РОМАН ГЛУШКОВ
        
        
        СЕВЕРНЫЙ ШТОРМ
        
        
        
        ЭПОХА СТАЛЬНОГО КРЕСТА - 3
        
        Аннотация
        
        Смутные времена настали для Святой Европы - государства, возникшего на руинах современного мира, почти полностью уничтоженного жестоким Каменным дождем. Моторизированные дружины скандинавского конунга Торвальда Грингсона по прозвищу Вороний Коготь высаживаются на северном европейском побережье и с боями продвигаются на юг, к Вечному Городу. Торвальд уверен, что властитель Святой Европы, Пророк, тайно отыскал древнюю святыню, когда-то принадлежавшую древним богам Севера, - обладающий великой силой рог Гьяллахорн. Чтобы завладеть драгоценным артефактом, конунг готов любой ценой сокрушить неприступные стены Божественной Цитадели.
        Эрик Хенриксон, бывший охотник Ордена Инквизиции, а ныне изгой, скрывшийся от гнева Пророка в России, попадает в охваченную огнем Евролу, согласившись выполнить секретное поручение Петербургского князя. Однако поручение оказывается смертельно опасным, и вернуться обратно будет не так-то легко.
        
        
        
        Самая темная эпоха - сегодняшняя.
        Р. Л. Стивенсон
        
        
        Выбирая богов, мы выбираем свою судьбу.
        Вергилий
        
        
        ПРОЛОГ
        
        Древний философ Гегель считал, что великие трагигические события мировой истории имеют свойство повторяться в виде фарса. Спорное, конечно, заявление. Считать фарсом зверства Ордена Инквизиции Святой Европы станет лишь тот, кто никогда не попадал в руки Божественных Судей-Экзекуторов и не присутствовал на дознаниях в их знаменитых Комнатах Правды. Даже я - Эрик Хенриксон, человек, который больше десяти лет верой и правдой отслужил Ордену, - так и не сумел до конца смириться с ролью палача, верного альгвазила, Охотника за инакомыслящими и богоотступниками.
        Семь лет прошло с той поры, как я нашел в себе силы вырваться из этого жуткого лицемерного мира, пропитавшего меня запахом ненависти, крови и горелой человеческой плоти. Семь долгих лет, за которые мне так и не удалось избавиться от груза прошлого, несмотря на все старания. Хотя в какой-то мере виновато в этом было само прошлое, не желающее отпускать меня по причине невыплаченного долга. Размер его был колоссальным и измерялся не только чередой предательств и изменой родине, но и множеством человеческих жизней. Расплатиться со своими кредиторами сполна я мог лишь одним способом - собственной жизнью. Иная форма оплаты была для Ордена Инквизиции неприемлема.
        Но сегодня речь пойдет не только об Эрике Хенриксоне и его вынужденном возвращении в Святую Европу. Примета Древних о характере повторяющейся истории была упомянута мной по другой причине. Каким бы огромным ни казался срок существования прежней цивилизации, погибшей во второй половине двадцать первого века под Каменным Дождем, изречение Гегеля показывало, где пролегали границы жизненного опыта наших предков. Всего два витка прошли они по длинной спирали земной истории, успев лишь убедиться, что с определенного момента все в мире начинает повторяться.
        Почему в виде фарса? Оставим этот вывод на совести автора высказывания, который, судя по всему, был циничным человеком. Лично у меня язык бы не повернулся назвать фарсом эпоху викингов, что спустя много веков повторили историю варваров, под чьей пятой рухнула легендарная Римская империя. Разумеется, размах завоеваний тех и других не шел ни в какое сравнение, но кровавые набеги норманнов на Европу вовсе не производили впечатления исторического недоразумения. И пусть, в отличие от Римской Европейская цивилизация выстояла и сохранилась, память о деяниях грозных северян пережила даже Каменный Дождь.
        Я неспроста выбрал в качестве примера стародавние эпохи варваров и викингов. Вряд ли Древние, при всей своей образованности, подозревали, что по прошествии более чем полутора тысячелетий история северных завоевателей, основательно пошатнувших европейские порядки, получит продолжение. Возможно, не в том эпохальном масштабе, однако, как и тогда, принимать ее за фарс будет ошибочно.
        И все-таки доля исторического фарса в истории скандинавского конунга Торвальда «Вороньего Когтя» Грингсона и его кровавого похода на Ватикан присутствовала. Но об этом сегодня знают немногие. Волею судьбы в их число пришлось войти и мне. Впрочем, обо всем по порядку...
        Не исключено, что в будущем кто-нибудь назовет путь нашей цивилизации, возрожденной из руин Каменного Дождя, третьим витком спирали, по которой движется история человечества. Мы шли теми же путями, что и наши предки, в очередной раз наступали на старые грабли и повторяли другие ошибки, прекрасно зная, чем все это заканчивается. К сожалению, уроки мировой истории забываются, даже будучи подкрепленными убедительными примерами, причем забываются достаточно быстро. Наша феноменальная забывчивость, а вовсе не ее трагические последствия и есть главное проявление исторического фарса...
        
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СВИНЦОВЫЕ ВОЛНЫ РЕЙНА
        
        A buroxe North Mannorum libera nos, Domine![1]
        
        
        
1
        
        - Ты законченный параноик, Эрик. Ты просто по мешан на этих «Ночных Ангелах». Веришь каждой сплетне болтуна Михаила, после чего не можешь даже нормально уснуть, - с укоризной сказала мне Кэтрин перед тем, как вместе с Люси и Аленом отправиться в Волхов - город неподалеку от Петербурга. Именно там Петербургский князь Сергей содержал свой секретный завод по воссозданию летающих боевых машин Древних, и потому Волхов напоминал скорее не город, а большую крепость. Попасть за ее стены можно было лишь с разрешения князя. У нас с Кэтрин такое разрешение имелось, поскольку нам уже не впервые приходилось скрываться в Волхове, когда контрразведка Петербургского княжества предупреждала нас об очередной угрозе из-за западной границы.
        - Чепуха, - возразил я. - «Ночные Ангелы» в моей бессоннице не виноваты. Ты же знаешь, Кэти, что по ночам я читаю. Днем теперь просто не до этого: во дворец прибыло молодое пополнение гвардейцев. В нынешнем году аж пять взводов набрали, и с каждым взводом приходится по полдня на стрельбище нянчиться. И когда же мне читать, если не ночью? Я и так в княжескую библиотеку еще ни одну книгу вовремя не вернул.
        - Видела я, как ты читаешь! - покачала головой Кэтрин. - Смотришь в книгу, а сам при этом патроны в пистолетный магазин то снаряжаешь, то разряжаешь. Я нарочно минут пять за тобой наблюдала. Все ждала, когда ты наиграешься, но ты был как заведенный.
        - Вот ты о чем! Да разве же это паранойя? - Я постарался улыбнуться, но мысленно огорчился, когда узнал, что за мной, оказывается, скрытно наблюдали целых пять минут, а я и бровью не повел. Хотя стоп: а не говорило ли это огорчение о той самой паранойе, которую подозревала за мной Кэтрин? - Я разве тебе не рассказывал, что у меня с молодости такая привычка - вертеть что-нибудь в руках во время чтения? Для меня это нечто вроде перебирания четок: зарядил магазин - разрядил, потом опять зарядил... Глядишь, нервы и успокоились.
        - Значит, признаешь, что нервишки у тебя все-таки пошаливают?..
        М-да... Хотел не хотел, а сам сознался в том, что старался скрыть от Кэтрин и детей все эти годы. Да и удавалось ли полностью скрывать это? А что, если моя семья, главой которой семь лет назад я нежданно-негаданно стал, просто делала вид, что со мной все в порядке? И то, что сегодня Кэтрин вдруг решилась на этот откровенный разговор, наводило на нехорошие мысли. Возможно, скрытая паранойя (лучше самому признать это и тем самым доказать, что ярлык «законченный» на меня вешать рановато), которой я страдал едва ли не со дня пересечения нами российской границы, перешла в стадию открытой.
        Княжеская палата контрразведки, где сегодня служил мой друг, бывший соратник - Охотник Михаил, обладала неплохой агентурной сетью. Как оказалось, агенты русских были внедрены даже в высшие круги ватиканской власти. Они-то и сообщили в Петербург о нездоровой активности, что развернули спецслужбы Святой Европы на восточном направлении после моего громкого побега в Россию вместе с отступницей Кэтрин и детьми опального Апостола Жана Пьера де Люка. «Ночные Ангелы» - секретное подразделение Защитников Веры, созданное для диверсионной деятельности за границей, получило насчет нас соответствующее распоряжение. Сотрудники тайной службы Пророка обязаны были завершить работу, с которой в свое время не справился сам Бернард Уильямс, легендарный Мясник, командир Первого отряда Охотников Инквизиционного Корпуса.
        Семь лет минуло после тех драматических событий, но Ватикан так и не простил бывшему командиру Одиннадцатого отряда Эрику Хенриксону его предательства. Уже в который раз за эти годы Кэтрин и младшим детям де Люка приходилось бежать в неприступный Волхов, когда контрразведка получала очередное предупреждение, что тот или иной «ночной ангел» отбыл из Божественной Цитадели на восток. За старшего сына де Люка - Поля - мы были спокойны: вот уже два года он обучался в военном училище при княжеском дворе. Пробраться в Зимний дворец было куда сложнее, чем за стены Волхова, да и не стали бы «Ночные Ангелы» идти на лишний риск из-за беглых детей давно умершего Апостола или рядовой отступницы Кэтрин О'Доннел.
        «Ангелам» был нужен только я. Но это не значило, что Полю, Люси и Алену не стоило опасаться мести уязвленного Пророка. Рядом со мной детям всегда угрожала опасность, ибо вряд ли «ангелы» пощадят детей Жана Пьера, попадись те им под руку. Эта мысль просто сводила меня с ума. Мог ли я сегодня защитить тех, кого семь лет назад чудом вырвал из лап кровожадного магистра Аврелия? Все-таки тогда я был моложе и закален службой в Корпусе, поэтому и сумел противостоять бывшим собратьям-Охотникам. Годы мирной жизни при княжеском дворе пагубно сказались на боевом духе охотничьего пса. Я имел все основания полагать, что давно утратил хватку и нюх на опасность.
        Сегодня Эрик Хенриксон, некогда известный в Братстве Охотников как Стрелок, работал инструктором на стрельбище дворцовых гвардейцев Петербургского князя. Эта работа вселяла в меня некоторую уверенность, что навыки, преподанные мне в ватиканской Боевой Семинарии и закрепленные десятилетней службой в Инквизиционном Корпусе, еще не окончательно позабыты. Кроме этой уверенности да регулярных тренировок в стрельбе, больше мне утешиться было нечем.
        Права Кэтрин: Эрик Хенриксон - параноик. В каждом ночном шорохе, в каждом брошенном на меня косом взгляде, в каждом резком движении находящихся поблизости людей я вижу угрозу. Дамоклов меч в лице «Ночных Ангелов» отучил меня расслабляться и получать удовольствие от жизни. И если бы не дети, во всех комнатах нашего дома я держал бы по паре заряженных пистолетов. Того, что лежал сегодня у меня в домашнем сейфе, мне было явно недостаточно. Я действительно мучился приступами бессонницы, а когда засыпал, то часто видел во сне одну и ту же сцену: умирающий на мокром песчаном берегу залива Сен-Мало командир Пятого отряда Карлос Гонсалес, который из последних сил проклинает меня на веки вечные. Сбылось предсмертное проклятие Охотника Матадора - нет мне больше спокойной жизни на этой земле, даже под защитой могущественных российских покровителей.
        Вот уже три года я не прячусь в Волхове после того, как Михаил предупреждает меня о возможной угрозе. Надоело бегать от своих страхов. Провожаю в убежище Кэтрин и ребятишек, а сам остаюсь в нашем петербургском доме и коротаю вечера в одиночестве, сидя у камина с книгой. И при этом постоянно перезаряжаю пистолетные магазины. Совмещать абсолютно несовместимые занятия - чем не признак скрытого помешательства на нервной почве? Мой семинаристский инструктор по стрельбе Анджей рекомендовал неустанно практиковаться во вспомогательных стрелковых навыках: снаряжении магазинов, разборке пистолета и прочих. Анджей всегда подчеркивал, что подобные тренировки столь же важны, как и сама стрельба. Кажется, я воспринял советы наставника слишком близко к сердцу и с тех пор постоянно ощущал дискомфорт, если в процессе чтения или иного спокойного отдыха мои руки оставались не у дел.
        Порой ради самоуспокоения я позволяю себе выпить перед сном стакан-другой вина. Не больше, хотя у меня частенько возникает желание налиться в стельку. Я не делаю этого лишь потому, что боюсь утратить над собой контроль и открыть стрельбу по собственной тени или отражению в зеркале. И если такое вдруг все же случится, мне не останется иного выбора, как признать себя социально опасным психопатом и пойти добровольно сдаваться в ближайшую психиатрическую клинику. Но на данный момент я еще не утратил выдержку и здравомыслие и способен удерживать свою паранойю в узде.
        Вопрос лишь в том, надолго ли хватит той силы воли.
        Кэтрин знала, что я опять откажусь от поездки в Волхов, но все равно по традиции долго упрашивала меня прекратить глупое бравирование, подумать о ней и детях и отправиться с ними в убежище. Милая заботливая Кэтрин, мой рыжеволосый ангел-хранитель! Что бы я без нее делал? Лишь благодаря ей и детям я еще не утратил человеческий облик и не подался в глухое отшельничество, куда-нибудь, вроде Мурманского княжества.
        Не знаю, как Люси и ее младший брат Ален, которому в прошлом месяце исполнилось двенадцать, но Кэтрин мое упрямство прекрасно понимала. Именно это упрямство спасло нас во время бегства из Святой Европы, и именно из-за него я отказался продолжать убегать из Петербурга при малейших признаках опасности. Кэтрин как-то призналась, что любит меня в том числе и за мое мальчишество, без которого она и дети давно были бы мертвы. Что ж, видимо, огненноволосая ирландка и здесь права.
        Однако, как ни крути, а моему упрямству до упрямства Кэтрин очень и очень далеко. Видели бы вы, как когда-то она убегала от меня по крыше монастыря Мон-Сен-Мишель, а потом откровенно наслаждалась, дразня нерасторопного командира Одиннадцатого отряда с высокой монастырской башни... Да, лихие деньки выпадали на нашу долю, что там говорить. Хоть и добавили они седых волос в мою некогда черную шевелюру, доставшуюся мне в наследство от матери-испанки, а все равно приятно вспоминать былое в зимний вечер у камина со стаканом вина...
        Все та же пестрая компания - книга, вино, мой молчаливый стальной друг по фамилий Стечкин и две плохо ладившие между собой подруги Ностальгия и Паранойя - третий вечер кряду скрашивала мое одиночество. Не сказать, что вместе нам было весело, но атмосфера у камина сохранялась теплая, и даже неугомонная Паранойя волей-неволей задремала. Вслед за ней и я начал клевать носом. Радовало то, что в связи с лютыми морозами командир дворцовых гвардейцев полковник Слепнев отменил на завтра полевые занятия с новобранцами, и большинство инструкторов, в том числе и я, получили незапланированный выходной. В отсутствие Кэтрин я мог бы до обеда проспать в своем любимом кресле. Но к утру от погасшего камина потянет холодом и мне придется либо снова растапливать его, либо перебираться в спальню, поближе к батарее центрального отопления. Так что я не спешил погружаться в сон, просто наслаждался полудремой, слушая потрескивание горящих поленьев да завывание вьюги за окном.
        Проклятые морозы! Семь лет живу в России, а так к ним и не привык. Может быть, поэтому я так чутко реагировал на малейшие сквозняки, что особо свирепствовали в закрытых тирах, где мне приходилось проводить занятия с гвардейцами. Первые годы эмиграции я по ползимы страдал от насморков и простуд, но потом акклиматизировался, закалился и теперь переживаю лишь дежурный осенний насморк. Впрочем, терпимостью к здешним сквознякам я все равно не проникся. Эти коварные мерзавцы отвечали мне взаимной антипатией и всегда норовили при случае испортить настроение. Как, например, сейчас, когда я пригрелся у камина, разморенный теплом и вином. Только странно, откуда в утепленном помещении ни с того ни с сего возник сквозняк?..
        Паранойя проснулась во мне быстрее, чем полусонное сознание. Почувствовав стелющийся по полу холодок, я мгновенно выскочил из кресла, схватил «стечкин» и уже через секунду находился в темном углу комнаты, взяв на прицел дверь в коридор. И только после этого окончательно очнулся от дремоты. Коснувшись ладонью ковра, я убедился, что сквозняк действительно был, а не почудился мне спросонья. И хоть в данный момент он уже прекратился, проникший в дом морозный воздух все еще холодил руку.
        Наш довольно роскошный двухэтажный особняк, великодушно подаренный нам князем Сергеем, стоял на Аптекарской набережной, неподалеку от Кантемировского моста (по иронии судьбы, раньше в этом доме проживал какой-то высокий чиновник, казненный за шпионаж в пользу Святой Европы). Сквозняки на берегу Невы были вполне обыденным явлением, но предусмотрительная Кэтрин еще осенью утеплила в доме все щели, так что холод мог проникнуть сюда лишь от одной из трех входных дверей: парадной, служебной либо двери пожарного выхода. Откуда именно сквозило, определить из гостиной не удавалось, но в том, что дверь была на мгновение приоткрыта, я не сомневался. Забранные крепкими решетками, окна были вне подозрений - их и летом было проблематично отпереть, а зимой тем более. Список посетителей, которые могли наведаться ко мне без стука в час ночи, состоял всего из двух человек: Кэтрин и Поля. Однако первая уже зажгла бы в прихожей свет, а второму запрещалось покидать казармы училища в столь позднее время. Разве только Поль намылился в самоволку, но это было маловероятно - старший сын Жана Пьера де Люка вырос на
редкость дисциплинированным юношей, и карьера военного подходила для него идеально.
        Оставались лишь те незваные гости, которые в моем списке не значились, но к их появлению я давно был готов. Вернее, полагал, что был готов. А так это на самом деле или нет, предстояло выяснить.
        Треск догорающих в камине поленьев мешал расслышать, что происходит за пределами гостиной, а злоумышленник, который сумел без проблем отпереть входную дверь, разумеется, не стремился быть обнаруженным. Поэтому я предпочел пока отсиживаться в своем укромном углу - идеальном укрытии, где резкий контраст света от каминного пламени и тени делал меня практически невидимым даже на расстоянии вытянутой руки. Пассивная тактика выжидания являлась не менее действенной, чем активный поиск злоумышленника: кто бы ни пробрался в дом, пусть даже обычный воришка, мимо гостиной ему не пройти - он просто обязан убедиться, где находится хозяин. Если же ублюдок прибыл сюда не за ценностями, которых у нас с Кэтрин в общем-то и не имелось, а за моей головой, тогда встречи с ним не избежать и подавно.
        Громоздкий тяжелый «стечкин» весил как пистолет-пулемет (каковым он, по сути, с пристегнутой кобурой-прикладом и являлся), и держать его долго наведенным на цель было неудобно. Перекладывая пистолет из руки в руку, я стал по очереди разминать затекающие запястья. Сказывался-таки возраст - даже несмотря на регулярные тренировки, о былом мастерстве обращения с пистолетом теперь приходилось лишь мечтать. Зато как кровь в висках застучала! Будто на первом боевом задании после выпуска из Семинарии! Эх, если бы еще не одышка, ноющая от хондроза спина да скрипучие коленные суставы, был бы и вовсе полный возврат в молодость. Признаться, отвык я от пропитанной адреналином атмосферы настоящей Охоты. И потому внезапное погружение в нее было равносильно большой порции воды, залпом выпитой страдающим от жажды путником: и приятно и мучительно одновременно.
        Не слишком полагаясь на слух, я сильнее напряг зрение, стараясь не проворонить момент, когда в дверном проеме покажется силуэт недоброжелателя. И тут же рассмотрел справа от себя на полу какое-то шевеление. Едва заметное, словно на ковре в том углу копошилась крыса. Уж кого-кого, а подобных хвостатых иждивенцев в хозяйстве чистоплотной Кэтрин отродясь не водилось. Однако мне не почудилось: что-то мелкое действительно двигалось по полу в нескольких шагах от меня.
        Не опуская пистолет и не выходя из тени, я скинул шлепанцы, а затем аккуратно, на цыпочках, подкрался к источнику странного звука. Как выяснилось, шуршала и шевелилась сминаемая в гармошку длинная ковровая дорожка. Она лежала у дальней стены гостиной и одним концом уходила в щель под дверью, что вела в коридорчик между детскими комнатами. И теперь дорожка, словно живая, медленно выползала в гостиную, подталкиваемая кем-то с другой стороны.
        Попасть в тот коридорчик можно было не только из гостиной, но и через пожарный выход, который я старался не загромождать всяким ненужным хламом. Такова оказалась оборотная сторона противопожарной безопасности! Дверь, предназначенная для экстренной эвакуации детей из горящего дома, с той же легкостью впустила злоумышленника. У меня внутри все похолодело, когда я представил, что могло бы случиться, спи сейчас Люси и Ален в своих кроватях. Пока я поджидал в засаде рыскающего по дому негодяя, он мог шутя расправиться с детьми и столь же незаметно ретироваться, если бы решил, что их смертью я сполна рассчитался с Пророком.
        Чем незваному визитеру помешала ковровая дорожка, я догадался через несколько секунд, когда в освободившуюся под дверью щель просунулась небольшая железная трубка, в изогнутый конец которой была вделана линза. Ну и кто после этого посмеет назвать Эрика Хенриксона параноиком? Предназначение немудреного оптического прибора не составляло для меня загадки, поскольку мне не однажды доводилось пользоваться таким на службе в Корпусе. Более того, я даже во мраке определил, что портативный перископ для наблюдения из укрытий, каким пользовались Охотники, и перископ, что просунул свой стеклянный глаз в мою гостиную, изготовлены по одним чертежам и на одном заводе - Карла Цейса в Берлинской епархии. Иными словами, скрывающийся за дверью недоброжелатель только что предъявил мне свое служебное удостоверение.
        Сомнительно, что он обнаружил меня в темноте - в такие перископы и при дневном свете не больно-то много разглядишь. К тому же огонь в камине слепил наблюдателя и оставлял у него в глазах блики, что могли затем оказать ему во мраке медвежью услугу. Незримый злоумышленник поводил объективом перископа туда-сюда, после чего взялся неторопливо извлекать прибор из-под двери. Заметь враг изготовившуюся к бою жертву, он вел бы себя по-другому.
        Осознание превосходства над противником пробудило во мне то самое мальчишество, о котором я только что упоминал. Ситуация позволяла взять негодяя тепленьким, но промедли я еще немного - шансов на это будет уже меньше.
        Я вскочил с корточек - от долгого пребывания в неудобной позе у меня уже начинало сводить колени - и что было сил двинул ногой по двери, за которой притаился незваный гость. Эта дверь не запиралась и открывалась как раз туда, куда нужно. Склонившегося у ее порога человека ожидал пренеприятный сюрприз: удар в лоб, после которого вряд ли получится прийти в себя за пару секунд.
        Однако распахнутая мной дверь не нанесла противнику ни малейшего ущерба. Судя по всему, в последний момент враг почуял за дверью оживление и отпрянул. Вложив в удар все силы, я потерял равновесие, не устоял на ногах и растянулся на полу прямо перед злоумышленииком. Какой досадный промах! Но я сам виноват: с моими скрипящими суставами и затекшими ногами глупо было вообще уповать на молодецкую удаль. Мальчишество не раз выручало меня из бед, оно же явно меня и погубит...
        Случившийся конфуз обещал стать фатальной ошибкой, но, не сумев вырубить врага, мне все же удалось его напугать. Вместо того чтобы выстрелить мне в затылок, злоумышленник метнулся в комнату Поля, молниеносным движением уходя с линии огня. Шустрый малый, надо отдать ему должное. Подобному приему меня обучал инструктор Анджей, только вот мне сегодня было уж не до такой прыти.
        Негромкие хлопки, сопровождающиеся лязгом автоматического затвора и ритмичными ударами по дереву... Враг стрелял наугад из пистолета с глушителем в надежде, что пули пробьют деревянную стену и поразят меня, пока я лежу на полу. И ты прокололся, братец! Это в относительно теплой Европе внутренние перегородки домов делаются из тонких досок, а в морозной России таковые почти не отличаются по толщине от капитальных стен. Честь и хвала петербургским архитекторам, только что спасшим мою никчемную жизнь! Если выживу этой ночью, следующий мой бокал вина будет выпит за их здравие.
        Враг очутился в тупике, потому что в комнате Поля имелась всего одна дверь, а на окне, как и во всем доме, стояла прочная решетка. Я еще не забыл, что представляет из себя самоубийственная ярость, с которой сопротивляются загнанные в угол обреченные противники. Обезумевший от отчаяния враг мог выскочить прямо под пули и, прежде чем умереть, успеть прихватить с собой в Ад и меня. Конечно, морозов в Аду нет и в помине, однако это не повод, чтобы отправиться туда из заснеженного и промозглого Питера. По мне, уж лучше мерзнуть в России, чем греться в Преисподней.
        Я не собирался умирать сегодня в собственном доме. Мальчишество закончилось, ему на смену пришли здравомыслие и осторожность. Пока враг суматошно оценивал ситуацию, я вскочил с пола, бросился в гостиную и, с грохотом уронив на пол массивный книжный шкаф, засел за ним, как за баррикадой. Место для отражения атаки было выбрано стратегически удачное. Зайти ко мне в тыл таинственный злодей мог только с улицы - через парадную или служебную дверь, - однако его единственный выход из дома находился у меня на мушке. Чтобы добежать до пожарной двери, врагу потребуется три секунды - за это время я всажу ему в спину полдюжины пуль, даже не целясь. Или столько же пуль в грудь, надумай он не бежать, а атаковать мою баррикаду.
        - Ты проиграл, ублюдок! - злорадно проорал я, первым нарушив молчание, что снова воцарилось в доме. - Или сдавайся, или пускай себе пулю в лоб, но к своему сраному Пророку ты не вернешься!
        - Лучше ты застрелись, поганый Бегущий Мертвец! - громко, но спокойно отозвался враг. Самообладание в его голосе мне сильно не понравилось, поскольку даже я, занявший выгодную позицию, не мог похвастаться подобной уверенностью. Меня определенно почтил визитом «ночной ангел», а не какой-нибудь рядовой соискатель премии за мою буйную голову. Любопытно, во сколько сант-евро она теперь оценивается? - Сегодня тебе не заболтать меня словами! Я не уйду отсюда, пока не увижу твой дырявый череп!
        О чем это он толкует, хотелось бы знать? Когда и в связи с чем я уже вешал ему лапшу на уши? Бегущий Мертвец - этим презрительным прозвищем наградил меня сам Бернард-Мясник. Блистающий кумир моей семинаристской юности, он ничуть не сомневался, что схватит меня или убьет - Бернарда обязывало данное перед строем Охотников Слово Командира. Не выгорело. Бегущий Мертвец не только сбежал и не умер, но и отправил в могилу самого Мясника. Бернард Уильямс был последним на моей памяти, кто называл меня таким прозвищем. Неужели среди моих бывших собратьев оно еще в ходу?
        - Мы что, знакомы? - поинтересовался я, стараясь припомнить этот холодный самоуверенный голос, но никаких ассоциаций в памяти не возникало.
        - Еще как знакомы! - подтвердил наглый интервент. - Будь проклят тот день, когда я познакомился с такими продажными тварями, как ты, Михаил, Конрад и остальные! Погодите, каиново отродье, рано или поздно мы до всех доберемся!
        - Сколько экспрессии! Тебя случайно не магистр Аврелий полемике обучал? Как, кстати, самочувствие вашего главного мастера заплечных дел? - Я взял язвительную ноту, на которой обычно разговаривал с угрожающими мне врагами. Кому-то для поднятия духа требовался алкоголь, кому-то иной стимулятор, а мне всегда придавал уверенности мой сарказм - неотъемлемая черта испано-скандинавской натуры, уникального коктейля, смешанного из холодной нордической и гремучей южной кровей.
        Однако не успел я договорить, как из комнаты Поля вылетел серебристый цилиндрик, смахивавший на маленькую консервную банку. Брошенная врагом штуковина срикошетила от стены коридора и угодила точно в дверь гостиной, после чего брякнулась на ковер и подкатилась прямо к моей баррикаде.
        Я тоже успел на своем веку побросать гранаты, однако раньше они никогда не падали мне прямо под ноги. Что делать в подобном случае, я знал лишь теоретически, но притупившийся инстинкт самосохранения сработал правильно. Пусть с запозданием, но сработал.
        Закрыв уши руками, я, как подкошенный, плюхнулся на пол, успев за секунду и попрощаться с жизнью и подумать, что вражина мог ведь и впрямь швырнуть консервную банку, дабы я купился на эту уловку и дал ему выиграть несколько драгоценных мгновений. И я купился. А куда деваться? Чересчур рискованно проверять, блефует враг или нет. «Нет» означало для меня однозначный и моментальный конец.
        Подлец не блефовал - граната и впрямь оказалась настоящая. Но взорвалась она вовсе не так, как я боялся.
        Взрыв не раскурочил гостиную и не обратил меня в изуродованный труп. Вместо взрыва раздался лишь хлопок и возникла яркая вспышка, на мгновение превратившая ночь в ясный день, да не простой, а озаренный целой дюжиной солнц. Зажмуриться я не успел, и перед глазами заиграли ослепительные радужные блики. Вызвавшая обильные слезы резь была такой, словно мне в глаза еще и кислоты плеснули. Спасибо моей не до конца атрофированной реакции - при вспышке я пялился в пол, а иначе гарантированно получил бы ожог сетчатки и ослеп. Но даже неполноценный шоковый эффект нанес мне урон. Слезы и сонм разноцветных «зайчиков» застилали мне взор. И хотя после вспышки в гостиной уже должна была наступить темнота, мне до сих пор казалось, что на небе продолжает сверкать плеяда солнц, льющих в окна потоки нестерпимо ярких лучей.
        Если бы не пистолет и горящий камин, что также помог мне выйти из трудной ситуации, сомневаюсь, что я написал бы эти строки. Все, что я мог сейчас видеть, - это размытые очертания шкафа-баррикады да оранжевое световое пятно от каминного огня. Условия, в которых мне приходилось отражать атаку, были еще хуже, чем у ослепшего Самсона в его последней битве с филистимлянами. Тот хоть мог крушить руками колонны и давить врагов обломками здания, а мне, кроме верного «стечкина», полагаться было не на что.
        Я знал, что за вспышкой непременно последует вражеская атака, счет шел уже на секунды. Дабы создать иллюзию, что нахожусь в абсолютной беспомощности, я принялся жалобно кричать и для пущей убедительности выстрелил несколько раз наугад поверх баррикады. Пусть противник думает, что я ослеп и впал в панику. А вот вставать с пола я не торопился: поваленный шкаф служил для врага серьезным препятствием, и, чтобы прикончить меня, «ночному ангелу» требовалось обежать преграду со стороны камина. Я надеялся, что почуявший близкую победу ватиканец не догадается, в какую ловушку его загоняет жертва - агонизирующая, но все еще смертельно опасная, как недодавленная змея.
        Конечно, враг мог легко разрушить мою зыбкую стратегию, но это, как говорят в России, бабушка надвое сказала. Моя бурная симуляция агонии обязана была внушить противнику уверенность и как следствие заставить его пренебречь осторожностью. Лишь на самую малость, достаточную для того, чтобы я успел первым спустить курок.
        Я пытался расслышать приближение врага по звуку шагов, но ватиканский рыцарь плаща и кинжала обогнул баррикаду по-кошачьи тихо. Сохранять бесшумность даже в стремительной атаке - признак отменной выучки. Но в этом скоротечном поединке я полагался на слух во вторую очередь. А в первую, как это ни парадоксально, доверился полуослепшим глазам, что неотрывно следили за оранжевым пятном света от каминного огня. Туда же был нацелен и ствол «стечкина», в магазине которого еще оставалась половина патронов.
        И когда свет камина вдруг померк, я без промедления выпустил в том направлении три пули, а затем, совершив резкий перекат по полу, выстрелил еще шесть раз. Траектории последних пуль веером расчертили гостиную и предназначались уже для добивания врага. Я знал, что, по крайней мере, два первых патрона были израсходованы не впустую - малая дистанция до цели позволяла определить это даже на слух.
        Звук падающего тела и звон стекла - подстреленный ублюдок рухнул на мой любимый журнальный столик, - однако, не позволили мне допустить ту же ошибку, что и враг. Еще как минимум две минуты я пролежал на полу, за креслом, держа пистолет наготове и стараясь слезящимися глазами разглядеть, насколько пострадал злоумышленник и не намерен ли он сопротивляться. Хруст и скрежет битого стекла, а также неразборчивая сдавленная брань говорили о том, что «ангел» пытается подняться на ноги, но у него это не выходит. Вряд ли он симулировал агонию - хрип простреленных легких не подделаешь.
        Я дождался, когда шумное дыхание ватиканца станет прерывистым и редким, и только потом поднялся с пола и приблизился к поверженному противнику, чье лицо скрывалось под вязаной маской-шапочкой. Не спрашивая умирающего ни о чем, я оказал ему ту же услугу, что когда-то и Карлосу Гонсалесу. Избавить врага либо смертельно раненного собрата по оружию от мучений - одна из редких милостей, о которой не надо просить Охотников, как настоящих, так и бывших.
        - Спасибо, что хоть ты не проклял меня, - поблагодарил я уже мертвого «ангела», сделав это совершенно искренне. Он и впрямь заслужил благодарность: быть дважды проклятым умирающими - пожалуй, это уже чересчур...
        Зрение постепенно возвращалось в норму. Правда, глаза еще болели и слезились, но выключатель на стене я отыскал с первой попытки. Тусклый свет лампочки озарил гостиную и показал во всей красе ее разгромленное убранство. Кэтрин это явно не понравится, но повод для оправданий у меня имелся железный.
        Я поставил пистолет на предохранитель и, пытаясь унять нервы, приложился прямо к горлышку недопитой бутылки вина, чудом не разбившейся вместе со столиком. Руки мои подрагивали: еще один признак утраты боевой формы; раньше подобное случалось крайне редко. Настала пора выяснить, кто именно из старых знакомых наведался ко мне с незапланированным визитом. Сомнительно, что убийца явился с компанией, иначе другие «ночные ангелы» не стали бы мяться у порога, пока их товарищ доводил до хозяина этого дома волю своего Пророка.
        Я снял с покойника маску и тщательно вытер ею его заляпанное кровью лицо. Помыслы негодяя не сбылись, как и помыслы Мясника. Я угрюмо вздохнул: следующий «ангел», который решит пожаловать по мою душу, может оказаться рожденным под более счастливой звездой...
        
        Михаил заявился через полчаса после случившегося, сделав это с присущей только ему бесцеремонностью. Но сегодня его бесцеремонность перешла все допустимые рамки. Сначала в парадную дверь громко и настойчиво постучали, однако не успел я спуститься со второго этажа, откуда обозревал ночную набережную, как под окнами раздался чей-то встревоженный крик:
        - Вижу труп! В гостиной, на полу, возле камина!..
        - Ломайте дверь! - тут же последовал категоричный приказ моего беспардонного товарища.
        - Стой!!! - заорал я, спеша к лестнице. - Я тебе сломаю, ублюдок!
        - Кто-то кричит! - вновь забеспокоились снаружи.
        - Кажется, Эрик еще жив! - вынес заключение Михаил и рявкнул: - Быстрее ломайте, сукины дети!
        После этого торопиться в прихожую было уже не обязательно. К тому же останавливать команду Михаила было не только бесполезно, но и опасно. Одновременно шарахнули три дробовика, снося дверные петли и вышибая замок, после чего выломанная дверь была отброшена прямо на тротуар. Грохот еще не стих, а ко мне в прихожую уже ввалились с оружием на изготовку два дюжих «бобра» - так здесь именовали в просторечии жандармов из бригады быстрого реагирования. В пределах княжества это универсальное спецподразделение приходило на помощь коллегам из любых других ведомств, в том числе и контрразведке. Я еще не успел сообщить об инциденте кому следовало, но, очевидно, заслышавшие выстрелы соседи меня опередили и вызвали жандармов. А те, по всей видимости, оповестили Михаила, который отнесся к поступившему сигналу тревоги со всей присущей ему серьезностью. То есть, как обычно, перегнул палку, когда можно было этого не делать.
        - Стоять! Оружие на пол! Руки на затылок, ноги врозь, лицом к стене! - гаркнули «бобры», перекрикивая друг друга. Только тут я спохватился, что, находясь под стрессом, вышел встречать «гостей» с пистолетом в руке.
        Пришлось подчиниться. Вот бы Пророк потешился, когда узнал, что отступник Хенриксон был застрелен по ошибке в собственном доме ретивой питерской жандармерией! Приятный сюрприз выдался бы для Его Наисвятейшества.
        Один из «бобров» грубо ткнул меня в затылок, отчего я стукнулся лбом о стену, и начал кропотливо обыскивать; Второй жандарм ногой отпихнул «стечкин» к двери и, взяв на мушку лестницу, свистом подал сигнал товарищам, чтобы те входили за дозорной группой. Еще три вооруженных крепыша ворвались в прихожую, а уже за ними с пистолетом в одной руке и тростью в другой порог переступил Михаил. Да, с его хромотой ходить в авангарде штурмовой группы было уже нельзя. Хотя раньше, когда Михал Михалыч служил в Братстве Охотников под моим командованием, он частенько лез на рожон, порой даже вопреки моим приказам.
        Или после всего пережитого у меня был слишком потрепанный и неузнаваемый вид, или Михаил плохо продрал спросонья глаза, только, когда он наконец-то опознал меня в полумраке, «бобры» успели осмотреть почти весь дом.
        - От те на! - прокомментировал контрразведчик мою неприглядную позу, в которой я оставался по приказу сторожившего меня жандарма. - Извиняй, товарищ, накладочка вышла. Ну да с кем не бывает... Клянусь моими обожженными усами, мы уж думали, что тебе хана... У, головотяпы!
        И Михаил состроил жандарму свирепую многообещающую рожу, отчего пышные усы контрразведчика взъерошились, словно загривок злобного пса. Жандарм моментально просек, что контрразведка рассержена, убрал оружие и немедленно продублировал извинения.
        - Накладочка?! - заскрежетал я зубами, почесывая ушибленный лоб. - От гребаного ватиканца ущерба меньше, чем от вас! Да, поганец чуть меня в гроб не загнал, но он хотя бы не стал дверь выламывать!
        - Это точно был ватиканец? - посмотрев на лежащий в гостиной труп, невозмутимо уточнил Михаил. Он давно усвоил, что любое мое возмущение обычно сходит на нет за пару минут. - Почему ты так уверен, что покойничек оттуда? - Он ткнул пальцем в сторону Финского залива. - Может быть, Ватикан просто нанял на это дело кого-то из местного отребья?
        - Сам убедись, - буркнул я, понемногу остывая от нахальства жандармов, и попросил: - Только пусть парни сперва дверь на место поставят, а я уже потом починю, как надо. Не март месяц все-таки.
        - Не май! Так у нас принято говорить. - Михаил не преминул закрасить еще один пробел в моих познаниях в русском языке. - Это тебе не Святая - тьфу на нее! - Европа. Здесь март от февраля ничем не отличается.
        - Иди ты... - отмахнулся я, не желая вступать в филологические дискуссии при посторонних. Да и момент для этого был неподходящий.
        - Степа, Коля! - Контрразведчик ткнул пальцем в двух ближайших «бобров». - Слышали просьбу этого законопослушного гражданина? Сделайте доброе дело, приберитесь тут малость.
        Степа и Коля, которые, поставленные рядом, запросто перекрывали собой прихожую, скуксились, но без пререканий отправились выкапывать из снега входную дверь. А их товарищи и руководитель операции проследовали вслед за мной в разгромленную гостиную...
        Я отлично знал, что хромоногий Михаил может легко обходиться без трости. И хоть хромал он довольно сильно, на самом деле его хромота была не такой уж мучительной. Если требовалось, калека даже мог пробежаться трусцой - я своими глазами видел, как однажды он задал стрекача, не желая встречаться на улице со своей бывшей супругой - уже не помню, третьей или четвертой по счету. Однако когда на горизонте Михаила не маячили отвергнутые им пассии, он передвигался степенной походкой дворянина, которая была бы абсолютно неосуществима без солидной трости с набалдашником. Сам князь Сергей мог бы поучиться у этого усатого лицемера искусству «благородной ходьбы».
        Кто не был хорошо знаком с моим другом, тот обычно проникался сочувствием к хромому калеке, чего он, собственно говоря, ото всех и добивался. Мало кто найдет в себе силы ответить грубостью или отказать в просьбе страдальцу, в чьих глазах наблюдался океан тоски, вызванной тяжкой судьбой инвалида.
        Все эти уловки не действовали только на меня, единственного человека в мире, у которого хватало терпения подолгу выносить общество Михаила, неисправимого болтуна и балагура. И хоть я видел его насквозь, все равно мой русский друг не переставал периодически опробовать на мне ту или иную «фирменную» стратегию своего подхода к людям. После чего, видимо, делал соответствующие выводы, о которых никогда мне не сообщал.
        Покалеченная нога Михаила и мой перебитый в двух местах нос - отличительные знаки, оставленные нам Бернардом-Мясником и его бойцами во время той памятной приграничной стычки. Легко же мы с Михалычем тогда отделались - кое-кому из нас повезло гораздо меньше. Я остался в неоплатном долгу перед погибшими бойцами моего Одиннадцатого отряда, добровольно разделившими со мной тяжкую ношу моего отступничества. Богобоязненный и принципиальный британец Саймон, мудрый поляк Вацлав, а также отважные байкеры из банды ирландца Оборотня, пожертвовавшие собственными жизнями ради нашего спасения... Выживший вместе с нами угрюмый громила-германец Гюнтер и неожиданно примкнувший к нам наш бывший заложник, магистр Ордена Инквизиции Конрад фон Циммер, заслуживали не меньшей благодарности, но о них разговор особый...
        - Вот это сюрприз, клянусь моими обожженными усами! - воскликнул Михаил, вглядевшись в лицо мертвого «ангела». - Кто бы мог подумать - неужели Энрико? Да, точно он! Эх, зря, Эрик, мы пощадили этого пацана тогда, у озера! Надо было просто пристрелить мелкого гада, и дело с концом! Сами не смогли, попросили бы Гюнтера - тот бы только спасибо сказал... Нет, боже упаси, мы же благородные отступники: беги, значит, сопливый пацан, на все четыре стороны да помни нашу доброту... Пропади она пропадом, эта мягкотелость!
        Михаил плюхнулся в мое кресло, вытянув перед собой плохо сгибающуюся в колене покалеченную ногу, и с раздражением стукнул ладонями по подлокотникам.
        - Сколько раз твердил себе, да и тебе тоже, что доброта наказуема, - продолжил Михалыч, барабаня пальцами по набалдашнику трости - бронзовой медвежьей голове. - Сколько раз страдал из-за собственного человеколюбия, будь оно неладно!.. И куда только, спрашивается, влиятельный папаша этого пацана смотрел? Видел же, что не сложилась у сына карьера в Братстве Охотников! Нет, он его в более глубокую задницу решил затолкать!.. Паша, Гарик, отправьте тело в нашу прозекторскую на Путинской. И можете быть свободны. Утром приду к вам в отдел, там уже все бумаги оформим... И Гарик, будь другом, скажи нашему дежурному, чтобы через час прислал за мной по этому адресу машину.
        - Сделаем, Михалыч, - отозвался один из «бобров», ровесник застреленного мной «ночного ангела» Энрико, который перед тем, как податься в эту зловещую организацию, успел полтора года оттрубить в моем Одиннадцатом отряде и даже поучаствовать в охоте на своего опального командира. Впрочем, она завершилась для него весьма плачевно - мы захватили парня в плен и посредством обмана склонили его к предательству. Сдается мне, Энрико потому и встал на путь профессионального убийцы, что лелеял надежду поквитаться со мной за то унижение. Наверняка он вызвался на это дело добровольцем. Пылкий энтузиазм всегда приветствовался на службе у Пророка, поскольку даже та власть, что держалась на идеологическом гнете, испытывала дефицит в беззаветно преданных слугах.
        Пока жандармы уносили тело, Михаил сидел в кресле, прикрыв глаза ладонью, будто ему мешал комнатный свет. За это время контрразведчик не произнес ни слова, что явно указывало на его неподдельное и сильное огорчение. Никакая другая причина не смогла бы заставить моего неунывающего друга отмалчиваться столь долго.
        - Я понятия не имел, за кем мы следили почти от самой границы, - признался Михаил, когда автомобиль с «бобрами» и телом Энрико уехал. - Ну и хитер оказался наш Энрико! Ты бы поверил, что человек, которого мы раньше всерьез и не воспринимали, на такое способен? Кто он был в Одиннадцатом? Всего лишь забавный шалопай-юнга при команде морских волков... А ведь именно Энрико удалось провести всю питерскую контрразведку! Еще никто не водил нас за нос так ловко, как он. Мы начисто потеряли его след неподалеку от Петербурга и решили, что планы «ангела» по неизвестной нам причине сорвались и он вернулся в Европу. Я, кретин, даже наблюдение с твоего дома снял! Однако хорошо, что тебя не поставил об этом в известность. Иначе бы ты не отправил Катерину и детей в Волхов, и черт его знает, что бы этот змей Энрико тут натворил... А ты, похоже, сильно по нему сокрушался.
        - С чего ты взял? - недоуменно спросил я, усаживаясь в другое кресло, в котором обожала греться у камина Кэтрин.
        - А почему глаза заплаканные и щеки в разводах?
        - А, вон оно что! Нет, это совсем не то, что ты думаешь. Просто Энрико угостил меня какой-то шпионской дрянью, кажется, магниевой гранатой. У вас в арсенале наверняка тоже такие имеются.
        - Не умеешь ты врать и никогда не умел, - снисходительно заметил Михаил. - Не желаешь признаться, что всплакнул от огорчения? Да ладно, все в порядке, я никому не скажу. Будто я не знаю твою хроническую сентиментальность, развившуюся на почве юношеской впечатлительности и от переизбытка прочитанных в детстве книг!
        - Ты погляди, какой глубокий психологический диагноз! - огрызнулся я. Наша беседа плавно перетекла в привычную легкую пикировку, из чего следовало, что к Михаилу вернулось его благорасположение духа. - Сказано же тебе: я плакал из-за вспышки магниевой гранаты! Да ты оглянись! Вон прожженное пятно на ковре, а где-то под шкафом, должно быть, и корпус от гранаты завалялся.
        - Вот она, упертая испано-скандинавская натура! - всплеснул руками известный некогда на все Братство Охотников зубоскал и карточный шулер. - Только ради того, чтобы не признаваться в собственной слабости, ты не поленился прожечь в ковре дырку, а теперь трешь мне по ушам про слезоточивую гранату! И не жалко было ковер портить? Погоди, расскажу Катерине, чем ты тут в ее отсутствие занимался... Ну ладно, лучше раскрой секрет: как ты учуял одного из лучших «ночных ангелов»?
        - Как учуял? - переспросил я и, обреченно вздохнув, признался: - Да я же параноик, Михалыч. Старый неизлечимый параноик, который уже семь лет шарахается от каждой тени. Все об этом знают, даже Кэтрин. Один ты почему-то еще не в курсе. Поэтому запомни, а еще лучше заруби себе на носу: Эрик Хенриксон - самый параноидальный из всех параноиков Земли.
        - Не обольщайся, - фыркнул Михаил. - Ишь ты, куда хватанул... Нет, братец, здесь пальма первенства принадлежит не тебе, это уж точно. И даже не нашему трижды проклятому Пророку. Сбросили его недавно с этого пьедестала почета. Недостоин Его Наисвятейшество сегодня там находиться - есть в мире безумцы почище его.
        - Ты имеешь в виду Торвальда Грингсона? - предположил я. - Конунга Скандинавии, которого прозвали Вороньим Когтем?
        - Его, родимого, кого же еще? - подтвердил Михаил. - Если уж говорить о безумцах крупного калибра, то о нем надо вести речь в первую очередь.
        - По-моему, ты не прав, - возразил я. - Вороний Коготь всегда казался мне более приличным человеком, нежели Пророк. Даже после того, как Грингсон устроил переворот и сверг прежнего конунга Скандинавии. Когда Торвальд был еще обычным ярлом и не носил Корону Севера, его сын Лотар учился здесь, в Питере. Молодой Торвальдсон даже дружил с сыном нашего князя, Ярославом. Я часто видел этих парней на стрельбище - им нравилось на досуге покуражиться с оружием. Вполне нормальные юноши, и тот, и другой.
        - Значит, и то, что Торвальд занимается человеческими жертвоприношениями, тебя тоже ни на какие мысли не наводит?
        - Насчет жертвоприношений - это всего лишь слухи. Полагаю, они основаны на том, что во время переворота пролилось много крови. Но «много» - это опять же по нашим меркам. А скандинавские ярлы живут в постоянной вражде, для них казни и человеческие жертвы - дело вполне привычное. Действительно, конунг Торвальд жестоко казнил своего предшественника Буи и его окружение. Зато потом Грингсон примирил и объединил почти всех ярлов и вот уже пару лет между ними нет никакой вражды. Разве это похоже на политику полного безумца?
        - Возможно, тут ты и прав, - с неохотой признал Михалыч. - А что ты думаешь об их религии - видаризме, на которой Вороний Коготь просто помешан?
        - Однако при этом он не запрещает в Скандинавии другие религии, - закончил я. - Но у норманнов христианство и раньше не слишком популярно было. А с приходом к власти Вороньего Когтя оно и вовсе зачахло - что ни говори, а Торвальд сумел своим авторитетом обратить видаризм в действительно сильную веру. Пророки давно заклеймили норманнов-видаристов как злостных язычников. Мыслимое ли дело - вешать себе на шеи амулеты в виде башмака и верить в древних богов, которые, ко всему прочему, еще и смертны?
        - За что видаристов и дразнят «башмачниками», - вставил контрразведчик.
        - Норманны утверждают, что этим башмаком их верховный бог Видар порвал пасть гигантскому волку, который сожрал отца всех богов Одина, - пояснил я. - Поэтому символ башмака для видаристов священен. Видар и его брат Вали - сыновья Одина, - и еще несколько богов уцелели после Рагнарека и возродили священный Асгард, где сейчас и обитают.
        - «Рагна...» что? - не понял Михаил.
        - Рагнарек - видаристский Апокалипсис, который у них, как и у святоевропейцев, олицетворяется Каменным Дождем, - ответил я. - Так учат жрецы видаристов, которыми по совместительству являются все ярлы. А верховодит ими, разумеется, конунг.
        - И чем же, по-твоему, скандинавская власть лучше святоевропейской? И там, и там на престоле сидят религиозные фанатики - Пророк и Верховный жрец.
        - Все зависит от глубины фанатизма, - уточнил я. - Не отрицаю, что у Торвальда Грингсона голова тоже полна бешеных тараканов, однако равнять его с Пророком все равно нельзя. Хотя бы потому, что видаристы терпимы к христианам и за время своего правления не разрушили ни одного христианского храма. Не говоря уже о том, чтобы предать кого-нибудь из инакомыслящих аутодафе. Представляю, что стало бы с людьми этой конфессии в Святой Европе. Видаризм вытеснил в Скандинавии христианство не огнем, а словом. После пламенных речей Вороньего Когтя даже некоторые христиане публично срывали с себя кресты и меняли их на символ «башмачников». В своих речах Вороний Коготь постоянно упоминал и упоминает об утраченном достоинстве потомков гордых викингов, в чьих венах никогда не текла рабская кровь. Грингсон держал нос по ветру и ударил в нужный момент. Прежний скандинавский конунг Буи был туп, жаден и недальновиден, при этом тоже кичился своей религиозностью. Но у скандинавов Буи давно вызывал презрение, а у ортодоксальных видаристов и подавно. Вороний Коготь как раз к таким и принадлежал. И в отличие от Буи имел
более высокие понятия о чести и достоинстве. Одним словом, лидер, а за такими всегда тянутся. Черт побери, да будь я молод и впечатлителен, сам подался бы в видаристы. Недаром сегодня в скандинавские дружины молодежь сбегается и из Святой Европы, и из России.
        - А ты подкован в международной политике, - похвалил меня Михаил, массируя больную ногу. - Сразу видно, газеты читаешь. Только бьюсь об заклад, что главную политическую новость этого года ты еще не слышал.
        - Год только начался, - заметил я. - Не рановато подводить политические итоги?
        - Поверь, дядя Миша знает, о чем толкует! - Глаза контрразведчика возбужденно заблестели. - Пока ты прячешься в своей норе среди залежей ветхих книжек, в мире такое творится, только успевай записывать. Ты сидишь? Хорошо, значит, сейчас не упадешь. У меня для тебя и впрямь есть сногсшибательная новость. Уже сегодня утром она будет во всех газетах, но наше ведомство не зря свой хлеб ест, поэтому довожу до твоего сведения, что вот уже... - Он глянул на свой ручной хронометр. - ... Четырнадцать с половиной часов Святая Европа находится со Скандинавией в состоянии войны!
        - Какой войны? - От удивления я даже привстал из кресла. - Что ты городишь?
        - Самой настоящей войны, - повторил Михаил. - Вчера днем Торвальд Вороний Коготь высадился со своими дружинами на северном побережье Святой Европы. Надо полагать, теперь наш Пророк надолго забудет о беглом отступнике Хенриксоне...
        
        
2
        
        Роттердам пал через шесть часов после того, как норманнский броненосец «Тюр» произвел первый залп из всех орудий по береговым укреплениям главного портового города европейского севера. За «Тюром» заговорили пушки его собратьев «Ньерда» и «Улля». Град снарядов накрыл прибрежные районы Роттердама, разнося в щепу и пыль целые кварталы. В городе воцарился кромешный ад и поднялась паника, не виданная здесь со смутных времен Нового Исхода.
        Впечатляющий залп корабельной артиллерии главной ударной силы скандинавского боевого флота был слышен за сотню километров и ознаменовал начало великого похода дружин конунга Торвальда по Святой Европе.
        Военная кампания Вороньего Когтя отличалась от кампаний его далеких предков-завоевателей, гонимых за море жаждой наживы либо поисками новых земель для проживания. Богатство заботило Грингсона во вторую очередь, и в лишней земле он не нуждался. Торвальд двинулся на Ватикан с конкретной целью, что была куда ближе к возвышенным целям крестоносцев, искавших заветный Грааль, нежели к шкурным интересам древних викингов. Впрочем, как утверждала история, средства для достижения поставленных целей у благородных рыцарей и диких норманнов мало чем отличались. Вороний Коготь и его дружинники также не стали исключением из правил, а кое в чем даже превзошли своих кровожадных предшественников.
        Военно-морские маневры норманнов, замаскированные под ежегодные учения, ввели в заблуждение северный пограничный флот европейцев, не позволив ему вовремя объединиться и дать отпор интервентам. Когда же властям Роттердама и местному командованию Защитников Веры стало наконец понятно, что происходит, оборонительные бастионы и треть города уже лежали в руинах. Короткое, но яростное сопротивление пограничников подавил массированный огонь с моря, на мощь которого береговые укрепления явно не были рассчитаны.
        Канонада еще не отгремела, а десантные боты норманнов уже заполонили прибрежные воды и устремились к суше. Восемь скандинавских крейсеров и две дюжины торпедных катеров, что до сего момента прикрывали транспортные плавсредства, немедленно перестроились в оборонительный порядок на случай вражеской контратаки с моря, которая обязана была вот-вот последовать.
        Десант северян встречали подразделения Защитников Веры и Добровольцев Креста. Последние были спешно доукомплектованы ополченцами, кто нашел в себе мужество взять в руки оружие, дабы самоотверженно отстаивать родной город. Надо заметить, что таковых отыскалось немного. При виде того, что вытворяют пушки захватчиков, большинство горожан побросали свои дома и бросились на юг, как можно дальше от гибнущего буквально на глазах города. А пока беженцы давили и затаптывали друг друга в городских воротах, оставшиеся храбрецы спешно сооружали на портовых причалах баррикады и готовились к вторжению. Отважные роттердамцы не сомневались, что многим из них, а возможно и всем, предстоит погибнуть. Но они намеревались до последнего вздоха прикрывать убегающих от вражеских полчищ женщин, стариков и детей. Агрессор, который без зазрения совести похоронил под развалинами домов сотни горожан, не давал повода уповать на милосердие.
        Даже используй норманны примитивную тактику лобовой атаки, они в любом случае прорвали бы стихийно организованную линию обороны. Однако они предпочли иной путь и до минимума уменьшили неизбежные потери при высадке. Еще в море перестроив половину ботов в трехрядную колонну, дружинники на полной скорости ворвались в устье Рейна, поднялись вверх по течению до центральной части города, после чего практически беспрепятственно высадились на оба берега реки. Остальные боты в это время прикрывали пулеметным огнем маневр первой ударной дружины и, когда ее бойцы ступили на улицы Роттердама в тылу у защитников, стремительно ринулись к причалам для выброски оставшегося десанта.
        Поскольку все силы горожан были стянуты к порту, первая атакующая дружина норманнов не встретила почти никакого сопротивления. Она ударила в тыл роттердамцам прежде, чем бойцы второй дружины атаковали их в лоб. Защитники оказались зажаты словно между жерновами и вынуждены были обороняться на два фронта. Норманнская «мельница» перетерла их оборону за полтора часа, не оставив в живых никого, даже раненых. На примере этих несчастных Торвальд Грингсон впервые продемонстрировал, какова будет в дальнейшем его захватническая политика. Позже Вороний Коготь стал принимать в свое войско местных жителей и перебежчиков из армии противника, но с теми, кто обнажал против него меч, всегда и везде поступал одинаково сурово. Защитникам Роттердама в некотором смысле даже посчастливилось, что «башмачники» решили не брать военнопленных в своем первом бою на святоевропейской земле. Умереть легкой смертью в битве с норманнами являлось почти что привилегией...
        Зачистка города от остатков сил сопротивления еще продолжалась, а норманнские крейсеры заканчивали топить патрульные катера европейцев, когда конунг Скандинавии и Верховный жрец видаристов Торвальд Грингсон покинул свой командный катер «Бельверк» и ступил на залитый кровью причал. Внешне Вороний Коготь больше походил на докера, что кишели в порту Роттердама еще этим утром, нежели на властелина северных земель: среднего роста, плотный и кряжистый, с окладистой седой бородой, бритой татуированной головой и лицом, изрезанным глубокими морщинами. Жуткие глаза конунга и впрямь напоминали птичьи: редкостного сочно-рыжего цвета, они излучали магический свет, какой можно при желании рассмотреть в глазах таких мудрых птиц, как филины и вороны. Пристальный взгляд Грингсона повергал в смятение любого, на ком задерживался дольше чем на пару секунд.
        Не признающий излишеств ни в одежде, ни во всем остальном, во время боевых действий Торвальд носил обычное полевое облачение норманнских дружинников: стальной шлем-полусферу, короткую кожаную куртку на меху, широкие штаны с наколенниками и невысокие остроносые сапоги. Оружие командующего состояло из длинного традиционного ножа, обязательного для ношения каждому видаристу, и длинноствольного револьвера сорок четвертого калибра. По слухам, из этого револьвера при перевороте Грингсон лично перебил шестерых телохранителей конунга Буи, всего за считаные мгновения пустив каждому в голову по пуле (история больше смахивала на вымысел, но я все равно восхищался ею, как восхищался любыми историями о хороших стрелках, о которых когда-либо слышал).
        Вслед за Торвальдом с борта «Бельверка» сошли остальные приближенные конунга - ярлы северных земель, примкнувшие со своими дружинами к Вороньему Когтю в его походе, а также три человека, о коих следовало сказать в отдельности.
        Сразу за Грингсоном следовал высокий жилистый датчанин средних лет по имени Горм. После свержения конунга Буи этот человек стал знаменит не только в Скандинавии, но и за ее пределами. Настоящая фамилия Горма была известна немногим; датчанин же предпочитал, чтобы его называли Фенриром - в честь мифического чудовищного волка, проглотившего в великой Битве Богов самого Одина. Этому двуногому Фенриру тоже было чем гордиться: именно он и возглавляемая им дружина «Датская Сотня» помогли Торвальду «проглотить» ненавистного Буи, который еще немного - и впрямь объявил бы себя богом. Нося звание форинга - командующего дружиной, - Горм беспрекословно подчинялся Грингсону и всегда поддерживал его планы, за что и стал правой рукой конунга и вторым по значимости человеком в иерархии «башмачников».
        Вышколенная как стая борзых, «Датская Сотня» и сегодня отличилась. Именно ее десантные боты первыми вошли в устье Рейна, пробив линию обороны противника, словно гвоздь фанеру. Давненько не приходилось «волчатам» Фенрира принимать участие в столь масштабной операции. Во времена правления Буи и его не менее отвратительного предшественника «Сотня» проходила закалку в локальных стычках, что часто разгорались между ярлами. Теперь, когда Грингсон сплотил под своим крылом бывших врагов (кто отверг договор самозваного конунга о Вечном Объединении, тот объединился со своими умершими предками в подземном царстве мертвых), злобные датчане занимались лишь рутинной охранной службой. Это, разумеется, их сильно раздражало. Те, кто намеревались попасть после смерти в славную Валгаллу, восстановленную сыновьями Одина Видаром и Вали, а не в позорный Нифльхейм, считали мирную жизнь неполноценной и скучной. Подарок, преподнесенный Торвальдом «Датской Сотне» и остальным сорвиголовам, прибывшим на эту войну ради богатства и славы, был воистину щедрым. И потому соратники Грингсона готовы были боготворить своего конунга
еще при жизни.
        Сразу за Грингсоном и Гормом Фенриром на причале появились два молодых человека в возрасте примерно двадцати - двадцати двух лет. Юные спутники Вороньего Когтя были одеты, как и все, в военное обмундирование и носили на ремнях короткие легкие автоматы - оружие, которое было распространено лишь среди бойцов «Датской Сотни». Однако к этому подразделению молодые люди не принадлежали. У каждого из них имелись амулеты и длинные ножи - неотъемлемые атрибуты видаристов, - а в руке одного из парней находился плоский прямоугольный футляр благородного дерева. На отделку футляра ушло порядка килограмма золота, из чего несведущий человек мог сразу делать выводы: то, что скрывается под крышкой, обладает гораздо большей ценностью. Это демонстрировала и бережность, с какой носитель футляра обращался со своей ношей.
        Первый из парней - тот, что нес драгоценный груз, - был высок, светел лицом, голубоглаз и белокур, типичный молодой скандинав, эталон мужской красоты для подавляющего большинства его юных сверстниц и не только. Его друг внешне выглядел не столь примечательно: смугловатый кареглазый шатен с редкими усиками, видимо, обязанными придавать мужественность не слишком суровому лицу. Статью он не блистал - блондин был выше его почти на голову и гораздо шире в плечах. Походка неброского молодого человека, в отличие от его товарища, была неуверенной. Он словно опасался, что ненароком вырвется вперед своего представительного спутника и получит от него взбучку.
        Единственное, что роднило эту парочку, - выражение глаз. Во взглядах блондина и его сопровождающего читались ум и высокомерие, присущее детям знатных особ. Однако высокомерие не чрезмерное - молодые люди явно осознавали, что находятся не в том обществе и не в той обстановке, чтобы смотреть свысока на других. Спутники Торвальда лишь демонстрировали, что, раз уж им дозволено идти рядом с конунгом, значит, и выглядеть они должны подобающе.
        Молодых людей, обладавших правом сопровождать носителя Короны Севера, звали Лотар и Ярослав. Они были не просто друзьями - благодаря принятому у видаристов ритуалу воинского братания эти парни вот уже несколько месяцев считали себя братьями. Первый являлся единственным сыном самого Торвальда, второй был прямым наследником Петербургского князя Сергея. И если присутствие Лотара Торвальдсона на борту «Бельверка» выглядело вполне оправданно, то путь, которым в ряды «башмачников» затесался русский княжич, представлял собой драматичную, хотя и не слишком замысловатую историю.
        Будучи при конунге Буи одним из процветающих ярлов, Грингсон получил возможность отправить своего сына на учебу за границу, в престижный Петербургский Университет. Там Лотар крепко сдружился с учившимся с ним в одной группе Ярославом.
        Как верный сын своего отца, Лотар был беззаветно предан идеям видаризма, к которым со временем приобщил и русского княжича. Ярослав завидовал скандинавскому другу, чей отец занимался не скучной управленческой рутиной, а настоящим, по мнению юноши, мужским делом - ратными подвигами, к тому же исповедовал такую благородную веру. Предугадать развитие событий было легко: не желая выглядеть в глазах лучшего друга бесхребетным сыном миролюбивого князя, Ярослав в конце концов примкнул к видаристам и бежал в Скандинавию. Неофит был уверен, что с такими связями он не затеряется среди тысяч других последователей этой религии и имеет все шансы быть причисленным к свите Верховного жреца.
        Так оно вскоре и произошло. Ярослав побратался не только с лучшим другом Лотаром, но и получил привилегию везде сопровождать самого Вороньего Когтя - о чем еще может мечтать молодой воин в начале своего славного пути, ведущего в величественные чертоги возрожденной Валгаллы? Отныне Ярославу уже не было дела до безутешного отца, по два раза в месяц отправляющего в Стокгольм послов с целью уговорить княжича одуматься и вернуться домой. Все до единой дипломатические миссии возвращались в Петербург ни с чем - Ярослав больше не подчинялся отцовской воле...
        Моросивший с утра дождь со снегом к вечеру прекратился. Тяжелые тучи рассеялись, и над взятым норманнами Роттердамом взошло низкое зимнее солнце. Яркое и жизнерадостное, оно словно глумилось над павшими горожанами и смеялось, глядя на разрушенные и горящие здания. Дочь погибшей в Рагнарек богини солнца Соль нарочно выехала из-за туч на своей огненной колеснице, дабы полюбоваться на деяния лучших из жителей «срединного мира» - Мидгарда. С появлением солнца пришло и тепло, отчего над мокрыми причалами и прибрежными улицами возник белесый туман испарений, тут же исчезавший при малейшем дуновении ветра. Город встречал конунга Торвальда огнем пожарищ, но, похоже, силы природы радовались приходу грозных северян. Вдобавок ко всему, когда Вороний Коготь и его спутники сошли с причала на набережную, в небе заиграла зимняя радуга. То ли благодаря морозному воздуху, то ли еще чему, она казалась гораздо ниже и контрастней, чем летом, и невольно притянула к себе взоры завоевателей.
        - Биврест! - вырвалось у Лотара, который сразу встал как вкопанный и в восхищении задрал голову. Шедшие за ним Ярослав и ярлы последовали примеру Торвальдсона. - Никогда не видел Биврест так близко! Ярослав, глянь, что там сияет у него на дальнем конце? Да ведь это же врата Асгарда!
        Торвальд и Горм Фенрир тоже остановились и посмотрели на легендарный мост-радугу, по которому павшие боги съезжались когда-то держать совет у Древа Мудрости - ясеня Иггдрасиль, расколовшегося надвое в преддверии Рагнарека. Явление Бивреста действительно впечатляло, но взоры конунга и форинга «Датской Сотни» остались бесстрастными. Однако в глазах Ярослава и кое-кого из ярлов тоже засветился восторг, впрочем, быстро исчезнувший, когда они опустили глаза на заваленную трупами грешную землю.
        - Тебе почудилось, Лотар, - холодно произнес Торвальд, приложив руку козырьком к шлему. - Тебе не увидеть врата Асгарда раньше меня, так что не надейся... Но Биврест для нас сегодня - не просто символ удачи. Это знамение, которое я могу истолковать однозначно прямо сейчас. Видар и Вали посылают нам знак, что мы на верном пути. Гьяллахорн здесь, на этой земле! Я давно чувствовал это, а теперь, после такого знамения, - в особенности! Скажи, форинг, ты чувствуешь то же, что я?
        - Да, дроттин[2], - подтвердил Горм, чью щеку постоянно дергал нервный тик, - результат поврежденного в давнем бою лицевого нерва. Об этом красноречиво свидетельствовал небольшой, но глубокий шрам на скуле форинга. Выглядел шрам так, словно на лице у Фенрира прорезался третий глаз. - Наша цель еще далеко, но я, как и вы, чую ее даже отсюда. Ватикан еще не раз пожалеет, что отказался выдать нам Гьяллахорн добровольно! Грязные выродки Нифльхейма!
        И Горм с презрением спихнул ногой в воду повисшее на парапете набережной тело Защитника Веры.
        Закончив смотреть на радугу, которая, похоже, собиралась украшать собой небосвод до самых сумерек, Грингсон помассировал шею, после чего снял шлем и подставил солнцу свою гладко выбритую голову. По бокам на ней были вытатуированы две одинаковые птицы с расправленными крыльями и разинутыми клювами. Хутин и Мунин - мудрые вороны, что в древние времена каждое утро облетали мир по приказу Одина и собирали для него новости. А вечерами всеведущие птицы восседали у Отца Богов на плечах, пока тот пил вино в компании эйнхериев - погибших воинов, удостоенных чести пировать в Валгалле за одним столом с Одином.
        Вороний Коготь носил на теле еще два символических изображения, но их, в отличие от известной на весь мир пары воронов, доводилось видеть не каждому. Скрытые под одеждой, вытатуированные на бедрах Торвальда волки Гери и Фреки также принадлежали к любимцам Одина. Волки съедали бросаемую им на пирах пищу, к которой их хозяин по традиции не прикасался. Ходили слухи, что Грингсон лично казнил художника, расписавшего ему тело. Видимо, затем, дабы тот не вздумал больше ни на ком изображать подобную символику, а заодно и преподать урок другим татуировщикам. Однако это были всего лишь обычные бредни: конунг почитал служителей любого искусства, даже такого своеобразного, а жертвенную кровь для церемоний брал лишь у тех, кто, по его мнению, действительно заслуживал кровопускание.
        Глядя на отца, Лотар тоже снял шлем. Это не осталось не замеченным Торвальдом.
        - Побереги голову! - сострожился Вороний Коготь, после чего указал на Ярослава, тоже расстегивающего ремешок шлема. - Это и тебя касается! Не следует понапрасну искушать крылатых дев смерти! Любая из них сочла бы за честь заключить в объятия каждого из вас, молодых и горячих.
        И Торвальд обвел рукой небосклон, намекая на незримо кружащих над полем брани валькирий. Несмотря на то, что при захвате города норманны понесли минимальные потери, вряд ли хотя бы одна прекрасная проводница душ осталась сегодня не у дел. Героически павшие Защитники Веры тоже могли рассчитывать на то, что их сочтут достойными для вознесения в Валгаллу - Видар был рад видеть у себя любого храбреца-эйнхерия.
        - Но, отец!.. - запротестовал было Лотар, однако Вороний Коготь прервал его возражения одним грозным взглядом. После чего провел ладонью по лысине и, слегка смягчившись, добавил:
        - Меня меченосные девы сегодня не тронут. Время Торвальда Грингсона еще не наступило. Я нужен богам здесь, в Мидгарде. По крайней мере до тех пор, пока они снова не начнут дуть в свой Гьяллахорн.
        Слегка уязвленный Лотар прикусил губу и водрузил на голову шлем. Наследник Вороньего Когтя был, пожалуй, единственным человеком в мире, кто не испытывал страха, споря с конунгом. Однако сын никогда не дерзил отцу при посторонних. Даже Ярослав знал об этих спорах лишь понаслышке - Лотар часто жаловался побратиму на отцовскую несправедливость, однако ослушаться отца не смел. Что ни говори, а в этом плане Торвальдсон отличался от русского княжича в положительную сторону.
        Грингсон и его спутники покинули причал и зашагали по главной улице к центру Роттердама. На выходе из порта их взяли под охрану три десятка бойцов «Датской Сотни». Лица каждого из датчан были в ритуальной боевой раскраске - вертикальные красные полосы, краской для коих послужила кровь убитых врагов. Будущие эйнхерии Видара чтили традиции своей веры и выказывали таким своеобразным способом почтение божественным покровителям.
        «Датская Сотня» не принимала участия в разграблении города, чем сейчас занимались остальные захватчики. Большинство победителей совмещало полезное с приятным: укрепляло отвоеванный плацдарм и попутно набивало вещмешки ценными трофеями. Бежавшие в панике граждане, особенно их зажиточная часть, не успели как следует припрятать свое добро, а тем брлее захватить его с собой, о чем наверняка в данный момент сильно сокрушались. Глупо было уповать на то, что дверные замки и оконные решетки остановят норманнов, которых не сдержали ни морские, ни сухопутные пограничные заслоны.
        Безусловно, «Датская Сотня» с удовольствием присоединилась бы к собратьям по вере и оружию, не имей датчане конкретного приказа. Его выполнение началось еще накануне. Лазутчики Фенрира просочились в Роттердам за день до штурма, чтобы не дать скрыться одной высокопоставленной особе. Она же, Торвальд был убежден, непременно попытается сбежать, когда поймет, что оборона города пала. А в том, что оборона падет, Грингсон также не сомневался. Он верил и в своих покровителей, божественных асов, и в сподвижников, которые еще на родине поклялись, что пойдут за дроттином хоть на край света.
        - Говори, хольд[3], - обратился Вороний Коготь к старшему группы, что присоединилась к свите конунга. Дружинник дождался молчаливого кивка Фенрира, после чего немедленно приступил к докладу:
        - Операция «Глейпнир» прошла успешно, дроттин. Роттердамский инквизитор Ван Борен у нас. Мы организовали засаду у гаража магистрата и перехватили автомобиль Ван Борена на выезде.
        - Каковы потери? - осведомился Торвальд.
        - Один фьольменн убит, один ранен. Охотники из охраны инквизитора перебиты полностью. Магистр не пострадал. Мы переправили его вместе с автомобилем к епископату, где наши фьольменны наводят сейчас порядок.
        - Отличная работа, - подытожил Вороний Коготь и призывно махнул рукой свите. - Слышали: все к епископату!..
        
        Кроме роттердамского инквизитора, больше никого из представителей власти захватить не удалось. «Датская Сотня», с ходу брошенная на штурм резиденции епископа, ворвалась в епископат и обнаружила там лишь нескольких Защитников Веры, что уничтожали архивы и предпочли быть уничтоженными вместе с секретными документами. А епископа и его приближенных уже и след простыл.
        - Они нам не нужны, - прокомментировал Грингсон очередной поступивший к нему доклад, после чего, перейдя на святоевропейский, во всеуслышание заявил: - Пусть бегут! За то, что епископ сдал город, Пророк пустит жирному борову кровь и без нашего участия. Ты со мной согласен, Ван Борен?
        Члена Ордена Инквизиции выволокли из автомобиля, не развязывая рук, и теперь магистр попирал коленями мостовую в окружении своих заклятых врагов - язычников. Седеющая голова Ван Борена была не покрыта, однако склонять ее перед конунгом он не намеревался. Презрительный взгляд инквизитора также свидетельствовал о том, что он не считает себя покоренным.
        - Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни, конунг! - вместо ответа процедил Ван Борен. - Зря злорадствуешь: дальше Роттердама тебе не уйти! Уже через неделю ты будешь убегать в свое ледяное королевство или молить Его Наисвятейшество о пощаде! Мерзкий тупой идолопоклонник, изменник Единственно Правильной Вере!
        После этих слов и без того перекошенное тиком лицо Горма перекосилось еще больше. Он занес кулак, намереваясь наказать инквизитора за его несусветную дерзость, но Торвальд, явно ожидавший этого, перехватил руку датчанина и протестующе помотал головой.
        - Будь сдержаннее, форинг, - произнес Грингсон, которого угрозы магистра хоть и задели, но из себя не вывели. - У тебя тяжелая рука, а мне еще нужно побеседовать с этим человеком, - И, отпустив запястье насупившегося Фенрира, снова повернулся к пленнику: - Ван Борен, Ван Борен... Ты называешь меня идолопоклонником, а от самого за километр несет горелой человеческой плотью! Разве бог, в честь которого ты проводишь свои огненные ритуалы, для тебя не идол? Разве души, которые ты для него якобы спасаешь, не обязательная жертва вашему идолу? Ничтожество, ты имеешь наглость ставить свою веру раба выше моей веры воина! Неужели ты полагаешь, что пожизненный страх и раболепие - это та плата, которую требует воистину великий бог? Мстительность и желание сеять страх - признаки мелочности и тщедушия. И вы молитесь такому презренному идолу, рабовладельцу, у которого по любому поводу надо выпрашивать подачки? Зато кнута он вам отвешивает безо всякой жалости! Любой из моих воинов по духу куда выше вашего мелочного покровителя! Боги-асы, которым мы поклоняемся - Видар, Вали, Моди, Магни, Бальдр, Хед, - никогда
нас не запугивают, поскольку все они чтят память павших отцов, благородных и великодушных. И мы не раболепствуем перед нашими богами. Мы живем с ними в полной гармонии и согласии. Разгневаются ли они, если вдруг однажды я перестану приносить им жертвы? Нет! Они не станут в отместку насылать на нас разорения, проклятия, болезни и прочие беды, которые так любит сыпать вам на головы ваш обидчивый бог. Наши боги не нуждаются в жертвах - у них в избытке есть все, что им необходимо. Ты спросишь меня, Ван Борен, зачем же тогда я занимаюсь жертвоприношениями? Охотно отвечу. Наши жертвоприношения - не плата раба своему господину за покровительство, они - знак уважения. Я проявляю уважение к богам и требую, чтобы мои братья поступали так же. Кто отказывается от этого, тот становится моим врагом. Так что в моей вере я караю нечестивцев, а не боги. Наказывать обитателей Мидгарда для асов - унижение, а для меня - нет. Великие боги убивают только себе подобных, и я следую их примеру. Во всем! И если ради уважения богов потребуется сжечь весь Мидгард, конунг Торвальд без колебаний сделает это! Не выказывая уважения
богам, я буду выглядеть в глазах Видара и его братьев недостойно, а это для меня - тяжкий позор. Я не смогу после смерти пировать с богами за одним столом, зная, что при жизни не относился к ним, как пристало истинному воину. Мое достоинство воина и твое, Ван Борен, достоинство раба - совершенно разные понятия. Как величественное небо и подножная грязь! Я смеюсь над тобой, когда слышу, что ты считаешь свою веру единственно правильной! Не тешь себя мыслями о своем жалком рабском рае. Тебе предстоит вечно гнить в Кипящем Котле Нифльхейма и завидовать мне, пирующему в чертогах Видара!
        - Проклятый еретик! - прошипел инквизитор, гневно выпучив глаза и брызжа слюной. - Гореть тебе в аду за такую дерзость, а не пировать в обнимку со своими языческими демонами! Не потому ли ты явился в мою страну, что земля Скандинавии за такие богохульные речи уже горит у тебя под ногами?
        - Я прибыл в твою страну, поскольку пообещал богам, что достану для них Гьяллахорн, который вы отказались передать мне в знак доброй воли, - снизошел до разъяснений Вороний Коготь. - И все мои братья по вере поклялись, что священный рог погибшего бога Хеймдалля будет возвращен его потомкам-асам.
        - Я наслышан о твоих безумных претензиях к Пророку. И только поэтому ты развязал войну? - изумился Ван Борен. - Из-за какой-то... мифической реликвии, которую мы якобы прячем в Божественной Цитадели? Но это же... немыслимая дикость!
        - Не отпирайся: мне точно известно, что Гьяллахорн находится в Ватикане, - возразил Торвальд. - Он был найден десять лет назад в Киеве одним смертным по имени Тарас Максюта. Этот глупец имел неосторожность дунуть в рог, совершенно не представляя, чем все это закончится. Впрочем, невежество того киевлянина простительно. Откуда ему было знать, что до великой битвы на равнине Вигрид, во время которой погиб Хеймдалль и Гьяллахорн был утерян, этот рог созывал на совет прежних богов Асгарда. Кого призвал ревом священного рога в Киев Максюта, нам неведомо. Однако мы точно знаем, что это были не асы в блистающих доспехах. Гьяллахорн еще никогда не звучал в Мидгарде, и, судя по всему, на ошибочный зов явились уродливые великаны Йотунхейма, а также прочая нечисть, выжившая в Рагнарек. Город обезумел. Десятки людей сошли с ума, многие горожане погибли в давке, что началась при виде надвигающихся на город жутких порождений Мировой Бездны. Ваше счастье, Ван Борен, что каким-то чудом Максюте удалось остановить вторжение, иначе на этой земле сейчас жили бы не вы, а те, с кем наши благородные боги ведут вечную
войну.
        - Ты несешь бред, конунг! - вскричал магистр. - Ничего этого не было и в помине! Никакой дьявольский рог в Киеве сроду не находили! Все это ложь, которой ты наслушался неизвестно от кого! Только идиот мог поверить в такую ересь!
        Торвальд сверкнул рыжими глазами и стиснул зубы, отчего на скулах у него заиграли желваки: дерзость пленного инквизитора начинала его злить. Горм помалкивал, посматривая то на Ван Борена, то на Грингсона. Фенриру было бы достаточно одного лаконичного приказа, даже жеста, и датчанин за полминуты переломал бы магистру все кости до единой. Раньше в подобной ситуации Вороний Коготь не мешкал с такими приказами. Но сегодня дроттин был сама доброта. Лотар и Ярослав стояли неподалеку, то и дело обмениваясь между собой полушепотом короткими фразами. Им, как и ярлам, не терпелось увидеть развязку этого странного диалога.
        - В моем войске служат восемь беглых киевлян, а один из них даже удостоен чести быть моим побратимом, - заметил Грингсон немного погодя. - Все они прибыли ко мне в разное время, и с каждым из них я беседовал по поводу того, о чем сейчас тебе рассказал. Я слышал историю о Тарасе Максюте, которого вы окрестили колдуном, восемь раз, и всегда меня клятвенно уверяли, что это правда. Кто-то знал о ней по рассказам, а кое-кому даже довелось лично услышать рев Гьяллахорна и узреть вызванных им чудовищ. И знаешь, Ван Борен, чем заканчивалась та история в семи случаях из восьми? Тарас Максюта бесследно исчезал, и больше его никто никогда не видел. А вскоре по Киеву начинали ходить слухи, что чернокнижник был сожжен вместе со своим жутким инструментом где-то вдали от родной епархии... Я всегда задавался вопросом: зачем следовало увозить колдуна из города, если с тем же успехом его можно было сжечь дома? Эта загадка не давала мне покоя, пока у меня в дружине не появился восьмой киевлянин. Он знал о судьбе Максюты гораздо больше, чем его земляки, потому что в те годы служил вашему мерзкому Ордену. К счастью,
этот человек вовремя раскусил его гнилую сущность, прозрел и примкнул к нашей вере, достойной настоящего воина... Так вот, когда мой будущий брат по вере служил Охотником при Киевском магистрате, ему пришлось сопровождать арестованного Тараса Максюту в Ватикан. И доставили чернокнижника не в Главный магистрат Ордена, а прямиком во дворец Пророка. И зачем, по-твоему, киевский колдун понадобился Гласу Господнему? Не потому ли, что Пророк почуял в найденной Максютой реликвии подлинную божественную силу, которая так необходима слабому пастырю жалких рабов? Да будет тебе известно, Ван Борен, что когда-то из священного рога пил воду источника Мудрости сам Один! Возможно, Максюта давно мертв, но вряд ли у твоего Пророка поднялась рука уничтожить рог Хеймдалля! Именно он сегодня питает силами и мудростью дряхлеющего Гласа Господнего. Гьяллахорн, а не Стальной Крест, который, говорят, проржавел насквозь, как и сам Пророк. Но Гьяллахорн вам не принадлежит. Вы жестоко поплатитесь за то, что присвоили себе чужую святыню!
        - Чего же ты хочешь от меня, конунг? - негодующе спросил инквизитор. - Чтобы я подтвердил или опроверг твои безумные кощунственные заявления?
        - Ты член самого могущественного Ордена в этой стране, Ван Борен, - пояснил Торвальд. - Причем не самый последний человек в вашей иерархии. Ты просто обязан знать правду! И сейчас ты мне ее расскажешь!
        Магистр был действительно стойким человеком, поскольку нашел в себе силы рассмеяться даже в такой, крайне невыгодной для себя ситуации. И пусть он стучал от страха зубами и дрожал, как лист на ветру, Ван Борен не стал кривить душой в надежде, что Вороний Коготь подарит ему легкую смерть. Инквизитор предпочел остаться при своем мнении до конца.
        - Ты прав лишь в одном, конунг, - ответил Божественный Судья-Экзекутор. - Да, припоминаю: десять лет назад в Киеве и впрямь имели место беспорядки, вызванные неким колдуном Максютой. Люди клялись, что слышали адскую музыку и видели наяву сонмы тварей из Преисподней. Кое-кто вправду сошел с ума. Вот только никакого священного горна Максюта не находил. Охватившее горожан безумие было вызвано исключительно черной магией, за занятие которой чернокнижник ответил по всей строгости закона. Все остальное - ложь, что поведали прибившиеся к тебе богоотступники. А ты вдобавок усилил эту ложь бредом твоего больного воображения. Можешь пытать меня так, как ты пытал несчастного Буи, но больше мне тебе сказать нечего!
        - А ты смел для раба, Ван Борен, - уважительно кивнул Вороний Коготь. - Я ценю твою отвагу. Если бы Буи вел себя, как ты, я бы тоже даровал ему быструю смерть. Но презренный трус заслужил быть подвешенным ребрами за крючья, пока вороны заживо выклевывали ему мозг. Я смастерил из крышки черепа Буи вазочку для орехов и даже успел показать ее мерзавцу до того, как он издох. С тобой я поступлю по справедливости: смелому человеку - достойная смерть... - И торжественно провозгласил: - Лотар, разбуди Сверкающего Хьюки!..
        При упоминании этого имени мужество все-таки покинуло Ван Борена. Не имея возможности ни убежать, ни даже вскочить с колен, он лишь испуганно втянул голову в плечи и взялся сбивчиво читать молитву. Однако глаз не опустил, продолжая зачарованно следить за пробуждением Сверкающего Хьюки. Магистр был явно знаком с обрядами северных язычников и имел представление о том, что его ожидает. Ужас охватил инквизитора. Он смотрел на Торвальда так, словно тот собирался скормить его дракону, готовому вот-вот спуститься с небес на площадь перед епископатом.
        Сверкающий Хьюки спал на ложе из пурпурного бархата в том самом раззолоченном футляре, который бережно нес Лотар. Легкая ритуальная секира Верховного жреца, созданная воистину гениальным оружейником, обладала метровой рукоятью и изогнутым в форме месяца, отточенным как бритва лезвием. И форма, и имя секиры Хьюки - «молодой месяц» - не вызывали у большинства жителей современного мира никаких ассоциаций: мало кто знал о погибшем от удара кометы и обрушившейся на Землю Каменным Дождем ее спутнике - Луне. Разве что само понятие «месяц» так и продолжало по традиции до сих пор использоваться для разбивки года на двенадцать частей, но о том, почему так происходит, задумывались немногие.
        Тем не менее последователи видаризма знали о разлетевшейся вдребезги Луне куда больше святоевропейских Христиан. Для последних Каменный Дождь олицетворял только божественную кару за все прошлые грехи человечества, без какого-либо толкования природы данного явления. Рагнарек видаристов выглядел несколько иначе. Рассказывать подробно о вселенском катаклизме, уничтожившем мироздание и три четверти старых богов-асов, пришлось бы долго, поэтому разумнее будет остановиться лишь на той главе видаристского учения, в которой затрагивается судьба погибшей Луны.
        Путь по небу богини солнца Соль и ее брата-месяца никогда не был легким. Их неустанно преследовали по пятам два одержимых волка, потомки зловещего Фенрира. И вот по прошествии долгих междоусобных войн и сменившей их лютой трехлетней зимы Фимбульветр - предвестников грядущего Рагнарека - упорство небесных волков было вознаграждено. Проглотив-таки неуловимых брата и сестру, мохнатые твари положили начало знаменитым Сумеркам Богов, которые, по версии видаристов, и стали отправной точкой в истории современного мира.
        Естественно, в конечном итоге зло было наказано. Порвавший пасть Фенриру, Видар и его выжившие братья добрались и до отпрысков чудовищного волка, учинив им грандиозную взбучку в обгорелых руинах разрушенного Асгарда. Но молодые асы опоздали - Соль и ее брат были мертвы. В довершение ко всему волк, который проглотил месяц, разгрыз его на множество частей и выплюнул с такой силой, что Земля, уже и так спаленная дотла огненным мечом великана Сурта, покрылась неисчислимыми язвами. Ситуацию выправила дочь лучезарной Соль, починившая колесницу матери и отправившаяся по ее маршруту, на сей раз безо всяких звериных погонь. К сожалению, наследники месяца погибли вместе с ним, и потому с тех пор некому в Асгарде носить коромысло из лунных лучей Симуль, канувшее навек в морских пучинах...
        Сверкающий Хьюки Вороньего Когтя был назван в честь младшего сына месяца не только из-за своей формы. Ритуальная секира была отлита около века назад из куска неизвестного металла, предположительно осколка Луны, найденного в одном из кратеров, что на территории Скандинавии также имелись в избытке. Правда это или нет, проверить было невозможно. Рассказчики уверяли, что «небесный металл» был обнаружен неподалеку от древней Упсалы, а секиру из него ковали по технологиям предков - то есть вручную, в архаичной сельской кузнице. Таинство рождения Хьюки сопровождалось чередой мистических явлений: когда заготовку помещали в угли, огонь в горниле начинал жарко пылать без помощи мехов; масло для закаливания каждый раз меняло свой цвет при погружении в него «новорожденного»; сама заготовка оставалась раскаленной столь долгое время, что даже бывалые кузнецы удивленно качали головами... Все эти признаки говорили видаристам о том, что из-под кузнечных молотов на свет родилась не просто копия древнего оружия, а частица иного мира, в которой была заключена божественная сущность.
        Именно поэтому Грингсон относился к ритуальной секире как к живому существу, сделав ее посредником в своих беседах с потомками могучих асов. Дроттин подолгу разговаривал со Сверкающим Хьюки, желая получить от него озарение при решении важных вопросов и толковании очередного знамения. Уверенность и эмоциональный подъем, которые неизменно посещали Торвальда после этих бесед, показывали, что конунг находил с богами общий язык. Видар во всем благоволил тем, кто верил в него, о чем всегда сообщал Вороньему Когтю через своего посредника - Сверкающего Хьюки. Плата, которую посредник требовал от конунга, была, по меркам воинственных асов, просто смехотворной: изредка Хьюки желал испить человеческой крови. Торвальд никогда не отказывал Сверкающему в его скромной просьбе. Утолить жажду крови в стране, где даже воровство каралось смертной казнью, было проще простого...
        - Здравствуй, Сверкающий Хьюки! - почтительно поприветствовал Грингсон протянутую сыном секиру, после чего бережно, но уверенно взял ее в руки. - Сожалею, что побеспокоил тебя. Но ты простишь меня за это, не так ли? Сегодня действительно великий день, и ты тоже должен порадоваться нашей победе. Взгляни!.. - Вороний Коготь жестом триумфатора воздел руки с секирой к небу. - Мы сделали первый шаг на пути к нашей цели. Непременно передай это божественным асам! Пусть они ликуют вместе с нами!..
        Горе тому, кто посмел бы побеспокоить Торвальда или - того хуже - посмеяться над ним в момент, когда одержимость и торжество конунга достигли своего пика. Все в округе, начиная от Лотара и до последнего фьольменна, притихли, внимая каждому слову Грингсона и не сводя взора с его секиры. Свидетели беседы конунга с посредником асов прекрасно знали о том, чем завершится этот разговор.
        Ван Борена колотила крупная дрожь, словно его усадили на вибросито. Унять страх и гордо взглянуть в глаза своей смерти было для инквизитора уже выше всяческих сил. Грингсон сломил дух Божественного Судьи-Экзекутора без единой угрозы. Но перед Вороньим Когтем, бывало, ломались и не такие гордецы, причем многие из них преклоняли колени добровольно. И все же Ван Борен был сломлен не до конца, поскольку умолять о пощаде он так и не стал.
        - ... Попрошу тебя еще об одном одолжении, Сверкающий Хьюки, - продолжал Торвальд, казалось, не замечая никого вокруг. - Не для себя, а для наших павших сегодня братьев. Передай Видару, что я буду ему премного благодарен, если он усадит новых эйнхериев на их первом пиру в Валгалле рядом с собой! Братья это, бесспорно, заслужили! А теперь, Сверкающий Хьюки, прими от меня этот дар в знак признательности! - И зычно на всю площадь прокричал: - Хвала Видару!
        И не успели все присутствующие на площади гаркнуть хором в ответ «Хвала!», как секира дроттина, сверкнув на солнце, с хрустом вонзилась в непокрытую голову Ван Борена. Магистр не успел даже вскрикнуть - повалился набок с раскроенным надвое черепом, а его паническая дрожь перешла в судорожную агонию.
        Очевидно, жажда Сверкающего Хьюки была сегодня особенно сильной, поскольку Вороний Коготь нанес по мертвому телу не меньше двух дюжин ударов. Когда же он наконец остановился и перевел дыхание, труп инквизитора был истерзан до неузнаваемости. Обе руки Ван Борена валялись рядом отрубленными, от головы осталось лишь кровавое месиво, а перемолотые внутренности можно было вычерпывать из брюшной полости кружкой. Угомонившийся Грингсон опустился рядом с телом на колено, как следует испачкал ладонь в магистерской крови, а затем провел пятерней себе по лысине и лицу, вытерев напоследок пальцы о всклокоченную бороду. Вид у Торвальда после этой процедуры стал такой, словно его голову тоже разрубили на части, но по какой-то причине она не распалась.
        - Не стоит благодарности, Сверкающий Хьюки, - произнес конунг, слизывая с губ чужую кровь. Судя по всему, божественный посредник остался доволен подарком и уже успел отблагодарить конунга на понятном лишь ему и Хьюки языке.
        Грингсон с кряхтением поднялся с колена, переложил секиру на сгиб локтя, отступил на два шага и указал свите на растерзанное тело. Пояснения не требовалось - все прекрасно знали, куда их приглашают.
        Первым к изуродованному телу приблизился Фенрир. Повторив в точности все действия конунга, Горм напоследок прикоснулся к испачканному лезвию Хьюки, произнес «Хвала Видару!», после чего замер в молчании рядом, наблюдая за остальными.
        - Идем! - не терпящим возражения тоном приказал Лотар Ярославу и уверенно направился к источнику жертвенной крови. Княжич совершил глубокий, мобилизующий волю вдох, крепко сжал ходящие ходуном ладони в кулаки и подчинился. По заверениям Лотара, тому уже доводилось принимать участие в ритуале Благодарения, а вот неофит Ярослав присутствовал на нем впервые. И надо сказать, увиденное княжичем сильно отличалось от восторженных рассказов побратима. Да и Лотар, несмотря на свои прежние похвальбы, выглядел не слишком уверенно. Ярослава это утешило: Торвальдсон явно не станет подтрунивать над его неопытностью после Благодарения, а значит, можно не переживать о том, чтобы не ударить в грязь лицом. Волнение присуще всем новичкам, а тем более волнение при таком специфическом ритуале.
        Выказав почтение Видару и уступив место ярлам, бледный Ярослав в молчании отошел в сторону и облизнул испачканные кровью губы. Его знобило и мутило, но он стойко сдерживал рвотные позывы под суровым взглядом Верховного жреца.
        Чужая кровь показалась Ярославу на вкус совершенно иной, нежели собственная. Как и ощущения после ритуала Благодарения были вовсе не те, на которые рассчитывал сын Петербургского князя. Но ведь так и должно было случиться. О том, что мечты редко совпадают с реальностью, княжич усвоил еще в юности. Путь Воина, поначалу представлявшийся ему широкой ровной дорогой, ведущей к славе, оказался на поверку извилистой и ухабистой колеей, залитой по колено грязью, перемешанной с кровью. Чтобы дойти по такой дороге до Валгаллы, Ярославу потребуется гораздо больше сил и терпения, чем те, какими он сегодня обладал. Мысль о том, что вскоре ему предстоит убивать самому, беспокоила его больше всего. Слабость видаристами презиралась. Стоило княжичу проявить малодушие - и его без зазрения совести прикончат свои же новые братья.
        Нет, не о такой судьбе мечтал Ярослав, покидая Петербург в погоне за славой и подвигами...
        Впервые в жизни молодой княжич ощутил, что такое настоящая безысходность. Пути назад не было. Клятвы верности, которые за минувшие месяцы Ярослав раздавал направо и налево, удерживали его от бегства прочнее знаменитых пут Глейпнир, надетых асами на чудовищного Фенрира-волка. Ярослав - не безвестный русский перебежчик, коих в норманнской дружине также насчитывалось предостаточно. Он - сын великого князя, и имя Ярослава войдет в историю в любом случае. Княжич не хотел, чтобы в Скандинавии и России потомки запомнили его как клятвопреступника и труса. Уж лучше действительно умереть в бою и отправиться в Валгаллу молодым...
        Валгалла, самый великий из трех чертогов, восстановленных Видаром в память об отце Одине... Так ли на самом деле она прекрасна, как описывает ее Вороний Коготь? Если судить по грязной дороге, ведущей к вратам Асгарда, Ярослава обуревали на сей счет сильные сомнения. И приглянется ли княжичу общество, собравшееся под крышами божественных чертогов? Ярославу предстояло целую вечность пировать в компании эйнхериев, подобных Торвальду и Горму. Целую вечность сходиться с ними в битве, вновь и вновь воскресать, а по вечерам слушать пьяные вопли и бахвальство жестокими подвигами да отнятыми человеческими жизнями. Хорош воинский рай, ничего не скажешь...
        - Ярослав, ты идешь? - вывел княжича из раздумий голос Лотара. - Эй, брат, да что с тобой?!
        - Все в порядке, уже иду! - поспешил откликнуться Ярослав и припустил за побратимом. Тот направлялся на берег Рейна под охраной пяти датчан. Лотару требовалось отчистить померкнувшего Хьюки от крови - священная секира не могла вернуться на свое ложе в столь неподобающем виде. Сейчас Ярослав завидовал Сверкающему - княжичу предписывалось носить ритуальные кровавые полосы на лице вплоть до завтрашнего утра. Однако Ярослав чувствовал, что не сумеет смыть их даже до конца собственной жизни...
        
        
3
        
        До меня уже доходили слухи, что в последнее время князю Сергею нездоровится. И вот теперь я получил этому подтверждение. Князь был еще далеко не старик, но выглядел сегодня под стать своему престарелому отцу, доживающему свой век в загородном дворце: отекшее бледное лицо, впалые щеки, потухший взор, безвольно поникшие плечи... Я и не предполагал, что когда-нибудь увижу неунывающего правителя нашего княжества в таком упадке сил и духа. Впрочем, когда мы с Михаилом вошли в Белый зал Зимнего дворца, сидящий во главе массивного стола князь все же постарался придать себе бодрый вид, хотя полностью скрыть свое плохое самочувствие у его светлости, естественно, не получилось...
        Мы прибыли во дворец по официальному приглашению спустя две недели со дня начала Новой Мировой войны - так, не мудрствуя лукаво, газетчики окрестили вторжение норманнов в Святую Европу. Присваивать этой Мировой войне порядковый номер газетчики пока не рискнули: то ли боялись сесть в лужу, если в ближайший месяц конфликт вдруг уляжется, то ли просто сбились со счета - ведь за Век Хаоса мир пережил столько глобальных войн, что в исторических хрониках не была отражена и половина из них.
        Михаил, как и я, пребывал в неведении касательно того, с чем связано это приглашение, свалившееся будто снег на голову, и выдвинул несколько версий. Наиболее правдиво звучала следующая: раз уж мы с ним топали в Зимний на пару, значит, речь пойдет о ватиканском агенте, убитом недавно у меня в доме.
        - На прошедшей сегодня в Зимнем дворце встрече князя с представителями эмигрантской общественности была особо отмечена гражданская бдительность господина Хенриксона, ценой героических усилий обезвредившего иностранного резидента! - взяв саркастически-пафосный тон, прокомментировал Михаил вероятные итоги еще не состоявшегося визита. Фигляр паясничал всю дорогу до Зимнего, но успокаивать Михалыча было еще неразумнее, чем поддразнивать. В беседах с Михаилом я всегда придерживался одной тактики: лучше дать костру прогореть, чем тушить его голыми руками. - Герою операции были торжественно вручены медаль «За заслуги перед вторым отечеством» и материальная компенсация в виде ковра и журнального столика. Присутствующий на приеме представитель петербургской контрразведки... - Михаил осекся, тяжко вздохнул и переменил тон на траурный: - ... был поставлен в неприглядную позу и получил строгий выговор с занесением в личное тело. После чего сбежал с банкета, так как уже не мог принять сидячее положение.
        - Сожалею, что вашей палате не удалось сохранить этот инцидент в тайне, - посочувствовал я контрразведчику. - Что поделаешь: шила в заднице не утаишь... Чего уставился? Опять я что-то не так сказал?
        - Что у тебя с памятью? Книги умные читаешь, а банальные присказки выучить не можешь! И не совестно коверкать фольклор великого народа? Хотя про шило в причинном месте - это, пожалуй, весьма актуально сказано... - Михаил тоскливо поглядел на дворец и болезненно скривил лицо, будто кто и впрямь уколол Михалыча иглой в филейную часть. - Ладно, идем. Негоже заставлять светлейшего князя ждать...
        Мне уже доводилось бывать в Белом зале Зимнего, и потому челюсть моя давно не отвисала при виде изысканного дворцового убранства. Парадоксальным качеством обладал князь Сергей - окружив себя роскошью, он тем не менее оставался прост в общении и неприхотлив. Князь мог днями пропадать в порту и на фабриках, инспектируя работу докеров или ремесленников, и никогда не чурался перекусить с ними из общего котла. Это во многом роднило его с древним русским царем Петром Первым - талантливым, прогрессивным правителем и основателем замечательного города, что приютил нас, беглецов из Святой Европы.
        По правую руку от светлейшего князя сидел его секретарь, что лишний раз подчеркивало официальность приема. Кроме них, в Белом зале больше никого не было. Ожидаемые Михаилом высокие чины из контрразведки также отсутствовали, отчего мой спутник заметно пригорюнился, поскольку решил, что командование сделало его единственным козлом отпущения.
        Мы с Михаилом не являлись титулованными особами и давно утратили статус почетных гостей, поэтому князь не стал выходить нам навстречу, а просто указал на ближайшие к нему кресла - уменьшенные копии того, в котором расположился сам.
        - Изволите чаю, господа? - полюбопытствовал князь Сергей. - Или предпочитаете что-нибудь покрепче?
        - Водки, если вас не затруднит, - ответил Михаил, не дав мне и рта раскрыть. После чего поспешно уточнил: - Я сегодня не на службе, да и на улице прохладно, знаете ли.
        У меня не оставалось другого выбора, как из чувства дружеской солидарности пожелать того же самого. Водку Михаил в последнее время пил редко, и сегодня его желание принять на грудь выглядело всего лишь намыливанием веревки, на которой его вот-вот должны были подвесить за разгильдяйство. Князь нажал кнопку вызова прислуги и, когда дворецкий явился, передал тому просьбу гостей. Слуга удалился, после чего его светлость решил перейти к делу.
        - Мне крайне неудобно перед вами, Эрик, за то происшествие, в которое вы угодили по халатности людей, обязанных защищать вашу семью...
        Под заерзавшим Михаилом заскрипело кресло - контрразведчик прекрасно понимал, кому адресованы эти упреки. Но, вопреки ожиданиям Михалыча, ему не пришлось отдуваться за свое ведомство, и князь Сергей не поставил бойца невидимого фронта в некрасивую позу, как тот ожидал. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшей нашей беседе данная тема больше не затрагивалась и повод для пьянства устранился для Михаила сам собой. Чему тот, впрочем, не придал значения, и, когда дворецкий поставил перед нами водку и холодные закуски, мой друг оценил княжеское угощение по достоинству. Действительно, не пропадать же добру, в конце концов!
        - ... Семь лет назад я пообещал предоставить детям де Люка и вам политическое убежище, - продолжал князь, - но, как видите, обещание мое сдержано лишь наполовину. Вашей семье по-прежнему угрожает опасность. Однако я клянусь сделать все возможное, чтобы в будущем подобные инциденты не повторялись. И, чтобы хоть как-то загладить свою вину, хочу преподнести вам скромный подарок.
        После этих слов секретарь князя вышел из-за стола и снял со шкафа деревянную шкатулку размером с большую раскладную шахматную доску. Я недоуменно взглянул на князя Сергея, но лицо того оставалось непроницаемым. Держа шкатулку перед собой, секретарь обогнул тол и с дежурной улыбкой вручил мне княжеский презент. Поблагодарив, я принял дар и сразу почувствовал, то внутри находится нечто весомое и, несомненно, ценное. Я почему-то решил, что в шкатулке - столовое серебро. Что ж, Кэтрин будет в восторге - ей всегда нравились дорогие и практичные вещи. Мне стало неловко от неожиданного и щедрого жеста его светлости, но говорить князю, что он напрасно все это затеял, было, конечно же, невежливо.
        - Ваш подарок - огромная честь для меня, - растроганно признался я, ставя шкатулку на стол и отцепляя защелки на крышке. - Обещаю беречь его как зеницу ока...
        Поначалу я подумал, что мне померещилось, однако под крышкой скрывалось именно то, чего я действительно никак не ожидал увидеть. И пусть Кэтрин этим сюрпризом было явно не обрадовать, я от такого подарка на несколько секунд буквально лишился дара речи. Заинтригованный моим ошеломленным видом, Михаил тоже привстал из кресла, дабы рассмотреть, чем же особенным побаловал меня наш благодетель...
        - Твою мать!.. - в сердцах проговорил Михал Михалыч, забыв на миг от удивления, где находится, но тут же прикусил язык: - Оп!.. Виноват, ваша светлость! Просто ваш подарок... Даю руку на отсечение, вы и впрямь сумели угодить моему товарищу! Да вы только взгляните на его довольное лицо!
        - «Глок-87»! - все еще не веря своим глазам, проговорил я и медленно вынул из шкатулки подаренный пистолет, которых там лежало аж два. Я держал подарок бережно, словно оружие было сделано из хрусталя, и взялся рассматривать его со всех сторон, как искатель извлеченную из земли драгоценную находку. - Я и понятия не имел, что «восемьдесят седьмые» существуют! Когда-то я пользовался парой «пятьдесят девятых» и был уверен, что это последняя модель, которую Древние успели создать до Каменного Дождя... Год выпуска - две тысячи шестьдесят второй! Классический калибр, удлиненный ствол, удобство разборки и все привычные навороты: система стабилизации при быстрой стрельбе, автоматическая подгонка рукояти, куча всевозможных компенсаторов и примочек плюс ко всему... - Я присмотрелся к овальной выемке-глазку на рукояти. - Да, те же, что и на «пятьдесят девятом», двусторонние, рассчитанные на правшей и левшей оптические сенсорные предохранители. Они позволяют взвести курок только после определения отпечатка пальца владельца. Поначалу неудобно, но потом привыкаешь. Оружейники до сих пор ломают головы, как и от
какого источника питания работает эта загадочная примочка. Зато, если владелец заблокирует предохранитель, никто уже этим оружием не воспользуется: ни враги, ни собственные дети...
        - Эй, ты здесь? - Михаил обеспокоенно толкнул меня локтем в плечо.
        - Что? - недоуменно взглянул я на него, после чего усмехнулся. И впрямь, чересчур уж сильно увлекся. Прямо не серьезный взрослый человек, а ребенок, заполучивший новую игрушку, честное слово. Вон и князь поглядывает со снисходительностью, тоже небось смеется надо мной про себя.
        - Авторитетная пукалка, - уважительно произнес Михаил. - Ты мне только одно скажи, и я отстану: штопор или хотя бы открывалка в ней предусмотрены?..
        - Мы знали об этих мудреных предохранителях, Эрик, поэтому никто к пистолетам до вас не прикасался, - сообщил правитель. - Мой друг, сделайте милость, покажите старику: как работает сия диковинка?
        Подойдя к князю, чтобы он мог наблюдать, я вложил рукоять «глока» в правую ладонь и плотно прижал средний палец к глазку предохранителя. Внутри пистолета что-то легонько щелкнуло, после чего затворная рама резко отъехала назад без всякого моего вмешательства. Я вздрогнул: автоматическое взведение - это что-то новенькое; на «пятьдесят девятом» этой функции точно не было. Теперь не удивлюсь, если вдруг узнаю, что «восемьдесят седьмой» еще и самостоятельно определяет, когда ему стрелять и сколько патронов за раз выпускать. Ох уж эти головастые умники-Древние, у которых, по слухам, даже зубные щетки были с моторчиком!..
        - Это очень дорогой подарок, ваша светлость. - Я покачал головой, укоряя князя за столь неоправданную широту души. - Где вы раздобыли этих близнецов?
        - Государственная тайна, - шутливо ответил князь, однако карты все же раскрыл. - Удивитесь, если узнаете, то к появлению этих пистолетов здесь, в России, вы причастны самым непосредственным образом?
        - Как такое может быть?
        - Очень даже просто. После той стычки на границе мы сумели наладить контакт со святоевропейскими байкерами. Сначала с хорошо известным вам господином Оборотнем, а через него - еще с парой таких же одиозных личностей. Надо заметить, весьма полезное выдалось знакомство. Как в торговых вопросах, так и в плане добычи стратегической информации. Мы допускали серьезную ошибку, отвергая ранее сотрудничество с рыцарями дорог. Цены за услуги они, конечно, ломят дикие, но результаты того стоят. Я был приятно шокирован, когда узнал, как много можно выведать о наших западных соседях всего за бочку бензина. Кстати, эти пистолеты достал для нас пару лет назад именно Оборотень. Причем не взял за них ни копейки. Господин О'Доннел сделал подарок нашему княжеству в честь, так сказать, пятилетия взаимовыгодного сотрудничества. А также за то, что мы дали его сестре право на жительство. Благородный, однако, сукин сын, хоть и бандит.
        Я покосился на Михаила. Он не рассказывал мне о контактах русской разведки с байкерами, хотя порой по старой дружбе делился кое-какой незначительной информацией. Михаил проигнорировал немой упрек, поскольку в этот момент приступил к дегустации княжеской водки, все еще опасаясь, что его заставят-таки отдуваться за допущенную халатность.
        - А вы не боитесь, что Пророк использует против вас вашу же тактику шпионажа? - поинтересовался я у князя.
        - Я скорее поверю, что Пророк - тот, за кого он себя выдает, чем тому, что он привлек на службу байкеров, - молвил его светлость. - В Святой Европе их продолжают считать грязным отребьем, которое следует истреблять, как крыс. Да и нет у Гласа Господнего столько бензина, чтобы еще и с байкерами за услуги расплачиваться... Ну как, Эрик, довольны подарком?
        - Спрашиваете! - ответил я, активируя предохранитель на втором пистолете. В шкатулке имелись также запасные магазины и две пачки патронов, но ими я намеревался заняться уже дома. Наигрался, пора и честь знать. - Получается, теперь я ваш должник.
        - Полноте, - отмахнулся князь. - Ничего вы мне не должны. Однако вы уже наверняка догадались, что я позвал вас сюда не только за этим. Не буду томить - у меня к вам имеется серьезное поручение довольно деликатного свойства. Оно в равной степени касается как международной политики, так и моих семейных проблем. Контрразведка осведомлена, где сейчас находится мой сын Ярослав. Вероятно, и вы, Эрик, уже об этом слышали.
        - Нет, ваша светлость, я не в курсе. - Мне пришлось слукавить, поскольку не хотелось признаваться, что кое-какие слухи до меня все же доходили.
        Нервно вертя в пальцах карандаш, князь Сергей вкратце обрисовал мне ситуацию. По тому, насколько он был расстроен, я решил, что, помимо истории блудного Ярослава, выяснил и причину княжеского недомогания. Положение складывалось гораздо хуже, чем я подозревал. Ярослав был молод, горяч и впечатлителен, поэтому совершенно не беспокоился о последствиях своего необдуманного шага. А последствия могли обрушиться на голову князя, как из мешка.
        Прежде всего политические. Весть об участии русского княжича в войне на стороне норманнов так или иначе дойдет до Пророка, что сильно осложнит и без того напряженные отношения петербургского и святоевропейского правителей. Пока шла Новая Мировая и Глас Господень был занят изгнанием скандинавов, ему было, разумеется, не до конфликтов с Петербургом. Но в случае победы Ватикана конфликт неизбежен. А успех Торвальда Грингсона в этой войне ставился под очень большой вопрос.
        В России постоянно ожидали дипломатов от Пророка с предложениями о создании альянса для разгрома северных интервентов, однако таковых предложений российским князьям пока не поступало. Пророк истово верил в собственное могущество, усиленное не только покровительством Всевышнего, но и вполне боеспособной армией. Именно в этот момент Защитники Веры объединяли усилия для массированного удара по агрессорам, двигающимся по Рейну в глубь Святой Европы, словно зубастый червь к сердцевине яблока.
        Вороний Коготь уповал на поддержку своих богов и тоже верил в победу. За внешне безрассудной наступательной тактикой «башмачников» скрывались неплохое техническое оснащение и огромный опыт ведения локальных войн. Вместо морского похода на Ватикан, во время которого флот норманнов был бы изрядно потрепан, а то и вовсе потоплен в Средиземном море, Грингсон предпочел вкогтиться в побережье врага стремительной высадкой и на десантных ботах отправился вверх по Рейну. Несколько моторизованных сухопутных дружин на легкой бронетехнике двигалось по берегам реки параллельно огромной флотилии, прикрывая ее с флангов. По данным русской разведки, позавчера норманны сровняли с землей Бонн и сейчас двигались к Мангейму. Особо яростного сопротивления «башмачники» пока не встречали - уцелевшие Защитники Веры из Дюссельдорфа и Бонна отступили, чтобы примкнуть к идущей с юга армии Крестоносцев - мощного бронированного кулака, спешно сформированного из частей Ватиканской, Мадридской, Афинской и прочих епархий. Армию возглавлял сам Апостол Защитников Веры. Пророк возлагал на Крестоносцев все свои надежды, которые
имели хорошие шансы сбыться.
        И хоть князь Сергей завел с нами разговор прежде всего о грозящих ему политических проблемах, было очевидно, что он думает больше не о них, а о судьбе своего единственного наследника. Выросший в мирном Петербургском княжестве, Ярослав бросился сегодня в такую заваруху, выжить в которой было нелегко даже матерому вояке. Безусловно, я во многом понимал княжеского сына - жажда приключений в юные годы идет рука об руку с безрассудством. Но поскольку сам я уже давно воспитывал троих приемных детей, одобрить поступок Ярослава у меня не получалось при всем желании. По прибытии на родину княжичу требовалось учинить хорошую родительскую взбучку, однако дело складывалось так, что Ярослав мог попросту не дожить до возвращения в родные пенаты.
        - Я все надеялся, что Ярослав одумается, - закончил князь свой печальный рассказ. - Норманны - не слишком приятные люди. Я полагал, что сыну с его воспитанием будет сложно прижиться у них и вскоре он примчится домой. Но, оказывается, мы плохо его знали. И наш посол в Стокгольме, и дипломаты, которые были посланы ему в помощь, не сумели уговорить Ярослава вернуться. Я уже хотел направить делегацию к Грингсону, чтобы он вошел в наше положение и сам повлиял на моего сына, но в последний момент мне пришлось оставить эту идею. Просто я вдруг понял, что такая помощь лишь навредит Ярославу, которому и так сейчас нелегко. Моя чрезмерная опека унизит его в глазах головорезов, которые его окружают. Он станет объектом для насмешек, что в конечном итоге повредит и ему, и репутации нашего княжества. Ничего не попишешь, господа: я не имею права слепо подчиняться отцовским инстинктам. Мне приходится думать и о политических последствиях собственных действий. Таков крест правителя. Да, я тоже в молодости ненавидел своего отца за то, что он был со мной излишне строг и холоден. Но, став князем, я сказал ему за эту
строгость спасибо. И в будущем мне хочется услышать такое же спасибо от Ярослава. Но, как мне подарить ему это будущее, если он его сознательно отвергает? Как, черт побери? А тут еще проклятая война, будь она неладна!
        Князь в бессильной ярости стиснул кулак и сломал зажатый в нем карандаш, после чего в раздражении швырнул обломки на стол. Я терпеливо ожидал, когда правитель объяснит, что конкретно от нас требуется. Однако Михаил, в чей список достоинств терпение не входило, решил проявить инициативу:
        - Вы приказываете нам отыскать Ярослава в Святой Европе и доставить его обратно в Петербург, ваша светлость?
        - Не приказываю, Михаил, - поправил его князь. - Это будет всего лишь дружеской просьбой. Вы в любой момент вольны отказаться от ее выполнения, если решите, что такая работа вам не под силу. Но вознаграждение за труд вы получите так или иначе.
        Я нахмурился: да, нечто подобное и предвиделось. Отозвать княжича из зоны боевых действий и сопроводить домой... Или «отозвать» - это мягко сказано? Если гора не идет к Магомету, значит... нет, неверная присказка. Здесь, скорее, подошло бы изречение древнего мудреца Клеанфа: «Желающего идти судьба ведет, нежелающего - тащит». Что ж, будет весьма почетно выступать в Роли княжеской Судьбы.
        - Насколько далеко станут распространяться наши полномочия? - обтекаемо поинтересовался я. То, что нам предстоит нелегальная операция, можно было не спрашивать. Отправлять Эрика Хенриксона с официальной миссией в Святую Европу, даже находящуюся в состоянии войны, и уповать на то, что его защитит дипломатический иммунитет, мог только отчаянный оптимист или идиот. Князь Сергей к таковым отнюдь не принадлежал.
        - Вы хотите спросить, будет ли вам разрешено применять оружие или эвакуировать моего сына силой? - Его светлости пришлись не по нраву мои намеки, и он потребовал от меня конкретный вопрос.
        - Совершенно верно. - Я кивнул. - Буду признателен, если вы остановитесь на этом поподробнее.
        - Само собой разумеется, Эрик... Заявляю сразу и категорично: если согласитесь мне помогать, и думать забудьте о насильственной эвакуации Ярослава! Применяйте оружие исключительно для самообороны, и то если доведется вступить в конфликт со святоевропейцами. Со скандинавами - никаких конфликтов! Я очень надеюсь, что сын достаточно насмотрелся на кровь и сегодня окажется гораздо проще убедить его вернуться домой.
        - Прошу прощения, ваша светлость, но почему для этих переговоров вы выбрали именно меня и Эрика? - полюбопытствовал Михаил. - Нет, конечно, ваше доверие нам льстит, но полагаться на нас, как на переговорщиков, все же... хм... слегка неосмотрительно. Вот если бы вы, к примеру, заставили нас провести чей-нибудь допрос с пристрастием или побузить в лагере у «башмачников», тогда все ясно. Но дипломатия, она... как бы это сказать... немного не по нашей части.
        - Я осведомлен об этом не хуже других, - сказал князь. - Только с чего вы взяли, что именно вам придется заниматься переговорами? Нет, ваша обязанность - обеспечивать безопасность моего главного переговорщика. И ничего лишнего, а тем паче предосудительного.
        - Но даже если так, - не унимался Михаил, - скажите почему все-таки мы? Я, как видите, не слишком легок на подъем, - он продемонстрировал князю свою трость, - да и Эрик не молод - вон как суставы скрипят, за версту слыхать...
        Наверное, и впрямь слыхать - на свои скрипящие суставы я Михаилу никогда не жаловался.
        - Здесь все просто, - ответил князь. - Когда полтора месяца назад в Стокгольме Ярослав поколотил и вышвырнул за дверь нашего лучшего дипломата Севастьяна Сомова, все мои переговорщики заявили, что умывают руки. Теперь они боятся даже приближаться к моему сыну, не говоря о том, чтобы просить его одуматься. Даже за хорошее вознаграждение. Вы не представляете, сколько труда мне стоило отыскать добровольца, который согласился бы взвалить на себя эту непростую задачу. Однако, в конце концов, такой человек нашелся. Этот герой служит у меня в Думе скромным советником по зарубежной политике. И он не просто согласился отправиться к Ярославу на переговоры, но и гарантировал мне положительный результат. Правда, при одном условии: с ним непременно должны отправиться «разлюбезнейшие господа Эрик и Михаил» - именно так он и заявил...
        - Магистр Конрад?! - в один голос воскликнули мы с Михаилом, по глубоко въевшейся охотничьей привычке назвав господина фон Циммера магистром.
        - Я так и знал, что вы догадаетесь, о ком идет речь, - довольно потер руки князь. - Конрад фон Циммер, один из моих лучших консультантов по Святой Европе. Отменный профессионал и исполнительный служащий. Подобные ему люди встречаются один на тысячу, а то и реже. Даже не верится, что в груди этого маленького человека бьется такое большое и благородное сердце...
        - Заткните мне уши - я не могу это слышать, - прошептал Михаил, притворно закатив глаза. - Дожили: проклятый Черпак тащит нас обратно в пасть Дьявола! Знал бы, что такое произойдет, пристрелил бы мелкую Тварь еще семь лет назад, под Лавалем...
        - Почему же магистр... э-э-э, то есть господин фон Циммер так твердо уверен, что у него все получится? - осведомился я, с трудом осознавая, что услышанное нами не шутка.
        - Вы разве забыли, что Конрад Фридрихович - бывший дознаватель Ордена Инквизиции? - недоуменно вскинул брови его светлость. - Фон Циммер - специалист в убеждении людей отступать от ложных точек зрения... - И, предвидя саркастические замечания уже раскрывшего рот Михаила, уточнил: - Не думайте, что люди этой профессии все как один отъявленные истязатели, вроде изверга Аврелия. Сам факт, что Конрад Фридрихович последовал за вами в изгнание...
        - Тоже мне, жена декабриста! - пробормотал Михаил.
        - ... говорит о том, что он глубоко раскаивается в содеянных им злодеяниях. Я придерживаюсь мнения, что талантливый инквизитор обладает даром убеждения и без пыточных инструментов. К тому же фон Циммер заверил меня, что вы оба были свидетелями, как ему без пыток удалось убедить Охотника предать своих братьев.
        Михаил побагровел и стиснул подлокотники кресла. Что ни говори, а обидно, когда какой-то проходимец присваивает авторство твоей уникальной идеи допроса Охотников. С этой минуты я уже не сомневался, что Михалыч без колебаний пойдет за Конрадом не только в «пасть Дьявола», но и в более отвратительные места. Исключительно ради того, чтобы навеки оставить там наглого коротышку.
        - Что было, то было, - подлил я масла в огонь Михайлова гнева, о чем меня тут же известил испепеляющий взгляд моего друга. - А многоуважаемый Конрад Фридрихович случайно не рассказывал вам о том, как он руководил операцией по захвату маньяка-педофила Люцифера?
        - Нет. А он и там отличился? - искренне поразился князь. - Я не знал... Согласитесь, какой все-таки отважный человек этот фон Циммер! А по виду не скажешь.
        - И не говорите, - продолжал я испытывать терпение Михаила. - В городка Перудже, что под Ватиканом, в честь инквизитора Конрада даже улицу назвали.
        - Да неужели?.. Что ж, спасибо вам, господа: я лишний раз убедился, что мой выбор пал на достойного человека, - подытожил князь. - Теперь все в его руках. Так, значит, вы согласны сопровождать Конрада Фридриховича в его нелегкой миссии?
        - Разумеется, ваша светлость, - подтвердил я. - После всего что вы для нас сделали, мы будем рады помочь вам разрешить эту непростую ситуацию. Я пока не знаю, что задумал фон Циммер, но уверен, вместе мы найдем приемлемое решение.
        - Присоединяюсь к Эрику, - с нездоровым блеском в глазах произнес Михаил. - Мне тоже приходилось работать с Конрадом Фридриховичем. Редкостный... во всех отношениях человек. В охотничьих рейдах мы всегда находили с ним общий язык.
        - Благодарю за поддержку, господа. - В глазах князя Сергея сквозь пелену грусти пробился тоненький лучик надежды. У меня же в успехе грядущего предприятия не было даже такой зыбкой уверенности. - Я знал, что на вас можно положиться. С техническими деталями миссии вас подробно ознакомит фон Циммер, и я не буду на них отвлекаться. Опишу лишь вашу основную задачу. Со дня вторжения в Святую Европу Торвальд Грингсон так и не потрудился сделать по этому поводу заявление для российского Совета Князей. Дипломатические каналы не функционируют: все скандинавские послы отозваны сегодня из России под разными предлогами. Поэтому от имени нашего Совета я взял на себя ответственность выдвинуть к конунгу Скандинавии представителя. Ему необходимо взять у Грингсона официальный комментарий происходящего и завизировать его документально. Для скандинавов вы дипломатическая миссия Совета Князей, и это действительно так. Думаю, в Совете знают, почему именно я вызвался направить делегатов, но это не важно. Торвальд тоже достаточно умен, чтобы догадаться, какие еще цели преследуют послы из Петербурга. Однако он не посмеет
причинить вам никакого вреда. Как и отказать в просьбе о конфиденциальной встрече с Ярославом - такое свидание будет выглядеть вполне в порядке вещей.
        - Другой вопрос, согласится ли Ярослав на это свидание, - заметил Михаил. - И не найдет ли Грингсон предлог, чтобы оно не состоялось.
        - Да, это может оказаться для вас основной загвоздкой, - признал его светлость. - Нельзя предсказать, с чем вам придется столкнуться в лагере норманнов, а также по дороге туда и, дай бог, обратно. Сидя в этом зале, мы не увидим и половины проблем, ожидающих вас в Европе. Что ж, таковы издержки дипломатии. В политике часто приходится соваться в воду, не зная броду, только для того, чтобы обнаружить этот проклятый брод. Я уже предпринял кое-какие меры и заручился поддержкой нужных людей за границей. Они по мере сил посодействуют вашей миссии. Святоевропейские документы, паспорта и деньги вы тоже получите. К сожалению, больше я вам ничем помочь не могу. Поэтому в лагере Грингсона вы будете рассчитывать только на свои силы. А я - ежедневно молиться, чтобы Господь ниспослал вам удачу...
        
        - Чер!.. Чер!.. Чер!.. - задыхаясь от негодования, заладил Михаил, когда мы с ним покинули Зимний и остановились на Дворцовой площади обсудить прошедшую встречу, итоги которой не сумел предсказать даже мой прозорливый друг.
        - Дыши ровнее... Так, еще ровнее... Очень хорошо, скоро тебе полегчает... - заботливо советовал я, опасаясь, как бы Михалыч ненароком не слег от инфаркта и не вынудил меня в одиночку нянчиться с ублюдком Конрадом. - Согласен: чертовски неприятная ситуация. Но сам посуди: разве можно отказывать благодетелю, которому мы обязаны всем?
        - Черпак!!! - вырвалось наконец у Михаила. Мне почудилось, что от его гневного рыка пошатнулась Александрийская колонна, а охраняющие дворец гвардейцы вздрогнули и едва не вскинули винтовки. - Да я его живьем закопаю! Где живет эта сволочь?
        Я знал, где находится новый, недавно купленный дом бывшего инквизитора Конрада, прозванного когда-то святоевропейскими байкерами Черпаком, однако не торопился выдавать Михаилу эти сведения. Жаль было подвергать насилию чересчур самоуверенного, но в целом неплохого господина фон Циммера, у которого, между прочим, мы тоже оставались в большом долгу.
        - Остынь, - попросил я Михаила. - Успеешь еще поговорить с Черпаком, никуда он от нас теперь не убежит. Отвратительно, конечно, было со стороны Конрада не поставить нас в известность, однако незачем бить друг другу морды перед таким ответственным мероприятием.
        - Ты явно хотел сказать не «морды», а «наглую мелкую морду», не так ли? - все еще пыхтя от возмущения, проворчал контрразведчик. - Ты слышал, что этот прыщ князю наболтал? Конрад ведь не сказал, что сделает в Европе все возможное. Он дал гарантию, мать его! И нас под эту статью подвел! Нет, я вовсе не против помочь его светлости. Наоборот, даже рад в кои-то веки отплатить князю за его доброту. Но только не под началом этого комедианта Фридриховича! Да это же просто несерьезно: Эрик и Михаил вновь поступают под командование магистра Конрада!.. - И, отсалютовав по-охотничьи, к козырьку, прогнусавил: - «Так точно, ваша честь!», «Разрешите идти, ваша честь?», «Отступник доставлен, ваша честь!»... Тьфу на него!
        - Разве нам с тобой привыкать? - пожал плечами я.
        - Ты у меня еще поостри! - пробурчал Михаил. - Вот увидишь, в какие дебри затащит нас с тобой друг Кондратий. Охота на Люцифера игрой в казаки-разбойники покажется! Жду не дождусь, когда услышу, что же такое сокровенное собрался шепнуть коротышка на ушко княжичу, отчего тот рванет назад, к папаше, впереди нас.
        - Не забывай, что Конрад и не таких упрямцев уламывал, - заметил я. - Наверняка он уже разработал в отношении Ярослава какой-то подход.
        - Понятия не имею, что он там разработал. Но готов поспорить, что ничего путного из этого не выйдет. Вот увидишь, я, как всегда, буду прав!..
        Я промолчал. Михаил был несусветным занудой, но его прогнозы имели моду сбываться, порой даже вопреки здравому смыслу. Однако сейчас мне предстояло задуматься о другом: как потактичнее сообщить Кэтрин о моем отъезде на неопределенный срок. Здесь уже не надо было являться провидцем, чтобы догадаться: дома у меня назревал грандиозный скандал, причем такой, какого я за время семейной жизни еще не видел...
        
        
4
        
        Словно гангрена, неотвратимо пожирающая раненую конечность, двигались норманнские дружины вверх по Рейну. К сожалению, «сыворотка» была введена Пророком в зараженное тело Берлинской епархии слишком поздно и мелкими дозами. Такое неэффективное лечение не могло побороть заразу, что в мгновение ока парализовала все функции еще вчера пышущего здоровьем организма.
        Судьба Дюссельдорфа один в один повторила судьбу Роттердама. Город был взят всего за четыре часа. Бронированные дружины Грингсона лавиной обрушились на плохо подготовленные к вторжению части Защитников Веры и рассеяли их по окрестностям. А те, кто намеревались стоять до конца, были похоронены в своих же окопах, которыми накануне был поспешно обнесен город. Снеся ворота Дюссельдорфа, норманны ворвались в него безудержной лавиной, и вскоре над городом взметнулся гигантский черный столб дыма, видимый даже в Бонне, - следующей цели свирепых «башмачников».
        Бронетехника норманнов состояла в основном из сотни колесных БТР-амфибий «Радгрид», оснащенных сорокамиллиметровой пушкой и двумя легкими пулеметами, а также двух сотен таких же плавающих бронемашин «Ротатоск» с одним крупнокалиберным пулеметом на кузовной турели. Впереди этой сухопутной армады двигались дозорные на юрких и проходимых квадроциклах с пулеметчиком или гранатометчиком на пассажирском сиденье - незаменимый транспорт для диверсий и внезапных атак с фланга. Помимо этого, в Роттердаме были спущены на берег десять танков. Но все они были оставлены для обороны оккупированного города - главной военной базы захватчиков на северном побережье. Тащить с собой тяжелые танки Грингсон отказался - колесная бронетехника и двигалась резвее гусеничной, и горючего расходовала меньше. Что до прочего огневого и инженерного обеспечения, то оно состояло из мобильной минометной батареи да саперной бригады, имевшей при себе большой арсенал взрывчатых средств.
        Противостоять такой ударной силе могли лишь хорошо оснащенные подразделения Защитников Веры, что дислоцировались в столицах епархий. Однако по всему руслу Рейна лежали только плохо укрепленные провинциальные города, неприступные разве что для байкерских банд. Вороний Коготь рассчитал для своего войска оптимальный маршрут, сберегая силы до Ватикана, на чьи всемирно знаменитые стены пятидесятиметровой высоты не замахивался еще ни один безумец. Слышал или нет Торвальд русскую пословицу «Смелость города берет», неизвестно, но для взятия Божественной Цитадели одной смелости ему было явно недостаточно.
        Дюссельдорф и Бонн разделяли двести километров безжизненных, промерзлых пустошей. Десантные боты и проходимая бронетехника норманнов преодолели это расстояние за полдня. Однако, когда перед «башмачниками» показалась их следующая цель, стало ясно, что здесь Вороньего Когтя поджидают силы посерьезнее тех, что он Разгромил при Дюссельдорфе. Бонн был окружен крупным формированием Защитников Веры Берлинской, Парижской и Новопражской епархий. На сей раз норманны, половина из которых при вчерашнем штурме даже не покидала лодок, дружно спешились и впервые за время интервенции не стали атаковать противника с ходу.
        Бонн также защищала артиллерийская батарея, доставленная к его стенам блицмаршем из Парижа. Гордость Парижского архиепископа, грозная семерка восьмидесятимиллиметровых орудий представляла для «башмачников» реальную угрозу. Ситуацию осложняло и то, что город нельзя было обложить со всех сторон. Глубокий обрывистый кратер у его восточной стены препятствовал ударам с левого фланга, а русло Рейна, пролегающее вдоль западной стены, не давало возможности прорваться в город по реке. Единственная дорога в Бонн пролегала по плоской и хорошо простреливаемой равнине. Ее уже устилали присыпанные снегом крестьянские бороны - Защитники Веры проявили выдумку и позаимствовали у байкеров их безотказную тактику для остановки торговых грузовиков.
        Смеркалось, но прибывшие еще днем норманны так и не показывались на глаза Защитникам. Нерешительность агрессора, что прятался под прикрытием холмов и излучины реки, приподняла боевой дух святоевропейцев. В город уже пришли известия о сформированной и выступившей в поход армии Крестоносцев, готовой задавить язычников количественным и огневым превосходством. Боннские Защитники Веры молились, чтобы им хватило сил и мужества дождаться прибытия подкрепления. Для этого требовалось продержать оборону как минимум четыре дня.
        Стратегически выгодное расположение города и пушки парижан делали эту задачу выполнимой. Боты норманнов не могли безнаказанно пройти по реке мимо городских стен. Защитники предполагали, что Грингсон переправит технику на противоположный берег и попытается прорваться в Бонн через единственный мост. Поэтому на нем был выставлен плотный заслон, но на крайний случай оборонявшиеся обвязали опоры моста тротиловыми шашками. Так что, если на западном участке обороны дела пойдут совсем туго, брешь можно будет перекрыть намертво.
        Только четыре дня требовалось сидящим как на иголках Защитникам Веры, чтобы сдержать лютого зверя. Все вероятные удары врага были просчитаны, все орудия пристреляны. Снарядов и припасов имелось вдоволь, надо было лишь не дать грязным язычникам приблизиться к городу. А они, как нарочно, подыгрывали Защитникам, не иначе как отложив атаку до следующего утра. По крайней мере, ни на этом, ни на противоположном берегах Рейна никаких вражеских маневров не наблюдалось.
        Гром прогремел в два часа пополуночи, когда на стены города вышла новая смена часовых. Раскаты доносились из лагеря норманнов и напоминали скорее не стрельбу, а хлопки праздничного фейерверка, вспышек которого, однако, никто не видел. Что происходило в стане врага, со стен рассмотреть было нельзя. Защитники Веры, выскочившие по тревоге из теплых палаток, недоуменно всматривались во мрак, пытаясь выяснить причины странного шума. А полминуты спустя к какофонии присоединился идущий с неба пронзительный свист. Он также напоминал звук шумовых петард, разве что был гораздо громче и не стихал, а наоборот, усиливался с каждой секундой.
        Пиротехника, которой норманны всполошили противника, предназначалась вовсе не для психологической атаки. Череда взрывов вздыбила землю в сотне шагов от городских стен, причем некоторые взрывы прогремели прямо в воздухе, на высоте нескольких метров от земли. Хлестанувшие по стенам осколки взбудоражили Защитников, большинство из которых лишь понаслышке знало о таком коварном оружии, как миномет. А уж под огнем минометной батареи не доводилось бывать никому из них.
        Укрывшиеся в складках местности, норманны отнюдь не намеревались кидаться в бой, подобно своим предкам-берсеркерам. Произведя пристрелочные выстрелы, они подкорректировали прицелы минометов и уже следующим залпом накрыли весь северный участок оборонительного периметра: стены, усиленные рубежи перед ними, палаточные лагеря в черте города... А также арсеналы врага, до которых «башмачники» также с легкостью дотянулись при помощи своего чудо-оружия. Пронзительно свистящие мины пикировали на головы Защитников, разрываясь и в небе и на земле. Укрыться от мин можно было разве что в подвалах. Захватчики не жалели снарядов. Торвальд затем и приволок в Европу минометную батарею, поскольку знал, что без нее взять укрепленные города будет на порядок сложнее. Северный район Бонна щедро осыпался осколками, и хоть мины не могли разрушить городские стены, норманнам удалось согнать с них солдат противника.
        Защитникам Веры пришлось совсем туго, когда одна из мин угодила в артиллерийский арсенал. Складированные неподалеку от ворот и готовые к отправкам на позиции, снаряды детонировали с такой силой, что сорванные с петель городские ворота вылетели из арки. Для Торвальда это послужило сигналом к штурму, и конунг немедленно отправил в бой передовую дружину. Идущие в атаку фьольменны заодно расчищали коридор для техники, убирая с ее пути замаскированные бороны. Протоптанный пехотой в снегу путь служил для водителей бронемашин отличным ориентиром.
        Едва первая дружина ринулась вперед, минометчики прекратили утюжить прилегающую к городу территорию и перенесли огонь за его стены. Выжившие стражи внешних рубежей взялись вяло огрызаться, но им было уже не под силу сдержать напор «башмачников».
        Комендант Бонна выставил на северном секторе обороны четыре из семи орудий, и только одно из них оставалось боеспособным. Два были уничтожены вместе с орудийными расчетами, а бойцы третьего спешно пытались перекатить пушку на запасную позицию, поскольку засыпанная землей старая стала теперь непригодной для стрельбы. Подключившиеся к бою норманнские снайперы перебили неудачливых артиллеристов, а их орудие так и осталось брошенным на дороге.
        Надо признать, что мужественный расчет уцелевшего орудия сопротивлялся до конца. Защитники даже успели расстрелять все снаряды, придержав первую атакующую волну врага, пока их товарищи по оружию отходили в город. Сами артиллеристы, к сожалению (а может, и к счастью для них), до города не добрались и полегли бок о бок с теми солдатами, кто остался защищать ворота. Прекратившийся минометный огонь позволил Защитникам вернуться на стены, только это уже не спасло ситуацию. Захватчики хлынули в пробитую брешь под прикрытием подоспевшей бронетехники и взялись доделывать начатую минометчиками работу. Прорвав оборону Бонна, «башмачники» ввязались в уличные бои, где деморализованные Защитники Веры сдавали одну позицию за другой. От трех оставшихся пушек толку теперь было мало, и две из них перешли в руки норманнов, не успев сделать ни единого выстрела. Оставшееся орудие было в спешном порядке отбуксировано к епископату, где его вскоре уничтожили из гранатомета фьольменны «Датской Сотни».
        К обеду Бонн был взят и стрельба на его улицах практически стихла. Лишь однажды город содрогнулся от раскатистого грохота. Это отступающая из города жалкая кучка Защитников взорвала за собой заминированный мост. Взрыв моста не причинил норманнам никакого вреда и был произведен скорее от отчаяния, нежели по стратегической необходимости - Вороний Коготь не собирался тратить силы на преследование поджавшего хвост врага.
        После взрыва артиллерийского арсенала изрядная часть города и так лежала в руинах, но конунг не удовлетворился этим и приказал в назидание спалить Бонн дотла. Чего, кстати, Торвальд не сделал ни в Роттердаме, ни в Дюссельдорфе, хотя и тот и другой также оказали ему сопротивление. Город, чей возраст исчислялся двумя с лишним тысячелетиями, за пару часов был уничтожен подчистую. И когда над развалинами Бонна унялись пламя и дым, этот город уже ничем не отличался от развалин других городов, что встречались в раскинувшейся неподалеку отсюда пустоши.
        Чем именно объяснялась ярость конунга - злостью от первых ощутимых потерь или желанием преподать урок, - Грингсон не уточнял. Однако те, для кого предназначался этот урок, усвоили его накрепко. В Мангейме - следующем укрепленном пункте на пути «башмачников» - их взору предстала совершенно иная картина.
        Мангейм располагался в месте слияния Рейна с его правым притоком Неккаром и был на семьдесят процентов окружен водой. Он тоже мог бы стать для Торвальда крепким орешком. Но каково же было удивление норманнов, когда вместо орудийного огня их встретили распахнутые настежь городские ворота и мертвая тишина покинутых улиц!
        Заподозрив неладное, Грингсон отправил в город дозорных. Возвратившись из рейда по безлюдному городу, они приволокли с собой пару бродяг-мародеров. Те подтвердили: да, действительно, все горожане покинули Мангейм сутки назад. Идущие от южных ворот следы и дома с оставленными наименее ценными вещами и записками, где Торвальда умоляли не учинять поджоги, также указывали, что город сдан победителям без боя.
        Выслушав доклад дозорных, Вороний Коготь дал дружинникам на разграбление города три часа, после чего выступил в дальнейший путь. Грингсон внял письменным мольбам горожан и не стал сжигать Мангейм. «Мы не воюем с пустыми домами!» - изрек напоследок конунг.
        Стоя на корме «Бельверка», Торвальд еще долго созерцал удалявшийся, будто мираж, безжизненный город. Лицо конунга при этом было мрачным. Он не соглашался с некоторыми ярлами, полагавшими, что боевой дух врага окончательно сломлен и армия Крестоносцев - это всего лишь агония упрямого Ватикана, не желающего признать свое поражение. Легкие победы не ослепили Торвальда. Он осознавал, что навстречу ему идут грозные силы, атаковать которые в лоб было равносильно самоубийству. Именно поэтому Грингсон и торопился в Базель - конечный пункт водного пути норманнских дружин и отправную точку их сухопутного рейда. А он ожидался на порядок труднее, поскольку впереди у «башмачников» лежали Альпы. В Базеле конунг планировал устроить свой второй плацдарм и оставить здесь речную флотилию. Третьей и последней остановкой норманнов должен был стать уже Ватикан...
        
        Путь к Базелю проходил в тревожном ожидании. Ингьялд Хродмарсон, форинг оставленной в Роттердаме дружины, связался с Торвальдом через штабную радиостанцию и сообщил, что его город только что атаковали Защитники Варшавской и Брюссельской епархий. Удары велись с двух направлений - с моря и суши. Войска Пророка были полны решимости отбить у скандинавов их главную базу и потому перли напролом. Было очевидно, что Пророк основательно подготовил этот контрудар: Защитники не жалели боеприпасов и, похоже, собрали для штурма Роттердама бронетехнику со всех окрестных епархий.
        Всю ночь пассажиры «Бельверка» не сомкнули глаз, слушая идущие с севера доклады. Успех боя носил переменный характер. Однажды Защитникам Веры даже удалось прорваться в город, но, хвала Видару, весь отряд закрепившегося у южных ворот противника был перебит до подхода к нему подкрепления. В конце концов, понеся крупные потери, святоевропеицы отступили и отозвали остатки своего потрепанного флота.
        Итоги шестичасового боя были не слишком удачны и для норманнов, даже несмотря на их убедительную победу. Погибла треть дружины, был потоплен броненосец «Ньерд» и три легких крейсера, а также подбито четыре танка. «Башмачников» утешало то, что повторный штурм теперь ожидался не скоро. Отступив на безопасное расстояние, Защитники Веры зализывали раны и подсчитывали ущерб, который, даже по предварительным оценкам, выглядел разгромным. Северная армия Пророка нуждалась в срочном пополнении, а это требовало времени и средств.
        Торвальд воздержался от поздравлений Хродмарсона с победой, но в целом остался доволен результатами боя. Приказав форингу отправить в Стокгольм корабль за подкреплением, Вороний Коготь сосредоточился на предстоящем взятии Базеля, который должен был показаться на горизонте уже к полудню.
        На сей раз брошенный город не вызвал у конунга удивления, хотя вступать в него без разведки он все же не рискнул. Защитники знали, что выше Базеля флот врага не двинется: Рейн у истоков мелел, и если десантные боты могли проплыть по нему еще какое-то расстояние, то для танкеров с горючим река была уже непроходима. В связи с этим норманны были готовы к неприятному сюрпризу: в Базеле Защитники могли попытаться реализовать свой последний шанс взорвать неповоротливые танкеры, пока те не перелили топливо в сухопутные бензовозы. Однако город оказался таким же безлюдным, как и Мангейм.
        Обезопасив порт и столкнув вниз по течению брошенный хозяевами речной транспорт, норманны загнали в освободившиеся доки всю свою флотилию. А уже затем взялись укреплять плацдарм в преддверии появления армии Крестоносцев, которая была уже не за горами...
        
        - К нам движутся парламентеры, дроттин, - доложил Горм Фенрир конунгу вечером третьего дня пребывания норманнов в Базеле.
        - Наконец-то! А я ждал их еще вчера, - признался Торвальд, развалившись в роскошном кресле местного епископа.
        Вороний Коготь устроил в епископате штаб и руководил отсюда подготовкой ко встрече Крестоносцев. Однако по ночам епископат пустел, поскольку Грингсон со свитой предпочитали ночевать на «Бельверке» в неудобных гамаках. Этот суровый походный обычай - никогда не спать под закопченной крышей и не пировать у очага - был перенят видаристами от своих далеких предков-викингов и соблюдался неукоснительно. Ни одна даже самая роскошная кровать в Базеле не была до сих пор испачкана норманнскими одеждами. Да и очаги в домах разжигались лишь для обогрева, а не для хмельных застолий.
        Впрочем, о застольях никто и не помышлял. К Базелю подступала огромная армия Крестоносцев, и норманны готовились дать ей отпор: досконально изучали местность, возводили по периметру города заграждения и рыли окопы для БТР, превращая бронемашины-амфибии в укрепленные огневые точки. Город был готов к отражению атаки еще вчера утром, однако Защитники опоздали на сутки. Торвальд предполагал, что знает, чем вызвано это опоздание. Крестоносцы наверняка стягивали к Базелю тяжелую артиллерию, которую по большей части приходилось волочить из Ватикана. Прогнозировать сроки такого марша зимой, через горы, можно было лишь приблизительно.
        - Крестоносцы отправили к нам майора и двух лейтенантов, - проинформировал Фенрир Торвальда.
        - Послать на переговоры со мной трех хольдов - выглядит как оскорбление, - нахмурился Грингсон. - Скажи, форинг, разве мы этого заслуживаем? Неужели мы и впрямь похожи на грязных варваров?
        - Никак нет. Полагаю, ультиматум ватиканцев - это лишь повод для того, чтобы собрать разведданные, - ответил датчанин. - Будет неразумно впускать переговорщиков в город, дроттин. Прикажете гнать их в шею, когда подойдут к воротам?
        - Зачем, форинг? - усмехнулся Вороний Коготь. - Веди ватиканцев прямиком сюда. Пророк собрался сровнять Базель с землей вместе с нами, а это можно сделать и без разведки. Да и что такое важное увидят Крестоносцы по дороге в епископат и обратно? Все, что им необходимо, они уже выяснили...
        Парламентеров препроводили к Торвальду через двадцать минут. Конунг встретил гостей со строгим лицом и при полном боевом облачении. Майор Сардо - щуплый француз средних лет - и двое сопровождавших его молодых лейтенантов слегка замешкались, увидев наяву свирепого властелина севера, его легендарные «птичьи» глаза и татуированных на лысой голове воронов. Смятение Крестоносцев продлилось всего пару секунд, но от Торвальда оно не ускользнуло.
        - Удивлен, майор? - поинтересовался конунг вместо приветствия, на которое ватиканцы, впрочем, тоже не стали тратить время. - Да, это я, тот самый вождь язычников, из-за которых вас выдернули из теплых казарм и отправили сюда пожинать славу и почести. Итак, я вас слушаю.
        - Конунг Торвальд Грингсон! - Сардо приосанился и сразу же взял официальный тон. - Я уполномочен передать вам письменное требование истинного представителя власти господней на земле, Его Наисвятейшества Пророка - единственного человека, кому дано право говорить от имени Господа.
        Майор подал знак, и один из адъютантов протянул ему кейс. Присутствующие на переговорах Горм и три его хольда насторожились и не спускали с парламентеров глаз, пока Сардо открывал кейс и извлекал из него большой красный конверт с печатью Пророка. И хоть кейс ватиканцев был заблаговременно тщательно проверен, Фенрир не исключал возможности того, что майор умудрился пронести в нем оружие. Было бы чересчур наивно ожидать от Гласа Господнего благородных методов ведения войны.
        - Я прошу тебя, конунг, немедленно дать мне ответ на требования Его Наисвятейшества, - добавил Сардо, протягивая Грингсону бумаги.
        - Разумеется, майор, - подтвердил Торвальд. - Я не собираюсь томить Пророка ожиданиями из-за столь пустякового вопроса.
        Сардо стиснул кулаки, но промолчал. Вороний Коготь ухмыльнулся и передал послание ближайшему хольду. Тот сломал печать, аккуратно вскрыл конверт ножом, вынул сложенный вдвое гербовый бланк и, не обнаружив никаких коварных приспособлений вроде отравленных игл и тому подобного, вернул документ дроттину. Торвальд с равнодушным видом бегло прочел ультиматум, после чего обратился к главе парламентеров:
        - Майор, я требую, чтобы ты зачитал мне это вслух.
        - Я не вправе озвучивать заявления Его Наисвятейшества!.. - воспротивился было Сардо, но конунг перебил его:
        - Я настаиваю, майор! Командование избрало тебя из множества достойных воинов для того, чтобы ты ознакомил меня с волей Пророка. Поэтому окажи честь, прочти мне это обращение, как подобает посланнику Гласа Господнего... Нуже, майор, приступай! Я весь внимание.
        Сардо забрал у конунга послание и исподлобья взглянул на Фенрира, видимо, посчитав, что страдающий нервным тиком датчанин ехидно подмигивает парламентеру, подбодряя его. Затем майор судорожно сглотнул и, оттянув ставший вдруг тесным воротничок, приступил к чтению...
        Обращение Гласа Господнего к «поборникам ложных языческих взглядов» было достаточно пространным. Даже для того, чтобы просто прочесть его до конца, требовалось терпение. Для Сардо, который и так весь исходил на нервы, объявление ультиматума превратилось в серьезное испытание, которое майор, к своему стыду, провалил. Грозное послание Пророка, обязанное вгонять в трепет любого неверного, звучало из уст парламентера сбивчиво и крайне неубедительно. Сардо прошиб пот, лицо декламатора покрылось багровыми пятнами, а дыхание его взволнованно участилось, отчего Крестоносец порой невольно обрывал речь на полуслове. Не прочти Грингсон предварительно документ, конунгу пришлось бы не раз переспрашивать Сардо о многих невнятно озвученных им деталях. Впрочем, о них было несложно догадаться и без подсказок.
        Пророк требовал от Вороньего Когтя сдаться без кровопролития, взамен на что всем норманнам была гарантирована жизнь и депортация на родину. Естественно, их оружие и техника доставались Святой Европе в качестве компенсации за нанесенный ущерб. По мнению Его Наисвятейшества, это было просто немыслимой уступкой в адрес Грингсона. Также конунгу Скандинавии и его последователям предлагалось в необязательном порядке публично покаяться и отречься от языческих убеждений. После этого Пророк обещал всем видаристам прощение, возврат в лоно Единственно Правильной Веры и право проповедовать ее среди погрязших в язычестве скандинавов. Воистину грандиозные выкройки начертил Глас Господень для шкуры еще не убитого им медведя!
        По окончании утомительного чтения майор выглядел так, словно не приехал в Базель на автомобиле, а прибежал трусцой. Было заметно, что Сардо упорно боролся со своей нерешительностью, однако ему никак не удавалось обуздать волнение. Даже адъютанты парламентера посматривали на него с сочувствием.
        Грингсон поднялся из кресла, приблизился к Сардо, забрал у него документ и с нескрываемым превосходством полюбопытствовал:
        - Что с тобой, майор? Неужели ты и впрямь решил, что командование отправило тебя на верную гибель? Или тебя беспокою не я, а грядущая битва? Удивительно: ведь ты же сам сейчас объявил, что армия Крестоносцев неустрашима, поскольку на ее стороне всемогущий Господь! Так это или нет, судить не берусь, но признаю, что ваши солдаты, с которыми мне довелось сражаться, - неплохие воины. Так почему ты дрожишь, майор? Разве Крестоносцы не верят в победу? Странно, что после столь проникновенных слов Пророка твоя вера не укрепилась... Взгляни на нас: наши боги сроду не говорят нам перед битвой ничего подобного, но тем не менее мы спокойны как никогда. В чем же дело? Может быть, солдатам Пророка не нравится рай, уготованный им после смерти? Очевидно, я прав. На твоем месте, майор, я бы точно испытывал отвращение от мысли, что мне придется вечность провести в таком унылом раю, как ваш.
        - Так о чем мне доложить командованию? - спросил уязвленный Сардо, кое-как уняв дрожь в голосе. Если бы Апостол Защитников Веры вместо этих переговоров усадил Сардо на горячую сковороду, майор, наверное, чувствовал бы себя гораздо лучше.
        - Доложи: пусть будут готовы скоро отправиться в свой недостойный рай! - без раздумий ответил Вороний Коготь. - Мы пришли сюда за тем, что принадлежит нам по праву. Отдайте Гьяллахорн, и тогда мы пощадим вас и вернемся домой. Иных условий мы не приемлем!
        - Хорошо, я в точности передам ваши слова Апостолу Защитников Веры, - кивнул Сардо и откланялся. Добавлять что-либо еще Крестоносец не стал, поскольку счел, что его долг выполнен. И даже перевыполнен, потому что парламентер вернулся от норманнов целым и невредимым. На всем пути от вражеского штаба до ожидавшего его за городом автомобиля майор ежеминутно оглядывался - видимо, никак не мог поверить, что язычники не собираются приносить его в жертву своим кровожадным богам...
        - Они в большинстве, но все равно не уверены в собственных силах, - подытожил Торвальд для Фенрира итоги коротких переговоров. - Мы для них словно дикий медведь, которого проще пристрелить издали из ружья, чем лезть на него с рогатиной. Но что будет стоить такой охотник, когда медведь подберется к нему и сломает ружье?.. Займись этим, Форинг. Только не воспринимай мои слова буквально и не уничтожай без нужды главное оружие Крестоносцев. Буду тебе крайне признателен, если ты подаришь мне хотя бы один боеспособный трофей из их богатой коллекции. Я хочу, чтобы твои фьольменны выступили в путь прежде, чем трусливый майор доберется до своего Апостола.
        - Задача ясна, дроттин, - с готовностью ответил Фенрир и повернулся к хольдам: - Кнут и Свейн, вы слышали приказ: через десять минут выступаем! Нильс, ты остаешься здесь... Разрешите идти, дроттин?
        - Иди, форинг... Нет, постой секунду! Возьми-ка с собой моего сына и его русского друга. Ты их знаешь - ребята покладистые, обузой не станут. Заодно поучатся у вас кое-чему. Да и с вами им будет намного безопаснее, если ватиканцы нанесут удар прежде, чем вы доберетесь до места...
        
        За две недели, что миновали со дня вторжения конунга Грингсона в Святую Европу, Ярослав немного привык к пропахшей адреналином и порохом атмосфере войны. На пару с побратимом княжич успел поучаствовать в штурме Дюссельдорфа и Бонна. Пусть в арьергарде, но стрелять по живым людям («Врагам! - всегда поправлял себя Ярослав, когда вспоминал об этом. - Я стрелял по врагам, которые только и ждали, чтобы вцепиться мне в глотку!») Ярославу и Лотару пришлось. Княжич, правда, не был уверен, что он в кого-либо попал, но, когда дружинники из их группы сталкивались с Защитниками Веры, он открывал огонь вместе со всеми. Поначалу просто за компанию, наугад. Но, перестав впадать в панику от грохота выстрелов и свистящих над головой пуль, Ярослав приучил себя экономить патроны и выискивать конкретную цель.
        Лотар хвастался, что ему удалось подстрелить трех «ватиканских ублюдков». Дабы не ударить в грязь лицом перед побратимом и в то же время не слишком грешить против истины, Ярослав утверждал, что убил одного противника и одного ранил в руку. Разумеется, Торвальдсон все равно обсмеял столь скромные успехи товарища, однако признайся, княжич, что не видел, куда попадали его пули, сарказм Лотара звучал бы гораздо язвительнее.
        Княжич мысленно воздавал хвалу Видару за то, что тот дозволял наносить боевую раскраску не только кровью лично убиенных врагов. Иначе после каждого штурма Ярослав сверкал бы непозволительно чистой для участвовавшего в бою видариста физиономией, а это выглядело бы весьма постыдно.
        Наследник Петербургского князя втягивался в новую, непривычную для себя жизнь постепенно. И хоть зубы его уже не стучали от предчувствия близкого боя, далек был тот день, когда Ярослав с чистой совестью скажет, что сроднился с этим обществом, чей круг интересов ограничивался лишь соисканием воинской славы. Любыми методами и любой ценой, что измерялась только в человеческих... то есть вражеских жизнях.
        Ярослав с облегчением замечал, что не он один пытается скрыть страх перед приближающейся армией Крестоносцев. Схватка обещала быть яростной, причем настолько, что матерые вояки признавали это даже до ее начала. По их словам, штурмы Роттердама, Дюссельдорфа и Бонна были лишь цветочками, мелкой военной рутиной. Заверения ветеранов вызывали в княжиче, помимо страха, также закономерное любопытство. Конечно, в идеале хотелось бы понаблюдать за грядущим «Рагнареком» со стороны, но и личное участие в нем будоражило кровь уже одной своей неизбежностью.
        Ярослав поначалу не понял, куда позвал его Лотар, заставив собираться в жуткой спешке. Как и многие норманны, княжич ходил поглазеть на явившихся в Базель парламентеров, но не успели они покинуть город, как Лотар уже тащил Ярослава за собой, толкуя что-то о приказе отца и предстоящей побратимам ночной прогулке. Из всех ночных прогулок княжич любил лишь их с Лотаром регулярные визиты в одно увеселительное стокгольмское заведение под названием «У прекрасной Хносс». Им заправляла известная на всю Скандинавию фру Свонсен - красавица уже отнюдь не первой свежести, зато в ее подчинении находились лучшие в стране «богини любви», на любой, даже самый экзотический вкус. Другие ночные похождения, а особенно зимние, Ярослава не привлекали. Но приказу конунга княжич противиться не посмел.
        Какая именно прогулка им предстоит, Ярослав догадался, когда он и Лотар в компании Фенрира и еще шестидесяти датчан нарядились в маскхалаты и под покровом темноты покинули Базель, отправившись на юго-восток. Количество идущих в рейд бойцов указывало на то, что «Сотня» выдвинулась не на обычную разведку. Дружина Горма явно намеревалась вступить в бой, зайдя Крестоносцам в тыл. Ярослав попытался втихаря выяснить у Лотара, в какой авантюре им суждено участвовать, но побратим приложил к губам палец и шепотом ответил:
        - Горм скоро все объяснит. Вот увидишь, будет здорово. Отец приказал нам во всем подчиняться форингу, поэтому даже не вздумай ослушаться его приказа! Как прикажет, так и делай. И желательно без промедления.
        Ярослав вообще-то и не помнил, чтобы за прошедшие месяцы он ослушался кого-либо из командиров. Подтвердив кивком, что все отлично понял, княжич двинулся вслед за Лотаром, а тот, в свою очередь, ни на шаг не отставал от хольда Свейна. Скрытый темнотой, Горм шагал где-то впереди, вместе с дозорными, и основная группа ориентировалась лишь по их следам.
        Звезды - прилипшие к небосводу искры огненного Муспелля - светили ярко, однако не настолько, чтобы Ярослав мог уверенно ориентироваться ночью в незнакомой гористой местности. Но за время стоянки в Базеле датчане успели хорошо изучить округу и теперь двигались уверенно, не сделав за четыре часа пути ни одной остановки.
        Княжич не носил хронометр, но предполагал, что первый привал Горм устроил около полуночи. Датчане расположились на склоне пологой горы, чтобы перевести дух, съесть по паре жирных галет и запить их несколькими глотками сладкой воды. Лотар и Ярослав перекусили вместе с остальными. Короткий отдых закончился также по приказу форинга, который заставил группу выдвинуться вверх по склону и залечь цепью на вершине горы, где уже вел наблюдение один из дозорных. Приписанной к «Сотне» молодежи Горм повелел держаться возле него.
        Добравшись до вершины и завалившись вместе со всеми на снег, Ярослав сразу смекнул, в каком направлении им предстоит двигаться дальше. Несколько размытых огней мерцало во мраке приблизительно в километре от позиции датчан. Огни нельзя было принять за звезды: слишком низко и в правильном порядке они располагались. Их короткая цепочка повторяла плавные контуры гряды, над вершиной которой огни и растянулись. Между горой, где затаилась «Сотня», и той грядой пролегала еще одна, чуть пониже своей соседки. С нее можно было уже точно выяснить, кто и почему зажег в горах лампочки, но Фенрир не торопился подходить слишком близко к источникам непонятного света.
        Форинг и хольды достали бинокли и взялись пристально изучать окутанную мраком округу. Ярослав и остальные с нетерпением ждали, что обнаружат их командиры. Княжич недоумевал, что они вообще могут рассмотреть в такой темноте.
        - Как и предполагалось, на вершине той гряды проложена дорога, - прояснил обстановку Фенрир, продолжая наблюдать в бинокль. Негромкая речь форинга передавалась бойцами дальше по цепочке. - Эта дорога наверняка выходит на Центральный Торговый Путь, по которому Крестоносцы и доставили сюда батарею «Божий Гнев» - дальнобойные самоходные гаубицы. Позиция для нанесения удара по Базелю просто идеальная. Лагерь ватиканцев - к северо-западу от нас, Базель - точно на севере. До города примерно десять километров. Такие гаубицы могут накрыть цель и на большем расстоянии. В батарее - восемь орудий... Кнут, Свейн, я правильно посчитал?
        - Все верно, форинг, - подтвердил Свейн. - Восемь крупнокалиберных гаубиц. Десять-двенадцать залпов - и Базелю конец. Надеюсь, мы успеем...
        - Погоди, не спеши, - осадил Горм хольда. - Район оцеплен Защитниками Веры. Ближайший к нам сектор оцепления проходит у этой горы. - Форинг обвел рукой ближайшую гряду. - Наша задача состоит в следующем...
        
        Да, такое занятие выглядело куда интереснее беготни по улицам и пальбы наугад при каждом предупредительном окрике! Действовать в команде со знаменитым Фенриром было весьма почетно, и сегодня Ярослав не имел права даже на мимолетную нерешительность. Им с Лотаром придется постараться, чтобы не разочаровать Горма.
        В эту ночь Ярослав отринул все терзающие его сомнения насчет правильности жизненного выбора и полностью сосредоточился на происходящем вокруг. Княжич подползал с датчанами к логову врага, и сейчас отвлеченные раздумья могли стоить жизни не только Ярославу, но и остальным.
        «Датская Сотня»! Самая одиозная дружина норманнов; слава о ней докатилась и до Петербурга. Княжичу были также знакомы презрительные прозвища датчан: головорезы без родины, вояки подводного королевства и вовсе для них обидное - норманны с мокрыми ногами. За такие оскорбления Горм и любой из его дружинников могли прикончить обидчика на месте, однако все эти нелицеприятные определения имели под собой основу.
        В современном мире легенда об Атлантиде - грандиозном мифическом материке, канувшем в водах океана по вине неизвестного катаклизма, - дополнилась десятком ей подобных. Ирландия, Геркулесовы Столпы, Сардиния, Пелопоннес, Кипр, Малая Азия... Вряд ли Древние предполагали, что их потомки будут употреблять эти географические названия наряду с именем легендарной Атлантиды. В это число входили также полуостров Ютландия и остров Зеландия. Именно на них располагалась когда-то Дания - ныне не существующая страна, что могла бы с равным успехом войти как в состав Святой Европы, так и Скандинавии. Неглубокие воды пролива Каттегат скрывали под собой историческую родину Горма Фенрира и тех, кто по сию пору продолжал называть себя датчанином. Этим и объяснялась хроническая озлобленность норманнов с мокрыми ногами, которые, в отличие от цыган и байкеров, наотрез отказывались считать себя безводными бродягами.
        Прирученное первыми конунгами Скандинавии, дикое воинское сообщество датчан на протяжении долгих лет защищало интересы своих правителей в их извечных конфликтах с собственными ярлами, частенько посягавшими на Корону Севера. Однако в последней борьбе за престол «Сотня» поступилась принципами и перешла на сторону того, кто импонировал датчанам куда больше. Можно даже сказать, что Фенрир сам содрал корону с конунга Буи и водрузил ее на голову мятежного ярла Торвальда. Это обстоятельство наглядно демонстрировало всему миру, кто в Скандинавии являлся реальной политической силой.
        Ярослава восхищало, с какой легкостью приспосабливались датчане к любой боевой ситуации. Прямо не люди, а порождения многоликого злобного бога Локи! Их неистовые, но отточенные до мелочей штурмы вражеских укреплений являлись эталонными для каждого воинского подразделения. Но когда обстановка требовала тишины и скрытности, как, например, сегодня, яростные штурмовики преображались в похожих на тени следопытов. Княжич полз по-пластунски за хольдом Кнутом и, к своему великому стыду, признавал, что он, Ярослав, производит шума больше всей остальной группы. Странно, что его еще не наградили за это подзатыльником. Хотя, честно сказать, побратим сопел и скрипел снегом ничуть не тише. Но Лотару-то затрещину не отвесят даже в том случае, если он вдруг сам этого попросит.
        Полуторачасовое наблюдение за охраной «Божьего Гнева» позволило вычислить периодичность движения патрулей и зафиксировать смену ранее не обнаруженного Датчанами скрытого поста. Едва прежняя смена Защитников удалилась на отдых вместе с патрулем, Фенрир тут же отдал команду выдвигаться. У датчан было в запасе двадцать минут до появления следующего патруля, который неминуемо обнаружит ведущие к батарее следы и отсутствие двух часовых. Их следовало непременно устранить - пройти мимо них незаметно для такого количества дружинников не представлялось возможным. Но замаскированная наблюдательная позиция врага была определена, и к ней уже подкрадывалась пара фьольменнов. Основная группа в это время медленно продвигалась вперед. Обломки скал у подножия гряды позволяли датчанам проползти некоторое расстояние, оставаясь вне поля зрения часовых.
        Достигнув крайнего обломка, Фенрир остановился и жестом придержал остальных. Минуты три Ярослав слушал лишь собственное дыхание, а затем в морозном воздухе раздались негромкие, но резкие звуки - такие, словно кто-то поблизости чихнул несколько раз подряд. Княжич, однако, догадался, что звуки эти - вовсе не чихание, а выстрелы, произведенные ушедшими в дозор датчанами. Теперь Ярослав получил представление, как будет стрелять его оружие с навинченным на ствол глушителем, которые Горм еще в Базеле раздал каждому идущему в рейд.
        Как только выстрелы стихли, тут же неподалеку от Горма шлепнулся прилетевший со склона снежок - условный знак дозорных, оповещающий, что путь свободен. Больше елозить брюхом по снегу было необязательно. Датчане вскочили и, пригнувшись, перебежали открытое пространство. И хоть дружинники были уверены, что их присутствие вскоре обнаружат, они все равно старались ступать след в след - пусть враг сначала поломает голову, с какими силами ему придется вести бой.
        Таким же маневром группа преодолела гряду, стремительно взбежав по каменистому склону, будто стая альпийских горных коз. Дозорные, обезвредившие часовых, ждали подхода основных сил, укрывшись в камнях на противоположном склоне. С этой позиции уже просматривались контуры огромных самоходных гаубиц, расставленных на вершине соседней гряды. В данный момент бойцы «Датской Сотни» находились уже внутри вражеского охранного периметра, и у Ярослава тревожно засосало под ложечкой - дожить до утра представлялось ему сейчас немыслимой удачей.
        Ретивые дозорные притащили на место сбора группы одного из часовых, раненного в плечо, но еще способного оказать сопротивление. Молодой парень, возможно ровесник Ярослава и Лотара, лежал спиной на снегу, а конвоир придерживал захваченного коленом и затыкал ему ладонью рот. Увидев пленника, Фенрир довольно покряхтел и одобрительно похлопал отличившегося фьольменна по плечу. Присев рядом, Горм приставил глушитель автомата к глазу Защитника, после чего, перейдя на святоевропейский язык, торопливым полушепотом проговорил:
        - Сейчас ты быстро и без запинки отвечаешь на мои вопросы и остаешься в живых. Замешкаешься на пару секунд - и я прострелю тебе голову. Понял?
        И Горм подал знак фьольменну, чтобы тот освободил пленнику рот.
        - Да! - закивал Защитник, вовсе не думая корчить из себя героя.
        - Хорошо, тогда приступим... - начал допрос форинг. - Количество солдат в охранении?
        - Две роты, - как и полагалось, без запинки ответил пленник. - Одна патрулирует, одна в резерве. Лагерь - у подножия той гряды, с противоположного склона. Командующий - полковник Леонетти.
        Он указал в направлении орудийной батареи.
        - Где расположена радиостанция? - Горм не сомневался, что Защитники Веры непременно притащат с собой передатчик. Армия Крестоносцев шла громить интервентов во всеоружии, и как минимум пара радиостанций у нее должна была иметься.
        - У командира батареи майора Бенсона... - Пленник, к счастью, был осведомлен и об этом, хотя рядовой боец мог и не обладать такой информацией.
        - Где сейчас майор Бенсон?
        - В палатке, рядом с орудийными расчетами. Они находятся в постоянной боевой готовности и ждут приказа ударить по Базелю.
        - Количество номеров в орудийном расчете?
        - Три.
        - Маловато!
        - Богом клянусь, это правда! - затрясся от страха Защитник. - Орудие обслуживают всего три человека! Плюс еще восемь солдат из моей роты стоят на постах возле орудий и готовы помочь, если что...
        - Ладно, верю, - согласился Фенрир, выпрямляясь и давая понять, что выведал все, что ему необходимо. - Здесь не передовая, в тылу можно штат расчета и урезать. Однако у орудий находятся все-таки по четыре человека, а не по три! Значит, сначала ты мне солгал.
        То, что произошло затем, явилось для Ярослава полной неожиданностью. Отвернувшись от пленника, Горм в упор посмотрел на Лотара, прищурился, а после перевел взгляд на Ярослава. Княжич подобрался, весь исполненный нехороших предчувствий, и они его не обманули. Форинг выразительно указал ему глазами на дрожащего пленника и недвусмысленно провел пальцем по кадыку.
        У Ярослава внутри все похолодело. Это был один из тех моментов, которые принято называть судьбоносными или переломными. Сейчас от расторопности княжича зависело его будущее. Безмолвный приказ Фенрира уточнений не требовал. Форинг в любом случае собирался расправиться с пленником, что бы тому ни обещал, - враг был хоть и ранен, но вполне способен поднять тревогу. Странно только, почему Горм не выбрал для этой грязной работы Лотара...
        Все ясно: проверка! Проверка на благонадежность и силу веры! Кто знает, возможно, Фенрир нарочно пытался сломить дух русского княжича?
        Не на того напал, кривомордый мокроногий норманн!
        Ярослав передал оружие побратиму, извлек из ножен нож и, придав лицу каменное выражение, шагнул к вытаращившемуся на него пленнику. Охранявший его фьольменн предусмотрительно зажал перепуганной жертве рот и вовремя - та замычала и начала отчаянно вырываться. Еще один дружинник пришел на помощь княжичу и придавил обреченному Защитнику ноги. Обреченный на убийство Ярослав опустился на колено и, стиснув рукоять ножа покрепче, поднес лезвие к вздувшимся яремным венам пленника...
        Даже Лотар вряд ли догадывался, каких усилий стоило Ярославу сохранять невозмутимый вид. И все же княжич проявил-таки небольшую слабость: прежде чем резким сильным движением распластать врагу горло и обагрить руки его теплой кровью, Ярослав закрыл свободной ладонью глаза жертвы и не убирал руку до тех пор, пока конвульсии умирающего не прекратились. Сам княжич смотрел в сторону, будучи не в силах взглянуть на деяния своих рук. И когда Ярослав снял ладонь с лица жертвы, он наконец-то осмелился взглянуть ей в глаза... После чего невольно отметил, что взгляд мертвеца он может выдержать без проблем. Что ж, насчет своей причастности к гибели этого человека («Врага! Врага! Врага!») княжич уже нисколько не сомневался...
        Испытание веры следовало довести до конца, благо для этого уже не требовалось особых усилий. Ярослав вытер нож об одежду мертвого Защитника, вложил оружие в ножны и только потом провел окровавленной пятерней по лицу.
        «Вот уж не думал, что сегодня я буду первым, кто совершит ритуал Благодарения!» - невесело усмехнулся в мыслях княжич. Чувствовал он себя довольно скверно, однако его уже не мутило - сказывалась привычка.
        Ярослав не удержался от искушения взглянуть, как отреагировал форинг на все произошедшее. Хитрый Горм явно подозревал, что Ярославу впервые приходится убивать таким жестоким способом. Фенрира не проведешь, он любого насквозь видит...
        От взора датчанина веяло холодом, но презрения в нем точно не читалось. Спасибо и на том, форинг. Княжич прошел испытание, и это главное. А скверное состояние пройдет. Кровавая ночь еще не закончена и успокаивать вздыбленные нервы сейчас не самое подходящее время...
        Дальнейшие события сорвались с места и понеслись во весь опор, будто табун взбесившихся лошадей. За остаток этой безумной ночи Ярослав мог не однажды стать героем или покрыть свое имя несмываемым позором. Ни того, ни другого не случилось. Княжич просто подчинялся приказам и не лез на рожон. Может быть, именно поэтому и выжил в Преисподней...
        Восемь гаубиц, чьи лафеты представляли собой огромные гусеничные бронемашины, были нацелены на север и располагались в ряд с интервалом примерно в двадцать шагов. Огни, которые датчане засекли еще издалека, горели в маленьких палатках, где прятались от ветра орудийные расчеты. Тут же, на отшибе, стояла большая палатка. В ней, по всей видимости, отогревались майор Бенсон и командиры расчетов. Никому не хотелось мерзнуть в ожидании приказа Апостола, и потому, когда «Датская Сотня» проникла на вражеские позиции, у орудий прохаживались только продрогшие часовые.
        Замыкавшие группу Лотар и Ярослав выскочили на вершину гряды последними и стали свидетелями лишь финала операции по захвату высоты. Она была взята в рекордно короткий срок: от силы за полминуты. Побратимы подключились к нападению позже всех и помогли пятерке Горма расстрелять в упор ближайшую палатку. Ее обитатели только-только обеспокоились криками сослуживцев, которых фьольменны уже шпиговали свинцом сквозь палаточный брезент. Часовые и артиллеристы погибли, так и не успев понять, что же случилось.
        В Майор Бенсон и составлявшие ему компанию команды расчетов, разумеется, не спали, а, сгрудившись возле включенной в режиме ожидания рации, разгоняли дремоту горячим чаем и игрой в карты. Фенрир не собирался убивать их сразу, поскольку им уже была задумана немыслимая по дерзости авантюра, в которой Горму требовалась от врага кое-какая помощь.
        Норманны ворвались в командирскую палатку со всех сторон, вспоров тент ножами. Ни о каком сопротивлении речь даже не шла. Кое-кто из офицеров от испуга ошпарился кипятком, кое-кто хотел вскочить и был сбит с ног прикладами, но половина командного состава батареи так и осталась сидеть, выпучив глаза и пооткрывав рты. Карточная партия завершилась для них общим проигрышем, насколько неожиданным, настолько и постыдным.
        Перед тем как вытащить ошарашенных командиров из палатки, Горм распорядился занять круговую оборону и расчехлить принесенные фьольменнами с собой пулеметы и гранатометы. Скрытный этап операции грозил с минуты на минуту перейти в открытый бой. Если караул еще не обнаружил следов вторжения, то суета на вершине горы уже не могла пройти незамеченной. Лагерь патрульной и резервной рот располагался у подножия гряды, всего в двухстах метрах от захваченной норманнами батареи.
        План полковника Леонетти, устроившего лагерь в одном из секторов периметра, был прост. По задумке командира, отдыхающая от несения караула рота резерва одновременно перекрывала часть подступов к охраняемому объекту. Рациональное решение? Вполне, думал Леонетти. Но, на свою беду, он не рассчитывал всерьез на то, что норманны возьмутся искать «Божий Гнев», скрытый в горах, вдали от Базеля. Вероятно, самонадеянный полковник был из тех ватиканских вояк, кто упорно продолжал относить интервентов к тупым варварам, а их успех объяснял непомерным везением и количественным превосходством. А пока Леонетти так думал, прямо у него под носом «варвары» просочились сквозь охранный периметр, захватили главный ударный козырь Крестоносцев, а вместе с ним и ближайшую господствующую высоту.
        Первые выстрелы раздались со стороны, откуда пожаловали незваные гости. Поднявшие тревогу патрульные пока не видели врага и стреляли в воздух. Этим они извещали остальных, что на охраняемую территорию проникла группа посторонних. Но в лагере Леонетти уже поняли, что у орудий творится что-то неладное. Задрав головы, Защитники перекрикивали друг друга, требуя откликнуться кого-нибудь из артиллеристов или охранников. Датчане могли под дулом автомата принудить Бенсона ответить на призыв, только это не имело смысла - проверка обещала прибыть в любом случае. Поэтому Фенрир дал отмашку фьольменнам открыть по врагу огонь.
        Шквальный залп по лагерю Защитников поначалу вызвал среди них панику, однако она быстро улеглась. Солдаты слегка потрепанной роты резерва ретировались с открытого пространства и, засев за скалами, повели ответный огонь. Сам Леонетти чудом выжил после того, как в командирскую палатку угодил гранатометный выстрел, и теперь взялся спешно планировать штурм. Позавидовать полковнику было нельзя даже в случае победы - норманны уже сорвали артналет, а если они еще и уничтожат гаубицы...
        
        Леонетти застрелился через час из собственного пистолета. И хоть к тому времени Защитники еще не утратили шансы отвоевать батарею, это больше не имело для полковника значения. Допущенные Леонетти ошибки привели к тому, что он не только сорвал план грядущей атаки на Базель, но и стал виновным в гибели множества своих собратьев по оружию. Полковник предпочел не доводить дело до унизительного трибунала и пустил себе пулю в висок на глазах у подчиненных...
        Фенрир оставил в живых майора Бенсона и командиров расчетов не для того, чтобы препроводить их в качестве военнопленных в Базель. Все, что хотел от них Горм, - это перенацелить гаубицы с северного направления на северо-западное и преподать дружинникам ускоренный курс стрельбы из незнакомых орудий.
        Безусловно, склонить к измене Защитников Веры было не так-то просто. Но когда требовала обстановка, форинг датчан мог быть на редкость убедительным. Еще до того, как выдвинуть пленникам требования, Горм выбрал одного из них и жестоко расправился с ним при помощи ножа на глазах майора и прочих. После чего лаконично обрисовал, что требуется от выживших.
        Пятеро, в том числе и сам Бенсон, наотрез отказались пособничать врагам. Фенрир рассвирепел, но у него не было времени повторять свои требования дважды, и он приказал казнить героев. На сей раз одним из палачей выступил Лотар. Он справился со своей задачей не хуже побратима, чему Ярослав совершенно не удивился - раз уж он прошел испытание кровью, то для Торвальдсона, воспитанного в семье великого воина, такой экзамен оказался и вовсе пустяковым.
        Три Защитника Веры, отказавшиеся плюнуть в лицо Горму, изъявили готовность к сотрудничеству, попутно поведав датчанам о своих малых детях, беременных женах и прочих родственниках, которым просто не выжить без погибших глав семейств. Фенрира эти подробности абсолютно не волновали. Вытолкав пленников из палатки, он приставил к двум из них Ярослава и Лотара, приказав побратимам вышибить изменникам мозги, если те выкинут какую-либо глупость. Что конкретно под этим подразумевать, Горм не пояснил, и потому, как только подконвойный начинал мешкать, Ярослав для острастки сразу же охаживал его прикладом.
        Адреналин, колотивший Ярослава с момента казни им часового, превратил княжича в такого же безумца, какими являлись все датчане. Ярославу тоже было наплевать на семью несчастного Защитника Веры. Все, чего желал сейчас княжич, - это выжить и не уронить достоинства перед дружинниками и побратимом, причем оба эти желания были неотделимы друг от друга. Прочее княжича не волновало. С ноющей совестью он собирался разобраться позже, и то если будет настроение слушать ее брюзжание.
        Между тем на вершине гряды стало не по-зимнему жарко. Рота резерва объединилась с караульной ротой, и обе они усердно взялись поливать захваченную высоту свинцом. Защитники прятались за камнями и не рвались в лобовую атаку. Что они собирались предпринять, мог предсказать даже Ярослав. Наверняка группы Крестоносцев уже взбирались по склону гряды на безопасном расстоянии от батареи, после чего, выйдя на вершину, намеревались ударить по норманнам с обоих флангов. Тогда-то и начнется настоящая заваруха. Но пока летящий снизу свинец был не слишком опасен для артиллеристов.
        У датчан имелось в запасе мало времени на постижение новой для себя науки, но они обладали природной предрасположенностью к быстрому изучению военных ремесел. Подгоняемая конвоирами, троица пленных наводчиков сверилась с таблицами и ускоренными темпами перенацелила восемь орудий на тот район, который на служебных картах Бенсона был заштрихован красными линиями, - место дислокации готовой к удару армии Крестоносцев. Обмануть Фенрира и направить огонь гаубиц в ином направлении наводчикам не удалось бы, и вот почему. Пока датчане-артиллеристы возились у орудий, Горм оперативно разобрался в устройстве вражеской радиостанции и теперь готовился слушать, что начнут сообщать ему - вернее, не ему, а покойному майору Бенсону - из штаба армии Защитников. От того, будет ли в этих сообщениях лишь недоумение или же панический испуг, зависело, насколько точно трофейные гаубицы накрыли нужный квадрат. Столь оригинальный и достаточно действенный способ координирования огня наверняка удивил бы тех ватиканских генералов, кто относил норманнов к неотесанным дикарям.
        «Божий Гнев» открыл огонь до того, как штурмующие гряду Крестоносцы ударили датчанам во фланги. Ранее Ярослав не подозревал, что такое физическое явление, как звук, иногда бывает тяжелым и твердым, словно железобетонная плита. Нечто подобное обрушилось на княжича прямо из воздуха, когда восемь гаубиц нестройным залпом потопили окружающий мир в грохоте. Камни под ногами дрогнули, а голова наполнилась звоном, сквозь который оружейная стрельба стала казаться лишь стрекотом цикад. Несколько каменных оползней сошло с гряды, а с елей у ее подножия посыпались снеговые шапки. Ярослав не догадался заранее заткнуть уши и сразу же об этом пожалел. Однако живо смекнул, как в дальнейшем оградить себя от грохота: подобрав две стреляные гильзы, княжич плотно вставил их в уши, что позволило ему хоть как-то смягчить боль в барабанных перепонках, раздираемых ревом «Божьего Гнева».
        Как и ожидалось, рация включилась незамедлительно. Горм с трудом расслышал сквозь гвалт, что именно кричит в эфир разъяренный командующий Крестоносцев. Даже не верилось, что такой благородный человек, как Апостол, знаком с грязной базарной бранью. Согласись покойный Бенсон пособничать врагу, от обещанных ему неприятностей майор застрелился бы гораздо раньше Леонетти.
        «Бенсон, Леонетти! Что там у вас происходит? - примерно так звучали слова Апостола, если опустить все его ругательства в адрес горе-артиллеристов. - Кто дал приказ стрелять?! Вы же только что разнесли нашу понтонную переправу! Немедленно остановить огонь и проверить координаты!..»
        Понтонная переправа, переброшенная Крестоносцами через Рейн, была отображена на картах Бенсона. Фенрир быстро сориентировался в обстановке и заставил пленных наводчиков немедленно исправить погрешность в наведении. Второй залп «Божьего Гнева» выдался почти идеальным, поскольку после него Апостол заверещал от злобы и ужаса, его голос перебивали доносившиеся из динамика разрывы. После третьего залпа радиопередача прекратилась - либо бесновавшийся от ярости Апостол был разорван снарядом, либо со всех ног бросился спасать свою шкуру. А уберечь ее под ураганным огнем восьми гаубиц являлось очень и очень проблематичным.
        Далее новоявленные канониры повели огонь уже не залпами, а в зависимости от того, кто в каком темпе успевал перезаряжать свое орудие. Подсмотрев, как наводчики настраивают прицел, фьольменны начали сами вносить коррективы в стрельбу, дабы увеличить радиус поражения и уничтожить как можно больше разбегающихся из опасной зоны Крестоносцев. Грохот перешел в непрерывный шквал, и Ярослав пожалел, что не удосужился выучить заблаговременно язык глухонемых - княжич сильно сомневался, что когда-нибудь к нему возвратится слух. Ярослав втянул голову в плечи, но продолжал удерживать на прицеле своего подконвойного - мерзавец мог воспользоваться суматохой и рвануть вниз по склону, к своим. И пусть изменника ничего хорошего там не ожидало, кто знает, какая смерть покажется ему привлекательней.
        Но выбирать смерть Крестоносцу не пришлось - костлявая сама нашла его, да к тому же проявила к предателю снисхождение. Ярослав поначалу даже не понял, что случилось с его подконвойным. Внезапно тот рванулся вперед, будто решил убежать, но, сделав всего шаг, споткнулся и ничком рухнул на снег. А через секунду княжич увидел, как из разверзнутого затылка Крестоносца хлынула кровь.
        Ярослав резко повернулся, желая выяснить, кто прикончил его подопечного, и вовремя: прямо на него неслось что-то невидимое и быстрое, фонтанчиками разбрызгивая снег. Княжич метнулся в сторону, уступая дорогу этому стремительному нечто, и припал к земле. И только потом испугался, поняв, что в последний миг увернулся от пулеметной очереди.
        Относительной безопасности, которая была на артиллерийских позициях, настал конец. Защитники взобрались на вершину гряды и теперь наступали на батарею с флангов. Перестрелять друг друга они не боялись - гряда в этом месте изгибалась дугой, а «Божий Гнев», как назло, располагался на самом ее изгибе. Датчане угодили под перекрестный огонь, но, в отличие от Крестоносцев, они уже закрепились на вершине, обустроив позиции в камнях и за бронированными корпусами гаубиц. Ватиканцам же приходилось идти в атаку по отлично простреливаемому пространству. Эта затея не выгорела, и после двух бесплодных попыток отвоевать высоту натиском солдаты Леонетти прекратили жертвовать собой. Их временно утешила промежуточная победа: враг блокирован, и ему уже никуда с этой горы не деться.
        Потеряв подконвойного, Ярослав остался без дела и хотел было присоединиться к отбивающим нападение датчанам, но вскоре работа для княжича снова отыскалась. Перемещаться по позициям стало практически невозможно - отовсюду летели тучи пуль. Поэтому норманны отлеживались за укрытиями да поглядывали, не рванули ли Крестоносцы в очередную атаку. Но гаубицы, несмотря ни на что, продолжали свою адскую какофонию. Площадки для орудийных расчетов были обнесены бронированными бортами, однако это порой не спасало артиллеристов от шальных пуль. Едва Ярослав собрался обустроить себе позицию, как из-за борта ближайшей гаубицы высунулся дружинник, быстро огляделся и, заметив княжича, призывно махнул ему рукой, после чего мигом нырнул обратно. Ярослав чертыхнулся, но подчинился: заскочил на корпус самоходной установки и, не задерживаясь под огнем, сиганул через борт, под защиту брони.
        Фьольменну, который его позвал, срочно требовался заряжающий, поскольку прежний лежал сейчас у орудия с простреленным горлом.
        - Перекатывай болванку сюда и тяни этот рычаг, а потом отжимай и фиксируй этот! - проорал Ярославу стрелок-наводчик, поочередно указав на элементы зарядного механизма. Ничего сложного в этой работе не оказалось, и княжич без проблем справился с перезарядкой гаубицы с первого раза. Упавшую к ногам стреляную гильзу он безо всяких напоминаний вытолкал в специальное отверстие в полу, потому что еще снаружи заметил, как избавлялся от гильз его мертвый предшественник.
        Грохот внутри бронированной коробки был и вовсе невыносимый. Ярослав хвалил себя за то, что не потерял гильзы-затычки, поскольку те, с которыми он сейчас имел дело, для подобных целей явно не сгодились бы. Лежащий на полу труп мешался под ногами, ботинки скользили по липкой крови, но княжич не обращал на это внимания. Обливаясь потом, он работал, словно заведенный. Ярослав старался не думать о том, что происходит снаружи, и надеялся, что успеет умереть до того, как почувствует боль. Он уже ни капли не сомневался, что въедет во врата Валгаллы именно на этом грохочущем стальном монстре...
        
        Вороний Коготь вывел из Базеля дружины и бронетехнику сразу после полуночи, захватив с собой даже те «Радгриды», что дежурили в окопах у стен города. Разведка еще вечером доложила, где встала лагерем армия Крестоносцев. Наведя понтонную переправу, Защитники форсировали Рейн, продвинулись немного вперед и расположились на холмах примерно в пяти километрах от Базеля, ожидая, пока подтянется арьергард. Атаковать с ходу ватиканцы не стали - поход был долгим, и солдаты нуждались в отдыхе. Также необходимо было привести оружие и технику из походного состояния в боеготовность.
        Грингсон считал, что убедил Крестоносцев в том, будто он собирается ждать их под защитой городских стен. Окопы, заграждения, огневые позиции... Парламентеры и ошивающиеся в округе вражеские разведчики видели, с какой тщательностью норманны готовятся к отражению штурма. Что ж, предстояло разочаровать Защитников - их планы менялись. Если штурм Базеля и состоится, то, во всяком случае, не в это утро.
        Стратегия Грингсона была простой и гибкой. Пока «Датская Сотня» занимается поиском и уничтожением гаубиц, конунг приближается вплотную к расчехляющим оружие Крестоносцам и в пять часов утра, на рассвете, атакует их лагерь. «Божий Гнев» начнет удары по Базелю гораздо раньше, поэтому норманнам так или иначе необходимо держаться этой ночью подальше от города.
        Состоявшийся артналет даст понять конунгу, что операция Фенрира провалилась и единственное в данной ситуации спасение северян от «Божьего Гнева» - это находиться ближе к врагу, сиречь вступить с ним в битву на относительно равных условиях, и пусть победит сильнейший.
        Если же до пяти утра артналет не начнется, значит, Вороний Коготь может быть уверенным в успехе датчан и действовать по обстоятельствам: либо биться с Крестоносцами в поле до победного конца, либо отступить обратно в город и ждать их там. Уничтожение гаубиц развязывало Торвальду руки и уже позволяло диктовать врагу свои условия.
        Бронированная армада норманнов двигалась по прибрежной долине Рейна, разрывая тишину зимней ночи ревом сотен моторов. Сошедшая с лодок пехота пересела на квадроциклы, а так же на броню «Радгридов» и «Ротатосков». Нельзя было, конечно, подвести незаметно такое войско к позициям врага, однако Торвальд все равно приказал водителям не зажигать фары. Коварных препятствий на пустынной холмистой долине не имелось, да и шла армада не слишком быстро, дабы сохранить боевой порядок.
        Штабной броневик Торвальда «Атрид» находился в арьергарде. На нем была установлена такая же, как на «Бельверке», радиостанция, которая должна была сопровождать Вороньего Когтя до стен Ватикана. В данный момент радист занимался тем, что пытался перехватить переговоры Апостола Защитников Веры с командиром «Божьего Гнева». В эфире царила тишина, хотя, по всем предпосылкам, артналет должен был начаться с минуты на минуту. Либо все распоряжения были уже отданы, либо у артиллеристов отсутствовала рация, что, впрочем, маловероятно - подобных игрушек у Пророка имелось куда больше, чем у Грингсона. Торвальд судил об этом хотя бы по тому, что, в отличие от Скандинавии, в Святой Европе вовсю пользовались телеграфом. Скандинавская наука возрождения технологий Древних двигалась в ином направлении. Грызущиеся между собой ярлы не жалели средств на производство оружия, которое ценилось ими куда выше, нежели средства связи. В будущем Грингсон намеревался исправить эту фатальную историческую ошибку, если, конечно, до того момента Видар не призовет его к себе.
        Натянув на лицо теплую маску, Торвальд ехал на броневике, высунувшись по грудь из люка на башне. Конунг не любил прятаться в укрытии без веской причины; мягкий для северянина европейский холод такой причиной, разумеется, не являлся. Грингсон пристально всматривался во мрак, то и дело бросая взгляд на хронометр. Удалось ли Фенриру найти и захватить «Божий Гнев»? Все должно было выясниться с минуты на минуту...
        Громовые раскаты и всполохи зарниц на юго-востоке заставили конунга нервно стиснуть зубы. Вот и ответ... Что ж, если Фенрир до сих пор не обнаружил гаубицы, теперь он их быстро отыщет. Плохо то, что «Божий Гнев» рассекретил свое местоположение и ко встрече норманнов там будут готовы во всеоружии. Поэтому никакой внезапности у Горма уже не получится. Вороний Коготь надеялся, что у осторожного и благоразумного форинга хватит ума поберечь бойцов и не штурмовать высоту под плотным огнем.
        Грянувшая вдалеке канонада послужила для норманнов заранее оговоренным сигналом к остановке. Не заглушая двигателей, армада встала посреди поля, после чего ярлы повыпрыгивали из своих бронемашин и поспешили к броневику Грингсона для получения дальнейших распоряжений. А Торвальд обернулся и глядел в направлении Базеля, что обязан был вот-вот ощутить на себе всю мощь «Божьего Гнева».
        Испугать Вороньего Когтя было не так-то просто. Отец Торвальда, воинственный ярл, павший четверть века назад в одном из сражений, приучил сына к любым превратностям войны. Поэтому Грингсона нельзя было выбить из седла даже во время редких, но случавшихся-таки с будущим конунгом поражений. Давно миновали те годы, когда Торвальд вздрагивал от грохота взрывов, и вот сегодня с ним вновь это случилось, как ни обидно было себе в этом признаваться.
        Грохот, равного которому по силе конунг еще не слышал, ударил не за спиной, а где-то впереди. Мгновение спустя до норманнов докатилась сильно ослабленная холмами, но все равно ощутимая ударная волна, а звезды на юге застила непроглядная завеса снега и пыли, поднятых взрывами на огромную высоту. Земля содрогнулась несколько раз подряд, а спешившие к броневику дроттина ярлы замерли от неожиданности на полдороге.
        Однако смятение конунга продлилось куда короче, чем эхо от разрывов.
        - Го-ор-р-рм!!! - громогласно проревел Вороний Коготь, потрясая кулаками. - Хвала Видару, тебе удалось это! Удалось, любимец богов!.. - После чего крикнул, обращаясь к ярлам: - Все назад! Назад, слышите?! Отходим к берегу и ждем моего приказа! Выполнять! - И вполголоса добавил: - Молодец, форинг! Только смотри не ошибись с прицелом...
        Новая канонада и новая серия взрывов прогремели через три минуты. На сей раз звезды померкли чуть восточнее, а грохот раздался гораздо ближе. Холмы надежно уберегали норманнов от взрывных волн, но не от комьев мерзлой земли, что дождем посыпались на то место, где только что стояли дружинники. С этого момента гаубицы уже били вразнобой, превратив утреннюю тишину в оглушительный звуковой террор, слышимый, наверное, за сотню километров. Пылевая завеса затянула всю южную половину неба. Ветер доносил пыль даже до излучины реки, куда отступили варяги, дабы «Божий Гнев» ненароком ие зацепил и их.
        Сквозь нескончаемую какофонию порой прорывались отзвуки менее мощных взрывов. Только по ним и можно было определить, что датчане палят не вслепую. В подвергшемся артналету лагере Защитников детонировали боеприпасы и баки с топливом, отчего обстановка там стала еще жарче. Но для Грингсона эти взрывы служили аккордами божественной музыки, ласкающей слух и конунгу, и его воинственным богам.
        Внезапно десятки мельтешащих лучей света прорвались сквозь пелену пыли. Лучи дергались и метались во все стороны, словно в темноте, навстречу варягам бежал сейчас сторукий монстр, держащий в каждой руке по фонарю. Невидимое чудовище неумолимо приближалось, но ни один из норманнов не дрогнул, поскольку все они отлично знали, кто именно покажется через минуту из темноты.
        При виде световых всполохов лицо Торвальда искривилось от злобы.
        - Добить! - рявкнул он столпившимся у его броневика ярлам, которые немедля бросились к своим дружинам. - Ни одного не упустить! Всех до последнего отправить к их жалкому богу!..
        Разъяривший конунга свет испускали фары множества автомобилей, несущихся из лагеря Защитников Веры. Водители Крестоносцев мчались напропалую, словно звери, что стремились удрать подальше от лесного пожара.
        Приказ конунга эхом разлетелся по дружинам, и норманны ринулась наперерез противнику. При этом «башмачники» старались удерживать атакующий порядок, дабы стрелки в бронемашинах не угодили случайно в кутерьме из пушек по своим.
        Первые вырвавшиеся из мрака вражеские автомобили напоролись на такой плотный свинцовый шквал, что обратились в груды горящего металла еще до того, как их водители сообразили, что происходит. Расправа над остальными - бронетранспортерами, легкими БТР и армейскими внедорожниками - протекала дольше, но и она походила скорее на масштабные стрельбы, нежели на полноценное сражение. Трудности возникли лишь с тремя танками, не слишком быстроходными и потому следовавшими последними. Пока гранатометчики на юрких квадроциклах сумели «зажалить» танки бронебойными снарядами, те успели подбить три «Радгрида» и раздавить гусеницами пять легких «Ротатосков».
        На этом волна убегающих от «Божьего Гнева» Крестоносцев опала. Правда, ошалелые одиночки еще продолжали то и дело выскакивать из-под огня гаубиц, но их становилось все меньше и меньше. По приблизительным подсчетам Торвальда, за десять минут его дружинники уничтожили пятую часть всей вражеской бронетехники.
        Рация на «Атриде» вдруг ожила, и осипший голос Фенрира потребовал дать ему переговорить с дроттином. Связь была отвратительной, но Торвальд разобрал, о чем спрашивает его Горм.
        - В самое яблочко, форинг! - довольно прокричал ему в ответ конунг. - Прекращайте огонь - эти крысы уже разбежались по округе! Теперь наш черед давить их!..
        - Все гаубицы захвачены, но мы окружены! - донеслось до Вороньего Когтя сквозь шум помех. - Требую подкрепления! Мы находимся в квадрате... Повторяю!..
        - Держись, форинг! - обнадежил его Грингсон. - Подкрепление в пути!.. - И, высунувшись из люка, проорал посыльному на квадроцикле: - Ярла Маргада ко мне! Живо!..
        
        За две с лишним недели войны Торвальд Грингсон не видел более прекрасного рассвета, чем этот. Солнце вставало над Альпами, и его лучи багровыми стрелами пробивались сквозь оседающую пыль и клубы черного дыма. Перед конунгом простиралась огромная, изрытая чудовищными воронками долина. Уже нельзя было определить, где именно находился на ней недавно лагерь Крестоносцев. Взорванная и раскуроченная техника усеивала все видимое пространство. Огонь доедал горящие покрышки и обломки деревянных автомобильных кузовов. Толстый слой пепла заметал останки человеческих тел. Теперь пепел укутывал долину вместо полностью растаявшего на ней снега. Тлеющие обрывки палаток саванами лежали поверх растерзанных трупов. То, что творилось здесь час назад, обещало войти в историю как самое сокрушительное поражение Защитников Веры со дня образования этого свято-европейского братства.
        Торвальд решил, что Сверкающий Хьюки, который сопровождал его на «Атриде», непременно должен увидеть такую картину.
        - Посмотри на это, Сверкающий Хьюки! - приподняв священную секиру, будто малого ребенка, обратился к ней Грингсон. - Жалкий бог Крестоносцев отвернулся от них! Он отказал в покровительстве истово верившей в него армии! Гляди внимательнее, Сверкающий Хьюки, и запоминай то, что видишь! Сегодня на пиру в Валгалле ты расскажешь о нашей победе Видару и Вали! Знал ли Мидгард что-нибудь подобное со времен Рагнарека? Нет! Но это лишь начало! Скоро великие боги увидят падение Ватикана, этого нового Миклагарда рабов, который презренные европейцы именуют Божественной Цитаделью! «Божий Гнев» у нас, и он готов повернуться против тех, кому служил верой и правдой долгие годы! Разве это может быть простым совпадением?.. Потерпи еще немного, Сверкающий Хьюки, и я отблагодарю тебя и богов так, как не благодарил еще никогда! Они снова будут дуть в свой Гьяллахорн, а ты изопьешь божественный нектар - кровь самого повелителя рабов, что величает себя Гласом Господним. Потерпи, Сверкающий Хьюки, и твое терпение будет вознаграждено!..
        Несмотря на то что в лагере Защитников не осталось ни одной живой души, праздновать победу конунгу было еще рано. Вокруг Базеля шла сейчас грандиозная охота, какую в этих местах еще не видывали. Норманнские дружины колесили по окрестностям и методично уничтожали выживших Защитников Веры, кому удалось скрыться из зоны артобстрела. Таковых оставалось достаточно много, но они были разобщены и дезорганизованы потерей большей части командного состава. Норманны прикладывали все усилия к тому, чтобы не дать врагу объединиться. Остатки грозного воинства Крестоносцев окружались и немилосердно истреблялись. Каждому фьольменну не терпелось лично изловить Апостола Защитников Веры и доставить его к Вороньему Когтю. Воистину, щедрый получился бы дар - выше Апостолов в Святой Европе стоял только Пророк.
        Но командующий армией Крестоносцев так и остался непойманным. Впрочем, мало кто из «башмачников» расстроился по этому поводу. И без того трофеев скопилось столько, что Торвальду было впору за голову хвататься. Оружие, боеприпасы, уцелевшая техника и, пожалуй, самое ценное - артиллерийская батарея «Божий Гнев» и несколько бензовозов. Последние были эвакуированы из-под огня неизвестными героями-Крестоносцами и потом отвоеваны не менее героическими «башмачниками», которые помешали окруженному врагу взорвать бесценные цистерны с топливом.
        Битва, что началась с залпов «Божьего Гнева» и потом распалась на множество мелких стычек, длилась целые сутки. Норманны также понесли в ней потери, но эти потери не шли ни в какое сравнение с прогнозируемым уроном. Пророк уже не мог сформировать новую, равносильную погибшей армию, приди ему на подмогу хоть сам Всевышний. И если раньше святоевропейцы не верили, что норманны доведут войну до штурма Божественной Цитадели, то после тотального разгрома Защитников Веры под Базелем в этом перестали сомневаться даже отъявленные скептики. Наглый грабительский поход, каким считалось поначалу вторжение «башмачников», превратился теперь в трагедию национального масштаба. Северяне чувствовали себя в Святой Европе полноправными хозяевами, выставив беспомощным самого Гласа Господнего. Много призраков успело побродить по Европе за тысячи лет, и вот теперь на эту многострадальную землю забрел размахивающий кровавой секирой Призрак Видаризма...
        
        Новая Мировая война, как назвали ее российские газетчики, продолжалась. Эпоха Стального Креста, что наступила в Европе двести с лишним лет назад, грозила завершиться уже в этом году. Что придет ей на смену, страшно было и предположить...
        Чья-то тень заслонила солнечный свет, и Ярослав, зажмурившийся и греющий лицо в лучах утреннего солнца, встрепенулся. И тут же не на шутку испугался, спохватившись, что Фенрир вряд ли одобрит такое халатное несение службы.
        К счастью, Ярослава побеспокоил не форинг. Да и, надо полагать, тому сейчас было вовсе не до княжича, придремавшего на посту у орудия. Горм докладывал конунгу по трофейной радиостанции об итогах операции и требовал выделить для «Сотни» из захваченной под Базелем техники несколько тягачей, поскольку некоторые из тех, что приволокли сюда гаубицы, пострадали во время боя. Бойцы покойного Леонетти не предполагали, что утром им придется уносить ноги от подоспевшего к датчанам подкрепления, и потому не уничтожили оставшиеся тягачи. А без них транспортировать «Божий Гнев» через горы было бы невозможно.
        К Ярославу наведался на пост его побратим. Лотар остался не удел, поскольку охраняемую им гаубицу только что погрузили на тягач и отправили в Базель. Нервозное дергание очнувшегося от дремоты княжича позабавило Торвальдсона. Он что-то произнес и потрогал себя за ухо. Однако Ярослав не разобрал ни слова, поскольку до сих пор пребывал в легкой контузии. Этим недугом страдали все без исключения герои сегодняшней ночи, кому пришлось услышать рев «Божьего Гнева».
        - Не понимаю! Говори громче! - попросил Ярослав, с трудом различая даже собственный голос.
        Вместо ответа Лотар рассмеялся, а затем поднес руку к левому уху Ярослава и, словно фокусник - монету, вытащил оттуда гильзу. Ту, которую княжич не вынул по забывчивости сразу же после приказа о прекращении артиллерийского огня.
        Ярослав чертыхнулся, хлопнул себя по лбу и вытащил гильзу из правого уха. Хорошо, что побратим заметил это раньше Фенрира. Вот вышел бы конфуз, явись княжич на доклад к форингу с гильзами в ушах! Никакие бы оправдания не помогли - гарантированно получил бы по шее перед братьями.
        - И что, так лучше? - смеясь, поинтересовался Лотар и отшвырнул гильзу в снег. Громкий разговор побратимов больше походил на перебранку, однако все вокруг беседовали сейчас на повышенных тонах: и оглохшие дружинники Фенрира, и фьольменны ярла Маргада, которые были просто вынуждены кричать, обращаясь к датчанам.
        - Не очень! - признался Ярослав. - Поздно догадался уши заткнуть! В следующий раз буду умнее!
        - Как самочувствие? - снова спросил Лотар. Выглядел он бодрее Ярослава, которому никак не удавалось унять ходящие ходуном руки.
        - А у тебя? - ответил вопросом на вопрос княжич, кивнув на перевязанное предплечье Торвальдсона.
        - Ерунда! - признался тот, повращав кистью раненой руки. - Кость цела! Жаль, в Базель только вечером доберемся! Боюсь, для нас с тобой к тому времени там уже работы не останется. Говорят, под городом этой ночью тоже весело было!
        - Да уж, веселье... - проговорил Ярослав, глянув на укрытые палатками двенадцать тел датчан, лежащих рядком неподалеку. Трупы врагов были сброшены со склона, дабы не препятствовать погрузке гаубиц.
        - Но ты был сегодня молодец! - похвалил побратима Лотар. - Если честно, я не ожидал, что ты так запросто разделаешься с тем ватиканцем. Ну как, теперь почувствовал вкус настоящей жизни? Это тебе не штаны в университете протирать!..
        «Смотри-ка, бывалый! - раздраженно подумал Ярослав. - Сам-то небось тоже только сегодня вкусил «прелести» жизни, а уже в наставники метит! Погоди, зазнайка, вот сядешь в лужу, посмотрим тогда, кто кого поучать будет!»
        - Хочу еще раз с отцом поговорить, чтобы он разрешил нам с тобой собрать собственную дружину, - продолжал Торвальдсон. - Думаю, теперь, когда Горм проверил тебя и меня в деле, отец нам не откажет. Я буду форинтом, ты - моим старшим хольдом. Если бросим клич, увидишь: через пару часов уже сотню добровольцев наберем. Старики, конечно, к нам не пойдут, но молодежь потянется, это точно...
        «А ведь и впрямь потянется! - мысленно согласился княжич. - Молодежи в войске у Торвальда действительно пруд пруди. Времена непредсказуемые: Лотар уже завтра может унаследовать Корону Севера. Кто из наших ровесников посообразительнее, тот живо смекнет, что ему даст в будущем вовремя оказанная Торвальдсону поддержка. Главное, держать нос по ветру и не упустить момент. Что ж, побратим, дерзай, коли уверен...»
        - Хорошая идея, - высказал Ярослав одобрение инициативе Лотара и показал ему большой палец. - Не вижу причины, по которой отец тебе отказал бы.
        - Значит, ты со мной, брат? - просияв, осведомился Лотар.
        - Конечно, с тобой! - подтвердил княжич. - Всю жизнь мечтал быть старшим хольдом...
        Конечно же, на самом деле Ярослав мечтал совсем не об этом. Но раз уж осуществление прежних грез стояло сегодня под вопросом, пришлось выдумать себе новую и утешиться ею. Как утешались дружинники Вороньего Когтя здешними шлюхами в разлуке со своими женами, к которым многим из норманнов уже никогда не суждено было вернуться...
        
        
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПО СЛЕДАМ ЖЕЛЕЗНОЙ АРМАДЫ
        
        Все пути ведут в Рим.
        Древняя примета
        
        
        
5
        
        - Прямо как в прежние времена, не правда ли, милейшие? - заметил Конрад фон Циммер, стоя вместе со мной и Михаилом посреди заснеженного поля неподалеку от псковского участка святоевропейско-российской границы. Пребывая в нетерпеливом ожидании, мы глядели на приближающийся к нам с запада автомобиль - маленькую черную точку посреди бескрайней белой равнины. - Брат Эрик и брат Михаил сопровождают магистра Конрада на свершение богоугодных дел...
        - Все именно так, ваша честь, кроме одного «но», - возразил Михаил, чей гнев к Конраду давно перегорел и теперь принял форму вялотекущей обиды. - Какими бы полномочиями ни наделил вас князь Сергей, я вам сегодня подчиняться не намерен, и не мечтайте! Мы - ваши сопровождающие, а не слуги.
        - Да прекратите же, наконец, называть меня «ваша Честь»! - третий раз за день потребовал коротышка-дипломат. - Неудобно, право слово, тем более перед посторонними! Неужели нельзя просто сказать: «Господин Конрад»!
        И он кивнул на стоявший неподалеку внедорожник пограничников, что доставил нашу компанию на место встречи со связным. Старшина-водитель решил дождаться вместе с нами прибытия связного, дабы затем с чистой совестью доложить командованию, что передал наши драгоценные персоны с рук на руки, как и предписывалось.
        - Клянусь моими обожженными усами, я скорее зарекусь браниться, чем избавлюсь от этой привычки, - огрызнулся Михаил. - Ишь, чего захотели: «господин»! Много чести будет вашей чести!
        - Грубияном был, грубияном и остался, - тяжко вздохнув, посетовал Конрад, видимо, начиная жалеть, что настоял на участии в миссии этого человека.
        - Как и в прежние времена, милейший! - развел руками Михал Михалыч. - Кстати, почему вы не замолвили князю словечко за Гюнтера? Уверен, в отличие от меня, наш крупногабаритный друг был бы в восторге от вашей авантюры.
        При упоминании громилы-германца, живущего сегодня где-то под Москвой, Конрад скривил лицо и потер правую ягодицу. Там наверняка еще остался шрам от ножа, которым в пылу боя с Охотниками Гюнтер по ошибке угодил не во врага, а в мягкое место бедного магистра. Насколько я был в курсе, Фридрихович так и не добился от обидчика извинений. И вряд ли он имел шанс получить их в будущем - отношения у Гюнтера и фон Циммера не заладились задолго до этого неприятного инцидента. Если, конечно, определение «не заладились» применимо к тому, что Гюнтер не однажды порывался свернуть коротышке шею.
        - При всем моем уважении к разлюбезнейшему Понтеру, не думаю, что сегодня мы нуждаемся в его услугах, - предельно тактично ответил Конрад. - К тому же согласитесь: глупо вести с собой на дипломатические переговоры человека, у которого на лице написано, что он - прирожденный убийца. Конунг Торвальд может истолковать это как знак неуважения.
        - Всегда поражался вашему тонкому политическому чутью, - съязвил Михаил. - Но бог с ним, с Понтером. Лучше потрудитесь-ка объяснить: каким крючком вы намерены цеплять за жабры княжеского отпрыска?
        - Всему свое время, милейший. Всему свое время, - уклонился от ответа коротышка. Михаил спрашивал Конрада об этом не впервые, но тот упорно не желал посвящать нас в свои планы. Мне тоже была не по нраву такая таинственность. Она вполне могла означать, что никаких планов у фон Циммера пока нет. И тогда возникал резонный вопрос: зачем вообще коротышка взялся за это заведомо проигрышное дело?
        - Только глядите, не набросайте камней в огород Вороньего Когтя, - предупредил контрразведчик. - Я их за вас собирать не намерен!..
        Я все время гадал, каких таких «нужных людей» побеспокоил за границей князь Сергей. И понял это, когда увидел, что за транспорт едет по наши души из Святой Европы. Поначалу я даже испугался, поскольку мне почудилось, что сюда направляются Охотники - настолько сильно приближающийся автомобиль напоминал издалека охотничий «Хантер». Михаил и Конрад тоже не на шутку забеспокоились. Мы в волнении оглянулись на пограничника, который неотрывно следил за автомобилем гостей в бинокль. Но старшина оставался невозмутим - транспорт, что только что пересек границу, был ему явно знаком.
        Приглядевшись, я вскоре обнаружил, что мои опасения напрасны. Автомобиль связного походил на «Хантер», потому что был сооружен на базе этого джипа, лучшего не только в Святой Европе, но и в мире. Судя по специфическому рокоту, движок у странного автомобиля тоже был хантеровский.
        На этом сходство заканчивалось. Кузов внедорожника отличался ярко выраженной оригинальностью: плавные обводы кабины; высокие полукруглые крылья; клиновидный капот, на котором была приделана напоминавшая ноздри дракона нашлепка воздухозаборника; хромированная решетка радиатора - шик, позволительный лишь правительственным автомобилям; мощные фары - с такими можно было соваться в любую пустошь даже ночью. А также крепкий, склепанный из толстых труб бампер, которым, судя по потертому виду, водитель уже не раз расчищал себе дорогу. Когда автомобиль приблизился, я отметил, что посадка у него гораздо выше, чем у «Хантера», - подвеска джипа связного была явно адаптирована для передвижения по пустошам. Да и бежал этот внедорожник, в отличие от своего грузного прототипа, заметно резвее.
        Естественно, что за последние семь лет конструкторы Святой Европы могли разработать много новых автомобилей. Однако при всем моем восхищении незнакомой техникой я отлично видел, что изготовлена она не на промышленном оборудовании. Хотя руки к переделанному «Хантеру» приложились умелые - это бесспорно. Такие руки в Святой Европе росли лишь у одной категории людей - байкеров. Только их технари-самоучки могли сотворить подобное четырехколесное чудо техники. Мне приходилось на своем веку встречаться с похожими байкерскими автомобилями, правда, их внешний вид в сравнении с этим красавцем всегда оставлял желать лучшего. Но бегали они не менее шустро.
        Автомобиль пронесся мимо нас и лихо затормозил рядом со внедорожником пограничников. Связной - длинноволосый парень лет восемнадцати, в бандане и черных очках - вылез из кабины и поздоровался за руку со старшиной. Тот, указав на Конрада, дал парню какие-то инструкции, после чего козырнул всем на прощание и поспешно уехал. Связной проводил его взглядом и направился к нам.
        - Здравствуйте, джентльмены, - поприветствовал он нас. - Меня зовут Фокси. Оборотень мне много о вас рассказывал. Ты, должно быть, Эрик, ты - Михаил, а ты, папаша, - тот самый Чер... то есть беглый инквизитор Конрад, так?
        - Все правильно, милейший, - ответил за всех фон Циммер, не обрадованный тем, что молодое поколение байкеров, оказывается, тоже наслышано о знаменитом Черпаке. - Так значит, тебя прислал сюда мистер О'Доннел?
        - Верно, папаша, - подтвердил Фокси. - Ему не терпелось поехать самому, но дел по горло. А я добровольно вызвался - давно хотел познакомиться с людьми, о которых у нас легенды слагают... Смотрю, вы горючим капитально запаслись. До Базеля точно хватит.
        Байкер указал на семь полных сорокалитровых канистр с бензином, выделенных нам князем Сергеем и доставленных пограничниками на место встречи вместе с нами.
        - До Базеля? - переспросил я. - Вороний Коготь уже взял Мангейм?
        - Мангейм сдался без боя, и Базель тоже вроде бы готов сдаться, - просветил нас Фокси. - Но дальше «башмачникам» не пройти - армия Крестоносцев не пустит их на Центральный Торговый Путь. Мы у себя на это сражение уже ставки делаем.
        - И на кого ты поставил? - полюбопытствовал Михаил.
        - Сотню на Пророка, конечно же, - пожал плечами парень. - Разбить Крестоносцев невозможно - проще Монблан с места сдвинуть. У Грингсона нет шансов, хотя Оборотень так не считает.
        - Плакала твоя сотня, - уверенно заключил контрразведчик. - Вороний Коготь в меньшинстве, но он хитер. «Башмачники» военную науку с пеленок на практике постигают, а Защитники Веры уже полвека ничего, кроме гражданских беспорядков, не видели. Ставлю две сотни, что уже через неделю Торвальд будет маршировать по Альпам, как у себя дома.
        - Принимаю! - оживился парень, не убежденный аргументами Михаила. - А вы мне нравитесь, парни! Ладно, чего топтаться - грузите вещички, горючку - и вперед.
        - Да, хорошо бы поторопиться, - согласился Михаил. - Что-то нет желания за Грингсоном до Ватикана гнаться.
        - Вот еще! - хмыкнул Фокси. - Можете вообще доехать до Бонна и там подождать, пока «башмачники» назад не побегут. На обратном пути их и перехватите.
        - Размечтался! - снисходительно хохотнул Михалыч. - Ты бы лучше не политическими прогнозами занимался - тут и без тебя грамотных хватает, - а готовил две сотни наличными. Сам понимаешь, центнер запчастей мне от тебя даром не нужен...
        Определить, где конкретно пролегала в заснеженном поле святоевропейско-российская граница, было нельзя, однако ее переход я почувствовал загривком. Прямо мистика какая-то: мы пробирались на запад по одной из потаенных байкерских троп, и вдруг на меня ни с того ни с сего волной накатило сильное беспокойство.
        Да, мы уже определенно покинули Россию и въехали на землю Прибалтийской епархии. Землю той страны, что приговорила меня к смерти; землю, которая должна была загореться у нас под ногами, едва мы выйдем из автомобиля... Порой я видел в страшных снах, как неизвестно зачем возвращаюсь назад, в Святую Европу. А там меня уже встречают с распростертыми объятиями покойные Мясник и Матадор, а с ними - ныне живые магистр Аврелий и Пророк. Я бы нисколько не удивился, нарисуйся вдруг сейчас эта жуткая компания людей и мертвецов у нас на дороге.
        Все мое естество противилось возвращению в Святую Европу. Я ощущал себя упирающимся псом, которого тащат на живодерню прямо по трупам задавленных собратьев. Сидя на переднем пассажирском сиденье («командирском» - так я называл его когда-то), я нервно хрустел пальцами, трогал рукоятки пистолетов, кусал губы и поминутно озирался по сторонам. Я переживал сильнейший рецидив паранойи и был практически на грани безумия, обуздать которое было уже невозможно. Стоило мне хоть на миг ослабить самоконтроль и дать волю эмоциям, как меня тут же выбросило бы за эту грань, без единого шанса на возвращение в реальность. Мы только-только пересекли границу, а во мне уже кипели сомнения и в собственной выдержке, и в успехе грядущего мероприятия - откровенно дерьмовый настрой перед столь ответственной работой. Случись со мной такое в ту ночь, когда пришлось принимать решение о добровольном выходе из Братства Охотников, я сроду не подвиг бы себя на эту дерзость.
        «Закадычные друзья» Конрад и Михаил расположились на заднем сиденье. Судя по нервно бегающим глазкам первого и умолкнувшему языку второго, они тоже не слишком радовались возвращению на родину. Хорошо, что я был не одинок в своих переживаниях, однако этим двоим, один черт, приходилось легче: они не страдали паранойей. Из всей нашей компании сохранял бодрость духа лишь Фокси. Он гнал автомобиль вперед почти на предельной скорости, уверенно ориентируясь на бескрайней белой равнине по еще не заметенным своим же следам. Спешка проводника была объяснима - он не хотел потерять ориентир до того, как мы въедем на более или менее обжитые территории, куда нам непременно следовало добраться до непогоды. А она обещала разразиться уже через час-полтора - небо быстро затягивали плотные тучи.
        Как только солнце перестало раздражать нас снежной слепотой, Фокси снял свои черные очки, позволив нам рассмотреть его лицо, надо заметить, весьма приметное и запоминающееся. Конечно, неприлично было так пялиться на собеседника, но, когда я спохватился, что смотрю на байкера тем же взглядом, каким оценивал его экзотический автомобиль, Фокси уже обратил на это внимание.
        - Хочешь спросить, что у меня с глазами и не болел ли я в детстве какой заразой? - поинтересовался он. - Валяй, я привык. Все об этом спрашивают.
        - И в мыслях не было, - честно признался я. - Просто впервые в жизни встречаю настоящего азиата.
        - Bay! - Фокси аж подпрыгнул на сиденье. - Впервые в жизни встречаю человека, который признал во мне азиата!
        - Неужели? - удивился я. - А впрочем, чему тут удивляться? Чернокожих африканцев я встречал, а вот узкоглазых выходцев с востока пока ни разу. Твои родители знали, кто они по происхождению?
        - Понятия не имею, - пожал плечами проводник. - Мать говорит, что ее предки жили в огромной стране на востоке материка, а отец был убежден, что он - потомок великих воинов с далеких затонувших островов. Только вот отца я никогда не видел. Он был с матерью очень недолго, а потом сбежал.
        - Какой некрасивый поступок, - покачал головой Конрад.
        - Вовсе нет, приятель, - возразил Фокси. - Мать и отец были Людьми Свободы, а среди байкеров подобные отношения - вполне обычное явление. Но самое интересное в том, что мать до сих пор любит моего отца, хотя уже восемнадцать лет прошло, как он исчез. Поначалу даже искать его пыталась: он вроде бы все в Ватикан рвался поквитаться с кем-то за какие-то обиды. Похоже, в Ватикане его и прикончили... Эй, да вы же бывшие члены Ордена, а значит, должны хорошо знать моего папашу! Ведь это именно он восемнадцать лет назад облил бензином и сжег Главного магистра Мадридской епархии!
        - Да, что-то похожее припоминаю, - подтвердил я, покопавшись в памяти. - Я в те годы еще в Боевой Семинарии учился, поэтому всех обстоятельств того дела не знаю.
        - Верно, имел место такой случай! - перебил меня Конрад, чей срок членства в Ордене Инквизиции был куда солиднее. - Исключительное по дерзости преступление. На счету твоего папы, юноша, не только сожженный Мадридский инквизитор, но и задушенный Сарагосский епископ, а также его сожженный епископат. Ну и попил тогда крови Ордену этот бешеный отступник. К сожалению, не помню, чем конкретно дело закончилось, но если не не изменяет память, в Ватикане от руки того убийцы никто не погиб. Судя по всему, в Божественной Цитадели его все-таки схватили.
        - Видать, здорово насолили власти твоему отцу, раз он пошел наперекор принципам Людей Свободы, - замерил я.
        - Мать говорит, что он четко соблюдал лишь собственные принципы, выше которых для него не было ничего, - ответил Фокси. - Хотя законы Людей Свободы он тоже уважал и, бывало, подолгу жил среди нашего брата. Но отец был одиночкой, а таким людям с нами уживаться трудно.
        - Как и в любом другом обществе, - добавил я. - И тем более трудно быть одиночкой с железными принципами. Лично я всегда придерживался мнения, что человек должен ковать свои убеждения из более гибкого металла.
        - Тяжело вам пришлось? - полюбопытствовал Фокси.
        - В чем именно? - не понял я.
        - Поступаться принципами, - пояснил байкер. - Ведь вы трое нарушили столько клятв и объявили Пророку настоящую войну. Пусть не так, как это сделал Грингсон, но тем не менее.
        - Да, ничего хорошего в клятвопреступлениях, конечно, нет, и гордиться этим нельзя, - ответил я. - Но, видимо, в отличие от твоего отца, мы оказались не столь принципиальны, раз пошли на такое.
        - Если хочешь поболтать о подобных вещах, всегда обращайся ко мне, а не к Эрику, - встрял Михаил, назидательно постучав по плечу Фокси набалдашником трости. - Не спорю, в голове Эрика знаний, конечно, больше, но философ из него, как из Конрада Фридриховича байкер. Эрик только вопросы задавать мастак, а как надо на них отвечать, так из него слова не вытянешь. А насчет измены принципам я тебе вот что скажу: принципы бывают двух типов - такие, до которых ты с годами дорастаешь своим умом, и такие, которые тебе все время пытаются навязать разного рода ублюдки. И если эти люди мешают тебе нормально жить и ничего кроме тошноты, не вызывают, то посылай их куда подальше вместе с их тошнотворными принципами. Коли чувствуешь, что это не твое, значит, можешь с чистой совестью от этого отказаться. Вот мы так и поступили. Когда навязанные нам принципы пошли вразрез с нашим подлинным мировоззрением, мы сошли с этого пути, поскольку поняли, что он ведет не в том направлении. Но раз уж твой отец был верен своим убеждениям до конца, значит, он пришел к ним сознательно, наплевав на тех, кто считал его глупцом или
ненормальным. Он выбрал свой путь и прошел его до конца, потому что иного пути для него не существовало... Эх, как бы мне хотелось выпить и побеседовать с этим достойным человеком. Уверен, мы нашли бы много общих тем для разговора...
        Джип Фокси бежал довольно быстро, даже несмотря на то, что был битком набит пассажирами и запасными канистрами с топливом. Молодой байкер знал дорогу как свои пять пальцев. И когда наезженные им вчера следы наконец пропали, заметенные ветром, наш водитель уверенно продолжил путь по бездорожью и к обеду выехал на твердую дорогу, по которой последовал дальше.
        После этого джип и вовсе понесся вперед, как на крыльях. Автомобилей навстречу попадалось совсем немного. Возникший в связи с войной топливный кризис серьезно ударил по автоперевозкам, а грузовики многих торговцев были реквизированы на оборонные нужды. Я с опаской спросил, не слишком ли беспечно для нас раскатывать в открытую по главным дорогам страны, в которой байкеров вообще не считали за людей. А с такими пассажирами, как мы, по законам военного времени Фокси и вовсе грозил расстрел на месте.
        - Не дрейфь, Эрик, - подмигнул мне водитель своим хитрым азиатским глазом. - Почти все Защитники Веры сейчас стянуты к Роттердаму, и потому встретить их сегодня на дороге - большая редкость. А если и встретим, думаешь, «мундирам» захочется гнаться по снегу за каким-то сумасшедшим байкером? А захочется - пусть еще попробуют догнать! Движок этого «Хантера» перебирал сам Стэнли-Академик! Это теперь не автомобиль, а пуля на колесах!..
        Но я все равно продолжал беспокоиться и всякий раз, когда показывалась встречная автомашина, ерзал на сиденье. Однако насчет одного Фокси был прав: «Сант-Роверов», на каких обычно колесили патрули Защитников Веры, нам за весь день так и не встретилось.
        Непогода начала попугивать нас ветром около полудня, но по-настоящему она рассвирепела после наступления темноты. Снег сыпал редкий и мелкий, однако буран разыгрался нешуточный. Благодаря резвому автомобилю и лихому водителю за день мы беспрепятственно миновали Прибалтийскую епархию и к сумеркам пересекли границу Варшавской.
        Буран застал нас неподалеку от какого-то мелкого населенного пункта, название которого Фокси не помнил, хотя проезжал здесь не первый раз. Вроде бы это был шахтерский поселок, отстроенный лет пять назад. До одной из байкерских перевалочных баз, где мы планировали заночевать, оставалось порядка получаса езды. Но видимость снизилась почти до нуля, а база была к тому же хорошо замаскирована, поэтому проводник не рискнул заниматься ее поисками в таких жутких условиях. Добравшись до поселка, Фокси отыскал постоялый двор, оставил нас вместе с машиной в темном переулке, а сам отправился разведать обстановку и переговорить с хозяином по поводу аренды гаража. Бросать такой приметный автомобиль на улице являлось неразумным - «мундиры» умели отличать байкерский транспорт от прочего, а эксцессы нам были абсолютно не нужны.
        Когда проводник удалился, Конрад с недовольной миной достал из-за пазухи кошель с казенными деньгами и взялся их пересчитывать, решая, сколько следует выделить средств на непредвиденные расходы.
        - Эх, загуляем, клянусь моими обожженными усами! - радостно потер ладони Михаил. - Ваша честь, не забудьте про девочек - их ведь тоже угощать придется.
        - Никаких девочек! - отрезал Конрад. - Наш бюджет не резиновый. Только гараж, кровати и скромный ужин.
        - Но я не смогу заснуть в одиночку под вой такой метели! - возмутился Михалыч. - И что значит «скромный ужин»? Мы семь лет не были на этой проклятой родине! Неужели вам не хочется отметить это дело как полагается? И с Фокси за знакомство выпить?
        - Прекратите склонять меня к транжирству, милейший, - попросил казначей, пряча кошель. - Вот вернемся с победой, тогда и отпразднуем.
        - Позвольте, ваша честь! - навис над коротышкой Михаил. - Это ведь вы затащили меня сюда, в этот гадючник! Так что будьте добры, кормите инвалида как полагается! Я не подписывался на диетическое питание!..
        Пыл оскорбленного калеки охладил вернувшийся с переговоров Фокси. Вместе с ним явился невзрачный старичок в полушубке и шапке-ушанке - по всей видимости, владелец постоялого двора.
        - Все в порядке, парни, - доложил нам проводник. - Будут и комнаты, и гараж, причем теплый! Эх, вот за что я люблю шахтерские поселки: в них даже гаражи отапливаются, поскольку угля здесь - хоть задницей жуй. Сколько, ты сказал, Юзеф, с нас причитается?
        Узнав сумму аренды, Конрад насупился и закряхтел, однако без разговоров отсчитал положенное. Впрочем, теплый гараж стоил заплаченных денег. Мы могли отправиться в дальнейший путь, как только буран утихнет, и не тратить лишнее время на заливку воды и долгий прогрев двигателя.
        Пока Фокси загонял машину в гараж, мы отправились в трактир. Вряд ли появление в публичном месте представляло для нас риск. Я надеялся, что все здешние плакаты с портретами отступника Хенриксона и его сообщников давным-давно сгорели в шахтерских печах. Да и опознать наши постаревшие и нарочито не бритые физиономии было не просто даже тому, кто обладал хорошей памятью на лица.
        К моему удивлению, кроме нескольких остановившихся переждать непогоду торговцев, чьи грузовики я заметил в приоткрытые ворота гаража, и полудюжины местных жителей (их можно было отличить по въевшейся в веки угольной пыли), в просторном трактире больше никого не было. Либо где-то на другом краю поселка работало конкурирующее заведение, либо трезвость была возведена местными жителями в культ - я не находил иного объяснения столь малому количеству посетителей в этот унылый, непогожий вечер.
        Мы взяли у трактирщика ключи от комнат, отнесли вещи наверх, после чего вернулись в зал, заказали ужин и оккупировали столик в углу. Михаил сразу начал озираться в поисках своего излюбленного «снотворного». Однако все три местные девочки, в самой миниатюрной из которых было килограммов под девяносто, были уже разобраны торговцами.
        - Похоже, я сэкономил вам сегодня сотню сант-евро, - заметил по этому поводу Михаил нашему казначею. - Предлагаю не скупердяйничать и пустить их в рост. Обязуюсь вернуть наши деньги с процентами, если получится уболтать кого-нибудь из торгашей перекинуться в картишки.
        - Прошу вас, не втягивайте меня в свои сомнительные аферы, - запротестовал Конрад. - Давайте, разлюбезнейшие, поскорее покончим с ужином и ляжем спать. Завтра, по всем приметам, день будет не легче.
        - И с каких пор вы стали злейшим врагом веселья, ваша честь? - тоскливо поинтересовался контрразведчик. - Что-то я вас нынче совсем не узнаю! А помнится, раньше вы обожали гульнуть на широкую ногу: опустошить с собратьями по Ордену бочку-другую кагора, поорать похабные песни, пострелять по живым мишеням... Как, однако, портит людей жизнь в эмиграции!
        Фокси присоединился к нам, когда подали ужин. Фон Циммер все-таки не выдержал укоризненного взгляда Михаила и расщедрился на четыре бутылки дешевого ягодного вина, оказавшегося на вкус довольно паршивым. Байкер не отказался поддержать компанию и наполнил кружку вместе с нами.
        Долгая тряска в автомобиле вкупе с неутихающей паранойей вымотали меня. И потому я был солидарен с Конрадом - лучше пораньше лечь спать и встать с рассветом, чем глушить до полуночи местное пойло и завтра трястись в джипе с больной головой. Однако атмосфера в малолюдном придорожном трактире оказалась на диво теплая и уютная, отчего идти наверх сразу после ужина как-то расхотелось. К тому же выяснилось, что эмиграция все же не окончательно испортила Конрада Фридриховича, и когда его суровый нрав немного оттаял от выпивки, коротышка заказал еще вина, теперь уже более дорогого и не сводящего кислятиной скулы.
        Михаил и Фокси в знак одобрения похлопали «щедрого папашу» по плечу. Я же забеспокоился, как бы щедрость Конрада не начала расти прямо пропорционально количеству выпитого. Такая арифметика могла запросто поставить под угрозу наш ограниченный бюджет. Впрочем, коротышка тоже вовремя смекнул, что головная боль ему не попутчик, и потому, расплатившись с трактирщиком за вторую порцию вина, припрятал княжеский кошель в самый дальний карман.
        Когда Михаил окончательно убедился, что ему больше не стрясти с казначея ни сант-евро, он слегка огорчился («Эх, а как хорошо все начиналось!») и отправился совмещать полезное с приятным. А именно: выведать у прибывших с запада торговцев последние новости и заодно развлечь себя и собеседников карточной игрой.
        Будь я на месте одной из будущих жертв Михалыча, то непременно бы заинтересовался, почему это его спутники единодушно отказались с ним играть. Правда, Фокси порывался пойти с Михаилом, но когда тот отвернулся, я посмотрел на байкера и выразительно помотал головой.
        Мне было жаль хорошего парня, который немного напоминал моего старшего приемного сына Поля. Фокси и так уже имел неосторожность заключить с пронырой-русским пари на две сотни. Дай Михаилу волю, и наш проводник не только не увидит в этом рейде заработка, но еще и останется по уши в долгах. Что до Конрада, так тот был еще не настолько пьян, чтобы дать обобрать себя до нитки заклятому другу.
        Михал Михалыч вновь блеснул своим недюжинным природным магнетизмом, поскольку сумел буквально за минуту собрать вокруг себя за карточным столом всех посетителей трактира. Даже трактирщик Казимир - судя по внешнему сходству, родной брат хозяина постоялого двора Юзефа - покинул стойку и примкнул к болельщикам. Глаза его возбужденно блестели, и это наверняка не ускользнуло от Михаила. Он всегда предпочитал играть с богатыми и азартными игроками - качества, редко сочетавшиеся в прижимистых европейских торговцах. Я был убежден, что Казимир не устоит перед искушением и вскоре окажется за игровым столом. Что ж, неосмотрительному трактирщику предстояло надолго запомнить этот вечер и этого постояльца...
        Мы с Конрадом и Фокси оставались единственными, кого разгоревшееся веселье не увлекло в центр зала. Мы продолжали попивать вино и посматривать на играющих, разумеется, втайне болея за Михаила. Я был рад, что Фокси с первого раза внял моему предостережению. Меня в его возрасте даже розгами нельзя было отвадить от вкушения запретных плодов, и мое счастье, что среди них не оказалось проклятых карт.
        - Веселятся так, словно вокруг ничего не происходит! - раздраженно проговорил байкер, потягивая вино. - «Башмачники» Берлинскую епархию, как ветошь, напополам порвали и еще сколько бед натворят, пока с Крестоносцами воевать будут. А местным все нипочем!
        - Неудивительно, милейший, - отозвался Конрад, довольный тем, что Михаил отправился играть в карты за свой счет. - Как говорят у нас в России: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Обычно люди спят сладким сном, если их интересы не затронуты напрямую. Погодите, когда норманны двинут на Ватикан и Пророк всю Святую Европу поставит под ружье, вот тогда и здесь запоют по-иному. Ну да будем надеяться, у Грингсона хватит ума не вступать в бой с Крестоносцами и повернуть назад.
        - Зачем он на самом деле туда рвется? - поинтересовался Фокси, видимо решив, что убеленный сединами фон Циммер знает единственно верный ответ на этот вопрос. - Неужели действительно из-за той штуковины, название которой у нас никто даже выговорить не может? Но это же полный бред: затевать войну из-за какой-то божественной дудки!
        - А удерживать десять лет осаду города, в котором твоя жена укрылась со своим любовником, - это разве нормально? - включился в беседу я.
        - Что-то не помню за Грингсоном такого, - усомнился в моих словах байкер. - Кого из ярлов он десять лет осаждал?
        - Вороний Коготь тут ни при чем, - ответил я. - Это случилось примерно три с половиной тысячелетия назад, гораздо южнее отсюда. Тот город назывался Троя, а оскорбленного царя звали Менелай. Тысячи храбрых воинов отдали тогда свои жизни в угоду ревности одной царственной особы. Разве это был не бредовый повод для войны?
        - Ну не знаю... - пожал плечами Фокси. - Наверное, в те времена такое считалось в порядке вещей.
        - Для царей - возможно, и да, - частично согласился я. - Только вряд ли идущий грудью на вражеские копья простой воин был рад сложить голову из-за того, что его царю наставила рога законная супруга.
        - Но ведь все равно шли и умирали, - возразил Фокси.
        - Так и есть, - подтвердил я. - Но делали это из иных соображений.
        - Богатство и слава! - понимающе кивнул Конрад.
        - Совершенно верно, ваша честь. Когда второе намазывается тонким слоем на первое, получается вполне съедобный бутерброд. За такую пищу было уже не грех побороться. А Великая Цель - это как приправа. Одним нравится посыпать ею свой бутерброд, других вполне устраивает оригинальный вкус пищи. Не исключено, что Вороний Коготь действительно верит в существование божественного рога Гьяллахорна и в то, что найдет его в Ватикане. Но вряд ли возможно воодушевить одной этой идеей прорву воинов, которых Грингсон привел за собой. Каким бы одержимым ни являлся конунг, он это прекрасно осознает. И то, что его авторитет пошатнется, не окажись священного рога в Ватикане, - тоже. А вот золото, которое последние два с лишним века стекалось в Центр Мира со всей Европы, для дружинников Вороньего Когтя - вполне притягательная и достижимая цель. Ею можно вполне утешиться, если надежды Торвальда пойдут прахом. Вам доводилось бывать во дворце Гласа Господнего, ваша честь?
        - Причем не раз! - не без гордости признался Конрад. - И если вы спросили меня об этом в связи с ватиканским золотом, то готов подтвердить: Торвальду Грингсону придется гнать в Остию грузовой флот, чтобы за один присест вывезти из дворца всё богатство Пророка.
        - А на чем Вороний Коготь собирается вывозить свой божественный рог? - в нетерпении спросил байкер. - И вообще, что собой представляет этот Галла... или как его там? Я слышал, у Грингсона есть убедительные доказательства его существования.
        - Будьте добры, расскажите молодому человеку, что вы знаете об этом, ваша честь, - попросил я фон Циммера. - Вам ведь больше меня известно о деле чернокнижника Тараса Максюты.
        - Вы будете удивлены, разлюбезнейшие, но о деле Максюты ничего вразумительного не могли сказать даже те киевские инквизиторы, кто непосредственно проводил над ним дознание, - сокрушенно покачал головой Конрад. - Я был знаком кое с кем из этих людей. Надо признать, они были одними из лучших инквизиторов, настоящими мастерами своего дела... Простите, Эрик, если вас задевают эти слова, но мое презрение к бывшим коллегам вовсе не означает, что я не могу давать объективную оценку их профессиональным качествам. Однако, когда мои знакомые рассказывали о том престранном случае в Киеве - естественно, в рамках дозволенного, - им становилось страшно. И это был вовсе не наигранный страх, милейшие, - уж я-то насмотрелся в своей жизни на испуганных людей. Но когда ты видишь объятых страхом инквизиторов, то поневоле веришь, что все рассказанное ими происходило в действительности... Тарас Максюта был старшиной крупнейшей искательской общины Киева. За полгода до того случая он и его подчиненные взялись за раскопку глубокого провала, внезапно возникшего прямо в центре города. Подобные провалы - явление
повсеместное, поэтому ничего сверхъестественного в той катастрофе не было. Просто однажды среди ночи пара административных зданий ушла под землю, и искателям пришлось откапывать и доставать засыпанные архивы и документы. Но, помимо них, в провале обнаружилось еще кое-что, чего определенно не могло быть в разрушенных зданиях. Какой-то артефакт, погребенный в земле или при Каменном Дожде, или гораздо раньше.
        - Как именно выглядела эта штуковина? - не выдержал Фокси.
        - Понятия не имею, юноша, - огорчил его Конрад. - И даже приблизительно не могу тебе это сказать. Судьи, которых я расспрашивал об этом деле, ответили мне то же самое. Ранее я считал, что, раз уж Максюту обозвали чернокнижником, значит, он отыскал под землей книгу - этакий ветхий фолиант, исписанный магическими рунами. По крайней мере люди утверждали, что в тот роковой день Тарас точно держал в руках книгу. Однако Грингсон уверен, что Максюта дул в оглушительный божественный горн. Что на самом деле вытворял чернокнижник и какие силы призвал на Землю, известно немногим. Да и те немногие предпочитают помалкивать. Зато весь Киев стал свидетелем ужаса, что обрушил на город Максюта. Представляете, милейшие: полста тысяч человек, узревшие наяву колдовство невероятной силы! С таким масштабным и дерзким преступлением Орден Инквизиции до той поры точно не встречался и вряд ли в скором времени опять встретится. Более того, киевские Судьи-Экзекуторы наблюдали за творившимся беззаконием прямо из окон магистрата!
        - И что же они увидели? - спросил я. - Или это тоже секрет?
        - Это секрет Полишинеля, разлюбезнейший, - усмехнулся фон Циммер. - Да вы наверняка наслышаны о нем не хуже меня. Искатели отмечали на центральной площади Киева какой-то праздник: ярмарка, танцы, гуляния и все в таком духе. Естественно, Максюта тоже находился вместе со своими общинниками. Только не гулял и веселился, как обычно, а ходил угрюмый и сосредоточенный, то пропадал куда-то, то вновь появлялся. В общем, вел себя крайне подозрительно. Кажется, перед тем, как начать свой сеанс черной магии, он произнес какую-то короткую вступительную речь. Только киевляне, кому посчастливилось не сойти с ума и выжить в давке, не вспомнили потом ни слова из той речи. Ну а о том, что стряслось, когда Максюта закончил выступление, вы и так уже слышали.
        - Ну и что с того? Это же не какой-нибудь заезженный анекдот. Расскажи еще, папаша, - попросил Фокси. Как и все молодые люди, он был весьма охоч до душещипательных историй. Рассказчик из Конрада был, конечно, не слишком впечатляющий, но тот факт, что когда-то фон Циммер являлся Божественным Судьей-Экзекутором, заставлял относиться к его словам с почтением.
        - Что я могу рассказать тебе об ужасе, которого не видел собственными глазами, юноша? - Коротышка взглянул на байкера с отеческой снисходительностью. - Сам посуди, насколько велик был страх, если люди десятками умирали от разрыва сердца, сходили с ума и затаптывали друг друга в панике. Говорят, сначала послышался не то чудовищный вой, не то рев, от которого задрожали окна. Кое-кто утверждает, что он даже слышал голос самого Дьявола. Все может быть... Затем... - Конрад передернул плечами. - Меня всегда бросает в дрожь, когда я представляю себе эту картину... Затем в мгновение ока вокруг Киева выросли огнедышащие вулканы, разлилось штормящее море, а на небе засверкали молнии. А потом на город отовсюду двинулись толпы гигантских монстров. Они выползали из моря, спускались с гор; стаи крылатых тварей носились в воздухе прямо над головами людей. Некоторые чудовища ростом достигали небес. Некоторые были столь отвратительны, что не походили ни на одно из известных нам по легендам порождений Геенны. И все они ревели, верещали, фыркали, топали, размахивали хвостами, вращали глазищами, гремели чешуей,
дышали огнем и плевались ядом... Как поступили бы вы, милейшие, окажись в тот момент в Киеве? Лично я бежал бы без оглядки, а потом отыскал укромное местечко и схоронился там, моля бога, чтобы прожорливые твари не обратили внимания на маленького, ничтожного Конрада.
        Фон Циммер примолк, промокнул шарфом со лба пот и залпом допил остатки вина. Фокси в задумчивости почесал макушку и тоже осушил свою кружку.
        - И кто же изгнал этих тварей обратно в Ад? - спросил байкер растерянным голосом.
        - Многие утверждают, что всемогущий Господь, - ответил Конрад. - Но скорее всего, это сделал сам Максюта, когда осознал, что натворил и что случится, если вызванные им демоны Ада ворвутся в город. В Киеве говорили, что Тарас был неплохим человеком, пока не откопал ту зловещую штуковину и не увлекся черной магией. Очевидно, чернокнижник затворил врата Преисподней тем же способом, что и открыл их. Это был правильный и своевременный поступок, но обойтись без тяжких последствий все равно не удалось. За пару минут погибло, покалечилось либо бесповоротно рехнулось несколько сот человек. В этом Аду не нашлось счастливчиков, кто отделался легким испугом, - даже те, кто не пострадал, все равно получили тяжкие душевные травмы. Десять лет назад в Киеве произошла трагедия, равносильная по количеству жертв серьезному землетрясению. О ней непременно будут говорить и наши потомки, и их дети.
        - И что стало с Максютой? - Неизвестно, от чего раскраснелись щеки Фокси: от вина или от страшной истории, рассказанной бывшим инквизитором?
        - А что с ним стало? - переспросил Конрад. - Согласно отчетам, которые я изучал, Максюта прошел все этапы инквизиционного дознания - от предварительного на Троне Еретика до финального - Очищения Медленным Огнем. Во избежание гражданских волнений это было сделано вдали от Киева. Но не в Ватикане, как принято считать. Во всяком случае, я такого Очищения в столице не припоминаю. Разве что оно прошло в закрытом порядке, но тогда я все равно о нем знал бы.
        - Ладно, черт с ним, с Максютой, - озадаченно наморщил лоб Фокси. - Черт с ней, с его черной магией, колдовской книгой, священной дудкой, или чем он там народ до смерти перепугал... Я готов признать, что такое возможно - ведь случались и до этого в мире чудеса? Но почему Вороний Коготь так уверен, что его горн до сих пор в Ватикане? Разве Орден не уничтожает все конфискованные магические и языческие атрибуты? Зачем Пророку вдруг понадобилось хранить в столице это дьявольское орудие? А вдруг оно снова заработает, и во что тогда превратится Божественная Цитадель? Ватикан - не пограничный город. В нем проживает не пятьдесят тысяч человек, а в десять раз больше. Не считая заезжих купцов и паломников.
        - Вот здесь, юноша, я тебе уже ничем помочь не могу, - потупив взор, вздохнул Конрад. - Мне неизвестно, на каких основаниях конунг обвиняет Пророка в укрывательстве священной реликвии видаристов. Но на высосанный из пальца повод не похоже. Тот, кому требуется веская причина для войны, обычно провоцирует врага первым показать зубы, а не предъявляет ему голословные обвинения, после чего кидается в драку. Грингсон определенно верит в то, что делает, милейшие. И эта вера вдохновляет его воевать до победного конца. Пророк же верит, что у него хватит сил покарать язычников. А чья вера сильнее, выяснится в ближайшие дни. Прискорбно только, что многие Крестоносцы и норманны, кому предстоит сражаться друг с другом, так никогда и не узнают ответа на этот вопрос...
        Конрад и Фокси отправились на боковую раньше нас с Михаилом. Я же поднялся наверх, как только Михалыч смекнул, что недовольство проигравших ему в карты торговцев вот-вот достигнет точки кипения, и благоразумно решил выйти из игры. Запах жареного он всегда чуял за версту. Михаил заверил игроков, что непременно даст всем обиженным шанс отыграться, когда снова будет проезжать здесь через неделю. После чего сгреб выигрыш и удалился, оставив картежников продолжать игру.
        Я уже давно боролся с зевотой, но не хотел оставлять хромого калеку в окружении недоброжелателей. А недовольством к «везунчику» воспылали почти все его противники, включая трактирщика Казимира, который, как я и предсказывал, уселся-таки за игровой стол и вскоре ссыпал в карман Михаила половину трактирной кассы.
        - Пока у ребят еще полно денег и не остыл азарт, пусть веселятся, - пояснил пройдоха суть своего тактического отступления, ковыляя по лестнице в номер. - Если же раздеть их по полной, они непременно разозлятся и сломают мне вторую ногу. А так крайним останется вовсе не дядя Миша, и, стало быть, на орехи получит кто-то другой. Как видишь, даже в картах без дипломатических уловок - никуда...
        
        Но то, что произошло ночью, вряд ли поддалось бы урегулированию дипломатическим путем, даже возьмись за это дело все «дипломаты» из нашей компании. Виноваты в случившемся инциденте были и мы, необдуманно заночевавшие на постоялом дворе, вблизи от трассы государственного значения; и пан Юзеф, решивший заработать на нас лишнюю сотню; и даже проклятая непогода, вынудившая Фокси искать ночлег в этом чертовом захолустье. Нельзя было обвинять только Защитников Веры, что нагрянули в поселок под утро, хотя кашу заварили именно они. Но слуги закона всего лишь исполняли свой долг, что пошло вразрез с нашими планами. Трагическое стечение обстоятельств, которого можно было бы легко избежать, окажись мы или Юзеф чуточку прозорливее.
        Когда Фокси договаривался с Юзефом об аренде гаража, у хозяина оставался незанятым только один бокс - тот, который был постоянно забронирован для государственного автотранспорта. Оговаривая с Фокси условия, хозяин об этом умолчал, иначе мы, конечно же, не стали бы так рисковать. Этот гараж приносил бы Юзефу мизерную выгоду, используйся он исключительно по назначению. Поэтому время от времени хозяин и нарушал инструкции, пуская на ночь в служебный бокс посторонних. Защитники Веры и до войны нечасто останавливались в этой дыре, а сегодня и вовсе прекратили наведываться в поселок. Поэтому их гараж стал эксплуатироваться не по назначению гораздо чаще, что хоть немного, но компенсировало Юзефу старые убытки.
        Однако этой ночью случилось непредвиденное. В три часа пополуночи в ворота постоялого двора неожиданно въехал крытый грузовик, с трудом пробившийся к поселку сквозь метель. В грузовике находились пятеро продрогших и озлобленных Защитников, а также двенадцать рекрутов, которых эта группа собирала по всей округе. После проигранного Защитниками штурма Роттердама местные епископаты объявили частичную мобилизацию и разослали сборные команды по всем окрестным городам и селам. Поселок, где мы остановились на ночь, тоже не должен был стать исключением, и завтра отсюда наверняка отправились бы на север несколько новобранцев. Но по нашей вине им была предоставлена временная отсрочка.
        Поднявший Юзефа с постели лейтенант не стал требовать у него ключей от комнат - чтобы переждать остаток ночи, Защитников вполне устраивал трактирный зал. Однако гости категорически отказались бросать на морозе грузовик, тем более что для таких случаев на постоялом дворе обязан был иметься зарезервированный бокс. Перепуганный Юзеф не сумел найти оправданий и бросился наверх будить Фокси.
        Конрад выкупил для нас два двухместных номера, и байкер предпочел поселиться вместе с ним, а нам с Михаилом досталась комната по соседству. Я заснул гораздо раньше Михаила, который не сомкнул глаз, пока не пересчитал перед сном выигрыш. Но сон мой и дома никогда не был глубоким, а здесь и подавно. Поэтому я и различил под утро сквозь дрему негромкий стук в дверь соседнего номера, а затем - взволнованный голос Юзефа и поспешно удаляющиеся шаги. Этих звуков было вполне достаточно, чтобы напрочь отбить сон у параноика. Я продрал глаза и пошел выяснять, что же стряслось.
        Ночной визит хозяина ничуть не побеспокоил Конрада Фридриховича. Он так и продолжал сладко посапывать, в то время как его сосед по номеру куда-то запропастился. А по трактиру уже разносились голоса продрогших рекрутов, добравшихся-таки до вожделенного тепла. Я же пока не знал, что за компания пожаловала к Юзефу, однако его волнение и отсутствие Фокси мне не понравилось. Я подошел к окну, но оно, как назло, покрылось инеем, который не позволял рассмотреть, что творится во дворе.
        Я вернулся в номер, нацепил кобуры с пистолетами, надел куртку, толкнул в бок Михаила, бросил ему «жду тебя внизу» и отправился на разведку.
        Дюжина молодых мужчин столпилась у почти погасшего камина, один из них подбрасывал туда дрова и раздувал огонь. Рядом на столе были разложены дерюжные вещмешки. Простая одежда и крепкие фигуры гостей выдавали в них крестьян или искателей. Двенадцать пар глаз равнодушно взглянули на меня и вновь уставились на чахлые язычки пламени. Посетители выглядели изможденными, однако не похоже, чтобы они пришли сюда пешком, - одежда на всех была сухой.
        Я огляделся: ни Юзефа, ни Фокси в зале не наблюдалось.
        - Хозяина не видели? - осведомился я у посетителей. Один из них молча указал на дверь. Я направился к выходу, но едва взялся за дверную ручку, как меня окликнули:
        - Эй, окажи услугу, передай лейтенанту Владичу, чтобы не забыл захватить наши сухпайки!
        - Лейтенанту? - Я вздрогнули напрягся, словно меня ткнули в спину кочергой. - Ладно... передам...
        Чего мне сейчас не хотелось больше всего на свете, так это встречаться с какими бы то ни было лейтенантами. Но запираться в номере и пережидать опасность, не разузнав, куда подевался Фокси, я не собирался. Я уже догадался, что за компания пожаловала на постоялый двор, и подозревал, зачем Юзефу понадобился наш проводник. Лейтенант Владич не мог пройти мимо приметного автомобиля, стоящего в гараже. Встреча Защитника Веры и байкера не сулила последнему абсолютно ничего хорошего. Впрочем, как и нам.
        Весь исполненный нехороших предчувствий, я вышел на улицу.
        Едва я очутился во дворе, как сразу заслышал брань и звуки возни, что происходила где-то у гаражей. Похоже, беседа Фокси и Владича продлилась недолго и завершилась отнюдь не полюбовно.
        Я в сердцах выругался - вот ведь влипли! - и поспешил к гаражам, на ходу вспоминая нашу легенду, разработанную на случай подобных эксцессов. Шанс выручить проводника из беды у меня еще оставался. Главное, чтобы Защитник не опознал во мне человека, за поимку коего Владича точно повысят в чине и наградят орденом героя.
        У ворот гаража передо мной разыгралась сцена, в иной ситуации выглядевшая бы даже комично. Пятеро взбешенных Защитников метались вокруг своего грузовика, громко сквернословили, потрясали кулаками и упорно норовили вытащить забившегося под грузовик не то человека, не то огрызающегося пса - по крайней мере, тот, кто там прятался, яростно рычал и никому не давался в руки.
        Я расслышал среди потока брани выражения «грязный байкер» и «проклятый выродок», после чего версия с псом сразу отпала. Кто еще это мог быть, если не наш Фокси? То и дело кто-нибудь из Защитников нагибался и пытался ухватить байкера за куртку, но тот крепко вцепился в карданный вал и отчаянно брыкался. Фокси чуял, что ему не избежать побоев, но до последнего старался оттянуть этот момент.
        Я невольно поразился отваге юноши: он не звал нас на помощь, хотя знал, что мы наверняка его услышим. Фокси был явно готов дать забить себя до смерти, но не выдать доверившихся ему людей. Я давно убедился, что байкеры - смелый народ, но с такой байкерской самоотверженностью сталкивался впервые.
        - Какого дьявола мы тут руки морозим! - в очередной раз получив от Фокси ботинком по плечу, прокричал Защитник в офицерской портупее. Видимо, он и являлся дирижером этого квинтета - лейтенантом Владичем. - Пристрелю мерзавца - достал он меня! При нем наверняка есть нож, а это значит, что нам оказано вооруженное сопротивление! А ну разойдись, не то зацеплю!
        И Владич расстегнул кобуру.
        - Стой-стой-стой! - как можно миролюбивее крикнул я, приближаясь к Защитникам и стараясь не выходить на падающий из окон трактира свет. - Уф, еле успел!.. Все в порядке, офицер, это мой сын, и он следует вместе со мной в Варшаву! Приношу огромные извинения, если Магнус вас чем-то обидел. Поверьте, он не нарочно - просто у него не все в порядке с головой. Я вас очень прошу: будьте добры, оставьте мальчика в покое. Магнус! Вылезай из-под машины, сынок, и проваливай в трактир! Я с тобой там потолкую!
        - А ты кто такой? - Лейтенант настороженно обернулся. Ладонь его так и осталась лежать на рукоятке пистолета.
        Любопытно было бы взглянуть на реакцию «мундиров», назови я им свое настоящее имя. То-то рожи бы у них повытягивались! Но я, разумеется, не стал проводить таких рискованных экспериментов.
        - Цезарь Казарес, искатель, - представился я именем, что значилось в моем фальшивом паспорте. - Мы с сыном помогаем нашему другу Григорию Котовскому перевезти в Варшаву из Дрездена его больного дядюшку Войцеха. Дядюшка Войцех - беженец. Раньше он жил в Бонне, а теперь у него ничего там не осталось: ни дома, ни семьи. Проклятые «башмачники», пропади они пропадом!..
        Григорий Котовский и Войцех Красинский являлись конспиративными именами, соответственно, Михаила и Конрада. Душещипательная история про больного дядюшку была шита белыми нитками, о чем Михаил предупредил наших кураторов из разведки еще в Петербурге. Но они за столь короткий срок не смогли придумать ничего лучшего. Поэтому приходилось довольствоваться тем, что было, и спасать отвратительную историю выразительной актерской игрой. А вот Фокси со своим автомобилем не был включен в легенду, но ему изначально и не требовалось появляться на людях. Так что теперь парня надо было срочно вписывать в сценарий, который и без того выглядел неубедительно.
        Фокси настороженно выглянул из-под грузовика, но вылезать не торопился. Правильно, малыш, посиди пока там. Еще неизвестно, чем все закончится: скоро только сказка сказывается, да не скоро в нее верится.
        - А ну стой, где стоишь! - приказал Владич, извлекая из кобуры пистолет и наставляя его на меня. - Покажи документы! Только без резких движений!
        Документы я хранил в нижнем боковом кармане куртки - боялся, что полезу за пазуху, а проверяющий ненароком заметит у меня под курткой оружие. Но не успел я сунуть руку в карман, как вдруг остальные Защитники Веры тоже засуетились и выхватили пистолеты.
        Беспокойство у «мундиров» вызвал Михаил, быстро приближавшийся к нам шаткой хромой походкой. Проныра уже явно догадался, что стряслось и как ему следует себя вести.
        - Что случилось, Цезарь? - опершись на трость, полюбопытствовал «Котовский».
        - Это мой друг Григорий, - представил я Защитникам нового участника спектакля. - Опять мой сын влип в неприятности, Гриша. Сколько раз говорил мерзавцу: - Магнус, подстригись, а то рано или поздно с байкером спутают и накостыляют по шее почем зря. Допрыгался!
        Я погрозил пальцем высунувшемуся из укрытия Фокси. Владич взял у меня паспорт и указал стволом пистолета на Михаила:
        - Ты тоже документы давай!.. Что с ногой?
        - Акушерка уронила, когда пуповину обрезала, - со вздохом ответил калека, доставая бумаги.
        Один из Защитников нервно прыснул. Михаил посмотрел на него и укоризненно покачал головой.
        Выйдя на свет, Владич изучил паспорта, после чего кивнул на приоткрытые двери гаража и спросил:
        - Ваш автомобиль?
        - Мой, - ответил «Гриша». - Выиграл в карты у байкеров пару месяцев назад. Сами понимаете, инвалиду под старость лет без автомобиля тяжко.
        - Хороший картежник?
        - Спросите у пана трактирщика и тех парней, с кем мы вчера коротали вечер, - пожал плечами Михалыч.
        - Откуда столько горючего?..
        Пока Юзеф бегал за Фокси, хитрый лейтенант времени даром не терял. Искатели, раскатывающие на байкерском джипе, который они выиграли в карты, - это еще куда ни шло. А вот запасов горючего у нас и впрямь было многовато даже по меркам мирного времени. При военном же энергокризисе, когда цена на топливо для гражданского населения взлетела до небес, обладание семью объемными канистрами с бензином выглядело подозрительно.
        - Это - из моих собственных запасов, - сымпровизировал Михаил. - Я с молодости привык вкладывать деньги только в истинные ценности.
        Звучало неубедительно, поэтому лично я не удивился, когда Защитники нам не поверили. С тем же успехом можно было соврать Владичу о том, что мы украли горючее со склада какого-нибудь епископата. Лейтенант сунул наши паспорта к себе нагрудный карман, указал на нас подчиненным и объявил:
        - Вы задержаны до выяснения обстоятельств. Завтра... то есть сегодня, я передам вас местным Добровольцам Креста, а они уже решат, как с вами быть. Но автомобиль и горючее я забираю немедленно согласно указу Его Наисвятейшества Пророка о реквизиции транспортных средств на военные нужды. А в вашем случае речь идет даже не о реквизиции, а о конфискации, поскольку прав на владение и эксплуатацию автомобиля у вас, конечно же, нет. Плюс ко всему вы незаконно заняли государственную стоянку, что также является злостным правонарушением...
        Пока Владич говорил, трое «мундиров» окружили нас, а один, поигрывая пистолетом, сел на корточки возле грузовика на тот случай, чтобы проказник «Магнус», упаси бог, не дал деру.
        - Обыщите их! - распорядился лейтенант.
        - Руки на затылок! - приказал нам один из Защитников и для убедительности дернул вверх стволом пистолета.
        - Цезарь? - полюбопытствовал насторожившийся Михаил. Он, как и я, до последнего надеялся, что до обыска дело не дойдет. Без обыска можно было отделаться от навязчивых «мундиров» и меньшей кровью. Например, когда они завели бы нас в трактир, усадили куда-нибудь на видное место, а сами взялись бы отогреваться и ужинать. И вот после того, как Защитников разморило бы тепло, змей-Хенриксон достал бы пистолет и разоружил эту компанию...
        Эх, мечты, мечты... Владич не такой доверчивый парень, чтобы поворачиваться к нам спиной, не вывернув перед этим наши карманы.
        - Падай! - бросил я «Котовскому», распахивая полы куртки и выхватывая княжеские подарки. Положение было незавидным, но не столь самоубийственным, как семь лет назад на берегу залива Сен-Мало, где мне и Гюнтеру противостояло пятеро матерых Охотников. Продрогшие на морозе, укутанные в тесные полушубки, бойцы Владича держали закостеневшие пальцы на спусковых крючках, но мысли Защитников витали в другом месте: возле трактирного очага. Может быть, при аресте какого-нибудь искателя Казареса такая безалаберность вышла бы простительной, но если уж «мундиры» решили угрожать оружием лучшему ученику великого Охотника Анджея, им надо было вести себя гораздо бдительнее.
        Михаил еще не успел плюхнуться в снег, а я уже прострелил правое плечо тому «мундиру», который намеревался меня обыскать. Защитник вскрикнул, выронил пистолет и отшатнулся, а я тем временем метнулся к нему и, ухватив его за шею, прикрылся им от остальных врагов.
        Больше всего меня пугал Владич, стоявший отдельно от прочих и имевший возможность всадить мне пулю в левый бок. От Защитников, что собирались обыскивать Михаила, я был прикрыт живым щитом. От того, который караулил Фокси, - грузовиком. Поэтому я выбрал лейтенанта следующей мишенью, хоть он находился от меня дальше всех.
        Из четырех пуль, что я выпустил навскидку по ногам Владича, в цель попало лишь две: одна перебила лейтенанту голень, вторая угодила в бедро. Владич, уже готовый стрелять, потерял равновесие и рухнул на колени. Я, однако, продолжал целиться в том направлении, поскольку уже видел следующую угрозу...
        Стерегший Фокси Защитник стремительно нарисовался из-за грузовика, заняв позицию для стрельбы с колена быстрым перекатом через плечо. Парень определенно не жалел времени на тренировки и намеревался закончить свой эффектный маневр двумя-тремя меткими выстрелами. Но я его опередил. Враг еще целился, а моя пуля уже летела ему в плечо. Боль судорогой свела Защитнику пальцы, и курок он все-таки спустил, только попал не в меня, а в трактирную стену.
        - Оружие на землю! - рявкнул я двум Защитникам, которые удерживали меня на прицеле, но не решались стрелять, так как боялись случайно попасть в заложника.
        «Мундиры» не подчинились. Будь я не так взвинчен, возможно, попросил бы их еще раз. Но сейчас моя реакция на неповиновение оказалась бескомпромиссной. Пока Защитники терзались сомнениями, я двумя выстрелами заставил каждого из них охрометь на правую ногу, а затем ударил заложника рукояткой «глока» по затылку, подскочил к корчившимся от боли врагам и отобрал у них пистолеты.
        - Магнус! - окликнул я байкера и указал ему на Владича, пытавшегося дотянуться до оброненного пистолета. Фокси выскочил из-под грузовика, подбежал к лейтенанту и угомонил его несколькими ударами кулака, после чего без напоминаний проделал то же самое с другим «мундиром». Подобрав оружие, расторопный юноша сунул один пистолет за пояс, а второй оставил в руке, направив его стволом в небо и убрав палец со спускового крючка. Глянув на Фокси, я решил, что можно не тратить время на объяснение ему техники безопасности - кто-то уже успел преподать парню урок до меня.
        - Как же я рад, Цезарь, друг сердешный, что ты не утратил форму! - проговорил Михаил, неуклюже поднимаясь на ноги и отряхаясь от снега. Фокси хотел помочь калеке, но тот отмахнулся, нашарил в снегу трость и встал самостоятельно. - Правда, раньше ты двигался шустрее и всегда метил в голову, но для старика со скрипучими суставами ты стреляешь очень даже неплохо... Только что это за, мать его, неоправданный гуманизм? Почему ты оставил их в живых? Эти ублюдки вряд ли оказали бы тебе подобную честь.
        Ответить я не успел, поскольку во дворе стали появляться люди. Первый прибежал трактирщик Казимир с двустволкой и в тулупе, накинутом на голое тело.
        - Оружие на землю! - вскинув трофейный пистолет, приказал ему Фокси, явно подражая мне. Казимир выпучил глаза и, прижав ружье к груди, застыл как вкопанный. Но шокировал трактирщика не направленный ему в лоб пистолет, а пять скорчившихся на снегу тел.
        - Со слухом плохо? - поддержал я байкера. - Бросай ружье, кому говорят!
        - Где мой брат? - пролепетал трактирщик, дрожащими руками ставя двустволку к стене. - Что вы с ним сделали?
        - Я здесь, Казимир! - откликнулся Юзеф, все это время прятавшийся в гараже. Одет он был так же, как и братец - в меховые сапоги, тулуп и кальсоны, - и потому успел уже изрядно продрогнуть. Увиденное им поле брани привело его в неменьший ужас: - О Господи, за что мне такое наказание! Что же вы натворили, убийцы! Что с нами теперь будет!
        - Заткнись! - прикрикнул на Юзефа Михаил и огрел его по спине тростью. - Мой друг сегодня чрезвычайно добр, так что все пока живы. А если кто умрет, виноват в этом будешь только ты! Быстро дуй за лекарем! И не вздумай тащить за собой Добровольцев Креста!
        И снова наподдал ему тростью для расторопности. Юзеф побежал в трактир одеться потеплее и едва отбился в дверях от разбуженных выстрелами обеспокоенных торговцев. Все они желали знать, не байкеры ли напали на гаражи. Из-за спин коммерсантов выглядывали рекруты. Однако они волновались куда меньше, поскольку наверняка догадывались о причине стрельбы. Вмешиваться в конфликт рекруты не собирались. Разве охота им было рисковать ради тех, кто вез их под пули норманнов?
        - Расступись! - раздался вдруг позади торговцев и рекрутов грозный окрик. - Расступись, я приказываю!..
        Публика послушно отхлынула, и во двор выскочил взъерошенный Конрад Фридрихович, сжимавший в каждой руке по маленькому «вальтеру», взятому им не иначе как из своего багажа. Вид у коротышки был крайне воинственный. Продолжайся сейчас у гаражей перестрелка, Конрад без раздумий бросился бы в горнило боя - я знал, что отваги этому человечку было не занимать.
        - П... ц деревне! - схватился за голову Михаил, завидев бегущего к нам во всеоружии Конрада. - Эй, юноша, заводи свою колымагу - проваливаем отсюда к чертовой матери!..
        - Что случилось, разлюбезнейшие? - спросил запыхавшийся коротышка, глядя на поверженных «мундиров», которые уже пришли в себя и теперь, скрипя зубами от боли, наперебой костерили нас на чем свет стоит.
        - Что случилось, того уже не изменишь, - проворчал я и крикнул рекрутам, чтобы те оттащили раненых в помещение. Рекруты с неохотой подчинились.
        - Дядюшка Войцех, спрячьте, пожалуйста, оружие - вы меня нервируете, - попросил Михаил припоздавшего Карателя. - И вообще, кто вам его выдал?
        - Это - из моей домашней коллекции, - признался Конрад, рассовывая пистолеты по наплечным кобурам, точно таким же, как у меня. - Так мне объяснят наконец, что я пропустил?..
        - Не волнуйтесь, дядюшка Войцех, вы абсолютно ничего не пропустили, - заверил его контрразведчик. - Главное веселье еще впереди...
        
        
6
        
        Побратима с недавних пор было просто не узнать. Буквально за несколько дней Лотар преобразился из скромного носителя священной секиры, топчущегося в тени своего отца, в настоящего властного форинга. Теперь Ярослав даже не всегда осмеливался первым начинать с Лотаром разговор: беспокоился, что подумают их дружинники, когда увидят, что хольд, пусть и старший, вот так, панибратски, беседует с форингом. Дружба дружбой, но субординацию надо соблюдать. Иначе какой пример они будут подавать своим фьольменнам?
        Лотар был произведен в форинги перед вступлением Вороньего Когтя в Берн. В этом городе и начинался Центральный Торговый Путь - широкое шоссе, проложенное через Альпы и заканчивающееся во Флоренции, месте слияния трех Торговых Путей, ведущих из Европы на Апеннины. Всю дорогу от Базеля до Берна конунг размышлял над просьбой сына, советовался с Фенриром, ярлами, а также богами, чье мнение на сей счет также должно было учитываться. Что конкретно сообщил дроттину Сверкающий Хьюки, знал только Торвальд, но весть та оказалась доброй, это бесспорно.
        На следующее утро после разговора с «советником» конунг назначил общий сбор дружин, на котором перед лицом братьев объявил о своем решении.
        Сначала Торвальд зачитал указ о формировании отдельной дружины дренгов. Дренгами называли всех молодых норманнов, в том числе и тех, кто уже отрастил бороды, но будучи самым младшим или неопытным членом своей дружины, все еще не заслужил к себе полноценного уважения. Отныне под определение «дренг» подпадали дишь фьольменны, не достигшие возраста двадцати двух лет, а само это понятие переходило в разряд официальных. Многие великовозрастные «дренги» после такого известия воспрянули духом: теперь никто не имел права дразнить их опостылевшим прозвищем. Служба дренгов в рядах обычных дружин отныне разрешалась лишь по достижении воинами необходимой возрастной границы.
        Затем Вороний Коготь представил войску нового форинга молодежной дружины и по традиции предложил высказаться несогласным. Сегодня желающих выступить не нашлось. «Старики» - те, кому пришлась не по нраву воля конунга, - предпочли воздержаться: вопрос был не столь существенен, чтобы портить из-за него отношения с дроттином. Среди молодежи, которую решение о разделении дружин по возрастному признаку касалось напрямую, недовольных, разумеется, имелось больше. Однако, видя, что на поддержку «стариков» уповать не приходится, дренги также попридержали языки. Торвальд остался удовлетворен - с этой минуты мнением несогласных можно было пренебречь.
        После этого молодой форинг новоиспеченной дружины дал публичную клятву на крови, что должно было подтвердить оказанное ему доверие. Братья ответили ему криками одобрения, не смолкавшими несколько минут. Особо старались самые молодые, кому предстояло служить под командованием Лотара еще долгий срок. Теперь у дренгов появился покровитель, готовый защищать их непосредственные интересы перед «стариками», ранее зачастую пренебрегавшими мнением молодежи.
        Никакой дискриминации в отношении бойцов молодежной дружины вроде бы не предвиделось. Все без исключения дренги подчинялись общепринятым законам, равно как и отвечали по всей их строгости. Форинг Лотар обладал правом голоса на совете ярлов, а его подчиненные могли в свою очередь высказывать ему в открытую свое мнение. Но поскольку окончательным распределением обязанностей занимался все-таки Грингсон, дренгам не приходилось особо надеяться, что им доверят выполнять ключевые задачи.
        Но шанс доказать свою боеспособность дренги все же получили, и его никак нельзя было назвать легким.
        Разгром Крестоносцев под Базелем вызвал в Ватикане серьезное замешательство. Крепкий щит, обязанный надежно перекрыть все пути норманнов на Апеннины, был изрублен в щепу, отчего Ватиканскую епархию захлестнула паника. По Западному и Восточному Торговому Пути потянулись беженцы. Они старались скрыться с полуострова, пока Грингсон полностью не отрезал все дороги, ведущие на материк. Но на Центральном Пути от Берна до Милана поток беженцев из Швейцарии двигался в противоположную сторону, чтобы затем разветвиться в двух направлениях: на запад и восток.
        Едва весть о поражении Крестоносцев достигла Берна, город опустел за сутки. Однако не все горожане бежали на юг. Полковник Штерн - главный наставник местной Академии Защитников Веры - посчитал бегство унизительным и забаррикадировался с частью своих воспитанников в стенах учебного заведения. Чем был вызван героизм престарелого полковника, выяснилось позже. Штерн никого не обязывал оставаться в Берне вместе с ним, но среди кадетов и преподавателей отыскалось немало поддержавших его поступок добровольцев. Остальная часть учеников и наставников отступила из города вслед за беженцами. Превратив за короткий срок свою альма-матер в крепость, самоотверженные кадеты стали последним препятствием, мешающим норманнам ступить на Центральный Торговый Путь.
        Вороний Коготь мог при желании стереть строптивую Академию одним точным выстрелом из трофейной гаубицы, но конунг по достоинству оценил мужество полковника Штерна и его воспитанников.
        - Эти храбрецы, несомненно, выкованы с нами из одной стали, - изрек Грингсон, выслушав доклад вернувшейся из Берна разведгруппы. - Давайте уважим их выбор - все они, несомненно, приглянутся крылатым девам смерти. Видар найдет для этих отважных воинов место за своим столом.
        Вооружение кадетов состояло в основном из табельных винтовок и пары пулеметов. «Датская Сотня» растерзала бы юных бойцов Штерна голыми руками, но Фенрир и форинги остальных дружин решили дать возможность отличиться рвущимся в бой дренгам.
        Лотару не требовалось напоминать, что на все про все его дружине отводится максимум полдня. Торвальдсон пообещал доставить отцу голову строптивого полковника через три часа. Конунг хмыкнул, но промолчал - обещание сына было дерзким, и от этого на Лотара ложилась двойная ответственность. А он намеревался за все спросить с хольдов, которые таких обещаний не давали, что, впрочем, не имело для молодого форинга значения. Он осуществил свою давнюю мечту и теперь командовал не только дружиной, но и Ярославом. И сегодня княжичу приходилось беспрекословно подчиняться воле побратима...
        
        - Ну что, брат? - стараясь перекричать стрельбу, окликнул Лотар Ярослава. - Начнем?
        - Погоди пару минут! - отозвался тот. - Энунд и его дренги еще не выбрались на крышу!
        - Не важно! Нам надо успеть занять позиции до того, как они начнут! - Глаза форинга блестели хищным огнем готового к прыжку зверя. - Ты не забыл? У нас осталось полчаса! Если за это время я не отрежу Штерну голову, тебе придется отрезать мою и отнести ее в лагерь в качестве извинений за опоздание! Короче, я считаю до пяти, и мы входим! Раз!..
        Готовые к атаке дренги дружно подобрались.
        - Дьявол! - вполголоса ругнулся княжич чуждым среди язычников ругательством. - Похоже, брат вконец спятил!..
        Штурм Академии начался за здравие и мог бы такими темпами завершиться еще час назад. Но выжившие кадеты, их наставники и сам полковник Штерн отступили в главную аудиторию, занимавшую практически весь третий этаж и рассчитанную почти на тысячу человек. Выстроив на галерке высокую, почти под потолок, баррикаду, Защитники укрепились на этой «высоте» и с успехом отражали атаки дренгов, штурмующих аудиторию через два входа по бокам кафедры. За спинами кадетов находилось лишь небольшое хозяйственное помещение без окон. Оттуда загнанным в угол воспитанникам Академии деваться было уже некуда.
        «Радгриды» и «Ротатоски» дружинников, на которых те прорвались к Академии, взяли ее в кольцо и сейчас контролировали не только прилегающую к ней территорию, но и фактически весь первый этаж, держа окна на прицеле пушек и пулеметов. Таким образом была почти полностью зачищена нижняя часть здания: установленные на бронетехнике орудия подавили пулеметные гнезда противника и вытеснили его на верхние этажи, позволив норманнам войти в Академию через парадные ворота.
        Оставшиеся со Штерном кадеты - в большинстве своем ровесники дренгов - были помешаны на героической смерти, поэтому не слишком заботились о грамотной обороне. Воевать с ними оказалось одновременно и легко и трудно. Многим кадетам так не терпелось пасть смертью храбрых, что они кидались в штыковую, даже когда у них еще оставались патроны. Расправляться с такими безумцами было просто, если дренги вовремя замечали несущихся к ним по коридорам Академии самоубийц с винтовками наперевес. Но частенько выходило так, что впавшие в предсмертный раж кадеты, отлично знавшие планировку здания, набрасывались на норманнов из укромных местечек, после чего начинали стрелять и орудовать штыком направо и налево. Эти юные дьяволы были наиболее опасны, и вскоре дошло до того, что дренги начали издалека стрелять по запертым дверям, шкафам и прочим потенциальным укрытиям, где могли скрываться враги. И зачастую подобная тактика приносила плоды.
        То, чем сейчас занималась дружина Лотара, больше напоминало не штурм, а подавление бунта в психиатрической лечебнице, пациенты которой дорвались до оружия. Форинг понадеялся было, что справится с работой раньше срока, но последняя «экзаменационная» задача чуть не поставила Торвальдсона в тупик. Когда дружинники, потеряв несколько товарищей, что погибли в основном из-за неосторожности, добрались наконец до третьего этажа, они столкнулись уже с организованным сопротивлением. Да таким, которое заставило бы попотеть даже неистовых датчан.
        Лотар, Ярослав и часть дружины засели у дверей аудитории и вели безрезультатную перестрелку с кадетами по ту сторону баррикады. Эти Защитники уже не рвались в самоубийственную контратаку, предпочитая не торопить смерть и наслаждаться жизнью столько, сколько костлявая им еще отмерит. Пороховой дым наполнял аудиторию, вяло выветриваясь через выбитые окна под потолком.
        Именно к этим окнам и подкрадывались сейчас по крыше дружинники хольда Энунда. Они не собирались спускаться в аудиторию по веревкам и таким образом прорывать оборону врага, иначе их бы неминуемо перебили. Все, что от них требовалось, - это забросать баррикаду сверху бутылками с зажигательной смесью. Но Энунд почему-то запаздывал: либо все еще искал выход на крышу, либо не мог приноровиться для атаки - все же швырять бутылки в окна, свесившись с края крыши, было весьма рискованно. Лотар нервничал все сильнее, поскольку срок, отмеренный им самому себе, истекал...
        - Пять! - громко скомандовал он и бросился в аудиторию, прямо под пули.
        - Твою мать! - эхом откликнулся Ярослав и вместе с прочими дренгами рванул следом. Оставшиеся у дверей Дружинники взялись прикрывать товарищей поверх голов шквальным огнем.
        Защитники запоздало среагировали на финт атакующих и открыли стрельбу, когда те уже залегли среди парт и за кафедрой. Пули застучали по дереву; кто-то из шедших за побратимами дружинников зарычал от боли - похоже, бедолага не успел вовремя схорониться и нарвался на пулю.
        Дренги Энунда мешкали.
        Идти на баррикаду в лобовую атаку являлось чистой воды безумием, и Лотар, разумеется, не собирался жертвовать бойцами. Дренги лишь занимали выгодные позиции для стрельбы перед контратакой противника, которую должен был спровоцировать Энунд со товарищи. Ярослав прополз по ряду до ближайшего прохода, после чего собрался с духом, вскочил на ноги и рывком метнулся к стене, стреляя на ходу. Нырнув под прикрытие ярусной ступени, он заметил, что Лотар выбрал для себя позицию за массивной трибуной кафедры. Остальные дренги расположились от него неподалеку. Ярослав обнаружил, что он, оказывается, ближе всех подобрался к вражеской баррикаде. Можно было при желании приблизиться еще, на более выгодную позицию, только весь героический запал княжича, похоже, выгорел.
        «Что мы творим! - мелькнуло в голове старшего хольда. - Одни безумцы воюют с другими! И Лотар тоже хорош! Подумаешь, задержался бы с головой Штерна на пару часов! Проклятый скандинав со своей проклятой принципиальностью! Нет уж, хватит! Выше не полезу!»
        И правильно сделал, за что потом похвалил собственную прозорливость. Когда бойцам Энунда удалось-таки осуществить свою акцию, пара зажигательных бутылок угодила аккурат в то место, куда собирался перебежать Ярослав. Но остальные бутылки, брошенные в окна аудитории, разбились точно о баррикаду, сразу же жарко запылавшую с обоих краев.
        Кадеты опомнились, когда дружинники Энунда уже перестали маячить в окнах и потому отстреливаться было поздно. Бесполезно было и тушить объятую пламенем баррикаду. Лотар все правильно рассчитал: среди идущих на смерть кадетов не нашлось желающих гореть заживо, и все они, отстреливаясь, ринулись через преграду и парты в последнюю атаку. Рассредоточившиеся вдоль стен и за кафедрой, дренги встретили атакующую волну врагов кинжальным огнем, безжалостно скосив кадетов еще до того, как те перешли в штыки...
        В таком сражении Ярославу еще участвовать не доводилось. Это был не бой, а натуральная бойня. Одно дело, когда враг воюет с тобой по вполне понятным правилам, но как воспринимать такой массовый и на первый взгляд беспричинный суицид? Ради чего? Ради памяти погибших под Базелем старших товарищей? Но разве не разумнее было отомстить, отступив к Ватикану и влившись в ряды других воинских частей?
        Подобное безрассудство совершенно не укладывалось в голове княжича. Но ни выбора, ни времени на раздумья у него не оставалось. И Ярослав, как и прочие дренги, методично расстреливал бегущих на него очумелых кадетов, стараясь не смотреть в их перекошенные смертельной яростью лица. Сегодня ему открылся еще один лик войны, о котором он раньше не подозревал. Сколько же их было в действительности? Пожалуй, побольше, чем у самого Локи...
        Расправа продлилась недолго. Вскоре весь зал был усеян телами кадетов. Еще недавно в этой аудитории их обучали воевать, и вряд ли кто-то из них тогда догадывался, что ему придется пасть смертью храбрых прямо в стенах родной Академии.
        Помещение быстро наполнялось дымом, и многие из дренгов надрывно кашляли. Еще минута-другая, и здесь будет уже не продохнуть от гари. Лотар и прочие носились как ошалелые среди убитых и раненых кадетов, разыскивая полковника Штерна. То и дело раздавались выстрелы: форинг приказал бойцам оказывать раненым врагам знаменитое норманнское милосердие и сам не окупился на него.
        Ярослав хотел сделать вид, что ему стало дурно от дыма, и под этим предлогом покинуть поле бойни, но вдруг его внимание привлекло какое-то движение по другую сторону баррикады. Княжич снова вскинул оружие. Да, Ярославу не нравилось воевать со своими ровесниками, и в глубине души он им даже сочувствовал. Но если в аудитории еще остались выжившие враги, во избежание угрозы с ними нужно было разделаться.
        Выпрыгивая из-за горящей баррикады, кадеты успели основательно развалить ее, проделав в нагромождении мебели проход. Держа автомат наготове, Ярослав ворвался за опустевшее вражеское укрепление, желая поскорее довершить расправу, что не вызывала у него ничего, кроме отвращения.
        За баррикадой находились только трупы кадетов, которые погибли от пуль дренгов еще до пожара. Кто же тогда двигался в дыму? Почудилось? Сказать наверняка можно было, лишь проверив хозяйственное помещение за галеркой.
        Комната не имела окон, но пламя пожара хорошо освещало ее, поэтому коварному врагу не удалось бы подкараулить Ярослава в темном углу. Княжич рывком заглянул в дверь и сразу же увидел сидящего на полу спиной к выходу сгорбленного седого человека в офицерской форме. На его погонах были различимы золотые полковничьи кресты. Старик трясущейся рукой подносил к виску револьвер...
        Ярослав в один прыжок очутился возле полковника и выхватил оружие из его слабеющей руки. Штерн вздрогнул и отшатнулся к стене, выставив перед собой кулаки, словно приготовился к драке. Лицо его было осунувшимся, глаза воспаленными, а подбородок ходил ходуном. Судя по всему, полковник был серьезно болен, и потому у него просто не осталось сил пойти в последнюю атаку вместе с воспитанниками. А на что осталось, то главный наставник Академии, к своему глубокому сожалению, завершить не успел.
        Княжич повесил автомат на плечо, сунул револьвер Штерна за пояс, после чего приблизился к полковнику и, подхватив его под руку, поволок к двери.
        - Идемте, Штерн, - обратился княжич к пленнику на святоевропейском языке, который изучал в университете. - Вряд ли вам хочется сгореть заживо, как презренному еретику. Старый солдат достоин более почетной смерти.
        - Вижу, тебе хорошо знаком наш язык, - кашляя и тяжко дыша, проговорил Защитник, высвободив руку и снова оседая на пол. Идти за Ярославом он явно не собирался. - Значит, ты не простой дружинник, а один из командиров... Ты молод... Твой отец наверняка тобой гордится... У меня тоже был сын... чуть постарше тебя. Его звали Герберт. Он служил в Роттердаме капитаном морского патруля... Ваш конунг потопил корабль Герберта. Из его экипажа не выжил никто... Я поклялся отомстить, но я уже слишком слаб для мести...
        Плечи Штерна поникли, и он закрыл лицо ладонями. Ярослав отметил, что старый полковник сильно похож на его отца, о котором княжич, несмотря на их ссору, не переставал вспоминать. Сумел бы Ярослав отрезать Штерну голову, получи он такой приказ? Вероятно, да, но на сей раз хольду вряд ли удалось бы сохранить хладнокровие и осуществить казнь недрогнувшей рукой.
        - Умоляю тебя, позволь мне умереть, - вновь заговорил полковник. - Окажи честь больному старику, не дай твоему конунгу поглумиться надо мной. Я не желаю загнуться под пытками, я хочу умереть от пули! Ты - храбрый воин и убьешь еще много врагов, но будут ли среди них такие, как я? Убей меня - и сможешь потом гордиться, что на твоем счету смерть самого полковника Штерна! Ну же, норманн! Поспеши, а не то...
        - Штерн! - раздался из аудитории сквозь треск пламени злорадный вопль Лотара. - Я знаю, где ты прячешься, трус! Готовься к смерти, я иду за тобой!..
        Полковник смотрел княжичу прямо в глаза. Взгляд его был исполнен мольбы, но не унижения. В глазах Штерна продолжал гореть огонь достоинства, усиленный оранжевыми отблесками пожара. Да, хотелось бы Ярославу войти во врата Асгарда с такой же гордостью, когда придет его черед. Что ж, теперь княжич хотя бы знает, как это должно выглядеть.
        Ни слова не говоря, Ярослав снял с плеча автомат и дал короткую очередь в грудь Штерна, после чего вынул из-за пояса револьвер и бросил его рядом с умирающим врагом. Полковник поперхнулся кровью и начал медленно сползать по стене на бок. Взгляд его остекленел и подернулся пеленой, а на губах вместе с гримасой боли отразилась едва заметная улыбка.
        В следующее мгновение в комнату ворвался Лотар. В одной руке он держал автомат, а другой при помощи рукава закрывал нос от дыма. Взглянув на вскинувшего оружие побратима и мертвого Штерна, форинг сразу смекнул, что здесь стряслось.
        - Он собирался стрелять, - поспешил объясниться Ярослав, опуская автомат. - Понимаю, мне надо было его только ранить, но я поздно среагировал... Прости, брат.
        Прозвучало не слишком убедительно. Лотар несколько секунд пристально смотрел на побратима, словно пытался обнаружить у него на лице признаки лжи: румянец, неуверенный взгляд или что-то в этом роде. И форинг действительно обнаружил бы их, промедли княжич с оказанием Штерну «норманнского милосердия». Но при виде умиротворенного лица мертвого врага на Ярослава также снизошли спокойствие и уверенность.
        Нет, он, конечно, не испытывал чувства гордости от того, что прикончил вражеского полковника. Однако вера в то, что Ярослав поступил по справедливости, слегка притупляла горечь от нехорошего осадка, оставшегося в душе. Из двух зол выбирают меньшее - так говорили на родине княжича. Оказывается, это правило относилось и к палачам, которым приходилось делать выбор не для себя, а для других.
        - Все в порядке, брат. Главное, Штерн теперь наш, - махнул рукой Лотар, дав понять, что не держит обиды. После чего передал свой автомат Ярославу, достал нож, повалил мертвеца на пол и, сосредоточенно прикусив губу, взялся выполнять данное отцу обещание. Время в запасе у дренгов еще оставалось, но все равно форингу следовало поспешить. Академию охватывал пожар, которому предстояло стать погребальным костром для всех погибших здесь Защитников Веры...
        
        Только свободолюбивые птицы могли по достоинству оценить величие норманнского войска, движущегося по Центральному Торговому Пути. Впрочем, местным горцам тоже наверняка было чем полюбоваться с окрестных альпийских вершин: нескончаемая колонна бронетехники, в сравнение с которой напрашивался разве что убиенный Тором (и отравивший его самого) гигантский змей Ермуиганд, ползла через Альпы на юг. Но рассмотреть колонну с гор целиком не получилось бы - слишком извилистой была дорога, и не имелось на ней такого прямого участка, где наблюдателю удалось бы увидеть одновременно головной и замыкающий автомобили. Лишь хозяева поднебесья - зоркие орлы - знали, как действительно выглядит ползущий по земле бронированный змей. Охотиться же на него было под силу разве что тем крылатым стальным чудовищам, что служили людям, живущим далеко от этих гор - на холодном заснеженном востоке.
        На всем пути до Ватикана уже не осталось той силы, что сумела бы сдержать сухопутную армаду северян. И все-таки нельзя сказать, что их переход через Альпы выдался легким. Обвалы, обстрелы из засад, взорванные мосты и заваленные тоннели встречались «башмачникам» до самого Милана. Убегающие остатки армии Крестоносцев сделали все возможное, чтобы замедлить наступление захватчиков. И, надо признать, Защитникам это удалось. Путь, на который при хорошей погоде торговцы на грузовиках тратили день, отнял у дружин Грингсона четверо суток. В основном темп сдерживали гаубицы, которые на труднопроходимых участках приходилось снимать с тягачей и гнать своим ходом.
        Абсолютно же непроходимые места, где Крестоносцы понаделали таких завалов, что вряд ли в будущем кто-то вообще стал бы их разгребать, норманны преодолевали по объездным дорогам, благо Торвальд не знал недостатка в проводниках.
        Святоевропейцы, что постоянно вливались в ряды «башмачников» и принимали их веру, уже практически компенсировали Торвальду его потери в живой силе за время этой кампании. Что ж, шестьдесят с лишним лет свирепствования Инквизиции принесли закономерный результат. Многие выжившие жертвы Ордена и родственники тех, кто погиб от его рук, годами копили злобу на Пророка и теперь наконец-то получили шанс воздать ему равноценной монетой. Некоторым из этих людей можно было даже не выдавать оружие - они горели таким огнем мщения, что были готовы разнести стены Божественной Цитадели голыми руками.
        Разумеется, среди новообращенных видаристов присутствовали и обычные охотники за наживой, которых ничего, кроме ватиканского золота, не интересовало. Грингсон обращал в свою веру всех без исключения.
        «Мы не отвергаем помощь тех, кто хочет идти с нами, пусть даже их вера недостаточно сильна, - говорил Торвальд. - В конце концов, только Видар вправе решать, кто достоин, а кто - нет, пройти через ворота Вальгирд».
        Благодаря лояльности Вороньего Когтя к добровольцам их поток не иссякал. Гласу Господнему сегодня приходилось лишь мечтать о подобной «неистребимой» армии.
        Открытые норманнам местными горцами объездные пути были извилисты, но преодолимы. Раньше по этим заброшенным дорогам путешествовали торговцы, которые не желали платить пошлину за проезд по государственной трассе, либо байкеры. Там, где умудрялись пробираться они, мощный транспорт северян также мог проехать. Гусеничные гаубицы при необходимости тянули на буксире свои неповоротливые тягачи, а «Радгриды» - остальную, не предназначенную для горных дорог технику. Едва дозорная группа натыкалась на серьезное препятствие, колонна тут же сворачивала с Торгового Пути и двигалась за знающими местность проводниками. Обойдя стороной непроходимый участок, Торвальд выслушивал дальнейшие рекомендации проводников и решал, возвращаться ему на Путь или продолжать следовать по объездной дороге, поскольку часто в первом случае была высокая вероятность наткнуться на очередную преграду.
        За время перехода через Альпы норманны потеряли больше транспорта, чем за весь путь от Роттердама до Берна. Водители «Радгридов», «Ротатосков» и прочей техники роняли ее с обрывов, сжигали двигатели на крутых подъемах, пропарывали колеса об острые камни, становились жертвами рукотворных обвалов, коварных выстрелов из засад и многих других плохо предсказуемых бедствий. В назидание беспечным ездокам Вороний Коготь даже расстрелял двух горе-водителей, утопивших случайно в горной реке грузовик и трофейную пушку. Но это не помогло - аварии случались практически ежечасно. Стальная змея ползла на юг и оставляла за собой неизбежный след из сброшенных чешуек. С техники, не подлежащей оперативному ремонту, снималось оружие и ценные детали, сливалось горючее, а все остальное безжалостно уничтожалось. Грингсон рвал и метал, однако смирился с тем, что казнями нерадивых дружинников делу не помочь - горы коварны, и даже опытный водитель может рано или поздно допустить фатальную ошибку.
        Зато, когда на исходе четвертого дня озлобленные и вымотанные до предела норманны вышли в долину реки По, они были вознаграждены прекрасной погодой и обилием широких ровных дорог, коими всегда славилась главная епархия Святой Европы. Идиллию нарушали только клубы дыма на горизонте - это пылал Милан, подожженный отступающими Защитниками Веры.
        - Глупый пес-Пророк начал кусать собственный хвост! - расхохотался Вороний Коготь, глядя издалека на горящий город. Действительно, иначе, как жестом отчаяния, этот пожар назвать было нельзя. Еще в Мангейме Грингсон дал понять, что он не уничтожает покинутые города. Торвальд оставил в относительной целости и Берн, где сгорела дотла лишь военная Академия и прилегающие к ней здания.
        Спустившись с гор, войско «башмачников» совершило короткий марш и стало лагерем на берегу По. Дружинникам требовался отдых, технике - ремонт перед последним рывком, да и сам конунг выглядел мрачным и разбитым.
        Два дня задержки ничего не решали. Ватикан давно был готов к осаде, и Вороний Коготь не тешил себя надеждами взять столицу с ходу. Торвальд обладал достаточной информацией об оборонительных сооружениях Божественной Цитадели, знал принцип работы ее легендарных механических ворот и план города. Этими сведениями Грингсона тоже снабдили перебежчики, намеренные получить из ватиканских сокровищниц солидную компенсацию за все обиды, причиненные Пророком. Грингсон полагал, что он готов к штурму Цитадели, какими бы сюрпризами она конунга ни встретила. Поэтому, дав дружинам и себе долгожданный отдых, Торвальд заодно собирался поразмыслить в спокойной обстановке над тем, с какого бока ему вгрызться в это крепкое спелое яблоко, чтобы ненароком не обломать о него зубы.
        В первый вечер стоянки Вороний Коготь позволил соратникам не только отдых, но и в меру роскошный пир. Для утомленного походом норманна нельзя было придумать лучшей душевной разрядки. Фьольменны расстелили прямо на земле одеяла и чехлы от бронетехники, выгрузили из обоза бочки с трофейным вином, а повара взялись за приготовление закусок, более изысканных, чем те, что составляли ежедневный рацион дружинников. Каждый уважающий себя воин достал из вещмешка традиционный сосуд для пиршеств - рог, окованный декоративными кольцами и украшенный узорчатым наконечником. По изысканности этих неотъемлемых, как и ножи, видаристских атрибутов можно было судить о положении, занимаемом их владельцем. У Грингсона рог сверкал золотом и инкрустацией из драгоценных камней. Под стать ему, но чуть скромнее были рога, из которых пили ярлы и форинги. Ярослав тоже успел разжиться таким специфическим сосудом для возлияний. Купленный им в Стокгольме рог был опоясан витыми серебряными узорами, имитирующими древние скандинавские орнаменты, - вещь ценная, но не особо представительная. Она как бы одновременно демонстрировала
статус княжича и его пока небольшой боевой опыт. Рядовые фьольменны разливали вино в рога, отделанные медью либо фальшивой позолотой.
        Ярослав впервые принимал участие в таком военно-полевом пиру. «Наверное, нечто подобное ждет меня и в чертогах Видара», - думал княжич, глядя на окружающих его дружинников. Многие из них успели пропустить по «рожку» еще до начала застолья и уже вовсю бахвалились собственными подвигами. В лагере стоял гомон, в воздухе витал дым костров и запах жареного мяса.
        Все ожидали, когда Вороний Коготь произнесет обязательную речь. Ярославу было очень любопытно, как это делает в Валгалле Видар. Изо дня в день повторяет одни и те же слова или каждый раз придумывает что-то новое? Надоело небось главному асу надрывать глотку, но ничего не попишешь - эйнхериев ведь надо уважить, а особенно новоприбывших. Должны же они, в конце концов, запомнить свой первый день, проведенный в Асгарде?
        Дренгов на пиру присутствовало немного: их дружину отправили в охранение, и сейчас она была рассредоточена вокруг лагеря. Ярослав, которому предстояло ночью совершать обход постов, старался не налегать на вино.
        Пир был для княжича таким же испытанием, как и битвы, в каких он успел поучаствовать. Ярослав сидел за одним столом с Грингсоном, Фенриром, ярлами и форингами и мог даже предложить им тост, который они обязаны были поддержать. Но стоило хлебнуть лишку и утратить самоконтроль, как заслуженный с таким трудом авторитет мог в одночасье рухнуть. Это любого другого перебравшего фьольменна или хольда могли под общий хохот оттащить к реке и искупать, дабы привести его в чувство. Сын русского князя не мог позволить обращаться с собой в такой неуважительной манере. Стоило лишь раз выставить себя на посмешище - и долго потом придется очищать от грязи свое доброе имя. Так что, даже не находись сейчас Ярослав на службе, он все равно вряд ли стал бы напиваться до потери пульса.
        Наконец конунг решился выступить и, подняв наполненный рог, призвал к тишине. Войско расселось на огромной территории, и гул утихал долго - словно медленное эхо прокатилось по берегу реки и улеглось там, где расположилась на пир неугомонная дружина дренгов. Однако, когда дроттин повел речь, его отлично расслышали все. Прекрасно поставленный зычный голос Торвальда не сел с годами от холода и дыма и до сих пор до костей пробирал каждого, кто носил на шее амулет священного башмака.
        - Слушайте меня, верные сыновья могучего Видара! - раскатисто прогремел над берегом призыв конунга. - Слушайте меня, братья! Если кому-то из вас суждено дожить до глубокой старости, я уверен, что вы будете рассказывать своим внукам и об этом дне! Да, сегодня вроде бы не произошло ничего знаменательного: ни битвы, ни даже простой перестрелки! Все это мы видели вчера и непременно увидим завтра! Однако сегодня мы имеем полное право отпраздновать другую победу, одержанную нами утром!..
        Многие норманны согласно закивали: дескать, ясно, о чем ты толкуешь - о переходе через горы! Что ж, можно сказать и так: мы действительно победили эти проклятые Альпы.
        - Но я имею в виду не окончание очередного этапа нашего пути, хотя, конечно же, радуюсь этому вместе с вами! - уточнил Торвальд, догадавшись, что означают кивки собратьев. - Победа, о которой я веду речь, состоит в другом! Сегодня утром мы с вами ступили на землю, которую эти презренные рабы называют священной! Почему же она не разверзлась под нами? Почему мы до сих пор попираем ее ногами и пируем, разлегшись на ней, как хозяева? Я отвечу: потому что святость эта выдумана! Земля в здешней части Мидгарда ничем не отличается от той, откуда пришли мы. И если нашу поступь выносят камни севера, она не оскорбит и камней Ватикана! Наоборот, эта земля обрадована нашему приходу, поскольку давно отвыкла от поступи настоящих героев! Мы прошли трудный путь, взяли несколько городов, разбили великую армию, пересекли горы, и ничто не смогло нас остановить! Мы - подлинные хозяева Мидгарда, и трусливо укрывшийся в своей Цитадели повелитель рабов наконец-то осознал это! Последний источник его иссякающих сил - Гьяллахорн! Когда Пророк лишится его, он лишится всего!.. Я вижу перед собой множество новых братьев,
уроженцев этой земли! Все вы разуверились в величии Гласа Господнего и решили избрать для себя веру победителей! Что ж, правильное решение! Посмотрите на себя: теперь вас боится сам Пророк! Могли ли вы раньше вообразить такое? Сомневаюсь. Но что изменилось за это время? Благодаря чему вы обрели нынешнее могущество? Разумеется, все дело в истинной вере! Что еще, кроме нее, помогло вам возвыситься над Пророком?.. Поэтому давайте выпьем за нашу веру, которая сокрушает перед собой все преграды! Хвала Видару!..
        - Хвала!., - разнесся над рекой оглушительный хоровой ответ. И затем еще несколько раз, словно пушечные залпы: - Хвала! Хвала Видару! Хвала конунгу!..
        Вороний Коготь осушил рог, выплеснул остатки вина на землю, отер усы рукавом и с довольным видом уселся продолжать трапезу. Существовала еще одна победа, о которой он умолчал. Эта победа была не из тех, какими принято хвалиться публично. Однако на ее достижение Грингсон также затратил немало сил, так что сейчас он пил в том числе и за эту победу.
        Конунгу Торвальду удалось сохранить доверие тех, кто сопровождал его к заветной цели. Воодушевление, с которым войско подхватило его призыв, лишний раз доказывало это. Вороний Коготь всматривался в лица ликующих дружинников, стремясь обнаружить неискренность или враждебные взгляды, но так и не нашел того, чего искал. Несомненно, недовольные были, но их количество не вызывало пока серьезных опасений. Только глупец решится сейчас в открытую высказать свое недовольство политикой конунга.
        Торвальд обещал соратникам привести их к ватиканским сундукам с золотом, и половина пути уже пройдена. Оставшаяся половина обещала быть не менее трудной, но сохранившаяся уверенность в победе являлась для норманнов хорошим подспорьем.
        Золото и Гьяллахорн...
        Грингсон верил в существование божественного рога не меньше, чем в существование Асгарда. Но конунг не был идеалистом и осознавал, что для большинства его сподвижников один лишь горн Хеймдалля - явно недостаточный стимул для того, чтобы броситься на штурм ватиканских стен. Однако в чем заключалось преимущество веры Вороньего Когтя перед верой Пророка - дроттину не приходилось корчить из себя праведника, изобретая мнимые теории о превосходстве духовных ценностей перед материальными. «Вам нужно золото? - спрашивал дроттин последователей и тут же отвечал: - Так берите его, сколько унесете! Делите по справедливости и тратьте на что хотите! Это золото - ваше! Богам оно не нужно! Величие богов не в количестве золота, которое вы им жертвуете, а в почтении, с которым вы к ним относитесь! И измерять его золотом принято лишь у рабов!» Грингсон полагал, что только раб мог возвести в святость бедность и бессребренничество, при этом сооружая на откуп своим мстительным богам «капища» из золота. И чем больше твердил Глас Господень в своих публичных проповедях о чистоте души, гнусности пороков и прочем, тем
больше вызывала недоумение роскошь дворца, в котором жил самый святой человек на земле.
        Дроттин не требовал от своих последователей ни капищ, ни пожертвований, а наоборот, пекся о благосостоянии каждого собрата по вере. Искренность и честность конунга являлись гораздо более мощным инструментом воздействия на сознание видаристов, нежели божья кара и огонь Инквизиции - на сознание паствы Пророка. Грингсон имел все основания считать, что его боготворили прежде всего из уважения, а не из боязни. Любой из «башмачников» лелеял надежду, что именно он отыщет и преподнесет дроттину Гьяллахорн, за что тот определенно не останется в долгу. Услуга за услугу - справедливее отношений быть попросту не может. В них заключалась сила, которая могла примирить даже заклятых врагов, не говоря о поддержании уважения подданных.
        В этом и заключалась победа Торвальда, которую он праздновал втайне ото всех. Весь путь от Роттердама до Милана Вороний Коготь словно балансировал на хлипком мосту и вот теперь сошел с него и ступил на устойчивую почву. Если бы в этом изнурительном походе Видар не даровал Грингсону удачу, сегодня призывы конунга не были бы встречены таким ликованием.
        Теперь, когда цель уже не казалась далекой и недостижимой, поддерживать боевой дух дружинников было проще. На предпоследнем этапе похода даже самый неуверенный из ярлов вряд ли отважится выйти из игры - дружинники попросту разбегутся от него и переметнутся к другому, не столь мнительному вождю. Начатая Торвальдом военная кампания лавиной неслась вперед, и остановить ее могли разве что всемогущие боги.
        Вороний Коготь выслушивал обращенные к нему заздравные тосты соратников, благодарно кивал, поднимая полный до краев рог, и всячески наслаждался выпавшим на его долю триумфом. Однако, несмотря на то, что причин для особых волнений пока не было, чувство тревоги почему-то никак не покидало Торвальда. Можно было, конечно, не обращать на это внимания: чужая страна, вокруг враги - испытывать беспокойство в такой атмосфере вполне естественно. Но нет, здесь крылось нечто другое, чего ранее конунгу испытывать еще не приходилось. Он словно сидел на троне, в котором торчал микроскопический гвоздь - этакая досадная мелочь, способная испортить настроение даже великому правителю.
        Торвальд давно привык доверять своим чувствам и, если не мог толком объяснить какое-либо из них, считал это знаком богов. По мнению дроттина, боги всегда подавали знаки лишь в нужное время, иначе трактовать волю богов было бы просто невозможно.
        Что же могла означать тревога во время триумфа?
        Только то, что Видар напоминал Торвальду о пока не выполненном обещании вернуть могучим асам Гьяллахорн. Но неужели асы усомнились в крепости памяти своего верного слуги? Разве для этого был повод? Или же слуга ошибся и неверно истолковал поданный ему знак? Если это так, значит, Вороньему Когтю был необходим более конкретный намек...
        - Все в порядке, дроттин? - обеспокоенно поинтересовался Горм, заметив, что конунг нахмурил брови и потупил взор.
        - Все отлично, форинг, - отозвался Грингсон, подставляя услужливому виночерпию пустой рог. - Боги желают мне о чем-то поведать. Правда, они пока не говорят, о чем, но я безмерно рад, что они о нас не забывают...
        
        
7
        
        Сунься мы в Святую Европу в мирное время и устрой такую же заваруху, какую учинили на постоялом дворе под Варшавой, вряд ли нам позволили бы раскатывать потом по чужой стране, словно у себя дома. Но в связи со всеобщей неразберихой, царившей сегодня в центральной Европе, я сомневался, что наша банда на колесах удостоится даже простой ориентировки, переданной по телеграфу в епископаты. Ныне все европейские радиостанции занимались передачей более важных сведений, и вряд ли потрепанные Защитники Веры будут тратить время и силы на отлов трех распоясавшихся байкеров, за которых, я надеялся, нас должны были принять. Впрочем, сильно обольщаться все же не стоило. Если вдруг по какой-то причине нас сочтут за норманнских пособников или диверсантов, долго нам на свободе не бегать, и княжич Ярослав так и не услышит речь, заготовленную для него Конрадом Фридриховичем.
        Опасаясь погони по горячим следам, Фокси предпочел до Новой Праги двигаться по Польской пустоши - огромному безжизненному пространству, изрытому оставшимися от Каменного Дождя кратерами и таившему в себе прочие коварные сюрпризы. Несведущему человеку соваться в пустошь было и вовсе смертельно опасно. Но байкеры давно прокатали в пустоши потайные тропы и всякий раз убегали в безлюдные земли, когда скрывались от гнева властей. Я был уверен, что Оборотень дал нам толкового проводника и Фокси имел понятие, куда он нас завез.
        - Если ты хорошо выучил маршрут, до марта можешь ездить по пустоши без проблем, - ответил байкер на мои закономерные опасения. - Зимой пустошь спит: песчаные участки замерзают, осыпи прекращаются, а озера покрываются льдом. Снега немного - ветер его почти весь раздувает. Разве что трещину где занесет, но, если внимательно под колеса смотреть, это издалека заметно. А вот весной тут ужас что творится: озера разливаются, грязь раскисает, промоины одна на одной. Соваться в пустошь по распутице - верная смерть. Сколько здесь в земле уже таких рисковых парней лежит, не счесть. Вот в прошлом году один бродяга буквально на пару метров от тропы отклонился и как сквозь землю канул. Причем вместе с байком!..
        Фокси знал множество подобных историй и развлекал нас ими до самой Новой Праги. Вернее, развлекались только я и Михаил. Фон Циммер всю дорогу просидел как на иголках, вздрагивал на каждой кочке, тревожно озирался по сторонам и подолгу ощупывал ногой почву, прежде чем выйти из автомобиля по нужде. На дельное предложение Михаила обвязаться за талию веревкой Конрад ответил такой вымученной гримасой, словно контрразведчик предложил ему не подстраховаться, а удавиться.
        Под Новой Прагой мы заночевали в одной из байкерских берлог - промерзлой землянке, где пришлось всю ночь протапливать печку. Кое-как переждав ночь, наутро мы взяли курс на Нюрнберг, откуда уже было рукой подать до Мангейма - города, имеющего сегодня неопределенный статус. Эти детали мы выяснили у живущего неподалеку от Нюрнберга отшельника - полоумного горбатого старика Руфуса, почитавшегося в округе за блаженного.
        В действительности Руфус вовсе не являлся безумцем, наоборот, обладал ясным умом и хорошей наблюдательностью. Маску умалишенного горбун носил только при появлении в городе и окрестных поселках - в такой ипостаси ему было проще сшибать милостыню, за счет которой он и питался. Вторым источником дохода для Руфуса была продажа информации тем, кто готов был за нее платить: искателям-нелегалам, контрабандистам, байкерам... Руфус постоянно ошивался на рынке, у епископата, в прочих людных местах и не пропускал мимо ушей ничего, что, на его взгляд, имело хоть какую-то важность. Горбун делился ценными сведениями с каждым нуждающимся, дишь бы тот вызывал у Руфуса доверие и был при деньгах. На наше счастье, мы полностью подпали под эти требования.
        Расценки у информатора были вполне божеские, и фон Циммеру даже не пришлось идти на очередную сделку с совестью, отсчитывая Руфусу из походной казны гонорар за услуги. Новости того стоили. Можно было, конечно, получить их и бесплатно, заслав на местный рынок неприметного коротышку Конрада. Но, во-первых, тогда сведения пришлось бы долго собирать по крупицам, а во-вторых, горбун являлся не только информатором, но еще и аналитиком. По его заверениям, он всю жизнь держал ухо востро и со временем научился прогнозировать развитие любой политической ситуации. И еще: подробность и точность прогнозов Руфуса якобы напрямую зависели оттого, сколько ему наливали.
        Последнее заявление выглядело сомнительно, поэтому мы ограничились лишь фактами и поверхностными комментариями - ровно столько, сколько и положено было нам знать за наши деньги. Горбун-«аналитик» немного обиделся, но Михаил утешил его невинной ложью, что нам еще не однажды придется обратиться к нему за помощью, так что в следующий раз мы непременно оплатим весь комплекс его услуг.
        - Но учти на будущее, хромой, что я пью только виски! - предупредил информатор Михаила.
        Михалыч одобрительно показал большой палец и, дабы уважить Руфуса, достал блокнот и сделал вид, что записал необходимое условие.
        Известие о разгроме армии Крестоносцев под Роттердамом и Базелем было воспринято нами неоднозначно. Разумеется, мы огорчились тому, что наша погоня за дружинами Грингсона затягивается на неопределенный срок. Однако утешало то, что победа «башмачников» сохранила наши шансы обнаружить Ярослава живым. Друге дело, как эта победа повлияла на самого княжича: уговорить упоенного триумфом человека бросить все и вернуться домой сможет разве что гениальный психолог. При всем моем уважении к Конраду Фридриховичу, до гения психологии ему было далековато.
        Больше всех из нас по поводу прорыва скандинавов на Центральный Торговый Путь расстроился, конечно, Фокси. Не столько потому что теперь ему предстояло везти нас в охваченную войной Ватиканскую епархию, сколько по причине проигранных в спорах денег. Триста сант-евро для байкера - приличная сумма, причем двести из них предстояло отдавать в самое ближайшее время. Выпросить у Михаила отсрочку было, ясное дело, невозможно, разве что сам Михалыч смилуется и спишет проигравшему долг. Но шанс на это у Фокси был примерно такой же, как у нас, - на сговорчивость Ярослава. То есть крайне мизерный.
        - В Базеле «башмачники» устроили себе второй лагерь, - поведал нам Руфус. - Вороний Коготь бросил там свои лодки. Город хорошо укреплен, не хуже Роттердама. Чтобы взять его сегодня, Пророку нужны крупные силы, чего у него, конечно же, нет. В народе поговаривают, что Пророк обратился за помощью к русским князьям. Даже если это и правда, вряд ли Россия пойдет на такой шаг, учитывая все их прошлые склоки. Русские будут сохранять нейтралитет и не ввяжутся в войну ни на чьей стороне, даже предложи им Грингсон половину ватиканского пирога.
        - Почему ты в этом так уверен? - спросил я. Горбун был первым святоевропейцем, который высказывал нам более или менее обдуманное мнение об этом конфликте. Домыслы Фокси и трактирных собеседников Михаила не вызывали у меня особого доверия.
        - Вам, так уж и быть, расскажу, - согласился Руфус, решив при этом не настаивать на увеличении своего гонорара. - Грингсон не намерен захватывать Святую Европу - да, он силен, но у него недостаточно сил для контроля над завоеванными территориями. По этой же причине конунг не разоряет и столицы епархий. Торвальд боится не только растерять людей и технику на пути к Божественной Цитадели, но и ополчить против себя гражданское население. Или ты считаешь, что он лишь из милосердия пощадил Мангейм, Базель и Берн? Нет, таким образом хитрый Торвальд дает понять купцам и землевладельцам других епархий, что им нечего трястись за свою недвижимость - конунгу нужен лишь Ватикан. Разграбив его, «башмачники» вернутся домой и оставят Святую Европу в покое. Сегодня примерно две трети толстосумов с запада и востока уверены, что убытки им не грозят. А следовательно, у них нет нужды финансировать народное ополчение. Да и кому из крестьян или искателей с окраин охота идти добровольно защищать Ватикан? Святоевропейцы - не патриоты своей страны, они - патриоты той земли, на которой живут. Таков уклад нашей жизни, и
Вороний Коготь это знает. Он намеренно не дает разгореться пожару народного гнева, чем избавляет себя от множества проблем. Напротив, среди нашей бедноты Грингсон даже пользуется симпатией - посмотрите, сколько добровольцев примкнуло к его дружинам. «Башмачники» получат то, чего добиваются, и покинут Европу тем же путем. А Пророк сбежит из Цитадели, как только почует, что дела плохи. Но, я думаю, все закончится большим выкупом и Торвальду отдадут то, что он просит... если, конечно, тот горн действительно существует. Власть Пророка пошатнулась, но фундамент останется целым, и вряд ли в обозримом будущем мы заживем другой жизнью... Поэтому русские князья и сохраняют нейтралитет. Поддержи Совет Князей Ватикан, и Пророк, конечно, забудет все старые обиды. Но в этом случае русские обзаведутся куда более опасным врагом в лице Торвальда. Учитывая то, что видаризм популярен и в России, она не рискнет враждовать с королем «башмачников». Как и поддерживать его военную кампанию. Для Грингсона Святая Европа - заморское государство, но для русских она - ближайший сосед, с которым невыгодно ссориться. Так что
нейтралитет - единственно приемлемый для России вариант.
        - И ты делаешь столь уверенный прогноз лишь на основе базарных сплетен? - усомнился я.
        - Базарные сплетни для старика Руфуса - что детали двигателя для механика, - гордо напыжившись, заявил горбун. - Собрать из них, кроме двигателя, что-либо путное нельзя. Если у меня на руках много фактов, я могу сложить из них единственно верную картину. Правдивые факты сложатся вместе, ложные - отсеются сами собой. Работать со слухами и сплетнями - искусство, за счет которого можно кормиться всю жизнь.
        - А ты весьма полезный пройдоха, Руфус, - с неподдельным уважением заметил Михаил. - И определенно заслуживаешь большего.
        - Совершенно верно - заслуживаю, - согласился горбун. - Не забудь об этом, хромой, когда станешь расплачиваться со мной в следующий раз...
        Как я уже упоминал, Мангейм носил сегодня неопределенный статус. Формально город был захвачен Вороньим Когтем, однако ни одного «башмачника» здесь не наблюдалось. Ближайшие оккупанты засели в Базеле, а об этом разграбленном городе словно забыли. Такое равнодушие норманнов к Мангейму позволило многим не слишком пугливым горожанам вернуться в свои дома и зажить прежней жизнью. Но остальные беженцы, в число которых входили и представители местной власти, предпочитали пока держаться от неспокойных мест подальше.
        Мы понаблюдали издали за пустынным городом и редкими дымками печных труб, выяснили, что все городские ворота открыты, после чего, наскоро посовещавшись, решились на довольно рискованное предприятие. По дерзости наш поступок походил на преодоление пустоши, только на сей раз нам предстояло пересечь не зыбучие пески и коварные топи, а мощенные булыжником городские кварталы. Тем не менее рисковали мы при этом ничуть не меньше.
        Чтобы продолжить путь до Базеля по этому берегу рейна, нам требовалось пересечь его правый приток Неккар - широкую реку, в месте слияния которой с Рейном и был построен Мангейм. Единственный имевшийся поблизости мост выходил прямиком к городским воротам, поэтому после переправы через Неккар мы неминуемо оказывались в городе. Горожане, что вернулись из изгнания на свой страх и риск, держали все городские ворота нараспашку - по-видимому, опасались гнева «башмачников», которые могли появиться здесь в любой момент. Нам это тоже сыграло на руку, поскольку иначе пришлось бы отклоняться от маршрута и тратить время на поиск другого моста либо парома.
        Наибольшую опасность представляло то, что нас могли принять за мародеров, коих немало околачивалось возле покинутого города. И если по норманнам здесь стрелять не осмелились бы, байкеры и прочие двуногие стервятники рисковали сорвать на себя всю злобу, накопившуюся у горожан к непрошеным гостям. Нам, естественно, не хотелось драться с горожанами, ставшими жертвами трагических обстоятельств, и потому мы постарались не задерживаться в негостеприимном Мангейме. Миновав мост, мы влетели в город, не снижая скорости, и помчались по широкой улице, ведущей, надо полагать, к центральной площади. И уже там нам предстояло отыскать дорогу на выезд.
        На первый взгляд плевое дело. Провернуть его было несложно даже с закрытыми глазами: благодаря педантичности германских градостроителей заблудиться на улицах городов Берлинской епархии являлось попросту невозможным. Чем, к примеру, никогда не славились города испанцев и французов, где, бывало, даже в поисках епископата приходилось подолгу плутать по лабиринтам кривых улочек и переулков.
        Набранная Фокси на мосту скорость спасла нас от нескольких выстрелов, ударивших вслед сразу, как только мы въехали в ворота. Пули чиркнули по булыжникам справа и слева от автомобиля, а одна свинцовая мерзавка угодила в грузовую дверцу и пробила резервную канистру. В салоне мгновенно запахло бензином. Сидевший сзади Михаил выругался и поспешно перелез в грузовой отсек, где ему удалось временно устранить проблему, перевалив дырявую емкость с горючим набок. Молодчина Фокси тоже не растерялся - бросив мимолетный взгляд назад, байкер быстро определил, откуда стреляли, и, выкрутив руль влево, ушел из-под огня, прижавшись ближе к стенам домов.
        Сбылись наши худшие опасения: к визиту мародеров здесь были готовы. Нам следовало как можно быстрее проваливать из Мангейма, поскольку стрельба со стен была для горожан еще и предупреждением: в городе появились чужаки!
        Улицы не тронутого «башмачниками» Мангейма были относительно чистыми, без каких-либо разрушений и загромождений. Лишь иногда нам под колеса попадал брошенный мародерами хлам в виде пустых ящиков и выпотрошенных сундуков. Не снижая скорости, Фокси с треском крушил их бампером и давил колесами.
        Михаил кое-как заткнул тряпкой протекающую канистру и взялся спасать вещи от разлитого топлива, передавая их мне и Конраду. Заниматься этим в мотающемся из стороны в сторону автомобиле было не слишком приятно, но работа не требовала отлагательств. От пропахшей бензином пищи пришлось бы непременно избавляться, и вряд ли потом на нее позарились бы даже падальщики. Я очень надеялся, что все героические старания Михалыча были не впустую.
        На центральной площади от нас шарахнулось несколько человек, что выносили из епископата коробки со скарбом. Эти наглые мародеры были явно из числа местных - так возвратившиеся беженцы возмещали себе понесенный от норманнов ущерб, прибирая к рукам то, чем побрезговали захватчики. Фокси переехал одну из брошенных мародерами коробок, откуда брызнули осколки хрусталя. Судя по всему, «башмачников» такая хрупкая добыча не прельщала - попробуй-ка довези ее до дома в целости и сохранности.
        Когда проводник отыскал ведущую к южным воротам улицу, мы еще занимались спасением вещей, однако сразу же прекратили копошение, как только Фокси окриком предупредил нас об опасности:
        - Они закрывают ворота! Держитесь крепче, попробую проскочить!..
        Наблюдатели, что засели на стене у южного выхода, слышали выстрелы и заметили нас еще на площади. Быстро смекнув, что автомобиль вспугнутых мародеров-байкеров направляется прочь из города, обозленные горожане решили задержать нас здесь, чтобы преподать хороший урок на будущее, либо, что более вероятно, вообще лишить такового. Два горожанина изо всех сил вращали установленную на стене цепную лебедку, а распахнутые наружу створки ворот медленно закрывались. Щель между ними неумолимо сужалась, отчего чудилось, что мы не приближаемся к воротам, а наоборот, удаляемся от них.
        Задуманный Фокси прорыв был бы неосуществим, успей створки полностью закрыться. Тогда нас не выручил бы и крепкий бампер джипа, которым при желании можно было даже проделать просеку в молодой рощице. Проломить толстенные ворота Мангейма наш автомобиль теоретически мог, но лишь в том случае, если бы ему предоставили для этого несколько попыток. Нам не собирались предоставлять ни одной.
        Чем ближе мы подъезжали к воротам, тем энергичнее привратники налегали на лебедку - стрелять по нам они собирались уже после того, как заблокируют выход. Створки сближались, и теперь в щель между ними с трудом протиснулась бы и крестьянская подвода. Сиди за рулем я, сомневаюсь, что у меня хватило бы мужества сунуться на полной скорости в этот негабаритный проход.
        Фокси поддал газу, и я окончательно убедился, что храбрости парню действительно не занимать. Не иначе, отчаянный азиат готов был разбить вдребезги автомобиль, разбиться сам и угробить пассажиров, но не отступиться от задуманного. Завидное упорство, очевидно унаследованное Фокси от отца, на чьем счету были куда более самоубийственные поступки.
        Поскольку конструкция байкерских автомобилей не предусматривала ремней безопасности, пришлось вцепиться в первое, что попалось под руки: страховочную стойку каркаса кабины - толстую железную трубу. Ее легкая погнутость свидетельствовала о том, что Фокси уже переворачивал свой внедорожник вверх колесами, а то и не раз. Было бы за что ухватиться зубами - ухватился бы не задумываясь. А так пришлось прикусить кожаную перчатку, чтобы зубы не повылетали от встряски.
        Михаил обнял противоположную стойку одной рукой, а другой предусмотрительно ухватил водителя за шиворот. Фокси не противился - полет через лобовое стекло был для него сейчас отнюдь не призрачной угрозой.
        Разумеется, наш внедорожник набирал разгон не потому, что водитель впал в раж и утратил здравомыслие. Только так затея Фокси имела шанс осуществиться. И осуществилась. Бампер протаранил не до конца прикрытые ворота и раздвинул их на ширину автомобиля, что и позволило нам выскочить из недружелюбного города. Удар выдался столь мощным, что джип даже выдрал со стены запирающую лебедку. Массивный стальной агрегат рухнул аккурат на то место, где мы проезжали секунду назад. Вместе с лебедкой вниз сорвались и вращавшие ее привратники.
        Перегородившую ворота лебедку и двух покалеченных горожан мы заметили чуть позже, когда оклемались от встряски и обернулись. Стрелять по нам было уже некому, но Фокси предпочел не останавливаться и мчался на юг по пустынной дороге до тех пор, пока не отъехал от Мангейма на безопасное расстояние. Громкое дребезжание, доносившееся из-под автомобиля, действовало нам на нервы, однако выяснять его причину было некогда - он двигался, и ладно. Главное сейчас - убраться от города подальше, а ремонтом займемся позже.
        Еще полчаса мы, скрипя зубами, слушали этот раздражающий лязг и дышали парами разлитого бензина. Грохотал раздолбанный в хлам бампер, а может быть, не только он. Езда стала подобна пытке, до которой современные инквизиторы пока не додумались, иначе давно включили бы ее в процесс дознания.
        Первым взмолился об остановке Конрад. Надышавшись бензина и вдобавок стукнувшись при ударе головой о спинку сиденья, пожилой фон Циммер чувствовал себя отвратительнее всех. Бледный вид, блуждающий взгляд и жалобные стоны коротышки вынудили-таки Фокси съехать с дороги и остановиться.
        - Премного благодарен, милейшие... - вяло пробормотал Конрад Фридрихович и, закатив глаза, завалился без сознания на плечо Михаила.
        - Этого еще не хватало! - воскликнул Михалыч и, открыв дверцу, взялся вытаскивать бесчувственного страдальца из салона.
        У меня тоже голова шла кругом, но я выбрался на свежий воздух без посторонней помощи. Хотя залепи мне кто сейчас даже легкую пощечину, ее бы вполне хватило, чтобы я отрубился, подобно Конраду.
        Впрочем, наш малорослый друг недолго пугал нас беспамятством. Михаил привел его в сознание старым русским способом, не слишком гуманным, зато действенным: растер щеки фон Циммера снегом, отчего коротышка очнулся быстрей, чем от нашатыря.
        - Прекратите ваши идиотские шуточки! - запротестовал Конрад, вяло отбиваясь от назойливого Михаила. - Я в порядке, все уже прошло...
        - Уверены? - усомнился контрразведчик, лепя очередной снежок. - Может, еще одну процедурку? Так сказать, в профилактических целях?
        - Спасибо, обойдусь, - вежливо отказался фон Циммер, усаживаясь на снег. - Прошу меня простить, разлюбезнейшие, но я вынужден просить вас о привале. Боюсь что путешественник из меня сегодня уже никакой.
        - Согласен, ваша честь, - поддержал я здравое предложение коротышки, тоже растирая себе щеки и лоб снегом. - Надо бы и впрямь проветрить салон да гайки подкрутить. Что скажешь, Фокси?
        - До нашей стоянки еще далеко, но через пяток километров будут заброшенные искательские разработки, - ответил байкер. - Домов, правда, не осталось, но есть старые штольни. В них можно заночевать. Если вас это устраивает, значит, притормозим там.
        Бензиновая вонь в салоне была невыносимой, и потому против ночлега в мрачных штольнях не возражал даже такой привереда, как фон Циммер. Наскоро открутив и выбросив сильно поврежденный бампер, Фокси повез нас туда. Лязг под днищем все равно остался, но его устранением проводник намеревался заняться уже по прибытии на место. Меня же больше беспокоила наша одежда, пропахшая парами топлива. Являться пред очи Торвальда Грингсона, благоухая бензином, было крайне нежелательно - мы же все-таки дипломаты, а не байкеры, сбывающие краденое горючее. Хотя вряд ли мы нагоним Вороньего Когтя в ближайшую пару дней, а за этот срок вонь из автомобиля и одежды, пожалуй, успеет выветриться. Грингсон шел на Апеннины, а значит, наш путь лежал туда же. После беседы с Руфусом я стал понемногу свыкаться с мыслью, что хочешь не хочешь, а придется нам снова взглянуть на Божественную Цитадель и ее знаменитый Стальной Крест. Да уж, более отвратительного подарка судьба мне точно подкинуть не могла!..
        
        Первых «башмачников» мы встретили спустя почти двое суток. Это был обычный патруль из трех бойцов, раскатывавший вокруг Базеля на легкой разведывательной машине. Патрульные заметили нас издалека, к чему мы в общем-то и стремились. Едва броневик норманнов двинулся в нашем направлении, Фокси тут же заглушил двигатель, после чего все мы покинули внедорожник и встали возле него, демонстрируя скандинавам свои мирные намерения.
        Мы нарочито приближались к городу по открытой равнине, дабы нас случайно не приняли за вражеских соглядатаев. Подозрительная тишина вокруг норманнского плацдарма являлась обманчивой: печные трубы во многих домах дымили, а возле ближайших к нам ворот торчали на виду два БТР. Я неотрывно следил за ними в бинокль и, сказать по правде, изрядно струхнул, когда башни «Радгридов» повернулись и нацелили орудия на нас. Но предпринятые нами загодя меры предосторожности все же сработали, хотя поначалу я на них не очень-то полагался.
        Захватчики Базеля могли издалека определить, кто мы такие. Еще на подъезде к городу мы прикрепили на джип российский флаг, после чего стали мысленно молиться, чтобы «башмачники» не приняли это за провокацию недобитых Крестоносцев или байкерский розыгрыш. Видневшиеся на снегу тут и там воронки от взрывов указывали на то, что подступы к городу отлично пристреляны и при желании норманны прекратят нашу дипломатическую миссию одним прицельным орудийным выстрелом. Но, к счастью, замеченный со стен Базеля российский триколор с гербом Петербургского князя сослужил нам хорошую службу и не дал норманнским артиллеристам поупражняться в меткости. Пророк заблуждался, когда называл скандинавов отмороженными варварами, - если они и замерзли, то пока не окончательно.
        Патрульный «Ротатоск» подкатил к нам с осторожностью - «башмачники» явно ожидали от гостей с российским флагом подвоха. Пулеметчик в кузове держал нас на прицеле и, казалось, готов был открыть огонь, как только мы сойдем с места.
        Знаков различия бойцы норманнской «вольницы» не носили - всех своих командиров они знали в лицо, а командирам других дружин, в том числе и чужим ярлам, попросту не подчинялись. Поэтому мы могли определить статус вылезшего из броневика дружинника лишь по более богатой, чем у товарищей, отделке ножен и рукояти традиционного видаристского ножа. Скорее всего это был хольд - типичный представитель младшего командного звена у норманнов. Скандинав - надо заметить, чересчур высокомерный для занимаемой должности, - неторопливо осмотрел нашу делегацию и остановил взгляд на не особо представительном Конраде. Михаил услужливо вытолкнул коротышку вперед, поскольку фон Циммер был единственным среди нас, кто более или менее внятно говорил по-скандинавски. Хольд сообразил, с кем следует вести речь, и на своем булькающем языке поинтересовался у коротышки, кто мы такие и какого черта сюда пожаловали. Возможно, на самом деле вопрос звучал иначе, но тон, которым он был задан, позволял понять его и без перевода.
        Конрад и по-русски заговорил лишь недавно, а скандинавский, похоже, сел изучать только перед поездкой. Старательно произнося малознакомые слова, фон Циммер, однако, не ударил в грязь лицом: говорил уверенно и держался с достоинством, присущим титулованным особам. К каким он, впрочем, сегодня не относился, поскольку все его титулы остались в прошлом. Но коротышка отнюдь не спешил избавляться от прежних замашек и продолжал играть свою, не лишенную шарма, роль маленького, но гордого человека.
        Кое-как втолковав хольду, зачем нам нужен Торвальд Грингсон, наш дипломат приосанился и важно надул щеки, дабы у патрульных не осталось сомнений в том, что мы - именно те, за кого себя выдаем. Следуя примеру товарища, мы с Михаилом тоже напустили на себя подобающий «дипломатический» вид, давая понять дружинникам, что не намерены расшаркиваться перед каждым встречным хольдом.
        Командир патруля немного помешкал, переваривая услышанное, после чего решил переложить всю ответственность за послов из России на своего форинга - коменданта оккупированного города. Но проводить нас к нему хольд согласился лишь при условии, что наш автомобиль будет подвергнут обыску, а мы добровольно сдадим все имеющееся при себе оружие. Которое нам, разумеется, потом вернут, если форинг сочтет, что мы - не самозванцы. Требование выглядело вполне справедливым, поэтому причин для отказа у нас не нашлось.
        Приказав двигаться впереди, патрульные на «Ротатоске» пристроились нам в хвост, готовые в случае чего изрешетить незваных гостей из пулемета. Фокси взял курс на городские ворота, стараясь двигаться с одинаковой скоростью, чтобы мнительный хольд не усмотрел в наших действиях враждебный умысел. Флаг мы, разумеется, не сняли - пусть «башмачники» считают наш джип маленьким российским посольством на оккупированной ими территории. Забавная ситуация. Будто русская матрешка: кусочек России внутри скандинавского анклава, возникшего в самом центре Святой Европы...
        Хотя в действительности забавного здесь, конечно, ничего не было. Базель кишмя кишел угрюмыми вооруженными норманнами, но странное дело - в этом городе мы чувствовали себя гораздо спокойнее, чем в Мангейме и прочих населенных пунктах, которые миновали по пути сюда. В Базеле мы наконец-то смогли сбросить конспирацию и показать свое истинное лицо - не скажу за своих спутников, а я никогда не любил подобные игры в шпионов. Личина Цезаря Казареса осточертела мне уже на второй день путешествия. Я с трудом представлял, как работающим за границей коллегам Михаила удается годами носить чужие маски. Тяжкий небось это труд. Надо быть очень большим оптимистом, чтобы находить в нем романтику.
        Комендант лагеря, форинг Инге Эрлингсон, подданный одного из скандинавских ярлов, ушедших с конунгом на Апеннины, принял нас в резиденции местного епископа - там же где Грингсон до этого принимал парламентеров армии Крестоносцев. Неизвестно, что увидел в епископате майор Сардо, но нам уже не довелось оценить роскошь, в которой жил базельский епископ. Успел ли он вывезти из города свое богатство или же оно было реквизировано дружинниками Вороньего Когтя, мы не знали, но сегодня от епископата осталось одно название, написанное на бронзовой табличке у входа. Нынешнее убранство епископского кабинета мало чем отличалось от убранства трактира, в котором мы повздорили с Защитниками Веры. Последняя уборка тут проводилась наверняка еще при прежней власти. Ночующие по традиции в походных палатках, неприхотливые норманны не отличались чистоплотностью и не видели никакой трагедии в затоптанном полу, расставленной в беспорядке мебели и разбросанной по углам одежде. Видарист относился трепетно только к своему оружию или доверенной в пользование технике. «Башмачники» во многом были сродни байкерам - бесшабашным
оборванцам, боготворившим лишь свои мотоциклы и внедорожники, - только байкерские законы запрещали смертоубийства и поклонение каким бы то ни было богам.
        - Что у вас за дело к моему конунгу? - осведомился Инге Эрлингсон у фон Циммера.
        Конрад не стал хранить официальную цель нашей миссии в секрете и даже продемонстрировал форингу опечатанный княжеской печатью конверт.
        - Надо же: их Совет Князей крайне встревожен!.. - высокомерно кивнув в нашу сторону, с издевкой повторил на коротышкой комендант. Дружелюбия он к нам не питал, впрочем, открытой враждебности тоже не проявлял. Мы были для Эрлингсона не врагами, а всего лишь досадной проблемой, внезапно свалившейся ему на голову.
        - Совершенно верно, - подтвердил Конрад, изобразив скупую дежурную улыбку. - И нам необходимо в кратчайший срок получить у вашего конунга официальное объяснение происходящему. С подробным указанием причин вашей внезапной интервенции в соседнее суверенное государство. Весьма прискорбно, что Торвальд Грингсон до сих пор так и не удосужился известить о своих намерениях Совет Российских Князей.
        - Не понимаю, почему вас так встревожил этот конфликт. Он касается только нас и Ватикана, - холодно ответил форинг. - Поэтому мой конунг и не счел нужным поставить вас в известность. Не мы спровоцировали войну, а упрямство Гласа Господнего. У вас нет причин для беспокойства, как и оснований требовать от нас объяснений. Мы поступаем так, как должна поступать в подобном положении любая оскорбленная сторона!..
        - Вы сейчас делаете заявление от имени своего конунга? Я могу занести ваши слова в протокол и передать их Совету Князей? О, было бы просто замечательно, если бы мы разрешили все наши противоречия, не сходя с этого места!.. - Фон Циммер склонил голову набок и пристально посмотрел на слегка перегнувшего палку Эрлингсона. Мне был знаком этот взгляд. Именно так отставной инквизитор смотрел когда-то на посетителей Комнаты Правды, которые порой заговаривались и начинали упрекать Божественных Судей в несправедливости. Если же кто-то из отступников игнорировал подобное недвусмысленное предостережение, ему давали осознать ошибку иными, более убедительными методами.
        Инге Эрлингсон, конечно же, не ведал о славном боевом прошлом Конрада Фридриховича, однако намек бывшего инквизитора уловил сразу. Недовольство посла могучей державы могло повлечь за собой нежелательные последствия, и вряд ли коменданту Базеля хотелось нести за них ответственность. Наверняка форинг грубил посланнику без какой-либо задней мысли; видимо, Инге был просто несдержан на язык, к тому же слегка ошалел от обретенной власти над целым городом, пусть и небольшим.
        - Забудьте о том, что я говорил, - это всего лишь моя собственная точка зрения, - понизив тон, пошел на попятную Эрлингсон. - Я просто немного погорячился. Делать заявление от лица моего конунга я, само собой, не уполномочен. Но мы действительно можем решить вашу проблему прямо здесь. У меня имеется прямая радиосвязь с конунгом. Если у него найдется время, он ответит на все ваши вопросы в течение ближайших двух-трех часов и выдаст мне в вашем присутствии доверенность для подписи под его заявлением. Думаю, Совет Князей удовлетворит моя печать под протоколом.
        Да, в связи с нашим нелегальным нахождением в Святой Европе такая форма ответа Вороньего Когтя российскую сторону тоже вполне бы устроила. Вот действительно была бы удача, не обладай мы вторым, неофициальным, но куда более важным для нас поручением. Уже завтра мы бы сгребли все подписанные и проштампованные протоколы и без оглядки рванули обратно, к восточной границе...
        Да, мечтать не вредно...
        - Благодарю за содействие, однако вынужден настаивать на личной встрече с конунгом Торвальдом. - Заварившего всю эту кашу Конрада тоже не устраивал такой расклад, и потому фон Циммеру пришлось прибегнуть к отговоркам. - Совет Российских Князей обязал меня завизировать все документы только личной печатью конунга. Обычная бумажная формальность, но, сами понимаете, не я принимал эти законы.
        - Ваше право, - пожал плечами Эрлингсон. - Только долго же вам придется догонять наши дружины - сегодня утром они вошли во Флоренцию.
        - Что теперь поделать... - обреченно вздохнул коротышка. - Таков удел дипломата - нам, как и вам, воинам, не приходится выбирать для себя работу.
        - К сожалению, не могу выделить для вас сопровождение, - добавил форинг. - Кругом враги, поэтому у меня каждый фьольменн на счету. Но любую другую посильную помощь окажу. Что вам требуется: провизия, горючее, теплые вещи?
        - От горючего, конечно же, не откажемся, всего остального пока в достатке. - Конрад не стал преступать рамки приличия, но без подсказок смекнул, какую еще помощь, помимо предложенной, следует потребовать от коменданта Базеля. - Осмелюсь попросить вас еще об одной незначительной услуге. До нас дошли слухи, что Центральный Торговый Путь сильно разрушен. Если вас не затруднит, начертите, пожалуйста, нам карту наиболее безопасного маршрута. Ведь вы наверняка обладаете необходимой информацией на сей счет?
        Никаких слухов до нас пока не доходило, но мы обсуждали эту проблему сегодня утром, поскольку уже завтра она могла встать перед нами ребром. Фокси утверждал, что, хоть он и не был еще ни разу на Апеннинах, Оборотень подробно рассказывал ему обо всех потайных тропах. Безусловно, мы доверяли нашему проводнику, но раз уж фон Циммеру представился случай разжиться дополнительными сведениями, коротышка решил не упустить и его.
        Инге Эрлингсон не стал отрицать, что получал радиограммы от конунга во время продвижения дружин через альпы, и согласился снабдить нас схемой оптимального маршрута. А также пообещал известить конунга о скором (или не очень скором - как повезет) прибытии к нему российских дипломатов.
        Это обнадеживало, поскольку всегда приятно осознавать, что тебя ждут, а особенно там, куда являться без приглашения попросту смертельно опасно. Хотя вряд ли Грингсон огорчится, если послы из России канут без вести где-нибудь по дороге. И вряд ли он будет распекать за это форинга Эрлингсона, отказавшего нам в эскорте, - невелика потеря; русские князья прекрасно понимали, какие напасти грозят их посланникам-нелегалам в Святой Европе. Ничего не поделаешь, законы военного времени. Вернее, полное беззаконие...
        
        Мы предпочли провести ночь перед трудным путешествием через горы в нормальных кроватях. И хоть изучение на сон грядущий выданной нам маршрутной карты должно было напрочь отбить таковой - судя по данным коменданта, Центрального Торгового Пути теперь не существовало вовсе, - выспались мы на удивление хорошо и на следующее утро чувствовали себя свежими и отдохнувшими. Даже вечный брюзга Конрад глядел на заснеженные альпийские пики с оптимизмом в глазах.
        Позавтракав и заправив джип, мы в сопровождении уже знакомой нам патрульной группы добрались до границы оборонительных рубежей Базеля. После чего были оставлены на произвол судьбы в незнакомом краю, где ныне царило запустение и власть Гласа Господнего не имела никакой силы. Последнее, однако, не должно было нас расслаблять. Нам предстояло двигаться в кильватере норманнских дружин и опасаться недобитых остатков армии Крестоносцев - некогда грозных вояк, что были озлоблены поражением и теперь мечтали только об отмщении. Отступник Хенриксон со товарищи послужили бы для любого из Защитников отменным утешительным призом...
        Я все гадал, чье же терпение лопнет первым: мое или Михаила. И то, и другое когда-то обладали завидной крепостью, но с годами поизносились, как тормозные колодки, жаль только, что замене не подлежали... Сегодня испытанием для нашей выдержки служила патологическая скрытность Конрада Фридриховича, упорно не желавшего посвящать нас в свои планы касательно княжича Ярослава. От дружеских просьб раскрыть нам карты коротышка отшучивался, а от попыток вызвать его на серьезный разговор становился нелюдимым и замыкался в себе.
        Я бы, конечно, не придавал этому значения, если бы был зачислен в группу на правах Фокси, - не хочет фон Циммер выдавать свои секреты, да и черт с ним; какое, в конце концов, мое собачье дело, чем он там планирует заниматься в лагере Грингсона? Но раз уж Конрад сам настоял на моем участии, значит, он просто обязан был быть со мной полностью откровенным. К тому же волнующая нас тема не являлась государственной тайной, да и фон Циммер отлично знал, что мы с Михаилом не болтуны. Чего же в таком случае Конрад опасался?
        Я терпеливо выжидал, когда коротышка прекратит испытывать наше терпение и устроит если не лекцию, то хотя бы брифинг о том, как он намерен поступить с блудным сыном нашего князя. И если поначалу во всей этой таинственности была даже какая-то интрига, то чем дальше, тем сильнее я склонялся ко мнению, что интриган Конрад сознательно морочит нам мозги непонятно с какими целями.
        Однажды, когда я пребывал в скверном настроении, мне в голову запала совсем уж жуткая ересь: а что, если фон Циммеру надоело жить в России и он захотел вернуться на родину и взяться за старое, а в качестве откупного преподнести Ордену Инквизиции нас с Михаилом? И что самое любопытное - мы прибудем в лапы Охотников, поджидающих нас где-то в засаде по дороге, добровольно, как почетный эскорт раскаявшегося магистра.
        Не исключено, что мелкий прыщ давно вынашивал эту гадкую идею, только не знал, как реализовать ее на практике. Но приключившаяся с князем Сергеем беда сыграла на руку бессердечному Конраду, и он решил-таки дерзнуть: обмозговал более или менее логичную стратегию, убедил всех в ее беспроигрышности и взялся за осуществление задуманного. Вот только успех военной кампании конунга Торвальда спутал фон Циммеру все планы, и Охотники, что уже давно обязаны были нас схомутать, куда-то запропастились. Поэтому Конрад продолжал играть роль благородного дипломата, поскольку ему просто некуда было деваться.
        Сегодня все надежды коротышки были связаны с Ватиканом, у стен которого даже в такое смутное время мог отыскаться покупатель на наши ценные головы. Тот же Вороний Коготь, к примеру. Почему бы Грингсону не взять нас в плен и не попробовать предложить Пророку Пленников в обмен на Гьяллахорн? Попытка - не пытка; чем черт не шутит, а вдруг Его Наисвятейшество возьмет да согласится?
        От этой догадки мне стало не по себе. Усугубленные хронической паранойей, мои подозрения к Конраду крепли день ото дня. А фон Циммер лишь подпитывал их своей скрытностью. Проклятие, а ведь он был к тому же еще и вооружен!..
        Я поймал себя на мысли, что с некоторых пор стараюсь не выпускать коротышку из поля зрения. На чем я собирался его подловить, неизвестно - кроме скрытности, иных странностей за ним не наблюдалось. Разве только сонное бормотание фон Циммера могло выдать нам его истинную сущность. Но разобрать, что он бухтит во сне вперемешку с храпом, было очень трудно. Мне даже не удавалось определить, на каком языке Конрад в это время разговаривает сам с собой. По-моему, такого тарабарского языка просто не существовало в природе.
        Помочь мне докопаться до истины мог только хороший специалист по провокациям. На мою удачу, такой среди нас присутствовал. Михал Михалыча вообще не надо было упрашивать подстроить в отношении фон Циммера подлянку, поскольку мой друг давно точил на него зуб. Стоит лишь намекнуть Михаилу о моих подозрениях, и уже через пять минут у него будет разработан сценарий, как вывести злоумышленника на чистую воду. Правда, не следовало забывать, что Конрад Фридрихович тоже был не лыком шит и прошел отличную инквизиционную школу, поэтому наверняка давно подготовился к любым провокациям.
        Впрочем, Михаил так и не узнал о моих намерениях. И это было к лучшему, поскольку, как выяснилось, я напрасно подозревал фон Циммера в предательстве. Заверения в дружбе, данные мне магистром Конрадом семь лет назад, до сих пор оставались в силе. Другой вопрос, как сам коротышка относился к этим заверениям. А понятия о дружбе у него были, мягко говоря, весьма своеобразные...
        
        Несмотря на то что Михаил служил в контрразведке и, по идее, обладал более сильной выдержкой, чем я, он первым утратил терпение из-за недомолвок Конрада Фридриховича. Случилось это на одном альпийском перевале, раскисшем из-за внезапной оттепели. Грингсону повезло, что он успел проскочить горы по морозцу, иначе «башмачники» потеряли бы гораздо больше техники, чем то количество брошенных и раскуроченных автомобилей, на которые мы вдоволь насмотрелись за двое суток пути. Не проходило и часа, чтобы наш внедорожник не начинал шлифовать колесами скользкую грязь на каком-нибудь подъеме. Это было весьма рискованно, поскольку такое ерзанье на горных склонах неминуемо стягивало буксующий автомобиль с дороги, что зачастую могло закончиться падением в пропасть. Поэтому, когда Фокси вновь попадал в подобную неприятность, мы поспешно выпрыгивали из салона и усердно начинали выталкивать строптивый джип из грязи.
        Михаил и Конрад сцепились по поводу того, что во время очередного такого суетливого выталкивания первый «толкач» отдавил второму ногу. Фон Циммер, и без того вымотанный и издергавшийся, разразился потоком ругательств, которые коротышка, в отличие от множества других слов русского языка, усвоил накрепко. Михалыч, понятное дело, в долгу не остался. Вместо извинений он ответил Конраду Фридриховичу такими же словами, коих русский по происхождению контрразведчик знал на порядок больше, так как вызубрил их чуть ли не с пеленок.
        Но нашла коса на камень! Оскорбленный взвился и ринулся на оскорбителя в яростную словесную атаку. Недостаток бранного лексикона коротышка с лихвой компенсировал эмоциональностью речи, топаньем и выразительной мимикой. У меня от удивления отвисла челюсть: я впервые видел Конрада Фридриховича в таком возбужденном состоянии. Михаила это тоже явно шокировало, что, однако, не мешало ему не только успешно парировать нападки фон Циммера, но и не менее успешно контратаковать. Скандалисты в момент позабыли про забуксовавший внедорожник, который, будучи уже почти вытолканным из промоины, тут же опять съехал в нее и утопил задние колеса. Все результаты нашего кропотливого совместного труда пошли прахом - в одиночку я был для Фокса уже не помощник.
        У меня оставалось два выхода: либо тоже встревать в скандал - настроение для этого было вполне подходящее, либо прикусить язык и начать разнимать сцепившуюся парочку. Я выбрал второй вариант - просто не хотелось терять лицо и устраивать перед Фокси бесплатное представление. А он и так уже прекратил газовать, поставил джип на ручник и, развесив уши, слушал, как легендарный Черпак вновь и вновь посылает не менее легендарного Михаила к его легендарной матери. Действительно, ради такого зрелища не жалко было и автомобиль в грязи утопить.
        - А ну, р-р-разойдись!!! - проорал я, вспоминая, как отдавал приказы, будучи командиром отряда Охотников. В те времена повышать голос на бойцов приходилось практически ежедневно. - Да уймитесь вы, черт побери! Михаил! Ваша честь! Что на вас нашло?!
        Охотники Одиннадцатого отряда в таких случаях мне всегда подчинялись. И хоть для этих бывших членов Инквизиционного Корпуса Эрик Хенриксон обладал кое-каким авторитетом, сегодня его оказалось явно недостаточно, чтобы погасить конфликт. Но прекращать его требовалось немедленно, поскольку в воздухе уже попахивало дракой.
        Фокси позабыл про увязший в грязи джип, заглушил двигатель и сейчас с любопытством следил за бранившимися пассажирами. Наверное, в глубине души байкер хотел, чтобы дело дошло до потасовки, дабы потом Фокси было о чем рассказать Оборотню и остальным друзьям. Да и я тоже был бы не прочь из чисто спортивного интереса посмотреть, чья возьмет в экстравагантном поединке «хромой против коротышки», и, вероятно, даже не стал бы вмешиваться, произойди сей мордобой где-нибудь в Петербурге. Только, в отличие от Михаила и Конрада, я пока не забыл, где мы находимся.
        Оба скандалиста вздрогнули и вмиг умолкли, когда я, больше не полагаясь на словесные увещевания, вытащил «глок» и пальнул в воздух. Михалыч в это время уже сжал кулаки, а фон Циммер занес ногу, чтобы обрызгать противника грязью. И когда прогремел выстрел, они так и замерли в этих агрессивных позах: ни дать ни взять, натурщики - хоть батальное полотно с них пиши!
        - ... твою за ногу! - успел все-таки закончить ругательство Михаил, после чего возмущенно обратился ко мне: - Испано-скандинав, ты что, ополоумел?!
        - Уже пять минут задаю вам обоим тот же вопрос, но до вас не докричишься! - со сдержанной злостью отозвался я. - Ну теперь-то, надеюсь, вы остыли?
        - Я-то - да, а вот этот... - Михаил несколько секунд беззвучно, но выразительно шевелил губами, пытаясь подобрать для Конрада приличное сравнение, но так и не подобрал. - ... Сомневаюсь, что с ним все в порядке! Как с цепи сорвался, честное слово!
        - Чья бы корова мычала! - насупившись, огрызнулся фон Циммер, но пылего заметно угас. - Грубиян! Ногу мне отдавил, нахамил, и я же еще виноват остался!
        - Спокойнее, джентльмены! - попросил я, пряча пистолет в кобуру. - Держите себя в руках! И не стыдно - ведь взрослые люди! Что, интересно, о вас подумал этот юноша?
        Я кивнул на Фокси, который деликатно отвернулся и, взяв ветошь, делал вид, что занят протиркой приборной панели.
        - Юноше следует подучиться водить автомобиль, - раздраженно бросил Михаил. - Это по его милости мы третий раз за утро грязь месим!
        - Очень правильное замечание! - внезапно поддержал Михалыча его бывший оппонент. - Молодой человек, наверное, полагает, что нам доставляет удовольствие толкать его машину на каждом подъеме!
        «Час от часу не легче! - мысленно взмолился я. - Этак они сейчас еще бедолагу Фокси крайним оставят!»
        - А я здесь при чем?! - мгновенно отреагировал байкер на столь возмутительные и беспочвенные обвинения. - Будто сами не видите, что на дороге творится!..
        - Помолчи! - осадил я Фокси, и тот покорно притих. Отрадно было видеть, что хоть для кого-то мое слово пока имело вес.
        - Достали вы меня! - Михаил махнул на нас рукой, после чего отошел к обочине и, обиженно нахохлившись, уселся на придорожный камень. - Все, бродяги, - перекур!
        Курящих в нашем коллективе не было, да и сам Михаил отродясь не смолил себе легкие табачным дымом. Но, познакомившись поближе с русскими традициями, я усвоил, что предложение устроить перекур в России всегда означает нечто большее, чем просто выкурить за компанию по сигарете. В данный момент инициатива Михалыча подразумевала, что всем нам срочно требуется присесть и успокоиться - путь предстоял неблизкий, а если еще начать ссориться на каждом перевале, тогда можно и вовсе не торопиться. Пока наша компания склочников пересечет Альпы, Вороний Коготь успеет не только взять Божественную Цитадель, но и благополучно отбыть на родину.
        Предложение контрразведчика было принято при общем молчаливом согласии. Насупившийся Конрад устало плюхнулся на грязную подножку джипа; Фокси высунулся из кабины и щурился раскосыми глазами на по-весеннему теплое солнышко; один я остался на ногах, подошел к краю откоса и задумчиво уставился вдаль. Лучшего способа успокоить нервы, чем созерцание альпийских красот, придумать было нельзя.
        Несколько минут все хранили молчание. От непривычной тишины у меня зазвенело в ушах; были слышны лишь клекот парившего над нами орла, треск тающего льда и дробный стук катящегося по каменистому склону булыжника. Идиллия, да и только. Трудно поверить, что четыре дня назад здесь прошла ревущая моторами бронированная армия северян, от грохота пушек которой не сегодня-завтра содрогнутся стены Ватикана.
        - Давно хочу тебя кое о чем спросить, испано-скандинав... - В отличие от меня, Михаил решил успокоиться, переключив разговор на отвлеченную тему. Не спорю, идея хорошая. Однако, зная излюбленные темы Михалыча для досужих бесед, я мог уверенно сказать, что сейчас лишь он один получит окончательное успокоение. - Я прекрасно понимаю, почему ты так быстро согласился участвовать в авантюре Конрада Фридриховича, - за тобой и не такое безрассудство числится. Не понимаю только одного; как тебе удалось отпроситься на эту прогулку у твоей грозной женушки. Нет, я, конечно, не настаиваю на ответе, но ты же меня знаешь - если дядя Миша захотел узнать правду, он своего все равно добьется.
        Ну вот, началось! Впрочем, удивительно, как Михалыч не завел об этом речь раньше. Подначивать меня насчет наших... скажем так, непростых взаимоотношений с Кэтрин переросло для Михаила в своего рода традицию. Разумеется, можно было просто по-человечески попросить его больше никогда не затрагивать этот вопрос, и Михаил бы послушался. Только вряд ли я был бы окончательно оставлен в покое - старый зубоскал был неисправим и быстро нашел бы себе новый повод для нападок. В этом плане мой русский друг напоминал пиявку: ему было просто жизненно необходимо к чему-то цепляться, будь то мои разногласия с горячей беженкой-ирландкой или что-либо еще, казавшееся Михалычу забавным.
        - Кэтрин понятия не имеет, где мы сейчас находимся, - честно признался я, не сводя взгляда с заснеженных горных вершин. - Я решил не рассказывать жене, во что ввязался. Ей хватило легенды о том, что меня отправили на полтора месяца по обмену опытом в Мурманское княжество вести стрелковые курсы. Ты, кстати, дядя Миша, уехал туда же, так что запомни на будущее.
        - Ага, значит, ты просто взял да сбежал из дома! - оживился Михаил. - Клянусь моими обожженными усами, я не сомневался, что именно так ты и поступишь. Вы только подумайте: человек, который не побоялся сунуть дулю под нос Пророку, до смерти боится своей благоверной! Ты не параноик, Эрик, ты - женофоб!
        - Может, напомнить, как ты бегал от своих бывших жен? - парировал я.
        - Нет, ну ты и скажешь! Разве можно вообще равнять такую святую женщину, как твоя Екатерина, с теми мегерами, которые охотятся за мной сегодня по всему Петербургу, - увильнул от контрудара Михал Михалыч. - Тебя бы они, к примеру, и вовсе живьем сожрали. К тому же ты в корне не прав: я не бегаю от них, а скрываюсь, сиречь повышаю свое профессиональное мастерство - для разведчика это хорошая тренировка. Эх, жаль, ты ни разу не видел, как иногда потехи ради я своим любимым фуриям устраиваю очные ставки. Вот это зрелище! Только клочки волос во все стороны летят. А месяц назад и вовсе было побоище, когда все мои жены случайно встретились у меня на квартире...
        Неужели отбился? Даже не верится, что Михаил так быстро оставил нас с Кэтрин в покое. А ведь утверждают, что атакующая акула просто физически не способна пойти на попятную - слепой инстинкт убийцы или что-то в этом роде...
        - А вы не только грубиян, милейший, но еще и на редкость бессердечный человек, - осуждающе покачав головой, заметил Конрад Михаилу. За них можно было уже не волноваться - запал у обоих прогорел, а проскакивающие между ними искры являлись лишь безобидными статическими разрядами. - Вам нравится играть на чувствах бедных женщин и причинять им страдания. Знаете, в вашем возрасте пора бы и остепениться.
        - Оставьте в покое моих пассий, ваша честь, - отмахнулся Михаил. - Никакие они не бедные - в наших с ними разборках я всегда остаюсь пострадавшей стороной... Но, в отличие от вас, у меня, по крайней мере, хватает совести вести себя честно с друзьями.
        - На что вы намекаете? - набычился Конрад Фридрихович. - Когда это, разлюбезнейшие, я кого-либо из вас обманывал?
        - Пока вроде бы не обманывали. Но, сдается мне, все именно к этому и идет, - ответил контрразведчик. - Даже такой маститый дипломат, как Севастьян Сомов, не сумел уговорить Ярослава вернуться домой. Вы же, зная об этом факте, тем не менее беретесь за заведомо проигрышное дело. Извините за прямоту, ваша честь, но раньше я считал вас вполне трезвомыслящим человеком. Однако сегодня я все больше убеждаюсь, что это не так. Мы с Эриком давно уяснили, что вы взялись за работу, не имея за душой даже минимального плана!
        - На каком основании вы так считаете? - Коротышка в негодовании даже привстал с подножки джипа. - У меня есть план! И причем, смею доложить, очень хороший, проработанный план!
        - Ну так сделайте одолжение, поделитесь с нами вашим гениальным планом! - настоятельно попросил Михалыч. - Сколько можно в молчанку играть? Кто мы, по-вашему? Проходимцы, которым нельзя доверять?
        - Вы - милейшие и надежнейшие товарищи, - поспешил заверить нас Конрад Фридрихович, - на которых всегда можно положиться. Если бы не вы...
        - Эй, не уходите от темы! - перебил его Михаил. - Клянусь, что не тронусь с этого места, пока не выслушаю все ваши секретные замыслы!
        Коротышка замешкался и смутился. Было заметно, что ему не слишком хочется откровенничать. Но «товарищи» сверлили его взглядами, требуя объяснений. Конрада приперли к стенке, и ему нужно было или спешно придумывать убедительную отговорку, или сознаваться в собственной несостоятельности как дипломата. Отсутствие у коротышки гениальных планов стало уже всем очевидно. Но я ошибался в Конраде. У него действительно имелся план, однако знай я заранее, что этот план из себя представляет, вряд ли согласился бы помогать фон Циммеру, даже по старой дружбе. Мыслимое ли дело, какие задачи коротышка отвел нам с Михаилом в своей стратегии!
        - Я не хотел раскрывать вам раньше времени все детали, - проговорил Конрад после протяжного сожалеющего вздоха. - Честно признаюсь, боялся, что вы неправильно истолкуете свою роль в этом, бесспорно непростом деле... В общем, по моему замыслу, все должно произойти следующим образом. После того как я улажу с Грингсоном все политические проблемы, мне предстоит выдумать предлог, чтобы выманить Ярослава в уединенное место якобы для того, чтобы передать ему послание от отца. Полагаю, княжич клюнет на это, ведь я не буду читать ему нотации, а просто вручу письмо и потребую, чтобы он черкнул отцу пару строк в ответ. А дальше, как только Ярослав явится на нашу встречу, вы, милейшие, схватите его, погрузите в наш автомобиль, и... - Коротышка в возбуждении прищелкнул пальцами: - Только Грингсон нас и видел! Думаете, будет погоня? Маловероятно: у конунга под Ватиканом других забот хватает, чтобы отвлекаться на такие мелочи. Как видите, все элементарно. Ну а уже в пути у меня будет масса времени потолковать с Ярославом по душам и переменить его убеждения на правильные. Вот увидите: когда мы привезем его в
Петербург, он станет у нас как шелковый. Теперь-то вы понимаете, что, кроме вас, мне просто не на кого было положиться.
        - Великолепный план! - Михаил поднялся с камня и, поклонившись, зааплодировал Конраду Фридриховичу. - Я в восхищении! Вы сразили меня наповал!
        - Правда? - расплылся в улыбке фон Циммер. - Огромное спасибо, а я уж было решил, что вам не понравится...
        - И правильно решили! - Михал Михалыч в мгновение ока переменил наигранный восторг на отнюдь не наигранный гнев. - Да вы рехнулись, ваша честь! Вы хоть представляете, что это такое - похищение человека из лагеря «башмачников»?! Да у них последняя полковая шлюха таскает при себе автомат! Стоит только подняться тревоге...
        - Уверяю вас, шума не будет! - замотал головой коротышка. - Для этого я специально захватил с собой флакон хлороформа!..
        - Да неужели?! - Контрразведчика такой аргумент явно не переубедил. - Знаете, что я вам скажу: возьмите ваш хлороформ и сами надышитесь им как следует, потому что спящий вы мне нравитесь гораздо больше! Господи боже, с кем мы связались! А ты... - Михаил гневно указал на меня пальцем. - Даже не вздумай отрицать, что я не предупреждал тебя, в какую глубокую задницу мы лезем по милости этого... этого... «милейшего и надежнейшего товарища», тьфу на него вместе с его планами и хлороформом!
        - И что ты теперь предлагаешь? Бросить все и возвращаться в Петербург? - спросил я.
        Меня замыслы Конрада огорчили не меньше, но спускать собак на гениального стратега мне почему-то не хотелось. Наверное, потому что безумие предложенной авантюры как раз и разубедило меня в том, что Конрад Фридрихович - скрытый предатель. Да, такой план был вполне в духе фон Циммера. Задумай коротышка недоброе, он не стал бы предлагать нам стратегию, от которой мы можем с чистой совестью отказаться и повернуть в обратном направлении. Претворять в жизнь тактический сценарий фон Циммера было сущим самоубийством, однако возвращаться в Петербург, так ничего и не предприняв ради сына нашего благодетеля, было бы весьма некрасивым поступком. Я надеялся, что Михаил это тоже осознавал.
        - Ты меня знаешь: куда ты, туда и я, - ответил Михалыч, раздраженно пнув увязшее в грязи колесо джипа. - Желаешь вернуться к Кэтрин и детям - я без тебя в это пекло не полезу; пусть Конрад Фридрихович сам выкручивается. Поедешь к «башмачникам» и будешь плясать под дудку этого безумца - ради бога, но одного я тебя там не оставлю, и не мечтай. Если нас с тобой когда-нибудь вздернут, то только на одной виселице! Однако очень хотелось бы, чтобы рядом с нами болталось и это неудачливое божье создание.
        Михаил кивнул на нервно притопывающего ботинком коротышку.
        - Давай не будем пессимистами, - попросил я. - На виселицу мы всегда успеем. Надо сначала добраться до Грингсона, а там уже поглядим, травить Ярослава хлороформом или убалтывать на словах. Возможно, получится уговорить княжича по-хорошему.
        - ... Но флакончик все равно лучше держать наготове, - вставил Конрад Фридрихович. - Не волнуйтесь, разлюбезнейшие, я тоже рискую наравне с вами. А возможно, даже и больше - с конунгом, как-никак, мне предстоит беседовать. И если вдруг случится, что я допущу ошибку... - Фон Циммер выдержал драматическую паузу. - Не надо из-за меня рисковать своими жизнями. Забудьте обо мне и спасайтесь сами. Вы ведь еще так молоды...
        - Пожалуй, это я вам могу пообещать, - хмыкнул Михаил, ничуть не растроганный благородством коротышки. - Только чует мое сердце, Эрик со мной не согласится и сочтет спасение вашей драгоценной жизни своим долгом. Так что, выходит, мы с вами крепко повязаны, ваша честь... Одно лишь не возьму в толк: в чем заключается ваша выгода от этого предприятия? Или вы будете уверять меня, что вызвались добровольцем из сугубо благородных побуждений? Если это так, тогда уж лучше я признаю, что ваш план - непревзойденный шедевр, достойный увековечения в энциклопедиях и учебниках дипломатии.
        Фон Циммер кряхтя поднялся с подножки автомобиля, смущенно посмотрел сначала на меня, затем на Михаила, покосился на Фокси, после чего с неохотой признался:
        - Вы правы, разлюбезнейший. Целиком и полностью правы. Действительно, если бы не крайние обстоятельства, разве старик Конрад вернулся бы по собственной воле в эту проклятую страну? Все из-за денег. Только из-за них я прибыл сюда, чтобы вырвать из когтей бешеных демонов несмышленого юношу.
        - Проигрались в карты? - с сочувствием полюбопытствовал Михаил. - Ай-яй-яй, ваша честь! Как же так: вы - умудренный жизнью человек, а садитесь играть с бессовестными подонками вроде меня!
        - Нет-нет, что вы, карты здесь ни при чем, - возразил коротышка. - В последний раз я садился за карточный стол в далекой молодости. Сегодня я уже и названия мастей с трудом припоминаю... Проблема в моем доме. Никто из вас не видел мой новый дом, милейшие?
        - Я видел, - признался я. - Особняк что надо. Не дом, а настоящий дворец. У вас на диво превосходный вкус, ваша честь.
        - ... И порядком истощившийся кошелек, - печально закончил Конрад. - Полгода назад наконец-то сбылась моя мечта: на склоне лет я купил себе дом, о котором мечтал всю жизнь. Надеюсь, вы понимаете, что значило для такого старика, как я, обрести покой под крышей дома своей мечты?
        - И вы влезли в долги, - догадался Михаил.
        - Причем в немалые, - признался фон Циммер. - Взял ссуду, назанимал у коллег по службе... Чем тогда думал, ума не приложу. Но едва я впервые увидел свой дом, то сразу сказал себе, что куплю его, пусть даже ради этого придется душу Дьяволу продать.
        - Все с вами ясно, - покачал головой контрразведчик. - Продажа души Лукавому не состоялась, а кредиторы попались хуже дьяволов... Знакомая ситуация. Доводилось мне играть в карты с подобными вам старыми сумасбродами. За шанс отыграться они готовы себя в рабство продать. Ваша страсть из той же оперы, так что не отпирайтесь. И много вы затребовали с князя Сергея в случае успеха мероприятия? Мне это из чистого любопытства просто хочу понять, кто из нас двоих более бессовестный человек.
        - Мы не вели с князем речь об оплате! - обиженно сверкнул глазами коротышка. - Да, я действительно взялся за это дело из-за щедрого вознаграждения, но я же не столь отпетый циник, как вы решили! Если удача нам улыбнется, я попрошу князя помочь мне покрыть хотя бы основную часть моих долгов. Ну а если мы вернемся ни с чем... Что ж, тогда пусть правитель сам решает, какой награды мы достойны. В этом случае я слова поперек не скажу, если князь не выплатит нам ни копейки. И вы, милейший, напрасно заклеймили меня тавром беспринципного наймита - я не меньше вас переживаю о судьбе несчастного княжеского сына!
        - Никто вас ничем не клеймил, - открестился от упреков Михаил. - Пошутил дядя Миша, не ясно, что ли? Нрав у меня такой отвратительный, что тут поделаешь? Наоборот, я всегда уважал вас за вашу принципиальность. По гроб жизни не забуду, как храбро вы обороняли бок о бок с нами ту пограничную заставу. Но признайте: иногда вы бываете просто невыносимым человеком.
        - Как и вы, разлюбезнейший, - примирительно улыбнулся Конрад. - Поражаюсь, как Эрик до сих пор нас терпит?
        - А куда ему деваться? - пожал плечами контрразведчик. - Если зреть в корень, это ведь благодаря Эрику, а не вам мы здесь очутились. Так что с него и спрос...
        Вот она, великая сплачивающая сила русского перекура! Отдохнув, успокоившись и не спеша обсудив все волнующие вопросы, мы вернулись к прерванной работе и буквально с первой попытки вырвали внедорожник из коварной грязи. Удалось бы нам это, возьмись мы за дело, не «перекурив»? Маловероятно. Так и продолжали бы браниться и искать виноватого во всех свалившихся на нас неприятностях. Воистину, мудрым был народ, что изобрел традицию, исполненную столь глубокого смысла. Поэтому следовало обязательно учесть на будущее: перед тем как планировать в отношении Ярослава какие-либо действия, нам непременно потребуется большой спокойный перекур. Авось после него и план отчаянного Конрада фридриховича не покажется таким уж безрассудным...
        
        
8
        
        - Приветствую тебя, новый Миклагард! - прокричал Торвальд Грингсон, когда на утро третьего дня победоносного шествия норманнов по Ватиканской епархии Божественная Цитадель наконец-то предстала перед ними во всем своем монументальном великолепии. - Мы проделали долгий путь, чтобы узнать, так ли ты могуч, как о тебе говорят. Что ж, я не разочарован - ты и впрямь самый грандиозный город из всех, что я видел. Но почему ты считаешься неприступным? Неужели только из-за того, что еще никто не пытался взять тебя штурмом? Да выйди на твою защиту хоть само ангельское воинство, ему не остановить нас! Пришла пора доказать жителям Мидгарда, что неприступных городов не бывает!
        Норманны, восхищенные видом Вечного Города не меньше конунга, поддержали его слова дружным ликующим ревом, продолжавшимся несколько минут кряду. Яростный рев дружинников перекрыл рокотание моторов, и дай в этот момент Вороний Коготь команду к атаке, его войско бросилось бы на Ватикан не раздумывая.
        Зараженный общим восторгом, Ярослав тоже ликовал вместе со всеми. Он еще не видел в своей жизни более величественного зрелища, чем ватиканские стены. Рукотворные горы, окаменевшие океанские валы пятидесятиметровой высоты или, что было для видариста ближе всего, - стены Асгарда, отделяющие его от мира великанов Йотунхейма, - таковы были самые подходящие сравнения для этих титанических сооружений - второго по величине мемориала, оставленного в память о себе Великим Пророком Витторио.
        Первым же, разумеется, считался двухсотметровый Стальной Крест. Он также был замечен дружинниками с огромного расстояния. Крест грозно возвышался над Ватиканом и походил на вонзенный в землю меч легендарного великана Сурта. Но стены все равно притягивали взор Ярослава сильнее, хотя они и были в четыре раза ниже Ватиканского Колосса. Ничего странного, ведь знаменитый на весь мир символ Единственно Правильной Веры не стоял на пути у северян и никоим образом не мешал осуществлению их планов. В то время как оборонительный периметр Вечного Города создавал норманнам весьма и весьма серьезные проблемы.
        Стены Божественной Цитадели полностью заслоняли собой горизонт, растянувшись на все впередилежащее пространство сплошным непреодолимым барьером. Лишь для Тибра, по левому берегу которого двигалась бронированная армада Грингсона, архитекторы стен сделали исключение. Река втекала в город через неширокий - порядка сорока метров - проем. По краям проема возвышались две сторожевые башни. Между ними над поверхностью Тибра была натянута толстая цепь - таким образом в Ватикане перекрывались речные ворота. Однако сегодня, помимо цепи, которую в мирное время обычно убирали, опуская на дно, реку перегораживала дополнительная преграда - торчащие из воды заостренные стальные балки и большие, спиленные наискось трубы. Это препятствие возникло здесь незадолго до прибытия «башмачников», и убрать его было не так-то просто. «Ежи» из балок и труб были утоплены в реке на случай, если норманны дерзнут прорваться в город на лодках. Ни одна из них не сумела бы пройти через заграждение и непременно утонула бы, пропоров себе днище.
        Подходить близко к Ватикану Вороний Коготь не стал и предпочел наблюдать за городом издалека. На городских стенах стояли пушки, известившие о себе, едва дружины норманнов показались на горизонте. Дюжина снарядов разорвалась, не долетев до захватчиков приличное расстояние: или ватиканцы пока только пугали Грингсона, или их настенные орудия не были дальнобойными. Впрочем, не исключено, что защитники Цитадели нарочно вводили врагов в заблуждение - дабы те осмелели и устроили лагерь поближе к городу, после чего по ним и нанесли бы удар орудия главного калибра. Посмотрев на оседающую пыль от взрывов, Торвальд с хитрой усмешкой пригладил бороду и повелел отступить на полкилометра назад. Того, кто съел не одну собаку на разного рода военных провокациях, сложно было заставить поддаться на столь незамысловатую уловку.
        Оборонительная линия Ватикана располагалась таким образом, чтобы оградить от врага не только город, но и целый сегмент побережья, на котором находились ватиканский порт Остия и сооруженная в устье Тибра электростанция. Чтобы не дать Грингсону взять город в кольцо, лишить электричества и устроить блокаду, Защитникам Веры требовалось во что бы то ни стало удержать стратегически важную Остию. Через нее пролегал единственный канал снабжения осажденной столицы продовольствием, а также путь к отступлению для Гласа Господнего - разумеется, на тот случай, если падение Ватикана станет неизбежным. В данный момент Пророк не собирался эвакуироваться - моральный дух Защитников и без того был подорван, а с бегством Пророка он грозил иссякнуть вовсе. Пораженческому настроению были подвержены и многие высокопоставленные особы, но бежать из Ватикана им запрещалось под страхом смертной казни. Пророк делал все, чтобы не допустить паники в столице, которой скоро предстояло пережить, пожалуй, самое тяжелое испытание с тех времен, как она была возрождена из руин после Каменного Дождя.
        Армада Вороньего Когтя уперлась в мощную дугу оборонительных сооружений, отрезавших столицу и часть Побережья, - этакий выпуклый щит, навершием которого служила крепкостенная Божественная Цитадель. Норманнская секира могла начать кромсать ватиканский щит по краям, чтобы полностью уничтожить его, однако это грозило изрядно затупить лезвие секиры, когда должно было прийти время рубить навершие. Обрушить сокрушительные удары на центр щита, не отвлекаясь на остальное, было для Торвальда также рискованно. Еще до того, как щит окажется проломлен, Пророк скроется из столицы через Остию вместе со всеми ценностями, среди которых - конунг нисколько не сомневался в этом - будет и Гьяллахорн. Конунгу предстояло выбирать нечто среднее из двух тактик, и он, посоветовавшись с Фенриром и ярлами, внес кое-какие коррективы в уже готовые планы...
        
        Ровно сутки тишины подарили норманны Божественной Цитадели с того момента, как она встретила их орудийными выстрелами. А на следующее утро ватиканцы наконец-то узнали, как на самом деле должен звучать Глас Господень. Те из горожан, кто сумели-таки заснуть в эту тревожную ночь, были разбужены раскатистым ревом, донесшимся на рассвете с севера. Ревели, разумеется, не разгневанные боги северян, а трофейная батарея «Божий Гнев», что возвратилась к стенам Вечного Города с новыми хозяевами и повернула свои орудия против той святыни, которую раньше защищала. Оглушительный голос «Божьего Гнева» доселе еще ни разу не звучал в пределах Ватиканской епархии, поэтому вполне вероятно, что даже Пророк слышал его впервые. Слышал и содрогался вместе со своей паствой...
        Готовые к артиллерийским налетам, ватиканцы поспешили в убежища, но в это утро на город не упало ни одного снаряда. Столбы дыма и клубы пыли взметнулись гораздо южнее - в районе Остии и электростанции. То, что «башмачники» не ошиблись в расчетах, стало понятно чуть погодя - норманны упорно продолжали обстреливать порт и электростанцию из дальнобойных гаубиц, удаленных от побережья на более чем тридцатикилометровое расстояние.
        Судя по точности попаданий, где-то в том районе засел норманнский корректировщик. Это действительно было так. Захваченная Торвальдом под Базелем полевая радиостанция, которой пользовался бывший командир «Божьего Гнева» Бенсон, позволяла корректировщику передать информацию в штабной броневик «Атрид», расположившийся в непосредственной близости от гаубичной батареи.
        Защитники Веры бросились прочесывать ближайшие к Остии высоты, и вскоре вражеский корректировщик был схвачен. Им оказался один из датчан, в одиночку перешедший под покровом ночи линию обороны и умудрившийся занять позицию буквально в сотне метров от охранявшего порт пулеметного расчета Защитников. Но захват диверсанта ничего не решил: «Божий Гнев» уже закончил свою работу. Через двадцать минут на том месте, что испокон веков служило морскими воротами Вечного Города, не осталось даже руин, что были смыты потоками воды от разрушенной плотины электростанции. Причалы, доки и подъездные пути к ним были также сметены ураганом снарядов, нередко попадавших в пришвартованные у причалов суда. Они тонули, намертво загромождая собой портовую акваторию.
        Среди потопленных судов был и личный корабль Пророка - «Меч Архангела». Это огромное, быстроходное и хорошо вооруженное судно считалось особой гордостью святоевропейского военного флота. Теперь же его величественный нос, стальным рифом торчащий из воды прямо посреди гавани, служил надгробием не только крупнейшему ватиканскому порту, но и надеждам Пророка на достойное отступление. Отныне покинуть Ватикан с гордо поднятой головой Его Наисвятейшеству было не суждено.
        Впрочем, за коварный удар по тылам противника Вороньему Когтю тоже пришлось кое-чем пожертвовать. После дерзкого разгрома армии Крестоносцев под Базелем боезапас «Божьего Гнева» был значительно истощен, теперь же он иссяк вовсе. Поэтому, как бы ни искушала Грингсона идея снести ворота Ватикана гаубичными выстрелами, Торвальд принял решение использовать все до последнего драгоценные снаряды для налета на Остию. У конунга имелось достаточно иных средств, чтобы пробиться через ворота, а вот дальнобойной артиллерии для стратегических атак, кроме трофейного «Божьего Гнева», у него не было.
        Израсходовавшие боезапас гаубицы были взорваны прямо на том пригорке, с которого они обстреливали ватиканский порт. Усилия, что были затрачены на их транспортировку к Божественной Цитадели, окупились с лихвой. Вороний Коготь навязывал Пророку свои правила осады, с которыми Его Наисвятейшество обязан был отныне смириться. И хоть у него имелось еще достаточно преимуществ, главная транспортная артерия осажденной столицы была перекрыта, а крупнейшая в мире электростанция, из-за которой Ватикан по праву считался центром современной цивилизации, полностью уничтожена. Обесточенная Цитадель погрузилась во тьму, что лишь усугубило катастрофу, сделав ее на порядок ужаснее.
        Когда весть об уничтожении Остии и электростанции достигла Ватикана, в городе вспыхнули локальные очаги паники. Многие горожане, ранее уповавшие на Защитников Веры и ватиканские стены и потому не покинувшие столицу, пока у них была такая возможность, бросились к городским воротам в надежде сделать это сейчас. Никто их, естественно, выпускать не собирался, что вызвало крупную потасовку между осерчавшими гражданскими и военными, которым и без того хватало проблем. Раздались выстрелы - остановить обезумевшую толпу одними уговорами было уже нельзя...
        На помощь Защитникам Веры сами, того не подозревая, пришли «башмачники», что начали минометный обстрел Божественной Цитадели в разгар происходящей по ту сторону ворот потасовки. Свист пикирующих на город мин, о коварстве которых в столице были хорошо наслышаны, разогнал паникеров по подвалам еще быстрее, чем с этим справились бы брандспойты пожарной команды, уже выехавшей на разгон массовых беспорядков.
        Вслед за Бонном столица тоже ощутила на себе последствия норманнского «фейерверка». Накрыть минометным огнем весь огромный город северянам не удалось, но ударивший по северному и восточному районам град осколков был настолько плотным, что на зданиях не осталось ни одной неповрежденной крыши. Пользуясь тем, что артиллеристы на стенах попрятались в укрытия, норманны также открыли орудийную стрельбу по огневым позициям Защитников, взявшись методично очищать стены перед грядущим штурмом и прикрывая батарею, собранную из трофейных легких орудий, что уже разворачивалась для удара по Главным воротам...
        Испытание крепкостенной Божественной Цитадели на прочность, на что до сего момента не осмеливался ни один из завоевателей современности, началось. Чем все это должно было закончиться, пока не ведал никто. Но то, что военный поход Торвальда Грингсона войдет в историю как самый дерзкий вызов святоевропейской власти со дня ее установления, было уже очевидно...
        Вороний Коготь поставил дружину сына прикрывать расстреливающую ворота батарею - задание ответственное, но, само собой, не столь опасное, как нахождение в передовой ударной группе, что должна была прорываться в город. Хотя именно дренгам выпала честь первыми столкнуться с врагом лицом к лицу.
        Одно из подразделений Защитников Веры, что удерживало позиции за пределами Божественной Цитадели, контратаковало орудия с правого фланга. Вылазка ватиканцев явно не носила цель уничтожить или отвоевать батарею - слишком малыми силами они взялись за это рискованное дело. Получив отпор, враги укрылись в складках местности и принялись нервировать артиллеристов и их прикрытие беглым огнем. Не дожидаясь приказа форинга, Ярослав со своими фьольменнами вызвался устранить досадную проблему.
        - Действуй! - бросил ему Лотар, который был бы рад и сам поучаствовать в «охоте на лис», но как командир не имел права покидать доверенный пост.
        Гоняя до самой ночи на квадроциклах и «Ротатосках» по пригородным возвышенностям Защитников Веры, что при появлении норманнов рассеялись на мелкие группки, старший хольд пропустил самый драматичный момент штурма. Поэтому Ярослав узнал о нем в подробностях лишь от побратима и других свидетелей той яростной схватки.
        Безусловно, внушительные гаубицы гораздо быстрее пробили бы преграду, чем собранная из разнокалиберных орудий осадная батарея, но и она послужила для Главных ватиканских ворот подходящим тараном. Сложное и громоздкое механическое устройство, какое представляли из себя ворота, было полностью уничтожено после непрерывного часового обстрела. В течение этого часа норманнские артиллеристы методично всаживали снаряд за снарядом в многотонные бронированные плиты-створки, перекрывающие въезд в Ватикан. Для их запирания использовались мощные электродвигатели, ныне бесполезные, как и сама разрушенная электростанция. Запирающая система - подлинный шедевр инженерного мастерства - была обращена в груду металлолома, которую готовились вычистить «Радгриды» с грейдерными ковшами, обязанные идти во главе штурмовых дружин.
        Ревя моторами и обстреливая на ходу шквальным огнем позиции Защитников, армада захватчиков лавиной ринулась к бреши, пробитой в неприступном периметре. Норманны старались побыстрее преодолеть отделявшее их от ворот расстояние, пока вспугнутые минометным обстрелом стрелки не вернулись на стены. Те Защитники, чьи позиции были надежно защищены, уже прильнули к бойницам и поливали «башмачников» свинцом из всех стволов.
        Занятый зачисткой местности и лишенный возможности наблюдать за штурмом, Ярослав тем не менее сразу вычислил момент его начала. Об этом княжича известила грянувшая на всю округу беспорядочная канонада, что не шла ни в какое сравнение с теми, какие он уже слышал при взятии Роттердама и Бонна. Эта канонада отличалась от остальных, как рев штормовых волн от обычного шума морского прибоя. Страшно было даже вообразить, что сейчас началось бы, вступи в эту какофонию еще и «Божий Гнев». Не удивительно, если бы от такого грохота проснулся сам Везувий, молчавший со времен Каменного Дождя.
        Приползший с севера чудовищный змей Ермунганд приближался к стенам нового Миклагарда - города, что по праву считал себя Центром Мира. Ермунганд уничтожал на своем пути все живое свинцовыми плевками, а бронированная чешуя змея прикрывала его от зубов и когтей жертвы, к логову которой он подбирался. Ермунганд не обращал внимания на раны, что появлялись на его теле, когда укусы противника достигали цели. Огромное чудовище теряло куски плоти, но продолжало упорно ползти, дабы протиснуться в пробитую лазейку и начать жалить направо и налево, заплевывая своим ядом улицы непокорного города. И вряд ли у его жителей оставались силы, чтобы бороться на равных с разъяренным северным драконом...
        Бульдозеры врезались в остатки разбитых ворот и начали толкать их внутрь, разгребая проезд для идущей следом бронетехники. Норманны продолжали нести потери от огня, льющегося сверху им на головы. Особенно сильно огрызались стрелки, засевшие прямо у входа, поскольку удары по их позициям временно прекратились - артиллеристы «башмачников» не хотели обрушивать обломки стен на собратьев, подтягивающихся к воротам.
        Колонна сбавила ход, однако неумолимо продвигалась вперед. Пушки «Радгридов» и пулеметы «Ротатосков» непрерывно били поверх кабин бульдозеров, прикрывая их плотной завесой свинца. Брешь, через которую норманны прорывались в Цитадель, была широка, но не настолько, чтобы в короткий срок пропустить через себя такое количество техники. Ватиканские стены имели у основания толщину более десяти метров, и прежде, чем попасть в город, дружинникам следовало миновать этот опасный проход.
        Шедшие во главе боевого порядка дружинники ожидали яростного сопротивления внутри города, однако они были несколько обескуражены видом перегородивших улицу баррикад. Эти нагромождения всевозможного хлама, сооруженные на скорую руку, могли бы еще на какой-то срок сдержать наступление пехоты, но против бронетехники таким слабым укреплениям было не выстоять.
        Форинг, командовавший авангардом, не мудрствуя лукаво, приказал бульдозеристам идти напролом, не снижая скорости. Норманнам требовалось как можно быстрее пересечь проход в стене, для чего было жизненно необходимо с ходу отвоевать плацдарм на близлежащих улицах. Увидев несущиеся на них бульдозеры, засевшие за баррикадами Защитники дружно побросали позиции и пустились наутек. Улица опустела буквально за минуту - никто из Защитников не желал быть раздавленным вместе со своими ненадежными укрытиями.
        Упоенные тем, что они вот так, запросто прорвали оборону врага, дружинники не обратили внимания на то обстоятельство, что баррикады за воротами больше смахивали на театральные декорации, нежели на настоящие боевые позиции. У норманнов не вызвало подозрения и то, с какой поспешностью Защитники оставили свои укрепления, а также почему по захватчикам не ведется перекрестный огонь с крыш близлежащих зданий. Сказать по правде, идущим в авангарде штурмовикам было просто некогда задумываться над этими странностями - призывно гудя клаксонами, сзади на них напирали бронемашины товарищей. Да и мало ли чем было вызвано бегство противника; вероятно, он просто оказался не подготовлен к такому повороту событий.
        Однако загадка этого бегства крылась вовсе не в малодушии или растерянности, и когда захватчики смекнули это, было уже поздно. Как бы ни полагались ватиканцы на неприступность своих стен, Защитники не исключали возможности прорыва периметра на этом участке. А потому, едва их опасение сбылось, они тут же задействовали необходимые контрмеры.
        Если судить по баррикадам, на которые норманны наткнулись у ворот, обороной Ватикана командовал не слишком компетентный вояка. Так оно на самом деле и было. Занявший пост пропавшего без вести Апостола Защитников Веры полковник Джованни Скабиа - командир личной гвардии Пророка, так называемых Ангелов-Хранителей, - никогда раньше не брал под свою ответственность безопасность всей столицы. Но Глас Господень решил, что Скабиа справится, и полковник из кожи вон лез, чтобы оправдать оказанное доверие. И в целом оправдывал. Да, он не смог уберечь от артналета порт и электростанцию, но спасти Божественную Цитадель, когда норманны уже прорвались за ее стены, полковнику удалось. Причем не только спасти, но и попутно уничтожить почти две вражеские дружины.
        Тщательность, с которой была организована ловушка, делала честь неопытному в подобного рода боевых действиях полковнику Скабиа. Идущая от главных ворот улица была заминирована не абы как. Каждый из синхронно прогремевших взрывов рассчитывался инженерами Строительной Академии. Здания, что обвалились и погребли под собой авангард захватчиков, рухнули так, как и требовалось ватиканским военным. Многоэтажные дома, выстроенные по обе стороны от ворот впритык к оборонительной стене, были подорваны, когда бульдозеры уже сокрушили все баррикады и подъезжали к первому уличному перекрестку. За бульдозерами тремя колоннами следовала бронетехника, продолжавшая стрелять вслед отступающему противнику и вроде бы готовая к любым неожиданностям. Но, как выяснилось, далеко не ко всем.
        Подорванные у фундаментов здания обрушились и накрыли норманнов подобно тому, как ладошки ребенка накрывают ползущего по земле жука. Те постройки, что примыкали к стене, вдобавок засыпали обломками проход в Цитадель, перекрыв его теперь уже настоящей, а не фальшивой баррикадой. Сдвинуть ее было не под силу никакому бульдозеру. Ради сооружения этой заслонки Скабиа уничтожил половину столичного квартала, превратив прилегающую к Главным воротам территорию в один гигантский завал из глыб, балок и арматуры. На расчистку его даже в мирное время ушло бы несколько недель, а до мирных времен Вечному Городу было еще далеко.
        За считаные секунды войско Вороньего Когтя лишилось двух дружин - практически всей передовой ударной группы! Наблюдая за ходом штурма с безопасного расстояния, конунг поначалу не понял, что же случилось, пока не увидел взметнувшиеся в небо тучи дыма и пыли. Когда же пылевое облако вихрем вырвалось из прохода, к которому стягивалась норманнская бронетехника, Грингсон окончательно вник в ситуацию. Однако приказ к отступлению не отдавал до тех пор, пока не убедился, что ударная группа застряла в воротах и не может больше двигаться вперед.
        Пыль от взрывов словно саваном накрыла атакующих, лишь усугубив сумятицу в их рядах. «Радгриды» и «Ротатоски», что оказались перед самым завалом, отчаянно загудели клаксонами и начали пятиться. Ослепленные пылью, водители замыкающих бронемашин напирали на впередиидущий транспорт, стараясь поскорее уйти из-под огня. Боевые порядки «башмачников» расстроились, и теперь их авангард напоминал не военное подразделение, а склочных торговцев, которые собрались на подводах у паромной пристани и спорили из-за места в очереди. А сверху, из серых туч пыли, на дружинников продолжал литься свинцовый шквал...
        - Назад!!! Все - назад!!! - проорал Вороний Коготь, и сигнальщики, что до сего момента передавали приказы, вздымая на высоком древке яркие сигнальные флаги, метнулись к квадроциклам, проклиная всех и вся. Видимость из-за пыли пропала напрочь, а приказ конунга к отступлению следовало доставить на передовую как можно скорее. Для дружинников отступать без приказа было не только позорно, но и опасно - за самовольное отступление Торвальд Грингсон карал по всей строгости. И даже в таком катастрофическом положении форинги предпочли бы скорее погибнуть вместе со своими фьольменнами, чем рисковать навлечь на себя гнев дроттина. Хваленое упорство норманнов, что обычно способствовало их победам, на сей раз не помогало «башмачникам», а лишь вредило им.
        Скрипя зубами от ярости, Грингсон глядел на мчавшихся к стенам сигнальщиков и, кажется, все еще не верил, что штурм, чье начало выдалось крайне удачным, провалился. Ватиканцы предпочли замуроваться изнутри, нежели изматывать врага уличными боями. Рано было пока говорить, разумно или нет поступил полковник Скабиа. В Божественной Цитадели еще имелись ворота, и если Защитники Веры собираются завалить их все... Что ж, да будет так. Торвальд подготовился и к штурму, и к осаде. Зима была на исходе, и вряд ли столица успела запастись перед осадой достаточным количеством продовольствия. К тому же она осталась без электричества, а Ватикан - это далеко не рядовой центр епархии. Из всех городов Европы он ближе всех приблизился к уровню жизни Древних, которые, как известно, в последние полтора века своего существования вообще не умели обходиться без электроэнергии.
        Но Защитники Веры, только что с успехом отразившие вражескую атаку, пока не задумывались над этими проблемами. Ни разрушения, ни собственные жертвы, ни возобновленный минометный обстрел не могли омрачить радость ватиканцев. Стреляя вслед удирающим остаткам вражеской штурмовой группы, Защитники чувствовали себя победителями. Им удалось-таки задать взбучку Вороньему Когтю - разве это не отличный повод для радости? Что будет завтра, одному Богу известно, но сегодня на практике было доказано, что «башмачники» - не такие уж непобедимые, какими их стали считать после разгрома армии Крестоносцев. Божественная Цитадель сохранила статус неприступной, обломав несколько зубов стальному скандинавскому змею. Поэтому, если змей не желал лишиться их всех, ему было бы неплохо задуматься, а не лучше ли вернуться назад, пока у него еще имелись силы на обратную дорогу? Никто не стал бы чинить змею препятствий, только бы он побыстрее убрался в свое северное логово. Такой вариант Пророка вполне устроил бы.
        Однако он не устраивал Торвальда Грингсона. Змей еще не утолил голод, а удары палкой лишь разъярили его. Полтора тысячелетия назад, когда нашествия викингов на Европу носили характер чуть ли не ежегодного стихийного бедствия, европейцы молились, чтобы Всемогущий Господь избавил их, помимо прочих напастей, также и от гнева норманнов. И вот теперь пришла пора святоевропейцам вспоминать ту древнюю молитву, поскольку им еще только предстояло узнать, что такое настоящий норманнский гнев...
        
        Пленные, которых Ярослав доставил Лотару после проведенного дренгами рейда, были обречены. Впрочем, княжич знал об этом еще до того, как увидел потерпевшего поражение конунга. Нет, Вороний Коготь не бесновался и не изрыгал проклятия, наоборот, он был угрюм и замкнут. Однако о том, что крылось за этой внешней невозмутимостью, догадывались даже те дружинники, кто примкнули к войску Грингсона уже здесь, на Апеннинах.
        Пальцы Торвальда непрерывно поглаживали рукоять Сверкающего Хьюки, покоившегося на сгибе локтя конунга. Еще утром Грингсон вынул священную секиру из футляра и с той минуты не выпускал ее из рук, видимо, черпая от Хыоки божественную силу, столь необходимую сейчас Торвальду. Поэтому его верный советник тоже стал свидетелем гибели передовых норманнских дружин - пожалуй, первого крупного поражения Грингсона в этой войне.
        Еще утром Торвальд не мог даже помыслить о том, что прорыв оборонительного периметра Ватикана способен привести к поражению. Оно могло подстерегать норманнов у стен Божественной Цитадели, но не за ними. По крайней мере, когда раньше дружины Вороньего Когтя входили во вражеский город, изгнать их оттуда было уже невозможно. Славная многолетняя традиция была нарушена, что, разумеется, нельзя было воспринимать как хорошее предзнаменование.
        Вышло так, что сегодня дренги оказались единственными, кто одержал хоть небольшую, но победу. Ее итогом были четверо военнопленных, захваченных во время рейда. Фьольменнам Ярослава удалось окружить и разоружить эту мелкую группку противника, что обстреливала артиллерийскую батарею и не успела вовремя унести ноги. На сей раз княжич не намеревался проявлять милосердие и дарить врагам легкую смерть. После случая с полковником Штерном Лотар и так косо посматривал на своего старшего хольда. Повторное «великодушие», к тому же проявленное при свидетелях, могло еще сильнее пошатнуть авторитет Ярослава, поэтому хольд и распорядился конвоировать пленных в лагерь.
        Торвальдсона итоги рейда удовлетворили, но форинг выразил признательность хольду лишь скромным кивком - единственно уместной похвалой в озлобленном поражением и потерями норманнском лагере. Сопровождаемый Ярославом, Лотар лично доставил Защитников Веры к отцу, пусть и знал, что сегодня того вряд ли обрадует успехи сына. Так и вышло. Угрюмый Торвальд не снизошел даже до благодарного кивка, хотя при появлении пленников взгляд конунга оживился, а пальцы тут же сомкнулись на рукояти Сверкающего Хыоки.
        - Все вы умрете, - сообщил Грингсон Защитникам, лишь подтвердив их мрачные догадки. - Но вы вправе облегчить себе участь и купить у меня легкую смерть. Что от вас требуется взамен, догадаетесь без подсказок...
        Вороний Коготь сдержал данное пленникам обещание. Двое из них, кто предпочел выдать Торвальду интересующие его сведения, действительно умерли без мучений. Точнее, почти без мучений, ибо смерть от священной секиры при всем желании нельзя было назвать легкой.
        Но она не шла ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить оставшимся в живых Защитникам Веры. Всю ночь их продержали под замком, не прикоснувшись к ним даже пальцем, а перед рассветом выволокли за пределы лагеря и погнали в сторону Ватикана, заставив тащить на себе тела зверски зарубленных товарищей...
        Когда над Ватиканом взошло солнце, перед взором Защитников, что несли караул на стенах города, предстала душераздирающая картина. На пригорке, с которого вчера норманны вели обстрел Главных ворот, возвышались четыре тонкие железные мачты. На остроконечную верхушку каждой из мачт было посажено по человеку в ватиканской военной форме. Двое из казненных были еще живы и корчились в жуткой агонии. Тех несчастных, кто не подавал признаков жизни, явно насадили на колья уже мертвыми - их черепа были раскроены, а конечности перерублены в локтях и коленях.
        Вороний Коготь посылал Гласу Господнему недвусмысленное послание, однако, как выяснилось, Пророк тоже приготовил заклятому врагу подарок. Этой ночью полковника Скабиа осенила аналогичная идея, и, как только утром Грингсон навел на Божественную Цитадель бинокль, он сразу же рассмотрел почти полсотни своих дружинников, подвешенных за ноги к парапету на вершине стены. Некоторые из них также были живы и теперь наверняка жалели, что не погибли под завалами вместе с теми, кто висел сейчас рядом с ними. Рассвирепелый Торвальд потребовал снайперскую винтовку, но, прикинув расстояние, передумал стрелять - слишком далеко было до города, и потому желание конунга облегчить братьям страдания оказалось невыполнимо.
        - Простите, братья! - склонив голову, произнес Вороний Коготь. - Вы заслужили достойную смерть, но, видимо, вчера боги просто не успели даровать ее всем вам. Я обязательно попрошу Видара, чтобы он принял в Валгаллу и вас тоже...
        Обмен взаимными угрозами состоялся. Послания были предельно доходчивыми, и ни одна из враждующих сторон не нуждалась в дополнительных разъяснениях. На жестокость норманнов Ватикан отвечал многократной жестокостью. Те, кого Грингсон привык презрительно именовать рабами, вовсе не собирались покоряться властелину севера. Но и конунга было не так-то просто сломить первым же поражением.
        Вечером третьего дня осады главные события развернулись вдали от Божественной Цитадели. Вороний Коготь продолжил акцию устрашения и предал огню все пригородные поселения, до которых сумел добраться. Северная половина небосклона всю ночь полыхала оранжевым заревом, а наутро с городских стен нельзя было ничего рассмотреть из-за окутавшей округу плотной завесы дыма. Пользуясь этим, норманны форсировали Тибр и нанесли массированный удар по северной линии пригородной обороны, после чего натиском бронетехники оттеснили Защитников на их запасные позиции, расположенные южнее.
        Этим маневром «башмачники» почти в два раза расширили контролируемый сектор периметра и подобрались поближе к Солнечным воротам - вторым по величине после уже не существующих Главных. Солнечными они были названы, потому что располагались строго на севере и солнце озаряло их с раннего утра до позднего вечера. Благодаря этому огромная стальная поверхность ворот порой накалялась до такой степени, что до нее нельзя было дотронуться, не заработав при этом ожог.
        Пока что Солнечные ворота оставались в руках ватиканцев и Грингсон не спешил отправлять на штурм очередную ударную группу. По ту сторону ворот протекал Тибр, и путники, въезжавшие в Ватикан с севера, неизменно попадали на мост Апостола Хоакима, за которым на противоположном берегу начинался одноименный проспект. Он вел прямиком на плаза Витторио - центральную ватиканскую площадь. Многоэтажных зданий рядом с Солнечными воротами не наблюдалось. Но снести мост, когда на него взойдут вражеские дружины, было для ватиканских инженеров еще проще, чем сровнять с землей половину городского квартала. Поэтому Грингсон и не спешил применять прежнюю тактику вторжения.
        После в целом успешной атаки норманнов на северные пригородные укрепления Защитников маховик войны ослабил вращение. Обосновавшись на отвоеванных рубежах, «башмачники» избавились от необходимости строить собственные укрепления, а также получили возможность обстреливать Божественную Цитадель с более близкого расстояния.
        Минометные обстрелы города стали короткими, но частыми и непредсказуемыми. Бывало, между ними проходило по полдня, а иногда свист пикирующих мин загонял горожан в убежище дважды за час. Минометная батарея перемещалась по всему контролируемому норманнами сектору и каждый раз накрывала новую область поражения.
        Также вдоль городских стен неустанно курсировали дружинники на бронетехнике. Они создавали провокации, ввязывались в скоротечные стычки с Защитниками на юге, постреливали по стенам... В общем, пока Вороний Коготь разрабатывал новую стратегию, его бойцы изматывали противника всеми доступными средствами. С каждым днем и без того взрывоопасная атмосфера внутри осажденного города накалялась все сильнее. Ватиканцы были лишены не только электричества, но и нормального ночного сна. Не прошло и недели, как норманны подошли к Ватикану, а его издерганным жителям уже казалось, что с той поры миновала целая вечность...
        Странно, но то же самое казалось и Ярославу, который понятия не имел, что задумал конунг. Задействованные в охране лагеря, дренги изнывали от караульной рутины, в то время как остальные дружинники раскатывали вокруг Цитадели и вели куда более насыщенную жизнь, чем прозябание на постах. Здесь Лотар подкинул побратиму свинью: переложив на старшего хольда всю ответственность за караулы, сам форинг с экипажем дренгов примыкал на «Ротатоске» к той или иной мобильной группе и участвовал в налетах наряду с другими дружинниками.
        Как ни неприятно было Ярославу затаивать обиду на лучшего друга, это волей-неволей произошло. К тому же Торвальдсон явно был знаком с планами отца, но отказывался посвящать в них Ярослава. Здесь, конечно, обижаться на побратима было нельзя: дружба дружбой, но приказ блюсти секретность все же превыше ее. Однако форинг мог хотя бы намекнуть старшему хольду о том, что их ждет в ближайшие дни. Неужели после штурма бернской Академии Ярослав утратил доверие Лотара? Если это правда, значит, плохо дело княжича - ведь, кроме Торвальдсона, других друзей среди норманнов у россиянина так и не появилось...
        Обуреваемый неприятными мыслями, Ярослав совершал очередной ночной обход постов. Занятие это было несложное, но муторное. Передвигаться в темноте приходилось без фонаря, по тщательно заученному днем маршруту и оставленным кое-где меткам. Два дренга следовали за княжичем и не отставали ни на шаг, словно тени. Говорить запрещалось - любое общение протекало на языке жестов.
        Помимо этих неудобств, инспектирование постов таило в себе еще одну опасность. Старший хольд, безусловно доверял тем бойцам, что несли сейчас караулы, и все-таки он беспокоился, как бы какой-нибудь ненароком задремавший часовой не принял их спросонок за врагов и не открыл огонь без предупреждения. Даже самый бдительный и ответственный дружинник не застрахован от такой оплошности, когда враги рыщут под носом.
        Старший хольд уже проверил караулы у бензовозов, встретился с патрулями и сейчас направлялся к последнему объекту на маршруте - складу артиллерийских боеприпасов. Путь группы пролегал мимо небольшой рощицы, возле которой находился очередной пост. До него оставалось порядка сотни метров, когда на плечо несвоевременно задумавшегося Ярослава легла рука идущего следом дренга. Княжич вздрогнул и обернулся. Дренгтут же указал на ближайшие кусты и жестом сообщил, что заметил в них какое-то движение.
        Хольд и его сопровождающие присели, навострив зрение и слух. Плохо, что зимой в этих краях не лежало снега - засечь на нем ночью движение и заслышать шаги было бы куда проще. Ярослав усердно пялился во мрак, но так и не мог высмотреть то, что насторожило дренга. Возможно, это было всего лишь какое-нибудь мелкое животное, но прочесать рощицу все же не мешало.
        «Осматриваем участок», - распорядился княжич, отдав приказ таким же беззвучным способом. Дренги кивнули и, разойдясь на несколько метров от хольда, образовали короткую цепочку для прочесывания подозрительной местности. Ярослав дал отмашку, и группа осторожно направилась к предполагаемой цели.
        Почти истлевшая к весне, опавшая листва не шуршала под ногами, и строй дозорных продвигался вперед практически беззвучно. Только раздвигаемые ветки кустов скребли по одежде да легонько щелкали по автоматам. Тишина была полной, поэтому, когда сначала справа, а затем слева от княжича началась суета и раздались сдавленные крики, он встрепенулся и вскинул оружие. Однако, едва Ярослав убедился, что на их группу совершено нападение, как в ту же секунду чьи-то руки крепко обхватили его за шею и зажали рот. Затем другой, не менее сильный невидимка ловким приемом отобрал у хольда автомат и только после этого черной тенью нарисовался перед княжичем.
        «Конец!» - вспышкой блеснула в голове Ярослава страшная догадка. Он стиснул зубы и весь сжался в ожидании вонзающегося под ребра ножа. О том, чтобы выхватить свой нож и защититься, ошарашенный княжич даже не подумал. Вместо этого он судорожно колотил стиснувшего ему шею противника по рукам и вырывался, подобно схваченной за жабры рыбе. Бесполезно. Тех, кто схватили Ярослава, его тщетное сопротивление беспокоило не больше, чем трепыхание карася нанизывающего его на кукан рыболова.
        Боли так и не последовало, и это было странно. Успевший попрощаться с жизнью княжич только теперь вспомнил о ноже, но когда рука Ярослава метнулась к поясу, ножны оказались пусты. А пока хольд безуспешно искал оружие, враги разжали ему рот и с силой затолкали туда скомканную тряпку, чуть было не свернув при этом пленнику челюсть. А затем подножкой уронили Ярослава ниц, заломили руки за спину, туго стянули запястья путами, дотошно обыскали, врезали напоследок каблуком между лопаток и только потом оставили в покое.
        Поначалу пленнику казалось, что он вот-вот задохнется: дыхание от борьбы сильно сбилось, а кляп не позволял дышать ртом. Но вскоре княжич пришел в себя и прекратил дергаться, после чего ему заметно полегчало. И когда у него перед глазами перестали пульсировать круги, он смог наконец-то разглядеть тех, кто посмел так бесцеремонно с ним обращаться. Надо признать, что до настоящего момента еще никто не осмеливался на подобную дерзость, даже тренеры по спортивной борьбе, которых когда-то нанимал для Ярослава отец. Возле лежащего на пожухлой траве княжича притулились на корточках пятеро рослых крепких типов, одетых в одинаковые темные комбинезоны. Лица ублюдков выглядели неестественно черными - не иначе, они натерли кожу сажей или грязью. Захомутавшая Ярослава компания передвигалась налегке - кроме компактных пистолетов-пулеметов, никаких вещей при ней не имелось. Княжич обрадовался было, решив, что угодил по ошибке в плен к датчанам, что тоже рыскали этой ночью по окрестным лесам в поисках диверсантов. Но, уловив негромкий разговор присевшей посовещаться пятерки, хольд обреченно констатировал, что
пленившие его типы как раз и есть те самые разыскиваемые Фенриром вражеские диверсанты.
        - Ты не ошибся? - спросил полушепотом один громила другого на святоевропейском языке. - Это действительно тот хольд, что отвечает у них за караулы? Мы же не собирались брать его прямо здесь! В этих дебрях да в темноте перепутать проще простого.
        - Шло бы все по плану, мы бы взяли хольда там, где и собирались, - так же негромко отозвался другой человек в черном. - Но «башмачники» засекли кого-то из нас; не видел, что ли, как они всполошились? Впрочем, какая теперь разница, кто нам достался, верно? Один черт, те двое и часовой мертвы. Даже если это не наш хольд, он все равно что-нибудь да знает. Не с пустыми же руками возвращаться?
        И в сердцах залепил Ярославу подзатыльник, от которого у княжича из глаз брызнули искры.
        - Твоя правда, - согласился мнительный диверсант. - Хорошая была мысль - взять хольда-мальчишку. Такого допрашивать - одно удовольствие. Держу пари, что он сломается на первом же допросе. Вообще странные они, эти «башмачники». В караулы одну молодежь повыгоняли. Да мы можем прямо сейчас половину их лагеря вырезать.
        - Сам-то чем занимался на первых годах службы? - язвительно заметил тот ватиканец, в руках которого находился сейчас автомат Ярослава. - Тоже небось из караулов и нарядов не вылезал?.. А насчет лагеря не обольщайся. Почему, думаешь, мы такой крюк по горам дали, когда можно было сюда напрямик добраться? Видел когда-нибудь парней из «Датской Сотни»?
        - Нет, ни разу.
        - И не увидишь. А если увидишь, то считай, что ты уже труп. Эти дьяволы мальчишек на посты выставили, а сами по кустам рыщут да только и ждут, когда мы на приманку клюнем... Ладно, хватайте «башмачника», и проваливаем - рассвет через час...
        
        Ходить под конвоем Ярославу пока не приходилось, а бегать - и подавно. Он давно потерял счет пинкам и подзатыльникам, которыми ежеминутно награждали его свирепые конвоиры. Однако у княжича даже в мыслях не было желания выразить протест или, того хуже, - оказать сопротивление. Ярослава загодя предупредили, что артачиться не в его интересах и за это его немедленно лишат глаза.
        Схватившие хольда диверсанты, похоже, неплохо разбирались в психологии: казалось бы, мерзкого норманна и так ожидали нечеловеческие пытки и мучительная смерть, но вот ведь какое дело - будущая жертва продолжала беспокоиться за свою шкуру, даже зная, что завтра на ней и так живого места не останется. Ярослав рассудил, что пусть уж лучше ему как следует намнут бока и смешают с грязью, чем он даст вырезать себе глаз. Тем более что настоящего унижения он пока и не испытывал.
        Увлекаемый под руки в неизвестном направлении, с заткнутым грязной тряпкой ртом и стянутыми до хруста в суставах запястьями, хольд беспокоился сейчас не о своем княжеском достоинстве или недостатке мужества перед грядущими пытками. Все, что волновало княжича в данный момент, - это лишь бы не сбиться с шага и не пропустить мимо ушей окрик конвоиров. Любая оплошность пленника могла быть воспринята ими как неповиновение. Ярослав не сомневался, что наказание последует незамедлительно. Диверсантам без разницы, в каком состоянии будет доставлен пленник - невредимым или кривым, главное, чтобы он мог внятно отвечать на вопросы и имел хотя бы один глаз, чтобы указать на карте расположение своих войск. А станет княжич откровенничать с врагом или все-таки найдет в себе силы умереть, как подобает истинному видаристу, говорить было пока рано.
        Лишь об одном можно было сказать с полной уверенностью: Вороний Коготь никогда не станет просить Видара выделить Ярославу место в Валгалле, как пообещал сделать это для зверски замученных бойцов штурмовых дружин. Слишком легко позволил пленить себя сын русского князя, чтобы считать его смерть доблестной. Для того, кто искренне стремился стать настоящим воином, более обидной участи было просто не сыскать...
        
        
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРЫЖОК В КИПЯЩИЙ КОТЕЛ
        
        Только в крайности можно принимать рисковые решения.
        Вовенарг
        
        
        
9
        
        Если предположить, что Ад все же существует и мне предстоит в один прекрасный день там очу титься, господин Сатана окажется немало удивлен тому, почему меня не устрашает его зловещий лик. Впрочем, повелитель Преисподней поймет, чем это вызвано, когда я раскрою ему секрет своего хладнокровия. Поймет и, возможно, со мной согласится.
        Я расскажу Сатане о том, что мне довелось не только воочию лицезреть конунга Скандинавии Торвальда Грингсона, не только трапезничать с ним за одним столом, но и наблюдать его в ярости. В настоящей дикой ярости, на которую способен лишь тот, кто не задумываясь готов потопить мир в крови, только бы угодить своим воинственным богам. И вы полагаете, что после этого меня устрашит рык Дьявола?
        Проклятие, что ли, надо мной тяготеет такое - навлекать на себя гнев правителей, будь то хоть Глас Господень, хоть Верховный жрец язычников-норманнов? И ведь что примечательно: в обоих случаях это был абсолютно справедливый гнев, обрушившийся на меня за вполне конкретные проступки. Я всегда получал именно то, что засуживал, независимо от того, чувствовал ли я себя при этом правым или виноватым...
        Однако вижу, что моя вредная привычка - забегать вперед - вновь вышла из-под контроля. Поэтому будет лучше прекратить домыслы и перейти к фактам.
        Пожелай вдруг Торвальд Грингсон завязать с прежней жизнью и податься к байкерам, они бы не приняли его в свое общество лишь по причине непомерной кровожадности. Ничего не поделаешь: от этой напасти старому прожженному вояке было уже не избавиться до конца жизни. Но в остальном у Людей Свободы не нашлось бы претензий к Вороньему Когтю: экстравагантный облик, татуировки, громкое, известное на весь мир прозвище, уважение и любовь Торвальда к колесной технике... А также блеск отчаяния и безумия в глазах - главная отличительная черта любого Человека Свободы, по которой эту публику можно было безошибочно узнать везде.
        Вороний Коготь выделялся из своего окружения не только колоритной внешностью и зловеще-мрачной аурой, которая постоянно окружала его. Он обладал даром подавлять людей морально одним своим присутствием. И причиной этому была вовсе не носимая Торвальдом Корона Севера, запачканная кровью прежнего конунга.
        В присутствии вождя норманнов я ощущал себя, словно рядом с неразорвавшимся снарядом - было крайне сложно предсказывать поступки человека, публично искромсавшего секирой десятки жертв. Вот он спокойно смотрит на меня проницательными глазами мудрого старца, но за взором этим явственно играют огоньки сдерживаемого гнева - не напускного, а вполне естественного, бывшего неотъемлемой составной частью грозного характера Торвальда. Только этот гнев и питал стареющего конунга той невероятной энергией, что помогала ему добиваться намеченных целей, какими бы невыполнимыми они ни казались.
        Крепкие руки Грингсона не дрожали, и это лишний раз подтверждало, что рассказы о Торвальде как об отменном стрелке наверняка правдивы. Да и кобура его револьвера была подвешена на поясе достаточно низко - еще один характерный признак того, что Грингсон готов при первой же опасности мгновенно пустить оружие в ход. И большой вопрос, кто из нас оказался бы в такой ситуации проворнее: я со своим высокотехнологичным «глоком» или Вороний Коготь с его потертым револьвером сорок четвертого калибра, что отставал по технологиям от моего «глока» как минимум на полтора столетия.
        До сего момента я встречал лишь одного человека, обладавшего столь жуткой харизмой, более свойственной свирепому хищнику, нежели тому, кто был слеплен по образу и подобию божьему. Бернард «Мясник» Уильямс, ныне покойный командир Первого отряда Охотников, мог бы сравниться с Торвальдом Грингсоном и в опыте, и в кровожадности, и в прирожденном таланте к лидерству. Лучшие Охотники из кожи вон лезли, чтобы попасть служить под командование Мясника. Но Вороний Коготь кое в чем его превзошел: держать в узде диких датчан было все-таки сложнее, чем дисциплинированных выпускников Боевой Семинарии. Пожалуй, здесь и крылось основное отличие этих двух одиозных личностей, с коими я имел честь быть по жизни знакомым: солдат Уильямс командовал солдатами, вожак звериной стаи Грингсон - подобными ему зверьми...
        
        Мы прибыли в логово самых свирепых в мире хищников на шестой день осады ими Божественной Цитадели. Как только я увидел, что представляет собой эта осада, то сразу вспомнил натаскивание охотничьих собак на дикого медведя, на котором мне однажды довелось присутствовать.
        Произошло это уже в России, в княжеском загородном имении. Огромный свирепый медведь, которого изловили живьем и держали в вольере специально для подобных целей, вертелся на месте и ревел, отбиваясь передними лапами от назойливых кусачих лаек. Казалось бы, что стоило генералу Топтыгину разорвать на клочки нападавшую на него свору? Однако хитрющие псы умело уворачивались от когтей неповоротливого зверя, донимая его молниеносными укусами. Травля больше напоминала игру, чем охоту, и, надо признаться, поначалу я даже усомнился, какой может быть прок от столь пугливых охотничьих собак. Но в действительности все было не так просто...
        Естественно, тот тренировочный медведь остался жив и ничья кровь тогда не пролилась. Но в реальной травле лайки непременно измотали бы Потапыча возней и обескровили многочисленными укусами, после чего самая отважная из собак добила бы зверя, разодрав тому клыками брюхо или горло.
        Возле осажденного Ватикана происходило практически то же самое. «Башмачники» учинили городу натуральную травлю, сутки напролет «кусая» его оборону и выжидая момент для решающего смертельного броска. Нам уже было известно от встреченных беженцев, что первая попытка штурма провалилась, после чего Грингсон сменил тактику, решив взять столицу измором. Пассивный вариант такой осады - блокада - был для Торвальда неприемлем, поскольку для окружения огромного города ему элементарно не хватало людей. Поэтому Вороний Коготь и использовал в своих целях один из способов псовой охоты на крупных хищников. Норманны уже «перегрызли» Ватикану морское сообщение и электричество, попробовали, пусть и безуспешно, дотянуться до горла, а теперь делали все, чтобы побыстрее обескровить жертву.
        Зона боевых действий начиналась километров в тридцати от столицы. Сожженные дотла пригородные поселения начали попадаться нам незадолго до того, как на горизонте появились знакомые очертания ватиканских стен и Стального Креста. Встречавшиеся повсюду пожарища удручали - «башмачники» жгли все, что попадалось им на пути. Варварство норманнов, которое уже ощутили на себе строптивые жители Бонна, говорило, что Грингсон вновь впал в лютую ярость.
        Я заранее готовился к тому, что непременно увижу что-нибудь подобное. И все равно увиденное сильно отличалось от ожидаемого. В центре некогда самой оживленной епархии Святой Европы ныне царили разруха и запустение. И если в районе Мангейма и Базеля это еще не вызывало особого потрясения, то возле столицы разоренные городки и поселки действительно повергали в уныние. Пустоши, которые мы пересекали по пути сюда, и те выглядели куда жизнерадостнее - для них безлюдье было вполне естественно. Здесь же оно изменяло окружающий мир до неузнаваемости.
        Наше счастье, что у коменданта Базеля оказалась радиостанция и он предупредил конунга о появлении послов из России. Иначе нас с высокой вероятностью разнесли бы на клочки еще на подъезде к Вечному Городу. И российский флаг уже не помог бы - здесь с подозрительным автотранспортом норманны долго не церемонились. На это указывали многочисленные автомобильные остовы, торчащие прямо посреди пустынных дорог. В некоторых сожженных машинах виднелись обгорелые скелеты водителей и пассажиров - трудно было сегодня замешкавшимся беженцам миновать норманнские патрули. Может быть, раньше норманны и не стреляли бы напропалую по всему, что движется, но после провального штурма их ярость стала слепой.
        Спасибо Вороньему Когтю - хоть он и был по горло в заботах, однако не забыл сообщить дружинникам о нашем приближении. Нас встретили и с эскортом проводили до самого норманнского штаба. Там нам, правда, пришлось промаяться в безделье несколько часов, ожидая, пока конунг завершит военный совет. Хольд, что доставил нас по назначению, порекомендовал во избежание неприятностей не отходить от автомобиля, который «башмачники» любезно разрешили загнать в укрытие. Предупреждению вняли только Фокси и Конрад Фридрихович. После того как байкер оказался в зоне боевых действий и всмотрелся на ужасы войны, он чувствовал себя угнетенным и мечтал лишь об одном - побыстрее бы мы решили все дела, сели в наш джип и приказали Фокси рвать отсюда когти. У фон Циммера тоже усугубилась нервозность, которая совершенно не располагала к прогулкам по прифронтовой территории. И только мы с Михаилом не пожелали торчать в убежище и, проигнорировав рекомендацию хольда, решили немного осмотреться.
        Норманны обосновались в отвоеванных у врага укреплениях - деревянных сооружениях, врытых в землю и соединенных между собой узкими траншеями. Недавно здесь пролегала первая оборонительная линия Защитников, обязанная перекрывать северные подступы к порту и электростанции. Защитники смогли удерживать ее всего пару часов, после чего отступили на запасные позиции, расположенные южнее.
        Штаб Торвальда размещался в палатке у склона невысокой скальной гряды, надежно защищающей конунга и его свиту от снарядов, выпущенных с ватиканских стен. Отсюда до города было не более пяти километров, а до запасной линии обороны Защитников - около двух. Что творилось у подножия Божественной Цитадели, мы с Михаилом не видели - обзор закрывала рощица, - но сами стены за минувшие семь лет почти не изменились. Разве что заметные даже издали выбоины от пуль и снарядов напоминали об идущей осаде. Крест же возвышался над столицей, как и прежде, выставив в стороны свои стальные руки-перекладины и цепляясь верхушкой за облака.
        - Приятно вернуться домой, не правда ли? - мрачно пошутил Михаил, кивнув в сторону Креста, и, увидев мою вмиг скисшую физиономию, тоже нахмурился, после чего добавил: - Побыстрее бы все утрясти да домой. Интересно, где сейчас наш драгоценный сопляк? Хоть бы башку свою не подставлял под пули в ближайшие сутки, а то нам тогда не хлороформ потребуется, а цинковый ящик.
        - Брось каркать, и без тебя тошно, - огрызнулся я, переживая за Ярослава не меньше Михаила. - Лучше пораскинь мозгами, как нам незаметно вывезти отсюда нашего драгоценного пацана. Джип-то не резиновый.
        - Предлагаю оставить в лагере нашего главного дипломата, - недолго думая, ответил контрразведчик. - Уверен, старик Фридрихович нас поймет и простит. К тому же он ничем не рискует - вряд ли «башмачники» станут обижать юродивого...
        Звуки выстрелов слышались отовсюду, а однажды пулеметный грохот раздался совсем неподалеку - видимо, где-то в районе Солнечных ворот имела место очередная норманнская провокация. Гнетущая атмосфера близости смерти, которая могла настигнуть нас в любой момент, здесь, конечно, ощущалась не так остро, как двумя-тремя километрами южнее, но нам от этого легче не становилось. Мы были чужими на этой войне, и, говоря начистоту, меня совершенно не волновало, чьей победой она завершится. Мы преследовали собственные цели, используя дипломатический статус лишь в качестве прикрытия. Начатая еще на границе шпионская игра вступала в решающую фазу...
        Грингсон не стал устраивать для нас персональный прием. Выждав положенное, мы были приглашены под занавес прямо на норманнский военный совет. «Военный совет» - это я, конечно, слегка преувеличил. Больше всего собрание ярлов и форингов походило на дружескую попойку, в ходе которой попутно обсуждались насущные проблемы. Впрочем, «попойка» - это тоже будет преувеличение, только в другую сторону. Вино присутствовало в Штабной палатке лишь для смачивания горла, а приближенные конунга хоть и расселись вальяжно кому где вздумалось и громко высказывали свое мнение без спроса, однако ни на секунду не забывали, кто здесь главный.
        Бесцеремонные варвары, не имеющие понятия о правилах хорошего тона, но соблюдающие субординацию и умеренность в выпивке, - чтобы поверить в такое, это надо было увидеть собственными глазами.
        Присутствующие в палатке «башмачники» отнеслись к нашему появлению настороженно. Все, кроме Вороньего Когтя, - в его властном взоре читался вполне естественный интерес. Особенно напрягся сухощавый верзила со шрамом под глазом и постоянно дергающейся щекой. По характерным приметам я определил, что это и есть тот самый датчанин Горм Фенрир, чье имя также обычно упоминалось, когда где-либо заходила речь о новом скандинавском конунге. Я сделал закономерный вывод, что форинг «Датской Сотни» - второй опасный субъект в этой компании после Грингсона. Об остальных ярлах и форинтах можно было не волноваться. Как бы ни пыжились они перед нами, пытаясь убедить нас в своей грозности, без разрешения Торвальда эти типы в наш адрес и пикнуть не посмеют.
        Момент был весьма ответственный и торжественный, но я ни на секунду не забывал, зачем в действительности мы здесь находимся. Чтобы рассмотреть всех собравшихся в палатке, мне хватило пары секунд (спасибо моему семинаристскому наставнику по стрельбе Анджею - это он обучил меня быстрому поиску приоритетных целей), после чего пришлось с огорчением отметить, что Ярослава среди приближенных конунга нет.
        В принципе это еще ничего бы не значило, не обнаружь я среди прочих Лотара Торвальдсона, которого помнил по Петербургу. Когда-то студенты Петербургского университета Лотар и Ярослав слыли друзьями не разлей вода, и не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто подвигнул юного княжича на сомнительную стезю видаризма. Присутствие на военном совете Лотара и отсутствие потомка влиятельного русского князя настораживали. Трудно было поверить, что Ярослав не вхож в этот круг, - я знал, что Грингсон потому и отправил сына учиться в Петербург, что с большим почтением относился к князю Сергею. Неужто конунг по какой-либо причине отказал Ярославу в покровительстве? Или все гораздо хуже и с минуты на минуту до нас доведут скорбные вести?
        Ладно, решил я, наберусь терпения и подожду, пока все само собой не прояснится. Мы добрались до Грингсона в максимально короткий срок, и, по сути, это уже достижение. Пока что фортуна нам благоволила. И если мы все-таки опоздали, то что ж поделать?.. Редкий счастливчик ходит долго в фаворитах у фортуны. «Судьба изменчива, и меняется она обычно только к худшему», - сказал древний мудрец Эзоп. Поглядим, прав он был или нет...
        Вороний Коготь молча кивнул расположившимся у выхода форингам, и те без лишних вопросов отдали нам ящики, на которых сидели, а сами, расстелив тенты, разлеглись прямо на земле. Затем конунг указал нам на центр палатки, и мы, поставив ящики в ряд, расселись перед лицом правителя норманнов. Сам Торвальд использовал в качестве стула деревянный бочонок. Нам тут же протянули кружки с вином и показали на стол, где лежал хлеб, окорок и нож: дескать, если господа послы голодны, то милости просим - не стесняйтесь, отрезайте от общего куска и кушайте на здоровье.
        Да, подкрепиться и впрямь не мешало бы. Не знаю, как моим спутникам, а мне такие демократичные порядки даже понравились, и я, не желая обидеть гостеприимных хозяев, сходил к «шведскому столу» и сварганил для каждого из нас троих по большому бутерброду. Благодарить за угощение было вовсе не обязательно - в этом обществе подобной традиции не существовало.
        Вот так начался наш официальный прием: группа российских дипломатов сидела на ящиках перед конунгом Скандинавии и с аппетитом жевала черствый хлеб и жесткое мясо, запивая все это довольно неплохим вином, очевидно, трофейным. Два десятка пар глаз смотрели на нас в тишине, нарушаемой лишь нашим голодным чавканьем да кряхтеньем пожилых ярлов, потирающих затекшие от долгого сидения спины.
        Из всей нашей троицы Грингсона почему-то больше всего заинтересовал я. И хоть мы с Михаилом расположились по бокам от фон Циммера, давая понять конунгу, кто руководит дипломатической миссией, рыжие птичьи глаза Торвальда не отрываясь изучали именно меня.
        От этого немигающего взора у меня кусок не лез в горло. Я боялся поперхнуться, поэтому пришлось поневоле приналечь на вино, отчего моя кружка опустела раньше, чем у товарищей. Хозяева отнеслись к моей жажде с пониманием: тут же протянули открытую непочатую бутылку и указали на стеллаж в углу, где таковых было еще предостаточно; не иначе, к норманнам перекочевали годовые запасы вина какого-нибудь местного фермера. У меня так и чесался язык спросить у Вороньего Когтя, чем вызвано его столь сильное ко мне любопытство, но открывать рот раньше главного дипломата являлось неэтичным, это вызвало бы ненужные подозрения. Однако коротышка молчал вовсе не ради усугубления драматизма, а по вполне прозаической причине - его челюсти были заняты пережевыванием пищи.
        - Я удивлен тому, что князья Гардарики отрядили тебя ко мне послом, Хенриксон, - заговорил-таки Торвальд, перестав испытывать мое терпение. Его святоевропейский язык был не очень хорош, но скандинавский Конрада звучал куда отвратительнее. Хриплый голос конунга походил на утробное рычание волка, впившегося клыками в кость и теперь считавшего врагами даже собратьев по стае. - Тем более что тебя отправили в страну, которая объявила за твою голову щедрое вознаграждение. Я немало наслышан о твоих подвигах, но не думал, что ты настолько безрассуден...
        Так вот в чем дело! Оказывается, мы с конунгом Скандинавии давно заочно знакомы! Неудивительно, что Грингсон вспомнил мое нашумевшее имя, когда комендант Базеля сообщил о нас по радиостанции. Да и лицо отступника Хенриксона было Торвальду наверняка известно - после нашего скандального бегства в Россию мой портрет долго не сходил со страниц святоевропейских газет.
        Окажись я на месте Вороньего Когтя, тоже удивился бы появлению передо мной такого посланника. Причем удивился бы не только здесь, но и прибудь он даже в Скандинавию - с моей известностью не по свету разъезжать, а забиться в самую глубокую нору и сидеть там до конца жизни. Однако, узнав меня, Грингсон тем не менее понятия не имел, кем являлись в прошлом остальные члены нашей команды. Это означало, что имевшаяся у конунга информация обо мне была довольно-таки поверхностной.
        - Прошу прощения, дроттин, но я прибыл сюда не в качестве посла, - вежливо уточнил я. - Я - всего лишь добровольный помощник официального представителя Совета Князей, господина фон Циммера. Иных поручений у меня нет. И, если вас каким-то образом оскорбляет мое присутствие, я могу удалиться.
        - Твое присутствие, Хенриксон, нас не оскорбляет, - ответил Вороний Коготь. - Даже оставайся ты сейчас Охотником и прибудь к нам на переговоры не с почтенным послом Гардарики, а с гнусным ватиканским епископом, я бы скорее выдворил отсюда епископа, чем тебя. А тебе бы предложил бросить прислуживать рабам и переходить в лоно настоящей веры, как уже поступили до тебя многие достойные воины Миклагарда.
        - И вы полагаете, я бы принял ваше предложение? - полюбопытствовал я.
        - Лет десять назад - вполне возможно, сегодня - вряд ли, - покачал головой Грингсон. - Не знаю, что за нужда заставила тебя согласиться на эту работу, но она тебе явно не по нраву. Ты теперь не воин, Хенриксон, и это заметно сразу. Твой боевой пыл давно угас, а без него нельзя зажечь в душе огонь нашей веры. Тебя не привлекают богатство и слава - ты не из тех людей, кто готов рисковать жизнью ради золота и стремится увековечить свое имя в истории. Ты принципиальный человек, но твои принципы далеки от наших. Да, в тебе осталась отвага и безрассудство, но, к сожалению, твоя душа потеряна для Видара, и ей никогда не войти в сверкающие ворота Вальгирд. Возможно, будь ты помоложе, башмак великого аса показался бы тебе более привлекательным символом, чем крест покорного мученика. Но сегодня, когда ты выбрал покровителем двуглавого орла Гардарики, не думаю, что тебе захочется снова менять убеждения. Для человека принципов это не такое уж легкое дело. Хотя, говоря начистоту, я был бы рад видеть в наших рядах бойца, чьи пистолеты считались когда-то самыми быстрыми и меткими в Святой Европе. Вижу, ты не
изменяешь старой привычке и прибыл к нам со своим любимым оружием...
        По палатке прокатилась волна оживления. Горм Фенрир взглянул на конунга, после чего вперил в меня лютые прищуренные глаза и подался вперед, как вставший в стойку пойнтер.
        - Все в порядке, братья, - успокоил Торвальд собратьев, положив руку на плечо датчанину. - Это я распорядился не разоружать наших дорогих гостей. Что подумал бы обо мне Стрелок Хенриксон, отними я у него его пистолеты? Неужели вы хотите, чтобы русские сочли нас за трусов, что дрожат за свои жалкие жизни? Гардарика нам не враг, а значит, мы можем доверять друг другу. Разве я не прав, господин фон Циммер?
        - Вы абсолютно правы, многоуважаемый дроттин, - поспешил уверить Грингсона Конрад - И чтобы сохранить это обоюдостороннее доверие, Совет Российских Князей направил меня к вам с дипломатическим поручением, поскольку в отношениях между нашими странами возникла небольшая накладка. Я надеюсь, форинг Эрлингсон уже сообщил вам о причине нашего визита?..
        В отличие от коменданта Базеля, конунг не стал становиться в позу и оправдываться, почему он не известил российские власти о целях своей вероломной политики. Мы были лишь посредниками, поэтому Грингсон вообще не утруждал себя какими-либо оправданиями. Взяв у коротышки послание Совета Князей, Вороний Коготь распечатал конверт, неторопливо прочел документ, задумчиво пригладил бороду, после чего передал бумаги Фенриру, а тот, прочитав, пустил их дальше, по кругу. Норманны жили по законам боевого братства, и у них не было секретов друг от друга.
        Лица прочитавших послание ярлов оставались невозмутимыми. Никаких споров и возмущений не возникло - мысли усталых дружинников были заняты совершенно другими заботами, чтобы отвлекаться на обсуждение незначительного, на фоне прочих, вопроса. По единодушному мнению присутствующих, что высказал последний ознакомившийся с документом ярл, проблема не стоила и выеденного яйца. Послы Гардарики требуют объяснений? Что ж, раз дроттин эту кашу заварил, вот пусть он и объясняется с Советом Российских Князей.
        - Вам необходим письменный ответ? - уточнил Торвальд. Видимо, на всякий случай - вряд ли форинг Эрлингсон забыл упомянуть в радиопереговорах с конунгом об этой детали. Фон Циммер подтвердил. - Хорошо, я напишу ответ завтра утром. Вы можете остановиться в моей палатке. Места хватит. Считайте себя моими почетными гостями и ни в чем себе не отказывайте.
        Последнее, очевидно, означало, что послы могут пить вина столько, сколько в них влезет, так как, не имей мы второго поручения, больше нам здесь до утра заниматься было решительно нечем.
        Конрад Фридрихович намеренно не заводил речь о княжеском сыне. И правильно: во избежание ненужных подозрений, нам не стоило проявлять по этому поводу чересчур активный интерес. Однако Вороний Коготь был далеко не глуп и задолго до нашего появления догадался, какой еще вопрос затронут российские дипломаты при встрече.
        «Проклятье! - внезапно осенило меня. - А ведь Грингсон наверняка рассказал о нас Ярославу, и этот строптивец слинял на время нашего визита куда-нибудь подальше. Вот почему сопляк отсутствует на военном совете! Готов дать руки на отсечение, что так оно и есть!»
        Хорошо, что я поклялся всего лишь мысленно, иначе в лучшем случае пришлось бы диктовать эти строки кому-то другому. А в худшем их бы вовсе не было, поскольку после той опрометчивой клятвы мои руки еще не раз выручали меня из беды. Когда нам была открыта причина отсутствия Ярослава, оказалось, что никто из нас даже не предвидел подобного исхода...
        
        Военный совет плавно перешел в вечернюю трапезу. На ужин подавалось все то же самое, но в разогретом виде плюс мясная похлебка. Пустые ящики из-под патронов и снарядов, заменявшие в штабе норманнов всю мебель, были расставлены посреди палатки в один ряд, образовав большой и невысокий общий стол. За ним можно было расположиться хоть на корточках, хоть лежа. Нам были чужды спартанские принципы, и мы, на правах почетных гостей, сели на все те же ящики, коих после сооружения стола осталось в палатке очень мало.
        Грингсон так и продолжал восседать на пивном бочонке, словно старый пират. И впрямь, напяль на конунга треуголку, воткни в ухо серьгу да посади на плечо попугая, и из Торвальда получился бы вылитый джентльмен удачи, сошедший со страниц романов обожаемого мной в юности Стивенсона. Иных пиратских атрибутов не потребовалось бы: ненаигранная суровость в облике Вороньего Когтя скрасила бы любые недостатки.
        - Вас ведь послал ко мне Петербургский князь Сергей, не так ли? - спросил конунг фон Циммера и, получив утвердительный ответ, продолжил: - К сожалению, у меня для вашего князя плохие вести.
        И примолк, наблюдая, как мы отреагируем на это заявление. Михаил так и замер с ложкой у раскрытого рта; Конрад вздрогнул, потупил взор и сцепил перед собой пальцы, будто приготовился к молитве, а я, готовясь к худшему, нервно стиснул кулаки. В тот момент мы считали, что плохая весть может быть для нас только одна. Однако то, о чем поведал нам Вороний Коготь, почему-то до сей поры никому из нас не приходило на ум. Оттого известие оказалось вдвойне неожиданным.
        - Вчера ночью старший хольд дружины дренгов Ярослав бесследно исчез, когда проверял караулы, - сообщил конунг. - Мы предполагаем, что он был захвачен в плен, поскольку сопровождавшие его фьольменны и один из часовых найдены убитыми. Бойцы форинга Фенрира обнаружили следы, ведущие к позициям Защитников Веры, но считать их веской уликой нельзя - местность в том районе сильно истоптана. Обнадеживать вас нечем: после допросов ватиканцы казнят наших пленных, как, впрочем, поступаем с их солдатами и мы. И если Ярослав еще жив, то это ненадолго. Разве только...
        Конунг осекся и поморщился, словно сомневался, следует ли посвящать нас в свои догадки. Потом, видимо, решил, что в них нет ничего крамольного, и закончил:
        - ... Разве только он сознается дознавателям, кем является его отец. В этом случае его, конечно, пощадят. Но до тех пор, пока мы не войдем в Цитадель. А мы непременно войдем в нее, можете быть уверенными. И тогда Ярослава, скорее всего, просто расстреляют. Мне очень жаль - я любил этого смелого парня не меньше, чем своего сына.
        Торвальд взглянул на Лотара, который сидел прямо напротив нас. Я уже давно заметил, что молодой норманн чем-то подавлен, и теперь мне стало известно, чем именно. Едва речь зашла о Ярославе, Лотар отложил ложку и, нахмурившись, уставился в стол перед собой. Торвальдсон уже носил звание форинга и командовал дружиной таких же, как он, молодых головорезов, однако броня его хладнокровия была пока не столь непрошибаема, как у отца. Лотар переживал не просто за своего пропавшего хольда - он переживал за товарища, который, если верить конунгу, был обречен на смерть. Похоже, дружба Лотара и Ярослава, которых я помнил еще неунывающими студентами, в горниле этой войны лишь закалилась. Мы были слишком самонадеянны, думая, что кровопролитные бои и походная жизнь сломали княжича и он созрел для того, чтобы добровольно вернуться на родину. Даже если его осещали подобные мысли, он, не желая покрыть себя позором перед товарищем, никогда бы не пошел на этот шаг. Значит, правильно поступил фон Циммер, что захватил с собой бутыль с хлороформом, которая, как выяснилось, была теперь не нужна.
        - Мы могли бы атаковать Цитадель уже завтра на рассвете, и, возможно, тогда ватиканцы не успеют казнить Ярослава, - проговорил Лотар, не поднимая глаз (их разговор с отцом перевел мне чуть позже Конрад). Предложение его прозвучало неуверенно: Торвальдсон чуял, что отцу оно явно придется не по нраву. Однако то, что Лотар дерзнул-таки проявить инициативу, даже опасаясь навлечь на себя гнев, опять же говорило о многом.
        - Мы начнем атаку, как запланировано, и ни часом раньше! - стукнув кулаком по столу, ответил Грингсон тоном, не терпящим возражений. Если бы не присутствие российских послов, возможно, Лотару сейчас и вовсе сильно бы не поздоровилось. - Я, конечно, понимаю чувства молодого форинга, связанного клятвой верности с угодившим в плен товарищем. Все мы испытываем такие же чувства - Ярослав был не только твоим братом, но и нашим тоже. Как и прочие дружинники, кто отдал свои жизни во имя общего дела! Но мы не можем позволить себе давать волю эмоциям и бросаться в бой лишь из-за мести или желания любой ценой сдержать братскую клятву. Тебе придется смириться с потерей брата, Лотар. Божественные норны давно соткали паутину его судьбы и даже Видару не под силу что-либо в ней изменить. Вы с Ярославом твердо соблюдали взаимную клятву, и это похвально. Но иногда нити наших судеб сплетаются так хитро, что приходится разрывать их, чтобы не запутаться и не дать увязнуть в этом клубке сотням других судеб. Любому из присутствующих здесь, в том числе и мне, уже не раз приходилось так поступать... Тебе придется
смириться с этим, форинг, как бы ни терзала тебя сейчас совесть...
        Плотно сжатые губы и яростный огонь в глазах Лотара выражали несогласие, и смиряться он определенно не желал. Ни сейчас, ни позже. Я сидел напротив Торвальдсона и, словно в зеркале видел в Лотаре себя, переживающего свои последние часы на посту командира отряда Охотников. До меня уже был доведен приказ Пророка об уничтожении детей Жана Пьера де Люка, но, как и форинг дренгов, я тогда тоже не собирался смиряться с судьбой.
        Сложно сказать, кому из нас было сложнее: семь лет назад - мне или сегодня - Лотару. Пожалуй, все же ему. Во-первых, я был тогда на десять лет старше и боролся не столько с эмоциями, сколько с чувством долга. Во-вторых, полученный мной приказ являлся столь чудовищным, что он просто не оставил мне выбора. Зато, нарушив присягу, я развязал себе руки и получил полную свободу действий, и это увеличило мои шансы на успех. Торвальдсону приходилось тяжко, потому что любой из его замыслов был обречен на провал. Даже если бы конунг вдруг принял предложение сына и завтра утром двинул войска на Ватикан, у Лотара был мизерный шанс вызволить побратима живым. Парень кипел от негодования, но прекрасно осознавал, что его отец целиком и полностью прав.
        Слова, сказанные Вороньим Когтем сыну, во многом относились и к нам. Из нас троих только Конрад поклялся князю Сергею в том, что его сын будет возвращен домой, поэтому коротышку больше всех должны были терзать угрызения совести. Однако, как бы то ни было, нам с Михаилом тоже не хотелось возвращаться в Петербург с дурными новостями. И ладно, вернись мы еще несолоно хлебавши, как побитый дипломат Севастьян Сомов, - в принципе нет ничего странного в том, когда княжеский сын упорствует, проявляя вполне княжеский характер. Но везти отцу похоронку на сына тяжко даже человеку с таким черствым характером, как у меня. Мне доводилось писать подобные бумаги, находясь на службе у Ордена Инквизиции. Порой я писал по нескольку похоронок за Рейд, а иногда лично вручал их, если родственники погибшего Охотника жили в Ватикане либо неподалеку от столицы. В этом случае практически всегда приходилось выслушивать в свой адрес обвинения в смерти чьего-то мужа, сына, брата... И по большей части, те обвинения являлись справедливыми - погибшие служили под моим командованием.
        В постигшей Ярослава трагедии не было ни моей вины, ни вины моих друзей. Приехать и похитить княжича днем раньше мы не могли при всем желании - и так покрыли огромное расстояние за рекордно короткий срок. И все же уехать обратно с чувством исполненного долга не получалось. Не укладывалось это чувство в багаж рядом с горькими вестями. А если бы и улеглось, слишком неподъемным получался тот багаж... Дотащили бы, конечно, - куда деваться? - и даже тело княжича на родину доставили бы, вот только тела-то мы как раз и не наблюдали!
        Безусловно, мы могли доверять прогнозам Вороньего Глаза касательно судьбы Ярослава: сын Петербургского князя действительно имел шанс выжить до той поры, пока норманны не вступят в город. И даже больше - прорыв Грингсона в Ватикан еще не означал, что все важные военнопленные непременно будут расстреляны. Всякое могло случиться к тому моменту. Ярослав представлял собой отличного заложника - стратегическую фигуру, пускать которую в расход раньше времени было попросту невыгодно. Ценные заложники - востребованный товар в любой войне. Попади под Базелем в руки Грингсона Апостол Защитников Веры, вряд ли конунг казнил бы его, не попробовав обменять Апостола на Гьяллахорн. Голова Ярослава, конечно же, стоила гораздо дешевле, но тем не менее поторговаться за нее тоже имело смысл.
        - Многоуважаемый дроттин! - обратился фон Циммер к Торвальду после минутного замешательства, в ходе которого Конрад, Михаил и я свыкались с услышанным. - Вы сообщили нам довольно неожиданные и печальные сведения. Я прошу вас позволить мне посовещаться со своими помощниками в конфиденциальной обстановке. Где бы мы могли это сделать?
        - Да где угодно, - развел руками Грингсон. - Только не отходите далеко от моей палатки. Не все дружинники в курсе, что у нас в лагере находятся послы Гардарики, могут вас в темноте и за шпионов принять...
        Просьба Конрада прозвучала своевременно - нам было чем теперь заняться до утра. Все наши планы кардинально менялись, причем в непредвиденную сторону. Даже стыдно, что три трезвомыслящих человека за столько времени пути так и не сумели предвидеть подобное развитие событий. А впрочем, если бы и сумели, что от этого изменилось бы?
        Лучшего места для приватной беседы, чем салон нашего многострадального джипа, было не сыскать, а запертые дверцы кабины ограждали наш разговор от посторонних ушей. Как только мы приблизились к стоянке техники, нам навстречу выбежал Фокси, отогревавшийся все это время у костра караульных. Байкер ни слова не понимал по-скандинавски, но умудрился-таки найти общий язык с охранявшими стоянку дренгами, которые были ненамного старше самого Фокси. Взаимопониманию способствовали несколько банок русской тушенки, подаренных нашим водителем своим новым друзьям. Те по достоинству оценили дар и даже дозволили Фокси кашеварить, чем он и занимался, пока не увидел нас.
        Ни слова не говоря, Михаил подтолкнул байкера в сторону его автомобиля, намекая, что присутствие нашего водителя на дипломатическом совете также обязательно. Потом Конрад в двух словах объяснил обеспокоенным караульным, зачем мы сюда явились. Дренги не возражали, но все равно каждые десять минут присылали к нам проверяющего. Он всякий раз медленно обходил джип, недоверчиво поглядывал на секретничающих послов, словно давал понять, что тушенкой нам от него уже не откупиться, после чего возвращался назад, к костру.
        - И что вы теперь собираетесь делать? - спросил Фокси, когда мы поведали ему о нашем горе. - Поедете домой или, может быть, прикажете везти вас прямо в столицу искать вашего княжича?
        - А у тебя есть идеи, как туда можно попасть? - поинтересовался Михаил. - Какая-нибудь секретная байкерская лазейка или что-то в этом духе?
        - Если такая и существует, то мне о ней ничего не известно, - ответил байкер. - Но вряд ли кто-то из нашего брата ломал себе голову над этой проблемой. Мы предпочитаем не соваться в Ватикан. Что мы там забыли? И шагу по улице не сделаешь - Защитники Веры на каждом углу, а соглядатаев еще больше. Вон мой папаша рискнул сунуть нос в Цитадель - и как в воду канул.
        - Значит, едем домой, - обреченно вздохнув, подытожил Михал Михалыч. - Тяжело будет сообщать его светлости такие новости, но что теперь поделаешь...
        - Погоди, не торопись, - перебил я его. - Надо дождаться, пока дружины Грингсона займут город, и попробовать отыскать Ярослава. Ну, на худой конец хотя бы его тело или свидетелей его гибели. Я уверен, что знаю, где держат княжича...
        - Матерь Божия! - взмолился Михаил, схватившись за голову. - Безумному испано-скандинаву опять неймется! Действительно, застоялся старый конь в стойле за семь лет! И почему я не удивлен твоему предложению, а? Хотя, если обмозговать... Никто ведь не заставляет нас лезть в самое пекло. Выждем, пока вся эта свора приструнит Защитников и соберется вокруг дворца, а сами в это время пошерстим по городу. И где же, по-твоему, держат Ярослава?
        - Сто процентов, не в Доме Искупления. Городская тюрьма расположена в пригороде, почти возле самой линии обороны. Кому из командования Защитников захочется ездить из города на передовую для допроса важного пленника, когда в столице, почти рядом с дворцом, есть другое подходящее заведение для узников?
        - Главный Магистрат Ордена! - догадался контрразведчик. - Это верно: камеры Дома Искупления в сравнении с магистратскими подвалами - просто гостиничные номера. Да и специалистов по дознаниям там хоть отбавляй... Клянусь моими обожженными усами, ты прав, Эрик. Когда «мундиры» прознают, кто папаша нашего драгоценного пацана - а они-то его расколют, это несомненно, - Ярослава непременно переселят поближе ко дворцу. Так что искать княжича после захвата «башмачниками» Ватикана придется прежде всего в Главном Магистрате, другой вопрос, когда это случится и случится ли вообще. Заявления Грингсона меня, если честно, не шибко убеждают. Но залечь на дно и выждать, чем закончится эта битва столетия, все равно стоит... Конрад Фридрихович, батенька! Что же вы молчите, дорогой вы мой ловец беглых княжичей? Или вы не одобряете план нашего друга, который, по мнению вождя этих отщепенцев, давно утратил боевой дух и превратился в тряпку?
        - Эрик предложил неплохую идею, - согласился коротышка, выходя из задумчивости, в которую погрузился, как только влез в салон и захлопнул за собой дверцу. - Но вы, милейший, верно подметили: неизвестно, сколько нам придется прождать, прежде чем Торвальд войдет в Цитадель. Да и маячить у него перед глазами будет очень и очень подозрительно - ведь завтра нам предстоит срочно возвращаться в Россию с посланием для Совета Князей. Поэтому я предлагаю вам, разлюбезнейшие, проникнуть в столицу, не дожидаясь, пока «башмачники» распахнут перед нами Солнечные ворота.
        - Прости, Эрик, что назвал тебя безумцем, - произнес Михаил и отодвинулся от коротышки подальше, словно тот признался, что болен заразной болезнью. - По сравнению с Конрадом Фридриховичем ты еще вполне нормален... Ваша честь, скажите, что я не ослышался: вы всерьез надумали утереть нос королю «башмачников» и ворваться в город раньше его передовых частей?
        - Вы не ослышались, - подтвердил фон Циммер. - у нас есть шанс попасть в Ватикан без помощи «башмачников». Если этот юноша, - Конрад указал на Фокси, - утверждает, что в Божественную Цитадель никто и никогда не прокладывал потайных троп, то сие отнюдь не значит, что так оно и есть. Секретный проход в город существует, и мне известно об этом абсолютно точно. Более того, я даже знаю, где он начинается и куда ведет.
        - Городская клоака! - Лицо Михаила скривилось от отвращения. - Ну конечно! Вы собрались затащить нас в клоаку! Нам придется пару километров брести по горло в нечистотах да еще вашу честь на горбу тащить, поскольку вас там и вовсе с головой накроет. Нет уж, увольте! Вы как хотите, а мы с Эриком лучше побежим трусцой в арьергарде у Грингсона.
        - Какая, однако, у вас извращенная фантазия, милейший, - сокрушенно покачал головой коротышка. - И как верно она отражает ход вашего мышления: стоит собеседнику высказать свою, отличную от вашей, точку зрения - и вы тут же смешиваете его с дерьмом... Городская клоака! Надо же додуматься до такого!.. Нет, по клоаке нам в город не пройти. Пусть я не стратег, но абсолютно уверен, что сегодня выходы из канализационных каналов охраняются не хуже, чем Солнечные ворота. Но есть под городскими стенами тоннель, о котором в столице знают лишь единицы. Он берет начало на кладбище Скорбящей Юдифи, пролегает под фундаментом стены и выходит на поверхность сразу за ней. Раньше этот тоннель вроде бы являлся частью каких-то древних коммуникаций, но при Каменном Дожде его с обоих концов перекрыло обвалами. Незасыпанным остался лишь тот участок тоннеля, о котором я веду речь.
        - И вам уже доводилось им пользоваться? - с недоверием полюбопытствовал Михаил.
        - К сожалению, нет, - признался Конрад. - Не представлялось, знаете ли, возможности.
        - Я так и думал! - воскликнул контрразведчик. - Значит, вы просто пересказываете нам одну из многочисленных ватиканских легенд. Что ж, не спорю - красивая сказка, но я знаю истории и получше. Как вам, например легенда о демоне, что однажды пролетал над Божественной Цитаделью и даже якобы танцевал на Стальном Кресте и куполе дворцовой оранжереи? По-моему, эта история гораздо интереснее.
        - Ваш скептицизм, милейший, нисколько не оправдан, - обиделся Конрад Фридрихович. - Неужели такой солидный человек, как я, стал бы сейчас потешать вас сказками? Не забывайте о том, где я прослужил больше четверти века и сколько всевозможных тайн мог выведать за это время. Ваша легенда о танцующем на Кресте демоне - чушь по сравнению с теми, что мне порой приходилось выслушивать... Помните историю о лидере одной из протестантских сект Серджио Стефанини и о том, какого труда нам стоило его изловить? Давно это было - вы, разлюбезнейшие, тогда еще пешком под стол ходили, а тебя, юноша, и в проекте не намечалось. Я же только-только получил степень магистра и потому разбирал лишь мелкие дела, не чета таким громким, как дело Серджио. Но меня иногда приглашали ассистировать на дознаниях у великих дознавателей, в частности и над этим отступником. Стефанини являлся ортодоксальным старообрядцем - таковые у нас всегда проходили под грифом «социально опасный элемент»...
        - Что это значит? - попросил уточнения Фокси, не разбиравшийся в инквизиторской терминологии.
        - Один из тех возмутителей спокойствия, кто исповедовал Новый Завет по старому Священному Писанию, еще не исправленному Великим Пророком Витторио, - объяснил вместо Конрада Михаил. - Сегодня в Европе практически не осталось старообрядцев, поэтому-то тебе ничего о них не ведомо. Эта чудаковатая публика ходила исключительно в рубищах, вела аскетический образ жизни и толковала учение Иисуса Христа в том виде, в каком его толковали издревле. Старообрядцы собирали народ, устраивали публичные проповеди, говорили о любви к ближнему, доброте, всепрощении и прочих красивых и правильных вещах.
        - За что же их тогда отправляли на костер? - удивился байкер.
        - Знамо дело, за что, - ухмыльнулся Михалыч. - Эти нечестивцы почитали мученика Христа больше, чем великого Пророка! Мало того, они еще утверждали, что Витторио извратил саму суть христианства и попрал его чистые принципы, создав институт пророческо-апостольской власти. Разве может подобная ересь оставаться безнаказанной?
        - Рисковые были ребята эти старообрядцы, - уважительно заметил Фокси. - Пощекотали они небось нервишки нашему Пророку.
        - Это верно, милейший, - согласился Конрад. - Конечно, не так пощекотали, как Вороний Коготь, но Ордену пришлось немало потрудиться, чтобы вернуть Его Наисвятейшеству спокойный сон. Особенно туго нам пришлось, когда народ объявил Стефанини чудотворцем и начал говорить о нем уже не как о бродячем проповеднике, а приравнял Серджио к Христу и Витторио. На наше счастье, из всех чудес этого «мессии» подтвердилось только одно, да и то оказалось лишь ловким трюком. Да, Стефанини и впрямь умел проходить сквозь стены. А если точнее, то только сквозь одну и в строго определенном месте - там, где находился обнаруженный им под городской стеной фрагмент древнего тоннеля. Охотники, бывало, с ног сбивались, ловя Серджио в Ватикане, а он, знай себе, давно по пригородным деревушкам скрывается. Тут уж поневоле о чуде заговоришь... Но сколько веревочке ни виться, совьется в петлю все равно. Выследили мы старообрядца и взяли тихо-мирно, без лишней суеты и скандала - так, что его хватились лишь через неделю. Зато дознание с особым пристрастием провели. Просто удивительно, как Серджио до Очищения Огнем дожил. Но он все
экзекуции вытерпел, разве что умом полностью тронулся. С Очищением Пророк тоже мудро поступил: не стал публичную казнь старообрядцу учинять - зачем Пророку было творить нового великомученика и входить в историю вторым Понтием Пилатом? Поэтому для всех, в том числе и для своих ближайших сподвижников, Стефанини просто бесследно исчез. Был человек - и нет человека. А с ним и большинства проблем. Да, паства роптала, кое-где даже в голос возмущалась, но стадо без пастыря разбежалось очень быстро. После этого старообрядцы уже нам не досаждали: других-то чудотворцев среди них больше не объявилось, а без чудес, одними призывами к покаянию и всепрощению народной любви не завоюешь.
        - Сведения о тоннеле были выбиты у Стефанини на дознании? - спросил я.
        - Да, это случилось в моем присутствии, - кивнул Конрад. - Серджио признался, что долгое время работал на кладбище Скорбящей Юдифи смотрителем и однажды, ремонтируя склеп, случайно провалился в тот тоннель. Исследовав его, Стефанини выяснил, что из тоннеля имеется другой выход: ржавый люк, заваленный слоем мусора на одном из городских пустырей. Хитрый смотритель никому не рассказывал о том проходе, даже самым близким людям. Согласно результатам проведенной проверки, обнаруженный отступником тоннель действительно существовал и, я надеюсь, существует по сию пору.
        - И почему же его не взорвали?
        - Поначалу и впрямь собирались взорвать. Но затем выяснилось, что это может повредить фундамент городской стены, и Апостол Инквизиции принял решение законсервировать тоннель, оставив его для служебных надобностей Ордена, а всю информацию об этой лазейке засекретить. Я подписал акт о неразглашении полученных на том дознании сведений.
        - Так-так... - Михаил возбужденно потер ладони. - Беру свои слова назад - ваша история гораздо занятнее баек о танцующем демоне... Что ж, подведем итоги. Кладбище Скорбящей Юдифи расположено в восточном пригороде, неподалеку от стены. Где-то рядом с ним проходит и оборонительная линия Защитников. Уверен, что не по самому кладбищу - строить укрепления и рыть окопы среди могил было бы кощунством. Вход в тоннель, скорее всего, так и остался замаскированным под склеп или часовню. Охраны наверняка нет - вражеские разведчики заметят ее и быстро смекнут, что на кладбище находится что-то стратегически ценное. Да при хорошей маскировке охрана и не нужна - вряд ли норманны будут вскрывать склепы и придирчиво обыскивать часовню на загородном кладбище. На повестке дня остается три вопроса: как пересечь оборонительную линию «мундиров», чем взломать люки, которые наверняка запечатаны на совесть, и куда нас выведет этот проклятый тоннель в городе? Итак, у кого есть конструктивные мысли?.. Вы что-то хотите сказать, Конрад Фридрихович?
        - Да, милейший... Я в курсе, куда ведет потайной ход. Пустырь по ту сторону стены был впоследствии ликвидирован, и на его месте Орден отстроил церковь Апостола Альваро.
        - Как же, знаю! - оживился Михаил. - Эта церковь - закрытое учреждение, куда вхожи только члены Ордена. Кажется, вы, магистры, посвящаетесь в Божественные Судьи-Экзекуторы только там?
        - Да, сегодня посвящения проходят исключительно в церкви Апостола Альваро, - ответил фон Циммер и ностальгически вздохнул: - А во времена моей молодости церемонии проходили в храме Первых Мучеников. Мне довелось принимать присягу в нем... Впрочем, это не важно.
        - Я тоже захаживал в церковь Апостола Альваро, и не раз, - добавил Михаил. - Пастор Джузеппе меня на исповедь без очереди пропускал: старик обожал слушать мои откровения, где и с кем я успел согрешить. Всегда подробности требовал, а иногда даже просил о каком-нибудь из уже замоленных грехов заново рассказать. Хороший был человек, душевный. Посидишь у него в исповедальне, потолкуешь о превратностях земных, посмеешься вместе с ним над своим же рассказом, и словно камень с души свалился. Воистину Джузеппе был прирожденным исповедником. Он умел людей выслушивать, не то что некоторые из здесь присутствующих... Простите, отвлекся. Так значит, мы выходим на свет в церкви Апостола Альваро? Любопытно, где именно у них люк в подземелье запрятан... Не слишком приятное место, однако и не самое худшее. По крайней мере, как выбраться из этой церкви и куда потом бежать, мне известно. Итак, нам осталось прояснить лишь два вопроса, но, если этого не сделать, может случиться, что Конрад Фридрихович напрасно нарушил свою подписку о неразглашении.
        - Мы будем знать все, только когда лично разведаем обстановку, - сказал я. - Иначе никак... А впрочем, кое-что можно выведать прямо сейчас. Надо полагать, тем молодым людям, - я указал на карауливших стоянку дренгов, - известно, где конкретно проходит препятствующая нам линия городской обороны. Идемте-ка, поговорим с ними. Уверен, нам не откажут. Вряд ли сведения о внешних укреплениях врага являются военной тайной... Фокси, ты тоже идешь с нами.
        - Какой от меня толк? Я же не понимаю по-скандинавски! - напомнил байкер.
        - Это мелочи - все вопросы будет задавать Конрад Фридрихович. Твое дело - улыбаться и показывать, что мы - тоже хорошие парни. Ты этих дренгов подкармливал, а значит, контакт между вами уже налажен. Мы собираемся немного злоупотребить вашей дружбой. К тому же ты еще не поужинал, а дренги, как я погляжу, уплетают твое варево за обе щеки. Боюсь, еще пять минут, и для тебя в том котле ничего не останется.
        - Вот черт, да ты прав! - встрепенулся Фокси и, возмущенный до глубины души прожорливостью новых друзей, поспешно выскочил из джипа.
        - А как поступим с ним? - осведомился Михаил, кивнув вслед убежавшему проводнику. - Не тащить же нам юношу с собой в это осиное гнездо?
        - Наверное, придется отправить назад, к Оборотню, - предложил я. - Разумеется, как только удостоверимся, что попадем в Цитадель. Ждать нашего возвращения под стенами города слишком рискованно, да и бессмысленно - связи-то все равно никакой нет. А вдруг мы там надолго задержимся? Жаль будет парня, если пропадет из-за нас... Но прежде чем он уедет домой, ты, Михал Михалыч, должен пообещать мне, что простишь Фокси все долги, в которые ты, бессовестный, его загнал!
        - Ладно, уговорил - пусть помнит мою доброту, - с неохотой согласился Михаил. - Я вообще-то и без твоих нравоучений собирался это сделать. К тому же у Фокси и так нет ни шиша - лишь руль да душа... Счастливый человек. Люди Свободы - вот кто в нашем ублюдочном мире по-настоящему счастлив. Всегда втайне завидовал бродягам...
        Когда мы приблизились к костру, помимо Фокси и отдыхающих караульных, там присутствовал еще один человек. Его появления мы, признаться, не ожидали, хотя оно являлось вполне закономерным. И все же, когда я увидел, что форинг лично обходит ночью посты да еще после того, как за этим же занятием бесследно исчез его старший хольд, я сразу заподозрил, что Лотар пришел на автостоянку не с обычной проверкой.
        Впрочем, его присутствие меня не смутило. Наоборот, было предпочтительнее задать интересующие нас вопросы не фьольменнам, а лично Торвальдсону, дабы это не выглядело так, словно послы плетут за спиной конунга какие-то интриги. А лишние подозрения хозяев могли развалить наши и без того шаткие планы.
        - Что будем делать? - украдкой шепнул мне Конрад по пути к костру, как только разглядел в его отблесках Лотара.
        - То же, что и собирались, - как ни в чем не бывало, ответил я. - Вы начинайте спрашивать Торвальдсона, а если о чем-нибудь забудете, я вам подскажу.
        - Хорошо, милейший, давайте попробуем...
        Однако, пока фон Циммер обдумывал, с чего начать беседу, Лотар его опередил. Прервав разговор с дренгами, он отошел от костра и приблизился к нам. Я ожидал, что форинг начнет распекать нас за ночное хождение по лагерю, но он на эту тему и не заикнулся.
        - Отец много о вас наслышан, господин Хенриксон, но я тоже вас помню, - заметил Торвальдсон на святоевропейском языке. - В Петербурге вы работали инструктором на стрельбище дворцовых гвардейцев. Я бывал там, когда обучался в Петербургском университете... Или желаете поговорить на русском? Я не против. Ярослав хорошо обучил меня своему языку. - И тут же доказал это, перейдя на «великий и могучий»: - Правда, мне всегда тяжело давалось произношение, но с остальным я вроде бы справился.
        - Ваш русский весьма неплох, форинг, - похвалил Лотара Михаил. - Это могут подтвердить даже в России.
        - Да, Ярослав тоже всегда говорил, что я способный ученик, - кивнул Торвальдсон, после чего обратился к фон Циммеру: - Обязательно скажите своему князю, что мой отец не виноват в том, что произошло. Это случилось по моей вине. Я не сумел как следует организовать караулы, отчего вражеские лазутчики и подобрались так близко к нашим позициям. Я знаю, что от моих извинений теперь нет никакого проку, но все равно, передайте князю Сергею, что я очень и очень сожалею и скорблю вместе с ним.
        - Э-э-э, я... всенепременно передам его светлости... ваши слова, - замялся Конрад, испытывая неловкость от неожиданного заявления молодого норманна. - Можете не сомневаться, милейший. Князь Сергей... э-э-э... вас, конечно же, простит... Ярослав был достаточно взрослым человеком, чтобы отвечать за свои поступки, и знал, на что идет, принимая вашу веру. Вам не в чем себя упрекать.... теперь не могли бы вы оказать нам услугу и ответить на иесколько вопросов?
        - Разумеется, господин фон Циммер, - согласился Лотар. - Как раз за этим я и пришел. Вам ведь необходимо перед отъездом собрать о Ярославе для его отца как можно больше информации. А кто еще, кроме меня, расскажет вам о моем побратиме всю правду?
        Конрад впал в еще большее замешательство: наши вопросы о вражеской линии обороны прозвучали бы сейчас неуместно. Однако тратить время, выслушивая рассказ скорбящего товарища нашего княжича, тоже не хотелось. Хроники боевого пути Ярослава были бы интересны для его отца, но для нас они в данный момент не обладали никакой ценностью.
        - Безусловно, вы еще расскажете нам о своем побратиме, форинг. - Мне пришлось перехватывать инициативу у стушевавшегося Конрада Фридриховича. - Но вам не кажется, что мы с вами рановато хороним Ярослава? Пока есть надежда, что он жив, существует надежда и на его спасение, разве не так?
        - Эта надежда ничтожно мала, господин Хенриксон, - удрученно помотал головой Лотар. - У тех, кто выбрал для себя религию войны, принято трезво смотреть на подобное соотношение шансов. Мой отец прав - Ярослав обречен. И я полностью поддерживаю его мнение.
        - Потому что искренне разделяете его или потому что избегаете лишних разногласий в это трудное время? - задал я уточняющий вопрос, который, сказать по правде, уже не вписывался в рамки дипломатической корректности.
        Конрад Фридрихович нервно переступил с ноги на ногу и демонстративно покашлял в кулак, намекая, чтобы я не зарывался. Однако Торвальдсон на мою дерзость не обиделся.
        - Разумеется, я не желаю разногласий с конунгом, - признался он после короткого раздумья. - Сегодня единство важно для нас, как никогда. В первую очередь я подчиняюсь приказам. А согласен я на самом деле с точкой зрения отца или нет, это никого не должно волновать. Даже меня самого.
        «Да неужели?!» - чуть не воскликнул я, глядя в глаза форинга, которые выражали совершенно иные чувства. Но тут уже пришлось сдержаться, хотя отступать от темы нашей беседы я пока не собирался.
        - Вы превосходно обучены военной дисциплине, форинг, - заметил я. - Но как бы вы поступили, если бы вдрут узнали, что сейчас у вас есть вполне реальная возможность помочь вашему побратиму? Неужели вы упустили бы шанс и оставили Ярослава умирать в ватиканских застенках?
        - К сожалению, такой возможности у меня нет и не предвидится. И давайте закончим этот разговор, господин Хенриксон, - попросил Лотар. - Он абсолютно бессмысленный. Когда я согласился ответить на ваши вопросы о Ярославе, то не предполагал, что в первую очередь речь пойдет обо мне, а не о нем. Не понимаю, чего вы хотите добиться своими расспросами? Моего раскаяния? Но я ведь уже сказал, что сожалею и раскаиваюсь!..
        - Хорошо, форинг, давайте закроем эту неприятную для вас тему, - согласился я. - Но прежде скажите, как бы вы отнеслись к тому, сообщи я вам, что мы намерены пробраться в Ватикан и выведать, где держат вашего друга Ярослава? А если нам посчастливится, то и освободить его?
        Я решил сыграть в открытую. А почему бы и нет, раз уж у нас с Торвальдсоном состоялась почти откровенная беседа? Я исходил из того, что мы собирались действовать не только в интересах князя Сергея, но и Лотара. И пусть я не испытывал особого доверия к сыну конунга, поставить его в известность о наших планах было бы не лишне. Лотар, конечно, мог запросто выдать нас Грингсону, а мог и не выдавать - это уже как ему заблагорассудится. Но задумываться о риске было просто некогда - свой человек у норманнов нам бы точно не повредил. И дабы железо не остыло, ковать его следовало быстро. Будь что будет. А если кто из моих друзей и возражал против такого шага, их протесты уже запоздали.
        - Вы что, и впрямь это замыслили? - спросил форинг, посмотрев на нас с недоверием. - Или пока только прикидываете шансы?
        - Я говорю вполне серьезно, - подтвердил я. - Мы, трое, являемся подданными Петербургского князя Сергея, и судьба Ярослава беспокоит нас не меньше, чем его отца или вас. Мне пришлось долгое время служить в ватиканских силовых структурах, и, если ваш побратим действительно содержится в пределах города, я его отыщу. Живого или мертвого, но отыщу.
        - Но сначала вам нужно попасть в город, - заметил Лотар.
        - У меня есть задумка, как это сделать, - уклончиво ответил я. - Эти стены не столь непроходимы, какими их принято считать.
        - Не хотите посвятить меня в подробности? - Недоверие в голосе форинга сменилось дружелюбием и заинтересованностью. - Ваши сведения оказали бы нам неоценимую услугу. Клянусь, мой отец не останется перед вами в долгу, и за такую информацию вы получите очень щедрое вознаграждение. К тому же с вами в город отправилась бы группа прикрытия, что на порядок упростило бы вашу задачу. Неужели вы откажетесь от того, чтобы вас защищала «Датская Сотня»?
        «А ты хитер, форинг Торвальдсон, - мысленно похвалил я его. - Беспокоишься за побратима, но ни на секунду не забываешь о вашей главной цели. Хотя предложение твое весьма заманчиво. Надо быть глупцом, чтобы не принять его. И все же тащить за собой целую роту головорезов - по-моему, Лотар Торвальдович, здесь ты хватил через край».
        - Прикрытие - это хорошо, но сотня дружинников отпадает однозначно, - категорически воспротивился я. - Пять-шесть бойцов - столько мы еще можем провести с собой в город, но не больше. Однако меня волнует другое, форинг, в чем будет заключаться помощь датчан? Хотите сказать, что, попав с нами за стены, они будут сидеть и покорно ждать, пока мы разузнаем о Ярославе, а потом помогут нам освободить его? Или же датчане сразу двинут со взрывчаткой к Солнечным воротам, чтобы впустить в город ваши дружины? - Я не собирался радостно аплодировать предложению Лотара, пока он досконально не разъяснит мне все, так сказать, нюансы нашего альянса. - Первый вариант нас вполне устроил бы. Только я, как и вы, форинг, привык трезво оценивать обстановку и потому знаю, что операция пойдет по второму сценарию. А в этом случае я не дам никаких гарантий, что мы отыщем Ярослава. Слишком короткий срок будет отпущен нам для этого.
        - Сколько вам необходимо времени на поиск? - по-военному четко осведомился Лотар.
        - Нам придется работать скрытно на вражеской территории, - ответил я в таком же деловом тоне. - Контактировать с узким крутом людей, надежность которых сегодня весьма и весьма сомнительна. К тому же я не знаю точной даты, на какую вы запланировали штурм. Мне повезет, если я добуду нужную информацию через неделю.
        - Дату штурма я вам не сообщу, - отрезал Торвальдсон. - Во-первых, не вправе, а во-вторых, вас могут захватить в плен и выпытать ее. Но ждать неделю - это чересчур. Отец и форинг Фенрир согласятся на отсрочку в два-три дня, но не дольше. Если хотите заручиться нашей помощью, вы должны пообещать уложиться в эти сроки. Иначе считайте, что между нами вообще не было этого разговора, и, разумеется, я не сообщаю о нем отцу. Вы плохо знаете моего отца, господин Хенриксон. На войне он не торгуется. Надумай вы ставить ему невыгодные условия, обладая столь важной информацией, и он выбьет ее у вас силой безо всяких условий. И никакой дипломатический суверенитет вас тогда не спасет - вы пропадете без вести, став всего лишь очередной случайной жертвой этой войны. Я могу и хочу вам помочь, и будь моя воля, не раздумывая отправился бы с вами в Ватикан. Форинг Лотар - ваш друг, поэтому советую поступать так, как я предлагаю. Или же действуйте на свой страх и риск, и да сопутствует вам удача... Так что вы решили, господин Хенриксон? Я жду вашего ответа...
        
        
10
        
        Бойся данайцев, даже дары приносящих... Эти строки, пережившие не одно тысячелетие, вертелись у меня в голове с того самого момента, как мы с Михаилом и Конрадом покинули лагерь Грингсона и под покровом темноты двинули на бронемашине дренгов в юго-восточном направлении. Я действительно сейчас боялся, причем не только норманнов, которые дали мне на поиск Ярослава не три дня, а, как я и просил у Лотара, целую неделю. Чем объяснялась такая сговорчивость конунга, его сын не объяснил. И вообще, Вороний Коготь вел себя с нами крайне приветливо: не спорил, не сверкал очами и уж тем более не стращал меня зверскими пытками.
        Я пребывал в неуверенности весь сегодняшний день, пока на совете ярлов обсуждалось наше предложение. Мне крепко запало в голову предупреждение Торвальдсона о вероломном нраве его папаши. Но все сложилось на редкость удачно, что также выражало довольное и удивленное лицо молодого форинга, взявшего на себя роль нашего покровителя. Похоже, Лотар сам недоумевал по поводу того, что конунг отнесся к нам с благосклонностью. Однако, как только настала пора выдвигаться в путь, на меня накатил страх. Вновь не на шутку разыгралась паранойя, и чем дальше, тем сильнее жалел я о затеянной авантюре.
        Нас сопровождала внушительная процессия из пятнадцати «Ротатосков» и стрелков на квадроциклах, которых я так и не сумел сосчитать в темноте; то есть практически вся дружина Лотара с самим форингом во главе.
        Помимо дренгов, что обязаны были устроить для Защитников Веры отвлекающий маневр, с нами также находилось семеро датчан. Жуткие неразговорчивые типы, смотревшие с презрением и на молодых собратьев по оружию, и на нас в том числе, были приданы под мое временное начало и готовились идти с нами в Ватикан. Фенрир лично заверил меня, что в течение недели его люди ничего не будут предпринимать без моего ведома. А после, если результаты нашей деятельности окажутся нулевыми, семерка датчан приступала к выполнению своей основной миссии, характер которой нам не разглашался. Мы же в том случае опять переходили на полное самообеспечение и теряли со стороны норманнов всякую поддержку, и тогда все договоренности между нами, естественно, аннулировались и Вороний Коготь уже не нес никакой ответственности за жизнь российских послов, сунувшихся на свой страх и риск в зону боевых действий. Таковы были условия, на которых заключался наш краткосрочный альянс с конунгом Скандинавии. Мы обязались проводить в Божественную Цитадель норманнских диверсантов, выдавая им секретный проход. Они за это пообещали помочь нам
пересечь оборонительную линию Защитников Веры, прикрыть в процессе поиска входа в тоннель и целую неделю охранять нас в городе.
        На первый взгляд все выглядело вполне справедливо. Как и на второй, и на третий... Почему же тогда меня терзала эта проклятая паранойя и присказка о данайцах, вымерших черт знает в каком веке?.. Может быть, из-за друзей, которые так до конца и не согласились с моим решением, стихийно принятым без их участия?
        
        - Ты подписываешь пакт с Дьяволом, испано-скандинав, - сокрушенно заметил Михаил после того, как Лотар, получив от меня утвердительный ответ, удалился на переговоры с отцом. - Плохо то, что без помощи Грингсона нам сегодня действительно придется туго. Однако не исключено, что мы еще будем рыдать кровавыми слезами оттого, что согласились на эту помощь... Знаешь, Эрик, иногда я проклинаю тот день, когда тринадцать лет назад дал согласие служить у тебя в Одиннадцатом отряде... Однако есть в этом и светлая сторона. За то, что я столько лет терплю общество такого ублюдка, как ты, меня пропустят в рай без очереди, по мученическому билету...
        Конрад Фридрихович высказался в подобном ключе:
        - Уж не знаю, что на вас нашло, милейший. Как советник Княжеской Думы по отношениям со Святой Европой, я расцениваю ваш поступок как опаснейшее безрассудство, чреватое непоправимыми последствиями. Не приведи Господь, князю Сергею станет известно, что мы заключили с Грингсоном союз, пусть и временный. Тогда-то нас надолго упрячут за решетку, могу вам это гарантировать.
        - Это если мы не выручим из беды княжеского сына, - уточнил я. - И потому нам придется в лепешку разбиться, чтобы отыскать и спасти Ярослава. Так что назад дороги нет.
        - Да, ваша привычка сжигать за собой мосты мне хорошо знакома, - вздохнул коротышка. - Как и ваше упрямство, на которое я сегодня только и уповаю... Что ж, раз это я надоумил вас искать чертов тоннель, значит, у меня нет иного выбора, как с вами согласиться...
        А вот Фокси наотрез отказался отправляться домой, несмотря на все наши уговоры. Оскорбленный подобным предложением, байкер проявил такую строптивость, какую не выказал даже в том злополучном трактире под Варшавой, где юноша повздорил с Защитниками Веры. Фокси даже отказался взять расчет и премию, которую расщедрившийся фон Циммер хотел выдать ему сверх оговоренной суммы. Прощение ему долга Михаилом в обмен на то, чтобы байкер поскорее проваливал с Апеннин, тоже не возымело эффекта. Естественно, Фокси обрадовался широкому жесту Михалыча, но уезжать опять-таки не уехал.
        - У меня был договор не с вами, а с вашим другом Оборотнем, - набычившись, твердил без устали Фокси. - Мне было сказано: доставь их в Ватикан, затем отвези обратно в Россию и уже после этого получи деньги. Если Оборотень узнает, что я оставил вас здесь и забрал деньги, он меня побьет и выгонит из банды. Или сначала выгонит, а потом побьет... Оборотень - бродяга авторитетный, ему без разницы, одним человеком в банде больше, одним меньше. У него полно таких дармоедов, как я. А мне куда потом податься, опозоренному? Короче, если хотите меня уволить, то с Оборотнем на эту тему и толкуйте. А я без вас назад не поеду!
        И что, спрашивается, надо было с ним делать? Пришлось спровадить упрямца в ближайшую байкерскую «берлогу», под Сиену, и наказать ждать нас там, подальше от выжженных окрестностей Ватикана. К моему великому облегчению, на эти условия Фокси согласился, хотя продолжал ворчать вплоть до момента нашего расставания.
        - Ладно, до встречи, парни! Желаю, чтобы в Цитадели вам повезло больше, чем моему папаше, - напутствовал нас Фокси перед тем, как уехать. - И берегите Черпака - хороший он старик, хоть и занудный...
        Итак, волею судьбы, мы ввязались в чужую войну со всеми вытекающими отсюда последствиями. Теперь при встрече с врагом я уже не имел права проявлять гуманизм, как сделал это под Варшавой. Каждый получивший от меня пощаду Защитник Веры мог стать впоследствии причиной гибели кого-либо из моих партнеров по альянсу. И пусть кровожадные «башмачники», кроме разве что Лотара, не вызывали у меня симпатий, однако сейчас они прикрывали мне спину. И я обязан был оказывать им аналогичную услугу, хотелось мне того или нет.
        Кладбище Скорбящей Юдифи примыкало непосредственно к городской стене. Но, чтобы не нарваться на огонь установленных на ней пушек, нам следовало устраивать отвлекающий маневр и прорываться к кладбищу подальше от столицы. План прорыва был таков: тринадцать «Ротатосков» и мобильная пехота на квадроциклах имитировали атаку на комплекс оборонительных сооружений, который был построен на берегу неглубокой речушки, что огибала Ватикан и впадала в Тибр сразу за ним. Перед атакой мы отделялись от основной группы на двух «Ротатосках», достигали реки и высаживались на берег. А дальше, под шумок, уже двигались своим ходом: сначала вдоль русла, прячась в прибрежных зарослях до тех пор, пока не пересекали линию обороны, а потом по тылам Защитников, к кладбищу. Мы намеревались выйти к цели через сутки, после чего и начинался отсчет отпущенного нам времени. Проблема запертых люков теперь перед нами не стояла - Горм Фенрир отправил с нами своего штатного специалиста по взлому, оснащенного всеми необходимыми инструментами.
        Поднаторевшие за неделю осады в создании разного рода провокаций, норманны уже выяснили, как следует изводить врага, неся при этом минимальные потери. Кто узнал длину цепи сторожевого пса, тот способен легко вычислить оптимальную дистанцию, с которой его можно дразнить. Защитники Веры, привязанные к своим укреплениям, яростно огрызались из всех орудий, однако неплохо изучившие местность «башмачники» ловко маневрировали в темноте, отвечая ватиканцам не менее яростным огнем.
        Картина развернувшегося неподалеку от нас ночного боя завораживала: вспышки и трассеры рвали темноту в клочья и вызывали рябь в глазах, а грохот отдельных выстрелов и залпов слился в плотный шквал. Давненько я не принимал участия в таких масштабных боевых операциях и, пока гремели первые очереди, даже вздрагивал, поскольку отвык от подобной агрессивной «музыки». Расстояние, на котором держались от поля боя наши «Ротатоски», было относительно безопасным, но пару раз вражеские снаряды разрывались совсем неподалеку. Стреляли не по нам. Если бы ватиканцы нас обнаружили, мы были бы уже засыпаны градом снарядов. В отличие от отвлекающей группы, наша не пряталась в складках местности, а мчалась по открытому пространству, стараясь побыстрее достигнуть реки.
        В первом «Ротатоске», не считая водителя, ехал я, мои товарищи, Лотар и двое датчан; во втором находился один из хольдов и оставшиеся пятеро бойцов Фенрира. В открытых бронированных кузовах машин были установлены на турелях пулеметы, за которые мы усадили стрелков - на берегу можно было случайно нарваться на вражеский патруль. Броневики резво прыгали по кочкам, постепенно забирая все левее и левее. Жаркий ночной бой остался теперь позади, но я не чувствовал себя в безопасности, сидя в тесном кузове плечом к плечу с Конрадом и Михаилом. Я не мог дождаться, когда же наконец ступлю на твердую землю и перестану изображать из себя мишень для вражеского орудия. По мне, лучше было бы проползти весь путь до берега на брюхе, чем, выигрывая время, дразнить артиллерийские расчеты Защитников.
        До запланированной точки высадки оставалось не более полукилометра, когда прямо возле нас раздался достаточно мощный взрыв. «Ротатоск» тряхнуло так, что он едва не опрокинулся, однако все же устоял на колесах. Меня, Михаила и Конрада вышвырнуло из кузова на землю. Датчан постигла та же участь; оба они вылетели из броневика вместе с вещмешками и уложенными в контейнеры пулеметными лентами. Комья земли градом посыпались сверху, словно нас уже хоронили в братской могиле.
        «Все-таки нарвались!» - эта мысль первой пробилась мне в сознание сквозь звон и гул, царившие у меня в голове. Гул сводил с ума, сдавливал виски и мешал ориентироваться в пространстве. Я не мог подняться на ноги, несмотря на все старания. Перед глазами все плыло, а руки почти по локоть зарывались в прибрежный песок, но даже на сантиметр не могли оторвать от земли неподатливое тело. Ноги я вроде бы чувствовал, но они почему-то тоже не подчинялись.
        Я уже готов был запаниковать, но внезапно у меня все получилось. Шум в голове не уменьшился, но вертикальное положение я принял без посторонней помощи. Причина моего временного паралича крылась не в ранении или контузии - просто выброшенный из «Ротатоска» Михаил придавил меня всей массой своего упитанного тела и мне пришлось дожидаться, пока он тоже придет в себя.
        - Ты цел?! - почти в один голос прокричали мы друг другу и с удовлетворением отметили, что, кроме ссадин никаких повреждений вроде бы не заработали.
        - Конрад! - обеспокоился Михаил, вынудив и меня вспомнить о третьем члене нашей команды. Но мы зря о нем волновались. Скривив страдальческую гримасу, шатаясь и держась за поясницу, фон Циммер уже поднимался на ноги. Выглядел он вполне сносно, разве что взгляд коротышки блуждал - Конрад Фридрихович, как и мы, получил легкую контузию, но стоически боролся с ее последствиями.
        А крепким и закаленным в боях датчанам такие встряски, похоже, и вовсе были нипочем: оба уже суетились возле «Ротатоска», пытаясь через выбитые лобовые стекла извлечь из кабины Лотара и водителя. Еще раз взглянув на Конрада и убедившись, что тот невредим, мы с Михаилом тоже поспешили на выручку форингу и его бойцу.
        Наш «Ротатоск» стал жертвой не снаряда, а зарытой в песок мины - я понял это еще до того, как приблизился к броневику. Практически весь он остался цел, кроме правого переднего колеса и соответствующей половины кабины. Колесо было оторвано и валялось неподалеку, а бронированная обшивка кабины - искорежена и покрыта множеством сквозных пробоин. Именно в этой части кабины находился форинг Торвальдсон, и ему нужно было в рубашке родиться, чтобы уцелеть после такого взрыва.
        Под счастливой звездой Лотар появился на свет или нет, я не знал, но этой ночью всемогущие боги норманнов от него отвернулись. А может, наоборот - обратили на молодого форинга свое внимание, признав его достойным для посвящения в эйнхерии... Сложно стороннему человеку разобраться в тонкостях скандинавской религии, согласно которой мы до самого момента смерти не знаем, куда попадем: будем избраны валькириями и вознесемся с ними в Валгаллу или же сгинем в пучине Нифльхейма - посмертного удела большинства обитателей Мидгарда. Видаристы не делили себя на грешников и праведников. Участь их душ определялась характером смерти - славным или бесславным. Не мне оспаривать волю норманнских богов, но, кажется, несмотря на то, что Лотар Торвальдсон пал не самой желанной для воина смертью, он все равно заслужил право пировать в чертогах Видара...
        
        Когда мы извлекли Лотара и водителя-дренга из раскуроченной кабины, они были уже мертвы. Выжить с такими ранениями было просто нереально: у форинга отсутствовали часть черепа и правая рука по локоть, а тело было сильно иссечено осколками. У водителя в виске торчал крупный обломок обшивки, и спасать бедолагу тоже оказалось поздно. Мы уложили тела на песок и в скорбном молчании стали ожидать спешащего к нам экипажа второго «Ротатоска». Его водитель быстро сообразил, что стряслось с машиной форинга, и сразу же остановил свой броневик, не рискнув выезжать на берег, который, как выяснилось, был превращен ватиканцами в минное поле.
        Поскольку ни вешек, ни предупреждающих надписей нигде не наблюдалось, следовало догадываться, что Защитники разместили мины по всему прибрежному песку. Датчане, смекнувшие об этом раньше меня, знаками запретили нам отходить от подорванного «Ротатоска», после чего прокричали бегущим сюда товарищам, чтобы они внимательней смотрели под ноги. Впрочем, те уже были настороже - наш горький опыт, за который пришлось заплатить очень высокую цену, быстро научил их осторожности.
        Редчайшее явление - видеть норманнов, объятых страхом. И матерые датчане, и два дренга из экипажа второго «Ротатоска» взирали на тело сына своего конунга и испытывали сейчас одинаковые чувства. Естественно, у молодых «башмачников» смятение проявлялось куда заметнее: глаза у них были расширены от ужаса, а сами они выглядели так, словно их вот-вот собирались казнить. Да, дренгов ждало воистину суровое испытание: им предстояло докладывать о гибели Лотара его отцу. Я бы, наверное, предпочел на их месте вовсе не возвращаться в лагерь и броситься под пули Защитников. Или удариться в дезертирство, если Валгалла этих дренгов чем-то не прельщала.
        Лица свирепых датчан сохраняли однообразное непроницаемое выражение, впрочем, как и всегда. Однако и головорезам Фенрира было не по себе. Они переминались с ноги на ногу, обменивались угрюмыми взглядами, словно не зная, как теперь быть: возвращаться назад или продолжать выполнение задания. Само собой, отменять его никто не собирался, но если бы старший этой семерки - говоривший по-святоевропейски, кряжистый хольд Фроди по кличке Коряга - отдал своим людям приказ к отступлению, я бы не удивился. Слишком уж неуверенно выглядели в данный момент самые отчаянные вояки Грингсона.
        - Пора проваливать отсюда, - вымолвил наконец Фроди, будто очнувшись от наваждения. - Надо добраться до кустов. Не знаю, есть ли в них мины, зато уверен, что там будет полно растяжек и прочей гадости. Главное - держитесь строго за нами и не разбредайтесь.
        Забота о мертвых была поручена дренгам, глядя на которых я все больше склонялся к мысли, что, как только мы уйдем, бойцы погибшего Торвальдсона тут же плюнут на все и сбегут, не важно куда, лишь бы подальше от гнева Вороньего Когтя. Но сейчас дренги повиновались Коряге и, старательно ступая по протоптанным следам, поволокли тела убитых в свой «Ротатоск».
        А мы подобрали вещи и, выстроившись в колонну по одному, двинулись вслед датчанину-проводнику. Он уже смастерил из ножа и палки длинный щуп, которым собирался обнаруживать в рыхлом песке закопанные мины. Проводник аккуратно исследовал своим приспособлением почву под ногами и немедленно подавал сигнал, если наконечник щупа натыкался на что-то подозрительное. Такие места мы обходили стороной. Не было никакой гарантии, что, помимо мин, рассчитанных на вес тяжелой бронетехники, берег не таит в себе и коварные противопехотные мины. Достаточно было кому-нибудь из нас наступить хотя бы на одну такую, и вся наша группа мгновенно полегла бы на этом песке.
        Шагавшего впереди меня фон Циммера постоянно шатало из стороны в сторону. Конрад еще не оклемался от контузии, и мне приходилось придерживать его, чтобы он не сходил с тропы. Всякий раз, когда я ловил его за плечо, коротышка виновато извинялся и благодарил за помощь. Я надеялся, что идущий позади Михаил успеет оказать мне такую же услугу, поскольку голова у меня все еще гудела и кружилась, а ноги тоже порой заплетались.
        Забрав скорбный груз, «Ротатоск» дренгов повернул в обратном направлении и вскоре исчез в темноте. Спустя четверть часа шедший вдалеке бой начал утихать, а когда мы добрались до края песчаной косы и углубились в густой прибрежный кустарник, канонада и вспышки прекратились окончательно. Гулу меня в голове тоже утих, хотя боль в висках продолжала пульсировать. Датчанин-проводник отлично знал свое дело: шел, держа нос по ветру, и часто останавливался, чтобы прислушаться к доносившимся звукам. Я и прочие, кто ехали в первой бронемашине, всецело полагались сейчас на слух проводника - нам, контуженным, доверять своим ушам было еще нельзя.
        Растяжек в кустах не обнаружилось, но другие ловушки, не столь опасные, но тоже довольно коварные, попадались частенько. Охотничьи самострелы, замаскированное неглубокие волчьи ямы с пиками на дне, медвежьи капканы... Похоже, для укрепления этого участка обороны были приглашены опытные трапперы, сэкономившие Ватикану драгоценную взрывчатку.
        Больше всего приходилось опасаться торчащих в пожухлой траве мелких зазубренных шипов, вымазанных какой-то липкой дрянью - по всей видимости ядом. Обнаружить их без вспомогательных средств можно было, только ползя на четвереньках и тщательно ощупывая почву перед собой. Извлечь из раны такой шип без хирургического вмешательства было невозможно - многочисленные зазубрины крепко цеплялись за плоть, а отрава усугубляла повреждения. Идущего впереди датчанина спасло то, что он ступал очень осторожно, и когда однажды почуял, как что-то впивается ему в подошву, то сразу же подал команду встать и замереть.
        Выявленная вовремя угроза замедлила наше продвижение, которое и так шло черепашьим темпом. Теперь, прежде чем сделать шаг, проводник тщательно исследовал щупом траву, и, надо признать, не напрасно. Отыскать сами шипы таким способом было тяжело, зато удавалось найти тонкие стальные пластины, к которым шипы крепились по нескольку штук в ряд.
        За пять часов мы прошли от силы четыре километра, но зато никто из нас не пострадал в этом дьявольском месте: не нарвался на стрелу, не напоролся на пики, не перебил лодыжку капканом и не вогнал в ступню отравленный шип. Датчане показали себя на высоте, тем самым подтвердив, что альянс с норманнами явился для нас выгодным. Против таких хищников ватиканские звероловы были бессильны.
        Мы пробрались в тыл противника и теперь готовы были двигаться к кладбищу Скорбящей Юдифи. Я немного освоился в компании необщительных спутников, отчего мои неприязнь и подозрительность к ним притупились. Дело понемногу продвигалось, и только нелепая гибель Лотара не давала мне покоя. Это могло создать нам проблемы, причем достаточно серьезные.
        Как отреагирует конунг на смерть единственного сына? Станет ли выжидать неделю, как обещал, или уже сегодня отправит дружины на штурм Божественной Цитадели? Я не сомневался, что рано или поздно Ватикан будет потоплен в крови, и заранее смирился с тем, что все наши усилия спасти Ярослава окажутся напрасными. Но затеянная мной с подачи Конрада Фридриховича игра продолжалась. И пусть началась она с очень крупной неприятности, я пока не видел смысла прекращать задуманное...
        
        Кладбище Скорбящей Юдифи... Я слышал об этом месте, но бывать здесь мне до сей поры не приходилось. Обычное пригородное кладбище, где покоились в земле и бедняки, и люди более высокого статуса, но, судя по скромным склепам, влиятельных горожан тут все-таки не хоронили. Мне припомнилось, что вроде бы на этом кладбище был похоронен кто-то из моих прежних знакомых, а вот кто именно, я уже забыл.
        Мы прибыли к цели вечером, едва стемнело. Городская стена возвышалась на западной стороне кладбища и путала нас своей опасной близостью. Как, впрочем, пугало и то, что мы находились сейчас на не контролируемой норманнами территории, внутри отрезанного оборонительной линией сектора побережья. Все артиллерийские удары, нанесенные Вороньим Когтем по этой области, пришлись гораздо южнее, поэтому в районе кладбища разрушений не наблюдалось. И вообще, вокруг царил типично кладбищенский покой, отчего даже не верилось, что в пяти километрах севернее отсюда идут ожесточенные бои, а южнее лежит в руинах древняя Остия.
        - Мы на месте, - доложил мне Фроди Коряга, когда под покровом ночи наша группа проникла на территорию кладбища. - Теперь ваш черед показывать дорогу. Действуйте. И не мешкайте - нам надо войти в подземелье до утра, иначе нас заметят со стены.
        - Вы слышали, Конрад Фридрихович? - переадресовал я требование датчанина хранителю тайн Ордена Инквизиции. - Отныне вся надежда только на вас и на вашу хорошую память.
        - Эх, милейший, о какой хорошей памяти вы говорите! - посетовал фон Циммер с оглядкой на норманна. - Ведь столько лет прошло, да и темновато здесь... Но где расположен вход в тоннель Стефанини, я теоретически помню. И я бы настоятельно попросил вас сейчас меня не торопить.
        - Боюсь, это невыполнимая просьба, - возразил я. - Наш друг Коряга совершенно прав - до рассвета нам желательно убраться под землю. Так что поторапливайтесь будьте добры.
        - Сделаю все возможное, можете не сомневаться...
        И, ни слова не говоря, направился к часовне. Верная тактика, рассудил я. Откуда еще начинать поиски, как не с этого строения? Кому захочется метаться по ночному кладбищу с зажигалкой от склепа к склепу, не проверив прежде самую логичную теорию. Мы переглянулись и, как привязанные, последовали за коротышкой...
        Конрад фон Циммер сроду не был пессимистом. Ярчайшим доказательством тому служило наше нынешнее присутствие у стен Божественной Цитадели. Не верь Конрад в успех своего начинания, ноги бы его не было сегодня в Святой Европе. Однако после того, как надежды коротышки на успех нашего дела канули бесследно и все у нас пошло наперекосяк, фон Циммер вдруг вспомнил о том, что смертен и может в любую минуту прекратить свое бренное существование. Именно поэтому, перед тем как выступить в поход с датчанами, Конрад Фридрихович доверил мне и Михаилу одну важную тайну. На случай, если вдруг нашему малорослому другу не суждено будет добраться до кладбища Скорбящей Юдифи и чтобы мы продолжили не законченное им дело.
        Тайна сия состояла всего из одного слова. Точнее, фамилии «Кальяри». Именно в склепе этой ватиканской семьи Стефанини обнаружил проход в свой секретный тоннель. Именно все, что было связано с фамилией Кальяри, искал сейчас фон Циммер, добравшийся-таки до кладбища живым и тем самым избавивший нас от занятий этими малоприятными поисками.
        Наводка на цель, честно говоря, была не ахти - все же не один десяток лет минул с той поры, когда был предан огню старообрядец Серджио. Со склепом Кальяри могло случиться все, что угодно, а тем более со склепом, фигурировавшим в таком громком политическом скандале. Случайно вовлеченная в эту историю, ватиканская семья могла перенести останки своих предков на другое кладбище, не по своей воле, так по настойчивой просьбе Ордена Инквизиции. Но что отстроил бы Главный Магистрат на месте склепа Кальяри, кроме другого - бутафорского - склепа или часовни? Не больно-то велик был выбор у строителей, которые маскировали вход в потайной тоннель, поскольку ассортимент кладбищенских построек испокон веков не блистал разнообразием.
        Но как нам отличить фальшивый склеп от настоящих? И все же впадать в отчаяние было не резон. Утешало то, что склепов здесь имелось не слишком много и за ночь их можно было вскрыть все до единого.
        До чего же докатился бывший командир элитного подразделения, скажете вы: до осквернения могилу стен Вечного Города! И ладно, делал бы это с благими для горожан целями, что было бы еще простительно. Но нет, все происходило совсем наоборот - я собирался вызволить из плена нужного мне человека, для чего впускал в курятник бешеную лису. Я готовился уничтожить целый город во имя спасения блудного княжеского сына, который, говоря начистоту, вряд ли был этого достоин. Чудовищный эгоизм, с какой стороны ни посмотреть.
        И ведь что характерно: перед тем, как пойти на предательство ради спасения детей Жана Пьера де Люка, мне довелось пережить довольно тяжкие угрызения совести, а при спасении Ярослава - человека, добровольно примкнувшего к безжалостной армии «башмачников», - я вообще не испытывал душевных терзаний. Почему же так происходило? Неужели настолько сильно возненавидел я Святую Европу, что теперь меня не волновала судьба ее простых граждан, не имеющих никакого отношения к нашей с Пророком вражде?
        Впрочем, спроси кто меня об этом той ночью, на кладбище Скорбящей Юдифи, я бы все равно ничего толкового не ответил. Просто не время было тогда забивать голову нелегкой моральной дилеммой. Раздумья на отвлеченные темы в такие моменты не менее опасны, чем опрометчивые поступки.
        Часовня была заперта на два крепких амбарных замка как и домишко смотрителя возле ворот. Никто сегодня не приглядывал за кладбищем, заброшенным до лучших времен, - оставшиеся в Божественной Цитадели горожане нынче хоронили покойников на старом городском кладбище Тестаччо.
        Конрад Фридрихович неуверенно потоптался у дверей часовни, после чего осенил себя крестным знамением и дал отмашку Фроди ломать замок. Фон Циммера тоже смущала роль осквернителя, но он, как и я, готов был взять на душу этот грех, выглядевший в сравнении с прошлыми и будущими нашими грехами обычным озорством.
        Пока датчане возились с замками, Конрад попытался прочесть в темноте бронзовую табличку у входа и даже ощупывал пальцами выгравированные на ней буквы, не желая привлекать внимание часовых на стенах города огоньком зажигалки. Но потом передумал и, попросив меня заслонить его, зажег-таки огонь и выяснил, что именно написано на табличке.
        Результат исследований привел Конрада в возбуждение, причину которого он тут же раскрыл.
        - Кажется, мы с вами на правильном пути, - сообщил коротышка, пряча зажигалку в карман. - И, если предчувствия меня не обманывают, громить склепы нам уже не придется.
        - Что вы там вычитали такого любопытного? - спросил Михаил, все это время стоявший у Конрада Фридриховича за спиной и изучавший табличку вместе с ним. - Вроде бы никаких зацепок...
        - Для вас, милейшие, и впрямь никаких, - согласился Конрад. - Действительно, откуда вам, молодым, помнить, в каком году Орден проводил Очищение Серджио Стефанини...
        - Ага, по всей видимости, в год постройки этой часовни! - догадался Михалыч. - Я прав?
        - Абсолютно, - подтвердил опальный инквизитор. - Можете забросать меня камнями, если это окажется простым совпадением...
        Но внутри часовни не было даже намека на то, что мы искали. Впрочем, я бы удивился, обнаружь мы в маленькой кладбищенской часовенке еще и подвальное помещение. Но найденное Конрадом косвенное доказательство нашей правоты не оставляло иного выбора, как подвергнуть часовню дотошному обыску, то бишь акту вандализма.
        Первым делом норманны вдребезги разнесли алтарь, но под его обломками ничего не оказалось. Нас это не смутило, и мы взялись простукивать пол, под гранитными плитками которого можно было скрыть все, что угодно.
        Говорят, сложно искать в темной комнате черную кошку, тем паче если ее там нет. Но наша «кошка» все-таки существовала и к тому же не бегала от нас, а терпеливо дожидалась, пока мы не наткнемся на нее в темноте, разбавленной лишь тусклым светом поставленного на пол бензинового фонаря. От усердия вандалов-датчан в часовне витала едкая пыль, забивавшая ноздри и противно скрипевшая на зубах. Когда же монтировки громил Фенрира взялись крошить облицовку пола, фонарь и вовсе стал бесполезен - пыль заполонила помещение до самой верхушки сводчатого купола. Но мы враз забыли обо всех неудобствах, едва Коряга известил нас о том, что он наткнулся на кое-что любопытное.
        Под оторванной им плиткой оказалась массивная стальная петля, вмурованная одним концом в бетон, а другим, пока скрытым, несомненно присоединенная к какому-то люку либо решетке. Датчане, которые ради ускорения поисков взялись разбирать пол по всей часовне, тут же присоединились к Фроди и помогли ему полностью отодрать плитку над находкой.
        Наконец-то Конрад Фридрихович заслужил к себе уважение не только своего извечного оппонента Михаила, но и норманнов, которые до сего момента относились к коротышке-послу с нескрываемым пренебрежением. Тоннель Стефанини действительно существовал - это стало очевидно еще до того, как мы в него попали. Разве можно было сомневаться в том, куда вел найденный нами тяжелый железный люк со врезанным в него замком, да к тому же надежно замаскированный под полом часовни? Довольно посматривая друг на друга, мы столпились вокруг находки, а Михаил даже дозволил себе панибратски похлопать Конрада по плечу.
        - Вы нас не обманули, парни. С вами можно иметь дело, - заметил Коряга, переставляя фонарь поближе к люку.
        - С вами - тоже, - отвесил я встречный поклон. - Но дело еще только начинается...
        Датчанин, который вскрывал запоры на часовне, вновь распаковал свой инструмент, разложил его на полу и принялся возиться с замком люка. Назвать это искусным взломом было, конечно, нельзя: слесарь минут сорок прокопался над ржавым замком с масленкой, отмычками и дрелью и в конечном итоге выдрал его при помощи некоего приспособления, похожего на уменьшенную копию треноги от переносного станкового пулемета. Замок заскрежетал, оторвался от люка и упал в колодец. Звон долетел до нас секунд через пять - глубина колодца была довольно большой. Подцепив люк монтировками, датчане совместными усилиями отвалили его в сторону, после чего Коряга сунул мне в руки фонарь и указал на колодезное жерло.
        Что ж, отметил я, похвальная предусмотрительность, командир. А вдруг тоннель внизу не пустует и мы уже переполошили своей возней тех, кто в нем находится? Например, Охотников - ведь этот объект принадлежал их ведомству. Правильно, хольд: незачем жертвовать своими людьми, когда можно сунуть под пули нас. Любопытно, что будет, если откажусь...
        Я вгляделся в лицо Фроди: плохой из тебя лицемер, братец. Улыбка-то миролюбивая, а глазки настороженные, хитрые; прямо как у твоего форинга, не к ночи будет Дьявол помянут. Не стать нам друзьями, Коряга, никогда не стать. Нет у меня к тебе ни грамма доверия. Библейский пророк Даниил, брошенный царем Дарием ко львам, и тот, наверное, больше доверял своим мохнатым сокамерникам, чем я головорезам «Датской Сотни»...
        Я понимающе ухмыльнулся в ответ, но спорить не стал, послушно взял фонарь и полез в колодец, нащупывая ногами узкие ступеньки железной лестницы. Снизу тянуло сыростью, и лестница была влажная; с такой навернуться - плевое дело. Мне приходилось часто останавливаться, опускать фонарь как можно ниже и глядеть, все ли перекладины на месте и нет ли среди них насквозь проржавевших. Делая это, я каждый раз надеялся, что вот сейчас-то и увижу конец пути. И каждый раз меня ожидало разочарование - колодец не кончался. Приходилось утешаться тем, что лестница, по крайней мере, тоже не кончалась и не надо было просить у Коряги веревку.
        Сверху, метрах в трех над моей головой, раздавалось пыхтение - кто-то уже спускался следом за мной. Я прислушался: судя по приглушенной русской брани, это был Михаил. Ему можно было сейчас только посочувствовать: если уж мне приходилось нелегко на этой лестнице, то калеке такие упражнения давались куда мучительней.
        - Ч-ч-ч-чер-р-рт бы в-в-вас побрал! - Негромкие ругательства Михалыча вдруг перешли в сдавленный гневный шепот: - Куда вы прете, Конрад Фридрихович?! Все пальцы мне оттоптали, пропади вы пропадом!
        - Извините, милейший, здесь так темно, а фонарь у Эрика, - послышались взволнованные оправдания коротышки. Конрад предпочел рвануть следом за нами, в неизвестность, чем дожидаться результатов нашей разведки наедине с «товарищами» по альянсу. - Если я доставляю вам неудобства, может, будете предупреждать, когда мне спускаться?
        - Дельная мысль, - поддержал идею Михаил. - Хорошо, тогда стойте на месте и ждите команды...
        Нижний край у лестницы, разумеется, отыскался. Правда, когда это наконец произошло, я уже перестал ориентироваться в пространстве, и мне стало казаться, что тоннель Стефанини пролегает где-то возле центра Земли. Лестница вышла из колодца, после чего еще с минуту я спускался по ней из-под сводов тоннеля до его дна. Ступив на бетон, я сразу же вслушался в темноту, старясь уловить какие-либо посторонние звуки. Но, кроме дребезжания лестницы и сопения спускающихся по ней Михаила и Конрада, так ничего и не расслышал. Затем, обретя уверенность, я настроил яркость фонаря на максимум и осмотрелся.
        В диаметре тоннель оказался просто огромным - куда огромнее, чем мне представлялось из рассказов фон Циммера. Я поднял фонарь над головой и едва различил бетонный потолок. Неужели Древние вручную копали этот проход? И для чего, интересно, он предназначался?
        Последний вопрос я прояснил буквально через секунду, когда запнулся за проложенные по дну рельсы и чуть не врезался лбом в проржавевший вагон.
        Читая в юности запрещенные «Хроники» Паоло Бертуччи, я удивлялся многим техническим достижениям Древних. В частности, электрическим поездам, которые ездили по подземным тоннелям, благодаря чему горожане могли быстро путешествовать по городу из конца в конец. Чудо это называлось «метро». Бертуччи уверял, что метро существовало и в Риме, и вот сегодня я получил тому убедительное доказательство.
        Сошедший с рельсов и перегородивший половину тоннеля, вагон был лишь одним из полудюжины таких, что стояли на рельсах сразу за ним. Любопытство вынудило меня заглянуть в разбитое окно вагона, и я тут же определил, что когда-то - вероятно, при Каменном Дожде - в поезде произошел сильный пожар. Торчащие отовсюду обгорелые и окислившиеся от времени провода, оплавленные пластиковые панели и рассыпанные по полу человеческие кости - вот и все, что сохранилось в вагоне до наших дней.
        - Не успел наш испано-скандинав сунуться в эту дыру, как тут же ударился в исследования! - проворчал подошедший ко мне Михаил. Трудное нисхождение натрудило ему покалеченную ногу, и потому хромал он сейчас сильнее обычного. - Знаешь, я до сих пор с содроганием вспоминаю тот день, когда привел тебя в Петербургскую библиотеку. Думал тогда, что ты там навечно поселишься... Слушай, я тут, пока полз, немного передергался и забыл, в какой стороне отсюда эта проклятая Цитадель. Ты-то, надеюсь, помнишь, куда идти?
        И правда, а куда? Я посмотрел налево, затем - направо; постарался припомнить, где была от меня дверь часовни, когда я влезал в люк, и... И не сумел! Наверху меня постоянно окружали чертовы датчане, а в колодце было и подавно не сориентироваться.
        Ладно, успокоил я себя, нечего паниковать по пустякам - Фроди наверняка подскажет. А нет, так тоннель, по заверениям коротышки, не слишком длинный - нужда заставит, обойдем его весь. Кстати, а где же сам разлюбезнейший Конрад Фридрихович?
        Словно отвечая на мой мысленный вопрос, сверху раздалось громкое кашлянье, сменившееся раздраженным голосом Конрада:
        - Эй, милейший, долго мне еще ждать вашего сигнала? Поторопитесь, прошу вас, а то у меня уже руки-ноги затекли!
        - Ах да, я же совсем про вас забыл! - хлопнул себя по лбу Михаил. - Можете спускаться, Конрад Фридрихович, я уже внизу. Надеюсь, вы не боитесь крыс?
        - К-каких к-крыс? - Начавшийся было скрип лестницы вновь прекратился: известие о крысах было воспринято коротышкой со всей серьезностью.
        - Больших и жирных тоннельных крыс, - уточнил Михаил, ехидно мне подмигнув. Он просто отыгрывался за свои отдавленные пальцы - никаких грызунов тут и в помине не было. - Эти бестии так и шныряют у нас с Эриком под ногами. Размером с кошку, а то и больше. Спускайтесь живее - на это определенно следует взглянуть! Клянусь, вы таких чудовищных крыс в жизни не видели!.. Ух, и кус-с-сучие же, твари! Того и гляди, все ботинки нам изгрызут...
        - Разлюбезнейшие, а этих крыс, их нельзя как-нибудь... прогнать? - с надеждой осведомился Конрад, упорно не желая слезать с лестницы и подставлять свои пятки под крысиные зубы. - А то знаете, у меня с детства аллергия на животных.
        - Прогнать? - продолжал паясничать Михаил. - Зачем? Они нам не мешают. Вы только взгляните на их умильные мордашки!..
        - Достаточно! - прервал я этот спектакль, который грозил затянуться надолго. - Не бойтесь, Конрад Фридрихович, слезайте! Наш друг, как всегда, вас разыгрывает. Нет здесь никаких крыс - чем им здесь питаться-то? Человеческие скелеты и те давно в труху рассохлись...
        - Ну скелеты - это уже мелочи! - обрадовался фон Циммер, продолжив спуск. - На скелеты у меня аллергии нет. К мертвецам я на прежней службе привык. Скелеты - они смирные и никому ботинки не грызут...
        Осмотревшись получше и окончательно убедившись, что тоннель пустует, я подал сигнал датчанам, чтобы они присоединялись к нам. И хоть наши сопровождающие были обременены тяжелыми вещами, они проделали спуск гораздо быстрее, чем мы: негабаритную поклажу норманны спустили на веревках, а сами преодолели неудобную лестницу с завидной ловкостью - так, словно всю жизнь только этим и занимались. Коряга спустился последним и приказал зажечь еще несколько фонарей, отчего тоннель сразу утратил свою зловещую атмосферу и превратился в обычное сырое подземелье, наполненное истлевшими атрибутами прежней цивилизации. Какой-нибудь искатель и вовсе почувствовал бы себя здесь, как рыба в воде.
        Не хотелось признаваться хольду, что я понятия не имею, куда нам идти, но Фроди ни о чем нас больше не спрашивал. Выслав дозоры в обоих направлениях, он уже через пять минут выслушивал доклад о том, что ближайший к нам завал находится всего в ста шагах от последнего вагона поезда, что угодил в каменную ловушку несколько веков назад.
        Вторая дозорная группа вернулась через полчаса и тоже принесла обнадеживающие сведения. Длина тоннеля оказалась около полукилометра, что, впрочем, можно было определить еще наверху, прикинув на глазок расстояние от часовни до городской стены. Дозорные отыскали и выход. Неподалеку от завала, прямо в стене тоннеля, находилась железная дверь, а за ней, судя по всему, скрывалась вертикальная шахта, выходящая в подвалы церкви Апостола Альваро. Замок на двери был аналогичен тому, который мы сломали на колодезном люке, - крепкий, но при наличии необходимого инструмента вполне податливый. В общем, никаких отклонений от плана вроде бы не намечалось.
        - Идемте, - поманил нас за собой Фроди. - Пока Гуннар будет ломать замок, устроим привал и перекусим.
        - Да, не мешало бы передохнуть, - согласился я. - Как-никак, с вечера на ногах...
        Норманны снова взвалили на плечи свои компактные ранцы и зашагали к выходу. Что, интересно, бойцы Коряги в них тащили? И чем планировали заняться в городе через неделю? Взорвать Солнечные ворота? А не маловато взрывчатки для такой диверсии?
        В принципе какое мое дело, что на уме у этих ублюдков. Скрытные они - все не касающиеся нас вопросы обсуждают либо шепотом, либо знаками, предварительно отойдя в сторонку. Эта скрытность датчан нервировала меня с момента, как мы выдвинулись из норманнского лагеря. Едва я замечал, что наши товарищи по альянсу снова шушукаются в сторонке, так невольно начинал на них коситься. Тяжко было мне в этом обществе с моими параноидальными наклонностями, но приходилось терпеть, раз сам выбрал таких попутчиков...
        Я отклонил предложение подкрепиться, хотя было бы не лишне устроить себе ранний завтрак - когда снова выпадет спокойная минутка? Но то ли от волнения, то ли от того, что весь прошедший день пришлось питаться всухомятку, я чувствовал неприятную тяжесть в желудке, поэтому не мог сейчас даже смотреть на еду.
        Усевшись поодаль от Михаила и Конрада, которые, в отличие от меня, не утратили аппетит, я прикрыл глаза в надежде подремать хотя бы минут пять-десять. Короткая дрема взбодрила бы меня не хуже завтрака. Эту полезную привычку я приобрел, еще будучи кадетом Боевой Семинарии. Там выпадавший мне в течение напряженного учебного дня краткосрочный отдых порой казался натуральным божьим даром.
        Но сегодня у меня никак не получалось смежить веки и на мгновение отключиться от реальности: спертый сырой воздух тоннеля и близость врага мешали мне расслабиться. Я так и сидел с полузакрытыми глазами, привалившись к камню, и отрешенно наблюдал за копошившимся возле двери взломщиком Гуннаром, рассевшимися неподалеку от него остальными датчанами, а также за Михаилом и Конрадом.
        Следить украдкой за последними было даже забавно. Вот Конрад Фридрихович проворчал, что сотрапезник недодал ему хлеба. Михалыч возразил, что выделил коротышке маленькую пайку сообразно его комплекции, а вовсе не по причине их застарелой идеологической конфронтации. В ответ на это Конрад въедливо поинтересовался, откуда Михаилу вообще известны нормы питания таких миниатюрных людей, как фон Циммер. Если выводы оппонента основаны лишь на соотношении пропорциональности массы человеческих тел, то это в корне неверное утверждение, поскольку сию теорию изобрели явно не коротышки. По мнению фон Циммера, ни один уважающий себя коротышка не опустился бы до такой дикости, как обделять питанием свой и без того обделенный природой организм. И разумеется, приводил в пример себя - известного любителя много и вкусно поесть. Михаил заметил, что в случае с Конрадом речь идет скорее об исключении из правил, нежели о ложности осмеянной им теории, доказанной, кстати, еще Древними. Конрад категорично заявил, что мы живем в абсолютно иную эпоху и Древние ему не авторитет, как, впрочем, и псевдоэксперт по питанию
Михаил...
        Оба они так сильно увлеклись спором, что, кажется, даже забыли, где сейчас находятся. Я уже хотел было прервать их несвоевременную пикировку, но тут мое внимание привлекли датчане.
        Фроди и его собратья расселись в кружок за спинами Михаила и Конрада и тоже приступили к трапезе, обмениваясь между делом негромкими фразами. Спор русских дипломатов норманнов ничуть не беспокоил. Однако вдруг ни с того ни с сего Коряга обернулся и пристально уставился на моих друзей, словно уловил в их дискуссии нечто для себя любопытное. По крайней мере именно так это со стороны и выглядело.
        Сложно было сказать, что вызвало любопытство у хольда, ни бельмеса не понимавшего по-русски. Может быть, Фроди заслышал знакомое слово, а может, гомон спорщиков просто сбил его с мысли. Я полагал, что датчанин непременно сделает им замечание, однако вместо этого он перевел взгляд на меня. Холодный сосредоточенный взгляд изготовившейся к броску змеи...
        Прикорнув у камня, я продолжал наблюдать за спутниками через неплотно прикрытые веки, из-за чего, наверное, и впрямь смахивал на спящего. Ледяной взор Коряги пробрал меня до костей, но глаза я так и не разлепил. Мои старые боевые инстинкты, в наличии которых усомнился Вороний Коготь, внезапно обострились с утроенной силой. А паранойя выступила для них отличным катализатором, и в данной ситуации это был несомненный плюс. Не страдай я патологической мнительностью, мог бы ненароком проигнорировать этот взгляд датчанина и уже через минуту жестоко поплатиться за свою оплошность.
        В мгновение ока я тоже превратился в готовую к нападению змею, хотя внешне и бровью не повел. Наоборот, дабы окончательно убедить Корягу в том, что сплю, я даже уронил голову на плечо, довольно натурально изобразив сморенного усталостью путника. Храпеть уже не стал - побоялся переиграть. Фроди тоже не лыком шит и быстро раскусит, когда я перегну палку. Но сейчас он наблюдал за мной и вроде бы не подозревал о моей уловке.
        Слишком долго и внимательно следил за мной хольд, чтобы это было обыкновенным досужим любопытством. После столь пристального внимания со стороны датчан просто обязано было последовать какое-нибудь действие. И потому я ничуть не удивился, когда Коряга снова повернулся к своим людям и молча кивнул. Трое норманнов тут же без вопросов поднялись на ноги и, не суетясь, направились в нашу сторону.
        По пути троица разделилась: двое бойцов стали неторопливо приближаться к Конраду и Михаилу, а один - ко мне. Пока между нами сохранялось расстояние, датчанин вел себя как ни в чем не бывало. Но едва дистанция сократилась до нескольких шагов, норманн медленно перевесил автомат на грудь и взял его так, как обычно берут оружие, готовясь к атаке. Парочка, что подходила со спины к моим друзьям, поступила точно таким же образом.
        Я не собирался выяснять, что планировали в отношении нас датчане: собирались пристрелить, учинить допрос с пристрастием или просто припугнуть, дабы помалкивали, если вдруг угодим в плен. В нашем договоре с конунгом не говорилось о том, что его бойцы имеют право угрожать нам оружием. Коряга нарушал пакт о сотрудничестве, и, беря во внимание дисциплинированность датчан, хольд делал это не по собственной инициативе. Если Фроди намеревался-таки нас прикончить, значит, он имел на то соответствующие инструкции, отданные ему сами Грингсоном.
        Мы обрекались на смерть, как только выполняли сво миссию - показывали «башмачникам» тоннель, по-скольку становились для Вороньего Когтя ненужной помехой. Обещание Торвальда дать нам неделю на поиски Ярослава ничего не стоило, потому что конунг заключал договор уже не с российскими послами, а с покойниками. Прав был Лотар Торвальдсон, упокойся в Валгалле его благородная душа: мы и впрямь плохо знали его отца. На войне Грингсон не заключал невыгодных для него договоров и сделок, предпочитая поступать так, как считал нужным только он сам.
        Я не стал дожидаться, когда наши бывшие товарищи по альянсу окончательно расторгнут договор, выхватил «глок» и открыл огонь первым...
        Подкрадывающийся ко мне норманн погиб быстро, без мучений и с оружием в руках - желанная смерть для любого искренне верующего видариста. Я вогнал пулю точно во вражеский лоб. В молодые годы я делал это чуть быстрее, но продемонстрированная мной сноровка не позволяла пока говорить о близкой старости.
        Как умер мой несостоявшийся убийца, я уже не видел. Выхватив пистолет из правой наплечной кобуры и поразив первую цель, я мгновенно извлек второй «глок» и сразу переключился на тех датчан, которые приближались к моим друзьям.
        Эти двое находились от меня сбоку, и обоим я выстрелил в виски. Расстояние для точного выстрела также было оптимальным - с десяти шагов я попадаю в центр мишени из любого положения. Однако на сей раз пришлось потратить не две пули, а три: один из датчан успел-таки среагировать на грохот и в последний миг отшатнулся назад, отчего пуля прошла буквально в сантиметре от его носа. Я исправил свою оплошность уже следующим выстрелом, и враги заработали одинаковые дырки в черепах с интервалом в секунду.
        Коварный Фроди просто не оставил мне выбора. И теперь приходилось любой ценой завершать начатое - вести переговоры с оставшимися норманнами было уже бесполезно.
        Они же вовсе не собирались становиться легкой добычей. Коряга и двое сидевших с ним фьольменнов кинулись врассыпную с такой прытью, словно рядом с ними упала граната. Взломщик Гуннар отскочил от двери, подхватил лежавший возле инструментов автомат и тоже метнулся к ближайшему укрытию.
        Михаил, чьи охотничьи инстинкты на новой службе нисколько не притупились, схватил Конрада за шиворот, сбросил его с глыбы, на которой они расположились, и плюхнулся на землю подле коротышки. Михалыч пока не знал, что происходит, но среагировал на внезапную стрельбу единственно верным способом. А также помог среагировать нерасторопному фон Циммеру, который вновь превратился для Михаила из оппонента в боевого товарища.
        Мне требовалось срочно поменять позицию, иначе датчане изрешетили бы меня пулями у этого камня уже через пару секунд. Автоматы норманнов заговорили, когда я очутился за перевернутым вагоном, что принадлежал все тому же поезду, который попался нам при входе в тоннель. Пули застучали по ржавой вагонной обшивке, зазвенели о железные колеса и рельсы. Датчане били короткими очередями и при этом все четверо сохраняли молчание: ни криков ярости, ни ругани, ни оскорблений, которые были бы вполне уместны для возбужденных перестрелкой людей. Все это выглядело неестественно и жутко - враги потеряли почти половину бойцов, но продолжали оставаться невозмутимыми, как статуи. Никакой паники, никакой суеты. Как следует припугнув меня, норманны прекратили стрелять напропалую и замерли в ожидании, словно стая хищников, получившая от жертвы отпор, но не намеренная прекращать охоту. Действительно, спешить датчанам было некуда: через колодец нам не уйти - подстрелят еще на лестнице, - а дверь в церковный подвал оставалась запертой.
        - Какого черта здесь творится?! - заорал Михаил, вникший, что мы воюем не с ватиканцами, а друг с другом. - Эрик, мать твою! Кто здесь рехнулся: ты или эти уроды?!
        - Я в порядке! - успокоил я Михалыча. - Проклятый Грингсон хотел нас поиметь!
        - А я тебе, дураку, что говорил! - озлобленно хохотнул Михаил. - Нашел, с кем связываться!..
        - Заткнись! - рявкнул я на него. - Позже потолкуем! Приглядывай за Конрадом, а с Корягой я сам разберусь! Посмотрим еще, кто кого здесь поимеет!..
        И, на мгновение высунувшись из-за укрытия, выстрелил в фонарь, которым пользовался в работе взломщик Гуннар. Большой бензиновый фонарь разлетелся вдребезги, а выплеснувшееся из него горючее полыхнуло во мраке тоннеля яркой вспышкой. Сразу же за этим раздался безудержный вопль дикой боли - взрыв случился в шаге от прятавшегося за ближайшим камнем Гуннара. Воспламенившийся бензин хлынул на голову и плечи датчанина, и тот, забыв обо всем, с криками начал кататься по земле.
        Моя задумка получилась даже удачнее, чем хотелось. Стреляя в фонарь, я собирался лишь припугнуть датчан и в момент вспышки определить, кто из них где затаился, а в итоге подпортил-таки шкуру одному из врагов. Добить его, что ли, дабы не мучился? Проявить, так сказать, к норманну его же норманнский гуманизм... Нет, стоп, рановато - пока Гуннар жив, он мне еще нужен...
        - Стоять!!! - перекрыл вопли Гуннара грозный окрик Коряги. Приказ хольда предназначался бойцу, который скинул куртку и бросился на помощь пострадавшему товарищу, решив сбить на нем пламя. Датчанин понимал, чем он рискует, и его самоотверженный поступок выглядел в высшей степени благородно.
        Только мне в окружении матерых убийц было вовсе не до благородства. Поэтому я не намеревался оказывать милосердие бойцам Фроди, даже встань они передо мной на колени и моли о пощаде. Даровать им жизнь было бы такой же глупостью, что и жалеть недодавленную гадюку. Я не позволил себе даже секундного замешательства и уложил спешившего на помощь товарищу датчанина двумя выстрелами в грудь и голову. А приманку-Гуннара снова не тронул, хотя и был полностью уверен, что второй такой ошибки норманны уже не допустят.
        - Отродье Локи! - не выдержал-таки Коряга, придя в ярость от столь вопиющего вероломства. - Я вырежу тебе язык, Хенриксон, и ты сожрешь его, запивая своей же кровью! Готовься, мерзкая тварь!
        И дал очередь в агонизирующего Гуннара, оказывая ему последнюю услугу и заодно вымещая злость.
        Я успел заметить, откуда прогремели выстрелы, и перекатился к другому краю перевернутого вагона. Отсюда было удобнее отслеживать все дальнейшие перемещения датчан. Но мой маневр не остался незамеченным. Едва я высунул из-за укрытия нос, как норманны тут же чуть было мне его не отстрелили. Хорошие вояки, слов нет! Тягаться с ними - не то что с варшавскими Защитниками Веры. Не используй я фактор внезапности и промедли с атакой, был бы уже стопроцентный труп. А не я, так Михаил или Конрад. И угораздило же опять огрести неприятностей на свою голову! Похоже, любят они меня, эти неприятности, как валькирии павших героев...
        Еще несколько очередей ударило по моему укрытию. В перерывах между ними мне послышались торопливые шаги. Это могло означать только одно - пока один противник меня сдерживал, другой под его прикрытием подбирался ко мне с левого фланга. Сидеть и выжидать, пока враг допустит оплошность, было уже нельзя. Вступать в перестрелку с прикрывающим бойцом - тоже. Раз уж Коряга решил провести атаку с фланга, значит, там я его и встречу, и пусть победит самый быстрый из нас...
        Участок, по которому приближался ко мне Фроди (я был уверен, что это именно он, а не его товарищ - скормить мне мой же отрезанный язык непременно должен был тот, кто это обещание дал), был уже мной изучен. Перед тем как совершить последний бросок, Коряге требовалось занять стартовую позицию за камнем, возле которого я тщетно - к счастью! - пытался задремать. Норманн, прикрывавший хольда, только что притих, отстреляв перед этим несколько очередей подряд, - явно израсходовал магазин. Значит, у меня имелось в запасе секунд пять: хольд не ринется в атаку, пока товарищ перезаряжает оружие. Так почему бы мне тоже не воспользоваться этой паузой?
        Обучаясь в Боевой Семинарии, я был не только чемпионом трех последних курсов по стрельбе, но и серебряным призером в беге на спринтерские дистанции. А вот совмещать две эти дисциплины я научился, уже будучи Охотником, в ходе многочисленных облав и штурмов. Наука была не слишком сложной, и позабыть ее я не мог. Разве что с годами я подрастерял беговую резвость, ну да на десяток метров запалу, пожалуй, хватит.
        Не вставая в полный рост, я взял низкий старт и, вскидывая на бегу пистолеты, бросился к цели. Если бы в этот момент Фроди высунулся из-за камня, я снес бы ему голову еще до того, как он меня заметил. Но хольд терпеливо выжидал, когда напарник поменяет магазин, и старался не выдавать своего присутствия. Однако, заслышав мои шаги - а топал я при беге как конь, - Коряга один черт забеспокоится и высунется. Главное теперь - не проворонить этот момент...
        Мое нервы были на пределе, и потому, когда я заскочил за камень и увидел, что Фроди там нет, все равно рефлекторно нажал на спусковые крючки и потратил впустую две пули. И только потом смекнул, что угодил впросак - датчанин и не думал пользоваться этим укрытием, хотя шаги Коряги раздавались именно отсюда.
        Вот так прокол! Причем никто меня на сей раз не поимел - я умудрился подвергнуть этой унизительной процедуре сам себя...
        Но где, черт возьми, Фроди? У него что, шаги пятиметровые или он умеет в невидимку превращаться?
        И в этот момент у меня за спиной грянули выстрелы...
        «Жаль... - успел подумать я, инстинктивно зажмурившись, словно ребенок перед уколом врача. - Так глупо сдохнуть... Жаль...»
        Однако странно, что я не чувствовал ни ударов, ни боли. Неужто матерый волк Фроди промахнулся? Разве такое возможно?..
        А выстрелы между тем продолжали греметь. Правда, были они какие-то странные и даже близко не напоминали автоматные: редкие, глухие и неритмичные. Именно так - сбивчиво и неуверенно - стрелял я из пистолетов на своих первых тренировках у Анджея, решившего обучить сопливого кадета технике стрельбы с двух рук...
        Безмерно удивляясь, что еще жив, я развернулся на выстрелы, готовый или получить пулю в грудь, или продолжить бой. Из чего бы Фроди по мне сейчас ни стрелял, я промаха точно не допущу...
        Валькирии, что уже должны были учуять кровь и спуститься с небес в этот тоннель, наверное, немало огорчились смертью такого замечательного кандидата в эйнхерии, как хольд Фроди Коряга. Нет, забрать-то его душу валькирии, разумеется, не побрезговали - датчанин погиб в бою, как и пристало истинному воину. Но вот от насмешек на пиру в Валгалле Коряге было уже не отвертеться, ибо пал он от руки того, кого вообще не воспринимал за противника. Нелепая смерть мифического героя Ахиллеса - и та по сравнению со смертью Коряги выглядела более предсказуемо и логично.
        Я развернулся на звук выстрелов и собрался было нашпиговать хольда свинцом, но едва не подстрелил сгоряча Конрада Фридриховича, которому, разумеется, не желал смерти даже в мыслях. А рисковый коротышка мог бы шутя получить от меня пулю, поскольку нервы мои сейчас были совершенно ни к черту. Фон Циммера спасло лишь то, что его нельзя было перепутать с ширококостным Корягой даже в темноте.
        Фроди тоже находился здесь, но опасности он уже не представлял. Датчанин распластался на камнях, а стоявший рядом коротышка, войдя в раж, поочередно всаживал в него пулю за пулей из своих «вальтеров». Конрад остервенел настолько, что окликать его в этот момент я и не пытался - все равно бы не докричался. Припадая на больную ногу и держа наготове пистолет, к Конраду уже спешил Михаил. Судя по всему, наш малорослый друг не пожелал сидеть в укрытии, под присмотром опекуна, и решил оказать мне посильную помощь. И надо заметить, сделал он это весьма своевременно.
        Коряга верно предположил, что я не стану дожидаться, пока меня возьмут в клещи. Хольд точно рассчитал мой маневр, после чего занял выгодную позицию, которую я в пылу боя совершенно упустил из вида. Норманн не предвидел только одного - подлого удара в спину от безобидного толстячка-коротышки. Впрочем, откуда Коряге было знать, как коварны магистры-инквизиторы, пусть и бывшие. Коварство, как и мастерство, пропить невозможно...
        Вновь Конрад Фридрихович спас меня от неминуемой смерти, но благодарить его было пока рановато. Неподалеку засел еще один датчанин, и его также следовало обезвредить. Об этом лишний раз напомнила автоматная очередь, раздавшаяся сразу после того, как фон Циммер израсходовал последний патрон.
        Очередь прошла у нас над головами и, как мне показалось, была выпущена издалека и неприцельно. Но не верилось, что боец «Датской Сотни» запаниковал и ударился в бегство. Вероятно, мерзавец хотел изловить меня на тот же прием, на который я не так давно поймал у себя в доме «Ночного Ангела». Только зря датчанин старался. После всего произошедшего усыпить мою бдительность было тяжело и гнаться за норманном очертя голову я не собирался.
        Я проявил бы просто черную неблагодарность, отвергнув сейчас помощь Конрада Фридриховича. Велев коротышке перезарядить оружие, я отправил его с Михаилом вдоль одной стены тоннеля, а сам двинулся возле другой, прихватив с собой фонарь, который, правда, пришлось до поры до времени погасить.
        Мы взялись прочесывать тоннель тем же способом, каким раньше, будучи Охотниками, проверяли подвалы вражеских крепостей, зная, что обязательно нарвемся на засаду: держались вплотную к стенам, прятались за каждым выступом и продвигались вперед только по очереди - один крался, другой прикрывал. Дабы не обнаружить себя, мы подавали друг другу сигнал предельно короткой командой.
        Когда до нас перестал долетать свет оставленных на месте боя фонарей, я приказал Михаилу и Конраду остановиться. После чего разбил о землю свой фонарь, отступил на несколько шагов и бросил в то место зажженную зажигалку. Яркая вспышка осветила эту часть тоннеля, а также вагоны - наиболее удачное укрытие для засады. Я вскинул пистолет, пытаясь обнаружить датчанина возле ржавого поезда, но тщетно. Проведенный на собственные страх и риск осмотр вагонов тоже не выявил никакой угрозы. Датчанина и след простыл.
        Значит, догадка, в которую я поначалу не поверил, оказалась правдивой: враг действительно отказался продолжать бой в одиночку и сбежал от нас назад, через колодец. Хотя убегал датчанин вовсе не из-за страха. Если бы норманн решил разделить судьбу павших товарищей, кто бы тогда доложил конунгу о провале операции? А также указал вход в тоннель следующей диверсионной группе, которая непременно должна прибыть сюда в самое ближайшее время? Так что поступок датчанина был вызван не малодушием, а служебным долгом.
        Донельзя взбудораженные тем, что чуть было не полегли от рук недавних союзников, мы вернулись на место отгремевшего боя и сели перевести дух. Конрада Фридриховича вырвало, но не от вида шести трупов и не от содеянного им убийства, а от ураганной перемены обстановки. И впрямь, испортишь себе пищеварение, когда твои спокойный завтрак прерывает кровавая бойня, которая через пару минут утихает, как ни в чем не бывало. Вот только пить чай после такого десерта уже что-то не хочется...
        - Бог ты мой, да мы ведь только что объявили войну Торвальду Грингсону! - дошло наконец до Михаила. После этого заявления Конрада скрутил очередной спазм рвоты. - А я уж было начал доверять этим парням! Кто бы мог подумать, что Датское королевство прогнило до такой степени! Экое незавидное складывается положеньице: враги в городе, враги за городом... И неизвестно, кого теперь следует больше бояться.
        - Тех, которые ближе, - ответил я и, поглядев на бледного, страдающего коротышку, благодарно ему кивнул: - Спасибо, ваша честь, что прикрыли мне спину. Теперь я ваш должник.
        - Какой долг, о чем вы? Мы уже квиты, - вяло отмахнулся Конрад, указав на тела тех датчан, что едва не превратили его завтрак в предсмертный. - Вы только посмотрите, на что отважились эти нелюбезнейшие люди! Всякого я от них ожидал, но такого!.. Я безмерно рад, милейший Эрик, что вы не спускали глаз с наших мокроногих норманнов.
        - А ну-ка помотрим, что они с собой притащили... - Михаил подтянул к себе ранец одного из датчан, развязал его и, помимо предметов первой необходимости, вытащил на свет шесть связок динамитных шашек, по пять штук в пучке, а также моток бикфордова шнура. После чего, весьма довольный находкой, продемонстрировал ее нам и провозгласил: - Вот это да! Крутую рыбалку собирались устроить, сволочи. Много бы дохлой рыбы всплыло здесь завтра.
        - Сорок две связки, по килограмму каждая, - подсчитал я. - Для сноса Солнечных ворот маловато. Но для диверсии попроще вполне достаточно. Интересно, для чего датчане на самом деле тащили в город динамит?
        - Заберем с собой их богатство? - поинтересовался контрразведчик, подбросив на ладони тяжелую динамитную связку. Конрад Фридрихович при этом вздрогнул и отодвинулся от Михаила подальше, словно полагая, что этим он себя обезопасил.
        - Непрактично будет бросать здесь такое чудодейственное средство, - согласился я. - Прихватим пяток норманнских погремушек. В качестве, так сказать, неустойки по контракту.
        - А остальные? - Похоже, Михаил был слегка разочарован моим ответом.
        - Есть идея, - признался я. - За то, что Вороний Коготь подложил нам такую жирную свинью, мы подложим ему еще жирнее. Не видать королю «башмачников» нашего тоннеля, как и прощения Гласа Господнего! Взорвем это нору к чертовым собакам!
        - К чертям собачьим... - привычно поправил меня Михаил и заметил: - Твое предложение звучит безумно, но, как ни парадоксально, в нем есть здравый смысл. Уж коли норманны протоптали тропинку в город, значит, завтра сюда прибудет новая группа мокроногих, вооруженная гораздо лучше этой. Или вся «Сотня» скопом пожалует. Нам оно надо? И раньше не надо было, а теперь и подавно. Ты прав, испано-скандинав: долой нездоровую конкуренцию!.. Конрад Фридрихович, как вы, милейший? Вам полегчало?
        - Да, спасибо, мне уже гораздо лучше, - ответил коротышка, умывая лицо из фляжки, снятой с пояса мертвого датчанина. Фон Циммер явно лукавил - нездоровая бледность с его лица так и не сошла. - Вы это серьезно насчет взрыва? А не боитесь, что, взорвав тоннель, мы обрушим городскую стену?
        - Не стоит исключать и этого, - признался я. - Но, по крайней мере, через дыру в стене «башмачники» незаметно в Цитадель не пройдут.
        - Вам, молодежи, лишь бы только что-нибудь взорвать да разрушить, - покачал головой коротышка. - Но раз задумали, дерзайте. Встречаться в Ватикане с этими пренеприятными людьми я тоже не намерен...
        
        Фроди Коряга решил устроить нам похороны очень несвоевременно - Гуннар только подготавливал дверной замок ко взлому, но к самой процедуре еще не приступал. Я глядел на инструменты покойного взломщика и ощущал себя студентом первого курса Боевой Семинарии, которому приказали собрать и подготовить к стрельбе стационарный пулемет «вулкан». Как он работает в собранном виде, я имел представление. Как сделать, чтобы эта куча железных деталей в конечном итоге заработала, мне было совершенно непонятно.
        Михаилу и Конраду досталась работенка попроще. Обыскав ранцы бывших компаньонов, они повытаскивали оттуда всю взрывчатку (датчане тащили с собой не сорок килограммов динамита, а почти шестьдесят - кое у кого из диверсантов были более вместительные ранцы), переложили пять связок динамита и два мотка огнепроводного шнура в наш вещмешок, а остальное решили разместить в тоннеле, неподалеку от колодца. Михаил проверил скорость горения шнура, после чего рассчитал, сколько времени будет у нас в запасе, чтобы выбраться из тоннеля на поверхность, - десять с половиной минут. Но для того, чтобы туда попасть, предстояло еще выломать эту проклятую дверь.
        Все, что успел сделать Гуннар прежде чем погибнуть, так это насверлить вокруг замка полтора десятка дыр. Я догадался, что дыры служат перфорацией, которая облегчает выдавливание замка приспособлением, действующим по принципу гидравлического домкрата. Крепился этот специфический домкрат посредством мощных кронштейнов, вставляемых в другие дыры, тоже заранее просверленные в двери. Их Гуннар подготовил, а вот перфорацию не успел закончить. Этим я и занялся при помощи ручной дрели и общеизвестной русской «такой-то матери».
        Подрывники вернулись с закладки динамита, когда я прилаживал к двери громоздкое и тяжелое устройство для взлома. Конрад Фридрихович, как истинный друг, сразу же бросился мне помогать. Второй же товарищ, чья истинность, впрочем, также не подлежала сомнению, демонстративно потер больную ногу и уселся на камень наблюдать за нашей работой. И разумеется, всячески поддерживать нас морально, давая рекомендации.
        В конце концов, Михал Михалыч все-таки не выдержал и отстранил меня от этого дела, посоветовав поберечь силы. Он мотивировал это тем, что я был единственным из нас, кто сможет поджечь бикфордов шнур и потом в ускоренном темпе отмахать полкилометра до выхода из тоннеля. Этот совет Михаила, в отличие от прочих, оказался здравым. Занятый взломом, я как-то выпустил из виду, что, кроме меня, здесь больше никто не справится с такой ответственной задачей.
        То ли Михаил обладал хорошим навыком работы с незнакомыми инструментами, то ли лучше меня владел заклинанием «такой-то матери», но они с Конрадом быстро приноровились к тяжелому домкрату и после короткой возни с рычагом гидравлического насоса выдрали дверной замок не хуже заправских взломщиков. Я искренне порадовался в мыслях за них обоих: когда требовала обстановка, Михалыч и Фридрихович вмиг забывали о взаимных дрязгах и становились дружной, крепко спаянной командой, с которой было не страшно идти и в огонь, и в воду, и в осажденную Божественную Цитадель.
        Как и предполагалось, за дверью была вертикальная прямоугольная шахта с уходящей вверх разбитой на пролеты лестницей. Нам нужно было сначала выяснить, что находится на том конце лестницы, и только затем бежать поджигать фитиль. Михаил задрал голову, тоскливо посмотрел в темноту и молча похромал преодолевать очередное препятствие. Конрад передал мне свою зажигалку взамен той, что я утратил при охоте на последнего норманна, ободряюще хлопнул меня по плечу и поплелся следом за Михаилом. Я же остался стоять у подножия лестницы наблюдать за мерцающим светом их фонаря и ждать сигнала, что у них все в порядке и можно приступать к диверсии.
        Больше всего я опасался, что наверху окажется еще один люк, наподобие того, что был в часовне на кладбище. Но, на мое счастье, Михаил ничего такого не обнаружил.
        - Здесь в потолке деревянная крышка, - сообщил он, добравшись до цели. Акустика в гулкой шахте была отличная, и Михаилу не требовалось надрывать голос, чтобы разговаривать со мной. - Вроде бы ничем не придавлена. Заперта с той стороны, но сама не слишком крепкая. Думаю, если поднажму, то сорву ее с петель... Эй, ты что, еще внизу? Какого черта копаешься? Бегом марш на подрыв, да не задерживайся на обратном пути!..
        Не знай я, что у меня за спиной горит бикфордов шнур, подсоединенный к половине центнера динамита, эта пробежка далась бы мне на порядок тяжелее. Измотанный за прошедшие сутки, как за неделю каторжного труда, больше всего на свете я хотел залечь сейчас где-нибудь в укромном местечке и как следует отоспаться. Конрад Фридрихович уже намекнул нам, что у него есть идея насчет того, куда податься в Ватикане трем государственным преступникам, нелегально проникшим в осажденный город. У нас с Михаилом тоже имелись подобные идеи, однако предложение фон Циммера было высказано с большей уверенностью, а значит, его вариант подлежал рассмотрению в приоритетном порядке.
        Бег по лестнице отнял у меня оставшиеся силы. Я преодолел последний пролет и едва не рухнул от усталости к ногам поджидавших меня Михаила и Конрада, которые успели к этому моменту открыть крышку люка и выведать, куда он ведет. Пока нельзя было определить, угодили мы в подвал самой церкви или же какой-нибудь ее хозяйственной постройки. Но даже очутись мы сейчас посреди гарнизона Защитников Веры, отступать теперь было поздно. Примерно через пять минут в восточной части Ватикана ожидалось маленькое землетрясение, и нам не терпелось убраться подальше от его эпицентра.
        Выбравшись в люк по приделанной к нему стремянке, мы очутились в подвальной комнатке с низкими потолками и деревянной дверью. Половину комнаты занимали сваленные в груду длинные скамьи со спинками, а дверь была заперта на врезной замок. Выглядел он, правда, в сравнении с тем замком, какой мы только что сломали, просто несерьезно, поэтому я решил возникшую проблему одним ударом ноги. О конспирации можно было пока забыть - кто-то из церковных служителей наверняка наведается в подвал после взрыва, поэтому нам следовало поторапливаться, чтобы покинуть церковь до того, как в ней поднимется суматоха.
        Из комнатушки мы выбрались в подвальный коридор, который в свою очередь вывел нас в другой коридор, - сухой, просторный и с окнами. В воздухе витал запах ладана. Ранее этот запах всегда меня раздражал, но сегодня я ему даже обрадовался - сырая, тяжелая атмосфера подземелья успела мне за ночь порядком надоесть.
        Фонарь мы оставили в подвале, спрятав его за грудой скамеек, и сейчас двигались на тусклый свет, что виднелся в другом конце коридора. Судя по всему, он выходил в зал для богослужений, а свет испускали свечи, что там горели. Нам оставалось лишь по-быстрому пересечь зал, отпереть засов на церковных воротах и раствориться в предрассветных сумерках. Конрад утверждал, что от церкви Апостола Альваро до нужного нам места рукой подать и, когда взойдет солнце, мы уже будем в относительной безопасности.
        Если повезет, разумеется...
        Мы еще не добрались до конца коридора, как позади нас внезапно, со скрипом распахнулась одна из боковых дверей и в коридоре нарисовался сутулый худой пастор в скромной будничной рясе. В одной руке он держал канделябр с тремя зажженными свечами, в другой - массивный крест. Его можно было использовать не только как оружие против нечистой силы, но, при необходимости, и для защиты от обычных мародеров, которых в осажденном городе опасались не меньше, чем норманнских бомбардировок. И, хоть вряд ли отыскались бы в столице любители легкой наживы, кто осмелился бы посягнуть на церковь Ордена, в смутное время могло случиться всякое. Поэтому служитель церкви Апостола Альваро и пребывал настороже.
        - Кто здесь?! - дрожащим голосом прокричал священник, замахав перед собой канделябром. - Отвечайте, или я позову патруль! Эй!..
        Еще мгновение, и он непременно бы нас обнаружил. Но ковылявший последним Михаил резко развернулся и метким ударом трости сшиб с пасторского канделябра свечи. Пастор испуганно отшатнулся, попятился, однако запутался в полах рясы и упал. Выпавший из его руки крест зазвенел по гранитному полу. В ночной тишине этот звон показался мне громче удара колокола. Похоже, от страха у священника перехватило дыхание, поскольку вместо того, чтобы звать на помощь, он лишь сипел и елозил ногами, стараясь отползти подальше от неведомой опасности.
        - Отец Джузеппе? - грубым, измененным до неузнаваемости голосом осведомился Михаил. Не иначе, он беспокоился, как бы пастор ненароком не опознал в темноте своего бывшего прихожанина. Если верить Михалычу, память о нем должна была непременно здесь сохраниться.
        - Д-да, это я! - кое-как собравшись с духом, подтвердил священник. - А в-вы кто т-такие?
        - Всадники Апокалипсиса! - с пафосом провозгласил Михаил. - И я только что спас тебя от смерти, святой отец, - любой, кто узрит наши лица, умирает в страшных муках! Так что, пока мы не уйдем, сиди здесь, не двигайся и даже не смотри нам вслед!
        - Вы не Всадники! - робко проблеял пастор. - Вы - грабители! Я сделаю все, как вы говорите, только прошу вас, не совершайте злодеяний, ведь вы - в храме Господнем!..
        - Ты усомнился в моих словах, святой отец?! - Михалыч постарался изобразить страшный гнев. Для Всадника Апокалипсиса звучало не слишком убедительно, но для грабителя - более чем. - О, как же пагубно твое неверие! Я просто вне себя от ярости! Так пусть же содрогнется земля, если мы не те, за кого себя выдаем!.. Пусть зашатаются стены этого храма в отместку за твои сомнения, отец Джузеппе, ибо под старость лет ты посмел перечить силам, которым служил всю свою жизнь!..
        Не прошло и минуты, как грозное пророчество «всадника» свершилось. Мы не услышали грохота подземного взрыва, но земля действительно дрогнула, стены качнулись, из приделов посыпались и разбились об пол фигурки святых, а пламя на свечах задрожало от пронесшегося по храму потока воздуха. Любопытно было бы пронаблюдать в этот момент за отцом Джузеппе, наверняка немало ошарашенным проявлением «высшего гнева». Но в момент взрыва мы уже возились с засовом церковных ворот, поэтому и не видели реакцию пастора, оставленного нами в другом конце церкви. Некрасиво было, конечно, так шутить над безобидным стариком. Но пусть уж лучше Джузеппе и впрямь вообразит невесть что и сидит смирно, приходя в себя от шока, чем побежит за нами с криками «Держи мародеров!», едва мы пересечем порог храма.
        Безлюдные и непривычно темные улицы Ватикана встретили нас холодом и недружелюбием. Таковы были сегодня столичные ночи благодаря комендантскому часу и разбомбленной электростанции. Впрочем, уже через несколько минут обстановка изменилась до неузнаваемости.
        Не успели мы юркнуть в ближайшую подворотню, как где-то поблизости затарахтел дизельный генератор и над районом разнеслась душераздирающая сирена воздушной тревоги. Но ни артиллерийской канонады, ни свиста пикирующих мин не было слышно, а значит, всему виной стал устроенный нами подземный взрыв, вызвавший панику в столице и за ее пределами. По ту сторону городской стены царило оживление. Лучи автомобильных фар метались по темному небу, а по самой стене бегали Защитники с фонарями.
        Вскоре оживление началось и на улицах. Разбуженные сиреной горожане высыпали из домов и устремились к бомбоубежищам. Некоторые несли на руках детей, помогали передвигаться старикам и калекам. В толпе было много гражданских ополченцев. Они носили красные повязки, были вооружены арбалетами и двустволками и держались мелкими группами. У нас повязок не имелось («А не мешало бы их раздобыть» - взял я на заметку это своевременное наблюдение), но во мраке и общей суете мы вполне могли сойти за ополченцев, чем тут же и воспользовались.
        Подхватив хромоногого Михаила под руки - чему тот, естественно, не противился, а наоборот, захромал еще сильнее - и делая вид, что провожаем калеку к бомбоубежищу, мы влились в людской поток и двинули в указанном Конрадом направлении. Наши усталые чумазые лица ничем не выделялись на фоне лиц остальных горожан, угрюмых и изможденных бессонными ночами.
        Никто не признавал в нас чужаков и не показывал пальцем, призывая схватить норманнских диверсантов. Мы бежали по улицам Вечного Города, что когда-то был для нас родным, и старательно изображали напуганных бомбежкой горожан. Даже наши мысли были во многом схожи с мыслями ватиканцев. Мы, как и они, понятия не имели, суждено ли нам дожить до сегодняшнего утра...
        
        
11
        
        Ярослав полностью потерял счет времени сразу после первого допроса, что состоялся еще за пределами столицу, в штабе командующего северной линией пригородной обороны. Но на самом деле хольд перестал адекватно принимать реальность чуть раньше - с того момента, как захватившие его ватиканские разведчики доставили пленника к месту назначения.
        Спина и бока Ярослава, намятые ему как следует по дороге, нещадно болели, но это были пока лишь обычные синяки. Однако и они стали для княжича своеобразным откровением. Конечно же, Ярославу не раз доводилось участвовать в юношеских потасовках, но дальше разбитого носа или губы дело обычно не заходило. Серьезных же драк с княжеским сыном ни в Питере, ни в Стокгольме никто не затевал - на родине Ярослава знала каждая собака, а в Скандинавии выручало покровительство Лотара. И потому, когда княжича наконец-то приволокли в лагерь Защитников и швырнули в сырую землянку дожидаться своей участи, Ярослав подумал, что сегодня ему сторицей воздалось за все недополученные в молодости тумаки. А вот расплачиваться за грехи, какие он совершил уже в этой стране, ему еще только предстояло...
        Сидя на холодной земле, хольд поначалу старался не думать о грядущих пытках и казни. Однако это было попросту невозможно. Тогда Ярослав решил поступить наоборот и начал старательно готовиться к мучениям, настраиваясь на нечеловеческую боль, от которой он наверняка сойдет с ума, что, впрочем, станет для него только благом.
        «Буду держаться столько, сколько смогу, - трезво рассудил пленник. - От пыток и смерти мне никак не отвертеться, так что можно сначала и в молчанку поиграть. Конечно, рано или поздно ватиканцы, один черт, выведают у меня все, что им нужно. Ну так пусть приложат к этому хоть какие-то усилия, дабы победа казалась им заслуженной... А все-таки хорошо, что Лотар не посвятил меня в планы своего отца. Когда я сломаюсь под пытками и проговорюсь, это будет не такое уж жестокое предательство... Жаль, не знаю, сколько держались братья, которых Защитники замучили в первый день осады. Хорошо бы продержаться столько же, сколько они. Обидно будет, если опозорюсь, очень обидно...»
        Допрос в штабе северной группировки Защитников - неглубоком, но крепком бетонном бункере неподалеку от Солнечных ворот - начался для Ярослава не с вопросов, а с удара по лицу. Хорошего, профессионально поставленного удара, чья сила была выверена предельно точно. Пленнику не сломали ни челюсти, ни носа, не устроили сотрясения мозга - просто заехали в скулу так, что второй раз получать по морде уже не хотелось.
        Однако княжичу было попросту несолидно начинать колоться от такого разминочного удара, и он отблагодарил ударившего его сержанта грубым скандинавским ругательством. Сержант явно не понимал этого языка, но смысл незнакомых слов уловил, за что сразу же заехал Ярославу по другой скуле - видимо для симметрии.
        Хольд был знаком со знаками различия Защитников Веры и потому сумел определить, какого ранга офицеры присутствуют на допросе. Их было двое, и оба находились в чине полковников. Но тот, который выглядел помоложе и покрепче, определенно был ниже по должности второго офицера - зрелого невысокого мужчины со впалыми щеками и усталыми невыразительными глазами. Крепыш-полковник поглядывал на пожилого собрата с почтением, в то время как тот, казалось, его не замечал.
        Ярослав предположил, что пожилой полковник прибыл сюда из самого Ватикана, а молодой, судя по всему, командовал этим участком обороны. Хольд уже выяснил, что Защитники считают его ценным пленником, и потому не удивился, что его допрос проводят столь высокие чины.
        - Судя по акценту, ты не скандинав, верно? - спросил Ярослава молодой полковник через находившегося здесь же дьякона-переводчика, серого и неприметного, как крыса. Услышав ругательство пленника, толмач и сообщил полковнику о том, что норманн - не совсем тот, за кого себя выдает. - Отвечай, мерзавец, откуда ты! Перебежчик из восточных епархий?
        Ярослав наградил полковника тем же нелицеприятным эпитетом, что и сержанта. Офицер в ответ не побрезговал испачкать свой кулак о замызганную щеку пленника. Полковник бил куда крепче своего штатного костолома, и после полковничьего удара княжич уже едва не потерял сознание. Дознаватель, однако, быстро сообразил, что чуть не переусердствовал - ухватив Ярослава за волосы, задрал ему голову, заметил плывущий взгляд, после чего хлестнул по щеке и отошел, вытирая ладонь платком.
        - Прошу простить, но мне кажется, что этот молодой человек - русский, - смиренно потупив глаза, вмешался переводчик. - Если не ошибаюсь, он откуда-то из северных княжеств. На юге России говорят немного иначе.
        - Вот как? - Полковник удивленно вскинул брови, но не стал спорить с башковитым дьяконом, наверняка выпускником какой-нибудь Академии. - Выходит, моя разведка изловила русского! И что с того? Нам абсолютно без разницы, кто он такой. Раз дослужился до хольда, значит, в любом случае знает побольше, чем те тупые ублюдки, что болтались на наших стенах...
        В отбитой голове Ярослава стоял гул и звон, однако княжич смекнул, что если он не выдаст свое знание свято-европейского языка, то наверняка сумеет услышать очень много любопытного. А возможно, даже такое, что ему впоследствии пригодится. Пока, правда, не ясно, где и когда, но чем черт не шутит? В проигрышном положении будешь рад любому козырю.
        - Ты говоришь по-русски? - полюбопытствовал у дьякона пожилой полковник. Переводчик молча кивнул. - Тогда спроси хольда, откуда он родом. Возможно, мы добьемся лучших результатов, если будем задавать ему вопросы на его родном языке.
        Ярослав не успел отвыкнуть от русской речи, поскольку частенько беседовал со своими земляками, примкнувшими к Торвальду Грингсону. Это и позволило хольду не выказать волнения, когда толмач поинтересовался по-русски, в каком княжестве проживал хольд, прежде чем податься в язычники. Дьякон говорил практически без акцента, и для молодого россиянина, покинувшего отчий дом больше года назад, сложно было бы сейчас сохранить невозмутимость, проживи княжич все это время без общения с соотечественниками.
        Ответ Ярослава толмачу один в один повторил тот ответ, что уже два раза звучал в этом бункере. Однако из-за твердой уверенности дьякона в своей правоте национальность пленника была для полковников вполне очевидным фактом. Им предстояло только услышать, чтобы хольд сам это подтвердил...
        Через час Ярослав рассказал Защитникам о себе всю правду как на духу, отвечая на вопросы дознавателей на русском языке. Не исключено, что иногда княжич бредил - из-за непрекращающейся боли он пребывал в полуобморочном состоянии, а в таком чего только не наговоришь.
        За этот час, вопреки общепринятому представлению о пытках, вовсе не показавшийся пленнику бесконечно долгим, кисть левой руки Ярослава превратилась в багровую распухшую перчатку. Если в ней и оставались уцелевшие кости, их было очень мало. Остальные злобный сержант превратил в осколки большим молотком, делая свою работу с дотошностью чеканщика по жести. За каждый вопрос, оставленный Ярославом без ответа, следовал удар, за каждую грубость - два, а за особо дерзкую - три удара подряд. Ярослав сорвал голос в крике и перед тем, как окончательно утратил стойкость, уже не кричал, а лишь сипел, брызгая слюной, смешанной с кровью из прокушенного языка. Но, даже когда хольд начал правдиво отвечать на все вопросы полковников, ему часто не верили и продолжали дробить молотком суставы на пальцах. Слезы ярости, бессилия и боли потоками лились из глаз Ярослава, и он молил всех известных ему богов - и христианского, и видаристских, - чтобы они приказали его сердцу остановиться.
        Но непримиримые боги обеих религий на сей раз проявляли солидарность и не обращали внимания на мольбу русского княжича. Единственное, чего дождался от них Ярослав, - это забытья. Но не блаженного, а тревожного, во время которого его неустанно терзала боль в изуродованной руке. Княжич стонал, только стоны ему не помогали - они словно раздразнивали боль, что становилась с каждым стоном все сильнее и нестерпимее.
        Ярослава уже не волновало, куда его при этом тащили и что с ним делали. Лишь однажды его беспамятство прервал миг просветления, и княжич успел заметить в маленькое окошечко, что находилось в этот момент неподалеку от него (по всей видимости, это было окошечко в задней дверце какого-то автофургона, в котором везли пленника) на фоне серого неба близкую громаду Стального Креста. И перед тем, как снова рухнуть в болезненное забытье, Ярослав пожалел, что видит сейчас именно то, что видит. Если пленника переправляли в Ватикан, значит, самое худшее было для княжича еще впереди...
        
        - Вот так фигура нам досталась, брат Джованни, - сказал полковник Стефанопулос, задумчиво почесав затылок. - Если этот хольд все-таки не врет и он действительно сын Петербургского князя...
        - Он не врет, - уверенно заявил полковник Скабиа. - До нас доходили слухи, что русский княжич Ярослав сбежал из дома и воюет на стороне «башмачников». Ваша разведка, брат Соломон, умудрилась именно его и изловить. По крайней мере возраст и описание внешности пленника совпадают с той информацией, что нам известна.
        - А звание? - вновь усомнился Стефанопулос. - Не стыдно ли княжескому сыну в хольдах ходить?
        - Слишком он молод, чтобы претендовать на форинга, - пояснил Скабиа. - К тому же вы сами слышали, что он не простой хольд, а старший. По нашим меркам, это равносильно лейтенанту.
        - Однако его ровесник Лотар Торвальдсон уже до полковника дослужился, - заметил командующий северной линией обороны, после чего спросил: - И как же нам теперь быть с этим хольдом княжеских кровей?
        - С данной минуты, брат Соломон, русский пленник уже не принадлежит ни вам, ни даже мне, - ответил полковник Скабиа. - О том, что за птица угодила в наши руки, будет сегодня же доложено Его Наисвятейшеству. Решать судьбу военнопленных такого калибра вправе только Пророк. И, зная его давнюю вражду с Петербургским князем, могу сказать, что Глас Господень останется доволен поимкой его блудного сына. Ваших разведчиков представят к наградам, это несомненно. Я же обещаю замолвить словечко и за вас.
        - Благодарю вас, брат Джованни! - кивнул Стефанопулос и, весьма довольный, добавил: - Не сомневайтесь: если норманны и пересекут мой участок обороны, это будут только пленные, как этот Ярослав. Другим «башмачникам» здесь никогда не пройти...
        - Где я? - изможденным голосом спросил Ярослав у человека, появившегося на пороге его камеры. Этот человек был первым, кто посетил княжича с тех пор, как он пришел в себя и определил, что сидит под замком в тесной камере-одиночке с узеньким окошечком под потолком, в которое не пролезла бы даже голова. Света от окошечка едва хватало на то, чтобы отыскать стоящую в углу парашу.
        - Ты находишься в Главном Магистрате Ордена Инквизиции Святой Европы. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что это за место? - Посетитель не стал скрывать от Ярослава правды, хотя, услыхав ее, княжич подумал, что лучше бы ему сейчас солгали. Он еще не отошел от шока, который испытал сразу, как только пришел в чувство, и заметил, что отныне его левая рука короче правой на целых двадцать сантиметров. То есть аккурат на длину Кисти, ампутированной неизвестным хирургом, пока княжич находился без сознания. Культя была замотана толстым слоем промокших от крови бинтов, однако не болела, а только тупо ныла - наверняка после ампутации Ярослава щедро обкололи обезболивающим.
        Увидев, что стало с его рукой, княжич чуть было снова не рухнул в обморок, но, видимо, пленник провел без сознания так много времени, что его ощущения изрядно притупились. Голова Ярослава кружилась и болела, его терзал жар и озноб, но хуже всех мучений было жгучее и отныне невыполнимое желание сжать в кулак левую руку да заехать ей в морду тому сержанту, который пытал княжича в бункере на передовой. Ярослав упал на соломенный тюфяки, глядя на камерное окошечко, завыл, как цепной пес на луну. Выл долго, тоскливо и протяжно и прекратил это бесполезное занятие лишь тогда, когда заскрежетал отпираемый дверной засов...
        Посетитель махнул кому-то рукой, после чего в камеру вошли два человека, одетых в одинаковую серую форму. Один занес и установил в угол высокий подсвечник с зажженными свечами, а второй поставил рядом с Ярославом на нары тарелку с горячей похлебкой и положил краюху хлеба. В камере сразу стало относительно светло и запахло едой - в общем, появились признаки уюта. Занесший светильник надзиратель снова вышел в коридор и вернулся, притащив с собой стул, который поставил возле источника света. Исполнив обязанности, оба вертухая застыли у двери по стойке «вольно» на тот случай, если Ярослав вдруг решит напасть на посетителя, чей серый балахон с капюшоном выдавал в нем магистра Ордена.
        Магистр - крепкий упитанный бородач с окладистой кудрявой бородой и огромной уродливой родинкой на левой щеке - степенно уселся на стул, посмотрел на забившегося в угол нар и баюкавшего культю Ярослава, после чего посоветовал:
        - Ты бы поел. Медик сказал, тебе необходимо набираться сил после операции. А без нее было не обойтись - у тебя началась гангрена. Люди, что раздробили тебе руку, понятия не имели об искусстве допроса. Дилетанты! Бездарные дознаватели! Сначала калечат человека, а уже потом разбираются, кто он такой! А еще говорят, что это мы в этой стране - главные истязатели!.. Ах да, не представился. Я - магистр Аврелий, Божественный Судья-Экзекутор, первый заместитель Апостола Инквизиции. Ты должен обращаться ко мне «ваша честь».
        - Ваша честь... - пробормотал Ярослав, даже не думая сейчас ерепениться, как на допросе у Защитников. - Почему я здесь? Меня собираются сжечь? Но ведь...
        И осекся, только теперь поняв, что нарвался на провокацию. Магистр Аврелий заговорил с ним по-святоевропейски, а еще не отошедший от шока Ярослав, сам того не желая, взялся отвечать магистру на том же языке. Теперь скрывать, что ты полиглот, было бессмысленно. Знание пленником русского языка было доказано жестокой пыткой, а в знакомстве со святоевропейским Ярослав сознался добровольно. Да, с людьми в серых балахонах надо держать ухо востро...
        А впрочем, стоило ли вообще от них что-то скрывать? Что дало Ярославу упорство на допросе? Ничего - и так во всем признался, к тому же остался без руки. Ладно, погеройствовал - и хватит. Не сказать, что совесть видариста устроило такое самооправдание, но свой княжеский характер Ярослав все же продемонстрировал, и это хоть немного, Но утешало. Иных утешений, к сожалению, не было.
        - Ты - неглупый парень, Ярослав, - заметил магистр Аврелий. - Поэтому я буду с тобой откровенен. Орден не собирается заниматься очисткой твоей души от скверны язычества и тем более предавать тебя Очищению Огнем, хотя при иных обстоятельствах нам пришлось бы исполнить свой долг, как подобает. Защитники Веры узнали от тебя все, что их интересовало, поэтому допрашивать тебя с пристрастием они больше не намерены. А вот у Ордена имеется к тебе один вопрос. И прежде, чем рассказать, что тебя ожидает в будущем, я хотел бы услышать ответ на этот вопрос. Надеюсь, ты понимаешь, что твой отказ будет для нас неприемлем и мы добьемся своего в любом случае?
        - Кто бы сомневался, ваша честь. Спрашивайте - отвечу, что знаю... - Ярослав пожал плечами и потянулся к миске с едой. Голод давал о себе знать, и пусть специфический аромат похлебки не внушал доверия, отказываться от пищи было просто глупо. Культя беспомощно ткнулась в край миски и едва не опрокинула ее. Ярослав тяжко вздохнул: мысленно он уже сжал пальцы на левой руке, а вот в реальности сжиматься теперь было нечему. - Только не пойму: если я уже выдал вам все, что нужно, чего вы еще хотите от меня добиться?
        Неловко манипулируя одной рукой, княжич пристроил миску на коленях и стал хлебать из нее похлебку, попеременно берясь то за ложку, то за хлеб. Сказать, что это было очень неудобно, значило вообще ничего не сказать. Но с голодом было не поспорить, и, даже лишись Ярослав обеих рук, он все равно нашел бы сейчас выход из положения. Вплоть до того, что начал бы лакать по-собачьи. И плевать на гордость - все, погордился и хватит...
        - Сегодня, около пяти тридцати утра, в восточной части города вашей диверсионной группой было взорвано одно сооружение, - пояснил магистр Аврелий, не вдаваясь в лишние детали. - О существовании этого сооружения было известно лишь очень ограниченному количеству членов Ордена Инквизиции. Поэтому нас интересует, кто из наших братьев по Ордену - точнее, уже бывших братьев, - снабдил твоего конунга этими сведениями.
        - Что же это за сооружение, о котором в огромном городе знали лишь единицы? - удивленно вскинул брови княжич. - Оно что, под землей находилось?
        Божественный Судья-Экзекутор криво усмехнулся, потом пристально посмотрел на пленника, почесал в задумчивости родинку, однако любопытство Ярослава все же утолил:
        - Да, верно, речь идет о подземном тоннеле, что проходил под городской стеной. Сегодня утром он был полностью уничтожен мощным взрывом. Предполагается, что диверсанты собирались взорвать стену, но, к счастью, она не пострадала - взрыв произошел в том конце тоннеля, что был максимально удален от города. Взрывчатых веществ там не хранилось, так что случайность исключена - это определенно дело ваших рук. И мне нужно имя предателя, выдавшего вам план секретного подземного сооружения.
        - Вынужден вас огорчить: мне ничего не известно ни о тоннеле, ни о вашем предателе, - признался Ярослав. - И это правда. А не верите, можете отрезать мне вторую руку. Только этим вы все равно ничего не добьетесь - я не в курсе планов, что обсуждаются на совете ярлов и форинтов. Кстати, об этом я, кажется, уже говорил, когда меня пытали... Но скажу вам следующее: если бы датчане узнали о существовании такого тоннеля, они ни за что не провалили бы диверсионную акцию и стена была бы уже разрушена. Бойцы Фенрира не ошибаются. И, раз больше ничего, кроме вашего тоннеля не взорвано, значит, целью датчан являлся только этот тоннель.
        - Но какой смысл перекрывать потайной проход в столицу, если им можно было пользоваться до тех пор, пока мы не обнаружили бы, что он рассекречен? - спросил магистр, переходя на доверительный тон. - А мы, вероятно, обнаружили бы это очень не скоро. По крайней мере в Ордене о тоннеле вспомнили лишь тогда, когда он был уничтожен. Почему же форинг Фенрир поступил так опрометчиво?
        - Горм никогда не поступает опрометчиво, - возразил княжич. - Если Фенрир завалил тоннель, стало быть, он ему не нужен. Вопрос лишь в том, вообще не нужен или больше не нужен. Но этот вопрос опять же не ко мне.
        - Что ж, спасибо тебе, Ярослав, за консультацию, - поблагодарил пленника Аврелий. - Думаю, ты нам не солгал и рассказал все, что знал. А теперь, как я и обещал, мы поговорим о твоей судьбе. К счастью для тебя, она оказалась не безразлична Его Наисвятейшеству Пророку. И пусть между ним и твоим отцом в последние годы складываются весьма непростые взаимоотношения, от имени Гласа Господнего я могу тебе пообещать, что по окончании этой осады ты будешь отправлен домой, в Петербург. Воистину безгранична милость Его Наисвятейшества, если он согласен простить тебе все твои прегрешения. Даже такие тяжкие, как участие в этой войне на стороне Скандинавии.
        - И чем я должен буду отплатить Пророку за милосердие? - полюбопытствовал Ярослав. Он отказывался верить в бескорыстность злейшего врага своего отца. Наоборот, чем милосерднее выглядело предложение Гласа Господнего, тем сильнее возникала уверенность, что взамен он потребует нечто из ряда вон выходящее. Княжич насторожился и даже отложил ложку.
        - Оказать ответную услугу Его Наисвятейшеству предстоит не тебе, а твоему отцу, - уточнил магистр Аврелий, потерев родинку. - Вряд ли наше предложение придется ему по душе, но если князь Сергей действительно дорожит жизнью своего единственного наследника, он непременно согласится на все наши условия. А если вдруг такой довод покажется князю малоубедительным, пусть он успокоит совесть тем, что совершает богоугодное дело, помогая в войне не агрессору, а пострадавшей стороне.
        - Вы решили потребовать от моего отца, чтобы он выслал вам на помощь войска? - догадался княжич. - Но он не вправе делать это без одобрения Совета Князей, а они такого одобрения никогда не дадут. Даже не пытайтесь уговаривать отца - он скорее согласится, чтобы я умер в этой тюрьме, чем пойдет наперекор Совету!
        - Его Наисвятейшеству не нужны русские войска, - помотал головой инквизитор. - Все, что нам надо, - это лишь несколько летающих крылатых машин, что имеются у князя Сергея. Те самые стальные драконы, от рева которых дрожит земля и взрывается воздух. Машины, которые способны одним залпом уничтожить половину норманнского войска. Или ты хочешь сказать, что в армий твоего отца нет таких машин?
        - Разумеется, есть! - И, хоть Ярослав разорвал сегодня почти все связи с родиной, сейчас он испытал гордость и за отца, и за его маленькую, но мощную армию. - Но участие петербургской авиации в этой войне также невозможно без разрешения Совета Князей.
        - А кто сказал, что твой отец вообще должен спрашивать разрешения у Москвы? - ухмыльнулся Аврелий. - Что помешает князю Сергею приказать людям, управляющим теми машинами, поднять их в воздух, лететь на Апеннины, разгромить армию Грингсона и вернуться обратно? Если проблема заключается в нехватке горючего, мы готовы оказать необходимую помощь. В Белградской епархии у нас есть военная база, где мы ведем свои исследования летающих машин Древних. Пока у нас, правда, нет ни одной такой диковины, но площадку для их приземления и взлета мы построили давно. Стая ваших стальных птиц может воспользоваться нашей базой для дозаправки и ремонта.
        - Вы, наверное, не понимаете! - воскликнул Ярослав. Ему страсть как не хотелось грубить инквизитору. Но Аврелий упорно не желал прислушиваться к доводам пленника и гнул свою линию, хотя наверняка разбирался в тонкостях международной политики гораздо лучше княжича. - Ни один из русских князей не пойдет на такую сделку, захвати вы в заложники хоть всю его семью! Это противоречит основным законам Союза Российских Княжеств! У моего отца и без того полно неприятностей с Советом после хорошо известного вам бегства в Россию Охотника Хенриксона! Когда же Совет узнает, что Петербург самовольно вступил в эту войну, княжество обложат штрафными санкциями и выгонят из Союза! А это будет означать для отца и его подданных тотальный крах! На кой черт им такая независимость?
        - Поможете Святой Европе победить в войне - Его Наисвятейшество включит вас в состав Прибалтийской епархии, - пообещал Аврелий, но как-то неуверенно. Видимо, он изобрел этот довод прямо сейчас и потому не столько обещал, сколько предполагал. - Ваша армия и летающие машины встанут на защиту наших восточных рубежей...
        - Но перед этим Скандинавия ударит по Петербургу всей мощью своих оставшихся за морем войск, - невесело закончил за магистром Ярослав. - Вы думаете, норманны простят отцу этот коварный выпад? Или полагаете, их отпугнет то, что княжество будет числиться в составе Святой Европы? Как Пророк защитит петербуржцев, если на сегодняшний день он потерял три четверти своей армии? Да с такими силами просто смешно предлагать кому-то покровительство!
        Аврелий нахмурил брови и опять начал тереть свою родинку. Ярославу стало не по себе. Он понял, что магистр разозлен, а ожидать от разозленного инквизитора следовало всего, чего угодно, только не примирения.
        - Вот что, Ярослав, - холодно произнес Божественный Судья-Экзекутор. Долгие словесные увещевания были не в его правилах. Для бесед с непокорными у Аврелия имелась иная, более действенная методика. - Ты не прав: я все прекрасно понимаю. А вот ты, кажется, еще не отошел после операции и не до конца осознал, где находишься. Это - подвалы Главного Магистрата, второе после Ада место, где не хотят очутиться граждане Святой Европы. Причем тебе еще повезло: ты заключен на первом ярусе. Здесь мы содержим только тех отступников, чья вина пред Господом и Пророком незначительна и не заслуживает крайней меры наказания - Очищения Огнем. За эту поблажку ты также должен благодарить Его Наисвятейшество Пророка, поскольку будь решающим не его слово, а мое... - Тут глаза Аврелия налились такой злобой, что казалось, они вот-вот вспыхнут, как свечи за спиной магистра. - Я бы поместил тебя на нижний ярус наших подвалов! Туда, где мы держим лишь самых отъявленных богоотступников, кем ты и являешься, по моему убежденному мнению! Ты исповедовал язычество, поклонялся идолам, сорвал с себя крест и заменил его на амулет
грязных «башмачников»! Под этим знаком ты зверски убивал граждан моей страны! Такие, как ты, проходят Очищение публично, на площадях, перед проклинающей вас толпой! Вас сжигают медленным огнем, по частям, начиная со ступней и заканчивая выжиганием глаз! И, если я получу приказ сделать это с тобой, не сомневайся - магистр Аврелий проведет твое Очищение с большой охотой! Однако ты, отступник, получил вполне реальный шанс его избежать! Любой другой на твоем месте был бы только рад, но ты уперся, и ни в какую! Что ж, в таком случае довожу до твоего сведения, что для этого ты и отдан Ордену Инквизиции, дабы мы наставили тебя на путь истинный. Итак, я рассказываю, как ты должен поступить: сначала идешь со мной в узел радиосвязи, потом связываешься с Петербургом и очень убедительно разъясняешь отцу ситуацию. Повторяю: очень убедительно. Делай, что хочешь - умоляй, унижайся, заламывай руки, - но князь непременно должен тебе поверить. И после того, как он поверит, ты молишься, чтобы все вышло именно так, как нами задумано. Уже завтра или в крайнем случае послезавтра петербургские стальные птицы должны кружить
над Ватиканом! Иначе ты потеряешь для нас всякую ценность, и я клянусь, что лично займусь твоим Очищением!..
        Ярослав отставил миску с недоеденной похлебкой - аппетит у него пропал начисто. Магистр был абсолютно прав: не следовало пленному хольду забывать, где он находится и что его ожидает в случае неповиновения. Чтобы вернуться в реальность, Ярославу стоило сначала взглянуть на свою ампутированную руку, затем - на уцелевшую и после этого соглашаться на любые предложения Пророка. В конце концов, пусть уже отец решает, вызволять ему из плена сына или же пожертвовать им ради будущего своего княжества...
        Но почему «своего»! С каких пор Ярослав вдруг стал так думать? Не своего - ради их с Ярославом княжества, одного из самых мощных и прогрессивных княжеств России! Ярослав уже больше года не видел отца, и кто знает, как отреагирует князь на ультиматум Пророка, к тому же озвученный взятым в плен и обреченным на смерть сыном. Хорошо, если отец сохранит выдержку и здравый смысл и откажется. А вдруг, заслышав мольбы единственного наследника, дрогнет и вышлет к Ватикану свою боевую авиацию? Тогда Грингсон, бесспорно, будет разбит и заложника в скором времени отправят домой.
        Но что ждет княжича дома? Что ожидает Петербургское княжество, которое он собирался унаследовать? Да если после такого позора, что грозил ему и его отцу, Ярослав еще станет претендовать на княжеский престол, наследнику будет лучше сразу застрелиться, чем пытаться заново заслужить любовь своего народа. Народа, который Ярослав попросту предавал. Причем начал делать это давно - когда сбежал из дома в поисках славы и приключений. Задумался ли княжич тогда, чем чревата для него и его родины такая безответственность? Если бы задумался, ни за что бы так не поступил...
        Однажды в ранней юности Ярослав обсуждал с приятелями-сверстниками одно занятное предположение, высказанное кем-то из их компании. Звучало оно приблизительно так: интересно, а способен ли человек ощутить момент, когда он становится по-настоящему взрослым? Или же взрослость приходит постепенно и ее наступление осознаешь уже, так сказать, постфактум?
        Ярослав не забыл, что он тогда ответил. Он заявил, что момент прихода взрослости - чушь собачья. А потом попросил приятелей вспомнить, чувствовал ли кто-нибудь из них момент своего перехода из детства в отрочество, а из отрочества - в юность? Кое-кто попытался оспорить этот аргумент, но большинство друзей согласились с княжичем - да, видимо, взрослость настанет для них так же незаметно, как и предшествующие ей периоды взросления.
        Метаморфоза, что произошла с Ярославом в камере Магистрата после угроз Аврелия, полностью разрушила то юношеское убеждение, казалось бы вполне логичное, с какой стороны ни посмотреть. Да, княжич не помнил, в какой именно день и час он превратился из ребенка в юношу, но момент, когда Ярослав окончательно повзрослел, он почувствовал очень остро.
        Это взросление не было ни шоком, ни прозрением, после которого ты начинаешь совершенно по-иному глядеть на мир. Ярослав ощутил этот внутренний перелом по неимоверному стыду, наступившему после осознания того, во что вылились необдуманные поступки его молодости. А также по грузу ответственности, что рухнул на Ярослава вместе с этим стыдом. Княжич только сейчас удосужился оглянуться на свое прошлое и увидеть, какая длинная цепь судеб тянулась за ним и сколько надежд было связано с его будущим. Причем надежд не только отцовских, но и остальных петербуржцев, кто связывал с Ярославом будущее своих детей и внуков.
        Цепь прикованных к Ярославу надежд и судеб была не менее длинной, чем та, которая тянулась и за Лотаром Торвальдсоном. Вот только наследник конунга был и оставался верен своему отцу, а Ярослав... А что Ярослав? Как ни назови сейчас княжича - безответственным глупцом, блудным сыном или даже изменником Родины, - поздно теперь ему искупать вину, вставая на только что обнаруженный путь, на сей раз действительно истинный.
        Жаль только, что путь этот являлся очень коротким. Между его началом и концом был всего лишь шаг. И хоть Ярослав отчетливо видел это, он все же решил пройти этот единственный шаг с гордостью - именно так, как и подобает идти по жизни сыну великого русского князя...
        Ярослав расправил плечи, совершил глубокий вдох, собираясь с силами, после чего посмотрел в глаза магистру Аврелию и уверенно заявил:
        - Да плевать я хотел на ваши угрозы! Можете тащить меня в узел связи и пытать прямо перед радиопередатчиком, но мой отец никогда не услышит от меня такой унизительной просьбы! Да, я убивал граждан вашей страны, и вы имеете полное право казнить меня любой смертью, какой только пожелаете! Но я пока не забыл, кто я такой! И вам советую вспомнить об этом, когда в следующий раз решите предъявить мне свои возмутительные требования!
        Разъяренный Аврелий вскочил со стула так внезапно, что надзиратели вздрогнули и, казалось, чуть было не бросились спасать пленника от взбесившегося инквизитора. Впрочем, магистр воздержался от рукоприкладства, хотя кулаками замахал, словно разминающийся перед матчем боксер.
        - Вздумал погеройствовать, щенок?! - гневно вращая глазами, прокричал Аврелий. - Что ж, не ты первый пытаешься удивить магистра Аврелия норманнской стойкостью! Не далее как вчера я общался с одним из твоих мерзких собратьев-язычников! Уже через полдня этот бравый вояка ползал передо мной на коленях, умоляя принять его обратно, в лоно Единственно Правильной Веры, и поскорее предать очистительному Огню! Неужели думаешь, что ты окажешься крепче? Тебе раздробили руку, и ты решил, что испытал самую страшную боль в своей жизни? То, что ты пережил у Стефанопулоса, у меня в Комнате Правды покажется тебе легким уколом иглы! Но раз уж ты решил усложнить себе жизнь - о поверь, не нам, а только себе! - я открою тебе секрет: для почетных гостей у меня всегда припасено кое-что особое! Как говорит один мой брат по Ордену: исключительно мучительное! Итак, княжеский сын, каково будет твое последнее слово?
        - Я вам уже все сказал и не намерен повторяться! - процедил Ярослав. Достоинство обреченного на смерть проснулось в нем, словно острыми прутьями арматуры пронзив и укрепив надломленную прежними пытками волю. Разумеется, такому матерому истязателю, как магистр Аврелий, сломать ту арматуру было проще простого. Но теперь у Ярослава появилась действительно веская причина стискивать зубы и сносить пытки молча. Княжич даже готов был откусить себе язык, лишь бы не проронить ни слова перед радиопередатчиком, к которому пленника живого или полумертвого, но доставят. Ярослав больше не мечтал о прелестях Валгаллы и не молил богов облегчить его страдания. Он собирался с мужеством, чтобы в одиночку выстоять против самого страшного чудовища в мире - Ордена Инквизиции. И хоть финал этой битвы был предрешен, Ярослав намеревался приложить все усилия, чтобы чудовище надолго запомнило его истинно княжеский характер.
        - Будь по-твоему, - подытожил магистр Аврелий, вставая из кресла и давая понять, что умывает руки. - Только не спрашивай потом Господа, зачем он отвернулся от тебя. Это ты, упрямец, отвернулся от него и заткнул уши, не желая внимать голосу разума. Глупый мальчишка! А мог ведь еще жить да жить...
        
        
12
        
        - ... Я знаю, Сверкающий Хьюки, что ты не держишь на меня зла за вчерашний гнев. Кровь гонца, принесшего мне скорбные вести, - плохая пища для тебя, но так уж получилось, мой друг... Даже боги порой бывают несдержанны в гневе, что же тогда говорить о нас, презренных обитателях срединного мира... Будь сегодня жив великий Один, он бы разделил со мной мою печаль, и ты, Сверкающий Хьюки, непременно передал бы мне от него слова соболезнования. Видар - молодой бог, и ему, к сожалению, меня не понять. А Один бы понял. Ведь когда-то Отцу Побед тоже довелось потерять своего любимого сына Бальдра. Но Бальдр воскрес и сегодня правит миром вместе с братьями - Видаром и Вали. А мой Лотар не воскреснет. Никогда... Нет, Сверкающий Хьюки, я не ропщу. Лотару суждено стать одним из лучших эйнхериев, и, когда наступит мой час прибыть в чертоги Видара, сын встретит меня там и мы с ним уже никогда не расстанемся... Вот только... все должно было случиться наоборот. Это я должен был встречать Лотара в Валгалле через много лет и встречать не молодого форинга, а убеленного сединами старца, которого сразу бы и не узнал...
Ответь, Сверкающий Хьюки, неужели у божественных норн не хватило нитей, чтобы соткать для моего сына большую паутину судьбы, хотя бы такую же, как моя? Вот полотно короткой жизни Лотара, все передо мной. И край этого полотна оборван... Скажи мне, мой друг, разве пристало ткачихам с тысячелетним опытом так неряшливо выполнять свою работу? Когда представится случай, я обязательно выскажу им свои упреки... Но это будет потом, а сначала мы проводим Лотара в его последний путь. И сделаем это не хуже, чем Один провожал Бальдра в царство мертвых - Нифльхейм... Знаешь, Сверкающий Хьюки, а ведь, кроме горя, я испытываю сейчас и гордость, потому что мой сын, в отличие от сына Одина, отправляется в лучшее место, чем мир великанши Хель. Пусть Бальдр считался одним из первых богов, но он не был воином, отчего и разделил судьбу смертных, умерших от болезней и старости. Поэтому сегодня мы поклоняемся не ему, а его брату Видару, отомстившему за смерть отца... Кажется, я слышу чьи-то шаги. Да, верно... Прости, Сверкающий Хьюки, но мне необходимо отлучиться - перед похоронами Лотара нужно сделать очень много дел...
        - Вы позволите, дроттин? - Не решаясь войти, Горм Фенрир отодвинул полог палатки и, смиренно склонив голову, ожидал ответа конунга.
        Вороний Коготь поднял на датчанина тяжелый взгляд и жестом пригласил форинга внутрь, а затем подошел к деревянной стойке посреди палатки и аккуратно положил священную секиру в футляр.
        Кроме этой стойки и футляра со Сверкающим Хьюки, в палатке больше ничего не было. Грингсон отвел ее только для совещаний со своим безмолвным стальным советником. После того как в лагерь доставили тело Лотара, конунг редко покидал эту палатку. Он практически не ел, подолгу сидел прямо на земле и, держа в руках священную секиру, негромко разговаривал с ней. Никто, кроме Фенрира, не смел беспокоить сейчас Вороньего Когтя. Лишь форинг датчан был вхож в палатку для бесед дроттина с богами. Горм выслушивал все приказы конунга и передавал их по назначению, а также доставлял Торвальду свежие новости. Хоть конунг и пребывал в глубоком трауре, он ни на минуту не забывало том, что творится за пределами обители Сверкающего Хьюки.
        - Разрешите доложить, дроттин? - так же, не поднимая глаз, поинтересовался Горм.
        - Да, - буркнул Вороний Коготь, оставшись стоять у раскрытого футляра с секирой и в задумчивости поглаживая ее холодную небесную сталь.
        - Только что вернулась диверсионная группа Свейна, - приступил к докладу форинг. - Нам больше не проникнуть в Цитадель через проход Хенриксона. Похоже, перед тем, как выбраться из тоннеля, русские взорвали его нашим же динамитом.
        - Хенр-р-р-р-риксон! - в бессильной злобе прорычал Вороний Коготь, грохнув кулаком по стойке с футляром. - Если бы не этот ватиканский предатель, мой Лотар не лежал бы сейчас в ожидании своего последнего путешествия на закат, а я не сооружал бы для сына корабль Бальдра - траурную ладью «Хрингхорни»! Как же я недооценил этого Хенриксона! Старая змея не менее опасна, чем молодая, и ее жало до самой смерти будет источать яд! Да, проклятый Стрелок имел право разозлиться на нас за то, как мы хотели с ним поступить! Но речь сейчас не об этом. Именно Стрелок втянул в это дело Лотара, и мой сын погиб по его вине! Хенриксон первым пытался нас обмануть, спрятавшись за спиной Лотара от ватиканских пуль!
        - Абсолютно верно, дроттин, - поспешил подтвердить Горм. - Вы же заметили, как скрытен Хенриксон - маскировался под телохранителя этого недомерка-посла, но тот без его одобрения и вякнуть не смел. Хенриксон твердо пообещал Лотару, что вытащит из Ватикана его друга. Хотя сам Стрелок вряд ли верил в свой успех и знал, что Ярослава уже не спасти. Хенриксон шел в Ватикан лишь для того, чтобы потом доложить своему покровителю, что им были предприняты все меры для спасения княжеского сына. Лотар поверил лживому негодяю и погиб, даже не подозревая, что Хенриксон использовал его лишь как средство, чтобы проникнуть в город.
        - Вот что, форинг... - Вороний Коготь приблизился к датчанину и упер ему в грудь указательный палец. - Ты лично доставишь ко мне этого Стрелка! И непременно живым, ты понял? Хенриксон говорил, что на поиски Ярослава ему нужна неделя. Полагаю, здесь он нам не врал - преступнику будет тяжело вести розыск Ярослава под носом у Пророка. Поэтому у нас есть все шансы перехватить Стрелка. Не в Цитадели, так за ее пределами. Расставь патрули по всем дорогам - русские послы не должны покинуть окрестностей Ватикана. Кто упустит их, ответит головой. Это и тебя касается, форинг.
        - Не беспокойтесь, дроттин, я отыщу Хенриксона, - уверил конунга Фенрир. - Змея хитра, но она не сможет все время таиться по норам. Мои соколы глазасты, и у них цепкие когти. Как только змея выползет на солнцепек, ей от нас не уйти... Но у меня есть для вас и хорошие новости, дроттин.
        - Хорошие новости... - угрюмо повторил Грингсон, возвращаясь к бархатному ложу Сверкающего Хьюки. - Разве могут сегодня новости быть для меня хорошими, форинг?
        - Виноват, дроттин. - Голова датчанина склонилась еще ниже. - Прошу простить меня за мои необдуманные слова.
        - Ладно, прекрати, - махнул рукой Торвальд. - Докладывай, о чем я должен еще знать. Потом проваливай - мне нужно побыть одному.
        - Пророк согласился на переговоры, - сообщил Горм. - Сегодня, в шесть вечера, в одном из бункеров на нейтральной территории. Со стороны Ватикана прибудет Густав Ларсен.
        - Ларсен... Ларсен... - Озадаченный Вороний Коготь помассировал виски, отчего вытатуированные у него на голове вороны, казалось, ожили и зашевелили крыльями. - Проклятая память!.. Напомни мне, кто он такой.
        - После того как Хенриксон прикончил Мясника, Ларсен уже семь лет занимает должность командира Первого отряда Охотников, - ответил Фенрир. - Собратья называют Густава Кувалдой. На сегодняшний день он - лучшая из овчарок Ордена.
        - Почему Пророк выбрал именно его?
        - Это я взял на себя смелость пригласить на переговоры Ларсена, - признался Горм. - Когда Ватикан узнал, что от вашего лица буду говорить я, они надумали прислать кого-то из командования Защитников. Я же предложил, чтобы переговорами занимался не Защитник, а Охотник, причем лучший из лучших. Ватиканцы не возражали, наоборот, решили, что так для них будет даже выгоднее: воевать с язычниками могут и обычные солдаты, а вот говорить с нами проще все же специалистам по борьбе с язычеством.
        - А в чем заключается наша выгода от участия на переговорах Охотника Ларсена? - недоуменно спросил конунг.
        - Густав - датчанин. Пусть не чистокровный, но он, несомненно, из той же породы, что и я, дроттин, - пояснил Фенрир. - Мне будет гораздо проще отыскать к Ларсену подход, чем ему ко мне, вот увидите.
        - Не слишком ли ты самоуверен, форинг? - поморщился Грингсон. - Этот полукровка повидал в жизни не меньше, чем ты, и наверняка такой же мнительный, как моя ведьма-теща, чтоб ей вечно гнить в Кипящем Котле. Тебе придется требовать у Густава очень большую уступку, и он сто раз перепроверит, не водим ли мы его за нос, прежде чем согласится. А вполне вероятно, что и не согласится.
        - В обмен на уступку, что собрались оказать Ватикану мы, Кувалда согласится и не на такое, - возразил Горм. - Да и с кем мне еще говорить, как не с Ларсеном? Для Защитников мы - непримиримые враги, для Божественных Судей - языческое отродье, Апостолов и прочих титулованных особ за город не выгонишь - побоятся угодить в заложники. А вот с Охотниками мы пока не сталкивались. Я уверен, Кувалде будет интересно познакомиться с нами получше. А нам, разумеется, с ним.
        - Делай, что считаешь нужным, форинг. Я всегда тебе доверял... - Сегодня споры и рассуждения были для Торвальда в тягость, хотя при иных обстоятельствах он не дал бы Горму добро, пока не обсудил бы с ним каждую мелочь намеченного дела. - Ты сразу предостерег меня от этого сомнительного союза с Хенриксоном, но я не прислушался к твоим словам. Видишь, во что это вылилось?.. У тебя все или есть еще какие новости?
        - Плотники уже почти завершили строительство «Хрингхорни», дроттин, - понизив голос, доложил Фенрир. Он опасался, что, задев скорбную тему, невольно спровоцирует гнев конунга. То, что произошло вчера, после прибытия из рейда дренгов с телом Лотара, давало Горму повод к таким опасениям. Завидев мертвого сына, Грингсон словно обратился в берсерка: в неистовой ярости зарубил одного дренга и явно не ограничился бы этим, если бы не подоспели ярлы и сам Горм. Они схватили обезумевшего конунга за руки и удерживали его, пока гнев дроттина не улегся. Даже Фенрир, человек с железными нервами, и тот до сих пор с содроганием вспоминал о вчерашнем инциденте.
        - Мы взяли для траурной ладьи большую деревянную барку, - продолжил датчанин, как только понял, что может без опаски говорить о грядущих похоронах. - Немного доработали ее: переделали и украсили форштевень и ахтерштевень, пошили из флагов новый парус, а также внесли еще кое-какие дополнения. Плотники очень постарались, дроттин. Они трудились днем и ночью, так что, я думаю, вас не разочарует их работа. Теперь это уже не барка, а самый настоящий «Хрингхорни», достойный самого Бальдра.
        - А что с траурным грузом?
        - С каким траурным грузом?.. Ах да, я понял вас, дроттин. Груз прибудет завтра на рассвете. Сами понимаете, с транспортировкой такого груза очень много хлопот, поэтому хольд Кнут делает все возможное, чтобы избежать неприятностей, и выбирает наиболее безопасные дороги. Это, конечно, сказывается на скорости движения его колонны, но он уложится в сроки. Пока на этом все, дроттин. Разрешите идти?
        - Иди, форинг. И да сопутствует тебе удача на переговорах...
        
        Даже не ведай Фенрир о том, что Кувалда Ларсен наполовину датчанин, форинг мог догадаться об этом, как только присмотрелся бы к Охотнику получше. Густав не просто обладал завидной датской статью и характерными чертами лица, он даже был немного похож на одного из хольдов Фенрира - Хрольва. Впрочем, не исключено, что Ларсен и Хрольв действительно могли являться братьями, - больше половины бойцов «Датской Сотни» не знали, кто их настоящие отцы. Если матери Густава довелось вырасти в Стокгольме, спутаться там в молодости с будущим отцом Хрольва, а потом эмигрировать в Святую Европу и начать новую жизнь там, то вполне возможно, что сегодня перед Фенриром и впрямь сидел единокровный старший брат его хольда.
        Разумеется, Горм не стал знакомить Охотника со своей догадкой, а просто сел за стол переговоров и приступил к делу.
        Переговоры проходили в уцелевшем бункере на нейтральной полосе, между норманнским лагерем и оборонительными укреплениями ватиканцев. Точнее, это был даже не бункер, а перестроенное под него здание какого-то перевалочного склада искателей. Отступая, Защитники Покинули бункер из-за его близости к отвоеванным «башмачниками» укреплениям. Норманны не занимали брошенную врагом позицию по той же причине - бункер являл собой превосходную мишень для ватиканских артиллеристов. Но поскольку в связи с намечающимися переговорами, инициатором коих, к удивлению ватиканцев, выступил Вороний Коготь, была достигнута договоренность о двустороннем прекращении огня, нейтральная зона стала безопасной и пригодной для проведения подобных встреч.
        Согласно общепринятым дипломатическим нормам, появляться на переговорах с врагами следовало вовремя. Явись представители какой-либо из сторон раньше, их могли заподозрить в организации засады. Позже - этим они выказали бы неуважение к тем, с кем им предстояло договариваться. Поэтому бронемашина норманнов со снятым вооружением и внедорожник Защитников прибыли в условленную точку минута в минуту. Фенрир и Ларсен, каждый с тремя сопровождающими, вылезли из автомобилей, сдержанно кивнули друг другу и, оставив по два человека снаружи, направились в бункер. За форинтом и Охотником следовало лишь по одному бойцу с пистолетами в кобурах.
        Солнце еще не зашло, и в узкие окошки под потолком бункера проникал свет. Здесь переговорщикам приходилось опасаться только друг друга - даже мышь не могла спрятаться в пустом помещении, имевшем всего один выход. Под выражением «сесть за стол переговоров» следовало подразумевать лишь то, что стороны к ним благополучно приступили; на самом деле в бункере не было ни столов, ни стульев. Поэтому Горм, Густав и их сопровождающие беседовали стоя, тем самым демонстрируя, что ни одна из сторон не намерена затягивать переговоры и торчать здесь до утра. Протоколы тоже не велись: память у форинга и Охотника была хорошая, а обсуждать им предстояло не так уж много.
        - Как мне к тебе обращаться? - прежде всего поинтересовался Горм у ватиканца. Принятое в Братстве Охотников обращение «брат» здесь вряд ли было уместно, а воинских званий у овчарок Ордена не существовало.
        - Можешь называть меня просто Охотником, - предложил Ларсен.
        - Хорошо, - согласился Горм и высказал встречное пожелание: - В таком случае ты называй меня «форинг». Итак, Охотник, сначала хотелось бы уточнить, насколько простираются твои полномочия. Ты вправе говорить от имени Пророка или прибыл только для того, чтобы выслушать нас?
        - Окончательные или нет ответы я тебе дам, будет зависеть конкретно от вопросов, - пояснил ватиканец. - Но Его Наисвятейшество снабдил меня достаточными полномочиями, так что спрашивай обо всем, о чем собирался. Предварительные ответы я могу дать на любой твой вопрос.
        Горм почтительно кивнул, однако продолжал холодно смотреть собеседнику в глаза, отчего почтительность норманна выглядела лишь данью дипломатическим традициям.
        - Что ж, Охотник, мы польщены, что вы отнеслись к нам с должным уважением и прибыли на переговоры, - сказал датчанин. - Надеюсь, вы не усомнитесь в нашей искренности.
        - Время покажет, - уклончиво ответил Кувалда.
        - Тем не менее это так, - подтвердил Горм, после чего перешел к делу: - Если вы еще не в курсе, тогда позволь сообщить, что вчера погиб сын моего конунга, форинг Лотар. Гибель его была нелепой случайностью, и вашей вины в этом нет. Лотар погиб по собственной неосторожности, поскольку действовал без приказа, исключительно на свой страх и риск. Во избежание кривотолков считайте это нашим официальным заявлением.
        - И вы организовали встречу только для того, чтобы уведомить нас о гибели Лотара Торвальдсона и заявить, что мы здесь ни при чем? - с недоверием осведомился Густав.
        - Разумеется, нет, Охотник. Это лишь первое, что мне необходимо тебе передать. Второе: вчера мой конунг принял решение прекратить войну, снять осаду и увести наши войска в Скандинавию. Вам будут возвращены все захваченные нами города, а также часть вашего тяжелого вооружения и техники. В будущем мы также согласны выслушать все ваши претензии к нам, а возможно, и удовлетворить некоторые из них. Мой конунг признает эту войну ошибочной, так что можете с сегодняшнего дня считать ее оконченной. Таково наше слово.
        Густав хмыкнул и, скрестив руки на груди, озадаченно прошелся взад-вперед: заявление «башмачников» явилось для него несомненным сюрпризом. Судя по всему, Ларсен готовился к иным предложениям: о капитуляции, выкупе или обмене пленными. О том, как следует реагировать на мирную инициативу Вороньего Когтя, Ларсена явно не инструктировали.
        Миротворчество было несвойственно норманнам, и Охотник сразу учуял в этом провокацию. И сейчас Густав спешно пытался определить, в чем именно заключается подвох. Безусловно, для конунга смерть единородного сына - тяжелое потрясение. Но как-то не верилось, чтобы Грингсон, хоть и получивший по загривку у Главных ворот Цитадели, однако все еще обладающий внушительными силами, пошел на попятную. С другой стороны, стены Ватикана все так же продолжали оставаться неприступными. Осознание этого факта плюс гибель сына могли побудить Торвальда принять столь нелегкое для него решение. В любом случае Ларсен обязан был сначала поставить в известность Пророка, а уже потом давать Фенриру конкретный ответ.
        - Вы могли покинуть нашу страну и без предупреждения, - вымолвил наконец Ларсен. - Но раз уж мы с тобой, форинг, находимся здесь, значит, твой конунг хочет выдвинуть Его Наисвятейшеству какие-то условия. Вам необходим выкуп или вы потребуете освободить сына русского князя, взятого нами в плен несколько дней назад?
        - Нам не нужно выкупа, Охотник, - ответил Фенрир. - Скажу тебе откровенно: наши воины неплохо похозяйничали в Роттердаме, Дюссельдорфе и других городах. Очень многие из дружинников стали в этом походе богачами, и сегодня им уже не хочется лезть на ватиканские стены. Мой конунг не прекратил бы войну, если бы сегодня на этом не настаивало большинство ярлов. Что же касается хольда Ярослава, то поступайте с ним на свое усмотрение. Мы, конечно, будем признательны, если в знак доброй воли вы отпустите сына Петербургского князя, но в случае вашего отказа не настаиваем на передаче пленника. Ярослав - ваш заложник. И раз уж вы оставили хольда в живых, значит, вправе потребовать за него выкуп непосредственно у его отца. Так гласят наши военные законы.
        - А ваши претензии насчет якобы присвоенной нами священной реликвии ваших богов?
        - Эта тема также закрыта. Мы не требуем больше выдать нам Гьяллахорн. На последнем совете ярлов было высказано мнение, что у вас попросту нет божественного рога, а мы излишне доверяли непроверенным слухам. В противном случае вы могли бы уже давно остановить эту войну. Безусловно, Гьяллахорн обладает огромной ценностью, но Пророку идти ради него на такие жертвы было бы неразумно.
        - Долго же вы приходили к этому выводу! - вырвалось у Ларсена, но Горм пропустил его резкий комментарий мимо ушей.
        - Мой конунг согласился с этой точкой зрения и приказал снять осаду, - продолжал форинг. - Нам необходимо от вас только одно - мы просим пропустить через Ватикан, к морю, траурную ладью с телом Лотара Торвальдсона. После этого мы отправимся на север тем же маршрутом, каким пришли. Согласись, не слишком обременительная просьба в обмен на прекращение войны.
        - Траурную ладью? - переспросил Густав. - Да, я слышал о вашем похоронном обряде, корни которого теряются в глубокой древности. Траурной ладьи удостаиваются лишь лучшие из вас. Должно быть, величественное зрелище: уплывающий на закат старинный деревянный корабль, который вскоре сгорает и уходит на дно. Надо признать, вы, язычники, не лишены чувства прекрасного.
        - Польщен твоей осведомленностью о наших традициях, Охотник. - Горм счел должным кивнуть в знак признательности. - Ты знакомился с ними из любопытства или по долгу службы?
        - Разумеется по службе, форинг, - ответил Густав. - Изучать языческие обряды из любопытства было бы кощунством над моей истинной верой. Да, я действительно неплохо осведомлен о многих ваших обычаях. Знаю, что перед отплытием траурная ладья под завязку нагружается вином, провизией и другими вещами, без которых славному воину будет несолидно появляться в Валгалле. А также я весьма наслышан о том, что на траурных ладьях вы часто занимаетесь человеческими жертвоприношениями, сжигая живых людей вместе с мертвецами.
        - Здесь ты, Охотник, заблуждаешься, - возразил Фенрир. - Вероятно, в древности так оно и было, но сегодня на траурной ладье люди не приносятся в жертву богам. Все, кто сопровождают эйнхериев в их последнее плавание, - добровольцы, которых называют ледсагарами. Ледсагары не принадлежат к воинам - по большей части это обычные слуги, - но они так же истово преданы нашей вере. И так же сильно стремятся попасть в чертоги Видара, чтобы там продолжать служить своему господину-эйнхерию. Для слуги вызваться быть ледсагаром - великая честь и единственный шанс войти в ворота Вальгирд, чтобы присоединиться к достойным из достойных.
        - Сколько же ледсагаров вызвалось плыть на траурной ладье Лотара Торвальдсона? - поинтересовался Кувалда. На самом деле вопрос должен был прозвучать по-иному: «Сколько твоих дружинников, форинг, мы должны будем впустить в город через речные ворота?»
        - Только один, - ответил Горм. - Он был отобран из десяти добровольцев, которые тоже рвались сопровождать Лотара в Валгаллу. Но мы не могли оказать честь всем желающим, поскольку не хотели вызывать у вас ненужных подозрений.
        - Всего один человек для того, чтобы управлять старинным парусным кораблем, нагруженным, как хорошая торговая баржа? - не поверил Ларсен. - Да ваш ледсагар не проведет ладью по Тибру даже через город, не говоря уже о том, чтобы доплыть на ней до моря!
        - Наши традиции не настолько консервативны, - сдержанно улыбнулся Горм. - Мы оснастим ладью двигателем и современным рулевым управлением, а парус на ней будет поднят только при выходе в море. Единственный взрывоопасный груз, который повезет с собой ледсагар, - это канистра с бензином. Из оружия - всего два традиционных ножа: один у покойного, другой у ледсагара. Итак, что мне передать моему конунгу? Мы договорились?
        - Это решать только Его Наисвятейшеству, - отрезал Густав. - Однако, если он согласится на ваши условия, вам необходимо смириться с тем, что корабль и весь груз перед отправкой будут подвергнуты досмотру, а путь траурной ладьи до моря будет контролироваться. Также, прежде чем вашей ладье откроют речные ворота, вам придется отвести от Ватикана основную часть войск. Не исключено, что, помимо этих требований, Пророк выдвинет дополнительные, которые вам также предстоит в обязательном порядке выполнить.
        - Мой конунг готов к подобным требованиям, - подтвердил Фенрир, - и вдобавок был бы очень признателен, если бы именно Охотники сопроводили траурную ладью к морю и не допустили в отношении ее провокаций со стороны Защитников Веры. Сам понимаешь, нервы у этих ребят на пределе, поэтому они могут, например, случайно пальнуть по ладье из орудия, даже вопреки приказу... И когда же Пророк даст нам окончательный ответ?
        - Думаю, завтра, в течение дня вы его получите, - пообещал Густав. - Как только он у нас будет, мы выстрелим красной ракетой, после чего встречаемся через полчаса на этом же месте. Естественно, при условии, что все это время вы будете соблюдать перемирие и не устроите ночью очередную бомбардировку.
        - Договорились. Я лично прослежу за тем, чтобы не было провокаций, - кивнул Горм, после чего указал на сопровождающего Ларсена бойца и попросил: - Но перед тем, как мы завершим встречу, я хотел бы перекинуться с тобой парой слов наедине.
        - У меня нет секретов от братьев. Как наверняка и у тебя - от твоих. - Может быть, Ларсен и не отказался бы от предложения форинга, но, похоже, Охотник сомневался в том, что их приватная беседа останется в тайне. Переговоры находились в центре внимания всех ватиканских правительственных структур, поэтому не было никаких гарантий, что среди сопровождающих Густава не затесался человек, который шпионил за своим командиром. С тех пор как волею обстоятельств отряд Ларсена был переименован из Второго в Первый, проверки на благонадежность стали проходить в Братстве Охотников гораздо чаще и строже.
        - Что ж, доверие - это похвально, - заметил Горм, тоже явно уловивший истинный смысл в ответе Густава. - В таком случае считай то, что я тебе сейчас скажу, моей личной благодарностью тебе и твоим братьям за содействие. Нам доподлинно известно, что отступник, за голову которого вы даете очень хорошее вознаграждение, находится сейчас в Ватикане. Речь идет о Стрелке Хенриксоне. С ним еще двое: некий человек по фамилии фон Циммер и его помощник Михаил. Первый - плешивый коротышка лет за пятьдесят, второй - упитанный шатен, чуть пониже и помоложе меня; сильно хромает на правую ногу, поэтому не расстается с тростью. Буду признателен, если именно ты разыщешь этих троих и уничтожишь их. Не важно как - или пристрели, или сдай Хенриксона с приятелями в магистрат, - главное, чтобы их не стало, и как можно быстрее.
        - Что Стрелок забыл в Ватикане? - полюбопытствовал Ларсен, явно заинтригованный очередным неожиданным известием. - И вообще, откуда у тебя такие сведения?
        - Есть предположение, что Хенриксона послал Петербургский князь, дабы он вернул домой его непутевого сынка. Эта троица целый день крутилась возле нашего лагеря, а когда узнала, что Ярослав угодил в плен, стала выпрашивать у моего конунга взрывчатку в обмен на план какого-то подземного тоннеля. Мы поверили им и согласились на сделку. Но, получив динамит, Стрелок сбежал, так и не сообщив нам никакой информации. Поэтому будь осторожен: у банды Хенриксона имеется при себе и оружие, и взрывчатка.
        Фенрир лукавил и при этом внимательно наблюдал за Охотником. Тот наверняка сейчас сопоставлял факты, увязывая недавний взрыв на кладбище Скорбящей Юдифи и только что полученную информацию. Горм смешал правду и вымысел в таких пропорциях, что его история, пусть и отдавала душком неискренности, в целом все же звучала правдоподобно.
        - Хорошо, проверим, - подытожил Ларсен вслух свои короткие размышления. - Не вижу причин, по которым ты взялся бы сочинять для меня такую невероятную сказку. Видимо, ваш бывший компаньон Хенриксон действительно крепко вам насолил, раз ты хочешь теперь сдать его Ордену.
        - Не Ордену, - поправил его Горм. - Тебе, Охотник. Мне известно, что твой отец был датчанином. И, хоть ты вырос в этой стране, знай, что у нас принято помогать сородичам. Даже таким далеким и не поддерживающим нашу веру, как ты, - ведь нас, датчан, осталось очень и очень мало.
        Густав Ларсен снисходительно посмотрел на «сородича»-язычника, криво ухмыльнулся и постучал пальцем по крышке хронометра, давая понять, что пора закругляться.
        - Возможно, отчасти ты и прав, - пробормотал Кувалда и, направившись к выходу, бросил через плечо: - Ладно, если нам еще доведется встретиться, я сообщу тебе, что выяснилось насчет твоего врага. А пока ждите красной ракеты. И не забывайте о перемирии! У твоего конунга не слишком крепкая память на подобные вещи...
        
        
        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СТРЕЛОК У СТАЛЬНОГО КРЕСТА
        
        И познаете истину, и истина сведет вас с ума.
        Олдос Хаксли
        
        
        
13
        
        Ватиканские Сестры Услады Духа были, пожалуй, единственными горожанами, кто не боялся рвущихся в столицу захватчиков. Причину такой на первый взгляд беспочвенной смелости коротко, но емко выразила настоятельница обители Святой Изольды, матушка Клаудиа. Услышь кто посторонний ее слова да донеси потом о них куда следует, и матушку ожидали бы очень крупные неприятности. Но в нашем присутствии она могла позволить себе говорить любые вольности, вплоть до откровенной ереси.
        - Да если лысый король этих язычников подойдет к воротам моего монастыря, ему даже не придется стучаться, - небрежно махнув рукой, ответила матушка Клаудиа на вопрос Михаила о том, куда Сестры будут прятаться в случае появления в городе норманнов. - Я сама распахну перед Торвальдом ворота и объявлю для Сестер обычный служебный день. А чем он, извините, будет отличаться от остальных дней? Разве что посетителей чересчур много нагрянет да пожертвований за службу никаких не соберем, только и всего. А то нам к этому привыкать! Ну, возможно, северяне будут малость погрубее, так сестрам это только впрок пойдет - для новизны, как говорится, ощущений. Служба у нас такая, ничего не поделаешь: побольше рвения в работе, поменьше моральных предрассудков... Что, у «башмачников», по-вашему, духа нет? Есть, куда ж ему деваться-то? А раз дух есть, значит, и услаждать его тоже необходимо. А в этой науке нашим Сестрам равных нет; вам ли, поганцам, не знать - помню те времена, когда между рейдами вы только в нашей обители и околачивались. Особенно тебя помню, усатенький, - по тебе тут многие послушницы сохли, а одна
даже пыталась руки на себя наложить, когда узнала, что ты в Россию сбежал.
        - Может, все-таки устроите мне ностальгическое свидание с кем-нибудь из прежних подруг? - с надеждой полюбопытствовал Михаил. - Крупных пожертвований, правда, не обещаю, но новизну ощущений гарантирую. Меня русские красавицы таким очаровательным штучкам научили, какие ваши Сестры в своих индийских трактатах точно не прочтут.
        - Ай-ай-ай, а как же конспирация, дорогой ты мой? - укоризненно покачала головой матушка Клаудиа - полноватая, но весьма миловидная женщина, судя по возрасту, ровесница фон Циммера. - Разве можно в твоем откровенно дерьмовом положении вступать в контакты с потенциально опасной категорией граждан? Да у меня треть Сестер осведомителями у Ордена Инквизиции подрабатывают! Еще одна треть Защитникам доносит, а остальные пока не определились, к кому завербоваться! Знаешь, какое у моих девчонок любимое занятие? Хвастаться друг перед другом, кому какое ведомство больше платит, и добытой информацией между собой торговать.
        - Так, значит, и вы на кого-то работаете? - спросил я. Мне стало не по себе от таких откровений матушки, и я даже навострил слух: а не доносится ли со двора топот ботинок спешащих к нам Охотников или их коллег из другой Конторы. Затея Конрада Фридриховича укрыться в монастыре Святой Изольды мне мгновенно разонравилась.
        - На кого я только не работала, дорогой ты мой! - всплеснула руками Клаудиа. - И на Магистрат, и на армию, и на них обоих сразу. Но годы, годы... Никудышный сегодня из меня осведомитель - круг контактов совсем сузился. Да и то, какой это, к чертовой матери, круг - три старых пердуна из апостольских свит, которых, того и гляди, инфаркт хватит... К тому же память подводить стала, а она у меня и в юности крепостью не отличалась... В общем, результативность работы снизилась, и как агент матушка Клаудиа давно утратила ценность. Мне и жалованье-то уже лет семь не начисляют... Да почитай, с тех самых пор, как ты, Конри, из страны сбежал. Один ты, мой сладкий, обо мне заботился, один ты свою Клау любил и лелеял...
        Растроганный фон Циммер скрестил пальцы на животике и смущенно потупился. Сегодня нам открылась одна из самых любопытных тайн биографии бывшего инквизитора, о которой он не любил распространяться. И даже сейчас, когда мы сидели в роскошных апартаментах главной ватиканской сестры Услады Духа, мне и Михаилу не верилось, что спустя столько времени нам довелось вернуться в обитель Святой Изольды - место, с которым у нас было связано столько приятных воспоминаний...
        Когда Конрад Фридрихович сообщил, что он намеревается отыскать для нас убежище в стенах монастыря Сестер Услады Духа, мы поначалу восприняли слова коротышки как весьма циничную шутку. Однако уверенность фон Циммера в том, что матушка Клаудиа (о, разумеется, мы тоже не забыли эту известную на всю Святую Европу не менее святую женщину!) окажет нам радушный прием, была настолько крепкой, что мы поневоле заразились оптимизмом нашего друга. Оставалось лишь уповать на то, что Клаудиа продолжала оставаться на посту настоятельницы, поскольку все надежды Конрада Фридриховича были связаны только с ней и ни с кем больше.
        Поднятая нами тревога и последовавшая за ней уже настоящая норманнская бомбардировка позволили нам в возникшей неразберихе добраться до ворот обители Святой Изольды аккурат к рассвету. Монастырские подвалы были глубокими, и Сестрам не приходилось при каждом артналете бегать в бомбоубежище, поэтому ворота Конраду открыли довольно скоро. Бывший инквизитор имел основание полагать, что сестра-привратница его не опознает - дежурные обязанности у Сестер обычно возлагались на самых молодых послушниц, и вряд ли какая-либо из них была знакома с посетителем, последний раз захаживавшим в сию обитель семь лет назад.
        Привратницу ничуть не удивило появление перед ней пожилого коротышки (как выяснилось позже, бомбардировки здорово будоражили ватиканцев, и многие из состоятельных горожан предпочитали потом снимать возбуждение в компании Сестер Услады Духа), но просьба утреннего посетителя девушку слегка ошеломила. Особенно после того, как Конрад, желая побыстрее освежить матушке Клаудии память, стыдливо отвел взгляд и попросил передать настоятельнице, что с ней ищет встречи не кто иной, как «маленький сладкий кексик».
        - Хорош пароль, ничего не скажешь, - шепнул мне на ухо Михаил. - Да здесь за эти годы столько «кексиков» побывало, сколько их ближайшая пекарня за такой же срок не испекла. Сказал бы лучше «старый черствый крендель», глядишь, матушка Клаудиа и припомнила бы друга своей бурной молодости...
        Но опасения Михалыча не подтвердились: пароль сработал безукоризненно - видимо, наш «кексик» и впрямь оставил о себе в монастыре добрую память. Матушка без лишних расспросов передала через привратницу, чтобы мы немедленно поднимались к ней в апартаменты. Дежурная сестра вежливо предложила проводить гостей до места, но Конрад Фридрихович отказался, поскольку отлично помнил дорогу.
        Апартаменты настоятельницы занимали весь верхний этаж главного здания монастыря и были окружены террасой-карнизом, на которой росли в кадках декоративные кипарисы и стояли уменьшенные копии античных статуй. С террасы открывался великолепный вид на столицу, и я поневоле задержался, чтобы взглянуть с высоты на знакомый город, озаренный лучами восходящего солнца.
        За истекшие семь лет Ватикан почти не изменился - все те же Стальной Крест, Храм Первых Мучеников, собор Святого Петра, плаза Витторио, - но в таком неприглядном виде я наблюдал город впервые. Три высоких дымовых столба вздымались на севере и востоке Божественной Цитадели - это горели пострадавшие в ночной бомбардировке городские постройки. Крыши многих других зданий также были повреждены, а то и вовсе разрушены. На стеклянном куполе оранжереи дворца Гласа Господнего суетились люди. Они снимали с купола деревянные щиты, очевидно, устанавливаемые на ночь для защиты от норманнских мин. Хотя даже отсюда было видно, что эти меры предосторожности помогали слабо - в стеклянной полусфере зияли большие дыры, заделанные каким-то утеплителем. Ранее сверкавший днем, подобно второму солнцу, сегодня купол напоминал вывалянный в грязи гигантский алмаз и вызывал жалость. Разумеется, мне было жаль не Пророка, испытывавшего в связи с осадой жуткие неудобства. Я сочувствовал тем людям, которые вложили столько труда в создание и обустройство дворцовой оранжереи, заслуженно носившей титул нового чуда света.
        Дверь, что вела в апартаменты матушки Клаудии, была приоткрыта - нас уже ждали. Конрад Фридрихович замялся на пороге, но Михаил по-товарищески подтолкнул его в спину, и коротышка неуверенно шагнул внутрь помещения.
        Я беспокоился, как бы Клаудиа не обозналась и вместо фон Циммера не готовилась ко встрече с каким-нибудь другим «кексиком». Если это было так, значит, матушке предстояло пережить сейчас весьма серьезное потрясение. Испугай мы настоятельницу, и она подняла бы такую панику, что Сестры сами повязали бы нас скопом, не дожидаясь, пока в монастырь нагрянут Защитники Веры.
        Но к счастью, матушку не напугало появление на пороге ее апартаментов трех отъявленных преступников, хотя удивлена она была, конечно, сильно. А также обрадована, что в свою очередь безмерно удивило меня. И пусть Клаудиа радовалась только одному гостю, зато тепла от этой радости с лихвой хватило на нас всех.
        Затылок Фон Циммера едва доставал настоятельнице до плеча, и потому было довольно забавно смотреть, как упитанная Клаудиа любовно тискает в объятиях нашего малорослого друга. Конрад Фридрихович тоже приобнял старую подругу за талию и пытался вставить хотя бы слово в потоки восклицаний хозяйки. Тщетно - будучи истинной итальянкой, Клаудиа щебетала без умолку, отчего и без того смущенный коротышка был совсем сбит с толку. Мы с Михаилом вежливо топтались в сторонке, давая бывшим возлюбленным насладиться нежданной встречей.
        Наконец изрядно помятый, но светящийся от счастья Конрад был отпущен на свободу, а Клаудиа переключила свое внимание на нас. Мы, естественно, столь горячего приема не удостоились, но тоже были узнаны с первого взгляда. Однако меня это совсем не обрадовало: отступника Хенриксона мгновенно узнали, несмотря на то, что мой некогда гордый испанский нос был перебит в двух местах, а черная грива до плеч давно превратилась в короткий седеющий ежик. Хотя не исключено, что меня рассекретили не по внешности, а по моему неизменному спутнику Михаилу, ранее всегда составлявшему мне компанию во время визитов к Сестрам Услады Духа. В отличие от меня и Конрада, на Михалыча годы практически не наложили отпечатка, и вечно ухмыляющаяся физиономия этого пройдохи, как и прежде, узнавалась даже на большом расстоянии.
        - Глазам своим не верю! - призналась Клаудиа после того, как усадила нас с Михаилом на кресла, а Конрада - на диванчик, рядом с собой, будто любимую игрушку. Перед этим матушка выглянула на террасу, внимательно осмотрелась, а затем заперла изнутри входную дверь на все замки и задернула шторы. - Конри, кексик! Мальчики! Вы ли это, черт вас дери? Вся банда в полном составе! Уж не на норманнов ли подрядились шпионить?
        - Что ты, что ты, Клау, боже упаси! - замахал руками нахмурившийся коротышка. - У нас в Ватикане свои дела. Мы здесь вроде как... проездом.
        - Ай Конри, ай шутник! - Матушка игриво потрепала коротышку за чумазую небритую щеку. - Узнаю моего милого кексика! Я так тронута, мой сладкий, что ты про меня не забыл и решил навестить свою любимую пышечку! А исхудал-то как, бедненький! Ну рассказывай, как тебе живется в этой холодной России и что за нужда привела тебя сюда, в этот Ад.
        Фон Циммер перевел растерянный взгляд на меня, не решаясь посвящать подругу юности в наши секреты без согласия остальных членов банды. Я молча развел руками: рассказывайте, ваша честь, почему бы и нет?
        К тому же я и так планировал расспросить матушку обо всех интересующих нас деталях. Она и ее послушницы являлись просто бесценным кладезем информации и знали, что происходит сегодня не только в городе, но и во дворце, Главном Магистрате и прочих коридорах ватиканской власти. Ублажаемые искусными жрицами любви - мастерицами не только дарить удовольствие, но и выслушивать собеседников, - их клиенты зачастую облегчали себе душу, высказывая Сестрам все, что в ней накопилось. Иногда для снятия напряжения с чересчур закрепощенных партнеров Сестры сами просили их рассказать о том, что их гложет. Не исключено, что даже Пророк в порывах страсти откровенничал с Сестрами Услады Духа; жаль только, что прислуживающая Гласу Господнему группа Сестер обитала не здесь, а непосредственно в его резиденции.
        Что ж, мы раскрыли матушке Клаудии наши карты, а она в ответ созналась в том, чем еще, оказывается, зарабатывают себе на хлеб ее кроткие послушницы. Глупо было, конечно, рассчитывать на то, что пылкие чувства настоятельницы к своему бывшему возлюбленному станут гарантией нашей безопасности, но за неимением других гарантий меня устраивала и такая. Сестры Услады Духа испокон веков являлись отличными артистками, но в случае с Клаудией я был склонен верить, что она не разыгрывает перед нами спектакль. Беспечно развалившийся в мягком кресле Михаил, скорее всего, меня поддерживал. Конрад же, судя по всему, настолько ошалел от жаркого приема, что и вовсе не забивал голову подозрениями.
        Ни коротышка, ни я не осмелились вот так, с ходу, просить настоятельницу о помощи. Но матушка быстро догадалась, что такая просьба непременно последует, и сама предложила помочь нашему горю. Правда с условием, что мы будем сидеть в этих апартаментах и не высовываться до тех пор, пока Клаудиа лично не даст на то разрешения. Поначалу я планировал навестить кое-кого из моих прежних знакомых - тех, которые еще наверняка жили в столице и которым я мог хоть с оглядкой, но доверять. Однако, пораскинув мозгами, согласился с Клаудией: будем вести себя так, как она велит.
        О нашем нахождении в монастыре, кроме настоятельницы, знала лишь привратница. Но она, по словам матушки, вот-вот должна была смениться с дежурства и потому никоим образом не заподозрит, почему утренние визитеры не покидают монастырь столь долго. По вполне понятным причинам, документальный учет посетителей в такой специфическом заведении не велся, что также было для нас несомненным плюсом. Так что, если мы согласимся на добровольное заточение в обители «святых грешниц» и устоим перед искушением посетить нижние этажи монастыря, за проявленное терпение нам светила неплохая награда.
        Ну а коли вдруг ничего не выйдет, в любом случае небольшой отдых нам все равно не помешает. Мы не спали на мягких перинах с той поры, как покинули Базель, а поскольку ни один из нас не исповедовал видаристский аскетизм, наша радость при виде шикарных диванов и кушеток не знала границ. У меня едва хватило сил принять перед сном ванну и соскоблить с себя двухнедельный слой грязи, а также устроить небольшую постирушку, чем, похоже, в этой роскошной ванной не занимались еще никогда. За неимением у матушки Клаудии хозяйственного мыла пришлось стирать свое грязное белье ароматными шампунями - сущее варварство! Устрой я подобное бесчинство на глазах у моей любезной Катерины, она бы со злости выстирала и отжала вместе с грязным бельем и меня...
        С мыслью о Кэтрин и детях я и заснул, развалившись на мягком диване Клаудии, словно у себя дома. Это был даже не сон, а глубокий провал. Я рухнул в него и помчался вниз с устрашающей скоростью. Мой полет, казалось, длился бесконечно, однако до дна провала я так и не долетел. Меня разбудили громовые раскаты, ворвавшиеся в мой сон нервирующей какофонией. Она-то и остановила это стремительное падение в неизвестность, оборвав его столь резко, будто кто-то со всего маху саданул мне кулаком в лоб.
        Спросонок я заметался по дивану и в итоге кувыркнулся с него на пол, после чего, стукнувшись головой о ковер, проснулся уже окончательно. Канонада не прекратилась, так и продолжая разрывать воздух хлесткими раскатами, от которых в апартаментах матушки Клаудии дребезжали не только оконные стекла, но и хрустальная посуда. Люстра покачивалась и звенела подвесками, будто при легком землетрясении.
        - Не слишком добрый вечер, да, испано-скандинав? - поприветствовал меня Михаил. По всей видимости, он проснулся уже давно и теперь скучал, полулежа в кресле и сложив босые ноги на обитый бархатом пуфик. Рядом с Михалычем стояла наполовину опорожненная бутылка вина, которое он потихоньку попивал из бокала. Судя по этикетке на бутылке, рубиновый напиток был тем самым знаменитым кагором с сарагосских виноградников семьи ди Алмейдо, который, говорят, обожал Глас Господень. Даже состоя на службе у Ордена, мы редко тешили себя такой экзотикой.
        - Опять, что ли, бомбят? - спросил я, с кряхтением поднимаясь с пола и протирая глаза.
        - Бомбят, окаянные, - подтвердил Михаил. - До победного салюта им вроде бы еще далеко... Нучто, проснулся? Тогда бери стакан и присоединяйся, а то скучно одному бомбежкой любоваться...
        Звучало дико, но отсюда и впрямь можно было без риска наблюдать за бомбежкой. Южная половина столицы являлась самым безопасным в этом отношении районом: дальнобойных гаубиц у Вороньего Когтя уже не было, а норманнские минометы добивали аккурат до плаза Витторио, озера Слез Кающихся и квартала Паломников, что располагался уже на правом берегу Тибра. Монастырь Святой Изольды находился вне зоны обстрела, но Сестры все равно при каждом артналете, как и предписывалось, спускались в подвалы и пережидали угрозу.
        На фоне закатного неба повсюду, словно из ничего, возникали облачка разрывов, напоминавшие мгновенно распускающиеся бутоны черных роз. Мины, что разрывались не в воздухе, а на земле, вздымали вверх черепицу и обломки крыш. Грохот, звон, треск и хаотичная дробь разлетающихся осколков были отнюдь не теми звуками Ватикана, к которым я так привык и по которым, признаться, порой ностальгировал. Уличный гомон, цоканье лошадиных копыт, тарахтенье автомобильных моторов - все это никоим образом не мешало раньше наслаждаться пением птиц, что порхали в парках и скверах. Война преобразила город до неузнаваемости, и, даже когда смолкла бомбежка, на улицах не воцарилась привычная мне атмосфера. Гнетущая тишина нарушалась только грохотом возникающих кое-где обвалов, а о птичьем пении и вовсе приводилось забыть. Голуби, стаи которых с незапамятных времен обитали на крышах и площадях столицы, и те, похоже, покинули сегодня Божественную Цитадель.
        Я налил себе вина и уселся в кресло спиной к окну. Таким Ватиканом мне совершенно не хотелось любоваться. Видимо, уловив мое невеселое настроение, Михаил сходил к мини-бару и принес оттуда еще одну бутылку кагора, за которую мы и принялись, как только опустошили ту, что Михал Михалыч почал в одиночестве.
        - А где Конрад? - встрепенулся я, оглядевшись по сторонам. Выстиранная одежда коротышки была развешана у камина, однако ее хозяина поблизости не наблюдалось.
        - А где он, по-твоему, может быть? - ехидно переспросил Михаил, кивнув на запертую дверь хозяйской спальни. - Развлекается! Бес в ребро вселился нашему старику Фридриховичу! Подлые двуличные люди! Нам с тобой, значит, приказали блюсти целибат, а их самих это правило не касается! Как это изволите понимать?.. Но Клаудии здесь сейчас нет. Как только Торвальд снова начал бомбами швыряться, она к Сестрам убежала, в подвал их повела - все же ответственная женщина, на командной должности находится...
        - Как думаешь, не сдаст она нас в Магистрат? - задал я Михаилу все еще терзающий меня вопрос. - Тут ведь хорошей наградой пахнет.
        - Посмотри на это... - Михаил обвел рукой богатое убранство комнаты. - О какой награде ты вообще твердишь? Чего еще в этой жизни Клаудии не хватает, если у нее, по сути, и так все есть? Разве что маленького любовного приключения с бывшим возлюбленным, который сегодня перешел в разряд «плохих мальчиков». Это же так романтично, тем более для женщины ее-то возраста! Да Клаудиа с нами даже на штурм Магистрата пойдет только ради того, чтобы ей было что в старости вспоминать...
        В спальне заскрипела кровать, потом что-то тяжелое грохнулось на пол, послышалась возня и негромкие ругательства, после чего дверь распахнулась и на пороге появился Конрад Фридрихович, запахнутый в безразмерный мужской халат, полы коего коротышка придерживал руками. Судя по всему, в клиентском гардеробе Клаудии для фон Циммера просто не нашлось подходящей одежды, а расхаживать по апартаментам обернутым в простыню, как древний римлянин, он не пожелал - видимо, побоялся насмешек Михаила, к которым Конрад был уже явно готов.
        Однако, вопреки нашим с Конрадом ожиданиям, Михал Михалыч отнесся к коротышке достаточно корректно и с пониманием.
        - Присоединяйтесь, ваша честь, - пригласил он фон Циммера, указав на открытую бутылку вина, и, когда тот приблизился, тактично осведомился: - Как отдохнули?
        Мог бы и не спрашивать. Выглядел Конрад не слишком бодро: осунувшееся лицо, всклокоченные волосы, вялые движения... Впрочем, несмотря на это, настроение у Фридриховича было приподнятое.
        - Спасибо, милейший, - промурлыкал коротышка, плюхаясь в кресло и блаженно прикрывая глаза. - Эх как же порой бывает приятно вспомнить молодость... Просто здорово, что с годами некоторые люди совершенно не меняются. Когда-то разлюбезнейшая Клаудиа была моим штатным осведомителем, и я очень переживал, что стало с ней после моего побега. Хвала Господу, это никак не отразилось на ее репутации.
        - Зато если кто сегодня прознает о вашем свидании, Господь эту женщину уже вряд ли спасет, - заметил я. - Именно поэтому нам не следует задерживаться в монастыре больше двух дней.
        - Так что поберегите силы, ваша честь, - добавил Михаил. - В вашем возрасте вспоминать молодость надо по возможности аккуратнее. А то, не ровен час, сердчишко не выдержит и покинете сей бренный мир со спущенными штанами, торчащим достоинством и счастливой улыбкой на лице. Хотя согласен: лучше уж так, чем сдохнуть в подвалах Магистрата, лишившись перед этим каких-нибудь жизненно важных частей тела.
        - Да, разлюбезнейшие, здесь я с вами абсолютно солидарен, - печально вздохнул фон Циммер. - Подвергать опасности эту святую женщину мы не вправе. Каким бы горьким ни было расставание, к сожалению, оно неизбежно. Но давайте пока не будем об этом. Дайте нам побыть вместе хотя бы до завтрашнего утра.
        - Утра?! - восхищенно присвистнул Михаил. - Черт возьми, ваша честь, да вы просто молоток! Эх хотелось бы мне в ваши годы иметь такой же аккумулятор, как у вас!..
        Клаудиа вернулась поздно ночью. Мы дожидались настоятельницу, не зажигая свечей и понемногу опустошая содержимое ее мини-бара. Видимо, вняв предостережению Михаила, Конрад Фридрихович решил поднабраться сил и лег спать еще засветло, однако при появлении хозяйки пробудился, как штык, и встречал ее, готовый к новым героическим свершениям. Но прежде чем коротышке вновь была предоставлена возможность отличиться, мы узнали кое-какие новости, касавшиеся нас напрямую.
        Сестры еще вчера вечером прознали о захваченном в плен сыне русского князя. Этой любопытной информацией поделился один словоохотливый дьякон-медик, которого заставили ассистировать коллеге, делавшему пленнику хирургическую операцию. Какую именно, дьякон не сообщил. Но то, что после операции Ярослав был сдан на попечение медицинской службы Главного Магистрата, говорило о том, что княжичу не требовалось сложного курса реабилитационной терапии. Нас же это слабо утешило. Ярославу подлечили раны, видимо, полученные им при пленении, однако сразу за этим бросили его в клетку к хищникам. Цели хищников были пока не ясны, но вряд ли в магистратских подвалах княжича ожидали теплый прием и обходительное отношение.
        Я спросил у Клаудии, не известно ли ей о какой-либо готовящейся в ближайшие дни публичной экзекуции над пленными язычниками, на которой Пророк мог предать Ярослава сожжению. Настоятельница ответила, что, если бы нечто такое планировалось, Сестры были бы в курсе. Что ж, одно опасение отпадало. К сожалению, таковых в нашем списке имелось еще достаточно. Глас Господень обладал богатой фантазией и мог решить участь пленника десятками всевозможных способов.
        Другой информацией о русском пленнике Сестры пока не владели, но это не означало, что за сутки или двое из Магистрата не поступят еще какие-нибудь сведения. Тем более что в данный момент ватиканское представительство Ордена не вело так рьяно, как прежде, отлов отступников и переключилось на борьбу со внешней угрозой. Множество магистров, занятых на дознаниях военнопленных, приходили после тяжелого служебного дня развлечься в монастырь Святой Изольды, и каждый из Божественных Судей являлся потенциальным источником нужной нам информации. Здесь, у Сестер, наши шансы получить исчерпывающие данные о Ярославе оказывались выше, чем где бы то ни было.
        Я приготовился к беспокойной ночи - излюбленному времени норманнов для бомбардировок, - но она прошла на удивление мирно. Выспавшись днем, я до самого рассвета проворочался в ожидании канонады, однако она так и не разразилась. Все это выглядело очень странно: я не сомневался, что после гибели сына и диверсионной группы датчан Вороний Коготь впадет в ярость, из-за чего, вполне вероятно, не только участит артналеты, но и предпримет новую попытку штурма.
        Торвальд Грингсон вел себя с точностью до наоборот, и от этого тихая ночь - первая спокойная ночь для ватиканцев со дня начала осады - вызывала во мне еще больше беспокойства, чем будь она наполнена взрывами и свистом мин. Свирепого норманнского хищника огрели палкой, а он, вопреки всякой логике, вдруг поджал хвост и присмирел. Что же скрывалось за этой нехарактерной для «башмачников» кротостью?
        Выяснилось это ближе к обеду, причем Клаудиа раздобыла новости вполне легальным путем - к этому моменту в столице только и твердили о перемирии, инициатором коего выступили норманны. Также ходил пока не подтвержденный слух о гибели Лотара Торвальдсона.
        Для нас, видевших сына конунга мертвым еще тридцать шесть часов назад, подтверждение этого слуха было не столь важно. А вот известие о прекращении Торвальдом огня озадачило даже Конрада Фридриховича, вернув того в реальность из любовной эйфории. Было несомненно, что во время перемирия между скандинавами и Ватиканом пройдут переговоры. Мы долго спорили о том, какие требования выдвинут захватчики. Предлагать Ватикану сдаться Грингсону было еще рановато: Цитадель до сих пор крепко держала оборону, и Пророк явно не помышлял о капитуляции. В конце концов, устав от бесполезных споров, мы решили их прекратить и дождаться вечера, когда заодно, вероятно, появятся какие-нибудь новости и о Ярославе.
        «Дерьмовая ситуация, - размышлял я. - Что будет, если на переговорах княжича используют как разменную фигуру и отпустят? Ватикан не знает, что мы его ищем, и в этом наше преимущество. Но, если Ярослав снова угодит к «башмачникам», он для нас потерян. Пытаться отбить парня у приговорившего нас к смерти Вороньего Когтя - все равно что нырять в расплавленный свинец и надеяться не обжечься...»
        В тот вечер мы так и не узнали ничего вразумительного о происходящем за городскими стенами. Клаудиа сказала, что встреча представителей враждующих сторон вроде бы состоялась, но о чем конкретно они договорились, в Ватикане пока не знали. Однако перемирие продолжалось, и это напрямую указывало, что переговоры не закончены и в ближайшее время ожидается как минимум еще один раунд.
        А вот то, о чем сообщила нам матушка-настоятельниц после политических новостей, привело меня, Михаила Конрада в немалое возбуждение. Едва мы услышали от Клаудии это известие, как сразу поняли, что сегодня ночью для нас наступит настоящий Момент Истины. Можно было сколь угодно долго ждать у моря погоды, но не использовать этот козырь, выпавший нам из колоды тактических сценариев, являлось просто преступлением. Нельзя было предугадать, придет ли нам в руки более удачная карта. Поэтому самый прожженный картежник в нашей компании Михаил первым предложил вступать в игру с раскладом, какой только что выпал. В конце концов, заметил старый шулер, других козырей в той колоде все равно уже практически не осталось.
        Как оказалось, этой ночью монастырь Святой Изольды почтил своим визитом один из самых влиятельных членов Ордена, первый заместитель самого Апостола Инквизиции, магистр Аврелий. Человек, который собственноручно запытал до смерти отца моих приемных детей, сегодня Аврелий уже не участвовал в карательных рейдах с охотничьими отрядами. Было очевидно, что та проваленная операция по доставке в Ватикан Проклятого Иуды не повредила карьере одного из лучших Судей-Экзекуторов и, вполне вероятно, со временем он выбился бы даже в Апостолы. Услыхав о том, что сей высокопоставленный гость наведывается в монастырь с завидной регулярностью, я отметил, что с годами Аврелий ничуть не изменился и продолжал питать к женскому полу все ту же неудержимую страсть, что и прежде.
        Магистр не любил распространяться в обители насчет того, чем он занимается на службе. Помня об этом, Сестры никогда не задавали ему лишних вопросов, и матушка Клаудиа не намеревалась навлекать подозрения на послушниц, заставляя тех интересоваться у инквизитора судьбой русского пленника. Хотя несомненно, что Аврелий, как главный дознаватель столичного магистрата, знал о Ярославе все. Пусть даже магистр не занимался Княжичем лично, первый заместитель Апостола обязан был по должности контролировать ход этого дела.
        У нас было два выхода. Первый: захватить Аврелия, выбить из него нужную информацию, затем прикончить его (что лично я сделал бы с превеликим удовольствием), припрятать тело и на основе полученных данных выработать оперативный план освобождения княжича. Второй вариант: вызволить Ярослава при посредничестве самого магистра Аврелия, а убивать его после этого или пощадить в благодарность за помощь - решить по обстоятельствам. У каждого из вариантов имелись как свои плюсы, так и минусы. Михаил настаивал на первом варианте, мне и Конраду больше нравился второй - более рискованный, зато при удачном стечении обстоятельств позволявший провести освобождение без лишнего шума. Но так или иначе, против захвата Божественного Судьи-Экзекутора никто из нас не возражал. Поэтому мы единодушно решили перейти от ожидания к действиям, а участь Аврелия определить уже тогда, когда знаменитый палач будет у нас в руках.
        Магистр проводил досуг в отдельном коттедже «люкс», что были выстроены на территории обители специально для таких важных визитеров. Для нас было бы куда безопаснее застать Аврелия врасплох и взять его, как говаривал Михаил, «со спущенными штанами и торчащим достоинством», но мы не имели права бросать на Сестер тень подозрения. И потому, выяснив у настоятельницы, до какого обычно часу заместитель Апостола услаждает свой дух, мы поблагодарили матушку Клаудию за кров и содействие, а затем под покровом ночи тайком покинули монастырь и спрятались в парке, поблизости от ворот монастырского гаража. Именно здесь на рассвете должен был проехать магистерский «Хантер», в котором, помимо Аврелия, будут также его водитель и телохранитель; оба - бойцы Братства Охотников.
        Расцелованный на прощание своей верной подругой, Конрад Фридрихович пребывал после расставания с Клаудией в скверном настроении. В голове коротышки царили отвлеченные мысли, и я начал опасаться, как бы фон Циммер не подвел нас в самый ответственный момент. Но, повздыхав с часок и посетовав на судьбину, Конрад все же взял себя в руки и попросил, чтобы в предстоящей операции я поменял ролями его и Михаила.
        - Еще чего! - воспротивился Михал Михалыч. - Я хоть и на одной ноге прыгаю, но все равно порасторопнее вас буду!
        - Вот именно, милейший: порасторопнее! - подчеркнул фон Циммер. - Поэтому-то вы и должны оставаться на ногах. В случае чего вы поможете мне быстро встать, а вот я вам - вряд ли.
        - Конрад Фридрихович прав, - согласился я, обязанный прикрывать их обоих огнем в случае, если не удастся провернуть все по-тихому. - Пусть он начинает, а ты подхватишь.
        - Но, ваша честь, падать на камни - это вам не на мягкой перине кувыркаться, - предупредил Михаил. - А упасть придется правдоподобно и в то же время аккуратно. Вам наверняка будет больно. Справитесь?
        - Больнее, чем сейчас, мне уже не будет, - произнес Конрад, с тоской посмотрев на светящиеся окна в апартаментах матушки Клаудии. - Я справлюсь. А если нет, тогда пристрелите старика, как никчемную обузу.
        - Только не надо нагнетать траур! - проворчал Михаил. - Коли уверены, стало быть, дерзайте. И не попадите под колеса, иначе я себе этого никогда не прощу...
        При выезде из ворот монастырского гаража автомобилям приходилось снижать скорость, поскольку высокая стена ограды мешала водителям как следует видеть дорогу. Несмотря на то, что в рассветный час она была пустынна, водитель громоздкого магистерского «Хантера» не стал искушать судьбу и, прежде чем вырулить за ограду, притормозил, дабы осмотреться...
        В этот момент, откуда ни возьмись, прямо перед внедорожником нарисовался маленький упитанный человечек с бутылкой вина в руке. Он совершенно не глядел по сторонам, поскольку, приложившись к горлышку, пил прямо на ходу. Нельзя было определить, то ли джип стукнул человечка радиаторной решеткой, то ли рассеянный синьор сам в спешке налетел на автомобиль (даже я, сидя в засаде и внимательно наблюдая за происходящим, так этого до конца и не понял). Пострадавший вскрикнул, взмахнул руками и, выронив бутылку, расстелился прямо перед «Хантером». Водитель ударил по тормозам и остановил машину, уже почти выехавшую на дорогу.
        Несколько секунд ничего не происходило. Пассажиры джипа явно выжидали, когда пострадавший встанет на ноги, протрет глаза, поймет, под чей автомобиль угодил и уберется с дороги подобру-поздорову. Конрад Фридрихович - а пострадавшим был именно он, - делать этого, естественно, не собирался. Ненаигранно морщась от боли, коротышка лежал на камнях перед внедорожником и даже не думал подниматься до тех пор, пока охранники магистра не покинут автомобиль.
        Водитель и сидевший на переднем сиденье Охотник переглянулись и, перебросившись парой коротких фраз, распахнули дверцы.
        - Эй, придурок, ты живой? - громко поинтересовался водитель, высовываясь из салона. Глядя на пострадавшего, Охотники пока не замечали бредущего к ним по тротуару хромого калеку с тростью. И уж тем более они не видели человека, что засел в кустах и держал «Хантер» на мушке пистолета.
        - Ты кого назвал придурком, нечестивец?! - подражая пьяному, прокричал Конрад Фридрихович заплетающимся языком. - Что, ослеп? Совсем не видишь, куда прешь, бестолочь?..
        Конраду было совершенно ни к чему симулировать злость. Бывший член Ордена всерьез разозлился, когда его назвали придурком те, кто раньше вытягивались перед ним по струнке. Охотников в свою очередь вывело из себя то, что какой-то пьяница вообще посмел на них тявкнуть. Теперь, вместо оказания первой помощи, наглецу были обеспечены, как минимум, пара зуботычин и хороший пинок под зад.
        Громилы-Охотники вылезли из «Хантера» и направились к бедолаге фон Циммеру, дабы убрать со своего пути эту досадную помеху.. Спасти коротышку от охотничьих кулаков могло только чудо...
        - О Господи, синьор Умберто, с вами все в порядке? - воскликнуло чудо, поспешно ковыляя к месту разыгравшейся драмы. Охотники недовольно обернулись на хромоногого усача, но отказываться от своих намерений не торопились. - Эй вы, а ну, оставьте сеньора Умберто в покое! Это произвол! Я буду жаловаться на вас в Главный Магистрат самому магистру Аврелию!
        Уже занесший кулак для удара водитель оторопел и вновь обернулся, желая получше разглядеть в рассветных сумерках человека, который упомянул имя инквизитора, сидевшего здесь же, в этой машине. Но вместо этого Охотник увидел бронзовую медвежью голову, что служила набалдашником Михайловой трости. Да и то лишь на миг - набалдашник что было силы заехал водителю в лоб, после чего громила тут же лишился сознания и рухнул, как подкошенный.
        Моментально среагировав на угрозу, второй Охотник набросился на Михаила, решив уложить дерзкого калеку одним ударом кулака. И непременно уложил бы, если бы не «синьор Умберто», который изловчился и крепко ухватил Охотника за ногу. Не ожидавший от полумертвого пьяницы такой подлянки, охранник растянулся рядом с оглушенным товарищем, после чего Михаил, недолго думая, ошарашил тростью и этого грубияна. Схватка не продлилась и пяти секунд - два Охотника были выведены из игры, так толком и не сообразив, что произошло.
        Я покинул укрытие и поспешил к товарищам, которые, разобравшись с охраной, уже подбирались к нашему старому знакомому. Видимо, после бурной ночи Аврелий намеревался подремать в автомобиле по пути на службу и сейчас спросонок хлопал глазами, пялясь на двух странных людей, открывающих дверцы «Хантера». Оружия при магистре не имелось, да и зачем оно было ему нужно при такой-то охране?
        - Что все это значит?! - возмутился недоумевающий Аврелий, глядя то на Михаила, то на Конрада, отрезавших пленнику все пути к отступлению. - Что вы себе позволяете?! Я - Божественный Судья-Экзекутор!..
        - Можете не представляться, ваша честь, - перебил его Михаил. - Нам прекрасно известно, кто вы такой и чем знамениты. Полагаю, что нас вы тоже пока не забыли. А особенно вот этого негодяя.
        И Михалыч похлопал меня по плечу, уступая место и давая возможность поприветствовать человека, некогда отдавшего мне приказ убить детей Жана Пьера де Люка и Кэтрин.
        Заместитель Апостола прищурился и пристально вгляделся мне в лицо, после чего глаза его расширились от страха, а пальцы судорожно впились в обивку сиденья.
        - Хенриксон! - просипел Аврелий сорвавшимся голосом. - Этого не может быть... Откуда?..
        - Из прошлого, милейший, - ответил вместо меня Конрад, нацелив на бывшего собрата по Ордену «вальтер» и усаживаясь на сиденье рядом с магистром. - Согласитесь, иногда прошлое настигает нас в совершенно неподходящий момент.
        - И вы здесь, Конрад?! - Аврелий был вконец ошеломлен таким экстраординарным началом служебного дня. - Что вам угодно?!
        - Минуту терпения, ваша честь, - потребовал я. - Скоро обо всем узнаете...
        Скрутив оглушенных Охотников по рукам и ногам буксировочным тросом, мы с Михаилом побросали охранников в кузовок и задернули его тентом. Конрад все это время присматривал за заложником, стращая того пистолетом и свирепой физиономией. Затем Михаил уселся на место водителя, а я - на заднее сиденье, с другого боку от Аврелия. Но сначала попросил фон Циммера спрятать оружие - не хватало еще, чтобы у коротышки дрогнул палец на спусковом крючке и Конрад невзначай пристрелил заложника или меня.
        Парк, что окружал обитель Святой Изольды, был не слишком большим, но имел множество укромных уголков, где в теплое время года обожали уединяться влюбленные парочки. Большой знаток подобных местечек, Михаил по старой памяти завез нас в одно из них, после чего заглушил двигатель, позволив нам потолковать с Аврелием в тишине и покое.
        Магистр слегка отошел от шока и уже не смотрел на нас очумелыми глазами, как на каких-нибудь вампиров или оборотней. Видимо, полагая, что его все равно так или иначе прикончат, Аврелий смирился со своей участью и, напустив на себя надменный вид, приготовился встретить смерть с достоинством. Вряд ли он боялся пыток. Я отлично помнил, как магистр хладнокровно истязал себя ножом, дабы обвинить тем самым ни в чем не повинного де Люка в нападении на свою особу и подтвердить придуманную Мясником лживую легенду о смерти Проклятого Иуды.
        - Давай, Хенриксон, не затягивай! - процедил Аврелий, злобно сверкнув очами. - Я достаточно пожил и многое повидал, чтобы такой мерзавец, как ты, мог напугать меня смертью. Сегодня тебе опять повезло, но погоди, предатель, рано или поздно...
        - Не стройте из себя гордого мученика, ваша честь, - оборвал я его. - Для меня убить вас - значит проявить к вам величайшее милосердие. Только вы же превосходно знаете, что отступники вроде меня не способны на благородные поступки. Также вам известно, что есть в природе вещи гораздо хуже смерти. Если взглянуть на то, как вы проводите свой досуг, вам еще отнюдь не надоело радоваться жизни. А раз так, значит, вам есть что терять... Вы ведь не забыли, ваша честь, то знаменитое дело белградского инкуба, которое вы успешно раскрыли с покойным Бернардом Уильямсом лет двадцать назад? И об изобретенной вами процедуре Очищения инкубов, надеюсь, помните? Обязаны помнить, поскольку именно за ее разработку вас представили к званию Почетный Инквизитор. Я, разумеется, не специалист в таких науках, но справа от вас сидит человек, опыт которого в проведении Очищений, надо думать, ни у кого из присутствующих не вызывает сомнений.
        - При помощи вашей процедуры, коллега, я вывел на чистую воду трех злостных суккубов и двух инкубов, - доверительно поведал Аврелию быстро включившийся в игру Конрад. - И если потребуется, выведу еще одного. Наука несложная - пассатижи, молоток и отвертка в бардачке этой машины наверняка имеются.
        Аврелий насупился, видимо, представив себя в роли развенчанного инкуба, которому будет позорно появляться не только в обители Сестер, но даже и в обычной бане. Не будь с нами фон Циммера, заместитель Апостола счел бы мою угрозу блефом - все-таки садистских наклонностей за Охотником Хенриксоном ранее замечено не было. Однако многообещающая ухмылка Конрада Фридриховича, а также поведение Михаила, который вылез из «Хантера» и начал сосредоточенно бренчать содержимым инструментального отсека, подтолкнули ход мыслей Аврелия в нужном направлении.
        - Брось этот спектакль, Хенриксон, - презрительно пробормотал инквизитор. - Ты прибыл в Ватикан не за... тем, чтобы учинить надо мной возмездие. Слишком неподходящее для этого время, правильно? Видимо, тебе нужно от меня что-то другое. Что именно?
        - В самую точку, ваша честь, - кивнул я. - И раз уж вы угадали это с первой попытки, следовательно, без труда сообразите, в чем будет заключаться наша просьба.
        - И впрямь ничего сложного. Что можно ожидать сегодня от шпионов из Петербурга?..
        Действительно, со смекалкой у Аврелия был полный порядок. Как и с профессиональным чутьем, которое не оставляло магистра даже сейчас. Он практически стоял на пороге смерти и все же не преминул полюбопытствовать, кто снабдил нас информацией о местонахождении русского пленника.
        Разумеется, мы не собирались выдавать Аврелию матушку Клаудию и заявили, что у медиков военного госпиталя слишком маленькие оклады и длинные языки, а будь у нас больше денег, мы и вовсе выкупили бы в качестве улики медицинский отчет об операции, что была сделана Ярославу.
        Божественный Судья-Экзекутор многозначительно потер свою уродливую родинку, после чего кисло усмехнулся и заметил, что помочь нашему горю будет крайне сложно. Чтобы вывести Ярослава за пределы Главного Магистрата, заместителю Апостола недостаточно просто приказать доставить пленника из подвала к выходу. Для этого нужно подписать кое-какие бумаги, чем придется заниматься внутри здания. Куда мне, Михаилу и Конраду было не попасть даже в сопровождении Аврелия - опознают еще быстрее, чем рогатых чертей в райских кущах.
        - Однако если ты, Хенриксон, поклянешься, что оставишь в живых моих охранников, я готов сообщить тебе кое-что, что тебя явно заинтересует, - внезапно предложил магистр. - За себя не прошу - мне уже все равно, - но пощади хотя бы этих молодых парней и постарайся воздержаться от убийств в дальнейшем.
        Я не верил в искренность героического самопожертвования Аврелия, хотя его забота о жизнях подчиненных выглядела на первый взгляд очень трогательно. Именно этой заботой он и пытался меня разжалобить, так как отлично помнил, что, во-первых, я сам - бывший командир отряда и знаю, каково оно - терять бойцов. А во-вторых, сжалившись над Охотниками, я поневоле исполнюсь уважения к человеку, кто так самоотверженно просил за них перед лицом неминуемой гибели. Тонкое психологическое воздействие жертвы на палача, у коего, по ее мнению, еще должна была остаться совесть. Сейчас хитрый Аврелий играл на тех струнах моей души, из-за которых я когда-то и нарушил его бесчеловечный приказ. И знал же, ублюдок, на что давить! Нет, когда-нибудь эта проклятая сентиментальность меня точно доконает!..
        - И вы - Божественный Судья-Экзекутор - готовы поверить клятве предателя и братоубийцы? - с сомнением поинтересовался я. - Откуда в вас такая уверенность?
        - Я знаю, что кое в чем ты, Хенриксон, все же остался человеком принципов, - ответил Аврелий. - Ведь ты не убил тогда, на границе, того мальчишку, Охотника Энрико, что служил под твоим командованием. Хотя мог бы запросто избавиться от лишнего свидетеля. Также я убежден, что прежде, чем стрелять в Матадора, ты сначала предложил ему сдаться. Об этом, конечно, известно только тебе, но провались я на месте, если ошибаюсь...
        Никуда он, ясное дело, не провалился, поскольку был прав. Но не во всем.
        - Я убил Энрико месяц тому назад, - уточнил я. - Он явился ко мне в дом, чтобы передать привет от вашего Ордена.
        - И сейчас тебе выпал шанс вернуть нам наше послание, - обреченно развел руками заместитель Апостола. - А Энрико действительно жаль, но таков был его выбор. Парнишка только затем и подался в «Ночные Ангелы», чтобы поквитаться со своим обидчиком. Однако не думаю, что, убив Энрико, ты испытал радость... Убийство этих Охотников тоже не доставит тебе удовольствия. Поэтому я и предлагаю вам сделку - моя жизнь в обмен на их жизни.
        - И нужную нам информацию, - напомнил я, хотя Аврелий вряд ли забыло своем предложении. Он просто предпочел лишний раз не упоминать о нем, дабы не омрачать ауру своего благородства.
        - Да, и в обмен на информацию тоже, - с неохотой подтвердил магистр.
        - Хорошо, я клянусь вам, что оставлю этих Охотников в живых, - пообещал я, ни словом не обмолвившись о судьбе самого Аврелия. Если он надеялся на то, что я включу его в список прощенных врагов за проявленное самопожертвование, значит, магистр ошибся. Об окончательном прощении этого душегуба речь пойдет только тогда, когда у нас появятся конкретные результаты его помощи. Так что пусть трижды подумает, прежде чем всучить нам тухлые сведения.
        - Что ж, я тебе верю, - кивнул Аврелий, продолжая сохранять лицо и старательно не подавая виду, что я не оправдал его надежд. - Спасибо за понимание. Вытащить Ярослава из подвала я не могу, но, возможно, вы извлечете пользу из факта, что сегодня, в десять часов утра, сына русского князя доставят на наш радиоузел, который, как вы, наверное, помните, находится во дворе Магистрата.
        - Радиоузел? - недоуменно переспросил я. - С кем вы собираетесь устроить для Ярослава сеанс связи?
        - Он пожелал переговорить с отцом, - пояснил Судья-Экзекутор. - Мы не видели причин, чтобы отказать пленнику в этой услуге.
        - И что же Ярослав хотел сообщить отцу, раз вы согласились подпустить парня к радиопередатчику?
        - Этот парень - военнопленный, - раздраженно ответил Аврелий. - Он входил в состав скандинавской армии и творил беззаконие на территории моей страны. Мы могли бы казнить его, как военного преступника, но вместо этого решили, что взаимовыгодный торг с Петербургом будет для нас предпочтительнее. Князь Сергей получил бы своего сына в целости и сохранности, а мы бы в обмен на пленника - достойную компенсацию. Думаю, кроме извинений, Россия нашла бы чем загладить это недоразумение.
        - Сейчас вы говорите так, словно война уже окончена, - заметил я. - С чем это связано? Неужели скандинавы предложили вам мир?
        - В городе уже не секрет, что мы ведем с Торвальдом Грингсоном переговоры о мире, - признался магистр. - Вы в курсе, что на днях конунг потерял сына?..
        - И после этого Вороний Коготь заговорил о перемирии? - вырвалось у меня. - Уму непостижимо!
        - Он подавлен, у него в войсках ропот, к тому же норманнский речной флот уже и так перегружен добычей. Торвальд решил прекратить войну, пока он в силах что-либо контролировать. По крайней мере Грингсон согласился со всеми нашими предварительными требованиями. Сегодня этот вопрос решится окончательно.
        - И что, конунгу не нужны от вас взамен никакие уступки?
        Аврелий вкратце поведал нам о траурной ладье с телом Лотара Торвальдсона, что должна была пройти по Тибру в Тирренское море.
        Не став обсуждать эту новость в присутствии заложника, мы лишь озадаченно переглянулись. Опять все складывалось не так, как мы рассчитывали. Изначальный план - вызволить Ярослава, затем дождаться норманнского прорыва в столицу и выбраться из нее во время всеобщей неразберихи - отправился коту под хвост. Складывалось впечатление, что Вороний Коготь нарочно пошел на эти переговоры, чтобы усложнить нашу и без того подвешенную на волоске жизнь. Мы опасались, что разъяренный гибелью сына конунг не даст нам и дня на поиск пленного княжича. Торвальд же, наоборот, самоустранялся из наших планов и этим губил на корню самый выигрышный для нас вариант эвакуации. И что теперь прикажете делать?
        Сейчас у нас имелся реальный шанс вытащить Ярослава, но мы лишились отличного пути к отступлению. А может, следовало отказаться от всего, убрать лишнего свидетеля и дать князю самому выкупить сына из плена? Но кто даст гарантию, что Пророк не предъявит Петербургу драконовские условия выкупа, а дабы князь Сергей побыстрее на них согласился, Орден будет истязать его сына пытками? И что в конечном итоге скажет Совет Князей, когда узнает об этом унизительном торге?..
        Нет, Ярослав должен быть освобожден из застенков Магистрата любой ценой, а уж из города мы его как-нибудь вытащим. У нас есть автомобиль, динамит, ценный заложник, а также фактор внезапности. Черт с ним, с Грингсоном, обойдемся как-нибудь своими силами, авось не впервой...
        - Значит, говорите, Ярослав будет в десять часов утра на вашем радиоузле? - переспросил я.
        - Да, я вам не солгал - сеанс связи назначен на это время, - вновь подтвердил Аврелий. - Но, поскольку я, как ответственный за радиопереговоры, по вашей милости на них не явлюсь, где-то через час пленника уведут обратно в камеру. И тогда никакая взрывчатка вам уже не поможет.
        - Взрывчатка? О чем это вы?
        - Считаете меня за дурака? - фыркнул магистр. - Вы еще скажите, что не причастны ко взрыву подземного тоннеля! Мне попадалось на глаза имя фон Циммера, когда позавчера я поднял из архива документы, касавшиеся подземного хода, которым пользовался язычник Стефанини. Но я совершенно не придал этому значения, а зря. Признаться, мы подозревали в измене других людей.
        - Измена... - повторил я. - Ну вот, теперь пришел и ваш черед узнать, какова она на вкус...
        
        
14
        
        Аврелий был прав. Сегодня вся наша надежда была именно на взрывчатку - те пять килограммов динамита, что достались нам в качестве трофея после сражения с группой Фроди Коряги. Проникнуть во двор Главного Магистрата можно было двумя способами: пробить дыру в толстой кирпичной стене трехметровой высоты либо вынести взрывом двойные металлические ворота, что открывались, как в тюрьме, - по принципу шлюза. Таковых во дворе Магистрата имелась пара.
        Самый башковитый из нас в подрывном деле Михаил предложил взорвать запасные пожарные ворота, а для пущего эффекта зашвырнуть динамит аккурат в пространство между ними - тогда сила взрыва использовалась без потерь и снижалась вероятность нанести повреждения соседним зданиям. При подрыве стены такого рационального использования взрывчатки не получилось бы. Рыть подкоп для закладки динамита нам бы не позволили, а бросать связку шашек прямо у ограды было слишком рискованно: не факт, что стена развалится, а вот паника поднимется - это уже точно.
        Магистратский радиоузел располагался в стороне от остальных хозяйственных построек. Обнаружить его местоположение можно было даже из-за забора - по высокой антенне, что была нацелена на Стальной Крест, главную передающую антенну правительственной связи в столице. Расстояние от основных ворот до радиоузла было раза в два короче, чем от пожарных, зато последние не охранялись, поскольку почти всегда оставались запертыми. Отпирались же они, если мне не изменяла память, только с основного пульта охраны Магистрата. Либо, при отсутствии электричества, ручной лебедкой. Ну или, на худой конец, тем одноразовым способом, каким решили проникнуть в волчье логово мы с Михаилом.
        Я долго выбирал, кого же взять с собой в поддержку: его или Конрада. Оба рвались в бой, и обоим не хотелось караулить «Хантер» и нянчиться со стреноженным Аврелием (Охотников мы бросили связанными в том же парке, где допрашивали магистра. Каждый из парней получил сотрясение мозга, но головы у них остались целыми. Так что, надо полагать, охранники выжили, хотя ручаться за это я, конечно, не стану). Пришлось в итоге остановить свой выбор на том, кто обладал более солидным опытом налетчика, пусть при этом и страдал отсутствием проворства.
        Фон Циммер, ясное дело, затаил обиду, но перечить в боевой обстановке не посмел. Да и разве его работу можно было считать битьем баклуш? Разорви крепыш Аврелий путы, он пришиб бы коротышку Конрада одной оплеухой, а затем поднял такой шум, что его услышали бы даже норманны за городом. Поэтому, загнав приметный «Хантер» во двор какого-то сгоревшего здания неподалеку от Магистрата, я дал Конраду подробные инструкции, как поступать при возникновении нештатной ситуации.
        - Если Аврелий начнет дергаться - стреляйте без разговоров, - наказаля коротышке перед тем, как отправиться с Михаилом творить переполох. - Появится патруль - бегите и прячьтесь. Хотя, пока магистр не в розыске, Защитники вряд ли станут проверять служебный автомобиль Корпуса. Но все равно, зря не рискуйте. И, как только услышите взрыв, немедленно гоните к пожарным воротам Главного Магистрата. Будет там Ярослав или нет, неизвестно, но долго засиживаться в гостях у Ордена мы не собираемся.
        Мы не исключали, что Аврелий соврал насчет запланированного на десять часов сеанса радиосвязи с Петербургом. Однако, пожелай магистр загнать нас в ловушку, он бы сообщил, что Ярослав появится на радиоузле как минимум через сутки или позже. За сутки Охотники хватились бы заместителя Апостола и начали его разыскивать, а охрана Магистрата пребывала бы начеку. Это уменьшило бы наши шансы унести ноги после неудачного налета и пусть ненамного, но увеличивало шансы Аврелия на спасение. Отправлять же нас на дело сейчас, зная, что мы вернемся несолоно хлебавши, было для заложника равносильно самоубийству, совершать которое раньше времени тому явно не хотелось. Я был склонен поверить Аврелию, тем более что идея вынудить Ярослава связаться с отцом выглядела вполне логичной и для Ордена, и для Пророка.
        Атаковать ровно в десять ноль-ноль мы не стали, а выждали еще несколько минут - хоть магистры и были пунктуальными людьми, небольшая заминка с доставкой пленника вполне могла иметь место. Когда же подошло намеченное время, мы с Михаилом ради пущей конспирации натянули отобранные у охранников Аврелия форменные плащи и береты, затем вышли из-за угла дома, что располагался напротив пожарных ворот Магистрата, дождались, пока какой-то нерасторопный пешеход удалится подальше от опасного места, после чего начали неторопливо пересекать широкую улицу. По пути Михаил сунул руку с зажигалкой в холщовый пакет, где лежала связка динамита, и поджег бикфордов шнур.
        - Много я в жизни совершил глупостей, - признался Михал Михалыч, передавая взрывчатку мне, поскольку моему глазомеру он доверял больше. - Но глушить динамитом членов Ордена прямо в их омуте пока не приходилось.
        И припустил к стене, дабы успеть спрятаться под ее защитой. Мне уже было наплевать, заметит меня караульный на вышке у парадного входа или нет. Получив динамит, я бегом достиг цели, размахнулся и перекинул увесистый пакет через первые пожарные ворота. Расстояние между воротами было рассчитано на длину большегрузного автомобиля, поэтому промахнуться и зашвырнуть взрывчатку на саму территорию Магистрата я не мог - не хватило бы сил.
        Пакет приземлился там, где ему и следовало, а я взял ноги в руки и рванул к Михаилу. Тот уже сидел на корточках у стены, зажмурившись и закрыв уши руками. Мне оставалось лишь последовать его благоразумному примеру, как бы ни хотелось воочию насладиться устроенным безобразием.
        Не успей я заткнуть уши, непременно оглох бы от взрыва. Стена у нас за спинами содрогнулась так, что мы с Михаилом не усидели на корточках и упали на мостовую. Еще несколько секунд я выслушивал лязг железа, звон стекол и громыхание кирпичей, а затем вскочил на ноги и помог подняться Михаилу. Теперь предстояло делать все как можно быстрее...
        Мы припустили к воротам так, словно нас кусала за пятки стая бешеных собак. Михаил мобилизовал все силы и старался от меня не отставать, я же приглядывал за тем, чтобы он не споткнулся, - бегал Михалыч еще куда ни шло, но вот падать при его негнущейся ноге было ему сейчас нежелательно.
        Взрыв выдрал первые ворота и вышвырнул их на улицу, отчего теперь они напоминали опущенный мост древнего замка. Реши я сдуру прорваться в Магистрат на байке, мог воспользоваться упавшими воротами как трамплином, чтобы перелететь через образовавшуюся за ними воронку. Однако дальше я бы все равно не проехал. Вторые ворота не вырвало, а лишь перекосило и смяло, как будто их пытался протаранить грузовик. Впрочем, между покореженными створками имелось отверстие, вполне пригодное для проникновения во двор поодиночке. Большая банда налетчиков таким образом туда бы быстро не проникла, но для маленькой, вроде нашей, лазейка была в самую пору.
        Плотная завеса пыли окутала вход, что позволило нам беспрепятственно миновать все ворота и броситься к радиоузлу. Спотыкаясь об обломки кирпичей, мы сразу же метнулись к расставленной в ряды технике, под прикрытием которой можно было добраться почти до самой радиостанции. В этот момент и завыла сирена, грянув с такой силой, что, раздайся сейчас второй взрыв, вряд ли он заглушил бы этот душераздирающий вой.
        Разгромленные ворота и оседающие тучи пыли отвлекли внимание Охотников и прочих служащих магистрата, что повыскакивали во двор, очевидно, уверенные в том, что «башмачники» возобновили бомбардировки. Нас проморгал даже караульный на вышке: либо в момент нашего проникновения он отвлекся, чтобы нажать кнопку тревоги, либо приходил в себя после легкой контузии, потому что ударная волна накрыла и его «скворечник».
        Первый, кто заметил наше присутствие, был связист, выбежавший на крыльцо радиостанции. Мерзавец опознал чужаков, несмотря на то, что мы были в охотничьей форме, и, показывая на нас пальцем, заорал благим матом. И хоть из-за сирены вопли связиста никто не расслышал, его нервозное поведение не осталось не замеченным механиками из ближайшего гаража. Так что, когда я подскочил и утихомирил паникера рукояткой пистолета, это уже происходило на глазах нескольких свидетелей.
        Местный радиоузел был всего лишь большой кирпичной будкой, заставленной оборудованием, подключенным к дизельному генератору. Окошко в будке имелось всего одно, и выходило оно на противоположную от входа сторону. Перекинув оглушенного связиста через перила, я распахнул дверь и, едва увидев человека в кожаном плаще и сером берете, немедленно пустил пулю ему в плечо...
        Прав Аврелий - успев прикончить до сего момента уже не одного своего бывшего собрата, я так и не научился делать это хладнокровно. Нападая первым, я всегда давал противнику шанс выжить. Жаль только, что некоторые из них не желали воспользоваться этим шансом и продолжали сопротивление, даже будучи ранеными. Второй поблажки они обычно от меня не получали.
        Но в радиоузле мне попался не слишком стойкий противник. Пуля прошила ему плечо навылет, а сам он был отброшен в угол, свернув в падении со стола и разбив об пол какой-то передатчик. Там Охотник и остался лежать, не вынуждая меня нарушать данную Аврелию клятву.
        Поначалу я решил, что магистр нас все-таки обманул. В будке действительно находился арестант, которого охранял подстреленный мной Охотник, но на Ярослава этот человек был не похож. Он сидел на табуретке и, испуганно втянув голову в плечи, искоса смотрел на меня, словно ожидал, что мой следующий выстрел будет предназначен ему. Мне сразу бросилось в глаза, что вместо левой кисти у человека - обмотанная свежими бинтами культя. Арестант бережно поддерживал ее здоровой рукой, ходившей ходуном, как у горького пропойцы. Лицо же арестанта - грязное, небритое, покрытое синяками и ссадинами - я совершенно не узнавал.
        Я замешкался, а счет времени шел на секунды, поэтому выход у меня оставался только один.
        - Встать, ублюдок!!! - гаркнул я по-русски так, чтобы он расслышал меня сквозь вой доносившейся снаружи сирены.
        - Что?! - также по-русски откликнулся человек, поднимаясь со стула. Но, видимо, у пленника осталось очень мало сил, поскольку его тут же качнуло в сторону и, если бы не стена, он наверняка грохнулся бы на пол.
        Держа «глок» наготове, я подскочил к Ярославу, подхватил его под руку и потащил из будки.
        - Как это?.. Что вы?.. Куда вы?.. - вяло залепетал княжич. Обессиленный и ошарашенный происходящим, он был не в состоянии связать даже несколько слов.
        - Заткнись и шевели ногами! - рявкнул я на него. - Вопросы - позже!
        Чуть отставший от меня Михаил ввалился в дверь, увидел, чем я занят, и крепко выругался, что в данный момент выражало у него удовольствие. После этого Михалыч, однако, не поспешил мне на помощь, а развернулся и, упершись для верности плечом в стену, вскинул «стечкин» и открыл огонь прицельными - по три выстрела - очередями.
        Куда Михаил так сосредоточенно стрелял, я понял, когда выволок Ярослава наружу. Еще один взрыв сотряс Магистрат, только на сей раз взрыв сопровождался яркой оранжевой вспышкой и столбом черного дыма.
        Я оглянулся: неподалеку от гаражей жарким пламенем полыхала разорванная напополам цистерна, а также грузовик, на котором она, очевидно, до этого находилась. Пока я освобождал Ярослава, Михаил окинул взглядом окрестности, заметил бензовоз, оперативно выработал план отступления и успешно его реализовал. Теперь от здания Главного Магистрата нас отделяла ревущая стена огня и выбегающим по тревоге Охотникам приходилось гнаться за нами обходными путями. Между первым и вторым взрывами прошло всего-то чуть больше минуты, но многие в Магистрате уже вникли в суть происходящего.
        - А теперь - ходу! Ходу! Ходу!!! - войдя в раж и хохоча сатанинским смехом, подстегнул нас Михаил, а затем выпустил остаток магазина в караульного на вышке.
        Тот наконец-то засек диверсантов и начал стрелять по нам из автомата, но еще не осевшая пыль и непроглядный дым от горевшего бензовоза мешали Охотнику прицелиться как следует.
        Я с большой охотой поддержал распоряжение Михалыча и еще энергичнее потащил Ярослава к пожарным воротам. Он, в свою очередь, четко выполнял мое распоряжение: помалкивал да усердно перебирал ногами, лишь иногда кряхтя и постанывая - видимо, бежать в таком темпе было для него мучительно. Но ради шанса покинуть негостеприимный Магистрат княжич готов был стиснуть зубы и терпеть.
        Михаил прикрывал нам спины до самого выхода, отстреливаясь, как только откуда-нибудь начинали грохотать выстрелы. Каждую ответную очередь Михалыч сопровождал трехэтажным русским матом, который, надо думать, звучал в стенах этого учреждения очень и очень редко - русскоязычные отступники в Святой Европе попадались Ордену не каждый день. Черная дымовая завеса здорово нам помогала. Мы хорошо ориентировались в кромешном дыму, поскольку знали, куда бежать. Где-то за разбитыми воротами послышался рев свирепого хантеровского движка и визг тормозов - хотелось надеяться, что это подоспел на вечеринку Конрад Фридрихович, а не охотничий патруль.
        Я приказал Михаилу лезть в брешь первым - чтобы преодолеть преграду, обессилевшему Ярославу требовалась помощь двух человек. Михаил ухватил княжича под мышки и втянул его в пролом. Я уже собрался нырнуть туда следом, и вдруг мне в правое плечо, аккурат под ключицу, словно раскаленный лом вогнали. Удар был настолько резким и сильным, что меня швырнуло прямо на покореженные ворота и шарахнуло лбом о рваный край железного листа. Тут же по лицу потекло что-то теплое, но я не сразу сообразил, что это кровь. Однако то, что меня зацепило шальной пулей, догадался мгновенно.
        В голове помутилось, и когда я вновь попытался встать на ноги, то сумел подняться только на четвереньки. Невидимый истязатель продолжал вкручивать мне в плечо лом, похоже, решив нанизать меня на него, как на вертел. Звуки окружающего мира слились в одну тягучую кашу: треск пламени, грохот выстрелов, рычание мотора, брань Михаила, волочившего Ярослава через воронку между воротами... Ориентироваться в этих звуках было уже невозможно, и я решил целиком положиться на пока еще ясное зрение.
        Ползти на четвереньках по обломкам кирпичей было крайне неудобно и больно, но я ринулся к спасительному выходу, невзирая ни на какие препятствия. Незримый лом при этом еще сильнее стал терзать рану, сводя судорогой боли всю правую половину тела. Однако я полз вперед, понемногу преодолевая завал у воронки. Кровь из рассеченного лба заливала лицо, и это было очень плохо. Звуков я уже не слышал никаких, а теперь еще багровая пелена начала застилать глаза. Не хватало только ослепнуть, чтобы и вовсе превратиться в беспомощного новорожденного котенка с перебитой лапой.
        «А ведь, похоже, тебе конец!» - промелькнула в помутившемся сознании короткая и страшная догадка, озвученная чьим-то незнакомым бесстрастным голосом. И как только это произошло, невидимка-палач тут же выдернул из раны лом, сильно толкнув при этом меня в спину. Я покатился по кирпичным обломкам прямо в воронку, словно брошенный в могилу труп.
        «Да, теперь точно конец!» - резюмировал все тот же холодный голос. Не оставалось иного выбора, как полностью с ним согласиться.
        
        Неизвестно, сколько времени прошло с осознания мной факта собственной смерти и до момента, когда кто-то ухватил меня за запястья и потащил в неизвестном направлении.
        Но тащили явно не вверх. Хотя вроде бы и не под землю тоже. Неужели душа негодяя Хенриксона была никому не нужна даже в Аду?..
        ... Хотя нет, кому-то она все же понадобилась, иначе с чего бы это мне выделили персональную кровать, а под голову положили подушку? Опять же, зачем душе в Аду кровать и подушка?..
        Стоп-стоп-стоп, давайте-ка оставим пока разговоры об Аде - кажется, я все еще нахожусь на грешной земле и, судя по ясности сознания, вовсе не корчусь в предсмертной агонии. Что ж, это неплохо. А вот когда мы убегали из Магистрата, было действительно плохо. И суетно. И больно. И... Но мы, кажется, все-таки вытащили оттуда Ярослава! Хотя как можно быть в этом уверенным, если я не дожил до окончания нашей операции...
        Тьфу, да что за напасть! Конечно, дожил. Мертвые не философствуют, однозначно.
        Я вспомнил о простреленном плече и пошевелил правой рукой, что далось мне с большим трудом - так, словно к руке был привязан груз. Болит, мерзавка, да еще как! Однако боль не нарывающая, и пуля, кажется, уже удалена. И повязка очень толково наложена. Так только профессиональные медики умеют - те, кто на своем веку не одну сотню ран обработали... Среди нашей компании медиков нет, а вот в Главном Магистрате - навалом. Где калечат, там, стало быть, и лечат.
        Вот черт! Все, что угодно, только не это!.. Помогая себе здоровой рукой, я приподнялся и, спустив ноги на пол, уселся на краю кровати. Сразу же нахлынуло головокружение, и некоторое время я боролся с желанием уронить гудящую голову обратно на подушку. Лоб у меня тоже был забинтован, и я припомнил, как треснулся им об острый край какой-то железяки. Но сотрясения вроде бы не было, поскольку дурнота вскоре откатила и мысли мои вновь обрели относительную стройность.
        В комнате царил полумрак, однако света вполне хватало, чтобы определить: я нахожусь не в госпитальной палате и не в каземате проклятого Магистрата. Комната походила на не слишком просторную семейную спальню: двуспальная кровать, пара мягких стульев, платяной шкаф, туалетный столик с косметическими принадлежностями, какие-то картинки на стенах... Все так по-домашнему мило, и даже неловко от того, что я, абсолютно чужой человек, разлеживаюсь в этом наверняка святом для хозяев месте.
        Но кто здесь хозяева? Я что, был подобран на улице какими-то добросердечными горожанами и выхожен ими, как бездомная собачонка? Нет, вряд ли Михаил бросил бы меня возле Магистрата, даже мертвого. Конрада - возможно, но не меня, это точно. Значит, Михалыч тоже сейчас где-то поблизости. А вместе с ним, надо думать, и остальные.
        Дверь в спальню была приоткрыта, и из-за нее доносились голоса. Точнее, голоса двух человек. Один говорил почти без умолку, второй отвечал ему редко и кратко. Навострив слух, я сумел различить, что болтун и есть Михаил, но кто его собеседник, определить не удавалось. Не Конрад - это точно. Ярослав? Маловероятно - разговор шел на святоевропейском. Аврелий? Тоже нет: говоривший с Михаилом был сильно напуган, а заместитель Апостола уже доказал, что до такой степени нам его не напугать. Значит, оставался только хозяин этого гостеприимного дома.
        - Да прекрати ты, наконец, дрожать! - раздраженно упрашивал Михаил приютившего нас горожанина. - Кому говорю, прекращай! Клянусь, ни одна живая душа не видела, как мы сюда заходили. Так же, по-тихому, и уйдем. Тебе что, денег мало? Я ведь сказал, что это только задаток. Будем уходить, получишь еще столько же.
        - Ничего я от вас не получу! - угрюмо пробормотал хозяин. Кажется, я даже слышал, как стучат от страха его зубы. - Вы убьете меня, как убили вчера вечером того человека!
        - Вот болван! - вскипел Михаил. - Да я только затем и пристрелил этого ублюдка, чтобы он потом не сдал тебя в Магистрат! Взял грех надушу, чтобы гарантировать тебе полную безопасность. Соображаешь, на что я пошел ради тебя и твоей семьи? А ты: «убьете, убьете»! Как ты вообще мог подумать о нас такое?! Ты же вытащил Эрика с того света, и мы теперь тебе по гроб жизни обязаны! И Эрик тоже! Ну что такого сделать, чтобы ты нам поверил? Хочешь, поклянусь чем-нибудь?..
        Я поднялся с кровати, что вызвало очередное головокружение, которое удалось перебороть, прислонившись к стене. Просто удивительно, как при этом приступе слабости у меня не подкосились колени. Из зеркала на туалетном столике на меня глядело опухшее и небритое лицо закоренелого алкоголика. Я опознал себя в полумраке только по кривому носу, и то лишь потому, что изгиб моей сломанной переносицы являлся, можно сказать, уникальным. Показываться с помятой рожей на люди было стыдно, но занимать чужую спальню, как и злоупотреблять гостеприимством хозяев, выглядело гораздо неприличнее.
        Доплетясь до двери и открыв ее, я очутился в маленькой гостиной, обставленной скромной мебелью и горшками со вьющимися по стенам и поверх окон декоративными растениями. Рассевшиеся на креслах и диване четыре человека создавали в гостиной тесноту, а когда к ним присоединился я, комната и вовсе стала похожей на курилку епископата в приемный день, разве что никто из присутствующих в данный момент не курил.
        - Глядите-ка: этот сукин сын уже оклемался! - воскликнул Михаил, указав на меня пальцем. - Джером, старина, клянусь моими обожженными усами, ты - второй Гипокрит!
        - Гиппократ! - продрав пересохшее горло, поправил я Михалыча. Хоть и редко, но иногда мне тоже удавалось взять реванш в этой игре, начавшейся в тот день, когда я взялся плотно изучать русский язык. - Здравствуй, Джером! Давно не виделись, дружище. Пока не знаю, как я сюда попал, но мне очень приятно вновь встретиться с тобой...
        При всем уважении к хозяину, который, как выяснилось, оказался нашим старым знакомым, я все же больше обрадовался встрече не с ним, а с тем человеком, из-за которого мы разворошили самое злобное осиное гнездо в Святой Европе. Ярослав скромно притулился в уголке дивана, баюкал свою ампутированную руку и глядел на меня виноватыми глазами. Да, сейчас он испытывал стыд, однако взгляд Ярослава был уже не взглядом провинившегося подростка, а солдата, который не выполнил приказа и тем самым подвел своего командира.
        За сутки, что я провел без сознания, княжич успел отмыться от грязи магистратских подвалов, и теперь его уже трудно было спутать с кем-то иным. Хотя, конечно, изменился Ярослав сильно. И не просто стал взрослее на год, а превратился в настоящего взрослого человека. Сейчас он здорово походил на своего отца - именно того князя, который провожал нас в путь: суровое лицо, потухший взгляд, понурые плечи... Но даже в таком мрачном облике в Ярославе было заметно княжеское достоинство.
        Я давно готовился высказать княжичу все, что думал о его глупом геройстве и непочтительном отношении к родителям. Однако теперь, взглянув на Ярослава, понял, что ему больше не требовались нравоучения. Ни мои, ни чьи-либо еще. Ну, может быть, кроме отцовских, хотя наверняка и князь поймет, что его непутевый сын глубоко сожалеет о содеянном.
        В данный момент Ярослав был подавлен и замкнут в себе, но я не замечал у него в глазах ни прежнего романтического блеска, ни желания вернуться к братьям по вере. К тому же Михаил наверняка рассказал ему о гибели Лотара и коварстве датчан, пытавшихся воспрепятствовать нам освободить княжича. Эти новости тоже обязаны были заставить Ярослава крепко задуматься.
        Я полагал, что знаю, какие выводы сделает сын Петербургского князя после этих раздумий. А возможно, уже сделал, раз не рвался в бой, как одержимый, с целью отомстить за побратима. Я смел надеяться, что в дальнейшем новый член нашей команды тоже не создаст нам проблем, поскольку на сегодняшний день их у нас стало даже больше, чем прежде.
        О сидевших на том же диване Конраде и Михаиле говорить особо было нечего. Разве только то, что они сумели завершить операцию, когда я выбыл из игры, и не просто вытащили меня из пекла, но и отыскали в этом хаосе отличного лекаря. А вот каким образом наши пути пересеклись с дьяконом Джеромом, ранее служившим Ордену в качестве полевого медика, мне еще только предстояло выяснить...
        Дьякон-медик Джером сопровождал Одиннадцатый отряд в моем последнем охотничьем рейде. Добродушный толстяк-недотепа частенько становился у нас объектом для шуток, а также вечным козлом отпущения для нашего магистра Виссариона, случайно угодившего под гранатометный выстрел при захвате Апостола-отступника де Люка. Последним из нас Джерома видел Михаил: когда во взбудораженном моим предательством лагере все встало с ног на голову, дьякон не пожелал находиться в этом бедламе и дезертировал со службы. Сей грех тоже был довольно тяжек, и медика непременно ожидали крупные неприятности, если бы не великая и всесокрушающая сила любви.
        Еще до начала осады монастыря Мон-Сен-Мишель, когда отряды Охотников только собирались в епископате городка Ренн, Джерому удалось снискать симпатию дочери реннского епископа Мадлен. Их бурный роман продлился всего сутки, после чего суровый боевой дьякон отправился укрощать отступников, а его возлюбленная осталась преданно ждать возвращения героя с войны.
        И герой вернулся. Выглядел он, правда, при этом вовсе не по-геройски - растерянным, оборванным и измотанным (для человека столь внушительной комплекции, как Джером, отмахать пешком по пересеченной местности сто километров - великий подвиг), но для Мадлен это не имело никакого значения. Главное - Джером возвратился к ней, а не к кому-то еще - судя по умению дьякона очаровывать молоденьких девушек, епископская дочь была для него не первым любовным опытом. Сраженная наповал такой самозабвенной преданностью, Мадлен поклялась, что теперь судьбы ее и Джерома связаны навек, а посему все проблемы любимого становятся и ее проблемами.
        Надо отдать должное силе духа восемнадцатилетней девушки, у которой хватило настойчивости заставить отца, реннского епископа Жана Батиста, встать на защиту какого-то неизвестного дьякона-дезертира перед его хозяином - Орденом Инквизиции. Также следует почтительно склонить голову перед епископом Жаном Батистом. Он так искренне любил дочь, что рискнул своим положением и добрым именем, чтобы снять с Джерома все обвинения. Спустя всего два месяца после трагедии на берегу залива Сен-Мало репутация медика была чиста, как слеза младенца, а сам Джером уже не служил Ордену, а числился при дворе своего благодетеля и заступника. И хоть статус дьякона не позволял Джерому требовать руки и сердца дочери епископа, медик решил, что он, как честный человек, просто обязан на ней жениться. Против чего, впрочем, Жан Батист отнюдь не возражал и дал дьякону согласие опять же во благо любимой дочери.
        Молодожены отказались жить в поместье близ провинциального Ренна и предпочли перебраться в столицу, где Джером, действительно толковый специалист в медицине, решил заняться частной практикой, а также открыть аптеку. Приданое жены и деньги, вырученные от продажи поместья, делали эти желания вполне осуществимыми. Не сказать, что дела у молодой семьи аптекарей пошли слишком успешно, но, по крайней мере, она не бедствовала и вполне довольствовалась тем, что имела. Выросшая в роскоши Мадлен на удивление легко смирилась с такой жизнью, а Джером оказался довольно экономным человеком и начал понемногу приумножать семейное благосостояние.
        За шесть с половиной лет совместной жизни супруги произвели на свет двух ребятишек - мальчика и девочку, - и будущее не предвещало им никаких неприятностей, если бы не эта внезапная война. Впрочем, глава семейства верно предугадал развитие событий и отправил жену и детей из столицы в Ренн задолго до того, как норманны ступили на Апеннины. Сам же остался присматривать за домом и аптекой, исполненный надежд, что беда минует его стороной...
        Вероятно, та беда, к какой готовился медик, и миновала бы, но внезапно нагрянула другая, причем совершенно непредсказуемая. А всему виной была обычная вывеска над аптекой. Джером по праву гордился этой вывеской, поскольку в свое время не пожалел средств и заказал ее у лучшего ватиканского оформителя. Половину вывески занимал портрет самого аптекаря: круглощекое и добродушно улыбающееся лицо Джерома в докторском колпаке, которое, как посчитал хозяин, вызывало у клиентов исключительное доверие. И действительно, приметного медика стали после этого чаще узнавать на улице, даже без колпака и в повседневной одежде. Эта пусть небольшая, но популярность и впрямь благоприятно отразилась на бизнесе, и Джером уже начал подумывать об открытии филиала на правобережье под такой же удачной вывеской.
        Если бы Джером знал, что за взрывы прогремели в прошлое утро в соседнем квартале и что случится с медиком через четверть часа после этих взрывов, он бы не мешкая запер свою аптеку, а также, вероятно, сорвал бы с фронтона от греха подальше известную на всю округу вывеску. Но Джером и ухом не повел, поскольку привык к норманнским бомбардировкам, а потенциальную угрозу в вывеске не видел и подавно. За что вскоре и поплатился.
        Останься за рулем нашего трофейного «Хантера» Конрад Фридрихович, возможно, он и не обратил бы внимания на одну из уличных вывесок. Но у управлявшего автомобилем русского контрразведчика память на лица оказалась очень хорошей. И хоть Михалыч, улепетывая от переполошенного Магистрата, гнал по улице джип во весь опор, он не мог проморгать приметный портрет и лозунг под ним «Покупай лекарства у дядюшки Джерома!».
        Поначалу Михаил хотел отвезти меня к своему знакомому медику из русских иммигрантов, но для этого пришлось бы прорываться на «Хантере» почти через весь город, что было чрезвычайно опасно. Я же истекал кровью, и мне требовалась срочная медицинская помощь. Так что, едва Михаил увидел на фронтоне здания лицо старого знакомого, который, ко всему прочему, еще и являлся лекарем, участь «дядюшки» Джерома решилась окончательно...
        - Верь нам, Джером, - попросил я, тяжко опускаясь в кресло. Путь от спальни до гостиной дался мне ценой невероятных усилий, однако то, что я мог ходить, было уже замечательно. - Что бы тебе тогда про нас ни наболтали, все это - полная ерунда. Не бойся, мы - не звери. Нам надо лишь дождаться, когда норманны снимут осаду и в Ватикане откроются городские ворота. Если Грингсон и Пророк вчера договорились о мире, это может случиться через пару дней. Все издержки мы тебе возместим. Ну а возникнут неприятности, скажешь, что тебя насильно удерживали в заложниках.
        - Что ж, тогда вам придется избить меня для правдоподобия, как однажды это сделал Бернард Уильямс, - горестно усмехнулся медик, припомнив тот пренеприятный инцидент, когда Мясник, выгораживая магистра Аврелия, сделал из дьякона жертву нападения отступников, чуть не придушив бедного Джерома, - тоже якобы для правдоподобия. Нет, мы до таких дикостей, конечно, опускаться не намеревались, но если аптекарь будет настаивать, придется для организации алиби оказать ему эту специфическую услугу.
        Кстати, а где Аврелий?..
        - Понимаешь, тут такое дело... - услыхав мой вопрос, Михаил помрачнел и начал теребить ус. - В общем Магистр Аврелий, мир его праху, скончался от ран...
        - О чем ты говоришь? Каких ран? - удивился я, поскольку прекрасно помнил, что мы магистра и пальцем не тронули.
        - От двух пулевых ран в спине, - пояснил Джером, бросив испуганный взгляд на Михаила. - Он его пристрелил. Когда тот убегал.
        - Спасибо, дружище, что напомнил, - съязвил Михалыч. - Да, не отпираюсь: все так и было. Я знаю, что ты, испано-скандинав, вроде бы хотел пощадить Аврелия, ведь он так усиленно на это напрашивался, на жалость твою давил... Честно сказать, и я не хотел его убивать - хрен с ним; все равно ему за предательство пришлось бы отвечать, но... В общем, пока мы тебя в аптеку с черного хода заносили, Аврелий обо что-то в кузовке веревки перетер, тент сорвал и - деру. Хорошо, что Ярослав успел его заметить, иначе бы мы сейчас сидели не в этих креслах, а в тех, к которым провода подключены... И хорошо, что Джером ворота закрыл, - пока Аврелий с засовом возился, тут я его и... - Михаил нацелил указательный палец на стену и щелкнул языком, красноречиво демонстрируя, какой смертью умер инквизитор. - Но попал я удачно: старик долго не мучился и дух испустил еще до того, как мы к нему подбежали... Эй, да что с тобой, Эрик? У тебя такой вид, будто тебе жаль этого душегуба!
        - Не жаль, - возразил я. - Ты поступил правильно. Мы не могли рисковать, отпуская Аврелия, пока не покинули город. Наверное, даже к лучшему, что это сделал ты - я бы на твоем месте засомневался, и Аврелий точно бы удрал. Ладно, что сделано, то сделано. Туда ему и дорога, палачу. - И кивнул Ярославу: - Это он тебе руку искалечил?
        - Нет, не он, - помотал головой княжич, после чего откинул со лба челку и коснулся пальцем проходящего через весь лоб ожога. - Вот подарок Аврелия. И еще - вот...
        Он закатал рукав и продемонстрировал такой же ожог на запястье здоровой руки. Никому из присутствующих не нужно было объяснять, что эти ожоги - следы, которые оставляют электрические контактные зажимы Трона Еретика.
        - Позавчера Аврелий меня всю ночь в Комнате Правды мурыжил, - продолжал Ярослав. - Все хотел, чтобы я связался с отцом и умолял его выполнить требования Пророка. Сначала отец должен был прислать сюда боевые самолеты, а затем, когда стало известно о перемирии, вместо самолетов речь пошла о деньгах. Больших деньгах - сказать по правде, я даже половины той суммы не стою... Но я не согласился. Честное слово, господин Хенриксон, - не согласился! Когда сознание терял, они меня в чувство приводили и снова генератор включали. Но только ничего у них не вышло. По крайней мере теми методами, какие они применяли. Аврелий ведь боялся, что я могу с ума сойти, и потому особо не усердствовал. Не знаю, как он собирался меня пытать возле радиопередатчика, но будьте уверены, господин Хенриксон, я бы и там ничего не сказал.
        - Ты хорошо держался, Ярослав, - заметил я. Вот уж не думал, когда ехал в Ватикан, что мне придется хвалить княжеского сына. У меня и сейчас не было желания его хвалить, но то, что довелось пережить этому парню, выпадало далеко не каждому его сверстнику. Вытащенный из магистратских подвалов, Ярослав нуждался в поддержке, так что я не хвалил его, а всего лишь давал понять, что теперь он - среди друзей. Пусть не клявшихся ему в верности до гроба, как это было принято у норманнов, но друзей, на которых Ярослав тоже мог положиться.
        - Где труп Аврелия? - спросил я.
        - В надежном месте, - успокоил меня Михаил. - Вчера, как стемнело, незадолго до комендантского часа я спустил его в канализационный коллектор в одной из подворотен, в паре кварталов отсюда. Нынче в Ватикане от улик избавляться - милое дело. Электричества нет, людей на улицах тоже практически нет. Потом еще квартал проехал и в такой же подворотне «Хантер» бросил. Хороший автомобиль, но шибко приметный. Теперь на нем по городу не покатаешься.
        - Теперь по городу и просто не походишь, - вздохнул Конрад Фридрихович. - Право слово, сомневаюсь, безопасно ли нам пережидать смутное время у этого милейшего человека. Вам ли не знать, как работают Охотники в Цитадели. При налете на Магистрат имела место стрельба, а значит, вероятно, что кто-то из налетчиков был ранен. Больницы, медпункты, аптеки - все это будет проверяться и перепроверяться.
        - Несомненно, будет, - ответил Михалыч, после чего Джером испустил очередной горестный вздох. - Но не сегодня, это точно. Так что, испано-скандинав, можешь до утра спокойно зализывать свои раны. А завтра будет видно, останемся здесь или в другое место подадимся.
        - А что, в Главном Магистрате нынче выходной? - Я никак не уразумел, почему Михаил так спокоен насчет сегодняшнего дня.
        - Да, мы же тебе еще не все новости рассказали, - спохватился он. - Окончательно неизвестно, как там насчет мира с норманнами, но по поводу траурной ладьи Лотара Торвальдсона Ватикан с ними договорился. Через пару часов она должна войти в столицу через северные речные ворота. Говорят, заграждения уже убраны.
        И сочувственно посмотрел на Ярослава, который при упоминании похорон своего побратима насупился и стал мрачнее тучи.
        - Лотар осуществил свою мечту, - произнес княжич полминуты спустя, но в словах его не было ни злобы, ни раздражения. - Мой брат войдет в чертоги Видара, как подобает входить туда таким, как он. Теперь он увидит и радужный мост Биврест, и священную рощу Гласир, где растут деревья с листьями из червленого золота, и саму возрожденную Валгаллу с ее пятьюстами сорока дверьми и величественными воротами Вальгирд... Жаль только, что Лотар увидит все это слишком рано... А вот я теперь никогда этого не увижу, господин Хенриксон. И вы знаете - ничуть об этом не жалею. А жалею я о других вещах, о которых сейчас совершенно не хочу говорить... Я должен сказать вам спасибо, господа, что вы не бросили меня здесь и не заставили унижаться перед отцом. И если нам с вами не суждено будет добраться до Петербурга...
        - Типун тебе на язык! - цыкнул на княжича Михаил. - Не вздумай расклеиваться, приятель. Мы тебе не телохранители; нужда припрет - получишь оружие и будешь прикрывать нам спины. И не исключено - предупреждаю сразу! - что тебе даже придется стрелять в твоих так называемых братьев, поскольку мы с ними никаких братских договоров не заключали. Раз попробовали - на всю оставшуюся жизнь зареклись это делать. Лотар и впрямь был единственным порядочным человеком в этой банде, но его отец нам не друг. Такой друг ничего, кроме обвязанного ленточкой троянского коня, подарить не может.
        - Я не собираюсь сбегать от вас и возвращаться к Вороньему Когтю, - пообещал Ярослав. - Но не потому, что побывал в плену и покрыл себя позором. И не потому, что мне осточертела эта война. Дело в другом: если я обману вас, я предам память о моем побратиме. Ведь он взялся помогать вам только из-за того, что искренне верил: вы вытащите меня отсюда. Поверьте, для Лотара было не важно, вернусь я к нему в дружину или отправлюсь с вами домой, в Петербург. Мой брат просто спасал мне жизнь, ради чего пожертвовал своей. И если после этого я продолжу бездумно лезть в пекло из-за каких-то денег и дешевой славы, наплевав на свое будущее, значит, выходит, что Лотар погиб зря. Такого не случится, господа. Я вернусь на родину и докажу, что мой брат отдал свою жизнь не напрасно. Можете быть уверенными.
        Да, подумал я, если ты, парень, и впрямь так считаешь, значит, и мы не напрасно ввязались во все это. И теперь нам предстоит постараться, чтобы твои желания действительно осуществились. А для этого нужно на время забыть о далеком будущем и сосредоточиться на настоящем, от которого совершенно не приходилось ждать добра...
        
        
15
        
        - Итак, Охотник, ты доволен? - осведомился Горм Фенрир у Густава Ларсена, когда тот закончил осмотр траурной ладьи перед тем, как на ее борт должны были вознести тело форинга Торвальдсона. После чего уже ничто не мешало «Хрингхорни» отправиться в свое первое и последнее плаванье к морю.
        Кувалда пока не отвечал. Напоследок он подошел к одному из ящиков, что были расставлены на корме и вдоль бортов, достал оттуда бутылку вина и принялся изучать этикетку.
        - Я попросил бы тебя быть поаккуратнее, Охотник, - предупредил форинг гостя, высокопоставленного, но отнюдь не желанного, а затем указал на столпившихся вдоль берега дружинников. - Каждая из этих бутылок - дар форингу Лотару от кого-то из его братьев. Все дары, что приносятся идущему в Валгаллу, - священны. И если ты разобьешь эту бутылку, то нанесешь оскорбление не только покойному, но и нам.
        Датчане и дружинники приближенного к конунгу ярла Маргада - те, что после отвода норманнских войск остались у стен Цитадели оберегать конунга во время траурной церемонии, - не спускали настороженных глаз с ватиканской делегации. Норманны будто только и ждали приказа Фенрира, чтобы растерзать Охотников на куски. Впрочем, от дружинников сейчас требовалось немного - всего лишь сдерживать эмоции и неукоснительно блюсти договор о перемирии. А вот форингу датчан, помимо этого, приходилось демонстрировать еще и дружелюбие к врагу. И пусть оно являлось вынужденным и не особо пылким, тем не менее шаг этот требовал от Горма серьезного внутреннего компромисса с его принципами. То же самое требовалось и от Вороньего Когтя. И то, что Грингсон и Фенрир пошли на такой компромисс, было для делегации ватиканцев еще одним косвенным доказательством миролюбивых намерений скандинавов.
        - Я знаю о святости ваших погребальных даров, - ответил Густав, а затем указал на винную этикетку и хмыкнул: - Традиции!.. А покойного Торвальдсона не оскорбит, что вы нагрузили его ладью не скандинавскими винами, а крупной партией трофейного кагора? Для нас это вино, между прочим, тоже священно, а вы применяете его...
        Ларсен недоговорил. Он явно хотел сказать «применяете в языческом ритуале», но воздержался: во-первых, поостерегся в день норманнского траура бросаться такими обвинениями, а во-вторых, вряд ли сегодня Пророк выразит протест из-за использования видаристами кагора для своих обрядов и по этой причине расторгнет перемирие. На этот компромисс Его Наисвятейшество также мог пойти. Охотник вернул бутылку в ящик и скомандовал сопровождающим, которые помогали ему инспектировать «Хрингхорни», чтобы те закруглялись и шли на берег. Помощники Ларсена, коих было всего двое, уже закончили проверку и теперь совали свои носы в короба с продовольствием и ящики с вином лишь для того, чтобы не стоять столбами в ожидании командира.
        Несмотря на то что эйнхерий Лотар был снабжен в последний путь огромным количеством провианта - одного лишь вина, по грубым подсчетам, «Хрингхорни» вез полторы тысячи литров, - обыск открытой деревянной барки не вызвал особых хлопот. Охотники присутствовали при всем процессе погрузки и тщательно обследовали корпус ладьи изнутри и снаружи. А также внимательно исследовали русло и дно Тибра у речных ворот - на всякий случай, дабы получить лишнюю уверенность, что между финальной проверкой и прибытием «Хрингхорни» в Ватикан на борт судна не попадет никакой недозволенный груз.
        - Ну так что, Охотник, доволен ты или нет? - повторил свой вопрос Фенрир, когда ступил на берег вслед за группой инспекторов.
        - Не знаю, насколько квалифицирован ваш ледсагар в судовождении и способен ли он довести ладью до моря без происшествий, - ответил Кувалда, - но разрешение на отплытие я вам даю. Можете приступать к церемонии. И не забывайте, что, как только мы впустим судно в город и закроем ворота, вы, согласно договору, обязаны будете немедленно удалиться от стен Божественной Цитадели.
        - Не волнуйся, - заверил его Горм. - Мы прекрасно помним о договоре. Наш речной флот в Базеле уже готов выдвинуться на север. Однако, пока мы здесь, хочу кое о чем тебя спросить. Это касается Стрелка Хенриксона. Тебе удалось устранить проблему?
        - Пока нет, форинг... - По непроницаемому лицу Кувалды нельзя было определить, какие чувства испытывает он в настоящий момент, однако Охотник не сумел скрыть в голосе нотки разочарования и злобы. - Но мы имели возможность убедиться, что Хенриксон действительно в городе. Вчера утром он и его банда осмелились напасть на Главный Магистрат. Были взрывы, стрельба, есть несколько раненых с нашей стороны. Хорошо, что ты предупредил меня, а я - свое командование о появлении Стрелка, иначе мы могли бы счесть этот инцидент вашей провокацией и разорвать перемирие.
        - Налет Хенриксона увенчался успехом?
        - Это не имеет отношения к делу, форинг. Скажу только, что Стрелку и его людям удалось скрыться и все они до сих пор живы. Но из города им не уйти. Столица блокирована, и не сегодня-завтра всех их схватят. А уж наказание мы для них придумаем.
        - Не сомневаюсь, Охотник, - кивнул Горм и откланялся: - Что ж, если ты закончил с проверкой, значит, я иду докладывать моему конунгу, что все готово к траурной церемонии. Прощай.
        - Прощай, форинг. И будь спокоен насчет Хенриксона - я лично займусь им...
        
        Сопровождаемый Фенриром и ярлом Маргадом, Вороний Коготь вышел из огромного шатра, где находилось тело его сына, и неторопливым шагом направился к «Хрингхорни». Конунг, форинг и ярл шли по живому коридору из дружинников, столпившихся по обе стороны пути, что вел от шатра до берега Тибра. Горм, взявший на себя обязанности носителя священной секиры, держал перед собой раскрытый футляр со Сверкающим Хьюки. Головы норманнов были не покрыты, и все присутствующие на церемонии сохраняли гробовое молчание. Оружие дружинники держали в руках, направив его стволами в небо.
        Следом за конунгом и его сопровождающими шли шесть дренгов. Они несли большой деревянный щит, на котором возлежало тело их форинга. Никаких погребальных нарядов видаристы не признавали: на Лотаре была все та же полевая норманнская форма, разве что совершенно новая. По левую руку от него находился шлем, по правую, оторванную при взрыве и пришитую потом хирургом, - боевой норманнский нож в ножнах. У видаристов было не принято гримировать покойников, получивших перед смертью увечья, поэтому лицо Торвальдсона на четвертые сутки после гибели выглядело довольно жутко. Впрочем, так могли подумать только ватиканские наблюдатели, которым дозволили находиться неподалеку от причала. Но для норманнов все выглядело вполне пристойно - им порой приходилось провожать к траурным ладьям куда более обезображенных эйнхериев.
        Замыкал процессию пожилой дружинник по имени Сэминг. Сегодня он служил в обозе у конунга, а в Скандинавии принадлежал к его дворцовой прислуге. Сэминг был единственным, кто не снял головного убора, но никто, даже сам Вороний Коготь, не смел потребовать у этого человека обнажить голову. Да и шлем, что был надет на Сэминге, разительно отличался от традиционного скандинавского боевого шлема. Изготовленный из белой кожи и украшенный древними орнаментами, этот шлем являлся главным отличительным знаком человека, избравшего для себя судьбу ледсагара.
        Ледсагар имел при себе из оружия только традиционный нож, а в руках идущий на добровольную смерть держал незажженный факел. Лицо ледсагара превратилось в каменную маску, но во взгляде светилась гордость. Фенрир не солгал тогда Охотнику: Сэминг действительно был избран из нескольких кандидатов. Конунг сам отобрал ледсагара для сына, оказав честь слуге, который всю свою жизнь верой и правдой служил Грингсону и отправился с ним в поход, даже будучи пожилым и больным.
        Процессия ступила на сходни, спущенные с борта «Хрингхорни». Сохраняя скорбное молчание, дружинники расформировали живой коридор иподтянулись к причалу, окружив его плотной толпой. Для Охотников подобное отсутствие строевой дисциплины выглядело непривычно, но они были в курсе, что в скандинавских дружинах строевая подготовка не проводится. Норманны не тратили времени на топтание по плацу, считая такую муштру совершенно бессмысленной, как парады и прочие показные мероприятия. Все военные традиции видаристов были скупы и необременительны. Даже их устав никогда не был напечатан на бумаге, поскольку являлся предельно лаконичным. Любой дренг, перед тем как вступить в дружину, уже знал свои права и обязанности назубок. Как и то, что его ждет в случае нарушения клятвы норманнского боевого братства.
        Дренги внесли щит с телом Лотара на ладью и установили его на заранее подготовленный деревянный помост на носу «Хрингхорни». Под помостом были аккуратно уложены деревянные поленья и сухой хворост. Возле мачты стояли две канистры с бензином. Проводить обряд кремации, а также самосожжения ледсагар собирался уже в море, куда ладья должна была добраться как раз к закату.
        Исполнив свои обязанности, дренги покинули корабль и встали неподалеку от сходен. На ладье остались только Торвальд, Горм, Маргад и Сэминг. Ледсагар воткнул факел в специальную подставку, после чего смиренно встал у изголовья ложа покойного.
        Первым к Сэмингу приблизился Вороний Коготь. Положив руку на плечо старика-провожатого, конунг негромко произнес короткое напутствие, после чего отступил на шаг и поклонился ледсагару в пояс - честь, которой простые смертные никогда не удостаиваются. Сразу же вслед за Торвальдом в поклоне склонились Фенрир, ярл и все до единого стоявшие на берегу дружинники.
        Охотники, естественно, кланяться не стали, но торжественностью момента прониклись: замерли без движения и опустили взгляды, будто присутствовали на похоронах кого-то из собратьев по оружию. Какие бы чувства ни испытывали Ларсен и прочие члены его делегации к норманнам, законы служебной этики обязывали Охотников уважать традиции врага во время перемирия.
        Поклонившись Сэмингу, Торвальд напоследок крепко обнял его, после чего развернулся и, не оборачиваясь, сошел на берег. Горм и Маргад попрощались с ледсагаром таким же братским способом и спустились по сходням за конунгом. Дренги незамедлительно убрали трап и отшвартовали «Хрингхорни». Пока они занимались этим, Сэминг проследовал на корму, запустил двигатель и встал у штурвала, приготовившись к своей священной вахте. Ледсагар уже не смотрел на столпившихся у причала братьев - взгляд старика был устремлен только вперед...
        - Прощай, Лотар! Прощай, Сэминг! Свидимся в Валгалле! - громко произнес Вороний Коготь, нарушая гробовую тишину, после чего вытащил револьвер из кобуры и отсалютовал, несколько раз выстрелив в воздух.
        - Прощай, Лотар!.. - Форинг, ярл и остальные дружинники последовали примеру Торвальда, огласив берег нестройными выкриками. - Прощай, Сэминг!.. Свидимся в Валгалле!.. Свидимся!.. В Валгалле!..
        Ледсагар остался невозмутимым и при звуках грянувшего прощального салюта. Сэминг не одарил дружинников напоследок даже мимолетным взглядом, отвел ладью от причала и направил ее на середину реки. «Хрингхорни» лег на курс и уверенно поплыл к Божественной Цитадели, как и положено траурной ладье, - неторопливо, чуть быстрее скорости течения.
        Вороний Коготь дождался, пока корабль с телом сына не скроется за поворотом, после чего развернулся и в молчании побрел к стоявшей в отдалении технике. Грингсон не забывал о заключенном с Пророком договоре. «Хрингхорни» отправился в скорбный путь вниз по течению, а Торвальд уводил остатки своего войска в противоположном направлении. Уход дроттина с берега послужил командой и для остальных норманнов: датчане двинули следом за конунгом; ярл Маргад и его дружинники отделились от них и зашагали к своей бронетехнике.
        Ватиканцы пронаблюдали, как норманны рассаживаются по машинам, а затем вернулись к своим «Хантерам» и, дабы обогнать плывущую к городу ладью, рванули короткой дорогой к речным воротам. Ларсен поминутно оглядывался, следя за облаками пыли, что оседали за транспортом отступающего врага, и все не мог поверить, что свирепые северяне действительно отходят от стен его города.
        Но успокаиваться Густаву и полковнику Скабиа было еще рано. Пока эта проклятая ладья не сгорит в прибрежных водах и пока разведка не доложит, что дружины Грингсона двинулись по Рейну на север, не было уверенности, что Вороний Коготь не нарушит данное Пророку обещание. Торвальд мог и передумать, вернуться и возобновить осаду, а мог отправиться к Роттердаму другим маршрутом и разорить по пути еще несколько городов. Кто знает, что взбредет завтра в голову непредсказуемому носителю Северной Короны и не сменится ли этот зыбкий мир новой войной. Пожалуй, такой поворот событий будет куда менее удивителен, чем состоявшиеся мирные переговоры.
        Ледсагар правил кораблем уверенно и провел его через речные ворота без каких-либо затруднений. Обычный торговый барк, превращенный стараниями умельцев в точную копию старинной ладьи, пересек оборонительный периметр Цитадели, когда последняя норманнская дружина уже скрылась с глаз. Судя по радиосообщениям ватиканских наблюдателей, она присоединилась к основному войску, готовому выдвинуться в дальнейший путь на север.
        Ларсен получил эти сведения, наблюдая, как «Хрингхорни» приближается к мосту Апостола Хоакима, что выходил прямиком к Солнечным воротам - месту, через которое норманны планировали проникнуть в Ватикан после неудачного штурма Главных ворот. Мост по-прежнему оставался заминированным, как и близлежащий к нему квартал на левобережье. Стратегически важный район столицы был оцеплен, а его жители эвакуированы.
        Именно поэтому у моста Апостола Хоакима не наблюдалось зевак. В отличие от соседних районов, где любопытные горожане выходили на набережную и забирались на крыши домов, чтобы поглазеть на диковинную ладью, которая словно заблудилась во времени и пространстве. Ватикан будоражили различные слухи, вплоть до самых невероятных, наподобие тех, в которых утверждалось, что на лодке в Цитадель приплывет сам конунг - якобы для того, чтобы покаяться в содеянном и попросить у Пророка прощения. Многие легковерные граждане спешили удостовериться в этом собственными глазами.
        Защитники Веры и пришедшие им на подмогу Охотники выставили оцепление вдоль берега Тибра по всей столице, но сдержать любопытных горожан было не так-то легко. Кувалда двигался по набережной на «Хантере», сопровождая плывущую по городу ладью, и едва не сорвал голос, покрикивая из машины на бойцов оцепления, чтобы те энергичнее отгоняли толпу от берега. Покрикивал, хотя и понимал, что выполнить его распоряжение практически невозможно. Зеваки напирали и неохотно расступались даже перед охотничьим «Хантером» - настолько трудно им было устоять перед искушением стать свидетелями уникального исторического события.
        Миновав линию оцепления закрытого района, Ларсен начал резонно опасаться, как бы толпа не прорвалась и сюда, в заминированную зону. Но бойцы, охранявшие этот участок, пока справлялись с возложенной на них задачей. Как и ледсагар Сэминг, чей приметный шлем Густав все время держал в поле зрения. Обрекшему себя на смерть норманну было не занимать хладнокровия. Он сконцентрировался на управлении неповоротливой посудиной, даже несмотря на то, что мысли Сэминга были заняты сейчас грядущей мучительной смертью. Кувалда поневоле проникся к самоотверженному ледсагару уважением: пусть он и язычник, но сила веры в нем на зависть крепкая. Такой, как он, не сломался бы и на Троне Еретика. Густав был убежден, что, когда настанет пора Сэмингу переходить из ледсагара в эйнхерии, он не дрогнет и не выпрыгнет за борт объятой пламенем ладьи.
        А впрочем, все же не следовало на примере Сэминга вести речь об абсолютной стойкости. Охотник присмотрелся повнимательней: да, ему не почудилось - ледсагар и впрямь застопорил штурвал, шагнул к ближайшей пирамиде ящиков и вытащил оттуда бутылку вина.
        Ларсен хмыкнул, представив, как сейчас ледсагар откупорит ее и жадно припадет к горлышку, дабы унять нервную дрожь. Вряд ли поступок Сэминга шел вразрез с традициями - ведь вино предназначалось и для него тоже. Поэтому не будет тяжким грехом, если ледсагар приговорит до срока бутылочку-друтую из тех двух тысяч, что надарили ему и Лотару почтительные братья. Лишь бы после этого кормчий «Хрингхорни» не утратил ясности рассудка и не забыл о своих обязанностях...
        Ладья подплыла к мосту Апостола Хоакима - самому низкому из городских мостов, - и Кувалда забеспокоился, не зацепится ли мачта за арку. Определить, что «Хрингхорни» пройдет под аркой, стало возможно лишь в самый последний момент. Между мостом и верхушкой мачты оставалось всего каких-то десять-пятнадцать сантиметров, и будь осадка корабля чуть выше, мачту непременно пришлось бы подрезать пилой.
        Ларсен абсолютно точно знал, что никакой пилы на ладье нет, поскольку сам принимал участие в досмотре судна. «Странно, - подумал Охотник, - почему же перед столь ответственным плаванием никто из «башмачников» не озаботился таким техническим вопросом? Разве можно было полагаться лишь на наши предварительные замеры? А если бы за ночь уровень воды в Тибре поднялся? Снег в горах уже тает - как-никак, весна на носу...»
        Впрочем, никому сегодня не известно, о чем на самом деле думал командир Первого отряда Охотников в последние минуты своей жизни. Густав Ларсен мог беспокоиться не только об отсутствии у Сэминга пилы, но и о том, что Охотник наверняка успел заметить за пару секунд до гибели. Увиденная сцена вызвала бы у Кувалды куда больше вопросов... если бы, конечно, у него осталось время озадачиться ими.
        Сэминг повертел в руке бутылку вина, словно сомневаясь, стоит ли напиваться на пути в Валгаллу, после чего зажмурился, размахнулся и с отчаянным воплем разбил бутылку о ящики...
        В следующий же миг северная часть Ватикана вместе с Солнечными воротами и большим участком стены превратились в каменную пустошь, исчезнув в облаке чудовищного взрыва...
        
        Историк Паоло Бертуччи - тот самый Безногий Итальянец, что пережил Каменный Дождь и увековечил для потомков свои воспоминания о канувшем в небытие мире Древних, - подробно описал ужасы, что творились на Земле, когда на нее падали обломки Луны. Читая в юности запрещенные в Святой Европе труды Бертуччи, которые мне чудом посчастливилось раздобыть во время учебы в Боевой Семинарии, я даже представить себе не мог, что однажды попаду в похожий катаклизм. Причем не где-нибудь, а в Божественной Цитадели.
        Каменные глыбы, врезавшиеся в Землю на бешеной скорости; мощное оружие Древних, что детонировало при этом и стирало с лица планеты целые страны; взорвавшиеся хранилища топлива, разбуженные вулканы, тонущие в океане острова и архипелаги... Читая об этих ужасах, я подозревал, что мне наверняка недостает воображения, чтобы представить наяву подобные жуткие картины. Столб огня, достигающий небес... Взрывная волна, которая за пару секунд обращает густонаселенный город в голую пустыню... Безусловно, описанные в книге факты потрясали, но не настолько, чтобы после прочтения «Хроник» Безногого Итальянца я терял аппетит и сон.
        Любопытно, что сказал бы Паоло Бертуччи, доживи он до наших дней и стань свидетелем катастрофы, которую учинил в Ватикане конунг Торвальд Грингсон. Ужаснула бы она знаменитого историка или, наоборот, показалась бы в сравнении с пережитыми ужасами всего лишь рядовой трагедией? Да, действительно, Вечный Город знал куда более жуткие катастрофы. При Каменном Дожде он вынес удары четырех небесных глыб и был затоплен водами разлившегося Тибра. Но нынче о древних кошмарах напоминали лишь предания да огромные котлованы-воронки в разных районах столицы, через которые были проложены мосты и акведуки. Ужасы же тех смутных лет давно канули в прошлое.
        И вот сегодня Вороний Коготь заставил жителей Божественной Цитадели почувствовать на собственной шкуре, что пришлось когда-то пережить их предкам. Для этого Грингсону понадобилось полторы тонны нитроглицерина, смертник-ледсагар и подходящее средство транспорта, которое могло пройти в город, не вызвав лишних подозрений. Траурная ладья с телом погибшего сына конунга подошла для этой цели как нельзя кстати...
        Инженеры-подрывники норманнов занялись производством нитроглицерина на следующий день после провалившегося штурма. Взрывчатка изготавливалась в обстановке строгой секретности на мыловаренном заводике городка Перуджа, что находился в паре часов езды от святоевропейской столицы.
        Первоначальная идея Грингсона по использованию этого крайне опасного в обращении вещества почти не отличалась от той идеи, что была в конечном итоге реализована. Вороний Коготь планировал снарядить нитроглицерином самоходную баржу и под покровом темноты отправить ее на таран заграждений у речных ворот. Взрыв такого количества нитроглицерина был равносилен взрыву почти двух с половиной тонн тротила. Этой мощи вполне хватило бы для того, чтобы расширить речные ворота для прорыва в Ватикан дружинников-пехотинцев, а при выгодном для «башмачников» обрушении стен - и прохода бронетехники. Правда, предстояло устранить одну существенную проблему: не дать Защитникам подорвать баржу еще на подходе.
        Именно данный вопрос и обсуждался на военном совете конунга, когда в норманнском лагере появились мы. Датчане - те, которые отправились с нами в Цитадель по потайному тоннелю, и другие, что должны были появиться в столице на следующий день тем же путем, - как раз и собирались обеспечить безопасный подход баржи к городским стенам. Каким образом - для нас это так и осталось загадкой. Но, судя по количеству переправляемого в Ватикан динамита, начало грандиозного фейерверка ожидалось еще до того, как начиненная взрывчаткой баржа врежется в водные заграждения.
        Нелепая гибель сына повергла конунга в смятение, но ненадолго. Вороний Коготь стоял во главе огромного войска, и от заветной цели их сейчас отделяли только проклятые ватиканские стены. Даже переживая горе, Грингсон продолжал мыслить как стратег, ответственный за успех этого завоевательного похода. Лотара было не воскресить, и суровый конунг быстро смирился с этой мыслью. А когда настала пора устроить сыну достойные похороны, у Торвальда почти сразу же родилась идея заменить баржу-таран траурной ладьей. Велика ли разница, сгорит тело молодого форинга в обычном огне или сгинет в пламени чудовищного взрыва? А для ледсагара, сопровождающего Лотара, мгновенная смерть и вовсе явится божественной милостью. Ледсагару даже не придется, как обычно, приковывать себя к мачте, чтобы не выброситься от дикой боли за борт, сгорая заживо вместе с покойником.
        Помимо мыловаренного заводика, в Перудже имелся еще и винодельческий. Это позволило «башмачникам» расфасовать нитроглицерин по винным бутылкам, подкрасить его до надлежащего цвета и запаковать фабричным способом. Десять грузовиков, что двигались с черепашьей скоростью и удерживали между собой дистанцию в несколько километров, шли до Ватикана двое суток. Кроме липового кагора, в ящиках присутствовал и натуральный, который планировалось подсунуть инспекторам при неизбежной проверке. Впрочем, Горм надеялся, что сумеет убедить земляка Ларсена не заниматься святотатством и не дегустировать священные дары, предназначенные для эйнхерия. Также Ларсен не должен был заподозрить норманнов в использовании тела Лотара Торвальдсона в качестве троянского коня. Ни один из специалистов Ордена по скандинавским ритуалам не сумел бы привести пример имевшего место в истории подобного коварства норманнов.
        Командир Первого отряда Охотников был известен своей мнительностью, но сегодня он оказался поставленным в очень непростое положение. Разуверившемуся в победе Пророку позарез требовался этот мир, и ради него Глас Господень готов был согласиться на любые условия. Густав находился меж двух огней. Он не верил норманнам, и, будь его воля, никогда не впустил бы их в столицу даже в качестве парламентеров. Но Пророк считал иначе. И если бы Грингсон расторг перемирие по причине того, что Ларсен отказался дать пропуск для траурной ладьи, или же из-за оскорбления чересчур мнительным Охотником норманнских традиций, Пророк содрал бы с Густава семь шкур, несмотря на все его прошлые заслуги. У Кувалды просто не было выхода. Он понимал, что рискует в обоих случаях. Однако, знай Ларсен, чем все это обернется, он бы, разумеется, предпочел пострадать от гнева Гласа Господнего, чем пасть жертвой гнева Вороньего Когтя и погибнуть вместе с тысячами ни в чем не повинных ватиканцев...
        Наверное, с высоты птичьего полета Ватикан после столь чудовищного взрыва стал напоминать изрядно надкушенное яблоко. Солнечные ворота, прилегающий к ним большой участок стены и несколько близлежащих кварталов обратились в руины, похоронив под собой огромное количество народу. Заминированные мост и квартал-ловушка лишь усугубили трагедию. Обязанные взрываться поочередно, в строго рассчитанном порядке, мины детонировали разом, практически удвоив по мощности взрыв нитроглицериновой начинки «Хрингхорни». Превратив север столицы в огромное кладбище, ударная волна пронеслась по городу оглушительным ураганом, срывая крыши, разнося вдребезги окна и оставляя после себя множество новых человеческих жертв. Грандиозный оранжерейный купол дворца Гласа Господнего, и без того пострадавший при бомбардировках, полностью обрушился. Многие ветхие многоэтажные инсулы-общежития в Квартале Паломников также рухнули, хотя и находились далеко от эпицентра взрыва.
        А вот Стальной Крест выстоял, несмотря на то что скептики уже не раз предрекали ему скорый конец. Колосс дрогнул, загудел, завибрировал, его поперечные перекладины зашатались, но он не упал с Ватиканского холма, где возвышался уже без малого три века. Все это, бесспорно, можно было расценивать как знамение свыше, вот только пережившему взрыв Кресту все равно оставалось стоять на площади Святого Петра не больше суток...
        Растерянность и шок охватили Божественную Цитадель. На севере столицы воцарился хаос. Пожарные и медики не могли пробиться к мосту Апостола Хоакима из-за завалов. Чудом выжившие в катастрофе контуженные и раненые горожане брели по улицам, волочили на себе других раненых, падали, обессиленные, прямо на мостовые. Кого-то из них подбирали кареты «Скорой помощи», но многие так и оставались лежать, истекая кровью. На улицах бушевала паника - едва успевшие отвыкнуть от бомбардировок, жители Ватикана вновь окунулись в атмосферу смертельного страха.
        Единственные, кто мог более-менее внятно объяснить, что произошло, были Защитники Веры на южной части оборонительной стены. Наблюдая с высоты за плывущей по Тибру ладьей, караульные прекрасно видели, где находился эпицентр взрыва, и не пострадали от ударной волны, как их товарищи в северном, западном и восточном секторах периметра. Однако весь ужас охватившей город трагедии стал очевиден только тогда, когда дозорные заметили возникшие на горизонте клубы пыли. И хоть сейчас дымом и пылью была затянута почти вся столица, те далекие пылевые облака напутали Защитников гораздо сильнее...
        Бронированная армада Вороньего Когтя неслась к Божественной Цитадели, как волчья стая к сломавшему ногу оленю. Грозные оленьи рога уже не путали голодных и свирепых волков, готовых впиться жертве в глотку, безжалостно добить ее и обглодать до последней кости. Огромная брешь зияла теперь в защитном периметре, и перекрыть его уже нельзя было ничем. Разлетевшиеся от взрыва обломки стены накрыли ближайшие к ней укрепления Защитников, уничтожив орудия и засыпав окопы. Искореженные куски Солнечных ворот торчали из земли тут и там, словно могильные памятники.
        С момента взрыва траурной ладьи не прошло и часа, а «башмачники» уже снова были у стен Вечного Города. Но на сей раз норманны и не помышляли о пассивной осаде. Сконцентрировав всю мощь своего бронированного кулака на ослабленном участке вражеской обороны, они стремительным натиском окончательно прорвали ее и, оттеснив еще не пришедших в себя после взрыва Защитников к побережью, ринулись через пролом в столицу, как вода сквозь пробоину в трюм судна. Никакого огня из города по захватчикам не велось. Взрывная волна снесла со стены у пролома всех стрелков.
        Отсутствие моста также не стало для дружинников преградой. Взрыв не хуже бульдозера срыл гранитные стены набережной по обоим берегам Тибра, сделав для норманнских бронемашин-амфибий вполне подходящий спуск к реке и выезд из нее.
        Искушенные в преодолении водных преград, «башмачники» с ходу переправили через реку ударную дружину, которая немедленно расчистила плацдарм и закрепилась на левобережье. После этого в воду ринулись главные механизированные силы, и, как только большая часть из них очутилась на противоположном берегу, норманны принялись захватывать город согласно заранее разработанному плану.
        Единственное, что препятствовало лавине «башмачников» мгновенно растечься по поверженному в шок Ватикану, - это завалы, в которые превратился почти весь северный район столицы. Разрушенные здания, разбитая техника и сотни устилающих набережную трупов преграждали захватчикам путь, но зато благодаря завалам войска Торвальда переправились через Тибр без потерь. Подразделения Защитников Веры, что стягивались к набережной со всего города, испытывали те же затруднения.
        
        Первые серьезные сражения разгорелись там, где подрывники Вороньего Когтя пробили в завалах коридоры для прохода бронетехники в другие районы Цитадели.
        После прорыва норманнов в Ватикан Защитникам Веры стало уже нецелесообразно удерживать рубежи за его пределами. Поэтому все оставшиеся городские ворота были открыты и пригородные воинские части начали спешно занимать западные, южные и восточные районы, чтобы успеть локализовать уже отбитый противником север столицы. На улицах Божественной Цитадели закипели ожесточенные бои...
        Почуявшие притягательный аромат победы, «башмачники» взялись остервенело рваться ко дворцу Гласа Господнего и Ватиканскому холму, на котором располагалась служебная резиденция Пророка и Апостолов. Блеск обещанного норманнам золота исходил именно из этих двух сокровищниц святоевропейской столицы. Грохот выстрелов и разрывов не смолкал ни на минуту...
        Заплатив немалую цену, сегодня Вороний Коготь совершил-таки то, что до него не удавалось совершить еще никому. Грингсон расколол скорлупу самого крепкого ореха в мире и теперь не собирался бросать его до тех пор, пока содержимое лакомого плода не будет выскоблено подчистую. Торвальд не расторгал перемирие, поскольку для конунга оно и не начиналось. Благородство к врагу было у норманнов не в чести. Вороний Коготь вел войну теми методами, какие только он считал правильными, и собирался воевать до победного конца. Иных правил Грингсон на поле боя не признавал...
        
        
16
        
        - Все целы? - поинтересовался Михаил, поднимаясь с пола и мотая головой, чтобы стряхнуть с шевелюры стеклянные осколки. Нам повезло, что гостиная в доме Джерома была усажена зеленью. Плющ, который вился в гостиной поверх окон и заменял занавески, обезопасил нас от потоков битого стекла, которые брызнули внутрь, когда над городом прогремел этот ужасающий гром. Мелкие осколки, что все-таки пролетели сквозь зеленые насаждения, были уже не так страшны. Вот сиди мы сейчас не в гостиной, а в столовой, нам бы точно не поздоровилось. Там стеклянная шрапнель шарахнула с такой силой, что несколько осколков даже вонзилось в стену, а обшивка на мягкой мебели превратилась в лохмотья.
        - Что это было? - испуганно прогнусавил Джером, продолжая лежать на полу, где он очутился с помощью расторопного Михаила. Михалыч живо смекнул, как безопаснее всего переждать грозу, что разразилась вдруг посреди ясного неба. Что это была за гроза, мы пока не знали, однако уже догадались: она не относится к атмосферным явлениям. Гром больше напоминал внезапное извержение вулкана, но что-то подсказывало нам - неаполитанский старик Везувий здесь тоже ни при чем.
        Я, Конрад и Ярослав попадали на пол вслед за Михаилом и Джеромом и чего только не успели передумать за следующие полминуты. Грохотать мог и разорвавшийся неподалеку норманнский снаряд, и граната, которую швырнула под окна аптеки группа Охотников, получившая приказ захватить нас живьем; перед штурмом такой способ психической атаки был бы весьма эффективен. Впрочем, последнюю версию пришлось сразу же отмести: никакого штурма после взрыва не последовало. Как и дальнейших взрывов. Мы слышали всего один внезапный оглушительный удар, от которого содрогнулись стены и заложило уши, потом - звон битого стекла и больше ничего...
        - Мать честная, да вы только гляньте! - присвистнул Михаил, глядя на улицу через раздвинутые стебли плюща. - Клянусь моими обожженными усами, вот это дьявольщина!..
        Нам тоже не терпелось узнать, что там происходит. Мы столпились у окна и, подобно Михаилу, стали утолять любопытство, пялясь наружу через щели в зеленом заграждении. Выглядели мы при этом, как компания юных охламонов, подглядывающая из кустов за купающимися девками. Один Джером не захотел толкаться и ушел к окну в столовой - ему, в отличие от нас, не было нужды таиться от посторонних глаз.
        Окна во всех соседних домах также были выбиты. Где-то поблизости, в подворотне жалобно скулила собака, которая до этого тявкала на прохожих, практически не переставая. В данную минуту прохожие совершенно не беспокоили напуганного пса, хотя теперь они бегали возле него с громкими взволнованными криками.
        Горожанам и впрямь было с какого перепуга кричать. Плотное грибовидное облако пыли и дыма вздымалось к небесам откуда-то из района Солнечных ворот. Огромное и зловещее, оно действительно напоминало те облака, что выбрасываются в атмосферу при извержении вулканов (я видел, как они выглядят на фотографии в одной древней книге). Шляпка этого колоссального гриба разрасталась на глазах, поднимаясь все выше и выше, Бушевавшие вокруг облака воздушные турбулентные потоки закручивали его в совершенно невероятную форму. Словно сам Дьявол решил поразвлечься с небесными стихиями и вылепить с их помощью из дыма и пыли одному ему ведомое произведение искусства, которое явно должно было соперничать по грандиозности со Стальным Крестом. И оно не только соперничало, а уже почти в два раза превзошло тот по размеру.
        Мы - гости - были, конечно, ребятами выдержанными и потому восприняли увиденное без криков и истерик. Лишь Ярослав выразил согласие с Михаилом, произнеся лаконичное и емкое «Едит твою мать!». А вот на Джерома дьявольский гриб произвел довольно сильное впечатление. Аптекарь выпучил глаза и, уподобившись тем паникерам, что блажили на улице, тоже закричал от испуга. Что привиделось бедолаге в этот момент, сказать было трудно, но уж точно не божественное знамение.
        Джером стоял как окаменевший, пялился на облако-гриб и кричал, будучи не в силах взять себя в руки. Михаил недовольно оторвался от созерцания диковинного явления, прошел в столовую и, стараясь не маячить перед окном, схватил медика за руку, после чего притащил его обратно в гостиную и насильно усадил в кресло.
        - Не ори! - приказал Михал Михалыч, отвесив Джерому легкую успокоительную затрещину. - Всем страшно! Но это всего лишь обычный взрыв, и он, слава богу, уже отгремел. Хотя, признаться, таких взрывов мне пока видеть не приходилось... Итак, у кого есть на сей счет здравые соображения? Убедительная просьба: версии о Конце Света не предлагать.
        - Отец рассказывал, что у Древних были большие бомбы, предназначенные для уничтожения целых городов, - ответил Ярослав. - Грингсон мог найти такую бомбу и подложить ее под стену. Или... - Княжич осекся. - Или спрятать ее на траурной ладье Лотара.
        - Маловероятно, - не согласился Михаил. - Эрик рассказывал мне про эти бомбы, которые взрывались за счет какой-то страшной ядовитой энергии. Умудрись Вороний Коготь воссоздать такую бомбу, обманом протащить ее в Ватикан и взорвать, мы все бы уже обратились в пар и летели с попутным ветром в Африку. К тому же при взрывах этих бомб всегда происходила очень яркая, как солнце, вспышка. Кто-нибудь из вас видел вспышку?
        Все, в том числе и я, помотали головами: грохот был еще тот, но без вспышки - это точно.
        - А ты что скажешь, испано-скандинав? - обратился ко мне председатель «следственной комиссии». - Я, конечно, понимаю, что намедни ты крепко стукнулся башкой о ворота Магистрата, но разве такое мелкое недоразумение способно отшибить тебе память? Ну-ка поскрипи извилинами, не сочти за труд.
        - Скорее всего Грингсон все-таки взорвал траурную ладью сына, - сказал я, потерев повязку на лбу. - Что за бомбу использовал Торвальд и каким образом он провез ее в ладье, которую наверняка обыскивали, не суть важно. Для нас главное - узнать, являлось ли это лишь показательной акцией возмездия или взрыв был направлен на снос ворот. Определить это очень просто. Будь взрыв демонстрацией, он прогремел бы непосредственно у дворца Гласа Господнего - Тибр протекает аккурат у его стен. Но если я правильно определил, дым поднимается из района Солнечных ворот.
        - Ежу понятно, что эта хренотень имеет прямое отношение к плавучему катафалку «башмачников», - заметил Михаил. - И возмездием здесь точно не пахнет. Вороний Коготь не станет тратить такую серьезную бомбу, чтобы только выплеснуть накопившуюся злобу. Не в его стиле. Полагаю, очень скоро мы узнаем всю правду...
        Правда не заставила себя долго ждать. Уже через пять минут возле аптеки остановился автофургон с красным крестом и принялся призывно сигналить. Джером украдкой выглянул на улицу, а потом растерянно посмотрел на нас.
        - Выйди, - распорядился Михаил. - Соседи наверняка видели, что ты дома.
        Пока медик узнавал, что стряслось, мы от греха подальше перешли в спальню. Джером вернулся уже через минуту, а фургон так и остался стоять под окнами с работающим двигателем.
        - Медицинская Академия срочно собирает всех медиков, - сообщил нам аптекарь с виноватым видом. - Вы были правы: норманны взорвали свою лодку, снесли несколько кварталов и пробили городскую стену. Больницы переполнены ранеными, и если я не поеду...
        - Ты поедешь, - перебил я его. - И мы тоже уходим. Спасибо тебе за помощь, Джером. Конрад Фридрихович, заплатите хозяину, сколько мы еще должны ему за кров и лечение.
        - Бросьте, парни, ничего вы мне больше не должны... - запротестовал было смущенный Джером, но Конрад подошел к нему и без разговоров вложил ему в руку оставшуюся сумму.
        - Припрячь это хорошенько, - посоветовал Джерому Михаил. - И не геройствуй перед «башмачниками». Этим ребятам тоже скоро потребуется много медиков, так что тебя они не тронут. Удачи, дядюшка!..
        Известие о разрушенной взрывом стене окончательно прояснило нам планы норманнов. Мы пришли к единодушному мнению, что теперь Вороний Коготь не отступится и пробьется в Божественную Цитадель любой ценой. А раз так, значит, нам следовало к этому заблаговременно подготовиться.
        На наше счастье, Охотники пока не обнаружили «Хантер», брошенный Михаилом в развалинах неподалеку. Охотничьи плащи и береты тоже находились на месте, в кузовке. Правда, плащ, который я надевал при налете на Магистрат, был продырявлен и заляпан кровью, но это можно было скрыть, прислонившись к спинке сиденья. Впрочем, я предпочел не рисковать, привлекая внимание своей слишком помятой физиономией, и заставил перевоплотиться в Охотника Ярослава. Сам же уселся с Конрадом на заднее сиденье, подальше от чересчур внимательных глаз.
        Когда мы добрались до «Хантера», на севере столицы вовсю гремела канонада. Норманны шли на прорыв и уже пересекли черту города. Небо над районом Солнечных ворот вновь затянули дым и пыль, которые едва успели рассеяться после взрыва траурной ладьи. А на улицах нашего района с каждой минутой становилось все больше Защитников Веры. Колонны грузовиков с солдатами шли в северном направлении, волоча на прицепе легкие орудия. Часть подразделений передвигалась пешим ходом, гремя по мостовой сапогами.
        - Подкрепление из пригорода! - смекнул сидевший за рулем Михаил. - Защитники собирают в столице силы для решающего боя. Зуб даю, что все уцелевшие ворота сейчас стоят нараспашку. Рискнем? Никто не возражает?
        Кто бы возражал! Момент для бегства из города выдался самый что ни на есть подходящий. Вряд ли кто-то будет присматриваться в этой суете к снующему по улицам охотничьему «Хантеру». В крайнем случае Михалыч мог состроить морду тяпкой и затеять скандал с каким-нибудь слишком ретивым проверяющим, которому вдруг захочется нас остановить. Только у кого из Защитников найдется сейчас время для скандалов? В общем, перефразируя русскую поговорку, в нашем случае можно было сказать, что смелость не только города берет, но и помогает скрыться от тех, кто это делает.
        Двигаться по узкой улочке против потока армейских колонн было попросту невозможно, и нам не оставалось иного выхода, как влиться в общее течение и «плыть» в нем до ближайшего перекрестка. Однако на соседней улице ситуация оказалась не лучше, да к тому же, не проехав и сотни метров, мы угодили в плотный затор - у одного из грузовиков сломалась ступица, и он наглухо перекрыл движение. Не дожидаясь, пока поврежденный автомобиль отбуксируют на тротуар, Защитники, что ехали позади нас на таких же грузовиках, повыпрыгивали из кузовов и продолжили путь пешим маршем.
        Нам же следовать их примеру было нельзя - «Хантер» служил для нас не столько средством передвижения, сколько камуфляжем. И довольно надежным - в царившей окрест суете на нас даже не смотрели, хотя за истекшие полчаса мимо нашего автомобиля прошло такое количество Защитников, какого мы не видели с того дня, как перешли святоевропейскую границу.
        Кое-как выбравшись из затора, мы свернули на очередном перекрестке на восток, но улица оказалась блокирована военным постом. Увидев наш «Хантер», нервозный постовой еще издали замахал жезлом, показывая, куда нам следует поворачивать. Направление нас не устраивало, но пришлось подчиниться, поскольку выбора все равно не было. Эта улица вела на север, и потому двигаться по ней мы намеревались недолго. Но когда мы были уже рядом с перекрестком, дорогу нам перегородил военный «Сант-Ровер» и выскочивший из него Защитник жестом повелел остановиться. Нет, мы его абсолютно не интересовали - просто через перекресток проходила очередная автоколонна и нам было приказано ее пропустить.
        Затея добраться до городских ворот, что поначалу не казалась такой уж сложной, вышла на поверку практически невыполнимой. Сейчас мы напоминали осенний лист, сорванный с дерева сильным ветром. Падать до земли было всего ничего, но прежде чем достигнуть ее, листу предстояло совершить непредсказуемый полет, отдавшись воле ветра. Мы тоже двигались по ватиканским улицам, зная конечную цель нашего маршрута, но не имея возможности достигнуть ее коротким путем. Нас все время несло не туда, куда хотелось, и, продолжай мы слепо подчиняться судьбе, она вряд ли проявила бы к нам милость и наставила на верный путь.
        Дабы в конечном итоге не угодить в зону боевых действий, Михаил плюнул и, не став дожидаться прохода автоколонны, свернул с улицы в ближайшую подворотню, после чего двинул задворками в нужном направлении. Мощный «Хантер» без особых усилий сдвигал с дороги ящики, жестяные баки и прочий хлам, что мешал проезду, шутя пробивал бампером деревянные заборчики, срывал проволочные сетки и сносил хлипкие дощатые навесы. Михаил только успевал посматривать, чтобы ненароком не пропороть колеса да не провалиться в ямы с отбросами. Скорость при таком способе передвижения была, конечно, аховая, но зато теперь нас ничто не задерживало. Мы хоть и продолжали петлять, как преследуемый волком заяц, однако курс при этом сохраняли правильный.
        Выяснить, здравая это была затея - бежать из города именно сейчас - или нет, нам так и не удалось. Выстрелы и разрывы, что до сей поры грохотали достаточно далеко, вдруг раздались буквально у нас под боком - на улице, параллельно которой мы пробирались задворками. Не сказать, что близкая стрельба разразилась, как гром среди ясного неба, но тем не менее прорыв норманнов в этот район произошел, вопреки моим прогнозам. Впрочем, такая непредсказуемость была очень даже характерна для «башмачников», в чьем коварстве мы уже успели не однажды убедиться.
        Несколько снарядов угодило в здание, мимо которого мы проезжали. Михаил как раз крушил бампером «Хантера» какой-то сарайчик, поэтому мы и не обратили внимания на битую черепицу, градом посыпавшуюся сверху. Но когда вслед за ней на капот автомобиля грохнулся крупный обломок стены, это уже нельзя было игнорировать. Мы инстинктивно втянули головы в плечи, а Михаил, глянув вверх через лобовое стекло, ругнулся и поддал газу, отчего мотор джипа и вовсе взревел, как разъяренный зверь.
        Михалыча испугала отнюдь не рядовая опасность, на которую можно было не обращать внимания. Обстрелянное из артиллерийских орудий здание медленно оседало и грозило вот-вот похоронить нас под развалинами. А сарайчик, что мешал проезду, как назло оказался довольно крепким и не желал разваливаться на части, как полдюжины его ветхих собратьев, что уже полегли под колесами «Хантера».
        Эта досадная задержка и разрушила все наши планы. Пробей мы стенку сарайчика на несколько секунд раньше, возможно, успели бы выскочить из этого дворика и ретироваться из опасного района к ближайшим воротам, через которые, весьма вероятно, без проблем слиняли бы из города под личиной Охотников. Но сарай развалился тогда, когда на нас уже неслась лавина из обломков рухнувшего здания. Каменная волна не накрыла автомобиль, а ударила его в бок, перевернула и покатила перед собой, как игрушечный, вместе с сарайчиком.
        Хорошо, что перед тем, как начать путь по загроможденным задворкам, Михаил вынудил меня и остальных пристегнуться ремнями, иначе кто-нибудь из нас точно свернул бы сейчас шею. «Хантер» - пожалуй, самый устойчивый автомобиль в мире - под натиском такой могучей стихии кувыркался вокруг своей оси, словно сброшенная со склона большая бочка. Мир у нас перед глазами несколько раз вставал с ног на голову и возвращался в исходное положение. Джип проволокло всего-то с десяток метров, но мне казалось, что эта изматывающая болтанка не закончится никогда.
        Но она все-таки закончилась. И разумеется, по закону подлости, «Хантер» остался лежать вверх колесами, будто у нас и без этого сейчас недоставало проблем! Впрочем, Фортуну следовало поблагодарить хотя бы за то, что каменная лавина не погребла внедорожник под собой, а лишь присыпала с одной стороны, не завалив камнями дверцы на левом боку. Правда, заднюю дверцу было уже не открыть - ее основательно перекосило, - а вот с передней и возиться не требовалось, поскольку ту оторвало начисто.
        - Я так и знал, что все закончится именно этим! - бросил в сердцах повисший на ремнях вниз головой Михаил и стукнул кулаком по кнопке звукового сигнала. Клаксон издал лишь жалобное блеяние - не чета той фирменной хантеровской сирене, что была слышна издалека. - Хорошо, что не обмочился! Везет нам сегодня, как утопленникам!.. Проклятье, а это что за вонь?.. Ярослав!
        - На что это вы намекаете? - возмутился приходящий в себя княжич.
        - Да ни на что не намекаю, черт тебя подери! - огрызнулся Михалыч. - Давай отстегивайся, выползай наружу и помогай нам выбираться отсюда! И пошустрее, а то, чую, горючкой попахивает! Боюсь, как бы где случайно не заискрило...
        Ярославу было не дотянуться до ременного замка здоровой рукой, поэтому Михаил был вынужден сначала освободить княжича, а затем уже расстегивать собственный ремень. Нам с Конрадом тоже пришлось помучиться. Мне с простреленным плечом было крайне болезненно не только болтаться подвешенным вниз головой, но и вообще шевелить больной рукой, а для фон Циммера любая эквилибристика являлась трудной в связи с возрастом. Так что, пока мы с коротышкой, кряхтя и толкаясь, боролись с ремнями безопасности и кратковременным вестибулярным расстройством, Ярослав успел выкарабкаться из салона и убрать несколько мешавших на выходе обломков. Но вместо того, чтобы помогать Михаилу, княжич вдруг начал что-то кричать. Разобрать, что он кричит, было совершенно невозможно.
        - Не понял тебя! - откликнулся Михаил, однако уже через миг стало ясно, что Ярослав разговаривал вовсе не с нами. Несколько человек отозвались ему снаружи, и говорили эти люди на таком же тарабарском языке.
        На скандинавском!..
        Из разбитого автомобиля меня, Конрада и Михаила, естественно, вытащили, только это уже не вызвало у нас никакой радости. Зато наши спасители - десять вооруженных до зубов норманнов - были просто в восторге. На раскрашенных кровавыми полосами лицах спасителей сияли злорадные улыбки: еще бы, ведь этим «башмачникам» посчастливилось изловить в мутном и бурлящем ватиканском водоеме весьма ценную рыбешку.
        Меня так и подмывало спросить, во сколько оценивает Вороний Коготь наши головы, но на вопросы просто не осталось сил. Я сидел, прислонившись спиной к обломку рухнувшего здания, отрешенно смотрел на нацеленные мне в лицо автоматы и думал, что вряд ли конунга устроят наши извинения и соболезнования по поводу гибели его сына. Даже тот факт, что мы вызволили из плена лучшего друга Лотара, теперь не имел никакого значения. Вероятно, побывавший в плену Ярослав еще мог рассчитывать на снисхождение Грингсона, но наша судьба была окончательно решена. Фенрир - этот чокнутый ублюдок с вечно дергающимся лицом - с удовольствием удавит нас на наших же собственных кишках, после чего в знак победы разрисует себя моей кровью, подобно вот этим скалящимся идиотам. И это только те ужасы, на которые хватало моего воображения. У Фенрира же фантазия на сей счет будет во сто крат побогаче.
        М-да, вляпались...
        «Не стреляйте! - кричал Ярослав своим бывшим братьям. - Именем Видара умоляю: не стреляйте!..» Надо признать, что парень все-таки спас нам жизни. Вылези первыми из «Хантера» я или Михаил, нас бы, скорее всего, сначала пристрелили, а уже потом опознавали. Но княжич, которого норманны пока не позабыли, среагировал быстро и не дал нас в обиду... Если, конечно, в нашем положении это можно было считать везением.
        Канонада, что десять минут назад захлестнула этот район, теперь переместилась южнее - «башмачники» били Защитников и в хвост и в гриву, оттесняя их в южные районы. Продолжай северяне в том же духе, к завтрашнему утру в их власти будет весь город. Видимо, взрыв траурной ладьи, снесший почти четверть столицы, окончательно надломил боевой дух ватиканских солдат, еще не оправившихся после разгрома армии Крестоносцев под Базелем. Единственный оплот горожан - стены Божественной Цитадели - буквально за час превратились из вызывающей трепет твердыни в никчемные памятники утраченному могуществу.
        Привычный мне мир, что начал рушиться после вторжения норманнов в Святую Европу, доживал последние дни. Я не скорбел по нему и не радовался его гибели, поскольку сам готовился исчезнуть вместе с ним. Как один из динозавров жестокой, но все-таки родной мне Эпохи Стального Креста...
        Двое норманнов - по-видимому, старшие этой маленькой боевой группы - отошли в сторонку и начали совещаться. Они определенно не хотели, чтобы их расслышал Ярослав. Ему не было сделано «по старой дружбе» никаких поблажек, и княжич также находился вместе с нами под конвоем. Впрочем, Ярославу все равно удалось разобрать, о чем толковали эти двое дружинников.
        - Они решают, кому лучше нас сплавить: Фенриру или же самому Грингсону, - шепнул мне на ухо княжич.
        - А какая разница? - так же шепотом спросил я.
        - Для нас - абсолютно никакой, - пояснил Ярослав. - Но если парни сдадут нас конунгу, датчанин может посчитать себя уязвленным и затаить на них обиду. Для Фенрира поймать вас, господин Хенриксон, - вопрос чести, ведь вы убили его братьев. Однако, попади мы к нему, - и все почести достанутся датчанам, а это, как вы понимаете, наших друзей тоже не устраивает. Да, серьезную дилемму мы им подбросили: угодить в немилость Горму или довольствоваться лишь малой частью заслуженной награды.
        - А что бы выбрал ты? - полюбопытствовал я.
        - Лично я бы на их месте не стал портить отношения с форингом мокроногих, - признался Ярослав. - Разве я смогу радоваться награде конунга, зная, что заполучил в нагрузку к ней такого недоброжелателя, как Горм? Нет уж, тогда лучше вообще обойтись без награды...
        Ярослав неплохо изучил нравы, царившие в этой звериной стае. Спор норманнов о нашей участи (вернее, не столько о нашей, сколько о своей) завершился так, как и предсказал княжич: нас погнали к Фенриру, «Сотня» которого воевала сейчас у дворца Гласа Господнего. А дабы мы по пути не разбежались, нас выстроили в весьма своеобразную процессию. Моя правая рука находилась на перевязи, поэтому конвоиры, недолго думая, определили нас с Ярославом в пару, сцепив нам наручниками здоровые руки. С Михаилом обошлись грубее: отобрали трость, посчитав ее за оружие, а вместо костыля приставили к калеке Конрада, на чье плечо и должен был опираться Михал Михалыч. А фон Циммеру, во избежание эксцессов, связали руки за спиной - норманны чуяли, что толстячок-коротышка вовсе не такой безобидный, как казался на первый взгляд.
        Конвоировать ценных пленников было решено по наиболее безопасному маршруту. Поэтому сначала нас отвели чуть севернее - туда, где бои уже отгремели, - и только потом погнали ко дворцу, который в данный момент находился на отвоеванной норманнами территории. Судя по стрельбе, доносившейся со стороны дворца, штурм его был в самом разгаре.
        Улицы, по которым нас гнали, кишели «башмачниками», но выглядели эти вояки не чета грозным дружинникам передовых отрядов. Идущие в арьергарде норманны - пожилые «обозники», легко раненные в недавних схватках бойцы, а также не утратившие боевой дух калеки - производили дотошную зачистку зданий, успевая при этом набивать кузова своих автомобилей награбленными ценностями. Запоздавшие Защитники не успели как следует закрепиться в этом районе, поэтому их вышибли отсюда за считаные минуты. Улицы хранили на себе следы яростных скоротечных боев: стены домов, изрешеченные пулями и изуродованные снарядами; разбитый булыжник мостовых и человеческие тела - в основном в форме Защитников Веры, - до которых пока никому не было дела. Смотреть на все это без сожаления казалось невозможно, но мне сейчас было не до жалости к жертвам этой войны. Наша судьба волновала меня куда сильнее, и, как бы эгоистично это ни звучало, я больше переживал по поводу того, что мы упустили свой шанс скрыться из города, пока у нас имелась отличная возможность. И опоздали-то всего на несколько секунд - вот ведь досада...
        Дружинник, что прибрал себе мои пистолеты - подарок Петербургского князя, - не переставал разглядывать один из них, пытаясь понять, почему, казалось бы, на вид обычное оружие наотрез отказывается стрелять. По всей видимости, норманн еще не имел дела с такой мудреной, по нынешним меркам, техникой, однако не терял надежды разгадать загадку самостоятельно. В конце концов, любознательный дружинник утратил-таки терпение и обратился ко мне за подсказкой.
        - Карл хочет, чтобы ты научил его обращаться с этой штукой. - Ярослав великодушно перевел для меня просьбу норманна, хотя я догадался о ее смысле и без перевода.
        - Для этого Карлу надо отрезать мне средний палец и пришить его себе, - кисло усмехнулся я. - А иначе твоему бывшему братцу по оружию на этом «глоке» даже магазин не сменить.
        Не знаю, дословно или нет Ярослав перевел норманну мой ответ, но Карл не разгневался. Наоборот, посмотрел после этого на пистолет с восхищением и уважением. «Башмачник» не стал лишать меня пальца, хотя мог сделать это даже ради простого эксперимента над трофейным оружием. Вместо этого Карл вернул «глок» в кобуру, а ее убрал поглубже, в вещмешок, где уже припрятал второй трофей. Наверное, в будущем Карл планировал озадачить разблокированием хитрого пистолета кого-нибудь из скандинавских инженеров-оружейников. Кто знает, не исключено, что тому умнику удастся перехитрить своего древнего предтечу, создавшего это чудо техники.
        Пока мы под конвоем добирались до дворца, норманны успели подавить вокруг него огневое сопротивление и ворвались внутрь. Плаза Витторио - площадь перед парадными дворцовыми воротами - была заставлена норманнской бронетехникой, на которой датчане и бойцы еще двух дружин подступали к убежищу Гласа Господнего. Множество «Радгридов» и «Ротатосков» было сильно повреждено, а то и вовсе горело, подбитое яростно сопротивлявшимися гвардейцами. Мешки с песком, сложенные на площади не просто в баррикады, а в целые бастионы, ненадолго сдержали механизированные дружины «башмачников», проторивших себе дорогу плотным огнем и грейдерными ковшами, прикрепленными к нескольким бронемашинам. Норманны обладали опытом захвата таких крепостей, в то время как дворцовым гвардейцам приходилось впервые отражать атаку подобного рода. До Горма Фенрира на обитель Пророка еще никто никогда не покушался.
        Дворец Гласа Господнего и в мирное время не отличался изысканной архитектурой и внешне больше напоминал облагороженную тюрьму, нежели жилище повелителя Святой Европы. Когда же сегодня я взглянул на это монументальное сооружение, впечатление о нем сложилось и вовсе отталкивающее. Прорываясь к воротам, норманны не жалели свинца, вследствие чего изуродовали толстые беломраморные колонны у парадного входа до такой степени, что они стали походить на гигантские кривые пальцы вековой старухи.
        Сам дворец выглядел не лучше. Тот, кому придется когда-нибудь восстанавливать его, скорее всего, предложит снести это сооружение и на его месте отстроить новый дворец - по-моему, такой выход будет более экономичным, чем реставрация. О том, что творится сейчас внутри дворца, можно было только догадываться, но вряд ли «башмачники» заботились о сохранности дворцового убранства. Об этом свидетельствовала и шквальная стрельба, доносившаяся из выбитых окон.
        Доставившие нас по назначению конвоиры приказали нам сесть на мостовую, под защиту бронированного «Радгрида», и дожидаться своей участи. Сами же тем временем отправили посыльного, наказав тому отыскать воюющего где-то во дворце Фенрира и доложить о нашей поимке.
        Я прикинул, что ждать нам предстоит долго. Горму такие новости безусловно придутся по душе, но вряд ли он бросит все дела и станет заниматься нами до того, как обшарит дворец сверху донизу и убедится, что Пророка в нем нет. Я не сомневался в том, что Его Наисвятейшество успел скрыться - о подземельях его дворца в Святой Европе слагались легенды. Согласно одной из них, Глас Господень мог добраться по подземным ходам, что вели из Дворцовых подвалов, аж до Неаполя.
        Маловероятно, что это заявление являлось правдой, а вот слухам о тоннелях, идущих за пределы Ватикана, я верил. Поэтому и посмеивался в душе над Гормом Фенриром, представляя, как тот в ярости рыщет по дворцовым залам в поисках тщедушного старикашки с крестообразной меткой над переносицей. Я готов был поспорить с кем угодно, что Пророк оставит датчан с носом и через пару недель объявится где-нибудь в Греции. А потом припишет свое чудесное спасение от язычников воле Всевышнего, перенесшего Его Наисвятейшество по воздуху при помощи спасательной команды ангелов...
        
        ... И я проиграл бы спор, если бы кто-нибудь пожелал заключить со мной это пари. Совершенно невероятно, но Фенрир действительно совершил чудо и изловил одного из самых могущественных людей в мире! Через пару часов после того, как нас привели ко дворцу, двое датчан выволокли оттуда Пророка, спустили его с парадной лестницы, после чего тумаками выгнали Гласа Господнего на середину плаза Витторио и поставили его на колени. Фенрир вышел следом с таким видом, словно теперь он стал властелином Святой Европы - ни больше ни меньше.
        Из разбитого дворцового купола валили клубы черного дыма - в оранжерее что-то горело. Стрельба уже прекратилась, а вместо нее раздавался звон стекол, треск дерева и прочая разрушительная какофония, в которой только «башмачники» слышали ласкающую слух музыку. Энтузиазм новых варваров был вполне объясним - сейчас они творили историю. Пусть даже таким нецивилизованным способом, но теперь эти бравые парни имели полное право гордиться тем, что они не только были свидетелями падения Божественной Цитадели, но и непосредственно приложили к этому руки.
        Солнце уже практически село, и я не сразу различил в сумерках, кого столь унизительным способом выдворил из дворца Фенрир. Трудно было поверить в то, что мы видим самого Гласа Господнего. И только когда норманны ударились в дикое ликование, я окончательно понял, что глаза меня не обманывают. Да, это был Пророк собственной персоной - изрядно состарившийся с тех пор, как я видел его в последний раз, однако пока еще вполне узнаваемый.
        Ярослав вскоре выяснил из разговоров норманнов, каким образом Пророку не посчастливилось угодить во вражеские лапы. Схватили его в подвале, где Глас Господень прятался в какой-то грязной тесной каморке. В это время его телохранители пускали врагам пыль в глаза, делая вид, что яростно прикрывают отступление Его Наисвятейшества совсем в другом месте. На самом деле деваться Пророку было некуда - подземный ход, который, как выяснилось, действительно существовал и проходил под Тибром, наглухо завалило прогремевшим намедни взрывом. Когда Его Наисвятейшеству стало об этом известно, норманны уже взяли дворец в осаду. Момент для бегства был упущен, однако Пророк продолжал до последнего надеяться, что перехитрит врагов. Может, кого-то другого он и впрямь перехитрил бы, но не Горма Фенрира...
        - Эй, братья! - крикнул Фенрир нашим конвоирам, когда ликование на площади улеглось. - Тащите сюда и этих четверых! Сейчас устроим им теплую встречу со старым приятелем!..
        Спустя несколько мгновений мы очутились рядом с человеком, которого еще совсем недавно половина цивилизованного мира почитала столь же истово, как самого Господа. Стоять на коленях долгое время обессиленный старик не мог, и потому Фенрир милостиво позволил Пророку усесться так, как тому было удобно. Окруженный гогочущими язычниками, теперь Глас Господень на собственной шкуре ощутил, каково приходилось первым христианским мученикам, о которых он любил распространяться в публичных проповедях.
        Сомнительно, что сам Пророк желал себе такой мученической судьбы. Его Наисвятейшество обрел святость иным, не столь радикальным способом и ни к каким суровым испытаниям больше не готовился. Но они свалились на него, независимо от его желания. Очевидно, по какой-то причине небесный покровитель Пророка усомнился в святости своего слуги и решил окончательно выяснить, действительно ли она подлинная. Надо заметить, что со времен мученика Иова Господь так и не придумал более оригинального испытания раба на верность, чем лишение его всего нажитого богатства и могущества. Впрочем, и по прошествии тысячелетий этот старый проверенный метод действовал безукоризненно.
        Нашу сегодняшнюю встречу с Пророком, видимо, также следовало считать испытанием, что выпало на его долю в числе прочих. Всевышний не был лишен чувства иронии: Его Наисвятейшество терпел унижения в компании заклятых врагов, с которыми его свели другие заклятые враги. Просто так, ради забавы. И правило «Враг моего врага - мой друг» ни к кому из нас не было применимо. На плаза Витторио собрались сплошные недруги, для которых помириться было столь же нереально, как волкам отказаться от поедания мяса и стать травоядными.
        Вполне естественно, что Его Наисвятейшество нас не узнал. Зачем было Гласу Господнему столько лет хранить в памяти наши лица? В конце концов, не он же занимался нашими поисками. Дрожащий и запуганный, Пророк исподлобья посмотрел на каждого из нас, но так и не вспомнил, кто мы такие. После чего потупил голову и уставился на свои босые ноги (очевидно, обувь властелина Европы уже отправилась в качестве сувенира в вещмешок какого-нибудь дружинника).
        Мы же пялились на поверженного «полубога» со смешанными чувствами. Как ни странно, но во мне не было злобы на Пророка, и, даже окажись у меня в руках оружие, я не стал бы убивать этого человека. Наоборот, я готов был просить Вороньего Когтя сохранить жизнь Его Наисвятейшеству. Потерпеть полное поражение от язычников, потерять все и рухнуть с вершины Олимпа - по-моему, такое наказание для небожителя было куда хуже смерти.
        - Я вижу, старик, у тебя короткая память, - обратился к Пророку Фенрир, раздосадованный тем, что важный пленник не оценил преподнесенный ему сюрприз. - Хорошо, я освежу тебе ее. Присмотрись-ка получше: перед тобой - сам Стрелок Хенриксон! Итак, сколько золота ты отвесишь нам за его голову?.. Не слышу!.. Молчишь? Ну тогда, если не возражаешь, мы заберем у тебя все!
        Норманны оценили шутку форинга дружным гоготом. Подавленный и жалкий, Пророк вновь посмотрел на нас и на сей раз безошибочно распознал меня среди остальных пленников. Однако взгляд Пророка так и остался равнодушным. Его Наисвятейшество не удивился моему появлению. И не потому, что он знал о нашем нахождении в городе. В том положении, в каком в одночасье очутился Глас Господень, вообще было сложно чему-либо удивляться. Даже явись сейчас пред очи Пророка замученный им до смерти Проклятый Иуда, палач наверняка воспринял бы воскрешение Проклятого с тем же унылым выражением лица, с каким в данный момент взирал на меня.
        - Гори в аду, Хенриксон! - хриплым надрывным голосом изрек Пророк и плюнул в мою сторону. - Гори вместе с этими язычниками и прочим отребьем: Проклятым Иудой, де Граншаном, Стефанини, Морильо, Старополли, Максютой... Всем вам в Аду места хватит!
        После этого Пророк молитвенно сцепил ладони, поднес их к божественной метке-кресту на лбу, зажмурился и взялся сбивчивым шепотом молиться. Пытался ли Глас Господень в очередной раз призвать на помощь оставившего его покровителя или просто хотел таким способом отрешиться от действительности? Кто его знает... Только ни того, ни другого у Пророка не вышло. Всевышний предпочитал не вмешиваться в судьбу своего несчастного слуги, а уйти от реальности посредством молитвы оказалось невозможно, поскольку в Ватикане свершилось очередное знаменательное событие.
        Из разговоров, подслушанных Ярославом еще в пути, мы знали, что Вороний Коготь отправил Горма на взятие Дворца, а сам в это время с другой, более крупной ударной группой осадил Ватиканский холм. Судя по яростной и нестихающей канонаде, осада затянулась. Собор Святого Петра, дворец Апостолов и прочие правительственные здания не были рассчитаны на долговременную оборону, однако их выгодное стратегическое расположение доставило дружинникам Грингсона немало хлопот. Но мощная проходимая техника норманнов преодолела-таки длинную пологую лестницу, что вела на холм, и захватила площадь перед собором Святого Петра, в центре которой возвышался двухсотметровый Стальной Крест...
        Дальнейшее напоминало кошмар, который невольно приходил на ум и будоражил воображение всем, кому доводилось узреть легендарный Ватиканский Колосс. Разъяренные затяжным кровавым штурмом, вояки Вороньего Когтя обложили динамитом две из четырех несущих опор Креста - те, что были ближе всего к собору, - и взорвали их. Ослабленная гигантская конструкция накренилась и стала медленно заваливаться туда, куда и намеревались уронить ее норманны. Стон гнущихся стальных опор и звон перемычек, что не выдерживали деформации и ломались, как спички, разнеслись над охваченным войной городом...
        Падение Стального Креста было величественным и трагичным, но по-иному постройка его габаритов рухнуть попросту не могла. Все, кто находились на плаза Витторио, устремили взгляды на запад, где на фоне закатного неба рушился грандиозный символ эпохи, что началась после Каменного Дождя. Даже Глас Господень прекратил молиться и во все глаза таращился на гибнувшее сооружение, которому он пророчил стоять на священной ватиканской земле веки вечные. По щекам Пророка катились слезы, а костлявые старческие руки ходили ходуном от бессилия что-либо изменить. Воистину Его Наисвятейшество переживал свой Судный День. Еще ни одному из Пророков не выпадало на долю подобного испытания.
        Падение Стального Креста привлекло к себе наше внимание настолько, что я даже ненадолго забыл о грядущих неприятностях. Лишенный половины опор, Ватиканский Колосс рухнул на собор Святого Петра всей своей нешуточной массой, разнеся тот почти до основания. Многотонная конструкция обратила в руины далеко не обычное правительственное здание - был уничтожен памятник культуры, которым на протяжении нескольких веков восхищались еще Древние. Оценить истинный масштаб трагедии было невозможно. В мгновение ока ушли в небытие результаты многолетнего труда гениальных Микеланджело, Рафаэля и прочих мастеров древности, работавших над архитектурой и внутренним убранством собора Святого Петра. И пусть сам Стальной Крест был гораздо младше разрушенного им сооружения и не обладал такой художественной ценностью, гибель Ватиканского Колосса также являлась большой культурной утратой. Над ним трудились великие архитекторы и зодчие уже нашего времени, и разве можно было утверждать, что их труд выдался менее тяжелым, чем труд созидателей былых эпох?
        Несколько секунд, и вот уже на багряном закатном небе нет больше ни Стального Креста, ни величественного соборного купола. Вместо них клубилось и разрасталось плотное облако серой пыли. Пыль скрыла Ватиканский холм, будто огромное покрывало иллюзиониста. Когда же через час ветер сдернет этот покров, на том месте небосклона, где ранее возвышались Крест и собор, окажется лишь звездное небо. И только с рассветом зрителям раскроются все секреты этого грандиозного фокуса. Рассветом, до которого нам еще надо дожить...
        Восторгу норманнов не было предела. Все они - от последнего дружинника до форинга Фенрира - оглашали площадь воплями ликования и стрельбой в воздух; хлопали друг друга по плечам и обнимались, словно давно не видевшиеся родственники. Про нас с Пророком норманны как будто забыли. Не сводя взора с затянутого пылью Ватиканского холма, Его Наисвятейшество с еще большей страстью вернулся к прерванной молитве, а нам не оставалось иного занятия, как смотреть в том же направлении и гадать, что последует дальше.
        Ликование было прервано появлением десяти датчан, которые катили по дворцовым ступеням громоздкую конструкцию неизвестного назначения. Больше всего конструкция напоминала декоративный фонтан, что стояли в бассейнах дворцовой оранжереи, - симметричная круглая пирамида трехметровой высоты, состоявшая из пяти чаш-ярусов, по которым должна была каскадами стекать вода. В центре верхней чаши находилась толстая стойка, а на ее вершине была закреплена большая - диаметром около метра - сфера, утыканная короткими трубками и походившая на огромного морского ежа. Устройство было немного странновато для обычного фонтана, но еще более странным выглядело то, что оно имело колеса. Причем колеса не крепились к тележке, на которой должна была осуществляться транспортировка такого агрегата, а являлись его неотъемлемой частью.
        Признаться, я ни черта не разбирался в устройстве фонтанов, однако мне уже приходилось видеть похожие и в Ватикане, и в Петербурге. Ни на одном из них я не обнаружил колес, да и зачем колеса фонтану? Глупость.
        Не менее глупо смотрелись сейчас и норманны, что волокли «фонтан» на плаза Витторио. На кой ляд он им сдался? Неужто сделан из золота? Нет, не похоже. Да и произведением искусства эту конструкцию не назовешь - выглядит так, будто еще недоделана. А может, это вовсе не фонтан, а обычный поливальный аппарат, который устанавливают в оранжерейных зарослях? Тогда ясно, почему к нему приделаны колеса. Но чем он сумел так заинтересовать падких на золото «башмачников»? Уж не с помощью ли этого аппарата нас собираются казнить? А что, вполне вероятно - от норманнской фантазии в этом плане всякого можно ожидать. Что «башмачникам» стоит, например, устроить всем нам убойную клизму, использовав вместо резиновой груши водопроводный гидрант?
        Бр-р, пожалуй, лучше не думать об этом!..
        Датчанам пришлось изрядно попотеть, стаскивая «фонтан» по дворцовым ступеням, - весил он, как было заметно, довольно много. Несколько дружинников бросились на помощь братьям и не дали массивной конструкции разогнаться под уклон и перевернуться. Выкатив ее на ровную поверхность, «башмачники» шустро потолкали колесный агрегат в нашем направлении и остановили его перед Фенриром.
        Форинг смерил взглядом загадочную конструкцию, нахмурил брови и недоуменно посмотрел на буксировщиков - походило на то, что Горм удивлен не меньше нас.
        - Что это такое? - гневно осведомился он у норманнов, запыхавшихся от трудоемкой работы. Те начали испуганно переглядываться, разводить руками и пожимать плечами. - Что это такое, я вас спрашиваю?!
        - Но... в том секретном зале, куда ты нас отправил, больше ничего не было! - взялся оправдываться дружинник, по всей видимости ответственный за доставку груза. - Только вот это... - Он похлопал по непонятному устройству. - Еще стол, пара кресел да полка с какими-то блестящими кругляшками. Их мы тоже на всякий случай притащили.
        Дружинник снял с плеча плотно набитый вещмешок и поставил его возле «фонтана».
        Горм не ответил. Продолжая хмуриться, он приблизился к Пророку, уселся перед ним на корточки и, стиснув ему плечо, угрожающе полюбопытствовал:
        - Кажется, ты, старик, решил нас обмануть, так? Что ж, придется мне повторить свой вопрос. Но сначала я срежу с твоего лба кожу. Из нее получится хорошее украшение. Посмотри, у меня уже есть одно такое... - Фенрир закатал рукав и продемонстрировал Пророку кожаный браслет на запястье левой руки. - Его подарил мне перед смертью конунг Бун. Теперь у меня будет второй, с крестиком...
        - Прошу вас, не надо, - еле слышно вымолвил Глас Господень, сжавшись в комок. - После моей смерти делайте все, что угодно, но только не сейчас... Клянусь, я вас не обманул. Ваши люди принесли именно то, что вам нужно.
        - Да неужели? - Горм обернулся и еще раз посмотрел на доставленный агрегат. - Что-то он не похож на божественный горн.
        - Я понятия не имею, как выглядит горн, на котором играл ваш бог, - ответил Его Наисвятейшество. - Но десять дет назад, в Киеве, искатель Тарас Максюта обнаружил именно это.
        - Что - «это»?
        - Откуда мне знать? - всхлипнул Пророк. - Вам ведь нужна штуковина, из-за которой возник киевский переполох? Так вот это она и есть.
        Действительно, круглая пирамида на колесах и с шипастой сферой наверху абсолютно не походила на Гьяллахорн. Как и на любой другой известный мне музыкальный инструмент. Однако при ближайшем рассмотрении я обнаружил на загадочном киевском устройстве кое-что любопытное. А конкретно - заизолированный кабель для подключения к электрической линии или генератору. Кабель был смотан в бухту на специальной рогатке около одного из колес и одним своим концом уходил внутрь корпуса. Там же находилась маленькая приборная панель, наподобие тех, что устанавливались на автомобилях. Версия о божественном происхождении норманнского трофея отпадала однозначно - он был собран руками людей, точнее - древних инженеров. Только они, умники давно ушедшей эпохи, могли изобрести нечто подобное, над чем мы - их далекие потомки - теперь ломали головы, пытаясь определить, для чего это предназначено и как оно работает.
        Впрочем, о предназначении этой находки гадали только мы и норманны. Для Пророка, во дворце которого киевское чудо простояло столько лет, сия тайна явно давно была раскрыта. Не зря же, в конце концов, Пророк до сих пор хранил у себя снискавшее дурную славу дьявольское орудие чернокнижника Максюты. Но для чего? Неужели оно и впрямь укрепляло могущество Гласа Господнего? Любопытно, каким образом? Уж не при помощи ли электрической энергии?
        - Ты когда-нибудь пользовался этим?.. - спросил Горм у Пророка, внимательно изучая приборную панель агрегата. Похоже, форингне находил для своего трофея подходящего определения. Называть его священным именем у Горма теперь не поворачивался язык - датчанин, как и мы, тоже смекнул, что обнаруженный артефакт не имеет ни малейшего отношения к асу-стражнику Хеймдаллю.
        - Разумеется, пользовался, - подтвердил пленник. - Здесь нет никаких секретов. Надо лишь...
        - Мне не нужно об этом знать! - оборвал его Фенрир. - Выдашь все свои тайны моему конунгу. Только ему решать, как поступить с тобой и твоими секретами... - После чего прикрикнул на столпившихся вокруг дружинников: - Ну что встали, как вкопанные?! Займитесь делом, ленивые ублюдки! Или в этом каменном склепе для вас больше не осталось ничего ценного?
        Норманны переглянулись, и те из них, кто не были задействованы в охранении пленных и починке техники, без лишних напоминаний поспешили обратно во дворец продолжать обыск его неисчислимых залов и кладовых.
        А Горм уселся на колесо трофейного агрегата и призадумался. По виду впавшего в замешательство датчанина было заметно, что он больше обрадовался бы тому, если бы не нашел во дворце вообще никаких улик киевской трагедии. Теперь же форингу придется предъявлять дроттину нечто несуразное, и отдаленно не напоминавшее искомую святыню. Да, Фенрир четко исполнил приказ. Но как Вороний Коготь воспримет известие, что все это время все он шел по ложному следу, разыскивая не Гьяллахорн, а всего лишь чудо древней техники? Вряд ли Видару, которому Торвальд поклялся вернуть священный горн, понравится такой дар. Вину за невыполненные обещания придется искупать. Но что равноценное потребуется принести в жертву?
        Форинг глянул исподлобья на шепчущего молитву Пророка. Молись, старик, молись... Скоро Сверкающий Хьюки вдоволь напьется твоей священной крови. Это должно удовлетворить разозленных богов Асгарда, хотя не исключено, что столь изысканный напиток придется им не по вкусу. Но так или иначе, принесенная в качестве извинений жертва будет оценена Видаром по достоинству - в этом Горм нисколько не сомневался...
        Канонада на Ватиканском холме прекратилась уже за полночь. Как только это свершилось, стало очевидно, что с минуты на минуту следует ожидать каких-нибудь перемен. После взятия дворца Горм отправил половину бойцов «Датской Сотни» на подмогу дружинам конунга через отвоеванный мост Санта-Катарины, что соединял дворец напрямую с Ватиканским холмом. Сам же Фенрир остался на этом берегу и, периодически выходя на дворцовый балкон, поглядывал туда, где кипело сражение. Так что, когда оно отгремело, форинг узнал об этом уже через пару минут.
        Босому и наряженному лишь в простой будничный балахон Пророку приходилось гораздо тяжелее, чем нам. Его колотила крупная дрожь, но уже не от страха, а от холода - в Ватикане в это время года стояли прохладные ночи. Поэтому, когда наши конвоиры наконец приказали нам встать и следовать за ними, я даже обрадовался - сил больше не было глядеть на страдания продрогшего и напуганного старика, в жалком облике коего не осталось и намека на прежнее величие. Однако Глас Господень получил такой же приказ и, покорно поднявшись на ноги, поплелся за нами, чуть в стороне от нашей дружной компании.
        В отличие от нас, Пророку разрешили двигаться налегке, а мы были вынуждены тащить за собой еще и этот чертов колесный агрегат. Благо, плаза Витторио была ровной, иначе Конрад и трое его друзей-калек не справились бы с такой сложной задачей. Норманны и не думали нам помогать - лишь покрикивали да указывали дорогу.
        Плестись пришлось достаточно далеко: сначала через всю площадь, затем по набережной до моста Санта-Катарины, где нас уже поджидало два больших открытых грузовика с затертыми на скорую руку гербами дворцовых гвардейцев на бортах. Горм и датчане уже поджидали нас возле автомобилей. В завершение нашего нелегкого пути мы были вынуждены заталкивать агрегат в один из грузовиков по подложенным доскам. Здесь нам, правда, уже пришли на помощь несколько датчан, так что благодаря им мы не надорвали себе пупки от непосильного труда.
        Цель его стала ясна, когда нас тоже посадили в грузовик и колонна под усиленной охраной направилась через мост на уже полностью захваченный «башмачниками» Ватиканский холм. Еще совсем недавно Его Наисвятейшество ездил этой дорогой в свою служебную резиденцию. Сегодня ночью Пророк путешествовал знакомым маршрутом, находясь в кузове тряского армейского грузовика под конвоем вооруженных язычников. И Глас Господень наверняка чувствовал, что назад, на левый берег Тибра, ему вернуться живым уже не суждено.
        Через пять минут мы въехали на площадь Святого Петра. Сейчас она мало чем отличалась от дворцовой площади, изрытой взрывами и заваленной телами да мешками с песком. Ее единственное и главное отличие - поверженный Стальной Крест, который придавал площади совершенно фантастический вид. Ветер уже почти рассеял пыль и дым, поэтому рухнувший Колосс и уничтоженный им собор были хорошо видны в отблесках пожаров и автомобильных фар.
        От Стального Креста осталась лишь искореженная груда металла. Собор Святого Петра лишился колоннады, купола и практически всей центральной части. Задняя и боковые стены не обвалились лишь чудом. Только поврежденный шквальным огнем дворец Апостолов да уцелевшие фрагменты колоннады по периметру площади делали представшую пред нами картину узнаваемой. Хотя, не знай я заранее, куда нас везут, возможно, долго бы гадал, что это за неприглядное место, где мы очутились.
        Короткое путешествие завершилось, и нам с Пророком приказали спешиться. Дабы не нервировать конвоиров нерасторопностью, я оказал Его Наисвятейшеству услугу и подставил ему плечо, когда тот вылезал из кузова. Пророк от помощи не отказался, но благодарности я от него, естественно, не дождался.
        И вообще, взгляд у Гласа Господнего после поездки на автомобиле стал какой-то нездоровый. Фенрир тоже обратил внимание на блеск пророческих глаз и тут же удвоил охрану важного пленника. Хотя вряд ли немощный старик представлял здесь для кого-либо опасность. Вероятно, Горм беспокоился, как бы Пророк не кинулся в отчаянии на конунга, после чего Грингсон неминуемо упрекнет своих верных телохранителей в разгильдяйстве. Форингу не нужны были лишние неприятности, а особенно сейчас, когда ему предстояло рапортовать об успехах, один из которых был весьма неоднозначным.
        Выгружать громоздкий трофей датчане не спешили - очевидно, Фенрир не исключал, что после его доклада Грингсон может приказать спустить сомнительную добычу прямиком с Ватиканского холма. А броневик конунга «Атрид» уже направлялся к нам, прокладывая себе путь через завалы и воронки. За «Атридом» неотступно, словно стая вышколенных псов, бежали датчане, которых Горм послал на помощь дроттину. Торвальд был уже проинформирован насчет того, чем завершился штурм дворца Гласа Господнего, и Фенриру лишь предстояло в подробностях повторить доклад, сделанный одним из его хольдов.
        Фенрир приблизился к Вороньему Когтю, когда тот вылез из «Атрида», и приступил к докладу. Датчанин не проявлял при этом никакой церемонности - длинный, как жердь, он просто наклонился к конунгу и негромко сообщил ему на ухо обо всем случившемся за ночь. Форинг затратил на это всего минуту. В процессе доклада он указал сначала на трофейный агрегат, затем на Пророка и в последнюю очередь - на нас. Лицо Торвальда сохраняло усталую отрешенность. Не изменилось оно и тогда, когда Горм замолчал и, почтительно склонив голову, отступил в сторону, давая понять, что ему больше нечего сказать.
        Безумие, что играло сейчас во взгляде испуганного Пророка, не шло ни в какое сравнение с тем безумием, которое читалось в глазах Грингсона, а также во всем его жутком облике. Кровавые ритуальные полосы, что покрывали лица всех без исключения «башмачников», Торвальд заменил одной сплошной багровой маской, отчего казалось, будто конунгу содрали с лица всю кожу. Вороний Коготь не просто отметил себя вражеской кровью - он регулярно умывался ею, нанося поверх запекшегося слоя свежий. Лишь два остекленевших рыжих глаза таращились из этой кровавой маски, тем самым оживляя ее и не позволяя счесть лик конунга ликом мертвеца. Кровь колтуном запеклась у Торвальда в бороде, камуфляжными разводами покрывала его одежду, блестела на сапогах и пигментными пятнами пестрела на лысине.
        Причиной, по которой Грингсон преобразился из человека в демона, служила священная секира, находившаяся у конунга в руках. Заляпанный свежей кровью, Сверкающий Хьюки был под стать своему хозяину и сейчас больше напоминал обычный мясницкий топор, нежели главную святыню видаристов.
        Известный своей патологической любовью к человеческим жертвоприношениям, Вороний Коготь и раньше казался мне не вполне умственно здоровым человеком. Представ пред нами в демоническом обличье, Торвальд лишь укрепил меня в моих подозрениях. К тому же реакция победителя на одержанную им безоговорочную победу была, мягко говоря, странной. То, что Грингсон не впадал в ликование, как прочие дружинники, в день похорон сына было для отца вполне естественным. Однако он мог позволить себе хотя бы минимальное проявление удовольствия от свершенного им грандиозного дела. Хотя бы из уважения к братьям, чтобы поддержать их морально. Ничего подобного мы за Торвальдом не наблюдали. Вороний Коготь не радовался победе, а вел себя так, словно подыскивал очередную жертву, на голову которой он собирался обрушить лезвие Сверкающего Хьюки. Не требовалось долго гадать, чья голова могла стать следующей в жертвенном списке дроттина.
        Преподнесенных конунгу даров было много, и все эти дары обладали для Грингсона немалой ценностью. И все же первым его внимания удостоились не пленники, а чудной агрегат, стоявший в кузове грузовика. Что, впрочем, было вполне объяснимо. Если насчет трофеев из плоти и крови Вороний Коготь не испытывал никаких сомнений, то по отношению к механической диковине он ощущал ту же неуверенность, что и Фенрир. Грингсон хоть и выглядел безумцем, но обезумел он явно не до конца и потому также отказывался считать захваченный аппарат Гьяллахорном.
        Пророк задрожал и начал истово креститься, когда над ним склонилась залитая с ног до головы кровью зловещая фигура с секирой в руке. Но вопреки страхам Его Наисвятейшества, приносить его в жертву конунг пока не собирался.
        - Скажи, какой смертью ты хочешь умереть, повелитель рабов? - презрительно спросил Грингсон Пророка. - Мучительной, как те святые, которым ты поклоняешься, или быстрой? Все сейчас зависит только от тебя.
        Испытание веры выдалось для Гласа Господнего весьма нелегким. Но, к моему немалому удивлению, он с честью прошел это испытание - видимо, уже смирился с неизбежным исходом, и эта уверенность придала обреченному Пророку сил.
        - Я не буду выбирать себе смерть, король язычников, - стуча зубами, дерзко ответил Пророк. - Только Господь вправе выбрать ее для меня. Я подчиняюсь лишь господней воле и ничьей больше.
        - Хм... А разве это не твой бог предлагает тебе сейчас выбор? - поинтересовался Вороний Коготь. Презрения у него в голосе слегка поубавилось.
        - Господь послал тебя ко мне, чтобы ты исполнил его волю и проверил силу моего духа, - пояснил пленник, - но говорить со мной твоими грязными, богохульными устами Бог никогда бы не стал. Поэтому я отвергаю твою милость, мерзкий безбожник. Мне она не нужна.
        - Очень жаль. Я бы мог избавить тебя от мучений в обмен на то, чтобы ты объяснил, как работает оружие Тараса Максюты. - Уложив в голове истину, что перед ним не Гьяллахорн, а обычная техника, функционирующая за счет электрической энергии, Торвальд решил, что находка относится к одной из разновидностей древнего оружия массового поражения. А иначе для чего тогда предназначалось устройство, жертвами коего стали тысячи несчастных киевлян?
        - Оружие?! - переспросил Его Наисвятейшество, после чего скривил лицо в совершенно безумной улыбке, больше смахивающей на гримасу боли. - О, многое бы я отдал, чтобы это действительно было оружие! Тогда я уничтожил бы им ваше дьявольское племя еще под Базелем! Одним ударом и безо всякой жалости! Только это вовсе не оружие, язычник! Это - одно из самых великих обнаруженных нами творений Древних. Однако насколько оно грандиозное, настолько и бесполезное. Его единственная цель - творить миражи. Больше ничего. Огромные миражи или маленькие - все зависит от того, где включать эту машину: на улице или в доме. Похоже, Древние обожали заниматься самообманом, раз тратили время на изобретение таких бессмысленных вещей... Огромных никчемных безделушек! Ну и как тебе это нравится, король язычников? Я умираю и смеюсь над тобой во весь голос, жалкий норманн! Ты погубил тысячи жизней и даже пожертвовал собственным сыном только ради того, чтобы заполучить самую большую в мире машину для производства мыльных пузырей! О глупец из глупцов! Попроси принести зеркало и взгляни на свое идиотское лицо!..
        Возможно, ополоумевший от страха Пророк еще долго глумился бы над своим врагом, если бы Торвальд не заставил его замолчать крепкой затрещиной, от которой пленник повалился набок и даже на несколько минут лишился чувств. Тот факт, что Грингсон сдержался и не убил Пророка за такую дерзость, говорил об ожидающей его особой каре. И лично я на месте Гласа Господнего предпочел бы получить топором по голове, чем стал выяснять, что за казнь уготовил для меня король язычников.
        Впрочем, мне Вороний Коготь пока никакого выбора не предлагал. Поэтому, говоря по существу, господину Хенриксону следовало сейчас больше переживать о собственной шкуре. Я чувствовал, что рано или поздно Сверкающий Хьюки разделает-таки ее на лоскуты, а из моего черепа в лучшем случае будет изготовлен памятный сувенир, а в худшем - пригоршня костяных осколков.
        Угомонив Пророка, Торвальд обернулся к нам, вперил в меня остекленевший взор, а затем жестом поманил к себе. Заботливые конвоиры пособили мне подняться на ноги и грубым тычком в спину подтолкнули в нужном направлении. Строить из себя героя или гордого мученика я не намеревался и потому покорно побрел навстречу собственной судьбе. Понурые друзья в молчании провожали меня унылыми взглядами - видимо, желали скорейшей и безболезненной смерти. Да сбудутся ваши пожелания, со вздохом подумал я, приближаясь к размалеванному кровью Грингсону, который глядел на меня взглядом мясника, изучающего схему разделки туш. По крайней мере так мне в этот момент чудилось.
        Однако я не угадал. По-видимому, при взятии Ватиканского холма Торвальд сумел утолить жажду мщения, что терзала его со дня первого неудачного штурма Цитадели. И потому пресыщенный вражеской кровью конунг поумерил ярость и не спешил с расправой даже таких отпетых врагов, как мы и Глас Господень.
        - Как же так, Хенриксон? Ты переиграл бойцов Фенрира и Главный Магистрат, но не смог сбежать из города. Я и не надеялся, что нам с тобой еще суждено встретиться! - злорадно провозгласил Торвальд, когда я приблизился. Несмотря на то что конунг говорил гневно и громко, в его голосе слышалась усталость. И причиной ее была не только суматошная и безумная ночь. Такой прожженный вояка, как Грингсон, выдержал бы без сна три подобные ночи. За этой усталостью стояло нечто иное - то же самое, что таилось за пеленой безумия в глазах конунга.
        Тоска... Тщательно скрываемая тоска, на сдерживание которой Торвальд и тратил столько внутренних сил. Тоска медленно выматывала его, словно лежащий на плечах неподъемный груз. И какой бы крепостью духа ни обладал повелитель Скандинавии, рано или поздно этот груз должен был доконать его и сломить. Грингсон пытался избавиться от него: без остатка отдавался битве, впадал в ярость, не просто убивал, а кромсал на части врагов своей священной секирой. Только это не помогало. Скорбный груз - потеря единственного наследника - намертво прикипел к плечам конунга и давил на них все невыносимее и невыносимее...
        Я ничего не ответил Вороньему Когтю. Все равно ни к чему хорошему это бы не привело - получил бы по шее, как Пророк, только и всего. Впрочем, Грингсон подозвал меня не для беседы. Не дождавшись ответа, он крепко ухватил меня за плечо и, словно мальчишку, подтащил к грузовику - тому, что доставил сюда машину, которая, по словам Пророка, умела творить грандиозные миражи.
        - Полезай в кузов, Хенриксон, - распорядился конунг, кивнув на агрегат Максюты, - и делай все, что прикажет тебе этот старик... - Кивок в сторону Пророка. - Его я к электричеству не допущу - вдруг решит покончить с собой и избавить меня от удовольствия выпотрошить его собственноручно. Согласись, тебе ведь тоже не хочется, чтобы твой враг умер такой легкой смертью?
        - Я вообще не желаю, чтобы здесь кто-то умирал, - ответил я. - Ни мы, ни Пророк, ни ваши люди. Вы захватили Божественную Цитадель, свергли Пророка и нашли то, что искали. Разве этого мало? Вам не кажется, что пора бы остановить кровопролитие? Сочувствую по поводу гибели вашего сына, но вы же прекрасно понимаете, что никто из нас не виноват в его смерти. Ваш сын был воин, как и вы. Он знал, на что шел. Так стоит ли продолжать мстить за него после победы? По-моему, вы уже сполна отомстили за Лотара.
        Что-то осмысленное промелькнуло в мутных глазах Грингсона или мне это только почудилось?
        - Ошибаешься, Хенриксон, - помотал головой Торвальд. - Ты втянул моего сына в свою авантюру, поэтому ты и твои друзья поплатитесь за это. Как только умрет Пророк, умрете и вы. Вот тогда я действительно сполна отомщу за сына.
        Да, и впрямь почудилось... Жаль, а могли бы разойтись по-хорошему, окажись трофейный агрегат именно тем Гьяллахорном, который искали «башмачники». Возможно, довольный абсолютной победой, Вороний Коготь сменил бы гнев на милость и отпустил нас восвояси. Чем черт не шутит?
        Однако, похоже, здравомыслие полностью оставило Торвальда. И пусть речь его была связной, а голос спокойным... даже чересчур спокойным, но при одном лишь взгляде в остекленевшие глаза Грингсона становилось понятно: все, что он нам только что пообещал, вскоре воплотится в реальность.
        - Вам не нужны мои друзья, - заявил я. - Вам нужен только я. Это была моя идея - заключить с вами союз. Значит, мне и отвечать за смерть вашего сына...
        Но Вороний Коготь уже меня не слушал.
        - Полезай в кузов! - повторно скомандовал он. - И не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость! Ты меня знаешь!
        Да, с этой, самой неприглядной его стороны я знал конунга Скандинавии достаточно хорошо. Покрытое побуревшей кровью, с прилипшими волосами и ошметками человеческой плоти, лезвие священной секиры служило символом зловещей натуры Вороньего Когтя. Я не сомневался, что за неподчинение приказу мне придется познакомиться со Сверкающим Хьюки - слишком ясно Торвальд давал это понять. Что ж, оставалось лишь подчиниться - незачем было зря искушать дьявола, пока он еще проявлял к тебе пусть мизерную, но благосклонность.
        Подходящий по мощности генератор, к которому можно было подключить аппарат Максюты, отыскался только во дворце Апостолов. Один из грузовиков отправился туда и вскоре приволок из дворцового автопарка передвижную дизельную электростанцию, что использовалась во дворце в качестве источника резервного питания. А пока датчане протягивали кабель и цепляли тот к генератору, Торвальд привел в чувство Пророка и заставил его инструктировать меня, как обращаться с техникой из далекого прошлого.
        Пророк не противился. Наоборот, задался целью непременно продемонстрировать королю язычников, ради чего тот проделал весь этот путь и положил столько жизней. Этой демонстрацией Его Наисвятейшество собирался унизить ненавистного врага. Пусть не столь откровенно, как он унизил Пророка, но Глас Господень намеревался взять хотя бы такой реванш. Пророк верил, что с этим ощущением ему будет проще принимать мученическую смерть.
        Наука управления «машиной по производству мыльных пузырей» оказалась не слишком премудрой. Я не спрашивал, но надо полагать, что Пророка сей науке обучил сам Тарас Максюта. Трагичная история складывалась у находки киевского «чернокнижника»: злой рок преследовал уже второго ее владельца, вынужденного расставаться с ней не по своей воле.
        Вороний Коготь назначил меня испытателем, дабы не подвергать риску дружинников. Мало ли какая неприятность могла случиться при запуске механизма, вокруг которого ходила такая зловещая слава. Поэтому лучше всего было рискнуть жизнью пленника, которого и так в скором времени ожидала казнь.
        Насколько правильные советы давал Его Наисвятейшество, сказать было сложно, но, по крайней мере, я не усмотрел в его рекомендациях никакого злого умысла для себя. Все выглядело вполне логично: мне требовалось лишь в определенном порядке нажимать кнопки, глядеть на индикаторы да передвинуть несколько ползунков. Опасение вызывала только начальная процедура: для запуска процесса создания миража я должен был взять тонкий, миллиметров пять, пластиковый контейнер и засунуть его в узкую щель на приборной панели. В контейнере, квадратной прозрачной коробочке размером с портсигар, находился диск, отшлифованный с обеих сторон до зеркального блеска. Диск крепился на оси, вокруг которой он, судя по всему, и вращался.
        Этих странных контейнеров с дисками в моем распоряжении имелся целый вещмешок - норманны, вывозившие оборудование из дворца, прихватили с собой все непонятные вещи, что обнаружились в секретном зале Пророка. Я вывалил содержимое мешка на пол кузова и впал в замешательство: три десятка совершенно одинаковых пластиковых штуковин, половина которых была упакована в выцветшие кейсы, тоже из пластика, но уже тонкого и мягкого, как бумага.
        - Максюта называл эти диски «носителями». Но у него имелся всего один такой, - пояснил Пророк, после чего порылся в россыпи футляров и извлек оттуда ничем не отличавшийся от прочих контейнер, потертый и без чехла. - Кажется, вот он. Хотя могу и ошибаться. Носители, на которых нет упаковки, лежали у меня на подписанных полочках. Но когда язычники грабили мой зал Грёз, они все перепутали, и теперь я понятия не имею, что содержится на носителях без футляров... - Глас Господень присмотрелся получше. - Да, наверняка это носитель Максюты. Тот самый носитель, о котором наслышан весь мир. Воистину дьявольская сила заключена в этом серебристом кругляшке. Сам не знаю, почему я не уничтожил его после первого же просмотра.
        - Вы хотите сказать, что, если сейчас вставить этот носитель вон в ту щель, над Ватиканом разразится такой же катаклизм, как над Киевом? - спросил я.
        - Поверь, Хенриксон: то, что ты сейчас наблюдаешь в моем городе, выглядит гораздо ужаснее, поскольку все это происходит наяву, - мрачно произнес Пророк. - А монстры, драконы, великаны... Все они абсолютно нереальны. Они - лишь большая движущаяся картина, нарисованная электричеством и лучами света, пропущенными через линзы.
        - Но ведь та движущаяся картина в Киеве еще и издавала звуки, - заметил я. - И притом оглушительные.
        - Будет тебе и звук, - подтвердил Его Наисвятейшество. - Машина Максюты и это умеет. Если не хочешь оглохнуть, не двигай крайний правый ползунок до отказа вверх...
        Насчет звуковых устройств Древних я представление имел. Мне не раз доводилось видеть и динамики на радиопередатчиках, и мощные громкоговорители, при помощи которых в Ватикане и столицах епархий проводились публичные проповеди. На агрегате киевского «чернокнижника» не было ничего, даже приблизительно похожего на такие устройства. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Тысячи свидетелей киевской трагедии подтверждали слова Гласа Господнего, поэтому я не видел причин не верить ему. Все равно очень скоро мы, так или иначе, выясним правду.
        - Вы сказали, что Максюта владел только одним носителем, - напомнил я Пророку его слова. У нас оставалось несколько минут до того, как датчане закончат подключение кабеля, и я решил задать своему инструктору еще пару вопросов. Вспоминать о взаимных обидах было сейчас просто глупо, и потому я предпочел потратить время, чтобы пролить свет на кое-какие тайны. Обидно, конечно, что придется уносить их с собой в могилу, зато утешало то, что скорая старость от множества знаний мне уже не грозила. - Значит, остальными носителями вы обзавелись позже. Вам доставляли их с искательских раскопок?
        Пророк утвердительно кивнул.
        - И что же изображено на других носителях? Надо думать, Древние рисовали на них не только адских чудовищ, но и что-нибудь более привлекательное.
        - Разумеется, Хенриксон, - подтвердил Пророк. Похоже, ему, как и мне, не хотелось поминать прошлое. Зачем, если каждый из нас знал, что уже скоро он встретит последний рассвет в своей жизни. Все же поразительно, как легко примиряет заклятых врагов общая близость смерти. - Разве обычным художникам интересно рисовать на своих картинах одно и то же? Те, кто рисовали эти носители, были такими же художниками, и каждый из них обладал своим неповторимым талантом. Прочти, что написано на футлярах носителей, - именно это и изображено внутри.
        Я подобрал с пола три первых попавшихся под руку коробочки в кейсах и внимательно осмотрел каждую из них. И хоть кейсы выглядели поблекшими и потертыми, как обложки зачитанных до дыр книг, разобрать, что нарисовано и написано на упаковках, было еще можно.
        Первый кейс украшало изображение спиралевидной галактики - картинка, похожая на ту, что я встречал в «Хрониках» Паоло Бертуччи и еще в паре древних книжек. «Путешествие через Вселенную» - гласила надпись, нанесенная прямо поверх картинки. На тыльной стороне кейса имелся еще какой-то пояснительный текст, однако прочесть его уже не удавалось.
        «Тропический рай» - было написано на затертом кейсе второго носителя. Под надписью угадывался рисунок морского побережья: прибой, песок, пальмы и маленькая соломенная хижина. Сказать по правде, для полноценного рая чего-то все же недоставало.
        Пояснительный заголовок третьего носителя был написан на неизвестном мне языке. Правда, картинка на кейсе вносила некоторую ясность: множество закованных в латы древних воинов сошлись в битве на фоне высоких гор. Оценить подлинный масштаб сражения по такому маленькому рисунку не представлялось возможным, но, судя по всему, движущаяся картина на носителе должна была поражать воображение своей грандиозностью.
        - Этот носитель, к сожалению, неисправен, - пояснил Пророк, увидев, что я рассматриваю изображение рыцарской баталии. - Как и еще несколько. Машина Максюты просто не желает показывать, что нарисовано на диске. Или начинает показ, но вскоре внезапно прерывает его. Что поделаешь, ведь этим картинам уже не одна сотня лет... - После чего украдкой обернулся на стоявшего неподалеку и погруженного в раздумья Торвальда (погруженного настолько, что мне даже показалось, будто конунг заснул на ногах) и вполголоса попросил: - Сделай мне одолжение, Хенриксон, заряди в машину вот этот носитель. - И он указал на «Путешествие через Вселенную», которое я собрался было отбросить в общую кучу. - Знаешь, очень хочется в последний раз взглянуть на это бесподобное зрелище. Вот увидишь, там есть чем полюбоваться...
        Я с недоверием глянул на Пророка, после чего вынул из кейса носитель и изучил его повнимательней. Без футляров все они были похожи друг на друга, как патроны одного типа. Носители отличались лишь содержимым, но выяснить, каково оно, можно было только практическим путем. Вороний Коготь на сей счет никаких распоряжений не давал - видимо, его интересовал лишь принцип работы машины, а не то, что она будет при этом демонстрировать. Я пожал плечами: ладно, пусть будет «Путешествие...». У меня тоже отсутствовало желание смотреть перед смертью на жутких монстров из Преисподней. Кто знает, не встречусь ли я с ними в скором времени наяву?
        Как только затарахтел дизельный генератор и на приборной панели аппарата Максюты засветились индикаторы, датчане сразу же оттащили Пророка подальше от грузовика, а затем, повинуясь команде Фенрира, сами отступили на безопасное расстояние. Грузовик, диковинная машина и я очутились в центре пустого пространства, словно на цирковой арене. На меня было устремлено несколько сотен пар глаз - надо сказать, не слишком приятное ощущение для человека, всю жизнь избегавшего находиться в центре внимания. Даже сейчас, когда перед моим взором маячил навязчивый образ окровавленной секиры, я ощущал себя под пристальным вниманием публики не в своей тарелке. Приговоренный к смерти, который во время публичной казни впадает в смущение перед толпой, - сроду бы не подумал, что такое бывает..
        - Начинай, Хенриксон! - прокричал мне издалека Вороний Коготь. - Кому говорят! Заснул, что ли?!
        Управляться с пультом одной рукой было неудобно, поэтому я снял перевязь, морщась от боли, слегка размял руку, после чего подключил к работе и ее. Щель, куда следовало вставлять носитель, подсвечивалась изнутри красноватым светом, моментально сменившимся на зеленый, как только в нее провалилась коробочка с диском. Сразу вслед за этим раздались едва слышные шумы автоматически запустившихся механизмов. На пульте заморгали огоньки индикаторов, отчего я на мгновение растерялся, но быстро вспомнил наставления Пророка и приступил к делу. Подсветка кнопок также меняла свой цвет после того, как я на них нажимал, и вскоре почти весь пульт замерцал приятным глазу зеленым светом. Все пока шло, как и предполагалось, хотя в моем незавидном положении можно было радоваться любому исходу эксперимента. Погибнуть от удара током было бы даже в какой-то степени приятнее, чем под секирой обезумевшего конунга.
        Но самое любопытное началось чуть погодя. Едва индикаторы закончили перемигивание и загорелись однообразным ровным светом, как послышался приглушенный нарастающий гул и шипастая сфера, что венчала эту конструкцию, стала раскручиваться, медленно набирая обороты. Пять расположенных под сферой чаш, из-за которых я поначалу принял машину Максюты за фонтан, загудели низким вибрирующим басом, отчего дощатый кузов завибрировал вместе с ними. Я находился всего в шаге от ожившего механического чудовища и потому сразу же испытал вполне естественное желание отбежать от него подальше. Однако мысль о том, что убегать придется навстречу другому чудовищу, которое прикончит меня с гораздо большей вероятностью, заставила совладать с порывом страха и остаться у пульта.
        Сфера между тем раскрутилась до такой степени, что усеивающие ее шипы замелькали со скоростью зубьев циркулярной пилы. Разогнавший сферу мотор набрал необходимые обороты и заработал ровно, практически беззвучно. Чаши также прекратили вибрировать, и сейчас от них исходил непонятный звук, напоминающий шипение тонкой струйки пара. Я и остальные находившиеся на площади настороженно следили за машиной Максюты, приготовившись к любым сюрпризам.
        А затем случилось то, что превзошло мои самые смелые ожидания, поскольку ничего подобного рассудок нормального человека вообразить попросту не смог бы...
        Первым моим ощущением от знакомства с машиной Максюты был шок. Представьте себе, что рядом с вами вдруг разрывается артиллерийский снаряд, а вы при этом остаетесь абсолютно целы и невредимы, разве что слегка оглушены грохотом взрыва. А огонь, осколки, ударная волна - все это неким чудесным образом облетает вас стороной, не причиняя никакого вреда. Поэтому неудивительно, что после запуска движущейся картины, больше похожего на взрыв, нежели на начало массового представления, мне потребовалось несколько секунд, дабы осознать, что я жив-здоров, а не разорван на мелкие куски случайно залетевшим на площадь Святого Петра снарядом.
        Говоря «движущаяся картина», я донельзя утрирую то действо, которое развернулось этим ранним утром в небе над Ватиканом. Перед тем как включить машину, создающую миражи, я вспомнил все истории о киевской трагедии, что мне доводилось выслушивать, и заранее подготовился к тому, что увижу. Воображение рисовало картины, похожие на северное сияние, которое я не однажды наблюдал в небе над Петербургом. Разве только, думал я, на сей раз вместо светящихся цветных разводов мне придется увидеть такие же по масштабу изображения, созданные человеком, а затем при помощи электричества и света перенесенные на небосвод. Не знаю, кому как, а мне было вполне по силам заставить свою фантазию родить нечто подобное.
        Только проку от моей подготовки все равно было мало. Как бы парадоксально ни звучало, но реальность оказалась во сто крат фантастичнее любых фантазий. Никакое, даже самое яркое из виденных мной северных сияний и близко нельзя было ставить с сегодняшним зрелищем...
        Сотни тонких лучей ударили во все стороны из раскрученной до огромной скорости сферы, которая, как выяснилось, в дополнение ко всему постоянно меняла плоскость вращения. От этого машина Максюты не просто била в небеса лучами света, а как бы равномерно закрашивала ими небосвод, оставляя на нем чистой лишь узкую полоску обычного неба у горизонта. Верхняя чаша - та, что находилась сразу под сферой, - выполняла роль отражателя, отсекая лучи от земли и перенаправляя их вверх. Не будь ее, мы, стоявшие поблизости зрители, испытывали бы, наверное, страшные неудобства от попадающих нам в глаза ослепительно-ярких лучей. Не исключено, что и вовсе заработали бы слепоту - настолько плотным был бьющий в небеса световой поток.
        Со звуком творились не менее странные вещи. Я стоял возле самого агрегата, но ясно слышал, что звук исходил не от него, а окутывал меня со всех сторон, даже сверху. Звук был невероятно мощный и при этом кристально чистый. Точнее, не просто звук, а музыка. Помпезная и величавая, она накатывала на нас, словно штормовой прибои, сотрясая, казалось, Ватиканский холм до основания. Однако в этом шуме и грохоте я продолжал слышать другие мельчайшие нюансы звукового спектра: шорохи, какие-то всплески, перезвоны и другие детали, которые, по идее, вовсе не должен был сейчас слышать. Но тем не менее все это я превосходно различал на фоне громовых раскатов, рева пламени, рушившихся скал и вулканических извержений, что также присутствовали в звуковой палитре. Насыщенная лавина звука будто проверяла на прочность наши барабанные перепонки и в то же время не раздражала, а вызывала лишь безграничное удивление и естественный вопрос: «Разве такое вообще возможно в природе?»
        Но чудеса на этом только начинались. Мгновенно просветлевшее небо и грянувшие аккорды мрачной музыки являлись лишь прелюдией к главной симфонии, что сыграл для нас этот древний аппарат для создания грандиозных миражей.
        «Путешествие через Вселенную» - такой носитель Пророк попросил меня поставить для просмотра. И только теперь я понял, почему Глас Господень из трех десятков других носителей захотел увидеть именно этот. Что бы ни было изображено на других - чудовища, битвы, райские пейзажи, - все это не шло ни в какое сравнение с подлинным величием Вселенной, на фоне которого меркли даже самые грандиозные атрибуты привычного нам мира.
        Все началось с того, что первым делом на нас рухнуло небо. Далекие звезды, что испокон веков казались людям яркими песчинками, вдруг сорвались с места и помчались навстречу с немыслимой скоростью. Песчинки за считаные секунды вырастали до колоссальных размеров, порой заслоняя собой половину небосклона, после чего проносились мимо, а на их место из глубин Вселенной уже летели новые звезды и планеты, сосчитать которые было невозможно, как дождевые капли.
        Взбесившиеся небеса преобразили окружающий мир настолько, что у меня перехватило дыхание и пошла кругом голова. Колени тут же подкосились, и я плюхнулся на задницу, стукнувшись затылком о борт кузова. Стукнулся довольно болезненно, но сейчас я не обратил на эту боль ни малейшего внимания. Задрав голову, я с раскрытым ртом и выпученными глазами следил за разверзнувшейся прямо надо мной космической бездной. Теперь уже не она неслась ко мне, а я падал в нее, захваченный неведомой силой и полностью подвластный ее воле. И не было конца этому стремительному полету в неизвестность...
        Как выяснилось позже, реакция остальных зрителей этого зрелища ничем не отличалась от моей. Дезориентированные в пространстве и ошарашенные звуковым шквалом, норманны также страдали от переизбытка впечатлений: наименее стойкие, будучи не в силах совладать с головокружением, попадали с ног, остальные не стали испытывать себя на стойкость и уселись на мостовую там, где стояли. Кое-кого тошнило, но крепкие нервы помогали норманнам сохранять выдержку и не удариться в панику.
        Торвальд оперся о борт «Атрида» и, стиснув зубы, остался на ногах - очевидно, не захотел выказывать слабость. Схватив секиру обеими руками, Грингсон держал ее перед грудью так, словно ожидал нападения. Он тоже оказался не готов к тому, что увидел. Возможно, явление призрачных монстров конунг воспринял бы гораздо спокойнее, но этот мираж поверг его в смятение. Глядя на Торвальда, Фенрир также переборол искушение усесться на камни и предпочел взирать на происходящее стоя.
        Для Михаила, Конрада и Ярослава «Путешествие сквозь Вселенную» выдалось столь же захватывающим, как и для остальных. Даже Пророк, который совершал «путешествие» не впервые, замер в восхищении, поскольку раньше созерцал движущийся мираж лишь в своем зале Грез. А это наверняка выглядело уже не так грандиозно - какими бы высокими ни были дворцовые стены и потолки, сравниться масштабами с небосводом они не могли.
        Мне было неведомо, что в этот момент наблюдали горожане, Защитники Веры и их враги в других районах столицы, но все они, несомненно, получили свою долю острых - и это еще мягко сказано! - ощущений. Конечно, не тех ощущений, что испытали десять лет назад жители Киева, но вряд ли кто-то из ватиканцев остался равнодушным, глядя на колоссальный звездопад, разразившийся над Цитаделью на исходе и без того страшной ночи. И вряд ли свидетели этого небесного явления считали, что видят всего лишь искусственный мираж. Для них он олицетворял все, что угодно - Конец Света, вознесение на небеса, падение в Ад, - но явно не безобидное космическое путешествие, нарисованное неизвестным гением древности и воспроизведенное умной электрической машиной.
        А охваченная войной Божественная Цитадель и впрямь неслась сейчас сквозь Вселенную вместе с остальной планетой и всеми ее обитателями. Мимо с безумной скоростью проносились плеяды звезд, чей свет раньше вовсе не долетал до Земли. Мы пролетали от них в опасной близости и каким-то чудом не сгорали в потоках смертоносных звездных лучей. Протуберанцы тянулись к нам уродливыми огненными лапами, но мы неизменно ускользали от них буквально в последнее мгновение. Галактики и туманности неторопливо плыли навстречу, иногда преграждая нам путь, из-за чего приходилось лететь прямо сквозь них. Но мы на диво ловко маневрировали в необычайно плотных скоплениях светил, где, казалось бы, при такой скорости нас подстерегала неминуемая гибель.
        Ее нам тоже довелось увидеть - во Вселенной гибель была не такой уж и редкостью. Периодически то тут, то там возникали яркие вспышки, после которых в пространстве оставались гигантские черные участки, абсолютно непроницаемые для звездного света. Или же наоборот - фосфоресцирующие туманности причудливых форм и оттенков. В центре таких туманностей зачастую возникала новая звезда; здесь гибель являла собой всего лишь перерождение - таинство таинств, которое мы могли наблюдать сейчас собственными глазами. И судя по тому, как быстро протекали вокруг нас эти процессы, мы летели не только сквозь пространство, но и сквозь время...
        Впрочем, изредка наш невидимый всемогущий провожатый позволял себе передышку, и тогда мы опускались к поверхности какой-нибудь встречной планеты и совершали ее облет. Здесь фантазия древнего художника, умудрившегося сотворить Вселенную на куске блестящего пластика, демонстрировала нам еще одну свою грань. Неизвестно, были ли ландшафты этих планет целиком и полностью выдуманными или Древние уже получили какие-то документальные свидетельства существования подобных миров, но лично я ни на миг не усомнился в их достоверности.
        Красные песчаные пустыни, усеянные похожими на столбы скалами и изрезанные глубокими каньонами... Океаны, где волны превышают Монблан, и острова, о берега которых те волны разбиваются в брызги... Ядовитый зеленый туман над джунглями, по сравнению с которыми африканские джунгли выглядят безобидно, как городской парк... Высокогорный хребет, проходящий точно по экватору неизвестной планеты, отчего та выглядит так, словно сшита из одинаковых половинок... Бескрайние снега, что никогда не тают... Сотни вулканов и моря раскаленной лавы... Расплавленный песок, который покрыл стеклянной коркой целый материк... Ледяные кольца и сонмы разнокалиберных спутников вокруг планет-гигантов... Испещренные кратерами и выжженные лучами солнц планеты-малютки, напоминающие издали пористые кусочки пемзы... Астероиды, в которые превращаются эти гиганты и малютки, когда попадают в какой-нибудь космический катаклизм... Бороздящие космос хвостатые кометы - их мы обгоняем шутя, будто улиток...
        Божественная Цитадель мчалась сквозь время и Вселенную, вовсе не безмолвную, а наполненную множеством звуков, а также музыкой, что не прекращалась ни на мгновение. Что за инструмент мог извлечь такую умопомрачительную музыку? Уж не пресловутый ли Гьяллахорн, в существование которого так истово верил Вороний Коготь? Хотя, если задуматься, разве можно на горне, хоть и божественном, сыграть такую мелодию? Нет, музыка, что мы слышали, скорее напоминала органную: в меру сложная, мощная, величественная и навевающая мысли о вечном.
        Возможно, при иных условиях я бы не поленился выяснить хотя бы основной принцип работы «генератора миражей» - еще одной обнаруженной нами загадки канувшей в Лету цивилизации. И пусть его практическая ценность являлась довольно сомнительной, однако, если рассматривать этот генератор как неотъемлемую часть древней культуры, исследовать его все-таки было необходимо. Разумеется, не таким способом, каким сейчас это делали мы (в нашу эпоху машину Максюты следовало бы назвать генератором паники, а не миражей), но в закрытых лабораториях любой из современных технических Академий этот аппарат непременно раскрыл бы человечеству много любопытных тайн...
        Но, к великому сожалению для человечества, здесь, на площади Святого Петра, генератору миражей было суждено пропеть свою «лебединую песню»...
        Наше «Путешествие сквозь Вселенную» оборвалось столь же неожиданно, как и началось, безо всякого приличествующего такому действу финала. Фантастический полет через пространство и время завершился так, как обычно гаснет электрический свет, доля секунды - и вместо несущихся навстречу галактик над головой вновь мерцают привычные звезды. Правда, теперь, когда нам посчастливилось взглянуть на них вблизи, они уже не казались такими притягательными и загадочными - всего лишь тусклые огоньки на светлеющем небе...
        Впрочем, сравнение с погасшим светом оказалось вовсе не сравнением, а именно той причиной, по которой и прекратилось «Путешествие...». Увлеченный происходящим, я не расслышал удара секиры, что перерубила силовой кабель, идущий от электростанции к машине Максюты. Однако, едва это произошло и бьющие в небеса потоки света мгновенно иссякли, а музыка смолкла, я сразу же заметил неподалеку от себя Торвальда. Он в ярости выдирал лезвие Хьюки, застрявшее в досках кузова. Грингсон запрыгнул в грузовик с одной целью - закончить это представление и дать выход переполнявшей его ненависти. Чем был вызван ее очередной приступ, я догадался уже через секунду.
        - Мыльный пузырь! Проклятый мыльный пузырь! - как одержимый, кричал по-святоевропейски Вороний Коготь, рывками освобождая секиру из расщепленной доски. Похоже, глумливые слова Пророка настолько засели Торвальду в голову, что, желая того или нет, он даже взялся браниться на языке своего обидчика. - Значит, такую шутку ты решил сыграть со мной, Видар?! И это после того, как забрал моего сына?! Да будь же ты проклят вместе со своим поганым башмаком!..
        После этих слов Вороний Коготь сорвал с себя амулет, плюнул на него и швырнул тот на булыжники площади. Еще не пришедшие в себя после впечатляющего представления, норманны все как один вздрогнули, поскольку отказывались верить в то, что сейчас увидели. Как, впрочем, и я. С опаской поднявшись на ноги, я попятился к открытому борту - мне отнюдь не хотелось находиться рядом с чокнутым конунгом, размахивающим топором.
        Наконец, застрявшая секира поддалась, и Торвальд отметил это восторженным воплем, вкотором, однако, безумия было куда больше, чем восторга.
        - Вы предали меня, боги!!! - занеся Сверкающего Хьюки над головой, взревел Грингсон на всю притихшую в ужасе площадь. - За это я проклинаю вас, слышите?! Проклинаю!!!
        И одним ударом секиры снес несколько длинных шипов у уже почти остановившей вращение сферы. Затем ударил еще и еще и бил до тех пор, пока практически все шипы на сфере не были отрублены или отломаны. Сокрушительные удары Грингсон чередовал с громкими проклятиями, адресованными все тем же богам или кому-либо из них конкретно.
        Закончив охаживать сферу, Вороний Коготь взялся кромсать секирой чаши-отражатели. Каждая из них была изготовлена из тонкого металла, поэтому очень скоро вместо чаш на стойке остались лишь рваные лепестки, дребезжащие и лязгающие при очередном ударе. А Грингсон все не унимался и, разбив одним ударом приборную панель, переключился на стойку у основания сферы - очевидно, решил окончательно расправиться с механическим монстром, отрубив ему голову.
        Продолжая хранить напряженное молчание и глядя на Вороньего Когтя изумленными глазами, норманны поднимались на ноги, после чего так и оставались топтаться в нерешительности. То, что дружинники слышали в данный момент собственными ушами, вовсе не было слуховой галлюцинацией, как и громивший трофейную машину конунг-богохульник не являлся миражом. Именно эти проклятия и повергли «башмачников» в замешательство - припадки ярости случались с конунгом и раньше, но, даже пребывая в состоянии крайнего аффекта, Грингсон не позволял себе таких крамольных речей.
        Дроттин преступил ту черту, которую не имел права преступать. Позволь раньше кто в присутствии конунга подобные речи, Торвальд без разговоров убил бы того человека на месте, будь это хоть сам форинг Фенрир. Поэтому дружинники смотрели сейчас на Горма, как на единственного, кто мог объяснить им, что происходит, а главное - как следует на это реагировать.
        Фенрир чувствовал, какая на нем лежит ответственность, но продолжал терпеливо выжидать. Он надеялся, что умопомрачение конунга временное и, возможно, отступит от него, как только он обессилеет. Вспышка гнева дроттина была сродни той, во время которой он зарубил гонца, что доставил ему известие о гибели сына. Однако тогда Грингсон не срывал с себя амулеты и не обвинял богов в предательстве.
        Хорошо, если конунг образумится и поспешно найдет какое-нибудь внятное оправдание, необходимое ему теперь, как воздух. Кратковременное помутнение рассудка из-за смерти сына и переутомления - безусловно, такое оправдание прозвучало бы достаточно убедительно. Но как оправдывающийся Вороний Коготь будет выглядеть в глазах братьев, которые за подобное проявление слабости непременно лишились бы головы? Этого датчанин пока не знал. Фенрир боготворил Торвальда Грингсона и в свое время даже пошел ради него на предательство. И вот сегодня Горм вновь очутился в неоднозначной ситуации. Кумир впал в безумие, и одному Видару было известно, какой приказ конунг отдаст в следующий момент.
        Форинг датчан решил выжидать до последнего, однако вряд ли он предвидел то, что случилось уже в следующую минуту. Никто не мог этого предвидеть, поскольку все дальнейшее произошло спонтанно, как и припадок конунга. Тем не менее именно это происшествие избавило Горма от необходимости решать участь безумного кумира. Что ж, возможно, для Фенрира это было и к лучшему. Впрочем, не только для него...
        Выкованный, по слухам, из лунного металла, Сверкающий Хьюки был и впрямь на редкость прочным оружием. Не менее полусотни ударов нанес им Торвальд по машине Максюты, а на лезвии священной секиры не отпечаталось ни вмятин, ни зазубрин. Грингсон добился своего: лишенная шипов сфера все-таки слетела с раскуроченной стойки и рухнула на доски кузова, едва не проломив их своим немалым весом. Торжествующий крик, что испустил вслед за этим победитель, уже мало чем походил на человеческий.
        Не желая подвернуться под горячую руку конунга, я выпрыгнул из кузова и стал с оглядкой отступать туда, где под конвоем сидели мои друзья. Никто не препятствовал мне покинуть пост: Торвальд был увлечен разгромом генератора, а Горм не увидел в моем отступлении ничего предосудительного. Я не совершал резких движений, дабы не накалять и без того нервозную обстановку, - все, что мне хотелось, - это уйти подальше от безумца и не совать голову под его секиру раньше положенного срока. Почему бы не прожить на этом свете еще немного? Хотя бы пару минут - кто знает, что произойдет за это время. Глупо, конечно, уповать на счастливый случай, находясь в окружении сотен врагов, только на что же еще прикажете надеяться приговоренному к смерти? Просить у Вороньего Когтя помилования и раньше было нереально, а теперь и подавно.
        - А ну стой, Хенриксон!!! - прогремел мне вслед разъяренный голос конунга. Грингсон только что расправился со сферой и теперь искал, на ком сорвать нерастраченную ярость, которой в нем бушевало еще с лихвой. - Стоять, мерзкая тварь!!!
        Не обрати он на меня внимания еще несколько секунд, я бы уже не маячил на виду у всех, а сидел среди остальных пленников. Но уйти со сцены по-тихому мне не удалось - заметив убегающую жертву, Грингсон пришел в еще большую ярость и кинулся за мной в погоню.
        Теперь убегать от него не имело смысла. Я покорно остановился, после чего повернулся на зов, намереваясь стретиться с собственной смертью лицом к лицу. А лицо у нее, надо заметить, было отвратительное. Вражеская кровь на конунге побурела, налитые злобой глаза утратили последние проблески разума, а изо рта вылетала пена, как у бешеной собаки. Дыхание Торвальда от долгой и яростной рубки сбилось, и сейчас он даже не дышал, а испускал гортанные хрипы, словно умирающий с простреленными легкими. Пот градом катился у него с лысины и заливал глаза. Грингсона качало из стороны в сторону, однако его дрожащие руки все еще крепко держали орудие возмездия, а ненависть придавала конунгу сил и гнала вперед, на расправу с человеком, повинным в гибели его сына. Так что, как я уже говорил, Дьяволу в Аду теперь пришлось бы изрядно постараться, чтобы напугать меня своим ликом.
        Вороний Коготь собирался казнить меня лютой смертью, но никто из соратников не поспешил ему на помощь. Оторопелые норманны продолжали молча следить за происходящим да поглядывать на Фенрира, не намерен ли тот вмешаться. Горм же, в свою очередь, все еще надеялся, что никакого вмешательства не потребуется. Конунг уже едва держался на ногах, поэтому еще минута-другая - и он окончательно выдохнется. Надо лишь не препятствовать дроттину делать то, что он задумал, а именно - казнить еще одного пленника. А может быть, двух или трех - на сколько у Торвальда останется сил.
        Похоже, форинг так сосредоточился на этой мысли, что упустил из виду одну существенную деталь. А какую, он понял, когда его просчет стал уже очевиден...
        Грингсон бежал ко мне с занесенной секирой, думая лишь о том, как сейчас умоется моей кровью. Горм был крайне озабочен тем, как ему выкрутиться из щекотливого положения, где неверно принятое решение могло обернуться для датчанина катастрофой. Что при этом думал я, потенциальный мертвец, конунга и форинга абсолютно не волновало. Однако через мгновение им обоим пришлось волей-неволей признать, что такой вариант развития событий они не учли...
        Сказать, что в этот момент я тоже думал о чем-либо, будет неправильно. Я был настолько переполнен страхом и желанием жить, что ничего, кроме этих инстинктов, и не испытывал. Взять их под контроль и умереть с гордо поднятой головой оказалось для меня невыполнимой задачей, сколько бы я ни готовился к такому исходу. А вот идею побороться за жизнь, даже когда мое поражение в этой борьбе ни у кого не вызывало сомнений, я воспринял с большим воодушевлением. Руки у меня не были связаны, ноги пока не подкашивались, а ближайший конвоир находился достаточно далеко. Будь все иначе, тогда, вероятно, я смирился бы с неизбежным и подставил шею под удар Сверкающего Хьюки, но раз все сложилось именно так, почему же я должен упрощать Торвальду задачу?..
        Воистину героическими личностями являются эти испанские тореадоры - ведь то, что я сейчас пережил, им приходится испытывать при каждом выходе на арену. И пусть разыгранная мной коррида выдалась скоротечной, удивляюсь, как после нее я не остался заикой. Вряд ли разящая секира Грингсона была менее опасна, чем рога бойцового быка, - конунг рубил наверняка, сокрушительным косым ударом, отработанным им на десятках предыдущих жертв. Угоди лезвие Сверкающего Хьюки мне в плечо, и я бы оказался разрублен как минимум до желудка. Меня спасло то, что по характеру замаха я заранее понял, куда будет направлен удар. К тому же Вороний Коготь успел порядком выдохнуться, отчего атаковал хоть и яростно, но без должной скорости.
        Я отскочил в сторону, когда секира уже опускалась в ударе. Отскочил недалеко, всего на шаг, после чего немедленно ринулся в контратаку. Ослабленный противник вложил в удар все оставшиеся силы, поэтому инерция неотвратимо увлекла Торвальда вслед за тяжелым оружием, которое едва не вырвалось у него из рук. Сверкающий Хьюки лязгнул о булыжник мостовой, но крепкий земной гранит выдержал столкновение с небесным металлом.
        Мой план был предельно прост и возник буквально на ходу. Пока Грингсон не нанес второй удар, я в один прыжок очутился у врага за спиной, затем обхватил его здоровой рукой за шею, а больной - той, что была гораздо слабее, - быстро вырвал у Торвальда из кобуры револьвер.
        Было бесполезно кричать безумцу о том, чтобы тот бросил секиру, а иначе мне придется вышибить ему мозги, поэтому я без раздумий двинул конунга тяжелой револьверной рукоятью по затылку. Грингсон захрипел, обмяк и выронил оружие, так и не успев вступить со мной в борьбу, которую я вряд ли бы выиграл, не пристрелив при этом заложника. А убивать его мне теперь было нельзя ни в коем разе...
        Все произошедшее оказалось неожиданным даже для меня, не говоря об остальных. Но замешательство продолжалось недолго. Секунда, и в нас с Торвальдом уже целится добрая пара сотен стволов, а молчавшие до сего момента норманны орут, требуя, чтобы я бросил револьвер и отпустил конунга. Фенрир с перекошенным лицом держит меня на мушке автомата и неторопливо приближается. В отличие от прочих, Горм пока помалкивает. Этого типа я боюсь куда больше, чем остальных, поэтому по-быстрому отступаю назад, к бронемашине Грингсона. Оглушенный Торвальд весит, наверное, целый центнер, и тащить его не так-то просто. Однако сейчас я готов даже впиться ему в ворот зубами, лишь бы не выпустить свою драгоценную добычу. Что с ней делать, совершенно неясно. Краем глаза замечаю, как Михаил и Ярослав пытаются вскочить и кинуться ко мне, но их конвоиры начеку и быстро осаживают моих товарищей прикладами. Я же упираюсь лопатками в бронированный бок «Атрида» и только сейчас перевожу дух и ужасаюсь тому, что учинил...
        Наше дело дрянь, это понятно. Никаких преимуществ заложник нам не давал. Вчетвером за широкой спиной Торвальда все равно не укрыться, а стоит мне зазеваться и высунуться из-за живого щита, как кто-нибудь из датчан тут же меня прикончит; в их исключительной реакции и меткости я не сомневаюсь. Однако, пока я целюсь в висок Грингсона, норманны мешкают. Вот и все мое преимущество. И не следует забывать, что конунг с минуты на минуту очнется - ведь я бил его раненой рукой, а для такого крепкого лба нужен удар помощнее.
        Тупиковая ситуация. Если я отпущу Вороньего Когтя, он меня в лапшу покрошит. Если пристрелю - то же самое сделает Фенрир. Так кому же доверить оказать мне такую почесть: безумному конунгу или хладнокровному форингу?..
        Я видел только один способ решения проблемы с выгодой для нас. Впрочем, способ этот тоже не был слишком надежным.
        - Слушай меня внимательно, форинг! - прокричал я Фенриру, который находился от нас меньше чем в десяти шагах. Датчане и остальные дружинники взяли «Атрид» в кольцо и медленно, по полшага, подступали к нам все ближе и ближе. - Я все равно подохну, поэтому мне терять нечего! Однако предлагаю договориться! Сейчас мои друзья сядут в этот броневик и покинут город. Когда они отъедут на безопасное расстояние и сообщат мне об этом по рации, я отпущу твоего конунга. Даю тебе на раздумье пять секунд! Раз!..
        Фенрир подал знак, чтобы бойцы прекратили галдеть, и только после этого ответил:
        - Брось оружие, Хенриксон, иначе ты даже не представляешь...
        - Два!..
        - ... что я с тобой сделаю! Не конунг - лично я, Горм Фенрир!..
        - Три!..
        - Или ты думаешь, мы не догоним твоих друзей? Да им не доехать даже до Флоренции!
        - Четыре!!!
        - Заткнитесь, вы, оба! - вклинился в наше пререкание хриплый измученный голос. Он раздался довольно неожиданно и вогнал меня в короткое замешательство. Поэтому, когда настала пора говорить «пять!» и стрелять, я заколебался. Но после того, как я вспомнил, что отведенное форингу время вышло, мой палец так и не нажал на спусковой крючок. Просто я узнал, кому принадлежит этот голос, и захотел выслушать, что он нам поведает. Горма это должно было интересовать в неменьшей степени.
        К нам обращался Вороний Коготь. Как я и предполагал, конунг быстро оклемался после моей затрещины, однако, странное дело, - он не только не попытался вступить со мной в борьбу, но даже не стал мне угрожать. Поначалу я воспринял эту подозрительную покорность за обычную уловку, но, как выяснилось, Торвальд говорил совершенно искренне. И голос его звучал сейчас вполне осмысленно - спокойный неторопливый голос вконец усталого человека.
        - Теперь ты послушай меня, Хенриксон, - прокашлявшись, произнес Грингсон. Я ослабил захват у него на шее, но лишь настолько, чтобы заложник мог внятно говорить. - Еще никто из моих врагов не отбирал у меня оружие и не унижал перед братьями так, как сделал это ты. Но я сам виноват - не надо было давать волю гневу... Даже не знаю, что на меня нашло... Впрочем, это уже не важно...
        - Вы в порядке, дроттин? - обеспокоенно спросил Фенрир. Для Горма также явилось большим сюрпризом преображение конунга из берсерка в усталого старика.
        - Да, форинг, - отозвался Вороний Коготь. - Теперь я в полном порядке, можешь быть уверен... И сейчас ты сделаешь так, как просит этот человек: освободишь его друзей. Пусть уходят - их мы не тронем... А Хенриксон останется. У меня с ним предстоит очень серьезный разговор... Ты согласен на такие условия, Стрелок?
        - А где гарантии, что вы не убьете моих друзей по дороге из города? - недоверчиво осведомился я. Предложение Грингсона меня устраивало, но мне была нужна уверенность, что Михаил, Ярослав и Конрад выберутся живыми хотя бы из Ватикана.
        - Клянусь тебе в этом своей короной! - ответил Торвальд и, предвидя мои закономерные сомнения, добавил: - Да, у тебя есть веский повод не доверять мне. Но скажи, разве в прошлую нашу встречу я давал тебе какие-нибудь клятвы? Нет. А значит, тебе не в чем меня упрекать!
        - Жаль, раньше не знал, что с вас всегда и во всем надо брать клятвы, - пробормотал я. Слово двуличного конунга не являлось для меня надежной гарантией, но утешало то, что Грингсон поклялся публично.
        Фенрир обернулся и крикнул что-то по-скандинавски стерегущим пленников конвоирам. Те переглянулись и покинули пост, вернувшись к товарищам и оставив подопечных без надзора. Всех, кроме Пророка, - его продолжала стеречь пара «башмачников». Ярослав и Конрад помогли подняться Михаилу, после чего все трое с опаской подошли к нам.
        - Вы свободны, - объявил им Торвальд. - Забирайте вон тот грузовик и уезжайте.
        - Мы не уедем без Эрика! - воспротивился Михаил. - Ты должен отпустить и его, конунг!
        - Уедете! - огрызнулся я, недовольный этой хоть и похвальной, но совершенно неуместной преданностью. С таким трудом я выторговал у Вороньего Когтя эту уступку, а Михаил своим патологическим упрямством грозил вот-вот все испортить. - Ваше дело - доставить Ярослава в Петербург. Или ты забыл, зачем мы пришли в Цитадель?
        Михал Михалыч набычился, заскрипел зубами и злобно цыкнул на княжича, тоже решившего было вставить свое слово. Один Конрад Фридрихович промолчал, лишь сочувственно посмотрел на меня и покачал головой. Самый пожилой и здравомыслящий из нас, он, безусловно, понимал, где пролегает грань между дружбой и взятыми на всех общими обязательствами. Пререкаться со мной фон Циммер не собирался, но и спорить с Михаилом - тоже. Проклятие, неужели они надеются, что конунг и впрямь отпустит меня после того, как я унизил его перед дружинниками?
        - Поторопитесь! - прикрикнул я на своих нерешительных друзей. Те нехотя подчинились и, не сводя с меня сожалеющих взглядов, направились к грузовику, у которого в кузове стояла разбитая машина Максюты.
        Обидно, что у нас не получилось по-человечески попрощаться, но зато я был твердо уверен, что по возвращении княжича в Петербург в мою честь будут устроены шикарные поминки - уж кто-кто, а Михаил на сей счет постарается. Если, конечно, найдет чем оправдаться перед Кэтрин и та не прикончит его со злости. Да, Кэтрин действительно могла стать для Михаила серьезной проблемой, и он наверняка это предчувствовал. Но лучше бы он беспокоился сейчас о том, как выбраться из города. Впрочем, я надеялся, что пройдоха-русский при первом же удобном случае избавится от подаренного трофейного грузовика и подыщет для группы более удобный и неприметный транспорт. Михаил выберется, в мыслях утешил я себя, непременно выберется - ему не привыкать...
        Я дождался, пока грузовик освобожденных друзей скроется из виду, тоскливо вздохнул, после чего вернул револьвер Грингсону в кобуру и отпустил заложника. Тут же Фенрир и несколько датчан набросились на меня, однако Торвальд грозным окриком остановил их и не позволил заломить мне руки.
        - Оставьте Хенриксона в покое! - приказал он, разминая затекшую шею. Я уже напрягся в предвкушении заслуженных побоев и потому был удивлен, когда мои ожидания не оправдались. Датчане отступили, но продолжали держать оружие наготове.
        Один из ярлов подобрал с камней Сверкающего Хьюки и, недолго посомневавшись, преподнес его конунгу. Но тот не взял священную секиру, лишь прикоснулся к ней ладонью, словно набираясь сил или же прося таким образом у Хьюки прощения, несколько секунд помолчал и повелел ярлу убрать Сверкающего в футляр. После чего обвел угрюмым взглядом столпившихся вокруг дружинников и изрек:
        - Стрелок Хенриксон нанес мне смертельное оскорбление, но перед этим я проявил слабость и оскорбил вас, братья! Вас и вашу веру!..
        По толпе норманнов прошел ропот. Никто не дерзнул утверждать во весь голос, что Торвальд прав, но недовольный гул дружинников выразил их согласие с признанием конунга. Фенрир сохранял невозмутимость, однако его холодный взор демонстрировал, что форинг считает мнение братьев справедливым.
        - Я приношу всем вам свои извинения! - продолжал Вороний Коготь, склонив голову. - Хотя оправданий моей слабости нет... Как нет и прощения за те слова, что я здесь произнес!..
        На сей раз гул дружинников был не таким суровым. Многие из них готовы были принять извинения, поскольку прекрасно понимали, что вызвало у дроттина временную слабость и помутнение рассудка. Но Грингсон оставался непреклонен и, мало того, лишь подлил масла в огонь:
        - Однако я не собираюсь отказываться от своих слов, братья. Я действительно убежден, что Видар предал меня и посмеялся надо мной - знать, у него была на то неведомая мне причина! Но боги предали только меня, а не вас! Вас же они по-прежнему любят и, надеюсь, не оставят так, как оставили меня! Поэтому я выражаю богам свое презрение! Им, а не вам, братья, поймите меня правильно! И сегодня, на сборе дружин, вы решите, как я отвечу за то оскорбление, что нанес асам и вашей вере! Вы изберете себе нового и более достойного дроттина, а со мной поступите так, как я того заслужил! Но сначала я требую справедливости и прошу позволить мне вернуть долг оскорбившему меня Хенриксону! Полагаю, вы не станете возражать против этого!
        Возражающих не отыскалось. Фенрира и остальных больше обеспокоил грядущий сбор дружин и проблемы, которые придется на нем обсуждать. Насчет этого действительно следовало волноваться - власть менялась, причем нынешний конунг добровольно отдавал совету ярлов свою корону. Могла возникнуть грызня, хотя в боевой обстановке вопросы передачи власти у норманнов решались быстро. Достойных преемников у Вороньего Когтя было мало, и это упрощало задачу. Как обычно, все зависело от того, чью сторону займут датчане. Фенрир и его «Сотня» вновь готовились сказать свое веское слово в скандинавской политике...
        Что ожидало Торвальда Грингсона на этом сборе? Скорее всего прощение, отправка на родину и ссылка в дикие северные земли. Против более строгого наказания «обидчика богов» имелись смягчающие обстоятельства. Да и, говоря начистоту, никто из норманнов не желал смерти проводнику, который привел их к сокровищнице. И если он просил у своих будущих судей дать ему возможность поквитаться с обидчиком, почему же те должны отказывать подсудимому в его просьбе? Справедливость должна восторжествовать - у норманнов этот закон почитался не менее свято.
        - Как вы собираетесь казнить Хенриксона? - полюбопытствовал Фенрир у Торвальда. Датчанин больше не называл Вороньего Когтя дроттином, однако продолжал относиться к нему с почтением - все-таки до сбора дружин он оставался для всех конунгом и главнокомандующим.
        - Казнить? - переспросил Торвальд, после чего помотал головой: - Нет, форинг, это будет не казнь, а честный поединок. Не забывай, что Стрелок был злейшим врагом нашего злейшего врага и потому заслуживает некоторого снисхождения. Думаю, смерть от пули покажется ему гораздо приятнее. Так, Хенриксон?
        Услышав это, я хмыкнул, недоумевая, почему Вороний Коготь вдруг исполнился ко мне такого благородства. Наоборот, после нанесенного мной конунгу оскорбления я был обязан подвергнуться самой жестокой казни, а то и не одной. А Торвальд вдруг ни с того ни с сего начал настаивать на честном поединке, о котором раньше и не заикался.
        Что за странная перемена взглядов? А может, это удар рукояткой револьвера по голове так повлиял на Грингсона? Да вроде бы не должен - не так уж крепко я приложил заложника, чтобы вызвать сотрясение мозга. Как, впрочем, и вправить его на место. В данный момент Торвальд не был похож на себя прежнего еще больше, чем во время приступа безумия. Поэтому заявление конунга о честном поединке отнюдь не означало, что наш поединок именно таковым и окажется.
        - Мне доводилось слышать, что вы отлично стреляете, - сказал я и уточнил: - Та история о шести телохранителях конунга Буи - она правдива?
        - Да, это правда - все именно так и было, - ответил Вороний Коготь. - Форинг Фенрир лично присутствовал при этом.
        Горм подтвердил слова Грингсона скупым кивком.
        - Что ж, - пожал я плечами. - Признаться, мне еще не приходилось встречаться в бою с таким высококлассным стрелком. Ваше предложение меня вполне устраивает. Я рад, что вы предпочли револьвер секире.
        Я ничуть не кривил душой - и впрямь, в моем положении получить пулю в лоб было равносильно помилованию. Что за блажь нашла на Торвальда, неизвестно, но идею он выдвинул, бесспорно, хорошую. Разумеется, никакой чести он мне этим не оказывал - видимо, просто решил таким эффектным образом оставить перед низложением о себе братьям добрую память. И слегка поправить авторитет, прикончив Стрелка Хенриксона. А то, что наш поединок завершится для меня плачевно, я не сомневался.
        Несколько минут назад я имел возможность подержать в руке знаменитый револьвер Вороньего Когтя - длинноствольный револьвер сорок четвертого калибра, массивный, как добротный молоток. К сожалению, у меня не было времени получше изучить оружие врага, но даже после такого непродолжительного знакомства с этим револьвером я мог сказать, что его владелец - человек, относящийся к оружию с должным уважением. Курок взводился плавно, следовательно, чистка и смазка револьвера велись регулярно. К тому же он пах порохом, а это означало, что сегодня ночью Торвальд воевал не только своей секирой.
        Лично я при всем старании не сумел бы уложить из такого громоздкого и примитивного оружия шестерых опытных вояк до того, как те успели выхватить пистолеты. Двух, максимум трех - еще куда ни шло, но не шестерых. Вышколенные телохранители конунга Буи тоже небось были не лыком шиты и нанимались на службу не со стокгольмских подворотен. А Торвальд, по слухам, вошел и просто перебил этих головорезов, как сонных мух. Что ни говори, впечатляющая история. А сегодня к ней добавится еще одна, не менее захватывающая...
        Норманн, присвоивший мои пистолеты, был сильно огорчен, когда ему приказали вернуть высокотехнологичные трофеи прежнему владельцу. Правда, Фенрир после короткого совещания с конунгом передал мне только один «глок» и сразу же распорядился извлечь из него магазин и оставить в патроннике всего один патрон; сам Горм по уже не раз упомянутым причинам этого сделать не мог. Я выполнил все распоряжения датчанина, после чего тот отдал мне кобуру. Пришлось нацепить ее на правое плечо, поскольку сейчас я мог непринужденно действовать только левой рукой. Но это не создавало мне неудобств - мой наставник Анджей обучал меня пользоваться при стрельбе в одинаковой степени обеими руками.
        Вложив взведенный «глок» в кобуру, я стал дожидаться, когда устроитель поединка разъяснит мне правила. Впрочем, и так уже было понятно, что они не слишком сложные.
        - Тебе приходилось участвовать в таких поединках? - первым делом поинтересовался Вороний Коготь.
        - Нет, - признался я. - Но, судя по всему, долгой перестрелки не предвидится.
        - Мы тоже редко пользуемся таким способом сведения личных счетов, - признался Торвальд, опустошая револьверный барабан и оставляя в нем только один патрон. - Обычно братья предпочитают традиционный бой на ножах или кулаках. Но раз уж судьба свела нас на этой площади, то нам с тобой было бы просто несолидно резать друг друга. Поэтому давай проверим, сильно ли обиделись боги на мою дерзость... Правила просты: держим руки по швам, дожидаемся условного сигнала и, когда он прозвучит, стреляем. Сходить с места запрещено. Если оба промахиваемся, поединок повторяется. Если кто-то из нас окажется ранен, победитель имеет право его добить. Но я полагаю, мы уладим наши взаимоотношения с первой попытки. Как видишь, все элементарно.
        - Каков будет условный сигнал? - спросил я.
        - Когда мы приготовимся, Форинг Фенрир подбросит в воздух бутылку. Как только она разобьется, можно начинать. - Грингсон взвел курок револьвера и засунул оружие в кобуру.
        Как и ожидалось, все просто и ничего лишнего. Против сигнала тоже нет никаких возражений. Плохо, если бы вместо подбрасывания бутылки Горм стрелял в воздух. Когда вокруг Ватиканского холма еще грохотали выстрелы, начинать поединок по такой команде было бы рискованно - высока вероятность, что нервы кого-нибудь из противников сорвутся и он откроет огонь раньше положенного срока. Не знаю, как Вороньему Когтю, а мне такое нарушение правил точно не сойдете рук.
        Управившись с оружием, Вороний Коготь всмотрелся в лица примолкших дружинников, надолго задержал взгляд на Фенрире, затем кивнул ему и поманил меня рукой.
        - Не будем испытывать терпение моих братьев, - предложил Торвальд. - Решим все по-быстрому. Если хочешь что-то сказать или с чем-то не согласен, говори.
        - Позвольте только один вопрос, - попросил я. Не знаю, зачем я вообще об этом заикнулся. Наверное, просто не хотелось идти на смерть с угрюмым выражением лица и без единой светлой надежды. - Раз уж мне не суждено попасть в Рай, могу я рассчитывать на место в вашей Валгалле? Говорят, там не спрашивают, в каких богов ты верил при жизни.
        - Да, это так, - согласился Вороний Коготь. - Разумеется, тебе найдется там место, Хенриксон. И я непременно замолвил бы за тебя словечко перед Видаром, чтобы он впустил тебя в свои чертоги. Мне бы хотелось, чтобы ты встретился там с Лотаром и лично попросил у него прощения. Но сегодня мы с Видаром стали врагами, так что он глух к моим просьбам. Но если тебе все же доведется увидеть Видара, непременно передай ему: пусть он не срывает злобу на моем сыне. Лотар не виноват в том, что я отвернулся от наших богов. Так уж было предопределено - ведь даже асам не дано знать, как выглядит полотно их судеб и что готовит им завтрашний день. Что же тогда говорить о нас...
        Я и конунг Скандинавии Торвальд Грингсон, известный также на весь мир как Вороний Коготь, стояли на площади Святого Петра и внимательно смотрели друг другу в глаза. Мы были словно два хищника, что встретились на узкой тропе и уже никак не могли разойтись. Нас разделяло двадцать шагов - расстояние, с которого хороший стрелок может промахнуться, только если сам того пожелает. Я и Торвальд считали себя хорошими стрелками и знали, что не промахнемся.
        У меня за спиной находился спуск с Ватиканского холма - несколько минут назад по нему уехали мои друзья. Уехали, чтобы завершить начатое нами в Петербурге дело. Я верил, что все у них получится, а также верил в Ярослава - все-таки этот парень стоил той жертвы, которую я собирался за него заплатить. Будущий Петербургский князь прошел хорошую школу и непременно еще заставит своего отца им гордиться. Пусть молодость Ярослава была непутевой, но она, по крайней мере, научила его ответственности. А я в свою очередь был рад за своих приемных детей - им предстояло жить под властью князя Ярослава; в любом случае более достойного правителя, нежели тот, которому служил настоящий отец Поля, Люси и Алена - ныне покойный Жан Пьер де Люка. «Хотелось бы, чтобы мои дети жили в более привлекательном мире», - сказал он мне незадолго до смерти. Теперь желание Проклятого Иуды имело все шансы сбыться.
        За спиной Торвальда лежал поваленный Стальной Крест, обративший в руины собор Святого Петра. Думал ли я раньше, что увижу такое на своем веку? Казалось бы, кому, как не мне, радоваться этому событию - святоевропейская власть, что в последние годы настойчиво стремилась меня уничтожить, потерпела сокрушительное поражение от тех, кого она считала грязными язычниками. Да, бесспорно, некоторое злорадство я ощущал. Равно как и чувство облегчения, что теперь, возможно, Кэтрин и дети опального Апостола де Люка наконец-то будут оставлены нашими врагами в покое. Однако я не испытывал ликования над телом поверженного врага. Только сейчас я окончательно понял, почему Жан Пьер де Люка, даже находясь в клетке у инквизиторов, отказывался желать гибели растоптавшей его власти. Больше инквизиторов Жан Пьер боялся только одного: наступления второго Века Хаоса, что неизменно повлечет за собой крах нынешнего святоевропейского порядка. Пусть далеко не совершенного, но все-таки порядка. И вот он рухнул... Неизвестно, как долго грозил продлиться в Святой Европе грядущий хаос безвластия, но падение Стального Креста
определенно не сулило европейцам ничего хорошего.
        Торвальд Грингсон... Личные трагедии этого человека были несоизмеримы с той трагедией, что принес он Святой Европе. Но именно потеря сына и рухнувшая мечта, а за ней и вера в справедливость богов, сломили Вороньего Когтя тогда, когда он должен был праздновать свой триумф. Я нисколько не жалел кровожадного убийцу, однако вполне мог его понять. И эту его последнюю попытку выместить на мне остаток злобы - тоже.
        Однако, как выяснилось, на самом деле Торвальд преследовал иные цели...
        Горм-Фенрир вытряхнул из найденной им бутылки остатки недопитого виски (похоже, с дисциплиной у разуверившихся в победе Защитников было не ахти), отогнал подальше дружинников, чтобы подброшенная бутылка никому из них не пробила голову, и вопросительно посмотрел на конунга. Торвальд взглянул на разгоравшийся восход, поморщился, провел ладонью по лысине, помассировал шею и, настроившись таким образом на схватку, ответил на немой вопрос форинга степенным кивком. Фенрир кивнул в ответ и с размаху подбросил бутылку в небо...
        Пять секунд до сигнала...
        Нет, время не стало тянуться медленно - просто в кои-то веки я вдруг узнал его истинную ценность. Насколько же в действительности драгоценна каждая секунда прожитой жизни, а особенно если эта жизнь - твоя...
        Я смотрел на Торвальда, как в зеркало: тот же спокойный сосредоточенный взгляд, чуть согнутые колени, опущенные по швам руки. Это только с виду мы выглядим неподвижными и расслабленными. На самом деле сейчас в нас сконцентрировано столько энергии, что, приблизься мы друг к другу, и между нами ударил бы электрический разряд. Зрители задержали дыхание и боятся даже кашлянуть - на эти пять секунд окружающий мир словно вымер. Лишь далекие выстрелы, что еще раздавались в южных районах Ватикана, и треск пламени на руинах собора разбавляли звуками воцарившуюся на площади тишину, не позволяя ей стать гробовой.
        Звон разбитой бутылки - сроду бы не подумал, что именно он послужит мне сигналом для отхода в мир иной. Что ж, кому-то суждено слышать рев архангельских труб, а кому-то - звон стекла да револьверный выстрел...
        Я доверял собственным инстинктам. Я знал, что они сработают так же молниеносно, как и раньше. Главное сейчас - это полностью забыть о том, что инстинкты противника на порядок выше твоих. И вообще забыть о том, что Торвальд - противник. Он - это всего лишь мишень, которую мне надо поразить как можно быстрее. Мысли о том, что моя мишень смертельно опасна, являлись помехой. Именно они таили в себе первоочередную опасность, а не револьвер конунга. Нет мыслей - нет и лишних проблем. Проблема должна быть только одна - попасть в цель с одной пули. Я делал это уже неоднократно, сделаю еще раз...
        Звон и выстрел... Звон и выстрел... Больше ничего - только звон и выстрел...
        Звон!
        Выстрел!..
        Между ними практически нет паузы. Хлопок разбившейся о булыжники бутылки мгновенно удваивается хлопком выстрела моего «глока». Звук немного похож на ружейный дуплет, но второй хлопок звучит гораздо громче и резче...
        Сделано! Я все-таки успел выстрелить! И... даже успел подумать о том, что успел выстрелить! И продолжаю думать об этом! Но как же так? Вороний Коготь промазал или случилось еще более невероятное событие - я опередил Торвальда, лучшего из всех известных мне стрелков, как живых, так и тех, кто уже в могиле? Я остался на ногах, и это уже говорило о том, что в меня не угодила пуля противника - мощная револьверная пуля на таком расстоянии собьет с ног, даже задев вскользь плечо.
        Я совершил неторопливый выдох и опустил пистолет, который, будучи наведенным на цель, загораживал от меня противника. И успел заметить, как Торвальд пластом падает на спину, ударяясь затылком о булыжники...
        «Дьявол! - мелькнуло у меня в мыслях. - Вот дьявол! Ведь я только что пристрелил чертова короля этих ублюдков, мать их!»
        Я не сомневался, что попаду в Торвальда. Сомнения были в том, что Вороний Коготь вообще позволит мне в него попасть. Однако это все-таки случилось. Уму непостижимо!
        - Оружие на землю, Хенриксон! Быстро! - долетел до меня сквозь звон в ушах приказ Фенрира. Словно заторможенный, я наклонился и бережно положил пистолет перед собой, глядя при этом на распластавшегося неподалеку Грингсона. Конунг был мертв: я попал ему туда, куда и целился, - в лоб, лишь левая нога у него подрагивала в конвульсии. Вздрагивания становились все реже и реже, однако пока не прекращались.
        - Стой, где стоишь! - Горм указал на меня пальцем, убедился, что я подчиняюсь, после чего повесил автомат на плечо и направился к моему поверженному противнику. Я и норманны молча следили за тем, как форинг опускается рядом с телом Торвальда на одно колено, осматривает его, а потом невозмутимо закрывает мертвецу веки. Я опасался, как бы Фенрир не обвинил меня в нарушении правил - мало ли что может показаться секунданту в такой скоротечной дуэли, - но Горм, похоже, не имел ко мне претензий. - Хенриксон! - Датчанин медленно поднялся с колена и поманил меня к себе. Я снял кобуру (ее ремни натирали рану на плече), положил ту рядом с пистолетом и подошел к форингу...
        Поверх намалеванной на лбу Торвальда запекшейся вражеской крови тоненькой струйкой стекала его собственная. Пулевое отверстие находилось над левой бровью - видимо, от волнения моя рука все же немного дрогнула, поскольку обычно я целюсь противнику в точку над переносицей. Что ж, хоть я и победил такого крутого стрелка, а все же признаки наступающей старости налицо...
        Но на самом деле никакой победы не было и в помине. Я понял это, как только увидел, что у Грингсона нет в руке револьвера. Торвальд не выронил его, когда падал, - он вообще не выхватывал оружие из кобуры. Револьвер так и оставался в ней со взведенным курком и неистраченным патроном в барабане.
        О том, что Вороний Коготь проворонил сигнал, не могло идти и речи: бутылка разбилась аккурат между нами, и звон был достаточно громкий. Мой выстрел тоже не прогремел досрочно, иначе Горм сразу наложил бы на меня «штрафные санкции». Опередить противника настолько, что он даже не успел извлечь револьвер, у меня точно не вышло бы. Скорее всего получилось бы совсем наоборот, и, выстрели Торвальд сразу после сигнала, это я лежал бы в данный момент у подножия Стального Креста с дыркой во лбу.
        Только Вороний Коготь не стрелял. Не потому что допустил фатальную оплошность - на эту тему было даже смешно говорить. Похоже, Торвальд даже не думал выхватывать револьвер. Об этом догадался и Фенрир, потирающий сейчас в замешательстве шрам под глазом. И если я лишь предполагал, почему конунг так поступил, Горм наверняка знал о причинах такого поступка всю правду. Которой, естественно, не собирался со мной делиться.
        - Тебе повезло, Хенриксон, - наконец вымолвил форинг. - Повезло, как никогда в жизни. Ты оказал моему конунгу последнюю услугу, и за это он тебя пощадил. Запомни хорошенько то, что я тебе сейчас сказал, и не вздумай больше говорить, что мой конунг был с тобой в чем-то несправедлив. Перед поединком он приказал мне, чтобы я отпустил тебя, если ты победишь. Конечно, я не могу назвать это достойной победой, но, поскольку ты не нарушил ни одного правила, я вынужден исполнить волю моего конунга. Ты свободен. Можешь забрать свое оружие и проваливать отсюда, куда пожелаешь. И кстати, по нашему закону это тоже теперь принадлежит тебе...
        Фенрир вытащил у покойного Грингсона из кобуры револьвер, плавно спустил курок, выбросил из барабана патрон и протянул мне оружие поверженного противника. Разумеется, я не стал отказываться - хоть победа и выдалась спорной, закон есть закон. Тем более что Горм сам признал во всеуслышание, что я дрался честно.
        - Почему твой конунг меня пощадил? - спросил я, принимая из рук датчанина почетный трофей. - Ведь он считал, что я виноват в смерти его сына.
        - Конунг слышал историю о Стрелке, спасшем троих детей Проклятого Апостола и сбежавшем с ними в Петербург, - ответил Горм. - Однажды дроттин даже признался мне, что это одна из его самых любимых историй. Возможно, ради этих детей он тебя и простил, а возможно, еще по какой причине... Мне это неизвестно, Хенриксон. Когда попадешь в Валгаллу, сам у моего конунга и спросишь.
        - Разве Вороний Коготь попадет в Валгаллу? Но ведь он...
        - Мой конунг непременно туда попадет. Ты разве не слышал - он же бросил вызов самому Видару! И как, ты думаешь, будет выглядеть в глазах воинов их всемогущий бог, если вместо того, чтобы ответить на брошенный вызов, он трусливо сошлет своего врага в Кипящий Котел? Этому, Хенриксон, никогда не бывать! Да, мой конунг не верил, что после его дерзких слов Видар позволит ему встретиться с сыном. Но зато мы верим в это. А раз верим, значит, так оно и случится. В Асгарде грядет великая битва - Вороний Коготь будет биться с самим верховным асом Видаром! Будь уверен, Стрелок, ни один эйнхерий не пропустит такое событие, и очень скоро ты услышишь об этой битве множество легенд.
        - И кто же, по-твоему, победит? - поинтересовался я, Фенрир не ответил, лишь одарил меня скупой ухмылкой, что на его дергающемся от тика лице больше напоминала гримасу предсмертной агонии.
        - Ну а что будет с ним? - задал я другой вопрос и указал на сидевшего под охраной Пророка. Его Наисвятейшество вновь отрешился от реальности в истовой молитве и потому ни на кого не обращал внимания.
        - Его судьба решится сегодня на сборе дружин, - приоткрыл мне карты Горм. - Лично я выскажусь за его смерть, но братья могут проголосовать иначе. Все они теперь богачи, а богачам, сам знаешь, свойственно великодушие. Да к тому же эти движущиеся картины в небе, что показал нам Пророк... Конунг, конечно, разгневался, но братьям все равно понравилось, что ни говори... У нас не принято убивать тех, кто доставляет нам удовольствие, так что, вероятно, этот святоша и выживет. К вечеру будет видно...
        К вечеру я был уже далеко от этого стократно проклятого мной города. Угнав бесстыжим образом брошенный на улице «Сант-Ровер» (захватившие его норманны как раз отвлеклись на разграбление очередного магазинчика), я добрался до Южных ворот, где с удивлением узнал, что моя слава меня опередила. Стерегущие ворота «башмачники» пропустили меня безо всяких проблем, правда, глядели при этом так, словно я прикончил их конунга предательски, из-за угла, а не дрался с ним на равных условиях. Я спросил, не проезжали ли через эти ворота мои друзья, но норманны лишь отрицательно помотали головами. Я уже был в курсе, что Михаил и компания сменили транспорт либо, что тоже вероятно, движутся пешком: брошенный грузовик с разбитым «генератором миражей» в кузове я обнаружил неподалеку от Ватиканского холма.
        Впрочем, то, что привратники не видели моих друзей, еще ни о чем не говорило. К утру на городской стене уже не осталось Защитников, а выбившие их оттуда захватчики отправили следить за окрестностями лишь несколько наблюдателей, поскольку отбивать завоеванную Цитадель сегодня было некому. Поэтому я вполне резонно предположил, что Михаил, Конрад и Ярослав не стали рисковать, выбираясь из города через ворота или пролом на севере, а пересекли стену по какому-нибудь сквозному служебному проходу, которым еще вчера пользовались многочисленные патрули Защитников. Зная Михаила, я мог с уверенностью сказать, что такая идея непременно придет ему в голову.
        Искать друзей ни в Ватикане, ни за его пределами не имело смысла, к тому же было достаточно рискованно. И потому я не стал долго задерживаться возле стен Вечного Города и рванул на северо-восток, к Сиене, где нас наверняка уже заждался наш проводник Фокси и куда, так или иначе, должен был подтянуться Михаил со товарищи.
        Отъехав от Ватикана на несколько километров, я все же не выдержал и остановился, чтобы в последний раз взглянуть на Цитадель.
        Лучше бы я этого не делал и оставил в памяти образ прежнего, знакомого мне с детства, Ватикана. Вид знаменитых ватиканских стен навевал сегодня траурное настроение. Избитые снарядами, покрытые пятнами копоти, с огромной брешью, оставшейся от взрыва норманнской траурной ладьи, стены повергали в уныние и демонстрировали уже не величие, а полнейший упадок. Но, пожалуй, самое непривычное и удручающее одновременно - над ними больше не возвышался Стальной Крест. На его месте голубело ясное весеннее небо, совершенно неуместное над разоренной столицей Святой Европы. Мирное небо над разоренным Вечным Городом - таким я его и запомнил...
        Бросив на Ватикан прощальный взор, я сел в «Сант-Ровер» и продолжил путь. На свое уничтоженное и поруганное прошлое я больше не оглядывался...
        
        
        ЭПИЛОГ
        
        Эпоху можно считать законченной, когда истощились ее основополагающие иллюзии.
        Артур Миллер
        
        
        - Ну ты и врать, папаша! - расхохотался Фокси после того, как услышал последние новости в изложении нюрнбергского торговца информацией - горбатого старика Руфуса. На пятый день нашего обратного пути к российской границе мы остановились, чтобы выведать у этого отшельника кое-какие сплетни. А поскольку Михаил, помня данный ему Руфусом наказ, раздобыл перед визитом к горбуну по дороге пару бутылок неплохого виски, благодарный информатор предложил нам остаться у него на ночлег. Мы были не против, тем более что радушный хозяин оказался к тому же еще и хорошим кашеваром, а нам уже трое суток приходилось питаться лишь всухомятку.
        - Сам ты врешь! - обиделся осмеянный байкером Руфус. - Клянусь, что в Ватикане все именно так и происходило! Я лично разговаривал с одним купчишкой, который по глупости остался в столице перед осадой, а во время штурма чудом слинял оттуда. Так вот он собственными глазами наблюдал это светопреставление! А потом другие добрые люди повторили мне эту историю практически слово в слово. А ты сразу: «брехун»! Да я, к твоему сведению, отродясь не торговал сомнительными фактами! Только подлинными и полученными из надежных источников!
        - Ладно, папаша, забудь. Я просто пошутил, - пошел на попятную Фокси после того, как Михаил погрозил невежливому байкеру пальцем. - Только уж больно сказочно звучит твоя правда. Поэтому в нее как-то сразу и не верится.
        - А ты, юноша, поверь, - посоветовал Руфус, приступая к опустошению второй подаренной бутылки. - Потому что всем нам рано или поздно придется в это поверить. Ведь никто сегодня не отрицает, что когда-то в Киеве тоже происходила жуткая чертовщина, связанная с колдовством. А поначалу тоже все смеялись и обзывали брехунами многих добропорядочных людей. Однако потом даже Пророк признал, что да, имел место факт злостного колдовства, инициированного неким чернокнижником Максютой, и посему город Киев следует заново освятить, а Максюту - сжечь... Вот такая порой в мире вскрывается прелюбопытная истина.
        - Что за истина? О чем вы толкуете, милейшие? - Задремавший с устатку у горящего очага, Конрад Фридрихович встрепенулся и разлепил глаза. Он пропустил мимо ушей весь наш разговор, поэтому проявлял сейчас вполне закономерное любопытство. И его непременно следовало уважить. Все-таки это фон Циммер платил за выпивку для Руфуса и продукты, которые горбун закупил в городской лавчонке. Наша походная казна после сегодняшних трат практически иссякла, но мы надеялись, что нам хватит денег до российской границы.
        - Я имел в виду божью кару, что настигла короля «башмачников» в Ватикане, - пояснил хозяин. - После такой истории даже отпетые язычники в Господа уверуют.
        - Да, я тоже слышал уже, что Вороний Коготь погиб при взятии города, - кивнул Конрад. Еще в Сиене мы договорились, что, во избежание неприятностей, будем помалкивать обо всем, что нам довелось пережить на Апеннинах. По крайней мере до тех пор, пока не вернемся в Петербург.
        - Если ты, приятель, слышал лишь это, значит, ты вообще ничего не слышал! - заявил Руфус, после чего не счел за труд повторить свой рассказ, и впрямь больше походивший на сказку. Я обратил внимание на то, что по ходу повествования к нему добавились некоторые новые детали, привнесшие колорита, но не правдивости.
        - Как ни велик Господь, но все же чаша его терпения отнюдь не беспредельна, - начал Руфус свое повествование. - Долго сносил он глумления язычников на священной земле, очень долго. И даже когда их король, которого надо не Вороньим Когтем называть, а Ползучим Гадом, надругался над телом собственного сына, зашив в него древнюю бомбу и взорвав ее в Цитадели, наш Господь и это стерпел. Но «башмачники» не образумились. Возможно, забери они столичное золото и уйди восвояси, все бы им сошло с рук. Но когда они начали издеваться над Гласом Господним, да вдобавок еще и Стальной Крест уронили, тут-то и воспылал божий гнев во всю мощь. Как только Крест на землю рухнул, так сразу светопреставление и началось. Небеса разверзлись, и оттуда на Божественную Цитадель хлынули сонмы ангелов! Кто это видел, те сегодня молятся и благодарят Всевышнего за то, что он не дал им ослепнуть и сойти с ума. Впрочем, говорят, что многие ватиканцы все-таки сошли... Но об этом толком ничего не известно. Зато хорошо известно, как Господь покарал короля язычников. Слетел с небес огромный херувим с пламенным мечом и одним ударом
поразил Вороньего Когтя прямо в лоб! Вот так!..
        Вошедший в раж, захмелевший Руфус схватил со стола вилку и наглядно продемонстрировал, как должно было это происходить. Сиди Конрад Фридрихович на полметра ближе, и сейчас у него во лбу появилась бы не одна дырка, как у Торвальда, а все четыре.
        - А что стало с Пророком? - полюбопытствовал фон Циммер, на всякий случай отодвигаясь подальше от стола.
        - Конечно, Его Наисвятейшество спасся! - без тени сомнения ответил горбун. - Да и как тут не спасешься, когда тебе на помощь является целый сонм ангелов? Так ведь Пророк сам эту историю про херувима людям потом и поведал, поскольку она произошла у него на глазах... Когда король язычников был повержен, его ближайший советник - тот, кого в народе кличут Дьявольским Волком, - лично Пророка освободил да еще извинения принес! После того светопреставления язычники впали в такой трепет, что сразу же все святотатства прекратили. Кроме грабежей, естественно. Тут «башмачников», наверное, и потоки горящей серы не остановили бы. Но что такое десяток-другой тонн золота по сравнению с бесценными святынями Вечного Города? Пыль, да и только... Час назад на рынке говорили, что язычники из Цитадели со дня на день уходить собираются. Так что скоро по-прежнему заживем, и никто к нам уже не сунется...
        В смутные времена легенды всегда плодились в изобилии и с невероятной скоростью. Разные легенды: мрачные и светлые, короткие и пространные, правдивые и фантастические... Новые накладывались на старые, переплетались с ними и либо существовали долго, либо вскоре предавались забвению, отчего их судьбы удивительным образом напоминали человеческие. Отыскивать в этом ворохе легенд истину было что бродить ночью по дремучему лесу. Вероятно, высокоразвитым Древним жилось в этом плане гораздо проще, но нам приходилось мириться с таким положением вещей и собирать истину лишь по жалким крупицам.
        
        Наши темные века порождали множество легенд. Легенды скрывали от нас правду, а без нее не представлялось возможности выйти к свету... Неразрывная петля, которая была главным проклятием нашего нового мира. Смутные времена продолжались, и никто не мог предсказать, когда им наступит конец...