Бедный Павел Владимир Голубев
        На пороге новой эры #1
        Попаданец в Павла I. Альтернативная история эпохи.
        Владимир Голубев
        Бедный Павел
        Глава 1
        Нервный я стал, дерганный какой-то. На людей срываюсь, сплю плохо, кошмары какие-то снятся. Иной раз накричу на человека, потом неудобно так - чего сорвался?! Нервы шалят явно, а в отпуск некогда, да и к врачу специальному сходить - не сейчас, наверное - никогда!
        Паша что-то чудить начал, а ведь столько лет душа в душу. Всё вместе прошли - и огонь и воду и маски-шоу,… А тут что-то уже третий месяц из командировок не возвращается, причем не абы каких, а из Европы не вылезает совсем: Швейцария, Франция, Германия. Причем смотрю на его передвижения - билеты, гостиницы, счета за телефон: не похоже, что просто отдыхает - мечется как электровеник из Мюнхена в Лион, из Женевы в Гамбург - по день-два в каждом городе проводит, не больше.
        Явно что-то не так. А он не говорит что - типа «не по телефону». И уехал внезапно - ничего не сказал. Может, кураторы наехали? Но не должны, я сними знаком, пусть и не очень близко - не Паша все же, но общаемся-то с завидной регулярностью. Не должны были мы с ними поссориться. В авторитете они по прежнему - их шеф по телеку раз в пару недель стабильно мелькает - упитанный, уверенный. Странно это всё.
        Ещё этот новый зам объявился - Осман Минасов. Нет, поймите меня правильно - я убежденный интернационалист, в СССР вырос. У самого мать из Салехарда - ей я физиономией скуластой обязан, а отец из Западной Украины - ему я и фамилией своей, Поркуян, обязан. Самого всю жизнь за армянина принимают, да и Паша Гольдштейн - мой лучший друг с института - не разлей вода.
        Оба мы в Москву из Владика приехали, в один институт поступили. Институт не простой был - чуть ли не лучший технический ВУЗ в стране. Только вот не выучились. Всё в стране изменилось, не до инженеров было. Так что, не закончили мы его на пару. Конечно, потом, высшее получили, да ещё и MBA в гарвардской школе бизнеса. Глупость конечно по нынешним временам - чистый понт, но тогда для дела надо было, кто бы двух пацанам без образования кредиты бы на оборотку выдавал.
        А тогда мы с Пашкой в одной комнате в общаге жили. Всё общее было. Да и до сих пор всё общее. Даже Маринка сначала моей женой была, а потом к нему ушла. Да и хрен с ней! У нас уже все закончилось, а через год у неё с Пашей началось - точно знаю, ящик Курвуазье тогда с ним выпили - неделю не просыхали. Сам ко мне пришел. По-другому не мог. Спросил, что ему делать. А я-то что мог сказать-то… Нет, даже не друг он мне - брат.
        Хотя Маринка потом и от него ушла, дальше поскакала свой идеал искать. Нет, баба она хорошая, красивая, добрая, образованная, даже, наверное, умная, но вот только мы с Пашей не для неё. Ей мужик нужен, чтобы рядом с ней, чтоб она им управляла, нервы ему мотала. Что б он её по клубам водил и развлекал на полную катушку. А вот мы носимся по городам и весям, всё бизнес делаем. А отдыхать семьей хотим, да тихо на берегу моря, чтоб гомон топы и вспышки фотоаппаратов не давили, когда её по клубам да театрам водить-то? А ей вот эта мишура нужна, а семья потом. Понял я это быстро, а и не любил её на самом деле никогда. Ну и ладно.
        А Паша ей показался более покладистым: видок у него наивный - лысеющий блондин с растерянными глазами, да и еврейская фамилия без одесской матушки - сейчас и в оборот возьмет. Только вот глаза растерянные от того, что очки всю жизнь стеснялся носить. Потом он операцию сделал, и жесткость в них появилась - прямо стальная. Да и еврейская фамилия… Любили мы с ним и его папашей поржать над этим.
        Немецкая фамилия у него, от предков досталась, ещё в прошлом веке они на Дальний Восток попали, как польские ссыльные, да так и остались. И от еврейских предков у Пашки только бабуля, да и та - Гаяне Ефимовна. Железная бабуля кстати. Революционное дитя красного комиссара Ефима Грассмана и комсомолки Ануш Осипян. Деде погиб ещё в двадцатых, семеновцы его умучили, а Ануш Ашотовна дочку и двух её братишек вырастила одна. В войну и бабушка Ануш и братья её полегли. Про прабабушку Пашка мне много рассказывал, легендарная дама была, ничего не боялась, военным врачом была, её поезд разбомбили.
        А бабушка его папу коммунистом вырастила, только когда всё рушится начало, сжал он зубы и детей с внуками поднимать начал, хоть и как выпьет, всё проклинал тех, кто родину и идеалы предал… Да….
        В институте, ещё на третьем курсе, вместе с Игорем начали компы таскать с Японии - связи мои и Пашины. Мой папаня, царствие ему небесное, генералом погранслужбы в отставку вышел - у него все во Владике друзья были. Тогда только ленивый контрабас не возил, ну я туда же - жить-то надо было, а Паша тоже человек не последний - у него батя во Владивостоке зам облисполкома сидел, при позициях и остался.
        Раскрутились. Большой бизнес построили - магазины по всей России-матушке. Паша первый всегда, ему это сильно нравилось. Юридически у него и контрольный пакет бизнеса и директор он, а я так - акционер, серый кардинал и старший по работе с людьми, магазинам, а его дело - закупки и крыша. Крыша у нас хорошая, центральная - люди правильные. Денег не просили, услуги - да, и регулярно. Чего надо по миру тихо провести, здесь людей пристроить.
        Нормально все было. А тут что-то этот недоармянин объявился с полномочиями. Вот не пойму, как у армянина имя Осман может быть. Я спросил, он что-то про маму забормотал. Да и вообще - мутный он какой-то. Что делает не ясно, лезет в каждую дырку, мешает. Полномочия притащил, заверенные нашим консулом в Гамбурге, объяснений никаких не было.
        Нет, ну дурак он явно - в этом деле вообще ничего не понимает, людей только обижать и прессовать умеет, с арендодателями ссорится, с поставщиками. Куда лезет не пойму, кто такой и с какого перепуга он к нам приплыл - не понятно, а Паша всё - так надо, не по телефону, лично всё расскажу, держись Игорь. Я с юристами нашими поговорил, они, естественно ко мне пришли сначала. Минасов указания дает, они их исполняют, но аккуратно. Чтобы и я все исправить успевал. Я и успеваю. А вот как успеваю - не пойму.
        Муть. Вот мечусь как сумасшедший. Тоже, день в одном городе, на следующий в другом: персонал успокоить, арендодателей, партнеров убедить, что всё нормально, на новые документы юристам информацию дать, проверить, подписать…
        В главном офисе не дать всё в бардак превратить - тоже не оставишь без контроля. Что этот балбес лезет? Зачем Паша ему это разрешил? Что происходит-то? Одни вопросы, а ответов нет, и персоналу о том, что у меня ответов нет, - сообщать нельзя. Вот и верчусь, вот и психую.
        Хорошо то, что финансисты удар держат, этому новому заместителю воли не дают, а он явно хочет. Нутром чую, что хочет поживиться, как следует. Ох, Паша-Паша - пустил ты козла в огород.
        - Приехали! - это мне таксист говорит.
        Да-да, конечно! - тут пробка, и к областному правительству прямо сейчас не подъедешь. Лучше просто через дорогу перейти - надо в местное министерство торговли заглянуть. Ведь отношения поддерживать надо, там ждут уже. Опять принесся неожиданно, не предупредил местный филиал, и они машину не успели подогнать. На такси поехал - некогда, быстрее-быстрее!
        И как я его не заметил! Только на нервы и усталость списать могу. Он на красный проскочить на своем черном с отливом Мерседесе захотел, а я тут как тут - раньше всех на переходе. Ох, и отпрыгнуть не успел - не заметил его совсем. Ах!
        Ничего не помню, боли не было - увидел капот сбоку, успел подумать об усталости, пожалел, что не успеваю отпрыгнуть и всё. Темнота! Потом свет, яркий, глаза режет до головной боли. Ох, какая боль как вступило в голову-то! Застонал, а голоса-то толком нет, какой-то писк тонкий. Снова темнота.
        Открыл снова глаза, уже не так ярко, свет какой - то дерганый и сбоку откуда-то. Больно, Глаза режет сильно, в горле словно ершик застрял, голова болит. Где я? Всё списал на сотрясение мозга, дикую усталость и прочие неизвестные травмы. Только захрипел. Тут ко мне женщина какая-то метнулась, дышит тяжело - дородная очень явно, глаза открыть не могу - больно, только дыхание слышу и запах ощущаю. Странный запах - дама в возрасте, моется редко, и полынью что ли от неё несет.
        - Уж ты, бедненький мой, очнулся? - и бормочет чего-то неразличимо.
        - Пить! - только и тяну. Пусть голос и хриплый, каркаю как ворона, но не мой это голос! Вообще не мой - слова еле выговариваю, и голосок тоненький. Божечки, что это?
        Но в рот уже льется какой-то травяной настой, горлу легче, а голова уплывает…
        Опять очнулся, первая мысль через боль: «Где Пашка?». Подвел я нас, как неудачно-то всё. Он-то, небось, уже где-то рядом. Хриплю-пищу: «Павел!». Глаза не открываются, слиплись, режет, голова болит так, что мысли путаются, и не понимаю толком ничего, что с руками-ногами.
        А ко мне опять пыхтит эта странная сиделка: «Да-да Павел Петрович, да-да!». И льет свою настойку мне в раскрытий пересохший рот. Последняя мысль перед провалом в беспамятство: «Почему Петрович-то, Пашка всю жизнь Владимировичем был…».
        Глаза открыл, будто только через неделю, до этого спал и спал. Просыпался раз десять, снова тетка заливала свою микстуру и я засыпал. Только понял, что что-то совсем не так. Вот совсем. Руками-ногами пошевелить слишком тяжело было, и нормально что-то сказать не выходило - только писк.
        Когда глаза открыл, то увидел потолок с росписью. Представляете с росписью! Что это за больничка? Или Пашка меня в какой-то особняк пристроил, и врачи меня тут собирают? Чудно. Смотрю прямо на потолок, на едва освещенную голую девицу с кувшином и виноградом, глазами пошевелить больно и через секунд десять только до меня доходит: свет, мерцающий, - он от свечей! Вот тут я как дернусь, голова набок повернулась, господи, да что это? Вот опять дикая боль в голове, на сей раз без лекарства отрубился.
        А вот когда очнулся в следующий раз, вспомнил, что увидел - около кровати за столиком с канделябром и свечами дремала дама лет пятидесяти в платье, которое в наше время нормальный человек просто так не оденет. Я такое платье только в музеях видел, да ещё в Петергофе разок был, там дама в подобном облачении фотографировалась с туристами.
        И свечи… «Где я?». Это я сказать попытался. И вышел уже не такой хриплый, но всё-таки писк. Не мой писк точно. Каким-то диким напряжением я подтянул руку к лицу и увидел, что она детская, малюсенькая и несколько красных пятнышек на ней. Всё, на сегодня кино закончилось, опять сознание покинуло меня.
        Итак, я ребенок. Маленький ребенок: ручка прямо-таки кукольная. Что происходит-то? Где я? Кто я? На бред списать как-то не выходит, слишком уж сознание четкое было. Хотя кто его знает, может всё-таки мозг поврежден и различить навь и явь не может? Будем разбираться.
        Это я уже думаю, снова очнувшись и не спеша открывать глаза - Бог его знает, что я там ещё увижу, вдруг инопланетян-осминогов или гигантских микробов из мультика-рекламы. Голова уже не так сильно болит, а в глаза словно песка насыпали, а не как раньше - битого стекла. Итак, открываю глаза, медленно-медленно… Ага, композиция не изменилась: все так же разрисованный потолок с голой красоткой, свечи в вычурном канделябре, толстая тетка дремлет в кресле. Освещен небольшой круг вокруг тетки, углы комнаты скрыты во мраке, стены покрыты тканями, окон не видно, толи нет совсем, то ли где-то на стенах задрапированы.
        Опять медленно тяну руку к лицу. Малюсенькая ручонка, пятна какие-то красные на ней, но уже меньше, чем в прошлый раз увидел. Ребенок, однозначно. Похоже не бред, посмотрим дальше. Аккуратно, сберегая горло, пищу: «Пить!».
        Голос совсем детский. Сколько же мне лет? Коли говорю, значит уже не совсем младенец - года два-три?
        Сиделка вскочила, спит явно в полглаза, хватает опять кувшин со стола, стакан - точнее бокал на ножке, явно дорогущий, вроде хрустальный и ко мне. А я её притормаживаю: «Воды, пожалуйста!» - и так ручонкой отталкиваю настой. Спать сейчас рано, надо хоть как разобраться, что происходит.
        Моё мнение тут значение имеет, та метнулась в один из темных углов и притащила другой кувшинчик - компотик какой-то, горло хорошо промочило. Говорить стало легче, да и головная боль как-то уменьшилась. Теперь дальше: «Зеркало!» - уже отчетливей выговариваю.
        - Ой, господи, Павел Петрович! Не страшись, оспа личико почти не задела!»
        Эвона как, значит, я Павел Петрович и болел оспой: «Зеркало!» - я упрямый.
        Охая, сиделка мелкими шашками выскочила из комнаты, на секунду осветился дверной проем, скрытый за драпировкой и показалось, что я заметил контур мужской фигуры в какой-то форме и странной формы головой. А! Треуголка, похоже. Про треуголки я помню только из детства - фильм Петр I. Но делать выводы пока преждевременно.
        Двери снова распахнулись, и в комнату влетела целая делегация, одетая ещё вычурнее и явно богаче, самой тетки в этой толпе не было. Зато были ещё одна дама лет пятидесяти, три девицы лет двадцати, и двое мужчин среднего возраста и один молодой.
        Что это они, за дверями дежурили, что ли?
        Одна девица вела себя слишком нервно, уставилась на меня, не отрывая взор и даже, похоже не моргая. Она явно еле сдерживала всхлипы, к ней я сразу почувствовал явную приязнь, и теплое ощущение зашевелилось в моей груди. Похоже, это моя мать - медленно проплыло в голове. Остальные посетители смотрели скорее не на меня, а на представительную даму, вошедшую первой.
        - Очнулся? - дама заговорила первой, голос у неё был властный и сильный. Она явно была главной в этом обществе.
        В ответ я решил слабо пискнуть, ибо не понимал, кто это ко мне явился и как следует себя вести.
        - Алексей Григорьевич, что думаешь? - дама говорила так, будто отдавала приказание.
        Мужчина постарше дернул уголком рта и ответил:
        - Елизавета Петровна, думаю ему явно лучше. Кондоиди говорит, что опасности уже нет, струпы отпали.
        И уже ко мне:
        - Павел Петрович, как Вы себя чувствуете?
        - Голова болит. - мой голос звучал тоненько, жалобно и крайне неуверенно, что было следствием не только моего желания не допустить ошибки в общении, но и все-таки явно крайне небольшого возраста тела, в котором я прибывал.
        - Ха, передай ему, что его счастье, что последнего потомка Петра великого не загубил - пусть в церковь сходит и благодарственный молебен закажет. Екатерина Алексеевна! - дама взглядом дала разрешение молодой женщине, которую я предварительно определил как мать.
        Та бросилась ко мне, уже не удерживая всхлипы, прижалась, целуя. Я в ответ слабо обнял её: «Мама!» - тихо шептал это слово, повторяя и повторяя его снова. Тепло пришло ко мне, стало радостно и уютно, даже голова стала болеть явно меньше.
        Наше единение прервал строгий голос старшей дамы:
        - А где муж ваш, Екатерина Алексеевна? Где племянник мой? Где он? - при каждом вопросе голос становился всё жестче и жестче.
        Ваше Величество! - опа, так она королева или царица? - Петр Федорович занят военными учениями и… - Закончить свои объяснения ей не удалось, так как её прервал мужчина помоложе,
        - В солдатики играет! - с такой усмешкой он это сказал, что стало очевидно его отношение к моему, видимо, отцу.
        - В солдатики?! - голос её Величества пахнул таким гневом, что даже по моему телу побежали мурашки, - В солдатики, когда его единственный сын при смерти?
        Две пока молчавшие девицы тут же затрещали, осуждая его поведение, называя его бездельником и трутнем.
        - Ко мне его - прошипела дама и резко вышла из комнаты, с ней вышли все, кроме мамы и Алексея Григорьевича, который подошел ко мне, потрепал пеня по голове и ласково спросил:
        - Хочешь чего?
        Я в ответ помотал головой, боль в которой резко усилилась и слабо улыбнувшись, сказал
        - Спасибо!
        Тот снова ласково улыбнулся:
        - Ну, выздоравливай, наследник, выздоравливай! - и тоже быстро вышел.
        Я прижался к маме и закрыл глаза.
        Итак, разобрались - я Павел, будущий Павел I, тот самый бедный, бедный Павел и творец поручика Киже, неудачливый сын Екатерины Великой, убитый заговорщиками во главе с сыном своим Александром и недолгий магистр Мальтийского ордена - вот собственно всё, что я знал о себе новом из своего прошлого. Та, строгая дама - Елизавета Петровна - Российская императрица, мама моя - тут всё понятно, пожилой дядька - Разумовский, бывший фаворит и доверенное лицо императрицы, а тот, что помоложе - фаворит нынешний Иван Шувалов. А тетка, что поила меня отварами - нянька моя - Мавра.
        Мне всего два года, я заболел и по тем временам страшно - оспой и меня уже не чаяли видеть в живых. Видимо вот тогда-то и стал я Павлом Петровичем, вместо этого несчастного ребенка. Что ж, карты розданы - извольте играть…
        В таком раннем возрасте делать что-то существенное - вообще крайне глупо, с другой стороны у меня немаленький временной лаг есть. Насколько помню, Екатерина правила долго и успешно, а у нас на престоле ещё Елизавета, так что впереди много времени на анализ ситуации и решение. Не любитель я принимать скоропалительные решения без знания обстановки… Так что первая задача выжить и получить хорошие стартовые позиции.
        Маму мою ко мне пускали нечасто, чаще я видел тётушку Елизавету Петровну, Алексея Григорьевича и лейб-доктора Кондоиди. Я спрашивал маму, может ли она заходить ко мне почаще, но та плача шептала мне, что Елизавета Петровна против. М-да - дурацкая ситуация и мне она не нравилась, но как-то повлиять на неё я пока не мог.
        Болезнь я перенес без внешних радикальных последствий, на лице осталось пару щербин, да и всё. Чувствовал себя пока слабеньким, но, в общем, это к лучшему, ибо объясняло мои изменения в поведении. Оказывается, меня учили говорить сразу и на русском и на французском - мода нынче такая. А вот французского-то в прошлой соей жизни я никогда и не учил. Так что пришлось симулировать проблемы с памятью. Я старался говорить мало, чтобы случайно не блеснуть владением языком родных осин на не характерном для двухлетнего ребенка уровне, и больше слушал.
        Ребенок в моей душе очень страдал без матери, а взрослый без информации - не учили меня пока ничему, кроме как говорить на двух языках, видимо, считали, что я слишком мал, да и правильно, наверное. Отец меня тоже посещал, но ощущение от его визитов у меня было скорее отрицательное - он был постоянно нетрезв и от этого слишком весел и игрив. Для ребенка это скорее бы подошло, я ведь хорошо помнил, что моим любимым родственником в детстве был дядя Слава - папин двоюродный брат, работавший на Камчатке боцманов на краболовном траулере - вечно пьяный и веселый мужик. Но вот, повзрослев, я его терпеть не мог, алкоголика тупого.
        Да и вообще, люди пропивавшие соображение или активно к этому стремившиеся вызывали у меня стойкую неприязнь. Тут и жизнь бизнесмена, конечно, свою роль сыграла - пить серьезно для крупного дельца - это прямой путь потерять всё. Но всё-таки, превращение моего любимого дядьки Славы, который в связи с тем, что служба отца проходила исключительно на Дальнем Востоке, бывал у нас очень часто, в опустившегося краснорожего упыря, очень сильно на мне отразилась.
        Нет, ханжой я никогда не был, выпить любил, но пить хоть сколь-нибудь часто… Да нет, В жизни я всего два раза я крепко пил. Первый раз, когда мои родители погибли в странной автокатастрофе - после этого мы и познакомились с нашими кураторами. Я пил неделю, не мог смириться со смертью любимых людей, ещё очень активных и очень близких - я гордился ими, а они мной…
        Пашка тогда пил за упокой моих со мной. У него тоже тогда мать умерла, рак её сожрал всего за две недели, ничего даже сделать не успели. Он сначала держался, а потом, через полтора месяца после похорон его мамы, состоялись похороны моих и он тоже не выдержал, сорвался.
        Мы уже приходили в себя, оба уже напились до упора, и хотелось это остановить. Когда пришел седой, как лунь, - разом, за пару дней, поседел после смерти жены - Пашкин отец, Владимир Виленович.
        - Напились, парубки? Больше не хотите? - он спросил с каким-то мрачным весельем.
        - Напились, дядя Володь!
        - Да, пап!
        - Ну, хорошо. Тогда давайте приводите себя в порядок, поедем…
        - Куда, пап?
        - Там узнаете! - и он опять улыбнулся.
        И отвез нас, протрезвевших, но мрачных и нездоровых в пригород, в частный дом, очень кстати неплохой для 90х годов в приморье. Там молчаливый человек провел нас троих в беседку, где горел очаг и ждали нас двое мужчин средних лет с незапоминающимися лицами.
        - Степан, Игорь. - представил нам их Владимир Владиленович.
        Они, похоже, нас знали.
        Тот, которого назвали Степаном молча кивнул нам, достал бутылку армянского коньяка, на которой всяких медалей было больше, чем у Брежнева, пять рюмок, разлил и произнес:
        - За упокой душ, новопреставленных Виктора Петровича и Светланы Александровны.
        Мы выпили. Игорь - тот второй мужчина - сказал тихо:
        - Эх, Витек-Витек…
        - Вы знали моего папу?
        - Да и маму тоже… Вот только вот батя твой слишком уж смелый был и принципиальный… Стыдно ему, похоже, было подойти-поделиться…
        - Поделиться? Что? Чем? - вопросы сыпались из меня, как из прохудившегося мешка, но меня никто не останавливал. Степан, разлил еще по одной и убрал опустевшую бутылку. Выпили молча.
        - Моих убили?
        - Да! Хочешь знать кто?
        - Да, хочу!
        - И что ты сделаешь, Коля?
        Я…Да, а что мог сделать им? Тем, которые убили моих родителей так, что все посчитали их смерть несчастным случаем. Разум и выпитый коньяк заставил меня остановить разгоравшуюся внутреннюю истерику.
        - Расскажите мне, пожалуйста, об этой истории…
        Мы разговаривали часа два. Явно не простые люди, хорошо знавшие, как оказалось, моих родителей, обстоятельства нашей с Пашкой жизни и работы, вообще так много знавшие, что я не понимал, как же я их не встречал раньше, рассказали мне, наверное, всё…
        Как мой батя, смелый и резкий, начал конфликтовать с русско-японской мафией, вывозившей с просторов когда-то великой страны всё, до чего только могли дотянуться, начиная с крабов и заканчивая ядерными технологиями. Как тем это надоело и как его и мою мать просто убили, четко намекнув остальным, что мешать этому бизнесу не стоит…
        Я знал своего папу, могучего и громогласного, громовержца и душу компании, ничего и никогда не боявшегося. Любившего Дальний Восток и нас с мамой, всегда отказывавшегося от переводов в Москву… Знал. Он действительно обратился бы за помощью только в самом конце, только от полной безысходности. И на этом сыграли…
        - Что ты хочешь? - спросил меня Игорь
        - Отомстить, конечно!
        - Как отомстить?
        Конечно, я хотел рвать их зубами, убить всех, кто причастен к смерти моих… Но разум твердил, что не этого от меня ждут.
        - Наказать, чтобы они знали, за что, и чтобы никому потом так поступать неповадно было.
        - Хорошо сформулировал, разумно.
        - А ты? - это он к Пашке.
        - Я как Колька! Я всегда с ним!
        После этого мы и начали работать вместе. Та мафия, крышуемая японцами, была публично наказана и ликвидирована. Убийца моих погиб при побеге из колонии, заказчики тоже погибли при разных обстоятельствах, а моим родителям во Владике памятник открыли, хоть и небольшой, но…
        М-да… А второй раз напился я тогда с Пашкой, по поводу Маринки. Он тогда больше всего боялся, что дружба наша развалится… Даже Маринка ему тогда не столь важна была, нет - интересна, но…
        Эх, воспоминания… Прошедшее и исчезнувшее… Теперь всё это типа сказки, всё изменилось настолько кардинально, что даже и не расскажешь никому, но вот опыт…
        Да. Так что, с Петром Федоровичем у меня отношения не сложились. Да и не хотелось: память-то напоминала про Екатерину Великую, а не про мужа её. А вот к матери тянуться меня заставляли и инстинкты ребенка, и разум взрослого. Мальчонке нужна была мама, а взрослый хотел поставить на победителя.
        Пока я был очень слаб, то мог только присматриваться к окружающим людям и обстоятельствам. Понял, что я очень важен. Я реальный наследник! То есть Елизавета не рассматривает моего папашу в качестве преемника вообще, пусть он и её родной племянник от любимой сестры Анны. Ну, никак не рассматривает! Его поведение во время моей болезни ещё больше её в этом убедило - он пьянствовал, тискал свою любовницу и игрался в солдатики. Во временном дворце на Мойке, где я лежал он и не появлялся, хотя и должен был, нарушая тем самым даже приказ самой императрицы.
        А вот моя мама вызывала у императрицы ревность. Нет, ну реальная ревность пожилой особы к молодой красавице, да еще не глупой очень. Вот и старалась она отбить у нее единственного пока мужчину, который значит для нее много - меня… А вот у самой, на самом-то деле, не времени, ни любви на меня уже не хватает. Младшей дочери Петра Великого исполнилось всего 47 лет, но выглядела она уже лет на 55 - уж выпить и поразвлекаться безо всякой меры она любила с самого юного возраста.
        С психикой снова начались неприятности, как в том, ещё старом, мире, до попадания под машину. Кошмары, срывы, истерики - это было даже хуже, чем было. Там я хоть как-то это контролировал, а здесь я явно терял контроль над ситуацией. Я искал причину и понял: плохо было мне, ребенку двух лет, без материнской любви. Да и отдаляться от матушки мне взрослому, уже сильно за сорок, тоже претило. Екатерина усилила свои позиции около меня своим поведением во время моей болезни - она сидела безвылазно во дворце, пьянству и разврату не предавалась, общалась только с духовником и парой подруг, толком и не спала даже, беспокоилась за меня. Но не настолько, чтобы получить все материнские права, наши встречи наедине были запрещены, а в присутствии императрицы допускались всего два раза месяц, с тех пор, как я очнулся.
        Надо что-то делать… Я подумал: «А что самое естественное? Сбежать к ней! Но так, чтобы не вызвать подозрений, что это устроила именно мама». Так что, я подобрал момент, когда точно знал, что Екатерина приехала во временный дворец на визит к императрице, и утек к ней.
        Скандал был знатный. Потенциальный наследник пропал и обнаружился в приемной императрицы, когда вбежал туда с криком «Мама-мама!» и прижался к потрясенной Екатерине. Оторвали, императрица накричала на меня и нянек, и утащили в комнаты.
        Второй раз. Уже гнев был меньше с элементами раздумья. А в третий раз, меня уже через час отвели к императрице на разговор. Императрица давно порвала с Разумовским и жила с Шуваловым. Но в сложных случаях она всегда прибегала к хитрости и разуму своего бывшего фаворита, а по слухам и мужа. Так что, меня на разговор ждали двое.
        - Павел Петрович, как назвать Ваше поведение? - строго вопросила императрица.
        - Тетушка Елизавета Петровна! - даже мне самому тоненький, неуверенный детский голосок и смешной выговор букв показался трогательным, - Я к мамочке хочу!
        - Алексей Григорьевич, вы что думаете?
        Разумовский откашлялся и красивым, певучим голосом с небольшим хекающим говором произнес:
        - Матушка! Я своим простым разумом что мыслю: даже теленок к матери рвется, а уж ребенок так завсегда.
        - Эка, как ты, Алексей заговорил.
        - Ну, матушка, ты же правды хочешь. А так, как скажешь, государыня, я весь твой.
        - Тетушка! - тут уж я жалобно подключился. Слезы на глазах.
        - Все вон пошли! Думать буду. - я низко поклонился и засеменил к выходу.
        За дверью меня догнал Разумовский, ласково погладил меня по голове:
        - Не плачь, малыш! Всё будет хорошо! - на душе потеплело, - Глядишь, и получится всё…
        Глава 2
        Видеться теперь с мамой мы могли два раза в неделю по часу. Немного, но без присмотра! Психике явно стало легче, приступы истерик закончились, мне удалось взять тело под контроль. Я понял, как правильно говорить и реагировать на раздражители, в общем, и объективно и субъективно ожил. Все успокоились и всё, в общем, устаканилось.
        А ещё у меня установились очень тёплые отношения с Алексеем Григорьевичем Разумовским. Он действительно хорошо ко мне относился. Возможно, почти пятидесятилетний, бездетный, официально неженатый мужчина видел во мне неродившегося сына. Завести свою семью, при живой императрице, ему было не суждено - она считала его своей собственностью - даже любовницу для него завести и то было чревато. В общем, я нашел себе и кого-то вроде отца, с кем можно было поговорить, иногда просто поплакаться - ребенку оказалось столько нужно!
        А между тем, страна воевала с Пруссией. Расспросы о войне нормального результата не давали - кто с ребенком серьезно будет говорить! Но началось явно что-то нервное и страшное - все очень волновались. А мне требовалась информация, много я её усвоить не мог, но всё равно она мне была нужна, хоть какая.
        Учителя мне по возрасту не полагалось, только няньки. А они - в общем, обычные тётки и из русских деревень и из французских провинций. С этим тоже что-то надо было делать. Нет, вундеркиндом я себя объявлять не собирался: то, что будет в этом случае с психикой малолетнего возможного наследника, волновало меня очень и очень. Но вот новой информации мне не хватало остро.
        Я пытался стянуть библию, хоть алфавит современный узнать да и почитать немного, но оказалось, что это дефицит. А мои няньки похоже даже читать не умели или не испытывали желания демонстрировать сей навык. Только Марфа - та, что ухаживала за мной во время болезни. Она и Писание мне на память читала и ласковая была, такая чуть туповатая, но очень добрая и доверчивая женщина.
        Что же делать? Учиться, ну реально рано, мне чуть больше двух лет. Никак нельзя! При нынешнем уровне образования, кроме устойчивых психозов ничего я себе не получу.
        Надо с кем-то разговаривать, получать информацию без давления. Священник отпадает - почти наверняка начнет грузить, а сменить его будет нереально. Так, хорошо бы найти умную няньку. Значит, надо попробовать найти кого-то поумнее. Может, новую няньку. Как тут это делается? Ведь изображать конфликты с этими дамами опасно для них самих - не факт, что их не сошлют куда-нибудь в тартарары.
        Надо кого-то об этом попросить. А кого я знаю, кроме нянек и первых лиц… Обратится к матери? Чревато, могу тем самым подставить перед императрицей. К Разумовскому? Так он, в общем, не сильно образован… Сложно объяснить ему, что мне нужна информация, но я пытался, но как-то нужного эффекта не было. Сказки тот мне рассказывать начал. Нет, сказки действительно замечательные и рассказывать у него выходило прекрасно, но это не то. Так что, вариантов не было - придется просить Елизавету Петровну.
        Нет, она Императрица, именно так - с большой буквы, мечет громы и молнии, карает нечестивых, и всё такое. Ну и что? У меня папа был в прошлой жизни - целый генерал! Вот он молнии так метал - искры летали наяву. А тут - немолодая женщина, переживу как-то её гнев, только его надо на себя перевести.
        Марфа Лужина была девицей. Уж сорок годков давно миновало, а девица. Так уж сложилась у неё жизнь. Папенька у Марфу был целым поручиком, во Владимирском полку служил. Маменька с нею и братцем Петенькой жила во Владимире, в собственном доме. Что сказать хорошо жили, весело.
        Папенька приедет домой, подарки привезет, радости столько было. Маменька сказки рассказывала им с братцем, потом учила Библию читать, да ещё и по-немецки говорить учила - она в девицах фамилию Лерман носила, из самой Риги была родом. Папенька её в жены взял, когда в той Риге служил.
        Больше всего на свете Марфа любила масленицу. В детстве папа всегда на масленицу приезжал домой, все вместе ходили на игрища. Как же здорово было увидеть, как мужик с медведем борется! А блины с икрой! А на санках по ледяным горкам с маменькой, папенькой и братцем! Как же было здорово: братец смеется весло так, папенька на маменьку смотрит так нежно, любяще, а она вся розовеет под его взглядом…
        А потом папенька уехал, в мещерские деревни, подавлять бунт крестьян. И не вернулся, уже никогда… Маменька долго плакала, потом начала продавать папенькины вещи. Потом и они кончились. Их выгнали из дома. Как страшно и голодно было, и вспоминать больно. Они все пошли к папенькиной родне в деревеньку Матвеев посад, что около Венева. Осенью в жуткий дождь братец заболел и, не доходя до Венева, умер. Маменька так плакала.
        А родные папеньки не приняли их, прогнали. И маменька повела ее в Ригу к своим родным. Да только не дошли они - умерла маменька. Хорошо, что добрые люди поняли, что Марфа девочка из дворян и отдали её в монастырь.
        Там мать-настоятельница была ну очень строгая, била Марфу каждый день. Всегда говорила Марфе, что та плохо учит писание или французский язык, которая настоятельница знала в совершенстве. Бывало, пищи лишала, заставляла в часовне на коленях молиться по несколько дней.
        Марфа прожила там несколько лет, не выдержала и сбежала оттуда в конце концов. С тех пор монастырей боялась, когда на богомолье надо было, плакала и пряталась, лишь бы не ехать. А тогда, до Москвы добралась: где пешком, где подвез кто. Рядом с Москвой странную монашку увидела Мария Ивановна Салтыкова, спросила кто она - та и ответила. Узнала барыня, что Марфа-то писание знала, что на трех языках говорить и писать может, и стала Марфа её деток учить.
        Так и повелось, Марфа деток учит и за ними приглядывает. Ох, и разные барыни попадались, некоторые и розгами секли, а некоторые и пряниками угощали. Только вот медведя с мужиком больше никогда не видела…
        И вот, барыня Анна Васильевна Бужина рекомендовала Марфу в няньки для Павла Петровича, Петра Великого правнучка. Вот теперь она у него в няньках. Детки-то тоже очень разные бывают, а вот Павел Петрович очень хороший мальчик. С ней, старой, на разных языках разговаривает, писание просит читать ему и не обижает, жалеет.
        Только вот с утра странно себя ведет, как оспой, сердешный, переболел, так вскочит с самого ранья и давай вокруг дворца бегать, дождь ли снег - бежит, потом руками-ногами так странно машет. Из железа ему штуки какие-то отковали - гантели называются, ими машет… Поперву она беспокоилась, не заболел ли он снова, но доктор Кондоиди сказал, что мальчик, словно юный спартанец, занимается гимнастикой. Кто такой этот спартанец-то? Но коли не заболел, так хорошо.
        А потом, вот как в детстве на масленицу на игрище видела - обливается холодной водой. Ладно, в жару летнюю, а вот в мороз - страшно ей, но её Павлуша только смеётся над ней, но ласково так. А на эту масленицу он её повез с собой, и она увидела снова, как медведь с мужиком борется. Заплакала она, а он её по голове гладит и Марфушею называет. Как папенька тогда…
        Что ж, попробовал я с императрицей поговорить - получилось. Не стала она моих нянек наказывать, просто велела своей подруге - Анне Воронцовой, заходить ко мне и разговаривать о жизни. И это её решение оказалось для меня очень удачным - Воронцова была чрезвычайно умной женщиной и при этом действительно любила детей. И, это важно, она, урожденная Скавронская, была двоюродной сестрой императрицы - племянницей её матери, императрицы Екатерины Алексеевны, да ещё и супругой канцлера империи.
        Я быстро приучился называть её тётушкой Анной и получать удовольствие от общения с ней. Информация пошла широким потоком - я нашел свой баланс. Сколько нового я узнавал об этом мире.
        Летом наша армия под командованием старого лиса Апраксина вступила на территорию Пруссии, угрожая королю Фридриху II, снимая давление с изнемогающей Австрию и растерзанной Саксонии. У Гросс-Егерсдорфа Апраксин победил пруссаков, но потом начались непонятные маневры, которые легко оказалось связать с самочувствием Елизаветы Петровны.
        Оно резко ухудшилось, тетушка реально была при смерти и интриги при дворе вышли на невиданный до сих пор уровень. Апраксин под влиянием своего лучшего друга - канцлера Бестужева, вместо того, чтобы добивать пруссаков, рванул со своей армией домой. Бестужев явно готовил захват власти под регентством моей мамы, но вот, судя по нашим с ней разговорам, она об этом догадывалась, но непосредственно в самом процессе не участвовала.
        Папочка понимал, что при таком раскладе он сойдет со сцены, уступая позиции формально моей маме, а фактически - канцлеру, и отчаянно интриговал против заговора. Котёл с интригами кипел и булькал.
        Но императрица внезапно выздоровела и отреагировала на происходящее в своем стиле - рубить головы, как её отец - Петр I - она не рубила, дала обет, но повела себя круто. Не особо разбираясь, арестовала Апраксина, Бестужева, всё окружение мамы. Я, конечно, пытался защитить Екатерину, плакал, просил о помощи Разумовского, но реально повлиять на ситуацию не смог.
        Началось следствие. Его вел лично Александр Иванович Шувалов, глава Тайной канцелярии и доверенное лицо императрицы.
        Апраксина запытали до смерти. Говорили, что при его последнем допросе присутствовала сама императрица, которая хотела знать о заговоре всё, и вот то ли сердце у фельдмаршала не выдержало, то ли каты переусердствовали…
        Бестужев такой участи избег, он успел сжечь большую часть своего архива, и доказательств против него не было. Однако вскрылись его многочисленные хищения, мздоимства и весьма предосудительная переписка с иностранными послами, из которой, при желании, можно было сделать вывод об организации им заговора. Императрица такое желание имела, но заговор-то был не против неё, поэтому канцлер был просто сослан в собственное поместье под Москвой.
        Никто из арестованных на маму показаний не дал. Её окружение, состоявшее из людей гражданских, утонченных, подвергли серьезному давлению, но никто из них против неё ничего не показал.
        Главным свидетелем против неё долен был стать близкий к маме Иван Елагин, который был другом её тогдашнего кавалера и активного адресата переписки Бестужева - Станислава Понятовского, которого следствие видело очевидным участником заговора. Но Елагин, утонченный поэт, избалованный сибарит, чудак, который просто должен был всё знать о её участии в заговор, оказавшись под серьезнейшим давлением следователей, ничего против Екатерины не показал, и документов, хоть как-то её изобличающих у него тоже найдено не было.
        Так что маму решили допросить. Допрос должен был стать последним средством доказать её виновность в заговоре. Допросить её решила сама императрица. На допросе она давила на неё, требуя признать вину, но мама держалась стойко. Улики и показания, которые хоть как бы свидетельствовали против Екатерины, отсутствовали, и императрица поняла, что мама в заговоре не участвовала.
        Противники мамы отступились, и только Петр Федорович по-прежнему пытался активно сжить её со света, требуя для неё всяческих кар и придумывая аргументы в её виновности. Это выглядело настолько мерзко, что сначала Разумовский пытался его остановить, а потом уже сама Елизавета велела Петру замолчать. В общем, дело у отца не выгорело, а для мамы все-таки всё обошлось без наказания.
        В армию назначили Фермора, тот захватил восточную Пруссию, а потом направился на Берлин. Однако после неудачной осады Кюстрина и жесточайшего сражения наши войска отступили. Война…
        А у нас в столице жизнь текла своим чередом. Я ещё более сблизился с мамой, лишенной своих друзей, высланных из столицы. Мне хотелось быть рядом с ней и хоть чем-то помочь. И я старался поддержать её и сказал:
        - Мамочка, я буду с тобой рядом! Всегда буду! Я твой сын и ты всегда для меня моя любимая мамочка!
        - Спасибо, сын! Только ты рядом! - мама плакала, мне тяжело было смотреть на неё сильную и красивую, но такую измученную, и я просто прижался ней и только и думал передать ей свое тепло, свою поддержку…
        Я начал просить у императрицы начать учить меня, и учитель был мне назначен. Некто Федор Бехтеев, который был довольно крупным дипломатом, но кроме того имел известность как учитель племянницы тетушки Анны - Екатерины Воронцовой.
        Вот странный же тип мне попался. Он, конечно, хочет как лучше, старается, но выходит какой-то кошмар: обучение чтению, письму и счету с помощью солдатиков, подсадные соученики - типа неграмотные издание газеты для меня лично. И притом ещё и «сапог» он, как папа мой в прошлой жизни таких персонажей называл. Иначе военный штафирка, который кроме устава ничего и не знает.
        Мне его, конечно, жалко было, но раздражал меня этот дядька - сил нет. Я же внутри взрослый уже человек, а он со мной как с младенцем. Нет, всё было бы, наверное, правильным, если бы на моем месте был бы истинный Павел, но мне реальному хотелось учиться быстрее, легализовать свои знания и получать новые, набирать авторитет и опыт в этом мире, развиваться, а он мне, по сути, мешал. Но тетушка Елизавета, как я её стал называть, менять моего воспитателя категорически не хотела, не слушая ни меня, ни Разумовского, так что пришлось мне смириться с ним, попробовать хоть как-то ускорить свое обучение. Терпеть и терпеть - стараться получить как можно больше от него.
        С приходом Бехтеева решили удалить моих нянек, мол, пора учить царевича без женского коллектива вокруг. Кого куда распихать: кого помоложе - в другие семьи, а кого постарше - в монастыри на призрение. Тут я пошел просить за свою старую нянюшку Марфу - монастырь бы она не пережила. Приказ тети был тверд, никто против её слова идти не хотел, пришлось к ней идти.
        Странно было, я её прошу о старушке, говорю как ей тяжело в монастыре будет, что жалко её, что хорошая она, а императрица только смотрит на меня таким долгим-долгим взором и молчит… Так я тогда и не понял, что же она решила, но её действия сказали за себя сами - Марфу оставили при дворце. Мы с ней иногда гуляли по саду, и старушка долго рассказывала мне про своё детство, про папеньку, маменьку и братца Петеньку…
        Тем временем в армии Фермор был отстранен от командования. Мало того, что он командовал армией не очень удачно, так ещё и провороваться умудрился. Его сменил Салтыков, который неожиданно у Кунерсдорфа наголову разгромил самого Фридриха. Король бежал с поля боя и впал в полное отчаянье. Но Елизавета болела всё больше и больше, интриги при дворе множились, а главным претендентом на престол оставался всё ещё, испытывающий к прусскому королю самые теплые чувства, Петр Федорович.
        Боясь того, что, в случае внезапной смерти императрицы, победитель Пруссии окажется в числе первейших недругов нового государя, Салтыков начал вилять, перессорился с союзниками и отступил. После чего был заменен на Бутурлина, который повел себя ещё хитрее и от серьезных боевых действий вообще уклонялся.
        У меня складывалось ощущение, что власть в государстве как бы зависла, все ждали смерти тётушки, все делали ставки, кто будет ей наследовать и в какие сроки это случится. Я же больше всего хотел, чтобы тётушка жила подольше и чтобы она успела отпраздновать победу в этой войне, которую она заслужила, которую наша армия фактически уже выиграла и её окончанию мешала только эта мышиная возня.
        А Бехтеева внезапно отставили от обязанностей обучать меня. Я уже давно перестал ныть и просить о его замене, так что назначение Никиты Панина, скорее всего, было результатом интриг против клана Воронцовых, который неимоверно усилился и уже активно пытался просунуть одну из своих представительниц на место моей мамы. Панин, будучи креатурой Бестужева, был лютым врагом Воронцовых, и его назначение было попыткой уравновесить их влияние.
        Вот тут я понял, как хорош был Бехтеев, ибо Панин был просто фантастический сноб. Видимо именно так он представлял себе образ аристократа, которому он хотел соответствовать. Простых людей он за людей не считал вообще. Все, что ему не нравилось, он просто пропускал мимо ушей. Кошмар, а не человек. С такими работать я никогда не любил, а приходится. Хотя и на него нашелся ключик. Он был очень тщеславен и чрезвычайно самоуверен.
        В общем, учиться мне стало сложнее, и я начал лить в уши всем, начиная с самого Панина и тетушки Елизаветы, а так же всем ее приближенным, что хочу заниматься серьезно и прошу подобрать мне преподавателя с высоким знанием науки. Но эффекта от этого не наблюдалось, пока случайно осенью не случился фейерверк, повещенный взятию Берлина нашими войсками. Фейерверк был неплохой, хотя, конечно, не чета тем, что я видел в старом мире…
        Настроение у Михаила Ломоносова было безнадежно испорчено. Он в последние годы вообще редко пребывал в оптимистическом расположении духа, а тут просто… Просто хотелось пойти в кабак, напиться до положения риз и набить морду первому попавшемуся немчуре! И он только и думал о том, как он после этого чертового фейерверка это сделает.
        В его жизни это был универсальный способ отвести душу. Проклятые немцы! Нет, к немцам Михаил Васильевич, в принципе, относился хорошо. Он, безусловно, уважал Христиана Вольфа, своего учителя, человека с которым он с удовольствием обсуждал свои мысли. Он очень любил свою жену Лизу, урожденную Цильх, иначе никогда не связал бы с ней свою жизнь. Даже лучшим его другом был покойный Рихман…
        Но эти проклятые немцы в академии, которые не пускают русских в науку и всячески вставляют палки в колеса лично ему! При содействии своего покровителя Шувалова он получил возможность устроить праздничный фейерверк для всего высшего общества Петербурга. Но ведь при входе встретился ему его личный враг Шумахер со своим затем, лица радостные, сияющие и наглые, криво так на него посмотрели и захохотали! Поубивал бы!
        Всё зло от них, немчуры проклятой! Ломоносов просто кипел внутри, прохаживаясь между гостей и раздавая дежурные улыбки и поклоны. И тут к нему подошла сама императрица с маленьким Павлом.
        - Вот, Павел Петрович, устроитель сего фейерверка, академик Академии наук Ломоносов Михаил Васильевич! - показала на него племяннику сама императрица.
        - Михаил Васильевич! Много слышал про Вас! - заговорил с ним маленький Великий князь. Забавно было смотреть на сего курносого, темноволосого малыша, который, с невероятной серьезностью, смотрел снизу вверх на высокорослого академика.
        - Ваше Императорское Высочество! - вежливо ответил Ломоносов.
        - Я хотел бы поблагодарить Вас за столь роскошную огненную потеху! - продолжал Павел.
        - К Вашим услугам, Ваше Высочество! - настроение у Ломоносова не улучшалось, даже после привлечения внимая самых высоких персон.
        Императрица со свитой отошла от них, и они остались практически наедине.
        - Михаил Васильевич, мне давно было интересно поговорить со столь славной персоной в мире науки! Меня давно интересовало, а зачем Вы живете и мыслите? - вопрос прозвучал настолько внезапно, что Ломоносов даже почувствовал, как на секунду у него остановилось сердце. Всё плохое настроение и все прочие мысли из головы вылетели.
        - Ваше Высочество! Не понимаю сути Вашего вопроса, ибо живу по соизволению Божию!
        - Я думал, что Вы Михаил Васильевич, будучи человеком просвещенным и умным, должны хотя бы ставить цели своей жизни. Признаться, когда я спрашиваю себя о смысле моей жизни, то вижу только один вариант - забота о России. Но я же будущий русский император и это моё, Богом данное, предназначение. Но и Вы, наверняка видите для себя некий путь? Что это? Забота о науке, о семье, о Родине? Что, Михаил Васильевич?
        - Ваше Высочество, положа руку на сердце, я не могу сказать, для чего я живу!
        - А вы подумайте, Михаил Васильевич, подумайте! Ибо хотел я простить Вас стать моим наставником в науках, но как принять мне Ваши рассуждения, если не видите Вы для чего это всё? Для могилы? Что от нас останется? Для меня - память и благодарность потомков, а для Вас?
        Ломоносова настолько выбил из колеи данный разговор, что он забыл и думать о проклятых немцах, о желании напиться и побить какого-нибудь прохожего, чем он часто и занимался… Академик ушел с приема по случаю собственного славного фейерверка и бродил всю ночь по Санкт-Петербургу. Прохожие по-привычке шарахались от его фигуры, но на сей раз его не стоило бояться - он думал…
        Утром он пришел домой. Супруга его Елизавета, как обычно ждала его нетрезвым и злым, но, к своему удивлению, увидела его в глубочайшей задумчивости. Почти всю их совместную жизнь она знала, что время её мужа делится на две части: когда он работает и когда он пьёт, третьего не дано. А вот сейчас муж её просто был задумчив, но, при том, он не проводил опыты, ни писал или копался в книгах.
        Молча зашел в дом, мельком поцеловал её. Поднялся к себе, где провел не более часа. Потом снова вышел к ней и дочери с каким-то просветленным лицом и сказал ей: «Теперь я вижу, куда идти!».
        Во дворце в покоях Павла Петровича его уже ждали и сразу проводили в кабинет, где Павел уже ждал его. Посмотрел на него своими серыми глазами и тихо спросил:
        - Вы знаете теперь, Михаил Васильевич?
        - Наверное, знаю, Ваше Высочество! Россия, семья, наука - именно в таком порядке!
        - Россия? Именно она на первом месте?
        - Да! Именно она! Ибо думаю о ней больше всего остального.
        Великий князь встал из-за стола и прошелся в задумчивости по комнате.
        - Я очень рад, Михаил Васильевич, что вижу в Вас такого патриота страны нашей. И надеюсь, что увижу в Вас и своего друга и учителя! Но, есть одно замечание.
        - Какое, Ваше Высочество?
        - Вы в Петербурге известны даже более чем своими научными открытиями, своими подвигами на поприще Бахуса, а уж с Вашими кулаками лично знакомы без исключения все академики, да и большинство горожан. Став моим учителем, вы будете представлять уже не только самого себя, но и меня также. И репутация у нас будет практически общая. Так что, я бы попросил Вас сделать выводы из сказанного мною. - Михаил Васильевич, молча, со смущенной улыбкой поклонился мне.
        Ломоносова пригласили к императрице, которая сообщила ученому о назначении его учителем к будущему наследнику. И задала вопрос, какое у него сложилось мнение о шестилетнем Павле Петровиче.
        - Ваше Величество, я был поражен его разумом, столь несвойственным не только для шестилетнего ребенка, но и для многих людей в солидных летах!
        - Хорошо, Михаил Васильевич, хорошо… - и императрица замерла в глубокой задумчивости.
        Разумовский рассказывал мне, что назначение Ломоносова было неприятным для Панина событием, ибо тот сам собирался открывать мне глубины науки. Причем, речь зашла о том, чтобы отставить Панина напрочь, но я попросил тетушку все-таки оставить Никиту Ивановича моим воспитателем.
        Сложная конструкция, но меня это устраивало, я мог развиваться и вполне управлял ситуацией. Из Панина я теперь мог веревки вить, он искренне считал, что назначение Ломоносова есть не менее, чем интриги против него лично, а я его спаситель.
        Спустя несколько уроков, когда мы с Ломоносовым уже вполне сработались, я ещё раз озадачил его.
        - Никак не могу выбросить из головы Ваши огненные забавы, Михаил Васильевич!
        - Да, Павел Петрович! - Ломоносову пришлась по душе моя лесть, и он расплылся в улыбке.
        - Да вот, памятуя о Вашей любви к России, и, видя, столь высокое искусство Ваше в пороховых забавах, я полагаю собственное незнание о том, что Вашим гением солдаты российские обеспечены лучшим огненным оружием на свете, весьма прискорбным, и прошу меня в вопросе этом просветить! - я подпустил в голос толику восхищения и наивной гордости за собственного учителя. Вот тут его и пробило:
        - Ваше императорское высочество! Сколь я могу способствовать… - голос его задрожал и я, понимая, что ответит-то ему собственно нечего, счел необходимым прервать его.
        - А ещё, Михаил Васильевич, ваши научные знания весьма велики. Я слышал, что вы родом с северных земель, окрест Архангельска, и вы наверняка сведущи в местных обычаях и привычках, и можете рассказать мне о возможности освоения северных земель нашей империи?
        Он побагровел лицом и не смог найти ответов. Попив водички, он смог попросить отсрочки в подготовке ответов на мои вопросы.
        Он готовился долго и в результате действительно отменно проработал вопрос о качестве порохов, используемых в армии. И даже подал докладную записку на имя генерал-фельдцейхмейстера (командующего артиллерией) Петра Шувалова с целым списком замечаний и рекомендаций по их производству, хранению, транспортировке и использованию.
        Тогда вопрос не был решен, но чуть позже, уже при новом главном артиллеристе Вильбоа, документ был изучен и был оценен как весьма полезный и важный. Что уже через год принесло значительное улучшение дальности и точности стрельбы, причем как орудийной, так и ружейной.
        Освоение Севера и Сибири, вообще-то и так было идеей фикс Ломоносова, а уж после моей просьбы, когда он понял, что нашел себе в этом вопросе благодарного слушателя, он подготовил проект-доклад об освоения Сибири. В этом документе он на очень высоком, даже для далекого будущего, уровне, проработал вопрос о земледелии, о рыболовстве, о разведении скота и добыче полезных ископаемых на этих землях, разметил перспективные места для городов и деревень и возможные торговые пути.
        Признаться, я был поражен - такой доклад можно было принимать за основу для формирования реальной программы развития новых регионов. Жаль было только вот, что Дальнего востока в докладе почти не было, так и в империю он ещё не входил - Китай там пока. Ну и последовательности действий там не было, а самое главное - неизвестно было, откуда на всё это дело брать средства.
        Вот лично мне это было важно и интересно. Я мучился от неразвитости нашего Севера и Востока всю жизнь. Батя мой без Дальнего востока жить не мог, и я туда же - тут так развернуться можно было, а у нашего государства всегда сюда руки не доходили… Да, мне это было нужно, но вот из моих единомышленников пока был только Ломоносов.
        И я это Михаил Васильевичу честно объяснил - ну нельзя исполнителя обманывать. И он понял, и, конечно, огорчился, но вера в то, что это будет, что его проект непременно будет осуществлен, у него возникла. А вера в таком деле - очень важная штука. Да и дожить до реализации он очень захотел, что тоже хорошо.
        Наконец-то мне стало хорошо, информация сыпалась как из рога изобилия, Ломоносов реально был просто невозможно эрудирован - математика, астрономия, география, а еще и медицина, плюс я у него я начал учиться немецкому, латыни, древнегреческому, а поэзия. Причем, оказалось, что у него на уме была, и собственная педагогическая теория и учителем он был превосходным. Я так увлекся обучением, что даже первые несколько месяцев я несколько выпал из всего, что не касалось нашего общения.
        Алеша Лобов потер слезящиеся глаза, дешевая свечка немилосердно чадила, голова уже начала болеть, а есть хотелось уже очень сильно, но надо было выучить эту проклятую речь Цицерона против Верреса! Отец Паисий, что учил его языкам и письму - человек строгий, и непременно пожалуется папе на нерадивого ученика, а огорчать его Алеша точно не хотел.
        Отец был единственным его родным человеком. Мелкий чиновник, актуариус канцелярии мануфактур-коллегии, Артемий Лобов души не чаял в своем единственном сыне. Рано потеряв жену, он всю свою энергию направил на обучение и воспитание Алеши. Все его небольшие заработки уходили на сына.
        Артемий Иванович вызывал всеобщие насмешки, он был коллежским асессором, а ходил постоянно в одной и той же потрепанной одежде, не закатывал вечеров, а самое главное - не брал дач от страждущих. Но он не обращал на это внимания - накормить сына, одеть его, купить нужные книги, заплатить его учителям, а только потом позаботиться о себе - так он для себя расставил приоритеты. А обучение в Петербурге было очень дорого, так что на себя-то как раз у него денег не оставалось. Алеша это всё видел и отца просто боготворил, поэтому для него огорчить папу было самым страшным преступлением.
        - Segesta est oppidum… - за повторением Алеша не услышал, как открылась дверь в его комнатку. Отец тихо вошёл и стоял, молча с любовью глядя на сына, погруженного в дебри латыни. Наконец, Алеша облегченно выдохнул и заметил приоткрытую дверь.
        - Папа! - он бросился к Артемию Ивановичу и с нежностью прижался к нему. Тот обнял его, прижался лицом к его затылку, и так прошло несколько минут. Наконец непоседливость ребенка дала о себе знать, Алеша аккуратно разомкнул объятья и посмотрел на усталое лицо отца.
        - Ты, поел, Алешенька?
        - Нет, папа, я ждал тебя!
        - Ну, зачем ты так! Какой же ты ученик на голодный желудок!
        - Нет, папа, я с тобой хочу! - отец ласково потрепал Алешу по голове, и они пошли вечерять.
        Лобовы снимали небольшой домик на городском острове из двух комнат и гостиной, где они и ели. За едой они любили говорить. Именно ужины были тем временем, когда они пытались наговориться за день.
        - Как твоя учеба, Алеша? Что отец Паисий говорит?
        - Всё хорошо, папа! Отец Паисий говорит, что с грамотой нам пора заканчивать, ибо я уже лучше учителя пишу. Писание я знаю хорошо, древнегреческий тоже хорошо, а вот латинский надо ещё подтянуть. Я обязательно его выучу, папа! Но он говорит, что мне надо бы науками заниматься, сейчас науки в части, а я в языках и писании и итак силен. - Алеша был очень горд своими успехами.
        - Да, Алеша, сегодня на коллегии Никита Петрович сказывал, что царевич Павел Петрович в Петербурге первый ученик, к наукам имеет сильную тягу и способность. На приеме императрицы он прочел новую оду Ломоносова в честь наших побед над Пруссией. В обществе только это и обсуждают. В его правление, думаю, науки в почете будут. Отец Паисий тебе тут не помощник, да уж… - отец задумался и замолчал, а Алеша заволновался, что при таких раскладах папа не справит себе новый кафтан, а зима-то скоро.
        После ужина, укладывая сына спать, отец был погружен в свои мысли. Алеше было тоскливо, что отец опять все свои заработки потратит на него, а про себя забудет, жалко было папу, такого умного, доброго. И он, чтобы отвлечь его от мыслей об обучении сына, попросил рассказать о первой встрече с мамой.
        Лобов-старший с грустно-мечтательной улыбкой начал рассказ о том, как в городе Рязани на Пасху молодой третий сын местного помещика встретил около Успенского собора красавицу. Как он крутился вокруг её дома, как отец Насти был против нищего жениха, как сбежали они без отеческого благословения в Москву…
        Алеша спал и видел во сне маму, молодую и красивую… А утром он проснулся с решимостью помочь отцу.
        Кто же не знал в Петербурге, где строится новая усадьба Ломоносова на Большой Морской. Ломоносов туда уже переехал, там он и работал. Так что прямо с утра, вместо зубрежки Алеша прибежал к Неве, заплатил лодочнику и вскоре уже дежурил у заветного дома. Ждать пришлось долго, он, оказывается, приехал к усадьбе поздно, академик уже убыл к Павлу Петровичу и провел у него довольно долго. Вернулся он к себе только после обеда, и, выходя из экипажа, был атакован неизвестным ему хорошо одетым мальчонкой.
        - Михаил Васильевич! Не гоните, выслушайте! - заверещал постреленок. Мальчишка был немного похож на Павла - такой же мелкий ростом.
        - Ну, говори, малой! - Ломоносов приехал домой, уже отобедав с царевичем, в добром настроении.
        - Михаил Васильевич! Я лучший ученик отца Паисия! Я лучше всех знаю грамоту, Писание, греческий, только с латынью… Но я её выучу!
        - И что ты хочешь-то, лучший ученик отца Паисия?
        - Учиться хочу дальше. А у нас с папой денег мало! Он без кафтана зимой будет! А он у меня один!
        - Так, а мамка твоя где?
        - Умерла у нас мамка. Горячкою восемь лет назад. Одни мы! А папа в мануфактур-коллегии актуарисом работает. А он честный, и все знают, что честный! - тараторил мальчишка, начиная заливаться слезами.
        Ломоносов не смог перенести детских слез и пригласил ребенка в дом, где его супруга ещё и накормила голодного мальчишку. Вечером академик отвез Алешку домой, где встретился, с уже начавшим волноваться от того, что сына дома не оказалось, Лобовым-старшим.
        - Так, Артемий Иванович! Сын Ваш талант несомненный, учиться он у меня будет пока.
        - Да как же мне, Ваше Превосходительство…
        - Артемий Иванович, а правду ли Ваш сын говорит, что вы честный человек, до нищеты уже честный?
        - Мой грех… Я не могу через себя… Ради сына… Но честь моя… - от всей ситуации и вопросов академика Артемий растерялся и не мог подобрать слова.
        - Так, Артемий Иванович! Денег я с Вас брать не буду! Честный чиновник, это такое чудо, что впору либо в церковь бежать, либо, наоборот, Вас самого в Кунсткамеру, в банку заспиртовать! - весело громыхал Ломоносов…
        А ночью Алешке опять снилась мама. Она весело смеялась, даже светилась изнутри.
        От занятий с Ломоносовым меня отвлекло только появление в моей жизни нового персонажа, ставшего весьма важным для меня человеком, весьма близким другом.
        Утром после гимнастики, которой я никогда не пренебрегал и завтрака, я зашел в кабинет, собираясь почитать очередной том энциклопедии Дидро, который мы как раз обсуждали с Ломоносовым. А там меня уже ждали. Молодой, статный, довольно крупный монах с очень умным и пытливым взором.
        Когда я вошел, он сразу встал и поклонился.
        - Ваше Императорское Высочество! Я - иеромонах Платон. Здравствуйте!
        - Здравствуйте, Ваше преподобие! - в моем ответе ясно читался вопрос.
        - Императрица и Алексей Григорьевич просили меня стать Вашим духовным учителем, - мягко улыбнулся в бороду собеседник.
        Ох, ты, ёлки-палки! Я совсем забыл, сколько я просил императрицу назначить мне духовного учителя, но тётушка как-то мало обращала внимания на мое духовное просвещение, будучи пораженной европейским духом свободолюбия и легкого пренебрежения делами духовными, кои и так были всецело ей подчинены, как главе православной церкви.
        Но года брали своё, вечность уже стояла на пороге, да и Разумовский сумел донести до неё, насколько важно будущему русскому царю исповедовать и понимать ту религию, которую принимает большинство его подданных. И вот мне подобрали одного из лучших богословов, преподавателя Троицкой семинарии иеромонаха Платона. Он происходил из бедной семьи подмосковного священника и за таланты свои возвышен, при обучении получил фамилию Левшин, но пользовался ей недолго, ибо подстригся, видя для себя только духовную карьеру.
        Вот он оказался бриллиантом не менее чистым и ярким, чем сам Ломоносов. Никогда о нем не слышал, но масштабом его ума и веры был искренне поражен, и если, до встречи с ним, посещение церкви для меня было чем-то обременительным, хотя и хорошо знакомым и привычным, то после неё, я стал посещать храм, действительно ощущая благодать Божию и искренне мечтая приникнуть к ней.
        Но вот отношения у него с Ломоносовым не складывались. Академик находился в жестком конфликте с Синодом и официальным руководством церкви, которые исповедовали дремучие взгляды на научную теорию и пропагандирующие самые отсталые обычаи жизни. Ломоносов, завидя Платона, фыркая, обходил его кругом.
        Платон же все эти демонстрации воспринимал с показной улыбкой и не преследовал ученого. Откровенно говоря, с моей точки зрения, как раз Платон и не был явным ретроградом и обскурантом. По-моему, он не демонстрировал публично отрицательного мнения к такому поведению руководства Синода исключительно из политических соображений, но всё-таки…
        Однако месяца через три, Ломоносов поспешил, придя на нашу беседу значительно ранее оговоренного срока, и в кабинете столкнулся с Платоном, который как раз излагал мне свою точку зрения на Великий Раскол. Эта трагедия христианской церкви началась ещё в IX веке, когда епископ разрушенного и обнищавшего Рима - папа Лев III, договорился с тогда ещё просто вождем полудиких франков Карлом Великим и возложил на него корону Империи. А тот в свою очередь, объявил его главой всей христианской церкви.
        Константинополь, конечно, к тому времени сильно расслабился, почивая на лаврах, ощущая себя единственным цивилизованным городом на земле - Вселенская Патриархия и Восточная Римская, а тогда ещё просто Римская и единственная в мире, империя сильно оторвались от своих бывших подданных и паствы в Западной Европе, но тут все они оказались сильно, даже смертельно, шокированы.
        - Что происходит? Вы все кто такие? Как же так? - все эти вопросы посыпались, как от Вселенского патриарха, так и от самого Римского императора.
        А вы-то сами кто такие? - ответили им из Рима. - Нас тут все знают, у нас в союзниках самый сильный местный правитель! Пусть у нас диковато и нецивилизованно, ну что? Мы привыкли! Да и что вы нам сделаете-то? От церкви отлучите? Так про это тут никто и не узнает. Войска пошлете? А есть у вас свободные? Что и завоевывать эту дикую разоренную землю реально будете?
        В общем: слово за слово, восточная и западная церкви начали расходиться, как в море корабли. А потом, через 200 лет богословская и культурная практики настолько разошлись, что былое церковное единство христианства раскололось и кануло в лету, и, наверное, окончательно…
        Ломоносов, услышав про Раскол, не стал разбираться и обрушился на отца Платона с обвинениями официальной церкви в нежелании исправлять свою ошибку с Расколом Никоновским, собрать православную церковь воедино. Тут он, конечно прав, Московский Патриарх Никон в XVII таких дров наломал с изменением практики богослужения, сближением с греческими обычаями, а точнее подчинения им, с чем не согласились многие миряне и священнослужители, и раскололось уже русская церковь…
        И вообще, продолжал Ломоносов, такой взгляд на науку недопустим, ибо ведет к застою, повышенной смертности и вызывает у многих неприятие самой веры христианской, которая основа жизни народа и государства нашего.
        Платон выслушал яркую речь Ломоносова, у которого видимо, накипело, да и темы ему были очень близки и, когда тот сделала паузу в своем крике, спокойно ему ответил: «Тут я с Вами полностью согласен, Михаил Васильевич!»
        Ломоносов подавился воздухом и побагровел. Тут уж я вскочил и ласково усадил академика на свободный стул, а также придвинул к нему стакан воды. От такой демонстрации уважения от будущего наследника престола тот вообще оторопел и жадно присосался к воде, а потом и к пустому стакану.
        Платон улыбался в бороду, я делал вид, что очень занят чтением. Через несколько минут Ломоносов справился с собой и наконец, заговорил:
        - Что вы имели в виду, отец Платон?
        - Я имел в виду, что по этим вопросам моё мнение полностью совпадает с Вашим. По моему сугубому мнению, церковь должна, просто обязана, преодолеть раскол православной веры, как можно скорее! Вопросы формы не должны превалировать над содержанием. Так же я не наблюдаю в священном писании требований ограничить научное познание или же признаний каких-либо научных теорий единственно правильными. Так же для меня не является допустимым привязка церковных традиций к обычаям, зачастую ужасным и диким. - Платон продолжал улыбаться, глядя на внимательно слушающего Ломоносова. - Противоречия существуют не между вами и церковью, а между вами и отдельными лицами в ней. Тем более нет противоречий между вами и христианской верой. Вы видите ошибки в моих мыслях?
        - Нет, Ваше преподобие, - изменение тона Ломоносова было налицо - Возможно ли нам более подробно поговорить об изложенном?
        Вот так противоречия между моими глубокоуважаемыми и любимыми учителями были практически устранены, и теперь наши занятия проходили уже частенько совместно.
        С тетушкой Анной я также продолжал регулярно общаться, хотя ценность информации, получаемой от неё, явно в настоящий момент снизилась, но приятно мне было с ней общаться и всё тут…
        Графиня Анна Карловна Воронцова, урожденная Скавронская, совместно с мужем Михаилом Илларионовичем прогуливалась по парку на своей мызе. Она пригласила супруга на совместную прогулку, чтобы обсудить стратегию поведения своей семьи.
        - Михаил, мне не очень нравятся наши денежные дела! - Анна Карловна была женщиной умной и властной.
        - Но душа моя! Невозможно в Петербурге вести дела в обществе, не делая долгов! К тому же, ты тоже любишь тратиться - вот дача наша, к примеру!
        - Михаил! Не забывайся! Именно мне ты и твои братья обязаны своим положением! И не смей меня упрекать в излишних тратах!
        - Аннушка! Ну, не надо на меня кричать! Я всё предусмотрел! Как только Петр Федорович взойдет на престол, он покроет наши долги и все будет прекрасно!
        - Михаил, меня удивляет уверенность тебя и твоих братьев, что именно Петр Федорович будет наследовать корону.
        - Душа моя! Ты что-то знаешь? Старуха решила назначить официальным наследником Павла?
        - Ничего я не знаю! Елизавета ни с кем не хочет обсуждать вопросы наследия, как и вопросы собственной смерти! Но, не кажется ли Вам канцлер, что с каждым днем вероятность именно такого развития событий растет? - ещё очень красивая и отнюдь не старая женщина, резко отчитывала выглядевшего значительно старше её супруга, - Павел, даже в своем возрасте, ведет себя значительно более достойно, чем Ваш потенциальный племянник! И то, что моя кузина решит оставить трон именно ему, вполне вероятно. И, возможно, это будет для всех лучше!
        - Аннушка! Что ты говоришь, мы же давным-давно всё определили и изменить наше решение уже невозможно, мы слишком много вложили в этот проект!
        - Да, вложили! Но чем больше проходит времени, тем больше мне кажется, что мы это сделали зря… - женщина произнесла эту фразу уже значительно более задумчивым тоном и помолчав несколько минут добавила:
        - Так что, передай своим братцам, чтобы тратили поменьше, можем не дотянуть до успеха.
        В нашу размеренную жизнь изменения пришли только тогда, когда мама закрутила роман с красавцем-гвардейцем Григорием Орловым. Чувства Екатерины к новому возлюбленному оказалась просто огромна - она притащила его на встречу со мной. Как на это могла отреагировать императрица! Но здоровье её оставляло желать лучшего и реакции не последовало. А то я действительно и обосновано боялся, что наши встречи с Екатериной могли и закончатся.
        Она познакомила меня с этим могучим красавцем, и я очень удивился. С предыдущими любовниками я не знакомился, да и вообще, мы даже их не обсуждали, а тут сразу знакомство. Более того, на одну из следующих встреч он явился с братьями.
        Григорий на меня произвел впечатление не слишком, но всё-таки умного бабника. Младшие братья тоже были фигуристыми красавцами, но значительно более стеснительными, чем Григорий. Но истинным главой этой семьи был Алексей. Не такой красавец, как Григорий - у этого шрам через пол лица, но тоже должен женщинам навиться, да и по фигуре покрупней братьев. Хитрость его просто в глаза лезла. Опасность я почувствовал даже после первой встречи. Но, как я думаю, самых опасных надо приближать и пытаться приручить и контролировать.
        Так что, уже на второй встрече я мило поинтересовался:
        - Правда ли Алексей Григорьевич великолепно фехтует на саблях и палашах? Тот удивился:
        - Фехтую-то я неплохо, но вот искусство моё во многом продукт моей недюжинной силы, а не умения.
        - Мне нравится ваша скромность Алексей Григорьевич, но все-таки и я хотел бы вас попросить, если, конечно, это вас не затруднит, быть моим учителем фехтования. Меня учат фехтовать на шпагах, но, боюсь, в бою от этого мало толку, - я был нарочито вежливым и тем самым ещё более озадачил Алексея, найти причину отказа он не сумел и хоть явно не горел желанием отвлекаться от своих занятий, был вынужден согласиться.
        Я с самого начала своей новой жизни уделял физическому развитию предостаточно времени - ежедневно выполнял небольшой комплекс физических упражнений, а также бегал, но требовалось и что-то большее, тело росло, и надо было его сформировать. С недавних пор я начал скакать на лошади и фехтовать. Фехтование и конная езда нагружали мышцы очень неплохо, но шпаги - это непрактично. Где я смогу реально драться на шпагах? На дуэлях - бред какой-то, что я вам Д`Артаньян, что ли? На войне - так там сабля или палаш сильно удобнее. Чем проще, тем эффективнее - так я думал.
        Мы занимались три раза в неделю, мне это нравилось, и, в общем, сближало меня с семейством Орловых и лично Алексеем. Мне было уже восемь лет.
        А зимой умерла тётушка Елизавета.
        Глава 3
        Императрица долго болела. Каждый день последнего года она чувствовала себя хуже и хуже, очень сильно грустила. Мне кажется, что её просто становилось скучно. Война продолжалась, конца ей не было видно, денег не было, вокруг престола интриги, сил на развлечения не хватает, поговорить нормально можно только с Разумовским, а он давно уже не тот, что был раньше, и тоска только усиливается…
        И вот в кабинет, где мы сидели с Платоном и веселились, празднуя Рождество, ворвался слуга с перекошенным лицом и, едва сдерживаясь, проговорил:
        - Ваше Высочество! Императрица скончалась!
        Конечно, все были внутренне готовы к тому, что она умрет. Плелись интриги, в расчете на её смерть или жизнь, но всё равно… Кто может предсказать волю Божию? Вот Шуваловы явно не смогли предсказать. Я знал, что они готовили заговор против Петра Федоровича, но не успели… Тётушка не хотела думать о собственной смерти, Шуваловы, да и Разумовский - они не успели её уговорить, она не стала делать каких-либо распоряжений по наследованию, и всё досталось папочке…
        Все забегали.
        Петр Федорович сразу начал давать указания, в основном нелепые, громко хохотать и вести себя как шут, перемежая свои действия выпивкой. Чувствовалось, что он просто не может себя контролировать, разрываемый радостью. Он был счастлив по настоящему - он получил то, на что уже толком и не рассчитывал - престол России.
        Мама нашла на него управу, удалив его от тела Елизаветы Петровны в свои комнаты и взяв на себя все мероприятия по подготовке к похоронам. Дальше всё прошло как в плохом водевиле: на похоронах пьяный папа в нарочито белом и разукрашенном костюме громко шутил, приставал к дамам и издевался над церковными обрядами и кислыми лицами.
        Как же это было противно! Ладно, я понимаю, что тётю он не любил, она была жестока к нему, но мама пострадала не меньше его и держала лицо.
        А мне, мне было грустно, прям невмоготу. Я понимал, что тетя не вечна, но за её спиной всё казалось простым и ясным, а вот теперь её нет, и значит, наступило время больших событий, а я ещё семилетний ребенок…Тётю было очень жалко. Теперь понял её долгие взгляды на меня во время наших разговоров и то, что она начала, как бы случайно, касаться моих волос или рук. А я привык к ней, к её воле, харизме, которая как огромный кокон обволакивала её, затягивая в себя всех окружающих, и не замечал того, что она уходит. Нет, умом-то понимал, все понимали, а вот сердцем - нет. И я плакал, упал на свою постель и плакал. И только Марфушка сидела рядом, гладила меня и шептала ласковые слова…
        Я ещё такой маленький! И мне смешно было почувствовать себя Пегуладом из неописанного ещё Альфонсом Доде Тараскона[1 - Тартарен из Тараскона - цикл романов французского писателя Альфонса Доде. Главный герой - провансалец Тартарен, действие происходит в городе Тараскон, на юге Франции, а также в местах путешествий персонажей романов], который полугодовалым ребенком, по своим рассказам, хватал капитана тонущей «Медузы» за горло и рычал на него, требуя вернуться в рубку. Глупости! Семилетний ребенок не воспринимается окружающими в качестве серьезного собеседника. И пусть по совету Ломоносова, я вступил в переписку с Дидро[2 - Дени Дидро - (1713 - 1784) французский писатель, философ-просветитель и драматург, основавший «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел».] и Вольтером[3 - Вольт?р - Франсу?-Мар? Ару? - (1694 - 1778) французский философ-просветитель XVIII века, поэт, прозаик, сатирик, трагик, историк и публицист.], пусть у меня получалось чуть направить безумную энергию Ломоносова, пусть! Но этого было так мало…
        Хотелось ещё подождать, опериться, собрать команду, способную осуществлять необходимые изменения стране без оглядки на дикие привычки, но вот мой папочка такого явно не хотел. Первым делом, он прекратил войну с Пруссией. Нет, дело-то само по себе благое - денег на войну уходило огромное количество, бюджет трещал по швам, куча людей гибла, а дальнейшая война не приносила нам никаких результатов. Но вот так, по собственной инициативе отдать врагу всё, что завоевано, это как-то чересчур.
        Складывалось ощущение, что папа, как впал в безумный восторг по поводу получения престола и избавления от нелюбимой опекунши, так из него и не выходил. Фонтанировал законами и указами, требовал от всех говорить по-немецки, мечтал реформировать церковь, отнимал у нее имущество, то кричал о всеобщей свободе, то наоборот тиранил всех и вся.
        И всё это на фоне отказа от всех территориальных приобретений в тяжелейшей Семилетней войне. Тут же союз с Фридрихом[4 - Фр?дрих II, или Фридрих Великий - (1712 - 1786) король Пруссии с 1740 года. Яркий представитель просвещённого абсолютизма, основоположник прусско-германской государственности.] и война с Данией. Это вызвало шок у всего русского общества, да даже сам Фридрих, ставший главным выгодоприобретателем смены власти в России, не верил в такое.
        Петр III даже не короновался, отложив церемонию до победы над Данией, ожидая, видимо, момента славы как Петр I, объявивший себя императором только после окончания войны со Швецией. Не принимая статуса государя российского вообще, более желая корону Голштинии, а может и Дании. Далее папенька натащил в Россию кучу своих родственников, щедрой рукой раздавая им должности, земли и людей, и явно обходя местных.
        Анна Карловна ужинала в своем дворце в компании супруга и дочери.
        - Михаил, тебе не кажется, что твой почти племянник ведет себя глупо?
        - Анна, так он и твой почти племянник!
        - Нет, милый мой, именно ты с твоими братцами затеял эту интригу!
        - Да, именно нам мы обязаны погашением наших долгов и нашим возвышением до высот, которых никто ещё не достигал!
        - Муж мой! Не говори чепухи! Тем, что этот олух получил престол, вы обязаны мне! Я убедила кузину не менять наследника! Я убедила её, что она проживет ещё долго, а Павел ещё слишком мал, и ему надо дать подрасти под её опекой! - женщина шипела как разъяренная змея.
        - Ха, может это ты ещё и ускорила её смерть?
        - Молчать! - губы Анны Карловны побелели, - Как ты смеешь? Она моя сестра!
        - Теперь уже моя племянница Елизавета Романовна - гарантия нашего положения! - вот после этих слов женщина расхохоталась, и гнев сменился холодным презрением.
        - Наверное, милый мой, такие слова говорили и Меньшиковы с Долгоруковыми, крутясь вокруг несчастного Петра II[5 - Пётр II Алекс?евич (1715 - 1730) - российский император, сменивший на престоле Екатерину I. Внук Петра I, сын царевича Алексея Петровича и немецкой принцессы Софии-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской, последний представитель рода Романовых по прямой мужской линии. Вступил на престол в 1727, когда ему было всего 11 лет, и умер в 14 лет от оспы. Пётр не успел проявить интереса к государственным делам и самостоятельно фактически не правил. Реальная власть в государстве находилась в руках Верховного тайного совета и в особенности фаворитов юного императора, сначала А. Д. Меншикова, после его свержения - Долгоруковых.].
        - Аннушка, что ты имеешь в виду?
        - Михаил, ты, всё-таки канцлер, наверное, и сам поймешь, что я имела в виду, если подумаешь, конечно, поубавив спеси и гордыни, - и она, усмехаясь, взяла со стола бокал с вином. Канцлер вскочил и забегал вокруг стола, возбужденно размахивая руками.
        - Ты что-то знаешь о заговоре против императора! - утвердительно-обвиняюще кричал Воронцов.
        - Милый мой, во-первых, не кричи! Ты привлечешь к нам лишнее внимание. Во-вторых, подумай сам, твой дражайший император ведет себя на редкость вызывающе по отношению почти ко всем. И заговор против него, если уже не созрел, так скоро созреет! Наша семья чуть ли не единственная его опора в обществе! Единственная, подумай!
        - Так, значит, надо устранить угрозу Петру! Я поговорю с ним, пора убрать с доски лишние фигуры.
        - Не спеши, Михаил! Речь идет не только о тебе! От твоих опрометчивых действий могут пострадать и я, и твоя дочь, и твои племянники! Если мы вызовем падение или хуже того - смерть наследника и его матери, то ненависть с фигуры Петра перейдет на нас! А когда вспыхнет, а вспыхнет обязательно: Петр Федорович - идиот! Да, идиот! И ты знаешь, что это так! И ты не можешь заставить его вести себя достойно!
        - Так что же ты, хочешь, Аннушка? - сменил тон канцлер.
        - Я не хочу ставить свою жизнь, жизнь дочери и племянников, да и твою жизнь, на одну, причем очень слабую, карту.
        - Твой племянничек?
        - Да, Павел! Он меня любит и не станет обижать меня и мою семью.
        - Любит? Может быть, и ты его любишь? И он тебе дороже…
        - Молчи, Михаил! Не расстраивай меня своими глупыми, опрометчивыми словами! Вы моя семья! И этим всё сказано! Но Павел тоже стал её частью и я не собираюсь разменивать вас друг на друга, тем более, когда это противоречит здравому смыслу.
        - Хорошо, дорогая, ты права! - Михаил Илларионович смирился с волей супруги. Человек он был не глупый, в конце концов, канцлером он стал не только за счет родственных связей.
        В результате деятельности папы, за него держались только Воронцовы: папочка решил жениться на Елизавете Романовне, дочке одного из патриархов рода, прогнав мою мать. Да, похоже, и я сам оказывался под ударом. Хотя какую-то иллюзию спокойствия мне пыталась внушить тетушка Анна, но я слишком хорошо понимал, что Елизавета Романовна - её родная племянница, а её муж стоит целиком на стороне моего отца и, заботясь о своём семействе, она меня до конца защищать не будет.
        На очередной встрече с Разумовским я его прямо спросил:
        - Дядя Алексей, а хорошо ли не любить собственного отца?
        Тот, пожевав губами, без тени укора отвечал мне:
        - Некоторых отцов любить и не за что, Павел!
        Мама же забеременела от Григория Орлова, была вся в сложных чувствах. Ей, по большому счету, было не до ситуации в России. Я понимал, что, если на нее не повлиять, мы можем потерять Россию. Папа может её расстроить до такой степени, что потом мне её не «собрать».
        Свою детскую ревность к любовникам своей матери я держал под контролем и решил повоздействовать на чувство самосохранения Орловых. При очередном уроке Алексея Орлова и поинтересовался, не опасаются ли братья за свою жизнь.
        - Как же отец ваш, Ваше Высочество, он же лучше знает, кого наградить, а кого наказать? - не удивился Алексей.
        - Ох, Алексей Григорьевич, только Господь справедлив и всезнающ, а царь-батюшка-то не Господь Бог. Тем более не коронованный-то… - я сказал это самым глупым своим голосом, чтобы показать то, что я повторяю чужие слова.
        - Как же, ваше высочество, неужели вы своего отца не цените? - хитрый Алексей продолжал меня прощупывать.
        - Папенька мне Богом дан, а отвечать за Россию - мой долг! - вот тут, я, похоже, не выдержал и немого отклонился от предполагаемой линии разговора.
        Алексей внимательно на меня посмотрел и спросил:
        - Неужели вы за нас радеете?
        - И за вас тоже, Алексей Григорьевич! - тут я намекнул на то, что именно он мне ценен, а не брат его, - Но и за себя и за учителя своего Никиту Ивановича, и за Алексея Григорьевича Разумовского тоже. - И навел его на тех людей, во мнении которых, по этому вопросу я уже не сомневался.
        - Ну, Ваше Высочество, как же нам, самого Императора, что ли, обижать? - вот хитрован, делает вид, что не понимает ничего и даже не думает о таком.
        - Алексей Григорьевич, я не понимаю вас, мы же про правду говорим? Как слова правды папеньку обидеть может? Ведь честность - это же главное свойство дворянина? - вот тебе, Алексей Григорьевич, получи. Не всё же тебе дурака изображать.
        - А может верность? - продолжал играть он.
        - Верность, да, конечно. Для государя - верность отчизне, вверенной тебе Господом!
        Разговор получился очень сложным и натянутым, мне регулярно приходилось включать ребенка, но своего я добился. Орловы начали активно искать контакты с Разумовскими и Паниными, маму слегка встряхнули.
        После этого, я также открылся маме, сказав, что не переношу отца, и его правление может полностью разрушить государство. Я сравнил его правление с правлением Лжедмитрия[6 - Лжедм?трий I - (XVI век-1606) - Государь, Царь и Великий Князь всея Руси с 1 (11) июня 1605 года по 17 (27) мая 1606 года, самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося младшего сына Ивана IV Грозного - царевича Дмитрия. Первый из нескольких самозванцев, именовавших себя сыновьями Ивана Грозного и претендовавших на российский трон.], которое послужило началом Великой Смуты[7 - Великая См?та или См?тное вр?мя - период в истории России с 1598 года по 1613 год (существуют другие версии периодизации, доводящие хронологию Смуты до 1618 года), ознаменованный стихийными бедствиями, гражданской войной, русско-польской и русско-шведской войнами, тяжелейшим государственно-политическим и социально-экономическим кризисом.]. И открыто признал за ней право свергнуть его, спасая страну. В общем, сообщил о своей полной поддержке.
        К заговору присоединился накрученный мною Панин, который боялся потерять влияние на престол, а значит и своё положение. Разумовский также пообещал поддержку, отойдя от своего принципа невмешательства, и привлек к заговору своего брата Кирилла с его Измайловским полком[8 - Лейб-гвардии Измайловский полк.].
        Но настоящей душой заговора стали Орловы. Братья были очень популярны в гвардии, которая должна была стать орудием смены власти. Наконец и мама разрешилась от бремени, родив мальчика, названного Алексеем. Всё было почти готово.
        Спусковым крючком стал мир, заключенный с Пруссией, а точнее, торжественный ужин, который закатил Петр по этому случаю в Петергофе. На торжестве он потребовал от моей матери встать и выпить за здоровье Фридриха Великого, сопровождая своё требование крайне неприличными словами и жестами. Как мне потом передавали, это было очень мерзко и некрасиво. Мама отказалась и тогда отец начал грубо оскорблять её и меня заодно.
        В мягком изложении его слова были о том, что мама ему никогда не была верна, он с ней не жил, а я, таким образом, вовсе не его сын. Более того, он заявил, что завтра же нас лишат статуса и отправят в крепость.
        Ждать больше было опасно и глупо. Началось.
        Братья Орловы собрались в своем доме в Петербурге. Они не могли в последнее время встретиться все вместе и обсудить ситуацию, но теперь это было необходимо, и каждый бросил все дела и прибыл на встречу, на которую их вызвал старший брат, Иван.
        Все братья заходили, приветливо кланялись старшему брату и садились по его знаку за стол. Сидели молча, пока не приехал последний и Иван не начал беседу.
        - Итак, братцы, что делать будем? Алексей?
        - Делать нечего, только драться, ещё денек и сожрут нас. В Березово[9 - Берёзово - посёлок городского типа в Ханты-Мансийском автономном округе России, популярное место ссылки в Российской империи. Сюда были сосланы светлейший князь Александр Меншиков с детьми, князь Алексей Долгоруков с семьёй, граф Андрей Остерман, в XIX веке - декабристы, в начале XX века - революционеры.] не хочу!
        - Кто по этому поводу ещё что скажет? - Иван обвел взглядом братьев. Никто не высказал намерения противоречить словам Алексея, - Что ж, ясно, решили! Как будем действовать? Какие карты у нас в игре? Григорий?
        - Императрицу я беру на себя! Ей тоже отступать некуда. С нами Панины и Разумовские!
        - Прекрасно, а войска что?
        - Измайловцы с нами!
        - И это всё? - руку поднял Алексей, прося слова. Иван кивнул:
        - Говори!
        - Семеновцы[10 - Солдаты лейб-гвардии Семёновского полка.] почти наверняка, Преображенцы[11 - Солдаты лейб-гвардии Преображенского полка.] почти все, Конная гвардия - скорее всего. Никто против нас в Петербурге не пойдет - задавим.
        - Голштинцы[12 - Личная гвардия императора Петра III состоявшая, в основной массе, из выходцев из Северогерманского герцогства Шлезвиг-Гольштейн, подданных Петра как герцога Голштинского.]?
        - За Петра, но одни они вряд ли смогут что сделать.
        - Что надо для начала, Алексей?
        - Деньги и вино в достатке, офицеров все мы знаем, надо бежать и поднимать людей.
        - Всё, начинаем?
        - Есть вопрос. - Алексей поднялся из-за стола. Получил кивок Ивана, хлебнул из бокала и решительно произнес:
        - Наследник. Он опасен. За него слишком многие. Чуть позже он станет опасным игроком, который нам наверняка будет мешать. Мешать Григорию стать императором так уж точно.
        - Что ты предлагаешь? - взгляд Ивана стал черным и пронизал Алексея насквозь.
        - Надо его убрать! В шуме бунта никто не заметит, кто это сделал. Победа всё спишет. Потом его охранять лучше будут и спрятать следы будет сложнее.
        - Гриша, что ты думаешь?
        - Я Алексея поддерживаю! Мне он только мешает! Катька без него вся моя будет! С рук у меня есть будет!
        - Братья? - обратился Иван к младшим.
        - Мы как ты, братец, скажешь!
        - Как ты, Алеша, это сделаешь?
        - У меня есть дружок в Преображенцах, мне верен. Он всё сделает. Только тебе, Гриша, нужно будет от своей Катьки письмо получить, что, мол, этим людям Павел может довериться.
        - Я не уверен, Алеша! Она, может, не довериться в таком деле - любит она его! Пошлет кого из измайловцев…
        - Мы с тобой вдвоем её уговорим. По дороге обсудим как. Так можно, Ваня?
        - Хорошо, так и поступим. Имена и обстоятельства знать не хочу. Пусть, мы не будем знать подробностей! - братья кивнули, принимая решение старшего брата.
        - Итак! Алексей и Григорий - к императрице, Федор - к Разумовскому, пусть Измайловцев поднимает, потом к Конной гвардии. Владимир к Семеновцам, я сам к Преображенцам. Сбор к утру у Летнего дворца. Помолимся, братцы за успех! - братья повернулись к иконам и начали молитву.
        Орловы подняли Преображенцев и Семеновцев, Разумовский своих Измайловцев, вахмистр Потемкин сагитировал конногвардейцев. Синод и Сенат стараниями Панина, Разумовского и Левшина были за нас. Григорий Орлов вывез маму ночью из Петергофского дворца в Петербург.
        Я был в Царском селе. Естественно, что я ничего не знал об этих событиях и преспокойно улегся спать. Ночью меня разбудили и просветили. За мной примчались Преображенцы во главе с поручиком Чертковым, чтобы доставить меня в Петербург.
        Признаться, я был удивлен, что не приехал кто-то из Измайловцев. Если уж не сам младший брат Алексея Григорьевича Разумовского - Кирилл, так хоть кто-то из его приближенных, с которыми я был знаком. Но при них было письмо от мамы, так что я быстро оделся, взял с собой пару гайдуков[13 - Прислуга у вельмож, в данном случае - телохранитель.], которых мне уже с полгода как любезно предоставил Разумовский и поскакал в Петербург.
        Емельян Карпов был доволен своей судьбой. Ну, сейчас уже был доволен. А вот раньше… Когда год назад на его брата Михея выпал жребий в рекрутчину[14 - Р?крутская пов?нность - способ комплектования вооружённых сил Российской империи до 1874 года, путем призыва на воинскую службу ограниченного количества гражданских лиц (рекрутов).], отец их Кузьма - сельский кузнец, человек богатырских статей - почти сажень ростом, но тихого нрава. Так вот, отец твердо определил, что Михею служить никак не возможно - только женился, а женка его уже на сносях ходит. Денег на наём замены у них не было - откуда такие деньжищи, крестьяне же. Так что идти в рекрутчину выходило Емельке.
        А что, тот к кузнечному делу, в отличие от старшего брата, тяги не испытывал, крестьянствовать тоже не стремился, даже невесты у него не было… Ходил Емеля то молотобойцем у отца и брата, то в деревенских пастушках. Не то чтобы дурачок, но какой-то неспособный к нормальной крестьянской жизни. За что не возьмется, ничего не выходит. Только молотом лупить со всей силы и мог, а это в деревне не часто и требуется.
        Так что в рекруты ему судьба была пойти. Он и пошел. Обнял на дорогу родителей, помахал кулаком пред носом брата: как же, коли вместо тебя иду, так должен ты так жизнь прожить, чтоб все обзавидовались! И оставил своё сельцо Колядино навсегда.
        Вот тут и понял он, что жизнь его до этой поры сказкой была. Ростом в целых два аршина[15 - Старорусская мера длины - 71,12 см.] и десять вершков[16 - Старорусская мера длины - 4,445 см.], был он истинным великаном. Но характер у него был в отца - тихий и робкий, поэтому в начале службы поручик на рекрутской станции попытался продать его обманом на демидовские заводы. Помешало тому только то, что на слух о медведе, забритому в рекруты, прискакал капитан Копорского полка, возжелавший заполучить его в создаваемую гренадерскую[17 - Отборные части пехоты и кавалерии, изначально предназначенные для штурма вражеских укреплений, преимущественно в осадных операциях. Первоначально вооружались в т. ч. ручными гранатами (гренадами), из-за которых и получили наименование.] роту. И приехал он очень вовремя, когда на дежурстве был другой офицер, не состоявший в доле с жуликоватым поручиком - всё вскрылось. Емелька отправился в Санкт-Петербург - в полк, а поручик - на суд губернатора.
        В полку он сразу был определен в гренадерскую роту - с таким ростом без вариантов. Больше всего его командиры боялись, что его заберут в гвардию без какой-либо оплаты им. Поэтому припрятали его в полковой слободе и не выпускали в город. Там же оказался и его землячок. Ну как земляк, просто оба - тверские, но всё-таки.
        Захар Пономарев был отправлен в рекруты как вор. Поймали его на краже у соседей и не в первый раз, вот мир его и отдал[18 - По рекрутской повинности у государственных крестьян назначение рекрута производилось самой общиной - миром (уст.).]. Хотел бежать по дороге, но старший попался внимательный, лоб ему забрили сразу и ловили два раза, пороли потом так, что несколько дней в побег пойти не было сил. Когда попал в полк, там уже знали его репутацию и тоже заперли в слободе, где их учили солдатской жизни. Там они и познакомились и даже подружились.
        Прошел год и Емельян оказался хорошим гренадером, а Захар мушкетером, и вот собрались отправить их уже в постоянные роты. А перед этим, наконец, разрешили выйти из казарм в город. Вот тут и решили дружки гульнуть напоследок. Зашли в кабак, выпили-закусили, пошли дальше гулять по городу, смотреть на людей, на дома, каких раньше не видели. Может и ещё где выпить.
        Оба были слегка пьяны от выпитого в кабаке и от ощущения свободы. Они брели по улице, не разбирая дороги, весело переговаривались и не обращали внимания на окружающих, но шум, раздававшийся за углом, был слишком громок и вынудил их остановиться и замолкнуть.
        - Что это, Захарушка? - непонимающе произнес Карпов.
        - Дык, похоже, убивают кого-то, Емель! - удивленно произнес приятель.
        - Эвона! - задумчиво протянул гренадер и тихонечко выглянул из-за угла. Увиденное заставило его отшатнуться и непонимающе уставиться на друга.
        - Что там?
        - Там, это, какого-то мальчонку с гайдуками убивают. Непорядок, брат, ребенок же! - Карпов глянул на приятеля, и, поймав ответный задорный взгляд Захара, - Где наша не пропадала! - рывком кинулся к месту схватки…
        Ехать было далеко, и мы скакали всю кроткую летнюю ночь, однако к утру уже на окраине города наш конвой странным делом пропал. Гайдуки заволновались. Старший из них - Григорий - нервно сказал:
        - Знаешь, Ваше Императорское Высочество, странно это. Конвой просто так не пропадет, если бы на них напал кто, мы бы увидели, а так оторвались от нас и понимай, как звали. Что-то не так. Ловушка, похоже…
        - А что же они нас сами не порешили? - спорил с ним второй гайдук, Степан.
        - Если бы они нас сами убили, глядишь и признался бы кто из преображенцев, или заметил бы кто, что это именно они так нас… - вмешался уже я.
        Мы начали нервно оглядываться. Потеряли-то мы свой конвой в мелких улочках. Завел нас наш конвой туда, а мы уже устали и не поняли, что нас заводят в засаду.
        Всё верно, из-за угла вывернула группа оборванцев. Они и были той засадой, которую мы ждали. Оборванцы оказались хорошо вооружены и открыли огонь из пистолетов. Гайдуки были ребятами очень опытными, Алексей Григорьевич дал мне в охрану лучших из лучших, видно чувствовал что-то. Григорий и Степан подняли свих лошадей на дыбы, прикрывая меня от огня нападавших.
        Лошади получили сразу по несколько пуль и с жутким плачущим ржанием завалились на землю, а ребята успели соскочить, да ещё и пистолеты из седельных кобур с собой прихватили. Я воспользовался предоставленной мне паузой и соскочил со своего коня, также вытащив пистолеты.
        Гайдуки открыли ответный огонь и не промахнулись в отличие от нападавших, трое рухнули, один из них оказался ранен в живот и огласил округу своим криком. Ребята ударили в сабли, против каждого было по несколько врагов, и, скорее всего, они бы не смогли сдержать нападавших. Григорий кричал мне, чтобы я бежал, называя меня Игнатием, надеясь хоть как-то отвлечь от меня внимание.
        Я же словно заледенел. Нет, не впал в ступор, просто мысль бежать за всю схватку у меня в голове даже не промелькнула. Я бросил один пистолет под ноги, поднял второй двумя руками и выстрелил, как учили. Попал. Поднял второй, опять прицелился. За это время Степан получил удар палашом в плечо. Я выстрелил - не попал, Степану разрубили голову. Григорий остался один. Всё должно было закончиться за считанные секунды. Я вытащил шпагу, но чтобы я сделал один против шестерых?
        Но всё изменилось, из-за угла с диким ревом вырвались две фигуры в солдатских мундирах - один как медведь, второй как росомаха. Они были вооружены только тесаками, но большой просто, как спичку, сломал ближайшего к нему убийцу, схватил его палаш и тут же разрубил пополам следующего. В это время тот, что поменьше своим ножом почти одним движением зарезал ещё двоих.
        Григорий почувствовал изменение обстановки и так ловко закрутил саблей, что его противники невольно отступили. Я, просто, молча, подошел к нему сбоку и ткнул острием шпаги в бок одному из его противников. Тот схватился за рану, и тут же Григорий срубил ему голову. Всё произошло буквально за считанные мгновения. Вся схватка перевернулась, последний нападавший это почувствовал и побежал.
        Но недалеко. Тот, что поменьше, метнул свой тесак и попал ему точно под левую лопатку.
        Картина поля боя была кошмарной. Площадка была залита кровью, человеческой и лошадиной и усыпана мертвецами и частями тел. Одна лошадь ещё была жива, билась в муках и жалобно ржала.
        Горячка схлынула, я почувствовал дурноту, но пытался сдерживаться, сохраняя лицо. Всё испортил медведеподобный солдат - его начало рвать с такой силой и звуковыми эффектами, что сдерживаться дальше было невозможно - меня стошнило прямо в кровавые лужи под ногами. К нам присоединился и второй нежданный помощник, и только Григорий сдержался.
        Он, сначала, пошатываясь, обошел всех упавших, тихо сообщил, что живых нет. Подошел к умирающей лошади и спокойно перерезал её горло. Потом присел на туловище другой уже мертвой нашей лошадки и, опустив голову, ждал, когда нам полегчает.
        К своей гордости, я был первым, пришедшим в себя. Утерев рот, я подошел к своему телохранителю и, наконец, увидел то, что не замечал раньше: он был ранен и балансировал на грани потери сознания. Видимо, первый залп банды не прошел совсем даром - на боку его обильно выступала кровь. Я начал говорить с ним, подбадривая его, а сам рыться в вещах убитых.
        Разодрал какую-то более-менее чистую рубаху, смочил импровизированный бинт тут же найденной водкой из фляги и подступил к Григорию.
        Тут мне на помощь пришли и солдаты. Большой отодвинул меня, разорвал мундир гайдука, будто тот был из бумаги, открыв разодранный, обильно кровоточащий бок - пуля прошла по касательной, повредив кожу и мышцы. Григорий потерял порядочно крови.
        Солдат, сосредоточившись на процессе, сквозь зубы прошипел:
        - Захарка, а что это тебя стошнило-то? Ты ж рассказывал, что народу перерезал, что комаров прибил?
        - Дык, брат Емеля, ловко соврать - половину невзгод от себя отвести! Коли бы не врал так красиво, били бы раза в три чаще! - тот смущенно улыбнулся.
        - Ничё! - прошипел из последних сил Гришка. - Зато как хорошо он ножиком махал!
        Емельян ловко прижал тряпку к боку гайдука и обмотал его вокруг туловища лентами, на который распустил свой камзол. Захар поймал моего коня, который убежал недалеко и подвел к нам.
        - Сам-то не дойдет, поди! - проговорил солдат, помогая Грише сесть в седло. Гайдук прохрипел:
        - Кто такие будете?
        - Гренадер Копорского полка Емельян Карпов! - пробасил крупный.
        - Мушкетер Захар Пономарев! - представился второй.
        - Где летний дворец знаете? - тут уже вмешался я, не желая раскрывать даже им своего имени до поры.
        - Знаем, барчук! - Пономарев уже хитро косился на меня.
        - Проводите нас - озолочу!
        - Стойте! - остановил нас Григорий - Тебе, гренадер, надо одеть что, страшно выглядишь. - Тот с удивлением осмотрел себя. Картина действительно была пугающая: под ночным небом стоял огромный окровавленный мужик в порванной рубахе.
        - А нам с мальчонкой надо как-то одежку поменять - на нас засада была, надо как-то по-другому выглядеть. - Григорий понял мою идею и сохранял наше инкогнито.
        Пришлось нам обыскать трупы, забрать драный плащ, в который кое-как завернулся Емельян. Я облачился в засаленную епанчу[19 - Русский широкий, безрукавный круглый плащ с капюшоном у мужчин.], а моего охранника обмотали обносками, и оттого он стал похож на мумию.
        Как выяснилось, ловкач брал на себя слишком большую ответственность - как попасть к дворцу они не знали. Пришлось гренадеру вынести дверь в один дом, в котором после нашего побоища открывать на стук нам не спешили, и получить эту информацию от перепуганных хозяев.
        Через час мы окровавленные и грязные прибыли к воротам Летнего дворца. На часах стояли двое семеновцев. Наша кавалькада сильно их напрягла: какие-то оборванцы, причем первым идет человек огромного роста, а на коне замотанная в тряпки фигура.
        - Кто такие, что надо? - из караулки сразу вышли ещё двое солдат. Григорий с коня злобно каркнул:
        - Кто-кто! Разумовский во дворце?
        Один из подошедших солдат, видимо старший, поинтересовался с некоторой издевкой:
        - А какой тебе Разумовский нужен?
        - Любой! Хоть Кирилл Григорьевич, хоть Алексей Григорьевич.
        - Хм, а что хотел от них? - уже более заинтересовано.
        - Передай, что Гришка Белошапко тут.
        Вот тут они шевелились, видимо указания какие-то были даны. Старший жестом отправил одного из солдат к дворцу, тот рванул резво, как лошадь-четырехлетка. Буквально через десяток секунд с того момента, как он скрылся за дверями дворца, те снова распахнулись, и на крыльцо выскочила мама. За ней тут же выскочил Кирилл Григорьевич, потом Панин, потом Разумовский-старший, Орловы, ещё какие-то гвардейские офицеры, солдаты, и все посыпали к нам.
        Уже по дороге Орловы пытались прорваться в первый ряд, но Кирилл Разумовский и Панин своё первенство не отдали, а маму подхватил под руку Алексей Григорьевич, который забыл о своей степенности.
        Кирилл подбежал к воротам первым сходу нервно крикнул:
        - Гришка, ты?
        - Я, Кирилл Алексич, я! - устало ответил мой гайдук.
        - Где царевич?
        Екатерина и остальные уже были рядом, я вышел из-за спин своих защитников и громко крикнул:
        - Мамочка, я тут!
        Она оттолкнула всех, бросилась ко мне, обняла меня, я почувствовал её тепло. Судя по всему, до этого я был в диком напряжении, а тут оно меня отпустило, и я повис на её руках, шепча: «Мамочка-мамочка!» Все запрыгали вокруг, изображая кур-наседок, громко кудахча и чуть ли не подпрыгивая, - так я всё это воспринимал.
        По пути до дверей дворца я успел поймать взгляд Разумовского-старшего и благодарно ему улыбнуться. А потом я категорически отказался следовать в покои матери до тех пор, пока Гришке не окажут медицинскую помощь, а двух моих спасителей не опросят и не переоденут.
        Гришку посадили на стул в кордегардии, и к нему прибежал один и лейб-медиков. С раненого срезали лохмотья, которыми мы его обмотали. Бок выглядел страшно, но кровотечение было уже небольшим. Врач вытащил из сундучка нить и собрался шить.
        Меня что-то беспокоило, я поднял руку, привлекая к себе внимание, и задумался. Вот оно!
        - А почему вы не держите нить в алкоголе? - просил я у врача. В больницах в прошлой жизни я бывал не раз, в травмпунктах тоже - по разным причинам, но помнил, что нитки врачи всегда вытаскивали из баночки с антисептиком.
        - А зачем, Ваше Императорское Высочество? - вот озадачил, так озадачил. Я раньше не обращал внимания на врачей, после оспы я и не болел толком, а тут вот обратил и был искренне удивлен. Так, о микробах тут что-то знают - Ломоносов мне рассказывал.
        - Так. Известно ли вам, милостивый государь, о маленьких зверьках, открытых голландцем Антонием Левенгуком?
        - Ваше высочество! Я не понимаю, какое отношение этот дурацкий факт имеет к медицине? - слова медика прозвучала столь напыщенно, его тон был столь возмущенным, что мне стало очевидна невозможность ему что-то доказать прямо сейчас. Поэтому я просто приказал:
        - Принесите Spiritus vini[20 - Этиловый спирт (лат.)]! - доктору велел обмыть им руки, вымочить в нем иглы и нить, а бинты прокипятить, пока идет операция.
        Да, я заработал репутацию глупого малолетнего самодура, мешающего и вредящего профессионалам, но вот только тот, кто спас меня, не пострадает от этого коновала. А вот медициной стоит заняться - пусть в ней ничего толком не понимаю, но уж в гигиене-то разбираюсь…
        Я настоял, чтобы Григория разместили во дворце. Емельяна с Захаром я попросил сделать моими охранниками. Захара сразу отправили с десятком измайловцев на место схватки, но там было уже всё вычищено - следов не нашли. Чертков и его люди тоже будто канули в лету. Концы в воду, за заговором стоял кто-то могущественный…
        Поспать ночью больше не удалось, буквально перед рассветом к нам нагрянули новые гости - Воронцовы. Тётя Анна вошла впереди каравана родственников. Мы с мамой встретили их вместе.
        - Анна Карловна! Какой неожиданный визит! - мама взяла инициативу в свои руки.
        - Ваше Императорское Величество, мы прибыли выразить Вам нашу преданность! - Воронцова взяла с места карьер, явно отрезая себе и свои родственникам пути отступления.
        - Что и Елизавета Романовна с вами? - Екатерина настоящая женщина, которая не пропустит момент пнуть соперницу.
        - Да, Ваше Величество, я припадаю к Вашим стопам с просьбой о милости Вашей! - выступила из толпы заплаканная Елизавета.
        - Екатерина Романовна! Вам вверяю заботу о сестре Вашей! - это уже она Дашковой.
        - Михаил Илларионович! Анна Карловна мне почти родственница и её чувства не могут говорить за всю Вашу фамилию. Я жду Ваших слов, как старшего в роду.
        - Ваше Императорское Величество! Я от лица всех своих родственников прошу Вашей милости! - мама явно смягчилась и, наконец, смог встать и подойти к тётушке Анне. Воронцовы, под её авторитетом осознали всю бесперспективность ситуации и сдались. Даже Елизавета оставила своего несостоявшегося супруга, предпочтя присоединиться к победителям.
        Утром мы с мамой принимали присягу в Петропавловском соборе. Нам присягнули все гвардейские полки, Синод, Сенат, потом армейские полки, священники и чиновники. Правление Павла I и матери его Екатерины II, как назвали его руководители заговора, началось.
        Однако с Петром Федоровичем вопрос надо было решать. У него были сторонники, хотя их можно было назвать скорее сторонниками закона, но этот формализм меня-то точно не устраивал, да и прочих заговорщиков тоже.
        С измайловцами, преображенцами и конной гвардией мы двинулись на Петергоф. В окружении отца не нашлось сколь-нибудь путного советника, генералы-голштинцы растерялись, никакой даже попытки сопротивления или бегства отец не предпринял, безропотно отрекся и под стражей отправился в свой любимый Ораниенбаум[21 - Дворцово-парковый ансамбль на южном берегу Финского залива в 40 км к западу от Санкт-Петербурга. Находится на территории города Ломоносова (до 1948 года - Ораниенбаум). Бывшее имение А.Д. Меншикова, любимое место пребывания Петра III.]. М-да, я представил себе, что могло бы получиться, если бы к папе успел прибыть вызванный им из ссылки Миних[22 - Граф Бурхард Кристоф фон Мюнних, в России был известен как Христоф?р Ант?нович М?них, - (1683 - 1767) российский генерал-фельдмаршал немецкого происхождения, сподвижник Петра Великого, прославленный военачальник, выдающийся инженер и администратор. Один из высших сановников в правление малолетнего императора Иоанна Антоновича, после переворота Елизаветы Петровны сослан в Сибирь. Возвращен из двадцатилетней ссылки Петром Федоровичем.] - повозились        Мы начали готовиться к коронации. В процессе обсуждения я смог высказать свое категорическое мнение о своем будущем статусе, не позволяя желающим раскачать ситуацию и вбить клин между мной и Екатериной II. Я не желал единолично царствовать, настаивая на титуле наследника и соправителя моей матери, которая и должна стать императрицей.
        Никаких императорских титулов для меня и ограниченного регентства для матери, как настаивал Панин. Но и идеи Орловых о единоличном правлении мамы, с определением меня в наследники, ни мне, ни моим сторонникам-покровителям не нравились. Так что я - младший соправитель и наследник.
        Я не был готов управлять государством: я был слишком мал и не имел пока своей команды, способной взять под контроль империю. К тому же, мне никто бы такой возможности не дал бы - регентство было бы обязательно. А находиться в тени мамы и под ее защитой - значительно более надежно, чем все другие варианты.
        Мне разрешено было сформировать свой двор, куда я попросил определить своего единоутробного братца Алексея. Вот этим я огорошил и маму и Орловых.
        Ещё в день присяги, я смог побеседовать наедине с Разумовским, мне надо было проговорить, проверить свои домысли с тем единственным человеком, с которым я мог быть в такой ситуации откровенным, с тем, кого я считал своим практически отцом.
        - Алексей Григорьевич, это же я было спланированное покушение… Покушение кого-то, кому нужна моя смерть…
        - Да, только Гришка Белошапка с покойным братом и парочка пьяных солдат Вас спасли, Павел Петрович…
        - Брат?
        - Степка Белошапка, брат его был. Их семье я доверял как никому, жизнь твою им доверил и они оправдали мое доверие.
        - Я запомню, Алексей Григорьевич. И вашу поддержку запомню. Но кто?
        - Так не я уж. - усмехнулся мой собеседник.
        - Да и не брат ваш - ему это не надо, да и смысл. И не Панин - я его главный аргумент в борьбе за власть. И не папа - он не знал всего и не смог бы меня подкараулить. Это кто-то из окружения мамы. Кто хотел бы убрать меня от неё, получить больше влияния.
        - Вы правы, Павел Федорович, как говорили древние римляне - ищи того, кому это выгодно.
        - Орловы?
        - Или Дашкова, она тоже усилиться, если вас не будет.
        - Неужели она настолько безумна, чтобы рисковать своей семьей? Ведь я был и остаюсь другом Анны Карловны, и своё решение она продвигала в надежде на моё заступничество, в том числе.
        - Возможно, Дашкова надеялась на собственный авторитет в глазах императрицы? Хотя, если бы Вас убили - риск был бы слишком большой. Екатерина могла сорваться и начать казнить направо и налево. Так что она вряд ли!
        - Остальные тоже маловероятно, никто больше так к императрице не близок, чтобы заменить сына.
        - Да, Павел Петрович, ведь недавно императрица родила другого сына!
        - Ага… Значит Орловы… Алексея больше некому не использовать…
        - Ну, скорее всего, соглашусь.
        Как приятно было общаться с ним, просто такая разминка для мозга, ох… Поговорив с Алексеем Григорьевичем, я определился с главным кандидатом на роль главы этого заговора - мой учитель фехтования, Алексей Орлов. Я слишком приоткрылся ему, когда пытался растормошить маму.
        Да и заменить меня Алексеем-младшим, устранив меня физически, без его участия у Григория бы не вышло, - слишком уж он наивен для этого, следов бы оставил море, да и заметно это по нему было бы. Уж заговор против Петра устраивал - светился весь, только глупость папенькиного окружения и его собственная, что распустил Тайную канцелярию, помешала заговор раскрыть вовремя.
        Так что брата надо было брать в оборот, выбивая из рук Орловых такой козырь. Да и самого влиятельного из них - Алексея Григорьевича, надо найти способ прижать. Чтобы избежать покушений в дальнейшем…
        Notes
        Глава 4
        Я категорически воспротивился желанию маминого окружения во главе с Орловыми отправить меня с моим двором в Петергоф. Ещё чего не хватало! Я, значит, перееду подальше, а они давай маму обрабатывать. Нет, ну странные люди, я им не мешаю, Алешеньку, получившего фамилию Акулинин - орел по латыни, холю и лелею. Панин встал на мою защиту как лев и все эти поползновения отбил.
        Нет, хотят Орловы на трон и всё тут! Орлов Алексей Григорьевич у них там мозг, но движущая сила, видимо, Орлов Григорий.
        Папа своим указом распустил Тайную канцелярию, но, по восшествии на престол, маменька явочным порядком восстановила эту организацию как Тайную экспедицию при Сенате во главе со Степаном Шешковским. А вот мне необходимо, оказалось, начать защищать и свою собственную безопасность. Потихонечку, с помощью моего спасителя Захара, оказавшегося редким пройдохой, я начал заводить свою спецслужбу, или скорее её предтечу. Тот быстро притерся среди дворцовых слуг и начал таскать мне информацию.
        Захар оказался прирожденным разведчиком и весьма способным организатором агентурной сети. Я же начал аккуратно наставлять его в аналитической работе, хотя вначале пришлось заняться общим его образованием.
        Солдаты в это время не получали никакого общего образования - ни Емельян, ни Захар не умели читать и писать. Да Белошапка хоть и владел грамотой, но далеко не свободно. Так что, пришлось озаботиться ещё и их образованием.
        Ребята они оказались способные. Начальное образование они проскочили быстро, а дальше понеслось. Я их начал брать с собой на общение с Ломоносовым, сначала без какого-либо замысла, пару раз даже просто случайно, а потом уже и к всеобщему интересу. Например, после того, как Ломоносов рассказал Карпову о математических идеях своего друга, швейцарца Эйлера, тот уже не мог думать ни о чем, кроме чисел. Музыка математики пела в его голове, не оставляя свободного места. Он заставлял себя учить языки, ибо по-другому невозможно было изучать математику - немецкий, латынь, а вот грамота родного языка ему давалась с трудом.
        Видя такое горение своего студента, Ломоносов познакомил его с профессором Котельниковым, который допустил его к своим лекциям. И вот теперь Карпов просто наслаждался, хотя Котельников читал свои лекции на немецком и латыни, а познания бывшего солдата в них пока были недостаточными. В связи с этим, у Емели открылось какое-то новое, доселе неизведанное им чувство: он понимал то, о чем говорил профессор, не понимая языка. Это был полет.
        У Захара обнаружились недюжинные способности к языкам. Он за пару лет освоил латынь, немецкий, французский, шведский, изучал турецкий, персидский и греческий, причем ему это нравилось и, похоже, вскоре он собирался превратиться в настоящего полиглота. А мне он говорил, что языки ему думать помогают - мысль, дескать, легче идет.
        Я начал обзаводиться собственным двором, уже не только учителями, няньками и слугами, но и приятелями-ровесниками. Мне не очень-то хотелось отвлекаться ещё и на них - я достаточно получал и физических и учебных нагрузок, но моё новое реальное положение в обществе требовало.
        Александр Куракин, Николай Шереметьев и Андрей Разумовский должны были стать моими товарищами по детским играм. А вот именно играть-то я не шибко любил, так что пришлось им вместе со мной учиться, тренироваться, беседовать с умными людьми. Наглость их аристократическую пришлось, конечно, сбивать, но, в общем, ребята они оказались неплохие и дельные.
        Как-то солнечным апрельским утром 1763 года, я выехал верхом из Царского села в Петербург. Когда я с сопровождающими охранниками проезжал ворота, откуда сбоку нас окликнули, мои телохранители вздрогнули, но Белошапка прервал их волнение в самом начале:
        - Диду?
        - Я, Гриць, я! - перед нами стоял кряжистый старик с белой бородой. Он, похоже, лежал в придорожных кустах и довольно долго, поджидая нас.
        - Что ты тут делаешь, дедушка?
        - Тебя жду, внучок! К тебе приехал. Нашел тебя, а внутрь-то не пускают, вот - дождался! - я кивнул забеспокоившемуся Григорию - мол, говори. И тот продолжил:
        - Случилось чего? Ты же с мамкой должен был быть?
        - Нету больше, Аксиньи! Как узнала доченька моя про Степку, так слегла и больше не вставала. А через две седмицы - преставилась! Царствие ей небесное! А я как похоронил её, так к тебе и направился. Один жить не хочу, а ты единый мой родственник остался. Может, найдешь старику место у печки! - старик говорил так горько, что даже у меня стало муторно на душе, а Гришка соскочил с седла, подошел к деду и обнял его. Дед гладил его по голове и бормотал:
        - Теперь ты, Гришенька - круглый сирота. Последний Белошапка остался, сначала батюшка твой, потом брат, потом мамка… - Гришка плакал, тихо-тихо ронял слезы на плечо деда, которого был сильно выше. Я ждал, не вмешивался, пусть Гриша попереживает - остаться сиротой, по себе знаю, трудно.
        Наконец, Гришка оторвался от деда, повернулся ко мне и сказал:
        - Ваше Императорское Высочество! Это вот дед мой, Евстахий Степанович Кошка! Старый казак-характерник[23 - Колдун у Запорожских казаков.].
        - Когда меня так называли-то, внучок! С молодости всё дядька Остап, да дядька Остап!
        - Славно говоришь, дядька Остап! Как по писанному! Откуда ты такой взялся? - это уже я вступил. Жалко мне было своего верного хранителя. Хоть так поддержу, вниманием.
        - Мы, Кошки, из однодворцев[24 - Сословие в Российской империи, совмещавшее функции и привилегии казаков, дворян и крестьян. Военизированные землевладельцы, жившие по границам империи.]! Царем Петром переселены под Чернигов. Отец мой служил священником в церкви. Исторгнут из сана за ссору с местной старшиной - правдоруб был, прости его господи! Я сам учился в Славяно-Греко-Латинской академии! Но в священники не пошел, был полусотником в Козелецкой сотне. Стар стал, сын мой погиб, дочка единственная замуж вот за батьку его, Петра, вышла. Двух сынов родила. - четко отрапортовал старик, внимательно и как-то ласково глядя на меня.
        - Правда - колдун ты?
        - Люди бают, но я сам не верю! Да, думаю быстрее, вижу многое, но чтобы колдовать - никогда такого не было!
        - Ваше Высочество, непоседа он редкий! А все люди знают, что он умен дюже и людей никогда не терял, хоть и от драки никогда не бегал! Вот и переругался со всей старшиной у нас. А на завалинке стареть не желал, только вот маме моей помогать уговорили, а то бы сразу с нами с братом увязался. Вишь как, добрел до Питера-то!
        - Гриша, давай вернемся, ты деда своего пока у себя приюти. А как дядька Остап отдохнет, я с ним поговорю, интересно мне.
        Так мы с тот день никуда и не поехали. Дядька Остап оказался действительно редким непоседой. Умылся, переоделся и ко мне. Выпускник московской академии, и в Польше, и в Венгрии, и в Крыму бывал. Перессорился со всеми у себя по делу - не слушали его и людей теряли, а его зло брало. Яростный дедок, но почти один остался - только один внучок и есть.
        Тоска у него - дело себе искал, а найти не мог. Хозяйство - скучно ему, в бой не берут - старый, в монастырь только… А старик, хотя какой старик - я его через день во дворе без рубахи увидел - весь мышцами перетянут, ни капли жира и следа дряблости! Так вот, он в монастырь пока не хотел - дело всё найти хотел.
        Хорошо как, что он мне попался. Дядька Остап оказался прирожденный аналитик, и психолог, понятно почему его колдуном считали - на ход вперед всё видит, а то и на несколько ходов, хоть и характер ну очень неуживчивый!
        Я же таких едких, но умных дедов хорошо воспринимаю. У меня главным бухгалтером в той жизни такой же старикашка был, который двухпудовыми гирями жонглировал… Так что глава моей личной спецслужбы, похоже, нашелся. Поглядим ещё! А пока я его просил уму-разуму Захара поучить, а то парень хоть и хват, но опыта-то с гулькин нос.
        Через пару недель я спросил Захара, как ему старый казак в качестве учителя? И тот ответил, что нравится - больно уже на его деда похож. Тот тоже, до последнего часа своего, сельского попика палкой гонял, за то, что тот его, по крещению, исключительно Пахомом именовал, а дед твердил, что как его родители Перваком назвали, так и будет он зваться. И мытника, что драл подати с крестьян, костерил и поучал, что с кого брать - тот тоже его не переносил. Зато все жители и их, и соседних деревенек бегали к нему за советом, что и когда сеять - он как чувствовал это, и был самым верным советчиком.
        Человек очень нужный нашелся. Жалко только, что нечасто такие подарки мне судьба делает. Попадались бы мне нужные люди хоть раз в месяц, я бы уже мир перевернул. А так. Нет, грешно мне жаловаться - у меня такие люди в окружении собрались, но всё-таки всегда большего хочется. Вот Белошапка тот же - ухарь, телохранитель замечательный, а вот дальше грамоты так и не пошел. А так бы к его талантам бойца ещё бы аналитический ум - строй вокруг него диверсионную службу, например.
        Между тем, моё обучение продолжалось, я занялся уже и восточными языками - читать надо бы и их бумаги. Моя переписка в Дидро, Вальтером, а потом и Д`Аламбером[25 - Жан Лерон Д’Аламбер - (1717 - 1783) французский учёный-энциклопедист, философ, математик и механик.], начатая по инициативе Ломоносова становилась всё более активной, мне удалось заинтересовать их своими нестандартными методами восприятия и систематизации событий. Хотя, честно говоря, Вольтер мне казался напыщенным снобом. Дидро и Д`Аламбер в этом сравнении выигрывали.
        Авторитет в обществе у меня рос, но вот с Орловыми всё не складывалось. Я чувствовал, что это отражается даже на моих отношениях с мамой. Она всё-таки была женщиной хорошей и верной. Григория своего она любила и хотела быть женой ему, но статус не позволял. Однако меня она всё-таки тоже любила и не хотела, особенно в свете наших с ней отношений, менять меня, мою любовь и верность, на любовь мужа. К тому же, сердцем она понимала, что Григорий по-настоящему её не любит. Он был слишком тщеславен и воспринимал её как инструмент в достижении своих целей. А женщины это не любят, особенно если у них есть куда отступить. Вот на этих струнах-то я и играл.
        Алексею Орлову я доверять не мог. Пока не мог. Он, словно дикий зверь, прирученный умелым дрессировщиком, казался ласковым и ел с руки, но иногда, казалось, даже без явного раздражителя, мог сорваться и загрызть глупого человека, что возомнил себя его хозяином. Он учил меня фехтованию, стрельбе, верховой езде, мы часто с ним общались, я болтал с ним. Но не покидало меня ощущения, что из-за ласковых глаз на меня глядит такой вот зверь…
        Но, всё-таки я его сломал. Совпало несколько обстоятельств. Григорий очень хотел стать императором и терпеть до бесконечности не мог - не тот характер. Алексей в свою очередь видел, что оппозиция к Орловым в обществе усиливается, многим не нравилась их большая власть и влияние, к тому же мои позиции усиливались, и дальше ждать было уже рискованно.
        Иван Орлов снова собрал братьев. Надо было решать, как и что делать.
        - Алексей, какое твое мнение? - Иван сразу спросил брата, с разумом и хитростью которого уже никто из семьи не спорил.
        - Надо ломать! Ломать всё! Если так дальше пойдет, то нас уже через несколько месяцев уберут. Ты, Гриша, уж извини, но Катька твоя уже на тебя не так ласково смотрит. Глуп ты, братец, а она что-то видит.
        - А что я? Я же при ней, как собачка, прыгаю! Ни с кем другим даже не мыслю….
        - Тебе, Гришка, слова не давали! - рыкнул на брата старший. - Алешка всё правильно говорит. Только слепой не увидит, что Катька тобой не довольна! Может ты в постели слаб? Молчи! Важно ли это сейчас? - и сам ответил на свой вопрос, - Нет, не важно! Мы позиции теряем, а значит надо что-то делать. Алексей, продолжай!
        - Так вот, если так пойдет дальше, то скоро и Гришка из постели вылетит и мы… Уже у Панина больше сил, чем у нас! А Воронцовы! Надо было их сразу сковыривать, а теперь они снова в фаворе. Где мы в такой комбинации? Мы должны были первыми при престоле встать, а сейчас мы дай бог первые среди прочих равных. - Гришка умоляюще посмотрел на Ивана и тот кивнул, давая ему слово.
        - Вот если бы тогда мы Павла…
        - Молчать! - закричал на брата Иван! - Не смей даже вспоминать об этом! Мы ничего об этом не знаем!
        - Молчу-молчу!
        - Алеша, ничего не вскроется?
        - Ничего, братец! Шешковского я уже двумя руками за шкирку держу, ничего он не откроет, мне в рот смотреть будет.
        - Так, а что ты предлагаешь-то?
        - Надо Гришку царем сделать! Пока ещё это возможно. А для этого….
        Вот и вырвалось. В мае 1763 братья убили моего несчастного папашу. Сидел он у себя в Ораниенбауме, пил без остановки, и помер бы спокойно от цирроза через годик-другой. Нет, приспичило им вчетвером прискакать в Ораниенбаум и прибить его. Скандал и непонимание в обществе мы получили огромный. Более того, их действия показали нашу неуверенность, что вызвало ещё один скандал. Подпоручик Смоленского полка Мирович в Шлиссельбурге попытался освободить Иоанна Антоновича[26 - Иван VI (Иоанн Антонович) - (1740 - 1764) российский император из Брауншвейгской ветви династии Романовых. Правнук Ивана V. Формально царствовал первый год своей жизни при регентстве сначала Бирона, а затем собственной матери Анны Леопольдовны. Император-младенец был свергнут Елизаветой Петровной, провёл почти всю жизнь в одиночном заключении.].
        Несчастный бывший царь был заключен в крепость и, не представляя непосредственной угрозы. Более того под воздействием Левшина я начал тяготиться сложившимся положением и хотел простить мать о переводе узника в Соловецкий монастырь. А тут его убили. Нет, правильно убили, как приказано поступили, но…
        Практически одновременно убили двух бывших императоров. На меня и маму это легло темным пятном, несмотря на то, что к этому мы реально не имели отношения. Орловы решили давить дальше и фактически потребовали у мамы признания своего положения и официальной свадьбы её с Григорием. Они чувствовали себя героями и хозяевами ситуации.
        Екатерина была обижена и напугана, к тому же Орловы решили не допускать её общения со всеми окружающими, даже со мной. Поэтому моя умная мама вынесла этот вопрос на обсуждение Сената и Синода. Орловы же решили зайти с козырей и прилюдно выбить на этом заседании из Алексея Григорьевича Разумовского признание в том, что он был супругом Елизаветы Петровны, и, на основании этого прецедента, получить желаемое. Им казалось, что подтверждение этого факта будет выгодно и самому Разумовскому - это даст ему статус члена императорской фамилии.
        Но пришедшее на заседание высшее руководство империи их не поддержало. Категорически! Разумовский просто рассмеялся им в лицо, Воронцовы ревели о несогласии, Панин возмущенно орал о недопустимости, остальные грозно роптали, всё завершил опять-таки Разумовский своими словами: «Нами правит императрица Екатерина, а не госпожа Орлова!»
        Оскорбленные братья попробовали обратиться к гвардии, но получили жесточайший отпор от своих же товарищей, которые совсем недавно поддержали их в мятеже. Группа гвардейцев во главе с Хитрово[27 - Фёдор Алексеевич Хитрово - (1740 - 1774) русский офицер и придворный из рода Хитрово, один из сподвижников Екатерины II во время дворцового переворота 1762 года.] чуть не убила их за непотребные речи.
        А довершил их катастрофу я. Люди Захара, с подачи дядьки Остапа, нашли Черткова. Алексей Орлов оказался не таким негодяем, как я опасался, он не убил верного ему товарища, а попытался спрятать его. Почему его не нашли люди Шешковского мне было не понятно, тут либо неумение, либо нежелание ссориться с фаворитом. Эту его ошибку я запомню. Но вот мои люди нашли. Он проживал под чужой фамилией в усадьбе Винниково одного из союзников Орловых.
        Гайдуки, во главе с Белошапко, аккуратно выкрали Черткова, изобразив несчастный случай во время купания, и спрятали его уже у себя.
        Так что, на уроке фехтования, состоявшемся на следующий день после инцидента с Хитрово, когда Орловых отбили от преображенцев только конные гвардейцы, я невзначай спросил, бывал ли Алексей в Винниково. Тот понял всё и принял правильное решение - рухнул на колени и умолял о пощаде, которая, после демонстрации раздумий, была ему дана в обмен на обязательства поддерживать меня. Ведь, если бы до мамы дошла эта информация - ему бы просто не жить. Да и мой верный Белошапка убил бы его без раздумий за смерть своего брата.
        Теперь я мог быть спокоен, самый опасный на данный момент противник был повержен. Я мог вернуться к обучению, наукам и мыслям об устроении России.
        По просьбе Алексея, Иван опять собрал братьев на семейный совет.
        - Что ты хотел нам сообщить, Алеша? - уверенно и спокойно произнес Иван.
        - Наследник всё знает о ночи переворота! - глухо произнес Алексей, обнимая руками голову, на бледном лице его черными дырами выделялись ввалившиеся глаза.
        - Что? - все братья его вскочили, и крик их слился в один голос.
        - У него Чертков, кто возглавлял покушение.
        - Как, он жив? - вскричал Григорий, и на сей раз Иван даже не попытался остановить его, как нарушившего правила семейного совета. Четыре пары пытливый глаз уставились на Алексея.
        - Жив! Он был верен нам, а такое не может наказываться смертью.
        - Ты должен был его убить! - продолжал Григорий.
        - Моя честь, это всё, что принадлежит мне! - так же глухо, но твердо продолжал Алексей. - Всё остальное принадлежит моей семье, но это - моё! И я не поступлюсь ею, не убью друга!
        - Значит, как императоров убивать, тут честь твоя не причём…
        - Остановись, Гриша! - так же устало, как и Алексей, остановил его Иван. - Чтобы найти твоего Черткова, Павел должен был что-то знать о самом заговоре.
        - Похоже, он знал. Я думаю, что он всегда знал.
        - Но как?
        - Не знаю. Может, вычислил, а может Шешковский не так верен нам, как говорит.
        - И не выдал нас Императрице? Думаю, что за сына она бы и Гришку не помиловала, а нас-то и подавно.
        - Мы ему нужны.
        - Как?
        - Он сам мне сказал.
        - Что?
        - Он мне сам рассказал о нашем заговоре. И о том, что готов нас простить.
        - А в обмен?
        - В обмен мы будем служить ему и России. Не будем предпринимать каких-либо действий без его согласия.
        - И что?
        - И я согласился. И за вас тоже согласился. Он действительно очень умен и хитер. И мог бы давно стереть нас в порошок, рассказав о нашем деле матери или даже тому же Панину. Но он никому об этом не рассказал. И даже сейчас он мог бы столкнуть нас вниз, дав даже небольшой толчок. Но он не сделал и этого. Мы ему нужны!
        - В качестве кого? - с горечью спросил Григорий.
        - В качестве верных людей. Не только ему, но и России верных. Он сказал, что глупостей мы много сделали, но Родину не предали. Поэтому он готов дать нам шанс. Но он будет последним. Даже, если императрица Гришку отвергнет, он нас будет помнить и в обиду не даст. И против чести идти не заставит. Мне показалось, что он откровенен со мной. Да и не нужны мы ему прямо сейчас. Мы уже почти все проиграли.
        - Да… - протянул разочаровано Иван. - Не ожидал я такого. Но никто не ожидал. Наследник…
        Долго сидели братья, выпили много вина, много говорили, но всё-таки решили, что Алексей прав - деваться некуда, да и незачем уже. Григорию императором не быть, а в Берёзово, или даже на плаху, смысла рваться нет. Надо соглашаться.
        Мама продолжала поддерживать отношения с Григорием Орловым, но страсть, да и любовь уже ушли - осталась привычка. Он не лишался чинов и званий, но влияние фамилии резко пошло на спад. Она начала много советоваться со мной. Что тут было первично, то, что я начал уже демонстрировать свои таланты, или то, что Дидро назвал меня «Самым талантливым юношей в Европе, царству которого позавидуют примеры Древней Греции» - не знаю, но факт налицо.
        Я же пережил новое потрясение. Моя старая нянюшка Марфа умерла. Я сидел с Ломоносовым, когда в дверь тихонько постучали - я всегда настаивал, чтобы без стука не входили. Заглянул молодой слуга и замялся. Я просил:
        - Чего хотел-то? - тот что-то мнется и теряется.
        - Ты говори, что хотел - зашел же уже.
        - Там это… Старушка помирает, просит Вас позвать…
        - Подожди, какая старушка? - я даже не понял сразу о ком он. Столько интересного было, а тут какая-то старушка. Не догадался про Марфу - как-то сложно было мне её старушкой называть - нянюшка, Марфуша…
        - Ну, дык! Марфа вроде…
        - Марфа?! - так получилось, что именно этот молодой парень дежурил. Он даже не догадывался, что Марфа - это моя нянюшка. Хорошо, что он уважил старушку и всё-таки решился заглянуть ко мне.
        Я бросился к ней. Она уже отходила, никого не узнавала - во всех видела своего братца Петеньку. Я сел рядом, заплакал и гладил её по седым волосам, пока она не затихла. Уходило моё детство, уходил первый сильно любимый человек в этом мире. Как она умерла, я поцеловал её в лоб. «Боже! Прошу тебя, пусть эта несчастная, но очень добрая женщина, хоть после смерти обретет счастья в лучшем мире!» И на секунду, как наяву увидел: молодого высокого мужчину в форме, очень красивую светловолосую женщину в шубке и двух детишек - мальчика и девочку. Все смотрят друг на друга с нежностью и любовью, все раскраснелись от мороза, хохоча, спускаются с ледяной горки на санках. Все крепко-крепко держат друг друга за руки. И чуть в стороне - медведь, рыча, борется с дюжим мужиком…
        Летом 1764, к концу второго года обучения у него Карпова, Котельников подошел к Ломоносову.
        - Михаил Васильевич! Я хотел бы обсудить студента Карпова.
        - Что с ним, Семен Кириллович? Манеры? Уж, извините его - пока крестьянство не выветрилось!
        - Михаил Васильевич! Манеры его вполне приятные, этому он учится быстро. Я и сам из простого люда…
        - Так что Вас смущает?
        - Кхм… Михаил Васильевич, мне больно об этом говорить. Но… Я не могу его учить.
        - Не понимаю?
        - Он уже знает всё, что знаю я. Ему надо идти дальше, а я уже, к сожалению, не могу его научить ничему новому. Мне очень неприятно об этом говорить, но он талантливее меня. Математика - его призвание в большей мере, чем для меня…
        - Семён Кириллович! Вы меня порадовали! Причем, два раза! Я восхищен, причем в первую очередь Вашим талантом учителя и вашей честностью, а потом и талантом Вашего ученика. Я очень рад, что у науки русской, Вашим тщанием, появляется новый служитель.
        - Ну, Вы льстите мне Михаил Васильевич!
        - Нисколько! Примите мои поздравления, ибо, что может быть радостнее для учителя, чем тот факт, что его ученик превзошел его!
        - Спасибо, Михаил Васильевич!
        - Что вы посоветуете для него дальше?
        - Я бы рекомендовал отправить его за границу. Я думаю, что сейчас только Эйлер[28 - Леонард Эйлер - (1707 - 1783) швейцарский, немецкий и российский математик и механик, внёсший фундаментальный вклад в развитие этих наук, а также физики, астрономии и ряда прикладных наук. Один из крупнейших математиков XVIII века и всей истории науки.] способен огранить этот алмаз.
        - Леонард? Ну, что же, Семен Кириллович, я буду ходатайствовать…
        Ломоносов пришел ко мне просить отправить Емельяна в Берлин, в ученичество к Эйлеру, ибо в России нет для него достойных учителей.
        - Что же так, Михаил Васильевич? Почему до сих пор у нас нет достойных учителей, а у Фридриха есть?
        - Достойный математиков в мире не много, да и немчура проклятая не даёт нашей науке развиваться! - он опять вскарабкался на своего конька германофобии[29 - Предубеждение, ненависть или боязнь всего германского (немецкого), а также негативное отношение к людям немецкого происхождения.]. Ну, что ж придется его с него ссаживать - надоело уже.
        - Немчура? Это Вы опять своих Миллера[30 - Фёдор Иванович Миллер - (1705 - 1783) русско-немецкий историограф, естествоиспытатель и путешественник. Действительный член Императорской Академии наук и художеств. Один из руководителей Второй Камчатской экспедиции, основатель Московского главного архива. Один из отцов-основателей российской истории как науки. Основоположник т. н. Норманской теории - скандинавского происхождение Рюрика и Рюриковичей. Ломоносов был горячим противником данной теории и вообще исторических исследований Миллера.] с Шумахером[31 - Иван Данилович Шумахер - (1690 - 1761) деятель русской науки немецкого происхождения, секретарь Академии наук. Один из устроителей российской науки, первый русский профессиональный библиотекарь. Жесткий администратор, находившийся в постоянном конфликте с большинством ученых России.] вспоминаете?
        - Ну, а кого же Ваше Высочество?!
        - Признаться, думал, меня! - вот тут академика чуть удар не хватил. У меня просто в привычку вошло выбивать из него дурь шоком, как бы ни загубить! Конечно, он человек здоровый, но как инфаркт его хватит, где такого умницу ещё найду? - Ну, как же, у меня маменька с папенькой, всё-таки немцы… Получается, что и я, с Вашей точки зрения, Михаил Васильевич, немчура поганая…
        - Ваше Высочество!
        - Извольте, всё-таки в приватных беседах называть меня, как мы условились Павлом Петровичем!
        - Я нисколько…
        - Вы уж определитесь, Михаил Васильевич, что для Вас важнее, человек или его происхождение! Науки на Руси без немцев и не было бы! Ну, что поделаешь, отставали, извольте догонять. А уже если, первый князь[32 - Рюрик (ум. ~ 879) легендарный первый новгородский князь и родоначальник русской княжеской, ставшей впоследствии царской, династии Рюриковичей.] у нас немцем был, так и я по крови немец. Однако пусть Господь покарает меня, если моя Родина - не Россия! - разозлился я, да…
        - Павел Петрович, я никогда…
        - Михаил Васильевич, как в Вас может уживаться такое? Вы женаты на немке! Ваша дочь, наполовину немка! А Вы нас немцев не терпите, а?
        - Я… - ученый просто не мог вымолвить ни слова от переполнявших его чувств.
        - Я прошу Вас, Михаил Васильевич, оставьте Вы Ваше пустое неприятие. Поймите, когда Вы отвергаете немцев просто за то, что они немцы, Вы можете потерять важное в науке! Простите, Бога ради, если я Вас обидел. Я не сомневаюсь в Вашей лояльности, но ваша нелюбовь к немцам противоречит вашей разумности и вредит делу науки…
        Тот же Шумахер, да, он человек небезгрешный, но ведь лучше библиотекаря у нас просто нет! У него учиться надо именно этому! А Миллер? Да, он везде рассказывает о том, что так многому нас научили немцы, но ведь он историк! Причем он у нас один из немногих! Он находит такое, что даже никто раньше и не видел. И он делает выводы вполне обоснованные, путь зачастую и нелицеприятные. Но он не врет и часто бывает прав.
        В конце концов, кто был этот Рюрик - швед, датчанин, немец или славянин - важно только для политики! Чтобы шведы с пруссаками не заносились! А для науки, его потомки были русскими, даже, если предки у них были немцы или венгры, или татары! Кто может сказать, что Владимир Святой был немец, будь даже его прадед Рюрик немцем? Или Владимир Мономах грек, ибо его мать гречанка? Или Александр Невский чех, так как бабка его чешка? Да, пока кричать о нашей учебе у иностранцев не стоит, да и вообще не стоит - если будем верить в свою неполноценность, ничего у нас и не получится.
        А так, отстаем мы пока от европейцев! Нам надо догонять, рваться и опережать! А вот когда опередим, там посмотрим… - мне было чуть грустно, но тут Ломоносов показал, что я не зря верил в его могучий разум, который может побороть его чувства.
        - Павел Петрович! Я постараюсь исправить этот недостаток! Оправдать доверие, которое Вы ко мне проявляете. Я не думал об этом так. Я буду думать.
        - Идите, Михаил Васильевич, думайте. Если решите обсудить что-то, то я - к Вашим услугам. Да и насчет Карпова я с Кириллом Григорьевичем поговорю! - так закончил я на мажорной ноте.
        Мой учитель и в правду после этого разговора изменился. Подошел к Миллеру, тот, бедняга, весь сжался, решил, что Ломоносов по своей вечной привычке бить его будет… А тот возьми, да прилюдно подал ему руку и просил прощения за свои слова и действия. Академия наук на уши встала от удивления.
        К Шумахеру он так подойти не смог, но мне и этого достаточно, личная неприязнь, куда её денешь, бывает…
        Я взрослел и в конце 1765 году по исполнению мне одиннадцати лет, в качестве новых учителей у меня появились Эйлер, Миних и Теплов[33 - Григорий Николаевич Теплов - (1717 - 1779) русский философ-энциклопедист, писатель, поэт, переводчик, композитор, живописец и государственный деятель. Противник Петра III, ближайший сподвижник Екатерины Великой, близкий друг и наставник графа Кирилла Разумовского, глава гетманской канцелярии в Малороссии с 1741 года, фактический руководитель Императорской Академии наук и художеств с 1746 по 1762 год. Создатель устава Московского университета.].
        Первого привез Ломоносов. Уговорить старого ученого, хорошо в прошлом зарекомендовавшего себя в России, он смог благодаря Карпову, который очень быстро стал любимым учеником швейцарца. А вот для того, чтобы разрешение на переезд дал его покровитель - Фридрих II, в уговорах пришлось активно поучаствовать маме, да и мне, после обсуждения с Екатериной, пришлось начать переписку с королем Пруссии, которая имела длительное продолжение.
        И вообще дядюшка Фридрих, как я его называл в переписке, во мне души не чаял, видя во мне своего почитателя и верного преемника Петра III. Как мама смеялась, читая наши письма, которые я ей обязательно показывал, а, зачастую и, сочиняя вместе со мной текст этих самых посланий, чтобы подольститься к старому лису.
        Миниха я сам попросил назначить мне в преподаватели, ибо все мои учителя с уважением относились как к его полководческим талантам, так и инженерному искусству. Мне хотелось понять мысли этого одного из самых великих наших военачальников. Я много слышал рассуждения, что Миних-то в Семилетней войне добился бы значительно больших успехов. Да и его инженерные проекты, которыми он бомбардировал и меня и маму внушали уважение и желание разобраться в деталях.
        С Тепловым же вышла особая история. Он, безусловно, был одним из лучших администраторов в стране, причем происхождения самого подлого[34 - Простого (уст.)] - из истопников[35 - Человек, который занимается топкой печей.], хотя слухи называли его сыном самого Феофана Прокоповича[36 - Архиепископ Феофан (Прокопович) - (1681 - 1736) русский политический и духовный деятель, богослов, писатель, поэт, математик, философ, переводчик, публицист, универсальный ученый. Один из основателей и руководителей Синода Православной Российской церкви; проповедник, сподвижник Петра I.]. Карьеру он точно сделал на протекции Прокоповича и верной службе Кириллу Разумовскому
        Теплов активно участвовал в заговоре моей мамы, написал манифест об отречении Петра III и нашем с мамой вступлении на престол. Умнейший дядька действительно: потрясающе разносторонний человек, и ученый, и художник, и композитор, но при этом он был невероятным интриганом, за которым требовался глаз да глаз. Он без контроля мог учудить всё, что угодно - хоть тайное общество, хоть клуб самоубийц.
        Так вот, принес он моей маме проект нового указа о ликвидации гетманства на Украине. Интереснейший проект, да и полезный для государства - слов нет. Существование фактически отдельного княжества на Украине закладывало мину замедленного действия под сами устои России.
        Мне эта идея нравилась, но вот поддержать такой проект в открытую, означало обидеть Разумовских, ибо Кирилл Григорьевич собственно этим гетманом и был. А так поступить с людьми, которые были моей опорой и спасителями я не мог, да и маме такое в голову не приходило. Пришлось мне убедить маму разыграть интригу. Теплов и Панин, которые так об этом мечтали, а тут я его ещё и немножечко подтолкнул, выступили в роли тех, кто формально принудил маму принять этот указ. А потом Теплов был удален от дел государственных и отправлен ко мне.
        Алексею Григорьевичу я врать не стал - заранее рассказал всё как есть, попросил не сердиться и брату не рассказывать. Тот всё выслушал и, на удивление, полностью со мной согласился, признав существующее положение не подходящим для государственного управления. Гетманство упразднили, организовав генерал-губернаторство Малороссийское, Кирилла же Григорьевича формально пока оставили там генерал-губернатором.
        Братья Панины сидели за столом в доме Никиты Ивановича. Стол был обставлен так богато, что казалось, упади сейчас на него даже жемчужина, у неё не было бы шансов не оказаться в блюде с едой или графине с вином. По всему было видно, что братья, особенно старший, чей дом и послужил местом встречи, были истинными сибаритами - большими ценителями вкусной еды и напитков.
        Петр, обкусывая жареную перепелку, не совсем внятно спросил:
        - Братец, а насколько ты уверен, что наследник под твоим контролем?
        - Полностью, Петенька! Полностью! Я ему словно отец родной! - со смехом ответил ему Никита, в свою очередь, отхлебывая из бокала. - Неплохо! Отведай вот этого вина! Третьего дня привезли мне из Неаполя - очень неплохое белое!
        - Всенепременнейше, Никитушка! - Петр потянулся к графину, налил себе, отхлебнул и довольно кивнул брату. - Но всё-таки, очень опасно быть так уверенным…
        - Петенька! - прервал брата Никита и положил себе на тарелку кусочек сложного рыбного тельного. - Что ты так переживаешь! Я тебе говорю, что он верит мне безоговорочно! Он признает мой гений и советуется со мной по любому поводу! Именно он всегда отстаивает именно моё мнение! Ммм! Повар сегодня сотворил просто чудо! Отведай, братец! Он приготовил тельное из щуки и судака в тесте - нежнейшее блюдо, а соуса! Это что-то! - Петр тоже положил себе на тарелку кусочек и братья некоторое время наслаждались пищей и вином. Потом Никита продолжил:
        - Он сейчас уговорил императрицу принять мой проект о ликвидации Гетманства, в противовес мнению Разумовских, которые опекают его с раннего детства! Причем виновным в этом выставили Теплова, а не меня. Всё сделано именно так, как я указал!
        Если бы не Екатерина, именно я был бы фактическим главой Империи! Но она слишком недоверчива, да ещё вокруг неё вьются эти Воронцовы, Орловы, Разумовские. Она прислушивается к ним и моё мнение зачастую теряется. Эх! Вот бы Павел поскорее стал императором! - и опасливо перекрестился на икону, стоявшую на секретере.
        - Мда… Тогда да, поскорее бы!
        Теплов был обижен на Екатерину, ибо считал, да и справедливо, себя в этом вопросе абсолютно правым. К тому же, он этим документом фактически предавал своего покровителя - Разумовского. Но мы с мамой оценили его верность государству - он инициировал изменение порядка, который устраивал его лично, но вредил общему делу. Так что, обстоятельства его отставки ему разъяснила лично мама, и Теплов к обучению моему приступил со всей энергией.
        Но тут выявились его крайне сложные отношения с Ломоносовым, которому он много крови попил, курируя финансы Академии наук, да и с Левшиным, который негативно относился к нему, как к ярому стороннику Феофана Прокоповича - врага староверов, и крайне безнравственной персоне, такой образ жизни пропагандирующей.
        Пришлось успокаивать страсти и убеждать не ссориться. Однако притирка его заняла время и, наверное, вообще не состоялась бы без Миниха и Эйлера. Они дополнили коллектив моих учителей и стряхнули его. Миних оказался громогласным, очень образованным и прямым, как палка, человеком, притом настолько обаятельным и харизматичным, что скоро его громкий голос стал привычным во дворце. Эйлер же был гением, который своими умениями учить просто поражал.
        Кстати, после переезда Эйлера, удалось уговорить вернуться в Россию и Даниила Бернулли[37 - Даниил Бернулли - (1700 - 1782) швейцарский физик, механик и математик, один из создателей кинетической теории газов, гидродинамики и математической физики.]. В результате именно Санкт-Петербург вскоре стал признанным центром математики в мире, из авторитетов у нас не находился только Д`Аламбер, но тот был истинным патриотом Франции и ни в какую не хотел соглашаться на переезд. Но всё-таки он переписывался с Россией больше, чем со всем остальным миром.
        Между тем, у меня начало хватать времени, а самое главное - влияния, на решение и сложных вопросов, которые давно требовали вмешательства. У меня с самого моего появления в этом мире образовалась навязчивая идея относительно продовольственной безопасности державы. Голод в стране был регулярным гостем, неурожайные года в различных губерниях случались постоянно, и только неимоверными усилиями правительства удавалось не допустить массовой гибели населения.
        Однако до сей поры все инициативы центральных и местных властей были направлены на формирование системы складов - магазейнов, в которых собирались хранить стратегические запасы продовольствия на случай неурожаев и военных действий. Причем достаточных ресурсов для этого никогда не выделалось - всегда были другие трудности, требующие приоритетного финансирования и внимания, и сейчас средств на эти цели явно не было. Но вот я мыслил, что был и другой метод борьбы с неурожаями.
        Для меня большим огорчением было отсутствие даже в царском меню таких любимых мною в будущем продуктов как картофель, помидоры и рис. В начале, я боялся показать свое знание об этих продуктах. Ну как мне объяснить, что хочу помидоров, если их даже в Европе в пищу не употребляли.
        И только постепенно я добился того, что в моем, а потом и в мамином меню появились картошка и рис. По старой памяти, я требовал от поваров готовить из этих продуктов различные блюда, значительно разнообразя питание двора. Однако стало понятно, что эти продукты у нас не выращивают. Если в случае с рисом Россия пока не обладала территориями, где он мог бы произрастать - я помнил, что рис у нас в будущем рос в Краснодарском крае и Приморье, но эти регионы пока были заграницей. Но картошка-то точно - второй хлеб.
        Отсутствие картофеля в рационе крестьян было явной проблемой. Причины этого, конечно, в основном крайний консерватизм человеческий. Но проведя небольшое исследование, я обнаружил, что об агрономии вообще, здесь тоже крайне мало информации. Так что, даже императоры российские, начиная с Петра Великого, пытавшиеся сломать эту нездоровый консерватизм, не имели четкого понимания, как культивировать эту необычную культуру.
        А помидоры, а перец, а кукуруза, а подсолнечник? Да ещё сотни растений, которые были бы безусловно полезны, и составили в дальнейшем большую часть рациона жителей России? Используй мы их в хозяйстве - меньше было бы голод, и был бы прирост населения, а значит и налоговых поступлений.
        Более того, при таком традиционном подходе к сельскому хозяйству, и отсутствии научного взгляда на технологию земледелия и животноводства, мы недополучаем огромную часть урожая даже в привычных культурах. У нас в стране ещё почти повсеместно двуполье, то есть год поле используем, а наследующий год оно под пар идет - отдыхает. Так этот порядок земледелия ещё же с античности используют. Только в самых развитых регионах - трехполье, то есть это поле на третий год под озимые идет. В Европе-то даже трехполье уже считают архаичным, а мы тут и его внедрить не можем. Непорядок!
        Толком я в этом не разбирался. Начал трясти всех подряд, кто у нас лучшие агрономы? Кто изучает данный вопрос? Мне приводили людей, но они были не агрономы - среди них нашелся неплохой повар-неаполитанец, придумывавший новые блюда из новых продуктов. Я его, конечно, взял ко двору и вскоре, не прошло и трех лет - помидор культура капризная, местами даже ядовитая, фирменным русским салатом стал салат из огурцов и помидоров.
        Но это были не агрономы! И вот, наконец, Ломоносов привел ко мне своего знакомого по переписке, некого Андрея Болотова[38 - Андрей Тимофеевич Болотов - (1738 - 1833) - русский писатель, мемуарист, философ-моралист, учёный, ботаник и лесовод, один из основателей агрономии и помологии в России. Внёс большой вклад в признание в России помидоров и картофеля сельскохозяйственными культурами]. Он был офицером и вышел в отставку, чтобы посвятить себя именно сельскому хозяйству. Человек крайне интересный и слегка не в своем уме. Но его повернутость была именно на сельском и домашнем хозяйстве.
        Так что я, поговорив с ним несколько часов, предложил ему стать мои личным агрономом и выращивать в императорских поместьях овощи и фрукты для моего стола. А он попробовал отказаться - дескать, цель свою он видит во внедрении картофеля и передовых технологий в сельском хозяйстве всей России, а тут только для моего стола…
        - Видите ли, Андрей Тимофеевич, наше общество нисколько не готово к внедрению новых технологий в земледелии и животноводстве…
        - Ну, как же Ваше Высочество! Императрица может издать Указ и приказать крестьянам делать так, как правильно, а не как они привыкли!
        - Эх, Андрей Тимофеевич! Что Вы говорите? Указ, чтобы его выполнило всё общество, необходимо издавать только такой, который общество уже готово исполнить! Те указы, которые исполнять не хотят все, принудить выполнить почти нельзя. Вернее сказать, что те затраты, которые будут потрачены на его исполнения, превысят доход от его внедрения.
        - Силою можно принудить…
        - Можно! Только это будет война с народом своим, причем, в этой битве мы можем и проиграть. Но в любом случае государство понесет неисчислимые потери! Люди будут гибнуть от штыков солдат, и от голода - от собственного упрямства и неумения, и упрямства солдат, которые не будут понимать, что и как они делают! Только медленно понуждая и уговорами и, если угодно, немного силой!
        - Что Вы от меня хотите, Ваше Высочество? - смирившись, произнес Болотов.
        - Андрей Тимофеевич! Я хочу, чтобы Вы разрабатывали способы и методы земледелия, а потом и животноводства, которые будут приносить нам хороший результат. И Ваша задача не только придумать эти методы, но и описать их так, чтобы любой малограмотный и упрямый крестьянин или даже не очень умный и заносчивый помещик мог понять, что от него требуется.
        Этот разговор пришлось вести не один раз - больно упрям был Болотов, но талантлив чертовски.
        Я начал работать над внедрением гигиены, причем начал его с Ломоносова, который совсем не заботился о своем здоровье, особенно во время химических опытов. Так что пришлось мне заставить его изготовить маски и завести канареек, как детектор ядовитых газов. С Ломоносовым мне было хорошо - он был прост, умен, прекрасный учитель, хорошо знаком с ученым миром Европы и воистину универсален.
        Именно он подготовил первый учебник гигиены для обучения лекарей. Однако нормального медицинского образования в России, как выяснилось, и не было. Бытовало мнение, что русские вообще не могут быть врачами, особенно это мнение пропагандировалось иностранцами.
        Для меня это звучало откровенным бредом - иностранные врачи просто держали монополию и определяли чрезвычайно высокую стоимость своей работы. Причем, как я понял, квалификация врачей была невысокой. Высшее медицинское образование получали только за границей. Благодаря покойному моему лечащему врачу Кондоиди, с этим начали бороться, но, тем не менее, для огромной России всего три небольших медицинских школы было катастрофически мало. К тому же системы обучения не было, учебников не было. Преподаватели в основном немцы, которые предпочитали читать лекции по-немецки и немцам. Тут германофобия Ломоносова была бы справедлива.
        Надо было организовывать и это. Ломоносов был наиболее близок к этой теме, и я его попросил подыскать человека, которому это можно было бы поручить. И он нашел мне такого. Его звали Константин Щепин. Он был практически двойником Ломоносова, нет не внешне, а по своей биографии. Тоже из крестьян, тоже пробился и получил образование за рубежом. Тоже игнорировался ученым сообществом. Тоже пил, заливая алкоголем свою невостребованность.
        Он реально погибал в Петербурге на должности преподавателя в медицинской школе. Сказать, что он был потрясен тем фактом, что его пригласил к себе на беседу наследник престола - ничего не сказать. Он прибыл ко мне белый как полотно, но трезвый. Ломоносов до встречи опасался, что этот талантливый человек не сможет найти в себе силы и перебороть свою постыдную слабость, но он всё-таки смог.
        Он горел внутри, горел идеями. Я был удивлен, насколько он отличается от тех врачей, что я видел в жизни в этом мире, даже Кондоиди по сравнению с ним был слабым лекарем, а Щепин был врачом с большой буквы. Понятно, почему его преследовали коллеги, видя в нем разрушителя привычного мира. Но для меня-то привычный мир, в котором даже императора нормально лечить было невозможно, в котором люди мёрли, как мухи, а лучшим лекарством следовало считать кровопускание, не устраивал.
        Я попросил его начать работу над системой медицинского образования, обязав отчитываться только предо мной лично. Он взялся за эту задачу с жаром и умением. Чувствовалось, что именно это смысл его жизни. Я четко понял, что именно такие люди мне нужны. Используя Ломоносова как универсальную отмычку, я далеко ухожу от идеального решения проблемы, забиваю гвозди микроскопом, но вариантов у меня пока нет. И какое же удовольствие я испытываю, подобрав нужный инструмент для решения задачи, такой, как Щепин. И он меня не подвел.
        Именно образование я посчитал краеугольным камнем нового мира, что нам предстоит строить. Именно на образование нужно обращать максимальное внимание. Нет пока у нас кадров, чтобы создать хоть какую-нибудь отрасль экономики, так что их надо вырастить.
        Щепин дал мне великолепный, даже идеальный, с моей точки зрения, проект создания медицинской школы. Который я с удовольствием представил матери. А она… Она его зарубила.
        - Ну, почему, мама?! Он же прекрасен, рационален и выверен! Из-за того, что от него шарахаются иностранные доктора?
        - Именно, Павел! На него будет море жалоб от иностранных докторов. А именно они обслуживают всех наших сенаторов, церковных иерархов, крупных и средних чиновников. Ты же им прямо говоришь, что они скоро будут не нужны.
        - Но невозможно идти вперед, если бояться их! У нас миллионы подданных, которым нужна забота докторов. Кондоиди подвергался проклятьям, на него писали сотни доносов только из-за того, что он просто пытался навести порядок в лекарских правилах и создавал «бабичевы[39 - Акушерские (уст.)]» школы.
        - Не гори ты так, сын! Я принимаю твои аргументы, только я указываю тебе на то, что это вызовет, и, безусловно, вызовет, такой поток гнева от иностранных докторов, что может случиться и бунт наших сановников. И неизвестно какие последствия мы получим от обиженных иностранных докторов. Не страшно ли тебе Павел, что эти доктора могут и отравить кого от злости?
        - Страшно, мама! - вот об этом я действительно не подумал, ну просто не подумал! Я сам-то мало общаюсь со здешними докторами и даже не подумал о том, что сановники - они люди, в основном, пожилые, а доктора - это именно те люди, что стоят между ними и смертью. Действительно взбунтуются. Мама у меня мудрая женщина…
        Пришлось пригласить Щепина, объяснить ему проблему и предложить поделиться всеми мыслями с другими моими учителями-помощниками. Благо, Ломоносов, наконец, перестал ругаться с Тепловым, и они начали работать над образовательными проектами. К ним присоединился и Миних, и, добавив к ним Щепина, я получил проекты организации целой группы учебных заведений для подлого[40 - Простого люда] люда и дворян.
        Требовалось простой люд учить счету и грамоте, чтобы в будущем они могли стать купеческими приказчиками или низшими чиновниками, а самые лучшие попасть потом в университет, а дворян ещё и прочим наукам, чтобы выпускники могли служить в армии и государственном управлении.
        Авторы проектов подметили, что среди дворян очень много малоимущих, которые не в состоянии дать образованием детям, а между прочим именно из таких детей и выходят самые верные слуги отечеству. Да и уровень военных надо повышать, ибо пока школой для офицеров служили гвардейские полки, где учить только ничему и не учили, люди там просто получали опыт.
        А уж ситуация с низшим сословием вообще катастрофическая, никто и ничему никого не учит. Причем пример того же Ломоносова, того же Теплова, да и Карпова с Пономаревым говорит о высочайшем потенциале «подлых людишек». Но пока радикально менять ситуацию было нельзя - момент не созрел.
        Необходимость изменения всей сословной структуры империи мне-то была очевидна с первого взгляда. Про судьбу Павла в той жизни я помнил хорошо, да и декабристы, и убийство Александра II, и судьба семьи Николая II мне тоже известна. Так вот - я этого не хотел. А всё это продукт отставания России от Европы в XIX веке и замораживании социально-экономических отношений в империи дольше всех разумных сроков.
        Иначе говоря, крестьяне не выдержали столько длительного угнетения, дворяне не смогли сохраниться как служилое сословие, а купечество вообще не сложилось в разумные сроки. Тут такая каша заварилась, а пар не спустить - вот и взорвалась кастрюлька. Всё это надо было менять, но вот дворяне бы этого не дали - свергли бы меня, да и маму раньше даже тех старых сроков.
        С Екатериной я своими мыслями делился. Не в полном объеме, конечно, но делился. Причем, что странно, с большинством моих мыслей она была согласна, но тоже и справедливо боялась. Начни мы так издавать даже самые разумные законы против дворянского гнета, так те же дворяне нас и прирежут ночью. Не надо!
        В общем, пришли к выводу, что провести реальные реформы можно только при поддержке кого-то. Крестьяне не подойдут - забиты, а коли начать их расталкивать - получим русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Дворяне - даже просвещенные, на такое не пойдут, а уж наши дремучие - тем более. Купечества ещё нет. Воспитывать всех очень долго, у нас времени нет. Так что есть один вариант - армия, но она должна быть под очень жестким контролем верховной власти.
        Но вот сейчас трогать армию - себе дороже, они с невероятной легкостью поддержали мятеж против папы только потому, что он начал радикально ломать их привычки. Так что саму армию дергать не стоит, а вот с офицерским корпусом, а точнее с его обучением поэкспериментировать стоит. И именно в этой сфере возможно скрыть наши попытки создать новую систему образования.
        Тут мне пришлось опереться на Миниха. Христофор Антонович был мало того, что очень популярен в армии, так ещё и был помешан на качестве обучения военных специалистов. Так что, мы с мамой прикрылись его авторитетом. В 1766 году вышел указ о преобразовании Артиллерийской и инженерной шляхетской школы в Петербурге в Инженерный и Артиллерийский корпуса и создании Медицинского корпуса. Причем во всех этих училищах уже предусмотрены были как офицерские, так и унтер-офицерские классы.
        Теперь подготовка специалистов в армии стала значительно более упорядоченной и системной. Сроки приема и выпуска наконец упорядочили. Обучение в корпусах было предусмотрено только за казенный счет, что, одновременно с исключением из названия учебных заведений слова шляхетский (дворянский), делало обучение в них не престижным для аристократии. Мы получали группу военных и гражданских специалистов не только крайне профессиональных, но исключительно лояльных центральной власти. Первым директором всех трех корпусов стал Миних. Щепин же получил пост вице-директора Медицинского корпуса и должен был руководить из-за широкой спины Миниха.
        На выходе, мы должны были через несколько лет получить значительное количество как артиллеристов, которые повысят качество и управляемость нашей армии, так и инженеров и медиков, которые, конечно, будут считаться военными, но будут работать и в мирной жизни, не вызывая острой ревности имеющихся специалистов.
        Миних, естественно, проработал и создание новых пехотного и кавалерийского корпусов, а следом, напрашивалось и военно-морское училище, но тут и денег для подобных целей было явно не достаточно, да и пытаться снять статус элитарности с общего военного образования пока было очень рискованно.
        Создание Лицея для дворян, учрежденного отдельным Указом, тоже не должно было вызвать сложностей в обществе. А нам требовалось обкатать систему образования молодых бедных дворян для дальнейшего использования их в качестве чиновников, коих требовалось для государства нашего огромное множество. Необходимо было, мало того, что хорошо обучить молодых людей, так ещё и сформировать из них сплоченную группу, ориентированную не на стяжательство, а на обеспечения общественного блага.
        Понятно, что важнейшими дисциплинами для формирования государственной идеологии, которую мне хотелось привить выпускникам, были общественные. Вот тут мы столкнулись со сложностями. Если с географией проблем не было изначально - картография уже была, написать нормальный учебник было просто, то вот с историей и обществознанием…
        Нет, проект учебника истории был, Ломоносов с коллегами постарался, он вышел вполне логичным и правдивым, но вот без обществознания это было очень слабо. Без духовной составляющей такие вещи не работают! Ломоносов, конечно, пытался, но вот не выхолило у него. Мысли были правильные, но не зажигали.
        Помог, Левшин - он подключился к работе сам, а главное, он нашел иеромонаха Макария Сиднева. Сиднев был из донских казаков, причем старой веры. Он сознательно перешел в Никонианскую церковь[41 - Русская православная церковь, после реформ Патриарха Никона] для сближения позиций церквей, и оказался очень хорошим богословом и оратором, наполненным мыслями, близкими нестяжателям[42 - Нестяжатели, или заволжские старцы - монашеское движение в Русской православной церкви конца XV - первой половины XVI веков, выступали против монастырского землевладения. В этом вопросе им противостояли иосифляне. Данный спор, окончившийся победой иосифлян, имел важное значение для Русской церкви.]. Левшин вытащил его из Псково-Печерского монастыря, куда его сослали за противоречащие официальной линии церкви труды.
        Оказалось, что Макарий - один из тех людей, которые просто горели во славу Божию и благо России, и вот именно он, опираясь на труды заволжских старцев, исправил и дополнил эти труды Ломоносова и компании, сделав из них краеугольный камень нового воспитания. Вышли потрясающие учебники, которые просто заставляли почувствовать величие России и необходимость ей служить, не щадя живота своего. Они пропагандировали необходимость человеческой личности стремиться к совершенству, идти твердым шагом в Царствие Божие, защищая отчизну свою.
        Я, конечно, не надеялся, что даже такие потрясающие по таланту и силе, труды способны изменить человека, но подвинуть его к правде он все-таки должны были.
        Я никогда не был идеалистом и прекрасно понимал, что сложившееся на настоящее время мнение о том, что достаточно дать людям хорошее образование, и они сразу начнут заботиться о достатке государства - откровенно утопично. Но внедрение нового обучения должно было установить некую базовую программу большинству выпускников новых школ.
        Единственное, я опасался (и мои страхи в значительной мере разделял Миних) того, что молодые дворяне, не прошедшие армейскую школу и ставшие чиновниками, не будут достаточно лояльными государственной власти и достаточно сплоченными для противостояния традиции воровства чиновников.
        Так что я убедил авторов проекта и маму в необходимости предусмотреть для лицеистов по окончании учебы трехгодичную службу в качестве младших офицеров в армии. Для чего программа была отягощена военными дисциплинами. Это давало нам возможность дополнительно протестировать программу для будущих общевойсковых училищ, от создания которых в будущем я никак не собирался отказываться.
        Только по окончанию этой службы курс считался законченным, и дворяне могли определять своё будущее. Как-то отменять или даже ограничивать выпущенный Петром III манифест о вольности дворянской мы пока не могли. Но тот факт, что на государственный кошт[43 - Расходы на содержание] готовы были идти только малоимущие дворяне, давало надежду на то, что через несколько десятков лет именно эта группа сформирует костяк чиновничества и резко усилит управляемость государства.
        Значительно более резкое неприятие в обществе, по нашему мнению, должно было вызвать реформирование в Петербурге академической гимназии. В ней мы собирались значительно увеличить количество учеников, причем там должны будут учиться дети любых свободных людей. Обучение там должно было быть разделено на два уровня. Причем, если на низшем - преподавать будут только начала математики и грамоты, то, для наиболее талантливых, уже на следующем уровне, предусматривался значительно более значительный набор предметов. Предполагалось, что выпускники гимназии будут обладать достаточным набором знаний для работы чиновниками или приказчиками у купцов и промышленников. Для выпускников гимназий также предполагалась обязательная служба в армии.
        По сути, выпускники гимназии из простых людей и выпускники лицея - дворяне, выходили в мир на одинаковом образовательном и социальном уровне.
        Однако реформирование гимназии в обществе прошло практически незамеченным - во-первых, это было какое-то малозначительное изменение порядков в уже существующем заведении, а во-вторых, Лицей и новые военные корпуса отвлекли внимание от столь незначительного факта. К тому же в Лицей были приняты мои янычары[44 - Солдат турецкой регулярной пехоты, сформированной из христианских детей и юношей, изымаемых из своих семей и воспитанных в строгих мусульманских традициях.], как начали называть в обществе моих приятелей, ибо они за время, проведенное в моем обществе, нахватались идей просвещенного правления и сдружились до такой степени, что практически не появлялись на людях порознь. Я же постоянно посещал занятия то в Лицее, то в корпусах, поднимая значение учебных учреждений, набираясь новой информации, ну и формируя авторитет уже свой собственный.
        «Quid proxima, quid superiore nocte egeris, ubi fueris, quos convocaveris, quid consilii ceperis, quem nostrum ignorare arbitraris? O tempora! O mores!»[45 - Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял? О, времена! О, нравы! (лат.) - Цицерон. Первая речьпротив Луция Сергия Катилины.]- Алексей Лобов всегда повторял речь Цицерона против Катилины, когда волновался, она его успокаивала и заставляла мысли двигаться более упорядочено. А сейчас он волновался и очень. Но решающий момент приближался - Ломоносов уже подходил к нему.
        - Здравствуй, Алеша!
        - Здравствуйте, Михаил Васильевич!
        - О чем ты хотел поговорить, Алеша?
        - Я хочу получить Ваше благословение на поступление в артиллерийский корпус, Михаил Васильевич! - он смог все-таки сказать!
        - В артиллерийский корпус? Но, почему, Алеша?
        - Я считаю, что каждый дворянин должен защищать отечество своё!
        - С этим я не спорю, Алеша! Я о другом, почему в артиллерийский корпус? Мне кажется, что тебе более бы подошел Лицей! Тебе же надо заниматься наукой, а никак не муштрой! Тем более что все выпускники Лицея должны будут отслужить в армии.
        - Михаил Васильевич, я очень хочу стать офицером. Вы же знаете, что отец мой служил, но недолго, и я…
        - Понятно, значит это рассказы Артемия Ивановича тебе в душу легли… Хорошо, там обучение тоже вполне приличное. Ладно, значит, придется мне и в Артиллерийском корпусе начать лекции читать! - Ломоносов раскатисто рассеялся.
        Алексей боялся, что Ломоносов не одобрит его желание поступить в Артиллерийский корпус, будет настаивать на гражданском обучении или, вообще, на обучении за границей, но Ломоносов как-то принял его решение, оценил его решимость, пусть и вызванное романтическими чувствами.
        Но академик испытывал к своему юному ученику почти отцовские чувства и не стал принуждать его. Теперь предстояло уговорить отца…
        Не меньшее внимание в области образования пришлось обратить и на церковные школы. Сложившаяся система духовного образования была совершенно не рабочей. Она была сформирована ещё Петром I и не учитывала реальную ситуацию с образованием в духовной среде, а точнее с его фактическим отсутствием. Такие школы должны были быть в каждой епархии, на что совершенно не было ни учителей, ни материальной части, ни средств вообще. При этом эти учреждения были ещё и сословными.
        В результате мы получали чрезвычайно низкий уровень образования в таких учреждениях, за исключением киевской, московской, петербургской. Требовалась глобальная реформа духовного образования, которой занялся Платон Левшин.
        На первом этапе мама приняла его решение и через Синод провели соответствующий указ. Он предложил вообще ликвидировать, пусть и временно, среднее церковное образование в епархиях. То есть церковные такие школы должны были быть закрыты - слишком низкий уровень образования они давали, уж лучше вообще без него. Должны были быть расширены школы в Москве и Петербурге, дававшие существенно более качественное образование, они и заполнят дефицит священников и младшего персонала. Вопрос киевской школы оставался пока открытым, решено было пока в ней ничего не менять.
        По духовной части в стране образовалась еще одна очень большая проблема - вскоре после вступления на престол мама провела изъятие церковных земель. Нет, мама действовала тогда под влиянием Панина и Теплова, который имел к церкви некоторое отношение, ибо учился в церковной школе, но, по моему мнению, так действовать не стоило. Но что было, то было. Так вот, оказалось, что кошелек - это чуть ли не самое больное место нашего церковного руководства. Митрополиты Павел и Арсений выступили против этого настолько резко, насколько можно было представить. Их, конечно, осадили, но наличие фронды в церкви было налицо.
        Так вот, тут, в результате бесед с отцом Платоном я понял, что большинство наших иерархов и основа этой бунташной группы - выпускники Киево-Могилянской академии. По всему выходило, что академия - их гнездо. Они представляли собой пусть и наиболее образованное, но очень самостоятельное сообщество, которое преследовало свои узкокорпоративные интересы и не блюло интересы государства и церкви. Платон был, в принципе со мной согласен, но подчинялся церковной иерархии и открыто против них не вступал.
        Более того, выходило, что вся идея раскола была инициирована именно этой группой иерархов, которые получали наиболее близкое к европейскому образование очень высокого уровня и почитались руководителями государства ещё с Алексея Михайловича[46 - Алексей Михайлович Тишайший - (1629 - 1676) - второй русский царь из династии Романовых, сын Михаила Фёдоровича, отец Петра Великого.].
        Романовы искали опору в церкви, ибо не были Рюриковичами и захватили власть в результате переворота. Фактически основой власти первого Романова стал его отец - патриарх Филарет. Постриженный в монахи Борисом Годуновым[47 - Борис Фёдорович Годунов (1552 - 1605) с 1598 года первый русский царь из династии Годуновых.] за попытку переворота, митрополитом он стал волей Лжедмитрия I, а патриархом он был наречен уже Лжедмитрием II[48 - Лжедмитрий II, известен также как Тушинский вор, самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося царя Лжедмитрия I.], что, конечно же, было абсолютно незаконно. Но в условиях Смуты, он проявил невероятную изворотливость и смог выйти победителем.
        А дальше - круг замкнулся. Романовым и дальше нужна была опора. Алексей Михайлович нашел такого отца в Патриархе Никоне, который жаждал власти и не имел разума достаточного, чтобы противостоять столь сладкоречивым Киево-Могилянцам. Петр I, он, вообще, нашел в церкви источник ресурсов, а думать, обсуждать, уговаривать было не в его характере, ему нужны были опытные и образованные исполнители, и здесь опять выиграла та же группа. А теперь стяжатели твердо встали во главе церкви. Её надо очистить, спасти. Иначе она окончательно пропадет, а вместе с нею и Россия…
        Требовалось вносить изменения в принципы работы и персоналии руководства церкви, и они должны были быть решительны, но риск кардинальных решений был велик, и мне предстояло, во-первых, убедить в этом маму.
        - Ты так серьезно относишься к религии, сынок? В эпоху просвещения для столь образованного юноши это так нелепо…
        - Ох, мама! При чем же тут образование и просвещение? Мы говорим о материях высших, которые с повседневной жизнью связаны только в части моральных ценностей и принципов! Неужели просвещение несет в себе только отказ от христианской морали в пользу вседозволенности и разврата?
        - Как же понимать то, что церковь всячески препятствует просвещению и является гирей на ногах прогресса?
        - Мамочка, так и тебя и меня можно также назвать веригами[49 - Вериги (ст.-слав. верига - «цепь») - изделие, разного вида железные цепи, полосы, кольца, носившиеся христианскими аскетами на голом теле для смирения плоти; железная шляпа, железные подошвы, медная икона на груди, с цепями от неё, иногда пронятыми сквозь тело или кожу и прочее.] на ногах прогресса! Просто из-за того, что наши чиновники искажают смысл наших указов, причем они думают, что во благо. Будто это церковь придумала всю эту ерунду о плоском мире и небесной тверди! Люди всегда хотят прикрыть свою глупость и лень высшими силами, укрепить свое положение с их помощью, и для этого ищут, подбирают себе клириков, готовых пойти на это. Для которых собственное благополучие выше истинной веры.
        - Но православная вера - это свора невежественных бородачей, которая не видела и не видит государственных задач и всячески мешает нам в их решении!
        - Мама! Тебя просто плохо учили православной вере, и ты слишком близко принимаешь те гадости, что принято говорить о церкви в высшем обществе. Но эти слова чаще всего относятся не к православию, а к протестантизму или даже к католичеству, а у нас эти слова просто переводят на русский и относят на православие. - я улыбнулся, - Мы сами избирали себе служителей церкви, которые ставили свой кошелек значительно выше Бога, а теперь бьем по их кошельку, а они угрожают нам Именем Его. И где же тут православие?
        - Интересно ты говоришь, Павел. Признаться, я об этом так не думала.
        - Вот, мама, а представь себе, что именно эту религию принимает почти всё наше население. И Православие - единственный метод управления и более того, это - одно из того немногого, что делает их нашим народом - русскими. Отказаться от этого мы не можем! Да и я не хочу, мама! Для меня моя вера - это очень важно, именно она и делает меня мной… Да и ты обращалась к Богу, в те моменты, когда тебе требовалась его помощь, ведь так?
        Разговор был для нас тяжелый. Мама формально приняла православие, когда приехала в Россию, но реально не верила. Причем яд неверия был заложен в её сердце ещё на родине, собственно само протестантство изначально и есть продукт продажи бога за деньги. Нет, Лютер, Кальвин - они, скорее всего, верили. Но вот те правители, что поддержали их, - уже, наверняка, нет. Вот этот яд и бродит в сердцах протестантов и его надо выжигать.
        Католики - по мне, они ничуть не лучше. Они обменяли единство церкви на власть, то есть на те же деньги. Это было значительно раньше, чем реформация, ещё во время Великого Раскола. Они скрывают этот факт даже от себя. По сути, они даже более лицемерны. М-да…
        Мне с трудом, но всё-таки удалось убедить маму поговорить с Платоном. Он начал и её приобщать к Вере и вскоре она согласилась, что с церковью надо что-то делать, что так нельзя жить дальше. Но тут нужен был целый ряд шагов. Самые радикальные персонажи типа митрополита Арсения Мацеевича, который предал маму анафеме[50 - Высшее церковное наказание за тяжкие прегрешения - отрешение от таинств и церковного общения.] за изъятие части имущества у церкви, уже были нейтрализованы, но требовалось сформировать управляемое, преданное идеям очищения церкви, большинство в Синоде, которое и сможет двигать реформы, возвращающие церковь Богу.
        В связи с ростом маминой религиозности мне удалось начать продвигать давно владевшую мною идею о снижении расходов двора. Меня не столько раздражало жить в золоте и роскоши, когда вокруг нищета, сколько злили суммы, уходившие на содержание всего этого. Денег в государстве всегда не хватало, и хоть близко к бюджетам меня пока не подпускали, но было очевидно, что на нас уходили очень значительные финансы.
        Боже, дай мне сил! Сейчас в России нет почти ничего хорошего. Нет ничего из того, на что можно опереться! Всё было зыбко, ибо никто никогда не хотел смотреть в будущее, все думали только о дне сегодняшнем, все хотели только выжить. Осталась только вера в Тебя! Только на тебя уповаю! Дай мне сил, Господи! Надо пройти этот путь шаг за шагом…
        Глава 5
        Одним из наиболее обсуждаемых вопросов на тот момент был польский. Польша долгое время была центром интриг европейских стран против России, но мама ещё в начале своего правления хитростью и деньгами добилась избрания королем бывшего своего кавалера - Станислава Понятовского. После чего Польша должна была стать нашим фактическим протекторатом, чтобы стать прочным барьером на западе и крепкой опоре на юге.
        Но Польша была огромным змеиным гнездом, где все грызлись друг с другом и все покупались и продавались. На кого ставить, кому верить - эти вопросы постоянно стояли перед нашими дипломатическими агентами. К тому же, новоизбранный король, видимо, всё-таки был слабоумным. Нет, человеком в общении он был весьма приятным, но в управлении государством… Похоже, без поддержки России он не продержался бы и пары дней, но понимать и принимать это он хотел категорически.
        Я послушал-послушал все эти громкие речи на советах - мама начала меня приглашать на советы, приобщать меня к государственному управлению, - да и высказал маме своё мнение.
        - Мама, мы что-то слишком! Я очень опасаюсь, что инициируемые нами изменения в такой стране, которая сто пятьдесят лет назад брала нашу столицу[51 - В 1610 году во время Смутного времени правительство Семибоярщины сдало Москву польским войскам, которые были выбиты из города только ополчением Минина и Пожарского в 1612 году.], которая всего-то пару десятков лет назад была крупной европейской державой? В их шляхте разбудить память об этом весьма несложно, деньги там решают очень многое, а мы отнюдь не главные денежные мешки в Европе.
        Польша - это мало того, что наше слабое место, откуда враг может нанести удар в любом направлении и мы должны будем гадать куда. Так ещё - это самый центр Европы, где слишком многие желают нам всяческих проблем, да ещё и Пруссия и Австрия нам просто завидуют, что отхватили такой кусок. Сложная эта страна сейчас, очень сложная! Передавим чуть - получим такие проблемы, можем остаться без всего!
        Вспыхнет Польша, придется воевать и с ней, и с Турцией, и с Австрией, а может быть и с Пруссией. Я бы сейчас не пытался решить всё и сразу, а потихонечку, выбивая фигуры по одной.
        - Павел! Ну, что ты, на совете умные же люди, хорошо знают, что там происходит!
        - Мама, ну не вижу я этого. Позиция у нас такая - давить, и всё сейчас же в этой авгиевой конюшнеисправить! А если бунтовать начнут? Мы что же с ногами туда полезем? Войска пошлем? И тут же на нас вся Европа напрыгнет! А нам Польша как союзник нужна, пусть и слабенький, но как союзник, что нас прикроет, в первую очередь. А потом ещё и как источник населения, и наш торговый партнер. Может пока на это и давить?
        А то можем получить незаживающую язву, через которую к нам вся Европа лезть будет. Мало того, что Турция с цесарцами[52 - Цес?рцы, или ц?сарцы, - принятое в России XVII - XIX веках наименование подданных Священной Римской империи германской. Происходит от лат. caesar (император), в германизированном варианте кайзер, в русском - цесарь.], так и Пруссию французы возбудят.
        - Думаешь, аккуратнее надо?
        - Конечно аккуратнее, пусть и хочется получить сразу то, что хотим. Давить плавно, медленно, чтобы изменения незаметны были. Тут как России: резко надавишь - всё взорвется. Пусть последствия для нас несравнимы, но зачем нам это? А если медленно давить… Ты знаешь, мам, что будет, если лягушку в кипяток кинуть?
        - Господи! Сын мой, откуда у тебя это?
        - Так с учеными общаюсь, Ваше Величество! - улыбнулся я. - Так знаешь?
        - Нет! - в ответ тоже улыбнулась мама.
        - Она выпрыгнет! А вот если её в холодную воду положить, и воду постепенно нагревать - она сварится. А что мы хотим, чтобы Польша выпрыгнула или сварилась?
        Наверно, именно этот смешной и странный пример больше всего повлиял на маму. Она теперь повторяла слова о необходимости не бить посуду и варить медленно на каждом совете, где обсуждали польский вопрос. И вообще, она стала задумываться о скорости изменений в сложных вопросах.
        Алексей Лобов стоял перед грозными очами директора корпуса, фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха, и не впасть в отчаяние ему мешало только присутствие рядом товарищей по учебе, перед которыми надо было держать лицо. Игнатий Марков, лучший дружок по занятиям и играм, был уже смертельно бледен, да и остальные уже были сильно напуганы и смотрели на своего неформального лидера - Лобова.
        А Миних орал! Сладострастно смешивая целые куплеты большого петровского загиба с немецкими песнями о плохой погоде. Он так давно не имел возможности отвести душу, а тут и повод! Эти малолетние бездельники вместо лекций устроили игру в чижа[53 - Чиж - старинная русская детская игра. Для игры используют небольшую заострённую с двух концов палочку (также называемую чижом или чижиком), по которой ударяют битой.] во дворе Ораниенбаумского дворца, где разместился корпус.
        И подбили глаз уважаемому профессору полковнику Балтазару Карно, немолодому уже французу, специалисту по артиллерии, а именно французскую считал лучшей в мире сам Миних и приложил невероятные усилия, чтобы заполучить такого преподавателя. А они ему в глаз!
        Вот и полоскал он их самозабвенно, связывая фразы в замысловатые связки. Если бы мальчики не находились в состоянии прострации, они бы наверняка получили удовольствие от такого уровня владения нецензурным языком, а точнее даже двумя.
        Но, наконец, в его словах прозвучало: «Выгоню Вас вон, idiotische Mause!»[54 - Глупые мыши (нем.)]. И Ваня Рыков, сирота, сын покойного майора, за зачисление которого в корпус просил сам Вильбоа, решив, что это разрешение уйти, пошел к выходу.
        Миних побагровел, глаза его выкатились как у вареного рака и он взревел:
        - Куда? Dumme Narr[55 - Глупцы (нем.)]!!! Я не отдавал приказа уйти!
        - Но Вы же сами, Христофор Антонович сказали идти вон! - робко попытался возразить Ваня.
        - Dummkopf[56 - Дурак (нем.)]! Боже! Ну, зачем я согласился командовать этими unerfahrener junge[57 - Неопытные мальчишки (нем.)], которые никогда не служили в армии никогда… - тут Миних снова замер с открытым ртом, но теперь уже не от гнева, а от пришедшей в голову мысли. - Хаха! Никогда не служили! Никогда не служили! - и Миних внезапно начал петь эту фразу, повторяя её раз за разом.
        - Христофор Антонович! Ваше высокопревосходительство! - испуганно затянул Алексей, он испугался, что прославленный фельдмаршал тронулся умом от их глупой выходки. Они впятером оказались значительно лучше подготовлены в языках и науках, чем их сверстники, поступившие в корпус, и уже владели программой и первого, да и второго курсов, поэтому им просто было нечего делать на уроках.
        А вот преподавателей старших курсов, в корпус еще не набрали. Даже Миних не ожидал получить в студенты мальчишек со столь высоким образованием.
        Поэтому они просто бездельничали и от скуки решили сыграть в чижа, а этот француз получил в глаз совершенно случайно. Ну, отскочил чиж ему в глаз, так получилось. Потерять от этой ерунды устроителя их корпуса! Господи, только не это!
        - Молчать! Мальчишка! Вы у меня попоете! Вы узнает вкус солдатской жизни! И время займете! - радостно хохотал фельдмаршал.
        Уже через неделю в корпусе появилась учебная рота, в которой каждый из воспитанников был обязан отслужить простым артиллеристом по две недели через каждые два месяца, а провинившиеся ещё и столько времени, сколько присудит директор корпуса. Мальчишки отправились туда аж на два месяца…
        По возращению из роты Миних решил занять их изучением языков, им не известных. Изначально в корпусе предполагалось, что преподавать будут только немецкий и латынь, а теперь решено было добавить ещё французский и турецкий.
        Миних имел право самостоятельно менять программу обучения студентов новых корпусов и активно этим правом пользовался. Ввел учебные роты, где молодежь постигала военную жизнь, и которые планировал летом выгонять со всеми студентами на несколько месяцев в поле. Иначе, он опасался, что втягивание в военную жизнь выпускников будет затруднено, да и чувство локтя у них в такой обстановке будет развиваться быстрее. Ввел новые языки, понимая возможных будущих противников. И, с учетом уже находившихся в программе химии, физики, математики, медицины, ветеринарии, земледелия, а также обязательных грамоты, богословия, и добавленных по личной просьбе наследника стихосложения, музицирования и танцев - образование в корпусе было высочайшего уровня, и выпускники его должны были стать элитой, которая просто обязана была превосходить основную массу молодежи в обществе.
        В конце 1766 года мама запустила процедуру, о которой давно мечтала. Идеализм её пока был неуязвим. Она верила в то, что общество поймет необходимость изменений и поможет ей преодолеть сопротивление высшего класса. Она затеяла Уложенную комиссию.
        Это был такой вариант Земского собора или, если хотите, Съезда народных депутатов, но в условиях конца XVIII века. Мама попыталась собрать представителей от всех слоёв общества и выработать новые законы государства. Что очень забавно - крепостные из представленных на этом собрании слоев общества были исключены. Почему забавно? Так они и были основной массой населения страны. Причем массой бесправной. А попытка привлечь их на подобный съезд была бы последней для устроителя - порвали бы, не сходя с места.
        Мама, исходя из своих представлений об идеальном государстве, требовала от депутатов выработать положения о равенстве всех перед законом, причем тут же признавала неприкосновенность барьеров между сословиями и исключительную власть самодержца. Всё было так противоречиво, но задача для меня во всем этом мероприятии была понятна - уточнить для себя реальное положение дел и открыть его маме.
        Вот собрались эти депутаты, представляющие меньшинство страны и начали изрыгать такое, что даже Орловы ужаснулись. Мама просто рыдала после участия в этом сборище, потом она просто перестала туда ходить, передав эту функцию Орловым. Все хотели рабов! Визг стоял до небес: «Рабов! Рабов!».
        А сановники ещё хотели отменить табель о рангах и намертво закрыть доступ в дворяне другим сословиям. Орловы попытались напомнить собравшимся о том, что в государстве существует закон, и большая часть единоплеменников находится на положении рабов, подослав с такими словами дворянина Коробьина. Так того еле отбили от возмущенных депутатов. Тьфу! Мерзость какая-то.
        Я, конечно, не верил в демократию как метод управления, мой опыт прошлой жизни об этом кричал криком, и никогда не верил в здравомыслие своих теперешних современников, но и для меня это было чересчур. Я четко сделал для себя вывод, что это можно выжечь только каленым железом. Коли путь к лучшей жизни лежит через боль, значит, пойдем так.
        Из хорошего в этой связи было только инициатива Ломоносова, который принес мне проект мер по увеличению населения страны. Очень дельная вещь оказалась. Михаил Васильевич разобрал по деталям все причины малой рождаемости и большой смертности и предлагал для решения этих проблем целый ряд конкретных мер. Значительная часть мер должна была быть предпринята церковными властями, и лишь немного относилась к собственно административным функциям.
        Изменения в церковной жизни, которые он предлагал, были достаточно значительными, но действительно необходимыми и были в русле моих собственных идей, которые я уже долго обсуждал с Левшиным. Однако принять меры по изменению правил брака и монашеской жизни, смещению дат постов и изменению обычаев народа волевым порядком в настоящих условиях было нереально.
        Административные же меры по снижению налогов и создание сети медицинского обслуживания по всей стране невозможно было осуществить ввиду отсутствия необходимых ресурсов, как банально финансовых, так и просто человеческих. А уж решение об уменьшении угнетения крестьян так вообще лежало вне направления мысли данного собрания.
        Так что, мечта Ломоносова вынести его проект на решение Уложенной комиссии оказалась нереализованной. Мы с мамой отказались от этой идеи: мало того, что его проект, безусловно, был бы отвергнут, так ещё и мог вызвать в адрес ученого вспышку всеобщего негодования.
        Однако для меня этот труд стал одним из тех наборов мер, которые необходимо внедрять при первой же возможности. Людей нам катастрофически не хватало. Маме этот труд понравился, а после обсуждения его со мной и Платоном, она даже высказала мнение, что такого хорошего разбора ситуации и подбора мер для решения проблем она ещё не видела, и все работы иностранных авторитетов никак не сравнить по уровню с работой Ломоносова.
        За этот труд стал наш академик статским советником и бароном. Конечно, официально он получил все эти блага за великую пользу делу науки российской, а проект мы убрали в стол. Мама очень хотела его наградить за его труды. Таким образом, его авторитет в нашей науке поднялся до небес.
        Я всё-таки, пусть и избегал самих заседаний, но посещал Уложенную комиссию, показывая расположение Императорской фамилии к самой затее, на сами собрания ходили мои приятели-янычары - держать руку на пульсе всё-таки надо было. Я же совмещал неприятное с полезным: пользовался возможностью и общался с депутатами, самостоятельно нащупывая реальные болевые точки современного мне общества.
        Я увидел дикие нравы и полное отсутствие образования. Это относилось ко всем слоям правящего класса: чиновники и духовенство не умели даже нормально общаться с людьми, а помещики, кроме того, ничего не понимали в ведении сельского хозяйства. Всё управление сводилось к требованию посылать войска по первому требованию дворян, а мысли о повышении доходов сводились к необходимости наращивать угнетение крестьян. Неудивительно, что подобное общество могло, и должно было, рождать монстров, подобных Салтычихе[58 - Дарья Салтыкова - (1730 - 1801), известная также как «Людоедка», помещица, известная как серийная убийца около восьмидесяти собственных крестьян. Дело было столь громкое, что избежать наказания ей не удалось. Была осуждена и закончила свою жизнь в тюрьме.].
        Там я познакомился ещё с одним Григорием - Потёмкиным. Я про него ничего толком в прошлой жизни не знал: слышал про потёмкинские деревни и броненосец. Так что я был изначально несколько предвзят, так как думал о нём, как о неудачливом маменькином фаворите, склонному к показухе и очковтирательству.
        Однако я увидел молодого парня, активного участника переворота против Петра Федоровича - он был одним из главных виновников перехода на нашу сторону Конной гвардии, который не нашел себе места во взрослой жизни. Ломоносов про него рассказывал, что он был одним из лучших студентов университета, очень неплохим поэтом, но вскоре Потёмкин все внезапно бросил и ушел в армию. Потом он и там всё бросил и никак не мог решить, чем же ему заниматься. Человек он был не бедный, так что мог себе позволить валять дурака. Но при этом, Григорий стремился приносить пользу России, он и искал то самое место, где сможет это сделать.
        Я предложил ему перейти в мою свиту в качестве моего помощника, а он не стал отказываться. Потёмкин оказался очень полезным и активным членом моей команды. Чрезвычайно полезным мне показалось получить информацию о ситуации на национальных и казачьих окраинах, благо депутаты Уложенной комиссии от территорий Поволжья тоже присутствовали. Так что мы с Потёмкиным отправились общаться с татарами, башкирами и яицкими казаками.
        И мягко скажем, пришли в ужас… Даже при учете того, что депутатами были наиболее состоятельные и интегрированные в правящую элиту люди, их мнение о методах и практике управления в этих землях было крайне негативным. А уж что говорили их сопровождающие, с которыми побеседовали люди Пономарева… Им передали одну из челобитных, тайно привезенных в столицу, с целью вручить какому-нибудь важному лицу.
        После того, как я прочел эту челобитную, вырисовалась картина реального беспредела в отношении окраинного населения империи. Даже в блаженные 90-е на нашем Дальнем Востоке центральная власть такого себе не позволяла, ибо такие наглецы были бы банально убиты, причем при полном согласии местных.
        Причем башкиры, казаки, да и татары уже отчаялись получить адекватную реакцию руководства страны, в связи с этим явно назревал мятеж. Даже целая серия мятежей, как под экономическими, так и под социальными, а самое опасное - под национальными лозунгами. Для меня, привыкшего читать между строк в общении с персоналом, региональными властями и партнерами, это было очевидно. Но и Потёмкин это заметил и заметался, не понимая, что же делать.
        На память пришла крестьянская война Пугачева[59 - Емельян Пугачев - (1742 - 1775) донской казак, предводитель крестьянской войны 1773 - 1775. Выдавал себя за императора Петра III.] и Салават Юлаев[60 - Салават Юлаев - (1754 - 1800) знатный башкир, сподвижник Пугачева, руководитель восстания башкир.]. Похоже я сейчас являюсь свидетелем начала этого. А если мятеж в этот раз дойдет до Казанской губернии, где татары тоже готовы присоединиться к восстанию? А если мятеж дотянется до русских крепостных? Если с ними такая ситуация здесь, в центре России, то что творится там? Взрыв может быть не слабее того, что случился при Николая II… Так что, вариант оставаться всего лишь свидетелем этого процесса мне категорически не подходил.
        Я пошел к маме и попросил отправить меня на заволжские земли с целью снять нарастающее напряжение и навести порядок. Мой юный возраст - мне же исполнилось всего тринадцать лет - её пугал, но я рассказывал всё в таких красках, при этом ссылаясь на мнение Потёмкина, да ещё и Теплова, который обладая опытом работы на окраинах, прекрасно понял ситуацию и среагировал на эту историю очень мрачно. В общем, объективно, у императрицы других вариантов уже не оставалось. К тому же я выглядел старше своего возраста, и мой авторитет при общении с людьми уже никто не оспаривал.
        Она, правда, захотела сама отправиться в проблемную зону. Это была её давняя мечта - проехаться по России и посмотреть города и деревни страны, вверенной ей провидением, своими глазами. Но я отговорил её, пеняя на общую неустроенность государства и разногласия в правительствующем классе, которые могли бы при фактическом отсутствии государя во главе Правительства, привезти к смене власти. Прецеденты имелись.
        Ранее существовала практика отправки для решения этих вопросов комиссий во главе с генералами или сановниками средней руки, но их деятельность практически всегда вызывала обратный эффект, вызывая рост недоверия к центральным властям. Так что визит наследника, по сути, оставался, чуть ли не единственным способом снять напряжение. Мы начали формировать состав и определять необходимое обеспечение этого вояжа.
        Я точно не хотел брать с собой своих учителей. Мы только что похоронили Миниха, который, похоже, просто не выдержал напряжения руководства образовательными корпусами, обучения меня любимого, создания целой кучи новых проектов. Он был человек немолодой, но бешенной энергии, мне было искренне жаль, что тётушка Елизавета его люто ненавидела, боялась и держала в ссылке столько лет. И он встретился с человеком, который смог оценить его ум и способности только на закате своей жизни…
        Мне пришлось напрягать всю свою команду в поиске достойной замены Миниха в инженерном и артиллерийских корпусах. Время уходило, и я боялся, что на эти места могут захотеть присесть люди вроде Григорий Орлова или Петра Панина.
        Наконец мне удалось уговорить больного, но очень авторитетного, опытного и деятельного бывшего главного артиллериста русской армии Александра Вильбоа, который приложил огромные усилия для повышения качества русской артиллерии и помогал Миниху при устроении артиллерийского корпуса занять его место директора. А инженерный корпус возглавил Абрам Петрович Ганнибал[61 - Абрам (Ибрагим) Петрович Ганнибал - (ок. 1696 - 1781) российский военный инженер, прадед А. С. Пушкина. Поскольку крёстным отцом был Пётр I, в православии Ганнибал получил отчество Петрович. Главный военный инженер русской армии, генерал-аншеф.] - тон самый арап Петра Великого. Щепин же стал, наконец, директором медицинского корпуса, благо он за эти несколько лет успел получить необходимый опыт и авторитет.
        Такие расстановки позволили сохранить миниховы программы обучения, которые он значительно усилил по сравнению с первоначальными, справедливо считая, что лишних знаний не бывает, и что бездельничать студенты точно не должны ибо, в таком случае молодежь будет так хулиганить, что земля вздрогнет. И что было замечательно, молодежь только пискнула, но обучение вполне выдерживала. Я не возражал против экспериментов Миниха, только просил оставить каникулы - не хотел я совсем отрывать «Миниховых птенцов» от родных гнезд. Миниху удалось укрепить корпуса, и теперь новые авторитетные руководители могли самостоятельно, уже даже без моей помощи, защищать свои учебные учреждения от нападок власть имущих.
        Но времени на эти мероприятия ушло много. Своих янычар я решил с собой не брать - им надо было закончить обучение, да и присмотр за ситуацией какой-никакой они могли обеспечить. Наконец я полностью определился с составом сопровождающих и утвердил его у матери. Со мной должны были ехать Потёмкин как секретарь, два сына Эйлера - Иван и Христофор как ученые географы и геологи, трое ученых монахов и генерал-майор Иван Давыдов, командовавший эскортом в составе сводного отряда из рот трех гвардейских пехотных полков и конной гвардии. Пока все готовились к поездке, настал 1768 год.
        Глава 6
        На новогоднее торжество, отмечаемое с Петра I первого января, а не первого сентября как с XV века велось, прибыли многочисленные приглашенные, в числе которых была и моя любимая тётушка Анна Карловна Воронцова. Между делом она попросила меня принять её вместе с дочерью, Анной, в замужестве Строгановой. Аннушку я помнил с детства, но потом она вышла замуж и матушка её перестала брать её с собой ко двору, а её с супругом я на дворцовых торжествах видел не часто. Так что для меня сейчас было приятно возобновить знакомство с этой очень непосредственной девушкой, совершенно справедливо считавшейся первой красавицей в империи.
        Я догадывался, для чего тетушка Анна просила об аудиенции в таком составе. Анна Михайловна находилась в процессе развода со своим супругом, причем эта процедура, в настоящее время представляла собой тяжелейшее разбирательство в духовном суде, и эта церемония, в их случае, продолжалось уже более трех лет, и конца этому не было видно. Мама в категорической форме отказалась вмешиваться в этот развод, указывая на почти родственные отношения со Скавронскими. И вот тетушка решила попробовать решить этот вопрос через меня.
        Так и оказалось. Мать и дочь просили меня помочь скорейшим образом разрешить это дело, ибо супруги испытывали друг к другу стойкую неприязнь и давно не жили вместе. Я смотрел на чрезвычайно симпатичную девушку, которой ещё не исполнилось двадцати пяти лет, вспоминал, как в детстве я слышал, что её почти все называли принцессой. Она была единственным ребенком в семье канцлера и любимой кузины тогдашней императрицы. Баловали её нещадно. Потом брак с одним из богатейших людей империи…
        Супруг её - единственный сын очень любивших его родителей, был обладателем одного из крупнейших состояний страны и также являлся крайне изнеженным молодым человеком. Он произвел на меня при дворе не самое благоприятное впечатление, ибо казался мне слишком изнеженным и самовлюбленным, но мама к нему волне благоволила. Ему без проблем при дворе Императора Священной римской империи выписали грамоту на графский титул. Он привык получать всё, что бы ни захотел.
        И вот эти до предела избалованные люди вступили в брак. Даже если он сначала сопровождался какими-то чувствами, то вскоре все они растаяли как первый снег. Ни один из них не готов был поступиться хоть чем-то ради супруга, слишком уж они были привередливы. М-да… Тут могла помочь только любовь, а её в браке по расчету двух наследников влиятельнейших родов не было. Так часто бывает в подобных случаях, навидался я такого в той жизни…
        Что я-то тут мог сделать? И вдруг, на секунду, я увидел в младшей Анне ту юную девушку, что, в моем детстве, радостно порхала, подобно прекрасной бабочке, вокруг своей, нежно смотрящей на неё, матушки, Анны Карловны. И мне стало её жалко, по-человечески жалко. Такая красивая и молодая… И тетушку тоже жалко… Бездумно прожигает свою жизнь дочь её - слухи о её поведении ходили самые легкомысленные. Попробую! Я попросил тетушку оставить нас наедине.
        - Аннушка, зачем Вам свобода от супружеских уз? - она встрепенулась и защебетала:
        - Я давно не люблю его, да и не живем мы вместе…
        - Не о том я Вас спрашивал! Зачем Вам свобода от этого брака? Вы имеете планы на дальнейшее замужество? - я говорил спокойно и пристально смотрел на неё. Она же начала суетится и, кажется, испугалась:
        - Я нисколько не имею планов, но необходимость свободы от ограничений, накладываемых браком…
        - Так вот, зачем Вам эта свобода? Если Ваше нынешнее положение дает Вам возможности, которые вне брака… - я не успел договорить, как на лице её отразился ужас, она испуганно прижалась к стене. Произнести она ничего не могла. Я испугался за неё. - Что с Вами, Аннушка? - бросился к ней, но моё приближение только ухудшило ситуацию. Тут до меня дошло, что же послужило причиной столь странного её поведения.
        - Нет! Анна Михайловна! Я не рассматриваю Вас в качестве потенциальной любовницы! - засмеялся я, - Успокойтесь, пожалуйста! - Ей видимо стало легче, она перестал трястись, как сосновый лист, но от стенки не отклеивалась:
        - Я не имела в виду ничего плохого, Ваше Императорское высочество! Я просто…
        - Не стоит объяснять, Аннушка! Я, конечно, считаю Вас, безусловно, одной из самой красивых девушек, но, поверьте, мои чувства к Вам скорее родственные… - улыбался я, - Так попробуйте ответить на мой вопрос снова.
        - Я не знаю, так просто соответствует приличиям…
        - Понятно… А какой смысл в своей жизни Вы видите?
        - Я… А Вы? - похоже, она ранее сильно испугалась, теперь, когда поняла что напрасно, язык её развязался.
        - Мне смысл жизни дан Богом от рождения - заботиться об империи! - эти слова звучали немного выспренно, но я сопроводил свои слова мягкой улыбкой.
        - Вам повезло, Ваше Высочество! А я вот пока не знаю, зачем! Я думала, что брак моё предназначение, но быстро поняла, что это не так!
        - Вы пока ещё очень молоды, Аннушка, и у Вас будут ещё возможности проверить Ваши выводы.
        - Так и Вы тоже не старик!
        - Я и не претендую! Конечно, Вам кажется, что я слишком молод, чтобы давать Вам советы такого рода, но всё-таки… Вы с самого детства были принцессой, у которой весь мир был под ногами. Любой Ваш каприз сразу же исполнялся. Все вокруг говорили о Вашей красоте. Сама Императрица Елизавета Петровна испытывала к Вам нежные родственные чувства и озаботилась Вашим замужеством. Я не ошибаюсь?
        - Нет, нисколько! - я говорил, а она смотрела на меня заворожённо, словно кролик на удава.
        - Итак, она подобрала Вам мужа, которого Вы даже толком не видели до свадьбы. Он был прекрасный принц, и Вы думали, что путь ваш будет осыпан розами. Но вот быт Ваш оказался ужасен: он пренебрегал Вами, даже, возможно, распускал руки, не ценил Ваше мнение и желания… И всё - Вы вернулись к маме. Так всё было?
        - Безусловно, но откуда Вы…
        - Пусть я сильно моложе Вас, но в жизни тоже кое-что понимаю, Аннушка! Для Вас возможно только два варианта брака: неравный, когда Ваш супруг будет настоящим королем, либо, наоборот, весьма бедным человеком, чтобы либо Вы его слушались, под авторитетом его короны, либо он Вас, прижатый Вашим богатством и знатностью…
        - А второй вариант? Вы сказали, что их может быть два!
        - Да, прекрасно, что Вы обратили на это внимание. Второй вариант - любовь. Такая любовь, чтобы и Вы и Ваш избранник забыли обо всех своих привычках и капризах ради неё… И, позвольте я всё-таки дам Вам ещё один совет. Вы слышали о Федоровском монастыре в Переславле?
        - Не совсем понимаю…
        - Игуменья Агафия, с которой я имею честь даже быть лично знакомым, чрезвычайно умная и благочестивая женщина. Её разуму и вере я могу вполне довериться. Смею думать, что и Вы можете. Я нисколько не настаиваю на Вашем визите к ней, просто рекомендую от чистого сердца. А в Вашем вопросе я постараюсь помочь. - непосредственная реакция Анны показала мне, что она не испорчена - предложение, пусть и ложное, сожительства с наследником показалось ей ужасным, хотя для очень многих это было бы желанным путем на верх. Я помогу ей.
        Развод ей дали, она снова стала Воронцовой, а потом она не стала пренебрегать моим советом и поехала в Переславль. Я не думал, что она сможет попытаться радикально пересмотреть свою взгляды на жизнь, но видимо это случилось - она осталась там послушницей на долгие полтора года…
        Тянуть с поездкой не хотелось, сразу после новогоднего торжества отправились по зимникам[62 - Дорога, которая используется только в холодную погоду. Прокладывается по снегу и льду.] в Яицкий городок. Ехали споро, опережая основную группу войск, задерживаться по дороге туда я не собирался - задача стояла важная, и требовалось её решить как можно быстрее.
        По настоянию Давыдова все-таки приходилось не отрываться от гвардейцев далеко, поэтому пришлось задерживаться и проводить приемы в Москве, Нижнем Новгороде, Казани и Оренбурге и наше путешествие продлилось до начала марта, но, тем не менее, до ледохода и весенней распутицы мы успели.
        За это время наша политика и агентурная деятельность Франции в Польше привели все-таки к тому результату, который я прогнозировал. При активной финансовой и политической поддержке Франции, и при непосредственном участии посланников Ватикана противники России собрали в городе Бар антирусскую и антикоролевскую конфедерацию, правда большинство шляхты эту конфедерацию не поддержала - всё-таки причин для бунта реально не было видно, но это причинило нам проблемы.
        Внешнеполитическое давление на Россию начало нарастать. Хорошо, что войска в дополнение тем десяти тысячам, что стояли под рукой Репнина в Варшаве и Кракове, посылать не потребовалось, но всё-таки переброску дополнительных сил из Прибалтики и Малороссии начали готовить.
        Король Станислав начал медленно собирать коронное войско, лениво готовить войну против конфедератов, те тоже не особенно торопились. Пока никто никуда не спешил.
        Вот уже в Яицком городке[63 - Ныне город Уральск - Казахстан.] я развернулся. Остановился в доме Меркульевых, и незамедлительно объявил о том, что через два дня я жду всех страждущих справедливости. Собралось несколько тысяч человек, я даже слегка оробел.
        Народ собрался с иконами, женками и детьми. Все галдели, но мне удалось добиться тишины и порядка в предъявлении претензий, который тут же фиксировал Потёмкин. Жалобы заключались в нарушении традиций яицкого казачества, самоуправстве и безобразиях верхушки казачества - старшины, в неадекватном и грабительском поведении присылаемых из Петербурга комиссий. Особенно возмутил народ генерал Черепов, который просто перестрелял кучу народа, ограбил станицы и был отозван, так как даже оренбургский губернатор уже начал криком кричать о неадекватности сего деятеля.
        Я всё выслушал и пообещал разобраться. Разбирались мы с Потёмкиным и Давыдовым несколько недель, пока не пришли к выводу, что проблемы заключаются в том, что Яицкое войско подчинено военной коллегии, которой абсолютно наплевать на казачью самобытность, причем сами яицкие эту самобытность, в отличие уже от донцов, считают само собой разумеющимся фактором. Пользуясь этим взаимным непониманием, казацкая старшина[64 - Лица, занимающие в казацком войске руководящие должности.] как обычно пытается стать местными дворянами, к чему все дела и ведет, в этом их, не задумываясь, поддерживает коллегия. Плюс из коллегии и губернии поборы идут, которые, конечно же, оплачиваются отнюдь не старшиной.
        Дополнительный маразм ситуации придает то факт, что на Яике большая часть населения - старообрядцы, да и мусульмане есть, а в Коллегии решили использовать казаков как базу для формирования регулярной легкой кавалерии - гусаров. И требуют, от казаков при зачислении в эти новые полки брить бороды, что и для старообрядцев и для мусульман, да и в целом для яицких - решительно невозможно. Ещё и Черепов этот - всё настолько усугубил, слабоумный он, что ли…
        Ну, с бородами понятно, отменим, да и из подчинения военной коллегии, по крайней мере яицких казаков, выводить надо, подумаем… А вот что делать с внутренним социальным конфликтом? Старшина, он же естественным образом под себя всё подминает - таково свойство человеческого общества, кулаки - они всегда образуются, как пена на бульоне. А тут вечевые традиции ещё хорошо помнят - будут старшина и простые казаки между собой драться до крови, опять-таки подавлять это придется.
        Ладно, попробуем напряжение снять постепенно - подумаем, тут только летом можно домой трогаться - как земля подсохнет, до лета время есть!
        Ох, погорячился я со временем. Оказалось, что напряжение тут общественное уже очень сильно. Куда ни ткни - сейчас друг дружку резать начнут. И старшина тут не то, что не ангелы… Ребята ещё хорошо помнят, как здорово пограбить родные города и веси[65 - Деревни (уст.)], да и своих просто мечтают в рабов превратить - на таких опираться тоже чревато негативными последствиями. Казаков похолопить государству не нужно - они воевать должны, тут и граница - казахи по той стороне уже вовсю бродят, а там дальше и хивинцы[66 - Жители Хивинского ханства (Хорезм). В составе многочисленные туркменские племена, совершавшие набеги на соседей.], и кокандцы[67 - Жители узбекского Кокандского ханства. В составе многочисленные туркменские племена, совершавшие набеги на соседей.], и манчжуры[68 - Кочевой народ, проживавший в Приамурье. В 1664 году завоевали Китай и создали империю Цин. Вели активную экспансию в Великой степи.] и прочей злобной хтони[69 - Разговорный вариант выражения хтонические (дикие природные) существа - иначе монстры.] навалом.
        К тому же, тогда ещё и войск сюда нагнать придется - и границу держать и казаков несколько десятков лет подавлять - не надо нам это. А старшине надо! Они только об этом и думают, похоже, что и с Череповым они именно об этом договорились, только он туповат оказался и запорол всё. Ох…
        Нет, у меня почти полк тут, причем гвардии, но вот казаков давить не хочу. И старшину сходу давить опасно, сильны они, да и разборок тут на несколько лет будет. Приходится ждать и уговаривать. А что делать почти четырнадцатилетнему мальчишке без дел весной? Вот и понеслось …
        Звали её Анюта Буранова. Я часто начал видеть эту симпатичную девчонку. Куда бы ни приезжал, с людьми встречаться, так тут в толпе вижу: опять глазки черные на меня смотрят. Да не глазки - глазищи. Ох, и цеплять начали за душу, ведь красивая девчонка, очень даже. Глазищи в пол-лица, волосы светлые, скулы высокие, губы яркие, смешливая, высокая, гибкая - ах, сердце то бьется часто, то вообще останавливается! А Потемкин, вот гад хитрый, как бы между делом: «О, опять Анютка Буранова тут, ох, бедовая девчонка! Дочка Никифора Буранова - справный казак такой. Он уж и вожжами её охаживал, а она носится на лошадке по всему Яику!» - и улыбается в усищи так - отрастил слон боевой!
        А тут столкнулся с ней в сенях у Степана Акутина - гостили у него. На Яике мне пить пришлось заново начать учиться, всё-таки взрослый по виду совсем. Вот - паразиты бородатые, их надо уболтать, показать уважение государственное, но без лишнего панибратства. На посиделки с ними до утра у меня Потёмкин есть - здоровый он очень, и выпить мастак.
        Вот посидели у Акутина, выпили чуток, поговорили, казачки набрались, и давай играть затевать в «кто кого перепьет», а мне в таких играх участвовать неуместно, я потихоньку так ушел, а тут в сенях она…
        И пьян-то не был, так слегка выпил, но похоже, и этого мне хватило. Ох, как тут гормон играет, то в жар, то в холод, то контроль теряю, то робость давит, но тут, как столкнулся с ней, как огонь её меня обжег, сам не знаю, как схватил её… А она уже сама губы ко мне тянет… И как понеслось-то… Весна вокруг, степь цветет - запахи такие стоят, что голова бы кругом пошла, если бы уже не кружилась…
        Потом она мне рассказывала, что увидела меня, ещё когда с отцом в Яицкий городок приехала, и не могла уже ни о чем думать. По всему Яику за мной ездила, отец уже действительно и порол, и запирал, пугал, что поймают её ногайцы, али башкиры дикие, и навсегда она пропадет - дурында. Но поделать с собой она ничего уже не могла, хотела со мной рядом быть. Совсем тоже голову потеряла.
        - Что ты, Анютка во мне нашла-то? Ведь ростом невелик, волосы серые какие-то, да и курносый я!
        - Ох. Царевич ты мой, глупенький! Глаза у тебя, что насквозь прожигают, на тебя даже наша старшина снизу вверх смотрит, да и плечи у тебя, а губы у тебя, ммм…
        Да уж, и действительно квадратный я какой-то стал, плечи широкие как у Орловых прям. А что - каждый день и гимнастика, и саблей помахать, и на коне, и пистолеты тяжеленные - всё детство форму держать себя приучал, а что ростом не вышел, что ж поделаешь.
        В башке только любовные игры, ничем кроме Анютки не занимался. А Потёмкин и казаки смеются - дело-то молодое! Да ещё и наследник с казаками ближе стал. И маме весело, как же мальчик мужем становится. А письма от неё часто приходили, и в ответ писал и писал. Нет, ну не дело курьеров туда-сюда так гонять - скоро колею пробьют от Яика до Петербурга, да и долго письма идут. Нет, надо Ломоносова озадачить, путь подумает, как быстрее почту организовать - фантазер-то он знатный, а в голове у самого что-то крутилось, но что? Ах, не до этого!
        Совсем, дурень, над собой контроль потерял, ни о чем не думал, кроме Анютки. Всю дорогу с ней, похоже на Яике все сеновалы наши были. Сладко-то как тут было! И вот, что и следовало ожидать - Анютка понесла. А вот это не дело… Совсем не дело - внебрачного ребенка себе завести, да ещё на Яике. Ох, Господи, что же я натворил-то! Капитанскую дочку читывал, помню, что Пугачев-то поднял местных под флагом спасшегося отца моего. Все знали, что он не царь, но им всё равно было, а тут явный мой байстрюк[70 - Незаконнорожденный ребенок (уст.).], про которого всем доподлинно известно…
        Фу ты, ну ты! Как схлынуло. Нет, Анютку я не бросил, не разлюбил - нет, но хоть уж головой, наконец, думать начал, а не только чреслами. Лето уже настает, а я проблемы-то не решаю - создаю только… Ведь тут, казачки ко мне присмотрелись, и начали подкатывать с интересными предложениями, объективно говоря, вербовать. Сначала прощупывали, как я отношусь к старой вере, а как поняли, что нормально отношусь, с уважением, - давай агитировать.
        Хорошо, что, со мной ехали монахи, которые занимались в основном наблюдением за общественной и церковной жизнью, но тут они оказались очень кстати. Люди-то не простые были, они реально ревизию проводили монастырей и епархий, да намечали, где и что делать надо будет. Фактически ими были начаты переговоры о восстановлении единства Православной церкви под моим патронажем. Интересно было - познавательно, да и навыки сложных переговоров восстановил. Голову включил, к основному делу вернулся, с Тепловым и Ломоносовым обсудил, с мамой согласовал.
        Собрал опять народ на решение своё в Яицкий городок. И объявил, что, во-первых, теперь Яицкое войско не Военной коллегии подчиняется, а мне персонально - наследник-государь сам теперь у них великий атаман. Урааа!
        Во-вторых, большую часть старшины с собой заберу, с семьями - селить их буду там уже, около столицы, надо тут напряжение спустить. Тут уже ура из толпы громче, а вот у старшины морды вытянулись, но гвардейцы, заранее подготовленные, злобно так усы крутят и на них смотрят.
        В-третьих, Устав им будет дан. Вскоре подготовим, четверо из старшины поадекватнее в комиссию войдут, причем тут трое из них старой веры будут. Императрица утвердит. И они по нему жить будут, свои традиции блюсти. И бороды брить им не дам! Вот тут снова урааа! Ну и по мелочи, что порох и свинец будут им, по-прежнему пока, ставится. Вот теперь совсем ура!
        А пока на хозяйстве генерал Давыдов останется. Вот как Устав утвердим, тогда и наместника пришлем уже постоянного. А Давыдов мужчина справный, честный и хозяйственный - его тут зауважали, да и полномочия у него от меня и императрицы, а не от коллегии какой или там губернатора - важный человек будет.
        Старшине же остающейся на пиру по поводу своего решения я удивленно заметил, что это Яицкие казаки только по реке Яик[71 - Теперь река Урал.] сидят? Что им другие реки, что дальше в степи текут, тот же Уил или даже Эмба не нравятся? Степь большая, богатая - распахивать надо. Киргизов местных и ногайцев прижимать, путь либо казаками становятся, либо откочевывают. Занять людей надо!
        Попили-погуляли, с собой взял сразу почти пятьсот человек конных казаков из старшины - почтил-уважил, плюс почти всех конногвардейцев, а вот пешим велел: половине с Давыдовым остаться, а остальным сразу в Оренбург идти. Анютку, конечно, с собой - эх, дело молодое, теперь уж точно дни считать поздно! Эскорт у меня большой, причем ребята свои - не сдадут. А мне надо ещё с инородцами разобраться. Того и гляди либо башкиры в который раз вспыхнут, либо калмыки, да и на наш промышленный потенциал у Демидовых надо посмотреть, а уж на обратном пути в Астрахань и Казань загляну.
        Глава 7
        Посмотрел я на Невьянск. Цели проверять работу всех заводов на Урале у меня не было. Я просто хотел представить себе ситуацию в целом воочию, а не по бумагам. Что сказать - был очень удивлен. Таких масштабов я не ожидал. Караваны телег с углем, огромные домны, барки с железом и медью, отплывающие в Центральную Россию. И несчастные рабочие, трудящиеся в настоящем аду. Даже в то небольшое время, что я находился в Невьянске, произошел несчастный случай, и двое рабочих погибли.
        Мне был очевиден экстенсивный путь развития промышленности на Урале, который не переходил в интенсивный. Да, основной поток железа отсюда шел на экспорт, и сейчас это была чуть не главная статья доходов от нашей внешней торговли. Но эти изнеможденные лица, эти караваны с древесным углем, эти барки.[72 - Грузовое речное плоскодонное судно.]
        Я вполне мог додумать проблемы, порождаемые этим. Первое, это, конечно, бунты рабочих. Производственный процесс не отлажен, заработки рабочих минимальны, они явно недоедают. Второе, я точно знал, что древесный уголь скоро будет заменен каменным, большая часть заводов разорится, так как угля на Урале я не припомню, а для доставки угля из будущих Кузбасса и Северного Казахстана сейчас ещё нет железных дорог, а по-другому никак не выйдет. И третье, основной транспортный путь и для сырья, и для продовольствия, и для готового металла - река, а зимой реки замерзают и всё встает.
        А ещё были челобитные. В них описывался такой ужас, что мне было страшно. Страшно и за людей и за Россию. Заводчики настолько привыкли к рабскому труду и к тому, что Государство обязано обеспечить стратегическое производство всем необходимым, что в результате не заботились о рабочих почти никак. А населения здесь для подобных методов ведения дел категорически не хватало, поэтому людей насильно тащили сюда уже за сотни верст. В результате этого, репутация у региона сложилась крайне негативная, и подобру ехать на Урал уже никто не хотел, а это значительно снижало миграцию и дальше - в ту же Сибирь.
        Да и то, что я слышал в Петербурге о жалобах на качество металла, не внушало мне оптимизма. Нет, я, конечно, понимал, что в настоящее время о радикальном улучшении положения рабочих и технологии производства речи идти не может, но с этим надо что-то решать. Отказаться от промышленности Урала мы не могли, но стабильность и качество производства и поставок металла здесь в настоящий момент не устраивала Россию категорически. Ближайшие войны будут идти очень далеко отсюда, а поставки будут прерваться и от бунтов и от замерзания рек.
        Да и кому доверить дело?? Где те же Демидовы? Тут их уже нет - в лучшем случае в столице, а то уже и за рубежи наши откочевали. Неинтересно им тут - заводами заниматься надо, технологии, логистика… Есть один человечек - Савва Яковлев, купчина богатейший, из низов вышел, очень активный дядька, чуть ли не единственный тут что-то делает и вполне удачно. Но удачно с коммерческой точки зрения, не государственной. И на Урале-то он ни разу не был - в Петербурге живет. Что же делать-то? Задача…
        С башкирами тоже все было сложно и небыстро. Там целый клубок дел накопился. Ведь башкиры они те же казаки - воевать для них жизнь, но ведь мусульмане. Да и за столько веков с Россией они дикость свою в основном подрастеряли. Конечно, появлялись у них откровенные безумцы, типа Батырши[73 - Батырш? - (1710 - 1762); настоящее имя Габдулла Галиев, мулла. Идеолог и предводитель Башкирского восстания 1755 - 1756.], который за ислам и турецкие деньги мог весь народ положить, но ведь не легли - не захотели. Часть тогда к киргиз-кайсакам[74 - Обобщенное название казахов и киргизов в XVIII в.] бежала, но ведь часть-то очень небольшая. Так что, к ним подход нужен. Отказываться от башкир я не собирался.
        Земли у них богатые рудами оказались, как наши про такое прознали, давай земли захватывать, где силой, где обманом - и скорей заводы ставить. А местные в ответ, опять-таки, где военной силой, а где уже и силой закона давай эти земли у них обратно отбивать, а иной раз и заводы сами ставить.
        На Уложенной комиссии говорил я с Ижбулатовым[75 - Туктамыш Ижбулатов - (1730 -?) башкирский аристократ, крупный промышленник, торговец, депутат Уложенной комиссии из башкир. Сторонник Пугачева.] - вот человек интереснейший. Образованный, интеллигентный, деловой. Ох, красавец, но истинный башкирский националист и радикальный магометанин. За башкирскую самость и ислам стеной стоял, опасный человек выходил - очень ему эта идеология в голову била. Но зато в судебных делах собаку съел. Да, с виду европеец, но…
        И явно к лучшему, что он в Петербурге сейчас, за башкирскую волю выступает. Мешал бы мне он тут. А то нет его, и половина силы у националистов ушла. России такая национальная провинция в середине территории страны вообще-то не нужна, но и задавить её не вариант, не за этим приехал.
        Хорошо, были тут и другие люди, вроде Исмагила Тасимова, которым на башкирскую независимость, вообще-то, уже и начихать было. Ну как начихать, просто они башкир уже от русских, татар, мишарей и прочих уже не отделяли. Вот с ним я близко сошелся, общались постоянно. Мне он свои мечты о заводах по всей России доверял. В Эйлерах души не чаял - говорил, что таких бы ему хоть человек тридцать - и золото бы нашел! Вот человечище!
        Решили мы с ним, что в Петербурге ещё Горный корпус надо учредить, чтобы рудознатцев, а потом и металлургов растить. Он даже готов был оплатить эту идею. Я пригласил его к себе в Петербург для дальнейшей проработки совместных дел - чувствовал, что он может стать нужным членом моей команды, да и Теплову отписал подготовить к концу года проект по созданию данного корпуса, пусть только с Ломоносовым и Эйлером программу проработает.
        Пришлось разбирать споры за земли, принимать и спускать под сукно жалобы на христианизацию, причем сначала публично выразить своё неудовольствие епархиальным властям, но в приватной беседе их поощрить, арестовать несколько наиболее ярых мулл. А насчет оружия и казачьего статуса указать, что границы - то ушли, тут и яицкие и оренбургские казаки вокруг, спокойнее стало. Но башкиры нам нужны, кто хочет воевать - пусть воюет, кто крестьянствовать хочет - пусть крестьянствует.
        Башкирам был обещан манифест о башкирском войске, формировании реестра. Все, внесенные в реестр, должны были получить свои земли, оружие и пороховое и свинцовое довольствие, так что пусть и не казаки, но что-то близкое.
        Статус государственных крестьян на этих землях был гарантирован для христиан, а мусульмане - вот они крепостными могли быть. Мусульманское духовенство и помещики встрепенулись, но гарантия выкупа пахотных земель по государственной цене и обещание подготовить указ о выкупе рудных земель для местной элиты ситуацию успокоило.
        Верхушке на званом ужине я разъяснил, что башкирское войско земли будет получать в постоянное владение только по новым границам, а в старой Башкирии будут мирные земли. Да, некоторая часть выразила неудовольствие этим, но я пообещал, что во главе нового Войска встану лично я, и уж своим верным башкирам я земельку саму лучшую пожалую.
        Я предпочитал сидеть в Уфе и принимать всех тут. Опасно тут малым отрядом передвигаться - наследник и соправитель все-таки, а места-то хоть и не совсем дикие, но ещё опасные. Двигаться же с большим количеством солдат - больно медленно, да и мест для нормальных ночевок большого отряда было мало - а тут Анютку было жалко, тяжело бы ей эти неудобства дались.
        Провозился почти до осени, а ещё и с калмыками вопрос не решен. А тут в Польше коронное войско гетмана Браницкого увлеченно гоняло конфедератов, мама хватала за штаны Репнина, который тоже хотел в этом поучаствовать, но «Пусть поляки пока сами решают свои вопросы!».
        Руководство конфедерации, подстрекаемое французами, судорожно искало союза Турции и Австрии. Сначала они обещали туркам и цесарцам Подолию и Волынь, а к концу лета уже пообещали и половину собственно Польши с Люблином.
        Австрия уже начинала серьезно ревновать к нашему с Польшей тесному союзу и, противореча своим традиционно враждебным отношениям с Францией, тяготела уже к, как минимум, дружественному нейтралитету в отношении Турции и вмешательству в Польские дела. Дядюшка Фридрих также зарился на польские земли, но пока не был готов к самостоятельным решительным действиям, памятуя о наших победах в Семилетней войне.
        Обресков[76 - Русский посол в Стамбуле.] в Стамбуле вертелся как уж на сковородке. Турки воевать пока побаивались, но французские деньги лились рекой, польские посулы заставляли султана истекать слюной, а возможный союз с Австрийцами приятно будоражил фантазию. Так что пока они ещё настаивали на полном выводе русских войск из Польши, а мы упирались. Война ещё не начиналась, но её уже ждали. Надо бы возвращаться в Петербург, а пока никак не могу.
        Велел башкирам готовиться к выступлению зимой, отправил Анютку в Оренбург под охраной сотни казаков и башкир, а сам рванул к калмыкам. А вот тут всё оказалось ещё хуже.
        Я был искренне удивлен, что никогда в жизни не слышал про войну с калмыками. Нет, в Элисте бывал и не раз, но тут ведь назревала реальная война. Про Крым слышал, про Кавказ слышал, про Пугачева и Юлаева слышал, про калмыков не слышал.
        Тут назрел такой клубок противоречий, что развязать его было уже просто невозможно. Калмыков после разгрома и геноцида джунгарского ханства[77 - Монгольское государство XVII - XVIII в.в., простиравшееся от нынешних границ России до Тибета.] манчжурами резко прибавилось - к ним бежали остатки родственного племени ойратов, а земель стало меньше - русские заселяли спокойные земли. Так что народец беднел, а в этом году ещё и засуха - так что народ просто начал голодать. Ламы бесились от христианизации и хотели больше власти. Аристократия увлеченно играла в поножовщину, а над всем эти сидели хан, назначенный из Петербурга - не шибко разумный Убаши, и верховный совет аристократов - Зарго, который его контролировал.
        При этом калмыки были одним из наиболее важных союзников России в войнах и отказываться от помощи их войска ну не хотелось совсем.
        Притом, нормальной информации о ситуации у меня не было. Надо было её собирать. Пришлось много ездить, общаться с местными аристократами, ламами, представителями Калмыцкой экспедиции и анализировать. Потёмкин и несколько яицких старшин стали моими постоянными собеседниками, я таскал их с собой везде, чтобы ничего не упустить. Тут, с одной стороны, ночей с Анютой мне очень не хватало - стресс был дикий, а молодой организм требовал разрядки, а с другой, риск слишком велик был - Белошапке, моему верному начальнику личной охраны, обеспечить ещё и её охрану тут было бы просто невозможно. Так что пришлось все глупости выкинуть из головы и сосредоточиться на деле.
        Я вызвал к себе казачка, которому уже привык доверять, Никодима Урина. Встреча с ним сейчас была полностью конфиденциальной. Даже Потёмкин, который хоть и знал о принципиальном решении, непосредственно в этой беседе не участвовал.
        - Никодим, ты же женатый человек?
        - Да, Ваше Императорское Высочество!
        - Дети есть?
        - Да, три, мальчик и две девочки.
        - Друзья здесь, которым ты можешь полностью довериться есть?
        - Ну, Сил Протасов и Кузьма Родин - братья мои названные!
        - Это хорошо! Смотри, что ты сделаешь. Ты скажешь всем прочим кроме этих двоих, что получил сообщение о похищении казахами твоей жены и детей.
        - Но как же, Ваше Высочество!
        - Прости, казак, но так надо! Слушай дальше. Своим дружкам скажешь просто, что едешь по сердечному делу наследника к Анюткиным родителям, а они тебя сопровождать будут. А сам поедешь прямо к Давыдову, передашь ему эту записку. А на словах передашь вот что…
        Кашу я заварил, теперь осталось дождаться результата. Наконец, уже в предзимье, когда подсохла степь, прибыли вызванные в условиях строжайшей тайны, башкиры и казаки во главе с Давыдовым. Да, пришлось этот гордиев узел рубить, вариантов больше я не увидел.
        Калмыки такого не ожидали. Так что, та часть аристократии, которая мутила воду, была прибывшими войсками захвачена врасплох. Давыдов со своими людьми повязал, в общей сложности, несколько сотен местных вельмож вместе с семьями, среди них судьба была оказаться и самому хану Убаши. Была выявлена измена, обеспеченная деньгами из Турции и Крыма. Тут оказалась целая шпионская сеть. Турки явно нашли нашу болевую точку. Башкиры в массе своей уже не горели желанием объединяться со своими исламскими братьями, а вот калмыки, в своем раздрае, оказались более податливым материалом.
        Поняв это, я по-другому взглянул на растущее влияние мулл в Башкирии и написал в Оренбург Путятину, чтобы искал там турецкие связи. Кстати, он их нашел, и несколько мулл были арестованы, недовольство среди народа и элиты было нейтрализовано демонстрацией предательской переписки. Вот тут турецкое влияние на процессы стало очевидно всем и отпугнуло колеблющуюся часть Башкирской верхушки от националистической идеи. В результате в Башкирии всё совсем успокоилось. А в Калмыкии ещё продолжалось.
        Обнаружилась, что Калмыцкая экспедиция Коллегии иностранных дел мышей не ловила совсем. В Калмыкии активно орудовали и китайские агенты, агитировавшие за возращение калмыков на тамошние земли. До манчжурских императоров наконец дошло, что вырезать всех в джунгарской степи была плохая идея, люди-то нужны - с кого-то надо налоги собирать. Что ж такое, в наших землях действуют агенты двух недружественных нам государств, как у себя дома, а мы об этом даже не знаем?
        Я потребовал ответа от Бекетова, который был Астраханским губернатором и формально курировал калмыков, а он в ответ на моё жесткое письмо прибыл сам и привез мне копии писем, которые он неоднократно писал в Коллегию иностранных дел, ведущую калмыцкие дела. На эти письма ответов не было.
        Коллегии меня уже просто выводили из себя - сумасшедший дом в государстве, того и гляди окраины взорвутся, мы об этом знаем, но ничего не делаем! Бекетова я ввел в курс всех дел, он оказался вполне разумным и заботящимся о благе государства человеком. Дождался указа Императрицы о передаче калмыцких дел в ведение Астраханского губернатора. Бекетов сразу начал поставку хлеба голодающим калмыкам, что мгновенно снизило градус недовольства.
        Калмыкам я тоже пообещал отдельный Устав, снабжение по башкирским нормам, оставил во главе ханства новый состав их верховного совета Зарго - пока пусть коллегиально поуправляют, но обязал их во всем отчитываться Бекетову. Произнес много слов, дал ещё много обещаний. Главное, пообещал, что Россия поставит себе целью ещё и приобретение новых земель для их кочевий.
        Вовремя успели всё успокоить. В ноябре султан посадил в Семибашенный замок нашего посла Обрескова и начал войну с Россией.
        Глава 8
        Как только встали реки, мы поехали в Петербург. С Казанью решил разобраться накоротке - война, да и Анюта. Ей рожать скоро, мы пока в дороге, задержки в пути на её здоровье и ребёнке могли отразиться не самым лучшим образом.
        В Казани всё было так, как я себе уже представлял. Помещики лютовали, крестьяне выли. В сам?й Казани мусульманское влияние было небольшое, но среди ходоков с челобитными, что тянулись из более отдалённых мест, привлечённые приездом наследника, они встречались достаточно часто. Грамотки аккуратно собирали в канцелярии Потёмкина, не допуская до меня жалобщиков лично, чтобы не беспокоить дворянство - пока не время, и создавать мне в их среде имидж правителя, ценящего шляхту.
        Тем не менее анализ челобитных показывал множество самоуправств помещиков, в том числе закрепощение свободных людей, покрываемое местными властями.
        Пришлось двух дворян задержать и забрать с собой в Петербург для суда над ними. Первый, отставной поручик Чекенев, развлекался по примеру Салтычихи, бессудно и жутко умучивая молодых крепостных девиц. Я не психолог и желанием оправдывать таких уродов не страдаю, так что мне всё равно: отшила его какая девица в юности, или мамка сиську недодала - таким жить не надо, либо казнить его заставлю, либо в Нерчинск - на каторгу навсегда.
        Второй, помещик Усачев, похолопил[78 - Обратил в крепостные.] полсотни вольных мишарей[79 - Часть татар, говорящих на мишарском (мещёрском) диалекте.], да ещё и перевёл в свою волю под сотню казённых крестьян, пользуясь помощью своего родного брата, который служил в губернском управлении. Брата судить не пришлось, он сам помер от страха и позора, когда всё вскрылось. С Усачевым пусть уже мамины сановники сами разбираются, как такое ограбление государства у нас возможно. Вот и посмотрим, как они к ограблению государства отнесутся, пока они таких прощают - свои же…
        К Рождеству прибыли в Москву, дальше везти Анюту я уже боялся, последние пару дней дороги она переносила плохо. Мама же просила срочно прибыть в Петербург, пришлось оставить свою возлюбленную на попечение Потёмкина и Московского главноначальствующего графа Салтыкова и отбыть в столицу.
        В Петербург я прибыл верх?м и, памятуя о срочности моего вызова, пришёл к императрице сразу, как умылся и переоделся. Та ждала меня одна и была до крайности напряжена.
        - Павлуша, ты хочешь привезти её сюда? - тихим голосом начала она разговор.
        - Конечно, мама! Я её люблю! У нас скоро будет ребёнок! - то, что мама не назвала Анюту по имени, заставило меня начать волноваться.
        - Павел, ну ты же понимаешь - ты не сможешь назвать её своей женой? - она сказала это с такой скорбью и даже надрывом, что у меня кровь отхлынула от лица.
        - Мама? Ты о чём? - но уже всё понял. У меня даже в той жизни детей не было. Мне очень хотелось увидеть свою кровиночку, да ещё по любви рождённую. Но как сказать об этом, какие слова подобрать. Из меня словно весь воздух вышел, я сел в кресло и опустил голову.
        - Ребёнок твой будет незаконнорождённым. Анну свою ты никогда не сможешь назвать своей женой, да и ваши отношения ты продолжить в столице уже не сможешь - общество не поймёт. Она же простолюдинка. Мне своё недоумение по этому поводу уже выразила Анна Карловна. Она приходила ко мне, указать на неприличность подобных отношений. Кто будет следующий? Может и видеть тебе их не стоит, больнее будет отрывать от сердца?
        - Мама! Я понимаю, всё понимаю! Я не думал об этом. Прости меня, мама, я оказался глуп и наивен! Я следовал за зовом чувств своих, и не думал о последствиях! - горечь давила мне горло, слёзы жгли глаза, но заплакать было невозможно.
        - Павел, сыночек! Мне тоже очень больно, но ты - наследник. Раб государства, не волен ты в чувствах и помыслах своих!
        - Мама, а как же ты? Ты вольна? - Боль рвалась наружу злыми словами, переполняли их, но моя мама всё поняла.
        - Нет мне покоя за грехи мои! - Екатерина заплакала. Я вспомнил, сколько боли она перенесла за свою жизнь - мне такое пока и не снилось. У меня ещё есть шанс найти своё счастье, а она уже не сможет, ибо не быть ей верною женою своего мужа, не растить деток от него.
        - Я должен подумать, мама! - я уже догадывался, что я решу. Но не так сразу…
        Как я буду без Анюты? Я не могу забыть её стройное нежное тело, её лучистые глаза, её шелковистые волосы, лежащие у меня на груди, её острые зубки, покусывающие меня за плечо, эти ночи полные страсти и запаха степных трав. Как?
        Мне было плохо. Ну, не знал я, что делать. Или нет, не так. Я знал, но не знал как. Как я ей скажу? Как я сам буду с эти жить? Голова словно взрывалась, я положительно сходил с ума.
        - Гришка! - это я Белошапке. - Поедем в Петергоф, в возке[80 - Зимний крытый экипаж на полозьях.]! - не хочу никого видеть сейчас. Тот быстро всё организовал, и мы поехали в мой любимый загородный дворец. Я хотел к морю, может быть, его шум успокоит мои мысли. А море было твёрдым, замёрзшим - зима была холодной.
        Но, я не успел сильно огорчиться этому - только мы приехали, прискакал Потёмкин. Он заподозрил, что этот вызов неспроста и, устроив Анюту и препоручив её заботе Салтыкова, бросился за мной. Григорий уже был в Зимнем и всё узнал - слухи здесь расползаются быстро, и мой соратник пожаловал почти как Пашка тогда, когда за Маринку извинятся приходил - с огромной бутылью яицкой настойки на сорока травах.
        Пили мы всю ночь. Потёмкин говорил и говорил. Оказалось, что про мой роман маме сообщил он.
        - Как, я Павел Петрович, мог бы не сообщить? Другие бы точно сообщили, а что тогда я бы сказал? Почему не доложил о таком? Эх… Да и догадывался я, что ничего из этого не выйдет. Фролка-то, дядька твоей Анютки, ещё планы строил, что мол будет вроде Разумовского - я ему в морду дал… Эх, Павел Петрович, как же сладка и грустна первая любовь…
        А я молчал, молчал всю дорогу, пил и молчал. Пьянел, и меня потихоньку отпускало. И когда взошло солнце, я пустился в пляс, в жуткий казачий танец, выкрикивая какие-то слова. Никогда не умел танцевать в прошлой жизни, в этой-то меня, конечно, учили, но сейчас я именно плясал что-то невообразимое.
        Я проснулся в тёплом павильоне[81 - Небольшая постройка.] на берегу моря. Днём был шторм, и море вскрылось, оно клокотало бело-серое с резким запахом водорослей, но мне это было надо. Именно это. Я сидел на берегу, прикрыв глаза, и слушал, и вдыхал его, мучась головной болью.
        Почувствовал, что кто-то сел рядом, открыл глаза - Потёмкин, лицо чёрно-серое, тоже ему нехорошо. Он протянул мне здоровенный кувшин - холодное хорошее пиво. Опять сидели, пили пиво, слушали море.
        А днём приехала тётушка Анна Карловна. Сразу как вошла, ударилась в слёзы:
        - Простите меня, Ваше Императорское Высочество! Простите!
        - Тётушка, признаться, я не ожидал…
        - Нет, Ваше Высочество, позвольте объясниться!
        - Хорошо, тётушка!
        - Ваше Высочество, я сказала Императрице эти слова, только из любви к Вам!
        - Из любви? - я был уже почти спокоен, но тут злость опять прихлынула к голове, - Тётушка, Вы пытались сломать мне жизнь! Вы, которой я доверял!
        - Павел, прости, но так было надо!
        - Кому надо? Кто мне говорит о таком, Вы - Скавронская!
        - Да, я Скавронская! Моя тётя была далеко не примерного поведения и низкого происхождения и именно ей я должна быть благодарная своим положением! Я знаю это! - она опять заплакала, - Мне всю жизнь об этом напоминают! Но я не об этом! Те времена миновали, Павел, миновали! Если Вы продолжите свою связь, то Вас осудит общество! Не просто осудит, а будет настроено резко против Вас!
        Если Петру I было возможно жениться на простолюдинке, то уже Елизавета не имела возможности объявить о Разумовском, хотя и смогла его возвысить. А Екатерина уже не пыталась выйти замуж даже за дворянина. Поверьте, слухи о Вашей связи уже вызвали резонанс, подрывающий положение Вашей матери! И семья моя была среди тех, кто такие слухи и намерения всецело поддерживал! - глухо закончила она.
        - Выходит, тётушка, Вы пошли прямо против планов своей семьи? - я хотел расставить все точки над i.
        - Да! Я не хочу больше допускать ошибку, не поддержав Вас сразу!
        - А почему так, тётушка? Почему Вы пошли к маме, а не ко мне - рассказать о таких проблемах в моей личной жизни? В моей, тётя?
        - Она сильнее, чем ты сейчас, Павел! Ты влюблён!
        - Да тётя, Вы правы… - я действительно не смог бы сейчас без давления матери даже подумать о прекращении отношений с Анюткой. Я - юноша, и даже разуму зрелого человека не взять бешеные чувства подростка под контроль.
        Я простил тётю, конечно. Мы долго разговаривали, гуляли по парку, потом отобедали. Я узнал историю женщины, которую всегда тыкали её низким происхождением, а ещё и тётей - Елизаветой Петровной, беззаконно ставшей Императрицей[82 - Елизавета Петровна не имела прав на престол, ибо была незаконнорождённой дочерью Петра Великого. Она при поддержке гвардии произвела переворот, свергнув годовалого Иоанна VI Антоновича и регентство его матери Анны Леопольдовны.]. Она вышла замуж далеко не по любви, ей нашли супруга, нуждавшегося сначала в деньгах, потом в связях, потом и всегда опять в деньгах.
        Только единственная дочь была её отрадой, вот ради неё она и старалась жить. Мне стало жаль её, глубоко несчастную женщину, обижаемую обществом, живущую с нелюбимым супругом, которого она презирала.
        А вечером нагрянул Алексей Григорьевич. Уже немолодой, но ещё очень решительный, судя по бутыли, которую он притащил с собой. Голова моя сразу заболела! Снова пить?
        - Да Вы только попробуйте, Павел Петрович! - с хитрым выражением лица заныл один из самых моих близких людей в этом мире, - Глоточек извольте! - я со смехом пригубил. Это был нектар. Сладкий, нежный нектар из божественного источника.
        - Это, Павел, у меня на хуторе делают. Специальная Разумовская наливочка!
        - А из чего? Вот чувствую ягоды, мята есть…
        - Не угадаешь, Павлуша! Никогда! Секрет это! Там и ягод, и трав, и ещё кой-чего так намешано! Зато от похмелья - лучшее лекарство, да и так ничего! - смеялся старый казак. - Ты подливай, не стесняйся.
        Так Разумовский балагурил, пока мы эту наливочку не приговорили. Напился я крепко, только вот настроение уже было другим. Чёрная тоска и самоедство сменились своей более светлой сестрой и сожалением. А Алексей Григорьевич рассказывал мне, про свою жизнь, как молодой казачок-певун приглянулся дочке Петра Великого. Незаконной дочке! И их отношения проблемой тогда не были. Так - отродье, прав на престол не имеющая, с казачком спелась.
        Как эта девчонка стала императрицей, как женой его стала перед Богом, как всё закончилось, но он остался её мужем.
        - Вот и выходит, Павел Петрович, что жизнь моя пролетела, а семьи-то у меня и нет. Ты спросишь, любил ли я Лизку свою? Любил! Но потом скорее верен ей был. Она же мне изменяла, а я что? А я-то уже терпеть это мог… Даже мужем её назвать себя перед людьми не мог… Э-эх!
        - Как же ты, Алексей Григорьевич, живёшь-то с этим?
        - Хе-хе. Живу как-то! Вот хорошо, что с тобой, царевич, поговорить могу, душу излить.
        Так получается странно - один из самых влиятельных людей в государстве, осыпан милостями как никто другой, любимец общества и императорской фамилии, а на самом деле несчастный человек, который единственную радость для себя видит - быть моим советчиком, помогать мне и России… М-да…
        А потом он запел. Как он пел! Я понимал, что Алексей Григорьевич - певец, по нынешним временам профессионал. Но он пел как ангел. Душа взлетала и падала. Он пел задумчивые песни, пел боевые… Пел мне всю ночь. Я вообще не очень любил здешнюю музыку. Опера мне и в той жизни не очень нравилась, а тут, это вообще был чистый ужас - кошачья свадьба! А он…
        Через день я вернулся в Санкт-Петербург, полностью себя уже контролируя.
        Не до соплей сейчас, в России война, и война опасная - турки крайне серьёзный противник, нацеленный отнять у нас как минимум Азов, Запорожье и Польшу, а как максимум ещё и бывшие мусульманские регионы. Предстояло разрабатывать меры по подготовке к войне и план боевых действий. Я, получив опыт административной работы и известность в качестве руководителя, был уже готов, по мнению мамы, официально присутствовать на советах.
        Для начала я посчитал нужным не светить своё мнение перед кем-либо кроме матери и своих ближайших помощников - лучше присмотреться и выработать с мамой стратегию поведения. На советах определили - провести рекрутские наборы и начать готовить резервы, а также подготовить Балтийский флот к переходу на Средиземное море. Для этого договориться с англичанами о помощи в обеспечении перехода - англичанам срыв французских интриг и ослабление противника всегда на руку.
        Всё было довольно логично, но вот назначение генерала Голицына на командование главными силами в будущей кампании для меня выглядело не очень правильно, я хорошо помнил, что Миних считал лучшим генералом русской армии, естественно, после себя, Румянцева, которому была поручена лишь вспомогательная роль. Причиной такого назначения была былая лояльность Румянцева Петру Фёдоровичу и его слишком легкомысленное поведение во времена тётушки Елизаветы.
        Не будучи военным руководителем и не обладая за своей спиной авторитетом Миниха, я не решился открыто критиковать такое решение, но в частном порядке маме я свои сомнения высказал, что потом сослужило мне неплохую службу.
        Главное, что я вынес из этих советов - с деньгами в стране было плохо. Для обеспечения армии пришлось вводить массу новых налогов, что явно негативно должн? было отразиться на, и без того слабой, экономике страны. Поэтому Голицыну были даны инструкции - войну не затягивать. Стараться быстрее победить турок и добиться мира.
        Для насыщения войск офицерами собирались провести досрочный выпуск из военных корпусов, но сейчас я настоял на отсрочке исполнения этого решения хотя бы ещё на год, чтобы шестилетнюю программу обучения первого выпуска успели хоть как-нибудь скорректировать и на выходе мы получили именно офицеров-пушкарей, а не пушечное мясо.
        Щепин и Ганнибал засобирались на войну, но я попросил Екатерину, и она запретила им это делать. Щепину до подготовки заместителя, а Ганнибалу вообще - немолод он уже был, да и достойной замены я ему не видел. У Щепина были многочисленные ученики, но вот опыта работы в системе им не хватало.
        Пусть и война, а о будущем думать надо… Вот и Горный корпус, как обещал Тасимову, открыли. Директором его назначен был Михаил Соймонов, энтузиаст горного дела и металлургии. Будучи одним из руководителей Берг-коллегии[83 - Ведомство, руководящее горной промышленностью.], он имел обширные связи в империи. Именно Михаил Фёдорович оказался тем человеком, что был мне нужен. Бывший боевой офицер-артиллерист, он просто жил своей работой. Найти бы мне побольше таких людей…
        Он мне понравился ещё и тем, что при нашем знакомстве, беседуя со мной, чётко указал на проблемы русской металлургии - подневольный труд и начинающееся технологическое отставание от Европы, причём второе во многом проистекало из первого. Человек, который сам дошёл до вещей, что я знаю из опыта будущих поколений, просто обязан был стать моим единомышленником и близким другом…
        Под шумок начала войны и по результатам моей поездки было проведено решение Синода об организации церковной школы в Казани - для усиления миссионерской деятельности среди татар, башкир и на восточных окраинах. Для этого туда переводилась вся структура Киево-Могилянской школы, а в Киеве школа ликвидировалась.
        Бунтовать они, конечно, начали. Но наиболее радикальных преподавателей, как и было задумано, тут же повязали и отправили по дальним монастырям, одни Соловки получили сразу шестерых новых насельников. Нарыв на теле церкви был ликвидирован без особых осложнений.
* * *
        - Здравствуйте, Алексей Григорьевич! - приветствовал я Орлова.
        - Добрый день, Павел Петрович!
        - Вы, я смотрю, активно на войну рвётесь?
        - Да, очень хочется сабелькой помахать, душу отвести, горе залить! - вот наглец, ну не может хоть слегка, но показать своё огорчение отстранением брата от тела императрицы.
        - Давайте обсудим с Вами, дорог?й учитель, куда Вы двинетесь, и что Вы будете делать? Ваши планы, насколько я понимаю, Средиземное море? - вот тебе, Алексей Григорьевич, знаю я о твоих намерениях.
        - Да, Ваше Императорское Высочество! Хочу на море! - взор отважен, вид идиотски-храбрый. Красавец! Аника-воин[84 - Герой русского народного духовного стиха - насмешливое прозвище хвастуна и дутого героя.]!
        - А Что Вы, душа моя, там делать-то будете?
        - Как что? Турок бить!
        - На это и одного Спиридова хватит. Вы-то там зачем?
        - Ну, как же?
        - Итак, давайте обсудим. По моему мнению, Ваша основная задача - политическая!
* * *
        В середине февраля я получил известие, что Анютка в Москве родила дочку, названную Дарьей. В Москву я всё-таки поехал. Не мог я так просто бросить любимую девушку и своего первого ребёнка, не мог. Трудно мне это далось, Анюта плакала. Я смотрел на неё, юную, нежную, любимую. На своего ребёнка, первого и единственного во всех мирах.
        Мне было очень плохо… Но всё, что я мог ей пообещать - они не будут испытывать ни в чём недостатка. Я даже не мог назвать Анютку любимой, ибо это внушило бы ей неверную надежду. Я уже взрослый.
        Анютку мама выдала за потомка младшей ветви известной и верной фамилии Соймоновых - Дмитрия, дочку тот принял как свою и увёз свою новую семью на новое место службы в Иркутск, где ему была высочайше пожалована должность вице-губернатора. Мать моего ребёнка, удалённая от своих родных, критической опасности не представляла, о происхождении её дочери в Иркутске ходили слухи, но Соймонов всегда настаивал именно на своём отцовстве. Я следил за судьбой своей первой любви и дочки, всегда следил… Анютка приняла моё решение, и жила с Дмитрием душа в душу, тот человек был хороший и добрый, и Дашка выросла в счастливой и большой семье. О своём происхождении Дарья не знала, хотя, наверное, и догадывалась. Мама выбрала им хорошую судьбу.
        Вернулся в столицу. На душе было плохо. Потёмкин упросил разрешить ему уехать на войну. Друзья-соратники обхаживали меня, увлекали новыми занятиями. Как-то отпустило, хоть и не до конца.
        Ломоносов придумал всё-таки быструю почту - голубиную! Как я про такое не подумал, не знаю. Ведь даже в моей молодости ещё голубятни по нашим городам стояли, но не вспомнил, а он - догадался. Поузнавал, а в Голландии сейчас такая связь популярна, выписал пять пар голубей и инструктора - Ханса ван Ренне. Скоро будем со связью. Решили эту задачу в почтовое ведомство не передавать и сначала Захару её препоручить.
        Пономарёв совсем заматерел. Многому научившись у старого Кошки, он создал структуру тайного политического и уголовного наблюдения уже в обеих столицах, а сейчас активно осваивал прочие крупные города - талант, что говорить. Ему быстрая и скрытая связь нужна была. В качестве аналитического отдела у него обосновались, как с моей лёгкой руки их стали называть, старики-разбойники.
        Дядька Остап, вначале обучавший Захара премудростям нахождения узлов, из которых и надо тянуть информацию и как лучше подбирать и вербовать агентов, теперь плотно занялся аналитикой. Для этого он притащил из черниговских закоулков пятерых дружков, давно вышедших в отставку, но загоревшихся идеей ещё поприносить пользу империи и старому Остапу Кошке. Их мозговые штурмы были, конечно, весьма своеобразны, с обильным употреблением спиртных напитков и плотным табачным смогом, но вполне эффективны. К тому же они занялись активным обучением молодёжи. В любом случае информация Кошке была нужна своевременная, и вот он её и получит. Будем надеяться…
        Сейчас Захарка активно общался с иностранцами, работавшими в Санкт-Петербурге, очень уж ему хотелось наладить работу и в европейских столицах. Смотрю я на них, радуюсь, но и понимаю, что такая тайная служба, это, конечно, хорошо, но без активной внешней разведки нам тоже каши не сварить. Надо подумать.
        Уложенную комиссию распустили - война всё-таки, не до них, но на самом деле - надоели они уже всем, даже самим себе.
        Емельян был учеником Эйлера, который считал Карпова потенциально более талантливым, чем даже он сам. Великий учёный ослеп, но зато смог начать углублённо разрабатывать теорию математики. Емеля был при нём секретарём и стал по выражению учителя «его глазами». Эйлера ещё Миних уговорил читать лекции по математике в артиллерийском и инженерном корпусах, чему тот с удовольствием и придавался, а Емельян посещал там, с разрешения директоров, лекции и улучшал своё образование.
        Ломоносов работал над проектом освоения Сибири, которую считал будущим России. Я подкинул ему несколько идей и попросил включить в разработку и Дальний Восток. При этом он не оставлял свой стекольный завод, активно работая над переводом производства на каменные угли и торф и разработкой механизации производства стекла. Ему в управление передали и фарфоровый завод, где он также думал о теоретизации и механизации производства. Я предложил ему тему производства недорогого фаянса, и он с интересом занялся и этим. Несколько десятков студентов, находящихся на моём содержании, стали его учениками, и он расцвёл ещё и как преподаватель.
        Теплов глубоко погрузился в теорию лесного хозяйства и писал проект губернской реформы.
        Гришка подобрал себе десяток учеников и натаскивал их на работу телохранителей.
        Платон активно занимался проектами церковной реформы и подбирал кандидатов в синод, став таким серым кардиналом.
        Мама вела дела государства, погружалась в религию и общалась со мной. Григорий Орлов получил полную отставку в качестве любовника, но сохранял государственные функции. Алексей, возглавил экспедицию Балтийского флота в Средиземное море. Я же лез во все дела, в которых только мог участвовать.
        Много разговаривал с командой, посещал опыты Ломоносова, ежедневно бывал в корпусах, каждую неделю ездил к Разумовскому и Воронцовой, посещал тренировки людей Белошапки, много общался с мамой и, главное, занимался Алёшенькой.
        Младший мой единоутробный брат рос под моим надзором и руководством. Мама к нему не успела почувствовать материнских чувств - его отняли от неё сразу, а потом заговор, удержание власти и я этому не мешал. В няньки ему подобрали дородную даму - Стефанию Раттацци, она какое-то время была итальянской оперной певицей, а потом состарилась и осталась в России. Женщина она была очень добрая и детей очень любила. Алёша получал от неё достаточно материнской любви, и чувствовал себя счастливым.
        К шести годам он практически свободно говорил на родном русском языке, а также немецком и французском. Учил грамоту, заодно и латинский язык, географию и историю. Я не хотел, чтобы преподаватели на него давили, и мы использовали опыт Бехтеева и методики Ломоносова. Обучали его в игре, и пока это получалось, хотя приходилось уделять ему много времени. Но время - сейчас это был, чуть ли не единственный ресурс, которым я обладал.
        Так что я плотно занялся теми вопросами, которыми раньше не мог заняться в силу отсутствия авторитета - к вопросам организации гигиены и быта в целом. Для своего пользования я давно получил и душистое мыло, и зубные щётки и пасты, и горячую воду по первому требованию. У меня сложилась устойчивая репутация человека, помешанного на теме мытья, но мне чистота была важна как с эстетической, так и с практической, в части сохранения собственного здоровья, сторон.
        С мылом, щётками и пастами вопрос был чисто коммерческим, и мне пришлось только поискать партнёра, который возьмёт на себя вопрос налаживания производства и продажи продукта, уже одобренного высочайшими особами. После некоторых поисков, Теплов привёл ко мне московского купца Мыльникова судя по фамилии, уже имевшего опыт производства мыла, который согласился на паях со мной построить небольшой заводик в столице и производить некоторое количество этого товара. Продажи обеспечивались примером Императорской семьи и примером двора - куда они могут деться, коли я запахи различаю довольно хорошо и не скрываю этого.
        С водоснабжением, а также и отоплением, всё было сложнее, - нужны были технические идеи, а их пока не было. Эта отрасль была близка Ломоносову, но он не мог объять необъятное. Учёный прямо страдал, желая заняться этим вопросом, и тогда я предложил академику направить на эту тему энергию его студентов. Тот удивился, так как к решению задач таким образом ещё не подходили, но всё-таки объявил среди них конкурс, пообещав победителю денежный приз и протекцию при дворе.
        И это дало очень быстрый результат, пусть и сырой, но реальный. Я выдал денежный приз двум молодым людям и с лёгким сердцем вошёл с ними в товарищество по улучшению и внедрению систем отопления и водоснабжения. Плодов труда их, конечно, не приходилось быстро ждать, но я хотел получить результат и не торопил.
* * *
        Лодка споро[85 - Быстро (уст.).] бежала по воде. Лодочник - пожилой отставной солдат, о чём можно было судить по его мундиру, пусть и очень неновому, но вполне сохранившемуся и явно содержавшемуся в полном порядке - легко грёб и периодически с доброй улыбкой посматривал на молодого человека. Тот же опустил руку в воду и уже несколько минут с мечтательным выражением лица наблюдал, как зеленоватая вода скрывает в своей глубине его ладонь.
        Наконец, они доплыли, Лобов-младший в приподнятом настроении отпустил лодочника и вприпрыжку отправился домой. Он не видел отца уже почти полгода и рвался к нему со всем пылом любящего сына. Влетев в двери, Алексей закричал:
        - Батюшка! Я дома!
        - Ох, ты, Алёшенька! Родной! - отец выскочил без камзола, в одной рубашка и бросился обнимать сына.
        - Как ты, батюшка, тут живёшь один!
        - Да, хорошо, сынок, хорошо! - отец радостно разглядывал сына, одетого в новую, черно-красного цвета, доселе невиданную форму. - Вот думаю, что секретарём канцелярии всё-таки стану, сам Гаврила Иванович, сегодня со мной беседовал - жду!
        - Как же здорово!
        - А ты как? Смотрю, вырос ты как, в плечах широк. Форма красивая!
        - Да, пап, перед летним увольнением нам пошили! Парадная, чтобы нас родные во всей красе оценили.
        - А что такой покрой необычный?
        - Это как государь-наследник привык, проще и удобнее, но красивая, ведь.
        - Ну, красиво, но странно…
        - Как же, мы «орлята Вильбоа» - нам обычно выглядеть не след! - смеялся Алексей.
        - Надолго домой, сынок?
        - На месяц, папа! Потом на два месяца на большие сборы, пройдём до Казани в артиллерийских ротах, стрельбы, и домой! А потом уже выпускные экзамены и в армию!
        - Сынок, а силёнок-то у тебя хватит на такое?
        - Папа, что за ерунда! Сил много! Как ты сам-то?
        - Всё хорошо, Алёшенька. Но я волнуюсь очень, как ты на войне-то?
        - Дело дворянина - воевать за Родину, затем он и живёт, батюшка! На том стоим! - и уже тоном ниже, - За себя не бойся, батюшка, за нас Павел Петрович беречь вас будет! Он у нас чуть ли не через день бывает, и об этом говорит. Не волнуйся! Не забудут тебя!
        - Если бы, я за себя радел, сынок! За тебя!
        - Не волнуйся, папа, не пропаду! Нас хорошо учат и твердят, что наше дело не погибать, а побеждать! Ну, хватит, об этом папенька! Ещё месяц мы вместе будем - хватит времени об этом поговорить. Рассказывай лучше, как живёшь?
* * *
        Война шла, в области управления государством мы с мамой планировали меры по его оптимизации, но они должны были начать работать только после нужного момента, который мы видели после победы над турками на фоне эйфории, что должна была охватить общество, или, наоборот, после поражения и мрачной безысходности…
        Станислав в Польше добивал конфедератов, поддержка их дела в стране, и так небольшая, таяла с каждым днём. Голицын ни шатко ни валко топтался с турками вокруг Хотина[86 - Крупная турецкая крепость на тогдашней границе Молдавии и Польши.] и вся война сводилась к небольшим стычкам около Днестра. Время шло, но успехов на поле боя не было. Я рвался на войну, но мама боялась за меня. Екатерина завела со мной разговоры о женитьбе и наследнике, но я категорически отвергал все её идеи.
        Между тем в июле 1769 произошёл досрочный выпуск в корпусах, и молодые выпускники отправились на войну. Вместе с ними отбыл Щепин, уже изнывающий от желания помочь нашим солдатам, с собственными учениками, оставив на хозяйстве Петра Погорецкого.
        К августу, сановникам в Петербурге стала очевидна неспособность Голицына одержать решительную победу в войне и, несмотря на взятие Хотина, он был отправлен в отставку. Наиболее способным генералом определённо был, действовавший решительно и умело, Румянцев, его и назначили. Мама обратила внимание, что я его рекомендовал на должность командующего ещё до войны и мой авторитет в военных делах вырос.
        Румянцев и, назначенный на его место, Пётр Панин, не предпринимая активных действий, готовили свои армии к кампании следующего года. Калмыки, в свою очередь, заняли Кубань и принудили Кабарду к покорности.
        В следующем году по весне Румянцев начал наступление в Молдавии и Валахии, но был остановлен чумой, вспыхнувшей в княжествах. Здесь себя во всей красе показал Щепин и его молодые врачи, наладившие систему профилактики. В результате летом наши войска разгромили турок при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле и заняли всю территорию перед Дунаем и две важнейшие крепости на великой реке - Измаил и Килию. Одновременно Орлов и Спиридов в Средиземном море разгромили турецкий флот в Чесменской бухте.
        Румянцев за эти подвиги получил чин фельдмаршала, Алексей Орлов приставку к фамилии Чесменский, Спиридов - орден Андрея Первозванного, а я, наконец, - разрешение отправится к армии.
* * *
        - Присаживайся, дядька Остап!
        - Спасибо, Ваше Императорское Высочество! Зачем звали?
        - Экий ты, дядька Остап, невежливый! Как же самому наследнику-соправителю вопросы задавать без дозволения!
        - Это у Вас, Ваше Высочество, время есть лясы точить - молодой ещё, а я уже старый - есть время дело делать, а болтать - времени уже нету!
        С Кошкой у меня установились в меру неформальные отношения - я с юмором воспринимал его ворчание, а он начал считать меня что-то вроде своего внучка и ласково меня тыкал носом в мои ошибки, даже порой и несуществующие. Но при этом он ничего себе не позволял делать публично и внешние приличия соблюдал. Так что, мне было даже очень приятно с ним беседовать, и я эту возможность лишний раз не упускал. Чаще всего я приглашал его вместе с Захаром, но иногда, как теперь, хотел с ним пообщаться наедине.
        - Дядька Остап, я готовлюсь к отъезду в армию и перед этим хочу понять, насколько Захар готов? Как ты думаешь, он уже способен вести игры сам?
        - Эх, Ваше Высочество, кабы ему ещё годик бы поучиться, вообще бы цены ему не было… Да нет, не волнуйтесь, Павел Петрович - справится. Очень мне он моего младшего внучка - Степку, напоминает, покойного… Сообразительный парень! На лету хватает и сразу в дело пускает. Гришка - вот упрямее и с людьми умеет, но сообразительности мало, да и сверху ему глядеть тяжело, а Степка был… Эх, Степка… Но я что-то отвлёкся, Ваше Высочество. Захарка всем хорош. Даже Степка слабее его был, да… Если где не сможет, мы старики поможем - не бойся, батюшка! - я слушал Кошку и улыбался, чувствуя уверенность в завтрашнем дне.
        Глава 9
        Меня сопровождали, как водится, роты гвардейских полков, а также уже мои яицкие казаки и башкиры. К основной армии я вёл почти тысячу прекрасно обученной и вооружённой пехоты и три тысячи лёгкой кавалерии. Я отбывал к армии в чине бригадира - более высокое звание я принимать не хотел, а командующим отрядом был назначен мой старый знакомец Давыдов.
        Присоединившись к армии Румянцева на зимних квартирах в Бухаресте, я с удовольствием встретился с Щепиным. Отношения с ним у меня были самые дружеские, и мы с удовольствием отметили встречу. Он мне поведал о значительных небоевых потерях, на которые он не был в состоянии повлиять. Потери от ран в бою он по мере возможности снижал, хоть лекарей и не хватало катастрофически, а вот болезни и гибель людей от некачественного питания и питья он снизить не мог.
        Я не был военачальником, хоть и получал уроки от Миниха, потому изначально не имел намерения лезть с советами к талантливым полководцам. Но, услышав рассказы Щепина, твёрдо решил заняться снабжением, коли, по мнению главного врача армии, именно в этом крылись основные наши потери. Румянцев оказался весьма умным военачальником и прекрасно понимал необходимость предлагаемых мер, но не обладал достаточной властью для их осуществления. Поэтому моё желание заняться данным вопросом принял просто на ура.
        За снабжение армии продовольствием отвечала служба Кригс-коммисара и квартирмейстеры. Они, конечно, выполняли огромную работу - солдаты не умирали от голода, но бардак здесь царил первостатейный.
        Во-первых, закупка и хранение продовольствия в нашей армии традиционно существовали отдельно от его доставки в полки. То есть за итог никто, как бы, ни отвечал - Кригс-Комиссариат утверждал, что провиант был в прекрасном состоянии, пока лежал на складах, а служба Вагенмейстера отрицала, возможность его порчи при транспортировке - в результате солдат получал испорченное продовольствие.
        Во-вторых, о каком-то организованном питании в подразделении речи не шло - каждый готовит сам для себя из выданного пайка. В-третьих, воду каждый солдат берёт где хочет, и про кипячение здесь говорить не приходится - дров-то ему в степи взять негде. В-четвёртых, в паёк входили сушёное мясо, зерно, соль и водка - на редкость несбалансированный рацион, да к тому же он ещё и очень небольшой. Солдат был обречён на полуголодное состояние.
        В общем, из-за всего этого, недостающее пропитание солдат мог получить либо за деньги у приданных ротам маркитантов[87 - Торговец при армии], но ведь денег у него было и так немного. Так что в основном солдат добывал еду грабежом мирного населения.
        С боеприпасами было чуть лучше, но проблем тоже хватало. А вот с формой… Форму солдату надо было вообще справлять самостоятельно. И на длительных маршах она быстро изнашивалась, а взять её в Молдавии и Валахии солдату было негде.
        Это всё усугублялось тем, что традиционно зона ответственности армейского руководства заканчивалась на уровне полка, и далее всеми вопросами снабжения занимались полковые службы, подчинявшиеся только своему полковнику. А здесь уже царила такая самодеятельность…
        В результате мы имели полуголодных оборванцев. Господи, и этот гибрид ежа и ужа должен обеспечить готовность солдат к бою. Нет, я понимаю, что солдаты у нас из крестьян, и не такое в жизни видели, но всё-таки… По-моему, вся эта странная система опирается на атавизмы Тридцатилетней войны[88 - Цепь военных конфликтов между католиками и протестантами в Европе в 1618 - 1648.], хотя в отличие от просвещённой Европы, у нас хоть продовольственные склады есть, и еда, и боеприпасы хоть как-то доставляются.
        В общем, ситуацию надо менять, иначе у нас к следующему году солдат просто не останется - перемрут они от дизентерии, несварения и простуды. А уж лошадей точно не останется, с ними ситуацию ещё хуже.
        Менять всё точно не буду, опыта не хватит. Надо хотя бы улучшить рацион солдата, организовать приготовление пищи и обеспечить солдат водой, да и лошадей обеспечить питанием. С одеждой и обувью тоже хорошо бы положение улучшить. Но сначала, надо снизить уровень хищений в интендантской службе, а то, мало того, что денег на это уходит как-то чересчур много, так ещё и солдаты получают откровенно испорченные продукты.
        С этим справиться можно, только контролируя закупки, а людей для этого можно привлечь из числа выпускников корпусов тех, кто получили ранения, выбыли из подразделений, но остались при армии. Таких было пятеро…
        Все молодые офицеры и капралы, показали себя очень неплохо, на тот свет не спешили, но и труса не праздновали. Всё как учили! Особенно меня поразила история капрала Сидорова и подпоручика Антропова, которая стала широко известной. Два орудия Антропова в битве под Рябой Могилой оказались под ударом турецкой кавалерии. Антропов совершенно верно просчитал, что, если он отступит с позиции, оставив орудия, но сохранив орудийную обслугу, то турки ворвутся на основную артиллерийскую позицию. Так что он во главе с пушкарями принял неравный бой, дав возможность выдвинуться нашим резервам.
        За десять минут пушкари полегли в неравной схватке, но дело своё сделали. Остались в живых только тяжелораненые Антропов и Сидоров, причём капрал вытащил командира. Подвиг сей был славен. И Антропов, придя в себя, ходатайствовал за присвоение Сидорову офицерского звания. Но Румянцев отказал - солдат в офицеры не хотел производить категорически. В армии пошёл шум, ибо Сидорова даже многие офицеры считали героем.
        Таким образом, уже за первый год службы, у выпускников новых корпусов сформировалась положительная репутация, а слова из евангелия от Иоанна, которые сказал Антропов, думая, что умирает на руках товарищей: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя», стали просто девизом русских войск. Так что материал у меня был прекрасный.
        Все пятеро отобранных кандидатов имели серьёзные ранения, но уже выздоравливали. Служить сейчас в действующей армии они не могли, а ехать домой лечиться не хотели. Сверх списка, я хотел рассмотреть и Антропова с Сидоровым. Антропов потерял руку. Ему реально повезло: и Сидоров-герой вытащил его очень вовремя, и операцию ему сделал сам Щепин. Но служить он больше не мог, но и армию оставить не посчитал возможным. Сидоров также получил многочисленные раны и перешёл в разряд инвалидов, но уж запретить ему быть рядом со спасённым командиром Румянцев не смог. Так что, два героя-калеки грустно ходили друг за дружкой и не могли понять, как же им жить дальше.
        - Илларион Иванович! - обратился я к Антропову, - Что Вы предполагаете делать в дальнейшем?
        - Я Ваше Высочество в раздумьях… - молодой офицер слегка зарделся от внимания наследника, но всё-таки он видел меня не в первый раз - я часто бывал в корпусе, - но он понимал, что я завёл этот разговор не просто так.
        - Тогда, господин поручик, я хотел бы предложить Вам некую неожиданную вещь. Как Вы отнесётесь к идее возглавить команду подобных Вам офицеров-инвалидов, для проверки служб Кригс-комиссара и Квартирмейстера?
        - Я не очень понимаю…
        - Меня категорически не устраивают ни качество, ни принципы работы служб снабжения. Сейчас радикально перестраивать данную систему я не готов - процесс небыстрый, поэтому только после войны. Но вот накормить и одеть армию сейчас просто необходимо! Сами видите, что солдаты голодные и неодетые, нестроевые лошади падают сотнями…
        - Безусловно, вижу, Ваше Высочество!
        - Для Вас в неофициальной обстановке - Павел Петрович! Нам надо победить в войне, причём потерять при этом как можно меньше людей. Люди нам ещё понадобятся. Надеюсь, что Вы думаете также, поручик?
        - Конечно, Ваше… Павел Петрович!
        - Прекрасно! А Вы в корпусе были одним из лучших по математике, умны и имеете прекрасное представление о питании солдат и лошадей. Притом Вы чрезвычайно авторитетны в армии - Вам и карты в руки!
* * *
        Так и нашёлся начинающий руководитель службы снабжения. Остальных ребят я и Антропов совместно накрутили так, что они землю рыть были готовы. Со всеми проблемами сразу, конечно, не справятся, пусть просто ревизию для начала проведут.
        Сам решил качеством продовольствия поинтересоваться. Съездил на главные склады, осмотрел. М-да… Сушёное мясо и солонина - гнилые, зерно и крупа тоже гнилые и грязные. Водки мало.
        Пришлось в сами закупки влезать. Выяснилось, что закупалось зерно и мясо в основном в Польше и на Украине, а потом тянулось обозами сюда. Ничего себе так транспортное плечо! Интендантам-то местным всё равно - за перевозку они не отвечают, а что затраты бешеные - так им какое дело. Да и продовольствие по дороге портится - так им и это без интереса - ещё закупят.
        Начал вопросы задавать. Утверждают, что местные не могут нужного количества поставить… Но, обнаружился нюанс - они не могли поставить нужный объём продовольствия одной партией! То есть, интендантская служба хотела купить всю партию разом - и всё тут! Как интересно…
        С собой, конечно, я Захара и стариков-разбойников брать не стал - риска много, да и в столице информации больше. Со мной приехал человечек от Захара, блёклый такой, незаметный, Ивашкой звать, Титовым. Захар его рекомендовал, как лучшего ученика Кошки. Вот ему я, как только за это дело взялся, задачу поставил провиантскую службу проверить. Голубиной почтой его обеспечили, в вот через три дня он мне доложил, что всё зерно в армии берут у двух купцов - Чупринина в Малороссии и Броша в Польше, но только в реальности за ними стоит один человек - Симон Лейбович, польский еврей.
        Прекрасно, только еврейских заговоров мне не хватало. Понятно, зерно и крупу у него берут за мзду малую, но как он добился того, что все поставки идут только через него? Озадачил Титова, что поговорить с этим Лейбовичем хочу, лично. Надо такого ухаря разговорить и в ситуации разобраться.
        А мясо? А мясо брали у купца Куприна, аж в Курске. Бред какой-то! Оттуда даже хорошее мясо, пока доедет - протухнет.
        В общем, пришлось включиться в закупки. Начал ездить по местным дворянам - они здесь самые богатые и ушлые, молдаване, полугреки и греки - бояре…
        Ну, конечно, у меня получилось - наследник и соправитель Российской империи не каждый день в гости приезжает. Люди здесь интересные, хитрые - будто маслом намазаны. Они ведь то под Византией, то под турками, то под поляками, то под Империей, то мы здесь. Да, православные, только их то в католичество, то в ислам пытаются перевести.
        Но мы нашли друг друга. То ли корни мои из прежней жизни отсюда. То ли я их понял - как им выживать, когда власть чуть ли не каждые пять лет меняется-то. В общем, договорились, будут они нам продовольствие поставлять сколько надо. И овощи, и вино, и мясо с рыбой будут. Всё у них есть, а у нас деньги есть.
        Мои офицеры нарыли в бумажках интендантов всякого интересного: люди совсем совесть потеряли - как же армия и война всё спишет. Пришлось всё снабжение под себя забрать, да ещё и перевозки сразу - ерунда какая-то разделять эти вещи. Эти же бывшие артиллеристы и инженеры составили костяк новой службы, к ним ещё младшего персонала из местных молдаван, что грамоту и счёт разумели, набрали. Они в нашу армию пошли за совесть служить, турки бы их за такое казнили без лишних вопросов. Да, риск шпионов был, но так быстро турки сориентироваться не должны были, да и контроль за ними был. С тех пор, кстати, интендантов в армии стали молдаванами называть.
        Воду начали солдатам централизованно выдавать, унтер-офицеры были строго проинструктированы из луж, рек и ручьёв не пить - брать воду только из бочек, что каждый день в роты привозить начали. В воду Щепин решил вино местное добавлять один к одному, кипятить пока сложно было, а вино хоть как-то предохранит, и винную порцию специально выделять не надо.
        Паёк увеличили, и рыбу добавили, и овощи. Плевать, что не по уставу, зато солдат сыт будет и местных грабить не станет, и денег при нём больше останется. Пищу начали готовить не индивидуально, а артелями в капральствах. Полевые кухни здесь отсутствовали, но Щепин уже с моей подачи этим озадачился и проекты их рисовать начал. Но не здесь и не сейчас. Я его проекты отправил Ломоносову, пусть поработает. Да и бочки для воды и солонины деревянными делать глупо - загнивают они. Путь жестяные продумает.
        А так, вообще, консервы должны быть. Мясо червивое больше людей убьёт, чем одно сражение. Что раньше не подумал? Это тоже в Петербург, пусть Ломоносов с Тепловым что-то вроде конкурса устроят.
        Удалось наладить нормальное питание солдат, причём бюджет даже сократился. С формой вот не очень пока получилось - организовать пошив одежды и обуви, в принципе, было возможно, но это требовало полного пересмотра сложившейся системы, да и производителей у нас, которые могли бы пошить столько формы единого фасона не было. Да и сама форма, признаться, очень непрактичная была - сложная и неудобная. Отложили этот вопрос до лучших времён. Но и так Щепин был почти доволен, ибо небоевые потери за зиму были копеечные. Меня зауважали, даже Румянцев сказал, что ещё никакому генералу не удавалось так прижать интендантов и реально накормить армию.
* * *
        Отставной капрал Сидоров мрачно хромал по Бухаресту к дому наследника престола. В голове метались мысли одна другой грустнее и тоскливее. С тех пор как его признали инвалидом и выгнали из вр?менных казарм, он приживался в доме поручика Антропова. Хромой, рука не сгибается, в глазах порой темнеет, кому он такой нужен. Поручик тоже человек небогатый, из сирот младших офицеров, при нём долго находиться, тоже не выйдет.
        Вот зачем его к Наследнику вызвали? Антропов вот сходил к нему и грустил несколько дней. Теперь вот уходит каждое утро куда-то, возвращается поздно злой и молчаливый. Что может хорошего сам Наследник сказать капралу-инвалиду, пусть и выпускнику корпуса? Ох, не к добру всё это! Какое же прегрешение за ним числится, если сам Наследник его требует?
        Пришлось пройти два караула: сначала измайловцы выслушали, кто он такой и куда идёт, а потом какие-то гайдуки все карманы ему вытряхнули. Это его ещё больше вогнало в тоску.
        - Капрал Еремей Сидоров? - за столом в небольшой комнате сидел человек с широкими плечами и очень внимательным взглядом.
        - Так точно, Ваше Императорское Высочество! - понял, кто перед ним, капрал.
        - Еремей Иванович! - вот это было потрясающе. Он, сын дьячка московской Пятницкой церкви, и к нему обращается, как к дворянину, сам Наследник! - Вы совершили подвиг, который оценила вся армия, и достойны высочайшей награды, которую я могу Вам предложить. - Наследник взял со стола документ и протянул капралу. Тот ошарашенно увидел патент, дарующий ему чин прапорщика.
        - Я - дворянин?! - Ерёма не мог подобрать слов, он впал в ступор и словно окаменел, не веря в происходящее.
        - Безусловно, Еремей Иванович! Дворянин! - мягко улыбнулся наследник. - Вы довольны?
        - Я? Я! Да я…
        - Вы успокойтесь, Еремей Иванович, упокойтесь! Водички вот попейте. - Ерёма схватил глиняную кружку с водой, стоявшую на маленьком столике в углу, и припал к ней, пока не выпил всю. - Итак, душа моя! Какие у Вас планы на дальнейшую жизнь?
        - Я не знаю, Ваше Императорское Высочество! - чётко выговорил новоиспечённый прапорщик, - Я много думал, но теперь, я, наверное, смогу стать и чиновником в какой-нибудь коллегии, дворянин как-никак.
        - Вы хотите этого?
        - Нет, Ваше Императорское Высочество! Я никогда не стремился в чиновники. Я хотел быть солдатом, стать когда-нибудь дворянином. А теперь…
        - Не хотите, значит, чиновником. Хорошо! Я наслышан, что Вы в корпусе не особенно любили математику, хоть и успешно сдали экзамен. Но при этом любили иностранные языки, Вам даже директор корпуса выдавал разрешение на посещение лекций по языкам на офицерских курсах.
        - Да, Ваше Императорское Высочество! Языки мне всегда легко давались, а математика не моё.
        - Иоганн Хоффман, преподававший у вас немецкий, утверждает, что Вы безупречно знаете немецкий. Как баварец он слышит в Вашей речи исключительно баварца.
        - Да, это так, мне не раз говорили, что у меня исключительный верхне-баварский выговор.
        - Я также слышал, что Ваш английский также безупречен.
        - И голландский, Ваше Императорское Высочество!
        - Очень хорошо, Еремей Иванович! Как Вы отнесётесь к моей просьбе, пока не показывать Ваш патент никому?
        - Я не понимаю…
        - Не волнуйтесь, душа моя! Я, не хочу огорчать Румянцева и идти против его решимости не давать дворянства подлому сословию. Но сам я такого не приемлю - дед мой, Пётр Великий, давал дворянство верным и нужным людям и я так делать считаю нужным и правильным. Те же Ягужинский[89 - Ягужинский Пётр Иванович - (1683 - 1736) сподвижник Петра I, генерал-аншеф, генерал-прокурор, граф. По происхождению - сын органиста лютеранской церкви в Москве.], Ганнибал[90 - Ганнибал Абрам Петрович был рабом, ребёнком, привезённым из Турции.], Шафиров[91 - Шафиров Пётр Павлович - (1669 - 1739) сподвижник Петра I, дипломат, первый руководитель почты, вице-канцлер, барон. По происхождению из польских евреев.] и даже Меншиков[92 - Меншиков Александр Данилович - (1673 - 1729) ближайший сподвижник Петра I, крупный государственный деятель, светлейший князь Ижорский, Генералиссимус русской армии. По легенде происходил из торговцев пирогами на улице.] славу Российскую приумножили! Документы Вы это предъявите в Санкт-Петербурге, где академик Ломоносов определит Вас в Университет. А вот дальше, я хотел бы предложить Вам вот        Еремей Сидоров имел явные способности к языкам, всего за три года обучения в унтер-офицерском классе артиллерийского корпуса он выучил целых три, проявив большое стремление в их изучении, и говорил на них без малейшего акцента. При этом он считался очень неплохим артиллеристом и хорошим техником, однако нелюбовь к математике ограничивала его развитие в науках. Во всяком случае, такую характеристику мне прислали из корпуса.
        Сидоров был умён, храбр, честен и верен. Он уже был молиться готов на меня лично и империю. Новоиспечённый прапорщик был идеальной кандидатурой для агента промышленной разведки, которой у нас системно пока не было. А вот острая надобность была. Нужны были технологии металлургии, машинной обработки металлов, лёгкой промышленности. Сами бы мы их, конечно, разработали - но время, время. Его не хватало.
        Так что я его уговорил. Конечно, уговорил. Стать моим личным агентом для Сидорова было не просто пределом мечтаний, а чем-то далеко выходящим за эти границы. Ломоносов смог направить его в столь любимый самим академиком Марбург, в качестве студента. А дальше Еремей был баварцем, англичанином и даже пруссаком, и вернулся на Родину только через долгие двенадцать лет.
        В том же направлении отправились ещё три капрала и один подпоручик, которые и создали основу новой разведывательной сети, о коей я давно думал.
* * *
        Давыдова и казаков с башкирами у меня, конечно, забрали. Зачем они мне посреди армии? Зато рядом снова был Потёмкин. Он часто сопровождал меня, мы много разговаривали, иногда выпивали. Я довольно близко сошёлся с генерал-майором Отто Вейсманом. Как-то Отто зашёл к Потёмкину, когда мы сидели у него, да и остался отдыхать с нами. Весёлый, честный и энергичный человек. О нашей троице уже начали анекдоты в армии рассказывать.
        Я повадился навещать дом Константина Маврокордата - константинопольского грека из квартала Фанар[93 - Квартал в Стамбуле, где компактно проживали этнические греки.], которого турки назначали то господарем Валахии, то Молдавии. Кстати, в обоих княжествах он стал очень популярным правителем. Маврокордат попал к нам в плен раненым, поэтому и оказался в своём доме в Яссах[94 - Город на территории нынешней Румынии, столица княжества Молдавия.]. Мне его порекомендовали как человека, способного решить любой вопрос в княжествах. Человек, знавший шесть языков, один самых образованных людей своего времени, при этом состоявший в родстве с самыми влиятельными семьями Фанара.
        С ним было интересно говорить, он знал так много о международной политике, о финансах, об управлении людьми, что мой интерес к беседам с ним не пропадал.
        Хотя, возможно, на частоту наших встреч с ним влияла его дочь, Мария. Внешне она ничуть не походила на Анюту: сероглазая, яркая брюнетка, высокая, стройная, спокойная и очень образованная и умная девушка. Мария была полноправным участником наших бесед, и именно она и уговорила отца начать со мной сотрудничать. Так что и именно семья Маврокордат стала посредником в приобретении продовольствия в княжествах.
        Мне было с ней интересно и приятно. Я не хотел себе врать, но я начал к ней привязываться. Я был ещё очень молод…
        Глава 10
        За этими заботами зима 1771 года и прошла, армия пришла в порядок и увеличилась в составе. По весне должн? было начаться новое наступление. Армию разделили на три части: основной командовал сам Румянцев, который уже к середине февраля начал переправу на другой берег Дуная, а две небольшие группы под руководством Вейсмана и Олица[95 - Олиц Пётр Иванович - российский военачальник, генерал-аншеф.] открыли вспомогательные действия.
        Я остался при главной армии, точнее, при провиантских складах около Ясс. Румянцев направился к главной армии турок, под командованием самого Великого Визиря[96 - Главный министр Османской империи, особо доверенное лицо султана, хранитель печати.], располагавшейся в Бабадаге[97 - Город на территории нынешней Румынии.]. Мною был получен приказ, в преддверии осады Бабадага доставить к главной армии большой обоз с припасами и порохом для артиллерии. Фельдмаршал планировал зажать всю турецкую армию в крепости и не ожидал от турок активных действий. Так что, я в сопровождении трёх тысяч казаков и башкир успешно переправил обоз через Дунай и продолжил движение.
        Около Мачина казаки нашли проводника-болгарина, который пообещал довести нас до нашей армии у Бабадага быстрее и безопаснее обычного, в обход отрядов башибузуков[98 - Иррегулярные турецкие воинские подразделения, использующиеся в христианских землях.], безобразничавших на дорогах. Мы в максимальном внимании двигались по просёлочным дорогам. Почти уже дошли, когда из передового дозора прискакал казачок с криком: «Там битва идёт!».
        Я обернулся на следовавших со мной Потёмкина и Белошапку, кивнул им и поскакал вперёд. Моя охрана и Потёмкин последовали за мной. Около вершины небольшого холма я увидел наш дозор, машущий нам шапками.
        - Ваше Императорское Высочество, там наши крепко дерутся!
        Мы аккуратно выглянули и увидели действительно сражение. Похоже, Румянцев недооценил готовность турок к битве, а те не стали дожидаться осады и дали генеральное сражение. На равнине сходились наши и турецкие отряды, стоял дым от стрельбы. Силы были примерно равны, турки дрались очень неплохо и пока баланс сражения ещё был не определён.
        Однако турецкая артиллерия оказалась прямо под нами. Охранение[99 - Войска, обеспечивающие защиту от нападения противника.] артиллерии было небольшое и при этом слишком увлечено наблюдением за битвой, и мы могли оказать решительное влияние на результат сражения. Меня аж затрясло.
        - Григорий! - обратился я к Потёмкину, - Что ты думаешь?
        - Павел Петрович, а что тут думать-то - их бить надо!
        - Только без Вас, Павел Петрович! - это уже Белошапка.
        - Гриша, ты сдурел?! Там гибнут русские солдаты, а ты мне, Наследнику престола Русского, тому, кто их беречь должен, предлагаешь от схватки устраниться? - меня трясло ещё больше. Гриша понял, что его не послушают и замолчал.
        Как потом мне рассказывали, причём даже в Санкт-Петербурге, - это было эпическое зрелище, когда из-за холма с дикими криками, прямо в тыл турецкой артиллерии, с дикими воплями стали вылетать бесчисленные орды башкир и казаков, во главе с гигантом в чёрном мундире на чёрном же коне.
        Всё-таки, как люди любят приукрасить действительность! Великаном-то я точно не был - рост в лучшем случае чуть ниже среднего, пусть и в плечах широк. Мундир действительно был чёрный - я должен был отличаться от окружающих, но все свои регалии демонстрировать не хотел. Мне всего шестнадцать лет и щеголять в генеральском мундире было бы глупо. И не скакал я впереди на лихом коне - Белошапка бы меня лично прибил за такое. И был я на кобыле, причём караковой! Я всё-таки так и вошло в придания - гигант, весь в чёрном на огромном вороном жеребце. Хорошо, хоть огнём мы не дышали!
        Но эффект был. У страха глаза велики, поэтому бравые турецкие артиллеристы-топчи[100 - Турецкий артиллерист.] и даже пехотинцы-янычары, стоявшие в охранении, решили, что русские их обошли и наша кавалерия в несчётном числе сейчас их сметёт. Визирь тоже был шокирован потерей артиллерии. В общем, турки бежали, Бабадаг был взят.
        Румянцев орал долго и громко, когда я привёл всё-таки свой обоз. Да, я помог ему победить, но мог и пострадать в битве, и не факт, что мама бы ему это простила. Так что меня отправили к Вейсману, пусть, дескать, мой дружок сам со мной разбирается. Правда, представили на дорожку к нововведённому в Империи ордену Святого Георгия 4 степени. Потёмкин же был отправлен ко двору с представлением и реляцией о победе.
        Главная армия встала по реке Рымник[101 - Река на территории нынешней Румынии.]. Турки перебросили в Варну б?льшую часть оставшихся войск для остановки возможного наступления Румянцева, а в это время Долгоруков атаковал Крым.
        Катастрофа в Крыму для турок была полной. У татар как раз началась натуральная гражданская война, вызванная нашими агентами, турецкие крепости были очень слабы, а послать туда дополнительные войска турки уже не могли - все были в Варне. Так что, наша армия захватила Перекоп и вторглась на полуостров, имея в авангарде калмыцкую орду.
        Калмыки почему-то решили, что земли, которые были им мною обещаны - это просторы крымского ханства, и устроили здесь форменную резню. Они самозабвенно гоняли татар, уничтожая всё их мужское население. У нашего командования вначале были другие заботы, надо было захватить все ключевые города полуострова. Поэтому особого внимания на калмыцкие зверства не обращали.
        Но потом, в сообщениях начали отмечать, что татарские и ногайские семьи прибиваются к русским войскам. А когда в сентябре наши начали частичный отвод войск с территории захваченного ханства на зимние квартиры, то татарские мурзы на коленях стали просить Долгорукова оставить больше гарнизонов. Они указали, что только наши войска могут защитить остаток татарского народа от жестоких калмыков. Крымчаки почувствовали себя в том положении, в котором века жили русские.
        Вот тогда Долгоруков и начал разбираться в случившемся. А когда о результатах действий калмыков узнала Императрица, то разразилась буря. Мама уже рассматривала кочевников Таврических степей в качестве своих будущих подданных, а здесь выяснилось, что их-то почти не осталось - жалкие остатки правящей верхушки и небольшая часть женщин и детей уцелели, спрятавшись в городах, под защитой наших гарнизонов, а основная масса мужчин и подростков погибла в борьбе с калмыками.
        Слишком уж татары мнили о себе и своей непобедимости, поэтому своевременно сдаться нашим войскам не успели. Вместе с ними исчезли и старики, частично перебитые нашими безжалостными иррегулярами, а в основной массе просто умершими от голода без продовольствия и заботы своих семей. За такую промашку Долгоруков не получил ожидаемый им чин фельдмаршала, что его крайне расстроило. А нам пришлось срочно выкупать у калмыков пленных женщин и детей, хотя бы для их спасения.
        Сами калмыки тоже жестоко пострадали от своей чрезмерной лихости - татары с ногаями отбивались со всей возможной решимостью, понимая, что защищают свои семьи. Фактически мы лишились калмыцкой орды, как реальной силы, на длительный срок, но зато они обогатились трофеями сверх всяких ожиданий, да ещё и на пленных неплохо заработали.
        Это примирило калмыков с тем, что Крымские степи вовсе не стали местом их кочевий. Да и осталось их довольно мало - старых земель теперь им хватало за глаза. А их новое богатство позже сыграло с ними злую шутку.
* * *
        С Вейсманом мне было весело, он гонял солдат, как сидоровых коз, тренируя их, дисциплинируя и натаскивая на бой. Таких масштабов тренировок я у армии Румянцева не видел и был реально восхищен. Причём солдаты Вейсмана просто боготворили, он любил своих солдат и берёг их. Небоевые потери в его частях всегда были ниже, чем у соседей, да и боевые были существенно ниже.
        Вейсман был из прибалтийских немцев, но служака до мозга костей, прошедший массу сражений, но ещё не сделавший большой карьеры. Умный и честный он стал мне очень близок. Отто знал, что я его прикрою от Румянцева, а я понимал, что именно Вейсман и есть будущее нашей армии. Забавно, но полком в его армии командовал хорошо известный мне в будущем Суворов, тот самый! И Суворов считал себя учеником Вейсмана и смотрел ему в рот.
        Задачи нам были поставлены - сидеть и не высовываться, все крупные действия должны были начаться только в следующем году. Я пребывал в Кишинёве и скучал. Переписывался с Мамой, Разумовским, Паниным, Дидро, своей командой и Маврокордатами. Я скучал по Марии. Очень скучал. Прошло менее трёх недель, с тех пор как я видел её последний раз, но сердце рвалось к ней в Яссы. М-да, влюбился…
* * *
        Мои ребята притащили мне Лейбовича, как заказывал. Причём буквально притащили, в мешке. Перепуганного, ничего не понимающего. Мешок развязали и бросили посредине кабинета. Из него медленно вылез упитанный, далеко не старый мужчина, со слегка восточным и очень симпатичным, пропорциональным лицом.
        - Вы Симон Лейбович? - не давая ему прийти в себя, по-немецки начал я.
        - Да, Ваше Сиятельство! - испуганно кося глазами на стоявших в углах кабинета гайдуков, заговорил тот, не понимая, к кому он попал.
        - Ваше Высочество! - с раздражением заявил Гришка, стоявший за моей спиной.
        - О! Я виноват, Ваше Императорское Высочество! - ну, что же, он точно не дурак, хотя опознать единственное бородатое Высочество в Европе было не очень сложно, но вот знать об этом факте могли ещё не многие.
        - Рассказывайте, Симон! У Вас же нет вопроса, что я хочу от Вас услышать? - я подпустил в голос насмешливого презрения.
        - Конечно, Ваше Императорское Высочество! У нас случился весьма досадный конфликт вокруг заработков, я виноват! Не губите!
        - Симон, давайте, определимся, в какой реке вы предпочитаете быть утопленным? В Быке, или, может, Днестре? Или Вам милее Прут? Извините, но вы всё-таки еврей и находитесь здесь инкогнито, так что даже повесить мне будет невместно… - мой гость дико завращал глазами на гайдуков, дружно выдвинувшихся из тени.
        - Ваше Высочество, не надо! Я всё расскажу, всё! - он был напуган и готов к разговору.
        - Кому Вы платили?
        - Генерал-Кригскомиссару Глебову! - ага, он подтверждал мои догадки - как забавно, на самый верх, значит.
        - Иван! - сидевший в углу Титов радостно кивнул мне. Значит, после разговора голубь отправится в Петербург.
        - Как давно?
        - Больше двух лет. - а вот это мы не дораскопали. Значит, он стоял и за предыдущими поставщиками.
        - Почему качество продовольствия так упало?
        - Господин генерал потребовал значительно б?льшую долю.
        - Как он получает деньги?
        - Их возит специальный человек в Петербург каждые полгода.
        - Кто этот человек?
        - Мой сын, Аарон.
        - Когда будет следующий визит?
        - Через два месяца. - надо же он даже не обмолвился, что я ему бизнес-то проредил…
        - Что вы ещё поставляете в армию?
        - Продовольствие, упряжь, повозки и так по мелочи, но, конечно, не сюда…
        Ладно, с этим разберёмся потом, а Симончика надо разговаривать дальше. Талант он был явный. Незаконнорождённый сын крупного еврейского проповедника Якоба Франка был унижаем всеми. Даже его собственный отец не мог явно помогать Симону, ибо это испортило бы репутацию уважаемого лидера крупной еврейской общины. А так, еврей без отца не пользовался поддержкой общины и презирался поляками. Тем не менее он так пробился. И сына своего мне сдал не задумываясь.
        Я-то что хотел, узнал - теперь пусть уж его Иван допрашивает, если что ему подскажут, чем интересоваться. За стенкой сидел и всё слушал Василий Довбыш, один из раненых офицеров, переведённых в ревизоры-интенданты. Мне кажется, что парень нашёл своё настоящее место именно на этой работе - он определял воров за несколько минут изучения бумаг, разбирался в хищениях, будто сам их и задумывал.
        Вот Василия я двину на руководство ревизионной службы, только пусть заматереет немного. Этот сирота из бедных малороссийских дворян попал в инженерный корпус радением своего дяди, одного из секретарей Синода. Учился Василий хорошо, и вышло из него то, что я и ожидал - верный и умный слуга государства.
        Да и Ванька Титов… Мы как-то в дороге разговорились и он сказал мне:
        - Ваше Высочество, Вы вот меня ни разу не спросили, откуда я взялся, какого происхождения… Вот почему?
        - Иван, тебя Захар прислал, ему я доверяю. Значит, и тебе доверяю. Что здесь твоё происхождение-то…
        - А ведь я - тать[102 - Вор (уст.)] бывший! Трактирный служка был - пьяных грабил! А?!
        - Ну, был. А теперь ты государев человек, ты на меня работаешь. Что было - прошло.
        - Как же, Павел Петрович, не дворянской я крови?!
        - Что ты страдаешь? Захар вон, тоже не граф, так ты знаешь - я ему, как себе верю, или вот дядька Остап или Григорий Белошапка, к примеру, что же теперь, мне их не ценить?
        - Умру за Вас, Павел Петрович, только скажите! - сдавленным голосом сказал Ванька.
        - Не стоит, братец, умирать - ст?ит жить! - вот что мне ответить было, кроме таких банальностей, у самого горло тогда перехватило. Вот так и живём, ничего ещё не сделал, а за меня уже умирать готовы…
        Вот и Симон потом. Я через несколько дней опять его увидел. Он за это время так много рассказал, что явно для себя уже решение принял. Очевидно, с ним можно было ещё кое-что обсудить.
        - Ну что, Симон, как ты свою жизнь дальше видишь? Что ты в жизни хочешь?
        - Ваше Высочество, что может еврей в этом мире?
        - Многое, Симон, может, многое. А вот чего хочешь именно ты?
        - Хочу человеком быть! Не жидом, а человеком! - вот надрыв у человека пошёл, видимо, накипело.
        - Ты про такого человека, Шафирова, слышал?
        - Кто же у евреев про Шафирова не слышал?
        - Хочешь такой судьбы? И для себя и для Аарона и Соломеи твоих, а?
        - Да, хочу, Ваше Высочество!
        - Тогда слушай, душа моя, слушай…
        Симон стал моим агентом в Европе, главой моей личной разведки и финансовым агентом. У него образовались хорошие контакты в Австрии, где он тоже собирался стать главным поставщиком армии. Да и в германских княжествах хитрый торговец пытался работать, правда, не совсем удачно. А здесь он получил мою поддержку как в части финансовых ресурсов, так и в части репутации. Ему купили баронские титулы в Брауншвейге, а заодно и нашей Лифляндии - не помешает. А барон фон Штейнбург явно лучше при европейских дворах звучит, чем Лейбович.
* * *
        Я скучал по Марии недолго, ко мне приехали Маврокордаты. Сказать, что я был удивлён - ничего не сказать. И первый вопрос, который я задал девушке, когда мы оказались наедине: «Зачем Вы здесь, Мария?»
        - Потому что я люблю Вас Ваше Высочество, и мне слишком тяжело быть вдали от вас! - она сказала это с такой грустью и болью, что я ей безоговорочно поверил.
        Да, я ей верил. Но вот снова испытать такую боль, что я испытал с Анютой, когда бросился в омут, не думая о последствиях, уже не мог. И я пошёл говорить с отцом своей возлюбленной.
        - Константин Николаевич! Вы уже наверняка знаете, что я люблю Вашу дочь!
        - Я догадываюсь, Ваше Императорское Высочество. Она тоже Вас любит, и я уже не мог дольше противиться её чувствам. Я ведь тоже её очень люблю и не могу переносить её страдания.
        - Вы понимаете, что я не смогу назвать её своей супругой. Я стану императором, а она мне, как бы мне ни хотелось этого, не ровня. Её не примут ни в Европе, ни в России… Я не хочу Вам врать. Она влюблённая девушка и не готова увидеть эти проблемы. А Вы - её отец, Вы должны думать об этом!
        - Спасибо Вам, Павел Петрович, что Вы ведёте со мной такой разговор. В Турции моего мнения никто бы и не спросил, да и соображения Марии тоже во внимание бы не принимались.
        - Я не турок, и Вы не в Турции… Я тоже уже не могу без Марии и прошу Вашего согласия на такое бесчестие для Вашей дочери! Но клянусь Вам, что ни в чём не обижу её и не допущу, её обиды от кого-то ещё. Я буду верен ей, столько, сколько мне будет позволено моим долгом перед Россией! Простите меня, Константин Николаевич.
        - Павел Петрович! - Маврокордат плакал, не стесняясь, я тоже сдерживался из последних сил. - Павел Петрович! Я не могу противиться! Я хочу счастья свой дочери, и не вижу с кем бы она могла достигнуть его, кроме как, с Ваши Высочеством. И я… Спасибо! Я думаю, что даже в статусе Вашей фаворитки ей будет лучше, чем даже в гареме Султана!
        Я обнял его, он меня, стояли долго, молча, слёзы щипали мои глаза… Странная ситуация, но такова моя жизнь. Мария была прекрасна, и юношеская страсть снова взяла своё - мы не выход?ли из дома три дня.
* * *
        Пусть я получил немного счастья, мне, правда, с Машей было очень хорошо, но война шла своим чередом. Румянцев считал, что он достиг уже предела продвижения в этом году и не собирался наступать дальше. Уговорить его сейчас наступать на турок было решительно невозможно. Турки же пока категорически отказывались говорить о мире.
        В это время от нашей дипломатии шли сигналы, наши успехи против Турции вызывают активнейшее недовольство в Европе. Понятно, что Франция пыталась сделать всё возможное, дабы поддержать Турцию. Но Румянцев разгромил подготовленную французами турецкую пехоту, захватил, при моём участии, поставленную ими же артиллерию, а одних денег туркам было уже мало.
        Но, кроме того, Англия сильно взволновалась от наших успехов, не желая видеть на Средиземноморье ещё одного игрока, и даже начала выдавливать оттуда эскадру Орлова. Более того, имелись данные, что идут активные турецко-австрийские переговоры. Маврокордат получил по своим связям св?дения, что турки сулят Австрии Молдавию, Валахию и Банат[103 - Территория, сейчас разделённая между Румынией, Венгрией и Сербией.], да ещё и пять миллионов дукатов, лишь бы Австрия надавила на нас.
        В общем, при сохранении нынешней ситуации, на следующий год мы могли оказаться в состоянии войны со всей Европой, а для нас и война с одной Турцией была крайне тяжела, и, главное, экономически. Военные налоги и рекрутские наборы железной рукой сдавили горло нашему экономическому развитию. Я переписывался с Алексеем Орловым, он понимал весь ужас ситуации и заваливал деньгами, греков, славян, албанцев, даже алжирцев, пытаясь вызвать волнения, чтобы ещё больше растянуть силы турок и принудить их к миру. Но даже тот факт, что Орлов вливал в этот процесс уже не только государственные, но свои личные ресурсы, пока результата не давал.
        Я обсуждал это с Вейсманом, тот писал Румянцеву, прося дозволения атаковать турок.
        Главная армия сейчас наступать не могла, но мы-то могли! У нас было около пятнадцати тысяч человек, включая иррегуляров, была артиллерия, в том числе и трофейная, и наши войска рвались в бой. Но Румянцев не желал рисковать, а Вейсман не был готов нарушать приказ командира.
        В конце концов, я не выдержал и в сердцах сказал ему: «Отто, ты уж тогда сам решай - немец ли ты наёмный или русский генерал». Тот подумал-подумал да и написал письмо Румянцеву, где прямо сказал, что как русский генерал, он не может стоять на месте и смотреть на турецкие войска, зная, о возможности их разгромить. И в октябре 1771, не дожидаясь реакции Румянцева, мы рванули вперёд.
        Моё прощание с Машей было очень нежным, мы любили друг друга, будто в последний раз, а возможно так оно и было. Утром на прощание я поцеловал её заплаканные глаза, а она вдруг прижалась ко мне, а потом попросила подождать, сб?гала в дом и повязала мне на шею свой зелёный шарф из драгоценного китайского шёлка, сказав, что он будет беречь меня на войне. Как я сам тогда не заплакал - не знаю…
        Скорость продвижения нашей армии была по местным меркам просто невозможная, практически удар молнии. Силистрия[104 - В то время крупная турецкая крепость, столица восточной Болгарии.] пала с ходу - турки нас там не ожидали и восьмитысячная армия, оборонявшая крепость была просто сметена, и мы, не задерживаясь, оставив в городе раненных и трофеи, бросились дальше.
        Людей не хватало, и даже Гришка уже не пытался меня остановить, пока я водил кавалерию в бой. Только окружал меня своими людьми и пытался не пустить меня в бой в первых рядах. Под Силистрией, когда мои конники первыми ворвались в ворота крепости, которые турки не успели закрыть, проспав продвижение наших войск, я не пострадал, но два гайдука погибли, защищая меня.
        Но вот когда под Варной мы опять как снег на голову обрушились на вновь сформированную главную армию турок, численность которой была в пять раз больше нашей, они уже не смогли меня защитить от схватки. Я рубил, стрелял, колол - всё слилось для меня в какую-то адскую карусель.
        Из всей битвы я толком запомнил только тот момент, как своим шарфом зажимаю рану на груди какого-то гренадера и кричу Белошапке - «Гриша, помоги мне!».
* * *
        - Огонь! - Алексей Лобов сорванным голосом прохрипел команду своим артиллеристам.
        Сражение под Варной было в самом разгаре. Войска Вейсмана, построившись в несколько каре[105 - Боевой порядок в виде квадрата.], атаковали основную часть турецкого войска, не успевшего развернуться к битве. Вокруг, кружа, словно злобные осы, носились казаки Наследника, нанося разящие укусы османам, не давая им окружить русскую армию по частям. Орудия Лобова находились на фланге каре Суздальского полка и вели активный огонь по батареям турок, видневшемся на склоне холма.
        Турки не смогли развернуть все орудия, и огонь русских был для турецких пушкарей-топчи ужасен. Кошмарная мешанина из быков, тащащих орудия, коней, людей, телег и посреди всего этого рвутся русские снаряды. Красота! Оглушительные взрывы бомб, выпущенных из единорогов[106 - Изобретённая в России гладкоствольная пушка-гаубица.], крики людей, ржание лошадей, истошное мычание быков - музыка войны придавала всему этому зрелищу поистине апокалипсический размах.
        Алексей уже был поручиком - после Силистрии он возглавил оставшуюся артиллерию полка, большинство артиллерийских офицеров были ранены, а он был отличной кандидатурой. Храбрый и расчётливый, очень авторитетный среди артиллеристов и пехоты, именно он стал правой рукой командующего полком Суворова.
        - Огонь! - снова прорычал Лобов, и орудия выстрелили. - Заряды подавай!
        - Турки бегут! - закричали в передних рядах. Алексей присмотрелся и увидел, что турецкая артиллерия и обоз не выдержали их огня и разбегаются. Это приметил также и Наследник, и кавалерия русских устремилась к отступающим туркам, стремясь не дать им заново организоваться. Основные силы турок, поняв, что сейчас потеряют и пушки, и тыловые подразделения, начали волноваться, а кавалерия турок бросилась наперерез русским.
        В это время армии Вейсмана ударила по главному отряду противника, и тот, не успев толком перестроится в боевые порядки, но будучи очень ещё решительно настроен, смог оказать серьёзное сопротивление. Завязалась жаркая схватка и Лобову стало не до нашей кавалерии.
        Как он потом понял, бой шёл всего около часа, турки всё-таки не выдержали и побежали. И только тогда Алексей оглядел поле сражение снова. Они были недалеко от того склона, который обстреливали раньше. Там, где раньше стояли турецкая артиллерия и обозы, всё ещё шла сватка. На помощь нашей кавалерии успел один мушкетёрский батальон. Русские лёгкие всадники своевременно отступили за свою пехоту, а потом снова ударили во фланг врагам. Наши конники ещё сражались несмотря на явное численное преимущество противника.
        - Братцы! Там Наследника убивают! - Лобов понял, что происходит совсем рядом с ними. Открывать огонь из орудий по этому хаосу из дерущихся конных и пеших людей было безумием. Поэтому он крикнул:
        - Братцы! Айда Наследника выручать!
        И, изнеможённые боем и зачастую даже раненные, пехотинцы и артиллеристы в едином порыве кинулись к месту схватки, где, уже не обращая внимания на происходящее на основном поле боя, сцепились намертво русские и турецкие всадники и пехотинцы.
        Лобову удалось организовать своих бойцов - всего их было несколько десятков, и ударить во фланг турок. Мушкетёры кололи штыками врага, артиллеристы размахивали огромными банниками для прочистки орудий, дробя кости и черепа. Сам Лобов двумя руками рубил тяжёлым палашом, который подобрал на поле боя. Нового удара безумных, окровавленных, покрытых грязью русских, которые напали без единого выстрела и убивали противника только холодным оружием и даже чудовищными дубинами, турки уже не выдержали и побежали.
        Лобов увидел, как под русским всадником, одетым в чёрное, убили коня. Тот соскочил довольно ловко. Но на него пешего с одной саблей в руке наскочили сразу три конных турка. Не задумываясь, Алексей кинулся к месту схватки и палашом рубанул коня ближайшего врага по лоснящемуся боку, зацепив ещё и ногу наездника. Лошадь яростно заржала и сбросила раненого всадника с себя. Лобов походя ткнул того палашом и кинулся дальше.
        Его обогнал высокого роста гренадер, размахивающим ружьём с разбитым вдребезги прикладом. Один из турок обернулся на новых врагов и, вытянув руку, зацепил гренадера саблей - тот упал, молча. Но, в этот самый момент Алексей, в каком-то нереальном прыжке попал по вытянутой руке врага своим клинком. Турок посмотрел на обрубок своей руки, дико завопил и свалился с лошади. Человек в чёрном, в свою очередь, очень ловко крутился на месте, отбиваясь от последнего врага, который, увидев, что сзади к нему приближается ещё один враг, бежал.
        Невысокий русский сорвал с шеи зелёный почему-то шарф и начал зажимать рану на груди гренадера, выкрикивая что-то нецензурное.
        - Господи! Это же сам Наследник! - Алексей бросился к нему. Опережая его, откуда-то выскочил казак с безумными глазами и криком:
        - Живой? Павел!
        - Гришка, помоги!
* * *
        Победа была славнейшей, турецкой армии больше не было. Командующий турками сераскир Эмир-Махмет и, прибывший к армии, Великий Визирь Силахдар Мехмед-паша были пленены, но у нас осталось на ногах только около двух тысяч человек. Меня дважды ранили, и если порез на лице быстро поджил, то нога, которую зацепили ятаганом, заживала долго. Вейсман получил пулю в плечо, Гришка заработал контузию. Даже Суворова и того ранили в руку. Почти все в армии были ранены, хорошо хоть, что Ивана я оставил в Яссах.
        Румянцев, когда получил послание Вейсмана, сначала сильно ругался и пытался остановить наш поход, но, поняв, что из этого уже ничего не выйдет, тоже перешёл в наступление. И после всего этого в Турции, наконец, полыхнуло. Вложения Алексея Орлова дали результат - восстали славяне, греки, албанцы, даже в Египте и Алжире начались волнения. Трон султана ощутимо зашатался.
        Глава 11
        Румянцев ругался. Конечно, его можно было заслушаться, но он входил в раж, багровел лицом и, учитывая богатырские размеры фельдмаршала, я начал волноваться, как бы того удар ни хватил.
        - Пётр Александрович! Ну, ведь повинную голову меч не сечёт! Победителя не судят! Все мы не без греха! Не судите и не судимы будете! - у меня закончился набор соответствующих поговорок, я прервался. Румянцев тоже - он смотрел на меня недоумённо, повисла пауза. А потом мы начали хохотать, сначала только я и Румянцев, а потом к нам присоединился и Вейсман. Мы хохотали и не могли остановиться.
        - Ох, ты, Павел Петрович! Ты себя в зеркало-то видел? Господи, ведь истинный скоморох! - заливался Румянцев.
        - А ты, Пётр Александрович! Ведь красный как рак! - в ответ припадочно хихикал я.
        Так бы мы, наверное, и померли от смеха, но в шатёр ворвалась охрана, которая не поняла, что происходит и решила прореагировать.
        Мы действительно смешно выглядели. Все перевязанные, лица перекошенные, всё ещё в рваной форме или, вообще, в турецкой одежде. Склады мы здесь захватили большие, трофеев море, но вот нашей формы-то нету. К тому же я начал отращивать бороду. Формально, чтобы прикрыть шрам от пореза, а на самом деле - Мария привыкла к бородатым людям, да и моё курносое лицо значительно лучше смотрелось с бородой, а европейская мода - переживёт. А так как я был очень молод, то борода росла пока очень плохо.
        - Ох, молодцы перевязанные! Вот что бы я делал, коли бы ты, Отто Иванович, армию бы положил? Или ты бы, Павел Петрович, головушку бы буйную сложил, али бы, вообще, в плен турку попал? Меня бы Государыня-Императрица казнили бы!
        - Не казнила бы, Пётр Александрович. Я ей отписался перед вступлением армии - вся вин? на мне. Принудил я, дескать, генерала Вейсмана, а тебя обманул подло. Mea culpa! После такого казнить тебя или Отто Ивановича у неё бы рука не поднялась.
        - Экий ты человек, Павел Петрович! - задумчиво протянул Румянцев, пристально глядя на меня. Вейсман тоже уставился на меня, будто в первый раз увидел.
        - Давайте, господа, лучше обсудим дела текущие и будущие планы, а про то, что было… Кто старое помянет, тому глаз вон! - опять блеснул я знанием русских пословиц. Румянцев опять захохотал, а Вейсман смущённо крякнул.
        - Позвольте, Пётр Александрович, я Вас сначала порадую? - начал я, хитро улыбаясь.
        - Порадуете меня старика? А чем же Вы ещё можете порадовать, коли война-то почти выиграна?
        - Выиграна она будет, Пётр Александрович, только тогда, когда мир подпишем.
        - Тоже правильно.
        - Так вот, так получилось, что у нас в плену Великий Визирь оказался…
        - Знаю, наслышан. Реляции читать умею! - заворчал фельдмаршал, решивший, что я ему пыль в глаза пускаю.
        - Так вот, драгоценный Пётр Александрович! Не один Визирь нам попался, а ещё, и это Вы в реляциях прочесть не могли, ибо своей волей определил я это важной тайной, в документах пока не отражаемой, большая казна турецкая!
        - Что-о-о? - Румянцев опять побагровел, но Вейсман, уже понявший эту слабость фельдмаршала, сунул ему в руку кубок с вином, к которому Румянцев жадно приник. - Сколько там?
        - Ещё даже не считали, подвал там очень большой, а людей мало, но, на первый взгляд, не меньше пяти миллионов пиастров[107 - Крупная турецкая серебряная монета.]. Даже охрану нормальную не поставишь, а коли считать начнём, то все узнают, и тут такое случится - не отобьёмся - со всей Османской империи бандиты набегут.
        - Да, Вы правы…
        - Третьего дня, башкиры нашли в городе. Хорошо, что ребята умные и верные - сразу ко мне прибежали, я велел им молчать до особого указания. Вон они - у крыльца стоят. А там, на постой десяток суздальцев поставил - сказал, что там секретный турецкий архив. Как Вы прибудете - откроем и изучать начнём. Так что, тайна это пока.
        - Вот ты голова, Павел Петрович! Как придумал!
        - Спасибо, Пётр Александрович! Старался!
        После такой новости наш разговор приобрёл характер дружеской посиделки - всем надо было снять накопившийся стресс, да и в такой обстановке текущую ситуацию проще было обсуждать. Да, победа была грандиозная, до Константинополя рукой под?ть, в сам?й Турции войска закончились, а восстания, напротив, начались. Так ещё и главная армия наша цела и может наступать дальше.
        Но вот зачем? И сейчас-то мы захватили территорий много больше, чем сможем удержать и освоить. Да и турки нам столько никогда не отдадут, а если и отдадут, то Австрия непременно на нас нападёт, чтобы себе эти земли забрать. Так что, нам явно столько не надо. А надо бы определить, о чём, как и с кем нам торговаться, и вообще, что делать-то нам дальше?
        Варианты были разные, начиная с того, чтобы сокрушить Турцию окончательно и потом делить её со всеми прочими интересантами, и заканчивая тем, что немедленно начать мирные переговоры. Однако и первое, и второе решения были плохими, ибо тратить силы на войну, чтобы отдать результаты соседям было просто нелепо, а если сейчас начать мирные переговоры, то Османы смогут тянуть время, решить свои внутренние проблемы и снова сцепится с нами.
        Мы думали долго и только к утру, уже сильно набравшись хороших вин, которые в изобилии были в обозе визиря, постановили, что, по-хорошему, надо нам всю Мезию и перевалы на Балканах взять, чтобы турки уж точно не дёргались. А цели в войне надо ставить такие: Россия должна получить всё Причерноморье от Днестра до Кубани, включая Крым, да Кабарду уже окончательно нашей признать. А остальное - не дадут, да и не стоит.
        Уже утром, после попойки, Румянцев велел большей части армии собираться в дальнейший поход и через несколько дней отправился с армией к Балканским горам. Я же, вместе с Вейсманом, остался в Варне, так же как и прочие раненные. Рана ныла, нога не позволяла ходить, так что я сидел и грустил. Ну, не совсем грустил, ибо через неделю после Румянцева ко мне прилетела Маша, ну и папа её с ней, конечно. Но Маша вернула мне доброе настроение и позитивный взгляд на мир.
        Дав понежиться несколько дней, мне на голову сел Маровкордат-старший, справедливо заметив, что мир нужно творить заранее. Пришлось вернуться к активной деятельности, точнее сказать к переписке. Я, конечно, сразу после Варны сообщил всем своим корреспондентам и маме о том, что я жив и практически здоров, а наша армия одержала грандиозную победу, но дальше этого не пошёл, не выработав для себя окончательно дальнейшую стратегию поведения. Теперь же настало время с ней определиться.
        С мамой мы давно обсуждали, как нам заполучить власть, достаточную для проведения изменений в обществе. Сложилось неприемлемое положение, при котором верхушка общества, развращённая и разуверившаяся в христианских ценностях, тащила силком государство в пр?пасть, не понимая этого. А у нас, самодержцев-монархов, не хватало сил и влияния развернуть Россию в нужную сторону. И вот надо было найти те методы, которые позволят нам обрести возможность сделать это.
        Первый шаг, к победе в войне и получению популярности в армии, я уже сделал. Теперь надо выверить второй, ибо мы шли по лезвию, и малейшая ошибка привела бы к гибели и нас с мамой и России. Но ведь и обсуждать с кем-то, кроме мамы, наши цели пока было слишком опрометчиво - малейшая огласка связала бы нам руки накрепко. Так что приходилось недоговаривать. Тот же Маврокордат пока был уверен, что наша задача максимально быстро завершить войну, получив именно то, о чём мы мечтали.
        К решению этой задачи я подключил всех, кого имело смысл, и Панина, и Разумовского, и Алексея Орлова и даже дядюшку Фрица. Старый ли по-прежнему хотел играть первую скрипку в Европе, и я ему всячески потакал, делая вид, что я его верный ученик и полностью нахожусь под его влиянием. Но главную роль во всём этом всё-таки играл Константин Маврокордат. У него имелись обширнейшие связи при дворе турецкого султана и очень информированные и влиятельные конфиденты во Франции и Австрии.
        Он волновался за военный успех Румянцева, но я был уверен в ворчливом фельдмаршале и он меня не подвёл. Рущук сдался без сопротивления - турки потеряли волю к победе, русская армия рвалась вперёд без остановки, и авангард нашей армии с ходу захватил перевалы - Константинополь лежал перед нами. Правда наступала зима, и перевалы закрывались, так что наступление могло начаться только по весне, но такая угроза столице была для Османской империи впервые.
        Турция стояла на краю гибели - не было места в империи, где бы ни разгорались бунты, русская армия стояла возле Стамбула, и не факт, что по весне султан сможет вставить против неё хоть какие-нибудь войска. Вопрос мира для Турции стал настолько важным, что уже ни французские субсидии, ни обещания Австрии надавить на Россию не принимались во внимание, и в декабре в Варну прибыл новый визирь Мухсинзаде Мехмед-паша.
        С собой он привёз, в качестве жеста доброй воли, освобождённого Обрескова. Это было очевидным и непременным нашим условием проведения переговоров. Туда же, уже с нашей стороны, спешил Панин, как главный дипломат империи, мечтающий тоже украсить себя лаврами победителя, и Алексей Орлов, которого пригласил лично я.
        Орлов прибыл всего на два дня позже турецкой делегации, причём посуху через Балканы, наглядно демонстрируя туркам, что они уже не контролируют свои территории. Маврокордата я турецкой делегации официально не показывал.
        Мехмед-паша был грустен до чрезвычайности - он прекрасно понимал, что какого бы результата он ни достиг на переговорах, его всё равно казнят. Османам нужен был мир, как кровь из носу мир. Наскрести войска по всей империи для обороны Константинополя они ещё могли, но тогда бы они теряли почти все провинции. Не собрать войска, подавлять волнения - риск того, что по весне наша армия будет прямо в Стамбуле, был бы чудовищен.
        А мир, даже на самых щадящих, но наших условиях не примут в Турции. Мы не откажемся от Причерноморья и Крыма, а это для мулл и янычарской верхушки просто невозможно. Так что, либо его казнят за мир, либо за отсутствие мира.
        Наша делегация всей толпой давила на турок, требуя невозможного - Крым, Княжества, Болгарию, Большой Кавказский хребет, Архипелаг, признания за Россией статуса империи, свободы вероисповедания на всей территории Турции, полной независимости Грузии, автономии для славян и греков, разрешения беспошлинной торговли по всей Османской империи и контрибуции в сто миллионов рублей. Что-то вроде Vae victis[108 - Горе побеждённым (лат.).]!
        Давление шикарно обеспечивали военные - Румянцев, Вейсман и Орлов, заявляя, что и наличных сил на перевалах достаточно для атаки на Стамбул. Панин изображал сторонника мира, а Обресков пытался выступать арбитром. Я же формально в переговорах не участвовал - не по рангу мне говорить с министром. Главное, было убедить турок в нашей силе и возможности быстро покорить всю Турцию.
        Важно было также не дать им понять, что затягивания переговоров нам было никак нельзя допустить - набегут австрийцы, французы и даже пруссаки. Им всем такое усиление России было сильно не по нраву. Да, я старался убедить дядюшку Фрица, что ослабление Турции с одновременным усилением России, также ослабит и Австрию - его давнего соперника. Но он не хотел однозначно принимать нашу сторону, справедливо считая, что мы можем слишком много проглотить, а главное - переварить, и вот тогда с нами точно каши не сваришь. Он активно намекал на Западную Польшу, как способ сделать его более покладистым, и я не отказывал ему явно и намекал на возможность всё это осуществить, но только если именно я стану принимать решения, но вот матушка…
        Панину я тоже активно дурил голову, показывая себя его преданным сторонником, не имеющим собственного мнения. Но Константин Маврокордат - моё секретное оружие - развил бурнейшую деятельность за спиной нашей делегации. Он смог найти слабые звенья в делегации турок и путём взяток - пригодилась казна, захваченная в Варне, убедить их в необходимости пойти нам на некоторые уступки. Те границы, которые мы с Румянцевым и Вейсманом неформально для себя установили, стали для турок чуть ли не последней линией обороны, за которую они не хотели отступать.
        С разрешением нашим купцам вести торговлю наравне с французами турки уже почти смирились, да и с нашим флотом на Чёрном море они готовы были пойти на компромисс, только ограничив нас в количестве кораблей. В вопросах прав христиан мы решили уступить - для турок это было важно, а мне удалось аккуратно убедить наших переговорщиков, что для нас это сейчас не так актуально.
        Так что переговоры шли к заключению мира на формально турецких, а реально наших условиях. Единственным камнем преткновения оставалась контрибуция - сто миллионов рублей были явно не подъёмны для турок, так что, мы пока торговались.
        После очередного дня переговоров все русские переговорщики традиционно собирались у меня в доме, на подведение итогов и определение позиций на следующий переговорный день. К этому времени от Маврокордата я уже получил информацию о турецких решениях и задумках. А также я уже с ним и Машей хорошо подготовился к тому, как эту информацию правильно под?ть и убедить своих собеседников выполнить установки, которые я им навязывал.
        Мария вообще оказалась даже более умна, чем я себе представлял - отлично инстинктивно понимая психологию, она помогала мне предсказать реакцию собеседников на мои слова и поведение, и вместе со мной репетировала правильные выражения лица и слова, которые я использовал на этих встречах.
        Вся сложность была в том, что если Вейсман и Орлов, безусловно, были моими друзьями и готовы были принять моё мнение, а Обресков и Румянцев - люди рациональные и убеждаемые, но вот Панин… Он был, конечно, очень образован и умён, но уж очень заносчив и уверен в собственной хитрости и харизме - с ним было очень сложно.
        Его можно было убедить в правильности принятия решений, инициированных не им, только заставив его поверить, что это его идея. Так что я должен был оставаться в положении его преданного ученика. Альтернативой было бы только приказать ему, но мне нельзя было его сейчас ломать - рано ещё. В общем, мне приходилось обыгрывать ситуацию, представляя свои предложения исключительно его гениальными идеями.
        Именно сейчас проходил очередной такой вечер игры и лицедейства. Нужно было определить предел возможностей турок в финансовом плане. Нам деньги были очень нужны - война поглотила все наши свободные ресурсы, а нам предстояло ещё осваивать огромные пространства причерноморских степей. Шёл ожесточённый спор. Румянцев, выступая уже не только как военный, но и как крупный администратор, требовал содрать с турок все запрошенные деньги - наша экономика, истощённая войной, освоила бы сейчас любые средства. А Панин настаивал на скорейшем заключении мира и был готов упасть в требованиях сразу в десять раз.
        Я думал… Маврокордат убыл на встречу со своим информатором в турецкой верхушке и ещё не вернулся, так что я пока старался не вмешиваться. Вдруг в комнату аккуратно заглянул Белошапка и взглядом попросил меня выйти. Я кивнул собравшимся и вышел в соседнюю комнату. Там меня ждал Константин, вернувшийся от своего конфидента.
        Он принёсся со своей идеей, родившейся на встрече с этим греком - переводчиком турецкой делегации. Идея действительно была замечательная - турок можно было убедить, что мне можно дать взятку! Да, именно мне - взятку! Если мне дать двадцать пять миллионов, то официальная контрибуция составила бы тоже двадцать пять - что в целом в два раза меньше наших требований. Туркам идея взятки была близка до чрезвычайности и на таких условиях они были готовы всё заплатить. Нужно было это только согласовать со мной и убедить в этом прочих переговорщиков.
        Идея была замечательная, но здесь я чувствовал какую-то незавершённость. Эту мысль нужно было обдумать, причём прямо сейчас - какая-то мысль крутилась в голове, но никак не могла выйти наружу. Я кликнул охрану и пошёл прогуляться вдоль моря - у него мне легче думалось, Я это уже давно заметил. Нога ещё побаливала, но прогулки были для меня очень важны, к тому же Щепин, прибывший в Варну вместе с командованием армии, даже рекомендовал мне ногу разрабатывать.
        Хорошо бы пообсуждать это, так быстрее идея оформляется, но здесь сейчас не получится - мама далеко, а такое больше ни с кем нельзя… Я шёл, волны накатывали на берег с шипением и гулом, на моей лицо падали солёные брызги. Холодный ветер пытался забраться под кафтан. Над водой стоял плотный туман, и где-то за ним слышался скрип мачты одинокого корабля. Мир и покой со вкусом моря…
        И здесь - родилось! Всё встало на свои места. Мои военные, после того как стало понятно, что турки могут принять границу по Днестру, стали ворчать о затруднениях со снабжением войск через степь из Подолии и Малороссии, да и квартиры для войск надо будет обустраивать на необжитых местах - нам бы Молдавию с Валахией… Но вот на такое турки бы точно не пошли. И вот мне стало понятно, как нам получить нужные земли и как обосновать идею со взяткой, причём так, чтобы это решение приняли и турки, и европейские игроки.
        Идея была в том, что мы должны продать миру мою ссору с матерью. Такой разлад в русском императорском семействе, чреватый для нас гражданской войной, и последующим выбытием России из списка крупных европейских игроков. Все европейские страны могли заработать на этом, причём столько, что жадность должна была заставить их пойти на любой риск. Новая смута на Руси была бы выгодна всем нашим соседям - территории и ресурсы можно будет получить практически без сопротивления.
        Для поддержания этого процесса им требовалось пойти на уступки - дать мне деньги и земли и признать этот мир с турками. Я думал, что это вполне возможно. Но теперь нужно было заняться деталями, и я быстро пошёл домой.
        План переговоров на завтра был забыт, я попросил отложить вопросы на завтрашний вечер, мол, голова болит - ну я же всё-таки наследник, могу и похандрить. А я пошёл к Маше, моей любимой Машеньке. Теперь, когда голова лучше контролировала гормоны, я понимал, что именно Маша - моя первая настоящая любовь. Анютка была красива, совершенно ураганна в постели и очень молода, но вот поговорить с ней мне было не о чем. Страсть и желания захватили меня тогда, подавили мой разум, всё-таки всего четырнадцать лет - самый гормональный шторм, а теперь мне уже семнадцать и мозг уже взял управление на себя.
        С Анюткой мне было хорошо заниматься постельными утехами, а всё прочее… Пламя бы утихло, а дальше, что мне делать? А вот с Машей всё иначе - она умная, образованная, между нами уже не юношеская страсть, а настоящая любовь. Причём Мария аристократка. Да, она мне не ровня, но всё-таки из очень влиятельного рода, и мой брак с ней был бы вполне возможен, правда, в чуть других обстоятельствах. Так почему бы мне не попытаться заодно и приблизить эти самые обстоятельства?
        Так вот - повод к внешней ссоре с императрицей Екатериной Алексеевной я видел в браке с Марией. Вот так! Мама должна была мне этот брак запретить, а я просто обязан нарушить её запрет. Такая гремучая смесь романтизма и прагматизма вполне могла обеспечить нам нужное развитие событий. Причём я увидел здесь сразу возможность убить и ещё одного зайца - сделать план двухходовым и выиграть ещё одну игру. Но нужны детали сценария и согласие сторон-участников.
        Я начал с Марии. Я не мог играть в такую игру с любимой женщиной - она должна была всё знать. Для меня не было сомнений в необходимости почти со всеми играть втёмную - такая сложная игра не должна не удастся из-за того, что кто-то что-то сказал не там и не тому, но вот Маше и маме я должен был сказать всё, с таким не играют.
        Конечно, я боялся, что даже они могут проговориться родным и близким людям, но на такой риск я пошёл сознательно, ибо нельзя всё-таки не доверять всем…
        Маша меня поняла, ей было очень страшно - в такие игры она раньше не играла, но даже сквозь слёзы я видел стальной стержень внутри моей любимой женщины и решил не останавливаться. В теоретической возможности реализации моей идеи я не сомневался, так что консультации с прочими я пока отложил. Сейчас нужно было получить согласие мамы.
        Голубиная связь работала отлично, а уже в Варне я получил курьером от мамы новые системы шифрования переписки, чтобы наши письма друг к другу могли понять только мы. Даже секретарям зачастую нельзя было доверить всё. Идея шифра была Эйлера, а вот реализация была Карпова - Емельян стал выдающимся математиком и просчитанные им шифры были недоступны пока больше никому. Вернее, шифр был очень сложен, и любой посторонний, прочитав тайнопись, получил бы связанный текст на отвлечённые темы, а вот к истинному содержанию письма пришлось бы пробиваться ещё через один уровень безопасности.
        Этим шифром мы защищали только самое потаённое, и вот моё послание точно относилось к такому. Мама, конечно, была не в восторге от задуманного, но всё-таки признала реальность исполнения подобного плана и согласилась. Она согласилась на то, чтобы Маша стала моей женой. Здесь ей пришлось явно сложнее всего, мама не знала Машу, но знала о моих чувствах к ней и о её поступках. Императрица всегда была сторонницей моего брака с европейскими принцессами, а Маша к таким не относилась. Ей было тяжело согласиться, но она решилась на это. Я был ей очень благодарен, я даже не надеялся, что мама сразу примет такое, но она смогла - её доверие ко мне было огромным - Екатерина готова была передать в мои руки фактическое будущее империи… И я это доверие не обману.
        Глава 12
        Константин Маврокордат подтвердил мою правоту, но сразу уточнил детали - получить оба княжества, было просто нереально. Даже Султан не мог подарить мне и Молдавию, и Валахию - это было слишком много для турок и вызвало бы немедленный переворот в Стамбуле. Нет, это не допустимо. Но, вот одна Молдавия - вполне реально. Бывший господарь теперь стал мне ещё ближе, ибо работал уже не только за своё будущее, но и за будущее своих внуков, которые ещё родятся у меня и Маши.
        Константин заплакал, когда поведал ему свой план - нет, не весь, только его первую часть, вторую, как я и сказал, пока возможно доверить только своим любимым женщинам. Это информация его поразила - такое доверие к нему и его семье поднимало Маврокордата на недосягаемую даже в мечтах высоту. Если раньше бывший господарь просто работал на меня, то теперь он готов был сражаться и умирать.
        Следующим посвящённым стал Орлов. Алексей Григорьевич ржал так, что кобылы должны были бы прискакать к нему из самог? Константинополя. Как истинный авантюрист он оценил красоту и рискованность плана и, назвав меня «Хитроумным Улиссом», полностью меня поддержал. Что бы он сказал, если бы узнал и вторую часть плана, которую я таил от него? М-да… Я ощущал себя негодяем, но так было надо.
        Румянцев тоже признал необходимость действовать именно так, правда, его пришлось поубеждать - рыцарское восприятие мира у него было очень сильное. Но благо державы - ради него фельдмаршал согласился пойти против своих принципов.
        Вейсману же, после долгих раздумий, я рассказал и про вторую часть - мне нужен был человек, который поможет мне во всём - один я здесь не справлюсь, а играть с Отто втёмную, значит не иметь всего его доверия и преданности. В общем, я решил, что это объективное решение, а не проявление моих дружеских чувств. Отто стал для меня другом и, после Варны даже почти братом… Вейсман не сомневался, он был готов пойти со мной до конца, как когда-то, нарушив приказ командира на пути к своей победе.
        Самое сложное было - Панин. Здесь, мало того, что его надо было убедить в правильности моего плана, так ещё именно он должен был стать мишенью его второго этапа. За Паниным давно и плотно наблюдали люди Захара, и даже б?льшая часть агентов Тайной экспедиции, которые работали под формальным руководством Шешковского.
        Тот уже потерял практически всё доверие, явно подыгрывая разным политическим группировкам. Сначала, потеряв поддержку Алексея и Ивана Орловых, понимая слабость своих позиций перед императрицей, не нашёл ничего лучшего, чем попытаться найти опору у их брата Григория, а когда тот был отставлен, начал пристраиваться к Панину. В результате мама поняла, что доверять этому флюгеру уже просто опасно, но и трогать его преждевременно - проще следить за ним, и, контролируя его контакты, получать больше информации о возможных заговорах. Так что экспедицию фактически переподчинили Захару, причём сам Шешковский был не в курсе этого.
        Так вот, Никита Иванович лелеял мысли по получению верховной власти в России. Давно и сладострастно желал он стать вершителем судеб страны и готовился к этому весьма деятельно. Уже несколько раз он пытался затеять переворот, но всё время эту идею откладывал. Причём первейшим орудием в достижении цели Панин видел меня - своего верного и преданного ученика, коим, по его мнению, он управлял как куклой. И вот он видел себя канцлером и этаким кардиналом Ришелье при моей чисто номинальной фигуре…
        Так вот, именно этот человек, по моей задумке, должен был запустить и возглавить переворот в тот момент, когда мы, именно мы, будем к этому готовы. И именно этот мятеж, а точнее сказать, его подавление - станет спусковым крючком к радикальным изменениям жизни в стране. Лучше момента для этого до сих пор ещё не возникало: у меня была лояльность Румянцева, был Вейсман, была армия, будет, в результате подавления мятежа, поддержка части общества. Надо всё делать сейчас.
        Я готовился к встрече с Паниным два дня - репетировал с Машей, просчитывал его возможные реакции и действия. Но тянуть больше смысла не было - время уходило, а придумать что-то новое уже не получалось. Так что, мы встретились с ним. Мне удалось убедить Никиту Ивановича, что это его идея. По сути, моим помощником было только его раздутое самомнение, а вот против меня были и его недюжинный ум, и изощрённая хитрость. По всем предпосылкам для данного разговора он уже что-то начинал подозревать, и я находился на грани краха, но всё-таки мне это удалось!
        Более того, он с удовольствием проглотил наживку. Я начал свои речи перед ним с чистой правды - поделился своими чувствами к Маше и мечтами связать с ней свою жизнь. Дальше я вслух размышлял, о её недостаточной родовитости и том, что мама, к сожалению, этот брак никогда не примет и не одобрит. И здесь он сам заговорил о волшебных чувствах молодого человека, которые обязательно надо уважать, что тот, кто их не оценит, не должен даже молвить о подобном - и мысль его стремительно понеслась вдаль.
        Никита Иванович сам увидел, что это прекрасный шанс вбить могучий клин между мной и императрицей. Он принял за чистую монету мысль, подкинутую ему мною, что это всё затеяно им самим. После такого убедить Панина в том, что он автор и следующей идеи - о Молдавии - было уже совсем нетрудно. Так что, он пребывал в ощущении своих гениальных озарений.
        Как преданный ученик и восхищённый слушатель, я взялся за то, чтобы его восхитительную идею проговорить с военными, а самого Никиту Ивановича попросил взять на себя маму - мне вроде как было страшно это делать самому. Панин уцепился за эту возможность со всей своей энергией. Мой учитель увидел, как он может возникающую между мной и матерью трещину расширить ещё больше, и стать для меня вообще единственным авторитетом. Всё, дальше с ним должна быть уже работать мама.
        Я же дал отмашку Маврокордату, и он запустил маховик хитрого плана по обману турок, французов и австрийцев. Моя роль была уже довольно пассивной, наша делегация согласилась на снижение контрибуции до двадцати пять миллионов рублей, а Маврокордат стал посредником в переговорах о вручении мне ещё такой же кругленькой суммы. Делегации подписали мирный договор, который должен был отправиться на ратификацию монархам.
        Мне пришлось приватно встретиться с Великим Визирем, и мы с ним подписали тайное соглашение о передаче Молдавии лично мне - Султан тоже вполне проглотил мысль, что Наследник Российского престола может брать взятки деньгами и землями, ибо собирается поссориться с собственной матерью. А подписанное соглашение повезли в свои столицы сам Визирь и граф Панин.
        Возникла небольшая пауза, и я смог заняться другими делами. В частности, меня навестил мой спаситель - поручик Лобов. Конечно, это я пригласил его на беседу - мне казалось необходимым лично отблагодарить человека, без которого моя военная авантюра окончилась бы крайне печально. Я просил, конечно, о награждении его недавно учреждённым орденом Георгия Победоносца, но пока ответа на моё ходатайство получено не было, а время шло, так что личная встреча была необходима.
        Он прибыл ко мне, сияя от восторга победы, молодости и лихости. Высок, красив и умён, один из лучших выпускников артиллерийского корпуса, любимый ученик Ломоносова, который описывал его в ярких красках. Лобов оказался просто образцом дворянина, который бы я хотел видеть. Я думал, что он начнёт у меня что-то просить или, наоборот, хвалиться, а поручик с ходу завёл разговор о недостатках подготовки пушечной обслуги, неудобствах транспортировки пушек, проблемах самих орудий, в частности, и артиллерии, в целом.
        Оказывается, он всё время изучал нашу артиллерию, сравнивал и анализировал. И пришёл ко мне доложиться как своему старшему начальнику о проблемах, им увиденных, и способах их преодоления. Он настаивал на облегчении орудий, изъятии украшений, унификации и ускорения транспортировки. Для чего он, в первую очередь, считал необходимым начать систематические исследования в области металлургии и металлообработки. А также предлагал целый ряд мер по улучшению подготовки персонала, а также настаивал на улучшении работы в области коннозаводства, с целью повышения грузоподъёмности и увеличении количества транспорта.
        Признаться, такого достаточно глубокого анализа этого вопроса и даже определения методов его решения я от поручика, который всего пару лет в армии, не ожидал. Однако это показало мне уровень подготовки в корпусе, если уж это учебное заведение может выдавать настолько компетентных офицеров.
        Сам Лобов, считал для себя наиболее интересным именно научную работу с металлом. Алексей принимал тот факт, что он пока, как металлург, был не очень сведущ, но горел желанием этот недостаток исправить. При этом его высокое знание химии и физики позволяло считать его объективно достаточно перспективным учёным. Так что я написал Ломоносову, прося его подумать о программе обучения, в том числе и зарубежного, для Алексея.
        Я начал регулярно с ним беседовать, у него был взгляд энциклопедиста. В этом Алексей был очень похож на Ломоносова, который, конечно, был потрясающим учёным и организатором науки, но он старел, и уже нужно было подумать о воспитании его преемника. Хотя, объективно, Лобов пока всё-таки был слишком молод и неопытен для такого поста, но в перспективе…
        Мои снабженцы хорошо справлялись с обеспечением армии всем необходимым, войска спокойно стояли на зимних квартирах в Болгарии и ждали вступления в силу мира с Турцией, ну и вывода в Россию. С ратифицированным Екатериной II мирным договором приехал к нам мой старый друг - Григорий Потёмкин.
        С ним такое дело вышло… Я, конечно, получал информацию из Петербурга, и от Анны Карловны, которая сообщала мне обо всех тенденциях и слухах в столичном обществе, и от Захара, который уже, опираясь на стариков-разбойников, как паук активно плёл сеть информаторов и агентов как в России, так и за её рубежами, о том, что мама положила глаз на Гришку. Мама, мне тоже, стесняясь, писала мне о своём интересе к молодому красавцу-генералу. Но вот сам Григорий Александрович оказался натуральным балбесом.
        Ворвался он ко мне, прямо с коня, запылённый и уставший и с порога брякнул:
        - Павел Петрович! Я тут с Вашей матерью амуры закрутил! - и вот что он от меня ждал? Говорю же - балбес. Я, хоть и слегка в курсе был, и из будущего помнил о знаменитом фаворите, но так вот к такому готов не был. В общем, сработал рефлекс - я ему прямо в глаз и зарядил. А он брыкнулся на пол и лежит - не шевелится. Большие шкафы громко падают!
        - Гришка! Ты чего это надумал? - я же чисто автоматически сработал, от неожиданности заявления… А он лежит такой, вроде живой, но… Пришлось кликнуть охране, чтоб воды принесли. Облил его - очнулся. Глаза мутные, вот ерунда-то получилась! Не сильно зашиб ли я его?
        - Ты чего, Гриш?
        - Ох, Ваше Высочество, тяжела рука у тебя! Ох, ты ж…
        - А что ты такое с порога несёшь?! Совсем дубина? Я же даже подумать не успел! - посадил его, попить дал. Гляжу - вроде в себя приходит.
        - Ваше Императорское Высочество! Привёз я Вам Императорские указы! В награждение Вас и всех отличившихся в войне и подписании мирного договора. Ох, голова моя!
        - Награждение привёз! Это хорошо! Кого хоть?
        - Вас, Павел Петрович!
        - Погоди, душа моя, ты только что меня на «ты» называл?
        - Сомлел я, после удара!
        - Гришка!
        - Ладно, Павел Петрович, не гневись, я сам не знаю, что сказать тебе… В голове такая каша!
        - Гришка, отвечай, как перед Богом - ты к Екатерине Алексеевне чувства питаешь, или карьеру так делаешь? Говори правду! Прибью!
        - Ты прибьёшь, Твоё Императорское Высочество - можешь, увидел…
        - Гришка!
        - Вот тебе крест, Павел Петрович - люблю я её! Давно люблю! Ещё как до переворота увидел… Ни о ком больше думать не могу!
        - Гриш, у тебя же баб полн? было?
        - Тут другое, Павел Петрович. Кто я такой для неё был? Так - сошка мелкая, да и Орлов у неё был. Как я мог даже подумать, что её интерес привлеку… Вот как-то…
        - Понял, Григорий! Всё, молчи. Думать об этом буду. Вернёмся к этому вопросу вечером. Дальше про награды говори!
        - Ну, тебе Павел Петрович - Георгия четвёртого и третьего класса - за Бабадаг и Варну, Александра Невского за снабжения армии и Андрея Первозванного за мирный договор!
        - Господи! Да я же, как паяц какой-то буду, обвешан лентами и орденами-то!
        - Не шути, Павел Петрович, так - всё заслужил! Всё честью, умом и кровью заслужил! Вся столица на ушах стоит! Матушка твоя, кстати, очень плакала, как про твои подвиги под Варной узнала - молит тебя слёзно больше в бой не лезть! Наследник ты! Погибнешь, и Россия погибнет!
        - Гриша, сам же понимаешь - так надо было! Как бы в глаза Вейсману взглянул и армии его, отправляя их на смерть верную, а сам, значит, в кусты?
        - Не военный ты человек, Ваше Императорское Высочество! Как же иначе-то? Нечто самому в каждую дыру лезть?
        - В общем, Гриш, дураком ты меня считаешь? Молчишь? И Правильно молчишь. Сам знаю… Ладно, а Вейсману что?
        - Ну, ему Святого Георгия второго и первого класса - за Силистрию и Варну, и генерал-аншефа за Варненский поход.
        - Эвона - через чин!
        - Заслужил. Его иначе как русским Ахиллом, и в России и за границей никто и не называет! Славнейший!
        - Подожди, а что тогда Румянцеву-то?
        - Андрея Первозванного и почётное прозвание - Задунайский!
        - Тоже неплохо! А моему Лобову что дали?
        - Георгия четвёртого класса.
        - Здорово, порадуется парень! А кому земли и людишек дали?
        - Никому - императрица отложила раздачу земель до твоего возвращения, Павел Петрович!
        - Забавно… Хорошо, Гриша. Что? - это я гайдуку, который заглянул в комнату.
        - Ваше Императорское Высочество! Там господа генералы подошли, вестей ждут.
        - Вот, Григорий Александрович - пойдём-ка на раздачу слонов всем потерпевшим за Родину! - присказку эту пришлось разъяснить. А история про индийских царей, даривших отличившимся слонов, так понравилась народу, что слоном стали называть любую награду.
        После объявления о наградах был объявлен торжественный ужин-чествование награждённых. Большой праздник, конечно, будет в Петербурге, где и вручат сами награды, которые поручено было сделать лучшим столичным ювелирам - победа действительно была величайшая, но и сейчас требовалось всё это отметить.
        Напиваться я и не собирался, скорее надо было дать людям почувствовать победу и отблагодарить их за службу. Конечно, больше прочих был счастлив Вейсман, который опасался, что он может быть наказан за своеволие. Но Румянцев, справедливо приняв мой тезис, что победителя не судят, не стал требовать кары для непослушного генерала. Фельдмаршал признавал талант подчинённого и, по крайней мере, публично радовался за его стремительную карьеру.
        Вечер удался. Я произносил здравицы за победителей в войне и старался продемонстрировать свою скромность и уважение, по отношению к своим генералам. По завершении этого пира я уединился в комнате с Потёмкиным.
        Сидели мы всю ночь, потягивая хорошее вино и обсуждая изменившуюся обстановку. Григорий божился, что искренне любит мою мать и никакого злого умысла по этому поводу не имеет. Готов отказаться от всех чинов, лишь бы быть рядом с нею. Что ж, я ему верил - мне казалось, я его хорошо знаю, более того, Григорий был моим другом.
        Так что к утру я рассказал ему о Замысле, и о втором этапе тоже. Потёмкин, конечно, удивился, но не был шокирован - слишком много мы видели в своей поездке и слишком много говорили о кошмарности текущего бытия и отсутствии в нём перспектив для России. Я решил, что Григорий, именно в силу его нового положение при моей матери, способен лучше всех обеспечить её безопасность. А именно она была моим приоритетом - я готов был даже отказаться от реализации своего замысла сейчас, если бы не был уверен, что мама не пострадает.
        Панины должны были затеять мятеж - должны - слишком уж хороший момент у них для этого образовывался! На это и делалась ставка в моём замысле. Когда мой имитируемый спор с императрицей, перерастёт в конфликт, они должны будут попытаться произвести переворот на бумаге в мою, а по факту - в свою, пользу. Вот здесь я больше всего волновался за безопасность мамы, пока войска, лояльные лично мне, не наведут порядок в столице. А Потёмкин, весьма талантливый генерал - он может организовать, не привлекая внимания заговорщиков, защиту императрицы.
        Пусть так - ещё один ход сделан.
        Буквально чрез пару дней в Варну прибыл корабль с Иззет Мехмед-пашой, посланником Султана, привезшим нам ратифицированный мирный договор. Война закончилась официально.
        Но он захотел встретиться со мной. Тема встречи мне была понятна, но встречаться с ним самостоятельно я точно не считал нужным. Маврокордат представлял меня на этой встрече, где подробно объяснил посланнику султана, что я сейчас не могу объявлять о своих намерениях жениться против воли императрицы - посреди русской армии, которая меня просто повяжет по приказу моей матери. Но обещания были подтверждены сторонами. Что же пора делать следующий шаг.
* * *
        Ивайло Попов собирался. Так было тяжело покидать дом, построенный его отцом в селе Зорница, что около Варны. Ивайло грузил свою телегу-количку нехитрым скарбом, нажитым его семьёй, овсом, которым он в дороге будет кормить свою старую лошадку, и хлебом для семьи в долгой дороге. Русские, конечно, обещали, что умереть от голода не дадут, но лучше запас иметь. Райна - его жена, суетилась, собирая в дорогу двух их детишек.
        Попов был ещё совсем молодым небогатым крестьянином. Жить было тяжело: то турецкий помещик чифтлика[109 - Надел земли (тур.).], который Ивайло обрабатывал, сдирал значительно больший оброк, чем тот должен был отдавать, то бандиты-турки грабили его… Его Райна, была девушкой очень красивой, и поэтому всегда, сколько себя помнила, мазала лицо грязью и ходила хромая и перекашивая спину, чтобы никто из турок не заподозрил в ней симпатичную женщину.
        Ивайло и Райна стали мужем и женой по большой любви - Ивайло даже выкрал её у родителей, которые мечтали отдать её замуж за богатея-чорбаджия[110 - Торговец-христианин] из соседнего села. Наверное, им тогда бы уже пришлось бежать от их гнева из родной деревни, но дело спас брат Райны и друг Ивайло - Богдан Гешов, который вступился за сестру и её счастье.
        Ивайло с Богданом дружили с самого детства. Два друга - не разлей вода. Богдан был жгучим брюнетом, подвижным как ртуть, и редкостным пронырой. У него постоянно возникали дела со всякими подозрительными людьми, но при этом он был на редкость удачлив - серьёзных неприятностей от этого у него не возникало. Ну, или почти не возникало… Ивайло же был, наоборот, светло русым, медленным и консервативным парнем, которому очень часто приходилось вытаскивать своего дружка из неприятностей - где уговорами, а где и силой помогать Богдану спасти свою шкуру.
        Пусть Богдан уже давно не попадался на своих проказах и более серьёзных затеях, но друга он очень ценил и, зачастую, с ним советовался, ибо Ивайло своим медленным, но очень въедливым умом часто замечал вещи, которые могли бы порывистому Богдану создать проблемы в будущем.
        Для Богдана любовь Райны и Ивайло оказалась более важна, чем получение новых связей после её свадьбы с богатеем-торговцем - друга он очень любил, сестрёнку тоже. Так что он смог, пусть и не сразу, уговорить родителей не мешать их счастью, а потом опозорить и заставить бежать из села её прежнего жениха - скупщика скота, который решил отомстить дерзкой девчонке, тупым её родителям и новому мужу.
        Сейчас Богдан сильно разбогател, благодаря сомнительным торговым операциям, которые он проворачивал в Варне, но дружба его с мужем сестры только крепла. Ивайло и Райна даже первенца своего назвали в его честь - Богданом. А старший брат очень гордился семьёй сестры и маленьким тёзкой-племянником. Своей семьи у него пока не было, он всё твердил, что хочет, как Ивайло, найти любовь, и не спешит, а связями он и так обрастёт.
        Родители Ивайло и Райны уже умерли, хоть и успели дождаться внуков, и Богдан жил один. За его домом в его частые отлучки приглядывали сестра и её муж, а он сам заботился только об их семье.
        Когда пришли русские, то болгарам стало сильно лучше - русские не грабили их, хлеб, мясо и овощи только покупали, русские военные священники говорили на понятном языке, турецких бандитов приструнили. Однако теперь русские готовились уходить. Ивайло, конечно, остался бы в родном селе: что делать, здесь земля, политая потом и кровью сотен его предков, но вот Богдан…
        Богдан часто по делам ездил в Варну. Вот и сейчас он съездил туда и когда вернулся, сразу начал собираться уходить с русскими. В Варне, в корчме, он пил вино с моряком-греком с корабля, привозившего в Варну турецкого сановника на переговоры, и тот открыл ему, что в Стамбуле ни для кого не секрет, что за помощь и хорошее отношение к русским, Султан отдаст Болгарию на разграбление.
        И Богдан решил поверить русским, которые звали болгар на новые земли, что Россия получала после победы над Турцией. Там было тепло, земля очень жирная, и нужны были рабочие руки. Русский священник, который приходил в их село, говорил, что поборы там будут сильно меньше, чем в их Зорнице - русская царица обещает много лет не брать налогов с новосёлов. А так - земля там православная, русские солдаты не дадут мусульманам грабить их и законы справедливее местных.
        Он велел собираться и Ивайло с Райной, и они с ним согласились. Если уж хитрый Богдан решил уезжать, то и им надо. Глядя на Ивайло, ещё двое соседей собирались уезжать в Россию, веря обещаниям русским. Остальные же надеялись пережить грабежи и обрабатывать свою землю и дальше.
        Наконец, Ивайло закончил грузить телегу. Тут подошёл со своей повозкой и Богдан. Весело окликнул Ивайло, тот степенно кивнул другу, посадил на телегу детей и жену, перекрестился на родимый дом и мрачно повёл лошадку в поводу по дороге из деревни. Остающиеся односельчане смотрели на уезжающих. Кто со слезами, а кто и радостно - свои наделы с собой они не заберут - землицы им больше достанется. Поповы и Гешов уходили, не оглядываясь. Дорога вела их в Россию.
* * *
        Весна закончилась и дороги подсохли. Армия уходила из Болгарии. Я до последнего направлял агитаторов, собирать местных к переселению в теперь уже русское Причерноморье и Заволжье, куда тоже требовалось направить людской поток. Люди были нужны, а здесь они работящие, православные и язык очень близкий - лучшего материала просто не найти. В княжествах мои агитаторы тоже старались. Вероятность, что местные, которые продавали нам хлеб и показывали дорогу, будут прощены турками - отсутствовала. Кто-то же должен будет ответить за поражение османов - не греки же из Фанара…
        Защитить население Болгарии и Валахии от турок я не мог - мир с турками мне был сильно более важен, чем жизнь даже тысяч единоверцев. Что делать, приходится выбирать… К тому же эти люди были мне очень нужны там, в Таврических и Заволжских степях. Умелые земледельцы, скотоводы, виноградари, рыбаки - там они научат крестьян из центральной России хитростям южной природы. Так что я провоцировал исход, и он происходил.
        Да, большинство местных сейчас не готовы были бежать в поисках журавля в небе - они привыкли жить под турками и надеялись пережить их гнев, как делали десятилетиями до этого. Но всё-таки поток переселенцев был значителен - дороги были заполнены телегами, едущими на север, к границам княжеств и дальше в Россию. Моя служба снабжения сообщала более чем о пятидесяти тысяч человек, выдвигающихся из пока занятой нашими войсками Болгарии, и ещё примерно о семидесяти тысяч, переселяющихся из княжеств. Всю эту толпу нам надлежало принять на снабжение до прибытия на места проживания - в Причерноморье, Крым, малозаселённую часть Кабарды и Заволжье, где уже готовились склады продовольствия и казармы для вр?менного размещения.
        Пока есть возможность, надо их перетягивать, а там - разберёмся.
        Основные части армии во главе с Румянцевым отходили в Подолию и Малороссию. Я же собирался отходить вместе с Вейсманом, возглавляющим арьергард. Дела в Польше окончательно наладились - с окончанием нашей войны с Турцией у Барской конфедерации шансы на победу растаяли полностью, и Станислав окончательно их разогнал. У Румянцева там проблем уже не должн? было возникнуть.
        За день до отхода Румянцева мы встретились с ним на прощальном ужине. После официальной части мы сели с ним вместе в моём кабинете за бокалом вин? - мне надо было поговорить с фельдмаршалом. От него зависело не очень многое, но всё-таки - любое его противодействие или активное содействие моим действиям могло нашим с мамой планам сильно повредить.
        - Пётр Александрович, вы мне верите?
        - Павел Петрович, Ваше Императорское Высочество! К чему такие вопросы? Мы воевали вместе с Вами! Вы показали себя прекрасным организатором…
        - Но непослушным подчинённым! - закончил я за него, - Поэтому и спрашиваю Вас, Вы верите мне? Или я своими действиями вызвал Ваше недоверие?
        - Я верен престолу! - начал закрываться он.
        - Бросьте, Пётр Александрович! Я прекрасно помню Ваше поведение, когда гвардейцы свергали моего отца!
        - Я был верен престолу!
        - Это прекрасно и меня это нисколько не огорчает, более того - меня такое поведение своего генерала - восхищает! Вы были верны даже глупому поведению Петра Фёдоровича, ибо он Ваш император. Так вот я спрашиваю Ваше мнение о самом себе! По-моему, я никогда не давал Вам понять, что я двуличен в Вашем отношении, и сейчас я хотел бы услышать доверяете ли Вы мне как начальнику и будущему императору? Готовы ли Вы выполнять мои указания не за страх, а за совесть? Даже если они покажутся Вам нелепыми?
        - Без обиняков?
        - Без, Пётр Александрович! Обещаю, что всё, Вами сказанное, останется между нами и ничего плохого в Ваш адрес ни предпринято, ни даже задумано не будет!
        - Что же, Ваше Императорское Высочество, хорошо. Вы огорчили меня своим неповиновением. Но, я думал об этом. Вы предвидели победу?
        - Я был уверен в нашей армии и Отто, Пётр Александрович! Мне казалось, что только два человека в нашей армии могут такое сделать - Вы и он. Да, риск был - в бою могли погибнуть я или он, и всё бы сильно усложнилось, но я знал, что поражения в войне уже Вы не допустите. Вы избрали консервативную тактику, и нужно было активизировать Вас. Турки были деморализованы, а мир в этом году нам был очень нужен. Вот как-то так, Ваше Высокопревосходительство!
        - То есть, Вы всё это устроили для меня?
        - Для Вас. Я рассчитывал вытащить Вас в бой до зимы и максимально развязать Вам руки, придержав основную армию турок. Но Отто увидел больше возможностей. При этом основную задачу мы выполнили - Вас к решительным действиям подтолкнули и руки Вам развязали, а Вы этим вполне воспользовались.
        - М-да… - фельдмаршал встал из кресла и с бокалом в руке и в задумчивости начал прохаживаться по комнате, - Павел Петрович! Вы мне напоминаете Вашего предка - Петра Великого, но только напоминаете…
        - Чем это, Петра Александрович?
        - Вы смотрите далеко вперёд, туда, куда, кроме Вас, никто не может заглянуть, и идёте к цели, несмотря на трудности и мнение окружающих. Но вот только, в отличие от Вашего предка, вы идёте этой дор?гой, сберегая людей и считаясь с потерями и не сваливая проблемы на других. И ещё Вы достаточно откровенны…
        - Пётр Александрович, по моему мнению, всяк солдат должен знать свой манёвр. И Вы уже в достаточном звании, чтобы знать и манёвры других, но честно говоря, многие знания - многие печали, и всех манёвров Вам знать не следует. Только то, что касается Вас, но полностью. Вы понимаете меня?
        - Хм. Всяк солдат, говорите… Очень интересно - я это запомню.
        - Только это?
        - Да, нет… Я Вас понял Ваше Императорское Высочество.
        - Тогда я ещё попрошу Вас об одной вещи, Пётр Александрович.
        - Конечно, Ваше Императорское Высочество.
        - Ваше Высокопревосходительство! - улыбнулся я, - Я бы именно просил Вас, чтобы не происходило вокруг Вас, а точнее, чтобы Вам обо всём происходящем не говорили, не предпринимать каких-либо действий, не посоветовавшись лично со мной, именно лично. То есть Вы должны быть уверены, что советуетесь именно со мной. - здесь он перестал ходить по комнате и пристально посмотрел на меня.
        - Истинно предок Ваш в Вас воплотился Ваше Императорское Высочество! - голос Румянцева был настолько спокойным и уверенным, что я поверил в его искренность. Он будет следовать моим рекомендациям, во что бы то ни стало.
        Румянцев с армией ушли. На время их перехода поток беженцев придержали, чтобы не создавать проблем в снабжении и продвижении войск. А через неделю шлюзы переселения снова приоткрыли. Люди шли и шли. А мы пока ждали, когда же их поток поиссякнет, и мы тоже сможем тронуться в путь.
        Глава 13
        В августе 1772 прошли до нас дошли св?дения о перевороте, который произвёл в Стокгольме король шведский Густав III. Молодой король, серьёзно ограниченный в своей власти шведским парламентом - риксдагом, с помощью армии установил свою абсолютную власть. Такой успех французской дипломатии, а именно она стояла за спиной Густава, был мне на руку, так как вселял уверенность в иностранные дворы в собственном всесилии.
        К этому времени поток желающих переехать в православную Россию оскудел, и мы тоже двинулись. Однако, хотя номинально мы должны были следовать в Малороссию, а я так и дальше в Санкт-Петербург, но в реальности конечной точкой нашего пути были Яссы. Волнения уже почти не было - решение было принято, все, кто должен был о нём знать - был уже проинструктирован, и отменить его исполнение было бы слишком сложно.
        Яссы формально мы должны были пройти и двигаться дальше, но я решил задержаться. В Петербурге и Европе причины моей задержки не понимали, по крайней мере, публично. А я тянул время, ничего не объясняя - я ждал реакции на первую нашу операцию, осуществляемую Лейбовичем - информационную.
        Просидев три недели, я объявил о своём желании жениться на Машке. Мария Маврокордат - звучит! Но всё-таки род у неё княжеский, а не царский, не очень знатный, даже не потомки восточно-римских императоров, а так - торговцы с острова Хиос. Так что это вызвало эффект разорвавшейся бомбы, как же так - такой мезальянс!
        Я специально подгадал объявление к очередному посланию Панина, в котором тот меня убеждал в необходимости следовать своим чувствам. Мама, кстати, писала мне, что её-то он убеждал в том, что я веду себя очень странно, порой нелепо и необъяснимо, и произношу речи против неё. В общем, Никита Иванович вёл себя совсем не так, как мне обещал. Интриган однако, но мы, в общем, так его и просчитали.
        Прямую переписку с Екатериной я уже не вёл, дабы не ввергнуть Панина в пучину сомнений. Вся переписка шла шифром, через несколько подставных лиц, а доставлялась императрице через Потёмкина. Переписку пришлось вести максимально интенсивно, хорошо, что голубей для посылок было достаточно, а в Яссах армия установила достаточно жёсткие порядки, в таких условиях удавалось скрыть от общественности эту пересылку.
        В Европе мы начали операцию информационного прикрытия на две недели раньше - Симон выбросил в массы роман о романтической любви коронованной особы к простолюдинке. Я эту книгу, по старой памяти, ну как же «Всё могут короли!», предложил сочинить в рыцарском стиле про короля Франции Людовика II Заику[111 - Король Франции с 866 по 879 год. Герой песенки А. Пугачёвой «Все могут короли».]. Бабахнуло хорошо, роман стал очень популярен, и моя романтическая авантюра попала очень в масть.
        Мою влюблённость начали воспевать в обществе. Я стал символом возвышенной любви, и в Европе реального противодействия вышедшему фирману [112 - Указ Султана Османской империи.]султана Мустафы о даровании мне титула господаря [113 - Титул правителя в славянских государствах.]Молдавии не последовало. Интересы внешнеполитические и внутриполитические Франции, Англии и Австрии совпадали - они поддерживали мой популярный в обществе поступок, который вёл к внутреннему конфликту в России. Так что я радостно объявил себя самовластным князем Молдавии. Вейсман молчал, не объявляя позиции армии, но и не бросая меня без поддержки.
        Мама начала публично требовать от меня не совершать глупости и немедленно расторгнуть помолвку с Марией, а также смериться с возможным выбором невесты любящей матерью. Я отказывался в категорической форме и твердил о своём праве жениться на ком хочу. В ответ мама, заявляя о своей любви к неразумному дитяти, угрожала мне лишить наследства. В свою очередь, я тоже не отставал и заявлял, что могу от него и отказаться - у меня, мол, теперь своё собственное владение есть. Причём все эти заявления звучали публично и активно обсуждались в России и мире.
        Пьеса была расписана и мы с мамой честно озвучивали свои реплики. Давление нарастало, а в Европе и Турции уже практически начали продавать попкорн на грядущее зрелище гражданской войны в России. Я же занимался делами Молдавии, в которых тесть, конечно, в своё правление навёл некий порядок, но не тот, что был нужен мне. Я старательно и демонстративно не занимался российскими делами. Много проводил времени с Машей и её родственниками. Наконец, к началу распутицы я объявил о своём венчании с ней.
        Все поняли, почему это случилось именно сейчас - какая война, когда дороги непроходимы. К тому же Румянцев очень активно занялся делами Малороссии и Польши, да и к тому же сложности возникли там, где не ждали. Началась форменная война в Калмыцкой степи. Миной, заложенной под спокойную жизнь, оказалось нежданной богатство, обрушившееся на вернувшихся из Крыма. Зависть, оставшихся на месте бойцов, не получивших столь значительного пополнения собственного состояния, нарастала и, наконец, выплеснулась в форме братоубийства. К нему споро подключились соседние ногаи.
        Местных войск в Астраханской губернии не хватало, и пока армия стояла на границах Турции, конфликт серьёзно разросся. Пришлось задействовать и войска соседних губерний, и казаков, и башкир. Но только с переброской войск из армии Румянцева большое побоище было остановлено. В результате силы калмыков практически истаяли, да ещё и половина решила откочевать на Дон и Терек - подальше от родственников, ставших кровными врагами, а местные ногаи почти совсем исчезли. Образовалось огромное пустое пространство, которое тоже требовалось осваивать.
        Так что свободных войск и времени у Румянцева просто не было, о чём он и сообщил в Санкт-Петербург. А ответ фельдмаршала в обществе был воспринят как продолжении его фронды после свержения Петра Фёдоровича.
        Соединить нас браком для русских священников означало пойти против воли Императрицы, которая фактически возглавляла нашу церковь, так что венчал нас с Машей сам митрополит Проилавский Константинопольского патриархата Даниил, приехавший специально из Измаила - турки надавили, и отвертеться он не мог. Было много людей, был небольшой Сретенский собор в Яссах, и была Маша во всём белом, как я хотел. Прекрасная, как бригантина под парусами, счастливая и как бы светящаяся изнутри. Я ничего не видел, кроме неё - теперь своей жены. Счастье…
        Вейсман в парадном мундире что-то мне говорил, тесть радостно мне кричал прямо в ухо - а я смотрел только на Машу. Потом был приём, и мы танцевали и танцевали, не могли остановиться. Я смотрел в её глаза, они сияли, как звёзды… Кто бы знал тогда…
        - ?????
        Ивайло стоял в громадной толпе перед собором в Яссах. Столько народу в одном месте он ещё никогда не видел, поэтому он крепко держал жену, прижавшуюся к нему, и детишек, которые сидели на его плечах. Ему было страшно, что он может их потерять и никогда больше не найдёт. Он так боялся, что не замечал ни митрополита в белых ризах, ни невесту в белом воздушном и безумно красивом платье, ни жениха в чёрном мундире, украшенном множеством орденов и лент, ни генералов и бояр - никого. Только беспокойство и паника были в его сердце.
        Ивайло уже сотни раз пожелал скиснуть своему шурину, стоявшему рядом, который притащил их на это торжество. А Богдан наслаждался зрелищем и весело кричал и свистел молодым, желая им счастья, долгих лет жизни и множества деток. Жених и невеста выглядели очень счастливыми, и явно не видели никого вокруг, смотря друг на друга, не отрывая взоров.
        Богдан уговорил Ивайло задержаться в Яссах. Конечно, он не знал о будущей свадьбе. Гешов просто, как профессиональный ловкач, сразу же завёл знакомства с нужными людьми и выяснил, что большинство переселенцев отправятся на берега рек. А вот ему надо было, как кровь из носу, оказаться на берегу моря - все его деловые связи были в Варне и он рассчитывал и дальше активно их использовать. Так что оказаться на Днестре или, хуже того, на Волге ну никак ему не подходило.
        И вот они остались в Яссах, поджидая возможность получить разрешение поселиться на морском побережье. Богдану такую возможность сулили, но пока она не появлялась - надо было ждать, и они ждали. Ивайло подрабатывал на строительстве казарм для русских войск, которые, похоже, в Яссах оставались очень надолго, а Богдан ловчил - в общем, деньги у них были и Райна с детьми не голодали.
        Церемонии подходила к концу, и, наконец, городской люд позвали к накрытым столам. Богдан потянул Поповых за собой. Столов было множество, от давки оберегали людей русские солдаты и плетни, поставленные то ту, то там. Все уселись, и стали пить и есть за здоровье молодых. Как только Ивайло выпил первую чарку молодого вин?, Богдан зашептал ему в ухо:
        - Ивайло! Я договорился! За кисет акче [114 - Мелкая турецкая серебряная монета.]нам выпишут подорожную до Очакова! Там обоснуемся!
        - Где этот Очаков, Богдан? Куда ты нас отправляешь?
        - Это на море - в устье Днепра! Там и земля хорошая и море богатое - тебе понравится! И Райне с детьми тоже будет хорошо!
        - Что ты говоришь? Откуда ты это знаешь-то? - Поповы не голодали, но вся семья очень скучала по своей земельке возле Варны, своему старому домику и ветру с моря, приносящему влагу и запах, который все местные помнили с детства.
        - Никас - греческий моряк, с которым я в Варне дела имел, рассказывал про Очаков - у него жёнка оттуда, он там часто бывал! Точно знаю, брат!
        - Да, откуда ты знаешь, что теперь нас туда вообще отправят-то? Вот, наследник с императрицей поссорился, и возвращаться в Россию не собирается! Может, нас вообще тут оставят?
        - Не оставят - верно знаю! Переселение в Россию не останавливают, здесь народу много очень. Чем кормить-то всех станут? Вот, то-то и оно! Переселимся точно!
        - ?????
        Конфликт с матерью достиг почти крайних пределов - уже никто не сомневался, что уже зимой Императрица найдёт войска и двинет их на Молдавию, но у меня есть Вейсман с армией, который, скорее всего, станет за меня. Так что результат столкновения был непредсказуем, а его последствия вызывали сладкие волнения у наших противников. Румянцев, чётко дистанцировавшийся от наших разборок, серьёзно снижал активность дядюшки Фрица, пусть он и так явно благоволил мне, и австрийской императрицы Марии-Терезии, канцлер которой Кауниц, построив прекрасные отношения с Францией, женив свою принцессу на французском наследнике, аж поскуливал, как хотел нам навредить и какую-нибудь нашу территорию отхватить.
        Маврокордат, заняв фактическое положение моего министра иностранных дел, активно пудрил мозги Европе. Он, как потомственный торговец и дипломат, умел обманывать как никто другой. Задействовав в переговорах своих многочисленных родственников и друзей, он просто вырывал субсидии для нашего дела, которое все видели по-разному. Причём формальных обязательств я лично на себя не брал, а обещания Маврокордата вполне можно было бы дезавуировать без вреда для моей репутации.
        В общей сложности мы набрали несколько миллионов гульденов[115 - Крупная серебряная монета, ходившая в Германских странах.]. Главным донором, естественно, вступала Франция, но и Австрия с Пруссией недалеко ушли. Только Англию я пока опасался трясти - всё-таки главный наш союзник в Европе, опасно с ними так шутить.
        И вот к зиме насупила развязка, которую никто уже не ждал - мама протянула мне оливковую ветвь мира, предложив прибыть с ней в Петербург и решить все вопросы лицом к лицу. А я - взял и согласился. И как только дороги наладились, я вместе с Марией и её отцом тронулся в столицу России.
        Вейсман же отправился со мной, оставив в Молдавии чуть меньше полка русских солдат во главе с Суворовым, которому вполне можно было доверить охрану княжества. Одновременно я написал письмо Румянцеву, прося принять под свою опеку княжество, как землю пока не входящую в состав империи, но, в ближайшем будущем, к ней, безусловно, присоединённую.
        Мы шли не спеша, чтобы информация о нашем движении нас опережала, создавая атмосферу непонимания происходящего. Слухи начали ходить самые жуткие - мол, Наследник идёт походом на столицу. Мама же уверяла, что подходящая из Молдавии армия будет размещена по гарнизонам и награждена, но вот Панина я убеждал в правдивости слухов очень активно. Хотя надо заметить, что открыто врать я не был готов принципиально, предпочитая в случаях такой необходимости прибегать к дипломатическому искусству Маврокордата. Так что, с Паниным я использовал массу недомолвок и полунамёков, которые сам Панин воспринимал вполне благосклонно, относя это на счёт моей слабости и робости.
        Никита Иванович смог убедить маму вызвать в Петербург своего брата Петра - генерала, который был весьма обижен своей отставкой от командования армией за большие потери. Используя повисшую неопределённость в моём продвижении из Молдавии, мой воспитатель пытался сломать то хрупкое равновесие в наших с мамой отношениях, что образовалось в результате переписки. К тому же, пусть и не солгав ему напрямую ни разу, я всё-таки вызвал у него ощущение, что я намерен захватить престол силой.
        И братья Панины начали приводить в действие замысел военного переворота в столице. Активную вербовку сторонников очередного путча они начали сразу, как Никита Иванович вернулся с мирным договором с Османской империей, пусть даже он за этот мир получил давно желаемый им пост Канцлера империи. А вот теперь их требовалось просто поднять к бою. Я оставил Машу и её отца в Москве, на попечение старого московского генерал-губернатора фельдмаршала Салтыкова, который считался вполне лояльным и нейтральным, и споро двигался с пятнадцатитысячной армией во главе с Вейсманом к Петербургу.
        Чтобы Панин не тянул с началом мятежа, сразу после новогодних торжеств 1773 года, мама вынула из рукава проект манифеста об ограничении крепостного права, который она планировала опубликовать буквально на днях. И вот здесь он уже просто вынужден был дать сигнал к началу восстания.
        - ?????
        Никита Иванович кричал, размахивая руками:
        - Петя! Я говорю тебе, настал тот миг, когда род наш, наконец, получит достойное место в империи и мире! Мы, потомки патрициев великого Рима, сможем построить новый истинно великий и вечный Рим! Пусть вовеки воссияет звезда Рима третьего, нашего Рима, Рима Паниных и осветит мир, погрязший во тьме! Лучшего момента не найти! Дело верное! Кто может помочь этой падшей женщине, этой мужеубийце сохранить власть?
        Скоро в столицу придёт Павел, который делает всё, что я прикажу ему! Мы возродим, пусть и на время, традицию «франкских ленивых королей», а потом… Потом, уже я стану императором! А ты, брат мой, наследуешь наше царство следом за мной! - он носился по комнате, где они были вдвоём с братом, и даже не думал о том, чтобы промочить пересыхающее от разговоров горло глотком вин?.
        - Никита! Ты говоришь прекрасные слова! Твой ум приведёт наше государство и род наш к высшей славе! Ура, Никита!
        - Ура, Петруша! Сейчас прибудут преображенцы и семёновцы, определим время и силы.
        - Орлов прибудет?
        - Григорий не поспеет, но он на подъезде и его сторонники с нами.
        - Не играет с нами, этот выскочка?
        - Может, и играет, но уже никуда не денется - он по уши в заговоре. Ему не соскочить!
        - Ха-ха! Петруша, с нами будет и Роман Илларионович с детьми!
        - Сам Воронцов? А как же Анна Карловна?
        - Она скрылась из столицы. Роман Илларионович решил не обращать на неё внимания. Пока был жив Михаил, они ещё её слушали, а теперь - она больше не важна!
        - Было бы, конечно, неплохо, если бы старуха была с нами.
        - Её это не интересует! Зато её зять, граф Александр Строганов, с нами! Он должен прибыть в Россию буквально на днях! Талант, просветитель, популярен в обществе - будет нелишним!
        - Этот мот?
        - Ничего, это не важно сейчас!
        - А Разумовского ты уговорил, Никита?
        - Нет, он отказался вообще со мной разговаривать! Старый дурак!
        - Ну а Кирилл?
        - Брось, он хуже брата. У него тлеет обида за отмену гетманства, тлеет именно на меня, так что не станет за наше дело точно.
        - То есть, измайловцы не с нами?!
        - Большинство с нами, не волнуйся! Разумовский давно всем надоел. Бибиков верный человек, он поведёт их за собой. К тому же Чернышёв тоже с нами, для гвардии он фигура достаточная! Все с нами пойдут!
        - Что скажет Чичерин?
        - Этот не высунется до самого конца, Сашенька Куракин утверждает, что он не будет рисковать. Гарнизон будет сидеть в казармах. И, если что, Кексгольмцы будут небоеспособны, при них болтается Степка Куракин, который их командира, майора Беринга спаивает нещадно. Он сегодня очередную попойку затевает, офицеры все будут пьяны!
        - Великолепно! У Екатерины нет шансов! Может ли она сбежать в Кронштадт?
        - Там почти нет войск, да и моряки колеблются. Они скорее призн?ют победителя, чем вмешаются.
        - Однако необходимо отрезать Екатерине отход к ним, мало ли! Ещё сбежит куда.
        - Конечно, Конная Гвардия будет сторожить, чтобы не сбежала!
        - Отлично! Помолимся, братец, за наше правое дело!
        - ?????
        Практически все гвардейцы примкнули к перевороту, армейские части гарнизона, как всегда в таком случае, приняли нейтралитет до определения победителя, а вот новые корпуса остались верны престолу. Оборона дворца должна была оказаться в руках двух сотен наиболее отличившихся в минувшей войне солдат и унтер-офицеров, которых пригласили в Петербург для награждения. Также верными престолу оказались примерно сотня яицких казаков и башкир, которые прибыли в Петербург, для формирования моего нового личного конного конвоя - Белошапка считал необходимым серьёзно улучшить мою охрану.
        Пономарёв своевременно получал информацию о планах заговорщиков, причём среди его источников были и слуги Паниных, и солдаты и даже младшие офицеры гвардейских полков. Информация стекалась к Потёмкину, который стал фактическим руководителем верных императрице сил в столице. Быстро поняв, что силы мятежников оказываются слишком значительными, и просто победить их, даже при подходе основных сил Вейсмана, будет сложно, Потёмкин привлёк моих стариков-разбойников во главе с Кошкой. Импровизированный штаб должен был провести целую цепь операций, нацеленных на разделение и ослабление сил заговорщиков.
        С помощью агентов и просто сторонников законной власти требовалось затруднить консолидацию войск, в надежде, что все свои действия они будут осуществлять заведомо недостаточными силами. Причём так, чтобы в руководстве заговора до определённого времени не возникало даже подозрения, что ими манипулируют.
        Первым шагом стало то, что три роты семёновцев, выступивших к Зимнему дворцу, встретили на пути винные склады. Там эти роты и остались, и никакие усилия офицеров остановить пьянку здесь не помогли, более того, часть офицеров была побита, а несколько из них присоединились к солдатам. Другие отряды мятежников теряли дорогу и не приходили на место встречи вовремя, солдаты отказывались выступать из казарм, офицеры внезапно пропадали и подразделения не выдвигались, кто-то дезертировал, в измайловском полку многие заболели.
        Несмотря ни на что, в начале, мятежники захватили Сенат империи, коллегии и б?льшую часть Петербурга - сил для их защиты просто не было. Но Зимний дворец - устоял. Во дворце ещё с лета был затеян ремонт - вопросов не было, здание ветшало. И во время ремонта, вокруг нарыли ям, навалили кучи грунта, досок и прочее. На самом деле, под прикрытием ремонтных работ было проведено укрепление дворца. Фортификацию рассчитали молодые инженеры во главе со старым злобным Арапом Петра Великого, который, конечно, о многом догадывался, но его верность престолу, вернувшего его из небытия, и ненависть к аристократии, что его всячески унижала, были очень велики и утечки информации с его стороны не произошло.
        И вот эти гвардейские роты, что всё-таки добрались до дворца, упёрлись в эти баррикады, на которые встали оставшиеся верными престолу армейцы и казаки, причём у них была даже артиллерия, и дальше прорваться не смогли. А на следующее утро в город вошли молодые артиллеристы и инженеры из Ораниенбаума и Ропши, а также к осаждённым, что было весьма неожиданно, присоединились лицеисты во главе с Ломоносовым. Все они были оповещены Захаром, что мятеж происходит от моего имени, но не по моей воле, а против неё.
        Ломоносов был очень разозлён попыткой сломать тот порядок в управлении, который он уже долгие годы строил. Он пытался, вспомнив свои молодые годы, встать в первые ряды обороняющихся, и сам?й императрице его пришлось уговаривать не рисковать. Так же, впрочем, как и Абрама Петровича Ганнибала. Вильбоа тоже горел праведным гневом, но он просто не смог двигаться ускоренным маршем со своими учениками, всё-таки здоровье его было очень слабое.
        - ?????
        Емельяна Карпова известие о мятеже застало в Лицее в Царском селе, где он читал лекции. Адъюнкт Императорской академии наук считался человеком не от мира сего, витающим постоянно в математических эмпиреях. Он не сразу заметил, что вокруг все мечутся и громко говорят, но когда заметил…
        - Что происходит? - рыкнул громадный математик, поймав за шкирку пробегающего мимо студента.
        - Так, мятеж в Петербурге! - придушенно пискнул в ответ тот.
        - Какой ещё мятеж?
        - Гвардия пошла на Зимний! Свергать императрицу!
        - Что? - отпустив несчастного юношу, Емельян бросился к кабинету Ломоносова, который был директором Лицея. Тот был на месте, хотя Карпов застал его собирающимся.
        - А, Емельян Кузьмич! Вы что хотели?
        - Михаил Васильевич, я хотел бы узнать, что происходит? Мятеж? - Ломоносов оценивающе посмотрел на математика, кивнул про себя и ответил:
        - Мятеж! Пойдёмте со мной, я буду говорить со студентами - там всё узнаете, времени мало.
        Они вместе вышли в большую залу, где собрались галдящие студенты и преподаватели, которые в этот час оказались в Лицее. Ломоносов привлёк их внимание, дождался тишины и произнёс речь, об измене в Петербурге, об обмане заговорщиков, о том, что Наследник спешит в столицу с войсками на помощь матери и о том, что он сам тоже отправляется туда на защиту императрицы.
        Никто из студентов и преподавателей не высказался в поддержку аристократов и гвардии, напротив, прозвучали призывы немедленно, в составе учебных рот, которые были уже несколько лет введены в Лицее, отправиться к Зимнему дворцу. Академик поднял руку, дождался тишины и сказал:
        - Так, порыв честный и я его поддержу! Хоть и больно мне будет потерять кого из вас, но ещё больнее будет потерять многого из того, что мы вместе с вами достигли! Но, первое - разрешаю пойти только студентам двух последних курсов, остальные слишком молоды! Тишина! Пойдут только те, кто хочет! Кто не желает, может не идти - винить в трусости таких людей запрещаю! Всё понятно?
        Ко всеобщему удивлению, первым, кто отозвался на слова директора, оказался Карпов. Никто не ожидал, что ему хоть как-то важен окружающий мир, а не его математические абстракции.
        - Я готов, Михаил Васильевич!
        - Позвольте, но Вы…
        - Я был солдатом! И считаю своим долгом защищать престол!
        - Ах да, конечно, Вы же служили…
        - Бесчестием для себя посчитаю остаться в стороне!
        После этого начался такой хаос, что преподавателям пришлось силой наводить порядок. Едва удалось убедить учеников младших курсов не переживать из-за неучастия в лицейском походе, а старшекурсники записались все без исключения. Ружья были в достаточном количестве, военной подготовке в Лицее уделялось большое значение. Уже в ночь рота студентов во главе с Ломоносовым, Карповым и подполковником Паткулем - одним из первых георгиевских кавалеров, потерявшим руку при штурме Бендер, что преподавал в Лицее военные дисциплины, выступила в Петербург.
        Их встретили на окраине города. Казачий разъезд обменялся с Ломоносовым условными фразами и повёл их, минуя главные улицы, к дворцу. Вскоре подошли и роты, сформированные в корпусах, причём они-то уже были вооружены не только ружьями, но и артиллерией и даже гранатами из учебных пособий.
        Карпов был везде, он очень быстро, используя свои знакомства, разобрался в порядках во дворце и проявил себя прекрасным организатором. Емельян успевал подбадривать студентов, заботится о питании и вооружении бойцов, участвовать в схватках. Его видели с ружьём, гранатами и даже обломком бревна, отбивающим прорыв мятежных гвардейцев. Медведь в статском мундире, он стал истинным героем и символом обороны Зимнего дворца.
        Они продержались ещё следующий день, мятежникам не удавалось собрать мощный ударный кулак, который мог бы сломать хорошо спланированную и усиленную артиллерией оборону Зимнего, а потом подошёл Вейсман.
        - ?????
        Алексей Лобов приехал в Петербург примерно за две недели до большого петербургского мятежа. Румянцев отпустил молодого, но уже опытного и авторитетного офицера в отставку для дальнейшего обучения. За те три года, что он не был дома, он очень соскучился по отцу и родному гнезду. Он вошёл в свой старый дом очень-очень аккуратно, вдыхая родные ароматы и переживая приступ острой ностальгии. Алексей привык ночевать на биваках, жить на квартирах в небольших городах и даже сёлах, а здесь он снова вернулся к родному очагу.
        Вот тут он играл ещё ребёнком, строил крепости из дров, скакал на детской лошадке - как давно всё это было, как хотелось бы снова почувствовать детскую радость и беззаботность. Слёзы выступили у него на глазах, и он аккуратно вытер их. Где же папа? Сильно ли он постарел?
        Конечно, они переписывались, и Алексей знал, что тот стал главой канцелярии коллегии, что его очень ценят и, возможно, карьера его ещё продолжится, но ведь отец уже не мальчик! Ему уже за сорок, он наверняка поседел и погрузнел! Как его здоровье на самом деле? Ведь он наверняка не писал о плохом, чтобы не беспокоить постоянно рискующего своей жизнью сына!
        Тихо-тихо он прошёл к двери кабинета отца, оттуда слышался скрип пера по бумаге и, шуршание страниц.
        - Папа! - вполголоса окрикнул Лобов-младший. Сидящий за конторкой отец не обернулся, занятый письмом. - Батюшка! - уже громче сказал Алексей. Тут отец всё-таки отреагировал, но как-то необычно. Он тут же испуганно дёрнувшись, запихнул, скомкав, написанное в глубину конторки, залился краской, испуганно обернулся… И только тогда понял, кто стоит у двери и нежно смотрит на него.
        - Алёшенька! Сынок! - он кинулся к сыну и обнял его крепко-крепко!
        - Папа! Потише, молю, придушил совсем! - бормотал Алексей, также сжимая отца в объятьях. Слёзы капали из глаз обоих.
        Когда они, наконец, смогли разомкнуть объятья и посмотрели друг на друга, то Алексей даже удивился:
        - Папа! Да ты совсем орёл! Помолодел прям! - Лобов старший действительно хоть и украсился сединой, но как-то выпрямился и постройнел, глаза его горели молодым огнём, а одежда была прямо не по-домашнему чиста и нова.
        - Что ты, сынок, вот ты действительно орёл! Такой молодой, а уже капитан! Орден! Ты салонный герой! Повзрослел ты как, мальчик мой!
        - Ужином угостишь, молодого офицера-то?
        - Конечно, сынок! Что же ты не сообщил, когда приезжаешь? Ужин бы торжественный зачинили! Гостей бы позвали! Вин? бы дорогого…
        - Папа! Я очень скучал по тебе! Опередил я свои письма! И неужто ты думаешь, что я в армии на юге вин? не видел и даже хорошего! Пойдём!
        Кухарка оставила достаточно еды, чтобы утолить поздний голод вернувшегося домой молодого человека и его, не очень голодного отца, а припрятанная бутылка испанского вин? была вполне приличной. Сын рассказывал про свои бои, отец слушал и улыбался.
        Наконец, насытившись и наговорившись, Алексей сам начал задавать вопросы и первый был:
        - А что ты так смущённо спрятал в столе, батюшка? Уж не влюбился ли ты на старости лет! - вопрос был задан в виде шутки, но реакция Лобова-старшего показала, что пусть и нечаянно, но он попал в цель. Отец снова покраснел и начал прятать взгляд.
        - Ну-ка, папа! Так ты и вправду влюбился! Давай рассказывай!
        - Ты, наверное, думаешь, что старый дурак совсем с ума сошёл?
        - Упаси меня, Бог, батюшка! Я так точно не думаю! Ты ещё молод! Тебе едва сорок исполнилось!
        - Я же предаю память твоей мамы, моей Настюшки!
        - Молчи, батюшка! Ты молод ещё, столько лет ты хранишь её память и отказываешь себе в счастье. Я благодарен тебе, что ты вырастил меня в любви и памяти о матушке, но теперь я не могу тебя осуждать! Расскажи лучше, кто она? - Артемий Иванович, робко посмотрел на сына и тихо начал:
        - Елизавета Васильевна! Вдова полковника фон Гольтея, урождённая фон Веймарн…
        Лобов действительно влюбился. Вдовушка повстречалась ему на улице и его словно молнией ударило. С тех пор, ни о чём и ни о ком он думать не мог. Ещё совсем нестарая женщина, около тридцати лет. Уроженка Аренсбурга, что на острове Эзель, русский язык начала учить уже после замужества. С мужем она прожила чуть больше двух лет, причём женились они по договорённости родителей и сразу после свадьбы уехали в Петербург. В котором он, пользуясь своими связями, добивался перевода в гвардию, но внезапно скоропостижно скончался от простуды холодной и сырой зимой. Елизавета оказалась вдовой в малознакомом Петербурге, где у покойного мужа был дом и жили родственники, которые и управляли его наследством. Возвращаться на Эзель ей было уже не к кому - родители и брат умерли.
        Пытаясь разобраться в перипетиях сердечных отношений отца, Алексей наносил визиты к старым знакомцам как своим, так и Артемия Ивановича. Ломоносов был очень рад видеть своего ученика и сразу же пытался загрузить его перспективами обучения в Германии. Это было очень здорово и интересно, но сейчас это всё-таки волновало Лобова во вторую очередь - отца требовалось женить. Если сын уедет на несколько лет за границу, то он может расклеиться, не хотелось бы, да и присмотрят тогда за ним.
        К тому же он повстречался и с возлюбленной своего родителя, и та показалась ему очень милой и скромной женщиной, которую не портил даже небольшой акцент. Похоже, она тоже любила немолодого чиновника, но была проблема - родственники мужа.
        Покойный полковник был человеком небедным и, кроме замка с обширным поместьем в Эстляндии, обладал и деньгами, которые его влиятельные родственники не хотели передавать в руки вдовы и держали её очень крепко. Получить разрешение на брак без согласия родственников покойного мужа для вдовы было совершенно невозможно, да ещё их связи могли воспрепятствовать получению разрешения на брак отца со стороны коллегии, что тоже было необходимо. Проблемно…
        Так и не разобрался Алексей до конца, что с этим делать, когда всё началось.
        Отец прибежал домой в неурочное время, Алексей для успокоения нервов работал над своим проектом по усовершенствованию артиллерии и не замечал происходящего на улице, но когда Артемий Иванович влетел к нему, то здесь волей-неволей пришлось отреагировать.
        - Что, такое, папа?
        - Сынок, в городе мятеж! Никита Иванович Панин поднял гвардию и идёт на штурм Зимнего дворца, требуя передать всю власть Павлу Петровичу!
        - Господи, что за ерунда? А наследник что?
        - Панин раздаёт манифесты от его имени, но…
        - Что такое?
        - Манифест оформлен неправильно. Я как старый канцелярист - в этом понимаю, а Теплов-то главный канцелярист у Наследника, а он такого бы никогда не допустил. Я боюсь, что манифест может быть подложным!
        - Так, папа! Ты сиди дома, никуда не выходи!
        - А ты куда?
        - Я офицер! Я в город, попробую найти Ломоносова, или кого из корпуса! Надо разобраться, что происходит!
        - Сынок! Ты узнай ещё, как у Елизаветы Васильевны дела! Волнуюсь я!
        - Конечно, батюшка! Непременно!
        На улицах было слишком малолюдно, только бродили группы солдат и какие-то подозрительные личности. Пока они просто шатались по улицам, но само по себе наличие столь значительного числа солдат в городе, без офицеров наводило на горькие мысли. Алексей старался передвигать как можно быстрее, опасаясь негативного развития ситуации.
        К сожалению, Ломоносова дома не было. Вдова фон Гольтей была дома и была весьма напугана происходящим. Родственники мужа оказались в числе мятежников и уехали в город, причём заблаговременно вывезя свои семьи. Женщина осталась в большом доме одна. До корпуса было бы слишком далеко добираться, к тому же темнело, а беспорядки всё-таки начинались - солдаты были уже пьяны, и, видимо, скоро их посетит замечательная идея грабить горожан. В общем, Лобов поспешил забрать возлюбленную отца к себе, убедив её взять с собой только самое необходимое, и вернуться домой. Слишком всё непонятно пока.
        Вечером началась стрельба, Алексей Лобов серьёзно опасался попасть между молотом и наковальней. Он не верил, что Наследник может начать бунт против матери. Верный сын, что всегда говорил о ней исключительно с уважением и любовью, но вот манифест, который распространял сам Панин - учитель Павла Петровича… Лучше уж дождаться определённости.
        Ночью пришлось использовать пистолеты и шпаги. Шайка пьяных солдат и штатских ворвалась в соседний дом, принадлежащий богатому купцу Мальцову. Лобовы услышали истошные женские крики, раздающиеся со стороны соседей, и решили вмешаться. Алексей выглянул на улицу и был поражён до глубины души - город был освещён, но освещён пожарами. Многие дома горели, по улицам носились полуодетые люди, а вот в соседнем доме в окнах мелькал свет фонарей, и раздавались крики и грохот.
        Схватив пистолеты и шпагу, в одном расстёгнутом мундире Лобов-младший кинулся на мороз и с удивлением обнаружил, что за ним бежит отец, в накинутом халате, но тоже с пистолетом и шпагой в руке.
        - Папа, ты зачем?
        - Молчи! Чай я не дворянин! - сын не нашёл что возразить, и двое мужчин с суровыми лицами и обнажёнными шпагами ворвались к соседям. Первым, что увидел Алексей, был пьяный в порванном мундире солдат, деловито тащащий со склада на первом этаже целую кипу тканей.
        - Мерзавец! Ты что творишь? - зарычал офицер. Удивление от такого непотребного поведения солдата просто взбесило его, и как он не ткнул негодяя клинком, Лобов и сам не понял. Солдатик тоже впал в ступор, увидев офицера со шпагой.
        - Ваше… Ваше высокоблагородие!
        - Что ты тут делаешь, олух!
        - Я, мы…
        - Где офицеры, почему не в казарме?!
        - Не знаю, Ваше высокоблагородие! Со вчерашнего дня никого нету! Вин? бочку в казарму закатили… Я и…
        - Кто в доме ещё?
        - Там Матвей, капрал наш, и ещё двое, что нас водкой угощали, а я…
        - Так! Сукно положи, сам к дверям! Никого не впускать - не выпускать! Сбежишь, из-под земли достану! Понял меня! - то испуганно закивал, трезвея и понимая, что путей отхода у него немного - либо выполнять команды неизвестного офицера, либо уже окончательно в тати[116 - Преступник (уст.).] подаваться.
        Лобовы начали подниматься по лестнице наверх в жилые комнаты, где женский визг уже переходил в рыдание. В первой же комнате Алексей увидел тёмную фигуру в грязном зипуне, насилующую какую-то женщину в нижней рубахе - не задумываясь, он рубанул человека шпагой, порезав тому хребет - утробный стон насильника был ему ответом. Кивнув отцу на женщину, Лобов-младший бросился во вторую комнату, и там увидел, как этот капрал вместе с мужиком в татарском колпаке жжёт раскалённой кочергой живот полуголого мужчины с огромной бородой.
        - Ах! Вы что же творите, подлецы! - с этим криком, Алексей выстрелил из пистолета в мужика. Попал тому в плечо, но тать не упал, а с рычанием, выхватив здоровенный нож, повернулся к нему. Лобов-младший выстрелил в него из второго пистолета, который пришлось бесконечно долго вытаскивать из-за пояса. В голове была полная ясность и спокойствие, которые всегда приходили ему в бою, все движения были чётки и продуманы. Да, пистолет вытягивался долго, но он вполне успел выстрелить в обезумевшее сивобородое лицо с оскаленными гнилыми зубами.
        Капрал тем временем бросил пытать купца и бросился с раскалённой кочергой на Алексея, второй рукой вытягивая из-за кушака тесак. Пистолеты были разряжены, молодой офицер потянул шпагу, которую засунул в ножны, чтобы освободить руки для стрельбы. И здесь из-за спины грянул выстрел. Пуля врезалась прямо в грудь капралу, и того даже развернуло, и он упал ничком посередине комнаты.
        Алексей обернулся и увидел отца с дымящимся пистолетом. Лицо того было спокойно и бледно, напоминая икону. Поймав взгляд сына, Лобов-старший улыбнулся и сказал:
        - Не помешал, сынок?
        - Спасибо, батюшка! - Алексей рефлекторно ткнул шпагой, которую уже успел извлечь, противников, и наклонился над стонущим сквозь зубы купцом. - Елизар? Ты как?
        - Как Авдотья моя? - спросил купец, не отвечая на вопрос. Алексей обернулся к отцу.
        - Жива! Вроде целая…
        - Ох! Экий я болван! Вот почто я напился так вчера?! Всё же проспал! Всё! - скулил бородач, потихоньку вставая с пола и пытаясь натянуть на себя одежду.
        - Погоди, дурень! Ты же обожжён сильно! Куда ты одежду на ожоги тянешь! Помрёшь! Чистое исподнее у тебя где? - Алексей по привычке начал заботиться о раненом.
        До утра пришлось заниматься Мальцовами, сначала перевязать самого отца семейства, потом успокоить жену его. Дверь в дом была вынесена напрочь, и Алексею пришлось ночевать в их доме - купцу склад и лавка на первом этаже были очень важны. Хорошо, что дети у него уже с ними не жили - дочери вышли замуж, а сына он отправил учиться в гимназию, и сейчас тот уже служил в армии. Оказалось, что прошлым вечером купец хорошо выпил и просто проспал нападение мародёров, которые застали его с женой прямо в постели. И пытали самого купца, выясняя, где тот прячет деньги.
        Авдотья не сразу, но всё-таки успокоилась. Муж её ни в чём не винил, а жалел, ругал себя последними словами и благодарил соседей за помощь. Купчина, похоже, так расстроился, что действительно решил бросить пить начисто, считая именно своё опьянение главной причиной своих несчастий. Солдат Архип Зотов выбрал для себя дальнейшую дорожку правильно и стоял на часах перед дверью всю ночь. Алексей простил ему его невольное дезертирство, считая необходимым извинять малые грешки.
        Утром, как только рассвело, Алексей начал собираться. Отец ничего против этого не говорил, понимая, что безобразие, творящееся в городе, надо прекращать любой ценой. А для его сына - единственное решение это помочь престолу, и вернуть власть на улицы. Одевшись потеплее и одев соответственно Архипа, он перекрестился на икону в углу, обнял отца, оставил ему один из своих пистолетов - посчитал, что отцу он сейчас нужнее, с улыбкой кивнул Елизавете и вышел в город.
        Было морозно. Холод бодрил и заставил далеко убежать сон, который так и не получил волю этой ночью. Улицы были покрыты снегом, который скрипел под его ногами и, порою, казалось, в страшной тиши когда-то шумного города, что только он здесь и остался. Лобов ходил по улицам и пытался навести порядок, организовать хоть сколько-то бродивших по улицам солдат. С помощью Архипа он смог убедить вспомнить о присяге и долге перед престолом десяток солдат-кексгольмцев и даже четырёх гвардейцев-семёновцев, во главе с капралом. С таким отрядом, как только стемнело, Алексей подошёл к обороняющемся Зимнему дворцу.
        - Кто идёт? - окликнули его из-за завала.
        - Отставной капитан Лобов с солдатами! Пришёл по зову долга и присяги государыне-императрице и государю-наследнику!
        - Какого полка капитан?
        - Артиллерийский капитан суздальского полка! Прибыл в столицу, дабы следовать к месту дальнейшего обучения!
        - Какого обучения ещё?
        - За границей, по просьбе академика Ломоносова!
        - О, Ломоносова! Ну, что же, проходи! - завал раздвинулся, и отряд проник внутрь. Хмурые солдаты окружили их и провели дальше, там их встретили казаки и довели уже до дворцового крыльца. А там…
        - Господи! Алёшенька!
        - Михаил Васильевич!
        - Я ведь не сомневался, что ты появишься у нас!
        - А Вы-то какими судьбами здесь?
        - А как же иначе, Алёшенька? Ты же тоже не смог не прийти! Как дела в городе?
        - Плохо! Солдаты, тати, обыватели - пьяные, в дома врываются, грабежи, пожары…
        - Ох, ты! Когда же Наследник прибудет-то?
        - Лобов? Ты? - к ним вошёл блестящий, причём в буквальном смысле - весь в золоте, генерал, в котором Алексей с радостью узнал приятеля Наследника - Потёмкина, с ним Алексей не раз встречался, рассказывая о своих проектах реформы артиллерии.
        - Я, Ваше Превосходительство!
        - Замечательно! Вы, я слышал, привели с собой группу солдат?
        - Да, Ваше Превосходительство! И я обещал им прощение за дезертирство и иные грехи вольные и невольные!
        - Это даже не обсуждается, капитан! Я полностью согласен с Вашим решением! Каким образом Вы смогли привести сюда этих людей?
        - Город полон солдатами без командиров. Судя по всему, они не настоящие дезертиры, а скорее оставлены офицерами. Они готовы следовать своему долгу. Правда, не все! Сегодня я убил троих.
        - Что же, капитан - люди нам нужны, благодарю Вас за Вашу верность! Михаил Васильевич, это Ваш?
        - Мой, Григорий Александрович! Лучший ученик!
        - Помню-помню! Павел Петрович собирался его отправить учиться в Европу!
        - Да, он как раз прибыл для этого в столицу.
        - Хорошо! Помогите ему с обустройством, я к императрице. - И Потёмкин оставил их наедине.
        - А что с императрицей, Михаил Васильевич?
        - Хандрит! Стало известно, что Григорий Орлов - участник заговора. Вот она и огорчилась - доверие к людям не всегда оправдывается…
        - Ого! А что происходит вообще? - и Ломоносов начал рассказывать. Мятеж был организован Паниными. Наследник о заговоре даже не был поставлен в известность, и теперь в гневе спешит с верными войсками на помощь матери. И с его прибытием по мятежникам будет нанесён удар, а пока - только оборона, сил очень мало.
        Глава 14
        Конечно, разом перебросить все пятнадцать тысяч солдат было просто невозможно - дорожная сеть была весьма слабой. Но даже пара тысяч человек сейчас была реальной силой в городе. Я вместе с авангардом армии ворвался в Петербург ранним утром и легко прошёл к Зимнему. Эффект появления армии был просто поразительный. Блокирующие дворец гвардейцы просто разбежались, не оказывая сопротивления.
        Я влетел в своём чёрном мундире, украшенном лентами во дворец под дружное «ура» защитников престола. Чувствовалось, что люди устали, но горят желанием победить врагов. Разбрасывая улыбки и слова благодарности, я скорее прошёл к матери. Она выбежала, радостная, но со следами слёз на лице. За ней шёл улыбающийся Потёмкин, а следом широко шагал Ломоносов.
        Мы обнялись с мамой, и она плакала, повторяла моё имя на разные ласковые лады и гладила меня по голове, а я целовал её в лоб, всё говоря и говоря, что всё закончилось. Она успокоилась, я радостно поприветствовал Григория и Михаила Васильевича. Немного попеняв последнему, что он рискует своей драгоценной для российской науки головой, я потребовал обозначить мне ситуацию в городе и наши планы.
        Совещание состоялось в большой зале, где размещались старые аналитики. Там было много места, и даже запах табака не сильно мешал. Оказалось, что силы противника разбросаны по городу. Основанная масса бунтовщиков находилась в казармах гвардейских полков, лица, возглавляющие заговор, сидели в своих дворцах, пассивно ожидая победы.
        Первой целью стали казармы Кексгольмцев и прочих гарнизонных частей. Они в заговоре не участвовали - хотя и не мешали гвардии, но и поднять их против императрицы заговорщики не смогли. Так что сам Бог велел нам привлечь их на свою сторону.
        Я с Вейсманом и двумя сотнями иррегуляров бросился на Городской остров, где сейчас размещались учебные части и войска гарнизона. Охранения в слободе не было. Конечно, я слышал, что гарнизон города полуразложился и буянит на улице, но вот чтобы так - приходи и бери - не ожидал. По желвакам на скулах Вейсмана я понимал, что он испытывает сходные чувства. Даже казаки были крайне удивлены подобным положением вещей.
        Мы разделились: я с гайдуками и парой десятков казаков направился к казармам кексгольмского полка, а Вейсман и с остальными пошли к другим частям гарнизона. Внутри слободки тоже царил беспорядок. Перед казармой в снегу валялся солдат, пьяный до невозможности, и распевал песню, которая периодически прерывалась приступами рвоты.
        Я был в бешенстве! Такое поведение моих солдат было просто недопустимо! И даже зная, что они остались без офицеров, я не мог принять их неуправляемую агрессию! Поэтому в дверь деревянной избы, которая служила предбанником сам?й казармы, я вошёл первым, распахнув дверь ногой. Дальше избы были пристроены друг к другу, образуя саму казарму с рядами коек по стенам.
        Вонь перегара стояла адская, надо всем витал синий табачный дым. Солдаты, которых было явно меньше, чем лежачих мест, сидели группками, лежали полуголые на деревянных полатях, пили, пели, курили.
        - Вот оно как выглядит воинство русское! - заорал я, все больше приходя в бешенство!
        - Да, пошёл ты! - беззлобно ответил мне почти полностью раздетый человек, полусидевший около стены со штофом гданьской[117 - Водка, произведённая в Гданьске, считалась элитным спиртным напитком.] водки в одной руке и дымящейся трубкой в другой.
        - Да, ты совсем спятил, холоп! - вмешался в разговор Белошапка, тоже пришедший в бешенство.
        - Кому холоп, а кому и сержант Кексгольмского пехотного полка Васин!
        - Мне - холоп! - здесь уже я не выдержал и вр?зал ему промеж глаз. Он съехал со стоном по стене, часто-часто заморгал, а потом выронил бутылку и трубку и, стремительно трезвея, зашептал:
        - Свят, свят, свят! Допился! Государь наследник видится!
        - Встать! - он судорожно вскочил, тараща глаза, вытянулся в струнку и заорал на всю казарму:
        - Государь! Государь!
        - Васин! Четверть часа тебе даю! Если полк не построишь на плацу - повешу за всё это! Понял меня?
        - Понял, Ваше Императорское Высочество!
        Молча развернувшись, я вышел на воздух - оставаться в этой клоаке я не хотел. Посмотрим, что из себя представляют Кексгольмцы. Они построились уже минут через десять. В форме, с фузеями. Пусть многие со следами побоев, но выстроились и стояли, молча и испуганно.
        - Ну, что ж солдаты! Вижу, что вы всё-таки русские! Я рад, что вы не грабите горожан, а сидите в казарме! С вашими офицерами я разберусь позже! Тем, кто верен престолу и России я грехи прощаю, без сомнений! Вот ваш новый командир - капитан Энгель! Слушайте его как отца родного! Коли придётся стрелять в своих - стреляйте! Приказ командира свят! Всё остальное неважно! - накрутил, наорал и пока всё, хватит.
        Народу здесь не больше двух рот, но и то хорошо. Пойдут порядок на улицах наводить. Пока они нетрезвые и битые, куда они на гвардейцев такие. Завтра с утра решим, что с ними делать, да и мои силы ещё подойдут.
        А где эти их офицеры бродят? Нашли полтора десятка в доме майора Беринга, ладно пьяные, но ведь совсем лыка не вязали, сколько мы их не обливали водой. Ладно, а что же сержанты порядок не навели, почему все разбежались-то? Хорошо, именем командира им прямо в казарму водки притащили, но дисциплина-то совсем здесь слабая, коли вот так просто их в навоз превратить. Видимо, офицеры в полку вообще никудышные. Совсем в Петербурге войска распустились…
        В общей сложности из гарнизона набрали около пятисот человек. До вечера выставили их на патрули, а сами решили ударить уже по гвардии. Далеко не все примкнули к мятежу, хорошо понимая его суть, да и моё появление в Зимнем вызвало дополнительный разлад в среде бунтовщиков. К тому же основным средством убеждения солдат у подстрекателей традиционно был алкоголь, что совсем не способствует дисциплине. В городе был хаос.
        Войск на наведения порядка в городе, охваченном смутой, категорически не хватало - среди уличных татей было много вооружённых. Части Вейсмана наносили удары по центрам сопротивления, которыми были казармы мятежных полков и дома участников.
        - ?????
        В казарме стоял густой табачный дым, Иван курить не любил, глаза пощипывало, но бутылка венгерского заставляла забыть о неудобстве. Капрал Иван Никитин прибыл недавно - был направлен в Архипелаг в команде графа Чесменского, но тяжело заболел, был оставлен в Лиссабоне, откуда и вернулся в свой Преображенский полк. А здесь такое… Только пить побольше и оставалось. Снова переворот, а Ивану так это не нравилось…
        Прапорщик Евстафьев валялся под ногами сидящих на полатях солдат и уже не подавал признаков жизни. Он попробовал было вступить против мятежа, но тогда подпоручик Афанасьев просто шпагой его в спину ткнул. Евстафьев сразу не умер и в первый день иногда скулил, но теперь, похоже, всё-таки отошёл. А оставшиеся офицеры запретили ему помогать.
        Хорошо хоть, что их рота сейчас в казарме осталась, а не в город пошла. Вот как пошли тогда на Зимний - все пять рот Преображенского полка, что были в казармах, выступили разом - и под сотню человек там и оставили.
        Кто же знал, что та рота, которая стояла в тот день в охране Зимнего дворца, была разоружена и наступавших гвардейцев встретят огнём, да ещё и пушечным… С тех пор и началось безобразие, солдаты и офицеры пили, многие ушли в город на грабежи. А уж когда прошёл слух, что наследник с генералом Вейсманом уже в городе и полностью поддерживает мать, вообще какой-то ужас начался. Вот две роты куда-то ушли без офицеров ещё утром и пока не вернулись. Так что Никитин пил вино и старался не думать о дальнейшем, пусть вон командиры думают.
        Афанасьев сейчас уверял солдат, что дело их правое, Наследник на самом деле вот-вот придёт их поддержать, а к его приезду в город, надо завершить дело, взять чудовище на троне и будут деньги, вино, бабы. Он говорил много и громко, голос его иногда срывался на визг и от этого голова Ивана гудела.
        - Вот бы заткнулся скнипа[118 - Ругательство - вошь.]! - тихо проговорил Петька Ивашин, сидевший рядом с ним и тоже молча пивший вино.
        - Эх, грех это, человек умирает, а мы ему даже не поможем…
        - Так может, он умер уже!
        - Тем более, убрать его! Похоронить надо же!
        - Ты же слышал, нельзя его трогать, пока не завоняет!
        - Так ведь православный он, что ж так?
        - Мы гвардейцы, жалости к врагу иметь не должны!
        - Нечто он враг? Ведь служили вместе…
        - Эх, история… - дружки переглянулись и снова синхронно приложились к бутылкам.
        Внезапно дверь в казарму с грохотом распахнулась. Удар по ней снаружи был такой силы, что дверь сорвалась с петель и вылетела внутрь, прикрыв собой лежащего прапорщика.
        В открывшийся проём ворвались солдаты с фузеями, ощетинившимися штыками, в руках. Они встали полукругом, сразу за ними вошла небольшая группа офицеров и генерал в парадном мундире, украшенном орденами и лентами.
        - Что бездельники - Отчизну пропиваете! Мы, там кровь проливали, Турцию громили, а вы тут матушку-царицу и государя-наследника предаёте? - среди преображенцев поднялся гомон, солдаты начали хвататься за оружие, разбросанное по казарме, и тогда генерал отодвинулся в сторону, а в помещение на руках вкатили две полевые пушки. Артиллерист, скаля зубы, помахивал пальником. Стало тихо. Иван непонимающе посмотрел на дружка - тот ничего не смог ему ответить.
        - Да кто же вы такие? - всхлипнул капрал.
        - Генерал-аншеф Вейсман! - сузив глаза, рявкнул офицер рядом с генералом.
        - Сам Вейсман? - у Ивана диким ужасом перекосило лицо, - Так он же ближний Наследника!
        - Что ты врёшь, падаль! - закричал на него Афанасьев, - Никита Иванович Панин ближайший друг Наследника, и он нас ведёт! Ложь это!
        - Какая же ложь? - из задних рядов преображенцев вышел полностью одетый и даже, похоже, трезвый сержант, - Как есть Отто Иванович, генерал-аншеф!
        - Смолянин, ты? - офицер, что назвал имя генерала, выступил вперёд.
        - Я, господин капитан! Вернулся по ранению в полк, и вот такая оказия…
        - Еремеич, это точно сам Вейсман? - Иван тоже вступил вперёд, непонимающе огладываясь вокруг.
        - Точно, Ваня - он самый. Уж я-то его знаю… - капрал Смолянин по ранению вернулся в полк из действующей армии, где воевал там в том числе и под началом самог? Вейсмана.
        Офицер же что-то зашептал на ухо генералу.
        - Что Смолянин! Ты, вот капитан Лобов говорит, храбрец и умница, почти крестник Наследника и в полк вернулся по ранению и награждён должен был императрицей? Так как же ты с изменниками-то… - не успел закончить генерал, как Смолянин оглянулся на преображенцев, перекрестился и встал рядом с генералом.
        - Ваше Высокопревосходительство! Хотите-казните, хотите-милуйте! Я против Вас и Государя-Наследника не пойду! - Смолянин рванул на груди мундир, и показались бинты со следами крови от ещё не зажившей раны. - Мне сам Павел Петрович грудь перевязал, сам меня навещал! Жизнь мою спас, а я! Я Иуда?!
        Иван, как во сне, поплыл к ним, как через дым, бросил под ноги генералу свою фузею, что он, не думая, схватил поле грохота двери, и упал на колени. - Прости меня, Господи за грехи мои! - исступлённо выкрикнул он. Его крик вызвал цепную реакцию у Преображенцев, они начали бросать оружие и становились на колени, моля о пощаде. Исключением оказался Афанасьев, который вдруг с диким воплем выхватил пистолет и выстрелил в генерала.
        Капитан Лобов, стоявший рядом с Вейсманом, успел сделать шаг в сторону и прикрыть генерала от пули. Повтора не последовало, сто?щие рядом с подпоручиком солдаты набросились на него, отняли оружие и стали его избивать. Наверное, они и убили бы его, но один из офицеров, вошедших в казарму с Вейсманом, прекратил это. Сам генерал пытался помочь раненому офицеру. Тогда сто?щий на коленях капрал хрипло попросил его:
        - Ваше Высокопревосходительство, помогите прапорщику Евстафьеву! Человек, наверное, помер уже, но душа же христианская! Не дело ему тут лежать…
        - Что? - генерала перекосило. - Что?!
        - Да он против мятежа слова говорил, его вон Афанасьев зарезал. Вон под дверью он. - солдаты подняли дверь, один из них коснулся тела и с удивлением сказал:
        - Кажись, живой ещё!
        Двух раненых вынесли из казармы, и врач начал оказывать им помощь. А на полковом плацу, под барабанный бой строились разоружённые преображенцы.
        - ?????
        За неделю мы почти полностью подавили мятеж. Становилось понятно, что ситуация под контролем. Все руководители заговора были пленены, мятежные войска разоружены и помещены под арест. Пришлось задействовать для этого казармы гвардейцев, Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости и даже здание инженерного корпуса в Ропше, часть сановных мятежников пришлось поместить в Воронцовском дворце. Была сформирована следственная комиссия во главе с Потёмкиным, которой предстояло провести следствие и определить виновных. Только Григорий Орлов и где-то тысяча мятежных солдат, в основном конногвардейцев, где-то ещё скрывались.
        Императрица Екатерина и Потёмкин сидели в кабинете, пили кофе и разговаривали.
        - Катенька, всё скоро закончится, давай поедем в Петергоф - отдохнём! Жалко зима - а то на кораблике бы покатались!
        - Ох, Гришенька! А Павлушу на хозяйстве отставим?
        - Да, Маша его к нему приедет, и мы им и они нам мешать не будут! - вот здесь их разговор был прерван самым неожиданным образом, в кабинет без стука ворвался Белошапко.
        - Что? - Потёмкин схватился за шпагу.
        - Там! Павел Петрович письмо получил! Мария Константиновна в Москве преставилась!
        - Что? Как? - раздались два крика.
        - Чума там!
        Оттолкнув его, Потёмкин ринулся в комнаты Наследника. Распахнув дверь, он увидел Павла, неподвижно сидящего в кресле, письмо лежало на полу возле его безвольно повисшей руки.
        Он бросился к креслу, опасаясь худшего. Павел смотрел в окно абсолютно пустым взглядом. Там шёл снегопад, снежинки тихо падали, полностью закрывая панораму города. Потёмкин наклонился к нему. Наследник дышал, но не реагировал на его появление.
        - Павел! - испуганно прошептал Потёмкин. - Тот, не реагируя, смотрел в окно. За окном снег закручивался метелью в изысканные узоры. Потёмкин тоже посмотрел на вьюгу. В мятущемся снеге, казалось, можно было увидеть различные рисунки, и на секунду ему показалось, что там мелькают фигуры и лица, давно забытые им, но когда-то очень дорогие и важные. Он мотнул головой, прогоняя морок, и снова тихо произнёс:
        - Павел! - Тогда тот, наконец, отреагировал, посмотрел на него наполненными болью глазами и произнёс:
        - Гриша! Вот ты скажи мне, что Он хочет от меня? За что мне это всё? В чём я провинился? В чём отошёл от воли Его? - и уже тихо-тихо, на грани слышимости и очень-очень медленно, - Бедный, бедный Павел!
        notes
        Примечания
        1
        Тартарен из Тараскона - цикл романов французского писателя Альфонса Доде. Главный герой - провансалец Тартарен, действие происходит в городе Тараскон, на юге Франции, а также в местах путешествий персонажей романов
        2
        Дени Дидро - (1713 - 1784) французский писатель, философ-просветитель и драматург, основавший «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел».
        3
        Вольт?р - Франсу?-Мар? Ару? - (1694 - 1778) французский философ-просветитель XVIII века, поэт, прозаик, сатирик, трагик, историк и публицист.
        4
        Фр?дрих II, или Фридрих Великий - (1712 - 1786) король Пруссии с 1740 года. Яркий представитель просвещённого абсолютизма, основоположник прусско-германской государственности.
        5
        Пётр II Алекс?евич (1715 - 1730) - российский император, сменивший на престоле Екатерину I. Внук Петра I, сын царевича Алексея Петровича и немецкой принцессы Софии-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской, последний представитель рода Романовых по прямой мужской линии. Вступил на престол в 1727, когда ему было всего 11 лет, и умер в 14 лет от оспы. Пётр не успел проявить интереса к государственным делам и самостоятельно фактически не правил. Реальная власть в государстве находилась в руках Верховного тайного совета и в особенности фаворитов юного императора, сначала А. Д. Меншикова, после его свержения - Долгоруковых.
        6
        Лжедм?трий I - (XVI век-1606) - Государь, Царь и Великий Князь всея Руси с 1 (11) июня 1605 года по 17 (27) мая 1606 года, самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося младшего сына Ивана IV Грозного - царевича Дмитрия. Первый из нескольких самозванцев, именовавших себя сыновьями Ивана Грозного и претендовавших на российский трон.
        7
        Великая См?та или См?тное вр?мя - период в истории России с 1598 года по 1613 год (существуют другие версии периодизации, доводящие хронологию Смуты до 1618 года), ознаменованный стихийными бедствиями, гражданской войной, русско-польской и русско-шведской войнами, тяжелейшим государственно-политическим и социально-экономическим кризисом.
        8
        Лейб-гвардии Измайловский полк.
        9
        Берёзово - посёлок городского типа в Ханты-Мансийском автономном округе России, популярное место ссылки в Российской империи. Сюда были сосланы светлейший князь Александр Меншиков с детьми, князь Алексей Долгоруков с семьёй, граф Андрей Остерман, в XIX веке - декабристы, в начале XX века - революционеры.
        10
        Солдаты лейб-гвардии Семёновского полка.
        11
        Солдаты лейб-гвардии Преображенского полка.
        12
        Личная гвардия императора Петра III состоявшая, в основной массе, из выходцев из Северогерманского герцогства Шлезвиг-Гольштейн, подданных Петра как герцога Голштинского.
        13
        Прислуга у вельмож, в данном случае - телохранитель.
        14
        Р?крутская пов?нность - способ комплектования вооружённых сил Российской империи до 1874 года, путем призыва на воинскую службу ограниченного количества гражданских лиц (рекрутов).
        15
        Старорусская мера длины - 71,12 см.
        16
        Старорусская мера длины - 4,445 см.
        17
        Отборные части пехоты и кавалерии, изначально предназначенные для штурма вражеских укреплений, преимущественно в осадных операциях. Первоначально вооружались в т. ч. ручными гранатами (гренадами), из-за которых и получили наименование.
        18
        По рекрутской повинности у государственных крестьян назначение рекрута производилось самой общиной - миром (уст.).
        19
        Русский широкий, безрукавный круглый плащ с капюшоном у мужчин.
        20
        Этиловый спирт (лат.)
        21
        Дворцово-парковый ансамбль на южном берегу Финского залива в 40 км к западу от Санкт-Петербурга. Находится на территории города Ломоносова (до 1948 года - Ораниенбаум). Бывшее имение А.Д. Меншикова, любимое место пребывания Петра III.
        22
        Граф Бурхард Кристоф фон Мюнних, в России был известен как Христоф?р Ант?нович М?них, - (1683 - 1767) российский генерал-фельдмаршал немецкого происхождения, сподвижник Петра Великого, прославленный военачальник, выдающийся инженер и администратор. Один из высших сановников в правление малолетнего императора Иоанна Антоновича, после переворота Елизаветы Петровны сослан в Сибирь. Возвращен из двадцатилетней ссылки Петром Федоровичем.
        23
        Колдун у Запорожских казаков.
        24
        Сословие в Российской империи, совмещавшее функции и привилегии казаков, дворян и крестьян. Военизированные землевладельцы, жившие по границам империи.
        25
        Жан Лерон Д’Аламбер - (1717 - 1783) французский учёный-энциклопедист, философ, математик и механик.
        26
        Иван VI (Иоанн Антонович) - (1740 - 1764) российский император из Брауншвейгской ветви династии Романовых. Правнук Ивана V. Формально царствовал первый год своей жизни при регентстве сначала Бирона, а затем собственной матери Анны Леопольдовны. Император-младенец был свергнут Елизаветой Петровной, провёл почти всю жизнь в одиночном заключении.
        27
        Фёдор Алексеевич Хитрово - (1740 - 1774) русский офицер и придворный из рода Хитрово, один из сподвижников Екатерины II во время дворцового переворота 1762 года.
        28
        Леонард Эйлер - (1707 - 1783) швейцарский, немецкий и российский математик и механик, внёсший фундаментальный вклад в развитие этих наук, а также физики, астрономии и ряда прикладных наук. Один из крупнейших математиков XVIII века и всей истории науки.
        29
        Предубеждение, ненависть или боязнь всего германского (немецкого), а также негативное отношение к людям немецкого происхождения.
        30
        Фёдор Иванович Миллер - (1705 - 1783) русско-немецкий историограф, естествоиспытатель и путешественник. Действительный член Императорской Академии наук и художеств. Один из руководителей Второй Камчатской экспедиции, основатель Московского главного архива. Один из отцов-основателей российской истории как науки. Основоположник т. н. Норманской теории - скандинавского происхождение Рюрика и Рюриковичей. Ломоносов был горячим противником данной теории и вообще исторических исследований Миллера.
        31
        Иван Данилович Шумахер - (1690 - 1761) деятель русской науки немецкого происхождения, секретарь Академии наук. Один из устроителей российской науки, первый русский профессиональный библиотекарь. Жесткий администратор, находившийся в постоянном конфликте с большинством ученых России.
        32
        Рюрик (ум. ~ 879) легендарный первый новгородский князь и родоначальник русской княжеской, ставшей впоследствии царской, династии Рюриковичей.
        33
        Григорий Николаевич Теплов - (1717 - 1779) русский философ-энциклопедист, писатель, поэт, переводчик, композитор, живописец и государственный деятель. Противник Петра III, ближайший сподвижник Екатерины Великой, близкий друг и наставник графа Кирилла Разумовского, глава гетманской канцелярии в Малороссии с 1741 года, фактический руководитель Императорской Академии наук и художеств с 1746 по 1762 год. Создатель устава Московского университета.
        34
        Простого (уст.)
        35
        Человек, который занимается топкой печей.
        36
        Архиепископ Феофан (Прокопович) - (1681 - 1736) русский политический и духовный деятель, богослов, писатель, поэт, математик, философ, переводчик, публицист, универсальный ученый. Один из основателей и руководителей Синода Православной Российской церкви; проповедник, сподвижник Петра I.
        37
        Даниил Бернулли - (1700 - 1782) швейцарский физик, механик и математик, один из создателей кинетической теории газов, гидродинамики и математической физики.
        38
        Андрей Тимофеевич Болотов - (1738 - 1833) - русский писатель, мемуарист, философ-моралист, учёный, ботаник и лесовод, один из основателей агрономии и помологии в России. Внёс большой вклад в признание в России помидоров и картофеля сельскохозяйственными культурами
        39
        Акушерские (уст.)
        40
        Простого люда
        41
        Русская православная церковь, после реформ Патриарха Никона
        42
        Нестяжатели, или заволжские старцы - монашеское движение в Русской православной церкви конца XV - первой половины XVI веков, выступали против монастырского землевладения. В этом вопросе им противостояли иосифляне. Данный спор, окончившийся победой иосифлян, имел важное значение для Русской церкви.
        43
        Расходы на содержание
        44
        Солдат турецкой регулярной пехоты, сформированной из христианских детей и юношей, изымаемых из своих семей и воспитанных в строгих мусульманских традициях.
        45
        Кто из нас, по твоему мнению, не знает, что делал ты последней, что предыдущей ночью, где ты был, кого сзывал, какое решение принял? О, времена! О, нравы! (лат.) - Цицерон. Первая речьпротив Луция Сергия Катилины.
        46
        Алексей Михайлович Тишайший - (1629 - 1676) - второй русский царь из династии Романовых, сын Михаила Фёдоровича, отец Петра Великого.
        47
        Борис Фёдорович Годунов (1552 - 1605) с 1598 года первый русский царь из династии Годуновых.
        48
        Лжедмитрий II, известен также как Тушинский вор, самозванец, выдававший себя за чудом спасшегося царя Лжедмитрия I.
        49
        Вериги (ст.-слав. верига - «цепь») - изделие, разного вида железные цепи, полосы, кольца, носившиеся христианскими аскетами на голом теле для смирения плоти; железная шляпа, железные подошвы, медная икона на груди, с цепями от неё, иногда пронятыми сквозь тело или кожу и прочее.
        50
        Высшее церковное наказание за тяжкие прегрешения - отрешение от таинств и церковного общения.
        51
        В 1610 году во время Смутного времени правительство Семибоярщины сдало Москву польским войскам, которые были выбиты из города только ополчением Минина и Пожарского в 1612 году.
        52
        Цес?рцы, или ц?сарцы, - принятое в России XVII - XIX веках наименование подданных Священной Римской империи германской. Происходит от лат. caesar (император), в германизированном варианте кайзер, в русском - цесарь.
        53
        Чиж - старинная русская детская игра. Для игры используют небольшую заострённую с двух концов палочку (также называемую чижом или чижиком), по которой ударяют битой.
        54
        Глупые мыши (нем.)
        55
        Глупцы (нем.)
        56
        Дурак (нем.)
        57
        Неопытные мальчишки (нем.)
        58
        Дарья Салтыкова - (1730 - 1801), известная также как «Людоедка», помещица, известная как серийная убийца около восьмидесяти собственных крестьян. Дело было столь громкое, что избежать наказания ей не удалось. Была осуждена и закончила свою жизнь в тюрьме.
        59
        Емельян Пугачев - (1742 - 1775) донской казак, предводитель крестьянской войны 1773 - 1775. Выдавал себя за императора Петра III.
        60
        Салават Юлаев - (1754 - 1800) знатный башкир, сподвижник Пугачева, руководитель восстания башкир.
        61
        Абрам (Ибрагим) Петрович Ганнибал - (ок. 1696 - 1781) российский военный инженер, прадед А. С. Пушкина. Поскольку крёстным отцом был Пётр I, в православии Ганнибал получил отчество Петрович. Главный военный инженер русской армии, генерал-аншеф.
        62
        Дорога, которая используется только в холодную погоду. Прокладывается по снегу и льду.
        63
        Ныне город Уральск - Казахстан.
        64
        Лица, занимающие в казацком войске руководящие должности.
        65
        Деревни (уст.)
        66
        Жители Хивинского ханства (Хорезм). В составе многочисленные туркменские племена, совершавшие набеги на соседей.
        67
        Жители узбекского Кокандского ханства. В составе многочисленные туркменские племена, совершавшие набеги на соседей.
        68
        Кочевой народ, проживавший в Приамурье. В 1664 году завоевали Китай и создали империю Цин. Вели активную экспансию в Великой степи.
        69
        Разговорный вариант выражения хтонические (дикие природные) существа - иначе монстры.
        70
        Незаконнорожденный ребенок (уст.).
        71
        Теперь река Урал.
        72
        Грузовое речное плоскодонное судно.
        73
        Батырш? - (1710 - 1762); настоящее имя Габдулла Галиев, мулла. Идеолог и предводитель Башкирского восстания 1755 - 1756.
        74
        Обобщенное название казахов и киргизов в XVIII в.
        75
        Туктамыш Ижбулатов - (1730 -?) башкирский аристократ, крупный промышленник, торговец, депутат Уложенной комиссии из башкир. Сторонник Пугачева.
        76
        Русский посол в Стамбуле.
        77
        Монгольское государство XVII - XVIII в.в., простиравшееся от нынешних границ России до Тибета.
        78
        Обратил в крепостные.
        79
        Часть татар, говорящих на мишарском (мещёрском) диалекте.
        80
        Зимний крытый экипаж на полозьях.
        81
        Небольшая постройка.
        82
        Елизавета Петровна не имела прав на престол, ибо была незаконнорождённой дочерью Петра Великого. Она при поддержке гвардии произвела переворот, свергнув годовалого Иоанна VI Антоновича и регентство его матери Анны Леопольдовны.
        83
        Ведомство, руководящее горной промышленностью.
        84
        Герой русского народного духовного стиха - насмешливое прозвище хвастуна и дутого героя.
        85
        Быстро (уст.).
        86
        Крупная турецкая крепость на тогдашней границе Молдавии и Польши.
        87
        Торговец при армии
        88
        Цепь военных конфликтов между католиками и протестантами в Европе в 1618 - 1648.
        89
        Ягужинский Пётр Иванович - (1683 - 1736) сподвижник Петра I, генерал-аншеф, генерал-прокурор, граф. По происхождению - сын органиста лютеранской церкви в Москве.
        90
        Ганнибал Абрам Петрович был рабом, ребёнком, привезённым из Турции.
        91
        Шафиров Пётр Павлович - (1669 - 1739) сподвижник Петра I, дипломат, первый руководитель почты, вице-канцлер, барон. По происхождению из польских евреев.
        92
        Меншиков Александр Данилович - (1673 - 1729) ближайший сподвижник Петра I, крупный государственный деятель, светлейший князь Ижорский, Генералиссимус русской армии. По легенде происходил из торговцев пирогами на улице.
        93
        Квартал в Стамбуле, где компактно проживали этнические греки.
        94
        Город на территории нынешней Румынии, столица княжества Молдавия.
        95
        Олиц Пётр Иванович - российский военачальник, генерал-аншеф.
        96
        Главный министр Османской империи, особо доверенное лицо султана, хранитель печати.
        97
        Город на территории нынешней Румынии.
        98
        Иррегулярные турецкие воинские подразделения, использующиеся в христианских землях.
        99
        Войска, обеспечивающие защиту от нападения противника.
        100
        Турецкий артиллерист.
        101
        Река на территории нынешней Румынии.
        102
        Вор (уст.)
        103
        Территория, сейчас разделённая между Румынией, Венгрией и Сербией.
        104
        В то время крупная турецкая крепость, столица восточной Болгарии.
        105
        Боевой порядок в виде квадрата.
        106
        Изобретённая в России гладкоствольная пушка-гаубица.
        107
        Крупная турецкая серебряная монета.
        108
        Горе побеждённым (лат.).
        109
        Надел земли (тур.).
        110
        Торговец-христианин
        111
        Король Франции с 866 по 879 год. Герой песенки А. Пугачёвой «Все могут короли».
        112
        Указ Султана Османской империи.
        113
        Титул правителя в славянских государствах.
        114
        Мелкая турецкая серебряная монета.
        115
        Крупная серебряная монета, ходившая в Германских странах.
        116
        Преступник (уст.).
        117
        Водка, произведённая в Гданьске, считалась элитным спиртным напитком.
        118
        Ругательство - вошь.