Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Гриньков Владимир : " Приснись Мне Убийца " - читать онлайн

Сохранить .
Владимир Гриньков
        Приснись мне, убийца
        Глава 1
        Собаки во дворе не было, это он знал точно, потому что досконально все здесь изучил, пока следил за домом. Вошел во двор, калитка при этом даже не скрипнула, и об этом он тоже знал - что петли смазаны и не скрипят. Прежде чем закрыть за собой калитку, оглянулся и бросил быстрый взгляд вдоль улицы. Никого поблизости не было, ночь опустилась на город, сразу став здесь полновластной хозяйкой.
        Он, осторожно ступая, обошел дом кругом и, когда оказался с тыльной стороны дома, замер и прислушался. Где-то далеко-далеко прозвенел ночной трамвай, и опять все стихло. Он достал из кармана нож с широким лезвием и легонько поддел створку окна. Створка отошла с хрустом, и он замер, испугавшись, но в доме по-прежнему все оставалось без движения. Тогда он распахнул окно и через мгновение оказался в комнате. Здесь никого не было, он прошел по мягкому домашнему половичку, приоткрыл дверь в следующую комнату и прислушался, после чего переложил нож из правой руки в левую и переступил порог. Он услышал мерное дыхание спящего человека и пошел на этот звук. В темноте приблизился к кровати. Он ничего не видел, и оставалось только терпеливо ждать. Через несколько минут по улице проехала машина, скользнув по окнам светом фар, и этих мгновений ему хватило, чтобы рассмотреть спящего человека. Женщина лежала, разбросав по подушке роскошные волосы, показавшиеся ему совершенно черными. Теперь он знал, куда бить, и ударил женщину ножом. Она вскрикнула и захрипела, но хрип был негромкий.
        Он скользнул к двери соседней комнаты, но все равно не успел: услышал, как открылась дверь и сонный голос ребенка произнес:
        - Мама!
        В голосе не было страха, но угадывалась тревога. Наверное, ребенок что-то все-таки услышал.
        Он успел настичь ребенка прежде, чем тот включил свет, сбил его с ног и несколько раз с силой ударил головой об пол. После второго удара мальчишка перестал кричать, и он только теперь понял, что самое сложное позади. Никого в доме не осталось, кто мог бы ему помешать. Он не торопясь завесил одеялом единственное в комнате окно и только после этого включил свет. Женщина лежала лицом кверху, с открытыми глазами - она проснулась в последний миг, чтобы тут же умереть. Ее ночная рубашка стремительно пропитывалась кровью.
        До утра еще было далеко, и он неспешно приступил к осмотру комнаты. Вывалил из шкафов на пол все белье, перетряхнул его методично, вещь за вещью, после этого обыскал комод, но и там ничего не нашел. За полтора часа поисков он смог обнаружить только потертый кошелек, тот лежал в хозяйственной сумке, и денег в нем почти не было. Наконец он понял, что в этой комнате единственным местом, которое он еще не осмотрел, остается диван, на котором лежит убитая им женщина. Он даже поймал себя на мысли, что об этом диване думает уже давно, но гонит мысли прочь, потому что ему не хочется приближаться к убитой. Пришлось, пересилив себя, приблизиться к дивану и приподнять одну его половину - ту самую, на которой лежал труп. Внутри дивана он увидел старые вещи. Именно там, среди вещей, и оказалось то, что он искал. Толстая пачка денег, перетянутая черной резинкой, и сложенные в небольшой прозрачный пакетик золотые украшения.
        Он аккуратно разложил свои находки по карманам и оглянулся по сторонам: не забыл ли еще чего. Взгляд наткнулся на лежащего у порога мальчишку. Только теперь он подумал, что пацан наверняка жив. И как это он мог об этом забыть? Подошел ближе, склонился и услышал дыхание. Нельзя так все здесь оставлять. Принес подушку и этой подушкой ребенка задушил. После чего выключил свет и выбрался через окно наружу. Небо на востоке уже посерело. Деревья в саду задумчиво шелестели листвой. Никто в целом мире не знал пока о случившемся. Кроме него самого и тех двоих, в доме. Нo они, впрочем, были мертвы.
        Глава 2
        В библиотеке у Козлова было свое любимое место - в самом углу, у окна. Как правило, это место редко занимали. Сегодня там сидела молодая женщина. Козлов остановился рядом, и женщина подняла голову. Глаза у нее были серые.
        - Нет, ничего, - сказал Козлов и махнул рукой, давая понять, что ему до женщины нет никакого дела.
        Устроился через один стол от нее, разложил перед собой книги, но не работалось, строчки расплывались перед глазами. На новом месте все по-другому. Козлов даже глаза прикрыл, стараясь унять поднимавшееся в нем раздражение. Полчаса просидел, не притронувшись ни к чему, и уже знал, что сегодняшний день для него пропащий. Полистал небрежно книги, поднялся и пошел к выходу.
        - Сегодня вы быстро, - сказала девушка-библиотекарь, улыбнувшись.
        - А у меня рабочий день ненормированный, - огрызнулся Козлов, демонстративно не замечая ее улыбки.
        Расписался в карточке за сданные книги. Та женщина, которая сегодня занимала его место, тоже уходила. У нее была всего одна книга - "Древние цивилизации". Учительница, наверное. Козлов скользнул по ней неприязненным взглядом и вышел. Он не любил людей, причинявших ему неудобства.
        День был теплый и солнечный, но Козлов этого будто не замечал. Хмурился, медленно бредя по улице, и знал, что улучшение не наступит. Так и будет до самого вечера, а завтра все повторится снова.
        - Я вас чем-то обидела?
        Он вздрогнул от неожиданности и обернулся. Его догнала та самая женщина. Он не знал, что ей ответить.
        - Вы так посмотрели на меня...
        - Когда? - спросил отрывисто Козлов.
        - Там, в библиотеке.
        - Никак я на вас не смотрел.
        - Смотрели, я же видела.
        - Даже если и смотрел! - взорвался неожиданно Козлов.
        Женщина вздрогнула и, замедлив шаг, смогла только произнести негромко:
        - Извините.
        Он, конечно, погорячился, и теперь ему стало еще хуже, чем было минуту назад.
        - Я не хотел вас обидеть, - сказал Козлов примирительно.
        Лицо женщины порозовело. Им обоим было сейчас неловко.
        - Вы в школе работаете? - спросил Козлов, стараясь разрядить обстановку.
        - В школе? - удивилась женщина. - Почему вы так подумали?
        - А вы книгу читали в библиотеке - "Древние цивилизации".
        - А, вот вы о чем, - женщина засмеялась, еще больше порозовев. - Нет, это совсем с другим связано. - Она замялась, будто не зная, может ли сказать об этом собеседнику. - Один журнал викторину проводит по истории. И там вопрос такой: некий человек жил в Египте во времена фараона Джосера, и звали его Имхотеп. Он известен как архитектор и врач. Греки его знали под именем Асклепий. А вот как его называли древние римляне?
        - Ну и как?
        - Не знаю.
        - Не нашли в книге?
        - Там этого нет.
        - Римляне называли его Эскулап, - сказал Козлов.
        Женщина посмотрела на него недоверчиво.
        - Правда?
        - Конечно.
        - А вы откуда знаете?
        - Немного связан с Древним Римом.
        - Каким образом?
        - Пишу диссертацию о латыни.
        Женщина неожиданно засмеялась.
        - Что в этом смешного? - обиделся Козлов.
        Она оборвала смех и опять покраснела.
        - Смешного, конечно, ничего, - призналась она и продолжила в оправдание: - Просто мне показалось, что писать диссертацию о латыни...
        Она замялась, не зная, как объяснить, и выглядела смущенной.
        - В общем, об этом ведь уже столько написано, - сказала наконец осторожно. - И получается, что тема какая-то...
        Опять замолчала, подыскивая слова.
        - Из пальца высосана, да? - спросил грубо Козлов. - Только чтобы степень получить?
        Женщина замотала головой протестующе.
        - Ничего подобного! - сказал Козлов, уже заметно раздражаясь.
        Он стал очень вспыльчивым в последнее время. Он замечал это за собой, отчего еще больше раздражался.
        - Вас как звать, кстати?
        - Вика.
        - Меня - Олег. Так вот, Вика, диссертация моя посвящена проблеме взаимосвязи языков, разнесенных во времени. Язык древний и язык сегодняшний - что общего между ними и что изменилось за века.
        - А зачем? - проявила осторожный интерес Вика.
        - Чтобы экстраполировать это в будущее. Попытаться узнать, каким будет язык через две тысячи, через пять тысяч лет.
        Вика кивнула, но ничего не сказала, хотя ей опять захотелось спросить: зачем? Козлов это заметил и помрачнел еще больше.
        В последнее время Козлова очень раздражало, когда его перебивали вопросами. Казалось, что между ним и окружающими его людьми возникла прозрачная стена. Они друг друга видят, но услышать собеседника удается не всегда.
        Что-то, наверное, отразилось на лице Козлова, какая-то мучительная для него мысль, и Вика, заметив это, неожиданно взяла его за руку, сказала негромко, почти шепотом:
        - Давайте посидим в кафе.
        Козлов поднял голову и обнаружил, что они стоят возле сквера, а рядом под деревьями - столики летнего кафе. Хотел отказаться, но почему-то промолчал и двинулся за Викой. Она будто чувствовала за собой вину и хотела ее загладить - угостить странного молодого человека кофе.
        За столиком они оказались вдвоем. Козлов хмуро рассматривал проносящиеся за редкими деревьями автомобили. Вика сделала вид, что не замечает его угрюмости.
        - Я люблю это время года, - сказала она почти мечтательно. - Когда уже по-настоящему тепло, но еще не жарко и все лето впереди.
        - Да, - поддержал беседу Козлов.
        - Зимой я устаю почему-то. На меня серость неба давит, и настроения никакого. Летом мне лучше. А вам?
        - И мне, - подтвердил Козлов.
        Он по-прежнему чувствовал себя неважно.
        - У вас случилось что-то? - осмелев, поинтересовалась Вика.
        - Почему вы так решили?
        - Вы так выглядите... Не знаю, как объяснить...
        - Плохо выгляжу, да?
        - Да.
        - Значит, так и объясняйте: плохо, мол, выглядите, - усмехнулся невесело Козлов.
        Подумал и добавил:
        - Нет, у меня все нормально. Просто настроение такое... - неопределенно махнул рукой, словно обрисовывая свое никудышное настроение.
        - И давно такая хандра у вас?
        - Давно.
        - Значит, не я тому причиной?
        - Чему - "тому"?
        - Вашему плохому настроению.
        - При чем здесь вы? - искренне удивился Козлов.
        - Мне показалось, что там, в библиотеке, я чем-то вас обидела.
        Значит, и вправду она его затянула в кафе, чтобы искупить свою несуществующую вину.
        - Нет, вы ни при чем, - великодушно признался Козлов.
        Вика допила свой кофе. Похоже, что теперь она чувствовала облегчение и даже широко улыбнулась.
        - Что ж, спасибо.
        - За что? - спросил Козлов.
        - За Эскулапа. Без вас я бы не нашла правильный ответ.
        - Не стоит благодарности.
        Вика поднялась.
        - Я пошла, - сказала она. - Всего вам хорошего.
        И опять улыбнулась. Сейчас она уйдет, и Козлов снова останется один. Он почти испугался этой мысли и поспешно вскочил. Вика взглянула на него удивленно.
        - Я провожу вас, - предложил Козлов.
        - Мне недалеко.
        - Тем более.
        Она пожала плечами и ничего не ответила на это. Ей действительно оказалось идти недалеко - через квартал остановилась у трехэтажного здания. У входа висела табличка: "НИИХим".
        - Я здесь работаю, - сказала Вика.
        Там, за дверью, было много-много людей. Сейчас Вика окажется среди них. И забудет о Козлове. А он останется один.
        - Подождите! - сказал он быстро. - Может быть, прогуляемся?
        Наверное, со стороны все это выглядело очень глупо.
        - Я не могу, - улыбнулась Вика доброй, щадящей улыбкой. - У меня перерыв заканчивается.
        Он ее терял. И боялся этого.
        - Ну не сейчас! - сказал быстро, боясь, что она уйдет, скроется за дверью. - Вечером. А?
        Она посмотрела на него внимательно.
        - И что же будет вечером?
        И уже не улыбалась.
        - Не знаю, - искренне признался Козлов.
        - Хорошо, - согласилась после паузы Вика. - У меня рабочий день до шести.
        - Я приду.
        - Прямо сюда?
        - Да.
        - Лучше в кафе встретимся.
        - В каком?
        - В котором мы с вами только что сидели.
        - Ладно. Значит, в шесть?
        Только сейчас Козлов начал понимать, что не Вику боялся потерять - кто она ему? Боялся один остаться. В этом все дело было.
        Вика улыбнулась ему на прощание и скрылась за дверью. Козлов медленно пошел по улице. До шести еще было много времени, очень много.
        Мимо проехала милицейская машина. Милиционер из-за стекла посмотрел на Козлова подозрительно. И от этого взгляда сердце у Козлова нехорошо сжалось. Даже больно стало.
        Глава 3
        - Мне вас жалко почему-то, - сказала Вика.
        Козлов вздрогнул от неожиданности и поспешно поднял голову. Он сидел за столиком летнего кафе и не слышал, как подошла Вика.
        - Жалко? - переспросил он. - Почему же?
        - У вас вид подавленный. Вам плохо, Олег?
        - Пожалуй.
        Он не ответил бы так откровенно, если бы она не спросила напрямую.
        - В семье что-то не так?
        - В семье? - переспросил Козлов и невесело улыбнулся. - Семья - это я.
        - Вы один живете?
        - Да. И поэтому, если спрашивают, мне легче все на неприятности в семье списать.
        Вздохнул и придвинул к Вике чашку:
        - Я вам кофе заказал. А он уже успел остыть, похоже.
        - Это ничего.
        Наверное, она хотела Козлова этой фразой успокоить. Она даже его руку накрыла осторожно своей маленькой ладонью.
        - Всякое, конечно, в жизни бывает, Олег. Но все плохое проходит.
        - У меня такое чувство, что плохое не пройдет никогда.
        - Пройдет, - пообещала Вика.
        Козлов ей не верил. Сделал глоток из чашки, отвернулся. Машины мелькали совсем близко, за деревьями.
        - Никаких внешних причин нет, - сказал Козлов после долгой паузы. - Все нормально у меня. Просто настроение такое...
        - Как у вас с диссертацией? - спросила Вика.
        - А? - вскинулся Козлов.
        - Я про диссертацию вашу спрашиваю. Много еще работать над ней?
        Она хотела отвлечь Козлова, наверное.
        - Смотря как работать. Может, год. А может, и больше.
        - А от чего зависит?
        - От настроения, Вика.
        - От настроения? - удивилась она.
        - Да, именно так. Бывает, не работается - и все. Думать в тягость.
        - Не получается?
        - Получается. Просто настроения нет. Хочется все бросить и...
        Возникла пауза.
        - И что же? - спросила Вика.
        - Не знаю. Хочется ничего не делать.
        - Ну так и не делайте.
        - И не делаю, - сказал Козлов с неожиданным для него самого детским упрямством.
        Казалось, что он сейчас заплачет.
        - Я еще кофе возьму, - предложила Вика.
        - Себе.
        - А вам?
        - Я не буду.
        Да, этот Козлов оказался нелегким человеком. Вика вздохнула:
        - Так не годится.
        - Что именно? - спросил Козлов.
        - Вы не задумывались, что тяжело с вами?
        - А мне с вами? - начал дерзить Козлов.
        Вика поднялась из-за стола. Было похоже, что она сейчас уйдет. Козлов испугался, но, сумев скрыть свой испуг, сказал равнодушным голосом:
        - Давайте прогуляемся, если не возражаете.
        Он сделал вид, что не заметил Викиного желания расстаться.
        - Как ваш Эскулап?
        - Что? - не поняла Вика.
        - Я про Эскулапа спрашиваю, который из викторины. Подходит?
        - Не знаю пока. Там ответов нет.
        Козлов вдруг крепко схватил Вику за рукав и почти насильно потянул за собой, ничего не объясняя, и только на соседней улице ее отпустил.
        - Извините, - пробормотал, а лицо у него стало почему-то багровое. - Так надо.
        - Что это значит? - спросила Вика и озадаченно оглянулась по сторонам. - Что случилось?
        Прохожие не обращали на них ни малейшего внимания.
        - Так надо! - упрямо повторил Козлов, неожиданно озлобляясь.
        Он рассердился на Вику и сам не знал почему.
        - Извините, Олег, - смущенно сказала Вика. - Мне пора. И не надо меня провожать.
        Она оставила Козлова в одиночестве. Легко пошла по улице, словно и не было никогда Козлова рядом.
        - Ну и иди! - крикнул он ей вслед, ожесточаясь все больше и больше.
        Прохожие оглядывались на него. Козлов, чувствуя все нарастающую тревогу, добрался до дома и, вбежав в квартиру, торопливо запер дверь на все замки. Долго стоял, прислонившись к двери и прислушиваясь, но на лестнице стояла плотная тишина.
        Глава 4
        Стена за спиной доктора Хургина была сплошь завешана яркими календарями. Сам Хургин не любил рассматривать картинки на календарях, и пестрый фон за спиной был необходим ему только для того, чтобы отвлекать пациентов, которые приходили к нему в кабинет. Человек сидел и рассматривал календари, а Хургин тем временем мог понаблюдать за посетителем. Обычная хитрость, и ничего больше.
        На этот раз посетителей было двое. Мальчишка лет семи и его отец. Мальчишка болен, а со стороны не скажешь. Наоборот, у отца вид очень неважный.
        - Вы что-нибудь успокоительное принимаете? - спросил Хургин.
        - Я? - не понял мужчина.
        - Да, вы. Вид у вас неважный.
        - Ничего не принимаю. Я из-за сына пришел.
        - Я знаю.
        - Вот о сыне давайте поговорим.
        - И о нем поговорим, - согласился безропотно Хургин. - Вы переживаете, наверное, да?
        - Конечно, доктор.
        - Думаете все время? - предположил Хургин. - Мысли всякие лезут в голову?
        - Да.
        - Все-таки я пропишу вам таблеточки.
        - Я здоров.
        - Я и не сомневаюсь.
        Эти люди пришли к Хургину повторно, и он еще в прошлый раз обратил внимание на отца. Придвинул к себе карточку мальчишки. Виталик Большаков, семь лет.
        - А вас как зовут?
        - Игорь Андреевич, - сказал мужчина.
        - Я вам, Игорь Андреевич, рекомендую вот это попринимать, - Хургин на листке бумаги написал название лекарства. - Посмотрите в аптеках, часто встречается. - И вдруг спросил без всякого перехода: - Работа у вас трудная? Стрессы часто бывают?
        - Да.
        - Я так и думал, - кивнул Хургин. - Так что таблетки принимайте обязательно.
        Откинулся на спинку стула. Листья деревьев за открытым окном неназойливо шелестели.
        - Теперь о вашем сыне, - сказал Хургин. - Картина, в общем, ясная. Только некоторые детали надо уточнить.
        Он улыбнулся мальчишке, но тот не ответил улыбкой на улыбку и смотрел на доктора исподлобья.
        - Погуляй пока, Виталик, - сказал ему Хургин, по-прежнему приветливо улыбаясь. - Мы с папой твоим поговорим.
        А когда мальчик вышел, Хургин согнал с лица свою блаженную улыбку и сказал Большакову:
        - Хороший сын у вас.
        Фраза вышла фальшивая. Так говорят врачи, когда хотят сказать что-то неприятное.
        - По ночам он просыпался внезапно? - спросил Хургин.
        - Нет, с того нашего посещения не было ничего.
        - Но раньше было?
        - Да.
        - В нем настороженность какая-то. Пугливость.
        - Да, - опять кивнул Большаков.
        Он нервничал, потому что думал, что доктор тянет время.
        - ЭЭГ показывает...
        - Кто показывает? - встрепенулся Большаков.
        - Электроэнцефалография, - пояснил Хургин, - показывает, что отклонения в состоянии ребенка действительно есть. - Его голос по-прежнему был лжив. - Но я думаю, что все поправимо.
        Лгал опять, кажется.
        - Конкретнее, пожалуйста, - попросил Большаков. - Вы скажите так, как оно есть на самом деле. Ничего скрывать не надо.
        - А я и не скрываю, - сказал Хургин и склонил набок голову, задумчиво рассматривая сидящего перед ним человека. - Я же говорю - отклонения есть.
        - Что за болезнь?
        - Я могу поставить только предварительный диагноз...
        - Пусть будет предварительный.
        - И это еще не окончательно, как вы понимаете...
        - Понимаю. Что за болезнь, доктор? - Большаков говорил почти требовательно.
        - Эпилепсия.
        Большаков вздрогнул и вскинул голову. Он смотрел в глаза Хургину недоверчиво и даже переспросил после бесконечно долгой паузы:
        - Эпилепсия?
        - Диагноз предварительный, - напомнил Хургин. Но это не имело значения. Слово было произнесено.
        - У него никогда не было ничего такого, - сказал Большаков недоверчиво.
        - Какого "такого"?
        - Припадков. Они ведь должны быть?
        - Не обязательно. Особенно на начальной стадии. Болезнь развивается скрытно, потом вдруг - р-раз! - припадок. Люди думают, что болезнь только началась, а она развивалась уже давно.
        Хургин придвинул историю болезни.
        - Вы часто обращались к врачам в последнее время по поводу Виталика?
        - Да.
        - Они ставили диагнозы, но все было не то?
        - Да.
        - Обычное дело, Игорь Андреевич. Девяносто процентов больных, которые обращаются к врачу по поводу бессудорожных пароксизмов, получают ложный диагноз. Трудно выявить эпилепсию на начальной стадии.
        - Значит, и у вас может быть ошибка?
        - Вам будет легче, если я скажу "да"?
        Большаков задумался.
        - Мне будет легче, если мой сын окажется здоров, - сказал он.
        - Вы реалист?
        - Как видите.
        - Тогда я так вам отвечу, Игорь Андреевич. Возможно, я и ошибся. Но лечить будем все равно. Главное - время не упустить. У семи детей из десяти эпилептические пароксизмы нивелируются, понимаете? Лечение плюс борьба самого организма - это и дает эффект.
        Большаков тяжело вздохнул.
        - Вы не изводите себя понапрасну, - заботливо сказал Хургин. - Кем вы работаете, кстати?
        - Служу в органах.
        - О-о-о! - многозначительно протянул Хургин и даже руками развел. - Я вот чувствовал что-то такое, почти уверен был. - Наклонился через стол и доверительно сказал: - У вас работа нервная, Игорь Андреевич. А тут еще эта история с Виталиком. Поберечься бы вам надо.
        - С работы уйти? - мрачно поинтересовался Большаков. - Или Виталика с глаз долой убрать?
        - Зачем же так радикально, - не согласился Хургин. - Просто помните, что каждый ваш стресс...
        - Я со своими стрессами сам разберусь. Лучше скажите, что с сыном моим будем делать.
        - А сына вашего мы будем лечить, - ответил Хургин. - И все у нас с вами в конце концов будет нормально.
        Глава 5
        Козлов поджидал Вику у входа в ее родной НИИХим. Когда часы показали шесть, из дверей повалил народ. Все, наверное, находились в положении высокого старта и с наступлением заветных шести часов рванули с места одновременно. Козлов даже испугался, что не увидит Вику в плотном потоке людей.
        Она появилась неожиданно - вдруг мелькнуло в толпе знакомое лицо и уже готово было вновь исчезнуть, раствориться, и Козлов, испугавшись, истошно крикнул:
        - Вика!
        Она оглянулась и замедлила шаг, люди огибали ее, как минует препятствие вода в реке.
        - Я вас жду, - сказал Козлов, изображая на лице жизнерадостность.
        - Неужели? - усмехнулась Вика. - А я думала, что вы просто мимо проходили.
        Она, наверное, хотела показать, что у нее тоже сложный характер.
        - Не обижайся на меня, - попросил Козлов, переходя на "ты".
        Он выглядел несчастным и потерянным.
        - Как твоя диссертация? - сжалилась Вика.
        - Никак.
        - Настроения нет? - догадалась она.
        - Да.
        Вика взяла Козлова за руку.
        - А ты был прав насчет Эскулапа.
        - Неужели? - вяло удивился он.
        По нему было видно: нисколько не сомневался, что именно так и будет.
        - Я так казнил себя за тот случай...
        По крайней мере, он заговорил об этом первый.
        - Ты можешь объяснить, что на тебя нашло в тот раз? - спросила Вика.
        Было видно, что этот вопрос ее мучит.
        - Не знаю. Просто было плохо.
        - И часто тебе бывает плохо?
        - Почти всегда, - горько улыбнулся Козлов.
        - У тебя чудесная жизнь, - вынуждена была признать Вика. - Постоянство в настроении - великая вещь.
        - Не иронизируй.
        - Нет, правда, Олег.
        Вика вздохнула.
        - Со мной тяжело, да? - спросил Козлов.
        - Я просто не пойму, чего ты от меня хочешь.
        - Ничего.
        - Я тебе не верю.
        - Это правда, Вика. Мне плохо одному, в этом, наверное, причина.
        - А со мной легче?
        - Мне кажется, что легче.
        - А мне кажется, что нет.
        Они остановились одновременно, и это выглядело так, будто прощаются. Вот перекинутся еще парой слов и разойдутся.
        - Пойдем ко мне, - поспешно предложил Козлов.
        - Ты меня к себе домой приглашаешь?
        - Да.
        - Зачем?
        Он понял, что если не ответит сейчас искренне, то ни на что не сможет уже надеяться.
        - Я стал бояться одиночества, Вика.
        - Давно?
        - Н-не знаю, - неуверенно сказал Козлов, наморщив лоб.
        - От тебя жена ушла?
        - Какая жена?
        - Твоя.
        - У меня нет жены.
        - И не было?
        - Не было.
        Вика провела ладонью по лицу, снимая паутинку волос.
        - Я почему-то думала, что тебя бросила жена.
        - И я в депрессии, - продолжил Козлов.
        - Да.
        - Все не так.
        - А как?
        - Не знаю.
        Вика вздохнула.
        - Хочешь, я тебе расскажу о себе? - спросила она.
        - Да.
        - У меня был муж. Мы два года прожили. А потом его убили. Шел поздно вечером с работы, и кто-то ударил его ножом. Я думала, что тоже умру, так переживала. Это почти год продолжалось. Тогда все краски мира для меня померкли. Вот смотрю вокруг себя - не могу сказать потом, какого цвета одежда была на человеке или какой цвет у проезжающей машины. Совсем плохая. А спустя год все как-то само собой стало проходить. - Она заглянула Козлову в глаза. - Я тебе это затем рассказываю, чтобы ты понял: даже самое плохое не может продолжаться бесконечно. Все пройдет, Олег.
        - Ну почему мне плохо-то так? - сказал Козлов с мукой в голосе. - У меня-то никто не умирал, почему же мне так тяжело?
        Глава 6
        Самым трудным было подобрать ключи. На это у него ушло полчаса, а когда замок все-таки поддался, он стремительно вошел в темный коридор квартиры и бесшумно прикрыл за собой дверь. Незнакомое помещение встретило его темнотой. Пахло пылью и старыми вещами. Он осторожно прокрался в комнату. В доме напротив светились окна, отчего здесь, в квартире, блуждали неясные тени. Присмотревшись, он понял, что это тени от верхушек близких деревьев. Обошел комнату и убедился, что в ней никого нет. Значит, старуха спит в соседней.
        На кухне на ощупь, не включая света, нашел тяжелый предмет. Что-то вроде чугунной сковороды. Взвесил на руке и остался доволен.
        Он был очень осторожен, но в какой-то момент половица все-таки скрипнула под ногой. Он находился почти у самой кровати, когда там послышался шорох и испуганный старушечий голос произнес:
        - Кто здесь?
        Этим старуха облегчила ему задачу. Он ударил сковородой, ориентируясь на голос, и понял в следующий миг, что страшной силы удар пришелся как раз по голове. Отскочил испуганно, несколько мгновений вслушивался, и только потом, успокоившись, осмелился включить свет. Старуха сидела на кровати, привалившись худой спиной к стене. Она свесила голову на грудь, и поэтому кровь из разбитой головы капала на ее ночную рубашку.
        Он закрыл окна шторами и включил свет во всей квартире. При свете ему было не так страшно. Начал методично, метр за метром, обыскивать комнаты. Проверил все шкафы на кухне, даже из банок муку и сахар высыпал на пол и, ничего не обнаружив, перешел в комнату. Эта комната у него отняла много времени: старуха зачем-то хранила неисчислимое количество коробочек и ящиков, и ему пришлось все их пересмотреть, соблюдая полнейшую тишину. Он боялся, что в притихшем на ночь доме услышат его возню.
        Оставалась еще комната, где лежала мертвая старуха. Он начал осмотр, уже заметно нервничая, потому что время неумолимо бежало, а еще до наступления рассвета он должен был уйти из этой квартиры. Ничего по-прежнему он обнаружить не смог и вдруг подумал, что надо проверить матрац. Тот, который под старухой. Взял матрац за два конца, морщась, как при зубной боли, от одного только вида покойницы, и с силой рванул его на себя. Старушка оказалась совсем не тяжелой и в мгновение соскользнула с матраца на панцирную скрипучую сетку.
        Он не ошибся. Все свое богатство старуха прикрывала собственным телом. Денег в матраце было не так уж много, зато оказалась пухлая пачка облигаций. Он знал, что все эти облигации просрочены, и оставил их, даже не притронувшись к ним.
        Сухонькое старушечье тело лежало, скрюченное, на кровати. Он скользнул по нему взглядом и опять сморщился.
        - Ты! - крикнули ему. - Послушай!
        - А?! - в испуге закричал он.
        - Послушай!
        Он открыл наконец глаза. Над ним склонилась Вика.
        - Что случилось, Олег?
        Козлов ошалело осмотрелся. Он лежал на кровати в своей квартире, а перед ним стояла Вика. Она, наверное, так и вскочила, как была, неодетая, чтобы включить свет, и теперь прикрывалась простыней.
        Лицо у Козлова было такое серое, будто его испачкали пеплом.
        - О черт, - прохрипел он. - Не могу так больше!
        Из его глаз катились слезы, но он этого не замечал.
        Глава 7
        Солнце заглядывало в окно. От яркого света Козлов щурился. Может быть, и не щурился вовсе, а хмурился - как знать. Вика деловито заваривала кофе. За все утро она не произнесла ни слова.
        - Прости, я напугал тебя, наверное, - осторожно сказал Козлов.
        Вика с шумом поставила чашки на стол, разлила в них кофе.
        - Ты хотя бы можешь мне объяснить, что происходит? - Это были ее первые слова за утро.
        - Я не знаю. Честное слово, не знаю. Я плохо сплю.
        - Кошмары мучают?
        - Да.
        - И что тебе снится?
        Козлов зябко повел плечами, потому что даже воспоминания о кошмарах были для него ужасны.
        - Я не хочу говорить об этом.
        - А я бы послушала, - заинтересовалась Вика.
        - Я все время кого-то убиваю.
        - Каждую ночь?
        - Не каждую. Не часто. Но это повторялось уже несколько раз.
        - И что ты видишь? Кровь?
        - Да.
        Козлова опять передернуло.
        - Ты выпускаешь свою агрессивность таким образом, - предположила Вика.
        - Ты так думаешь?
        - Да. Ты по природе, наверное, очень агрессивен...
        - Никогда такого за собой не замечал.
        - И тем не менее. Агрессия там, внутри тебя. Очень глубоко, ты и сам о ней не знаешь, наверное. Вот так живешь и думаешь, что ангел и мухи обидеть не способен, и вдруг откуда-то из глубины...
        - Не надо, - попросил Козлов.
        Вика взглянула на него и замолчала.
        - Я бы на твоем месте пошла к врачу, - сказала она после паузы.
        - К какому врачу?
        - К психиатру.
        - Да ты что! - вскинулся Козлов. - Я, по-твоему, псих?
        - Ну зачем же так сразу - псих? - пожала плечами Вика. - Понимаешь, у тебя разлад в душе. Что-то тебя тревожит. И кто тебе поможет, если не специалист?
        - Они меня сразу в психи запишут. Потом не отмоешься. Это как клеймо на лоб. Бац - и на всю жизнь.
        - Найди врача, который займется тобой анонимно.
        Козлов вздохнул.
        - Не хочу я ничего этого.
        - Ты на себя посмотри, Олег. Выглядишь ужасно.
        Он и сам прекрасно знал, как выглядит.
        - Я все думал, что это кончится.
        - Почему?
        - Не знаю. Думал, что причина в одиночестве.
        Он с ней и ночь провел не как с женщиной. Он искал защиты. Вика осторожно погладила Козлова по щеке.
        - Хочешь, я поищу для тебя хорошего врача?
        - Нет! - вскинулся Козлов. - Не надо ничего!
        Вика опечаленно вздохнула:
        - Ты как маленький ребенок.
        А он и был маленьким ребенком. Испуганным и беззащитным.
        - Как знаешь, - сказала Вика. - Я тебя неволить не стану.
        Глава 8
        Профессор Вольский имел внешность гнома. Розовощекое лицо, нос картошкой, клок седых волос на голове, только колпака для полного сходства не хватало. Он не умел быть строгим, и поэтому Козлов надеялся, что разговор о его ненаписанной диссертации дурного оборота не примет.
        - Как успехи? - бодро спросил Вольский.
        Он сидел в старом вытертом кресле и при появлении Козлова отложил в сторону потрепанный журнал. Водилась за ним слабость - читать старые журналы.
        - Все у меня нормально, - в тон Вольскому отрапортовал Козлов, но без особого энтузиазма.
        Вольский был его научным руководителем, и они встречались с ним раз в две недели - Козлов докладывал о том, что успел сделать, а профессор одаривал ученика ценными советами. Об успехах на этот раз Козлову нечего было доложить.
        - Что пишут? - спросил он, кивнув на журнал.
        Разговор о диссертации хотелось отодвинуть на потом.
        - Интересная вещь, - развел руками Вольский. - Оказывается, цветок меняет свой запах после того, как его сорвут. Вот бы никогда не подумал.
        Ему, наверное, и вправду это было интересно.
        - Получается, что цветок умирает. Совсем как человек.
        - Да, - сказал Козлов деревянным голосом. - Просто удивительно, как устроена природа.
        В его голосе было что-то такое, что заставило профессора внимательнее посмотреть на собеседника.
        - Ты сделал выборки по языковым пластам? - спросил Вольский. - Мы с тобой разговаривали об этом в прошлый раз.
        - Нет, не сделал.
        - Не успел?
        - Не успел.
        Но Вольский чувствовал, что дело совсем не в этом.
        - Ты потерял темп в работе, Олег, - сказал он мягко.
        Козлов промолчал.
        - И дело даже не в том, что ты стал медленнее работать. Здесь совсем другое. У тебя пропал интерес.
        - Его, может быть, и не было - этого интереса, - сказал с усилием Козлов.
        - Вот как?
        - Я не знаю, Дмитрий Николаевич. Но сейчас мне не работается. Совершенно.
        - Тебя что-то тревожит?
        - Да.
        - Что именно?
        - Не знаю.
        - Ну, "не знаю"! - сказал Вольский и развел руками, давая понять, что он таких ответов не признает. - Причина всегда есть. Какой-то внешний раздражитель...
        - Не совсем внешний...
        Козлов провел по лицу ладонью, будто снимал паутину.
        - Все из рук валится, и желания работать никакого.
        - Ты болен?
        - Нет. Здоровье в порядке - спасибо зарядке, - невесело усмехнулся Козлов.
        - Значит, хандра?
        - Значит, хандра, - охотно подтвердил Козлов.
        - Вот что, милый мой. Придется об этом забыть. А лучшее лекарство - что?
        - Что?
        - Работа.
        "Старый идиот, - подумал с неожиданным для самого себя ожесточением Козлов. - Ну что он говорит? Почему не хочет понять, что мне плохо?" Он понял, что напрасно стал плакаться в жилетку этому противному гному, и от этой мысли вконец озлобился.
        - Работа тебя спасет, - сказал Вольский гнусавым голосом. - За тобой, значит, должок, еще с прошлого раза - по выборке слов. И, кроме этого, подготовишь к нашей следующей встрече...
        Профессор оборвал фразу, потому что Козлов неожиданно поднялся со стула, на котором сидел, и медленно закружился по комнате, при этом он кистями рук делал в воздухе движения, какие обычно делают дети, изображая танец. По лицу Козлова блуждала улыбка, чем-то неуловимо отличающаяся от обычной улыбки нормального человека. Козлов сделал круг по комнате и остановился как раз напротив кресла, в котором сидел совершенно растерявшийся профессор.
        - Я буду плясать и петь, Дмитрий Николаевич, делать все, что мне хочется - хочется, понимаете? - но не буду заниматься тем, к чему у меня не лежит душа.
        У Вольского подрагивала нижняя губа. Он не понимал, что происходит.
        - К черту все! - сказал Козлов мстительно. - Прощайте, Дмитрий Николаевич!
        Вышел из комнаты, хлопнув дверью.
        Глава 9
        В автобусе было много людей. Козлов едва сумел протиснуться к окну. Толкнул при этом старушку, она сделала замечание, но Козлов на нее так посмотрел, что она смешалась и затихла. За окном тянулись дома-близнецы. Они выглядывали из-за деревьев и рассматривали мрачного Козлова своими глазами-окнами.
        Надо все поменять. Круто, в один миг. Он просто закис, такое бывает. И раньше случалось, но ведь проходило же в конце концов.
        Автобус остановился на перекрестке. Женщина переходила через дорогу, толкая перед собой коляску. Пьяный на противоположной стороне улицы обнимал ствол дерева.
        Говорят, что каждый человек - хозяин своей судьбы. А своим мыслям он хозяин? Откуда эти жуткие сны? Вика права, конечно, - его что-то тревожит. Может, возраст такой подошел? Перелом. Дошел до определенной точки, думал - вершина или хотя бы подступы к вершине, а оглянулся - болото вокруг, лягушки квакают, и никаких радостей. Вот и растерялся.
        Остановка. Старушка, сделавшая Козлову замечание, вышла из автобуса и неловко заковыляла по тротуару, Козлов проводил ее беззлобным взглядом, пока она не скрылась за дверями магазина. Козлов поднял глаза и увидел вывеску над дверью: "Молоко". И у него сердце отчего-то сжалось, он смотрел широко раскрытыми глазами на эту вывеску, а автобус уже отправился от остановки, и стена дома, в котором располагался молочный магазин, поплыла за окном. Серая штукатурка, водосточные трубы, цветок в чьем-то окне. Этот дом был ему знаком.
        - Пусть остановит! - крикнул Козлов и рванулся к выходу. - Дверь пусть откроет, я выйду!
        Людей в автобусе было много, и ему стоило немалых усилий добраться до двери.
        - Спохватился! - сказал кто-то неодобрительно.
        - На следующей остановке выйдешь, - ехидно добавил старик в светлой кепке.
        Но Козлов разбуянился, и водитель остановил автобус.
        Козлов выпрыгнул на пыльный асфальт и торопливым шагом направился к молочному магазину, но, не доходя до него, будто чего-то испугавшись, перешел на другую сторону улицы. Он прошел мимо серого дома, поглядывая на него настороженно. Двери подъездов выходили на эту сторону, но Козлов почему-то знал, что эти двери заперты и в подъезд можно попасть только со стороны двора, там тоже есть вход. Еще он знал, что в этом дворе есть детская площадка и стол, за которым проводят время местные фанаты домино. У него эта картина стояла прямо перед глазами, и он был немало удивлен своим знанием, потому что в том дворе не бывал ни разу.
        Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы перейти через улицу и приблизиться к серому дому. Он хотел бы малодушно убежать отсюда, но непослушные ноги сами несли его вперед. Он обогнул угол и действительно увидел детскую площадку - именно такую, какой он себе ее представлял пару минут назад. И стол для доминошников тоже был. Два нетрезвых мужика сидели за этим столом, а перед ними стояла початая бутылка вина.
        Козлов все здесь знал и знал, куда идти дальше, но ужас в нем все рос и, казалось, заполнил все клетки. Козлов, все еще не решаясь войти в подъезд, подошел к столу и тяжело опустился на лавку. Мужики сделали вид, что не заметили его появления.
        Двор был засажен деревьями. Тень и прохлада. Отличное место. Хорошо здесь жить.
        - Будешь? - спросил один из мужиков и придвинул к Козлову стакан с вином.
        Решили поделиться. Пришел, сидит и молчит. Понятное дело: не уйдет, пока не угостят.
        - Нет, - сказал Козлов.
        Поднялся и поспешно направился к подъезду. Подъездов было три. Он шел к среднему. Знал, что именно здесь.
        Открыл дверь, она распахнулась со скрипом - и даже этот скрип ему был знаком. Вошел, отпустил ручку двери и взглянул на ладонь - она была мокрой от внезапно выступившего пота. И сердце колотилось уже совсем бешено. Он сейчас боялся, что не дойдет, упадет прямо на лестнице, - так ему стало нехорошо.
        Обычная пятиэтажка, без лифта. Грязная лестница, стены исписаны акселератами. Какой же этаж? Третий? Нет, четвертый. Козлов стал подниматься по лестнице. Значит, четвертый. Но он ошибся. Дверь, ту самую, он увидел на площадке третьего этажа. Старая дверь в потеках краски. Табличка с цифрой "32". И даже про эту табличку он знал. И теперь стоял, рассматривая ее широко раскрытыми глазами.
        За его спиной внезапно щелкнул дверной замок. Козлов, не оборачиваясь, поспешно нажал на кнопку звонка. Он чувствовал себя мальчишкой, которого застали за неблаговидным занятием.
        - Там нет никого, - сказал женский голос за его спиной.
        - Что? - обернулся Козлов.
        Женщине было лет сорок. Короткая прическа, глаза чуть навыкате.
        - Кто вам нужен? - спросила она.
        - Кто-нибудь из этой квартиры. Я с телефонной станции.
        - Там нет никого, - опять сказала женщина.
        - Уехали? - спросил упавшим голосом Козлов.
        - Умерли.
        - Все?
        - Здесь старички жили, муж с женой. Муж умер, а женщину убили.
        - Давно? - нашел в себе силы поинтересоваться Козлов.
        - Несколько дней назад.
        Он и сам знал, что старушку убили. Она погибла от удара страшной силы чугунной сковородой.
        - Жаль! - пробормотал потрясенный Козлов и стал спускаться по лестнице, с каждым шагом все быстрее и быстрее, и на улицу он уже вылетел стремглав.
        По улице почти бежал, но через полквартала убавил шаг, а в голове металось хаотично: "Убита! Убита!"
        Ночные кошмары всегда начинались неожиданно. Козлов видел себя крадущимся в ночи, видел свои жертвы, к которым никогда не испытывал ни жалости, ни сострадания, и в конце концов просыпался в холодном поту, чтобы с радостью помилованного обнаружить, что все происходящее - лишь сон. И вдруг - случайно увиденный дом, тенистый двор, и все так нелепо и страшно совпадает - и во сне, и в жизни. Та же лестница и та же дверь.
        - Что, брат, плохо?
        - А?! - вскинулся Козлов.
        Перед ним стоял мужчина в клетчатой рубашке и всматривался в лицо Козлова с тревогой.
        - Сердце прихватило? - спросил мужчина.
        Козлов ничего не ответил, пошел торопливо прочь. Он не подумал, что разумнее воспользоваться автобусом, и пошел пешком до самого своего дома. По пути все и решил. Ни на секунду здесь больше не задержится. Иначе - конец всему, он сойдет с ума.
        Денег у него было совсем немного, но он не думал сейчас, на что будет жить. Хотел вырваться из города, уехать далеко, неважно куда, и это сейчас было его единственным желанием. Беспорядочно побросал в сумку вещи, не отдавая себе отчета, что ему может понадобиться, а что - нет, и опрометью выскочил из квартиры.
        По дороге на вокзал Козлов вспомнил, что надо бы позвонить Вике, но тут же подавил это желание. Все оборвать в одночасье - и тогда, может быть, к нему придет спокойствие. Так он для себя решил. Уехать - и чтобы никто ничего о нем не знал.
        В кассу стояли три человека. Козлов нетерпеливо переминался с ноги на ногу, перед ним уже оставался всего один человек, как вдруг Козлов вздрогнул и поспешно отвернулся. Мимо прошел милиционер. Взглядом скользнул профессионально цепким. И от этого взгляда Козлову стало холодно.
        - Я вас слушаю, - сказала девушка-кассир.
        - Мне один билет! - произнес поспешно Козлов.
        - Куда?
        - Куда? - Он замешкался.
        Девушка смотрела на него, выжидая.
        - В Челябинск! - сказал Козлов.
        Он был в Челябинске проездом, когда возвращался после демобилизации из армии. Ему помнилось, что это очень далеко. То, что нужно сейчас.
        - Купейный? - спросила девушка.
        - Да.
        Он взял билет, как индульгенцию. Все оставить в прошлом, чтобы снова жить. Ему все еще было не по себе, но уже хотя бы появилась надежда, что все образуется.
        Мрачноватою вида смуглолицый проводник проверил билет.
        - До Челябинска? - уточнил.
        - До Челябинска, - подтвердил Козлов. - Там же написано.
        Глава 10
        Утро для него началось с перестука колес. Козлов открыл глаза и увидел покатый потолок купе. За окном мелькали деревья, отчего солнечный свет казался чередой хаотично вспыхивающих огней, рассыпанных вдоль железнодорожного полотна.
        И когда чувства в нем проснулись, Козлов с изумлением обнаружил смену настроения. Он не стал счастливее. Просто к нему вернулась жизнь. Он лежал на верхней полке, глядя в потолок, и не чувствовал всепроникающей тревоги. Мысли были ясны. Как хорошо!
        Козлов свесился с полки. Молодая женщина и ее дочка одновременно подняли головы.
        - Здравствуйте! - жизнерадостно сказал Козлов. - Вы ночью, наверное, сели?
        - Да, - приветливо улыбнулась женщина.
        - Далеко едете?
        - До Челябинска.
        - И я до Челябинска.
        - Завтракать с нами будете?
        - Буду, - ответил Козлов, приятно удивленный своим открытием: у него проснулся аппетит.
        Это было похоже на неожиданное выздоровление. Благородный консилиум уже вынес вердикт, что больной не дотянет и до следующего утра. Родственники наперегонки бросились прощаться, теснясь у постели, которая вот-вот станет смертным одром, а приговоренный вдруг беззаботно встал и пошел. Козлов засмеялся, счастливый.
        - Какое утро, а? - сказал он, делясь своей радостью.
        Женщина выглянула в окно. Мелькали деревья. Солнце уже поднялось над их верхушками. По небу плыли редкие облака. Все как обычно. Она так и не поняла ничего. Просто не знала, что такое проснуться и узнать, что живешь.
        - Как дочку звать? - спросил Козлов.
        - Валя.
        - Сколько лет?
        - Шесть.
        - В школу не ходит еще?
        - Этой осенью пойдет.
        - Не рано?
        - Нормально.
        На столе лежала колбаса, стоял пакет с кефиром. Хлеб был нарезан по-женски аккуратно.
        - Угощайтесь, - сказала женщина.
        - С удовольствием. Только вы меня сдерживайте.
        - Почему? - удивилась женщина.
        - Во мне проснулся зверский аппетит, - засмеялся Козлов.
        Солнечные лучи ласкали его лицо, и от этого ему было тепло и хорошо.
        - А вы ешьте. У нас много всего с собой.
        - Ну, смотрите, - развел руками Козлов. - Я вас предупредил.
        Он взял несколько колечек колбасы и с наслаждением отправил их в рот. Маленькая Валя смотрела на него почти с восхищением.
        - Умеешь так? - спросил Козлов.
        - Нет.
        - Плохо ешь, да?
        - Плохо, - ответила за дочку мать. - Мучаемся с ней.
        - А это пройдет.
        - Вы думаете?
        - Конечно. У меня вот, например, до сегодняшнего дня не было аппетита. Совершенно.
        - Оно и заметно, - засмеялась женщина.
        - Честное слово! - поклялся Козлов и тоже засмеялся.
        В купе заглянул проводник. Кажется, со вчерашнего дня он стал еще мрачнее.
        - Чай будем пить? - хмуро поинтересовался он.
        - Да, - ответил Козлов. - Пять стаканов.
        - Пять? - изумилась его соседка.
        - Вы ведь с дочкой по одному выпьете?
        - По одному.
        - А мне три стакана, - сказал Козлов. - Итого пять.
        Ему сейчас всего побольше хотелось: и чая, и смеха, и солнца. Он ничего этого не замечал раньше и теперь наверстывал упущенное.
        - Вы домой едете? - спросила женщина.
        - Нет, из дома.
        - В командировку?
        Козлов не стал ее разубеждать.
        - А кем вы работаете?
        - Даже трудно сказать, - засмеялся Козлов. - Я сейчас вроде бы никто.
        - Безработный, что ли?
        - Нет, здесь другое. Я аспирант. Пишу кандидатскую диссертацию.
        - О! - сказала уважительно женщина.
        - Когда ее напишу - буду преподавать где-нибудь в институте. Появится профессия, статус. А сейчас я действительно никто. И не учусь, и не работаю.
        - Но ведь все впереди.
        - Да, все впереди, - согласно кивнул Козлов.
        Как она хорошо сказала - все впереди. Проводник принес чай - пять стаканов. Когда он ушел, Козлов сказал, кивнув ему вслед:
        - Мрачный какой, а? Не радуется жизни.
        - Человек при исполнении, - вступилась за проводника женщина.
        - Если он при исполнении - у него улыбка должна быть от уха до уха, - сказал беззаботно Козлов. - Длина развернутой улыбки - десять сантиметров. Так в эмпээсовской инструкции написано.
        Женщина посмотрела на него недоверчиво. Козлов рассмеялся.
        - Вы шутите?
        - Конечно, - легко признался Козлов.
        - Вы его простите, - попросила женщина. - Может быть, у него проблемы. У вас бывают проблемы в жизни?
        - Еще какие! - сказал важно Козлов.
        - Например?
        - С утра хочется солнца, а идет дождь. Каково?
        - Но сегодня солнце, - напомнила женщина.
        - Неужели? - Козлов выглянул в окно. - Вы правы. Значит, претензии снимаются.
        Он был прав, когда бросил все и уехал. Нужна была встряска. Удар. Пощечина собственному мерзкому настроению.
        - Вы надолго в Челябинск? - спросила женщина.
        - Нет.
        Он был искренен, когда отвечал так. Ему и Челябинск был теперь не нужен. Все восстановилось в один миг. Надо лишь собрать воедино мысли, привести их в порядок. Отвернулся к окну. Далеко на лугу паслись коровы. Пастух застыл неподвижным столбиком.
        - Скажите, - произнес Козлов, не оборачиваясь, - у вас бывает так: вы оглядываетесь по сторонам, и вам кажется, что вы уже были в этих местах? Все знакомо до мелочей.
        - Да.
        - Правда? - Он повернул голову и внимательно посмотрел на женщину.
        - Бывает. Такое неясное чувство, ощущение узнавания...
        - Да-да, - поспешно кивнул Козлов.
        - Когда знаешь, что откроешь вот эту дверь, а за ней тебе все знакомо, хотя никогда прежде здесь не бывал. И вот ты эту дверь открываешь, а за ней...
        Козлов замер.
        - ...все так, как представлялось.
        - Но почему?
        - Не знаю, - пожала плечами женщина.
        С ней происходит то же самое, что и с Козловым. Ничего особенного. Просто так устроен мир.
        - Удивительно, - пробормотал Козлов.
        - Да, - согласилась женщина. - И невозможно найти этому объяснения.
        - Ваш чай остывает.
        Козлов залпом выпил два стакана, один за другим. На третий его уже не хватило.
        - Переоценили свои силы! - засмеялась женщина.
        И Козлов засмеялся вместе с ней - счастливо и смущенно одновременно.
        Зачем ему далекий, неведомый Челябинск? К чему это поспешное бегство? Он от кого-то бежит? Или от себя?
        - Какая ближайшая станция? - спросил Козлов.
        - Не знаю.
        Он выйдет. Прямо сейчас, на первой же остановке. Вернется домой - к Вике, к Дмитрию Николаевичу. И извинится перед обоими. Ни Вика, ни профессор ни в чем перед ним не виноваты. Это он, Козлов, виноват. Ему всего несколько минут потребовалось на то, чтобы окончательно все разложить по полочкам.
        Когда он достал с полки сумку, оставалось уже только объяснить попутчице хоть что-то.
        - Забыл свои записи, - сказал первое, что пришло в голову. - Придется возвращаться.
        Он сошел с поезда и в кассе купил обратный билет.
        Глава 11
        Попутчиками Козлова на этот раз оказались три офицера: два капитана и майор. Им всем было немного за тридцать, почти ровесники Козлова. На столе стояли водочные бутылки и горой навалена всякая снедь: колбаса, помидоры, хлеб и даже связка бананов.
        - Привет! - сказал майор, едва Козлов вошел в купе, и налил в стакан водки. - Домой едем?
        - Домой.
        - Отлично, - сказал майор и протянул стакан с водкой Козлову: - За встречу.
        Козлов выпил, и майор тут же протянул ему помидор на закуску.
        - Прямо как отец родной, - сказал Козлов. - Такая забота - непривычно даже.
        - Мы - армия, - гордо произнес майор. - И защита мирного населения - наша главная задача. - И пьяно подмигнул Козлову. - Меня Константином зовут. Костя, в общем.
        - Меня - Олег.
        - А это - Саша и Алексей, - представил майор своих попутчиков. - Ты извини вообще, что мы тебя так встретили.
        - Как? - не понял Козлов.
        - Ну, таким вот маленьким беспорядком, - майор Костя повел взглядом вокруг. - Месяц в чистом поле просидели, это, я тебе скажу, не жизнь.
        - Учения, - сказал понимающе Козлов.
        - Что-то вроде того. Космонавтов встречали.
        - Это вот тех, что приземлились недавно?
        - Они самые, Олег. Мы, чтоб ты знал, - ПСС.
        - Что? - не понял Козлов.
        - Поисково-спасательная служба. Слышал?
        - Нет.
        - Вот видишь, - сказал майор Костя печально. - А кто, по-твоему, космонавтов встречает? Это только по телевизору показывают: "шишки" всякие в лампасах и папахах, кто-то цветы сует, ну и всякая такая дребедень. А на деле все не так! Мы вот с ребятами из "вертушки" не вылазим...
        - Из вертолета, - пояснил Козлову один из капитанов.
        - Да, из вертолета, - поправился майор. - Отслеживаем, куда "эс-а" приземлится...
        - Спускаемый аппарат, - опять пояснил капитан.
        - Да, спускаемый аппарат. И все, только они посадку совершили - для нас работа начинается. Мы ни перед кем не держим ответ, перед одним только прокурором. Наша задача - чтобы здесь, на Земле, у космонавтов все было нормально. И вот мы их оттуда извлекаем, а они еще совсем беспомощные, их Земля принимает без любви.
        Майор махнул рукой:
        - Да ладно, чего там. Давай выпьем лучше.
        Разлили по стаканам водку, выпили.
        - В этот раз он сидит, космонавт-то, - сказал майор. - Уже и эти, с лампасами, прилетели. Он им докладывает, что все нормально, мол, и вдруг - р-раз! - голова у него набок.
        - Как это? - не понял Козлов.
        - Сознание потерял. Говорю же, Земля принимает без любви. Организм к невесомости привык, даже сердце кровь как-то по-другому гонит, не так, как на Земле; и вдруг в одно мгновение - снова сила тяжести, и организм отключается. Резкая смена обстановки, понял? И это все меняет. Коллапс! Слышал?
        - И что дальше?
        - Так мы для того к нему приставлены. Сразу рукав закатали, шприц, дозу мы знаем...
        - Дозу чего?
        - Наркотика. Раз - он глаза открывает, ресницами хлопает - ой, братцы, что такое, почему суета, я ничего не помню.
        - А потом опять, - вставил один из капитанов.
        - Да, - подтвердил Костя. - Через минуту снова без сознания. Ну, мы ему тогда еще одну дозу, а генерал и говорит: мол, хватит, ребята, перекачаете его, достаточно.
        А мы и сами знаем, что хватит.
        Козлову было легко среди этих людей. Ему казалось, что день складывается чудесно. Не он задавил в себе тревогу, она совсем его покинула. Ушла, и даже следа не осталось.
        Одну за другой они выпили две бутылки водки и приступили к третьей. Козлов уже рассказал о себе, о диссертации, которую пишет. Офицеры смотрели на него уважительно, и их внимание, внимание уверенных в себе людей с обожженными степным солнцем лицами, ему льстило.
        За окном уже стемнело. Воздух вокруг Козлова плыл, и лица офицеров стали размытыми.
        - Мы ночью приезжаем? - спросил Костя.
        - Ночью, - подтвердил Козлов, и веки сомкнулись непроизвольно.
        - Так, может быть, поспишь?
        - Чего уж там спать. Я посижу, мне с вами хорошо, ребята.
        Но сил у него уже не оставалось, и через час его уговорили лечь на верхнюю полку. У офицеров еще была бутылка водки, и они бодрствовали. Уже за полночь Козлов начал метаться на полке и скрипеть зубами. Он спал очень беспокойно, и Костя дважды, поднявшись со своего места, похлопывал спящего Козлова по груди и приговаривал:
        - Ну что ты, в самом деле! Успокойся!
        Козлов затихал ненадолго, после чего все повторялось. За час с небольшим до прибытия поезда к месту назначения Козлов вскрикнул и заметался. Майор с силой встряхнул его.
        - Вставай! - сказал он. - Подъезжаем! Все равно это не сон.
        - Перебрал он вчера, - сказал один из его спутников. - Нельзя ему было столько пить.
        Козлов открыл глаза и посмотрел на майора полным сумасшествия взглядом.
        - Что, плохо? - сказал понимающе Костя. - Душно в купе, плохо спится.
        - Да, душно, - ответил хрипло Козлов.
        Он беспокойно озирался и выглядел неважно.
        - Может быть, водички? - предложил майор.
        - Хорошо бы.
        Козлов принял из рук офицера стакан с водой и заглотнул с жадностью. Зубы его громко стучали о стекло.
        - Ты не приболел? - спросил Костя.
        - Не знаю.
        - А то ты какой-то бледный.
        Козлов промолчал, и его оставили наконец в покое. Он лежал неподвижно на верхней полке и остановившимся взглядом безумно рассматривал потолок. Когда поезд подошел к перрону, Козлов спустился вниз и стал собираться, стараясь ни с кем не встречаться глазами.
        Выходя из купе, попрощался со всеми торопливо и сухо и вышел, так и не согнав с лица тревожного выражения.
        Была ночь. На такси денег у Козлова уже не оставалось, и он до наступления утра проспал в пыльном неуютном здании вокзала. Под самое утро к нему подошел дежуривший в зале милиционер и попросил предъявить документы. Козлов протянул ему паспорт, обнаружив при этом, что его собственные руки дрожат и плохо ему повинуются. Но милиционер этого, похоже, не заметил, проверил документы и ушел, не сказав Козлову ни слова.
        Дома Козлов швырнул свою сумку в угол и, как был одетый, упал на диван. Он был в отчаянии. Все повторялось с ним, и вчерашнее облегчение, когда он думал, что все уже позади, теперь казалось ему сном. То был хороший сон, но, как и всякий сон, он прошел. Козлов открыл глаза и с ужасом обнаружил, что для него лично ничего не изменилось.
        Зазвонил телефон. Козлов вздрогнул от неожиданности и снял трубку. Это была Вика.
        - Куда ты пропал? - спросила она. - Я тебе звонила.
        - Приезжай ко мне! - сказал торопливо Козлов, словно боялся, что она его не дослушает. - Мне очень нужно, чтобы ты приехала!
        - А что случилось? - озаботилась Вика.
        - Ничего! Приезжай!
        - Мне на работу через час.
        - Приезжай! - взмолился Козлов.
        - Хорошо.
        Как ему показалось, она ехала целую вечность, он уже и надежду потерял, и вдруг - звонок в дверь.
        - Ты еще дольше не могла ехать? - сказал Козлов зло, увидев Вику на пороге.
        Он и сам поразился вспыхнувшему в нем неожиданно озлоблению. Вика бросила на него быстрый взгляд и промолчала.
        - Извини, - пробормотал Козлов.
        Он собирался просить у нее прощения за прежние вспышки своего гнева, а вместо этого повторял ошибки.
        - Тебя не было, - сказала Вика.
        - Я уезжал.
        - Куда?
        Козлов хотел сказать, что в Челябинск, но вовремя остановился. Он не знал, как объяснить Вике, для чего ему был нужен Челябинск. Она вряд ли поняла бы его.
        - Так, в одно место ездил, - сказал Козлов, - на один день.
        - А я уже думала - не случилось ли чего.
        Она, конечно же, имела право так думать. Он вел себя очень странно в последнее время.
        - Нет, все нормально, - сказал Козлов. - Ты позавтракаешь со мной?
        - Я завтракала.
        - Хотя бы кофе давай попьем.
        - Хорошо. Тебе кофе не помешает, я думаю.
        - Почему? - смутился Козлов.
        - Ночь у тебя, кажется, была беспокойная. И спиртным от тебя попахивает.
        - Попутчики такие попались, - еще больше смутился Козлов, ощущая себя нашкодившим мальчишкой.
        Кофе ему действительно помог. Одним своим запахом придавал сил.
        - Такая жуткая история, - сказала Вика, задумчиво глядя на поднимающийся из чашки дымок.
        - Ты о чем?
        - У нас в соседнем доме человека убили. Даже двоих. Я сейчас, когда к тебе шла, видела, как выносили из подъезда.
        - Ночью убили?
        - Говорят, что да. И совсем молодые оба. Мужчине лет сорок или сорок пять, и еще девушка была, говорят, но ее еще раньше увезли. У мужчины лицо кровью залито. - Вику даже передернуло от этих воспоминаний. - Его накрыли простыней, а ветерок подул и приоткрыл лицо. Оно совершенно белое, с синевой даже.
        - И черные, смоляные усы.
        - Да, черные усы...
        Вика вдруг вскинула голову и посмотрела на Козлова остановившимся взглядом. Козлов, вмиг побелевший, сидел перед ней, и у него подрагивала нижняя губа.
        - Откуда ты знаешь об этом? - спросила Вика.
        Козлов замотал головой и закрыл лицо руками.
        - Это сегодняшней ночью произошло? - спросил он.
        - Да.
        - Я все это видел, - сказал Козлов. - Я все это видел! Видел!
        Последние слова он уже прокричал. Это было похоже на истерику.
        - Сегодня ночью! В поезде! Во сне! Это все я сделал!
        - Что ты сделал? - переспросила Вика.
        Она выглядела испуганной.
        - Я их убил! Топором! Он еще так страшно закричал!
        - Кто? - быстро спросила Вика.
        - Этот усатый! А я раскроил ему череп!
        Козлов затрясся и уронил голову на стол. Чашка с остатками кофе опрокинулась.
        - И девушка была, все верно. Я не ожидал почему-то ее там встретить, не должно было ее быть, и я ударил ее ножом!
        - Но это же чушь!
        - Это правда! Правда! - закричал Козлов и вскинул голову.
        Его лицо было искажено.
        - Вот сюда я его ударил топором, в левый висок! - выкрикнул он и показал рукой, куда именно бил. - Ведь там у него кровь? А? Скажи!
        - Да! - пробормотала потрясенно Вика.
        - Как ужасно! - лихорадочно зашептал Козлов и закрыл лицо руками, как будто под маску его спрятал. - Я видел все это! Представляешь? Ночью, во сне! Это со мной все происходило! И все оказалось правдой!
        Это было слишком невероятно.
        - Совпадение, - неуверенно предположила Вика. - Так бывает.
        - Нет, ты еще не все знаешь! - все так же лихорадочно шептал Козлов. - Это не в первый раз! Это уже было!
        И он, корчась от все больше охватывающего его ужаса, рассказал о том, как убивал во сне старуху и как потом, проезжая в автобусе, случайно узнал дом, виденный им во сне, и как все совпало: и дворик, и детская площадка, и лестница, и та самая дверь.
        - А старушка? - спросила Вика, глядя на Козлова остановившимися глазами.
        - Ее действительно убили!
        Козлов вскинул голову и закричал, брызгая слюной:
        - Убили! Это все было в действительности! И это сделал я!
        Вика вскочила, опрокинув при этом стул, но не убежала, лишь отступила на шаг и рассматривала беснующегося Козлова с нескрываемым ужасом.
        - Я едва с ума не сошел, когда про старуху узнал! Я не могу так больше! Не могу! Не могу! Я и уехал, потому что испугался, и мне это даже помогло поначалу, а сегодня ночью все началось заново!
        Он обессилел от собственного крика и замолчал, только тяжело, с хрипом дышал.
        - Я не знаю, что это, - сказал наконец. Но теперь его голос был тих и бесцветен. - Ну не лунатик же я, в конце концов, который бродит ночами по улицам, не отдавая себе отчета в происходящем. Ведь в ту ночь, когда погибла старуха, я дома был! И ты со мной была! Это та самая ночь! Первая наша с тобой ночь! Ну скажи, ведь я не уходил никуда?
        Козлов смотрел на Вику с надеждой, смешанной с безумием.
        - Ты видела, что я с тобой?
        Вика молча и торопливо кивнула.
        - Но почему же тогда я все знаю? В подробностях, будто это происходило со мной!
        Козлов стал совсем бледный. Как хорошо отбеленная вата.
        - Скажи мне! - закричал он. - Скажи! Иначе я сойду с ума!
        Глава 12
        Большаков пришел к доктору Хургину один. Сел на предложенный стул, обвел усталым взглядом яркие картинки за спиной врача. У него были темные круги под глазами, и Хургин это сразу про себя отметил.
        - Не всегда получается с сыном к вам приходить, - сказал Большаков, будто извинялся. - Все больше жена его сопровождает. А сегодня вот вырвался.
        - Вы один?
        - Да. Хотел поговорить с вами.
        - О сыне?
        - Да. Я все время в напряжении. Будто жду.
        - Чего?
        - Не знаю. Каких-то неприятностей с Виталиком. Припадка, например.
        - Его может и не быть.
        - Совсем?
        - Совсем. - Хургин говорил мягко, и в его голосе Большакову опять слышалась лживость. - А вы, кстати, таблетки принимаете?
        - Какие?
        - Которые я вам прописал.
        - А, эти, - вспомнил Большаков. - Да, принимаю.
        - Помогает?
        - Да, - ответил неуверенно Большаков. - Мне от них легче.
        Хургин вздохнул.
        - Так не пойдет, - сказал он.
        - Что именно?
        - Предписания врача надо выполнять.
        - Вы о чем?
        - О таблетках. Ведь не принимаете вы их.
        Большаков задумался.
        - Да, - кивнул он после паузы. - Не принимаю.
        Он при этом посмотрел довольно дерзко, будто хотел сказать: ну и что мне за это будет?
        - А почему?
        - Пустое дело, как мне кажется, - продолжал дерзить Большаков. - Желудок лечить или сердце, к примеру, - это я понимаю. А эти ваши таблетки от чего?
        - От настроения вашего жуткого, - сказал Хургин. - Я по-простому объясняю, чтобы вам понятно было. Вы находитесь в состоянии перманентного стресса.
        - Еще бы, - огрызнулся Большаков. - При моей-то работе...
        - Тяжелая работа?
        - Очень.
        - И ночами приходится работать?
        - Да.
        - Вот мои таблетки вам и пригодились бы.
        - Вы так думаете? - спросил без особого энтузиазма Большаков.
        - Я в этом просто уверен.
        - Хорошо, я буду их принимать, - сказал Большаков, чтобы быстрее покончить с этим, и провел ладонью по лицу.
        Было видно, что он измотан.
        - А о Виталике не переживайте, - произнес Хургин. - Все наладится у него. Я слежу за его состоянием, и у меня такое чувство, что мы победим болезнь. Мы ее вовремя нащупали.
        - Значит, все-таки эпилепсия?
        - Да, - ответил Хургин.
        Большаков прикрыл глаза.
        - Никогда не думал, что с моим ребенком такое может случиться.
        Его измученная душа жаждала утешения. Потому он и пришел в этот кабинет.
        - Вам надо отдохнуть, - сказал Хургин. - Иначе сорветесь. Послушайте меня. Возьмите отпуск недельки на две, поезжайте куда-нибудь, ну, не знаю... на природу, где лес, река...
        - Нет, не получится, - оборвал его Большаков.
        - Почему?
        - У нас в управлении все отпуска отменены. Обстановка сложная в городе, из-за этих последних убийств. Вы же слышали, наверное?
        - Об убийствах?
        - Да.
        - Слышал.
        - День и ночь землю носом роем, и пока ничего. Маньяк. Таких труднее всего искать.
        - Что, один и тот же убивает? - не поверил Хургин.
        - Похоже, что да.
        Глава 13
        К профессору Вольскому Козлов поехал вместе с Викой. Он ее с собой взял специально, потому что чувствовал безотчетный страх в душе. Один он был ничто.
        Вольского они обнаружили в преподавательской. Розовощекий гном сидел за видавшим виды столом и, кажется, дремал, потому что вздрогнул, когда Козлов открыл дверь.
        - О! - сказал Вольский, его розовые губы сложились в колечко и образовали букву "о". - Неужели ты так быстро успел все подготовить, Олег?
        Вика пряталась за спину Козлова.
        - Я пришел, чтобы извиниться перед вами, - сказал Козлов.
        Если сказать по чести, ему не было сейчас стыдно, все перевешивал ужас. Он испытал шок сегодня утром, и все остальные чувства в нем умерли, потому что казались мелкими и незначительными.
        - Да, ты неприятно поразил меня, - согласился с готовностью Вольский.
        Он не собирался уничтожать своего непутевого ученика, но отеческое внушение не могло помешать, как ему представлялось.
        - И если бы я не знал тебя прежнего, такого, каким ты был раньше...
        Козлов слушал с отсутствующим выражением на лице. Он и не хотел ехать сюда, но Вика настояла с непонятным для него упорством. И сейчас она зачем-то вмешалась, сказав торопливо из-за спины Козлова:
        - Он больше не будет, Дмитрий Николаевич.
        Вольский, будто только что обнаружил ее присутствие, с готовностью вытянул свою голову с серым пучком волос и произнес елейным голосом:
        - А что это за адвокат появился у моего аспиранта? - Погрозил нестрашно пальчиком и засмеялся дробным смехом. - Ох, подозревал я, что неспроста в поведении Олега появились некоторые странности...
        Козлов при этих словах дернулся, и его лицо скривилось, но Вика поспешно погладила его руку.
        - Мне можно с вами поговорить? - спросила она.
        - Да, конечно, - профессор склонил набок голову, изображая внимание.
        - Олег, ты извини, пожалуйста...
        Только сейчас Козлов понял, что Вика хочет, чтобы он ушел. Оставил их одних.
        - Что такое? - спросил он грубо, раздражаясь в одно мгновение.
        - Я хочу поговорить с Дмитрием Николаевичем.
        - Я тебе не мешаю!
        - Конечно, не мешаешь, - мягко согласилась Вика. - И все-таки я хотела бы...
        Козлов не дослушал и вышел в коридор, громко хлопнув дверью. Этот звук пугливо убежал вниз по лестнице и вскоре вернулся эхом.
        - Своенравный, - сказал Вольский не то одобрительно, не то осуждая.
        - Он всегда такой?
        - Нет.
        - Только в последнее время?
        - Да. А вы кем ему приходитесь? - заинтересовался Вольский.
        - Знакомая.
        - Ага, - сказал профессор понимающе. - И давно вы с ним знакомы?
        - Недавно.
        - Ага, - опять сказал профессор. - Так с чем вы ко мне пожаловали?
        - Я - ни с чем.
        - Но вы же пришли ко мне.
        - Это не я. Это Олег. Он не хотел ехать один, и я составила ему компанию.
        - И в конце концов Олега выставили за дверь, а сами сидите напротив меня.
        - Да, я хотела расспросить вас о нем. Вы его, наверное, знаете лучше меня. Дольше, по крайней мере.
        - Еще со студенческой скамьи.
        - Мне лично он кажется славным парнем.
        Вольский кивнул, соглашаясь.
        - Он безобидный, правда?
        - Да, - кивнул Вольский. Подумал и добавил после паузы: - Практически всегда.
        - Но бывают и исключения? - вскинулась Вика.
        - В нашу последнюю встречу с ним, например.
        - А что произошло?
        - Он мне нагрубил. Безо всякой на то причины.
        - Он стал вспыльчивым.
        - И вы это заметили? - оживился Вольский.
        - Да. С ним что-то происходит.
        Вика хотела подступиться к главному - способен ли Олег совершить что-то страшное? - но не решалась.
        - Мне кажется, ему нужен отдых, - сказал Вольский, - смена обстановки.
        - Почему?
        - Он устал. Или что-то его гнетет. Не знаю даже, в чем причина. Если в человеке происходят изменения, значит, надо искать внешний фактор, какой-то раздражитель.
        - А если его нет, этого раздражителя? Не просматривается.
        - "Не просматривается"! - засмеялся Вольский. - В том-то и дело, что не просматривается, но если он не просматривается, это еще не значит, что его нет совсем. Есть, но не виден!
        Вольский придвинул потрепанный журнал.
        - Здесь есть статья очень интересная. О том, как в прошлом веке некий мастер установил в опере странный музыкальный инструмент - беззвучный. То есть не совсем такой уж беззвучный. Что есть звук? Всего лишь колебания воздуха. Эти колебания достигают нашего уха - и мы слышим звук. А теперь представьте, что звук этот такой частоты, что его человеческое ухо не улавливает. Представили?
        - Да.
        - Вот такие звуки этот странный инструмент и производил. Ухо их не улавливало, но - прошу заметить! - частота звуковых колебаний была из разряда тех, которые вызывают в человеке безотчетное чувство тревоги. И вот начинается концерт. Музыкант нажимает на клавиши - и что?
        - Что? - спросила Вика.
        - Паника! У людей в зале - волосы дыбом. Лошади у подъезда оперы начинают волноваться и сходить с ума. Но отчего? Ведь никаких внешних проявлений! А причина-то, мы с вами знаем, есть. Так и здесь, милая моя. Есть что-то такое, что Олега раздражает и выводит из себя. Последние два месяца он сам не свой.
        Он был прав, конечно. Страшные сны не давали Козлову покоя. Вот она, причина. Но, даже зная об этом, невозможно ничего понять.
        - Значит, ему уехать надо?
        - Да, - с готовностью кивнул Вольский.
        - Хорошо, - сказала Вика. - Спасибо вам.
        - За что? - удивился профессор.
        - За участие. До свидания.
        Козлова Вика обнаружила на улице. Он стоял, прислонившись к дереву, и мрачно рассматривал проносящиеся мимо автомобили.
        - Пойдем, - сказала Вика.
        - Я вот подумал здесь... - Он кусал нервно губы. - Мне надо побыть одному.
        - Ты обиделся на меня, да?
        - Мне лучше побыть одному!
        - Как знаешь.
        Не лучше ли им действительно расстаться? Кто он ей? Вика развернулась и пошла прочь. Козлов не остановил ее. И даже не окликнул.
        Глава 14
        Завотделением оказался хмурым и неприветливым. Худое, в морщинах лицо, очки в черной старой оправе, седые волосы выбиваются из-под белой шапочки. Большаков показал свое удостоверение. Врач скользнул по удостоверению демонстративно равнодушным взглядом, спросил коротко:
        - Ну и что?
        - Вы моих подчиненных к потерпевшей не допускаете. И вот я сам приехал, лично.
        - А вы зря приехали.
        - Почему?
        - Мне без разницы, кто к этой девушке рвется, - хоть лейтенант, хоть министр внутренних дел. Ни того, ни другого не пущу в палату.
        - Вы мешаете следствию.
        - А вы гробите человека.
        - Мы этого человека еще даже не допросили. А вы говорите, что гробим.
        - Она испытала шок. И ей эти ваши допросы...
        - Не смейте так со мной разговаривать! - взорвался Большаков.
        Врач внимательно на него посмотрел.
        - Вам успокоительное бы попить, - сказал.
        Он эти слова произнес с издевкой, чтобы уколоть, но, к его удивлению, Большаков не обиделся, а засмеялся.
        - Зря смеетесь, - желчно заметил врач.
        - Нет, не зря.
        Большаков извлек из кармана упаковку с лекарствами.
        - Думаете, вы один такой умник? - спросил он. - И до вас были советчики. Вот, прописали. Пью.
        - Но я вижу, что вам не помогает, - все так же желчно сказал врач.
        - Не помогает, - легко согласился Большаков. - Ни к черту эти лекарства не годятся.
        Он неожиданно швырнул упаковку в мусорную корзину.
        - Хороший бросок, - оценил врач.
        - В баскетбол когда-то играл.
        - Но с лекарствами так нельзя.
        - Можно. Мне они не помогают. Вы же врач, должны знать: пока не будет ликвидирована причина болезни, от нее не избавиться.
        - А для вас в чем причина?
        - В этом убийце. Он мне спать не дает. Я по ночам вскакиваю, меня уже жена боится.
        - Уйдет.
        - Кто уйдет? Жена?
        - Да.
        - Некрасиво так говорить, но мне кажется, что я не слишком бы и расстроился. Мне не до нее сейчас. У меня ребенок больной, а я, страшно сказать, для него времени не могу выкроить. Это нормально? Как по-вашему?
        - Ненормально.
        - Так сохраните мою семью. Верните меня моему ребенку. Всего-то и делов - дайте с потерпевшей переговорить. Ведь она единственная, кто видел убийцу в лицо.
        Врач молчал, хмуро разглядывая деревья за окном.
        - Вы не любите милицию, - сказал Большаков.
        Врач промолчал.
        - Что-то было у вас в жизни такое... неприятное. Да? И вы на нас на всех обиделись.
        - Вы моего сына посадили, - сказал внезапно врач.
        Значит, Большаков не ошибся.
        - Не мы посадили, - сказал он. - Суд.
        - Не суд. Милиция его посадила. Сфабриковали дело, а суд проштамповал. Восемь лет. Когда он выйдет, ему будет тридцать три. Его ребенку - восемь.
        - Значит, вы не согласны с приговором?
        - А вы как думаете? - поднял глаза врач.
        Большаков пожал плечами:
        - Если не согласны - требуйте пересмотра дела. Обратитесь к адвокатам...
        Замолчал внезапно, и в кабинете повисла тишина.
        - Это глупо - мстить таким способом, - прервал паузу Большаков. - Любая месть слепа, но ваша... - Он даже развел руками, давая понять, как нелепо выглядит поступок врача. - Вы на нас обиделись, но в чем виноваты люди, которые могут стать следующими жертвами убийцы? Пока мы даже не знаем, кого искать. А вы от нас прячете единственного свидетеля. Это подло. Подло и мерзко.
        Врач поднял на Большакова глаза.
        - Да, - подтвердил Большаков. - Подло и мерзко. И еще я вам одну вещь скажу. Я с этой девушкой переговорю обязательно. Даже если для этого мне придется вас нейтрализовать.
        - В наручники закуете?
        - Зачем? Вас просто снимут с работы.
        - Неумный ход.
        - Да, - согласился Большаков. - У каждого государственного органа - своя функция. Мы вот такие. Не всегда хорошие и добрые.
        Врач потер переносицу.
        - Против тупой силы есть единственное средство, - сказал он.
        - Какое? - изобразил интерес Большаков, сделав вид, что нисколько не обиделся.
        - Уступить.
        - Гениальное решение! - восхитился Большаков.
        Они вышли из кабинета и направились по коридору мимо бесконечного ряда одинаковых дверей.
        - Действительно, было бы лучше, если бы вы ее не трогали пока, - извиняясь, сказал врач. - Но если уж вы настояли, мне только остается предупредить вас: беседуйте с ней очень коротко. Вопрос - ответ, три минуты - и на выход. Иначе она может не выдержать.
        - Считаете, что все так серьезно?
        - Да. Физической опасности нет. Нож скользнул по ребру и повредил лишь мягкие ткани. Она и сознание-то потеряла только из-за шока. А вот психическое состояние... Ей нужно время, чтобы прийти в себя окончательно.
        Остановились перед дверью - одной из многих.
        - Договорились? - спросил врач.
        - Да.
        Девушка лежала на кровати и повернула голову, когда открылась дверь.
        - Это к тебе, Лена, - сказал врач. Девушка выглядела неплохо, но была бледна.
        - Здравствуйте. - Большаков сел на стул. - Как вы себя чувствуете?
        - Нормально.
        Врач встал по другую сторону кровати и внимательно всматривался в лицо своей подопечной.
        - Я из милиции, - сказал Большаков. - Нас интересует личность человека, который напал на вас. Он был один?
        - Да.
        - Опишите его, пожалуйста.
        Девушка закусила губу и молчала. Врач смотрел на нее с напряжением.
        - Я вам помогу, - предложил Большаков. - Буду задавать вопросы, ладно?
        Она поспешно кивнула.
        - Он молодой?
        - Да.
        - Сколько лет?
        Опять молчание.
        - Двадцать?
        Она качнула отрицательно головой.
        - Тридцать?
        Пауза.
        - Около тридцати, - высказал предположение Большаков.
        - Да.
        - Высокий?
        Пауза.
        - Низкий?
        Пауза.
        - Среднего роста?
        - Да.
        Все-таки врач не солгал. Она еще была очень плоха.
        - Худой? Полный?
        - Худой.
        - Во что он был одет?
        Она опять замолчала.
        - Брюки какие? Светлые? Темные?
        - Я не помню.
        - Попробуйте.
        - Я не помню! - повторила девушка, почему-то повысив голос.
        Врач обеспокоенно посмотрел на Большакова.
        - Ну хорошо, - отступил Большаков. - Не будем о брюках. Рубашка какая была?
        - Не помню!
        - Хватит! - сказал врач.
        Большаков поднял протестующе руку:
        - Еще немного.
        Врач насупился.
        - У него были темные волосы?
        - Да, - сказала девушка.
        - Длинные?
        - Нет.
        - Прямые?
        - Да.
        - Усы?
        - Усов не было.
        - Глаза. Какие глаза?
        - Серые.
        - Точно?
        - Да.
        Потому она и не запомнила, во что был одет убийца, - смотрела ему в глаза, когда он к ней приближался.
        - Шрамы какие-нибудь, родинки - не заметили?
        - Нет.
        Девушка, кажется, побледнела еще больше.
        Врач это заметил, повторил:
        - Хватит! Заканчивайте!
        - Хорошо, - кивнул Большаков. - Вот только еще фотографии посмотрим - и все.
        Извлек из папки пачку фотоснимков и веером распустил их перед девушкой.
        - Посмотрите внимательно, - попросил. - Его здесь нет?
        Лица людей на фотографиях были угрюмы. Колючие, неприязненные взгляды.
        - Нет, - сказала девушка. - Он совсем не такой.
        - А какой? - быстро спросил Большаков.
        - Не знаю. Не могу объяснить.
        - Подумайте!
        - Не знаю, - опять сказала девушка и устало прикрыла глаза.
        - Все, - сказал врач.
        Большаков вздохнул и спрятал фотографии в папку.
        - Мы еще с вами встретимся, - сказал он и пошел к выходу.
        - У него лицо такое было... - вдруг произнесла за его спиной девушка и замялась, подыскивая определение.
        - Какое? - спросил быстро Большаков.
        Она наконец нашла нужное слово:
        - Умное.
        Глава 15
        Все дни Козлов вспоминал свое состояние в тот момент, когда он вырвался из города и уехал в Челябинск. Все это как будто не с ним происходило, и уже начало казаться, что не было той необыкновенной легкости, когда душа отдыхала, сбросив невыносимую тяжесть, что все было лишь сном, - и этот сон Козлов хотел увидеть вновь. Уехать и все забыть.
        Он ни с кем не прощался и никому не звонил перед отъездом. Все разладилось, оборвалось, и никого не хотелось видеть.
        В кассе купил билет, и опять конечной целью его путешествия был Челябинск. Козлов думал, что все надо делать как в прошлый раз, и тогда у него непременно получится. До поезда оставалось больше часа. Козлов вышел из здания вокзала и прилег на траву в скверике. Здесь было пыльно и неприбранно, но он сейчас не замечал этого. Сновали люди. Рядом на травке устроилось семейство: муж с женой и трое детей. Они обедали, достав из сумки расплывшиеся от жары бутерброды. Носильщик пронес огромный чемодан. Никому до Козлова не было дела. И ему никто не был нужен.
        Он ни о чем сейчас не думал, просто лежал и смотрел в синее, без единого облака, небо. Думать он боялся, потому что знал: мысли непременно потекут туда, куда он страшился заглянуть. Может быть, ночные призраки покинут его, когда он уедет из города. Ему очень хотелось надеяться. И он уже почти верил, что так и будет.
        Солнце пригревало, и разлившееся в воздухе тепло действовало усыпляюще. Козлов, испугавшись, что заснет, поспешно приподнялся на локте и стал рассматривать проходящих мимо людей.
        Парень, наверное внук, вел старушку. Старушка одной рукой опиралась на парня, другой на палку. Выглядела она неважно, и ей придется нелегко, если путь неблизкий.
        Опять прошел носильщик, тот самый, который только что проносил мимо чемодан, но теперь он был без груза, и лицо, наверно по этой самой причине, у него было печальное. Пробежали три девушки. Одна была полненькая и отставала от подруг. Еще одна девушка прошла, ее лицо даже показалось Козлову знакомым, и он приподнялся; тут она повернула голову, их взгляды встретились, и Козлов ей улыбнулся на всякий случай, но все никак не мог понять, действительно ли ее когда-то видел, а она отвернулась, не ответив на его улыбку, и ушла. Значит, ошибся.
        Семейство рядом уже закончило трапезу. Женщина складывала остатки еды в мятую газету. Мужчина курил. Было видно, что делает он это с удовольствием. Даже глаза прикрыл. Легкий ветерок нес прохладу, мужчина повернул голову и подставил этому потоку прохлады лицо. Открыл глаза, и вдруг словно что-то его встревожило - он опустил в траву руку с сигаретой и распрямился и сделал это так резко, что женщина тоже повернула голову в ту сторону, куда смотрел муж. Они разглядывали не Козлова, а что-то такое, что находилось за его спиной. Козлов обернулся, любопытствуя, и увидел милиционера, который шел к нему широким шагом, а когда Козлов обернулся, почти на бег перешел. А за милиционером Козлов увидел девушку, ту самую, лицо которой показалось ему знакомым минуту назад, но теперь выражение лица у нее было не равнодушно-отстраненное, а чрезвычайно испуганное, и вот такое, испуганное лицо это вдруг вспомнилось Козлову. Оно словно вспыхнуло в его памяти, взорвалось осколками страшного сна - он убивал эту девушку ножом и помнил происшедшее во всех подробностях. Ужас пронзил его, но подняться он не успел.
Подоспевший милиционер навалился на Козлова, вывернул руку до хруста и спросил напряженно, обернувшись к боявшейся подойти ближе девушке:
        - Это он?
        - Он! - сказала девушка.
        И тогда Козлов забился под милиционером и закричал:
        - Нет! Нет!!
        Прежде у него еще оставалась надежда, что его кошмар только наваждение, жуткие совпадения, не более того. Плод больного ума. Думал, что сны, в которых он всегда кого-то убивает, исчезнут, стоит только решиться на лечение. А все оказалось явью. И одна из его жертв стояла перед ним. Сны материализовались.
        Глава 16
        - Ты напрасно отпираешься, - с нажимом произнес Большаков.
        Он лично вел допрос. Пока ничего не получалось, но он не расстраивался, даже был немного возбужден. Ловили, ловили - и наконец такая удача. Чего же еще желать?
        - Ну хочешь - поторгуемся? - предложил Большаков.
        Козлов посмотрел на него затравленно.
        - Выгодная сделка. Не каждому так везет. Ты рассказываешь, как все было, а за это... - Большаков перегнулся через стол и заглянул в глаза собеседнику заговорщицки: - Ты получаешь шанс - один из тысячи, правда, но все-таки шанс - не получить на суде вышку. А? Жить хочется? Пить, есть, на солнышке загорать, женщин любить?
        Самому Большакову эта сделка представлялась очень выгодной. Хотя и бесполезной. Все равно они и так обо всем узнают.
        - Это не я.
        - Да я бы и рад поверить! - сказал с притворным сочувствием Большаков. - Только вот какая штука - у меня есть заключение экспертов.
        Он придвинул лист бумаги к Козлову с каким-то текстом.
        - Они составили предполагаемый портрет убийцы, исходя из имеющихся данных. Посмотри, Козлов, - все совпадает. Вот послушай: "Мужчина среднего телосложения, рост - сто восемьдесят пять, левша..." Ты левша, Козлов?
        - Это не я!
        - Ты левша? - упрямо повторил Большаков.
        Козлов сжался и затих.
        - Вот видишь, - сказал Большаков. - Дальше читать?
        - Это не я! Не я! Не я!
        - Ну, брат, истерика твоя совсем ни к чему. Нервы никудышные? Так и у меня такие же, поверь. Мне даже таблетки прописали врачи эти яйцеголовые. А они не помогают. Представляешь? - Тон Большакова стал доверительным. - Но я знаю средство, отличное средство, стопроцентный эффект! Нам с тобой надо с этим делом покончить. Оно нас обоих мучает - и тебя, и меня. И как только мы с тобой этот груз с души сбросим - все, полегчает. А?
        Козлов тяжело дышал и был мертвенно-бледен.
        Открылась дверь, в кабинет заглянул высокий парень с короткой стрижкой.
        - Готово, Игорь Андреевич, - сказал он.
        - Заходи, посиди здесь пока.
        Большаков перешел в соседний кабинет, где не было никого, одна только девушка - она резко вскинула голову, когда дверь открылась.
        - Все нормально, Лена, - сказал Большаков. - Сейчас проведем опознание - и вы свободны.
        Посмотрел на часы.
        - Поезд ваш уже ушел, но будет еще один - в пять. Вас подвезут до вокзала на машине.
        Потер руки и опять посмотрел на часы.
        - Мы сейчас пойдем с вами в другой кабинет. Там сидят молодые люди - четыре или пять человек, я даже не знаю точно. И вы посмотрите, есть ли среди них тот, которого вы видели прежде. Кто из них - вы должны будете показать.
        - Нет! - сказала Лена испуганно-резко.
        - Почему?
        - Нет!
        - Вы боитесь?
        Девушка промолчала.
        - Он ничего вам не сделает, поверьте. Я все время буду рядом.
        - Я боюсь.
        - Не надо бояться.
        - Я боюсь. Когда он выйдет...
        - Он не выйдет отсюда. Он арестован.
        - Когда он выйдет на тюрьмы...
        - И из тюрьмы он не выйдет.
        Лена подняла голову и посмотрела непонимающе.
        - Он совсем не выйдет, - сказал Большаков. - Никогда. На нем четыре убийства. И если мы его вину докажем, ему обеспечена высшая мера. Расстрел.
        Лена посмотрела Большакову в глаза.
        - Ну? - спросил он. - Вы согласны помочь?
        Девушка кивнула.
        Глава 17
        Козлов сидел вторым, если считать слева от окна. Всего было пять человек - примерно одного возраста парни. И еще понятые - мужчина с женщиной. Когда дверь открылась, Козлов резко повернул голову, и их взгляды встретились - его и девушки. Девушка тут же опустила глаза и даже готова была отступить назад, в коридор, но Большаков ей этого не позволил, легонько подтолкнул вперед, вошел следом и прикрыл за собой дверь.
        Все, что происходило дальше, Козлов почти не осознавал. Большаков что-то говорил, но он не слышал, он смотрел на девушку остановившимся взглядом и видел ее закушенную губу и пульсирующую на виске жилку.
        - ...есть ли здесь этот человек? - вдруг донесся до Козлова обрывок произнесенной Большаковым фразы.
        И тогда девушка быстро подняла руку и показала:
        - Этот!
        Ее палец указывал на Козлова. Никто из присутствующих не шелохнулся, но Козлову показалось, что он остался в пустоте. Все исчезли, испарились, и он сидел в одиночестве.
        - Вот здесь подпишите, - сказал Большаков. - И вы, пожалуйста, тоже.
        Это уже понятым. Все вокруг двигались, как при замедленной съемке, у Козлова закружилась голова, и он прикрыл глаза, чтобы не упасть.
        Кто-то тряхнул его за плечо. Козлов открыл глаза и обнаружил, что уже никого нет в кабинете, только он и Большаков.
        - Вот так, - сказал Большаков. - А ты говорил: не я. У нас свидетель. Она выжила, понимаешь? И узнала тебя. Будешь отпираться?
        - Я не убивал.
        - Правдоподобно.
        - Не убивал!
        - Верю.
        Большаков деловито складывал в папку какие-то бумаги. Человек сделал свое дело. Сделал на совесть. И теперь вполне доволен собой.
        - Послушайте! - закричал Козлов, испугавшись, что все насчет него уже решено и ничего нельзя поправить. - Я вам все расскажу! Только поверьте мне! Поверьте! Я вас прошу!
        Большаков завязал тесемки на папке, отложил ее в сторону.
        - Ты вообще-то немного запаздываешь с признаниями, - сказал он, будто колеблясь, стоит ли тратить время на этого человека. - Но поскольку ты парень не совсем еще пропащий...
        Он изображал великодушие, играл в него. А Козлов этого даже не понял.
        - Я все расскажу! - заговорил торопливо. - Я сам не могу понять, что происходит! Я видел все это!
        - Что именно?
        - Убийства! И все могу обрисовать! Вот с этой девушкой, например...
        Козлов прикрыл глаза и замолчал на мгновение, будто вспоминал, как оно там было на самом деле.
        - Она не должна была там находиться!
        - Где?
        - В той квартире, где произошло убийство!
        - Почему?
        - Не могу объяснить. Но я знал, что там никого не будет, кроме хозяина!
        Козлов сказал "я знал", но даже этого не заметил, а Большаков промолчал, хотя и отметил для себя этот факт.
        - Она так внезапно вышла! Уже потом, когда с хозяином... это... когда он был мертвый... Она вдруг вышла из смежной комнаты, я обернулся...
        - Значит, все-таки ты? - не выдержал на этот раз Большаков.
        - А? - посмотрел на него непонимающе Козлов.
        - Значит, ты в той квартире был?
        - Не я! - ответил Козлов испуганно.
        - Но говоришь ведь - "я обернулся".
        - Это во сне я обернулся.
        - Во сне? - не понял Большаков.
        - Я все это видел во сне! Понимаете? В том-то все и дело! Я сплю, и мне снится сон. Будто я вхожу в чужую квартиру...
        - И во сне их всех убиваешь, - сказал понимающе Большаков.
        - Да!
        Большаков раздраженно вздохнул:
        - Ты напрасно ваньку валяешь.
        - Я не валяю!
        - Ты напрасно это делаешь, Козлов. Ты под психа сейчас косишь, но это не поможет, поверь. Тебя расколют в два счета на экспертизе в психушке. И в итоге получишь пулю.
        - Нет! - закричал Козлов, испугавшись то ли угрозы близкого расстрела, то ли мысли о том, что ему не верят.
        - У тебя единственный шанс остаться в живых - это рассказать обо всем чистосердечно и непременно покаяться. И тогда, может быть, - заметь, я говорю "может быть", хотя гарантии нет никакой, - тебя пощадят.
        - Я не виновен ни в чем!
        Козлов рванулся, но не смог подняться со стула, потому что Большаков, возвышавшийся над ним, толкнул его в лицо растопыренной пятерней.
        - Я вам про все случаи расскажу! - заговорил торопливо Козлов. - Про все, что видел! Но вы мне должны поверить! Это не я! Это все во сне! У меня свидетель есть!
        Он вдруг вспомнил о Вике. Это был его единственный шанс.
        - Свидетель? - приподнял бровь Большаков.
        - Моя знакомая! Она была у меня в ту самую ночь!
        - В какую ночь?
        - Когда убили старуху! Ведь был такой случай? Да?
        - Случаев много разных, - протянул Большаков, изображая равнодушие.
        - Ее чугунной сковородой убили! Ведь было? Третий этаж, тридцать вторая квартира! Да? Там еще молочный магазин на первом этаже!
        - Возможно, - сказал Большаков, а сам смотрел на Козлова с интересом, который уже не мог скрыть.
        - В ту ночь я был не один! Со своей знакомой! Я спал и все это, про старуху, видел во сне! А она меня будит...
        - Кто, старуха?
        - Нет, знакомая моя. Будит и говорит: ты чего, мол, мечешься? А мне сон снился, тот самый!
        - Значит, вы вместе ту ночь провели?
        - Да.
        - Как звать подругу?
        - Вика.
        - И где мы ее найдем?
        - Она в институте работает.
        - В каком?
        Козлов прикрыл глаза, вспоминая.
        - НИИХим!
        - Ладно, - сказал Большаков. - Проверим. Фамилия ее как?
        - Не знаю.
        - А говоришь - вместе ночь провели.
        - Фамилия для этого дела не обязательна.
        - Пожалуй, - произнес Большаков задумчиво. - Тут я с тобой спорить не стану. Ты вот что... - Он придвинул к Козлову пачку бумаги. - Напиши обо всем. С подробностями, как оно все было. А я буду здесь недалеко.
        Перешел в соседний кабинет, сказал высокому парню с короткой стрижкой:
        - Быстренько лети в НИИХим. Это тот, который на Тульской улице. Там работает некая Вика, фамилия неизвестна. Разыщи и привези сюда. Только осторожно. Они заодно, кажется, с этим Козловым. Он на нее ссылается.
        Глава 18
        - Вас Викой зовут?
        - Да.
        - Фамилия ваша?
        - Ольшанская.
        - Да, Ольшанская, - кивнул Большаков, будто только что вспомнил.
        Вика сидела напротив него, и в ее взгляде без труда прочитывалась настороженность.
        - Мы вас пригласили для беседы. - сказал Большаков мягким, вкрадчивым голосом. - Вы ведь в НИИХиме работаете?
        - Да.
        - Кем?
        - Лаборанткой.
        - А образование у вас какое?
        - Высшее.
        - И лаборанткой работаете? - удивился Большаков. - С высшим-то образованием?
        - Сейчас это сплошь и рядом.
        - Неужели?
        - Конечно. Везде сокращения, работы нет. Так что я даже очень довольна.
        - И денег хватает?
        - Хватает.
        - Правда? - теперь уже искренне удивился Большаков и посмотрел на собеседницу с прищуром. - Очень интересно. Дайте-ка я вас получше рассмотрю. Впервые, честно говоря, вижу человека, которому хватает денег.
        Вика смутилась и опустила глаза.
        - Ну, не то чтобы хватает, - произнесла она неуверенно.
        - А если не хватает - зачем же говорите неправду?
        - Я вас боюсь, - призналась Вика.
        - Кого? Меня?
        - Не вас лично. Милицию.
        - Честному человеку милиции бояться нечего, - сказал наставительно Большаков. - И если за вами ничего нехорошего не числится... Ведь не числится же?
        Вика поспешно замотала головой.
        - Вот видите. Значит, я в вас не ошибся, - сказал с облегчением Большаков. - И вообще вы на меня хорошее впечатление произвели. Вы замужем?
        Он о муже спросил безо всякого перехода, всегда так подступался к интересующим его вопросам - неожиданно.
        - Нет, - ответила Вика.
        - Не верю! - широко и добродушно улыбнулся Большаков. - Такая чудесная женщина - и чтобы не было у нее хорошего друга.
        - Вы же про мужа спрашивали.
        - Ну, муж не муж - но кто-то же есть рядом?
        - Никого.
        - Ох, какая вы разборчивая! - засмеялся Большаков и погрозил пальцем. - Человек вас называет своей близкой подругой, а вы его даже в расчет не принимаете!
        - Это вы о ком? - удивилась Вика. Или только разыграла удивление?
        - Я говорю об Олеге Козлове.
        Вика насторожилась. Ее собеседник уже не улыбался. Выглядел очень строгим, даже чересчур. И в голосе появилась жесткость.
        - Что? - спросил Большаков. - Знакомо это имя? Отвечайте! Да? Нет?
        Из-за Олега ее сюда и привезли, теперь она знала.
        - Да.
        - Давно его знаете?
        - Нет.
        - Сколько? Год? Два? Три?
        - Меньше. Около месяца.
        - Около месяца? - изобразил удивление Большаков. - Ладно, это мы проверим. Где познакомились?
        - В библиотеке.
        - В какой?
        - В центральной городской.
        - Каким образом?
        - Ну как вам сказать, - замялась Вика.
        Как люди обычно знакомятся? Словами сразу и не объяснишь.
        - Как познакомились? - настойчиво повторил Большаков.
        - Я заняла стол, за которым он обычно работает...
        - Он там бывает часто?
        - В библиотеке? По-моему, да. Он диссертацию пишет.
        Вика почему-то подумала, что упоминание о диссертации чем-то может помочь Олегу. Она хотела спросить, что с ним и где он, но не смела.
        - Итак, вы заняли его стол...
        - Да. А он, когда пришел, мне ничего не сказал, но мне показалось, что он чем-то недоволен. Мы вместе из библиотеки уходили, и я спросила его: может быть, чем его обидела? - так и разговорились.
        - Вы с ним часто встречались?
        - Несколько раз.
        - Когда и где?
        - Возле института.
        - Какого института?
        - Моего. Он приходил к окончанию рабочего дня - и мы куда-нибудь шли.
        - О чем разговаривали?
        - Я и не вспомню сейчас.
        - Надо, чтобы вспомнили.
        - О диссертации его, о прежней жизни.
        - О чьей прежней жизни?
        - Его, моей.
        - Он о себе рассказывал?
        - Да.
        - Что именно?
        - Как в институте учился. Как поступил в аспирантуру.
        - А что он вам об убийствах говорил?
        - А?! - вскинулась Вика.
        Она испугалась, и это было видно.
        - Об убийствах! - сказал требовательно Большаков. - Быстро вспоминайте!
        - О каких убийствах?
        Вика все еще никак не могла понять, как себя вести. Большаков знал, что надо делать в подобных случаях, и пришел ей на помощь, подсказал:
        - Вам сейчас надо быстро и внятно всю правду рассказать! Козлов уже во всем признался и о вас тоже упомянул...
        Вика вздрогнула при этих словах.
        - И единственный шанс для вас выйти достойно из этой истории - рассказать все, что знаете.
        - Я ничего не знаю!
        - Зато мы знаем!
        Большаков приподнял одну из лежащих на его столе папок и помахал ею в воздухе:
        - Во какая пухлая! Материалов в ней - в том числе и на вас - не счесть. И если вы все слово в слово расскажете так, как нам о происшедшем сам Козлов повествовал, - считайте, что уже свободны и у нас претензий к вам нет. Но если будете юлить...
        - Я ничего не знаю!
        - Но как же? - сказал недоверчиво Большаков и демонстративно открыл папку. - Вот Козлов, например, говорит...
        Вика не видела, что там, внутри папки.
        - Ага, вот... "Что касается убийства по улице Веселовского, то подтвердить мои слова может моя знакомая по имени Виктория, которая была свидетелем происшедшего..."
        - Да! - быстро сказала Вика, словно только что вспомнила. - Я это видела! Это когда мужчину усатого убили?
        - Вот-вот! Усатого! - подтвердил Большаков и нетерпеливо придвинулся к собеседнице. - Значит, не отрицаете?
        - Нет! Я видела! Его выносили как раз...
        - Откуда выносили? - не понял Большаков.
        - Из подъезда. Я мимо проходила, а его выносят. Он простыней был закрыт, а тут ветер подул...
        - Какая простыня? - сказал с досадой Большаков. - Какой ветер?
        Вика поняла, что что-то не то говорит.
        - Я там живу, - сказала несмело.
        - Где живете?
        - На улице Веселовского.
        - Это правда? - удивился Большаков.
        - Да.
        - Ладно, дальше рассказывайте, - предложил Большаков, заметно поскучнев.
        - О чем? Я уже все рассказала.
        "Может быть, они с Козловым сговорились? И теперь наперегонки несут околесицу".
        - Значит, решили все на себя взять?
        - А? - не поняла Вика.
        - Убийства эти, - пояснил Большаков. - Козлов - тот сразу все рассказал, не отпираясь. А вы решили поиграть с нами?
        - Что он рассказал? - спросила Вика упавшим голосом.
        - Об убийствах, которые вы совершили.
        - Я?!
        - Не вы лично, - смилостивился Большаков. - Непосредственно все сам Козлов делал...
        Он посмотрел испытующе на Вику, но в ее глазах не увидел ничего, кроме ужаса.
        - Вам нечего бояться, - мягко продолжил Большаков. - Надо лишь рассказать о Козлове.
        - Я ничего не знаю! - заплакала Вика.
        Она окончательно запуталась и теперь не знала, как ей выбраться из страшного лабиринта.
        - Как Козлов с этими убийствами связан? - крикнул Большаков, раздражаясь. - Что он вам об этом говорил? О мужчине усатом! О старухе, которую Козлов убил сковородой!
        Вика вскинула голову.
        - Это не он! - произнесла испуганно.
        - Он!
        - Не он!
        Большакову показалось, что девушка даже осмелела. Она все еще ничего не понимала, но что-то ей подсказывало: надо рассказать обо всем, что ей известно.
        - Его в последнее время мучили кошмары. Он рассказывал мне об этом. Какие-то жуткие сны, которые снились ему ночами.
        "Значит, все-таки сговорились".
        - Очень интересно, - кивнул Большаков, а глаза оставались равнодушными. - И что же дальше?
        - С ним что-то происходит.
        "Еще бы. Четыре убийства - это не шутки".
        - Я хотела, чтобы он обратился к врачу.
        - А он? - быстро спросил Большаков.
        - Отказался.
        - Почему?
        - Боится. Говорите, что ему навесят ярлык ненормального.
        А ведь это выход для него, Козлова. Если его признают невменяемым, он останется жить. Значит, и это предусмотрел. Большаков прикрыл глаза. Да, точно. Козлов уже на первом допросе начал косить под идиота. Сны, ночные кошмары. Пока врачи проведут экспертизу, то да се. Время выгадывает.
        - Вы сами хоть в это верите?
        - Во что? - не поняла Вика.
        - В эти бредовые сны.
        - Не знаю, - осторожно сказала Вика.
        "С ними придется повозиться. С обоими".
        - Пишите, - Большаков придвинул бумагу и ручку. - Все, что знаете. О чем вам Козлов рассказывал. Что сами видели.
        Вика писала долго, и все это время Большаков сидел не шелохнувшись и смотрел на нее. Глаза опустил, только когда Вика отложила ручку.
        - Я написала.
        - Все?
        - Да.
        Она так посмотрела, будто спрашивала, может ли уже быть свободной. Но Большаков не смог бы доставить ей такого удовольствия, даже если бы очень захотел.
        - Я задерживаю вас до выяснения обстоятельств дела, - сказал он.
        - Какого дела? - спросила Вика упавшим голосом.
        Она стремительно, на глазах, бледнела.
        - Об убийствах, - сказал Большаков безжалостно. - Так-то вот.
        Глава 19
        Доктор Хургин обрадовался Большакову как родному.
        - О! - сказал он. - Вижу явный прогресс. Вы посвежели.
        - Неужели? - удивился Большаков и посмотрелся в зеркало, висевшее в кабинете врача.
        - Определенно, - заверил Хургин.
        - Стрессы мои отступили.
        - Есть причина?
        - Думаю, да. Поймали убийцу, и у меня теперь снова тридцать шесть и шесть. Хоть в космос лети.
        - А в чем задержка?
        - Начальство не пускает, - засмеялся Большаков. - Говорят - раскрути сначала этого маньяка, после полетишь. - Согнал с лица улыбку. - А я к вам за помощью, доктор. - Провел ладонью по лицу, раздумывая, как бы все рассказать покороче. - Убийца ваньку на допросах валяет. Несет околесицу, прикидывается идиотом. Мы его на освидетельствование отправим, за этим дело не станет, но пока, предварительно, не могли бы вы на него взглянуть?
        - Зачем?
        - Это ваш профиль, доктор. Вы этих симулянтов ведь чувствуете за версту. От вас ничего не требуется: я буду вести допрос, а вы тихонько посидите в уголочке, понаблюдаете. Мне ваш совет нужен, как с этим типом обращаться. С ним сладу нет, и я не знаю, честно говоря, как к нему подступиться.
        - Он изображает из себя ненормального?
        - Да. Этакий лунатик. Ночью спит в своей постели, видит жуткие сны, в которых он кого-то убивает, а утром просыпается, и все у него нормально. А потом обнаруживается, что убийства эти существуют в действительности. Но он ничего не помнит. А? - Большаков посмотрел на доктора. - Неплохо придумано?
        - Провалы в памяти едва ли не каждый второй из такого рода клиентов демонстрирует, - сказал Хургин. - Не знаю, не помню и все такое прочее. На Нюрнбергском процессе один из нацистских бонз такую комедию разыграл. Сидел в зале суда с отсутствующим видом, будто его происходящее не касается. Не помню, мол, ничего, память отшибло - и спроса с меня нет. Но его на чистую воду быстро вывели.
        - Каким образом?
        - Посадили в просмотровом зале одного и стали ему кинохронику крутить. Вот он парад принимает, вот с Гитлером о чем-то беседует. В общем, его прежняя жизнь, где он был в силе. Приятные воспоминания, он даже прослезился, смотрел с улыбкой умиления на себя прежнего. А его тем временем снимали скрытой камерой. Пленка потом и послужила доказательством, что он все помнит, ничего не забыл.
        - Ловко! - сказал Большаков. - Но с этим сложнее все.
        - Почему?
        - Он не говорит, что у него память отшибло. Наоборот, все помнит. Но утверждает, что видит все во сне. Этакое раздвоение личности.
        - А может, и вправду он что-то такое во сне видел?
        - Ну что вы, в самом деле, - поморщился Большаков. - Его девушка опознала, на которую он напал. Картина абсолютно ясная.
        - Хорошо, я посмотрю на него, - согласился Хургин.
        - Когда мы сможем это сделать?
        - Завтра, например.
        - Но только в первой половине дня.
        - Как скажете... А как он вам самому показался? - неожиданно спросил Хургин.
        - Кто?
        - Убийца.
        - Нормальный парень. Аспирант.
        - Аспирант? - изумился Хургин.
        - Да. Филолог.
        - Ну надо же. Мир перевернулся. Чеховы и Толстые взяли кистени и вышли на большую дорогу. Что с тобой, Русь? Чего ради он убивал, кстати?
        - Из-за денег. Банальные грабежи.
        - Я совсем перестал понимать жизнь, - признался Хургин. - Иногда хочется заснуть и не просыпаться.
        Глава 20
        В Козлове была какая-то заторможенность. Он вошел медленно в кабинет, так же медленно преодолел расстояние от двери до стула.
        Хургин сидел в углу и внимательно рассматривал вошедшего. Козлов бросил на незнакомого ему человека быстрый взгляд и тут же опустил глаза.
        - Побеседуем, - предложил Большаков.
        Он брал инициативу на себя, и Хургин мог наблюдать за Козловым в естественной обстановке.
        - В прошлый раз мы остановились на твоих снах. Я так и не понял: ты в подробностях все видишь?
        - Да.
        - Всю обстановку в квартире, отдельные предметы?
        - Да.
        Каждый раз Козлов, прежде чем ответить, выдерживал паузу. Казалось, что даже самый простой ответ дается ему нелегко. Не то чтобы он раздумывал, как ему выгоднее было ответить, а просто не знал, что сказать, выискивал где-то в глубинах памяти вот это простое слово "да".
        - И себя тоже видишь?
        - Где?
        - В своих снах?
        - Нет.
        - А откуда же ты знаешь, что это ты? - удивился Большаков.
        Этот вопрос совершенно поверг в уныние Козлова. Он долго раздумывал, явно не зная, что ответить.
        - Просто знаю, что это я, - ответил он мрачно.
        - Подруга твоя, Ольшанская, показывает, что ты среди ночи вскочил, якобы увидев во сне убийство. Было такое?
        - Было.
        - А дальше что?
        - Когда это - дальше?
        - Ты ведь опять потом заснул. Заснул?
        - Да.
        - А продолжение сна видел?
        - Нет.
        - А что ты видел?
        - Я видел...
        Козлов едва начал фразу и тут же ее оборвал. Сидел на стуле, сжавшись в комок, будто хотел стать еще меньше, чем был на самом деле.
        - Ну! - нетерпеливо произнес Большаков.
        - Я не помню, о чем мы с вами говорили, - сказал Козлов.
        - Когда говорили?
        - Только что. Мысли оборвались. Какая-то пустота в голове.
        Большаков бросил красноречивый взгляд на притаившегося в углу доктора - каково, мол? Потом сказал, демонстрируя ангельское терпение:
        - Мы говорили о твоих снах. Ты в них видел все подробности происходящего. Но если тебя будили неожиданно...
        Козлов вдруг закрыл лицо руками и замотал головой:
        - Я нить разговора теряю. Вот слушаю вас сейчас и не могу за словами уследить.
        - Скажите, а как вы общаетесь со своими близкими? - неожиданно подключился к разговору до сих пор безмолвный Хургин.
        Козлов медленно обернулся и посмотрел на доктора.
        - Вы женаты? - спросил Хургин.
        - Нет.
        - У вас есть близкие друзья?
        - Нет.
        - Ну хоть кто-нибудь, с кем вы встречаетесь достаточно часто?
        - Вольский.
        - Это кто?
        - Профессор. Мой научный руководитель.
        - Вы ему симпатизируете?
        - Да.
        - И у вас хорошие отношения?
        - Не совсем.
        - Почему?
        - Из-за моей диссертации, наверное.
        - А что такое с вашей диссертацией?
        - У меня пропал интерес к работе.
        - Апатия, да? Ничего не хочется делать?
        - Да.
        - И начались конфликты с этим вашим профессором, - сказал понимающе Хургин.
        - Да.
        - Давно?
        - Нет, не очень.
        - А точнее можно определить этот срок?
        - Два месяца, наверное.
        - Два месяца, как вы поссорились? - уточнил Хургин.
        - Нет, поссорились мы совсем недавно.
        - А что такое вот этот ваш срок - два месяца?
        - Два месяца назад у меня пропал интерес к работе.
        - Вот так сразу?
        - Да.
        - В одно мгновение? - не поверил Хургин.
        - Да.
        - Проснулись в одно утро и решили, что все?
        - Что - все? - переспросил Козлов и даже наморщил лоб, пытаясь сообразить, что к чему.
        - Мы говорили о вашей диссертации, - напомнил Хургин. - И о том, что у вас пропало желание работать над ней.
        - Ах да, - вспомнил Козлов.
        - Так почему вам не хотелось над ней работать?
        - Не знаю. Не могу объяснить.
        Козлов неожиданно приподнялся на стуле и горячо заговорил:
        - Вы должны во всем разобраться! Я вижу ваши глаза, такие глаза бывают только у умных и благородных людей, и я вам верю! Это так просто - выслушать меня и понять, что я говорю правду!
        Он резко опустился на стул и закрыл глаза, почему-то покраснев.
        - Что я говорю! - произнес после паузы. - Простите меня. Это какой-то бред. Все происходит помимо моего желания. Я хочу сказать одно, а на деле получается совсем другое.
        - У вас когда-нибудь черепно-мозговые травмы были?
        - Нет.
        - И в детстве?
        - И в детстве.
        - И еще вопрос: вы пьете?
        - Вы об алкоголе говорите?
        - Да.
        - Почти не пью.
        - Почти - это как?
        - А норма какая?
        - Рюмка.
        Козлов отвечал как автомат. На лице эмоции практически не отражались. Хургин выразительно посмотрел на Большакова. Тот кивнул в ответ и вызвал конвой. Козлова увели.
        - Каков фрукт! - сказал Большаков. - Что скажете?
        - Скажу, что требуется серьезное обследование.
        - А предварительно?
        - Затрудняюсь что-либо сказать.
        Большаков почти разочарованно посмотрел на доктора.
        - И все-таки, - пожал плечами Хургин. - Что-то из симптоматики, конечно, есть. Заторможенность, обрывочность мышления, внутренний разлад, конфликты с окружающим миром.
        - Так он болен, по-вашему? - не поверил Большаков.
        - Есть вещи, которые заставляют посмотреть на него внимательнее, - сказал осторожно Хургин. - Если у него пустота в голове, он плохо понимает, о чем ему говорят, хочет сказать одно, а вместо этого получается другое - это типичное проявление синдрома Кандинского-Клерамбо. И, возможно, у него определят-таки шизофрению. Но... - Хургин развел руками. - Есть один момент, который заставляет меня усомниться в болезни этого человека.
        - Что именно? - заинтересовался Большаков.
        - Слишком внезапно у него все началось. Вот эти два месяца, о которых он говорит, - я этому не верю. Не бывает так, чтобы до поры все было хорошо, а утром человек вдруг проснулся шизофреником. Здесь у меня сомнения.
        - И что же делать?
        - Освидетельствование проводить. Раствор барбамила внутривенно - и у него симптоматика раскроется во всей красе.
        - Значит, пока ничего не можете сказать?
        Глава 21
        Лестницу он обнаружил случайно, когда присматривал для себя место, с которого можно было наблюдать за квартирой. Уже в темноте, когда село солнце, он взобрался на крышу старого сарая и здесь наткнулся на лестницу. Она была деревянной и легкой, и он вдруг понял, что все его проблемы решены. Квартира, та самая, располагалась на втором этаже, и если лестницу приставить к стене дома, можно легко попасть на нужный ему балкон.
        Двор - не проходной, тупиковый, и люди здесь появлялись редко. Проходили торопливо и скрывались в одном из двух подъездов, а он лежал на теплой после дневного солнца крыше сарая и терпеливо ждал. В окнах нужной ему квартиры горел свет, но он не видел, что происходит внутри, из-за усеянных яркими цветами штор, только кухню шторы не закрывали, но там и не было никого.
        Он долго лежал без движения, а когда почувствовал, что его левая рука затекла, повернулся, и это получилось у него как-то неловко. Он ощутил нож в кармане брюк - тот уперся ему в ногу жестким бруском - и даже поморщился. В окне кухни вдруг мелькнул силуэт человека, и он приподнялся на локте, чтобы лучше его рассмотреть. Да, тот самый. Молодой, симпатичный, безутешный. Но почему у него свет горит во всех комнатах? Кто-то есть, кроме него? Гости? Это было бы неприятным открытием.
        Человек тем временем раскупорил бутылку с пивом и вышел из кухни, погасив при этом свет. А через четверть часа погас свет и в комнатах.
        Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Ровно в полночь, если за эти полчаса свет больше не загорится, можно будет начинать.
        Загаданные полчаса он выждал минута в минуту и в полночь спустился с крыши сарая во двор, прихватив с собой лестницу. Во всем доме свет был погашен, только в угловой квартире на третьем этаже светилось окно. Он осторожно, стараясь не производить шума, приставил лестницу к балкону и обнаружил, что не ошибся - очень удобно будет подниматься.
        На балкон он скользнул тенью. Здесь его поджидал еще один сюрприз: ведущая в квартиру дверь оказалась открытой и легко, без скрипа, отворилась, едва он толкнул ее рукой. Теперь его от квартиры отделяла только массивная штора, он задержался перед ней на мгновение, собираясь с духом, и вошел в комнату.
        Пахло пылью и мужским одеколоном. Звуков не было никаких, словно квартира вымерла, но он знал, что здесь должен быть хотя бы один человек - тот самый, которого он видел в окне. Возможно, есть еще кто-то: после прошлого раза, когда обнаружилась девушка, о существовании которой он прежде не подозревал, он был готов к любым неожиданностям.
        Он снял ботинки и босиком пошел по мягкому ковру - бесшумно, крадучись. Обошел комнату и убедился, что здесь действительно никого нет.
        Дверь в соседнюю комнату была закрыта. Он толкнул ее быстрым резким движением и встал на пороге, всматриваясь в непроницаемую темноту. Нож он уже держал в руке, немного на отлете, чтобы не тратить время на замах в случае чего. Он слышал дыхание человека где-то совсем близко. Прямо перед собой, в двух или трех шагах. Через мгновение, решившись, он пошел вперед, по-прежнему бесшумно ступая, и когда до цели, как ему представлялось, оставалось уже совсем немного, его нога наткнулась на что-то, он замер, но было уже поздно - пустая бутылка упала и покатилась по полу.
        - А! - вскрикнул где-то совсем рядом человек.
        Он затаил дыхание, но сердце, как ему казалось, стучало настолько гулко, что его биение отражалось от стен. Тот, на кровати, молчал и тоже, наверное, не дышал сейчас, вслушивался, потом зашевелился, успокоившись, но, наверное, не до конца еще успокоился, и было слышно, как он встал с кровати и пошел неспешно по комнате. Совсем рядом прошел, даже его теплое дыхание было слышно и запах пива, который от него исходил.
        Он пошел за этим запахом следом, но все не бил человека ножом, потому что его не видел, а бить надо было только наверняка, с первого раза, потому что тот был крепким малым.
        К выключателю, как оказалось, шел. Хотел зажечь свет и убедиться, что все-таки никого здесь нет, что привиделось что-то во сне - и только. Вспыхнул свет в люстре - и тогда он ударил. Нож вогнал в тело по самую рукоятку, парень отлетел к стене и сполз по ней, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в гладкие, веселенькой расцветки обои.
        - А-а-а!! - закричал в ужасе Козлов и вскочил с нар. Он даже не сразу вспомнил, что находится в камере, все плыло у него перед глазами, и ему стоило немалых усилий сфокусировать взгляд. Только теперь он рассмотрел наконец своих сокамерников, забранное решеткой окно и крашенную грязной краской металлическую дверь. Эта дверь для него была единственным выходом, спасением.
        - Он убивает! - закричал Козлов, содрогаясь от охватывающего его ужаса, и забарабанил в дверь. - Откройте! Он опять убивает!
        Его лицо было перекошено, и капли пота выступили на лбу, но он ничего этого не замечал, единственной мыслью было - чтобы побыстрее открыли дверь, иначе все, конец, и в следующую минуту его уже не будет в живых.
        - Затихни! - рявкнул кто-то за спиной Козлова, но он даже не обернулся, некогда было объяснять, что происходит. Драгоценное время уходило.
        - Откройте! - бесновался Козлов. - Отведите меня к Большакову! Я все расскажу! Я опять это видел!
        Лязгнул наконец запор, дверь распахнулась. Два контролера выхватили Козлова из камеры, прижали к стене в коридоре.
        - Ну? - сказал один из них. - Что такое?
        От него исходил тяжелый запах лука.
        - Он убивает! Я только что это видел! - торопливо заговорил Козлов.
        - Кто?
        - Убийца! В квартире на втором этаже! Я видел!
        - Где видел? - спросил с сомнением контролер.
        - Во сне!
        - Во сне?
        - Да! Только что! Я спал и видел...
        Контролер ударил Козлова резиновой дубинкой в живот, и Козлов согнулся пополам, будто из него, как из надувной куклы, выпустили воздух. Открылась дверь камеры. Козлова втолкнули внутрь, и он упал на грязный кафельный пол.
        - Ты доорешься! - пообещал откуда-то сверху контролер.
        - Это все правда! Я видел! Он только что опять убил человека! Зарезал его ножом! Сообщите Большакову!
        Козлов рыдал, произнося эти слова. Отчаяние и боль душили его.
        Глава 22
        За окном было сумрачно. Низкие свинцовые облака медленно ползли по небу, готовые вот-вот пролиться дождем. В кабинете у Большакова совсем потемнело, но он не зажигал свет, забыл. Сидел за столом и мрачно рассматривал Козлова. Тот, с серым после бессонной ночи лицом, сжался. Казалось, что если расслабится - тут же задрожит.
        - Где именно это произошло? - спросил Большаков.
        - Я не знаю.
        - Но ведь ты говоришь, что видел.
        - Видел, да, - подтвердил Козлов и повел зябко плечами. - Там такой дворик... Непроходной... Зажат со всех сторон какими-то сараями. Все произошло на втором этаже.
        - Что произошло?
        - Убийство, о котором я вам говорил.
        - И кого же убили?
        - Парня. Здоровый такой.
        - Как он выглядит?
        - Кто, парень? Лицо открытое, короткая стрижка. Плечи широкие, говорю же - здоровый.
        - В лицо мог бы его узнать, если бы встретил?
        - Да.
        Большаков веером рассыпал перед собеседником фотоснимки. Разные люди. Только почему-то у всех без исключения закрыты глаза.
        - Здесь он есть?
        Козлов всмотрелся и почти сразу узнал:
        - Вот этот!
        - Не ошибаешься?
        - Нет!
        Большаков стал еще мрачнее, чем был до этого.
        - Ты видел, как это происходило?
        - Да.
        - Расскажи.
        - Этот парень спал.
        - Который парень?
        - Тот, что на фотографии.
        - Хорошо, понял. Дальше.
        - Он спал. И...
        Козлов замолчал. Он не знал, как сказать: "я вошел" или "он вошел". В конце концов решил эту фразу пропустить.
        - ...проснулся от шума, - сказал. - Бутылка пустая упала и покатилась по полу.
        - Какая бутылка? - быстро спросил Большаков.
        - Пивная. Из-под импортного пива, пузатенькая такая. Он вскочил и включил свет в комнате. И тогда...
        И опять он не знал, как следует говорить. Большаков наконец понял его затруднения.
        - И тогда убийца ударил парня, - пришел он на помощь Козлову.
        - Да.
        - А дальше что?
        - Не знаю. Я проснулся.
        - Сколько ударов нанес убийца?
        - Я видел один.
        - В грудь?
        - Нет, в спину. Тот парень свет включал - я же уже рассказывал - и даже не успел обернуться.
        Козлов вдруг догадался, почему у всех людей на фотографиях закрыты глаза. Они не спят. Мертвы.
        - Он погиб? - спросил Козлов, с трудом произнося слова.
        - Да.
        Это короткое слово прозвучало страшно.
        - Значит, все правда? - спросил Козлов упавшим голосом.
        - Правда. Его убили сегодня ночью. Все было именно так, как ты рассказываешь.
        - Значит, не я! - выкрикнул Козлов. - Не я убиваю! Ведь я в камере был этой ночью! Не я его убил!
        - Его, - показал на фотографию Большаков, - не ты убил. Но это не значит, что предыдущие убийства без твоего участия обошлись.
        Глава 23
        - Телепатия существует, доктор?
        - Не знаю. Вряд ли, - сказал с сомнением Хургин.
        - Значит, передача мыслей на расстоянии - чушь?
        - Чушь.
        Большаков вздохнул.
        - У вас проблемы? - поинтересовался Хургин.
        - Да. Сегодня ночью Козлов поднял на ноги контролеров СИЗО. Ему приснилось убийство.
        - И что же? - заинтересовался Хургин.
        - Убийство было.
        Повисла пауза. Врач изумленно смотрел на Большакова.
        - Я разве похож на человека, который любит шутить? - спросил Большаков, раздражаясь.
        - Не сказал бы, - откровенно признался Хургин.
        Большаков ожесточенно потер лоб.
        - Простите, доктор, - сказал он. - В общем, утром обнаружили труп. Соседи увидели приставленную к балкону второго этажа лестницу и вызвали милицию. Молодой парень, ему нет еще и тридцати. Бизнесмен. Я с места происшествия возвращаюсь сюда, а мне докладывают: Козлов рвется на допрос. Он приходит и рассказывает мне все об этом убийстве. Представляете? С подробностями, все как было. Ему это якобы приснилось ночью.
        Хургин смотрел на Большакова с сомнением. Наконец спросил, хотя и видно было, что спросил он, уже заранее зная ответ, - как утопающий за соломинку схватился:
        - Совпадение исключено?
        Большаков покачал головой:
        - Исключено. Я перед ним пачку фотографий вывалил. И он мне безошибочно показал того самого парня, что ночью убили.
        - А убийство ночью произошло? Этой ночью?
        Хургин сделал упор на слове "этой".
        - Да. В промежутке между полуночью и двумя часами. Так утверждает эксперт.
        - Но Козлов находился в камере, - уточнил Хургин.
        - Да.
        - И убить, следовательно, не мог.
        - Не мог.
        - Значит, и предыдущие убийства - не его рук дело?
        Большаков при этих словах напрягся.
        - Мы сейчас только о сегодняшнем убийстве говорим.
        Доктор понял, что Большакову так удобнее - отделить сегодняшнее убийство от предыдущих. По последнему убийству у Козлова алиби, причем абсолютное.
        - Вы на него хотите свалить все, кроме сегодняшнего? - спросил Хургин.
        - Ну почему же - "свалить"? Там его вина доказана. Стопроцентно. Его опознали.
        - Но если он это убийство видел во сне, почему бы не допустить, что точно так же он видел и предыдущие? И не лжет, когда рассказывает о своих снах?
        - Да мне на его сны наплевать! - сказал раздраженно Большаков. - У меня есть заключение экспертизы, показания пострадавшей. Для любого суда это достаточные основания к осуждению.
        - А что будет?
        - Вы о чем?
        - Что Козлову будет на суде?
        - Не знаю.
        - Смертный приговор возможен? - не отступал Хургин.
        - Не знаю, - повторил Большаков.
        Но по нему было видно, что смертный приговор наиболее вероятен.
        - Его убьют ни за что, - сказал Хургин, - даже не попытавшись разобраться.
        - А я как раз и хочу разобраться! Помогите мне! Скажите: возможно ли такое?
        - Я могу поговорить с Козловым?
        - О чем?
        - О его снах.
        Большаков задумался.
        - Это очень непростая история, - сказал Хургин. - Но бывает так, что происходящее непонятно только на первый взгляд. А присмотришься - и выясняется что-то такое, что поначалу ускользнуло. А в этой мелочи и кроется разгадка.
        Он почти уговаривал.
        - Хорошо, - сдался Большаков. - Давайте попробуем.
        Глава 24
        Козлова посадили так, чтобы свет из окна падал ему на лицо. Он выглядел очень плохо, казался измученным и даже будто немного не в себе.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Хургин, внимательно всматриваясь в лицо Козлова.
        Тот неопределенно пожал плечами и промолчал.
        - Вы в прошлую нашу встречу мне сказали, что у вас пропал интерес к написанию диссертации. Это произошло внезапно?
        - Да.
        - И что вы при этом чувствовали?
        - Ничего.
        - Так не бывает.
        Козлов задумался.
        - Полная апатия, - сказал наконец он. - Как-то все потеряло смысл.
        - Вас что-то тревожило?
        - Вот! - оживился Козлов. - Хорошее слово - "тревожило"! Тяжесть в душе.
        - Страх был?
        - Не страх. Какая-то неосознанная тревога.
        - Будто что-то давило там, внутри, да?
        - Да.
        Большаков слушал этот разговор с нескрываемым интересом.
        - И почти сразу вы начали видеть эти сны? - спросил Хургин.
        - Нет, не сразу.
        - Но прежде, до того, как вы почувствовали неясную тревогу, вы убийств во сне не видели?
        - Не видел.
        - Можете сказать, когда это произошло точно?
        - Что именно?
        - Изменения вашего душевного состояния.
        - Точно не скажу. Месяца два назад или около того.
        - Давайте вспомним, как это произошло. Вот вы проснулись утром - а вокруг все плохо, да? Накануне было хорошо, а сегодня сразу плохо. Так?
        - Наверное.
        - Почему вы говорите "наверное"?
        - Потому что не помню точно. Просто однажды обнаружил, что у меня настроение ни к черту. Стал вспоминать, и выяснилось, что это уже продолжается какое-то время. Вот и все.
        - А изменения в настроении были? Вот вам плохо, а потом вдруг в одночасье становится хорошо.
        - Нет, - качнул головой Козлов. - Не было.
        - Уверены в этом?
        Козлов задумался.
        - Один раз такое, пожалуй, было, - сказал он не очень уверенно. - Я ехал в поезде...
        - Куда вы направлялись?
        - В Челябинск.
        - У вас там родственники?
        - Нет.
        - Значит, командировка?
        - Нет.
        Козлов не знал, как объяснить причину своей внезапно случившейся поездки.
        - Мне было страшно, - осторожно произнес он.
        - Почему?
        - Я накануне увидел во сне, будто убил старуху.
        - Чугунной сковородой? - быстро уточнил Большаков.
        - Да, - ответил Козлов и сжался.
        - Дальше, - попросил доктор.
        - И когда я неожиданно увидел этот дом... Тот самый дом, в котором произошло убийство...
        - А как вы его увидели?
        - Ехал в автобусе, вдруг вижу - очень знакомый дом. Я узнал его, понимаете? Там, во сне, видел - и вот узнал.
        - И что было дальше?
        - Вышел из автобуса, иду к дому и все там узнаю. Тот же двор, тот же подъезд...
        - Который видели накануне во сне? - уточнил Хургин.
        - Да. Поднялся по лестнице, вижу дверь и знаю, что именно за этой дверью и произошло убийство. И тут выходит женщина...
        - Из-за этой самой двери?
        - Нет, из квартиры напротив. Она выходит и говорит, что старуха убита. Представляете? - Козлов даже вздрогнул, вспомнив, как все происходило. - Я едва с ума не сошел.
        - А как в квартире все происходило? Вы видели это в своем сне?
        - Да.
        - И все выглядело так, будто это вы проделывали?
        - Да.
        - Вы себя видели при этом? Будто со стороны.
        - Нет.
        - Значит, могли быть и не вы?
        Козлов задумался, помрачнев.
        - Мне все время кажется, что это я.
        - И сегодня? Ночью, когда последнее по времени убийство произошло, - тоже были вы?
        - Да.
        - И этот сон ничем от предыдущих не отличался?
        - Нет.
        - Вас эта беседа утомляет? - неожиданно спросил Хургин.
        - Да, - признался Козлов. - Я иногда теряю нить разговора.
        - Хотите отдохнуть?
        - Нет, зачем же. Спрашивайте.
        - Давайте тогда перейдем к следующему случаю. Одну девушку вы оставили в живых, - сказал Хургин и тут же поспешно поправился: - Ну, не то чтобы вы... Там, во сне...
        - Я понимаю, - кивнул Козлов. - Пусть это буду я, не обращайте внимания.
        - Там, во сне, вы ее оставили жить, хотя прежде все без исключения люди в ваших снах погибали. Почему вы ее пощадили?
        - Я ее не щадил. Думал, что убил ее. Она упала и казалась мертвой.
        - А если бы не казалась мертвой - вы бы ее добили? - спросил Хургин.
        Козлов бросил быстрый взгляд на Большакова. Тот сидел, строго поджав губы.
        - Наверное, убил бы, - сказал Козлов с усилием.
        - Почему? Вы были настроены агрессивно?
        - Я почему-то знал, что все должны умереть. Это вообще странно... - Козлов вскинул голову. - В моих снах как будто установка заложена, что дело должно обстоять так, а не иначе. Вот эта девушка, например, ее не должно было быть там.
        - Почему?
        - Не знаю.
        - А она приезжая, - неожиданно подключился к разговору Большаков.
        - Значит, он прав, говоря, что девушка оказалась в квартире случайно? - удивился Хургин.
        - В какой-то мере да. Она приехала из другого города и должна была вскоре уехать.
        Хургин посмотрел на Козлова. Тот пожал плечами.
        - Хорошо, - сказал Хургин. - Рассказывайте дальше.
        - О чем?
        - Вы говорили о том, что во сне знали, что должно быть так, а не иначе.
        - Ах да! - вспомнил Козлов. - Это действительно так, и меня это самого удивляло. Я вхожу в чужую квартиру - и всегда знаю, кто там есть. Заранее знаю, понимаете?
        - А как вы это объясняете?
        - Никак!
        - Так не бывает.
        Козлов потерянно пожал плечами: у меня, мол, бывает.
        - Хорошо, пусть так, - согласился Хургин. - Но вы можете обрисовать будущую жертву?
        - Какую - будущую?
        - Человека, который погибнет в следующий раз?
        - Нет.
        - Почему?
        - Не знаю. Я вижу их только во сне.
        - У вас было хорошее детство? - неожиданно спросил Хургин.
        - Хорошее - это какое?
        - Вы свое детство по-доброму вспоминаете?
        - Мне было хорошо, пока была жива мать.
        - Вы рано ее потеряли?
        - Мне исполнилось восемь, когда она погибла.
        - Извините.
        - Ничего.
        - И вы остались жить с отцом?
        - Нет. Отец бросил маму, когда меня еще не было.
        - Кто воспитывал вас после смерти матери?
        - Я рос в детском доме.
        - И отец не пытался вас разыскать?
        - Нет. Я его никогда не видел.
        - У вас не было никого из родственников?
        - Кто-то был, наверное. Но я о них практически ничего не знал.
        - Вы были замкнутым ребенком?
        - Нет.
        - Вы так уверенно отвечаете...
        - Потому что знаю, что не был замкнутым.
        - Я потому усомнился, что сейчас вы не производите впечатление контактного человека, - добродушно рассмеялся Хургин, демонстрируя свое расположение к собеседнику.
        - Жизнь такая, - огрызнулся Козлов. - Не располагает к радости.
        - С чего обычно начинаются ваши сны?
        - Те самые? - уточнил Козлов.
        - Да.
        - С того, что я оказываюсь рядом с местом будущего преступления.
        - Вы туда приезжаете? Или, может быть, прилетаете? Вы вообще летаете во сне?
        - Нет.
        - Никогда?
        - Никогда.
        - Итак, не прилетаете. Значит, приезжаете?
        - Не знаю. Все начинается с того, когда я уже на месте.
        - Вы бесплотны?
        - Не понял? - вскинул голову Козлов.
        - Вы можете в своих снах пройти сквозь стену? Или сквозь других людей?
        - Нет.
        - А вас видят?
        - Кто?
        - Другие люди. Прохожие, например.
        Козлов задумался.
        - Наверное, да. Я отчетливо помню то ощущение близкой опасности, которое испытываю в своих снах. Я остерегаюсь людей. Значит, они меня видят.
        - А вы себя - нет?
        - Heт.
        - Может быть, вы видите себя не целиком, но хотя бы частично? Руку, ногу? А?
        - Нет.
        Козлов закрыл лицо руками, и теперь его голос звучал совсем глухо.
        - Я хочу увидеть свое лицо там, во сне. Хочу убедиться, что это действительно я. Молю: "Приснись! Приснись мне!" - У него по щекам бежали слезы. Слезы отчаяния. - Но никогда я себя не видел. Никогда!
        - Но знал, что это - ты? - быстро спросил Большаков.
        Козлов отнял ладони от мокрого от слез лица.
        - Да, - сказал он. - Я почему-то всегда знаю, что это - я.
        Глава 25
        Вику отпустили домой вечером. Большаков положил перед ней лист бумаги, ткнул пальцем в нужную строчку и хмуро произнес:
        - Распишитесь вот здесь. Я отпускаю вас под подписку о невыезде. Вы не имеете права покидать пределы города и обязаны явиться ко мне по первому требованию.
        В кабинете находился еще один человек. Вика обернулась к нему, но он тут же отвернулся, словно все происходящее его нисколько не интересовало.
        - А что с Олегом? - спросила Вика.
        - Он останется у нас, - ответил коротко Большаков и добавил, чтобы хоть как-то смягчить сказанное: - Пока, до выяснения всех обстоятельств дела.
        Вика вышла из кабинета. Тот самый незнакомый человек, которого она видела в кабинете, нагнал ее уже на лестнице.
        - Я могу с вами поговорить?
        - О чем? - спросила Вика почти испуганно.
        - Об Олеге Козлове.
        - Я рассказала все, что знала.
        - Вы рассказали сотрудникам милиции. А я в милиции не работаю.
        - Кто же вы тогда?
        - Я человек, который хочет помочь Олегу.
        Вика посмотрела на собеседника с сомнением.
        - Я врач, - пояснил Хургин. Иначе она не сказала бы ему ни слова.
        - Врач? - удивилась Вика.
        - Да. С Олегом происходят непонятные вещи. Все эти сны... Вы слышали о них?
        - Да.
        - От Олега?
        - Он мне рассказывал.
        - Вы давно его знаете?
        - Нет.
        - А как состоялось ваше знакомство?
        - В библиотеке.
        - Вы пишете диссертацию, как и он?
        - Нет, - несмело улыбнулась Вика. - Я в викторине участвовала. И на один из вопросов не знала ответ. Так и оказалась в библиотеке.
        - С чего началось ваше знакомство?
        - С недоразумения. Я, кажется, заняла любимое место Олега.
        - У него было свое любимое место?
        - Да, в углу. Там так уютно. Ты как бы отгорожен от остальных читателей, такое уединение. Очень удобно.
        - А Олег любил уединение?
        - Думаю, что да.
        - Он по натуре отшельник?
        - Да. Хотя... - Вика задумчиво посмотрела вдоль улицы. - Он мне однажды сказал, что стал бояться одиночества.
        - Стал бояться? - уточнил Хургин. - Или боится все время?
        - Мне кажется - стал бояться. Я его прежде не знала, но мне кажется, что он был другим.
        - Откуда такая уверенность?
        - Не знаю. Я разговаривала с его руководителем...
        - С каким руководителем?
        - С профессором, под началом которого Олег пишет свою диссертацию. И я поняла из разговора, что Олег изменился в последнее время.
        - Как давно это произошло?
        - Что именно?
        - Изменения в поведении Олега.
        - Если я правильно поняла профессора, то пару месяцев назад.
        - Был хорошим, стал плохим. Да?
        - Что-то вроде этого. Раздражительность, агрессивность. Они появились внезапно и будто ниоткуда.
        - Это вам профессор сказал - что ниоткуда?
        - Это я сама так думаю. У женщин особое, отличное от мужского восприятие людей, как мне представляется. И когда я с ним общаюсь, мне кажется, что все дурное в нем - не его.
        - А чье?
        - Не знаю. Оно откуда-то извне. Это не он. Какой-то внешний раздражитель есть. Мне руководитель Олега даже историю одну рассказал - про музыкальный инструмент, который слышимых звуков не производит, но тем не менее сводит людей с ума.
        - Что за инструмент такой? - заинтересовался Хургин.
        Вика рассказала ему историю, услышанную от профессора. Хургин выглядел задумчивым.
        - Что ж, - сказал после паузы. - Интересная история. Как фамилия этого профессора?
        - Вольский.
        Хургин кивнул и распрощался. Большаков ждал его в кабинете.
        - Мне кажется, вы и сами не очень-то верите в виновность Козлова, - сказал Хургин.
        - Почему вы так решили?
        - Вы эту девушку отпустили, тем самым косвенно признав, что испытываете сомнения. А отпустить Козлова у вас духа не хватает.
        - А у вас хватило бы? - мрачно поинтересовался Большаков. - Если на нем четыре убийства и потерпевшая указывает на него?
        - Она пережила сильный шок, - напомнил Хургин.
        - И у нее в результате мозги набекрень? - нехорошо усмехнулся Большаков.
        Но все-таки он, наверное, испытывал угрызения совести, потому что сказал после паузы:
        - Я Козлова отправлю на экспертизу. Пусть врачи им занимаются.
        Он еще хотел сказать, что единственный шанс для Козлова - если его признают невменяемым, только это спасет его от смертного приговора, но промолчал. А Хургин и сам все понял без слов.
        - Козлова вряд ли признают невменяемым, - сказал он. - Хотя симптомы кое-какие есть, но это не шизофрения.
        - Он, по-вашему, нормальный? - спросил с сомнением Большаков.
        - Не знаю. Но у меня нет ощущения, что он шизофреник, когда я с ним общаюсь. В психиатрической диагностике есть такое понятие - симптом чувства шизофрении, описанный в пятидесятых годах Рюмке. Врач, беседуя с больным шизофренией, должен испытывать своеобразное сопереживание, как бы резонанс возникает. Вот у меня такого чувства нет. Совершенно!
        Возникла пауза.
        - Я смогу с ним беседовать? - спросил Хургин.
        - С Козловым?
        - Да.
        - Зачем вам это нужно?
        - Вы ведь сами попросили меня им заняться, - мягко напомнил Хургин. - Почему же сейчас отталкиваете?
        - Никого я не отталкиваю! - сказал раздраженно Большаков. - Делайте что хотите.
        Глава 26
        Профессора Вольского Хургин представлял себе совсем иначе. Ожидал увидеть высокого, с волевым лицом человека, а его встретил самый настоящий гном. И даже прическа у него как у гнома была - встопорщенные седые волосы. Хургин даже спросил:
        - Вы - профессор Вольский?
        - Да.
        - Я хочу поговорить с вами о вашем аспиранте Козлове.
        - Ваши товарищи уже говорили со мной на эту тему.
        - Мои товарищи? - удивился Хургин.
        - Да. Вы ведь из милиции?
        - Я врач.
        - Врач? - Теперь пришла очередь Вольского удивляться. - И что же вы хотите узнать о Козлове?
        - Нарисуйте его психологический портрет, - попросил Хургин. - Это для вас не затруднительно?
        - Хороший парень. Честный, чистый. Искренне увлечен наукой. И то, что ему сейчас пытаются приписать все эти страшные преступления, - полнейшая чушь!
        Лицо Вольского, и прежде розовое, теперь совсем раскраснелось.
        - Но, говорят, он сильно изменился в последнее время, - осторожно сказал Хургин.
        - Кто говорит? - вскинулся Вольский.
        - Вы, например.
        - Я?
        - Да, вы. Вы говорили об этом Вике, подруге Олега. Помните?
        Вольский подозрительно посмотрел на собеседника.
        - Вы с ней уже успели поговорить?
        - Как видите.
        Вольский вздохнул.
        - Ну, не то чтобы он так уж сильно изменился, - начал осторожно.
        - Вы, по-моему, видите во мне врага, - вдруг перебил Хургин.
        - Почему вы так решили?
        - Вижу. Но вы напрасно опасаетесь меня, Дмитрий Николаевич. Я не желаю Олегу ничего плохого. Я только пытаюсь разобраться в том, что с ним происходит. И помочь Козлову могут только близкие ему люди. Поверьте. Он сейчас совершенно беззащитен, его обвиняют в жутких преступлениях, которых он, возможно, не совершал...
        - Он их действительно не совершал!
        - Верю. Поэтому я к вам и пришел. В Козлове наступила перемена. Совсем недавно, пару месяцев назад. Так?
        - Да.
        - Давайте точно эту границу проведем. В чем проявилась необычность поведения Козлова?
        - Он потух.
        - Потух?
        - Да. Потерял интерес к жизни. Что-то его угнетало, мне кажется. Постоянный душевный дискомфорт, чувство тревоги.
        - Трема?
        - Что? - не понял Вольский.
        - Трема. Специальный термин, который используют артисты и психиатры. Вернее даже будет сказать, что психиатры это слово позаимствовали у артистов. Артист стоит за кулисами, ждет выхода на сцену, а в душе - тревога. Глухая, неясная. Волнуется - и сам не может себе объяснить почему. Вот это неопределенное тревожное ожидание и есть трема.
        - Да, похоже, - согласился Вольский, подумав. - Олег приходил ко мне, и я видел, что он сам не свой. Но человек ведь не может долго существовать в таком состоянии, обязательно сорвется. И с ним это, конечно, стало происходить. Внезапные вспышки раздражения и прочее в том же духе.
        - А раньше такого не было?
        - Нет. Он очень спокойный по натуре. Любит тишину и уединение. Даже тему диссертации для себя выбрал такую - чтобы подальше от сегодняшнего дня. Латынь, мертвый язык. Это как на кладбище - памятники стоят, все вроде бы материально, но жизни нет, покой, тишина. Вот это как раз для него.
        - Он с интересом работал над диссертацией?
        - Да. Хотя не совсем верное определение - с интересом. Скорее, с удовольствием.
        - А это разные вещи?
        - Конечно. Он получал удовольствие от возможности уединиться, как бы выпасть из сегодняшней жизни. Сам процесс для него был приятен. А было ли интересно... - Вольский развел руками и вздохнул. Он сейчас был похож на взгрустнувшего гнома. - В одну из последних встреч он сказал мне, что не собирается больше заниматься этой диссертацией.
        - Почему?
        - Не лежит душа - так объяснил.
        - А вы как думаете?
        - Он просто устал.
        - От чего?
        - От того, что ему постоянно было плохо. Человек от таких вещей устает быстро. Я не знаю, в чем причина происшедшего с Олегом. Могу только догадываться.
        - Внешний раздражитель? Как тот инструмент, который не издает слышимых звуков?
        Вольский бросил на собеседника быстрый взгляд.
        - Я разговаривал с Викой, подругой Олега, - напомнил Хургин. - От нее я услышал этот рассказ.
        - Значит, моя основная мысль вам уже понятна. Да, я думаю, что ничто никогда не происходит просто так. Надо искать, и обязательно найдешь причину.
        - А где ее искать?
        - Не знаю. Но она есть. Это область, где не все материально. Отношения между людьми, чье-то слово, чей-то взгляд. Ближайшее окружение.
        - Но у него, насколько я знаю, нет никого - ни близких родственников, ни друзей. Своего отца он никогда не видел.
        - И тем не менее, - пожал плечами Вольский. - Он ведь не в вакууме находится.
        - Хорошо, давайте тогда конкретизируем. В жизни Олега произошло какое-то событие, которое на него повлияло?
        - Да.
        - Но почему он не скажет об этом событии? Это что-то постыдное? Выставляющее его в неприглядном свете?
        - Вряд ли, - сказал с сомнением профессор. - Я не представляю, что Олег может быть замешан в чем-то дурном.
        - Он не способен на плохие поступки?
        - Нет! - твердо сказал Вольский.
        - Значит, это не что-то постыдное? Тогда совсем становится непонятно, почему он не скажет, в чем причина? Или это нечто неконкретное? Вот посмотрите, он изменился. Стал раздражительным, вспыльчивым. Может быть, это просто депрессия? Такой возраст, знаете. Человек вдруг оглянется по сторонам и видит, что никого уже нет рядом, все далеко вперед ушли. Годы идут, а впереди ничего светлого. А?
        - Я бы с вами согласился, если бы не одна подробность: у Олега это началось внезапно, в одночасье. Два дня назад не было, а сегодня - есть. Значит, все-таки причина не в нем самом.
        - А в ком? Почему он молчит?
        - Я только одно объяснение могу этому найти, - сказал Вольский и поднял глаза на собеседника. - Олег и сам не осознает, в чем причина. Чувствует, что ему плохо, но не знает - почему. А источник где-то рядом с ним.
        - Источник чего? - уточнил Хургин.
        - Источник зла.
        Глава 27
        На вошедшем Большакове не было лица. Он выглядел мрачным и потерянным.
        - Что-то случилось? - спросил Хургин. Он говорил с пациентом, но Большаков даже не обратил внимания на сидевшего перед врачом человека.
        - Случилось, да! - сказал он отрывисто. - Сегодня утром у Виталика случился припадок.
        Хургин повернулся к своему пациенту:
        - Я оставлю вас на пару минут. Не возражаете?
        Взял Большакова под руку, вывел его в коридор.
        - Давайте пройдемся, - предложил.
        Он хотел, чтобы было движение. Так лучше, это он знал по опыту.
        - Все так внезапно произошло. Мы завтракали, и вдруг он заваливается набок, падает со стула...
        - Это долго длилось?
        - Буквально несколько секунд. Я его подхватил на руки, а он открыл глаза и смотрит на меня непонимающе. Ничего не помнит, представляете? Только что сидел за столом - и вдруг очнулся на полу, а что было в промежутке - не помнит.
        - Как у него ночь прошла?
        - Нормально.
        - Кошмарные сновидения, удушье - ничего такого не было?
        - Нет. Он бы мне сказал.
        - А утром ничего подозрительного не было? Может быть, какие-то странности в поведении. Или головокружение. Не жаловался?
        - Нет.
        - И жена ничего не заметила?
        - Нет, - ответил Большаков мрачно. Его интонация не укрылась от Хургина.
        - У вас конфликты с женой?
        - Какое это имеет отношение?
        - Если я спрашиваю - значит, имеет.
        Большаков с сомнением посмотрел на доктора.
        - Бывает, не все ладится, - сказал он с неохотой после паузы.
        - И скандалы случаются?
        - Да.
        - Последний раз когда это произошло?
        - Вчера.
        - Сын в это время находился рядом?
        - В соседней комнате.
        - Но он видел, что что-то неладное происходит? Скандал был шумный?
        - Покричали немного друг на друга. Она пару тарелок разбила. Все как обычно, - грустно усмехнулся Большаков.
        - И часто такое случается?
        - Скандалы? Пару раз в месяц - это точно.
        Они дошли до конца коридора и остановились у окна. Мальчишка на велосипеде распугивал голубей. В конце аллеи шла пожилая пара, старичок тяжело опирался на палку.
        - В этом может быть причина, - сказал задумчиво Хургин. - Психическая травма - и вот вам припадок, как реакция организма. Вам кажется, что причина болезни - где-то глубоко в душе ребенка, а на самом деле причина рядом. Просто надо посмотреть вокруг. Вот и Вольский говорил...
        - Вольский? - несколько удивленно переспросил Большаков.
        - Да, Вольский. Я недавно разговаривал с ним. И он по-своему прав, мне кажется.
        Хургин провел ладонью по лицу, будто что-то с него смахнул.
        - Приведите завтра вашего сына, - попросил он. - Скрывать от вас не буду: случившийся с Виталиком припадок - крайне тревожный и неприятный факт. Болезнь идет на шаг впереди, быстрее, чем я предполагал. Но и руки опускать не будем. Думаю, все наладится. Только у меня к вам просьба: создайте нормальную атмосферу в семье. Никаких конфликтов, все тихо и спокойно. Иначе я ничем не смогу помочь.
        Большаков кивнул и отвернул свое серое лицо.
        - Все очень сложно в жизни, - сказал Хургин. - И все взаимосвязано. Только мы эти связи не всегда видим. У вас сложная и тяжелая работа. Вы, измотанный, возвращаетесь домой и скопившееся за день напряжение выплескиваете на жену и - косвенно - на сына. Сейчас у вас тяжелый период, эта история с Козловым не дает покоя, и напряжение все растет и растет. Вы, взрослый человек, этого не замечаете, а ребенок чувствует. Он кошмар жизни пропускает через свой мозг, и мозг не выдерживает, дает сбой. - Доктор посмотрел на Большакова. - Вы для него - злая сила.
        - Что? - вскинулся Большаков.
        - Это определение профессора Вольского. Он считает, что патологии в состоянии возникают под влиянием внешних факторов. Какая-то злая сила, источник всех бед, раздражитель. Для Виталика такой раздражитель - вы со своими нерешенными проблемами. Для Козлова - кто-то другой.
        Большаков при последних словах нахмурился.
        - Да, это так, - упрямо сказал Хургин. - С Козловым дело обстоит очень похоже. Должна быть какая-то причина его жутких снов!
        Глава 28
        В больничной пижаме Козлов выглядел еще более жалким, чем на допросах в кабинете у Большакова. Худая шея. Затравленный взгляд. И еще эта решетка на окне. Хургин вздохнул.
        - Как вам здесь? - спросил Хургин.
        Козлов пожал плечами, давая понять, что такой вопрос и не предполагает ответа.
        - Все это закончится, - высказал осторожный оптимизм Хургин. - Вас обследуют врачи, выдадут заключение...
        Он оборвал фразу, потому что до него внезапно дошло: каким бы ни было заключение, оно будет против Козлова. Если его признают больным - не миновать психиатрической больницы и всех связанных с ней неприятностей. Если напишут "здоров" - Большаков засадит его в тюрьму или вообще произойдет худшее.
        - Я пришел, чтобы откровенно побеседовать с вами, - сказал Хургин.
        Сел за стол напротив Козлова, поставил рядом с собой тяжелый портфель. Козлов наблюдал за ним исподлобья. Взгляд был холоден и колюч.
        - Вам Вика передавала привет, - сказал Хургин, пытаясь растопить лед.
        - Вы ее видели?
        - Да, вчера. Она очень беспокоится за вас.
        Козлов промолчал, но что-то дрогнуло в нем, это было заметно.
        - И Вольский о вас много спрашивал.
        И опять Козлов вздрогнул.
        - Вас окружают хорошие люди, Олег, у вас вообще много друзей?
        - Нет.
        - И у меня, - признался Хургин. - Я заметил, что с возрастом друзей не прибавляется. Все та же компания, идущая с тобой из молодости. С той поры, когда был молод и беспечен, не пытался ничего выгадать и отношения были искренни. А затем уж искренность уходит, друзей ищешь среди тех, кто может пригодиться при случае, - а в результате рядом пустота. - Хургин даже вздохнул, опечалившись. - И у вас так, Олег? Хотя зачем это я спрашиваю - вы еще слишком молоды. Тот самый возраст, когда друзья все-таки появляются. Или я не прав?
        - У меня нет друзей.
        - Совсем никого?
        - Совсем.
        - А Вика?
        - Это не друг.
        - А кто?
        Козлов пожал плечами.
        - Ладно, не друг, - осторожно согласился Хургин. - Назовем ее просто человеком, который находится рядом. А кто еще рядом с вами? С кем вы общаетесь?
        - Практически ни с кем, разве что еще Вольский.
        - Ваш руководитель?
        - Да.
        - Ну должен же быть еще кто-то!
        - Нет, - отрицательно качнул головой Козлов. - Я учусь в аспирантуре. Сижу потихоньку в библиотеке, читаю книжки. Мне никто не нужен.
        - А прежде?
        - Что - прежде?
        - Когда учились в институте, у вас были товарищи? Вы приходили на занятия, вас окружали однокурсники. С кем-то из них вы были дружны?
        - Нет, - ответил Козлов, подумав.
        - А в чем причина? Вас не принимали в свой круг? Или вы сами сторонились?
        - Не знаю. Не могу объяснить.
        - Отношения с окружающими были хорошие? Или натянутые?
        - Ровные.
        - Со всеми?
        - Да.
        - Но кто-то из окружающих был вам более симпатичен?
        - Вы мне все друзей подыскиваете, - невесело усмехнулся Козлов. - Не было у меня друзей, говорю же вам.
        - И в гости вы никогда ни к кому не ходили?
        - Почему же? Ходил.
        - К кому?
        - К Славику Богучарову, к Артемьеву.
        Хургин торопливо делал записи в блокноте.
        - Еще к кому? - спросил он.
        - Не помню.
        - Значит, к этим двоим чаще всего ходили?
        - Часто - это сильно сказано. Раза три или четыре, вот и все.
        - А к остальным?
        - Нет, не ходил.
        - Почему? Не приглашали?
        - Приглашали. Мне просто не хотелось. Думаю, в этом причина. Мне в одиночестве лучше, чем на людях.
        "И профессор Вольский в нем это подметил. Значит, все правда".
        - Вы ведь в детском доме воспитывались?
        - Да.
        Хургин извлек из своего неподъемного портфеля массивный альбом, при виде которого Козлов в изумлении выгнул дугой брови.
        - Это альбом с вашими фотографиями, - сказал с несколько виноватым видом Хургин. - Его изъяли при обыске в вашей квартире. Я эти фотографии увидел в кабинете у Большакова и попросил на один вечер, чтобы посмотреть их вместе с вами.
        - Зачем? - спросил хрипло Козлов.
        - Мне все про вас интересно. Ваше детство, ваши родственники. Вообще все люди, которые вас окружали.
        Было видно, что Козлову тяжело. Но Хургин сделал вид, что этого не заметил. Раскрыл альбом и начал неспешно перелистывать страницы.
        - Вы любили маму, Олег?
        - Да.
        Иного ответа и не могло быть. Детство - это там, где мать. После матери только взрослая жизнь. Даже если тебе всего восемь лет.
        - Вам ведь восемь лет было, когда она умерла?
        - Да.
        - Чем она болела?
        - Ничем.
        - А от чего умерла?
        - Погибла в автокатастрофе.
        - Вот это ваша мама? - спросил Хургин и показал на фотографию.
        - Да.
        На снимке молодая симпатичная женщина держала за руку мальчишку в пилотке.
        - Это в детском саду нас фотографировали, - пояснил Козлов. - Помню, вечер был. Мама после работы за мной пришла, а там фотограф. Всем желающим делал снимки. Пятьдесят копеек это стоило тогда. Дорого для нас, но мама согласилась.
        Эта же женщина на другой фотографии. И еще. И еще. А вот они опять вдвоем. Берег какого-то водоема. Много людей на заднем плане. И счастливые мать и сын.
        - Мамин знакомый нас фотографировал. Дядя Женя его звали.
        - Ваша мама так и не вышла замуж?
        - Нет.
        - Почему?
        - Не знаю. Слишком маленький я был, чтобы что-то в этом понимать.
        Еще один снимок. Но теперь, кроме Олега и его матери, еще какая-то женщина.
        - Кто это? - спросил Хургин.
        - Тетя Алла. Мамина родственница. Они вместе погибли в тот раз.
        - Это произошло здесь, в нашем городе?
        - Нет. Тетя Алла жила в Смоленске. Мама поехала к ней в гости и там погибла.
        - Вы оставались здесь?
        - Да. У соседей.
        Он остался в живых благодаря этому.
        - Значит, в Смоленске у вас могут быть родственники?
        - Не знаю. Я не помню там никого. И саму тетю Аллу не помню, честно сказать. Так, по фотографии только.
        - И никто не пытался вас разыскать все это время?
        - Нет.
        Хургин неторопливо перелистывал страницы альбома. Олег. Еще Олег. Его мама. А вот они опять вдвоем. И больше практически никого.
        - Вы жили замкнуто? - спросил Хургин.
        - Ну, по гостям-то уж точно не ходили.
        - Почему?
        - Наверное, потому, что жилось тяжело. Мама была одна, и денег, как мне кажется, всегда не хватало. Хотя она и старалась этого никогда не показывать.
        И опять тот же самый снимок, где они втроем: Олег, его мама и тетя Алла.
        - Какой вы здесь строгий, - сказал Хургин. - Прямо не по годам. Может быть, досталось на орехи за что-то.
        Козлов всмотрелся в снимок, пожал плечами.
        - Не знаю. Я ту поездку в Смоленск совсем не помню. Слишком маленький был.
        Фотографии он берег, как осколок той, счастливой, жизни. Детдом, армия.
        - Вы в армии, кстати, служили?
        - Нет. У нас в институте была военная кафедра.
        Обычная биография могла бы получиться, если бы не детство, проведенное в детдоме.
        Хургин закрыл альбом. Надо начинать с институтских приятелей Козлова. Осторожно двигаться, постепенно расширяя круг поисков. Доктор заглянул в блокнот. Богучаров и Артемьев. Всего две фамилии Козлов назвал. Больше, значит, и некого было вспомнить.
        - Вот эти ваши приятели, Богучаров и Артемьев - где их можно сейчас найти?
        - А зачем они вам? - вскинулся Козлов.
        - Побеседовать с ними хочу. Или это возбраняется? - Хургин склонил голову набок и внимательно посмотрел на собеседника.
        - Почему же? Артемьева вы не найдете, он по распределению уехал после института куда-то на Север, а Славик Богучаров здесь. Бизнесом занялся. Фирма "Современные коммуникации". Слышали? Славик в ней хозяин.
        Хургин кивнул и спрятал блокнот. Козлов при этом его жесте будто сжался. Он оставался здесь, одинокий и беззащитный. Никого рядом, только врачи и санитары.
        - Я еще к вам приду, - сказал Хургин.
        Это было единственное, что он мог сейчас пообещать.
        Глава 29
        Фирма "Современные коммуникации" занимала весь первый этаж старинного особняка в самом центре города, и первыми сотрудниками фирмы, которых увидел Хургин, были два дюжих охранника, отгородившихся от посетителей пуленепробиваемым стеклом.
        - Я к Богучарову, - сказал Хургин. - Мы договорились о встрече.
        - Как ваша фамилия?
        - Хургин.
        Один из охранников скользнул пальцем по недлинному списку, лежащему перед ним, кивнул, и тогда второй охранник открыл дверь.
        - В конце коридора, направо, - сказал он, после чего демонстративно потерял интерес к посетителю.
        Здесь было прохладно и светло. На стенах висели картины. Богучаров, похоже, умел ценить прелести жизни.
        Он оказался невысоким и полноватым. Лицо умное, с хитрецой. Вышел из-за красивого полированного стола, пожал гостю руку. Спросил:
        - Кофе будете?
        Хургин только еще хотел отказаться, а Богучаров уже попросил секретаршу приготовить кофе.
        - Я по поводу Козлова к вам, - сказал Хургин.
        - Да, вы говорили по телефону. Что именно вас интересует?
        Глаза Богучарова смотрели внимательно и дружелюбно.
        Только в самой глубине, если всмотреться, угадывалось напряжение. Но Хургин поначалу не обратил на это внимания.
        - Вы ведь учились вместе?
        - Да.
        - Сколько лет?
        - Пять.
        - У Олега были друзья?
        - К нему все относились прекрасно.
        - Я про друзей спрашиваю.
        - Мы все были дружны.
        - Часто собирались вместе?
        - Да.
        - Олег рассказывал, что бывал у вас в гостях.
        - Возможно. Я не помню.
        - Он сам мне об этом говорил.
        - Возможно, - повторил Богучаров.
        - Он не был замкнутым?
        - Нет.
        - А вот мне он говорил...
        - Послушайте, - сказал Богучаров и мягко улыбнулся. - Если он что-то вам говорил, то так оно, значит, и есть. Я не могу помнить все. Понимаете?
        Несмотря на свою улыбку и кажущуюся дружелюбность, он, оказывается, был закрыт и осторожен. Так показалось Хургину.
        Секретарша внесла кофе. Над чашками поднимался невесомый ароматный дымок.
        - Попробуйте, - предложил Богучаров. - Хороший кофе. И для здоровья полезен.
        - Не так уж кофе и полезен. Это я вам как врач говорю.
        - Врач?
        Богучаров выглядел удивленным.
        - Разве вы не из милиции?
        - Нет.
        - А я-то думал...
        Вот откуда его закрытость, оказывается.
        - Когда они ко мне пришли и так подробно расспрашивали об Олеге...
        - Кто - они? - не понял Хургин.
        - Из милиции.
        Хургин засмеялся, но как-то неловко, словно ему было неудобно. Богучаров взглянул на него вопросительно, но промолчал.
        - Вот черт! - сказал с плохо скрытой досадой Хургин. - Я постоянно отстаю от милиции. Когда прихожу к интересующему меня человеку, всегда оказывается, что с ним уже побеседовали. И с вами, и с Вольским.
        - С каким Вольским? С профессором?
        - Да. Вы ведь вместе с Козловым у него учились? Вольский теперь научный руководитель Олега. Олег пишет диссертацию, вы об этом знали?
        - Да.
        Богучаров неторопливо помешивал кофе в чашке и, казалось, решал в уме какой-то непростой ребус. Не решил, похоже.
        - Но если вы не из милиции, - сказал медленно, - то откуда этот интерес к Козлову?
        Поднял глаза. В его взгляде сейчас читались отчуждение и настороженность.
        - Мне трудно будет вам все объяснить. Я оказался вовлеченным в это дело совершенно случайно. Мой знакомый, назовем его так, попросил его проконсультировать - к ним попал человек, с которым у них возникли проблемы.
        - У них - это у кого?
        - У милиции.
        - Значит, ваш знакомый - милиционер?
        - Да.
        - И теперь вы по его просьбе пришли ко мне? Я ведь им все рассказал, что знал, в прошлый раз.
        Хургина, оказывается, считали шпионом. Лазутчиком, засланным коварным противником. В этом случае надеяться на откровенность не приходилось.
        - Я пришел не по просьбе милиции, - медленно и четко произнес Хургин.
        Он очень хотел, чтобы ему поверили.
        - В чем же тогда причина?
        - Я хочу во всем этом разобраться.
        - Значит, пришли по собственной инициативе? - уточнил Богучаров.
        - Да.
        Богучаров развел руками и покачал головой:
        - В таком случае извините. Я ничем не могу вам помочь.
        Он выглядел как человек, который только что сбросил с себя неподъемную ношу и теперь испытывал облегчение. Думал, что опять придется юлить и просчитывать каждый шаг, каждое произносимое слово, а оказалось, что напрасно боялся, перед ним никто, простой прохожий, самозванец.
        Хургин уже почти обиделся, но вдруг поймал себя на мысли, что просто встать и уйти сейчас будет еще унизительнее.
        - Вы напрасно отворачиваетесь от друга, - сказал он.
        - Это вы - друг?
        - Речь не обо мне. Я говорю об Олеге Козлове. Вы не хотите ему помочь.
        - Зато вы, как я вижу, - упрямо рветесь его спасать, - произнес язвительно Богучаров.
        Он был, оказывается, очень эмоциональным человеком.
        - Ваш друг попал в очень неприятную историю. Его осудят и, наверное, расстреляют...
        Богучаров быстро взглянул на гостя. Хургин выдержал паузу, давая возможность собеседнику прочувствовать услышанное, и только тогда закончил свою мысль:
        - ...если только ему не помогут.
        Получилось очень эффектно, как в театре. Браво! Звучат аплодисменты. Утомленные спектаклем и собственным успехом артисты выходят из-за кулис, чтобы получить свою долю благодарности. Богучаров, единственный зритель этого спектакля, с трудом собирался с мыслями. Зрители любят, чтобы еще был эпилог. То место в пьесе, где все окончательно проясняется. Хургин решил не лишать Богучарова такого удовольствия.
        - Козлов невиновен, - сказал он вкрадчивым голосом. - Просто странное и страшное стечение обстоятельств. Истина где-то рядом, я ее уже чувствую, еще немного - и удастся доказать, что Олег не преступник. Но вы должны помочь, Вячеслав.
        Он уже согласен, это видно по глазам. Но ему, как деловому человеку, непременно нужно и рациональное объяснение.
        - Я еще вам хочу одну вещь сказать, - произнес все так же доверительно Хургин. - Хуже вы Олегу не сделаете, ему и так настолько плохо, что дальше некуда. Поэтому вам опасаться нечего. А шанс помочь - вот он, вполне реальный.
        - Хорошо, - ответил после томительной паузы Богучаров. - Давайте поговорим.
        Он еще был очень осторожен в словах, но уже оттаял.
        - Начнем все с того же вопроса о друзьях, - предложил Хургин. - Действительно все однокурсники у Козлова в друзьях ходили?
        - Нет.
        - Олег сам людей сторонился? Или окружающие его недолюбливали?
        - И то, и это было.
        - Объяснение можете найти?
        - Могу. Когда человек устанавливает дистанцию между собой и окружающими, держится всегда особняком, люди начинают его сторониться. Взаимное отчуждение. Понимаете?
        - Вполне. Значит, дело в самом Олеге?
        - Да.
        - Он рассказывал мне, что даже когда его приглашали в гости, он это приглашение зачастую игнорировал.
        - Возможно. Он действительно редко появлялся в наших компаниях.
        - Но вас-то лично он не обходил стороной, насколько мне известно.
        - Да.
        - И в гостях у вас бывал?
        - Не так чтобы очень часто это происходило, но случалось.
        - И как он себя вел?
        - Никак. Сидел неприметно в уголке, слушал, что говорят другие, иногда книжку листал. В разговорах не участвовал.
        - Он был неконтактный человек?
        - Нет. Абсолютно. Весь в себе.
        - Без эмоций, без поступков, - предположил Хургин.
        - Я бы не сказал. Просто все пряталось глубоко в душе.
        - Бросьте! - махнул рукой Хургин. - Если нет никаких внешних проявлений, то и внутри все тихо и спокойно.
        - Иногда наблюдались и внешние проявления.
        - Например?
        - Однажды я даже видел Олега плачущим.
        - Неужели?
        Изумление Хургина было совершенно искренним.
        - Да. Это случилось в лагерях.
        - В каких лагерях? - не понял Хургин.
        - Мы по окончании института на месяц отправились в летние лагеря, из нас офицеров делали. Профиль у нас был танковый, и в программе стояли стрельбы, вождение... Все как положено, в общем. Однажды мы шли колонной, и головной танк переехал собаку, она или больная была, или старая и лежала прямо в колее, не убежала. Механик-водитель принял немного в сторону, но недостаточно и переехал собаке лапы. А мы с Козловым во втором танке в башне сидели и видели глаза этой собаки. Она уже не могла двигаться и с такой печалью и мольбой на нас смотрела - прямо как человек. А танк надвигался, надвигался, мы думали, наш механик тоже объедет собаку стороной, а он, наоборот, накрыл ее гусеницей. Танк проехал, и мы увидели плоскую, как блин, собаку и такие же плоские внутренности, размазанные по дороге. Мне показалось тогда, что над ними даже пар поднимался - они были еще теплые.
        Богучаров замолчал. Где-то за стеной зазвенел телефон. Вентилятор в дальнем углу с бесполезной хлопотливостью гонял воздух.
        - На нас эта история с собакой, конечно, подействовала, - сказал после паузы Богучаров. - Настроение - ноль, едем и молчим, потом я поворачиваю голову - а у Олежки все лицо в слезах. Я даже не поверил поначалу.
        - Почему не поверили?
        - Не думал, что на него это так подействует. История, конечно, неприятная, но к чему же слезы лить. Я даже хотел ему сказать, что не надо так близко к сердцу все принимать, положил ему руку на плечо, а когда он обернулся и я его глаза увидел... - Богучаров развел руками и покачал головой. - Это была вселенская скорбь, клянусь. И я дар речи потерял.
        - Вы с ним когда-нибудь позже вспоминали эту историю?
        - Нет. Такой, знаете, молчаливый уговор - не вспоминать.
        - Тайное братство посвященных, да?
        - Да.
        - А вот такой еще у меня вопрос. Вы собирались в компании - и чем занимались? Музыку слушали? Или говорили о чем-то?
        - Всякое бывало.
        - Со спиртным сидели?
        - Конечно.
        - Много пили?
        - По количеству - нет, а по состоянию - да.
        - Это как?
        - Я сейчас гораздо больше выпиваю, но почти не пьянею при этом. А тогда - молодой, зеленый - рюмку хлопнул, и уже хорошо. Организм слабоват был против алкоголя.
        - И Козлов с вами пил?
        - Не помню. Наверное, пил.
        - Но все было в пределах нормы? Не больше, не меньше других?
        - Мне кажется, даже меньше остальных. Он мне таким и запомнился - тихоня, замкнутый в себе. Всегда один, даже если вокруг него люди.
        - Он бывал откровенен?
        - Нет.
        - И никогда ничего о себе не рассказывал?
        - Нет.
        - О родителях своих, например, - подсказал Хургин.
        - А разве у него были родители? Он в детдоме воспитывался, насколько я знаю.
        - До восьми лет он жил с матерью.
        - Я об этом не знал, - признался Богучаров.
        - Мать погибла, а отец и сейчас живет где-то. Вы никогда ничего об отце не слышали?
        - Нет.
        - Козлов даже не упоминал о нем?
        - Нет.
        - Может быть, кому-то другому говорил, не вам?
        - Я этого не знаю.
        - С кем Олег был так близок, как с вами?
        Богучаров задумался.
        - С Колей Артемьевым, больше ни с кем, пожалуй.
        И сам Козлов называл эту фамилию - Артемьев. Она была записана в блокноте доктора. Но Артемьев где-то далеко на Севере, и его следы затерялись.
        - Да, еще Артемьев, - сказал Хургин. - Но его сейчас не найти?
        - Почему не найти? - удивился Богучаров и взял со стола пухлую записную книжку. - Он живет в Североморске. Звонил мне пару месяцев назад, узнавал обстановку. Хочет вернуться, не нравится ему там.
        - И у вас есть его координаты? - спросил Хургин с вспыхнувшей надеждой.
        - Он мне свой телефон оставил. Вам-то я его дам. - Богучаров засмеялся. - Все-таки видно, что вы не из милиции. Совсем в другом русле у нас с вами разговор прошел. Все больше про душу. А у тех вопросы - не психопат ли он, не замечали ли прежде отклонений?
        - Ну и как? - попал в нужный тон Хургин. - Не замечали отклонений?
        - Он обычный парень. Только переживает все глубже и сильнее.
        - Да, конечно, - сказал Хургин и в задумчивости забарабанил по столу пальцами. - Переживает глубже и сильнее.
        Может быть, в этом разгадка?
        Глава 30
        Наверное, Богучаров все-таки предварительно позвонил Артемьеву, потому что, когда Хургин, услышав в телефонной трубке далекий голос, сказал: "Здравствуйте, моя фамилия Хургин, я хотел бы с вами побеседовать об Олеге Козлове", Артемьев лишь коротко ответил: "Здравствуйте", - и замолчал, и вот эта пауза ожидания подсказала доктору, что Артемьев уже посвящен в детали происходящего.
        - С Олегом случилась неприятная история, - на всякий случай сказал Хургин. - Вы в курсе?
        - Да.
        "Значит, Богучаров действительно ему звонил".
        - Олег назвал вас как человека, с которым он поддерживал товарищеские отношения. Это действительно так?
        - Да, наверное.
        - Он бывал у вас в гостях?
        - Не очень часто.
        - Вы собирались компанией или Олег приходил именно к вам?
        - Как правило, в компании.
        - И как он себя вел?
        - Ну как вел, - замялся Артемьев. - Как обычно.
        "Как обычно". Он ничем не выделялся. Был тих и неприметен. То же самое говорил о нем Богучаров".
        - Олег любил спокойную обстановку?
        - Да. Посидеть где-нибудь в укромном месте с книгой - больше ему ничего не надо.
        - Что он любил, по-вашему, читать?
        - Трудно сказать. Мне кажется - все, что угодно. Для него книги выполняли роль наркотика.
        - То есть?
        - Способ убежать от действительности, - пояснил Артемьев. - Он уходил в вымышленный мир и не хотел оттуда возвращаться. Так мне казалось.
        - Вы, по-моему, не ошибались. Он себе даже тему диссертации такую взял - подальше от нас во времени.
        - Какую же?
        - Что-то связанное с латынью.
        - Да, это на него похоже, - сказал Артемьев.
        - Он был замкнутым человеком?
        - Очень замкнутым.
        - Но хоть что-нибудь о себе рассказывал?
        - Почти ничего. Даже совсем ничего.
        - А о своей семье?
        - У него не было семьи. Он детдомовский.
        - Его отец жив.
        - Я знаю.
        - Знаете? - всполошился Хургин. - Он вам что-нибудь о нем рассказывал?
        - Нет.
        - А откуда же вы знаете о его отце?
        - Мы как-то в институте заполняли анкеты, и я увидел. Олег о матери написал, что она умерла в таком-то году, а об отце - "Местонахождение неизвестно". Я понял, что его отец жив. Бросил их, наверное.
        "Бросил, и Козлов ничего о нем не знал. Никогда не видел, и даже его фотографии не было в семейном альбоме".
        - Вы фотографировались все вместе? - спросил Хургин.
        - Я не понял вопроса.
        - Вы собирались компанией, вместе проводили время - и при этом фотографировались когда-нибудь?
        - Конечно.
        - И Олег фотографировался с вами?
        - Да.
        - Я смотрел альбом его фотографий, но там нет ни одного снимка, сделанного в студенческие годы.
        - Он как-то равнодушно к этому относился. Никогда не брал снимки.
        - Почему?
        - Не знаю.
        "И вообще, там нет снимков взрослого Козлова, - неожиданно вспомнил Хургин. - Только из детства. Странно и непонятно".
        - Олег когда-нибудь рассказывал вам что-то необычное о себе?
        - Что вы имеете в виду?
        - Какие-то особенно сильные переживания. События, поразившие его воображение. Или странные, неправдоподобные сны.
        - Нет.
        - Никогда?
        - Ни разу.
        - Он как-то выражал свои эмоции? Смеялся? Плакал?
        - Смеялся, конечно. Но плачущим я его не видел.
        - Он рассказывал вам о случае в летних лагерях?
        - А что произошло?
        - Их танк раздавил собаку.
        - Нет, я никогда об этом от него не слышал.
        "Все пережил в душе. И никто об этом не знал, кроме оказавшегося рядом в ту минуту Богучарова".
        - С кем из сокурсников, кроме вас, Козлов был дружен?
        - Наверное, ни с кем.
        - А если подумать?
        - Разве что Славик Богучаров.
        Круг замкнулся. Здесь мертвое пространство, и ничего нового уже не узнать. Артемьев и Богучаров - и больше никто. И родственников нет. Хотя вот отец. Козлов говорит, что ничего о нем не знает. А знает ли о существовании сына отец?
        Глава 31
        - Как ваш сын? - поинтересовался Хургин.
        - Пока ничего. Но я в постоянном напряжении. Все время кажется, что еще немного - и начнется снова.
        - Что начнется?
        - Припадок.
        Большаков выглядел совершенно измученным.
        - После всего вам придется взять отпуск, - сказал Хургин.
        - После всего - это когда?
        - Когда закроется дело Козлова.
        Большаков поморщился.
        - С трудом продвигаетесь? - спросил понимающе Хургин.
        - Хвастаться пока нечем.
        - Но деятельность вы развили бурную. Я везде оказываюсь после вас. Отстаю на шаг, - произнес Хургин то ли с завистью, то ли с иронией.
        - Вы нас преследуете?
        - Фигурально выражаясь. Когда прихожу побеседовать с интересующим меня человеком, всегда оказывается, что ваши люди у него уже побывали. Так произошло с профессором Вольским, с Богучаровым.
        Большаков невесело улыбнулся.
        - Зачем вам это нужно? - поинтересовался он.
        - Я любопытный по натуре. Во мне умер исследователь, как я думал, но выяснилось, что ошибся. Исследователь жив, только до поры прятался где-то во мне.
        Большаков не принял такого легкомысленного ответа.
        - Козлов виноват! - сказал он упрямо и мрачно. - И вы напрасно играете в эти игры.
        - Мне трудно с вами соперничать, - ответил Хургин. - За вами сила и средства государственной машины, вы всегда все делаете быстрее, чем я. Но быстрее - не всегда лучше. Особенно если цена этого "быстрее" - жизнь.
        Он был уверен, что Козлова непременно расстреляют. Да и Большаков, похоже, думал точно так же.
        - А вы нашли доказательства невиновности Козлова? - поинтересовался Большаков.
        - Нет.
        - Вот видите. - Упрек слышался в этих словах.
        - Но надо искать! - горячо сказал Хургин.
        - Где?
        - Где-то рядом с Козловым! Близкие ему люди, родственники! Я очень хочу разыскать его отца.
        - Зачем?
        - Он может раскрыть нам глаза. Дать возможность как-то по-новому взглянуть на происходящее.
        - Он никогда не видел своего сына. И ничем не может помочь.
        - Откуда вы знаете?
        - Мы допрашивали его.
        Это было как удар молнии. Внезапно и наповал.
        - Вы его допрашивали? - переспросил потрясенный Хургин. - Вы его нашли?
        - Да. Он живет в Рязани, работает в строительном управлении. Семья, двое детей. И - ничего нового по интересующему нас делу. Он даже не знал, что у него сын. Вот так.
        - Дайте мне его адрес!
        - Зачем?
        - Я прошу вас! Я хочу с ним поговорить!
        - Не надо подменять собой следствие, - сказал Большаков с хмурым видом.
        - Я поговорю с ним как частное лицо. Как врач.
        Выглядело не очень логично, но тем не менее Большаков задумался.
        - Я лишь хочу посмотреть, сильно ли они отличаются друг от друга - отец и сын. Мне, как врачу, это интересно, - не сдавался Хургин.
        Хургин не знал, верный ли он выбрал тон. Большаков заглянул в лежавшую перед ним папку, набросал пару строчек на листке бумаги.
        - Вот адрес его отца. Андрей Андреевич Полянский.
        - Полянский? - переспросил доктор.
        - Да. Мать дала Козлову свою фамилию.
        Глава 32
        Если бы пришлось устанавливать отцовство, то не понадобилась бы никакая экспертиза. Достаточно было взглянуть на Полянского, чтобы понять: это и есть отец Олега Козлова. Таким Олег будет в свои пятьдесят - с усталым взглядом и безвольно опущенными плечами.
        - Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем сыне, - сказал Хургин.
        Андрей Андреевич Полянский занимал небольшой кабинет в здании строительного управления. Кроме него, в кабинете были двое небритых мужчин в спецовках; при словах Хургина Полянский бросил на них быстрый обеспокоенный взгляд и торопливо произнес сухим, недоброжелательным голосом:
        - Выйдите! Позже поговорим!
        Мужчины поднялись демонстративно неспешно и удалились, обдав Хургина перегаром.
        - Я все в прошлый раз вашим товарищам рассказал, - произнес Полянский, когда они с Хургиным остались наедине.
        Он принял своего гостя за сотрудника милиции. Доктор решил его не разубеждать - боялся, что иначе у них разговор может не сложиться.
        - Ничего страшного, - сказал Хургин. - Еще побеседуем. У вас своя работа, у нас своя.
        Видел по глазам собеседника, что тот его боится. Тридцать лет жил, ни о чем не ведая, и не то чтобы счастлив был, но в общем жизнь текла спокойно и размеренно, и вдруг в пятьдесят с лишним лет - совершенно ненужные волнения, какой-то сын, и милиция наведывается раз за разом.
        - Итак, вы не знали о существовании сына, - проявил осведомленность Хургин.
        Он перебрасывал мостик от предыдущей беседы, в которой сам не принимал участия, к сегодняшнему разговору.
        - Не знал! - поспешно ответил Полянский, словно рапортовал, демонстрируя собственную непричастность к случившимся давным-давно событиям.
        - И даже не было чувства - такого, знаете, неясного? Ничто не щемило в груди.
        - Нет.
        - Почему вы расстались с матерью Олега?
        - Вы как-то так вопросы задаете...
        - Как? - уточнил Хургин.
        - С обвинительным уклоном.
        - Вам показалось.
        Полянский вздохнул.
        - У каждого человека бывает в молодости период, когда все легко и просто, - сказал он. - Живешь в свое удовольствие. Учеба, друзья и девочки, девочки, девочки. Очень много девочек. Сходишься, расходишься и ни с кем не остаешься надолго. Обычное дело. У вас ведь тоже так, наверное, было? - заглянул вопрошающе в глаза собеседнику.
        - Нет, - сухо ответил Хургин.
        - Значит, мы с вами разные люди. Так вот, о девочках. Мы с Мариной были знакомы всего ничего, месяца три, не больше. А потом просто расстались, как это случалось со многими другими. И я даже не знал, что она беременна, не сказала мне ничего.
        - И даже потом не пыталась с вами встретиться?
        - А я уехал.
        - Куда?
        - Сюда, в Рязань. Познакомился со своей будущей женой и уехал. Она здесь жила с родителями.
        Потому он и бросил Марину Козлову - из-за рязанской девушки.
        - Вы учились вместе?
        - С кем?
        - С Мариной Козловой.
        - Да. В строительном техникуме.
        - Веселое было время?
        - Очень веселое!
        Полянский даже захихикал и поднял глаза к потолку, вспоминая те чудесные деньки.
        - Мы не очень много времени уделяли учебе, если честно. Были более интересные дела.
        - Любили посидеть в компании?
        - Да.
        - И часто это происходило?
        - Часто.
        Сын походил на отца чисто внешне. По сути это были разные люди. Что-то кольнуло Хургина при этой мысли, беспокойство появилось, но лишь на мгновение, и он тут же забыл об этом своем чувстве.
        - Марина любила компании?
        - Ходила вместе со мной, - неопределенно ответил Полянский.
        - Значит, не любила?
        - Ей там было не очень уютно, мне кажется. Она и сейчас, наверное, такая же.
        Хургин быстро поднял на собеседника глаза. Тот, оказывается, не знал ничего.
        - Она умерла, - сказал Хургин.
        Полянский взглянул на него немного встревоженно, но печали в его глазах доктор не увидел.
        - Давно это случилось?
        - Когда вашему сыну было восемь лет.
        - С кем же он жил? У ее родственников?
        - Он воспитывался в детском доме.
        - Да, - наконец-то опечалился Полянский. - Вот оно, детдомовское воспитание.
        Потом вздохнул, и этот вздох показался доктору лицемерным.
        - А что - детдомовское воспитание? - спросил Хургин.
        - Кого вырастил-то детдом? Бандита.
        - Почему же бандита? - опешил Хургин, стремительно серея лицом, но Полянский этого даже не заметил.
        - А кого же, если не бандита? Милиция им занимается, дела серьезные начались. Проморгали парня, значит.
        - А кто виноват в этом?
        - Ну не я же, - спокойно сказал Полянский. - У меня он вырос бы человеком.
        - Но не вы его воспитывали.
        - Не я, - легко согласился Полянский. - Только не надо ни в чем меня обвинять. Я не знал о нем. Понимаете? Не знал.
        - Значит, другой кто-то виноват?
        - Конечно. Не бывает так, чтобы виновных не было совсем. Ее родственники могли ведь взять к себе мальчишку.
        - А у нее были родственники?
        - Были. Родители, правда, умерли, но была двоюродная сестра.
        - Алла? - быстро спросил Хургин. - Из Смоленска?
        - Да, Алла, - подтвердил Полянский и покачал головой. - Ох и глубоко вы копаете, оказывается, даром что милиция, - уже и до смоленской Аллы добрались.
        - А вы сами о ней откуда знаете?
        - Ездили с Мариной в гости. Алла как раз лежала в больнице, что-то там серьезное такое с ней было, и мы ее навещали. И еще раз ездили, уже позже, когда она выписалась.
        - Домой к ней ездили?
        - Да.
        - У нее была семья?
        - Нет.
        Значит, муж у Аллы появился позже. Может быть, он что-то сможет рассказать? О Марине, о ее маленьком сынишке - Олеге Козлове.
        - А ее адрес у вас есть?
        - Аллы? Нет. Помню ее дом, но очень приблизительно. Она живет недалеко от вокзала.
        - Схему можете набросать?
        - Попробую.
        Полянский нарисовал схему. При этом он так морщил лоб, что было видно: не помнит уже, слишком отрывочны воспоминания.
        - Желтый одноэтажный дом, - сказал наконец. - Вы его сразу увидите.
        Хургин сложил листок со схемой вчетверо, спрятал в карман.
        - Скажите, - произнес Полянский, с необыкновенным вниманием рассматривая свои тонкие пальцы. - Мне обязательно надо будет являться на суд?
        - На какой суд?
        - Когда будут судить... этого... этого парня. - Никак не мог произнести - "сына".
        - Я вас с трудом понимаю, - признался Хургин. - Он ваш сын. И сейчас находится в беде...
        Полянский поднял глаза на собеседника.
        - У меня семья. Хорошая, крепкая семья. Двое детей, уже взрослые. Очень славные и порядочные. Я их такими воспитал. А за негодяя я отвечать не собираюсь. Его воспитывал кто-то другой. И поэтому это не мой ребенок. В детдоме он воспитывался? Значит, с государства и спрос. Оно его вырастило бандитом, оно с ним пусть и разбирается.
        Глава 33
        У каждого своя логика. И бесполезно переубеждать.
        - Прощайте, - сказал Хургин и поднялся.
        - Вы мне не ответили на мой вопрос.
        - Какой вопрос?
        - Надо ли мне ехать на суд?
        - Мне кажется, у вас есть свое мнение на этот счет.
        - Есть, - сказал недружелюбным тоном Полянский. - Тут вы не ошибаетесь.
        Глава 34
        Схема, которую нарисовал Полянский, оказалась на удивление точной. Хургин миновал автобусную остановку, дальше располагался магазин - все это Полянский точно изобразил на схеме, - и, повернув за угол, Хургин увидел одноэтажный желтый дом.
        Старые, в бурых потеках стены. Давно не мытые окна. Открылась дверь, из дома вышла девушка и остановилась, увидев незнакомого ей человека, стоящего перед крыльцом.
        - Вам кого? - поинтересовалась она.
        Косметики на ее лице было много, и это придавало девушке вызывающий вид.
        - Вы здесь живете? - спросил Хургин.
        - А вам кто нужен?
        - Здесь когда-то жила моя знакомая, ее звали Алла.
        - Никакой Аллы здесь нет.
        - Я знаю, - кивнул Хургин. - Она умерла. Погибла в автокатастрофе.
        Наконец-то в глазах девушки он уловил проснувшееся любопытство.
        - Я хочу найти людей, которые ее знали. Может быть, ваши родители помнят ее?
        - Мои родители здесь не живут. Бабка есть, но она совсем плохая, - девушка беззаботно покрутила пальцем у виска.
        - Бабушка все время здесь жила?
        - Наверное. Я не знаю.
        - Это случилось лет двадцать назад. Может быть, она помнит Аллу?
        - Ничего она не помнит, у нее мозги набекрень. Я же вам говорила.
        У Хургина, наверное, был очень расстроенный вид, потому что девушка сказала с сожалением в голосе:
        - Здесь никого нет, кто мог бы вам помочь. В этом доме есть еще одна квартира, но там жильцы часто меняются, уже на моей памяти въехала третья семья.
        Хургин оглянулся по сторонам. Вряд ли кто-то мог рассказать ему об Алле.
        - Вы не местный? - спросила девушка.
        - Нет.
        - Зайдите, что же стоите у порога.
        Внутри дом выглядел не лучше, чем снаружи. Обрывки обоев на стенах. Горы хлама, и между ними - узенькая тропинка, давно не крашенный пол. Пахло плесенью и пылью.
        - Она совсем за собой не следит, - сказала девушка. - Старая уже.
        Хургину показалось, что из-за плотно прикрытой двери, мимо которой они с девушкой проходили, послышался какой-то звук.
        - Ну вот, - сказала девушка недовольным голосом. - Очнулась. Сейчас начнутся концерты.
        Она раздраженно толкнула дверь и встала на пороге, уперев руки в бока. Хургин увидел небольшую комнату, кровать и старуху на кровати.
        - Что надо, бабуля? - поинтересовалась девушка.
        Старуха повернула голову и молчаливо рассматривала остановившихся на пороге людей.
        - Вот так всегда, - махнула рукой девушка, явно обращаясь к Хургину. - Ни ответа, ни привета.
        - Кто это? - неожиданно спросила старуха.
        - Не твое дело.
        Хургин чувствовал неловкость. Чтобы хоть немного ее сгладить, сказал почтительно-доброжелательно:
        - Я - знакомый Аллы. Она жила здесь когда-то, вы ее, наверное, помните. Она погибла, разбилась на машине.
        - Алла, - едва слышно произнесла старуха. - Она здесь не жила.
        - Вот видите, - сказала девушка Хургину. - Ничего не помнит.
        - Она здесь не жила, - все так же тихо продолжала старуха. - Она была там, - и качнула обессиленно рукой.
        А показывала она куда-то в стену.
        - Где она была? - насторожился Хургин. - За стеной? В соседней квартире?
        - Да.
        Хургин переступил через порог.
        - Вы ее помните?
        - Да. Хорошая девочка.
        - Она вам сейчас порасскажет, - сказала за спиной Хургина девушка.
        - У меня есть фотография. - Хургин поспешно извлек из кармана снимок - Алла, Марина Козлова и маленький Олег. - Узнаете?
        Старуха взяла фотокарточку трясущейся рукой, долго всматривалась.
        - Вот это Алла. - Правильно показала.
        - А это? - спросил Хургин. Он ткнул пальцем в Марину. - Ее вы помните? Она приезжала к Алле со своим сыном.
        Старуха долго смотрела на Марину, но ничего не говорила.
        - Не помнит, - сказала девушка. - Подскажите ей, иначе толку не будет.
        - Ее звали Марина, - пришел на помощь Хургин. - А вот это ее сын.
        - Алешенька, - вдруг сказала старуха.
        Голос звучал неуверенно.
        - Его звали Олег, - поправил Хургин.
        Девушка за его спиной тяжело вздохнула.
        - Да, Олег, - прошамкала старуха. - Хороший мальчик.
        - У нее все девочки и все мальчики хорошие, - сказала девушка. - Просто остальные слова она уже забыла. Старческий маразм.
        Хургин посмурнел лицом, но промолчал. Старуха рассматривала фотоснимок с отстраненным видом. И вдруг опустила руку с фотокарточкой, прикрыла глаза.
        - Вы их помните? - осторожно поинтересовался Хургин.
        Пауза тянулась долго, и доктор подумал уже, что ничего больше не услышит, как вдруг старуха произнесла, не открывая глаз:
        - Алла - хорошая девочка. Только ей было тяжело. Болела.
        И Полянский говорил, что Алла лежала в больнице.
        - Чем она болела? - спросил Хургин.
        - Болела, - повторила старуха, будто не слыша вопроса. - Операция. Чуть не умерла.
        - Сестра к ней приезжала, - попытался направить разговор в нужное ему русло Хургин. - Марина ее звали. И с ней был сын.
        Чтобы было понятнее, даже ткнул пальцем в фотографию.
        - А потом она все равно умерла, - сказала старуха.
        Она не слышала, что говорил собеседник. Обрывки мыслей приплывали из ниоткуда, и она эти мысли озвучивала с трудом - куда уж было еще осмысливать сказанное другими людьми.
        - Оставьте вы ее, - сказала девушка с досадой. - Вы же видите - она совсем плохая.
        Хургин чувствовал себя неловко в этом доме. Чужая жизнь, и он в эту жизнь вторгся в не самое подходящее время. Вышел из комнаты в коридор, и девушка вышла следом, плотно прикрыв за собой дверь.
        - Вы ее внучка? - спросил Хургин.
        - Да. Родители вот доверили присматривать.
        Хургин взглянул на девушку вопросительно.
        - Как-то вы так это сказали... - Он помедлил, пытаясь подыскать нужное слово. Не нашел. - Не очень вам это нравится, да?
        - А вам бы понравилось? Ходить за ней - удовольствия мало. Горшок туда, горшок сюда. Родители-то не хотят этим заниматься.
        - А вы, значит, сознательность проявляете.
        - Мне квартира нужна, - засмеялась непонятливости собеседника девушка. - Родители говорят: хочешь жить отдельно - иди доглядывать бабку. Помрет - квартира твоя будет. Вот я и отрабатываю будущие квадратные метры.
        Хургин, и прежде мрачный, посмурнел лицом еще больше.
        - Прощайте! - сказал поспешно.
        - Всего хорошего. Жалко, что ничем не смогли помочь.
        Глава 35
        Дома здесь стояли только по одной стороне улицы, выстроились ровненько в ряд, отгородившись от дороги невысокими заборами. Он шел по противоположной стороне, не вдоль заборов, боялся тревожить собак, которые хоть и не очень часто, но все-таки попадались. За железной калиткой заметил огромного пса, когда приходил сюда накануне днем. Слева от него тянулся огромный пустырь - он заканчивался далеко-далеко, упираясь в железнодорожную ветку. Он видел, как прошел в ночи далекий поезд, луч его прожектора казался сверкающим стержнем, протыкающим вязкую грязь темноты.
        Он дошел до перекрестка, который приметил еще накануне днем, и сразу за ним, через один двор, был тот самый дом. Он перешел наконец улицу и замер, прижавшись к забору. Тишина. Далеко за пустырем торопливо простучала колесами электричка. Открыв скрипучую калитку, он проник во двор. Из всей живности, как он знал, здесь была одна кошка, ее-то можно не опасаться. По-хозяйски обошел двор кругом и оказался у ведущей в дом двери. Толкнул ее легонько, она немного поддалась, но только и всего. Он понял, что дверь заперта изнутри на щеколду. Придется тогда воспользоваться окном. Он обошел вокруг дома, но очень скоро убедился, что и с окном у него ничего не получится. Рамы законопачены - их, похоже, не открывали никогда, и вряд ли удастся поддеть створку ножом. Ему показалось, что старуха глухая. Ей всегда громко кричали на ухо, он сам это видел. Она вряд ли услышит что-то. Вернулся к двери и с силой ударил в нее ногой. Щеколда с треском отскочила, дверь распахнулась настежь, открыв темное и пропахшее старостью нутро дома, и он поспешно вошел внутрь, это была летняя веранда, он торопливо миновал се и теперь
очутился в комнате. Расположения комнат в доме он совершенно не знал и, чтобы сориентироваться, замер на пороге, вслушиваясь. Старуха, похоже, ничего не услышала. И с улицы не доносилось никаких звуков.
        Он медленно пошел вперед, останавливаясь через каждые два шага и прислушиваясь, и вскоре наткнулся на стену, направился вдоль нее, касаясь плечом, и наконец обнаружил дверь, ведущую в следующую комнату. Открыл ее, она распахнулась со скрипом, и он, быстро переступив порог, немного присел и замер, будто приготовился к прыжку.
        Прошло много времени - минута или две, и он вдруг услышал дыхание спящего человека. Старуха дышала с посвистом, и он пошел на этот звук. В кромешной темноте - даже отсвета не угадывалось в окнах - он шел осторожно, боясь наткнуться ненароком на кровать.
        Еще когда шел сюда, думал, как будет старуху убивать. В одно мгновение даже решил, что просто задушит ее, набросив на голову подушку, но сейчас, находясь в полутора метрах от жертвы, переменил намерения. Решил не рисковать. Остановился у кровати, коснулся ее легким движением руки, чтобы убедиться, что достиг цели, и достал из кармана нож.
        Старуха посапывала совсем рядом. Он склонился над ней и вдруг увидел очень отчетливо силуэт на белой наволочке подушки. Только одна голова, остальное скрывало одеяло. Он легко, почти не касаясь, провел по одеялу ладонью и теперь четко представлял, как лежит старуха. Широко раскрыл глаза, будто так ему было виднее, и ударил старуху ножом. Она захрипела и выгнулась в постели, и тогда он ударил ее еще и еще и после третьего удара отступил, потому что ему показалось, что что-то брызнуло ему в лицо.
        Хрипа больше не было слышно. Он осторожно обошел комнату, касаясь ладонью стен, и обнаружил единственное окно, которое завесил снятой со стола скатертью. Только после этого он осмелился включить свет. Тусклая лампочка вспыхнула под потолком, он зажмурился на мгновение, а когда открыл глаза, увидел кровь - мелкие темные капли на правой руке. Значит, ему не показалось. Торопливо провел по лицу ладонью и опять увидел кровь. У него лицо было забрызгано, оказывается. Оглянулся, увидел зеркало, подошел к нему и всмотрелся в свое отражение...
        И тогда Козлов закричал. Он был один в палате и в полной темноте, вскочив, рванулся наугад в никуда, наткнулся на привинченный к полу стул, упал и забился в истерике.
        Дежуривший за дверью санитар ворвался в палату, включил свет - Козлов бесновался на холодном кафельном полу, и изо рта у него шла обильная пена. Его лицо было почти синее, совсем неживое, и только растекалась алая кровь из рассеченного лба.
        Санитар навалился на Козлова, пытаясь его сдержать, но был бессилен что-либо сделать. Козлов рвался из-под него, брызгал слюной и злобно рычал, и только когда, привлеченные шумом, прибежали еще два санитара, они с трудом скрутили Козлова.
        Его лицо стало уже совсем синим.
        - Зови врача! - крикнул один из санитаров напарнику. - Быстрее!
        Козлов вдруг начал кашлять, он захлебывался пеной. Его перевернули набок.
        - Он что-то шепчет, - сказал санитар и склонился, чтобы лучше слышать.
        - Я видел его лицо, - неожиданно произнес тихим, но отчетливым голосом Козлов.
        - Чье лицо? - не понял санитар.
        Но вместо ответа Козлов вскочил и закричал безумным голосом окончательно потерявшего рассудок человека:
        - Я видел его лицо!
        Он был ужасен в это мгновение.
        Глава 36
        Утром Большаков, направляясь на работу, заехал в больницу. Главный врач был на месте. Большакова он встретил с мрачным и несколько виноватым видом.
        - Что-то случилось?
        - Ваш протеже сегодня ночью буйствовал, - сказал главврач. - Санитары с ним едва справились.
        - Я-то думал, что у вас он будет в порядке. Тихий да спокойный. И чтоб никому не мешал. А? Не получается?
        - У него симптоматика непонятная, Игорь Андреевич.
        - И что же?
        - Трудно сказать, какие медикаменты использовать. То за одно схватимся, то за другое.
        - Как же вы мне заключение напишете, если не можете разобраться?
        - А мы можем вообще написать в итоге - здоров, - сказал, опечалившись, главврач.
        - Вы шутите?
        - Ничуть. Я не могу написать заключение неконкретное, такое, знаете ли - вообще. Я обязан ему диагноз поставить.
        - Так поставьте!
        - Но это не так быстро. Он себя ведет адекватно, все в пределах нормы, практически без отклонений, и вдруг - как сегодняшней ночью - всплеск, бредовые переживания. Среди ночи вскочил и кричит: "Я увидел его лицо!"
        - Он увидел лицо?! - вскинулся Большаков.
        Доктор взглянул на него и неожиданно рассмеялся.
        - Извините, - сказал он, смутившись. - У вас сейчас такой вид был...
        - Где он сейчас?
        - Кто?
        - Козлов.
        - В палате, под присмотром санитара.
        - Проведите меня к нему!
        Главврач пожал плечами:
        - Идемте.
        Длинный безлюдный коридор. Дверь с крошечным окошком. Когда она открылась, Большаков увидел Козлова. Серое, безжизненное лицо на белой подушке.
        - Как он? - спросил главврач у санитара.
        - Никак, - пожал тот плечами.
        Большаков склонился над лежащим человеком. Глаза Козлова были открыты, но в них Большаков не видел жизни.
        - Вы меня слышите, Козлов?
        Главврач быстрым и ловким движением приподнял веко Козлова, заглянул ему в глаза, и тот сразу же закрыл глаза и отвернулся.
        - Все он слышит, - сказал главврач.
        - Но почему не отвечает? - встревоженно обернулся к нему Большаков.
        - Не хочет. Он сейчас заторможен.
        - Сделайте же что-нибудь, чтобы он заговорил.
        - Бесполезно. Он заговорит тогда, когда сам этого захочет.
        - Значит, он просто не хочет разговаривать со мной? Лично со мной? - уточнил Большаков.
        - Да.
        Большаков ожесточенно потер ладонью лицо.
        - Ладно, - сказал он после паузы. - Я его друга сюда привезу.
        - Друга?
        - Ага. Они двое - чуть ли не молочные братья, - нехорошо засмеялся Большаков. - Это ваш коллега, доктор Хургин. Слышали о таком? Он врач и по совместительству местный Шерлок Холмс. Вот пусть он с Козловым и побеседует.
        Хургина привезли через полчаса. Он вошел в кабинет главврача медленным, неуверенным шагом и, увидев здесь Большакова, всплеснул руками:
        - Что происходит, Игорь Андреевич? У меня приемное время, пациентов целая очередь, а тут приезжает ваш коллега...
        - Козлов видел его! - оборвал его тираду Большаков.
        - Кого? - не понял доктор.
        - Я думаю, он видел лицо убийцы. Сегодня ночью, во сне.
        У Хургина отвисла челюсть.
        - Он видел убийцу? - переспросил после долгой паузы, все еще не веря.
        - Да.
        - И кто это?
        - Не говорит.
        - Почему?
        - Не хочет. Так мне знающие люди объяснили. Может быть, вы попробуете?
        - Где он сейчас?
        - В палате.
        - Хорошо, - согласился Хургин. - Но у меня одно условие: я буду с ним беседовать с глазу на глаз.
        - Пусть будет так, как вы хотите, - произнес Большаков, после чего добавил насмешливо: - Надеюсь, вы потом поделитесь со мной информацией?
        Хургина проводили в палату. Главврач показал жестом санитару - уйди! - и тот вышел, оставив Хургина и Козлова вдвоем.
        - Здравствуйте, - сказал доктор. - Ваши друзья передают вам привет.
        Козлов никак на это не отреагировал.
        - Я даже разыскал Колю Артемьева, того, что на Севере сейчас живет. Разговаривал с ним по телефону, он интересовался вашими делами и передавал привет.
        Никакой реакции. Глаза открыты, но эмоций никаких.
        - И Богучаров о вас беспокоится. Может быть, ему приехать к вам, навестить?
        Не достучаться. Это его не интересует. Совершенно. Ушел в себя, замкнулся. Значит, действительно что-то произошло ночью.
        Хургин склонился низко-низко, к самому лицу лежавшего перед ним человека, так что даже в одно мгновение укололся о трехдневную небритую щетину, и негромко сказал:
        - Олег! Я вам помогу, поверьте. Я вас вытащу отсюда. Вы мне верите?
        И увидел, как дрогнули ресницы Козлова. Первая реакция. Уже обнадеживает.
        - Я разберусь в том, что происходит. Все не так безнадежно. Я с вами. Я на вашей стороне.
        Из глаз Козлова потекли слезы. Казалось, он не плачет, просто сами собой побежали тоненькие ручейки.
        - Я его видел, - сказал Козлов.
        Он сказал так тихо, что доктор едва расслышал произнесенное.
        - Сегодня ночью видел. Опять убивал. И там, в доме, было зеркало... - Козлов говорил почти шепотом, медленно, будто лениво. - И заглянул в то зеркало.
        - Кто заглянул? - уточнил Хургин.
        - Убийца. И я увидел лицо в зеркале.
        - Кто? - воскликнул Хургин, не в силах уже сдержаться. - Чье лицо вы там увидели? Кто убийца?
        И Козлов ответил мертвым от бесчувствия голосом:
        - Я. Мое лицо было в зеркале.
        Глава 37
        На Большакова было страшно смотреть. Он посерел лицом и выглядел не лучше Козлова. Близнецы. Сидели друг против друга и внешне были очень похожи, только один не мог пошевелить руками - длинные рукава смирительной рубашки, надетой еще ночью, были связаны за спиной.
        - Это было как прежде? - спросил Большаков. - Ты все видел в подробностях?
        - Да.
        - Кто был на этот раз?
        - Старуха.
        - Почему именно старуха?
        - Не знаю.
        - Но ты там, во сне, шел именно к ней?
        - Да.
        - Значит, знал ее прежде?
        - Да.
        - Откуда?
        - Не имею представления.
        - Хорошо, давай из сна вернемся сюда, в твою обычную жизнь. Здесь, не во сне, ты эту старуху знаешь?
        - Нет.
        - А во сне?
        - Да, знаю.
        - Как ее зовут?
        Козлов пожал плечами.
        - Но ведь ты говоришь, что знаешь ее.
        - В лицо знаю.
        - Давно? Знаешь ее давно?
        Козлов задумался. Он даже наморщил лоб, и все лицо у него сразу сморщилось, словно печеное яблоко. Очень неприятное зрелище. Большаков поспешно отвел глаза.
        - У меня такое чувство, что я узнал ее недавно.
        - Как ты познакомился с ней?
        - Не знаю. Там, во сне, я видел себя уже подходящим к ее дому.
        - Адрес! - быстро сказал Большаков.
        - Где-то на окраине. Там такой пустырь еще...
        Большаков тяжело вздохнул. Он оттого так мучился, что уже успел позвонить в управление, дежурному, и тот ему доложил, что ночь прошла сравнительно спокойно и убийств не зафиксировано. Этой смерти, которую Козлов увидел во сне, не было. Или попросту еще не обнаружен труп. И от этой дилеммы Большакову было плохо, его била дрожь, которую он скрывал с неимоверными усилиями.
        - Частный сектор, да?
        - Да, - сказал Козлов.
        - Итак, ты туда пришел. Что дальше?
        - Вошел в дом.
        - Как?
        - Через дверь.
        - Она была открыта?
        - Закрыта на щеколду изнутри.
        - А как же ты попал в дом?
        - Я выбил дверь ногой.
        - И не боялся, что услышат?
        - Она глухая.
        - Кто, хозяйка?
        - Да. Эта старуха, к которой я шел.
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю, - пожал плечами Козлов.
        - Ладно, дальше.
        - Я вошел в дом. Прошел в комнату, где спала эта женщина, и убил ее.
        - Как?
        - Ножом.
        - Кто-то еще был в доме?
        - Нет.
        - Ты уверен в этом?
        - Да.
        "Потому труп и не обнаружен. Женщина жила одна. И если все это произошло в действительности, пройдет несколько дней, прежде чем соседи поднимут тревогу".
        - Как выглядит дом?
        - Обычный. Две или три комнаты, летняя веранда.
        - Как он внешне выглядит? Меня это интересует.
        - Кирпичный, шиферная крыша.
        - Кирпич красный?
        - Да, красный.
        - А об этом ты откуда знаешь - как выглядит дом снаружи? Дело ведь ночью происходило.
        - Мне кажется, что я был там днем прежде.
        - В жизни?
        - Нет. Во сне. Когда я шел к дому ночью, у меня было чувство, что я уже туда приходил. Незадолго до случившегося.
        - Зачем?
        - Зачем я приходил?
        - Да. Причина какая-то должна быть.
        Козлов задумался. Даже закрыл глаза. После долгой паузы покачал головой:
        - Нет, не могу сказать. Какая-то пустота в голове.
        - Думай! - резко произнес Большаков. - Зачем ты приходил туда раньше?
        - Наверное, чтобы осмотреть это место.
        - Место будущего преступления?
        - Да.
        - Значит, улица эта тебе знакома?
        - Я шел по ней довольно уверенно, - сказал медленно Козлов, вспоминая свои ощущения. - Хотя и было темно.
        - Вспоминай! Как она выглядит, эта улица?
        - Окраина...
        - Я знаю, что окраина! Ты уже говорил! Что там было?
        - Пустырь...
        - Говорил!
        - Железная дорога! - вспомнил Козлов. - Точно, поезда ходили! Сразу за пустырем!
        Большакова будто пружиной подбросило.
        - Вставай! - Он схватил Козлова за плечо и потянул за собой к двери. - Едем! Ты покажешь мне эту улицу! Ты узнаешь ее!
        Его слова звучали как заклинание. И со стороны он был похож на безумца. Точная копия Козлова.
        Глава 38
        Козлова посадили в машину как был - в смирительной рубашке. Рядом с ним на заднем сиденье пристроился высокий неразговорчивый парень, которого Большаков называл Колей, а сам Большаков сел впереди, рядом с водителем, скомандовал отрывисто:
        - Едем!
        Водитель завел двигатель, машина выкатилась с больничного двора, и только тогда Большаков определил маршрут:
        - Вези на Кругляковку. На самую окраину, туда, где железная дорога. Знаешь?
        Водитель кивнул. Большаков в открытое окно мрачно рассматривал дома и прохожих. Все в машине молчали, и только было слышно, как тяжело дышит Козлов. Большаков даже обернулся к нему, смерил недружелюбным взглядом, но ничего не сказал.
        Приехали на Кругляковку - старый городской район, застроенный одноэтажными домами.
        - Поезжай вперед, - сказал водителю Большаков. - Нам нужна последняя улица.
        Он вдруг резко обернулся к Козлову и спросил:
        - Ведь так?
        Тот посмотрел на Большакова затравленным взглядом и промолчал. Большаков скрипнул зубами, отвернулся.
        Выехали к окраине. Улица тянулась слева направо. Впереди раскинулся пустырь.
        - Узнаешь? - спросил Большаков, не оборачиваясь, но Козлов не ответил, и ему пришлось повторить вопрос, возвысив голос: - Узнаешь?
        - Нет, - сказал негромко Козлов.
        - Поезжай направо, - скомандовал водителю Большаков. - Проедем всю улицу до конца, а потом вернемся.
        Дома, мимо которых они проезжали, оставались справа. Большаков повернул голову и напряженно всматривался в окна домов, только предварительно уточнил у Козлова:
        - Красного кирпича дом? С шиферной крышей?
        - Да.
        Они здесь все были сложены из красного кирпича. После третьего или четвертого дома Большаков обернулся к Козлову:
        - Узнаешь?
        - Нет.
        Козлов выглядел плохо. Его лицо посерело еще больше, и в глазах читались безумие и тревога, и когда Большаков увидел этот взгляд, у него и самого сердце сжалось, и стало трудно дышать. Он вдруг понял, что Козлов сейчас смертельно боится - еще и сам, наверное, не уверен на все сто, что все с ним происходящее - правда. Надеется, что все как-то образуется само собой, окажется в итоге неправдой, мифом. Как-то объяснится, и не будет ничего - ни этих жутких снов, ни трупов в реальной жизни. И поэтому сейчас отчаянно трусит, боясь обнаружить дом. Тот самый дом, из сна.
        - Этот? - в очередной раз спросил Большаков. - Или вот этот? - Опять обернулся.
        Козлов отрицательно качнул головой. Дом за домом. Все - из красного кирпича, и все покрыты шифером.
        - Узнаешь дома? - спрашивал Большаков, уже раздражаясь. - Может быть, вон тот?
        Козлов за его спиной молчал.
        - Саму улицу ты узнаешь?.. Ты немого из себя не разыгрывай! - взорвался Большаков, резко обернулся к Козлову и осекся.
        Лицо Козлова из серого стало белым, белее мела, и на всем лице - одни только темные глаза, а в них - ужас. Одно мгновение понадобилось Большакову, чтобы все понять, он заполошно обернулся, стрельнув взглядом вдоль улицы, и закричал шоферу, захлебываясь от охватывающего его возбуждения:
        - Разворачивай!.. Едем назад!.. Скорей!..
        И пока машина неуклюже разворачивалась на узенькой улочке, дрожал от нетерпения.
        - Видел? Видел, да? - допрашивал Козлова; еще и сам не верил, что нашли тот самый дом, но где-то в самой глубине уже знал: это случилось. - Который из них? - кричал Большаков. - Покажи!
        Он забыл, что руки Козлова связаны за спиной. Наконец развернулись и медленно поехали вдоль улицы.
        - Который? Покажи! Вот этот?
        И вдруг увидел дом. При доме - летняя веранда, а ведь Козлов говорил ему как раз - веранда там была. Резко обернулся, выдохнув коротко:
        - Здесь?!
        А Козлов сидел, закрыв глаза, и в лице не было ни кровинки. Значит, здесь.
        Большаков выскочил из машины, бросился к дому, но, будто вспомнив что-то, вернулся, рванул ручку дверцы, за которой сидел Козлов, закричал:
        - Выходи! Выходи! Со мной пойдешь! Все покажешь сейчас!
        Козлов даже не шелохнулся, его оставили силы, и Большаков схватил Козлова за руку, вытащил из машины. Подбежал, сохраняя невозмутимое выражение лица, Коля, взял Козлова под вторую руку, и они вдвоем с Большаковым поволокли Козлова к приоткрытой калитке. Он не сопротивлялся, просто ноги его не слушались и волочились по земле. Коля распахнул калитку ударом ноги. Гревшаяся на солнышке кошка испуганно метнулась прочь, и когда Козлов увидел эту кошку - застонал и забился.
        - Что?! - закричал Большаков, бешено вращая глазами. - Узнал?! То самое место, да?!
        Они едва ли не бегом миновали двор, обогнули угол дома. Дверь, ведущая в дом, была распахнута. Последние силы, казалось, оставили Козлова. Он обмяк и повис на руках своих спутников, но, едва они попытались ввести его в дом, забился и закричал.
        - Вперед! - рычал Большаков.
        Крупные капли пота стекали по его лицу, хотя на улице было не жарко. Коля рукой обхватил Козлова за шею, тот захрипел и перестал сопротивляться. Его втащили в дом, миновали веранду, первую комнату, где не было ничего интересного, переступили порог второй комнаты и остановились. Козлов уже не хрипел, но глаза были закрыты, и он тяжело дышал. Прошло много, очень много времени - так им всем показалось, и Козлов наконец открыл глаза. Они стояли в полутемной комнате, единственное здесь окно было завешено каким-то покрывалом, и в этом сумраке на кровати угадывался силуэт лежащего человека.
        Большаков наконец не выдержал, подбежал к окну, сорвал покрывало, и теперь они уже все видели очень отчетливо.
        Убитая лежала лицом вверх, ее глаза были открыты, а грудь покрыта запекшейся кровью. Кровь была везде - на трупе, на постельном белье, на стенах.
        Большаков повернул голову. Он делал это медленно-медленно, как робот-убийца в фантастическом фильме ужасов. Потом, не сводя с Козлова взгляда, все так же медленно приблизился к нему.
        - Видел? - спросил он свистящим шепотом. - Ты все это видел? Знал, как это происходило?
        В его взгляде плескалось безумие. Козлов, испугавшись, хотел отступить на шаг, но не мог, ноги ему не повиновались, он был сейчас парализован, а в следующий миг Большаков ударом страшной силы свалил его на пол и стал пинать ногами, крича и брызгая слюной:
        - Я тебя убью! Ты не можешь жить! Это из-за тебя все! Из-за тебя! Скажи, как ты это делаешь?! Как ты их убиваешь?!
        Руки у Козлова были связаны, и он даже не мог прикрыть голову. Большаков специально не метил в голову, но несколько ударов нанес, разбив Козлову лицо, и теперь брызги крови разлетались по полу, усеивая его дождевыми каплями.
        - Не надо, Игорь Андреевич, - попросил Коля. - Вы его покалечите.
        Но Большаков не мог остановиться:
        - Ты все мне скажешь! Все, что мне нужно! Иначе сдохнешь! Сдохнешь! Сдохнешь!
        Коля обхватил руками Большакова и оттащил его от лежащего без чувств Козлова. Большаков тяжело дышал. Он был страшен сейчас: налившиеся кровью глаза, перекошенный рот.
        - Не надо, Игорь Андреевич, - опять произнес Коля. - Все нормально уже. Все хорошо.
        - Все очень плохо, Коля, - сказал хриплым голосом Большаков и устало закрыл глаза.
        Ему сейчас было очень страшно, только он не мог в этом никому признаться. Даже самому себе.
        Глава 39
        Хургин приехал в управление вечером. Что-то здесь изменилось, как он понял, - ему долго не выписывали пропуск, и даже разговор по телефону с Большаковым поначалу ничего не дал. Тот ссылался на занятость, явно уклоняясь от встречи, и в голосе собеседника Хургин улавливал тщательно сдерживаемое раздражение.
        - У меня важные сведения, - настаивал Хургин. - Есть кое-какие соображения.
        Он ожидал, что Большаков что-то ему на это ответит, а слышал в телефонной трубке одну лишь тишину.
        Переговоры продолжались долгие десять минут, и наконец Большаков сдался. Позвонил в отдел пропусков, и Хургин смог пройти в управление.
        Большаков был в своем кабинете один. Не поднялся из-за стола, когда вошел Хургин, лишь взглянул мрачно исподлобья и коротко кивнул.
        - Я хотел узнать о ночном происшествии, - сказал Хургин. - Об этом сне. Удалось что-нибудь узнать?
        Вместо ответа Большаков извлек из стола небольшой конверт и высыпал на стол пачку фотографий. Убитая женщина была сфотографирована в разных ракурсах.
        - Значит, все правда? - спросил, бледнея на глазах, Хургин.
        - Да. Убита прошлой ночью. Три ножевых ранения.
        Большаков выглядел уставшим и старым.
        - Как Козлов?
        - А? - поднял глаза Большаков.
        - Что с Козловым, я спрашиваю.
        - Под присмотром врачей.
        - Плох? - сказал понимающе Хургин.
        - Да.
        Большаков сгреб фотографии в конверт, конверт спрятал в сейф.
        - Его эти истории окончательно доконают, - сказал Хургин.
        - Вы мне хотели что-то сказать, - напомнил Большаков.
        Он не мог говорить о Козлове спокойно.
        - Теперь уже окончательно понятно, что это не он, - сказал Хургин. - То есть он лично в этом не участвует. Но как-то связан с происходящим.
        - Интересная мысль, - признался Большаков. - Как это она раньше мне в голову не приходила?
        Произнесено все было очень спокойно и деловито, но Хургин уловил тщательно скрытую издевку. Он сделал вид, что не обиделся.
        - Вольский, научный руководитель Козлова, предположил, что есть какой-то фактор, внешняя сила, воздействующая на Олега. Причем, по его мысли, эта сила может быть вовсе не материальной.
        - Дух, - предположил Большаков. - Телепатия. Обычное дело. Я и сам этим иногда балуюсь.
        - Вы напрасно иронизируете.
        - Я не иронизирую! - неожиданно взорвался Большаков. - Мне вовсе не до шуток сейчас! У меня каждую неделю по нераскрытому убийству прибавляется из-за этой сволочи.
        Он даже побагровел - так сильно кричал. Он был готов сейчас выставить доктора за дверь.
        - Вам в это трудно поверить, но Вольский, по-моему, прав, - торопливо заговорил Хургин. - Это единственный способ для нас - проверить, что подобное действительно существует.
        - Что существует? - крикнул Большаков. - Телепатия?
        - Я не говорю сейчас о телепатии. Просто внешнее воздействие. Я много нового узнал о Козлове. Вы знаете, что он очень восприимчив? Впечатлительный, у него все на эмоциях. Понимаете? Не от разума идет, а от чувств. И это означает - что?
        - Что? - зло спросил Большаков.
        - Он способен впитывать информацию, чувства, да что угодно. Он как чувствительное принимающее устройство. Что-то подобное и вы испытываете, наверное...
        Большаков при этих словах дернул головой, будто его пронзило током. Хургин заметил это и добавил успокаивающе:
        - Ну не совсем именно так вы все чувствовали. Не так отчетливо, грубее. Но все равно похоже. Я поясню. Вот вы заходите в помещение, где много людей собралось. Они, эти люди, к вам относятся негативно. Не любят вас за что-то. И вот когда вы вошли, они все разом оборачиваются и смотрят на вас, но никто ни слова не произносит. Просто смотрят - и все. А вы недоброжелательную атмосферу все равно чувствуете. Она будто в воздухе разлита. Ну, бывало такое с вами? А?
        Большаков мрачно молчал.
        - И под этими их недоброжелательными взглядами вам так неуютно становится, так плохо, что даже дыхание перехватывает. Ведь испытывали такое? Правда?
        - Ну, допустим, - процедил сквозь зубы Большаков.
        - Вот видите! - торжествующе произнес Хургин. - Ведь никто из присутствующих и слова не промолвил, а вы ощутили эту недоброжелательность. Она вошла в вас, вы ее ощутили в себе. То же самое происходит с Козловым.
        И опять Большаков вздохнул. Одно упоминание о Козлове выводило его из себя.
        - Хорошо, допустим, - сказал он после долгой паузы. - И что дальше?
        - Надо искать!
        - Что искать?
        - Причину происходящего с Козловым!
        - И вы думаете, найдете эту причину?
        - Надеюсь.
        - А она есть?
        - Есть, - твердо сказал Хургин. - Я за последнее время разговаривал со многими людьми, знавшими Козлова. Такие, знаете, беседы - иногда просто ни о чем. И вот постепенно складывается картина. Каждый разговор - будто часть мозаики, я эту мозаику составляю, составляю, и вдруг получается картина, портрет. Я в этот портрет всматриваюсь и вижу, что уже близок к разгадке. Что-то было во всех этих разговорах такое, что способно нам открыть глаза на происходящее.
        - И что же это?
        - Не знаю, - пожал плечами Хургин.
        Он даже в первый момент смутился, но почти сразу горячо заговорил:
        - Что-то было! Уверен! Я сейчас все эти разговоры перебираю в памяти и вижу, что где-то прошел мимо разгадки! Что-то такое в разговоре промелькнуло, чему я не придал значения или не так истолковал, но я был близок к этому, совсем рядом прошел.
        - Будете искать?
        - Да.
        - Желаю удачи.
        Опять в голосе собеседника Хургин услышал издевку. И, наконец-то обидевшись, доктор сказал упрямо:
        - Да, буду искать!
        - И вы даже знаете, где надо искать? - изобразил интерес Большаков.
        - Где-то совсем в недавнем времени. Месяца три назад, не больше. Что-то тогда в его жизни произошло.
        - Что же именно?
        - Не знаю. И допускаю, что и сам Козлов этого не знает. Надо еще по его окружению пройтись. Кто-то рядом с ним должен быть. Тот, кто на него воздействует.
        - Это конкретный человек? Или дух? - позволил себе улыбнуться Большаков.
        - Думаю, конкретный человек.
        - Кто-то из тех, кого мы знаем?
        - Трудно сказать. Возможно, что и нет.
        Помолчали. Хургин выглядел печальным.
        - И еще в его детстве я хочу покопаться, - сказал он после долгой паузы. - Может, там еще что-то выплывет.
        - А что, есть конкретные мысли?
        - Нет, - честно признался Хургин. - Но детством стоит заняться. Те годы для Козлова имеют значение. И он считает, что только то, что с ним в детстве происходило, - это и была настоящая жизнь.
        - Он сам вам об этом сказал?
        - Нет. Просто я обратил внимание, что в его фотоальбоме собраны только детские фотографии. Понимаете? Нет снимков из его, например, студенческой жизни.
        - Почему?
        - Я тоже этим вопросом задался. И даже у его товарищей по институту интересовался. Они сказали, что Козлов эти снимки никогда не брал, даже если он сам на них присутствовал. Они не представляли для него ценности. Не интересовали. Только то, что было в детстве, интересно. Тогда еще была жива мать. Другая жизнь. Хорошая жизнь. Там, при матери, он и был настоящим. А теперь все не то. И никто ему не нужен. Ушел в свою латынь, как в монашеский скит. Спрятался, скрылся от людей. Так что его детство - тоже очень интересная пора. Может быть, там разгадка всего?
        - Вы так думаете?
        - Не уверен, - признался Хургин. - Но кто знает? - Он наконец согнал с лица выражение задумчивости. - Я хотел бы поговорить с Козловым.
        - О чем? - вскинулся Большаков.
        - О нем. О том, что происходит.
        - Нет! - резко сказал Большаков.
        - Почему?
        - Нет! Его обследуют, и пока обследование не закончится, ни один человек к Козлову не будет допущен! Ни один!
        Козлов лежал в своей палате со сломанным ребром и многочисленными следами побоев. Но Большаков не мог сказать об этом своему гостю.
        Глава 40
        Хургин увидел Большакова через несколько дней. Тот приехал к нему в больницу вместе с женой и сыном. Мальчишка выглядел все так же неважно. Хургин всматривался в его лицо с беспокойством, которого даже не мог скрыть. Поговорил с ребенком, родители в это время сидели рядом, напряженно вслушиваясь в разговор. В кабинете было душно, или это Хургину только казалось, и, когда беседа с мальчиком подошла к концу, Хургин предложил:
        - Пройдемся по свежему воздуху. Там и поговорим.
        Вчетвером вышли на улицу, мальчишка был скован и тих и все время жался к матери. Большаков хмурился и время от времени нервно покусывал губы.
        - Что Виталик вам самим рассказывает? - спросил Хургин. - Может быть, что-то такое, чего не сказал мне.
        Большаковы - муж и жена - переглянулись.
        - Пару раз он жаловался на головокружение, - сказала женщина. - Говорил, что у него темнеет в глазах. И еще - головные боли.
        - Боль тупая?
        - Да. Говорит, что в голове тяжело.
        - Во всей голове? Или боль локализованная?
        - Во всей.
        - Он бледнеет при наступлении головной боли?
        - Нет, не замечала.
        - Тошнота? Рвота?
        - При головной боли?
        - Да.
        - Не было.
        Большаков-старший шел, глядя себе под ноги. Лицо у него побагровело. Мальчишки за деревьями гоняли мяч. Виталик позволил себе взглянуть в ту сторону лишь однажды, все так же жался к матери и слушал, что говорят взрослые. Похоже, он понимал, что речь идет о нем.
        - Припадков больше не было? - спросил Хургин.
        - Нет.
        Мальчишки, гонявшие мяч, вдруг закричали все разом, потом раздался дружный смех. И опять Виталик бросил в ту сторону быстрый, полный тревоги взгляд.
        - Иди туда! - неожиданно сказал сыну Большаков. - Иди к детям!
        Виталик вцепился в руку матери и смотрел на отца испуганно.
        - Иди! - повторил Большаков. - Не цепляйся за мать!
        В его голосе слышалось с трудом скрываемое напряжение.
        - Пусть он будет с нами, Игорь, - попросила жена.
        Лицо мальчика перекосилось. Что-то происходило, чего Хургин не понимал.
        - Пусть он к детям идет! - рявкнул Большаков, хватая сына за руку.
        Виталик пытался удержаться подле матери, но Большаков его от матери отнял, и мальчик заплакал, зарыдал в голос. Большаков поднял его в воздух и затряс - ожесточенно, с ненавистью.
        - Не плачь! - кричал Большаков, и его лицо было перекошено, но Хургин сейчас смотрел не на него, а на Виталика. Мальчишка закатил глаза, и у него, как показалось доктору, появилась на губах пена.
        Хургин выхватил Виталика из рук Большакова-старшего, прижал к себе и заговорил быстро-быстро:
        - Вот так дела, Виталик, ты посмотри, какая собака. Ты видел где-нибудь такую собаку? Чтобы у нее уши были разные, совсем разные, одно большое, а другое маленькое? Ты только посмотри, вот она как раз побежала, вот смотрит на тебя. Смотри-ка, лапу протянула, это она с тобой здоровается, Виталик... - Хургин все это произносил скороговоркой. - ...А у нее и глаза, оказывается, разные. Виталик, ты только посмотри, один глаз черный, другой желтый. Ой, видишь, она тебе подмигнула...
        И вдруг мальчишка повернул голову. Собаки рядом не было, он за одну секунду понял, что его обманули, и расплакался еще сильнее. Но это Хургина нисколько не растревожило, он прижал к себе мальчишку и сказал негромко, не поднимая головы:
        - Все хорошо, все пройдет сейчас. Он переплачет, его потрясение уйдет в слезы.
        Мальчишка плакал и дрожал в его руках, но припадка уже не будет, Хургин был в этом уверен.
        - Нельзя так, - сказал он, по-прежнему не поднимая головы. - Нельзя.
        - Я уже устала, - сказала женщина.
        Хургин поднял наконец голову и обнаружил, что Большакова рядом нет. Ушел вперед по аллее.
        - От чего вы устали? - спросил Хургин.
        - От того, что происходит. Он ненавидит Виталика.
        - Кто? - поразился доктор.
        - Муж.
        Они устали друг от друга - муж и жена. И уже не могут быть объективными.
        - Напрасно вы так, - сказал осторожно Хургин.
        - Это правда, поверьте. Я не говорила вам никогда прежде, но это так. Его бесит, что Виталик не такой, как все.
        Погладила осторожно сына по волосам.
        - Он себя видит жертвой. Понимаете? Не Виталика, а себя. Это он несчастный - из-за больного сына. У всех дети как дети, а вот ему не повезло.
        - Возможно, он переживает, - сказал Хургин. - Но ненависть... - Он покачал головой.
        - Это именно ненависть, - сказала женщина. - И она все чаще прорывается наружу.
        - Сегодня - не впервые?
        - Не впервые, - кивнула женщина.
        - Вы угробите ребенка, - сказал Хургин.
        - А что я могу сделать? Внешне все обстоит благополучно, но иногда прорывается вот это мерзкое. А Виталик чувствует.
        - Вы говорите правду?
        - Да.
        - Я с ним поговорю.
        Они нагнали Большакова возле больничных ворот. Женщина с сыном отстали, Хургин имел возможность поговорить с Большаковым наедине.
        - Ваш сын не виноват в своей болезни, - сказал Хургин.
        Большаков молчал, только заходили желваки на скулах.
        - Он никогда не будет здоров, если это продолжится.
        - Что продолжится? - резко спросил Большаков.
        - Он чувствует вашу недоброжелательность. От вас исходит напряжение, поток зла. Вы излучаете зло, Игорь Андреевич. А его психика не защищена ничем, она еще не оделась в панцирь, как у взрослых. Он эту вашу к нему нерасположенность ощущает каждым своим нервом. И соответственно реагирует. Слезами, припадком, да чем угодно.
        - Что дальше? - зло спросил Большаков.
        - Одно из двух. Или измените свое поведение, полюбите сына таким, какой он есть. Или постарайтесь вообще не общаться с мальчиком, чтобы его не достигало исходящее от вас...
        Хургин хотел сказать "зло", но оборвал фразу. Лицо Большакова опять пошло пятнами, и Хургин понял, что надо сменить тему разговора.
        - Как там Козлов? - поинтересовался он.
        - А что - Козлов?
        - Я по-прежнему хочу с ним поговорить.
        - Не о чем с ним разговаривать! - крикнул Большаков, неожиданно озлобляясь. - Не о чем! И не лезьте не в свои дела, доктор! Это вам на будущее совет! Держитесь подальше от всего этого!
        Он даже брызгал слюной, когда кричал.
        Глава 41
        Хургин обиделся всерьез. Больше не звонил Большакову, пообещав себе не искать неприятностей на собственную голову. И Большаков не появлялся. Возможно, они нашли для своего мальчика другого врача.
        Прошло две недели. Хургин случайно встретил на улице Вику Ольшанскую. Он выходил из автобуса, и они буквально столкнулись в дверях.
        - Здравствуйте, - сказал Хургин. - Как дела?
        Вопрос был дежурный, и ответ даже не требовался.
        Хургин думал, что девушка кивнет ему в ответ и войдет в автобус, но она не села в автобус и сказала доктору выразительно и печально:
        - Плохие дела.
        Теперь и он остановился.
        - Почему?
        - Вы про Олега знаете?
        - Нет.
        - Нет? - изобразила она удивление. - Его признали невменяемым. И теперь будут лечить.
        - От чего? - изумился Хургин.
        - Они дали заключение о том, что он болен. Поместили в больницу. Он вряд ли оттуда выйдет.
        - Вы его видели?
        - Да. Он очень плох.
        - То есть?
        - С ним что-то такое происходит... Не могу объяснить. Я за него боюсь.
        - Где он лежит?
        - Там же, где находился прежде. Только в другом корпусе.
        - Я не понимаю, что происходит, - признался Хургин. - Его не от чего лечить, по-моему.
        Они распрощались, и оба были подавлены.
        Хургин поехал в больницу на следующий день. Козлова он обнаружил после долгих хлопотливых поисков, но, даже обнаружив, не сразу смог его увидеть. Вышла какая-то заминка, и в один момент Хургин даже подумал, что ему не дадут встретиться с Козловым. Он дрогнул и вынужден был произнести сакраментальное:
        - Я от Большакова.
        Это выглядело не очень красиво, конечно, но зато подействовало, и через несколько минут его ввели в какой-то кабинет, больше похожий на склад. Здесь было много старой мебели, колченогие стулья высились частоколом, и под их защитой укрывался дюжий санитар с багровым неприветливым лицом. И только пройдя в глубь кабинета, Хургин обнаружил присутствие еще одного человека - тот сидел на табуретке, втянув голову в плечи. Когда Хургин остановился напротив, человек вдруг поднял голову - это был Козлов. Не тот, прежний, а лишь его тень. Жалкое подобие. Хургин склонился и заглянул Козлову в глаза. Смотрел внимательно и напряженно, потом резко распрямился и спросил у санитара:
        - Чем вы его колете?
        - А? - изобразил тот непонимание.
        - Какие лекарства используете?
        - Не знаю.
        Хургин выразительно посмотрел на санитара. Тот без труда расшифровал его взгляд, засмеялся:
        - Честно, не знаю. Я по другой части, товарищ, - и показал свои огромные, лопатообразные ладони. - Если кого надо утихомирить или еще что в этом роде. А насчет лекарств - на то у нас есть специалисты.
        - Олег, вы меня узнаете? - спросил Хургин.
        Козлов смотрел на него тяжело и бесчувственно. Доктор осторожно потрепал его по щеке, позвал:
        - Олег!
        Никакой реакции.
        - Я встречался с вами раньше. Помните? Приходил к вам.
        Козлов отвернулся. Это было равнодушие потерявшего разум человека.
        Хургин вздохнул и распрямился.
        - Кто им занимается?
        - Завотделением.
        - Лично?
        - Да.
        - Он сейчас здесь?
        - Должен быть у себя.
        Завотделением оказался маленьким человечком довольно мрачного вида. Хургин возвышался над ним горой.
        - Я хотел бы с вами поговорить, коллега. Вы, как я слышал, лично занимаетесь Козловым?
        - Да.
        - Что вы у него обнаружили?
        - Шизофрению.
        - Кто ставил диагноз?
        - Не мы. Комиссия. К нам он уже поступил с диагнозом.
        - Диагноз подтвердился?
        Завотделением внимательно посмотрел на Хургина и долго раздумывал, прежде чем ответить.
        - Симптоматика не совсем отчетливая, - сказал он наконец, - но на начальном этапе болезни это в порядке вещей.
        - Нас здесь двое, - сказал Хургин. - Можем говорить откровенно. Вы-то сами верите?
        - Во что?
        - В болезнь Козлова.
        - Я не могу сказать ни да, ни нет.
        - Но медикаментозное лечение уже начали.
        - А почему бы и нет? Обычная практика.
        Он чего-то недоговаривал, и Хургин это чувствовал.
        - Он абсолютно здоров, - сказал Хургин.
        - Абсолютно? - прищурился завотделением. - Ой ли?
        - Странности в поведении есть, - вынужден был отступить Хургин, - но это никак не шизофрения.
        - Вот мы и разбираемся.
        Вика была права. Козлов отсюда не выйдет. С ним доразбираются, пока он окончательно не сойдет с ума. Его сломают и уж потом будут лечить основательно.
        - Послушайте! - с жаром заговорил Хургин, склоняясь над коротышкой доктором. - Он нормальный человек! Поверьте!
        - Я верю не словам, а тому, что вижу своими глазами. Нормальный, ненормальный - это все очень субъективно. Только время способно нас рассудить.
        Он прав. Именно время - их главный союзник. Через месяц-другой они доломают Козлова. И тогда к ним не будет совсем никаких претензий.
        Глава 42
        Большаков был холодно-неприступен. Пропуск Хургину он, правда, выписал, но только и всего.
        - Давненько вы ко мне не приходили с сыном, - сказал Хургин, давая понять, что прошлые обиды забыты.
        - Его нет в городе.
        - А где он?
        - С матерью уехал к родителям.
        Значит, она все-таки решилась. Хочет побороться за сына.
        - Возможно, это пойдет Виталику на пользу, - осторожно сказал Хургин.
        - Зачем вы ко мне пришли?
        "Не хочет говорить о сыне. Перейдем к следующему вопросу".
        - Что-то непонятное происходит с Козловым.
        - А что с ним происходит? - спросил Большаков, изображая равнодушие.
        - Не с ним самим, а вокруг него, - поправился Хургин. - Какая-то непонятная возня.
        - Я не в курсе. И вообще мы этим делом больше не занимаемся.
        - Чем не занимаетесь - убийствами? - не поверил Хургин.
        - Убийствами занимаемся. Но Козлова из числа подозреваемых исключили. С ним теперь врачи общаются.
        - Но они не должны этим заниматься!
        - Почему?
        - Он не болен!
        - Кто не болен? - изобразил непонимание Большаков.
        - Козлов.
        - Это не я решаю.
        - А кто?
        - Врачи, естественно. Они вот мне заключение выдали. - Большаков похлопал ладонью по картонной папке. - Почему же я должен им не верить?
        - А вы сами в это верите?
        - Во что?
        - В болезнь Козлова.
        - На мой непросвещенный взгляд, он действительно имеет повадки психа. Таких в старину называли блаженненькими.
        Это было произнесено почти насмешливо. Куражился Большаков. Он сейчас себя чувствовал очень уверенно.
        - Вы все его гробите, - сказал Хургин. - Бессмысленно и беспощадно.
        - Он получил то, что заслужил.
        - Такого он не заслужил.
        - Я вам одну вещь скажу, доктор. Только вы моих слов никому не передавайте и на меня не ссылайтесь. - Большаков смотрел на собеседника устало-печально. - Козлов каким-то образом участвует во всем этом кошмаре. Мы, милиция, бессильны против него. Не можем ничего доказать. Понимаете? Он сидит в камере в момент убийства, в том-то вся и штука. Но он связан с этим делом, и даже вы не станете отрицать этого. Он опасен. Сам по себе опасен, от него исходит зло, которое я, например, ощущаю почти физически. Такого человека нельзя отпускать к людям. И если мы не можем изолировать его через суд, то пусть это сделают хотя бы врачи.
        Теперь все вставало на свои места. Логично, страшно и неотвратимо.
        - Вы договорились с врачами? - спросил Хургин.
        - Я ни о чем с ними не договаривался. У нас своя работа, у них - своя. Они просто выполняют свой долг.
        - Они искалечат жизнь человеку.
        - Но зато обезопасят других людей.
        И опять - логично, страшно, неотвратимо.
        - А тот, настоящий убийца, будет тем временем убивать, - сказал Хургин.
        - Мы его поймаем в конце концов, - пообещал Большаков.
        - Так все-таки не Козлов убийца? Значит, и вы понимаете это?
        - Понимаю, - спокойно ответил Большаков, - но это ничего не меняет. Для Козлова, по крайней мере.
        Глава 43
        Профессор Вольский читал лекцию, и Хургину пришлось ждать старика на кафедре. Доктора Вольский узнал, но не улыбнулся приветливо, лишь сухо поздоровался и пригласил в преподавательскую комнату.
        - Я пришел к вам за помощью.
        - За помощью? - удивился профессор. - Чем же я могу вам помочь?
        - Не мне. Олегу Козлову.
        Вольский бросил на заваленный журналами стол свой старый портфель и тяжело, со вздохом опустился на стул.
        - Олег в больнице.
        - Да, я знаю, - кивнул Вольский. - Все-таки вы его туда упрятали.
        - Кто это - мы? - не понял Хургин.
        - Врачи. Вы ведь врач? Я не ошибаюсь?
        - Не я ему ставил диагноз.
        - А что за диагноз, кстати?
        - Шизофрения.
        Вольский поднял свое розовое лицо.
        - Чушь! - сказал отрывисто.
        - Согласен с вами.
        - Согласны? - удивился Вольский.
        В его взгляде Хургин читал недоверие и, чтобы растопить разделяющий их лед, сказал:
        - Олег не болен. Это я вам как врач говорю.
        - Почему же он в больнице?
        - Это все от бессилия.
        - Чьего бессилия?
        - Тех людей, которые им занимались. Они прослеживают связь между Олегом и этими убийствами, которые происходят в городе, но не могут ему предъявить обвинение. Не стыкуется у них ничего, и все рассыплется на первом же заседании суда. Значит, надо Козлова освобождать. А этого они не хотят. Потому что чувствуют, что Олег с этим все-таки связан.
        - А он, по-вашему, действительно связан?
        - Да, - честно ответил Хургин. - Не знаю пока, как именно. Но дело сейчас не в том. Надо спасать Олега. Если мы его из больницы не вытащим...
        - Мы - это кто?
        - Вы, я - все, кто его знает. Ему сейчас никто не может помочь, кроме нас.
        - Это действительно так серьезно?
        - Очень серьезно. Медикаменты ведь можно разные использовать. Все в пределах допустимого, все по закону - а через месяц мы Олега уже не узнаем.
        - Залечат?
        - Да, - сказал Хургин. - Залечат. Хорошее слово.
        - Я все равно не верю.
        - Во что? - не понял Хургин.
        - В то, что Олег имеет какое-то отношение ко всем этим кошмарам.
        Хургин вздохнул.
        - Давайте не будем это обсуждать, - попросил он. - Оставим на потом.
        - Хорошо. Что от меня требуется?
        - Нужен шум.
        - Шум? - удивился Вольский.
        - Да, как можно больше шума. Письма, статьи в газетах. Может быть, у вас есть какие-то влиятельные знакомые, которые могут помочь? Не обязательно в результате этого Козлова выпустят из больницы, но хотя бы устроят беспристрастное разбирательство.
        Вольский выдернул из своего портфеля тетрадь.
        - Что ж, давайте составим черновик письма. Кому напишем первому?
        - Первое письмо будет в комиссию.
        - В какую комиссию?
        - Которая поставила диагноз. Второе письмо - главврачу больницы.
        - Разве с них надо начинать?
        - Да. Пусть знают, что скоро предстоит разбирательство. Это поубавит у них энтузиазм слишком рьяно заниматься Олегом. У него будет передышка, это очень важно.
        Вольский склонился над тетрадью. Почерк у него был прыгающий и по-стариковски небрежный. Хургин почему-то вздохнул и отвел глаза. Стопка старых журналов высилась на профессорском столе. Несколько журналов были раскрыты и лежали в живописном беспорядке. С фотографии в одном из них на Хургина смотрели двое мужчин - крепкие и вполне довольные собой. Они улыбались, и это были улыбки счастливых людей.
        - Погрознее написать? - поднял голову Вольский.
        - Что вы имеете в виду?
        - Письмо грозное должно быть?
        - Нет. Очень конкретное, деловое и спокойное. Они должны понять, что письмо писали солидные люди, от которых не отмахнешься.
        - Да, - согласился Вольский. - Именно так.
        Солидные и деловые люди - это ему очень понравилось.
        Двое мужчин по-прежнему смотрели на Хургина. Они были похожи, как близнецы. И даже одеты одинаково.
        - Близнецы? - спросил Хургин.
        - А? - поднял голову Вольский. Увидел снимок. - Да.
        Развернул журнал обложкой вверх. "Наука и жизнь".
        - Люблю читать старые журналы.
        - Воспоминания молодости?
        - Кто знает? Возможно.
        Тот снимок не давал покоя Хургину. Он шарил рукой по столу, как слепой, и не сводил с журнала глаз.
        - Вы что-то ищете? - осведомился Вольский.
        - Телефон.
        - Он стоит правее.
        Хургин сорвал трубку аппарата и, пока набирал дрожащей рукой номер, качал головой, будто и сам не верил собственной догадке.
        - Алло? - раздался голос в трубке. - Большаков.
        - Это братья! - крикнул Хургин так громко, что сидящий рядом Вольский вздрогнул. - Братья! Их двое! Они очень похожи друг на друга! Надо искать его брата!
        - Кто это? - спросил Большаков.
        - Это Хургин! Игорь Андреевич, у Козлова есть брат! Брат! Вы понимаете теперь, в чем дело?
        - У него нет брата, - сказал Вольский.
        - Есть! - выдохнул Хургин и вдруг засмеялся. - Есть! Есть! В том-то все и дело! И я даже знаю, как его зовут!
        - Как? - спросил Большаков.
        - Алексей! Алеша! Вот оно то, чего я не понял сначала! Ведь мне даже имя назвали, а я не обратил внимания!
        Глава 44
        - Позвольте, я буду с ним разговаривать! - предложил Хургин.
        Они с Большаковым шли длинным больничным коридором, и Хургин временами едва не срывался на бег, так ему хотелось побыстрее увидеть Козлова.
        - Как все просто оказалось! И в то же время так сложно и запутанно!
        - Еще может оказаться, что вы ошибаетесь, - сказал Большаков.
        - Нет! - ответил Хургин и нервно засмеялся. - Я чувствую! Я сейчас это чувствую! Помните, я вам рассказывал, что при общении с больным шизофренией врач должен во многом полагаться на свою интуицию? Чувство сопереживания, какой-то отклик в душе должен возникать, своеобразный резонанс. Понимаете?
        - Значит, все-таки, по-вашему, шизофрения? - уточнил Большаков.
        - Э-э нет! - запротестовал Хургин. - Это я вам привел для примера. Олег здоров. И теперь я это докажу, я вытащу его отсюда. - Хургин даже засмеялся. Он был счастлив и возбужден.
        Их встретил завотделением.
        - Как он? - спросил коротко Большаков.
        - Нормально. Готов к беседе. Мы его подготовили, как вы и просили.
        Большаков бросил быстрый настороженный взгляд на Хургина. Тот все слышал и сказал, помрачнев в одно мгновение:
        - Я хочу предупредить, что скоро будет серьезное разбирательство. - Обернулся к завотделением: - Вас еще не вызывали с объяснениями?
        - Куда? - спросил тот, на глазах уменьшаясь в росте. Вместо ответа Хургин ткнул пальцем в потолок - наверх, мол.
        - Я ничего не делаю по собственной инициативе, - огрызнулся завотделением.
        Он давал понять, что действует по указанию своего начальства и им, этим начальством, не может быть наказан.
        - А я не о вашем главвраче говорю, - безжалостно лишил его надежды Хургин. - О тех, кто еще выше находится. Так что и ваш главврач будет вызван на ковер.
        Он блефовал, но слишком сильно было желание хоть чем-то помочь Козлову.
        - Не надо никому угрожать, - сказал недовольным голосом Большаков.
        - Ставить в известность о близких неприятностях - это еще не угроза, - мстительно парировал Хургин.
        Завотделением торопливо распахнул дверь палаты. Козлов лежал на кровати и рассматривал потолок. Рядом, на стуле, дежурил санитар. Он обернулся к вошедшим и окинул их скучающим нелюбопытным взглядом.
        - Что скажешь? - спросил завотделением.
        - Он в норме.
        - Хорошо. Выйди.
        Хургин подошел к кровати.
        - Здравствуй, Олег.
        Козлов повернул наконец голову. Доктор обратил внимание на происшедшую перемену - в глазах засветилась жизнь.
        - Вы меня узнаете?
        - Да, - ответил Козлов.
        Хургин обернулся и посмотрел на завотделением. Тот отвел взгляд, сделав вид, что рассматривает пейзаж за забранным решеткой окном. Они были способны сделать с Козловым все, что угодно: лишить его разума, а затем вернуть к жизни - в любую минуту, когда им это заблагорассудится.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил Хургин.
        - Нормально. Только голова какая-то...
        - Какая?
        - Пустая.
        Хургин опять обернулся к завотделением и зло сказал:
        - Не советую!
        - Что такое? - изобразил недоумение тот.
        - Не советую! - крикнул Хургин. - Вам это "лечение" боком выйдет!
        Его душила злоба.
        - Не надо кричать, - сказал Большаков. - Не забывайте, что вы находитесь здесь неофициально.
        - В таком случае можете сами заниматься с Козловым! - зло ответил Хургин. - У вас это неплохо получается.
        Большаков промолчал. Хургину понадобилось некоторое время, чтобы хоть немного унять разбушевавшийся темперамент.
        - Олег, я хотел бы с вами поговорить, - сказал он после паузы. - Давайте вернемся к нашему разговору о вашем детстве. Не возражаете?
        - Нет, - качнул головой Козлов.
        Хургин достал из папки пачку фотографий.
        - Это снимки из вашего альбома, Олег. Ваше детство.
        Стал перебирать снимки, раскладывая их пасьянсом перед Козловым. Вот на фотографии маленький Олег со своей матерью. На голове мальчугана пилотка.
        - Рассказывайте, - попросил Хургин.
        - О чем?
        - Об этих фотографиях. Вы помните, как вас фотографировали?
        - Да. Это я в детском саду. Пришел какой-то фотограф и за пятьдесят копеек делал снимки всем желающим. Дело было вечером, мама за мной пришла, поэтому мы здесь вместе.
        - А вот этот снимок?
        - Нас мамин знакомый фотографировал.
        Берег водоема. На заднем плане множество людей, Олег и его мама улыбаются в объектив.
        - Счастливое время, да? - спросил Хургин.
        - Да. Был выходной, мы поехали втроем на речку...
        - Втроем? - переспросил Хургин.
        - Да. Третий - тот самый мамин знакомый, дядя Женя его звали.
        Хургин обернулся и выразительно посмотрел на Большакова. Тот пожал плечами. Он ничего пока не понимал в происходящем.
        - Провели там целый день, да? - спросил Хургин.
        - До самого вечера.
        - Обгорели, наверное, на солнце?
        - Нет.
        - Что же вы за солнцеустойчивые такие?
        - Мы в тени устроились.
        - Хорошо это помните?
        - Конечно.
        И опять Хургин взглянул на Большакова. Потом выложил перед Козловым следующий снимок. Олег, его мать и тетя Алла.
        - Это вы в Смоленске?
        - Да.
        - Надолго ездили туда?
        - Не помню.
        - А где фотографировались? Площадь какая-то. Это где?
        - Не помню.
        - А саму тетю Аллу помните?
        - Нет.
        - Нет! - выдохнул Хургин и резко обернулся к Большакову, зашептал: - Он не помнит ту поездку в Смоленск! Вы поняли, Игорь Андреевич? Он про все может рассказать: про то, как его сфотографировали в детском саду и сколько стоит снимок, про то, как звали маминого знакомого, с которым они ездили на речку. Но он не может вспомнить свою поездку в Смоленск! И тетю Аллу он не помнит! А? Улавливаете? Вы хоть понимаете, почему?
        Большаков наконец догадался, но Хургин все-таки его опередил и закончил торжествующе:
        - Он никогда не видел тетю Аллу! Это не он на снимке! Не Олег! Это его брат! Брат, которого он никогда не видел!
        Оглянулся - не слышит ли их Козлов. Не слышал.
        Глава 45
        Девушки, в прошлый раз встретившей Хургина у порога, на этот раз не было. Хургин, побарабанив в дверь, обернулся к Большакову и пожал плечами:
        - Никого.
        - Но старуха-то должна быть. Та самая, о которой вы рассказывали.
        - Да, наверное. Но она не откроет. Слишком плоха.
        Хургин вдруг подумал, что женщина могла умереть за это время, и их с Большаковым поездка в Смоленск окажется бессмысленной.
        - Поверните ручку, - предложил Большаков. - Может быть, дверь не заперта.
        Так и оказалось. Дверь открылась, обнажив сумрачное нутро дома. Все так же пахло плесенью и пылью.
        - Есть кто-нибудь? - крикнул Хургин.
        Ему никто не ответил. Большаков подтолкнул доктора вперед и сам вошел следом.
        - Произведем осмотр, - сказал он будничным голосом, в котором таилась насмешка.
        - А если в доме никого нет?
        - Посторожим вещи хозяев. Они нам еще будут благодарны.
        Хургин дошел до знакомой двери быстрым шагом и толкнул ее. Дверь поддалась. Старуха была здесь. Она лежала в постели и смотрела в потолок. Клочья седых волос на ее голове казались бутафорскими.
        - Здравствуйте! - громко произнес Хургин.
        Стоящий за его спиной Большаков дышал спокойно и размеренно.
        Старуха медленно повернула голову и посмотрела на вошедших.
        - Я уже был у вас, - сказал Хургин. - Помните? Спрашивал у вас про Аллу. - Показал рукой на стену: - Алла жила там, за стеной. В соседней квартире.
        - Алла - хорошая девочка, - сказала старуха.
        - Да, - поддержал разговор Хургин. - Очень хорошая. - Быстрым движением достал из кармана снимок - Марина Козлова, ее сестра Алла и маленький мальчик между ними. - Вот она, видите?
        Старуха долго смотрела на фотографию, потом ткнула в Аллу старческим сморщенным пальцем:
        - Вот Алла.
        - Да, - кивнул Хургин, - это Алла. А кого вы еще здесь знаете? Вот эта женщина вам знакома?
        Старуха рассматривала снимок. Пауза затягивалась.
        - Ну хорошо, - сказал Хургин. - Тогда скажите о мальчике. Как его зовут? Вы помните?
        И опять пауза, но на этот раз не столь продолжительная.
        - Алешенька, - сказала старуха.
        И в прошлый раз она назвала это же самое имя. В тот раз Хургин поправил ее. Теперь он не собирайся повторять свою ошибку.
        - Алешенька, - кивнул он доброжелательно, а сердце словно взбесилось и готово было выпрыгнуть из груди. - Он жил здесь, да?
        Хургин слышал, как Большаков за его спиной затаил дыхание.
        - Да.
        - Вместе с Аллой?
        - Да.
        Старуха отвечала не сразу, а с большой задержкой, и эти паузы казались Хургину невыносимо длинными.
        - А кем Алеша приходился Алле?
        Пауза. Очень долгая. Хургин догадался наконец, что старуха не поняла вопроса.
        - Кто Алеша для Аллы? - спрашивал он терпеливо. - Племянник?
        - Сын.
        - Сын?
        Женщина прикрыла глаза. Она уставала от длинных разговоров, наверное.
        - Алеша - сын Аллы?
        - Да, - сказала старуха.
        - Он жил здесь все время?
        - Да.
        - Где он сейчас?
        Пауза.
        - Вы знаете, где живет Алеша?
        - Алла умерла, - неожиданно произнесла женщина тихим голосом.
        - Да, я знаю. А что стало с Алешей? Его забрал кто-то из родственников?
        - Детский дом.
        - Он попал в детский дом? - догадался Хургин. - После того, как Алла погибла. Да?
        - Да.
        Хургин распрямился и теперь мог перевести дух.
        - Был этот мальчишка, был! - сказал он Большакову. - Звали Алешей. Она мне и в прошлый мой приезд в Смоленск это имя называла, а я решил, что она оговорилась, что ее подвела память. Никогда здесь Олег Козлов не бывал. Его мать приезжала сюда одна, без сына. И на фотографии этой - не Олег.
        - Но почему они так похожи?
        - Не знаю. Возможно, в жизни они не так явно друг друга повторяют. Увидим, когда разыщем этого загадочного Алексея. Вот только где его искать?
        - А это уже наша забота, - сказал Большаков.
        - Думаете, что найдете?
        - Ничуть не сомневаюсь. Если он попал в детский дом, то какие-то его следы обязательно обнаружатся.
        Глава 46
        Алексей носил фамилию своей матери - Горюнов и действительно воспитывался в детском доме. Имя его отца было неизвестно. Все это Большаков выяснил к вечеру того же дня.
        Директора детского дома они застали в ее кабинете.
        Молодая женщина, едва ли ей больше тридцати. Но держалась очень уверенно и властно.
        На всех воспитанников детского дома были заведены личные дела.
        "Сохранились ли бумаги Алексея Горюнова? Посмотрим. Когда, кстати, он здесь жил? Лет двадцать назад? Нет, в таком случае ничем нельзя помочь. Бумаги хранятся десять лет. Что дальше? Просто сжигаются, и все".
        Хургин поскучнел. Ему показалось, что ниточка оборвалась. Не может судьба радовать все время. Когда-то везенью приходит конец. Большаков с непонятным доктору упрямством продолжал еще задавать какие-то вопросы, но все это было не то.
        Хургин уже не участвовал в разговоре, задумчиво скользил взглядом по свежевыкрашенным стенам кабинета. Здесь все изменилось за эти годы - и стены, и люди. "И люди, - вдруг повторил он про себя. - И люди. И люди!!"
        - Вы человек здесь новый? - вторгся в разговор Хургин.
        Женщина пожала плечами:
        - Не совсем. Четыре года работаю.
        - А остался кто-то из тех, кто работал здесь прежде? Десять, двадцать лет назад?
        - Да, - женщина прикрыла глаза рукой, вспоминая. - Татьяна Тимофеевна. Она сейчас нянечкой работает.
        - А прежде?
        - Была воспитателем.
        - С ней можно переговорить? - быстро спросил Большаков.
        - Конечно.
        Татьяна Тимофеевна оказалась худенькой низкорослой женщиной. Голова ее была совершенно седой, но глаза смотрели молодо.
        - Вы работали воспитателем? - спросил Хургин. - Раньше, несколько лет назад. - Он ожил и теперь снова надеялся.
        - Да.
        - Вам знакомо такое имя - Алеша Горюнов?
        - Да, конечно.
        - Вы его хорошо знали? - подключился к разговору Большаков.
        - Настолько хорошо, насколько воспитатель может знать своего воспитанника.
        Хургин выложил на стол фотографию - Марина, Алла и маленький мальчик с серьезным и строгим взглядом.
        - Это он?
        - Да, - кивнула Татьяна Тимофеевна.
        - Вы не ошибаетесь?
        - Нет. У нас есть его фото.
        - Неужели сохранилось? - побоялся поверить Хургин.
        - Да.
        Снимки действительно были. Каждый год все воспитанники детдома фотографировались вместе. Алеша Горюнов почти всегда оказывался где-то с краю. Хургин всматривался в выражение лица мальчика, запечатленного на фотографиях, - взрослея год от года, он сохранял на лице неизменно сосредоточенное выражение.
        - Алеша был бойким мальчиком? - спросил Хургин.
        - Нет.
        - А каким? Расскажите.
        - Тихий. Весь в себе. Сторонился сверстников.
        - Почему? Его не брали в компанию?
        - Мне кажется, что он сам туда не рвался. Ему было лучше одному.
        - Много читал? Любил книги?
        - Ни да, ни нет.
        - Как проводил время?
        - Я, наверное, сейчас не вспомню. Он был очень незаметным. Не доставлял хлопот. Понимаете?
        - И поэтому о нем нечего вспомнить?
        - Да. У воспитателя нелегкая жизнь. Тридцать детей, причем это не обычные дети, не из семьи, а дети брошенные, с нарушенной психикой. С ними очень непросто, всегда много проблем. А Алеша был спокойный. И чем он занимался, я не всегда даже знала.
        - С ним не было проблем?
        - Ну, не то чтобы совсем не было.
        - Значит, что-то случалось?
        - Да. Были пару раз неприятные истории. Однажды он украл у своего товарища часы.
        Хургин быстро взглянул на Большакова.
        - Кто украл - это обнаружилось очень быстро, - продолжала женщина. - Было разбирательство.
        - Чем закончилось дело?
        - Пожурили его.
        - Алешу?
        - Да, Алешу. А что еще сделаешь? И часы-то были поломанные, как потом оказалось. Не в тюрьму же его за это сажать. Тем более с такой судьбой ребенок.
        - А вы знали о его судьбе?
        - Конечно. Его мать погибла в автокатастрофе, отца он не знал вовсе. У нас большинство детей было брошенных. Мать просто оставляет ребенка в роддоме - и все. А у Алеши не было совсем никого. И поэтому его было особенно жалко.
        - Родственников, значит, не было? - уточнил Хургин.
        - Кто-то был, наверное. Один раз даже приезжала женщина, назвалась его теткой.
        - Что вы о ней знаете? - быстро спросил Большаков.
        - Ничего.
        - Может, и не родственница вовсе?
        - Я все-таки думаю, что родственница. Она показывала документы, и там фамилия стояла - Горюнова, как у Алеши. Это я точно помню.
        - Откуда она приезжала?
        - Ой, этого я не скажу, - пожала плечами Татьяна Тимофеевна. - Какой-то город... - Она задумалась. - Вот эта республика, на Севере, возле Финляндии... Она оттуда была.
        - Карелия?
        - А какая там столица?
        - В Карелии?
        - Да, в Карелии. Как их столица называется?
        - Петрозаводск.
        - Нет, - покачала с сомнением головой Татьяна Тимофеевна, - не то. Что еще там есть, на Севере?
        - Республика Коми. Город Сыктывкар.
        - Вот! - женщина хлопнула ладонью по крышке стола. - Точно! Из Сыктывкара она приезжала.
        - Вы с ней разговаривали?
        - Да. Если честно, я надеялась, что она заберет Алешу к себе. В семье ребенку лучше.
        - Но она не сделала этого?
        - Она и не собиралась, как выяснилось. Провела с ним полдня и уехала. Больше не приезжала никогда.
        - А письма писала?
        - Нет.
        - Ни одного?
        - Ни одного.
        - Вы в этом уверены?
        - Конечно. Все письма приходят на адрес детского дома, и только потом воспитатель отдает письмо ребенку. Я ожидала, что эта женщина напишет Алеше, но писем не было. Это я хорошо помню.
        Хургин взглянул на Большакова. Тот пожал плечами, негромко сказал:
        - Найдем ее. Горюнова из Сыктывкара. Это проще простого.
        - А вы, извиняюсь, кто будете? - спросила Татьяна Тимофеевна.
        - А дальше-то что было? - поинтересовался Большаков, демонстративно игнорируя заданный женщиной вопрос.
        - Когда - дальше?
        - Закончилась детдомовская жизнь Алексея. А дальше что?
        - Он пошел в армию.
        - Где служил?
        - Не знаю.
        - Не знаете? - удивился Большаков.
        - Нет.
        - Он разве не писал писем?
        - Нет.
        - И после армии - тоже?
        - Да.
        - Вы что-нибудь о нем слышали? - осторожно осведомился Хургин.
        - Нет.
        - Совсем ничего?
        - Совсем.
        - Это обычное дело? Всегда так бывает - уходят из детдома и больше сюда ни ногой?
        - Я бы не сказала. И письма пишут, и приезжают. Хотя бы первое время. А от Алеши - ничего.
        - Пропал, - сказал понимающе Хургин.
        - Да, вроде того.
        Татьяна Тимофеевна даже вздохнула.
        - А почему, как вы думаете?
        - Не знаю.
        - Может, с ним что-то случилось? - подсказал Хургин.
        Женщина на мгновение задумалась.
        - Не знаю, - повторила после паузы. - Хотя для меня, если честно, в этом нет ничего странного.
        - В чем вы не видите странности?
        - В том, что Алеша так никогда больше не объявлялся. Он все время был сам по себе. Понимаете? Он жил здесь, но это не был его дом.
        - А где был его дом? Что было ему дорого?
        Татьяна Тимофеевна покачала головой:
        - Он всегда был один. Ни к кому не привязывался. Никогда.
        В разговоре возникла пауза. Где-то в коридоре послышались детские голоса.
        - Алеша никогда не говорил вам о своем брате?
        - Брате? - удивилась Татьяна Тимофеевна.
        - Да, у него был брат.
        - Не слышала ни разу. - У женщины на лице по-прежнему сохранялось выражение удивления. - Это был родной брат?
        - Не знаю, - сказал Хургин. - Двоюродный, а может быть - еще более дальнее родство. Значит, не слышали?
        - Нет, - сказала Татьяна Тимофеевна. - Для меня это новость.
        - Вам приходилось видеть, чтобы Алеша дрался?
        Этот вопрос оказался для женщины неожиданным.
        - Не помню, - призналась она после паузы. - Хотя... - Покачала головой. - Да, было. Теперь я вспомнила. Как-то он подрался с одним из мальчишек, разбил ему лицо в кровь.
        - Алеша разбил? - уточнил Хургин.
        - Да.
        - Как по-вашему, он был жестоким?
        - Я бы не стала давать такое определение.
        - Но ведь лицо в кровь разбил, - напомнил Хургин.
        - Это совсем не то. Для меня жестокость - это что-то ужасное, что делают бессмысленно и беспощадно.
        - А если со смыслом - то это уже не жестокость?
        - Ну, не знаю. Как-то иначе называется, наверное.
        Она больше ничего не могла им сказать. Пришлось распрощаться.
        По пути на вокзал Большаков был молчалив и задумчив.
        - Как ваш сын? - вспомнил Хургин.
        - Ничего, - ответил Большаков односложно.
        - Там за ним присматривают?
        - Не понял?
        - К врачу его водили? Он обязательно должен находиться под наблюдением.
        - Да, - кивнул Большаков. - Это жена уже сделала. - И неожиданно, без какого-либо перехода спросил: - А все-таки кто он, этот Алексей? Как по-вашему? - Видно было, что этот вопрос его очень занимает. - Вы действительно верите, что он брат Олега Козлова?
        - Да, - сказал Хургин и посмотрел на собеседника. - Он не просто брат. Он родной брат.
        Это было уже слишком. Большаков даже остановился.
        - Нет, - сказал он, замотав протестующе головой. - Это невозможно!
        - Они - родные братья. Близнецы, - упрямо повторил Хургин. - Хотя мне и самому в это верится с трудом.
        Глава 47
        Спустя неделю Большаков примчался к Хургину. Возбужденный, едва войдя в кабинет доктора, сказал с порога:
        - Они действительно близнецы! Вы были правы!
        - Вы разыскали эту сыктывкарскую Горюнову? - догадался Хургин.
        - Да! - Большаков был похож на возбужденного пса - волновался и не мог найти себе места. - У них общая мать - Марина Козлова. Такие вот дела.
        - Но как они оказались порознь?
        - Дело случая. Марина, оказывается, хотела отказаться от детей.
        - Оставить в роддоме?
        - Да.
        - Почему?
        - Запаниковала. Она ведь была совсем девчонкой, и никого рядом с ней. Папаша - который Полянский, помните? - исчез еще до рождения детей, родителей у Марины не было. Она бы не подняла на ноги двоих, так она думала. И оставила бы детей в роддоме, в этом нет сомнений, если бы не Алла. Та самая, из Смоленска. Алла перенесла операцию, что-то такое по женской части. У нее никогда не было бы детей. И Алла сказала, что заберет к себе одного из мальчиков, а второй останется у Марины. Поделились по-родственному. Понимаете?
        - И дети воспитывались порознь?
        - Да. Никогда не видели друг друга. Марина несколько раз ездила в Смоленск, проведывала сына, но у них с Аллой был такой уговор: никогда не открывать детям того, что произошло.
        - Почему?
        - Не знаю.
        - Хотя можно догадаться, - сказал Хургин. - Щадили Марину. Трудно было бы объяснить выросшим братьям, почему их разлучили в колыбели. Олег ничего не знал о брате. Видел только на фотографии, да и то думал, что это он, Олег.
        - Но у вас-то откуда была уверенность, что они родные братья?
        - Меня к этой мысли подтолкнул разговор с профессором Вольским. Я на его столе увидел журнал "Наука и жизнь". Там была статья про близнецов, очень интересная. Описывается случай, как после долгой, в несколько десятков лет, разлуки встретились два брата-близнеца. Каждый прожил свою жизнь, их пути никогда не пересекались, и они даже не знали до поры друг о друге. И когда произошла встреча, открылись удивительные вещи. У них, оказывается, были общие привязанности и привычки. Оба любили один сорт сигарет и не терпели пива. Оба женились на женщинах примерно одинаковой наружности и любили галстуки нежно-зеленого цвета. И все это - независимо друг от друга. Было что-то такое, самой природой заложенное, что связывало их всю жизнь. Какие они - близнецы? Что в них общего, кроме внешности, и какие такие невидимые нити их связывают? Мы не знаем. Слишком все сложно. Но связь есть. У меня был еще один разговор с Вольским. Он сказал, говоря об Олеге, что должен быть какой-то внешний фактор, который воздействовал на Олега. Не мог он измениться ни с того ни с сего.
        - И что же это за фактор?
        - Он почувствовал брата. Где-то рядом, совсем близко. Он очень впечатлительный...
        - Кто? Олег?
        - Да. И мне кажется, он повел себя как некое принимающее устройство. Он вот это поле, излучаемое братом, ощущал каждой клеткой своего тела.
        - Но откуда эти жуткие сны? Почему он их видит только тогда, когда происходят убийства?
        - Не знаю. Возможно, в момент совершения преступления напряжение, которое испытывает Алексей, достигает наивысшей точки. И вот это поле зла, или импульс зла, которое он излучает, достигает Олега. Звучит несколько вульгарно, будто мы о физических процессах говорим, на самом деле все запутаннее и сложнее. Но это как-то так происходит. Так, как я объясняю. - Хургин взглянул на собеседника с неожиданной печалью во взгляде.
        - Как-то вы посмотрели... - сказал Большаков. - Не могу даже объяснить.
        - Я вдруг вспомнил ваше нежелание выслушать меня прежде. Вашу иронию.
        - А вы мстительный.
        - Нисколько.
        - Ладно, приношу извинения, - сказал Большаков. - И даже более того. Я вынужден признать, что без вас мы не продвинулись бы вперед ни на йоту.
        - Ничего удивительного.
        - Вот как? - изогнул брови дугой Большаков.
        - Да. Здесь не годятся ваши подходы. У вас своя, испытанная временем схема: вот жертва, вот подозреваемый, свидетели дают показания, вы все протоколируете, подогнали эпизод к эпизоду, факт к факту - и все, дело сделано. А здесь все было иначе. И вы забуксовали. В жизни все сложнее и в схемы не всегда укладывается. - Хургин оборвал речь, увидев лицо Большакова. Тот закусил досадливо губу. - Извините, - сказал Хургин. - Я не хотел сказать ничего плохого. Просто мне было очень обидно за Олега. Еще немного - и он мог бы очень жестоко пострадать ни за что. - Доктор вздохнул, запечалившись. - Надо искать Алексея. Он здесь, в городе. И появился сравнительно недавно.
        - Вы так думаете?
        - Да. Это произошло месяца три или четыре назад. Как раз тогда с Олегом Козловым что-то случилось, он изменился. - Хургин покачал головой. - Он мучился и искал причину происшедшего в себе, а она, эта причина, оказалась вовне. Брат объявился, только Олег об этом не знал. И сейчас не знает. - Хургин встревоженно поднял голову. - Вы ведь ничего не говорили ему о брате?
        - Нет.
        - Не надо ему пока ничего говорить. Так лучше.
        Большаков кивнул.
        - А где искать Алексея? - спросил он.
        Хургин пожал плечами:
        - Не знаю.
        - А если хорошенько подумать?
        - Я действительно не знаю.
        - Кем он может быть, по-вашему?
        - Профессия?
        - Да. Пишет диссертацию, как Олег?
        - Возможно. Но не надо искать прямого сходства. Есть нечто иное, что их объединяет.
        - Что?
        - У них схожие характеры. Про Олега рассказывали люди, которые его хорошо знали, что он был замкнут, не любил компаний, происходившее с ним, как правило, переживал в душе. Вам это ничего не напоминает?
        - То же самое рассказывали об Алексее.
        - Вот! - сказал Хургин. - Об этом я и говорю. Алексея будет сложно найти. Он где-то в стороне от людей, сам по себе, на отшибе. Вы обратили внимание, чему Олег посвятил свою жизнь? Взялся за диссертацию, что-то там о латыни. Понимаете? Он в седой древности укрылся, ему никто не нужен. Спрятался.
        - И Алексей может себя вести подобным образом?
        - Думаю, да. Попробую сейчас сформулировать, но все это будет очень зыбко и неконкретно, - Хургин развел руками, будто извиняясь. - Итак, стремление к уединению. В жизни, в мыслях. Все время один. Даже если рядом люди, то все равно не с ним. Тихое, укромное место. Олег, например, приходя в библиотеку, всегда садился в самом углу, у окна. Особое ощущение уединенности, так я понимаю. Мечта - чтобы никого не было вокруг. В общем, если абстрактно представить лелеемый им идеал, ту среду обитания, где ему было бы наиболее приятно проводить время, то это кладбище.
        Хургин не видел, как при его последних словах вздрогнул Большаков.
        - Да, именно кладбище, - продолжал он. - Даже вот эта тяга Олега к латыни, к мертвому, по сути, языку...
        Он увидел наконец выражение лица Большакова и осекся.
        - Кладбище! - потрясенно произнес Большаков.
        Он заметно побледнел.
        - Что?! - отрывисто спросил Хургин.
        - У них у всех незадолго до случившегося кто-нибудь умер!
        - У кого - у них?
        - У людей, которые погибали, которых Козлов видел в своих снах! Я на эту особенность еще тогда обратил внимание, но не мог этой закономерности объяснить! Убийства происходили вскоре после того, как эти люди, жертвы, кого-нибудь схоронили! Кладбище! Все правильно вы говорили! Алексея на кладбище надо искать! - Большаков рассмеялся дробным нервным смехом и замотал головой. - Он где-то на кладбище работает! Понимаете? Он видит похоронные процессии, по два или три десятка за день. И выбирает свою будущую жертву!
        - По какому принципу?
        - Не знаю. Это и неважно сейчас. Можно предположить, что он выслеживает тех, кто одинок. Небольшая, в несколько человек, процессия, родственников - почти никого, безутешная вдова рыдает над гробом, и уже ясно, что она одна осталась в доме, ею и надо заняться, это почти безопасно. Вот так и происходит отбор, я думаю. - Большаков потер ладонью лоб. - Да, именно так. Девушка, которая осталась жива и Козлова опознала, была ведь приезжая. И Козлов еще тогда сказал, что он, идя на убийство там, во сне, почему-то знал, что девушки не должно быть в квартире. А ее действительно не должно было быть, она собиралась уезжать после похорон, но не купила билет и заночевала у своего дядюшки, того самого, которого в ту же ночь убили. Значит, убийца выслеживает свои жертвы, у него своя методика отбора.
        Большаков был возбужден - совсем как в ту минуту, когда он вошел в кабинет Хургина.
        - Мы возьмем его! Прямо сейчас!
        Придвинул к себе телефонный аппарат, позвонил в управление, вызвал машину с людьми. Все, кажется, встало на свое место - так ему казалось. Он еще не подозревал о разочаровании, которое ему вскоре предстояло испытать.
        Глава 48
        В машине, кроме Большакова, были два оперативника.
        - Он на Северном кладбище работает, - говорил Большаков, нервно потирая руки. - Кем - не знаю, но он там, я уверен. - Обернулся к сидевшему сзади оперативнику: - Как же мы кладбище прежде не проверили? А, Коля?
        - Ваша промашка, Игорь Андреевич. Вы проморгали. Нам-то что, наше дело маленькое. Скажут: "Проверить!" - проверим. Скажут: "Задержать!" - задержим.
        - Ты всегда ни при чем... Моя хата с краю... - погрозил пальцем Большаков, но в душе сознавал, что Коля прав.
        Проехали мимо трубного завода, миновали железнодорожный переезд.
        - Уже скоро, - сказал Большаков. - Значит, так: тип очень опасный, людей режет, как мясник. Использует все, что под руку попадается, одну старушку даже сковородой убил. Поэтому никакой расслабленности, чтоб в полсекунды ему браслеты надели.
        - За нами не заржавеет, - мрачно произнес Коля. Ворота кладбища были распахнуты. Старушка у входа торговала цветами. Большаков купил букет, не выходя из машины.
        - Вперед! - велел водителю.
        Машина медленно покатила по аллее. Большаков держал букет высоко, чтобы со стороны было видно: безутешные родственники едут на могилу.
        - Напрасные траты, - буркнул с заднего сиденья Коля. - Вам стоимость цветов все равно не возместят, Игорь Андреевич.
        - По сторонам смотри! - оборвал его Большаков. Кладбищенская контора оказалась в самом конце аллеи. Большаков, не выпуская цветов из рук, со скорбным выражением лица вышел из машины. Оперативники разделились: один завернул за угол здания. Коля направился следом за Большаковым.
        В небольшой, с затхлым запахом комнате сидели трое мужчин. Они обернулись одновременно, когда открылась дверь, - среди них не было человека, которого искал Большаков. Убедившись в этом, Большаков швырнул в сторону уже ненужный букет, коротко спросил:
        - Кто директор?
        - Я.
        Неказистый рыжеволосый мужичонка. Большаков махнул у него перед носом удостоверением - ровно столько времени показывал удостоверение, чтобы директор кладбища успел звезды на погонах рассмотреть.
        - Я из милиции.
        Директор испуганно махнул рукой своим товарищам: оставьте, мол, нас с гостем. Мужчины было поднялись, но Большаков рявкнул:
        - Сидеть! Никому не выходить из помещения!
        Коля из окна рассматривал близкие могилы. Большаков извлек из кармана фотографию Олега Козлова, небрежно бросил на стол:
        - Мы ищем этого человека!
        Директор взял снимок в руки, долго всматривался. Рука со снимком дрожала.
        - Не знаю такого, - сказал наконец.
        - Лучше всмотритесь! - произнес с досадой Большаков. - Он шастал здесь совсем недавно, вы должны были его видеть!
        - Нет, не видел, - качнул головой рыжеволосый.
        - А это кто? - ткнул пальцем в мужчин Большаков.
        - Наши работники.
        - Пусть и они посмотрят!
        Они почти и не всматривались в снимок. Только взглянули - и дружно замотали головами. Были похожи на нашкодивших мальчишек: натворили бед, но не хотят признаваться. Большаков сел напротив, расстегнул пиджак так, чтобы был виден пистолет в кобуре под мышкой, произнес значительно и с угрозой:
        - Я официально предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний.
        Этого ему показалось мало, и он уточнил:
        - Об уголовной ответственности!
        Но чувствовал он себя, несмотря на грозный вид, не очень уверенно. Когда ехал сюда, ожидал быстрого и безусловного успеха. Но все вышло совсем не так.
        - Этот человек нам незнаком, - сказал директор.
        В произнесенной им фразе слух Большакова резануло слово "нам". Этот рыжеволосый прямо при нем, при Большакове, инструктировал своих людей, как следует отвечать. Он с Большаковым решил потягаться. Еще не понял, с кем имеет дело. Большаков перегнулся через стол и схватил рыжеволосого за ворот рубашки. Директор оказался очень легким.
        - Ты не знаешь, в какие опасные игры играешь! - рявкнул Большаков. - Ты покрываешь человека, который...
        - Приближается мужчина! - бросил от окна Коля. Большаков отпустил директора, тот рухнул на скамью.
        - Сюда идет? - спросил Большаков.
        - Да.
        - Очень хорошо.
        Большаков обернулся. Кладбищенские рабочие затаились, это он увидел и недобро засмеялся:
        - Сейчас все всплывет, ребята. Тихо чтоб сидели, иначе головы поотрываю.
        Хлопнула входная дверь. Мужчина вошел и остановился. Коля встал у него за спиной, загораживая дверь.
        - Быстро! - сказал Большаков. - Где этот человек? - Показал издалека снимок Козлова. - Сюда подойди! Ну! Мы этого человека ищем! Ты здесь работаешь?
        - Да, - ответил мужчина, подойдя ближе.
        - Быстро! Где он сейчас?
        Большаков очень нервничал. Чувствовал, знал, что через несколько секунд все раскроется.
        - Говори! Где он? Твой директор сказал, что он где-то здесь!
        Большаков успевал следить за ними обоими - и за директором, и за своим собеседником - и видел, как побагровел директор, но главное - вновь пришедший дрогнул. Большаков это явственно видел и понял, что тот растерялся, что сейчас скажет все, и бросился к нему:
        - Говори! Говори!
        Даже дрожал от нетерпения. Но при этом он на секунду выпустил из поля зрения директора, всего на секунду, и одного этого мгновения директору хватило. Он едва заметно за спиной Большакова качнул головой, и мужчина, сразу поняв все, отступил от Большакова на шаг и твердо сказал:
        - Я этого человека не знаю! Никогда его не видел!
        - Я вас всех пересажаю за укрывательство! - закричал Большаков, не в силах сдержать переполнявшую его ярость, но уже знал, что проиграл.
        Он вызвал подкрепление, и прибывшие через двадцать минут оперативники прочесали все кладбище, могилу за могилой, но никого не обнаружили.
        Глава 49
        - Вы уже совсем неплохо выглядите, Олег, - сказал Хургин. Они с Козловым находились в больничной палате, и никто им не мешал. - Санитары за вами уже не присматривают?
        - Нет. И колоть всякую дрянь перестали.
        Хургин удовлетворенно кивнул:
        - Скоро вас выпишут, Олег. И этот нелепый диагноз с вас снимут.
        - Правда?
        - Да.
        Это известие, кажется, приободрило Козлова. Он даже посветлел лицом.
        - Вам лучше? - осторожно спросил Хургин.
        - Лучше.
        - Ничто не тяготит? На душе легко?
        Козлов нахмурился.
        - Что-то все-таки тревожит? - догадался Хургин.
        - Да.
        - Настроения по-прежнему нет?
        Козлов кивнул. Иначе и не могло быть. Его брат где-то рядом, ходит по городским улицам, и потому на Олега вдруг накатывается черная тяжелая волна, от которой нет спасения.
        - Как вам спится?
        - Что? - вскинул голову Козлов.
        Он будто пребывал в полузабытьи.
        - Как ночи проходят? Вам что-то снится?
        - Не помню.
        - Значит, страшных снов не видите.
        - Нет.
        Ответил очень уверенно и как будто с облегчением - устал уже от ночных кошмаров.
        - Все у вас наладится, - пообещал Хургин. - Вот увидите.
        За зарешеченным окном светило яркое солнце. Верхушки деревьев едва раскачивались под легким теплым ветром.
        - Я на днях встретил Вику, - сказал Хургин и даже улыбнулся, давая понять, что та, прежняя, жизнь очень близка и достижима. Еще несколько дней, и Козлов возвратится в нее. - Знаете, по-моему, она чудесная девушка.
        Хургин поднял глаза на собеседника и осекся. Олег закрыл лицо руками и дрожал, сжавшись в комок. Хургин хотел поспешить к нему на помощь, но не успел - Козлов вдруг вскрикнул и сполз со стула на пол. Он так и лежал - закрыв лицо руками, и казался бездыханным.
        - Что случилось? - склонился над лежащим доктор, но Козлов не ответил, мычал что-то нечленораздельное. Хургин вслушивался, но не мог разобрать слов. - Что? - спросил он. - Что произошло, Олег?
        - Он ударил меня.
        - Кто?
        - Не знаю.
        - Чем ударил?
        - Лопатой. По голове.
        Хургин резко склонился и отнял руки от лица Козлова. Багровый шрам шел через весь лоб - от виска к виску.
        - Ты видел это, да? - крикнул Хургин, боясь, что не успеет, что все уплывет из памяти Козлова, исчезнет. - У тебя это было перед глазами?
        - Да.
        - Кто он? Кто ударил тебя?
        - Не знаю, - сказал Козлов. - Я не рассмотрел его лица.
        И заплакал.
        Директор кладбища наконец распрямился и оглянулся по сторонам. Тихо было вокруг, только шелестела листва деревьев да где-то далеко, через две или три кладбищенские аллеи, пели птицы. Директор осторожно положил лопату на траву - лопата была в крови, и ее еще предстояло чистить.
        Алексей лежал так, как упал, - навзничь на спине, широко раскинув руки. Все его лицо было в крови - удар пришелся прямо в лоб, и у него, наверное, был раскроен череп.
        Директор вышел на аллею. Там лежали собранные в кучу сухие ветки, которые не успели вывезти, и директор стал носить эти ветки туда, где между могилами лежал Алексей. Он успел сделать две ходки, а на третий раз, бросив очередную охапку веток на труп, смахнул утомленно пот со лба и вдруг услышал шорох. Обернулся и увидел Кирьякова - одного из кладбищенских рабочих. Кирьяков смотрел не на директора, а на прикрытый ветками труп, и его лицо было белее мела.
        - Шпионишь? - зашипел директор. - Любопытствуешь?
        Он стал наступать на Кирьякова, и тот попятился и пятился до тех пор, пока не уперся спиной в могильную ограду. Директор приблизился к нему вплотную и зло, с ненавистью заговорил:
        - Друга себе завели, да? Водкой он вас поил без меры? А говорил я вам, сволочи, что не будет добра от этого?
        Он так зло говорил, что Кирьяков даже не выдержал, отвернулся и бросил:
        - Да ты сам его и пригрел, Михалыч!
        - Я?! - взвизгнул директор и сам испугался произведенного им шума, оглянулся затравленно по сторонам и, только когда убедился, что рядом никого нет, повернул лицо к Кирьякову. - Ты на меня собак не вешай! На мне их и так знаешь сколько!
        Было видно: испугался, и это Кирьякову придало решимости.
        - Ты на меня не вали ничего, Михалыч, - сказал Кирьяков. - Ты сам его на подсобу взял, могилы копать.
        - Вам! - выкрикнул директор. - Вам, дураки! Для вас старался!
        - А мы и без него справлялись, - недобро усмехнулся Кирьяков. - А взял ты его, потому что он тебе по сердцу пришелся. А знаешь, чем он тебе понравился, Михалыч?
        Директор по его глазам прочитал, что тот сейчас скажет гадость, но отступать уже было поздно, и он сказал мрачно:
        - Ну?
        Вроде без угрозы прозвучало, хотя и недобро, но Кирьяков не испугался, склонил голову набок и сказал с плохо скрытой насмешкой:
        - Колечком он тебя купил, Михалыч.
        - Каким колечком? - поинтересовался директор, мрачнея.
        - Золотым. Колечко он тебе подарил, Леха сам нам рассказывал...
        Кирьяков недоговорил, потому что директор схватил его за ворот рубахи и, не помня себя от ярости, рванул, с хрустом отскочили пуговицы, обнажая загорелую кирьяковскую грудь, а на той груди - золотой крестик. Директор едва увидел этот крестик - и в тот же миг обмяк, и Кирьяков, скользнув взглядом по своему распахнутому вороту, тоже вдруг смешался и побагровел.
        - Колечко, говоришь? - прошептал горячим шепотом Михалыч. - А что-то ты в крестах? А, дружок?
        Его голос стал совсем ласковым, певучим, но этой внезапно родившейся доброте Кирьяков знал истинную цену.
        - Крестик, говорю, откуда? А? - И директор влепил Кирьякову пощечину - за его злые слова и за свой недавний страх. - Мы все замазаны, Кирьян. Менты разбираться не будут. Понял? - уже по-деловому говорил, давая понять, что обид не помнит. - Это хорошо, что Леха в отлучке был и менты на него не вышли. Иначе всем нам в собачнике сидеть. Ты знаешь ментовский собачник, Кирьян? Гнилое место. Сам не был, но рассказывали. - Вздохнул, переживая. - Вляпались мы, конечно, Кирьян, с Лехой этим...
        - Не надо было брать его!
        - Ладно, дело прошлое. Плохо, конечно, что осторожность мы потеряли. Чуял я, что тянется за ним что-то, темный человек, себе на уме, да все не хватало решимости его прогнать.
        "Куда же прогонять, - подумал Кирьяков, - если кольца золотые дарит". Тут он вспомнил про свой крестик, который ему тоже Алексей подарил, и вздохнул.
        - Ты не грусти, Кирьян. Все сделаем как надо. До ночи здесь полежит, место глухое, никто его не приметит, а ночью закопаем. Где сегодня хоронили?
        - На третьей аллее.
        - Потемну могилу вскроем и Леху туда подбросим. Понял? Все чисто. Он пришел ниоткуда и никуда исчезнет. Без следа. Пусть ищут потом.
        - А гроб?
        - Что - гроб?
        - Без гроба нельзя. Что же мы его, как падаль...
        - Ладно, не учи, - поморщился директор. - В сарае гроб возьмем. Тот, старый - помнишь?
        - Помню.
        - И не говори никому, - сказал Михалыч. - Никому!
        Последнее слово прошептал в самое лицо Кирьякову.
        Для пущей острастки. Хотя и был уверен, что Кирьяков и так никому не скажет о случившемся.
        Алексей появился несколько месяцев назад - внезапно, буквально ниоткуда, было только ясно, что приезжий, а откуда приехал, не говорил никому - и как-то сразу он пристал к этому кладбищу, прижился, помогал копать могилы, за что имел крышу над головой - спал в сарае, а большего и не требовал. Иногда пропадал на ночь, и никто у него не спрашивал, где обитает, а вскорости и сами стали догадываться, потому что после ночных отлучек Алексей всех могильщиков поил без меры водкой и за бесценок, буквально за гроши, предлагал золотишко. Все было неновое, явно ношенное, и трудно было не догадаться, откуда оно взялось, но никто не брезговал, потому что цена была очень сносная и можно было, перепродав вещицу, что-то еще на ней заработать.
        - Ночью, - сказал Михалыч. - Я останусь в конторе, подходи к полуночи, припрячем мы его.
        Глава 50
        Большаков опять был мрачен. Хургин скользнул взглядом по его лицу, покачал головой:
        - Что-то вы снова невеселы, Игорь Андреевич. Проблемы?
        - Все нормально, - отмахнулся Большаков.
        - Что-то гнетет вас, я вижу.
        - Гнетет, тут вы правы. Не можем найти Алексея. Не знаем, где искать.
        - Я из-за него и пришел к вам, кстати.
        - Что-то новенькое? - вскинулся Большаков.
        - Думаю, да. Мне кажется, его уже нет в живых.
        - Почему?
        Хургин рассказал о случившемся с Олегом Козловым, о странном рубце на его лбу.
        - Его убили, возможно.
        - Алексея? - уточнил Большаков.
        - Да. Надо проверить больницы, морги. Хотя у меня такое чувство, что там его нет. - Хургин вздохнул. - И еще, - сказал он. - Я хочу, чтобы Олега выпустили из больницы.
        Большаков внимательно посмотрел на доктора.
        - Да, - сказал твердо Хургин. - Олег должен вернуться домой. Он абсолютно здоров.
        - Если это так, то врачи наверняка его отпустят, - осторожно сказал Большаков.
        - Не надо, Игорь Андреевич. Ни к чему эти игры. Без вашего согласия Олега не выпустят.
        - Чушь! Мы здесь ни при чем!
        - Чушь - то, что вы говорите! - сказал жестко Хургин.
        Большаков развел руками:
        - Хорошо, я попробую что-нибудь сделать. Как он, кстати?
        - Кто?
        - Олег.
        - Он в порядке. И даже более того.
        - Что это означает?
        - С ним что-то произошло. Понимаете, сначала случилась истерика - сразу после этого странного эпизода с невесть откуда взявшимся рубцом. Но потом он очень скоро успокоился, обмяк, ослабел и заснул. И у него такое лицо во сне сделалось... - Хургин сделал рукой неопределенный жест.
        - Какое?
        - Удовлетворенное. Очень спокойное, будто все плохое ушло и он теперь наконец обрел покой.
        ...Поздним вечером Хургин разыскал Вику Ольшанскую.
        - Как хорошо, что я вас нашел!
        - А что случилось?
        - Олега можно забрать из больницы.
        - Но уже ночь.
        - Давайте сделаем это немедленно! Я хочу, чтобы он не провел там ни одного лишнего часа.
        У подъезда их поджидало такси.
        - Он абсолютно здоров, Вика! Садитесь вот здесь, на переднее сиденье. Он здоров, понимаете? Врачи ошиблись в диагнозе, и это даже не ошибка, а... - Хургин с досадой махнул рукой. - Ладно, это сейчас к делу не относится! Главное, что он здоров! Абсолютно! Понимаете?
        Вика обернулась, посмотрела на доктора.
        - Вы уже несколько раз это повторили, очень настойчиво.
        Хургин смутился.
        - Да, - пробормотал он, - действительно.
        - Меня не надо ни в чем убеждать.
        - Не обижайтесь, Вика.
        - Меня не надо ни в чем убеждать! И если бы меньше вмешивались в нашу жизнь!.. - Она осеклась и замолчала.
        Таксист с невозмутимым видом вел машину. Молчали до самой больницы, и только когда у больничных ворот вышли из машины, Хургин сказал:
        - Я все вам объясню, Вика. Он неспроста так к вам потянулся, поверьте, это у него из детства идет. Он рано потерял мать, и все хорошее в его жизни осталось там, в детстве, когда мать еще была жива. Все остальное время он не жил. Не знаю даже, как это назвать. Так верните его к жизни. У вас получится, я знаю.
        Вика промолчала.
        Олег, уже одетый в свою одежду, ждал их в приемном покое. Увидев Вику, привстал со стула, но не посмел сделать шаг навстречу, не решился, и тогда Вика подошла к нему и обняла, и так они стояли долгие несколько минут.
        - Как вы себя чувствуете, Олег? - спросил наконец Хургин.
        - Хорошо, - ответил Козлов и неожиданно улыбнулся - впервые за все последние дни.
        - Все наладится у вас, - сказал Хургин, обращаясь то ли к Вике, то ли к Олегу.
        Они были совершенно одни здесь, и казалось, никого больше нет на всем свете. Вышли на улицу, Олег остановился, вдохнул воздух полной грудью и вдруг вздрогнул.
        - Что?! - спросил обеспокоенно Хургин.
        - Не знаю, - негромко ответил Козлов и прикрыл глаза. - Что-то так ударило - там, в голове.
        Комья сырой земли гулко ударили в крышку гроба. Люди, забрасывающие могилу землей, очень торопились, и в несколько минут все было кончено. Тогда они распрямились - их силуэты стали видны на фоне звездного неба.
        - Все, порядок, - сказал один.
        - Пора уходить, Михалыч, - отозвался другой сдавленным шепотом.
        - Как одиноко, - прошептал Олег, не открывая глаз. - И как холодно. Холодом веет отовсюду.
        - Вечер прохладный, - сказал доктор и обнял Олега. - Это пройдет. Все теперь будет хорошо.
        А у самого дрожали губы, и он отворачивал лицо, чтобы не были видны катящиеся по щекам слезы.
        - Идемте, - сказала нетерпеливо Вика. - Действительно становится прохладно.
        Оглавление
        - Глава 1
        - Глава 2
        - Глава 3
        - Глава 4
        - Глава 5
        - Глава 6
        - Глава 7
        - Глава 8
        - Глава 9
        - Глава 10
        - Глава 11
        - Глава 12
        - Глава 13
        - Глава 14
        - Глава 15
        - Глава 16
        - Глава 17
        - Глава 18
        - Глава 19
        - Глава 20
        - Глава 21
        - Глава 22
        - Глава 23
        - Глава 24
        - Глава 25
        - Глава 26
        - Глава 27
        - Глава 28
        - Глава 29
        - Глава 30
        - Глава 31
        - Глава 32
        - Глава 33
        - Глава 34
        - Глава 35
        - Глава 36
        - Глава 37
        - Глава 38
        - Глава 39
        - Глава 40
        - Глава 41
        - Глава 42
        - Глава 43
        - Глава 44
        - Глава 45
        - Глава 46
        - Глава 47
        - Глава 48
        - Глава 49
        - Глава 50

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к