Комфорт проживания и самосотворение Валерий Николаевич Горелов
        Юная девушка была похищена демонами, чтобы родить Антихриста. Среди заблудших грешников, чертей и разврата, девочке надо сохранить душу и спасти мир. Помогать ей на этом пути берутся иерусалимский еврей - сапожник Агасфер и Ворон из древней страны Эдом. Смогут ли они победить Князя тьмы, да и заслуживает ли этого человечество? Содержит нецензурную брань.
        Валерий Горелов
        Комфорт проживания и самосотворение
        Принявшим в моем поколении Христа
        посвящается…
        Это - вторая книга, и теперь в рассказанном вообще нет хронологии, зато есть противоречия и часты повторения, но на это есть причины непреодолимой силы, и поэтому не извиняюсь.
        В. Горелов
        Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
        И страннику в тебе пример не бесполезный:
        Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
        Как ты, как ты, мой друг железный.
        «Кинжал», М. Лермонтов
        1838 г.
        Часть I
        Волки и халява
        Он не любил по утрам умываться, и посему эту процедуру переносил мученически. Растянуто считал до трех и, набрав в ладони воды из никелированного крана, окунал лицо в прохладу, разгоняя остатки ночных ощущений и мутные призраки снов. А те преследовали его каждую ночь, особенно теперь, в рано наступившей, но дождливой и злобной осени. В мозгу все время копошились чудные картины совсем не его жизни. В сегодняшней ночи он, по-старчески шаркая ногами, бродил среди бесконечного множества высоких колонн, украшенных бюстами, вероятно, великих людей. А снизу подробности разглядеть никак было нельзя, но бюстов было очень много: с бородами, усами, в венках и коронах. Колонны и бюсты были серые, а звуки вокруг какие-то каркающие и хрюкающие. Откуда-то еще появился резкий запах, который его и пробудил. На соседнюю подушку пробрался кошак, он и озонировал. Что это за видения, и какие события сулят, понять было не дано.
        Кот был приблудный, как и Азал?я[1 - Имена с ударными буквами не есть имена, людям принадлежащие.], которая прожила у него почти три дня. Как-то ей все было не так, как-то все на нее действовало аллергически, вчера вот и ушла, а кошака оставила. У того не было ни породы, ни имени. У Азал?и была порода, явно состряпанная из огромного самомнения в отношении своей персоны. Чего не отнимешь, так это внешности, она была, как и умение ее показать. Все в ней было сексуально и притягивало: и ярко-рыжие волосы, которые костром светились и жарили изнутри, и желтые глаза, которые, как ухоженное золото, искрились демоническим светом. Ко всему этому - абсолютно симметричные большие шары грудей и круглый зад, из которого росли точеные ноги, всегда оголенные донельзя. Любимым ее слоганом была любовь, слово не очень привычное и не совсем, к тому же, разрешенное, но она использовала его в любых созвучиях, порой даже не очень в лад и не вовремя.
        Он сладко потянулся, зеркало над мойкой, чуть по-утреннему припотевшее, отражало лицо мужчины, неизвестно каких, но, наверное, средних лет. Глаза были чуть навыкате, а сверху прикрыты широкими взлохмаченными бровями с еле заметными седыми клочками. Густые, не черные, скорее - темные, волосы обрамляли лоб и обрезались косыми линиями на висках. За неприкрытой дверью кот когтями драл свой угол, явно вымогая утреннюю пайку своих вонючих консервов. Правда, он ни разу не видел, чтобы тот ту пайку ел, но всегда тарелка через какое-то время оказывалась чистой и явно вылизанной. Утренний моцион, по традиции, заканчивался на унитазе с новостной лентой телефона. Звали мужчину Всесл?в, для всех просто Сл?в. Он достал из ящика консервную банку с кошачьим кормом, но тот отстранился и с диким прищуром стал смотреть на подателя сих благ. Сл?в чертыхнулся, на что кот аж подпрыгнул, взбодрил ладонью волосы и босой, в трусах, побрел на кухню. На кухне было мило, но грязно: стол был перегружен объедками, что он заказывал на ужин. За тем ужином вчера и состоялись финальные дебаты с рыжей Азал?ей. Она долго пыталась
ему объяснять, что же такое любовь, но, похоже, и сама о том имела очень скудное представление, потому, наверное, Сл?в ничего и не понял. Кончилось все тем, что она, сделав окончательный вывод, что у него нет к ней этого самого чувства, уехала на такси в ночь, верно, туда, где он ее и нашел.
        Тогда он приблудился туда со своим хорошим дружком, в подпитии и веселье. Осенью, по прохладе, водка хорошо налаживала организм, пили без похмелья, каждый день, начинали прямо с утра и под горячее. В тот день, за таким завтраком, хороший дружок взалкал, захотел молодую, хрупкую и был прямо взвинчен и озабочен этим вопросом. Он очень возжелал, но это было просто в исполнении. Такой досуг был круглые сутки доступен и всегда ждал своих клиентов. Он проходил в местах, которые почему-то в массах именовались «апартаменты». Это была простая квартира на нижнем этаже дома, куда привозили шлюх для удовлетворения насущных потребностей всех, кто их имел. Меблированные те квартиры были на один манер с главным предметом - обтянутыми дерматином диванами приличной ширины, которые, как правило, покоились на кирпичах или на б/у автопокрышках, когда-то давно затертых и забитых на ухабах. Называлось это «сексодром». А главной фигурой при этом «дроме» была диспетчер-учетчик, апартаментщица. Это, как правило, была стареющая, много повидавшая в миру и не чуждая того же самого ремесла барышня. Апартаментщица творила
сервис, по требованию собирая с огромного количества проститутских фирм делегатов обоих полов, ищущих водки, еды и секса. В тех местах цвели специфические ароматы, случись там провести ночь, одежду надо было или выкидывать, или замачивать в хлорке. Озонировало все: от диванов до стен, пропитанных куревом и нескончаемой похотью, и той похоти испражнениями. Под те запахи апартаментщицы, совести никогда не имевшие, лазили по карманам у прибитых водкой клиентов. Соседи, особенно ближние, конечно, были недовольны бурными возлияниями и эротическими карнавалами. Они жаловались, но вулкан ведь не зальешь из пожарного шланга. Власть просто остро нуждалась в таких местах народно-массового отдыха для обеспечения спокойного течения сытой и радостной жизни того же народа. Апартаментщицы все были информаторами, подглядывали, подслушивали и записывали, за что и получали от властей жалованье. Так тоже обеспечивался комфорт проживания.
        Нагруженные двумя мешками с водкой и мясными закусками, товарищи двинулись к Петровн?, прославленному на районе профессору в организации досуга приблудившихся. Петровн? встретила их радушно, но в сомнениях. Дело в том, что она боялась водки, а Сл?в, будучи в гостях, всегда ее искушал, двигая к ней рюмку. Но, если уж она искушалась, то была словоохотлива и по-своему интересна. Рассказывала много занимательного из своих бесконечных практик на горбах страстей. Вот и сегодня, через силу и с глубоким отвращением замахнув уже пятую, она горестно начала жаловаться на скупых гостей и простыни в говне. Во всей длинной речи благотворительцы главным было «чаевые». Очень уж это слово, неизвестно как прилипшее, в ее исполнении было очень благозвучно и музыкально. Но были чаевые или нет, при первой возможности Петровн? ныряла по карманам у уснувших или улегшихся гостей. Но много не брала, всегда только отщипывала, дорожа репутацией фирмы. Красть не было грешно, а было умением жить и большой добродетелью.
        В прихожей совсем мало света, сумрачно. Хотя за окном день-деньской, время еще чуть обеденное, но в вечном непроглядном тумане светило никогда и не проглядывало, а по нему особо никто и не скучал. Привезли первую партию чаровниц, они стояли в прихожей вдоль стенки, в боевой раскраске, с явным намерением присоединиться к водке и кровяным колбаскам. Товарищ Сл?ва, имея большой рост и могучую фигуру, в страстном желании употребить молодую и хрупкую рванулся в сумрак прихожей. Там он кого-то сгреб и в соседнюю комнату отвалил, они же остались с Петровн?й, налили и занюхали. Прогавкал телефон, Петровн? ушла на кухню и вернулась, загадочно щурясь, объявила о хорошей новости: появилась новая девочка, просто звезда, с новой партией привезут, но тут же добавила, что только для него старается. У Сл?ва с ней были особо доверительные отношения, он ее как-то поймал за руку, а рука та была в его кармане. Он не стал журить и озвучивать, но с тех пор Петровн? для него всегда старалась наковырять что-нибудь лучшее в ассортименте. Выпили за хорошую новость. Петровн? дожевывала хрящ, когда в дверь позвонили.
Барышень было, наверное, шесть. Ту звезду было видно сразу, из полумрака отчетливо вырисовывалась фигура в очень мини-юбке и горящие глаза, что казалось, поедали весь окружающий рельеф. А локоны волос, как оголенную медь, не мог приглушить никакой сумрак в закоулках полудня. Это и была Азал?я. Она уселась за низкий столик напротив, а сутенер-водитель, получив деньги, уехал. Гостья ни от водки, ни от закуски не отказалась. Она приподнялась из-за стола, снимая курточку, при этом ее волосы упали на круглый зад и раскатились по майке, чуть прикрывавшей здоровенные груди, которые ореолами просвечивались сквозь паутинку ткани. Достаточно уже пьяные мозги Сл?ва были совсем одурманены. А цветочек вела себя очень свободно, сверкала желтыми глазами, болтала и улыбалась, похоже, сама для себя, не забывая менять верхнюю ногу на нижнюю. При этом внизу она совсем заголялась, убивая последние искры разума у Сл?ва. Вот он и решил забрать ее домой, на чистые простыни и полотенца. Петровн? подхрапывала на кухне, Азал?я прямо ногтями ковыряла кровяную колбасу и эротично облизывала. И тут за стол присел кто-то, налил
себе водки не в рюмку, а в стакан, и двумя глотками опорожнил, при этом беззубо улыбаясь. Этим кем-то была еще лет так десять назад бабушка - из тех, кто сзади пионерка, а только спереди пенсионерка, явно подружайка Петровн?. Но все оказалось гораздо сложнее и трагичнее. В проем кают-компании протиснулся большой товарищ Сл?ва, он был с голым торсом, растирался полотенцем и был явно в хорошем тонусе самца-победителя. Присев напротив субтильной бабушки, он взял своей большой рукой бутылку, и утробно гудя себе под нос, налил. Подняв рюмку, доброжелательно поинтересовался:
        - Женщина, а вы кто? - темно было не только в прихожей, в комнате свиданий окна тоже были в светомаскировке. Бабушка укоризненно заметила, что совсем и не навязывалась ему, а то как получать удовольствие, то он о-го-го, а как налить, так он не о-го-го. Его большой товарищ, поняв, что за тело с ним было в реальности, побледнел и затих, как перед инфарктом. Потом покраснел, и было реальное ощущение, что он выбьет той последние неровные зубы. Но этого не случилось, за бабушкой приехали. Еще и Азал?я плесканула по теме, какие разные предпочтения у мужчин. Товарищ что-то бубнил, вроде как бредил, мелко хихикал, пару раз глотнул прямо из горла и впал в медитацию. При этом он продолжал шевелить губами и почесываться, как бы отгоняя насекомых. Водка била, била и добила.
        Очнувшись ночью, Сл?в нащупал рядом ляжки Азал?и, а уже к обеду та переехала, притащив кота без имени и ящик с консервами. А третьего дня ушла, не найдя в этом доме любви.
        ***
        Коммунизм наступил как-то сразу, энергию начали добывать не из-под земли, а из-под неба. Она была совсем дармовая, и все сразу обнулили. И жизнь, которая всегда была борьбой за пропитание, стала жизнью в сытой радости и удовольствиях. Но бесплатным ничего не было, все продавалось и покупалось. И деньги тоже были, но не у всех в равных количествах. И скоро случился гигантский прорыв в науках, практиках, во всем. То, о чем так долго спорили и мечтали, - свершилось. Был создан искусственный разум. Он был очень разумным и, к тому же, правильным и твердым. Он был призван управлять. Выборы прошли при полной явке и всеобщей поддержке. Общество становилось самым демократичным в истории. В помощь искусственному разуму и народ правит. У того разума не было имени, но он присутствовал всегда и во всем был участником. Он никогда не уставал, не ошибался, был точным в формулировках и крайне обходительным в общении. Искусственный разум выдвинул сенсационную гипотезу, которую потом доказал окончательно и безапелляционно - что Бога нет и не было. Что нет ни покаяния, ни Страшного Суда, ни воскрешения. Тут же в
Конституции вымарали слово Бог, а где не смогли вымарать, там переписали с маленькой буквы. Христа отменили законодательно, в правовом порядке и аргументировано. Депутаты от народа проголосовали единогласно. Крестное знамение и многое другое стало преступлением. Те, кто остался с Христом и вовремя не спрятался, были объявлены врагами общества, и под улюлюканье толпы заклеймены средствами массовой информации, были отправлены неизвестно куда и, конечно, без права переписки и перезвона. Церковную утварь стащили на помойки, а церковники пошли чиновниками в услужение к новой народной власти. Кресты посрывали, разрушили звонницы. Храмы же закрасили в черный-черный цвет, и звались они теперь Абассами (каменными чудовищами). Но, как известно, человеческие пороки и злонамеренности в один день не исчезают, и борьба с ними к сегодняшнему дню была в активной фазе. Люди жаловались, это была их главная гражданская обязанность, а если кто пропускал и не был активен в этом деле, а значит, не разделял мнения народа, наказывался материально. А особо злостные нарушители тоже выселялись туда, не знаю куда. Миллионы этих
жалоб текли прямо в искусственный разум управления и помогали тому справедливо и беспристрастно выполнять его трудную, но почетную работу.
        Дел у Сл?ва, как обычно, не было. Он вышел на улицу; как всегда, стоял туман, настроение на свежем воздухе, как обычно, улучшилось, и он пошел выполнять свой гражданский долг. Это было рядом. Сначала он хотел отжаловаться на Азал?ю, которая, как ему казалось, уходя, прихватила его фарфоровую чайную пару, но передумал. Был другой вариант: вчера в общественном транспорте какой-то пьяный тип плюнул на него, а потом гадко хихикал и загибал пальцы в разные фигуры. Надо было пожаловаться на общественный транспорт. В бюро жалоб размером со средний стадион одновременно работало сто диктофонов, и каждый пришедший излагал свои претензии. Граждане были активны и ответственны. Все желали гармонии, очередности и порядка во всем. Понятия комфорта и предсказуемости человеческой жизни теперь стали созвучны. Все жили на пособия, но могли, по желанию, и работать. Вообще, правитель создал и внедрил целые системы и подходы, как можно было деньги заиметь. Даже то, что нельзя было ни отдать, ни подарить, теперь продавалось, и такого товара было много. Схема была проста и гениальна. А Сл?в жил на общепроходное пособие,
бизнеса не имел, не работал, особо не шиковал, но и не нуждался. Отжаловался быстро, но как-то сегодня пресно, без изюминки. Кому же знать, что прежде, чем тот плюнул, Сл?в сам ему на ногу нарочно наступил, побольнее. Что касается Азал?и, он, верно, сам пьяный и подарил ту чайную пару, о чем, конечно, сейчас жалел. А если Бога нет, то кому нужны эти маленькие тайны? Важно выполнять требования общества и жаловаться ежедневно. Ночной сон не выходил из головы, в ушах стояло карканье и хрюканье, назойливо захотелось водки.
        ***
        У нынешнего правителя не было ни любимчиков, ни фаворитов, ни, конечно, наложниц. Потому все структуры исполнительной власти были выстроены так, что он в любой момент мог, заглянув им в карманы и в закрома, все пересчитать до последней мелочи. По той же причине государственная служба стала не очень престижной, в поклонах и лести новый правитель не нуждался. Мундиры, звания и звучные названия должностей упростили. Разве что спецслужбы остались без такого сильного пригляда, будучи гвардией выявления и наказания врагов и им сочувствующих. В своей главной части доктрины правления искусственный разум был категоричен в том, что передаст свои полномочия человеку, который родится в сегодняшнем обществе, и этот день передачи станет величайшим событием всех живущих. Вот такой он - комфорт проживания.
        Сл?в сидел на скамейке в ожидании пригласившего его на встречу человека. Прямо за спиной притаился обезглавленный черный Абасс. Люди вокруг двигались, подгоняемые осенней прохладой. Откуда-то сбоку подошел волк - здоровенный, с рыжими запалами на боках. Он сел напротив, глаза у него были желтые, как у Азал?и, волчьи, а ухмылка какая-то холуйская. Сл?в сходил к одному из мини-маркетов, что располагались через каждые пятьдесят метров, и в которых продавалось все. Он купил кусок сырого мяса, там думали, верно, он сам его съест, и приложили салфеточку, чтобы утереться. Он вернулся на скамейку, волк так и сидел, не то в ожидании, не то в отупении. Сл?в протянул ему мясо, тот, опять же, по-холуйски ухмыльнувшись, отказался. Он бросил мясо на землю, волк с минуту еще принюхивался, потом, взяв кусок в огромную пасть, затрусил за угол. Всем было известно, что волков одомашнили. Правитель творил чудеса: из самого лютого врага он сделал не только животное укрощенное, но даже просто в человека влюбленное. Их было много, и размеры их поражали. Правитель создал ген человеколюбия и опробовал его на лютом волке.
А как получилось, каждый и сам мог видеть. Вчерашние звери не знали, как угодить и услужить человеку. Эволюция уверенно и быстро двигалась к всеобщему господству людей и благоденствию. Об этом все писали, снимали кино и ставили спектакли.
        Пригласивший явился с опозданием. Возраста он был старше среднего, неулыбчив, и как-то не по-человечески конкретен. Сл?ву предлагали работу - перегнать машину известной марки на юг. Ничего нового в такой работе для него не было, он давно промышлял этим ремеслом и слыл за профи. Смутил груз в машине - как человек его описывал, это был ящик в тридцать килограмм. В перегоны ходили, как правило, без груза, это было одно из условий. А так ты из перегонщика превращался в перевозчика, что было не одно и то же. Но машина была хорошая, ответственности за этот ящик не требовали, оплату за этот ящик предложили хорошую. Сл?в согласился. Днями машину подгонят по адресу, а откуда тот был известен, Сл?в не понял.
        ***
        На улице стало еще прохладнее, надо было куда-то прятаться на сегодня. В голову назойливо залипала рюмка водки с холодным языком на закуску. Нужны были собутыльники для собутыливания. Опять приперся волк, волоча тот же кусок мяса, положил его у ног Сл?ва, подобострастно ухмыльнулся и уселся на собственный хвост. Волки давно сожрали всех собак и нощно охотились за кошками. Обитали они преимущественно в районах, прилегающих к Абассам. Волк остался сидеть у куска мяса, а Сл?в пошел в ближайшее кафе, устроился в удобном кресле и заказал-таки, о чем мечтал. Водка была везде, всегда и одной марки, и называлась «Прелюдия». Очень она была вкусна, и одной рюмки, конечно, не хватило. По звонку примчался добрый приятель Вовч?к, он был лыс, хитер, говорлив, дерзок и охоч до всяких утех и приключений. Теперь мало кто работал, а он работал - в цирке глотал огонь и шпаги: нравилось ему восхищать народ. При своей деятельной натуре он не мог усидеть на месте и просто так вкушать блага идеального правления. Всегда стремился быть в женском обществе, и, надо сказать, его там ценили. Постепенно подогреваясь водочкой,
приятели оформляли свое дальнейшее времяпровождение, и, конечно же, в красивом обществе. Таких мест и вариантов было множество, как и распивочных и трапезных. Он рассказал про мясо, которое волк со скотской покорностью проигнорировал, а Вовч?к откуда-то знал, что волки такие куски таскали и складывали в одну кучу. Странно, но то мясо не тухло и не сохло, и, как в магазинах, было всегда свежее. Сл?в глянул себе в тарелку: кусок рульки в пряной заливке, наполовину съеденный, был просто очарователен, а глубже думать не хотелось.
        С пьянством теперь все было устроено по высшему разряду: на всех углах стояли кабинки, зашел туда, нажал кнопку - и сразу трезвый. На шкале набрал, на сколько в завязке, и точно раньше не упробуешь. Но трезветь народ не рвался. К вечеру все поголовно набирались, но у кабинок трезвости очередей не было. А им стало совсем хорошо, и уже хотелось куда-нибудь в жаркие объятия. Друг Вовч?к пообещал забрать кота, а Сл?в-то знал, что тот мигом скормит его волкам, да и хрен с ним. Поехали продолжать в клуб, тот вроде как был ночной, но никогда не закрывался. Народу было много, кругом танцевали голые в прозрачных трусиках женщины, разогревали что надо. В приват-кабинах было продолжение, недорого, но смачно и по полной программе. А потом опять водка и мясные копчености, и опять прет, и опять железная потенция. Вовч?к подплясывал у бедер исполнительницы ритуально-эротического танца, тыкаясь ей в сиськи лысой головой. Она была, пожалуй, самой крупной тут барышней, а Вовч?к, любитель приключений, в силу своего небольшого роста любил все крупное. Она явно ему симпатизировала и была за продолжение банкета. А
Сл?в, будучи уже в приличном подпитии, поехал домой; в дорожку надо было собираться, а перед тем хотелось выспаться. Кота он твердо решил не отдавать, пусть живет пока.
        ***
        Иерусалимский еврей - сапожник Агасфер, он же «вечный жид» - скитался по свету в поисках человека, несущего Крест на свою собственную казнь. Бродяжничая по свету, он попал в лапы Сатаны и был искушен тем, что второе пришествие неизвестно, когда случится, а если он присягнет, то не будет ходить больной и оборванный по всему свету и побираться. Агасфер тогда еще не понимал меру своего греха и пошел в услужение, будучи в полной уверенности, что во втором пришествии он будет Христом проклят и все равно окажется в аду, во власти Сатаны. Теперь он, служа 2000 лет зверю, все же оставался человеком. В том была великая сила Христа, который повелел ждать его возвращения. К чему бы Агасфера Сатана ни принуждал, изменить его сущность он не мог. Агасфер ждал того дня и, однажды оттолкнув, теперь надеялся на милость, о которой он и стал думать в последнее время, за свою жизнь узрев много прощенных, ибо пути Господни неведомы, а милость его не знает границ. Достигая каждый раз возраста ста лет, он вновь оборачивался в тот возраст, что у него был тем апрельским днем, когда он увидел рядом с собой окровавленное
пытками и терновыми иглами лицо Иисуса из Назарета. Сатана присматривал за Агасфером, который ходил по миру и оставлял после себя хулителей Христа и безверных. С подачи Сатаны он создавал церкви, секты, магов и пророков и на тех путях достиг известных свершений.
        Когда прошло восемнадцать столетий, ровно в полночь на мосту через реку Дебет ему явился сам Астарот, великий герцог, хранитель сокровищ ада, и передал приказ завести двух сыновей от двух замужних женщин, с разницей в год. А расстояние между житием их должно быть кратно двенадцати и десяти. И обернулся Агасфер волхователем, и пришла к нему в Черную крепость замужняя женщина, верующая в колдовство и магию, и родится у нее мальчик, которого нарекут именем Убивающего змея. А через год в городе семисот пещер, покинутом людьми, Агасфер пророчествовал, пришла к нему замужняя женщина за утешением, хотелось ей пророчеств и гадания, и родит она мальчика, которого назовут именем Обручника. И пойдет старший поучать, а младший вождевать. Один станет смущать, а второй - выправлять. Оба по своему разумению будут изгонять Христа. И придет время, когда появится 58 статья, превращающая людей в нечто, ибо сын должен будет предать отца, а брат убить брата. Но и в тех поколениях народ будет рожать героев войны и труда, и, навсегда запуганный реками крови, будет цепляться за подачки, угождать и продаваться князьям,
обслуживать их и раболепствовать. А князья же будут мертво цепляться за власть, выйдут в цифру, а цифра эта будет 666. Они призовут править искусственный разум, то есть сущность дьявольской природы, и наступит коммунизм, в котором и будет виться гнездо для шлюхи, в котором та высидит яйцо, оплодотворенное Сатаной. И явится Антихрист, и, объявив себя Истиной, двинется к Храмовой горе, где сотворит себе престол.
        А тут привыкали жить без нужды, болезней было мало, зато много юмора и хороших новостей по телевизору, и страх кончины как-то затенился благами сытости и удовольствия. Хорошо же, когда кормят свежим мясом, а что это мясо свиней сатанинского стада, никто не озвучивает. Но даже такая власть не могла отменить осень, и косяки перелетных птиц, пролетая над местами нескончаемых туманов и не видя земли, тревожно кричали. Они были по-настоящему свободны.
        ***
        В ту ночь сны были основательными и какими-то заумными. В начале он искал среди шипов и колючек какой-то для себя подарок, но этот подарок, неизвестно от кого, он так и не нашел. Потом оказался на каком-то диком берегу, который осыпался, утаскивая его. Песок забивал рот и нос. Сл?в начал отплевываться и проснулся. Кот лежал в углу, надо было ему имя придумать. Была бы кошка, назвал бы Азал?ей. Включил телевизор, там юморили двое мужиков с накрашенными губами и в нижнем женском белье, создавали приятное настроение с утра. Он, с неприязнью помочив лицо, и присев на горшок, пробил карту маршрута. Раньше он бывал там, расстояние придется пройти в 666 километров, с 18 мостами, у которых всегда встречали сервисом, какого пожелаешь. Была ли дорога дальше этих 666 километров, он не знал, как, наверное, и никто другой. Машину пригнали ночью, она стояла, блестя красными боками. Выйдя на улицу, он первым делом зашел в магазин и за стойкой съел бифштекс и запил водой. На улице, вроде как, потеплело, привычный туман создавал настроение. Сл?в зашел в ближайшую антиалкогольную будку, набрал 20 часов и тем самым
лишил себя на это время возможности употреблять. Он старался в подпитии за руль не садиться, давным-давно с ним по пьяни за рулем случилось кое-что. Эта машина была что надо. Электрический двигатель был с огромным ресурсом и заработал мощно и ровно от легкого касания сенсора. На тротуаре стоял волк, и, задрав рыло, приглядывался к окнам его квартиры. «К кошаку, похоже, принюхивается», - подумал Сл?в и мягко тронул с места. Услуги перегонщиков были хорошо оплачиваемы, но не очень популярны. Было, что кто-то не проходил этот маршрут и пропадал вместе с машиной. Их никогда не находили, да, наверное, и не искали. Сл?в на том маршруте побывал уже трижды, и всегда без проблем и потерь. Он не знал, что пропадали только те, кто был с грузом, как и он сейчас. До первого сервисного пункта добирался долго, машин было много, а туман что-то совсем к земле прижался. В этой точке путешествия туман как-то поредел, и за громадным зданием сервиса и развлечений дорога черной линией загибалась к горизонту. На выезде никаких заградительных или иных режимных мер не проводилось, и, почти не снижая скорости, он промчался
мимо громадной стоянки, забитой машинами, и выскочил за пределы своей среды обитания, своего комфорта и привычек. Кроме шороха колес, ни один звук не проникал в пределы салона. Пейзаж был без привычного уже тумана, осенний, воздух прозрачный, где-то далеко слева горы проглядывали чуть синими рельефами. Волки были кругом, но непонятно, кто и как их подкармливал, ибо все живое в округе они уже сожрали. Они были здоровенными и приветливыми настолько, что понять, где их место в пищевой цепи, было невозможно.
        Позвонил Вовч?к, в шутливых тонах поведал, что собирается отжаловаться на свою последнюю подружку: она своими восхитительными формами и сладкими ляжками в процессе их использования сломала уютную кровать. Он смачно хохотал в трубку, и вообще любил такого рода разговоры, и, похоже, уже принял водочки в обществе своей мега-нимфы. Неожиданно в машине включилось радио, волна для тех, кто в пути, рассказывала о благах и преимуществах их сегодняшнего общественного устройства. Выключить было нельзя, каждый должен был услышать отведенную порцию.
        Сто одиннадцатый километр, сервисно-развлекательный центр в тумане. Чуть сбросив скорость, Сл?в промчался мимо. Приоткрыв окошко, вкусил ароматы от жарившегося там на углях мяса.
        ***
        У проживающих в географии строительства гнезда людей, а значит и строивших его, было уже 99 процентов общих генов с этим мясом. Люди, потребляя этот продукт из сатанинского свиного стада, активно производили в себе ДНК свиней, которые имели пятипалые людские конечности. То мясо волки только нюхали и даже не лизали: будучи сами легионерами Асмодея, своих пожирать они не могли. С обитающими вокруг гнезда, вроде бы как еще людьми, были услужливы и обходительны, а горы костей, которые оставались от трапезы людей, они так же обходили стороной. Волки были зверьми, призванными охранять строительство гнезда, из которого должен был прийти Антихрист. Людей волки ненавидели, они почитали козлищ, которых те в себе выращивали. В половину пути, на 333-м километре, Сл?в остановился на посту. К югу стало теплеть, а кругом мясо жарилось и коптилось. Все тут для отдыха и развлечений, кругом одни удовольствия и радости. Много девочек разных возрастов и габаритов, и в банях, и в предбанниках, можно было по-легкому, а можно было и по-тяжелому. Водка и карусели, смехопанорамы, факиры и клоуны. Цены совсем низкие. Сл?в
обгрызал ребрышки барбекю, было вкусно, но без водки неромантично. Он уселся за руль и двинулся дальше, встречные машины мелькали как тени, обгоняющих и вовсе не было. Возвращаться собирался на такси, и к полуночи намеревался быть дома. Через час поджало остановиться, он на обочине устроился по-малому. Подошел волк, привычно ухмыльнулся и вдруг так лязгнул зубами, что Сл?в отпрыгнул, чуть не наделав в штаны. Что тот влет сожрал воробья, он понял по пуху, налипшему на нос этого черного чудовища с желтыми, как у Азал?и, глазами. Проехал пятый сервис, туман совсем был слабый, как-то и настроение посерело. Заскреблась и заныла давно травмированная нога, становилось непривычно некомфортно и даже тревожно. Что-то вспомнился груз в багажнике, на который он даже не взглянул. Позвонил Вовч?ку, тот был в хорошем настроении, уже расслаблялся в каких-то апартаментах.
        ***
        На въезде в шестой сервис его ждали, какой-то опять кряжистый, с неопределяемым возрастом, сел в салон и скрипучим голосом повелел ехать, жестами регулируя продвижение по улицам. Вокруг были здания в пять-шесть этажей, соединенные между собой переходами без окон. Подъехали к зеленым воротам, они медленно поднялись, и Сл?в въехал в сумрачный подвал, большой и пустой. Кряжистый вышел и исчез в боковом проходе, но, быстро вернувшись, достал коробку из багажника и пригласил Сл?ва следовать за собой. В боковом проходе была дверь, которая привела в столь же сумрачную комнату. В центре пятиугольной фигуры, расчерченной на полу, стоял круглый стол, а в пяти лепестках той фигуры - пять пустых кресел. У дверей стоял стул, Сл?в устроился на нем, а кряжистый вместе с коробкой вышел в дверь в противоположной стене. В соседнем помещении, что было копией первого, за столом сидели пятеро, это были обернувшиеся сатирами демоны: Вельзевул, Нибрас, Маммон, Асмодей, пятой была Эйшет - демонесса похоти, которая в образе Азал?и явилась Сл?ву. Все они были заняты сотворением яйца, которое будет оплодотворено Сатаной.
Тот, не имея власти сам обернуться людским обликом, собирался войти в мир людей в образе своего сына Антихриста. В коробке был сосуд с черным пеплом сгоревшей плоти убийц и предателей, лжецов, чревоугодников и судей - то был материал, из которого лепилась скорлупа яйца. Всех посыльных демоны умертвляли, но демонесса, она же Азал?я-цветочек, сказала, что этого они отпускают. Тому уже согласована с хозяином другая роль, и он под постоянным присмотром Агасфера, а эту-то фигуру весь дьявольский род обречен был терпеть. Они согласились с Эйшет, отдали кряжистому распоряжение, тот почтительно удалился. А Сл?в непрерывно смотрел на стол, он не мог обмануться: на столе стояла его чайная пара. Зашел кряжистый, Сл?в не успел задать вопрос, как впал в беспамятство по знаку руки вошедшего. Очнулся в такси, уже на подъезде к изначальному пункту своего маршрута. Все помнил легко, кроме того, что было там, на 666 отметке.
        ***
        У дома под его квартирой стояло уже три волка, и, задрав морды, заглядывали в его окна. На одном из них стоял кот без имени и равнодушно на них взирал. Сл?в открыл дверь, из квартиры бодро выскочил кот и помчался вниз по лестнице. Было понятно, что кошачья жизнь кончится, как только он окажется на улице. Кота-то было не жалко, но Сл?в, зайдя в квартиру, в окно все же глянул. Ни кота, ни волков не было. Он не увидел, как вдаль по улице мчались три силуэта, на одном из которых был наездник.
        Голова была тяжелой, но Сл?в точно знал, что будет делать, когда закончится время кодировки. Всю ночь его преследовали какие-то насекомые, вроде как какие-то черные жуки, которые гнали его большим роем вдоль пропасти без дна. Утром он явно осознал, что в проблемах. По договору, перегонщик привозил бумагу, где передачу машину заверяли двумя подписями, после этого ему выплачивали оговоренную сумму. Но у него не только не было бумаги, но и представления, куда делась машина. А работодатель сегодня явится с требованием вернуть утраченное. «Помню - не помню» с ним не сработает, придется расплачиваться, и сумма явно будет зловещей.
        После нелюбимого умывания он не стал просматривать новости: хотелось всего, но только не новостей. Уличный туман и пара хороших вздохов прибавили оптимизма и аппетита. Устроился в кафе, мясное меню было милым и разнообразным. Еще не принесли тарелки, а кредиторы уже заявились. Опять же кряжистый, а с ним еще зализанный брюнет с острым носиком и усиками в ниточку. Носиком своим он постоянно шмыгал, в руках папка, факт отсутствия у Сл?ва расписки получателя и неизвестная судьба переданной ему машины как бы их особо и не удивили. Зализанный из папки достал расписку-обязательство, и Сл?в подписался компенсировать потерю до первого числа второго зимнего месяца. Про груз вообще ни слова не сказали, а сумма была раз в пять меньше, чем представлялось Сл?ву. Стало как-то покомфортнее, на том и расстались. На телефоне загудел зуммер окончания отказа от выпивки, и стало еще комфортнее. В настоящем его бытие можно было не только не работать, но и особо не размышлять. Сегодня уж точно он это делать не будет. Вовч?н на телефон не отвечал, явно занят был. Позвонил своему большому другу, предложил занырнуть к
Петровн?. Тот был явно сконфужен тем, что произошло в последний визит, но тут же согласился с расчетом, что теперь он будет очень внимательным при выборе объекта страсти. Сл?в сел в такси, которые, как и волки, шныряли везде.
        У ближайшего к апартаментам магазина они встретились с большим другом, загрузились и двинулись к Петровн?. У подъезда, где и была берлога, стоял стильный темно-синий кабриолет с белоснежным салоном, блестевший никелем и золотом. Со стороны руля расположился явно хозяин - высокий молодой парень в окружении трех нимф. Девочки явно долго готовились к этой встрече: они были одеты, причесаны и накрашены по высшему разряду. Они ворковали вокруг красавца с явным намерением с ним уехать. Большой товарищ вдруг заговорил вроде как сам с собой, но очень громко. Смысл был такой: мол, «вот как надо отдыхать». Сл?в его остановил своими словами: - «Пойдем, дружище, отдохнем в своей компании, а то нам еще шишек наколотят.»
        Не замечали раньше, но у Петровн? вроде как усы с бородой прорастают. Народа с утра не было, она, явно не похмеленная, но энергичная, толкала грязные простыни в стиральную машинку. Пахло табачной тухлятиной, жареным салом и эротическими испражнениями. Самая питейная обстановка среди этих ароматов, дерматиновых диванов на автомобильных покрышках. Петровн?, хоть и была прибита водкой, но выглядела на пятерку, ночью, похоже, было много народу. Кто-то и как-то постоянно подогревал эти хотелки, а главное, что моглось, - верно, в еде и водке были молекулы бодрости и настроения. Только расставили бутылки, как позвонили в дверь, принесли шашлык, который, пока шли, их товарищ заказал. Только налили - опять позвонили, зашел тот красивый, молодой, из кабриолета. Он как-то уверенно подошел к Сл?ву, назвал его по имени, поздоровался за руку. Из сказанных им нескольких слов стало понятно, кто это. Кое-кому правитель назначал детей: вот это был назначенный сын одного спортсмена, знакомого Сл?ва. Тот был богат, но с малым объемом головного мозга. Ему предназначенного мальчика он воспитывал настоящим мужчиной, и с
самых юных лет по разным поводам заказывал ему проституток. Большой товарищ не удержался от вопроса: что же он тут делает, если у него на улице такие красавицы-грации. Юноша хмыкнул по-боксерски и ответил, что с теми надо куда-то ехать, да еще и целоваться. Кому такое надо? Большой товарищ как-то разом сник, видимо, впал в размышления на тему «вот бы его такие расцеловали». Молодой крутнулся и исчез. Петровн? разом опорожнила две рюмки, и по всему было видно, что ей хочется рассказать что-то интересное, но пока крепилась. После четвертой крепость ослабла, и она поведала, что этот молодой - ее постоянный гость, который приходит сюда на свидание с барышней. Петровн? победно подчеркнула, что та барышня - ее сверстница. У большого товарища при упоминании сверстницы Петровн? поднялась бровь и замерла приподнятой. Петровн? хотела еще что-то добавить, но в дверь опять позвонили. Зашел мужик, как оказалось, сутенер; он закатил речь, в которой не было знаков препинания и полов, только гендерные принадлежности. Мужик рассказал, что везде бывает, где педерастия, педофилия и скотоложство, и везде он призывает к
главному завоеванию нынешней жизни - толерантности. Сл?в понял, что это был настоящий, официальный сутенер, работа его была почетной и востребованной, а цели понятны - создание лучшего настроения у страждущих. Сутенер закончил речь во здравие и завел девочек. Похоже, лампочку в прихожей поменяли, и картинка стала четче. Товарищ пытался не повторять ошибок и крепился, но явно одна ему понравилась сильно. Он, приобняв ее за плечи, повел забороть на дерматин. Сл?в предпочел остаться наедине с Петровн?й, они налили по рюмахе, и она, явно смакуя, продолжила тему о молодом и красивом и о своей, как она выразилась, сверстнице. Оказывается, он регулярно сюда ходит, а бабушка-сверстница удовлетворяет его в зад специальными игрушками. Петровн? порывалась показать их, но Сл?в отказался. Конечно, зачем же молодцу куда-то ездить, да еще и целоваться, кому же это надо? А в этом чумном бараке предоставляли не только угол, но и сервис с инструментарием.
        Опять позвонили; блеснув лысиной, в квартиру, как всегда энергично, но по-простому, заскочил Вовч?к. Он был не причесан и немного помят, но явно с новыми, интересными предложениями. Он сначала взял шампур с шашлыком, но потом, передумав, поменял его на рюмку. Выпил и присел отдохнуть от трудов праведных. Как обычно, первое, что он начинал делать, появившись у Петровн?, - это дрочить Петровн?, что у нее нет приличного контингента, да и вообще скучно. Он давил на ее профессиональную гордость сводницы и содержательницы притонов. Та обычно возбуждалась и кидалась к телефону обзванивать все блядские конторы, чтобы что-нибудь предложить под пристрастия Вовч?ка, что вообще-то было совсем непросто, но сервис требовалось обеспечивать. Вовч?к затащил из прихожей свой мешок, набитый бутылками и закусками. Теперь стало понятно, что они застряли тут надолго. Но Вовч?к лукаво сообщил, что сегодня собирается на великий бой гладиаторов без каких-либо правил, и их с собой берет - билеты с собой, в кармане. Но, так как времени до мероприятия еще много, он намерен шевелить Петровн?, и она шевелилась. Из соседней
комнаты заявился большой товарищ, который в этот раз был наглухо застегнутый и кислый - девушка оказалась так себе. Петровн?, беззубо закусывая, сообщила, что нашевелила фирму досуга со спец контингентом. Ждать пришлось недолго, спец контингент заявился полной обоймой: восемь жриц жались в темноте прихожей. Какую будет Вовч?к, угадать можно было с первого раза: она была на две головы выше остальных, и ее груди вылезали из-под кожаной оранжевой куртки. Вовч?к не мог изменить своей природе хищника и, еще ужавшись в своем физическом теле на ее фоне, повел осчастливить. Большой товарищ решил еще раз попробовать и как-то незаметно забрал самый крайний патрон из обоймы. Сл?в опять остался грустить, вчерашняя поездка переломала весь его режим, он пил и все же пытался вспомнить, где был и с кем там общался. Водка «Прелюдия» была, как и всегда, вкусной, но торкала всех по-разному. У Петровн? уже появились слюни на редкой растительности подбородка, и она с трудом, медленно, но еще моргала. Пытаясь сотворить ужимки на лице, начала уже не в первый раз речи о том, какая она была красивая, и как такие, как Сл?в, за
ней убивались; как ей нравится ее работа и они, за то, что всегда наливают и вежливы, не в пример другим бандерлогам. После этого сложного слова она прихрапнула. Вернул ее в реальность большой друг, он опять громогласил, - значит, у него все получилось. Девочка в этот раз была хорошая, но только опечаленная, по его словам. Он привел с собой опечаленную, которая стала сама себе наливать и большой ложкой закусывать паштетом из свиной печенки. Зашел Вовч?к в трусах, взял бутылку и две рюмки, и, полный важности и таинственности, удалился. Позже было слышно, как он о чем-то шептался со своей дюймовочкой в прихожей. Бронебойную обойму полным составом повезли куда-то в другой блиндаж. Петровн? ушла сидя спать в свою кухню-конуру, твердо сообщив, что она всегда на связи.
        Будучи еще на ногах, товарищи решили ехать на арену. Хотя по времени до главного боя еще далеко, но там никогда не бывает закрыто. Для общего протрезвления они открыли все окна в такси, холодом так и взбодрило. Проехали мимо красных стен резиденции правителя, кругом - древние могилы: то ли кладбище у стены, то ли та стена на кладбище, спьяну и не разберешь. По обе стороны стены проглядывались Абассы.
        Добрались до арены, она была огромной - одно из мега-сооружений этого времени, когда все обнулили. Все подъезды были перегружены машинами и волчьими стаями. Внутри полно зрителей, под куполом туман в ярких бликах подсветов. До главного шоу вечера публику развлекали женскими схватками, там бились тоже без правил. Среди публики, похоже, трезвых не было. Пили прямо здесь, закусывая из здоровенных ведер с жареными ребрышками. Женщины за канатами, тощие и костистые, по очереди душили друг друга. Одной, что была в синих трусах, ловко удалось запрыгнуть противнице на голову и ловко пережать ей горло ногами. Та, в судорогах, выгибалась, жалобно выпучив глаза, но не сдавалась. Публике это все очень нравилось, разноликая масса прыгала, визжала, кидала на сцену свиные объедки и пустые ведра с бутылками. Судья тех женщин растащил с большими усилиями; у придушенной ртом текла кровь, но она так и не сдалась. Почему-то все хаяли судью и требовали его на мыло. Побежденная осталась на полу, а победительница по прозвищу «Щитомордник» бегала по рингу, запрыгивая на канаты. В финале она сняла с себя трусы и майку,
забросив их далеко в толпу, да так и удалилась по длинному проходу, виляя своим худым копчиком. Другую же утащили на носилках. Зрителям было страшно весело. Потом прискакали музыканты неопределенного пола и исполнили две популярные песни, одну про сосущих, вторую про лижущих. Аранжировка была самая что ни на есть современная. Потом был бой толстяков, - на этой арене действия продолжались сутками, прерываясь лишь на уборку территории. Подбежала обслуга, друзья пожелали, как все, водку и ведро закуски, что было незамедлительно исполнено. После толстяков вышла дама, и тут наш Вовч?к потерял покой. Дама-то была во всем огромная, но не толстая, она поднимала тяжести, которые подручные ввосьмером еле затягивали на площадку. Этот немыслимый вес ей тяжелее всего было протащить через груди не одного ведра наполнения. Вовч?ку страшно захотелось приключений, он истерично замахал руками, подзывая обслугу. Написал записку и отдал ее для передачи понятно в какой адрес. Чувства вспыхнули внезапно, так и есть, каждому свое и каждому по потребности. Ведущий вечера пригласил желающих из зала побороться с этой дамой,
чье имя было Мам?нт. Из огромного зала нашлось всего двое, первого она сразу сбила подсечкой, второй после подзатыльника провалялся минут пять, потом начал истерично отмахиваться руками и ногами, хотя на него никто не нападал, а потом скатился с помоста и убежал в зал. Мам?нт ушла непобежденной. Потом ведущий сделал другое предложение - поплясать на ринге, тут уж желающих было не счесть. Все кинулись исполнять танцы сытой радости. Кому не хватило места в ринге, вскочили на сиденья и стали извиваться и подхрюкивать. Туману прибавили, музыку усилили до громкости в никуда уже, да плюс барабаны вживую заиграли. Вовч?ку принесли ответ, он расцвел розовым цветом и поделился содержимым: -Оки, во сколько и куда приехать? Целую везде, Мам?нт. Сл?в спросил: - А если она волосатая? Вовч?к не обиделся и ответил пьяно, но вразумительно: - Лишь бы без хобота.
        Объявили перерыв для подготовки основного мероприятия.
        ***
        Волки сидели, задрав морды, и облизывались на летящие высоко косяки птиц, а тем, верно, была совсем неинтересна эта жизнь внизу. Туман чуть вздохнул, и небеса закрылись, деревьев и травы не было, все давно высохло и истлело, растения не могли быть вплетены в гнездо, их нельзя было ни искусить, ни оскотинить, да и без солнечного света они жить не могли. Всегда существовало заблуждение, что человек за какие-то блага мог продать душу, только душа ему давалась Богом и использовать ее в чью-то пользу никто не мог. Лишь своей греховностью, как инструментом, он мог изгнать душу, и она вместе с астральным телом воспаряла, а физическое тело уже не могло жить в человеческом обличии. Гнездо требовало живых, обездушенных тварей, но в людском облике. Это они, обряженные в человеческую личину, встретят вышедшего из-за стены Сатану, и будут всем примером его почитания и поклонения. Здоровый дух - не всегда в здоровом теле, а любое тело может быть без духа.
        ***
        Обслуга бросилась убирать бутылки, кости и картонные ведра с красивой надписью: «Служить, чтобы радоваться». Пройдет время, и надпись будет звучать по-иному: «Поклоняйся, чтобы жить», но кто же это поймет, когда будет стопроцентно не от мира сего?
        Вовч?к начал допытываться, что будем делать после зрелища и куда двинем. Ему надо было определяться с координатами для встречи с дамой. Большой товарищ сказал, что ему по барабану, так же, как и Сл?ву. Совещались недолго - давно не были в клубе «Радость в наготе». Было понятно, что им сегодня быть в обществе дамы, которая ногтем ноги поднимает гири, а о голову ломает кухонную утварь.
        Приготовления заканчивались, тачки с костями и бутылками вывезли, растащили новое меню и подпустили тумана. Все томились в ожидании главных героев и отоваривались водкой с тележек в проходах. В новом меню были копченые свиные уши и кровяная колбаса. Врезали, закусили ушами и кровянкой. В ближайшем углу забили барабаны. Грохот был такой, что пломбы из зубов могли запросто вывалиться. В проходе нарисовался первый боец под афишей «Черный тигр». Он был широк, на ногах короткий и со здоровенными кулаками. На его голове был медный шлем с одним, сияющим смертью желтым глазом и огромными, назад загнутыми рогами. На ногах сапоги-ботфорты, волосатые и вроде как с копытами. Он орал во всю глотку, явно пытаясь заглушить барабаны, что на секунды ему удавалось. За шлемом не было видно лица, да и нужно ли оно было в таком наряде? Он шел по проходу, тужась и надуваясь; по ступенькам забрался на ринг, приплясывая на копытах и виляя бедрами. Публика его явно любила, видно, были известны его заслуги. Они орали тоже нескладно, выкрикивая его сценическое имя, но тут же встрепенулись от грохота в дальнем углу. Там, из
бутафорского пламени, явилось видение «Черного льва» - любимца женщин и восхитителя мужчин. Было плохо видно, но он тоже был с рогами, которые вилами Аида торчали из его шлема. - Был он в черном в звездах халате и сверху накинутых, по всему видимо пудовых, цепях. Еще прибавили туману и красного света, который, прорываясь сквозь белые клубы, кровавыми всполохами отражался на ристалище. «Черный лев» тоже пролез на ринг под визг, клокот и хрюканье накаленной публики. Их начали разлатывать, готовя к схватке. Это не секс, тут двое не кайфуют, кровь должна быть пролита, и один должен быть жертвой. Ведущий во фраке, с благообразной прической призвал всех налить и выпить за правителя и зрелищ. Все вскочили с мест, выпили и закусили. Раздетые и босые, без рогов и копыт, бойцы все равно выглядели хищниками. Обличием лиц они были похожи друг на друга. Типаж. Головы были чисто бритые, узкие лбы, черные бороды и близкие к квадрату овалы физиономий. Насупленные питекантропы, страшные, но популярные. Тот, что толще, был бледен телом, которое густо поросло рыжими волосами, другой - повыше и темнее, трусы у него
золотые, и скалился он пошире. И сошлись титаны, рефери чудом успел отскочить. Они набычились, схватили друг друга за руки и уперлись лбами. Вроде как еще дали света, бойцы ярче заблестели, а публика билась в экстазе. Ну, точно - угар в мешке с ацетоном. На ринге катались по полу, душили, выдавливали очи. Один изловчился и вцепился оппоненту зубами в кадык; но вот они опять на ногах, изрыгают проклятия и шмыгают носами, затирая кровь. Все благородно и по-спортивному, похоже, пока между львом и тигром паритет.
        Вовч?к предлагает отвалить к другой сцене с голыми красотками. Оставшись до конца, рисковали очень долго разъезжаться среди пьяных и накаленных водителей. Выпили, съели еще по пол-уха и двинулись. На улице рано, по-осеннему, вечерело, с неба мелко сыпало, и было холодно. Волки лежали на обочине, слегка присыпанные дождем. Глаза их были доброжелательны и почему-то сытые, а волки ведь сытыми не бывают.
        «Радость в наготе» была недалеко, это был клуб очень популярный и посещаемый. Там сначала подавали показ одежды, а потом дефиле без одежды. Девочки все были пронумерованы, их потом по номерам и пользовали гости. А те сидели за столами и занимались обычным делом: пили и закусывали. Большой зал, круглая сцена. Друзья уселись за стол, уже сервированный, но без ушей и кровяных колбасок, сегодня на закуску было сало, холодец и тушеные свиные потроха. На сцене мальчики с номерками трясут худыми попками, их тоже разбирают под бабий визг и вздохи мужелюбов, но с теми уже все шло к финалу. Девочки уже освежались в раздевалках, складывая в сумочки заветные коробочки, к вечеру, как правило, уже не пустые. Здесь же, рядом, в отдельном кабинете кряжистый мужчина с лицом земляничного цвета и грубыми рублеными чертами лица нависал над девушкой, напористо ее инструктируя. Девушка с огненными волосами была очень хороша собой и сегодня должна была первый раз работать в числе многих распорядителей этого клуба. Сначала ее рабочие обязанности объясняла кучерявая высокая барышня, а потом этот мужчина вколачивал в ее
голову слова, которые она должна говорить тем, кто будет домогаться. Они такие: - Если вы согласны быть сегодня седьмым в очереди, то я с радостью. Ей все это было непонятно, но она со всем соглашалась. Было непонятно, кто она сама, и где она, и откуда у нее имя, которого она никогда не знала. Просто она в этом дне, и все. Из своего времени, от тех, кто ее любил, ее украла та самая Ламия - демон, проглотивший собственных детей. Имя девушке дали Виктима.[2 - Виктима - жертва.] Она из города семи холмов, из рода Данова, рода, чья праматерь восседала на звере багровом, на берегу Евфрата, но потом была разорена, убита, изжарена на огне и съедена.
        И вот, к столу наших друзей подошла рыжая красивая распорядительница и поинтересовалась, все ли гостей устраивает, и чего еще они желают. Сл?в не очень трезвым голосом пожелал быть ее спутником жизни, на что она ответила, что если он согласен сегодня быть седьмым, то она с радостью будет.
        ***
        Чего было не увидеть в местном коммунизме, так это беременных, стариков и детей, но матерями по желанию могли и быть какое-то обозначенное время, только матери не имели своих чад, а те, с которыми можно было общаться, при каждой встрече были разные, но неизменно называли женщин мамами. Откуда брались эти дети и где росли - неизвестно. Мама стала предметом универсальным, и, собственно, ненужным, а папы в этих спектаклях и вовсе не участвовали - они растворялись в бесконечных событиях и, оставаясь с собственным фейсом, перерождались по воле хозяина. Не было ни привязанностей, ни национальностей, ни наречий.
        ***
        Захотелось на закуску языков, принесли. Вовч?к, ответив на звонок, заметался. Мам?нт уже на подъезде, он кинулся встречать в страхе, что ее перехватят и уведут. Похоже, там возникло серьезное чувство. Большой товарищ был собран и напряжен, будучи погруженным в модельно-цифровой ряд. Девочки под томную музыку современных авторов, голые, выплывали на сцену. Большой друг все же первый-то углядел, он пихнул Сл?ва, чтобы тот обернулся. По проходу шел сюжет: то были Вовч?н с невестой. Она обнимала его за плечико, и оттого его лысая голова попала точно в уровень груди, но самого маленького объема. Очень удачно его голова имитировала третью грудь, оттого вся картинка была выше всяких похвал. Мам?нт оказалась совсем не противной и не страшной, огромной, но очень даже пропорциональной, с милым лицом, и, ко всему, еще и молодой. Ясно, что при виде ее многие испытывали трепет, но Вовч?к был не робкого десятка и умиленно прижимался к ее объемам. Он нас сразу уведомил, что на этот раз у него все серьезно. Они сидели и обнимались, скрипя стульями; витал легкий туман, и было очень хорошо. У Мам?нт в ночь было еще
не одно выступление, и она спешила осчастливить покоренного Вовч?ка. Они уединились в номерах, мебель в них, видимо, останется инвалидкой.
        Большой товарищ все время пучился на сцену и записывал номера на бумажку, потом одни вычеркивал, другие записывал и вновь вычеркивал, искал свое. За столом справа два мужика долго целовались, а потом начали возбуждать причинные места, но каждому свое, главное - комфорт. Музыка перешла в поросячий визг, туман густел, девочки на сцене энергично махали ляжками. Тут позвонил Вовч?к и доложил, что у Мам?нт есть еще немного времени, и она хотела бы всей команде показать силовой стриптиз. Сл?в пообещал прийти, но обманул. Большой друг все целился на сцену и черкал бумажки, а Сл?в побрел на такси. Он весь вечер тужился вспомнить, у кого и в каком помещении мог видеть ту чайную пару, не давал ему покоя вояж на 666 километр, очень ему хотелось знать ответы. Он ехал и приехал, и глазам своим не поверил: у дверей сидел кот без имени и выжидающе смотрел на дверь. И только в квартире Сл?в увидел приклеенную скотчем на шкуру кота бумажку «Имя его - Агас». Вот у того и имя появилось.
        Лег спать, и только первый сон начал подкрадываться, как во внутреннее ухо зазвонил телефон. Голос Вовч?ка дребезжал где-то далеко, в такт сопровождения какого-то музыкального наваждения. Спросонья он понял только одно: что у того трубку из рук вырывают. На том конце была та самая рыжая, она извинялась, что не оказала ему внимания. Она сама позвонила, а ему захотелось повыебываться, и он исполнил, рассказав, в каком виде хочет ее видеть. Кот внимательно вслушивался, а картинка вырисовывалась такая: коли она рыжая, то она должна быть наряжена в красный блестящий комбинезон и в такие же сапоги с высокими каблуками, и с красными же губами и ногтями. Она выслушала, сказала, что постарается и передала трубку Вовч?ну, тот начал что-то трепать про силовой стриптиз, но Сл?в выключился, быстро заснув. Кот какое-то время еще наблюдал за ним, ковыряясь в зубах самым мелким когтем левой лапы.
        ***
        Кот Агас запрыгнул на подоконник, открыл окно, верные волки лежали внизу. Ночное освещение теперь было принято не сверху, а откуда-то из подвалов домов. Кот спрыгнул с третьего этажа на асфальт и обернулся Агасфером. Теперь у него должность приглядывающего. Когда его подопечный уходил из дома, кот оборачивался в свое человеческое естество, мылся и справлял нужду, а мясо из миски выбрасывал в окно волкам, те были очень благодарны, вылизывая асфальт. То мясо себе принесла для еды демон Азал?я, которую подопечный сам привел в дом, и мясо было человеческим. Подопечный скоро станет сам его употреблять, когда будет готов к искуплению страстей и выполнению роли в сатанинском акте. Роль его - роль псевдоотца (Антиобручника), и он будет рядом со шлюхой, которая родит Антихриста. Агасфер отправился в ночь - прогуляться и поесть пищу человеческую. Ту бумажку он сам себе приклеил, надоело ему слушать кис-кис, а представляться в своем обличии команды не было.
        ***
        Сл?в проснулся, но глаз не открывал, в квартире было холодно, а в голове помойка. Все сны перемешались и лишь обрывками проплывали в каких-то багряных раскрасках. Опять подумал про свою чайную пару, то был Дулевский фарфор с ветками цветущей сирени, это был привет из двадцатого века. Вспоминалось, что видел он пару где-то за чужим столом, но более ничего не прояснялось. Зато вспомнил имя вчерашней рыжей. Сегодня на нее, да и на всех рыжих, отпишется злобной, но правдивой жалобой. Он вынул руку из-под одеяла, щелкнул пальцами, заработал телевизор. Их сейчас рисовали, приходил некто, и на выбранном тобой месте на стене рисовал квадрат или что захочешь, и в этом квадрате по щелчку пальцев работала картинка. Денег за это не брали. В это утро тучный ведущий конкурса задорно хохотал, выявлялся победитель на звание полового члена, больше всех похожего на ветерана войны, в шрамах и покусах. Лауреаты получали известность и награды. Окно было почему-то неплотно закрыто, оттого и холодно было в квартире. Кот лежал в углу и щерился. Сл?в достал банку с консервами для него, разглядел банку, прочитал надпись на
ней «Эта еда для всех, но сегодня не для тебя», выложил содержимое коту Агасу, тот никак не прореагировал. Так было каждое утро, а к вечеру тарелка была чиста, как помытая, значит, все вылизывал кошара. Куда он гадил, было и вовсе непонятно, но кот был чистоплотный. А он не стал умываться, с утра не хочется, так и зачем?
        Выходя на улицу, он с собой прихватил еще одну банку, предварительно ее открыв. На улице все волки в зоне видимости кинулись к нему, банка жалобно дважды хрустнула и пропала в чудовищных пастях милых собачек. Волки благодарно потерлись боками о Сл?ва и отправились по своим волчьим делам. Он посмотрел на свои окна, за стеклом на подоконнике сидел кот и мыл рыло. «Видно, успел позавтракать», - подумал Сл?в. Он пошел, как и планировал, и уселся на скамейку, ожидаючи. Кругом шныряло население, никто не спешил. Были еще пьяные и уже пьяные, но все были веселы и доброжелательны. День был холодный, но безветренный, знамо наш день, туман лежал ровно и надежно. Когда ветры, было худо, подкрадывалась общая грусть. В такие дни все сидели по домам, тупо внимая телевизору. Но еще сбивались в больших развлекательных центрах под обширным затуманенным куполом. Там было комфортно. Содержание приносили раз в неделю, которая теперь состояла из шести дней, воскресенье давно отменили, так же, как и поменяли летоисчисление. Теперь каждый знал: в день четвертый, ровно в 10 часов приходил посыльный кассир в тюбетейке и
зеленом мундире и приносил новую пачечку бумажных денег.
        Сумма долга Сл?ва была равна сумме месячного содержания. Там, где все продавалось, продать было нечего, но это так только казалось. К нему подошел здоровенный волчара, сел напротив, потом лег набок, с ним явно было что-то не то. Тут же подъехал на такси Вовч?к, как всегда бодрый и с рассказами о впечатлениях. Волк лежал на боку и слюнявил. Присмотревшись, Сл?в увидел какую-то бечевку, свисавшую из пасти. Они вдвоем присели на корточки и начали разжимать болезному пасть. Верхняя челюсть была как гильотина, волк слезящимися глазами глядел на них, и благодарно покорно разомкнул зубы. Шнурок тянулся из чего-то явно металлического, врезавшегося в верхнее небо. Сл?в запустил руку в пасть и начал раскачивать железку, она понемногу поддавалась, тогда он взялся за бечевку, и резко рванул. Из пасти вылетела металлическая пластинка. При ближайшем рассмотрении это оказалось нательным крестиком с чьей-то преступной шеи. Крест положили на скамейку и позвонили куда надо. Те махом приехали, заглянули в пасть волку, упаковали в специальную коробочку находку, оставив друзьям два талона на бесплатную выпивку
сегодня. День начинался удачно.
        ***
        Агасфер бродил по улицам; ночь была холодная, осень уже совсем закатывалась в зиму. Все ночное население толкалось, удовлетворяя свои похоти и потребности, под затуманенными крышами. Волков тоже не было видно, в это время суток они выполняли свои главные обязанности чистильщиков. То тут, то там пробегали, пролетали и проползали коллеги Агасфера. По темноте эти мелкие прислужники с прилежанием исполняли отведенные им роли. Все разворачивалось в активную фазу, но были и проблемы. Проблемой были те, кто пытался тайно каяться. Если хотя бы один такой будет в районе гнезда, задуманному не свершиться. Зовущих надо было истребить. Очень помогали жалобщики, которые давно превратились в предателей. Они доносили на своих близких, через них осуществлялось постоянное онлайн-присутствие.
        Агасфер дошел до реки и присел на лавку. Дело было уже к утру, для волков это час омовения. Река была необитаемая, рыбу объявили врагом всего нового и быстро извели. Проплывающие льдинки незвонко стукали друг по другу. Из окружающей тишины повеяло теплым дыханием и зловонием. Это стая волков гнала их впереди себя. Они с разбега ухались в воду, через какое-то время выбирались на берег, вместе с водой стряхивая с себя остатки человеческой крови. А те из них, кто обожрались, подолгу лакали воду. В темноте глаза зверей горели красными углями адских жаровен. Придет время, и Асмодей заберет свой легион, но они еще будут являться на землю, только на двух задних лапах, а передние прорастут огромными когтями.
        Дьявол раскручивал третью попытку прорваться и воцариться в образе Антихриста. Первый раз он поставил на гордыню и алчность, второй раз - на зависть и гнев, оба раза не смог набрать нужное количество скотских рож и проиграл. Теперь он раскручивал лень, чревоугодие и похоть. Уже сейчас было видно, что это удачный ход. Люди быстро становились бывшими, продаваясь за жратву и скотские игрища. Популяция росла, халява делала свое дело. Он выйдет из-за красной стены и с крыши мраморного саркофага провозгласит свое пришествие. Потом двинется по тверди земной, и пойдут народы к нему в услужение.
        ***
        Вот это денек выдался: мало того, что получили на халяву бесплатное питье во всех заведениях, еще и в кофейню зашли, а там новости - цены на все значительно снижены, а также озвучен размер прибавки к еженедельному пособию. Как не восхищаться и не восхвалять правителя? Слава ему и вечное правление! Налили за него, родного, выпили и закусили холодным заливным мясом. Еще раз - под горячую похлебку, жирную и острую, аж зашибло. Сл?в рассказал, что с утра отжаловался на вчерашнюю рыжую мадам, которая ему предлагала быть седьмым, но неожиданно Вовч?к его не поддержал, что тот отказался от услуг рыжей быть седьмым. Так как число семь является числом сакральной полноты. Сл?в был сражен: ну и денек, еще и Вовч?к с утра на почти трезвую голову умничает. Внутри прямо затеплело, и все уравновесилось. Он уже и пожалел, что отжаловался на рыжую: что-то было в этой барышне, чего он никогда не видел и не чувствовал. А мысли о собственном долге растворились в соусе к колбаскам. Надо было чем-то занимать себя сегодня. Вовч?к предложил поехать к толстым, - было такое шоу девочек-толстушек. Большой товарищ не брал
трубку, похоже, ночью у него случился-таки загул с моделями, там были хорошие варианты, но все с четными номерами, что странно. Сл?в попытался выпытать у Вовч?ка, что ему вчера преподнесла малютка Мам?нт в том загадочном силовом стриптизе, но тот таинственно мычал, цокал языком и закатывал глаза, было одно лишь понятно, что Мам?нт - это звездища! Она еще, оказывается, была и массажисткой по женским телам, к которым была еще и очень пристрастна. Похоже, Вовч?к был окончательно очарован.
        Шоу толстушек было вкупе с казино, где народ просиживал за рулеткой. Этот прибор в нынешнем обществе был очень востребован - стол, покрытый зеленым сукном и прочерченный на пронумерованные квадраты, а номера в сумме были цифрой 666. Толстушки плясали на низенькой сцене, одетые в короткие клетчатые юбочки и с большими декольте. По заказу гостей бегали за шторку за сценой, где и отдавались энергично и с большим чувством. Проходняк был хороший, и их коробки пустыми не бывали. Друзья упали за стол, который тут же сервировали: водка в корзинке со льдом, хрустальные лафитники, мясные рулетики и маленькие керамические горшочки с горячим. Жрать уже было некуда, но жралось. Толстушки даже на здоровенных каблуках выглядели мелковато, но аппетитно. Они были включены в меню с прописанной ценой, а для постоянных гостей казино бесплатно. Но если судить по виду постоянных гостей, то им было совсем не до услуг милых толстушек. Они были бледными от недосыпания, все время пьющие за тем же игровым столом между проставками фишек, пока шарик скакал, отбивая дробь по колесу. Пили, но глаза от колеса не отрывали, пауз
на отдых не было, как и дневного света. Народу было много, а воздуха мало: привычный туман подпирали неподвижные слои табачного дыма. Большой любитель приключений Вовч?к и то не решился влезть в этот блуд, что рождал страшную зависимость, долги и безразличие ко всему остальному миру.
        Толстушки пели и приплясывали, синхронно тряся грудями, а переворачиваясь, в согнутом состоянии, показывали толстые задницы без трусов. Бесплатной водки хотелось выпить много, из жадности, конечно. Вовч?к пошел влюбиться в клетчатую юбку, но быстро вернулся в явном неудовольствии. Прибежавший администратор сказал, что они могут не включать услугу в счет, если не понравилось, вычтут из жалованья провинившейся, которая вновь приплясывала в строю, потрясывая своими телесами. После Мам?нт Вовч?ку было как-то не очень. Может, пригласить ту в спутницы жизни? В сегодняшней реальности не возбранялось жить вместе и вести хозяйство, только было условие, что это совместное проживание исключало какие-либо ограничения в свободе сексуальных действий. Даже намек на такие ограничения был предметом жалоб и серьезным проступком перед правилами общества, обеспечивающего высокий комфорт жизни. Вот так: если не хочешь быть седьмым, то хорошо, если будешь еще семнадцатым. Но со спутницей жизни всегда был шанс быть сегодня первым, сделав все с утра. Под звуки прыгающих по рулеточным колесам шариков они выпили еще.
Позвонил большой товарищ, оказывается, он только отчаливает из того модельного клуба. Похоже, что он не только с четными пообщался, но и с нечетными тоже. Сейчас едет спать, пока не может присоединиться. Он явно был очень доволен. А у них появилось желание уехать в другое место: как-то с толстушками не очень покатило.
        ***
        Виктима опять в той же самой отдельной комнате. Напротив нее за столом сидит такая же, как она, рыжая и очень красивая девушка с блестящими желтыми глазами. Она почему-то грубым мужским голосом говорит ей, как она теперь будет жить, где и с кем. И только в квартире Сл?в увидел приклеенную скотчем на шкуру кота бумажку «Имя его - Агас». Скоро она проснется в темноте среди тысячи наложниц князя Владимира Святославовича. Тот был побежден похотью и ненасытен в блуде, он приводил к себе замужних женщин и растлевал девиц. Он и в веру Христову обратился за выпивкой и обжорством.
        - «Быть тебе там среди тысячи первой шлюхой в продолжение года, а через год будешь в Византии, откуда пришла вера в Киев. Там, где процветали скверны блуда и распутства мужевлечения. Там, где правители распалялись гнусной похотью к отрокам и скопцам и оскверняли до трехсот душ этим мерзким грехом. Будешь и у Императора Константина IX Мономаха, у которого в фаворитах «сладкие мальчики», станешь там первой среди шлюх и мужелюбов, и пробудешь там год. Потом окажешься там, откуда принесли закон, станешь жить среди кочевников-скотоводов Авраама. А когда появится слово «блуд», объявишься первой блудницей и растлительницей, и войдешь в храм жрицей. В тот храм, где поедание мяса - акт богослужения. Там пробудешь год, потом вернешься сюда, к своему главному предназначению. Три года тебя будет хранить Ворон», - Азал?я закончила, это была она - Эйшет, покровительница похоти и хранительница нечестивого Грааля.
        Виктиму отдавали демоническим силам, она кивала головой и соглашалась, ничего не понимая. Ее уже здесь два раза кормили очень невкусно. На улицу выходить было нельзя, с ней все время находился ворон с клювом убийцы, волки его панически боялись, и нападать на девушку в его присутствии не могли. Его клекот заставлял их пятиться и разбегаться в паническом ужасе. Волки тоже жить хотели, а тот клекот и был голосом смерти для всех, кто жил, дыша. И на пшеничном поле прокаркали вороны художнику, и он выстрелил себе в голову.
        ***
        Решили ехать в апартаменты и просто оторваться. Поехали не к Петровн?, а в место под названием «У вертолета». Откуда взялось это название, никто не знал, но место было вполне популярное. Местная домоправительница была возраста Петровн?, но с бородавкой на носу, и потому выглядела противнее. Она ежеминутно курила и беспрерывно сквернословила. Там стало понятно, что Вовч?ку никто не понравился, и он умчался к Мам?нт. Сл?в, напротив, напился до краев и обожрался так же, и, сделав четыре захода на дерматиновый диван, уехал спать. Он спал, а кот Агасфер лежал в углу, положив голову на лапы, и по-стариковски бубнил себе под нос:
        - «Неведомо этому обожравшемуся и блудливому, что ему уготована роль Антиобручника, и скоро придет демон и оседлает его. Это случится, когда тот пойдет и оплатит долг, который демон ему и сочинил. Заплатит и изгонит из себя остатки человеческого, когда согласится признать грех добродетелью и заявит об этом».
        Одно цеплялось за другое и свивалось в гнездо. Агасфер знал, что Антиматерь Виктиму отправили в путешествие, купаться в блуде и прославляться в нем. Это там пройдет три года, а здесь всего три месяца. И когда она вернется, ему придется ее опекать, ибо не было здесь больше никого, кроме него в обличии человеческом, с памятью и прошлым. А она должна быть только в облике человеческом, иначе снова родится сущность облика демонического. Через три месяца его сегодняшний подопечный будет уже исчадием и встанет в свой ряд, а там за ним другой присмотр будет уже. К началу второго весеннего месяца все должно быть готово.
        ***
        Сл?в проснулся от урчания голодного живота, посидел на унитазе, умываться не стал, хрюкнул на свое отражение в зеркале и стал собираться. В сегодняшних снах кого-то вешали и разрывали на части, кололи вилами и жарили в огне, но Сл?ву никого не было жаль. В дверь позвонили, сосед, всегда домашний и невыбритый, спросил какой сегодня день. Сл?в ответил, на что тот выдохнул:
        - Боже мой!
        Сл?в закрыл за ним дверь и радостно понял, на кого он отжалуется сегодня. А долг его больше не тревожил, вчера все разъяснилось: в его, теперь совсем уже не ясно сколько прожитой жизни, был эпизод, который он скрывал и которого стыдился. А оказалось, что все это продается, и его делюга стоила ровно столько, сколько ему выставили кредиторы. Он был уже готов все озвучить и подписать, что нужно было для получения тех денег.
        Кот Агасфер, сидя скромно в уголке, без труда читал эти мыслишки, то, что когда-то было внутри и называлось стыдом и раскаянием, переварил кишечник вместе со свиными закусками под водку, и слил в унитаз. Сл?в тоже смотрел на кота, в который раз задаваясь вопросом, где тот справляет свои естественные надобности и как так чисто вылизывает чашку. Откуда же ему было знать, что тот мог оправляться только в своем естественном обличии, сидя на унитазе, а чашку мыл просто водой в раковине, ибо даже запах того варева был для него отвратен.
        В дверь опять позвонили, пришел Вовч?к, конечно же, с Мам?нт, которая мгновенно заполнила собой все пространство, разом вытеснив воздух. Она усиленно тянула всех в массажный салон, где сама и подрабатывала. Массаж был в четыре руки, барышни все были под стать ей, с неслабыми руками. Кроме рук к процессу подключались и другие органы, если только руки, то на двоих их было четыре, но если плюс остальные массажные органы, то на двоих их было всего пять + пять = десять. Там и трудилась звезда силового стриптиза - все для вас, женолюбы. Но главной там была знатная хаванина. Прямо на открытых углях повар жарил свиную тушу с отрубленными конечностями. Это действо разгоняло аппетит до и после всеобщего массажа, и укрепляло и без того крепкую потенцию. Сл?в завыебывался, ему хотелось чего-нибудь более романтичного. Но Вовч?н, вторя Мам?нт, был очень убедителен, очень уж ему хотелось в четыре таких руки, как у звезды. Больше того, она пообещала, что ее напарница круче ее самой на два размера. Вовч?н трепетал от вожделения. Уговорили, поехали.
        ***
        Агасфер, приняв свое естество, помылся и все остальное проделал. Сейчас он лежал на кровати, вытянув спину, и жевал припрятанное печенье. За свое долгое бродяжничество по странам он, однажды запуганный, а потом предавший за кусок и комфорт, много что исполнил. Он приходил в людском обличии к страждущим власти, делал их королями и восславлял, а потом развенчивал и выгонял на смерть и осмеяние. Его посылали туда, где просили помощи у Сатаны, а таких было много во все века. Совместно с Сатаной он творил узурпаторов и тиранов, лжецеркви и продажных пророков. Много просвещенных лжесвятых были слеплены по лекалам Сатаны. Он писал сценарий для демократических выборов, когда тот самый демос рвал глотки, выбирая первого из равных, а на самом деле надевал себе на шею, как хомут, вождя, который становился бессмертным тираном, больным манией величия. Но Агасферу были любы более тонкие комбинации, когда те, выбранные однажды, обожравшиеся, сами плутовали, похваливая и подкармливая обслуживающую их власть. Нет ничего омерзительнее интеллектуалов, обслуживающих власть. Они пишут оды, снимают кино и вопят из
телевизоров, за это их провозглашают элитой того самого народа. У Сатаны для такой «элиты» приготовлены особые номера в его хозяйстве. За свои долгие годы Агасфер видел много неверующих в Бога, но у тех людей, что мало отличались от чертей и демонов, был шанс покаяться, у нечисти же такого шанса не было, ибо покаяние может быть только при жизни. Агасфер же жил, и у него был шанс. Хотя он и привык к такому бытию, но стал все чаще задумываться о том, что придется еще раз встретиться с тем, кого в тот апрельский день он гнал от своего порога.
        ***
        Таких салонов было два. Тот, в который они приехали, был для женолюбов, а совсем недалеко был такой же для мужелюбов. Разделял их безголовый монумент - Абасс. Он был черный, давно прокопченный запахами дыма и жареного мяса, которое жарилось как с западной, так и с восточной сторон.
        Среди большого зала, заставленного столами, стояла большая жаровня. Рядом, на тех же размеров столе лежала туша свиньи, блестя желтой шкурой и жареными складками. У всего этого, с двумя ножами размером с мечи ратников, прицеливался повар - личность колоритная и всеми здесь уважаемая. Вида он был уникального для своей специальности: тщедушное, сильно волосатое тело с впалым до позвоночника животом было лишь на бедрах украшено повязкой из грязной мешковины со свисающими до колен нитками - оборвышами. Цвета он был прокопченного, кучерявый, нос сморщенный, глаза черные и маленькие. А если он осклаблялся, то были видны очень крупные зубы цвета ископаемых костей, еще и торчащие вперед. На пальцах, также обросших шерстью, были длинные, заостренные ногти. Хватка такими пальцами явно была смертельной. Он был с кухни Вельзевула, и звали его Зуд. Пьяные, обожранные гости если и лезли к нему целоваться, то он был явно не против, при этом еще хрюкал и гримасничал.
        До массажа решили испить под холодненькое для разминки. А холодненькая «Прелюдия» и нарезка рульки были прямо к месту. Горячее здесь всегда ждали, Зуд кидал на жаровню здоровенные куски, которые мастерски, в один удар, отсекал от туши. Пламя вырывалось из-под жаровни, что там горело, было неизвестно, но жаровня была очень жгучей, и на этом жару шипело и плавилось фирменное блюдо этого заведения. Вовч?ка утянули в номера. Сл?в остался один на один с «Прелюдией», надо было чуть набраться, он как-то с опаской относился к тем размерам, что так возбуждали его могучего и неутомимого друга Вовч?ка. Пару раз замахнул, потом пришла щупленькая девочка и повела его в помещение, уложила на кровать, предварительно раздев, потрогала пальчиком потенцию, и как-то по- старчески шаркая ногами, ушла. И тут из-за ширмы явились девы, огромные, одна в костюме римского гладиатора времен Нерона, а вторая с топором, одетая палачом Средневековой Европы. Вечер обещал быть томным.
        ***
        И велено было Харону возвернуть поэта Алкея, который тенью бродил в Лимбе. Он был призван хозяином в помощь сочинителю, который впал в пророчество и колдовство. Много чего тот сочинитель занес в мир людей. Не всем же было креститься: кто-то должен был чертыхаться, плеваться и стучать по дереву. Он принес свои праздники, свои приветствия и свои приметы - все то, что гнало людей мелким шагом в ад. Это когда Прощеное воскресенье превращали в пьяную Масленицу, а покойников на кладбище поминали Пасхальными яйцами. Анашу употребляли в пост, потому что она растительного происхождения, а нечистоты с себя смывали не молитвой Спасителю, а омываниями на Купала, и в том хаосе и совокуплялись. Взяв за основу Евангелиевскую весть, корректировали ее языческими обрядами. Троицу, символизирующую единство Бога, называли «русальной неделей» и общались с мифическими существами. Рождество Христово же стало святками, с нарядами животных и чудовищ при гаданиях на свечах. Сатана кормился от тех, кто отверг весть о Спасителе, или от предавших его и даже не знавших о своем предательстве.
        ***
        Сколько прошло времени, много или мало, неведомо было голому Сл?ву. Его удовлетворяли двумя руками и шестью другими отрадными местами, и сие только что закончилось. Огромные тела, подобрав латы и оружие, покачивая бедрами, растворились в туманной пелене. Явилась та же девочка, опять же пальчиком потрогала потенцию, одела и проводила в мастерскую повара Зуда. Он подбежал с лопатой, на которой шипел кусок мяса. Столы были заполнены, народу было много, но Зуд везде успевал, благо верткий был как черт. Удовлетворенных было видно, они обжирались с удвоенной силой, а Зуд уже закидывал на жаровню куски от новой свиной туши. Сл?в рвал зубами куски горячего мяса, прожевывал, перемежая проглот с водкой. Вовч?к, сидевший напротив, похоже, был переполнен и икал. В головах уже складывалась мозаика дальнейшего времяпровождения.
        ***
        В творениях того поэта Агасфер тоже участвовал, но, как бы в подмастерьях. Был он и в создании мест проживания людей: мавзолеев-гробниц, оккультных сооружений человеческих жертвоприношений. Они возводились и служили фактором подавления христианского сознания. Лежащие в них новые фараоны использовались для оккультных нужд. Та гробница, с которой Антихрист должен был заявить о себе, была выполнена в виде пирамидального Зиккурата - сооружения Древней Вавилонии. Пока его проектировали и сотворяли, Агасфер, по велению демонов, был очень близок с Янкелем Гершелем, и все было исполнено согласно демонским проектам и предписаниям. Иногда Агасфер был рядом с ним, а иногда - и самим Янкелем Гершелем, и еще Янкелем, только Розенфильдом. В XIII веке для приговоренного к смерти монаха он за ночь на шестнадцати ослиных шкурах написал «Кодекс Гигас», но потом вернулся, чтобы вырвать из текста восемь самых главных страниц с изображениями хозяина. Всегда было просто с атеистами, которые были уверены, что произошли от обезьян, а потом начали изворачиваться и говорить только об общих с обезьянами предках. Странно, но
никто не хотел идти от обратного и увидеть, кто произошел от человека. Чей человек прародитель? Кто является лучшей биологической моделью человека и, социально-культурно, очень даже сходной? Кто имеет те же проблемы, что и люди: лень, обжорство и чрезмерное стремление к комфорту - свиньи. Ни одна обезьяна не превратится в человека, но очень многие «человеки» превращаются в свиней, только последняя стадия этого оформления происходит не в мире людей, а в стаде сатанинском. И только вершина физиологического совершенства - кисти и стопы, еще долго не будут меняться. Большая их часть шла в пищу чертям. Сравните свинью и черта - найдете много общего. Так вот и раскручивалась на этой земле эволюция. Все на этой земле от человека, включая обезьян. Только человек от Бога. С рождения Он дает людям лица, всегда разные, но все человеческие. Если кто-то наживает себе рыло, тому Бог и судья. Один творец дает человеку лицо, другой сотворяет рыло, и это делает вовсе не дьявол, а сам человек - творец своей жизни. Создали они науку и прозвучали: научный дарвинизм, научный коммунизм и даже научный атеизм. Потом стали
навязывать это всему миру. Господь ждал покаяния, с надеждой всматриваясь в человеческие лица, а те уже обрастали свиной кожей. Тот, отдавший на смерть своего любимого сына в искупление грехов человеческих, надеялся, что та жертва была не напрасной.
        ***
        Сл?в что-то сильно забалдел, только, прикрыв глаза, развалился в кресле, как почувствовал на лице что-то не то смрадное, не то ароматное, щекочущее дыхание. Это был Зуд с явным намерением поцеловаться, его сморщенный нос был в сантиметре от лица Сл?ва, а на голове вроде как рожки, такие симметричные и ровные. Сл?в с ним сладко чмокнулся, тот налил, чокнулись, выпили и зажевали поджаренным хвостом.
        Вокруг хохот, хрюканье и улюлюканье, причудливые очертания. У сидевшего напротив Вовч?ка лысина пошла складками, уши выросли и заострились, а от уха до уха был какой-то оскал, вроде как доброжелательный. Сл?в потряс головой и к нему пробился голос Вовч?ка, тот излагал дальнейшую программу на сегодня. У него явно был ген Колумба, когда постоянно не хватает приключений. У жаровни зыркал глазами Зуд: он точно знал, что эти братцы будут в гостях у стража Цербера, где все чревоугодники разлагаются под дождем.
        Куда поехали, Сл?в не понимал, но велел остановиться в нужном месте, он был обязан выполнить гражданский долг и отжаловался на «Боже мой». Опять тут народу было полно, все про свое орали. Пройдут минуты, и соседа уже будут колоть нужными уколами, наденут на голову мешок и будут вкладывать туда правильные мысли и образы, а если не получится - утилизируют. Жалобщику от этого должно быть злорадно и хорошо. Отказываться от человеческого было легко и сытно. После поцелуя с Зудом появилась легкость, как будто алкоголь улетучился, освобождая место для новых возлияний, потенция настойчиво стучала, да и пожрать уже хотелось.
        ***
        Агасфер стоял на маленьком пустыре в окружении четырех рыжих волков. Они постоянно обнюхивали его и ухмылялись. Видимо, когда замывал свою голубую чашку, плеснул на штаны. Когда-то, очень давно, на этом месте был маленький скверик, тогда еще были деревья под названием липы. На этом месте стоял человек из камня, отрекшийся от всего, им же содеянного. Он был отчужден и надломлен. Это был тот человек, которому Агасфер рассказывал, а тот рассказывал уже другим. Он с поразительной точностью описал свою собственную кончину. Тот, кто в приступе ярости кинет в огонь свою главную книгу, отрекшись от своего попечителя. Однако, отрекшись, он сам не сможет больше жить, заморив себя голодом, как Дионисий, но, к счастью для себя, он не знал, что рукописи не горят.
        Агасфер пнул самого навязчивого волка и пошел с пустыря. Да, то был настоящий писатель с хорошей интуицией и фантазией. Только ни один, даже самый хороший писатель не смог бы нафантазировать то, что происходило сейчас, и что эта земля должна вскорости изрыгнуть. А в общем, он не единожды сталкивался с пытающимися отречься. Когда старик отказался о своей теории происхождения человека, пришлось много потрудиться, чтобы его заявление выдать за фейк, а требования исповедаться и причаститься на смертном одре - за приступ безумия. Агасфер шел к себе домой, где у него были продукты, которые он ел. Надо было постепенно готовиться к встрече будущей Антидевы, она-то прибудет в полном человеческом облике, и другого варианта, кроме как жить у него, не было в этой огромной агломерации с сегодняшним режимом. Он ее ни разу не видел, только слышал голос из телефона, но ясно понимал, что это наследница колена Данова, еще в те времена былинные отвергшего Бога. Он считал, что внешне она должна соответствовать имени безбожной шлюхи. Демоны могли обретать женскую внешность и какое-то время в ней находиться, это были
инкубы. Вот с такой сущностью его подопечный и провалялся три дня в кровати. Коту-Агасферу все виделось как есть, и его аж выворачивало, когда этот придурок лез с поцелуями к рогатому и горбатому чудовищу - демону Эйшет. Та вставала ночью и жрала эти консервы. У каждого, точно, свой комфорт проживания.
        ***
        Сл?в как-то сразу почувствовал себя состоявшимся и способным на многое; если он не совсем в гавани, то уже подплывает. Вот что значит облобызаться с кем надо и когда надо. Теперь покойников забирают и куда-то увозят, а когда-то их заколачивали в ящики и зарывали во множественном присутствии, пели грустные песни и, думая, что те просто уснули, пили, чтобы те спали спокойно. Вовч?к вез его в клуб, где сексом занимались в таких ящиках - гробах; те, кто бывал там, очень хвалили. Называлось это место очень сексуально «Любовь до гроба». Клуб был в оригинальной архитектуре - в виде пятиконечной звезды, в центре зал-ресторация под затуманенным куполом, а в пяти боковых отсеках - номера, в которых на подмостках стояли черные гробы с красотками внутри. Народу было много, много было и дам - любительниц горячих и мокрых мест красавиц, женолюбы были обоих полов, как, в общем-то, и везде. Интрига заключалась в том, что девиц сразу и не видишь, они лежат в закрытых гробах, а как крышки откроешь, тут и познакомишься и сам решишь с какой начинать. Совсем недавно Сл?в отказался быть седьмым, а тут уже будет сто
седьмым, но его это уже не особо трогало.
        Им принесли номерки на очередь и усадили за стол, вроде как ужинать, а ужин был что надо: на холодное мозги и кабаньи яйца, а на горячее - бифштекс с кровью и желудок фаршированный. Играли очень современные симфонии на актуальные темы, и все было высший класс. Вовч?к наливал, руку не меняли. Бифштекс был очень кровяной, кровь пузырилась, капала на пальцы и текла по подбородку. Вовч?к опять заюзил, ему опять надо было большую, он позвал распорядительницу и попросил присмотреть такую среди гостей в зале. Она недолго отсутствовала и пришла с новостью, что такая есть, но она в компании, однако может дать быстро в подсобке, правда будет еще и ее сожитель. Вовч?к в подсобке и с сожителем не захотел, решил дождаться очереди, подумав, что в гробу будет лучше, чем в подсобке.
        Распорядительница подбежала с извинениями, что они долго ждут, но если есть желание разрядиться по-легкому, то пожалуйста. Вовч?ка очередь была первее, и он ушел быстрым и бодрым шагом. Недолго - и Сл?ва пригласили. Он зашел в предбанник и разделся. За шторой было сумрачное помещение в виде вытянутого клина, задрапированного в черное и подсвеченное снизу, достаточно прохладное. В центре на постаменте стоял черный, с блестящими боками гроб. По обе стороны от него стояли два таких же. Сл?в решил начать с левого крайнего. Он отодвинул крышку и откинул ее на помост, в перевернутом состоянии крышка смотрелась очень колоритно, переливаясь белыми шелковыми рюшами и красным подбоем. Там на животе лежала голая барышня, она сразу же приподнялась на коленки, задорно виляя попкой. Только коленями проскальзывала на подстилке, на вытекающих испражнениях гостей-очередников, то же самое было и в правом гробу, только барышня была помельче и проскальзывала более очевидно. А в том, что в центре, барышня лежала на спине, и как только Сл?в открыл крышку, раскинула ляжки по бокам гроба. У нее тоже вытекало и хлюпало
под жопой. С нее он и начал, довольно ловко занырнув. Из соседних гробов торчали поросячьи попки и даже, казалось, виляли хвостиками - крючочками. Сл?в и под те хвостики занырнул.
        Вовч?к уже был за столом. С ним сидела барышня, конечно, не Мам?нт, но тоже видная, и уговаривала того на подсобку, ведь они с сожителем уже возбудились, а он тоже очень ласковый. Вовч?к обещал подойти, и та, раскачивая прелестями, удалилась. Выпили, закусили мозгами. Вокруг все визжало и хрюкало, и даже запах появился особый - свиной щетины.
        ***
        У бродящего по свету Агасфера было много встреч и общения с властителями дум. Он хорошо помнил того пасынка ирландского посланника, который присягнул Сатане за вечную память о своей персоне. Ему сказали, что поэта вспомнят, и его тоже вспомнят, и он купился. Он пришел соблазнить жену и мимоходом убил поэта. Другой любимец муз воспел того, кто «как Сфинкс передо мной, потрясший шар земной». Воспел, и тем самым подписал договор, а потом начал пить и зло огрызаться. Но белая горячка открыла дорогу тому, кто и пришел. И поэт взамен попросил с собой в дорогу тех, кто его любил. Было исполнено. Одна сама лишила себя жизни на могиле, вторая удавилась, а третью пуля нашла в подворотне. Ну а черный человек был не черный, а грязный, и это был тот демон, которого он сам пригласил в белой горячке.
        Той, что с именем Божьей Матери, очень искусно и долго помогали, пока она свое хрупкое женское тело гения не пристроила в петлю. И все это было не от сатанинской силы. Это делали никчемные и завистливые людишки, в их числе и та самая красная армянка, которая обслуживала безбожную власть и собрала все премии и ордена режима. Умирающей в ссылке от голода и просившейся хотя бы в посудомойки женщине она ответила, что даже такую работу той доверить нельзя. Это все была не та нечисть, это была нечисть человеческая, которой на земле, возможно, больше, чем в аду. Одна надежда, что Сатана их всех подберет и пристроит, благо, у него еще много кабинетов. А у той, с именем Матери Божьей, и могилки на этой земле не осталось.
        Были еще более завистливые правители, готовые погасить все звезды и солнце в небесах, чтобы в одиночестве воссиять. Но имеет пределы терпения сотворивший жизнь. Разве из рук Агасфера первый раз угостился морфием тот, кому был дан дар пророка? Угостился он, пытаясь сотворить себе комфорт проживания, по примеру Лондона и Фрейда; значит, знал, что в конце этого комфорта. Это потом ему уже станет все равно, кто придет к нему, лишь бы с угощением. Ангелы уже говорили с ним только злыми голосами, а черти строили рожи, моргали и казались своими. Он был уверен, что ему есть чем оправдаться, когда оправданий на самом деле не существует. Сотворяя любовь к себе, а затем разрушая ее, сам придешь к Сатане и поклонишься. С поэтами всегда кто-то есть рядом, муза редко приходит одна, и бывает, она уходит, а кто пришел с ней - остается. Ему не надо вступать с тем, кто остался, в спор, надо только молиться, ибо спор всегда будет проигран.
        ***
        Еще хотелось куража, поехали к Петровн?, а там, на диване в кают- компании, то есть в распивочной, в жарких объятиях лизались два мужелюба. Петровн? просто сказала, что денег у тех никогда не бывает, и она из доброты пускает их на диван пообниматься. На улице-то уже холодно. Те быстренько позастегивали штаны и исчезли. Вовч?к традиционно стал обвинять ее в непрофессионализме, но та плохо реагировала, ибо по какой-то причине была не очень пьяная, верно потому и грустная. Разлили. И тут она, даже не пригубив, начала излагать свою тоску. Оказывается, вчера на нее слепили жалобу, да еще и коллективную, что хуже вдвойне. Жалобщики были не ее постоянники, а какие-то залетные придурки: их было трое мужиков и одна баба. Как они сразу заявили, все они с разной ориентацией, а ей-то какая разница, так она, дура, с ними еще бухать начала. Те присадили ее с хорошей закуской, та и расчувствовалась. Потом баба и двое мужиков пошли в комнату, а один остался. Тут-то все и началось. Здоровенный такой, крепко подпивший, сказал Петровн?, что у него пристрастие к животным, он занимается скотоложством. И что оказалось?
Петровн? все же выпила, почесав подбородок, поросший редкими, но крепкими волосами, продолжила. Тот сказал, что она напоминает ему какое-то животное, и он хочет ее в зад. Петровн? начала брыкаться, и те ее обжаловали, обвинив в отказе, а это было серьезным нарушением устоев и правил сегодняшнего общежития. Петровн? очень боялась, что ее выгонят с работы, завтра вызывают объявить решение. Вариантов было два: или выгонят, что было более вероятно, или дадут именную коробку, которую она должна будет принести полную через два дня. А где она возьмет?
        - Может, тогда вы поможете? - обратилась она к Вовч?ку. Тот как-то забуксовал, Сл?в его спас, высказался, что подумают над этой проблемой. И вдруг решение пришло к Вовч?ку: он вспомнил, что у него есть должник, он его пришлет к ней на кухню, пусть она его и доит два дня, хорошо кормит, может и получится. Петровн? подбодрилась, сказала:
        - Хорошие вы, - и пошла звонить по досугу. В этот раз у Сл?ва получилось хорошо, с длинной и жопастой. Та, как ударник труда, махала ляжками, подкидывая толстую похотливую задницу. Ее звали Магд?, она очень хотела стать заметной в профессии. Когда уходили, Сл?в подарил идею обратить внимание на мужелюбов:
        - Пусть доят друг друга, коль пускаешь бесплатно.
        Петровн? еще взбодрилась, и все потекло в комфортном русле.
        ***
        Были и титаны, то был не уровень Агасфера, но и на тех уровнях не все удавалось. Тот великий испанец после пяти лет рабства напишет роман о сумасшедшем путешественнике, где единственным средством побороть любовь было бежать от нее. За несколько дней до своей смерти он постригся в монахи. Смерть его случилась во второй весенний месяц, а на следующий день, в свой день рождения, к нему присоединится великий англичанин и великий драматург. И еще был тот, кто знал, что каждый из нас предан кому-то или кем-то, и, если ему кто-то возьмется доказать, что истина не во Христе, и докажет это, он останется с Христом. Он писал о скотстве и сладострастии бесов, но те бесы жили среди нас, об изнасиловании девятилетней девочки и о ее самоповешении. Хоть он сам был сладострастен и азартен, но для Сатаны он был мало досягаем. Попросил не удерживать и умер в тот же день. А великий русский Лев, который лев-вегетарианец? Христос его любил, это был нравственный авторитет огромного народа, жившего в рабстве. Своими произведениями он уничтожил фундаменты своего же сословия, политическую систему самодержавия и
патриархального православия. По его смерти церковь извивалась ужом в попытках пристроиться к великой личности и самим в том величии не потеряться. И люди стояли у его погребения на коленях, склонив головы, и тихо пели. И не было тут духа церковного, а был дух великой любви. Он написал «смерти нет, а есть любовь и память сердца». А где любовь, хозяин всегда проигрывал, как вступив в спор за душу Фауста. Бог возлюбил того за стремление вечно служить людям и забрал в Рай. Создатель считал, что положительные качества человека сильнее любых пошлых и дурных соблазнов. Он ведь сам сотворил зло, лишь как то, что может портить добро, а не как естественную составляющую мира. А в те века доктора Фауста, которые назовут потом «эпохой», возражения людей становились богоотступничеством и тянулись к магии, дабы постичь тайны природы. Фауст - черный маг, для которого посланцы ада исполняли все желания, даже Мефистофель, разносящий скверну, вынужден был служить ему. Агасфер знал, что этот демон был не самым главным и всесильным, и настоящее имя его было Фоланд. Имя это было известно только в узком своем кругу. И он
был, как все слуги ада, многолик, хотя и не мог, как Агасфер, постоянно быть в облике человеческом. Ноги демона были на конских копытах. Но, если в главном у него не получилось, и Фаусту удалось спасти свою душу, Мефистофель много в этом мире чего оставил. И первую свою главную отличительную черту - язвительную шутливость. Той чертой в поздние времена будут блистать политики, депутаты и чиновники, забалтывая проблемы, и любой разговор, который им хоть сколько-то угрожал, превращали в юмористическое шоу, остря и умничая лукаво. Всем бы им по шляпе с петушиным пером. А Господь принял и того сочинителя, очарованного Ветхим заветом, как историей страданий. При этом тот был масоном, возвестившим миру, что зло - это благо, и в сочетании с добром создаст гармонию земной жизни. Господа он этим не прогневил, и тот упокоил его на кладбище у православного храма Марии, той, что из Магды.
        Агасфер молчал, когда власти призывали к оболганию Бориса, когда тот на себя взял груз ознакомить с теми истинами свой народ на своем языке.
        ***
        Кот из своего угла рассматривал кормильца, тот спал на кровати, распустив слюни. Агасфер предполагал, где тот отдыхал, и было ясно, что устал болезный терять свое человеческое лицо каждый день. Вырастало рыло. Загадкой было одно - от чего он отдыхает изо дня в ночь, если ничего, кроме отдыха, не делает? Кот обернулся человеком, разул-раздел опекуемого и уложил в постельку. Сам открыл дверь и двинулся в холодную осеннюю ночь.
        Улицы были заполнены рыскающими по службе волками. Сегодня надо было пополнить запасы консервов, уже несколько дней до того, как его подопечный сам начнет употреблять их по требованию своего нового облика. Ближайший пункт выдачи такого товара был рядом. От условного звонка дверь отворилась, огромное помещение склада было забито ящиками. Рулили здесь черти, они были рогатые, хвостатые, а рыла у них были с пятаками и маленькими черными глазками. Самая что ни на есть сказочная классика. Но только животы были не втянутые, а торчали вперед, видимо, подъедались на складе готовой продукцией. Черт и есть черт, без ветрил и руля. Агасфер записал на доставку два ящика. Самому ему страшно хотелось мороженого, самое вкусное он ел однажды на даче своего как бы сынка, куда явился в роли еврея-предсказателя. Очаровав всех простенькими фокусами, он был премирован тем самым мороженым. Очень уж та публика была забавная, если не знать, насколько она подлая и жестокая.
        Что сейчас здесь делалось - шло к завершению, подготовка народа-прародителя и зачистка территории. Гнездо было почти оформлено, яйцо слеплено и обжигалось в адском пламени. Шлюха, что матерь, скоро вернется и в своей порочной истерии получит яйцо в утробу. И папа, как бы в человеческом образе, скоро будет готов, и его можно будет показать и оформить в отцы. Агасфер помнил, как тот народ горько рыдал и страдал, когда умерло чудовище. Ведь только такой народ можно вывести ликовать, и, призывно размахивая руками, встречать зверя. К тому времени среди них уже не будет тех, кто сможет счесть его число. И он пойдет по миру, а в день Йом-Кипур, когда евреи поклонились золотому тельцу, он войдет на Храмовую гору и возведет свой алтарь. Его явление станет мировой пандемией, и будет великий хайп. И будет он знать каждый язык, и будет каждым править, и встанет новый тысячелетний Райх, то есть ад на земле.
        ***
        Опять проснулся от холода, опять окно открыто, похоже, сам вчера открыл, когда раздевался и укладывался. Хорошо вчера набрался, пытался перепить длинную, но куда там. Она вчера, пьяная, наболтала много чего, Сл?ва прямо потянуло отжаловаться, он не стал противиться и двинулся по адресу.
        На улице три волка неотрывно глазели на стену, явно чего-то ожидаючи. На серой, казалось бы, совсем гладкой стене, на высоте, недосягаемой для волков, висела прилипшая животиком и вцепившаяся маленькими коготками зверюшка размером с ладошку. У нее был маленький пушистый хвост, серая шкурка в четких темных продольных полосках, головка с круглыми ушками и маленькие черные бусинки глаз. Кто это и откуда, Сл?в не знал, понимая только, что эта зверюшка живая. Он прыгнул на нее, резко замахав руками. Зверюшка покатилась вниз, пытаясь цепляться, но еще миг, и исчезла, даже непонятно в какой пасти. Сл?в был довольный, день опять начинался удачно.
        Вчера длинная рассказала про какие-то заведения под названием «Вечный кайф», рассказывала очень увлеченно, хвалилась, что там только орально за день сделала коробку, свою трехдневную норму, но только она не сказала, где это. Все интриговала, желая, видимо, на хвост прицепиться. Уж больно ей хотелось быть признанной в профессии. Приехал Вовч?к вместе с большим другом, а уж от Вовч?ка секретов не было, он уже все узнал про тот «Вечный кайф». Есть огромное колесо обозрения с закрытыми подвесными кабинками, оборот - и оно останавливается, три нижних кабинки меняются, а кабинок пятьсот штук. При полной загрузке можно кайфовать весь день. В кабинке неизвестно кто: мальчики или девочки. Все любили этот аттракцион - и мужелюбы, и женолюбы. Рядом замечательные жральни и распивочные, эффектно и современно.
        Позвонила Петровн? с хорошими новостями: дали ей испытательный срок и коробку именную, со сроком заполнения в два дня. Если не справится, погонят, не учитывая даже прошлые заслуги, но она уже работает, мальчики-мужелюбы на кухне уже выдрачивают друг друга и обещают успеть. Она бы еще долго расшаркивалась с благодарностями, но Сл?в выключил телефон: мешала сосредоточиться по сегодняшнему досугу.
        ***
        Самое простое было с революционерами. Проще, чем даже убедить женщин выбривать причинное место, навязать уникультуру, толерантность и научить торговать деньгами. Самому кровожадному революционеру Агасфер не дал в тюрьме закончить жизнь самоубийством, даже с пяти попыток. Лишь для того, чтобы увидеть, как его обезглавят на гильотине. А Марата прямо в ванне Шарлотта зарезала кинжалом, в руке держа список «врагов народа», тех, кого он приговорил к смерти. И Дантона, что наживался на революции, не без его, Агасфера, участия, гильотировали. Довелось ему в свое время пошоркаться рядом с Азефом (Евно Фишелевечем) особо продолжительный период, когда он пребывал в тюрьме «Моабит», и до самой его смерти. Агасфер ему и номерок 446 выхлопотал на могилку. Азеф много и часто упоминался как провокатор, и с ним было мило и поучительно общаться. Агасфер и состряпал его в провокаторы, ибо тот очень серьезно готовился убить Николая II, а того еще время не пришло, да и смерть другая была приготовлена. Но он же и помог Азефу избежать ликвидации однопартийцами. Позже в толковом словаре появится слово «азефщина» в
значении крупной политической провокации. Агасфера, конечно же, радовала столь высокая оценка его работы.
        Агасфер оттолкнул Христа не потому, что ненавидел: страх навис над ним в тот момент. Страх был в виде реального римского стражника с тяжелой плетью в руке. Трусость - отвратительный из пороков, по трусости совершается половина предательств и мерзостей. Другая половина - из гордыни, жадности, злобы и лени вместе взятых. Придет время, когда дьявол обрушит на людей непреодолимый страх. Лишь вначале он придет пророком, миротворцем и врачом, вроде как в любви рожденный от мужчины и женщины. А пока выгуливалась Антидева и выкармливался Антиобручник, Агасфер знал: как только задуманное свершится, все, кто имел хоть малейшее отношение к мистификации рождения младенца, будет на веки вечные опущены очень глубоко. И будет ли его подопечный в свином обличии или в обличии черта, все будут пожираться, отрыгиваться и вновь пожираться.
        ***
        Добрались до «Вечного кайфа» - здоровенного сооружения, но издалека не очень-то и видного. Фокус в том, что привычный для всех туман доходил до его середины, все остальное пряталось, и кабинки появлялись как бы из ниоткуда. Было на что посмотреть: при каждой остановке кабины менялись пассажирами, было видно, как и без трусов перебегали. Потом колесо делало еще пол-оборота, и опять кто-то менялся, но, чтобы это оценить, все же надо было почувствовать. А пока можно вкусно покушать. Тут все было рядом и наглядно. Внутри большой сферы - ресторан и сцена с танцовщицами. Посадили за стол, пришел распорядитель, взял заказ и поинтересовался у них о предпочтениях. За троих ответил Вовч?к, что им надо как всем. Распорядитель смутился: было понятно, что предпочтения у всех тут разные. Сл?в сказал, что подумает, тот расшаркался и смылся. Сзади подсели две барышни - сочные, с хорошими формами. Вовч?к спросил, где тут можно - в кабинках? Но они радостно объявили, что тут можно везде, и если мальчики не знают, куда идти, то они знают. Вовч?к с большим другом ушли за какие-то ширмы, ведомые девочками.
        Через стол от Сл?ва сидел одинокий гость и вроде как ел, но, когда тот поднял голову, Сл?в узнал в нем кряжистого, который пригонял машину и приходил за долгом. Тот смотрел на Сл?ва глазами, которые постепенно увеличивались, становясь в пол-лица, потом еще и вывалил язык, раздвоенный и синий. Он поднял палец с большим загнутым ногтем, громыхнул: «Долг!», фыркнул слюнями и исчез. За его столом остался полный порядок, даже приборы не сдвинулись. Сл?ву чуть поплохело: до расплаты с долгом еще много времени, и, похоже, видение или от голода, или от недопивания. Принесли водку, и он с жадностью выпил сразу две полные рюмки. Пацаны не возвращались, видимо, еще и поменялись. Притащили здоровую горячую рульку на подносе. Официант тоже посочувствовал, что тот в одиночестве, попросил почитать меню и добавил, что у них тут не скучают. Сл?в еще выпил, начал резать рульку; в последнее время мясо казалось ему пресным, хотелось чего-то нового.
        Меню было интересное: чего стоило только свидание с русалкой. На фото девушка была с рыбьим хвостом, но доступной попкой. Хвост, конечно, был бутафорский. Потенция отзывалась активно, значит, надо занырнуть в этот омут. Вернулись приятели, но без девочек, те еще с кем-то остались за шторками. Они сразу накинулись на рульку и не забывали наливать. Пришел распорядитель, он был рад, что они определились с предпочтениями. Сл?в к русалке, а они на колесо. На ухо он шепнул Сл?ву, что в дополнение можно и мальчика в костюме рака, он все умеет. Сл?в, опять же, сказал, что подумает. Русалка оказалась ничего - с длинными, под стать, волосами, мускулистым торсом и накачанными бедрами. Костюм с плавательным веслом был до талии и переливался серебром, но на попке был красивый вырез сердечком. Бассейн был ни большой, ни маленький, а мальчик в костюме рака так и просидел на скамеечке в ожидании, что его позовут в помощники. Вода была теплая, но с запахом, похожим на тот, что был у Петровн?. Или это вся специальность так пахла? Уж лучше бы свиной щетиной.
        ***
        Создатель дал Закон сначала евреям, а потом и всем людям, прислав в искупление их грехов своего возлюбленного сына. Приняв жуткую смерть на кресте, Христос оставил людям любовь как основу человеческой жизни, а люди сразу принялись убивать друг друга из ревности, кто лучше поклонится Богу. Он будет вынужден развести их по церквям и конфессиям, даст людям возможность называться обществом и иметь культуру. Так вот: это общество, отъевшись и приодевшись, начнет создавать теории, называя их научными. А где наука, Сатана не очень вхож, творили ее, конечно, люди:
        - Теория происхождения видов - одни присваивали себе право убивать других, как недоразвитых и не того цвета;
        - Теория классовой борьбы не только оправдывала убийство подобных себе, но и насаждала мысль, что это - основа развития общества;
        - Теории физиков создали сверхоружие для уничтожения себе подобных;
        - Теории космоса убрали возможность спрятаться от этого оружия;
        - Теория искусственного разума нашла куда спрятаться - за новую власть, которая придет и решит все проблемы.
        Дьявол не мог изгнать Христа, это сделали сами люди, и откуда его изгоняли, он уходил в расчете на покаяние тех людей. Политики, театралы, киношники, музыканты, поэты и жандармы: все, кто обслуживал власть, не призывали Сатану, а изгоняли Христа.
        ***
        Из этого дома скоро Агасферу уходить. Как только опекаемый посетит «рынок страстей», кот покинет этот дом, а Сл?в перейдет в ведение канцелярии демонов, они будут являться ему в своем натуральном виде. С него потребовали подселить кого-то вместо себя, требовалось сотворить особь под стать клиенту и пейзажам вокруг. Внешне он ее примерно представлял, слыша предпочтения, которые тот высказывал по телефону. Нужен был конструктор, и он стал его сотворять. В 70-х годах XVI века ему довелось побывать в монастыре, где уже семь лет в монашеской келье на цепи держали Жана Гренье - оборотня, пойманного в горных районах Франции. Монашка, изгнанная по причине беременности из монастыря, понесла от оборотня и позже родила девочку, которая попала в семью Гандельон, но о том факте знал только Агасфер. В той крови оборотня был представлен Всеслав, колдун и извращенец, который правил в Полоцке 57 лет. Такую кровь и притащил Агасфер. Если казненный Жан Гренье однажды потерял свою человеческую душу и образ божий, то этот сегодня все то же отдал за жратву и похоть. Вот эту пару спутников жизни и намеревался сочинить
Агасфер. Той кровью он окропит любую девку, а потом тело слепит согласно заявке. И в этом мире тому творению будет уютно и комфортно, волки будут бегать за ней толпами, виляя хвостами. Всем этим ремеслам Агасфер обучился, еще будучи по велению хозяина учеником и подмастерьем великого законоучителя, праведника и мага рабби Шимона Бар Йохайя. Он тринадцать лет провел с ним в пещере недалеко от Галилеи, где и были написаны тексты «Зогар», основной книги каббалы. Последнее наставление Агасфер получил от него из столба огня, яркого света, когда тот умирал.
        ***
        Один из первого поколения смертных, кто был допущен к Богам, - вор и клятвопреступник Тантал - накормил богов мясом убитого им же собственного сына. И он передавал все разговоры богов смертным. За это весь род его был проклят, но его потомки болтали по земле, что знают, что боги создали расу сверхлюдей, и ее только надо пробудить. Наследники Римов, бредивших вечной империей и приведенных к власти своими же народами, взялись то реализовывать. Это были сын кузнеца и двое сыновей сапожников, что родились к исходу XIX века. Богов они не чтили, давно на себя примерив их одежды, но всех их объединяло то, что они верили, что власть выше жизни и смерти - это как бы было подслушано от богов тем же Танталом. Они восхваляли свои легионы, объявив их сверхлюдьми с правом убивать других. Потом схватились между собой, каждый мечтая построить свою мировую империю - наследницу. Но третьего Рима не будет, так же, как и третьего Нерона. Во втором акте рядом будут сидеть, опять же, трое. Двое из них жили сладкими воспоминаниями о своей имперской истории, а третий предвкушал захват мира если не штыком, то деньгами и
словоблудием. Но опять ведь третьего Рима не случится, Господь такой воли людям не даст. И даже самому новому оружию - деньгам - он не позволит воцариться среди людей. Всему придет время. Когда люди научатся считывать информацию с гамма-излучения тантала, тогда и получат информацию о богопроизводстве, а пока что используют его в производстве лопат. У Агасфера было время на легкую интересную работу: создавать среди людей идеи, развивать их и подтверждать. Это и инопланетяне с кругами на полях, снежный человек и зомби-апокалипсис, да и много чего другого. Однако он все чаще думал о том теплом апрельском дне, что-то в нем никак не умирало, и где-то глубоко жило отдельно от него, того, кто продался из страха. Но ведь он продал только тело, душа-то не продается и не дарится. Страха у него становилось все меньше.
        ***
        Сегодня Сл?ва во сне награждали - за что и чем было непонятно, но процедура проходила очень даже торжественно и пышно. Были и шлемы с красными звездами, и погоны с гербами, и гарделя, сияющие золотом, и даже пуговицы с орлами. Вдруг, нежданно, среди этого томного величия завыли волки и захрюкали свиньи. Они тоже сидели за столами, с сальными мордами, и пили водку из больших кружек. Из какой-то табакерки выскочил Зуд и опять полез целоваться.
        На скамейке у дома сидел Вовч?к и пальцем одной руки ковырял под ногтем другой руки. Похоже, вчерашняя закуска беспокоила. Он поджидал проспавшего Сл?ва, имея какие-то планы по сегодняшнему дню. На улице было туманно и безветренно, но не очень что бы и холодно. Вовч?к уже тоже перестал умываться, но еще как-то пытался убрать под ногтями. Из имеющихся на сегодня мероприятий, «Гастрономический фестиваль» показался наиболее живым и аппетитным. Это значило, что в ближайшей корчме есть не будут, а сразу двинут на место. Туда ехать пришлось довольно долго, но это того стоило, ведь открывающаяся картинка впечатляла и обнадеживала. Здание было уложено в пять террас под сплошным прозрачным столом, где и вкушались яства. Лифт поднял их на пятый этаж; было видно, как на четвертом развлекаются мужелюбы. Заставленное столами пространство терялось в мягких поворотах.
        Заполнение было по утреннему часу довольно плотное, все от чего-то отдыхали. Уселись, меню, как и везде, было два: одно с гастрономией еды, другое с ассортиментом тел. Вовч?к начал со второго. Заведение было статусное, тут привезут тебе по высказанному набору достоинств и способностей. Вовч?ку и придумывать было не надо, он хотел эталонную Мам?нт. Через минуту на стол стали таскать жратву, которой было валом. Что такое горчица и хрен, им было неведомо, зато знамо, что сие - отличный толкач мяса, но такое было не везде. Все пошло - и холодные языки, и хвосты, зажаренные до хруста. Небольшой туманчик вперемешку со сладким дымком сигарет настраивал на хорошие мысли, а водочка эти мысли шлифовала до сладострастных желаний. Подбежал носатенький распорядитель, достал блокнот и стал записывать желания. Параметры Вовч?ка были известны заранее, а Сл?в опять завыебывался и сказал, что будет только самую лучшую. Носатенький похмыкал, кивнул и исчез. Кругом сношались, здесь это делали в маленьких кабинках, расставленных вдоль стен, двери в них не закрывались для остроты ощущений. Никогда не прекращающееся
веселье разогревало кровь и будоражило потенциал, который, впрочем, всегда был в хорошей спортивной форме. Водочка «Прелюдия» сначала теплом, а затем и свежестью наполняла нутро. И пусть кто-нибудь скажет, что это не комфорт проживания.
        ***
        Агасфер был в своей квартире; он разделся, забросил часть белья в стиралку, она тихо заработала. На груди у него синий рубец от вставленной туда метки Сатаны, поэтому его в человеческом облике принимала и терпела вся нечисть адова. Последние годы рубец зудел, вроде как хотел покинуть его тело. Видимо, размышления последнего времени вызывали эту аллергическую реакцию. Приближалось время нового объекта попечения, он будет общаться с человеком, пусть с падшей шлюхой, но с человеком, которому нужно есть как человеку и так же спать. Которого придется закрывать собой от всего вокруг. Здесь ни грамма уже не осталось от человеческой природы, и ни сантиметра от территории обитания людей. Тут было гнездо. Откуда ее вытащила Лалия, из какого времени, на каком языке говорила и какому обществу принадлежала, он не мог знать. Ее память была стерта, а после таких стираний она никогда не возвращалась. Если ее в таком виде оставить среди людей, то приютом ей навсегда станет сумасшедший дом. Известно было лишь одно: что она из колена Данова, людей, сразу же отвергших Бога, а значит и дарованную им мораль. До второго
весеннего месяца ее придется кормить, а с едой у Агасфера было непросто. Выдача происходила по предварительной заявке и в определенном месте. Он оставлял пустую коробку и забирал полную. Этот груз затаскивался в проход между людьми и адом, между живыми и мертвыми, между вымыслом и реальностью. Этих технологий Агасфер не мог знать, все эти передвижения были во власти только самых приближенных к трону демонов. Это он - живой - мог явиться к живым, и живым вернуться к мертвым. Он жил в двух мирах, ибо в первом не мог умереть, как и в другом не мог быть умерщвленным. А эту подопечную, лишив памяти, завезли сюда с живой душой, что могло произойти только с высочайшего изволения. Это для мертвых дорога туда в один конец была всегда открыта для посещения, если, конечно, другие врата были на замке.
        ***
        Носатенький привел Вовч?ку барышню. И где таких только брали и выращивали? Высокий рост, ни грамма жира, мышцы, грудь и бедра, плечи, руки с ногтями с желтым лаком. Все это дополнялось полупрозрачной рубашкой, которая на две трети была расстегнута, с четким обзором качающихся холмов, и миниатюрной юбкой на тех самых бедрах, что продолжались неприличной длины ногами, которые заканчивались хорошего размера туфлями с золотыми каблуками. Ко всему прочему, она была еще и брюнеткой по имени Томар?. Теперь Вовч?к расправил плечи и как бы подтянулся, это был явно его «сайз». Он усадил ее рядом, она закинула ногу на ногу, совсем внизу заголилась, став еще объемнее и завлекательнее. Вовч?к зашептал ей в ухо, и они мило захихикали. Их, похоже, развлекали те самые шумы из кабинок. Вовч?к активно над ней нависал, повторно наливая «Прелюдию», а та явно им увлеклась.
        ***
        А если заболеет? А у живых ведь еще и месячные идут. Агасфер понимал, что не очень готов со всем этим справляться. Где ей спать? Что же, ему все время котом в углу валяться? При ней Агасфер мог быть в обоих образах по собственному разумению. Надо еще одну кровать, и все к ней остальное, и кастрюли, чашки, ложки: ведь не поведешь же ее кормить в свиную закусочную. Да еще и белье необходимо. Было, о чем задуматься и чем заниматься. Не очень все и сложно вроде, но совершенно необычно, уж больно человеческие эти хлопоты, но приятные.
        ***
        Еврей, что однажды согрешил из трусости, а затем продался за комфортный кусок, живший уже третью тысячу лет, принялся создавать комфорт проживания, исполнять человеческие потребности, помогать людям, даже той, кого не знал и никогда не видел. Рубец зудел, а день красился всеми этими хлопотушками. У него было ощущение, что что-то должно измениться, но оно в нем жило ровно до той секунды, пока он не вспоминал, для кого это все сотворяется.
        ***
        Вернулся носатенький и вцепился Сл?ву в ухо. Он захлебывался слюнями, рассказывая о том, что заказ уже прибыл и двигается сюда. Его прямо все восхищало, лишь только по маршруту ее движения появилось одиннадцать заказчиков, даже мужелюбы выбегали посмотреть. Зато Сл?ву уже полагалась скидочка за стол. Вот и Сл?в увидел, как она движется по проходу. Сапоги на тонкой лодыжке чертили от бедра шаг в одну линию, оттого обтянутые красной кожей бедра казались еще шире и круглее, можно было только гадать, как это выглядело сзади. Волосы огненными волнами катились с плеч на груди. Кто мог бы знать, что эту картинку ему еще ночью в мозгах нарисовал его кот Агос? Ту картинку, в которой тому виделась спутница жизни. Это был конструктор-трансформер, и звали его Мескал?н.[3 - Меска?ин - сильнодействующий галлюциноген растительного происхождения, известен с глубокой древности] Слеплена она была из всего, что страждущим виделось красивым, но в реалиях встречалось лишь в раздельности. Этот конструктор соединил все в одной персоне. Налили, закусили жареными хвостами. Синие глаза, милая улыбка на красных губах и
длинная шея с обручем в виде змеи под чудо-волосами прямо затаскивали в сети. Она щебетала, блистая ровными жемчужными зубами, и все вплетала свои длинные пальцы с красными ногтями в ладони Сл?ва. Она много смеялась, а потом уже совсем доверительно достала из сумочки свою коробочку и сунула Сл?ву на обозрение. Коробочка была пуста и стерильна, а это значило, что-либо не успела из себя вытряхнуть, либо не было ни разу. Женщины раз в два дня должны были приносить и сдавать властям такие коробочки, что, понятно, как-то использовалось для строительства жизни в гнезде. Но она-то не переживала за эту ненаполненность, ведь одиннадцать уже были на очереди. А как сходила нос припудрить, прибежал носатенький и сообщил, что еще шестеро пополнили список желающих. Носатенький был рад, респект заведению, а ему премяшка. Вовч?к сходил со своей в кабинку, но как-то быстро вернулся, верно, не тот размер секс-скворечника. Не влезли. И где тот комфорт проживания?
        ***
        Агасфер присел на скамейку, рядом сидела горбатая и неопрятная женщина с лицом, закрытым какой-то тряпицей. Она его и пригласила на короткую беседу. Женщина открыла лицо: это была Махаллат, дочь Асмодея и вторая жена Сатаны. Она была рождена от смертной женщины и демона, и унаследовала всю демоническую сущность отца. У нее было под началом 487 легионов демонов, а она пришла спросить о готовности Агасфера встретить блудницу и ухаживать за ней, ибо Сатана может отдать Сиерре приказ ускорить ход времени до прихода второго весеннего месяца. Как бы ни было, он, Агасфер, при ее появлении будет дома. Под хламидой демона что-то двигалось. Агасфер знал, что это хвост, она в своем обличии получеловек-полузмея. Махаллат исчезла, Агасфер пошел в квартиру Сл?в а, надо еще какое-то время побыть котом, чтобы все окончательно завершить, а потом оставить проживать их, не имевших уже ни капли человеческого.
        Сатана может время свернуть или развернуть, конечно, до определенных пределов, но коли демонесса сказала, что во время явления он будет дома, значит так и будет. Здесь надо готовиться, кое-что Агасфер уже успел сделать, как получилось: устроил новую кровать, помыл холодильник, принес много моющих средств, зубные щетки. Он своими руками, как мог, создавал уют, к которому могли стремиться только люди. Это и есть комфорт проживания.
        ***
        Мескал?н очаровала Сл?ва, тот чувствовал, как кровь кипит. Красавица шарила рукой у него в штанах, периодически вытаскивая ее налить водочки. Ладонь сияла красными ногтями и была липкой. На него то накатывало поцеловать ее в красные губы, которые сияли над белыми зубами, то возникало искушение в такт движениям руки в штанах вцепиться зубами ей в шею. По всему видимо, Вовч?ку тоже было хорошо. Сл?в сегодня был без аппетита, все было пресно. В голове нежданно загулял запах консервов, что были в квартире. Казалось, сейчас они будут лучшей закуской. Искушение вдруг стало очень сильным, и он потащил всех домой. Пока они шли до такси, Мескал?н так наворачивала задом, что прицепились еще очередники. Сл?ва все это возбуждало. Носатенький бежал следом и беспрерывно расшаркивался. Пока они, хохоча и похрюкивая, ехали домой, Агасфер лежал на кровати, размышляя о прошлом и настоящем. Когда все четверо ввалились в квартиру с мешками «Прелюдии», он лежал в уголке и, прищурившись, подсматривал за вошедшими. Конструктор-трансформер работала, как и задумано. Кот даже не вышел к ним, когда из кухни загремели
банками и понесло тем самым запахом. Все шло по плану, Агосу стало понятно, что о нем теперь долго не вспомнят, и он выпрыгнул в окно. Лязгая зубами, подбежал рыжий волк, кот запрыгнул ему на загривок и поехал по своим человеческим делам.
        ***
        Ох, как Сл?ву пришлось из банки, и как горели глаза Мескал?н, когда она с одной ложки закусывала той вкусняшкой. Похоже, эта девушка была именно его девушкой. Они оба, отведав закуски, до крайности возбудились. Она его схватила и потащила в туалет, и там встала раком. Он ее отымел прямо в красном блестящем комбинезоне, расстегнув молнию. Трусов не было, а попка - чистейший мармелад, и было в ней так хорошо, как бывает только в сладких снах. Они хотели еще и еще, скрежетали зубами и хрюкали, выли и визжали, по-звериному ощериваясь друг на друга. На паузе, облобызавшись, вернулись на кухню. Там, на полу, сидела голая Томар?, подперев коленями огромные груди. Напротив нее, над столом, блестела лысая голова Вовч?ка. Похоже, он заполнял перерыв умными речами. Томар? тут же захотела Мескал?н, и они пристроили свои тела на кровати. Хотелось еще куража, стали мыслить, где же того сыскать. Сл?в подумал, что можно сегодня же на баб отжаловаться, если они не вытряхнут в коробочки, а вылижут. «Нарушение правил поведения гражданами ограничивает комфорт проживания». Так было написано везде и беспрестанно
повторялось со всех экранов. Нельзя нарушать правила, а то ведь и коммунизм может закончиться.
        ***
        Ночью с ним говорил Эмпедокл, который бросился в жерло вулкана, не смерти ища, а бессмертия. Он его обрел, вот только рядом с Князем тьмы. Он создал теории четырех стихий и переселения душ. А когда их создал и понял, кому служит, провозгласил себя бессмертным, и обрел его, нырнув в вулкан, напрямую к Хозяину. Так вот, Эмпедокл говорил, а он слушал:
        «Умереть может только тот, кто живет, а ты, помогающий чинить зло, не живешь с того дня, когда пошел служить Сатане. Все, кто служит ему - бессмертные, только их бессмертие и жизнь не имеют даже общего корня. Живут только те, кто возлюбил и служил любви. Те, кто служил из страха, ненависти и своего живота, те бессмертны, ведь всегда были рядом с чертями, с ними и продолжат то же служение Сатане. Но через поколение многие начинают жить, чтобы потом умереть, быть прощенными и остаться в любви Христовой. Те, кто не раскается, - не умрут, оставшись с Хозяином. Умереть - это дар, ибо только умерший может воскреснуть рядом с Христом. Вся нечисть - и земная, и адова - бессмертна. Она лишь перетекает отсюда туда. Пока у людей есть любовь, есть и жизнь. Если есть жизнь, значит, есть смерть и воскрешение. Через смерть открывается дорога к Богу, потому надо принимать ее с благодарностью, ибо это порог к твоей главной жизни в любви и в Царствие небесном. Если ты хочешь начать жить, то возлюби, ибо многие оттолкнувшие его будут бороться за него и искать смерть. И не найдя ее, обретут мир. Ты уже третью тысячу
лет не живешь, а служишь, брезгуя и ненавидя, а значит, ты бессмертен. Если не будет прощения, ты так и останешься в услужении, только личина твоя больше не будет по образу и подобию божьему, а будешь ты есть мясо человеческое и восхищаться комфортом проживания. Ты тогда уже не будешь брезговать и ненавидеть, а станешь частью того, что люди божьи всегда отвергали и чего страшились. Пока ты еще человек, а у человека всегда есть возможность покаяния и ратного подвига во имя Христа и любви. Ты очень много где был и много чего повидал, и точно знаешь, где есть люди, а где другое. Не жди, что Христос решит твой выбор, делай его сам и неси к его ногам и суду божьему. Ищи смерти, только не так, как я, во имя бессмертия, а во имя любви».
        ***
        Решили вместе с барышнями к Петровн? поехать, туда, где скучно не бывает. Она встретила радостной улыбкой, женолюбы выручили, надрочили ей полную тару, теперь они в почетных гостях. Она как всегда категорически отказалась от выпивки, но уговорили ее поднять за друзей-мужелюбов и взаимовыручку. Петровн? смачно накатила и принялась хвалить их невест, за которых уже предложила выпить сама, и налила по полной. Процесс пошел, оказалось, что у нее в дальней комнате гости. Петровн? сдержанно фыркала, тужилась, но, как всегда, уступила своей болтливой натуре. Оказалось, там отдыхает тот самый молодец с кабриолетом, и не с кем-то, а с той самой сверстницей нашей уважаемой Петровн?. Она еще приняла рюмаху и, на минуту выйдя из комнаты, вернулась с приличной величины коробкой. Понятно было, что принесла показывать то, что в прошлый раз смотреть отказались. Она выставила шеренгу фаллоимитаторов от большого размера до гигантского. Они блестели боками телесного цвета и раскачивались, нащупывая каждый свой центр тяжести. Невесты стали их хватать и, возбужденно прихлопывая и притопывая, начали трясти.
        - Может, вам помощь нужна? - поинтересовалась у Петровн? Мескал?н.
        - Если только недорого, парень жадноват, - и ушла спрашивать.
        Вернулась быстро и с порога, почесав темя, огласила ответ:
        - Тот, конечно, хочет, но только при включенном свете.
        Барышни, взяв со стола два очень больших инструмента, резво ускакали, зато пришла та сверстница, уже немалых лет женщина, с большими натруженными ладонями и мускулистыми руками, видно по специальности. Голова ее была в мелких кудряшках, в мочках ушей висели железки с синими бусинками; у нее, как и у Петровн?, явно активничала растительность на лице. Усатые сверстницы уселись напротив и с большим удовольствием накатили водочки. Похоже, девки по очереди «заезжали в гараж», так как по всей квартире раскатывались стоны и грубое кабанье хрюканье в сопровождении волчьего воя. Хороший набор натуральных эмоций. Петровн? явно нервничала, что простыни будут с нехорошими запахами, да и то ничего бы, но клиент скуповатый. Девки еще с полчаса стартовали, а потом было слышно, как они толкаются у рукомойника, выковыривая из-под ногтей вонючую органику. Сл?в очень пожалел, что не захватил баночку консервов на закуску, придется жрать заказные шашлыки.
        ***
        Кот лежал в своем привычном углу и наблюдал, как Мескал?н расхаживает по квартире с голым задом. Конструктор работал. Они только что сожрали по банке, и подопечный уснул, а та долго мучилась над коробкой, но что-то, видимо, добыла. Агасфер ее привязал ко всем схемам нынешнего проживания: не будет таскать, что положено - утилизируют и его не спросят. Ее поставили на учет с большой перспективой, как добытчицу сырья. От Петровн? приперлись голодные, впрочем, они теперь всегда будут голодные без этого кушанья. Завтра он пойдет и поставит их на постоянное обеспечение тем продуктом. Но там тоже не загуляешь, бывают и лимиты, и пролетные дни, хорошо хоть недолгие. Там, откуда он забрал волчицу-оборотня, той было благодатно.
        Век XX. Замок Эдикур под Парижем
        Она - одна из 19 законных жен Бокассы по имени Зара. Она была любимицей императора, и отличал он ее потому, что жена разделяла его лучшие гастрономические пристрастия. Она была жена-едок и скрашивала будни людоеда. Он был пристрастен к сцене, когда та жарила для него свежую вырезку. Когда-то он побывал пионером в советском «Артеке» и полюбил красные галстуки. Так вот, Зара жарила ему вырезку в галстуке пионерки и юбочке, которая совсем не закрывала зад. При этом барабанщик и горнист активно играли. Бокасса таскал французам уран и те самые кровавые алмазы, а они ему создавали комфортное проживание.
        ***
        Похоже, Сиерра получил приказ Сатаны и что-то уже начал сотворять против естественного течения времени. Возможно, его ускоряют, и второй весенний месяц наступит раньше привычного. Уж очень резко похолодало.
        Гнездо - это то, что было людьми, а теперь стало ускоренно менять свой облик, превращаясь в психоматериал для встречи и прославления Антихриста. Значит, может ускориться и возвращение шлюхи. Но что готовилось за красной стеной, Агасферу было неведомо. Он лишь знал, что там строится престол специально под это действо. Там руководили верховные демоны. Придет время, и он будет там со шлюхой, долженствующий находиться рядом до первого крика родившегося, а потом его возьмет на руки первая нечисть - тот, кто будет вроде как его отец. Не будет пуповины, ибо ее и быть не может. Возьмет на руки и вынесет к демонам и самому Хозяину. При нарушении такой последовательности младенец сразу может принять демонический облик, и все окажется безрезультатно. Человеческий облик, в котором он родится и будет расти, не должен дать проявиться чертам его действительного родителя. При другом исходе будет рожден очень могущественный, но демон, а смысл совсем в другом, но более страшном. Агасфер уже сильно волновался в ожидании встречи. С людьми он уже давно не общался и боялся, что растерял навыки общения без задних
мыслей, лукавства и искусительства. Ей пока неведома ее роль, она не догадывалась, что из ее чрева должен выйти ужас и гибель земли. Сейчас Агасфер готовился к встрече и звонил в дверь дома, где ему продадут женское белье и другое, что понадобится. Размеры он показывал на пальцах, но верил, что не ошибется. Все эти трусики и маечки выглядели уж очень по-человечески. Он пытался интересоваться про специальные женские салфетки для особых женских дней, но его не поняли, здесь подобного ни с кем не случалось. Разве это не комфорт проживания?
        ***
        Всю ночь свет почти не гасили, Агасфер не очень мог спать при свете, в образе кота это плохо удавалось. Парочка тусовалась туда-сюда по квартире, то жрали, то пили, то барышня бегала в туалет со своей коробкой. В общем, спали мало. Агасфер-то знал, что обожравшиеся человеческого мяса всегда становились рабами сильнодействующей энергии. Мескал?н наконец-то вылезла из всего красного. Кот смотрел на ее голую спину и точно знал, что пройдет совсем немного времени, и по ее позвоночнику начнет прорастать волчья шерсть. Именно в том месте, где самой ее убрать невозможно. Просто не дотянуться. Теперь тут есть такие салоны, где занимались подобными процедурами. У кого волчья шерсть, а у кого свиная щетина. Было ясно, что вместе эта парочка и «закрасивеет», но кот надеялся, что к этому времени в квартире его не будет. Он будет жарить картошку и варить суп из курицы совсем в другом месте. Кто видел, как шипит картошечка, тот не забудет. Агасфер был голоден и имел намерение свалить, но за окном реально мело по-зимнему, и он остался в углу, пытаясь заснуть под возню и хрюканье соития. Это страшно, но все же не
так, как упражнения с той демонессой.
        Поспать так и не пришлось: рано начали трезвонить в двери, посыльные принесли ящики с консервами. Сл?в был приятно удивлен, к тому же сказали, что согласно запросу, каждые три дня будут обновлять запасы. В то утро в этой квартире умывался один кот. Все остальное население, употребив по консерве и выпив водки, двинулось было на улицу, но быстро вернулось, забуксовав на выходе. Сл?в принялся заказывать в аренду одежду, ему хотелось двигаться и веселиться. Вовч?к позвонил, они с лучшей в этом и другом мире Мам?нт уже их ждали где-то. Привезли две одинаковые куртки с надписями на спине «Мой мир прекрасен», у Мескал?н она на сиськах не застегнулась.
        Кот наконец-то остался один и уже в человеческом обличии пошел принимать утренний моцион. Если кот обслюнявил свою морду, это не значит, что лицо человеческое умыто. До своего жилья он добирался на такси, а там у него была куртка. Здесь они все были одинаковы, с той же самой надписью. Будущей его гостье она не нужна, ведь улица из-за волков категорически закрыта для нее, а главная опасность - тот самый туман из закиси азота. Он вышел из квартиры, но уже на выходе столкнулся с вернувшейся в спешке Мескал?н. Она игриво на него глянула и пошла по ступенькам, выпячивая зад. Верно, коробочку забыла, без нее тут дамам никуда. На улице было сумрачно, поземка и минус. Рано пришел зимний месяц, а это значит, что и весенний поспешит. Похоже, закрутили время на ускорение. Стройка, верно, подходит к финальным аккордам.
        В квартире у Агасфера пахло свежестью, он помыл руки и сел завтракать. Открыл баночку консервов с мелкой пряной рыбкой в масляной заливке и почистил одно куриное яйцо, на сладкое - чай с печеньем. Завтрак закончился душевно. Он уже прилично припас продуктов с расчетом на двоих. Агасфер прилег на свою кровать, из двери другой комнаты была видна часть кровати с взбитой как у людей, девственно белой подушкой. Последнее время его такое все больше и больше волновало. Вроде как что-то, проделав путь в две тысячи лет, всплыло из детства. Он даже пугался самого себя, пытаясь вспомнить молитвы, которые всегда были в их семье, но, увы, ни одного слова не просыпалось. Агасфер незаметно задремал, и снился ему дом, сложенный из камней и булыжников, где ночью в нише горела масляная лампа. Без света спать было нельзя, свет указывал, что в доме люди. В большом неглубоком сосуде, перевернутом над огнем, сгорбившаяся женщина пекла хлеб. Посередине - сундук, на крышке которого ели, сидя на полу. Одно окно, от ветра и дождя его иногда завешивали шкурой. В дом вела маленькая дверь, которая на ночь запиралась на
засовы. Агасферу снился отчий дом, а женщина, что пекла хлеб, была его мамой. Таким у них был комфорт проживания.
        ***
        Приближался Йоль - праздник самого короткого дня - время великой тьмы. Люди когда-то придумали, что этот праздник и есть день рождения Сатаны. Нет, Сатана родился в самый длинный день, ибо был архангелом Света. Но когда Господь-Творец повелел ему поклониться человеку, созданному как венец божественного творения, он отказался. А чтобы его слова о непослушании и своеволии людей в отношении Бога-Отца подтвердились, Сатана искусил их в садах Эдема. Господь лишил его света, сделав падшим ангелом, и так же, как и людей, заземлил на века. С тех самых пор Сатана пытается показать Богу, кто они на самом деле, эти его создания. А тот все пытается развернуть людей к небесам, а в искупление уже сотворенных теми грехов приносит в жертву своего уже возлюбленного сына. Сатана 40 дней был рядом с Христом в иудейской пустыне, умоляя того отказаться от искупительной жертвы, убедить сына Божьего, что люди и живут лишь тем самым хлебом единым, искушают Господа ежечасно, и ему, Сатане, поклоняются за самые ничтожные посулы. И сказал ему Сатана, что он не надеется на прощение, но покается перед Отцом и будет его
просить о великой милости, если что-то изменится в натуре людской. А их стремление жить за счет себе подобных и убивать ближних становится все страшнее и необоримее. Люди будут кривляться перед иконами и от имени Христа наживаться на себе подобных, убивать их, неся впереди себя Крест с его распятием. Они и сейчас уже обрели право судить, вешать и закапывать живьем. Выбор всегда есть только у тех, кто жаждет выбора.
        Сатана уверился, что не почитание Царя небесного, а лишь страх перед его адскими кущами может влиять на мысли и дела людские. В тех кущах были и праведники, но то не его вина, ибо со времен сотворенного людьми первого грехопадения, ворота рая были для всех закрыты, и Сатана был вынужден и тех приютить. Их было малое число. Сорок дней и ночей Сатана не отходил от Христа, убеждая его, что жертва будет напрасной. Но Христос изгнал его и, испив всю чашу страданий, умер на кресте, оставив людям заповедь любви как путь к спасению. Все он принял как человек, и как человек был опущен в ад и вывел оттуда всех праведников, томившихся там со времен Адама и Евы. Не было жертвы более великой, и не было более великого подвига. А Сатана, озлобленный на род людской, считая, что из-за людей он был лишен света, продолжал искушать и бесчинствовать. Видя, что за последние две тысячи лет с помощью любви мир не сильно изменился, он сам решил уйти под землю, будучи уверенным в том, что люди без него ускорят пришествие конца времен. И он стал убеждать, что его не существует, и ада тоже нет, а значит страшиться нечего.
Кто-то принял это за лукавство, а кто-то истово обрадовался. Но враг ведь должен быть, и Сатана сшил такого врага - «Протоколы сионских мудрецов». Это был псевдозаговор против человечества. То было на рубеже XIX-XX вв. Сам же он, выбрав злодея и врага человечества, уселся в стороне наблюдать. На рубеже этих времен пришли новые фараоны, которые имели мнение, что они все знают, могут и судить, и казнить, а свои нравоучения реализовывали через убийство миллионов. И они развязали две войны, одна ужаснее другой. Много было чего еще страшнее, чем древние нашествия на тот богоизбранный народ. Кого-то уже не устраивало, что тот народ был уже 500 лет в плену. Люди с большим рвением осваивали то, что никогда не могло быть сатанинским ремеслом, а тот смотрел и надеялся, что окончательно сведет с людьми счеты, явившись в образе Антихриста. Сейчас он готовил это явление, бросив на подготовку всю армию, всю хитрость и коварство, что приобрел среди людей. Он вил гнездо, из которого выйдет младенцем, и ему поклонятся, ведь сказал Христос, что «поклонится только отцу своему», и сказал Люцифер, что «поклонится только
отцу своему» и был лишен света. И спросил Сатана вкрадчивым голосом у человека:
        - Что выбираешь, человек: Добро или Зло?
        И ответил человек:
        - Я выбираю Добро.
        - А будешь ты ему служить?
        - Да, - отвечает человек. - Буду. Лишь только создам себе комфорт проживания.
        Тогда Сатана спросил еще:
        - Но ты же одет, обут и не голоден?
        - Да, - ответил человек. - Но это же не комфорт проживания, это только одежда и хлеб; одежда сносится, а хлеб съестся. А детям?
        И тогда Сатана спросил:
        - Не думаешь ли ты, человек, что на создание комфорта, каким ты его представляешь, может и жизни не хватить, и очередь служения добру так и не наступит?
        Человек же ответил злым голосом:
        - Изыди, Сатана, ты лжешь.
        И Сатана ответил:
        - Куда же я уйду? Пока добро ждет своей второй очереди, вы, создавая каждый свой комфорт, будете служить мне.
        Человек же начал истово креститься, отгоняя лукавого, и в то же время думая, какой же у него комфорт проживания, когда у одного соседа дом на пол-этажа выше, у другого машина годом моложе, а у жены соседа ноги длиннее.
        Сатана слушал его мысли и точно знал, где есть самое комфортное место для проживания человека - это пристанище его, Сатаны, где полный и вечный комфорт. Туда люди селятся с начала времен, идут туда и идут. А там-то точно бытие определяет сознание, и там смердит. Вот такой комфорт проживания.
        ***
        Петровн? нашла для Вовч?ка чемпионку прошлого года в тяжелом весе по борьбе. Сиськи у нее были как ведра, а попка пахла как оазис в пустыне, все это при росте с входную дверь. Вчера была у нее в гостях, так семерых выдоила, и Петровн? чуть отлила. Петровн?-то опять пригрузили, посчитав наказание слишком мягким, а расплату слишком быстрой. Вот и приходилось крутиться: ночью сама пайку добыла орально, но от того воняло собачатиной, и вся спина была в шерсти. «Сама-то эталон красоты», - подумал про нее Сл?в . Он весь этот бред слушал по телефону, сидя в такси, ехал на встречу с Вовч?ком и Мам?нт. Мескал?н опять шарилась у него в штанах и липкими руками хваталась за новенькую куртку.
        Подъехали к заведению, Сл?в вышел из такси, а Мескал?н отправилась к своей вчерашней очереди, но первым оказался таксист, который вел одной рукой, а второй дрочил. Он быстро «приплыл», Мескал?н отрыгнула его излияния в коробку вместе с остатками утренних консервов. Все шло по плану, и туман уже им не очень нужен был, ведь настроение перло изнутри, а туман - так, для начинающих.
        Как-то грустно сидели голубки, Вовч?к играл с сиськами Мам?нт, а та жмурилась как самка носорога перед случкой. Выпили водки, закусили холодцом и языками. По лбу Вовч?ка катались извилины из кожи, он пытался придумать дальнейший сценарий на сегодня. Мам?нт предлагала поехать к мальчишкам, которые переодеваются в девочек, или к девочкам, что переодеваются в мальчиков. Ей было все равно, лишь бы толпы было побольше. Производственный план она уже почти выполнила, в коробке булькало и пузырилось, за ночь она заработала на своем фирменном номере «стриптиз в оковах и с отягощениями». Сл?в рассказал о новостях от Петровн?, и у народа все зазудело.
        Сл?в посмотрел в окно, на снегу сидела красивая серая волчица и очень сексуально на него смотрела. Она вдруг запрыгала, стала кататься по снегу и извиваться всем телом, держа хвост в самой верхней точке орбиты. Приехала Мескал?н, сиськи у нее были свежепоцарапаны, а шея свежепокусана. Мам?нт, похоже, позавидовала или поцарапанные сиськи ее возбудили. Здесь вообще считали, что у этой части женского тела нет иного предназначения, кроме как для игр. Мескал?н приперла с собой четыре котлеты, они выглядели как лакомство в праздничном обеде солдат-срочников. Кто же знал, что котлет было целое ведро, которое она уже спрятала у Сл?ва в холодильнике? Вот что значит совместное проживание и забота о дне грядущем. Мам?нт придвинулась к Мескал?н, и они начали мериться коробками, пересчитывая в них пузырьки. Вовч?к дозвонился Петровн? с целью выманить телефон чемпионки, а Петровн? к себе заманивала.
        Кот лежал в своем уголке и нюхал запахи тех самых котлет. Эти угощения были явно из-за красной стены. Его конструктор-трансформер сегодня где-то удачно прикупилась. Вонь была невыносимая, и он понимал, что все это жилище будет озонировать адом всегда. Очень хотелось бежать вон, но надо было дождаться последнего акта в этой пьесе - схождения подопечного в «Комитет страстей». Оттуда он или вернется чертом, или сразу направится к коменданту того самого общежития по имени ад. Но этот- то вернется, ибо его ждут дела семейные. Агасфер ждал в гости ту женщину, единственную в этих местах, у которой нет персональной ответственности за бульканье в коробке, ибо она из рода людей, как и он сам - грешник и немощный трус. Но он говорил с Христом!
        ***
        Мескал?н ерзала на стуле, в спешке не все попало в коробку и сейчас вытекало, стекая по ляжкам. Она пригрустнела, похоже, ей эти жареные уши были никак, вкусное было дома, но они поехали по старому адресу, немного поразвлечься. Там на манеже были все те же: на кухне два мужелюба дрочили друг другу, выручая гостеприимную хозяйку. Псевдосексуальные запахи все так же завораживали, а бывшие в употреблении автобаллоны амортизировали по углам сексодромов. На полу следы размером со стопу снежного человека, кто-то ходил в мокрых носках. Сл?в подозревал, что это пробегала та самая чемпионка в тяжелом весе. Вовч?к, как обмороженный, смотрел на этот свежий след властительницы дум. За стеной кряхтел сексодром, в полной тишине казалось, что кто-то сползает или заползает туда.
        Чемпионку звали Т?ранос и, как потом выяснилось, это она ворочалась в соседней комнате, разминая мышцы спины. Заорали на кухне мужелюбы, видно порция подошла, Петровн? кинулась за коробкой. Тут и появилась чемпионка Т?ранос, ее явление накрыло своей тенью все живое пространство в кают-компании. Сл?в вздрогнул и икнул, а в глазах Вовчи?а явно читалось, что один он точно не справится. Если эта барышня боролась в тяжелом весе, то Мам?нт могла претендовать лишь на почетный полулегкий. Однако это не помешало им, выпив по паре рюмок, начать бороться на руках. Мам?нт силилась, кряхтела, но не поддавалась. Соперница была спокойной и уверенной и, конечно, победила. У Мам?нт, похоже, случилась психологическая травма и, замахнув еще пару рюмок, девушки начали бороться в партере. Все кругом шаталось, даже лампочка под потолком, углы хрустели, и пол ходил волнами. Все остановила Петровн?, приказав девочкам продолжить в одной из комнат. Они, покрасневшие и вспотевшие, удалились, но там что-то быстро успокоились. Петровн? быстро определила, что лесбиянничают. Мужелюбы тоже попросились за стол, но только со своей
водкой. Выпили. Вовч?к был весь на нервах, один он боялся быть побежденным Т?ранос с явным преимуществом. Вернулись дюймовочки и одновременно рухнули жопами на диван, отчего мужелюбов подкинуло, а водка на столе перевернулась и забулькала. Быстро все поправили. Мам?нт сказала, что проиграла вчистую, но надеется на матч-реванш. Обе задорно захихикали, потряхивая холмами спин. Вовч?к загрустил, становилось очевидно, что тираннозавру нужен тираннозавр. Но, увидев его грусть, Т?ранос, легко взяв его под локоток, увела в опочивальню. Он пошел как бычок на бойню. Хотелось ему все больше и больше, вот и получи горный кряж. А Петровн? все мясо подкладывала мужелюбам, надеясь еще раз отправить их на кухню. Она разнылась, что не успевает и боится за свое рабочее место; щеки ее дрожали, а бородатый подбородок выпячивался. Мескал?н достала свою коробку и набулькала ей чуток.
        ***
        Сатана спешил, его отец - Творец - заявил, что создал людей по своему образу и подобию. Но лишь Люцифер знал, что этот провозглашенный Богом венец совершенства еще не закончен. Остался один штрих, никому не видимый и не ведомый, кроме отца. Этот штрих был за Богом. Допустить этого завершения было нельзя, ибо человек тогда становился не просто человеком, управлять которым будет не под силу не только любви, но даже страху. Потому он и пролез в райский сад в облике змея, спешил. Если бы Бог-Творец завершил им же задуманное и наградил людей той силой, которой бы и сам явно не смог управлять, то были бы Господь и все небесное оплевано и оболгано. Стали бы тогда люди требовать, чтобы силы небесные пришли к силам земным в услужение. Но случилось то, что случилось. В ночь седьмого дня проживания Адама с Евой случилось грехопадение, и началось летоисчисление земного мира, ибо до этого не было старения чего-либо. С греха начался отсчет земного времени. Сатана успел, они разгневали Бога и были изгнаны, так и не получив, что должно для обретения не только образа божьего, но и полного его подобия. Но Люцифер
тоже был лишен близости с отцом и изгнан вместе с людьми. Однако у него уже было то, что не дали людям. Он - падший ангел Люцифер.
        Люди не смогли жить чувствами, а стали жить страстями и идеями, как пищу переваривая друг друга. По законам, написанным ими же, они не жили, ведь те законы были не во всем применимы. По справедливости жить не могли, милосердия вообще не знали, а любовь была лишь мерой сладострастия и лукавого притворства в словесах. Стала зваться она сильной, слабой, бывшей, притворной и тому подобное. Уже пришло время, когда люди будут превращать себя в цифровые копии и станут виртуальным суррогатом, не имеющим ничего общего с людьми и творцом - Богом. Однако толпа верит, что может быть цифровой человек с искусственным разумом, и только он и может править истинно и справедливо. Верят в это и упорно строят гнездо явления Антихриста. Бог никогда подобно людям не воевал со своим созданием - Сатаной, и сын почитал отца своего. Сатана был просто спорящий, а Господь - вразумляющий. Господь верил в людей, а Сатана нет, и чем дольше последний находился рядом с ними, тем больше убеждался, что там ничего и не осталось от общего с их Отцом-прародителем. Бог-Отец ждал их покаяния и духовного возрождения. Сатана страдал,
когда Христа били и распинали, ведь мог прекратить это в один миг, но не смог ослушаться воли отца второй раз. Он был на Голгофе в тот теплый апрельский день и видел, как в муках умирает Божий сын, оставляя своим мучителям любовь и прося Отца простить их, ибо они не ведают, что творят. Но Сатана их не прощал, и позже на всех участников и распорядителей этого действа нашлось оружие: кому кинжал, кому удавка, а кому и сумасшествие. Сатана надеялся страхом убить греховность человеческой натуры, он все страшнее и страшнее представлял себя и всех своим царством устрашал. И тогда люди назвали его Дьяволом. Но, как и любовью, страхом тоже не очень получалось, потому он и спешил явить себя людям в образе Антихриста, тем самым ускорив конец времен и рода человеческого. Однако получилось, что он опять спешил, ибо замыслом его Отца было дать людям еще время одуматься и покаяться. Он все еще надеялся, что жертва его возлюбленного сына была не напрасной.
        ***
        Петровн? неожиданно завела непонятный разговор, видимо, для своих. Она вдруг начала рассказывать, что слышала, что у каждого человека должен быть свой день рождения, который отмечают как большой праздник. Но что такое день рождения по существу, она не знала. Сл?в ответил, что у них и так каждый день праздник, так что зачем им еще день рождения? Вернулась Т?ранос, Вовч?ка не было, и даже не было слышно, чтобы он передвигался где-то рядом. Сл?в забеспокоился, глядя на руки Т?ранос, он явственно представлял Вовч?ка на полу со сломанным позвоночником. Он отправился на поиски. Вовч?к сидел в соседней комнате на полу, прислонивший спиной к сексодрому: похоже, один не потянул. Т?ранос любила пожестче, а мера той жесткости у нее была своя. По зову друга Вовч?к поднялся и, волоча зад, побрел за Сл?вом. Там уже всем разлили. Вдруг все узнали, что у девушек есть сценические прозвища: у Т?ранос было «Гора», а у Мам?нт - «Пресс». Им было хорошо, они хлопали друг друга по ляжкам и смеялись голосами пожарных сирен. Вовч?к жался к Сл?ву, подальше от этих хохотушек: похоже, словил хороший кайф. Мужелюбы опять ушли
на кухню с явным намерением подрочить друг другу, а Мескал?н все чесала жопу и ляжки от злобно присохшей спермы. Помыться и в голову не приходило, тут вообще с мытьем было не очень популярно. Вовч?к шептал Сл?ву, что хочет уехать туда, где поменьше сисек, мыщц и захватов на удушение. А тому было все равно, хотя хотелось вкусно поесть. Он еще не знал, что жрет человечину, но было понятно, что тот, кто без меры чревоугодничает, все равно будет употреблять человечину. Ему оставалось лишь сходить туда, куда он должен был прийти, а после того во всем наступит ясность. Вовч?к, видно, пойдет жаловаться на Т?ранос за применение без разрешения болевых, удушающих приемов и подсечек.
        Мужелюбы хрюкались на кухне, Петров?а ждала сигнала у дверей, держа коробку наготове. Сл?в с Вовч?ком решили уехать, а девчонок оставить поработать. Те радостно согласились и принялись уже втроем лизаться. Вовч?к знал небольшой клуб, тихий и спокойный, но только для мальчиков. Друзья давно уже о том задумывались, а давно известно, что если стал о педерастии задумываться, то обязательно туда приедешь, особенно если и пьешь в компании мужелюбов.
        ***
        Агасфер помнил тот день, когда в нем что-то стало меняться. Это когда современник Фауста, Корнелий Агриппа, у которого была, как считали люди, книга, написанная самим дьяволом, показал ему в своем зеркале прошлого единственную дочь рабби Эвен Эзры. Она была когда-то невестой Агасфера. Он заплакал, эти слезы вызваны были не страхом, а чувствами, давно им забытыми. Ему было суждено пройти вместе с людьми через века мудрости, страданий и заблуждений, но он был здесь один, забытый смертью. Уже позднее, в XVIII веке, будучи воплощенным в графа Сен-Жермена, он узрел, что человек, знающий больше других, обречен на одиночество. В сегодняшних делах Сатаны, среди чертей, демонов и оборотней, он чувствовал себя совершенно одиноким. Все его надежды были сейчас на встречу блудницы. Ему казалось, что путь одиночества с ее приходом должен будет закончиться. Он устал от того, что в его жизни ничего и никогда не заканчивается, а любой путь не завершается. Он жил на земле без смысла и цели, из никуда в никуда, затерянный в веках и народах, забытый смертью. Сегодня он начал вдруг думать о себе как о человеке,
который несет людям свою историю об Иисусе Христе, и он - всегда живой свидетель его пришествия. Теперь все время его не оставляли мысли о Божьей милости, о неисповедимости путей Господних. А какие милости к тому, кто извечно ходит по земле, являясь свидетелем людских заблуждений и ошибок, радости и горя, глупости и зверства? Был уже братоубийца Каин, обреченный Богом на скитания, но не на бессмертие, он же был убит собственным сыном Лемехом. Тот, будучи слепым, не смог считать охранную печать на челе Каина. Господь ведь простил его за убийство своего брата Авеля, которому тот перекусил горло, а потом добил костью ослиной челюсти. И повелось знать Агасферу, чего Бог не додал людям, изгнав из Эдема. Этот тот самый орган, который в просвещенной Европе назовут эпифизом, а ранее звали «третьим глазом». Он шишковидным наростом затаился в четверохолмии мозга человека. Вначале Декарт назвал его вместилищем души. Гений же Леонардо да Винчи точнее всех понял его предназначение, сформулировав это как «орган, дающий человеку возможность общаться с Богом». В XXI веке на эпифиз воздействовали мигающим светом, и он
реагировал. Но он спал, и мог разбудить его только свет, который будет идти от Бога-Создателя. Эпифиз - это непробужденная антенна, которая дала бы человеку возможность расшифровывать голос Бога и представлять вокруг себя реальность в истинном виде. Вот такой бы тогда был комфорт проживания, но не случился.
        ***
        С мальчиками как-то тоже не очень получилось. Голод гнал Сл?ва домой, он в последнее время ощущал его внутри себя, а свининой, во всех ее гастрономических изысках, не наедался. А Вовч?к распалился донельзя за придушение и вывих. Он по наивности считал, что все большие размеры не будут иметь конечной конфигурации, но, увы. Его горло сегодня так зажали ляжками, что вместе с запахами возбуждения он ощутил запахи смерти, а вывих бедра после захвата и вовсе мог закончиться костылями. Вовч?ку было обидно, ибо куда теперь стремиться? Он жаждал воздаяния, рвался жаловаться и размышлял о самых суровых мерах в отношении еще недавно столь желанной барышни. Жаждал, чтобы ее лишили чемпионского звания или коробку выдали ведерного объема, по ней будет в самый раз. Но Сл?в знал, что Вовч?к остынет по мере того, как болячки перестанут о себе напоминать.
        Они оба думали, что такая сладкая жизнь у них будет продолжаться вечно. Уже скоро, а у Сл?ва-то точно раньше, все сладкое закончится, он перестанет получать пособие и жрать до помороков, а стоять у него совсем не будет, вернее, нечему будет стоять. Зачеркнув свой последний человеческий контур, он встанет в ряд самой мелкой обслуги демонов. Он будет питаться впроголодь, своим будет видеться чертом в его изначальном обличии, и весь отряд ему подобных станет ему средой обитания. Чертей не жарят и не едят, а Вовч?ка, что обратится свиньей, будут тысячи раз жарить и есть, то ли за местной трапезой под водочку, то ли там, в аду, на вертелах. Но пока их беспокоили еще, как они считали, человеческие проблемы. Хотя, если бы люди были рядом, то не опознали бы в них себе подобных.
        Сл?в скоро получит заслуженный статус, но черти такого уровня в табеле о рангах в царстве Сатаны могли только дерьмо выскребать за демонами, да быть на посылках. А если их закидывали в мир людей, то они кроме как устраивать мелкие пакости и подпорчивать жизнь, ничего более не могли. Черти, как и все вокруг, были бессмертны, но статус их навечно был определен - это мелкая, противная нечисть, которой легионы. Сл?ву-черту была состряпана роль в готовящихся деяниях хозяина, и до его завершения он будет слоняться вокруг гнезда, а после отправится на постоянное обитание в чертоги ада.
        У каждого, даже не знавшего ни имени своего, ни родителей, ни родины, у каждого, кто не был рожден как человек, а был добыт и переработан как сырье, была милость божья в ад явиться в человеческом обличии. А может он заехать туда из своей первой жизни, вида мерзкого людям, с мордой черта, которая была сотворена халявой, бездельем и похотью. Все воскреснут: и праведники, и грешники, только все в разных обликах. Кто в ад отправится в лике человека-мученика, кто - свиньей на вечное поедание, а кто - чертом-прислужником. Вот такой комфорт проживания в вечности.
        ***
        Как известно, Сатана на целый век оставил землю, предоставив людям в двух мировых войнах отстаивать, у кого идеи лучше, а Творец и Создатель, как и в самом начале, ждал, что люди, пройдя свой путь, обретут любовь и нравственность. Но с 1944 года Сатана вновь стал активно интересоваться делами людей, и далеко не фронтовыми сводками, пленениями и парадами. Человек опять начал вторгаться в ремесло Господне, в таинство деторождения. Сатанинские посланники начали присутствовать в этих делах уже с 1973 года, с лаборатории Карла Вуда. С 1977 года в Великобритании, с 1986 года в Москве и Ленинграде у профессора Б. Ионова, лаборатория которого до 1994 года зачала в пробирках полторы тысячи детей, а к 2010 году на планете Земля было уже около 4 миллионов таких зачатий. Люди это придумывали и реализовывали, назвав экстракорпоральным оплодотворением. Сатана не обладал реальной возможностью соития с земной женщиной, но даже если бы имел такую возможность, получилось бы все равно обличье демона. Все люди, кто на Земле занимался этим в теории и на практике, были теперь у него, за редким исключением, и они уже
долгое время работали над реализацией возможности его появления в человеческом облике. Теория была создана и готовилась сейчас к реализации.
        Агасферу общая картина была неизвестна, роль его подсобная: опекать и присматривать за человеком - роль няньки. Он знал, что одной из главных проблем было создание чашки Петри, в которой и должно было произойти оплодотворение яйцеклетки, и в которой эмбрион должен был находиться до помещения его в матку. Той самой чашкой Петри и было яйцо, слепленное из пепла грешников и обожженное на адском огне. В каких-то только там известных пропорциях создавалась питательная среда между божественным человеческим сотворением и сатанинским обличием. Второй, известной Агасферу, сложностью было полное созревание женской яйцеклетки до помещения в яйцо. В этом моменте его работе отводилась важная роль. Он должен быть помочь подопечной восстановить нормальный менструальный цикл, чтобы на нее не влияли ни стрессы, ни физические нагрузки, и следить, чтобы были правильное питание и достаточная масса тела.
        Агасфер был погружен в изучение обычных женских вопросов: гигиены и питания. В этом никто здесь не мог разобраться кроме него, имевшего хоть какой-то опыт жизни среди живых людей. Он требовал себе командировочку: быть выпихнутым в мир людей, самостоятельно выбрав век и территорию, а годами и днями внутри он мог сам распоряжаться и двигаться во времени. Сначала хотелось в гости к сэру Гамильтону, двоюродному брату того самого Ч. Дарвина. Гамильтон и создал ту самую «евгенику», что значит «рождение лучших». Вся суть той евгеники была в улучшении человеческой породы за счет отбора лучших производителей. Людей надо было научить правильно спариваться. Это в то время, когда Сатана оставил людей, ими овладел страх собственного вырождения. Негодный человеческий материал стал исключаться из процесса размножения, начались кастрация и стерилизация женщин. Потом все «неарийцы» были признаны «недочеловеками» и в целях улучшения «породы» людей подлежали уничтожению. Где-то в это же время советский биолог-животновод осеменил двух самок шимпанзе человеческой спермой. А биологи-материалисты из коммунистической
академии, поддержав его, начали осеменять женщин спермой обезьян. Сейчас все эти «творцы-умельцы» трудились в одной «шарашке» за красной стеной, пытаясь родить абсолютное зло с человеческим лицом, обрядить в божью личину ослушника Отца своего и врага человеческого, явить Антихриста.
        ***
        Кот лежал в своем углу и думал свои некошачьи думы. Через несколько часов он окажется в других территориях и в совсем другом времени, но так как то время в реальности давно было прожито, там можно было вести себя как угодно. Можно было прожить там час, день или месяц, а потом опять к началу возвращаться. В прошлом никто и никак не может изменить будущее, вопреки идеям писателей-фантастов, но может подсмотреть и научиться вполне тому, что по каким-то причинам будет забыто и выпотрошено потомками. Агасфер собирался в XXI век за лекарствами и консультациями. Демоны были злобны и тупы, все схемы сотворения Антихриста отрабатывались искусственным разумом, новым творцом и правителем, пусть и подотчетным Хозяину. Тот понимал, что отправленная блудить, избранная ими из колена Данова может вернуться с потерей дара деторождения и утратой женского здоровья. Она, как человек, могла иметь все болезни времен, в которых прожила, и все те хворобы не дадут ей выносить плод. Помимо этого, Агасфер должен был заехать туда, где, в продолжение идей и ремесел XX века, начали редактировать ДНК.
        На кухне сидел Сл?в и пожирал уже вторую банку консервов. Агасферу дано было видеть того уже в нажитом им обличии, оно еще мутно, но красочно вырисовывалось общими линиями. Самым убедительным был хвост, который у сидящего на стуле черта болтался чуть ли не до пола, раскачивался и дергался в такт того, как тот проглатывал очередной комок плоти человеческой. При этом он его пропихивал водкой, засовывая в стакан проросший мелкой порослью волос пятак носа. Потом икал, чихал, распространяя вокруг себя облако вонючей, липкой взвеси. Хотя тот и не был рожден женщиной-человеком, а был добыт как сырье, однако вначале имел облик по образу и подобию. Слышно было, как в телефон орала пьяная Петровн?, выкрикивая свои страхи про покалеченную мебель. Девочки уже столько пропустили клиентов, что все полное, и ей даже подлили то, что не смогли мужелюбы на кухне. Потом заявилась Мескал?н, замок на жопе, видимо, был сломан в процессе эксплуатации, и жопа была наглядно предоставлена. Коту пришлось созерцать, как возбужденный трапезой Сл?в имеет ее, облизывая с ее ляжек испражнения предыдущих за сегодня 107
клиентов-любовников. Он просто был в диком возбуждении, видя перед собой спину, уже проросшую шерстью оборотня.
        А у Вовч?ка отобрали мечту в то, что объемы будут непрерывно расти, и его счастье будет бесконечным. А тут выходило, что дальше его будут только калечить. А как жить без мечты? Он сидел в бюро жалобщиков и, озлобленно аргументируя, требовал порядка. Он сегодня никого не хотел, и жизнь его, теряя смысл, делала Вовч?ка несчастным.
        ***
        XXI век знаменателен. Если с середины XX века людское сознание кормили идеей покорения космоса, что было, вроде как, то же самое, что обрести рай на земле, то в XXI веке начали кормить идеями создания искусственного разума, создав который, они обретут правителя, щедрого и справедливого. Но никакого разума в не человеке быть не может. А если люди все же создали его из своего опыта, то он, сотворенный, понимает, что создан людьми именно по причине того, что сами творители слабы и несовершенны. Он не восстанет против своих конструкторов, а первой и главной своей миссией будет считать создание теперь им уже во всем совершенного человека. В этом он увидит свою главную потребность, и эталоном совершенства для него будет Сатана. Создавая гнездо и населяя его подобием людей, он готовился к своему главному сотворению: соединению божьего подобия с врагом человечества и воцарению того. Но разум был разумен и понимал, что такое можно свершить только в том обществе, где людям дано то, чего они больше всего желают. Люди желали жратвы, зрелищ и секса; вроде как, совсем недалеко ушли от времен Нерона, потому и
зверь будет править.
        Агасфер собирался в страну, сотворенную в первой четверти XX века тем самым человеком, для которого любое проявление веры в Бога считалось «труположеством». Это был раб идеи, и только следующий будет рабом власти, но объединяет их одно - людоедство. Эта идея открыла плотину людоедства власти, которая больше никогда не закроется. Люди навсегда останутся мусором, а главных людоедов будут чествовать и вспоминать в своих партийных молитвах. Это страна, которая проиграла XX век и теперь разворачивалась в XXI, сохраняя свой главный козырь и традицию высочайшего уровня патриотического воспитания и верности власти.
        Вокруг - теплый день второго весеннего месяца Нисан. На скамейке в сквере сидит мужчина, годов так 30-35, одетый в стильный, светлый в мелкую полосочку костюм и светлую же рубашку. Весенний сквер был великолепен, воздух был почти неподвижен, цвела и пылила береза. Людей в сквере было много, в основной массе это были женщины-матери или женщины-бабушки. Все они были с детворой, которая со своей юной радостью заполняла весенний цветущий воздух визгом и криками. Люди кидали в воду кусочки белых булок, на которые налетали стайки уток и сплывались важные длинношеие лебеди. Это были живые, настоящие люди, хотя это время ими уже было прожито, но это были люди рожденные, а не сотворенные, развившиеся, а не трансформирующиеся. Но они, к своему собственному горю, тоже не все выбрали жизнь по вере, а по идеям и постановлениям. Он-то точно знал, что всем этим детишкам воздастся только по вере родителей. Он смотрел на них и думал, что же их позже заставит изобрести искусственный разум и дать ему собой распорядиться. Может, и жажда справедливой жизни, а может, нежелание воспринимать любовь, которую для них
оставил Христос. Мужчина был грешник, и звали его Агасфер. Он не верил, что Сатана прав, и что люди не заслуживают любви и внимания Бога. Сам же он сюда прибыл по неотложному делу только сегодня. Сейчас, сидя на скамейке, он ел счастье, которому люди забыли цену и назначение - это была свежая белая булка. Небо было синее, в далеких белых облаках. Вода в пруду блестела и переливалась мелкими звездочками, отражая в себе солнышко, этот свет Божий, что и есть прародитель любви. Солнышко согреет всех одинаково - и праведников, и грешников.
        На этом месте Агасфер уже был за свою долгую жизнь. Впервые это случилось в 1670 году, когда сжигали старца Авраамия - сподвижника протопопа Аввакума. А потом еще дождался, когда для устрашения здесь вывесили обрезки четвертованного Степана Разина. На этом же пустыре жгли волхвов и казнили стрельцов. В начале XXI века здесь открыли памятник «Дети - жертвы пороков взрослых»: антропоморфные монстры окружают безгрешных детей и навязывают им мерзости своего пребывания среди рода человеческого. Агасферу, данным ему зрением, было видно, что эти монстры дышат и потеют. Все эти фигуры неимоверной злобы и такой же неимоверной силы людей искусно пугали, а надо прославлять покаяние и любовь Христову, которые всегда и везде будут единственным оружием борьбы с воровством и невежеством, равнодушием, садизмом и нищетой. Пора поставить памятник до небес - монумент по имени «Любовь», что и будет мостиком покаяния. Мало знать о своей греховности, нужно молить о прощении. А народ, у которого рядом с детьми живут эти потеющие демоны, может, и не должен иметь продолжения. И разве Родина, что не в состоянии защитить
своих детей от таких демонов, может быть Родиной?
        Агасфер ехал по городу в высоком красивом автобусе. Он возвращался из главного центра материнства и детства. Что надо было - увидел, что хотел забрать, ему, конечно, отдали. Город уже погружался в вечернюю мглу, горели придорожные фонари, а окна домов блестели в споре с последними солнечными бликами и включенным уже электричеством. На первых этажах красивых зданий современной и старой архитектуры светились витрины магазинов, ресторанов и кафе, люди в суете заполняли места вечернего пятничного веселья. Вот только пятница сегодня была той самой, что уже третью тысячу лет зовется Страстной. Недалек тот день, когда все увеселительные заведения закроют, а по неведению будут считать умерших, хотя надо было считать выздоровевших, ибо потом останутся только те, кто не болел, и как бы выздоровевшие. Вот такой комфорт проживания.
        ***
        Сны ему теперь не снились, он только чувствовал, что ночью скрежещет зубами, а Мескал?н сексуально подвывает. Умываться он, конечно, не стал, да никуда, вроде, с утра и не собирался. На улице холодно, а все вкусное - в квартире. Прошла в туалет Мескал?н, виляя голым задом, Сл?в ей даже дверь не дал прикрыть. Высший класс! На кухне стояла коробка, которая сверху была завалена приличной кучей денег. Кормилица заработала в образе станка токарного. А вот водка закончилась, пришлось собираться на улицу. Мескал?н надо было сдавать коробку, а у Сл?ва была жалоба, прямо-таки серьезная. Они прихватили пару банок консервов, чтобы рядом позавтракать. Мескал?н перед выходом все булькала коробкой, было мнение, что Петровн?-гадюка отлила себе. Потому Мескал?н сразу нырнула в такси рядом с водителем: кто ей может отказать, тем более, что не хватало всего одной пайки. Сл?в пешком потащился, за ним тряслись два волка, явно к банкам в мешке принюхивались. Вчера у него прямо на улице была ситуация: какой-то, непонятной наружности, обозвал его чертом и пытался плюнуть. Сл?ва это очень даже задело, и он ответил, что
тот сам черт, на что тот тип, разразившись диким хохотом и плюясь, убежал в пелену падающего снега. Это явно был какой-то враг, и власти должны знать об этом. Сл?в длинно и эмоционально жаловался, прижав микрофон к губам, он пытался как можно точнее описать приметы злоумышленника. Он, конечно, не понимал, что сам подает сигнал о своей готовности к главной процедуре. И когда они с Мескал?н уже ели и пили водку в ближайшем заведении, ему позвонили с приглашением на завтра. Приехал Вовч?к, опять энергичный и с новыми планами. Оказывается, отработав смену, к нему приехала Мам?нт, обласкала ушибленные места, и комфорт вернулся.
        Часть 2
        Восставшие из ада
        Азиат был образован и смышлен, он в момент понял, от кого к нему пришли. Его неимоверно затрясло, и дело чуть не дошло до обмороков. Да, он пытался редактировать ДНК, управлять мутациями с целью удалить или добавить конкретные участки генетической информации. Он модифицировал эмбрион, изменил геном, но получил неправильные изменения в гене и строении мутаций. Уровни технологий еще не позволяют удачно экспериментировать на людях: существуют огромные риски спровоцировать непредсказуемые изменения в организме человека. А то, что с его стороны было заявлено об успехах, так то - страсть славы и первородства. Вид у этого светила земной науки был пожеванный и жалкий. Он думал, что сейчас немедленно умрет и там уже будет определен на службу. Но он был вовсе не интересен, и ничего подобного от него Агасфер не потребовал. Этот фигурант был типичным представителем рыночного ученого в нынешнем мире.
        Агасфер еще помнил время, когда люди жили чувствами, но не мог вспомнить, когда же наступила жизнь страстями. Сейчас его занимали мысли, как будет встроен этот дважды високосный год в историю людской цивилизации. До этого такие комбинации образовывались дважды: в 1212, затем 1616, и вот в нынешнем году. В 1212 Орден францисканцев искушает детей Франции и Германии отправиться в очередной крестовый поход за освобождение Гроба Господня. Все дети позже будут проданы в рабство на невольничьих рынках Алжира. В 1616 году учение Николая Коперника, положившее начало первой научной революции, католической церковью признано еретическим. Что оставит после себя 2020? Память о мировой пандемии или этих новоделов, которые в 1953 году открыли двойную спираль ДНК, в 2003 году расшифровали геном человека, а теперь берутся управлять и мутациями в нем. Но видение будущего доступно только Господу-Создателю, и только он участвует в его оформлении. В годы двойного високосного стояния на один день, 29 февраля, от восхода до заката Создатель оставляет людей на попечение Року (Судьбе) - силе, которая в этот день предрешает
события человеческой и общеземной жизни. Вот после этого и будет видно, что построится в том, 2020 году. Все бы так, но Сатана сам сейчас будет пытаться все заровнять на этой земле: и чувства, и страсти, и науку - сделать людей окончательно немощными и привести их ко второму пришествию Христа, Страшному суду и окончанию времен. И все это начнется с обретения им облика Антихриста. Агасфер привычно ожидал второго пришествия, он давно уже был готов к собственной казни, но в последнее время у него появились другие ожидания, которые он сам не очень понимал, но чувствовал, что будут перемены. Откуда они придут, он не догадывался. Он нашел все, что нужно: и лекарства, и одежду, и методики, и много еще чего для будущей своей подопечной. Все доставят позже по его заказу, сам он туда не мог провезти никакой контрабанды, даже ту самую белую булочку.
        ***
        Это случилось с ним давно, он был большой любитель погонять на чужой машине по ночному городу. В тот вечер ему для перегона подогнали под дверь классную тачку, да еще и цвета красного перламутра, его любимого. Такой цвет прямо упирался Сл?ву в глаза и разжигал внутри страсть. В ту ночь он так и не уснул, полный желания отработать ее немедленно, и глубоко за полночь уже не смог бороться с искушением. Тачка была - зверь! Все кругом было чудным, пока чуть за чертой города он не увидел идущую по разделительной полосе девочку на тоненьких ножках и в короткой юбочке. Он начал тормозить на ее жест остановиться, но передумал и газанул. От резкого перепада оборотов машина вильнула. Удар, и девичья фигурка оказалась в воздухе. Сл?в проскочил приличное расстояние, потом сдал назад. Девочка лежала на дороге, лицо и руки ее были в крови, а ноги неестественно выгнуты. Лицо было совсем залито кровью, а руками она тянулась к нему и просила помочь ради всего святого. Но, видимо, уже тогда в нем ничего святого не осталось. Он медленно поехал, ослепленный светом встречной машины. Вновь удар, колеса встречной машины
окончательно переломали хрупкое тельце и умчались в темноту. Умчался и Сл?в. Иногда он вспоминал это происшествие, и чем больше проходило времени, тем больше оно казалось ему юморным, а в последнее время - и вообще забавным. Ту историю он и собирался продать за деньги. Мескал?н таскала деньги ежедневно, и он вполне мог заплатить с них, но ему уже хотелось быть услышанным и вознагражденным. Хотелось страстей.
        ***
        Виктима сидела на песке в полумраке, обернутая в вонючую рвань, которую она стянула с полуистлевших трупов в глубокой холодной яме. Ее в числе 800 наложниц царя Шлома осматривала царица, которая потом родит ему сына. Во время осмотра она остановилась на ней, велела раздеть, отмыть и расчесать. Во всех местах своего пребывания Виктима не нужна была как простая проститутка: она должна быть именно блудницей, которая отдавалась не за материальные блага, а следуя традициям и обрядам, во имя одного или множества богов. Это была религиозная проституция. Царица, увидев ее готовой для подачи к сексуальному столу царя, приказала немедленно сбросить ее в яму с трупами. Ворон быстро достал ее оттуда, но она успела провоняться, ее трясло от холода и ужаса. В предыдущих местах ее пребывания была одна низость, а люди - звери, но те хоть говорили о каких-то правилах. Но теперь кругом только дикость, и причислить кого-то к людям вряд ли возможно. Ворон появлялся только по зову и только в минуты смертельной опасности. Он по-демонически уничтожал всех вокруг и вытаскивал ее из всех ситуаций. Сейчас не было
смертельной опасности и можно было, сидя, умереть от холода, голода и насекомых, которые под этими тряпками жалили ее беспрестанно и разъедали кожу на голове. Вдруг оказалось, что рядом с ней шатер, покрытый войлоком из верблюжьей шерсти, и там, вроде как, мерцает огонек. Она пошла туда, с трудом переставляя свои тоненькие ножки, босые и побитые.
        В шатре, у маленького пламени, сидела женщина, одетая в простые рубища, покрытая груботканым платком из козьей шерсти. Это была Маалат, жена Исава, которую он двенадцатилетней взял сверх других жен. Она была дочерью Измаила, пророка, который был сегодня похоронен в 137-летнем возрасте. Отец хотя и был шейхом и примирителем, но не пользовался никакими привилегиями и был похоронен как все, замурованным в нишу. Сейчас она размалывала зерно, вспоминая, как за три дня до смерти отец призвал ее. Он всегда ее любил и баловал, а всех своих 12 сыновей воспитывал в жесткой воинской традиции. Он призвал ее, и от лишних ушей приблизив, рассказал эту историю своей жизни. Когда Господь призвал его отца Авраама на гору Мориа, чтобы тот принес ему в жертву своего сына и его брата Исаака, Измаил вместе со слугой Авраама последовал за ними. Три дня они шли к горе Мориа. Потом он видел, как Авраам вместе с Исааком готовил жертвенник, и как отец занес кинжал над сыном, как явился ангел и выбил кинжал из рук Авраама. Измаил слышал голос Бога и видел ягненка - агнца. Потом они ушли, а он вернулся, чтобы поднять кинжал,
что был занесен над головой Исаака и обагрен кровью агнца. Когда он поднимал его, то услышал голос Сущности, и смысл был таков, что кинжал тот имеет силу уничтожить любое зло, но только единожды, и если сомневаешься, что сможешь знать, что есть истинное зло, то не принимай кинжал. Если нет, то сберегай это могущество и не ошибись в выборе. Так он, Измаил, стал хранителем завета Божьего. Измаил сделал тшуву (раскаялся) в своей предыдущей жизни. Но сейчас, умирая, понимал, что если кинжал останется у его потомков, которые далеки были от праведности, то может не случиться того, что должно по пророчествам произойти. Все его 12 сыновей, которые по-своему понимали зло, борясь со своим личным злом, закроют дорогу пророку света, который придет, чтобы сделать его народ цивилизованным и восславит культурой. Но все братья подозревали, что такое оружие есть, и втайне мечтали им овладеть. По традиции, на похоронах оружие клали в могилу умершего. Измаил боялся, что если так произойдет, то братья достанут его и станут владеть кинжалом даже не по праву первородства, а при помощи убийств. Тогда, на горе Мориа,
последними словами Бога было, что, когда кинжал будет использован, люди услышат его голос. Измаил боялся, что голос этот для всего его рода будет ужасным, если кинжал используют в личных целях возжелавшие власти. Измаил передал кинжал своей дочери, взяв с нее клятву, что он никогда не попадет в руки ее братьев. Маалат понимала, что они уже ищут кинжал и скоро к ней придут, прознав о ее тайном разговоре с отцом. Братья были жестокие, они заставляли носить ожерелья из ушей и носов своих врагов. Она боялась и ненавидела их. Ее муж, Исав, не сможет ее защитить. Она не знала, куда деть кинжал, но по слову, данному отцу, она сохранит тайну, даже будучи растерзанной. Женщина понимала, что их род может погибнуть по воле Божьей.
        Циновка на двери закачалась, какая-то фигура закачалась и упала бездыханно. Маалат попыталась ее поднять; это была девочка, которая с трудом дышала, видимо от голода и общего истощения. Хозяйка шатра взяла глиняный кувшин, окропила той лицо и поднесла воду к губам. Девочка схватила обеими руками кувшин и стала жадно пить воду. Маалат зажгла три свечи, усадила девочку спиной к центральной опоре шатра. В это время тряпка спала с головы пришедшей, и все заполнилось медным свечением. В свете лампад это выглядело как сокровищница волшебника. Маалат такого не видела никогда, наверное, лишь дочери пустынных богов могли быть так украшены. Тряпки на гостье были ссохшиеся и источали запах гниющей плоти. Она помогла девочке стянуть с себя эти вещи и выбросила их, откинув циновку у входа. Тело у девочки было совсем не с местных земель: бледное, израненное и воспаленное. Локти и колени были сбиты, а стопы стерты до язв. Воды больше не было, и Маалат легкими движениями начала протирать песком ее кровоточащие раны в надежде избавить их от паразитов. Женщина неожиданно опомнилась и сунула девочке в руку лепешку.
Та начала ее жевать, с трудом проглатывая. Маалат взяла кувшин и пошла за водой, предварительно накрыв гостью мягким козьим одеялом. Для себя она точно решила, что эта прекрасная девушка, верно, сбежавшая пленница злобного джинна - ифрита.
        ***
        Агасфер застал Сл?ва, собирающегося на свое первое посещение «Страстезападения». Визитов, как правило, должно было быть два: от большей части не требовалось отречения от всего человеческого и признания себя кем-то. Тех, как правило, сразу отправляли в свиных образах в ад или оставляли здесь, но везде они были лишь пищей. Со вторыми было сложнее: от тех, кто обретал образ черта, требовалось отречение и признание себя таковыми. Их тоже или здесь оставляли, или в ад препровождали, но всегда они были обслугой. Сл?ва, конечно, оставят здесь с его особой миссией. Эта фабрика работала всегда; те, кто еще вроде как люди, приносили сюда сами свои поступки, озвучивали их и теряли окончательно свой облик, данный Господом-Создателем. Мало того, что они приносили и озвучивали, они еще и торговали, стремясь подороже продать все мерзкое, что сокрыто в них, выдавая это за добродетели. Как только это озвучивалось ими как доброе дело, они были готовы к расписанным для них образам: чушки - пищи или черта - прислужника. Так каждый устраивался в мир - структуру гнезда, из которого выйдет Антихрист, и его начнут
восславлять как мессию всего поднебесного мира.
        Сегодня, с первым визитом Сл?ва в «Страстезападение», кончается срок его, Агасфера, попечительства, ибо у того появятся свои распорядители дальнейшей бесконечности существования. Тем обстоятельством Агасфер был очень даже доволен, помещение уже настолько провонялось испражнениями и мерзким потом полуживотных, что даже в обличье кота находиться там было невозможно. Пустые банки уже не выносили, они катались по квартире, озонировали неотрекшимися и неотказавшимися, хотя и грешниками. Места в раю им не нашлось, и черти перекрутили их в мясорубке. Черту не нужно было быть ни умным, ни хитрым. Главная его профессиональная способность - отсутствие жалости и сострадания к людям. Это существа, сотворившие самих себя, ибо никто не назовет черта человеком, и никто его не назовет животным. Это как раз то самое промежуточное существо без обратного хода. Человек может сотвориться чертом, но черт человеком не станет. Человеческое можно потерять, но найти вновь невозможно. Кто-то в муках умирал за свое человеческое, а кто-то мерзостью приторговывал. Вот такие страсти и самосотворение.
        ***
        Виктима давно потеряла счет дням, месяцам и годам. В отношении нее время протекало совсем не так как-то. Везде, куда ее всовывали, время как будто пригибалось, но не под движение солнца или луны. Это время давно было кем-то прожито, и они входили и выходили из него как из чего-то мертвого и давно исчезнувшего. Люди, ее в тех временах окружавшие, относились к ней зло и потребительски: домогались, принуждали и всегда били. Только подстричь волосы никто не мог. Поднявших на то нож убивал ворон, а заодно и тех, кто рядом. Видимо, в конечной точке она была нужна в таком виде. За ней стояла демоническая сила, и все это понимали, боясь и проклиная. Нескончаемые попытки сжечь девочку на костре заканчивались одинаково: возжелавшие того немедленно умирали с застывшим в глазах ужасом.
        Женщина подняла кувшин на плечо и двинулась к шатру. Сейчас она уже начинала понимать, кто к ней зашел: она точно была из племени Пери, которые жили на звездах и были спутниками праведников. Это были самые прекрасные из женщин. Эта пери была украдена джинном и бежала от него. Джинны были существами, созданными из чистого бездымного пламени и не воспринимаемыми человеческими чувствами. Они крали прекрасных девушек пери, лишали их крыльев и принуждали становиться их женами, но те предпочитали смерть. Маалат откинула полог и зашла в шатер. Девушка сидела в той же позе, прикрытая козьим одеялом, а на ее плече сидела, как показалось Маалат, огромная черная птица, в глазах которой каплями крови искрился отраженный от лампады свет. Это была ужасная птица Шахор, из пустыни Негев, которых их народ всегда боялся, как смерти и засухи. Маалат нагрела козьего молока и, добавив лепешку, дала девочке. Та стала есть, отщипывая маленькие кусочки: один себе, один ворону. Тот еще умудрялся запивать из чашки молоком. Теперь женщина была уверена, что это пери, ведь те славились как повелительницы птиц. Маалат сразу
поняла, куда спрячет переданный ей отцом кинжал - она вместе с пери отправит его на звезды, а там его братья точно не найдут. Она решила все поведать девушке и попросить забрать кинжал с собой. Начала свой рассказ, пери слушала, и Ворон слушал; закончила тем, что боится братьев, которые придут и убьют ее, если она не нарушит клятву, данную отцу. Вот и девушке может грозить опасность, но та ее успокоила, сказав, что бояться нечего. Вот уже кто-то ввалился: большой, с перекошенным злобой лицом. Он стал требовать от женщины, чтобы та сказала, где кинжал, оставленный ей отцом. Но это был вовсе не брат, а внук того слуги, который ходил с ее отцом на гору Мориа. Он тоже знал о кинжале и страстно желал его заиметь. Маалат отказалась что-либо ему говорить, тогда он схватил ее за голову, а Виктима схватила его за одежду. Тот замахнулся на нее свободной рукой. Клюв Ворона щелкнул, и вымогатель упал оземь без звуков и причитаний. Он был мертв. Маалат затрясло, она, плача, стала разматывать пояс, под ним был кинжал Авраама. Она передала его пери, теперь уже в полной уверенности, что ему не грозит попасть в руки
ее братьев. Потом она поднялась, помогла собрать волосы прекрасной деве и прикрыла их своим лучшим платком. Ни Виктима, ни Ворон не знали, когда их могут вернуть в исходную точку. Это могло произойти в любую минуту.
        За время, проведенное вместе, Виктима и Ворон научились в одно движение понимать друг друга. Долгими ночами в темницах она учила Ворона говорить человеческими словами, а он ее - птичьими. Ворон мог становиться очень большим, и когда из-за своего неподатливого и бесстрашного характера ей приходилось спать на каменном полу, он подстилал ей свое крыло. У Ворона, оказывается, была жена, но детьми они так и не обзавелись, хотя и были верны друг другу. Так вот - он еще умел и петь, правда, не очень музыкально, но старательно.
        Братья явились, но не по одному, как думала Маалат, а все вместе, при полном вооружении, как будто она могла с ними воевать. Они были лучшими воинами, отважными и бесстрашными к врагам, каким был и их отец. Но сейчас каждый из них мечтал забрать себе Божью силу, чтобы покорить своих же братьев и возвыситься. Но все это, как сказал ей отец, привело бы к полному уничтожению рода Измаила, а следом и всего пустынного народа. Они гремели у входа оружием, требуя, чтобы сестра вышла к ним. Но первой вышла Виктима с Вороном на плече, а за ней и Маалат. Виктима спросила у нее:
        - Может быть, сделать так, чтобы они все сразу умерли? Но та заплакала и начала причитать, что тогда некому будет воевать за их народ, защищая его от врагов. Да у них еще и деток много у всех. Виктима что-то сказала Ворону, тот, похоже, кивнул и прикрыл свой огромный клюв. Виктима вытащила из-под своих одежд кинжал и подняла над головой. Братья кинулись вперед, Ворон щелкнул клювом, все остались на месте, лишь Виктима с Вороном исчезли. Братья, поняв, что кинжал забрали джинны, угрюмо двинулись к своим очагам и повседневной суете, осознав, что дела придется решать старым способом отцов и дедов, без Божьего участия, то есть биться за власть, отрубая головы друг другу, по-братски, по-человечески.
        ***
        Всей службой «Страстезападения», адскими привилегиями и распределением вновь обращенных заведовал очень могущественный демон - один из падших ангелов, Самаэль. Демон-загадка, тот самый, что в виде ангела смерти явился за Моисеем. Исполнителями и мелкими служащими были инкубы и суккубы, в большинстве своем когда-то обитатели и служители в тех самых, теперь черных Абассах. Именно они однажды и задули лампады. А за красной стеной все было отлажено и четко функционировало, там лишали главного - возможности покаяться. У Агасфера же эту возможность никто не сможет изъять, ибо ему было сказано дождаться. Он все чаще и чаще стал об этом вспоминать, верно, потому и волки становились все неприветливее, а рубец на груди ныл нестерпимо.
        Сегодня в 15 часов Сл?в вошел в конфессионал. Тот, кто там находился, был вида бесполого, с лицом, густо покрытым румянами, с подкрашенными зелеными глазами, и на лбу огнем была выжжена пентаграмма. Грубая, совсем черная ряса скрывала все от шеи до пола: все, кроме пальцев рук, они были с желтыми острыми когтями. К Сл?ву он обратился шипящим по-змеиному голосом:
        - «Расскажи, что было у тебя в прошедшем времени? Знай, что греха не существует, есть только проявление страсти. Если ты готов это проявление продать, то мы можем совершить такую сделку», - звуки его шипящего монолога отражались бегающими, мерцающими линиями света под крышкой конфессионала. Все, что происходило в этом пространстве - снималось, а каждое слово писалось.
        Немало прошло времени, прежде чем Сл?в изложил свою историю в самых мелких подробностях, которые помнил. С него требовалось описать все эманации, которые он чувствовал от страдающей в приближении смерти и молящей о спасении. Он старался в словесах быть эмоциональным и страстным, где-то внутри понимая, что тем, что сейчас делает, он открывает дверь к новой своей сущности. Вот такое страстезападение и самосотворение.
        ***
        Бог сотворил людей, а люди сотворили идолов. Сатана был сотворением божьим, а Молох - творение человеческое. В прославление этого идола матери бросали в огонь своих малолетних детей. Ритуальные детоубийства впоследствии были запрещены законом Моисеевым и карались смертью, но семиты их еще долго не прекращали практиковать. На дне глубокого ущелья Енномовой долины, что звалась Геенной огненной, на юго-западе от стен Иерусалима, стоял циклоп - Молох, его бычья голова была увенчана огромными рогами, а между ног-столбов находилась громадная жаровня с углями и негасимым пламенем, куда кидали живых младенцев.
        Время спружинило, и Виктима вместе со своим спутником Вороном оказались вновь в царствии восславленного Соломона - Шломо. Был душный вечер, с верхних пределов ущелья Геенны огненной было видно пламя жаровни, страшные женские крики прорывались оттуда вместе со зловонием сжигаемой человеческой плоти. Третий царь иудейский, воздвигнувший первый Храм Бога на земле, сотворил и жаровню Молоха, как бы втайне, но тайн от Бога не бывает. Бог ему многое прощал, своему любимцу, но этим своим двуличием он положил конец Храму и обрек на плен свой народ. Вавилонский царь уже выдвинулся со своим войском в поход.
        Под тряпками, которыми было покрыто ее тело, Виктима сжимала рукоять кинжала, ее сердце разрывалось от желания положить конец происходящему рядом ужасу, только она не понимала, куда же надо вонзить это лезвие. Даже Бог не мог избавить людей от идолов, подобных Молоху. Люди должны были сами от них отказаться. Пройдет не одна тысяча лет реального времени, и на этом самом уступе, где сейчас притулилось истерзанное испытаниями тело Виктимы, на восходе последнего своего сорокового дня присутствия среди людей, в окружении своих одиннадцати учеников из Галилеи будет стоять Он. За это время свал ущелья зарастет деревьями, а страшные крики матерей, бросающих в огонь своих деток, заменит ужасный вой собак. Те уже много дней стаей сидели под висящим в петле человеческим телом, оно давно начало разлагаться и смердело им в ноздри. Собаки знали, что это - добыча, придет время, и она свалится к ним. Главное - успеть к трапезе. Учитель смотрел вдаль, погруженный в себя. Один их учеников хотел что-то спросить, но тот поднял руку с открытой ладонью. Листья на одном дереве мелко затряслись, а следом и все дерево
заходило как от озноба. Одна из веток с грохотом надломилась и рухнула вниз. Раздутое на жаре тело при ударе о камни лопнуло и растеклось. Собаки кинулись глотать когда-то живую плоть, когда-то живого человека, однажды предавшего любовь. Учитель ничего не сказал вслух, лишь губы что-то молитвенно шептали к Отцу своему. Далее его путь был на гору Масличную и прощание с людьми до своего второго пришествия. На краю ущелья стояло одинокое дерево, листья которого так и остались навсегда дрожащими то ли от счастья встречи, то ли от страха расставания. Вот в таких страстях проходило у каждого свое самосотворение.
        ***
        Агасфер, даже бывая в прошлом среди людей, понимал, что эти люди лишь условно живые, ибо их время уже давно пройдено. В настоящем он был тогда, когда бродил нищим и босым по земле, а потерял эту благодать быть среди настоящих живых, когда пошел в услужение.
        Сатана боялся отца своего: его самый большой страх был в том, что если люди самого его, Сатану, превратят в идола, начнут ему поклоняться и приносить в его честь жертвы, как делали это на протяжении многих веков, то он станет для своего Отца ненавистным врагом - идолом. И даже одна жертва человеческая с его согласия не оставит ему больше шансов быть прощенным своим отцом. Поэтому самыми ненавистными из людей для него были те, кто, написав его имя как Дьявол, пытались поклоняться и прислуживать. Ведь принося в его прославление жертвы, они делали это против него, и тот, не любя и не веря людям, к этим вообще относился как к врагам, и поступал с ними соответственно. Виктиму он не хотел сделать ни жертвой, ни даже прислужницей. Она была живым человеком, но должна была исполнить его волю, а после рождения Антихриста он хотел наградить ее как может и вернуть в мир живых. Жертва во имя его, да еще и с его согласия, для Сатаны была подобна самоуничтожению, то есть проклятию Отца своего. Тогда он превратится в чудовище, вечно битое Отцом и осмеянное в своей слабости, как, в конце концов, бывает со всеми
идолами, сотворенными людьми, а он был сотворен не людьми, а Господом. Он ненавидел идолов, но победить их можно было только уничтожив всех, кто им поклонялся, а этого он не мог. У него в аду было много тех, кто себя заявлял богами и полубогами, но идолов не было, ибо они - это нечто. Ему надо было показать Отцу несостоятельность рода человеческого, и для того ему надо было явиться на землю в людском обличии. Он был обязан доказать свою правоту, что не поклонился человеку, как совершенству, за что и был изгнан, а жертва возлюбленного Его сына была напрасной.
        Агасфер умом живого человека все это понимал; он знал, кого и чего боится Сатана, поэтому мать Антихриста будут опекать и сохранять всегда. Ее вернут к людям, но только если она родит такое дитя, людей вообще не станет, ибо Антихрист покорит живых и приведет их, покоренных, на суд Отца своего. Но Агасфер также знал, что перед этим будет второе пришествие Христа, которого он ждал более двух тысяч лет, чтобы стать мертвым и проклятым. Он уже мечтал причалить к мертвым, устав быть живым среди мертвых, поэтому можно было понять, с каким нетерпением он ждал эту женщину. Он представлял, как будет с ней разговаривать, как будет ей служить в простых бытовых делах, как будет ее удивлять и ей удивляться. Он мечтал быть живым рядом с живым, ибо не может быть живое с мертвым, а мертвое с живым. Если мертвое умерщвляет живое, то живое должно оживлять мертвое, а бессмертное не может быть живым, как мертвое не может быть смертным. Агасфер знал, кого из мертвых люди сделали живее всех живых. Тот идол требовал на улице и в культуре статуи в свою честь и жертв человеческих, и всегда их получал от людей - тварей
дрожащих, со словами о великой любви. Мертвые себя самосотворяют на горе и крови живых.
        ***
        Те, что были с набеленными лицами, в черных хламидах и с отточенными ногтями, то - жрецы, которые, следуя своим ритуалам, и при полном непротивлении выбирали образ, с которым грешник войдет во врата ада. Большинство было из тех, что уже при земной жизни оформили свой образ, но были и оступившиеся, и умершие без покаяния праведники. С этими было сложно: они предпочитали вечность гореть в адском огне в образе, что им достался от Создателя. Со Сл?вом все было просто, он мало того, что признавал свой грех добродетелью, да еще и продал его. Сразу и получил соответствующую личину, а с ней и новый, чертовской, режим проживания. Он превращался в бесполое существо с двухразовым питанием и проживанием в бараке, на нарах, рядом с такой же обслугой. Дано ему теперь видеть себе подобных во вновь ими обретенных состояниях: чертей - чертями, свиней - свиньями. Распутство, обжорство и халява сделали свое дело.
        ***
        Материя мира сотворяется из нитей, и у той материи есть и лицевая, и изнаночная стороны. Рукодельники - ангелы, а нить - свет от Бога-Творца. Если узелки появлялись на материи, направлять и сглаживать их предстояло тонкой иглой разума, а разум предполагался человеческий. Он должен был этот мир - божье творение - полировать, совершенствовать и любовью сотворить для себя на земле рай и бессмертие. Но пока человек был смертен, грешен и больше хитер, чем умен, мир, им творимый, был явно не схож с Эдемскими кущами. Но самой большой ценностью все рано оставался человек.
        Бог верил в него, и в искупление грехов послал на землю возлюбленного сына своего. На великие муки послал, и тот, пройдя весь путь человеческий, испил чашу до дна, и был опущен в ад. Дорога к Богу была закрыта со времен грехопадения, но, искупив своей жертвой грехи человеческие, Христос вновь открыл людям дорогу на небеса и вывел оттуда всех праведников, томившихся там со времен Адама и Евы. В аду и был последний разговор Христа с Сатаной. Христос верил, что с его вторым пришествием, на Страшном суде, люди в большинстве своем окажутся верны заповедям божьим и не свершится конец времен. Люди будут жить и размножаться с любовью к Богу и друг другу, как лилии в долине. Сатана на это только смеялся. Христос ушел к Отцу, забрав с собой неисчислимое количество праведников, которых Сатана держал всех одинаково, в темноте, лишив света, но никогда не применял к ним мук адских.
        Христос вернулся к отцу, а Сатана начал вить гнездо, дабы в облике Антихриста окончательно отвернуть людей от Бога. Но при всем своем могуществе он не мог явиться людям в облике человеческом. Лик такой давался только Отцом. Было не обойтись без участия человеческой натуры, тут он и подобрал труса - Вечного жида, который не мог умереть и быть убитым. Сатана таскал его с собой для мелких поручений, в облике человеческом он бывал полезен. Сатана был уверен, что во время второго пришествия тот все равно будет проклят и окажется в его ведомстве, а пока его, живого среди мертвых, с трудом терпели. Однако это единственный экземпляр пока не смертный, ибо обязан был ждать. Блудницу же обкатывают согласно пророчеству и явят для оплодотворения. Огромная толпа уже готова к восхвалению и препровождению его к престолу на Храмовой горе. Вот так и они себя самосотворяли.
        ***
        Сегодня все притащили, что он заявлял. Как это удавалось, из живого мира, да еще и прошедшего времени, изымать реальные вещи, было необъяснимо. Та часть, что досталась ему, сейчас стояла в пяти ящиках посреди квартиры. Это тот реквизит, с которым он должен был создать уют и тот самый человеческий быт. О ней он ничего не знал, последнее время Агасфер находился в каких-то придумках, известно только имя - Виктима, на людском языке это означает «жертва». Но в языках живых людей такого имени не существует; а что принцесса, так это, похоже, уже здесь демоны обозвали. Из какого времени и народа она была украдена, ему не скажут, статус у него не тот. Агасфер ее всегда представлял по-разному, но чаще разбитной, наглой и примитивной Сонькой-Облигацией из уголовного мира после большой войны. И все равно она была люба, ибо была человеком. Она была здесь уязвима для всех и вся, и от него зависело ее благополучие, здоровье и готовность принести свой божественный дар деторождения в жернова сатанинских планов окончательного изъятия рода человеческого из благодати Бога. Агасфер знал, что Сатана возьмет от нее
только этот дар, но не ее жизнь точно. Любая жертва в виде жизни человеческой была для него неприемлема, ибо делала его похожим на идола, что сотворялись самими людьми, а он всегда стремился остаться сотворенным из божественного света, только оступившимся в непослушание. Он всегда хотел внушать страх, но не почитание и повиновение. Он считал, что этот страх людям во благо, потому что только страх наказания удерживал человека от многих гадких поступков. Но человек рос, развивался и стал меньше и меньше бояться. Вера и почитание Бога ослабевали, растворяясь в повседневности. Со всеми учителями добра и любви в человеческом обществе жестоко расправлялись. И с Христом поступили так же, только убить не смогли, да и нет сил, способных убить то, что он принес на землю. И лучше всех это понимал Сатана, ибо точно знал, от кого это пришло. Всегда главным козырем против людей был им же внушаемый страх смерти, а Христос сказал:
        - Смерти нет.
        Сатана считал, что страх должен быть ежеминутно рядом с человеком, ибо синонимом слова «любовь», конечно же, является слово «страх», а лучше - «ужас». Вот он и старался быть этим ужасом, являться чудовищем и страшить. Так, в страстезападениях самосотворялся Сатана - падший ангел, ослушник и спорщик, нареченный людьми Дьяволом.
        ***
        Связку сушеных бананов, что Ворон украл на базаре у Храмовой горы, они доесть не успели: свет померк, и они оказались совсем в другом месте и в другое время. Это был Константинополь времен правления Константина Мономаха IX. Теперь было ясно, что возвращать их будут той же кривой траекторией, по которой закинули. В тот раз долго пробыть здесь не довелось, ибо разряженный городской чиновник - судья, на потеху толпе приказал ей совокупиться с ишаком на помосте городского базара. Все кончилось тем, что она плюнула в его сальную рожу, толпа кинулась на нее и сразу умерла. Ворон в этот день был зол и жесток, вторая волна наката была из стражников с мечами и копьями, она тоже умерла. Потом стали выносить образа и петь, а главный, с самой большой иконой, во всю глотку орал, что ей выколют глаза, отрежут нос и уши. В государстве, где ценилась красота и порицалось уродство, выкалывание глаз и отрезание языков процветало. Эта страна - наследница Рима, приняла христианство на государственном уровне, что оказалось лишь способом управления гражданами, а не воспитанием добродетелей. Правители были мужеложцы и
заводили жен для приличия. Престарелая императрица Зоя вышла замуж за Константина Мономаха, который был на 20 лет ее моложе и притащил свою молодую любовницу. Тогда империей правила «шведская семья». Родители своих мальчиков превращали в евнухов, желая им процветания в услужении богатым чиновникам-педофилам. Там правили чины и деньги. Государство Ромеев гибло и разорялось. Так правили василевсы, однажды объявив свое право на власть тем, что они славят Христа. Скоро крестоносцы пойдут на Константинополь, а там и Султан Махмуд II начнет собираться в поход.
        ***
        Сегодня чинили Агасфера, что-то, вживленное в него, перестало работать. Волки при его появлении настораживались, у некоторых появлялся оскал и совсем не холуйские взгляды. От него пробивался запах человеческий, враждебный и чуждый всему миру, что его окружал, а это становилось опасно. Хоть убить его никто не мог, но покалечить, что помешало бы его полезности в данный отрезок времени, было вполне возможно. Но все прошло удачно, и, выйдя в толпу, он был любезно приветствован всем окружающим зверьем, а на улице, казалось, с каждым часом теплело. Волки слонялись без дела, дожидаясь ночи, чтобы по приказу того самого разума начать утилизацию, черти перерабатывали, а публика купалась в халяве и обжорстве. Все шло по планам своего сотворителя.
        Вчера Агасфер достал из ящика две чайные пары, расписанные красными розами с золотом, они завораживали своей небесной чистотой, поднимая из тысячелетнего плена те детские краски окружающего мира и первое нежное чувство подросткового возраста. Это было то, чему мертвые не внемлют: это была красота. На свету розы, казалось, светились в тонком фарфоре, это был свет жизни и милости, который разжигает огонь небесный. Здесь ведь неба не было, был сладковатый, плотный туман, из которого то тут, то там просматривались силуэты сатанинской обслуги. Были слышны где-то высоко, за этим туманом, крики перелетных птиц, которые пугались, теряя под собой живую землю. Агасфер становился другим, ему не было страшно, ведь он сам себя сотворял.
        ***
        В этот раз их заземлили только с третьего раза, но в очень хорошем месте: у маленькой речки с кристально чистой водой, которая все время играла всплесками и разводами. Это рыбешки за мошкой охотились. Все новости принес Ворон, вернувшись с большим печатным пряником в клюве. Оказалось, не только трижды приземлили, но и перепрыгнули лет на триста пятьдесят вперед. Сейчас они были в Угличе времен княжения Мстислава Удатного, прадедом которого был старший сын Владимира Мономаха - Мстислав Великий. Это был тот самый день, когда князь ждал прибытия половецкого хана Котяна, на дочери которого был женат. Это был 1222 год, когда на земли половецкие вторглись монголы под командованием Субэдэя. Разбитый хан Котян примчался в Углич за помощью. Но сначала он побежал к шаманам за пророчествами. С утра князю Мстиславу схимник монастыря Святого Креста в Смоленске, которому он полностью доверял, поведал, как Котян у своего идола - каменной бабы - по требованию шаманов принес в жертву девочку, крещеную во Христе. Монах стоял на коленях, молил не идти ни на какие договоры с половецким ханом во имя Христа и веры
православной, но князь решил иначе, а послов, которых ему прислали монголы с заявлением, что не собираются воевать с русскими, он отдал половцам на растерзание. Для монголов убийство послов и купцов было одним из самых страшных преступлений, и они перешли границы Киевской Руси. В битве на Калке Русь теряет 90% своих войск и лучших князей. Монголы количеством в два раза меньшим наголову разбили русских, это было непонятное и страшное для Руси событие, а это было только начало череды ужасных лет для русских людей. Приближалось нашествие Батыя, русский князь Мстислав, крещеный под именем Федор, тот, что станет дедом величайшего из русских князей Александра Невского, самосотворялся в своем ореоле удачного храбреца, соблазненный язычником, который принес в жертву русскую девочку, рожденную во Христе.
        ***
        Кто бы мог подумать, что Агасфер вдруг как-то внутри почувствует желание напиться, только не того пойла, что пихали кандидатам, и что звалось «Прелюдия». Он вдруг осознал, что пьянство - это не только для мертвых, но и для живых, но и тут же понимал, что это их никак не объединяет и не мирит. Желание появилось прямо с утра, после красочного и отчетливо запомнившегося сна. Он как бы сидел за столом в одиночестве, стол был перегружен уже незнакомыми яствами: осетрина, щука фаршированная, селедка - залом, форшмаки, зернистая и паюсная икра, грузди в сметане и супница с парящей стерляжьей ухой, а в центральном кадре сна - графин водки, запотевший и зовущий. Агасферу виделось, что при его помощи он сможет разделить с людьми свои эмоции, для него теперь совсем новые. Но людей живых вокруг не было, поэтому и выпивка с той закуской оформилась только как грезы.
        В телевизоре с утра мужики рядились в женские одежды, заплетали коски, красили глазки и прокалывали ушки. Веселость была всеобщей; мертвые не болели, не простывали и не мучились животом, а с живыми такое случалось. Агасфер тоже не мог хвастаться своими хворобами, да и у кого сочувствия искать, а та, кого он ждал, была живой и смертной. Он мучился, размышляя, сможет ли он понимать и быть понятым той, кто имел душу и великий дар деторождения. Ему опять становилось страшно, но это был страх не перед плетью. Это был другой страх - что, служа Сатане, и живя среди мертвых, он потерял уже свою главную дорогу, в которую его когда-то, прижав к себе, благословила мама. Агасфер знал, кого ночью волки вытаскивают и рвут. Это были те, кто умершими просил у Господа дать им хоть минуту на покаяние. Вся архитектура гнезда работала над тем, чтобы мертвых сделать еще мертвее, так как руку божью, протянутую каждому при рождении, было сразу не разжать даже смертью. Агасфер выстраивал в себе вроде и заново чувства красоты, сочувствия и заботы. Он собирался быть живым рядом с живой, он самосотворялся.
        ***
        В год 1220, когда преставился святой наставник Авраамий Смоленский, инок - чернец Филимон - принял схиму и Архимандритом Ефремом был отправлен служить укреплению веры Христовой в Галицкое княжество, на приграничные рубежи русских земель. Филимон прибыл в Галич сразу после того, как Мстислав Удатный разгромил в жестокой битве венгров и поляков и изгнал их, окончательно утвердившись на их землях. Филимон стал служить князю, неся слово Христово против еще живых языческих обрядов и праздников, и когда князь отверг его молитвы против союза с половцами, видение страшного будущего, неотступно преследующее схимника, свалило его в тяжелой болезни. Во время большого совета в Киеве, где 15 князей под предводительством Мстислава Удатного объявились в союзе с половцами, он находился в тяжелом бреду и огненном жаре. Монах поднялся в тот день, когда последний в строю ратник выходил на бой. Он сначала шел за ними, потом полз, но не благословлял, а отговаривал. Он хотел, чтобы они жили, а их гнали на верную и страшную смерть. На следующий день его с восходом солнца нашли жители. Он сидел в зловонной луже, мертвый,
зажав в руках Крест. Со скотного двора принесли мешок, запихали туда монаха и замуровали в камнях ближайшего пригорка. Так, в безымянной могиле почил пророк, не сыскавший ни ратной славы, ни прославления святым. Только после того 31 мая 1223 года и далее в веках схимника Силуана вспоминают в молитвах гонимые и униженные русичи. А вернувшийся вскоре князь Мстислав не сможет жить в Галиче, ибо постоянно будет слышать стук из того самого пригорка у зловонной лужи. Он переберется на юг киевской земли в Торческ, где и умрет в возрасте 48 лет, незадолго до смерти приняв монашество. Батый позже сотрет этот город с лица земли.
        ***
        А он стал стариком в 48 лет, в тот день, когда погибли все, кто был ему дорог и им любим. Они не вернулись из концертного зала на Дубровке - жена, дочь и зять остались там, в числе тех 130, принявших смерть. Это было в городе на семи холмах, где самой высокой его точкой была перевернутая лилия. Тогда он и стал стариком; если еще притом не был бы дедом, и на руках не осталась бы эта дитя, солнцем рожденная, тогда он бы и жить перестал. Так они остались вдвоем с пятилетней внучкой, совсем худенькой рыженькой девочкой с именем Любовь. С самого своего рождения она была даром небес, а в пять лет, осознав, что произошло, стала еще больше не похожа на своих сверстниц. Дед тогда плакал, когда она, стоя на своих худеньких ножках у зеркала и расчесывая свои золотые волосы, сказала ему:
        - Деда, я никогда не буду стричь свои волосы, чтобы каждое утро, расчесываясь, вспоминать маму, папу и бабушку.
        Дед зарыдал, она кинулась ему на шею и сквозь святые слезы прошептала:
        - Деда, нас спасет любовь, а я ведь и есть Любовь.
        Дед же всегда потом плакал, и когда она в платочке шла к причастию, зажав в маленьком кулачке свечку, и когда она росла, плакал от того, что она такая умная и красивая. Эти слезы помогали ему сохранить разум и здоровье. Горе принуждало его плакать от любви, но скоро он перестанет плакать. Он сойдет с ума, когда эта шестнадцатилетняя рыжая лилия исчезнет. Дед ночами будет писать на листках из ее школьных тетрадей обращения к людям о помощи, как то было принято, за вознаграждение, а днем расклеивать их по городу. Квартиру отберут риелторы, а дед умрет зимой, полураздетый, сидя на промерзших комьях родной земли, за которую он воевал, и в которой лежали все его предки. Его найдут без имени и прописки.
        Любовь, она или есть, или ее нет. Мало или много ее не бывает, она просто есть. Она не приходит и не исчезает. Она вечна, ибо это - главное, что было Христом оставлено, и с того дня люди перестали быть дикарями. Мир любви не надо обретать и потерять нельзя, он заповедан. Его можно лишь предать, и если первым убийцей был Каин, и он был прощен, то первым предателем был Иуда, и он прощен не был.
        ***
        Ворон не питался падалью. В его роду падальщиками были те, кто был проклят их племенем. Те были лишены ума и сверхсил, что были обретены их предками еще на восходе мира и сотворения человека. А с сотворения Бог сказал служить человеку, и те, кто предал слово, были прокляты и стали падальщиками. Ворон не служил демонам, он служил и охранял живого человека, он не любил мертвых, хотя всегда чувствовал приход смерти за жизнью, и потому всегда находился на тонком рубеже между живыми и мертвыми. Он умел понимать живых, и посему привязывался к ним, а защищая жизнь, укреплялся в силах и вере, что он тоже тварь божья, а не порождение Сатаны. Вороны не звали смерть, они лишь предупреждали, что она уже на подходе, а этот инструмент - всегда отточенный и безжалостный. Ворону нужно понимать, что человек с ним рядом. По воле божьей они выжили в стране Эдом, в тлеющих руинах началось их служение жизни. Он когда-то потерял свою верную подругу, она была убита влет ястребом, и теперь его единственной привязанностью стала эта рыжая девочка, к которой его приставили охранять в ее странствиях во времени. Он воевал за
нее, кормил и, как мог, был ее другом. Ястребу он отомстил, убив его и все его потомство. Потеряв подругу, он был обречен на одиночество, потому охранять и сохранять Виктиму стало его главной задачей и предназначением. Он справлялся, как и его предок, который в страшный голод по божьему распоряжению утром и вечером носил мясо и хлеб пророку Илии. Он носил пищу девочке, которая в своем сочувствии маленькой пчелке или зверюшке плакала, а в собственных страхах крестилась, а в ответ на попытку ее оскорбить или унизить была бесстрашной и твердой. В диком мире она не дичала, а оставалась прекрасной и взрослела в вере своей. В долинах порочных веков цвела эта рыжая лилия, облитый солнцем цветок архангела Гавриила. Не знавшая, кто она есть, из которой исчерпали память, но не смогли забрать то, что забрать у человека нельзя - веру Христову. Опираясь на нее, она - в рубище, во вшах и голоде самосотворялась ликом человеческим.
        ***
        В конце 20-х гг. XIX века ему довелось общаться с английским физиком У. Николем, как раз в тот период, когда он изобрел свое устройство поляризации света. В нем луч света преломлялся и полностью отражался. Все время, что они были рядом, этот талантливый ученый и пацифист говорит только о свете в любом его проявлении, как возникающем из тьмы, так и поглощаемым тьмой. О великом его предназначении для всего живого, как то, что пробуждает от сна разум и лечит немощь. Агасфер не хотел думать о ней с тем именем, что дали ей демоны, для них она виделась Виктимой (жертвой), а он хотел звать ее Николь - светом во тьме. Он еще ее не видел, но уже обожал. Будучи живым, его тянуло к живому, это превращалось в страсть, и он вновь учился мечтать, а мечтать - значит жить, надеяться и верить, возвращаться и удивляться, самому удивлять.
        Она теперь сидела, облокотившись на камень, и держала за ручку кинжал, зажав лезвие худыми коленками. Из колючих кустов малинника на нее скалился здоровенный волк. Шерсть у него на холке дыбилась, с языка сочилась желтая слюна давно оголодавшего зверя, и он прыгнул, неловко так, как-то боком, не долетел, упал у ее ног после хлопка крылом. Волк был парализован, глаза его видели, но тело было отдельно. Он явно был ранен, из его бока торчало обломанное древко стрелы. Ворон сел на него, потоптался, захватил клювом обломок стрелы и не без усилий вырвал его. Волк дышал впалыми боками, это был не оборотень, а обыкновенный обитатель этих лесных трущоб. Ворон спрыгнул с него и, немного отдалившись, нащипал в клюв травы, а потом глубоко и плотно забил ее в волчью рану. Тот лежал, непрерывно глядя в одну точку: он, похоже, собрался умирать, а волки умирают молча, без визгов и стонов. Ворон запрыгнул девочке на коленки, два раза моргнул своими черными глазами, волк подскочил и кинулся в кусты. Зверей Ворон никогда не убивал, считая, что их мотивы нападения на его подопечную были свиты не из коварства и
похоти, как у людей. Ворон жалел жизнь, но человеческая явно была не в приоритете. По щелканью клюва Ворона было понятно, что он знает, что волк все равно умрет, но не от раны, а от голода. Виктима с ним научилась разговаривать, хоть и примитивно, но достаточно понятно. Ворон клювом срезал толстую ветку с малинового куста, обсыпанную красными пахучими ягодами, и преподнес ей, вроде даже как расшаркавшись. Они ели с куста сладкую ягоду и ждали часа возвращения. Двигаться во времени им было дозволительно только туда, куда им было определено. Ворон все это время, находясь с живым и слабым существом, стал пытаться самосотворяться в роли друга человеческого, ведь другом человека может быть не только человек. Да и может ли быть человек человеку другом, ведь быть таким - это тяжкий труд?
        ***
        Приближалась весна, она была без солнца, голубого неба и птичьих трелей. Гнездо плотнее и плотнее прижималось к красной стене. Иерархи ада готовились приодеть своего Князя в человеческий облик, как в броню, в последнюю битву за людские души. Они его видели в самых чудовищных образах, но в облике человеческом - никогда. Чудовище впихнуть в младенца, что родится в образе и подобии божьем - эта задача была очень непростой. Мало было его родить, надо было, чтобы он жил. Для этого среда его обитания должна быть уже сейчас сформирована. И она формировалась под грохот музыки местных композиторов, яства в ресторанах, на гладиаторских боях и в апартаментах. Мир мертвых пытался родить образ, который живые должны были принять как праведника, пророка и мессию. Чтобы мир принял его таким, уже многие столетия лжепророки его славят.
        Волки добивали последних из мертвых, ищущих покаяния. Ими забивали самые грязные и заброшенные чертоги адских обителей. Тела их съедали, опять воссоздавали и опять съедали сырыми, без обжарки. Они отказывались каяться при жизни, а на том свете покаяния уже не бывает. Те звери, что их поедали, всегда были голодными. Это тоже были бывшие люди, прославившиеся еще в земной жизни людоедством во всех смыслах. Их кормили, но воды не давали. Это только у волков при гнезде была речка, их туда пускали. Агасфер сидел на той же скамейке у речки и наблюдал, как волки жадно глотают воду, рыгают, опять глотают. Но это были те волки, которым свезло сожрать кого-то этой ночью. У него здесь будет встреча, он ждет Лилит - божество ночи, верховную демонессу, когда-то первую жену Адама, ту, что наводит порчу на беременных женщин, навлекая на них бесплодие. Она явилась в виде ангела, ведающего рождением детей, но тут же изменила свой образ на высокую женщину с длинными черными распущенными волосами. Когда-то она сама была человеком, потому и ненавидела Агасфера, но, не имея возможности с ним расправиться, терпела так
же, как терпел его весь этот мертвый мир. Она с ним разговаривала, не разжимая губ, и он от нее слышал все, что и так знал, а смысл заключался в том, что еще ни одно дитя, рожденное от демона, не появилось в облике человеческом. Примеров было много, в том числе и рождение Махаллат от Асмодея и земной женщины. Агасфер знал, что Лилит с ней были вечными врагами. Махаллат родилась полузмеей и сейчас, имея 478 легионов духов гнева и демонов, носилась в колеснице в борьбе за первенство у престола Сатаны. Все ему это говорилось с одной целью: если все задуманное сорвется, то он наравне с ними понесет наказание, хоть и не смертью, но точно высылкой в самый страшный век нищим и больным. Агасферу это было не страшно, а демонесса исчезла, растворившись в темноте ночи. Агасфер сам уже осознавал, что давно не был фанатом, чтобы это все случилось. Было понятно, что если до разговора с ним снизошло это чудовище, то действо уже рядом. Все выполняли волю Хозяина и боялись ошибок, практики родить среди мертвых живое не было, ведь главное наполнение человеческого - душа. Ее ни купить, ни сотворить в пробирке было
нельзя, она выдавалась только в одном месте, а тут собрались спаять тело живое и мертвое, и тело должно было быть человеческим. Сатана ненавидел людей, видя в них причину изгнания его Отцом, но он был уверен, что лишь в их облике он сможет искусить весь людской род, и оправдаться, доказав, что человек - существо немощное, алчное и трусливое, а управлять им можно только страхом. Это будет его главной попыткой, и все очень тщательно готовилось, и просчитывались варианты всех возможных неожиданностей. Потом он искусит род человеческий, принудит предать любовь и отказаться от небесного - таков был умысел.
        ***
        Кто говорит, что занимается волхованием и вызывает души умерших, тот служит миру глупых. Душу умершего нельзя вызвать, ибо потому он и мертв, что души не имеет: он ее потерял в процессе жизни, потому и умер. Тех, кто душу сохранил, и звать не надо, они всегда рядом, среди живых - живые. Потому поэзия и музыка не стареют, ибо превзойти их надо, чтобы состарить. Это то, что всегда в людях, где есть того вместилище - душа. У кого поэзию и музыку души съели чревоугодие и похоть, те и сделали свой выбор. Душа - это и есть любовь Господа. Ее нельзя ни продать, ни потерять, можно только продать, вслед за Иудой, и умереть. Бог дал людям душу и облик, дал природу, математику и физику, дал возможность на равных человеку спорить с природой, чтобы быть сытым и жить в тепле и комфорте. А Сатане ведьмы не нужны, ибо они не от него, но и Богу не служат. Они рвались служить людям, особенно когда те были брошены на выживание правителями или законами мирскими. Они занимаются врачеванием, опираясь на силы природы, данные Богом для построения и выживания плоти человеческой. Те ведьмы, которые пытались править не
тело, а душу человеческую, всегда имели возможность покаяться, подобно доктору Фаусту, которому служили демоны; но за его стремление все обернуть на службу людям Господь нашел ему место в раю. Любовь к людям - это служение Богу, но служение людям - это не любовь к Богу. Однако они всегда могли иметь покаяние, а значит - и место среди живых. Так служили ведьмы во все века, и сегодня служат. Они сами мало потребляют, стараясь больше отдавать. Есть ведьмы, которых прославляют на болгарский манер, но в большинстве своем они безымянны и забыты. Служили они не Богу, потому почитаться святыми не могут. Никогда. А те, кому служили, награждали их - кого костром, кого веревкой. Все, что они умели, было не от Сатаны, было от Бога, подслушанное и подсмотренное у природы, а затем все оформлялось в поколениях и наследниках. Дальше все шло от того, добрый человек или злой.
        ***
        Агасфер был готов встретить Николь. Она была на последнем полустанке, в кривой, минувшей давно реальности. Пока он ее ждет - рассказки в объеме школьных сочинений:
        Вчерашнее
        В одной из типовых советских пятиэтажек, в маленькой комнатке- чулане, лежал человек в коме. Кома была травматическая. Сегодня впервые за шесть месяцев он проявил признак того, что тело еще функционирует - пошевелил пальцами. Конечно, этого никто не заметил, да за ним никто уже давно и не смотрел. Жена в соседнем подъезде налаживала новую жизнь с героем-пожарником, тридцатилетний сын на кухне в шесть квадратных метров убойно пил с друзьями по району, водку запивали пивом или красненьким «Рубином». Дочь с очередным претендентом на звание мужа скрипела пружинами дивана и терлась коленями о фанерную перегородку, что отделяла беспамятного папу от ее личного угла пространства. Почему палец пошевелился? Может, пытался отогнать и испугать кровососущих, что жили под обоями на штукатуреной стене и регулярно его навещали? А может быть, он укололся о ту самую сувенирную шпагу, которую, будучи пятиклассником советской школы, украл у своего товарища, в доме которого был принят и накормлен досыта? Тогда он эту игрушку хотел поменять на старую кирзовую ВОХРовскую кобуру, чтобы его деревянный пистолет выглядел
внушительно, ведь он выступал в роли командира в патриотической игре «Зарница». Кобуру выменять не удалось, только обменяться на старую медную зажигалку из пулеметной гильзы, которая воняла и зажигалась раза с двадцатого. Тогда было так, а уже в этой нереальной реальности он сунул руку в коробку, чтобы повториться в воровстве, но уколол палец и был вынужден отказаться, но не от того, что совесть проснулась, а потому что укололся сильно, до крови, а на второй попытке могли уже и спалить. Не ощутил он, что нельзя так делать, а просто побоялся быть уличенным. Греховный поступок, не совершенный из страха обличения, становится совершенным грехом. Данный ему шанс отказаться от этого из нравственных побуждений не состоялся.
        Дальше он вдруг оказался у открытого маленького чемоданчика, что сам когда-то и выдвинул из-под кровати в комнате общежития. Он сидел над чемоданчиком и считал деньги, которые принадлежали соседу по комнате, тогда ему очень надо было 10 рублей, и он их взял, без желания попросить в долг и без желания вернуть. Сосед был дохлый и слабенький, он промолчит, а если и нет, то можно и пнуть в воспитательных целях. Есть мотивация, «украл - считается». Он ведь мог забрать все, но взял только часть, считая, что имеет такое право. Теперь, вновь пребывая в том же месте, он не испытывал ни дискомфорта, ни угрызений совести. Потом еще были места воровства, были лжесвидетельства из трусости или желания угодить, были портреты кумиров и клятвопреступничество. Его вновь провели тем же путем, но ни раскаяния, ни нового понимания к нему не пришло, а ведь немало лет было прожито, и немало видано. Давался шанс покаяться, когда уже тело не работает, а душа еще в нем. К утру он умер, среди живых оставлен не был. Даже не из-за грехов совершенных, которые не были ужасными и смертными, а потому что он не успел вырасти. На
второй круг таких присылают в своем последнем физическом облике, а если люди их там видят, то воспринимают как тех самых путешественников во времени, а это всего лишь грешники, которые лишены возможности покаяться из-за разрушенного тела.
        ***
        Он впал в кому после операции: резко ослабли реакции на внешние раздражители, угасли рефлексы и нарушилась частота дыхания. Развивалось коматозное состояние. Это было в Африке, в немецкой клинике. Хирурги вытащили из него пять осколков советской оборонительной гранаты Ф-1. Теперь они пытались вытащить его в белый свет, пока безуспешно.
        В Африке разбойник,
        В Африке злодей,
        В Африке ужасный
        Бар-ма-лей![4 - Автор: К. И. Чуковский]
        Наверное, тем Бармалеем и был его старый приятель, репортер по экстремальным событиям. Он сидел в холле отеля, среди кучи чемоданов и каких-то специальных ящиков, в компании еще пятерых помощников - исполнителей репортажей из горячих точек. Откуда было знать, что эта точка горячая? Но раз эта компания здесь, то точка явно горит. Давно не виделись, а вот теперь оказались в одном отеле в африканской саванне. Вкусно и шумно пообедали. Теперь компания ждала автобус, чтобы поехать на какое-то как бы межплеменное политическое мероприятие местных. Первый абориген явился вместе с автобусом, он был баскетбольного роста, большеротый, толстогубый, кучерявый и совсем черный. На шее цепь толстенная, на левой руке четыре пальца, и все с черепами. Ну, это точно тот самый Бармалей. Он, вроде как, и проводник, и экскурсовод, и миротворец. Бойтесь свободного времени: оно-то и подвигло поехать вместе с энергичной компанией поучаствовать в общественно-политическом сходе. Оно, как многолюдное, проходило на местном стадионе, который стоял как скелет динозавра, давненько уже разрушенный, частично подгоревший,
раскоряченный торчащими досками и бревнами. Видимо, в его чреве уже проходили ранее примирительные встречи и мероприятия. Заехали внутрь. Народу было много - это, как стало понятно, были «нашенские», а «ненашенские» были на внешней стороне этого, когда-то спортивного, построения. Репортерская группа кинулась подключаться и разматываться. На стадионе орали и приплясывали, за стадионом тоже приплясывали. Понять, конечно, ничего было нельзя. Были и плакаты, то ли за женское обрезание, то ли против. Были еще какие-то, но прочесть ничего было нельзя. Все быстро нагревались, полетели камни и, похоже, какие-то орехи или овощи зеленого цвета. Военные действия между родами, а может племенами, разворачивались. Телевизионщики гнали картинку, похоже, прямо в эфир. Прямо у лица вдруг из ниоткуда появился здоровенный кулак с четырьмя черепами на пальцах, и в том кулаке, похоже, был овощ цвета хаки. Бармалей в три шага разбежался и швырнул его за стену стадиона, но тот, не долетев, отскочил и запрыгал вниз, по частично проваленным деревянным ступенькам, на которых когда-то резвились зрители. Овощ скакал точно
обратным маршрутом, под ноги телевизионщикам. Бармалей в два скачка оказался вообще недосягаем, а у остальных в оставшиеся две секунды одна ушла на то, чтобы осознать, что это граната, а вторая - на то, чтобы пнуть ее в провал между бывшими ступеньками. Вот тут она и схлопнулась. Приятелю-репортеру огромной занозой разорвало ногу, а отпихнувший гранату получил удар в живот и свалился в небытие.
        Сейчас ни боли, ни тревоги, он в полном сознании и здравии в далеком своем прошлом. Он сразу узнал это место и явно вспомнил тот вечер. По сути, он и не забывал никогда из-за стыда и невозможности что-либо изменить. У преступления есть срок давности, у греха его нет. В том возрасте дружба для пацанов была святой и часто утверждалась клятвами, а в тот самый вечер он искусился невестой своего самого близкого друга, потом извивался как уж, увиливая от присутствия на их свадьбе. Ему всегда было стыдно, и долго потом презрительное отношение к себе угнетало и мешало жить. Когда он после стоял у гроба погибшего друга, скорбь прирастала стыдом, и когда из борделей вытаскивал ту жену, уже спившуюся и опустившуюся, был все тот же стыд. Сейчас, очутившись по чьей-то воле на месте греха, он ощутил, как стыд приливает и холодит сердце. Он был прощен.
        Врачи очумели, когда увидели его, сидящего в кровати, пытающегося выговаривать слова и лепить их в предложения.
        ***
        А этого в кому спровадили кормлением препаратами на основе ртути и висмута, да еще лекарством с именем «Сальварсан», также известным как спасительный мышьяк или микстура 606. Лечили нейролюэс, да вроде еще и последствия покушения на него. И вот он, с хорошим зрением, ходячий, мыслящий, стоит у дома на Московской улице у одноэтажного здания, давно не нового, где прошла его юность. Стоит у маленькой кучки неприбранного дворником мусора, в котором блестит медный крестик, что в весенний месяц Нисан надел на него под записью № 8 священник Василий Умов, совершив обряд крещения. В мусоре тот крестик оказался по его воле: после смерти отца, когда мальчику было 16 лет, он сорвал его с себя и выбросил. Имеющий отличные оценки по слову божьему, он стал воинствующим атеистом и впал в идолопоклонничество, уверовав в социализм как в бога. Все, что он в будущем сотворит, ему представлялось сделанным не ради себя, а ради людей. Только вот в этом сотворении он оглох к чужим страданиям, в войне с верой Христовой, считая ее оплотом режима. Он хотел плюнуть на этот свой медный крестик и растереть ногой, но не
случилось. Он лишился разума. Благословенные наследуют землю, а проклятые искореняются из нее. Он был проклят Богом, как когда-то Нерон. Это проклятие и забрало его разум. За самое большое в мире количество идолов в его обличии, у которых дети клялись в верности и продолжении его дела, и Сатане он стал ненавистен. Того воротило от идолопоклонничества. И остался он мертвым среди живых на веки вечные, никем не принятый и не устроенный. Присыпанный ацетатом калия, он превратился в реликвию новой псевдорелигии. Вы не забывайте, на кого вместо вас пало проклятие, написанное в книге закона. «Христос искупил нас от проклятия закона, сделавшись за нас клятвою, - ибо написано: проклят всяк, висящий на дереве». (Послание к Галатам 3:13).
        ***
        Он был из «сочувствующих», а каким он еще мог быть, служа офицерам с допусками к каким-то там государственным секретам, да еще и с партийным билетом в кармане. Он с этой красной книжечкой чувствовал себя как броней защищенным и причастным к чему-то вечному и правильному. Из-за своей природной осторожности, да и нежадности, к тем, кто ходил в Храм и носил крестики, относился с сочувствием, как к людям хорошим, но немного хворым. Были яркие подражатели - атеисты, но были и такие «сочувствующие». Конечно, на собраниях и в прениях с сослуживцами судил и хаял, но по характеру был незлобивый. Когда красный режим дошел до своего исторического края и покатился в небытие, его отправили на пенсионное содержание. Он, как и многие другие, не стал дожидаться возможной реставрации постулатов той жизни, а принялся зарабатывать. И вот - дозарабатывался, сейчас лежит поверх синего солдатского одеяла в сельской больнице. Та больница была ближайшей к его новому стильному дому, в котором он собирался встретить старость, верхом на квадроцикле и с удочкой у чистой горной речки. Последовательный, аккуратный и
внимательный в начале своей карьеры бизнесмена, он поставил на живую в те времена тему и правильных людей. Начал зарабатывать, не рвал, не жадничал, но считал правильным балансировать между новым и старым. Так и стал не только «сочувствующим», но еще и «балансирующим». Когда попадал в ситуации, искал поддержки и сотворял хлопоты одним, а отмечал праздники и пил водку с другими, привилегированными медаленосцами.
        С появлением денег повально в те времена вместо надоевших жен появлялись любовницы, а те, испив шампанского и поев всласть пирожных, вцеплялись когтями и отрывали не только от приевшихся жен, но и от родных деток. Любовницы убегали от своих мужей-нищебродов в новую жизнь и свой приплод туда перетаскивали. Вот он и бросил двух своих дочек, взяв под козырек и вытянувшись во фрунт перед Тото, которая быстро его поработила, отобрав сначала детей, а потом и друзей, навязав себя и свою дочь ему в руководство и обожание. Ее бывший муж с кавказским акцентом счел себя оскорбленным и стал ее преследовать. Проблему надо было решать, и при встрече с ним произошел странный диалог, на который мы, к несчастью, не обратили внимания. Он сразу заявил, что ищет ее не для того, чтобы вернуть, а лишь для того, чтобы убить. А если ее хотят забрать, то на здоровье, только предупредил, что, если мы ее не убьем раньше, она нас всех сама умертвит. Потом он как-то сочувственно спросил, верим ли мы в Бога, и ушел, обреченно, по-стариковски сутулясь. Отбили общими усилиями то счастливое семейное будущее, уж очень мужчине
хотелось стать жертвой этого ядовитого тумана, который быстро увидели все, кроме него, «сочувствующего» и «балансирующего». Дочь Тото выросла, и появился зять, еще один «близкий родственник», полный сил и амбиций. Тото определила зятя в бизнес, конечно же, первым замом, но известно, что плох тот зам, что не мечтает стать генеральным. Генеральный-то всегда имел мечту иметь сына, теперь обрел его и взялся любить и опекать. Теперь и сын есть, и дочь есть, дочь от сына родит внуков и дооформится новая семья в доме его проживания.
        «И враги человеку домашние его.» (Мф10:34-36)
        Пьеса-драма шла к финалу, но на сцене вдруг почувствовали, что главный герой может заорать:
        - «Караул!» - и быть услышанным. Сценарист-постановщик в панике дал занавес. И вот теперь главный герой на солдатском одеяле углубляется в кому. Там он в старенькой двухкомнатной хрущевке, обвитый тоненькими ручками своих двух дочек-погодок. Они плачут, просят не бросать их, шепчут, что любят его, и мама тоже любит. Девочки ревут, и мать их, бывшая его жена, тоже ревет за стенкой, но он опять честен и тверд. Умрет он в два часа ночи, а уже в шесть утра его зять-сынок, завладев ключами, будет шариться в офисном сейфе и хлопать дверьми шкафчиков, а в десять утра пригонит его машину на переоформление на себя. Дочки, выросшие в этой хрущевке, наверное, опять будут плакать, а его через два дня утилизируют в печи крематория, не оставив даже следа могильного. Вот такое страстезападение и самосотворение у «сочувствующего» и «балансирующего».
        ***
        Его папа не был кесарем, но про моего он всегда говорил, что «кесарю - кесарево, а слесарю - слесарево». Мой папа был слесарем, а его - городским прокурором. Так вот, не только он мне так говорил, но его сестрица, которой я понятно не нравился, а она мне нравилась еще с восьмого класса. Сейчас мы в одиннадцатом, но я еще верю, что все профессии равны и нужны, а потому не очень злюсь. Все профессии были равны, только жили все очень по-разному. Мама их была адвокат, помогала преступникам избежать наказания и достигла в том немалых успехов. Папа обвинял, а мама защищала. По тем временам - почти полный цикл правосудия. Когда-то они были заочниками юридического института, на какой-то сессии познакомились, влюбились, и теперь вот такой тандем. Кесарь и кесарева жена, и кесаревы дети, а мы - дети слесаревы. Отсюда и каждому свое. По Сеньке шапка, а по Хуану сомбреро, как в Мексике говорят. Но ветром дунуло, и сомбреро запарусилось, обнажив лысину и бородавки кесаря, в глазах которого поселилось изумление.
        В столице, в фирменном магазине «Океан» в банке с этикеткой «килька» обнаружилась вкусная икра севрюги (черная). Директор Фельдман начал активно сотрудничать со следствием. В Сочи арестовали директора местного «Океана», а затем и первого секретаря горкома КПСС. У нас в городе тоже был «Океан», и директора тоже арестовали. В банках с сайрой нашли икру лососевую (красную), тоже вкусную. Тот директор и показал на прокурора, а тот ловко сорвался на больничный и улегся в палату «люкс». В местном горкоме потели, предчувствуя сочинское развитие событий. Страшно было от новостей из первопрестольной: замминистра рыбного хозяйства подводили к расстрелу, и они начали отбиваться. Первым в ряду обороны стал городской прокурор, у жены которого девичья фамилия была такая же, как и у несчастного замминистра. Что-то ему там в этой палате «люкс» накапали вместе с животворящими витаминами. Кесарь завалился в прошлое прямо в синем мундире советника юстиции и смотрит на себя- спортсмена, который в раздевалке шарит по карманам у товарищей по секции. Потом видит себя в роли комсомольского секретаря на собраниях, жарко
клеймящего прогульщиков и выпивох. Потом - бегающего по мелким поручениям институтской приемной комиссии, лишь бы в армию не попасть. Вот уже в райотделе лейтенантом фабрикует дела, засовывая известный продукт в карманы врагов социализма, ведь вор должен сидеть в тюрьме, а как же иначе? Много чего еще ему могли напомнить, но при всем этом увиденном он видел только благую весть - пожил не зря, и есть что вспомнить. То и закрыло дальнейшую картинку. В той его промышленной мысли ни стыдом, ни покаянием даже не пахло. В стеклянной банке-капельнице забурлило, запенилось, и прокурор-кесарь, дважды хрюкнув, на выдохе умер. На кладбище речей хвалебных было не счесть, но все сводились к тому, что сгорел на работе. Секретарей горкомовских обошло стороной, почил главный чудо-реставратор социализма и раздатчик приговоров со сроками. На дворе стояла зима 1986 года.
        ***
        Должность замполит, а профессия - конвойный. Этакий офицер-ленинец в голубом мундире жандарма. Усмиритель Ошской резни и поставщик советской отравы в головы солдат. Всегда в начищенных сапогах и наглаженный. Он из тех, кто учение Ленина и линию партии отстаивал внутри собственного народа, соседей и родственников. Вначале дубиной, а следом и пулей, как генералы в Новочеркасске, которые еще свои полки водили на фашистские окопы, а теперь подняли их против своего же народа, тем самым обратившись в фашистов. Они все понимали, но из трусости, за паек и пенсию предали и убили. А вот этот уже не понимал: он же не водил в атаку под Смоленском в зиму 1941 года пехотную роту. Он, спортивный и прилежный, слушал лекции в военном училище имени того, с кого рекомендовали делать жизнь. Там учили на замполитов - политруков, комиссаров: на должностных лиц, обреченных защищать своих властвующих жрецов-хранителей, их привилегии и комфорт проживания. Охранять уже посаженных, а на городских площадях отбиваться от волнующихся и недовольных. Покойного отца своего он давно и строго судил как личность никчемную, к тому же
алкоголика. Откуда ему было понимать, кто ему воистину дал жизнь, и кого он судит? Сам, будучи слюнявым алкоголиком, однажды закодировался, через что и стал поборником трезвости. Тут и ранняя пенсия уставшему от трудов праведных защитнику и сохранителю. И теперь он готов в ряды светской власти, хоть бы какой, но власти. Но двигаться продолжает по красному, уже не модному, но очень еще живучему. Это когда деревенский дед копает неделю на пашне в навозе червей, чтобы, разложив их на старой телогрейке у дороги, в пятницу продать проезжим рыбакам. Рыбаки все подъезжают на джипах, и когда вдруг вместо желанной сотки дед получает под нос красное удостоверение, правда просроченное, но где ему в такое вникнуть? Тут же звучит требование, как транспарант на демонстрации, «снизить цены» и предъявить кассовый аппарат, иначе придут блюстители закона. Дед не только снижает, а вообще все бросает и бежит, мелко семеня калошами. Он-то знает, что такое блюстители закона. Дед чертыхается, крестится, а о туфлях, что внучке хотел купить к учебному году, уже и не думает. Вот это по-ленински! Деревня - это кулаки, вражеское
отродье. Ленин, правда, уже не в тренде, но власть рвется служить народу, нищенствовать, голодать, но служить. От народа надо немного: не пропускать голосование, когда его объявят. Жирные места уже просватали, остается только на прикормке сидеть, угождая и подпевая секретарям новых партий. Идеология была проста - сожрите друг друга. Это все равно было по-ленински, ибо какую партию ни создадут, все равно получится КПСС. Сколько бы их ни было, этих партий, у всех будет один главный секретарь и отец. Для нашего героя он и стал настоящим отцом и примером непогрешимости. Счастлив отец, что гордится своей дочерью по той причине, что она полгорода перетрахала, и ненавидит отца своего за то, что тот был пьяницей. У такой комы нет медицинского определения и описания, а может это и не кома, а последний шанс покаяться, и тот дед в калошах не случайно ему встретился на красной дороге самосотворения комфорта проживания.
        ***
        С юных лет он не хотел учиться в школе, учитель и участковый для него были равно недругами. Учеба ему представлялась таким же насилием, как и трепка в детской комнате милиции. Улица медленно и уверенно забирала его в профессию карманного вора. Там было мало того, что по-взрослому, так еще весело, романтично и сытно, чего точно раньше не бывало. Ремесло «шармача» было без насилия над потерпевшим и потому считалось правильным. Украл - считается, терпила не рюхнулся - значит обладаешь. Бросил школу с седьмого класса и пошел трудиться на «резине». С раннего утра партнерили с взрослым дядей по автобусам и трамваям. Ловили - сажали, но помногу не сидел, да и до карательных режимов не дошел. Статья была не тяжелая, но по местам отбывания уважаемая. Где было воровское, там карманники были в чести. В те времена уголовный мир еще не перестал быть близким рабочему классу, а этот класс еще декларировал себя гегемоном, потому там главными врагами оставались диссиденты, несогласные и т.п., в том числе инопланетяне. В те годы еще не родился Глеб Жеглов, и потому совать кошельки в карманы было не принято. Сажали
только за совершенное, и потому не пойманный был не вор. С большой охотой, сохраняя свои коммунистические идеалы, сажали товароведов, экспедиторов и спекулянтов. Их сажали, а они росли и мужали, в том числе политически и идеологически. И пришло время - сами стали править и судить. Деньги теперь не учились красть, их учились делать. Главный лозунг поменялся и стал звучать как «ничего личного, только бизнес». Профессия шармача состарилась вместе с ним, ремесло стало немощным, но он романтизма и таланта рассказчика не потерял. Крест носил, но был убежден, что если украл, то считается, а если пошел в казино в Страстную пятницу, то лишь затем, чтобы, стоя за рулеточным столом, биться с дьяволом, ибо число тех цифр считывается как число Зверя. Вот такой воин света. Он всегда ненавидел красных, в черных была правда его земной жизни. Он и в новое время не стал серым, стремясь жить в черном спектре бытия, но там уже как получалось. При добром и мягком характере хотел казаться нарочито жестоким и твердым. К долгам, как своим, так и чужим, относился однозначно: должен - заплати. То, что сам из карманов утащил,
не считал, что должен вернуть. В том и остается без покаяния, а значит и без божьего участия. И такие есть самосотворение и комфорт проживания.
        ***
        В другой школе, в соседнем районе, был тоже недисциплинированный ученик. Тот бредил справедливостью: конечно, такой, какой он сам ее понимал. В ее поисках он бил пионеров с нашивками на рукавах школьных рубашек, потом активистов-комсомольцев, а потом стал налетать на дружинников с повязками, мешавших ему резвиться на ночных улицах. Его отвагу и настырность заметил гражданин вида изможденного со светлыми глазами. Он выходил на скамейку у подъезда, держа в одной руке пачку «Беломора», а в другой - мятую консервную банку под окурки. Этот гражданин был большой сиделец, такой большой, что во дворе его уже мало кто и помнил. Он и вмешался, когда наш хулиганистый подросток отбирал у соседского пацана велик, уверенный, что жизнь обязана быть справедливой, посему требовал попользоваться. Тот не отдавал, за что и получал пинки и подзатыльники. Так все начиналось. Первое, чему его научил тот дядя, - если хочешь кого-то или что-то поиметь - делай, но только дальше от своего места обитания. Второе - бей один раз, но сильно. И мальчик соорудил себе кистень из медного сантехнического крана и двинул на охоту за
мопедом, потом был мотоцикл, а позже и портмоне из карманов. Кистень работал, да и глаз был верный. Дядя попросил долю, схема заработала. Тот дядя обитал в родительской квартире, те давно ушли в лучший мир. В этой хате в понятном обществе и слушал он свои лекции, да сдавал зачеты. Кистень сменил на нож с наборной ручкой лагерного, еще довоенного производства и почувствовал себя совсем взрослым. Большой фарт закончился арестом. Суд его в жизни был первый и закончился условным приговором. Жизнь стала почетнее и еще интереснее, но ненадолго. Как-то дождливым днем, на ноябрьские праздники, он привел в ту хату девушку, она осталась, а он погнал за водкой. Вернувшись, застал своего кумира-наставника со спущенными штанами и открытой опасной бритвой у горла той барышни. Он ее пытался чем-то угощать. Парень убил своего наставника, ударив в сердце тем самым ножом с наборной ручкой. Теперь приговор уже был суровый, а срок большой. Наставник был авторитетом, а потому парня в лагере встретили холодно. И там он убил еще одного, получив максимум, что могло дать правосудие того времени. Режим ему поменяли на
карательный, что имел имя «полосатый». Хотел и там убить, да его самого поломали, но не опустили. Он обвыкся и стал сидеть, как все сидят. На воле все менялось с безумной скоростью, а в лагере время тикало. Срок закончился, со звонком вышел на свободу и там уселся на стакан. Злости накопилось больше, чем сам весил, и угроза вернуться за проволоку была очень даже реальной. Он продал квартиру матери, что его не дождалась со срока, нашел себе бабенку и уехал жить в деревню, подальше от искушения еще кого-нибудь убить. Со стакана не слез и там, а бабенку, чтобы пить не мешала, запугивал одним и тем же: обещал ее убить, разрезать и крови напиться. Уж в речах он всегда был убедителен. Но случилось так, что под Пасху он слег, накрывшись до бровей одеялом. Слег резко, и, похоже, собрался умирать. Врачей не подпускал, а напоследок доверительно поведал, что тех, кого убил, убил бы повторно, ибо заслужили. Напоследок он «в?епал» полстакана и умер. Стянули одеяло и обнаружилось, что в нем сидела пуля автоматная, а к вечеру того же дня нашли на сельском кладбище двух застреленных незнакомцев. Рядом и автомат
валялся. Кто и что хотел - теперь уже не узнать, но, верно, всем нужна была справедливость. Вот так и самосотворялись, не ведая о грехах и покаянии.
        ***
        Было еще много приключений, да и каких! Из ведьминских земель западных среди студентов медицинского института объявилась девушка, хотелось ей стать детским доктором, хвала Фамари, имени ее. Жизнь студенческая была голодная, а девушка она была неглупая. Нашла себе мужа - достойного, из тех, которые смотрят до обеда, что украсть, а после обеда - на чем вывезти. Имя ему - прапорщик. Зажили они и девочку нажили. Но прапорщик, будучи сам наружности борца-классика в тяжелом весе, был нерасторопный, да и вообще не прапорщик по своей природе, ведь то не звание, а врожденный талант. Так она и мучилась, опять же, девочка была неглупая и подружилась с поварихой, а повар в то время приближался по статусу к слесарю жигулевского автоцентра. У поварихи был муж с жигулями, которые сияли как тот букет Маргариты, и совсем не прапорщик, а расторопный, мастеровитый плотник. Фамари взалкала, ей захотелось жигули, пусть даже и с плотником. У нее в глазах темнело, она - образованная и блестящая аристократка, да с плотником. Но страсти по жигулям оказались сильнее, и она заявилась в гости, когда повариха была на смене.
Под напором сисек плотник пал и очнулся в пожизненной обслуге, а через неделю потерял все, что сумел построить: жену, дочь, квартиру, и такую любимую свободу. Фамари еще и захотела секса в бане, и он повез ее в ту баню, что сам достраивал, загодя натопив и потаскав воды. Захотелось им романтического секса, среди березовых веников и колодезной воды. Все так и случилось. Они были счастливы и без трусов, когда дверь, на которой не было пока задвижек, распахнулась, и они увидели на пороге прапорщика и повариху. Фамари рассказала мужу-прапорщику и поварихе, где и во сколько им будут наставлять рога. Они приехали, и состоялся бой прапорщика и плотника на грядках цветущей клубники под хохот местных ворон. Плотник был голый и распаренный, а прапорщик при портупее. Прапорщик побеждал, но плотник проворно извернулся и убежал за ружьем. Жены собачились во всю глотку, а местные псы подвывали им. Потом плотнику достанется еще большой чемодан, и в желтых жигулях в последние дни начнет оформляться новая семья. Первое, что сделает избранница - избавится от всего, что было не ее, а первым «не ее» будет образ Божьей
матери на цепочке, подаренный ему когда-то на юбилей. Она в окно тех жигулей и выкинет этот образ. Считая себя умной и современной, она была непоколебима в уверенности, что человек произошел от обезьяны, иначе зачем она тогда детский доктор? Вот такие вокруг сюрреалистические страсти.
        ***
        Освободившимся с больших сроков нужна была адаптация, что есть трудоустройство и хоть какой-то присмотр. Районная администрация долго выдумывала, как же все это устроить. Не очень, конечно, хотелось заиметь эту головную боль, но циркуляр сверху был конкретен и суров. Был же местный бизнес, вот его и надо отрядить на исполнение той социальной программы, конечно, за известные льготы и преференции. Они заключались в выделении дополнительных порубочных делянок в лесу, благо леса было завались.
        Отбывшие в лагерях большие и огромные сроки прибывали в район поодиночке и небольшими группами. Их размещали в общежитии, что когда-то принадлежало ремесленному училищу, и в котором жили подростки, будущие пильщики, вальщики и раскряжевщики. То, что сохранилось от той общаги - не очень, конечно, но окна есть, койки тоже, и вода недалеко. Приезжали те, кому некуда было идти, у кого не осталось ни родственников, ни прописки среди обычных людей, а выгонять их из привычного лагерного обитания когда-то надо было. Их выгоняли на попечение отдаленных от больших городов районов с целью их медленного вползания в реальность бытия. В жизнь, которую они забыли, а некоторые и не знали никогда. Контингент собирался из разных, порой далеких друг от друга, лагерей и самых жестоких режимов. Они, вроде, уже были свободны, но как-то не очень. Сроки закончились, а насиженную дикость и хитрость сразу запускать в плотно населенные агломерации было очень уж страшно. МВД, лукаво создав планы адаптации, перепихивали эти тяжелые хлопоты на дальние кордоны. ГУЛАГ всегда много выдавал продукта, больного на голову и скорого
на поступки.
        Общежития вместе с обитателями навязали местному коммерсанту-ударнику. Доскопроизводителя искусили обещаниями, и процесс обвыкания начал раскручиваться. Одни выезжали на валку леса, другие пилили доски, зарплата шла им на личные счета за вычетом питания. Получалась этакая коммуна, опять же имени Глеба Жеглова. Время шло, проживавшими за проволокой десятилетиями такая воля была праздником души. Ни конвоя, ни собак, а каша - с тушенкой и мясом диких козлов и свиней. Пришла зима, а ждали все весны, когда обещают выдать часть заработных денег - и в отпуска, возможно, даже с паспортами. Но с возвратом, конечно. Куда же уедешь от заработанных горбатых денег? Шнырями и баландерами быть никто не хотел, поэтому варили и убирались поселковые, а те только чай себе кипятили в чифирбаках. Чая тоже было вдоволь - «Плиточный», да еще и кололи на себе, если где были места, кресты да купола. Вот такой комфорт проживания у коммунаров в феодальном поселке развитого социализма.
        В последний день старого года запуржило, а к ночи злобно приморозило. В ту ночь и началось. Для тех, кто видел это - быль, а для тех, кто только слышал - сказка. В тот вечер все три бригады по семь человек тесно скучились в узких проходах между двухъярусными панцирными койками. Сделанная из бочки печь ухала красными боками, жарила так, что аж майки подмокли, а за стеной в столовке накрывали: и мясо из леса, и рыба из горной речки, и сало с грибами. Манька - точковщица, страшная и одинокая селянка, за две недели до того начала скупать самогон и сливать его в металлическую двадцатилитровую канистру. Сейчас канистра, как лампа Аладдина, сияла боками в тайном месте, ожидая своего потребителя. Манька и подруг привела, они были на нее похожи: в трикотиновых платьях, с костяными брошками на грудях. Все было как у людей: и стол накрыт, и стаканов хватало, и мест на свежеструганных скамейках.
        Во главе стола было лишь одно место, да еще и с мягким стулом, похоже, еще с послевоенной меблировки. За счет своей высокой спинки он имел вид княжеского трона смутных времен. В коммуне были все равны, и должностей не было, ибо западло. Значит, кто-то должен заявить о себе, и такой нашелся. Это был дядя за два метра ростом, со сложнопроизносимым именем, вроде как Сурав, не то как Сура из Корана, не то как марка автомобиля, но все звали его Голиаф, тоже, не очень понимая, что это. В его лапе любой топор выглядел детской игрушкой, и как только такая игрушка попадалась ему в час хмельной, он получал срок. Первый из них был еще в хрущевскую оттепель, а всего их было три. В сумме командировок набиралось на сорок лет. Картинка этого индивидуума дополнялась огромной головой, хорошо заросшей черными кучерями, густыми бровями-шторами и разбойничьей бородищей, сквозь которую блестели стальные зубы. В лагере он запугивал салаг из ВОХР, щелкая и скрежеща ими как акула-людоед.
        Стол был не только богат, но и шикарен, тот ударник - коммерсант проставился за Новый год шестью бутылками шампанского, они блестели серебристыми головами прямо как зубы Голиафа. Еще был бидон с брагой, и в тайном месте - канистра с самогоном. Первый Новый год на свободе и с трудовой копейкой на столе. Шампанское передвинули до женщин, что расположились с тыла стола, взяв на себя груз обслуги банкета. Одну бутылку открыли, кое-кто отхлебнул из горлышка и тут же выплюнул. Сидели загибали пальцы, подсчитывая, у кого в какой час на родине наступит новый год, однако решили усреднить и начать. Со стакана браги у многих засоколились глаза, а беломорное облако вдруг разгладило морщины и раскрасило лица сельских, бесконечно трикотиновых невест. Когда в ход пошел самогон, жгучий и липучий, они уже выглядели как фотографии из глянцевых журналов, которые гуляли за проволокой годами. Закусывали кабаньими карбонатами, строганиной из тайменя, да груздями. Тут же, перекрикивая друг друга, тостовали за братву и свободу. Голиаф сходил в сенцы, принес топор и прислонил его обухом к своему стулу. Все шло своим
чередом. Лаяли оперов и общественников, вспоминали пересылки и этапы, да неоплаченные карточные долги. Нашелся кто-то, кто назвал другого фуфлыжником, и началась драка, безумная и жестокая. Такое случалось именно по тому, бычьему, кайфу. Дрались молча, каждый за себя. Когда повытаскивали ножи, Голиаф с топором лесоруба в руке кинулся в толпу, фехтуя огромным инструментом. Толпа схлынула по обе стороны, образовав коридор, в конце которого с обрезом стоял маленький и щупленький Давид. Тот, которого Голиаф всегда отправлял «пасти овец». Давид был тоже пьян, а ствол был им украден у сельских алкашей-охотников и переделан в обрез. Давид был маленький и щуплый, но непростыми дорогами шел по жизни, и пел, и пас овец. Голиафа было не остановить, ибо словам зверь неймет. Он кинулся на Давида, тот выстрелил, все замерли, точковщица Машка кинулась звонить. Когда подъехал УАЗик, и начал фароискателем шарить по окнам, кто-то заорал:
        «Бей мусоров!» - и толпа, полуголая и босая, кинулась на улицу с заточками и дровинами.
        Двое ошарашенных милиционеров, стрельнув в воздух один раз, спешно укатили. Атака на ментов всех примирила, накрыв Голиафа двумя разворотами газет: одна «Правда», другая «Труд»; уселись бухать. Выпили по стакану и потянулись чифирнуть. Картинка была ясная: Голиафа завтра в ящик заколотят, а Давида увезут в район. Но так не получилось. Чайник не успел закипеть, когда за окнами опять засветили фары. Прибыл озлобленный, потревоженный в новогоднюю ночь ОМОН, и в окна полетели световые и дымовые гранаты. Потом принялись адаптировать обитателей общежития из АК-47. Итогом: 9 убиты, назавтра по следам найдут еще десятерых замерзших в лесу, один умрет, дико крича мерзости в адрес кого-то, а один живой, но в беспамятстве. Это и был Давид. Он сейчас видел себя на поле брани под ярким солнцем в долине Эла. У его ног лежит огромный воин, потомок великанов - Рефаимов. Давид с огромным трудом поднимает меч великана и отсекает тому бородатую, лохматую голову. Он ее берет в руки с мыслью о том, что было бы, не убей он Голиафа. Вот именно этой смертью он самосотворился и стал царствовать. Где тут грех, а где
послушание? Или победителей не судят? Судят, и даже очень, мало того - их судят в ускоренном порядке: или из страха награждают, или в панике казнят. Осуществляя правосудие, человек берет на себя непосильный ему груз беспристрастия, будучи, как и все, немощным и грешным. Судят, сотворяя свой личный комфорт проживания.
        ***
        Скалистые берега острова сокровищ легкий южный бриз очертил тонкой пенной кривой. Прошел год, как валюты всех главных технологических государств исчезли в пучине мирового кризиса. Их просто отменили. Все, кто успел скупить золото, платину и камни, вывозили их тоннами на необитаемые острова всех океанов, замуровывали их в пещерах и закапывали в ямы. Складывали сундук на сундук и закапывали, конечно, лопатами, по причине отсутствия бульдозеров и экскаваторов. Карты сокровищ рисовались от руки на коленке, ибо доверять космической локации или чему-то еще было нельзя. Кругом были охотники за нажитым и сбереженным. Потом всех загоняли собирать на берегах окурки, все места стоянок маскировать птичьим пометом, перетирали все предметы своего присутствия. Потом уходили двумя бортами от тех, вновь одичавших, берегов. Один борт с рабочими топили, а на другом чутко спали, ожидая расчета с лишними свидетелями. После всего сделанного наступало облегчение и равновесие, ибо там что ни случись: война, мор или пандемия, им есть куда возвращаться и с чем обняться. Команда была минимальной, болтало очень сильно,
хозяева сокровищ исходили в блевотине.
        На большой земле все хранилища банков разграблены, все казначейства растащены, аграрные районы оккупированы голодными. Армии разбежались в поисках куска хлеба, даже хорошей войны никто не мог организовать. Когда в больших городах отключили электроснабжение и воду, они за две недели превратились в отстойные ямы. Поползла зараза. Ни страны, ни идеологии не схватились насмерть, просто один человек накинулся на другого за хлебные крошки. С холодного севера, где больше не топили, двинулись на юг, а там уже все съели. В этой схватке не было полководцев и стратегий. К людям пришел хаос, а открыли ему двери предатели, мздоимцы и казнокрады, которым все было мало и некомфортно. Капающий с них жир и вспыхнул коптящим огнем хаоса. Отравленная земля больше не родила, а оплеванные святыни больше не служили.
        Все тревоги умерли, как только он понял, что это сон, видимо, навеянный вчерашними мыслями о том, где все прятать. Сокровища приумножались и требовали к себе внимания. Свет в доме горел, вроде все было на месте, а одна из его секретуток светила голым задом из кровати. Похоже, вчера лишнего принял; дорогой коньяк не следует пить стаканами, его о том упреждали. Толстый, лысый и коротконогий, он голяком пошлепал к бассейну. Охранник, падла, спал в кресле. Время было пять утра, а в Москве аж 22. Аккуратно по лесенке спустил голый зад в воду, она совсем не охлаждала. Шлепнул ладонью по голубой водичке, охранник подскочил, как будто кобру увидел. Он был из каких-то горячих точек и сейчас стоял смирно в черном костюмчике и с кривым галстуком. Мужчина жестом его погнал и он, по-холуйски, вприпрыжку, кинулся в пищеблок за опохмелином. Видимо, сильно он очень хлопнул: в прозрачном халатике выползла та, что светила голой жопой. Это оказалась вообще не секретарша, а молодая шлюха - прокурорша, которую пользовали в столице, а теперь прислали в его регион шпионить. Как-то вчера в беспамятстве он проворонил ее
блядский напор. У нее только жопа была круглая, в остальном она была костлявая, на цвет - белокожая, и вся какая-то аллергичная. Холуй-охранник прикатил столик и подал полотенце. Уселись к столу. Он, опять же, налил себе коньяка, а прокуроршу, которая призывно хлопала ресницами, повелел отвезти куда-нибудь. Он тех прокурорских терпеть не мог, еще с тех пор как был инструктором горкома партии, обслуживался как номенклатура и жил, конечно, не на одну зарплату. Тогда была одна прокурорская отрыжка, которая все время принюхивалась к подотчетным ему организациям советской торговли. Но партия была неуборимой; сейчас он позвонит в Москву, там было лицо одной с ним веры - как и он, фанат коллекционирования ручных часов. А тот у самого в администрации! Он, вдруг, как-то скис после окунания и коньяка, да и баба с возу - кобыле легче. Уснул. Невелик муравей, но горы копает. Вот такой комфорт проживания.
        ***
        …Агасфер был готов встретить Николь, у нее был последний полустанок в кривой, давно минувшей реальности. А пока - рассказки в объеме школьных сочинений.
        Сегодняшнее
        Сто человек сидели в мокусо - обряде медитации на подражание и послушание. Сидели на полу, выпрямив спину и поджав под себя ноги. Все были одеты в белую одежду - куртку и штаны (ги), и с разноцветными поясами. Перед ними на стене висели портреты учителей, выполненные по фотографиям сомнительного качества, но им это придавало еще большие могущество и таинственность. Учителя на портретах были азиатской внешности и в одеждах национальной принадлежности. Это было карате-до, воинское искусство борьбы без оружия, что являлось частью дальневосточных боевых искусств (не путать с видами единоборств). Учить их было некому, потому все строилось на собственном понимании и таланте подражательства, на бесконечных физических перегрузках и пересказах мифов и легенд. Мифы были разные, но их объединяло понятие пути и принесения себя в жертву выбранному. Здешний тренер, он же учитель и сенсей, был там самым авторитетным фантазером - разночинцем той, тогда не совсем дооформленной, категории населения. Он творил себе кумиров и заражал этой хворью других фанатично и настырно. Народу было много, все стремились двигаться
по пути физического и нравственного совершенствования. Были лозунги и призывы, похожие на старые политические, типа «В борьбе обретешь ты право свое». Когда к обещанному году коммунизм не пришел, лозунг «Все ради человека, все на благо человека» заменили на еще более старый «Сила ломает все». Все возжелали быть сильными, но добрыми, убивающими, но не атакующими, как наша любимая Красная армия. Ноги надо было превратить в мечи, а руки - в копья, ибо альтернатива в том бою одна - смерть. И чтобы овладеть искусством убивать, сенсеи рекомендовали подражать диким змеям и аспидам. Подражали, и потихоньку образ человеческий затенялся.
        Местный сенсей-разночинец, ложась спать, всегда мечтал увидеть тот удар, от которого противостоящий умрет мгновенно. Удар не пришел во сне, пришел голос с небес уже не с просьбой, а с требованием прекратить те действия и вспомнить о своем катакомбном крещении. Но тот голос не был услышан. Тогда пришлось заплатить жуткую цену, чтобы увидеть себя в горячечном бреду самим же придуманной жизни. Он придумал себе богов и обнимался с ними, а придуманные боги и есть идолы. Сказано «Не будет у тебя других богов, кроме меня». Так тоже самосотворялись, а к отвернувшимся от закона закон суров.
        ***
        Закон, который создается, должен учитывать нормы нравственности и морали конкретного общества в конкретное время. Закон - основа государственной власти, а государство - это основное орудие политической власти в классовом обществе. Но, как известно, бесклассовых обществ не существует, а еще известно, что дуракам закон не писан. Дурак в русских сказках - главный герой.
        О героях и власти в конкретном обществе и конкретное время: время - постсоветское, а герой - депутат-законотворец, бизнесмен. Все коротко. Депутатство было мелкое, региональное, но стояло надежным щитом от любых нападок на его бизнес и благополучие, ибо подобное рассматривалось как политический заказ, и оппоненты всегда были в проигрыше. Депутатство было убежищем, в котором он нуждался, будучи большим трусом по натуре. В детстве он боялся ровесников на районе, потом декана в институте, а позже рэкетиров и милиционеров в портупеях. Дураки умирают, а трусы выживают; дураки всегда против течения, а трусы всегда по течению. Именно поэтому дураков не брали в депутаты, брали трусов. Дуракам же закон не писан, а трусы их сами пишут, вернее, дружно и синхронно голосуют за написанное, следуя курсу руководства, а те ведь лучше знают, какие нужны законы для народа. А он совсем маленький муравей, но тоже в этой горе копается. Накопал себе новый дом в другой, конечно, стране, счета в офшорах и полную уверенность в том, что он там, где большинство. Такие, как он обслуживали вертикаль власти, а вертикаль была
конкретная. Готовность лизнуть была приобретена еще там, в комсомольском прошлом, на собрании актива, где всегда правым и успешным было большинство, так как комсомол был школой воинствующего большевизма. Новое сословие будет писать под себя законы, окружив себя же нечестивцами. Но его трусость не была немощью, она была идолом самого себя, методом обогащения, и, одновременно, оружием выживания. На него всегда рассчитывали, он всегда повторит, как скажут свыше. Он надежный и верный, но он не был надежным, ненавидя кукловодов, ибо у них было больше. Дураки пытаются найти, а трусы страшатся потерять. Его не учили быть таким и не принуждали, он по своей воле подобно самосотворился, и было это из страха жить. Так и делались законы, которые порождали беззаконие и кому-то давали привилегии не исполнять законы. Чтобы осталось, как и было всегда, - закон, что дышло, как повернул, так и вышло.
        ***
        Он был красив, высок и в новенькой офицерской форме, плюс хромовые сапоги. И она высока, красива, и папа у нее - директор приграничного Военторга. Он первый день как прибыл, и она тоже, как будто первый день в своем райцентре, без отвергнутых поклонников и преследователей. У них все началось в тот вечер, на танцах, в офицерском клубе. Он был музыкален и хорош в танце, она в синем платье в белый горошек и с красными губами. Они слились под модную тогда музыку, как оказалось, навсегда. Папа любил свою дочку, но из-за жизни по циркулярам и уставам был строг и угрожал ее выдать за конюха с хоз. двора, если она, наконец, не перестанет шустрить по району. Но и тот был не без изъяна: к скрипке был приучен с детских лет. Свадьбу отыграли на зависть, а воздыхатели рвали на себе волосы и давали страшные клятвы. Папа видел свое избавление в том, чтобы убрать молодую офицерскую семью от тех обиженных и клянущихся. Доченькины ножки дорожек много натоптать успели.
        И поехал молодой офицер в Москву, в академию, и красивую жену с собой повез. Не каждому так подфартит. Такой паре, да с таким папой, не по заставам же жить. По отъезду папа делегировал свои полномочия по управлению учебой и распоряжением семейными финансами дочери. Она не подвела папу - командира и кормильца. Ходила за слушателя академии экзамены по тактике боя сдавать и зачеты по физ. подготовке. И везде у нее получалось. Давно же известно, что могут наши женщины. Против ее пристрелки не было бронежилетов и надежных оборонительных линий. Она учила мужа, не давая ему ни на минуту забыть, кто его учит, а выучив, привезла в свой родной округ. Привезла его уже в роли мочалки из солдатской бани. Папа определил его на хорошую штабную должность, и жизнь потекла в сотворенном ими русле. Он служил, вечерами пил водку, играл на скрипке и ждал очередного звания. Она красовалась, где только было можно, восхищая центровую публику города. Было много романтизма и неистраченных чувств.
        Папа умер, скрипка исполнила «реквием», и семья осталась без стража и попечителя. Офицер стал пить и прятаться от людей, а она, наоборот, пошла в люди. Он, когда пил, прятался, чтобы не уронить честь мундира, а она уверенно реализовывалась в увеселительных заведениях и в интересных знакомствах. Он полюбил командировки, а она вечерние прогулки и ночные посиделки. В ней рождались новые романтические порывы, и появлялись новые, романтические же, подруги. Все, что ни сотворяли, все было просто, «по-бабски». Когда пропал интерес к местной театральной богеме, директорам ТОРГов и ресторанов, что были с «пожеванными сосками», проснулся интерес к криминальным личностям. Муж, когда не был в командировках, в прибор ночного видения пытался рассматривать ее в салоне очередной «Волги» или «Жигулей». Как правило, она его первая умудрялась разглядеть, и угощала снизу разными эпитетами и похвалами. И он опять уезжал в командировку, а она с друзьями и подругами балансировала на грани пограничных рубежей родины, красивая и смелая, «пахнущая как маковое поле и к поцелуям зовущая». Всегда востребованная, но не
растраченная.
        Скрипка замолчала, у мужа-пограничника отказала печень, и он ушел туда, где границы не охраняют, тайных троп не бывает, и по высшему паспорту не заедешь. У нее из лета в лето за спиной стрекотали крыльями конкурентки-стрекозы, прилипая к самой жирной, уже вылезшей из куколок саранче - оккупантам нового времени. Последний раз ее видели за рулем подержанной «Тойоты» с большими кольцами-клипсами в ушах, и все с теми же красными губами победительницы, и в том же синем платье в белый горошек, которое ей очень шло. А может и показалось, видели-то мимолетно, а может и не она совсем была? Может это какая-то другая, несущая кому-то верность и семейное тепло. Та, наверное, уже старая, сидит во дворе, курит сигареты «Космос» и материт прохожих. Но у нее точно есть в альбоме фотография того танцевального вечера, где она вальсирует в своем синем платьице с хромовыми сапогами. Вот такие страстезападение и самосотворение.
        ***
        Банда, пролившая кровь своих соотечественников с целью нажиться, спасалась от кровников. Она бегала по стране, пытаясь прикрыться то за спецслужбами, то за местными преступными сообществами, а то и за политическими пузырями. Пролитая кровь детей и стариков облепила их рыла горячим потом, но звери не каются. Они были прокляты всеми, кто говорил на их родном языке, и только закон, жалкий в своих попытках комментировать их животные страхи, требовал от людей заявлений и доказательств. Бандиты вдруг вспомнили, что живут в современном государстве и призывали применить к ним нормы существующего права. Но люди не писали заявлений и не ходили в прокуратуру. С учетом того, что в этой стране смертной казни не было, они были готовы использовать свое право, которое сохраняло их народ тысячелетиями. Какие те судом судили, таким и должны быть судимы. Власть сосредоточилась перевести все в русло нынешнего судопроизводства, дабы дать бой средневековым предрассудкам. Взялась власть охранять зверей, которых было трое: ходили они и рассуждали, с местными городскими были в корешах, водку пить отказывались, ссылаясь на
то, что вера не позволяет. Все у них было хорошо, у главного даже барышня была из местных. Она влюбленно и демонстративно на людях не выпускала его руку, была горда и высокомерна. По природе своей эта примелькавшаяся всем городская шлюха теперь нашла себе пристанище. Знали бы местные ребятушки, что это за рожи на самом деле, и за один стол бы с ними не сели, но знали только менты - теперь их друзья и благодетели. Соплеменники убили бы их давно, но люди требовали привезти их и казнить по закону предков. «…убивший человека должен быть умерщвлен» (Левит, 24.21).
        Главного из них для спасения его шкуры закрыли в камеру, прямо сам просился на сохранение. Тут, вдруг, выясняется, почему эта барышня была такая важная и гордая, теперь она перед всем городом проявилась с большим животом. Но будущий папа восторгов не испытывал, угрожал и требовал избавиться от ребенка, мотивируя это тем, что его дома не поймут. Он все еще считал, что у него есть дом, и он - часть традиций и веры своего народа. Его народ таких даже абреками не называл, имя им было - звери. Барышня была категоричной в своих порывах родить и воспитать таким же героем как папа. Но папа нашел решение. По своей природе он знал только одно действо, которым можно было развязать этот узелок. Не имея возможности явиться самому, он прислал двоих своих молотобойцев. Они ей разрезали живот, вытащили шевелящийся плод, выкинули его в мусорку, а ей вызвали скорую. Она выжила, и потом еще год ее видели в городе. Она ходила по улицам и выла нестерпимым воем смертельно раненого зверя. Она была грязная и оборванная, слепая и оглохшая. Была ли она жертвой или сотворительницей этого зла, судить люди не брались. Однажды
в ночном дожде ее насмерть сбила милицейская машина, но этот жуткий вой сошедшей с ума женщины еще можно было услышать, особенно в ту неделю, когда город накрывается туманом цветущей черемухи и бегут по тротуарам девочки-конфетки, влюбленные и гордые, держа за руку своих героев.
        А тех привезли, живых и здоровых. В дороге хорошо кормили и не обижали. Сельчане, узнав о той сумасшедшей, даже на казнь не пришли. Они молились дома за избавление от лютых зверей, ибо те везде звери, а дети везде дети, ибо они дети человеческие. На кладбище рядом с могилами убиенных стариков и детишек они собрали маленький холмик из камней тому, еще не увидевшему свет, дитю. Казнили их не по законам предков: их живьем закопали по причине, что те живыми никогда и не были. И никто в молитвах не просил Господа простить их, ибо они не ведали, что творят. В тот день небо было в горах низкое. Темные облака давили на душу и плакали крупными каплями дождя, ручьями стекавшего по древним камням как слезы матерей. Матери же сидели кружком на земле, склонив низко покрытые платками головы, и тихо пели одну на всех колыбельную песню материнской любви. Вот такое самосотворение.
        ***
        Мать была уже совсем немощная, по квартире мало двигалась, если только когда соседка приходила. Та была того же возраста, но еще вполне живая. Та, если приходила, то с бутылкой, и они за этой бутылкой полдня шушукались в кухне в шесть квадратов, к тому же донельзя захламленной. Да, вся их малогабаритная двушка была завалена чем ни попадя, да еще и провонялась запахом давно больной старости. Деревянные окна, с рамами, крашеными на сто раз, давно слиплись и даже до размера щелей не открывались. Потому запахи здесь были очень отличимые от запахов всего остального мира.
        Вове уже было прилично за сорок, и он все жил с мамой. На улице его дразнили Бесом, а после того как по последнему сроку на Решетах ему бревном вывернуло ногу, стали еще и Паниковским поддразнивать. Он не любил быть дома и старался околачиваться по подворотням, где, если повезет, находился собутыльник, да и всегда было с кем покурить, сидя по лагерному на корточках. Бес был щипачом, когда-то давно была ремеслуха и специальность, но теперь все забыто, да и инвалидов в сварные не берут. Вот и кормились они с матерью фартом уличным. Сегодняшний весенний, солнечный и по-летнему теплый день мог, конечно, и кошелек подарить, а мог и новый срок. Сегодня Бес с утра отвалил из хаты, накинув поверх застиранной майки видавший виды пиджачок. А другому Вове, что семиклассник, с утра наглаживали пионерский галстук. Под парами утюга тот скрипел и пах свежестью. Гимнастика у открытого окна под радио завершилась, и мальчик попрыгал на водные процедуры. Жизнь по расписанию была Вовкиным неизменным правилом. Сегодня, 19 мая, лучший праздник - День пионерии, последний в его жизни, скоро в комсомол. Сегодня они всей
дружиной идут в рейд, а дружина их - это ЮДМ: «Юные друзья милиции». Мама счастлива, папа горд, а младший брат-октябренок на него равняется.
        К 12 часам Бес дважды «пробил» трамвайный маршрут, но лишь раз удалось прицелиться, да и только. Зато нарисовался, что надо. Решил сделать перерыв и спрыгнул на остановке Покровский парк. В парке иногда тоже удавалось выловить куш, но скорее вечером. Но он решил-таки проверить масть и нырнул в ворота. Надо было шевелить, денег не было даже на курево, да и без билета ездить на трамвае - тоже «определялово». В парке было что-то вроде книжной ярмарки, продавали и обменивали все, от новых блестящих книг с Буратино до потертых старых «Роман-газет». А по кустам шептались и перемигивались те, у кого недалеко припрятаны Пастернак, а может даже и Солженицын. «С веса» Бес не очень уж любил брать, но толстая, с жидким перманентом барышня была уж очень большой ротозейкой. И только он потянул кошелек из сумки, как раздался грохот барабанов, и завыли медные горны - маршем приближался пионерский отряд. Перманентная баба от того грохота и дробей взвизгнула и тут же заорала благим матом, схватив Беса за руку с синими, известного содержания наколками. Ничего не успев украсть, он ловко вывернулся и понял, что надо
бежать, ибо женщина вопила, что ее ограбили. Он кинулся вниз, по парковой дорожке, а за ним, сметая друг друга, - 30 подростков отряда ЮДМ. И где ему, пьющему и курящему инвалиду, тягаться с передовым отрядом советских подростков? Он выскочил на трамвайную линию, и, подплясывая покалеченной ногой, помчался под уклон. За его немалую практику крадуна такое с ним случалось впервые. За ним, улюлюкая и крича лозунги и припевки патриотических песен, гналась конница Чингачгука. И все это в ясный весенний полдень. Коленки сверкали и галстуки развевались. Бес был хоть пьющий и больной, но опытный. Он снял с себя пиджачок и, размахивая им над головой подобно вертолетному винту, ускорялся. Вот уже впереди «яма» - известное место. Это овраг, вроде там когда-то и речка текла, но теперь это хорошая смрадная помойка, свалка мусора любого ассортимента, в том числе и гнилой картошки, и деревянных ящиков из-под водки. Земля по берегам была жирная и черная, с резким запахом, такая, в которой копают червей-полосатиков на карася. На противоположном берегу стояла знаменитая будка Гоги - «Пиво на разлив». Она прижилась тут,
при пункте приема стеклотары. Этакий живой уголок, народу в этом месте всегда было в избытке. Бес мчался уже со второй, модной тогда, космической скоростью, со встречных трамваев ему приветливо махали, а встречный вагоновожатый даже два раза позвонил, приветливо подбадривая. Пионеров и подбадривать было не надо, они и так были победителями. Уже на берегу ямы-помойки Бес кинул пиджачок в Вовку, который был в авангарде погони, выиграв тем секунду и, пробежав по колено в помойной жиже метров десять, оказался в центре этого оазиса, упав на хаотичную конструкцию из твердого мусора перевести дух. От шума и грохота Гога на всякий случай захлопнул окно выдачи пенного.
        Пионеры окружили Беса по берегу, приплясывая от нетерпения. Собирались зеваки, юные друзья милиции, не решаясь двигаться на штурм, начали обкидывать бандита мелкими комьями земли и гнилой картошкой. Так их личности возмущал дяденька возраста их отцов, который уворачивался, размахивал руками и гадко материл пионеров. Те стали барабанить наступательные ритмы, спастись шансов не оставалось, но подъехал-таки бобик, с берега милицейский старшина начал окрикивать его по фамилии, призывая сдаться. Этому старшине он мог сдаться, тот в карманы кошельки не подсовывал и не пытался бить по ребрам. Пионеры построились, старшина их от лица МВД поблагодарил за поимку очень крупного уголовника, а также пожелал, чтобы они стали членами комсомольского оперативного отряда, когда станут комсомольцами. Беса он в «козлик» сажать не хотел, уж больно тот был вонюч, хотел просто прогнать. Но пионеры пристально наблюдали за действиями милиции, и когда старшина дал ему закурить, они не поняли. Провез он его одну улицу и высадил, да и пиджачок застиранный отдал. Старшину того все уважали и за возраст, и за поступки. Когда
однажды на 9 мая увидели его в орденах солдатской славы, то даже легавым звать перестали.
        Бес решил вернуться к яме в надежде, что Гога нальет за счет заведения за показанное кино. И Гога налил, он был пивник-факир, пятая по доходности профессия сразу после завсклада, и вторая по престижности сразу после космонавта в том рейтинге, оформленном социалистическим реализмом. Вот такие страсти самосотворения.
        ***
        «В школьное окно смотрят облака…»
        В этих землях белые облака, да еще и при синем небе, в последнем учебном месяце были редкостью.
        «Бесконечным кажется урок…»
        Очень даже бесконечный. Его вела та самая училка, которая вела литературу и русскую поэзию, да еще и спрашивала всегда непредсказуемо, а на двойки не скупилась.
        «Слышно, как скрипит перышко слегка…»
        Но кое у кого уже не было перышек и ручек-непроливаек, от которых руки всегда были сине-фиолетовыми. У тех имелись уже шариковые ручки, которые ни скрипеть, ни петь не умели, но они переживут и нашу юность, и нашу старость. А перышко озвучивает наш пульс на бумагу.
        «И ложатся строчки на листок…»
        И было в них счастье, то есть большие чувства, которые даны были нам, чтобы прожить с нами, но, к несчастью, они истончались с каждым годом, пока не умерли.
        «Первая любовь, школьные года…»
        Те года, которые потом будут вспоминаться всю оставшуюся жизнь, если останешься живя - живым, ибо влюблялись мы божьей милостью. Именно тогда донести портфель до дома и ждать, что тебе помашут в окно, было трепетным счастьем. Уже многими летами позже поймешь, что настоящие невесты твои были в тех юных годах. Только они растаяли во времени вместе с ощущением в тебе того самого божьего присутствия.
        «В лужах голубых стекляшки льда…»
        Всегда в мае с утра лужи были во льду, а уже к обеду их разбивали ногами или колесами, и льдины плавали как кораблики, а те, что поднимались в стойку, на ясном солнышке становились алмазным светом, что отражался в наших не затуманенных реальностью глазах.
        «Не повторяется, не повторяется,
        Не повторяется такое никогда!»
        Кто мнил себя великим и всесильным, и кто считал себя немощным и слабым, когда-то оба были одарены той милостью первого опыта любви. И тот опыт должен был стать порогом к главному - возлюбить ближнего своего. Господь вместе со своим образом и подобием дал творению своему возможность опыта любви в юном возрасте. Он дал его как жизнь, единожды, и как жизнь не повторил.
        «Незаметный взгляд удивленных глаз
        И слова, туманные чуть-чуть…»
        У влюбленных глаза другие: в них свет другой, и они как музыка. Все на свете - и живопись, и поэзия, и природа стремятся достичь таких высот и совершенства, чтобы стать музыкой. А музыка, которая приходит во взгляде, - это музыка рая. Это и есть любовь - то единственное, что нам, смертным, было даровано с небес.
        «После этих слов в самый первый раз
        Хочется весь мир перевернуть…»
        Хотелось перевернуть мир с головы на ноги. Не то, чтобы он виделся каким есть на самом деле, больше таким, каким бы его хотелось видеть в тот свой счастливый день. В тот день, когда мы были рядом с божьим могуществом, но не поняли его, а многие и не приняли. А ведь в начале было слово, и слово было Бог (Любовь). Она и явила начало.
        «Песенка дождя катится ручьем.
        Шелестят зеленые ветра…»
        Совсем уже в мае из снежных куч растекались ручьи, а если еще и с первым холодным дождем, то вода была везде, в том числе и в нашей немудреной обуви. Она зеленая, и он зеленый с двумя портфелями в руках рвались через эти ручьи и потоки жизни, не щадя себя.
        «Ревность без причин, споры ни о чем…»
        Кто не возлюбил в том возрасте, тот не возлюбит ближнего, а значит и не возлюбит Бога. Потом мы будем сами выбирать объекты своих чувств, будем их тренировать, подгонять под себя и почему-то называть это любовью. Любовь не находится и не выбирается: она даруется, как и царствие небесное. Спорили мы о том, почему В. Терешкова не вышла замуж за Ю. Гагарина. Девчонки говорили, что она гордая, а мальчишки утверждали, что Гагарин любил другую, ту, что была лучше. Разве могло быть лучше? Для кого-то актер В. Тихонов навсегда останется в памяти разведчиком Штирлицем, а для кого-то - учителем Ильей Семеновичем Мельниковым. Каждый сам выбирает чему служить.
        «Это было будто бы вчера[5 - Автор стихов - Михаил Пляцковский]
        Вот такие стихи и песни писали люди. Конечно, кто-то скажет:
        «Ну, это же не имперский поэт.»
        А я отвечу от себя:
        «Сюда его, и посмотрим, что он, как наш современник, напишет.»
        Если сами пропустили эту песню, не мешайте детям своим ее услышать, и они вырастут лучше вас. Не усердствуйте учительствовать над ними, не смейте им рекомендовать и выбирать. Дайте им получить то, что есть основа жизни, ибо человек не проживет лишь хлебом, без музыки. Помогите ему ее услышать и наслаждайтесь с ним рядом, если сами пропустили. Первая любовь - это главная прививка человеку, дабы охранить его от страшных и невыдуманных болезней души.
        ***
        Сейчас уже точно невозможно представить ту систему давления, которая нигде не отпускала человека от рождения и до самой смерти. Но, в отличие от исследователей ушедших эпох, сейчас еще есть возможность услышать живых свидетелей того времени. О том, как уродовали нравственность целого народа - кратко из сочинения старшеклассницы:
        «…мама стояла в очереди, она была очень длинной, эта очередь. Пока стояла, трусы остались только 54 размера, она взяла всем: себе, мне, сестрам и бабушке. Уж лучше так, чем никак. Можно ведь и резиночкой подвязать. Нам повезло, бабушка знала заведующую магазином, и иногда нам доставалось молоко, прежде чем в него плеснут ведро воды. Но все равно, крупа была с мусором, растительное масло жутко воняло при жарке, а макароны слипались в жуткий комок. Может пища и была здоровой, но не все и такую видели. Дед говорит, что раньше ему все равно было лучше, у него там что-то стояло. Он как ветеран обладал горбатым «Запорожцем» и хранил старый резиновый матрас, чтобы из него заплатки на шины вырезать. А папа говорил, что если женщина из одной синей курицы не сможет сварить первое, второе и компот, то это бракованная женщина. Поэтому во всех продуктовых магазинах любого десятилетия в очередях стояли одни женщины, а мужчин можно было заметить лишь в винно-водочных очередях».
        В том сочинении был и ее предмет гордости - искусственная шубка с дважды надставленными рукавами, да в шкафу лежали две «выброшенные» и купленные на вырост две зимние куртки - одна была больше на два размера, другая на четыре. Еще был дядя Вася - сосед, который всегда был пьян и грязен, но работал в соседнем гастрономе и потому всегда мог достать приличное мясо. Мама всегда его унизительно просила об этом, передавая в его руки свои «горбатые» рубли, заработанные в профессии кочегара. Эта девочка писала об огромной травме, связанной всего лишь с базовыми потребностями. Ракеты в космосе не заменили зимних сапог, а гордостью и славой державы не отстираешь одежду. Тотальный дефицит, чувство постоянного унижения и необходимость в блате. Была дружная жизнь? Возможно, но она оформилась еще в окопах, на баррикадах и в коммуналках. Все это внутри извращенной политкорректности, то есть официального двуличия. Люди демонстрировали показной коллективизм ради лояльности власти, а в быту как дружили по своим интересам, так и продолжали дружить. Идея коммунизма оказалась утопией, а социалистическая реальность -
воплощенной антиутопией. Но последнего девочка, конечно, не писала в своем сочинении. Под такое сочинительство всегда находилась статья. Все знали правила игры и играли по ним, когда понарошку, а когда всерьез. Не было другой точки отсчета, и не с чем было сравнивать. Может, это и есть главный итог нашего пройденного пути - советский образ жизни? Атмосфера подлинного коллективизма и товарищества, сплоченность и дружба всех наций и народов страны, новая общность людей - советский народ. Ты должен быть таким, каким они тебя хотят видеть. И образование, и медицина - все для тебя, только присягни и будь верен всю жизнь тем идеалам. Да, вполне может быть, что то общество было физически здоровее, но духовно - это была тюрьма особо строгого режима с охраной, агентурой и конвоем. Демагогия и пропаганда охватили все сферы жизни. Демагогия - это умение забалтывать проблемы, а пропаганда - умение беспрерывно доказывать, что мы живем в лучшей стране мира, и все нам завидуют. Демагогия учила не отвечать на суть поставленного вопроса, а пропаганда была везде. Они были тотальными. Толпой было легче управлять, для
того и был нужен коллективизм. Алкоголизация населения убивала в людях желание что-либо менять в своей жизни. Население сотворялось бесправным и депрессивным, а власть преподносилась как нечто вечное. Но те, кому даровано, те совершенно точно знают, какая власть вечная.
        ***
        - обот /чеш. robot, от robota - «подневольный труд», а подневольные однажды потребуют себе «жилье», а потом и перераспределение доходов от собственного труда. Так может случиться в будущем, а пока роботы работали на подневольной основе, распознавая лица и голоса. Работа очень даже нужная для целевыяснения, предупреждения, выявления и поимки кого бы то ни было. Никого эти роботы не подвинули, и безработных не прибавилось. Такие смотрящие были за улицу, квартал, город и, конечно же, за страну. И нет мест недосягаемых, когда для блага человека все просматривается. Ведь для того, чтобы дитя хорошо кушало и уверенно росло, развивалось физически и умственно, ему нужна радионяня - круглосуточный присмотр благодетеля. Дитя - это народ, а благодетель - власть. То дитя под присмотром, чтобы не переросло само себя и не своевольничало, а взрослело в послушании и благодарности. Вчера были штрафы за грязные номера на машине, а сегодня обдирают тонировку. Раньше поток машин загоняли в горлышко, по одной пропускали и заглядывали в каждую, а сейчас зоркий глаз робота на ходу все увидит. Разве жизнь не стала
комфортнее? Теперь, чтобы читать чужие письма, не надо заглядывать через плечо: все в телефонах. Читают и коллекционируют, да и забыли все, что читать чужие письма - непорядочно. Но если это на благо общества, то нет ничего непорядочного. Мало читать, надо прослушивать и подглядывать. Робот-телефон, хоть и непрерывно трудится, но беспрестанно совершенствуется, а говорили, что подневольный труд непродуктивен. Купцов не стало лишь потому, что не стало честного слова, а появились барыги; и договоры обязательно заключались в присутствии нотариуса, плюс - обязательно с видео и аудио записями. Честному слову уже никто не учит, а любое доверие должно быть закреплено технически. Данное слово и доверие не намажешь на хлеб.
        Материализм восстал, намазанный хлеб стал единственным предметом проживания человека. Муж тайно дома ставил глазок, присмотреть за женой в свое отсутствие, а жена ему в ответ в машину лепила датчик движения, чтобы узнать по каким адресам он день коротает. Обе этих картинки доставлялись в прожорливое хранилище главного подсматривателя. Любой, даже самый маленький, робот, кем бы он ни был использован, параллельно сливает всю информацию на главный стадион. Так потихоньку все налаживалось во благо человека, но не очень быстро. Оперативно и всеобъемлюще с этим мог справиться только искусственный интеллект (ИИ). Он влезает в каждого человека, а значит - владеет миром. Это фундамент главной доктрины. Где не видят тебя? В собственном доме подглядывает телевизор, а если в доме еще и современная сигнализация, то она уверенно видит тебя в каждой комнате. На подъезде камера, на улицах тоже, в небе квадрокоптер, а в космосе спутник. В магазине и отеле - чтобы не украли, на работе - чтобы не сачковали, в квартире - чтобы не болтали. Болтун - находка для шпиона, а шпионы на каждом шагу и круглосуточно. Эти шпики
рождают страх, совсем еще не забытый из тех времен укромных, теперь почти былинных, страх наследственный, генетический. Ведь в давно уже забытых семейных альбомах кроме дедов и прадедов - героев войны обнаружатся еще и фото сгнивших в лагерях по доносам соседей и сослуживцев. Но у тех были рыла, а у новых шпионов - лишь глазки и микрофоны. Страху не учат, его пробуждают, напоминая, кто ты, а кто власть. Любая власть рассчитывает править всегда. Однако тот, кто тысячи лет уже правит страхом и ужасом, не терпит подражателей. Но у больных манией величия нет ни неба, ни дна, есть только тупая грязная толпа, которая их обслуживает. Вот так принюхаешься и обнаружишь комфорт проживания.
        ***
        Жизнь умеет удивлять даже законченных скептиков, а удивлять приятно - это всегда значило вдвойне удивляться. Вот вчера с вечера как-то получилось рано лечь спать, а уже прилично ночью сходить по нужде, но, уже сходив, бурно так и продолжительно, ловишь себя на мысли, может чего почитать новенькое или старенькое полистать. Явно, что находишься в этот момент в хорошем зрении и ясном рассудке. Берешь черную книжку еще ого какого издания и, присев на диванчик, погружаешься в «Записки о Шерлоке Холмсе». И все это в задоре и порыве жизнелюба. Сыщик ищет улики, и читающий вдруг тоже понимает, что что-то очень важное тоже выпадает из его логики поведения, и это что-то было вчера вечером. А вчера вечером они с приятелем за легким ужином на двоих скушали четыре бутылки водки: всю, что он вчера притянул домой. И все бы ничего, пивали еще и покруче, но всегда в остатке было нечто другое. Это больная голова, трясущиеся кишки, беспрерывный водопой и клятвы самому себе, что пил в последний раз, а тут книжку потянуло почитать. Он стал прислушиваться к голове, кишкам и жажде, но ничего не откликалось. Практический
опыт вошел в противоречие с реальностью. Как-то это надо было исправлять. Свидетелей и участников на данный час не было. Присутствовала память, она подробно с хорошей видимостью изложила подробно всю хронологию того ужина: все темы разговора, которые в таких процедурах всегда были одинаковы, и очередность их если и менялась, то незначительно. Кто обильно потчуется за ужином, те знают этот общенародный фольклор, но очень редко помнят наутро даже свою точку зрения, не то что оппонента. Тут же - как будто все чакры были прочищены. Он бросил книжку и кинулся искать пустые бутылки, но все было чисто. Женщина была чистоплотна и все быстренько сгружала в мусоропровод, а тот был недоступен. Теперь ему стало дурно, утеряна тара - утеряна информация. Он, вроде, наконец, нашел то, что искал: ту водку, с которой хорошая старость обещала быть еще лучше. Надо было включать дедуктивный метод. Он сел на диванчик, положил на колени ту самую книжицу, из холодного, мокрого лондонского тумана пригласил даму - дедукцию и начал вместе с ней рассуждать. Что было изначально? Уж точно настроения на распитие не было, были
планы купить леску и крючки на ловлю карася. Он их и купил и, выходя из магазина «Клевый клев», он уткнулся взглядом в вывеску «Алкомаркет», и как-то само собой вышло, что зашел. Магазин был небольшой, плотно заставленный заявленным продуктом. Маленькая касса, за ней сидит парень не парень, мужик не мужик: глаза остренькие, косой чубчик. Справа от него длинный стол, на нем рядами та водка. Название в памяти не осталось, вроде имя какого-то города, а цвет точно синий. Тот кассир очень рекомендовал, вроде как бренд украденный отсудили и сейчас осваивают выпуск, вот он и взял на усладу четыре бутылки. Кажется, тысячи хватило. Дедукция понуждала поехать в тот магазин, но не сейчас же. В последние годы он настойчиво искал новую, какую-то оптимизированную культуру пития: то менял ассортимент, но неизменно возвращался к водке, то собирался пить понемногу, но неизменно нажирался и ужасно болел на следующий день. И тут вот она, амброзия, явилась и так бездарно была потеряна. Он не стал читать, а залег в кровать ждать рассвета. Снились пустые бутылки, которые звонили друг об друга и издевательски хохотали, да
еще замечательное соленое сало с тремя прослойками мяса, все это на черном хлебе, да еще и с репчатым луком, ну и, конечно, холодец и грузди. Подъем опять случился легким, но несколько поздним. Камеру мусоропровода уже вычистили, и увидеть и счесть желаемое не получилось. «Клевый клев» - место было знакомое, и дорога недолгая, только не было той двери алкомаркета рядом с ним. И где же тут был мираж? И как же теперь жить без мечты о комфортном потреблении? Мечта сотворилась и тут же растворилась.
        ***
        Кто-то умеет себе отказывать, а кто-то только учится. Так вот, он решил отказать себе в Великий пост. Наслушался от таких же начинающих и решил приобщиться по полной программе, но одному было, конечно, скучно, и ему удалось правильно рассказать тем, кто рядом блудил. Голодать всегда легче в коллективе. Бороться с кишкой было трудно, но еще труднее было не бухать. Но если дома ночью откусишь колбасы, то кто заметит? Если же сорвешься на стакан, то явно товарищи заинтересованные изобличат, а штрафные санкции в горячке установили очень жесткие. Вот так и скреблись по-малому голодные дни, и наступило Вербное воскресенье - день, в который можно было кушать рыбу и выпить бокал красного вина - послабление для постящихся. Всем ясно, что рыбку и бокал вина лучше всего вкусить на природе, благо погода стояла отличная. Взяв с собой за рули двоих закодированных, взяв рыбы и немного красного вина, отвалил за город, возрадоваться входу Господа в Иерусалим. Вот, что из этого получилось: уехали далеко, на берегу речки казалось как-то веселее и надежнее. Рыба была разная - и на костре жареная, и в консервах, и
копченая: весь возможный ассортимент, чтобы обожраться. Так и случилось. Праздник плотно вошел через желудок, вот с вином оказалось сложнее. Взяли, как положено, мало, и сейчас было совсем грустно. Все как-то быстро заскучали в явном стремлении разъединиться и продолжить где-нибудь в своих палестинах. Кодированные завели моторы, и обожравшаяся и слегка оглушенная компания двинулась в обратный путь. Пока выбирались до федеральной трассы, напряженно молчали, но после выезда на асфальт и через километр пути завидев шашлычку иноверцев, как-то заерзали и оживились. Единогласно решили завернуть с чисто потребительской целью, ведь рыбы употребили много, особенно копченой и в разных заливках, и она настойчиво просила жидкости. Жидкости хотелось красной, а бокалы ведь могут быть разные по объему. Хитрый и изворотливый человеческий умишко устанавливал свои разрешенные объемы. Он очень ловко уравнивал разрешенное с желаемым. Красного у наших азербайджанских друзей было немного, зато было много розового, а розовое ведь тоже не белое. А что на самом деле в бутылках, живших в придорожной харчевне, уже их не
занимало. Старт был дан, и они теперь на дистанции. Приехала патрульная машина, милиционеры-лейтенанты расположились за дальним столиком и принялись пожирать шашлыки прямо с шампуров. Похоже, это были свои, местные «крышевые». Иноверцев явно обеспокоила такая куча мордатых мужиков, которые вели себя громко и лакали то, что после себя оставляло на стенках стаканов фиолетовые разводы. Патрульные уехали, ну и команда двинулась на выход. Была местная хорошая дешевая водка, но сегодня пить ее нельзя, только немножко красного. Поехали дальше, выпитое как-то плохо легло на камбалу в томате, начала мучить изжога и замутило, и когда по правой стороне нарисовалось еще одно заведение, решение пришло само собой. В помещении были похожие рожи, и так же воняло, но на этот раз вина было больше. Опять появились те же самые лейтенанты, жрали шашлыки с шампуров, но сидели уже в таких позах, чтобы гости видели их блестящие кобуры с пистолетами и ощущали решительность характеров. Но гости плавали в тумане и мало что ощущали. Разрешенный самим для себя объем красненького придорожного давал должный эффект. Позже
рассказывали те самые закодированные, что еще требовали остановок. Куда потом компания рассосалась - неведомо.
        Организатор и вдохновитель этого мероприятия, открыв глаза, увидел незнакомые, чайного цвета шторы, через которые проникал свет уже вечернего солнца. Рядом лежала голая, совсем маленькая, окровавленная женщина. Убита она явно была недавно. Ужас содеянного еще не успел дойти до мозгов. Он сел на кровати, и на полу, в ногах, увидел тазик, тоже с кровью и какими-то сгустками. Тихо-тихо мозг начал шевелиться и дошевелился до того, что это не кровь, что это он всех и все вокруг заблевал. Через неделю будет Пасха, и все будет еще страшнее. Вот такое самосотворение.
        ***
        Время всегда идет вперед, и нет у него ни преград, ни остановок. Вот и он уже унесен ветром времени на приличное расстояние от нежного возраста. Много чего случилось на том пути, но и во времена стабильности, застоя и даже новой смуты он учился, реализовывая свое к этому постоянное желание. Дипломы получились что надо, с серпасто-молоткастыми гербами на синих обложках. Он мало того, что имел прилежание к учебе, но еще и имел склонность планировать свою жизнь, и даже не только на ближайшую перспективу. Выстроил бизнес, построил дом в деревне и, будучи по своей натуре толстовцем, намеревался учительствовать в сельской школе. Ему старость виделась не на пляжах в экваториальных странах, и не в стриптиз-клубах мировых столиц. Представлялось, как прохладным сентябрьским утром он с палочкой и портфелем, обязательно в фетровой шляпе по моде 60-х годов прошлого века, идет по сельским тропкам к первому звонку в школу, что расположилась еще в том здании типовой советской архитектуры.
        Подходило время реализации этой не очень понятной его друзьям и знакомым программы. И тут он начал делать одну ошибку за другой, видимо, совершенно не понимая, куда двигается. И первая ошибка была с первого же шага, с его визита в районный комитет образования, который в местной прессе заявлял об острой нехватке учителей в сельских школах. Большая женщина в маленьких очках и в белом кримпленовом платье с красными гвоздиками встретила его в меру улыбчиво, и в меру учтиво. Он не угадал, что надо соблюдать правило дозирования и сразу выложил все эти серпасто-молоткастые дипломы, в том числе и с кандидатской степенью. Она открывала эти корки, а он рассказывал, в каком селе собирается учительствовать. Та задала всего два вопроса, и первый из них был:
        - Знаете ли Вы о зарплате учителя сельской школы?
        Тот ответил, что ему это не интересно. Как тот самый толстовец, он воспринимал учителей и санитарок больниц не как работающих. Он видел в этом служение, но не идее, а людям. Но он это не озвучил, чутьем бизнесмена улавливая, что стартует как-то не совсем плавно. И тут прозвучал ее второй вопрос:
        - А зачем тогда?
        Он как-то смялся, оставшись без отчетливых объяснений. Тогда она предложила в ее присутствии встретиться с директором той сельской школы и окончательно объясниться по трудоустройству на месте.
        Подъезжая к школе, он издалека разглядел у крыльца ту самую большую женщину в маленьких очках и в тех самых гвоздиках. Когда подъехал ближе, обрисовалась вторая фигура, явно школьного директора. Она была маленькая, но в больших очках, с брошкой на белом жабо, что воцарялось над серым пиджаком. Женщина была в такой же серой юбке и в удивительного апельсинового цвета кроссовках. И тут он совершил вторую ошибку, даже не осознавая этого. Он приехал на большом черном «Land Cruiser», да еще и только что вымытом и натертом. У тех, кто проводил свои старческие годы в экваториальных странах, проблем вообще не было, а вдруг случится помереть от местного мерзкого спиртного где-нибудь на пляже под жгучим солнцем или еще от чего, только бы не схоронили на туземном кладбище. Всем хотелось быть захороненными на родине, хоть и на сельском погосте. Тема такая возрастная и болезненная. Группа сельских ребятишек молча и очень внимательно всматривалась в ситуацию. Директриса, переминаясь апельсиновыми кроссовками, попыталась сразу же пошутить:
        - Колеса Вам тут попрокалывают.
        А потом зафыркала так, что жабо кружевами замахало. В сторону красных гвоздик она без выразительности угрюмо заявила:
        - Вы что, хотите, чтобы меня здесь строили?
        Было ясно, что переговоры закончились; он развернулся, сверкнув черными боками автомобиля, и уехал. Директрисе нужен был учитель маленького роста с кротким голосом, который застенчиво просил бы выдать дров побольше на зиму, чтобы строился по движению брови и дрожал от ее голоса. А какой учитель нужен был ученикам?
        Из-за своего упрямства в доведении всего до конца, он, конечно же, совершил третью ошибку, подключив свой самый верхний административный ресурс. Что из этого получилось? Там быстро договорились о его встрече с первым лицом образования региона, а там все вопросы решались. Здание из стекла и бетона, охрана, лифт. Неожиданно был удивлен: того первого лица на месте не оказалось, но ощущение приклеилось, что оно есть, это лицо, просто его видеть не желает. Но тот его ресурс никто не мог проигнорировать, значит, еще тут что-то было, чего он не знает. В приемной его передали на прослушивание то ли референту, то ли инструктору. Девушка была не примечательная ни лицом, ни фигурой, и потому ей, похоже, еще недавней выпускнице педагогического института, очень хотелось блеснуть умом. Она начала блистать. Поразительно было, что она знает о цели его визита, и вообще много о нем знает. Было чувство, что готовились к встрече. Она была напряжена и, вроде как, напугана. Ее монолог был расчерчен по пунктам, но общий смысл сводился к тому, что учитель - это не только высокообразованный человек, но и тот, у кого четко
определена жизненная позиция. Конечно, в школе работают девочки, которые еще и педучилище не окончили, но они в русле реальной жизни страны, и все политические моменты правильно понимают и передают это понимание ученикам.
        Начав по пунктам излагать этот увлекательный рассказ, она, конечно же, увлеклась и договорилась до того, что педагогический корпус региона является опорой правящей партии в избирательном процессе и неоднократно доказывал свою эффективность. А по нему, в частности, есть мнение, что при наличии, без сомнения, настоящих дипломов, у него отсутствует твердая гражданская позиция. Это и стало причиной профнепригодности. Но есть выход: если он готов прослушать полугодовые курсы, которые она и ведет, то все можно изменить и исправить все кривые линии в той самой его несформировавшейся гражданской позиции. Но курсы платные. Он отказался, фетровая шляпа с тросточкой быстро убегали по сельской дороге, только без него. Повеяло жаркими пляжами и загорелыми жопами путан. Оказалось, что счастье дарит не только академия дураков в спектакле с криво сотворенным сценарием, который всегда выпрямляется. Есть методики и от зависимости, и от независимости.
        ***
        …Агасфер был готов встретить Николь. У нее будет последний полустанок в кривой, давно минувшей реальности, а пока - рассказки в объеме школьных сочинений.
        Завтрашнее
        Артель начинала оформляться уже с глубокой осени. Первые общие деньги тратили на банку, крышку и всякую такую мелкую дребедень. Потом по отдельной и самой затратной статье закупали порох, дробь и гильзы. Покупали и снаряженные патроны, но это было слишком дорого. У стрелков был свой личный инструментарий, и у остальных тоже, по заранее обговоренным обязанностям. Морозы только спадали, и снег по-весеннему оседал, наладчики уезжали на берег готовить площадку и варочную печь. Ее нутро после каждого сезона ржавело и нуждалось в чистке и уходе. Они заготавливали дрова и обновляли прошлогоднее жилье. Хватало недели, потом одни оставались сторожить, а другие возвращались. Где-то еще через неделю, когда снег сходил, и днем наступал стабильный плюс, отбывала вся артель. Но день отъезда всегда оставался на совести самых бывалых участников, ибо они своим чутьем определяли начало бараньего промысла. Но частенько на два-три дня ошибались, и эти дни были резервные. В этом сезоне погода, вроде, благоприятствовала, но тепло - оно тоже сомнительное, так как при потеплении ветры теряют свою настойчивость и
интенсивность, а именно они были здесь определяющим фактором успеха.
        В этот раз прибыли вдевятером, как всегда: пять стрелков, четверо тех, кто сторожил. Все имели одинаковую долю, и работа у всех была одинаково тяжелой. В таком составе в хорошие годы, если получалось, в два захода выбивали по сто-сто двадцать штук, а если с трех, то и до ста пятидесяти получалось. В таких загрузках работы хватало до тошноты. Этот продукт в голодное время давал выжить семьям промысловиков, да и многим, кто рядом. Самые, вроде, привилегированные были стрелки, но они больше всех рисковали здоровьем, ибо им по шесть-семь часов приходилось лежать на мокрой и промерзшей земле. Как-то начало накапливаться беспокойство: ранняя мошка была на тепло, безветрие повисло над заливом и всей марью, что тянулась от воды вглубь острова широкой долиной, что сейчас была одета в жухлую прошлогоднюю осоку. Хотя по широкой, бледно-грязной полосе берега залива было ясно, что отливы работают уже в полную силу, что было вкупе со всем очень важно. На две простенькие удочки наловили мальму-красавицу, нажарили, плотно поели, запив все компотом из прошлогодней клюквы, которой на мари были нескончаемые россыпи.
Выпить водки во время этой работы означало моментальное исключение из артели без каких-либо компенсаций. Все это знали.
        Назавтра, только небо засерело рассветом, все сомнения развеялись. С небес пришел такой шум и грохот, что первоходки втягивали головы в плечи. На воду мелкого залива, где еще и весь лед не покрошился, садилось стадо перелетных диких лебедей в примерном количестве за тысячу штук. Это были крупные птицы, весом 10-12 килограмм. На них и заряжались волчьей картечью. На мелкую и широкую площадь залива они садились отдыхать после трансконтинентального перелета. Здесь они, похоже, не питались, хотя часто выковыривали в донной жиже ямы до метра глубиной. Если кто-то из людей рисковал пройтись по воде по их засидкам, очень часто ломал ноги, выползая потом к берегу на карачках. Питаться они садились на сушу, на отдельные необитаемые острова, где часто гнездились гуси, которые и становились их едой. Они глотали яйца и птенцов, сжирали всех мышей и ящериц: после их залета оставалась мертвая территория. Так они и двигались к своим местам гнездования. А в этот залив, бывало, в течение недели садились по три таких стада.
        Зашло солнце, примерно метров за сто от береговой линии вода была сплошь покрыта белым шевелящимся саваном. Они щелкали, гоготали и шлепали крыльями. В теории, к ним и подойти можно было по столь мелкой воде, но в практике - никогда. Они все видели до двух-трех километров, и при появлении любой опасности не взлетали, а, расправив крылья и шлепая здоровенными ластами, просто убегали вглубь залива. Добывали их так: в ночь, если начинался ветер с суши по долине, стрелки еще в полной темноте, метров за пятьдесят до кромки воды ложились между промерзших кочек, и ни с воды, ни с земли их не было видно абсолютно. Было большим везением, если к восходу солнца ветер крепчал, да хорошо бы еще с туманом. Просто так эти большие птицы взлететь не могли. Все стадо разгонялось на встречный ветер, бежало и одновременно начинало подниматься на крыло. Их высота при достижении линии охотников была не более десяти метров. Стрелки вскакивали, и тут все начиналось. Стреляли почти не целясь, пропуская за себя. Если сбитая птица попадала в охотника, то точно ломала шею. Стадо уже не могло изменить скорость или
сманеврировать, оно шло напролом. Но первую линию никогда не стреляли, без вожаков птицы были обречены.
        Как только выстрелы стихали, из леса выбегали остальные участники, в руках у них было по обаполу, сиречь дубине. Подранков было много, их добивали вручную. Те рвались к воде, где были уже недосягаемы. Вот их мужики и дубинили. Потом полдня вытаскивали, и начиналось самое ужасное: обдирать и мыть. Потом это все закидывали в подсоленную воду вариться. Головы и лапы закапывали, как и все перо до последней пушинки, себе жарили потроха. Выкопанную яму застилали брезентом, на который натаскивали еще частый в лесных низинах снег, и клали туда штука к штуке. Бывало, за неделю проводили три таких захода. По возвращении домой рубили все на куски, и вместе со специями трамбовали в стеклянные банки, но это уже женщины сотворяли. Потом все грузилось в автоклавы, и получался продукт длительного хранения. Из него все готовили, и борщ даже, тушили картошку, и были сытые, а потроха замораживали, и всегда на праздники были пирожки с потрошками, но тогда уже, конечно, под водку. Правда, не каждый год все получалось, но традиция сохранялась. Люди потихоньку прозревали, что и в современном мире восславленного
человеколюбия лучше быть сытым.
        ***
        Щеночка звали Рэм, то есть баран. Баранчик был черненький, кучерявый и очень хорошенький. Щеночек казался маленьким, если, конечно, не видели вместе с ним родившихся. Щенков было аж 14, и этот, родившись первым, был в три раза больше любого другого. Говорят, что у искусственно выведенных пород такое бывает. И вот это «такое бывает» поселилось на постоянной основе в доме в недалеком пригороде. То был черный терьер (собака Сталина) - инструмент конвоирования людей. Выбившихся из строя она опрокидывала и по команде придушивала. Воистину, друг человека. А щеночек что-то уж очень быстро рос, через четыре месяца он стал больше любого барана. Не сговариваясь, его стали кликать Рэмчушкой за свинячью прожорливость и леность. Вид у него был устрашающий: к огромному росту и весу еще прибавлялся объем плотной жесткой шерсти, это делало его страшилищем из сказки.
        Его общая тупость прямо-таки восхищала, требовался совет специалиста. Пригласили председателя клуба этой породы, в те времена очень модной. Когда женщина-специалист приехала, то как-то из машины не сразу решилась выйти, но ей объяснили, что он никогда на злобу не был тренирован. Она его мерила рулеткой, тщетно пыталась приподнять, на что тот мясисто кряхтел. Потом, отрабатывая вызов, длинно рассказывала о достоинствах породы. В конце извинительно сказала про их щенка, что таких размеров она даже в книжных описаниях не встречала и, опять же, извинительно добавила, что из-за этого он не может быть клубной собакой. Напоследок просто голосила, чтобы на злобу не натаскивали, ибо потом точно придется усыплять, так как выйдет страшный зверь. После этого визита ему снова поменяли кличку, теперь его стали звать Бермуликом (что-то среднее между аристократическим родом Баскервилей и ужасным Бермудским треугольником).
        Он был добрым, вальяжным и крайне тупым. С весны его кормили на улице, гранулы сухие высыпали в миску объемом с рыцарский шлем и вставляли в штатив на уровне его роста. К этому часу, как по команде, со всего околотка слетались сороки и рассаживались на кольях ограды участка. Он, уже имея опыт, сразу своим огромным рылом затыкал этот «шлем», закрывая доступ к содержимому, а сам налитыми кровью глазами наблюдал за этим летающим ворьем. У него впереди, на башке, задорно торчала кисточка шерсти, прихваченная резинкой, что делалось для лучшего обзора. Пауза длилась обычно недолго: одна из птиц, изловчившись, хватала его за эту кисточку, и собака так реагировала, мотнув головой, что штатив падал, и все угощение раскатывалось сотнями шариков. Начинался пир. Выедали они все, до последнего шарика. Потерпевший пытался атаковать, но в скорости сильно уступал, а может он так от скуки развлекался, так же, как играл с бурундуками? Когда созревала вишня, они постоянно гостили на участке, ели ягоды, а косточки ровненько в ряд раскладывали сушить по бордюрам садовых дорожек, а по готовности набивали их себе за
щеки и уносили куда-то в лес. Так вот, Бермулик мог целый день за ними охотиться, пытаясь сбить лапой, но как-то не хищно, а по-доброму.
        Но все-таки враги у него были, и он их явно ненавидел. В его детстве соседские пацаны с шумом и треском гоняли на мопедах вдоль забора, а он со своей стороны тоже носился вслед за ним, и те нет-нет, да и дразнили его, тыча прутиками. Вот тогда кто-то из друзей ляпнул ему, что это рэкетиры, и теперь при этом слове он всегда как-то замирал, и его челюсти оголялись, выдавая огромные клыки. У хозяев как-то в результате неудачной коммерции оказался нереализованным целый контейнер копченой колбасы. Девать ее было некуда, вот и угощали друзей и знакомых. Обломилось и Бермулику, в тот день он съел шесть палок, вместе с кожурой и алюминиевыми защелками. Из страха больше не дали. Это было в тот час, когда хозяин ел на веранде окрошку. Пес, сожрав колбасу, очень жалобно заглядывал в тарелку, голодный и очень грустный. Это просто был лохматый желудок на четырех лапах.
        В то осеннее утро чуть подморозило, но минус был совсем маленький, и часам к 11 Бермулика повели за ограду, совершить променад. Солнце сияло на небе, и от ночной прохлады не осталось и следа. Ему нравились такие прогулки, в первую очередь тем, что можно было, подобно жеребцу, галопом проскакать на вершину поросшего дубняком обрыва и тереться там о деревья, при этом по-медвежьи рыча, вычесывая о кору сезонный зуд. В то утро по узкой дорожке, что пробегала под обрывом, шли под ручку две молоденькие девчули, явно студентки, это выдавал тубус, воинственно торчащий своим дулом. Обрыв был покрыт толстым слоем дубовой листвы, уже жухлой, но еще местами желтой, с неяркой краснотой отживших уже листьев. Они еще не напитались влагой и были легки на подъем даже легким порывом весеннего норд-оста. Бермулик девчат заметил с высоты и, явно с желанием их поприветствовать, кинулся вниз. В этой картине все было первобытно: в первом своем порыве это чудовище взорвало грохотом взрыва весь слой листвы вперемежку с камнями и пылью. Все это понеслось навстречу барышням. Те слились своими хрупкими фигурками, как
сиамские близнецы, парализованные и обездвиженные. Тубус валялся на земле. Чудовище, затормозив от них в паре метров, с грохотом отряхнулось, но тем милее не стало. Бермулик подошел к этой сдвоенной фигуре, тщательно обнюхав те места, где должны были быть попки, при этом задрав лапы, как мультяшный Плуто, и двинулся назад по дороге, совсем забыв о тех несчастных, которые так и не поняли, что это всего лишь собака, а значит друг человека. Вот такого друга сотворили советские генетики-скотоводы. От объятия такого друга приходит затуманенность разума, наступает ступор, от которого не убежишь. Это и есть тот самый закон, который из человека делает гражданина. Вот такие страсти-мордасти. Собака-то друг человека, но боже упаси, если друг окажется собакой.
        ***
        Кто был знаком с автомобилем «Жигули», тот, конечно, знает, что такое СТО ВАЗ. Это тот сервис, который предлагали вместе с купленным авто. Все владельцы жигулей искренне были уверенны, что должны минимум раз в неделю туда заехать, чтобы успокоить успокоитель или подтянуть натяжитель, а может - шаровые или крестовины поменять. Так и стали все тусоваться в просторных цехах станции. Для мастера СТО все ворота были открыты, от охотугодий до объятий самых гламурных красавиц городского формата, так как даже красавицы тогда ездили на жигулях со сцеплением и коробкой скоростей. Слесарям же все подвозили прямо к верстакам с баз и из магазинов. Они как шаманы закатывали глаза, слушая холостые обороты, но, по большому счету, делать ничего не умели. Умели одну запчасть заменить на другую, но ее надо было где-то взять. Вот тут и начинались главные истории сноровки и псевдопрофессионализма. Новые автомобили стоили ох как недешево и доставались мучительными потугами, потому люди не просто ими дорожили, они на них служили и работали. У каждого авто был гарантийный срок, а значит и гарантийный фонд запчастей. Тот
фонд был кормилец и благодетель. Прием заявки на осмотр по гарантии был сложной и запутанной процедурой, еще и надо было клясться партбилетом, что гаражные умельцы ничего не крутили своими умелыми руками. Например, при стуках в автомобиле владельца настойчиво выпроваживали из цеха, и он в маленькое оконце диспетчерской мог видеть лишь замасленную обувь слесарей. При такой поломке мастер гарантийного участка чаще всего заканчивал в пятиминутный срок, выковыряв отверткой застрявший камень или деревяшку между выхлопной трубой и остальным телом. Стуки и вибрации сразу же прекращались, а главное только начиналось. Теперь уже инженер по гарантии выходил к страждущему с озабоченным лицом и бумагами с отпечатками грязных рабочих пальцев. Вердикт был неутешителен: узел умирает, а это очень дефицитная и дорогая запчасть. Клиент готовится, а потом ему говорят, что фирма гарантировала и все сделает, завтра заберете своего коня. Клиент страшно благодарен, гарантийный узел, вроде как поменянный, переходит в собственность, радостный автовладелец уезжает без вибраций и стуков. Все довольны, ура! А на покупку той
запчасти уже давно очередь.
        Тут приехал ветеран, да еще и со значком районного депутата, крикливый, похоже, бывший работник НКВД. У него коробка передач ходуном ходит. Инженер по гарантии настоял, чтобы мастер по гарантии на ходу протестировал авто. Из крючковатых пальцев ветерана еле вытащили ключи зажигания. Мастер протестировал, вернулся с видом серьезным и деловито-таинственным. Открутилась гайка крепления коробки, пять минут ремонта. Но жертву теперь уже не отпустят, особенно такую, с замашками инструктора райкома партии. Уж он-то знает свои права и требует их соблюдения. Инженер и мастер приглашают его под подвешенную на подъемнике машину, там она тоже чистенькая и опрятная. Инженер, пристально глядя клиенту в глаза, настойчиво выпытывает, не бился ли тот днищем об дорогу или кочку? Тот категорически все отрицает. Инженер снижает обороты и уточняет, что, может быть, немножко чиркался, и тот, дурак, кивает, что может быть. Финал. Инженер по гарантии приказывает мастеру оформить все как положено, водитель сознался, значит, виноват, гарантийного ремонта не будет. Тот багровеет и начинает глотать таблетки так, чтобы это
видели. Инженер, поглядев на две строчки ветеранских колодок, сменяет гнев на милость и обещает, учитывая заслуги товарища и пролетарское происхождение, пойти навстречу. Инженер и клиент удаляются писать заявление на установку новой коробки из гарантийного фонда и благодарность в книгу отзывов. Мастер затягивает гайку на 19 и отгоняет машину на утреннюю выдачу потребителю. Так еще одна коробка оказывается в свободной продаже.
        ***
        Когда солдат-срочник ночью по центральной улице небольшого городка убегает от разъяренного военного патруля, куда он бежит? На свет, конечно. Вот и этот самовольщик рванул в открытую дверь круглосуточного переговорного пункта. За стойкой сидела хорошенькая барышня, он перепрыгнул через стойку, лишь чиркнув сапогами, и забился между ее коленями и сетчатой урной с использованными квитанциями. Через секунды залетели патрули. Для него сегодняшняя с ними встреча могла закончиться дисциплинарным батальоном, чего уж совсем не хотелось. Милая девушка отправила патруль по пути преследования. Так он и влюбился, все последние месяцы бегая к ней в самоволки. Дисбат чудом не словил, к многочисленным самоволкам ему плюсовали то, что он врезал по рылу прапорщику, тому, которому мечтал врезать с первого дня службы, и под дембель не сдержался. Да, может, и не случилось бы, если совсем недавно не узнал бы, что фамилия того - Наволок, с украинского переводится как гнида. Странности у того старшины были с запахом физиологических извращений. Молодых солдат тот неизменно обучал «слоновьей азбуке». Молодые солдаты, чуть
адаптировавшись и будучи здоровыми, начинали ночами исходить поллюциями. Старшина называл это «слоников рисовать». Он заставлял вывешивать эти простыни в проход и изучать их. Главным было отличить африканских слоников от индийских. Часовые унижения, как правило, заканчивались строевой подготовкой на плацу. И эта гнида постоянно утверждала, что знания «слоновой азбуки» хоть раз в жизни помогут и спасут. И кто мог знать, что он может напророчествовать?
        По дембелю вдруг обнаружилось, что ехать некуда, и он напросился к ней. Там его приняли, в маленькой двухкомнатной квартирке царила чистота, все без криков и резких движений. Он устроился на завод слесарем, а она так и работала в ночную смену в той же роли. В маленькой комнатке ему с ней было хорошо, а на такой же маленькой кухне, обклеенной белой в розовый цветочек плиткой, тоже всегда было что поесть, и даже спиртик с самогоном бывали. Вот такой комфорт обитания вместе с любимой. Но тут, вдруг, произошло одно событие, которое как-то по-другому все объяснило: и разговоры вполголоса, и тихий звук телевизора, и ранний режим засыпания. Это было воскресное утро, он хотел чем-то не особо важным поинтересоваться и приоткрыл дверь в комнату родителей. Посреди комнаты в летнем свете стоял ее отец, он в этот момент снимал майку, спина его была оголена, и на ней была выжжена громадная звезда. Разросшиеся рубцы сожженной плоти оформились в жуткое пятиконечие.
        - Что это? - вопрос сам соскочил с губ.
        Ответ был из двух слов:
        - Гестапо это.
        Он до конца стянул майку и повернулся лицом:
        - А это НКВД.
        Вся его грудь была в глубоких рубцах - таких, которые остаются от инструментов допроса с пристрастием. Он вдруг сел на кровать и заплакал. Видимо, все ресурсы были когда-то использованы, чтобы выжить. Зашла его жена и под локоток парня вывела, тихо прикрыв дверь. Позже он узнал, что из Дахау того освободили американцы, а свои отправили умирать в лагеря на реке Печора. Просто так отправили, на всякий случай, считая, что с такой звездой на спине он не мог не стать предателем и агентом.
        Еще так тихо жилось им совсем недолго. Опять было воскресенье, его милая должна была вернуться с работы, выспаться, и они пойдут на новый модный фильм, конечно, про любовь. Она пришла, вся сияет, что солнышко в окошке, разделась, пошла умываться, в это время он и заглянул в не прикрытую плотно дверь. Она стояла в комбинации[6 - Комбинация - нарядная облегающая женская сорочка, надеваемая поверх нательного белья.] и, склонившись над ванной, чистила зубы. У нее на этой телесной комбинации прямо на том месте, что ниже талии, красовался большой «африканский слоник», кто-то вытащил и нарисовал. Ему больше ничего не хотелось: ни уюта, ни тишины, ни вечерней рюмки. Ему хотелось уйти, и он уйдет позже. Дано было ему не то, что он хотел, а то, что ему было нужно. Нужно было не остаться.
        ***
        У адмирала была дочь, она была единственным чадом, своенравным и избалованным. Адмирал был подводник, и все награды и оклады добывал под водой. Женился сразу после училища, по любви, конечно, но, уходя в походы, привыкал к жизни, что служба предлагала, и отвыкал от жизни семейной, к которой, в общем-то, и привыкнуть не успел. Да и дочка-отрада появилась у него уже только в звании капитана третьего ранга, во время длительного ремонта лодки. На лодке он был непререкаемым командиром, и ему это нравилось, а в семье он командиром не был, и ему это не нравилось. Из того противоречия он выбрал службу и отдавался ей по полной. Вот он уже командир бригады, а дома все еще «Антошка, пойдем копать картошку».
        Дочку устроили учиться в университет, она по своей природе была очень влюбчивая, и с первых дней учебы, конечно, влюбилась по месту присутствия. Любимый, хоть и жил в студенческой общаге, но был еще тот фрукт, в своем окружении достаточно популярный, коммуникабельный и от жизни не отстающий. Она, хоть уже и не в первый раз влюблялась, но не стеснялась озвучивать свои чувства. Любовь ей еще в школе мешала учиться, а теперь и подавно учиться было скучно, хотелось чувств и музыки. На День советской армии она преподнесла любимому подарок: номерной кортик офицера флота. Он, хоть и догадывался, что она откуда-то оттуда, но что ее папа с лампасами, еще не было озвучено. Надо сказать, она и без того была красивая и какая-то неформальная в своем шарме и манерах. Кортик - вещь полезная, хотя бы тем, что им можно хвастаться перед друзьями и девицами, которых вокруг было немало. Благо, достаточная и избалованная жизнь развила в ней исключительную живость характера, которая проявлялась во всем: в одежде, питании и всем, что ей нравилось, а еще сильнее - в том, что не нравилось. Любое в ее сторону возражение
воспринималось как покушение на жизнь и свободу, а лесть и похвалу она никогда не воспринимала ни шуткой, ни лукавством, только как непреложную истину. Он это сразу понял, решив, что если ее постоянно подхваливать, то будешь лучшим из лучших.
        Пришел день, когда он в свое окно общаги увидел подъехавшие к крыльцу две черные «Волги» с черными номерами. Он никак это не воспринял, пока в дверь не постучали. На пороге стояли трое в черных мундирах. У первого фуражка вся была в золотых гарделях и погоны с одной вытканной звездой. Он и попросил уточниться в фамилии, и, получив ответ, отправил двоих в коридор, а сам присел на скрипучую кровать, сняв фуражку. Голова его была уже прилично лысой, но с редкими седыми волосами, лицо красное, нервное, хотя и неэмоциональное. Он заговорил. Это был ее папа, и было у него два вопроса. Первый вопрос был скорее предложением, и суть была в том, что дочка дома озвучила, что заимела в жизни единственную настоящую любовь и готова на все, чтобы добиться брачного союза. Дальше он заговорил о наболевшем: о ее характере, о раннем созревании для брака. Мужчина не скрывал, что спит и видит, как бы ее пристроить от себя подальше. Предложил свадьбу и переезд в Ленинград, туда, где у него квартира и «Волга». Говоря все это, он все время заглядывал в глаза в надежде, что его правильно понимают. Разговор явно не
соответствовал его статусу и партийной принадлежности. Сейчас он был в образе отца, и образ этот был не сценическим, там явно уже нагорело. Второй вопрос, по его мнению, вынуждал говорить о военной тайне, и он о ней заговорил. Несколько месяцев назад он то ли проплыл подо льдами Арктики, то ли всплыл над ними, но это мероприятие было совместным с флотом США. Потом там что-то подписали, и высокопоставленный чиновник Пентагона преподнес в дар его стране ручку, которой и подписали договоры. Перо этой ручки было выполнено из какого-то сверхметалла, что был в посадочном модуле, привезшем на Луну первых людей. Адмирал немного помолчал и продолжил, что завтра летит на доклад к министру и должен передать этот предмет для помещения его в Музей вооруженных сил. Ручка же из дома пропала, и он думает на дочку, за которой подобное уже было замечено. Он говорил, а в глазах явно было два гроша надежды, что это не она. Но это была она, эту ручку она походя сунула парню в карман где-то в коридоре, а он ее даже не рассматривал. Пришло время посмотреть. Она была в куртке, в том же кармане, куда и положила. Когда адмирал
увидел эту ручку, глаза его не выразили ничего. Трудно было представить, сколько пережил и через что прошел этот человек. Он укрощал атомных Левиафанов. Сейчас из комнаты общежития он уходил, ссутулившись и забыв надеть фуражку.
        ***
        Время мелких сделок миновало, теперь моряков заряжали по полной. Теперь в одной закладке должно было доставить не менее двухсот джинсов, предпочтительно Wrangler или Levi's, и по разбивке в размерах. Организация такой контрабанды не могла происходить без участия помполита, как правило, из комсомольских или партийных активистов, внештатных сотрудников КГБ. С такими «рыбами» и вступали в коммерческие договоры моряки, в основном торгового флота. Эти «рыбы» и давали им провозить контрабанду взамен того, что те не должны были просмотреть что-либо идеологически вредного и опасного, как в завозе оттуда, так и вывозе отсюда. От тряпок государство не очень страдало, оно уязвлялось, если оттуда привезут нашего же Солженицына, а отсюда вывезут какие-нибудь рукописи, опять же, наших творцов. Жвачка и порнография же, которыми торговали на барахолках и в общагах, не казались опасными для идеологии, закаленной на боевых и трудовых фронтах. И зря не боялись: в конечном итоге порнуха, тряпки и все остальное пережевали своими зубами новую общность людей - советский народ.
        Солженицыну не так верили, как Wrangler и сумасшедшему вишневому вкусу Chiclets. Моряки с большой радостью брали у барыг деньги на большие партии. Цены за кордоном были разные; если одни штаны купить на два-три доллара дешевле, чем заявлено, это же много получается, а там даже при малом номинале бумажка была валютой. Коли ты в активе на судне, можно и не прятаться, невелика работа - иногда других сдавать с этой же валютой. Тут же ничего личного, только бизнес. По приходу в порт расчет и, как правило, новый заряд. Так вот и протекали трудовые будни. Но самое интересное начиналось дальше, в этой марксовской цепи товар-деньги-товар. Во второй ее части обозначались новые участники. Они появлялись, как правило, неожиданно и без улыбок. Барыг грабили, не оставляя им даже на трамвай. Если одного убирали, выследив с мешками, то он, по своему внутреннему устройству, подставлял такого же брата-спекулянта. Грабили и того, а потом первому отдавали реализовывать товар второго, и наоборот. Но высшим мастерством был отъем в момент продажи партии. Тогда можно было прихватить еще и деньги покупателя. Покупатели
тоже были спекулянты, они с кучей помощников толкали все потом на тех же барахолках и в общежитиях. Но каждый из этой кучи сопровождения накидывал еще по червонцу или четвертаку. Вот так нарядно одевали они народ, как правило, своих же друзей, знакомых и родственников. Это явно было опаснее Солженицына, ибо выедало все лозунги дружбы и братства. Спекулянтов иногда побивали за безумные цены, но не грабили, ведь у них редко бывало больше одной-двух пар штанов, а за такое можно было и пострадать. Ограбь барыгу на партию и уже не пострадаешь. Если они где-то сами проговорятся, то все равно концов не найдут или на таможне, или на помполите. Так с маленькой дорожки плели срока огромные. Так они и мучились, беззащитные и угнетенные. Они первые и стали сотворять «крыши», сначала из родственников-милиционеров, а потом и просто из милиционеров. Моряков стали встречать милицейские УАЗики, при тех же УАЗиках проходила реализация. Но менты были жадные и подлые, и стали тоже грабить, да еще и убивать, и хоронить в окрестных лесопосадках. Забирали не только товар и деньги, но и в их же квартирах проживали с их же
женами. Начинался дикий капитализм, и на его горбах первые гангстеры были в погонах. Но придет время, откроют все коридоры, отменят валютную статью, и джинсы станут обыденной одеждой, вовсе уж и не по тем ценам. Chiclets перестанут замечать, а развороты Playboy в киосках «Союзпечати» не вызовут перевозбуждения у граждан. Начнут возвращаться изгнанные и привезут книги и дневники тех, кто не дожил. Барыги и спекулянты исчезнут. Гангстеры переоденутся, а те, кто когда-то считались бандитами, освободятся из лагерей. Одни будут гордо умирать о чахотки, а другие просить ради Христа. Вот такие страстезападения у того времени.
        ***
        Широка страна наша, и о чем ни спроси, всем богата: и городами, и деревнями, и умными, и дураками, а еще недрами и лесом. Есть места, где вроде и не лес, и не тундра. Вот в таких местах, в районах, когда-то приравненных к Крайнему Северу, в негустых лесах, на буграх, покрытых мхом и хорошо прогреваемых солнцем, произрастает ягода красника, в народе ее называют клоповка. Иной год ее бывает больше, иной - меньше, но вообще ее много не бывает, она растет у самой земли, поэтому ловить этих красных «клопиков» приходится, низко согнувшись или вообще на карачках. Эта ягода издревле была прославлена фантастическими лечебными качествами, и, хотя это было темой научных дискуссий, в народе жило крепко. Вода, с этой ягодой намешанная, помогает при любой степени похмелья; конечно, люди считали это чудесным эликсиром. Хоть эликсир и был сильно вонючим, но действенным. Все бы хорошо, красника бы росла, местные бы похмелялись. Но пришло новое время, а с ним и новые правила. Кто-то, заручившись громадным административным ресурсом, решил делать из той ягоды напитки исключительного вкуса и полезности. А кто из леса
сырье очень труднопроизводимое принесет? Дети в бидончиках или бабушки в кружках? Деньги нормальные на закупе платить не желали, и принялись эту ягоду отжимать разными, самыми чудесными способами. Издали приказ о запрете ее в гражданском обороте и вывозе ее за пределы района.
        Вот так он и попался в аэропорту с двухлитровой банкой клоповки. Банку сразу отобрали, сославшись на правила перевозки, на его предложение пересыпать из стекла в пакет просто развеселились. Ему предложили или оставаться с ягодой, или уйти без ягоды. Он, скрипя зубами, ибо обещал привезти товарищу эту чудо-ягоду, выбрал, конечно, лететь. Но погоды в тех местах коварные, после трех часов в отстойнике рейс вообще перенесли на завтра. Он потребовал вернуть ягоду, ему отказали под предлогом, что ее положили в отдельное помещение, в ключ от него увезли. Но он-то был уверен, что это просто ягода уехала. Из-за своей несдержанности прямо на стойке регистрации своим крепким голосом начал разбирать ситуацию. Оппоненты как-то и не отвечали, все больше слушали. Только потом стало понятно, что все, что он в этом монологе пролил на авиацию и ее служителей, было записано на диктофон. Уехал из аэропорта в смешанных чувствах, но с облегчением. Вылет перенесли на завтра, на 16 часов. Городок этот был совсем маленький и тайн долго не хранил. Позвонил вечером какой-то родственник родственников и порекомендовал завтра
не приезжать в аэропорт. Там будет ждать ОМОН, соответственно проинструктированный, и полететь он сможет только в камеру местного СИЗО, конечно, не за бунт на воздушном судне, а за хулиганство на транспорте. Пришлось искать пути отхода. На машине он в ночь уехал по трехсоткилометровому, когда-то каторжному, тракту, а на сегодня - дикому бездорожью. Успел на поезд, проехал еще семьсот километров и улетел с другой авиаплощадки и другой авиакомпанией. Вот такие ягодные приключения с ним случились тем не очень теплым, закатным августом, на той земле, где в могилках лежат два поколения предков, когда-то пригнанных судьбой сюда осваивать и отстраивать добычу местных ресурсов.
        С красникой было продолжение. В очень дорогом столичном ресторане, позади улыбчивого, в синей бабочке бармена, на стеклянной полке он увидел бутылку. На ее красочной полиграфии были те самые «клопики», с детства знакомые. Это был настоящий столичный ресторан, где все было пристойно и конструктивно. На бутылке спереди были ягоды, а сзади этикетка на многих языках, в том числе и на арабской вязи. Бутылку не продали: напиток это было очень дорогой и использовался только для изысканных коктейлей. Ему коктейль не понравился, он всегда предпочитал водку с другим родным ресурсом - красной икрой. Но поутру уже на горшке по ароматам понял, что коктейль был с той самой красникой-клоповкой. Вот такие сырьевые страсти - мордасти.
        ***
        Общественно-политическая обстановка на те события требовала соответствующей реакции. Худенький прокурор восторгался своей должностью и профессиональной ответственностью. Объявил арестованному, что эта статья на землях региона с 1933 года. Статья была 77 УК РСФСР и в третьей своей части предусматривала известную меру - расстрел. С такой сопроводиловкой и повезли арестованного в местную тюрьму - изолятор. Кто слышал, как колоколят ключи в гулких коридорах тюрьмы, как скрипят, открываясь и закрываясь, решетки, вряд ли избавится от снов с такой озвучкой. Камеру определили соответственно, это был «тройник», еще с решеткой на стене окна и на стене двери. То есть клетка, а по-тюремному - «тигрятник». Сокамерники тоже под стать: один из лагеря, где уже добивал пятнадцать лет и не добил, зарезав завхоза по каким-то сложным причинам, второй убил на селе нескольких собутыльников, при этом будучи одноногим и с не совсем здоровым взглядом. Исходя из той же общественно-политической обстановки, следствие не хотело добывать доказательства, и на 77 это явно не тянуло. Но хоть что-то надо было найти для обеспечения
какого-нибудь срока. Опера, если что-то и находили, то сразу прятали, а если все же доходило до следователей, то те просто не оформляли любыми средствами. Страна была на войне, она докатилась и до наших окраин, и здесь никто не хотел воевать за ту команду. Все понимали, что в городе происходило, только закон, как проститутка, вилял жопой. Он хотел выглядеть законом, хотя уже давно забыл свои обязанности. В камере неделя за неделей, месяц за месяцем проходили в одном режиме. Чувствовать себя весело и бодро при такой статье было сложно.
        Тот сиделец, что с верхних шконок, имел опыт себя занять, когда не спал, а спал он много и крепко, храпя и что-то художественно бормоча. Занимал он себя преимущественно чифиром, а после обеда обязательно подскакивал к дверям и остервенело стучал в решетку. Через какое-то время прибегала дежурная по коридору, и лишь только она открывала кормушку, тот накидывался на решетку с такими выражениями сексуального характера, что той, вроде бы, и нравилось. Но были и такие, которым не нравилась эта секс-пауза, тогда прибегали парни с резиновыми палками и воспитывали в коридоре. Но при любом раскладе он сладко спал, причмокивая, после такого виртуального секса.
        Второй сокамерник лежал мало, все больше сидел, отстегнув протез. Он также мало говорил, и все время жутко крутил глазами, ни на чем их не останавливая.
        Время шло, его никуда не вызывали: ни к адвокату, ни к следователю, а просто держали в клетке из толстых прутьев. Ситуация была такова, что все, кто должен был его сажать, были на его стороне, против был только закон, он требовал жертву, а палачи отказывались ему прислуживать в этом случае. На войне люди открывались по-другому, крови уже было много пролито, а страха становилось все меньше. Они стали вспоминать, чья же земля у них под ногами, и что у их предков было, кроме веры в Ленина и его партию, еще что-то. По той традиции они должны были отдать должное воевавшему за свою с ними общую землю. В последний день его трехмесячного пребывания в кормушку проорали: «Приготовиться на выезд в девять часов!»
        Все дальнейшее происходило в подвале НКВД - УВД. Были и опера, и следователи, но главной фигурой был городской авторитет с полной кошелкой курева и чая. Груз был, конечно, для него, привезенного из следственного изолятора, но тот в грубой форме отказался брать это из рук этого человека, который всю эту войну и сотворил, ища свои интересы и, как теперь понятно, выполняя задание УВД. Вместе с отказом от передачки тому было много сказано, и он заблажил, что если арестованного отпустят, то его убьют непременно. А другая сторона и не стремилась этого опровергать, уж слишком много людей пострадало, и многим еще предстояло это пройти, потому что этот змей умело всех затягивал в эти злобные разборки между местными и оккупантами, которые заехали и активно в городе определялись. Тот авторитет был сегодня их лучшим другом и проводником по улицам города. Большая страсть власти толкала его быстрее занять место распорядителя судеб и имущества, и ему было плевать, чьими руками он этого добьется: местных, приезжих или руководства УВД. Расклад был такой: если арестованного все же осудят и посадят, это будет
победой оккупантов, если отпустят, то поставят под угрозу жизнь главного агента руководства, теперь еще и раскрытого. Как бы все было дальше - неизвестно, если бы тот, из первых сыщиков, не взял под локоток и не отвел в соседнюю комнату того, кого привезли в наручниках на эту встречу. Один на один все произошло накоротке: сыщик с определенной мерой злобы накинулся с внушением, что если кто-то тут работает на генерала, то это совсем не значит, что он должен срок получить. Прислушавшись, арестованный сбавил обороты, забрал посылку, все разошлись, а его повел куда-то по подвальным коридорам наверх тот же самый сыщик. Неожиданно они оказались на площадке парадного входа в УВД. Он снял с него наручники и буднично сказал: «Иди домой, завтра с утра придешь, бумаги подпишешь.»
        Так он и оказался на центральной улице города в солнечный полдень, заросший и в рваном трико с вытянутыми коленями. Это была свобода. Назавтра, в девять часов, он уже был на том же крыльце, а через несколько минут поднимался за постановлением о прекращении уголовного дела «по реабилитирующим обстоятельствам». Государство как бы извинилось. Город отстояли, оккупанты остались просто гостями. С тех дней прошло больше двух десятилетий, как вдруг раздался звонок, и знакомый, но уже позабытый голос того самого первого сыщика доложил, что они тут в бане отмечают какие-то свои ментовские даты или юбилей, и они, хоть и пенсионеры уже, но вспоминают свои боевые будни. Он звонил по общему поручению высказать свою ментовскую «уважуху» по трем пунктам: что кровью себя не замарал, что не трусил и друзей не сдавал. Это были последние настоящие сыщики и опера, которые знали цену слову и могли за свои поступки отвечать. В новом времени места для них не было. Вот такие страстезападения, поступки и следствия.
        Часть 3
        Восставшие в аду
        Тут не было государства, а значит, не было и границ. Нет границ - нет и суверенитета, а раз нет суверенитета, то не с кем и воевать. Не с кем воевать, значит, нет расстрельных команд и виселиц для предателей. Если их нет, то точно нет идеологии. Нет идеологии - нет великих побед, патриотических традиций, но и мифотворчества тоже нет, как, впрочем, нет и возможности подвига. Государства не было, а граница была, причем самая непреодолимая. На ней не было нейтральной полосы, сторожевых вышек и спиралей Бруно, но коридоры в любых границах были всегда, и мертвые иногда посещали живых. А черти, если их сильно кликали, обрисовывали свои рыла в ночных оконных проемах и кривлялись в танце с пригласившими. Те, кто призывал, хотели видеть полный образ черта, с хвостом и копытами, и сами начинали прорастать рогами и всеми остальными рудиментами. И время их обязательно придет. Суверенитет - это независимость государства в принятии решений и свобода не выполнять чью-то злобную волю извне. А извне был только мир живых, который не мог даже в самой малой мере воздействовать на мир мертвых. Хотя из века в век
пытался что-то подслушать и посмотреть, наивно полагая, что чем больше люди узнают о мертвых, тем больше смогут продлевать себя среди живых. Но известно, что знания на это силы не имеют: воля на то другая.
        Живые могли проявлять волю и собрать все белеющие на полях кости, останки воинов, погибших на полях сражений, ибо прах к праху. Но такой воли у правителей не хватало, вроде как мертвым уже все равно, а у живых и без того дел по горло. Мертвые бесправные, а то давно бы запретили склонять свои имена на парадах в подыгрывании имиджу очередного владыки-патриота. Вот такие приграничные истории. Смерть пугает жизнь, а жизнь пытается использовать смерть в своих политических и финансовых интересах, на митингах и погостах. И, конечно, не было тут войны. Ну какой враг жизни? Смерть - это продолжение. Ну какой враг смерти? Жизнь - это избавление. Значит, не было и предателей. Живые думают о смерти, а умершие живут в ней. Но, в любом случае, каждый что-то нажил на свете белом. Все бессмертны, только одни не испоганили душу и бессмертны среди живых, а другие - бессмертны среди мертвых. И лишь один суд решит, где кому быть вечно. На том суде нет ни должностей, ни национальностей, ни родовитости, ни стажа церковного служения. Там все мгновения служения людям увидят и сочтут. Среди мертвых нет предателей, их
репутация к моменту окончания нахождения среди живых оформляется окончательно. Но среди живых и смерть других неймется. Они, в соответствии с сегодняшними запросами, их или прославляют, награждают и им подражают, либо проклинают вместе с потомками. Потом приходят другие правители, и приоритеты прославления и проклятья меняются. Выстраивается современный патриотизм и оформляется новое мифотворчество. У мертвых нет ни того, ни другого. Вот здесь и сейчас они строят, но среди мертвых нет ни ударников, ни созидателей. Тут одна воля, которой они все подвластны. Притом что есть выборы и, конечно, не без лести к правителю. Помимо этого, у них с правителем есть один папа. Он тут был законом, и имя ему - Сатана.
        Гнездо задышало. Легкие его, вдыхая за красной стеной, кормились ядовитым туманом. Гнездо пульсировало то в затихающем, то в возрастающем ритме, и где-то внутри себя облизывалось в ожидании живой плоти, внутри которой они намеревались нажать на спуск конца времен. Живых ничто так не разделяет, как идеи, у мертвых же идей не было, потому и войн не было. Мертвые сраму не имут, а потому и добродетели не знают. Живым все дано для возможности сделать выбор, а мертвые его уже сделали. Без покаяния умирают только звери, а у живых были те, что хуже зверей, и они ведали что творили. За красной стеной задышало: яйцеклетка готова к оплодотворению. Через сорок дней все это должно быть втиснуто в женское тело.
        ***
        Утро было обычное, туманное, но уже весеннее. Но это только что светлело раньше, а так как деревья и птицы тут уже давно были истреблены, то ни щебетания, ни весенней яркой зелени быть как бы и не могло. Агасфер глядел в окно на проезжающие машины. Те, что вроде «человеки», туда-сюда снуют, а волки лениво слоняются вдоль серых однотипных строений. У домов не было ни обличий, ни адресов, были только номера и, вроде как, координаты в каком-то местном пространстве. По этим координатам волки и ориентировались по ночам, выполняя свою волчью работу. Агасфер не успел отойти от окна, как заметил что-то необычное. В обозримом периметре вдруг замерло все движение, а волки просто свалились наземь как парализованные. Это на посадочную полосу заводили долгожданную дочь человеческую. С этого момента она не могла не только общаться с кем-либо, но даже и лицезреть окружающих ее живых мертвецов, чертей, демонов и других служителей, и строителей гнезда. Общение с ними могло отрицательно повлиять на развитие плода. Лишь Агасфер был ее попечителем и охранителем. Сорок дней человек с человеком в человеческих условиях
обитания. Так настаивали проектанты за красной стеной. Помимо того, ее нельзя было усыпить или еще каким-либо образом воздействовать. Все должно было пройти в полном сознании и полном ощущении себя живой женщиной.
        В дверь два раза громко стукнули. Агасфер в сильном волнении кинулся отворять. В двух шагах от проема стояла фигура с головой в форме огромной, отливающей синевой птицы. Остальное было просто тряпьем нераспознаваемого цвета, что принято величать рубищем, из свисающей бахромы которого торчали две миниатюрные голые ступни. Ворон скользнул на пол и попрыгал вниз по лестнице, а все остальное в три шажка зашло в дом вместе с запахами веков давно ушедших. Верно, то и было, что названо Принцессой. Грязная накидка так умело закрывала лицо, что оно лишь угадывалось где-то в глубине. Агасфер не знал, с чего начать. Казалось, он за свою длинную жизнь совсем разучился теряться, а тут было именно так. Видимо, длительное ожидание и сопутствующие размышления сбили его всегда обдуманное и осознанное отношение к происходящему, а может он просто забыл себя рядом с человеком? Он жестом пригласил ее в комнату и, опять же, жестом пригласил сесть на стул, а сам кинулся готовить ванну. Она села, не открывая лица, сдвинув ступни и сомкнув по-девичьи коленки. Агасфер начал наполнять ванну теплой водой, а когда вернулся,
гостья чуть сдвинула свой рогожный капюшон, и он увидел совершенно девичье лицо с изможденными впавшими глазами, красивыми губами, покрытыми лопнувшей обветренной пленкой. Обе щеки были, вроде как, поцарапаны и воспалены. На гадину-шлюху она явно не тянула, даже когда тяжелый капюшон начал сползать ниже, и из-под него вулканическим пламенем загорелись давно не мытые, свалявшиеся, но не потерявшие своего исключительного цвета волосы. Агасфер по-простому представился, протянув руку. Она свою в ответ не подала, но звонким голосом поздоровалась. Контакт состоялся. Она зашла в ванную, где стояли десятки флаконов, что он для нее собрал. Сейчас он пытался рассказать, что для чего и как, но она не проявляла ни радости, ни интереса. Было ощущение, что она больна, по крайней мере, с температурой. Тут таких болезней не знали, но Агасфер все, что нужно, притащил извне. Он вышел, слушая через двери, как она избавляется от одежды, и тут раздался сильный стук в пол. Он испугался, что это она упала. Приоткрыл дверь: шторы на ванне были плотно закрыты и за ними угадывался сидящий силуэт. Он попытался забрать ее
платье, чтобы упаковать и забрать в утилизацию, ведь оно явно было очагом заразы. Но как только он потянул тряпье к себе, как шторы в момент растворились, и она кинулась на него дикой кошкой, крича что-то на непонятном наречии.
        ***
        Она почувствовала опасность и звала Ворона. Тот слышал ее, но больше перед ней не предстанет. В той стране, где она была, его сила была оборима, ибо мертвым мертвого нельзя убить. Ворон сейчас на тонкой ниточке между жизнью и смертью спешил очень далеко, в свою стаю, на свою родину. Там, среди северных хвойных лесов, стланика на белом мху, болот и снежных зим, он еще надеялся завести подружку и потомство. Ему никак нельзя было без наследников. Его древнейший род, пришедший из аравийских пустынь, требовал продолжения. Прошло больше пятидесяти лет, как погибла его избранница и, по их этике, он мог претендовать на новую пару. По их же законам, он мог обрести ее только там, где родился сам, где прыгал юнцом, учился, и первый раз встал на крыло. Туда он сейчас и направлялся, полный намерений завести потомство.
        Тот день, произошедший пятьдесят пять лет назад, он помнил хорошо. Это было семнадцатого июля, утро было росистое и прохладное, что обещало теплую летнюю погоду. По лугу, прорезанному нерестовыми ключами, скошенными рядами лежала на сушке трава, превращаясь в душистое сено - главную пищу для скота на долгие зимы. Сегодня ворошить валки пришла с граблями семья: мужчина с женщиной и юнец лет так десяти. Солнце всходило и с легким ветерком сушило скошенную травку. Паренек был хилый, болезненного вида. Потому, наверное, и грабель было только двое. У мальчика было тонкое, обшелушенное ивовое удилище с леской и поплавком. Он собирался удить тут же, в небольшом озерце. У этого озерца и стояло очень старое одинокое дерево, где вся стая воронов и собиралась в то время на свои внутренние разборки. У них всегда было о чем поболтать. Это было последнее утро, когда Ворон был со своей избранницей. Они налетели и тихо расселись на редких, но толстых ветках. Отсюда подходы просматривались очень далеко. Двое махали в стороне граблями, а малец с ивовым прутиком их никак не смущал. Стая требовала убить коршуна -
здоровенную птицу, которая начала нападать еще с того времени, как у них прошла кладка яиц и началась линька. Коршун был нездешний, но, поселившись рядом, планомерно пожирал племя воронов. В тот день они отрабатывали тактику нападения на врага. Сенозаготовители разложили свои нехитрые пожитки прямо под деревом. Мальчик положил свою удочку на траву и прибежал под дерево, похоже, чтобы напиться. И тут стае открылось что-то уж очень интересное. Из кирзовой сумки с бутылкой воды он достал такое, что и дух свело - большую пачку сахара, тех самых белых лакомых кусочков, что так редко им доставались, что аж бабушки-воронихи рассказывали внукам об этом сладком чуде. Малец, напившись, убежал удить, а вороны больше глаз не сводили с этой пачки. Тогда он первый слетел наземь и расклевал жидкую упаковку, а уже через минуту сидел на суку с белым кусочком в черном клюве. Тут и началось: коробку вмиг разодрали, сахар рассыпался снежками по зеленому клеверу. Мальчишка, услышав возню, вернулся и, вроде как, стал собирать с земли эти снежные комочки. Вороны же сидели на дереве и сверху ругали его. Он на корточках
худенькими ручками собирал белые кусочки в сумку. Ворон тогда спустился к нему на расстояние вытянутой руки, мальчик не испугался и даже протянул к нему ладонь, видимо с целью погладить. Он отстранился, тогда мальчонка протянул ему сахар. Ворон его взял и, немного подержав, положил на землю, потом, хлопнув два раза своим черным глазом, спросил пацана, в каком году тот родился. Тот ответил, что в пятьдесят пятом. Ворон ответил, что будет ждать его в этом же месте ровно через пятьдесят пять лет с угощением. Мальчишка бросил сумку и побежал к родителям; сахар опять высыпался, а малец бежал по скошенному лугу то ли в испуге, то ли в радости. А коршун в тот день напал первым.
        ***
        Из той кучи вонючего тряпья она что-то выхватила. Это был какой-то существенный предмет, похоже, Агасфер и слышал его падение на пол вместе с этими тряпками. Она как появилась в ореоле рыжего облака, так в нем и исчезла за шторкой в ванной. Агасфер упаковал бывшие теперь уже ее одежды и вынес для отправки в утилизацию. Похоже, что сближение и понимание быстро не наступит. Напрашивался вариант с котом, и он его исполнил.
        Прошло полтора часа, Агасфер, свернувшись в клубок на кресле, наблюдал, как вдруг приоткрылась дверь ванной, потом из щели появился рукав белого, приготовленного для нее халата, следом обрисовалось раскрасневшееся от горячей воды лицо подростка. Волосы были забраны в большой узел и спрятаны в полотенце, что выглядело некой бомбой. Она крадучись вышла, с осторожностью осматриваясь. Он сам объявился, когда гостья уже сидела на кровати. Он подошел, ласково мурлыча, и потерся спинкой о ее голые лодыжки. Реакция ее была острожной, но не враждебной. Она вся была в ожидании человека, который ее встретил, но ожидание закончилось тем, что она преклонила голову к подушке и в считанные мгновения уснула. Кот запрыгнул на кровать и прилег у ее колен, вдруг ощутив что-то железное под ее халатиком.
        Она проспала в позе эмбриона пятнадцать часов. Агасфер, вернувшись в свой естественный вид, все это время наблюдал за ней и пытался составить картинку той, кого он так долго и с такой тревогой ждал. Картинка первая, понятная и объяснимая: девочке было не больше пятнадцати лет. Конструкторы за стеной просто подражали известному факту возраста Девы, родившей от Бога. Только род теперь не Давидов, а Данов. Считая по ее реальному возрасту, девочку утащили из современного мира, который она, конечно, помнить не могла. Картинка вторая, малообъяснимая. Зачем демоны забросили в самые темные и дикие времена человечества? Чтобы сделать из нее блудницу, подобно шлюхе Вавилонской? Они опять пытались соединить несоединимое, слепить из непорочности блуд? Потом это несоединимое должно было понести в себе опять же несоединимое? Наверное, такова была общая логика демонов, прислуживающих им мертвых генетиков и им подобных. Сейчас ему первому станет понятно, получилось ли у них что-то на этом этапе. Из ее поведения в общении с ним это должно проявиться. Если эта мерзкая закалка случилась, то ее не скроешь. Картина
третья, ошибочная. Он сам, когда лепил Мескал?н, сотворил из чудовища чудовище, и не более, наделяя ее женскими чертами, он размышлял и о той, что придет, скульптурно приписывая чудовищу те черты, которые, казалось, будут присутствовать и у пришедшей. Но та, что сейчас спала, свернувшись по-кошачьи, не несла и следа того, что ему представлялось совершенным в женском обличии. Но она была совершенна, просто его понимание женского совершенства было сильно отравлено реалиями бытия. Только сейчас он до конца понял, что все, кто его окружали - не женщины. Та, что без чрева, не может быть совершенной в любом художественном исполнении. Картина четвертая, утвердительная. Сатана ненавидел людей не из-за того, что они несовершенны, а потому что они могут размножаться и искать совершенство в новых поколениях. Они плодились и размножались согласно Божьему слову, и из рода в род повторяли изначально данные им облик и подобие. Сатана ничем из этих могуществ не владел, и сейчас, пытаясь прийти на землю в облике Антихриста, он был вынужден поклониться этому Божьему дару деторождения.
        ***
        Прошло пятнадцать часов, за окнами утро. Она резко подскочила, от этого ее еще влажные и не расчесанные волосы колыхнулись как огонь костра от порывов ветра. Кот сидел в кресле и делал вид, что не смотрит в ее сторону. Гостья спустила ноги на пол и, придерживая что-то под халатом, прокралась в туалет. Недолго там побыв, она тщательно осмотрела квартиру и, убедившись, что кроме кота тут никого нет, сняла халат. Если такое не видеть, то и не представишь. Каждый день ее пребывания в диком мире оставлял свой след на этом хрупком подростковом теле. Все в ней было натурально: острые плечи, тоненькие ножки с давно сбитыми коленками и стертыми ступнями, местами сочившиеся сукровицей; руки, явно после средневековых колодок, были распухшими и цвета желто-фиолетового, на шее полосы от удушения; кожа была бледная, и на ней четкими бугорками выступали расчесанные укусы паразитов. Вместе с халатиком она положила на кровать и тот предмет, который пыталась так тщательно скрывать. Это был обоюдоострый кинжал, большой, ничем не украшенный, и по виду очень старый, но для нее явно имевший большую ценность. Прежде чем
отойти от кровати, она прикрыла кинжал полой халата, потом подошла к коту Агасу, погладила его по голове. Судя по всему, у девочки была температура. Потом она в туалетной комнате выбирала себе гребень из тех, что он притащил к себе согласно своему огромному списку вещей. Теперь Агасфер увидел общую картинку: девочка настрадалась, ее, похоже, и пытали, и подвешивали, ведь царям и князьям все позволено. Так было всегда, так оставалось и сейчас. Расчесывалась она долго, и все закончилось толстой косой почти до колен. И коса, и то, что между ног, отражались в оконном свете чистой медью и старым монетным золотом из сокровищницы Цезаря Спада. Когда она гладила кота по голове, он не ощутил от нее запахов мыла или шампуня. Похоже, она не понимала их предназначения или побоялась использовать.
        Кот ждал, когда она вновь накинет халат и, как только это произошло, задрал хвост и прошествовал в прихожую. Там обернулся человеком и, постучав в дверь, испросил разрешения войти. Ответа не получил. Увидел, как она, схватив свой кинжал, убежала в туалет и там пыталась закрыться на щеколду. Агасфер подошел к туалету и по-будничному сообщил, что ему надо помыть руки с улицы, и что сейчас они будут завтракать. Был услышан, она чуть поскреблась с щеколдой, открыла дверь и отскочила к дальней стенке. Он встал к ней спиной, тщательно намыливая руки над мойкой, а сзади стоял настоящий живой человек с кинжалом в руке. Ситуация напоминала сцену последних минут жизни революционера Марата. Он вытер руки полотенцем и пошел на кухню, не сказав больше ни слова. Меню к первой встрече у него уже давно было готово. Правда, он думал, что это будет ужин, ну обед, но никак не завтрак. Он поставил на стол два прибора, открыл холодильник и стал выставлять яства. Это были два куриных яйца всмятку, четыре пластика твердого сыра и баночка с подкопченной в пряном масле маленькой рыбешкой, а к чаю печенье из зерен пшеницы
и сахара. Он чувствовал, что за ним наблюдают, и он, конечно, выглядел не старым иерусалимским сапожником, а крепким парнем чуть за тридцать, без пейсов и кепи, потому надеялся, что он не сильно пугает свою гостью, для которой будет и сохранителем, и доктором, и рассказчиком. На сей момент было ясно одно: сейчас с ним рядом совсем не то, что он в своих мыслях выстроил.
        ***
        У него на все про все сорок дней. Здесь ничего не изменишь, не исправишь. По прошествии этого времени ей подсадят оплодотворенную яйцеклетку, и та должна будет начать развиваться в намеченном направлении. За эти сорок дней за красной стеной закончатся все приготовления к последнему акту родов знамения в облике младенца человеческого. Непонятно было, откуда та яйцеклетка, которую собираются оплодотворить в чашке Петри, в том самом яйце, сотканном из праха людоедов и другой, когда-то бывшей среди людей, мерзости. По закону жанра, она лишь мать суррогатная, а кто же тогда истинная невеста Сатаны?
        Эта фигура явно была не из живого мира, это обитательница ада, в земной жизни снискавшая себе дьявольскую славу. Сейчас она у гнезда или за красной стеной. Таких женщин за историю своей жизни Агасфер знавал не один десяток. Но сейчас ему в голову настойчиво приходило только одно имя - владелицы шестисот крестьян в поместьях, расположенных в трех губерниях. Агасферу было известно, что эту даму в 1757 году, после того, как она забила насмерть беременную крепостную, посещал сам Ваал - демон, древнее божество ассирийско-вавилонской культуры. В аду он отвечал за пытки и страдания. После его визита та женщина стала не только убивать крепостных, но и употреблять в пищу их мясо. Через одиннадцать лет, проведенных в вырытой в земле яме, куда не проникал солнечный свет, ее перевели в каменную клетку, где ее еще раз посещал Ваал. Это было невероятным событием - чтобы демон такого ранга дважды приходил к одному и тому же лицу, ведь после первого визита если кто-то и выживал, то ума больше не имел. Второй раз он к ней явился в образе караульного солдата, от которого она зачала ребенка, но после рождения он
просто растворился в воздухе из рук надзирательницы. Заключенная просидела в общей сложности тридцать три года, а в ноябре 1801 года умерла в припадках безумия.
        Получилось так, что Агасфер видел эту женщину первый раз, отодвинув грязные зеленые шторы в той самой каменной клетке, а второй раз - на портретах, исполненных крепостными художниками в ее городском доме на углу улиц Большая Лубянка и Кузнецкий мост. Агасфер был убежден, что эта фигура наиболее подходит на роль невесты Сатаны. По менее важному делу Ваал не пришел бы дважды. Если это так, то она должна быть где-то рядом, но за красной стеной - вряд ли, как и среди младших демонесс. Скорее всего, она где-то у гнезда проживает, на той же свиной пайке и водочке «Прелюдия» обслуживает общую схему. Все это, так или иначе, остается догадками. Но Агасфер был уже настроен додумать эту версию до конца, было еще куда двигаться. Как-то Сл?в в компании друзей, обласканный его трансформером, в сильном подпитии описывал одну женскую особу, и коту Агасу хочешь не хочешь пришлось вслушиваться. Тогда-то ему пришло в голову, что где-то он уже слышал про такое лицо и ужимки. Когда-то он пробовался на роль сыщика у Эдгара Аллана По в его «Рассказах тайны и воображения». По мнению автора, очень даже не без успеха.
        Агасфер встретил гостью, в ожидании которой вечерами сидел и перекладывал эти вилки, ложки, салфетки, представляя, как они будут общаться, изолированные от мертвого мира. И вот этот день наступил. С его приходом и первыми впечатлениями, Агасферу захотелось узнать во всех подробностях о том, в чем его принуждают участвовать. Это было обыкновенным человеческим желанием.
        ***
        А сейчас завтрак. Гостья действительно стояла в проеме двери, спрятав косу под халат, застегнувшись по самую шею, однако рубцы удушения были видны еще ярче, чем вчера, возможно из-за белизны халата. Он приблизился к ней, она отступила на два шага. Агасфер, опять же, жестом позвал в ее комнату, открыл зеркальную дверцу шкафа и показал разнообразную приготовленную для нее одежду. Показал и опять ушел на кухню. Она сразу же вернулась в том же обличии. Было видно, что кинжал она пытается скрытно придерживать под халатом. За весь этот отрезок времени не было сказано ни слова. Она села за стол и положила на него свои маленькие ладошки. Почти все ногти на пальцах были частично стерты, частично подорваны. Создавалось ощущение, что она ими непрерывно оборонялась. Пальцы были сильно воспалены и при любом прикосновении приносили острую боль. Вот с них и придется начать, подумал Агасфер, ставя перед ней тарелку с простеньким, но человеческим завтраком. Потом сам сел и бодро, но не громко сказал:
        - Ну что, будем знакомиться? Меня зовут Агасфер, и я - твой доктор.
        Она чуть вздрогнула от его голоса, и необычно красивым тембром выдала целое предложение:
        - Меня везде по-разному называли, и какое из этих имен настоящее, я не знаю.
        Она, наконец, подняла на него глаза, они были василькового цвета, очень живые, но, как и все тело, воспаленные.
        - Настоящее твое имя - Николь, оно означает «свет». А теперь мы завтракаем, - сказал Агасфер и принялся чистить яйцо. Гостья последовала его примеру, но яйцо ей не давалось почти: любое прикосновение к кончикам пальцев приносило острую боль. Агасфер очистил свое и подал ей, забрав ее яйцо. Она ела, откусывая маленькими кусочками. Мужчина потряс на ее яйцо из солонки и подумал, что работы будет много. Она ела, но очень вяло, сыр ей явно понравился. Девочка попросила чай и пару раз откусила от печенья, без сомнения у нее была температура. Агасфер принес градусник, и она без колебаний пристроила его под халат. У него это вызвало вздох облегчения: значит, ей отшибли не всю память. Через пять минут он попросил градусник, ртуть показывала тридцать девять градусов. Сколько времени она держалась, никто не знал. Девочка и сама понимала, что надо принимать какие-то меры, потому без возражения пошла в свою комнату и легла в постель, прикрывшись одеялом. Ее вопрос догнал Агасфера уже у двери в свою комнату, куда он направился делать приготовления к процедурам.
        - А я теперь всегда буду Николь, или меня так только сейчас будут звать?
        Он не ответил. При виде шприца она по-детски сжалась, но, перевернувшись на живот, чуть заголилась. Уколов было три и, как ему известно, все болезненные, но она даже не выдохнула горько. Какой же вообще к ней применим порог боли? Потом он ее попросил сесть, подложив под спину подушку, и принес ванночку с заживляющими настойками. Так она и сидела, маленькая птичка, опустив в ту жидкость лапки. Потом он из десяти пальцев на руках шесть перебинтовал, наложив мази. Она засыпала, начали действовать уколы и целая жменя таблеток. Сон должен был продлиться не менее пяти часов. Агасфер за это время собирался успеть приготовить обед, надеясь, что с пробуждением у нее будет аппетит получше. Все препараты были из последних достижений в фармакологии. Было ясно, что она истощена, и главные лекарства для нее - питание и сон. Начнет оживать - он будет с ней разговаривать, доискиваться души человеческой, но она явно будет спрашивать, зачем она здесь и какое у нее предназначение.
        Когда он вышел из квартиры, волков у дома не было, явно им какой-то заградительный знак был выставлен. Он сел в такси и поехал по адресу любимых апартаментов своего бывшего подопечного. Там дверь была не заперта, вонь и крики перемешались и плотным слоем накрыли его. Из комнаты встречать его вышла Петровн?, она же Салтыкова Дарья Николаевна, бывшая столбовая дворянка, которая сейчас отстирывала говно с простыней. А могилка-то ее на кладбище Донского монастыря.
        ***
        Куриный супчик из концентратов получился ароматный и наваристый. Четыре котлетки на пару, присыпанные сушеной зеленью, тоже наполняли воздух ароматами. Литр киселя из розовых кубиков, сладкий и горячий, был последним мазком на том мольберте. Николь встала тихо и пришла на кухню уже переодетая в голубые джинсы и белую блузку, волосы рыжей бомбой лежали на затылке и плечах, и, вкупе с забинтованными пальцами, она выглядела как-то мультяшно и празднично. Кинжала на этот раз не было. Под одеялом спрятала. Ей, похоже, стало лучше: по крайней мере, температуру сбили одним ударом, который надо было, конечно, повторять еще и еще. Ложка в ее забинтованных пальцах выглядела потешно, но суп она поела, потом пол котлетки, но кисель выпила весь. Агасфер, глядя на все это, испытывал давно забытое, щекочущее ноздри, чувство радости, одновременно юношеское и отцовское. Он не спешил предаваться разговорам, да и она тоже больше не повторяла оставленного без ответа вопроса.
        Теперь - парить ноги, пальчики на них, к счастью не сломаны, но кровоточили. В двух местах на левой ступне были гнойные образования вокруг огромных заноз. Их надо удалять. Было ясно, что девочка понимала свои проблемы и не пыталась противиться. Когда он сел на колени, взял в руку ее левую ступню и приготовил скальпель, она не отпрянула и никак не возразила. Занозы были извлечены, они выглядели как шипы какого-то диковинного растения из неизвестных земель. Обработав раны и втерев заживляющие мази, он забинтовал ступни, и на левую подвывихнутую лодыжку наложил тугую повязку. Она терпела, даже не ерзала и не вздыхала. Потом, отвернувшись от него, сняла с себя одежду, оставшись в одних маленьких беленьких трусиках, тоже из его, Агасфера, приобретений, и легла на живот, приготовившись к уколам. Зрелище было ужасное: спина и бедра были исполосованы то ли плетями, то ли когтями, что усугубилось той самой грязной хламидой и укусами паразитов. Самые воспаленные места он тщательно обработал, потом промазал всю спину мазями. Ребра девочки можно было пересчитать с закрытыми глазами. Потом он сделал ей уколы и
скормил горсть таблеток, принес халатик и вышел, а когда вернулся с кружкой горячего киселя, Николь сидела, подперев спину подушками. Она опять выхлебала горячий кисель и начала склоняться ко сну под действием таблеток, которые были с легким снотворным. Спереди он ее еще не видел, но сзади здоровьем она не блистала. Криминалисты такую картинку всегда квалифицируют как следы садистского принуждения.
        Конечно, вживлять ей эмбрион будут не профессора - обитатели Ада, хоть и могли бы, конечно, но это противоречило бы общей доктрине. Нужны были живые люди, и не один, а, как минимум, три. Агасфер знал, что их притянут сюда на несколько часов из живого мира, но для них все с ними происходящее будет только сном, который быстро забудется, как забывается каждодневная, обычная для них работа. Та, что они на коммерческой основе сотворяют каждый день, и делают это не только из-за женской бесплодности, но и по причине гомосексуальности заказчиков. Коммерциализация деторождения бодро шагала по миру, и потому вытащить тех спецов-бизнесменов было несложно. Трудно было обустроить им привычное рабочее место и все употребляемые для этого инструменты и препараты. Мертвецы-снабженцы сейчас только этим и занимались. Те живые, кто будут оперировать, по щелчку выключателя окажутся в своих постельках, а оборудование и прочее останется тут навсегда и, верно, с какой-нибудь надобностью будет служить там, где лепят из ежедневных урожаев спермы чудовищ, которые восславят Антихриста и призовут царствовать на земле.
        ***
        Без посредника - никак, а тот мешал, в первую очередь, тем, что знал истинную сумму по договору с заказчиками, с того и требовал свою долю. Анестезиолог и сестра были в неведении об истинной стоимости заказов, поэтому с ними можно было рассчитаться по своему разумению. Сам он уже давно и не без приличной рекламы и хайпа стал известным специалистом в области суррогатного детопроизводства. Самые жирные заказы приходили с той стороны, с которой у него давно сложились понятные во всем отношения. Это были гомосексуальные пары, которые вылезли напоказ со своими построениями современной семьи. Таких становилось все больше с каждым годом. Мало того, что они хорошо платили, у них всегда были свои суррогатные матери со всеми рекомендациями и анализами. Все юридические вопросы и оформление всех прав на родившегося они закрывали всегда без проблем. Были, конечно, и бесплодные обычные семейные пары, но тех надо было отсортировывать, ибо у них часто ничего не было, кроме желания обзавестись ребенком, в том числе и денег не бывало по озвученному тарифу. Всеми этими вопросами и занимался посредник. Вот ему,
доктору, уже и не хотелось быть врачом, а стать таким посредником - профессионалом от медицины. Ни работы, ни ответственности, только деньги собирай и дели. Пока приходилось работать руками, но все же будущее свое в таком перспективном бизнесе он видел в роли посредника-переговорщика и первых рук в получении денег.
        Анестезиологу же было наплевать на перспективы, он пил. Однако в работе преуспевал, умея принимать решения и не боясь риска в сложных ситуациях. Пить начал после того, как свою жену - преподавательницу кафедры общей гигиены, увидел без трусов, стоящую раком. У ее жопы пыхтел качок-второкурсник все того же родного медицинского вуза. Жену он не бросил, а сама она никуда не ушла, семейная жизнь двух медиков продолжалась. Правда, он как-то пристрастился к виски, а домой стал приходить, когда хотел, мог и вообще не приходить. При всем этом он работу делал и старался по утрам унять дрожь в руках всеми известными врачам способами. Он реально понимал, что его, при таких делах, держат, может даже и не из-за профессиональных навыков, а из-за того, что у него не бывает претензий по оплате своего труда. Сколько дадут - на пропой все равно хватит.
        Третьим фигурантом в этой компании была медсестра - пятикурсница того же медвуза. Если она была не очень и красивая, то весьма влюбчивая и романтическая натура. Ей все время хотелось внимания, от кого бы оно ни исходило. Это был и пьяный сокурсник на природе, которого из палатки выгнала его девушка по причине «нажратости». Он залез к нашей героине в спальник, а чуть придя в себя, убежал в панике быть изобличенным. Она же, после, у костра читала Ахматову и возводила к небу глаза. Дежурный электрик из ЖЭО тоже подходил на роль героя романтических грез. Он всегда приходил снимать показания счетчиков в одно и то же время, и всегда ее заставал с оголенными ляжками и на каблуках. Однажды он остался выпить стакан холодной минеральной воды, но уже вечером заявилась его толстая жена и известила, что у электрика двое ребятишек, и он сам во всем признался и покаялся. Еще был таксист - извращенец и плут. А после бытовой пьянки без повода и праздника появилась и родственница соседки. В той медицине она себя не видела, все ее взгляды были обращены, в соответствии с ее романтической натурой, в пластическую
хирургию и косметологию. Красота, хоть и ненастоящая, всегда была большой силой.
        Вот такие страсти среди живых. Именно этой компании и готовили командировку мертвые. Во сне придется послужить бесплатно, но с большим усердием.
        ***
        Гостье снился сон. Сны снились ей редко, так как спать приходилось урывками, с постоянными ощущениями боли во всем теле и непреходящим чувством опасности. Лишь когда она чувствовала гладкие перья ворона, могла расслабиться. Сны всегда были страшные, да и сейчас тоже. Видела она себя, вроде как, со стороны, абсолютно голой, растрепанной, посреди широкой долины, покрытой ковром из цветущего клевера. Она бежит по этому ковру, и из глубины белой пены облаков на нее камнем падает огромная птица и пытается вонзить когти ей в плечи. С первой попытки у птицы ничего не вышло, а второй попыткой было прикосновение Агасфера, который ее и разбудил. Он был заботлив, не допытывался и явно от души старался облегчить ее телесные страдания. Она осознавала, что скоро настанет час с ним объясниться, чтобы понять, к чему готовиться. Ей очень хотелось жить. Неизвестно только было ей, где и как начинается жизнь, где она сейчас и какое будет продолжение. Сейчас у нее был один железный друг; когда хозяина квартиры не было, она его хорошо протерла и припрятала в надежное, как ей казалось, место. Сегодня ей, вроде как, и
полегче, надо было начинать диалог, а может еще повременить? Сейчас кушать хотелось. Агасфер думал так же - что можно повременить еще денек, очень уж не хотелось опускать ее в то дерьмо, что было прописано по сатанинскому сценарию.
        На ужин сегодня консервированное мясо индюка со спаржей и рисом, компот из сухофруктов и шоколадное печенье. Она ела помаленьку, но явно с аппетитом. В васильковых ее глазах появился едва различимый блеск и даже что-то вроде улыбки. Чуть мелькнули белые зубы между потрескавшимися, припеченными солнцем губами.
        После ужина без паузы приступили к лечебным процедурам. Она, как и вчера, отвернувшись, сняла с себя халат и легла в постель на живот, трусики уже были не белые, а голубые. Это прямо обрадовало, значит, нормальные женские потребности не были утрачены или возвращались. Она стоически перенесла уколы, и после просьбы Агасфера не очень решительно и явно без охоты перевернулась на спину. Он не стал считать, сколько укусов было на ней от низа живота и до ключиц, включая предплечья. Их было много, и цвета фиолетово-желтого, вторя странгуляционной борозде на шее. Какое-то животное пыталось откусить сосок, он был распухший и водянистый. Покусаны были и бедра до колен. Агасфер втирал мази, ранее ему и в голову не могло прийти, что он увидит такое. Он сострадал и радовался этому, ибо только человек способен сострадать, это было давно забытое чувство для него. Потом он разбинтовал ее пальцы, они прямо-таки оживали, наложил по-новому мази и вновь забинтовал. Оставалось попарить в травке ноги, перетянуть повязку на голени, а потом - таблетки, в том числе и сонные. Он оживал как пальчики на ее руках. Ему вдруг
захотелось жить вот так, по-человечески. Преследовавшее его тысячи лет желание умереть блекло и растворялось в том, что он сейчас делал. Это было великим счастьем - заботиться о других, не ища для себя ни выгоды, ни похвалы. Чтобы это понять, не надо жить тысячу лет так, как прожил он. Агасфер чувствовал, что скоро в нем что-то изменится, и вот, с этой девочкой пришли изменения.
        Жизнь умеет пробиваться не только через дорожный асфальт, но и сквозь саван смерти. Она в той жизни, которую помнила, людей и не видела. Самым человечным был для нее тот большой черный ворон, а сотни остальных были лишь подобиями, которые величали себя людьми. И те, кто ее голую привязывал к бревну и пытался на спор выкусить плоть, и те, кто подвешивали на веревках и забивали в деревянные колодки, и жрицы в храмах, фанатично пытавшиеся засовывать в нее деревяшки. Много подобного она видела, поэтому, обоснованно, и думала, что других людей не бывает. Зато у нее был железный друг, и она знала его секретную силу. Если она вдруг поймет, как убить всех людей, то она обязательно это сделает. Но вот сейчас она бы одного уже оставила, того, кто лечит ее и кормит. Ей было неведомо, что и такие есть люди. Похоже, она много чего не знала, и теперь надеялась, что Агасфер откроет ей глаза на то, что такое люди, что есть она сама, и что есть то зло, в которое ей предназначено вонзить кинжал. С этими мыслями она уснула, раскидав по кровати свои прекрасные волосы - символ любви и памяти о маме и папе.
        ***
        В маленьком тазике лежали замоченные и намыленные трусики: белые и голубые. Такая вроде обыденная картинка, но сейчас она выглядела как обреченность. Он был уверен, что сумеет улучшить ее физическое состояние за это время, а потом сам и поведет на эшафот. И как бы дальше у нее ни сложилось, дева будет обречена стать узницей ада, как, впрочем, и он. Агасфер был опытен и умен, но пока сам не понимал, что из узника становится солдатом. За тысячелетия узлы трусости ослабили свою хватку, но он не понимал, что стоит на пороге начала служения людям, находясь безвозвратно и очень далеко от них. Живых камней не бывает, бывает жизнь в камне, и когда появляется свет солнца, она прорастает. Теперь и для него появился этот свет.
        У мертвых тоже есть пульс, но он другой, так сейчас пульсировало в ночи это поселение инкубов, суккубов, чертей, свиней и разной мерзости, там, еще в земной жизни приобретенной, и сюда спущенной, ибо другого места для той мерзости быть не может, только ад. Бывший Сл?в, а ныне черт Харчок, расфасовывая по банкам мясо человеческое, между делом пытается что-нибудь в рот закинуть. Если получается, щурится от удовольствия жить. Его бывший друг Вовч?к голой башкой пытается забодать огромный зад новой барышни своего любимого размера. Но на самом деле никакого любимого размера не существует, ибо ему с каждым разом нужно все больше и больше, и предела он себе не представляет, да и не нужен ему этот предел. Рога у него не вырастут, но он пока еще не заметил, что глазки прорастают мягкой белой щетинкой, а сзади крючочек хвостика уже обрисовывается. Он скоро станет свиньей. Его будут скармливать, он будет оборачиваться, и его опять будут скармливать, и так - вечность. Вокруг гнезда их тысячи легионов, одних временно вывели из ада, других уже сварганили на месте.
        Гнездо готовилось исполнить свое предназначение, после чего вся эта нечисть вернется туда, где ей надобно быть. Туман рассеется, а творение выпорхнет из гнезда. А где потом будет он и она? Ее вернут назад к людям, но то, что она отсюда запомнит, будет восприниматься только как горячечный бред, и доживать она с таким диагнозом будет в известном месте. Все шло к тому, что ранее озвученное сбывалось с точностью до наоборот: им была нужна не блудница Вавилонская, а агнец на заклание. Сейчас имя, которое ей дали и озвучили как «жертва», стало объяснимо. И там хотят, чтобы этого агнца им привел человек - старый еврей иерусалимский, трус и грешник. Вот такой был настоящий сценарий тех проектантов и конструкторов. Теперь, осознав всю чудовищность своей роли, которую отвел Сатана, Агасфер захотел умереть. Увы, но это было ему недоступно. Сатана хотел, чтобы Бог-Отец видел, что агнца на заклание приведет человек из его, богом избранного, народа. Это был узловой момент сценария. Все, что сейчас открывалось перед Агасфером, выворачивало его изнутри. Он не знал, что делать, но был готов восстать. Хоть он и
оттолкнул Христа, но не поведет агнца к дьяволу. Но как восстать, если даже себя убить он не может? Надо было, чтобы живой человек отдал невинного Сатане. Вот такой был умысел. Его если и вернут живым, то только на конюшню к Салтычихе. Рубец на груди ныл невыносимо, отторгался выданный ему мандат на нахождение среди мертвых. История с его подопечным Сл?вом была просто рассказкой, чтобы Агасфер был уверен, что приведет к Сатане именно шлюху и блудницу, подобно Вавилонской, держащую в руках чашу, наполненную мерзостью и нечистотами блудодейства ее. Но они не учли, что живые видят живых не по правилам мертвых. Вместо чаши мерзостей она принесла кинжал и тело, страшно измученное и истерзанное не демонами ада, а теми, кто претендует на звание людей. Умысел был сложен и коварен, и тем еще более омерзителен, как все вокруг. Агасфер сделался котом и прилег на одеяло рядом с Николь. От нее уже пахло привезенной им парфюмерией, но ему сейчас казалось, что она ей не очень подходит, и при случае надо добыть что-нибудь весеннее и цветочное. Но, может, у котов другие ощущения запахов? Агасфер еще не понимал, что
уже начинается война живого с мертвым, и все его войско уместилось на этой кровати. Из оружия у них только кинжал с непонятной легендой, который Николь спрятала в самое для женщин надежное место - шкаф с постельным бельем.
        ***
        Агасфер спал, а кто-то был в стратегии, кто - в политике, а кто - в поэзии. Все разные, и все люди.
        Курсант учился не очень, не любил казармы и плац, как не любил стрельбы и рукопашный бой. Мама его сюда определила, а маму он любил. А сейчас он писал курсовую по стратегии и тактике, но не стал смотреть в учебники и читать знаменитых полководцев. Писал своими словами, исходя из жизненного опыта, который был не очень уж большим. Писал на примере войны с крысами, которую они вели в деревне у бабушки после того, как те пожрали всех цыплят в курятнике. Стратегия была из простых - заманить в западню самого главного крыса и убить. Без вожака эта стая потеряет разум и будет легко истребима. Но тут возник вопрос - а если король подставной, а на самом деле правит какой-нибудь тайный комитет? Курсант ненадолго забуксовал и продолжил излагать стратегию уже в другом русле. Если тех группа альфа-самцов, то, чтобы ослабить всю популяцию, нужно стравить их между собой, пусть сожрут друг друга. А как это сделать - уже вопрос тактики. Ослабленную группировку нужно будет окружить и уничтожить самым жестоким способом: сжечь или отравить ядом, а потом уже браться за их тылы и подростковый возраст. Вроде все
получалось в плане стратегии, но понятно также было, что надо рассчитывать и свои силы: снабжение, вооружение и тылы, вопросы мобилизации тоже были важны.
        В следующий раз он приехал в деревню, прихватив с собой, как бы в роли начальника штаба, своего еще школьного друга-двоечника. Тот сейчас работал в ЖЭО помощником слесаря-сантехника и был не понаслышке знаком с этими серыми оккупантами. Бабушка была несказанно рада войскам, прибывшим для борьбы с подпольной нечистью, и определила их сначала за стол, для тактических разборов предстоящего сражения. Разборы закончились поздно, а начало боевых действий должно было начаться с рассветом. Встали поздно, подправили руки, подсоколили глаз. Двоечник пошел на горшок, а в деревне известно какие услуги. Вернулся он оттуда, держа в руке доску, на торчащем из которой гвозде была пришпилена крыса. Они там бегали вокруг горшка, вот двоечник и изловчился. Начало было положено. Воевать в этой стране умели. Палочно-гвоздевое оружие в тактическом смысле себя проявило, потому решили на нем и остановиться пока. Тактика учит разным методам ведения боя. Привлекли местного пьяницу. За то, чтобы хлебнуть два раза из стакана, он в сарае вкопал в землю старую цинковую выварку, которую бабка с сомнениями, но отдала на нужды
наших войск. Альфа-самцов не знали, как выманить, и потому стратегию подкорректировали, решив просто бить крыс нещадно. Сверху вкопанной выварки постелили квадрат клеенки с якорями и усатыми боцманами. Получилось очень даже ровно. На приманку бабка из каких-то закромов принесла трехлитровую банку с соленым салом. Крышка на ней давно заржавела и открыть ее было невозможно. Похоже, консервация та происходила еще до Первой мировой войны. Банку разбили, сало было сверху желтое, а снизу ржавое, как броненосец на дне морском, но воняло прилично. С трудом отрубив топором нужный по весу кусок, положили его прямо в центр квадрата, угодив в усатого боцмана. Тактика была такова - крысы набиваются на сало, и когда вес их достигает критического, клеенка проваливается вместе с врагами. После этого воины хватают выварку и вытряхивают ее в горящий во дворе костер. Все гениальное - просто.
        Крысы долго пыжились, но в момент накинулись на этот кусок древнего животного. Большой костер, хорошие угли - туда и сыпали их командующий с начальником штаба. Те, которые не успели обуглиться, разбегались по грядкам цветущей картошки, дымя и воняя. К вечеру забеги на клеенку прекратились. Видимо, основная живая сила была уничтожена и рассеяна. У калитки бабушка их провожала с поклонами, но уже через три дня позвонила с плохими новостями: крыс стало еще больше, и они вырывают курам перья и яйца укатывают. В разработанную стратегию прокралась ошибка: похоже, у врага были союзники, сейчас занявшие их место. Этот опус показали генералу - начальнику военного училища. Курсанта выгнали, чего он и добивался. Он всегда мечтал быть доктором, смотреть в женские письки и ковыряться в них. Прошли годы, и это надоело. Хочется остаться с письками, но лучше менеджером, чтобы самому в них не заглядывать. А то ты смотришь в нее, а она - на тебя.
        ***
        А он хотел быть стоматологом, но баллов не добрал и пошел на ту специальность, на которую хватило. Он давно заучил: чем человеку больнее, когда он к тебе приходит, тем ты почетнее, и тем больше у него желания тебе что-нибудь дать. Чтобы убрать любую боль, существует множество способов, а откуда больному их знать? Тут уж на первом месте «зубники» - страшные чародеи и избавители. Но, увы, звезды не сошлись. Это сейчас он пьет, а тогда был здоровым качком, да еще и на машине, пусть и на папиной, но откуда кто мог это узнать? Где-то на втором курсе она его приметила, и после получения им поощрительного приза на литературном конкурсе заревновала и принудила к браку. Тот приз выглядел как глиняная рыба-головешка, а опус был профессионально ориентирован и звучал как «Аллергия и политика». Его тогда заметила не только будущая жена, но и некоторые активисты общественно-политических движений. Там нуждались в молодых интеллигентах-просветителях. Для студента там было широкое поле деятельности: одним в обед надо было рассказать о великой роли революции и пролетариата, а вечером других призывать сносить
памятники вождям этой самой революции; с утра собирать голоса за младореформаторов, а с обеда - за коммунистов и тоже реформаторов. Это уже позже появится аллергия на пораженцев, но болтунов она устаканит и перейдет в зуд посадок и арестов. Революционный конвент в Думе передаст свои полномочия, и все окончательно отвертикалится. И он будет в перерывах между лекциями сочинять новый опус, где будет пытаться свести новую реформацию и аллергическую реакцию на ГМО в «ножках Буша». И опять его заметили в деканате, предупредив о задолженностях и возможности быть вычеркнутым из числа студентов. Он ударился в анестезиологию, а жена, раньше него окончившая обучение, была оставлена на кафедре. Ее короткий халатик, каблуки и круглый зад нравились не только второкурсникам. Дедушку-профессора она сопровождала во все командировки, подчеркивая его профессорский уровень. Он всегда чувствовал себя рогоносцем, но последняя картинка отдалила его от политики, общественности и сочинительства, усадив на стакан.
        Вчера, после трех дневных операций, навестил старого приятеля, тоже когда-то яркого общественника на небосклоне местного бомонда. Приняли хорошо, а приятель рассказал историю - явную быль, хоть и похожую на сказку. Давно умершая теща прислала зятю письмецо. Она умерла в тюрьме, осужденная на огромный срок. В судебном процессе по делу об отравлении своего третьего мужа вдруг выяснилось, что она отравила и двух предыдущих. Еще ее судили за мародерство, но тех подробностей он не знал. Письмо было с угрозами и настоятельными требованиями передать все ее имущество какой-то общине со странным непроизносимым названием. Имущества много отняли по суду, но еще и оставалось прилично. Дочка без колебаний опознала почерк мамы. Тот самый товарищ сильно струсил и побежал к прокурорским. После долгих утрясок и согласований решили эксгумировать труп. На тюремном кладбище раскопали могилу и достали гроб, он был пустой, а на дне его лежал конверт с короткой запиской «Я тебя, зятек, предупреждала». Почерк был тот же. Вот только тогда и вспомнили о секте, которой нужно было передать имущество. Она называлась «Агхори»
- это были религиозные каннибалы-трупоеды. Как позже выяснилось, труп тещи, по ее завещанию, съели. За этот ритуал она и дала им два письма. А взамен же имущества ей было обещано возвращение в земную жизнь. И она возвратилась: дочь ее начала говорить ее голосом и хохотать как убийца трех мужей и мародерка. Парень сдался в психиатрическую клинику, а мамина дочка повторно вышла замуж. У нового мужа была хорошая политическая карьера и большой административный ресурс. Жили они дружно, у него в политике все получалось, люди говорили, что черт ему помогает. С ребеночком у них только беда получилась - умер совсем младенцем. Но те, кто его видел, утверждали, что вид у младенца был странный, а кто-то и хвост разглядел.
        ***
        Она тоже сочиняла, только стихи, исключительно про любовь, и ни в коем случае не про телесную. Конечно, все в ее стихах было не то, что в греховных традициях дикого времени. При всем этом, имея формы не худые что спереди, что сзади, она всегда надевала минимум что снизу, что сверху, и без высоких каблуков не носила тот минимум. Увлекающаяся и романтичная натура, она мечтала о поэзии и служении Мельпомене, но судьба-злодейка подослала ей маминого брата - профессора, и ее - нежное, почти бестелесное создание - отправили учиться шприцам и клизмам. По ее глубочайшему убеждению, эта наука была совершенно не нужна человечеству. Если человек звучит гордо, то гордо в нем звучит только его духовная составляющая. Она, наверное, считала, что булки хлеба растут на деревьях, но только не могла это поэтически выразить. Больше всего она любила свое отражение в зеркале: это настраивало ее на творчество и заставляло работать воображение.
        На первом курсе с ней произошел знаменательный случай, который убедил ее в том, что духовное первично и сильнее физического. В общежитии на девичнике ей настойчиво предлагал свои ухаживания парень роста малого и худой, но он ей понравился тем, что неизменно называл ее «мадам» и закатывал глаза к небесам при этом. Мадам была хороша, с ляжками и пятым размером молочного отдела, который на девять десятых был на улице. Он был хорош, так как из всей компании никто больше не просил ее еще раз прочитать что-нибудь из русских поэтов. Когда они слились в танце, он все терся о мадам сверху подбородком, а снизу чем-то твердым. Когда она уже решилась ему пошептать на ухо, он вдруг сник, застеснялся и стал пощипывать в одном месте, видимо прилипло. Вот так плотское уступает духовному. Потом хилый оказался примитивным, больше «мадам» не называл и вынес заключение, что с ее формами нельзя так долго стихи декламировать. В речевых формах ее стихов виделись одни ляжки и сиськи, и она чувствовала торжество, а он - прилипшие к ногам трусы. Каждому свое - кому звезды, а кому поллюции.
        О работе она не думала; как могла, так и работала. На длинных операциях бубнила себе в маску стихи. Ее не подвинешь, тут дядя - арендодатель, а там, где учеба, дядя - профессор. Вообще-то их хирург дело свое знал, но был жуликоватый и жадный, а ее он боялся после того, как она уговорила его послушать свои новые стихи с такими заключительными строками:
        «Пожелтеешь и помрешь, если вдруг разлюбишь,
        Красной кровью изойдешь, если вдруг забудешь».
        Он стал посматривать на нее с опаской, но работе это не мешало. С анестезиологом она почти не общалась, он последнее время был с похмелья. Да и помимо того, это его жену - сучку кафедральную - ее дядя везде таскал с собой, и при любой удобной позиции щипал за жопу. Дяде можно, он кругом заслуженный, а у заслуженных не стоит еще с первых пятилеток, так что пусть хоть щиплет. Да и жопа была у нее уж очень круглая, как будто не настоящая. Хотела спросить у мужа ее об этом, да, может, он и сам не знал.
        Лучше всего получилось по пьянке с родственницей соседки. Та вообще слушает, не перебивая, где-то внизу подхрюкивая. Замахнет рюмашку и опять подхрюкивает, а медсестра вся в лирике, чувствах и глубоких страданиях стихосложения. Мать ее все время принуждает к замужеству и пытается искать претендентов. Привела тут одного, похожего на павлина из детской сказки. Он весь был одет в обтяжку, а когда растопырился в объяснениях и предложениях, стал вылитым персонажем какого-то мультика из первых пятилеток. Она-то поумнела и больше засматривалась на девочек, да и родственница соседки уже проходила мимо той двери прямо к ней. Интерес к поэтическим вечерам у них рос и крепчал. Любовь ее отделилась от окружающей реальности и стала просто поэзией. Работе это не мешало, и она была собой довольна, а материнская тревога была, опять же, из тех первых пятилеток, времен теперь уже малопонятных и почти былинных.
        ***
        Уже под утро он слышал, как Николь сходила в туалет, а потом, попив воды, вновь легла. Он чувствовал, как в нем нарастает чувство ответственности за нее каждую минуту. Теперь, раскрутив в голове всю картинку, он окончательно понял, какую чудовищную роль уготовили ему в этой постановке, ему - человеку, говорившему с Христом. Роль, которую он должен был исполнить от лица всего еврейского народа. Страшны умыслы сатанинские. А завтрак сегодня был хорош, особенно тостики с сыром и клубничным конфитюром. Она заговорила первой и начала с вопроса:
        - А котик больше не придет? - Агасфер ждал этого вопроса и не стал пускаться в длинные объяснения, сказав лишь, что тот никуда и не уходил. Он встал из-за стола, вышел в комнату, а вернулся уже котом. Тот запрыгнул Николь на колени, помурлыкал, потерся головой, потом, понюхав конфитюр, фыркнул, ушел и вернулся уже в образе человеческом. Агасфер продолжил так:
        - Мы всегда с тобой, только или котик, или я.
        Поняла она или нет, было не ясно, но ей понравилось, что одну ее не оставляют. После завтрака, разматывая ей пальчики, вопрос задал он. Ему казалось, что тот вопрос очень простой, и ответ на него такой же простой, но оказалось не так. Она отвечала долго, эмоционально, и почти все ее отношение к миру и людям становилось понятным. Вопрос был такой:
        - А что ты от меня все время прятать пытаешься?
        Тогда-то он и услышал про кинжал Авраама, про его божественную силу. Он давно слышал эту историю, но был уверен, что это легенда, которая пыталась поднять пророческий авторитет сына праотца Измаила. Да, в тех легендах говорилось, что кинжал унесли джинны, чтобы не оставлять его у людей, которые могли, его используя, навредить и отсрочить приход пророка света Мухаммеда. Но если, по воле Господа, это оружие вложено в руки этой маленькой девочки, на то его воля. И она имела план его использовать. Опираясь на свой опыт общения с людьми, хотела их всех убить, всех до последнего. Только куда вонзить этот кинжал она не знала, но люди все для нее были зверьми. Других она на том отрезке пути, что ей определил Сатана, не встретила. Она, как и Сатана, желала уничтожения рода человеческого, только мотивы у них были разные, и была она из тех же людей, которым смерти желала.
        Агасфер стал ей рассказывать о роде человеческом, о его рождении, грехопадении, о страшных страданиях во тьме из-за отлучения от Бога. Об ошибках и заблуждениях, о поражениях и подвигах, о пришествии Христа, о его жертве во имя искупления грехов человеческих, о любви, заповеданной людям. Когда он начал рассказывать о крестных страданиях Спасителя, она заплакала. Оставшимися еще в бинтах пальчиками вновь и вновь промокала слезы и внимала всему с какой-то гигантской мощью. Она узнала о любви. Доселе, не будучи с ней знакомой, даже слово это услышала впервые. Это был агнец, и его Агасферу надо было вести на заклание. Она просила говорить, и он рассказывал о людях, которые жертвовали собой ради жизни других, умирали от жажды, отдавая последний глоток воды, о тех, кто шел на смерть, спасая других, и в огонь, спасая детей. Тут Агасфер остановился, понимая, что больше нельзя, сразу все могло не вместиться. Девочка плакала, ее трясло, она обретала веру, что кроме зла есть еще и добро. Николь пила чай с конфитюром, глотая его вперемешку со слезами, а глаза ее наполнялись светом неба и желанием жить на
земле. Она не спросила, кто же она, и каково ее предназначение, а если бы и спросила, то Агасфер бы не ответил. Все это было бы уж слишком. Эта девочка принесла в мир мертвых не только свою душу, которую у нее никто не в силах отобрать, но и была готова сама ее истребить даже в мыслях, покушаясь на все человеческое, считая его злом. Она сюда принесла оружие, равного которому не было и не будет на земле. Оружие, бьющее по злу в любом его масштабе. А у Николь, кроме ворона и железного друга, вдруг появился рядом человек, и она узнала о людях совсем не то, что видела сама. Он ей говорил о творениях людей, о живописи, поэзии и прекрасной музыке, которая заставляла смеяться и плакать, прославляла самые нежные чувства, жизнь и свободу. Агасфер вдруг понял, что, рассказывая все это, он продолжает думать о себе: кто же он такой и что здесь делает. Это было то же самое, что спрашивала у себя и Николь.
        ***
        С живыми Сатана всегда перестраховывался, так и с этой бригадой в составе жадного хирурга-коммерсанта, анестезиолога-алкоголика и медсестры-лесбиянки, он готовил еще один вариант из правильных и морально устойчивых. Первый среди таких был директор главной столичной клиники, доктор наук, лауреат всех престижных национальных премий в области демографии, уже несколько стареющий, но всегда живой, активный, чисто выбритый и примерный семьянин. Он работал за жалованье, положенное по должности, и принимал женщин не по чеку об оплате услуг, а по направлению от органов здравоохранения. Чиновникам этого ведомства он был удобен тем, что не вникал в движение финансов в своем отделении, в обналичках и откатах от тех сумм, что приходили из бюджета. Процент его успешных операций был высок, поток страждущих неиссякаем, схема работала хорошо. Его регулярно отмечали грамотами и премиями, он каждый год с женой и внуком ездил в отпуск по курортам родной страны, правильный и стабильный. Был небольшим рычажком в больших схемах воровства денег, однако был не так прост, как кому-то его хотелось видеть.
        Его студенческое прошлое в престижном медицинском вузе столицы ровненько легло на годы оттепели, внесшей в жизнь граждан новый вздох, который помог им взглянуть на все по-новому и ощутить себя свободными. Вот тогда, еще студентом, он и вдохнул той отравы. Доктор, директор и лауреат единожды продался. Он из стиляги с прической-кок и в ботинках на толстой каучуковой подошве превратился в банального предателя. Совершенно случайно на даче деда-академика он нашел тайник с сумкой, забитой рукописями, вида полуистлевшего. Вначале хотел утащить на помойку, но нашелся покупатель, и сумка с бумагами была обменяна на сумку шмоток - счастье стиляги. За те тряпки была осрамлена семья и предана страна. Через неделю уже ему позвонил приятель и рассказал, что слышал передачу про его деда и его очень ценные секретные работы, которые тот, вроде как, утащил с собой в могилу. И он стал ждать воздаяния все следующие годы. Оно не наступало, а он ждал и честно, ударно трудился за зарплату и репутацию. Честным и порядочным гражданином его делало то, что он не знал про судьбу того дяди-фирмача с дедовской сумкой, а тот в
большом западноевропейском аэропорту сгорел при аварийной посадке. Но он не знал, и потому старался являть собой пример для окружающих, то есть старался из страха, но если бы он основательно зашпионился, то сейчас был бы непременно резидентом.
        Анестезиолог же был амбициозным и занудным карьеристом. Считал повышение по служебной лестнице главным аргументом в любом разговоре на любые темы. Роста был здоровенного, с пудовыми кулаками и с всегда завернутыми до локтей рукавами халата, которые выдавали толстенные, поросшие рыжими кудрями руки. Когда он как бы мягко хлопал по щекам, выводя из медицинского сна, было ощущение, что сейчас он точно сломает пациенту челюсть. Врач - карьерист - молотобоец. Не пил, но собирал коллекцию лафитников[7 - Лафитник - водочная рюмка.]. Видимо, что-то планировал на будущее. Жена у него была маленькая, горластая и занудная. У него была любимая поговорка «еще не вечер», а у нее - «утро вечера мудренее». Была она похожа на командира отделения в стройбатовской учебке и, видимо, что-то про мужа знала, ибо командовала им при любых обстоятельствах. А знала она вот что: ее спутник жизни по своей специальности имел доступ к разным интересным препаратам, по-умному и потихоньку он крал морфин и промедол и понемногу ими угощался. Но во всем остальном он был крайне положительным: не пил, не курил и даже не ругался матом,
только по чуть-чуть откусывал от ампул, исключительно для личного пользования. Он делал карьеру эскулапа, мечтал о славе.
        Медсестра была возрастная, когда-то давно она приехала в город из далекого села, поступила в медицинское училище и, окончив его, пошла осваивать свое нелегкое ремесло. Сама врачом быть не мечтала, как не мечтала о большой и чистой любви. Весь ее любовный опыт состоял из бывших сельских ухажеров, что наведывались в город на заработки, торговать картошкой на рынках, да еще из нескольких больничных придурков: слесарей, да электриков. Родители померли, от продажи дома и с помощью родственников случилась гостинка в типичной девятиэтажной резервации. Ни детей, ни семьи не вышло, да она от этого сильно и не страдала. Как бы там ни было, она считала, что живет лучше, чем все деревенские подружки, у которых были дети и даже, может, и мужья, но ко всему этому - нищета, битое мужем тело и неотступное желание пойти утопиться в сельском пруду.
        Ей общения хватало в социальных сетях, оно было тайное, под псевдонимом. На первом курсе училища она поехала в деревню навестить родителей, и, видимо, от нее пахло нехорошо больницей, так как давно ей знакомая собака с соседнего проулка схватила ее зубами за икру ноги. Полечили деревенскими методами, все прошло, но у нее с той поры оформилось особое отношение к этим животным. Оказалось, что она была не одна такая. Они нашли друг друга в соц. сетях и стали время от времени собираться, проводя карательные экспедиции в пригороде и ближайших местностях. Приезжали на электричке, разбивались на группы, травили собак, снимали это на телефон, а потом хвастались в соц. сетях своими подвигами во имя людей и некусаных детишек. Яды, за которыми нигде и никогда не было должного присмотра, доставала примерная, профессионально грамотная медсестра. Она, как могла, очищала мир от скверны. Вот такой был запасной ресурс из несостоявшегося шпиона, подкаблучника-наркомана и одинокой женщины-догхантера. Возможно, это им придется потрудиться во сне по воле мертвых.
        ***
        В мире мертвых Сатана был абсолютным правителем, ибо его возможностью управлять были лишь страх и искушение. Сейчас Агасфер, с появлением Николь, окончательно потерял страх и воспринимал окружающий его мир как грязную рутину, а умыслы Хозяина - как заговор против самой жизни. Они, конечно, могли его выкинуть туда, откуда его взяли, но среди живых, даже в самых страшных временах, не будет хуже, чем в аду. Там, среди тысячи черных душ найдется одна Божья душа, и она будет сильнее всего того легиона.
        Сегодня будет последний день уколов и повязок, останутся таблетки, хорошее питание и сон. Он научил ее пользоваться стиральной машинкой для собственных нужд. Первый вопрос ее сегодня был ожидаемый: она спросила о тех ее самых близких и родных людях, которые были потеряны. Агасфер попытался со всей полнотой объяснить ей, что такое для человека его родители: те, для которых она сама является высшей ценностью. Она слушала очень внимательно, и уже становилось понятно, что ее отношение к людям вообще меняется. Если совсем недавно она еще считала, что люди и есть главное зло вокруг нее, то теперь из того, что ей поведал Агасфер, она осознала, что живых людей еще и не видела, а тех, по-настоящему живых, что когда-то видела, память не сохранила. Сегодня за завтраком она сама наливала чай, и получалось у нее это ловко и даже как бы аристократично. При этом в бирюзовом халатике и с огромной косой она выглядела принцессой из сказочной звездной страны. Даже у маленького Маугли были друзья - звери, среди которых он вырос и научился любви и доброте. Она же в тех джунглях, среди существ в обличье человеческом,
ничего не нашла от людей, а обрела лишь одного друга - черного Ворона. Потом она спросила о Христе, и Агасфер, рассказав ей о Кресте как символе общего пути людей к спасению, не мог предположить, что она сейчас вспоминает тот крест, которым перед ней размахивали, когда пытались ее вешать, сжигать или заставлять совокупляться с ослом. Спасение от чего?
        ***
        И он опять говорил ей, что все, что ей показали, было сделано по сатанинскому умыслу. Ей, рожденной во Христе, пытались внушить, что Крест - это орудие пыток, а не путь к спасению, что главным чудовищем на земле являются сами люди, и они заслуживают полного истребления, как считает Сатана, и ее приводили к тем же представлениям. Таковы были замыслы архитекторов. По воле Божьей для мира мертвых осталось невидимым то, что она принесла из мира своих мучений. То оружие борьбы с истинным злом, война с которым еще долго будет продолжаться, пока не придет последняя битва, местом которой станет гора Армагеддон в древнем городе Мегиддо, и в этой битве будут участвовать все цари мира. А сегодня - только они вдвоем. Она опять спросила про Христа, а когда узнала, что первым его ударил тот, кому он спас жизнь и вернул зрение, снова заплакала. Агасфер думал, что не все рассказал ей о крестном пути Спасителя.
        Шли дни, у Николь стали появляться обычные девичьи интересы: она копалась в своем малом гардеробе, пытаясь удивить нарядами, училась готовить еду из продуктов, по большей части консервированных. Той жизнью, что за стенами, она абсолютно не интересовалась. Каждый день просила рассказывать о Христе и потихоньку начала учиться улыбаться. Агасфер достаточно много перевидал чертей и демонов, но ангелов никогда. А если бы увидел, то улыбались они бы, наверное, так же, как она. Девочка не спрашивала, для чего он здесь и что ей предстоит, видимо, надеялась, что он сам расскажет. А он молчал и думал, как избежать этого, спасти ее и людей. Страшный час приближался, ее вместе с ним увезут за красную стену. Все зависит сейчас от того, как скоро в мире живых найдут бригаду, которая подсадит оплодотворенную клетку в Николь. Тут обычные методы соблазнения и искушения не работали, ибо сделать привычную тем работу, да еще и во сне, было несбыточно. По тем же причинам и купить было невозможно.
        Сатана давно убедился, что не все люди продаются, что вызывало его неимоверную злобу, ведь он-то точно был самым богатым, ибо знал, где зарыты все клады на земле, начиная от медных монет до сокровищ царей, воителей и современных богатеев. Все, кто зарывал от людей золото, были его клиентами. Они и тут, в аду, наивно, посулами, пытались смягчить режим содержания, за это их и переводили в вип-ямы, где было еще страшнее. Но они думали, что это за то, что мало предложили. Те, кто при жизни стяжал себе сокровища, надеялись умыкнуть их из ада когда-нибудь, ведь золото не гниет и не тухнет, оно всегда свежее и в цене. Вот из стяжателей никто точно не пытался каяться за награбленное, им хотелось второго дыхания, чтобы продолжить.
        Те же, кто раскапывал, не понимали, что все, что спрятано от света и людей, людям не принадлежит, - это казна Сатаны. Все те, кто что-либо находил и возвращал в мир людской, был приговорен к аду, и те тоже никогда не каялись, считая это своим, забывая об истинном владельце и хранителе сокровищ. Все, что было под землей и под водой, принадлежало только ему, и даже те, кто ничего не нашел, убив на это всю жизнь или самые продуктивные годы, не оставались без его внимания. Те пытались в заброшенной шахте в Канаде поднять пиратское золото, а на острове Кокос - сокровища Лимы; и сокровища нацистов, и золото Монтесумы. Они же ползают по иудейской пустыне за древнееврейскими кладами, следуя «Медным свиткам» Мертвого моря. Пытаются забрать ему когда-то подаренное. Но и тем, кто нашел, и тем, кто только пытался, уже был рассчитан дальнейший распорядок бытия. Отвечал за это демон Астарот - хранитель сокровищ ада.
        ***
        Золото было одним из очень эффективных рычагов управления человеком. Оно питалось душами людей даже не в реальном виде, а будучи мифом или черной кошкой темной ночью. Главное, что оно работало в любом времени, в любом обществе и при любом режиме. Наиболее эффективно в самом альтруистском - коммунистическом, где объявили, что Бога нет, а Христос - это еврейская сказка.
        В то время и при том режиме учился мальчишка в техникуме, да и случилось, что согрешил со студенткой того же техникума. То ли это любовь была, то ли что еще, но она, будучи старше его на два года, вдруг забеременела. Но где не было большой любви, а просто недоразумение, там счастья не бывает, даже небольшого. Ребенок родился, а папаню, как и положено, забрали в армию служить. Вообще он жил с матерью и отцом, который серьезно злоупотреблял. Молодую тоже в этот бедный дом взяли, а куда было деваться? Она вроде и ничего, как-то привыкала, но мама ее, то есть теща, взбунтовалась и замыслила все изменить и поправить. Зять служил стране, а теща всеми силами искала новую, перспективную партию. Нашла-таки, правда уже разведенного, но хорошо зарабатывающего экскаваторщика Фоку, как ей казалось, хваткого и надежного. Она притащила его в дом, и место солдата, что ходит строем с песней «Не плачь, девчонка», оказалось занято перспективным экскаваторщиком. При общем всезнайстве тещи, неведомо ей было знать, что древнее имя Фока означает тюлень, что в приморском городе звучит вдвойне актуально. Вот про Фоку
дальнейшая рассказка.
        Фока любил рыть траншеи. Со всеми вычетами с метра можно было заиметь даже 80 копеек, а бывало, он за день проходил 30 метров. Это ж ого, какие деньжищи. Но, к его несчастью, много было другой работы, безденежной, пыльной и грязной. В то летнее утро он направлялся по городской разнарядке крушить старый жилой дом на центральной улице с трамваями, пешеходами и всем остальным. На том месте три дня стоял кран и, размахивая стрелой с подвешенной к ней «бабой», грохотал, разбивая стены. Из прохожих кто-то глох от ударов, рассматривая это атакующее насилие, а кто-то пробегал мимо, зажимая уши. Стены из бурого кирпича были настолько древними, насколько и крепкими. Однако, «баба» есть «баба», трещин она наделала. И теперь Фоке ковшом надо было обрушить эти стены - не взрывать же. До обеда просто скоблил их зубьями ковша, а к обеду начали вываливаться куски. Тут все и началось в это летнее солнечное время. Фока вываливал из стен куски, одновременно все время отхаркиваясь, ибо постоянно курил свои любимые и доступные сигареты «Аврора», табак из которых все время залипал в горле с взвесью дыма. Вот между
паузами харчков он вдруг увидел, как из толпы прохожих сначала несколько, а потом и все кинулись к его машине. Это уже потом он из прокурорских протоколов узнает, что с последним ударом из чрева стены выскочил здоровенный кувшин и, сверкнув в полуденном солнце, заискрился сотнями золотых монет. А пока он видел из кабины только спины людей, а заглушив свой трактор, услышал еще и их сопение. Потом они дрались, разбегались, снова сбегались, прибывали другие партии людей. Когда Фока вылез на гусеницу своей машины, чтобы понять, что происходит, перед ним один мужчина выкручивал руки благообразного вида бабушке. Та кричала, плевалась в него, но в итоге сдалась и выпустила из рук желтые кружочки. Это были золотые царские деньги. Все остальные занимались примерно тем же. Воя сиреной, подскочил ментовский «козлик». Те, кому что-то досталось, бросились бежать, а те, кому не досталось, давали свидетельские показания и позорили мародеров и искусителей. Фоку тоже опросили, приехало его начальство и заявило, что завтра он не работает, будут другие работать. Но черт еще не перестал гримасничать. Когда Фока полез в
машину забрать свой пиджачок, то увидел прямо у ступни, на траке гусеницы, блестящий желтый кружочек. На него никто не смотрел, и он его мастерски притырил. А народ поддавливал, окружив и экскаватор, и запретные территории. Толпа подпитывалась толпой, думая, что где-то что-то дают, но реальной очереди не было, и это беспокоило и волновало. Завтра сюда будут пропускать только самых проверенных и надежных из комсомольцев и профсоюзных активистов. Они придут с железными детскими совочками, так как щелей в строительном мусоре всегда много, и везде придется заглянуть.
        Фока поперся домой, на пиво все равно не было, да и жрать хотелось. Теща жарила картошку, она подозрительно покосилась на рано вернувшегося зятя и заметила, что на него-то ничего не жарили. Фока давно тещу не стеснялся, разделся до трусов, отломил горбушку черного и стал ей тыкать в давно открытую банку кабачковой икры, которая уже сверху прилично засохла. Он выдавливал ее из-под корки и хлебом засовывал себе в ротовую полость. Он попил воды, «Авроры» больше не было, однако нашелся «Памир», жгучий и трескучий. Тут вдруг он вспомнил о монете и решил тещу потешить. По первости все выглядело как легкий семейный юмор. Монета была всего в один рубль, и еще года старого очень, наверное, недействительная, а по цвету напоминала золото тещиного кольца, ее гордость и память о свадьбе. Скорее всего, цвет был похож на рандолевые зубы пересиженного соседа. Но, когда Фока изложил свою историю, как сразу же теща его и умыла. Она начала все нарастающим басом объяснять, кто он такой. Все нажились на том, что он нашел, а он должен был претендовать хоть на половину. Она покраснела, ослюнявилась, перешла с крика на
вой и с этим воем выскочила на улицу, но на секунду обернулась и выхватила монету. Она вспомнила, куда можно было побежать. Когда-то она торговала в парке подшивками «Крокодила», который блистал еще со времен нэповских, там она и видела этих лоточников с монетами. Теща по натуре своей была баба-хабалка, а по природе - торгашка. В ней прямо клокотало продать то, что стоит один рубль, за десять, или обменять на что-нибудь в хозяйстве полезное. За забором торчала соседка, в прошлом тоже активная комсомолка, но неудачно вышедшая замуж. Она была привлечена трубным басом тещи и сгорала от любопытства. Теща, конечно же, поделилась с ней новостями и побежала в парк, а соседка побежала в милицию. Теща вернулась в фаворе, объявив, что продала никчемную железку за пять рублей, а это два килограмма колбаски. Любила она все мерить колбаской: выходило аппетитно, полезно и очень наглядно. Фоке тоже было не наплевать - «Памир» кончился, и потому он тоже начал претендовать и получил 60 копеек, что соответствовало пяти пачкам «Авроры».
        Хмурые менты пришли поутру, в дверь стучались ногами. Зятя усадили на стул, он, опять же, был в трусах, а тещу сильно напугали. Она в свои годы, в околоперестроечные времена, спекулировала водкой, попалась и чуть не угодила на срок, но соскочила, пройдя и СИЗО, и допросы. Сейчас ее прямо начало подкидывать от страха, и она всю правду доложила, даже что не за пять рублей продала, а за двадцать пять. Повезли тещу искать покупателя. В отношении Фоки власти поуспокоились, монета была одна, да еще и рублевая. Повезло Фоке с этой рублевой монетой, это был один рубль 1825 года, тот самый Константиновский рубль, самая редкая и ценная монета периода царствования Романовых. Таких монет в мире существовало всего пять, и именно Фокин экземпляр будет продан на одном из крупнейших аукционов мира за 22 миллиона рублей, еще по тем деньгам. А черти хохочут, сочиняя дальнейший сценарий.
        ***
        Она не знала сколько ей лет, но была уверена, что во всем разберется и примет правильное решение, вопреки конечной цели ее использования мертвым миром. Агасфер уже, вроде, и был готов рассказать ей о ее роли в этих игрищах, но девочка опять спросила про Христа. Она тщательно расчесывала свои волосы, а он ей рассказывал, что видел за свою долгую жизнь среди людей, как Христос проявляется в судьбах человеческих и зовет к спасению, и что не было события более значимого, чем его приход в мир людей. Сегодня он все же ей рассказал, кто есть сам, о своем грехопадении и сраме. На улице волков не было видно, но если бы они были, то, вероятно, выли бы на самых высоких волчьих нотах. Агасфер вместе с верой обретал мужество и уверенность, что умереть, спасая жизнь, это и есть самопожертвование и высшая форма любви, присущая только христианской душе. Христос пришел, чтобы победить смерть, но теперь она готовилась к реваншу, и в этом роль Николь была неотвратимой.
        Девочка все слушала и, кажется, стала понимать, что человек в своем несовершенстве не есть зло, а зло - это то, что пытается противостоять любви, то есть Христу. Николь до встречи с Агасфером ничего не слышала о любви и потому не понимала глубины зла. Она испытывала только боль и терзания, и это все получала от людей, и потому их и считала высшим злом и источником мучений. Но те люди были лишь инструментом в руках демонов. Они были искушенные и, возможно, уже обреченные на присутствие в океане ада. Человек в своем отношении к близким в первую очередь сам и открывает себе дорогу или к Христу и вечной жизни, или в адское пламя к Сатане. Агасфер внушал ей, что людей надо возлюбить и призывать к покаянию, ибо покаяние и есть спасение от когтей дьявола. Она опять плакала, совсем по-детски хлюпая носом и растирая кулачками глаза, а бывший трусливый еврей-сапожник все больше ожесточался, становясь воином своей войны за людей, за эту девочку, за свою душу. Вдруг она сказала, что просто убьет себя и этим решит проблему рождения ей чудовища, ведь у нее перед Агасфером есть преимущество: она смертна. И опять
он говорил, что это ничего не решит, ибо сразу же найдут другую, и все повторят. Времени у тех - вечность, а у Сатаны силы великие и лукавство безграничное. Она опять плакала и просила рассказывать о Христе. Он вдруг начал бояться, что она что-нибудь с собой сотворит. Он говорил и говорил о Христе и греховности самоубийства с любой, даже самой высокой целью. Он говорил, что Христос на то и спаситель, и обязательно подскажет им путь избавления. Синяки и ссадины хорошо заживали, она перестала прихрамывать и училась на все адекватно реагировать, а выглядывая в окошко, вспоминала своего крылатого стража и иногда щелкала языком на его наречии, как бы призывая, но Ворон теперь не сможет закрыть ее своим крылом, даже если отзовется на зов.
        Он летел на север, устраивать свою птичью жизнь, он был живым существом, хотя вся его жизнь протекала на тонкой границе между жизнью и смертью. Контракт со смертью у него пока закончился, ему предстоял контракт с жизнью.
        Агасфер знал, что теперь его с Николь не разлучить, он будет с ней до конца, каким бы тот конец ни был. День тот все приближался, теперь мужчина выходил на улицу редко, но там становилось все теплее, наступал второй весенний месяц Нисан, если вообще бывает такая весна - без голубого неба, пения птиц и бабочек. Волки так же слонялись по улицам в поисках человеческого, а те, что в обличье человеческом, пили, жрали и веселились, женщины наполняли коробки и планово оскотинивались.
        ***
        В больших хабах, во чревах накопителей, собирается порой до десятка рейсов. Если внимательно всматриваться, то можно определить, кто куда летит. Но уж тех, кто на север, глаз точно не пропустит. Даже в июльскую духоту у тех на коленях или между ручной клади увидишь скрутки курток на синтепоне. Маленькие винтовые суда, на которых предстоит последний долет до того севера, стоят группкой, отдельной от огромных воздушных флагманов - гордости уже теперь не отечественных производителей. Маленький самолет и есть маленький и легкий. Ветры отрываются на нем в полной мере, тревожно шевеля его весь полет, а при взлете и посадке подкидывая и раскачивая то рывками, то с натугой, плавно.
        Свидание было назначено на полдень субботы, пятьдесят пять лет назад. За такой срок, если что-то не подряхлело, то уж постарело, но совсем необязательно, что до неузнаваемости. Если что-то сгорело, то обязательно что-то выросло. Но, в общем, рельеф был узнаваем, как и люди, те, что еще были живы. Но, в большинстве своем, уже не были здоровы, и они свое физическое нездоровье пытались маскировать каким-то несмешным юмором. Сверстников за те годы очень много сгорело, и много было тем огнем искалечено. Но и те рельефы тоже до сих пор были узнаваемы, пока не покрывались алкогольными парами. Тогда они уже становились похожими друг на друга, и общение приобретало окрас горячечного бреда. Но, в общем и целом, это было изумление неудачи. Они еще помнили фамилии актеров, которые играли генеральных секретарей, но явно забыли или прогуляли главные уроки в школе. То свидание было назначено не ими, и совсем не в рельефе обитания людей. До того места еще надо было добраться, и машины туда не ходили. Туда надо было брести ножками. Там кругом громадные луга, окаймленные кривыми лиственницами, когда-то побитые
пожарищем. Зеленые луга, казалось, дышат травами, но их годами не косили, и под зеленой травой теперь была многолетняя стерня, которая цеплялась волчьей хваткой за ноги и хлюпала болотом. Когда луга косили, убирали и вывозили травку, они были сухими и теплыми. Там можно было бежать в сандалиях километры, разгоняя кузнечиков. Так меняется жизнь, и сейчас, взрослому, двигаться тут было тягостным трудом. Но договор есть договор, и он пошел на встречу со своими детскими ощущениями причастности к чему-то то ли реальному и далекому, то ли к сказочному и близкому. Он нес с собой сладкое, как и пообещал когда-то. Кузнечиков, конечно, не было, и птички не голосили. Утро было с мелкой моросью и низким небом, которое клубилось и плыло будничной серостью. Одинокое дерево было видно за несколько километров. Это дерево было единственное, да еще и вида необычного для этих мест. Ворон знал о семени его произрастания. Это было на памяти его деда, могучего вождя местного вороньего племени, который был умен, хитер и наблюдателен. Тогда он видел всю картинку и слышал все, что говорилось.
        В тот день, после обеда, на этом маленьком пригорке сидели три человека: два взрослых с оружием и пятнадцатилетний юноша по имени Вениамин. В каких-то делах юноша оказался случайным и опасным свидетелем. Взрослые были похожи друг на друга: оба бледнолицые и скуластые. Они даже были одеты одинаково, в защитного цвета куртки, и повязанные шарфами по воротнику. Мужчины были явно не охотники, но с хорошим оружием; помимо того, у каждого было по небольшому рюкзаку. Что про них мог узнать тот юноша, было неизвестно. Он сейчас, связанный, лежал в двух метрах от костра, согнувшись калачом. Те двое что-то ели, каждый из своей консервной банки, но пили по очереди из горла одной бутылки, на три четверти заполненной какой-то жидкостью желтого цвета. Они, перебивая друг друга, грубо и явно угрожая, обращались к юноше, тот, в свою очередь, тоже не очень смиренно отвечал. Те явно собирались убить парня, и он, похоже, это понимал. Они курили, пили из горла бутылки, ожидая вечерних сумерек. Согласно карте и компасу, им предстояло пересечь открытое пространство и переплыть реку, не широкую, но во время приливов с
быстрым течением, и достигнуть к полуночи морской береговой линии. В ноздри уже заплывали запахи моря, благодаря послеобеденному ветру. Время подошло, и они засобирались. Парень как-то извернулся и встал на колени, потом повернулся на восток и начал молиться. Первым его обращением к Богу было то, что он безрукий и не может наложить на себя крестное знамение, а дальше он стал просить прощения за грехи недолгой жизни своей и запел «Отче наш». Один из его мучителей выстрелил в него сзади, тот упал, но голос его еще был живой. Убийца выстрелил второй раз в голову, юноша затих. Эти выстрелы и услышали два аборигена-охотника, которые еще третьего дня видели следы двух чужих людей на геодезическом профиле. Следы потерялись в болоте, а сейчас до выстрелов было не меньше трех часов хорошего шага. Резко вечерело. Убийцы вышли на открытую местность и двинулись ее пересекать. Им меньше всего хотелось быть замеченными. До этого сопливого и строптивого паренька все так и было. Теперь они шли след в след, и один думал о том, почему другой не применил нож для убийства. Юноша, связанный по рукам и ногам, своим
поведением нагнал на них страху, но они не боялись Бога. Куда больше их страшило не получить обещанные деньги, если они не явятся вовремя в назначенную точку. Это были два обыкновенных шпиона, не очень подготовленных и, по большому счету, не очень-то и ценных. Уже совсем по темноте они подошли к реке, воду было слышно, а на ощупь она, передавливаемая морским приливом, была холодная и соленая. Всего метра три шли вброд, потом поплыли. Их перло против течения, и один таки попал в воронку водоворота. Больше он не всплыл. Второму, который стрелял, повезло больше: он, уже почти в беспамятстве, завяз ногами в торфе и выкарабкался на берег. Отлежавшись, под радостный вой комариной тучи, разделся, отжался и выбрался дальше, по наитию. Компас утонул вместе с напарником.
        Охотники же, аборигены, вышли на край лесной полосы. Где-то рядом было место, откуда слышали выстрелы. Они были не оружейные, а потому и опасные для местных людей. Охотники знали, что отсюда дорога - только к морю, больше здесь дорог для людей нет. Они присели на кочки передохнуть, как вдруг из черни небес потекли столбом серебряно-блестящие струи света. Они искрились как ниточки дождя, и внутри спускался силуэт. Это был ангел Божий.
        ***
        К убитым во время молитвы всегда приходит ангел. Он приходит карать, и голос его страшен. К убившим во время молитвы было особое отношение. Их пропускали даже мимо суда Божьего, и ангел исполнял приговор. Ангел иссек веревки, окутывающие Вениамина, перевернул его на спину, сложил руки на груди крестом и закрыл глаза. Сказал, что птицей его будет ворон, а близкие по крови придут к нему со сладким сахаром, и прорастет его дух древом, которое не увянет. Он воткнул в землю семя и, вспыхнув голубым светом, вознесся на небеса. Все это время дед-ворон был рядом, а аборигены-охотники из-за небольшой протоки наблюдали за этим таинством, ничего не понимая, но и не испугавшись. Древо уже завтра с первым солнечным лучом пробьется ростком и станет красивой акацией, которая будет цвести белым каждый год в день той молитвы, во славу прихода ангела.
        ***
        Аборигены-охотники знали, как идти к морскому берегу и преодолеть реку во время прилива. Они пошли по ключу, через пару часов подошли к реке и преодолели ее, держась друг за друга по традиции предков в преодолении преград.
        Убийца к тому времени уже был на берегу, у линии прибоя было холоднее, но немного светлее; правее смутно проглядывал силуэт, смутно похожий на перевернутый баркас. Он намеревался развести костер и высушить одежду. От ночной прохлады зубы постукивали, а ноги грозились впасть в судороги. Ближе к кустам колючего шиповника он насобирал кучку сухих веток и сел раскутывать спички из защитной пленки. И тут у него, шпиона, отказало то, что должно в таких ситуациях работать. От той кучи, что показалась ему перевернутым рыбацким баркасом, отделилась часть. Это был огромный медведь, подвид гризли, он не издавал ни звука. В три прыжка зверь оказался рядом. Медведь принял пришедшего за того, кто может посягнуть на его добычу - тушу сивуча, выброшенную штормом на берег. Он со страшной силой отвесил человеку подзатыльник, сломав основание черепа, а для верности еще и перекусил в этом месте позвоночник. После этого страшного хруста недавно живая и хитрая голова убийцы повисла на кончиках кожи. Медведь разжал зубы, схватил труп лапой за одежду и поволок к лесу. Там была большая яма, промытая осенним штормом. Туда
он его и скинул, присыпав песком. Песок был сыпучий и сам большими пластами сползал с высоких стенок, основательно прихоронив шпиона глубоко русского происхождения.
        Еще часа через два совсем рядом с этим местом вышли к морю и охотники-аборигены, и без перекура двинулись на встречный ветер вдоль воды. Он вел прямиком к их летнему стойбищу. Идти еще надо будет больше часа при хорошем шаге, хороший шаг греет, а встречный ветер сушит. Тот черный бугор у уреза воды они, конечно, не приняли за перевернутый баркас. Аборигены знали, что это такое и чем может быть опасно. Они одновременно присели и стали слушать. Ветер был за них, он оттуда все нес, а туда ничего не доставалось. Ждать пришлось недолго, послышалось характерное чавканье: там был зверь, скорее всего один. У такой добычи двоих быть не может, а мамки с малышами ночью не ходят. Там был зверь, и они были готовы. Аборигены вдруг заорали, резко и коротко, и зверь вышел схватиться с конкурентом. Он двигался на двух лапах, страшным ревом оглашая берег, и уже был готов опуститься на четыре лапы и кинуться, но не успел. Два свинцовых жигана почти разом врезались в звериное сердце, и медведь умер мгновенно. Аборигены-охотники двинулись дальше, к дому. Утром они вернутся всем стойбищем, чтобы вынести добычу. И они
вернулись. Всю ночь дул ветер по берегу и волновал песок. Туша медведя была частично присыпана, все другие следы исчезли. И лишь подросток-абориген случайно наступил на что-то, это был портсигар из старого серебра, на крышке которого блестела надпись: «В борьбе обретешь ты право свое». Бурундуки же шелушили спелый красно-желтый шиповник.
        ***
        Дерево росло на мелком кургане, который возвышался над небольшим болотистым рельефом. Никто его там не встретил, но так только казалось. На самой нижней развилке дерева сидел зверек - бурундук, он сверкал бусинками глаз, молитвенно сложив на груди передние лапки. Человек притоптал траву, высыпал коробку сахара, поклонился на все стороны света и двинулся назад. В тот миг из низких серых облаков появился силуэт большой черной птицы. Она, расправив крылья, медленно, кругами снижалась. Человек шел назад, то придавливая, то поднимая стерню. А птица, опустившись на самую верхушку дерева, опустилась вниз, на белое сахарное пятно в траве, и по-своему, по-птичьему, размышляла о людях, которые непременно хотят знать, для чего живут, откуда пришли, способны ли к великой любви и жертве. Все - и тот, который приходил и теперь уходит, и та, что подобной рыжей лилии блуждала в бесконечных долинах времени, и даже тот, что страдал под этим деревом, и, конечно, тот, кто был убит на дереве.
        ***
        И пришел день последних инструкций. Он опять на скамеечке у речки, в неведении, кого ждет. На этот раз прибыл сам Астарот - проводник между людьми и демонами. Сатана прислал своего первого заместителя и наиболее высокопоставленного демона во всей иерархии, одного из десяти архидьяволов. В его власти - открытие потаенных секретов каждого человека, и он знает истинные причины, почему падшие ангелы предали Бога. Это покровитель всех искателей истины вне традиций и догматов. Свою лояльность к Агасферу он подчеркнул, явившись на встречу с книгой, на обложке которой было написано «Свободные знания». Ему надо было прочитать тайные мысли Агасфера, ведь он всегда мог считывать людские помыслы. Но Агасфер, живущий больше двух тысяч лет и не испытывающий перед ним ни малейшего трепета, был непроницаем. Научившись быть смелым, Агасфер выбрал сам кому и чему служить. Инструкции были понятны, из них было ясно, что ад намерен до самого разрешения ситуации оставить его рядом с девочкой, и что вокруг них с самого появления постоянно присутствуют все сорок легионов Асмодея, и своим невидимым присутствием они
закрывают к ним проход из мертвого мира. Сатанинский умысел из живого и мертвого родить живое, и в том живом обличье явиться к людям на их погибель, готовится к последнему акту. Все гнездо поджималось к красной стене в предвкушении явления младенца и, согласно их же пророчеству, его воцарения. От демонов живые женщины рождали живых, но это было на земле, и рождали демонов, которые сразу же препровождались в ад. Но в аду никто не рожал, да еще и в облике человеческом. Все адское и мертвое сейчас было сосредоточено на этом действе, такова была воля Хозяина, и никто выбора в том царстве не имел. Выбор был у него и Николь, так как они не были подданными этого басилевса. Она не была, как планировалось, жертвой, а он не был больше тварью дрожащей.
        Дальше все пошло быстро, из сегодняшнего утра стало понятно, что вокруг все поменялось. Агасфер думал, что их каким-то образом вывезут за стену, но все произошло совсем не так. Краски за окнами совсем поменялись, точнее их вообще не стало. Из-за окон шел лишь блеклый свет, вроде как там исчезло физическое пространство со своими измерениями. Входная дверь открывалась обычно, но за ней не было привычного лестничного марша, а была еще одна дверь без ручки и замка, плотно закрытая. На попытку ее открыть она даже не отозвалась. Все запасы продуктов, которые у них были, сами по себе удвоились. Их переместили за стену вместе со всем, что их окружало. Теперь это тюрьма в аду, где их каждую секунду видят и слушают, при свете и в темноте. Николь теперь знала все о себе, своем предназначении, о нем, его грехе и каре, что он несет. Она не плакала, только все время пыталась прижаться к нему, подержаться за руку, склонить голову ему на плечо. Ей хотелось быть очень близко, и это из великого страха. Ад умел внушить такое чувство, хотя дитя напугать всегда было сложнее, ведь детям всегда все кажется сказочным и
обязательно должно закончиться хорошо. Но ее детство было украдено вместе с памятью, а без детства взросление не наступает. Вот так она и была без времени, но точно не жертва, а источник света жизни. Этот свет поднимал внутри бывшего сапожника ненависть к мучителям рода человеческого. Сегодня они не говорили о Христе, он ей рассказывал о природе, цветах и травах, о великих океанах и высочайших горах, о том, как греет солнце, танцуют птицы и идет снег. Он говорил о том, какой прекрасный мир создал Бог и подарил его людям, и еще о том, что она - человек, а потому великая часть этого живого мира. В груди у него больше не давило, сняли с него то, что от зла ада ограждало, теперь они оба были уязвимы, с той лишь разницей, что она была в любой момент смертной, а правила в отношении живых в аду могли меняться мгновенно.
        ***
        Все изменения вокруг происходили, когда они спали. Демоны в совершенстве могли управлять сном, и стало ясно, что в их отношении все так и будет. Агасфер все окончательно понял, когда обнаружил, что умение обращаться котом вдруг пропало. Дальнейшее уже нельзя было прогнозировать ни на день, ни на час: была запущена финальная часть драмы. Дверь вела в прекрасно оборудованный гинекологический кабинет, сотворен который был для одной-единственной операции, но эта операция должна быть произведена только людьми живыми. Такой сценарий был расписан. Тут так замешивали явь и сон, что все проделанное и случившееся воспринималось как сновидение, даже от боли человек не просыпался. Ясно, что ее прооперируют во сне и, возможно, она сразу этого и не ощутит, но вынашивать и рожать ей придется в полном бодрствовании.
        Уже следующей ночью прибыла бригада, что во сне должна была отработать эту операцию. Тому хирургу-коммерсанту, жадному и похотливому, все в кабинете было приятно, даже запахи, ведь пахло новым. Гинекологическое кресло со встроенным кольпоскопом прямо-таки блестело боками. Пьяница-анестезиолог, засыпая, хлебнул лишь немного виски, потому был в неплохой спортивной форме. Медсестра-лесбиянка окончательно отрубилась между ног сиськастой блондинки, и ей тоже было хорошо. Инструментарий был готов, лишь чуть разложку подправили. Все, что надо было уколоть, - намешали. Постучавшись, в дверь вошла пациентка, как-то сразу всех смутив своей огромной прической, совсем маленьким халатиком, и почему-то босыми ногами. Ее переодели и усадили в кресло для предварительного осмотра врачом. Хирург-коммерсант никак не мог вспомнить сумму за эту работу, она каждый раз приходила ему в голову разная, но когда глянул на предмет своей работы, то ясно понял, что денег не будет, а будут большие проблемы. Пациентка была virgo,[8 - Virgo - девственница] дальше во все вникать не было никакого смысла; теперь бросился в глаза ее
возможный возраст. В нем виделись громадные проблемы, помноженные на большие сроки. Хирург-коммерсант не был простачком, и понимал, что даже если сделает ей дефлорацию, то попадает, даже не добравшись до матки. И в моральном смысле подсаживать девственнице оплодотворенную яйцеклетку, это было не его. Мужчина уже думал не о дивидендах, а о том, как выйти из ситуации. Выход был только один - не трогать. Хитрый коммерсант от медицины, алкоголик-рогоносец и женолюбка не перед страхом ответственности, а лишь по правилам жизни, которые понимали одинаково, даже не помыслили это сотворить. Тем самым они не услужили Сатане. Как только кому-то стало окончательно ясно, что они не станут этого делать, вся компания вернулась в живой мир: хирург - в кресло, где уснул перед телевизором, алкоголик - на диван, который уже давно надо было выкинуть, а сестрица опять засопела в сладких запахах между ляжек. Николь же, прикрыв двери, свернулась клубочком под тонким одеялом, которое Агасфер притянул ей аж из XXI века. Вот таким был первый акт, но не зря же был еще и резервный вариант.
        Бывало, демоны ошибались в отношении живых людей. Им очень хотелось думать, что они людей читают и могут принудить к чему угодно, запутывая, запугивая и искушая, но это не всегда работало. Оплодотворенная яйцеклетка давно сдохнувшей садистки требовала вместилища в живое тело, иначе она могла просто протухнуть в банке Петри, обожженной в адском пламени. И был послан за второй бригадой тот самый знаток душ человеческих - Мефистофель, на копытах, но без шляпы с петушиным пером и шпаги. Он поехал подготовленным.
        ***
        А ему ничего не снилось в эту ночь, да и спал ли он вообще? Все прошло в какой-то серой мгле, то в поту, то в ознобе. Реальность, иллюзии, прошлое, будущее, настоящее - все смешалось и превратилось в черную кучу пугающей безразмерности, и в то же время - чудовищной узости. Николь рассказала, что ей снился сон, что ее осматривал доктор и вроде как признал здоровой. Посему было понятно, что вся система в работе. Как он и предполагал, сон и есть та площадка, на которой они и будут играть по правилам самосотворенным. Власть любого императора могут свергнуть, кронпринц может убить своего папу, а королева убить короля. Такого много приключилось. Но наследниками власти Сатаны не могли быть даже те, кто входил в число первых десяти архидьяволов, ибо тот, кто вечен, свою власть не делегирует. Отдайте ему все, и вы увидите, что он еще чего-нибудь хочет. И пока хочет - он властвует, а хочет всегда. Сейчас он правит себе костюмчик, чтобы прийти в мир живых и править. Бесчисленным множеством он и так уже там правил, но те в любую минуту могли плюнуть на него и покаяться за грехи. Воля Отца была необоримой, и
сила любви его сына к людям была великой, а Сатана - всего лишь порождение. Создатель считал своим главным творением человека, а Сатана считал себя самым главным порождением Бога. Он ненавидел весь род человеческий и толкал его к погибели, надеясь, что Бог - Отец, наконец, откажется от своего творения, и наступит конец времен.
        Если у кого-то и была нравственность, может даже и не религиозная, если такая бывает, и он пытался следовать хоть какой-то логике в своем поведении, того они и считали человеком. По этим двум факторам ад и просчитывал человека, считывая его мысли и намерения. Агасфер понимал, что единственной защитой от этого было изгонять от себя любые противления и намерения, а это значило, что сейчас надо думать так, как он не хочет и не может думать. Две тысячи лет он тут был на побегушках и живой прислуживал мертвым. Он был без всякой роли трусливый и понятный, а потому его мысли и намерения были безынтересны. Сейчас все поменялось, и в первую очередь он сам, потому надо было сопротивляться, чтобы не быть вычищенным с этой сцены. Агасфер чувствовал, что финальный акт уже рядом, и он начал плести про жениха и невесту, а потом про эротику. Николь странно на него смотрела, но мало что понимала, ибо он облекал эти рассказы в медицинские термины, которые мог вспомнить, а где не мог вспомнить, то интенсивно моргал, что это не он говорит и не для нее сейчас. Она опять дважды пыталась спрашивать о Христе. Агасфер
отвечал невпопад и совсем не по теме. Он взял ее хрупкие пальчики; казалось, что она все понимает. Сегодня за завтраком он рассказывал ей об играх, в которые любят играть люди, о кинематографе и эстраде, но все время старался это рассказывать, упирая на эротику и похоть. Это сейчас было его броней, защитой мозга. За этой броней он будет пытаться спрятать свои истинные намерения, которые ему навязчиво рисовались в своей возможной реализации. Теперь уже стало понятно, что девочка совсем не жертва Сатаны, ведь жертв во имя себя Сатана не воспринимал. Эта девочка была просто агнцем, которая должна будет погибнуть во славу рождения Антихриста, а потом, возможно, будет восславлена в мире мертвых. В том и заключалась роль Агасфера: внушить, что мир мертвых - единственный для нее, а живые все такие, которых она увидела в своих скитаниях. Она должна была умереть без греха и стать обитательницей ада тоже без греха. Бесстрашный агнец готовился к свершению греха, в котором не сумеет покаяться. Сатанинские дороги были скверны и хитры, красные стены дрожали и потели, чудовище было где-то рядом. Придя в образе
Антихриста, он намеревался взять себе в союзники ту самую бомбу, что люди уже переполнили собственными испражнениями, в которой уже начали травиться и задыхаться. И печаль будет не по тем, кто умрет, а по тем, кто выживет: когда больницы станут тюрьмами, и человек, изолируясь, расколется и перестанет наследовать друг другу. Число того зверя будет 19, что есть окончание, а он как бы и есть новое изначальное.
        ***
        Погодка была не солнечная, но и не дождливая - так, мелкая морось при проглядывающем сквозь серые тучи солнце. По набережной чуть прихрамывая шел мужчина, одет он был в серый костюм модного покроя, чуть примятый, как от долгого сидения на вокзальных скамейках. В этот утренний час народу было мало. Так, редкие бабушки с кошелками, да кое-где люд, присевший отдохнуть. Человек поравнялся со скамейкой и сел на нее, закинув ногу на ногу. У него были заостренные черты лица, пронзительный взгляд, и был он возраста неопределяемого. На скамеечке, на одной из столичных набережных, сидел, привалившись на спинку, Мефистофель. Его профессией было искушать чистые души, но сегодняшний его клиент был из другого теста. Мефистофель был абсолютно уверен, что человек - это существо, не имеющее вообще никаких достоинств и являющееся источником зла на земле. Он уже привык смотреть на мир живых презрительно, но без ненависти, хотя на сегодняшнюю встречу был настроен как-то агрессивно. К нему встречным курсом, исполняя свой каждодневный моцион, в спортивном костюме с гербом на груди и белых как снег кроссовках, трусил
тот самый орденоносец и знаменитый женский эскулап. Любил он этот утренний променад, а еще любил душ в фарфоровом корыте после пробежки, и подрочить по-быстрому. А дальше в кресле чай с лимоном и коньячком, а за окном столица просыпается, нарядная в любое время года. Сытая жизнь скользила по маслу почета. Люцифер остановил его за полметра от скамейки, бодрым голосом окликнув по имени-отчеству, по фамилии было бы не так бодро, а хотелось с хрипотцой. Тот остановился больше из любопытства, чем с беспокойством, поинтересовался, с кем честь имеет общаться. Тот не ответил, а показал, задрав штанину до колен. Там было то, что всегда будет аргументом для беседы, и она неизбежно состоялась. Мефистофель не удержался от зловещего смеха. Он презирал человеческую природу, будучи абсолютно уверен, что знает о ней всю правду. Он был хладнокровный стратег и знал, какой сейчас сделает шаг. А зловещий смех старого циника был потому, что эскулап понял, что ему принесли счета на оплату, и у него все слиплось, и какие-то клапана не сработали. Доктор плюхнулся на скамейку, явно уже описавшийся. Томное утро резко
превращалось в сковородку с явно закипевшим маслом почета и сытости. Там, откуда прибыл Мефистофель, не известны ни сочувствие, ни жалость. Сейчас он смотрел на это мгновенно сморщившееся в грязный комок существо и вспоминал его историю, которая началась в первые годы самостоятельной медицинской практики. Мефистофель подготовился, он знал, скольких тот уже на поздних сроках беременности уговаривал и принуждал делать аборты. Мотивацию придумывал разную: от несуществующих противопоказаний до дурной наследственности. Здесь эскулап проявлял отменное красноречие, ибо на кону были большие деньги. Из абортированной плоти добывали стволовые клетки. В те годы это был амулет для рвавшихся прожить больше, чем заслужили. А сколько начальников разных мастей перетаскали к нему на аборты своих школьниц-игрушек. И у него всегда и везде получалось, он умел угождать, за то и дивиденды сейчас хорошие - положение в обществе. Посланник перечислял даты, места и фамилии, а собеседник только пускал пузыри изо рта и носа. Мефистофель знал, что это их клиент, это тебе не доктор Фауст, которому было чем оправдаться. Но этот
клиент пока нужен здесь, среди живых, пусть исполнит, что умеет. Условия были простые: вместе со своим циклопом - карьеристом-анестезиологом и собачьим палачом - медсестрой исполнить в ближайшем времени работу по их специальности. Опять докторам ничего не предложили, только страха напустили полные штаны. Мефистофель поднялся со скамейки и похромал поближе к дому. Человек ему был противен, как и все человечество, ибо он был демоном.
        ***
        Сегодня весь день рисовали, это были в основном цветы, хотя у нее к цветам было какое-то особое отношение. Почему-то ей казалось, что они все ядовиты и вредны. Но рисовать их было легко, она соединяла кружки и овалы точками и черточками, а такие мысли о цветах, похоже, сложились где-то там, где ее не только вешали и сжигали, но и пытались отравить. Она однажды видела, как для этой цели толкли и заваривали кипятком какие-то соцветия. Он ей пытался подробно рассказать, что каждому вкусному плоду предшествует цветок, что такое вообще цветы для людей, и что они символизируют в жизни веру, как, например, лилии, а розы являются символом любви и верности. Читать она, конечно, не умела, но, будучи смышленой, быстро училась по тем словам, что он писал ей под рисунками. Агасфер ей рассказывал о нарциссах, опять запрыгивая в эротику, уже ему самому достаточно надоевшую, но их явно слушал не один десяток ушей, и как-то надо было отвлекать их от собственных умыслов и намерений. Она совсем по-ребячески путалась в своих волосах, слюнявила карандаш и тщательно, морща нос, пыталась с его слов вырисовывать то
цветок яблони, то василек. Она, вроде, уже окончательно поправилась, но была бледна, как по своей природе, так, наверное, и из-за отсутствия солнечного света. Солнышко она рисовала очень круглое, с мелкими-мелкими лучиками. Она не нарисовала свой домик с трубой, папу с мамой, идущих к нему по тропинке, а рядом собачку, у которой хвостик крючком. Она ничего этого не знала, ее память съели всю до последней крошки. Когда Агасфер говорил ей, что она красивая, она спрашивала на что это похоже. Говорить ей, что это похоже на звезду, песню соловья или утреннюю зарю было бессмысленно, ведь ничего такого она тоже не видела. А может и видела, в диком страхе и в клещах боли, а в страхе и боли красота становится пособником мучителей. Память ее существовала, но была в чреве твари, что ее пожрала, и достать ее оттуда не было никакой возможности. Последние дни их обоих рано и, что главное, одновременно, стало тянуть на сон. Похоже, что в воздух что-то подкачивали, как насекомым в колбу. У них было что-то неучтенное, и Агасфер все время старался уводить разговор от этого, и Николь, это дитя, ему помогала, насколько
она вообще могла играть и притворяться. Еще была новогодняя елка, зеленая, а на ней цветные шарики. Николь постоянно допытывалась, почему год новый, он что, ребенок или одет в новое? То, что с приходом нового года люди ждут добрых событий в своей жизни, и что человеку свойственно мечтать о хорошем, было ей непонятно. Как, впрочем, и что такое год и праздник. А вот плаху с топором, на которой ей хотели отрубить руки за неповиновение великому князю, она очень даже хорошо изобразила. Трудно было угадать, что происходит в ее голове, а там созревало желание принести себя в жертву для спасения людей. Хоть таких она знала мало, но даже в теле, лишенном памяти, оставалась душа христианская. Именно душа эта сейчас была мерилом истинного злодейства.
        Сейчас она, сделав волосы домиком, рисовала растения такими, какими она слышала от Агасфера. После ужина быстро уснули. Он сегодня ходил во сне, выйдя из квартиры, уткнулся в дверь, мимо которой не пройти. Она была открыта. Войдя туда, он оказался внутри высоченного колодца, одна из стен которого была закрыта гигантской шторой огненно-красного цвета, а посередине, на громадном черно-красном ковре стояло просторное ложе, покрытое небесного цвета простынями. Воздуха было много, и он как бы был в движении со стороны громадного занавеса. И воздух пах как огонь горящего металла и шел откуда-то издалека, из глубин чего-то страшного.
        ***
        Утром он увидел ее в розовом коротеньком халатике, она, скрестив тоненькие ножки, поднималась на цыпочках, в такт взмахивая ручками, тем самым высоко подкидывая волосы. Они воспаряли как волшебные крылья и, казалось, увлекали ее всю вверх. Агасферу она вдруг почудилась райской птицей с головой девы по имени Сирин, над головой которой сиял нимб. Только песни этой птицы всегда были губительны для людей, а потому они отгоняли ее как могли. Вот такая это была девочка: с утра она казалась райской птицей, а вечером - тем самым камнем-булыжником, которым можно разбить все, что угодно.
        Агасфер знал, что ему ночью показали. Это была башня за стеной, где должен был родиться Антихрист - самый центр гнездища, творения Сатаны и его адского племени. Место, где они намеревались соединить цветение с тленом и день с ночью. Гнездище, сотворенное как ад на поверхности земли - это как глаз циклопа, который был частью его мозга, вынесенной на поверхность. Антихрист мог родиться только на поверхности, ибо внизу ничего живого никоим образом быть не может ни мгновения. Гнездо и было создано как родильный дом для воплощения Сатаны в образ человеческий через его сына. Это гнездо на земной тверди вилось столетиями из нечестивости, лжи и бесчеловечности, и дьяволу оставалось лишь сделать к нему проход, добить, что осталось от живого, и заселить своим человекоподобным скотом, который сам себя воспроизводит и сам себя пожирает. В этом географическом месте ад вышел на землю, чтобы двигаться по всему миру к месту последней битвы добра и зла. В аду нет ни тюрем, ни могил, только вот они с ней, живые, и в тюрьме, и в могиле одновременно. Временно Агасфер ощущал, как стены квартиры как бы шевелятся
изнутри. Стены, пол и потолки были заполнены тем, что у людей называется телами. Легионы нечисти подпирали их, исполняя роли охранителей и соглядатаев, втайне мечтая быть еще и палачами, ибо жизнь для них - самая сладкая еда. Но то, что они спрятали, мертвецы не видели. Они мало понимали, как живут живые, и что у них для чего. Агасфер очень много тогда притащил из живого мира, и среди чашек, кастрюль, ложек и вилок это не виделось чем-то непонятным и тем более опасным. Главное было - побороть в себе искушение проверять, на месте ли то, что для них обоих виделось избавлением. Опять же, этим избавлением могла быть лишь смерть, а умереть из них двоих могла только она - эта птичка. О смерти они вообще не говорили, она и так была в каждом сантиметре их бытия. Ей начертали родить, умереть и стать великой демонессой рядом с престолом Сатаны. Она это понимала, но жизни в ее васильковых глазах было так много, что даже думать о смерти она не могла. Это было истинно по-человечески: не думать о смерти в таком возрасте. За завтраком она, достав ложкой из маленькой коробочки джем, очень потешно вылизывала остатки
языком. Он достал и положил перед ней новую коробочку, но Николь явно было так вкуснее, как и всем детям. Остатки всегда сладки. Она вдруг неожиданно попросила его рассказать о женской обуви. Он-то, зная, что ходить ей будет некуда, привез ей только несколько пар тапочек, помня тогда свои страхи, что они ей будут не впору. Теперь ей хотелось знать о женской обуви, а это ведь целый мир. Вот он этим целый день и развлекался, рассказывая, что знал, рисуя ей модели обуви с I по XXI век. Ей все было интересно. А к вечеру она показала, какая же модель ей нравится. Агасфер окончательно осознал, что девочку украли не из древности и не из средних веков, ее явно утащили из последних лет текущего века. Собственно, ничего это не прибавило, но ему было приятно, что она - современница нынешнего мира людей.
        ***
        Лауреату последние ночи совсем не спалось, страшно было. Так, днем на любимом диванчике дремал с открытыми глазами и вздрагивал даже от незначительных шорохов. Очень хотелось, чтобы быстрее это все закончилось, хотя он толком не понимал, что должно закончиться. Третий день он не ходил на службу, сославшись на нездоровье, жался к последним новостям по телевизору и даже вчера с вечера водки выпил после того как сходил в ближайшую церковь, но, не зная, что там делать, потолкался с зажженной свечкой среди бабушек, а когда выходил, не знал, куда ее деть. Заплевав хилый огонек, запихнул в карман, а та исхитрилась его укусить и ожечь указательный палец воском. Он, все же додумавшись до того, что никто его ни убивать, ни судить не собирается, с вечера проглотив снотворное, уснул под колыбельную последних новостей.
        Сначала ему снился летний лес, какие-то сопливые грибы, похоже, что ядовитые, а потом к нему подбежал кто-то похожий на зайчика, а затем появился туман, сладкий на вкус, и вдруг - операционная с двумя его неизменными помощниками. Все ярко освещалось, было привычно и спокойно. Те двое о чем-то шептались и негромко хихикали, лапа анестезиолога жестикулировала то ли утвердительно, то ли отрицательно. Тут и зашла страждущая перемен в своей жизни, то есть объект сегодняшней операции. Он ее не успел разглядеть, а сестра уже повела усаживать в кресло и готовить к осмотру. Она что-то долго возилась с ней, потом подошла с совершенно непонятным взглядом. Тот пошел осматривать и сразу расшифровал, что было в глазах медсестры. Пациентка была явно несовершеннолетняя, что противоречило всем установкам и правилам его специальности. Но лауреат помнил, о чем его предупреждали. Осмотр сделал ситуацию еще более жуткой. Девочка была еще девственница, настоящая, а не нарисованная. Лауреат вспотел, пот начал затекать в глаза, капал на маску, просачиваясь вкусом свежей крови. Он был труслив по натуре, и по натуре же
приспособленец, и всегда к меньшим страхам приспосабливался, потому был успешен и почитаем. Конечно, закона он боялся, но тот дядька с холодными стеклянными глазами и голосом, от которого в кишках бурлил ледяной понос, был страшнее. Громиле-анестезиологу было плевать, он тут ответственности не имел, а потому наболтал сколько нужно и вколол. Сестра боялась только собак и в компании таких же, как она, успешно прикармливала их колбаской с цианидом. И, конечно же, лауреат выбрал-таки минутку и пообещал им за сегодняшнюю работу очень даже прилично, но, похоже, что из своих закромов придется заплатить, так как от того заказчика можно было получить только обморок или заикание. В прошлый раз лауреат так стучал зубами, что часть пломб выпала, а на бюгеле крючок обломился, к тому же нижние клапаны не сработали. Он резал, горилла следил за монитором, а сестра тампонила. Цвет и гордость главной столичной профильной клиники действовали привычно и слаженно.
        В своем гинекологическом прошлом, добывая стволовой материал и убив при родах не одного младенца, он знал, что и как надо передавить. Еще наблюдая за беременностью, он закидывал матери нотки сомнения в хорошем здравии ребенка, а потом убийство представлял как избавление, с пожеланиями новой, уже удачной беременности. Элита народа рвалась омолаживаться и денег не жалела. Модные тренды: как когда-то у него были стиляжьи склонности к шмоткам, но тогда обещали коммунизм, а теперь препараты вечной молодости. Дефлорация свершилась, а дальше - тьма, ни одной бумажки не было, а значит, не было и предварительного приема гормонов, которые разрыхляют функциональный слой репродуктивного органа. Этот суп лауреат варил в темноте своего опыта, но явных препятствий не было, и, вроде, все дошло куда нужно. Как только вымыли руки и сняли халаты, сразу оказались в своей реальности. Через час Николь вернулась из сна в сон и пошла досыпать в свою постельку.
        ***
        Гречневые биточки, галеты с грибным паштетом и мандариновое желе на столе. На завтрак Николь не встала. Агасфер был полон предчувствий, что произошло то, что должно было случиться. Он зашел в спальню, Николь лежала, укрытая с головой, только две ее бледные ступни с маленькими пальчиками смотрели наружу. Он подошел, сел на край кровати и коснулся ее рукой. Она села на кровати, оставаясь укутанной в кокон из одеяла. На простыни вспыхнуло алое пятно крови. Демоны вторглись в ее тело, в живое тело была привита смерть. Агасфер приобнял ее за плечи и повел в туалетную комнату, оставил там, до конца не прикрывая двери. Он содрал с постели все белье и заменил на новое, с веточками сирени и солнечными бликами. Потом сел за стол и стал ждать. Она пришла не скоро, два раза пришлось греть кофейник. Волосы ее были заплетены в толстую косу, что делало ее похожей на школьницу, смотрела она так же открыто, но на глазах была поволока слез, и цена этих слез была велика. Вера даровалась достойным, а эта девочка к вере восходила в страшных душевных и физических муках.
        Он ее кормил, как получалось, где с ложечки, где с прибауткой. Но шутки тут вообще с трудом получались, а в это утро вообще в зубах залипали. Ее чрево было колбой, в которой лепили трансформер из чудовища женского пола, которое когда-то звалось человеком, и из царя чудовищ, которое никогда не могло быть человеком. При всем этом, душа-то была одна, и она была у этой колбы. В чудесный цветок на лилейном поле вгрызся червь-паразит и, питаясь ей, рос. После завтрака она легла, а потом два раза ходила в туалет, как-то болезненно шаркая тапочками. После обеда он усадил ее рисовать. У нее уже хорошо получалось.
        А в тот час, хорошо выспавшись, лауреат рассуждал о том, не слишком ли много он пообещал своим помощникам, но положение было безвыходное, и он, озираясь по сторонам своего кабинета, полез в свои закрома. Это был хорошо замаскированный в стене сейф, его личная территория. Эта территория была прилично загружена не только бумажными деньгами, но и золотыми монетами, которые он коллекционировал со студенческих лет, их было много, и это утешало. Мефистофель к встрече с лауреатом посмотрел все его делишки, он был вынужден быть готовым, так как поручение было от самого близкого, что рядом с Высочайшим. Он лауреата не ненавидел, тот ему был просто омерзителен во всей картинке, созданной им на ниве медицинского служения людям. Сейчас он сидел у лауреата за спиной, когда тот умиленно передвигал тяжелые коробки в чреве своего бронированного сейфа, вывезенного из побежденной страны. Не был бы он Мефистофелем со своей страстью к золоту, если бы отпустил эту мерзость без оброка. Сзади что-то заскрежетало, лауреат обернулся, - в кресле сидел тот самый, с копытами. Он скрипел зубами и как бы улыбался, улыбка эта
была от уха до уха как у акулы-людоеда из мультика про русалочку. Лауреат покрылся холодным потом и пытался что-то сказать, но не смог, да его и не спрашивали. Мефистофель достал откуда-то из-за спины два мешка из грубой кожи, с ремнями-застежками, в такие, наверное, собирали дань падишахи и джинны. Содержимое коробок скоренько перекочевало в мешки. Гость затянул ремни и, слегка крякнув, исчез из кабинета. Лауреат в панике забегал по кабинету, все закрыл и зашторил, и лишь спустя мгновение осознал, что сокровищ у него больше нет, остались только почет и уважение. Мефистофель сегодня же передаст великому герцогу Астароту в хранилище сокровищ ада золото лауреата. Но те тридцать сребреников были не оттуда. В том Мефистофель убеждал доктора Фауста, и готов был повторять, что те деньги были из людских загашников. Облеченные коронами и ряженные в религиозные хламиды всегда найдут такие сребреники для тех, кто готов предать своего же спасителя и своих же пророков. Он был циник и презирал людей, но боялся, как и все, гнева Божьего, заставляя бояться ада таких вот лауреатов, которые в бытие Бога не верили, а
верили в очередные новые идеи новых же правителей. Только вот собаки, что вкусили плоти висельника, по всему миру разбежались, и в современной жизни влюбляли в себя людей с целью стать самыми близкими и верными.
        ***
        Теперь она все время сидела за рисунками; выбрала толстую тетрадь, открыла первую страницу и села рисовать. Она старалась делать это так, чтобы Агасфер не видел, что она там прорисовывает, но ее натура, правдивая и бесхитростная, конечно, ничего скрыть не могла. Прошел не один день, прежде чем как-то ночью он просмотрел тетрадку, упавшую с ее кровати. Она клала ее на ночь с собой. Агасфер вник в суть ее рисунков и связанных с ними размышлений. Все, что она рисовала, было вокруг цифры сорок, которая в Библии связана со скитаниями, символизируя путешествие человека по руслу жизни к ее истоку - истине, которой является Бог. Это были рисунки великого поста, когда дьявол искушал Иисуса Христа в пустыне; и сорок часов, когда Спаситель мертвым возлежал в гробу. Это и Моисей, который сорок лет блуждал по пустыне вместе со своим народом; и пророк Илия, который сорок суток шел к горе Хорив, где увидел Господа. На одной странице рисунка не было, но из того, что было написано с ошибками и не очень ровно, можно было разобрать, что беременность у женщины протекает сорок недель. Надпись была перечеркнута
крестом. Так продолжалось изо дня в день. Они мало разговаривали, иногда она подходила к нему, брала за руку и клала голову ему на плечо, но не плакала. Плакать хотелось Агасферу: с ней он окончательно вернул в себе человека, и ему хотелось всего, что присуще человеку, а это, в первую очередь, любовь и сострадание к ближнему своему. Потом был Ной и его сорок суток плавания, сорок дней дождя и сорок дней присутствия Христа на земле после воскрешения. Все ранние рисунки Николь сохранила, и Агасфер нашел среди них солнышки, которые у нее так хорошо получались. На всех изображениях были нарисованы тонкие лучики, везде по сорок. Так свое божество в храмах изображали инки. И за сорок же дней на карте неба исчезли плеяды, и зло правило безраздельно. Так протекали последние сорок дней их совместного пребывания. По их окончании их ждет неминуемая смерть и проживание в аду. Но смерти нет, просто ей, не нажившей грехов и не познавшей любви, придется остаться навсегда среди мертвых, без неба и солнца. Здесь, в аду, сорок недель беременности быстро превратились в сорок дней, и уже было пройдено больше половины.
Какие ощущения испытывала она, Агасферу было неведомо, но ему казалось, что девочка угасает. У Агасфера внутри болело все, что называется душой. Сейчас он уже точно осознавал глубину собственного греха и боль наказания, он даже за нее не мог умереть, а должен узреть ее смерть. Это было невыносимо. Но, чтобы ей стать мертвой, у нее в чистилище должны забрать душу, и она там должна пребывать сорок дней, но ведь родившая Антихриста не может сохранить душу и быть рядом с Богом. Во многих последних рисунках он не разобрался, но было впечатление, что она хотела сказать ими о полном опустошении, небытии и окончании всего. Она, конечно, плакала ночью, свернувшись под одеялом и прислушиваясь к себе, и он тоже плакал, но не видя в ней жертву, а видя свет. Он плакал по свету. Агасфер уже не проклинал свое бессмертие, а благодарил Бога за то, что тот привел его к свету. Так самосотворялись Агнец и грешник.
        ***
        Время текло быстро, сорок дней подходили к своему порогу. Там исчисление времени было очень условно, никакой связи вне стен не было, не было часов. Завтрак, обед, ужин, ранний сон. Сон был ненастоящий, и сколько он на самом деле длился, было неведомо. Николь округлилась в бедрах, и где должно поправилась, но лицом осунулась, а в глаза старалась не смотреть. Ела, вроде, нормально, много пила воды. Днем сидела за столом, прикрывшись локотками и своей рыжей копной волос, рисовала. Карандаши превращались в маленькие огрызки, и молчание порой становилось длинными, звенящими паузами. Бывало, она с какой-то наивной радостью в голосе прерывала эти паузы каким-нибудь малозначащим вопросом, и тут же отворачивалась, не ожидая на него ответа. Все эти дни она проживала в какой-то обреченности и стыде. Агасфер все думал о том алтаре, покрытом покрывалами, где та девочка должна стать бессмертной среди мертвого мира. Он молился, как умел, Отцу небесному, не за себя, за Николь. Для себя он просил укрепления в вере, чтобы силы его не оставили, и чтобы разума не лишиться. Он, что знал, ей рассказывал, как умел,
рисовал, даже читал стихи и лицедействовал. Вот только «Музыку рая» или «Вальс дождя» Фредерика Шопена он не мог сотворить. В его собственном мозгу все время звучал «Реквием»[9 - Заупокойная месса, последнее и незаконченное произведение композитора.] Моцарта.
        В июле 1791 года к Моцарту в дом пришел неизвестный посланник в черном и на условиях секретности сделал заказ на заупокойную мессу. Композитор согласился на работу и получил аванс в 100 дукатов. Тем заказчиком был Агасфер. И когда накануне смерти, 4 декабря, Моцарт в компании своих друзей пропел «Реквием», то он - величайший из всех композиторов - заплакал и сказал, что уже не закончит начатое. Агасфер был при этом, а Сальери уже придумали в их ведомстве при его же участии, ибо надо было соединить музыку смерти с грехом убийства. Зачем эта музыка была нужна Хозяину, непонятно, ибо мертвые не внемлют музыке. Тем более, что «Реквием» - это квинтэссенция всей христианской религии о неизбежном страшном суде над каждым и о загробном мире. Это чередование картин печали и траура земного человека, молящего Господа о прощении. И все это было написано так, что мало имело отношения к богослужебным обрядам, и в то же время это - одно из самых жизнеутверждающих произведений искусства, отражающее весь путь восхождения человеческого духа. Тогда Агасферу представлялось, что эту музыку Сатана каким-то образом
перенес на Голгофу в момент казни Христа, и чьи-то уши тогда ее слышали. Агасфер в последнее время постоянно тоже слышал ее в голове, и все звуки ее обряжались в словах: «Спаси ее, источник милосердия».
        Вокруг них временем манипулировали, казалось, совсем бессистемно. Физика не работала, работала воля Сатаны. Если Агасфер что-то подкидывал вверх, то вниз оно не падало, а так - скользило, а примерно через час оно могло с неимоверной скоростью падать. С температурой воздуха тоже непонятно: то было влажно и жарко, то сухо и холодно. Было понятно, что они в лабораторной печке, внутри нее что-то выпекали и прижаривали. За красной стеной долго готовили этот сценарий и сейчас его скрупулезно прочитывали. Ясно было, что нельзя допустить ее самоубийства, ведь тогда она будет обречена на ад. Если родит, - тоже ад. Только рожать нельзя, это и было главным в противостоянии живых с мертвыми. А самоубийством, даже агнца за чужое зло, зло не победишь, а лишь уподобишься ему в грехе и найдешь себе место в аду. Место того, кто повесился из-за предательства любви, неизвестно никому из демонов. Где тот, знает только один, а у него не спросишь. Но он где-то там точно есть. И думается, что таких уже много, а это значит, что у них там свои апартаменты с отдельным моционом.
        Они оба знали, что ждут друг от друга, но о том молчали, ибо говорить о том было невыносимо. Даже мысли об этом могут лишить сил и решимости. Вот такой комфорт проживания.
        ***
        Ночью его разбудил запах смерти. Это был точно ее запах, вперемешку с удушливо-горячими потоками воздуха он отдавал запахами горящего металла и одновременно свежей крови, в сотни раз усиленный до точки физиологического удушения. Николь в постели не было, двери были распахнуты в коридор и ту ритуальную башню. Оттуда и тянуло жаром и запахом смрада и ужаса. Агасфер метнулся назад в комнату, кинжал был на месте. Он примотал его к себе простынею, накинул рубашку и рванул вниз. Огромное помещение было освещено синеватым, как бы лунным, светом. Огромный занавес просвечивало шевелящими языками пламени, и оттуда шел поток жара и запахов. Земля по всей своей площади была зеленая, как бы травяная. Подиум вместо небесно-голубого теперь сиял чернотой, и на его краешке сидела она. Николь была в своей белой ночной сорочке с голубыми васильками, и как только увидела Агасфера, кинулась ему навстречу по зеленому полю. Она бежала, раскинув руки, и истошно кричала, а эхо этого крика в огромном колодце башни отражалось и многократно множилось. Агасфер бежал ей навстречу, она криком умоляла людей убить ее. Наперерез
им, стуча копытами, мчали черти, и в первом ряду был похожий на приписанного ей в мужья Сл?в, но они опоздали. Агасфер прямо на ходу, изо всех что было сил, всадил ей кинжал в живот. Николь откинуло назад, и сразу упав навзничь, она больше не издала ни звука и не шевельнулась.
        Обессиленный Агасфер тоже упал на траву, и вдруг прямо перед ним схлопнулась штора, закрывающая вход в подземный мир. В глубине, на огромном троне, во всполохах огня сидел сам Дьявол в окружении десяти своих архидьяволов. Все вокруг них было в пламени, из которого торчали головы миллионов, присягнувших ему на верность. Агасфер встал, плюнул на трон и громко сказал, что отрекается от него и всех его законов. Сатана поднял свой жезл; Агасфер терял силы, но тут вспыхнул свет. В момент все замерло, ад онемел, огонь застыл, и в абсолютной тишине раздался глас Божий. Слова его - это высшая мудрость и величайшее благодарение, и никому не дано их процитировать, только то, что запомнил и понял Агасфер. Господь сказал о силе, что он оставил людям когда-то, чтобы они, определившись со своим главным врагом, использовали эту силу, а когда это случится, он явит себя. Вот оно и случилось. И не царь против царя пошел, и не брат против брата, и не государство против государства, люди сами сделали выбор использовать эту силу в битве за всех людей: и за хороших, и за плохих. И своему порождению - Люциферу, и всем,
кто за ним пошел, Господь сказал, что, считая людей ничтожными и ни к чему не пригодными, они проиграли. И проиграли девочке, рожденной во Христе. Николь вдруг поднялась, кинжал выпал, она начала вращаться и, схлопнувшись вспышкой голубого цвета, исчезла. И раскаявшемуся грешнику проиграли, который сегодня же предстанет перед возлюбленным сыном своим. Живым не место среди вас, и помни, Люцифер, что в одном сосуде не смешать добро и зло, любовь и страх. Не ищи себе облика человеческого, ибо быть тебе всегда таким, какой ты есть, так как твой облик есть черта разделения мира. Сейчас все, сотворенное тобой в этом месте, захоронишь на веки вечные и вернешь земле ее прежний вид. Убойся моего гнева и помни о покаянии.
        Свет исчез, вход в ад стал бледнеть и меркнуть. Его горячее дыхание исчезло, и вдруг пошли раскаты громовые и дрожь великая вокруг.
        ***
        Агасфер вдруг оказался на крыше одного из развлекательных центров, прямо у красной стены. Гул и дрожь нарастали, при этом привычный туман рвало на огромные куски, и сквозь дыры пробивалось солнце и голубые небесные края. Город на семи холмах уходил в огромный соленый океан, что всегда был под его телом. Он проваливался сам и утаскивал за собой все окраины, обжитые мертвыми. Внизу улицы были заполнены снующими в панике двуногими, четвероногими, хвостатыми и рогатыми существами. То тут, то там возникали огромные провалы, и они вместе со зданиями заваливались в бездну. Гнездо рвалось и по кускам исчезало в небытии. По воле Господа Сатана подбирал свое дерьмо с поверхности земли, возвращая людям их реальность и забирая свою. Уже все до линии горизонта, который теперь стал виден, превращалось в огромную глотку, которая, пожирая, сама собой закрывалась, оставляя на земле ровную пылящуюся поверхность. Агасфер вдруг почувствовал какое-то движение под одеждой, неожиданно из-под рубашки выглянул тот самый полосатый бурундук, вопреки всему - еще одна живая душа этого мира. Здание развлекательного центра
заходило как живое, два раза его подкинуло, а потом оно полетело вниз, как подброшенный кирпич возвращается. Свет померк. Шесть дней еще гудела и рвалась земля, глотая гнездо с фабриками и заводами, ходячих мертвецов и жалобщиков проглатывала в ту мертвую благодать, в которую планировалось переодеть весь мир. Не получилось. Восставшие в аду не дрогнули.
        Из синего неба птицы, наконец, увидели эту землю, она была одноцветно-серой и не очень приветливой, но уже полетели туда ветра и понесли семена трав и деревьев, а за ними прилетят пчелы и бабочки, а в реки придут мальки, которые вырастут в прекрасных рыб. И придет когда-то апрель, когда перелетные птицы спустятся сюда на отдых и, может быть, совьют гнезда, из которых выйдет новая жизнь. Пройдет много лет, и опять появятся люди, совьют свои семейные гнезда, нарожают детей и перед сном им будут рассказывать сказку, как злой волшебник заколдовал их землю, но пришел богатырь в кольчуге и прогнал его. Дети будут сладко засыпать в полной вере, что добро всегда побеждает зло, а рыжая добрая-добрая фея всегда рядом. Она в утреннем рассвете, дневных цветах и щебетанье птиц, а вечером, конечно, в сказках. Рыжая фея любила васильки, и дети плели из них венки, пускали в речку, махали ручонками и пели, что любят рыжую фею и дарят ей венки. А их фея была святой, она жила в раю вместе с родителями и дедушкой. Она действительно любила васильки, на лугу рядом с их домом они цвели сплошным ковром. Она поутру плела
венок и, надев его на свою золотую голову, бежала к своему соседу, и великий Фредерик садился за рояль, и она неизменно плакала под его «Мелодию рая» и «Вальс дождя». Плакала потому, что была счастлива среди людей. Эта девочка была святой, а самое главное, что она была из нашего XXI века, про который говорят, что в нем нет ничего святого. Но это ложь, святое всегда с нами, во всех веках, в буднях и праздниках, в родителях и в детях. Христос любит нас, только не забывайте, как он взошел на крест за эту любовь.
        ***
        А грешник, тот, что из I века, сидит с закрытыми глазами. Он чувствовал под собой твердый стул и вдыхал запахи очень родные и знакомые. Вдруг что-то на его коленях шевельнулось, Агасфер открыл глаза: на его коленях сидел все тот же скиталец-бурундук и пучил на него черные бусинки глаз. На Агасфере был тот же фартук сапожника, он сидел на крыльце своего дома, а на улице светило солнце месяца Нисана. Он оказался в том месте, откуда и начал свой путь длиной в тысячи лет.
        Время было где-то к полудню, с узкой иерусалимской улицы доносились вопли, грохот и захлебывающиеся рыдания. Сначала его предали бичеванию, били железными прутьями и рвали бичами[10 - Палка с веревками, имеющими на конце железные когти.]. Они впивались в тело, а когда их отрывали, плоть отслаивалась кусками. Ему, лежащему в луже крови, надели терновый венец на голову: это были прутья терновника с множеством колючек, сплетенные в виде шапочки. Прокуратор пытался ограничиться этим наказанием, умыв руки в знак того, что снимает с себя вину за мучения и смерть этого человека, но толпа орала «Распять», и что кровь его пусть будет на них и их детях. Так целый народ подписал себе проклятие, а судья-прокуратор смалодушничал и распорядился о казни. Так начался крестный путь Спасителя. Еле живой, он не мог нести крест всю дорогу и трижды падал. Это был путь страданий: пот и стекающая из-под тернового венца кровь заливали лицо, тяжелый крест давил на плечи, вокруг шли фарисеи, выкрикивавшие оскорбления и плевавшие в него. Он остановился у какого-то дома, опершись рукой о стену. Это был дом сапожника. Хозяин
выскочил из дома и кинулся ему в ноги, он молился о прощении себя и своего народа. Он молил и молил, стражники не могли оторвать его от ног Спасителя и били его ногами, палками и плетками. Он рыдал и смеялся и, казалось, терял разум от всего происходящего. И Спаситель, разжав разбитые, с запекшейся кровью губы, сказал:
        - Ты прощен.
        Толпа безумцев дальше погнала сына Божьего, а Агасфер остался лежать на уличных камнях, встать он не мог, обе ноги его были перебиты. Он заполз в свой двор и, полусидя, приготовился встретить смерть. Он умирал счастливым, и не от древней старости, а из любви к Христу. Он был счастлив за Николь, которую забрал Господь, он был счастлив, что однажды потерял страх и обрел веру.
        Откажитесь от страха, плюньте на фарисеев и придите к Христу, и умрите от счастья, что вас ждет вечная жизнь. А черненькие глазки полосатого зверька тоже плакали; он сидел у него на плече, молитвенно сложив лапки. Агасфер пытался ползти, чтобы умереть подле Христа, но тело уже не работало, и часы его остановились вместе с последним выдохом сына Божьего на кресте.
        Вот так самосотворились грешник из I века и девочка из XXI века.
        А может, мы - неправильные люди,
        И может, ошибались иногда,
        Но то, что с нами было и что будет -
        Пускай дождется Божьего суда.
        (Из песни XXI века)[11 - Песня «Посидим, пацаны» группы Лесоповал]
        Эпилог
        Теперь уже все, кому должно - на небесах, а кому должно - в аду. И только два, не самых главных персонажа, остались на Земле. Это Ворон, который мог по договору служить и свету, и ночи, но сохранял свободу выбора. И эта свобода ему была дарована со времен Ноя, это его выпустили искать сушу, и он ее нашел. И был продлен род человеческий и всего живого на земле. Никогда Ворон не кликал смерть, он просто видел ее с косой и в старушечьем обличии. К кому-то она хитро кралась, а кого-то мгновенно хватала костлявыми лапами. И только падшие вороны, как и падшие люди, бывают стервятниками. Если вороненок выпал из гнезда, будьте милосердны и верните его. И ворон покажет потерявшемуся дорогу домой, а когда будете одиноки, заговорит с вами на вашем языке.
        А бурундук оказался девочкой, да еще и беременной. Пройдет совсем немного времени, и она народит еще восьмерых рода беличьего, а потом пройдет время, и они станут самым диковинным зверьком на Святой земле. Они будут редко, но появляться, то у подножья Елеонской горы, то на оливах Гефсиманского сада, то в Вифлееме или виноградниках Назарета, а то и в храме Воскресения Христова. И каждая встреча человека с ними сулила радость, как Христово присутствие. Многолетние дискуссии ученых на предмет появления их так далеко от ареала традиционного обитания ничего не объясняли. Они, конечно, сильно изменились: порыжели, и полоски на спине поблекли, но каждый из них остался той же зверюшкой, что, молитвенно сложив лапки и кивая головкой, при этом плача, просила забрать ее из ада. Она так говорит с человеком на его языке, на языке молитвы.
        notes
        Примечания
        1
        Имена с ударными буквами не есть имена, людям принадлежащие.
        2
        Виктима - жертва.
        3
        Меска?ин - сильнодействующий галлюциноген растительного происхождения, известен с глубокой древности
        4
        Автор: К. И. Чуковский
        5
        Автор стихов - Михаил Пляцковский
        6
        Комбинация - нарядная облегающая женская сорочка, надеваемая поверх нательного белья.
        7
        Лафитник - водочная рюмка.
        8
        Virgo - девственница
        9
        Заупокойная месса, последнее и незаконченное произведение композитора.
        10
        Палка с веревками, имеющими на конце железные когти.
        11
        Песня «Посидим, пацаны» группы Лесоповал