попытка умиротворить
и успокоить ее лишь загнала глубоко внутрь натуры Екатерины бушующие страсти и желания человека, рожденного и воспитанного для того, чтобы быть королевой.
        Еще один важный нюанс этого периода состоял в том, что девочку почти не навещали. Брошенная, до поры до времени забытая и никому не нужная, она в период созревания личности прозябала в полном одиночестве. Ее мир стал миром представлений и грез, и девочка могла жить лишь несбыточными мечтами, сетуя на несправедливость судьбы. Пока она вела тихую и печальную жизнь в глубине островка забвения, ушла из жизни ее последняя надежда - тетка, занимавшаяся до падения клана Медичи ее воспитанием. Казалось, отныне ни одна живая душа не позаботится о ней и не вспомнит о ее существовании. Но затворница напрасно так думала, потому что девочки из влиятельных семей часто были необходимы политикам, ведущим свою беспринципную борьбу за вечно манящую власть и расширение сфер влияния.
        Несомненно, роковым эпизодом монастырского затворничества стал эпизод осады Флоренции кланом Медичи; в жизни Екатерины он оказался коротким затмением, но превратился в темное пятно жутких воспоминаний. Во время осады, сопровождавшейся, как водится, дикой бойней, выбросом энергии насилия и агрессии, защищавшиеся, которых паника, голод и эпидемия чумы превратили в загнанных в угол диких зверей, вспомнили о юной представительнице ненавистной семьи. Одиннадцатилетняя девочка отчаянно сопротивлялась, она даже сумела отрезать себе волосы и надеть монашескую одежду, но, конечно, ей было не под силу противостоять напору вооруженных мужчин. Кто-то предложил использовать малышку в качестве своеобразного щита, поставив ее на крепостной стене под непрерывный огонь пушек… Это безумное предложение по отношению к ребенку все же было отвергнуто, но заменено другим - было решено отдать маленькую Екатерину солдатам, чтобы «те позабавились с наследницей великого рода». Хотя последний пассаж, описанный многими биографами, представляется сомнительным, психическая травма девочки, без преувеличения, не прошла бесследно
и отразилась на всей ее дальнейшей жизни, обратив из просто забитого зверька в демона, жаждущего и ждущего своего отмщения. Что бы там ни произошло на самом деле, несмотря на туманность описанных историками событий, глумление, психическое или физическое, надолго заставило девочку испытывать шок, с которым настойчиво боролся папа Климент VII, взявший ее под свою опеку. «Она не могла забыть дурного обращения, от которого пострадала, и только об этом и могла говорить», - вспоминает один из очевидцев тех событий.
        Следующий период жизни для самой Екатерины ознаменовал новое превращение: из забитого ребенка - пленницы мрачных монастырских келий - в сиятельную особу, желанную невесту для любого европейского принца. Климент VII очень сильно старался, облекая имя подрастающей девочки в заманчивый флер искусно сфабрикованных легенд. Для взрослеющей Екатерины придумали образ прекрасной затворницы, проводящей время в молитвах и подготовке к священной миссии - осчастливить своего избранника. Усилиями папы и короля Франции Франциска I такой избранник скоро нашелся, и молодая Медичи стала французской принцессой. Этот брак должен был скрепить дружбу Рима и Парижа. Свидетели событий того времени находили девушку привлекательной, отмечая, впрочем, что ей не хватало «нежности и теплоты», а еще в папском дворце, где дед Климент VII готовил ее к выгодному брачному союзу, наблюдатели «отмечали во взгляде [Екатерины] острый, болезненный ум и металлический холод». Новая взрослая жизнь четырнадцатилетней Екатерины началась после ее переезда в Лувр, где ее ждали нелегкие годы борьбы. В это время она представляла собой юное
расцветающее создание (у которого внутри был стальной стержень), жаждущее любви и ласки. Она, пожалуй, еще могла бы стать верной спутницей незаурядного мужчины, который мог бы излечить любовью ее израненную душу, не знавшую доселе ни нежной материнской любви, ни подлинной привязанности, ни, тем более, неистовой страсти. Но этому не суждено было случиться.
        Поэтому ее впечатлительная, погруженная в мир собственных чувств натура, очевидно, под воздействием бесконечных переживаний, тревог и раздумий приобрела редкую способность предсказывать. Особенно страшными ее пророчества были тогда, когда касались гибели тех или иных близких людей, но было ли это странным Божьим даром, следствием бессознательной реакции разума или результатом увлечения черной магией, сказать доподлинно невозможно. История располагает лишь фактами, что, уже будучи королевой, она предсказала смерть своего мужа и еще кончину многих других людей, которых она увидела во сне.
        Выжигание души. Постижение алгоритмов интриг
        Путешествие в хаосе дворцов и королевских приемов по сумме переживаний принесло, пожалуй, еще даже больше травм для души, чем наполненное вечными страхами детство. Мужчина, которому она намеревалась отдать свое сердце, был одержим другой женщиной, бредя ее именем и практически открыто демонстрируя пламенную любовь и фантастическую преданность ей. И Екатерина Медичи, твердая и холодная, как кристалл, не могла противопоставить могущественной любовнице Генриха II Диане де Пуатье ничего, кроме смиренного терпения и скрежетания зубами в пустой постели, которую супруг посещал лишь тогда, когда об этом заботилась его предусмотрительная любовница.
        Жизнь молодой Екатерины, и без того безрадостную, усугубили еще два неотвратимых удара судьбы. Во-первых, меньше чем через год после пышного бракосочетания скончался ее влиятельный дед Климент VII, что неожиданно сделало некогда богатую невесту бесприданницей. Такое унизительное положение при французском дворе было угнетающим, как нависшая над головой каменная глыба, которая вот-вот сорвется. Теперь ее едва ли не открыто оскорбляли, ею пренебрегали, словно она была гадким утенком, обманом и ловкими ухищрениями проникшим в стаю величественных лебедей. Во-вторых, она, как ни старалась, не могла зачать ребенка, что являлось основой брака и доказательством ее женской состоятельности. Некоторые источники отмечают, будто бы это Генрих был подвержен какому-то недугу, не позволяющему ему иметь детей. Не стоит гадать, так ли это было на самом деле, ибо камнепад упреков все равно оказался направленным на Екатерину: именно в ней видели причину несостоятельности семьи. Тем более что, как сообщает в своем увлекательном повествовании Леони Фрида, через четыре года их совместной жизни Генрих вдруг сумел зачать
ребенка на стороне - с девушкой из низкого сословия, сестрой конюха. Если эта история правдива, то положение Екатерины Медичи при французском дворе стало угрожающим. Ей пришлось долгое время находиться в двусмысленном положении, а поскольку слишком многие настаивали на разводе, лишь ее самозабвенная женская игра исправила ситуацию.
        Юная Медичи сделала верную ставку - она ловкими, не без актерского таланта, истериками обворожила своего свекра, стареющего короля Франциска. Она старалась для короля, как могла, мелькая перед ним с комплиментами, вымученными улыбками и реверансами. По меньшей мере, ей удалось в его лице найти защитника и на время решить проблему своего пребывания при дворе, а паузу молодая женщина использовала для поиска новых возможностей, которыми можно было бы привлечь собственного мужа. В действительности борьба за внимание Генриха являлась уже не сражением за любовь, а отчаянным спасением своего положения в мире, который с самого рождения казался неприветливым, щетинистым и слишком жестоким. Ее внутренняя тревога все возрастала, не находя в течение целого ряда лет никакого выхода, беспокойство, отчужденность и озлобленность скапливались в сердце, заполняли душу, проникали в каждую клеточку мозга. Она совершала поступки, граничащие с безумием. Так, во дворце шептались, что она велела просверлить отверстие в полу, чтобы понаблюдать за любовной игрой своего мужа и ненавистной Дианы, которая к тому же была на
добрых два десятка лет старше принца. Но то, что она увидела, оказалось еще большей травмой для неискушенной молодой женщины.
        Кажется, супруг, погрязший в любовных утехах на стороне и едва ли интересующийся властью, оставил своей бедной жене лишь одно развлечение - дворцовые интриги, что помогало входить во вкус управления государством. Не зря она повсюду носила с собой томик «Государя» Макиавелли, написанный теоретиком манипуляций специально для семьи Медичи. Тщательно изучала она и историю Франции (хотя писать по-французски без ошибок не умела до конца жизни), а однажды, уже будучи королевой, произнесла любовнице своего мужа фразу, ставшую исторической. На вопрос, что она читает, Екатерина заметила, что это история Франции, в которой она с удивлением обнаружила, что «во все времена шлюхи управляли делами королей». Разумеется, две женщины в тот момент были наедине. Без любви, одинокая, холодная и занятая постоянно своими мыслями, женщина уже вынашивала планы мести.
        Она начала с того, кто стоял на пути к власти ее мужа Генриха. А это был дофин, старший сын короля, который должен был унаследовать корону. Этот молодой человек, полный духовных сил и обладавший недюжинной смекалкой, был гораздо смышленее ее незадачливого мужа в государственных делах и политике и к тому же обладал завидным здоровьем. При таком раскладе, рассудила Екатерина, ей придется еще долго прозябать на третьих ролях в ожидании отставки стареющей Дианы. И ведь нет никаких гарантий, что Генрих вернется к ней. Стоит упомянуть, что итальянцы всегда испытывали неподдельный интерес и даже некое подобие страсти к ядам. Саму Италию тех времен нередко называли «лабораторией ядов» и «академией человекоубийства». Что касается Екатерины, то ее личный парфюмер мэтр Ренэ наводил ужас на Париж. Хотя, конечно, страшный лик «черной королевы» явился миру много позже, а тогда, будучи на волоске от падения в бездну, женщина действовала с предельной осторожностью, достигая задуманного через третьи руки.
        Ее причастность к ранней смерти молодого Франциска не доказана, но слишком многие авторы упоминают странную внезапную смерть Франциска-младшего в связи с реализацией ее, Медичи, интересов при дворе. Французский двор оцепенел, когда разгоряченный игрой наследник престола, попросив слугу принести стакан холодной воды, залпом выпил ее и упал мертвым. Те же немногие, кто сначала заподозрил молодую Екатерину - это задумчивое и несколько меланхоличное дитя, тут же отбросили свои мысли при виде того, как искренне, словно в поисках поддержки, король обнял свою невестку на глазах у всех. До поры затаившаяся, но теперь вступившая в большую политическую игру женщина могла праздновать первую победу - она стала супругой наследника. Еще один потенциальный претендент на корону, младший сын короля Карл, сам освободил дорогу, когда безрассудно посетил дом, в котором царствовала чума. Этот самонадеянный юноша не верил, что смерть может угрожать принцу крови, но он жестоко ошибся, пав жертвой беспощадной болезни, то и дело свирепствовавшей в средневековой Европе.
        Прошло совсем немного времени, и король, «весь прогнивший внутри» - по всей видимости он болел гонореей или даже сифилисом, - оставил этот мир, вверив скипетр Генриху. Любопытно, но статус королевы не усилил позиций Екатерины. Более того, не чувствующий ответственности за свои «монаршие поступки», легкомысленный
        Генрих практически открыто возвысил Диану, сделав положение фаворитки более прочным и могущественным, чем первой дамы королевства. Екатерина была унижена. Ее стесняло и удручало такое, казалось бы, безвыходное положение. Она превратилась в тень любовницы своего мужа и, несмотря на снедающие ее терзания, терпеливо сносила свою незавидную роль. Ее психика, и без того ущемленная, в течение нескольких лет оказалась вывернутой наизнанку, а затем и необратимо разрушенной.
        Лишь пару раз ей удалось привлечь внимание своего супруга, но не как женщине, а как верной подруге, отличающейся благоразумием и совсем неженской предусмотрительностью. Оставляя столицу по делам войны, Генрих дважды назначал свою жену регентшей, то есть временно вверял ей высшую власть в государстве. Хотя эта власть была серьезно ограничена, она в глазах двора не осталась незамеченной - это было выражение высокого доверия, оно вызвало интерес к королеве-политику у некоторых серьезных игроков у подножия трона. Например, у клана Гизов, которые считали себя претендентами на более высокие роли в государстве и, соответственно, способными оттеснить Бурбонов, официальных наследников короны после семейства Валуа. Екатерина Медичи постепенно втягивалась в сложную политическую игру.
        Наконец случилось чудо: после десятилетнего периода бесплодия королева Медичи забеременела. Затем дети пошли один за другим, радуя и короля, и Диану, которая безраздельно владела Генрихом, ведь периоды вынашивания потомства абсолютно выводили Екатерину из любовного треугольника. Но любовница повелевала даже в детской, чем доводила королеву до сумасшествия. А все еще влюбленный в стареющую даму король приказывал ваять Диану в мраморе, отливать из серебра, писать ее многочисленные портреты. Страсти накалялись много лет: Екатерина, закусив до крови губу, терпеливо ждала своего часа. Позже она писала, что очень любила своего мужа, однако в это трудно поверить. Столько раз отвергнутая и оскорбленная, никогда никем не любимая и никогда никого не любившая, она давно уже имела другую страсть - к власти. Ей было еще не так много лет, а она уже бесповоротно разуверилась в людях, ее чувства притупились, даже своих детей она, похоже, подсознательно рассматривала как товар, оплату своего будущего. Этот мужчина-король, ветреный и влюбленный в другую, растоптал в ней самую возможность любить, и единственным, что
ее связывало с Генрихом, была власть. «Если первые десять лет Екатерина провела в страхе и страданиях, то вторые десять - в муках физических», - таково заключение российских исследователей Ю. Лубченкова и В. Романова. Кажется, оно вполне отражает происходившее с итальянкой при французском дворе.
        Чья-то скорбь, как и чье-то пьянящее беззаботное счастье, не могут длиться бесконечно, все заканчивается внезапно. Так произошло и с королем Генрихом, вздумавшим лично принять участие в рыцарском турнире. Несмотря на то что окружающие просили монарха не делать того, что придает королям либо величие, либо комичность (кроме того, по статусу король не должен был принимать участия в поединках), он с неотвратимым упрямством шел навстречу своей гибели. Во время схватки с молодым графом Монтгомери от удара копье короля сломалось, расщепившись на множество острых, как шипы, осколков; один из них волею рока влетел в глазное отверстие шлема, смертельно ранив монарха. На десятый день он скончался после мучительной агонии от абсцесса и кровоизлияния в мозг. Екатерина Медичи неожиданно стала королевой-матерью, обладающей всей полнотой власти при своем шестнадцатилетнем первенце Франциске II.
        Она не стала мстить своей бывшей сопернице Диане де Пуатье, но вовсе не из благородства или побуждений совести. Екатерине удаление Дианы от двора нравилось еще больше, ведь после стольких лет пребывания на верхнем этаже социальной пирамиды, после упоительного властвования и обладания первым мужчиной королевства эта престарелая дама теперь должна была прозябать в пустоте своих замков, уже никому не нужная и не вызывающая трепетной радости. Впрочем, один из этих замков, жемчужину архитектуры, Екатерина Медичи все же отобрала. Замок Шенонсо, без сомнения, был шедевром зодчества, но еще больше - символом величия его обладателя, потому-то королева и совершила акт возмездия, прикрыв его хитроумным трюком обмена на один из своих замков. В целом свою месть Диане Екатерина рассчитала точно: она обрекла бывшую фаворитку на медленное угасание и невыносимые муки одиночества, ибо мало было желающих нажить себе врага в лице действующей королевы, явившись с опрометчивым визитом к опальной женщине. Через несколько лет былая красавица тихо скончалась почти в полном забвении; даже гигантское состояние не облегчило
участи Дианы, ощущавшей себя всеми забытой и вынужденной умирать в темнице с золотыми решетками. Екатерина Медичи в душе ликовала: она искусно и нетривиально наказала обидчицу, не опустившись до мелкой мести, памятуя, что последнее - это признак слабости. Она же настроилась стать настоящей королевой, великой властительницей, способной на акты возмездия, отвечающие ее положению.
        Юный король, как это часто бывает, оказался абсолютно не готовым к исполнению своей роли, и потому облачившаяся в траур Екатерина без колебаний решила взять все в королевстве под свой неусыпный контроль. С этого времени для мадам королевы начинается совершенно новая эпоха. Из женщины-затворницы, уязвленной невниманием мужа и связанным с этим тихим пренебрежением двора, она превращается в демона власти, который с каждым днем все более возвышается над своим королевством. Конечно, на деле все происходило не так просто. Кланы Гизов, Бурбонов и растущее влияние протестантов оказывали на нее сильное давление, заставляя совершенствовать и актерское мастерство, и методы воздействия на окружающих. Влияли на деятельность королевы и внешние игроки, прежде всего Рим и Мадрид. Но Екатерина Медичи слишком много пережила в юности и в молодые годы, и эта суровая жизненная закалка заставляла ее не останавливаться ни перед чем. Внутренний мир этой женщины чаще всего оказывался непостижимым для галантных мужчин-современников. Она была готова и способна преступить любые границы, пожертвовать чем угодно ради
достижения власти. Пройдет еще несколько лет после смерти мужа, и Екатерина Медичи станет той неприступной крепостью, осада которой окажется не по зубам самым смелым игрокам на политическом поприще.
        Нельзя, впрочем, сказать, что королева просто ждала этого часа. Как это обычно случается, изменение ее восприятия окружающего мира происходило постепенно, по мере обретения признаков реальной власти и величия, что также может считаться косвенным стимулом достижения не только независимости в Лувре, но и доминирующего положения, когда можно не только повелевать, но и осуществлять те фантазии, которые будоражат воспаленное сознание. Действительно, сексуально абсолютно раскованный французский двор открывал множество соблазнов, и Екатерина мужественно противостояла им, когда ее положение было шатким, как натянутый канат под ногами у циркового канатоходца. Демонстрация чувств слишком долгое время была для жены дофина, а потом и короля рискованной, а любой опрометчивый шаг мог оказаться роковым, суля пожизненное заточение, а то и смерть. Но, став королевой, она все же вкусила запретного плода, по меньшей мере однажды. Эта история важна, чтобы понять, насколько изменилась ее система ценностей, насколько вырос цинизм и умение использовать окружение. Еще при жизни короля Генриха Екатерина приблизила к себе
одного из представителей правящей династии Валуа Франсуа Вандома, сделав его своим доверенным лицом. Оказалось, что Вандом обладает многими положительными качествами и может способствовать не только усилению позиций Екатерины при дворе, но и быть отличным любовником. Многие исследователи эпохи сходятся на том, что интимная близость королевы, начавшей отсчитывать пятый десяток лет, и Вандома, слывшего гордым и независимым человеком, возникла после смерти короля Генриха. Скорее всего, так оно и было, потому что Екатерина Медичи, слишком уязвимая при жизни мужа, вряд ли стала бы рисковать из-за романтических переживаний. Зато после двух десятилетий терпеливого и сдержанного поведения она наконец смогла на короткое время полностью отдаться страсти. Если бы эта женщина могла хотя бы в постели оставаться только женщиной, никто бы из людей того развращенного времени не обратил бы внимания на мимолетный роман королевы. Но она уже приобрела демонические черты, и реально разделявшие с нею власть Гизы неустанно следили за каждым шагом первой дамы. И правильно делали, потому что в промежутке между любовными
играми Екатерина вместе с покоренным ею Вандомом уже разрабатывала детальный план изменения формата власти, в результате чего Гизы канули бы в небытие, а она приобрела бы всю полноту власти. Прознав об этом, могущественный клан вынудил королеву-мать подписать приказ о заточении Вандома в Бастилию, свалив подготовку заговора на беднягу. Впрочем, через несколько месяцев узника выпустили, и он в тот же день… умер, сраженный неизвестным ядом. Не стоит гадать, чьих рук это было дело, ведь оно касалось репутации королевы, а сам скомпрометированный Вандом уже не имел политических перспектив. Этот маленький эпизод из жизни далеко не святой королевы свидетельствует о многом: после смерти мужа она уже обрела достаточную политическую силу, чтобы вести собственную игру в мужском мире, и она продемонстрировала окружающим, что не остановится ни перед чем и ни перед кем. Вскоре она докажет, что человеческие жизни и судьбы, даже близких людей, ничто в сравнении с ее целями.
        Явление миру «мадам гадюки»
        Одной из постоянных тревог королевского двора Франции стал религиозный раскол. Протестанты-гугеноты набирали силу, и едва ли не наибольшим беспокойством королевы стал тот факт, что некоторые влиятельные особы из семейства Бурбонов примкнули к протестантскому движению. Первое серьезное столкновение случилось еще при жизни чахлого и болезненного старшего сын Екатерины Франциска II. Расправу над гугенотами чинил герцог Гиз, королева же пока пребывала в роли наблюдательницы, учась премудрости узаконенных публичных убийств. И если религиозных мятежников низкого сословия просто завязывали в мешки и топили в реке, то убийство лидеров было организовано с помпой, так чтобы многочисленные зрители получили свою дозу удовольствия. Убийцы всегда старались удержать поклонников и последователей зрелищной демонстрацией брызг крови и ужаса в глазах смертников. Сама же Екатерина алчущим, ненасытным взором подрастающего дракона взирала на то, как семидесяти двум «изменникам» методично и с садистской последовательностью отсекали головы. В головах живых же представителей королевского двора господствовало мнение, что
эта бесчеловечность является «неизбежным ритуалом». Дискутировать об этом через четыре с половиной столетия бессмысленно, стоит лишь заметить, что королева легко приобщилась к жестокостям своего времени, с гордостью осознавая, что может отправить того или иного человека на смерть, а другому подарить жизнь. Полная безнаказанность и отсутствие каких-либо ограничений уже начали обволакивать ее, как порой плотная завеса тяжелых дождевых туч окутывает землю.
        Хотя все осознавали недолговечность бедного Франциска II, его смерть, как короткое замыкание, потрясла королевство. Но только не его мать, которая никогда не была близка с первенцем, зато его появлением, как козырной картой, сыграла в игре с Дианой де Пуатье и своим собственным мужем. Рискуя здоровьем и даже жизнью, Екатерина позаботилась, чтобы детей было много. Говорили, что лишь к одному из младших сыновей, Эдуарду Александру (коронованному как Генрих III), она испытывала чувства, близкие к любви. Так или иначе, королева извлекла наибольшую пользу из смерти сына. Вместо него на престол взошел ее второй сын, малолетний Карл IX, сама же королева стала полноправной правительницей при сыне «в меру своих жалких сил», как она многозначительно выразилась. Политический же вес враждующих семей Гизов и Бурбонов она лихо уравновесила, первым пообещав безнаказанность за самоличную расправу над одним из представителей семейства Бурбонов, вторым - наместничество при короле взамен на подпись на свидетельстве о регентстве королевы. Среди прочего, имел место любопытный факт, отражающий истинное отношение матери
к умирающему сыну-королю: в то время, когда Франциск прощался с жизнью, вместо материнских утешений она выбивала у него подтверждение, что якобы именно он отдал приказ уничтожить злосчастного отпрыска Бурбонов. С момента коронации Карла IX вершить делами в государстве единолично стала Екатерина Медичи.
        «Отравленный пирог власти» вконец испортил эту женщину, возомнившую себя равной Богу. Она уже открыто и без стеснения использовала окружающих, включая собственных детей, которых она ни во что не ставила и видела в них лишь материал для залатывания дыр на простыне большой политики. По ее указу травили и убивали неугодных, и это ничуть не смущало ее. Когда ей очень мешала Жанна Наваррская, мать будущего короля Франции Генриха IV, а тогда - потенциального наследника и возмутителя религиозного спокойствия (он изменил веру, став протестантом), Екатерина Медичи пригласила ее для обсуждения насущных проблем во дворец. Домой добраться королева Наваррская не успела, молва же упорно твердила о знаменитых отравленных перчатках, якобы изготовленных для нее флорентийским парфюмером Екатерины Медичи. Если этот случай однозначно нельзя назвать делом рук королевы, то все равно на ее счету достаточно жизней. Когда она бралась за какое-то дело, то совершала все с такой неотвратимой настойчивостью, что сомнений в результатах быть не могло.
        Однажды «черная королева» прознала, что на ее сына Генриха оказывает недопустимо сильное влияние один из лидеров его круга общения, настырный приверженец самобичевания и религиозного паломничества Линьероль. Религиозный фанатизм, по мнению Медичи, была ни к чему будущему правителю, ключевым же поводом для беспокойства королевы стало то, что сын мог ускользнуть от всеобъемлющего материнского влияния. В результате аскета, который никому не причинил ни малейшего вреда, нашли зарезанным в темном закоулке Парижа. Таких случаев было не так уж мало.
        Но самым вопиющим заговором стала подготовка королевой убийства адмирала Колиньи, пользовавшегося потрясающим, поистине библейским авторитетом в столице. Мало того что адмирал был иноверцем, так он еще добился беспрецедентного влияния на короля Карла IX, внушая ему различные идеи, которые противоречили видению ситуации самой Екатериной. Когда Колиньи стал не просто раздражать королеву, но вызывать приливы ее ненависти, с которыми женщина не могла и не собиралась справляться, к решению проблемы были подключены «рыцари плаща и кинжала». Найти убийцу было проще простого, и после венчания Марго и Генриха Наваррского нанятый убийца должен был произвести роковой выстрел в возвращающегося лидера гугенотов. Но судьба преподнесла Екатерине Медичи жизненное испытание - убийца промахнулся: адмирал был лишь легко ранен и доставлен его людьми в покои Лувра. Напряжение и в кругах власти, и в народных массах возрастало с каждым часом, и многие уже искоса поглядывали на королеву Екатерину, подозревая именно ее в организации политического убийства. В город начали стекаться подогретые покушением протестанты, а
призывы к мести зазвучали повсюду, даже в Лувре, причем из уст ничего не знающего о заговоре короля. Екатерине стоило немалых усилий убедить Карла в грозящей их семье опасности расправы и главное - возложить на него бремя ответственности за отданный приказ уничтожить Колиньи и всех гугенотов. Началась безумная, спровоцированная Медичи резня. Париж, а потом и другие города потонули в реках крови, а волны насилия, набирая силу, как цунами, шли от эпицентра бойни, разрушая все вокруг. Благодаря этому преступлению Екатерина Медичи и вошла в историю, резко выделяясь на фоне даже самых кровавых тиранов.
        Но, по сути, Варфоломеевская ночь стала результатом цепной реакции, которая позже, исковеркав психику Карла, затащила и его в водоворот смерти. Ощущение вседозволенности и способность идти на чудовищные преступления ради решения сиюминутных задач привели Екатерину Медичи к заговору против мешавшего ей адмирала Колиньи. А неожиданно столкнувшись с громадным авторитетом этого человека, она, если и не испугалась, то всерьез озаботилась проблемой безопасности для себя и своего младшего сына, принимавшего участие в заговоре. Что для нее, испытавшей насилие и глумление в раннем возрасте, знающей лишь одну страсть - страсть неограниченной власти, какие-то люди. Сотни и тысячи жизней для нее были ничто в сравнении с благополучием и жаждой царствования, она слишком детально изучала труды Макиавелли, чтобы пренебречь его советом «преступать человеческие законы» с тем, чтобы вырасти до «великого правителя».
        В самой резне гугенотов не было садистского наслаждения, она вряд ли упивалась тут властью, просто показала свое истинное лицо, нутро человека, способного на все. Сама жизнь сделала ее такой. Став королевой, она лишь следовала своим побуждениям, сформированным самим двором. Ей казалось, что, обретая заоблачную власть, она возвышается над окружающим миром, на самом же деле она спускалась по невидимой лестнице все ниже в темень запретного сада, откуда уже не может быть возврата. Дурман власти действовал на нее гораздо сильнее, чем травка, которую королева ввела как моду (ее даже назвали в честь королевы «медичеей»). Но с новыми возможностями счастья не прибывало, что озадачивало и удручало королеву. Одинокая и нелюбимая, сама выстроившая стену в отношениях с детьми, Екатерина Медичи с наступлением зрелых лет забывалась лишь в своих разнузданных забавах. Безумные маскарады, приводившие к повсеместному разгулу и сменившиеся со временем вакханалиями со свальным, практически публичным сексом, являлись для нее доказательством всемогущества. Увлекаясь ясновидением, «вызыванием духов» и гаданием по
зеркалу, королева бросала всем вызов, отметая всякие ограничения. Возможно, впервые после распада Римской империи эта женщина столь открыто вступила на запретное поле, возродив оргии для избранных. Сама она, похоже, испытывала мало удовольствия от участия в таких мероприятиях, однако ее вуайеризм (с организацией актов совокупления прямо в своих покоях) стал просто упоением властью, бессмысленным, но навязчивым диктатом своей воли во всех сферах жизни.
        Став с возрастом бесформенной обжорой, опустившаяся и физически, и духовно, королева возненавидела красоту, и отсюда, от противопоставления своей безграничной власти природной привлекательности проистекают ее садистские желания собственноручно сечь розгами своих самых красивых придворных дам. Тут присутствует и ритуальная месть за прошедшие в терпеливой тоске молодые годы, и признание своего бессилия перед неодолимыми законами жизни, и примитивное желание продемонстрировать, что власть может каким-то сказочным образом компенсировать неспособность любить и признавать чужие достоинства. Так она бежала от действительности в иллюзорное состояние величия и упоения, позволявшее хоть на короткое время получить удовлетворение и заглушить неослабевающую душевную тревогу.
        Хотя все же справедливости ради следует признать, что Екатерина Медичи соответствовала своей социальной роли. При всех пороках она оставалась женщиной с избытком воли, мужественной, без страха играющей на мужском поле, причем играющей превосходно, заслоняя своими качествами окружающих мужчин, оказавшихся при ее дворе менее яркими и менее способными. В этом бесспорная сила ее вулканической личности, стремившейся к полноте власти как единственной формуле выживания и сосуществования с коварными современниками.
        Территория нелюбви
        Ничто в мире живых людей не может пребывать в вакууме, и любое пространство тотчас заполняется. Так происходит и с душой: если она лишена любви и страдает, то, скитаясь, подобно одинокому отверженному призраку, часто находит свою противоположность. Не научившихся любить влечет к мести, безудержная, неизлечимая тревожность неминуемо ведет их в глухой тупик ненависти и агрессивности.
        А. Шувалов, автор энциклопедии патографий, называя Екатерину психопатической личностью, объясняет ее «кровожадность» одной емкой фразой: «организацией бойни гугенотов она сполна отомстила всему роду человеческому за нанесенное ей в детстве насилие». Другой исследователь усматривает связь между агрессивностью Екатерины Медичи и высоким уровнем мочевой кислоты в крови в связи с подагрой, которой страдала королева-мать. Не подвергая сомнению эти и другие медицинские гипотезы, необходимо помнить, что отвратительные склонности Екатерины были сформированы в период жестокого обращения с нею в детстве и в молодые годы, когда еще девочкой ее выдали замуж, чтобы провести долгой дорогой унижений и оскорблений. Ее взрывоопасная натура, которая накапливала негативную энергию, проявилась со всей отчетливостью лишь тогда, когда эта женщина обрела вместе с властью уверенность, что ей не придется нести бремя тяжелой ответственности за свои поступки. Вспышками сиюминутной агрессии, как и навечно засевшей в ней враждебностью ко всему роду человеческому, она словно бросала в лицо обществу гневный вызов: «Вы меня
сделали такой, так терпите же и благодарите Бога, что еще живы!» Как агрессивность вообще в жизни человека играла свою неизменно важную роль в его выживании, так и агрессивность Екатерины Медичи вместе с ее тайными интригами первоначально была направлена на обеспечение выживания и только потом развилась в устойчивое желание демонстрации своей власти как жизненного достижения.
        Власть стала заменителем созидательной идеи, вытеснив даже любовь к детям.
        Агрессивность Екатерины Медичи напрямую связана и с ее сексуальной сферой, без сомнения имевшей отклонения. Но дело не в формальном разделении области Эроса на нормальную и находящуюся за пределами принятой в обществе границы. Дело в полном отчуждении и признании духовного одиночества, продолжением и следствием которого стало одиночество физическое, а также отсутствие эмоционального вовлечения при попытках обустроить свой интимный мир. И опять-таки, бессмысленно с менторской строгостью обвинять лишь саму Екатерину, ведь ее «вакханалии», во время которых она заставляла «прекраснейших и честнейших женщин двора раздеваться донага и вступать в непристойную связь с прислугой», являются не чем иным, как заменителем любви, отчаянными попытками вырвать силой хоть малую часть предназначенного самой Природой личностно значимого целого. Осознав свою неспособность избавиться посредством секса от одиночества и вполне справедливо возложив вину за это на свое раннее окружение, она безотчетно мстила за использование ее в юности в качестве разменной монеты, за бесчувственность и отчуждение мужа, за испытание на
прочность ее верности королевским двором в течение долгих лет несчастливого замужества. Когда королева собственноручно секла красивых женщин, она совершала бессознательный акт мести за их потенциальную возможность избежать духовного одиночества, любить и быть любимыми, испытывать сексуальное наслаждение. И, кажется, лишь во время актов вуайеризма она могла насытить свое любопытство наблюдением за эмоциональной картиной чувственного удовольствия при сплетении тел, то, чего она при всех своих сказочных полномочиях власти была абсолютно лишена.
        Стоит уделить внимание материнству Екатерины Медичи, так как есть много подтверждений тому, что, став матерью десяти детей, она не испытывала истинно материнской любви. Как ни странно, ситуация кажется вполне объяснимой. Рождение ребенка с самого начала стало залогом «успешности» супруги короля, которую вследствие десяти лет бесплодия намеревались устранить путем развода. Вспомним Брантома, писавшего, что «множество людей пытались заставить короля и дофина [то есть мужа Екатерины Генриха] избавиться от Екатерины, ибо необходимо было продолжить королевский род во Франции». Естественно, что ее напряжение возрастало подобно воде во время паводка, отсутствие детей делало ее не просто уязвимой и несчастной, но предопределяло изгнание. Кажется, период между замужеством и рождением первого ребенка был самым печальным и самым напряженным периодом в ее жизни. Чтобы выжить, она должна была родить. Неудивительно, что, осознавая, насколько близка катастрофа, Екатерина готова была на все, лишь бы стать матерью. Источники донесли такие факты отчаяния молодой женщины, как употребление ради беременности мочи
мулов, использование едва ли обладавших приятным ароматом мазей из оленьих рогов и коровьего навоза, продуктов кустарных умельцев и мошенников. Но, как пишет Леони Фрида, «эти “проверенные методы” не давали ничего, кроме стойкого желания дофина держаться подальше от жены, не говоря уж о том, чтобы спать с нею». Эти эпизоды, напоминающие предсмертную агонию, ее метания из стороны в сторону, откровенная мольба престарелого короля не высылать ее из Франции (кажется, в какой-то момент решение о разводе вот-вот должно было сорваться из уст науськиваемого со всех сторон Генриха) в полной мере отражают и картину ее борьбы за выживание, и продолжительную психическую травму вследствие неспособности стать матерью, и противоречивое восприятие материнства. Когда же вдруг открылось, что банальное изменение позы во время интимного акта дает Природе возможность сделать свое дело, многочисленными родами она пыталась компенсировать предыдущее бесплодие. Дети сами по себе казались защитой, и потому десять тяжелых родов - это инерция тревоги и боли, закончившихся духовной опустошенностью. Но если сама Екатерина слишком
долгое время была политическим товаром, то и дети для нее вскоре стали таким же материалом. Этому немало содействовало, а может быть, стало ключевым моментом безжалостного коверкания ее надломленной души, фактическое отлучение матери от детей. Ведь любовница Генриха была, особенно после его коронации, полноправной хозяйкой не только в королевских покоях, но и в детской. Могла ли не озлобиться и не очерстветь женщина, не любимая мужем, производившая на свет детей, как машина, ради сохранения своего положения и даже безопасности, и, наконец, лишаемая права видеть, прижимать детей к себе, воспитывать их? Дети стали для нее механизмом выживания, причем механизмом крайне болезненным, постоянным напоминанием о тех страхах и душевных травмах, ущемлениях и оскорблениях, которые она испытывала во дворце. Но они же оказались и механизмом власти, потому что после трагической и нелепой гибели короля Екатерина могла осуществлять власть как раз посредством влияния на сыновей, по очереди наследовавших престол. Вследствие этих факторов материнские чувства Екатерины Медичи притупились, а то, что, лишенная любви мужа и
возможности быть рядом с детьми, она сосредоточилась на власти, зеркально отобразилось и на чувственной сфере ее детей. Есть свидетельства, что она довольно легко переносила смерти детей (трое из них умерли еще во младенчестве), ведь подсознательно она ощущала, что, родив стольких детей, позаботилась и о продолжении своего властвования. И потому, когда умер хилый, болезненный и, очевидно, мало любимый ею Франциск, она спокойно восприняла это известие, ибо были еще и другие сыновья. Что же касается самих детей, то факты кровосмесительной связи между ними уже сами по себе о многом говорят. Согласно исследованиям Чезаре Ломброзо, Маргарита, вошедшая в историю как Марго, состояла в интимной связи со своим братом Карлом IX и с другими своими братьями. «Карл IX слишком хорошо знал свою сестрицу Марго, чтобы судить о ней иначе, чем было сказано в «Divorce satirique»: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил в ней сладострастное желание; начиная с
двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине», - писал Ломброзо. Возможно, это описание является слишком вольной гиперболизацией реальной ситуации, но так же верно, что подавленная сексуальность Екатерины Медичи, выразившаяся по достижении власти в актах садизма по отношению к привлекательным придворным, своеобразно отразилась на восприятии детей. Она мстила за потерянную молодость без любви, не обращая внимания на растущее поколение, дети же, также отлученные от любви, не находили ничего иного, как открыто презирать общественные табу, без стеснения заглядывая в запретный и манящий мир вседозволенности. Деструктивные порывы детей стали логическим продолжением иррационального поведения матери и своеобразным ответом на ужасающие испытания Екатерины.
        Да и могли ли дети кровавой королевы вырасти другими?! Фактически отлученные от матери, росшие под присмотром престарелой любовницы беззаботного отца, они с ранних лет впитывали атмосферу разврата и вседозволенности. И подстегиваемые своей физической ущербностью (из всех детей лишь Марго обладала отменным здоровьем), они пытались приукрасить свою жизнь благами, недоступными или слишком дорогими для других. Властолюбивая мать только отпугивала их, а ее поступки порой выглядели приговором. Чего только стоили ее настойчивые попытки выдать Марго за сына испанского короля! Принимая во внимание, что принц дон Карлос был сумасшедшим садистом, мучавшим животных, ее намерение закрыть телом младшей дочери политическую брешь на западе вряд ли вызовет восхищение у нормального человека. Естественно, бедняжка Марго, зная по рассказам, что этот молодой человек испытывает наслаждение от криков избиваемых им лошадей и мучений поджариваемых живьем кроликов, отчаянно протестовала. Но ее спасло не благоразумие родной матери, а осознание испанским королем Филиппом, к каким последствиям для девушки может привести брак
с его сыном. Не лишним будет отметить, что позже отчаявшийся излечить сына отец сам заточил его в келье и, кажется, вздохнул с облегчением лишь после его смерти. Вообще, историки сходятся на том, что Екатерина Медичи не любила свою младшую дочь, относясь к Марго отчужденно и подчеркнуто холодно. А после выдачи ее замуж за человека иной веры (будущего короля Генриха IV) она через несколько дней устроила дикую резню гугенотов, даже не предупредив дочь о смертельной опасности, которая грозила ей от пребывания в протестантском лагере. И даже когда сестра Марго, знавшая о заговоре, умоляла королеву-мать не отсылать Марго «как жертву на заклание», Екатерина Медичи «сурово велела» дочери удалиться. События, в деталях описанные позже самой Марго, дают ясное представление об отсутствии у Екатерины Медичи других переживаний, кроме заботы об успехе задуманной резни.
        Не легче было и сыновьям при такой грубовато - актив - ной и бесцеремонной по отношению к ним матушке. Генриха, своего, по свидетельству современников, самого любимого сына, она намеревалась женить на вдовствующей королеве Португалии, ничуть не смущаясь, что та вдвое старше ее сына. Личное счастье детей не просто находилось за скобками ее помыслов, она после пережитых чудовищных лет одиночества среди напыщенной толпы и помпезных декораций не признавала его возможности. Ей не хватало человеческого понимания того, что на самом деле нужно ее детям и к чему ей следует стремиться самой. Это непонимание, как болезнь, преследовало Екатерину Медичи всю жизнь, сделав ее в глазах последующих поколений воплощением черствости и даже кровожадности, хотя, в сущности, она сама была жертвой варварского отношения окружающих.
        Наконец, ключевой вопрос: убивала ли Екатерина Медичи своего сына и короля Франции Карла IX. Если бы это соответствовало действительности, Екатерину Медичи можно было бы поставить в один ряд с Нероном. Существует множество полярных мнений на этот счет, причем ни одна логическая цепочка не ведет к бесспорным доказательствам. Карл стал королем десятилетним мальчиком, и уже тогда Екатерина вместо того, чтобы оплакивать умершего старшего сына, сосредоточилась на приобретении полноты власти для себя, в том числе путем абсолютного контроля над малолетним сыном-королем. Историки отмечали, что с этого момента Екатерина самолично работала со всей государственной корреспонденцией, а король не подписывал ни одного документа, пока его не заверила матушка. Машина государственной власти, налаженная таким образом, действовала безотказно в течение многих лет. Властная мать грубо подавляла сына, навязывая ему любые выгодные ей решения. Но однажды отлаженное колесо уткнулось в глухую стену - Варфоломеевскую ночь. Карл, которому в это время уже исполнилось двадцать два года, никак не мог понять, почему именно он
должен отдать приказ на избиение иноверцев. Но мать заставила его это сделать, вырвала приказ на убийство многих тысяч людей (согласно статистике, в течение двух недель во всей Франции было уничтожено около 30 тысяч человек) с помощью своей могучей воли и обмана: она внушила королю мысль о физической опасности для королевской семьи. Но очень скоро наступило прозрение, и Карл, может быть, впервые возмутился; он не желал брать на душу тяжелый грех такого количества бессмысленных убийств и насилия. Некогда податливый мальчик теперь вспомнил, что он король, и своими действиями недвусмысленно продемонстрировал, что хочет самостоятельности. Но хуже всего для Екатерины было то, что король, вероятно, чувствуя вину за кровавую бойню, начал заигрывать с гугенотами. Карл пошел дальше, на людях обвинив своего младшего брата в организации безумной Варфоломеевской ночи. Обличить саму королеву-мать он, очевидно, пока не решался. Одним словом, для Екатерины Медичи смерть Карла была очень кстати, ведь, кроме всего прочего, на престол должен был взойти ее любимчик Генрих. Время шло, а сын выказывал все меньше уважения
своей матери, намеренно решая многие проблемы королевства самостоятельно. Но так не могло продолжаться бесконечно…
        Дальнейшие события также содержат бесчисленное множество загадок. Карл медленно, но неуклонно слабел, пока наконец его состояние не оказалось безнадежным. Небезынтересно, что мать, как и во время угасания старшего сына Франциска, гораздо больше думала о сохранении власти для себя и своего третьего сына, чем об уходящем в мир иной втором. Она позаботилась, чтобы Генрих, уже получивший польскую корону, срочно вернулся в Париж. Есть еще несколько косвенных доказательств возможного участия Екатерины Медичи в гибели своего сына-короля в его неполные двадцать четыре года. Умирающий Карл неожиданно вызвал Генриха Наваррского, наследника короны в том случае, если у семейства Валуа таковых не окажется. В присутствии придворных слабеющий король предупредил Наваррского о смертельной опасности, не обращая внимания на горячие возражения королевы Медичи. А его последние слова были обращены к матери: «Прощайте, матушка моя. Эх, матушка…» Но она уже была целиком поглощена будущим: ей исполнилось пятьдесят пять, и впереди был долгий, может быть, самый лучший период властвования.
        Но конечно же, смерть короля Карла IX могла произойти и без участия его матери. Хотя в этой связи не лишним может оказаться обращение к трудам Чезаре Ломброзо, который обнаружил притупление инстинкта материнства у некоторых женщин. Он приводит многочисленные случаи пренебрежения и даже убийства матерями-преступницами своих детей в тех случаях, когда они становились преградой или сильным раздражителем. Особенно исследователь настаивает на сложности и часто невозможности возвращения к принятому в обществе социальному поведению для тех, кто уже сполна вкусил сока греховности. Что касается Екатерины Медичи, то, хотя она была королевой, а ее убийства «узаконены», она, в сущности, была такой же преступницей, как примитивные героини повествования Ломброзо.
        Недосягаемость Екатерины Медичи для любого суда, безнаказанность любых действий на фоне возрастающей власти вполне могли сделать ее и убийцей собственного сына, ведь он встал на ее пути.
        Когда эта чудовищная женщина наконец покинула бренный мир, один историк воскликнул, что умерла не женщина, умерла сама власть. В этом возгласе (а он очень точно отражает действительность) содержится ключевой элемент душевного противоречия самой Екатерины Медичи. Ступив на путь мести и непримиримой вражды с миром, она потеряла облик женщины, превратившись в уверенный и четко отлаженный, без эмоций, механизм идеальной власти, в которой любовь заменяется доминированием, а материнская нежность - всеобъемлющим покровительством и воспитанием из детей послушных исполнителей своих планов. Она ушла из жизни такой же пустой, как и пришла в нее, незваная гостья, которой слишком часто пренебрегали, чтобы она сумела сменить отчужденное одиночество на искреннее сопереживание.
        Иван IV Грозный
        А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе…
        Иван IV Грозный
        (25 августа 1530 года - 17 марта 1584 года)
        РУССКИЙцарь (1533 -1584 ГГ.), НЕБЫВАЛЫЙ ДЕСПОТ И МУЧИТЕЛЬ, ОДИНиз НАИБОЛЕЕ ЯРКИХ САДИСТОВ В МИРОВОЙ ИСТОРИИ
        Отношение к Ивану Грозному, как часто бывает в подобных случаях, в XXI веке весьма противоречиво. С одной стороны, это первый русский царь, заметно укрепивший централизацию государственного управления и расширивший границы державы, с другой - отъявленный маньяк-убийца, садист и мерзавец, издевавшийся над невинными людьми ради потехи. Действительно, в славянской истории образ царя Ивана Грозного - один из самых запоминающихся. Это должно вызывать удивление, потому что российский самодержец, кажется, впитал в себя все худшие человеческие черты, «прославившись» вовсе не великими делами и удавшимися государственными реформами, а методичным истреблением лучших представителей своего народа, дикими пытками и неуклонным стремлением прикоснуться к смерти, жаждой подчинить потусторонний мир. Историки, справедливо сравнивающие Ивана IV с самыми жестокими правителями средневековой Европы, тем не менее сходятся на мысли о том, что не было равных «московскому палачу».
        Как и жажда мщения Чингисхана, враждебное ко всем отношение Ивана Грозного могло бы быть оправдано нравами времени: не будь он таким жестоким и не пролей столько крови, возможно, был бы устранен властолюбивыми боярами, то и дело затевавшими смуты. Можно также принять во внимание выводы ряда ученых о психических заболеваниях царя Ивана Васильевича, и в частности о генетических истоках его поведения. К. Валишевский, например, настаивает на необходимости принимать во внимание и слабость ума прадеда царя Василия Темного, и предрасположенность к нервным заболеваниям его бабки Софьи Палеолог. Н. Михайловский признает Ивана IV маньяком и психопатом, человеком с явно помутившимся рассудком. Р. Скрынников намекает на связь признаков вырождения царской семьи (младший брат царя Юрий был глухонемым идиотом, сын самого Ивана Федор страдал слабоумием) с поведением Ивана IV. А согласно мнению психиатра П. Ковалевского, Иван Грозный страдал паранойей с манией преследования. Таких оценок достаточно много, но они все же представляются вторичными, поскольку поведение кровавого правителя очень последовательно, шаг за
шагом взлелеяно его ближайшим окружением и им самим. Более того, на фоне довольно высокого уровня образованности самодержца и даже признаваемого многими исследователями неординарного ума поступки
        Ивана Васильевича кажутся осознанными и вполне логичными. К слову, образование царя, его часто восхваляемая биографами начитанность и отчаянные пробы пера отражают не только стихийность натуры, но и отсутствие четких устремлений, использование творческого потенциала лишь для того, чтобы замаскировать свои живые инстинкты и звериные побуждения. Ведь не случайно В. Ключевский отмечал «беспорядочность» содержания сочинений царя, его «хаотическую память», не приспособленную для служения плодотворным идеям, и наконец, его внутренний идеальный мир, где Иван мысленно пребывал в общении с пророками и великими мыслителями, пытливо стараясь разглядеть свои собственные черты в их нетленных обликах. По сути, образование оказалось востребованным царем Иваном лишь в одном - в поисках многочисленных доказательств божественности своей власти. Человек, не достигший ничего благодаря напряжению собственной воли и силы ума, он тщательно искал «Божьего соизволения» для своих поступков. Собственно, он искал небесного оправдания своим преступлениям, ужасам, ответственность за которые он намеревался возложить на Бога.
        Порой создается впечатление, что многие действия Ивана IV явились прямым отражением внешних угроз, а возбуждение им всеобщего страха - свидетельством «ужасности» самого царя, который во время всеохватывающего кровопролития и неистовой борьбы за власть внутри московской аристократии должен был адекватно, «по-царски» реагировать на события. Некоторые даже берут на себя смелость утверждать, что для российско-славянской истории приход кровавого властителя был «востребованной грозой». Нет смысла дискутировать об этом, как нет смысла искать аналоги в дебрях европейского Средневековья. Представляется гораздо более важной сама по себе возможность переноса поведенческих реакций средневекового правителя в мир развитой цивилизации и главенства демократии. Насколько существенна власть деструктивной энергетики прошлого в мире XXI века и насколько она будет влиять на последующие столетия? Способно ли сильное, обладающее знаниями общество «излечиться» от деструктивного, искоренить или хотя бы заковать в тяжелые кандалы генетическое влечение человека к убийству и насилию, чтобы освободиться для продуктивного
творчества? Или и в будущем род людской навеки проклят из-за тех, кто много веков назад открыл «краны» для того, чтобы впустить в мир гигантские тени, предвестники гибели человечества, а потоки крови и насилие останутся своеобразным взрывоопасным кодом, передающимся по наследству и вспыхивающим колдовским огнем всякий раз, когда дается обоснованная контекстом времени необходимость убивать и насиловать?!
        В этом смысле расширение территорий и завоевания, кажущиеся порой выдающимися, остаются за скобками человеческой личности, словно оставляя ее нагой и не защищенной атрибутами формальных достижений, простой и понятной для проникновения в суть человеческого естества.
        Нецарское детство царя: жизнь среди крови порождает тиранию
        Уже в самом рождении и первых годах жизни наследного великого князя Ивана содержится немало предпосылок явления в мир нового чудовища. Не сам он, а аристократическое великосветское окружение обнаружило и развило в новом государе тот нескончаемый перечень вредных привычек, который, в конце концов, и стал основой для формирования его противоречивой личности.
        Путь потрясений в детстве Ивана начался еще до того, как он осознал себя. Когда ему было всего три года, его отец, великий князь Василий III, простудился на охоте и умер, успев перед смертью назначить семерых бояр в качестве опекунов сына, чем, собственно, породил раскол в заправлявшей в государстве Боярской думе. Историки единодушно отмечают, что аристократическая элита заметно влияла на решения великих князей, которые фактически делили с нею власть в государстве. Женщины к управлению государства не допускались: и без того не слишком жаловавший прекрасный пол Василий III не упомянул свою жену среди управителей после своей смерти. Появление новой княгини Ольги на русском троне оказалось невозможным. Это решение великого князя, навеянное патриархальными традициями, оставило один из самых глубоких рубцов на психике малолетнего Ивана. Ибо обладающая сильной, совершенно неженской волей, поражающая прямолинейной решительностью, Елена Глинская при поддержке своего представителя знатной семьи Ивана Овчины-Оболенского перешла в наступление и сумела выхватить власть из рук назначенных бояр менее чем через
год после кончины мужа. Само по себе это кажется невероятным кульбитом, совершенным с бесстыдной улыбкой и неотвратимой готовностью крушить сомневающиеся головы. Вместо «вдовьего удела», определенного Елене женоненавистником Василием III, женщина оказалась у штурвала государственного корабля. Конечно, следует помнить, что за спиной влиятельного Овчины-Оболенского стояла обладающая мощью и авторитетом Боярская дума, которая, в принципе, и управляла страной. Но маленькому Ивану эта ситуация представлялась совсем в ином свете; он, не помня отца, видел мать-владычицу, величественную и самонадеянную женщину, наделенную непомерными полномочиями. Свидетельством этого являются как поздние записи самого Ивана, так и летописи страшащихся царского гнева писцов, фиксировавших едва ли законное и единоличное правление Елены. Кажется, именно в этот период и именно тут зарождается акцентуация будущего царя на мать, обретение веры в свою звезду и осознание своей исполинской роли владыки русских земель. Но стоит ли подчеркивать, что и без того ясно: самобытная литовка даже при минимальном участии во власти
представлялась горделивым боярам белой вороной, инородным телом. Даже в те времена не казалась случайной ранняя смерть этой цветущей молодой женщины, а более поздние исследования говорят о явном отравлении великой княгини, в останках которой и через пятьсот лет было отмечено повышенное содержание ртути. Уверен был в убийстве боярами своей матери и ее малолетний сын, который стал еще больше угрюм, насторожен и недоверчив. Иван с головой ушел в себя, боясь делиться чувствами с кем бы то ни было. Как маленький зверек, отсиживался он в темном уголке своих покоев, наблюдая за охотой хищников. Подсознание ребенка идентифицировало боярское сословие исключительно с враждебной средой, а болезненная одинокая душа взывала к небесным силам, чтобы те помогли отомстить за любимого человека. Кажется, эти переживания способствовали тому, что он утратил данную Богом способность любить.
        Для дальнейшего анализа необходимо сделать два отступления, чтобы рассказать о тех личностях и событиях, которые заметно повлияли на последующую жизнь Ивана Васильевича.
        Первое связано с его рождением, и хотя задевает царя косвенно, непременно должно было дурным образом отпечататься на личности наследника престола. Дело в том, что, как указывает известный исследователь гомосексуальности Лев Клейн, великий князь Василий III слыл непоколебимым приверженцем мужеложства и, будучи ярым женоненавистником, пренебрегал супружескими обязанностями. Его наследник Иван родился лишь через пять лет после его второй женитьбы на молодой и своенравной литовской красавице Елене Глинской, которая была вдвое моложе московского правителя. Более того, как далее указывает Л. Клейн со ссылкой на профессора Саймона Карлинского, для осуществления полового акта Василий III даже приглашал в спальню помощника, некоего сотника. К этому можно добавить устойчивую молву о том, что Иван был сыном не Василия III, а фаворита Елены, князя Ивана Овчины-Оболенского. Хотя эти слухи вроде бы прямо не относятся к наследному великому князю, он не мог не знать о них, а они не могли не влиять на него.
        Мысли о странностях отца отразились на восприятии окружающего мира будущим царем, который вскоре станет таким же женоненавистником.
        Второй ключевой нюанс раннего восприятия окружающего мира Иваном был связан с непрекращающимся противостоянием внутри московской знати. Взрослея среди этих распрей, он был немым вынужденным свидетелем жестоких расправ одних группировок бояр над другими. На будущего правителя не обращали внимания, совершая на его глазах немыслимые поступки. Влиятельные бояре неожиданно попадали в опалу, некоторые из них заканчивали жизнь в мрачных камерах холодных подземелий, а затем выжившие, также неожиданно возвратившись, нещадно мстили недавним обидчикам, заковывая их в железные маски, травя и отправляя с унижением в ссылку. Слабый и забитый вначале, мальчик постепенно начал осознавать, что сила и могущество, если их достаточно, обеспечивают безопасность и вседозволенность, а если их нет, то человека неминуемо затягивает в ужасающую воронку небытия. Он сам убедился в этом, когда в воронке смерти оказались и его властолюбивая мать, и ее могущественный покровитель Овчина-Оболенский. Как в красочном кино, он видел летящие с плеч головы бояр, в пугливом и настороженном напряжении слышал зловещий шепот,
повествующий, как изводили голодом, ядами и тюремными пытками десятки людей. Одни влиятельные люди сменяли других, споткнувшихся и упавших, и этот кровавый калейдоскоп казался взрослеющему великому князю нескончаемым. Возможно, в этот период у него впервые и зародилась подспудная мысль о том, как здорово было бы самому перелистывать картины бытия и, стоя у гигантской пасти водоворота смерти, определять, кому отправиться в ад, а кому жить дальше. Хотя, скорее всего, эта навязчивая мысль возникла где-то на втором плане, вслед за тривиальным желанием выжить; его агрессивность вырастала из слепого страха и напряженно-тревожного ожидания коварства окружающих.
        Будущему царю жилось в роскошных покоях явно нелегко. Страхи росли, навязчивые мысли преследовали его беспокойное воображение, а каждая темная коморка великокняжеского двора казалась наполненной коварными неосязаемыми и невидимыми, но всегда присутствовавшими врагами. Его, как указывал Василий Ключевский, «ласкали как государя и обижали как ребенка». В его детстве это жгучее омерзительное напряжение было вечным спутником. Под воздействием обстоятельств, во враждебной обстановке всеобщего предательства и угроз, которые начали отчетливо проявляться после смерти матери, будущий самодержец чувствовал себя незащищенным. Он становился все более замкнутым, в нем формировался безнадежный интроверт с затаенными противоречивыми и, по большей части, враждебными чувствами ко всему окружающему. Настороженность и подозрительность в отношении бояр, которые, как он ощущал, приложили руку к гибели его молодой матери, негибкое поведение и торможение социальной адаптации, с одной стороны, и старательная услужливость бояр «на людях» во время приемов и официальных мероприятий, с другой, сформировали совершенно
специфическое отношение Ивана к миру. Иван опасался его, в то же время ощущая возможность напасть самому, поскольку должен был стать государем. Малолетний правитель ни от кого не слышал даже намека на сомнение в его царственности и верховной власти, и это первое впечатление стало самым сильным стимулом для доказательства реальности этой власти, пусть даже путем устрашения влиятельного окружения, в котором он усматривал не просто сообщество врагов, но преграду для исполнения своей царской воли. Подтверждение этому он нашел в книгах, где ненавязчиво повествовалось о данной Богом власти и использовании ее для подавления окружающих.
        Уйдя целиком в себя, он с трудом находил в себе силы бороться с одиночеством, подтачивавшим его изнутри. Некоторые исследователи отмечают, что Иван с малых лет много читал. Эдвард Радзинский утверждает, что Иван Грозный был одним из наиболее образованных государей в Европе, добавляя, что он дивился самовластию своего отца и деда, читая о них в книгах. По всей видимости, книжные сентенции вкупе с сатанинскими раздражителями холодного и желчного детства взяли верх над всеми остальными ощущениями, направив все мысли Ивана Грозного в русло исступленного поиска для выхода накопившейся энергии. Ему хотелось не создавать, а жечь, он жаждал поставить всех на колени, продемонстрировать выдающиеся качества. В результате развитый изобретательный ум будущего самодержца вместо блистательных идей государственного преобразования и самосовершенствования изрыгал лишь сценарии издевательств и разрушений. В нем рано начала проявляться крайняя неустойчивость психики, выражающаяся в склонности поддаваться наговорам и влиянию, а также в неустанном поиске новых впечатлений при отсутствии привязанности к кому бы то ни
было. Будущий царь напоминал озлобленную забитую собаку, которая из страха бросается на любого другого пса, лишь бы утвердиться и подавить других ради признания своего социального статуса. Отсюда берут начало дикие отроческие выходки Ивана, когда он, оглушенный безумной атмосферой двора, сбрасывал с теремов кошек и собак, а затем «начал роняти и человеков». Так он компенсировал свою брошенность в раннем детстве, мстил за то, что его оставили в пустых покоях взрослеть наедине с самим собой.
        Пожалуй, годы отрочества стали определяющими в становлении будущего самодержца. Он то и дело капризничал, демонстрировал извращенность восприятия, совершая поступки один ужаснее другого, но взамен получал от бояр-опекунов только похвалы. Никто не одергивал юного великого князя, более того, некоторые хитроумные представители боярской знати только подзадоривали его, чтобы досадить другим. Поэтому неудивительно, что прошло еще немного времени, и Иван с разгульной компанией сверстников, больше напоминавшей банду, начал носиться по Москве, зашибая лошадьми людей, наезжая на прохожих и не испытывая при этом смущения или угрызений совести. По свидетельству летописца, потерявший всякое понятие о приличии отрок грабил на улице «всенародных человеков, мужей и жен… скачуще и бегающе всюду неблагочинно». Более того, как потом рассказал Курбский, сначала один из близких людей великого князя, а после своего бегства из России от надвигающихся репрессий злейший враг и красноречивый обличитель тирана, в молодые годы Иван приказал замучить до смерти нескольких своих сверстников. Безнаказанность и вседозволенность
сделали свое дело: появился новый маньяк вселенского масштаба.
        Нельзя не согласиться с автором исторической биографии самодержца Русланом Скрынниковым в том, что бояре очень долгое время умудрялись использовать молодого властителя для своих целей, прежде всего для обогащения и возвышения. Даже коронация царя была задумана не Иваном, а его дальновидными приближенными; ведь кое-кто из царской родни в связи с возвышением самого самодержца получил новые привилегии и земельные владения. Зато и монарх получил кое-что очень важное. Став царем, он по-иному взглянул на себя: отныне он чувствовал себя великим человеком, посредником между небесными силами и всем остальным миром, как минимум, вверенной ему Богом территории. Теперь он жаждал славы, он тосковал по признанию своего величия, он намеревался блистать, пусть даже эта дорога к звездам будет усеяна костями тех, кем он правил.
        Иваном долго манипулировали, не подозревая, что он также научается и делает свои страшные выводы. Нет сомнения и в том, что свое первое политическое убийство, имея четырнадцать лет от роду, малолетний царь совершил по науськиванию бояр, ловко сыгравших на его желании отомстить за смерть матери, лишение его кормилицы Аграфены и убийство Овчины-Оболенского, которого, будучи еще мальчиком, Иван справедливо считал своим защитником. А еще - за испытанные и испытываемые страхи перед опекуном и дальним родственником, не знавшим пределов в своих поползновениях: Андрей Шуйский ворвался однажды в столовую палату, и в присутствии великого князя Ивана его люди избили боярина Воронцова, а на митрополите Макарии изорвали роскошную мантию.
        Эти действия опекуна хоть и испугали Ивана, но одновременно возбудили в нем ненасытную жажду крови и насилия. Именно эти ощущения припомнились будущему Ивану Грозному, когда он неожиданно приказал верным псарям схватить самого Шуйского и лишить жизни без положенных в таких случаях разбирательств. Молодой правитель уже упивался убийством, своим «узаконенным» правом государя вершить судьбы; он не только ликовал от ощущения, что вызывает ужас у окружающих, но и стал испытывать потребность унижать убивая. Ему все больше стал нравиться процесс падения человека в бездну; он жаждал увидеть вначале душевное смятение и шок от психологической атаки, превращение некогда сильного и авторитетного мужа в животное, всеми силами борющееся за жизнь. Самою смертью после ее частого повторения он пресытится, ему вскоре станет интересен сам процесс убивания, чтобы он был непременным автором сценария и главным зрителем. Иван-палач уже жаждал зрелища грубого насилия, по всей видимости получая от этого наслаждение, не исключено - психосексуального характера.
        На сексуальном подтексте издевательств вообще стоит заострить внимание. Иван Грозный слишком часто казнил своих жертв обнаженными, как бы демонстрируя свое мужское доминирование над поверженными. Уже с первого убитого по приказу великого князя были сорваны одежды, после чего обнаженный труп бывшего опекуна два часа лежал на улице. Иван отомстил тому за свою заброшенность в детстве. Потом подобные вещи проделывались не раз, причем садистские методы царя все совершенствовались. Когда однажды к нему явились псковские жалобщики, он приказал облить их горячим вином и опалить бороды свечой, причем делал это самолично, а потом велел их «покласти нагих на землю». Что это, если не чудовищное сочетание насилия и психосексуальных отклонений?
        Рано начала проявляться и Иванова некрофилия, странное безумное влечение к смерти. В юности он любил предаваться игре в покойника, вызывая негодование и раздражение богобоязненных бояр. Переодеваясь в саван и ложась в гроб, Иван требовал «отпевания», более всего забавляясь тем, что «покойника» собранные на отпевание девки должны были целовать в губы. Эротический инстинкт у молодого правителя самым неподобающим образом переплетался с инстинктом смерти, тем самым нарушая культурные традиции и преступая табу. Этот дикий симбиоз доводил молодого князя до исступления. Вполне естественно, что воспитанные на традициях частичного отказа от удовлетворения своих влечений влиятельные бояре пытались в резких тонах прекратить это шокирующее богохульство. Но неожиданно нарвались на звериную ярость отпрыска великих князей, приказавшего схватить нескольких знатных бояр (среди которых был и его дядя) и отсечь им головы у своего шатра. Примечательно, что одного из них, конюшего Федорова, великий князь нагого держал перед шатром. Иван Грозный совсем не считал нужным бороться с этими отклонениями, ибо зачем бороться
с тем, что дозволено?!
        Большим событием в жизни Ивана оказалось пребывание при нем (при содействии митрополита Макария) новгородского священника Сильвестра. Историки говорят о появлении религиозного лидера на жизненном пути царя ранее 1545 -1546 годов, то есть еще до коронации, а может быть, и до первого убийства. Сильвестр, внушив Ивану трепетное отношение к Богу, не только серьезно подтянул образование княжеского недоросля, но и какое-то время служил сдерживающим фактором деструктивных проявлений. Религия на поверку оказалась могучей силой, уводящей от насилия, правда, стоит сказать, что Сильвестр умело играл на самолюбии самодержца. В частности, велись нескончаемые беседы пророка и терпеливого ученика о миссии последнего и его божественном предназначении. Кроме того, советы Сильвестра оказались полезными для начавшейся семейной жизни монарха. Некоторые исследователи уверены, что царь Иван по-настоящему любил жену свою Анастасию. Но вряд ли стоит верить в такие гипотезы. Хотя любовь способна исцелять, Иван уже давно стал на путь зверств, которые щекотали его нервы намного сильнее, чем трепетно-нежные любовные чувства.
Что сила любви в сравнении с разгулом диких инстинктов, испытанным ощущением убийцы и насильника?! Поздно! Он лишь загнал рано разбуженных демонов поглубже вовнутрь своей ненасытной утробы. На время. Можно даже поверить, что самодержец делал искренние попытки измениться. Но если это и было так, его дальнейшая кровавая история свидетельствует, что легче преступить через неписаные законы человеколюбия, чем заставить себя потом вернуться в лоно Природы, во второй раз родиться и осознать себя ее частью. В случае с Иваном Грозным это оказалось невозможным. Гиена проснулась, ее привлекала смерть и только смерть.
        Властвование темных сил
        Так или иначе, Иван был вынужден рано повзрослеть. К этому его подталкивала постоянная опасность быть низвергнутым коварными боярами, которые, как он считал, извели его мать и теперь ждали удобного случая расправиться с ним. Бесконечные пожары и мятежи черни, необходимость борьбы с постоянно грабившей Русь Казанской ордой, думы о противостоянии Крымскому ханству, сложность взаимоотношений с боярами и постоянные интриги - все это нависло над молодым правителем и требовало неотложных взвешенных решений и незамедлительных действий. Тревоги непростой реальности, незаметно сменившие безрадостное детство, уже диктовали неотвратимость прощания с беспечным периодом юности.
        В семнадцать лет Иван был вынужден возглавить военный поход на басурманов - с целью захвата Казани. Возможно, это была ловко спланированная акция кого-то из боярского окружения молодого царя, ибо таким образом столкнуть непрактичного и неопытного юношу с реальной, отнюдь не библейской жизнью было полезно. И не столько для того, чтобы задеть звонкие струны царского тщеславия, сколько для того, чтобы поставить его в такое положение, в такие рамки, в которых он почувствует себя бессильным и бездарным. Может, бояре надеялись, что после суровых походов царь станет более покладистым и внимательным к советам знати. Действительно, в течение всей жизни впечатлительная и излишне восприимчивая натура монарха легко поддавалась внушениям тех, кому он доверял. И если попытка добыть славу с оружием в руках была хитроумным ходом бояр, то акция удалась. Потому что неудавшаяся военная кампания и бесславное возвращение царя обожгли его, как огнем. Кто-то сказал ему, что это наказание Божие за его грехи, повергнув государя в смятение, вызвавшее религиозно-психологическую депрессию. Это была едва ли не первая
болезненная фрустрация, напоминающая о себе травма горе-властителя, сигнал о комплексе неспособности управлять, руководить, царствовать и побеждать. Казань, оказавшаяся крепким орешком, изводила лишенного военных талантов государя, став почвой для фобий и нарастания психической напряженности. На этом ловко играл Сильвестр, убеждая Ивана в его божественной миссии и корректируя его поведение.
        В дальнейшем Иван IV организовал целую череду военных походов, с третьей попытки взяв Казань, покорив Полоцк и Ливонию, фактически с единственной целью - утвердиться как государь-полководец и достигнуть военной славы и признания на этом поприще. Но и тут, несмотря на формальные победы, преимущественно ставшие результатом длительных и кровопролитных военных сражений и безжалостного отношения к народу, самодержца ожидало больше разочарований, чем радостей. Как свидетельствуют историки, начиная с Казанской войны, когда терзаемый сомнениями двадцатидвухлетний правитель был вынужден слушаться старших, более опытных в военном деле бояр, он довольствовался, по словам Р. Скрынникова, «почетной, но на деле второстепенной ролью».
        В конце концов царь осознал, что не сумеет преподнести будущим поколениям себя в качестве образца выдающегося полководца, и это открытие угнетало его никогда не прекращающейся душевной болью. Взрывоопасная натура правителя искала выхода для накапливающегося пара и не находила ничего иного, как доказывать свое царское величие бесчисленными избиениями и смертями тех, кому он тайно завидовал и кто на войне оказывался более удачливым военачальником. В условиях неограниченных возможностей обычная мужская зависть принимала облик яростной мести и ненависти. Особенно она усиливалась в обстановке неуверенности в себе и в том, что завтра может не наступить из-за какого-нибудь изощренного заговора. Не стоит забывать, что практически все отличившиеся в сражениях воеводы и организаторы кампаний вскоре объявлялись изменниками и уничтожались. Так в разное время сложили головы Адашев и Горбатый-Суздальский, наиболее отличившиеся во время Казанской кампании, или князья Кашин и Репнин, проявившие себя во время взятия Полоцка - наиболее успешного военного эпизода за все царствование Ивана IV. Сначала таких были
единицы, потом десятки, а в последние годы жизни царя - сотни. Деспот стирал с лица земли лучших, настойчиво пытаясь предать забвению их имена. Его бесили чужие достижения, но особенно досаждала, да так, что он впадал в ярость, чужая независимость. Когда в войне с крымским ханом Девлет-Гиреем опальный воевода Михайло Воротынский разбил наголову противника, Иван Грозный, выждав определенное время, обвинил полководца в измене и после мучительных пыток горящими углями убил. Иван Грозный просто не выносил тех, кто в чем-то оказывался лучше его. Однако такая своеобразная «компенсация» своей полководческой несостоятельности, ущербности личности и вообще несоответствия своего реального облика той божественной великой миссии, о которой ему с юных лет твердили советники и, прежде всего, долгое время обожаемый им Сильвестр, не приносила душевного облегчения и лишь усиливала противоречия между иллюзорным миром болезненного воображения и реальностью.
        Тем не менее, несмотря на репрессии, Иван осознавал необходимость поиска новых союзников как в боярской среде, так и путем возвышения преданных сторонников, выдвинутых из более низкой социальной прослойки. Царю, которого довольно долго теснила во власти боярская знать, нужна была опора в виде третьей, зависящей лишь от него, силы. И эта сила нужна была ему, чтобы сокрушать, мстить, утверждаться на костях поверженных вассалов, которые обладали гораздо более яркими талантами, чем он сам. В первичном смысле убийства известных представителей русской элиты имели символический, даже сакральный характер: уничтожая лучших, правитель не только расчищал дорогу для себя - единственного блистательного человека в государстве, но как бы присваивал себе их качества, их имидж, их признанную силу. Монарх действительно делил власть с аристократией, на что указывают многие историки. И именно в этом следует искать причину проявлений ненависти и агрессии царя по отношению к боярам. Причиной конфликта с властной элитой было противоречие, которое Иван Грозный не мог разрешить долгие годы. С одной стороны, он нуждался в
помощниках, с другой - от этих помощников, как ни от кого другого, он с напряжением и настороженностью ожидал подвохов и предательства.
        Пожалуй, наиболее примечательным в жизни русского царя Ивана IV является так называемый период «тихого» правления, продлившийся около тринадцати лет. Некоторые ученые даже берутся утверждать, что в тот момент Иван внутренне изменился, стал «благочестивым», удивительно религиозным и трогательно заботливым. Но если внимательнее рассмотреть время затишья, станет ясно, что оно явилось отнюдь не следствием внутренних изменений, а прямым результатом действия таких могучих и взаимодополняющих ограничителей, как религия и семья. Сильвестр, призывая на помощь Небо и магические, почти сказочные заклинания, устрашил Ивана и сумел на время упорядочить его мышление. Анастасия, согласно летописям, единственная из восьми жен царя, имевшая на него определенное влияние, также внесла свою лепту в сдерживание губительных порывов мужа. Не прошли бесследно для царя и смерти его детей, которые, словно от сглаза, умирали или погибали. Вне всякого сомнения, смерти двух дочерей, затем нелепая гибель наследника Дмитрия, потом рождение Ивана-младшего, опять смерть дочери и, наконец, появление неполноценного Федора не могли
не расшатать и без того плохие нервы молодого правителя. Но эти же события оказывались благодатной почвой для манипуляций, чем пользовался Сильвестр, увязывая земную жизнь Грозного с велениями Неба. Царь поддался, из страха он загнал своих бесов в глубокие норы на дне ощетинившейся души. Но это было затишье перед бурей.
        «Тихий» период закончился так же внезапно, как и начался. Анастасия слегла и, не дожив до тридцати, отправилась в мир иной, а тяжелая болезнь самого царя оказалась лакмусовой бумажкой в отношениях и с религиозным учителем, и с самым влиятельным и деятельным из бояр Алексеем Адашевым. Готовясь к смерти, Иван Грозный велел присягнуть в то время еще живому малолетнему Дмитрию. Но советники сделали ставки на двоюродного брата царя Владимира Старицкого. Неожиданно выздоровев, царь повел себя, словно очнувшийся от длительной спячки медведь-шатун. На Россию надвигался сумрак. Власть религии отпечаталась в душе разрушителя странным и зловещим образом: он отныне замаливал свои преступления, каялся, может быть, вполне искренне за хладнокровные убийства, от которых содрогнулась даже далекая Европа. Впрочем, возможно, эти жуткие покаяния были просто дикой насмешкой над прежними порывами склонить голову пред церковью. Ибо не совершались бы безумные акты насилия и леденящие кровь убийства прямо в церкви, порой на глазах у остолбеневшего люда.
        Сначала, после удаления от себя Сильвестра и Адашева, самодержец занялся кровавой чисткой рядов приближенных, методично и последовательно истребив родственников и друзей Адашева. А уж затем организовал знаменитую опричнину, основанную на приближении и возвышении людей социально опасных, готовых ради милости царя и обогащения на любые преступления и имеющих в глазах самодержца лишь одну ценную характеристику - преданность. Опричнина была призвана стать не только непробиваемым кольцом личной защиты царя, но и неумолимым карательным органом для бояр, осмеливающихся смотреть Ивану прямо в глаза, без подобострастия и страха. Он желал раздавить горделивых аристократов, поэтому окружил себя отъявленными негодяями, готовыми из-за своих ужасных склонностей, раболепия перед хозяином, а порой просто из страха выполнить любое его злодейское желание, поучаствовать в любом, самом скверном действе, при этом прикрываясь якобы заботой царя о народе и государстве, демонстративным стремлением правителя навести порядок и укрепить мощь державы. Были тут и иностранцы, подавшиеся в бескрайнюю Московию в поисках
альтернативы и новых возможностей для возвышения. Создавая личную гвардию по типу римских преторианцев, Иван Грозный сначала говорил о тысяче воинов, но вскоре их число достигло шести тысяч. Возможно, этим шагом была создана первая в России универсальная машина для репрессий и организованных убийств, совершаемых против собственного народа от имени государства. Бесчинства этих людей (а они обладали широчайшими полномочиями) достигли небывалых масштабов, затмив все совершенные доселе преступления. Осуществлялись они с невиданным цинизмом, напоминали скорее фарс и сами по себе стали отражением мировоззрения Ивана Грозного, его страхов и жажды признания. То, чего царь был неспособен достичь как государственный деятель, он выбивал из своих подданных силой, вырывал у них в предсмертной агонии.
        «Холопий своих мы вольны жаловать и казнить» - так сформулировал свое самодержавное мировоззрение Иван Грозный в одном из многочисленных писем к ненавистному беглецу Курбскому, до которого не могла дотянуться его жаждущая мести рука. Ключевым, символическим штрихом всего опричного действа явилось превращение гвардейского шествия в шествие царя Ивана, который все чаще сам принимал участие в пытках и истязаниях. Окружив себя отборными негодяями, он словно открыл шлюзы для потока деструктивного и бурно расцветающего сатанизма. Он не только позволил это, но сам вдохновил опричников на мерзкие преступления, возбудив у многих скрытую страсть к насилию, узаконив самые низменные инстинкты. Он жаждал доказать, что темные силы в человеке способны взять верх, заглушив все остальные порывы. Но царь-изверг доказал это лишь в отдельно взятом месте и в отдельном, вырванном отрезке времени, в созданном своими руками парке Иванова периода, который скорее мог бы называться царством человеческого вырождения.
        Проклятие искателя кровавых приключений
        Если пристально всмотреться в личность царя Ивана Васильевича, прежде всего бросается в глаза нарушение ее целостности, отсутствие плодотворного начала. Главная метаморфоза внутреннего мира царя выразилась в неспособности приобщиться к жизненным ценностям и счастью. Имея колоссальный потенциал, пользуясь исполинскими рычагами влияния и власти, московский средневековый правитель не сумел избавиться от болезненного напряжения, обрек себя на пожизненную неуверенность в себе, страх и тоску. Чудовищное неверие в собственные производительные силы и вечная тревога заставили Ивана Грозного ненавидеть, завидовать, искать врагов и бороться с ними, проявлять худшие человеческие качества в изощренных формах насилия и агрессии.
        Неудивительно, что неуравновешенный и несдержанный, лишенный внутренней гармонии и душевного покоя, царь Иван нигде не находил успокоения. Живя в страхе вечного заговора и мнимой опасности, в поисках убежища он постоянно менял место своего пребывания, таская за собой многочисленные обозы с добром, которому находилось рациональное применение разве что во время восстановления Москвы после многочисленных пожаров и сожжения столицы врагами Руси. То царь, как обожженный огнем зверь, бежал в Александровскую слободу, где правил, окружив себя плотным кольцом преданных опричников, то, ужаленный во сне аспидом страха, гнал коней в Новгород, где, насильно выселив не менее тысячи жителей, намеревался строить свою государеву резиденцию. Страх возмездия постоянно довлел над монархом, принуждая его совершать даже такие трагикомические шаги, как поиски убежища в Англии и сватовство к королеве Елизавете.
        По своей натуре царь-мучитель всегда был трусом. Однажды, уже уничтожив своих блистательных военачальников, Иван Грозный столкнулся с внезапной необходимостью дать сражение подошедшему к Москве крымскому хану Девлет-Гирею (за год до того, как хана разбил Воротынский). Но вместо сражения царь трусливо бежал сначала в Коломну, затем - в Александрову слободу и, наконец, еще дальше - в Ярославль. А хан сжег город, уведя в Крым множество пленных и отправив московскому самодержцу насмешливое письмо - свидетельство его трусости и неспособности защитить родную землю. И это не единственный случай в истории правления Грозного. Когда воинственный венгр Стефан Баторий отбил Ливонию и осадил Полоцк, царь Иван, находившийся с войсками вблизи города, вместо боя отступил и позволил ему пасть.
        Именно из страха царь организовывал великие побоища. Уничтожая невинных людей десятками и даже сотнями, он пытался упредить естественное желание притесняемых сопротивляться террору. Иван IV всю жизнь жил в ожидании всеобщего мятежа и потому сильным воздействием на самые могущественные инстинкты - неодолимое желание выжить и страх смерти - держал в повиновении своих подданных. Как страх перед неведомым заставляет затравленное животное, у которого нет пути к отступлению, бросаться на врагов, так извечный страх гнал Ивана Грозного на погромы. Но даже и тут он проявлял трусость, неизменно сопровождавшую террор: кровавый
        Иван учинил дикое разорение Новгорода, во время которого опричники по его приказу жгли, секли и топили людей десятками, но побоялся осуществить давно задуманное побоище в Москве. Историки легко находят этому объяснение: в Москве расквартировывались стрелецкие полки, а хорошо вооруженные бояре могли поднять мятеж, если бы царь начал бесчинствовать в столице. Иван Грозный мог издеваться лишь над теми, кто не способен был защищаться. И он сам, и его псы-опричники отступали, как только сталкивались с дерзким сопротивлением. Показательно, что самый страшный царский прислужник Малюта Скуратов, когда во время одного из погромов вооруженные ножами люди начали сопротивляться и нанесли ему несколько ножевых ранений, тотчас отступил.
        В течение всей жизни Иван Грозный демонстрировал потрясающую асоциальность. Порой кажется, что он не просто видел врагов во всех окружающих, но методично и планомерно создавал их, тасовал приближенных, как карты, все время меняя свое окружение, истребляя одних и выдвигая других на высокие должности. Причем последние он даровал преимущественно наименее влиятельным, худородным людям, очевидно полагая, что так они будут более преданы ему. Царю не нужны были близкие люди, с которыми можно было поделиться радостями и тревогами, а после Сильвестра не нужны были и посредники в общении с Богом. Возомнив себя полубогом, Иван Грозный желал восседать на троне в одиночестве, используя людей в качестве глины для лепки своих диких, шокирующих декораций. И в те моменты, когда он проникался осознанием, что слишком слаб как личность для исполнения взятой на себя роли властелина, внутренние противоречия вспыхивали в царе с новой неистовой силой, толкая на еще более жуткие преступления. Чем старше Иван Грозный становился, тем больше напоминал людоеда, которому необходимо питаться человеческими душами, радоваться
виду ужасающих страданий и слушать предсмертные вопли. Деформация психики царя к середине жизни достигла предела: он словно пытался выяснить, как много горя может принести остальным один человек. Если в юности для садистских приключений ему нужны были подыгрывающие участники безумного действа, то к старости царю-убийце уже никто не был нужен; он сам создавал сценарии преступлений и сам ими наслаждался. В первое время он искал подтверждения тому, что не только он испорчен, что не он один насильник и мерзкая тварь в людском облике, но и другие способны открыть в себе такие же ужасные качества, если только ободрить и настроить их на агрессию. В конце же жизни царь пребывал в твердой уверенности, что природа человеческая черна сама по себе. Все меньше ему нужно было делить с кем-либо свое сатанинское удовлетворение от разрушений и неодолимого стремления заглянуть в глаза ужасной старухе с косой, которую он сам отправлял в качестве последней гостьи к тому или иному вассалу.
        Кажется, царь Иван Васильевич множество раз намеревался доказать, что черный цвет более всего подходит человеческой душе, что свирепость и самонадеянное желание уничтожать при благоприятных обстоятельствах могут принять характер бушующей эпидемии. Чтобы доказать это, царь все чаще прибегал к театрализации представлений различных обликов Смерти, очевидно, чтобы оставшиеся в живых его лучше запомнили. Расправляясь с двоюродным братом, царь приказал одного из его приспешников, ушедшего в монастырь, доставить в столицу и заживо поджарить на огромной сковороде. Другого искателя успокоения, бывшего командира стрелков, отличавшегося удивительной отвагой, Никиту Голохвастова он также велел «выковырять» из тихого монастыря и тут снова, как указывают летописи, разыграл гнусную трагикомедию. Он посадил Голохвастова на бочку с порохом, напутствуя его злорадным смехом и шуткой, что поможет взлететь к архангелу. Пожалуй, Голохвастова царь тоже убил из зависти и осознания своей неспособности проявить такую же доблесть, как этот смелый солдат.
        Все биографы Ивана IV особо отмечают его театральное представление с князем Иваном Федоровым, одним из самых знатных бояр, которого царь обвинил в заговоре. Он велел Федорову надеть царские одежды и сесть на трон в парадном зале Большого Кремлевского дворца на глазах у членов Боярской думы и дворянской элиты. Затем неожиданно для присутствующих встал на колени и приветствовал как царя: «Ты хотел занять мое место, и вот ныне ты - великий князь, наслаждайся владычеством, которого ты жаждал!» А после этих слов выхватил кинжал и первым нанес удар князю. Затем тело изуродованной ножами опричников жертвы потащили за ноги и бросили в навозную яму. Совершил ли очередное святотатство Иван Грозный в назидание и без того запуганным боярам? Скорее, он дал волю клокочущей ярости, упиваясь своими запредельными возможностями, чтобы таким образом заретушировать свою неспособность к истинному величию настоящего государственного деятеля. К слову, с этой же целью Иван Грозный предпринимал свои сколь неуемные, столь и несуразные представления с отречениями от престола, чтобы, подвергнув испытанию окружение,
продолжить непрекращающиеся казни, в которых он утолял бешенство загнанного в угол зверя и неуклонное стремление доказать самому себе, что он чего-то в этой жизни стоит.
        Страсть к садизму у царя Ивана вследствие безнаказанности и потакания окружения достигла поистине потрясающих размахов. По его приказу жгли живьем, поджаривали людей на углях, сдирали кожу с живых, топили и секли саблями десятками, варили в кипятке… Кажется, разум этого человека окончательно помутился. Но это была не болезнь, это был особый вид сумасшествия - под влиянием бесчисленных раздражителей, пресыщения смертью и насилием. Он возомнил себя уже не Богом, а Сатаной.
        А еще он намеренно измерял уровень человеческого в человеке, которого задумал извести. Государь очень радовался, если перед ним пасовали. И мгновенно приходил в злобную ярость, если кто-то отказывался вымаливать жизнь унижением, оказывал сопротивление или бросал ему в лицо обвинения.
        Во время разгула опричнины, когда самодержец бесстыдно грабил своих подданных, произошло зверское убийство одного из богатых новгородских купцов Федора Сыркова, построившего на свои средства в городе несколько церквей. Иван Грозный велел бросить его в ледяную воду, а затем с присущей ему злобной иронией спросил, что он видел в реке. Когда же бесстрашный человек ответил, что «побывал в аду и видел, что место для Ивана Васильевича там уже готово», озверевший царь приказал поставить купца по колени в котел и сварить на медленном огне.
        Подготовил царь испытание и одному из лучших полководцев той эпохи Александру Горбатому - Суздальскому, ставшему после Казанских побед фактически первым человеком в Боярской думе. Иван Грозный, ненавидевший признанные обществом авторитеты, боролся с ними по-своему. Сфабриковав дело об измене, палачи притащили на эшафот князя вместе с сыном. Юношу хотели казнить первым, но престарелый воевода, не желавший видеть смерти сына, оттолкнул его и сам первым лег под топор. Летопись говорит, что юный князь поцеловал отрубленную голову отца, после чего мужественно принял смерть.
        На именитого и уважаемого в аристократических кругах престарелого князя Михаила Репнина (отличившегося, кстати, при взятии Полоцка, что, по всей видимости, задело уязвленное самолюбие царя) Иван Грозный во время одной из попоек намеревался напялить маску скомороха. Когда же князь решительно отказался, гордо и с укором ответив царю, его убили прямо в церкви, куда тот пошел молиться…
        Таких случаев было десятки, но самым большим ударом для Ивана Грозного стало противостояние с митрополитом Филиппом Колычевым, человеком небывалой воли и духа. Колычева царь уговорил стать митрополитом с огромным трудом. Известный по всей Руси игумен Соловецкого монастыря долго не соглашался оказаться в эпицентре опричных преступлений, но, видно, принял это как свою миссию в этом мире. Что же до Ивана IV, то такое упорное желание иметь возле себя знаменитого праведника наводит на мысль о желании «пощупать», насколько несокрушимыми являются лучшие человеческие качества, и узнать, не разрушатся ли они под страхом смерти, выдержат ли испытания душевными и физическими муками. Но Колычев выдержал, чем невыносимо унизил, просто наповал сокрушил царя-изверга. Истинное противостояние началось после неустанных укоров митрополита по поводу «льющейся христианской крови и напрасных смертях». Филипп первым из современников осознал глубинные душевные проблемы Ивана IV и просил его искоренить «многолетнее свое к миру негодование». Когда же митрополит стал откровенно указывать царю на его ответственность за
убийства перед Господом и угрожать Страшным судом, Иван Грозный уже не мог сдерживать свой гнев. Ключевым моментом этой войны стал отказ митрополита в благословении царю в Успенском соборе; и хуже всего, что это произошло публично, перед народом. Царь был унижен и оскорблен как недостойный христианин, пусть и самодержец. С того момента вопрос убийства митрополита стал делом времени. Вначале опричники забили железными палицами старцев митрополита, очевидно желая запугать непокорного служителя Бога. Но Грозный, всегда пасовавший перед силой, в борьбе с несгибаемыми убеждениями Колычева и направленным на него презрением митрополита колебался и проявлял малодушие. Он затеял публичный процесс с подкупленными сановниками и запуганными представителями Боярской думы. Наконец, не без труда признав виновным митрополита, царь организовал его изгнание. И уж только потом подослал верного «чистильщика» Малюту Скуратова, чтобы тот задушил человека, которого всесильный государь не сумел сломить.
        Женщины в жизни царя сыграли особую роль. Подобно Калигуле, царь хватал чужих жен и удерживал их у себя, терзая их до тех пор, пока пресыщение и бессилие не останавливали его. Но похоже, русский монарх превзошел даже римских цезарей, потому что в насилии он усматривал прежде всего унижение и демонстрацию власти. Примечательно, что Иван IV использовал женщин для доказательства своей власти над их законными мужьями. Так, нередко он приказывал своим приспешникам насиловать чужих жен у себя на глазах, с тем чтобы потом возвратить опороченную мужу. Но современники московского чудовища донесли до потомков и более печальные свидетельства. Например, когда он приказал вероломно захватить жену и служанку одного из своих секретарей, а затем, изнасилованных, велел повесить перед дверью мужа. Причем висели они «так долго, пока тиран не приказал перерезать [петлю]». Отобрав жену у одного из придворных, он насиловал ее, а затем, «после обладания ею до пресыщения отсылает обратно к мужу, а потом велит повесить ее на балке над столом, где муж ее с семейством обычно принимал пищу». А когда царь периодически
женился, то под страхом смертной казни сгонял на предварительные смотрины до двух тысяч дев-невест. Честные летописцы зафиксировали, что самодержец часто брал приглянувшихся девственниц «на блуд». Потом их тихо выдавали замуж за придворных или вовсе отсылали к родителям, демонстрируя все ту же власть «всевышнего». «Всевышний», к слову, и не думал таиться, признавшись как-то, что растлил тысячу дев.
        В этих актах Иван Грозный далеко вышел за рамки поиска экстремальных сексуальных наслаждений. Садисту доставляло удовольствие властвовать над мужчинами через их женщин, устанавливая порог терпения своих слуг. Он наслаждался уже даже не самим насилием, а низведением человека до животного, ликуя от звериного восторга, так как многие предпочитали не имеющее границ унижение смерти. Царь благоговел пред запретным и недозволенным, что только для себя лично переводил в ранг разрешимого. Не меньшее удовольствие сходящему с ума государю доставляло превращение людей в зверей. Он делал это методично, как будто прошел подготовку у самого Сатаны, ибо постепенно открывал перед когортой приближенных все новые и новые грани недозволенного. Сначала было надругательство над невинными и беззащитными, затем насилование оголтелой толпой и убийство, позже изощренное убийство с особо жестокими пытками и, наконец, убийства без разбора десятков людей. При царе его палачи начинали ощущать себя властителями мира, людьми, шагнувшими в ад и в рай одновременно. Царь не только позволял, он поощрял, когда его слуги врывались в
дома знатных и уважаемых москвичей, захватывали для насилия женщин и чинили оргии, достойные пещерных людей. Неизменно участвуя в одуряющих представлениях и ухмыляясь, царь задавал себе один-единственный вопрос: где граница, стерпят ли на этот раз? А когда понимал, что загнанные в щели, как мыши, горожане будут молча сносить все его издевательства, торжествовал и ликовал. А может, ненасытный и алчущий власти, он уже вынашивал планы новых, еще более омерзительных сцен…
        Любопытно, что когда вседозволенность вконец ослепляла его вассалов, коварный царь Иван убивал их. С таким же диким пристрастием, как до этого чинили зверства они сами. И казнь прежних палачей, похоже, доставляла ему еще больше радости, чем убийства незапятнанных людей. Царь теперь пытливо вглядывался в глаза тех, кто только что властвовал вместе с ним, деля плотоядный оргазм власти. И так он возвышался над миром, с высот власти взирая на омертвевшее от ужаса государство. Лишь немногим удалось избежать казней. Адашев вовремя умер от горячки, Малюта Скуратов сам пошел под пули во время штурма крепости, но это были считанные счастливчики, прознав про смерть которых, царь грыз ногти от досады…
        Теперь поговорим еще об одном пороке Грозного. Хотя многие историки связывали содомию Ивана IV с душевной болезнью, по всей видимости, гомосексуальные наклонности царя проистекают не из болезни, а из тех же примитивных проб мира на прочность и на вкус. Тут, кроме самих плотских устремлений, на переднем плане отчетливо проявлялось желание властвовать над всем живым, и в том числе доминировать в сексуальных утехах.
        Не случайно от простого насилования женщин он со временем перешел в ранг организатора, учредителя и распорядителя оргий и изощренных убийств с пытками - царю нравилось приказывать и смотреть, знать и доказывать всем, что от него зависит жизнь и смерть, судьба и благополучие окружающих. Как и подавляющее большинство людей, не способных к созидательному творчеству и сделавших ставки на тиранию, Иван Грозный упивался раболепием окружающих, это была пища для его извращенной души.
        У современных исследователей жизни Ивана IV нет сомнений в том, что он имел гомосексуальные контакты, по меньшей мере, со своим слугой Федором Басмановым. Более того, тот же Л. Клейн не исключает, что отец и сын Басмановы (Алексей Басманов был известным воеводой, приближенным к царю) в борьбе за царскую милость сознательно разжигали в государе соответствующие желания, зная восприимчивость и подверженность Ивана Грозного различным мимолетным впечатлениям. Возможно, сыграли тут роль и сексуальные предпочтения Василия III, которые царь наверняка желал испытать. Сведения о содомии Ивана IV сообщают слишком много современников, чтобы ими можно было пренебрегать. Прямо писали об этом более поздние историки, например Н. Карамзин. Согласно его представлению ситуации, когда князь Дмитрий Овчина-Оболенский (сын того самого князя, который был фаворитом матери Ивана) неосмотрительно упрекнул Басманова-младшего в том, что он служит царю «гнусными делами содомскими», молодого князя царь приказал убить. Дабы слухи о его пристрастиях не расползались по столице. Л. Клейн отмечает, что мало с кем Иван IV был близок
так долго, как с Федором Басмановым. При этом ученый совершенно уверен, что Иван Грозный «не сопрягал эту любовь с унижением, скорее с весельем и отдыхом». Далее Клейн продолжает: «Если что особенно и привлекало его в любви с парнем, то разве что именно ее запретность, ее греховность, соблазняли именно поучения святых отцов против нее. Видимо, ему доставляло удовольствие сознавать, что для него нет ничего недоступного». Несмотря на весомость таких аргументов, стоит сказать, что, хотя для начала XXI века однополая любовь не представляется особым грехом, а геи давно не являются изгоями общества, однополая любовь сама по себе и содомские влечения Ивана Грозного - явления совершенно разного порядка. Средневековый московский царь, как кажется, руководствовался в своих сексуальных побуждениях не любовью и привязанностью, на которые он был явно не способен, и, похоже, даже не столько жаждой физического наслаждения, а животным, исключительно необходимым бесплодной деструктивной натуре доказательством своего верховенства и своей особой значимости как всеобъемлющей силы. Это мнимое величие и искусительные
иллюзии относительно собственного всемогущества помогали ему жить, ибо в глубине души он, конечно, осознавал, что является лишь распространителем гнили и смерти.
        А в том, что содомия не занимала особого места в жизни Ивана IV, Л. Клейн, безусловно, прав. Ведь не случайно, когда связь с Федором надоела царю, он решил испытать, чего больше в его любовнике - животного или человека. И не ошибся: по приказу царя Федька (но конечно же, не из плотской любви к Ивану Грозному) убил своего отца.
        Своих родственников Иван Грозный тоже ни во что не ставил, а единственным человеком, о ком он сохранил теплые воспоминания, была его мать. К женам царь относился не просто пренебрежительно, но порой с чудовищной жестокостью. По мнению Л. Клейна, из восьми жен Ивана только первая - Анастасия - да еще Василиса пользовались расположением деспотичного монарха, и то «Анастасия лишь поначалу обладала сексуальной привлекательностью для него». Три другие жены, продолжает Л. Клейн, рано умерли, одну он убил, двух заточил в монастырь и еще одну намеревался упрятать туда же, но супруга опередила его, уйдя из жизни. Не научившись любви и заменяя ее поиском все новых форм боли, Иван Грозный находил утешение в способности и возможности для себя причинять страдания. Он освоил роль палача и этим довольствовался, похоже, единственно этим жил и удовлетворялся. Абсолютная доступность во всем, и в том числе в сексуальной сфере, развратила царя окончательно, сделав отступником от социальных норм и вековых традиций. Но это-то и запомнилось человечеству, именно поэтому его образ так четко запечатлелся в коллективном
сознании.
        Но самую худшую сторону своей натуры Иван Грозный проявил в отношении к детям. Пытаясь развить в старшем сыне Иване властолюбие и способность к величественно немилосердным поступкам, царь рано вовлек его в оголтелые оргии с изнасилованиями и убийствами. Похоже, стареющий монстр на троне своего добился, ибо Иван-младший во всем старался походить на отца, без сомнения истязая, насилуя и калеча беззащитных. Но судьба сыграла с Грозным злую шутку. Меняя жен сыну по своему усмотрению и с твердостью, не подлежащей обсуждению, царь отправил в монастырь двух невесток и сосватал, наконец, третью. Однако и тут переменчивый характер государя, непредсказуемые смены настроения и эмоциональных состояний привели однажды к безудержной вспышке гнева, когда он избил в спальне несчастную беременную женщину. У Елены случился выкидыш, а вступившийся за нее Иван-младший получил смертельный удар царским жезлом в висок и скончался через десять дней. Впрочем, современный исследователь Эдвард Радзинский не склонен верить легенде, распространенной папским послом Поссеви. Опираясь на мнение академика Герасимова,
осуществлявшего анализ останков через несколько столетий и так и не сумевшего восстановить череп Ивана-младшего из-за слишком больших повреждений, писатель уверен, что «Иван не просто убил - он убивал…» Вступившийся за царевича боярин Борис Годунов был изранен до неузнаваемости, а «зверское избиение» царем своего сына закончилось смертью последнего. Похоже, фобии стареющего деспота превратились в навязчивые полубредовые состояния, и даже родной сын попал под подозрение как возможный зачинщик переворота.
        Впрочем, некоторые современники царя в переписке указывали, что после новгородского побоища между отцом и сыном наметился явный раскол, и не исключено, что у напряженного до предела от страхов и маний Ивана Грозного нервы не выдержали - произошло чудовищное убийство собственного отпрыска.
        В заключение короткого представления царя Ивана IV стоит вспомнить замечательную и емкую оценку С. Соловьева: «Как государь Грозный совершил величайшее преступление: он развратил народ, уничтожая в нем все выдающееся, героическое, славное». Ученый удивительно точно подметил, что зараза деструктивного способна распространяться и даже принимать характер эпидемии. В какой-то степени можно говорить о столь высокой подверженности человека негативному влиянию производных самых низменных инстинктов, что это явление при определенных условиях может превратиться в психотропное зомбирование. Именно этим деструктивные мотивации опаснее всего, в них заложена безумная страсть человека к самоуничтожению. В этой связи нельзя не вспомнить точную и поучительную оценку Н. Карамзина, сравнившего правление Ивана IV с монголо-татарским нашествием.
        Удивительно, но Иван Грозный, которого многие ученые считают прежде всего психически больным человеком, с предельной точностью и пониманием тонких позывов своей души сам дал себе характеристику. Царь признал, что он «скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший», «разумом растлен и скотен умом». Это царское откровение даже более, чем многие его ужасающие поступки, свидетельствует о понимании того, что он преступил черту дозволенного для человека, живущего в окружении людей, о терзаниях, разрывающих на части его внутренний мир, раскалывающих пространство, словно огромное стекло, на осколки, которые невозможно уже собрать на единой плоскости. Он знал, что он великий преступник и людоед, и жил с этим грехом, признавая, что не в силах бороться с неистребимыми устремлениями садиста и насильника. Ему потакали и позволяли, и он перешел через дозволенный Рубикон тайных желаний. Пройдя же по жизни бесплодным, несостоявшимся творцом (хотя и имевшим потенциал создавать), царь-убийца, лишившийся даже здорового наследника, понимал, что его жизнь не удалась, что его имя, которое он хотел
прославить в веках, уже навечно проклято тысячами убитых и замученных и будет с ужасом и болью проклято потомками. И поэтому как последний крик души добровольного изгоя слышен мучительный предсмертный стон послания того, кто мог, но не сумел сохранить целостность своей личности и святость любви: «А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе…»
        Григорий Распутин
        Вы думаете, что я вас унижаю? Нет, я вас очищаю.
        Григорий Распутин
        (10 января 1869 года - 16 декабря 1916 года)
        СИМВОЛ ДЕСТРУКТИВНОГО ПСИХОСЕКСУАЛЬНОГО И РЕЛИГИОЗНОГО ВЛИЯНИЯ
        Сибирский крестьянин Григорий Распутин, как утверждают некоторые авторы публикаций о нем, является едва ли не самым известным или, лучше сказать, самым узнаваемым в мире русским человеком. На самом деле он является превосходной и даже идеальной проекцией представления всего нероссийского мира об облике русского человека, его духе и внутреннем мире. Косматый и грязный бродяга, здоровенный русский мужик, напоминающий медведя, к тому же обладающий гипнотическим даром влияния на чужую психику, феноменальными сексуальными способностями и какими-то сказочными, не поддающимися объяснению знаниями об исцелении болезней.
        Такое представление о Распутине способствовало укоренившемуся представлению о русском мужике вообще, конечно, в сравнении с изысканным европейским аристократом, забитом и отсталом, правда, компенсирующем свою культурную инфантильность завораживающими звериными повадками, не поддающейся объяснению живучестью и сопутствующими чудесами страны варваров.
        Распутин, выдававший себя за великого прорицателя, вошел в историю прежде всего благодаря поистине безграничной зависимости от него царской семьи, то есть вследствие невероятного влияния, которое он довольно длительное время осуществлял на российскую внутреннюю политику. Ключевым моментом для запечатления образа Распутина в коллективном сознании является феномен воздействия необразованного, грубого и во всех отношениях дурно пахнущего человека на утонченный мир изысканного российского двора. Источник его духовной силы и огромной силы внушения шокировал и продолжает вызывать диссоциацию восприятия и, соответственно, способствует порождению все новых гипотез и споров о странном историческом явлении, которое в силу своей исключительности и врезается в память человечества. Есть еще один важный аспект - явная деструктивная мотивация самого Распутина и следование ей внушительного числа людей высшего света. Но более пристальный взгляд на ситуацию может усмотреть тут и частичное объяснение неимоверной популярности Григория Распутина, в частности в женской среде. Рассматривая свои животные сексуальные
порывы как естественное и предопределенное Природой (а значит, абсолютно дозволенное) явление, этот неотесанный мужик сумел распространить свои правила на часть высшего общества, скованного цепями морали и светских аксиом. Он позволил желающим освободиться от необходимости следовать утвержденным общественным нормам поведения, путем искусного религиозного и психического воздействия высвобождая их тайные темные интимные желания, позволяя отдаваться своим низменным побуждениям. Неистовый и животный, ранее недозволенный секс, причастность к неведомой и завораживающей тайне, гипнотическое поклонение неведомой, «небесной», силе, скрытая мазохистская готовность (в данном случае типично женская) поклоняться этой силе - вот те нити, за которые дергал Распутин, управляя горсткой людей, в свою очередь имеющих власть над громадной страной.
        Из скудного мира детства в мир собственных представлений
        Как формировалась личность Григория Распутина, откуда появилась в нем та ненасытная жажда действовать иррационально вне рамок своего мира, бесстрашное желание испытывать на прочность иной, чуждый ему мир и способность приручить его, приспособить к своим импульсам? О жизни и приходе в мир «русского старца» повествует множество противоречивых легенд, в которых нелегко отделить зерна от плевел. Известно, что, рожденный в глухой деревне Тобольской губернии, он воспитывался в строгих рамках замкнутого и во многом автономного в своей безнадежной отсталости мира российской глубинки второй половины XIX века. Жизнь далеких провинциальных деревень России зиждется на двух одинаково важных принципах - верховенстве и подчеркнутой исключительности мужского начала и повышенной религиозности. Есть еще один важный штрих, отразившийся на личности Распутина, - более высокий уровень социальных свобод в сибирских деревнях по сравнению с районами, близкими к центру и столице. Создавая баланс между материальным и духовным, эти принципы позволяют при ведении сложного натурального хозяйства на фоне довольно суровых будней
поддерживать нетленным единый духовный стержень всей общности и управлять ею, избегая хаоса. Социальные же свободы позволяли формировать некоторую замкнутость пространства отдельно взятой деревни.
        Несомненно, что этот дух далекой деревни довлел над каждым ее жителем, и Григорий Распутин, родившийся в семье зажиточного крестьянина, не был исключением. Узость существовавших канонов подтверждает даже сухое перечисление предков в церковных книгах - примитивная дань мужской форме утвержденного порядка. Однако детство Григория имело некоторые, важные для формирования личности, отличия. Ряд источников указывает на четыре смерти во младенчестве детей, рожденных в семье до Григория. Если эта информация соответствует действительности, то именно тут следует искать причины глубокой душевной чувствительности и восприимчивости натуры Распутина. Ведь, с одной стороны, он не мог не знать об умерших до него детях, а с другой - родители не могли не относиться к выжившему сыну с повышенным вниманием и подчеркнутым выражением любви, которые часто несвойственны для более сдержанных и примитивных в проявлении чувств простолюдинов. (Впрочем, австрийская исследовательница Элизабет Хереш отмечает, что мать Григория умерла рано, и у него сохранилось о ней мало воспоминаний.) Такое отношение в семье стимулировало
ранние проявления у Григория поразительно высокой для крестьянина самооценки и завышенных амбиций, которые в зрелом возрасте стали основой его шокирующей самонадеянности.
        Кроме того, условия деревенского бытия приучили его с детства придавать особое значение тем основам, которые формируют авторитет мужчины в автономном мирке его социального пространства. А именно - в первую очередь развитию мужского начала: в виде физического здоровья и непосредственно мужского достоинства как неотъемлемой части здоровья и способности продолжить род. Такое внимание к этому вопросу в условиях иного социума, например бурно развивающихся городов и промышленных центров, казалось бы комичным и неестественным. Если в мире развитой цивилизации существует и действует множество эрзацев, замещающих мужскую силу и состоятельность, например капиталов, недвижимости, наконец просто принадлежности к определенному классу, то в условиях отдаленной деревни здоровье, мужская сила и потенция имеют реальную и непосредственную ценность. Эта была понятная и важная основа, уясненная Григорием, и в будущем, во многом подсознательно опираясь именно на нее, он строил фундамент своей жизненной философии. Ключевой и выигрышной позицией такой философии стало отрицание социальных различий и признание более
действенных, порой овеянных мистикой, форм власти и влияния. А именно - во главу угла он со временем поставит психоэмоциональное, религиозное или сексуальное воздействие. В этой связи стоит упомянуть еще и наличие у Распутина экстрасенсорных способностей, проявившихся, как указывают исследователи, уже в раннем возрасте. Сложно оценить, насколько юноша был способен предугадывать события, но, бесспорно, чувствительность его психики и восприимчивость оказались еще одним козырем в восприятии его деревенским окружением. Его побаивались и нередко чурались: юноша заметно выделялся в среде, как инородный элемент, непредсказуемым поведением и необъяснимыми поступками. С другой стороны, с раннего возраста Григорий сам ощутил, что небесное, необъяснимое и заретушированное тенью великой тайны является сокрушительным оружием влияния, за счет воздействия на окружающих этими могучими средствами можно добиться всего чего угодно. Быть может, именно это озарение навело Григория на мысль о пагубности для него тяжелого крестьянского труда и возможности построить рай на земле для отдельно взятого человека.
        Помимо здоровья, Григорий стремился и к своеобразному заменителю интеллектуального базиса - религиозной грамоте. Он рано осознал, что представитель Бога в земной иерархии может занимать гораздо более высокое положение, чем назначенный царем прилежный и зажатый рамками государственной службы чиновник. И по всей видимости, его невероятная, свойственная сиротам-одиночкам впечатлительность породила в нем более глубокий интерес к религии. Это подтверждает и его хаотичное и бессистемное, почти непроизвольное запоминание громадных кусков из религиозной литературы и особенно рассказов людей, причисляющих себя к религиозным лидерам. Раннему влечению и последующей приверженности к религии способствовали замкнутость юноши и его исключительная склонность к внутренним переживаниям, которая была порождена недостатком общения с матерью. Косвенно его попытки укрыться в мире собственных представлений подтверждаются необычной любовью к животным и навязчивым желанием заменить общением с ними общение с людьми.
        Тяга Григория Распутина к религии началась с того, что юноша проникся нескрываемым уважением к различным пилигримам и сектантам. Эти отрешенные люди, посещавшие деревню, раздвигали для него границы мироздания далеко за пределы узкого обывательского мирка деревенского крестьянина. Это были особые люди, в восприятии бесхитростного люда как бы отмеченные Богом и в то же время не отягощенные какими-либо обязательствами или обязанностями. Напротив, они выступали духовными лидерами, ведя себя непринужденно и даже дерзко по отношению ко всему окружающему миру, и в том числе к высшим слоям общества. Их высшей ценностью неизменно оставалась свобода. Парню, не испытывавшему желания тянуть крестьянскую лямку, импонировал такой статус «божьих людей». Пожалуй, уже в юношеский период он начал ассоциировать себя именно с такой ролью, хотя глубоко внутри одновременно зрело и другое желание - использовать сокровенные знания для возвышения в миру. Кроме того, у молодого человека из дремучей таежной глуши было слишком мало возможностей выбирать. С одной стороны - беспрерывный труд, похожий на пожизненную каторгу, с
другой - религиозная деятельность, ассоциирующаяся с принадлежностью к касте избранных, посредников между Богом и неразумным стадом овец-людей. Второе Григорию явно нравилось больше, но для официальной должности церковного служителя необходимо было соответствующее образование. Кроме того, его определенно смущала зависимость при продвижении по служебной лестнице, тогда как существование небольшой категории людей, причислявших себя к пророкам, манило независимостью и благополучием, свободой действий, возможностью маневра и философско-религиозным презрением ко всему окружающему. Если доказать свою принадлежность к группе посвященных, можно не только заставить признать себя, но и управлять всем миром, невзирая на формальные и утвержденные обществом ценности. Но, конечно, такие мысли посетили Григория гораздо позже, после его многолетних хождений и наблюдений за людьми. Годы религиозных странствий превратили его в охотника на недоверчивого зверя, именуемого человеком, к его тонкому восприятию мира прибавились обширные знания психологии человека, которые он, как следопыт, добыл путем многочисленных
экспериментов и использовал с невероятной точностью, почти всегда загоняя свою жертву в ловушку признания, поклонения и почитания своего победителя - Григория Распутина.
        Также не вызывает сомнения, что открытый, прозрачный и простой крестьянский мир рано столкнул Григория с раздражителями, которые в будущем стали определять его жизненные предпочтения и навязчивые желания. Сомнительные источники приводят следующие эпизоды из жизни молодого Григория, которые могут помочь расшифровке его побуждений на этапе формирования и становления личности. Большинство исследователей сходятся на том, что он очень рано пристрастился к алкоголю и решительно не желал работать, как принято в крестьянской среде. Не так важна причина настойчивого отказа от работы (Валентин Пикуль, к примеру, упоминает об этом как об одном из изначально мерзких проявлений его натуры, а ряд других авторов, напротив, пребывает в уверенности, что «порча» Григория произошла постепенно, не без внутренней борьбы), как результат: Гришка в глазах односельчан превратился в отступника и отщепенца, заслуживая только презрения. Хотя отношение к Григорию односельчан было лишь отражением его собственной злой иронии и откровенного надругательства над установленными общиной правилами, Григорий со временем превратился в
угрозу общественному покою. Он выглядел не столько смутьяном, сколько отказником, что грозило разрушить устои общины, сформировавшуюся иерархию и систему ценностей, поэтому община с некоторого времени сплоченно повела с отщепенцем непримиримую борьбу. Краеугольным камнем противостояния стало социальное отвержение Распутина, подчеркивающее, что его обособленность является не чем иным, как более низким положением в обществе, что это результат тайного и единодушного осуждения его беспутства. Это крайне важно, поскольку такое социальное отторжение привело нашего героя к психологическому унижению и в конечном счете к сомнению в созданном в собственном воображении представлении о себе. Если бы Григорий оказался послабее духом, он неминуемо проиграл бы бойкот и дисциплинированно вернулся бы к своей роли в общине, причем на отведенное ему самое низкое место. Но эта социальная фрустрация лишь подтолкнула молодого Распутина к категорическому разрыву с общиной; мучительная, сверлящая сознание непризнанность стала толчком для поиска способов заставить уважать себя, признать и поклоняться как идолу. Эта
пожизненная «пробка» в сознании заставляла его много позже, после проникновения в царские покои, постоянно возвращаться в свое Покровское. Не зов родных мест гнал его дважды в год за тысячи километров в далекую Сибирь, а неотступное примитивное желание задетого за живое отверженного человека продемонстрировать свои «достижения» и доказать общине свое величие. Животно-плотоядный способ мышления у Григория побеждал всегда, игнорируя добытые наблюдательностью знания о существовании другого мира, который его также не принимал, пусть даже позволяя хватать немытыми руками его высшие ценности.
        Униженным молодой человек почувствовал себя не только в сугубо социальной сфере: это распространилось и на сексуальную плоскость. Так, несколько источников называют среди первых женщин Распутина некую молодую жену престарелого генерала. Случайная встреча якобы завершилась нестандартно: когда Григорий воспылал неудержимой страстью и уже намеревался стать героем любовного приключения, по сигналу барыни его неожиданно окатили ледяной водой и вытолкали в три шеи под истошный хохот барыни и ее многочисленной, невесть откуда вынырнувшей прислуги. Достоверно неизвестно, было ли это в реальности, но даже если это и вымысел, то эта и многие другие легенды наводят на предположения о том, что ранняя интимная жизнь Распутина явно протекала неоднозначно. У молодого человека с сильным сексуальным влечением возникла необходимость подумать, как обставить дело так, чтобы этот раздражитель не оказался навязчивой и мучительной проблемой. Ему нужно было добиться такой неоспоримой власти над женщиной, чтобы оставить ей мало возможностей для отвержения его плотских желаний.
        Еще один эпизод из сельской жизни Распутина касается столкновения мужской и женской морали, в результате чего у юного искателя своего места в жизни появился еще один навязчивый раздражитель. Когда односельчанка пустила к себе в дом мужчину, местный религиозный служитель распорядился сорвать с женщины одежды, жестоко высечь и бросить отступницу от общественных норм в поле. Григорий якобы сыграл в этой истории роль спасителя, проявив при залечивании ран несчастной женщины удивительные знахарские способности. Но и эта история закончилась печально: прознав от подвыпившего Гришки про укрываемую им женщину, толпа крестьян устроила над нею самосуд, совершив групповое изнасилование. Так он на собственном опыте познал те жестокие принципы, по которым строилась жизнь деревни.
        Независимо от уровня домыслов о раннем периоде жизни Григория Распутина в нем есть место очевидным истинам. Инстинкты являются мощнейшими провокаторами сознания, и для многих их разрушительное действие непреодолимо - эта истина отпечаталась в голове парня. Он также четко уловил наличие глубинной связи между религиозными догмами и сексуальными желаниями, понял, как переплетаются такие влекущие маяки, как достижение психической и грубой физической власти с сексуальным доминированием за счет беззастенчивого использования в этом процессе религии. Происходящее не могло ускользнуть от наблюдательного и пытливого молодого человека, столь решительно освободившего себя от крестьянских обязанностей. Те, кто намеревался пойти на поводу у своих животных устремлений (как, к примеру, осудившие женщину на наказание), с плохо скрываемыми ханжеством и цинизмом прикрывались религиозными догмами. Молодого Распутина это увлекло и навело на мысли, далеко выходящие за узкие рамки мирка, в котором он обитал. Уже в раннем возрасте он не раз прошел через осознание двойных стандартов в общественной морали: то, что порой
позволено мужчине, всегда недопустимо для женщины. Этот принцип позже он будет постоянно эксплуатировать, поставив его себе на службу, а именно: снятием социально-сексуальных запретов на поведение женщины лично с ним как с посредником высшего и непостижимого мира. Раз религия имеет высокую социальную власть, поднимает статус, порой лавируя между такими общепринятыми измерениями власти, как деньги и титулы, то он должен использовать ее как безотказный механизм своего возвышения. Чем больше мистики в религии, тем большую власть она обеспечивает, поэтому он должен покрыть мраком и плотной пеленой тумана все свои действия, придав им сакральный оттенок. Юный Распутин по-своему расшифровал акт насилия над женщиной, усмотрев в сексуальном доминировании внушительный заменитель власти, играющий большую социальную роль, чем власть сама по себе. Распутину понравилась многоликость сексуальной власти, как и возможность использовать другие формы власти для достижения сексуальных желаний. Это был многогранный опыт, основанный на суровой и простой жизни, избавленной от условностей цивилизованного мира. И он оказался
тем ценней, поскольку позволил Распутину легко проникать сквозь толщу нагромождений из формальностей света и моральных законов общества, усматривая за декорациями истинные переживания, определяя причины душевного смятения и видя лишь суть. Наконец, ключевым выводом в юности для Распутина стало осознание того, что даже насилие может быть оправдано, если оно в общественном восприятии служит наказанием за какие-либо проступки. И в силу этого установленные обществом нормы, независимо от их действительной ценности, являются сильным сдерживающим фактором для реализации желаний. И кажется, у него возникло жгучее желание однажды стать регулятором этих общественных норм…
        Григорий Распутин сумел правильно оценить женское восприятие мужчины, и это заставило его отказываться от стереотипов в отношениях между двумя полами. Также бесспорно, что будущий великий авантюрист рано обнаружил в себе неистовые сексуальные позывы и, следуя деревенским принципам, подкрепленным сформированной высокой самооценкой, старался ни в чем себе не отказывать. Именно в этот период зародилась довольно привлекательная для женщин эмпатия Распутина, выражавшаяся в редкой способности сопереживать и глубоко вникать в истоки женской натуры. На своем примитивном мужицком уровне он научился этому искусству, которое, как потом оказалось, годилось для общения с женщинами с любым социальным статусом. Во многом секрет успеха Распутина был обусловлен как раз фактором этого психоэмоционального проникновения, основанного на том, что его дикое мужское самомнение отвергало любую социальную принадлежность женщины, оставляя лишь половой признак. В царице, княгине и баронессе он научился видеть всего лишь женщину и только женщину, быстро разбираясь в ворохе психических проблем и стремительно находя ключ к
решению задачи. К удивлению других мужчин, он этим подкупал очень многих женщин, часть из которых по своему усмотрению делал любовницами. Для самих женщин он со временем превратился в определенную экзотику, моду и дозволенное общественной моралью желание последовать своим внутренним эмоциональным и сексуальным порывам. Скованные извечными принципами светской жизни, они в руках Распутина оказывались вдруг освобожденными от ограничений, нередко впадая в эмоциональную прострацию от неожиданного грехопадения.
        Но наступление Распутина на цивилизованный мир происходило последовательно, а к своей новой роли он шел постепенно и незаметно. Его восхождение стимулировала сама деревенская община, фактически вытолкнувшая Распутина из социума, к которому он изначально принадлежал. Несмотря на то, что его жизнью интересовалась лишь небольшая часть любопытных жителей Покровского, среди них были и те, кто во многом определял жизненный уклад, и в том числе религиозные лидеры. Подтверждением нарастания напряженности в Покровском в связи с поведением Григория Распутина может служить и развившийся конфликт Григория с родным отцом. По всей видимости, имели место даже драки Григория с отцом из-за того, что сын «ничему ни научился в жизни и ни на что не годился». Не исключено, что отца подогревали постоянные уколы односельчан. Покоряться общественному мнению норовистый парень не желал, а чтобы сохранить лицо, он неминуемо должен был исчезнуть и появиться уже в новом, более привлекательном облике. Впрочем, Григорий и так давно подумывал о том, как приобрести статус религиозного лидера, превратиться в живой символ, чтобы
шагать по жизни, не меняя своих, по большей части омерзительных, плотских привычек.
        И непреклонный Григорий исчез из поля зрения односельчан. Он вдруг ударился в странствия, бросив уже собственную, недавно созданную семью и немало озадачив этим поступком не только покровскую общину, но и родных. Нет смысла пытаться начертить маршруты скитаний странного жителя Покровского. Исследователи сходятся на том, что Распутин немало времени провел в секте хлыстов, характерной отрицанием походов в церковь, а также своими своеобразными сексуально окрашенными обрядами, переходящими в дикие акты групповой любви. От сектантов и других «божьих людей» нахватался Григорий и библейских терминов, страстно впитывая рассказы о жизни пророков и Христа. Он очень хорошо понимал, что это может пригодиться для придания своей персоне важности и диспутов с официальными служителями православной церкви. Если Библия вызывает трепет от ее цитирования официальными служителями Бога, то почему слова священной книги в его устах не могут служить источником благоговения?!
        Так же внезапно, как и исчез, Григорий Распутин через некоторое время вновь явился миру в туманном и необъяснимом облике не то монаха, не то мученика, не то самопровозглашенного апостола. Это уже был подлинный выход на сцену, разыгрывание роли героя, которую он долго вынашивал и тщательно отрабатывал. Оторопевшим односельчанам Распутин неустанно твердил, что во время посещения Верхотурского монастыря ему явился святой лик Божьей Матери, призвавшей его очищать людей от грехов. Для реализации новой идеи Распутин вырыл похожую на погреб молельню и проводил там целые дни, диким шепотом произнося не всегда внятные слова нелепых молитв. Он, возможно, и закончил бы тем, с чего начал, - бездельем, тщательно маскируемым под религиозные убеждения. Если бы не одно «но». Весомым штрихом к его новому образу стали его целительские способности. Фанатичной верой или внушением, но он осуществлял заметное гипнотическое воздействие на робкого обывателя, заглянувшего в молельню. Нередко исцеляя, почти всегда утешая и с искренним интересом проникая в душу заблудшего и разочарованного, согнувшегося под грузом проблем.
Эти исцеления и стали первым оружием Григория Распутина, которое он намеренно объединил с религией, создавая основы для собственного вероучения.
        Очень скоро к новому религиозному целителю из Покровского потянулись потоки доверчивой бедноты. Благоразумный Григорий никому не отказывал, стараясь всех утешить, облегчить их состояние молитвами, окунуть в тишину религиозной медитации. Похоже, Григорий делал свою работу, искренне проникаясь проблемами пришедших за помощью людей, а заодно отрабатывая свои навыки и способности магического воздействия на чужую психику. И чем больше он осознавал свою силу, тем на большие высоты замахивался. Началось медленное превращение в «отца Григория», духовная власть которого оформлялась в вязкую, обволакивающую психику энергию влияния, при необходимости плавно перетекающую из религиозной плоскости в область исцеляющих гипнотических заговоров или заполняющую пространство сексуальных инстинктов.
        Но наряду с впечатляющими успехами Распутина-целителя и пророка в нем жил и развивался и другой Распутин, имеющий похотливый лик и плотоядную животную сущность. Это Распутин - развратник и циник, смеющийся над моральными ценностями. «Безжалостный к чужой жизни, харкая в самое святое людей, Распутин вскоре совсем распоясался. Казалось, ему доставляло удовольствие надругаться над извечным целомудрием крестьянского мира», - так описывал период становления «старца» Валентин Пикуль.
        От сибирского мужика до религиозного мессии
        Стоит признать, что создание подобия религиозного вероучения стало для податливого русского народа самой удобоваримой духовной пищей, а для самого Григория Распутина - универсальной идеей-фантомом и надежным прикрытием для развития своих низменных побуждений. Под религиозным соусом оказалось возможным практически любое проявление животных желаний. Неизвестно, нашла бы подобная идея-фантом отклик в другой стране, но в кругах российской аристократии, склонной к восприятию душой происходящего, сомнениям и переживаниям, мистические внушения и религиозная пища особенно легко усваивались. Для России, истощенной поражением в войне с Японией, ростом активности революционного движения и пролитой в связи с этим кровью, приход «старца» оказался как нельзя кстати. Особенно важным «историческим моментом», позволившим крестьянину так легко и стремительно проникнуть в высшие круги российского общества, оказалась небывалая психическая уязвимость императрицы и искренние намерения императора облегчить ее душевные страдания. Долгое отсутствие наследника и затем, наконец, появление в семье больного гемофилией
мальчика после четырех девочек заставило царскую чету испытывать страх за жизнь сына. Умение распознавать проблемы сильных мира сего и предлагать верные решения помогло Распутину предстать перед царицей чуть ли не в качестве Небом посланного ангела-хранителя, что оказалось наиболее выдающимся достижением сибирского мужика.
        Но прежде чем появиться в столице империи, отец Григорий прошел непростой путь скитальца. Кажется, он знал, к чему стремился: распространить свое влияние как можно дальше, чтобы пребывать в образе великого пророка, которому дозволено все и который может пользоваться любыми благами цивилизации. Выдавая себя за праведника, он сумел распространить о себе славу целителя от душевных недугов далеко за пределы села. Но, исцеляя и воздействуя религиозно-гипнотическими заговорами, с самого начала Распутин встал на путь вседозволенности, требуя от своих жертв удовлетворения своих плотских желаний. Впрочем, подавляющее большинство почитательниц вовсе не считало себя жертвами; охотно омывая ноги «отца Григория» (которому в то время было лишь немногим более тридцати), они рассматривали интимные отношения с ним как необходимую дань Господу, очищение от грехов и просто плату праведнику за оказанное внимание. Забитые люди с низкой самооценкой, психически слабые и павшие духом, они были крайне податливы к волевым нравоучениям Распутина, а ему служили материалом для отработки своих технологий психического и
религиозного воздействия на окружающих. Таким образом Распутин усвоил, что даже полная глупость, высказанная авторитетно и уверенно, подкрепленная ссылками на небесные силы, воспринимается как новый закон.
        Неизвестно, когда самовлюбленного и самоуверенного Григория посетила мысль переселиться в более хлебные места, возможно, она возникла после появления среди его почитательниц женщин из богатого сословия. Он с удивлением обнаружил, что душа человека всегда остается уязвимой, если найти верный ключик к ларцу, в котором она покоится. Все чаще Распутин оказывался искусным взломщиком таких ларцов, а проникновение в глубь человеческого естества становилось для него профессией. «Отец Григорий» много раз убеждался, что если освободить человека от приобретенного панциря, в котором он, как черепаха, прячется от мира, останется лишь желеобразная субстанция, очень уязвимая, податливая и мягкая, как глина. И на ее поверхности легко можно было прочесть весь список проблем и комплексов - от невротической тревожности до сексуальной неудовлетворенности. Со временем Распутин научился видеть сквозь непроницаемую защитную кольчугу из громких званий и должностей, свидетельствующих о социальной значимости. Он взял на себя функции, которые можно было бы обозначить как некий симбиоз религиозного лидерства и врачевания,
чего не способна была предложить ни официальная церковь, ни медицина. Наконец, состоятельным женщинам, скучавшим от однообразной жизни, отягощенной бесконечными ограничительными условностями, он предложил еще и запретный плод в виде не ограниченного условностями секса, обнажив деструктивные раздражители, а также создав доступную, необычайно привлекательную перспективу облечь свои тайные желания в форму очищения от грехов. Кстати, именно благодаря женщинам он проник в царскую семью и закрепил знакомство с императрицей Александрой Федоровной, склонной к мистицизму и чрезмерной набожности. Если сановники, с которыми он сблизился, давали официальные рекомендации, то женщины передавали друг другу свои эмоциональные впечатления об «отце Григории», что действовало гораздо эффективнее.
        Важным элементом, обеспечивающим рост влияния Распутина, являлась его необычная внешность - он резко выделялся в любом столичном обществе. Э. Хереш замечает, что это было частью необходимого Распутину своеобразного сценического образа. Его яркие вышитые рубашки из дорогой ткани, сапоги из мягкой кожи и пояс с кистями смотрелись очень необычно и возбуждали неимоверное любопытство великосветского обывателя, живущего салонами и приемами. Но довершала картину восприятия «сибирского монаха» его решительная манера говорить, перебивая всех, отводя своей персоне центральное место и ошарашивая напускной туманностью высказываний. Сущий пройдоха и шарлатан, он хорошо понимал, что его единственная возможность влиять на окружающих с их утонченным и часто романтическим восприятием мира заключается в показной демонстрации хамства и искусстве выдавать свои бесчисленные пороки за божественные дары. В значительной степени такое поведение являлось компенсацией неумения разговаривать на понятном этим людям языке и носить светскую одежду. Французский посол Морис Палеолог, оставивший немало свидетельств о деятельности
самого влиятельного крестьянина России, отмечал, что при необходимости Распутин переходил даже к таким экзотическим представлениям, как «пророчества, заклинания бесов и колдовство». Распутин в глубине души понимал, что должен беспрестанно удивлять и шокировать светское общество, оставаясь непредсказуемым и непонятым. Только тогда он будет оставаться интересным, вызывать любопытство и смутный страх. Только тогда он сможет влиять на жизнь окружающих, строя рай для себя. Освоившись в столице, Григорий Распутин стал профессиональным лицедеем. Это тем более удивительно, что он не владел ни грамотой, ни какими-либо специальными знаниями, которые можно почерпнуть из книг. Отрывочные сведения из древних религиозных течений, хождение в секту хлыстов да взятое из общения с порабощенными им на религиозной или сексуальной почве женщинами оказались едва ли не единственными источниками его интеллектуального багажа. Его усилия не пропали даром: только в промежутке с 1905 по 1908 год появившийся в столице крестьянский волхв побывал во всех престижных салонах Петербурга, а произведенное им впечатление на однообразную
жизнь светской знати оказалось столь ярким, что Распутин превратился в украшение подобных мероприятий.
        Но сам он хорошо знал, к чему стремился. Деньги, признание и рост влияния в среде могущественных богачей и политиков - вот что волновало сибирского крестьянина. Он не стеснялся финансовых подачек ни от влиятельных мужчин, ни от их легкомысленных жен, а кутежи постепенно заполняли все его время, хотя периодически для придания блеска своему образу он впадал в состояние религиозного транса, чем наводил ужас и вызывал благоговение впечатлительных дам. Григорий Распутин включился в большую игру за власть, и она захватила его.
        Конечно, Распутин должен был удивлять истинными чудесами, и нередко ему это удавалось. Многие биографы приводят эпизод, описанный Еленой Джанумовой. Когда Распутину позвонили из Царского Села и сообщили, что наследник не может заснуть, мучаясь от боли в ушах, «отец Григорий» несколькими фразами по телефону «заговорил» мальчика, тем самым сумев доказать свою состоятельность. Уже через четверть часа Алеша преспокойно спал, а царица в очередной раз рассыпалась в благодарностях «спасителю». Объясняя свою гипнотическую силу, Распутин как-то сознался, что ключевым фактором его психорелигиозного и целительского воздействия является безоговорочная вера в Бога. Прикрываясь святостью, авторитетом и величием навязанных сознанию ищущих утешения образов, он старался внушить всем, что воздействует не сам, а как посредник, подключенный к неистощимой Божественной энергии. И чем проникновеннее оказывалась вера в Бога, тем мощнее было воздействие человека, которому Небеса передали часть своих полномочий.
        Объявив себя «святым» в столице, он в глазах общественности взвалил на свои плечи сакральную миссию спасения душ. Но Распутин был вынужден долгое время опираться на высокопоставленное духовенство, в ином случае путь наверх был бы заказан. И Распутин в этот период смиренно посещал церковь. Очень точно его первичный мотив уловил Валентин Пикуль. «Не вера, а страх двигал Распутина в официальные храмы». Должна была оформиться связь с официальной властью, иначе Распутин оказался бы слишком уязвимым для этой власти. Тут Распутину нельзя было обойтись без авантюристов крупного калибра. И пожалуй, не стоит считать чудом, что таковые быстро нашлись: тот же Илиодор, ставший не без помощи Распутина влиятельным епископом Царицына, или Гермоген, получивший епископство в Саратове. Они легко распознали истинную сущность Распутина, прекрасно понимая его побуждения и желания. Но их вполне устраивало восхождение этого проходимца на вершины власти. Оказывая поддержку сибирскому крестьянину, они создавали плацдарм и для себя. Биографы упоминают множество эпизодов взаимодействия Распутина с духовенством, суть которых
сводилась к массовым манипуляциям коллективным сознанием. Так, осенью 1909 года во время посещения Распутиным Царицына епископ Илиодор организовал «старцу» поражающее воображение шоу, во время которого Распутин предстал чуть ли не живым апостолом. Перед развратником и лицедеем склонились тысячи паломников, как перед новоявленным мессией-спасителем, а он упивался невиданной властью и возможностью делать все, что вздумается, не страшась ответственности. Но примечателен еще один штрих, связанный с подобными масштабными зрелищами: Распутин намеренно через подкупленных агентов распространял слухи о совершенных им чудесах, которые должны были дойти до монаршего двора, еще раз подтверждая славу «старца». А «старец», окруженный поклонницами, купался в вине и разврате, тихо смеясь над незадачливостью своих покровителей.
        Позже на почве борьбы за власть Илиодор отречется от Распутина и даже назовет его «дегенеративным божьим человеком». Но в этой истории, как и во многих других, связанных с продвижением Распутина во власть, отражается его стратегия временных связей и союзов. Распутин никогда не задумывался над глубинными побуждениями своих временных соратников, а такие категории, как порядочность и честность, вообще были чужды пониманию человека, который решил добиться власти любыми средствами. Раз кто-то может оказать ему услугу, этого человека надо держаться, по меньшей мере, до того часа, пока их интересы не разойдутся. Это была идеология отношений, основанная на животных инстинктах, терпеливости сидящего в засаде хищника и напряженной готовности нанести ответный удар.
        Наиболее впечатляющим талантом сибирского «старца» оказалась способность глубоко проникать в суть душевных переживаний собеседника, особенно женщин. Как уже говорилось, Распутин развил этот редкий талант еще в те времена, когда в родном селе создал из украшенного иконами погреба своеобразную «часовню», где человек впадал в оцепенение и легко поддавался внушению. И досконально изучив психику современниц, познакомившись с их проблемами и способами их преодоления, Распутин выбрал представительниц слабого пола в качестве опоры для продвижения к своей призрачной цели. Более эмоциональные и более подверженные влиянию, в России они были еще и традиционно более религиозными. Чтобы покорить женщин, Распутин подбирал к ним один из двух известных ему ключей: либо воздействие на восприимчивую к религии натуру, либо влияние путем создания сексуальной привязанности. Он научился слушать женщин, давая каждой из них то, чего от него ожидали. Распутин в начале знакомства с любой женщиной пытался проникнуть в ее внутренний мир, узнать детали семейной жизни. И если только он выяснял, что каждый из супругов живет
своей жизнью, то женщина тотчас становилась потенциальной добычей «старца». Свою необразованность и безграмотность он компенсировал развитой с годами наблюдательностью, подкрепленной поистине удивительной способностью учиться. Нахватавшись от разных людей поверхностных представлений о Боге и церкви, он с присущей ему бесцеремонностью вдавался в смелые рассуждения о божественном и святом. Наблюдательность сделала Распутина тонким психологом, с первого взгляда чувствовавшим, на какую именно кнопку необходимо нажать на тайном пульте управления человеческой душой для воздействия на ту или иную личность. Поэтому при воздействии на религиозный рычаг Распутин выступал непререкаемым ментором, представляя себя великим учителем, имевшим доступ к высшим знаниям. Во втором случае, наоборот, он ловко использовал струны межполовых отношений, силой и хитростью завоевывая и завлекая в свои сети десятки и сотни неискушенных жертв.
        Григорий Распутин вовсе не был одержим идеей изменения миропорядка или создания собственного религиозного учения. Его внутренний мир был слишком примитивен и прост для этого, а устремления касались преимущественно реализации мелких корыстных интересов, чему способствовал весь этот психосексуальный и религиозный маскарад. Приближение к первой даме государства, осуществление воздействия на нее и сохранение такого положения вещей как можно дольше - вот скромный перечень амбиций сибирского «старца». Даже те, кто по долгу службы занимался отслеживанием каждого шага Распутина, признавали, что у него «никаких идейных побуждений не существовало» и руководствовался он лишь плотоядными импульсами. Но в то же время люди, близко знавшие его, отмечали, что это «человек, способный на все». В нем видели демона, коварного и враждебного всему миру, готового на чудовищные деяния, обладающего неистовой и всесокрушающей решительностью. По сути своей Распутин, как и большинство деструктивных личностей, был трусливым, что не раз демонстрировал. Но, словно компенсируя эту слабость, он говорил решительно и
безапелляционно, а с окружающими обращался бесцеремонно, радуясь, если удавалось вызвать страх и благоговение. Он был едва ли не единственным мужчиной, осмеливавшимся обращаться к царице на «ты», но и это было проявлением глубинного страха потерять привязанность могущественной особы. Он воздействовал на первую женщину империи преимущественно через ее детей, с которыми заигрывал, вел ненавязчивую переписку в формате «учитель - ученик», а самой же «маме», несчастной невротичке с глубокими религиозными убеждениями, давал определенное утешение, повторяя едва ли не каждый раз, что пока он покровительствует царской семье, с ней ничего не случится.
        След «старца»
        Небезынтересно, что с самого начала своего пребывания в столице Распутин не скрывал, что его целью является знакомство «с царями». Думал ли он в то время о влиянии на политику и кадровые решения в государстве? Скорее всего, это его абсолютно не волновало. Несший по жизни мрачный комплекс отвержения, порицания и неприятия своим собственным социумом, он стремился доказать свою состоятельность и заставить людей в родном селе признать свои достижения. Примитивное мышление Распутина, несмотря на жизнь в светских салонах, не расширилось дальше села Покровского. Именно туда он привозил «свою знаменитость», бахвалясь знакомством с царской семьей и кичась добытым богатством. Именно в селе Покровском, для доказательства своего величия, он выстроил новый дом для себя и церковь для односельчан. Психика «старца», по-прежнему уязвленная и болезненно требующая признания, была гораздо чувствительнее к оценкам жителей Покровского, чем к мнениям российских министров и иностранных послов. Говоря вычурным языком в салонах, он в столице при встрече с простыми крестьянами оперировал привычными мужицкими категориями, и
уважение деревенских мужиков имело для всесильного Григория Распутина далеко не последнее значение. Поэтому дружба с царской семьей на первых порах рассматривалась Распутиным лишь как одно из главных доказательств успеха. И только много позже, вступив в борьбу с такими влиятельными особами, как Петр Столыпин, Распутин ощутил иную, ранее неведомую силу, которую принесло знакомство с монархами.
        Итак, в чем же состояли устремления Григория Распутина? Первичная мотивация, несомненно, связана с компенсацией ущербности и преодолением инерции юношеской фрустрации, связанной с социальным отторжением. Жажда признания, словно ураганный ветер, который несет сорванный лист, гнала его в монастыри и святые места, к отшельникам и прорицателям, взвалившим на себя сакральную ношу преобразователей мира. Это же неутоленное ощущение вкупе с рано приобретенной изворотливостью и даром гипнотического воздействия не позволило Распутину стать на путь официальных последователей Христа. Его воля и неотступное желание возвеличить свое имя толкали на создание собственного учения. Примитивное и упрощенное, оно, тем не менее, в условиях существования бесчисленного множества людей с проблемной психикой, разуверившихся в медицине и подверженных воздействию мистики и всего непостижимого, имело неимоверный, непредсказуемый успех. Главной исторической предпосылкой странного восхождения необразованного и нечесаного выскочки на вершины власти России стали личная психологическая уязвимость императрицы и душевная мягкость
императора, подкрепленные непреодолимыми проблемами. Искусство же пришельца из Сибири заключалось в том, чтобы заставить поверить монаршую семью в свои способности целителя и религиозного деятеля. А ведь, как отмечают историки, Григорий Распутин был единственным мужиком, простым крестьянином и лицом, не имевшим духовного сана, который за двухсотпятидесятилетнюю историю империи был вхож в царскую семью и принимался царским двором. Эта ситуация лишь подчеркивает особенность человеческого фактора, наличие психологической состыковки достаточно сильного психотипа Распутина со слабой в психологическом отношении и склонной к внушениям монаршей четой. Со временем психика царицы оказалось в полной зависимости от Распутина. А когда в начале войны с Германией «старца» удалили от двора, царица вскоре вынудила Николая II вновь вытащить того из захолустной деревни. Монарх в связи с этим сокрушался: «Если б вы видели истерические припадки императрицы, то захотели бы лучше иметь трех Распутиных, чем еще раз пережить такие припадки». Власть крестьянина над царицей была безграничной, и это положение давало ему все, к
чему он стремился: деньги, признание и праздную, полную чувственных удовольствий жизнь.
        Стараясь объективно оценить личность Григория Распутина, нельзя не обратить внимания на такую сильную черту, как способность и готовность непрерывно действовать. Будучи ленивым повесой и решительно отказавшись от навязываемой судьбы крестьянина, он начал с поисков альтернативного пути. Этот путь во многом нерационален и отдает скверным душком, но нельзя не признать, что влияния в российском обществе Распутин достиг не вследствие небесной метки, о которой он твердил всю жизнь, а благодаря целенаправленному движению в избранном направлении. Определив религию полем своей деятельности, Распутин сумел выделиться из среды многих тысяч бродячих проповедников. Потом, убедив служить себе немалое число влиятельных в обществе людей, он сумел перебраться в столицу империи. Затем, особо не помышляя о завоевании сердец монаршей семьи, он вызвал их доверие. Распутин, который рассматривал как венец успеха всего лишь определенное социальное положение в столице, неожиданно оказался в роли кота, который ведет себя со всей животной непосредственностью, но мурлыканием успокаивает расшатанные нервы хозяев. Однако со
временем положение Распутина изменилось - он стал серым кардиналом, способным возбудить у российской знати чувства трепетного страха. Неуютное положение этих богатых и уязвимых людей усиливалось осознанием того, что против них в любой момент может быть применено то могущество, достижению которого они так ненавязчиво и неосмотрительно поспособствовали. Арон Симанович, взявшийся исполнять роль секретаря «старца», небезосновательно отмечал угодничество и смирение влиятельных в обществе мужчин, которые предпочитали помалкивать, когда Распутин расточал дерзости, в том числе и в отношении их жен. «Почти никто не осмеливался высказывать свое возмущение, так как все боялись Распутина». Вот к чему стремилась жаждущая признания ненасытная натура крестьянина. Он хотел повелевать и внушать страх мужчинам, символически распространяя свою духовную власть на все пространство, а психосексуальную власть - на всех женщин. Но, несмотря на обретенное сенсационное влияние в обществе, деструктивное мышление Григория заводило его в извечный тупик. Ибо поиски и достижение все новых форм власти, даже вспышки инсценированного
обожания масс лишь временно компенсировали болевые точки личности, избавиться от которых он был не в состоянии. Крестьянское происхождение, необразованность и противоречивость исповедуемых истин всякий раз напоминали о себе, когда «старец» задумывался о будущем. Будущего у него не было, а его странное религиозно-сексуальное влияние могло тотчас закончиться, как только изменится отношение к нему монаршей особы… Горечь осознания отсутствия перспективы гнала его дальше и дальше, к новым разрушениям, навстречу своей гибели. Любопытным штрихом к пониманию внутренних противоречий является его попытка дать образование своим дочерям в столице. Сына же он даже не пытался вытащить из деревни, понимая не только свою временность, но и его уязвимость в столице. Но о сыне, как и о дочерях, он заботился лишь на бытовом уровне. Например, благодаря одной влиятельной особе сделал все, чтобы тот не попал на фронт. Распутин сам страшился реальных опасностей и старался ограждать от них близких, но на большее его не хватало. Он определенно был лишен способности любить, не способен был даже понять, каким образом можно
повлиять на судьбу своих детей. Да и, скорее всего, ему, так настойчиво прожигавшему свою жизнь, было не до семьи и не до детей.
        Последовательная и непрерывная мифологизация образа Григория Распутина опиралась преимущественно на эмоциональное восприятие его женской половиной общества. Конечно, мужчины с неустойчивой психикой также попадались в сети этого ловкача, виртуозно жонглировавшего религиозными догмами, навыками народного целителя и умением устранять очаги тревожности и сексуальных запретов. Но при помощи женщин он мог эффективно бороться с сильными мужчинами, находящимися у власти и отчетливо осознающими роль сибирского «старца». Врагов у Распутина хватало. В первую очередь, официальная православная церковь, против которой он действовал, демонстрируя свою способность реального гипнотического воздействия на людей, твердя, что это свидетельство «снисхождения милости Божьей на простых людей», которая покидает «недостойных священников». Но гораздо сложнее «старцу» было бороться с полицией, которая с некоторых пор отслеживала каждый его шаг, уведомляя высоких покровителей о несусветных и непрекращающихся пьяных оргиях Распутина, во время которых он нередко срывал с себя маску и болтал все что вздумается о любви и
религиозных воззрениях своих приверженцев. Проницательный и суровый Столыпин в первые годы возвышения Распутина настоял на его высылке в родное Покровское. Там уже местные власти организовали следствие, впрочем закончившееся ничем. Почитатели, и особенно почитательницы, хранили тайны близких отношений со «старцем», до умопомрачения твердя о его духовности и аскетизме. Сексуальную распущенность замалчивали и прощали, ибо многим почитательницам она даже импонировала, а некоторые даже впадали в сексуальную зависимость от необычной притягательности здорового и незатейливого самца.
        Нельзя отрицать, что при всей своей угловатости, необразованности и нелепости Григорий Распутин порой демонстрировал удивительный диапазон образов, в которые он был способен перевоплощаться. То он представал святым, снизошедшим для спасения томящихся душ, то знахарем, то гипнотизером, то ночным гулякой, а то самонадеянным искателем новых сексуальных приключений. Бесспорно, что развитая в детстве впечатлительность дала в руки этому человеку тайное психотропное оружие в виде умения понять чужие проблемы и решительно вмешаться, чтобы их преодолеть. Один из современных исследователей феномена Распутина Игорь Князькин отмечает: «Если проблема была простой и материальной, Григорий оказывал протекцию. Если трудности носили психологический характер, Григорий выступал в роли психоаналитика, помогая человеку избавиться от мучивших его фантомов. Наконец, если беда превышала все мыслимые человеческие силы (как в случае с болезнью цесаревича), он давал людям утешение, и они с благодарностью принимали его».
        Но также нельзя не отметить, что истинное «лицо» Распутина обнажилось после покушения на него в 1914 году.
        Как свидетельствовали люди из окружения «старца», ему стало сложно даже сконцентрироваться на молитве, а впечатляющая ранее набожность и «одухотворенность» вообще исчезли. Но есть и другое, кроме физического недуга, объяснение этому явлению. У него уже было необходимое положение в обществе, имидж «чудотворца», а столкновение с опасностью и реальной угрозой жизни подействовало на него отрезвляюще, как разряд электрического тока. Раз решение текущих задач и так обеспечивается, зачем ломать комедию и распылять усилия. Теперь надо старательно выполнять свои обязанности лишь перед главной покровительницей, а остальные пусть довольствуются общением с образом. Кстати, не случайно, что через некоторое время, приблизительно через год после покушения, вышло «произведение» о деятельности Распутина под названием «Мысли и самоанализ некоего старца», выставляющее его чуть ли не святым, на которого снизошло озарение. Неизвестно, самому ли Распутину или тем дельцам, которые пользовались его услугами и намеревались продлить его нахождение во власти, пришла в голову идея обелить образ сибирского пророка и
поддержать миф о нем как о великом человеке. Возможно, под диктовку самого Григория, а может быть другим автором создавался этот не слишком объемный труд с многообещающим названием, в котором излагались взгляды Распутина на религию и собственное божественное предназначение, а также жизненные рекомендации заблудшим овцам.
        Не менее любопытно, что необразованный крестьянин задумал «увековечить» свое пребывание на земле, создавая собственное жизнеописание не без высокого духовного оттенка, в духе житий святых. Он намеревался приобрести все возможные атрибуты могучего духовного лидера, противопоставляющего себя официальной церкви. Эти «труды» позволяли легче внедрять в массы слепленную из религиозных ошметков «новую веру» набирающего политический вес «старца». Он прекрасно понимал, что люди склонны верить в системные учения, потому придавал своим разрозненным знаниям вид некоего систематизированного сборника духовных схем, основанного на его «посвящении» в таинства и приобщении к исключительным знаниям.
        Во многом выдающееся положение Распутина в России опиралось на его способность оказывать гипнотическое воздействие на окружающих. Это в свое время подтверждали и министр внутренних дел А. Хвостов, и директор департамента полиции С. Белецкий, абсолютно вменяемые люди с устойчивой психикой и сильной волей, которые непосредственно сталкивались с Распутиным и организовывали наблюдение за ним. Но, безусловно, своей гипнотической силой Распутин воздействовал прежде всего на людей со слабой психикой и неуравновешенным характером, которых он мгновенно вычислял из массы всех тех, с кем приходилось общаться. Вот почему среди его сторонников оказывалось так много женщин, эмоциональность которых он умел использовать с максимальной для себя выгодой. Но также не вызывает сомнения, что Распутин нередко умел воздействовать на своих жертв сразу в нескольких областях: психоэмоциональной, сексуальной и религиозной. Причем в процессе общения он с математической точностью вычислял приоритетность одного из направлений, которое и становилось вектором главной атаки. Появившись в столице, «чудотворец» проявлял
необыкновенную, порой просто сказочную для деревенского мужика чуткость, объяснить которую можно разве что его цепкостью и желанием выжить в новых условиях и возвыситься. Как мы помним, амбиции обрести власть и влияние захлестнули Распутина еще в сибирский период, когда он воочию убедился, какой бесхитростной и уязвимой является природа любого человека. При первых же атаках на психику общественное положение, высокие звания и блеск мундиров и наград вдруг теряли всякую силу и на первый план выступала обнаженная, ослабленная жизненными перипетиями душа, готовая поддаться его напору. Новый волхв прежде всего искал тех, кто уже потерял веру или был на грани этого. Тогда-то хитроумный «старец» и предлагал им свое утешение, свою веру, служившую заменителем утерянной нити, возвращал желание жить и ощущение прелести жизни, забытые в нескончаемом потоке проблем. Ему нравилось подчинять людей своей воле. И всех, кого он мог подавить, Распутин с дьявольской последовательностью обращал в своих приверженцев. Кому не хватало веры, он одаривал верой и вселял надежду, кто был изможден болезнью, он гипнотическим
воздействием отвлекал, заговаривал и давал передышку, а кому-то из «сестер» хватало и секса - он предлагал полный перечень услуг. И во всем этом круговороте не было ни цели, ни идеи. Вернее, средство превратилось в цель. Он жаждал сказочного влияния и могущества - и достиг этого, но не знал, как применить. Человек без понимания своей роли, без представления, для чего он явился в мир, Распутин свел свою деятельность к одному: пользоваться положением властвующего как можно дольше, жить наслаждениями, прожигая жизнь в бесконечных разгулах и оргиях…
        Распространение его влияния было подчинено совершенно неадекватным задачам, но в этом, в реализации влияния, и состояла игра Распутина. И похоже, она-то и доставляла ему наибольшее удовольствие, ублажая самолюбие и насыщая тщеславие. Он действовал необычайно практично и избирательно. Когда Распутин понял, что императрица склонна к мистике, он тут же безошибочно уловил зацикленность женщины на больном наследнике и начал целенаправленно действовать в этой плоскости, изображая святость перед царской особой. Таким образом Распутин сумел за несколько лет создать надстройку, стоящую над империей. Это было государство в государстве, целями которого стали мошенничество и обогащение за счет политического веса «старца». К примеру, через таких дельцов, как Дмитрий Рубинштейн и Манус, при поддержке Распутина осуществлялись, несмотря на войну, сделки с Германией. И список таких коммерческих операций с вражеской стороной исчисляется десятками. Обогащался сибирский крестьянин и за счет набирающего силу революционного движения. Более того, Распутин позволял себе вмешиваться даже в решения военного характера. Его
цинизм и презрение к окружающему миру приобрели такой размах, что даже многие сторонники «старца» усомнились в пользе контактов Распутина с царской семьей. В то время, когда тысячи солдат гибли под пулями и в штыковых атаках и еще десятки тысяч гнили в лазаретах, Распутин куражился, обмывая выгодные сделки в дорогих ресторанах. Охранка не раз сообщала об актах эксгибиционизма «божьего человека», который в пьяном угаре смеялся над царицей и вытаскивал на всеобщее обозрение свой половой орган. Эти сцены стоит рассматривать прежде всего как символы достигнутой Распутиным власти и уже во вторую очередь в качестве демонстрации презрения к морали и нравственности. Внутренние побуждения этого «героя» базировались на подсознательном желании непрерывно ощущать влияние тех приторно-сладких раздражителей, которые волновали его ущербную психику с детства. Он стремился лишь к абсолютной вседозволенности.
        Судьба Григория Распутина, как и всех разрушителей мирового масштаба, была предопределена. Но, даже чувствуя окончание срока своего пребывания на Олимпе власти в роли серого кардинала Российской империи и понимая, что это неминуемо будет связано с его физическим уничтожением, Распутин не мог остановиться. «Старец» превратился во внутреннюю угрозу самой империи и власти, и в том числе и потому, что стал инструментом влияния на правительство со стороны отдельных прохиндеев, улаживающих лично с Распутиным свои темные дела, в сути которых он абсолютно не разбирался. Он шел к своей гибели с таким же фатальным усердием, как и поднимался по социальной лестнице. Но прошло долгих шесть лет (активная кампания целенаправленного низвержения «старца» началась еще в 1910 году), прежде чем свершилось то, что не могло не произойти. Ужасное убийство стало последним мазком в коллективном восприятии образа Распутина, в чудовищном мифе о святом распутнике, сельском прорицателе, от предсказаний и решений которого сотрясалась вся необъятная страна. Даже мертвым «старец» казался опасным, и по причине необъяснимого,
овеянного мистикой страха его тело, как останки средневекового колдуна, предали огню - в надежде на то, что будет искоренен на земле русской презренный и внушающий ужас дух «старца». Уже тогда многие задумались о том, как много значит человеческий фактор в истории, если вследствие религиозности и болезненно восприимчивой психики нескольких людей неразумный чудаковатый крестьянин смог оказаться возле штурвала государственного управления могущественной империи.
        Иосиф Сталин (Иосиф Джугашвили)
        Высшее наслаждение - выявить врага, приготовиться, порядком отомстить и затем спокойно спать.
        Слова Иосифа Сталина, сказанные во время неформальной беседы с Каменевым и Дзержинским
        Будьте уверены, что у нас не дрогнет рука.
        Иосиф Сталин в телеграмме Ленину
        (21 декабря 1879 года - 3 марта 1953 года)
        ДИКТАТОР СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ (1929 -1953 ГГ.) И СИМВОЛ ТИРАНИИ
        «Появившиеся после смерти Сталина многочисленные разоблачительные материалы не оставляли никаких сомнений относительно того, что его имя войдет в историю как символ тирании», - написал в начале своего детального исследования феномена Сталина американский историк Роберт Такер.
        Деятельность Сталина была объективно и беспристрастно оценена лишь после его смерти, когда понемногу начала рассеиваться пелена страха и оцепенения, окутавшая едва ли не все пространство планеты Земля, - суровая и не ведающая страха и жалости длань НКВД могла дотянуться практически до любой точки планеты. А в Советском Союзе правда о тиране стала доступной лишь с окончанием советского периода в истории и распадом империи.
        Так с кем же мы имеем дело в лице Иосифа Джугашвили-Сталина? С поразительно целенаправленным человеком, не обладавшим выдающимися талантами, однако прошедшим путь от крестьянских низов до руководителя крупнейшей державы, которой он единолично, как царь, управлял более тридцати лет? С мрачным безумцем, для которого власть и властвование были единственной ценностью и который для укрепления своих позиций создал и активно использовал машину истребления людей? С великим преступником, проводившим в отдельно взятой, отгороженной от всего мира стране геноцид против своего народа? Но кем бы он ни был в коллективном восприятии потомков, речь идет, прежде всего, о появлении в якобы цивилизованном мире гигантского дерева агрессии и насилия, проросшего из маленького упрямого ростка, о смеющемся над миром «злом гении», более опасном, чем смертоносный гриб ядерного взрыва.
        Любопытно, что и через полстолетия после смерти Иосифа Сталина многие откровенно восхищаются его угрюмой фигурой и тихой поступью дьявола, обволакивающего души призрачной пеленой фарса, игрой на костях миллионов, искусительной иллюзией всеобъемлющей власти над миром. И если образы вождей, подобных Сталину, все еще кого-то пленяют и манят, значит, мощная волна деструктивного способна снова и снова сокрушать мир, а человек, создавший космические корабли и проникший внутрь атома, так и не научился усмирять этого, пока еще самого сильного и самого неумолимого зверя…
        При изучении отдельных технологий и ловких тактических шагов этого дьявола от политики наиболее важным для потомков должно стать понимание того, каким образом чума деструктивного, порожденная небольшой группой одержимых, способна привести к безраздельному властвованию над массами и сделать бессильными целые народы.
        Детство: точка преломления
        Иосиф был единственным уцелевшим ребенком из четырех детей в семье Виссариона и Екатерины Джугашвили, что, несомненно, сыграло ключевую роль в становлении характера будущего руководителя Советского государства. Важным штрихом к его появлению на свет явился тот факт, что его молодая мать (когда родился Иосиф, ей было немногим больше двадцати лет) уже успела похоронить троих детей. Это предопределило удивительно трепетное отношение матери к своему Сосо, вечную боязнь потерять его и даже превращение процесса воспитания мальчика в настоящий культ. Благоговейное отношение к отпрыску еще больше усилилось после того, как тот перенес тяжелую оспу. А еще позже, когда мальчику было десять или одиннадцать лет, в толпу людей, в которой находился и он, на полном ходу врезался тяжелый фаэтон. Ошарашенная случившимся, Екатерина едва не сошла с ума от ужаса, боясь потерять и четвертого ребенка: она разразилась дикими воплями, когда в дом доставили не приходящего в сознание Сосо. Но все обошлось, и напоминанием о жутком случае, чуть не ставшем трагедией, Иосифу до конца жизни служил не до конца сгибающийся
локтевой сустав левой руки.
        Эти неординарные эпизоды в начале жизни обозначили четкую материнскую акцентуацию на сыне, причем она была, по всей видимости, сосредоточена лишь на этом. Муж, отъявленный пьяница и дебошир, отношения с которым носили все более формальный характер, давно отошел на второй план. Что касается самого Иосифа, то и странные смерти детей, родившихся в семье до него, и пережитая оспа, и случай с фаэтоном вкупе с фанатичной любовью матери породили в его подсознании подспудную мысль о собственной исключительности. Мальчику казалось, что все это не просто случайности, что он, словно отмеченный Богом, пришел в мир непогрешимым, чтобы совершить нечто удивительное, удающееся далеко не каждому на Земле. Идеализирование себя со временем стало для него нормой (поощряемой матерью), что оказалось предвестником как нетерпимости к любой критике, так и стойкого желания доминировать в любой деятельности, за которую он брался.
        Если с матерью будущего диктатора связывала глубокая привязанность и любовь, то к отцу он испытывал чувства скорее противоположные. Виссарион отличался крайне непримиримым и даже злобным нравом. В то время как Екатерина в упорных попытках поправить сложное материальное положение семьи ночи напролет просиживала за швейной машинкой, ее беспечный муж преспокойно пропивал большую часть заработанных в мастерской денег. А затем нередко избивал и жену, и маленького сына, что вряд ли способствовало появлению у Иосифа чувства уважения и любви к отцу.
        Что же вынес Иосиф Джугашвили из сурового детства, пронизанного нищетой и семейными ссорами, насильственно - садистскими выпадами отца и беззаветной любовью матери? Как ни странно, женской идентификации не произошло, поскольку в силу национальной традиции мать, ободряя сына в любых начинаниях, не позволяла себе чрезмерной, бросающейся в глаза опеки. Последнее было бы недопустимым и вызвало бы насмешки в кругу сверстников Сосо, где он неизменно был лидером и заводилой. Материнская любовь лишь укрепила в нем непримиримость и внутреннюю уверенность в своих силах, в способности достичь любой цели, имеющей ясные очертания. Большей частью это связано с национальным фактором: живя в атмосфере, где царит гордый дух горцев, он рано принял активную жизненную позицию и ярко выраженное стремление к доминированию любыми средствами. Еще одним весомым фактором оказалось настоящее противостояние с отцом, часто поднимавшим руку на него самого и на любимую мать. Эдипов комплекс у Иосифа был обострен до крайности и порой находил выражение в открытой борьбе с отцом, на что очень редко отваживаются мальчики. Однажды
он даже бросил нож в отца, убежал из дому и спрятался у соседей. Однако, как это ни прискорбно, характер Иосифа постепенно впитал ненавистные ему садистские замашки отца, его злобность и взрывоопасность. В этом, несмотря на мучительные угрызения совести, он стал отражением своего родителя.
        И мать, и отец, каждый по-своему, рано заставили его почувствовать себя мужчиной, причем уверенным в себе и идеализировавшим себя. С одной стороны, он ощущал себя другом и защитником матери, пользовался ее абсолютным доверием и жил ее установками на успех. С другой - он выиграл символическое сражение с отцом, который неожиданно умер от ножевого ранения, полученного в пьяной драке. Хотя отец умер, когда Иосифу было лишь одиннадцать лет, говорят, он не испытывал никакого чувства скорби или сожаления. Родной отец, с которым он вел борьбу за мать, ушел со сцены, канул в небытие, то есть в восприятии мальчика проиграл. Это еще больше укрепило его уверенность в своей силе и несокрушимости; втайне он гордился, что отныне становится единственным мужчиной и хозяином в семье. Но, возненавидев отца, Иосиф усвоил именно его мужские принципы - суровую бескомпромиссность и грубость в борьбе. К ним прибавилось еще и устойчивое желание мстить, взращенное в период бессильной ярости от отцовских побоев, когда он был не в состоянии противостоять силе взрослого мужчины. Иосиф надолго запомнил согревшее его тайное
ощущение удовлетворения, посетившее его со смертью буйного родителя, словно это не случай, а он сам отомстил за мать. Впрочем, жажда мести также была свойственна и Виссариону Джугашвили, осетину по национальности, несшему в крови скрытую страсть к вендеттам. Иосиф Иремашвили, школьный приятель Сталина, который в 1932 году выпустил книгу о «вожде народов» и трагедии Грузии, писал, что уже в детские годы его высшей радостью было «одержать победу и внушить страх».
        Есть еще один любопытный нюанс, имеющий отношение к детским годам Сталина. Дочь Сталина Светлана рассказывала, что мать, бывало, сама колотила сына за проступки. Такие взаимоотношения в семье, где и мать, и отец достигали результата путем причинения физической боли, породили акцентуацию Иосифа на грубых насильственных актах по отношению к соперникам и конкурентам, а возможно, и тайные желания пыток, в которых мучения других символизировали бы безграничную власть истязателя. Постоянная жажда испытывать завораживающее чувство власти над другими стала с некоторых пор корректировать поведение Иосифа. Детство дало ему несколько мощных раздражителей в виде стремления к чужой боли, желания мстить за любой акт несогласия и критики. Хуже всего, что эти раздражители были впущены в его подсознание на фоне вытеснения любви; хотя ему и окружающим казалось, что мать является бесспорным объектом любви Иосифа, на самом деле, рано развившиеся эгоцентризм и нарциссизм потеснили все, что не касалось его собственной особы. Это множество раз проявлялось в революционные годы и особенно в период диктатуры.
        Неграмотные и бедные родители, происходившие из крепостных крестьян, не могли обеспечить сыну достойного положения в обществе, но даже тут мать продемонстрировала поразительную для забитой крестьянской женщины дальновидность. Прожившая жизнь в тяжелой нужде и в атмосфере пуританских ценностей, она упрямо подталкивала своего Сосо наверх, куда-нибудь подальше от перспективы зарабатывать на жизнь тяжелым трудом. Несмотря на то, что отец-сапожник в приступах безотчетной ярости пророчил сыну такую же безрадостную судьбу мелкого ремесленника, мать совершила беспрецедентный для женщины грузинского патриархального общества поступок - из любви она пошла наперекор суровому главе семейства. Желая, чтобы сын стал священником и принадлежал к наиболее независимой социальной прослойке общества, Екатерина определила Сосо в училище. Хотя Виссарион потом силой возвратил сына назад, желание матери оказалось неодолимым. Через некоторое время Иосиф опять оказался в училище, где он показал себя смышленым и упорным учеником. В значительной степени хорошая учеба маленького Джугашвили явилась результатом беспрестанного
ободрения и поощрения со стороны матери и остро ощущаемого им духа конкуренции.
        Крайне важным, если не одним из ключевых моментов становления Иосифа Джугашвили было приобщение к книгам. Хотя предпочтение на первых порах отдавалось грузинским авторам (а потрясение от книги Александра Казбеги привело даже к появлению псевдонима Коба), вскоре он, как и его товарищи по духовной семинарии в Тифлисе, оценил положительную сторону принудительной русификации. Русский язык дал сознанию Иосифа колоссальный объем пищи для размышления, причем на смену русским авторам и переводам популярных европейских писателей вскоре пришла и запрещенная литература, которая, естественно, пользовалась повышенным спросом у молодежи. Поэтому неудивительно, что на смену Руставели, Гоголю, Чехову, Гюго и Теккерею скоро пришли более чем прогрессивные произведения о французской революции и, наконец, труды Дарвина, Маркса и Ленина.
        Закономерным кажется и эпилог учебы в семинарии. Джугашвили оставил учебное заведение, как только осознал, какие неожиданные перспективы открывает карьера профессионального революционера. Это абсолютно соответствовало его внутреннему миру и потребностям: организация смут, противодействие режиму, борьба до полного уничтожения противника и возвышение в качестве героического и проницательного вожака. Его подкупала свобода действий в организации нападений, его возбуждал кровавый террор, аргументированный необходимостью достижения равноправия сначала для обитателей отдельно взятого города, страны, а потом всей планеты. Это была удивительная идея, которая могла маскировать все - любые стремления, любую агрессию, любую жестокость. Это был масштаб, ради которого стоило рисковать, вгрызаться в глотки врагов и, если надо, уничтожать соратников. Это было такое поле деятельности, где повсюду распространяется власть инстинктов, которые безраздельно властвуют над разумом и диктуют свои законы. И это, ко всему прочему, был колоссальный, красиво аргументированный маневр: внедряясь в мировую сеть расползающегося
марксизма, можно было легко расширить границы своих владений, перейти от маленькой Грузии к большой России. А может быть, выйти на европейский или даже на планетарный уровень влияния. Одно представляется бесспорным: представляя себя героем своего времени, Иосиф Джугашвили мыслил с размахом, масштабно, оперировал исполинскими категориями. Он стремился владеть, причем в своих тщеславных помыслах собирался владеть очень многим, потому твердо решил помалкивать о своих желаниях и планах в среде, где подавляющее большинство было озабочено более насущными задачами.
        Путь к власти. Асимметричная война с конкурентами
        Приход Иосифа Джугашвили в лагерь революционеров стимулировался как суровой неотвратимостью унизительного социального положения, так и сильными психологическими установками на лидерство. Низкий социальный статус на фоне растущих амбиций и внушенной матерью уверенности в своих талантах был в сознании молодого Джугашвили самым мучительным грузом.
        Учеба в духовной семинарии с почти тюремными правилами, жесткими ограничительными рамками, способствовавшими смирению, претила склонной к смуте натуре Сталина. В детстве познавший такие мощные раздражители, как физическая боль, насилие и доминирование в социальное группе, Иосиф Джугашвили уже не мог добровольно отказываться от поиска границ действия этих раздражителей. В семинарии он еще больше, чем в общении с отцом, испытывал чувство ущемленной гордости и самолюбия. Уже в то время его природа противилась уравниванию его с другими человеческими существами, а сама по себе перспектива стать священником противоречила воинственному и настороженному характеру Иосифа. Вообще, семинария стала поводом ко второй после противостояния с отцом сильной фрустрации, на почве которой развилось стремление избавиться от болезненных неуютных ощущений безвыходности и ограниченности в свободе действий.
        Поэтому когда в духовной семинарии он услышал о тайно действующих революционно настроенных кружках молодежи, то тотчас примкнул к ним. Первое время участие в этих замаскированных очагах свободы сводилось к отвержению существующего миропорядка и получению знаний об альтернативном развитии общества. Однако с появлением специальных знаний неуклонно возрастало и желание молодых людей принять участие в изменении мироздания, выделиться и занять новые позиции на социальной лестнице. Лидер по натуре, Иосиф Джугашвили тонко уловил, что эта деятельность в силу своих рисков, постоянной опасности и угроз может позволить ему выдвинуться и занять особое место в революционной иерархии. Растущая тревожность горца, затянутого в смирительную рубашку семинариста, требовала разрядки. Ему, с одной стороны, было необходимо поле для геройства и признания, а с другой - его подсознание, как сверхточный локатор, искало удовлетворения щемящего желания вновь почувствовать силу тех раздражителей, которые он вынес из раннего периода формирования своей идентичности. Засевшие глубоко в памяти, эти противоречивые ощущения тайно
стремились к выходу наружу, возможному лишь в условиях адекватного восприятия поступков общественным мнением. То есть Иосиф Джугашвили не намеревался идти против социальной среды, установленной морали и законов общества. Он не был готов плыть против течения и стать преступником или даже необоснованным нарушителем общественного спокойствия; его определенно сдерживали и путы строгого воспитания. Но скрытое стремление стать героем и добиться за счет своего героизма невиданного уровня свободы, оправдывающей агрессию и насилие, росло в нем с небывалой силой и становилось заметнее всякий раз, когда борьба за новый миропорядок в виде уничтожения угнетателей получала даже негласную общественную поддержку.
        Революционное движение для молодого Джугашвили, его кипящего сознания сыграло роль своеобразного клапана: он нашел в нем и необходимые духовные символы, и революционный дух, и ориентиры на будущее в виде судеб признанных обществом борцов, которыми восхищались и из которых в общественном сознании лепили образы героев. На революционеров равнялись не только семинаристы. Тот же Ладо Кецховели, ранее высланный из Тифлиса за подрывную деятельность, стал путеводной звездой для многих из числа восприимчивой к новым политическим веяниям молодежи. Гибель этого несгибаемого грузина только подняла дух остальных, настроив на волну непримиримой борьбы. Но, борясь, Иосиф Джугашвили искал свое личное счастье. Идея перестройки миропорядка представляла интерес, но лишь в контексте личного возвышения и всеобщего признания, причем гораздо более широкого, чем у борцов типа Ладо Кецховели. Он не желал так легко сложить голову и искал иной путь, который бы привел к первенству в рядах единомышленников. Изворотливый ум Джугашвили уже выдвигал новые схемы возвышения, основанные на утверждении своей позиции лидера силой и
агрессивным напором, направленным на своих же соратников. Ради перспективы возвышения он также не жалел сил и в приобретении марксистских знаний. Когда необходимость борьбы диктовала свои условия, он мог сосредоточиться и впитывать в себя новые знания, ведь это было его оружие в борьбе за первенство среди своих. Действительно, стоит признать высокий уровень организованности молодого человека. Уже через несколько лет после присоединения к революционному течению он овладел завидными знаниями по теории марксизма, детально познакомился с трудами Ленина, Плеханова и ряда других «апостолов революции». Он без раздумий оставил семинарию и активно включался во все революционные проекты, которые сулили признание. Публичная «просветительская» деятельность в среде рабочих, участие в выпуске газеты «Брдзола», постоянные выступления в кружках стали неотъемлемой частью продвижения в вожаки.
        Впрочем, и в это время, и позже Иосифу Джугашвили чего-то не хватало для того, чтобы реально стать признанным всеми лидером. Не исключено, что проблема заключалась в изначальной психологической установке на приобретение пространства силой, на распространенную в среде горцев ставку на физическое и психологическое превосходство и необходимое для этого давление на окружающих. Вполне возможно, что захватнические мотивации, как и более поздние стремления реализовывать свои планы непублично (из-за кулис), усиливались физическими недостатками. Действительно, непригодный к службе в армии из-за негнущегося локтевого сустава, молодой человек ростом не выше 160 см, с изъеденным оспой лицом и пожизненным акцентом, должно быть, чувствовал себя не особо уютно в кругу глубоко увлеченных самообразованием и размышлениями над серьезными проблемами мироздания интеллектуалов. Во всяком случае, гипертрофированная агрессивность Джугашвили проявлялась всегда, а Дж. Кеннан даже не исключает возможности участия молодого революционера «в актах бандитизма и шантажа» на начальном этапе революционного движения. Неизвестно, на
чем основано такое предположение исследователя, однако оно вполне отвечает характеру самого Джугашвили и его подходам к самореализации. Участие в революционном движении так или иначе оказалось для будущего диктатора своеобразным психологическим освобождением от скованности нормами общественной морали, уникальным полигоном для апробирования и отработки механизмов достижения удовлетворения своих тайных желаний. Фактически в восприятии молодого Джугашвили новая деятельность определенно оправдывала насилие, и это подкупало его, создавая ореол привлекательности всего процесса борьбы за справедливость. Ибо собственная правда Иосифа Джугашвили на поверку оказывалась гораздо проще: пресловутая борьба за справедливость рассматривалась им исключительно как борьба за власть. И развитая до невероятных размеров жажда властвования и демонстрации доминирования в силу особенностей представления Джугашвили о морали отнюдь не исключала актов насилия и жестокой агрессии. Забегая вперед, стоит отметить, что лишь явная угроза потерять все в первые годы советской власти заставила Сталина отказаться от актов прямой агрессии
и тщательно упрятать деструктивные порывы в глубину своей звериной натуры. Это случилось, когда он необдуманно позволил себе поощрить насилие со стороны своих ставленников (в частности Орджоникидзе - при решении так называемого грузинского вопроса) и неожиданно наткнулся на недвусмысленный отпор со стороны Ленина. Определенно, Джугашвили не хватало широты мышления, его мозг всегда оказывался скованным рамками слишком однозначных и прямолинейных желаний доминирования. Ему, навязчиво агрессивному и мстительному, недоставало панорамного представления о миропорядке, что отбрасывало его к второстепенной роли последователя, а не вождя. За агрессивностью и мстительностью пряталась глубоко и тщательно скрываемая неуверенность в себе и боязнь несоответствия взваливаемой ноши лидера большевистского движения внутренней ограниченности.
        В какой-то мере Джугашвили сдерживала и необходимость говорить по-русски, а также отсутствие присущего интеллектуальной элите воспитания, основанного на глубоком понимании психосоциальных процессов и причинно-следственных связей. В силу этого у молодого профессионального революционера всегда были могучие соперники из среды колоритной интеллигенции, в его мозгу, как темные тени, витали болезненные навязчивые мысли о том, что многочисленные соратники-конкуренты только и ждут момента, чтобы оттеснить его от лидерства, выдавить с занятых позиций. Эти фобии очень скоро стали мрачными пожизненными спутниками Иосифа Джугашвили: вечный ужас утраты будущего величия из-за соперничества и развитое вследствие этого стремление мстить мнимым обидчикам уязвленного тщеславия.
        Оценивая «кавказский период» революционной деятельности Иосифа Джугашвили, следует подчеркнуть, что он уже тогда начал строить свою тактику не столько на актах против власти и укреплении очагов коммунистического движения, сколько на агрессивных нападках на соратников, ущемлении прав и возможностей отдельных групп революционного движения. Он уже тогда прослыл отъявленным смутьяном, оказался замешанным в сомнительных внутриорганизационных конфликтах и даже обвинялся в клевете на товарищей, а также противодействии избранию рабочих в управленческие структуры. В силу конфликтов с товарищами ему даже пришлось оставить Тифлис и переехать в Батум. Тем не менее, в целом радикальная деятельность Джугашвили позволила ему произвести на участников революционного движения на Кавказе впечатление несгибаемого бойца и вполне обоснованно рассчитывать на позиции одного из лидеров. Он действительно зарекомендовал себя непримиримым и геройски настроенным борцом (согласно энциклопедиям советского периода, до революции 1917 года он восемь раз был арестован, семь раз попадал в ссылку и шесть раз бежал из Сибири).
Впрочем, западные авторы находят этому и другие объяснения. В частности Дж. Кеннан если и не склоняется к этой версии полностью, то все же говорит о веских основаниях полагать, что в период между 1906 и 1912 годами Сталин являлся осведомителем тайной полиции. Среди аргументов исследователь называет заметную лояльность полиции к подрывной работе этого революционера в этот период и, напротив, демонстрацию жесткой позиции после 1912 года (именно в 1913 году он был осужден и сослан в отдаленное место на севере Сибири, где провел долгих четыре года, вплоть до освобождения в результате государственного переворота 1917 года). Но если Джугашвили и содействовал полиции, то вовсе не из-за денег или желания смягчить свою участь. Единственное, что безраздельно владело его помыслами, была власть, и если царские ищейки могли помочь ему продвинуться в рядах революционеров, теоретически он мог бы принять такое рискованное предложение. А вот после 1912 года, когда Сталин неожиданно был избран в Центральный Комитет, контролируемый большевистской партией, связь с полицией, если таковая имела место, становилась ему явно
невыгодной. Таким образом, из этого не до конца проясненного эпизода в биографии будущего тирана можно сделать один вывод: он, бесспорно, был готов жертвовать ради власти и признания всем, его маниакальное стремление к лидерству отметало в сторону не только опасности и риски, но и любые принципы морали и дружбы. Однако эта же ненасытная жажда власти не позволяла ему размениваться по мелочам, амбиций у этого молодого человека было больше, чем у кого бы то ни было. Характерным подтверждением этому может служить опрос Дж. Кеннана среди старых членов партии, оказавшихся на Западе. Хотя большинство из них высказало недоверие к публикуемым документам относительно причастности Джугашвили к сотрудничеству с полицией, все они подтверждали внутреннюю готовность этого человека пожертвовать всем и всеми ради собственных интересов.
        Крайне важным для понимания натуры Сталина является следующее замечание многих исследователей его жизни: будни коммунистического строительства не только не приносили ему никакого успеха, но даже отодвигали на задний план в сравнении с другими партийцами. Впрочем, не только будни. Будущий исполин советского строя был совершенно дезориентирован в период революции. До приезда Ленина он даже настаивал на сотрудничестве с Временным правительством. А во время самого Октябрьского переворота от этого человека не последовало ни одной инициативы, он не совершил ни единого шага, который позволил бы считать его причастным к преобразованиям миропорядка. Сталин был во время ленинской революции лишь скромным наблюдателем за происходящим, изредка выполняющим поручения политических лидеров.
        Иосиф Джугашвили всегда был и ощущал себя слабее тех, кто так же, как и он, претендовал на роль лидера пролетарского движения. Уровень Ленина казался недосягаемым, впрочем, не только для него. Троцкому Сталин заметно уступал в широте взглядов, динамике и диапазоне мышления. Зиновьев, Каменев и особенно Бухарин выигрывали своей интеллигентностью и широтой интеллекта. Свердлов был куда более авторитетным администратором партии. Рыков, занявший формальный пост председателя Совнаркома после смерти Ленина, казался более гибким и динамичным в отношениях с товарищами по партии. Более того, даже партийцы типа Кирова, Фрунзе или Дзержинского порой выглядели привлекательнее в восприятии властной номенклатуры, чем непримиримый грузин. Казалось, сама среда, предполагающая межличностную коммуникацию в своем же социальном окружении, была ему чужда. Но Джугашвили-Сталин в конце концов сумел переиграть всех. И сделал он это благодаря напористости, последовательности и бульдожьей хватке во всем. Затаенная злоба и зловещая молчаливость выжидающего в засаде хищника, а также демонстрация показного спокойствия
позволили этому человеку, фанатично устремленному к власти, победить. Теперь он мог наметить планы окончательного уничтожения своих соперников и начать последовательную многоуровневую и многоплановую борьбу с ними. Его, как смертельную опасность, просмотрели все, кроме Ленина, но последний в то время был уже слишком безнадежно болен, чтобы бороться с надвигающимся злом. Превращение посредственного Иосифа Джугашвили в могучего и непоколебимого вождя Сталина осуществилось благодаря одному из феноменов, присущих деструктивным личностям: в то время, когда претенденты на лидерство совершенствовали свои стратегии, направленные на успех партийной деятельности и достижение реальных результатов в массах, на внутриполитическом поприще и внешней арене, Джугашвили - Сталин вел поиски совсем в ином направлении. Размышления над своей самореализацией всякий раз уводили его мысли к схемам ликвидации конкурентов. А совершенствование своих возможностей и оригинальных инициатив, которые могли бы выделить его как бесспорного лидера, оказывались в этих схемах на втором или даже третьем плане. Хотя было бы неверным
считать, что партийные лидеры Страны Советов всю свою энергию устремляли только на процветание нового государства, именно Сталин привнес в соперничество за роль преемника после смерти Ленина яркую деструктивную составляющую, разросшуюся до масштабов катастрофы для всех проигравших.
        Осознавая свою слабость как оратора, он понимал, что не был способен зажигать пламенными речами аудиторию, и потому не стремился часто выступать перед большими аудиториями. Р. Такер утверждает: «Бурная политическая деятельность в массах в 1917 году не отвечала натуре Сталина, поэтому он ничем особенным не проявил себя как политический руководитель, как яркая личность». Зато Сталин все больше полагался на свои отточенные во времена подполья способности к тайным интригам, он компенсировал недостаток своих организаторских талантов и скованность в публичной деятельности умением ставить ловушки противникам, агрессивностью и вообще старательной подковерной деятельностью против соратников. С момента Октябрьского переворота 1917 года главным оружием Сталина становится соединение внешней агрессии и напористости с тщательно замаскированной системной подрывной работой в руководящих кругах партии. Во всех он видел соперников и конкурентов и потому считал врагами не меньшими, нежели официально провозглашенные новой властью.
        Единственный человек, которого он временно не рассматривал как врага, был Ленин. Однако тут и проявилась главная хитрость Сталина: признавая Ленина как бесспорного вождя и лидера, тихий и сдержанный, но мрачно - решительный Сталин постарался сблизиться с ним и стать надежным товарищем, способным выполнять любые, даже самые деликатные поручения. И, по всей видимости, развитая интуиция и природная изворотливость не подвели Иосифа Джугашвили, потому что Ленину были нужны преданные и проворные люди, которые способны на продвижение самых радикальных проектов, часто без учета норм морали. Ведь и сам Ленин прошел долгий путь острых дискуссий с тем же Троцким, и Ленину для утверждения себя в качестве вождя также необходимы были преданные сторонники. Впрочем, чем ближе Ленин узнавал Сталина, тем меньше человечности вождь пролетариата обнаруживал в своем молодом сподвижнике. Зато Сталин с лихвой компенсировал свои недостатки рвением в выполнении особых поручений и миссий. Сталин решил очень много собственных проблем за счет беспрецедентного сближения с вождем. Находясь на третьих ролях, он сумел максимально
использовать имидж и придать некоторое величие своей неколоритной фигуре.
        Говоря о восхождении Сталина, нельзя не подчеркнуть, что его действия против политических соперников в партии во многом оказались логическим ответом на динамичное движение, а чаще - самовыдвижение в лидеры таких фигур, как Троцкий, Каменев, Свердлов, Зиновьев, Бухарин, и еще целого ряда большевиков из так называемой старой гвардии. Каждый из них также являлся непримиримым борцом за власть внутри власти, каждый был умелым аппаратчиком и обладал недюжинными способностями плести интриги. Но дело вовсе не в том, что менее искусный в публичных делах Иосиф Джугашвили был вынужден затаиться и копить не столько злобу и мрачные планы устранения конкурентов, сколько силы, которые позволили бы ему удержаться на большевистском Олимпе, а в том, что его практически никто (!) не воспринимал как претендента на кресло лидера. Более виртуозные политики считали, что другие представляют для них большую опасность (и угрозу устранения), чем тихий бюрократ Сталин. Большинство из них в своих «звездных» устремлениях недооценили молчаливого Кобу, за что и поплатились впоследствии.
        Оставили истории немало высказываний о Сталине и тогда еще не скованные страхом смерти большевики. Крестинский дал чисто эмоциональную оценку: «Это дрянной человек с желтыми глазами». Подобным образом высказался и другой старый большевик Иван Смирнов, когда после смерти Ленина наиболее проницательные умы увидели в Сталине будущего диктатора: «Но он же посредственность, бесцветное ничтожество». Бухарин, долгое время работавший со Сталиным, оценил его более емко и точно: «Первое качество Сталина - леность. Второе - непримиримая зависть к тем, которые знают или умеют больше, чем он». И если насчет лености можно поспорить (ведь Бухарин не принимал во внимание колоссальную работу Сталина, направленную на уничтожение своих соратников по делу), то во втором он оказался пророком. Есть еще одна примечательная фраза Бухарина, обращенная к уже отлученному от власти Каменеву, которому он предлагал начать запоздалую совместную борьбу против монстра. «Сталин - это Чингисхан, беспринципный интриган, все подчиняющий стремлению сохранить власть, единственной формулой которого является месть ударом ножа в спину».
Но самой важной характеристикой снабдил исследователей Троцкий. «Ленин - гений и новатор, Сталин - наиболее выдающаяся бюрократическая посредственность». Несмотря на субъективизм каждого из этих высказываний (ведь авторы были политическими противниками Сталина), в них вырисовываются четкие контуры деструктивной личности, ориентированной на удовлетворение своих внутренних побуждений компенсационного доминирования, готовой использовать для этой цели все живое, весь мир.
        Действительно, из всех большевистских лидеров лишь Ленин понимал, какую опасность представляет собой Сталин, и готовил к XII съезду партии «бомбу» в виде отстранения Сталина, но здоровье не позволило ему осуществить свой план. Зато именно на этом форуме в 1923 году проявил себя Троцкий, который неожиданно откровенно продемонстрировал, что готовится занять место Ленина после его смерти. Но в качестве целей Троцкий почему-то недальновидно выбрал не Сталина, а Зиновьева и Каменева, что позволило Сталину виртуозно сыграть на стороне последних против Троцкого. Сталин использовал старые подпольные методы борьбы, например, руками преданных помощников распространял антитроцкистскую литературу. Он опубликовал также старые письма Троцкого, в которых тот нелестно отзывался о вожде пролетариата. Удар Сталина оказался на редкость точным и эффективным: если до смерти Ленина и до начала его культа это могло рассматриваться как вполне естественные элементы политической дискуссии (в конце концов, и Ленин не гнушался жесткими словечками в отношении оппонентов), то после 1924 года это выглядело предательством и
кощунством. В итоге, создав мощный блок против Троцкого, этого претендента номер один за каких-то два года раздавили, превратив в политический труп. Длительная подковерная работа Сталина способствовала созданию в восприятии партийцев нового понятия - «троцкизм», которое по своему значению становилось противоположностью «ленинизма». Троцкий не выдержал напора многочисленных и тщательно продуманных атак, подав в отставку с поста наркома обороны. Но пока довольные Зиновьев и Каменев потирали руки, Сталин уже плел паутину для них, параллельно сближаясь с набравшим политический вес Бухариным. Маневрирование Сталина происходило так незаметно и маскировалось таким партийно-политическим пафосом, что неискушенному среднему звену партийцев и чиновников очень сложно было заподозрить Сталина в том, что во главу угла всякий раз были поставлены его личные интересы. Например, для полного уничтожения левой оппозиции во главе с Троцким (к которому примкнули слишком поздно разгадавшие замысел Кобы Каменев и Зиновьев) Сталин использовал шумные партийные дебаты об индустриализации, объединившись в этой борьбе с
Бухариным. Уже в 1926 году Сталину удалось вывести Троцкого, Зиновьева и Каменева из состава Политбюро, а еще через год, во время проведения XV съезда партии, исключить из ее членов (то есть отлучить от управления государством) не только основных игроков во главе с Троцким, но и более 70 наиболее видных представителей оппозиции. Среди прочего, это был суровый урок всем тем, кто шел по пятам за лидером и подумывал, на кого сделать ставку в карьере. И если Сталин всегда слыл опасным и неумолимым, то именно в 1927 году он впервые так явно продемонстрировал собратьям по социалистическому строительству, кто есть кто. Он еще не был властелином, но уже представлял собой грозную силу, которая могла служить объединительным фактором для приобретения новых сторонников.
        Но как только с Троцким было покончено, Сталин с присущей ему предельной осторожностью принялся за подготовку уничтожения Бухарина. Это был последний крепкий орешек, которому подчинялось правительство (в лице его председателя Рыкова), профсоюзы (в лице их руководителя Томского), могучая партийная газета (главным редактором которой оставался сам Бухарин) и, наконец, Московская парторганизация (возглавляемая Углановым). Но этим позиционным преимуществам Сталин традиционно противопоставил беспринципность и радикализм в методах и формах борьбы, которые опирались на притянутые за уши ленинские догмы. В личной борьбе за власть он всегда оперировал такими понятиями, как «раскол» и «предательство дела партии». В стычке с бухаринцами краеугольным камнем стал вопрос «раскулачивания», но на самом деле таким вопросом мог оказаться любой другой, который мог бы развести Сталина и его умеренных соперников по разные стороны баррикад. Оппозиционеры потерпели поражение как раз из-за своей умеренности, рационализма и сосредоточения на самом предмете дискуссии, а не на борьбе. Сталин же, действуя беспощадно и
бескомпромиссно, благодаря своей бульдожьей хватке сумел привлечь громадное число сторонников и выдавить оппозиционеров из всех занимаемых ими управленческих клеточек в партии и государстве. Нет сомнения, что большинство присоединившихся к Сталину сделали это из чистого страха оказаться в числе поверженных: осознавая правоту Бухарина и его сторонников (как раньше правоту Троцкого с левым оппозиционным крылом), они, тем не менее, ощущали животный напор генсека и поддались ему. Так к своему пятидесятилетию, которое было с помпой отмечено партией в декабре 1929 года, Сталин единолично встал у штурвала партии и империи. Именно с этого момента должность генерального секретаря партии стала ключевой. Фанатическое стремление Сталина к власти, подтвержденное угрозой уничтожения несогласных, переформатировало ее управленческую структуру. Отныне глава правительства (должность, которую занимал Ленин) стал марионеткой в руках того, кто добился власти путем поступательного усиления роли партии.
        Ровно через два года после отставки Троцкого, создателя Красной армии и второго человека по реальной роли в Октябрьском перевороте, депортировали в Турцию. Сталин же действовал все активнее. К этому времени историко-биографические потуги Троцкого уже канули в Лету, и ничто не мешало Сталину перекроить историю на свой лад. При помощи примкнувшего к его лагерю «историка» Ярославского Иосиф Джугашвили начал строить книжный монумент великому революционеру Сталину, а еще до того при помощи уже начавшей действовать партийной машины обеспечил переименование города Царицына (где он якобы воевал в 1918 году) в Сталинград. Его ненасытная ущербность должна была подпитываться все новыми формулами усиления собственных позиций, атрибутов приобретенного или даже силой навязанного авторитета.
        Может показаться удивительным, но именно Троцкий «спас» Сталина от неминуемого падения. Во-первых, он в свое время отказался от блока с Лениным «против бюрократии» (так осторожно сформулировал больной Ленин сталинские схемы наступления) и по неясным причинам не принял предложения стать заместителем Председателя Совнаркома, то есть стать формальным преемником Ленина. А во-вторых, он сосредоточился не на тех врагах и из-за этого неожиданно выступил против смещения Сталина с поста генсека (на чем настаивал Ленин), поскольку рассматривал его как временный противовес Зиновьеву, Каменеву и Бухарину. Эта ошибка стоила ему карьеры и жизни, а Сталину позволила возвыситься до чудовищных высот.
        Как указывает уже упоминавшийся Дж. Кеннан, на Сталина все время давило тяжелым грузом «бремя личной незащищенности». Сталин, сам ненавидя весь мир, считал, что к нему этот мир относится так же. Именно это толкало Сталина на совершенно неожиданные для его соратников неадекватные действия. Прошло совсем немного времени с момента приобретения абсолютной власти в государстве, и Сталин встал на открытый путь уничтожения своих былых соратников. Теперь, когда любые его действия неизменно трактовались как благо для государства и защита партии, он был опьянен безнаказанностью. На поверхность начали всплывать те раздражители, которые он до этого прятал от окружающих. Теперь пришло время вспомнить о тех людях, которые когда-то не подчинились ему или чем-то обидели его самолюбие, а также о тех, кто мог затмить его своей оригинальностью, яркостью и способностью генерировать привлекательные и действенные идеи. Ведь он признавал идеи лишь тех людей, которые дарили их ему, склонясь в низком поклоне.
        Но самым губительным и вечно свербящим раздражителем деструктивной натуры Сталина стала его боязнь несоответствия навязанной миру собственной роли и того, что было в действительности. Он содрогнулся от ужаса, что кто-то недостижимый (например, за границей) или его неблагодарные потомки сумеют разглядеть его реальные устремления. Этот жуткий голос изнутри толкал Сталина на все новые преступления, на уничтожение целого поколения, которое с детства не испытывало животного страха перед его именем. Этот подтачивающий сознание червь заставил Сталина пойти на геноцид 1932 -1933 годов, чтобы на деле реализовать свои подходы к национальному вопросу и заставить бояться целые нации и народы. И эта же неизлечимая болезнь оказалась стимулом для формирования совершенной машины репрессий под названием ГУЛАГ, которая, среди прочего, давала Сталину дешевую рабочую силу для создания памятников себе в виде каналов и городов, возведенных на костях заключенных.
        Только в качестве ответной на критику чистки в 1934 -1938 годах он расстрелял 1108 из 1966 делегатов XVII съезда партии. «Я не стремлюсь перечислять все преступления этого человека. Троцкий серьезно обвинял Сталина в том, что он отравил Ленина. Несомненно, он хотел дать Ленину яд. Совершенно ясно, что он или убил сам свою молодую жену в 1932 году, или довел ее до самоубийства в его присутствии. Вероятнее всего, и это подтверждено сейчас, что именно Сталин явился вдохновителем убийства человека номер два в партии - С. М. Кирова - в 1934 году. Сколько высокопоставленных членов самого близкого окружения Сталина, занимая якобы прочное положение, сложили свои головы в результате пагубных акций вождя, мы можем только догадываться. Я называю примерно полдюжины человек, включая писателя Максима Горького, ближайших товарищей по партии Серго Орджоникидзе и А. А. Жданова. Впрочем, смерть последнего вызывает споры. А то, что человек, раскроивший топором череп Троцкому в Мехико в 1940 году, действовал по наущению Сталина, не вызывает никаких сомнений». Этот отрывок из книги Кеннана ярко свидетельствует о
настрое Сталина устранять любые раздражители самым радикальным методом. Духовная слабость человека, назначившего себя лидером партии и крупного государства, диктовала необходимость расправ и репрессий. Иосиф Джугашвили стал одним из руководителей Центрального Комитета за счет непримиримости к врагам и напористости, но свое несомненное слабое место - отсутствие оригинального интеллекта и неординарного мышления лидера - компенсировать ему было нечем, кроме тайных расправ над наиболее перспективными соратниками.
        Многочисленные чистки рядов партии помогали Сталину решать многие задачи одновременно. Во-первых, он устранял конкурентов на лестнице власти. Во-вторых, он ликвидировал всех тех, кто знал человека Иосифа Джугашвили, оставляя в живых лишь тех, кто готов был принимать вождя Сталина. И в-третьих, Сталин путем устрашения и создания империи ужасов воздействовал на инстинкты своих приближенных и всего народа, не оставляя никаких иных моделей поведения, кроме почитания и рабского благоговения.
        И все же почему, став Сталиным, Иосиф Джугашвили повел тайную непримиримую борьбу против своих соратников? Ведь, по логике вещей, он мог бы выдвинуться на первые позиции за счет дальнейших успехов в борьбе с врагами. На первый взгляд, стратегия Сталина выглядит странной и лишенной здравого смысла. Но если вглядеться в структуру личности этого человека, многое станет понятным и совершенно логичным. Внедрившись в ряды большевиков и надев на себя маску борца за идею, воинственный, гордый и мстительный потомок горцев очень быстро ощутил гигантский разрыв между своим узким внутренним миром и широтой взглядов интеллектуалов международного коммунистического движения. Его неспособность к креативному мышлению на фоне их ярких идей давила и унижала его, вызывая все те же ощущения ущербности и углубляя фрустрацию непризнанности. Это гнетущее чувство подкреплялось неспособностью общаться с мировым коммунистическим движением - из-за незнания иностранных языков. Участие Сталина в трех партийных форумах международного масштаба до 1912 года (времени его усиления в рядах партийной верхушки) обнажило его
неспособность к общению с иностранными коллегами и неподготовленность к размаху движения в целом. Он явно почувствовал себя инородным телом, лишенным всяких шансов выдвинуться за счет ярких идей, ораторского искусства и харизматичности. Единственным его преимуществом оказались напористость и непримиримость к врагам, которые блекли на фоне блестящих способностей других лидеров международного движения, настроенных на системную многоплановую борьбу и полную победу. Именно отсутствие желания да и неумение преодолеть свои внутренние барьеры на фоне растущего стремления к власти и неутоленной жажды тщеславия толкали Сталина на путь тайной борьбы с соратниками, развивали желчное желание уничтожать и истреблять лучших из них, оставляя запуганных и преданных товарищей, напрочь лишенных амбиций разделять с ним власть.
        Стратегия аппаратной войны и интриг. Особые свойства сталинской деструктивности
        Вся политическая жизнь Сталина - от его вступления в партию и до самого последнего часа - явилась цепью беспрерывных интриг, продуманных до мельчайших деталей заговоров и нескончаемой мести. Но политическая жизнь была неотделима от другой, частной, жизни, иными словами, Сталин жил исключительно своими навязчивыми иллюзиями, презрев все остальные ценности, не вписывающиеся в жизнь легендарного политического деятеля. Для придания своему образу исключительности, которой на самом деле ему недоставало в жизни, он методично и беспощадно «расчищал площадку» мифической театральной сцены, желая оставаться на ней в полном одиночестве. Для этого диктатор уничтожал всех, кто представлял собой неординарную личность, чья воля казалась ему способной реализовывать идеи, у кого в душе жил дух сопротивления и самоуважения. Сталин боялся даже яркого фона, настолько двойственной и зыбкой была его самоидентификация. Как отмечал Дж. Кеннан, это был человек, одержимый «ненасытным тщеславием и жаждой власти, которые сочетались с острейшим чувством неполноценности и жгучей завистью к интеллектуальным качествам своих
соратников, которыми он не обладал». Но все исследователи феномена Сталина так или иначе признают его уникальные способности к интригам, созданию многоходовых схем и замысловатых механизмов, при которых жертва неминуемо должна была попасть в тщательно подготовленную ловушку. Театрализация актов насилия, использование партийных декораций, обволакивающее окружающих лицемерие были непременными составляющими тактики советского вождя, который с юношеских лет становления в политической борьбе и актах самовыдвижения старался делать ставку на сталкивание своих оппонентов, разжигание нездоровой борьбы и конкуренции между ними, чтобы, воспользовавшись моментом, перейти на более высокую ступень в иерархии руководства. С того времени, как стало известно его имя в революционных кругах Кавказа, он научился исполнять роль серого кардинала, соглядатая, как бы наблюдающего со стороны за происходящим на политической сцене, но имеющего возможность в решающий момент дернуть за нить, странным образом воздействующую на всех игроков.
        Агрессивность и жесткость Сталина оказались его несомненными козырями в борьбе с теми, кто рассчитывал на состязания по правилам нормального человеческого общества. Эти качества не раз выручали Сталина в актах внутрипартийной борьбы на иерархической лестнице власти. С одной стороны, он почти ни с кем не сближался, и за годы с начала политической борьбы и до Октябрьского переворота можно отметить теплые отношения Сталина лишь с семьей Сергея Аллилуева да расчетливое сближение с Лениным. В первом случае он обрел замену собственной семье (и, возможно, уже имел виды на младшую дочь, Надежду), в Ленине чувствовал мощь и способности, которых был лишен сам. К остальным же борцам за изменение миропорядка он относился либо с пренебрежительным высокомерием, либо с ярко выраженным подобострастием. Так, в ссылке в Сибири в поселке Монастырском он в ответ на восторженный прием ссыльных во главе с Яковом Свердловым удивил их своей неприступностью и полным отсутствием желания общаться. Зато несколько позже, посещая семью Льва Каменева, бывшего в то время признанным в партийных кругах авторитетом, Сталин
относился к хозяину с величайшим почтением как к высшему должностному лицу. Через некоторое время, как только у него появилась возможность возвыситься над Каменевым, он организовал с методичной последовательностью и свойственной его пробудившейся звериной натуре беспощадностью ликвидацию бывшего товарища по партии, знавшего и помнившего о слабостях политического ссыльного Кобы. С другой стороны, Сталин свою развитую с детства способность к агрессии и напору использовал всякий раз, как только его позиции становились шаткими. Возвратившись из ссылки, бывший член Центрального Комитета партии обнаружил, что его вытесняют с занятых позиций. Он тут же, действуя совместно с тем же Каменевым, благодаря напору и нападкам на партийцев фактически захватил управление редакцией газеты «Правда», чем обеспечил себе высокий уровень влияния уже до приезда в российскую столицу Ленина.
        Любопытно, но Сталин почти на всех этапах захвата власти партией и в управлении государством проявил себя никчемным менеджером и бездарным организатором. Пожалуй, ни одно дело, за которое он брался лично, не увенчалось успехом. Он прозевал революцию и долго не мог приклеить свое имя к этому знаменательному для партии событию, он провалил работу на Царицынском фронте, он напрочь загубил порученный ему Лениным Рабкрин, затем прошел через цепь гигантских провалов на внутриполитическом поприще социалистического строительства. Первый пятилетний план привел СССР к глубокому и продолжительному кризису, спасение от которого Сталин усматривал в импорте европейских средств производства. Позже ему пришлось методом жестокого кровопускания собственному народу внедрять в массовое сознание мысль, что проблемы индустриализации вызваны активной подрывной работой и шпионажем западных государств. Множество пропагандистских судилищ стало вынужденной кровавой декорацией к сталинской индустриализации.
        Самым же потрясающим, гигантским по размаху оказался просчет Сталина в его ставке на дружбу с Германией. Осознав, какую ошибку он совершил и в какую катастрофу вверг страну, мнимый лидер всех времен и народов впал в тяжелую депрессию. Лишь через три часа после сообщения о нападении Германии Сталин сумел дать команду обороняться. А выступить лично перед народом смог только через 10 дней после начала войны. Р. Такер выдвинул уникальную гипотезу, которая, по всей видимости, является верной. Он утверждал, что Сталин прятался за дружбу с Германией, ибо не верил, что обескровленный им и истощенный Советский Союз выстоит в борьбе с агрессором. Неумолимый и беспощадный захватчик боялся большей силы, чем представлял он сам. Косвенным подтверждением гипотезы знаменитого исследователя является то, в каком отчаянии и удрученном состоянии был Сталин после того, как узнал о стремительном захвате Франции.
        Но террор с его показательными процессами продемонстрировал и нечто другое: отсутствие какой-либо ответственности за чудовищное истребление миллионов невинных людей. Новым приятным открытием советского лидера оказалось то, что он сумел вызвать всеобщий панический страх своей деятельностью. Сталин не преминул воспользоваться страшным оружием, испытывая, вероятно, от массового садизма едва ли не физическое наслаждение. Когда он порой лично указывал, каким образом организовывать пытки, то как будто мстил окружавшим его людям за унижения детских лет и за пренебрежительное отношение к себе во время борьбы за власть. Стоит вспомнить, что Сталин оказался первым, кто после прихода к власти партии большевиков приказал пытать политических заключенных. Именно с этого момента он позволил себе открыто наслаждаться людской болью, заменив садистскими устремлениями присущую человеку жажду любить и творить. Его деструктивное, как гигантский солитер, выползло на свет божий и показалось миру.
        Особое удовольствие диктатору доставляло наблюдение за внешними изменениями и внутренней психологической борьбой своего ближайшего окружения. Как указывает Виктор Шейнов, он устраивал высшим функционерам партии чудовищные испытания на верность делу и преданность ему лично, арестовывая их близких и творя по отношению к ним произвол. К примеру, в лагерь была
        отправлена жена Молотова, а жену Калинина пытали, чтобы «выбить» компрометирующие мужа показания. Таких случаев бесчисленное множество, и ключевым моментом в их понимании является то, что Сталин явно наслаждался унижением людей. Впрочем, что касается Полины Молотовой, то она была последней, кто имел доверительный разговор с женой Сталина Надеждой перед ее самоубийством (или убийством), а Сталин хорошо знал, что взрывная и почти неконтролируемая эмоциональность женщин может сильно ему навредить. Вообще, он, по всей видимости, считал женщин менее управляемыми и менее подвластными его дьявольской методике «сладкой мести», потому избегал общения с ними, а тех, кто знал хоть что-то о его темной стороне, предпочитал либо держать подальше, либо просто уничтожал. Кроме, конечно, тех сладострастных случаев, когда женщина служила объектом воздействия на конкурентов-мужчин. Так, он впервые не удержался и позволил себе насладиться давлением на больного Ленина с помощью грубого оскорбления Крупской. Но тогда ему еще приходилось лавировать между другими лидерами партии, а вот после смерти своей жены и особенно
после убийства Кирова Сталин уже совершенно безбоязненно предался своей страсти всепоглощающего доминирования над людьми и пространством. В этом проявилось ужасающее деструктивное начало деформированной личности Джугашвили, последовательно лепившего из себя великого революционера и государственного деятеля Сталина. Диктатор, на самом деле ощущавший неуверенность в себе, нуждался, как больной диабетом в инсулине, в постоянных подтверждениях своего величия. Болезненная неуверенность проявлялась даже в таких мелочах, как ношение обуви на высокой платформе (чтобы казаться выше ростом) или стремление стать на ступеньку выше в групповом фото. Так или иначе, Сталина постоянно жгла мысль, что мантия великого человека, которую он вознамерился на себя надеть, слишком велика для него.
        Впрочем, сознательное уничтожение себе подобных не всегда являлось для Сталина самоцелью. Террор был тесно связан с его психологическими комплексами и внутренней дисгармонией. Диктатор действовал так, словно боялся, что вот-вот на политическом горизонте снова возникнут яркие личности, могучие фигуры, которые сумеют заслонить его. Когда с Троцкими, Кировыми и Горькими было покончено, иррациональная логика советского властителя потребовала принятия любых мер для того, чтобы на советском небосклоне больше не вспыхивали звезды такой величины. Характерно, что еще раньше, с момента обретения полной власти в 1929 году, не только таких потенциальных лидеров, но людей, попытавшихся критиковать или открыто выражать несогласия с его линией, Сталин расценивал как предателей и зачислял в черный список, обрекая в будущем на физическое уничтожение. Конечно, не как личных врагов, а как врагов государства. И он играл на упреждение, отправляя в лагеря, застенки тюрем и просто под пули советской инквизиции тысячи, десятки тысяч людей. По прямым приказам и негласным распоряжениям Сталина народ строем шагал навстречу
смерти. Сталин умело создал атмосферу всеобщей напряженности и никогда не покидающего граждан СССР страха. И он вполне мог гордиться собой, потому что похвалы и дифирамбы властелину империи пели из жуткого страха, диктуемого инстинктом самосохранения.
        И крайне важными в этом контексте являются описания жизни партийного лидера в 1920-е годы. Хотя уже в это время Сталин начал открыто проявлять подозрительность и непримиримость к соратникам, многие оценивали его как вполне терпимого и вменяемого. Это может свидетельствовать лишь о том, что в 20-х годах Сталин еще не достиг абсолюта во власти и опасался демонстрировать свои истинные душевные свойства. Еще не подошло время для пробуждения бесов, и он усыплял бдительность окружающих как достаточно напряженной административной работой, так и тщательной маскировкой своих внутренних побуждений. До тех пор пока почва для открытого проявления деструктивных порывов не была основательно подготовлена, Сталин действовал как настоящий хамелеон: он жил «по - ленински», непритязательно и замаскированно, делая вид, что его беспокоят исключительно партийные дела. Сталин был очень терпеливым, он долго искал людей, способных развить культ его личности в широких массах. И одним из таких людей оказался Лаврентий Берия, которого в награду за свое обожествление Сталин наделил фантастической властью. Утверждение
собственного величия было для Сталина всем, ради этого он отодвинул на второй план семью и всех тех, кто искренне желал оставаться его друзьями. Сталин принимал лесть как подарок и даже намекал своим подопечным, чего он от них ожидает в области сотворения мифа о великом государственном деятеле. Воспевателем Сталина номер два стал Лазарь Каганович, особенно проявивший себя после запомнившегося всем безапелляционного заявления о том, что пора менять лозунг «Да здравствует Ленин!» на лозунг «Да здравствует Сталин!».
        Несмотря на то, что медики однозначно ставят Сталину безрадостные диагнозы: от прогрессирующих шизоидных черт и приступов паранойяльного психоза (Личко) до прогрессирующей паранойи с определенно выраженной манией преследования (Бехтерев) - величайший вождь всех времен и народов в своей борьбе против мира продемонстрировал редкую последовательность. Сначала он уничтожил старых большевиков, знавших революционера Кобу, порой незадачливого и недалекого, затем он сменил руководство карательного органа - НКВД, убрав оттуда чекистов из старой большевистской гвардии, а заодно и сумев замести следы предыдущих преступлений. Наконец, чтобы обезопасить себя от возможного военного переворота, он истребил всех военачальников, кроме нескольких преданных ему лично командиров, чьи организаторские способности вызывают большие сомнения. Это были люди типа Ворошилова и Буденного, которые ничем не проявили себя как военные специалисты, кроме готовности кричать «ура» во время атаки. Сталину было выгодно окружить себя верными посредственностями - на их фоне его личность в восприятии окружающего мира современников
приобретала ореол особой значимости.
        Еще одной плоскостью проявления деструктивного в личности Сталина стало его отношение к собственной семье. Несомненно, семья была тем необходимым довеском, который служил фоном для идеального борца за счастье рабочего класса. Кроме того, почтительное и почти благоговейное отношение к Сталину Надежды Аллилуевой, девушки из семьи профессионального революционера, которая была моложе его на тринадцать лет, первоначально и служило той необходимой энергетической подпиткой болезненному самолюбию, требовавшему постоянного подтверждения величия. Но, лишенный способности любить и развивающий в себе лишь жажду поглощения, Сталин со временем начал демонстрировать откровенную враждебность и вопиющую грубость к близким. Сына от первого брака Якова он просто игнорировал, чем чуть не довел до самоубийства (попытка Якова застрелиться имела место), к детям от второго брака практически не проявлял интереса. Жену он довел до самоубийства, чем окончательно подтвердил, что в семье не нуждается. Он даже не появился на ее похоронах и ни разу не навестил ее могилу. Знаковым моментом является тот факт, что время расправы с
женой совпадает со временем начала активного действия культа личности. То есть Сталин отыскал иное, более действенное и более масштабное подтверждение своего величия, чем могла дать семья. А развитая с годами асексуальность, возникшая, по всей видимости, в силу направленности энергии на достижение власти, а также неспособность учитывать чьи-либо потребности, интересы и желания привели к вытеснению семьи как таковой из сознания как фактора, который мешает продвижению его главной идеи-фантома - властвования над миром. Это подтверждается и некоторыми оценками медиков. Например, руководитель отделения Московского научно-исследовательского института психиатрии профессор Гофман при изучении личностных характеристик тирана особенно акцентировал внимание на его холодности к детям и внукам, а также на отсутствии привязанности к кому бы то ни было.
        И все же Сталин демонстрировал удивительную способность обучаться. И не только из книг, которые с юношеского возраста он постоянно читал и анализировал. Он очень тонко чувствовал, что это может дать существенное прибавление к его политическому весу. Например, уловив могучую энергию Ленина и познакомившись с ленинской «Искрой» во время своего «кавказского периода», он постарался полностью контролировать подобное издание на Кавказе. В результате уже через несколько лет Сталин, тогда еще Коба, добился, чтобы его называли «кавказским Лениным». Позже он постарался, чтобы его новый псевдоним был как можно ближе по звучанию к псевдониму Ульянова.
        Сталин реально проделал колоссальную работу для отождествления своего имени с именем Ленина. А ведь еще в публикациях и репортажах по случаю десятой годовщины революции его имя даже не упоминалось как имя второго - после Ленина - создателя нового миропорядка. Сталин досконально изучил все труды Ленина и мог наизусть оперировать отрывками или теоретическими позициями. Говорят, один из тезисов о рабоче-крестьянском правительстве он с тщательностью архивного педанта доказал тремя десятками ссылок на работы Ленина. Он копировал Ленина во всем, и это, наряду с масштабной пропагандой культа личности Ленина, стало предпосылкой нового восприятия образа Сталина в кругах молодых партийцев, тех, что выдвигались самим Сталиным после уничтожения старых рядов. Он, по всей видимости, испытывал патологическую ненависть к старым большевикам только за то, что они были свидетелями революционных событий и понимали истинную роль Сталина в тех событиях. В целом же ставки на Ленина и маневрирование в политической борьбе внутри партии также можно отнести к исключительным преимуществам сталинской выдержки. Тут
деструктивное, и прежде всего привычка видеть врагов во всех окружающих, помогало ему, в то время как расслабившиеся или рассеявшие внимание неизменно оказывались на позициях аутсайдеров.
        Несмотря на то, что русский не являлся родным его языком, Сталин явно преуспел в оперировании филологическими формулировками, нередко демонстрируя великолепные познания и навыки в суггестии (внушении). И тут он также очень многое почерпнул в ходе пристального наблюдения за Лениным и непрекращающихся попыток походить на этого лидера. Он создал и поддерживал миф о врагах. «Мы окружены врагами. Волки империализма, нас окружающие, не дремлют», - так рисовал Сталин картины всеобъемлющей борьбы. Но при этом, недоверчивый и настороженный, вождь старательно избегал контакта с массами, предпочитая общаться с ними через посредников в виде представителей ЦК и Политбюро, которые смертельно боялись его. Сталин предпочитал скрываться за могучими фигурами Ленина, Маркса и Энгельса. Однако, прячась за спинами признанных лидеров, он приказывал развешивать свои портреты на городских площадях и в общественных зданиях, став через несколько лет после захвата единоличной власти полубогом в глазах всего многомиллионного советского населения. Мифологизация образа достигла апогея, когда в каждой школе, в каждом
государственном учреждении вождь неизменно «присутствовал» в виде бюстов, полотен и фотопортретов.
        Сталин бесстыдно и самым хамским образом присваивал себе чужие мысли и идеи, свирепо расправляясь с теми, кто высказывал недовольство. Когда Ленин отошел от дел и большевистская верхушка взялась за написание трудов о теоретических основах марксизма-ленинизма, Сталин весьма преуспел, подбираясь к роли идеолога партии в ходе нескольких последовательных попыток. Наконец в год смерти Ленина он сумел издать небольшую брошюру «Об основах ленинизма», где впервые представил себя в роли главного последователя Ленина. Любопытно, но некоторые исследователи высказывают сомнения в подлинности авторства Сталина, особенно это касается сложных теоретических выкладок, например понятия ленинизма. Тот же Рой Медведев утверждает, что брошюра Сталина стала результатом его тесного сотрудничества с неким Ф. Ксенофонтовым, который годом ранее написал схожую книгу, но сумел издать ее лишь после набирающего политический вес генсека. Существует и переписка между двумя теоретиками ленинизма, в ходе которой Сталин недвусмысленно и очень настоятельно рекомендовал автору не заниматься далее этой тематикой. В 1924 году Сталин
все еще был слишком слаб, чтобы открыто расправляться с неугодными; очередь Ксенофонтова наступила лишь в 1937 году, когда его забили насмерть во время допроса. Этот случай говорит еще и о том, что, как на редкость мстительный человек, он никогда не забывал тех, кого он когда-то посчитал своими врагами. А плагиат был надежным спутником Иосифа Джугашвили-Сталина в течение всей его карьеры. Еще в начале революционного пути, получив от Ленина задание разобраться и написать статью о национальном вопросе, Сталин успешно заимствовал основную мысль у Карла Каутского, придав материалу за счет обрамления своими собственными рассуждениями новую экспрессию. Таких случаев в арсенале Сталина можно насчитать не один десяток. Примечательно, что Ленин перед смертью упрекал Сталина в отсутствии «элементарной человеческой честности». Создатель советского режима добивался признания своих научных достижений благодаря шокирующей беспринципности и беззастенчивому плагиату.
        Стоит также обратить внимание на чрезмерное увлечение Сталина атрибутами так называемого приобретенного, или формального, авторитета. Он прекрасно понимал, что воздействие на массы осуществляется как раз этими символами, которые выступают заменителями его личности. И если свою личность с посредственными качествами он тщательно прятал, то его болезненное тщеславие требовало выпячивать эрзацы, ставшие заменителями реального человека. Он инициировал присвоение себе звания Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза, присвоил себе сначала звание маршала, а затем и генералиссимуса. Любопытно, что даже через много лет после его смерти мало у кого возникали вопросы по поводу того, как человек, который никогда не служил в армии, получил высшие военные звания. Не менее интересным для понимания глубинных проблем личности Сталина является его желание не только реально, но и формально иметь статус полного правителя государства: перед войной с Германией он вдруг стал еще и председателем правительства, а с началом войны - председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим.
Кризис государства и народа он мастерски использовал для основательного укрепления своего статуса, пытаясь привить поклонение имени Сталина даже будущим поколениям. Но стоит ли говорить, что все эти действия, присвоения и искусственная масштабизация образа были вызваны одним-единственным: горьким осознанием своего несоответствия исполняемой роли, требованием вечно гонимого, приглушенного тщеславия получать все новые формальные подтверждения состоятельности личности. Как и все деструктивные личности, в глубине души осознающие неискоренимость собственных психологических проблем, он обожал всякие видимые, материализованные признаки собственного величия, которые, как он полагал, могут надежно прикрыть отсутствие духовного развития. А практическим подтверждением ощущения неполноценности являются факты, указывающие на преклонение Сталина перед авторитетами мирового значения. Он, например, не посмел уничтожить Булгакова и ежился от боязливой мысли, что Горький однажды выскажется о нем нелестно. Всю жизнь во власти он посвятил тому, чтобы приблизиться к лежащему у Кремля Ленину, тайно мечтая о месте рядом с
ним. То ему чудилось, что он на пороге вечности, то он, как мальчик-коллекционер, собирал автографы у признанных политических лидеров других стран.
        Как всякая деструктивная личность, Сталин не ведал иного способа влияния на мир, кроме реального физического воздействия. Известный сталинский вопрос: «Сколько дивизий у Папы Римского?» - говорит о многом, и в частности об отсутствии духовного мерила величия и абсолютном непонимании сути гуманитарного влияния на мир. Человек, не способный к созиданию, он усматривал роль сильного исключительно в физическом могуществе, доминировании над более слабым. Чуждый понимания того, что истинное величие человека может быть выражено лишь в созидательных продуктах раскрепощенного и свободного разума, Джугашвили - Сталин сам загнал себя в узкие рамки лишенной перспектив тупиковой формулы жизни: «подавить и заставить бояться - господствовать». Вглубине души, осознавая эфемерность своих усилий, этот стоящий над страной и моралью человек в течение всей жизни тайно презирал себя - за неспособность стать великим творцом. Это ужасное и мучительное ощущение порождало ненависть ко всему остальному миру, став источником едва ли не самых грандиозных и чудовищных преступлений за всю историю человечества.
        Адольф Гитлер
        Как женщина, которая предпочитает подчиняться сильному мужчине, а не господствовать над слабосильным, так же и массы любят повелителя больше, чем просителя, и внутренне их гораздо больше удовлетворяет доктрина, не допускающая никакого соперника, чем благодеяния либеральной свободы; часто они не знают, что делать с этой свободой, и чувствуют себя покинутыми.
        Адольф Гитлер. «Майн Кампф»
        (20 апреля 1889 года - 30 апреля 1945 года)
        ОСНОВАТЕЛЬ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА, ПРЕСТУПНИК, ДО СИХ ПОР ПРИКОВЫВАЮЩИЙ ВНИМАНИЕ МИЛЛИОНОВ
        Любопытно, но об Адольфе Гитлере написано и снято несоизмеримо больше, чем о любом подлинном творце, о любом действительно великом преобразователе, несущем в мир красоту, любовь и радость. Этот феномен искаженного восприятия действительности массовым сознанием достоин пристального внимания и тщательного исследования, ибо крайне опасным для будущего человечества является восхищение убийцами и разрушителями. Мы не откроем ничего нового, если заметим, что именно страх перед грозной и неведомой силой чьего-то несгибаемого духа, пусть злого и отвратительного, заставляет мир преклоняться пред мрачной и неистребимой волей властвовать и сокрушать. От фигуры Гитлера исходит опасность, и, с одной стороны, люди проникаются беспокойством, думая о возможности появления нового исчадия ада, а с другой - их подкупает ощущение силы, несущей, как ураган, беспощадное истребление всему живому и вызывающей завораживающее ощущение сладкого ужаса. Ведь каждый из живущих знает, что глубоко внутри его естества также упрятаны демоны, дремлющие или глубоко спящие, или скованные, однако одним своим присутствием толкающие к
познанию бездны…
        Хотим мы того или нет, но физически слабый, духовно бедный, психически неполноценный человек, пораженный паранойяльным стремлением к власти, сумел навязать свою демоническую идею миллионам, полностью перекроить карту Европы и создать условия для геополитических изменений планетарного масштаба. Для живущих после этого мрачного исторического феномена крайне важно постичь как истоки этой удушающей для мира мотивации, так и глубинные причины удручающей податливости масс. Есть смысл провести ревизию восприятия, чтобы понять, когда наступает порог готовности покориться сильному лидеру, независимо от того, несет ли он созидание или, искусно маскируясь обещаниями призрачного счастья, таит в себе смерть и хаос. Стоит также рассматривать принципы жизненной стратегии Гитлера, особенности его мышления и взаимодействия с окружающим миром. Ведь хотим мы того или нет, но при объективном рассмотрении создатель Третьего рейха предстает перед беспристрастным взором не только, и не столько мистическим сгустком энергии и воли, упрямо устремленной к смерти, но и сомневающимся и вечно ищущим в себе, пугливом маленьком
человеке, черты гения и бессмертного воителя. И самое главное - он предстает беспрерывно анализирующим события, непрестанно учащимся, постигающим законы развития и плетущим свою гигантскую смертельную паутину, человеком-пауком, который рассматривает себя не только как часть политического процесса, а как главного регулировщика этого процесса. Так стоит ли во всем винить фюрера, ведь это унылое и аморфное человечество в своей беспечной спячке прозевало вызревание нарыва чудовищной силы, прорвавшегося вулканическим потоком крови и скорби.
        Уроки прошлого, даже самые отвратительные и гнусные, должны быть изучены с максимальной тщательностью. Как минимум для того, чтобы не допустить или хотя бы оттянуть появление на горизонте нового лика Сатаны.
        Детство, раскалывающее надвое
        Адольф Гитлер появился на свет в семье мелкого буржуа, в которой жизнь главы семьи служила доказательством возможности изменить социальный статус благодаря настойчивым усилиям, трудолюбию и уважению к долгу. Судьба матери, напротив, оказалась тривиальной демонстрацией примитивной женской роли в провинциальном обществе австрийской глубинки. На двадцать три года моложе своего довольно уважаемого в округе мужа, она сначала прислуживала в доме при жизни его прежней жены. Более того, она состояла в родстве с Алоисом Гитлером и, по всей видимости, была племянницей своего будущего супруга, потому что для заключения брака потребовалось специальное разрешение духовенства. Этот нюанс важен еще и потому, что из шестерых детей этой странной пары выжили лишь двое: Адольф и его младшая сестра. Скорее всего, смерти его троих предшественников, как и смерть младшего брата, довлели над мальчиком уже в детском возрасте, заставляя невольно размышлять над тем, каким образом он один остался в живых и не является ли этот факт каким-то небесным знаком. Уже в детские годы Адольф отдавал должное таинственному Провидению,
которое, как он полагал, было явно на его стороне. Отразилось на формировании характера мальчика и двусмысленное положение его матери, которая, как отмечают биографы Гитлера, так и не сумела стать полноценной хозяйкой дома, ощущая себя то приближенной служанкой строгого таможенного служащего, то родственницей, которую попросили присмотреть за домом. Очень похоже, что это болезненное ощущение неполноценности, усиленное ужасом очередной потери ребенка, стали предвестником тех страхов и фобий, которые предопределили пожизненные истерию и многочисленные комплексы будущего первого нациста в истории, ту ущербность, которую он будет компенсировать в течение всей своей жизни.
        Действительно, само появление Адольфа на свет казалось неким не подвластным анализу чудом. Поэтому, когда незримые и могущественные силы спасли четвертого мальчика, ему неожиданно досталось все то, что предназначалось разделить на четверых. Мать потакала всем желаниям сына, всячески и незаслуженно одобряя его любые действия. Она внушила сыну непоколебимую веру в его исключительность, заодно развив нетерпение к любому промедлению в выполнении его желаний, потому что такие случаи сопровождались припадками ярости и истерии. Хотя на редкость балованный ребенок часто мучил мать своими выходками, его отношения с нею, тем не менее, были полны теплых чувств, потому что непримиримый и признающий во всем мире лишь себя будущий основатель Третьего рейха однажды бросил все и примчался, чтобы попрощаться с умирающей от рака груди матерью. Кажется, ни к кому на свете он не был так привязан, как к этой простой и смиренной женщине. Но с ее смертью в самом Адольфе навсегда умерла едва зародившаяся способность любить. Некоторые исследователи, например Джин Ландрам, отмечают, что он обожал ее до религиозного
фанатизма и постоянно носил с собой ее портрет. Этот портрет стоял на тумбочке перед его кроватью до конца жизни, и его нашли в подземном бункере в Берлине после того, как вождь нацистов покончил с собой. Стоит обратить внимание еще на одну деталь, которую приводит Иоахим Феста: «…Потеряв столько детей, она [мать Гитлера] обратила всю свою заботу на двоих оставшихся, забота же эта обычно проявлялась в материнской слабости и податливости, и сын вскоре научился хорошо этим пользоваться». Исследователь нашел ответ на вопрос о первопричинах зарождения гигантского эгоцентризма и чудовищного себялюбия в маленьком мальчике, который с каждым годом становился все более неуправляемым. Скорее всего, старшие дети Алоиса от первого брака не имели на мальчика никакого влияния, потому что он надолго был огражден заботливой матерью от какого-либо воздействия извне. Юное ненасытное создание поглощало все ее энергию и силу, любовь и ласку. Если для нее, кроме выжившего сына, ничто не имело большего значения - ведь в этом крылось доказательство ее женской состоятельности для супруга, которого она боязливо называла «дядя
Алоис», - то для самого мальчика ее любовь давала возможность ощутить себя маленьким божеством, посланником Неба, для которого открыто и доступно все в этом мире. Похоже, что чувства Клары еще более усилились, когда появившийся вслед за Адольфом мальчик вскоре умер. Выжившей же дочери Пауле при наличии потрясающе непримиримого Адольфа, заслонившего собой все остальное и всех остальных, уже ослабевшая от постоянных родов мать просто не могла дать столько же энергии и любви. Фактически все ее силы, как и вся ее материнская любовь, достались сыну.
        Когда она умерла, Пауле едва минуло десять, тогда как характер восемнадцатилетнего Адольфа уже сформировался. Именно огромная материнская любовь и способствовала появлению у взрослеющего Гитлера удивительно устойчивой и высокой самооценки, которую не смогли сломить и разрушить или даже пошатнуть его многочисленные неудачи. Падая на дно общества, он всякий раз умудрялся с гордо поднятой головой смотреть вверх, отказываясь признавать себя представителем низшего социального слоя.
        Довольно важной представляется информация американского психоаналитика Вальтера Лангера, который по заказу американской разведки осуществлял исследование личности Гитлера. Опираясь на свидетельства информаторов в Германии, он отмечал, что отец Гитлера был очень привязан к первому сыну (которого тоже звали Алоис), рожденному за семь лет до Адольфа, но мачеха всяческими ухищрениями настраивала его против старшего сына, стараясь обратить его внимание исключительно на своего любимого Адольфа. В конце концов, она даже сумела убедить своего мужа не отправлять Алоиса на учебу в техническую школу, а «сэкономить деньги для образования их сына Адольфа». Разумеется, маленький Адольф не мог не ощущать своего исключительного положения в доме и фанатической опеки матери, которые сформировали его непостижимый, поистине дикий эгоизм. Надо сказать, отец явно не влиял на формирование характера своего младшего сына, и стоит ли удивляться, что некогда строгий родитель с закостеневшими от многолетней службы чиновничьими мозгами не сумел повлиять на строптивого мальчика, который «неожиданно» для только что вышедшего на
пенсию почтенного таможенника стал демонстрировать удивительное непослушание и вызывающую несдержанность. С мужской последовательностью и угнетающей окружающих важностью стареющий отставник начал внушать сыну собственные взгляды и нетленные догмы чиновничьей карьеры, однако уже избалованный матерью и привыкший к полной свободе действий Адольф никак не желал соглашаться с отцом. Тут также стоит противопоставить Адольфа сбежавшему из родительского дома Алоису - из-за того, что «не мог больше выносить старика». Алоис - старший просто не сумел ничего сделать со своим младшим сыном, скрывающимся за непробиваемой стеной материнской защиты. Не имея никаких идей относительно своих устремлений и лишенный каких-либо увлечений, Адольф, тем не менее, с маниакальной настойчивостью и непримиримостью выступал наперекор желаниям родителя. И хотя сам Гитлер впоследствии отмечал, что его более чем посредственное обучение в реальном училище являлось результатом противостояния с отцом, на самом деле он таким образом маскировал свою лень и нежелание подчиняться коллективным законам. В то же время из противоречий детства
проистекают причины внутренней борьбы Гитлера за собственную «полноценность». Дебоши изрядно пьющего отца, ссоры и противостояние с матерью, его грубость и ее отчаяние, а также соперничество с другими детьми за материнскую любовь сделали его патологическим невротиком. Но еще из детства, кроме бесчисленных страхов, он вынес впечатляющую изворотливость, которую отточил в скрытом противостоянии с отцом и другими детьми. Еще, чтобы не быть похожим на отца, он решил не иметь дела с алкоголем. Но, несмотря на неприятие своего родителя, молодой Гитлер во многом неосознанно будет копировать именно отца, начиная с критики существующего мира и государственных устоев в затхлых пивных и заканчивая настойчивыми требованиями к окружающим считать себя великим человеком.
        Постепенно послушание само по себе становилось для юноши невыносимым испытанием, а интровертность характера способствовала отсутствию друзей среди сверстников и вообще нежеланию контактировать с кем-либо. Такое положение заметно усиливалось явным непониманием между обществом небольшого городка Линца и приехавшим из деревни Адольфом, а также патологическим неприятием им какой-либо критики, пусть даже за неуспеваемость. А тут еще умер отец, хотя это мало отразилось на поведении Адольфа.
        После этого прошло еще два года попыток Адольфа Гитлера примирить свою нестандартную натуру с учебой в рамках дисциплинированной группы людей, в головы которых методично вдалбливали необходимые для жизни бюргера навыки и знания. Конечно, Гитлер бросил реальное училище, но не потому, что стоял на более высокой ступени развития, а скорее для того, чтобы доказать, что он не будет следовать отцовским путем, который казался ему серым, тусклым и неинтересным. Ему хотелось пестроты и собственной состоятельности, могущества и славы, хотя, кроме амбиций, за душой у юноши ничего не было. Уже в то время Гитлер начинает формироваться как психопатическая личность, демонстрирующая крайнюю несговорчивость, вызов и непримиримость во всем. Его уходу из реального училища предшествовали переэкзаменовки и два оставления на второй год из-за неспособности усвоить учебную программу. Но это отнюдь не следует расценивать как умственную неполноценность; такое отношение к учебе у Гитлера явилось прямым следствием совсем иных причин, из которых наиболее весомыми оказались социальное отторжение, борьба за духовную свободу в
споре с отцом (пусть даже мертвым к тому времени), а также подсознательное провозглашение себя выдающейся личностью, развитие которой тормозит банальное просиживание за партой. Представляется крайне важным, что в связи с уходом из училища Гитлер не чувствовал своей ущербности, а напротив, был искренне исполнен ощущения, что ему наконец удалось вырваться из серости и дать своей личности возможность расти до небесных высот. Этими ощущениями он, несомненно, обязан матери…
        Смерть матери поразила и привела Адольфа в состояние растерянности, но не изменила его мрачных наклонностей и устремлений. Если отец был всегда слишком поглощен собой и гораздо больше заботился о внешнем восприятии своего облика окружающими, нежели о проявлении реальных чувств, то мать напитала его силой своей любви, которая и поддерживала на плаву этого с виду чудаковатого молодого человека. Сиротство, надо полагать, усилило его разрыв с окружающим миром. Но с сиротством он получил и некоторые ресурсы, позволяющие парить определенное время в невесомости. Несмотря на полный провал двух поступлений в художественную школу в Вене, он, величая себя то художником, то писателем, то начинающим архитектором, слонялся по австрийской столице, со странной бессистемной старательностью изучая архитектуру, беспрестанно посещая театры и музеи, бездельничая и все больше погружаясь в мир своих восхитительных фантазий. В них он неизменно был героем, преображающим мир, а тем временем пропасть между реальностью и миром его ощущений все возрастала, и Адольф в глубине души осознавал это, потому что абсолютно исчез из
поля зрения родственников.
        Отказавшись от понятных среднему человеку ориентиров, на которые указывал ему отец, и не найдя новых, Гитлер испытывал смутный стыд, все еще веря в свою исключительность и величие. Со временем, когда иссякло небольшое наследство, Гитлер все больше стал ощущать двойное давление. Снизу его уже поджимал страх скатиться в бездну нищенского существования, а сверху тяжелым прессом давило желание проявить себя, доказать свою состоятельность и получить признание. Он жил в вопиющей дисгармонии, которая наполняла его душу озлобленностью и ненавистью. Оценивая период становления Гитлера, Эрих Фромм дает панорамную картинку деформации личности будущего предводителя нацистов. «В своей жизни Гитлер как бы поднимался по ступенькам неудач: нерадивый учащийся, исключенный из средней школы, провалившийся на экзаменах абитуриент, изгой, отлученный от своего класса, неудавшийся художник - каждое поражение все глубже ранило его нарциссизм, все больше его унижало. И с каждой неудачей он все дальше уходил в мир фантазии. В нем нарастала ненависть, крепло желание мстить, развивалась некрофилия, уходившая корнями,
по-видимому, еще в детские инцестуальные наклонности».
        В значительной степени на формирование характера будущего диктатора повлияло противоречивое отношение к отцу и скрытый конфликт с ним. С одной стороны, он глубоко внутри признавал достижения своего родителя, дослужившегося до должности старшего таможенного чиновника, с другой - жаждал для себя больших масштабов деятельности. Этот разрыв в восприятии отца и себя сквозь призму отцовской деятельности рос по мере того, как сам Адольф убеждался в своей неспособности к систематическим усилиям в какой-то одной области и демонстрировал полную никчемность при получении образования. На фоне отцовской педантичности и последовательности в работе болезненная нервозность молодого Гитлера и его систематические провалы углубили в нем чувство ущербности, а ощущение ущемленного самолюбия стало сопровождать его повсеместно. Именно через отца проявилось отторжение Гитлера своим социальным слоем: принадлежа к прослойке мелких буржуа, он возненавидел свое социальное окружение из-за невозможности соответствовать природе отца как одного из успешных представителей своего класса. Примечательным представляется выбор Вены
как базового места для формирования своих честолюбивых помыслов - тут юный Гитлер в точности скопировал путь своего отца, который в свое время тринадцатилетним юношей отправился в большой город за счастьем. И достиг его, став авторитетным и весьма состоятельным служащим, а не унылым сапожником, ремеслу которого он сначала намеревался учиться. Возможно, поэтому в годы бесцельных блужданий по Вене в поисках осязаемой цели, когда восприятие Гитлера бродило, подобно винной закваске, он носил с собой фотографию отца и испытывал к образу своего родителя смесь подобострастного благоговения и жгучей ненависти. Он тайно преклонялся перед отцом за то, что тот, начав свой путь с нуля, перешел на новый социальный уровень и силой своей преданности работе приобрел значимый статус, который и передал вместе с наследством. Но болезненно тщеславный отпрыск проникся лютой ненавистью к своему настойчивому в работе родителю, потому что отчетливо осознавал, что абсолютно неспособен на подобные систематические усилия. Как и родитель, он жаждал осуществить гигантский скачок, но положение добропорядочного мещанина его никак
не устраивало. Желая достичь гораздо больших высот, чем отец, и не имея для этого ни элементарной усидчивости, ни воли сосредоточиться на какой-нибудь цели, он бесился от ярости и приступов бессильного гнева. Возможно, он уже в первые годы «венского периода» жизни был готов взяться за какую-нибудь идею, но не было цели, не существовало жизненных ориентиров, кроме болезненного желания прославиться и добиться всеобщего признания. За признание он готов был презреть не только заветы отца, но положить на жертвенный алтарь весь мир.
        Есть еще один важный нюанс в тайном соперничестве Гитлера со своим отцом. В самом начале пути взрослеющий Адольф, взирающий на себя как на будущего великого человека, с явным пренебрежением относился к достижениям предка, которые могли быть оценены лишь на бытовом, или обывательском, уровне. Любая чиновничья карьера имела свой потолок и потому отвергалась самонадеянным юношей; ему нужно было нечто, дающее право находиться в стороне и выше той мелкой буржуазии, которую он презирал и которая не принимала его, отвергая за неприспособленность и непрактичность. Однако по мере своего скатывания в чуждую его естеству и ужасающую своим зловонием люмпенскую плоскость, по мере духовного падения и даже деградации в молодом человеке росло негодование и ожесточение из-за того, что он не способен преодолеть притяжение этого земного, мирского бытия. Он все больше жаждал подняться в небеса и убедить всех, что чего-то стоит. Но его не хотели признавать, и ушедший в мир иной отец словно смеялся над ним из преисподней, а регалии умершего оставались едва ли не самым сильным раздражителем для опустошенного честолюбца.
Эта трагическая непризнанность и стала основой огромной деструктивной силы, наполнявшей Гитлера все основательнее, и чем больше становилось противостояние понятных, обычных достижений в обществе с его установленной и отменно функционирующей системой ценностей, тем яснее он понимал, что никогда не добьется в этой иерархии положения своего отца. И он бесповоротно, не оглядываясь, шагал в область деструктивного, туда, где его многочисленные комплексы могли превратиться в добродетели. Отсутствие реальных достижений и признания, к которому он стремился с маниакальной страстью, помноженное на формальные достижения отца, признаваемые в мелкобуржуазной среде, стали самым мощным раздражителем для молодого человека, ищущего счастья в дебрях эпохальных сооружений величественной Вены. Также стоит отметить роль женской идентификации в формирующемся характере Гитлера: глубокая привязанность к матери на фоне отторжения отца сформировала в нем женские, мазохистские наклонности. Последние, в свою очередь, предопределили его спокойное восприятие себя на дне общества, куда его неминуемо вели неспособность и нежелание
сосредоточиться на чем-либо.
        Еще одним мощным импульсом для рождения извращенной психологической установки и мотивированного движения к иррациональной цели является, по убеждению многих исследователей, феномен подавляемой сексуальности. И. Фест прямо говорит о том, что его «расовая теория была пронизана комплексами сексуальной зависти и подспудным антифеминизмом». Другой исследователь отмечает, что он был подвержен странной фобии, постоянному преувеличенному страху перед венерическими заболеваниями.
        На дне. Путь к социальному статусу
        На «венский период» жизни Гитлера приходится пик его фрустрации. Когда иссякло родительское наследство и он уже не мог пребывать в состоянии невесомого дремотного парения над пространством и временем, а падение на дно общества, в беспросветную нищету и тьму с каждым днем стало неотвратимо приближаться, он был вынужден начать действовать. Положение стало угрожающим для самооценки и целостности личности, поэтому с этого момента размытые дилетантские размышления и мечтания о перестройке Вены, сооружении гигантских мостов и создании выдающихся художественных произведений отошли на второй план, освободив место более четким планам в направлении сохранения своего социального статуса. Когда обнищавший и обтрепавшийся Гитлер неожиданно обнаружил себя в ночлежке и, наконец, осознал, что период изысканного мотовства с вальяжным посещением опер отошел в прошлое, ошалевший, он с головой окунулся в ремесленничество. Теперь Гитлер на время позабыл барские привычки и трость из слоновой кости; его в это время занимали дешевые картинки, которые малевались для единственной цели - прожить и обеспечить свое физическое
выживание. Скрываясь в безликой клоаке мужского общежития среди бродяг, гомосексуалистов и потерянных представителей общества, стыдясь и будучи угнетенным своим незавидным положением, молодой человек штамповал свои нехитрые поделки. Но не голод и грязь более всего раздражали этого странного в своем добровольном, почти отверженном одиночестве человека. Как справедливо подчеркивает Фест, «социальное неуважение было для Гитлера намного тягостнее, нежели социальная нищета, и если он и впадал в отчаяние, то страдал не из-за отсутствия порядка в этом мире, а из-за недостаточной роли, которая выпала на его долю». Другими словами, раздражитель более всего действовал на тщеславие, на нереализованные амбиции, и ему упорно противодействовал внутренний голос из детства, твердивший, что он рожден для великих свершений, что его пребывание на земле является миссией, дозволенной высшей таинственной силой, наделившей его даром всех тех братьев и сестер, которые умерли до и после него. За непризнанность и отвержение Гитлер все больше ненавидел окружающих и весь мир, но именно эта ненависть заставляла молодого нигилиста
искать нечто, что могло бы лечь в основу его идеи. Называя себя «художником», «архитектором» или «писателем», он, тем не менее, в глубине души понимал, что не может реализовать ни одной творческой идеи. В нем напрочь отсутствовало чувство прекрасного, как и необходимые творцу усидчивость и системность. Он и раздражался потому, что никак не мог нащупать ту нишу, в которую можно было бы впустить потоки своей сокрушительной и застоявшейся энергии, алчущей разрушений всего существующего в пользу того, что он когда-нибудь создаст взамен.
        В то же время не стоит недооценивать действий Гитлера в тяжелый «венский период», длившийся три с половиной года и ставший чередой угнетающих падений. Уже в это время молодой Гитлер размышлял не только над своими полубредовыми планами перестройки городов, направленными на возвеличивание собственного имени. Он, хотя и бессистемно, но довольно настойчиво искал нишу для себя, ежедневно перелистывая газеты и отдавая предпочтение радикальным воззрениям некоторых современников. Он соприкоснулся с Вагнером, Ницше, Шопенгауэром, Дарвиным, Лебоном, но не для изучения, а для поиска необходимых для создаваемой им новой теории аргументов. Это то, что Фромм назвал «учебой по цитатам», он занимался натаскиванием самого себя для тщательной маскировки невежества. Гитлер пристально наблюдал за колебаниями общественного мнения, его более всего интересовали устремления масс, и угнетаемый собственной никчемностью молодой человек с восторгом принимал для своей будущей идеологии некоторые понятия типа расовой непримиримости и ненависти к евреям. Его в это время интересовало все сильное по сути, могущее служить опорой
для признания и «отмщения» за годы безвестности. Его натура моментально отбрасывала творческие идеи в силу осознания сложности борьбы за имя и положение. Деструктивное же манило его, он не чувствовал тут яркого соперничества, тут было где разгуляться: ведь все замешивалось на таких близких ему в это время ненависти и агрессии ко всему окружающему. Пожалуй, главным в «венском периоде» скитаний оказалось то, что он уловил подспудное деструктивное начало в людских массах, а также понял, что эту темную сторону человеческого естества легче всего пробудить именно в массах, которые в своем коллективном стремлении к разрушению существующих табу способны легко преодолеть любые каноны нормальности. Он, и возможно, небезосновательно, полагал, что тот зверь, который сидит в нем и изнутри подталкивает его показать миру злобный оскал, также присутствует и в душах многих других, особенно у неудовлетворенных, примитивно тщеславных и лишенных идей людей. Не исключено, что таких большинство, и освобождение обывателя от рамок дозволенного возможно лишь в толпе, где теряется чувство ответственности и размывается страх
перед наказанием за преступления. Вот что ему нужно - возглавить оголтелые толпы, как и он, жаждущие признания и возвышения. Ведь сам он не страшится ответственности, он - воитель и вождь. Он почувствовал в себе готовность навязать миру новую систему ценностей, основанную на безжалостном насилии и истреблении слабых. Позже, достигнув власти, Гитлер без доли сомнения будет сравнивать себя с Христом, но не распятым на кресте, а с плетью в руке изгоняющим ростовщиков из храма.
        С самого начала жизни, с момента самоидентификации и до последнего момента Адольф Гитлер был занят только собой; его исключительный, не поддающийся коррекции или влиянию нарциссизм и поражающий масштабами эгоцентризм стимулировали лишь к одному: изыскать возможность властвовать, покорять, заставить весь мир поклоняться себе как идолу. Это то, что развилось из ущербной жажды униженной и отторженной своим социальным слоем личности. Но начало феномена Гитлера заключается в том, что в хаосе войны и крушений, в безнадежности и бесперспективности своего положения он нащупал нить, которая должна была привести к признанию и славе. Обретя на войне социальную идентичность, подкрепленную солидным списком наград, он мог двинуться дальше лишь по единственному пути - восхождению по милитаризованной лестнице, где воля разрушителя ведет к достижению военной и политической власти, компенсирующей жизненную ущербность, творческую неполноценность и человеческую несостоятельность.
        Измотанный нищетой и растущим ощущением неполноценности, Гитлер, осознавая опасность потери самооценки, решил изменить декорации. Он бросился в Мюнхен, ибо Германия давно манила его своими возможностями, она казалась Гитлеру вместилищем однородного, нетленного немецкого духа, который он собирался снова пробудить.
        Нет сомнения, наибольшую услугу Гитлеру сослужила война. Именно Первая мировая возвратила ему социальный статус, а ревностное исполнение своих обязанностей предопределило серьезную трансформацию характера. Хотя он проявлял свое женское мазохистское начало готовностью подчиняться и исполнять поручения старших по должности, тем не менее, психоаналитики отмечают заметные изменения в структуре его личности. Например, если раньше его вполне устраивало нахождение среди грязи и отбросов общества, то на войне он становится необыкновенным, поражающим сослуживцев чистюлей. Возвращаясь из окопов, Гитлер часами чистит мундир, вызывая недоумение и насмешки других солдат. Он же подсознательно намеревался очиститься от прежней грязи, от своих комплексов и мазохистских наклонностей. Несмотря на преобладающее среди исследователей феномена восхождения Гитлера мнение о том, что после прихода к власти он искусно сфабриковал ряд легенд о своих подвигах и утроил список наград, будущий фюрер действительно был хорошим солдатом. Он обрел новую реальность, на войне его фантазии впервые вплотную приблизились к подлинному
миру. И хотя один из офицеров позже признавался, что никогда не назначил бы «невротика Гитлера» командовать даже маленькой группой людей, для «ефрейтора Гитлера» война послужила новым отсчетом времени. Более того, поражение Германии и подписание унизительного для Берлина Версальского договора Гитлер воспринял очень лично, как пощечину, и, похоже, именно с этого времени сообразил, что его идеология может и должна базироваться на возвышении Германии. Идея изменения миропорядка вряд ли понятна широким массам, а вот идея возрождения Германии, которую поставили на колени, должна быть с ликованием воспринята ущемленными немцами. Впервые он оказался близок к формированию контуров собственных устремлений, имеющих общепонятную форму снаружи и отвечающих глубинным желаниям властвовать и владеть. Это призвано было доказать его превосходство.
        Именно на войне офицеры приметили удивительные способности Гитлера убеждать своих сослуживцев, и в результате по окончании военных действий его направили на курсы, после которых он силой своей пропаганды должен был укреплять сознание солдат в правильности навязываемой идеологии. Отныне работой бывшего бродяги и исправного солдата становится политическая демагогия, которая все больше захватывала его по мере роста аудитории. В ходе этой работы Гитлер забрел на собрание ДАП - Немецкой рабочей партии, основанной Антоном Дрекслером. Присоединение к политическому течению и успешный вывод его в публичное русло благодаря все той же зажигательной смеси демагогии и яростных призывов к тяжеловесным баварцам сорвать с себя маски добродетели определили сначала центральное место Гитлера в партии, а затем и его лидерство. За три года он сумел сделать партию реальной политической силой (переименованной в НСДАП - Национал-социалистическую рабочую партию через полгода после появления в ней Гитлера).
        Взлет и падение жаждущего смерти
        Он двигался к власти с маниакальной страстью, что позволило оттеснить соперников и добиться безоговорочного успеха во время массовых мероприятий. Именно Гитлер настоял и написал программу партии, именно он определил врагов отечества и взял в руки карающий меч. Демагогию он сделал своей главной опорой и ключевым оружием, поэтому даже в начале 20-х годов XX века регулярно брал уроки ораторского искусства, что говорит о его намерениях привести в исполнение свои желания властвовать над массами и огненным перстом указывать направление движения. Даже полный провал путча - некоего организованного Гитлером силового похода за властью - новоявленный политик обставил как победу благодаря развитому ораторскому таланту. А личный крах, приправленный обнажившейся в ответственный момент трусостью и бегством, он сумел преподнести почти как подвиг, перекрутив события до неузнаваемости. Гитлер после тюремного заключения приобрел ореол борца за нацию и восстановление великого рейха, он стал популярен в политических и промышленных кругах, что предопределило ставки на восходящего политика со стороны многих влиятельных
особ высшего света и крупных промышленников. Действуя после неудачной попытки государственного переворота исключительно легально, он все же добился высшей власти в государстве. В самые сложные времена становления Гитлеру помогали крупнейшие потрясения, политические кризисы и масштабные государственные проблемы. Загнанным в угол соотечественникам он предлагал волевые радикальные решения, безбоязненно возлагая на себя ответственность за их исполнение и безапелляционно называя врагов. Его возвышение стало возможным в силу того, что он тонко чувствовал настрой масс. В начале становления в качестве лидера партии Гитлер ловко воспользовался тем, что политическое низвержение послевоенной Германии слишком сильно унизило достоинство нации. Он же возбудил дух борьбы, призвав сломать рамки незримой клетки, в которую загнали немцев. Гитлер сумел уловить повышенную чувствительность нации к своему ущемлению, ее готовность к возрождению и борьбе за немецкую великодержавность. Кроме того, принуждая массы стать сильными, он высвобождал тайные инстинкты уязвленных людей, а заодно открывал и новые просторы для
деятельности и самореализации. Когда он укреплял партию и умножал ее ряды, многие сомнительные личности попались на наживку возможности достичь мгновенного успеха за счет ярости и способностей ущемлять интересы более слабых - именно это предлагал Гитлер, вкладывая в руки соратников плети и награждая внешними атрибутами власти в виде блестящей формы и звучных званий. Благодаря Гитлеру, вместе с высвобожденной энергией действия наружу выползло омерзительное деструктивное многих, которые, утвердившись в роли помощников своего фюрера, будут упиваться властью, насилием и возможностью причинять боль. Простому же немцу, задавленному кризисами и падением экономики начала 1930-х годов, предлагалось счастливое существование и стабильный рост благополучия, чего они не могли не принять с
        благодарностью и благоговением. Как позже с покорностью приняли разрушительные действия ставшей огромной государственной машины Германии. Многие факты свидетельствуют если не о мировом доминировании, то о гигантском скачке настроений в пользу пангерманизма и создания нового рейха. Один из самых красноречивых - приезд Гитлера в Вену после аншлюсса (включения Австрии в состав Германии), где, вопреки опасениям, его встречали толпы ликующих австрийцев. Исследователь феномена восхождения Гитлера Йозеф Штерн вполне справедливо настаивает на том, что личность фюрера и готовность масс воспринимать простой и понятный каждому образ его мышления и заявления способствовали созданию прочного взаимообогащающего единства. И после тщательного анализа ситуации кажется не таким уж удивительным, что толпы безработных (в феврале 1932 года число безработных превысило 6 млн) усмотрели в фигуре Гитлера весомую альтернативу сложившейся ситуации. Его неумолимой позиции и безапелляционной картинной агитации поверили и живущие на пределе возможного низшие слои населения, и нуждающиеся в сильном лидере представители среднего
класса, и быстро банкротящиеся промышленники и банкиры.
        Ненасытная натура Гитлера всегда требовала большего. Он упивался масштабами строений, схем и… разрушений. Чтобы превзойти Наполеона и Бисмарка, он стремился построить гигантскую резиденцию, чтобы затмить Париж, он желал его уничтожения. Отъявленный маньяк и разрушитель, он искал любых возможностей возвеличивания своего образа. Если человечество может запомнить его за загубленные миллионы душ и десятки разрушенных городов, пусть будет так. Он готов был пожертвовать и немецким народом, отдав приказ о разрушении Германии. «Если немецкий народ не готов сражаться для своего выживания, он должен исчезнуть», - заявил фюрер в середине Второй мировой войны со свойственным ему радикализмом.
        И все-таки до своих последних дней Гитлер пасовал перед признанными авторитетами. Они заставляли его вновь почувствовать себя маленьким уязвимым человеком, не способным к иной самореализации, кроме как основанной на уничтожении и страхе ближнего. Самообладание часто оставляло его, и если невозможна была демонстрация показной ярости, Гитлер прибегал к услужливости и подобострастию, представая перед окружающими без маски, растерянным и напуганным. Смена психических состояний этого человека не поддавалась никакому прогнозу, и достаточно часто его охватывало оцепенение, или под воздействием выползших наружу страхов он убегал, как мальчишка от встреченной на улице собаки. Американские психоаналитики в своем исследовании определили Гитлера как невротического психопата, которого преследуют постоянные фобии, а жизнь похожа на вечный фильм ужасов, просматриваемый в одиночестве.
        Именно эти ужасы толкали Гитлера на действия, суть которых сводилась к тому, чтобы любой ценой обрести значимость в обществе и забыть о своей ущербности, непризнанности и связанном с нею удушающем ощущении неполноценности. Ведь не случайно он стремился стать то художником, то архитектором, то величал себя писателем. Это было не столько враньем, сколько попыткой фантазера навязать окружающему миру миф о своей значительности. Поэтому искусству убеждения он отводил доминирующую роль в своей жизни и в самом восхождении к власти, а по мнению специалистов, он не сошел с ума лишь в силу того, что сумел убедить окружающих, что он - гений и мессия.
        Чтобы понять личность Гитлера, следует обратить особое внимание на его отношения с женщинами, ибо они являются отражением его общей психологической установки. Был ли в действительности фюрер развратником и извращенцем, остается большим вопросом. Подробное исследование немецкого журналиста Нерина Гана отношений нацистского вождя с противоположным полом, и особенно с Евой Браун, не только не содержит подобных утверждений, но даже лишено намеков такого плана. В то же время Мюллер-Хегеманн в исследовании психологии главного немецкого фашиста отмечает его «импотентность и крайнюю асоциальность». Другой исследователь, Макнайт, более осторожен в формулировках, называя импотенцию
        Гитлера «предполагаемой», а мазохистские извращения «приписываемыми». В то же время Хлебников, ссылаясь на якобы имевшую место исповедь дочери сводной сестры Гели Раубаль, с которой Гитлер имел интимную связь, указывает на его «стойкий интерес к моче, фекалиям и слизи», а также на сексуальные предпочтения «урнинга (т. е. гомосексуалиста) и мазохиста». Многие авторы упоминают эпизод с киноактрисой Ренатой Мюллер, которую он вынуждал пинать себя обнаженного ногами в страстном порыве мазохистского акта. В этой связи представляется удивительным, что Ева Браун, воспитанная в духе строгих пуританских ценностей и религиозности, могла бы решиться на подобные сексуальные игры. Еще более невероятным кажется, что такое большое число женщин - а у Гитлера в итоге было немало любовниц - решилось на участие в извращениях. Впрочем, можно предположить достоверность этих данных, потому что Гитлер демонстрировал совершенно новую форму вовлечения в свое пространство: представая героем, он, как спрут, обволакивал понравившуюся женщину нежностью и обходительностью. Человек, который в юности страшился даже заговорить с
девушкой, а во время Первой мировой войны был едва ли не единственным в своем подразделении, кто вообще не получал писем, вместе с властью обрел гипертрофированную потребность в женщинах. «Женщины любят героев. Герой дает женщине ощущение безопасности», - объяснял он доступность для себя представительниц противоположного пола, ведь сам он представлялся себе всесильным бойцом, идолом и пророком в одном лице. И ему верили…
        Очень ценным для понимания внутреннего мира Гитлера представляется предположение Эриха Фромма о том, что «с женщинами, стоявшими ниже его, сексуальные отношения складывались по анально-садистскому типу, а с женщинами, вызывавшими его восхищение, - по мазохистскому». Независимо от сексуальных предпочтений ключевой составляющей отношений Гитлера с женщинами являлся их социальный фактор. Скорее всего, не заводивший никаких романов до своего утверждения в НСДАП Гитлер не мог не чувствовать своей ущербности как мужчина. Его желаниям мало способствовали полунищенское существование и неясный социальный статус. Когда же он достиг влияния и власти, его зажигательная сексуальность и жажда страсти вместе с вулканическим потоком энергии убеждения вырвались наружу. Женщины не могли не чувствовать эту притягательную жизненную силу, томившуюся в течение долгих лет, как в темнице, внутри его ущемленного естества, и потому многие из них откликались на эти импульсы, завораживающие их вместе с ощущением близости к беспредельной власти, внешними атрибутами мужского превосходства и непременной галантностью, на которую
не скупился лидер нацистов.
        Вполне можно сделать предположение, что восприятие Гитлером женщин как бы раздваивалось. Для него существовали две категории женщин: первые ему были необходимы для получения сексуального наслаждения, вторые - для доказательства своего величия, как обрамление некоего геройского действа и победоносного шествия.
        К первым относились такие женщины, как Хенни Гофман, Гели Раубаль, Ева Браун или Юнити Митфорд, и их главными качествами были собачья преданность, покладистость и готовность удовлетворять любые желания фюрера. Для них он был всесильным и имел статус бога, а сексуальное наслаждение имело больше оттенков властвования, обладания, слишком мало напоминая любовь. В жизни Гитлер относился к ним пренебрежительно, лишь изредка допуская к полуофициальным мероприятиям, и то исключительно для собственного удовольствия. Заставляя их восхищаться своим победным шествием по миру, он как бы авансировал еще больший уровень власти над ними, становясь их хозяином и распорядителем в интимной жизни. Он пренебрежительно относился к своим сексуальным пассиям, нередко искусственно возбуждая в них ревность, провоцируя нервные потрясения и стрессы. Гели Раубаль покончила с собой, не выдержав оков золотой клетки. После двух выстрелов в голову ушла из жизни и англичанка Юнити Митфорд. За два года до окончания войны выбросилась из окна еще одна страстная почитательница фюрера - Инге Лей. Пыталась повеситься и Мария Рейтер -
юная любовница Гитлера периода восхождения к власти. Несколько покушений на собственную жизнь осуществляла и Ева Браун, пытаясь привлечь внимание того, кого она обожествляла. Со временем именно она стала единственной приближенной фавориткой, и Гитлер даже изменил ее статус - диктатора покорила невероятная, фанатическая преданность этой глуповатой и весьма примитивной женщины. Он был слишком одинок, его настолько преследовали фобии, что ночь в одиночестве становилась мучением, поэтому после многолетних проверок Евы на верность он согласился впустить в свою духовную пустыню немного человеческого тепла. Ева Браун стала женой Гитлера потому, что сама согласилась на смерть с тем, кого считала мистическим воплощением зла. Он же, уже разрушенный до основания духовно и физически, решился осуществить акт бракосочетания за день до смерти, ибо все его зло, вместе с актом смерти, было задумано им как великий фарс и позерство, призванные запечатлеть жаждущую признания фигуру в истории. Если бы Третьему рейху не угрожала опасность, Еве пришлось бы довольствоваться вечной ролью домашней собаки Герострата XX века.
        Другая когорта женщин принадлежала к высшему свету, они были узнаваемы, обладали редкими талантами, острым умом и были неприступны для обычных мужчин. Именно своей неординарностью они привлекали Гитлера. С ними не было необходимости заводить романы, потому что их присутствие на официальных приемах и застольях должно было подчеркивать высокий статус лидера немецких фашистов, их лояльность и улыбки служили пищей для его ущербного, уязвимого самолюбия. Нередко такие женщины из симпатии к Гитлеру способствовали его вхождению во власть. Биографы тирана упоминают имена таких неординарных женщин, как жена богатого фабриканта Елена Бехштейн, жена авторитетного издателя Эльза Брукман, сестра влиятельного и близкого к Генри Форду Эрнста Ганфштенгля Эрна, известные актрисы Ольга Чехова и Лили Дагобер… Одним словом, Гитлер старательно использовал представительниц прекрасной половины человечества для своего позиционирования и создания привлекательного обрамления к портрету. Чтобы добиться расположения таких женщин, Гитлер предпринимал самые изощренные уловки, упражнялся в искусстве производить впечатление
сменой маски диктатора и тирана на вежливого, милого человека с намеком на изысканные манеры. Расположение женщин было необходимо ему не меньше, чем присоединение земель, победы на полях сражений и низвержение миллионов себе подобных. Он упивался даже не властью, а процессом властвования. Поэтому к сильным женщинам его тянуло, а слабых он сам манил, как гигантский магнит. Играя с ними, он относился пренебрежительно и к тем, и к другим, подталкивая к своим могилам наиболее чувствительных из них и опустошая тех, кто оказывался в состоянии жить после встречи с ним. И все же, как мужчина, психологически он был очень уязвим, неуверен в себе и ущербен. Однажды этот всесильный диктатор приревновал Еву Браун к актеру Кларку Гейблу, причем не к реальному, а лишь к экранному - в приступе бешенства он отослал фильм на киностудию и запретил показывать его своей фаворитке.
        Женщины, как и весь остальной мир, оставались лишь материалом, необходимым Гитлеру для достижения своей цели - властвования. Он в течение всей жизни был и оставался лишь разрушителем, только в демонстрации колоссальной силы и способности становиться эпицентром потрясений усматривая для себя смысл жизни. Не стоит покупаться на некоторые его идеи, кажущиеся конструктивными, такие как, например, содействие автомобильному производству «Фольксваген» и строительству автобанов. И эти задачи, и им подобные, даже реализованные якобы для блага Германии, как, например, расширение жизненного пространства за счет возвращения ранее аннексированных земель, а затем Австрии и Чехословакии, имели первой целью не обеспечение лучшей жизни немцам, а закрепление его личных достижений, замешанных на все растущих способностях ущемлять интересы ближних. Еще в своей программной книге «Майн Кампф», за десятилетие до прихода к власти, Гитлер возвестил о планах захвата России, прикрывая это необходимостью борьбы с евреями. Все промежуточные действия Гитлера являлись лишь позиционированием и подготовкой к тому, что можно
обозначить как маниакальное и деструктивное стремление разрушить весь мир. Достигнув власти, он как-то признался, что лишь обстоятельства вынуждали его годами носить маску миротворца. «Широкие массы слепы и глупы, они не ведают, что творят» - в этом заявлении Гитлера отражена его модель отношения к окружающему миру.
        Стратегия одержимого иррациональным
        Хотя Фест и многие другие биографы при описании Гитлера упоминают о «чудовищном, превосходящем все существовавшие размеры, выбросе энергии», потрясающем «магнетизме глаз», фанатическая одержимость «злого гения», пусть даже оставаясь его ключевой характеристикой, является далеко не единственным фактором его восхождения на вершины власти.
        Надо признать, что в ходе бескомпромиссной борьбы за власть Гитлер проявил себя умелым тактиком, а порой и виртуозным игроком. Он, к примеру, далеко не всегда был приверженцем радикальных действий. Напротив, заигрывание с властью и хитроумное варьирование ролями, вплоть до смиренного и покладистого блюстителя законов, всегда были частью игры лидера НСДАП, запутывая и конкурентов, и саму власть. «Я же не могу заявить им, что намерен их расстрелять», - заявил он как-то соратникам по партии, указавшим на успех крайнего радикала Людендорфа. Несмотря на свои агитационные заявления, он очень даже умел тихо договариваться и многое обещать тем, в чьей поддержке нуждался. Так, едва его партия оказалась второй на выборах в парламент, а сам он превратился из зарвавшегося выскочки в реального влиятельного политика, Гитлер тотчас предпринял неафишируемую поездку по всей стране с целью проведения серии встреч с промышленниками и финансистами. Последующие события явственно продемонстрировали, насколько верными оказались такие действия.
        Работая над собой, Адольф Гитлер достаточно хорошо усвоил законы психолингвистики и влияния на массовое сознание. Труды Гюстава Лебона стали его настольной литературой задолго до того, как он вознамерился встать во главе партии. Зажигая аудитории разного калибра, этот одержимый властью фанатик с достаточно ограниченным умом всегда уверенно оперировал безапелляционными и резкими формулировками, поражая воображение публики. Он ошеломлял простотой изложения, подкрепленной энергией уверенности, командным тоном и сложными модуляциями голоса. Это не было даром небесным, это были способности, развитые продолжительными тренировками, чтением, изучением опыта ораторов-современников и размышлениями. Гитлер очень скоро овладел искусством воздействия на самую чувствительную область восприятия путем создания жестких и даже омерзительных картин, неизменно вызывая шокирующие ассоциации, которые хорошо запоминались аудиторией и побуждали к действиям в силу отсутствия альтернатив. Так, максималистские призывы типа «Либо утром в Германии будет национальное немецкое правительство, либо мы будем мертвы» стали его
постоянными спутниками во время многочисленных митингов и демонстраций. Естественно, что свои речи Гитлер строил на поиске и уничтожении «врагов», которыми поочередно выступали то евреи, то «банды пиявок» - спекулянтов и ростовщиков, то советский режим, то трусливое правительство или унизительный для нации Версальский договор. Распекая евреев, Гитлер предрекал мировою опасность и смертельную перспективу для человечества, которое может оказаться «в объятиях этого полипа». А характеризуя Советский Союз, он оперировал такими ярлыками, как «команды красных мясников» или «коммуна убийц». «Ужас ненавистной коммунистической диктатуры» благодаря его неустанному повторению на долгие годы стал страшным пугалом для немецкой нации. Гитлер отчетливо понимал, что для создания образа борца и героя ему необходимы враги. Уже достигнув высшей власти, он признался: если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать. «Нужен зримый враг, а не кто-то абстрактный».
        Нередко он прибегал и к фальсификациям, среди которых видное место занимали откровенные провокации. Например, в подконтрольной партии газете он велел напечатать одно якобы французское стихотворение с повторяющейся, как рефрен, строчкой: «Мы поимеем, немцы, ваших дочерей». А перед началом войны с Польшей фюрер организовал театрализованное нападение эсэсовцев, переодетых в польскую форму, на немецкую территорию. С теми, кто пытался с ним спорить, он расправлялся такими методами. Например, участвующим в дискуссиях женщинам он указывал на дырку в чулке, орал, что их дети завшивели, и всяческими иными способами выставлял на посмешище.
        При этом лидер НСДАП демонстрировал поистине сногсшибательную работоспособность. Как указывает Ирина Черепанова в своем исследовании суггестивных аспектов языка, только во время одной из последних избирательных кампаний перед приходом к власти он провел не менее 180 тысяч (!) митингов. А первую часть книги «Майн Кампф» Гитлер создал всего за три месяца, стуча, как заговоренный, «двумя пальцами на допотопной машинке».
        Написание книги решило сразу несколько задач. Во-первых, его узнавали по всей стране (его популярность росла пропорционально усилению реального политического влияния НСДАП и ее лидера). Во-вторых, он заявил о создании новой модели мира, который намеревался строить, разрушив существующие устои, и наконец, он ловко преобразовал свою биографию, представив ее как долгое восхождение через тернии нищенского и одинокого существования, борьбу с непреклонным отцом-угнета-телем и нескончаемые усилия на поприще самообразования. Перекроив свою биографию, устранив из нее все свои многочисленные поражения и промахи, Гитлер представил себя героем, готовящимся и закаляющимся для решения глобальных проблем, для выполнения миссии, дозволенной свыше. Несмотря на суровую критику специалистов, насмешки над витиеватым и излишне вычурным стилем, книга решила поставленные задачи. Более того, исследователи утверждали, что немалые гонорары за издание наряду с растущими субсидиями из партийной кассы позволили ему даже купить и перестроить дом. Последнее свидетельствует о том, что реклама имени Гитлера действовала отменно
уже во второй половине 1920-х годов, способствуя внедрению идей в головы миллионов немцев даже в тех случаях, если книга просто просматривалась.
        Возвеличивание себя и отождествление своего образа с образом мессии у Гитлера уже ко времени достижения власти превратилось в навязчивую идею. Однако все насмешки и упреки исследователей рассыпаются, как песочный домик, если вспомнить, что беспрестанные напоминания Гитлера о своей миссии и исключительном историческом значении на фоне реальных достижений в виде превращения Германии в первое государство в Европе сделали свое дело. Как заведенный, он твердил окружающим с фанатичной убежденностью, что способен сделать Германию великой, а значит - и это явственно ощущалось между строк, - открыть для всех новые возможности, обозначить более высокий уровень свобод для немцев. Более того, некоторые психоаналитики усматривают четкий сексуальный завлекательный подтекст речей Гитлера. Вместе с замешанным на одержимости магнетизмом упрямого невротика это завораживало массы, побуждая признать и миф о непогрешимости и гениальности фюрера, и провозглашаемую им собственную связь с высшим миром. Хотя мало кто задумывался над тем, что магнетизм Гитлера - это маниакальное стремление асоциального человека, не
имеющего никаких связей с миром, никакой привязанности к живому, ничего такого, что может создать противовес болезненному сосредоточению на власти, желании достичь социальной значимости любой ценой. Но стоит упомянуть о действительно оригинальном определении гитлеровского нацизма, данном французскими писателями Л. Повелем и Ж. Бержье, как «магии и танковых дивизий». Удивительный актер и плут, Гитлер всегда играл роль «ритуальной фигуры в мифе о вожде». Заявления типа «Я выполняю команды, которые мне дает Провидение», «Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил исполнение германского предназначения» или «Но если зазвучит Голос, тогда я буду знать, что настало время действовать» стали обычной формой влияния на окружение. И эта форма оказывалась особо действенной, когда приходилось иметь дело с умными и образованными людьми. Таинственное и неведомое, наделенное гигантскими силами и могуществом, обезоруживало интеллектуалов и безотказно действовало на инстинкты масс, превращая их в покорные стада, ожидающие своего поводыря. Однажды Гитлер заявил Раушнингу: «Мои товарищи по партии не имеют
никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, по крайней мере фундаменты которого будут заложены до моей смерти. Мир вступил в решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять… Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии». То, что Гитлер изначально установил для себя завышенную планку достижений, немыслимую для своего окружения и вообще для «простого смертного», сразу же вознесло его над массами, над всеми теми, кто имел понятные цели с четкими очертаниями.
        В провозглашении себя посредником высших сил проявилось решение еще одной важной задачи. Будучи полуграмотным самоучкой, он боялся интеллектуалов и специалистов, противопоставляя фундаментальным знаниям неослабевающий натиск и асимметричность действий в виде вульгарного, а порой непристойного поведения, откровенных оскорблений и встречных обвинений в некомпетентности. Если до прихода к власти его занимали лишь позиции соперников и политических оппонентов, то по достижении формального могущества и превращения в значимую политическую фигуру мирового масштаба он заботился о другом - доказательствах состоятельности своего интеллекта. Ибо хорошо знал, что его однобокие поверхностные знания и навыки делают его уязвимым.
        Вполне естественно, что фюрер не брезговал таким обкатанным римскими цезарями способом поддерживания имиджа великого вождя, как создание различных монументов и собственных медных бюстов. Порой они выглядели намного выразительнее самого псевдогероя, чем немало способствовали искаженному представлению народа о своем лидере. Даже сестра Евы Браун Ильзе, по ее признанию, была потрясена этим, когда ее впервые представили «одомашненному» Гитлеру. Любопытно, но психоаналитик В. Лангер расценивает страсть Гитлера к сооружению колонн еще и как компенсацию потенции зрительными проекциями фаллических символов, которые он с болезненным упорством помещал «в любом удобном и неудобном месте».
        Адольф Гитлер почти постоянно апеллировал к символике, упоминая свою божественность и предначертанность деяний. Он часто использовал слово «вечность», и вслед за ним это слово заговорщицки повторяли все глашатаи величия фюрера. Решившийся шагать по Европе рейхсканцлер уже в 1935 году называет погибших при Фельд-хенхалле «мои апостолы». Позже с пафосом Гитлер провозгласил себя «знаменосцем веры», а слово «аминь» не раз повторял в своих экзальтированных речах. Вообще, в публичной жизни Гитлер исповедовал максимальную театрализацию событий. Пребывать в зоне внимания публики стало ненасытной потребностью его ущербной натуры, поэтому любое его перемещение сопровождали кортежи блестящих автомобилей, фанфары и оркестровая музыка. Он входил в залы под звучный марш и громогласные выкрики «хайль», всячески стараясь произвести впечатление, потрясти внешним блеском и атрибутами власти. Любую, даже самую маленькую победу он умел превратить в громадное событие, поражающее позерством актеров. Конечно же это производило впечатление на окружающих и способствовало пополнению рядов его приверженцев, преимущественно
из числа неспособных к иной самореализации, кроме как через чины, высокие должности и достижение такого социального статуса, когда можно устрашать ближних.
        Начав войну, фюрер облачился в военную униформу, чем подчеркивал, что все в рейхе, включая первое лицо, перешли на чрезвычайное положение военного времени. На самом деле тут была еще одна причина: человек, который поднялся до высшей власти за счет кризисов и катастроф, чувствовал себя уютнее и комфортнее в форме, отвечающей времени потрясений. Чем сильнее лихорадило мир, тем радостнее были ощущения главного поджигателя своего века. Процесс угнетения и ощущения себя всемогущим эксплуататором мирового масштаба доводил его ликование до умопомрачительного экстаза.
        Стоит признать, что в целом Гитлер проявил себя как неслыханный, поистине уникальный фальсификатор. Благодаря изворотливости и хитроумному представлению событий ему удавалось явные провалы преподносить как триумфальное шествие. Например, хотя провал путча вверг Гитлера в состояние полной беспомощности (что среди прочего является одним из ключевых отличий его психики от психики победителей, таких как Цезарь, Македонский или даже Наполеон) и он бежал с места перестрелки, к началу судебного процесса он настолько оправился, что сумел не только в глазах преданных поклонников, но и в представлении судей предстать героем, лидером и радетелем за лучшее будущее Германии. Однако его психическая уязвимость всякий раз проявлялась в моменты поражений: он казался абсолютно подавленным после проигрыша на выборах Гинденбургу, а когда осознал, что война с Советским Союзом проиграна, впал в многомесячную, близкую к помешательству депрессию, лишь периодически возвращаясь к своему привычному состоянию диктатора.
        Значительная часть фальсификаций Гитлера служила тому, чтобы представить его интеллектуалом, осведомленным в самых различных областях знаний. Будучи самоучкой, выхватывающим разрозненные куски неструктурированных знаний, он заявлял, правда, без указаний трудов и их авторов, что досконально изучил целые направления науки. В этих безапелляционных заявлениях, как и в широко растиражированной книге, историки и психоаналитики легко усматривают контуры полуобразованного человека, озабоченного созданием портрета компетентного и маститого лидера.
        Умелые фальсификации своего прошлого и формирование умопомрачительной легенды о герое Адольфе Гитлере стали неотъемлемой частью его противоречивой личности. Фальсификации касались и образа жизни фашистского вождя: его представляли крайне воздержанным во всем, обитающим в скромных, почти аскетических условиях, человеком, занятым лишь одной мыслью - возвеличиванием Германии. На самом деле он был занят единственной мыслью - увековечиванием себя. На первых порах лидер немецких национал-социалистов действительно жил без намека на размах и роскошь, однако, став недостижимым для масс, он быстро изменил эту составляющую своей жизни. Его же отказ от алкоголя и табака, как и вегетарианство, имеют совсем иные мотивы, они были связаны с фобиями, однако были ловко использованы пропагандистской машиной Третьего рейха.
        Трансформация реалий оказалась настолько существенной и настолько всеобъемлющей, что нередко Гитлеру удавалось очевидный негатив, который невозможно скрыть, превратить в бесспорный козырь. Так, маскируя свою вопиющую для лидера партии и нации необразованность, Гитлер противопоставлял университетам «суровую школу жизни, нужду и нищету», через которые он якобы прошел. А ведь Гитлер никогда ни в чем не нуждался и, ведя беззаботный образ жизни в молодости, долго плыл по течению, предаваясь откровенному безделью и, в лучшем случае, походам по театрам и музеям. В этом диком искажении действительности огромную роль играла его воля и безапелляционность заявлений. Он не желал слышать ни о каких компромиссах, яростно навязывая, насаждая свое мнение во всем, и в том числе в создании своей биографии.
        Но Адольф Гитлер работал не только над собой. Он всегда уделял серьезное внимание подбору ближайшего окружения, которое должно было с самого начала его восхождения воссоздавать образ большого двора с королем и множеством придворных. И они же потом превратились в высокопоставленных и влиятельных чиновников Третьего рейха и глашатаев его величия. Кажется, именно способностью беззастенчиво восхвалять Гитлера обеспечил свое беспрецедентное возвышение Геббельс. А прикрыванием своим телом фюрера от холостых выстрелов - Гимлер. Борману Гитлер мог доверить любое, даже самое гнусное дело. Зато самодостаточные личности его пугали, и он безжалостно уничтожал их, как, например, Рэма. Любопытно, что единственным критерием Гитлера при отборе кадров была личная преданность фюреру, чего он никогда не скрывал. Относительно воров и преступников, окружавших его, он многозначительно заметил: «Их частная жизнь меня не касается». Гитлер никогда не придавал большого значения моральным качествам своих соратников и позволял им творить все, что заблагорассудится. Концлагеря, истязания неугодных, истребление конкурентов -
им поощрялось все дьявольское, что прорывалось наружу у приближенных, потому что тут он с удовлетворением констатировал сходство со своими иррациональными, зверскими побуждениями. Пробудив чужих демонов, он не мешал им расти, возможно даже испытывая наслаждение от того, что взрастил и развил деструктивное в человеке в противовес вытравленному чувству любви к ближнему. Он не протестовал и против странных пристрастий своих приближенных. Кажется, его даже забавляло, что, например, Рэм и Гесс были гомосексуалистами, ненасытный и практичный Борман в любом деле, пусть даже за счет угнетения немцев, имел коммерческую выгоду, а Геринг и Геббельс, люто ненавидя друг друга, отчаянно плели интриги. Одним из методов управления людьми у Гитлера было расширение до безумных масштабов полномочий своих вассалов. Он позволял им совершать поступки, обнажающие нечеловеческое, то, что составляло часть их дремлющих подсознательных стремлений и побуждений, на реализацию которых они никогда бы не решились, если бы не были опьянены ощущением, что им дозволено все и расплаты не будет. Однако фюрер не забывал им напоминать, что
он может в любую минуту уничтожить их. Были и редкие чистки, например, через год после прихода к власти он учинил кровавое «очищение» партии от тех элементов, в чьей преданности сомневался. Память об этом времени всегда напоминала приспешникам Гитлера, что его показная либеральность является лишь игрой, а его милость в любой момент может обернуться казнью.
        Так в чем же феномен возвышения Гитлера? Не в том ли, что, пробуждая свое собственное деструктивное, он задевал такие же струны, глубоко спрятанные в каждом слушателе его зажигательных речей и дьявольских призывов к расправам?! Он мастерски вызывал из глубины человеческого естества до того посаженных на цепь демонов смерти и вседозволенности, между строк обещая безнаказанность, возведенную в абсолют, для тех избранных, которые пойдут за ним. Он стал для мира жестоким и кровавым тестом, и человек XX века не устоял перед соблазном превратиться в пожирающее жизнь чудовище, которое живет в каждом, но его сдерживают моральные рамки и жажда созидания и любви. И если такой отъявленный фанатик с ограниченным умом, противопоставивший созиданию красоты и величию творчества решительное устремление воли к власти и разрушению, доказал миру возможность утверждения своих отвратительных принципов, значит, человечество еще не сумело создать такую могучую систему ценностей, которая при широком диапазоне свобод и возможностей самореализации личности отказывалась бы впустить в мир то, что несет мучения, разрушения и
смерть.
        Саддам Хусейн (Саддам Хусейн аль-Тикрити)
        Если мы хотим править Ираком не только сейчас, но и в будущем, определять наши действия должен ум, а не чувства.
        Слова Саддама Хусейна, обращенные к одному из его министров
        (28 апреля 1937 года - 30 декабря 2006 года)
        ПРЕЗИДЕНТ ИРАКА (1979 -2003 ГГ.), СИМВОЛ СОВРЕМЕННОЙ ДЕСТРУКТИВНОЙ ВЛАСТИ
        Как и большинство тиранов, Саддам Хусейн является хорошо вызревшим плодом самой тирании. Выживая в обстановке репрессий, сопутствующих борьбе за власть, нескончаемых переворотов, сопровождающихся массовыми убийствами и насилием, он, кажется, попросту не мог быть другим. Он воспринимал власть как свою главную и единственную цель. На первый взгляд, Саддам мало чем отличается от множества других людей, которые потратили свою жизнь на достижение и удержание власти в Багдаде. Но если судить о каждом из иракских правителей, древних и современных, не только по актам жестокости и агрессии, то Саддам может оказаться даже более коварным, более гнусным, чем большинство этих деспотов. Иными словами, окажись этот человек в компании других беспринципных правителей-убийц, он вполне мог бы претендовать на то, чтобы возглавить их. Хотя так же верно, что Саддам органично вписывается в историю Ирака, которая по большей части представляет собой кровавую летопись, перечень вероломных захватов власти, адских пыток, публичных казней и погромов. И не будь Хусейн по своей природе палачом и агрессором, он никогда не сумел
бы вырвать власть из рук других злодеев.
        Но история взлета и падения Саддама Хусейна несет в себе серьезные уроки. Пожалуй, наиболее интересными в этом смысле являются постепенные и последовательные изменения его личности. Достигнув высшей власти в государстве, он стал по мере укрепления своего положения терять чувство реальности и связи с окружающим миром. К концу царствования власть окончательно разложила его личность. Развращенный и ослепленный мифом о собственном величии, он казался сам себе несгибаемым титаном, неустрашимым посланником Небес, выполняющим важную миссию. Превращение в преследуемого человека в связи с падением режима стало для него самым большим и самым болезненным стрессом для этого человека, а показательное судилище - публичным разрушением монумента, который он создавал четверть века. Но еще более важен этот урок для остального человечества: мнимые гиганты, кичащиеся своим величием, исчезают, как песчинки, просеиваемые сквозь сито жизни, не оставляя ничего после себя, что могло бы способной воспламенять людей, порождать новые идеи и наполнять мир щедрым светом.
        Закалка нищетой и ненавистью
        Появление на свет Саддама в бедствующей крестьянской семье в достаточно удаленной от Багдада провинции как раз и способствовало формированию в нем крайней агрессивности. Жизнь сулила ему слишком много страданий и слишком мало радостей. Вряд ли будет преувеличением утверждать, что первые годы жизни будущего диктатора были временем между жизнью и смертью, а весь период детства оказался длительной болезненной фрустрацией, банальной борьбой за физическое выживание, лихорадочным поиском своего места в мире, где его никто не ждал. Нищета в семье была настолько беспросветной, что мальчика не могли обеспечить самым необходимым, он рос, не имея даже нижнего белья.
        Одним из основополагающих факторов формирования жестокого характера Хусейна и его неодолимой склонности к мести и методичному истреблению бывших соратников и друзей послужила смерть отца и жуткие притеснения ребенка отчимом. Отец, представитель беднейшей прослойки населения страны, умер еще до рождения сына. Согласно существующей традиции, мать вышла замуж за брата умершего мужа. Саддам был первенцем в семье, и на это стоит обратить внимание, потому что ему, по сравнению с другими детьми, досталась несоизмеримо большая часть материнской любви, но одновременно и беспрецедентная по величине доза жестокости и психологического насилия со стороны отчима. Он был как растение, которое если и получало живительную влагу, то тут же отравлялось смертоносным огнем. Можно только удивляться тому, что человек, лишенный способности любить, даже в зрелом возрасте вспоминал мать с невиданной нежностью. В то же время биографы говорят о том, что отчима маленький Саддам люто ненавидел, ибо нескончаемые оскорбления и побои были главным воспоминанием его безрадостного детства. Конечно, тут присутствовал и пресловутый
Эдипов комплекс: мальчик не находил себе места от мысли, что ненавистный ему, почти чужой человек обладает его матерью, силой оттесняя его самого от объекта любви, унижая его достоинство и гордость. Озлобленность истязаемого звереныша постепенно перерастала в нем в непримиримую потенциальную враждебность ко всем окружающим и жажду мщения. Многие выдающиеся личности в истории испытывали в детстве нужду, и это давало им импульс к самостоятельности, развивало способности к выживанию в экстремальных условиях и генерированию собственных блистательных идей. Однако очень немногие люди, испытавшие в детстве унижение и неприятие, нашли в себе силы сосредоточиться на развитии собственной личности и двигаться по пути созидания, а не разрушения. Преодоление своей детской ущербности и попытка доказать собственную самодостаточность путем еще большей агрессии, чем та, с которой довелось столкнуться в детстве, становятся гораздо более частыми попутчиками униженных и оскорбленных, и Саддам Хусейн пополнил их ряды, может быть, еще и потому, что у него просто не было особого выбора, не существовало иных альтернатив. И
если, например, Бетховен, кроме побоев, пьянства и притеснения со стороны отца, знал еще и чудесный мир музыки, то Саддам не знал ничего, что помогло бы ему преодолеть фрустрации другими способами, кроме как с помощью разрушительной силы.
        В раннем возрасте имела место женская акцентуация Саддама, она обеспечила быстро взрослеющему мальчику высокую самооценку, вскоре переросшую в фальшивое самомнение. Но в силу восточных традиций она все же не могла иметь решающего значения. Восприятие окружающего мира и себя самого в нем было заметно скорректировано властолюбивым и отчаянным дядей, у которого мальчик воспитывался приблизительно с девятилетнего возраста (часть биографов уверена, что дата рождения Саддама Хусейна не соответствует действительности). Если мать пыталась любовью ободрить сына и вселить в него уверенность в себе, то дядя наделил мальчика дополнительным зарядом ненависти и жажды отмщения за нищету и убогость мира, в котором они обитали. Похоже, что именно с дядей ассоциировался у него образ отца. И стоит отметить, что дядя, бывший армейский офицер и отъявленный националист, был склонен к авантюрным, даже крайне рискованным поступкам, а перед тем, как забрал Саддама к себе, провел несколько лет в тюрьме за участие в государственном перевороте.
        В результате психологического и идеологического воздействия дяди из маленького Саддама вскоре получился непримиримый, готовый к бескомпромиссной борьбе и суровым испытаниям, нечувствительный к чужой боли человек, фанатично верящий в свою правоту и исключительные возможности. Ему внушили главную мысль: счастье возможно лишь в одном случае, если он вырвет его из рук других. Его детским героем стал знаменитый полководец Средневековья Салах-ад-дин, родившийся в тех же местах и знаменитый тем, что изгнал христиан из Иерусалима. Из мусульманского сказания о выдающемся историческом персонаже будущий тиран вынес представления о необходимости быть безжалостным и терпеливым, а также готовность действовать до конца, не удовлетворяясь полумерами и ни с кем не разделяя победы. Нечеловеческие условия обитания и ориентация на инстинкты научили Саддама быть не просто осторожным, но и крайне недоверчивым к окружающим. Он стал нелюдимым интровертом и думал о том, как сокрушить преграды, которые мешают изменить его жизнь. А история дяди и его рассказы служили Саддаму подтверждением, что он должен самоутвердиться в
сообществе, в котором человек человеку волк. Действительно, в стране нищих и дезориентированных людей с исковерканными судьбами, жизнь которых ничего не стоила, существовал лишь один перекресток: в одну сторону от него шла дорога «медленного» самоубийцы, который позволяет довести себя до состояния тягловой клячи и, постепенно теряя силы, угасает; а в другую - дорога авантюриста и убийцы, сокрушающего все на своем пути и силой добывающего благополучие. Дядя внушил ему, что второй путь сулит больше возможностей, а мать вбила ему в голову мысль, что он справится с любым делом.
        Об образовании Саддама Хусейна сказать что-то определенное трудно. Неграмотный крестьянский сын сумел освоить чтение и письмо лишь после переезда к своему дяде, поскольку в провинциальном местечке вообще не было школы. Живя у дяди, Саддам окончил шестилетний курс начальной школы и первый класс неполной средней. Зато с первых лет жизни мальчик начал осваивать ее главную школу - умение выживать. Его воинственно-злобный характер не нравился многим сверстникам, что нередко приводило к потасовкам и дракам. Железный прут, который он бесстрастно использовал для устрашения сверстников, стал первым действенным уроком жестокости и агрессии. Мальчику нравилось, что его силу уважают и боятся, и он мало задумывался над адекватностью применения своего оружия. Когда целью становится выживание и утверждение в сложном и достаточно агрессивном социуме, человеческий мозг перестает доминировать, зато инстинкты начинают диктовать правила поведения зверя в бесчувственной к чужим страданиям стае.
        При поддержке дяди по достижении семнадцатилетнего возраста Саддам перебрался в столицу, бурлящую политическими страстями. Египетская революция и выдвижение ее лидера Абделя Насера потрясли не только Саддама, но и очень многих, даже менее горячих голов. Египетские события 1952 года, произошедшие за два года до появления Саддама в Багдаде, казались молодым иракцам яркой вспышкой молнии, свидетельством того, что изменить мир можно и нужно, что человек будет мириться со своим положением ровно столько, сколько это устраивает его самого. На фоне резкого возрастания политической активности молодежи молодой Хусейн вскоре стал членом Партии арабского социалистического возрождения (БААС) и потенциально был готов к повторению пути своего дяди.
        С этих пор главным воспитателем Саддама Хусейна становится улица. И надо заметить, что багдадская улица 50-х годов XX века была настоящей экзотикой для современной цивилизации. Ибо в то время, когда развитые страны строили спутники и готовились покорять космические пространства, а оправившаяся от войны Европа восхищалась новой волной гуманистической философии и экзистенциализма, проникая вслед за Фрейдом в глубины человеческой психики, на улицах Багдада умирали от изощренных средневековых пыток. На глазах Саддама людей разрывали грузовиками на части, а других, привязанных за ноги, возили по городу до тех пор, пока их тела не превращались в кровавое месиво. Ненависть и враждебность довлели над этим миром. Перед взором молодого баасиста разворачивались картины свержения монархии и зверских убийств членов королевской семьи, непримиримая борьба панарабистов и коммунистов, мусульман и христиан, курдов и туркменов. Не остался незамеченным для Хусейна и характерный эпизод внутреннего соперничества во власти, который оказался хорошим практическим уроком для будущего властителя. Когда после убийства короля
власть в государстве захватил Абдель Касем, его правая рука - вице-премьер-министр Абдель Ареф - затеял смуту, но вместо смертной казни был в последний момент помилован и отправлен послом в Западную Германию. Однако Ареф вскоре вернулся, через несколько лет сверг Касема и приказал убить его, не позволив уехать за пределы страны и отказав в проведении суда над бывшим правителем и соратником.
        Саддам сделал из происходящего свои выводы. Он уяснил, что борьба за власть - это зона жестокости, превосходящей все мыслимые пределы. Сыгравший в благородство Касем поплатился жизнью, а звереющих от запаха крови и безнаказанности людей можно держать в повиновении только страхом перед еще большими зверствами. Боязнь даже не самой смерти, но жесточайших истязаний должна воздействовать на инстинкты и предостерегать от борьбы, решил молодой Хусейн. Но это были рецепты на будущее, сам же Саддам, по мнению аналитиков, не имел шансов на выдвижение в число лидеров партии, даже несмотря на то, что его дядя был близко знаком с партийным руководством, в том числе и с будущим президентом аль-Бакром. Главной причиной этого было отсутствие должного образования. «Необразованный, даже неотесанный юнец, вымахавший, правда, под метр девяносто, он годился только для того, чтобы запугивать политических противников. Саддам сколотил отряд штурмовиков (их называли за глаза «саддамистами»), которые терроризировали всю округу», - так описывает политическое становление Саддама Хусейна автор исследования взлета и падения
диктатора Геннадий Корж, добавляя, что в борьбе с коммунистами Саддам придерживался радикальных методов и сам застрелил лидера коммунистической организации Тикрита, получив у соратников звание «человека дела». А вот на жизнь Хусейн зарабатывал, трудясь кондуктором в автобусе, ибо его движение вперед по партийной лестнице тормозилось отсутствием образования, что не позволяло надеяться на большее. Скорее всего, Саддам чувствовал себя человеком второго сорта, поскольку не мог рассчитывать на самореализацию даже при колоссальной поддержке влиятельного родственника. Его ярость и жестокость к людям в период партийного становления объяснялись неспособностью подняться вверх благодаря интеллекту и занять то место, на которое он мог претендовать. Чтобы выделиться в среде достаточно жестоких и суровых людей, безудержно стремящихся к власти, необходимо было продемонстрировать совершенно ошеломляющие вещи: готовность бесстрашно идти под пули, прибегать к нечеловеческим пыткам и не испытывать душевного волнения перед убийствами. Именно таким набором качеств намеревался прославиться двадцатидвухлетний Саддам,
которого партия все же заметила и «пригласила» поучаствовать в покушении на премьер-министра Касема.
        Теория максимализма и непреклонности
        Покушение оказалось еще одним, возможно, самым рискованным тестом на выживание. При технической поддержке недавно созданной Объединенной Арабской Республики (в лице Египта и Сирии) отчаянная группа заговорщиков-баасистов, в рядах которых был и дерзкий искатель счастья Саддам Хусейн, открыла огонь по автомобильному кортежу главы государства. Неизвестно, вследствие недостаточной подготовки заговора или в силу пресловутого человеческого фактора, но нападение не увенчалось успехом. Многие заговорщики погибли в перестрелке, некоторым же, в том числе и проявившему в бою достаточную храбрость и решимость Хусейну, удалось бежать и пересечь границу с соседней Сирией.
        Из неудавшегося покушения Саддам вынес еще один важный урок: если удар недостаточно силен, нанесшего его ожидает смерть или изгнание. С другой стороны, он еще больше укрепился в мысли, что единственно возможным способом его самореализации является власть. Подняв руку на первого человека в государстве, Саддам психологически приблизился к нему, поднялся до его уровня и ощутил, что быть просто исполнителем для него слишком мало. Почуяв запах власти, такой близкой и доступной, он теперь уже не мог от нее отказаться. Саддама раздирали противоречия: он знал, что нельзя делить власть с кем-либо еще, и при этом понимал, что не может претендовать на лидерство, по меньшей мере пока. И снова этот человек, с детства отличавшийся коварством и жестокостью, выбрал единственно возможный путь. Он должен был затаиться, но использовать время с максимальной пользой для решения своей задачи. Во-первых, получить сносное образование и знания, необходимые для управления массами. Во-вторых, войти в доверие к лидерам, стать их тенью, самым преданным бойцом, волкодавом, готовым разорвать каждого при малейшем намеке на
агрессию.
        Три года Саддам Хусейн потратил на то, чтобы получить образование. Находясь в Каире, он настойчиво учился в школе и на юридическом факультете университета. Биографы отмечают, что «подвиги» приверженца панарабской идеи не остались незамеченными специальными службами Объединенной Арабской Республики, тем более, что учеба в зрелом для этого дела возрасте принесла хорошие плоды. Саддам знал, для чего он старается. Стоит сказать, что некоторые биографы упоминают о контактах Саддама Хусейна в этот период с ЦРУ. Если это так, то молодой Хусейн определенно выделялся из среды оппозиционеров власти, а его склонность к максимализму импонировала многим из тех, кто надеялся с помощью агрессивного лидера влиять на политику в богатом энергоресурсами Персидском заливе. Но, возможно, реальной связи с американской разведкой и не было, хотя в пользу такой версии говорят антикоммунистические настроения Саддама Хусейна и борьба США и СССР за влияние на Ирак. Так или иначе, более важным в этом вопросе было другое: способность молодого радикала заявить о себе посредством оружия и маниакального стремления к власти.
Именно это сделало будущего диктатора узнаваемым, несмотря на его интеллектуальное несоответствие роли лидера оппозиции.
        Бытует мнение, что во время каирского периода Саддам Хусейн стал примерным последователем Сталина. Сталинские аппаратные игры восхищали молодого Саддама, а театрализованные представления расправ с соратниками он с затаенным восторгом будет пытаться повторять снова и снова, претворяя в жизнь уже иракские сценарии репрессий со сталинским вороненым оттенком. Во время войны с Ираном лидер Ирака активно использовал заградительные отряды, беспощадно уничтожавшие тех, кто посмел отступить. Но самое большое сходство между двумя тиранами заключалось в их неуемной подозрительности и совершенно необъяснимой готовности беспощадно уничтожать каждого, кто мог хотя бы гипотетически стать в оппозицию или высказать иное, не угодное им, мнение, хотя на публике в качестве исторических примеров Саддам предпочитал упоминать генерала де Голля, восхищаясь его национализмом. Похоже, даже в этом сказывалась натура искушенного лицедея.
        Положение на удивление активного радикала не особо изменилось после свержения баасистами премьера Касема, против которого он так отчаянно боролся и рисковал жизнью во время покушения. Политическая жизнь Ирака напоминала перекидной календарь, после каждого переворота прежняя власть уходила в небытие, а на смену ей появлялись новые временщики. Свергнутого Касема и его окружение быстро расстреляли без суда и следствия, а власть захватил некогда помилованный им Абдель Ареф. Последний готовил переворот совместно с генералом аль-Бакром, близким другом дяди Саддама. Говорят, переворот удался благодаря поддержке ЦРУ, опасавшегося, что Касем сделает ставку на Советский Союз. Но если этот слух соответствовал действительности, то это лишь подтверждает серьезность подходов самих заговорщиков, которые представляли уже реальную политическую силу. Так или иначе, но Абдель Ареф стал президентом, а аль-Бакр - премьером. Несмотря на близость Саддама к руководству партии, после государственного переворота он не получил никаких серьезных предложений, возможно, по двум причинам: вследствие молодости и того факта, что
он не был непосредственным участником путча. И тут он снова вспомнил об испытанном способе, позволяющем обратить на себя внимание. Поначалу ревностно исполнявший обязанности тюремщика, благодаря редкой жестокости молодой партиец добился возможности стать одним из главарей отрядов национальной гвардии, рыскавших по стране в поисках бывших сторонников Касема и приверженцев коммунистического режима. Как и прежде, Саддам Хусейн сделал ставку на шокирующую окружающих беспощадность и нечеловеческие пытки. Этим он не только выслуживался перед новым режимом, но и самоутверждался. Это была его роль, в которую он легко вжился, имея непреодолимые влечения к садизму и обосновывая его необходимостью не только искоренения врагов, но и устрашения потенциальных сторонников левых сил. Кроме того, Саддам по опыту знал, что жестокость ассоциируется во властных кругах с решимостью и отвагой бойца, которому можно доверить любое дело. Его нисколько не волновала сомнительная репутация, а приобщение к насилию уже распалило воображение, пробудило желание повторять жестокие опыты с людьми снова и снова. Ему импонировало, что
чужие боятся его больше смерти, а свои узнают и уважают. Это был его путь к признанию, и он нравился Хусейну все больше.
        Но на пути к власти его ждала еще одна неприятная преграда. Арефу больше не нужна была поддержка партии БААС, набирающей силу и влияние в государстве. Поэтому меньше чем через год он при поддержке военных силой отстранил партийцев от власти. В результате активный Хусейн угодил на некоторое время в тюрьму, впрочем, вскоре он при загадочных обстоятельствах бежал. О его тюремном периоде ходили противоречивые слухи, но, заметая следы после прихода к власти, он уничтожил практически всех сокамерников - так легче было перекраивать свою биографию. Период подполья активист БААС также использовал довольно удачно. Не имея знаний, статуса, признаваемый руководством партии лишь в качестве бескомпромиссного убийцы, Саддам сделал ставку на аль-Бакра и стал искать способы приблизиться к нему. Сам он еще не способен был играть роль лидера и свои пробелы компенсировал готовностью исполнять любые поручения более опытного и более способного к организации захвата власти человека. Саддам Хусейн стал правой рукой аль-Бакра именно благодаря этой показной преданности и демонстративной непримиримости к противнику. Еще
Саддам отличался очень острым чутьем на опасность, это было проекцией его собственного стремления к власти. Продвигаясь к вершине, он предусмотрел появление соперников, таких же черствых и нечувствительных, как и он сам. И потому приучил себя уничтожать наиболее вероятных противников загодя, еще до того, как они обретут возможность напасть. И не щадить никого - это стало девизом и жизненным кредо будущего диктатора. Убивать, уничтожать и устрашать, расчищая дорогу, делая ее абсолютно свободной. Только так, полагал он, можно добиться успеха. А самым большим жизненным уроком для Саддама стал опыт Касема, не убившего, а выславшего Арефа из страны, и опыт самого Арефа, пощадившего аль-Бакра после отстранения от власти. Сам Саддам не совершит таких промахов, он будет уничтожать наверняка.
        Жизнь Саддама Хусейна коренным образом изменилась, когда очередной путч закончился удачно, а отстраненного президента Арефа отправили за пределы страны. Хусейн сполна воспользовался плодами своей преданности: своему доверенному лицу новый президент аль-Бакр поручил патронировать государственную безопасность. Пожалуй, эта должность для Саддама оказалась более весомой, чем министерский портфель в правительстве, ибо открывала широкие возможности для проведения интриг и активной закулисной борьбы. Такая деятельность больше всего соответствовала натуре Саддама, который не был склонен к усилиям для возрождения утопающего в крови государства, зато серьезно занялся всесторонним обеспечением своей власти, укрепляя позиции откровенным террором. Ни судьба Ирака, ни самореализация на поприще успешной политической деятельности не заботили этого человека; единственный предмет во власти, который его занимал, была сама власть. Очень быстро Саддам избавился от основного политического балласта - премьер-министра и министра обороны. Только что пришедшим к власти партнерам не дали даже перевести дух: их правление
продлилось все лишь две недели. Кажется, эта успешная операция обеспечила Саддаму дополнительный пост вице-президента.
        Эксперты по вопросам Ближнего Востока отмечают, что Саддам Хусейн практически впервые в истории страны поставил орган госбезопасности над армией, сумев таким образом при помощи относительно небольшой группы преданных людей (часто набираемых из земляков) контролировать достаточно большую армию. Он лично занялся кадровыми чистками и перестановками, осторожно и последовательно строя кадровую политику исключительно «под себя». Например, очень скоро его сводный брат Барзан стал курировать создаваемую разведку Мука-барат, а сын того самого дяди-покровителя был назначен министром обороны. Саддам поставил себе недвусмысленную цель добиться высшей власти в государстве и готов был ради этой мечты на любые жертвы. Пока голова президента аль-Бакра была занята идеей поднять уровень жизни в Ираке и обрести таким образом популярность, пользуясь ею как предохранителем, его вице-президент думал совсем о другом - как устранить опасных конкурентов и «обложить» самого аль-Бакра. Президент действительно добился значительных успехов, и в частности национализации «Ирак Петролиум Компани», что резко увеличило нефтяные
доходы государства и заметно подняло уровень благосостояния народа. А вот Саддам действовал совсем в ином направлении. Первый удар он нанес по наиболее популярному в стране человеку - аль-Самараи, идеологу партии и приверженцу масштабных реформ в пользу расширения прав низших слоев населения. Глава госбезопасности отдал приказ арестовать известного партийца, а на партийной конференции объявил его предателем. В это время Саддам Хусейн еще не смел открыто уничтожать ненавистных ему конкурентов и даже сталкивался с определенным сопротивлением как в партии, так и в правительственных кругах. Но это длилось не долго.
        Сокрушающий удар был нанесен через одиннадцать лет после переворота. Тихой сапой Саддам по-кошачьи подбирался к власти. Голова президента уже давно была в невидимой петле, которая с каждым годом затягивалась все туже, пока летом 1979 года окончательно не сомкнулась на шее стареющего лидера нации. Любопытно, что Саддам, ненавидящий всех, кто превосходил его интеллектом и положением, не стал уничтожать оппонента. И вовсе не потому, что он сам изменился или проявил не свойственную его натуре жалость к человеку, который изменил его жизнь и привел на вершину власти. За годы нахождения рядом с аль-Бакром вице-президент, поднаторевший в управленческих делах и в манипулировании массовым сознанием, вполне справедливо рассудил, что отправка президента на пенсию «по состоянию здоровья» будет наиболее логично вписываться в создаваемую им собственную овеянную славой биографию. Таким образом, все сделанное для Ирака аль-Бакром будет ассоциироваться и с его именем, словно они вместе подняли благосостояние народа, наладили импорт технологий и подготовку профессиональных кадров в различных областях. Он попросту
присвоил себе достижения президента, позаимствовав у него и часть имиджа труженика и радетеля за народ. Наконец, аль-Бакр, который был на добрую четверть века старше его, казался безвредным и слишком старым для продолжения борьбы в ситуации, когда в руках самого Саддама были спецслужбы, гвардия и армия. Может быть, сыграла роль и позиция дяди, которого новоявленный президент сделал мэром Багдада. Он уже чувствовал себя всесильным, хотя и не терял бдительности. Саддаму Хусейну на момент захвата высшей власти в государстве было сорок три года…
        «Если он принимал решение, то настаивал на нем - независимо от того, правильное оно или нет». Это замечание личного врача Саддама Ала Башира говорит о крайней негибкости президента Хусейна. Он совершенно был не способен переносить критику, и если кто-то не понимал этого, то в лучшем случае лишался своего положения. Но чаще Саддам Хусейн просто уничтожал критиков и отступников - спокойно, безжалостно и нередко такими способами, от которых холодела кровь у его окружения. Чувство опасности у иракцев, привыкших к ней за годы кровавых переворотов, несколько притупилось, и похоже, Саддам поступал рационально, намеренно вызывая страшные, поражающие воображение ассоциации. Нередко он приказывал расчленить тело жертвы и затем в мешке отправить родственникам. Так, например, случилось с одним незадачливым министром, когда в начале войны с Ираном Саддам ошарашил членов правительства коварным вопросом, не отречься ли ему на время от власти. Недальновидного министра, который высказался за такой план, в тот же вечер доставили домой в брезентовом мешке в расчлененном виде. Или, как сообщает Г. Корж, великий
мститель использовал ванны с кислотой и катки для укладки асфальта. Даже если он не был садистом, смакующим чужую боль, маска мучителя за годы сознательного угнетения многомиллионного народа вросла в него, став частью лица, неотъемлемой характеристикой личности.
        Став президентом, Саддам Хусейн бесстрастно и последовательно расправился со всеми, кто мог создать хоть мало-мальски видимую конкуренцию его власти. Прежде всего он организовал неожиданную и поражающую коварством расправу над соратниками по партии БААС. Очевидно запугав генерального секретаря партии и вынудив его в обмен на жизнь «признаться в подготовке заговора», Саддам добился, чтобы в качестве заговорщиков были названы более двадцати наиболее авторитетных баасистов. Все они, как и генеральный секретарь, были уничтожены. Небезынтересно, что уже в этот период «рыцарь арабской нации» обнаружил желание подавлять противников абсолютно, не просто убивать, но подавлять, расплющивать психику еще до физической смерти человека. Он, вероятно, испытывал наслаждение, когда после ареста «заговорщиков» в соседние камеры были брошены их дети, которых пытали на глазах родителей, насиловали малолетних девочек, уничтожали целые роды и семьи. Это была его месть партийцам за то, что они посмели возражать ему в те времена, когда он был еще только вторым. Затаив обиду и жажду расправы, он дождался своего часа и с
тайным ликованием истребил всех, кто имел хоть небольшой авторитет в обществе и мог составить ему конкуренцию. Говорят, что нередко, чтобы убедиться в моральном падении тех, кого он считал врагами, Саддам сам участвовал в пытках и руководил зверскими убийствами. В нем самом давно уже пробудилось чудовище, стремящееся получить наслаждение от властвования и возвышения над ближними.
        Под общий шумок Хусейн приказал отправить на тот свет и идеолога партии аль-Самараи, которого он долго держал в тюрьме. Новый президент не был сторонником амнистий, по всей видимости считая, что лучший способ избавиться от головной боли - гильотина. Другое дело, что конкурентом и потенциальным заговорщиком этот мнительный и преследуемый фобиями человек считал каждого, кто по своему желанию или невольно высовывался из-под его огромной, раскинувшейся над страной тени. Поэтому жестокие расправы следовали одна за другой, а палачи были всегда наготове.
        Но жажда признания в глазах народа и международного сообщества гнала Саддама Хусейна на все более масштабные преступления и кровопролития. Избиение своего народа казалось ему уже явно недостаточным для достижения беспримерного величия. Нужны были акции, которые поставят президента Ирака выше лидеров других арабских государств, создав плацдарм для распространения влияния во всем регионе, а затем, если это окажется возможным, и во всем мире. Не стоит сомневаться в том, что неуемные аппетиты одержимого властью человека распространялись далеко за пределы Ирака. Они оказались, в итоге, точно соответствующими его представлениям о своих силах. В своем безудержном желании подняться над временем и пространством Саддам Хусейн спровоцировал рост напряженности в отношениях с соседним Ираном, а затем развязал войну. И потому, когда блицкриг не удался, он не мог заставить себя отступить, ибо это означало бы признать поражение. Гораздо легче Саддаму Хусейну было заставлять умирать на поле брани тысячи соотечественников. Война, затянувшаяся на восемь лет, принесла разруху и голод, она уничтожила тот уровень
благосостояния, что был достигнут при аль-Бакре. В результате неудавшейся попытки самоутверждения президента Хусейна в регионе улицы большинства иракских городов оказались заполненными нищими и калеками, психика многих тысяч людей была разрушена, практически каждый дом посетила смерть.
        Но диктатора это мало заботило, он уже вынашивал планы новых военных операций. Болезненное тщеславие Хусейна выдержало лишь два года, после чего он, несмотря на экономический кризис и подавленный моральный дух армии, предпринял попытку оккупировать соседний Кувейт. Ему хотелось решить многие вопросы, получив нефть и богатства этой страны. После второй неудачной войны терпение народа лопнуло: надеясь, что разбитая и обескровленная армия не сможет заниматься восстановлением порядка, шииты на юге и курды на севере подняли восстание против режима Хусейна. Произошел выброс долго накапливавшейся энергии противостояния. Но последствия оказались ужасными для восставших: порядка ста тысяч человек было истреблено. Именно во время этих расправ Хусейн отдал приказ применять отравляющие вещества. Тиран довел свой народ до такого состояния, что люди стали, как звери, бросаться друг на друга, процветало дикое мародерство и беспричинные убийства. Ала Башар в качестве типичного эпизода приводит ситуацию, когда в аварию попал автомобиль, в котором, кроме мужа и жены, было пятеро детей. Мужчина и двое детей погибли,
а прибежавшие люди вместо помощи тяжело раненным детям и женщине стали грабить их, стаскивая даже одежду. А через несколько минут с машины были сняты колеса. В отдельно взятой стране Саддам Хусейн построил ад и сумел заглянуть в его темную бездну.
        Хотя на первый взгляд создается впечатление, что Саддаму Хусейну многое удавалось, на поверку же его жизнь была цепью разочарований, которые всякий раз напоминали о его детских и юношеских комплексах. Историки утверждают, что он всегда сокрушался о том, что не был принят в военную академию. Внутреннее потрясение надолго засело в его сознании, поэтому, и даже став президентом, он не забыл о психологической проблеме и решил ее, подобно Сталину, присвоением себе звания маршала. Духовно бедному, ему необходимы были подтверждения собственного величия в виде блестящей мишуры. Тогда же, после шока провала, Саддам встал перед дилеммой: считать себя заурядным человеком, покоряющимся общим правилам, и иметь слишком мало шансов для достижения славы и признания, или пойти другим путем, исповедующим верховенство силы, - насилия и агрессии. Почти не сомневаясь, он избрал второй путь. Этот человек, присвоивший себе все возможные звания и единолично занимавший все руководящие посты в государстве, был настолько неуверен в себе, что приказывал расстреливать и вешать людей за анекдоты, симпатии к другой партии или
выражение сомнения в правильности его действий. Согласно статистике последних лет правления Хусейна, 18 миллионов иракских граждан жили в жутчайшей нищете, фактически на грани вымирания. Как указывает Константин Капитонов, в стране, где «средняя зарплата равна 300 динарам, а курица, к примеру, стоит 400», иракцам приходится выкручиваться, главным образом за счет государственных пайков, которые выдают раз в неделю. В пайке - хлеб, немного сахара, риса и маргарина. Молоко и мясо были для среднего иракца невиданной роскошью. В результате некоторые отчаявшиеся жители часто предлагали на продажу свои органы. Свидетели того страшного времени отмечали, что особенно велик был спрос на почки, которые шли по 50 тысяч динаров за штуку.
        Но в конце концов Саддам Хусейн пришел туда, куда так настойчиво стремился. Влечение к разрушению и смерти привело его самого в петлю, ведь он вызывал зависть, ненависть и презрение у слишком многих людей. Клубок низменных побуждений своей души, которому он позволил раскручиваться, породил такие же низменные страсти у его приближенных, и вскоре все его окружение было охвачено жаждой безмерной власти, влечением к насилию и агрессии. Эта разрушительная деструктивная энергия, долгое время выбрасываемая в одной точке земного шара, привлекла к себе внимание более сильных противников. Нефтяные ресурсы Ирака и стремление влиять на их распределение определили интерес к Саддаму Соединенных Штатов, его же покровительство террористическим группировкам и проявленная во время Кувейтской кампании военная слабость укрепили решимость американского лидера утвердиться за счет низвержения иракского диктатора.
        Падение режима, истощенного войнами и международным противодействием, было предопределено, Саддам Хусейн слишком долго находился у абсолютной власти, чтобы поверить в свою уязвимость. Вэтом еще раз проявилась его оторванность от реального мира, ослепление теми завораживающими атрибутами власти, которых он добился благодаря террору по отношению к собственному народу. Яд иллюзорного ощущения всесильности отравил Саддама гораздо раньше, чем взяли в плен диктатора американские солдаты, и, естественно, раньше, чем рука палача затянула петлю на его горле.
        Уроки деструктивной власти
        По достижении высшей власти в государстве Саддам Хусейн пребывал в состоянии постоянного страха перед заговором. Кому, как не ему, знать низменную человеческую натуру, сегодня пресмыкающуюся перед сильным лидером, а уже завтра с восторженной готовностью предающую и разящую в спину. Но фобии президента Хусейна распространялись гораздо дальше обычного страха - ежедневно он ожидал нападения, едва ли не в каждом человеке ему мерещился враг, жаждущий его крови. Презрение к смерти исчезло, теперь президенту было что терять, и потому крайняя степень осторожности, предусмотрительности и суеверности стала едва ли не главной его чертой. К примеру, если во время войны с Ираном он намеревался отправиться на передовую, то теперь даже появление черной кошки на дороге приводило к отмене плана. Фобии охватили его нездоровую душу, как удав обхватывает жертву, и кольца страха сжимались с каждым годом пребывания во власти все сильнее. Как средневековый король, он до безумия страшился отравления, заставляя многочисленных телохранителей пробовать пищу, проверять и менять туалетные принадлежности, белье и одежду (даже
посетителей принуждали мыть руки в трех специальных дезинфицирующих жидкостях).
        Отношению Саддама Хусейна к своему происхождению стоит посвятить несколько дополнительных строк. Некоторые биографы диктатора приходят к выводу, что низкий статус предков не просто беспокоил президента Ирака, но стал навязчивым раздражителем для его крайнего тщеславия. Это ощущение становилось еще более болезненным после воспоминаний о том, что ни его отца, ни отчима не уважали даже в их убогой среде. С таким положением вещей он никак не мог выстроить идеальный облик своего великого и безупречного «я». С этим Саддам Хусейн не намерен был мириться и, подобно многим другим тиранам, занялся рихтовкой своей биографии. Так из сказочной пелены рождался новый, овеянный славой предков, возвеличенный собственными «достижениями» человек. Кроме того, массированные фальсификации и создание легенд о «подвигах» лидера нации были совершенно необходимы для организации семейной диктатуры, к построению которой Саддам приступил, еще будучи помощником президента аль-Бакра.
        Но, ослепленный властью, Саддам в отчаянном желании приукрасить свой образ начал совершать глупости, присущие инфантильным или теряющим чувство реальности людям. Он, например, заставил своих официальных биографов вещать, что корни семейного клана Аль-Тикрити ведут не куда-нибудь, а к имаму Али, зятю пророка Мухаммеда. А однажды, уже на закате агонизирующего режима, президент исключил из рядов партии власти ряд видных соратников - за незнание его биографии. И конечно, нет смысла упоминать о том, что, подобно Сталину, он увешал страну своими портретами. Неизлечимый параноик, Саддам жаждал быть в восточном мире всем. Для достижения этой высшей, как ему казалось, цели он готов был пожертвовать миллионами жизней и изнурить себя тяжким трудом. В диком самомнении Саддам дошел до того, что назначил себя «высшим религиозным лицом в вопросах мусульманского права», а по ночам, одержимый великой миссией, занимался собственным толкованием Корана. Лидера небольшого государства в Персидском заливе заботила великая историческая роль Ирака, но только в контексте собственного мессианского предназначения на
политической сцене XX века. Говорят, он разработал план провозглашения Багдада столицей халифата, а себя - эмиром всех правоверных. Хорошо понимая роль религии, он вознамерился соорудить самую большую в мире мечеть высотой 1800 метров, возвеличив себя в глазах мусульман всего мира. Любопытно, что и свои поражения он списывал на Небо; когда военная кампания в Кувейте завершилась неудачей, Саддам заявил, что это Аллах, а не он, принял решение оккупировать страну. Эти штрихи к портрету Саддама Хусейна являются красноречивым подтверждением глубоких проблем его личности, которые жгли его каждый день, как раскаленные угли, требуя признания величия, которого на самом деле не было. Сам президент осознавал хрупкость выстроенных замков и вопиющее несоответствие своих представлений о себе и того, что о нем думают окружающие его люди. Его фантазии и иллюзии заходили слишком далеко, являясь в то же время лишь преломлением устремлений древних властителей и свидетельством скудости ума, не способного породить центростремительную идею, которая могла бы объединить вокруг себя раздираемый нищетой и разрухой народ Ирака.
Но до жизни народа Саддаму не было дела, а возможно, он даже мстил ему - за свое нищенское детство и отсутствие должного воспитания, вылившееся в негибкость и неспособность стать дальновидным политиком или хотя бы говорить на равных с цивилизованным миром.
        Саддам Хусейн занимался коррекцией собственного образа всеми доступными средствами. Он неустанно напоминал окружению, как много прочитал книг во время тюремного заключения - так можно было «закрепить» мнение о себе в обществе как об интеллектуале. Конечно, как и многие другие, желающие увековечить свой образ, он уделял внимание не только дворцам, но и написал автобиографическую книгу «Люди и город», средства от продажи которой пошли на борьбу с бедностью. Саддам всегда был очень старательным, когда лепил собственный монумент.
        Как это часто бывает, безнаказанность и вседозволенность для одного ведет к взрыву деструктивных проявлений в его окружении, которому дается карт-бланш. Иногда кажется, что президент Хусейн ободрением и намеками на преступления своего окружения просто проверял, насколько далеко может зайти человек в своих низменных устремлениях. Он, возможно, с удивлением и тайной радостью наблюдал за падением своих приближенных, не исключено, сравнивая их с самим собой. Для них осталось только одно табу - личность президента и его семьи. С самого начала Саддам приближал к себе только тех, кто отличался особой жестокостью при пытках, кто мог отодвинуть на второй план даже интересы собственной семьи. Впрочем, беспощадный Саддам не оставлял выбора, сардоническим взглядом взирая на ошеломленных людей, делающих выбор между роскошной и престижной жизнью наверху и смертью родственников.
        Показательным примером может служить эпизод так называемой «семейной разборки». Речь идет о бесславной истории, связанной с бегством двух зятьев Саддама Хусейна вместе с женами в Амман. Сделав ряд шокирующих международное сообщество заявлений, они не сумели найти надежного и комфортного убежища за пределами родины. В это время их и навестил посредник коварного Саддама, который убедил двух близких к президенту мужчин вернуться в Ирак, гарантировав, что вождь не тронет их. Саддам действительно не тронул их. Зато переговорил с их родным дядей, тем самым «химическим Али», который во время восстания курдов применял химическое оружие. Было решено, что зятья опозорили Ирак, но это «дело семейное». И дядя организовал осаду дома, в котором засели его родной брат и двое племянников. Их сумели перебить лишь после двенадцатичасовой перестрелки, за которой с жадным любопытством наблюдали оба сына президента. Алчущие зрелищ убийств и пыток, они стали гнусным отражением своего отца: перестрелки и убийства неугодных, похищение девушек, насилие и даже наличие собственных тайных тюрем - вот лишь малые штрихи к
портретам этих двух людей, которые все свои бесчинства творили, прикрываясь всесильным отцом. Вокруг президента Хусейна действовала целая орда бесстрастных палачей, и возможно, способность к уничтожению близких порой и становилась главным критерием приближения к первому лицу. Причем к нему стремились приблизиться именно те, кто жаждал хотя бы на миг почувствовать себя властелином мира, повелевать, ставить на колени, заставлять кричать от нестерпимой боли во время пыток. Саддам давал им такую возможность, и они старались максимально воспользоваться ею, не страшась даже печальной статистики ротации приближенных. Одни палачи быстро сменяли других, чтобы через некоторое время самим кануть в небытие… И все же почти никто не отказывался от преимуществ власти, что, похоже, немало забавляло Саддама Хусейна. Сам же он, одолеваемый ложными представлениями о себе, вселял иллюзии в головы своих приближенных.
        В конце концов почти вся страна стала ареной пыток: группка обезумевших людей издевалось над людской массой, исчисляемой миллионами, которая корчилась от боли и страданий.
        Был ли Саддам Хусейн психически нормален? Хотя есть мнения президента Египта Хосни Мубарака, назвавшего иракского лидера «психопатом», и короля Саудовской Аравии, уверенного в его «психической неполноценности», а также выводы пожелавших быть неназванными английских психиатров о том, что его оценка окружающего мира связана с ложным представлением о себе, не все так однозначно. Действительно, очень хочется поверить в то, что этот безумно любивший власть человек, которого кое-кто считает «злокачественным нарциссом», не просто потерял чувство реальности, но имел психические отклонения. Но скорее всего, как и в других случаях господства деструктивных влечений над разумом, мы имеем дело с разложением личности под воздействием вседозволенности и отсутствия ограничений. Абсолютная власть, давая мнимое ощущение обладания миром, несет в себе и чудовищную разрушительную силу, в эпицентре которой находится личность властителя. Словно гигантский червь, возведенная в абсолют власть высасывает из отдавшегося ей человека все лучшие качества, оставляя лишь всепоглощающую жажду доминирования и наслаждение
возможностью повелевать. Именно отсюда проистекает потеря связи с реальным миром и притупление способности анализировать события, давать им реальные оценки.
        Этот диссонанс был характерен и для иракского диктатора, который видел мир преимущественно в кривом зеркале. Упоенный властью, он не столько не желал замечать бедствий народа, сколько не видел их, пребывая в своем странном фантастическом мире, в заколдованном зазеркалье. Он будто взирал на людей из космоса, с другой планеты. Есть любопытное воспоминание о том, как Саддам навсегда порвал с одним из своих немногих друзей. Когда при просмотре телеверсии выступления иракского президента на одной из конференций самовлюбленный и охваченный эйфорией Саддам указал давнему товарищу на то, с каким восторгом и как долго ему аплодировали, последний спокойно задал ему серьезный вопрос: действительно ли Саддам верит в искренность участников политического действа? На что выдающийся деспот ответил утвердительно, причем совершенно серьезно. Друг не выдержал и попытался открыть ему глаза: «Они все до единого лицемеры и фарисеи!» Похоже, эта фраза шокировала Саддама, потому что он вскочил и, бросив трапезу, кинулся к выходу. Саддам Хусейн порвал навсегда с этим человеком, не посмев, правда, уничтожить того, кто не
раз спасал ему жизнь в трудные минуты. Этот эпизод еще раз подтверждает тот факт, что кровожадный тиран действительно с какого-то времени начал пребывать в совершенно ином мире, мире собственных иллюзий и фантазий. Даже такие отрезвляющие события, как восстание шиитов и курдов после поражения в Кувейтской кампании, не подействовали на президента Ирака. Саддам предпочел методично уничтожить тысячи людей и даже применить бомбы с нервно-паралитическим и горчичным газами, однако ему не пришло в голову внести коррективы во внутреннюю политику. Самое удивительное, что этот человек по-прежнему пребывал в состоянии самоопьянения, полагая, что остальной народ любит его и верит ему. Или, быть может, он просто продолжал разыгрывать роль инфантильного правителя? Но это не меняет сути: бедствия и боль, которые он нес миллионам, никогда не занимали его мыслей.
        Есть свидетельства, что Саддам Хусейн нередко не владел собой и впадал в совершенно безумную ярость. Во время таких припадков он мог убить кого угодно, даже собственного сына. Когда старший сын президента Уд ей, привыкший к вседозволенности, в порыве гнева ударил тростью по голове и непреднамеренно убил камердинера Саддама, тот всерьез намеревался расправиться с сыном. Сводный брат Саддама Барзан пребывал в абсолютной уверенности, что, попадись в этот момент под руку президенту его сын, участь его была бы решена. Ослепленный гневом, Саддам так ударил по стеклянному покрытию стола, что на нем появилась трещина, а из руки хлынула кровь. Ее пришлось зашивать… Этот эпизод, как и многие другие, связанные с семейной жизнью диктатора, свидетельствует о пропасти между внешними формами существования семьи президента, улыбающимися с многочисленных фотографий лицами и их внутренним содержанием. Занятый собой и своей единственной подругой - властью, Саддам Хусейн на поверку не был ни достойным мужем, ни хорошим отцом. Он не был верным жене, а в отношении детей единственной формой воспитания оказывалась полная
вседозволенность. Саддам никогда не задумывался о счастливой жизни для своих детей, и даже их благополучие без раздумий отодвигалось на задний план, если оно не вписывалось в формулу его личных интересов. Об этом свидетельствует и уже приводимый нами пример о том, с какой легкостью он спровоцировал уничтожение двух сбежавших из Ирака затьев, хотя его родным дочерям этот акт сулил не только крушение личной жизни, но и несчастную дальнейшую судьбу. Одним словом, Саддам Хусейн был человеком, для которого семья значила очень немного, а в сравнении со своими интересами - и вовсе ничего. Патологический эгоист, поглощающий все блага мира и, как лазер, рассекающий преграды, Саддам Хусейн был готов разорвать весь мир на куски, если тот не желал служить его больному самолюбию.
        Как все диктаторы, во всех сферах жизни Саддам часто проявлял невоздержанность, нетерпимость и бестактность. Он делал все, что ему вздумается. Это, безусловно, касалось и интимной жизни. Правда, будучи вначале женатым на дочери своего дяди, сыгравшего такую большую роль в его жизни, он не выпячивал сексуальных излишеств и признавал своими наследниками сыновей от нее Удея и Кусея. В то же время источники отмечают, что сыновья организовали убийство телохранителя Саддама за то, что последний поставлял их отцу любовниц. Сам Хусейн ни в чем не видел препятствий: так, встретив понравившуюся ему блондинку, Саддам тотчас сделал ее своей любовницей, хотя она была замужем за чиновником авиакомпании. Этот человек жил без ограничений и крайне удивлялся, когда наталкивался на непреодолимые преграды, например, в виде успешного противостояния Ирана или мощи американского оружия. Что же касается женщин, они просто не могли дать отпор диктатору из страха.
        Четверть века Саддам Хусейн прожил как могучий самодержец, в своих фантазиях о собственной персоне не подозревая, что является всего лишь заблудшим смертным. Создавая миф о собственном всесилии, он оказался в безнадежном плену у собственных иллюзий, сформировав неодолимый разрыв, пропасть между реальным миром и своими нездоровыми представлениями. Он полагал, что, используя насилие, пытки и агрессию, сумеет добиться беспрецедентного влияния на мир и признания своего превосходства, однако изменчивая Фортуна нанесла смертельный удар по его чудовищным идеалам. В глазах же человечества он пополнил ряд тиранов, впечатляющих уродливыми стремлениями и расстройством представлений о развитии личности, заодно доказав своей жизнью, что деструктивное пока неистребимо в человеке и побеждает влечение к прекрасному чаще, чем мы обычно склонны полагать.
        Усама бен Ладен
        Убийство американцев - как военных, так и гражданских, а также их союзников - это долг каждого праведного мусульманина, который должен использовать для этого любую подходящую возможность, где бы он ни находился.
        Усама бен Ладен
        (родился 28 июня 1957 года)
        «ТЕРРОРИСТ НОМЕР ОДИН», СИМВОЛ «ВРАГА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА» И РЕЛИГИОЗНОГО ФАНАТИЗМА, ВДОХНОВИТЕЛЬ ВОЙНЫ ПРОТИВ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ
        Этот человек при жизни стал «вызовом» всему человечеству и настоящей угрозой миру. Его часто называют ближневосточным демоном, приписывая ответственность за жизни нескольких тысяч мирных землян. Согласно трактовке его деятельности рядом авторитетных экспертов, на счету бен Ладена около полутора десятков наиболее
        громких террористических актов, совершенных в промежутке между 1992 и 2005 годами, среди которых ужасающее масштабами и темными красками уничтожение двух башен Всемирного торгового центра с помощью захваченных террористами самолетов. События в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года, унесшие жизни более пяти тысяч человек, открыли новую эру в жизни человечества - эру асимметричной войны без границ и территорий сражений. Войны, в которой даже самые могучие армии обречены на поражение, ибо не являются способными защитить свое население от неожиданных массированных атак смертниками. Хотя сам бен Ладен всегда упорно отрицал свою причастность к этим актам, его имя прочно связали с новой эпохой войн, независимо от того, принимал он реальное участие в подготовке этого чудовищного преступления или нет.
        Специалисты в области борьбы с терроризмом утверждают, что именно с именем Усамы бен Ладена связаны истоки совершенно нового вида ислама - террористического. Именно этому человеку приписывают формирование в последний год XX столетия «Всемирного фронта джихада», под эгидой которого объединились многие непримиримые борцы против западной культуры и демократической системы ценностей.
        Есть, впрочем, и другие мнения о «террористе номер один». Многие маститые ученые полагают, что бен Ладена искусственно облекли в заманчивую упаковку лидера тайной войны, окружив ореолом таинственности и наделив необходимой для врага желчностью и свирепостью. Так как сильные враги необходимы государственным деятелям для демонстрации своих политических успехов и поддержания популярности за счет актов успешной борьбы с ними, нельзя исключать, что американские спецслужбы, не сумевшие обеспечить безопасность знаменитых небоскребов-«близнецов», записали это преступление на счет неуловимого бен Ладена. Причем поддержание этого мифа одинаково в интересах как рыцарей плаща и кинжала, так и террористов. Первым необходим могучий противник, вторым льстит неуловимость их главаря, которая делает саму организацию якобы неуязвимой для любого оружия. Конечно, это лишь предположение некоторых исследователей, но в том, что бен Ладен - далеко не единственный и вовсе не самый крупный вдохновитель терроризма, уверены представители многих специальных служб мира. И все же именно ему достались сливки дурной славы самого
опасного в мире террориста, и не в последнюю очередь благодаря продуманной информационной войне с западной системой ценностей.
        В результате, независимо от степени участия Усамы бен Ладена в подготовке актов насилия на планете, практически любой ее житель начала XXI века знаком с имиджем маршала тайной войны, открыто презревшего мораль и законы цивилизованного мира. Этот человек в глазах человечества превратился в загадочного и недостижимого Люцифера XXI века, вобрав в свой образ собирательные черты всеобщего зла и гигантской опасности и вдохновив на смертельную борьбу тысячи ослепленных религиозными идеями людей. Поэтому для человечества является важным и его внутренний мир, и причины, побуждающие убивать и отправлять на убийства, а также мотивы превращения в непримиримого и смертельно опасного террориста.
        Миражи и фантомные ориентиры детства
        Детство Усамы бен Ладена мало чем отличалось от становления миллионов других правоверных мусульман, рожденных в семьях с высоким уровнем религиозности и ставящих ислам в центре жизненных ценностей. Правда, Усаму из среды сверстников выделяли известность и авторитет его отца Мухаммеда бен Ладена, который, имея определенный авторитет в религиозных кругах, сумел преуспеть и в мирской деятельности. Его влияние и популярность в бизнесе вышли далеко за рамки одного государства. Рожденному в исламском обществе, где социальная роль женщины занижена, а для формирования самомнения и характера юноши важен именно статус отца, Усаме несказанно повезло.
        Мухаммед бен Ладен, в начале 30-х годов XX века перебравшийся в саудовский порт Джидду из Южного Йемена, вскоре сумел стать владельцем одной из самых крупных в стране строительных компаний. Об этом неординарном человеке известно, что ему удалось завязать дружбу с членами королевской семьи и еще при короле Сауде получить многомиллионный подряд на строительство дворцов. Не остался он в стороне и от рискованной политической борьбы за престол между наследным принцем Фейсалом и самим королем, в которой сделал опасную ставку на перспективную напористую молодость. Расчетливый бизнесмен не ошибся. А когда новому монарху потребовалась помощь, ловкий игрок бен Ладен оказался под рукой. Некоторые источники утверждают, что прозорливый бизнесмен чуть ли не полгода платил зарплату госслужащим королевских учреждений. Подробности и уровень реальной помощи королю доподлинно не известны, однако факт оказанной власти финансовой поддержки сыграл ключевую роль в росте бизнеса семейного клана бен Ладена. В качестве откупной он получил монопольное право в строительном секторе всего королевства и даже успел побывать
министром общественных работ. После смерти старший бен Ладен оставил своим пятидесяти четырем сыновьям разветвленную инфраструктуру успешного бизнеса.
        Все это характеризует Мухаммеда бен Ладена как весьма упорного труженика, опытного дельца, обладающего аналитическим умом и способного не только на многоходовые операции, но и на опасную азартную игру с крупными политическими ставками. Ряд предприятий бен Ладена как бы случайно оказались в совместной собственности с членами королевской семьи, и это является свидетельством сращивания большого бизнеса с властью, а также дальновидности отца бен Ладена при формировании деловой стратегии. Ведь если сам король Фахд оказался совладельцем некоторых компаний семейного клана бен Ладенов, то и семья могла рассчитывать на определенные политические дивиденды. На такого отца можно было равняться, подражать ему и стремиться сохранить и развить начатое им дело. Старший бен Ладен наделил своих многочисленных отпрысков нюхом охотничьих псов на крупные деловые проекты и открытие новых перспектив, что сделало их бизнес живым развивающимся организмом. Традиции мусульманского воспитания с жесткой патриархальной иерархией предопределили высокую самооценку и неодолимую уверенность для Усамы и его братьев. Представители
семейного клана постепенно заполняли все существующие и быстро создаваемые новые ячейки в структуре большого бизнеса, и будущее не выглядело для Усамы туманным.
        Усама был семнадцатым сыном от десятой жены Мухаммеда, а все его детство и юность прошли то ли в портовой Джидде, то ли в Эр-Рияде. После школы и колледжа он закончил довольно престижный университет Абдуллы Азиза. Исследователи не располагают подробностями его детства, с трудом можно судить о его поступках в этот период и о том, какие именно события явились определяющими точки зрения формирования его психики. Однако известны сопутствующие факты, оказавшие важное влияние на его восприятие окружающего мира, а именно, что в дом Мухаммеда часто наведывались различные религиозные лидеры, которым он наверняка оказывал и финансовую поддержку. Усама не мог не знать, что его отец использует силу финансовых ресурсов для создания некой тайной империи воздействия на ключевые точки общества: на внешне неколебимую официальную власть, необъятную религиозную силу и тайную власть денег. Взрослея, он все больше угадывал в отце могущественного серого кардинала, который, как режиссер кукольного театра, всегда знал, за какую ниточку и в какой момент необходимо потянуть, чтобы изменилась общая картина.
        Не менее важным фактором является семейная установка на достижения и активную деятельность. Если принять во внимание, что личное наследство Усамы составило ряд прибыльных компаний и непосредственно состояние, по оценкам экспертов, было не меньше 300 млн долларов, его активная и даже напряженная деятельность некоторым наблюдателям может показаться странной и даже абсурдной. Но как раз тут мы имеем дело со случаем, когда традиции религиозного воспитания накладываются еще и на традиции семейного бизнеса, предполагающие превращение каждого члена многочисленной семьи в ее дополнительную опору. Можно с высокой долей уверенности предполагать, что Усама демонстрировал прилежную учебу и немалое рвение в изучении религиозных догм, поскольку его подстегивали жесткие установки окружения на высокие результаты будущих достижений. Его же посещение почти всех стран Аравийского полуострова в период учебы с целью изучения их особенностей и даже женитьба в семнадцатилетнем возрасте на дальней родственнице из Сирии являются безусловными свидетельствами следования Усамой семейно-клановой традиции и, самое главное,
планомерной подготовки к заполнению респектабельной ячейки в масштабной системе управления. Более того, по некоторым данным, Усама даже служил в шариатской полиции, а также участвовал в работах по реставрации мусульманских святынь в Мекке и Медине. Приобретение разностороннего жизненного опыта, как видно, входило в перечень незыблемых правил семьи, которую по многим признакам можно считать незаурядной. Соприкасаясь с гигантскими ресурсами семьи, Усама также в силу установленной традиции и осмысленного религиозного воспитания не позволял себе излишеств ни в чем, и это весьма важный момент, позволяющий идентифицировать его систему ценностей, заметно отличающуюся от привычных западных стандартов. Даже став самым известным в мире организатором террористических выступлений, он продолжал демонстрировать до крайности аскетический образ жизни, с молитвами и скудной, очень простой пищей. Эти качества выдают в нем сформированного фанатика, одержимого навязчивой параноидальной идеей, никак не связанной с приобретением материальных ценностей. Но эти же качества выгодно оттеняют его от вылощенных западных лидеров,
обеспечивая популярность в среде единоверцев и толпы приверженцев.
        Как и у отца и старших братьев, деньги не могли для него выступать целью, а служили лишь универсальным средством обеспечения формы развития и создания механизмов влияния. По сути, от Усамы ожидали помощи в расширении влияния семьи бен Ладенов, и может быть, даже за пределами восточного мира. Патриархальная мужская акцентуация подталкивала каждого из членов семьи к достижениям в каком-либо виде деятельности с опорой на денежные ресурсы и с условием увеличения семейного капитала. Такой подход также во многом объясняет и семейно - командный подход к бизнесу, и обязательную помощь представителям своего родового клана. Сила каждого опиралась на мощь всей машины, а двигатель, несущий ее вперед, в любой момент мог быть дополнен энергией каждого отдельного члена семейства. Усама не мог не признавать, что это достижение семьи зиждется на выдающихся способностях отца, включающих также и тайные механизмы воздействия для усиления авторитета, получения заказов и лоббирования интересов семейного дела. Именно эти командные методы, распространяемые на все сферы жизни человека, он будет использовать для создания
собственной формулы влияния на мир. Но в признании бесспорного лидерства отца, высокой оценке его достижений кроется и конфликт с прозорливым родителем. С одной стороны, семнадцатый сын не чувствовал в себе такого же, как у отца, неугасимого желания развивать семейное дело. Тем более, еще одним сдерживающим барьером явилось осознание того, что результаты и победы стали бы в конечном итоге приобретением всей семьи и были бы разделены на пятьдесят четыре части. При таком развитии событий рассчитывать на достижения, адекватные отцовским, было бы крайне сложно. Но с другой стороны, будучи старшим сыном саудовской жены Мухаммеда бен Ладена, Усама воспитывался с четкой установкой на достижения, он жаждал славы и признания, а на открытом отцом поприще мог рассчитывать лишь на вторые или даже десятые роли. В глубине души бен Ладен-младший всегда понимал, что ему нужно искать новое, исключительно свое поле для деятельности, если только он намерен добиться настоящего успеха.
        На направление деятельности Усамы бен Ладена в некоторой степени повлияла и созданная инфраструктура семейного бизнеса. Размышляя над формированием направления, дополняющего и расширяющего общее дело, он должен был сам позаботиться о становлении в качестве автономной единицы клана. Он фактически был запрограммирован на активный поиск новых возможностей, ведь и его старшие братья шли таким же путем, останавливая взоры на ранее не освоенных сегментах, которые, собранные вместе, как железобетонное основание, и составляли могущественный фундамент дома бен Ладенов. Как сыновья бен Ладена-старшего, рожденные от сирийки и иорданки, оказались в составе высшего менеджмента соответствующих региональных подразделений компании, так и бен Ладен должен был занять свою деловую нишу в другом регионе. Тем более важен нюанс: Усама - единственный отпрыск, рожденный от саудовки, что должно было сделать его отправной точкой как раз Саудовскую Аравию. Именно в Джидде Мухаммед бен Ладен принимал важных гостей из числа мусульманских предводителей различных движений и течений, религиозных толкователей и ученых-теологов.
Саудовская Аравия приобрела статус семейной штаб-квартиры, откуда идеи и решения бен Ладена-старшего распространялись по всем направлениям. Но в этом пряталось и глубинное противоречие, состоящее в сложности бессознательного соперничества с родным отцом. Не исключено, что в период стремительного взросления и общения с отцовскими гостями Усама заразился фанатичным желанием всеобщего, всеохватывающего признания, далеко выходящего за рамки семьи. Да и в самой семье становление не было таким уж простым: впереди шли шестнадцать старших сыновей бен Ладена, а сзади уже подпирала целая орда младших. Необходимо было найти свой единственный путь, который бы позволил выделиться и создать собственное неповторимое направление.
        У исследователей нет точных сведений о взаимоотношениях Усамы с матерью, но традиционная упорядоченность восточного мира при жесткой патриархальной акцентуации оставляла не так много возможностей для жен крупного бизнесмена. В то же время упоминание о том, что Усама был единственным мальчиком, рожденным от жены-саудовки, должно быть, отразилось на нем в виде высокого уровня внимания матери к сыну. Ибо если, зная и уважая семейную иерархию, он воспитывался вдали от старших братьев, то мать наверняка имела возможность внушить первенцу недюжинную уверенность в себе и сознание собственной исключительности. Не менее важными являются сведения о том, что в момент взросления сына отец находился в Джидде, совершенствуя свою стратегию влияния. Это не могло не дать Усаме альтернативные источники информации в познании мира, которые наверняка были шире школьных представлений его сверстников. Можно предположить, что ученые-теологи и лидеры мусульманских движений упоминали как о некогда славной истории мусульманского мира, так и о притеснениях восточной культуры со стороны напирающей западной системы ценностей,
которая в глазах религиозных предводителей выглядела разрушающей силой, чумой, подрывающей основы восточного мира.
        Кажется вполне обоснованным, что насыщенный в период учебы такими специфическими знаниями Усама проявлял необычайную чуткость к окружающему миру. И в частности о многом говорит его сближение с преподавателем ислама Абдуллой Аззамом, который в молодости был надежным соратником Арафата. Получая знания о мире и месте в нем восточной культуры, Усама преисполнялся непоколебимым духом борьбы против Запада. Со стороны жизнь юноши выглядит последовательным и спокойным переходом в мир религиозного радикализма, но, скорее всего, на его долю выпали и борьба противоречий, и долгие размышления. С одной стороны, перед ним лежал свой путь в бизнесе, где он усматривал слишком мало возможностей выделиться и достичь уровня отца; с другой - религиозная ниша открывала любопытные и неизведанные возможности лидерства в различных идеологических движениях, причем не без материальной выгоды. Религия притягивала мистикой и неодолимой силой тайны, а еще - немыслимой широты диапазоном действий, которые можно подвести под религиозную основу.
        С каждым годом взросления противоречия между внешними требованиями и ожиданием семьи, с одной стороны, и его внутренним желанием выделиться, отделиться от обыденного мира денег и вечного поиска прибыли - с другой, все возрастали. Неизвестно, как бы все закончилось, может, и не стал бы семнадцатый бен Ладен семейным отступником, если бы не помогла ситуация: Советский Союз вторгся в Афганистан. У Усамы появилась возможность пощупать мир на прочность без навязчивого надзора семьи. Получив приглашение по религиозным каналам, молодой искатель приключений оказался среди лидеров афганского сопротивления. А еще через несколько месяцев через фирму Усамы бен Ладена потекла финансовая помощь моджахедам. Казалось бы, и сам бен Ладен, и его семья должны были быть довольны: открытый подряд на снабжение афганских военных формирований и становление Усамы в качестве главы афганского филиала семейной компании должны были ознаменовать появление нового направления бизнеса.
        Если бы не одно «но». Этим камнем преткновения был сам Усама, честолюбивые амбиции которого возросли до неимоверных масштабов. Тихий прирост капиталов не вызывал у него удовлетворения; он начал недвусмысленно и вполне успешно внедряться в управленческую систему моджахедов. Через несколько лет после начала кровавой затяжной войны именно Усама организовал приток свежих сил из числа арабских добровольцев. Прошло еще немного времени, и сын саудовского миллиардера стал во главе перевалочной базы наемников. Некоторые исследователи утверждают, что Усама сделал из терроризма коммерцию, быстро пополняя счета семейных фирм за счет работы организованных тренировочных баз и лагерей. К примеру, российский публицист Олег Якубов уверен, что именно финансовые потоки стали стимулом создания всего за два года шести крупных баз. Он также полагает, что созданное в это время Усамой Бюро службы джихада активно поощрялось американской администрацией Рейгана, что указывает на связи самого Усамы с Соединенными Штатами. Но если использование фирмами бен Ладена части крупных потоков американской помощи исключать не стоит,
то личные контакты Усамы с американцами вряд ли были реальностью, даже в период становления его связей с экстремистами на афганской земле. Возможно, деньги сыграли не последнюю роль в приближении Усамы бен Ладена к его новой стратегии, но в целом идеология и жажда признания заметно превалировали над бизнес-интересами. Последние если и присутствовали, то были, скорее, данью семейным традициям, и чем дальше Усама окунался в деятельность вооруженных формирований под прикрытием религиозно-идеологических догм, тем большие открытия он делал для себя. От хозяйственной деятельности он очень скоро перешел к организации вооруженных акций, которые захватывали его целиком. Тут, в Афганистане, он ощутил запах крови и смешанный с ним ни с чем не сравнимый запах власти, обладания пространством. Он получил личный опыт участия в боевых действиях, который, кажется, увлек его все той же эксцентричностью доминирования и медленно, но неотвратимо растущей жаждой расширения области личного влияния. Как указывают источники, Усама даже руководил несколькими военными операциями, хотя не проявил себя как выдающийся полевой
командир. Прошло еще немного времени, и Усама вполне осознал, кем он хочет быть: организатором, детонатором и покровителем войны, формы которой он будет совершенствовать и оттачивать в течение всей жизни. Он убедился, что власть распространяется быстрее самой силы оружия, даже опережая ее - при правильной постановке информационного сопровождения. Усама понял, что больше боятся ожидания насилия, чем самой атаки, и ощущение распространителя смертельной опасности было во стократ слаще азарта бизнесмена, который считает свои несметные, но преходящие богатства. Весь образ жизни бен Ладена говорит о том, что слава и признание всегда имели для него несоизмеримо большую ценность, чем остальные радости бытия. И самым главным для этого человека с первых лет его идеологического становления стал образ блистательного, устрашающего героя, каким он себя всегда искренне считал, несмотря на то, что в последующие годы его объявили преступником.
        В погоне за признанием
        Может быть, праведный мусульманин никогда и не пришел бы к такой необычной формуле влияния, если бы не религия. Именно возможности религии вкупе с кризисом мусульманского мира дали Усаме в руки ту недостающую составляющую, благодаря которой он сумел создать целую армию террористов. Тот факт, что многие из террористов добровольно отправляются на смерть, свидетельствует: сила духовно-религиозного убеждения стоит выше психической предрасположенности человека истреблять ближних, получая от этого наслаждение. Хотя последнее обстоятельство Усама бен Ладен также не мог не использовать для развития своего мрачного дела. Находясь в лагерях в Афганистане, бен Ладен с тайной радостью обнаружил, что боевики, прошедшие долгий и рискованный путь на войне, не спешат возвращаться в свое прежнее, мирное состояние. Война изменила их не только внешне, их внутренний мир также изменился, их души требовали крови, борьбы и безоговорочной власти. Тем более что даже с выводом советских солдат с афганской земли боевики не достигли стратегических целей. Но зато уход некогда могущественной советской сверхдержавы из
Афганистана воодушевил Усаму бен Ладена; отныне он небезосновательно полагал, что если хитроумными трюками партизанской войны можно изгнать сильную армию, то уж наверняка можно и усилить позиции ислама на планете.
        Тут стоит сделать отступление и заметить, что, как и большинство деструктивных личностей крупного калибра, Усама бен Ладен сделал главную ставку на кризисное состояние общества, в котором он жил. Он уловил психическую готовность исламского мира поддержать глобальные изменения путем силового захвата новых позиций. Само появление на свет таких организаций, как «Глобальный джихад Салафи» (движение салафистов) и международная террористическая сеть «Аль-Каида» (Международный исламский фронт джихада против иудеев и христиан), по мнению специалистов-востоковедов, стало следствием возрождения радикального и воинствующего исламизма. В свою очередь, глубинной причиной господства в исламском мире явления, заставляющего тысячи молодых людей встать на смертельную тропу войны во имя джихада против западного мира, является длительный и глубокий кризис, в котором оказался мусульманский мир к концу XX века. «Всего несколько веков тому назад ислам был самой жизнеспособной конфессией и доминирующей религиозной силой в мире. Мусульманские страны значительно превосходили христианский мир в развитии точных и
естественных наук, искусстве, культуре, в них была создана образовательная система, значительно опередившая свое время. Несколько последних столетий сильно изменили это соотношение - сейчас земли ислама испытывают все возрастающее политическое, экономическое и военное влияние западных стран, и в первую очередь США. Европейские культурные, общественные и технические достижения затмили прежнее величие мусульманского мира и подрывают сами основы исламской веры», - видимо, небезосновательно замечает сотрудник Института мировой экономики и международных отношений Российской академии наук И. Хохлов. Приводя примеры военных поражений исламского мира на рубеже XI -XV веков, иранский ученый и дипломат Ферейдун Ховейда отмечает, что исламская цивилизация прекратила свое развитие с XII века в результате ряда серьезных внутренних кризисов и нараставшего давления со стороны христианства. И эти поражения, по его мнению, оказали огромное влияние на моральное состояние исламского мира, оставив тяжелые незаживающие раны, но одновременно создав условия для последующего объединения исламистов, преследующих единую цель:
усиления и укрепления, а при возможности и расширения исламского пространства.
        Этим в полной мере и воспользовался Усама бен Ладен, одинокий воин, жаждущий славы освободителя. Однажды эти предпочтения, как кажется, вовсе не случайно, подтвердил уполномоченный представитель Усамы бен Ладена Абу Гаят, давший интервью арабским средствам массовой информации в октябре 2001 года. Он заметил, что «американскую политику и Израиль ждет поражение, потому что исламский мир не потерпит повторения андалузской трагедии в Палестине». То есть общее кризисное состояние исламского мира стало очень хорошим подспорьем для идеологической ориентации бен Ладена в то время, когда он занимался разработкой своей жизненной стратегии. Под фантомную и внешне благородную (для значительной части исламистов) основу борьбы за расширение зоны влияния он и подвел идею необъявленной войны на территории любой страны.
        Но Усаме помог не только кризис. Столкнувшись с войной и познав человеческую натуру, он сделал еще одно открытие: религия долгое время служила сдерживающим фактором деструктивного, накопив в течение нескольких столетий неимоверное количество негативной энергии, психической напряженности и тревожности. Лишенные отдушин и живущие в благоверной терпимости исламские народы, и особенно молодое поколение исламского мира, испытали в силу глобализации всего жизненного пространства воздействие со стороны раскованного и явно более гибкого западного мира. Восток оказался как бы в плену у более сильного в информационном отношении Запада. В результате очень многие представители исламского мира получили критические дозы раздражителей, проникающих через телевидение, Интернет и другие носители информации. Очень многие люди потенциально оказались готовыми к насилию, Усама же сумел облечь воинственную идею в привлекательную для готовых к борьбе форму, «узаконив» посредством религии путь к безжалостному убийству. Со временем к истреблению на поле битвы добавилось и уничтожение беззащитных людей в больших городах - с
целью устрашения их правительств и диктата своих звериных правил.
        Образованный, с развитым аналитическим мышлением, Усама бен Ладен хорошо понимал, чем отличается борец-одиночка от лидера, возглавляющего разветвленную организацию, а еще лучше - координационный центр многих организаций. В поисках признания он стремился выражать интересы как можно большей группы людей и даже правительств, что хорошо прослеживается в «пост-афганском» периоде. Он намеревался добиться с помощью личного рвения, и частично используя даже собственную долю семейного бизнеса, необыкновенной и доселе неведомой правоверным мусульманином свободы действий и возможности оправдать любое насилие. Человек, сумевший объединить ранее разрозненные группы исламских террористов в единую организацию, начал недвусмысленно навязывать определенные правила мусульманским властям. Если его отец, выдвигаясь на выгодные позиции, действовал больше как дипломат и бизнесмен, то Усама бен Ладен, после Афганистана возвысившийся и уже авторитетный, повел себя более прямолинейно, чем нарушил семейные принципы ведения дела.
        Вернувшись на родину влиятельным вдохновителем афганского сопротивления, он уже был безнадежно заражен смертоносным вирусом войны. Есть сведения о призывах Усамы, появившихся в это время, продолжить джихад в Южном Йемене, а также о его многочисленных попытках влиять на саудовские власти с целью «укрепления» безопасности государства и исламского мира в целом. Были и личные письма-предупреждения королю об опасности со стороны иракского режима Саддама Хусейна и даже детальные рекомендации относительно реализации оборонной стратегии. Усама недвусмысленно заявил о претензиях на особую роль в организации безопасности и обороны исламского мира. Но тут он не нашел ожидаемой поддержки, более того, саудовские власти запретили Усаме выезжать из страны, опасаясь распространения идей насилия во всем регионе. А вместо организации обороны своими силами король Фахд сделал однозначный реверанс в сторону Вашингтона. Вскоре на территории Саудовской Аравии появился американский военный контингент, что Усама бен Ладен расценил как предательство родной религии. Но дело, конечно, было не только и не столько в религии.
Он вернулся из Афганистана почти героем, успешным организатором военного отпора, а тут, на родине, его имидж оказался непризнанным и ненужным, его достижения в глазах властей были аннулированы, а сам он опять должен был возвратиться к роли послушного гражданина, в услугах которого никто особо не нуждался. Это была личная - и очень горькая - обида, за которой у Усамы не было будущего, во всяком случае такого, на которое он рассчитывал. Нет ничего худшего для человека, чем быть грубо отвергнутым, и Усама бен Ладен был глубоко уязвлен. Но это был еще не весь набор раздражителей. Однажды, якобы по ошибке, одно из правительственных военных формирований осуществило налет на пригородный дом Усамы, подняв в его отсутствие переполох. Затем, несмотря на извинения принца, афганский герой был фактически заключен под домашний арест. Это власти сделали, очевидно, чтобы продемонстрировать проамериканский контекст своей внутренней политики. Усама же, осознав, что на родине погибли не только перспективы, но и запахло реальной опасностью, при поддержке родни перебрался сначала в Пакистан, затем в Афганистан и наконец в
Судан.
        Здесь начинается новый этап жизни бен Ладена, именно тут ярый приверженец афганского сопротивления превращается в создателя нового направления устрашения человечества, в призрак терроризма. Ибо, вкусив людской крови, демон войны уже не собирался успокаиваться - не зря же он, рискуя жизнью, получил столько специальных знаний и навыков. Уют, комфорт и роскошь его ничуть не прельщали, зато нынешнее положение доводило экс-предводителя моджахедов до дикого исступления. И своей многоплановой местью он намеревался продемонстрировать и неподатливым саудовским властям, и привыкшим к спокойной и распланированной жизни американцам, на которых его променяли, что он стоит гораздо больше, чем его столь недальновидно оценили. Рецидив ярости, вызванный непризнанием его личности, предопределил бесчеловечность, черствость и холодный расчет в организации будущих преступлений. Собственная фигура давно представлялась ему самому величественным монументом, вполне сопоставимым с легендарным Салах-ад-Дином, изгнавшим когда-то ненавистных крестоносцев со священной земли Иерусалима. Хотя надо отдать должное, этот человек
никогда не терял чувства реальности. С несокрушимым восточным спокойствием Усама бен Ладен вознамерился перекроить геополитическую карту, водрузив на фоне восстановления исторической справедливости свое имя в качестве символа борьбы.
        Со времени кардинального расхождения с властями Саудовской Аравии Усама стал с недоверием относиться к любой официальной власти, воспринимая легитимные правительства как враждебную субстанцию, которая вместо справедливости блюдет выгоды ее главных представителей. Поэтому, потеряв поддержку саудовской власти, он очень скоро приступил к созданию собственной опоры - в виде сети подчиненных или лояльных специфических организаций, способных действовать без учета государственных границ, международных правил или каких-либо национальных ограничений. Еще во время войны в Афганистане он осознал силу и возможности организации, не только объединяющей разрозненных и дезориентированных людей, но и часто выступающей символом, знаменем определенной идеологии. И хотя объединение боевиков под крышей с экзотическим названием «Аль-Каида» (в переводе с арабского «Крепкая основа - будущее общество») состоялось еще до вывода советских войск из Афганистана, только после изгнания из родной страны Усама занялся приданием этой организации нового блеска. С самого начала Усама бен Ладен, объединивший свои цели с задачами
лидеров группировок моджахедов, играл в организации роль идеолога-вдохновителя. Зная воинственные настроения в среде моджахедов, их готовность продолжать вооруженную борьбу, Усама бен Ладен начал последовательно формировать четкую политику салафистского джихада против мусульманских правительств - партнеров Запада, а потом и против самого Запада, олицетворением которого стали США. На руку Усаме оказался тот факт, что многие руководители «Аль-Каиды» египетского происхождения на тот момент находились в розыске у себя на родине за участие в убийстве президента Садата. Он ловко сыграл на этом, поддержав в начальный период развития «Аль-Каиды» организацию терактов в отношении высокопоставленных египетских чиновников. Но, по всей видимости, Усама уже тогда начал осторожно расширять сферу применения нового оружия, потому что результаты расследований нападений на американских туристов, столкновения с миротворцами (в ходе которого погибли 18 американских солдат) и, наконец, взрыва во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке в феврале 1993 года, странным образом указывали на Усаму бен Ладена.
        Живя в Судане, бен Ладен производил впечатление делового человека, сосредоточенного на строительном бизнесе и производстве фармацевтических препаратов. Он даже принял суданское гражданство. Однако параллельно с его мирной деятельностью росло и количество актов насилия, которые неумолимо приписывались «Аль-Каиде». Усама бен Ладен упорно отрицал свою причастность к ним, но, скорее всего, это было связано с тем, что осторожный организатор насилия еще только разрабатывал свои смертоносные технологии. Кроме того, он не чувствовал себя полностью в безопасности, так как однажды уже обжегся в ставках на саудовскую власть. В этот период для него важнее всего было укрепить веру в силу нового оружия самих боевиков - исполнителей актов и создать окончательный облик организации с ее стратегией и понятными всем участникам принципами. Действительно, как считают специалисты, расчет бен Ладена вполне оправдал себя. Потому что если уход советских войск из Афганистана в 1989 году подтвердил возможность ведения успешной партизанской войны против могучей военной машины, то поражение американцев в Сомали в 1992 году
окончательно укрепило боевиков в мысли, что в руках у них грозное и эффективное средство воздействия на все мировое сообщество.
        Что касается Усамы, то его стратегия оказалась на редкость последовательной. Анализ его деятельности в Судане приводит экспертов в области борьбы с терроризмом к выводу, что в период между 1992 и 1996 годами именно Соединенные Штаты постепенно стали первоочередной целью «Аль-Каиды». Усама прекрасно понимал: чтобы приобрести желанное реноме великого борца, надо вести войну с могущественным противником. Некоторые эксперты считают, что с начала 1992 года Судан превратился в координационный центр международного терроризма и стал замыкающим звеном в системе распространения исламистских радикальных воззрений в страны Ближнего Востока и Африки. Различные издания часто приводят описание этого периода жизни бен Ладена старшим следователем ООН по предотвращению терроризма Роханом Гунаратном. В своей книге «Внутри “Аль-Каиды”» он отмечал: «В Судане организация бен Ладена обосновалась серьезно. Президент страны подписал письмо, дающее защиту коммерческим интересам “Аль-Каиды” в стране. Постепенно “Аль-Каида” расширяла свой бизнес в сельском хозяйстве и промышленном производстве. Организация владела компанией
по выращиванию овощей и фруктов под названием “Blessed Fruits” в Хартуме и компанией грузоперевозок. В пригородах города Дамазин была куплена ферма, где члены “Аль-Каиды”, выращивали сезам, арахис и белую кукурузу. <…> Ферма выполняла еще одну роль: ее использовали для того, чтобы освежить в памяти членов “Аль-Каиды” как использовать оружие и взрывчатку. Когда в конце 1991 года на ферме проходили тренировки членов Египетского исламского джихада, звуки взрывов заставили местных жителей пожаловаться в полицию. Полиция арестовала некоторых членов “Аль-Каиды”, однако суданская разведка, тесно сотрудничавшая с “Аль-Каидой”, вмешалась и добилась их скорого освобождения». Под ненавязчивым руководством озлобившегося человека, который намеревался силой заставить мир признать себя, терроризм трансформировался из способа протеста и сопротивления в действенный рычаг давления на весь мир. Но эйфория продолжалась недолго: суданские власти под давлением США и других западных государств перестали оказывать гостеприимство своему одержимому кровавой войной гостю.
        Установление режима талибов в Кабуле в сентябре 1996 года стало манной небесной для бен Ладена и его «Аль-Каиды». Талибы обеспечивали куда больший уровень безопасности, что позволяло продемонстрировать миру свою силу. Многое объясняется родственными связями: лидер талибов мулла Мохаммед Омар был связан брачными узами со старшей дочерью бен Ладена, а сам бен Ладен сделал одну из дочерей муллы Омара своей четвертой женой. Но не только политические браки скрепили союз, как и прежде Усама бен Ладен не скупился на обильную финансовую помощь новому режиму. Принимая во внимание, что к середине 1990-х годов он уже стал в глазах Вашингтона «террористом номер один», обеспечение безопасности, скрытности обитания и перемещений приобрело особый смысл. Но вряд ли вчерашний беззаботный миллионер сетовал на такие изменения в жизни; лишения с лихвой покрывала мировая известность и невероятная популярность в среде борцов за доминирование исламского радикализма. Усама бен Ладен отыскал гораздо больше приверженцев, чем могли полагать сторонники идеи «Красота спасет мир». Цели глобального исламского джихада,
направленного против «крестоносцев» XXI века, разработанного Усамой, лучше всего сформулировал второй человек в «Аль-Каиде», руководитель группировки «Аль-Джихад» Айман аль-Завахири в одном из своих выступлений: «Конечная цель состоит в установлении шариата на всех землях ислама, создании всемирного исламского халифата и возвращении исламу его былого величия. Соединенные Штаты и Израиль никогда не допустят такого развития событий по доброй воле, поэтому глобальный исламский джихад должен, в первую очередь, сокрушить эти две страны».
        Безапелляционно разделив мир на две половины, руководители «Аль-Каиды» начали экспорт смертоносной идеи необходимости достижения максимального количества жертв среди неверных, концентрируя усилия на операциях смертников, шокирующих и деморализующих тех, кого они определили своими врагами. И если во время войны в Персидском заливе в 1991 году лидеры «Аль-Каиды» провозгласили лозунг активного противостояния американской «оккупации» «святой земли» Саудовской Аравии и Израиля, то после 1996 года Усама, не стесняясь, призывал к убийствам и насилию. В 1998 году он заявил о необходимости образования ассоциации «Всемирный исламский фронт борьбы против иудеев и крестоносцев», а выпущенная по этому поводу религиозная листовка зафиксировала, что «убийство любого американца - гражданского или военного - является долгом каждого правоверного мусульманина». В ассоциацию вошли лидер египетской организации «Аль-Джихад» Айман аль-Завахири, один из лидеров египетской «Аль-Гамаа аль-Исламийя» Абу Ясир Ахмад Таха, секретарь пакистанской исламской организации «Джамиат-и улама-и Пакистан» («Ассоциация улемов Пакистана»)
шейх Мир-Хамза, лидер пакистанского движения «Харакат аль-Ансар» Фазуль ар-Рахман Халиль и лидер движения «Джихад» из Бангладеш Абд ас-Салям Мохаммед. Созданием этого объединения Усама бен Ладен замкнул цепь организованного воздействия на ненавистную ему часть мира, оформив ее как систему, как новый вид всемирной войны.
        На афганской земле Усама бен Ладен перешел свой Рубикон, постаравшись, чтобы обнародование его жизненной стратегии стало самым тревожным раздражителем для Соединенных Штатов. Если раньше для экстремистских группировок террор служил способом привлечь внимание к своим политическим проблемам, то современные акты насилия бен Ладен посвящает глобальной реконструкции мирового сообщества. В этом сильная сторона стратегии бен Ладена, позволяющая ему выгодно выделяться в глазах единоверцев. Хотя поступки бен Ладена порой выглядели странно, в целом он беспокоился об одном: чтобы в массовом сознании обитателей планеты XXI века он запомнился как самое значимое и великое зло, которое только существовало на Земле. Этим он одновременно решал несколько задач: достигал высочайшего уровня узнаваемости, прикрывал террористов-исполните-лей, вселяя в них уверенность в своих силах и правильности избранного пути и, наконец, доказывая всем действенность придуманной им технологии борьбы против всего мира. При этом совершенно неясно, вдохновителем каких конкретных актов терроризма он стал. Например, через несколько дней
после падения небоскребов - самого крупного террористического акта за всю историю человечества - в исламистской газете «Уммат» бен Ладен отрицал свою причастность к этому случаю истребления мирных жителей Нью-Йорка, отметив неприемлемость для себя организации убийств невинных женщин и детей. Но уже через месяц, когда начались воздушные атаки американцев, через арабские электронные средства массовой информации Усама бен Ладен злобно пригрозил Америке, пообещав новые жертвы среди гражданского населения.
        От фантома к символу войны
        Так кто же он - идол террора или просто продукт информационных технологий? В течение периода создания облика непримиримого террориста Усама бен Ладен нередко делал заявления и совершал действия, которые, казалось бы, противоречили его предыдущей концепции борьбы. Похоже, что главной целью бен Ладена всегда оставалось создание условий для максимально возможного возбуждения сознания тех, на кого он воздействовал. Например, он, ранее строивший концепции обороны Саудовской Аравии от лютого Саддама, вдруг стал на сторону иракского лидера. И таких случаев было предостаточно; их главной целью было заставить Запад поверить, что он имеет дело с отчаянным фанатиком, способным на все. В действительности же Усаму беспокоило лишь поддержание имиджа великого вожака, мессии ислама. Если детально проанализировать все поступки Усамы бен Ладена, можно убедиться в том, что его усилия часто направлены не столько на непосредственную борьбу с Западом, сколько на то, чтобы сделать себе имидж великого борца. Стоит вспомнить сюжет канала ABC в Афганистане: несмотря на смертельный риск, связанный с организацией съемок и их
последствиями, бен Ладен пошел на безумные заявления по телевидению. Причем, скорее не с целью сокрушить и раздавить врага шокирующими призывами к насилию, сколько возможностью получить «титул главного врага США». Технология бен Ладена заключается в том, чтобы периодически напоминать о себе щекотанием нервов сильным мира сего. Ради резонанса он готов был рисковать жизнью, ведь в этом он усматривал способ самореализации. Сам он не совершил ни одного террористического акта, но считается большим преступником, чем реальные бандиты, подрывающие мирных жителей. Кажется, именно такое положение вещей очень устраивает бен Ладена, и многие даже подвергают сомнению то, что он способен на реальную вооруженную борьбу. Но в самом имидже величайшего преступника заложено зерно безопасности для бен Ладена, поскольку и террористическим группировкам, готовящим и совершающим акты, выгодно, чтобы их враги в лице западных спецслужб имели «ложную цель», которая сама периодически «подсвечивается», вызывая яростный огонь на себя. И пока бен Ладен будет выступать добровольным прикрытием для террористов, последние будут беречь
его как зеницу ока.
        Конечно, нельзя недооценивать вклад, который внес этот человек для расшатывания психики молодых поколений. Ведь исследования свидетельствуют, что благодаря ему движение «Глобальный джихад» приобрело международный многонациональный характер, причем около двух третей его участников являются вовсе не задавленными бедностью людьми, а представителями зажиточных, а то и богатых семей. Удивительно, но сегодня подавляющее большинство руководителей «Глобального исламского джихада Салафи» в целом и «Аль-Каиды» в частности - это высокообразованные люди, у которых есть семьи и дети. И среди них нет людей, страдающих психическими заболеваниями. Согласно исследованию одного из наиболее авторитетных источников в этой области Марка Сейджмена, большинство членов «Аль-Каиды» принадлежит к социально обеспеченным слоям населения, причем 17,6 % - к высшему классу, 54 % - к среднему, добрая треть закончила колледжи, а 9 % даже имеют ученые степени.
        Такая удручающая картина свидетельствует о нескольких взаимосвязанных тенденциях. Во-первых, Усама бен Ладен очень тщательно разобрался в политических веяниях и потенциальной готовности исламистов взяться за оружие из религиозных побуждений, весьма ловко наметив врага, способы борьбы. Хотя не впервые, но зато с удивительным колоритом и ясностью под деструктивное подведена фантомная идея освобождения и возвышения целой религии, это, на наш взгляд, способно захватывать людей. Во-вторых, бен Ладену удалось личную горечь и недовольство вложить в сердца тысяч других людей, вызвав у них страсть к разрушению и отмщению за ослабление религиозных позиций ислама. И в-третьих, несомненно: террористов, этих солдат смерти, влекут кровь и насилие сами по себе. Людям под видом борьбы за религиозные догмы дали возможность убивать себе подобных, то есть нарушать табу, правила и законы. Ради таких острых ощущений люди, примкнувшие к убийцам и небезосновательно полагающие, что разделенная ответственность окажется слишком малой, а при невероятной поддержке лидеров движения совершенно мизерной, захотели испытать на
себе самые сильные для живого существа эмоции. А перспектива стать смертоносным орудием, выступая под маской самого Господа, открыла торжествующему Усаме и его приспешникам пути к душам готовых умереть за некие овеянные сакральным смыслом принципы, за мифическую идею. Самым большим «достижением» бен Ладена и самым страшным последствием его деятельности стало расползание исламского фундаментализма по всему миру, вовлечение в зону террора все большего количества государств и людей.
        К сожалению, то, что нам известно о личной жизни Усамы бен Ладена, дает слишком слабое представление о его внутреннем мире. Потому что некоторые его внешние характеристики, такие как уважение к институту семьи и отсутствие таких пороков, как страсть к богатству или обладанию многими женщинами, на деле являются и необходимыми чертами религиозного мессии, и следствием ограничений в детстве. Что же в таком случае представляет собой личность «первого террориста мира»? Скрытный и лишенный навязчивых эмоций и страстей, перемещающийся по миру фантом, который преследует одну-единственную цель - продемонстрировать свободу убийцы, презирающего установленные обществом каноны. Он не может жить в гармонии с собой, хотя в редкие минуты упоения независимостью и способностью бросать вызов всему остальному миру испытывает, вероятно, некое подобие удовлетворения и радости. Однако мнимая эйфория быстро заглушается ощущением жгучей тревоги и осознанием того, что он отвергнут обществом. Снова и снова желание обратить на себя внимание одолевает этого человека, жажда компенсировать устрашением неспособность к
продуктивному творчеству казалась бы комичной в глазах людей, если бы его имя не было так тесно связано со смертью. Даже в сюжетах он символичен, ненавязчиво демонстрируя рядом с собой автомат - инструмент вечного разрушителя и свидетельство того, что природная человеческая склонность любить вытесняется не менее устойчивой склонностью разрушать и убивать. Усама бен Ладен жаждет видеть себя манипулятором, мастером, проникающим в души своих менее волевых единоверцев. Среди многих тысяч убийц он действительно слывет вдохновителем джихада, но его чрезвычайная озабоченность собственной репутацией в рядах борцов за новые реалии ислама выдает слабость бен Ладена, его боязнь, что телезаявления вскоре станут слишком слабым вкладом в дело, где он намеревается играть роль лидера. Похоже, бен Ладен часто ощущает внутреннюю разбалансированность и дисгармоничность этой роли. Кажется, его показная враждебность к миру и навязчиво демонстрируемая агрессия подпитываются постоянной неудовлетворенностью и пониманием собственной духовной слабости. Потому что в глубине души физически сильный, неприхотливый и одержимый
непримиримостью мужчина понимает, что призывы убивать всех без различий пола и возраста являются не чем иным, как ярким признаком слабости и неуверенности в том, что он состоялся. Как у всех демонов, сознание патриарха террора расколото: если одной частью своей личности он воспринимает себя как пророка, другая часть осознает, что он обычный убийца и преступник, прикрывающий свою безнравственность религией. И конечно же, будучи обладателем развитого, острого ума, склонного к анализу, Усама бен Ладен не может не осознавать, что в основе его стремления к превосходству и личной власти лежит не столько стремление к совершенству, сколько к преодолению комплексов. Больше всего на свете он желает достичь целостность своей личности, потому что знает: подлинной гармонии в его исковерканной войной душе не будет никогда. Рука, держащая автомат, может лишь самоутверждаться с его помощью, но никогда - создавать великое. И самым большим душевным конфликтом бен Ладена является то, что в отличие от ослепленных религией юнцов, которые подрывают себя вместе с заложниками, он знает о своей боли и способен терпеть ее,
лишь посылая миру проклятия. Проклятия не реализовавшего себя человека…
        Как и все люди, движимый подсознательным стремлением оставить о себе информацию на любых, пусть даже самых невероятных носителях, Усама бен Ладен в силу особенностей своей психики и обстоятельств предпочел деструктивную, геростратову форму напоминания о себе. Он заставил человечество содрогаться и признавать существование такого индивидуума, как Усама бен Ладен, но наделил созданный образ такими негативными чертами, что он запечатлелся в коллективном сознании как ненасытный каннибал, требующий все новых и новых жертв. Отчаянный экстремист наконец достиг того, чего искал - признания в образе разрушителя мирового спокойствия. Но трагикомичность ситуации для самого бен Ладена всегда состояла в том, что он слишком хорошо понимал, что его достижения лишь миф, сам же он вовсе не является главным держателем акций вселенной, а скорее напоминает клопа в человеческом облике. Того клопа, идеологию которого насаждали на его базах подготовки террористов. «Это война слабых против сильного государства для достижения конкретных целей. Это видно на примере клопов и собак. Клопов на теле собаки бывает очень мало, и
они слабее собаки. Находя уязвимые места собаки, клоп начинает питаться ее кровью, но, насытившись, быстро меняет место. Тут же собака грызет место укуса, но клопа там уже нет» - эти строки из дневника террориста четко отражают жизненную стратегию самого Усамы бен Ладена, который на славу клопа променял шанс стать создателем чего-то прекрасного.
        И еще одну небезынтересную деталь, связанную с именем бен Ладена, нельзя обойти стороной. Некоторые специалисты в области информационных технологий полагают, что «террорист номер один» вообще никогда не существовал в реальности, а его образ является лишь «продуктом» искусной информационной войны специальных служб с экстремистской «Аль-Каидой». Но даже если Усама бен Ладен является «цифровым мутантом» и фантазией склонных к гиперболизации режиссеров историй-ужасов, отточенный стиль подачи образа и сам по себе имидж антигероя являются отражением реальных страхов человека и уже поэтому достойны изучения. В нем, как в зеркале, отражен весь набор качеств развитого обществом деструктивного начала, которое в данной истории явно доминирует над всеми «добрыми силами» планеты. Кого-то это пугает и завораживает, кого-то заражает всепроникающими импульсами насилия. Однако все мы должны помнить, что само появление такого «героя» является бесспорным свидетельством того, что иррациональное может завладеть мировым сознанием, прочно держа его в плену непредсказуемости и хаоса.
        Часть вторая Природа «злого гения»
        Все в мире диктаторы порождены нами самими. Мы порождаем их в надежде переложить на них ответственность. Миллионы людей не могут обойтись без указок сверху - они дезориентированы. Но в тот миг, когда мы отдаем ответственность в чьи-то руки, мы теряем душу.
        Восточный философ Ошо
        «Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом». Откровение Фридриха Ницше в реальной жизни становилось для многих искателей счастья жизненным кредо в буквальном смысле этого слова. И особенно для «злых гениев», которые для достижения власти всегда использовали тактику непрерывного нападения, стремясь «излучать» опасность и двигаться от мишени к мишени, упреждая зарождение чужой враждебности. Отличительными чертами таких ловцов успеха являлись неприкрытая ложь, откровенный цинизм и шокирующая готовность идти на уничтожение конкурента. Такая тактика всегда была особенно действенна в борьбе против образованных интеллигентов, получивших прекрасное воспитание. Свирепые атаки противника для интеллектуалов и вообще здравомыслящих людей часто оказывались асимметричным оружием, которому они всякий раз не могли противостоять в силу воспитанной в них с младых лет готовности к сотрудничеству и любви. Более глубокий и насыщенный внутренний мир оказывался не козырем, а ахиллесовой пятой при столкновении с деструктивным, лишенным разумной логики
мышлением. Отрабатывая на таких неискушенных объектах свою словесную или физическую мощь, агрессоры часто добивались заметных результатов - их влияние, как облако радиоактивной пыли, расползалось на гигантскую аудиторию, неся исключительную экспрессию, основанную на власти низменных инстинктов. В конце концов, единицы, ориентированные на агрессию, зажигали огромные массы людей, которые, словно заговоренные, безропотно двигались за агрессорами, совершая в состоянии дурмана безумные преступления, опустошая земли и сравнивая с землей города. Демоны зла вложили в руки своих возбудившихся сподвижников мечи, пробудив в них страсть к запаху крови и уверенность в безнаказанности за содеянное. Возможность ощутить себя всемогущим и почувствовать свою власть над ближним так ослепляла лишенных других ориентиров людей, что они очень скоро превращались в орудия убийства и насилия.
        «Злой гений», любая личность с враждебными помыслами и подсознательным стремлением к разрушению, уничтожению, подавлению, причинению боли всегда излучает агрессивные импульсы. Его внутренний мир скован неизлечимой болезнью, энергетическое начало безнадежно поражено. Следование неизменной, деструктивной логике и неистребимое желание пробудить животный ужас в окружающих, вызывать жуткий страх является не чем иным, как отражением своей собственной тревоги, боязни оказаться отвергнутым всеми и остаться непризнанным. Единственная причина этой ситуации - сформированная по каким-то причинам неуверенность в своей способности созидать и творить, развитая в силу каких-то жизненных обстоятельств дисфункция любви. Все остальные черты «злого гения» являются сопутствующими, приобретенными на разных этапах взращивания в своей душе непримиримости и враждебности.
        Внутренний мир разрушителя. Аномалии сквозь преломления детских лет
        Так откуда же возникают деструктивные личности и что ими движет? Если все люди рождаются одинаковыми, имеют равные возможности и приблизительно равную психологическую основу для развития, значит, стремление к разрушению и причинению боли может считаться либо ужасным феноменом, либо одной из совершенно нормальных черт человеческой натуры, свойственных внутренней природе Homo sapiens. Безусловно, констатация равных стартовых возможностей каждого рожденного на свет человеческого существа носит условный характер, не позволяя учитывать физиологические и психические патологии, которые являются следствием жизненного уклада его родителей. Кроме того, в значительной степени жизненный сценарий каждого пишется независимо от него не только родителями и ближайшим окружением, но и определяется такими факторами, как половая принадлежность, культурная среда, исторический период, место (географическое) рождения. Десятки и даже сотни факторов определяют жизнь каждого человека на планете, но импульсы враждебности индивидуум получает извне. Рациональное и иррациональное, стремление к творчеству и разрушению в мире
слишком тесно переплетены, и от окружающих, от родителей, из всего жизненного пространства явившееся на свет существо получает многочисленные разнообразные импульсы-раздражители. От жизненного уклада, воспитания, окружения, образования зависит, какие из раздражителей окажутся первичными, главными в восприятии нового человека. Деструктивное часто побеждает потому, что сами по себе его импульсы принадлежат к области низменного, животного, связанного с инстинктами, что всегда ярче и сильнее воздействует на воображение и восприимчивость. И если на момент появления этих раздражителей психика оказывается лишенной необходимого иммунитета, если она не защищена любовью, ростками творческих идей, прикосновением прекрасного, деструктивные порывы могут оказаться опасными для столкнувшихся с ними людей.
        Ущербность, уязвленное самолюбие и следующая за ними по пятам ненасытная жажда мести или признания на иррациональном поприще очень часто, если не в большинстве случаев, связаны с прохождением человека через унижение в то время, когда его личность находится на этапе формирования. Это могут быть физические страдания, сознательно вызванные кем-то из окружения в раннем возрасте, но подобное воздействие оказывает психологическое отторжение социумом, к которому человек изначально принадлежал, или унижение сексуального характера. Страсть к насилию и разрушению так или иначе связана с испытанием их в качестве объекта таких действий или увиденными вблизи проявлениями необузданной агрессии. Порой в качестве наблюдателя восприимчивая натура может получить такую дозу «облучения», что заставит испытывать не меньшие душевные потрясения и сопереживания с происходящим, осуществляя впоследствии перенос этих событий (другими словами, воспринимая действие по отношению к другому в качестве раздражителя, направленного на себя). Часто деструктивные импульсы формируются целым комплексом взаимосвязанных причин, в
которых, так или иначе, имеется подтекст унижения и ущемления, вызывающий деформацию личности и существенные изменения восприятия окружающего мира. Это такая мощная и неожиданная детонация души, которую французский психолог и психиатр Пьер Жане определил как шоковые эмоции, то есть такие потрясения вследствие внешних происшествий, которые не только являются по сути неординарными для неподготовленной юной натуры, но и действуют как провоцирующие, вовлекающие в действие раздражители. Эти эмоции, потрясая все имеющееся доселе представление о мире, являют собой мощную дезорганизующую, разрушительную для личности силу. Они становятся факторами, противоположными воле и вниманию. П. Жане отмечает, что охваченный такими эмоциями человек становится «как бы ниже самого себя». При этом эмоция, трансформирующаяся в эмоциональное расстройство, может повторяться и даже длиться годами.
        Наши сумрачные исторические фигуры, как гигантские призраки прошлого, своей природой демонстрируют едва ли не весь спектр омерзительных качеств, которые только может вырастить в себе человек. Стоит добавить, что если в ранних обществах агрессивные действия носили примитивный и более прозрачный характер, развитие цивилизации серьезно усовершенствовало методы воздействия на сознание, часто переводя их из физической плоскости в область психического и психосексуального насилия. Более того, глобализация мирового общества привела к появлению таких мощных виртуальных раздражителей, которые способны разрушать психику путем медленного монотонного влияния, без какого-либо явного контакта с автором иррациональной идеи. Ярким примером тому в начале XXI века может служить экспорт насилия со стороны сети террористических организаций и их отдельных лидеров, таких, например, как Усама бен Ладен. Не менее опасной тенденцией является совершенствование технологий показа насилия через телевидение или Интернет.
        Вовсе не случайно войны, конфликты и официально утвержденная враждебность одной группы людей по отношению к другой становятся удивительно благодатной почвой для появления новых и все более зловонных наростов на коллективной душе цивилизации. В периоды военных действий и чрезвычайных положений всегда резко снижается уровень ответственности за содеянное, что позволяет желчным позывам, как селевым потокам, прорываться в том неприкрытом виде, который существовал на первых стадиях развития человека. Войны традиционно сопровождаются актами мародерства, разбоя и насилия, и это одна из причин печальной статистики мирного послевоенного времени, когда общее напряжение в обществе существует еще много лет после военных действий. Разбуженные демоны засыпают с большой неохотой и лишь под воздействием еще большего страха. И чрезвычайно легко просыпаются, что заставляет усматривать потенциальную готовность к войнам, разрушительным походам под любым приживающимся в отдельной группе людей лозунгом. Многие из тех людей, что оказались вырванными из мирного общества для участия в военных действиях и лично столкнулись
с физическим насилием, часто живут с пожизненными импульсами пережитого, скрытыми желаниями возвратиться в животное состояние. Вьетнамская война для американского общества и афганская война - для постсоветского оказались отрезвляющими уроками, подтверждающими все еще существующее господство деструктивного. Если суммарное количество раздражителей превышает порог готовности человека сопротивляться, он постепенно уступает, превращаясь в чудовище во плоти.
        Не меньшую опасность для общества представляют методы дозированного насилия, разрешенные и утвержденные государственной машиной для репрессий. Длительное нахождение даже рядом с очагом насилия вызывает порой у совершенно уравновешенных и не склонных к агрессии людей психические аномалии. Сталинские пытки, часто начинающиеся с психологического унижения, например, когда арестованных заставляли раздеться для ощущения совершенной незащищенности, когда им не позволяли спать или пытали ярким светом, чтобы изможденный человек стал податливым, приводили затем к необходимости быстро менять и даже уничтожать самих палачей. А военные конфликты конца XX - начала XXI века продемонстрировали поразительную готовность современного человека возвратиться к жестоким пыткам и кострам инквизиции. Яркими примерами неослабевающей и, казалось бы, беспричинной агрессии являются события в военной Югославии конца XX века или постсаддамовском Ираке. Когда откровенные пытки в тюрьме Абу-Грейб под Багдадом неожиданно обожгли весь мир своей откровенностью, показали, куда может завести власть обычного человека, многие
призадумались. И если американцы, пришедшие в Ирак под флагом демократических ценностей, оказались весьма изобретательными палачами не без налета сексуальной извращенности, то чем тогда американская модель отличается от режима Саддама Хусейна, если речь идет об отдельном человеке? Но дело не в лидерах и формах государственного управления, а в том, что человек внутри, в своих побудительных мотивах за тысячи лет практически не изменился, и садистские пытки начала XXI века только подтвердили это неподражаемой пестротой и невозмутимостью участников.
        Аномальное и извращенное восприятие действительности непременно характеризовало внутренний мир деструктивных личностей, оказавшихся в поле зрения истории. Если говорить объективно, то появление тиранов, убийц, насильников и разрушителей в значительной степени является следствием безразличия самого общества к пополнению его новыми членами - в каждом новом младенце, пришедшем в этот мир, заложен потенциал либо великого гения, либо ужасающего разрушителя, либо серой посредственности. И само общество, ближайшее окружение каждого нового существа становится первым и ключевым автором сценария его будущей жизни, а значит, и будущих мотиваций. Их приход в мир и время формирования личности часто сопровождались такими сопутствующими явлениями, которые оказывались непереносимыми и незабываемыми стрессами, жестоким шоком на долгие годы. Негативные события детства постоянно присутствовали в психике, как старые раны, они не позволяли забыть о давно минувшем и вызывали поражающие современников поведенческие реакции на происходящее. Внутренний мир известных деспотов, насильников и убийц чаще всего становился
искаженным отражением на события их раннего детства, пережитые унижения и давление. И когда позже они обретали власть, с нею появлялось и непомерное желание получить со стороны окружающих доказательства признания когда-то подавляемого достоинства, а червивая душа неотступно требовала отмщения.
        Большинство «злых гениев» потеряли родителей в раннем детстве, испытав муки сиротства, безнадежность одиночества и ранней, особенно острой тоски. Сиротство, стимулируя взросление, делало их незащищенными. Калигула и Нерон, родившись в семьях властителей, потеряли отцов в первые годы жизни, а потом, прежде чем получить власть в подарок из сильных рук, пережили унижения. Чингисхан лишился отца в девятилетием возрасте, что перевернуло его жизнь, вмиг сделав взрослым и вызвав необходимость активно действовать теми способами, эффективность которых уже подтвердила жизнь. С трудом преодоленная в этот период грань между жизнью и смертью, тяжелая борьба за выживание в непосредственной близости к краю могилы способствовали появлению ужасающей черствости и равнодушия к чужим страданиям, гибели многих людей. Русский царь Иван Грозный оказался без отца в три года и без матери в восемь. Екатерина Медичи стала круглой сиротой едва ли не сразу после рождения. У Григория Распутина мать умерла в раннем возрасте, и он плохо помнил ее. У Сталина и Гитлера отцы умерли в возрасте, когда мальчик уже жаждет увидеть себя
мужчиной, и это, учитывая высокий уровень конфликтности этих людей в отношении своих родителей, сыграло в становлении личностей заметную роль, открыв врата для выхода их противоречивых побуждений. Отец Саддама Хусейна умер еще до рождения сына.
        Судьбы тиранов с мировым именем являются пестрой вереницей свидетельств того, что длительное насилие, унижение и возбуждение смертельного страха часто ведут к зеркальному отражению реакций с определенным преломлением желаний безжалостной мести и неотвратимой склонности к еще большему насилию для компенсации пережитого. Кажется, пограничные переживания имели место на ранних этапах формирования почти всех демонических натур, злобные лики которых высвечивает луч истории.
        Гай Калигула до того, как стал императором, подвергался длительному психологическому давлению со стороны Тиберия. С момента смерти отца, когда он впервые столкнулся с вероломством врагов, четырехлетний мальчик начал ощущать всевозрастающее чувство тревоги, которое усиливалось с каждым годом. Поскольку в ходу было тайное оружие, годы взросления стали мучительным ожиданием смерти; за каждой улыбкой и за каждым дружелюбным жестом он усматривал притаившегося убийцу. Юношей он непрерывно ощущал дышащую в затылок смерть, а конвульсии страха сотрясали его с каждой новой гибелью представителя императорской семьи. Несомненно, расправы над старшими братьями и матерью наложили гнетущий отпечаток на его восприятие действительности. Чтобы выжить, ему надолго пришлось затаиться, но сжавшаяся внутри пружина тайной мести требовала разрядки, которой можно было бы избежать лишь при наличии могучей созидательной идеи. Его враждебность, смешанная с природной глупостью и хамством, превратилась благодаря созданным условиям абсолютной вседозволенности в устойчивое стремление к садизму.
        Через унижения и период двусмысленности прошел и Нерон. Изгнание матери не прошло бесследно для мальчика, который в два года от роду был на длительный срок отлучен от опальной матери. И в это время, и позже, когда мать оказалась супругой своего дяди-императора, ему навязчиво внушали мысль о терпеливом ожидании своего часа. Насмешки, угрозы, намеки - все должно было сноситься с милой притворной улыбкой, чтобы потом сполна отомстить за испытания детства. Юный Нерон надолго запомнит упреки наследника и сына императора Клавдия, с которым у него случались стычки. А тема освобождения от потенциальных претендентов на власть станет самой болезненной фобией уже императора Нерона: он будет травить, организовывать убийства и маскарадные судилища с последующим уничтожением только за принадлежность того или иного человека к роду Юлиев^Клавдиев. Подоплекой стремления уничтожать возможных претендентов на власть для Нерона, как позже для Ивана Грозного, Сталина и Саддама Хусейна, являлось глубинное осознание неспособности проявить себя в качестве мудрого правителя и их неверие в то, что они запомнятся как великие
государственные деятели. Принимая во внимание, что его далекий предшественник император Август с завидной последовательностью организовал великое множество браков между знатными родами, Нерону пришлось извести целую орду потенциальных претендентов на трон. А потом еще десятки, а может, даже сотни людей, которых он подозревал в организации заговоров. Тревожное детство породило аномалии взрослого человека.
        Детские унижения и оскорбления в жизни Чингисхана могут считаться классическим путем выращивания «злых» ростков в человеке. Тэмуджин-Чингисхан в детстве после отравления отца испытывал крайнюю нужду и ежедневные, порой ежечасные унижения со стороны сводного брата.
        К смертельному противостоянию с братом добавилось негативное влияние замкнутости того автономного мира, в котором на время оказался девятилетний мальчик. Это привело к крайней степени внутреннего напряжения в микросоциуме, разразившегося трагическим выбросом накопленной энергии сопротивления. А после совершенного убийства брата Тэмуджин несколько лет находился в рабстве, закованный в колодку и полностью лишенный свободы, не имея возможности не только перемещаться, но иногда даже питаться или пить. В этот период будущий хан прошел через одно из самых тяжелых испытаний - социальным отторжением, что вызывало в нем не меньший эмоциональный стресс, чем физические страдания. Унижения детства, социальное несоответствие и опасность физического уничтожения вызвали необходимость утверждать свое право на существование лютой борьбой, бороться за признание в социуме и навязывать новые нормы перекраиваемому силой обществу. Ненасытное желание отмщения, жажда властвования, готовность к небывалым разрушениям, бездушная жестокость и убийства стали неотъемлемой частью и одновременно инструментами борьбы.
        Характер другого тирана, русского царя Ивана Грозного, формировался подобным же образом. Детство, наполненное страхами и вечным ожиданием вероломства бояр (на них же потом он и выместит взращенную злобу), смерть изведенной боярами матери, женоненавистничество гомосексуального отца, акты насилия со стороны одних аристократических группировок по отношению к другим - все это мелькало перед глазами маленького великого князя и не могло пройти для него бесследно. Покинутый и забытый всеми, проводящий время в роскошных пустых покоях, он многое передумал в своем замкнутом мире, прежде чем стать взрослым тираном, собравшимся растерзать всех в отместку за жуткую пустоту первых лет жизни. С тайной радостью Иван отыскивал подтверждения «богоизбранности» царей в книгах, чтобы укрепиться в мысли, что царю «дозволено» избивать своих «холопов». Среди прочего это можно рассматривать как один из немногих примеров негативного влияния книг - когда они прочитываются уже при наличии шоковых эмоций, преодолении пороговых раздражителей, ведущих к аномальному мышлению и восприятию действительности.
        Об унижениях и отвержении социумом можно говорить при анализе таких личностей, как Гитлер или Распутин. Их ранний период жизни характеризует нахождение в законсервированном пространстве микромира, в котором уровень общественного давления традиционно гораздо более высок, чем в необъятном жизненном пространстве большинства людей. Оба они подвергались прессингу со стороны окружения, находясь в условиях довольно ограниченного, автономно живущего по своим критериям мирка. Гитлер прошел путь постоянных стычек с отцом, что на фоне ободрения и обожания матери привело к тяжелым переживаниям и противоречивому восприятию своей роли. Психологическая борьба с отцом и притеснения со стороны последнего были характерны и для детства Распутина. Не лишним будет добавить, что и на личности Гитлера, и на личности Распутина определенный отпечаток оставили унижения психосексуального характера. Первого они привели к подавленной сексуальности и мазохистскому типу развития отношений с женщинами, второго - к гиперсексуальному и упрощенно-садистскому подходу к противоположному полу. Григорий Распутин всегда помнил о
давлении со стороны односельчан, которые навязывали мальчику ненавистный образ жизни. Психологически ущемлял его и отец, называя никчемным и требуя работать, «как все». Отторжение социумом, к которому оба исторических персонажа по формальным признакам принадлежали, стало для них определенным стимулом к бегству из замкнутого пространства. Временному, потому что каждый из них горел неугасимым желанием доказать, «бросить в лицо» судьям свои невероятные достижения. Распутин для этого возвращался в родное село в сибирской глубинке, у Гитлера в этом не было надобности, поскольку он оказался на виду у всей страны. Их гипертрофированная жажда подтверждения своей социальной состоятельности, среди прочего, вылилась в непримиримо-грубое отношение к знакомым детства и юности у Гитлера (в годы расцвета могущества) и, наоборот, в щепетильно-трепетное отношение к крестьянам у Распутина. И в том, и в другом случае мы имеем дело с неадекватной реакцией на прежний социум, свидетельствующий об остатках напряженности и тревожности. Так или иначе, отторжение от своего социального слоя и притеснения со стороны окружения
вынудили и Гитлера, и Распутина к бегству в поисках нового спасительного мирка.
        В очень похожей ситуации оказался Сталин, когда в детстве прошел путь жестокого противостояния с отцом, у которого воспитание сына сводилось к избиению мальчика. Враждебность и желание мстить стали первыми устойчивыми чувствами глубоко уязвленного ребенка, продолжительное время находящегося в состоянии стресса. Для него характерным оказался и путь социального давления, когда на раннем этапе своей революционной деятельности из-за конфликтов он стал вытесняться окружением - лидерами пролетарских кругов Тифлиса - и был вынужден искать новые возможности, чтобы проявить себя в Батумской организации. Частично в этом кроется причина тайного предвзятого отношения к родной Грузии по достижении высшей власти в Советской империи.
        Современный диктатор Саддам Хусейн, уверенно шедший по стопам Иосифа Джугашвили, также пережил вопиющую нищету детства, голод и безысходность, породившие в нем стремление все изменить. Жизнь не имела ценности в таких условиях существования, и когда родственник указал ему авантюрный и рискованный путь возвышения, Саддам не задумывался над возможными фатальными результатами обладания властью. Видя смерть и разруху повсюду, неся на шее камень пожизненного нищенского существования, он выбрал путь агрессии и враждебности. Несколько по-иному воспринимал мир
        Усама бен Ладен, ставший основоположником зла XXI века - исламского терроризма. Сын миллиардера, он не испытывал нищеты или притеснений, зато его давил непомерный груз духовного голода и необходимость искать достойную нишу для признания. Способ достижения светского успеха и избрание поля деятельности имели далеко не последнее значение в семейном клане, стимулируя поиск, поощряя авантюризм и риск в продвижении любой идеи. Бен Ладен в молодости прошел через стресс социального отвержения, выраженного отказом саудовской власти принять его в качестве специалиста в вопросах организации безопасности и обороны. Чтобы стать кем-то в глазах семьи и исламского общества, он пошел на создание новых правил борьбы, в которых сделал возможным уничтожение человека за счет иррационального толкования религиозных догм.
        Рассказ о деструктивных побуждениях человеческой породы был бы неполон, если ограничиться анализом мужских мотиваций. Несмотря на то, что патриархальный уклад мира всегда открывал мужчинам больше возможностей и для самореализации, и для негативных проявлений своей природы, наряду с этим существуют колоритные примеры сугубо женских демонстраций темных сторон натуры. История предоставляет достаточно случаев, в которых женщины в борьбе за свое место, личное счастье, безопасность и определенность в жизни потомства проявляли самые ужасные качества своей натуры. Хотя нередко, и в этом можно согласиться с Ч. Ломброзо, забота о потомстве у женщин с доминирующими деструктивными побуждениями притуплена, но также бывает наоборот, в ряде случаев именно участие в обеспечении судьбы детей становится первичной причиной женской деструктивности. Несомненно также и то, что наиболее яркие женские проявления негативных качеств характера случаются тогда, когда женщина сознательно отступает от предлагаемой Природой миссии подруги и матери и вместо этого ищет для себя первых ролей в мужском мире, совершая мужские
поступки, преобразовывая свою деятельность для выживания и лидерства в мире достижений.
        Вполне можно предположить, что такие женщины, как Ливия Друзилла, Агриппина Младшая, Лукреция Борджиа, Екатерина Медичи, Софья Ковалевская, Марина Цветаева в большей или меньшей степени обладали деструктивными характеристиками личности, каждая в соответствии со своим временем, сообразно возможностям и ограничениям эпохи. Их объединяет неестественное материнство: имея детей и проявляя заботу об их судьбе, эти достаточно неординарные женщины в первую очередь заботились о себе, о своем собственном благополучии и только во вторую очередь о детях. Более того, многие из деструктивных женщин использовали потомство для продвижения своих, часто совершенно не женских идей. Конечно, в жизни каждой из них присутствует симбиоз различных и часто противоположных качеств, изменчивые желания и психические состояния сменяют друг друга с невероятной быстротой, накладывая позитивные стремления на удручающие поступки, выражая всплески очаровывающих эмоций через мрачные, порой крайне жесткие формы. На первый взгляд кажется, что женские роли не дают таких потрясающих примеров отклонений, как в портретах Калигулы, Нерона
или Ивана Грозного, где деструктивное возведено в абсолют, а в человеческом облике главным становится звериное. Действительно, рядом с такими фигурами сложно поставить в один ряд даже такие крайние проявления женской деструктивности, какие можно наблюдать в портретах Агриппины Младшей, Лукреции Борджиа или Екатерины Медичи. Но злокачественное в мужской и женской природе вытекает из одного отравленного источника, и сила его проявления, пожалуй, зависит от возможностей играть ту или иную социальную роль на общественной сцене. Худшие качества каждого, как сорняки, всегда произрастают лучше и быстрее, нежели ростки культурных растений. Даже обретая неограниченную власть, женщины не могли считать ее абсолютной как раз в силу всегда присутствующего мужского фактора, потому и аномальные порывы чаще носили тайный и закамуфлированный, скрытый характер. Иррациональные женские поступки так же, как и мужские, родом из тревожного детства и сурового периода взросления. Наиболее ясно это прослеживается на судьбе Екатерины Медичи, прошедшей в детстве через заточение в монастыре и жуткие испытания во время осады
Флоренции. Даже если сведения о сексуальном насилии над ней являются вымыслом, жестокости по отношению к ней до обретения полноты власти было предостаточно, чтобы превратить ангела в демона.
        Тяжелое детство наделило всех без исключения «злых гениев» чувствительной психикой, воспаленной восприимчивостью и уязвленным самолюбием. Они вследствие испытанного насилия или агрессии были готовы встать на порочный путь, но вовсе не обязательно должны были это сделать. Для последнего необходимо было еще получить достаточную дозу раздражителей, пересечь порог стресса или переживания шоковых эмоций, чтобы у них родилось желание совершать неестественные в общественном понимании поступки.
        Раздражители деструктивного на ощупь и на вкус
        Все они шли к своему новому облику путем постепенного и последовательного нарушения установленных обществом правил; первым и самым действенным разрушением для всех их было разрушение созданных предшествующими поколениями табу. Шаг за шагом, вступая в область недозволенного, увлекаемые раздражителями беспокойного детства, они шли к своему абсолюту - часу, когда разрешено все, когда сокрушение всего мира становится доступным и возможным. И они тайно упивались этой открывающейся возможностью разрушений устоев, как пьяницы непомерными дозами алкоголя. Они так утверждались, приобретали сомнительную славу и эфемерное признание, двигаясь быстрыми широкими шагами навстречу неминуемой гибели. Прикосновение к темным, низменным сторонам человеческого бытия на фоне абсолютной доступности и неограниченной власти привело к рождению антигероев. Безбрежная свобода, от которой они хмелели, неизменно заводила их в безжалостные тупики, откуда оставался только один путь - в ад.
        Соприкосновение с насилием и агрессией, особенно в раннем возрасте, порождает устойчивое желание испытывать ощущение насильника, убийцы или истязателя снова и снова, не покидая человека до самой смерти. Увидев, а затем и прочувствовав грани безбрежной власти, человек оказывается зараженным ею, причем в большинстве случаев эта болезнь неизлечима. Одним из основных раздражителей для будущих демонических личностей и, быть может, одним из наиболее важных пунктов в формировании их мотивационных аномалий является тот факт, что они слишком рано пролили кровь и почувствовали близость смерти. Те, кто в раннем возрасте совершил убийство, а до того нередко присутствовал при истязаниях или сам оказался объектом мучителей, обязательно стремились оказаться в роли угнетателей, отомстить всему миру или просто самим испытать приторную сладость греха насилия или убийства.
        Калигула увидел насилие во всех его проявлениях еще в военном лагере своего отца. Сила, применяемая против покоряемых народов, считалась доблестью, приносила славу завоевателя, а с нею и власть - без ограничений. Приобщаясь к порокам постепенно, Калигула еще в юности исследовал грязные кварталы Рима, обходя лупанарии и не гнушаясь попойками и потасовками в дешевых кабаках. Любопытно, что император Тиберий негласно поощрял нездоровое любопытство своего преемника к темным сторонам человеческих желаний, очевидно, понимая, что из такого ростка при благодатных условиях может вырасти доселе невиданный сорняк. Когда же император официально объявил Калигулу преемником, то в своей резиденции он начал приобщать молодого человека к убийствам, насилию и сексуальным излишествам. Старый император добился высоких результатов в решении своей задачи дать Риму правителя-изверга и, очевидно, мог собой гордиться.
        Кроме жестоких гладиаторских зрелищ и травли на арене людей дикими животными, Нерон знал о темном прошлом своих родителей. Не подлежит сомнению, что в рассуждениях Нерона присутствовало сравнение со своими матерью и отцом, которые не гнушались убийств, насилия и сексуальных излишеств. Во многом он прошел путь Калигулы, но заметно превзошел его, причем не столько в масштабах пороков, сколько в их демонстративном представлении обществу. Но к порокам он также двигался постепенно: сначала он узнал все о родителях, затем наблюдал за лишением жизни и пытками истязаемых, наконец получил собственный опыт и был сам вовлечен в царство инстинктов. Возможно, то, что вместе с неограниченной властью он получил и обширное образование, способствовало проявлению шокирующей фантазии в насильственных актах. Хотя Нерон рано испытал прикосновение к смерти, однако женоподобный, слезливый цезарь избирал бескровные, как бы немужские, способы убийства, чаще всего посылая «приказания умереть». Ну а желание всеобщего вовлечения в пороки диктовалось в случае с Нероном намерением подтвердить порочность самой человеческой
натуры.
        Чингисхан тоже с первых лет жизни столкнулся с неприкрытым насилием, агрессией и смертью. Он видел убийства, и это стало самым главным раздражителем детства, открыв путь к убийству еще в подростковом возрасте. Ощущение убийцы он пронес через всю жизнь, расширив территорию смерти на сотни тысяч квадратных километров. То же можно сказать и об Иване Грозном: сталкиваясь с насилием с детских лет, он начал с истязания и умерщвления животных, постепенно подбираясь к людям. По обретении власти он еще юношей решился на убийство. И с тех пор царь уже никогда не останавливался, истребляя ближних со смаком, - даже уничтожил собственного сына. Саддам Хусейн также с первых лет жизни столкнулся с неприкрытым насилием и смертью. На его глазах разворачивались истязания поверженных и глумление над их телами во время многочисленных переворотов, и запах крови стал для него близким, понятным и желанным. Крик пытаемого заменил ему вдохновляющую песнь, а первое убийство он совершил в молодые годы, для самоутверждения лишив жизни провинциального коммунистического лидера. Ступив на путь непрерывной борьбы за власть, он,
в первую очередь, проявил себя как раз как искусный палач и истязатель.
        На войне произошло приобщение к агрессии и Усамы бен Ладена, современного пророка смерти. Неизвестно, принимал ли он личное участие в уничтожении советских солдат во время поддержки моджахедов в Афганистане, однако именно в этот период произошел ключевой перелом в его восприятии мироздания. Сначала он почувствовал вкус к убийству, а уже потом подвел под возможность уничтожения людей удобоваримое для исламского мира обоснование - «необходимость» смертельной борьбы с неверными. Нахлебавшись смертельного зелья во время войны, этот человек уже не мог и, по всей видимости, не желал останавливаться - отныне вся его жизненная стратегия оказалась построенной на смерти и разрушении, которые он нес и на которые вдохновлял, с успехом подведя под насилие религиозную платформу.
        Приобщение к кровавым зрелищам и насилию может происходить не только в раннем возрасте, особенно если начало жизненного пути отягощено борьбой за власть. Например, Екатерина Медичи до возведения на трон своего второго сына не имела неограниченных полномочий. Но она не раз демонстрировала любовь к созерцанию смерти. Историки писали, что она с алчностью волчицы любила наблюдать публичные казни. Пройдет немного времени, и она сама будет отдавать распоряжения лишить жизни того или иного человека, а то и сразу многих. Подобный опыт характерен для Сталина и Гитлера, которые в поисках своего места в жизни и во время тайной борьбы за власть вынуждены были долгое время тщательно скрывать свое истинное лицо. Сталин долго себя не проявлял, отчаянно маскируясь и позволяя лишь рукоприкладство по отношению к однопартийцам и призывы к бескомпромиссному террору в отношении тех несчастных, кого он записывал в ряды своих врагов. Однако позже, по достижении власти, он подчас сам придумывал пытки для тех или иных обреченных им же на смерть и отправлял на гибель людей без счету. А вот Гитлер, имеющий, как и Нерон,
женскую акцентуацию, избегал и боялся кровавых зрелищ, однако не брезговал рассматривать фотографии изуродованных по его распоряжению бывших соратников. Чужая насильственная смерть возбуждала фюрера, доставляя ни с чем несравнимое удовольствие. Она была подтверждением его власти и возможности исполнения самых сумасбродных желаний.
        Любопытно, но искаженному восприятию мироздания никак не мешала образованность некоторых персонажей, избравших путь злых гениев. Хотя большинство негодяев мирового масштаба были обладателями исключительно поверхностных знаний, а такие служители Люцифера, как Калигула или Чингисхан, вообще имели весьма отдаленное представление об общечеловеческой культуре, некоторые деструктивные личности были вполне образованны и даже могли бы считаться лучшими носителями знаний своего времени. Назвать такими можно было бы Нерона и Ивана Грозного, которых историки выделяют как начитанных и умных людей. Но многие усматривают в их образовании очевидную однобокость. С раннего детства ориентированные на власть, они все свое образование строили по принципу подготовки властителя. Русский самодержец Иван IV читал о царях в поисках подтверждения и укрепления мысли о своей миссии, а желание Нерона стать императором-поэтом, императором-актером никак не сказывалось на его многочисленных пороках. В целом, не имея ни видимой цели, ни идеи, ни Нерон, ни Иван IV не могли сосредоточиться на какой-то области знаний основательно.
Если говорить о Сталине или Гитлере, то их знания были еще более поверхностными, бессистемными в сравнении с представителями ученого мира. Ни один из них не владел иностранными языками, ни один не имел глубокого представления о литературе, культурных ценностях или какой-нибудь науке, разрозненные же обрывки знаний из разных областей направлялись на удовлетворение самых темных помыслов. Подтверждением тому может служить тот факт, что оба диктатора на дух не переносили настоящих ученых, авторитетных специалистов в какой-либо области, экспертов и дипломатов. Не сумели достичь значимого уровня знаний и такие суровые игроки, как Мао Цзэдун или Саддам Хусейн. Примитивное крестьянское мышление осталось отличительной чертой этих фанатиков на всю жизнь. А вот Усама бен Ладен получил отменное образование. Но оно все же носит формальный характер и имеет заметный крен в сторону восточной культуры. Не только общечеловеческие ценности, но даже банальный бизнес не увлек этого человека, не избавил от стремлений к уничтожению живого как более действенного инструмента достижения признания, нежели творческий поиск. Тяга
к насилию так или иначе преобладала в натурах этих детей сумрака, и получение знаний не сыграло позитивной роли в их деятельности еще и потому, что негативные раздражители начали воздействовать гораздо раньше, с несоизмеримо большей силой, и имели отношение к инстинктам, относились к выживанию или обеспечению первичных потребностей. Поэтому знания оказались вторичны, не обеспечив устойчивой мотивации их реального, широкого и сознательного освоения. Эти люди довольствовались поверхностными впечатлениями о мире, так как при наличии силы могли обеспечить необходимое реноме.
        Свой ограниченный интеллектуальный потенциал эти люди маскировали ярко выраженной и развитой до небывалого мастерства изворотливостью. Отсутствие фундаментальных знаний делало их не только уязвимыми в борьбе с окружающими, но и лишало панорамного видения мира и возможности реализовать себя конструктивным путем. Это объясняет, почему никто из них так и не обрел ни одной стоящей идеи, ограничиваясь лишь блеском миражей и прожектов на песке. Ущемленные в раннем детстве, они словно оказывались втиснутыми в узкую пещеру с одним-единственным выходом. Даже если не отметать творческих потуг Нерона, стоит признать превалирование укоренившегося в нем с детства комплекса извращенной натуры, над которой давлел страх перед угрозой со стороны окружающего мира, а также воспоминания о жизни отца и матери, наполненной непристойностями и крайностями. Все это сформировало непреодолимую жажду признания, желание соответствовать «предначертанному» матерью величию, произвести впечатление любой ценой. Похоже, легендарный философ Сенека и не пытался сделать то, что сделать невозможно, - вылечить уже безнадежно изувеченную
психику своего ученика. Не исключено, что, усмотрев раньше других потенциальную угрозу, он лишь попытался максимально приспособить Нерона к себе, приручить зверя.
        Асоциалыюсть и нетерпимость жестяных натур
        Достаточно важным общим штрихом к портрету узнаваемой деструктивной личности является общая асоциальность, а в некоторых случаях - даже полная неспособность жизни в обществе по законам общества. В основе этого лежит высвобождение своих навязчивых представлений и влечений, что всегда вступает в жесткое противоречие с культурой и цивилизацией. Другими словами, деструктивные проявления воспринимаются обществом как извращенные побуждения и иррациональные влечения, поэтому одержимые ими либо тщательно скрывают свою темную сторону натуры, либо дают ей проявиться по достижении власти, но никогда не принимаются обществом в целом. За редким исключением все они закрытые, асоциальные типы. Даже такие личности, как Нерон или Петр I, тяготевшие к показной демонстрации своей натуры, непременно втягивавшие множество других людей в свальный грех или стихийные, безрассудные поступки, не могли приниматься социумом. Сенаторы порицали Нерона, а русские бородачи качали головами по поводу бешенства их государя. Родившись с самоидентификацией царей и мыслью, что царю, как и Богу, позволено все, эти люди втягивали в свои
проекты людей насильно, в качестве своеобразных декораций. Властителям нужен был размах, а запуганному окружению хотелось быть при власти, пользуясь частью царского влияния и могущества. Так было при дворах всех без исключения диктаторов: Калигулы, Нерона, Ивана Грозного, Иосифа Сталина, Адольфа Гитлера, Мао Цзэдуна, Саддама Хусейна. Но крайности таких людей делали жизнь своего окружения не просто тяжелой и неприятной, но и опасной вследствие непредсказуемости и взрывоопасности их натур. Лишаясь власти, такие люди тотчас лишались и друзей, что хорошо видно на примерах Нерона, Гитлера или Саддама Хусейна.
        Асоциальность этих людей легко просматривается и в их прожектерских, фантомных идеях, предлагаемых народам и массам в блестящей, хорошо продаваемой упаковке. Тем более что эти идеи доносились обществу не устами их авторов, а глашатаями-распространителями, оставляя массам возможность общаться больше со сфабрикованным образом, чем с самим тираном. На поверку же желание испытать абсолютную власть, стать организатором насилия и разрушений может поддерживаться обществом лишь в той мере, в которой эти желания способствуют высвобождению деструктивных побуждений у некоторой, а иногда и довольно значительной части общества. Например, такие деструктивные лидеры, как Чингисхан или Гитлер, путем навязывания иллюзорной идеи расширения влияния для целой нации и обогащения огромного количества участников завоеваний сделали возможной обширную поддержку массового истребления людей и пытались долгое время оправдывать насилие. Именно так можно оценить организованную Екатериной Медичи резню гугенотов во Франции - под флагом религиозного очищения и защиты ранее созданных символов. Нечто подобное происходило во время
противостояния двух других противоборствующих потоков влияния, организованных Саддамом Хусейном и Джорджем Бушем-младшим. Как и в предыдущих исторических эпизодах, враждебность и насилие оправдывались в глазах двух столкнувшихся культур необходимостью борьбы нации за пространство влияния. И наконец, точно такой же подтекст лежит в навязываемой миру Усамой бен Ладеном смертельной войне. За фантомами стоит простое высвобождение деструктивной энергии разрушения и насилия. То есть деструктивные проявления лидеров и небольшого числа их приспешников, участвующих в реализации власти, были перенесены на огромные массы людей и даже целые нации и народы. Впрочем, имеющий практически абсолютную власть в своем подконтрольном пространстве диктатор безбоязненно высвобождал свои деструктивные влечения в виде казней и массовых репрессий, приковывая страхом тех, чьими душами распоряжался.
        Но, несмотря на попытки командовать народами, иррациональные личности демонстрировали порой откровенное бессилие в умении поддерживать отношения с окружающим миром. Калигула, Нерон и Иван Грозный не могли иметь иного окружения, кроме участников их оргий и побоищ. Причем те, кто невольно или добровольно входил в круг их общения, неминуемо становились соучастниками преступлений, а со временем - и жертвами. Почти то же можно сказать о Сталине, Гитлере или Саддаме Хусейне. Эти люди патологически не переносили равных отношений с кем бы то ни было, для них в принципе чужды были понятия дружбы и любви. Совершенно одинокие в этой жизни, они признавали лишь одну-единственную ценность, выраженную во власти, в доминировании над всем миром, что делало невозможным признание чьих-либо чувств. Эгоцентризм подталкивал их к враждебным действиям против всего мира, даже против родных и близких людей. Вот почему, сосредоточенные на ложных ценностях, они редко имели семью. Эта опора им была не нужна, ибо свои силы и энергию они черпали исключительно из чужих страданий, вызванных необходимостью покориться и принять их
в качестве нового идола.
        Вопиющим можно назвать разрушительное действие или умопомрачительное безразличие по отношению даже к самым близким людям - неограниченная власть и приобретенные атрибуты влияния привели к полной деградации личности. Они не только убивали своих недавних друзей и единомышленников, но и методично уничтожали родных, проявляя к ним агрессию или полное безразличие. Калигула, чьи потенциальные конкуренты были убиты еще до его прихода к власти, насиловал родных сестер, искал повода для уничтожения даже равнодушного к власти, тихого и беззлобного дяди Клавдия. Нерон пошел дальше: он организовал убийство собственной матери. До того он погубил свою жену Октавию (дочь императора Клавдия и Мессалины), которая, как утверждала молва, была образцовой женщиной и женой, вызывала восхищение даже в городе, уже разлагавшемся от разврата и позорного безделья. Хотя, на первый взгляд, может показаться, что он совершил это убийство ради любви к другой женщине - Поппее Сабине, миф о способности Нерона любить скоро развеялся. В одном из своих припадков ярости он убил и Поппею, ударив беременную женщину ногой в живот. Таким
образом, император-убийца уничтожил и своего собственного ребенка.
        За два тысячелетия в мире мало что изменилось - яркое свидетельство отставания эволюции разума по отношению к наращиванию возможностей цивилизации. Иван Грозный методично сводил в могилу своих многочисленных жен и, в конце концов, убил собственного сына. В порыве бешенства Саддам Хусейн всерьез намеревался убить своего старшего сына Удея. Екатерина Медичи, которая пережила десятилетие бесплодия, почти не огорчилась, когда узнала о смерти своего старшего сына Франциска, а смерти второго сына - Карла IX - едва ли не обрадовалась. Метастазы деструктивного мышления одинаково ущербны, до неузнаваемости трансформируя психику и мужчин, и женщин. Когда ставками являются власть и личная месть, когда желание блистать затмевает даже солнце, искателям эфемерного счастья становится не до потомства, и уж тем более не до жен и мужей.
        Распутин презрительно относился и к жене, и к потомству, не рассматривая эту среду как свое социальное окружение. Его окружение всегда было временным, сплоченным презрением ко всем ценностным ориентирам и общественным нормам и жаждой получения чувственного наслаждения как неотъемлемой, символичной части своего общественного доминирования. Гитлер доводил до самоубийства женщин, с которыми общался; они и составляли его интимную среду, куда допускались только вассалы фюрера с целью создания подобия аудитории для выслушивания застольных монологов лидера. Китайский идол Мао Цзэдун не интересовался своими детьми, а жену заставлял поставлять себе девиц для эротических забав. Сталин проявлял удивительное безразличие, а порой и откровенное презрение к семье. К сыну от первого брака он не проявлял никакого интереса и, похоже, даже стыдился его бросающихся в глаза грузинских корней. Он довел до самоубийства жену, чем, среди прочего, продемонстрировал неспособность к общению, а также отсутствие уважения к общественно-социальным нормам. Все эти люди рассматривали мир как декорации к своему собственному
величию. Однако главное, ключевое отличие их от гениальных личностей, также имевших деструктивные влечения, состоит в неспособности и нежелании сосредоточиться на собственном развитии, компенсируя эту неспособность враждебным и агрессивным воздействием на окружающих. Вместо творческого созидания они выбирали путь как можно более ярких и запоминающихся разрушений, поражающего воображение насилия и дикой необузданной агрессии. Для таких людей нет и не может существовать социальной среды. Ибо она является объектом, субстанцией для воздействия и тем тестом, из которого создаются иррациональные, извращенные продукты в виде исковерканных судеб, смертей и покалеченной психики целых поколений.
        Вполне естественно, что никто из людей, в душе которых доминировало деструктивное начало, не научился любить ближнего. Весь остальной мир рассматривался ими исключительно как материал для проверки созданных технологий достижения власти. Власть заменяла им любовь, реализация непреодолимого желания разрушать, уничтожать и унижать являлась не только компенсацией за ущербные переживания детства, но и отменным заменителем сопереживания, привязанности и любви. Нежность и чувствительность, как правило, были чужды их холодным, жестяным натурам. Однажды жестяной личностью был назван Гитлер, но это сравнение удивительно точно отражает суть всех тиранов и диктаторов. Они обманчиво тверды, но легко гнутся и даже ломаются, как только на них начинают воздействовать с достаточной силой.
        Добрые чувства и природную склонность человека к любви в них заглушала неизменная фобия потери власти. Страшась смещения или возмездия, «посланники Сатаны» являли себя миру сознательными и последовательными распространителями вируса страха. Кажется, они сознательно стремились прослыть опасными и жестокими среди своих сторонников и соратников, истребляя для устрашения тысячи и даже миллионы людей, создавая все более универсальные способы притеснений и ограничений для масс.
        Эволюция человека усовершенствовала и механизмы истребления и устрашения ближнего. Если Калигула и Нерон заставляли умирать лишь сотни своих сограждан, порой позволяя им выбирать способ смерти, то их последователи пошли гораздо дальше, организовывая лагеря смерти, систему убийственных принудительных работ, убивая с помощью голода миллионы. Это является одним из самых примечательных проявлений аномальности деструктивной власти, в котором желания направлены не на конкретную цель, а на яркую демонстрацию силы.
        В наиболее болезненном виде демонстрация власти проявляется в игре с жертвой в кошки-мышки. Такие игры были характерны для многих искалеченных личностей, таких как Калигула, Иван Грозный, Иосиф Сталин или Саддам Хусейн. Римский император, целуя свою беззащитную избранницу, с умилением шептал ей о красоте ее очаровательной головы, а затем неожиданно бросал, что стоит ему только моргнуть, и она ее потеряет. Иван Грозный любил как можно дольше мучить свою жертву, оттягивание смерти и мучения доставляли ему неизъяснимое удовольствие. Придумывая все новые способы казни, он превратил акты убийства в кровавый театр, кульминацией которого, наверное, было убийство князя Ивана Федорова. Этого боярина самодержец насильно одел в царские одежды, а затем, посадив на трон в парадном зале Большого Кремлевского дворца, на глазах у собравшихся членов думы и дворянской элиты стал наносить ему смертельные удары кинжалом. Советский диктатор Иосиф Сталин любовался моральными муками своего окружения, словно испытывая их терпение. Он заставил своего личного секретаря Поскребышева представить на подпись ордер на арест его
жены. А как-то кровавый генсек развлекался тем, что надевал на пальцы секретаря бумажные колпачки и поджигал их. Саддам Хусейн, заглядывая в глаза своим министрам, просил их откровенно высказаться. А потом доверчивых людей, или, вернее, их останки, привозили семьям в мешках. Таких случаев историки приводят сотни. Фарисейство - один из постоянных спутников агрессии и враждебности.
        Оборотной стороной асоциальности «злых гениев» является их недоверчивость и скрытность, призванная закамуфлировать звериные черты, свойственные каждому из них, а также максимально скрыть истинные устремления под привлекательной личиной идеи-фантома. Горстка предприимчивых людей, объявивших себя выразителями высших идей, должны были представать в восприятии обычных сограждан в ослепительном сиянии, с пылающим нимбом и ни в коем случае не похожими на остальных. Ореол вопиющего самомнения и восторга от собственного облика стимулировал этих людей находиться в стороне от всех, не сближаться ни с кем, не доверять никому. Маниакальная подозрительность и замкнутость покрывали непроницаемой защитной пеленой их реальную деятельность, создавая облик титана, совершенно отличный от реального образа. Они порой специально распространяли слухи о своем отказе от многих биологических потребностей, о фантастической работоспособности и прочих легендарных качествах.
        Частная жизнь «злых гениев» в большинстве случаев (за исключением, быть может, Нерона) являлась табу для окружающих, тем более для широкой публики. Они нередко производили тщательные чистки прошлого, подправляя свои биографии. Выходцы из тьмы, они не желали, чтобы массы, которыми они управляли, были осведомлены о «человеческом» и часто весьма неприглядном их прошлом. Любопытно, что нередко они организовывали убийства всех тех, кто был знаком с ранним, и далеко не кристальным, периодом их жизни. Гитлер не допускал к себе никого, кто хоть что-нибудь знал о его прежней жизни, а своего единственного прежнего приятеля по мужскому общежитию, который хорошо знал не только звериную натуру фюрера, но и неприглядные детали его жизни на дне общества, он по достижении власти приказал убрать. «Маскировать свою личность, равно как и прославлять ее, было одной из главных целей его жизни», - написал о Гитлере Иоахим Фест, подчеркивая, что для решения первой задачи он «безжалостно гнал прочь родственников», пытавшихся вступить с ним в контакт. Сталин, невыносимый в частной жизни, буквально не желал находиться с
кем-либо в едином жизненном пространстве. Революционер Яков Свердлов, который провел с ним в одной комнате несколько месяцев в ссылке, писал о мелочности Сталина, о его совершенной неготовности и неспособности общаться на бытовом человеческом уровне. Крайний эгоцентрист Джугашвили не признавал ни друзей, ни родни. Для него не существовало никаких иных интересов, кроме собственного возвышения, естественно, за счет ущемления интересов окружающих. В течение всей жизни он оставался непримиримым одиночкой, стараясь отдалить, раздавить или уничтожить тех, кто хоть как-то был знаком с его узким внутренним миром. Именно поэтому он организовал судилище над Каменевым и Зиновьевым, которые хорошо знали его, именно поэтому он расправился с Кировым и Горьким. Именно поэтому он уничтожил даже свою жену, чтобы никто не мог раскрыть правду о его истинном лице. Для народа же он поддерживал рассказы о ночных бдениях в кремлевском кабинете, чтобы неискушенные люди думали, что их вождь работает чуть ли не круглосуточно, пребывая в заботах и думах об улучшении их жизни. Подобные методы использовал и Саддам Хусейн, который
полностью переформатировал свою биографию, а своих сокамерников методично и безжалостно отправил в мир иной.
        В целом же искусство маскировки и мимикрии, как правило, освоенное досконально, позволяло подобным личностям не только давать миру яркие изображения внешне привлекательных идей, но и осуществлять скрытый дрейф личности в ту или иную плоскость, под прикрытие тех или иных общепринятых ценностей. Проявление этих качеств на самом примитивном уровне - это попытки Калигулы предстать искусным возницей и снискать славу смелого и ловкого человека или желание Нерона запомниться артистом, поражающим публику виртуозной игрой и непревзойденным артистизмом. На более высоком профессиональном уровне воздействия образами - способность Сталина продолжительное время играть «под Ленина», создавая несравненный аккомпанемент праведной борьбы за изменение миропорядка.
        Психосексуальная основа деструктивности
        Практически любая форма деструктивности имеет своей подспудной целью достижение власти и влияния. Впрочем, сразу стоит оговориться, что и реализация конструктивных идей также предполагает наличие власти и влияния на окружающий мир. Практически любое активное действие человека содержит в себе элемент бессознательного стремления к власти, реализации возможности доминирования. Но по своей внутренней, энергетической сути существует гигантская пропасть между желанием живописца влиять на мир своими полотнами, обращая его к своему видению мироздания, и фанатика, из тщеславия посылающего полчища собратьев для истребления друг друга. Так же, как не может быть сопоставимо влияние музыканта, который заставляет восхищаться колдовским букетом звуков, и разрушителя, способного сжечь город.
        Многие ученые уже давно сказали свое веское слово относительно сплетения власти и эротизма. Зигмунд Фрейд недвусмысленно подчеркивал неразрывную связь сексуальной и психической жизни, подчеркивая, среди прочего, что агрессия и влечение к смерти являются таким же естественным биологическим побуждением, как и инстинкт продолжения рода. Артур Шопенгауэр называл эротические стремления «сильнейшей волей к жизни». Действительно, власть многолика, она имеет множество проявлений и форм, и ее низшей ступенью всегда было сексуальное обладание для мужчины и сексуальная привлекательность для женщины. Так было со времен промискуитета (стадии ничем не ограниченных отношений между полами до установления норм брака в обществе), когда вожак человеческой стаи по праву силы присваивал себе любую самку, одновременно подавляя остальных самцов, доминируя на определенном участке пространства, властвуя в определенном микросоциуме. Сексуальная власть, таким образом, всегда была тесно связана с социальным доминированием, а с развитием жизни человек часто прибегал к подменам, в ходе которых одно проявление власти заменяло
другое. Например, в ходе войн захватчики нередко осуществляли сексуальные насилия, насыщая за счет достигнутой власти эротический голод. А сексуальные издевательства в тюрьмах продолжаются и поныне, но в большинстве случаев они служат демонстрацией социальной власти. Сексуальные притязания и домогательства тех, кто в цивилизованном мире стоит на более высокой социальной ступени, к тем, кто ниже по положению, также является лишь закамуфлированной формой стремления к психосексуальной власти.
        Сексуальная власть, как и любое другое ее проявление, зависит от устремлений и жизненной позиции каждого человека. При этом если сексуальное или грубое физическое доминирование одного индивидуума над другим может подменять иные формы власти, то и любые другие проявления возвышения человека, от религиозного и государственного лидерства до признания творческого таланта, могут служить эрзацем сексуальной силы. Может показаться удивительным, но среди титанов вообще достаточно редкое явление - нормальная (с точки зрения общепринятых норм своего времени) сексуальность. Что касается деструктивных личностей, то в большинстве своем они несут в себе либо гипертрофированную сексуальность, либо сексуальную инфантильность. Говоря о психосексуальном контексте деструктивности, стоит принять во внимание идею восточного философа Ошо об энергетическом единстве внутренней системы человека, которая дает объяснение такому нестандартному положению вещей. Энергия внутри человека способна трансформироваться, а человек может по своему разумению направить ее в разные русла. Если энергия будет подчинена интеллекту, она
становится духовной энергией и может служить творческим достижениям; если никаких идей нет, энергия будет устремляться в другие ниши. Иными словами, когда человек не способен сосредоточиться на какой-нибудь созидательной идее, которая захватывает его целиком и которой он посвящает большую часть своей энергии, его энергия будет стремиться вернуть его в животное состояние. Находясь в нем, человек лишается стремления к самореализации, а заботится преимущественно о таких тривиальных вещах, как сексуальное удовлетворение или максимальное удовольствие от еды и питья…
        В результате люди, которые имеют неограниченную власть и не обременены тяжелым трудом для обеспечения себя и семьи всем жизненно необходимым, часто сосредоточивают свои помыслы на сексе. Секс, становясь для них всем, приобретает различные формы и оттенки, заполняет таких людей целиком или почти целиком, разрушая целостность личности и приводя к хаосу и деградации. Любопытно, но худшие примеры деструктивной сексуальности являют как раз те фигуры, которые, отлученные от власти и обладающие неограниченными полномочиями, не имеют или не испытывают необходимости бороться за нее в силу традиций или иных жизненных ситуаций. К примеру, внутренний мир иракского диктатора Саддама Хусейна пуст и ужасен, но в силу сосредоточенности на власти на фоне доступности женщин он не придавал сексу особого значения в своей жизни. Хотя тиран имел множество любовниц, мысли о них никогда не были навязчивыми идеями. Зато его старший сын Удей, отлученный от власти, практически всю свою жизнь сосредоточил вокруг секса, а оргии и насилие стали для него частью повседневной жизни. Даже европейским женщинам было непросто
избежать его навязчивых сексуальных притязаний, а двум итальянским манекенщицам, посетившим Ирак по приглашению Удея, пришлось в полном смысле спасаться бегством. Что же касается иракских женщин, то для зарвавшегося отпрыска Саддама не существовало ограничений, у него были даже собственные тюрьмы, в которых истязались и подвергались насилию строптивицы. К концу жизни личность этого человека была разрушена до основания, сам он представлял собой жалкое зрелище. В таком же контексте можно упомянуть верного сталинского приспешника Лаврентия Берию, который, не имея возможности бороться за власть при живом, сосредоточенном на властвовании Сталине, забавлялся сексуальными похождениями. Насилие и сексуальное доминирование настолько прочно вошли в его жизнь, что на время в подсознании стали заменителями самой власти, фактически единственно возможной формой ее демонстрации. Девушек хватали прямо на улице, чтобы возвысившийся негодяй мог их безнаказанно насиловать. По той же причине Калигула, Нерон или Иван Грозный, получившие власть как подарок судьбы, уделяли сексу гораздо больше внимания, чем те, кому
пришлось добывать власть силой или хитростью и коварством. Действительно, ни Чингисхан, ни Сталин, ни Гитлер не усматривали в сексе того уровня величия, которое способно было поднять их над миром и стать дополнительным символом власти. Их мысли и устремления были заняты другим полюсом власти.
        Небезынтересна попытка Ошо связать секс и агрессию в единую цепь. По его мнению, одержимость проникновением в чужое тело, как фаллоса мужчины в женское лоно, так и оружия в тело иного живого существа, имеет в подсознании сходство самого стремления. И в частности, из формулы философа следует, что сексуальное удовлетворение сродни разрядке, какую подневольный воин или сознательный убийца получает при осуществлении акта насилия. Это чрезвычайно важное замечание, поскольку способно обнажить и объяснить человеческую жажду к агрессии в принципе. Как каждый человек неосознанно или сознательно стремится к получению сексуального удовлетворения, так глубоко в подсознании человека дремлют демоны смерти, готовые проснуться и взяться за свое черное дело. Но так же очевидно, что для появления непреодолимого стремления к сексуальным излишествам человек должен знать о них, испытывая или наблюдая. Если таких эпизодов в его жизни на этапе формирования личности не было или если он увидел нечто подобное, будучи уже сформированной, целеустремленной личностью, узнанное может и не возбудить в нем деструктивных
мотиваций. И напротив, сцены сексуального насилия или физических истязаний, увиденные или, еще хуже, испытанные в детстве, в большинстве случаев становятся назойливыми провокаторами сознания. Сверля все чаще и глубже, эти раздражители приводят к галопирующему росту деструктивного внутри человека. Небезынтересно, что многие философы считают одним из наиболее сильных раздражителей сознания власть саму по себе.
        Примечательно, но большинство дисгармоничных фигур, одержимых иррациональными, направленными против человека, идеями - фантомами, проявляли необычные, неестественные для общества своего времени сексуальные влечения. Достаточно часто гипертрофированно активный эротизм являлся следствием яростного стремления к запретному, не дозволенному остальным членам общества. Нарушение табу всегда относилось к одной из эффективных форм проявления власти и потому часто использовалось деструктивными личностями, в подавляющем большинстве примитивными и лишенными понимания иных форм проявления власти. Вполне очевидно, что превращающееся в навязчивую цель стремление достичь небывалого наслаждения в значительной степени оказывалось связанным с неосознанным намерением продемонстрировать, насколько далеко простирается власть индивидуума и насколько велико его презрение к общественным нормам и канонам. Более того, часто стремление к сексуальной власти на первом этапе являлось не поиском физиологического наслаждения, а компенсацией дисгармонии сексуальной сферы и первоначально должно было решить задачу утверждения в
социуме, а также самоутверждения, приобретения или возвращения высокой самооценки. Затем же понятия сексуальной власти, физической власти (выражающейся в присвоенном праве убивать или позволять жить) и психической власти (непрерывной жажде подавления) в восприятии деструктивной личности сращивались или настолько тесно переплетались, что составляли мозаичную картину одного и того же образа демона.
        Жизнь людей, лишенных способности любить и творить, зато болезненно одержимых идеями властвования, свидетельствует о прямой связи власти с психосексуальной сферой. Часто власть используется ими для жестокой сексуальной эксплуатации, но еще чаще у «злых гениев» происходит наоборот: секс используется для подчеркнутой демонстрации власти. Этот вирус распространялся от самого тирана и его ближайшего окружения вниз по иерархической лестнице пропорционально влиянию каждого участника сформированной системы власти. У многих великих негодяев были лакеи-приспешники, которые действовали еще более жестоко и прямолинейно, поскольку являлись исполнителями тайных или явных желаний своих господ. У Калигулы был Лепид, у Нерона - Тигеллин, у Ивана Грозного - Малюта Скуратов, у Сталина - Лаврентий Берия, у Саддама Хусейна - химический Али. Они во многом компенсировали временное отсутствие сексуальных притязаний своих боссов откровенными желаниями сексуально подавлять женщину и неумолимо садистскими склонностями к насилию. В некоторых случаях они нужны были для удовлетворения склонности хозяев к вуайеризму: они
должны были еще насытить неодолимые желания извергов смотреть на истязания других (или хотя бы знать о них), что становилось еще одним подтверждением незыблемости и безграничности их власти. Конечно, и сами вассалы деструктивных гигантов пользовались практически безбрежными перспективами близости к ним. К примеру, если Гитлеру самому были присущи извращенные формы секса, то и его приближенные, почуяв дозволение презреть существующие каноны морали и общественных норм, не упустили возможности воспользоваться запретным плодом и нарушить табу. Герман Раушнинг в своем исследовании «Голос деструктивного» дает такую оценку окружению диктатора: «Наиболее презренное из всего - это зловонные испарения скрытой, неестественной сексуальности, которая наполняет и загрязняет всю атмосферу вокруг Гитлера. Ничто в этом окружении не искренно. Тайные связи, заменители и символы, фальшивые нежности и скрытые похоти - все в окружении этого человека неестественно, все не имеет открытости природного инстинкта».
        Иногда пороки крупных злодеев распространялись на потомство. Не только сыновья Саддама Хусейна проявили себя как моральные уроды, невоздержанные в сексе и алчущие насилия и убийств. Иван Грозный сознательно лепил из сына отъявленного садиста. Но более всего порочность родителя нашла выражение в детях Екатерины Медичи. Французская королева, по всей видимости, не могла сама испытать чувственного удовольствия обычного человека, довольствуясь на склоне жизни актами вуайеризма и садомазохистского истязания красивых придворных. Зато ее многочисленные дети с лихвой компенсировали сексуальную патологию матери. Красотка Марго жила в кровосмесительной связи со всеми братьями, эротические же забавы сыновей королевы Медичи простирались еще дальше, подтверждая гипотезу о неспособности проявить себя в других областях, и прежде всего в качестве государственных деятелей. Наиболее раскованный из них - самый младший и, как утверждают исторические источники, самый любимый сын Генрих - был, по словам Льва Клейна, «фривольный и сугубо гомосексуальный», «со своими бесчисленными миньонами».
        Чем более примитивными в своих воззрениях и устремлениях оказывались враждебные к человечеству покорители Фортуны, тем большее значение приобретали в их глазах сексуальные символы. Калигула во время апогея власти утверждался доведенным до абсолюта сексуальным доминированием, достигаемым за счет так называемого «права первой ночи». Отбирая у других мужчин возможность лишения девственности своих избранниц, полусумасшедший тиран использовал сексуально-психологическое насилие в качестве инструмента демонстрации своей власти. Сексуальная власть становилась для него сакральным символом и заменителем власти во всех иных плоскостях еще и в силу неспособности проявить себя в другой области. И хотя тот же Калигула пытался выступать на играх в качестве возницы, а однажды даже организовал военную кампанию, не только окружающим, но и ему самому была понятна собственная несостоятельность и комичность положения императора, пытающегося утвердиться на каком-либо принимаемом обществом поприще. Более образованный и обладающий изощренным деструктивным мышлением, но такой же ущербный Нерон достиг абсолютной власти
путем возбуждения всеобщей паники и ужаса, поэтому подобные сексуальные эрзацы ему были необходимы гораздо меньше. Но и у него за демонстрацией вопиющей разнузданности, устройством удручавших современников масштабных оргий, где сам он выступал как в доминирующей роли, так и в пассивных гомосексуальных играх, также скрывается желание показать «совершенную» власть - власть «покорителя недозволенного». Такую форму демонстрации власти он использовал для того, чтобы добиться запоминания своего образа, но ключевой причиной была все та же необходимость заменить чем-то «осязаемым» посредственность правителя, как и скудость личности в целом. Разгул и сексуальная вседозволенность выступали у Нерона в качестве демонстрируемой им возможности властителя совершать запредельные поступки, внедряться в область недопустимого, и это тоже становилось частью самой власти. Так или иначе, иррациональное выпячивание эротических побуждений присутствовало в жизни Нерона, ибо он, как и Калигула, жил без всякой разумной цели, без каких-либо идей. И так же, как и Калигула, Нерон с томительной патетичностью искал себя, например, в
качестве театрального актера, пытаясь затушевать не только тривиальную лень и примитивность образа жизни, но и психическую неготовность проявить себя достойной личностью. Выпячиваемый эротизм в самых различных формах стал неотъемлемой частью портрета Нерона. Летописцы подчеркивали, что император, отправляясь в Элладу, взял с собой новую жену (которой он обзавелся после зверского убийства Поппеи), кастрированного мальчика Спора для гомосексуальных утех и известную в Риме участницу сексуальных оргий, умевшую превратить интимный акт в невероятное театрализованное представление со множеством декораций. Но та же официальная брачная церемония Нерона с мальчиком Спором может свидетельствовать как об отсутствии внутренних ограничителей у императора, так и о его преднамеренном действии, направленном на создание общественного резонанса.
        Царь Иван Грозный, человек с опустошенной душой и стремительно деградирующей психикой, также использовал секс для компенсации бездарности властителя. В его кровавой жизни непомерная разнузданность присутствовала для демонстрации вседозволенности, как, например, «содомский грех» с Федором Басмановым, которого он позже безжалостно убил. Так же, как и римские императоры-тираны, Иван Грозный еще в раннем возрасте «предавался диким потехам», гоняя с ватагой подростков с наклонностями маньяков по московским улицам и растаптывая конями прохожих. Раззадоренные отсутствием преград и озверевшие от страсти молодчики с великим князем Иваном во главе хватали девушек прямо на улице и увозили насиловать. Уже тогда царь-насильник начал испытывать восторг не столько от самого физиологического акта, сколько от пьянящей власти и возможности видеть насилие и связанные с ним психологические травмы жертв. Он наслаждался возможностью при помощи уничижительного секса переводить человека из нормального состояния в состояние мученика, истязаемого, подавленного, молящего о пощаде и поверженного. Подобные акты группового
изнасилования, к которым Иван Грозный подключал не только десятки опричников, но и собственного сына, периодически повторялись в течение всей его жизни, что, среди прочего, говорит об исключительно извращенном, садистском восприятии сексуальной связи. Царь-деспот дошел до того, что в Александровской слободе (где патологический трус прятался от возможного возмездия) вместе со своими опричниками раздевал девушек и «забавлялся» стрельбой в них из луков. Как и Калигула, для компенсации своей недостаточности и ущербности царь присвоил себе «право первой ночи», с особым рвением насилуя девственниц. Летописи хранят много страшных историй об этом маньяке; наиболее шокирующим кажется эпизод, когда, нагрянув с погромом в дом одного из своих подданных, он приказал опричникам посадить одну из женщин на натянутую веревку и таскать ее по ней, пока несчастная не скончалась от невыносимых мучений. Сыну же своему он велел насиловать ее юную дочь.
        Не исключено, что бисексуальность Ивана Грозного, как и Нерона, проистекала из желания испробовать все в области секса. Но еще больше самому гнусному из российских властителей была присуща страсть к сексуальному насилию для демонстрации силы. И тут почти всегда присутствовал сексуальный контекст, начиная с первого убийства. Так, приказав убить главу своего опекунского совета князя Андрея Шуйского, четырнадцатилетний правитель распорядился раздеть его, и обнаженное обезображенное тело первой жертвы несколько часов находилось на улице, являясь немым свидетельством не только власти государя, но и его неожиданно обнаружившейся жажды унижать жертву. На этот нюанс особое внимание обращает и Л. Клейн, исследовавший гомосексуальные проявления известных исторических личностей. Ученый подчеркивает вуайеризм Ивана Грозного, указывая на то, что «сладострастное наслаждение смешивалось у него с наслаждением от насилия над живыми существами и властного унижения окружающих».
        Петр Первый, несомненно, сильная противоречивая личность, представляет собой удивительный и пестрый симбиоз созидательного и деструктивного, сплетение мерзких привычек и животных влечений с навязчивым и реализованным желанием оставить после себя глубокий исторический след. Рассматривая эротику как звериную забаву, основанную на зове инстинктов, он становился порой крайне непристоен и, с точки зрения современной культуры, деструктивен. Как и у большинства властителей, не несших ответственности за свои поступки, психосексуальная природа проявлялась в этом русском царе наиболее остро и в тесном переплетении с властью. Власть использовалась для секса, а секс использовался для демонстрации власти. С женщинами Петр не церемонился, имея интимные отношения и со знатными дамами, и с кухарками. Расплатой за невоздержанность стали такие грозные болезни, как сифилис и цирроз печени; они и свели его в могилу. Небезынтересным являются зафиксированные случаи его вуайеризма, связанные к тому же с некрофилией. В. Степанян описывает такие показательные эпизоды из жизни Петра. Свою любовницу, горничную царицы, он за
какой-то проступок приговорил к смертной казни и приказал у себя на глазах отрубить голову, которую потом с жутким цинизмом поцеловал «на прощанье» в мертвые губы. В другой раз он приказал казнить любовника Екатерины, которую специально повез посмотреть на отрубленную голову. А еще позже Петр велел заспиртовать эту голову и водрузить ее в спальне царицы, дабы из потустороннего мира бывший любовник призывал ее к верности.
        На первый взгляд, Чингисхан вел себя несколько иначе. Зацикленный на абсолютной власти и получивший ее не из чужих рук, как Калигула, Нерон или Иван Грозный, а завоевавший силой и устрашением, монгольский разрушитель пользовался сексом как плодом, полученным вместе с властью. Множество жен и еще большее количество наложниц, воспринимаемое и мужским и женским окружением безропотно, призваны были дарить наслаждение, приобретенное властью. Сила оружия и изощренный, но однобоко-примитивный ум открывали Чингисхану врата в храм желаний, хотя игнорирование времени и восточных традиций делали поведение великого разрушителя непривлекательным в глазах представителя современной ему культуры. Как и большинство властителей Востока, он был невоздержан в эротических утехах, но не делал из них культа. В этом контексте его сексуальные пристрастия вполне вписываются в общую историческую канву и на фоне смертоносного урагана разрушений монголов представляли собой наименьшее зло. Если, конечно, не принимать во внимание, что именно правители восточного мира в силу своего развития, или, лучше сказать, недоразвитости, и
определяли традиции, трактующиеся историками как неотъемлемая часть культуры своего времени и своего пространства. Рассматривая же устремления каждого из непримиримых захватчиков сквозь призму современной культуры, стоит относиться к подобным историческим фактам как к предвестнику формирования эволюцией современного индивидуума, со всеми его потенциальными и реальными устремлениями к насилию и разрушениям. Так же, как и у Чингисхана, не обнаруживается зацикливания на эротизме у исламиста Усамы бен Ладена (похоже, по той же причине доступности женщин через многоженство и следования религиозным канонам). Сексуальная невоздержанность могла бы привести к несоответствию образу патриарха терроризма на религиозной основе, а значит, сделала бы Усаму уязвимым. Более близка к установленной обществом планке нормальности сексуальная сфера таких тиранов, как Сталин. Но тут опять-таки стоит учесть необходимость строгого соответствия образу советского вождя, что выступало ограничителем для московского палача. Исследуя образы Сталина и бен Ладена, мы сталкиваемся с наличием заменителей идей (у первого - движение
советского общества к коммунизму, у второго - непримиримая война с неверными), сущность которых заключает в себе определенные ограничители. Можно лишь предполагать, что следование таким ограничениям с лихвой восполняется актами социальной власти, замещающими сексуальное доминирование.
        Продолжая рассмотрение сексуальной сферы деструктивных личностей, стоит сказать и о влиянии унижений в раннем возрасте. В зависимости от порога восприятия унижений и психосексуального насилия в раннем возрасте это может сказаться по-разному: от подавленной сексуальности у Гитлера до гипертрофированной распущенности у Распутина и патологий у Екатерины Медичи. У Распутина ранний сексуальный опыт связан со случаем, когда его заманила к себе молодая генеральша, но позабавилась с ним таким способом, что он был осмеян и унижен как мужчина. Что происходило в интимной жизни молодого Гитлера, сказать трудно, но его слишком выраженные застенчивость и боязливость по отношению к женщинам наводят на мысль о том, что молодым будущий фюрер имел возможность почувствовать себя несостоятельным мужчиной. У обоих мужчин по достижении высокого социального статуса наблюдалось подчеркнутое желание использовать женщин для демонстрации своего положения. Григорий Распутин еще до проникновения в царскую семью, невзирая на социальное неравенство, научился видеть в любой женщине только женщину, используя половое различие с
максимальной выгодой для своего мужского статуса. Он демонстративно отказывался целовать руки дамам, ведь это противоречило бы его образу религиозного лидера и прорицателя. Его своеобразная форма мести женщинам заключалась в выпячиваемом бесстыдстве и неослабевающей жажде обладания ими.
        Распутин, как и другие разрушители, не имел никакой иной цели, кроме сохранения личного влияния на царскую семью и максимального обогащения. Формулы сексуальности для Распутина, как и для Калигулы, часто служили лишь символами, заменителями власти, самообманом для больного тщеславия. Например, акты эксгибиционизма в ресторанах с показом «сексуального орудия» для него являлись не чем иным, как подчеркиванием могущества и общественно-политической значимости. Использовал он такой незамысловатый способ не только в силу отсутствия фантазии, а еще и потому, что его примитивное полуживотное мышление уловило связь между сексуальностью сильного самца и распространением его власти в пространстве. Распутин руководствовался логикой, принятой в среде животных и недоразвитых племен, напоминая цивилизованному обществу о присутствии в каждом животного начала. И похоже, нелепые выходки «старца» забавляли и его, и его недалекое окружение, ибо он играл на струнах самых низменных ощущений.
        То же можно сказать и о Мао Цзэдуне, личность которого стремительно деградировала после обретения власти вследствие неспособности генерировать идеи, адекватные взятой на себя миссии. Скудость ума выходца из крестьянской семьи, который не задумывался о самосовершенствовании, позволяла сосредоточиться лишь на плотских утехах. Многочисленные любовницы, неугасимое желание все новых сексуальных приключений и особенно инфантильная радость лишения девственности стали отражением не только кажущейся власти над миром, но и глубокой душевной пустоты лидера, как и морального падения его ближайшего окружения. Он, кажется, стремился «побить рекорд» Ивана Грозного, который признавался в растлении «тысячи дев».
        Жизнь великих разрушителей, облеченная в различные формы фанатического стремления к власти, нередко камуфлировала или сублимировала сексуальные устремления. Некоторые «злые гении», поглощенные борьбой за доминирование над себе подобными, отводили эротизму незначительное или, по меньшей мере, второстепенное место в жизни. Некоторые же одержимые личности, целиком направлявшие свою энергию на достижение власти, заметно трансформировали свои интимные представления и, похоже, могли долгое время обходиться без сексуальной жизни. К представителям первой группы можно отнести Гитлера, периодически стремившегося к удовлетворению неестественных сексуальных побуждений. Вторую когорту мог бы представлять Сталин. Но в каждом из вариантов психосексуальная основа деятельности имеет место: и извращенные формы эротизма, и его полная трансформация при устремлении к власти свидетельствуют не только о действующих заменителях, но и о деформации, болезненной уязвимости и даже патологии сексуальной сферы у деструктивных личностей. Более того, наличие идей-фантомов, например, великих завоеваний с целью обогащения или
расширения жизненного пространства, непременно вместе с прикрываемой необходимостью жестокостью содержит и элемент сексуального насилия. Не важно, выступает ли эта форма насилия сопровождающей формой закрепления добытой власти, имеет ли она сакрально-ритуальный оттенок или это просто дикая страсть, проявление которой становится разрешенной и даже поощряемой при военной победе. Несмотря на желание считать эту деструктивную характеристику близкой лишь ранним формам цивилизации, ярко выраженную, например, у монголов Чингисхана или в скифско - славянской борьбе во время становления Киевской Руси, она на самом деле характерна и для современных представителей цивилизации. Приведем пример, который касается похода киевского князя Владимира на Полоцк, когда он после взятия города на глазах у поверженного полоцкого князя и его жены изнасиловал их дочь (правда, потом он взял ее в жены). Тут речь идет о замещении сексом власти - для более яркой ее демонстрации. К слову, для тиранов была характерна именно такая форма насилия, выражавшаяся в желании посредством косвенного психосексуального воздействия подавить
психику другого и показать свою неограниченную власть. К таким примерам можно отнести приказ Саддама Хусейна изнасиловать сестру арестованного и истязаемого в тюрьме Бакера Садера на его глазах, дабы максимально унизить жертву. Сам иракский диктатор присутствовал при этом. Другой формой демонстрации власти через сексуальное насилие может послужить пример Екатерины Медичи и ее страсти к оргиям.
        Нельзя также проигнорировать еще один аспект психосексуального деструктивного. Любое общество на любом отрезке своего развития характеризуется высоким уровнем напряженности. Любая общность людей сама по себе динамична, так как складывается из множества элементов, слишком противоречивых и слишком отличающихся друг от друга своими воспитанием, воззрениями, системой ценностей, волей (что и стимулирует борьбу внутри этой общности людей). Необоснованное и внезапное проявление агрессивности, насилия и даже кровавых очагов борьбы как раз и является результатом неспособности человека ускользнуть от всепоглощающего водоворота стресса, вызванного противостоянием внутри общества. Могущество деструктивных личностей основано на воздействии на окружающих в психосексуальной плоскости, позволяя наиболее агрессивному психически деформированному меньшинству получить возможность высвободить свои разрушительные порывы, выплеснуть наружу деструктивную энергию в виде необузданного сексуального поведения, насилия или приступов агрессии, направленных на унижение ближнего. Эта форма приобретает в условиях глобализации и
формирования мирового общества, подверженного влиянию гигантских информационных потоков, несущих дополнительную напряженность, зловещее значение. Обладающие сильной волей и повышенной чувственностью деструктивные личности открывали своему многочисленному окружению легальный и оправдываемый путь к насилию и разрядке, происходящей на стыке непосредственно сексуальных отношений и властвования над сексуальным объектом. Во всех случаях деструктивной разрядки речь идет о формах безоговорочного обладания, что подразумевает разрешенное насилие. Именно этот психосексуальный подтекст в различных деструктивных движениях и является чрезвычайно привлекательным элементом, манящей силой для тех, кто не способен развить себя как целостную созидательную личность, способную этой созидательной силой влиять на окружающий мир. Поэтому в окружении Гитлера появлялись такие люди, как Геббельс и его менее влиятельные предшественники, питавшиеся деструктивной властью обладания и насилия. А в окружении Сталина - такие, как Лаврентий Берия, способные использовать власть для достижения сексуальной разрядки. Круги от
деструктивного эпицентра расходились достаточно далеко, захватывая сотни и даже тысячи людей. Всегда находящееся пополнение для опричного войска Ивана Грозного, гитлеровские штурмовые отряды, не редеющие ряды сталинского НКВД, не устающие от пыток и насилия штурмовики Саддама Хусейна - все это подтверждения склонности человека встать под знамена темных сил.
        Масштабные деструктивные фигуры снимали запреты и этим приобретали в глазах части общества значение маяка, к которому, как радостные мотыльки, устремлялись приверженцы и последователи. Таков же источник влияния и Григория Распутина, основанный на снятии сексуальных блоков с части закрепощенных догмами морали женщин. Высвобождая их тайные и тщательно вытесняемые желания, он приобретал власть над ними.
        Таким образом, в способности «уловить температуру» общества, силу его внутренней напряженности, как и найти шлюзы, проявляется одна из сильных сторон деструктивных личностей. Они намеренно старались заглянуть в такие лабиринты, куда боялась ступить нога ангела. В жизни и смерти, в проявлении стремлений к Эросу (любви) и Танатосу (смерти) они становились апологетами Зла и, зная это, поступали по своему усмотрению, словно подчеркивая черными красками свои выразительные портреты. И потому что эти портреты оказались такими колоритными и волнующими, они запомнились (и в том числе своим отношением к эротизму).
        Непризнание - основная движущая сила деструктивности
        Хотя борьба за признание является глубинной основой едва ли не каждого самовыражения, непризнание всегда оставалось одновременно и основной разграничительной линией между созидателем и разрушителем, и тем ключевым фактором, который определяет стратегию и стиль поведения того или иного искателя славы и успеха. Хотя великие творческие личности также испытывают потребность в признании и одобрении социального окружения, для них в большинстве случаев достаточно осознания важности сотворенного, основанного на душевной гармонии, знании истинного положения вещей и, соответственно, своего места в мире. «Мыслитель не нуждается в одобрении и рукоплесканиях, если только он уверен в собственных рукоплесканиях себе: без них он обойтись не может» - эти слова Ницше как нельзя лучше объясняют внутреннюю природу великих творцов, хотя, несомненно, также обнажают и защитную реакцию самого философа на долгие годы непризнания. Но поиск способов достичь признания у таких личностей, как Роден, боровшийся за успех в течение пятидесяти лет, или Фрейд, который поступательно в течение всей жизни навязывал миру свои открытия,
совсем не таков, как борьба, скажем, Гитлера или Сталина. Творцы боролись за то, чтобы донести ценность уже созданного ими, тогда как разрушители, не способные творить, вели непримиримую борьбу за признание собственной личности в истории без продуктов творчества, путем воздействия на основные инстинкты современников. Примечательным нюансом проблемы признания является тот факт, что чем больше внутреннего величия и понимания мироздания обнаруживали творцы, тем меньше они нуждались в общественном признании. Действительно, Леонардо да Винчи едва ли стремился к тому, чтобы его превозносили массы; он был равнодушен к настроениям толпы вследствие своей внутренней силы и сосредоточенности. То же можно сказать о Николае Рерихе, Альберте Швейцере или Эрихе Фромме. Даже о государственных деятелях такого масштаба, как Цезарь или Ленин, можно говорить, что они были лишены излишней потребности самосозерцания. И наоборот, Гитлер не мог жить без восторженных криков толпы, Сталин просто зверел, если ему не повторяли множество раз, что он - гений. И именно боязнь непризнания и несоответствия разыгрываемой роли толкала
их на поиски иллюзорного признания и создание миражей в глазах окружающих, которые временно служили им маяками успеха. Иван Грозный готов был ввязаться в опасную и совершенно ненужную войну только ради одного - признания современниками его полководческого и государственного гения. Кажется, свои самые жестокие преступления с массовыми убийствами он задумал и совершил, когда осознал, что как правитель является посредственностью и не способен ознаменовать свое время нахождения у власти ничем выдающимся. Гитлер, если бы это было возможно, взорвал бы всю планету за миг признания себя Богом. Саддам Хусейн, чтобы добиться признания за пределами национальных границ, погнал на войну с Ираном, а затем на оккупацию Кувейта сотни тысяч смертников. Жажда признания превращалась у деструктивных личностей в самую мощную разрушительную силу.
        Один из соратников Сталина, Енукидзе, заметил как-то в конце 20-х годов XX столетия: «Я делаю все, что он просит, но для него этого недостаточно. Он хочет, чтобы я признал, что он гений». В этих словах заложено объяснение деструктивной природы. Жаждущий признания силой вырывает у окружающих это признание, не стараясь заглянуть в себя и проанализировать, что он в действительности дает миру. Внутренняя дезориентация и неуверенность в своих силах порождают в таких людях враждебность и агрессивность.
        Отсутствие признания заслуг со стороны общества, как долго гниющая рана, перерастает в угрожающий окружающему миру абсцесс в самый неожиданный момент. Как, например, тусклая личность Лаврентия Берии, долгие годы являвшегося тенью Сталина, по смерти патрона едва не заняла его освободившееся место. Берия начал наступление тотчас, словно выйдя из засады с давно заготовленной обоймой для всех товарищей и соратников. Методично и целенаправленно он начал уничтожать созданные Сталиным принципы, неожиданно сводя к нулю роль партии и возвышая роль правительства. Серый кардинал Советского Союза умел возбуждать страх и начал реформы, суть которых сводилась, как до того у Сталина, к рождению новой великой личности. Насильник и извращенец, он со смертью диктатора жаждал возвышения и поклонения. Нет никакого сомнения, что, приди этот человек к власти, он, мечтающий увидеть мир на коленях, стал бы вторым Калигулой и легко затмил бы Сталина. Потому что последний добился неограниченной власти за годы непростой борьбы, а Берия - благодаря раболепию, лести и пресмыкательству, которые были ему ненавистны и все же
вызывали неуемное желание признания своего величия. Но, не достигнув власти, кремлевский преступник, метко названный одним из исследователей Антисталиным, закончил, как Калигула, - скорым свержением и быстрой смертью. Показательный случай в истории, когда уставшие от террора, прозревшие люди прибегают к радикальным мерам, то есть, в принципе, лишь используют против подлецов их же оружие.
        Отличительной чертой борющихся за признание «злых гениев» являлся радикальный негативизм их деятельности. В то время, когда творцы черпали силы внутри себя, а идеи рождали в ходе долгого мучительного синтеза, «злые гении» противопоставляли сложному созидательному процессу сокрушающий резонанс разрушения. Гримаса Калигулы на фоне кричащих смертников, брошенных львам или медведям; упоенный собой Нерон, с диким пафосом декламирующий стихи над горящим Римом; Чингисхан, едко усмехающийся новому разрушенному городу; Екатерина Медичи, похотливо взирающая из окна Лувра на расчленение живых гугенотов и волочащиеся за людьми внутренности; хохочущий Иван Грозный, восседающий на горе трупов, как на троне; неотесанный крестьянин Григорий Распутин, пьяно потрясающий своим половым членом перед лицами ошеломленной знати; Иосиф Джугашвили, бесстрастно и безэмоционально посылающий миллионы умирать в ГУЛАГе; Гитлер, призывающий уничтожить евреев и Советы; Саддам Хусейн, пытливо заглядывающий в глаза окружению и жаждущий новых жертв; целеустремленный Усама бен Ладен с горящими, как угли, глазами, призывающий убивать
всех попадающихся под руку американцев. Все это - лики непризнанных гениев, жаждущих ценой разрушений восполнить свою внутреннюю пустоту. Это лики Дьявола, испытывающего человека.
        Еще одним неуклонным стремлением разрушителей является попытка придать своей деятельности статус театрального представления. Театрализация должна, по их мнению, способствовать признанию, придавать личности колорит и незабываемые черты. Еще это желание проистекает из намерения походить на исторические фигуры, признанные гениальными. Но есть существенная разница в актерской игре Цезаря, Бисмарка или Наполеона, хотя в их поступках и устремлениях также содержалось много деструктивного (например, Наполеон вполне может стоять в одном ряду с Чингисханом и не дотягивает до Гитлера только отсутствием в политике осознанного геноцида). Если сравнивать этих властителей со знаменитыми «театралами смерти» Калигулой, Нероном или Иваном Грозным, можно заметить, что первые устраивали представление для того, чтобы люди запоминали их реальные черты, тогда как вторые - для подчеркивания недостающих, несуществующих качеств. И если Цезарь удивлял современников тем, что часто миловал врагов, не опускаясь до истребления плененных, то ограниченный Калигула поражал лишь постановками гонок возниц да масштабными сексуальными
оргиями, где он был непременным участником. Кажется, образованный московский государь превзошел всех, устрашив мир немыслимыми представлениями людских страданий, публичными пытками и массовыми убийствами. Хотя преступлений у Калигулы наберется не меньше, именно интеллектуал Иван IV удивляет своим театрально холодным отношением к жизни и таким откровенным стремлением к смерти. Сталин и Саддам Хусейн наслаждались аплодисментами под страхом смерти, а Гитлер из любого своего перемещения создавал театральное действо, сопровождаемое звуками фанфар.
        Жажда признания, являясь сама по себе чрезвычайно важным стимулом развития личности, становится своей противоположностью тогда, когда стремление прославиться не подкрепляется творческими импульсами и не порождает новых созидательных идей. Ведь и прилежные творцы часто бывали не признаны в течение длительного периода времени, а порой и в течение всей жизни. Но они всякий раз направляли свою силу и энергию на поиски новых творческих идей или находили утешение в труде, из которого черпали радость и удовлетворение. И если творческий бомонд в течение пяти десятков лет не желал признавать величие достижений Родена, ему пришлось это сделать со временем и поклониться ему. Подобным образом действовал и Ван Гог, устремив свои силы на созидание. Творцы оставляют после себя продукты творчества, деструктивные личности - ничего, кроме обломков разрушенных устоев и негативной энергии агрессии. Если творцы кажутся возвышающимися горными вершинами, совершенной красотой и могучей силой которых хочется любоваться нескончаемо, то демоны разрушения напоминают цунами, от ураганной силы которых необходимо спасаться
всем, кому дорога собственная личность.
        Идеи-фантомы и спасительные кризисы
        Хотя в деятельности лидеров государства и политиков типа Ленина, Наполеона, Гитлера, Сталина есть очень много общего и между ними нельзя провести четкую границу «конструктивности - деструктивности», наиболее существенным отличием злодеев все же является формирование некой призрачной идеи, которая на самом деле не может осуществиться. За исключением, конечно, больного воображения самого «злого гения». Эта идея-фантом втискивается ими в коллективный разум современников благодаря откровенному мошенничеству, способности убеждать завораживающими призывами и гипнотическим поведением, и главное - за счет непоколебимой воли и веры в истинность своих убеждений. Этой идеей они прикрываются, как щитом, потому что для них самих она является всего лишь возможностью ощутить прелесть процесса властвования и управления массами.
        Миф Чингисхана базировался на потенциале обогащения и расширения влияния государства. Но невозможно победить всех, не победив себя, как невозможно захватить и разрушить все государства, не умея строить свою культуру. Екатерина Медичи ткала полотно совершенной власти, глядя в развернутый томик Макиавелли. Но формы власти могут совершенствоваться до бесконечности, лишая удовлетворения того, кто их пытается создать и удержать любой ценой. Григорий Распутин предлагал освобождение и завораживающую невесомость для неустойчивой психики. Но еще никто не сумел найти покой извне, пренебрегая своими внутренними резервами. Иосиф Сталин пытался развить идею Ленина, но не для создания счастливого общества, а для укрепления своей единоличной власти. Адольф Гитлер сумел прослыть среди немцев патриотом, спасшим страну от унизительных последствий Версальского договора. Он навязывал им себя как человека, который не только не допустит развития экономического кризиса, но и слепит новую, могучую Германию. Такой идеи и первых результатов победного шествия нацизма оказалось достаточно, чтобы практически целая нация была
на время ослеплена.
        Не менее любопытно, что наряду с основными фантомами головы безумцев были заполнены несбыточными или трудновыполнимыми прожектами. Калигула заботился о том, чтобы основать город в Альпах, перекопать Истмийский перешеек и сделать мост из кораблей через залив между Байями и Путеоланским молом длиной около трех с половиной километров, чтобы предстать пред парфянскими посланниками «столь же великим, как царь Ксеркс». Это должно было обеспечить признание величия и божественности. И хотя Калигула осуществил свою глупую мечту с мостом, она ничуть не приблизила его к признанию. Нерон намеревался повторить военные подвиги Александра Македонского, набрав легион из очень высоких молодых воинов, но быстро свел абсурдную идею на нет. То же можно сказать о Гитлере, который строил планы постройки гигантских архитектурных сооружений, мостов и даже пышущей великолепием и поражающей масштабами гробницы для себя. Саддам Хусейн по-своему трактовал Коран и считал себя высшим религиозным лицом на Востоке. Усама бен Ладен заболел манией величия и пребывает в уверенности в своем мессианском предназначении в борьбе с
неверными.
        Немаловажным нюансом являются масштабы представлений деструктивных личностей. Они практически всегда мыслят исполинскими категориями, поэтому их прожекты захватывают многие неискушенные души, а открывающиеся путем оперирования иллюзиями перспективы дают новый простор всем тем, кто становится в ряды их приверженцев и последователей.
        Например, в сказочной программе бен Ладена центральное место занимает подготовка всемирной исламской революции и создание нового миропорядка без американцев, евреев, «крестоносцев» (то есть христиан). «Исламское объединенное государство» должно объединить 50 стран Азии, Африки и Европы, а план установления исламского господства должен быть завершен к 2100 году.
        Однако идолы разрушений живут не только прожектами, они хорошо чувствуют пульс настоящего. Но в отличие от настоящих докторов, которые умеют лечить, деструктивные личности заняты другим: использованием кризисных ситуаций для собственного возвышения. Может показаться удивительным, но нагромождение хаоса, царство анархии и всеобщая неразбериха всегда становились самой благодатной почвой для восхождения «злых гениев». Противники любого развития, они строили свою стратегию на стремительном и яростном воплощении в жизнь альтернативных решений в моменты ослабленности общества, государств или правящих элит. За счет дерзкого напора и
        безжалостного истребления всего, что становилось на пути к восхождению, они приобретали авторитет и влияние на окружающий мир, замешанные на страхе и действии у других людей искусно пробужденных инстинктов самосохранения. Так они превращались в могущественных тиранов, достигающих возможности диктовать волю и вершить судьбы мира, неизменно опираясь на менее значимые, но до гроба преданные деструктивные личности. Этот фундамент «злые гении» формировали путем поощрения и поддержки в амбициозных и малоспособных людях иррациональных порывов, а также благодаря ощущению безнаказанности во время пребывания во власти.
        Калигула вошел во власть на фоне чрезвычайного кризиса общества, вызванного периодом роста противоречий между принципатом Тиберия и сенатом. После искусного Августа, добивавшегося многого благодаря союзу сторонников и умелой политической игре, грубое попрание прав сенаторов со стороны принцепса Тиберия, нагнетание страха и недоверия в среде римской аристократии вызвали всплеск напряжения и настороженности. Для народа, умеренных политиков и большей части сената Калигула был символом республики и олицетворением справедливости, что связывалось с образом его отца Германика. Сам же Калигула отчетливо осознавал, чего от него ждет народ Рима и окрестностей: хлеба и зрелищ. Раздача хлеба, небывалый размах зрелищ, откровенное высвобождение демонов в душе каждого гражданина Рима усыпили бдительность тех, кто ждал перемен. Период политической мимикрии пролетел, как миг, и убедившийся в своей безграничной власти Калигула начал отсчет новому кризису.
        Нерон вошел в историю благодаря своей на редкость волевой и властолюбивой матери, которая ощутила возможность воспользоваться слабостью своего аморфного и подверженного влиянию окружения мужа - императора Клавдия. Само по себе ослабление государственных пут на фоне роста бесчинств и коррупции нового влиятельного сословия - вольноотпущенников - сделало приход Нерона приемлемым и даже желанным.
        Чингисхан ворвался в историю благодаря разобщенности степных кочевников, которых он объединил в могучую силу. Бесконечная борьба воинственных племен была их вечной слабостью, тогда как умелое использование кризиса Чингисханом сделало объединенных кочевников разрушительной силой, которая ураганом пронеслась над миром. Иерархический порядок степной знати, ориентированный на родство и клановый порядок, полностью изжил себя, чем не преминул воспользоваться воинственный предводитель. Он открыл перед простыми, но амбициозными кочевниками новые перспективы в обмен на контролированную жестокость и агрессию.
        Иван Грозный также был плодом кризиса на Руси, и его деструктивное начало было устремлено, прежде всего, на истребление более слабых возмутителей спокойствия. Использование кризиса в его случае связано не с чем иным, как с подсознательным созданием монополии на разрушения, недопущение и сдерживание малой агрессии разрозненных аристократических слоев и родов. Уничтожая всех и выступая войной против своих же помощников, кровавый царь пытался предупредить раскол элиты. Убивая многих, он, кроме удовлетворения собственного аппетита, боролся с кризисом разъединенности высших слоев общества. Вызвав всеобщую боль и слыша вопли умирающих от разящей руки, он намеревался заставить всех подчиниться воле одного властителя, но подчиниться безропотно, признавая деструктивное право одного, самого сильного, опирающегося на «божественную легитимность» царской власти и способного силой подавить любые импульсы в окружении. Если бы ко времени прихода Ивана Грозного на Руси не было такого вопиющего кризиса, а боярское сословие было сплоченнее и имело узаконенную, апробированную систему управления государством,
царь-убийца был бы уничтожен еще в первые годы своего правления. Но воля царя вкупе со склонностью славян признавать силу одного правителя, противопоставленную законам и традициям, оказались сильнее, а кризис был слишком глубок, чтобы помешать личному злу Ивана IV ворваться в историю.
        Екатерина Медичи являет собой еще один пример использования обширного, на этот раз религиозного, кризиса для утверждения своей воли. Достаточно долго наблюдавшая за развитием борьбы с протестантским движением, королева-мать избрала радикальный путь удара с плеча. Свою собственную стратегию она на протяжении многих лет строила на сталкивании лбами противоборствующих сил, запуская в убийственную мясорубку и родных, и искренних сторонников, и могущественных противников. В организации же Варфоломеевской ночи проявился масштаб центростремительных сил агрессии.
        Григорий Распутин воспользовался духовным смятением и личным кризисом царской семьи, ослабившим и управленческие бразды государства. Поражение в войне с японцами, рост упаднических настроений в массах, революционные волнения на фоне замкнутости монаршей семьи, неспособности ее адекватно реагировать на вызовы времени позволили сибирскому псевдопроповеднику не только проникнуть в интимный мир императорской семьи, но и влиять на большую политику.
        Иосиф Сталин в течение долгого времени действовал как террорист, оперирующий бомбами замедленного действия. Он может считаться отменным специалистом по производству кризисов, ибо благодаря собственным хитро расставленным ловушкам сумел сфабриковать напряженность в правящей среде. Ничем не проявив себя лично после захвата власти большевиками и держась в фарватере лидеров исключительно за счет намеренного сближения с Лениным и крайней агрессивности по отношению ко всем остальным деятелям партии, Джугашвили превратился в подлинного Сталина тогда, когда оказался представителем Ленина на юге России. Вместо исполнения воли партии и ободрения командиров военных формирований он благодаря ухудшающемуся положению в регионе потребовал для себя исключительных полномочий, в том числе и в вопросах проведения кадровой политики в армии.
        Сталин продвигался к власти на фоне микрокризисов, охватывающих небольшие группы влияния. Каждая новая детонация, умело созданная им самим, позволяла направленным взрывом выводить из обоймы управленцев наиболее перспективных, а значит, наиболее опасных для него. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин постепенно были вытеснены им на обочину политической жизни, а зоны их влияния заполнялись уже Сталиным. Удивительно, что даже после узурпации власти в 1929 году инерция неуверенности в себе заставила его продолжать «подрывать» сознание общества искусственными кризисами. Он словно держал на коленях пульт, позволяющий создавать подземные толчки искусственных землетрясений, каждое из которых должно было уносить с собой потенциальных конкурентов или массы людей, что имело целью устрашить и вторую линию власти, и весь народ.
        Адольф Гитлер также ворвался в большую политику благодаря гигантскому крушению немецких идеалов. Дух немецкого народа, не желающий мириться с унизительными условиями Версальского мира и бесперспективностью Веймарской республики, жаждал неповиновения и восстания. И Гитлер, угадав стремления части общества, дал ему ориентиры, побудил к борьбе, поведав о безнаказанности сильного. За этим чисто немецким кризисом последовал другой, уже мирового масштаба. Воспользовавшись почти полным разладом национальной экономической системы, разрухой, повальным банкротством и набирающей немыслимые обороты безработицей, Гитлер своими яростными нападками на власть и предложениями альтернативы добился успеха и оказался в кресле рейхсканцлера. Он устлал свое восхождение к власти трупами тех, кто хоть как-то сомневался в фюрере, он уничтожал людей с методичной последовательностью, насыщаясь убийствами сам и ободряя, стимулируя к актам насилия непосредственных исполнителей, он превратил истребление в систему…
        Использование Саддамом Хусейном периода критической истощенности Ирака также очевидно. Свои усилия он направил на то, чтобы в период перемен, заговоров и смен власти подняться, утвердившись с помощью запоминающегося насилия. В поле зрения лидеров-предшественни-ков он попал благодаря невиданной жестокости, их самих он отлучал от власти в тот самый момент, когда они расслаблялись, упиваясь только что достигнутым влиянием. Кризис и война были любимым временем Саддама Хусейна, потому что открывали все новые и новые возможности для расширения полномочий и оправдывали любое пролитие крови.
        «Террорист номер один» - Усама бен Ладен - достаточно ловко эксплуатировал кризис ислама и ослабление исламской культуры в сравнении с западной. Технологиям и достижениям науки он противопоставил свой театр смерти, став в нем постановщиком и продюсером массовых трагедий. Его ноу-хау состоит, прежде всего, в умении улавливать тайные стремления исламского мира периода упадка и создавать нестандартное, грозное противопоставление для изменения ситуации. Рецепт убивать не нашел бы ободрения со стороны исламского сообщества, не находись оно в таком сложном, почти безвыходном положении.
        Конкуренция и соперничество в деструктивном преломлении
        В нашем мире конкуренция и соперничество не только привычны, но давно признаны явлением, стимулирующим развитие и собственно эволюцию человека. Все живое пронизано духом состязания, и это вполне нормально. Стремление к победе лежит в основе естественного отбора - основы физиологического развития живого. Без конкуренции многие достижения человека в науке и искусстве были бы невозможны. Но существует глубокая пропасть между нормальным соперничеством и деструктивным воздействием на конкурентов. Если для победы в обычном соревновании участники направляют усилия на развитие себя, на улучшение своих собственных качеств и возможностей, то деструктивные усилия направляются на уничтожение конкурента, ликвидацию соперника как раздражителя. Деструктивная личность, словно признавая свою неспособность преобразовываться и становиться лучше других состязающихся, если не отбрасывает, то переносит на второй план преобразование своих качеств. В самом состязании ключевым вопросом для деструктивной личности становится поиск возможностей устранения конкурента, что часто является неожиданной для конкурентов,
асимметричной стратегией.
        Опыт взаимодействия исторических личностей дает множество различных примеров творческой конкуренции - от умиротворенного поиска истины и холодной отстраненности Леонардо да Винчи в споре с Микеланджело до кузнечного накала страстей в борьбе идей Альбера Камю и Жана Поля Сартра. Если, к примеру, отрешенного Леонардо не волновало ничего, кроме истины искусства, то ураганно бешенный Микеланджело стремился к открытому конфликту и противостоянию. Моцарт, конкурирующий с придворными музыкантами, сосредоточился на создании шедевров и демонстрации неподражаемого мастерства, принципиально не участвуя в грызне и тайных интригах. Зигмунд Фрейд и Карл Юнг, Фридрих Ницше и Рихард Вагнер в своих отчаянных диспутах и конкуренции искали истину, искали высшего арбитра в лице аудитории и приверженцев, издавали тома отточенных и выстраданных трудов, никогда не опускаясь до удара в спину или даже грубого высказывания в адрес противника. Титаны, точно осознавая свою роль в истории, никогда не позволяли себе мыслить мелкими категориями, они сосредоточивали энергию на великих и пламенных идеях, честно и самозабвенно
трудясь изо дня в день, прежде всего над самосовершенствованием, и это позволяло создавать совершенный продукт. Так или иначе, в основу конкуренции было положено верховенство идеи, лучшее качество производимого на свет изделия, способность привлечь внимание широкой аудитории.
        Совсем иная форма конкуренции у деструктивных личностей. Пораженные «нравственной болезнью», обретающие свое место в жизни при помощи катастроф и всеобщего бедствия, они стремились применять запрещенные приемы, не чураясь дурной славы и перспективы стать карикатурой в глазах идущих вслед поколений. Калигула в тихом споре с Тиберием использовал незатейливую лесть и сладкую фальшь, чтобы задушить старика, как только тот ослаб. В своей бесхитростной жизни инфантильный Калигула всерьез соревновался со статуями богов, полагая, что мрамор или бронза могут превратить его в монумент. Нерон трепетал при самой мысли о конкуренции, загодя организовывая убийства и казни тех, кто мог оказаться потенциальным соперником. Кичащийся образованием Нерон опустился до борющегося со статуями Калигулы: однажды в приступе ярости творческого бессилия он велел разрушить скульптуры известных кифаредов древности. Чингисхан, представляющий более низкий уровень культурного развития, с детства пребывал в уверенности, что единственной формой устранения конкурентов является убийство. Примечательно, что такой подход был характерен
для всей монгольской общности, что подтверждает просьба (впрочем, «Сокровенное сказание» могло и исказить действительность) главного конкурента и бывшего друга Чингисхана за власть над всем пространством степи - Джамухи - предать его смерти в ответ на предложение Чингисхана поверженному противнику жить рядом с ним.
        Для Средневековья, когда дело касается деструктивных личностей, характерны преимущественно прямолинейные методы борьбы с конкурентами. Скажем, Иван Грозный пытался устранять не только потенциальных конкурентов, но и любую авторитетную фигуру, которая в общественном или историческом преломлении могла бы затмить его собственную. Но он превзошел Чингисхана многоликостью смерти, перейдя от простого убийства к обязательным пыткам, издевательствам и поиску шокирующих форм медленного, многочасового убивания. Екатерина Медичи подходила к конкуренции с чисто женской непосредственностью, излюбленным способом «кровавой королевы» было отравление. Но она не брезговала и заказными убийствами влиятельных персон, а при управлении государством путем тайных интриг и умения развести врагов по разные стороны баррикад эта женщина заметно превзошла таких посредственных властителей, как Калигула, Иван Грозный или Саддам Хусейн.
        Развитие цивилизации открыло путь к новым формам конкуренции, чем не преминули воспользоваться и великие негодяи. Если для воздействия на психически слабых женщин Григорий Распутин использовал гипнотическое или сексуальное влияние, то для борьбы с сильными конкурентами он просил императрицу оказать поддержку в том или ином деле.
        Хотя Ленин для воздействия на конкурентов нередко использовал крепкое словцо в их адрес, понося политических противников в статьях и с трибуны, но он никогда не опускался до организации их тайных убийств. Сталин же, наоборот, уничтожал физически всех тех, кто представлял реальную или мнимую опасность. Но если убийство Кирова еще как-то связывалось с прямой конкуренцией, то уничтожение Троцкого через много лет после его высылки из СССР свидетельствует о беспрецедентных фобиях диктатора, управляющих его помыслами и поступками. К моменту убийства Троцкого разрушительные метастазы паранойи полностью поразили мозг тирана, позволив живущему внутри него чудовищу безнаказанно выползти наружу.
        Итак, в конкурентной борьбе всех этих людей отличало одно: страх перед противником, вызванный неуверенностью. Этот страх, как петля на шее, удерживал их от великодушия прощающего врагов Цезаря и величественного спокойствия творящего Леонардо. Развитие цивилизации очень мало повлияло на совершенствование психики человека, и, как и много веков назад, Саддам Хусейн и Усама бен Ладен в начале XXI века видели лишь один путь борьбы с конкурентами - их физическое устранение. Единственным достижением нашего технологического века стало виртуозное сопровождение убийств широкими информационными кампаниями, призванными
        либо устрашить других противников, либо заретушировать истинную причину уничтожения людей.
        Но, конечно, нельзя оставить без внимания такую важную деталь, как уровень опасности конкурентов для наших героев. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что многие карательные действия и смертоносные чистки Калигулы и Нерона были вызваны проявлением инстинкта самосохранения и являлись ответом на реальные и возможные заговоры. Страх перед падением толкал римских императоров на жестокие расправы с ближними, и особенно с теми, кто мог бы претендовать на их место. Калигула едва не казнил сестер, но сам факт раскрытого заговора ускорил проявление звериных черт в императоре. Чингисхан наверняка был бы уничтожен, если бы сам не прибег к многочисленным убийствам. Иван Грозный, не исключено, также был бы низвергнут, если бы не начал серию устрашающих карательных операций. Сталин неспешно и последовательно плетущимися сетями интриг по очереди накрыл своих политических соперников в партии и затем расправился с ними с ужасающей беспощадностью. Сначала он организовал устранение самого главного конкурента - Троцкого, затем пали Каменев, Зиновьев и, наконец, Бухарин. И если интеллигентного Бухарина сложно
заподозрить в возможности пойти на радикальные меры, то Каменев и Зиновьев или тем более Троцкий вполне могли бы раздавить Сталина и даже уничтожить физически. Наконец, для Сталина и исключение из партии само по себе приравнивалось бы к гибели, и случись такое, его психика вряд ли могла бы оправиться от этого удара. А вот после того, как путь наверх оказался расчищенным, деструктивная натура диктатора потребовала физического уничтожения тех, кто помогал ему ранее, но мог оказаться соперником в будущем. Осознание возможностей власти - совершать казни и оставаться безнаказанным - привело к безумному истреблению людей.
        В конкуренции и состязаниях с соперниками, порой доходивших до беспощадного уничтожения, резко обострялись характерные черты демонических личностей - удивительная способность приспосабливаться к обстоятельствам, невероятная изворотливость и связанные с этим актерские таланты. Эти черты часто позволяли не только выживать в сложных условиях сурового мира, где каждый стремится к доминированию, но и замаскироваться, а потом незаметно выстроить свою истребительную стратегию. Ущемленные однажды, затаившие обиду и жажду мести, разрушители по природе, они никогда никому и ничего не прощали, действуя с предельной осторожностью и поразительным терпением.
        Калигула, словно зависший между жизнью и смертью, играл неистово и отрешенно, будто это было последнее представление в его жизни. Чтобы не погибнуть, он заигрывал с императором и представал самым послушным из рабов, из-за чего в Древнем Риме возникла поговорка, что «не было на свете лучшего раба и худшего государя». Действительно, если о притворстве и актерском мастерстве будущего императора-зверя слагали легенды, то это свидетельствует об его умении лавировать в критических ситуациях. Не худшим актером являлся и Григорий Распутин, о котором писали, что он «мог быть попеременно порочным и набожным, очень любезным и в следующую минуту - шокирующе грубым». Будучи неграмотным сельским мужиком, он, тем не менее, тонко чувствовал внутренние психические состояния своих собеседников и вел себя так, чтобы максимально воздействовать на их психику. Причем почти всегда его игра оказывалась построенной на ломке ожиданий; он тем и брал окружающих, что производил впечатление непредсказуемого и способного на любой поступок. Редким талантом приспосабливаться обладал Гитлер, отдавший немало времени и сил развитию
этого качества. Благодаря своей замысловатой риторике, основанной в том числе на владении голосом, использовании мелодики и колоритной мимики, он менял представление окружающих о событиях и действиях людей. Наиболее феноменальным случаем исследователи называют его поведение в суде после провала «пивного путча». Гитлер, который, как уже говорилось, позорно бежал с места сражения, благодаря невероятной изворотливости сумел по-иному интерпретировать все события и перекроить историю. В результате мастерской словесной игры Гитлер после провала «пивного путча» не только вышел из бесславной истории героем в глазах своих сподвижников, но и вызвал симпатии судей, что позволило получить поистине смешной срок заключения.
        Невообразимое притворство демонстрировал и Сталин. В период чисток в партии он мог ласково общаться с уже обреченным человеком, с маской напускной искренности и дружелюбия поздравлять другого, помеченного черной меткой и попадавшего в тюрьму буквально через несколько часов после милого общения с «вождем». Копируя советского вождя, к подобным ухищрениям быстро приобщился и его иракский клон Саддам Хусейн. Фарисейство всегда сопровождало великих злодеев, позволяя им маскироваться не хуже, чем это делает хамелеон.
        Сильные стороны деструктивных личностей
        В поисках ответа на вопрос о причинах принятия миром того или иного деятеля с иррациональным мышлением нельзя не признать и наличие у них сильных сторон. Иногда исследователи говорят о таком любопытном и мало поддающемся логическому объяснению качестве «злых гениев», как магнетизм, силу которого они направляли на осуществление влияния на мир. Основным источником такой внутренней силы и магнетической энергии воздействия, по всей видимости, является колоссальная мощь собственных убеждений и фанатическая вера в собственную идеологию. Сосредоточенные на одной цели и опьяненные ею, они демонстрировали одержимость полубезумного человека, всегда имеющую отражение во взгляде. Но если глаза философа, мыслителя и творца поражают спокойной глубиной гармонии, балансом внутреннего и внешнего мира, то взгляд разрушителя, такой же целеустремленный, но беспокойный, как штормовой ветер, имеет противоположную направленность вектора силы.
        Он поражает окружающих фанатизмом, нездоровым огнем застывшей бури, предвестником разрушений. Кажется вполне естественным, что сверкающие молнии во взгляде разрушителя вызывают болезненное ощущение столкновения с чем-то необъяснимым, непредсказуемым и таинственным. Такой взгляд кажется неестественным, он будоражит и переворачивает все внутри некогда спокойного обывателя, его действия сродни гипнозу или религиозной одержимости, особенно если подкрепляются метким, к месту вставленным словом. Эта подкупающая и покоряющая сила психовизуального воздействия обладает способностью пробуждать в своих жертвах неизбежно сидящую в них страсть к насилию, захватывать массы цепной реакцией и увлекать их в кровавые действа.
        Действительно, многие разрушители обладали таким свойством, поскольку были сосредоточены на кощунственных идеях, в которые свято верили и которые неистово пытались навязать остальному миру. О силе взгляда Адольфа Гитлера ходили легенды: как отмечали очевидцы, вошедший в раж фюрер мог изменить убеждения собеседника. Зато ощущение непринятия, отвержения его аудиторией тотчас лишало идеолога фашизма душевных сил, и он моментально ретировался, спасаясь бегством, если был неспособен сломить эмоциями сопротивление рационального мышления. Многие авторы говорят и о гипнотической силе Григория Распутина, чьи энергетические возможности позволяли оказывать заметное воздействие даже на психологически сильных, уравновешенных мужчин. Безусловно, присутствует пресловутый магнетизм и у лидера террористов Усамы бен Ладена, и его природа, как нам кажется, проистекает из религиозного фанатизма.
        В большинстве случаев деструктивные личности представляли собой образы отъявленных фанатиков с ограниченным умом, зацикленных на одной из иррациональных идей. Но направление усилий на одну, часто единственную цель предусматривало отказ не только от созидательной деятельности, но и от любви, семьи, общепринятых ценностей в целом, что не могло не составлять гигантского преимущества перед остальным миром, распределяющим энергетические ресурсы на множество мирских задач. Направляя свои мысли в одно русло и делая его могучим потоком, такие люди, как Чингисхан, Гитлер, Сталин или бен Ладен, пренебрегали другими человеческими благами, но не в силу волевого аскетизма, а потому, что были захвачены собственными иллюзиями целиком, отдавались им без остатка.
        Кроме того, объективности ради отметим, что многие из «злых гениев» в действительности обладали некоторыми чрезвычайно важными для достижения успеха качествами. Даже Калигула, являвший собою психически неполноценную, недоразвитую личность, продемонстрировал удивительные способности выживать в агрессивной, хищнической среде. Подобную способность проявил и Чингисхан, что сыграло ключевую роль в его становлении как лидера. К несгибаемой воле знаменитый кочевник добавил понимание духа перемен и знание психологических особенностей своих соплеменников, предложив и закрепив новую форму построения иерархического порядка. Терпеливость и умение маскироваться были одними из уникальных сторон Екатерины Медичи, позволившими ей не утонуть в потоке бесконечных дворцовых интриг и заговоров. Напротив, она сама со временем превратилась в настоящую акулу, в безжалостных челюстях которой погибло немало противников. Впрочем, осторожность на первом этапе правления проявили практически все властители-тираны. Калигула и Нерон настолько усыпили бдительность сената своими благонамеренными поступками, что их подготовку к
последующему наступлению без преувеличения можно сравнить с бесшумной поступью крадущегося к жертве хищника. То же можно сказать о периоде возвышения Сталина или Саддама Хусейна. Долгие годы прозябания в тени какого-то более авторитетного лидера, а затем смелый рывок, отлучение авторитетов от власти, беззастенчивое присваивание себе их достижений, переписывание истории - и уже из тумана противоречивых времен миру является новый идол, позволяющий себе вершить судьбы народов. К слову, относительно тихое начало было характерно и для Ивана Грозного, как бы выжидавшего, когда наступит время для абсолютного произвола. На самом деле, он сам создал этот произвол, когда убедился, что запуганное окружение и безвольные массы позволят ему совершать любые преступления. Осторожности не был лишен и Гитлер, который после провала «пивного путча» избрал совершенно иную тактику, основанную на легитимном продвижении к вершине власти. Кроме удивительно успешной политической демагогии, Гитлер был силен в оперировании ассоциативными картинами, ему не было равных в фальсификациях путем представления вырванных из контекста
деталей.
        Интриги были ремеслом Екатерины Медичи и Иосифа Джугашвили, которые они отточили до уровня искусства. Сталин проявил себя крупным игроком в аппаратных сражениях, а его искусство вести коалиционные политические войны снискало диктатору славу исключительно виртуозного политического стратега. Небезынтересно, что это умение Сталина отмечалось даже в западной литературе как поучительные возможности коалиционной стратегии, реализуемой в политической борьбе. Тихая и молчаливая манера Сталина действовать против однопартийцев позволила усыпить их бдительность и предупредить возможность создания сильных контркоалиций.
        Понимание психологии масс и старательное выведение формул влияния нередко являлись сильной стороной злобных разрушителей и моральных уродов. Примечательной можно считать их невероятную способность учиться друг у друга, схватывая на лету основополагающие принципы управления людьми, оперирование символами и шаманскими фокусами. Если Калигула учился у Тиберия, то Нерон многое почерпнул из периода царствования Калигулы. Сталин определенно многое взял из методов устрашения людей царем Иваном Грозным и даже называл его учителем, а Саддам Хусейн прилежно учился у Сталина. Иракский диктатор лепил близкие даже по содержанию к сталинским лозунги, а портреты развешивал в стране по сходному принципу, предпочитая лично как можно меньше общаться с народом, насыщая сознание подданных фантомным, технологически обработанным и приведенным в идеальный вид собственным образом. Именно так поступал советский палач, не умевший разговаривать с массами и общавшийся с ними с помощью своеобразного пульта дистанционного управления.
        Одной из составляющих формулы дистанционного управления и создания очищенного от мирской шелухи «героического» имиджа являлось написание книг и наводнение ими пространства, в котором осуществляется влияние. Этим принципом пренебрегали лишь самые недальновидные тираны, как правило получившие власть не путем вооруженной борьбы, а в качестве дара судьбы, как, например, Калигула. Книги решали сразу несколько задач - от коррекции биографии и имиджа до фальсификации жизненных программ и стратегий. Писали или нанимали летописцев Иван Грозный, Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн. Даже такие диковатые персонажи с низким интеллектом, как Григорий Распутин, пытались оставить о себе дозированную информацию, призванную скорректировать представление современников и потомков об их устремлениях и деятельности. Сибирский крестьянин, по всей видимости, благодаря чьей-то подсказке нанял такого «летописца» для написания «Жития», призванного одухотворить и возвысить животное, которое внедрилось в российскую элиту под видом «божественного старца». Бен Ладен предпочитает телетехнологии, что обеспечивает несоизмеримо больший
охват аудитории и важную для него демонстрацию «живого» общения. Даже Чингисхан придирчиво контролировал эту сферу. Он сделал это в конце жизни благодаря приближению к себе летописцев и позволению писать то, что он хотел о себе услышать. Не вызывает никакого сомнения, что написанное в «Сокровенном сказании» является либо прямо распространенной информацией кочевника о себе, либо очень близкой производной от этого.
        Большинство тиранов-фарисеев пребывали в конфликте с реальностью, нередко испытывая страдания от расщепления собственной личности. Однако, балансируя между реальностью и виртуальным миром собственных фантазий, они развивали свое воображение до неестественных форм и потому оказывались способны увлекать за собой в область сплошных иллюзий. При этом в своих призывах они чаще всего опирались не на реальные знания, а на эмоции, вызывая сильные ассоциации и подключая свое воображение к решению тех или иных политических, экономических или каких-либо иных формул.
        Темные персонажи истории часто удивляли высоким уровнем работоспособности. Конечно, работа Саддама Хусейна по 18 часов в сутки или неусыпность советского вождя в известной степени миф, предназначенный для одурманивания истощенных лишениями масс. Но правда и в том, что эти диктаторы действительно были способны демонстрировать поистине не сопоставимую с их окружением работоспособность. Неприхотливость и выносливость Чингисхана и Усамы бен Ладена в значительной мере помогли им в осуществлении возложенной на себя миссии.
        Оперирование символами стало, пожалуй, самым крупным подспорьем для деструктивных личностей, а возможность апеллировать к мистическому и непостижимому миру, который обычному неискушенному человеку внушает если не благоговение, то уважение и страх, использовалась ими всякий раз, когда не хватало собственных духовных сил. Чингисхан перед крупными военными походами «советовался» с богами. Иван Грозный утверждал, что Богом предписанная царская власть дозволяет вершить судьбы людей. Гитлер не уставал подчеркивать, что Бог ему указывает путь. А однажды он дошел до того, что в экзальтации закончил свою речь словом «Аминь!». Естественно, убеждал в своей божественной силе и миссии и «старец» Распутин. Религиозный характер деструктивной риторики всегда приносил этим личностям успех.
        Из одного источника. Личность и история
        Было бы непростительной ошибкой не признать, что и деструктивные импульсы, и великие творческие порывы проистекают из одного корня. Жажда более сильного сопротивления действительности возбуждается многими факторами, среди которых стремление насытить уязвленное самолюбие, успокоить ущемленную гордость и доказать окружающим свою личностную состоятельность занимают достойное место. Впрочем, не только импульсы любой деятельности связаны у человека с довлеющим над ним, неослабевающим в течение всей жизни бессознательным желанием оставить о себе информацию, записать данные о себе на любом носителе, как можно больше и как можно колоритнее. Это неодолимое влечение является производной от инстинктивного стремления к выживанию, сохранению и продлению рода, но не всегда человеку удается настолько развить свою личность, чтобы главный вектор усилий был направлен на ее бесконечное совершенствование. Бюргерская формулировка ограничивается крошечным циклом в виде построенного дома, выращенного сына и посаженного дерева. Этот человеческий импульс вполне претендует на то, чтобы интерпретироваться как инстинкт
влечения к жизни, такой же сильный, как влечение к смерти, и, по сути, содержащий в себе стремление продлить род, далеко выходя за его рамки. В его примитивных проявлениях возведены в символы все виды деятельности: рога или шкура животного символизируют успехи охотника, медаль ценна обеспечением долгой памяти о подвигах на войне, архитектурное сооружение создаст иллюзию могущества и власти над формой, первое открытие полюса, первый полет в небо, выход в открытый космос - все призвано навечно врезаться в коллективную память человечества. Чем сильнее разум, тем изысканнее способ и глубина оставленной информации. Удивительная картина, поразительная скульптура или сногсшибательная компьютерная программа призваны стать частью мировой памяти, напоминанием о процессе эволюции, ассоциирующемся с тем или иным именем. Но есть и другая информация, которая также становится частью коллективного сознания: шокирующие разрушения, масштабные потрясения и резонансные убийства. Вот почему такие исторические эпизоды, как поджог храма Геростратом, Варфоломеевская ночь, убийство маньяком Джона Леннона, становятся не менее
запоминающимися, чем созидательные шаги человека. Ограниченные скудоумием, подталкиваемые навязчивым стремлением оставить информацию о себе худшие представители человеческого рода двигаются по деструктивной шкале - от вырезания на дереве своего не интересного никому имени до уничтожения признанных миром ценностей.
        Иногда к первым шагам в строительстве своей личности человека толкает отвержение окружающим социумом и ограничение свободы. Но беспредельное одиночество и желание найти привлекающий внимание способ самовыражения могут создать Леонардо или Ван Гога, а могут - Гитлера или Сталина.
        Многие выдающиеся личности содержали в своей природе огромное количество мерзких желаний и пороков, порой проявляя их в ужасных формах. Они, словно бегуны на длинную дистанцию с чашкой в руке, то и дело проливали часть ее содержимого. Но ключевым отличием от символов деструктивного у них являлась сама дистанция, движение к великой цели, делающее их самих великими. Хотя сложно провести четкую границу между Александром Македонским и Чингисханом или Петром Первым и Иваном Грозным, потомки склонны судить о них по результатам, часто являющимся иллюзиями достижений. Действительно, Александр был одержим завоеваниями так же, как и Чингисхан, вел за собой по краю пропасти тысячи одурманенных людей. В пьяном бреду он убил одного из лучших друзей, а его империя, кажущаяся великой, распалась со смертью воителя. Наполеон никогда не задумывался над тем, сколько невинных душ он загубил ради одной эфемерной идеи - завоевания пространства. Нет никакого сомнения в том, что Александр Македонский,
        Петр Первый и Наполеон содержали в себе яркое и неискоренимое деструктивное начало. Завоеватели и государственные деятели типа Цезаря, Бисмарка или Ленина
        нередко демонстрировали полное презрение к массам и людей рассматривали преимущественно как биологический подручный материал для строительства мостов к своим космическим целям. Они рассыпали по небу гигантское количество звезд, которые на поверку оказывались быстро исчезающей пылью. В основательном труде Эдварда Карра «Русская революция от Ленина до Сталина» содержится немало посылок на деструктивные позывы Ленина, такие как, например, обозначение «практической заповедью социализма» лозунга «кто не работает, тот не ест», откровенные грабежи крестьян и поощрение оголтелых трибуналов со смертными приговорами. «Обе стороны совершали чудовищные зверства. Политический словарь пополнился выражениями “красный террор” и “белый террор”», - так описывал ситуацию 1918 года историк. Но даже призывы Ленина к террору не отражали сути его личности, стремящейся к гигантским по масштабу преобразованиям общества и самого жизненного уклада. Ведя или посылая воинов на истребительные бойни, Цезарь или Бисмарк не испытывали наслаждения от того, что именно они управляли жизнью и смертью несметного количества людей. Они
рассматривали войну, как и деньги, лишь в качестве универсального средства для достижения новых, более благоприятных позиций в деле государственных преобразований.
        Все эти люди боролись со своими собственными деструктивными проявлениями, направляя вектор усилий на усовершенствование и развитие личности. В силу этого их деструктивное начало терялось, оказывалось приглушенным в борьбе за более звучные и величественные цели, растворяясь среди выдающихся достижений их искрометных талантов, направленных все-таки на совершенствование человека. В ожесточенной борьбе они направляли усилия на изменение себя и пространства вокруг себя, в то время как деструктивные личности - на ненавистный и враждебный им окружающий мир. Особенно отчетливо это прослеживается в судьбах правителей-тиранов, которые в поисках славы и признания часто шли на истребление своих лучших соратников - из-за неуверенности в себе и слепой боязни, что более удачливые сумеют затмить собой их бледные натуры.
        Бессмысленное накопительство также является выразительной гранью и веским отличием разрушителя. Чингисхан, бредящий жаждой мести и признания, двигался по миру в поисках разрушений, собирая награбленную добычу в склады-свалки, строя свое могущество не на революционных преобразованиях обществ, а на кардинальных разрушениях достижений более развитых культур. Иван Грозный упивался казнями людей, возя за собой по стране обозы с «добром», Гитлер бредил мавзолеем невиданных размеров, который должен был затмить гробницу Наполеона.
        Пикассо нередко называли разрушителем за следование своим деструктивным порывам и порой вопиющую беспринципность. Но, желая насытиться сексом с проститутками, порадовать корридой свой возбужденный взор или заводя любовные романы с подругами своих друзей, он всегда возвращался в лоно своей идеи - самовыражения на полотнах и красочного представления различных плоскостей жизни. Ван Гог и Микеланджело также демонстрировали враждебность и нетерпимость к окружающим людям. Но эти импульсы были связаны, главным образом, с поиском абсолюта в самовыражении, ненасытной жаждой высказаться. Люди для них служили временным объектом для снятия напряжения, но в глубине естества каждый из художников осознавал, что жаждет признания этими же людьми продуктов своего творчества.
        Потребность признания у «гениев зла» достигается попытками изменить не себя, а мир, развивая в себе мстительность и ненависть, беспредельное желание доминировать. Другими словами, деструктивные импульсы всегда направлены на окружающих. Еще одно существенное отличие состоит в том, что созидатель осознает ценность создаваемого им и нередко получает за свой труд способность обретать духовную гармонию, тогда как деструктивная личность, осознавая свою духовную несостоятельность, в течение всей жизни испытывает муки неполноценности, все время маскируя это путем создания монументов и иных заменителей реального авторитета. Комплексы неполноценности и неуемная жажда признания толкали деструктивную людскую породу на ужасающие преступления, результатом которых должно было стать поклонение из страха.
        Многое переплетено в одной и той же личности. Порой исследователи настаивают на необходимости гоговорить о деструктивных состояниях того или иного человека. Потому что почти не бывает идеального созидателя и абсолютного разрушителя, просто в душе одного человека перевешивают конструктивные и рациональные порывы, тогда как другой руководствуется в большей степени темными импульсами своего внутреннего мира. И если каждый человек всегда характеризуется стремлением ко все большему уровню свободы, то именно развязывание рук может либо создать условия для созидания нового великого чуда, либо обеспечить освобождение мрачных демонов из застенков своей души. Явление миру идеального творца, конструктивной личности, возведенной в абсолют, крайне редко, а без внутренней борьбы за чистоту своих помыслов и вовсе невозможно. В земном мире все тесно переплетено, проистекая из беспредельной свободы и независимости, но незыблемая свобода предопределяет столкновение каждого как с поражающей совершенством гармонией, так и с раздражителями, ведущими в беспокойный лабиринт соблазнов и искушений. И в зарождающейся
личности ключевым моментом является то, какой импульс окажется первичным и возьмет верх - неутоленная жажда созидателя или порывы разрушителя. Вот почему выразительные личности демонстрируют нам обжигающий откровением симбиоз качеств.
        Люди, зажигавшие лампады истории, в большинстве своем демонстрировали поразительную двойственность натуры, подтверждая, что чудотворные силы разума могут перетекать в бесплодную плоскость забвения, безумства и животного восприятия мироздания. Нередко можно с удивлением обнаружить присутствие у выдающихся личностей мощных деструктивных порывов. Но от деструктивных фигур истории их непременно стеной отделяло присутствие великой созидательной идеи, а также то, что порывы насилия, агрессии или неестественных для общества желаний никогда не ослепляли их. Говоря словами Эриха Фромма, им удалось выйти из роли пассивной твари, заброшенной в этот мир без их ведома, согласия и желания, подняться над пассивностью существования и стать «творцами».
        В XXI веке слишком многие пребывают в уверенности, что именно личность творит историю, перекраивая карту мира, создавая новые системы ценностей, новые ориентиры для масс и народов, определяя новую реальность для современников и потомков. Исторический опыт свидетельствует, что сопротивление приходу деструктивных личностей и, соответственно, появлению новой волны иррациональных ценностей всегда оказывалось слишком слабым. Ослабленная коллективная воля не способна противостоять гигантскому напору дьявольской силы, возможно, потому, что утверждение рационального, победа любви и красоты граничат с деструктивным. И то и другое опирается на великую свободу. Но только в первом случае свобода способствует развитию и несет гармонию и счастье, а во втором - свобода одних высвобождает из мрака их тайные, долго бродившие желания, неся в мир оковы и смерть для многих других.
        Возможно ли остановить этот мерный ход часов, в котором кратковременные победы злой воли залечиваются веками, чтобы снова человечество оказалось подвергнуто опустошающим разрушениям, а души испытали самые мерзкие разочарования и прошли сквозь мучения ада? Мы пришли туда, откуда начинали, - к тайнам истоков человеческих устремлений и начинаний, в которых ученые преуспели гораздо меньше, чем в создании могущественных кораблей для покорения космоса или в проникновении внутрь микромира. Самым неясным для человека все же остается его собственное сознание. Возможно, потому, что, по меткому выражению одного из современных исследователей его глубин Александра Сенкевича, «вся история человечества, от начала и до конца, отпечатана в извилинах головного мозга, тогда как «я» великого человека - ослепляющая на мгновение молния этой истории».
        Часть третья Демон внутри каждого
        Только в моей философии все зло мира осознается в своем полном объеме: мы можем его осознавать, потому что на вопрос о его происхождении ответ будет тот же, что и на вопрос о происхождении мира.
        Артур Шопенгауэр
        Истоки деструктивности
        «В человеческой душе жестокость таится подобно зверю, скованному, но готовому в любой момент прыгнуть». Это замечание психоаналитика Штекеля, безусловно, перекликается с откровениями многих древних философов, посвятивших жизнь размышлениям над природой людских поступков. Не стоит думать, что тайное или явное стремление к агрессии появилось в природе человека в процессе его эволюции, напротив, существует множество предположений в пользу того, что деструктивное изначально и всегда было заложено в нем. И не стоит думать, что раньше люди не подозревали об этом. Скорее, стоит согласиться с Шопенгауэром: стремление человека к жестокости и агрессии родилось вмести с ним. Дело, однако, в том, что ключевое различие между человеком и животным состоит в наличии разума, который позволяет ему развиваться либо в сторону созидания и творчества, либо в сторону разрушений. И если соперничество за власть и влияние между животными заканчивается выяснением отношений и выявлением сильнейшего, то у людей определение наиболее могущественного на данный момент индивидуума может только открыть главу борьбы, в которой с
течением времени могут проявляться все более изощренные и усовершенствованные методы низвержения своего потенциального или реального противника. Это путь скованного и ограниченного разума.
        Важным достижением современной цивилизации может стать всестороннее изучение агрессии и обоснование объективного ответа на вопрос о том, можно ли сдержать напор деструктивного в человеке. Признавая бесспорность живущей в каждом агрессии и жестокости, Эрих Фромм предложил довольно интересную философскую форму аргументации агрессии. По мнению мыслителя, человек не лишен потребности преодолеть собственную ограниченность, что является одним из источников любви. Но если человек не способен к любви и созиданию, тогда он может избрать противоположную формулу преодоления ограниченности своего существования, используя разрушения и агрессию. «Уничтожение жизни также дает возможность выйти за ее пределы». Таким образом, говорит ученый, стремление человека преодолеть собственную ограниченность ставит его перед решающим выбором между созиданием и разрушением, любовью и ненавистью. А жажда разрушения коренится в природе человека точно так же, как и стремление к созиданию.
        Удивительными в этом контексте являются представления древнего человека в виде проекций-мифов. Например, несущая наиболее высокий уровень культуры, по сравнению с иными отрезками цивилизации, греческая мифология содержит несчетное количество братоубийственных сюжетов, не говоря уже о просто кровопролитиях. Братья убивали братьев и под стенами древней Трои, и при основании Рима, и в славянских легендах. Естественно, что убийствами, насилием и враждой была наполнена и вся последующая история человека. В ней герои данной книги - лишь наиболее известные и наиболее яркие представители этой болезни. Не обычаи породили жестокость, а природная, инстинктивная склонность к садизму в душе каждого, стимулируемая всплесками насилия в обществе, сделала человека таким, каков он ныне.
        Живя в своем первобытном психическом состоянии, человек достаточно быстро осознал, что новые технологии открывают больше возможностей для утверждения своей воли и возвышения над себе подобными; особые знания с самого рождения человека стали приобретать оттенки магической, небесной силы. И в каждой сфере бытия всегда существовала граница между конструктивным поступком и деструктивным действием. Сначала, научившись лучше соплеменников убивать животных, один индивидуум мог возвыситься до уровня их вождя благодаря своей силе и ловкости. Однако с течением времени на первый план стали выходить иные качества. Например, умение создать новое, более мощное оружие, способность консервировать добытую на охоте дичь и т. д. Неудивительно, что очень скоро человек для демонстрации своего влияния и весомости в мире ради показной силы стал прибегать к уничтожению множества животных, а затем для утверждения своей силы - и истреблению себе подобных. Чем больше развивались средства нападения и защиты, тем больше развивался и диапазон деструктивного внутри человека. Оно коснулось всех сфер его деятельности, но
наибольшее проявление нашло в развитии страсти к разрушению, захвату власти за счет ущемления прав и возможностей себе подобных.
        Поскольку территория, пища и способность к продлению рода стали непосредственными областями утверждения власти, именно в них наиболее остро проявилось демоническое начало человека. Вовсе не случайно история человечества является одновременно и историей войн. Человек на протяжении своего развития вместо совершенствования собственной личности неустанно боролся за такие цели и идеалы, как «расширение жизненного пространства» или «наказание неверных». Удивительно, что даже не жажда обогащения, а идеологическая платформа часто выступала в роли генерального стимула масс к агрессии, что подтверждает потенциальную готовность индивидуума выйти на тропу войны и разрушений. Стоит вспомнить, что именно военные действия узаконивают верховенство силы, открывая возможности для выхода разрушительной энергии и грубого сексуального насилия для каждого, в том числе рядового участника событий, независимо от его социального положения и места в военной иерархии. Так не являются ли цели войны лишь хитроумными трюками, универсальными поводами снова и снова обращаться к поиску клапана для выброса накопившейся в
человеческих массах вулканической силы?! Как снег на склонах гор, эта энергия накапливается в виде тревожности, напряженности, скрытых и тщательно подавляемых страстей, чтобы после критического накала атмосферы обрушиться с неизбежной могучей силой лавины, снова и снова вызывая дух насилия. Эти странные свойства человеческой души были давно известны людям, иначе Никколо Макиавелли не написал бы несколько веков тому назад, что «самодержавие легко становится тираническим, аристократии с легкостью делаются олигархиями, народное правление без труда обращается в разнузданность». Деструктивное - это человеческое, и не стоит кривить душой на этот счет.
        Цели агрессии человека имеют несоизмеримо больший диапазон, чем в рамках животного мира. Психоаналитик и специалист по вопросам агрессии Леонард Берковиц среди причин агрессивного поведения выделяет такие не свойственные животным формы, как утверждение своей репутации путем насилия над жертвой, самоутверждение, стремление произвести впечатление, компенсацию слабости и др. Порой возникают случаи, когда агрессия совершается не с целью повлиять на социальный статус, а из удовольствия от причинения вреда и мести. Ученый приводит примеры безпричинного убийства подростками слабых бездомных людей, отмечая, что «они лишь искали удовольствий в своих поступках». И на отрезке развития цивилизации без войн мы все чаще сталкиваемся с примерами, когда люди «просто забавляются, причиняя боль», и при виде крови впадают в безумие.
        Жажда доминирования в людской среде приобретает такой гротескный и навязчивый характер, что человек часто сознательно соглашается подвергаться давлению и унижению с тем, чтобы потом самому ущемлять других и заставлять их страдать. Нередко это происходит под прикрытием государства как регулятора деструктивных побуждений человека. Классической декорацией такого явления может служить армия, где муштра солдат, граничащая с садизмом, с пафосом выдается за благо государственного масштаба, поскольку признана обеспечить безопасность и обороноспособность. Любопытным может показаться высказывание одного уже зрелого военного, пытавшегося переосмыслить свою мотивацию стать офицером и генералом. Его откровение выглядело приблизительно так: «Когда-то, будучи десяти - или одиннадцатилетним ребенком, я стал свидетелем гарнизонной сцены - а мой отец тогда служил в этом гарнизоне, - как сержант муштровал солдат. Меня дико поразило, что когда кто-то из обучаемых выполнял упражнение недостаточно браво, сержант приказывал солдатам одевать противогазы, ползать по земле, а сам при этом пинал их ногами. Хотя мне было
жаль молодых бойцов, я тоже хотел возвыситься настолько, чтобы пинать их ногами». Ключевым моментом в этой ситуации является даже не «желание пинать» ближнего, а готовность пройти через ад души, чтобы потом воспользоваться приобретенным правом доминирования.
        Истинная природа деструктивных импульсов, желания унижать и оскорблять, насиловать и убивать, заставлять окружающих из страха признавать свои качества коренится в самом человеке и его представлениях об окружающем мире. Она накоплена в глубинах коллективного бессознательного - великого вместилища информации о том, что происходило с человеком в течение всего времени его развития. Принцип доминирования, выраженный неограниченной властью и собственной безбрежной свободой, направлен на ограничение свободы других. С одной стороны, благодаря действию этого принципа человек делал смелые эволюционные шаги, поскольку власть наиболее сильного вела к появлению организации в деятельности группы людей, созданию государства как такового. С другой, при покорном молчании окружения неограниченная власть неминуемо ведет все дальше в тупиковые лабиринты деструктивного царства. Но за тысячелетия своего развития человечество слишком редко наблюдало гармонию во власти, чтобы можно было говорить, что человек научился находить баланс между конструктивным управлением и деструктивным властвованием. И стоит в который раз
согласиться с Ницше, считавшим, что «человек будет всегда иметь только такую мораль, которая соответствует его силам». То есть для создания идеальной формы власти необходимы идеальные ограничители.
        Деструктивное, присутствуя в каждом, тем не менее, заполняет человека не одинаково. Степень власти деструктивных импульсов зависит от множества взаимосвязанных факторов, и прежде всего от воспитания, окружения в детские годы, полученного образования, сформированных жизненных ценностей и целей и конечно же от непосредственного знакомства с раздражителями темной стороны жизни. Личное прикосновение к насильственной смерти, безудержной агрессии, столкновение с враждебностью в раннем возрасте непременно оставит гнетущие рубцы в душе, но так же верно и то, что шок и стресс могут быть преодолены. В конце концов, имея внутри два взаимопоглощающих влечения - к созиданию и любви, с одной стороны, к разрушению и агрессии - с другой, человек больше развивает то, с чем он жил первые годы и сталкивался в моменты первой самоидентификации. И наши исторические персонажи продемонстрировали это - человек склонен проявлять вопиющее безволие, слабость и лень, ограничивающие мышление. Человек, имея тайные влечения к запретному плоду, потенциально готов вкусить то, что ведет к удовлетворению первичных, низменных
инстинктов, если только кто-то сильный и решительный не возьмет на себя ответственность за эти поступки. Этот кто-то может быть человеком, государством, религиозной сектой, кем угодно или чем угодно. Даже научившись ценить красоту, осознавая магическое могущество жизненных циклов природы и постигнув блаженство великой любви, человек нередко тайно обращает свои взоры в сумрачные лабиринты своей души. Его могущественное деструктивное начало вызывает борьбу внутри. Радости побед творчества порой недостаточно для подавления жутких импульсов. Если бесы разбужены и особенно если они подпитываются ложной моралью или злой волей какого-нибудь общественного лидера, они способны выйти наружу и завладеть искушающейся и податливой к острым ощущениям душой. Отсюда отмеченный Э. Фроммом факт, что жажда крови может охватить огромные массы людей, а «индивиды и целые группы могут иметь такие черты характера, вследствие которых они с нетерпением ждут ситуации, позволяющей им разрядить свою деструктивную энергию, а если таковой не наступает, они подчас искусственно создают ее». Отсюда также проистекает внутренняя
готовность масс к войне, которая становится разрядкой агрессивности и клапаном для выпуска энергии разрушения и влечения к смерти.
        Мистики предполагают, что когда любовь и созидательная красота все меньше справляются с демонами внутри масс, когда деструктивное под воздействием безнаказанности, общей вседозволенности и пробужденных в широких массах раздражителей расползается подобно чуме и становится всеобщим явлением, природа, или Высший Разум с его неизменным инстинктом самосохранения и способностью регенерации, излучает могучие импульсы спасения. И одним из таких посланий было появление Иисуса, вступившего в борьбу с демонами зла. Не опровергая такие предположения, лишь заметим, что великие кризисы человечества непременно порождают сильных личностей, выдвигающих для человека новые ориентиры, позволяющие ему выжить. Кажется не случайным, что вслед за явлением миру Калигулы и Нерона пришел Иисус, а на фоне восхождения Гитлера и Сталина происходило и переосмысление ценностей - благодаря рождению целой плеяды мыслителей - Николая Рериха, Эриха Фромма, Альбера Камю, Альберта Швейцера…
        Взывание к демонам
        Порой создается впечатление, что темных демонов души можно вызвать подобно тому, как сказочный Аладдин трением волшебной лампы вызывал всемогущего джина. Действительно, появление деструктивных импульсов у человека напрямую связано с тем, что он видит, слышит и к чему прикасается. Как вид прекрасного - от творений природы до произведений рук человеческих - побуждает к творческому поиску и порождает плодотворное мышление самореализации, так и сцены насилия и убийств становятся предвестниками духовного падения и сумасшествия.
        Всеобщее царство деструктивного наступает тогда, когда узакониваются ложные ценности, а сами институты, призванные сдерживать аномалии, дезориентированы. Классическим примером прихода власти иррационального может считаться Древний Рим времен расцвета и падения, правители которого позволили деструктивной ночи поглотить достижения культуры и уничтожить великую империю. Рабство позволило повсеместно распространиться жестокости и ввести двойной стандарт по отношению к человеческой жизни. Все общество постепенно оказалось зараженным стремлением к необузданной агрессии. Отто Кифер обращает внимание на любопытный факт: все имеющиеся у современного мира источники говорят о том, что женщины быстро приобщились к жестокости и порой превосходили мужчин в проявлении зверства по отношению к рабам. Примечательный нюанс, свидетельствующий о том, что деструктивное охватило и поразило все слои общества. Иррациональное в человеке - это болезнь, которая может утихать, а может и прогрессировать под воздействием внешних условий. Условия жизни самого Рима были благодатной почвой для распространения этой заразы.
Пользуясь отсутствием или ослаблением ограничителей, лишенные продуктивных идей и развращенные достижениями цивилизации, люди выпячивали свои пороки друг перед другом, желая удивить и произвести впечатление на окружение, насытить глаза видом кровавого зрелища. Сенека дал представление о типичном римском подходе: «Август… обедал у Ведия Поллиона. Один из рабов разбил хрустальную чашу; Ведий приказал схватить его, предназначая для отнюдь необычной казни: он повелел бросить его к муренам, которых содержал в огромном бассейне. Кто усомнится, что это было сделано ради удовлетворения прихоти изнеженного роскошью человека? Это была лютая жестокость. Мальчик вырвался из рук державших его и, бросившись к ногам цезаря, молил лишь об одном: чтобы ему дозволили умереть любой другой смертью, только не быть съеденным. Цезарь приказал мальчика отпустить…»
        Жестокость римлян часто и, кажется, небезосновательно связывают с «кровожадностью» публичных казней, истязаний и кровавых зрелищ. Отто Кифер отмечает, что случаи тирании множились, а в правление «христианского» императора Константина появились ужасные обычаи - вырывание языков, вливание расплавленного свинца в рот преступнику. Тихий и незлобный затворник Клавдий, который смиренно занимался историческими исследованиями, став императором, неожиданно начал проявлять вопиющую бессердечность. По словам Светония, на гладиаторских играх он «всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев («бойцов с сетью»): ему хотелось посмотреть в лицо умирающим». Скромный Клавдий не гнушался, «превышая законную кару», бросать преступников диким зверям. Чем больше свободы и власти мог получить простой смертный обитатель планеты, тем больше ему хотелось раздвинуть пределы, заглянуть за ширму мироздания. Раздражители деструктивного стимулировали поиск запредельных удовольствий и экстравагантных ощущений.
        Совсем не удивительно, что так постепенно взращивалось общество садистов и маньяков, так как калейдоскоп смерти, прокрученный перед глазами едва ли не каждого, не может быть забыт и долго мучительным эхом отдается в душе. О трансформации сознания колоритно поведал Августин в своей «Исповеди», когда юный христианин в Риме впервые попал в амфитеатр. «Душа его была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало крик… Как только увидел он эту кровь, он упивался свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал, не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым восторгом…» Эта яркая картина не требует даже анализа, поскольку поражает своей очевидностью. Детальное изучение нравов Древнего Рима привело Отто Кифера к выводу, что садистские наклонности, «которые спят более или менее глубоким сном в сердце каждого человека, но, однажды проснувшись, неизменно стремятся все к более сильной стимуляции и более полному удовлетворению».
        Рим был богат не только жестокостью. Август, стоявший на страже нравов, потерпел в борьбе с разложением общества сокрушительное поражение; ему не помогло даже то, что он отправил в изгнание за разврат свою единственную дочь и любимую внучку. Общество, как выгребная яма, уже наполнилось гнилью, умирая на глазах и источая зловоние, ибо поражены были сами стражи порядка. Отличительной чертой развращенного Рима было провозглашение пороков ценностями и добродетелью. Овидий и Петроний много сделали, чтобы понятие «порядочная женщина» кануло в Лету, институт брака потерял уважение, а полигамия мужчин стала новой традицией. Империя, как рыба, гнила с головы: граждане Вечного города взирали на дочь Августа Юлию, Агриппину Младшую, Мессалину, Калигулу, Нерона и делали свои выводы. Жена императора Клавдия Валерия Мессалина выделялась настолько диким и неистовым развратом, что затмила всех остальных исторических персонажей. Ювенал говорит о ее пристрастии к публичным домам Рима, где сиятельная особа отдавалась многим мужчинам бедного сословия. Оргии Мессалины - это разнузданный секс без намека на любовь, в
них августа предпочитала быть одной со многими мужчинами. Прелюбодеяние, по словам Сенеки Старшего, стало наиболее распространенным грехом римских женщин. Очень многие превратно истолковали возможности эмансипации. Гомосексуальные связи и проституция стали обыденным делом. И хотя автор «Истории цивилизации» Вил Дюрант уверен, что безнравственные и фривольные женщины были в меньшинстве, империя захлебывалась в разврате, жестокости и безнравственности. Массы склонны к копированию, коллективная душа менее стойка и более низменна, чем душа отдельно взятого, уверенного в своих целях человека. Цепная реакция, в конце концов, подточила империю, как черви сжирают изнутри яблоко. Но ощущение противоречивых перспектив современного мира заставило Дюранта написать важные, почти пророческие слова: «Здесь, в борьбе римской цивилизации с внешним и внутренним варварством, мы видим нашу собственную борьбу; римские трудности, связанные с биологическим и моральным упадком, - это указательные знаки на нашем сегодняшнем пути…»
        Таким образом, история Римской империи, особенно жестокости и разврата, царивших в ней, интересна уже хотя бы тем, что позволяет, подвергнув ее анализу, лучше понять время развитой цивилизации XXI века. Можно наблюдать много схожего между пиком развития Рима и временем нового расцвета прозападной культуры, господствующей на планете к началу XXI века. Зигмунд Фрейд еще в начале XX века обращал внимание на то, что в основании цивилизации лежит постоянное обуздание человеческих инстинктов. Но век глобализации, расширения свобод и повсеместное наступление демократии заметно ослабили влияние ранее действующих ограничителей - религии, силы государства, авторитета общества, незыблемого стандарта семьи. Господство новых технологий и прогресс науки имеют и свою оборотную сторону, ибо расхолаживают, развращают людей, делая их безвольными, готовыми с радостью переложить ответственность на самовыдвигающихся лидеров. Самым ярким подтверждением человеческого безволия является тот факт, что добрая половина жителей Земли имеет проблемы с собственным лишним весом, но лишь менее одного процента людей с
обезображенными фигурами способны заставить себя заняться физическими упражнениями. Человек большей частью не способен воспользоваться и усвоить потоки неструктурированной информации, а изучению опыта мудрых предшественников современный обитатель планеты предпочитает пассивное восприятие окружающего мира через Интернет и телевидение, а также полупассивное - путем проглатывания незатейливой газетной чепухи и пустопорожних романов. «Машинизация породила такие условия жизни, при которых сохранение культуры стало сложной задачей. <…> Превратившись в сверхзанятое, не способное сосредоточиться существо, современный человек потерял духовную независимость и стал жертвой поверхностных суждений, неверных оценок исторических фактов и событий, национализма, проистекающего из этих оценок, и, наконец, ужасного оскудения человеческих чувств». Характеристика А. Швейцера современного мира кажется точной и особенно актуальной для человека XXI века.
        Действительно, в то время, когда рынок стал полностью владеть душой современного человека и диктовать условия, вместо ограничителей ему была предложена невероятная и невиданная доселе свобода. Современный человек получил право выбора, но он не всегда способен им воспользоваться во благо своей личности. Уход от прежних ценностей и ориентиров и снятие или ослабление ограничителей, отсутствие воли и творческих идей привели к беспрецедентному ослаблению семейных уз, подорвали основы религиозной и внутренней веры, сделали человека слабым и податливым, готовым легко идти на поводу у собственного деструктивного, вызванного множеством новых раздражителей. Рынок сделал товаром не только самого человека, но и ввел иные, искусственно навязанные ценности вместо духовного развития, естественно используя природные склонности к проявлению низменных инстинктов. Рынок обеспечил засилье фантомов, за счет новых технологий легко создавая дутых кумиров из папье-маше и так называемых звезд сцены, к которой невидимыми цепями приковывают внимание миллионных аудиторий. В результате почти ежедневно человек сталкивается с
растущей силой разбуженных демонов и пропорционально возрастающим влечением человека к насилию и агрессии.
        Агрессия и жестокость человека в начале третьего тысячелетия легко поддерживаются и развиваются за счет его приобщения к мировой информационной паутине, выбрасывающей ежедневно несчетное количество сцен насилия. Как прежде в амфитеатрах, на экране телевизоров и компьютеров человек видит избиение, кровавые эпизоды и смерть. Новые технологии съемки, компьютерной графики и эффекты демонстрации усилили раздражители, приравняв виртуальный мир к реальным ощущениям зрителя. Дети приобщаются к агрессии с малого возраста через профессионально сделанные компьютерные игры. Нажимая на кнопки, символизирующие виртуальное уничтожение живых существ, маленькие гости этого мира чувствуют на себе действие губительных и сладострастных раздражителей, реально переживая ощущения убийцы и тирана.
        Множество фактов свидетельствуют о возрастании внутренней напряженности в отдельно взятом индивидууме и обществе. В США, где демократия позволяет каждому приобретать огнестрельное оружие, перестрелки и просто расстрелы детей в школах стали обыденным явлением. Медиа-магнаты Уильям Хербст и Руперт Мердок сколотили гигантские капиталы на эксплуатации газетного чтива и видеосюжетов, содержащих подробности о волнующих человеческие инстинкты вещах: смерти, сексе и страхе. Кассовыми становятся в первую очередь те фильмы, которые содержат насилие и агрессию, а реклама, словно молотком вбиваемая в головы потенциальных покупателей, уже теряет магическое действие без эксплуатации эротики и агрессии во всевозможных проявлениях. Необходимо честно признать: глаза современного человека приучены к насилию, убийству и невероятной жестокости. Еще один небезынтересный штрих современного перекоса состоит в наводнении мирового экрана киногероинями нового типа - воинствующими и агрессивными, дерущимися и стреляющими женщинами. Женщины-супербойцы становятся отражением нового всплеска эмансипации, который диктует
трансформацию отношений между мужчиной и женщиной в современной культуре, и не только.
        Многие усматривают в такой волне развитие «привычки убивать» и ее недвусмысленное более яркое подчеркивание женским почерком, чем воспользовались сценаристы в своем стремлении оригинальнее представить инстинкты человека XXI века. В современном мире с каждым днем набирает силу и идущая руку об руку с агрессией порно-индустрия, а сексуальная эксплуатация, привлечение к порнобизнесу женщин - фактически узаконенное рабство - давно стали обыденным делом.
        Под влиянием этих факторов современный человек очень сильно и на редкость динамично меняется, причем далеко не в лучшую сторону. Теперь любая возможность, оправдывающая насилие и превышение полномочий, активно используется обитателем планеты. Об истинных устремлениях человека нашего времени, исколотого, как наркоман, иглами раздражителей, свидетельствуют события вокруг багдадской тюрьмы Абу-Грейб. Не стоит полагать, что этот случай является редким исключением. Просто демонстрация истинного лица современника стала возможной для участников этих событий благодаря могуществу государственной машины, позволявшей или не воспрещавшей дозированное насилие. Можно с высокой долей уверенности утверждать, что полное снятие ограничителей во время любой современной военной кампании привело бы к такому взрыву насилия, который шокировал бы даже римских цезарей. Когда в конце апреля 2004 года ведущие средства массовой информации мира опубликовали фотографии извращенных пыток иракских заключенных, которым их подвергали американские военные, это стало сенсацией, но только для наивных обывателей, полагающих, что в
каждом есть универсальный саморегулятор.
        Среди прочего любопытным кажется явно выраженный сексуальный подтекст издевательств над заключенными, что говорит о выпущенных на волю подавленных тайных желаниях. Например, насильственное принуждение заключенных к принятию различных поз, имитирующих половой акт, с целью их фотографирования, а также лиц мужского пола к ношению женского нижнего белья. Официальные источники отмечали, что группы заключенных мужского пола заставляли мастурбировать в то время, как их фотографировали и снимали на видео. Другой формой группового унижения было сваливание в кучу обнаженных заключенных мужского пола и потом прыжки и топтание на телах живых людей. Чем не напоминание о царстве Ивана Грозного, обожавшего подобные забавы?! Как и в Вечном городе, крайне жестокими неожиданно проявили себя женщины - американские военнослужащие. Например, цепь для собаки прикрепляли к ошейнику на шее обнаженного заключенного, а женщина-охранник водила его за цепь, позируя для фотографа. Не говоря уже о многочисленных избиениях и изнасилованиях, которые жаждущим властвования казались просто примитивной формой демонстрации власти.
        Не стоит, однако, думать, что демонические настроения захватили исключительно воинствующих американцев. Еще в начале 90-х годов XX столетия в прессу начала просачиваться первая информация о причастности персонала миротворческих сил к сексуальной эксплуатации и надругательству при проведении операций в Боснии, Герцеговине и Косово. Недвусмысленные сообщения касались странного обмена: голубые каски заставляли женщин и детей заниматься с ними сексом в обмен на продовольствие. А в 2004 году миссии ООН в Конго обвинения в педофилии и сексуальных надругательствах над местным населением были выдвинуты более чем 150 военным и гражданским представителям миротворческих сил из Непала, Марокко, Туниса, Уругвая, Пакистана, Франции, России. Многих шокировало поведение одного французского служащего, который организовал съемку сексуального насилия над двенадцатилетней девочкой. Но это лишь еще одно стеклышко из общей мозаики, свидетельствующей, что отсутствие ограничителей неминуемо приводит к быстрому, почти мгновенному прорастанию зерна зла. Просто мировое сообщество, слишком многие люди готовы к этому. Роль
инквизитора, палача, мстителя, блюстителя порядка или искателя справедливости с неограниченными полномочиями так упоительна…
        Человек удивительно быстро меняется, легко сбрасывая маску, в законсервированных, автономно действующих системах. В ситуациях замкнутого мирка рост напряженности происходит в десятки раз быстрее, и те, чья психика на воображаемой координатной сетке ближе к деструктивному, быстрее взрываются, выпуская из себя губительные продукты детонации. Это свойство давно известно людям, и оно тщательно выверяется при подготовке серьезных экспедиций, где предусматриваются экстремальные условия существования. Но создание замкнутых систем используется и для давления на человека, например при тюремном заключении. Тюрьма, как известно, является бескомпромиссным закрытым обществом, в котором человек в большинстве случаев возвращается в свое первичное состояние животного, насыщенное ничем не сдерживаемыми деструктивными качествами. Поэтому в тюрьме агрессивность возводится в степень добродетели, там процветает сексуальное насилие. К примеру, в опубликованном опросе 246 заключенных ГУЛАГа советского времени значилось, что половина из них была изнасилована в камере предварительного заключения, 39 % - по дороге к месту
заключения и еще 11 % - в самом лагере. Но лагерный гомосексуализм - отнюдь не результат исключительно сексуальной разрядки. В уголовной среде сексуальное насилие является демонстрацией агрессии и средством достижения доминирования, властвования, утверждения в специфической, животной иерархии. Социальная функция сексуальной сферы имеет место всякий раз, когда по каким-то причинам выброс деструктивного не ограничивается извне, и тюремный быт является универсальным подтверждением этого.
        Явившаяся миру сексуальная революция уже во второй половине XX века артобстрелом щекочущих воображение публикаций и впечатляющих журнальных фотографий фактически узаконила групповой секс, и свинг стал первым предвестником вырождения семьи как универсального предохранителя общества. В 1973 году гомосексуализм был изъят из классификации психиатрических болезней и стал таким же обычным явлением, как в Древней Элладе или Древнем Риме. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы легитимизация гомосексуальных «браков» в некоторых государствах не начала заслонять семью с ее вечными ценностями. Что это - простая ошибка демократии или узаконенное право каждого почувствовать себя Нероном?! На рубеже тысячелетий такое отношение к однополой любви стимулировало переход любви вообще и секса в частности в другую, неоднозначную для общественной морали плоскость. Речь идет о беспрецедентном росте гиперсексуальности, резком, почти взрывном изменении его порога. Секс давно перестал быть сакральной тайной двоих людей. Более того, он спокойно выходит даже за рамки отношений двух женщин или двух мужчин. В
начале нового тысячелетия немецкий психолог Штеффен Флигель заявил о новом вирусе - распространении «синдрома сексуальной зависимости»: все больше людей становятся просто патологически одержимы сексом. Ученые указывают на глобальные изменения в обществе, произошедшие за последние десятилетия. Чему удивляться, если, согласно исследованию австрийского телеканала ORF, те же порносайты ежедневно посещают в три раза больше пользователей, чем самые популярные поисковые. Harding Institute дал такую неутешительную статистику начала третьего тысячелетия. В это время ежедневно в Интернете появлялось в среднем 530 новых сайтов. Порносайты составляли около 12 % от общего количества, а около 30 % всех пользователей Интернета посещали именно порно-сайты. Еще более печально, что один ребенок из пяти, имевших доступ к Интернету, заходил на порносайты. При этом ежемесячное количество запросов порнографии в поисковых машинах составило 68 миллионов, или 30 % от общего количества запросов. Ежедневное количество запросов по теме детской порнографии с использованием программы составило 116 тысяч, количество сайтов,
предлагавших детскую порнографию, составило 100 тысяч. Сексуальные домогательства к подросткам при виртуальном общении составляли 89 %, а средний возраст детей, у которых первое знакомство с порнографией произошло в Интернете, - одиннадцать лет. Около 90 % подростков в возрасте от восьми до шестнадцати лет сталкивались с онлайн-порнографией, а по меньшей мере один из пяти подростков получал приглашение педофилов по Интернету. Это составляет около 5 миллионов детей! Мировая информационная паутина стала одним из наиболее действенных раздражителей современного человека. Если взять за основу замечание маркиза де Сада, что любой мужчина желает быть тираном, когда совокупляется, то, о боже, как много тиранов может вырастить свобода без ограничений, дикая, животная свобода?! И можно ли в такой ситуации ожидать, чтобы общество было здоровым?! Масштабные исследования британской компании Dubit, опубликовавшей в 2004 году результаты социологического исследования, говорят о том, что значительная часть представителей молодого поколения слишком рано начинает половую жизнь, не предохраняется, слишком часто
употребляет наркотики и пьет так много, что добром это не кончится.
        Как ни странно, но сексуальная свобода не стала всеобщей радостью и не принесла ожидаемого счастья, а знания широчайшего диапазона возможностей в секторе эротики и секса не решили избитых проблем, в основе которых лежит неспособность любить. «Занятие любовью вырождается в механический процесс и идет рука от руку с отчуждением, чувством одиночества и обезличиванием… Если в Викторианскую эпоху человек искал любви без секса, то современный человек ищет секса без любви», - такими словами один из основателей гуманистической психологии Ролло Мэй подводит справедливую черту под анализом интимной сферы современного мира.
        Разрушающее действие раздражителей просто наступает на семью по всему фронту. Разводов становится больше, чем заключается браков, а многие люди предпочитают браку привычное одиночество, боясь впустить в свою жизнь любовь, а вместе с ней и переживания от эмоционального напряжения. Вот уже, как раскаты грома, слышатся призывы к полигамным отношениям. «Борьба за право на полигамию станет следующим этапом битвы за гражданские права», - говорят ее нынешние сторонники. Некоторые политики и эксперты уже высказали свое мнение на этот счет, увязывая расширение сексуальной свободы в единую цепь: легализация гомосексуализма заложит основы для легализации двоеженства, полигамии и инцеста.
        В последние десятилетия произошла трансформация восприятия и самих пороков: то, что раньше вызывало возмущение, в начале XXI века уже никого не шокирует. Кажется, мы живем в обстановке свального греха. Когда-то американский психоаналитик Вальтер Лангер обнаружил и отметил пристрастие фюрера к порнографии, ненасытное желание которого просматривать непристойные фильмы и журналы вызвало волну возмущений. Через пятьдесят лет после смерти Гитлера такие пристрастия перестали рассматриваться как пороки, а к началу XXI века стали явлением едва ли не повсеместным. Когда у сына Саддама Хусейна Удея после смерти были обнаружены тонны порнографических изданий, этому уже мало кто удивлялся. Но что это, если не признание деструктивных ориентиров в качестве неотъемлемых составляющих жизни современного человека? Не означает ли это, что не только отдельные личности приобщаются к деструктивному мышлению, но и все планетарное сообщество стремительно деградирует, обрекая себя, как некогда великая Римская империя, на вымирание.
        Пока еще поиск общего и индивидуального порогов раздражения выглядит слишком туманной перспективой, и до сих пор нет ясности, когда именно многократное повторение фильмов со сценами насилия сформулирует четкое желание зрителя самому проявить агрессию в том или ином виде. Или когда многократные путешествия по порносайтам окажутся неодолимым стимулом испытать некие запредельные ощущения, кажущиеся запретным плодом. До сих пор нет четкого мнения о допустимых гранях, за которыми заканчивается то, что трактуется обществом как снятие психического напряжения и стресса, и начинается поиск более сильного раздражителя в виде самостоятельной проверки уровней агрессии и насилия. Скорее всего, это и станет одной из ключевых задач будущих исследователей деструктивного в человеке.
        Конечно, первостепенное значение имеет персональный уровень восприятия каждым виртуальных или реальных событий, на который большое влияние оказывали семья и окружение на ранних стадиях формирования личности. Однако так же очевидно, что роль общества и государства в эпоху глобализации и так называемой «развитой демократии» приобретает особое значение. Склонность человека поддаваться манипулятивным воздействиям и следовать за наиболее мощными раздражителями резко возросла и приняла угрожающую форму. Уже давно не вызывает сомнения, что деструктивные раздражители обладают более мощными импульсами, чем призывы к терпению и любви, поскольку воздействуют на животное, инстинктивное начало в человеке. Страх, смерть, секс все еще управляют миром и каждым человеком в отдельности. Кроме того, созидание - это всегда огромные усилия и подчас неимоверный труд, отважиться на который готов далеко не каждый представитель современного мира. Зато большинство обитателей планеты легко согласятся жить в искусственно сконструированном мире, который можно назвать (если следовать мнению Маргарет Тэтчер) обществом всеобщего
благоденствия. Это то общество, которое может легко стать теплицей для взращивания пороков, а если человеку не за что бороться, он становится на путь поиска новых ощущений. Это говорит о притупленном стремлении современного человека к самореализации и самовыражению на фоне растущих деструктивных желаний, что делает картину мира начала XXI века если не удручающей, то достаточно сумрачной. Продукты цивилизации и научно-технического прогресса с высоким уровнем социальной защиты определенно развратили человека, как богатое наследство, оставленное родителями своим ленивым детям. В результате запороговые проявления деструктивного стали слишком частым явлением в мире, претендуя на верховенство права. И очень хочется верить, что всю эту многообещающую цивилизацию минует судьба Древнего Рима, который, по словам Гюстава Лебона, превратился в «великий постоялый двор с мертвой душой».
        Управление деструктивным. Формирование обновленного коллективного и индивидуального разума
        Чтобы понять, можно ли на самом деле управлять деструктивным в человеке, необходимо честно и объективно ответить на вопрос: как могло произойти, что многие деструктивные личности, разрушители, насильники и откровенные убийцы были признаны широкими массами? И не является ли их приход в мир скрытым отражением наших общих ожиданий?
        Всесторонне исследуя личность Гитлера, американский ученый Вальтер Лангер сделал следующее замечание: «С научной точки зрения, мы вынуждены считать фюрера не просто дьяволом в своих действиях и философии, а неким выражением состояния ума, присущего миллионам людей не только в Германии, но, в меньшей степени, во всех цивилизованных странах». Действительно, иногда кажется, что природа масс такая же садомазохистская, как и природа части людей, ибо массы легче поддаются негативному влиянию, чем вдохновляются на какое-нибудь выдающееся дело. Часто осуждаемое обществом иррациональное является не чем иным, как детонацией желаний и ощущений тех, чьи первичные биологические потребности подавлялись на протяжении многих тысячелетий. Именно отсюда проистекает подсознательная готовность масс вершить прикрываемое идеологией или государством насилие, о чем достаточно было сказано выше.
        Цивилизация едва ли не с самых первых шагов развития пытается противостоять темным силам внутри человека. Но, сдерживая инстинкты человека, цивилизация тем самым частично лишает его свободы и счастья. И если культура, как отмечал философ нового времени Герберт Маркузе, является методическим принесением в жертву либидо, его принудительным переключением на социально полезные виды деятельности и самовыражения, тогда возникает резонный вопрос: что перевешивает на чаше весов - свобода выбора отдельного индивида или безопасность общества? Четкого ответа на этот вопрос, увы, не существует. Ибо кто возьмет на себя смелость стать Богом и судить человека? Другими словами, порой мы сталкиваемся с устойчивым мнением, что бесов, которые гнездятся в каждом из нас, иногда необходимо дозированно выпускать, предоставляя им возможность порезвиться. Чтобы уже в следующий момент загнать их в клетку, взяв под контроль. Но те, кто считает возможным такой компромисс, занимаются опасным самообманом: еще никому не удавалось в игре с бесами одержать победу.
        Нельзя не бороться с мрачными сторонами человеческого естества. Так же как нельзя не заглянуть в глубину природы деструктивного, чтобы соизмерить иммунитет, созданный современной культурой, систему внешних и внутренних ограничителей с массивом деструктивного. И хотя опыт подавления и вытеснения желаний не принес обывателю внушительных побед, опыт мудрецов, трансформировавших животные импульсы в энергию, направленную на достижение положительных целей, является достойным внимания. Существует и внешняя система противовесов, которая при всей своей противоречивости и двусмысленности может использоваться обществом, если последнее сумеет добиться равной ответственности каждого его члена перед законом.
        Исторический опыт предоставляет современному обществу универсальные рецепты, убеждая в возможности влияния на деструктивные импульсы и, соответственно, постановки таких ограничителей, которые могут, воздействуя на индивидуума извне, помочь ему держать в узде свои нездоровые склонности. По всей видимости, это можно было бы считать одной из ключевых опор цивилизации. Если ребенок знает, что вслед за проступком неминуемо последует наказание, он будет стараться не совершать его или, по крайней мере, попытается скрыть содеянное. Знание с раннего детства четкой формулы того, что является запрещенным и пагубным для общества, может резко снизить иррациональную силу внутренних побуждений. Хотя несомненно, что и сама задача, и ее результат окажутся отличными от теории, поскольку невозможно абсолютно унифицировать среду обитания и способы воспитания ребенка. Кроме того, ограничители вступают в жестокий конфликт со свободой, а значит, их жесткость заметно ограничивает созидательное творчество самовыражающейся личности. Поэтому сама по себе технология введения суровой внешней системы ограничений явно не
является совершенной. Ведь всем известно, что практически не существует вещей полностью черных и полностью белых. В силу этого становится очевидным, что при минимальном наборе ограничителей необходимо в большей степени сосредоточиться на развитии у человека мотиваций совершенствования своих личностных качеств, то есть на изменении внутреннего мира человека, чем на создании обществом и государством универсальной машины управления мотивациями. Человечество уже сталкивалось с подобными перегибами, когда медицина пыталась «лечить» гомосексуальные импульсы приверженцев однополой любви электрошоком. Из этого, как известно, ничего хорошего не вышло, а «лекарям» пришлось приносить извинения за свои негиппократовские методы.
        В то же время в руках мирового сообщества есть огромные возможности влияния в виде создания специфических стимулов. Нобелевская премия, национальные конкурсы, стимулирование развития духовных ценностей и даже коммерциализация духовного возрождения вполне возможны и действенны. Но, к сожалению, пока в планетарных масштабах власть конструктивных систем все еще выглядит несбыточной мечтой, и человек должен пользоваться старыми избитыми методами.
        Государство, независимо от того, опиралось ли оно на власть единоличного правителя, созданные веками традиции или сформированные законы, во все времена выступало универсальным ограничителем поведенческих реакций своих граждан в силу подавляемой природы человека, которую Вильгельм Райх выделял как особую предрасположенность, заключающуюся во внутреннем запрете «бунтовать против Божественного промысла, «авторитета государства» и его представителей».
        Государство всегда обладало несопоставимым с отдельным индивидуумом ресурсом, позволявшим манипулировать обществом или его частями при помощи специфических рычагов влияния. Средства массовой информации всех видов, всепоглощающий Интернет, могущественные носители современных технологий, специальные фискальные органы современных государств или просто неприступная машина репрессий образца ранних стадий развития общества всегда служили для ограничения или мобилизации всех, кто включен в сферу его влияния. Нередко государственная машина контролировала и частную жизнь граждан, ведь до недавнего времени государство грозно возвышалось над индивидуумом.
        Одним из уникальных и противоречивых опытов в истории управления поведением человека при помощи государственной машины может служить советский период. Захватив власть в 1917 году, большевики до 1991 года при помощи единственного, но развитого до невероятных масштабов механизма управления заменили другие апробированные веками рычаги влияния, прежде всего религию и авторитет общества. Создав емкую лучезарную вывеску в лице партии, государственная машина подавила церковь, загнала общество в такие жесткие рамки, когда жизнь развивалась исключительно в пределах дозволенных и отработанных стереотипов. Особое развитие нашло внедрение в массовое сознание эталонов и навязывание идеальных моделей поведения и образа жизни. Самым феноменальным рычагом давления на советского человека стало создание совершенного механизма борьбы преуспевших биологических роботов с теми членами общества, у которых чувство свободы существовало на генетическом уровне и оказывалось неистребимым. Интересно, что усилия и ресурсы, направленные государством на создание новой морали, настолько закрепились в сознании притесняемого
человека, что стали бессознательно передаваться новому поколению, прежде всего в силу отсутствия альтернатив и создания замкнутой по границам государства системы. Итак, государство сумело узурпировать власть над всеми составляющими развития личности: общественной моралью, семьей, школой, всем пространством. Государство присутствовало повсюду, проникая в поры сознания через специальные организации, контролирующие различные слои населения и даже профессиональные группы, настроенные на творческий или научный поиск. Вместо древнейших шаманов и средневековой церкви уже медики стали объявлять наиболее свободолюбивых индивидуумов вне закона: чтобы зараза в виде ростков инакомыслия не распространялась в обществе, возмутителей спокойствия объявляли сумасшедшими, навешивали жуткие ярлыки и изолировали от общества.
        Но массовые убийства, решительное истребление непокорных, психические и физические увечья привели не только к манипулятивному, марионеточному управлению, но и к резкому спаду генерирования конструктивных новаторских идей. Государство сумело почти повсеместно подавить деструктивное, но одновременно было выдавлено из человека и свободное творческое мышление. Хотя надо признать, что деструктивное в тщательно закамуфлированном виде расцветало у той незначительной части советского общества, которая от имени государства управляла им. С точки зрения воздействия на человека, такое государство мало чем отличалось от примитивного правления образца времен Чингисхана, в котором все, что мешало правителю, без раздумий подавлялось и истреблялось.
        Таким образом, есть смысл отметить некоторые уроки и последствия этого исторического опыта. Во-первых, деструктивная часть личности, имея прочную прямую связь с ее свободой и независимостью, развивается параллельно с сильными конструктивными, или созидательными, идеями. Во-вторых, ни одно даже самое тепличное общество не может избежать динамичного развития деструктивного у той его части, которая находится вне досягаемости законов. Потому что само деструктивное находится над законом и вне закона, заставляя хмелеть и упиваться властью и безнаказанностью всех тех, кто способен избежать карающей десницы государства. Советская власть, подавив все альтернативные институты влияния на сознание, не стала источником вдохновения для поставленного на колени общества. Творческая мысль оказалась почти полностью парализованной и не погибла только благодаря тем счастливчикам, которые сумели выбраться из человеческого зоопарка и использовали шанс самореализоваться. Не стоит рассматривать почти безбрежный диапазон построения формул власти государства, поскольку ключевой точкой может быть следующее утверждение:
государство, даже в одиночку, может справиться с подавлением деструктивных импульсов, однако его несовершенство неминуемо проявится в иной плоскости. Государство в борьбе с деструктивным подавляет и свободу, а с нею и перспективу результативного созидательного творчества. Кроме того, в ряде случаев государство способно увлечь общество собственным иррациональным потоком, используя могучую систему фальсификаций, искажений информации и неверной интерпретации событий. В этом убеждает опыт даже такой зрелой демократии, какой является американская модель. Формально отстаивая права и свободы граждан, власть США благодаря отлаженной и отменно действующей информационной машине легко может увлечь общество деструктивной идеей - под ловко скроенным лозунгом «освобождения народов», «предупреждением зла» или просто «обеспечения безопасности». Ибо агрессия одного государства, примененная для организации смены власти в Югославии, Афганистане или Ираке, даже с натяжкой не может вписываться в конструктивную идеологию поддержания миропорядка, а эксперты в действиях Соединенных Штатов легко усматривают реализацию их
политических и экономических интересов. Так было всегда, и в этом смысле США конца XX - начала XXI века не так уж сильно отличаются от Франции времен Наполеона или Германии времен Бисмарка. Но вопрос в другом: как действовать маленькому человеку, настроенному на творческий поиск, если государство сталкивает его с необходимостью убивать?
        Религия, проистекая из неведомого и непостижимого для человека источника, оперирует мистическими символами и апеллирует одновременно и к инстинктам, и к духовному началу человека, а также имеет уникальную силу и власть над индивидуумом и массами. К сожалению, власть религии, как и власть государства, не может однозначно считаться конструктивной и продуктивной. История содержит бесчисленное множество примеров эксплуатации религиозных лозунгов деструктивными лидерами, начиная от освящения кровавых военных походов до инквизиции, Варфоломеевской резни и современных призывов Усамы бен Ладена к войне на религиозно-идеологической основе.
        В качестве подтверждения этого положения можно остановиться на оценке влияния наиболее близкой западной культуре религии - христианстве, которое вследствие своей двойственной роли до сих пор воспринимается неоднозначно. Став могучей преградой распространению деструктивного, христианство всегда имело и оборотную сторону. Главным его минусом является ограничение свободы. Второй проблемой, выросшей до исполинских масштабов, стало доминирование догм. Именно они породили и борьбу внутри самих религиозных течений, и скрытые деструктивные нарывы, прорывающиеся в виде инквизиции, гонений и поощрения пыток. В итоге имеет место заметный разрыв между церковью как носителем религиозного учения и самой религией как верой. Это отвращает многих, порой даже глубоко духовных людей, от следования религиозным канонам. Ярким примером является Лев Толстой, сознательно отказавшийся от церкви, но не от веры.
        Но наряду с этим христианство само по себе обладает не только сдерживающей силой деструктивного, но и энергетической ценностью совершенствования личности. Оценивая культурную роль христианства, А. Швейцер отмечал, что хотя христианство в древнем мире проявило себя по отношению к культуре как разрушительная сила, под влиянием Ренессанса, Реформации и мыслителей Просвещения христианство отбросило миро - и жизнеотрицание, превратившись в религию, способствующую развитию культуры. Действительно, нельзя не признать, что оно наполняет силой и верой маленького опустошенного человека, потерявшего ориентиры и смысл существования. Важно, что религия, безотносительно от религиозных лидеров, устремляет взор и направляет усилия этого человека в конструктивное русло. Еще одним чрезвычайно значимым пунктом является то, что религия всегда идет рука об руку с семьей, являясь сторожевым псом супружеской верности и спасительным кругом для тонущей в море противоречий пары.
        И все же роль религии во все времена зависела от пресловутого человеческого фактора, от того, в какое русло личность направляет феноменальную силу веры. Проблема религии в том, что она может согреть ослабевшего, но не способна утихомирить разбушевавшегося демона. А ведь деструктивные личности утверждались именно благодаря разрушительной силе, направленной против общества, против всех. Пожалуй, самым колоритным примером влияния религии может служить Иван Грозный. Появление в окружении юного монарха сурового священника Сильвестра резко изменило его жизнь. Сильвестр ужасно напугал молодого Ивана «страшным Божиим судом». Историки отмечали, что кровавые казни в это время прекратились под влиянием религиозного пастыря. Самодержец даже какое-то время осуждал жестокость. Но, кажется, Сильвестр перестарался, ибо путы, сковавшие волю царя, оказались непосильным бременем. «Мне ни в чем не давали воли: как обуваться, как спать - все было по желанию наставников, я же был как младенец», - жаловался Иван IV позже. В нем, в конце концов, победили царские импульсы, взял верх внутренний голос, говоривший о
вседозволенности для царя. Он уже попробовал деструктивное на вкус, почуял кровь, и, возможно, поэтому религиозный ограничитель не выдержал напора. Вторая же попытка воздействовать на Ивана Грозного с помощью религии была обречена, несмотря на то, что предпринята она была могучей одухотворенной личностью - митрополитом Филиппом Колычевым. В дни кровавых расправ Колычев не побоялся отказать царю в благословении при всем народе, собравшемся в Успенском соборе. Это стоило митрополиту жизни, но также продемонстрировало, что деструктивная власть, если она уже набрала силу, способна переступить через религиозный ограничитель.
        Сходный пример касается размаха протестантского движения в средневековой Европе. Некоторые исследователи уверены, что подобной развязке в значительной степени способствовало восприятие личностей пап. Можно ли было полагаться на силу религии при папах Клименте VII, Льве X Медичи и Юлие III, если первый был занят политическими интригами и проблемой личного обогащения, а второй и третий шокировали прихожан своими гомосексуальными похождениями.
        Но это примеры слабости, и они говорят о том, что религия может стать орудием ограничения психических и духовных аномалий лишь при условии демонстрации истинного лидерства. Церковь способна справляться со многими деструктивными формулами, которые внедрились в современный мир: наркотиками, развратом, отчаянием маленького дезориентированного человека, но только в том случае, если она поддерживается другими общественными институтами, которые также выступают ограничителями деструктивных побуждений. И прежде всего государством, институтом семьи. Есть основания полагать, что советская власть игнорировала религию, поскольку боялась ее влияния, опасаясь, что церковь, возглавляемая праведниками, может вступить в тайную борьбу с государством, от имени которого чинилось зло и совершались вопиющие преступления.
        Семья также способна стать могучей сдерживающей силой деструктивного и одной из самых важных опор для человека, но только в том случае, если авторитет института брака будет поддерживаться всеми остальными государственными и общественными институтами. Не случайно авторитарное правление во многих случаях заметно ориентировалось на авторитарную семью, искусственно поддерживая ее. Такая ячейка превращается в цех ремесленника, призванный привить идеологию государства, выступающего тут как мануфактура с натуральным хозяйством. Самые крылатые идеи, как и самые ужасные, человек выносит из семьи. В то время, когда сценарий жизни индивидуума пишется еще не им самим, крылья свободы или вечные оковы для ущемленной психики становятся его самыми главными приобретениями. И в том случае, когда семья слишком подавлена, чтобы генерировать свободомыслие, воспитание строится по слишком упрощенному принципу таким образом, чтобы формируемый характер нового человека всего лишь соответствовал социальному стандарту, утвержденному в обществе или навязанному государством.
        Человек не статичен, он либо творит, либо разрушает. Его собственная семья способна поддержать в нем созидательное желание, ибо семья созидательна по своей сути. Рождение новой жизни и введение человека в мир красоты и гармонии также является великим творческим процессом познания и приобщения к любви. Семья, если она крепка, способна противопоставить разрушению и агрессии великую силу гармонии и умиротворения. Сила семьи в том, что в ее основе лежит конструктивное мышление, уводящее человека от губительных мыслей о насилии и враждебности. Семья всегда выше низменного и ничтожного, но она не выдерживает яростного натиска иррационального. Примеры Ивана Грозного или Сталина являются убедительными и красноречивыми. Но в настоящее время институт брака дал трещину и находится в явном упадке, семье нужна помощь извне. И если сегодня семья чаще демонстрирует бессилие и даже стоит на грани вырождения, государство, вольно или невольно, старается подавить своих граждан, делая из них винтики, безропотно входящие в любое отверстие, а религия слишком слаба и разобщена, чтобы играть ключевую роль, то не означает
ли это, что современное общество обречено на поражение в борьбе с деструктивным?
        Хотя деструктивные импульсы разрушения и агрессии заложены в человеке самой природой, вся его эволюция все же ярко свидетельствует, что человеку всегда оставлен шанс, что он может бороться. Великие творцы в разные исторические эпохи вносили заметный вклад в борьбу с деструктивным. Прежде всего собственным примером, трансформируя собственную энергию деструктивного в созидательные импульсы, направленные на рождение и реализацию новых идей. Но это решение для отдельно взятого мудреца, но не рецепт для масс. Совершенно очевидно, что деструктивное обывателя, иррациональное толпы должны ограничиваться взаимным сосредоточенным усилием ограничителей: государства, религии, семьи, несмотря на то, что в этом случае существует опасность, что человек может превратиться в робота, лишенного собственных мыслей и идей и живущего за счет навыков. Но в будущем общество, столкнувшееся с системным кризисом, с беспрецедентным ростом технократии и напряженности, наступлением необузданного деструктивного, может рассчитывать на успех в борьбе только тогда, когда сумеет проявить совершенно особую чуткость, направленную на
стимулирование духовного пробуждения, усиление духовной сферы. У современного общества есть только один путь: как можно чаще производить на свет людей, которых Николай Рерих назвал индивидуумами, способными к продуктивному синтезу.
        Обретение навыков цивилизованного человека и приобщение к продуктам технологического прогресса, насыщение специфическими знаниями различных образовательных систем, появление повсеместно «человека образованного» почти никак не отразились на психике жителя планеты. По-прежнему его мучат те же вопросы и те же проблемы, которые были актуальны много веков назад. Человек еще больше чувствует себя забытым и затерявшимся в нарастающем хаосе, даже если он сумел приобрести все материальные блага, которые может подарить цивилизация. Но куда направит свои усилия этот потерянный человек: в дебри деструктивного и иррационального или в область бессознательных желаний реализовывать свой личностный потенциал. Необходимо помочь человеку обратить его пытливый взор к самому себе, признать собственную духовность и духовность природы, убедить его в силе, данной каждому, подарить веру в себя. Только это поможет создать стойкую творческую личность, которая сумеет противостоять отчуждению и агрессии.