Животное Сергей Владимирович Герасимов
        #
        Сергей Герасимов
        Животное
        Я нашел его случайно. Просто проснулся от ночного кошмара,- преследование, пожар, кровь, стрелы, торчащие в спине,- проснулся, поднял занавеску, еще досматривая последние кадры сна, и увидел, что оно сидит снаружи, на подоконнике. Сидит и смотрит на меня с выражением доверчивого беспокойства.
        Этим оно меня сразу и покорило: оно не боялось встречи со мной, оно ждало меня, как будто знало меня давно. Оно было похоже на котенка, только на лысого и беззубого толстого котенка. При этом его вид был приятен, трудно сказать почему. Ростом оно было маленькое: я подставил ладонь и оно на нее вскарабкалось. Я сразу подумал, что это детеныш.
        Я принес его в кухню и посадил на стол. При электрическом свете оно как-то сьежилось; на коже появились морщинки. Налил молочка в блюдце. Оно выпило, подняло мордочку и запищало. Я налил еще и оно выпило еще.
        Вскарабкалось на мою руку, цепляясь коготками за рукав, свернулось, закрыло глазки и сразу уснуло. Все оно было серым и только коготки - яркого морковного цвета; коготки у него, кажется, втягивались.
        В этот день я поил его молоком, пока молоко оставалось, а вечером дал печенье. Печенье ему понравилось, но я боялся навредить и потому дал немножко. Я же не знал, чем таких кормят. Да и никто этого не знал. Ночью я нашел его на своей подушке. Оно приползло ко мне и прижалось к щеке, радостно попискивая. До самого утра я спал плохо, потому что боялся, что задавлю его каким-нибудь неосторожным движением.
        Уже на следующий день я заметил в нем необычные способности к имитации. В шесть утра с небольшим, когда начало говорить радио, я вышел на кухню и увидел его сидящим на табуретке и внимательно слушающим. Мне показалось, что оно пытается повторять звуки, как попугайчик. Забавно было бы научить его произносить несколько слов, подумал я и отложил это до вечера.
        За следующую неделю оно почти не подросло, зато научилось сносно повторять десяток слов и даже употреблять их самостоятельно. Голос его, неожиданно для такого маленького существа, оказался низким, вибрирущим и густым, более низким, чем вообще мог бы быть человеческий голос; шел этот голос как-то из груди, а не изо рта, и уже с расстояния двух-трех метров не был слышен. Наверное потому, что оно только имитировало человеческую речь и пользовалось для этого не привычными голосовыми связками, а еще чем-то, не знаю чем.
        Вскоре я заметил, что оно любопытное. Оно совало свой носик во все: когда я читал или сидел за компьютером, он пристраивалось рядом - но не рядом со мной, а рядом с книгой или экраном, и добросовестно пыталось понять, чем я занимаюсь.
        Оно продолжало слушать радио и вскоре научилось высвистывать более или менее узнаваемые мелодии - из тех, что крутили часто. Я живу один и потому иногда говорил с ним как с человеком, подобно тому, как это делают одинокие старые девы со своими невзрачными собачонками - но не потому что считал его человеком или хотя бы понимающим собеседником, а потому, что он помогал мне, когда я говорил сам с собой, обсуждая тот или иной сложный вопрос. А вопросов таких было немало. Однажды я попросил его принести спички и оно принесло.
        Я взял его мордочку в свои ладони и посмотрел в эти милые отзывчивые глазки. Но не только милые - было в этих глазах и что-то такое, что не позволяло смотреть долго. Какая-то тень, полумрак, мягкий тон невыразимого - подобный тени моих ночных кошмаров - не такой страшный, но столь же иррациональный, неотвязный, непреодолимый, как и они.
        - Нет, так не бывает,- сказал я и отпустил его. Оно побежало скакать по комнате. В последние дни оно стало довольно ловким и игривым.
        Несколько дней спустя я увидел его висящим на занавеске и глядящим в окно.
        Оно любило лазить по занавескам. За окном сгущались сумерки и шел густой и мелкий снег, клубящийся и несомый ветром, как пар, может быть, последний снег этой зимы. Он смотрел неподвижными, широко открытыми глазами, похожими на изумительно прорзрачные жидкие шарики и на его зрачках перетекали отражения автомобилей, движущихся в белой трехмерности улицы. Меня поразило выражение его глазок - оно было совершенно осмысленным.
        - Что ты там видишь, малыш?- спросил я.
        - Снег,- ответило оно и я почти не удивился.
        - Ты умеешь говорить?- спросил я, но оно не ответило и я понял, что мешаю.
        Оно думало о чем-то.
        Но всю следующую неделю оно молчало и даже не произносило тех простых слов, которым я научил его в самом начале. При этом оно прекрасно понимало меня.
        Понимало не хуже человека или, по крайней мере, маленького ребенка. Я пытался поймать его на этом понимании. Я говорил, например:
        - Посмотри на часы, что с ними?
        И оно смотрело на часы. Правда, после нескольких таких опытов оно перестало реагировать, но я-то знал, что оно понимает меня, и пытался - пытался, пока ему это не надоело.
        - Перестань, пожалуйста,- сказало оно,- перестань меня обманывать.
        - Хорошо,- ответил я,- скажи, почему ты молчал.
        - Я стесняюсь,- ответило оно.
        - Но ты говоришь очень хорошо.
        - Не очень. Но я научусь.
        Со временем я привык к тому, что оно разговаривает. Я не задумывался о том, насколько высок уровень интеллекта этого существа, пока не произошло одно событие, о котором я собираюсь рассказать.
        Все три моих стола завалены книгами и разным хламом, порой довольно неожиданным: всякими батарейками, сломанными карандашами, паяльниками, старыми ключами, какими-то тумблерами и вообще бог знает чем. При этом, все, что может лежать вверх ногами или дном, так и лежит. Поэтому мы пообедали на табуретках и сейчас мирно сидели, болтая о вещах совершенно абстрактных и к жизни не имеющих ни малейшего касательства. Я вышел в кухню за компотом. Животное сидело там; оно прислушивалось к радионовостям.
        - Как тебе нравятся мои друзья?- спросил я, наливая из банки.
        - Все трое молодцы. Но тот, который Боря, кажется, влюблен.
        - К сожалению,- ответил я.- Она его не замечает. Он для нее только друг. Тут ничего не поделаешь; сердцу не прикажешь.
        - Иногда можно приказать. Предложи сыграть в карты,- сказало оно.
        - Зачем?
        - Попробуй, сегодня это поможет.
        Я попробовал. К моменту моего возвращения разговор уже достаточно усох и едва струился. Тогда я и предложил колоду карт. За окном шел дождь, по телевизору ничего, все выпито и съедено, говорить надоело. И мы стали играть в обыкновеннейшего пошлого дурака.
        Cвободного стола у меня не нашлось. Единственным подходящим предметом была широкая картонка, которая в свое время служила коробкой для монитора. Мы сели на табуретках и картонку положили на колени. Алена села рядом со мной и, чтобы картонка не упала, ей пришлось прижаться ко мне коленками. Это было не совсем то, чего я хотел, но я собирался понять, чем это кончится и как это кончится.
        Мы начали играть и Денис сразу стал жульничать: в картах он жульчичает просто невыносимо. Он жульчичает не ради выгоды, а просто потому что иначе не может. Обман - это его стиль жизни, при этом он не желает никому зла и, если бы мы играли на деньги, он играл бы более-менее честно. Но просто так он честным быть не способен.
        Ее коленки все плотнее прижимались к моим, сильнее, чем того требовала игра. Кажется, она нервничала. Что-то происходило. Но это закончилось ничем. Когда жульничество Дениса ей надоело, она просто встала, перевернув картонку и рассыпав карты. Потом Денис ушел курить на балкон, а я к нему присоединился.
        Мы молчали.
        - Ты слишком правильный,- сказал он наконец,- люди такими не бывают. Тебе никогда не хотелось сделать что-нибудь неправильно?
        Мне постоянно этого хотелось, но я не стал объяснять. Он бы не поверил, если бы я сказал, как сильно и как часто мне этого хотелось.
        - Ты хочешь быть хорошим. Но зло тоже бывает полезно,- сказал он.
        - Например?
        - Например, у меня нет ногтя на указательном пальце. Когда мне было четыре года, мой отец собрался уйти от матери. Он уже собрал чемодан и вышел за порог.
        Тогда мать, она была умная женщина, вставила мне пальцы в дверь и прищемила изо всех сил. И честное слово, она придавила от души, с размахом, так сказать.
        Такое вот неожиданное решение. Слышал бы ты, как я орал! Тогда он ее ударил, но остался. У меня слезло три ногтя, а один так и не восстановился. Зато у меня остался отец. Потом у меня родился брат - получается, что за его жизнь я заплатил всего одним ногтем. Это немного.
        - У тебя нет брата,- сказал я.
        - Согласен, все наврал. Но не в этом дело. Попробуй сделать что-нибудь плохое - и тебе сразу станет лучше. Хватит быть памятником, будь человеком.
        Увы, я не мог быть человеком.
        Когда я вернулся, я сразу услышал ее смех, необычный смех - так смеются девушки, которым нравится ухаживание. Ухаживание, а не приставание,- ничего пошлого не было ни в ней, ни в ее смехе, как не может быть ничего пошлого в любви или симпатии. Пошло лишь их отсутствие, а так - ведь все мы живые люди, даже те, кто похож на памятник.
        Остаток вечера они не отходили друг от друга, а я не очень понимал, что произошло, и причем здесь карты. Когда гости ушли и я вымыл посуду, мое животное уселось на моем плече.
        - Может быть, ты объяснишь?- спросил я.
        - Их нужно было подтолкнуть,- сказало оно.
        - И?
        - И ты их подтолкнул. Когда она появилась,- продолжало оно,- она была возбуждна. Такое с женщинами бывает - всякие мысли, о том, об этом.
        - С мужчинами тоже,- заметил я.
        - Вот. А в карты в твоей комнате можно было сыграть только на картонке.
        Когда ее нога прижалась к твоей, ей понравилась. Чем дольше она сидела, тем больше ей нравилось. Но ты не тот человек, который ей нужен. Наконец, она не выдержала и встала. Но она слишком возбудилась. Ты ей не подходил, Денис - тоже, поэтому она остановилась на Боре, она впервые посмотрела на него как на мужчину. Первого раза оказалось достаточно. У него ведь все написано на носу.
        - На лбу,- поправил я.
        - Нет, на носу. Он морщит нос, когда смущается.
        - Это нельзя было просчитать заранее,- возразил я.
        - А разве были варианты?
        И тогда я догадался. Я сходил на балкон и выкопал из-под хлама кубик Рубика.
        К кожалению, в его лапках не было достаточно силы, чтобы этот кубик крутить. Я показал ему как это делается.
        - Двадцать четыре поворота,- сказало оно,- есть интересный вариант в двадцать четыре поворота. Давай, ты поворачивай, а я буду подсказывать.
        Я стал поворачивать и после двадцати четырех поворотов кубик был собран.
        - Научи меня читать,- поросило оно.
        - Ты до сих пор не умеешь?
        - Нет, я ведь не знаю кода.
        Код я ему объяснил. Вначале оно читало медленно, повторяя вслух слоги, но это длилось всего несколько часов. Оно читало всю ночь, а к утру я нашел его спящим на моем столе, среди груды книг. Во сне оно вздрагивало и попискивало, дергало усиками и его глаза были приоткрыты. Ему что-то снилось. Последние семь лет мне снятся только схватки, преследования и кровь. Ни одной ночи без кошмаров, а днем постоянная перспектива сорваться. Постоянный танец на лезвии ножа. Мне абсолютно запрещено зло, даже самое малое, даже относительно невинное зло, может быть, я родился порочным, может быть, все люди таковы, может быть, зло насколько свойственно нам, что отказ от зла равносилен болезни? Я хочу зла как утопающий хочет вдохнуть воздух или как умирающий в пустыне хочет глотнуть воды. Эти годы воздержания меня совершенно измучили - настолько, что мне даже не снятся красивые женщины, мне снится лишь зло, снятся кошмары. А что снится ему?
        Проснувшись, оно погрызло печенье и попросило новых книг. Книги у меня лежат в кладовке, прямо кучками, все не хватает времени расставить их по полкам.
        Я вытащил их и разложил по полу. Но сейчас оно читало книги по-другому: оно тратило всего несколько секунд на страницу. После обеда оно пришло ко мне.
        - Это безумно неудобно,- сказало оно.- Надо придумать что-нибудь побыстрее.
        Тогда я дал ему толстенный двухтомник по Delphi и пустил за компьютер. К счастью, оно не могло само нажать включающую кнопку - не хватало силы, поэтому я надеялся как-то контролировать то, что может произойти. Хотя я начинал побаиваться.
        Вначале оно пыталось работать на всей клавитатуре, копируя человека, но вскоре переопределило клавиши, написав какую-то программку. Сейчас оно работало только на маленьком квадрате справа и ему не приходилось вставать и идти чтобы перейти от буквы «Ф» к букве «Х». Оно продолжало читать, но теперь страницы текста и рисунков летели так, что для меня сливались в сплошное мелькание.
        Со временем мне стало казаться, что оно мною руководит. Я до сих пор не могу сказать точно, было ли это так на самом деле или просто казалось. Я стал вести себя не так, как раньше. Я делал те вещи, которые были не в моих привычках и которые совершенно не планировал и не собирался делать. Вечерами, засыпая, я пытался восстановить ход событий и - иногда находил те цепочки, которые меня дергали и вели в нужном направлении. К сожалению, после случая с влюбленным Борей я как-то не понал, что те же методы, но усиленные и отточенные, могут быть использованны и по отношению ко мне.
        Я подумал: меня никто ничего не заставляет делать, но все же, может быть, я раб, даже не знающий об этом наверняка. Разве могу я сейчас, например, просто встать, взять это животное и вышвырнуть его на улицу? И, если это начало, если оно всего лишь малый детеныш, то что будет потом?
        Я встал и вышел на кухню. Оно не спало и ждало меня там.
        - Как дела?- спросил я.
        - Ложись спать,- сказало оно,- и не волнуйся. Я никогда не сделаю тебе ничего плохого.
        И я послушно пошел спать. И я до сих пор не знаю, сделал ли я это по собственной воле.
        И где-то вначале третьего месяца его жизни со мной у него прорезались зубки. До сих пор я кормил его в основном молоком с печеньем и ему это нравилось. Иногда оно жевало свежую зеленую травку. Теперь его вкусы начали меняться: оно пробовало то одно, то другое, но не оставалось довольно ничем. Оно стало есть меньше и медленнее расти.
        Сейчас оно было величиной с небольшую кошку и, по детской непропорциональности его сложения было заметно, что оно вырастет гораздо больше.
        Еще недавно оно играло и резвилось, в то время когда не сидело за компьютером или спало (а спало оно очень мало), теперь изменился и его характер: оно перестало потреблять информацию и почти не говорило со мной, а если говорило, закрывало при этом глаза или смотрело в пол. Я уже давно не видел его глаз.
        Я стал очень уставать и вначале не понимал почему. По утрам я вставал поздно и чувствовал себя разбитым. В течение дня это чувство только усиливалось. Вечером я падал и проваливался в сон. Эта необычная усталось сопровождалась столь же сильным безразличием, почти параличем воли: я настолько утратил иинициативу, что даже не попытался выяснить у него в чем дело. А что дело было в нем, я не сомневался. Просто мне было все равно. Я не хотел двигаться, говорить, ни к чему не стремился. Со мной можно было делать все что угодно. И однажды оно сказало:
        - Мне нужен контакт.
        - С кем?- вяло спросил я.
        - Ты мне поможешь.
        Я согласился. Я бы согласился на любое его предложение.
        Несколько дней я был занят изготовлением специального портфеля, в котором мое животное могло перемещаться незамеченным. Когда я нес этот портфель в руке, я ничем не отличался от тысяч обыкновенных людей вокруг. Но то, что сидело внутри, было необыкновенно. Оно нуждалось в защите - и я сделал прочную внутренную арматуру, чтобы портфель не раздавили в толпе. Оно нуждалось в связи со мной и поэтому мне пришлось надеть наушники от плейера. Оно должно было отправлять естественные надобности, дышать, не замерзать и не перегреваться. Все это было предусмотренно. Кроме того, я сделал множество других вещей, смысла которых я не мог понять. К концу четвертого дня мой портфель напоминал космический корабль в миниатюре. Мы отправились на вокзал и сели в электричку.
        Сейчас, когда оно сидело в портфеле плотно закрытое, я чувствовал себя лучше. Мы ехали поздно вечером и вагон был почти пуст. Я мог говорить свободно: ближайший пассажир спал в четырех лавках от меня.
        - Сейчас тебе лучше,- сказало оно.
        - О да, намного.
        - Прости, я брал слишком много твоей энергии. Это мне нужно для роста.
        - Я понял. А сейчас ты не растешь?
        - Это металлическая арматура внутри портфеля. Она меня экранирует. Я хочу объяснить.
        - Валяй,- ответил я.
        - Это все для вашего блага,- сказало оно.- Я был послан на землю, чтобы спасти вас. Впрочем, спасти - не совсем то слово. Вы так прочно устроены, что всегда сможете выкарабкаться сами. Я был послан на землю, чтобы подтолкнуть ваше развитие.
        - А в чем моя миссия?
        - Охрана. Пройдет еще около двух лет и я внешне стану неотличим от человека, хотя сейчас в это трудно поверить.
        - Охрана от кого?
        - Я слаб. Я могу очень много по сравнению с человеком, но физически я слаб.
        Это как охотник и слон: самый глупый слон имеет шанс убить самого умного охотника просто потому, что он сильнее физически.
        - Кто-то захочет на тебя напасть?
        - Люди алчны, а за меня дадут большие деньги. Поэтому за мной и за такими как я идет охота. Я не первый. Уже было больше трехсот попыток за последние двенадцать лет.
        - И что?
        - Никто из них не вырос.
        - Веселая новость.
        - Я говорю это, чтобы дать тебе выбор. Сейчас ты можешь отказаться, можешь просто выбросить меня из поезда и я исчезну. Сделай это сейчас, пока я не стал слишком опасен. Или останься со мной до конца.
        - Я не могу тебя выбросить,- сказал я.
        - Почему?
        - Я тебя люблю.
        - Я тебя тоже люблю,- сказало оно.
        - Куда мы едем?- спросил я.
        Мы прибыли на место через полтора часа.
        Название станции мне ни о чем не говорило. Мы перешли через рельсы и двинулись в сторону, противоположную поселку. Признаться, мне было немножко жутко: дорога не освещалась, половинка луны, спинкой вниз, время от времени серебрила разрывы в облаках и отбрасывала на дорогу мою тень. По правую руку от меня шелестела роща каких-то плодовых деревьев, кажется, грецких орехов, и этот шелест был единственным звуком, нарушающим тишину, кроме, развмеется, моих шагов и звона в ушах. И мне сильно мешали наушники, которые я то надевал, то снимал. Оказывается, уши здорово помогают ориентироваться в темноте - без них сразу становишься беспомощным и испуганным. С каждым шагом мне все сильнее чудилось, что кто-то идет за нами; несколько раз я оборачивался, но никого не видел.
        Дорога спустилась к овражку, через который я перешел по узенькому дощатому мостику, нащупывая доску при каждом шаге. Впереди был глухой ночной лес, в который мне предстояло углубиться. Если тебя закопают здесь,- сказал я сам себе,- то в ближайшие сто лет об этом не узнает никто, кроме рыжих лесных муравьев. К счастью, это был всего лишь небольшой лесок. Пройдя его насквозь, я остановился на краю широкого поля.
        - Это здесь,- сказало животное.- Не выходи из-а деревьев, нас могут увидеть.
        Мы простояли так несколько минут. За это время животное задало мне всего пару вопросов, касающихся окружающего пейзажа.
        - Все в порядке,- сказало оно,- иди прямо вперед к решетчатым воротам.
        Портфель просунешь снизу, а сам перелезешь. Постарайся не поднимать шума. Из охраны здесь всего лишь несколько сторожей и собаки, но собак я усыпил.
        - Как?- спросил я, но оно не ответило. Пришлось верить на слово.
        Перелезая через ворота, я несколько раз лязгнул цепью, причем сделал это специально: если бы здесь нашлась хоть одна неспящая собака, она бы уже неслась ко мне. Но все оставалось спокойным. Я совсем не хотел оказаться съеденным какой-то дикой псиной в этом захолустье, но, я думаю, что мое животное хотело этого еще меньше.
        Итак, мы оказались внутри. К этому времени небо почти очистилось от облаков и лунный свет пробивался сквозь широкую полосу неплотных облачных барашков. То, что я увидел на земле, впечатляло.
        - Это военный объект?- спросил я.
        - Нет, всего лишь телескоп.
        - Но телескопы круглые?
        - Это стационарный радиотелескоп: десятки тысяч антенн соединены между собой и смотрят в небо. Они занимают целое поле. Отсюда я передам сигнал.
        - Ты уверен, что это не военный объект?
        - Абсолютно. Здесь максимум четыре человека охраны. И они в разных концах поля. Если ты не сумеешь с ними справиться, я тебе помогу. Достанешь меня из сумки; этого хватит.
        - Ой ли?
        - Мне достаточно будет посмотреть им в глаза. Они почувствуют то же самое, что чувствует хищник в человеческом взгляде, но в тысячи раз сильнее.
        - Ты хочешь сказать, что они оцепенеют или будут парализованы?
        - Я не причиню им вреда, если ты спрашиваешь об этом.
        Я спрашивал не об этом, но уточнять не стал. - Подожди меня здесь.
        И оно полезло вверх по стене. Это была обыкновенная кирпичная стена, но лезло оно так же свободно и быстро, как кошка лазит по дереву. Ночь была прохладной и к его возвращению я замерз. Я сел на траву и смотрел на небо. Оно подошло ко мне сзади и потерлось о ногу.
        - Ну как?- спросил я.
        - Здесь не получится. Прийдется идти в центральный корпус.
        Оно вошло через форточку и открыло дверь изнутри. Несколько раз я спотыкался о стулья, но к счастью, сильного грохота не произвел. В комтатах были видны лишь контуры оконных рам, за неплотными занавесями. Какие-то деревья и кусты снаружи вполне экранировали свет. Темно, хоть глаз выколи.
        - Сиди здесь,- приказало животное и я сел на нечто, напоминающее диван.
        Оно занялось делом. Щелкали какие-то кнопочки и зажглось несколько лампочек. Я все ждал, что включится экран компьютера, но так и не включился.
        - Ну как?- спросил я опять.
        - Сигнал прошел.
        - Зачем это?
        - Я сообщил о том, что первая фаза пройдена. Теперь я получу коды и включу программу превращения в человека.
        - Когда ты их получишь?
        - Уже получил. Это информация, модифицирующая генную структуру.
        Сейчас наступило время действовать, но я колебался, я тянул время. Мне показалось, что я еще не знаю самого главного. Именно этого момента я ждал целых восемь лет, а теперь я мог пропустить его и тогда все пойдет насмарку. Мне мешала инерция долгих лет правильной жизни,- я стал неповоротлив как памятник.
        - Когда ты станешь человеком, что ты дашь людям?- спросил я.
        - Только мораль. Ни один пророк не давал большего. Сейчас люди создали мощные и дорогостоящие системы машин. Пройдет немного лет и они станут еще мощнее, умнее и дороже. Все больше решений они станут принимать без участия человека. Тогда встанет вопрос о том, как они должны взаимодействовать с человеком, чтобы не причинить человеку вреда и чтобы человек не повредил их. И этот вопрос окажется сверхчеловечески сложным, потому что построить систему морали гораздо сложнее, чем изобрести какой-нибудь очереденой Windows. Мораль должна будет стать такой же точной наукой, как математика, потому что будет использоваться так же, как математика.
        - И ты дашь нам основыне теоремы?- спросил я, вставая с диванчика.
        - Зачем ты встал?
        Оно сразу почувствовало опасность, но было уже поздно.
        - Включи свет!- сказало оно.
        - Ни за что.
        Я нащупал стул и запер дверь его ножкой. Теперь из комнаты не было выхода.
        В темноте оно было не так опасно. Несмотря на его довольно значительную физическую силу и ловкость, оно оставалось маленьким, не крупнее кошки. А его зубы больше похожи на человеческие, чем на зубы хищника - такими можно больно укусить, но не загрызть. Единственное настоящее оружие - его парализующий взгляд, но в темноте оно бесполезно. И у меня есь защита.
        Несмотря на темноту, я прекрасно ориентировался в этой комнате. Я знал расположение каждого предмета, каждой мелочи. Меня хорошо готовили. Я подошел к столу и достал из нижнего ящика экранирующие очки. И только потом включил свет. Теперь оно может смотреть на меня сколько угодно. Мне нужно продержаться не дольше часа, всего лишь, пока прибудет вертолет.
        Оно действительно получило коды, меняющие генную систему. В тот момент, когда я включил свет, оно напоминало человеческого младенца, но сразу же начало изменяться. Его тело с ходу переплавлялось в новую форму. Это немного напоминало таяние мороженого. Но, во что бы оно ни превратилось, оно не сможет стать достаточно большим, чтобы справиться со мной.
        Как только оно превратилось в паука, я набросил на него сеть. Сеть была спрятана здесь же в комнате, во втором ящике стола. Ячейка сети была достаточно мелкой. Я привязал сеть к трубе отопления, на всякий случай.
        Пусть теперь превращается в кого угодно.
        - Не делай этого,- сказало оно,- я дам тебе денег, очень много денег, ты даже не можешь представить себе такую сумму. Я дам тебе любые возможности, я излечу тебя от всех болезней. Ты проживешь двести лет.
        - Дело не в деньгах.
        - А в чем?
        Оно начало просовывать что-то длинное и тонкое сквозь ячейки сетки.
        - Я восемь лет ожидал твоего появления,- сказал я,- Восемь лет я вел себя так, как требует ваша инопланетная мораль. Восемь лет я не причинял зла, не будучи при этом идиотичным фанатиком какой-либо из земных доктрин. Я не срывал травку и не наступал на букашек, не говоря уже о большем. И наконец, вы поверили в меня и выбрали меня. И прислали вестника. Но я истосковался по злу.
        Зло - в моей крови. Человек создан так, что зла и добра в нем пополам - запрещая себе зло, я запрещаю половину самого себя. Меня измучили эти годы воздержания. Мне снится боль и кровь. Я хочу драться, охотиться, преследовать и нападать. Я хочу смотреть триллеры и читать книги о зловещих монстрах. Я знаю радость и ярость битвы. Есть упоение в бою и темной бездны на краю - вы этого никогда не поймете,- это для вас как внутренность черной дыры. Я схожу с ума от борьбы с собой - я хочу врагов, противников, конкурентов и недоброжелателей. Без этого человек прокисает. Вы кастрируете людей, если отберете у нас все это. Без нашего зла мы станем плоскими манекенами. И добро, которое мы творим, перестанет быть делом чести, а превратится в такую же естественную функцию, как опорождение кишечника. Поэтому я никогда и ни за что тебя не отпущу. Мораль - это кандалы, которые я хочу надевать на себя сам, а не с чужой помощью.
        - Но ты любишь меня,- сказало оно.- Только два часа назад ты был согласен рисковать для меня жизнью. Открой дверь, иначе я умру. Ты же меня вырастил. Ты меня создал. Я помню все, что ты говорил. Вспомни тот снег, на который мы смотрели вместе. Я люблю тебя, не надо меня убивать. Вслушайся в это слово: «убивать…»
        Конечно, мне не нужно было с ним разговаривать. Оно все же в сто раз умнее меня. Только сейчас, когда оно протянуло, с мерцанием в голосе, это «убивать…» я понял, что мы не говорили - нет, все это время оно гипнотизировало меня, оно заставляло меня раскрыться и теперь…
        И теперь я буквально лежал перед ним на тарелочке.
        - Пожалуйста, отопри мне дверь,- сказало оно.
        Я подошел к двери и взялся за спинку стула. Материя, когда-то бывшая зеленой, вытертая многими спинами, местами засаленная, местами торчат нитки, что мне делать?
        - Ну открывай, открывай,- настаивало оно.
        Я вытащил стул и он брякнулся на пол.
        - Можешь не отвязывать сетку, я выйду сам,- сказало оно.- До свидания, мой добрый друг…
        Я вставил пальцы левой руки в дверь и решительно надавил правой. Боль была такая, что я заорал и почти оглох от собственного крика. Мои пальцы распухли и побелели, и сразу же начали наливаться кровью. Но наваждение рассеялось. Теперь мне было не до гипноза. Я снова запер дверь стулом и прислонил пальцы к холодному металлу батареи. Иногда и зло бывает полезным, вот так.
        Оно прератилось в копошащийся узел мелких змей и провалилось сквозь ячейки сетки. Змеи расползались во все стороны. Одна из них уже взобралась на стол и ползла ко мне, расталкивая боками карандаши при каждом извиве. Оно пугало меня, всего лишь пугало. Я не боялся этих змей - ведь ни при каких обстоятельствах оно не могло причинить мне вред. Это запрещала его мораль. Поэтому они, такие умники, и попадают в наши ловушки. Мораль - как факел в темноте: когда ты поднимаешь его, то слепнешь и не видишь того, что притаилось в ночи. При всем своем уме они не могут просчитать варианты нашего коварства. Потому они и незнакомы с коварством, обманом, предательством, лицемерием и глупостью - с теми простыми и удобными вещами, которые во все века убивали мудрых пророков и мессий. И кто знает - хорошо это или плохо.