Нф-100: Инварианты Яна Борис Георгиев
        Многие считали, что Ян Алексеевич Горин неплохо устроился. Ещё бы! Директор института математики и теоретической физики - не где-нибудь на Баффиновой Земле, а в Триесте, на побережье Адриатики. Губа не дура у этих учёных - рядом замок Мирамаре, роскошный парк. Неплохое место для научных занятий. И всё же мало найдётся безумцев, согласных поменяться с Яном Алексеевичем местами после того, что произошло однажды в его институте. Но что же там случилось?..
        Георгиев Борис
        Нф-100: Инварианты Яна
        Инварианты Яна
        Глава 1. Найти выход
        Охранник дал короткую очередь на бегу, не целясь, заскочил за угол и прижался спиной к стене. Перед глазами - силуэт Стрелка, возникший в проломе. Надо же так нарваться в двух шагах от тайника! Какой узкий коридор!.. Попробовать?..
        Додумать он не успел - в уши хлестнуло, будто хлыстом. Полетели ошмётки штукатурки. Ах ты ж, курва! Он стал пятиться, прижимаясь к стене, в надежде, что отыщется дверь. Карту он помнил неплохо, но не был уверен, туда ли свернул, спасаясь смерти. Вот засада! Но что поделать, лезешь в тайник Стрелка - будь готов встретиться с ним самим.
        Охранник сглотнул слюну. Руки тряслись. Двери всё не было. А ведь пятился-то метров десять, не меньше. Одно хорошо - темно здесь. Тот будет как на ладони, если сунется. Но хрена ли он сунется? Сначала даст пару очередей в темноту из-за угла или бросит гранату. Залечь? Патронов не вагон, но есть пока. Где же сволочная дверь? Нету. Пару шагов - и всё, а то, раком пятясь, недолго и на кровососа нарваться. Неизвестно ещё, кто хуже. Если...
        Охраннику почудилось, что на экран легла тень. Сработал инстинкт - он машинально заблокировал игру и погасил изображение. Но сырое подземелье не отпускало: дышалось тяжело, тряслись руки. 'Собачья жизнь', - тоскливо подумал он и повернул голову.
        На светлом кафеле - солнечные пятна. За стеклянной дверью - пустая дорога, стриженые кусты, весёленькая черепичная крыша железнодорожной станции Мирамаре. Никого, просто почудилось.
        Иваныч - так почему-то все звали охранника, - посмотрел в зеркало, прицепленное к окну для удобства, чтоб, значит, бдить, не отрывая задницы от сиденья. В зеркале пустая дорога, подпорная стенка из тёсаного камня, навес автобусной остановки. Струится над разогретым асфальтом воздух, над кронами акаций выцветшее предвечернее небо. Никого и ничего. И всё равно ведь дверь закрыта.
        Иваныч - чёрт его знает, почему все так называют, ведь отчество-то другое, - потянулся с хрустом и решил: надо размяться, раз уж всё равно вывалился из игры. Он встал, неловко стукнув стулом, - в ногах иголки и шея затекла, - подошёл к двери и проверил: так, для порядка. Конечно, заперто.
        Иваныч прошествовал вразвалку к другой двери, внутренней; открыл, держась за ручку, и высунулся наружу. Его окатило сухим жаром, запахом сухотравья и стрекотаньем цикад. Сощуриться пришлось - солнце. 'Дерьмо какое!' - подумал он с неожиданным ожесточением и переступил через порог, не отпуская двери.
        Три широкие ступени от проходной. Крутым изгибом сбегала по склону котловины дорога: к парковой зелени, к серым спинам институтских корпусов и от них - к зажатой меж двух утёсов бухте. Там-то поди не жарко, подувает с моря бриз. Охранник хмуро глянул на запад, где коронованная голова замка Мирамаре, затем - мельком - на осточертевший маяк и снова на институтские крыши.
        - Говорят, скоро всё это кончится, - сказал он вслух.
        - Пи-и-тиу! - откликнулся с соседней акации совершенно человеческим голосом дрозд.
        - Кончится, - упрямо возразил Иваныч. - Я сам слыхал от Горина, что жизни институту осталось - дни. Физики месяц назад съехали, а математики... Кто это там?
        По лестнице Дирака - каково название! эти физики!.. - по узкой лесенке от одного корпуса к другому кто-то спускался, мелькала в прорехах живой изгороди белая фигурка. 'Женщина', - понял Иваныч, но кто из них не разобрал. 'Что она забыла в Галилео? Не торопится. Может, к морю, а может, и сюда. Скоро шестичасовый в Триест. А если на автобус?.. Всё равно, пока она спустится да поднимется, можно найти тайник. Или пускай пристрелят, раз такое дело'.
        Охранник хмыкнул, покрутил головой, озирая штильную Адриатику, послал привет крупной птице, заходившей в разворот от солнца, и вернулся на рабочее место. Внутреннюю дверь оставил нараспашку, чтоб не застали врасплох. Никому не полагалось знать, что украшение институтской проходной, эта электронная развалина годится на что-нибудь путное и подключена к Сети. Зачем терминалу системы видеонаблюдения Сеть, Иваныч не знал. Водворившись в сторожке четыре года тому назад, первым делом проверил и с удовольствием убедился, что Сеть есть. Подарок судьбы. Можно было не убивать время на итальянские пейзажи, а заняться любимым делом.
        Однако торопиться не следовало. Когда на экране снова возникли осклизлые стены подземелья, охранник первым делом проверил, что патроны можно не беречь. 'Хватит, чтобы отбиться, а дальше посмотрим. Я хотел залечь и подождать Стрелка... О, ё-о!'
        Когда игра была остановлена, он пятился, как оказалось, в шаге от двери. Охранник провалился во тьму, будто в колодец рухнул. Крутнулся на месте, не понимая, что случилось, наставил автомата в прямоугольник мертвенного света, потом сообразил: 'Вот же она, комната! Нашлась, подлая!' Осматриваться времени не было. Стрелок ждать не станет. Вот оттуда он явится, слева.
        Какой-то рокочущий звук.
        'Это автобус, - привычно отметил про себя Иваныч. - Почему так рано сегодня? Та в белом не успеет, будет до шести часов куковать на станции. Ну и ладно, её проблемы'. Он усилием воли вытряхнул из головы мирское и сосредоточился на главном.
        В дверном проёме - скудно освещённая стена коридора, но как ни бледен свет... 'Всё как на ладони, даже трещинки видно. Ну! Где ты?!' Охранник тронул пальцем клавишу гашетки, и тут ему почудились шаги за спиной. 'Здесь что, есть второй выход? - он запаниковал, резко обернулся, не убирая пальцы с клавиатуры. 'Кто это?! Он в бронекостюме. Целится', - Иваныч с силой вдавил сразу несколько клавиш, пытаясь увернуться и ткнуть рубиновым крестиком в очкастый шлем, но куда-то исчезла метка прицела и ствол тоже. 'Это в реале, а не там?' - с безмерным удивлением подумал он и вскочил, повалив кресло.
        Тип в бронекостюме повёл головой. Чернолаковый блик на очках шлема шевельнулся, чуть сместился ствол автомата. 'У меня же в кобуре!..' - напомнил себе охранник. Он зашарил, пытаясь найти клапан кобуры, сорвал его, нащупал и, выхватывая пистолет, успел подумать: 'Патроны?' - но тут что-то жарко рвануло в груди. От боли Иваныч выронил оружие. Он попытался выдернуть воткнутый в самое сердце калёный кол. Почудилось - фигура Стрелка плывёт и двоится в мерцающем свете. Потом изображение треснуло и осыпалось осколками.
        ***
        Четвёртому номеру группы захвата Чезаре Рокка показалось: вот сейчас автобус обязательно вмажет на повороте в ограду. Пронесло на этот раз. Пришлось поймать двумя руками поручень, когда за пузырём лобового стёкла махнули в сторону железобетонные плиты.
        - Прямо у проходной останови, - лениво бросил командир группы.
        Чезаре покосился на водителя. Тот и не подумал ответить, свистел себе что-то под нос, пошевеливая рулём. 'Он всегда так ездит? - подумал Чезаре. - Или специально для нас? С виду спокойный, а замашки как у римского таксёра. Не в радость ему вся эта история. Да и чему радоваться? С маршрута сняли, помыкают. Смешной дядька. Может, он вообще не уважает карабинеров? Проходная - это вон та коробка. Близко уже. Хорошая мысль - подъехать на рейсовом. Если охрану предупредили... Да ладно тебе дёргаться. Сидит там, внутри какой-нибудь пентюх, жиром заплыл. В кобуре - кабачок. В Африке было хуже'.
        Чезаре вспомнил, как всё это было в раздолбанной Объединённой Североафриканской Республике, и поморщился, будто снова унюхал запах горелого трупья. Точно такая проходная, но без крыши и с провалами вместо окон, только внутри не толстозадые увальни и в кобурах у них не кабачки. На короткое время специалист по проникновению, номер четвёртый группы захвата, выпал из действительности.
        Командиру группы, Родриго Борха по прозвищу 'папаша Род' было не до приятных воспоминаний. Паскудный беспилотник всё тащился над морем, и казалось, он просто висит. На экране одна морщинистая водная гладь. 'О! Ну, наконец-то!' - Родриго удовлетворённо хмыкнул, когда камера самолёта-шпиона поймала полоску пляжа.
        Мелькнули скалы, парковые дорожки, дом корабельного вида, полоска дороги. 'Сейчас покажет нас', - решил командир группы, но автобуса не увидел. Щербатая линия гор накренилась, уползая из поля зрения - страдающий от качки на палубе сторожевого катера пилот принудил машину заложить вираж и набрать высоту. 'Ага, вон в чём дело. Ловко', - сообразил Борха, когда на экране коммуникатора снова появились горы. Беспилотник, подражая морским птицам, развернулся против потока тёплого воздуха и парил теперь, держа весь объект в поле зрения камеры. Первым делом командир группы нашёл на экране маяк Виттория, потом...
        Родриго схватился за поручень, чтобы не упасть. 'Чёртов водила', - выругался он про себя. Снова зацепился взглядом за маяк, высмотрел крышу замка Мирамаре и, проведя пальцем по кривульке аллеи, отыскал верхнюю площадку лестницы с дурацким названием. 'Ага, эти уже на месте', - отметил он, когда обнаружил там четыре муравьиные фигурки, помеченные синими точками. Свои.
        Третью группу он искать не стал, наверняка давно на месте. 'Теперь себя найти', - он прокрутил изображение к северу, нашёл серую змею страда Костиера и засёк крышу автобуса. Родриго собирался сказать себе, что вот и поворот, но едва устоял на ногах. Захотелось наградить придурка за рулём парой ласковых, но папаша Род сдержался, буркнул: 'Прямо у проходной останови'. Водила чем-то понравился командиру группы, а задание - нет. 'Кажется, он тоже северянин. А задание гнусное. Опять институт. Вечно с этими учёными выходит какая-нибудь чёртова пакость. Надоело до чёртиков. И к чему такая спешка? Подняли по тревоге, ни тебе плана, ни ориентировок. И в группе одни бычки. Как этот вот'.
        - Чезаре! - прикрикнул командир.
        - А?! - четвёртый номер вздрогнул.
        - Сосиску на. Проверка связи, - вполголоса проворчал папаша Род и подумал: 'И вообще многовато новых рож в подотделе. Того долговязого из третьей четвёрки впервые вижу. Прикомандированный? Тоже, небось, тупой контуженый придурок. Другие к нам не идут, а когда идут, так наши их не берут. Всё, пора'.
        Взрыкнул двигатель, автобус против всех правил вильнул влево, чихнул тормозами и резко остановился.
        Чезаре Рока в последний раз схватился за поручень, чтоб не снесло с копыт, машинально надвинул прозрачный намордник, протопал по салону следом за номером третьим и выскочил наружу. Папаша Род показал: 'обойди справа', - Чезаре перехватил автомат и двинулся первым в обход автобуса, думая: 'Назвался проникателем, проникай теперь. Потише, не спеши выскакивать. Здесь тень, а там солнце в глаза, или... Нет, всё в порядке'. Он нырнул в тень шестиметровой стены, сделал короткую перебежку и прижался к шершавому холодному железобетону. 'Интересно, что по ту сторону', - подумал он и глянул на папашу Рода. Тот просигналил: 'Вперёд, вперёд!'. Верно, раздумывать некогда.
        Чезаре заметил, как высунул голову из-за красного бока автобуса номер третий, и двинулся к проходной вдоль ограды, держа автомат наизготовку. 'Зря стараемся, - думал он. - Никто нас не ждёт. Ага, камера на углу. Вертячка. Хрен знает куда смотрит. Автобусу в борт. Может, ещё где-то? Нет. Вот так номер: стекло у них тут, как в магазине. Дверь хилая. Ногой пнуть. Наверняка внутри толстый пентюх с кружкой в руке. Ну-ка...'
        Номер четвёртый группы захвата сделал шажок в сторону, держа под прицелом центр нелепой, остеклённой снизу доверху двери проходной, заглянул внутрь и тут же отступил. 'Вижу одного, - просигналил он командиру. - Прикройте, я вхожу'. Впрочем, самому Чезаре просьба прикрыть показалась смешной. Да, это, господа мои, вам не Африка. Увалень сидел спиной к двери и пялился в монитор. Пентюх. Зайти, похлопать по плечу, сказать: 'Привет, красавчик, смена пришла!'
        Не дожидаясь, пока подойдёт папаша Род и плюгавый номер третий, Чезаре Рока выдвинулся из-за дверного косяка и, не спуская глаз с затылка охранника, - как есть пентюх, камуфляж на спине чуть не лопается, - подёргал дверную ручку. Заперто.
        Стриженый затылок шевельнулся. Он услышал? Разбить стекло... 'Не светись!' - скрипнул в наушнике голос папаши Рода. 'Пошёл ты!' - подумал Чезаре, примерился пнуть ногой и в тот же миг увидел физиономию охранника. 'Удивлён. Кобуру лапает. Ищет свой кабачок'.
        Номер четвёртый группы захвата, спец по проникновению, автоматически прицелился в пятнистую тушу, пытаясь понять, почему охранник шарит рукой по столу? У него там тревожная кнопка? 'Это он зря, надо бы... Ого!' Не кабачок вовсе у пентюха в руке оказался.
        Чезаре Рока, приметив ствол, без колебаний дал короткую очередь.
        Стекло хрупнуло, как корка льда на луже, если на неё наступить. На миг пятнистая фигура исчезла за паутиной трещин, но Чезаре знал, что попал. Он отскочил влево: убрался из сектора. Умение действовать в стычках механически не однажды спасло ему жизнь.
        Род выкрикнул предостережение, но в ушах у номера четвёртого шумело, он не смог разобрать, чего хочет командир.
        'Вот тебе и увалень, запросто мог меня завалить, - запоздало сообразил Чезаре. - Может, он не один там? Две пули у него в брюхе, это точно. Ну-ка...'
        - Стой! - окоротил его папаша Род, прячась по другую сторону от двери, затем, не высовываясь в проём, размахнулся и дважды треснул по недобитому стеклу прикладом.
        - Давай!
        'Орёшь на ухо', - мысленно возмутился номер четвёртый и сунулся в пробоину. Охранник лежал ничком, подвернув под себя руки, пистолет валялся рядом. Ерунда. 'Этот не выстрелит, холодный. А другие?'
        Никого больше не нашлось в сторожке - ни живых, ни мёртвых.
        Тщательно осмотрев всё, Чезаре вышел на крыльцо проходной, оглядел территорию, вернулся. Папаша Род как раз обследовал труп.
        - Есть кто? - спросил он, не поднимая головы и не отнимая пальцев от шеи увальня.
        - Какие-то бабы. Две. Далеко, метров двести.
        - Две-ести! - передразнил, выпрямляясь, Родриго Борха. - Этот холодный. Зачем ты его завалил?
        Рокка, молча указал пальцем на пистолет. Папаша Род скривил рот, подобрал оружие и вытряхнул на пол обойму. Та пусто лязгнула о плиты у ног номера четвёртого. 'У пентюха патронов не было?' - удивился Чезаре и подобрал, чтобы убедиться.
        - Пустая. Матерь божья... Какого хрена он вообще тогда пушку вытаскивал?
        Родриго пожал плечами, переступил через тело, и, потеснив бестолкового подчинённого, направился к внутренней двери. На ходу бросил:
        - Русский.
        Сказанное дошло до Чезаре не сразу, папаша Род успел выпереться на крыльцо. Торчал там, навесив на шею автомат и поигрывая за спиной разряженным пистолетом.
        - Да по мне хоть японец! - крикнул номер четвёртый, сообразив по ходу дела: начальнику теперь придётся писать рапорт, потому и злится.
        - Так и что, если русский?!
        - Они все тронутые, - ответил Родриго, не оборачиваясь. - Я знаю, у моего брата жена русская.
        - А мне откуда было знать? На нём не написано, что он... Послушай, с чего ты вообще взял, что он русский?
        - Все они здесь такие. Учёные к тому же. Физики. Математики. Ориентировок не дали, но кое-какие данные по объекту... Этот институт... Чезаре!
        Командир явно нервничал. Сначала номеру четвёртому показалось, что ведётся артподготовка и за ней последует начальственный пистон, но папаша Род говорил всё громче, а имя вообще выкрикнул. 'Что такое?' - удивился Рокка, однако с места не двинулся. Чего дёргаться, если у тронутых русских физиков и математиков обычно разряжены пистолеты? Его заинтересовал экран монитора. Там тоже валялась в луже крови пятнистая тушка, а рядом похаживало жуткое синее чучело в невообразимом бронекостюме и с автоматом в руках.
        - Такой ночью приснится - топором не отмашешься, - шепнул номер четвёртый, проникатель, и протянул руку нажать клавишу, но тут в уши ему ввинтился нечеловеческий визг.
        - Стоять! Стой, стреляю! - заорал папаша Род. Чезаре подскочил и кинулся на подмогу.
        ***
        Инна Гладких нетерпеливо пристукивала каблучками, прохаживаясь по усыпанной хвоей площадке у входа в корпус Галилео. Поглядывала на перевитую плющом арку Дираковой лестницы, посматривала на рыжие пятна сосновой коры и нависшие игольчатые лапы, подсвистывала дроздам-пересмешникам.
        'Опаздывает Света', - подумала она и слегка наподдала носком туфли по завалявшейся шишке. В нижнюю ступень лестницы не попала (недолёт), но кое-чего всё-таки добилась - из зарослей самшита чёрной фурией выскочила напуганная кошка.
        - Арнольда! - позвала Инна.
        Нервная животинка на миг застыла, после в два прыжка пересекла узкую лестницу и скрылась с глаз.
        'Жрать вечером не дам паршивице', - мстительно пообещала девушка и немедленно об этом забыла. Легко на душе, весна! Солнечные зайцы на розовых стенах! Андрюша сегодня что сказал!.. 'Ах, Инка, кошка ты, кошка', - Она укоризненно покивала себе самой, потом запрокинула голову и обхватила плечи руками, чтобы не улететь от счастья ко всем чертям. Туда, где сквозило в мохнатых хвойных кучах солнце.
        Всё бы здорово, но сидит в сердце раздвоенной сосновой иголкой мерзость. 'Какой всё-таки Ян свин, да и вообще все они хороши', - уголки губ сами собой поползли книзу и опустились руки. Инна снова глянула на лестницу. 'Ага, вот она, старушенция, приковыляла. Свет Васильевна. И опять во всё белое вырядилась'.
        Невысокого роста темноволосая женщина спускалась небыстро: лестница узка и крута, за что и прозвана лестницей Дирака. Если не смотреть под ноги, когда спускаешься, недолго шею свернуть. И длинная же! От террасы замка Мирамаре, от самой верхней площадки, мимо корпуса Энрико Ферми к площадке у Галилео тянется аккуратно, уступами. И спускалась по ней, аккуратно ступая, весенним вечером, мая двадцать шестого числа Берсеньева Светлана Васильевна. С головою опущенной долу она аккуратно ступала; не из боязни упасть, а просто душе тяжело, гирею давила беда, не сбросить. Бессильна. Кому весна, а кому и ночь без сна.
        - Однако и копуша же вы, Светлана Васильевна, - упрёком встретила Инна Гладких. В ответ получила улыбку весьма невесёлую, потому что в ушах у Светланы Васильевны отдалось: 'Одна' - остального она не расслышала вовсе.
        - Да вот, бродила в розарии, некому было напомнить, - виновато ответила Света, добавив про себя: 'Потому что одна'.
        Она окинула взглядом гибкую, в скроенном наподобие матросского костюма платье, гладенькую фигурку мисс Гладких и поджала губы, прогнав нехорошие мысли.
        - Скорее, Света, пропустим автобус.
        Берсеньевой хотелось брякнуть наперекор, что, мол, нечего страдать по сбежавшему автобусу, за ним обязательно будет следующий, но слова застряли в горле комом, и она молча дала увести себя под локоть.
        Инна щебетала не хуже дрозда, таща Светлану Васильевну по затенённой аллее, клонила к плечу кругловатое, как у индианки, личико и косых взглядов не замечала. 'Индианка Инна истинная Инь, - думалось Свете. - А где Инь там и Ян'. Тут ей снова пришлось сдержать досаду. 'Душно. Не со зла ли я так...'
        - Что вы говорите, Света? Азалия? - Инна критически осмотрела встрёпанный шар азалии, подобравшийся к самой дороге. - Да, в этом году, и вправду, зацвела раньше.
        - Нет, - кляня себя втихомолку, ответила Бресеньева. - Я спрашиваю, сказала ли я вам, что ничего пока не выходит хорошего с вашими частотными коэффициентами?
        - Сказали-сказали, - моментально погрустнев, буркнула младший научный сотрудник отдела топографии мозга Инна Гладких. Локоть Светы выпустила, губки надула и целых десять шагов шла, изображая обиженного ребёнка.
        'Она ни в чём не виновата!' - одёрнула себя доктор Берсеньева, хоть и не слишком-то в это верила. Хотела придумать что-нибудь утешительное, однако мадемуазель Гладких сама вышла из положения. Она внезапно изменила траекторию, снова вцепилась в локоть и стала улещивать.
        - Ну Светочка, ну вы ещё попробуйте, а? Я завтра утром дам поправочную характеристику. Может, нужно пока исключить особые точки? Может, в них дело? Я всё исправлю, вы только...
        - Поздно, - пробормотала Светлана Васильевна, коротко глянув поверх живой изгороди на страда Костиера.
        - То есть как это поздно? - изумилась Инна, умерив от неожиданности льстивый тон. Продолжила и вовсе резковато:
        - Ничего не поздно. Вот и Ян Алексеевич сам мне показал, что особые точки многообразия... Э-э... То есть я хотела сказать - орбиобразия...
        'Ян ей всё самолично показал. Его Безобразнейшее Орбиобразие Ян. С особенностями его'. Света сделала попытку унять перехлестнувший тёмный прилив: вонзила в ладонь ногти и прикусить губу. А Инна всё лезла с пояснениями:
        - И сказал ещё, что инварианты его тензора в окрестностях особых точек...
        Берсеньева чуть было не зарычала. Вместо этого улыбнулась так мило как смогла и оборвала расходившуюся младшую научную сотрудницу:
        - Инночка, я вовсе не о тензоре Яна говорю и не о ваших с ним проблемах. Мы на автобус опоздали.
        - То есть как это опоздали? Мне обязательно надо... Не может быть! Всего-то двадцать минут шестого! Не бывает, чтобы автобус раньше!
        - Бывает, - мрачно ответила Света. - Вон там я только что видела его, на повороте.
        До проходной оставалось метров двести, никак не меньше.
        Света прислушалась - почудился странный звук, как будто молотком провели по радиатору отопления.
        - Так пойдёмте же быстрее! - возмутилась Инна и потянула Берсеньеву за собой. - Сегодня в будке Иваныч, если нас увидит, обязательно попросит водителя... Кто это там у него?
        Света и сама уже приметила возле сторожки черноголовую фигуру в диковинном костюме. Этот человек спустился с крыльца и, нелепо выставив автомат, прошёлся к одному углу, потом к другому. Карабинер. А вот и ещё один - у входа.
        - Инна, погоди, там что-то не то.
        Но госпожа Гладких не слушала, тянула за собой, как собака на поводке. А в сторожке было худо. Через открытую дверь видно - на полу лежит кто-то в пятнистом комбинезоне.
        - Иваныч?! - громким шёпотом проговорила Инна.
        - Туда нельзя, - предостерегла Берсеньева, борясь с нехорошим предчувствием. 'Если это то, о чём говорил Ян, нам теперь никуда нельзя. Эти не шутят'.
        Тот синий, который осматривался, вошёл внутрь.
        'Надо бы вернуться, предупредить всех, - думала Света. - Глупая девчонка рвалась в сторожку. Чего ей так приспичило в город? Эти могут и пристрелить. Охранника уже'.
        На крыльцо проходной снова вышел человек в комбинезоне и остановился в позе победителя. На шее у него висел автомат, лица за щитком шлема не было видно.
        - Иваныч! - взвизгнула Инна, вырвалась и пустилась бегом.
        Тот на крыльце выпростал из-за спины руку с пистолетом.
        - Назад, глупая! - выкрикнула Светлана Васильевна и сама не заметила, как бросилась догонять. 'У него пистолет. Сейчас будет стрелять'.
        Инна дико визжала; карабинер пятился к двери, что-то крича. 'Зачем я спешу? - думала на бегу Света - Её пристрелит, и всё кончится. Нет человека, нет проблемы. Господи, о чем я?!'
        - Да стой же, Инка! - страшным голосом завопила Берсеньева, поймала наконец оглашенную и что было силы потянула назад.
        До проходной оставалось метров десять, пистолет нацелен был прямо в грудь Инне Гладких. Наружу выскочил второй карабинер с автоматом наперевес. Теперь, когда никто больше не визжал, получилось разобрать, чего хочет человек с пистолетом.
        - Altola! Fermo o sparo!
        - Бон... бонджорно, - неуверенно ответила Инна и сделала ещё одну попытку вырваться. - Пустите, Света, я хочу... Это же полицейские? Кто-то напал на проходную, их вызвали. Света, там Иваныч. Пустите!
        - Fermo o sparo! - повторил карабинер. Света заметила: второй, что с автоматом, целит в неё.
        - Инка, это не полицейские, - негромко сказала она. - Хуже бандитов. Он говорит, будет стрелять.
        'Фу-у, справилась', - похвалила она себя, когда получилось увести сумасшедшую девчонку. Та брела, поминутно оглядываясь.
        Светлана Васильевна теперь была совершенно спокойна: всё шло, как и должно было идти, а Иваныч... 'Как его звали-то по-настоящему? Не помню, - размышляла Берсеньева. - и уже не до него. Ян говорил, что-то нужно сделать сразу, когда они заблокируют входы. И ещё говорил, что на территорию они не сунутся, ведь...'
        - Ай! - визгнула Инна и вырвалась снова.
        'Что такое?' - удивилась Светлана Васильевна, поискала причину непонятного поведения подопечной и тут же нашла. Навстречу им выскочил из тисового лабиринта ещё один бандит, долговязый, в таком же, как у них у всех одеянии. Он заметил перепуганных женщин и двинулся, пригибаясь, навстречу.
        - Бо... бонджорно! - пискнула Инна, ловя Берсеньеву за руку.
        - Хорошо у тебя с итальянским, - похвалила её Светлана Васильевна, наблюдая за карабинером. Тот на ходу что-то делал со своей головой, и сделал-таки - снял шлем. Оказался на поверку молодым и довольно симпатичным на вид человеком. Он воровато оглянулся, зыркнул исподлобья в небо и ответил на чистейшем русском.
        - Здравствуйте. Где я могу найти господина Горина?
        - Зачем он вам? - нелюбезно осведомилась Светлана, рассматривая кобуру молодого бандита, из которой торчала чёрная рукоятка.
        - И что вы сделали с Иванычем?! - грозно вопросила госпожа Гладких.
        'Берет поправить не забыла, - мысленно отметила Света. - Обнаружила новый объект. Сердце красавицы склонно к чему-то'.
        - С каким Иванычем? - не понял русскоговорящий карабинер и снова глянул вверх.
        'Что он там высматривает? - забеспокоилась Берсеньева - А, понятно. Беспилотник. Все мы теперь под наблюдением. Да-да. Ян говорил, так и будет'.
        - С нашим Иванычем! - возмущалась Инна, рассматривая бандита. - Который там, на проходной! Милейший человек, мухи не обидит, а вы его...
        - Об этом после, - прервал её верзила. Набычился и продолжил официальным тоном:
        - Институт математики и теоретической физики блокирован решением Совета по борьбе с распространением запрещённых технологий. Мне нужно говорить с директором института Яном Алексеевичем Гориным. Проводите меня к нему. Я хочу видеть...
        - Этого человека? - ядовито спросила Светлана Васильевна; молодой бандит больше не казался ей симпатичным. - Для начала давайте присядем и побеседуем, а после посмотрим. Вот, кстати, вход.
        - Вход куда?
        - В корпус Галилео. Адские врата пока предложить не могу, это позже, - ответила Берсеньева, указав на загромождённый конструктивистскими придумками неизвестного архитектора вход.
        - Я думал, это бомбоубежище, - проворчал бандит. - Но пожалуйста, следом за вами хоть в самый ад.
        Говоря это, он искоса посматривал на Инну. Та фыркнула и первой направилась, постукивая каблучками, к двери.
        Бандит последовал за ней с очевидной готовностью и даже поспешно, Светлана Васильевна же, перед тем как войти, глянула на крылатого шпиона и поджала губы, словно в голову ей пришла неприятная мысль.
        ***
        Родриго Борха заново оглядел территорию объекта 'глазами' беспилотника только после того, как выпроводил медиков вместе с их тележкой. Той самой, на которой продолговатый чёрный мешок, перетянутый ремнями. Надо признать, ему было просто не до того, да и незачем. Зона ответственности группы на ближайшие сутки - эта чёртова проходная. Охранять снаружи ограду не требовалось, на то и полицейское оцепление, чтоб отгонять любопытных и туристов, а вот за перемещениями чёртовых учёных надо следить. Не то чтобы папаша Род опасался, что кто-то из физиков-математиков попробует сбежать, нет. Шестиметровая стена, три выхода, все перекрыты. С юга обрыв, море. Есть пляж, но в море дежурит катер. И всё-таки Родриго Борха нервничал. Пёс их знает, чем тут занимались русские. Не зря ведь вся эта петрушка с блокадой.
        - Мне говорили, где-то тут во время войны был бункер, - проговорил вполголоса Чезаре. Сидел на месте охранника, за монитором. Тоже, значит, беспокоился. Родриго посмотрел поверх плеча напарника на экран и хмыкнул. 'Какая-то чёртова игрушка. Дурью мается'. Он наклонился, выдернул из розетки шнур и ответил:
        - Был тут бункер. Потом из него сделали лифт на пляж. Мать меня сюда возила купаться. Тут санаторий был, пока не разорился, потом какой-то заднице пришло в голову пустить сюда высоколобых.
        - И что здесь теперь?
        - Боишься? -Папаша Род ухмыльнулся и добавил, тыча пальцем в опустевший экран. - Поменьше играй в русские игрушки. Страх - штука заразная.
        - Да ну! - огрызнулся номер четвёртый, проникатель. - Кое-кто, я вижу, заразился. Разряженным пистолетом грозил бабе.
        Папаша Род припомнил лицо русской, и его передёрнуло. Кто другой, а он знал, чем заканчивается общение с их бабами. Взять хотя бы жену брата. Как-то раз...
        - Так что там теперь? - переспросил Чезаре, заметив, что командир сглотнул пилюлю и даже не поморщился.
        - Нас не касается, - отрезал Родриго. - Наше дело не дать никому смыться и увезти это самое, что они тут настрогали на наши задницы. Будем здесь, пока не явится инспектор Совета по борьбе с чёртовыми технологиями.
        - Дохлый номер. Проторчим здесь дня два. Чтобы ублюдки-инспектора оторвали задницы от диванов в выходные? Да ни в жисть. Дармоеды вонючие.
        - Полегче с выражениями.
        - Сдаётся мне, кто-то заразился-таки русскими страхами, - Чезаре Рокка осклабился. - Махал я инспекторов с прибором.
        'Давай-давай, махальщик, - подумал Родриго Борха, - контуженым закон не писан. Если б ты знал то, что знаю я... Ладно. Инспектор, наверное, давно внутри. Возможно, даже не один. Тот-то мне показалось...' Он глянул на экран служебного коммуникатора и присвистнул.
        - Чего там? - забеспокоился Чезаре.
        Папаша Род ответил не сразу, сначала убедился, что на территории института нет ни одной фигурки, меченной синей точкой. 'Может, просто показалось', - подумал он и ответил подчинённому:
        - Сползаются. Теперь глаз да глаз.
        Глава 2. Глаз да глаз
        В холле Галилео - полумрак, шаги звучали странно. Как будто не три человека вошли, а ввалилась толпа. Стук каблучков, шарканье, покашливание, негромкий оклик, сухой треск выключателя - привычные звуки, многократно повторённые эхом, стали невнятным ропотом, голосами призраков. Но вспыхнули под потолком, налились светом белые трубки ламп; сумрак сбежал, сгустившись в тёмных углах, а призрачный ропот смолк после того, как грохнула дверь.
        'Обычный гостиничный холл', - подумал, осмотревшись, инспектор. Действительно, с тех пор, как здание перестало быть санаторным корпусом, обстановка поменялась мало. Даже стойка администратора осталась; и, как во всех дешёвых гостиницах мира, виднелись за невысокой перегородкой угловатые затылки мониторов. 'Сейчас меня поселят', - подумал инспектор, готовясь к неприятному разговору.
        Будто бы в подтверждение, Светлана Берсеньева прошла за стойку, открыв и закрыв за собой откидную доску. Не присаживаясь, пощёлкала клавишами компьютера и глянула на гостя, словно ожидала, что тот справится о наличии мест.
        - Он подключён к Сети? - спросил вместо этого 'посетитель'.
        - К институтской - да, а к глобальной - нет. Да вы и сами должны бы знать. Решением вашего же иезуитского Совета...
        - Ну зачем вы так непочтительно об иезуитах! - Инспектор хохотнул, ища, куда бы пристроить шлем.
        - Давайте сюда свой горшок, - предложила, подойдя ближе, Инна. - Вон там у нас одёжный шкаф. Или вы предпочитаете, чтобы утварь хранили вместе с посудой?
        - Я предпочитаю, чтобы шлем спрятали в сейф, - заявил инспектор.
        - В сейф? - невозмутимо переспросила Светлана Васильевна. - Это можно устроить, если так вам будет спокойнее.
        - Так будет спокойнее вам.
        Берсеньева в сомнении изогнула бровь, но ничего не сказала, просто протянула руку над стойкой, не прекращая нажимать клавиши другой рукой.
        - Что вы там набираете? - поинтересовался инспектор, передавая шлем. - Осторожнее с ним.
        - Как вас зовут? - вопросом на вопрос ответила Берсеньева.
        - Называйте меня Владимиром. Да осторожнее же!
        Светлана Васильевна чуть было не выронила шлем.
        - Тяжёлый, - улыбнулась она. - А фамилия? И заодно отчество.
        Спросив, спряталась за стойку. Инспектор перегнулся - глянуть, что
        она там делает. Лязгнул замок, скрипнула дверь. 'Ага, там у них сейф. Как будто специально поставлен. Про отчество спросила. Соврать?' Ко лжи инспектор испытывал отвращение.
        - Обойдёмся без, - ответил он.
        - Как знаете, господин без. Давно ли вы, Владимир, служите в этом вашем Совете?
        - Давно ли я? Пожалуй, недавно. Но это не относится к делу. Давайте обойдёмся не только без отчества и фамилии, но и без оскорбительных выпадов в адрес Совета. И давайте не будем превращать разговор в обмен шпильками. Я просил проводить меня к директору, вы вместо этого изображаете Мисс Ресепшн, и... Что вы там всё время клавишами щёлкаете?
        - Миссис Ресепшн выполняет необходимые формальности, - ответила Светлана, глядя на верзилу снизу вверх. - Ну, вот и всё.
        - Что - всё? - спросил Владимир. Посмотреть на экран не представлялось возможным.
        - 'Аристо' теперь знает о вас. И остальные тоже.
        - Лучше бы обо мне узнал Горин. Кто этот Аристо? И кто остальные?
        - 'Аристо' - бигбрейн, а остальных вы сейчас увидите. Я всех позвала сюда, в том числе, конечно, драгоценного вашего Горина.
        - Не моего, а вашего, - огрызнулся инспектор и подумал, заметив, как дрогнули губы Миссис Ресепшн: 'Что с ней? Обеспокоена. Зачем-то внесла в базу. Но ведь я кроме имени не сказал ничего!' Не дождавшись ответной колкости, спросил:
        - 'Аристо' прорицатель? Что он умеет определять по имени?
        - По имени почти ничего, но остальное вы ему расскажете сами. Лицо он уже знает, радужную оболочку считал, а характер дело наживное.
        - Тут камеры повсюду? - догадался инспектор, испытав желание оглянуться.
        - И не только камеры, микрофоны тоже. 'Аристо' слушает вас.
        - И не только вас, - вмешалась Инна. - Старичок Аристотель всех здесь слушает.
        - Но зачем? Что за тотальная слежка?
        Светлана Васильевна принуждённо улыбнулась, потом, отвернувшись, заговорила без всякого выражения:
        - Вы слышали, Инночка, как инспектор спецслужбы возмущается тотальной нашей слежкой? И это после того, как мы увидели в небе любопытную птицу.
        - Да, я совсем забыл, я же душитель свободной науки. Насылатель беспилотных устройств. Но уверяю вас, даже я ещё не дошёл до того, чтобы следить за каждым шагом подчинённых. Это Горина выдумка?
        - Нет, - ответила за Берсеньеву Инна. Сама Миссис Ресепшн, казалось, утратила интерес и к разговору и к гостю. - Это выдумка наших матлингвистов. Их вина. Правда, Светлана Васильевна?
        - Что? - встрепенулась Света. - А, да. Это наши происки. Но заметьте, мы это делаем с общего согласия. Так проще копить лингвомассивы. Всё равно никто, кроме 'Аристо', не имеет права лезть в первичные данные. Кстати о правах. К чему вам открыть допуск?
        - Ко всему, - потребовал инспектор. - Но вы ведь без Яна Алексеевича не можете?
        - Теперь могу, - ответила Берсеньева.
        Владимир воззрился на неё с некоторым удивлением: 'Торжествует, иначе это не назовёшь. Что она там нащёлкала? К чему это представление? Просто тянула время?'
        - И вы теперь тоже всё можете, - продолжила Светлана Васильевна, глядя на инспектора с вызовом. - Об одном прошу, не торопитесь делать выводы, чтоб не вышло беды. Ну, я пойду, а вы оставайтесь. Скоро все здесь соберутся. Дожидайтесь своего Яна Алексеевича.
        Берсеньева вышла из-за стойки, не закрыв за собой планку, и направилась к выходу.
        - К проходным не приближайтесь! - предостерёг инспектор. - И не поднимайтесь по лестнице к парку Мирамаре. Вас могут убить.
        - Могут убить? - с преувеличенным удивлением бросила на ходу Светлана Васильевна. - Завидная перспектива. Над этим надо подумать. Но вы побеспокойтесь лучше о себе самом. Пока будете в институте, не суйте куда не нужно нос и ничего не трогайте руками.
        - Но мне-то можно? - спросила Инна, - Немножко ручками потрогать, а? Пока все соберутся, я... потрогаю мои коэффициенты, подставлю в тензор. Можно, Светлана Васильевна?
        - Можно, - разрешила та, обернувшись у двери. - Тебе теперь можно потрогать тензор Яна ручками, можно даже ножками.
        Дождавшись, пока она выйдет, Инна скорчила рожицу и показала язык, потом спохватилась: 'Ой!' - и, чтоб скрыть смущение юркнула за перегородку, придвинула стул, уселась и с бешеной скоростью затарахтела клавиатурой.
        Инспектор, размышляя над тем, что услышал, некоторое время молчал, потом спохватился: 'Теряю время!' - облокотился о стойку и небрежно спросил:
        - Кто она такая?
        - Она? Как бы вам сказать...- раздумчиво протянула Инна, уставившись на экран. - Это зависит от... О ком вы вообще? А, о Светочке нашей. Она доктор физмат наук, завотделом.
        - Завотделом? Я думал, минимум заместитель директора. Серый кардинал, - сказал Володя, рассматривая собеседницу: 'Тип лица европейский, но что-то в ней есть... монгольское, что ли. Скулы широкие. Лицо овальное, подбородок... Она меня слушает вполуха, можно бы... вопросы ей. Губы полные, прямые. Волосы прямые, тёмные. Глаза - миндалевидные, карие. Глаза её... А ну-ка, не забывайся'.
        - Серый кардинал, - повторила мисс Гладких, шевеля пальцами над клавиатурой и мило щурясь. - Да, Светлана Васильевна кардинальная женщина. Уж если потребуется кого-то заместить... Э! Что я тут напорола на радостях? Конечно, четвёртый инвариант после этого уехал. Как вам это понравится, а? Дурёха.
        - Надо взглянуть, может и понравится, - весело вставил инспектор и моментально оказался за перегородкой, прихватив по дороге стул. - Что тут у вас?
        - Да что тут у меня может быть, глупость сплошная, - уныло отозвалась девушка, ведя пальцем по столбцу чисел. Справа в квадратном окошке экрана ворочалось, дышало, шевелило иглами диковинное существо, похожее на морщинистого ежа.
        'Какой-то вектор. Собственные значения? Чётвёртый инвариант, говорит она, уехал. Слиплись корни характеристи... Ладно, это не твоё дело, инспектор. Она опять ушла в себя. Вопрос ей'.
        - И какой отдел тиранит Светлана... э-э Васильевна?
        - Тиранит? - слабо возмутилась Инна, потом забормотала скороговоркой: - Он прав. Да потому что он говорил же: плотный спектр, а я ему: почему плотный? А он такой. То есть, не всюду такой, только местами уплотняется, как раз там, где эта гадость. Потому и поплыли корни в окрестности... А? Да! Что ты... то есть вы спрашивали? Какой отдел? Математической лингвистики, конечно, какой же ещё. Структурный анализ, функциональная семантология, реля... Да что же со мной? Здесь заведомо метрика не гладкая. Ян говорил ей, я сама слышала, что нужно делать при подходе к сингулярности.
        - И что она Яну ответила? - подбросил очередной вопрос инспектор.
        - Очень мне нужно подслушивать, о чём они ворковали, - фыркнула Инна. Пальцы её снова пробежались по клавишам, 'ёж' пропал с экрана, вместо него появилось поле ввода.
        - Она его обхаживает? Метит в замы?
        - Подождите, вы мешаете. Она уже пометила заместителя. Я знаю, что делать! - Инна стала заполнять поле ввода короткими строками команд.
        Скрипнула и тут же грохнула дверь.
        'Мне пока ни к чему светить физиономией, лица разглядеть и после успею', - решил Володя и живо переставил стул так, чтобы оказаться спиной к любому, кто подойдёт к стойке. 'Бог с ним, с экраном, я лучше за её лицом понаблюдаю. Объективно говоря, она красотка. Не морочит ли голову? Несёт всякую чепуху, сама тем временем набирает что нужно. Думает, я полный остолоп. Шаги. Кто-то сюда идёт'.
        Шаги приблизились. Кто-то подошёл, подшаркивая, подкашливая, и рокотнул хрипловатым уютным басом: 'Эх-хм, индианочка, здравствуй', - Владимир услышал негромкое сипенье, и - пф-ф! - как будто лопнул пузырёк с паром на поверхности какого-то варева. 'Он курит трубку', - сообразил инспектор, слушая, как жалобно скрипнула перегородка под тяжестью локтя курильщика. И учуял сладковатый запах дорогого табака.
        - Здра... Виделись недавно, Дмитрий Станиславович.
        'Индианочка - это он в точку, - отметил Владимир. - Похоже, и ей понравилось, улыбнулась ему. Или он ей вообще симпатичен'.
        - Со мной да, виделись, - благодушно прогудел за спиной у инспектора Дмитрий Станиславович. - А с... пф-ф! С трубкой моей - нет.
        - Тьфу на вас и вашу трубку, я опять сбилась! - беззлобно ругнулась мисс Гладких, водя пальцем по экрану. - Снова накручу из-за вас в коэффициентах.
        - Тебе не с коэффициентами крутить надо, Инночка. Послушай старого врача, возьми - пф-ф! - этого вот молодого человека, который с тебя глаз не сводит, и покрутись - пф-ф! - с ним в парке, пока мы тут будем... Кстати, индианочка, ты не в курсе, зачем Ян Алексеевич нас - пф-ф! - всех здесь собрал?
        Снова хлопнула дверь. Инспектор вздохнул с облегчением, услышав, как кто-то позвал, срываясь от волнения на дискант: 'Митя! Ты слышал? Это правда?' Необходимость обернуться и познакомиться с курильщиком отпала. 'Чего раскудахтался? - спросил тот. - Ничего я не слышал, рассказывай'. Они неразборчиво забубнили на два голоса, дискант вскрикивал, бас гудел ровно.
        - Надымил! - проворчала Инна.
        - Он врач?
        - Постольку поскольку, - рассеянно отозвалась девушка. - Вообще-то он психофизик. Но если надо, может и... Не понимаю. Такое впечатление, будто в пустоту отправила. Ни ответа, ни привета. Ну-ка я ещё.
        'В пустоту отправила? Она кому-то пишет?' - встрепенулся инспектор, но заглядывать на экран через плечо не стал - неудобно.
        Дверью стали хлопать ежесекундно, потом, надо думать, её и вовсе бросили нараспашку - инспектору стало сквозить в затылок. Разноголосица казалась спокойной, пока прибывшая дама не запищала с порога: 'Катенька, вы видели в бухте сторожевой катер?!' Тут уж все загомонили разом.
        - Я думаю, катер из Гриньяно. Что? Говорили, там завтра регата.
        - А беспилотник видели? Тоже скажете из Гриньяно?
        - Тихо, Катька, дай послушать!
        - Я собиралась в Триест. И вот, значит, бегу себе на шестичасовый...
        - Так вот зачем нас Ян вызвал! А я говорил.
        - Что ты говорил, зая?
        - Надо было вместе с физиками ехать, вот что.
        - Тихо же! Митенька, что вы говорите?
        - Да, Дмитрий Станиславович, вы были у Яна? В чём дело?
        - Эг-хм! Дело в том, что...
        - Убили его! Понятно? Просто застрелили! Понятно? Я сама видела амбуланс!
        - Что? Кого убили?
        - Да откуда же мне... Чёрный мешок! Понятно?
        'Теперь из-за чёрного мешка я ничего не разберу, - поморщился, вслушиваясь, Володя. - Душка доктор был у Горина, но две минуты назад зачем-то дал индианочке понять, что не был. Возьмите-ка его на заметку, господин инспектор. Весь остальной ор...'
        - Содом! - проворчала Инна Гладких и, закрыв уши ладошками, снова уткнулась в экран.
        - Зая, ведь мы же с тобой договорились, - увещевал кого-то женский голос. Очевидно, жена оттащила мужа к стойке, чтобы галдёж не мешал воспитательной работе.
        - Не поминай пока об отъезде, - говорила она. - Это самое настоящее предательство. Бросить Яна? Ты должен понять, если мы побежим как крысы...
        - Считаешь, лучше остаться в крысоловке? Хотя теперь-то выбора нет. Отъезд! Пиши 'приехали'. Теперь разве что в Гриньяно, морем, кверху брюхом.
        - Глупые шутки! Может, Ян с ними договорится, ведь до сих пор как-то устраивались.
        - А где сам Ян?! - крикнул кто-то поодаль.
        - В бункере у себя спрятался, - язвительно ответил поблизости строптивый муж.
        - Ян? - растерянно спросила, поднимаясь, индианка.
        'Испугана, ошарашена, встала даже. Не может во что-то поверить, - отметил инспектор, изучая выразительное личико Инны Гладких. - Может, Горин явился наконец? Пора мне повернуться лицом к учёному сообществу'.
        - Дмитрий Станиславович! - прозвучал, перекрыв ропот толпы, мужской голос.- Нужно поговорить! Срочно!
        Инспектор вскочил и стал высматривать того, кому принадлежал резкий голос. Высокий, не очень приятного тембра. Голос безразличного к чужому мнению человека. Галдеть стали меньше, и тот, кто пришёл, сказал тоном ниже:
        - Дмитрий Станиславович, вы здесь? Я вас не вижу!
        'Мит!.. Славо!.. Авович!' - отозвалось на разные голоса собрание, потом Володя услышал ответное ворчание:
        - Здесь я. Что вы орёте, как в лесу?
        Хоть Володя и был чуть ли не на полголовы выше самого высокого из собравшихся в институтском холле, однако разобрать сразу, кто позвал и кто откликнулся, не смог. Море голов. 'Они притихли, услышали начальственный голос. Вон кто-то от двери пробирается, как сквозь заросли зверь. Рыжий, волосы женские. А Дмитрий Станиславович - вон та седая копна'.
        - Дмитрий Станиславович, - сухо отчеканил в наступившей тишине неприятный тенор, - необходимо...
        И тут этот человек к досаде инспектора заговорил вполголоса. Над седой шевелюрой поднялось облачко дыма. Володя, кляня себя за нерасторопность, выбрался из-за стойки и полез через толпу - поближе к этим двоим.
        - Но это невозможно! - прогудел бас. - Ян Алексеевич...
        'Осторожнее! - возмущались те, кого инспектор слегка подталкивал, чтоб дали дорогу. - Э! Что вы как на торжище?! Ох-х... Извини. Да это не я, это меня толкнули в спину'.
        Убелённый сединами психофизик успел выпустить второе облако дыма, пока Володя протискался ближе.
        - Я совершенно официально вам заявляю, - раздражённо говорил тенор. - Поверьте, Дмитрий Станиславович, сейчас не до шуток. Это не обычная амнезия, много хуже. Он как четырёхлетний ребёнок. И надо же, чтоб именно сейчас! Я, по-вашему, похож на шутника?
        Нисколько не был похож на шутника человек с неприятным голосом. Солиден был, ростом выше среднего, пышноволос и манеры имел значительные. Шею держал так, словно всё время хотел отстраниться от собеседника, чтоб рассмотреть получше. 'Но, может, просто от дальнозоркости, - отметил инспектор. - Лицо вытянутое, подбородок с ямкой, нос длинный, прямой, глаза серые. Смотрит как-то стеклянно. Определённо дальнозоркость. Борода стрижена, одет тщательно. Кажется, склонен к самолюбованию. Это и есть Горин?'
        - Да я понимаю, что не до шуток, - ответил Дмитрий Станиславович, окутавшись дымом. - Я просто не верю, чтоб он сам на такое решился. Из всех видов интеллектуального самоубийства этот способ самый изуверский. Да и зачем? Пф-ф!
        'Самоубийства? Ещё один труп?' - ужаснулся инспектор и полез вперёд без оглядки на приличия.
        - Позвольте! Дайте пройти! Ян Алексеевич!
        Оба повернули к нему головы. Дмитрий Станиславович - плотный, какой-то даже квадратный пожилой мужчина с трубкой в руке, повёл плечом, отступил, чтобы дать дорогу, изрядно тесня при этом соседей. 'А, приятель индианочки!' - проговорил он без тени улыбки. Видно, не до приятелей Инны Гладких ему и вообще ни до кого - напряжённо что-то обдумывал. Но инспектору недосуг было разбираться в причинах задумчивости старого психофизика, требовалось немедленно поговорить с директором, смертей хватит.
        - Ян Алексеевич Горин? - обратился он к рыжеволосому. - Я вынужден сообщить вам, что Совет по борьбе с распространением запрещённых технологий принял решение установить в вашем институте особый пропускной режим. Нужно немедленно предупредить всех сотрудников, чтобы исключить возможные коллизии.
        Володю подвергли тщательному осмотру, потом он услышал:
        - Кто вы такой? - причём тон оставлял желать лучшего. В холле стало тихо. 'С чего это он так высокомерно?' - удивился инспектор и ответил:
        - Инспектор особого отдела Совета. Называйте меня Владимиром.
        - Я полагал, что буду иметь дело с... - директор осёкся, пробормотал в сторону: 'Особый отдел? Не ожидал. Доверяй, но проверяй', - потом потребовал:
        - Документы!
        'Первый, кто усомнился, - отметил Володя, протягивая карточку. - Это надо запомнить. Но, может быть, просто из любви к порядку? Да. На фото - ноль внимания'.
        - Что значит специальный режим, Ниночка? - спросили рядом.
        Владимир забрал карточку, отметил, что ледок в серых глазах директора подтаял, и стало заметно беспокойство, вполне естественное, если учесть обстоятельства.
        - Господин Горин... - начал инспектор, но договорить ему не дали.
        - Кто здесь Горин? - изумился Дмитрий Станиславович.
        - Вы ошибаетесь, господин инспектор, я не Горин. Я Сухарев. Андрей Николаевич. Заместитель Яна Алексеевича. В силу некоторых обстоятельств вам придётся иметь дело со мной.
        - Андрюша! - прокатился над головами сотрудников института искажённый ужасом возглас. 'Это Инна', - узнал инспектор. Лже-директор дрогнул.
        - Андрей, я ничего не понимаю! Что-то случилось с массивами! Ты слышишь?!
        - Да, - едва шевельнув губами, выдавил Сухарев.
        - Я ничего не меняла, это не я! - с отчаянием голосила индианка, всё громче и громче. - Я подставила в тензор, просто проверить хотела! И 'Аристо' мои коэффициенты принял! Мне Светлана Васильевна разрешила! А теперь... Андрей!
        Центр зала очистился сам собой, люди жались к стенам, только Дмитрий Станиславович с места не тронулся, да Сухарев, да ещё Володя, поскольку всё равно не понимал, что произошло.
        - А теперь там ничего нет! - страшным голосом выкрикнула Инна. Стояла при этом, опершись на стойку, словно боялась упасть. Глаза круглые.
        - Кто-то затёр массивы. Какой-то паршивец, - прошипел сквозь зубы Андрей Николаевич и смерил инспектора взглядом с ног до головы.
        - Послушайте, вы, заместитель Яна! - не выдержал тот. - Бросьте ломать комедию и объяснитесь толком. Почему я должен выслушивать оскорбления сначала от заведующей отделом, потом от заместителя директора, вместо того, чтобы поговорить с ним самим? Вы хотите взять на себя ответственность за последствия? Потрудитесь тогда выполнить распоряжение Совета о специальном режиме и оповестить сотрудников института, что с семнадцати тридцати сего дня и вплоть до особого распоряжения уполномоченного Совета никто не имеет права покидать территорию института. Запрещено передавать информацию, оборудование и материалы наружу. Считаю долгом предупредить, что бойцы спецподразделений получили приказ применять к нарушителям режима любые меры вплоть до самых жёстких. Когда я говорю о передаче информации, подразумеваю любые данные и любой способ передачи, включая сигнальщиков и почтовых голубей. Предупреждаю, эфир сканируется постоянно, не рекомендую пытаться установить связь в любом частотном диапазоне.
        - Добро пожаловать в концентрационный лагерь, - сказал кто-то в толпе, кажется, тот самый строптивый муж.
        - За что нас удостоили такой чести? - спокойно спросил старый психофизик, держа на отлёте погасшую трубку.
        - Совет получил информацию, что научная работа Яна Алексеевича Горина представляет опасность для человечества.
        - Проинформировал же кто-то, - сказали в толпе.
        - А мой Петя утром уехал в Венецию.
        - Считайте, вы теперь в разводе.
        - Глупые шутки, зая, ты бы лучше помолчал.
        - Говорил я...
        - Андрей, ты не понял?! - возмутилась мисс Гладких. - Всё затёрто, пусто! Слои, поля состояний, поля отношений, матрицы связей, семантическая база, всё!
        - Но когда я собирался сюда, всё это было на месте, - пробормотал Сухарев, глядя поверх голов. - Ты не ошиблась, Инка?
        - Сам посмотри, - простонала девушка.
        Инспектору посторонился, чтобы Андрей Николаевич не задел его плечом.
        - Над чем он работает? - спросил Владимир у психофизика, флегматично прочищавшего трубку ёршиком.
        - Собираете сведения? - хмыкнул тот. - Над тем же, над чем и все мы. Изучает человека.
        - То есть? Мне казалось, этот предмет далёк от математики и теоретической физики.
        - А он, видите ли, ближе, чем вам казалось. Принято считать, что физика теперь занимается одной теорией гравитации. Всеми этими гиперструнами, петлями... Чем там ещё? Динамической триангуляцей. Но, как видите, остались ещё ископаемые физики, которым интересно, что внутри.
        - Внутри чего?
        - Внутри кого. Себя. Впрочем, лично до меня не дошла очередь, начальство не позволяет. Начальство решило начать с себя, и, кажется, преуспело в этом начинании.
        - Вы о Сухареве? - Володя спросил нарочито небрежно, исподтишка следя за реакцией собеседника.
        - Вообще-то Андрей Николаевич всего лишь вождь племени топографов мозга. Видите, как индианка на него смотрит? Я говорил о Горине.
        Володя непроизвольно оглянулся и отметил - Инна, если и не боготворила Сухарева, кумиром его сделала. Надо сказать, вытянутая физиономия Андрея Николаевича более всего напоминала лик идола. Та же рельефность черт, оттенённая мертвенной экранной подсветкой, та же деревянная неподвижность.
        - Формально он заместитель директора, и если принять во внимание то, что случилось с Яном, - бубнил психофизик, - Сухарев действительно пролез в директора и теперь именно его вам придётся казнить за фокусы Горина. А Ян, выходит, сам наказал себя за...
        - Что?! - выдохнул инспектор, резко повернувшись к собеседнику. - Горин покончил с собой?!
        - Пусти... те пиджак, - пропыхтел психофизик. - Экий вы, - кхм! - вспыльчивый. А я-то думал, холерики среди секретных сотрудников не встречаются. Покончил, но не окончательно. Правду сказать, лично я предпочёл бы смерть, но каждому своё.
        - Прошу внимания! - возгласил Сухарев.
        Володя выпустил лацкан пиджака Дмитрия Станиславовича, повернулся и обнаружил новоиспечённого директора в двух шагах от себя. 'Быстро он очухался; хоть лик деревянный, но духом упруг. Кажется, собирается перехватить инициативу. Ну-ну. А вы, господин инспектор, наблюдайте и слушайте. Что всё-таки с Яном? И каким боком его работа прислонилась к волновой топографии мозга? Чем он занимался? Метризуемые пространства... Джей-преобразования... Вместо разговоров по делу приходится копаться в какой-то уголовной дряни. В человека заглядывать. Тьфу!'
        - Прошу внимания! - повторил заместитель Яна. - Обстоятельства, вынудившие меня принять полномочия директора...
        Собрание ответило невнятным ропотом, Володя ощутил косые взгляды. - Я говорю, - возвысил голос Сухарев, - что временная, я подчёркиваю, временная недееспособность Яна Алексеевича вынуждает меня принять его полномочия. Чтобы исключить кривотолки, разъясню: всем вам хорошо известно, что Ян Алексеевич проводил на собственном мозге серию опытов по неразрушающему сканированию и декодированию массивов информации. Я прошу, помолчите! Теперь нет смысла скрывать. Все мы в той или иной степени причастны к работе, и с точки зрения этих господ (Сухарев указал на инспектора) все мы виновны. Институт блокирован, и, насколько я понимаю, до окончания расследования мы под арестом.
        - Временная недееспособность? Скажи точнее, Андрей, что с Яном?
        Сухарев повернулся на голос. Инспектор заметил: 'Он прикрыл рот рукой. Соврать собрался?'
        - Мне трудно сформулировать точнее, - ответил заместитель директора, поглаживая кончиками пальцев рыжую бороду. - Но я попробую. Сегодня в неустановленное время и по неустановленной причине, предположительно - при очередном сканировании, личность Яна Алексеевича Горина подверглась разрушению. Поскольку на территории института присутствуют посторонние (Сухарев покосился на инспектора), не исключён злой умысел. То есть, я хочу сказать, что нельзя со стопроцентной вероятностью объявить происшествие несчастным случаем.
        Он поднял руку, помедлил, пережидая, пока уляжется шум, и продолжил:
        - Это не всё. Кому-то показалось недостаточным искалечить Яна, кто-то сделал больше. Алгоритм декодирования, как вы знаете, был практически завершён, оставались кое-какие проблемы с обратным переносом, но как раз сегодня я узнал от Горина, что есть способ обойти...
        - Мы можем попробовать восстановить личность, - робко предложил женский голос.
        - Мы не можем, - отрезал Сухарев.
        - Почему? Пусть не удался последний скан, но есть ведь и предпоследний! Ян просто потеряет один день. Ведь не отключили же эти негодяи 'Аристо'?!
        'Он добился своего, - заметил про себя Володя. - Негодяем меня назвали. Настроил против меня всех. Но ничего, господин инспектор, это к лучшему. Может, от злости языки развяжутся'.
        - Давайте не будем переходить на личности, - внезапно вставил Дмитрий Станиславович.
        - Хорошо, давайте, - Сухарев осклабился. - Тем более что некоторые личности не ограничились разрушением памяти Яна, они затёрли и копию. 'Аристо' цел, но с недавнего времени ничего не знает о Горине. Все протоколы сеансов сканирования, сами сканы, данные о серии опытов, матрицы преобразований утрачены. Кто-то одним махом разделался и с Яном, и с его работой, и со всеми нами. Теперь останется добавить к обвинению отягчающие обстоятельства: зафиксировать не просто запрещённые исследования, а эксперименты над людьми, приведшие к тяжким последствиям. И дело в шляпе, правда, господин инспектор? Куда вы нас всех, на Марс, в лагерь Нортона?
        В ропоте стали проскальзывать угрожающие нотки. Инспектор, которого упоминание о Нортоне полоснуло по живому, тронул пистолет. 'Какого чёрта? Думает, я спляшу под его дудку?' - он окоротил первый порыв, и, преодолев отвращение к самому себе, не стал убирать руку с кобуры.
        - Нет, господин учёный, - ответил он, с откровенной издевкой. - Не в шляпе дело, а в том, что вы изолгались, а теперь хотите прикрыться высокоморальными соображениями. Скажите, виноват ли Совет, что в отчётах института математики и теоретической физики есть математика и немного физики, но нет и следа волновой психофизики, которая, судя по вашим словам, и составляла основной предмет изысканий? О математической лингвистике и замечательных методах местных лингвистов упоминать не буду. Скажите, виноват ли я, получивший допуск к бигбрейну полчаса назад и ни разу после этого не прикоснувшийся к клавиатуре терминала, в том, что затёрты ваши базы?
        - Это правда, Андрей, он ни при чём. Я сама видела, - довольно громко сказала Инна, пытаясь поймать Сухарева за рукав пиджака. 'Боится за него, - мелькнуло у Володи, когда перехватил испуганный взгляд индианки. - Не меня защищает, а его от меня'.
        - Я не обвиняю лично вас, - вывернулся Андрей Николаевич. - Я вообще не отделяю лично вас от вашего Совета инквизиторов. Именно он, ваш Совет, довёл до вранья людей, которые имеют наглость баловаться наукой под страхом пожизненной высылки. Смотрите, здесь тридцать человек, а было триста. Радуйтесь, остальных вы уже разогнали, кого в Боливию, кого на Аляску, где им уже приготовлены были удобные гетто. Не для них удобные, а для вас, господа полицай-конформисты.
        - А вы, господин сайнс-экстремист, желаете устроить новый Цернгейт? - холодно возразил инспектор. - Вам мало кутерьмы вокруг киберевгенистов, хотите добавить в нашу пресную кашу немного перчика? Ищете, чем бы ещё загадить планету, изобретаете для благодарного человечества новые бирюльки? Извольте тогда пожаловать со всем этим на Марс.
        'Не перегнул ли я с Марсом? - обеспокоился инспектор. - Нет, всё в порядке. Кажется, до них дошло, что имеют дело не с человеком, а с машиной, которой чихать на их научные восторги'. Он снял руку с кобуры, опасный момент миновал, можно не выламываться под доблестного, но недалёкого шерифа из старых вестернов.
        - Но кто-то же сделал это? - несмело прозвучал в наступившей тишине женский голос. Упрёк достался Сухареву, хоть и не был адресован специально ему. Просто новоиспечённый директор случайно оказался рядом. Как ни странно, он не нашёлся с ответом, хотя такая постановка вопроса едва ли застала его врасплох.
        - Не просто кто-то, а кто-то из нас, - внёс поправку Дмитрий Станиславович. - Если, конечно, сюда не проник ещё один - кх-гм! - посторонний. Занятно получается!
        'Переглядываются, - обрадовался инспектор. - Поняли'.
        Психофизик запихал трубку в нагрудный карман, сложил за спиной руки и прошёлся медвежеватой походкой, кивая при каждом шаге.
        - Занятно получается, - негромко повторил он. - Кто-то из нас пустил псу под хвост несколько лет работы, кто-то из нас шпионил для Совета, кто-то из нас превратил Яна в четырёхлетнего ребёнка. Что? Андрюша, я ведь говорил: не верю, что Ян сам учинил над собой такое зверство. Не вяжется, понимаешь? Совершенно несовместимо с его психотипом, разве что Горина довели до последнего градуса отчаяния. Так вот, этот кто-то...
        - Минуточку, - перебил его Володя. - Вы уверены, что он один?
        - Кх-хм? - психофизик остановился и уставился на носки собственных туфель. Помолчал, продолжил, не подняв головы:
        - Вы так ставите вопрос? Это логично. И, хоть мне тяжело предполагать, что среди нас есть несколько таких... Нет! - Дмитрий Станиславович поднял голову. - Возможность!
        - Вы хотите сказать, что не у всех присутствующих была возможность?
        - Бесспорно, - подтвердил психофизик. - Шпионскую деятельность пока оставим, теперь уже всё равно, а вот казус с Яном мог устроить только тот человек, у которого есть полный доступ к сервисам 'Аристо'. И затереть данные мог только такой человек, да-да, Андрюша, как это ни прискорбно, но факт. Круг подозреваемых можно существенно сузить. Начнём с техников.
        - Сегодня суббота, - мрачно буркнул Сухарев.
        - А? Ну да. Значит, техники отпадают. То-то я никого из них не вижу.
        - Почему техники отпадают в субботу? - заинтересовался инспектор.
        - Они ещё в пятницу это делают, часов после четырёх. Суббота у них выходной день. Голову могу прозакладывать, никого из них нет на территории со вчерашнего вечера. Как корова языком. Кто у нас ещё? Инженер-программист.
        - Петя уехал в Венецию, - поторопилась вступиться за мужа взволнованная жена. - И он не мог. Зачем вы его?.. Чтобы Петя свёл с ума Яна Алексеевича? Да ни за что! Вы не смеете...
        - Успокойтесь, Нина. Никто не собирается пытать вашего мужа. И его ведь сначала нужно поймать.
        - Не переживай, Нинка, - добавили кто-то из сотрудников. - Пётр там, снаружи. Кровожадным психофизикам никак до него не дотянуться, они-то ведь здесь, внутри. Как и все мы.
        - Я тебе говорил Ниночка, ты теперь... Э! Ну что такое?
        - Зая, ещё раз влезешь со своими шуточками!..
        'Они пока могут шутить. Господин инспектор, а не хотите ли вы удалить тех, кому всё это слушать не обязательно? Мешают', - подумал Владимир и собрался по совету Дмитрия Станиславовича разогнать собрание, но его опередили.
        - Послушайте, Митя!.. - сказала психофизику полненькая женщина в тесном джинсовом костюме. Симпатичная.
        - Катька, не высовывайся, - зашипели на неё. Но она строптиво тряхнула короткими светлыми волосами, сверкнула квадратными стёклами очков и обратилась к психофизику:
        - Митя, нельзя ли сузить круг сразу? Уши вянут слушать, как вы друг друга гнусью поливаете. Если мы на положении заключённых, разгоните нас по камерам и вызывайте на допрос по одному. У меня нет допуска ни к чему, кроме библиотеки и кофейных автоматов, и человек я не любопытный.
        Снова поднялся гомон.
        - Дура, замолчи, спрячься!
        - Это ты-то не любопытная?
        - Катюша, вы хотите остаться с инспектором один на один?
        - Она дело говорит! Какого мы должны выслушивать всякий бред?
        - Я знаю, это она. Она взломала 'Аристо' через кофейный автомат. Катерина, ты круче Маты Хари. Покажи инспектору, что такое лингвисты.
        - Катюха, он на тебя посматривает! Та-акой мальчик!.. Не упусти шанс, хватай его за...
        'Очень кстати, - подумал Володя, снова опустив руку на кобуру - Теперь прикрикнуть на них и разогнать лишних. Если даже кое-кого отпущу зря, потом можно будет вернуть. Никуда не денутся. Зачем Берсеньева их здесь собрала?'.
        - Господа! - сказал он в полный голос. '...о да!' - ответило эхо. 'Ой!' - пискнула храбрая девушка по имени Екатерина и юркнула в толпу.
        - Хватит пререканий и неуместных шуток! - продолжил Володя, скользнув взглядом по застывшим лицам.
        'Чего это он?' - спросили громким шёпотом неподалёку. - 'Замолчи наконец!' - зашипели в ответ.
        - Не вижу смысла удерживать вас в холле, понадобитесь - приглашу. Хочу напомнить, что нарушение особого пропускного режима может закончиться плохо, причём не только для нарушителя. Вы очень поможете следствию, если не будете без крайней необходимости покидать... как называется этот корпус?
        - Галилео, - ответил Дмитрий Станиславович, подойдя ближе.
        - Вот именно. Галилео. Надеюсь, комнат хватит на всех? Прекрасно.
        - А что делать с ве... вещами? - спросил, запинаясь, женский голос, но кто-то ответил: 'Перебьётесь без своей косметики. Слышали - особый режим?'
        - Работу в институтской сети по вполне понятным причинам запрещаю. Тот, кто нарушит запрет...
        - Не переигрывайте, - едва слышно шепнул старый психофизик.
        Володя досадливо дёрнул плечом, но тон сбавил:
        - Тот, кто нарушит запрет, возможно, лишит вашего директора последнего шанса вернуться к нормальной жизни. Я попрошу остаться тех, кто в настоящий момент имеет полный доступ к ресурсам бигбрейна, либо получал его раньше, но лишился впоследствии. Остальные пока свободны. Комнаты распределите сами.
        ***
        Зал быстро пустел; видимо, короткий спич инспектора произвёл впечатление.
        - Спасибо за совет, - шепнул Володя Дмитрию Станиславовичу, пытаясь при этом не упускать из виду одного человека.
        - Да не за что, - буркнул тот. - Понимаю, роль вам приходится играть незавидную.
        'Роль? - Владимир насторожился. - Запомните это, господин инспектор. Кажется, она собирается уйти? Интересно'.
        - Как её отчество? - быстро спросил он у психофизика.
        - Чьё? А, я понял. Валентиновна.
        - Инна Валентиновна! - позвал инспектор. - Куда вы?!
        Прекрасная индианка вздрогнула и обернулась.
        'Испугана, вне всякого сомнения. Хотела улизнуть под шумок', - заметил Володя.
        - Но вы же сами сказали, что остальные свободны, - жалко улыбаясь, проговорила Инна.
        - Разве вас можно причислить к остальным? - преувеличенно весело спросил инспектор.
        - А в чём дело? - осведомился, подходя, заместитель директора.
        - Дело в том, что Инна Валентиновна Гладких при мне получила полный доступ к бигбрейну и воспользовалась им, - отчеканил Владимир, внимательно следя за выражением лица девушки.
        'Это не испуг. Самый настоящий страх, - констатировал он. - Значит, и её нельзя со счетов сбрасывать'.
        Володя оглядел тех, кто остался: 'Не так уж и много, но есть ведь и ещё... двое?.. нет, трое. О них забывать нельзя'. Жалкая попытка успокоиться не удалась. Вспомнив про одного подозреваемого, инспектор на некоторое время утратил способность дышать.
        Глава 3. Способность дышать
        Дышать душно, как через подушку. А-ах. Шорох. 'Тонк. Тонк, Тонк' Что-то тонкает. А-ах. Так дед дышит, когда спит. 'Тонк. Тонк'. Темно, плохо видно. Потолок далеко. У деда в доме такой. Ма очень обещала, что послезавтра оставит у деда на ночь. А-ах. Да это же я дышу! Совсем как дед. 'Тонк, тонк' Дедовы часы так тонкают, скачет тонк-тонкая стрелка. Значит уже послезавтра? Суб... меня оставили на ночь! Бота. Оставили субботничать. 'Тонк. Тонк. Тонк' Они очень страшно хрипят, дедовы часы, а потом как начнут: бом-м! Передышка. Бом-м! До-олгая передышка! Бом-м! Бить начинают в темноте страшно. А утром в субботу солнечно занавески шевелит ветер и жар вплывает теплынь лениво в комнату вместе с неслышнывсадудажешо в парке такие штуки - как колокола серые на столбах потому и слышны везде эти... Как их? Сигналы радио пик-пик-пик неслышнывсадудажешоро... Хи, как смешно дышу: А-ах! Точно как дед. Может, это не я? На ночь оставили, страшно. Ма одного не бросила бы! Она в маленькой комнате, а я здесь на диване. Её позвать.
        - Ма!
        И крик как в подушке вязнет страшно. 'Тонк, тонк, тонк'. Часы злые, больно от этого их тонканья в ушах, страшно очень. Звать!
        - Ма! А-ах... Ма! Ма!
        Это не я зову! Я совсем не так... Горло болит. Я болею? Как меня Ма больного оставила у деда ночью одного в темноте, я же не могу спать, страшно!
        - Ма-а!
        Из темноты вышатнулось серое, это не мама! И ещё одно без лица, как кукла-тряпка, набитая ватой, перетянутая перевязками, о-о! Стра... сшитая! Не хочу! Не хо... Убегусь! Не встаётся, не кричится, не дышится. Уберитесь, куклы! Уберитесь же! Руки тяжё-о... О! И страшные, все в жилах, костлявые, чужие руки. Почему тянутся к лицу, когда я хочу своими руками закрыть глаза?! Уйдите же!
        - Ма, я не хо... О! Не хочу куклы убери мама! А-а!
        'Тонк, тонк', - всё так же часы, но в комнате светло. Нет, не пришёл никто и не включил свет. Но дышать проще. Нет, сейчас не ночь, но я здесь один. Потолок далеко, но это не дедова комната, у деда шкафы-часы-люстра, а здесь пустые стены, ничего нет, как в больнице. Это сон? Нет, это куклы были во сне, а сейчас уже не сон. И не утро и не суббота и не льётся жара с балкона, потому что ничего нет, одни голые стены. И неслышнывсадудажешорохи радио нет. Одни часы тонкают. Я не сплю, это больница. Не помню. Я болею? Тогда рядом должна быть мама. Где?
        Надо встать или хоть голову поднять. Почему такая тяжёлая голова и болит шея и болит горло и сухо во рту и колет внутри слева и очень тяжёлая голова?!
        Пустая комната, стены светлые, потолок светится, пол холодный, как в ванной, плитки светлые и шершавые, всё светлое как в больнице, это и есть больница, хоть я никогда и не видал такой пустой в больнице комнаты. А там дверь. Очень смешная, ручки нет, замка нет, ничего нет. Её толкают?
        Надо встать. Вставай поднимай сярабочий наро... Так дед будит всегда. А я не люблю, когда будят, да ещё и поют, как будто это большая радость - вставать. Я люблю, когда ма ладошу на лоб тепло положит, гладит, ерошит, хорошо. Не хочу вставать никогда. Только когда суббота и парк рядом. Тогда да. В парке на дутых колёсах самокаты, а лошади белые педальные - это для малышни, для девчонок всяких, на них не разгонишься и на машинах с педалями тоже не разгонишься. 'Москвич' на них написано кривыми буквами, как на настоящих, но самокат всё равно лучше. На нём если разогнаться, то по аллее до самого входа к тиру-у-ух! Вокруг фонтана. Да, но надо встать. Не зовётся мама, а жаль.
        Ох, как плохо встаётся! Руки-ноги кукольные, как у тех, которые снились, перевязками как верёвками передавлены.
        О-ох, темно в глазах, так я упаду на ходу. После боленья такое было, мама сказала пройдёт, и оно прошло, а теперь опять в глазах темно.
        Кто там? Дед?
        Длинная какая комната, а кровати всего две и двери две, а там какой-то дядька в пижаме на деда похож, но не дед, нет. Ха! Умру, как он раскорякой стоит, худой, руки длинные, старый как дед, возле тумбочки раскорячился. Тумбочки тоже две, одна мне, одна ему, вот эта моя... О! Ма здесь была, бусы оставила, лежат. Взять? Краси-и... Шарики красивые-жёлтые-светятся, она говорила это из смолы. Как она называла? Ян... Яну не давай, папа сказал, а почему? Я только потрогаю, они же берут, почему мне нельзя? Такие красивые, светятся, и почему-то нельзя. Это нечестно. И я ведь трогал, когда на коленях у неё, но это не то же самое, они же тогда у неё на груди. Ян-тарь они называются, я тоже Ян. Папе почему можно трогать, если они у мамы на груди? Мама - она моя! Мне тоже можно. Я возьму. Чьи это ру... Руки какие страшные! Из сна худые с жилами не может быть они не мои это как у деда того длинные в пижамных рукавах коря... А-а! Бусин...
        Ки! Ки! С сухим треском: 'Ки! Ки-кик! Ки!'
        - посыпались с разорванной нити бусинки, запрыгали по полу, раскатились солнечными каплями по холодному кафельному полу и вместо янтарного сияющего чуда - рваная нитка с уродливой застёжкой. И руки. 'Это мои руки?' Корявые все в синих надутых жилах на лапы птицы похожие как у страшного старика. Нет!
        'Но я так и сделал тогда, я помню. И порвалась нитка, и брызнули на пол... Ох, плохо мне, темно в глазах, всё кружи...'
        ***
        - Что вы имели в виду, когда сказали, что Ян теперь как четырёхлетний ребёнок? - спросил инспектор у Синявского Дмитрия Станиславовича по дороге в бункер.
        Задать этот вопрос раньше не получилось из-за пустой болтовни у входа в Галилео. Сначала на Володю накинулась жена инженера-программиста, требуя немедленного допроса на том основании, что два месяца назад муж, когда прихворнул, открыл ей доступ к 'Аристо'. Понятно было, что никакого отношения к делу это иметь не могло, но Нина не желала сдаваться, наседала. Очевидно, хотелось ей не поделиться информацией, а совсем наоборот, поразведать кое-что на тот случай, если мужа в чём-нибудь обвинят. Избавиться от взбалмошной женщины оказалось непросто, пришлось даже повысить голос. Нина вернулась в корпус, но ей на смену явился унылый тощий блондин со списком расселения, составлять который его никто не просил. Его инспектор просто прогнал, отобрав и мимоходом просмотрев мятый исчёрканный лист. Так и выяснилось, что фамилия психофизика - Синявский, а сверх того получилось узнать, что он доктор физмат наук и начальник отдела психофизики.
        'Итак, - размышлял Володя, неторопливо спускаясь пологой лестницей следом за Дмитрием Станиславовичем, - пока на подозрении кроме техников и программиста неприятнейший Сухарев, Инна Гладких, душка Синявский, Берсеньева, которая шляется неизвестно где, и - не будем забывать об этом! - сам Ян. Ещё одного кандидата инспектор пропустил умышленно - просто не хотелось даже предполагать такое! - и, чтобы побороть очередной приступ страха и отвратительного бессилия, вдохнул глубже, - пахнет-то как! - оглянулся, - бриз к морю, вечер, чем пахнет? - увидел: подступили с обеих сторон к дорожке густые заросли можжевельника и какие-то кусты с колючими листьями. Остролист?
        Сделав глубокий вдох, инспектор совершенно успокоился и вернулся к мыслям о Яне. 'Правда ли, что он невменяем? Не пудрят ли мне мозги, чтобы затянуть время и, по возможности, выгородить директора? Очень удобно - симулировать сумасшествие, а затем, пока следователь натужно сводит концы с концами, спрятать информацию о работе. Вас, господин инспектор, такой расклад не устраивает. Всё равно ведь ничего у них не выйдет. И времени мало. Надо нажать на доктора. Э, да я прилично отстал!'
        Дмитрий Станиславович, хоть и шёл небыстро, успел добраться до поворота, где смотровая площадка.
        'Зря я тех двоих потерял, за поворотом скрылись', - укорил себя инспектор и ускорил шаг, почти побежал. На площадке - парковая лавочка на гнутых ногах, над ней белый шар кроны - цветущее дерево. Лепестками плиты посыпаны - снежно. Но нет времени любоваться видами.
        - Дмитрий Станиславович! - позвал Володя. Синявский остановился на площадке короткой каменной лесенки и сразу полез в нагрудный карман.
        - Что вы имели в виду, когда сказали, что Ян теперь как четырёхлетний ребёнок?
        'Опять полез за своей трубкой. Курит много или...'
        - Кх-хм! Видите ли, я не специалист по детской психике, - стал оправдываться психофизик, уведя в сторону взгляд. - Точность поэтому не могу гарантировать. Чтобы оценить возраст хотя бы приблизительно, надо проанализировать лексикон. И даже после этого невозможно установить: четыре года или, может быть, шесть. Дети ведь - кхм! - разные.
        - Пойдёмте, иначе совсем отстанем, - предложил Володя, отметив про себя, что трубку психофизик не раскурил и обратно в карман не положил, просто вертит в руках: 'Он ожидает подвоха? Хочет сосредоточиться? Боится расспросов?'
        - Да, конечно, - спохватился Синявский и пошёл рядом с инспектором, оправдываясь:
        - Понимаете, - кхм! - когда перед вами ребёнок, вы можете принять во внимание другие факторы. Ну не знаю: рост, пропорции, координацию движений. Представьте, вот вы встречаете ребёнка и пытаетесь определить возраст. Ведь не с лексикона начнёте! До того как ребёнок заговорит, у вас уже есть более или менее точная оценка, а тут сложнее. Но ведь когда я видел его...
        - Когда? - внезапно прервал его инспектор.
        Дмитрий Станиславович поперхнулся от неожиданности и глянул инспектору прямо в глаза.
        - Я спрашиваю, когда вы в последний раз виделись с Гориным? Не делайте вид, что не понимаете. Из сказанного вами раньше получалось, что об амнезии директора вы узнали от Сухарева.
        - А, ну да, - виновато хмыкнул доктор, опустив голову. И больше не прибавил ничего, только покашлял, как бы от смущения.
        'Всё, больше на него не дави пока, иначе уйдёт в глухую оборону'.
        - Ладно, доктор, об этом после. Что вы там говорили о признаках?
        - О признаках? А, ну да. Видите ли, - хе-хм! - для изучения лексикона одной короткой беседы недостаточно; кроме того, нет гарантии, что воспоминания более позднего времени утрачены полностью...
        Инспектор перестал слушать. Четыре года или шесть - велика ли разница? Стало понятно, что память Ян всё-таки потерял, во всяком случае, сам доктор в этом уверен, если он не первоклассный актёр. А это вряд ли. Лгал неумело. Но не исключено, что так и было задумано. Не играет ли он тоньше? Володя покосился на собеседника, увлёкшегося описанием проблемы, с коей по собственному его заявлению знаком был плохо. 'Ишь, соловьём разливается! А те двое?'
        В самом конце прямой аллеи, где на фоне тёмного... - моря? неба? - белел частый гребень балюстрады, две фигурки заметил инспектор, женскую - изогнутый росчерк, - и с нею рядом мужскую. Нет, не так. Сухарев вёл, а за ним, ухватившись за локоть, семенила его подчинённая Инна Гладких; и когда пришла пора повернуть им налево, Андрей Николаевич сделал это уверенно, не наклонив головы, и спина его пиджачная осталась прямой. Это женская фигурка, чуть помедлив на повороте, изогнулась, чтобы остаться рядом. Володя на миг увидал в отдалении белое пятно лица индианки. Та, словно кошка, оглянулась, прежде чем кинуться наутёк.
        Инспектор заторопился следом за ними по аллее высоких деревьев с очень светлыми зеленоватыми стволами, а рядом поспешал доктор, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. В спины им дунуло холодом; позади воркотнуло, затем глухо вздохнуло грозовым утробным голосом.
        - Гроза над доломитами, - бросил вскользь Дмитрий Станиславович, и продолжил рассуждения о смешных глагольных формах, а Володя с тоскою глянул на розоватый облачный парусник, лёгший в дрейф над голфо ди Триест.
        - Не туда, - остановил его психофизик. - Нам к лифту. Вот он.
        'Знаю', - мысленно огрызнулся инспектор, которого вопреки всему тянуло к ограде террасы - посмотреть на маяк.
        По контрасту с акварельным небом лифт произвел на инспектора гнетущее впечатление. Нет большей дикости, чем ткнуть посреди средиземноморского парка железобетонный надолб, похожий на лысый лоб зарытого в землю великана. Две ниши под квадратными надбровьями плит закрыты были тяжёлыми стальными в?ками.
        - Как вы его называете? - спросил Володя, подойдя к правой 'глазнице', где нервно прохаживался Сухарев, и ждала, обхватив плечи руками, Инна. Май, вечером холодает быстро.
        - Лифт? - оживилась она. - Мы зовём его Пуанкаре. Да-да, лифт Пуанкаре. Бр-р, как тут дует. Андрей, пойдём внутрь.
        - Я ждал господина инспектора, - холодно пояснил Сухарев и повернулся к стальной плите.
        - Станьте лицом к двери, - попросил психофизик.
        - Зачем? - удивился Володя.
        - Пока 'Аристо' - кх-м! - не опознает всех, дверь не откроет. У вас допуск в бункер есть?
        - Должен быть, - ответил инспектор, поворачиваясь к великану лицом. - Если Берсеньева мне его открыла. Кстати, где она? Мне нужно с ней поговорить.
        - Вр-р-рау! - заревел великан. Оказалось - не спал, дремал вполглаза.
        - Светлана Васильевна, скорее всего... - начала Инна, перекрикивая шум двигателя. Толстенная створка с рёвом ползла в сторону, открывая проём.
        - Мы не знаем, где она, - перебил Сухарев.
        'Заткнул ей рот. Примечайте, господин инспектор! В товарищах согласья нет. Индианка за милую душу выдала бы Светлану Васильевну, а он не дал. Прекрасно. Пока хватит с нас этой информации, всему своё время, доберёмся и до Берсеньевой'.
        - Потому что если бы допуска у вас не было, - продолжил, будто ничего не случилось, доктор, - в лифт вас, конечно, пустили бы. В тоннель, на пляж - пожалуйста, а вот в Пещеру Духов - нет.
        - Что за пещера?
        - Входите же! - торопил Андрей Николаевич.
        Кафель скрипнул под каблуком инспектора. В просторном зеркальном лифте он оказался лицом к лицу с доктором. Кабина ползла очень медленно.
        'Лифт старый, как и сам бункер. Названия смешные. Пещера Духов!'
        - Её вы сейчас сами увидите, - доктор хохотнул и тут же закашлялся. Довольно быстро пришёл в себя, после того как попался на вранье, и теперь от души забавлялся:
        - Пещера Духов - хе-хм! - страшное место, - пугал он зловещим басом. - Там Аристотель правит бал. И вас тоже подправит, если вы - кхм! - ему не придётесь по нраву. Попасть в Пещеру Духов можно из тоннеля Гамильтона, но туда пускают не всякого, иначе любопытный народец по дороге с пляжа всякий раз...
        - Пляж вы тоже как-нибудь обозвали? - перебил инспектор, подумав: 'У него не просто так язык развязался. Несёт его'.
        - Прекратите, Митя, - буркнул Сухарев. Стоял ко всем спиной, лицом к двери. Инна тем временем восстанавливала душевное равновесие - прихорашиваясь перед зеркалом.
        - Приехали наконец, - прошипел заместитель директора и выскочил из кабины, не дожидаясь, пока полностью разъедутся створки.
        - Пляж мы окрестили именем Риччи, - коротко сообщил Дмитрий Станиславович. - Прошу. Нет, я после вас.
        Лампы в двухсотметровом тоннеле, похожем на штрек, горели через одну. 'К пляжу направо, - определил инспектор. - Дверь там не хуже, чем наверху; даже если подобраться со стороны моря, внутрь не попасть. Интересно, зачем Ян работал в бункере? Не нашлось места в корпусах или они тут заранее готовились к худшему?'
        Идти надо было налево, туда же, куда свернул Сухарев. Пиджачная его спина обнаружилась метрах в двадцати, там лампы не горели вовсе. Каблучки мисс Гладких щёлкали позади как пистолетные выстрелы, выбивая из стен короткое эхо. 'Что доктор имел в виду, когда говорил, мол, Аристотель меня подправит? Лучше бы это оказалось досужим трёпом'.
        Сухарев дождался, пока остальные подойдут ближе, и нажал кнопку справа от сдвижной двери.
        Стальная плита скользнула в паз со слякотным шелестом. Комната напоминала обычный офис и оборудована была вполне современно: светящийся нанодиодный потолок, три сетевых терминала на столах - новые, не чета тем реликтам, которые инспектор видел в холле корпуса Галилео. Три стены молочно-белые, одна почему-то чёрная, глянцевая, как будто и не стена, а огромный, от пола до потолка, экран. Окно во тьму.
        - Это вы называете пещерой?
        - Это предбанник. Пещера там, - доктор указал на тёмную перегородку. Володе почудилось шевеление во мраке, и он подошёл ближе, вгляделся. 'Нет там ничего'.
        Но Сухарев, возясь с настенным пультом, обронил: 'Так вы ничего не увидите. Сейчас', - надо думать, исподтишка следил за чужаком. Пискнул зуммер, Володя вздрогнул от неожиданности, - не пустой экран был теперь перед ним, а стеклянная перегородка.
        - Кто это? - спросил он, рассматривая человека на больничной кушетке.
        - Вы хотели увидеть Яна?
        'Нехорошо улыбается Андрей Николаевич. Но это как раз не странно, инспектора уважать ему не за что'.
        - Я хотел не увидеть Яна, а увидеться с ним. Это не совсем одно и тоже. И поговорить с ним хотел, если вы не возражаете.
        - Возражаю, - ответил заместитель директора, надменно задрав подбородок.
        - Это ещё почему? Объяснитесь, - потребовал инспектор, следя краем глаза за Инной. Похоже, та беседой не интересовалась. Вошла и тут же уселась за терминал. Клавиатуру не трогала.
        - Но Владимир... кхе-хм! - вмешался Синявский, - простите, как ваше отчество?
        - Давайте договоримся, что его у меня нет.
        - Давайте, - обескуражено согласился доктор, - Влади... Нет, я так не могу, неудобно разговаривать. Я тогда буду вас называть Владимиром Владимировичем.
        - Владимировым, - вставил, криво ухмыляясь, Сухарев.
        'Они решили меня позлить? Ну-ну'.
        - Владимир Владимирович, я ведь говорил вам, что с Яном - хм-м! - беседовать бесполезно. Кроме того, это опасно для психики.
        - Ничего, я попытаюсь пережить.
        - Для психики Яна, я хотел сказать. Представьте, вы просыпаетесь, чувствуя себя четырёхлетним мальчишкой, встаёте и видите в зеркале...
        - Хотите сказать, он просто спит? - усомнился Володя. Человек на кушетке походил на мертвеца. Ярчайший свет прямо в лицо, а он хоть бы шевельнулся. 'Лежит, как на столе в морге. И правда ли вообще, что это Горин?'
        - Это аппаратный сон, - скучно пояснил Синявский, правильно истолковав вопрос. - У него сейчас если под ухом - кхе! - из шестидюймового орудия грохнуть, не проснётся. Да и нельзя его будить, видите ли...
        - Андрюша! - возбуждённо пискнула Инна. - Вот она где, нашлась! Так и думала, что она там.
        'О ком разговор? Этот не сразу отреагировал, сначала одарил меня взглядом. Как кинжалом сунул. А, понятно, это о Берсеньевой. Сухарев хотел скрыть от меня, а Инна не дала. Прекрасно!'. Грех не воспользоваться моментом, что инспектор и сделал, - спросил:
        - Где она?
        Инна, уступая место за терминалом начальнику, ответила с видимым удовольствием:
        - В Энрико Ферми.
        - Это верхний корпус? Что там? - спросил Владимир, пытаясь одновременно разобрать, что пишет Сухарев, и что ему отвечают.
        - Бигбрейн, - ответила Инна. - Лаборатория матлингвистов. Светлана Васильевна у себя.
        А на терминале:
        'Света, мы у Яна. Нужна помощь. Надо определить...' - успел разобрать инспектор, потом строчки рывком уехали за экран, остался хвост ответа Берсеньевой: '...этим и занимаюсь'.
        Андрей Николаевич обернулся, перехватил взгляд инспектора, скривил губы и снова уткнулся в терминал.
        'Чужой мои читает письма', - прочёл его сообщение Володя, и поморщился, припомнив, что там дальше по тексту.
        'Пусть', - коротко ответила Светлана Васильевна.
        'Может, тогда голосом?' - спросил заместитель директора.
        Вместо ответа в углу экрана возникло окно, в нем - подсвеченное лицо Берсеньевой.
        - Потому что всё равно Владим Владимыч рядом, как раз у меня за спиной, - поспешил предупредить Сухарев.
        - Владим кто? - рассеянно переспросила Светлана Васильевна. Видно было, нечто занимает её куда больше разговора.
        - А, вот вы о ком! - сказала она, отвлёкшись на миг, и снова вернувшись к неведомому занятию. - Господин инспектор, моё почтение.
        - Светлана Васильевна, - произнёс официальным тоном Владимир, - я должен задать вам несколько вопросов.
        - Вопросов и даже несколько? Вам придётся подождать, я очень занята.
        - Но избранная вами линия поведения...
        - Бросает тень на мою репутацию? Пусть. Есть вещи поважнее вашего мнения обо мне и о моём поведении. Мне действительно некогда, память Яна важнее.
        'Как Сухарев на неё пялится!' - заметил мимоходом Володя, и сказал:
        - Разговор не займёт много времени, давайте я зайду к вам, если вам действительно некогда.
        - Не зайдёте, - отрезала Берсеньева. - И не только вы. Никто не зайдёт к Аристотелю, пока я не решу, что можно.
        'Она снова между делом что-то выстукивает. Клавиши трещат, в микрофон слышно'. Внезапно инспектора осенило: 'Память Яна, она сказала! Сухарев спрашивал её, она ответила, что как раз этим занята. Они сделали новый скан!'
        - И что там, в скане? - быстро спросил он.
        Андрей Николаевич втянул голову в плечи. Не справился с собой.
        - Та-ам?.. - протянула Светлана, не поворачивая головы. - В скане? В сканах, вы хотели сказать. Шум маловразумительный, но есть островки. Слышите, Андрей? Понимаете, что это значит? Изолированные области. И кроме них - регуляризованные тёмные массивы, с которыми и так всё ясно. Кажется, я поняла, что произошло. Поэтому никто, кроме меня, не подойдёт к 'Аристо', пока не закончу расшифровку и не построю инварианты преобразования.
        - Вы закрыли доступ к массивам? - спросил Сухарев, растягивая слова, как будто не верил.
        - Да, - ответила Берсеньева. Окно с её изображением исчезло.
        'Поговорили, - подумал Володя, изучая застывший лик Андрея Николаевича. - Она довела идола до полной одеревенелости. Ну-ка, я его шевельну'.
        - Вас лишили доступа к телу, господин заместитель директора?
        И без того рельефный лик идола стал ещё рельефнее - поползли вверх брови.
        - К телу? - удивился он и непроизвольно глянул туда, где лежал Ян. - Не к телу, а к расшифровкам скана памяти. И не ко всем фрагментам расшифровок, а к части. И не лишили доступа, а запретили что-то менять. И не только мне, а и всем нам.
        - Как же Светлана Васильевна смела монополизировать память директора?
        Нет, не заметил Сухарев иронии и на провокацию поэтому не поддался.
        - Смела, как видите, - просто ответил он. - И не память она монополизировала, а право на расшифровку, но уж это сделала аппаратно. Да, Свете смелости не занимать.
        'Определённо, он к ней неравнодушен. Это тоже возьмите на заметку, инспектор'.
        - Ну, а если я, к примеру, взломаю дверь или влезу к 'Аристо' через окно?
        - Аристотель - кха! - живёт в подвале, там окон нет, - дал справку Дмитрий Станиславович. - И я сомневаюсь, что у вас получится взломать дверь, даже если прихватили гранатомёт.
        Инспектор пропустил замечание мимо ушей, мысль, до того времени шедшая вторым планом, заняла его внимание полностью, стало не до обмена шпильками.
        'Похоже, их всех беспокоит не состояние Яна, а содержимое его памяти. Если только возня, которую они затеяли, не часть сговора. Не морочат ли вам всё-таки голову, господин инспектор? Не к телу, говорит, лишила доступа. А к телу? Может, Ян вообще мёртв'.
        - Андрей Николаевич, - проговорил он нарочито спокойно, - я требую, чтобы вы немедленно разбудили Горина.
        Сказав это, Владимир сделал пару шагов к стеклянной стене, соображая походя: обычное ли стекло или сапфировое, или модный силикофлекс? не сдвигается ли перегородка? а если сдвигается, то как?
        - Дорогуша! Кхе! Кхе-хм! Я ведь вам говорил, его нельзя просто так будить, - прогудел, заступив дорогу, Синявский. - Это для психики очень опасно. Вот Светлана Васильевна разберётся с инвариантами, попробуем обратный перенос, тогда и...
        - Нельзя, слышите вы? - возмущённо пропищала Инна Гладких. - Андрюша, останови его!
        - Знаете, Владим Владимыч... - начал, выдвигаясь из-за стола, заместитель директора.
        'Ага, в этом мнения не расходятся. Сговор'.
        - Не знаю! - со всей жесточью отрезал инспектор. - Вы вчетвером тянете время и пытаетесь сбить меня с толку, но больше не выйдет. Откуда мне знать, что ваш директор жив? Почему я должен верить басням об аппаратном сне и потере памяти? Правильно ли я понимаю, что аппаратный сон вы можете прервать и возобновить в любой момент?
        - Да-а, - неуверенно протянул Синявский.
        - Правильно ли я понимаю, что сон этот вызван действием излучения, а излучателями управляет 'Аристо'?
        - Митя! - скрипнул тенорок Сухарева.
        - Кхм! Правильно понимаете, - ответил психофизик, не обращая внимания на предупреждение. - 'Аристо' здесь абсолютно всем управляет, в разумных пределах, конечно.
        'Не факт', - сказал себе инспектор, и задал отвлекающий вопрос:
        - Тогда где излучающая аппаратура? Я вижу голые стены, кушетку и на ней тело, похожее на труп.
        Инна нервно хихикнула, физиономия Сухарева осталась непроницаемой. Синявский ответил с улыбкой:
        - А вы ожидали увидеть гирлянды из проводов, шкафы с электронным хламом, параболические антенны и... Ха-кха! И прочую дребедень? В стены вмонтирована система мощных управляемых излучателей.
        - А стекло?
        - Митя! - опять вмешался Андрей Николаевич, но старый психофизик отмахнулся: 'Отстаньте с вашей конспирацией', - и, ткнув пальцем в перегородку, сказал:
        - Силикофлекс. Слышали о таком?
        'Понятно, - огорчился Володя. - Силой не пробиться, надо уговаривать'.
        - Так вот, - хе-хм! - дорогуша, перегородку сдвинуть я не дам и дверь не открою. Говорю вам как врач...
        'Стало быть, она сдвигается, - удовлетворённо констатировал инспектор, не слушая, что Синявский говорит как врач. - Понятно-понятно. Опасно для психики и всё такое прочее. Но раз тебя беспокоит здоровье больного, с тобой можно поторговаться'.
        - Дмитрий Станиславович! - перебил он. - Я и не просил пустить меня внутрь. Разбудите Яна, только и всего. Ненадолго. Дайте ему очнуться и сразу усыпите. Психика выдержит, ведь выдерживает она сны. Нет, я именно настаиваю. Требую. Вы понимаете, если у меня сложится впечатление, что вы сознательно вводите меня в заблуждение...
        - Вы кликнете своих людей? - вклинился Сухарев. Явно нарывался на скандал, но инспектор даже не повёл бровью.
        - Так что же, доктор? Вы слышите меня? - настаивал он.
        - Да, - буркнул Синявский. - Я слышу. Придётся подчиниться давлению. Я разбужу его ненадолго, но когда увижу, что... Кхе! Позвольте, Андрей, я сяду. Что? Не хотите, так я за другой терминал. Видите, инспектор настаивает.
        - Я снимаю с себя всякую ответственность, - заявил Андрей Николаевич.
        'Снимай-снимай. Не то ещё снять придётся. Ответственность он снимает', - злорадствовал Владимир.
        - Может, не надо, Митя? - тихонько проговорила сердобольная индианка.
        - Ничего, я осторожно. Действительно, видит же он сны. Одним кошмаром больше, одним меньше.
        - Послушайте, господин Владимиров, - Сухарев не говорил, а шипел. - Вы угробите его личность, а заодно и дело всей его жизни! Поймите, активируется сознание, Ян начнёт переосмысливать сны, запустится распаковка памяти...
        - Распаковка? - заинтересовался инспектор. - А вы хотели убедить меня, что память Горина стёрта. Теперь выясняется, что не стёрта, а запакована. Где она содержится?
        - Не пытайтесь поймать меня на слове! - взвился заместитель директора. - Когда я вам это говорил, сам так считал. Слышали же, что рассказала Света?! Ведь вы через плечо заглядывали! Чёрт вас возьми с вашими провокаторскими штучками, Владим Владимыч Владимиров!
        - Ну, хватит! - оборвал его инспектор. - Прекратите истерику.
        - Андрей, успокойся, - упрашивала Инна, пытаясь оказаться между инспектором и Сухаревым. - Митя обещал, что сразу усыпит.
        - Вот именно, - пропыхтел Синявский, не отвлекаясь от монитора. - А вы, господин неверующий, следите лучше за больным. Второй раз будить не стану. Пропустите момент - ваша вина.
        Володя приник к прохладному силикофлексу.
        Человек на кушетке шевельнулся, приподнял подбородок, приминая затылком подушку, что-то беззвучно сказал. 'Жаль, не слышно, что говорит', - подосадовал инспектор, но услышал сзади, должно быть, из динамиков терминала, неразборчивое хрипловатое бормотание: 'Ма, я не хо!..' - потом тот же голос выговорил громче и явственней: 'О! Не хочу куклы убери мама!', - и тут же сорвался на крик: 'А-а!'
        Голова на подушке дёрнулась, человек зашарил свешенной рукой по полу.
        - Дмитри... Митя, немедленно усыпляй его! - нервничал Сухарев. - Инспектор, вы налюбовались?!
        Но Володя не ответил, следил, как поднимается оживший труп. 'Залысины, короткие волосы дыбом, птичий нос. Это Горин? На вид - лет пятьдесят с лишком; рост выше среднего; нос длинный, прямой. Губы прямые, тонкие...'
        Разбуженный после аппаратного сна мужчина был смешон. Напоминал переполошенную цаплю, так же неуклюже переступал с одной кафельной плитки на другую босыми худыми ногами. Пижама висела на нём, как на огородном пугале, глаза...
        'Он испуган, станет кричать. Нет, сдержался. Сюда смотрит. Он видит нас?'
        - Он нас видит? - спросил Володя.
        - Зеркало, - коротко пояснил со своего места доктор.
        - Усыпляй его наконец! - взмолился Сухарев. - Он увидит себя, это шок... Всё будет искорёжено, он всё забудет!
        - Он не узнает себя, - спокойно ответил Синявский.
        'Он нас не видит, перед ним зеркало. Ян видит себя, но не узнаёт. Значит, Синявский не врал. Чего боится Сухарев? Что будет искорёжено? Что забыто? Почему?'
        Горин отвернулся от зеркала.
        'Что-то нашёл. На тумбочке...'
        - Там бусы остались, - шепнула Инна.
        Владимир покосился на неё - стояла рядом: 'Встревожена, удивлена. Узнала бусы? Не её ли собственность?'
        В этот момент Ян Алексеевич потянулся к бусам обеими руками и схватил их, надо сказать, довольно неловко.
        - Синявский, усыпляй его, я приказываю! - не своим голосом выкрикнул заместитель директора.
        По полу комнаты запрыгали жёлтые шарики, инспектору послышался дробный перестук. Градины по стеклу.
        - Уже сделано, - отозвался доктор.
        Инспектор отвлёкся всего-то на секунду - обернулся к Синявскому, когда же снова глянул сквозь силикофлекс, нелепая тощая фигура в пижаме оседала, словно марионетка, которой разом обрезали нити.
        Инна охнула: 'Ох, упа!..' - и прижалась лбом к перегородке.
        Но Горин не упал, опустился мягко, руками на кушетку, головой на руки. Так и остался сидеть на полу возле кровати в чудовищно неудобной позе: одна нога подвёрнута, другая вытянута.
        - Точно как в прошлый раз, - прогудел у него за плечом голос доктора.
        'То есть, ты сам и усыпил Горина в прошлый раз? Или я спешу с выводами? Он мог иметь в виду, что Горин, когда его нашли, сидел на полу возле кушетки в такой же позе. Спросить? Нет, так не пойдёт, время прямых вопросов не пришло, слишком мало знаю', - инспектор заставил себя отнять ладони от прозрачной, как стенка аквариума, преграды, сунул руки в карманы, повернулся к Синявскому и спросил:
        - И что же, доктор, так и будет больной на полу сидеть?
        - Зачем же? Сейчас мы - кхм! - с Андреем Николаевичем его уложим, вдвоём будет проще.
        - Я вам помогу, - предложил Володя.
        Сухарев буркнул что-то, Синявский отнёсся к инициативе инспектора с видимым равнодушием, ответил: 'Да-да, конечно', - а Инна, похоже, не слушала. Так и стояла, прижавшись к силикофлексу лбом.
        - Я открою, - сказал Дмитрий Станиславович. - Инночка, - кхе-хм! - позвольте...
        Внезапно пискнул один из терминалов, его экран осветился. В правом верхнем углу - окно коммуникатора. Инспектор не успел туда первым, Сухарев опередил.
        - Что там у вас? - спросила Берсеньева. Приблизив лицо к экрану, всматривалась, будто это могло помочь ей разобраться в происшествии.
        - Синявский разбудил Яна. Инспектор заставил, - сообщил Андрей Николаевич.
        - Знаю. Я спрашиваю, что делал Ян? Что он видел? Ну же, быстрее соображайте!
        - Что видел? Да почти ничего. Себя видел в зеркале, но это не страшно, ведь...
        - Что ещё? - перебила Берсеньева.
        - Говорю, почти ничего. Его усыпили. А в чём дело, Света?
        - Не то! Что-то ещё было! Что?
        - Он нашёл на тумбочке чьи-то янтарные бусы, - сказал, придвинувшись ближе, Володя. Сухарев и не думал уступать место, но ничего. Можно и так. Лицо её видно хорошо, остальное не так важно.
        - Бусы, - повторил Володя, - кто-то там оставил. Ян Алексеевич их нашёл и взял. Но была оборвана нитка, или он сам случайно порвал.
        - Он не соразмеряет усилий, - негромко подсказал доктор Синявский.
        'Потому и порвал бусы. Но не факт, не факт! Не отвлекайтесь, господин инспектор. Главное - её реакция'.
        - Бусы, - Берсеньева кивнула. - Вот в чём дело. Теперь понятно.
        - Светлана Васильевна, объясните, что случилось, - потребовал заместитель директора.
        - Резкие изменения. Вся память наизнанку, понимаете, Андрей? Как если бы сканировали, применили преобразование, а потом перенесли обратно. И это не шум, прослеживаются регулярные структуры.
        - А дешифровка?
        - Нет, к сожалению. Никаких ассоциаций. Это не человеческая память, какая-то чушь. Везде, кроме изолированных областей.
        - Мис-ти-ка... - сдавленным голосом протянул Сухарев, потом спохватился:
        - А изолированные области?
        - Без изменений. Понимаете, у меня возникло впечатление...
        Света замолчала.
        - Ну, говорите же! - не сдержался инспектор. Стоял за спиной Сухарева, опираясь одной рукою на стол.
        - Я думала, кто-то пытался восстановить личность. Построил тензоры и натравил Аристотеля.
        - Никто, кроме Мити, не подходил к терминалам, - заявил Сухарев.
        - Андрей, вы намекаете, что это я? - оскорбился доктор. - Абсурд! Кха! Кха! Светочка, ты ведь знаешь, я в этих ваших фокусах с памятью ничего не смыслю. Да у меня и времени-то не было! Всего с минуту сидел... Все видели! Меня попросили разбудить, я - кха! - разбудил. Вы, Андрей, приказали усыпить, я...
        - Успокойтесь, Дмитрий Станиславович, вас пока ни в чем не обвиняют, - сказал инспектор, думая при этом: 'Не так чтобы совсем ни в чём, но и это сейчас не главное. Это и потом не поздно. А вот что на уме у лингвистки?'
        - Вы что-то хотели сказать, Света, - напомнил он Берсеньевой.
        - Я хотела сказать, что ошибалась. Оставьте Митю в покое, он ни при чём. Я знаю, кто виноват.
        - Кто? - спросил, выпрямляясь, Сухарев.
        'Чего-то идол опять напрягся', - приметил инспектор.
        - К Яну пока не входите и не будите его. Вы слышите, Митя, я к вам обращаюсь. Надо проверить. Я попробую разобраться, ждите.
        - Светлана Васильевна! Всё-таки скажите, кто, по-вашему, виновен? - спросил Володя, загодя повернувшись так, чтоб видеть всех троих.
        - Что вы... Она же обещала разобраться. Зачем вы?.. - залепетала Инна.
        - Царь Эдип, - ответила Берсеньева и отключилась. Померк экран.
        Глава 4. Померк экран
        Воздух в сторожке нагрелся быстро, десяти минут не прошло, после того как закрыли дверь и включили электрокамин. Вместо разбитого стекла пришлось сунуть кусок картона, но это ничего, всё равно со стороны улицы нет угрозы.
        На экране коммуникатора чисто, тишь да гладь. Всё спокойно на объекте, и можно бы вздремнуть, как те двое, пока дежурит Чезаре, но... Командир непроизвольно поёжился. Хоть и тепло, но не по себе. Как там Рокка? Врубил, небось, пузогрейку, и таращится во тьму. Паршиво вот так вот вечером дежурить, особенно когда неизвестно, чего ждать от этих. Паршиво, слов нет, но дежурный хотя бы видит что-то кроме чёртовых стен. 'А сидеть, как я тут, ещё хуже, - решил Борха. - Выйти к нему? Проверяю, мол'.
        Он надел шлем, повозился с замками и разъёмами, включил подогрев и 'ночной глаз', поднялся, побродил, разминая ноги, прихватил автомат и вышел на крыльцо, аккуратно прикрыв за собою дверь.
        - Командир! - прозвучал в наушнике голос номера четвёртого. - Ты видел эту хрень?
        'Я и тебя-то не вижу. А, вот он ты', - подумал Борха, приметив за углом краешек шлема.
        - О чём ты? - спросил он.
        - Матерь божья, сколько их!
        - Кого? - папаша Род на всякий случай снял автомат с предохранителя и осмотрел купы деревьев, дорожки и коробки корпусов 'ночным глазом'. Ничего подозрительного.
        - Бункер! Над бункером!
        'То есть, над лифтом', - мысленно поправил подчинённого командир, посмотрел внимательнее, но опять ничего подозрительного не обнаружил.
        - Не вижу.
        - Ослеп, что ли? Простым же глазом...
        'А! Я понял', - Борхе отключил прибор ночного видения и ругнулся от изумления:
        - Твою в бога душу мать!
        Мерцающий столб поднимался над бетонной плешью, облитой светом новорожденного месяца.
        - Метров тридцать-сорок высоты, - шепнул Борха. - Он шевелится!
        - Шевелится? Зум включи!
        Родриго поступил, как советовали, и выругался вторично, на этот раз нецензурно. Мириады тусклых огоньков вертелись над бункером, пляска их поначалу казалась беспорядочной, но, приглядевшись, командир различил в мельтешении сложные узоры и уловил ритм.
        - Повелитель мух! - проговорил Чезаре и забормотал что-то похожее на молитву.
        - Заткнись! - приказал ему Борха. - Светляков не видел?
        Как ни старался, а дрогнул голос. Жутко ведь.
        - Ты не знаешь, - сипел в наушнике голос номера четвёртого. - А мне перед высадкой в Могадишо Кэн, взводный мой, трепал про огненный столп. Он видел.
        - В Могадишо?
        - Да нет, в Церне.
        - Какого чёрта он забыл в Церне? - спросил Родриго, чтобы хоть что-то спросить. Болтовня успокаивает.
        - Такого же, какого мы здесь забыли. Точно такой же там был огненный столп, а потом ка-ак бздануло... Кэн три недели провалялся в госпитале, свезло. Выжил, потому что как раз сидел в капонире. Там полгорода разом высадило в тартарары, воронка была такая, что...
        - Видел.
        - Одно дело в новостях видеть, а другое - в натуре.
        Папаша Род, которого болтовня подчинённого не успокоила нисколько, собирался ещё раз приказать Чезаре заткнуться, но не успел раскрыть рот. Ярчайшая вспышка ослепила его, всё вокруг сотряс громовый удар, как будто треснуло и обвалилось кусками небо.
        ***
        Море ворочалось у ног, скрипя мокрой галькой. В лицо Володе бросало порывами ветра солёную водяную пыль. Странно: у кромки прибоя кажется, что дует с моря, но серые сумрачные тучи наползают сзади, от гор, неся в разбухших чревах грозу. Темень. В море кормовые огни катера, над ними тонкой долькой месяц. И на пляже фонарь.
        - Будет шторм, - сказал Сухарев, подойдя к парапету набережной.
        Володя нашёл маяк - серый в ночи, торчащий над обрывом нелепой античной колонной, угасший навсегда, потерявший смысл существования, - маяк ждал шторма спокойно. Его слепые, с мутным лунным бликом стёкла таращились в морскую даль, откуда к причалам Гриньяно никогда больше не придёт по маячному лучу яхта.
        - Пора его снести, - сказал Сухарев, словно прочёл мысли. - Не горит уже четвёртый год. На любой скорлупке есть спутниковый навигатор, кому теперь нужен маяк? Торчит как рыбья кость в горле, вид на Мирамаре портит.
        Инспектор едва удержался от грубости. Спросил:
        - Зачем вы меня сюда вытащили?
        Пять минут назад, сразу после усыпления Яна и разговора с Берсеньевой Сухарев потребовал конфиденциальной беседы. Не хотелось терять из виду Горина, но заместитель директора был настойчив, буквально выволок за собою на пляж.
        - Здесь нас не слышит 'Аристо'.
        - Распустили вы Аристотеля, слишком много воли дали, - съязвил Володя, но Андрей Николаевич не заметил сарказма.
        - Это правда, - ответил он. - Горин придумал отдать ему полный контроль над сервомеханизмами, и вот до чего мы докатились в итоге. Шагу не ступить без визы этого болвана, слова не сказать.
        'А здесь, значит, можно сказать, - сообразил инспектор. - Не опасаясь, что поверят слова аристотелевой логикой. Ну давай, давай. Что ты там от меня хотел?'
        - Вас если послушать, получается, что во всём виноват Горин, - сказал инспектор, всматриваясь в лицо собеседника. Облака оставили от новорожденного месяца тусклое пятно, уследить за мимикой при таком освещении нереально. Однако тон ответа не оставлял сомнений - всё-таки удалось на этот раз задеть Сухарева за живое.
        - А кто ж ещё? - огрызнулся тот. - Кто управляет авторитарно, несёт полную ответственность за результаты.
        - И каковы результаты?
        - Вы о чём? - с подозрением переспросил заместитель директора. - Сами знаете. Или вы о научных?
        - Вот именно, - слукавил Володя, думая при этом: 'Надо бы вытащить его вон туда, под фонарь'. И попросил:
        - Расскажите, что такого в работе Горина? Из-за чего горит сыр бор?
        Инспектор побрёл вдоль набережной, похлопывая ладонью по парапету, к одинокому зарешеченному фонарю.
        Сухарев тащился за ним, как собачонка на привязи, невнятно и многословно оправдываясь, что, дескать, он бы и рад дать господину инспектору подробные пояснения, но опасается, что уровень знаний упомянутого чиновника недостаточен для того, чтобы, так сказать, охватить вопрос. И даже оценить результаты хотя бы в общих чертах.
        Фонарь в решетчатом колпаке висел над плоской крышей небольшого павильона, похожего на торговый лоток: о трёх стенах, чин по чину. На высоком прилавке инспектор с удивлением разглядел три или четыре ружейных приклада. 'Да это тир! К чему он здесь?'
        - Кому пришло в голову устроить здесь тир? - спросил он.
        - Это Горина затея. Палатка и ружья валялись в кладовой, труднее всего было раздобыть пульки, но если Яну Алексеевичу что-нибудь втемяшится...
        Андрей Николаевич снова принялся извиняться и оправдываться, что не сможет удовлетворить желание инспектора - ознакомиться с предметом научных изысканий Горина. Прихоть похвальная и даже достойная уважения, но прыгнуть выше головы невозможно и...
        - Вы идиотом меня считаете? - перебил его Володя. Лик индейского идола, ярко освещённый фонарём, дрогнул.
        - Всё-таки хотите потратить время даром? - процедил сквозь зубы Сухарев. Глаза у него, как прорези деревянной маски, в них искры фонарного огня; у крыльев носа презрительные складки. - Что ж, я расскажу. Что вам известно о векторных расслоениях? Вы знакомы с частными случаями применения теоремы Артмана? Конкретно - с тем случаем, когда расслоение становится локально тривиальным? Командир ваш, когда ставил задачу сегодня утром, довёл до вас информацию о поведении касательных пространств кусочно-гладкого орбиобразия в окрестностях особых точек? А о топологии Зарисского вы имеете представление?
        - Погодите, не так быстро. Расслоение, как мне кажется, всегда локально тривиально. Или вы сейчас не о векторном? А топология Зарисского тут к чему? - удивился инспектор.
        Видимо, была ни к чему. Сухарев осёкся, пожевал губами и потом без всякого перехода заговорил по делу, не злоупотребляя терминами.
        Выяснились интереснейшие подробности. Пяти лет, оказывается, не прошло с тех пор, как Ян Горин вместе с частью сотрудников разгромленного института математики явился в Италию. Как-то он убедил местные власти, что исследования имеют узкоспециальное значение и никакой угрозы не представляют, поскольку неприменимы на практике. В известной степени так и было. Так и остались бы преобразования Яна теоретическими вывертами, если бы в Триесте он не встретил Синявского. Дмитрий Станиславович бедствовал, находясь в Италии на нелегальном положении после трагедии в Церне. Нужно было выдумать общую тему, чтобы оправдать существование в институте математики отдела теоретической физики и при этом максимально дистанцироваться от гиперструн и обобщённой теории взаимодействий. Решение, если верить Сухареву, подсказал Сухарев.
        - Вы-то как в Триест попали? - внезапно заинтересовался инспектор.
        - Не стал ждать, пока меня сошлют на Баффинову землю. Знаете же, что случилось в Нижегородском институте физиологии мозга? Вы должны знать. Мы решили, что Адриатика лучше моря Баффина.
        - Кто это 'мы'?
        - Оставьте, - поморщился Сухарев. - В печёнках сидят проверки лояльности. Это легко вычисляется, достаточно взять список сотрудников отдела топографии мозга.
        - Инна Гладких тоже с вами приехала?
        - Инна была тогда аспиранткой Горина. Ян не считал её особенно толковой, но после того, как я дал ей новую тему, стал относиться иначе.
        - То есть, и она тоже должна быть вам благодарна?
        Ирония разбилась вдребезги о панцирь самодовольства господина заместителя директора. Он стал подробнейшим образом описывать суть учредительной инициативы, в результате которой появился институт математики и теоретической физики в его нынешнем виде.
        Оказывается, именно он, Сухарев, сумел найти точки соприкосновения специальных разделов квантовой теории поля, которыми занимался Синявский, и кружевных пространств с ослабленной метрикой - предмета научных интересов Горина. Позднее, ознакомившись с данными сканирования мозга, привезёнными Сухаревым из Нижнего Новгорода, Ян заинтересовался, и, в конечном счёте, поэтому и согласился возглавить новоиспечённый институт. Вот так, можно сказать, случайно и образовалась почва, на которой выросло открытие - преобразования Горина.
        Слушая о преобразованиях, Володя провёл ладонью по прикладу пневматического ружья (случайно подвернулся под руку, показался влажным), вдохнул солоноватый воздух (тоже влажный, и не от морской пыли, просто будет дождь) и подумал: 'Понятно, почему Яну, а не Сухареву взбрело в голову устроить здесь тир, у этого в голове одни учредительные инициативы и преобразования. Спору нет, материал интересный - расшифровка воспоминаний, взятых напрямую из волновых срезов мозга. В принципе, получается у него складно: физическая часть, исследование суперпозиции волн - Синявский; распаковка данных - Горин со своими преобразованиями; а моделирование и интерпретация - он сам. Минутку. Есть ведь ещё лингвисты! Почему он всё время умалчивает о роли Берсеньевой? Возьмите это на заметку, господин инспектор'.
        Сухарев не унимался:
        - Выяснилось, что человеческий мозг, извлекая информацию из долговременной памяти, многократно выполняет преобразование всего массива данных, и пользуется при этом конечным набором базовых воспоминаний. Мы называем их инвариантами Горина. Инварианты индивидуальны, формируются в раннем детстве. Можно сказать, они и составляют основу личности, если мы примем как данное, что личность - это комплекс воспоминаний и привычных рефлексий. Представьте теперь: мы считываем полную картину мозга, выделяем инварианты, строим по ним тензоры преобразования и последовательно применяем их. Массивы данных, которые мы получим, и будут полным слепком личности, причём уже в развёрнутом, пригодном для расшифровки виде. Можно определённым образом изменить связи, внести дополнительную информацию, снятую с другого мозга, применить серию обратных преобразований и выполнить перенос в мозг.
        - Зачем?
        - Ну, как же? Мы получим изменённую личность. Вам, к примеру, можно было бы внедрить некий набор знаний. А можно убрать из вашей памяти нечто, что мешает вам нормально жить, избавить от комплексов, если комплексы не связаны с каким-то инвариантом.
        - А можно и вовсе вытереть память, что вы и сделали с Яном - негромко проговорил Володя. - Я понимаю, почему начальство сочло ваши безответственные опыты угрозой для человечества.
        - Хватит фарисействовать! - фыркнул Сухарев, пропустив обвинение мимо ушей. - Нас здесь никто не слышит. Мы-то с вами оба прекрасно знаем, что нужно вашему начальству. Угроза для человечества?! Чушь. Не для того я вас сюда позвал, чтобы выслушивать лозунги.
        - Для чего же?
        - Не понимаете? Нужно договориться, как действовать, чтобы не дать уничтожить результаты работы. Это главное, остальное - чушь. Кто-то затёр массивы. Непостижимо, но факт. Кому-то удалось уговорить 'Аристо' забыть...
        - Мне кажется, кому-то удалось больше, - с улыбкой прервал инспектор. - Кто-то лишил памяти не только 'Аристо', но и самого Яна. Не вы ли?
        На сей раз, прямое обвинение попало в цель. Андрей Николаевич выкатил глаза, голос его сорвался на фальцет:
        - Я?! - завопил он, потом истерически расхохотался. - Я! И зачем я это сделал?!
        'Чтобы закрепить за собой приоритет и отодвинуть в сторону Яна', - мысленно ответил Володя, а вслух сказал:
        - Успокойтесь, это всего лишь ни на чём не основанное предположение. Не станете же вы отрицать, что возможность у вас была, а мотив... Ну, о мотивах после поговорим. Лучше скажите, что вы хотите спасать? Насколько я понял, память Яна стёрта, сканы - тоже. Сам Ян впал в детство и вряд ли сможет в ближайшие тридцать лет помочь вам восстановить работу. На что вы надеетесь?
        - Да затем же я и позвал вас сюда, чтобы сказать! - перехваченным голосом выкрикнул Сухарев. - Света... доктор Берсеньева при вас звонила! Инварианты в мозгу Яна уцелели! Самопроизвольно запустился процесс распаковки! Прямо в мозгу! Это нужно остановить, иначе возможны серьёзные искажения! Яну нельзя просыпаться, иначе...
        Андрей Николаевич до того забылся, что с каждым выкриком стал тыкать в грудь инспектора всей пятернёй, прямыми пальцами, пришлось поймать его за руку.
        - Послушайте, Сухарев! - прошипел Володя, не выпуская рукав заместителя директора. - Не воображайте, что сбили меня с толку мистикой! Ни черта у вас не сходится: то память стёрта целиком, то, оказывается, уцелели какие-то инварианты! Положим, и уцелели. Но если остались одни инварианты, к чему тогда применять преобразования? Ведь нет массивов данных. И вообще, я вам не верю. Найдите кого-нибудь попроще, ему рассказывайте сказки о расшифровке воспоминаний. Скажите ещё, что можете смотреть их, как кино.
        - Да! - заорал Сухарев, пытаясь высвободиться. - Именно как кино! Пустите руку!
        - Мне показать можете?
        - Пусти руку, говорю! Захотелось зрелищ? Не думал я, что придётся ублажать всяких...
        - Андрей! - прозвучал взволнованный женский голос.
        Володя повернул голову. Инну Гладких узнал не сразу - от света фонаря тьма вокруг казалась гуще.
        - Что такое? - недовольно проворчал Сухарев. - Я просил не выходить на пляж, пока мы не договорим.
        - Извини, но это срочно. Что-то случилось с Яном. Скачком активизировалась мозговая деятельность. Зона Брока...
        - Что?! К нему заходили?
        - Да нет, Андрюша. И энергопотребление выросло. 'Аристо' загружен процентов на девяносто, я боюсь, как бы не случилось беды.
        Ярчайшая вспышка осветила пляж, из тьмы выпрыгнули три человеческие фигурки возле павильона, похожего на спичечный коробок.
        Володя на миг явственно увидел белый овал лица индианки, раздутые порывом ветра прямые волосы и круглые от испуга глаза. Свет померк, в барабанные перепонки больно толкнулся воздух, словно фонарь над тиром разорвало прямым попаданием артиллерийского снаряда. По пластиковой крыше павильона глухо застучали первые тяжёлые капли дождя.
        Высвободившись, Сухарев тотчас исчез за ливневой завесой. То ли сообщение подчинённой так его впечатлило, то ли появление её помешало рассказу, а может, заместитель директора попросту отчаялся убедить тугодума-инспектора в необходимости беречь память Горина, - не понятно. В любом случае не годилось оставлять его без присмотра. Володя сделал движение - догнать, но его потянули обратно под короткий навес тира.
        'Ага, и она тоже хочет с глазу на глаз?' - сообразил он. Не ожидал от мисс Гладких подобной настойчивости, не просто удержала и потянула за собой - бесцеремонно толкнула. Впрочем, под таким ливнем одно из двух и оставалось сделать, чтоб не промокнуть до нитки, - сбежать. Либо под навес, либо в тоннель.
        - Два слова! - шум дождевых потоков принудил Инну кричать, куртку инспектора она не выпустила, словно боялась, что тот сбежит.
        - Мы не успеем, - попробовал отшутиться он. - Смоет в море. Давайте-ка мы с вами лучше смоемся в тоннель.
        - Я должна предупредить!
        Под деревянными мостками, что у стойки тира, бурлила вода, но не перехлёстывала ещё. Матросский костюм индианки промок насквозь и лип к телу, промокли и волосы, вода текла по лицу.
        - Вы отсыреете.
        - Я должна предупредить, - упрямо повторила она тише, но твёрже. - Не верьте Берсеньевой. Она сегодня закатила Яну Алексеевичу сцену. Я слышала. Я была при этом. Она называла его предателем. Кричала, что никогда не простит. Угрожала. Это не он, это она сделала.
        'Кажется, говорит искренне. Хотя... Чёрт их разберёт, когда они искренни, а когда нет', - подумал Володя, и наигранно равнодушным тоном спросил:
        - Почему вы так печётесь о делах Светланы Васильевны? Пытаетесь выгородить своего... начальника?
        - Ничего вы не понимаете! - возмутилась мисс Гладких, гневно сверкнув очами. - Андрей спасает работу Яна, а я... не выгородить хочу, а добиться справедливости. Вот. Ян вёл себя по-свински, а отвечать Андрю... Андрею Николаевичу. Если кто и виноват во всём, так это я.
        - В чём же виноваты вы?
        Индианка смутилась, занавесила глаза ресницами. Чтобы расслышать её лепет Володе пришлось наклониться ближе.
        - Не то чтобы виновата, просто Ян ко мне... Нет, вы не подумайте, ничего такого не было, я не дала бы ему... Фу, что я говорю?.. Он и я, мы только один раз... говорили об этом. А тут явилась Света, и она...
        'Вот и ещё у одной мотив обнаружился. Ревность'.
        - Потому вы и пытаетесь утопить Берсеньеву? - решился спросить инспектор и сразу пожалел об этом.
        - Утопить? - визгнула госпожа Гладких, отступив на шаг. - Ничего вы не понимаете! Ну и... ладно! Я вас предупредила, а вы!.. А вы сами теперь хоть утопитесь в этой дряни вместе с Берсеньевой!
        Выкрикнув, она крутнулась на пятке (Володя заметил, что была босиком) и мгновенно исчезла за мутным пологом водяных струй.
        - Постой! - позвал инспектор. Голос завяз в ливне. Инспектор прислушался, но не дождался ответа, различил, как прошлёпали по воде босые ноги и чмокнула дверь тоннеля Гамильтона. В небе сверкнуло. Копьё маяка вонзилось в муаровый бок тучи. И-раз-и-два-и-три-и-четыре, громыхнул гром, но не оглушительно, грозовой фронт отнесло к западу.
        'Надо вернуться туда, - думал Володя, не трогаясь с места, - выяснить, что с Яном. И эту стоило догнать, расспросить о сцене, которую Берсеньева закатила Яну. Когда, где, кто был при этом, с чего началось? Ну, повод известен, она узнала о связи Яна с бывшей его аспиранткой, но почему сцена? Значит, у самой Берсеньевой есть какие-то права на Горина? Неизвестно. Мутно'.
        Прежде чем снова окунуться в склоку, нужно было привести мысли в порядок. Инспектор повернулся к стойке тира и нашарил ружьё. Шейка приклада удобно легла в руку. 'Что удалось выяснить? Сухарев имел мотив лишить Горина памяти, теперь он препятствует восстановлению личности шефа, но заботится о расшифровке его воспоминаний. Кроме того, всё время даёт понять, что действует бескорыстно и во имя науки. Гм-м. Не знаю, не знаю'.
        Инспектор поднял ружьё, нашёл пуговку замка; щелчок, и перед ним открылся тыльный срез ствола, похожий на лунный диск, пробитый точно по центру.
        'Что я узнал? Берсеньева могла лишить Горина памяти из ревности или чтобы заставить его забыть о привязанности к Инне, но как-то это...' - мотив не показался инспектору убедительным, он рассеянно оглядел стойку и заметил по левую руку (очень удобно) спичечную коробку и в ней горстку серых зёрен. Пульки.
        Он аккуратно взял одну и вложил в ствол - в центре блестящего лунного диска образовалась аккуратная серая лунка.
        'А ещё мне сказали, что Горин мог сам лишить себя памяти, причём Синявский в это не верит. Для этого, мол, Яна нужно было довести до самого последнего градуса отчаяния. А не был ли он в отчаянии после обидного отказа индианки и скандала, устроенного Берсеньевой? Светлана Васильевна не похожа на человека, который без причины разбрасывается словами о предательстве. Не захотел ли Ян всё это забыть? Чёрт знает о чём приходится думать, не наука, а сплошная любовная триангуляция'.
        Инспектор зло дёрнул рукой, от чего ствол стал на место, щёлкнув замком. Готовясь к выстрелу, он коснулся щекою приклада - пластик влажен и холоден, - но обнаружил, что целиться не во что. Фонарный свет отрезал от тьмы ломоть стойки, остальное в павильоне осветив скудно. В сумрачной глубине, где мишени, угадывалось уродливое нечто, похожее на часовой механизм замысловатой формы: с мелкими и крупными колёсиками, тягами и противовесами, коленчатыми сочленениями и распорками, громоздкая и очевидно бессмысленная машина. О прицельном выстреле не могло быть и речи.
        'Точно как в истории с Яном: не разобрать ничего, тычусь наобум, методом стрельбы. Вернее пристрелки. Кого я пропустил? Инна Гладких ведёт себя подозрительно, пытается подставить Берсеньеву, обличить Горина и выгородить дражайшего Андрюшу, в которого, похоже, влюблена'. Рука инспектора заметно дрогнула, он заставил себя отвлечься от личных переживаний.
        'Пытается выгородить Сухарева, но только ли его одного? Не захотела ли она сама наградить Горина за домогательства Орденом Склероза? А после, чтобы замести следы, не стёрла ли из памяти бигбрейна сканы? Она могла. Имела возможность'.
        Инспектор тронул пальцем спусковой крючок, выдохнул, мягко нажал, преодолевая сопротивление пружины, как будто боялся дыханием или резким движением пальца сбить верный прицел.
        'Один Синявский всё время в стороне остаётся', - подумалось ему вторым планом.
        Под пальцем ломко щёлкнуло, тенькнул выстрел, тьма ответила жестяным пустым тоном. Как и следовало ожидать, промах.
        - Синявский, - сказал Володя вслух, откладывая бесполезное ружьё. 'Виделся с директором сегодня, но пытался это скрыть; возможно, был при усыплении Яна, и, мягко говоря, не афиширует это; твердит, что в расшифровке памяти ни в зуб ногой, но ой ли? На собрании, когда заговорили об утечке информации, вильнул в сторону. Не умышленно ли? В любовные интриги не лезет, но точно ли? Синявский. Всё время остаётся в стороне, - размышлял инспектор. - Остаётся... Э! Он остался один на один с Яном, когда Инна выбежала сюда - звать Сухарева. Как раз когда активизировался мозг и выросла загрузка бигбрейна'.
        Инспектор выскочил из-под навеса; ему показалось, угодил под водопад. Оскользнувшись, подумал: 'Не смыло бы, действительно, в море. Воды по колено'. Не по колено, конечно, но и лужами не назовёшь.
        Он взлетел по ступеням под скальный козырёк, выдохнул пар.
        Жерло тоннеля заткнуто перегородкой, в ней дверь. Красноглазеет лампочкой магнитный замок. 'Вот не пустит он чужака, что тогда?' Повезло, - признали своим, впустили.
        'Надо бы разобраться, как Аристотель решает вопрос: открыть иль не открыть'. Володя отёр лицо. В его энергичном выдохе больше не было заметно пара - хоть и неуютно в подземелье, но не холодно.
        'Куртка промокла, к спине липнет. У входа лужа, набрызгано, мокрые следы. Инна босиком прошлёпала. Простынет. Мне-то ничего, я подогреюсь'.
        Инспектор включил обогрев комбинезона и зашагал по горизонтальному колодцу тоннеля, оставляя рядом со следами босых ног индианки рубчатые следы башмаков.
        'С бигбрейном надо разобраться. Прижать Сухарева - пусть показывает память Яна. Если она как кино. Но сначала припереть к стене милейшего Дмитрия Станиславовича. Та дверь?' Ошибка исключалась, по левую сторону тоннеля от самого лифта ни одной двери кроме входа в Пещеру Духов не было. А по правую - полно.
        'Почему? Комнатушка Яна с гулькин нос, места между шахтой лифта и дверью хватит на десяток таких каморок. Странно. Что-то у них ещё есть за стенкой. Ладно, это после. Внутрь. Слышно, они там переговариваются'.
        Толстое стальное полотно не успело отъехать в сторону, как стало ясно: не переговариваются, а переругиваются. Орут.
        - Вы обязаны! - циркулярной пилой звенел тенор заместителя директора. - Иначе будет ясно, что вы саботируете! Когда вам самому надо было, вы ведь сделали это!
        - Это не я сделал! - гремел бас Синявского. - Кто угодно мог!
        - Парализатор! Есть! Только! У вас! - Сухарев выкрикивал, как гвозди вбивал. Стоял он спиной к выходу, сцепив за спиной руки, поэтому инспектора не заметил, иначе наверняка удержался бы от следующей реплики:
        - Интересно, как вы объясните тупоголовому следаку...
        - Андрюша! - подала голос Инна. Уж она-то заметила, кто вошёл, хоть и возилась у терминала.
        - Подожди! - одёрнул её начальник. - Некогда сейчас. Когда войдём к Яну, тогда и ты сможешь.
        - А я говорю, никто туда не войдёт! - пробасил Синявский. Он тоже заметил, что в предбанник Пещеры Духов явился ещё один человек.
        - Девяносто восемь процентов загрузки, - сообщила, глядя на экран, госпожа Гладких, - судя по альфа-ритму, он вот-вот проснётся. И опять тот же сон.
        - Не п?стите?! - взвинчено выкрикнул Сухарев. - Ну, тогда я зову...
        Он резко повернулся на каблуках и заметил того, кого обозвал тупоголовым следаком.
        - А вот и он сам! - распалённого сварой заместителя директора нисколько не смутила оплошка. - Инспектор! Господин Синявский отказывается применить парализатор и никого не пускает к Яну! Я требую...
        - Погодите с требованиями, - Володя поморщился и обратился к доктору:
        - Почему вы не пускаете к Яну?
        - Потому, дорогуша, что Светочка просила не входить, - строптиво пропыхтел Синявский.
        - Но я слышал, бигбрейн не пустит туда никого, если действительно нельзя.
        Дмитрий Станиславович выпятил подбородок и по примеру Сухарева сложил руки за спиной.
        - Кто его - кхэ-хм! - бигбрейна, знает, что ему втемяшится? - не слишком уверенно проговорил он. - Что он понимает в человеческих делах?
        'Кажется, я его уел, - радовался Володя. - Надо развить успех'.
        Инспектор перешёл в наступление:
        - А что сами люди понимают в человеческих делах? Берсеньева, к примеру. Почему вы ей верите? Давайте испробуем: откроет 'Аристо' дверь или нет. Если откроет, это будет означать...
        - Ничего это не будет означать, - упрямо возразил доктор. - Вы, Владимир, я вижу, вообразили, будто наш силиконовый философ мыслит, а на самом деле...
        - Ну! И что же на самом деле? - подзадорил инспектор.
        - На самом деле он, по сути, наше отражение. Он состоит из наших слов, наших умозаключений, наших поступков, - всё это пропущено через логические фильтры, спрессовано, усреднено. Борьба потенциалов, понимаете? Он помнит, что Света запретила входить - минус потенциал, он слышит, что Андрей Николаевич требует войти - плюс потенциал. Конечно, с поправкой на весовые коэффициенты. Я правильно выразился, Андрей?
        Почему-то заместитель директора смолчал на этот раз и даже отвернулся - вероятно, чтобы скрыть выражение лица.
        'Ага, - сообразил Володя. - Что-то не так у замдиректора с весовым коэффициентом. Интересно. Ему нечего возразить, придётся мне'.
        - Вот и прекрасно, - сказал он. - Если бигбрейн так беспристрастен, почему не попробовать, Дмитрий Станиславович? Не хотите, чтобы входили мы, войдите сами.
        Говоря это, думал: 'Знать бы ещё зачем входить. Они вполне могут управлять аппаратным сном прямо отсюда. Зачем им внутрь? Парализатор какой-то. Что за зверь?'
        - Д-дев-вян-носто д-девять п-процент-тов, - стуча зубами, выцедила Инна. Её била крупная дрожь. Сначала Володя решил, это от нервов, но потом припомнил: 'На ней всё вымокло насквозь. Простудится'.
        Как бы в виде подтверждения Инна пискляво чихнула и захлюпала носом. Выглядела донельзя несчастной, и только ли оттого, что продрогла?
        - Вы будете виноваты, Синявский! - суконным тоном предостерёг Сухарев.
        Доктор, развёл руками, буркнул: 'Ну, насели! Ладно, раз так. Тогда вы будете виноваты', - и вытащил из внутреннего кармана пиджака прибор устрашающего вида. Белый. Пистолет - не пистолет, но очень похож. На срезе ствола множество игл.
        - Анестезатор! - вырвалось у Володи. 'Вот что они парализатором обозвали', - сообразил он.
        - Он самый, - мрачно подтвердил Синявский и направился к стеклянной перегородке, за которой по-прежнему, будто в диковинном аквариуме, горел свет.
        - Инна, ты-то куда собралась? - спросил вдруг Сухарев.
        Оказывается, индианка успела выбраться из-за стола, и направилась туда же, к перегородке, ступая на цыпочках, словно боялась кого-то спугнуть. Или ей просто холодно по кафельному полу босиком? Нет, от окрика вздрогнула, застыла. Посмотрела умоляюще.
        - Я п-переодеться... - едва слышно шепнула она. - Х-холо...
        - Нет! - отрезал Сухарев.
        'Переодеться? В Пещере Духов?' - изумился инспектор. Маленькая эта сценка отвлекла его; момент, когда силикофлекс перед Синявским поехал в сторону, был пропущен.
        - Впустил! - победно провозгласил Сухарев.
        Инспектор подошёл ближе, чтобы лучше видеть, остановился в полушаге от полоза, по которому ездила сдвижная перегородка.
        'И всё-таки далековато, плохо видно, что он там делает'. Но доктор не делал ничего особенного, левой рукой неуклюже расстёгивал на Горине пижамную рубашку. Правая рука доктора была занята анестезатором. Дело у него подвигалось плохо - мешали перчатки. 'Чёрные, с раструбами. Вероятно, резина или что-то в этом роде. Запястья перетянуты. Где раздобыл? Были в кармане?
        За спиной инспектора Сухарев увещевал: 'Потерпи, тебе туда нельзя'.
        'Я б-быстро. Я в-возьму т-только, пока он вв-в... возится, - жалобным голоском пищала Инна. - Я уже б-бы...'
        'Нет'. Неразборчивая скороговорка, потом снова: 'Нет'.
        Инна возмущалась: 'Он всё равно сейчас проснётся! Посмотри, что с альфа-ритмом'.
        'Потому и нельзя', - нудно скрипел Сухарев.
        Володя оглянулся. Индианка снова возле терминала, Сухарев у неё за спиной. Нависает. Неплохо бы увидеть, что на экране...
        - А-ха! - раскатился под высоким сводом Пещеры Духов крик. Инспектор ринулся на голос.
        Синявский склонился над кушеткой, позу его нельзя было назвать непринуждённой - навалился, пытаясь удержать, прижимал локтем. Игольчатым стволом парализатора норовил ткнуть в голую, синеватую в свете люминесцентных ламп, кожу. За его плечом инспектор увидел выкаченные глаза, птичий нос, распяленный в крике рот. Кто хрипит: доктор ли от напряжения, или больной, пытаясь вырваться, - не разобрать.
        - Ха-ар-р! - совершенно звериное рычание. 'Всё-таки это Ян хрипит' - сказал себе инспектор.
        - Выйдите оттуда немедленно! Слышите? - сдержанно покрикивал в отдалении заместитель директора, но это ничего. Пусть кричит.
        Инспектор заметил на тощем предплечье Горина красное пятно. 'На сыпь не похоже, - прикидывал он. - Похоже на след от...'
        - Пс-сшок! - анестезатор в руке Синявского дрогнул, дёрнулось голое плечо и тут же подалось, обмякло. Отнимая инструмент от кожи, доктор помедлил, его затянутая в перчатку рука зависла над головой Горина. Тот больше не вырывался, дышал без хрипа, глядел вполне осмысленно.
        Володя проследил, как мелькнули на выразительном лице боль, страх, обречённость человека загнанного в угол, уныние. Затем Ян уставился на чёрную обрезиненную пятерню Синявского, сжимавшую парализатор.
        Доктор торопился упаковать больного в пижаму, орудуя левой рукой, и всё-таки инспектору удалось рассмотреть на дряблой коже Янова плеча два красных пятна там, где раньше было одно.
        'Следы. Его успокоили анестезатором не в первый раз', - отметил инспектор. Глаза Горина съехались к переносице, он мигнул раз, потом ещё, но во второй раз уже не смог поднять веки.
        - Уф-ф! - отдулся, выпрямляясь, Синявский.
        - Справились? - негромко спросил Володя. - Тяжелее пришлось, чем в прошлый раз?
        Синявский ответил не сразу, сначала нащёлкнул на игольчатый ствол колпачок и, неловко выворачивая локоть, запихал анестезатор во внутренний карман пиджака. Всё-таки перчатки сильно мешали ему. Затем он двинулся прочь из Пещеры Духов и на ходу ответил:
        - Я говорил, что в прошлый раз при анестезии не присутствовал.
        - Вы кому-то другому это говорили, не мне.
        Они перешагнули полоз перегородки почти одновременно, силикофлексовая переборка скользнула на место, и тут на Володю накинулся Сухарев:
        - Кто вас просил лезть внутрь?! Ведь вам сказали...
        - В чём дело? - инспектор довольно удачно изобразил удивление.
        - Да в том, что он вас видел, и неизвестно теперь...
        - Не видел, - вмешалась Инна, не повернув головы.
        Она снова сидела в уголке, у терминала.
        - А что видел? - Сухарев тотчас потерял к инспектору всякий интерес.
        - Сам посмотри.
        То, что происходило перед ней на экране, действительно заслуживало внимания. Там змеились разноцветные линии, похожие на горные кряжи, переливалась всеми цветами радуги трёхмерная модель - какой-то сложный граф. Но было и кое-что более интересное. В правой верхней четверти - окно с видео. Будто бы и невысокого качества, по углам смазано, не в фокусе, но в центральной части очень чёткое изображение - рука в чёрной резиновой перчатке, перетянутой ремешком на запястье. Рукоять анестезатора тоже вышла прекрасно, можно различить рубчики, но лучше всего - дырчатый ремешок перчатки, прекрасно видно даже резиновый шпенёк застёжки, продетый в отверстие ремешка. Стоило Володе мысленно похвалить качество изображения, как оно помутнело, двоясь.
        - Заметный эмоциональный всплеск, - сказала Инна. Мёрзнуть она почему-то забыла.
        - А составляющие? - спросил Сухарев. Казалось, его больше не интересует ничего, кроме экрана.
        - В основном страх.
        - Да, страх, - как бы невзначай вставил Володя. - Сначала была боль, потом страх, как будто его к стене припёрли, потом обречённость. Знаете, как если бы на него напали, и он заведомо знал, что противник сильнее него.
        Сухарев глянул искоса, на лице его мелькнули: высокомерие, удивление, недоверие, - больше ничего инспектор уловить не успел, потому что Андрей Николаевич отвернулся, словно бы желал сверить услышанное с графиками на экране. Сверил. Видимо, сошлось.
        - Откуда вы знаете? - лик Сухарева снова стало похоже на деревянную маску, глаза как щели. Амбразуры даже.
        - По глазам прочёл, - изображая простодушную наивность, ответил Володя. - А что у вас там за кино?
        - Это его сон, - буркнул Синявский, с отвращением сдирая перчатки.
        - Чей?
        - Горина, - пояснил Сухарев. Видно было, что непонятливость следователя на этот раз не вызвала у него раздражения, скорее успокоила.
        Володя усмехнулся и проговорил нарочито небрежно, растягивая слова:
        - То-то я смотрю, ваши, Дмитрий Станиславович, руки на экране. Понятно, чего испугался Ян. Такое только в кошмарном сне бывает. Огромные резиновые лапы. Если б ещё когти или перепонки...
        Пискнул свободный терминал, осветился, на экране возник тёмный силуэт, - не разобрать, чей, - похожий на тёмный лик в золотом окладе света.
        - Митя! - позвала с экрана Светлана Васильевна.
        - Светочка, я был против, - принялся оправдываться Синявский, подсев к терминалу. - Меня заставили войти. Ян ничего не видел, кроме моих рук.
        - Ласты, - сказала Берсеньева. Изображение прояснилось, стало видно, что заведующая отделом математической лингвистики улыбается. - Я разобралась, через десять минут буду у вас. Ничего, что вы вошли, даже к лучшему, откуда бы иначе взяться ластам? Ждите, я скоро буду.
        Произнесла это и, не дожидаясь ответа, оборвала связь. Лишь через несколько секунд Дмитрий Станиславович пришёл в себя настолько, чтобы спросить у пустого экрана:
        - Почему ласты?
        Глава 5. Почему ласты?
        Чезаре жался к стене сторожки. Не от ливня прятался - свес крыши короток, как ни старайся, всё равно вода то на плечо льёт, то, разбиваясь об асфальт, окатывает ноги. Так брызжет - достаёт до колен. Одно спасение - пузогрейка, но от неё пар, потеет стекло шлема. Проклятый намордник. Проклятый ливень. И если бы тол только он, дождь - от бога, хуже всего возня в чёрной, залитой потоками воды гигантской чаше. Начальник не из пугливых, но и он прикусил язык, когда огненный столп заметил. И то ещё увидал, как шарахнула прямо в макушку бункера ветвисторогая молния.
        'Указует на грехи тяжкие, взору моему явив знамение', - шептал номер четвёртый, проникатель, наставив автомат туда, где с полчаса назад крутились в дьявольском танце мириады светлячков.
        - Чего ты там бормочешь? - недовольно скрипнул в наушнике голос папаши Рода. Чезаре хотел ответить, но начальник не дождался, позвал:
        - Чезаре! Ты видишь?
        Как-то нервно он спросил, голос дрогнул. Рокка высунулся из-за угла, озираясь. Ко всему был готов, но что нужно видеть? Тьма. Не жаловал Чезаре 'ночной глаз', никогда не включал без крайней нужды. По шлему прошлась струя воды, намордник залило, пришлось рукавом убрать воду.
        - Куда смотреть?
        От прогретого рукава куртки повалил пар.
        - В моём секторе, правый край, площадка у здания.
        На сектора объект разделили сразу после начала грозы. Папаша Род, видать, решил, что лучше перебдеть, чем недобдеть; спать не пошёл, остался дежурить. 'Себе взял правую сторону, а мне оставил ту, что с бункером', - подумал тогда Чезаре Рокка, но возмущаться, понятно, не стал: начальство есть начальство. Мысль, что до конца дежурства всего-то минут сорок осталось, немного успокоила его. Понадеялся, - может, и не случится ничего до смены. Вдвоём как-то легче. И вот на последних минутах...
        - Увидел?
        Чезаре хотел сказать, что нет, не увидел, и включить ночной глаз, но приметил свечение в той стороне, где прилепилась к скалам мрачная коробка крайнего институтского здания.
        Короткий сноп света плясал в дожде, удлинялся, тыкался в скалы, исчезал, потом снова появлялся чуть в стороне, иногда взблескивал звёздочкой, лучился, но спустя мгновение мерк. Казалось, он неторопливо сползал со скалы, но когда указывал вниз, было видно - парит, не касаясь земли. Присмотревшись, Рокка различил рядом с ним туманный бесформенный сгусток.
        'Матерь божья! - шепнул Чезаре. - Призрак!'
        Рука сама собой потянулась к нагрудному пульту, но зум не помог, призрачная фигура расплывалась в прямоугольнике визира.
        Рокка включил прибор ночного видения, чертыхнулся, пуча глаза, - призрак исчез вовсе, световой конус выцвел, осталось от него багровое тление, похожее на огонёк сигареты.
        - Чертовщина какая-то, - проворчал Борха, опускаясь на одно колено у входа в сторожку. Рукой он прикрывал от брызг коммуникатор.
        - Что там? - спросил номер четвёртый, и подобрался, пригибаясь, поближе.
        - Это кто-то из наших. Гляди.
        Камера беспилотного самолёта-шпиона работала с максимальным увеличением, призрак, похожий сверху на мятый конус, неторопливо спускался по лестнице Дирака.
        'Кто-то из наших', - командир сказал, потому что внутри шевелящейся фигуры светилась синяя точка - маркер системы 'свой-чужой'.
        'Кто-то из наших? - потерянно размышлял Чезаре. - В брюхе у него кто-то из наших. Башку кому-то из наших отъел, теперь спускается с верхней площадки, где сидела в засаде вторая четвёрка. С ними разделался, теперь возьмётся за нас'.
        Номер чётвёртый, проникатель, стиснул зубы, поднимая ствол автомата. Решил, если тот спустится донизу, а после полезет сюда...
        - С ума сошёл! - прошипел папаша Род, хватаясь за ствол. - Это же кто-то из наших! Вот маркер.
        Он подсунул коммуникатор, будто и без того не видно маркера, и, кажется, собирался ткнуть пальцем в экран, но вместо этого сказал: 'Экх!' - словно поперхнулся. Чезаре Рокка почудилось, что призрак заскользил вниз быстрее, развернул крылья и высунул из-под них круглую чёрную голову. Не веря своим глазам, проникатель зыркнул на командирский экран и едва удержался от крика. Голова, отмеченная синей точкой, отделилась от тела, запрыгала по ступеням, ударилась о площадку, докатилась до края и ухнула в пропасть. В ту же секунду экран коммуникатора ослеп.
        - Полночь, - сдавленным голосом выговорил, словно вспомнил о чём-то, Родриго Борха.
        ***
        Страх как темно, вверх смотреть не хо... Пол холо-о... Холодный. А это что за?.. Дверь. Это оттуда слышно: 'Хр-р! А-а! Хр-р! А-а! ' - Дядьвадя храпит. Не раз. Будить. Неразбу. И не смотреть вверх, а то вдруг там, как в кино, такие чуди... Чш-ш! Пол скрипит, дядьвадя храпит, не слышит, а чудищ нет, это дедова квартира, не лес никакой, и всё равно вве я не бу. Спят все, дядьвадь, дед спит, Ма спит, она спала вечером, когда я... Папа прогнал, сказал, спит уже, а я только посмо... Нет, прогнал, нет, сказал, и ещё раньше сказал - нет! - а я только же хотел же ласты его чёрные, настоящие, надеть хотел попробовать. Жалкоемучтоли? Когда к морю шли, не трогай, когда на пляже, не трогай, когда из моря он вылез... Ласты мокрые в каплях чёрные настоящие... Всё равно не тро!.. Жалкода? Ох, как холотемно тут, и не видно, где пороворот, налево он должен, за уго, только бы за углом никаких не было чудищ... Вот он, повороворот. Ух, как прямо в ухах - Ух! Ух! - ухает. Говорила Мама, сердце у меня быстрее. Сердце быстрее, а ласты мне не дают. Он в ластах плаваплавает, а если я надену, я не ху. Лучше даже могу. Но не
даёт никогда и не даст это не честно а я сам возьму и надену но надо попробовать застёгивакак. Ну, совсем мало осталось, кладовкина две вот она, вве не бу там чу. Не тро, он сказа, а я тро! Тштихотолько. Дверь чтоб не скри-и-и! Ужас как скрипнула. А часы-то, когда разбудился: 'Хр-р-рбом! Бом! Бом!' Вспотело всё, лоб вспотел аж, когда я лежал, считал, раз-бом-два-бом, десять раз считал, бом, они били и потом ещё два. И никто не разбудился, я один. Очхорочто один, все спят. Ласты теперь мои, - не трогай, а я возьму и потро! И на пляже я потом надену, Ма увидит, не хуже него я буду плавать, и даже дальше, где нельзя, за бу, - как их? - буй-ки. Гражданеотдыхающиенезаплыва, и музыка орала: 'Какхоро Шо Быдьге Ниралом! Какхоро Шо Быдьге...' И где он их тут запрятывает?.. да, я видел, они там дальше на вис - где он тут? - на висдегвоздят. 'Лутшейрабо Тывам Синьйо Рыненазову'. Гвоздь торчит вот. И как там дальше: 'Будуято Чноге Ниралом, Стануято Чноге Нира...' Вот они, ласты, висят резиновые, настоящие... Снять! 'Есликапра Лаесликапра Лапереживу' Чш-ш... 'Переживу!' И всё. Вот они. Тяжёлые, гнутся, как пружи
гнутся, как пружиновые. Резин-пружин. Но как же? Темно, застёг не вижу, не застежну. А если в кухню? Там закрыться - да! - и свет включить - да! - никто не увидит, да, только чтобы дверь не скри-и-и... Тих... О-о! Да тут как светло, луна в окно, на полу косые какие полосы большие! Лунополосый пол. Скорее в полосу ласты! Скоре! Е! Они на лапы похожи, как у гуся лапчат... Ого! Если такие большие лапы, какой тогда весь гусь? Застёжки... Чудовище, а не гусь. Вот. Тут такая штука, куда надо сунуть ногу, но... Но она большая! Провал... нога провалилась, не достать, как я застег... если такие большие лапы, какой должен быть?.. Он говорил, ты маленький, это не честно, я не виноват, что я меньше! А если затянуть застёж?.. Дырк, дырк, дырк... Дырки кончились, дальше не затягивается. Он говорил, ты маленький. А он сам большой. Это не честно! Всегда что ли так будет?.. А?! Шаги... Там, сзади... Кто-то... Ох-х! Свет!
        ***
        Инна развернула окно расшифровки образного ряда на весь экран. Слева, поверх изображения плясали столбики индикаторов - все, кроме двух, в 'красной' зоне.
        - Парадоксальный сон, - прогудел бас Синявского.
        Оглянуться бы на него, но инспектор не смог оторваться от экрана. Завораживающее зрелище - чужое сновидение.
        - Но ведь активность зоны Брока не падает, - возразил Сухарев.
        На экране - полоса лунного света на дощатом полу, детские худые руки возятся с резиновыми дырчатыми ремешками ластов.
        - Кхе! Хе-хм. И всё-таки это не сознательная деятельность, - Дмитрий Станиславович шумно дышал за правым плечом инспектора. - Он просто спит, Андрей. И будет спать часов восемь. Это я тебе гарантирую. Получил - кхе! - полную дозу. Вторую за сегодня, прошу заметить. Восемь часов как минимум, возможно, и больше проваляется без сознания. Посмотри на амплитуду альфа-ритма. И 'Аристо' успокоился.
        Инспектор слышал их, но не слушал. На экране тощая детская нога - это с Яном когда-то было? - тощая детская нога, смешно вытягивая пальцы, сунулась в резиновую пасть ласты, - если и было когда-то, прошло полвека! - в резиновую пасть ласты нога провалилась безнадёжно.
        'Пробует застегнуть', - думал инспектор, наблюдая за извлечёнными из памяти Горина событиями полувековой давности. 'Заметил, что не хватает дырок. Вот, значит, к чему ласты. Он увидел резиновые ремешки на перчатках доктора, и вспомнил. Ассоциация. Странно. Пятьдесят лет хранится такая чепуха. Значит, не чепуха. Они сказали, сильный эмоциональный всплеск. И я видел: страх, обречённость... Да! Обречённость, потому что противник заведомо сильнее'.
        - Но почему тогда речевые центры так мощно... Не нравится мне это. Надо было у Светы спросить, что с последними сканами.
        - Она сказала, скоро будет здесь, - нехотя ответила Сухареву Инна Гладких, потом чихнула, зашмыгала носом, и взмолилась:
        - Андрюша, теперь-то можно мне переодеться?
        Сон Горина иногда прерывался, экран темнел, потом изображение появлялось снова, и всегда с небольшим сдвигом по времени, так, будто кто-то отматывал время вспять, желая прокрутить повтор. Опять четырёхлетний мальчишка пытался затянуть ремешок, опять застывал, услышав за спиной шаги, опять оборачивался, опять его слепил вспыхнувший внезапно свет, и кто-то рослый тянул к нему руку. Рука обрастала когтями, кукожилась, зеленела, становилась похожей на лист. И вот уже не человек на экране, а куст щетинил колючки...
        - Да подожди ты с переодеванием, - досадливо проворчал Сухарев и снова обратился к Синявскому:
        - Вы гарантируете, что до восьми часов утра он будет без сознания? Поймите, это очень важно, чтобы не начал переосмысливать. Сны снами, но если пойдёт лавина умозаключений, построенных на разрежённых массивах данных, логические структуры сметёт как... как фигурки из спичек.
        - Гарантируете... - передразнил Синявский. - Положим, я гарантирую. Ну? Что это нам даёт? Что изменится до восьми утра?
        Инспектор отвлёкся от экрана, заинтересовавшись беседой. Синявский вертел в руках свою трубку, поглядывая на заместителя директора исподлобья. Тот кривил рот, с ответом медлил. Потом наконец решился:
        - Многое может измениться. Света сказала, что разобралась с расшифровкой. Если мы успеем построить тензоры...
        - Она всё врёт! - Инна вскочила, тряхнула головой так, что с мокрых волос полетели брызги. - Ты не понял ещё? Очнись! Она пудрит тебе мозги!
        - Инна... - Андрей Николаевич попятился. - Что ты... Тебя же слушают!
        - Пусть! - отчаянно пискнула мисс Гладких. - Пусть они все знают, что она морочит тебе голову, а ты... А ты и рад! Потому что ты... А она чихать на тебя хоте... А... А!.. А-чхи!
        - Будьте здоровы, Инночка! - сказал от входа женский голос.
        Инспектору пришлось встать, чтобы убедиться - это Берсеньева. На ней серый странного вида балахон с остроконечным капюшоном, он мокр, блестит, вода с него на пол каплет. И непонятно, давно ли Светлана Васильевна в Пещере Духов, слышала ли, что про неё говорила Инна? Если и слышала, не кажет виду, спокойна, даже весела.
        'А плащ у неё тяжеленный, - отметил про себя инспектор, наблюдая, как заместитель директора помогает даме избавиться от странной хламиды. - Просвинцован он, что ли?'
        Инна ничего на благопожелание не ответила. Носом шмыгнула то ли смущённо, то ли возмущённо.
        - Как вы, кхе, Светочка, оделись внушительно! - с улыбкой пробасил Синявский. - Объявлена радиационная тревога?
        - Нет. Но гроза там наверху просто термоядерная. По лестницам льёт, я чуть было не грохнулась, и поэтому... Инспектор, мне так перед вами неловко, я даже не знаю как.
        - Что с расшифровкой, Света? - перебил Сухарев. - Вы сказали, что разобрались.
        - А-ачхи! О-ох...
        - Что с вами Инночка? - светло улыбаясь, осведомилась Светлана Васильевна. - Вы купались? Или резвились с кем-то под дождём?
        'Нет, Света не слышала ничего, - решил инспектор. - Интересно, с чего ей передо мной неловко? Некстати этот влез со своей расшифровкой'.
        - Она Владим Владимыча из воды тащила, - ответил за Инну несколько повеселевший после прихода Берсеньевой доктор.
        - Ваши шуточки, Митя! - буркнула индианка.
        - Какие шуточки? Ты, когда вернулась оттуда, была похожа на русалку. А от Владимира Владимировича вон до сих пор идёт пар.
        Володя поспешно отключил подогрев. В самом деле - пар.
        - Вам бы в сухое переодеться, Инночка, иначе воспаление чего-нибудь обеспечено, - участливо заметила Берсеньева. - Не бережёте вы себя. Такая самоотверженность!
        'Всё-таки она слышала, - подумал инспектор. - И вообще Инну не любит. Ревность, как я и предполагал'.
        Индианка будто и не заметила шпильки, подхватила:
        - Да! Вот я и говорю - воспа... Ачхи-и! Андрей Николаевич не слушает. И переодеться меня не пускает. Вот заболею я, тогда...
        - Зачем вы так, Андрей? - Светлана Васильевна наклонила голову, спрашивая. - К чему такая жестокость? Вам нравятся вымокшие девушки?
        'Обе ломают комедию. Ради чего?' - инспектор отошёл в сторону, чтобы видеть обеих женщин.
        - Никакая не жестокость, - оправдывался Сухарев, - Необходимость. Вы сами знаете, нельзя туда.
        - Теперь можно.
        Света улыбалась.
        Сухарев смотрел на неё с надеждой, Синявский недоумённо, Инна исподлобья недоверчиво посматривала. Все трое заговорили разом.
        - Света, есть полная расшифровка?
        - Ты слышишь, Андрюша-а!.. А! Ачх-хр-хр!
        - Но как же - кха! - помехи?.. Психическое состояние неустойчиво, мало ли...
        - Есть?! Расшифровка!
        - Андрюша! Я только переоденусь. Андрюша же!
        - Я говорю, неустойчива психика, и Андрей... э-э... Николаевич против.
        - Да, я против. Света, вы сами, говорили, нельзя к нему.
        - Говорила, - подтвердила Берсеньева, подойдя к стеклянной стене. - А теперь говорю - можно. Расшифровки пока нет и не может быть. И помехи. Но всё-таки мы войдём, если пустит 'Аристо'.
        - Конечно... Теперь-то после ваших слов он точно пустит, - буркнул психофизик.
        - А вот мы и проверим, - сказала мисс Гладких, метнулась к стеновому пульту и нажала кнопку.
        - Но...
        Андрей Николаевич не успел возразить, да его и не слушал никто. 'Аристо' открыл перегородку, Света направилась к кушетке, а Инна, обогнав её, проскочила к дальней стене Пещеры Духов.
        'Ещё одна дверь, - подумал Володя. - Как я раньше не заметил? В глаза не бросается, тоже сдвижная. Места за той стеной достаточно, метров тридцать длиной комнатёнку можно устроить. Зал. Где-то должна быть у них...'
        - Там аппаратная, - подсказал Синявский, заметив, что инспектор интересуется задней дверью Пещеры Духов. - Моё хозяйство. Генераторы, преобразователи, большая катушка. Аппаратная. Хотите посмотреть?
        Вместо ответа инспектор сунул руки в карманы и двинулся по направлению к аппаратной, косясь на Берсеньеву. Та склонилась над больным, поправляла одеяло. Ни дать ни взять - сестра милосердия. 'Зачем-то ей нужно было войти. Не из одного ведь сострадания к промокшим. Одеяло подтыкает показательно. Прекрасная самаритянка. Театр. Ян - как бревно. Что ей нужно было внутри?.. Да! Бусы!'
        - Большая катушка в шахте. Там, дальше, - бубнил Синявский, грызя трубку. - В этих шкафах преобразователи, под коробами волноводы, а в тумбах...
        - Где Гладких? - перебил инспектор.
        - За шкафами каморка картографов, - пояснил Дмитрий Станиславович.
        - Оттуда выход в шахту лифта есть?
        - Нету оттуда выхода - кхе! - один вход.
        Психофизику очень хотелось курить, но трубку не разжигал. Держал в зубах, рукою обхватив плотно, большим пальцем мял пустоту в 'чашке'. В мундштуке при каждом его вдохе посипывало. Впрочем, говорить трубка ему не мешала.
        - Глухая стена, - цедил он сквозь зубы. - За ней в шахте, рядом с лифтом, моя катушечка. Соленоид - двадцать с лишним метров, вертикальный. И ещё холодильники, насосы.
        - И одежда Инны Валентиновны Гладких, - рассеянно дополнил инспектор, оглядывая, лабораторию психофизика. Вид внушительный: одни стойки с модуляторами чего стоят, кожухи волноводов тоже выглядят солидно - ребристые, толщиной в руку, серые змеи. Воздух в аппаратной сух, и звуки вполне аппаратные - на фоне занудного нытья (соленоид?) попискивание (пищат генераторы) и шорох (это охладители волноводов).
        - Нет, одежда Инны - кхе! - Валентиновны у неё в каморке. Там она и... Вот вы, Владимир Владимирович, если бы здесь работали, где бы переодевались, скажем, на пляж?
        - Я не Владимирович.
        - Всё равно. Где бы вы, Володя, на пляж переодевались?
        У инспектора мелькнуло подозрение, не отвлекают ли его умышленно. От чего? От того, что делают с Гориным или от возни в каморке картографов мозга? Берсеньева или Гладких? Поколебавшись не больше секунды, инспектор сделал выбор. Гладких.
        - Я привык держать мух и котлеты отдельно, - бросил он через плечо, обходя стойки с модуляторами. - Пляж и работа, знаете ли...
        Синявский хохотнул, потом сказал вслед, не трогаясь с места:
        - Все так говорят, пока не попробуют работать неподалёку от пляжа.
        'Может, она действительно просто переодевается?' - подумал Володя, найдя в простенке за шкафами обычную дверь. Не сдвижную, без замка, белую. Чтобы войти нужно просто повернуть ручку.
        - Вы постучитесь хотя бы, - насмешливо прогудел из-за шкафов Синявский.
        'Зря я туда. Но посмотреть, что там, надо'. Инспектор постучал костяшками пальцев по крашеной филёнке. Как у бубна звук.
        - Да! Можно! Входите! - разрешила Инна. Хоть голос и прозвучал из-за двери глухо, вполне различимо, без сомнения, мисс Гладких была рада гостю.
        Внутри ничего особенно интересного: два стола, стулья. Ещё один терминал? Нет, полноценный компьютер. И рядом с ним какой-то громоздкий прибор - куб с ребром в полметра, на передней грани - панель управления, кнопки, табло.
        'На квантовый интерферентор похоже. Зачем картографам мозга строить модели? И где Инна?' - Володя огляделся.
        У стены шкаф, распахнута дверца. 'Не в шкафу же... А! Я понял'. Конечно, в платяном шкафу госпоже Гладких делать нечего, пряталась позади него. Там в углу на верёвках уже сушилось легкомысленное матросское облачение.
        Госпожа Гладких оделась практичнее - в просторный костюм, вызывавший ассоциации с медициной. Она больше не мёрзла - грел её толстый свитер 'под горло'. Из-за шкафа вышла деловито, точно опытная медсестра на вызов. Сходство с медицинской работницей было бы полным, если б не одна деталь. Волосы индианка окрутила наподобие тюрбана купальным полотенцем, коего длинный хвост изящно спускался ей за спину. Хоть нос госпожи Гладких слегка покраснел, вид её больше не вызывал приступа острой жалости; во всяком случае, желания броситься на помощь у инспектора не возникло.
        - А-а, это вы, - протянула она, показалось - разочарованно.
        'Кого-то другого ждала. Вряд ли Берсеньеву. Синявского или Сухарева. Скорее второго'.
        - Андрей Николаевич остался у терминала, - наобум брякнул Володя.
        - Андрей Николаевич остался где-то неподалёку от Светланы Васильевны, - сказала Инна, - И пусть. Я без него справлюсь.
        Она разбудила компьютер; на панели куба перемигнулись огоньки, ожило табло - затлело зеленоватым светом.
        - Интерферентор? - вопрос инспектора прозвучал сухо.
        - Да. Физики оставили. Но вы не думайте, у нас есть разрешение. Митя... Дмитрий Станиславович получал. М-м!.. Он говорил, парадоксальный сон, это нужно проверить. Ну-ка!
        На экране компьютера появился граф, похожий на тот, который Инна и Сухарев рассматривали, изучая сон Яна.
        - Что у вас там? - Володя ткнул пальцем в куб.
        - Модель. Так, значит, что мне надо смотреть? Голубое пятно, вестибулярные ядра, двухолмие тоже.
        - Модель? Я понимаю, что модель. Модель чего?
        Инна, возя по сенсорной панели пальцем, заставляла граф на экране вертеться, приближала и отдаляла его, вбивала в таблицу какие-то данные, отчего пучки рёбер загорались красным. Индианка бормотала при этом:
        - Это отметила, это тоже, с пятном всё, теперь вестибуля... Что? А. Квантовая модель мозга Яна, конечно. Чего ещё? Да. И двухолмие. Я тебе всегда говорила, с ним особенно неудобно, много смежных рёбер, замучишься. И сколько ни втолковывай программистам, как об стенку... Андрюша, ты бы с ними сам поговорил. Ой! Извини... Извините, инспектор. О чём вы спрашивали?
        - Вы ответили, - буркнул Володя, и подумал: 'Завидовать дурно. Ясно вам, господин инспектор?'
        - А, ну ладно тогда. Вроде, всё я указала? Всё.
        Она откинулась на спинку стула, граф на экране шевельнулся, по нему пробежали пульсации, в ячейках большой таблицы замелькали числа.
        - Всё-таки он прав, - кивая, проговорила, Инна. Хвост её тюрбана выразил согласие.
        - Кто прав?
        - Андрей! - крикнула, чуть повернув голову, госпожа Гладких. Вопрос пропустила мимо ушей. Затем вскочила, и, задев плечом инспектора, кинулась вон, крича: 'Андрей! Я проверила, он прав!'
        Володя оторвал взгляд от муравьиного шевеление чисел матрицы и потащился следом за девушкой, чувствуя себя глупо. Миновал аппаратную (там Синявский ковырялся в недрах какого-то шкафа), испросил у 'Аристо' разрешение выйти и выпущен был немедленно в Пещеру Духов, где застал возле кушетки Инну и Сухарева. До тела Горина им, похоже, не было дела.
        - Ты уверена?
        - Андрюша, ну точно - всё как во время самого обыкновенного быстрого сна. Митя прав. Мы можем уйти. Если каждый подтвердит запрет, до утра к нему никто не войдёт, а утром...
        - Что утром? Она сказала, расшифровки не будет.
        - Андрюша, ну что толку нам всем здесь торчать? Я есть хочу и спать. Ему хорошо, он...
        Тут Инна соизволила заметить тело: подошла, приподняла руку Горина, взвесила, отпустила. Потом взялась за одеяло, и до самого подбородка Яну его натащила.
        - Как мумия. Вот, - сказала она, но не смогла выдержать серьёзный тон, - прыснула под прикрытием ладошки. И тут заметила постороннего наблюдателя. Смутилась. Чтобы это скрыть, пискнула: 'Пойдём, Андрей!' - и вывела Сухарева под локоть. Тот не оказывал сопротивления, о чём-то думал.
        Инспектор дождался, пока за ними закроется зеркальная переборка, кивнул собственному отражению, подошёл к телу, действительно напоминавшему мумию.
        Когда покинувший аппаратную Синявский оказался в Пещере Духов, он застал инспектора у кушетки.
        - О чём задумались, Володя?
        - Да так. Кое-что пришло в голову.
        - Лучше выбросьте всё из головы хотя бы до утра. Говорю как психофизик: вам нужно поесть, а после вы захотите спать. Идите, я сейчас. Только вот кое-что...
        Уходя, Володя отметил: бусы не лежат больше на тумбочке, и на полу нет ни одной янтарной капельки. Некто их собрал, все до одной. 'Думаю, понятно кто. Решила убрать доказательство? Или тут что-то ещё? Ладно, что улики нет - ерунда, мне даже на руку'.
        Возвращение инспектора было замечено.
        - Вами тут интересуются, - сказала ему Берсеньева, отвлёкшись от переписки.
        - Да? Кто же?
        - Одна сердобольная женщина, - глаза у Светланы Васильевны стали как щёлки.
        Володя непроизвольно посмотрел на Инну, которая шепталась в дальнем углу со своим шефом.
        - Не там ищете участие, - сказала ему Света. - Инночка на редкость бессердечна.
        - Что вы такое говорите? - возмутилась индианка. Значит, слушала всё-таки.
        - Говорю, что инспектором интересуется другая особа. Она только что спрашивала, не собираемся ли мы заморить гостя голодом.
        - А, это Катька, - Инна вильнула хвостом своего фантастического головного убора и вернулась к прерванной беседе. Услышать, о чём они с Андреем Николаевичем шепчутся, не представлялось возможным, да и неудобно подслушивать.
        - Катерину отлучили от библиотеки, она поэтому взялась за готовку, - пояснила Света. - Остальных накормила, ждёт нас. Про вас, Володя, спрашивала. Могу поспорить, оставила двойную порцию.
        'Катерина, - припомнил инспектор, - это, должно быть, та энергичная особа, которая требовала разогнать собрание, чтобы не слушать гнусь. Отлучили от библиотеки - взялась за готовку. Готовить на полсотни человек - это не курица чихнула. Может, ей помогает кто. И всё равно - сильна Катя. Джинсовый костюм, очки, светлые волосы, короткая стрижка и категоричность в суждениях. Двойную порцию? Хм-м'.
        - Я бы тоже не отказалась от двойной, - снова подала голос индианка.
        - В вас, Инночка, я и не сомневалась. Ну что же? Пойдёмте в Галилео? Нет, погодите, сначала надо заговорить 'Аристо', чтобы до восьми утра никому открывал.
        - А где Митя? - спросил Сухарев, начальственно озирая комнату.
        Инспектор вернулся к прозрачной стене. Синявский всё ещё был в Пещере Духов - поправлял Горину одеяло.
        'Это у них ритуал такой вечерний? Все, кроме Сухарева, возились с одеялом. Кстати, он тоже мог, пока оставался один на один с телом. Он и бусы мог собрать. Надо позвать Митю Станиславовича. Действительно, есть хочется, сил нет'.
        Володя стукнул в перегородку, потом сообразил, что зря старается. Силикофлекс же, а не обычное броневое стекло. Однако доктор, хоть слышать стук не мог, оставил Яна и живо выбрался наружу.
        Свет в Пещере Духов погас, пять человек переглянулись и по очереди проговорили: 'До восьми часов утра вход в лабораторию волновой психофизики запрещён для всех без исключения'.
        После Берсеньева проверила, - попробовала сдвинуть переборку - и убедилась: заклинание подействовало.
        ***
        Екатерина Романовна Василевская оказалась удобной собеседницей, и не потому, что умела слушать. Оценить этот её талант не получилось, поскольку его проявлению мешало другое замечательное качество - способность говорить, не обращая внимания на отклик аудитории, даже если таковая состоит из одного занятого едой полусонного слушателя.
        Володя поглощал гигантскую порцию молча, без вкуса, если бы спросили, что ест, затруднился бы ответить. Кате кивал, улыбался, но смотрел сквозь.
        - И ничего такого не подумала, представь! - Катерина с молчаливого согласия инспектора прочно перешла с ним на 'ты' ко второй минуте беседы. - Гуляла я, думала как раз о трансформации эрративов, когда увидела сторожевой катер. Как-то он под язык подвернулся, понимаешь: Катя - Кате - Катер. Думаю, ну этот уж точно через букву 'и'. Катир. И видно - сторожевой, потому что сто рож. Представила себе я эти рожи, и аж озноб по коже, - какого, думаю, рожна? К кому-то ночь нежна, а мне... Да, так значит, катер в море. Жара, серебристые тополя, сам знаешь, не очень-то затеняют, они здоровенные, а солнце клонится, половина пятого уже, славно я прогулялась, потому что голова как дубовая после обеда, вдобавок Митя пристал в библиотеке со своим плаваньем да здоровым образом жизни. Нечего, мол, если голова не варит, сиднем сидеть, надо, мол, идти на пляж. Ну, на пляж - нет уж, ещё чего, куда ж? Вода ж холодная, в такой купаться - блажь... Да, и вот дождалась я, пока Митя смоется за полотенцем, и выползла погулять. Тогда? Или нет, гораздо позже, увидела я...
        Володя, чтобы не задремать и ненароком не ткнуть вилкой или ножом себе в руку, обдумывал последний разговор с психофизиком.
        Синявский по дороге из бункера в Галилео говорил охотно, потому как дорвался наконец, раскурил трубку. Понукать почти не пришлось, сам всё выложил. Рассказал, что после обеда, убив положенный по рекомендациям врачей час в библиотеке, пошёл прямиком на пляж, как поступал ежедневно. Это было в пятнадцать-пятнадцать ровно по электронным часам над входом в Энрико Ферми, факт, подтверждение коему можно получить у Светланы Васильевны.
        Свету пунктуальный доктор встретил на площадке лестницы Дирака, встретил и окликнул, но ответа не получил; надо полагать, Света была поглощена собой, ведь обыкновенно общительна и вежлива. Направлялась она, конечно, в парк Мирамаре или к маяку, - куда ещё можно попасть по лестнице Дирака от Энрико Ферми?
        А доктор без излишней торопливости пошёл вниз, и в аллее серебристых тополей... нет, раньше, на обзорной площадке, увидел заместителя директора и не одного его.
        Нет ничего удивительного в том, что именно эту площадку Сухарев выбрал для делового разговора с подчинённой. Погода прекрасная, чудесный вид, начальственные распоряжения в такой обстановке лучше усваиваются. С Инной Дмитрий Станиславович не сказал и двух слов, поскольку та появлению психофизика не обрадовалась, против обыкновения. Сухарев вёл себя необычайно любезно и кроме прочего порекомендовал не беспокоить Яна. У того вышла размолвка со Светой.
        - Потому-то она и была не в себе, - заметил вскользь доктор и стал рассказывать дальше.
        Володя шёл рядом, радуясь, что кончился дождь. Иначе не вышло бы устроить по дороге допрос - в такой темноте, с риском свернуть шею на лестнице. Будь на голове шлем... но он остался у Берсеньевой в сейфе, поэтому вместо системы ночного видения пришлось полагаться на пляшущий по ступенькам свет карманного фонарика Синявского. Похоже, тот привык разгуливать ночью, вёл уверенно, говорил без умолка. Жаль, не было видно его лица.
        Ни времени встречи с Гладких и Сухаревым, ни продолжительности беседы Дмитрий Станиславович указать не смог, сказал: 'Болтали пару минут'. После чего те двое остались, а доктор ушёл к лифту, спустился на пляж, гдё проделал положенные упражнения и точно в пятнадцать-сорок, по часам, вошёл в воду.
        Плавал ровно час, минута в минуту, затем оделся и ушёл с пляжа.
        К Яну из деликатности так и не зашёл - зачем докучать человеку, когда у него неприятности? - и спокойным шагом вернулся к себе, в корпус Леонардо. Зачем? Да за трубкой! Оставил её там утром в надежде удержаться от курения хотя бы день. И костерил себя за это полдня, с самого обеда.
        Володя, припомнил оговорку психофизика и поинтересовался, где и когда тот в последний раз виделся с Гориным.
        Ответ получил без промедления: 'В Галилео, за завтраком'.
        На этом и пришлось прекратить допрос, - у входа в корпус инспектора и доктора встретила Катя. При ней говорить не хотелось, да и не вышло бы, а в баре, куда она привела ужинать, Синявский занял единственное свободное место за столиком на четверых.
        Пришлось Володе довольствоваться обществом Екатерины, позволив подозреваемым говорить, о чём хотят. Как ни странно, разговор за столиком на четверых не клеился.
        Пока Василевская подавала на стол, Володя следил внимательно и отметил: Синявский пробует острить, но не находит отклика, Инна и Света пожирают друг друга глазами через стол, Сухарев демонстративно изучает потолок.
        Потом принесли еду, и подозреваемые практически лишились надзора. Как и предсказывал доктор, от еды инспектора стало клонить в сон, а тут ещё болтовня Катерины.
        - Тогда? - вспоминала она. - Или нет, гораздо позже, увидела... Да!
        Володя вздрогнул, дёрнул головой. Под веками жгло.
        - Да! Это же я с японского пятачка видела!
        - Что-оу-ах-а!.. за пятачок? - сдерживая зевок, спросил Володя.
        - Ну, пятачок, от которого к лифту аллея. Там растёт старая вишня. Не сакура, но всё равно есть в ней что-то японское, и вид на море оттуда самый лучший.
        - И что ты оттуда увидела? - спросил инспектор. Не успел сообразить, о чём речь. Лишь когда Катя стала рассказывать дальше, понял: японский пятачок - та самая обзорная площадка, где Сухарев, по словам доктора, разговаривал с Инной Гладких. Значит, Катя была там около половины пятого. Она могла видеть.
        - Катер видела и этот - как вы все его называете? - да, беспилотник, и подумала... Нет, вру, не тогда я подумала, а позже, когда мимо промчался как сумасшедший паровоз...
        - Чш-ш! - зашипел инспектор. - Тише, об этом позже. В номере.
        Затем он встал и в полный голос, чтобы услышали за соседним столом, проговорил:
        - Скажи лучше, куда меня поселили? И заодно хотелось бы узнать, где я могу найти остальных, если захочу задать пару вопросов?
        - Вам, кажется, давали список, - проговорил деревянным голосом Сухарев.
        - Ах да! - инспектор кивнул и полез в нагрудный карман. - Прекрасно. Значит так, если кто-нибудь из вас понадобится мне через часик-полтора...
        - Стучитесь сильнее, - перебил Синявский. - Сплю я крепко.
        - Чистая совесть - лучшее снотворное; так ведь, Инночка? - спросила Света, отодвигая тарелку.
        Мисс Гладких фыркнула, вскочила, толкнув стул. Хлопнула дверь, процокали, удаляясь по гостиничному коридору, каблучки.
        - Еду прихватить не забыла, - прокомментировала Берсеньева.
        - Света... - доктор вздохнул, укоризненно качая головой.
        Сухарев смолчал; потолок, видимо, наскучил ему, теперь заместитель директора пытался смутить взглядом стол.
        'Пропади пропадом их дрязги! - подумалось Володе. - Спать хочу зверски, а нельзя. Сначала позвать Катю, потом снова Синявского. Или сперва разговорить индианку?'
        - Катя, когда освободитесь, зайдите ко мне, нужно поговорить, - шепнул он Василевской.
        - Я сейчас! Я мигом! - с готовностью отозвалась та и засуетилась, собирая со столов посуду.
        Выходя в коридор, инспектор услышал: 'Идите к нему, Катюша, я всё уберу и вымою', - 'Да зачем же... Светочка!.. Я... Я сама!' - и не стал задерживаться у двери, мысль о том, что стоило бы подслушать, показалась омерзительной.
        Его шатало от усталости. Вторые сутки на ногах, перемещение, четыре часа в самолётах, два взлёта, две посадки, потом беготня, катавасия с Гориным, - кого угодно укачает. Теперь самому врать и с чужим враньём возиться. А на душе и без того гадко.
        Ключ торчал в замке.
        Инспектор вошёл в номер (дверь за собой не запер), пощёлкал без разбору всеми выключателями, ввалился в ванную и первым делом сунул голову под кран. Через минуту был на балконе, таращился в темноту, в которой ворчало растревоженное грозой море.
        Умывание нисколько не помогло, опять жгло под веками. Шум прибоя, потрескивание ветвей, лиственный шелест слышно было как сквозь вату.
        Скрипнула дверь - на первом этаже? - ветви куста, росшего под окнами, осветились, забелели мелкие острые листья. Кто-то на балкон вышел.
        - Арнольда! - громким шёпотом позвал кто-то. Инспектор не без труда узнал голос Инны Гладких.
        - Арнольда!.. Паршивка такая, иди, иначе не дам жрать!
        Чёрная маленькая тень скакнула из зарослей остролиста, мелькнули искорки глаз.
        'Меня заметила', - подумал Володя.
        - Горе моё, исчезающая кошка, - ворчала Инна. - На, жри. В последний раз чтобы. Когда зовут - иди.
        Визгнула балконная дверь, мрак сомкнулся, куст под окном обратился в бесформенный ком тьмы и втянул когти листьев.
        Глава 6. Когти листьев
        - Жрать ему не давать, пока не поймёт, - пропел из тьмы голос индианки. Володя потянул туда руку, нащупал холодное, ребристое... Решётка? Всё вокруг заросло колючками, ногам холодно. Ночь, и в ночи светлый вырезан прямоугольник. В нём кто-то. Тёмный лик в золотом окладе, женщина, знакомый голос:
        - Пока не поймёт, что он здесь лишний.
        Нет, не Инна Гладких. Это Арина, узнал Володя. Обида скребнула когтями изнутри: 'Почему я лишний? Аришка...'
        - Он поймёт, - отца голос где-то сзади. - Отправьте его. Нортона сюда, его туда. Так надо. Если мы определим необходимость, как обстоятельство, которое не обойти и не перепрыгнуть...
        Володя повернулся на спину, не выпуская решётки, хотел сказать отцу, чтоб не говорил глупостей, но слова не получались, а отец всё говорил и говорил, хлопая ладонью по столу, припечатывал:
        - Он пожил на Земле достаточно! (Хлоп!) Изгнание необходимо! (Хлоп!) На Марс необходимо и достаточно! (Хлоп!) Веление времени! (Хлоп!) Времени нет! (Хлоп! Хлоп!) Половина восьмого! (Хлоп! Хлоп! Хлоп!) Инспектор, проснитесь!
        Голова побаливала, ныла шея, свет прямо в глаза, под рукой что-то холодное, стальное. Володя шевельнулся, щурясь на свет. Лежать мягко, ребристое - это не решётка, а батарея под окном. Сквозь гардины свет, утро. В дверь стучат.
        - Инспектор, половина восьмого, проснитесь!
        'Не отец, а Синявский'.
        - Слышу! - отозвался Володя, но с первого раза вышло невразумительное мычание, пришлось прокашляться и ещё раз, громче: 'Слышу, я сейчас!'
        Дмитрий Станиславович прекратил барабанить в дверь, сказал что-то и ушёл. Слышно было, как он покашливает, спускаясь по лестнице.
        'Я в Галилео, - напомнил себе инспектор. - Похоже, просто заснул. Позвал Василевскую, начали говорить, и... Как я оказался в постели? Ведь сидели у журнального столика. Сонного меня перетащили, что ли? Раздели. Не помню. О чём-то важном Катя вчера... Но нужно встать'.
        Умываясь и рассматривая в зеркале измятую, с мешками под глазами, недовольную свою физиономию, он припомнил, о чём накануне рассказала Катя.
        ***
        Пришла она сразу вслед за тем, как состоялось кормление исчезающей кошки. Очень смущалась, краснела, снимала и надевала очки. Пришлось усадить её в кресло напротив, чтобы не бродила по комнате. Только после этого дело пошло на лад, Катенька перестала перебивать саму себя и восстановила истинную последовательность событий.
        После обеда работала в библиотеке, но от жары думалось плохо, поэтому: 'Даже обрадовалась, когда явился надоедать Митя'.
        Около трёх доктор побежал за полотенцем. 'Почему решила, что за полотенцем? Так ведь он звал на пляж, а полотенца при нём не было. Без полотенца сейчас холодно из воды вылазить, я даже и представить не могу, как это - бр-р! - без полотенца. Потому он, наверное, и зашёл к себе, взял. И потом, когда он выскочил из лифта, дымя как паровоз, полотенце у него было, я хорошо видела. Он нёсся, конец полотенца вился на ветру, как полосатый флаг. Так Митя торопился, что не заметил возле вишни меня'.
        Последнее обстоятельство возмутило чувствительную девушку, и повествование не сразу двинулось дальше, пришлось трижды выслушать: 'Нет, ты подумай, меня он не заметил!' - и убедить Катю, что если б на месте Синявского был сам инспектор, уж он-то уделил бы ей немного внимания обязательно.
        Немного успокоившись, Катерина вспомнила, когда видела бегущего психофизика: 'Я как раз прошлась по тополёвой аллее, завернула на пятачок подышать, поглазеть на море, и вижу - катер. Нет, сначала я увидела самолё... беспилотник. Откуда он, думаю? А потом заметила катер. Неспроста это, подумала я, и вот тут-то и пронёсся мимо Митя. Мне кажется, он тоже увидел катер и понял... Что?'
        Володя спросил, когда всё это случилось, и получил ответ: 'Не раньше половины пятого, потому что как раз в половину пятого мне наскучило слоняться по лестнице вверх-вниз, и я побрела к японскому пятачку. На часы глянула, удивилась, почему так солнце низко? Было половина пятого, и я подумала, а хорошо бы посидеть на японском пятачке часиков до пяти, если всё равно не работается, посмотреть, как склоняется солнце, как цепляется за маяк, прячется за гору... И я поднялась, и присела возле вишни, гладила кору, смотрела на море, слушала, ждала заката, но так и не дождалась, потому что часов в шесть...'
        - Тут я, кажется, и задремал, - сказал своему зеркальному двойнику Володя.
        Щёки его покраснели после обтирания и больше не казались чужими. Пора было браться за дело.
        - Не приснились же мне эти её 'шесть часов'?! - спросил он вслух. - Я сам увидел 'шпиона' в семнадцать-двадцать, значит, если даже не в шесть, а в половине шестого Синявский выскочил из лифта, выходит, он мне лгал.
        'Да, - продолжил Володя, прикрывая за собой дверь номера. - Лгал мне, когда говорил, что в шестнадцать часов сорок минут вылез из воды, оделся и сразу ушёл с пляжа домой. Будь так, он наверняка бы застал Катю под тополями, и никак не мог пробегать, дымя как паровоз, мимо японского их пятачка в шесть часов вечера. Может, Катенька ошиблась или выдумала?.. Полотенце, она сказала, полосатое... Стоп!'
        Володя остановился на лестнице, припомнив ещё одну деталь. Вернее, даже две. 'Похоже, врал именно доктор. Навешал мне. Всё враньё, от первого и до последнего слова'.
        - Но об этом пока ни-ни, - сказал себе инспектор и поспешно двинулся дальше. На часах без двадцати восемь, медлить нельзя. 'Скоро проснётся Ян'.
        В холле Галилео было пусто, пахло табачным дымом. На крыльце меж колонн слонялся доктор Синявский. Руки за спиной, трубка в зубах. Облачка дыма лениво выплывали во двор, там их подхватывал ветер. Снаружи солнечно, значит, сквозь стёкла веранды не должно быть видно, что происходит в полутёмном холле.
        Володя метнулся к сейфу, подёргал ручку, - оказалось заперто, - выдвинул и задвинул ящик стола, ища ключ, - нет его здесь, - и затем, согнав с лица гримасу досады, - не получилось со шлемом, чёрт! - вышел наружу.
        - Вот и вы, - встрепенулся Дмитрий Станиславович. - А я вас жду. Пф-ф! Пора нам с вами в бункер.
        - А остальные?
        - Полагаю, все уже там, - заверил доктор, и, руки за спиной, трубка вперёд, сошёл с террасы.
        Володя нагнал его не без труда.
        Хоть психофизик и был роста среднего, но шагал быстро, и действительно походил при этом на паровоз. Спешил по плитчатой захвоенной дорожке, вившейся меж сосен, гудел: 'В такое утро! Пф-ф! Лезть в подземелье, это, право слово, глу... Пф-ф!' Был он, по всему видать, доволен и совершенно спокоен.
        'Проверим', - решил инспектор, и спросил как бы невзначай:
        - На пляж всё равно рановато, прохладно. И я не прихватил полотенца, да и вы, кажется, тоже. Или оно у вас в лаборатории сушится?
        - Сушить в аппаратной полотенца? Пф-ф! Сразу видно, вы не имели дела с квантовыми генераторами.
        - А как же картографы развешивают на верёвках мокрое?
        - Так то картографы, им закон не писан. И у них там нет ничего, кроме интерферентора.
        - Вы сами, помнится, что-то такое говорили, мол, если работаешь рядом с пляжем...
        Заросли можжевельника поодаль, у валунов. Кусты остролиста у самой дорожки норовили вцепиться в штанину или хотя бы царапнуть руку. Меж сосновых стволов мелькало солнце, вверху перекликались человечьими голосами дрозды.
        - Я не картограф какой-нибудь, а физик, - беззаботно басил, сжимая трубку ладонью, Синявский. - Я привык, как вы сами выразились, держать мух отдельно, а котлеты отдельно. Полотенце поэтому сушу дома. Пф-ф! И каждый день, когда спускаюсь после обеда из библиотеки на пляж, беру с собой. Плаваю, затем совершаю пешую прогулку, - ходить пешком, пф-ф, полезно! - поднимаюсь к себе в Леонардо, оставляю полотенце там, засим и отправляюсь в лабораторию. И работается мне после такого моциона, знаете ли, преотлично.
        - И вчера?
        - Что? - спросил Синявский, вытащив изо рта трубку и чуть замедлив шаг.
        - Вчера вы, уйдя из библиотеки, заскочили домой за полотенцем? Ну, помните, когда встретили на лестнице Свету? В пятнадцать часов пятнадцать минут ровно.
        - Н-не... нет, вчера я...
        Синявский остановился. Помолчал в затруднении, подумал, просиял, как бы припомнив, и заявил:
        - Вчера я прихватил полотенце в библиотеку. Чтоб, знаете ли, не ходить лишний раз...
        - Вы что-то путаете, Дмитрий Станиславович, - Володя укоризненно покачал головой, и подхватил доктора под локоть. - Пойдёмте, мы опоздаем к восьми. Полотенца у вас с собой в библиотеке не было, факт. Это могут засвидетельствовать два человека. Следите за моей мыслью: раз полотенца у вас не было, и домой вы после обеда не заходили, значит, вчера, выходя из воды в шестнадцать-сорок, вы никак не могли им воспользоваться.
        - Ну да, - забормотал Синявский. - Я вчера был какой-то рассеянный, это из-за того, что попытался обойтись без трубки. И полотенце на пляж не взял именно поэтому - не хотел заходить домой, чтобы не было соблазна закурить. Трубку оставил дома, полотенце тоже. Вылез из воды, а обтереться нечем. Холодно, знаете...
        - Да нет же, Дмитрий Станиславович, вы всё-таки вытерлись вчера, выйдя в шестнадцать-сорок из воды.
        Впереди, в прогалах ветвей, за белоснежным частоколом балюстрады Володя увидел море.
        - Вытерся? Чем? - едва слышно молвил Синявский. В глаза не смотрел.
        - Да пойдёмте же, - понукал инспектор. - Вытерлись полосатым полотенцем. Тем самым, которое было с вами, когда вы вчера выбежали из лифта и помчались по аллее вверх. Вас видели.
        - Видели? Но никого же не было... То есть я хочу спросить, кто меня мог видеть, ведь я никого не встретил, когда бежа... поднимался по аллее часов в пять.
        - Позже. Кое-кто видел вас позже.
        - Кто? - на доктора было жалко смотреть.
        - Ну какая разница, кто? - улыбнулся инспектор. - Скажем так, один человек, сидя вот здесь, рядом с этой вишней, видел вас, но не в пять часов вечера, а немного позже. Постарайтесь вспомнить как можно точнее, что вы делали вчера с трёх дня и до шести часов вечера. Восстановите все ваши действия, желательно поминутно. Не как картограф какой-нибудь, а как физик.
        Заметив, что Синявский собирается начать оправдания немедленно, инспектор добавил:
        - Нет-нет, я не тороплю. Обдумайте всё хорошенько, время у нас есть.
        'Пока есть, - подумал он. - Примерно сутки'.
        К лифту подошли молча, молча спустились, молча двинулись по мрачноватому - по контрасту с жемчужным средиземноморским пейзажем - тоннелю Гамильтона. Синявский растерял всю свою живость, трубка в его руке погасла.
        'С полотенцем разобрались, на закуску осталась ещё одна деталь', - сказал себе инспектор, нажимая на кнопку дверного пульта.
        - Бип! Бип! Бип! - донёсся из предбанника Пещёры Духов назойливый зуммер.
        Голос Сухарева, негромко: 'Да послушайте же, Света, нельзя ему давать просыпаться, пока мы не сможем распаковать'.
        Синявский замешкался у входа, инспектор, напротив, поторопился войти. Понадеялся, что его не заметят. Так и вышло: из-за - Бип! Бип! - писка зуммера, никто из троицы не услышал, как отъехала дверь.
        Инна за терминалом, зажала ладонями уши, вытянула шею, поза напряжённая, следит за чем-то. Это её терминал - Бип! Бип! - но те двое как будто не замечают:
        Берсеньева смотрит на спящего Горина, упершись ладонями в силикофлекс, а Сухарев упрашивает:
        - Ещё хотя бы раз анестезию, чтобы не дать ему...
        - Нет, - Света ему в ответ. - Спросите Митю, он скажет. Нельзя в третий раз парализатор, Ян может впасть в кому.
        - Пусть! Мы после расшифровки выведем излучателем.
        - Может не выдержать сердце. Несколько часов быстрого сна подряд. Спросите Митю.
        - Конечно, будить, - вмешался психофизик.
        'Чтоб тебя, - ругнулся про себя Володя, заметив, как дёрнулся заместитель директора, и как метнулся из прорезей лица-маски страх. - Спугнули его'.
        Впрочем, Сухарев взял себя в руки очень быстро, миг - и он сама корректность: голова вполоборота, на губах улыбочка, несколько постная, но подчинённые и не вправе ожидать от начальника особенной теплоты, если выказывают неповиновение.
        - Митя, я говорил вам и повторю... (Бип! Бип!) Инна, выключи наконец пищалку! Дмитрий Станиславович, необходимо любой ценой удержать его в бессознательном состоянии. Инна, ты не слышишь?! Я прошу тебя, выключи!
        - Дайте договорить, - возразил с достоинством доктор. - Можно индуцировать тета-ритм. Расщепить последний скан, выделить всё в частотном диапазоне от четырёх до восьми герц, растянуть до ста микровольт... (Бип! Бип!) Правда, Инночка, убери пищалку, раздражает. Да, тета-ритм. Наложить поверх. Понимаете, резонанс. Локально. Мы просто переведём его в стадию...
        - Медленного сна, - закончил за него Сухарев. - А?! Света, что вы на это скажете? Правда, он может ненадолго проснуться.
        - Не возражаю, - ответила Берсеньева.
        - Конечно, он проснётся. Циклов сто мозг будет сопротивляться. Хоть и в резонансе, но амплитуда мгновенно не вырастет.
        - Циклов сто, - прикидывал Андрей Николаевич. - Это что-то около пятнадцати секунд. Ладно, пусть.
        - Двадцать секунд, не больше, - пообещал Синявский. - И ведь это медленный сон! Релакс, верхние связи суперактивны, лобные доли... Полудрёма, первая фаза. Получится что-то вроде двадцатисекундной галлюцинации, потом будет медленный сон.
        - Действуйте, Митя, - приказал Сухарев. - Света, вы не против?
        - Я уже разрешила, - равнодушно ответила Берсеньева.
        Психофизик кивнул и взялся оттаскивать от экрана мисс Гладких: 'Инна, позвольте я. Нужен терминал. Я бы сел за второй, но долго загружать. Вы слышите? Инна!' - ему пришлось потянуть её за руку.
        - А если бы Светлана Васильевна не разрешила? - спросил инспектор у заместителя директора вполголоса. - Почему вы всё время спрашиваете у неё? Приказали бы. Разве она имеет право запретить?
        Андрей Николаевич посмотрел на Владимира с большим удивлением.
        - Конечно, она имеет, - проговорил он. - Издеваетесь, Владим Владимыч? Или это снова ваши провокаторские штучки? Имеет ли жена право?
        - Жена? - инспектор тоже не справился с лицом, поскольку был ошеломлён.
        - Я начинаю подозревать... - проговорил издевательским тоном Сухарев, но озвучить подозрения ему не дали.
        - Я поняла! - громко заявила Инна, согнанная с рабочего места. Смотрела при этом на Свету.
        - Я очень рада, - мило улыбнулась та.
        - В самый раз успели, - сказал Синявский. - Пару минут, и он проснулся бы.
        - Запускайте скорее! - встревожился Сухарев. О подозрениях забыл и оставил инспектора - видимо, состояние Яна беспокоило его больше.
        - Непременно, - невпопад ответил доктор.
        - Я по-ня-ла, - повторила по слогам Гладких и упёрла руки в бока. Так они и стояли со Светланой Васильевной, меряя друг друга взглядами - внушительное зрелище, нужно сказать.
        Инспектор и дальше любовался бы ими, если бы зуммер не смолк и не послышался стон, а после - вскрик. Ожила, зашевелилась мумия.
        - Мама! - услышал инспектор. - Где я? А! Ко... когти... Ма!
        - Что у него в руке? - спросил, распрямляясь, Сухарев.
        'У Яна в руке. Они на экране видят', - сообразил инспектор и не к перегородке направился, а прямиком к терминалу, за которым колдовал Синявский. Сначала не понял, куда это смотрит Горин - стена, дверь, - потом двоящееся, плывущее изображение качнулось, и почти всё окно видео-расшифровки заняла рука Яна.
        - Сухой лист падуба у него, - сказал доктор.
        - Остролиста, - машинально поправил Володя.
        - Это одно и то же.
        - Я спрашиваю, откуда он его взял?! - страшным шёпотом осведомился Сухарев, тараща на инспектора вылезшие из орбит глаза.
        Бурый лист на ладони растопырил колючки, будто пытался приподняться, рядом с ним - красная бусинка крови.
        - Сжал в кулаке, укололся, - прокомментировал Синявский. - Кто-то Яну в руку сунул вечером.
        Сухарев скалился и сипел, уставившись в экран. Посмотрел и Володя. Там детская ручонка тянулась к ощетиненному когтями колючек кусту остролиста.
        ***
        Не тянется дальше ремешок, что за... Кончились дырки! Опять кончились, опять этот сон, я сплю. Я помню, что будет дальше. Дядьвадя тогда пришёл, свет включил. Свет! Не хочу помнить... Это не дядьвадя... Это... О-о! Вместо руки у него лист, когти... Мама! Не кричится и руку что-то колет. Что у меня там? Глянуть.
        Я поднёс руку ближе. Плохо видно, мутится всё. Никак не привыкну, слишком светло, сверху свет. Весь потолок светится, а лампы нет. Как-то это называется, когда светит весь потолок, не помню. Но точно, это не наша кухня, в кухне на потолке лампа на длинной ноге. Где я?
        - Где я! - голос у меня странный. - А-а!
        Страшно кричать, эхо как в пещере. Какая-то пустая стена, дверь без ручки. Я видел такую. Не помню. Что за той дверью? И что у меня за колючка? Лист. Почти как во сне, только меньше и не зелёный. Где я видел? Не помню. Руку мне уколол своими когтями. Кровь...
        - Ко... когти, - очень странный у меня голос - Ма!
        А! Я помню, откуда лист. Вечером возвращались домой с моря через парк с мамой, и он тоже шёл рядом, но с ним я не разговаривал, потому что обиделся. Он нёс свои ласты, закинул за плечо. Наверняка были ещё мокрые, все в каплях, потому что он только и делал весь день, что плавал, а мне трогать их не разрешал, даже когда не плавал. И смеялся. А мама не смеялась, но всё равно обидно. Потому что жарко просто так сидеть и слушать, как Ма про какую-то девчонку читает и не одному мне, а ещё и девчонка к нам прицепилась слушать. Если та Алиса такая же приставучая, понятно тогда, почему от неё все бегают, как кролики. Почему у кролика розовые глаза? Так Мама и не сказала, почему. Сказала, потом объясню, но никогда не бывает никакого 'потом'. Может, мне не интересно, как всякие девчонки заблуждаются, я и сам могу, подумал я, и решил от злости заблудиться. Вечером, когда возвращались с моря через парк. Сверху орали эти... Такие, - на столбах, на колокола похожие. Вопили: 'Как хорошо быть генералом!' - и папа тоже губами шевелил: 'Как хорошо...' - ему хорошо, а я даже не знаю, о чём это: 'Если капрала, если
капрала переживу'. А его не спросил, потому что обиделся, и не разговаривал, и решил заблудиться. Темно было, зажглись фонари; и маяк, когда мы уходили с набережной, я заметил, тоже включился. Они друг с другом, как будто меня нет, даже руку мою Ма выпустила, и я - ладно, раз так! - повернул туда. Между высоченными кустами узкая дорожка. Я пройду, а они, если будут за руки держаться, - нет. Повернул и побежал, чтоб не поймали. И - раз! - повернул, - два! - повернул между кустовыми стенами царапучими, потом ещё, ещё, ещё повернул, не помню сколько раз, а они не кончаются! Думал, вот сейчас куда-то выбегу, и тут - раз! - с размаху как разлетелся коленками и руками больно... Мама! Но вокруг одни кусты с колючими листьями, точно как тот, который сухой на ладони меня уколол до крови, и тогда тоже на коленях кровь, больно, на ладошах кровь... Ма! - кричал я, лежал и кричал. И тут - она. Не мама. Сначала я туфли увидел, каблуки, ноги белые, длинные, вверху юбка. Сверху она спросила: 'Чего кричишь? Потерялся?' И хватать меня стала, а на руках когти красные. Сильно схватила, смотрю, я уже стою, не лежу, и она
близко наклонилась. Руку не выпускает, я - дёрг! - нет, не выпускает, - Мама! 'Ну, чего кричишь?' - спрашивает, когтями в локоть впилась, вокруг никого, одни кусты когтистые и она. 'Как тебя зовут? Идём, я отведу тебя'. Куда она меня? - думаю. Всё, думаю, насовсем потерялся, никогда не найдусь, сам виноват, сам захотел, Ма так и говорила: 'Сам виноват, теперь ничего не сделаешь, сам испортил, теперь не найти'. Она о бусинах говорила, когда я порвал её бусы, и разлетелись по полу капли, запрыгали. Так и не нашлись никогда. Она говорила, это просто смола давным-давно упала в море, застыла, и получился ян...
        ***
        - Куда вы? - спросил инспектор.
        Берсеньева засобиралась куда-то, сразу вслед за тем как Сухарев сказал: 'Опять вся память навыворот, кроме изолированных областей. Не понимаю. Митя, посмотрите. Такое впечатление, что применили к массивам джей-преобразование и сделали обратный перенос, но кто? Кто это сделал? Мы все на виду. Кто тогда?'
        - Здесь мне пока делать нечего, - ответила Володе лингвистка. - Пойду работать. Слышали, Андрей Николаевич говорит, снова глобальные перемены в памяти, нужна расшифровка.
        - Это она! - Инна дёргала Сухарева за рукав, но тот отмахнулся и сказал:
        - Да, Света, идите. Если получится выделить связные структуры... Я буду здесь.
        - Хорошо, - бросила на ходу Светлана Васильевна.
        'Уйдёт. Всё поменялось, с ней говорить нужно в первую очередь', - подумал инспектор, и попробовал остановить:
        - Подождите!
        Света вышла, пришлось догонять.
        - Оставьте её в покое! - крикнул вслед заместитель директора, а Инна повторила упрямо: 'Андрюша, это она'.
        - Я вас провожу, поговорим по дороге, - сказал Володя, нагнав у лифта жену Горина.
        - Да, я же совсем забыла повиниться, - она покосилась на инспектора, как ему показалось, лукаво.
        'Ну нет, моя очередь нападать', - решил Владимир.
        - Давайте по порядку, - сказал он. - То, в чём вы собираетесь повиниться, произошло вчера до шести вечера?
        - Конечно, нет. Гораздо позже.
        - Тогда об этом потом. Для начала расскажите, что делали вчера после обеда и до встречи со мной.
        - Ничего предосудительного.
        - И всё-таки, - настаивал инспектор.
        Кабина лифта пошла вверх.
        Светлана пожала плечами, и, поправляя перед зеркалом причёску, стала рассказывать. Кратко, равнодушно, суховато. Обедать не ходила вовсе, потому что была занята: Ян просил поскорее проверить - построить тензоры джей-преобразования на тех коэффициентах, которые посчитали ему картографы. Как он и предполагал, возникли проблемы с метрикой. При подходе к сингулярности...
        - Это понятно, дальше, - перебил инспектор. Непроизвольно прищурился, когда открылась дверь бункера; всё-таки после подземелья больно глазам.
        Дальше было вот что: Света написала о проблемах Инне Гладких, попробовала связаться с Яном, но не смогла, он не ответил. Вполне понятно - был очень занят. Инна тоже не сразу получила письмо, тоже была занята.
        - Тогда я отправилась к Яну и собственными глазами увидела, чем они оба занимались. Так друг другом заняты были, что... Знала бы заранее, не пошла бы туда и под пистолетом. Ян даже не понял сначала, что мне от него нужно: какие, спрашивает, проблемы? С какой метрикой? Действительно, какая им разница, гладкая метрика или нет, когда они... А я... Как дура - бежала туда с тензорами. Думала - нужна. Оказалась лишней.
        - Когда это было?
        - Точно не помню, - ответила Света, глядя под ноги, будто боялась споткнуться. - Кажется... Да, когда выбегала из библиотеки, посмотрела на часы. Двадцать пять третьего.
        - Плюс пять-десять минут. Правильно? - прикинул инспектор.
        - Не знаю, - ответила Света, дёргая на ходу за ветку неосторожно подступившей к тропинке азалии. - Несчастные часов не наблюдают. Вы, Володя, вряд ли когда-нибудь чувствовали себя лишним. Вы не поймёте.
        - Куда уж мне, - с горечью огрызнулся инспектор, которого передёрнуло при слове 'лишним'. Впрочем, взял себя в руки быстро. Спросил: 'Что было дальше?'
        Инна, конечно, сбежала сразу же, испугалась скандала. Света и Ян остались.
        - Не скажу, что я наговорила Яну, вам это знать ни к чему, - продолжила Света, размеренно шагая. - Да я и сама плохо помню. Скандалила. Он тоже. Никому не интересно. Потом ушла и я. Напоследок выкричала Яну всё про их коэффициенты и ушла. Он что-то ответил о доопределении сингулярностей сферами, построенными на тёмных массивах, но я не поняла. Сказала, будь под рукой сфера потяжелее, или тебе бы размозжила голову, или себе. Ещё немного, и я бы что-нибудь в этом роде сделала.
        - Но не сделали.
        - Просто ушла. И как нарочно по дороге опять подвернулась мне Инночка. Представляете, Володя, меня трясёт от злости, а тут они с Андреем шушукаются.
        - На японском пятачке? - спросил инспектор, припомнив рассказ Синявского.
        - Да. Именно там.
        - И вы опять устроили скандал.
        - Нет, удержалась.
        Сказав это, Света не повернула к Галилео, стала подниматься дальше.
        'Заодно увижу, где их бигбрейн', - решил инспектор и не стал останавливать, спросил на ходу:
        - Время, когда вы видели Гладких и Сухарева, тоже не запомнили?
        - Отчего же? Это я как раз запомнила, потому что договаривалась поехать с Инной в Триест и посмотрела на часы. Тогда было десять минут четвёртого, мы условились встретиться в пять ровно. Я подумала: поброжу до того времени в розарии, успокоюсь, чтобы при встрече на неё не кинуться.
        - Зачем было вместе в Триест ехать, если боялись накинуться?
        - Хотела поговорить. Терпеть не могу... Выяснять отношения... Но должна же я... Понять... - Света слегка задыхалась, замедлила шаг; лестница Дирака крута.
        Инспектор настороженно поглядывал вверх, держа руку на кобуре. Вряд ли пост передвинули ниже, но всё-таки. В конце перевитого плющом тоннеля - лазурный лоскут неба. Там пост. Но до самого верха подниматься и не нужно, где-то должен быть поворот к Энрико Ферми.
        Света продолжала говорить, иногда прерываясь из-за одышки, - что оставила Инну с Андреем, поднялась в розарий дворца Мирамаре и там пробыла дольше, чем собиралась. На встречу с Инной поэтому опоздала. Пришлось ведь на обратной дороге зайти домой, в Энрико Ферми, переодеться прилично. Триест какой-никакой, а всё-таки город. С Инной встретилась в четверть шестого, но ни поговорить с ней по душам, ни поехать в Триест не вышло, потому что началось 'всё это'.
        'Негусто информации, - огорчился инспектор. - Кое-какие мелочи надо бы уточнить'
        - Сюда, - пригласила Берсеньева.
        По левую руку обнаружилась дорожка, в тупичке - вход в здание, похожее на корпус Галилео точь-в-точь. 'Тяжёлое наследие позднего конструктивизма', - мельком подумал Володя и спросил:
        - Вы кого-нибудь встретили по дороге в розарий? Возле корпусов или на лестнице.
        - Не помню. Кажется, нет. Брела как в тумане. Нет, кажется, никого не встретила.
        'Хм-м. С одной стороны, Дмитрий Станиславович так и сказал - была не в себе, но с другой стороны... Ладно, возможно, это и не понадобится'.
        - Извините, вас туда не приглашаю, - сказала Берсеньева, указывая на тяжёлую дверь с магнитным замком - в конце крутой подвальной лестницы.
        - Почему? Не доверяете?
        - Не доверяю. Никто кроме меня не войдёт к 'Аристо', пока не очнётся Ян. Нет, со мной не спускайтесь. Останьтесь здесь. А лучше - возвращайтесь прямо сейчас в бункер.
        - Я подожду, пока вы войдёте. На всякий случай.
        Инспектор следил, как жена Горина осторожно ступает по крутым ступенькам, изредка касаясь пальцами стены.
        - Охраняете от случайностей? - говорила она, не поворачивая головы. - Бояться нечего, никто кроме меня не справится с массивами. Меня не тронут, пока нет полной расшифровки.
        С визгом откатилась в сторону стальная створка, инспектор собрался уходить, но услышал:
        - Володя! Нет, вниз не спускайтесь, стойте там. Я опять чуть не забыла вам сказать. Вчера взяла из сейфа ваш шлем, думала, вам он понадобится. И такой был ливень - потоп. Я споткнулась на лестнице - скользко же! - фонарик чуть не расколотила, растяпа, а шлем ваш... В общем, как-то он из рук выскользнул, и по ступенькам, по ступенькам, а потом...
        - Где он?!
        - Да вот же я и говорю, скорее всего, грохнулся об скалу и полетел в пропасть. Не было его на нижней площадке, когда я туда доковыляла. Володя, мне так неловко... Но... Может, вы на обратной дороге поищете?.. Там по правую руку обрыв. Посмотрите, вдруг что-нибудь осталось от вашей каски.
        Она хотела сказать что-то ещё, но передумала, скрылась.
        Броневая дверь скользнула на место, Володя с полминуты глядел на крашеную серой краской сталь, открывая и закрывая рот, потом расхохотался.
        Спускаясь по заросшему зеленью тоннелю из прутьев, всё ещё посмеивался и крутил головой. 'Действительно поскользнулась и уронила или с размаху швырнула железный горшок в пропасть, теперь без разницы. Работе не помешает, лишь бы друзья мои не переполошились раньше времени. Да нет, это было часов десять назад, и - тишина. До утра понедельника есть время'.
        - Время есть, - подбодрил он себя вслух, перегнувшись через ограду нижней площадки лестницы Дирака. Бесполезно, ничего не разглядеть. Скальный уступ, ниже заросли. 'Даже если уцелел, не лезть же за ним. Пускай лежит пока. Без него есть что делать. И теперь понятно, за кого нужно взяться'.
        Ужасно не хотелось снова лезть в подземелье. В лицо подувал утренний бриз, пахло хвоей и можжевеловым духом, оранжевыми сполохами мелькали сосновые стволы, - впору сойти с тропинки, повалиться на землю... или нет, лучше отыскать нагретый валун, и к нему прислонившись спиной, глядеть туда, где море становится небом.
        'Вполне понимаю Катю, - подумалось инспектору. - Так хорошо ей было вчера на этом их японском пятачке, что досидела до шести часов, и точно дождалась бы заката, если бы не...'
        Выходя на обзорную площадку, Володя разрешил себе пятиминутный отдых и собирался присесть на скамейку у вишни, но увидел - место занято. Там тот человек, с которым хотелось поговорить в первую очередь.
        ***
        Писать отчёты последнее дело, особенно когда нужно объяснить начальству то, чего не понимаешь сам. Всё раздражало Родриго: бодрый храп Чезаре (дали отбиться - сразу задрых), неудобная древняя клавиатура (как ни странно, работает), но хуже всего - мигающий курсор в пустом поле стандартного формуляра, - как песок в глазу. 'Ничего не поделаешь, затянул с отчётом, теперь мучайся. А мог бы спать давно'.
        Папаша Род подавил желание хлопнуть Рокка по капюшону спальника, чтоб не храпел (все знают, Чезаре слегка тронутый, спросонья может полезть в драку), и выстучал на клавиатуре: 'Настоящим сообщаю'.
        Рука его замерла над клавишами. Что дальше? Слишком много для одной докладной: жмурик-мухобой - это раз, насекомые над бункером перед грозой - два, чертовщина в полночь - три...
        - Какого дьявола, - буркнул Родриго, - я должен отдуваться за всех? На территорию полез какой-то тип из второй четвёрки, пусть Луис шевелит задницей. Сейчас я ему.
        Борха, кряхтя, выбрался из-за стола охранника, отошёл к окну и вызвал 'второго'.
        - Второй, слышишь? Третий беспокоит. Твой что ли 'маячок' потух на территории? То есть как, не твой? А чей? Мои все на месте. Да не сейчас, а ночью. Ровно в двенадцать-ноль, как раз летун сменился, и с минуту не было видео. Да, фигня собачья, согласен, но я не о летуне. Из твоей четвёрки кто-то пасся на объекте? Что? А, прикомандированный... Всё равно. Раз он с твоего поста вошёл, ты и пиши рапорт: мол, в двенадцать ровно по неизвестной причине исчез маркер системы 'свой-чужой'... Чего? Ну, я, я это видел, и что? Нет, в рапорт писать не буду, мне своего дерьма хватает, чтоб ещё и за другими разгребать. Всё у меня.
        Он дал отбой и пожаловался подчинённому:
        - Вот скотина ленивая!
        В ответ храп.
        - Ну и хрен с ним, - подытожил Родриго Борха, снова усаживаясь за компьютер. - Хватит мне одного жмура в отчёте.
        Он выбросил из головы таинственную гибель прикомандированного и в пять минут набрал докладную, обойдя молчанием и пляску светлячков, и замеченный на лестнице призрак, и погасший маркер. В глазах начальства лучше выглядеть растяпой, чем сумасшедшим. Применение оружия на поражение в целях самозащиты - ладно. Мухобой сам дурак, нечего было за пукалку хвататься. Ну, получил бы, в крайнем случае, по башке, с кем не бывает. Лучше стать контуженым идиотом, как Чезаре, чем подохнуть.
        Папаша Род перечитал свою писанину, покивал и отправил. И порадовался в который раз, что есть в сторожке Сеть, иначе пришлось бы мучиться - набирать на коммуникаторе, или того хуже - докладывать ротному по телефону.
        - И всё, и спать, - сказал он, потягиваясь. Но когда вставал, на глаза попалась картонка, которую вечером сунули вместо стекла. И опять в голову полезло: 'Вот так же точно мухобой оглянулся, увидел мужика с автоматом, сдуру потащил из кобуры пустой ствол...'
        Папаша Род чертыхнулся и проворчал под нос:
        - А мы его завалили.
        Глава 7. Его завалили
        - Не помешаю? - спросил инспектор, остановившись в шаге от скамейки. Пришлось ему согнуться - слишком низко корявые, узловатые ветви старой вишни, - поза неловкая. Чуть помедлив, он сделал ещё один шаг и оперся ладонью на гнутую спинку скамейки. Брусья деревянные, щелястые, все в скорлупе краски, цвет определить нельзя.
        - Я вас ждала, - отозвалась Инна, не поднимая головы. Сидела прямо, руки на коленях, как в очереди к врачу.
        'Точно как Арина, когда позвала меня сказать, что выходит замуж за Нортона, - безвольно вспомнил Владимир и тут же одёрнул себя: - Ну, хватит! Вам, господин инспектор, повсюду она теперь мерещится. Делом будете заниматься?'
        - Что-то хотели мне рассказать? - спросил он, неудобно устраиваясь на самом краю скамьи.
        - Предупредить хотела, - Инна упорно не желала смотреть в глаза.
        - Так я слушаю, - подбодрил инспектор. Машинально проследив за взглядом девушки, подумал: 'Лепестков сколько на асфальте! Грозой вчерашней сбило'.
        Некоторое время слышны были только крики чаек да ленивые вздохи волн, потом Инна Гладких начала без особой уверенности:
        - Я хотела попросить... Дело в том, что... - мялась она. Внезапно решившись, сказала твёрдо: - Вызывайте своих. Это ведь ваши люди на проходной? Зовите их, нужно поставить к Горину охрану. И сами вы зря отлучаетесь.
        - Ну, я же не цепной пёс. И не Шерлок Холмс, чтоб вести следствие, не вылезая из кресла, - возразил инспектор. Чего угодно от неё ждал, но не этого.
        - Пока вы следствие ведёте, она тут... Не можете сами, зовите ваших людей, говорю вам. Поставьте возле Горина пост.
        - У них нет допуска на территорию.
        - Ну так вызовите кого-нибудь, у кого есть допуск! - возмущённо проговорила мисс Гладких, наконец-то соизволив глянуть собеседнику прямо в глаза. 'Как у Арины, карие. И лепесток вишни на волосах. О, чёрт!' - Володя принудил себя расслабиться и вытянул ноги. Руки скрестил на груди, ответил с улыбкой:
        - Не могу. Кое-кто вчера взял из сейфа мой шлем и случайно уронил в пропасть. Теперь я без связи.
        - Это она! Правда ведь, она? Я угадала? Что тут смешного?!
        Сердясь, Инна повернулась к инспектору и оперлась рукой на доски скамейки.
        - Если вы имеете в виду Светлану Васильевну, то да. Это она, - насильно согнав с лица улыбку, подтвердил инспектор.
        - Вот! А я вам говорила! И данные вытерла она! И листок Яну подложила она! И...
        - Зачем ей листок подкладывать? - заинтересовался Володя. - Данные пока оставим, дело тёмное. Мой шлем - пусть. Но листок... Чепуха какая-то, детство. Казаки-разбойники.
        - Не чепуха! - Инна, горячась, придвинулась ближе. - Именно детство. Думаете, детство - чепуха? Вы просто ничего не понимаете. Спросите у Андрея Николаевича, он подтвердит! У Мити спросите! Образная база инвариантов как раз тогда и формируется. У кого в четыре года, у кого чуть позже. Лет после шести - всё. Что получилось, то получилось.
        - Да, шеф ваш говорил. Но причём здесь остролист?
        - Корневой образ. Один из инвариантов на нём построен. Она это знала и подсунула ему лист. Видели, какой взрыв эмоций? Это как лавина: тронешь камешек - готово.
        'Так. Корневой образ базового инварианта. Один из. Сколько их всего? Тот сор, из которого всё и растёт, не ведая стыда... И почему она решила...'
        - Инна, а почему вы решили, что это Берсеньева?
        - А потому. Помните, она подошла вечером поправить Яну одеяло?
        Инспектор покивал, улыбнулся и ответил с расстановкой:
        - Возможность подложить Яну лист была у каждого из вас. У Светланы Васильевны, когда она поправляла мужу одеяло. У вашего шефа, когда он остался с телом один на один. Помните, мы с вами были в лаборатории, Синявский возился в аппаратной, а Света оставалась у терминала в предбаннике? Потом вы разговаривали о чём-то с Сухаревым возле кушетки, и вполне могли... Особенно если вы в сговоре с шефом. Подождите, я не всё сказал. Ещё Синявский. Он выходил последним и тоже без всякой необходимости поправлял Яну одеяло. Вот так, Инна. И давайте пока не поминать инварианты. Давайте мы с вами разберёмся в реальных событиях.
        - Пока вы будете в событиях разбираться, она... И Ян забудет. Может быть, он уже забыл.
        - Что забыл? То есть, я хочу спросить: что она, по-вашему, пытается заставить его забыть?
        - Меня, - Инна, заметив реакцию инспектора на столь спорное обвинение, пояснила:
        - Поймите, она ни перед чем не остановится! Вспомните: она вчера после ссоры осталась с Яном, когда я ушла. Стёрла ему память, и потом, чтобы замести следы, уничтожила массивы данных. А теперь пытается настроить мужа так, как нужно ей.
        'В принципе, логично. Вернее, было бы логично, если б не одна деталь. Кто тогда парализовал Яна в первый раз? У Берсеньевой ведь не было парализатора. Или Света заодно с доктором, или возвращалась позже, и позаимствовала эту штуку, пока он плавал. Да! Я хотел у неё спросить кое-что!'
        - Инна, давайте пока оставим семейные дела Горина в покое и попытаемся восстановить ваш вчерашний день. Всё, что с вами случилось после обеда. Прошу вас, очень подробно, желательно поминутно.
        - Но... Ладно, расскажу, раз надо. Значит так, утром я... Или вы просили после обеда? Ну, это проще. Сразу после обеда мы с Яном вместе пошли на пляж. В смысле, собирались в нашу лабораторию, но ему захотелось поговорить без свидетелей...
        Инна спотыкалась на каждом слове, сбивалась, никак не могла продраться сквозь описание беседы с Яном, Володя не торопил и не встревал. И даже когда мисс Гладких решила перескочить через неудобный факт с разбега, тоже не стал возражать, пусть. Какая, в самом деле, разница - где они выясняли отношения: на пляже, в Пещере Духов или в лаборатории Инны? Вернее всего, везде успели покуролесить. Обойдя молчанием стыдные подробности, девушка заговорила свободнее и сообщила, что финальная сцена разыгралась в лаборатории, где её и застала жена Горина. Когда это было? Неужели инспектор считает, что порядочная девушка способна при таких обстоятельствах помнить о времени? Скандал вышел безобразный, мисс Гладких сочла необходимым удалиться. Когда? Инспектор, похоже, просто издевается. Инна вылетела оттуда, как угорелая кошка, без памяти. В себя пришла, когда столкнулась у лифта нос к носу с Андреем. Нет, когда это было, тоже не заметила. Сгоряча стала рассказывать шефу о скандале, который Берсеньева закатила мужу. Зачем? Как зачем?! Андрей к Яну собирался, надо же было предупредить. Но толком ничего Инна
рассказать не успела, потому что явилась сама скандалистка. Влезла в разговор... Когда? Вот это известно точно - в пять минут четвёртого. Время Инна запомнила, потому что посмотрела на часы, когда Светлана Васильевна предложила съездить в Триест.
        - И вы согласились? После всего того, что между вами произошло?
        - Понимаете, пожалела её. Она так плохо выглядела, я решила, хочет поговорить по душам. И она не злилась больше, не кричала; скорее... была подавлена, что ли. Теперь-то я понимаю, наверняка Ян уже лежал без сознания. А тогда я подумала: ладно, лучше поговорить с ней, чем таскать камни за пазухой.
        - Зачем ехать в Триест? Поговорили бы сразу.
        - При Андрюше?
        'Резонно', - решил инспектор и стал слушать дальше.
        После ухода Берсеньевой, Инна общалась с шефом минут пятнадцать, пока не явился Митя. Прервал в самый неподходящий момент, как всегда. Шёл мимо с пляжным видом. И вот бы прикинуться ему, что не заметил, так нет - издали окликнул. Когда узнал о ссоре Яна со Светой...
        - Ему-то вы к чему выболтали?
        - Это не я, это Андрюша. И правильно сделал - чего Яну мешать, пусть бы помучился наедине с собственной совестью... Нет, вы не подумайте, что я... Ведь не знала, что он без памяти.
        - И что Синявский?
        Оказалось, Дмитрий Станиславович заявил: ему как убеждённому холостяку нет дела до семейных коллизий. И вообще, он плавать собирался, а затем хотел вернуться библиотеку, где думал проторчать до поздней ночи. Когда он наконец ушёл, Инна договорила с шефом и отправилась к себе в Галилео - приводить в порядок нервную систему и собираться в Триест. Так торопилась, что на встречу со Светой пришла за десять минут до срока, без десяти пять. И битых полчаса прождала, аж до четверти шестого. Света опоздала, совсем на неё не похоже. Сказала, что гуляла в розарии. Да-да, оттуда она и пришла, спустилась по дираковой лестнице.
        - Чуть из-за неё не опоздали на автобус, - возмущалась Инна. - Вернее, опоздали. То есть...
        Надо полагать, тут сердобольная девушка вспомнила о гибели охранника, поэтому повествование снова захромало на обе ноги.
        - Что было дальше, я знаю. Спасибо, - сказал Володя. Инна перевела дух с видимым облегчением, поднялась, прошлась, прищёлкивая каблучками по трещиноватым убелённым цветками вишни плитам, пробралась по-кошачьи меж ветвей к морщинистому стволу дерева. Коротко глянула оттуда, тронула кору...
        Инспектор не заметил, как оказался рядом. Стало ясно - она хочет о чём-то спросить, но не решается.
        - Аришка... - начал он, осёкся, пробормотал: 'Извините, оговорился'. До того неловко получилось, что отвёл глаза. Заметил: индианка поглаживает натёкшую из древесной раны и застывшую гладким карим шариком смолу.
        - Ничего, - великодушно отпустила вину индианка. - Так зовут вашу девушку?
        - Так зовут жену Рэя Нортона, - буркнул Володя.
        - Рэй Нортон, это который на Марсе?
        - Ну, теперь-то он на Земле. К несчастью.
        - Почему к несчастью?.. А, я поняла! Мои соболезнования, господин инспектор.
        Ни тени сожаления в тоне её не было. Сказала, фыркнула, и вот её уже нет рядом, простучали по плитам каблучки.
        'Исчезающая кошка', - подумалось Володе. С досады он отломил от ствола кусок смолы. Чувство такое, будто у самого разошлась корка на поджившей ране. Тёплый комок смолы мягко лёг на ладонь, в нём тусклым сиянием вяз солнечный луч. 'Это пока недоянтарь. Бросить в море - через пару миллионов лет будет... Э, господин инспектор! Янтарь!'
        Инспектор сунул смолу в карман и живо выскочил из-под вишни - надо было догнать. В спешке получил по лбу веткой и был на прощание обсыпан цветами. Инну нагнал в аллее серебристых тополей, позвал: 'Инна!' - и, потирая лоб, пристроился идти рядом.
        - Инна, куда вы сбежали? Разговор не окончен.
        - Соскучилась с вами, потому и сбежала. Точно как эта ваша Арина. А вы чего за мной гоняетесь? Решили найти достойную замену? - съязвила Инна, нетерпеливо притоптывая, в ожидании пока отъедет лифтовая дверь.
        - Возможно. Может, я собираюсь сделать вам предложение, - в тон ответил Володя. - Но для начала нужно разобраться с памятью Горина.
        - Возможно, я откажу вам, - беспечно заявила Инна, войдя в лифт. - Заходите быстрее, прищемлю дверью. Вам повезло, кроме вас кое-кому ещё нужно разобраться с памятью Яна. С этими его инвариантами.
        - Я вам не нравлюсь? - деловито осведомился инспектор, едва увернувшись от дверной створки. - Кстати об инвариантах...
        - Мне не нравится то, чем вы занимаетесь. Терпеть не могу спецслужбы, - задрав нос, отрезала индианка. - Мне симпатичны люди, занятые настоящим делом. Что об инвариантах?
        'Вот вам, господин инспектор. Настоящим делом. Как ни жаль, она права', - с горечью подумал Володя, и нарочито несерьёзно попросил:
        - Просветите неграмотного, раз речь зашла. В чём проблема-то с инвариантами? Если все они сохранились, почему нельзя построить на них это ваше джей-преобразование, - или как там его, - и распаковать последний скан?
        - Проблема в том... Приехали, выходите. В том проблема, что построить их, не имея полной расшифровки памяти, нельзя. Вы никогда не пробовали снять с огня кастрюлю с ручками изнутри?
        - Кастрюлю... Почему нельзя? Я сам видел: первый инвариант - колючий лист, второй - разорванная нитка бус... Так ведь?
        - Так, да не так, - ответила Инна, остановившись посреди тоннеля Гамильтона. - Это не инварианты, а всего лишь корневые образы. Вы и третий видели - ремешок ласта. От них толку мало, прежде чем строить тензоры, нужно выделить инварианты целиком, выполнить семанто-структурный синтез, посчитать коэффициенты, а уж потом...
        - Ага, вот чем Светлана Васильевна сейчас занимается!
        - Именно, - сухо ответила Инна. По всему видно было, сейчас развернётся и пойдёт дальше.
        - Погодите, - поспешно остановил её Володя. - Сколько их? Я корневые образы имею в виду.
        - Столько же, сколько инвариантов. И это индивидуально, от человека зависит. Но не больше семи.
        - Почему?
        Инне допрос надоел, ответила раздражённо:
        - Да потому, что в кратковременную память больше не помещается. Горин, правда, в последнее время бредил какими-то дополнительными двумя, но мы с Андреем... То есть, Андрей Николаевич считает это чепухой.
        На этот раз инспектор не успел задержать мисс Гладких, задумался. И она немедленно воспользовалась этим - улизнула; опять пришлось нагонять.
        Глядя ей в спину, Володя размышлял: 'Наконец-то хоть что-то определённое. Их семь, три мне известны. А вдруг Ян прав, что их не семь, а больше? И ещё: мне кажется, или в конце каждого сна, содержащего корневой образ...'
        - Где они все? - удивлённо спросила, стоя на пороге предбанника, Инна.
        В комнатушке было пусто. Никого. На спинке стула - пиджак Синявского.
        Первым делом инспектор кинулся к перегородке. Ян на месте, кроме него внутри ни души.
        - Может они в вашей лаборатории?
        - Вряд ли, - лицо индианки выражало искреннее недоумение, она озиралась, словно искала следы. - Нет, Андрей не стал бы входить, и Мите не дал бы. Медленный сон, он... Что вы делаете?!
        Но 'Аристо' не дал инспектору войти, не открыл переборку.
        - Видите! - торжествовала Инна, - Старичок Аристотель тоже считает, что туда нельзя. Медленный сон - тонкий, рядом с Яном нельзя сейчас разговаривать, и заходить туда опасно. Смотрите.
        Она нажала на кнопку пульта с таким же результатом. Ей тоже не позволили войти. Инспектору показалось, Ян шевельнул головой, но присмотреться не дала Инна.
        - Я знаю, где они, - заявила она и направилась к выходу.
        Володе, когда вышел следом за госпожой Гладких из тоннеля Гамильтона, мгновенно расхотелось работать. Не ожидал.
        Накануне, слушая пляжные восторги Синявского, недоумевал: 'Что в нём такого? Пляж Риччи... Унылое ведь место!' Но одно дело попасть в залитую дождём мрачную расселину, где не то что море и небо - руки своей не видно, не разберёшь даже, какую воду швыряет в лицо ветром, морскую или небесную; и совсем другое - окунуться из подземельной затхлости в лазурь, в чаячий крик, в йодистый, настоянный на водорослях тёплый бриз.
        Воздух дрожал над молом, и казалось, вываленный в море шершавый серый язык пошевеливается в ленивом прибое.
        Чайки вычерчивали упругими крыльями дуги, резко, как в обрыв, падали, а после покачивались на волнах с тупым самодовольством рыболовных поплавков. Должно быть, после шторма подошла к берегу их законная добыча.
        Если представить себе, что катер, сторожащий бухту, - обычная яхта, игрушка какого-нибудь состоятельного недоросля, работать расхочется вовсе.
        Володя обернулся - поросшие зеленью скалы тоже не выглядели скучными, - поискал глазами и - вот он! - нашёл серебристый крестик - беспилотный самолёт-шпион.
        - Хотите подать знак своим?! А, инспектор?! - крикнул Синявский. Скоморошничал. Судя по всему, то обстоятельство, что его изобличили во лжи, не способно было надолго лишить доктора расположения духа. А может быть, успел выдумать новую враку.
        Володя повернулся на голос, прикрыл глаза ладонью - мешало солнце - и увидел в конце короткой набережной, у второго волнолома, обоих: Синявского и Сухарева.
        Психофизик вёл себя с непосредственностью школьника, прогулявшего ради рыбной ловли урок, и выглядел соответственно: рубашка расстёгнута, галстук сбит на сторону - болтается, одна рука в кармане, в другой трубка.
        Сухарев - напротив, даже на большом расстоянии видно, - чем-то озабочен, и, когда поворачивался боком, напоминает вопросительный знак. Подходя, Володя рассмотрел: он тоже курит - подносит ко рту зажатую между пальцами сигарету, коротко затягивается и, выдыхая дым, подолгу смотрит на тлеющий огонёк. В другой руке его, спрятанной за спину, - растрепанная тощая стопка бумаги.
        Когда Инна, намного опередив инспектора, оказалась рядом с шефом, он сунул ей под нос стопку, тыча пальцем в верхний лист. 'Спорят о чём-то, - понял инспектор, увидев, как мисс Гладких уперла руки в бока. - Чёрт! Ничего не слышно. Ругаются. А Мите хоть бы хны'.
        Володя ускорил шаг, и успел расслышать: 'Откуда мне знать? - негромко, со сдержанным раздражением сказала Инна. - Если хочешь, могу пересчитать заново. Но ты же не слушаешь! Я сказала, надо заткнуть пузырями. Только как их строить? Вот и Ян говорил...'
        - Он говорил о тёмных массивах, - широко улыбаясь инспектору, сказал Синявский. - Инспектор! Вы тоже покурить вышли? Второй трубки у меня нет, придётся вам стрелять. Ха! Ха-ха! У Андрея сигаретку.
        Сухарев с досадой дёрнул головой, и, обратившись к Инне, холодно проговорил сквозь зубы: 'Надо строить модель, пробовать'.
        - Как строить, если не пройти в лабораторию? Указания твои... Я там!.. А ты тут!.. - мисс Гладких была вне себя, но пока сдерживалась. - В общем, Андрюшечка, я лучше туда вернусь. А ты... Докуришь, приходи. И открывай, как хочешь, дурацкую дверь.
        Она ушла, не оборачиваясь, три пары глаз проводили её, после чего Сухарев снова уткнулся в свои каракули, а Володя спросил психофизика:
        - В чём проблема - модель построить? Зачем для этого открывать дверь? Войдите в интерферентор через институтскую сеть.
        - Опять провоцируете? - процедил сквозь зубы Сухарев. - Вы прекрасно знаете, что это запрещено. Наш 'кубик', как и положено, изолирован.
        - Да, - благодушно покивал Синявский. - Мы не даём Аристотелю играться в кубики. Вероятно, вы не в курсе, - 'большой бум' в Церне случился как раз после возни бигбрейна с моделями.
        - Не факт, - возразил Володя, пытаясь одновременно разобрать исподтишка записи Сухарева. - Конечно, я о запрете знаю. Спрашиваю потому, что вас, как я успел заметить, обычно не останавливают запреты. Так ведь, Андрей Николаевич?
        На этот раз не удалось вывести заместителя директора из равновесия, он попросту не ответил, а Синявский хохотнул:
        - О да! Мы изрядные шалопаи! Нас не устрашить наказанием и не смутить всяческими лишениями. Но кушать нам очень хочется. Инспектор, вы не заметили на подступах к бункеру Катюшу? Она обещала оставить нам завтрак. Оставить и доставить. Кстати, вы в курсе, что мы вас вчера вместе с нею в постель доставили? Нехорошо, инспектор, засыпать в обществе девушки. Ну-ка, пойду-ка я...
        Доктор выколотил трубку о ржавые трубы парапета и бодрым шагом двинулся по набережной к тоннелю, фальшиво выводя басом: 'Выходила на берег Катюша...' Когда заворачивал за угол тира, оглянулся, крикнул: 'Смотрите, вам ничего не останется!' - и скрылся.
        Сухарев отшвырнул сигарету щелчком и полез в карман за следующей. Примятый в его руке веер бумаги держал на отлёте. Хоть и неудобно было, но кое-что инспектор смог прочесть.
        - Не получается? - с участием спросил он.
        - Я же не математик, - Сухарев пытался прикурить, довольно неловко - мешала бумага.
        - Можно поинтересоваться?
        - Зачем вам? - Андрей Николаевич удивился, но записи отдал. Щелкнул зажигалкой, подкуривая, прошепелявил углом рта:
        - Если я не математик, то вы, инспектор, не математик в квадрате. В большой степени не математик.
        - Я и не претендую, - с улыбкой ответил Володя, просматривая листы один за другим. - Так просто, из любопытства. У меня тоже возникли кое-какие затруднения.
        - Да? Затруднения? С чем? - в голосе заместителя директора скрипнул лёд.
        - С показаниями свидетелей. Понимаете, есть несоответствия. Вот вы, к примеру, хорошо помните вчерашний день?
        - Помню прекрасно, - ответ дан был совершенно уже ледяным тоном. Кончик сигареты жарко затлел, лицо Сухарева на миг скрылось в дыму.
        - Тогда помогите мне. Расскажите, что делали с обеда и до того момента, как мы встретились в холле Галилео.
        - Вы будете записывать?
        - В этом нет необходимости, на память я не жалуюсь.
        - Как знаете. После обеда? Я не привык к такому вольному обращению со временем. Для определённости начну с двух часов дня. Ровно в два, заметьте инспектор, отобедав в 'Адриатике' - этот тот самый бар, где мы с вами ужинали вчера, - я заскочил домой. Пришлось принять таблетку. Персонал кафе в субботу выходной, мы довольствуемся той гадостью, которую они готовят накануне. Итальянская кухня вообще не для меня, извините за подробности. Так вот, инспектор, в двадцать пять минут третьего я направился к лифту. Шёл не спеша, чтобы не тревожить свой обед, да и времени было сколько угодно, я на три часа дня наметил разговор с Гориным.
        - У вас была назначена встреча? - инспектор оторвался от последних выкладок, чтобы фиксировать выражение лица собеседника. Бесполезно. Окутанная дымом деревянная маска.
        - Нет, ничего у нас не было назначено. Вам может показаться странным, но я привык придерживаться расписания, которое устанавливаю для себя сам. Решил быть у Горина в три и явился бы к нему в пятнадцать часов ноль-ноль минут, если бы у входа из лифта на меня не набросилась Инна. Вы должны были заметить, она человек импульсивный, и, кроме того, была возбуждена. Вам известно, почему? Ну, тогда я не буду пересказывать сплетни, которыми она меня угостила. Выговаривалась долго, нас успели дважды прервать. Сначала подошла пошептаться с Инной Светлана Васильевна. По вполне понятной причине я не слушал, о чём они говорили. Нет, точного времени не назову, что-то около трёх. Затем Света ушла, но явился Синявский. В пятнадцать часов двадцать пять минут, заметьте себе инспектор. Я несколько раз смотрел на часы, чтобы дать понять Мите - его присутствие нам мешает. Он, конечно, намёка не понял, но мучил нас не очень долго - всё-таки отправился в бункер, хоть сказано было ему - Яну не до разговоров.
        - Дмитрий Станиславович утверждает, что не заходил к Горину. Говорит, плавал, а потом без двадцати пять ушёл домой, - инспектор скрутил бумаги трубкой (по бедру ими стал похлопывать), отвернулся, но краем глаза внимательно наблюдал за Сухаревым.
        - Да? - усомнился тот. - Ну, предположим. Митя сказал уходя, что семейные неурядицы ему безразличны. Он ушёл, мы проговорили с Инной минут десять, затем она побежала к себе, а я с пять минут примерно бродил по обзорной площадке.
        - Раздумывали? О чём?
        - Из головы не шли коэффициенты тензоров, - пожаловался Сухарев. - Надеялся обсудить с Яном, но после такого скандала... В общем, я решил отложить разговор до ужина. По дороге в Леонардо прикинул способы подсчёта, дома записал...
        - В котором часу вернулись в корпус, не запомнили?
        - Почему не запомнил? Без четверти пять был у себя. До шести часов возился с коэффициентами, и только мне показалось, забрезжило что-то, как начался этот бардак, пришло от Горина сообщение. То есть, не от Горина... Кто, кстати, его отправил? Вы это выяснили, инспектор?
        - Нет ещё. Но это не главное. Вы лучше скажите, получился ли толк из того, что у вас тогда 'забрезжило'?
        - Да нет же! - буркнул Сухарев, бросил окурок, и: 'Дайте-ка!' - протянул руку, но инспектор не торопился возвращать бумаги. Пряча их за спиной, спросил:
        - Вы этим сейчас и занимаетесь? Пробуете пройти следом за Яном?
        - Да! Верните мои записи, всё равно вы в них, как конь в алгебре. Современная математика вам не по зубам. И не одному вам. Это не институтские задачки, понимаете? От силы несколько сотен человек могут проследить за рассуждениями. А понять по-настоящему и того меньше.
        - Вы, к примеру, даже проследить не можете, - улыбнувшись уголками губ, сказал Володя.
        Сухарев от такой наглости поперхнулся и несколько секунд молча таращил выкаченные глаза.
        - Не обижайтесь, Андрей, - продолжил инспектор, извлекая из-за спины стопку исчёрканной бумаги. - Возможно, вы и прошли бы следом, но споткнулись в самом начале. Смотрите, вот здесь (он полистал и нашёл) вы, когда собираете третий инвариант, обнуляете главную диагональ. Но этого нельзя делать! До тех пор, пока спектр разрежённый, вам это сходит с рук, однако вблизи сингулярности... Погодите, порвёте так. Я покажу где. Вот тут, видите, (он вытащил последний лист), собственные значения сближаются, могут появиться кратные.
        - Поэтому и... - шевелил губами Сухарев, вытягивая шею, чтобы заглянуть.
        - Нет, это не единственная причина. Там вообще всё у вас разрывное. Инна вам то же самое только что говорила, нужно вырезать сингулярности и заткнуть дырки пузырями, натянутыми на...
        - Дайте! - выкрикнул Сухарев и выдернул потрёпанную стопку. Некоторое время смотрел инспектору прямо в глаза, снизу вверх, потом отчеканил:
        - Кто вы такой?
        - Кажется, я представлялся. Инспектор Совета по борьбе с распространением и незаконным применением запрещённых технологий.
        - Да?! - Сухарев осклабился, возглас его содержал столько сарказма, сколько Андрей Николаевич смог вложить. - Инспектор, значит?! А это?!
        Он потыкал пальцем в записи, но яснее не выразился, развернулся и зашагал на прямых ногах прочь, комкая ни в чём не повинную бумагу.
        'Слишком мелодраматично', - поморщился Володя, провожая его взглядом, но с места не тронулся, надо было обдумать, взвесить возможности.
        'Опросил я всех, и что же получается? Давайте по порядку, господин инспектор, - он побрёл вдоль набережной, рассеянно посматривая по сторонам. - Начнём с Яна. Он мог стереть себе память, мотив у него убедительный, но парализовать сам себя не мог. Вернее мог, но зачем? И всё равно ведь кто-то должен был снять с него резиновые перчатки и спрятать анестезатор. Стало быть, эту версию можно пока исключить'.
        Володе попались на глаза огромные шахматные фигуры, расставленные прямо на крашенных в белый и чёрный цвет плитах позади тира. Позиция на доске идиотская. Оба короля под шахом, белый ферзь висит... Тряхнув головой, он подумал: 'К дьяволу шахматы. Теперь Света. С пятнадцати-пятидесяти и до начала шестого была неизвестно где. Она вполне могла'.
        Инспектор мысленно проследил за возможными перемещениями воображаемой белой фигурки и кивнул: 'Могла. Мотивов у неё - целый букет. Теперь доктор'.
        Инспектор непроизвольно оглядел море и пляж. Шезлонг кто-то оставил. Странно, что не унесло вчера в море.
        'Да, так значит, доктор. Этого живчика никто не видел с половины четвёртого и до шести. И он всё время зачем-то врёт. Но ведь не тупица он, должен понимать: если действительно плавал целый час, его видели с катера. Жаль, проверить это нельзя. Но даже если плавал, вполне мог вылезти из воды, парализовать Яна и стереть память. Времени у него на это было...' - Инспектор поместил на выдуманную им четырёхмерную схему фигурку в виде дымящейся трубки, проверил и отметил мысленно: 'Минимум час двадцать было у него. Вполне достаточно. Но мотив? Непонятно, на кой ему. Разве что он тоже на Совет работает. Между прочим, не исключено. О нём ничего не известно, кроме того что бедствовал в Италии до встречи с Гориным'.
        Володя обогнул тир, подошёл к стойке, в задумчивости взял коробку с пульками, встряхнул, послушал сухой дробный шорох. Стрелять не хотелось, перед глазами вместо мишеней - чернолаковая фигура на четырёхмерной доске.
        'Инна. Её перемещения ограничены, но с пятнадцати-сорока у неё было больше часа, чтобы вернуться, украсть анестезатор у доктора и парализовать Яна. Но память ему стереть она не могла. Доступ к 'Аристо' получила при мне, после шести. Значит, без сообщника бы не справилась. И пока с нею всё'.
        Инспектору почудился какой-то звук за спиной. Он повернул туда голову - дверь тоннеля закрыта.
        'Нервы шалят, господин инспектор. Призраки Пещеры Духов беспокоят. Ладно, теперь посмотрим, что у нас получается с заместителем директора. Мотивов сколько угодно, в этом он чемпион, алиби с половины четвёртого нет. Позиция - лучше не придумаешь: сидел дома, ничего не видел, ничего не слышал. Конечно, он мог после разговора с Инной спуститься на пляж, стянуть у пловца его медицинскую пушку, уложить Яна, стереть память, и затем...'
        Расставленные на виртуальной доске фигуры пришли в движение, скользнула сверху вниз Синяя Метка, остановилась сбоку, мелькнули, сходясь и расходясь, полупрозрачные силуэты - Светлый и Тёмный, одновременно в двух местах появился Деревянный Идол, вверх промчалась, курясь, Трубка Доктора, вторая такая же трубка высунулась из коробочки корпуса...
        - Стоп! - сказал инспектор, заметив коллизию. 'Синяя Метка в опасности. Единственная гарантия - никто не должен знать'.
        Володя в сердцах оттолкнулся от стойки и кинулся к тоннелю. Нажал кнопку, рванул дверь.
        'Почему так темно?'
        Тусклый свет горел в дальнем конце облицованного кафелем штрека. Инспектор закрыл глаза, чтобы быстрей привыкнуть к полумраку, ощупью нашёл ручку, толкнул дверь - закрыть, и тут его схватили за волосы, потянули, укололи чем-то пониже затылка.
        Он упёрся, хотел высвободиться, но в шею вонзились бесчисленные иглы, сквозь позвоночник будто стальную узловатую проволоку продёрнули. Потом это прошло.
        Володе показалось - падает в колодец с освещённым дном, но боли от падения не было, а свет далёкой лампы превратился в тусклый комок.
        Глава 8. Тусклый комок
        - Глупости всё это! - заявила Инна, не отрываясь от экрана. - Слышишь? Не стану я пересчитывать, хочешь даром потратить время - давай! Считай сам!
        - Кхе! М-м? - Синявский, не ожидавший такой встречи, замер на пороге предбанника Пещеры Духов.
        - А... это вы, Митя.
        Психофизик, неуверенно потоптавшись, всё же вошёл, взялся было за висевший на спинке стула пиджак, потом передумал, уселся и проговорил, изображая сожаление:
        - Да, это всего лишь я. Начальник ваш остался на пляже с инспектором.
        - Загорают? - ядовито осведомилась Инна. - А я тут... Вот скажите, Митя, кому это нужно - не подключать к институтской сети интерферентор? Кому, скажите, и зачем понадобилось задвинуть его в заднюю комнату? Сейчас бы в две минуты по скану модель вылепила, и... Митенька, вы всё об интерференторах знаете; может быть, как-то можно войти через консоль отсюда?
        Синявский пожал плечами и покосился на видеокамеру-карандаш, ту, что под потолком в углу.
        - Да ладно вам, Митя! 'Аристо' всё равно всё о вас знает. Вы ведь в Церне как раз квантовыми моделями занимались.
        - Потому наш интерферентор и не подключен к Сети, - буркнул психофизик. - И пока я за него отвечаю, не будет подключен. Мне вполне хватит Церна. Страшно это, понимаете, Инночка, когда вы вдруг замечаете, что не можете остановить процесс.
        - Как так - не можете? По-моему, это чепуха. Вы боитесь потерять над бигбрейном контроль? Но всегда же можно просто перекрыть ему энергию. Или обесточить интерферентор. А?
        - Есть хочется, - заявил Синявский. - Что вы на меня так смотрите? Я серьёзно. Позвоните Катюше, спросите, долго нам ждать завтрак?
        Инна несколько секунд смотрела на Дмитрия Станиславовича, приоткрыв рот, потом справилась с оторопью и повторила вопрос:
        - Почему вы тогда, в Церне, не перекрыли бигбрейну энергию?
        Психофизик поднялся, заложил руки за спину, прошёлся из угла в угол, кивая при каждом шаге, потом остановился посреди комнаты и пробасил, обращаясь к носкам собственных туфель:
        - Мы ему - кха! - всё перекрыли, не только энергию. Ещё охлаждение и подачу воздуха. И отрезали датчики. Я с точностью до десятой доли секунды могу указать, что и когда мы ему перекрыли. Без толку. Мне казалось, я схожу с ума. Он строил модель за моделью, потреблял по скромным подсчётам - кха! - на два порядка больше, чем мы могли ему дать, и если вы мне расскажете, откуда он всё это брал, и что за модели строил, - я ваш раб до конца дней. Можете даже взять мой сегодняшний завтрак.
        - Что вы всё о завтраке?! На два порядка больше?.. Знаю-знаю, мистифицируете, как всегда. Я читала отчёт комиссии, там ничего такого нет, зато сказано...
        - Ну да. Там сказано, что виноваты мы. На три и две десятых раньше, чем нужно, отключили насосы внутреннего контура охлаждения. Мы так и написали в отчёте. Должны же мы были что-то написать! И вы, Инна, мне тоже должны - за рассказ. Вы причислены к рангу посвящённых и знаете теперь, что ничего не знаете.
        - Что вы просите за такую полезную информацию?
        - Вы должны мне фант. Во-первых, позвоните Кате насчёт завтрака, а во-вторых, признайтесь: это вы рассказали инспектору, что видели меня вчера возле лифта около шести вечера?
        Инна встала, уступая место за терминалом, и проворчала:
        - Кате звоните сами, а я пока приготовлю комнату, тут нам будет неудобно. И, честно говоря, тошно при мысли, что придётся здесь завтракать. Кусок не полезет. Ключи у вас?
        - В правом кармане пиджака, - сказал, занимая место за терминалом, доктор. - Но вы не ответили.
        - Да нечего мне отвечать, не могла я вас видеть вчера в шесть возле лифта, потому что как раз в шесть часов была с инспектором в холле Галилео, и... И ключей у вас в пиджаке нет.
        - В боковом, а не во внутреннем.
        - Так бы сразу и сказали, - мрачно проговорила мисс Гладких, бренча связкой.
        - Значит, это не вы сидели вчера возле вишни, - констатировал Синявский, лениво щёлкая по клавишам одним пальцем.
        - Не я.
        - Кто же тогда?
        - Не знаю, - отрезала Инна и вышла, бросив на ходу: 'Позовите Катю и приходите помочь'.
        Дмитрий Станиславович дозвонился, спросил о завтраке, получил в ответ: 'Иду-иду!' - выбрался, покряхтывая, из-за стола, запамятовал отключить консоль, вспомнил об этом у двери, легкомысленно махнул рукой и на терминал, и на оставленный на спинке стула пиджак, засим вышел в тоннель Гамильтона, размышляя о том, каким нелепым должен казаться умнику 'Аристо' он сам - доктор физико-математических наук Дмитрий Станиславович Синявский - в длиннейшей освещённой ярко кафельной трубе коридора.
        - И трубку в кармане оставил, - громко сообщил он шевельнувшейся под потолком видеокамере. 'Ставил!' - ответило ему эхо.
        - Вот-вот, - шепнул себе под нос психофизик. - Ставил, ставил, но кто-то обставил. И хватит, не проиграться бы в пух.
        Он скользнул взглядом по ряду дверей, обычных, деревянных, крашенных белой краской, подошёл к одной из них, ближней, и дёрнул за ручку - оказалась заперта.
        - Ну да, с чего бы вдруг Инна решила готовить к завтраку душевую? - спросил он себя, потом добавил, направляясь по коридору направо:
        - Надо сказать Андрею, что в любом случае пора поднять Горина. Аппаратный сон, конечно, но почки-то работают и кишечник тоже. Поднять его, сразу в туалет, и в душевую тут же.
        'Массажный кабинет', - прочёл он на следующей двери. Табличка выцвела - сохранилась, должно быть, с тех счастливых времён, когда бункер был всего лишь лифтом на пляж.
        - Массаж тоже неплохо бы ему сделать, - сказал доктор и для порядка подёргал ручку. Эта тоже закрыта. И не странно - всем известно, бывший массажный кабинет так забит всякой пляжной чепухой, что ногу поставить некуда. Склад, а не кабинет: топчаны, шезлонги, пластмассовые стулья, столы, зонты и прочая курортная рухлядь. Кажется, даже ракетки для бадминтона где-то валяются, если их не прибрала к рукам индианка.
        - Здесь она наверняка, - сказал Дмитрий Станиславович, хватаясь за разболтанную ручку следующей двери с табличкой 'Медпункт'. Но открыл не сразу, задержался, - прикидывал, что предпринять. В сомнении глянул искоса на обитую железом дверь электрощитовой.
        Когда он вошёл, наконец, туда, где лет пятнадцать назад была штаб-квартира пляжного врача, - длинная комната, разделённая надвое, показалась ему пустой.
        - Митя? - услышал он голос Инны, потом сама она выглянула из-за перегородки, за которой раковина рукомойника, шкаф со стеклянными дверцами и древний письменный стол. - Чего вы так долго возились? Как там Катя?
        Не дождавшись ответа, она спряталась. Там у неё шумела вода, и позвякивали тарелки.
        - Сказала, скоро будет, - Дмитрий Станиславович нацелился подсесть к выдвинутому на середину комнаты обеденному столу.
        - Помогите-ка мне с тарелками, - распорядилась мисс Гладких. - Полотенце в шкафу.
        Синявский мысленно застонал, но садиться раздумал, поплёлся выполнять указание.
        Шкаф, утративший медицинское назначение, вид приобрёл весьма затрапезный - чего только не было в нём: разноцветные и разнокалиберные чашки с блюдцами, разновысокие бокалы самого разного качества и предназначения, гора столового серебра в большой картонной коробке и прочая хозяйственная дребедень - не разбери поймёшь.
        - На нижней полке, - услышал доктор, покряхтел, наклоняясь, и достал полотенце.
        - Шевелитесь, Митя, мне ставить некуда. Чего вы вдруг спросили, кто вас возле лифта видел? Записались в частные детективы? Решили помочь инспектору? Тарелки сюда не ставьте. Протрёте - сразу на стол.
        - Всем нам решил помочь, - прогудел психофизик. - Кажется, все мы завязли в грязной истории.
        - Это да, - вздохнула индианка. Тарелка в её руках перестала поворачиваться под потоком горячей воды. Она тряхнула головой и продолжила:
        - К сожалению, я действительно не знаю, кто вас мог видеть. Знаю, кто не мог.
        - Это уже кое-что, - оживился Дмитрий Станиславович.
        Тарелка вынырнула из потока, роняя капли, сверкнул затёртый золотой ободок. Доктор стал прилежно возить по фаянсу застиранной тканью.
        - Я не могла вас видеть, Светлана Васильевна тоже - мы были вместе. И сам инспектор тоже не мог. Мы встретили его раньше. Оставьте тарелку, дыру протрёте. И возьмите эту. Я помогла вам разобраться?
        - Да. Хоть и не всё ясно.
        - Услуга за услугу. Принесите чашки.
        - Чем могу, - отозвался с сомнением в голосе доктор. Он слишком энергично распахнул стеклянную дверь, звякнули, столкнувшись боками, бокалы.
        - Услуга за услугу, Митя. Не говорите инспектору о квартире в Триесте. Кому пятую чашку? Нас же четверо!
        - Хотите оставить инспектора без завтрака? - Синявский прищурился.
        - А! Я как-то не подумала. Ладно, пусть пять. Так не скажете о квартире?
        - Вам-то, Инночка, чего беспокоиться? Вы в той истории... Ладно, не скажу, раз просите. Но при условии, что и Андрей не станет поминать старое. Вы для него стараетесь?
        - Для всех нас, как и вы, - с улыбкой ответила Инна, держа навесу распаренные от горячей воды руки. - Забирайте чашки. Господи, как у нас здесь всё запущено! Конец мая, а по стенам висит...
        Она ободрала зацепленный за крюк завиток новогодней мохнатой гирлянды и уронила его в мусорную корзину, пробормотав: 'Кто помянет старое, тому сами знаете что'.
        В комнату вошёл Сухарев, неслышно за шумом воды; осторожно прикрыл дверь. Остался незамеченным, остановился, слушая.
        - А вилки с ножами как? - напомнил Синявский.
        - Перемывать их нечего, протрите и на стол, - распорядилась Инна, закрывая кран.
        - Кто из нас будет кушать стоя? - спросил Сухарев.
        Дмитрий Станиславович вздрогнул от неожиданности, обернулся: 'Ох! Ну можно ли так... Вы давно здесь?'
        - Недавно. Трёх стульев будет маловато, мне кажется. Дайте ключи, я принесу.
        - Только не из предбанника, - попросил Синявский, заметив, как Инна переглянулась с начальником, передавая ему связку.
        - Естественно, - сухо сказал Андрей Николаевич. - Зачем бы мне тогда понадобились ключи? Стульев полно и в горе барахла, что за этой вот стенкой.
        Он указал связкой ключей на оклеенную фотообоями с изображением заснеженных гор стену.
        - Вам помочь? - предложил без особого энтузиазма доктор. Всем известно было, что он не любит хозяйственных хлопот.
        - Сам справлюсь. Вы лучше пока развлеките Инну. Расскажите ей для поднятия аппетита какую-нибудь страшную физическую байку, вроде той, что о мухах-зомби. Поесть принесут скоро?
        - Минут через десять-пятнадцать, если Катерина не размечтается по дороге о чём-нибудь романтическом, - ответил, опускаясь на стул, психофизик.
        - Значит, вы, Митя, как раз успеете довести сказку до кульминации. А я сейчас, - проговорил Сухарев, кивнул Инне и поспешно вышел, хлопнув дверью.
        - Что за мухи-зомби? - спросила Инна и отобрала у психофизика полотенце.
        - Начальник твой шутить изволит, - устраиваясь поудобнее, пыхтел тот. - Не зомби никакие, обычные мухи. Но как они себя вели - кхе! - вот в чём мистика. Впрочем, думаю, можно придумать рациональное объяснение. Это случилось в Церне. Тогда так и не получилось взяться за мух всерьёз - некогда было, а после аварии - кхм! - и вовсе стало не до насекомых. Свидетелей, кроме меня, не осталось ни одного, видео, которое записал между делом Рауль, превратилось в ионизированный газ вместе с самим Раулем и его камерой. Чёрт, трубку в пиджаке оставил.
        - И хорошо, что оставили, здоровее будете, нечего курить перед завтраком. Всегда хотела спросить: каким чудом вы тогда уцелели?
        Синявский отказался от намерения срочно отправиться за трубкой.
        - Именно, что чудом, - ответил он, с удовольствием наблюдая, как индианка обходит стол и раскладывает приборы. - Меня как раз вызвал на ковёр начальник службы безопасности, которого мы между собой называли Шестизвёздным Гамадрилом. Пошёл я к нему в 'зверинец'...
        - Куда?
        - Так мы называли блиндаж, в который обычно наши очковтиратели водили проверяющих, экспертов из еврокомиссии и прочих бездельников. Основательное такое строение: железобетонные надолбы, стальные переборки, решётки повсюду - типичный зверинец. Так вот, вызвал меня к себе - кхе! - Гамадрил, не знаю даже зачем, не дошёл я. В коридоре меня поймал за рукав тогдашний шеф, и потащил предотвращать последствия 'бума'. Он тогда уже понял, что будет 'биг-бум', и что последствия тоже будут. До взрыва оставалось - кхм! - семь с лишним минут. А я... Услышал от шефа приказ объявить эвакуацию персонала и почему-то вспомнил о мухах. Понимаешь, Инна, как раз когда выбрался на поверхность, чтобы идти к Гамадрилу, заметил их опять над кожухом соленоида. И до сих пор, как вспомню о взрыве, и о том, что было после него, - перед глазами мельтешат мухи.
        - Можете рассказать толком, что за мухи? - спросила мисс Гладких, усаживаясь и подпирая рукой щёку.
        - Я не энтомолог. Маленькие, серые. Началось с того, что мы обратили внимание - на кожухе соленоида и вокруг него пропасть дохлых мух. Нигде больше нет, только там. Потом мы с Раулем заметили, что мушиных трупов становится с каждым днём всё больше, но значения не придали, просто накостыляли по шее обеспеченцам и заставили убрать эту - кхм! - гекатомбу. На следующий день была заложена серия моделей, мы вкалывали до пяти утра, а когда выползли наружу подымить и встретить рассвет, нашли новые трупные россыпи. Рауль окрестил кожух Мухобойкой и сказал, что это неспроста. Я предложил поставить там камеру и заснять.
        - Ну и?
        - Феерия. Безумные кружевные танцы. Что-то вроде фигур Лиссажу, но гораздо сложнее. Они слетались со всех сторон к оси соленоида, крутились возле неё, потом погибали, но на смену им прилетали другие. Рауль сказал, этак мы перебьём всех европейских мух и накличем инспекцию по охране насекомых. Ничего смешного тут нет, это была последняя его шутка. Кстати, тебе и вовсе расхочется смеяться, когда узнаешь, что я стал находить не так давно на крыше второй лифтовой шахты, где у нас соленоид.
        - Что вы там нашли? - спросила мисс Гладких, прикрывая ладонью улыбку.
        - Трупы каких-то насекомых.
        - И поэтому вы сообщили Совету, что опыты Горина представляют опасность для человечества? - Инна наклонила голову, улыбки больше не пряча.
        - Тьфу! Я серьёзно, а ты... Не буду больше ничего рассказывать, - Синявский вскочил с места, схватил со стола измятое полотенце, подбежал к шкафу. За ручку дёрнул так, что бокалы обиженно всхлипнули, и склонился к нижней полке.
        - Митя, не обижайтесь! - Инна встала. - И не суйте туда мокрое полотенце, оставьте его на раковине, я потом вывешу сушить. Нельзя же принимать всерьёз вашу байку о мушиной возне вокруг главной оси.
        Синявский отвернулся, уставился, заложив руки за спину, на стену, которую прошлый хозяин тоже оклеил фотообоями, но не с пейзажем гор, а с морским видом. На гигантском снимке - распахнутая настежь балконная дверь, черепичные крыши, за ними - море. А на перилах балкона сидела, наклонив голову, весьма упитанная и гладкая морская чайка.
        - Вы правы Инна, - сказал психофизик чайке. - Мою байку нельзя принимать всерьёз. Нет, не могу я так. Пойду за трубкой.
        - Митя! - Инна заступила психофизику дорогу, пробуя остановить, - Дмитрий Станиславович, вы что, обиделись! Я хотела спросить...
        О чём она хотела спросить, осталось неизвестным. Что-то грохнуло, навалилось на дверь, снова грохнуло, потом снаружи позвали: 'Эй! Да помогите же!'
        Инна, опередив Синявского, кинулась к двери, распахнула со словами: 'Андрюша, что случи?.. Ай!'
        Из коридорной полутьмы в комнату сунулись ножки стула, что-то деревянно стукнуло в филёнку в третий раз, потом в дверном проёме показалась красная от натуги физиономия Сухарева. Заместитель директора изрыгал невнятные проклятия.
        - Я предлагал помочь! - сказал психофизик, отстраняя Инну и принимая стул.
        - Вы уже помогли! - прорычал заместитель директора. - Зачем было выключать свет в коридоре? Вам что здесь - цирк?
        - Све?.. - поперхнулся Синявский, поспешно поставил стул и потянулся за следующим. - Но я не выключал! Я не выходил из комнаты! Почему вы решили?.. Инну спросите, никто из нас двоих в коридор носа не высовывал!
        - Ещё один возьмите, - буркнул Андрей Николаевич, извлекая из полумрака третий стул. - Наверное, выбило автомат. А я думал, это ваши шуточки.
        - За кого вы меня держите?! - обиделся Синявский. - Знаете, Андрей, что я вам скажу!..
        - Андрюша, ты, правда, как-то... Митя, молчите лучше.
        - Нет, извините! Вы сами четверть часа назад взяли связку. Ключ от щитовой на ней. Дверь заперта. И вы меня после этого обвиняете...
        - Заперта? - переспросил Сухарев, сунул, не глядя, связку ключей Дмитрию Станиславовичу, исчез во тьме, потом снова явился, смешно тараща глаза. Вошёл, прикрыл за собой дверь и сказал вполголоса:
        - Она не заперта, только прикрыта. Мне это не нравится.
        - Но кто?! Кому это нужно? - шепнула мисс Гладких.
        - Это инспектор, - уверенно заявил Сухарев. - Я давно подозревал, что он не тот, за кого себя выдаёт, а теперь убеждён.
        - Ну что вы, Андрей, - психофизик покачал головой. - Ниоткуда, собственно, не следует, что это именно он сделал. А даже если он. Обвинять человека из-за того, что он отключил свет...
        - Не только поэтому, - процедил Сухарев, и продолжил, не повышая голоса. - Вот послушайте.
        Синявский непроизвольно придвинулся, выставив вперёд ухо, Инна ограничилась тем, что подошла ближе на шаг.
        - Послушайте. Я перечислю голые факты, без оценок. Вчера на собрании в холле Галилео он решил, что я - Горин, значит, не знал его в лицо. Он не знал структуры института, не знал, кто из нас каким отделом заведует. Он спрашивал, как называются корпуса. Да что корпуса! Помните, он сегодня утром удивился, когда услышал, что Света - жена Горина? Скажите, может инспектор Совета прибыть на объект с инспекцией, не зная всего этого, и даже не потрудившись взглянуть на фото директора?
        Сухарев выдержал паузу, ожидая возражений, потом продолжил громче:
        - Но это не всё. Беседуя с ним, я заметил, что он ориентируется в математике куда лучше, чем положено простому инспектору. Вчера я не придал этому значения, но сегодня... - Андрей Николаевич снова перешёл на шёпот: - Сегодня он, бегло просмотрев мои записи, в два счёта нашёл дырку в доказательстве, причём в таком месте...
        - Нда-а... - протянул Синявский.
        - Андрюша, но на нём форма! - возразила мисс Гладких. - Когда мы его вчера встретили, он был в этом... В таком шлеме, как у них у всех. У него пистолет. Ты сам проверял у него документы!
        - Вот я и говорю, - с жаром зашептал Сухарев. - Если отнять у него шлем, форму и пистолет, чем он будет отличаться от любого из нас? А документы... Честно говоря, я не помню, разглядел ли фотографию. В любом случае...
        Андрей Николаевич приосанился и заговорил громче:
        - В любом случае, я бы поставил под сомнение его право задавать нам вопросы.
        - Он может подкрепить это своё право аргументом, который трудно оспорить, - сказал Синявский.
        - Каким аргументом?
        - Пистолетом.
        Сухарев без видимой нужды оглянулся, и заговорил совсем уж интимно:
        - Митя, у вас ведь есть парализатор. Можно было бы...
        - Чш-ш-ш! - зашипела на него Инна, подняв указательный палец. - Вы слышите?
        - ...гите! - послышалось из-за двери.
        Брови Синявского поползли вверх, кожа на лбу собралась морщинами. Инна, не опуская руки, другою рукой потянулась и приоткрыла дверь.
        - Помогите кто-нибудь! - снова прозвучал в гулкой темноте крик.
        - Света? - удивился Сухарев. - Она же сказала, что будет...
        - Тише. Сюда идут.
        Шаги приблизились, в тёмной щели приоткрытой двери мелькнул свет, кто-то взялся за ручку. Инна пискнула и отскочила в сторону.
        - Вы здесь? - спросила Берсеньева и погасила фонарик. - Не слышали? А я звала. Там у выхода на пляж тело инспектора.
        - Что?! - Инна пятилась. - Что это у вас, Света?!
        В руке Берсеньевой - парализатор и пара резиновых перчаток.
        - Я нашла это рядом с телом, - бесцветным тоном ответила Света, прошла к столу, со стуком положила парализатор и бросила перчатки поверх него. - Что тут произошло? Почему нет света?
        - Зачем вы пришли? - вместо ответа негромко спросил её Сухарев. - Вы ведь собирались работать. Я думал, вы у себя.
        - Я принесла вам результаты, - сказано было в ответ. - Зашла в предбанник, а там никого, пусто. Митин пиджак на спинке стула. Я решила, вы ушли курить. В коридоре темно, благо, я утром догадалась взять фонарик взамен того, который расколотила вчера на лестнице. Без него могла бы наступить впотьмах на инспектора. Не понимаю всё-таки: никого, кроме меня, не волнует, что он там лежит?
        Она прохаживалась по комнате с видом сомнамбулы, говорила словно бы сама с собою.
        Синявский прокашлялся и спросил:
        - Кхе! Светлана Васильевна, зачем вы взяли анестезатор и перчатки?
        - Не понимаю, - равнодушно проговорила Света. - Я должна была их на полу оставить?
        - Почему на полу? Анестезатор был в нагрудном кармане моего пиджака, перчатки были в другом кармане. Пиджак я оставил в предбаннике. Вы сами сказали, что...
        - Я сказала, что нашла всё это рядом с телом, - отчеканила Берсеньева, встретившись с психофизиком взглядами.
        - Кх-м! - Синявский смешался и стал почему-то потирать руки.
        - И мне странно, - продолжила, слегка повысив тон, Светлана Васильевна, - что вы устраиваете мне допрос, вместо того, чтобы пойти и посмотреть, чем можно помочь молодому человеку.
        - Мы как раз тут говорили об этом молодом человеке, - сказал вдруг Сухарев. - Это даже к лучшему, что он без сознания: часа четыре, а то и больше, не будет нам мешать.
        - Но вы не знаете... - начал Синявский.
        - Знаю, - перебил заместитель директора. - Света, насколько я понял, есть расшифровка? Тогда мы могли бы, пока инс... этот тип без сознания, привести наши дела в порядок. Света, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
        - Но вы не поняли, Андрей, - снова попытался вмешаться старый учёный.
        - Я тоже ничего не понимаю, - заявила Берсеньева. - На инспектора напали, но это никого из вас почему-то не трогает.
        Все четверо заговорили разом:
        - Андрюша считает, что он не инспектор.
        - Какая разница? На него напали!
        - Кхе! Никто из вас не знает...
        - У нас могут быть серьёзные неприятности.
        - Не обобщайте. Это у вас могут быть.
        - Инна, ну зачем ты!
        - А чего она всех нас впутывает? Какие неприятности, если ты говоришь, что он не инспектор.
        - Откуда это известно?
        - Во-первых, он...
        - Дайте сказать! Кх-м! Вы же не знаете!
        - Погодите, Митя, я хочу ей объяснить, что этот молодой человек не тот, за кого себя выдавал.
        - Ну и что? Это не значит, что его нужно, кх-м! И вообще, вы все не хотите меня слушать, а я, между прочим, точно знаю...
        - Чш-ш-ш! - зашипела мисс Гладких, снова подняла указательный палец, потом приоткрыла дверь.
        В наступившей тишине из коридора донеслось: 'Помогите! Куда все подевались?! Помогите!'
        У Синявского отвисла челюсть, он обвёл взглядом застывшие лица, бормоча: 'Но откуда здесь ещё одна женщина?'
        - Какая там женщина, - с досадой проговорил Сухарев. - Это Василевская. Она давно должна была принести завтрак. Вечно копается.
        Андрей Николаевич буркнул себе под нос несколько слов. Внятно прозвучали два: 'время' и 'девчонка'.
        - Катя? - переспросила Берсеньева и спешно покинула врачебный кабинет, превращённый в столовую. Выходя, нащупывала в кармане фонарик, но включить его не пришлось, мрак поредел. Как и прежде, над входом в предбанник Пещеры Духов горела аварийная лампа, тусклого её свечения хватало только на то, чтобы вырезать во тьме серый прямоугольник. Зато в другом конце тоннеля Гамильтона сиял полуденный свет, кафель казался мокрым от глянцевых бликов, а тёмные фигуры словно бы парили в жемчужном тумане. Два человека. Один - неправдоподобно длинный - простёрся во весь рост у порога, другой опустился на колени рядом.
        Света прибавила шагу. Тот, кто лежал, шевельнулся.
        'Помоги...' - услышала Берсеньева.
        Человек, стоявший на коленях, негромко спросил: 'Что? Что ты говоришь, Володя?'
        Светлана Васильевна удивилась: с трудом узнала Катин голос. Возможно, в этом было виновато эхо. Пришлось пойти медленнее, чтобы не мешал звук шагов, но ответ инспектора всё равно прозвучал неразборчиво, как скороговорка, проговорённая неумело. Но Катя, - сомнений нет, именно она и стояла на коленях, придерживая голову поверженного инспектора, - Катя расслышать смогла.
        - Ладно, я не буду, раз просишь, - сказала она, поглаживая инспектору лоб.
        Снова невразумительная скороговорка. Света успела подойти совсем близко, поэтому смогла разобрать слова 'уходи' и '...совывай'.
        - Ты не волнуйся, Володя. Я сейчас уйду, - сказала Василевская, и глянула на Светлану Васильевну исподлобья, волком.
        - Давно он очнулся? - спросила Света, опускаясь на колени по другую сторону от лежавшего навзничь инспектора. За спиной услышала шарканье шагов и голоса.
        - Минуты не прошло, - ответила Василевская. Она бережно приподняла голову инспектора, пошарила вокруг себя свободной рукой, нашла брошенное рядом с термосом полотенце, подложила под инспекторский затылок и только после этого осторожно высвободила ладонь.
        - Он что, очнулся? - проговорил за спиной у Светы Сухарев.
        - Вы не хотели... слушать, - слегка задыхаясь, упрекнул его Синявский. - А я пытался сказать, что он очень скоро придёт в себя. Дело в том, что я не зарядил вчера анестезатор.
        - Так зарядите сейчас, - раздражённо бросил заместитель директора. - Катя, почему вы так долго возились с завтраком?
        - Сейчас, я заря... - начал ошарашенный психофизик, потом помотал головой, и выговорил твёрдо:
        - Андрей, мне кажется, надо сначала осмотреть, всё ли в порядке с молодым человеком. Он мог удариться при падении. И ему всё равно нужна помощь, разряженный анестезатор может тряхнуть не хуже шокера.
        - Слушайте, вы, все! - Катя поднялась с колен, квадратные стёкла её очков сверкнули. - Если с ним что-нибудь случится...
        Она осеклась, стала неловко возиться с манжетами своей синей джинсовой куртки.
        - Катя... я же... просил... - простонал, пытаясь приподняться, Владимир.
        - Не поднимайте голову, Володя! - предостерегла Светлана Васильевна. - Катенька, не беспокойся, всё будет в порядке.
        - Я не беспокоюсь, - ответила Катя. - Но если что-то случится, выцарапаю глаза.
        Она скользнула взглядом по лицам и повторила, обращаясь к Синявскому: 'Слышали? Выцарапаю вам глаза'. После направилась к лифту. Дмитрий Станиславович, когда она проходила мимо, отшатнулся.
        Первым опомнился Сухарев.
        - А где... завтрак? - спросил он вослед.
        - В термосах, - не оборачиваясь, ответила Василевская. Под потолком тоннеля ахнуло эхо. Нажимая кнопку вызова лифта, Катя добавила:
        - Имейте в виду, обеда вам не будет. У меня ничего не осталось, кроме бульонных кубиков, кофе и сахара.
        'А! Хара!' - передразнило эхо.
        Володя попробовал приподняться, на этот раз получилось лучше, хоть кружилась голова и шея как деревянная, но зато стали слушаться руки.
        'Руки отошли, уже кое-что', - подумал он, оперся на локоть, правой рукою при этом ощупывая кобуру. Нет, не показалось, так и есть. Клапан расстёгнут, пистолета в кобуре нет. Вытащили. Винить в этом нужно одного себя, а ругаться вслух и вовсе бессмысленно.
        Володя стиснул зубы, выдохнул. Всё-таки сильно голова кружится. В ушах звенит, и сквозь звон слышно, как кто-то: 'Не поднимайте голову! Да погодите Володя, сейчас вам... Митя, ну что вы стоите, помогите ему', - Берсеньева, узнал инспектор. И с нею Синявский. И где-то поблизости Сухарев. Катя ушла. Кто из них?
        Володя поморщился, пытаясь сложить из обрывков связную картину: 'Я был на пляже, обдумывал показания. Нашёл два противоречия, выделил ключевую фигуру, понял: она в опасности, если станет известно виновнику... Или виновнице? Этого я установить не смог, недостаточно данных. Хорошо, что я прогнал Катю. А вот обидел её зря'. Инспектора ощутимо кольнуло раскаяние, но нет худа без добра, думать стало легче, восстановилась последовательность событий: 'Я хотел предупредить, вошёл в тоннель, а тут меня ждали. Ткнули в шею парализатором. Было почему-то темно. И сейчас темно - кто-то отключил свет. Зацепка. Парализатор - тоже зацепка, но об этом после'.
        - Сидеть можете? Пошевелите пальцами, - гудел над ухом Синявский. - Прекрасно, теперь другая рука. Улыбнитесь. Великолепно. Голова, естественно, кружится. Тошнит? Замечательно, теперь займёмся ногами. Давайте-ка одну, затем вторую. Так я и думал. Всё в порядке, Света, говорю же, я не зарядил вчера анестезатор. Вам повезло, молодой человек, разряженный анестезатор - что-то вроде обыкновенного шокера.
        Володя улыбнулся уже по собственному почину, - доктор басил весьма уютно, и плюс к тому появилась новая зацепка: анестезатор не был заряжен. Тот, кто напал, об этом не знал. Или знал, но решил таким образом снять с себя подозрение? Если хотел стащить пистолет и ничего больше не замышлял.
        'Он вооружён теперь, а я вооружён знанием, - пряча улыбку, думал инспектор. - Но неполное знание хуже полного незнания. К сожалению, полно тёмных мест. Что я ещё помню? Меня схватили за волосы, ткнули в шею этой штукой, потом я увидел тусклый свет в конце тоннеля, слышал голоса, шаги, видел мерцание, пробовал пошевелиться, но не мог. Потом кто-то прошёл совсем близко, вскрикнул, на миг стало совсем светло и снова темень. Мне показалось, я ослеп, оглох и онемел, но, надо полагать, просто потерял сознание. Потом мне привиделась Арина. Её ладонь у меня на лбу. Я позвал: 'Арина!' Она не поняла, потому что получались у меня не слова, а мычание. Я очень хотел, чтобы она поняла меня, и снова позвал: 'Арина!' - хоть и понял уже, где нахожусь. Мог бы догадаться, что Арине взяться неоткуда, но был не в себе. Напрасно огорчил Катю, а после и вовсе прогнал. Для её же пользы, но кому от этого легче? Инспектор застонал от досады.
        - Болит? - спросил Синявский, ощупывая здоровенную шишку на затылке инспектора.
        - Беспокоит слегка, - ответил инспектор. - Помогите встать на ноги.
        Язык заплетался, ноги тоже. Без посторонней помощи - никак, разве что кое-как, ползком или на четвереньках.
        - Обхватите рукой шею, - командовал Дмитрий Станиславович. - Андрей, вы с другой стороны. Инна, возьмите термосы. Нет, дверь пока не закрывайте, сначала включим здесь свет.
        'Дверь пока не закрывайте! - повторил про себя Володя. - Вот почему стало светло, а потом стемнело! Тот, кто нашёл меня первым, открыл дверь, а потом зачем-то снова закрыл. Кто это был и зачем он закрыл дверь? Надо выяснить. Катя вот, когда нашла меня, сразу дверь нараспашку, поэтому я увидел её лицо и понял, что огорчена. И всё-таки прогнал и сказал, чтоб молчала. Обидел, хоть и для её же пользы.
        - Тошнит? - поинтересовался Синявский. - Лежать вам нужно, всё-таки сотрясение. Но надо поесть. К сожалению, кофе вам не показан, надо попросить Катерину, чтобы принесла бульон. Говорила, остались бульонные кубики. Это ничего, что ногу подволакиваете, пройдёт.
        При мысли о еде тошнота усилилась, но инспектор переборол слабость. Проговорил, стараясь, чтобы не заплетался язык:
        - Чёрт с ней, с ногой. И Катю звать не нужно. Вообще никого не зовите. Желательно, чтоб никто не покидал бункер. Кто-то отобрал у меня пистолет. Куда вы меня тащите? В медпункт? К чёрту медпункт, всё равно разлёживаться нет времени.
        - С лёгкой руки Инночки здесь теперь столовая, - пропыхтел Дмитрий Станиславович, пытаясь протиснуться в дверь боком, не отпуская больного. - А лежать вам нужно, сейчас мы с Андреем принесём сюда топчан.
        - Оставьте, я сам войду. Лучше я сяду.
        - Но... А впрочем, как знаете. Действительно, времени нет. Я как раз собирался сказать вам, Андрей, что пора - кхе-хм! - поднимать Яна. Аппаратный сон всё-таки не совсем анабиоз, понимаете ли, с точки зрения физиологии...
        Инспектор, нарочно выбравший место во главе стола, чтобы всех видеть, наблюдал, как рассаживаются подозреваемые и следил за реакцией.
        Берсеньева отнеслась к предложению Синявского с полным равнодушием, Сухарев занервничал: когда придвигал тарелку, дёрнул рукой. Инна поглядывала то на него, то на Светлану Васильевну настороженно, постукивая по столу ножом.
        - Господи, как же я ненавижу макароны! - внезапно перебил себя самого старый психофизик, глядя на тарелку так, будто там копошились черви.
        - Не капризничайте Митя, это Италия, - сказала Света. - Катя говорила, что больше ничего нет. Кофе и бульонные кубики.
        - Тюремная пайка! Кое-кому нужно привыкать, - выпалила Инна, одарив Берсеньеву гневным взглядом. Её выпад был оставлен без внимания. Все, кроме инспектора, принялись за еду, Синявский бубнил с набитым ртом:
        - Так вот, я категорически требую разбудить Горина. Света, я думаю, возражать не будет. Затягивать с этим опасно. Да и зачем? Я слышал, есть уже расшифровка воспоминаний. Что скажете, Света?
        Светлана Васильевна ответила кратко:
        - Не возражаю, - и уткнулась в тарелку.
        Сухарев что-то буркнул под нос, потом обратился к Берсеньевой:
        - Света, нам надо пообщаться с глазу на глаз. Вы ознакомите меня с результатами расшифровки, пока остальные будут возиться с Яном?
        Володя внимательно следил за разговором. И, не замечая того, занялся макаронами: сначала просто ковырял вилкой, потом стал есть. Как ни странно, общение за столом не вышло за рамки приличий, даже мисс Гладких умерила пыл. Доктор вяло удивился, что Берсеньева не хочет присутствовать при пробуждении мужа, но возражать не стал. Света пробормотала какие-то малоубедительные объяснения. Сухарев повеселел, когда ему была обещана конфиденциальная беседа с лингвисткой, Инна выразила по этому же поводу неудовольствие, но очень сдержано.
        'Ну-ка попробую я их расшевелить', - решил Володя, когда макароны в его тарелке закончились. Он откинулся на спинку стула и проговорил в пространство:
        - Кажется, вы не расслышали, что я сказал вам по дороге сюда. Повторяю: кто-то из вас напал на меня, затем, пользуясь моим бессознательным состоянием, завладел оружием. Само по себе нападение на инспектора Совета штука достаточно серьёзная, а тут ещё и пистолет. У кого-то будут крупные неприятности.
        'Эта капля расплескала пруд. Я молодец', - похвалил себя Володя.
        Ему не дали договорить: провокационное заявление вызвало взрыв эмоций. Инспектору осталось выуживать информацию из потока негодования, взаимных упрёков и предположений.
        Особенно интересной показалась версия, предложенная заместителем директора: тот обвинил инспектора Совета, в том, что он (инспектор) никакой не инспектор, а диверсант, имеющий целью завладеть результатами работы Горина. Он (лже-инспектор), по заключению Сухарева, незаконно проник в институт, уложил Яна, но информацию не получил, поскольку некто весьма предусмотрительно стёр массивы. Тогда он (всё тот же лже-инспектор), выключил свет в коридоре, инсценировал нападение на себя самого, похитив у доктора разряженный парализатор. 'И теперь этот человек допрашивает и шантажирует нас всех!' - возмущался Андрей Николаевич.
        Спорить с ним и указывать на очевидные несоответствия Володя не стал, ясно было, что версия Сухарева бесполезна, если не считать вызванных ею замечаний. Берсеньева сказала вполголоса: 'Андрей, перчатки лежали рядом с парализатором. Не мог ведь он сначала свалить себя самого, а потом снять?' - и Синявский проворчал: 'Откуда ему было знать, что парализатор разряжен?'
        В общем, картина происшествия пополнилась новыми фактами, но не всё было ясно. 'Кажется, я знаю, кто это сделал, но доказать пока не могу. Надо прижать душку доктора. Но сначала мы вместе с ним разбудим Горина', - решил инспектор. Пока он прикидывал, как подступиться к Синявскому, отвлёкся, поэтому не заметил, как опустело одно из мест за столом. Сказать ничего не успел - когда опомнился, за Берсеньевой закрылась дверь.
        - Куда она? - подозрительно щурясь, спросила у начальника Инна, - И о чём вы шептались?
        - Сказала, будет ждать меня у нас в лаборатории. Ты слышала, мне нужно просмотреть результаты расшифровки.
        - Почему в лаборатории? Почему не в предбаннике?
        - В предбаннике терминалы, - пояснил, косясь на инспектора, Сухарев. - Куда прикажешь там воткнуть Толстого Тома? И потом, я хочу сразу построить модель и сделать контрольный обратный перенос.
        - Кто такой Толстый Том? - шёпотом спросил инспектор у размякшего после еды Дмитрия Станиславовича.
        - Мэмбокс, - мурлыкнул тот. - Массив памяти. Не такой он и толстый - карманный. Я называю его 'карманник Том'. Но он достаточно толстый, чтобы поместилась расшифровка. Света говорила, что принесла.
        - Вот увидишь, она всё врёт, - убеждала начальника мисс Гладких. Но Сухарев вместо ответа встал и направился к выходу.
        Володя нагнал его в коридоре. Нужно было убедиться, что заместитель директора идёт именно туда, куда сказал - в лабораторию картографии мозга. Внезапно инспектору пришло в голову другое соображение. Он, обозвав себя идиотом, ускорил шаг. В предбанник влетел пулей и едва успел заметить, как Бесреньева метнулась к двери аппаратной. Перегородка Пещеры Духов открыта была настежь, 'Аристо' по неизвестной причине больше не считал необходимым ограничивать доступ к телу, и жена Горина не преминула этим воспользоваться, но зачем?
        Володя колебался. Пойти за ней прямо сейчас? Ведь можно сказать, поймал на горячем! Или...
        Сухарев вывел его из замешательства.
        - Посторонитесь, - с явным неудовольствием потребовал он. - Я просил, чтобы нам с Берсеньевой не мешали работать!
        Он оттеснил инспектора от двери аппаратной, вошёл; серая стальная плита скользнула на место.
        'Аристотель меня не пустил, - отметил Володя. - Что делать, если мне понадобится?.. Но сейчас как раз хорошо, что они там у себя, а не рядом с Яном. Почему Света не захотела быть здесь, когда проснётся муж? Что она тут делала, когда я вошёл?'
        Он собирался подойти к ложу беспамятного учёного, но в этот момент услышал голоса в предбаннике: 'Сейчас он у меня - кхм! - встанет', - 'Митя, давайте сначала посмотрим последний скан'.
        'Мне за всеми не углядеть', - с досадой подумал инспектор и направился к терминалам.
        - Поздно, Инночка, - с неопределённой улыбкой отозвался доктор.
        - Вы... - у индианки опустились руки.
        Доктор встал и обратился к Володе:
        - Пойдёмте, Володя, поможем ему. Забавно: недавно я оживлял вас, теперь вы мне поможете привести в чувство Яна. Мы живо его... Э! Да он сидит! Скорее! Нужно поймать, если попробует встать на ноги.
        Инспектор повиновался машинально. Левая рука Горина оказалась на удивление податливой - висела как плеть. Но не это и не первые слова Яна привлекли внимание; Володя некоторое время не видел ничего, кроме тусклого комка на ладони больного. Инспектор точно знал, где и когда видел такой, с коричневатым бликом, тёплый комок. Недоянтарь, смола вишни с японского пятачка.
        И тут слова очнувшегося математика дошли до инспектора. Ян бормотал, таращась на застывшую вишнёвую смолу:
        - Я индеец, ты индейка.
        Глава 9. Ты индейка
        Меня мучили бесконечные кошмары. То я опять становился маленьким, снова и снова рвались мамины бусы, и прыгали по полу янтарные капли, а в руках оставалась пустая нитка. А то вдруг папины ласты снились, и он сам тоже, но недолго - сразу превращался в колючий куст, такой, как те, в приморском парке, где я заблудился однажды, и чужая тётка меня когтила, а я кричал от испуга, что потерял навсегда маму. Я вспомнить хотел, как называется куст с которого лист, чтобы сразу вырасти и доказать, что ласты мне впору, и значит, мама - моя собственная, а не чья-нибудь, но не мог. Вдруг просыпался в странной пустой комнате.
        И казалось мне, что я старый и одинокий, и мамы нет рядом, но я думал, что это неправда, потому что если я стар, значит, мама умерла. Этого не могло быть, это тоже кошмар. В том сне я видел лист, он колол мне руку до крови, мне казалось, я сейчас вспомню, как он называется - тот куст, с которого острый лист. Но тут на меня набрасывался чужой старик с резиновыми руками, больно колол в плечо, и всё исчезало, снова я видел скачущие по полу янтарные шарики.
        И всё время мне чудилось, кто-то за мной подсматривает, и ему нельзя знать обо мне что-то важное, что-то такое, что сам я не могу вспомнить. Всё путалось в голове, слова перемешивались, как бывает, когда хочешь заснуть и не можешь, но я ведь не заснуть хотел, а проснуться, чтобы остановить кошмар, и тут вдруг я понял, что больше не сплю.
        Перед глазами молочное сияние. Я лежу на спине, значит, светится потолок. Ну да, это называется лю-ми-нес-ценция. В той комнате, во сне, тоже лю-ми-нес-цировал потолок, значит, это не было сном. Плечо болит, значит, старик действительно колол в плечо этой штукой, которая называется... Нет, не помню. Надо встать, очень хочется...
        Я не мог больше лежать. Где-то здесь должен быть туалет, - я помню, была дверь, может там? Дверь никуда не делась, но комната показалась мне другой, гораздо больше, чем раньше, и куда-то исчезло большое зеркало. Руки и ноги как чужие, онемели. Что-то между пальцами в правой руке твёрдое, мешает. Наверное, кажется.
        Сесть? Ноги чужие, страшные, как во сне. Жиловатые, жилы синие. Не может быть, чтобы мои. Сплю?
        Нет, между пальцами не кажется, и вправду твёрдое, комок.
        Неужели и вправду такие у меня руки? Жуть. А комок я видел раньше: теплый - солнце в нём завязло, не совсем твёрдый - не успел застыть. Мама тогда сказала: полежит миллион лет и будет янтарь. Я подумал: миллион это очень много, я не хочу ждать. Хочу, чтобы прямо сейчас янтарь. Это было в тот самый день когда...
        ***
        - Ян! Ян! - звала издалека мама, но Лилька глаза страшные сделала и зашипела сверху на меня, как кошка: 'Чш-ш!' Я и сам не хотел, чтобы нас нашли. Уцепился за корявую ветку и полез выше, к развилке. Старая кора царапалась, драла по коже на косточках, но я цеплялся изо всех сил, как бешеный, потому что если залезла так высоко Лилька, залезу и я. Это моё дерево, и если кто на него залез, он тоже мой.
        - Ай! - пискнула Лилька. - Чего хватаешься? Это нога, а не ветка.
        Одно слово - девчонка. Видишь, я прилез - подвинься. Расселась. Ноги голые, исцарапанные, на них солнечные зайцы.
        Я ей:
        - Подвинься. И не скачи тут, как бешеная, сломаешь ветку.
        - А сам чего тогда залез?
        Стану я ей говорить, ещё чего! Что это моё индейское дерево. Но ничего, развилка большая: она на ту ветку, я на эту, и можно упереться пятками, - вот он, ствол. Только бы мои не заметили, как мы тут с ней ёрзаем, ветками трясём.
        Но старая вишня не выдала, ветки толстые. И всё равно ведь ветер, листья шевелятся, и солнечные пятна ползают по Лилькиным тощим ногам. По моим тоже. У неё пальцы на ногах расставлены, как будто хочет вцепиться в кору по-кошачьи, когтями. Смешная! Но мне нравится. Что она нашла?
        Прямо у Лилькиных ног в коре трещина, на рану похожая, и точно как из раны натекла и застыла кровь. Ему же больно, зачем она...
        - Лилька, не трожь! - я ей шёпотом. - Ему больно, индейскому дереву.
        - Глупости, ничего деревьям не больно. А почему оно индейское?
        Тьфу ты, проговорился. Смотрит на меня, щурится, ждёт. Почему мне нравится, когда она надо мной смеётся? Обидно... Нет, не обидно. Она моя, раз залезла на дерево.
        - Потому что я индеец, а это моё индейское дерево, - выпалил я, ожидая: вот сейчас она засмеётся. Лилькин смех - как брызги в лицо, когда с разбегу плюхнешься в море.
        Но она не стала смеяться. Присунулась, глаза круглые, вишнёвые, и в них, как в смоле, завязли лучики. 'Индеец? - шепнула мне. - Здорово! А я...'
        Она замолчала, прикрыв рот ладонью, другой рукой схватилась за ветку у меня над головой. Пахло вишней. Я подумал: это от Лильки так пахнет, или от горячей смолы?
        Ветер шевельнул её волосы, вишнёвые глаза оказались совсем близко.
        Мне отчаянно захотелось сделать что-то, чтобы стало понятно... Я потянулся к древесной ране, что у Лилькиных ног, зажмурился и отломил податливый комок смолы. Ничего не случилось, дерево не дрогнуло, Лилька права, деревьям не больно. Зачем мама обманывала?
        Я понюхал смолу. Нет, не пахнет ничем. Лежит, светится не хуже, чем янтарь.
        Я снова умостился в развилке, глянул исподтишка на Лильку и понял: ей тоже хочется быть индейцем и жить на индейском дереве. Мне бешено захотелось, чтоб стало так, и чтоб было всегда, но я должен был что-то для этого сделать. Что? Я не знал.
        Тогда я протянул Лильке смолу: 'Это тебе'. Она взяла, сжала в кулачке, шепнула: 'Я теперь тоже индеец?'
        - Индейка, - поправил я. Девчонка же.
        - Ты индеец, я индейка! - в восторге завопила она и запрыгала как бешеная, аж листья с дерева посыпались.
        - Я индеец, ты индейка, - подтвердил я. Уцепился крепче и её поймал за руку, чтоб мы оба не грохнулись. Чего она скачет? Индейцы так себя не ведут, думал я. Но что с неё возьмёшь, девчонка...
        - Вот ты где! - услыхал я вдруг мамин голос. - Я тебя зову, а ты тут... Ян! Да ты не один!
        Заметила. А всё Лилька: вопила, прыгала, - заметишь тут.
        - Люба! - кричала мама, стоя под деревом. - Люба, иди сюда! Твоя тоже тут. Ян! Тебе сколько раз говорил дедушка, чтоб не лазил на вишню? Слезай сейчас же! Любочка, мой опять забрался на дерево и твою затащил. Я кричу-кричу, чуть голос не сорвала, а они здесь сидят, молчат. Ян, я кому говорю, слезай! Представляешь, Любочка, ищу его и вдруг вижу, с дерева нога свесилась. Ах ты, думаю... Ян! Слезаешь или нет?
        'Зря, - думаю, - я на Лильку думал, это я сам ногу с дерева свесил. Не увидь мама ногу, в жизни бы не нашла'. И так я на себя за это разозлился, аж в глазах потемнело. Свесился вниз и кричу:
        - Не слезу никогда! Я здесь живу, это моё индейское дерево! И Лилька теперь здесь живёт! Мы индейцы!
        - Да! - Лилька им. - Он индеец, я индейка! Вот у меня есть...
        И сверху им показывает комок смолы, как будто они видеть могут.
        - Лилечка, не шевелись! - забеспокоилась тётя Люба. - Лилечка, девочка, осторожно!
        Тут мама тоже занервничала:
        - Ян! - слышу, уже не шутит. - Ян, слезай! Вот сейчас позову деда, он возьмёт лестницу!..
        Придётся слазить, думаю. И так, думаю, влетит, а если Лилька упадёт от их воплей, дед мне вообще оторвёт голову.
        Ну, слез кое-как, коленки ободрал, спрыгнул, стою рядом, а они вдвоём Лильку с дерева снимают: 'Ох, Лилечка, ох, осторожно... Лиля! Ты смотри, что с сарафаном сделала! Что это у тебя в руке? Брось, вся в смоле вывозишься!'
        - Это не смола! - кричу - Это индейский янтарь!
        - Да! - пищит Лилька, на глазах слёзы, вижу - поняла, что сейчас влетит за сарафан и за то, что залезла на дерево. - Да! Это мне Ян подарил, потому что он мой индеец, а я его индейка!
        Как они смеялись...
        Я злился! Думал, взорвусь, так злился. А тётя Люба глаза вытирает и говорит Лильке:
        - О-ох! Насмешила, индейка. Отдай индейский янтарь Яну, пойдём, тебе обедать и спать пора.
        И Лилька отдала. Мне обидно стало - жуть. Гляжу, тётя Люба её тащит за руку, а Лилька оборачивается, уходить не хочет.
        - Ян, ты куда нацелился? - спрашивает мама и руку держит крепко. Но всё-таки я у неё вывернулся.
        - Ян!
        Дудки, думаю, не отдам я Лилю. Она моя индейка. Сама ведь сказала. Тётка Любка если так не отпустит, у меня в доме спрятано ружьё. Только надо быстро и чтобы не скрипнула ступенька. Я сделал вид, что от мамы прячусь в малиннике, а сам продрался сквозь, обежал вокруг дома (чуть не загремел - вечно грабли валяются) и в дверь. Ступенька. Тихо, чтоб не скрипнула. Здесь не как в городе - всё каменное. Здесь - всё деревянное. Дед говорил, дачный дом - живой. На даче всё живое. Дом, деревья. Но зачем мама соврала, что деревьям больно? Вот ружьё.
        Когда я крался, прячась за живой изгородью Лилькиной дачи, в руке у меня было заряженное ружьё. Приклад удобный, с насечкой, индейский. Меньше, чем у ружей в тире, но мне - в самый раз. И тётке Любке в самый раз, чтоб испугаться. Так я думал, отводя рукой плеть дикого винограда, чтоб не мешал целиться.
        Но она не испугалась.
        Стыдно вспомнить, что было дальше. Злая тётка Любка поймала меня, потащила к маме, и тут уж не получилось вывернуться. Влетело мне тогда и за то, что не послушался, и за то, что заряженное ружьё на человека направил.
        Я стоял в углу и думал: если всё равно она не испугалась, какая разница, заряжено или нет? Ведь пробками заряжено! Вот если бы не пробками... И янтарь, мама сказала, ненастоящий. Сказала: миллион лет надо, чтоб окаменел. А я хотел, чтоб он сразу. И чтоб вместо пробок ружьё было заряжено хотя бы такими пульками, как в тире, тогда бы я им показал, что я настоящий индеец, а Лилька - моя индейка.
        Кусок смолы потерялся на следующий день. И вот - нашёлся теперь. Тёплый, мягкий. Не успел окаменеть. А рука у меня такая, будто миллион лет прошло. Что со мной? Где я?
        ***
        - Я индеец, ты индейка, - бормотал Ян Алексеевич Горин, разглядывая смолу. - Лилька... Если бы пульками было заряжено... Миллион лет... Что со мной? Где я?
        - Всё в порядке, Ян Алексеевич, - рокотал доктор, пытаясь схватить руку Горина. - Всё хорошо. Мы вам поможем. Сейчас поведём вас...
        Но Ян сжал смолу в кулаке и пытался вывернуться.
        - Помогите, Володя! - пыхтел Синявский.
        - Митя, оставьте, - порекомендовал инспектор, следя за тем, чтобы ни в коем случае не причинить боль. - Дайте ему спрятать в карман. Ян, не волнуйтесь, никто не отберёт.
        Сунув смолу в карман пижамы, Горин несколько успокоился, во всяком случае, больше вырваться не пытался.
        Володя отпустил ворот его пижамы, поднялся с кровати и сунул руки в карманы.
        - Кто вы... такие? - неуверенно, словно пробуя голос, спросил Ян. На инспектора смотрел исподлобья.
        - Это пока не имеет значения. Главное, что вы очнулись, - ответил Володя.
        - Я в больнице? Где мама? Что со мной?
        - Мы объясним позже, - поспешно перебил его доктор. - С вами всё в порядке. Сейчас мы вас проводим, вставайте.
        - Я вас знаю! - заявил Ян. - Вы мне делали укол. Куда вы меня? Опять уколы? Где мама? Почему я не помню?
        - Никаких уколов, - с принуждённой весёлостью ответил доктор. - Ничего, кроме прогулки по коридору и водных процедур. Будете хорошим мальчиком, Ян Алексеевич, я покажу вам кое-что интересное. Ну, идёмте же.
        - Вы всё врёте, - убеждённо проговорил Ян, но всё-таки поднялся и двинулся к двери аппаратной.
        - Не туда! - Синявский поймал его за рукав пижамы. - Туда вам рано, сначала мы с вами совершим моцион. Сюда пожалуйте.
        - Всё вы врёте, - повторил Ян, послушно поворачивая налево. - И никакой я не хороший мальчик, я взрослый. Меня на моци... в туалет водить не нужно. Я сам. Я всё са... Лилька?!
        Инна, мерившая в задумчивости предбанник шагами, вздрогнула и застыла с открытым ртом, глядя на Горина, а тот ей: 'Лилька! Ты тоже больная? Но почему ты такая старая?'
        - Это не Лиля, - уговаривал шефа Синявский, подпихивая его к выходу. - Это совсем другая девочка, её зовут Инной.
        - Инна, скройтесь, - прошипел остолбеневшей девушке инспектор. - Вы его волнуете.
        - Лилька! - кричал, выворачивая шею, Ян. - Не уходи!
        Но Инна, стараясь не глядеть на него, шмыгнула в аппаратную. Створка двери скользнула на место, Горин прокомментировал:
        - Вы врёте, я её узнал, это Лилька, только почему-то старая. И чего-то не похоже на больницу, телевизоры, двери как у Фантомаса. Пустите, я сам пойду.
        - Вот и прекрасно, что сам! - обрадовался Синявский и второй раз подтолкнул Горина в спину. - У нас тут всё как у Фантомаса. Смотрите, какой тоннель. Будете себя хорошо вести, покажу ещё кое-что.
        Повернувшись к инспектору, он шепнул за спиной Горина: 'Ничего ему пока не говорите'.
        - С ума не сойдёт, когда полезет в душ? - вполголоса спросил Володя.
        - Нет, эмоции и логика почти как у взрослого. Память пока фрагментарна. И слов ему не хватает. Помните, Света говорила? Самораспаковка.
        - Света? - поинтересовался, останавливаясь перед дверью душевой, Горин. - Это которая Лилькина подружка? Она тоже в больнице? А почему здесь двери обычные, а не Фантомасовские? Ха! Написано: 'Ду-ше...' Кажется, я здесь уже был, там душ, да?
        - Вот именно, - подтвердил доктор, незаметно показывая инспектору, чтоб наружную дверь закрыл на защёлку изнутри. - Вы делаете успехи Ян Алексеевич, здесь у нас действительно душ. Но вам сначала сюда.
        - Я сам! - заявил Ян, высвободил локоть и направился к туалету.
        - Свет ему зажгите, - посоветовал Володя. - Или вы его, как меня, хотите оглушить в темноте парализатором?
        ***
        Скрипнула хлипкая дверь лаборатории картографии мозга, Андрей Николаевич Сухарев вошёл, запер дверь и привычно огляделся. Всё было в порядке, Света успела подключить Толстого Тома и перекачивала данные.
        Заместитель директора снял пиджак и по-хозяйски несуетливо повесил его в шкаф - жарко, кондиционер не справляется при включённом интерференторе. 'Когда закончится эта канитель, надо сказать Мите, чтобы просмотрел схему охлаждения соленоида, что-то там не так', - подумал он, усаживаясь рядом с Берсеньевой.
        На лице у неё от мониторного света синеватые тени, губы нервно поджаты. Едва заметно дрожат пальцы. Сухарев вздохнул. Знать бы, о чём она думает.
        - Что вы задумали, Света? - спросил он, стараясь, чтобы прозвучало буднично.
        - Хочу проверить на модели одно предположение Яна.
        - Что за предположение? Почему он не обратился с этим ко мне?
        - Он не успел, - с видимой неохотой ответила Светлана Васильевна и отключила массив.
        'Данные здесь, прекрасно', - мелькнула у Сухарева мысль, но её оттеснило на второй план другое соображение: 'Не успел? А когда успел сказать ей?'
        - Он вчера утром вам высказал? - осторожно спросил заместитель директора.
        - Он вчера утром много чего высказал, в том числе это предположение. Но поняла я, только когда разобралась с расшифровкой.
        - И в чём там дело?
        - Сейчас. Сначала проверю, - коротко ответила Света.
        Интерферентор зажёг панель, стал потрескивать сухо, как сверчок; на экране семь столбцов - коэффициенты полиномов, на которых будут строиться инварианты тензора Яна, правее - визуализация.
        Сухарев не следил за экраном, глаз не мог отвести от Берсеньевой, дышать ему было трудно: 'Ох, сколько ещё ждать?'
        Он зажмурился, надавил пальцами на веки, чтоб поплыли огненные круги. Стало легче. Он провёл ладонью по лицу, открыл глаза и принудил себя глядеть на экран и думать о деле: 'Что-то она не то проверяет. Зачем ещё два инварианта? Пробовали ведь полгода назад, ничего из этого не выходит - с увеличением числа инвариантов просто замещаются корневые образы и всё - коллапс, выпадение памяти, дисфункция'.
        - Света, что вы делаете? Известно, что будет. Даже с одним избыточным инвариантом коллаптирует память, а вы пробуете два.
        - Инвариант инварианту рознь, - рассеянно проговорила Берсеньева, ведя пальцем по экрану - к выделенной красным цветом вершине графа. - Эти два линейно зависимы. Просто линейные комбинации остальных.
        - Но это бессмыслица! Они тогда не влияют... Вот, видите.
        - Да, - ответила Берсеньева, пронаблюдав, как модель за две десятых секунды поглотила возмущение, вызванное линейно зависимыми инвариантами, и как улеглись вторичные волны. - Две десятых это даже больше чем надо.
        - Больше чем надо для чего? - спросил Сухарев, но ответа не получил и не стал настаивать, потому что почувствовал - снова теряет голову. Света была довольна, улыбалась, сияла даже, словно коллапс памяти в квантовой модели мозга был невесть каким достижением.
        Смотреть ей в глаза было мучительно, и всё же Андрей не мог не смотреть. 'Тихо, да тихо же ты!' - приказал он себе; унял, насколько смог, дыхание и спросил (удивительно, как глухо прозвучал голос):
        - Вы попробовали?
        - Да.
        - Вы обещали рассказать, что с расшифровкой.
        - Её нет, - солнечно улыбаясь, ответила Света.
        Сухареву показалось, что остановилось сердце. Как сквозь вату услышал:
        - Её невозможно получить моими средствами, и дело не только в том, что у 'Аристо' не хватит ресурсов.
        - Но как же... - через силу выдавил Сухарев, - Света, вы сами сказали, что разобрались...
        - Ну да, разобралась. И сейчас проверила. Помните, Андрей, вы, когда проектировали модель (она кивнула на интерферентор), исключили из рассмотрения тёмные массивы?
        - Конечно. С ними и так всё понятно, какое они имеют значение? Все эти первобытные страхи, желания, эмоции. Секреция желёз.
        - Именно. Нет в вашей модели желёз, секреции тоже нет, потому она и коллаптирует при подходе к сингулярности. Просто мозг Яна чуть сложнее, чем квантовая модель в интерференторе. Я вас огорчила?
        - Вы обещали расшифровку, - с тоской напомнил заместитель директора.
        - Я и не отказываюсь от обещания. Процесс идёт.
        - Какой процесс?! - Андрей был в отчаянии.
        - Распаковка воспоминаний. Мозг Яна справится с этим лучше, чем бигбрейн. Немного терпения, он всё вспомнит.
        Интерферентор пискнул и отключил панель. Кончено.
        Отчаяние Сухарева достигло предела, он больше не владел собой. 'Он всё вспомнит', - отдалось в мозгу, ожгло кипятком, Андрей не заметил, как рука Светы оказалась в его руке, и не заметил, что кричит:
        - Он вспомнит! - слова жгли глотку и не выговаривались, а выплёвывались. - Он вспомнит, как предал всех нас! Думаете, зачем здесь этот лже-инспектор, этот Владим Владимыч? Его вызвал сам Горин, я видел, как он готовил данные к передаче! Сразу этим занялся, когда понял, что есть результат! Так и сказал: всё, мол, есть результат. Готовься, мол. И спросил, что я думаю о жизни на Марсе. Ты понимаешь?
        Он не заметил, как перешёл на 'ты'.
        Света не отнимала руку, от близости у Сухарева мутилось в голове, но он всё ещё находил в себе силы держаться в рамках.
        - Он всех нас, и тебя тоже хотел спровадить на Марс! А сам остался бы здесь! Он перед Инной вчера разливался - как, мол, хорошо здесь у Средиземного моря, и как, мол, хочется ему, чтобы так было всегда! Это правда, ты сама вчера их застала, когда они... О, господи, зачем я рассказываю, ты сама всё видела!
        - Это наше дело, никого не касается, - негромко и сухо было сказано в ответ, Андрей почувствовал, - она сейчас отнимет руку, сжал сильнее.
        - Меня касается, потому что... Нет, ты послушай. Мы все - ладно. Мы для него никто. Ян прежде всего тебя предал. Он со всеми его потрохами слезинки твоей не стоит. Вздорный старик! На пятнадцать лет старше тебя, а туда же... Что ты цепляешься за него, как плющ за развалины? И смотри, чуть что, ударила ему в голову дурь, он тебя ногой в сторону!.. Это тебя-то... Что, Света?
        Казалось, она сейчас рассмеётся: глаза блестели, дрожали уголки губ.
        Но нет, не смех сдерживала. По щеке скользнула слеза, в ней синеватой искрой сверкнуло экранное мертвенное сияние.
        Андрей похолодел, внутри оборвалось что-то, но остановиться он уже не мог, плевался словами:
        - Зачем он тебе? После того, что случилось... Пусть бы он не вспомнил ничего. Я устрою так, чтобы мы остались здесь. Вдвоём восстановим работу. У нас получится. Известно направление, известно, что результат был, значит, можно повторить. Горин всё время держал тебя на вторых ролях, заставлял копаться в матлингвистике, но ты ведь математик, Света, я тоже - немного... И я устрою так, чтобы не разогнали институт. То есть, кое-кого придётся...
        - Нет. Ничего у нас с вами не получится. Пустите, - негромко и бесцветно ответила Берсеньева.
        Она поднялась, стальные ножки стула зло визгнули по кафелю.
        - Почему? - голос Андрея дрогнул, руки он не выпустил. Не сильна Света и невысока ростом. Даже если бы выпрямилась и подошла ближе, ему не пришлось бы слишком задирать голову, а так, когда она отступила в сторону, и отвернулась, глядя в пол, и вовсе казалась маленькой.
        - Почему, Света, я ведь тебя...
        - Нет, - перебила она. - Не нужно больше ничего говорить, довольно. Потому у нас с вами ничего не получится, что как математик я и мизинца своего мужа не стою, а вы - тем более. Пусть он развалина, а я цепляюсь как плющ, это никого кроме него и меня не касается. И хватит. Грязи - хватит. Мне надо идти, пустите.
        - Грязи? - Андрей вскочил.
        Всё было потеряно, он сам всё сломал и понял уже - безнадёжно, но отступить не мог. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, потянул её к себе, обнял. Она не сопротивлялась почему-то. Удивительно. Андрей, прижимая сильнее, бормотал: 'Грязи? А то, что Инна с Яном здесь, на этом самом месте, это разве не грязь?'
        - Вы, кажется, что-то ей обещали, - неожиданно спокойно проговорила Берсеньева.
        - Инне? - Он чуть ослабил объятия. - Ничего я ей не обещал. Глупая девчонка вообще любит выдавать желаемое за действительное.
        Позади что-то щёлкнуло, но Андрей не обратил внимания, в ушах шумело, пульс бился в висках.
        Он почувствовал слабое сопротивление, отстранился, удерживая Свету за локти, глянул в лицо. И понял вдруг, почему она не пыталась вырваться. Он был ей отвратителен. Настолько, что не смогла дать отпор, только прижимала к груди руки, как будто это могло защитить.
        Кровь снова бросилась ему в голову. Её презрение, отвращение, беспомощность... Он потянул её за локти к себе, так резко и грубо, что голова её откинулась назад, как у куклы, и вдруг услышал - кто-то дёргает и выкручивает ручку двери.
        - Откройте!
        - Откройте, это Инна, - сказала Света. Она теперь упиралась кулачками в грудь Сухарева, отталкивала прочь. Она-то очнулась, но он ещё не опомнился и с упорством обречённого пытался силой удержать женщину. Безнадёжно.
        - Откройте, или я открою сама! У меня ключ! - прозвучало из-за двери. Выкрикнув это, Инна прекратила терзать ручку.
        Некоторое время было тихо, затем скрежетнул ключ и щёлкнул замок. Сухарев оглянулся. На пороге стояла мисс Гладких, она держалась за косяк, словно боялась упасть, волосы её рассыпались.
        В ту же секунду Андрей получил толчок в грудь, от которого едва не потерял равновесие, - Света окончательно пришла в себя.
        - Я всё видела! - заявила Инна, убирая со лба волосы.
        'Теперь закатит мне пошлую сцену', - холодно подумал Андрей Николаевич, собираясь с мыслями.
        - И слышала, - со сдержанным гневом добавила девушка, но смотрела при этом почему-то не на того, кого бы следовало обвинить, а на Свету.
        - Он сказал это в запальчивости, - проговорила та, поправляя одежду, и добавила как бы через силу: - Он не соображал, что делает.
        - Он - нет! - язвительно молвила мисс Гладких. - Зато ты прекрасно соображала! Я давно ему говорила, что ты морочишь ему голову, теперь он имел возможность убедиться.
        - Да ты что, Инна!.. - попробовал вступиться Сухарев, но от него с досадой отмахнулись: молчи, мол, тебя не спрашивают.
        - Ты прекрасно знала, как он к тебе относится, и пользовалась! - продолжила Инна. - Прикидывалась святой непорочной девой, чтобы помучить, а сама вертела им, как хотела! И добилась-таки своего, заставила!
        - Инночка, я не понимаю...
        - Всё ты понимаешь. Скажи ещё, что не ты свалила инспектора. Притащила, понимаешь, парализатор с перчатками, смотрите, что я рядом с телом нашла! И надо же! Все верят! Математик она, видите ли... Манипуляторша! А смолу Яну тоже не ты подкинула?
        - Какую смолу? - удивился Андрей Николаевич.
        - А такую смолу, с вишни, которая на японском пятачке, - пояснила Инна, и снова накинулась на Берсеньеву. - Такую смолу, после которой у Яна шарики зашли за ролики, и теперь он меня называет Лилей!
        Светлана Васильевна улыбнулась и ответила спокойно:
        - Ну да, он и раньше говорил, что ты на неё похожа. Подруга детства у него была, звали Лилей. Может быть, он и тебе об этом рассказывал. И о комке смолы, который похож на янтарь. Так что ты вполне могла подбросить Яну смолу, особенно если поняла по визуализации снов, что это корневой образ. Знаешь, Инночка, пожалуй, я тоже предъявлю тебе обвинение в сознательном манипулировании.
        - Инна, - попробовал вклиниться в разговор Андрей Николаевич.
        - Ты и в это поверишь?! - выкрикнула мисс Гладких, обернувшись к своему начальнику так резко, что тот отпрянул. - Ну, тогда и оставайся с этой мымрой. Бегай за ней, как собачонка на привязи.
        Инна тряхнула головой, вышла, задрав нос, и грохнула дверью. Было слышно, как цокают, удаляясь, каблучки-шпильки.
        Сухарев укоризненно глянул на Берсеньеву и вышел следом, аккуратно прикрыв за собой дверь.
        - На закуску мне досталось от обоих, - буркнула Света. - Ты, 'Аристо', это учти. И сделай вывод, кто из нас троих манипулятор.
        Сказавши это, Светлана Васильевна вздохнула, и прошлась в задумчивости по комнате из угла в угол, потом остановилась у шкафа. Надо накинуть куртку: в лаборатории жара, но в коридоре зябко.
        Света открыла дверцу, за которой висела её куртка, и пиджак Сухарева, забытый впопыхах. Лицо Светланы Васильевны прояснилось. 'Не было счастья, так несчастье помогло', - сказала с довольной улыбкой она.
        Через полминуты Света покинула комнату, прихватив Толстого Тома. Она прошла без остановки через аппаратную, и в Пещере Духов тоже надолго не задержалась. Перед тем как выглянуть в коридор, поёжилась и накинула на плечи свою короткую куртку.
        ***
        Горин скрылся за белой дверью.
        - Свет ему зажгите, - посоветовал Володя. - Или вы его, как меня, хотите оглушить в темноте парализатором?
        Психофизик поспешно щёлкнул выключателем, потом до него дошло.
        - Так вы думаете, это я? Знаете, Владимир Владимирович, что я вам скажу... Да у меня ведь и свидетель есть! Спросите Гладких, она подтвердит: мы были с ней в медпу... в столовой, когда погас свет. Спросите Андрея, он как раз выходил за стульями. Когда выходил - свет горел, а стулья он нёс уже в темноте. Как вы думаете, он мог не заметить тру... - кхе! - ваше тело в коридоре, если бы я сначала парализовал вас, а потом пошёл в столовую к Инне? Или вы думаете, мы все сговорились?
        - Нет, не думаю, - ответил инспектор, прислушиваясь (как там Ян?) - Если бы сговорились, в ваших показаниях не было бы столько противоречий. И как я могу вам верить, если точно знаю, что вы солгали мне как минимум дважды, когда описывали свой вчерашний день?
        - Но послушайте! - доктор теребил подбородок, видно было, что отчаянно хочет курить. - Послушайте! Разве стал бы я - хе-хм! - действовать незаряженным парализатором? Ведь я-то знал, что он разряжен!
        - Вы просто хотели обезоружить меня, - сказал Володя, глядя Синявскому прямо в глаза. - И добились своего. А дело так обставили, чтобы оказаться вне подозрений. Думаю, вы в сговоре с заместителем директора. Его показания не противоречат вашим.
        - А чьи противоречат?
        - Вы же не ждёте, что я вам скажу? В общем так, Дмитрий Станиславович, или вы расскажете мне, что делали вчера после обеда и до шести часов вечера, даже в мелочах не отклоняясь от истины, или...
        - Или - что? Владимир Владимирович - или как вас на самом деле звать? - хватит играть в детектива. Я давно понял, что вы не инспектор.
        - Возможно, я не инспектор, - согласился Володя. - Возможно, я здесь, чтобы помочь вам, а вы своим враньём мешаете помогать.
        За дверью зашумела вода.
        - Хорошо, я расскажу вам правду. Честно говоря, после общения с инспекторами Совета в Церне...
        Щёлкнула задвижка, инспектор поймал дверь, иначе грохнулась бы об стену. Очевидно, Ян всё ещё не научился соразмерять усилия.
        На пороге показался Горин, был он мрачнее тучи. Прищурился, глядя на доктора сверху вниз, спросил:
        - Как вас? Не помню. Вадик? Дима?
        - Дмитрий Станиславович Синявский, - отрекомендовался психофизик, поправив галстук. - Но вы всегда называли Митей. Остальные тоже.
        - Вы курите?
        Этого вопроса Синявский не ждал, опешил, полез в карман пиджака, потом, припомнив, что пиджака на нём по-прежнему нет, совсем смешался и ответил:
        - Тру... Трубку курю.
        - Значит, сигарет у вас нет. А у вас? Вас я, кажется, тоже где-то видел.
        - Нет, не видели, - ответил инспектор. - Сигарет у меня нет. Не курю.
        Горин сунул руки в карманы пижамы, бормоча: 'Это плохо. У меня вот, как назло, тоже нет, одни спички. Говорят, если сунуть в зубы спичку...'
        Он извлёк потёртый спичечный коробок, выдвинул, и вдруг на пол что-то посыпалось, дробно застучало по плитам. Горин удивился, перевернул коробок. Пусто. Прежде чем инспектор успел предпринять что-либо, Ян присел, поднял и стал разглядывать серую дробинку. Это была пулька, какими заряжают ружья в тире.
        Глава 10. В тире
        ...тело у меня дряблое, старое, противно смотреть.
        Я слил воду и собрался выйти. Эти двое там за дверью бубнили. Чего-то хотелось, я никак не мог понять: чего? Голова тяжёлая. Язык во рту еле ворочается, распух он что ли? Как будто хочется... Да! Курить.
        Я сунул руки в карманы - ничего там не было кроме маленькой коробки. Спички? Но нет сигарет. А у тех двоих?
        Я толкнул дверь. Лёгкая, как бумажная.
        Этот, который низенький и толстый, смотрит. Как его? Вадик?.. Дима?.. Я спросил. Митя. Всё равно не помню, кто он такой. Сигарет у него нет, только трубка. А у второго? Его тоже где-то видел, но не помню, как звать. Чего он говорит, что я его не видел? Врёт. Видел точно. Неприятный тип, вылупился - разглядывает; а первый - ничего, добрый. Жаль, сигарет у него нет. А курить хочется. Говорят, если сунуть в зубы спичку, помогает. В кармане коробок - достать. Тарахтит, спичек мал... О! Чёрт, посыпались, не с той стороны открыл. Да это не спички! А что?
        Тот второй, неприятный тип, тоже вниз смотрит.
        Подобрать, глянуть, пока он не...
        Серая, маленькая, лёгкая, тускло блестит. Её вставляют, потом защёлкивают ствол. Вспомнил! Это пулька. Ружья в тире такими заряжают: разламывают - клац! - туго идёт, потом легче - щёлк! - вставляют пульку в дырку, берутся рядом с этой, с мушкой, и обратно - щёлк! Можно стрелять. Но сначала нужно купить пульки и выстоять очередь. В тире всегда очередь. Мы тогда с отцом заняли, выстояли, и я хотел уже взять ружьё...
        ***
        - Танк! - щёлкнула пулька. Красная жестяная утка упала; из-за жестяных облупленных камышей показалась другая. Вислоусый дед стрелял стоя, без упора. Он разломил ружьё, вложил пульку, защёлкнул. 'Успеет или нет?' - угадывал я. Утка подплывала к противоположному берегу, когда: 'Танк!' - дед выстрелил и уложил утку на бок. Я перевёл дух. Здорово, ни одного промаха.
        - Лид, ты не дёргай, плавно, - уговаривал бородатый дядька толстую тётку с толстыми ногами. Она переступила с ноги на ногу - туфли на во-от такенных платформах, жуть! - навалилась животом на стойку, аж юбка сзади задралась, обняла ружьё, а бородатый - тот её саму обхватил, как будто ею целился, даже глаз зажмурил, и: 'Танк!' - они выстрелили, а в ответ музыка: 'Ах, Арлекино, Ар-р-рлекино, нужно быть смешным для всех...'
        - Молодец! - хвалил бородач, а я думал: 'Чепухня, мишень самая большая, и она с упора стреляла, да ещё чуть не лёжа, да ещё он помогал, а это нечестно'.
        'Есть одна награда смех! Аха-ха, ха-ха-ха, ах-ха-ха, ха!..' - надрывалась музыка. Толстоногая тётка радовалась. Смешно.
        Очкарик, стоявший в очереди перед нами, отстрелялся, поправил очки и отложил ружьё.
        'Сейчас я по уткам... Или по самой маленькой, где вокзал и паровоз выезжает?' - выбирал я, и взялся за приклад, но кто-то толкнул под локоть, и я рассыпал по стойке пульки. Одна даже на пол упала. Я сгрёб пульки со стойки обратно в коробку, потом полез подбирать ту, что упала, и вдруг вижу - рядом ноги чьи-то в брюках со стр?лками. Не папины, папа в джинсах. Оказалось - пролез какой-то без очереди, и уже разламывает ружьё. Я ему:
        - Сейчас наша очередь. Мы стояли.
        - Стрелять надо было, а не стоять, - отвечает он и чем-то вонючим на меня дышит. Здоровенный. Пульку вкладывает и мне опять:
        - Пока ты по полу ползаешь, я стрелять буду.
        - Сейчас наша очередь, - отец ему. - Верните, пожалуйста, ружьё мальчику.
        - Пошёл ты вместе с мальчиком, не бухти под руку, - отозвался тот и: 'Танк!' - выстрелил. Промазал.
        - Пожалуйста, верните ружьё, - отец ему.
        - Слышь, ты не понял? Пошёл ты... - и прибавил что-то, я не разобрал, что. И смотрю, опять разламывает ружьё.
        'Ах Арлекино, Арлекино!..' - опять кто-то попал в музыку, а я от этой музыки ещё больше разозлился, и ка-ак толкну этого! Но ему хоть бы хны, выпучился на меня:
        - Слышь, ты чего, мелкий? Я ж сейчас тебя...
        Отец меня за руку оттащил, за собой поставил и говорит этому:
        - Милицию вызвать?
        - Какую милицию?! - тот в ответ ревёт. - Слышь, козёл, пойдём со мной выйдем!
        И вижу, дядька, который пульки в тире продаёт, из-за загородки своей вылез: 'Что ты скандалишь? Напился что ли?'
        'И вправду пьяный, - подумал я, - вон шатается. Сейчас, отец ему набьёт морду, чтоб не лез без очереди'.
        - Кто пьяный?! - спрашивает у продавца пулек пьяный дядька и в лицо ему - ху! - дышит. - Это они пьяные оба. Я пульки у тебя купил, теперь буду стрелять. А они пусть ползают, подбирают.
        И смотрю, он опять к стойке полез, а отец и не думает бить ему морду. Тут я не выдержал. Если папа забоялся... Я вырвался у отца, подбежал, схватил коробку с пульками у того пьянчуги и - шурх! - на пол их все.
        И говорю:
        - Это ты ползай, подбирай. А мы будем стрелять. Наша очередь.
        Он только рот раззявил. Стоит, качается, на меня гадостно дышит и пучит глаза.
        Тут меня кто-то опять за руку. Отец. Схватил крепко - не вырваться, потом берёт со стойки нашу коробку с пульками, суёт пьяному и говорит: 'Вот, возьмите'. А потом без слов меня из тира утаскивает. И в спину нам музыка: 'Аха-ха, ха-ха-ха, ах-ха-ха, ха!' - как будто надо мной смеётся.
        Обидно мне стало: наши пульки этому отдал, морду бить забоялся, уток пострелять не дал... Чуть слёзы у меня от злости не брызнули, но я прикусил губу. Теперь, думаю, не на кого больше надеяться, раз он не самый сильный.
        Он шёл и что-то говорил, мол, кулаками ничего не решишь, надо головой думать и с людьми разговаривать, а не пульки по полу разбрасывать, но я нарочно не слушал. Потому что, если он не самый сильный, значит, и не самый умный. Выходит, не на кого больше надеяться, думать надо самому.
        Зажглись фонари, вокруг них закрутилась мошкара.
        Длинный парень в морской форме, когда мы шли мимо, чиркнул спичкой. Лицо его на миг осветилось, взлетело облачко дыма. Запахло куревом.
        'Стать бы сразу взрослым, - с тоскою подумал я. - Тогда можно было бы...'
        ***
        Горина получилось спровадить в душевую легко. Он кивнул, когда Синявский сказал, что сам соберёт пульки, и без слов скрылся за дверью. Володя отметил, что после происшествия со спичечным коробком с координацией движений у больного стало значительно лучше. Вдобавок, перед тем как закрыть за собой дверь, Горин спросил психофизика: 'Митя, то место, где я спал, это Пещера Духов? Правильно? А тоннель... этого, как его?.. Нет, не помню'. Он махнул рукой и скрылся за дверью.
        - Вы видели?! - громким шёпотом спросил Синявский. - Он вспомнил!
        - Ну, не совсем ещё, - рассеянно ответил инспектор, думая: 'Кое-что вспомнил, это правда. И заметно повзрослел, увидев... Интересно, откуда у него в кармане спичечный коробок? Тот самый, со стойки тира. Кто-то всё время подсовывает Яну, чтобы тот вспомнил. Когда же...'
        - Дайте срок! - пыхтел доктор, кланяясь каждой пульке. - Это как горная цепь, залитая водой до самой вершины. Когда вода постепенно спадает... Уф-ф! Вершины выглядят сначала как острова, потом их берега сближаются, и - бац! Он вдруг всё помнит.
        - А вы помните?
        - Что именно? Уф-ф! - Синявский выпрямился, отирая лоб.
        - Вы обещали мне описание вчерашнего дня без купюр и дополнений.
        Доктор погрустнел, потом вздохнул, задвинул крышку спичечного коробка и стал рассказывать.
        Накануне после обеда, чтобы избавиться от желания закурить, Дмитрий Станиславович погулял с полчасика и забрёл в библиотеку, где застал Катю Василевскую. Приглашал её на пляж, но она отказалась, потому что вода холодная и ветер. В пятнадцать часов пятнадцать минут Синявский покинул библиотеку и направился к себе домой, за полотенцем, поскольку действительно вода холодная была, и не мешало обтереться после купания.
        - Минутку, - перебил инспектор. - В прошлый раз вы говорили, что встретили возле корпуса Энрико Ферми Берсеньеву. Это правда?
        - Чистая правда, - подтвердил психофизик. - Ровно в пятнадцать минут четвёртого по электронным часам, которые над входом.
        - Они точные?
        - Это дисплей хронометра 'Аристо', я по нему всегда часы сверяю. И тогда проверил, - без задержки ответил Синявский и стал рассказывать дальше.
        Он встретил Берсеньеву, но она была погружена в себя, психофизика, скорее всего, не заметила, потому что не ответила на приветствие. Они разминулись, Света стала неспешно подниматься к парку Мирамаре, а доктор заскочил домой, прихватил полотенце, трубку и кисет...
        - Вы же собирались бросать!
        Доктор с безнадёжным видом махнул рукой, пробормотал: 'Ну, собирался. Взял на всякий случай. Думал, если совсем невмоготу станет на пляже...'
        Прихватив всё это, Дмитрий Станиславович быстрым шагом направился вниз, чуть раньше половины четвёртого увидел на обзорной площадке Сухарева с Инной и остановился поболтать. Когда узнал от них о размолвке между Светой и Яном, решил отложить один важный разговор, который затевался довольно давно, и поэтому к Горину перед купанием не заходил.
        В лифт вошёл ровно в половине четвёртого, а в пятнадцать часов сорок минут был в воде. Проплавал около часа, когда возвращался к берегу, заметил в море катер. Позже, обтираясь, увидел, как с катера стартовал беспилотный самолёт-шпион. Было шестнадцать часов сорок пять минут.
        Всё это: и появление катера, и запуск беспилотника, - показалось Дмитрию Станиславовичу подозрительным, он заторопился, чтобы предупредить Горина, но вдруг заметил, что из кармана пиджака исчезли анестезатор и перчатки. Сначала думал - просто обронил, раздеваясь, но оказалось - нет.
        Доктор занервничал, кое-как покончил с одеванием, побежал к Яну и нашёл его без памяти, а рядом с телом - парализатор и перчатки.
        - Понимаете, - с жалким видом оправдывался Синявский. - Я не знал, что и думать. Катер, беспилотник, Яна кто-то свалил - ведь не мог он сам! Начнут разбираться - точно подумают, что это моих рук дело. Отпечатки пальцев мои повсюду. Я заметался, стал переодевать Яна, чтобы выглядело, будто бы он затеял над собой очередной опыт, потом мне пришло в голову глянуть лог.
        - Что?
        - Ну, протокол системы излучателей, это в моей компетенции, видите ли. Я должен был понять, что тут Ян... То есть, что сделали с Яном и в чём могут обвинить меня.
        - И что было в логе? - поинтересовался Володя, пристально глядя психофизику прямо в глаза.
        - Полный обратный перенос памяти, - без задержки ответил тот. - Длился примерно пять минут, старт был дан в шестнадцать часов пять минут с секундами.
        - То есть, тогда, когда вы плавали, я правильно понял?
        - Да, - ответил психофизик. - Но кто бы мне поверил? Не зря ведь кто-то украл анестезатор и усыпил Яна, - злой умысел налицо. А отвечать-то мне! После того, что случилось в Церне...
        - Оставим это, - поспешно перебил Володя. - Лучше скажите вот что: вы надели на Горина пижаму, а в чём он был до того?
        - Как в чём? В брюках своих, в сви... Нет, он был в майке, свитер рядом валялся.
        - Понятно. И куда потом всё это делось?
        - Я спрятал в шкафчик, - потупив взор, молвил душка доктор. - Чтобы выглядело, будто он сам... Глупо, я понимаю, но в голове у меня образовался кавардак. Мысли я привёл в порядок только после того, как закурил в лифте.
        - А почему не закурили раньше? - удивился Володя.
        - Чтобы в Пещере Духов не пахло табаком, - едва слышно проговорил Синявский.
        - Детективов начитались, - буркнул инспектор. - А почему вообще решили, что пора сматывать удочки? Тот, кто вас видел возле лифта, сказал: неслись на всех парах.
        - Я возился с логом, а тут как раз пришло от Горина письмо, что в институте происшествие и всех немедленно просят собраться в холле Галилео.
        - Как от Горина? Он же лежал без памяти!
        - Вот и мне показалось странным. Но это, видимо, Света прислала от его имени. Она все его пароли знает.
        - Когда пришло письмо?
        - Ровно в шесть.
        Володя задумался. Синявский возился с логом в шесть, потом пришло письмо, а после...
        - Дмитрий Станиславович, а могу я сейчас просмотреть лог?
        - Так всё ведь стёрто! - не задумываясь, ответил Синявский.
        - Это вы сделали? - быстро осведомился инспектор, наблюдая за реакцией. Она была бурной и последовала мгновенно:
        - Нет! Что вы опять... Конечно, не я! Да у меня и доступа на запись к массивам нет! Я работаю только с интерфейсом моей аппаратуры! Сто раз вам говорил, что ничего не понимаю в расшифровке памяти! Я не лингвист и не математик, моя часть работы - аппаратное обеспечение, больше ни-че-го! Чистая физика!
        - Успокойтесь, я вам верю, - рассеянно проговорил инспектор.
        Картина прояснялась, но по-прежнему не хватало данных. Четырёхмерная схема происшествия стала проще, однако всё ещё оставались альтернативные версии, и не выстраивалось строгое доказательство. 'Катины показания я проверил, всё совпадает. Может, не возиться с доказательством, а просто взять на пушку, чтобы они проявили себя? Но пистолет у них. Мда-а. У кого? За Яном надо следить, чтобы не наломал дров. Вспыльчивый очень. Странно. Доктор прав, сомнительно, чтобы они довели его до отчаяния и он добровольно захотел забыть... Стоп! А что если не до отчаяния, а наоборот?'
        В душевой выключили воду. Инспектор услышал, как там зашлёпали по мокрому полу босые ноги, за дверью откашлялись, помолчали, потом голос Яна неуверенно проговорил:
        - Э-э... Как вас?.. Митя! А есть здесь где-нибудь полотенце? И... Э-э... есть, что надеть, кроме пижамы? Прохладно!
        - В шкафу! - крикнул доктор.
        - Э-э... Там всё женское.
        - В левом крайнем! Все ваши вещи там!
        - А-а! - за дверью снова прошлёпали босые ноги.
        Володя спросил вполголоса:
        - Это вы их туда положили? Его вещи.
        - Да, - коротко ответил доктор.
        В душевой некоторое время было тихо, только вода капала.
        Инспектор покосился на Синявского. Тот тихонько насвистывал - похоже, рассказав правду, испытал облегчение. Но всю ли правду?
        В новой схеме преступления было несколько белых пятен. Первый невыясненный вопрос - как злоумышленник собирался использовать информацию, полученную от Яна? Одно из двух: или ему нужно было заручиться поддержкой душки доктора или заставить его молчать. 'Нет, не всю правду рассказал Синявский, кое о чём умолчал. Сейчас на него давить нельзя, пусть занимается Яном, память важнее'.
        Открылась дверь.
        Одевшись, Ян стал меньше походить на душевнобольного и вёл себя увереннее. Он заметно сутулился, серый свитер грубой вязки с растянутым горлом болтался на нём, как на вешалке, мешковатые брюки тоже, - вид залихватский, можно даже сказать - хулиганский, вдобавок руки Горин сунул в карманы. Щурился, переводя взгляд с доктора на инспектора и обратно.
        - Я не помню, - начал он. - Что вам от меня нужно? Зачем держите в бункере?
        - Ян Алексеевич, мы вас не держим... - начал оправдываться Синявский.
        - Нам нужно кое-что выяснить, задать пару вопросов, - перебил Володя, а сам подумал: 'Не хватало, чтобы Митя ему рассказал. С Яна станется заняться поиском виноватых, а у них пистолет. Пусть лучше меня и доктора считает тюремщиками'.
        - Так спрашивайте! - раздражённо сказал Горин. - Только я ничего не помню.
        - Вот мы и хотим, чтобы вы вспомнили, - доктор старался говорить как можно мягче. - Пойдёмте, Ян Алексеевич, в Пещеру Духов, там вам будет удобнее.
        ***
        Инна с закрытыми глазами полулежала в шезлонге, зная, что Сухарев рядом. Слышно было, как под его подошвами поскрипывает галька.
        Прибой хрипло вздыхал где-то у ног, шипел пеной.
        Было жарко. Инна давно сняла свитер и прикрыла им голову, кисти её рук безвольно свисали с подлокотников, но она не спала - слушала. С оправданиями было покончено давно, и всё-таки Андрей не успел вернуться к обычному своему командному тону, нужно было дать ему выговориться, изредка вставляя замечания, чтобы направить разговор в нужное русло.
        - Я рассчитывал привлечь её на свою сторону, - говорил Андрей. - Как видишь, не вышло. Она всегда была упрямой, но догматиком я её не считал.
        Ошибся.
        - Света такая, - лениво согласилась мадемуазель Гладких. - Если выбрала направление, прёт как танк. Через тебя переедет, даже не заметит. Она настроит Яна, вот увидишь.
        - Ничего, - коротко выдохнул Сухарев. - Пусть настраивает. Я знаю, как спасти информацию. Чёрт, пиджак забыл в лаборатории. Курить хочется, а сигареты там.
        - Курить вредно. Лучше расскажи, что задумал.
        'Хс-с-с!' - отхлынула волна.
        - Думать не могу, так курить хочется, - невпопад ответил Андрей. - Посиди, отдохни. Я схожу за пиджаком, через три минуты вернусь.
        'Хс-с-с!' - снова отхлынула волна.
        Стукнул камень; очевидно, Сухарев отшвырнул его в сторону. Грузно заскрипели по гальке шаги. Ушёл.
        'Хс-с-с!' - и снова волна.
        Инна беспокойно шевельнулась. Вставать не стала. Нельзя показывать волнение, надо ждать. Он сказал три минуты. Обычно точен. Что он опять задумал? Зачем ему в такую жару пиджак? Как сложно уследить за всем! А тут ещё Света. Нет, так не пойдёт, надо расслабиться. Всё хорошо.
        'Хр-ш-ш-ш', - подтвердила волна.
        Он сейчас вернётся, надо расспросить. Уберечь.
        'Чш-ш-ш!' - согласилась волна.
        Когда Сухарев вернулся, Инна всё так же расслабленно полулежала в шезлонге.
        - Спишь? - весело осведомился Андрей. - Кто-то шарил по карманам моего пиджака и увёл сигареты.
        - Синявский? - сонно спросила мисс Гладких и притворно зевнула.
        - Зачем ему? У него табаку полный кисет. Кроме него никто не курит, разве что доблестный инспектор. От него всего можно ждать.
        - Ну и спросил бы у него самого, - недовольно проворчала Инна, садясь прямо и снимая с головы свитер. - Почему это тебя так беспокоит? Сигарет жаль?
        - Инспектор с доктором купают Яна; я слышал, как они галдят в душевой. Бог с ними, с сигаретами. Мне не нравится, что кто-то шарил по карманам. Что он там искал?
        - А что мог найти? - с деланным равнодушием спросила Инна. При этом подумала: 'Андрей зачем-то подходил к душевой'.
        - Ничего, кроме связки ключей. Но её он не взял.
        - Или взял и вернул, - предположила Инна, прикрыв от солнца глаза ладонью. Нет, не разобрать, действительно Андрюша доволен или притворяется.
        - Ну и ладно, раз вернул, - Сухарев улыбнулся и продолжил уверенно: - Ты спрашивала, что я задумал. Слушай, что мы с тобой сделаем...
        Инна сказала себе: 'Доволен', - отметила: 'Снова командует, прекрасно', - и стала слушать, что задумал начальник.
        ***
        На выходе из душевой Горин задержался, потёр лоб, морщась, и спросил у доктора: 'Не могу вспомнить, как называется тоннель?'
        Володя ждал снаружи, сдерживая нетерпение. На секунду отвлёкся - послушать, о чём спрашивает Ян, и тут ему почудилось движение за спиной. Инспектор резко обернулся. Показалось?
        - Тоннель Гамильтона, - ответил Синявский.
        - Гамильтон... Гамильтон... - бубнил Ян. - Обобщённые координаты... Сопряжённые импульсы...
        - Это не тот Гамильтон, - балагурил психофизик. - Того все помнят, а этого не все знают. Причём славой и бесславием оба обязаны не только самим себе.
        - Вы закрывать на ключ не собираетесь? - перебил Володя, посматривая по сторонам. Ян при ходьбе шаркал, из-за него ничего не было слышно, приходилось полагаться на зрение. Показалось, или кто-то всё-таки был рядом с лифтом?
        - Ключи у Андрея. И вообще, двери в службах мы не запираем никогда. Зачем?
        'Не показалось, - понял инспектор, увидев индикатор лифтовой панели. - Кто-то уехал наверх. А я просил не отлучаться'
        - Ведите его, - бросил он доктору на ходу. - Я ненадолго. Оставайтесь с ним, ладно?
        - Ладно-ладно, - благодушно ответил Дмитрий Станиславович. - Останусь, если разрешено будет - кхе-хм! - курить в предбаннике.
        - Курите, - разрешил Володя. Не о курении думал. Прикидывал, что делать, если пистолет у того, кто поднялся на лифте. Кто бы ни был, сразу стрелять не станет, попробует договориться.
        Лифт полз невероятно медленно. Наконец раздвинулись створки, с рёвом поехала в сторону стальная плита, инспектор выскочил в тамбур шахты лифта Пуанкаре, зажмурился - солнце в глаза! - и вздрогнул, услышав позади окрик:
        - Стойте! Спокойно, Володя. Нам нужно поговорить.
        ***
        Пещера Духов теперь казалась мне похожей на тюремную камеру, а не на больничную палату. Как эта штука называется? Софа? Нет. Топчан? Нет. Кушетка? Нет, это в больнице кушетка, в тюрьме... Нары. Вот именно, нары.
        И дверь в стене тюремная, стальная. А отсюда выдвигается зеркало. Которое изнутри кажется зеркалом, а снаружи - прозрачное. Тот, кто называет себя Митей, может меня видеть, а я его - нет. Добрый следователь. Откуда это - добрый следователь? Один добрый, другой злой. Подследственный инстинктивно тянется к тому, который добрый. Сейчас за мною следит добрый. Ухмылялся, подкашливал, когда раскуривал трубку. Специально, что ли? Знал ведь, что мне хочется курить.
        Да, и такое было, я помню. Курят при подследственном, ему не дают, едят при нём, пьют, а ему не дают, светят в глаза, загоняют под ногти иголки, вбивают в руки гвозди. Это называется пытки, вот как это называется. Они собираются меня пытать? Но я действительно ничего не помню!.. Другой Гамильтон, это какой? Тоннель Гамильтона куда-то вёл, с этим было связано название.
        Нет, не помню.
        Пытки - это когда больно. Голова у меня уже болит. И плохо думается. Вот если б покурить, думалось бы лучше.
        Чтобы не лезли в голову мысли о пытках, я подошёл к стальной двери и стал разглядывать коробку с кнопками, вделанную в стену. Пульт, вот как это называется. В подземелье Фантомаса всей техникой можно было управлять с пульта. Там тоже разъезжались двери, были прозрачные стены, - или это не там? - ездили лифты, телевизоры были повсюду, как в той комнате, которую они называют предбанником, а ещё Фантомас ставил опыты над живыми людьми. Отец после фильма говорил, это всё выдумки. Но теперь я вижу, что нет. Не выдумки.
        Они будут проводит надо мной опыты?
        Всё время кажется, что следят. Наверное, это добрый следователь Митя, который по ту сторону зеркала, смотрит на меня. Курит свою трубку, думает... Ему хорошо, он может думать. А мне так курить хочется, что ум за разум заходит. Смешное выражение - 'ум за разум'. Но вообще-то смешного мало, и хочется курить. Где-то здесь обычно... Вот! Вспомнил! В тумбочке должны быть сигареты.
        Я быстро подошёл к тумбочке и выдвинул верхний ящик. Так и есть, пачка сигарет. Открыта. Половины не хватает. Пахнет табаком.
        Я взял сигарету, сунул в зубы, стал искать спички, но их не было.
        В том коробке, который у меня в кармане, лежали пульки, теперь пусто. Запах табака только раздразнил меня. Представлялось, как чиркает спичка, как разгорается, потрескивая, огонёк, как я смотрю на него, и думать становится легче. Можно курить и одновременно складывать из спичек фигуры. Мне вспомнилось...
        ***
        Машина дяди Вадика, подскочив на колеях, свернула на заросшую травою лужайку, бампер шорхнул по некошеной траве. Пискнули тормоза, серебристый олень замер в полуметре от преграды из досок, словно хотел спрыгнуть с капота, но заметил, что некуда. Дачный дом наш не перескочишь, хоть он и деревянный, маленький. Фары подслеповато уставились в стену. Я пригнулся, вышмыгнул из-за угла, присел возле колеса, выглянул.
        Дядя Вадик заглушил двигатель, под капотом скрежетнуло, щёлкнул замок дверцы, я услышал: 'Со мной лесной олень по моему хотению', - радио пело девчачьим голосом.
        Я опять выглянул.
        Дядя Вадик вылез из машины, но дверь не закрыл, копался внутри, что-то искал. 'И мчит меня олень в свою страну оленью', - не унималось радио, но олень на капоте радиатора никуда никого не мчал, впереди стена.
        Дядя Вадик выпрямился, потащил из пачки сигарету, сунул в зубы, а пачку бросил на сиденье. Вид у него был, как у Штирлица, когда тот приехал к своему второму дому и загнал машину в гараж. Так же он щурился, прикуривал. Думал.
        Он вообще похож на Штирлица, не то что папа. Хоть они и братья, но... 'Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль', - пищало радио, а я думал: лучше бы не эта песня, лучше было бы вот это: 'Неду май о секун дахсвы сока...' - вот это песня так песня, не то что: 'Умчит меня туда лесной оле-е-е...'
        Радио замолкло.
        Я выглянул - дядя Вадик курил и думал. Точно как Штирлиц, перед тем, как шандарахнуть того лысого по башке бутылкой.
        Мне до смерти хотелось научиться думать, как Штирлиц, щурясь. Глаза бы у меня были усталые, умные. Я бы курил, щурился и не думал о секундах свысока.
        Грохнула дверца, дядя Вадик позвал:
        - Алексей!
        Я понял, - сейчас отец выйдет и меня поймает! - прокрался за багажник и там прилёг.
        - Лёшка! - ещё раз позвал дядя.
        - А, приехал, - проворчал с крыльца отец. - Зачем поставил так близко к дому? Не протиснуться. Откатись подальше.
        'Ну, - думаю, - сейчас он ка-ак откатится прямо на меня'.
        - Ничего, протиснешься, - сказал дядя Вадик. - Пузо отрастил. Худеть надо. Пусть в тени стоит. Жарко.
        'Фу-у! - подумал я. - Пронесло'.
        - Где пузо? - возмущался отец. - Э! В доме не кури.
        - Ну, не пузо, брюшко. Оппозиционерский животик. Кстати, там у меня в багажнике... А где Ян?
        - Не знаю, партизанит где-то. Открой багажник.
        'Всё, - подумал я. - Засекут меня'.
        - Потом. Устал я что-то, - сказал дядя Вадик. - Сегодня на учёном совете...
        Они завернули за угол, дальше я не расслышал. Что-то дядя Вадик сказал, папа расхохотался. Дядя Вадик это умеет: так скажет, что не хочешь - расхохочешься, а он сам - хоть бы хны, даже не улыбнётся, только щурится. Папа не умеет так рассказывать. Когда дядя Вадик возвращается с охоты... Нет, папа не охотник, а жаль. Будет сейчас к дяде Вадику приставать со всякими го... как их? С го-мео-мор-физмами. С математикой.
        Борман Штирлицу тоже почему-то сказал, что тот похож на математика. Может и неплохо быть математиком, раз он похож на Штирлица. Дядя вот математик. Папа, правда, тоже... Но он не курит, машину не водит и не охотник.
        'Нет, - решил я, - если и стану математиком, буду таким, как дядя Вадик. Можно даже прямо сейчас попробовать'.
        Я пробрался к водительской дверце, ведя ладонью по тёплому борту. Пахнет как! Резиной, бензином и чем-то машинным - здорово. Ручка блестит - глазам больно. Кнопка. Тихо ты!.. Тихо, чтобы замок не щёлкнул. И сразу внутрь. Что это подо мной? А, это он сигареты бросил.
        Я вытащил из-под себя жёсткую пачку, поёрзал, устроился, взялся одной рукой за руль - здорово! Ничего, что до педалей не достать, зато сидеть удобно. Пахнет чем-то машинным и табаком тоже пахнет. Ну-ка! Я потащил из пачки сигарету, сунул в рот. Как он её - зубами или губами? Я сощурился, но что-то ни о чём таком не получалось думать. Всё равно же я не знал никаких го-ме-о-морфных преобразований. И спичек нет.
        Я поискал - не было спичек в машине и всё тут. Как он прикуривает? Может, с собой забрал? Штирлиц, когда думал, складывал из спичек фигурки. Значит, дядя Вадик с собой взял, чтобы думать в доме, там ведь курить нельзя. 'Ладно, - решил я, - просто так попробую думать, не подкуривая. Как они говорили? Касательное подпространство...'
        Ничего у меня не получалось, в голову лезли фигурки, которые выкладывал из спичек Штирлиц. Ёж у него получался такой, с иголками торчащими. Я взялся обеими руками за руль, представил, как подъезжаю к своему дому, думая о го-ме-о-морфных преобразованиях, и деревянный наш дом преобразовался у меня в такой, как у Штирлица, с гаражом и камином.
        И я разжёг камин, включил эту - 'неду май о секун дахсвы сока!' - радиолу, и говорю отцу: 'Смотри, - говорю, - каким надо быть математиком, а не таким как ты...'
        - Ты что здесь делаешь?! - загремел у меня над ухом голос дяди Вадика. Я обмер. Дверь открыта, дядя Вадик в машину заглядывает, и папа с ним. А у меня сигарета с губы свисает и руки на руле. Это провал, подумал я. Оба злые-презлые, как гестаповцы. Надо молчать.
        Но молчать тогда не получилось, всё-таки они меня раскололи. Дядя Вадик смеялся, когда услышал о математиках, а папа нет. Настоящий математик, говорил папа, он сначала думает, а потом уж всё остальное. И разведчик - то же самое. Хочешь, говорит, стать математиком - думать учись собственной головой, а курить тебя и так всякие остолопы выучат.
        Дядя Вадик сразу перестал смеяться, наверное, обиделся.
        И я на папу сильно обиделся. Сидел, запертый в комнате, строил фигурки из спичек - стащил их на кухне, пока меня там раскалывали, - строил и учился думать. Но только всё равно у меня получалось плохо, что со спичками, что без них.
        'Собственной головой, - думал я. - Ладно, буду думать собственной, раз дядя Вадик тоже ничего не понимает. Уеду отсюда подальше и сам выстрою себе дом, чтобы никто не учил меня, как надо думать. Пусть без меня тут занимаются своими го-мео-морфными преобразованиями. Возьму у деда инструменты, возьму доски. Гвозди нужны'.
        Глава 11. Гвозди нужны
        Испытанное средство - трубка - на сей раз помогло не вполне. Кашель получилось унять, а нервы - нет.
        Дмитрий Станиславович прекрасно понимал, что рано или поздно выплывут наружу обстоятельства его появления в институте. Церн не хотел отпускать, отравлял ночи, портил вкус утреннего кофе, а днём не давал думать о деле.
        Четыре года назад, когда пропала необходимость прятаться, стало легче. Дмитрию Станиславовичу показалось даже, что со страхами покончено - именно тогда его и стали называть за простоту в общении Митей, - но у старых грехов длинные тени. Как-то так получилось, что Митя - балагур и бонвиан - всего лишь маска, каковую следует нацепить утром, и до позднего вечера следить, чтобы не развязались тесёмки.
        Временами Синявский испытывал к самому себе - пожилому здоровяку Мите, спешащему с полотенцем к морю, - нечто сродни отвращению. Энтузиазм первых дней, когда надо было разбираться в незнакомой тематике, пошёл на убыль, рутинные обязанности заведующего лабораторией психофизики не обременительны, остальные занятия вообще не в счёт.
        И вот, по прошествии четырёх лет, физик-теоретик стал замечать, что определение 'теоретик' больше не имеет к нему отношения, а скоро и от физика не останется ничего, кроме трубки, полотенца и плоских шуток. Но что делать?
        - Что делать? - спрашивал Митя.
        Трубка сипела, дымила, ответа дать не могла. Чтобы занять себя чем-нибудь, Митя подошёл к силикофлексовой перегородке и глянул, как там Ян. Тот изучал дверной пульт аппаратной.
        'Не открыл бы', - забеспокоился психофизик, но оттаскивать Горина не пришлось, отошёл сам. 'Не может вспомнить, - понял Дмитрий Станиславович. - От него тоже мало что осталось, но я бы с ним поменялся; авось, получилось бы забыть'.
        Трубка сипнула снова, Митя вдохнул дым, повернулся, собираясь подойти к терминалу, но тут открылась дверь, и в предбанник ввалился инспектор. В каком он был виде!
        - Кхе-кхе! - закашлялся от неожиданности Синявский. - Что с вами, Володя? Кто вас так?
        Комбинезон инспектора был обсыпан извёсткой, на рукаве - дыра. Правую руку инспектор придерживал левой. Присмотревшись, психофизик отметил, что костяшки пальцев у молодого человека сбиты в кровь.
        - Никто, - ответил инспектор, направился к перегородке и на ходу добавил с досадой: - Сам виноват, не осмотрелся, полез напролом.
        Больше он ничего не сказал. Митя решил не расспрашивать, раз молодой человек стыдится собственной неосмотрительности, подумал: 'Видимо, получил, откуда не ждал. Вид у него не победный'.
        - Как тут Горин?
        Митя не стал отвечать, поскольку инспектор сам увидел Горина, бродящего по Пещере Духов так, будто он сам привидение. Володя и не ждал ответа, подкинул новый вопрос:
        - Дмитрий Станиславович, скажите, а можно настроить вашу аппаратуру на два мозга одновременно?
        Психофизик заметил - на этот раз ответа ждут с нетерпением.
        - Нет, - твёрдо сказал он.
        - Почему?
        Синявский затянулся - пф-ф! - выпустил облачко дыма, глянул собеседнику прямо в глаза и заговорил, взвешивая каждое слово:
        - Спектр собственных частот индивидуален, иначе вообще невозможно было бы настроить излучатели избирательно, на конкретный мозг, и сканировать данные дистанционно. Частотный портрет, видите ли, что-то вроде отпечатков пальцев. Вы скажете - ну и хорошо, значит теоретически, если обеспечить должную избирательность аппаратуры по спектру, можно подключить к системе излучателей не одного, а двух человек, но! Количество независимых излучателей - пф-ф! - придётся удвоить, вычислительные мощности бигбрейна придётся удвоить, и, наконец, энергия! Её тоже надо бы обеспечить. Мы и так временами работаем на пределе возможностей аппаратуры и при сканировании, и при обратном переносе, недавно я заметил возле соленоида...
        - Понятно, - перебил Володя.
        Дмитрий Станиславович не смог уяснить, огорчил инспектора тот факт, что подключение второго мозга невозможно, или обрадовал. Он решился на вопрос:
        - Зачем это вам?
        - Да так, из академического интереса.
        Пришлось психофизику ограничиться весьма неопределённым ответом. Трудно было поверить, что интерес действительно чисто академический.
        - Что он делает? - спросил Володя.
        Сначала Синявский решил - инспектор просто пытается отвлечь внимание, - но, подойдя к прозрачной перегородке, понял - нет. Действительно странно. Горин исследовал выдвижной ящик тумбочки явно в надежде что-то найти, и, как это ни странно, нашёл.
        - Он курит? - быстро спросил Володя.
        - Бросил. Больше двух лет назад. Я не понимаю...
        - Может, просто не помнит, что бросил?
        - Да нет! Я не понимаю, откуда там взялись сигареты! Не было в ящике ничего! Я проверял, не осталось ли чего-нибудь колющего или режущего.
        - Значит, кто-то подбросил, - спокойно подытожил инспектор, глядя, как Ян вертит в руках пачку.
        Свистнула позади дверь, в предбанник вошёл Сухарев. Был он весел.
        - Инспектор, - сказал он. - Сознавайтесь, это вы увели у меня из кармана пиджака пачку сигарет? Верните, очень курить хочется.
        - Это не я, - с неопределённой интонацией ответил Володя. - Это он.
        Андрей Николаевич проследил, куда указывает инспектор, и выругался:
        - Чтоб вас!.. Кто ему дал? Вы Митя?
        - Вы чуть что сразу Митя! - психофизик выглядел оскорблённым. - Он сам вытащил из верхнего ящика тумбочки. Полез, как будто знал, что они там, вытащил, сейчас будет курить.
        - Издеваетесь? - осведомился заместитель директора.
        - Нет, Андрей Николаевич, - ответил за доктора Володя. - Мы действительно не имеем никакого отношения к вашим сигаретам. Мы всё время с Митей занимались Гориным, у нас просто возможности не было... А где, вы говорите, висел ваш пиджак?
        - В шкафу, в моей лаборатории, - с расстановкой ответил заместитель директора.
        - Это та комнатушка, что за аппаратной? Ну, тогда мы с Митей тут ни при чём.
        - Конечно, - подтвердил Синявский. - Сначала мы все втроём были в душевой, потом повели сюда Яна Алексеевича и заперли его. Мы не смогли бы пройти в лабораторию. Никто туда и не заходил после того, как мы привели Яна.
        - А сам Горин?
        - Исключено, - Синявский для убедительности отрицательно помотал головой, предварительно вынув изо рта трубку. - Он не помнит, как обращаться с пультом.
        - Но тогда... - начал Сухарев.
        - Смотрите! - перебил Володя.
        Действительно, было на что посмотреть.
        Ян колотил кулаком в силикофлекс. Когда человек по другую сторону прозрачной перегородки в гневе бьёт изо всех сил в стекло - это внушает трепет, но если при этом не слышно ни криков, ни стука - зрелище может показаться неподготовленному наблюдателю иррациональным.
        - Откройте! - не выдержал доктор.
        Инспектор хотел попросить заместителя директора о том же, но тот и без просьб возился с пультом.
        - ... кройте! - ворвался в предбанник вопль. Когда силикофлексовая переборка отъехала полностью, Ян перестал кричать, сжатую в кулак руку нерешительно подержал навесу, потом опустил. На щеках - красные пятна. Видно - уже овладел собой.
        - Не знаю, - нарочито спокойно проговорил он, - зачем вы держите меня взаперти, но если вы, Митя, добровольно взяли на себя роль тюремщика, не превращайтесь хотя бы в палача. Дайте мне спички, курить хочется. Это не запрещено тюремным распорядком?
        - Не запрещено, - Синявский развёл руками (в правой- угасшая трубка) - курите на здоровье, но вы ведь бросили два года назад!
        - Да? А почему тогда сигареты?
        - Это мои, - коротко ответил Сухарев и протянул руку.
        Горин глянул на него с недоверием, но пачку отдал. Ворчал:
        - Бросил?.. Не помню, может быть. И вас я что-то... Как вас? Нет, погодите, я должен сам. Я сам вспомню. И послушайте... Дайте мне всё-таки спички!
        - Зачем? - удивился Синявский.
        - Дайте, - повторил Горин. - Даже приговорённым к смерти убийцам не отказывают в мелких просьбах, а я ведь... Что вообще случилось? Я забыл...
        - Вот именно, - сказал Сухарев. - Вы частично потеряли память, Ян Алексеевич, больше ничего страшного не случилось. Но мы надеемся, что память восстановится, потому что иначе будут потеряны результаты нашей общей работы, а этого не хотелось бы. Именно поэтому я вынужден попросить вас вернуться в Пещеру... то есть я хотел сказать, в ту комнату. Мы с вами сейчас в бункере, где установлена специальная аппаратура, позволяющая...
        Володя слушал и удивлялся. Что произошло с Андреем Николаевичем? То он всеми способами оттягивал момент восстановления памяти, берёг Горина от потрясений, а теперь рассказывает сам.
        - И вот мы с вами, - нудил Сухарев, - проверяя на квантовой модели гипотезу Вернье, обнаружили...
        - Вернье? Вернье... Вернье... Нет, не помню, - на лице Горина досада. - Не помню. Сейчас, погодите. Я должен сам. Дайте спички.
        Синявский молча протянул коробок.
        - Спасибо. Раз вы настаиваете, я туда вернусь. Но не рассчитывайте, что расскажу вам то, о чём вспомню, - сказал Ян, глядя на инспектора.
        - И хорошо, - с готовностью согласился Сухарев. - И не надо никому ничего рассказывать.
        - Только не мешайте мне думать и закройте эту... как её? Закройте, в общем.
        Он сунул руки в карманы, сгорбился и побрёл к лежанке. Сухарев мгновенно задвинул перегородку.
        'На что-то идол решился', - подумал Володя, глядя на довольную физиономию заместителя директора. - Смотрите в оба, господин инспектор'.
        - Надо проверить последний скан, - заявил Андрей Николаевич. - Сейчас позову Инну.
        Он вышел, а Дмитрий Станиславович вторично задал беспокоивший его вопрос:
        - Кто же тогда вытащил у Андрея из пиджака сигареты и подбросил в Пещеру Духов?
        Уголки губ инспектора едва заметно шевельнулись, но он смолчал.
        ***
        Криком ничего не добьёшься, думал я, их больше, и я всё равно не помню, как управляться с этой дрянью возле двери. Гипотеза Вернье... С многообразиями что-то?.. Нет. Чёрт. Убил бы их, до того рожи гнусные, особенно у того дылды в синем. Гестаповец. И третий тоже хорош. Рыжая бестия. Один Митя ничего. Ну да, ну да, я понимаю. Добрый следователь. Спички дал. С барского плеча. Спички.
        Я присел на кушетку - да, эта штука называется кушетка! - повернулся к тумбочке, высыпал спички из коробка, взял одну...
        Приступим. Для начала разберёмся с названиями. Кушетку вспомнил, значит, и остальное смогу. Пещера, он сказал. Пещера Духов, вот как она называется.
        Я укладывал спички, строил ежа.
        Пещера Духов, припоминал я, а находится она в бункере, чтобы не было помех аппаратуре. Радио и прочих. Прекрасно. Стало быть, бункер под землёй, надо ехать в лифте. Лифт.
        Я стал укладывать иголки ежа. Точно такого, как тот, которого выкладывал Штирлиц, когда его посадили в камеру. А там в камере были инструменты для пыток разложены, чтобы испугать. Но он не испугался, а просто сидел, строил из спичек ежа, думал. И я буду. На чём я остановился? Лифт.
        У лифта есть имя, мы назвали его Пуанкаре. Гипотеза Пуанкаре, вспомнил я. Опускаешься лифтом, попадаешь в тоннель... Да! Тоннель Гамильтона. Вот о чём говорил Митя. И гамильтониан тут ни при чём, и гамильтонова механика тоже. Он так и сказал - другой Гамильтон. Одному слава, другому бесславие, и оба в этом не виноваты. Прекрасно.
        Так, иголками ёж у меня обзавёлся. Многообразие. Я взял четыре спички, чтобы получились лапы, иначе он не сможет ходить.
        Ходить. Идти по тоннелю Гамильтона от лифта можно в две стороны. Одна выводит... там море: набережная, галька, пляж. Мы назвали его... Как? Этот, который... у него там деформация римановой метрики на многообразии... поток Риччи. Да, пляж Риччи, так мы его назвали в шутку. Последнюю ногу, четвёртую. Теперь ёж может ходить. Хоть на пляж Риччи может выйти, хоть по тоннелю Гамильтона к Пещере Духов, но туда его не пустят, потому что дверь. Сим-сим, открой дверь. Аристотелева логика: открыто или закрыто. Аристотель.
        Я смешал спички. Ну вот, господа следователи добрые и недобрые, а вы думали, - не вспомню. Двери здесь открывает и закрывает 'Аристо', наш мудрец. И я ему прекрасно известен. Достаточно нажать на пульте пару кнопок. Пультов в Пещере Духов два: один открывает и закрывает перегородку из этого прозрачного... нет, не помню, как он называется, а второй - вон ту стальную дверь. Поэтому и нет ручки, сдвижная, в сторону отъезжает. Что-то там за дверью было... Не помню. Что-то гнусное, крик, слёзы. С пытками что-то... Гвозди в руки... Чёрт!
        Я чуть не зарычал от бессилия. Стиснул зубы. Может, вспомню, если зайду туда. Они за мной следят? Гестаповцы там, за зеркалом. Нет, не разобрать. С этой стороны зеркало, с той - стекло. Как это называется, всё равно не помню. И ладно. Надо быстро, чтобы не успели.
        Я вскочил и опрометью бросился к двери. Пальцами еле попал в клавиши. Открылась! Я влетел туда, остановился, оглядываясь. О-о!..
        ***
        В предбанник Пещеры Духов вернулся Сухарев, привёл Инну. Сам Андрей Николаевич был по-прежнему весел, а его подчинённая - чем-то сильно озабочена. Настолько, что не ответила на дежурную остроту, коей встретил её психофизик. Что-то такое Митя выдал об индейцах и вождях, невероятно плоское.
        Инспектор тоже пропустил шутку мимо ушей. Нужно было следить за ситуацией, - мадемуазель Гладких определённо к чему-то готовилась.
        - Посмотришь последние сканы? - попросил её Сухарев. Громко, нарочито непринуждённо. И, резко повернувшись к инспектору, задал вопрос:
        - Вы не в курсе, где Света?
        'Он знает? - забеспокоился Володя. - Или просто так, наугад? Ответ ему быстро'.
        - Думаю, вернулась к себе. Она хотела показать вам результаты расшифровки памяти, разве нет? И вы сами её об этом просили. Получилось у вас что-нибудь?
        - Пока нет. Не хватало корневых образов.
        - Ну так, она в Энрико Ферми, скорее всего. Образы ищет. И вообще, она с вами в лаборатории оставалась, когда мы с доктором увели Горина. Так ведь?
        Сухарев не ответил.
        'Полегче с ним, напугается раньше времени, станет искать Берсеньеву, а это ни к чему', - решил Володя.
        - Шесть корневых образов есть, - сообщила Инна. - Одного не хватает. Андрюша, хочешь просмотреть инварианты?
        Сухарев подошёл к терминалу, взял стул, уселся, потом попросил:
        - Нет, сначала посмотрим образный видеоряд. Дай-ка мне видео, всю цепочку образов.
        И снова перед ними в экранном окне запрыгали по полу янтарные бусы. Володя пришлось выбирать: эти двое или Ян? Он остановил выбор на Горине - сунул руки в карманы и как бы невзначай подошёл к перегородке.
        Душку доктора тоже терзали сомнения. Всё было странно: и то, что инспектор вернулся с разбитыми кулаками, и то, что не захотел выяснять вопрос об исчезновении Светы, и то, что Сухарев отнёсся к пропаже лингвистки равнодушно - всё это было подозрительно. 'А ведь инспектор просил не выходить из бункера! - думал Дмитрий Станиславович. - И теперь он так спокойно говорит - она у себя. А ведь пистолет мог быть у неё! Инспектора в тоннеле нашла она. Сигареты Яну тоже могла подбросить. А лже-инспектор, узнав об этом, мог...'
        Дмитрию Станиславовичу стало нехорошо, когда представил сначала Свету, потом руки инспектора с разбитыми в кровь костяшками, испачканный извёсткой комбинезон...
        'Так испачкаться он мог только в бывшем массажном кабинете, где теперь барахло валяется. И тело там же мог спрятать'.
        У Синявского пересохло во рту. Он пересилил себя, подошёл к инспектору и спросил вполголоса:
        - Владимир Владимирович, вы заходили в массажный кабинет?
        - Пришлось, - коротко ответил инспектор.
        - Что вы там делали?
        Володя глянул на психофизика с интересом и не без уважения:
        - Сами догадались?
        Синявский сглотнул, потом, страдальчески подняв брови, тихо спросил:
        - Что вы с ней сделали?
        - С кем?
        - Сами знаете.
        - А, вот вы о чём! Пришлось её отодрать, уж извините. Обстоятельства.
        - Что?! - старому психофизику показалось, что спросил громко, на самом деле его едва хватило на хриплый шёпот. - Что?! Что вы сделали с телом?
        - С чьим? - удивление заставило Володю отвлечься от наблюдения и повернуться к доктору.
        - Светы, - через силу выговорил тот.
        - Причём здесь её тело? А! Я понял. Вы подумали... Чепухи всякой детективной начитались, дорогой доктор. Извините, но... Я говорил о старой вешалке. Отвлекаете всякими глупостями, а я, между прочим, делом занят.
        В голове у Дмитрия Станиславовича образовалась каша: 'Массажный кабинет... Извёстка... Старая вешалка... Занят делом... Следит...' - он непроизвольно перевёл взгляд с раздосадованного инспектора на объект наблюдения и вскрикнул:
        - Где он!?
        Горина в комнате не было.
        - Тише! - прошипел инспектор. - Быстро сдвиньте перегородку!
        Он подтолкнул доктора к пульту, думая: 'Только бы 'Аристо' не заартачился'.
        - Но...
        - Делайте что сказано, - шепнул инспектор.
        Синявский от растерянности послушался, подошёл к пульту, нажал. Перегородка сдвинулась с места, поехала. Володе казалось - еле ползёт. На бегу услышал, как Сухарев спросил:
        - Митя, зачем вы?!
        'Только бы Аристотель впустил. Если Света сделала, что обещала... А если нет? Тогда я труп', - думал Володя, нажимая клавиши пульта. Одновременно полез в карман. 'Вот сволочь, зацепился, вылезать не хочет'. Он не успел обрадоваться тому, что 'Аристо' открыл дверь, на эмоции просто не хватило времени. Ян был в аппаратной, - неловко ломился в лабораторию картографии мозга, нажимая на дверь плечом.
        - Остановитесь, Ян Алексеевич, - негромко сказал инспектор.
        Ян вздрогнул, затравленно оглянулся.
        В руке инспектора...
        ***
        Я остановился на пороге. За спиной заныл электродвигатель, с шелестом закрылась, дверь. Что тут? От серых, в рост человека... Тумб?.. Шкафов?.. Да, от шкафов с округлыми краями протянуты были гофрированные трубы, у стены они поворачивали и дальше шли рядом, в сторону Пещеры Духов. Как будто там осьминог. Только ног у него больше восьми. Шкафы соединяла труба потолще, до половины утопленная в пол. Когда выключились дверные двигатели, я услышал тихое сипение. Так воздух выходит из неплотно завязанного воздушного шара. Дышит. Чудовищная машина. Зачем она? Тот рыжий говорил о квантовых моделях, но ведь квантовые модели строят в этом... Со словами беда. Невозможно без них думать, ничего не вспоминается.
        Я оскалился, стукнул себя ладонью по лбу, но лучше не стало. Нет, так не пойдёт. Те скоро меня хватятся, начнут искать. С машиной после разберусь. Помнится, здесь была дверь. Может...
        Я двинулся вдоль ряда шкафов.
        Вот она. Дверь как дверь, табличка на ней: 'Лаборатория картографии мозга'. Нет, это враньё, что лаборатория. Я помню, именно там это было. Крик, слёзы. Пытки. Почему мне кажется, что не эти трое палачи, а я сам? Надо войти. Повернуть ручку, открыть. Нет, заперта.
        Я налёг плечом. Дверь поскрипывала, не поддавалась. Бесполезно. А если с разгону? Нашумлю. Ещё раз поднажать?
        - Остановитесь, Ян Алексеевич, - за спиной голос. Не успел. Что делать?
        Этот верзила в синей перепачканной одежде улыбался, руку вытянул. В руке... Нет, он без угрозы. Хочет отдать?
        Я взял у него это. Как оно называется? Гвоздь. Погнут слегка. Помнится, такие гвозди были у меня, когда...
        ***
        ...я захотел построить себе дом. Пусть пока без гаража и камина, но чтобы был подальше от моих, раз они ничего не понимают. Пусть, думал я, без меня тут занимаются своими преобразованиями, а я буду делать что хочу. Возьму у деда инструменты, возьму доски. Гвозди нужны.
        Это через день было после того, как отец с дядей Вадиком застукали меня в машине с сигаретой в зубах.
        Я решил начать с досок - они самые тяжёлые. Досок полно за домом, где у деда верстак, надо натаскать побольше, чтоб хватило мне на дом. Кроме деда на даче никого не было - понедельник, август, мои на работе, а у деда отпуск не кончился. Ясно было, он не заметит, как я утащу доски. После обеда всегда спит.
        Одна доска показалась мне лёгкой, и я прихватил три. И всадил занозу, потому что третья доска ёрзала. Ну ладно, подумал я, мне бы перетаскать до границы, где кусты крыжовника, а дальше как-нибудь, не торопясь.
        Доски были разной длины, обрезки, но ничего. Я брал без разбора, таскал и сваливал возле крыжовенных кустов. Упарился, все руки в занозах. Жарко, август. На крыжовник старался не обращать внимания, это после. Куча досок росла убийственно медленно, а та - что у верстака, - и не думала уменьшаться. Так я до вечера не управлюсь. Дед проснётся, застукает. Может, хватит? Пересчитывать я не стал, решил - не дворец же строить, а дом, и не на целую ораву, а для меня одного. У соседей бубнили последние известия, с той стороны тянуло дымом яблоневых дров и чем-то сладким. Тётя Люба с вареньем возилась, наверное. Вчера матери говорила: пропасть, мол, в этом году яблок, что делать - прямо не знаю. Интересно, что я-то буду есть, когда поселюсь в своём доме? Тут я спохватился - строить не начал, а уже о еде. Сначала стройка - потом остальное, а то дед проснётся. Тут мне пришло в голову, что сначала надо было взять дедовский инструмент, чтобы потом не возвращаться.
        Оказалось - ящик с инструментами увесистый, все руки мне оттянул. Никогда бы не подумал, что он тяжелее досок. Я даже хотел выложить рубанок, потому что не знал зачем он мне, но потом решил - нет. Всё пригодится. Лучше сразу утащу, чтобы не возвращаться, когда всё-таки будет нужен. Проклятый ящик страшенно грохотал, стукаясь о стены и косяк, но дед не проснулся, храпел себе. Пока я притащил инструменты к доскам, думал - умру. Надо было подкрепить силы, и пить очень хотелось, а жажда - страшная вещь. Крыжовник, подумал я. Он сладкий, лопается во рту, хрустит. Если набить им брюхо, пить точно перехочется. Я стал рвать ягоды и думать о том, как потащу через соседский участок эту прорву досок и ящик с инструментами, будь он неладен. А у тёти Любы с другой стороны забор. Наверняка схватит меня с моими досками. Нет, думаю, это не годится, это будет провал. Почище, чем тогда с сигаретой. Но не отказываться же от дома из-за какой-то тётки?! Думал я думал, но ничего лучше не придумал, чем строить прямо возле крыжовенных кустов. А что? Участок наш, общий, значит и мой тоже, а этот угол пусть будет только
мой, вместе с крыжовником.
        Так я решил, доел крыжовник и стал строить. Начал с угла. Как дед доски сбивает, чтоб получился угол? Я приставил одну к другой углом, потянулся к ящику... Ах ты, думаю, падают, сами стоять не хотят. Надо было сначала молоток вытащить, а после браться за доски. Вытащил я молоток, тот, который побольше, опять приставил одну доску к другой углом, а потом думаю - а гвоздь? Гвозди ещё нужны! Тьфу ты, думаю. Полез в ящик - а там их всего несколько штук и почти все гнутые. Дед выравнивает те, какие согнул. Возьмёт в плоскогубцы, - тюк! - молотком, - тюк! - ровный гвоздь. Но что-то мало он гвоздей выпрямил.
        Ладно, думаю, хватит мне пока и этих. Главное - начать. Взял один, остальные сунул в рот, как дед делает, когда руки заняты, опять сделал угол из досок, прицелился и ка-ак стукну! По гвоздю не попал, шарахнул по доске со всего маху, а она соскочила, и ка-ак даст по ноге! Я ж босиком! Прямо по пальцу попала и по косточке. Заорал я так - все гвозди выплюнул, и хорошо ещё не проглотил - они здоровенные, ржавые.
        - Ян, ты чего кричишь? - услышал я - И зачем натаскал сюда столько досок?
        Я даже молоток выронил, хорошо - не на ногу. Ёлки-палки, разбудил деда своим ором! Что теперь ему скажу? Смотрю - дед ничего, не злится, просто интересно ему. Подошёл, сел рядом на корточки, стал собирать гвозди.
        - Зачем столько досок? - спрашивает. - Здесь на собачью будку хватит или на крольчатник.
        - Крольчатник?! Собачью будку?! - от злости я забыл даже, что не надо бы деду рассказывать, всё выложил. Что строю себе дом и буду в нём жить, подальше от всех, и ещё сказал, что теперь этот вот угол сада мой, и крыжовник тоже мой. Просто очень на деда злился за собачью будку и крольчатник. И палец на ноге болел, сильно всё-таки меня доской гвоздануло. Выорал я всё это деду и тут же пожалел. Всё, думаю, делу конец. И вправду ведь досок мало, и от деда теперь точно влетит.
        Но он почему-то не стал ругаться и погрустнел.
        - Необитаемый остров, значит, - говорит он, и садится на доски. - Робинзонить надумал.
        - Чего? - спрашиваю.
        - Ну, тут у тебя что-то вроде необитаемого острова, где жил Робинзон.
        - Это который с доктором Айболитом? - спрашиваю. Читал я об этом Робинзоне, у него был корабль, только никакого острова, да ещё и необитаемого, там не было.
        - Нет, - говорит дед. - Это был не тот Робинзон. Я вижу, ты плохо приготовился к жизни вдали от всех.
        Это он точно сказал. Досок взял мало, о гвоздях вообще забыл.
        - А как к ней готовиться? - спрашиваю. - К жизни.
        Он подумал немного, потом поднял палец кверху и говорит:
        - О! Я знаю, как мы с тобой поступим. Погоди, я сейчас.
        Он покряхтел, вставая, и пошёл к дому. Я тогда подумал, что если бы дед не горбился и не кряхтел - не выглядел бы таким старым. Вернулся он быстро. Книгу мне принёс: взрослую, толстую, в твёрдой обложке и с картинкой на первой странице, а на картинке - бородатый старик с ружьём.
        - Вот говорит. Если всю прочтёшь внимательно, считай, что готов к самостоятельной жизни на острове. А потом я тебе помогу строить, нужен ведь Робинзону Пятница.
        - Пятница не 'он', а 'она', - говорю. - И зачем она нужна - пятница, воскресенье гораздо лучше. По мне - так лучше семь воскресений, чем одна пятница.
        - А вот прочтёшь внимательно, тогда поймёшь, зачем Робинзону на необитаемом острове Пятница. Эта книга очень полезная, о постройке дома в ней много написано. И о том, как делать лодку.
        Ладно, думаю, если о постройке дома - я прочту. Но лодка мне ни к чему, до реки километров десять, а до моря и того больше. И стал читать. Скоро дед опять пришёл, и говорит:
        - Темно здесь, пойдём в дом. Поужинаем, потом ещё почитаешь. Доски пусть лежат, а инструменты давай занесём.
        Да, думаю, инструмент лучше занести, чтоб не смыло приливом. Пошёл я следом за дедом: он тащил ящик, я нёс книгу, пальцем страницу держал, чтобы не потерять. Иду и думаю: подзорную трубу бы нам на остров. Или бинокль, такой, как дед привёз с фронта. Догнал я деда и спрашиваю:
        - А бинокль твой где?
        - Дома, - говорит. - Но если хочешь, я привезу сюда.
        Смотрю - тяжело деду нести ящик. Всё-таки он старый, волосы совсем седые. Вдруг он скоро умрёт. Кому тогда бинокль достанется?
        - Деда, - спрашиваю. - А когда ты умрёшь, можно я бинокль себе возьму?
        Он взошёл на веранду, поставил ящик, выпрямился. Не отвечал долго, смотрел на небо - темно, от солнца одна багровая полоска. Сверчков слышно. Вечер.
        - Можно, - ответил он. - Бинокль у тебя тогда будет, но не будет Пятницы. Докуда ты дочитал?
        - Дотуда, где он лазит на гору высматривать корабль.
        - А! - говорит дед. - Тогда понятно. Ну, пойдём ужинать.
        Но я не сразу пошёл. Представил, как я на острове, и бинокль у меня есть, но нет деда. И никто не покажет, как делать из досок угол, и не спросит - что случилось? - когда проклятая доска соскочит и попадёт по пальцу. Я вышел на крыльцо, глянул на закат. Не совсем стемнело, но одну звезду видно. Я оглянулся. Над столом лампа, под ней светло. Я поёжился - прохладно вечером, лето кончается. Мы не в тропиках, у нас бывает зима. А хочется, чтоб всегда было тепло.
        ***
        Володе показалось, Горин рассматривает гвоздь целую вечность, но времени прошло не очень много. К тому моменту, как в аппаратную влетел Сухарев, не было сказано ни слова больше.
        - Что это вам вздумалось?! - напустился на инспектора Андрей Николаевич. - Много себе позволяете, Владим Владимыч, или как вас там! Зачем вы... А!
        Заместитель директора заметил на ладони Яна гвоздь.
        Интересно было наблюдать за сменой выражений на изрядно покрасневшей физиономии Андрея Николаевича: сдержанный гнев, недоумение, затем на какой-то миг глаза опустели, после чего лицо снова стало похоже на маску.
        'Кажется, понял', - отметил инспектор и сразу же получил подтверждение.
        - Значит, это вы управляли распаковкой памяти, - отчеканил заместитель директора. - Инна показывала образный ряд; в конце опорного фрагменте шестого инварианта есть упоминание о гвоздях. Ума не приложу, откуда вам это стало известно, разве что...
        - Вы ошибаетесь, - перебил Володя.
        - Нет, не думаю, - с расстановкой ответил Сухарев.
        - А стоило бы, Андрей Николаевич, - сказал вдруг Горин. - Стоило бы подумать над тем, что я вам говорил. Помните? Система из семи инвариантов неполна, нужно строить дополнение или вообще отказаться от нашей модели, придумывать новую.
        - Ян Алексеевич, но вы сами вчера... - Сухарев осёкся. Сообразил, что память Горина восстановлена. Володя с большим удовольствием пронаблюдал, как дёрнулись в сторону глаза в прорезях маски - идол на миг был выбит из колеи, но очень быстро овладел собой.
        'Надо атаковать, - решил инспектор. - Припереть к стенке'.
        - Ян Алексеевич, - спросил он, - не припоминаете ли вы, что делали вчера после обеда?
        - Вчера? - Горин потёр залысый лоб, глянул удивлённо. - Вчера мы с Инной после обеда обсуждали методику подсчёта коэффициентов характеристических систем, я посоветовал ей кое-что попробовать, потом мы с Андреем Николаевичем и Митей построили несколько моделей и выполнили контрольную корректировку четвёртого симметрического инварианта... Извините, а кто вы вообще такой? Почему вы спрашиваете меня о вчерашнем дне и что делаете в аппаратной? У вас нет допуска...
        - Есть, - ответил инспектор. - Иначе 'Аристо' не открыл бы дверь.
        - Кто дал вам допуск? Андрей? - Горин искоса глянул на своего заместителя.
        - Вы, - коротко ответил Володя.
        - Я?! Когда?.. Я не помню... То есть, лицо ваше мне знакомо, но чтобы я давал вам допуск... - Ян тёр залысины. - Разве что сегодня утром. Извините, что-то не припоминаю.
        Горин оглянулся на запертую дверь лаборатории.
        - Ян Алексеевич, - обратился к нему Сухарев. - Я говорил, у вас небольшие проблемы с памятью. Возможно, они возникли в результате контрольного переноса.
        - Того, вчерашнего? - заинтересовался Горин. - Контрольной корректировки? А я вчера предупреждал: даже малое относительно внедиагональных элементов масштабирование главной диагонали симметрического инварианта...
        - Это было позавчера, - перебил его Андрей Николаевич. - Пойдёмте, отсюда. В предбаннике говорить будет удобнее.
        На выходе из аппаратной Володя специально замешкался, чтобы оказаться последним и приглядеться к Горину. Тот шёл уверенно, руки держал в карманах, ногами не шаркал. 'Координация движений восстановилась, а память? - думал инспектор. - Он больше не озирается, как загнанный зверь, но вчерашнего дня не помнит. А Сухарева этот факт почему-то не заботит. Снова идол повеселел'.
        - Вы слышите свист? - спросил на ходу Ян у заместителя. - Опять охлаждение на пределе. Митя был прав, что-то не так у него в хозяйстве.
        - Да всё у него так, - беззаботно отозвался Сухарев, нажимая клавиши пульта возле силикофлексовой перегородки. - Насос какой-нибудь загибается или сервовентиль. У него просто комплекс образовался после Церна. Правда, Митя?
        Психофизик, оказавшись лицом к лицу с Андреем Николаевичем, когда отъехала переборка, ответил: 'Правда, а в чём дело?' Явно было видно - расслышал только последние два слова. Инна хихикнула.
        'Она-то всё слышала, - понял инспектор. - Следит. Смотрит на мир глазами Горина и слушает его ушами'.
        - Что у тебя? - совсем не шутливым тоном спросил Сухарев.
        - Все семь, - ответила она. - Две минуты назад была вспышка активности, потом спад. Все семь построены, седьмой корневой образ - гвоздь.
        Она что-то сверх того добавила вполголоса, Сухарев наклонился ближе.
        Синявский с Яном бубнили о насосах и вентилях, Ян посмеивался, доктор смущённо оправдывался. Из-за них не разобрать, о чём Андрей просит Инну. Инспектор подошёл ближе, успел расслышать: 'Да, конечно. Я помню'. Сказав это, мисс Гладких снова уткнулась в экран.
        - Ян Алексеевич, - позвал Сухарев.
        - Да?
        - Помните ли вы наш разговор о сингулярностях?
        - Ну, естественно, - с некоторым удивлением ответил Ян. - Мы говорили о построении тензоров джей-преобразования. Вы жаловались, что не видите, как устранить проблему с метрикой, у вас при подходе к особым точкам коллаптировал процесс. Но я тогда вам сказал и пять минут назад повторил - модели ваши никуда не годятся. Где у вас учтено влияние на процесс тёмных массивов? А они влияют. Я после разговора с вами поразмыслил, и, мне кажется, знаю теперь, что делать. Надо просто вырезать сингулярности и дополнить модель шарами, натянутыми на тёмные массивы.
        - Тёмные массивы? - поморщился Дмитрий Станиславович. - Эмоции, рефлексы. Это несерьёзно, Ян.
        - Напротив, очень серьёзно.
        - Даже слишком серьёзно, - громко сказал Сухарев. - Настолько серьёзно, что я прошу всех заложить руки за головы и оставаться на местах, особенно это касается вас, Владим Владимыч.
        'Началось', - подумал инспектор, заметив в руке Андрея Николаевича свой пистолет.
        - Ай! - визгнула Инна. Стул, на котором она сидела, грохнулся на пол, а её саму потянули за шиворот и заставили подняться. В шею ей ткнулся ствол.
        - Я сказал руки за голову! - крикнул Сухарев, заметив, что инспектор не торопится выполнять распоряжение. - Иначе вышибу ей мозги.
        - Андрюша, - забормотала индианка, пробуя оглянуться. - Ты же обещал!
        - Обещал, что у нас с тобой всё будет хорошо. Не дёргайся, милая, и я сдержу обещание. И руки за голову, как все. Прекрасно.
        - Что это значит, Андрей? - с возмущением спросил Горин.
        - Это значит, Ян Алексеевич, что ваша попытка передать третьей стороне результаты исследований не удалась. Вчера вы спросили, что я думаю о жизни на Марсе. А что вы об этом думаете сами?
        - На Марсе? Что-то я не припоминаю.
        - И не нужно, - Сухарев улыбнулся. - Достаточно того, что вы помните, как получить результат.
        - И какой вам от этого прок? - спокойно осведомился инспектор.
        - Сейчас увидите, Владим Владимыч. Вы достаточно хорошо разбираетесь в волновой психотехнике? Или только в математике? Дмитрий Станиславович, будьте любезны, перенастройте излучатели на мой спектр. У вас есть мой волновой портрет, я знаю.
        - Зачем? - брови Синявского выгнулись дугами, кожа на лбу собралась морщинами. - Вы что, хотите сделать перенос его памяти в свой мозг? С ума сошли!
        - Делайте что говорю! - рявкнул Сухарев. Инна вздрогнула.
        - Но...
        - Митя, не отягощайте вину ещё одним эпизодом. Вам мало Церна?
        - Сделайте, что он просит, Дмитрий Станиславович, - негромко попросил Володя, следя за пистолетом.
        Старый психофизик пожал плечами, открыл прозрачную переборку и направился к аппаратной. Переборка осталась открытой.
        'Бигбрейн считает, что всё в порядке, - отметил Володя. - Если позволит перенастроить излучатели...'
        - Правильно, Владим Владимыч, - похвалил Сухарев. - Вы-то понимаете, что сопротивление бесполезно. Мы оба с вами теперь знаем, кто из нас двоих имеет отношение к Совету, а кто нет. Надо было мне сразу вас раскусить, я ведь в курсе, кто должен был явиться с инспекцией, но я не ожидал такой наглости - решил, что Совет устроил проверку и мне тоже. Но когда понял... Как ваш затылок, Владим Владимович?
        - Сносно. Вас Совет посадил сюда резидентом?
        - Это не ваше дело, кто кого куда посадил, - огрызнулся заместитель директора.
        - Я так понимаю, Андрей, - вступил в разговор Горин, - что ты четыре года морочил нам головы. Но на что ты рассчитываешь сейчас? Твои действия...
        - Правда, Андрей Николаевич, - поддержал Володя. - Ну, допустим, я попробую отобрать у вас мой пистолет, вы пристрелите или меня, или Инну, или нас обоих. У вас ведь неприятности будут, разве нет?
        - Хорошо, что вы обо мне беспокоитесь, но вынужден огорчить, неприятностей у меня не будет. Одни приятности. Мы-то с вами оба прекрасно знаем закон. Рассудите: Ян Алексеевич Горин намеревался передать третьей стороне - вам то есть - результаты запрещённых исследований, я пытался этому помешать - заметьте, успешно пытался! - а вы все потворствовали. Особенно вы, дорогой лже-инспектор. Скажите хоть как вас зовут на самом деле, а то неудобно. Пристрелю, и даже не буду знать кого.
        - Меня зовут Владимиром, я говорил вам.
        - Ну вот и хорошо. Оставайтесь, если хотите, Владимиром Безотчествовичем. Что так Митя копается? Он заставит меня...
        Тут Сухарев покачнулся, чуть не выронил пистолет. Володя пригнулся и успел сделать один шаг.
        - Стоять! - крикнул Сухарев. - Всё в порядке, Владим Владимович, я в норме. Больше не делайте резких движений.
        - Я боялся, чтобы вы сами не сделали резкого движения пальцем.
        Инна при этих словах лже-инспектора дёрнула головой.
        - Тихо, милая, всё идёт хорошо, - сказал Сухарев. - Будь умницей, садись за терминал. Нужно проверить.
        В комнату шаркающей походкой вошёл Синявский. Вид у него был жалкий.
        - Знаете, Андрей, - обратился он к Сухареву. - Я не хочу во всём этом участвовать. Если дело дойдёт до разбирательства, так и знайте, приму сторону молодого человека (он кивнул Володе), пусть мне отсыплют что положено за старые грехи, но...
        - На Марс захотели? - перебил Сухарев.
        Митя пожевал губами и ответил едва слышно: 'Лучше на Марс, чем всю жизнь потом есть себя поедом'.
        - Вы излучатели перенастроили?
        - Да, - шепнул Митя.
        - Проверим. Что там, милая?
        Володе, в отличие от Сухарева, ответ на этот вопрос не был нужен. Он давно уже видел в экранном окне то собственную физиономию, то склонённую голову психофизика, то растерянное лицо Горина. Излучатели были настроены на мозг Сухарева.
        - Всё готово к переносу, - ответила мисс Гладких.
        Володя заметил: Инна совершенно перестала нервничать, тон будничный, - но обдумать, с чем это связано, не успел. Увидел, что Горин переменился в лице, на что-то решился.
        - Ян Алексеевич, осторожно! - предостерёг Владимир.
        - Что? - Сухарев тоже глянул на Горина.
        - Это не мне нужно стеречься, - сказал тот. - Андрей, ты не учёл одной мелочи. Нельзя запускать перенос, пока ты здесь, тебя нужно уложить на кушетку и задвинуть силикофлексовую диафрагму. Я не понимаю, как ты ухитришься сделать это, держа нас под прицелом. И перенос не делается мгновенно. Пока ты будешь валяться там без памяти, тебя свяжет по рукам и ногам любой из нас. Даже ребёнок сможет.
        - Сразу видно, Ян Алексеевич, - с издевкой ответил Сухарев, - что в детстве вы любили фильмы про разведчиков. К сожалению, по ним нельзя научиться продумывать игру на несколько ходов вперёд. Инна!
        Володя пропустил удобный момент. Миг - и ситуация усложнилась. Рукоять пистолета теперь сжимала рука женщины.
        Глава 12. Рука женщины
        У меня сердце оборвалось, когда Андрей покачнулся и дёрнул пистолетом. Шевельнёт пальцем и - готово. Тот парень в синем тоже, видимо, сообразил, чем это чревато, сделал движение - схватить за руку, - но не успел. Андрей быстро пришёл в себя.
        - Стоять! - крикнул он. - Всё в порядке, Владим Владимович, я в норме. Больше не делайте резких движений.
        Парень что-то ему ответил, я не разобрал, сердце расходилось. Я заметил, как побледнела Инна. Потом вернулся Митя, толкнул меня плечом, вид у него был - на море и обратно. Стал лепетать какую-то чепуху, что он-де не хочет участвовать, и что лучше ему отправиться на Марс. А я всё смотрел на Инну, и мне до крайности не нравилось то, что творилось с её лицом. За пять лет хочешь - не хочешь, а выучишься читать по выражению лица мысли - Инна решилась на что-то. Точно так же выглядела, когда пришла просить, чтобы я отпустил её к Сухареву, потому что, мол, в картографии мозга у аспирантки Гладких есть шанс продвинуться, а в математике - ни малейшего. Я знал, что она права, знал это и тогда, когда она после выпуска пришла поступать в аспирантуру, но ничего с собой поделать не мог - жалел. Очень она была похожа на Лильку, особенно когда вот так вот обдумывала отчаянный шаг. Что он говорит? А, приказывает проверить настройку излучателей. И так понятно - перенастроены, он должен был ощутить сам. Что он задумал?
        - Всё готово к переносу, - ответила Инна.
        Удивительно. Он вовсе не просил её готовить перенос, подумал я мимоходом, но у меня мелькнула новая мысль: во время переноса он потеряет сознание минут на пять, можно будет воспользоваться. Он что - не понимает? Остановить его?
        - Ян Алексеевич, осторожно! - сказал мне тот, кого все они звали Владимиром. Решил остеречь, думал я сейчас на Андрея брошусь. И тот тоже вскинулся: 'Что?' - и пушку свою наставил. Глупец. Но четыре года всем нам мозги пудрить ума хватило. Образумить его?
        - Это не мне нужно стеречься, - сказал я. - Андрей, ты не учёл одной мелочи. Нельзя запускать перенос, пока ты здесь, тебя нужно уложить на кушетку и задвинуть силикофлексовую диафрагму. Я не понимаю, как ты ухитришься сделать это, держа нас под прицелом. И перенос не делается мгновенно. Пока ты будешь валяться там без памяти, тебя свяжет по рукам и ногам любой из нас. Даже ребёнок сможет.
        Говорю это, и понимаю - зря. У Андрея такая физиономия, как будто чихнуть собрался. Вижу: сейчас язвить начнёт. Чихать ему на мои предостережения, всё давно продумал.
        - Сразу видно, Ян Алексеевич, - сказал он, - что в детстве вы любили фильмы про разведчиков. К сожалению, по ним нельзя научиться продумывать игру на несколько ходов вперёд.
        И не поворачивая головы, позвал: 'Инна!'
        А, вот в чём дело!
        - Если кто-нибудь дёрнется, стреляй сразу, без разговоров, - так он ей сказал. Точно таким тоном, каким давал указание построить модель или пересчитать коэффициенты. И по Инне видно - она колебаться не станет. На меня смотрит с ненавистью. Почему? Что я ей такого... Не помню. Что-то случилось вчера. Что-то стыдное. Слёзы, крики. Почему я не могу вспомнить? Ведь всё остальное... Или не всё?
        - Крикнешь, когда будешь готов, - попросила Инна. Это она Андрею. Понятно. Он сейчас ляжет на кушетку, крикнет, что готов. Ей останется запустить процесс. Одно нажатие - и всё. 'Аристо' задвинет диафрагму, всё будет кончено.
        - Инна, - говорю ей, - не делайте этого, он станет идиотом.
        - Только из-за того, что получит ваши воспоминания? - усмехнулась она. - Вы невысокого мнения о себе самом. Но в чём-то вы правы, в некоторых вопросах, Ян Алексеевич, вы вели себя как идиот. И нечего на меня так смотреть, скажите спасибо, что не выразилась хуже.
        Что я ей сделал? Господи, только бы...
        - Готово! - крикнул Сухарев. Инна не глядя ткнула в клавиатуру. Пистолет был теперь нацелен на того парня, на Владимира.
        Всё кончено, подумал я, вот и перегородка закрылась. 'Бип!' - пискнул терминал. Перенос пошёл.
        - Я вас предупредил, - мрачно сказал я. Горько мне было: слишком много узнал за последние полчаса. Андрей - мелкий негодяй. Инна...
        - Ваши предупреждения! - Инна фыркнула. - Корчите из себя бога-творца, а на деле - похотливый старик с детскими комплексами. И предатель к тому же. Если бы не мы, ещё вчера отдали бы вот этому (она кивнула Владимиру) нашу работу. Мы корячились четыре года, носились с вами: 'Ах, Ян Алексеевич, мы вас не оставим, пока не закончим!' И как вы нас отблагодарили? Результаты - себе, нас - на Марс? Жаль, Андрюша мне раньше не рассказал. Дура несчастная, всё видела и не догадывалась, к чему идёт дело! И надо же мне было, дуре, вчера, вместо того, чтоб сразу поехать в Триест... А всё почему? Никак не могла очухаться после ваши мерзких, слюнявых...
        - А зачем в Триест? - внезапно спросил Владимир.
        - Да потому что нужно же было спасать результаты! - огрызнулась мисс Гладких. - Андрюша хотел сохранить сканы, но где? Толстый Том у Берсеньевой, Света обязательно спросила бы, зачем нам массив, а наш с Андрюшей остался у нас на квартире. Вот он и послал меня, дуру, а я...
        - У вас в Триесте квартира? Неплохо устроились, - Владимир улыбался. Я смотрел на него с удивлением - он выглядел как человек, самые смелые гипотезы которого неожиданно подтвердились.
        - Это квартира Андрея, - ответила Инна, залившись краской.
        Митя обречённо вздохнул и пробормотал: 'Какая гнусь!' Негромко, но Инна услышала.
        - Вы бы вообще помолчали! - вскинулась она. - Жили здесь, как на курорте! Прогулки, морские купания! Андрей прикрывал вас всё это время, а вы теперь - гнусь! Ну, теперь всё.
        Мне стало интересно.
        - И как будет теперь? - спросил я.
        - А вот так, - Инна не могла остановиться и даже не пыталась, наоборот, накручивала себя. - Так будет, как хотел Андрей. Он очнётся и свяжется с Советом. Приедет настоящий инспектор, начнёт настоящее расследование. Настоящее, а не тот фарс, который вы (Инна указала пистолетом на Владимира) тут устроили.
        - Сомневаюсь, что Андрей сможет сообщить в Совет, когда очнётся, - проворчал Владимир и неожиданно обратился ко мне:
        - Правильно я понимаю, Ян Алексеевич?
        Что я мог ему сказать? Он был абсолютно прав. Андрей - упрямец. Никогда не слушает разумные доводы, если они не укладываются в рамки его представлений. Упрямый догматик не сможет стать хорошим учёным. Я ведь говорил ему, и не раз, - модель никуда не годится, а он не захотел слушать. И теперь очнётся беспамятным идиотом. Даже если бы обратный перенос сделали в мой собственный мозг... Неизвестно ведь, выйдет ли что-нибудь из той идейки - выбросить к чёрту сингулярности и заткнуть дыры шарами, построенными на тёмных массивах, - их-то перенос памяти не затрагивает. Но как это проверить? На интерференторных моделях не получится, слишком просты. На себе?
        - Что вы молчите, Ян Алексеевич?
        Я опомнился. Они все на меня смотрят, ждут, что скажу, особенно Инна. Она и спросила. Встревожилась. Придётся её огорчить.
        - Инна, я боюсь, Андрей Николаевич будет несколько не в себе, когда очнётся.
        - Но вы тоже были не в себе! А потом всё вспомнили!
        Я был не в себе? О чём это она, шутит что ли? Я глянул на Митю - нет, это не шутка. Я был не в себе. Интересно. Выходит, я успел попробовать на себе ту идейку? Нет, не всё я припомнил. Всё-таки случилось что-то в лаборатории... Чёрт! Каждый раз, когда подумаю об этом, как в стену лбом! Но многое всё-таки вспомнил. Автораспаковка? Да. Вот, значит, почему Владимир показал мне гвоздь - это был корневой образ. Но откуда он узнал?! Кто он?! Что, чёрт возьми, здесь произошло вчера?!
        Задумавшись, я не заметил, как отъехала дверь предбанника. Глянул туда, когда услышал:
        - Стойте, Света! Ни шагу! - Инна нервно прикрикнула на темноволосую невысокую женщину. Мне показалось, женщина эта мне знакома. Так бывает - вертится на языке имя... А, вспомнил. Зовут её Светой. А фамилия?
        - Что у вас... тут?.. - спросила она, задыхаясь, как после быстрого бега. - Зачем... изменили объект... сканирования?
        У меня тоже перехватило дыхание, когда услышал её голос.
        - Ян, что с вами? - Митя хотел подхватить, но я толкнул его, чтоб не лез.
        - Ян! - та женщина, не обращая внимания на Инну с её пистолетом, кинулась ко мне. Я хотел сказать, что всё в порядке, просто закружилась голова, но ни слова не выдавил - в горле ком. А она подхватила меня, словно могла бы удержать, если бы падал. Её рука у меня на плече. Удивительно, совсем как тогда...
        ***
        Надина рука лежала у меня на плече. Сдвинутые кровати - моя и её - образовали затянутый простынями квадрат, мы как на плоту плыли сквозь жаркий августовский полдень. Надя щекотно шептала мне на ухо, мне казалось - без её дыхания воздух в спальне был недвижим. Гардины на широких окнах висели мёртво, пылинки лениво плавали в солнечном луче; на крашеном полу лежали прямоугольные жаркие пятна. Даже пальцем шевельнуть не хотелось, как будто я боялся спугнуть присевшего на плечо мотылька. В словах нужды не было. Я не помню, о чём шептала Надя. Мне хватало тепла её ладони и близости, которая была между нами. Почему-то боялся - вот шевельнусь и всё испорчу. Тихий час начался давно, новая воспиталка, которую я впервые в жизни увидел утром, ушла, и значит никто не мог помешать нам быть вместе. Шёл третий день нашего знакомства, ещё четыре дня - и нас отправят в школу - её и меня.
        - Нечего дома болтаться, - сказал отец, когда деда прямо с дачи забрали почему-то в больницу, и оставаться со мной стало некому. - Пойдёшь на недельку в садик, в сборную группу, я договорюсь. Пусть тебя там приведут в чувство, а то совсем одичал за лето.
        Я даже просить не стал, чтоб дали мне достроить дом, который мы начали с дедом, понятно было - нет смысла, всё равно отец не поймёт, даром только слова тратить. И не навечно же в садик возвращаться, всего на неделю. В общем, спорить я не стал.
        В сборной группе кроме нас с Надей собрали всякую мелюзгу. В первый день утром, когда я увидел, что из взрослых - я да она, остальные малявки, подумал: 'Вот скучища-то!' - а когда на тихом часе меня и её уложили рядом, решил - воспиталка уйдёт, сразу перелезу куда-нибудь подальше, свободных кроватей вон сколько. И для начала повернулся к девчонке спиной, чтобы не вздумала заговорить.
        - Ты всегда такой надутый? - услышал я её голос, и впервые почувствовал на плече тепло ладони.
        Не помню, что я ответил. Не помню, как выглядела Надя, не помню её голоса, не могу вспомнить, о чём она рассказывала мне, и в чём я успел ей признаться за два часа нашей близости. Память - очень странная штука. Когда я был с Надей, мне казалось - запомню всё, но стоило расстаться, и мелочи забылись, как будто расплелись узлы, а после сама ткань памяти расползлась, и получился бесформенный клубок из переплетенных как попало ниток. Когда мы встретились на следующий день, я попробовал остановить разрушение, стягивая узелки памяти словами. Я приставлял слова одно к другому, примечая, как Надя поджимает губы, когда пытается собраться с мыслями, как подпирает рукой голову, как убирает со лба прядь волос, как узка кисть её руки и какие тонкие пальцы, и что происходит со мной самим, когда она кладёт ладонь мне на плечо. Но когда мы расстались, близость кончилась. В памяти на её месте образовалась пустота, саркофаг из слов. Бабочка вылетела, остался сухой невесомый кокон. Третий наш полдень я не стал тратить на пустословие, просто плыл с Надей сквозь август, прекрасно зная: пройдёт четыре дня, и наш
затянутый простынями плот ткнётся в осенний берег. И даже не четыре дня, а восемь часов. Мы с Надей сторонились друг друга в обычное время. Мне казалось, если в наши отношения влезет кто-нибудь третий, или хотя бы узнает о нашей связи, всё рухнет. Я уверен, Надя думала так же, хоть мы никогда об этом не говорили. Когда речь о важном, слова не нужны, о пустяках болтать - дело другое. Мы и болтали о пустяках, как будто бесконечную нить наматывали, обрисовывая контуры нашей близости.
        К сожалению, нить оказалась не бесконечной. Тридцать первого августа мы расстались, чтобы не увидеться больше никогда. Нить слов оборвалась, и, что хуже, сплетённый из неё кокон не расплёлся даже, а растворился. Я не мог заставить себя вспомнить, как выглядела и что говорила Надя, но странное дело - близость сохранилась. Я понял тогда, что даже если рвётся нить, и слова разлетаются янтарными брызгами...
        ***
        Просто голова закружилась, подумал я и ещё раз с удивлением глянул на ту женщину. Она теперь не просто держала на плече руку, судорожно ухватилась за мою рубашку. Я услышал голос и не сразу понял, что это я сам и говорю:
        - Светка, всё хорошо. Успокойся.
        Я вспомнил, кто она. Но легче не стало. Что-то произошло между нами. По моей вине. Она схватилась за меня так, будто испугалась, что упаду. Или боялась упасть сама?
        Инна визгливо кричала, Митя бубнил, ему возражал тот парень, Владимир, о котором я так и не смог ничего вспомнить, но все они были далеко, а жена моя - рядом. Я обнял её, осторожно, чтобы не разрушить близость. Всё остальное подождёт.
        - Подожди, Ян, - шепнула она. - Я должна показать тебе.
        - Что? - спросил я. Волосы Светы коснулись моей щеки.
        Она отстранилась, чтобы вытащить нечто из кармана куртки и показать мне. Она неуверенно улыбалась, смотрела на меня, ждала. Я взял с её ладони твёрдую янтарную каплю с живым лучом солнца внутри. В глазах потемнело, я вспомнил...
        ***
        Вечером тридцать первого августа жизнь казалась мне пустой, как покинутый бабочкой кокон. Меня забрали из садика перед полдником, и я не успел спросить у Нади, где её искать. Я подумал: вот бы её отдали в ту же школу, что и меня! Отец говорил: не бывает невозможных событий, бывают маловероятные, нужно просто научиться оценивать вероятность. Я стал приставать к нему, чтоб показал, как это делать. Он показал. Ничего сложного. Это весной было, но я не забыл, потому что часто пробовал прикинуть, какова вероятность того, что следующим придёт трамвай нужной марки, или стоит ли надеяться выиграть в 'Спортлото' машину, если денег хватает на один билет. Но всё это чепуха, встреча с Надей - другое дело.
        Я прикинул для начала, какова вероятность случайно встретить Надю на улице, и мне стало страшно. Столько неблагоприятных исходов! Это конечно не 'Спортлото', но что-то вроде. Чтобы придать себе смелости, я подумал: но оказаться в той же школе, что и она, - событие гораздо более вероятное! Потом, правда, пришлось поправить себя: не в одной школе, а в одном классе, и желательно сидеть за одной партой. 'Что я как маленький! - рассердился я на себя. - Надо считать'. И стал считать. Сколько детей будет в классе, я знал (мама сказала), сколько классов в школе - тоже. Но сколько в городе школ? Я решил - чего мелочиться, пусть будет десять. Посчитал неблагоприятные исходы и вздохнул. Безнадёжно. Если трамвай нужной марки не приходит, можно подождать следующего. Чем меньше вероятность, говорил папа, тем больше время ожидания благоприятного исхода. С такой вероятностью мне до старости придётся поступать в разные школы, чтобы оказаться за одной партой с Надей. Надо спросить у мамы, вдруг школ в городе не десять, а меньше, скажем, шесть?
        Мама жарила на кухне котлеты. Раньше вернулась с работы, чтобы меня забрать из садика и собрать в школу, но сказала - сначала неприятное, - и стала котлеты жарить. Когда я сунул голову в кухню, она как раз их переворачивала. Котлеты зло шкворчали, а мама пела им:
        - Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный.
        - Ма! - позвал я.
        - Сейчас-сейчас, - она мне, и даже головы не повернула.
        Я вошёл.
        - Ян, ты бы, пока я прикончу котлеты, хотя бы в комнате убрал.
        - Мам, скажи, сколько в городе школ?
        - Чтоб всех подобрать потерпевших в ночи... - мурлыкала мама. - Что? Сколько школ? Ну, не знаю. Может, двести, может, и все триста. Твоя - сто тридцать пятая, но есть и больше номера. К чему это тебе?
        - Ни к чему, - буркнул я, взял совок с веником, вышел и прикрыл за собой дверь. Выходя, слышал мамино пение: 'Полночный троллейбус, мне дверь отвори! Я знаю, как в зябкую полночь твои пассажиры - матросы твои - приходят на помощь'.
        Никто не мог мне помочь, надежды не было. Двести школ! А то и все триста. Я вздохнул, заглянул в свою комнату - там всё вверх дном, уборкой не обойдёшься, раскопки надо устраивать. 'Начну с гостиной, - решил я, - там подметать приятнее', - и потащился туда нога за ногу. Стал возить веником по полу, думая: 'Какой смысл считать вероятности, если в итоге получаешь такой результат, что жить не хочется. Какой смысл искать, если никогда ниче... О!'
        Из-под книжного шкафа выкатился в кучу грязи пыльный шарик. Я бросил веник, присел на корточки, поднял, обтёр. Невероятно. Столько времени прошло, я и думать о них забыл, о тех бусах. Мать собрала, нанизала на нитку, но многих не хватало и бусы выглядели уродливо, как беззубый рот. Мама положила их в хрустальную вазу, там они и лежали вместе с порванной ниткой. Мама больше не надевала их никогда. Я несколько раз брался искать недостающие бусины, ведь они были где-то в комнате. Без толку. И вот после стольких лет... Сколько - два года прошло или три? Я держал на ладони бусину и думал: вот тебе и маловероятные события. Отец так и говорил: невозможного не бывает. Даже если против миллиарда неблагоприятных исходов один благоприятный, есть надежда. И ещё я думал: всё равно буду искать, может когда-нибудь...
        ***
        Я спрятал янтарь в карман и обнял жену. Чувство вины ворочалось во мне, цепляя изнутри, точно крючьями, но кое-что ещё я вспомнил. Не только ведь перед женой виноват.
        - Инна, - позвал я. Она не расслышала, ей Митя что-то доказывал. Я отметил про себя, что ствол пистолета уставлен в пол.
        - Инна! - сказал я громче и на этот раз был услышан.
        - Ян, спокойно, - шепнула жена. Она тоже ничего не понимала. Никто, кроме меня, не знал правды о вчерашнем дне, а из ложных посылок, как известно, следуют любые выводы. 'Нужно рассказать им, - решил я, - но сначала извиниться'.
        - Инна, извините меня за вчерашнее. Нет, помолчите, вы не понимаете. Думаете, я прошу прощения за то, что произошло между нами в лаборатории? Нет. В лаборатории с вами был не Горин Ян Алексеевич, а его глупость и самонадеянность. Накануне я возомнил себя богом-творцом, и, поддавшись на уговоры Андрея, решил в виде эксперимента сделать контрольную коррекцию главной диагонали четвёртого симметрического инварианта. Помните, Митя, вы тогда нам помогали с настройкой? И Горин Ян Алексеевич стал - как вы меня назвали, Инна? - похотливым стариком с детскими комплексами.
        - Но всё ведь прошло нормально! - возразил Дмитрий Станиславович. - Мы с вами беседовали после сеанса. И позже, утром вы вели себя как обычно. Мы же виделись за завтраком! Инна там была, она подтвердит. Я прав? Правда, Ян Алексеевич вёл себя как обычно?
        Инна ничего не ответила, плечи её поникли, пистолет висел на одном пальце.
        - Четвёртый инвариант? Это какой из них? - вмешался Владимир.
        - Комок смолы, - коротко ответил я.
        Владимиру этого показалось мало. Он спросил:
        - То есть, если я правильно понял, ваш... м-м... интерес к Инне Валентиновне и некоторые... м-м... поведенческие отклонения объясняются малым масштабированием главной диагонали четвёртого инварианта?
        - Вот именно.
        - Но если после незначительной коррекции наступает такая реакция, что будет после полной подмены памяти?
        Что-то с лязгом грохнулось об пол. Я вздрогнул. Инна закрыла лицо руками.
        Владимир сориентировался быстрее меня - бросился, подхватил с пола пистолет, осмотрел, проворчал: 'Я так и думал, что на предохранителе', - и принялся запихивать оружие в кобуру. Когда справился с этим, снова обратился ко мне: 'Ян Алексеевич, что с ним будет?' Понятно, это он про Андрея.
        - Мне не хотелось бы говорить сейчас, - ответил я и украдкой глянул на Инну.
        - Лучше скажите, потому что когда закончится перенос...
        'Бип!' - пискнул терминал. Ничего я не успел бы рассказать. И всё равно она сейчас сама увидит.
        - Митя, вы зарядили парализатор? - быстро спросил Володя.
        - Не успел, закрутился.
        Да, его надо сразу же усыпить, подумал я.
        - Садитесь за терминал! - Владимир снова опередил меня. - Митя, вы слышите? Сразу же усыпите его.
        - Нет! - на Инну было страшно смотреть. - И не думайте! Я не дам над ним издеваться!
        - Да садитесь же за терминал! - заорал на бедного Синявского Владимир. Митя не двинулся с места, следил за тем, что творилось за перегородкой.
        Я тоже глянул туда и тут же отвёл взгляд. Неужели со мной было так же?
        - Вы только не поворачивайтесь, Инна Валентиновна, - упрашивал Володя, удерживая девушку за плечи. - Не нужно. Пожалуйста.
        Потом он снова закричал на Синявского: 'Садитесь! Усыпляйте его!'
        Внезапно я вспомнил, почему мне кажется знакомым лицо этого молодого человека. Он говорил правду, мы действительно никогда с ним раньше не виделись, знакомы были заочно.
        На этот раз Синявский послушался, сел и взялся за то, о чём попросили. От волнения не справился сразу - по клавишам не попадал.
        - Пустите, я хочу видеть! - Инна вырвалась и в два шага оказалась рядом с перегородкой. Лицом к лицу с Андреем. Я не мог на это смотреть, отвернулся.
        - Бедняга, - шепнула Света. Я вздохнул. Не знаю, кто из тех двоих заслуживал большей жалости. Стало тихо. Инна смотрит на него, понял я. У меня уши поджались, когда представил, сколько будет крику. Но кричать Инна не стала. В тишине слышно было, как Синявский пыхтит и стучит по клавишам.
        - Всё, - сказал он. - Всё, индианка, твой вождь спит. Сейчас мы его уложим удобно. Помогите мне, инспектор. Всё в порядке, Инна, не беспокойся. Он просто спит.
        - Что будет, когда он проснётся? - тихо спросила меня жена.
        Я не ответил. Просто не знал, что сказать, не было уверенности. Коллапс памяти - полбеды, если целы инварианты, но здесь-то мы имеем дело с полным переносом. У Андрея ничего своего не осталось, кроме тёмных массивов. Что будет, если мозг начнёт распаковку моей памяти, пользуясь моей системой инвариантов, неполной к тому же? Два из девяти инвариантов линейно зависимы, фактор-коэффициенты линейной комбинации нужно брать из тёмных массивов. Массивы индивидуальны, это сильнее всего чувствуется, когда в кратковременную память попадает корневой образ. В том и только том случае если спектр эмоций при попытке осознать образ совпадёт с исходным спектром, взятым опять же из тёмных массивов, мозгу хватит времени на адекватную реакцию. Или я ошибаюсь? Возможно, есть защитный механизм. На физиологическом уровне.
        - Что будет? - Света теребила меня за рукав, в глаза заглядывала с надеждой. Чтобы не отвечать, я оставил её и побрёл к терминалу. Надо было оценить масштаб бедствия.
        Тем временем Сухарева уложили на кушетку. Я краем глаза увидел Инну - она направилась ко второму терминалу. 'Тоже хочет глянуть', - решил я, но ошибся. Ей просто нужен был стул. Взяла его и потащила в Пещеру Духов.
        - Инна, куда вы? - спросил Синявский. Задержать хотел.
        - Оставьте, Митя. Пусть идёт, - вступилась Света.
        - Но...
        - Пусть, - сказал я, а про себя добавил: 'Всё равно никто сейчас не рискнёт ковыряться в его память. Пускай Инна побудет при нём сиделкой, никто не справится лучше неё'.
        - Ну как? - спросил Владимир, подойдя ближе.
        - Сложно пока сказать, - ответил я, просматривая столбец собственных значений, связанный с чётвёртым инвариантом. - Нужна расшифровка. Если мы успеем...
        Терминал пискнул, в левом верхнем углу открылось окно видеосвязи. 'Не успели', - с досадой подумал я, и, как оказалось, не зря.
        - Катя?
        - Ян Алексеевич! - обрадовалась Василевская. - Это вы?
        - Как видите. Что у вас? Говорите быстрее, нет времени.
        - Как хорошо, что вы очнулись! Тут прибыл какой-то господин. Говорит, что он инспектор Совета, настаивает на встрече...
        - Со мной?
        - Нет. Он требует, чтобы его проводили к Андрею Николаевичу. Я спрашиваю - зачем? Он не отвечает, вместо этого грозится всех без разбору отправить на Марс. Что с ним делать?
        - Проводите в бункер.
        - Но как быть с допуском? К тому же инспек... Володя просил, чтобы никто и близко не подходил к лифту.
        - Теперь можно, Катя, - сказал Владимир, наклонившись так, чтобы Василевская его увидела.
        - Володенька! - я заметил про себя, что ему Катя обрадовалась больше, чем мне. - С тобой всё в порядке? Ты придёшь в Галилео? Или можно мне туда к вам? Я... Мне нужно с тобой...
        Тут её отвлекли, она сказала в сторону: 'Вам не терпится? Не видите, жду санкции директора', - и я решил, что пора брать в руки бразды.
        - Катерина, - позвал я. - Внесите господина инспектора в базу, пришлите запрос, я дам допуск. Потом вы проводите инспектора к лифту, но сами к нам не спускайтесь. Доступ в бункер временно закрыт.
        - А как же вы? - Василевская приблизилась к экрану, в стёклах её очков я увидел собственное отражение. 'Нет, не меня высматривает, - понял я. - Кого?' Ответ получил немедленно.
        - Катенька, мы скоро поднимемся туда, к вам, - сказал Владимир.
        - Тогда ладно, - Василевская успокоилась и взлась наконец за дело, стала допрашивать прибывшего инспектора и вбивать данные в базу. А мне подумалось: институт переживает последние дни, раз прямое указание директора выполняется, только когда совпадает с личными интересами подчинённого.
        - У нас мало времени, - сказал я, отключил видеосвязь и уступил место жене. - Нужно выяснить отношения до прихода инспектора.
        Обращался я больше к Владимиру, потому что вспомнил, кто он и зачем прибыл. Судя по одежде, представился инспектором Совета, и встречаться с настоящим инспектором вряд ли захочет.
        Он не сразу отреагировал, прислушивался. Я тоже услышал. Диафрагма была открыта, из Пещеры Духов доносились странные звуки - кто-то бормотал, поскуливал, всхлипывал. Сначала я подумал, это Сухарев бредит, но потом понял. Бедная девочка.
        Я потянулся к пульту, благо - стоял близко, и задвинул перегородку. Так лучше.
        - На что у нас совсем нет времени, так это на выяснение отношений, - сказал мне лже-инспектор. Удивительно, как я не узнал его сразу. Голос точь-в-точь как у его папаши. Впрочем, личные симпатии и антипатии неуместны, равно как и выяснение отношений, тут он прав.
        - У вашего шефа конкретное предложение? - спросил я.
        - Предложения не бывают абстрактными. Совет не оставит вам выбора, Ян Алексеевич. Работу института объявят опасной, лица, виновные в сокрытии результатов исследований, будут отправлены на Марс. Если виновных не найдут, отправят институт в полном составе, возможно, даже с членами семей.
        - А если найдут, что сделают с остальными?
        - Хотите подставить его? - вместо ответа спросил лже-инспектор, мотнув головой в сторону Пещеры Духов.
        Я сдержался, чтоб не наговорить грубостей. Мальчик просто не понимал.
        - Вы неправильно поняли, - ответил я. - В сокрытии результатов исследований виновен один Горин Ян Алексеевич.
        - И его жена, - вставила Света. - Ян, давать ему допуск?
        - Подожди, сначала мы договорим.
        Владимир нервничал. Всё ещё не понимал.
        - Вы отдаёте себе отчёт в том, - горячился он, - что вас ждёт на Марсе? Вы немолоды, ваша жена...
        - Тоже достаточно немолода, чтобы последовать за мужем, - перебила Света. - Мы с Яном обсудили это два месяца назад. Мы готовы.
        - А что вы предлагаете? - спросил я Володю, изо всех сил стараясь говорить серьёзно. Забавный мальчик и на отца похож очень.
        - Вы вводите меня в штат задним числом и объявляете виновным. Детали обговорим после. Надеюсь, не нужно убеждать вас скрыть настоящие результаты исследований? Возможно, вас даже оставят на некоторое время здесь, а позже позволят выехать в Боливию.
        - Слышишь, Света? - на этот раз мне не удалось скрыть сарказм. - Нам предлагают тур в Боливию.
        - Слышу. Боюсь, двоих Боливар не вынесет. Господин директор, Катя пишет, что инспектор грозится вызвать подмогу.
        - Давай ему допуск, - я махнул рукой, всё было ясно, серьёзных предложений Владимир нам не привёз. Без подмоги обойдёмся. 'Надо спросить мальчика', - подумал я и обратился к нему:
        - Вам на Марс не терпится, молодой человек?
        - Да! - огрызнулся он. - Делать мне на Земле больше нечего.
        - И нам с женой надоело шнырять по всей Земле, изображая учёных крыс и скрывая результаты. Дальше Марса всё равно не сошлют, а условия для работы там не хуже, чем здесь.
        Володя оглядел предбанник Пещеры Духов и проворчал: 'Это да. Только в марсианских морях маловато воды, а растительности по берегам вообще нет'.
        - Мы не ботаники, - жена глянула на меня лукаво. - Правда, Ян?
        Володя смотрел то на меня, то на Свету. Ожидал, видимо, что одумаемся. Смешной мальчуган, не понял ещё, что значит - быть учёным. Я ждал - сейчас сморозит какую-нибудь глупость. Не ошибся. Он процедил сквозь зубы со всей язвительностью, на какую был способен:
        - Тогда не забудьте прихватить с собой бусы, сушёные листья, ласты, смолу, пульки для духового ружья, сигареты и гвозди. Станете полоумным от научных занятий - на новом месте всего этого не найдёте.
        - Вы забыли упомянуть кое-что ещё, - сказала Света. Она встала, отставила стул, подошла, положила руки мне на плечи, потом прижалась щекой к груди. Я не сказал ничего, в таких случаях слова не нужны.
        - Дмитрий Станиславович!.. Митя! - Владимир вынужден был позвать дважды. Синявский о чём-то напряжённо думал, вид при этом у него был убитый.
        - А? Да, я слушаю, Владимир Влади... я хотел сказать, слушаю, господин инспектор.
        - Во-первых, не называйте меня больше инспектором, особенно когда сюда вломится настоящий представитель Совета, а во-вторых, поднимитесь, пожалуйста, наверх. Нужно встретить инспектора с почестями, иначе он вызовет подкрепление. Катю вниз не пускайте, пусть ждёт там.
        Мальчик прав, Василевской лучше держаться подальше от бункера, как и всем остальным, подумал я, а вслух сказал:
        - Да, Митя, проводите сюда инспектора. Пусть осмотрит место происшествия и опросит потерпевших, а мы тем временем поднимемся на свежий воздух. И там устроим обстоятельный разбор.
        Глава 13. Обстоятельный разбор
        - Железобетонная задница, - сказал Родриго в спину инспектору, когда тот отошёл от проходной шагов на двадцать.
        - Что, пистон вставил? - сочувственно осведомился Чезаре.
        - Нет, приколол орден, - скрипнул папаша Род, обернувшись. Хотел кое-что прибавить, но удержался. Рокка ни при чём, он-то молчал. 'Какого дьявола я растрепал этому долдону о вчерашнем? Сам же решил не писать ничего в рапорте!' - Родриго снова отыскал на парковой дорожке штатского олуха в пиджачном костюме мышиного цвета. 'Теперь эта крыса обязательно телегу накатает бригадному. Плакали наши премиальные за операцию'.
        - Ну и послал бы его. По инстанции. Он нам кто? Что ему не понравилось?
        - Он и сам пойдёт по инстанции, - сквозь зубы выцедил папаша Род. - И очень может быть, что дойдёт до бригадного. Рапорт мой ему не понравился, недостаточно подробно написан. Ты вот что, Рокка, хотя бы о погасшем 'маячке' не звони никому. Если он и об этом пронюхает, что видели и не доложили, - готовься обратно в Африку. Нам с тобой на двоих истории с мухами за глаза хватит.
        - А что, не нашёлся этот, ну, который был-то на территории?
        - Не знаю, - ответил Родриго, а сам подумал: 'Вот идиот! Кто бы его нашёл, если наши на объект ни ногой, а эта штатская задница только что приехала'.
        - Подожди, это что получается? Выходит, это не наш человек был на территории?
        Рокка таращился, ждал. Когда понял, что ответа не будет, сказал:
        - Сами виноваты. Штабные умники. Поставили группы захвата в охранение, а мы из-за них пистоны получай. Я бы так и написал в рапорте.
        Накопленное раздражение требовало выхода, командир группы сам не заметил, что говорит громко, почти кричит:
        - И он ещё мне указания даёт! До руководства вашего доведите, говорит, что надо обеспечить подследственных питанием! Крыса! Я, значит, должен сообщить штабным прокладкам, что надо кормить подследственных! Им самим никак не догадаться! Дармоеды!
        - Точно, - поддержал Чезаре. - Они только и делают, что жрут. Учёные эти. Была б моя воля, вообще бы их не кормил. Какая нам с тобой, к примеру, польза от всего этого?
        Рокка махнул рукой в сторону бункера и продолжил спокойнее:
        - Никакой пользы. Я понимаю - инженера или техники, программисты всякие, и то - неизвестно, делом ли занимаются, а эти жрут да мух разводят. Кстати, инспектор ничего не говорил? Собираются они снимать нас с охранения?
        - Нет пока, - с тоской ответил папаша Род, оглядывая бухту. Вечерело, цикады взялись за своё. Скоро совсем стемнеет. Взгляд командира группы задержался на железобетонной кровле бункера.
        - Матерь божья! - в сердцах проговорил Чезаре. - Вторую ночь торчать придётся возле...
        Он осёкся и тоже глянул на бункер. Губы его шевелились, слов не разобрать.
        - Разговорчики! - суконным тоном проговорил командир группы захвата. - Оставаться на месте. Наблюдать. А я пока напишу ротному, чтобы передал в штаб бригады запрос о питании подследственных.
        Он помолчал некоторое время, повторил: 'Наблюдать!' - развернулся на каблуках и нырнул в сторожку, аккуратно прикрыв за собой дверь. На бункер даже не оглянулся.
        'Папаша Род нервничает', - подумал номер четвёртый группы захвата, проникатель, Чезаре Рокка. Он вздохнул и стал, как было приказано, наблюдать.
        ***
        Инспектор с Гориным поздоровался сухо, по лицам остальных скользнул взглядом и обратился к Синявскому: 'Продолжайте. Я не совсем понял, что значит - потерял память'.
        Володя потащил Горина прочь от лифта Пуанкаре.
        - Митя, мы будем на площадке, у вишни, - сказал Ян. - Проводите инспектора и поднимайтесь к нам.
        Дмитрий Станиславович только рукой махнул, идите, мол. Говорил при этом инспектору: 'Видите ли, Андрей Николаевич решил проверить на себе одну гипотезу Горина...'
        - Там Инна, - напомнила мужу Берсеньева.
        - И хорошо, - ответил Ян. - Она лучше нас знакома с делами Андрея, пусть она и объясняется.
        - Не опасно ли оставлять её с инспектором один на один?
        Володя улыбнулся. Припомнил сначала, как выглядела мисс Гладких, когда у неё был пистолет, а потом память подсунула другую картинку, виденную мельком, перед самым уходом. Инна сидела рядом с кушеткой, её ладонь лежала у Сухарева на лбу. Рука женщины. Он отогнал видение, покосился на Катю - та семенила рядом, пытаясь приноровиться к шагу, - и ответил вместо Яна:
        - Она не даст в обиду ни себя, ни своего Андрея Николаевича.
        - Это я и сама понимаю, что не даст. А если сболтнет лишнее?
        - Пусть, - равнодушно ответил Ян. - Всё важное здесь.
        Он поднёс палец к виску. Шаг не сбавил, тень от древесного ствола прошла по его лицу, потом оно осветилось закатным светом. И снова тень...
        'Какие длинные тени! - заметил Володя. - Скоро стемнеет'.
        Они шли по исполосованной тенями аллее серебристых тополей: Ян вёл жену, инспектор шёл следом, рядом с ним Екатерина Романовна Василевская - старалась не отстать, обгоняла даже иногда, чтобы увидеть лицо лже-инспектора. За Катей хищной побежкой неслышно следовала маленькая тень - чёрная кошка по имени Арнольда. Увязалась, не отставала теперь. Должно быть, тоже хотела есть. По каменной лестнице поднялись молча, свернули на японский пятачок, направились прямиком к скамейке, но Володя на этот раз не совладал с искушением - ноги сами привели к балюстраде. Захотелось на маяк глянуть.
        - Что, Володенька? - услышал он за спиной.
        - Не горит и никогда больше гореть не будет, - ответил он Василевской.
        - Мне тоже жаль его, но что делать? Времена поменялись.
        - Да, - со злостью бросил Владимир. - Веление времени. Надо думать о будущем.
        Он оттолкнулся от мраморной ограды и пошёл к скамейке, где уже устроилась Света. Ян стоял в двух шагах от неё, смотрел на закат. Катерина пожала плечами: 'Почему разозлился? Что я такого ляпнула?' Затем она глянула на маячную башню, на зубастый контур замка Мирамаре и побрела к скамейке. 'Может, просто боится разговора? Мужчины - существа странные. Что ты, глупая?' Последнее мысленное восклицание относилось к Арнольде - та жалась к ногам, изгибала шею, подглядывала. Кончик её хвоста нервно подрагивал. 'Боишься, чтоб эти странные существа не сделали из тебя окрошку?' - подумала Катя, присела на корточки, провела пальцами по напружиненной кошачьей спине и глянула на мужчин.
        Володя стоял против Горина, лицом к лицу, руки держал в карманах. Он первым нарушил молчание:
        - Нам надо договориться, что следует знать инспектору и чего ему знать не следует.
        - Для начала я сам хотел бы узнать обо всём, что случилось вчера и сегодня утром. - Ян выглядел спокойным, но видно было - это даётся ему нелегко.
        - Ян, успокойся, - сказала Света. - Ничего такого не случилось, мне кажется, скрывать ничего не придётся, раз мы решили смириться с высылкой.
        - С высылкой? - встрепенулась Катя. Оставила кошку, подсела к Берсеньевой и они стали шептаться.
        - И всё-таки мне хотелось бы знать, - негромко, но твёрдо повторил Горин.
        - Сначала расскажите то, чего не знаю я. Что произошло между вами и Сухаревым вчера, когда он явился в Пещеру Духов? Это было примерно без десяти четыре, так ведь?
        - Вы прекрасно информированы. По часам 'Аристо' было пятнадцать часов пятьдесят две минуты. Но начать придётся вам, потому что мой разговор с Андреем скрывать от инспектора не нужно.
        - Хорошо. Но имейте в виду, часть из того, что услышите - всего лишь реконструкция. По свидетельским показаниям.
        Ян проследил за взглядом собеседника, увидел две склонённые друг к другу женские головы и ответил:
        - Валяйте, ничего, что реконструкция. Давайте одни выводы, на промежуточные рассуждения нет времени.
        - Вчера после обеда, будучи под воздействием изменений в мозгу после коррекции четвёртого инварианта, вы позвали Инну в бункер. Сказали, что нужно продолжить начатое накануне обсуждение методов подсчёта коэффициентов характеристических систем. Около половины второго вы были с нею в лаборатории картографии мозга. Что произошло между вами, прямого отношения к делу не имеет. Важно то, что около половины третьего в лабораторию пожаловала ваша жена и застала вас... Почему, кстати, вы не заперлись?
        - У меня нет ключей от каморки картографов, - глядя в землю, ответил Ян. - Не устраивайте проверок, Володя, не до того. Если ошибётесь, я поправлю. От вас мне скрывать нечего. Почти.
        - Значит, из вас двоих ключи от лаборатории были только у Инны. Не обижайтесь, Ян Алексеевич, в моих рассуждениях есть несколько слабых мест, я между делом буду задавать вопросы. Итак, дверь лаборатории оставалась открытой, поэтому ваша жена застала вас врасплох. Вы стали выяснять отношения, а Инна, напуганная криками, сбежала. В четырнадцать часов двадцать пять минут она встретила у входа в лифт Сухарева, пожаловалась ему на ваши выходки и рассказала о семейной ссоре. Думаю, она ещё кое-что ему выболтала. Ян Алексеевич, скажите, когда вам стало ясно, что получен результат?
        - Я понял, о чём вы, - буркнул Ян. Да, я говорил Инне, что знаю как быть с сингулярностями. Я думал тогда, что это единственное затруднение. У неё могло сложиться впечатление, что результат уже есть, она вообще склонна выдавать желаемое за действительное.
        - Ну вот, очередное белое пятно заполнено. Она рассказала об этом Андрею Николаевичу, и он решил действовать. Их разговор прерывали дважды. Сначала Светлана Васильевна после ссоры с вами подошла, чтобы договориться о поездке в Триест - ей хотелось без помех пообщаться с Инной. Потом, минут через десять после того как Света отправилась в розарий парка Мирамаре успокаивать нервы, на обзорную площадку по дороге к лифту завернул Синявский, и остановился поболтать с Инной и Андреем. Думаю, к этому времени Сухарев успел дать подчинённой указание ехать в Триест за массивом памяти, который хранился у Андрея на квартире. Вы не знаете, откуда у него квартира в Триесте?
        - Понятия не имею. - Горин развел руками. - Мы приехали в Италию почти одновременно с ним, мне всегда казалось, что у него ни кола ни двора. Очень странно. Действительно, откуда квартира?
        - Ещё одно белое пятно, - сказал Володя.
        - Чёрное, а не белое, - прогудел голос Синявского.
        Володя вздрогнул и оглянулся. Старый психофизик подошёл незаметно и некоторое время прислушивался к разговору, не выдавая своего присутствия.
        - Чёрное пятно на моей репутации, - сказал он, голос при этом понизил до интимного рокота. - Та квартира раньше была моей. Я уступил её Андрею взамен на молчание. Он добыл поддельные документы и принял меня в штат под чужим именем. Так ловко всё провернул, мне показалось странным, как это у него вышло, но теперь я понимаю - Совет был в курсе дела. Все четыре года я провисел у них на крючке. Понимаете, Ян, тогда я был напуган, трясся просто, на улицу из проклятой квартиры не казал носа, сидел там, как барсук в норе. Она мне вконец опротивела эта квартира, а тут, представьте, является он и предлагает...
        - Благодетель! - вставил Владимир.
        - Ваш сарказм понятен. Но я действительно был ему благодарен, потому что вместо высылки на Марс - парк Мирамаре и новая работа. С вами, Ян. Я ведь думал, вы тоже знаете.
        Горин поморщился.
        - Как вас зовут? - спросил Владимир.
        - Зовите меня Митей, по счастливой случайности имя не поменялось. А фамилия...
        Психофизик нашептал лже-инспектору на ухо фамилию, виновато поглядывая на Яна. Судя по реакции молодого человека, информация произвела впечатление.
        - Но профессор... - начал он.
        - Я прошу вас, зовите меня, как прежде, Митей.
        - Как знаете, - ошарашено пробормотал Володя.
        - Теперь я понял, кто вы, - заявил Горин, - и кто тот Рауль, которого вы постоянно поминаете в ваших анекдотах. Понятно, почему мы так хорошо продвинулись с квантовыми моделями. Но об этом после. С квартирой вы разобрались, инспектор?
        - Я не инспектор.
        - Полно, молодой человек, я прекрасно знаю вашего шефа, да и вас тоже, хоть и заочно. Хотите и дальше играть в конспирацию - пожалуйста. Рассказывайте, что было после того, как Сухарев приказал Инне привезти из Триеста массив?
        - Сначала он спровадил профе... Митю на пляж, порекомендовав ему не беспокоить Горина, потом отправил Инну в Триест, но совершил ошибку. Этот промах и сломал ему игру. Он не сказал Инне, что в Триест нужно ехать срочно. Она и не поехала сразу: пошла к себе - прихорашиваться, потом ждала Берсеньеву. Сухарев рассчитывал, что его помощница успеет вернуться до того, как будет блокирован институт. Я не знаю точно, когда он вытащил у вас, Митя, из пиджака анестезатор. Думаю, ещё до разговора с Яном, не позже пятнадцати сорока пяти. Потом он явился к вам, Ян Алексеевич, и у вас был разговор. О чём? Расскажете?
        Горин кивнул.
        - Ну да, расскажу. То, что между нами произошло, нельзя назвать разговором. Андрей был возбуждён, это с ним редко случается. Когда он в таком состоянии, слышит только то, что хочет слышать. Сходу спросил меня, действительно ли есть результат. Я стал объяснять, что знаю, как поступить с сингулярностями. Сказал: сижу в пещере Духов как раз потому, что хочу снять скан, на котором и собираюсь проверить. Потом я спросил его, что он думает о жизни на Марсе. Понимаете, Володя, мы давно обсуждали со Светой, что рано или поздно нас загонят в угол. Поставят перед выбором: результат или высылка. Ну, я и спросил Андрея, клянусь, без задней мысли. Думаю, он понял меня неправильно. Окрысился, полез в карман, достал эту штуку, как её?
        - Анестезатор, - подсказал психофизик.
        - Нет. Он назвал тот прибор 'маячком'. Достал и сразу нажал кнопку. И говорит мне: 'Всё, Ян Алексеевич, игра проиграна, через полчаса институт будет блокирован, через час приедет инспектор Совета. Вы собирались выслать нас всех и остаться здесь с Инной? Не вышло, она мне всё рассказала. Теперь вы полетите на Марс сами. Это научит вас не приставать с гнусностями к молоденьким девушкам. В ваши-то годы!'
        - Правда, Ян, что это на вас нашло? - заинтересовался Митя. - Раньше, мне кажется, вы к индианке пылких чувств не питали.
        Ян ответил через силу:
        - Вот. И у меня мелькнула такая же мысль: 'Что на меня нашло?' Андрей сказал что-то о детских комплексах, и я опомнился. Ответ пришёл мгновенно: я вспомнил о коррекции инварианта, связал с этим свои выходки, и вот тут-то и понял, что действительно получил результат. Понимаете, Митя? Это было ужасно.
        - Почему?
        - Результат был мне известен, значит, он должен был попасть в последний скан. Институт заблокируют, расшифровки моей памяти попадут к тем людям, которые направили в институт Андрея...
        - То есть в Совет? Я не вижу в этом беды, - возразил Синявский.
        - Вы, Митя, потому беды не видите, что знаете не всё. Шеф этого молодого человека два месяца назад сообщил мне, что в Совете неладно. Кое-кто из высшего руководства решил, что может извлечь пользу из запрещённых технологий. Понимаете? Королевскими печатями можно и орехи колоть. Я слушал Андрея и представлял, что будет, если нашей печатью попробуют колоть орехи. Я вижу, вы поняли. Понял и я, что должен помешать Андрею. Но как? Мы с женой два месяца назад решили, что станем делать, если заблокируют институт. Тот из нас, у кого останется доступ к 'Аристо', при первой возможности должен был затереть информацию. Я был уверен, что Света это сделает, но как быть с моей памятью? Можно было под благовидным предлогом разрушить её, но... Мне было жаль работу, да и попросту страшно - кому захочется стать идиотом? Времени на размышления не было, Андрей вытащил анестезатор. Я понял - если буду в здравом уме, когда он парализует меня, результат достанется им. Я стал торговаться, чтобы потянуть время, сделал вид, что согласен сотрудничать, он предложил сделать на всякий случай ещё один скан. Я согласился и на
это, но только когда сел за терминал, придумал, как быть. Решил, пусть Андрей считает, что я делаю скан.
        - А что вы сделали в действительности? - спросил Володя.
        Ян глянул на жену. Та общалась с Василевской, и говорили они отнюдь не шёпотом. На коленях у Кати нежилась чёрная кошка.
        - Я так построил тензоры джей-преобразования, - сказал Ян, понизив голос, - чтобы при распаковке была произведена обратная коррекция, запрограммировал упаковку данных и обратный перенос. Андрею сказал, что можно начать сканирование. Было шестнадцать часов четыре минуты по времени 'Аристо'.
        - Вы с ума сошли, - шепнул психофизик. - Такой риск!
        - Что мне оставалось? Но вы правы. Надо полагать, Андрею моё состояние после переноса показалось сумасшествием.
        - И что он сделал?
        - Откуда мне знать, Митя?
        - Действительно.
        - Я знаю, что было дальше, - заявил инспектор. Он помолчал, собираясь с мыслями, стало слышно, как Василевская говорит Свете: 'Я никогда бы на это не согласилась. На Марс? Нет уж, лучше я...'. Инспектор вздохнул и продолжил:
        - Андрей Николаевич испугался. Ян невменяем, через полчаса приедет инспектор, что ему предъявить? Единственная надежда - память 'Аристо'. Но ему нужно было попасть в машинный зал, имея при себе массив памяти. Андрей понимал - если его заподозрят в злоумышлении против Яна, доступ закроют. Он заметался, первым побуждением было - заткнуть директору рот. Он парализовал вас, Ян Алексеевич, оставил лежать на полу в Пещере Духов, бросил рядом с телом анестезатор и перчатки, чтобы выглядело, будто вы сделали это сами. Так торопился, что не сообразил - надо было надеть перчатки вам на руки. Это ещё один прокол. Андрей паниковал, с минуты на минуту должны были явиться вы, Митя. А ему ведь надо было скрыть свою причастность к безумию Яна, а лучше - свалить на кого-нибудь другого, хотя бы временно. Я полагаю, он спрятался в душевой - помните, Митя, вы говорили, что в службах дверь на замок не закрываете? - и стал ждать. Он видел, как вы вошли в предбанник, видел, как вы оттуда выскочили, заглянул туда повторно, удостоверился - Ян на кушетке, парализатора рядом с ним нет. Думаю, он глянул на терминал и увидел,
что всех сотрудников именем Яна сзывают в холл Галилео. Зачем? Он прикинул время и решил, что это требование инспектора Совета. Ему оставалось явиться туда, сообщить, что Ян безумен, и на правах заместителя директора...
        - Что? - прервал Ян. - Что он собирался сделать?
        - Это всего лишь домыслы, - предупредил Володя.
        - Говорите.
        - Он рассчитывал, что Инна привезла массив, собирался слить туда данные, а после повернуть дело так, чтобы под подозрение попали вы, Митя. Он рассчитывал также, что инспектор ему знаком. Так и случилось бы, но мы помешали.
        - Мы это кто? - поинтересовался психофизик.
        Володя улыбнулся и вместо ответа продолжил:
        - Андрей наделал массу глупостей. Ему не стоило сообщать о безумии Яна, нужно было дождаться, чтобы это сделал кто-то другой. Ведь по выдуманной им легенде он сразу после разговора с Инной на обзорной площадке отправился к себе в корпус и там узнал о собрании. Если бы не ваша ложь, Митя, я разобрался бы в ситуации значительно быстрее. Вы все как сговорились, то и дело подсовывали мне новые версии. Я даже Свету подозревал некоторое время - она могла вместо прогулки в розарии вернуться и парализовать Яна. И если бы не один человек... Ну, теперь-то я могу сказать, ей ничего больше не угрожает. На ваше счастье, Митя, Екатерине Романовне плохо работалось, и она, вслед за тем как вы ушли из библиотеки, решила прогуляться. Я узнал от неё, что Света до шести часов вечера не спускалась к лифту, и что вы, Митя, покинули бункер лишь после того, как узнали о собрании.
        - Нда-а... - протянул психофизик. - Кхе! Кажется, Андрюша чуть не подложил мне изрядную свинью. Здорово он всех нас - кхе-хм! - водил за нос. Вас, Володя, он тоже... того... анестезатором.
        - Это было ошибкой, - покивал инспектор. - Возможность парализовать меня была у него, Василевской и Берсеньевой. Мне осталось убедиться, что Катерина сказала мне правду, и вы, Митя, действительно вчера сбежали из бункера в шесть. Я нажал на вас при первой возможности, заставил признаться. Катины показания подтвердились; стало быть, Свету и саму Катю можно было исключить. Оставался Сухарев.
        - Зачем ему было нападать на вас?
        - Он понял, что я не тот, за кого себя выдаю. Принял за представителя третьей стороны. Он был в своём праве, Митя, будь я шпионом, действия Андрея не казались бы вам странными, разве нет? Он отобрал оружие, думал - я проваляюсь без сознания часа четыре. Так и вышло бы, но вот незадача - анестезатор не был заряжен. Андрею просто не повезло. Я очнулся. Андрей Николаевич попал в цейтнот: началась распаковка памяти. Андрей понял: если Ян кроме результатов работы вспомнит всё, что было вчера... И тогда он решил, что прав в конечном итоге будет тот, у кого останется результат. Честно говоря, мне трудно разобраться в его действиях, просто не получается поставить себя на его место. Казалось бы, безумный поступок - пересадить себе чужую память, но...
        - Вот именно, что но, - сказал Ян. - Никто не может знать, как бы он повёл себя на месте другого. Тёмные массивы индивидуальны, при эмоциональном всплеске дело решает спектр собственных значений. Мозг обходится с сингулярностями именно так - когда рациональный подход невозможен, просто затыкает дыры шарами, построенными на тёмных массивах.
        Психофизик полез в карман за трубкой. Проговорил, подкашливая:
        - Это - кхе! - унизительно, вам не кажется? По-вашему выходит, - хе-хм! - что человек в момент эмоционального подъёма ничем не отличается от животного? Кхе!
        - Нет, Митя. Если не повреждены инварианты - нет. В момент, как вы это называете, эмоционального подъёма просто не используется долговременная память, а кратковременная содержит полную комбинацию инвариантов в чистом виде, без примесей.
        - Непривлекательная у Сухарева система инвариантов, - буркнул психофизик.
        - Не нам его судить, - сказал Горин. - Напомню, что собственной системы инвариантов он теперь лишён. Кстати, мы совсем забыли... Света! Ведь нужна расшифровка! Хватит болтать, надо хотя бы попытаться понять, что творится в его мозгу. Не в двадцать четыре же часа нас на Марс вышлют.
        - Ян Алексеевич! - Катя вскочила, согнав с колен кошку. - Почему обязательно высылка? Давайте вместе подумаем, как представить всё это... Бывают ведь несчастные случаи? Придумаем что-нибудь, предупредим наших.
        - И сделаем их соучастниками, - покивал Горин. - Беда в том, Екатерина Романовна, что скрывать такие результаты - это даже не шило прятать в мешке. Это гранату держать с выдернутой чекой. Думаете, не выроним? А ну как выроним? Рванёт ведь. Есть два варианта. Первый - на Марс высылают трёх-четырёх человек, второй - туда летит весь институт в полном составе. Вот вы, например, согласны туда прогуляться?
        - Ян, я прошу, не надо, - сказал негромко Володя. Ян отмахнулся, Василевская не услышала. Она сняла очки, стала протирать стёкла. Близоруко глянула на Горина, забормотала:
        - Я? На Марс? Нет, я не могу... Что я там буду делать? Нет, мне, конечно, для работы много не нужно - бумага, ручка... Книги... Ян Алексеевич, я слышала, туда нельзя взять бумажные книги... Это правда?
        Катя надела очки, снова глянула на Горина и продолжила увереннее:
        - По глазам вижу, что правда. Тогда - нет. Я не хочу на Марс. Я не смогу без всего этого - она сделала неопределённый жест; должно быть, имела в виду парк, а может, и море тоже. - И я не смогу без книг. Неужели нельзя сделать так, чтобы не высылали никого? Ведь это изуверство...
        Володя не знал, куда деваться. Он встретился взглядом с Берсеньевой. Хотел попросить её, но Светлана Васильевна поняла без слов.
        - Конечно, изуверство, - поддержала она. - Ты права, Катенька. Пойдём, поможешь мне с расшифровкой. Никто лучше тебя не разберётся со структурами второго порядка. Самой мне точно не успеть. Если справимся быстро, возможно, и не вышлют никого.
        - Да? - Катя оживилась. - Пойдёмте тогда. Что ж вы раньше не сказали?
        - Света! - Горин укоризненно покачал головой.
        - Молчите, - зашипел на него инспектор.
        - Пойдём с нами, Арнольда, у меня там остались кое-какие объедки, - позвала, обернувшись на ходу, Василевская. - Пойдём, иначе эти мужчины сделают из тебя окрошку.
        - Окрошку из кошки, - изрёк Володя, провожая глазами две женских фигурки и одну кошачью.
        - Думаете, так ей будет проще? - спросил Горин.
        - Думаю, так будет проще мне.
        - Как-то подозрительно легко вы с моей женой друг друга поняли. Сговорились? Интересно, когда это вы успели?
        - Успели, - коротко ответил Володя, пряча улыбку. Припомнил, как Света подстерегла его у выхода из лифта Пуанкаре.
        ***
        Инспектору не хотелось оставлять Синявского один на один с Яном в Пещере Духов, но выбора не было. Кто-то прятался в тоннеле, пока доктор с инспектором ждали Яна у двери душевой. Кто-то закрыл двери лифта в тот самый момент, когда Горина повели обратно в Пещеру Духов.
        'А я просил не отлучаться', - подумал тогда инспектор, пытаясь понять, зачем кому-то понадобилось нарушить запрет. Если это был человек, похитивший пистолет...
        'Он попробует убрать свидетеля', - сообразил Володя и представил себе Катю с пистолетом у виска. Похолодел, когда в голове мелькнуло: 'Попытается инсценировать самоубийство'. Медлить было нельзя. Из показаний Синявского ясно - пистолет не у него, и, даже если Дмитрий Станиславович скрыл какие-то незначительные обстоятельства, на Горина покушаться не станет. 'Пусть тогда посторожит, а мне надо спасать свидетеля', - решил инспектор и бросился к лифту, крикнув доктору на ходу:
        - Ведите его. Я ненадолго. Оставайтесь с ним, ладно?
        - Ладно-ладно, - благодушно прогудел Митя. - Останусь, если разрешено будет - кхе-хм! - курить в предбаннике.
        Володя что-то ответил, прикидывая, как быть, если наверху поджидают с пистолетом. 'Одна надежда, что он сразу стрелять не станет, - думал инспектор. - И почему обязательно 'он'? Может быть и 'она'. Кто бы ни был, лишь бы не пальнул сходу, а попробовал договориться... Чёрт! Свет в глаза!'
        - Стойте!
        Ослепший на солнце инспектор вздрогнул от окрика, но отпрыгнуть в сторону себе не позволил. Голос женский. Неровен час - она спустит курок.
        - Спокойно, Володя. Нам нужно поговорить, - услышал он и повернул голову на голос, уже зная, кто подстерёг. 'Берсеньева? - удивился инспектор. - Не ожидал. Неужели она всё-таки...'
        И вздохнул с облегчением - пистолета у Светы не было.
        - А я прощался с жизнью, - сказал он.
        - Это ещё почему? А, вы решили, что я... Чепуха. Как вы могли подумать такое?
        - А что я должен был думать? - огрызнулся инспектор. - Вели вы себя подозрительно. Я всего-то полчаса назад понял, что это не вы лишили памяти мужа. Если бы не напускали туману, а рассказали бы сразу...
        - Тише, - попросила Света. - И давайте отойдём в сторону. Вон туда, где кусты. Я тоже не сразу поняла, что вы не инспектор, а тот самый человек, которого ждал Ян. Удостоверилась в этом, когда нашла вас на полу в тоннеле, а рядом - анестезатор и перчатки.
        'Нашла ли? - подумал Володя. - Надо проверить'. И сказал:
        - А, так это вы меня нашли! Знаете, я плохо помню, как это случилось. Мне показалось, тот, кто меня нашёл, не сразу позвал на помощь. Сначала открыл дверь на пляж, потом снова закрыл. Зачем? Или это была галлюцинация?
        Говоря это, Володя исподтишка следил за Берсеньевой. На лице её лежала узорная тень - позади лифта Пуанкаре редкий высокорослый кустарник, а за ним обрыв, море.
        - Нет, вам не показалось. Мне пришлось выйти на пляж после того, как я нашла ваше тело. Я понимаю, выглядит это странно, но мне срочно нужно было к тиру. За этим и спустилась в бункер. На вас наткнулась случайно.
        - К тиру? Зачем? - притворно удивился инспектор. Успел уже понять, что ей там было нужно.
        - Взять коробку с пульками.
        - Значит, это вы подбрасывали мужу...
        - Конечно, я, - прервала Берсеньева. - Поэтому и вытащила вас сюда. Специально караулила у лифта момент, когда вы с доктором поведёте Яна из душевой. Не делайте вид, что удивлены, актёр из вас неважный. Я подбрасывала ему всё это. Лист, смолу и... всё остальное. Вы поняли зачем?
        - Корневые образы инвариантов. Это понятно, не понятно другое - почему не довели дело до конца? И зачем было меня сюда вытаскивать?
        - Я не в силах сама справиться с седьмым корневым образом. Затем вас и позвала, чтобы помогли. Не перебивайте, слушайте, что нужно сделать.
        Берсеньева нашептала инспектору на ухо, что от него требуется, он кивнул.
        - Сможете?
        - Смогу, - пообещал Володя.
        - Она сидит крепко, не отодрать, у меня даже пошевелить не получилось.
        - Я отдеру.
        - Поторопитесь. Возвращайтесь туда, нельзя оставлять Яна одного надолго. Я буду у себя, нужно всё время наблюдать за состоянием мозга.
        Света хотела уйти, но инспектор поймал её за руку:
        - Погодите! Вы ведь говорите, инвариантов девять. Этот - седьмой. Остальные два найдёте?
        - Один нашла, другой всегда при мне.
        Света пошла в обход лифта, инспектор за ней. На ходу он лихорадочно пытался припомнить, что ещё его беспокоило. Какая-то мелочь...
        'Да! - вспомнил он, нажимая на клавишу вызова. - Если она сказала правду, должна знать и об этом'
        - Света! - позвал он.
        Берсеньева успела отойти шагов на пять.
        - Что ещё?
        - Каким образом Ян связался с моим шефом вчера утром?
        - Зашёл после завтрака в сторожку.
        - Зачем?
        - Ну, вы-то должны знать. Опять меня проверяете? В сторожке вместо терминала наблюдения - старый компьютер. Он подключён к Сети. Ян, когда ему нужно было связаться с вашим шефом, всегда пользовался.
        - Охранники об этом знали?
        - Нет, - Света улыбнулась. - Никто не знал. У охранников пересменка в девять, автобус в Триест уходит без двадцати. Ян часто отпускал их домой до того, как придёт сменщик. В самой сторожке камер наблюдения нет, только снаружи. Понимаете?
        Володя махнул рукой в ответ, двери лифта за ним закрылись. 'Конспираторы, - думал он. - А мне теперь разгребать. Не в силах она, видите ли, с корневым образом управиться'. Он усилием воли согнал с лица улыбку. 'Смешного мало. Не опоздать бы'.
        ***
        - Успели, - коротко ответил Володя, мельком глянув на Горина. - Мы сговорились с вашей женой как раз тогда, когда Митя караулил вас в Пещере Духов. От кого бы я иначе узнал о корневом образе седьмого инварианта? Только от неё. Что вы на меня так смотрите? Ревнуете что ли? Знаете, Ян, честно говоря, мне это порядком надоело. Ваши нелепые подозрения... Митя - тот вообще заподозрил меня в убийстве. Спрашивал, что я сделал с телом вашей жены. Да, Митя?
        Психофизик смутился. Помолчал немного, потом, собрался с духом и заговорил, сбиваясь на каждом слове:
        - Но вы!.. Я подумал - это странно. Света исчезла... Кхе!.. Вы вернулись... Кулаки ободраны... Рукав - хе-хм! - разорван... Весь в извёстке... И потом вы сказали: 'Пришлось её отодрать!' 'Обстоятельства!' - И вы сами признались, что заходили в массажный кабинет. Зачем?
        - Я ответил вам тогда - за старой вешалкой.
        - Что?
        - Мне нужен был гвоздь. Вешалка в массажном кабинете была прибита к стене гвоздями. Света попробовала отодрать её сама, но не смогла. Попросила меня. Я так торопился, что сослепу загремел в кучу мебели и порвал рукав. Потом, пока отрывал от стены эту пакость с крючками, ссадил на костяшках кожу. Чёртова вешалка прибита была намертво, вместе с ней полстены вывалилось. Мелом меня обсыпало, как пончик сахарной пудрой. И опять какая-то дрянь подвернулась под ноги, я грохнулся в мягкую рухлядь. Но уже с вешалкой в руках. Чего не наделаешь в спешке. А мне ведь ещё нужно было гвоздь вытащить! Но правильно Света меня торопила, едва успел. Света - умница. Вам, Ян, только позавидовать можно. Она за вас, как тигрица.
        - Катерина за вас тоже, - сказал Володе старый психофизик. - Не знаю, помните ли (вы тогда были не в себе, на полу валялись), Катя обещала выцарапать глаза каждому, кто посмеет вас тронуть.
        - А вы хотите сбежать от неё на Марс, - поддержал Ян, втайне надеясь, что удастся переубедить молодого упрямца.
        - Не от неё, - мрачно ответил Володя. - И я не хочу больше об этом. Не хочу никому ничего доказывать. Себе-то я всё доказал.
        - Нельзя строить доказательство на лжи.
        - В математике - да, - огрызнулся Владимир. - Но я не собираюсь всю жизнь заниматься одной математикой. Инварианты у нас с вами разные. И вообще, я не терплю нравоучений.
        'Я тоже', - подумал Горин. Он что-то хотел сказать инспектору, но не нашёл его рядом. Молодой человек счёл беседу оконченной и решил напоследок полюбоваться видами. 'Надо всё-таки договорить. Расставить точки. Нам ведь работать вместе, если не получится разубедить его лететь на Марс'.
        - Знаете, что смешно? - спросил психофизик. Хоть и было Яну не до смеха, повернул голову и спросил:
        - Что?
        Митя раскурил трубку, поэтому настроен был благодушно и перестал кашлять.
        - Четыре года я здесь, - пф-ф! - а вечером на площадке этой не был ни разу.
        - Конечно, вечером вы или в библиотеке сидите, или возитесь с аппаратурой в бункере. Чем зря болтать, возьмите пример с молодого человека, любуйтесь видами, пока можно.
        - Отсюда - пф-ф! - не видно пляжа, - сказал Митя, оставил возле вишни облачко дыма и пошёл вразвалку на край площадки.
        Горин последовал за ним, говоря на ходу:
        - Вам пляж подавай. Имейте в виду, там пляжа не будет, курить не дадут. Подумайте, Митя, зачем вам туда? Мы скажем, что ваше участие в работе носило чисто технический характер.
        Они остановились у балюстрады в двух шагах от Володи. Тот не обратил на них внимания, о чём-то размышлял, глядя в небо. Закатное зарево погасло, но долька месяца не успела налиться живым серебром и казалась бесплотной.
        - Вот где у меня уже технический характер! - с досадой выпалил Митя, указав мундштуком трубки на горло. - И пляж там же, вместе с курением. Хватит, Ян, это дело решённое. Молчите, успеете наговориться, когда начнётся следствие.
        - Не будет никакого следствия. Заявим, что кроме нас никто не имел отношения к моей работе, скажем, что результата нет, они увидят, в каком состоянии Андрей, и всё - высылка. Остальных, конечно, помучают допросами, но безрезультатно. И правда ведь, никто, кроме нас с вами, восстановить работу не сможет. Да, вы правы, хватит, раз дело решённое.
        Он добавил после короткого молчания:
        - Хорошо здесь. Знаете, Митя, я за четыре года тоже ни разу не был на японском пятачке вечером.
        - Естественно. Если каждый вечер мариноваться в бункере... - Митя отыскал кровлю шахты, похожую на купол астрономической обсерватории; вскрикнул и схватил Яна за локоть.
        - Что опять случилось? - недовольно спросил Горин.
        - Смотрите! Да не туда! Видите, над бункером?!
        Над лифтом Пуанкаре крутились в прихотливом танце мириады светлячков.
        Глава 14. Мириады светлячков
        - Это мне кое-что напоминает, - задумчиво проговорил Горин, разглядывая мерцающую узорчатую колонну.
        - Да! - психофизик энергично закивал. - Я вам говорил, а вы все не верили! Думали, анекдот потехи ради? Смеялись... Видите теперь?! Я не сошёл с ума, это было! Так же точно они толклись вокруг главной оси соленоида, только не светлячки, а обыкновенные мухи. Серые такие, знаете? Я позавчера хотел признаться вам, что стал находить возле бункера трупы насекомых, целые россыпи.
        - Почему не сказали?
        - Вы бы меня подняли на смех. Мне надоело быть для всех клоуном Митей, кроме того, это совсем не весело. Мне, по крайней мере, смеяться не хотелось. В Церне с мухами такое было незадолго до взрыва, и в день взрыва я тоже видел такое... Нет, не точно такое. Траектории выглядели иначе, но суть от этого не меняется. Там тоже был соленоид, а вокруг главной оси - кружевные танцы. Вы говорите - напоминает, но вы ведь не видели...
        - Нет, Митя, я не ваши рассказы имел в виду, когда сказал, что эти узоры мне кое-что напоминают. Володя!
        - А? - инспектор отвлёкся от неприятных мыслей. - О чём вы? А, ну да, я понял. Действительно - красиво.
        - Я не о красоте. Митя - ладно, он физик. А вам ничего не напоминают эти узоры?
        - Ну, как же. Похоже на визуализацию графа связности, которую мне показывала Инна. У них на лабораторном компьютере.
        - Именно.
        - И что это значит? - шёпотом спросил психофизик, глядя на багровую вязь. - Подождите, но ведь лабораторный компьютер не соединён с 'Аристо'! Соленоидом управляет бигбрейн, у него нет возможности добраться до квантовых моделей картографов! Он не подключён к интерферентору! Я бы не допустил...
        - Митя, никто вас не обвиняет, - успокоил Горин. - В том-то и дело, что Аристотель лишён возможности моделировать. Знаете, что я думаю? Света как раз сейчас занята расшифровкой, так? Одновременно с этим выполняется сканирование мозга. Значит, 'Аристо' работает на пределе возможностей, ресурсов на моделирование ему не хватает. Митя, он научился строить модели без вашей помощи. Интерферентора у него нет, он обходиться тем, что у него есть. Вашей установкой.
        - Кому пришлось? - с жалким видом спросил психофизик.
        - Бигбрейну, - спокойно ответил Ян. - И не смотрите на меня, как на умалишённого, я в здравой памяти. Он строит аналоговые модели, когда ему не хватает цифровых. В Церне было что-то похожее.
        - Нет! - отрезал психофизик. - Ничего похожего! В Церне бигбрейн имел доступ к моделям, он их и строил! Зачем ему... Подождите, я не могу так быстро...
        Митя забормотал: 'Да, он строил модели... Ресурсы на пределе... Он откуда-то брал энергию... В интереференторе чёрт-те что творилось... Невозможно было остановить... Вы считаете, что он... А насекомые просто по линиям... А мы отключили ему...'
        - Да, Митя, вы просто мешали ему думать. Не то чтобы он сознательно от вас избавился, это вряд ли. Вряд ли он вообще знал о вашем существовании.
        - Но он был разрушен при взрыве! Не хотите же вы сказать, что это был суицид? Не смешите меня, Ян! Нет, извините! А откуда всё-таки он брал энергию? Если предположить, что ему удалось...
        Митя заговорил совсем неразборчиво. Горин подождал новых возражений с полминуты, потом обратился к Владимиру:
        - Вы знакомы с идеей кластерного квантового компьютера?
        - Конечно. Но Штейнберг, как я помню, доказал, что это невозможно. Просто потому, что энергия, которую нужно подвести к элементарному кластеру, чтобы он оставался стабильным, больше энергии переключения. Потом это проверил и сам Терещенко, и, помнится, дал эффекту Штейнберга эффектное название.
        - Квантовый склероз, - покивал Горин. - Что-что, а зубоскалить мы умеем. Но у бигбрейна с юмором плохо; может быть, поэтому у него получилось то, что не удалось пока нам. Разум, Володя, не терпит контроля извне. Митя сотоварищи перекрыли ему энергию, но он к тому времени уже не нуждался в подачках. Научился брать сам.
        - Вы считаете, что взрыв в Церне - это не взрыв, а...
        - Я не считаю. Это пока гипотеза.
        - Нельзя строить гипотезу на домыслах, а фактов у вас нет.
        - Почему нет? Я видел отчёты комиссии. Там написано, что избыток энергии объясняется запредельным режимом работы датчиков. То бишь, они пришли к выводу, что никакого избытка не было. А непонятные модели комиссия списала на сбои в работе бигбрейна, каковые сбои и привели к взрыву. Но это был не просто взрыв. Бигбрейн перерезал пуповину.
        - Бред! - вмешался психофизик. - Это не укладывается в обобщённую теорию взаимодействий! Хотите - можете сами посчитать!
        - Хочу, - сказал Горин. - Мы с вами этим займёмся по дороге на Марс, может выйти новая тема.
        - Новая тема?! - вскричал Митя, возмущённо глядя на Горина снизу вверх. - Извините! А со старой кто...
        - Кто здесь говорит про новую тему? Что ещё за тема?
        Трое повернули головы. В пылу спора не заметили четвёртого - тот успел выйти на обзорную площадку и теперь направлялся к ним. Был близко, в десяти шагах, поэтому услышал, какими словами встретил его инспектор: 'Явился. И как всегда, к шапочному разбору'.
        Реплику эту пришедший оставил без внимания, подошёл, поздоровался за руку с Яном, кивнул психофизику и, повернувшись к инспектору, сказал:
        - Так что же всё-таки за новая тема? У меня и по старой нет полной информации. Господин инспектор, вы обязаны мне отчётом.
        В сумерках сложно было определить выражение его лица. Психофизику показалось, что, хоть и обращается этот человек к Володе, но смотрит при этом на Горина. Трудно было также определить его возраст. 'Но точно не моложе пятидесяти - определил Митя. - Сначала показалось, потому что худой'.
        - Вам я ничем больше не обязан, - холодно ответил инспектор. - Я не намерен больше с вами работать. Займусь настоящим делом. Мне кажется, я всё предельно ясно изложил в письме, которое отправил вчера утром. Получили?
        - 'Не намерен', 'предельно ясно', 'изложил', 'отправил', - передразнил незнакомец. - Где вы заразились канцеляритом? Мне казалось, на берегу Средиземного моря такие слова не встречаются.
        - Э-э... - протянул Горин. Видно было - он не знает, как обратиться к этому человеку, хоть и знаком с ним.
        - Ян, вы можете называть меня Циммерманом.
        - Сложно выговаривать, - Горин поморщился. - Здесь нет лишних ушей.
        - И всё-таки я Циммерман по имени Иосиф, - ответил ему человек, назвавшийся Циммерманом, причём на этот раз он обращался к Горину, а смотрел на инспектора.
        - Вы мрачно шутите, Циммерман, - сказал Ян.
        - Мне не до шуток. Володя передал моё предложение?
        - Да.
        - Каким будет ответ?
        - Нет.
        - Я могу вывести вас отсюда. Есть два пропуска. Подумайте.
        - Думать не о чем, всё решено. Мы с Митей как раз обсуждали новую тему, по дороге туда начнём работать. Если Владимир... э-э... Иосифович захочет - пусть подключается. Ну как, Володя? Вы математик, я слышал.
        - Да, конечно, - ответил Владимир, глядя под ноги. - Я математик. И надо же будет как-то скоротать перелёт.
        - Лучше бы вам взять пропуск, - без особой надежды предложил Горин. - Вы слышали? Есть два. Для вас и Екатерины Романовны. Мне показалось...
        - Вам показалось, - отрезал Владимир и отвернулся. Сделал вид, что рассматривает маяк, чтобы случайно не встретиться взглядом со своим бывшим шефом.
        - Послушайте, Циммерман, - вмешался психофизик. - Я ни слова не понял из того, что вы все здесь нагородили, но... Вы, стало быть, приходитесь этому молодому человеку шефом?
        - Приходился. Видите, он увольняется по собственному желанию.
        - Это меня не касается, мне интересно другое. Раз вы были ему шефом, значит, имеете отношение к Совету. Объясните, зачем вы устроили у нас в институте погром? Резидент, самолёты-шпионы, два инспектора, расследование, блокада института. Зачем заварили кашу?
        - Я не заварил, а расхлёбываю, - ответил Циммерман. - Кому-кому, а вам, Дмитрий Иванович, хорошо известно, что Совет неоднороден. Есть в нём те, кто придерживается генеральной линии, есть и оппозиция.
        - И на чьей стороне вы?
        - На вашей. Я не хочу, чтобы вас съели наши генералы, и оппозиционерам вас тоже не хочу отдавать. Знаете, сайнс-экстремисты ничем не лучше сайнс-конформистов. Время сейчас такое...
        - Вот-вот, - сказал вдруг Володя, не повернув головы. - О времени своём только и думаешь. Защищаешь прошлое от будущего.
        - Из разговоров... э-э... с господином Циммерманом, - вкрадчиво проговорил Горин, - я понял, что он как раз пытается уберечь будущее от прошлого.
        - Это схоластика, - со злостью ответил бывший инспектор, повернувшись к своему бывшему шефу. - Я хочу жить настоящим.
        - Я знал, что так будет, - сказал Иосиф. В его протянутой руке Володя увидел карточку пропуска, хотел высказать очередную резкость, но слова застряли в горле.
        - Это на тот случай, если ты передумаешь, - услышал он. - Если нет, хотя бы напиши мне.
        Их взгляды встретились.
        Потом бывший инспектор положил пропуск на мраморные перила ограды.
        Иосиф с полминуты смотрел на Володю молча, потом развернулся и пошёл прочь.
        - Я напишу вам, - сказал вслед ему Горин.
        Митя взял пропуск и сунул его в карман со словами: 'Разбрасываетесь, а вдруг он пригодится кому-нибудь. У Нины Шатровой муж уехал в Венецию. Давайте отдадим ей. А, Володя?'
        - Вы бы простились с ним. Отец всё-таки, - укорил бывшего инспектора Ян.
        - Мы попрощались, - нехотя отозвался Володя. - Слова ни к чему. Мы слишком хорошо друг друга знаем.
        - Кто отец? - осведомился психофизик.
        - Не переживайте, Митя, не вы. Вас это не касается. Володя в чём-то прав, слов сказано слишком много, надо бы и делом заняться. Нужно помочь Свете. Было бы неплохо за ночь добить расшифровку.
        И они направились наискосок через площадку, к выходу.
        - Смотрите-ка, совсем стемнело, - проговорил психофизик, осторожно спускаясь за Гориным по трём каменным ступеням на аллею, ведущую наверх, к корпусам. - Фонарика у меня нет, при такой луне недолго и грохнуться с лестницы. Володя, у вас нечем подсветить? А у вас, Ян? Нет, ну надо же, какая темень! Мрак кромешный.
        Глава 15. Мрак кромешный
        Человек, назвавшийся Иосифом Циммерманом, не замечал запаха сосновой хвои и можжевелового духа, не обращал внимания на выходки падуба, то и дело цеплявшегося за одежду, и шелеста листьев плюща не слышал. Поднимался быстро, спешил выбраться из затопленной мраком скальной котловины. Дышалось тяжело - лестница Дирака крута. На площадке возле корпуса Галилео он задерживаться не стал, хоть мрак там пореже из-за оконного света, и можно бы посидеть на скамейке, но не хотелось смотреть вниз. Когда поднимаешься вот так, в темноте, крутой лестницей по оплетённому плющом живому тоннелю, можно не следить за лицом, всё равно никто не увидит.
        Иосиф старался не думать ни о чём. Когда слева в резной прорехе живой изгороди мелькнул светляк в янтарном ореоле - дежурная лампа у входа в корпус Энрико Ферми, он тряхнул головой, чтобы отогнать видение - лицо женщины, свет настольной лампы, открытая книга.
        Мрак снова сгустился, Иосиф замедлил шаг, но не из опасений, что нападут, а просто не хватало воздуха - одышка. Время не обманешь, как ни карабкайся вверх, всё равно догонит старость.
        Отсчитав сотню ступеней, он машинально полез в нагрудный карман - за пропуском. Лестница Дирака вот-вот кончится, и тогда...
        В глаза ударило светом, вверху каркнул мужской голос.
        Циммерман прикрыл лицо рукой, в которой карточка пропуска, но всё равно от света резало в глазах, и он стал смотреть под ноги. Капли росы на ступенях сияли, как ртуть.
        - Уберите... свет... - попросил он, борясь с одышкой, и протянул охраннику единственный оставшийся пропуск. Тот, кто сторожил верхнюю площадку лестницы, фонарь выключил не сразу, сначала внимательно изучил карточку. Покончив с этим, он сказал на ломаном английском: 'Проходите, пропуск останется у меня', - и погасил прожектор, вмонтированный в шлем.
        В глазах Иосифа плавали круги, некоторое время он брёл, полагаясь на память. Мощёная плитами площадка перед замком Мирамаре достаточно широка; даже если и ошибёшься в выборе направления, ничего страшного не случится. Скоро Иосиф увидел зубчатый контур башни, потом в тёмной массе по правую руку проступили кроны деревьев, стриженые головы кустов, аллеи, живые изгороди. Парк Мирамаре.
        Парк ещё не закрыли на ночь; где-то, должно быть, у северного входа крутили музыку. Иосиф сунул руки в карманы и повернул на север - чтоб выбраться на страда Костиера.
        Музыкальное бормотание стало громче. Что-то знакомое, но подзабытое почудилось Иосифу. Он стал шептать, с трудом припоминая слова:
        'Как хорошо быть генералом,
        Как хорошо быть генералом.
        Лучшей работы я вам, синьоры,
        Не назову...'
        Песок скрипел под ногами, фонари были похожи на янтарные капли масла в салатной зелени. Дорожка кончилась, по левую руку открылась лужайка, за ней - чаша с цветами и частокол балюстрады. Справа - лабиринт из стриженных уступами кустов.
        Назойливый куплет не отпускал:
        'Буду я точно генералом,
        Стану я точно генералом,
        Если капрала, если капрала
        Переживу'.
        Иосиф задержался у входа в лабиринт. 'Отсюда виден маяк', - припомнил он, глянул влево и успел заметить, как на макушке маячной колонны вспыхнула и погасла огненная головня. Он хотел дождаться второй вспышки, но справа из-за живой изгороди крикнули тонким голосом, отчаянно: 'Мама!'
        Ребёнок, мальчишка лет четырёх, заблудился в лабиринте. 'Ма! - звал он. - Мама!'
        Иосиф свернул в проход между кустами и стал на ходу вглядываться во тьму. 'Время терпит, - думал он. - Надо помочь мальчику найти выход'.
        От автора
        Читатель, знакомый с дифференциальной геометрией и функциональным анализом, возможно, обнаружил в тексте романа несоответствия. Прошу простить меня за некоторую вольность в изложении материала. Причина авторского произвола объективна - работая над романом, я вынужден был руководствоваться главным образом полицейскими протоколами. Естественно, я говорил и с Екатериной Романовной Василевской, и с Инной Валентиновной Гладких, но этого недостаточно, чтобы получить полное представление о преобразовании Горина. Катя вообще не математик, а лингвист; Инна - всего лишь младший научный сотрудник, её знания ограничиваются университетским курсом, сам же я, хоть и работал некогда на кафедре прикладной математики, давно потерял право выступать в профессиональном качестве.
        Изучая материал, я пришёл к выводу, что данные фрагментарны. Их категорически не хватило, чтобы составить связное повествование. Я был поставлен перед выбором: отказаться от работы над рукописью или добавить некую толику вымысла, - и выбрал второе. У читателя может возникнуть законный вопрос: как же отделить правду от авторских фантазий? Сам я руководствуюсь в таких случаях правилом презумпции вымышленности, которое Ян Алексеевич Горин вывел, будучи студентом механико-математического факультета. Мы часто сидели рядом на лекциях, и далеко не всегда внимательно слушали преподавателей, особенно гуманитариев. Правило презумпции вымышленности просто, как 'бритва Оккама', и столь же функционально. Его можно сформулировать так: 'Если вы, слушая некое повествование, не можете отделить правду от вымысла, считайте вымыслом весь рассказ'. Я предлагаю читателю применить это правило к роману, то есть считать авторским измышлением весь текст от первого и до последнего слова.
        Мне и самому не хочется верить в то, что случилось. Но есть выдержки из полицейских протоколов, есть записи моих бесед с Инной и Катей, и есть письмо Горина, полученное мною недавно. На клапане объёмистого конверта короткая надпись: 'Иосифу. Выполняю обещание. Ян Горин'. Внутри - пачка стандартных листов, заполненных сплошь тем же почерком, что на конверте. Там девять эпизодов, относящихся к маю 2032 года - их я уже встроил в текст романа, - и открытое письмо Горина. В углу первого листа этого документа - латинское слово Exodus. Полагаю, именно так Ян Алексеевич хотел озаглавить свой весьма эмоциональный текст. Внутри конверта кроме стандартных листов бумаги я обнаружил обрывок нанополимерной плёнки - ещё одну короткую записку, сделанную второпях ионным карандашом: 'Иосифу. Опубликуй или храни в тайне - на твоё усмотрение. Боюсь только, после событий последнего года всё это никому на Земле уже не интересно. Ян'
        Он в чём-то прав. Действительно, после тридцать третьего года нет смысла обнародовать открытое письмо Яна и роман о нём, но я попробую опубликовать рукопись не 'после', а 'до'. И приобщу к рукописи 'Исход'. Перевод заглавия 'Exodus' на русский язык - единственная правка, которую я решился внести в текст, принадлежащий перу Яна Алексеевича Горина.
        Исход
        Глаза сияют, дерзкая мечта
        В мир откровений радостных уносит.
        Лишь в истине - и цель и красота.
        Но тем сильнее сердце жизни просит.
        И.А.Бунин, 'Джордано Бруно'
        Мы должны уйти. Не вынуждены, а именно должны. Это не бегство, скорее раскол, но, как бы ни осуждали нас те, кому выпадет жить после нас в растерзанном на части мире, мы сделаем, как решили. Почему? И кто виноват?
        Совесть господ бюрократов от науки может быть спокойна - это не их заслуга.
        Не для того мы покидаем наши дома, чтобы примирить сайнс-экстремистов и сайнс-конформистов.
        И не из абстрактных высших побуждений мы уходим налегке, прихватив только то, что невозможно оставить.
        Тот, кто хочет понять, зачем мы так поступаем, должен найти корни конфликта, дойти по его течению вверх до самых истоков. Найти начало.
        С чего началось противостояние?
        Думаете, с закона о высылке, господа учёные бюрократы? Отнюдь. Тогда виновными следовало бы признать вас. Много чести, господа.
        Возможно, причина всех бед - информационная революция? Нет, благородные наши сайнс-экстремисты, тогда виновными нужно было бы признать вас. При всём уважении, должен заметить: мелковаты вы для роли главных злодеев.
        Тогда, быть может, семя раздора посеяно во времена первой промышленной революции? Сайнс-конформисты пытаются убедить нас в этом. Мол, человечество двинулось по экспоненциальному технологическому пути развития, откуда неплохо бы в удобный момент свернуть. Будь так, участие конформистов в сваре сложно было бы переоценить. Но нет, дорогие оберегатели аппендиксов и ревнители чистоты генофонда, вклад ваш, как и всегда, невелик. Вас и раньше хватало лишь на то, чтобы рукоплескать луддитам из удобных кресел амфитеатра. С таким же успехом можно было бы возложить вину на тех ваших волосатых предков, кои потешались над изготовителем первого в истории каменного топора.
        Корни глубже. Каждый, кто всерьёз занимается наукой, может найти их в себе самом, если даст себе труд вернуться к истокам собственной личности. Оглянитесь, это иногда полезно сделать. Это не так сложно, как кажется. Воспользуйтесь 'машиной времени', которая есть у любого представителя вида Homo Sapiens, - человеческой памятью. Попробуйте вспомнить.
        Каждый из нас однажды впервые был поставлен перед выбором: 'Понять или иметь?' Безразлично, от чего нужно было отказаться ради понимания. Всё равно, что именно требовалось понять, и что хотелось присвоить без осмысления. Важен именно выбор, сам по себе.
        Потому что бездумно присвоить всегда легче, чем попытаться понять.
        Потому что слишком часто попытка понять, если она имела успех, заканчивается отказом от обладания.
        Потому что компромисс возможен редко, чаще всего понимание исключает возможность присвоить.
        Просто осознание - это обладание совсем другого порядка, чем имущественные права, изобретённые человеческим обществом.
        Знайте: будь вам три года от роду, тридцать три или трижды по тридцать три, - если вы отказались от обладания ради того, чтобы понять, вы сделали шажок к науке, а если отказались понимать ради обладания, вы движетесь по пути наименьшего сопротивления прочь от неё, и, может статься, движение необратимо. Я не морализирую, нравственность здесь ни при чём, мне, может, по-человечески хотелось бы, чтоб наука была устроена иначе, но что поделаешь, она такова.
        Она наказывает доктора наук и профессора, который ради приоритета торопится обнародовать непроверенные результаты. Она казнит ассистента, принявшего от своего шефа подачку в виде маленького кусочка научного пирога, испечённого чужими руками. Она безжалостна к студенту, который ради зачёта 'подгоняет' ответ в непонятой им классической лабораторной работе. Она не щадит даже мальчишку, стащившего у соседа по парте решение элементарной задачки. В отличие от человеческого 'хромого' правосудия, возмездие мгновенно, неотвратимо и пропорционально вине: кого-то поражает вдруг научная слепота, кому-то приходится довольствоваться до конца своих дней ролью сайнс-функционера, а кое-кого и вовсе за борт вышвырнут - перебирать бумажки в затхлой конторе. Что делать, скажете вы, каждому своё. Но не жестоко ли это по отношению к тем, кого выбросят за борт?
        Почему так выходит, что из двух похожих друг на друга как две капли воды семян, росших в тепличных условиях, вырастают два разительно непохожих дерева - стройное и корявое. Почему один росток упрямо тянется к свету, а второй в какой-то момент искривляется самым непостижимым образом, а то и вовсе стремится ползти по земле? Гены, скажете вы, и будете правы. Внешние условия, скажете вы, и я не буду спорить с вами. Неизвестные флуктуации развития скажете вы, и даже в этом я вынужден буду с вами согласиться. Но! Если мы растим огородную рассаду, можно просто повыдергать нежизнеспособные экземпляры, чтоб не мешали здоровым, а что прикажете делать с живыми людьми?
        Не знаю, как обстоит дело с селекцией ботаников, но как с этим в математике, мне хорошо известно.
        Как вы думаете, с какого возраста нужно заниматься с ребёнком, чтобы обеспечить ему возможность стать математиком в современном мире? Я не о гениальном ребёнке спрашиваю, о гениях поговорим позже. Когда нужно впервые предложить обыкновенному чаду задачку о зайцах, которые пилят бревно, или Великую Проблему Разделения Круглого Пирога? В четыре года, не позже. Не опоздайте с этим, потому что в пять лет начинающему математику придётся познакомиться с принципом Дирихле и рассуживать споры лжецов и рыцарей, а в шесть его пригласят ко двору Её Величества Комбинаторики. Горе вашему ребёнку, дорогие родители, если отношения ваши с комбинаторикой, дамой прекрасной во всех смыслах, не наилучшие, а о принципе Дирихле вы и слыхом не слыхивали. Тогда мальчик ваш или девочка окажется один на один с проблемой, поскольку современная школа стремится проверять, а не учить. Тестировать. Проводить отсев.
        Но вы-то свято верите, что ваш ребёнок достоин быть среди лучших! И его в этом убеждаете. Помочь ничем не можете, но твердите: учись! Тянись вверх! Иначе не будет тебе конфетки, иначе не будет тебе местечка, иначе домика не будет и машинки, иначе...
        Понимаете, о чём я?
        Вы сами подталкиваете его к выбору: понять или иметь? Вы-то думаете, что просите понять, чтобы иметь, но это самообман, дорогие родители. К сожалению, мир устроен так, что присвоить без понимания легче. И однажды, не в четыре года, так в пять, юный математик это заметит. Вы уверены, что к этому моменту уже успеете воспитать в нём пренебрежение к достижимому? И часто ли сами вы пренебрегаете достижимым? Вопрос праздный. Если бы хоть третья часть образованного человечества придерживалась принципа пренебрежения достижимым, необразованная часть человечества не голодала бы, не умирала от излечимых болезней и не ютилась в трущобах.
        Но обойдёмся без лирики. Продолжим.
        Вот перед нами два начинающих математика: один пока ещё не поставлен перед выбором, поскольку может побороть задачу, а второй (его сосед по парте) уже вынужден выбирать. Это вовсе не значит, что второй глупее первого, просто в первом случае компетенции родителей достаточно, чтобы научить, а во втором - нет. Но оба мальчика искренне хотят получить решение. Сможет ли выстоять пятилетний мальчуган, оказавшись один на один с неведомым противником, и захочет ли? Ведь вот же решение, под рукой, в тетради соседа. Оно же не становится неверным только потому, что получено кем-то другим? Соблазн велик. Математик поддался? Всё, его отбросили на два шага назад только из-за того, что он не смог или не захотел сделать маленький шажок вперёд. И хорошо ещё, если коллизию случайно заметит взрослый, оказавшийся в нужный момент рядом. Потому что иначе несчастный мальчик может потратить годы и годы на бесполезное занятие - кражу готовых решений. А в какой-то момент получится, что он и украсть-то уже не может, поскольку не в состоянии не только разобраться в доказательстве, но и результат понять не в силах.
        К несчастью, взрослые замечают это слишком поздно: системе образования судьба отдельно взятого ребёнка безразлична, мы ведь говорили - отсев превыше всего, а родители, дошедшие до предела своей компетенции, настоящей причины понять не могут, но склонны предположить, что чадо их незаслуженно обижают. В самом деле: столько лет всё шло хорошо, и вдруг самого перспективного в мире математика признают негодным. Конечно, виновата коррупция, кумовство и родственные связи: ведь вот он Вовочка, с которым наш сидел за одной партой десять лет, его ж не отсеяли! А, так у него родители - математики?! Везде мафия!
        Их можно понять, этих родителей. Ведь годы потеряны даром. И нужно теперь как-то объяснить себе и повзрослевшему чаду, что произошла ошибка. Можно обвинить в конфузе всё остальное человечество, но кто в здравом уме захочет сделать из сына или дочери мизантропа? Легче и естественнее обратить гнев на тех, кого не отбраковали. На 'ботаников' и 'заучек', на математическую мафию, которая не даёт дороги способным чужакам. На худой конец можно выдумать очередной всемирный масонский заговор, или воспользоваться чужой придумкой, благо конспирологических теорий сколько угодно - на любой вкус. Так соседи по парте становятся врагами.
        Но не думайте, что дети математиков обречены на успех. Казалось бы - гены, условия воспитания, родительская поддержка, но... Сколько угодно знаю случаев: дед - блестящий математик, отец - математик посредственный, сын - оболтус, равнодушный к математике с детства. Почему?
        Временно оставим в стороне рассуждения о случайных флуктуациях в развитии. Уясним вот что: каким бы гениальным ни был родитель, рано или поздно он дойдёт до предела своей научной компетенции, после чего ребёнку его придётся двигаться самому. И рано или поздно он всё равно будет поставлен перед выбором - понять или присвоить.
        Современная математика - это хождение по канатам в полной темноте. Сделаешь шаг в сторону - и перед тобой раскроется бездонная пропасть непознанного. Пока тебя ведут на помочах по известному маршруту - всё в порядке, но когда-то же надо будет самому искать наугад, куда канат перебросить! А сзади подпирают другие. Замешкаешься - стопчут или сбросят вниз. Придётся снова карабкаться - выбирать новую тему. Очень, знаете ли, соблазнительно, пока никто не видит, переправиться на ту сторону по чужому канату. Бывает иногда - кто-то привязал и забыл. Или просто не заметил, что по канату можно перебраться. Или не успел. Всякое бывает. Как поступит начинающий математик, который привык, что его ведут на помочах? Если присвоит без понимания - как математик он погиб. В лучшем для него случае сможет стать научным бюрократом, а сына своего имеет шанс воспитать и вовсе человеком, к математике равнодушным.
        Не беда, скажете вы, в мире и без математики есть что делать. Конечно. Но наши-то гипотетические родители хотят, чтобы их ребёнок занимался наукой, а математика в этом смысле мало чем отличается от физики или биологии. Везде отбор, везде конкуренция, независимо от отрасли знаний система образования отсеивает годных и безжалостно отбрасывает негодных.
        Что же получается? Мы случайным образом, произвольно, руководствуясь собственными предпочтениями, называем четырёхлетних детишек химиками, физиками или математиками, а после загружаем их в отдельные приёмные лотки нашей великолепной образовательной машины, которая, как сказано выше, не учить стремится, а выбирать годных и отбрасывать негодных. Но ведь тот, кого отбросили, уже не четырёхлетний ребёнок. Пусть не получилось у него стать математиком, и теперь он пробует стать, скажем, химиком - легко ли ему, двенадцатилетнему, будет конкурировать со сверстниками, если те серьёзно занимаются химией с четырёхлетнего возраста? Вот и выходит, что с высокой степенью вероятности наукой он заниматься не сможет. Не выдержит конкуренции.
        Вы скажете - и хорошо. Учёных нужно не слишком много. Кто-то же должен стать инженером-технологом? И менеджером по продажам, и барменом, и водителем такси, и... Общество так устроено, скажете вы, существует социальный договор, скажете вы, и вспомните ещё о распределении труда. Общество позаботится о тех, кто по разным причинам не прошёл отбор, успокоите вы. О да, оно позаботится, это наше расслоённое общество! Наша добрая няня, от века баюкавшая 'низы' сказками о социальной справедливости и совавшая в рот неугомонным детям 'пустышки' разной степени привлекательности. Социальные пособия, чтобы не думали; водку подешевле, чтобы не думали; гашиш, кокаин или опиум, чтобы не думали; виртуальную жвачку, чтобы упаси бог не подняли морду от яслей и чего-нибудь нехорошего не удумали. Человек хочет понять, а общество подталкивает его к мысли, что легче и респектабельнее иметь, раз уж понять дано не всем. А вы говорите - хорошо. Гнусно это. Но может стать хуже.
        Как вы думаете, будет ли тот, кого 'отбросили', любить систему, лишившую его возможности понимать? Вопрос риторический. Давайте выясним, что именно он возненавидит и кого обвинит персонально. Помните, в чём обычно родители 'отброшенных' чаще всего убеждают своих детей, чтобы снять вину с себя? Виновата коррупция, кумовство и родственные связи. Виноваты учёные родители Вовочки, с которым 'отброшенный' сидел за одной партой, это они не дают подняться способным (ведь у мальчика были способности!) чужакам. Часть вины автоматически переносится на самого Вовочку, а позже, лет через двадцать, на него возлагается всё бремя вины без остатка. Он стал учёным? Значит, подобно собственным родителям, теперь именно он душит способных чужаков. Понимаете ли, идея всемирного заговора слишком абстрактна. Ненавидеть Мировое Зло - всё равно, что пытаться уколоть шилом призрак. Значительно проще сконцентрировать ненависть на конкретном Вовочке, благо он всегда под рукой.
        Но родители самого Вовочки зачастую ведут себя ещё глупее. 'Ты занял первое место в районной олимпиаде? Способный мальчик. Ты пробился в столицу? Талант! Ты вышел на международный уровень? Ты гений! Весь в меня'. Знаете, дорогие родители гениев, что вы делаете, когда вдалбливаете детям, что они - элита? Вы пытаетесь отобрать у собственных детей их достижения. Приватизировать. Фактически вы подсказываете ребёнку мысль: 'Ты понял, потому что ты особенный, а особенный ты, потому что пошёл в меня'. Обирать собственных детей - что может быть гаже? Но и это полбеды. Ещё хуже, если юный учёный поверит, что право понимать принадлежит ему от рождения. Лучше бы ему в этот момент уйти из науки навсегда, но к великому сожалению, он может остаться.
        Собственно наукой заниматься у него уже не получится, - наука не жалеет высокомерных дураков независимо от родословной, - зато повзрослевший мальчик с большим успехом будет выдумывать пустопорожние темы исследований, тиражировать наукообразный трёп, ездить на симпозиумы в тёплые страны, тратить фонды, выморачивать должности и пристраивать на них собственных гениальных от рождения детишек. Будет с упорством достойным лучшего применения поставлять конспирологам факты, подтверждающие миф о всемирном заговоре учёных.
        'Почему же вы, учёные, позволяете таким типам вас дурачить?' - возмутитесь вы.
        А вот послушайте, я расскажу вам анекдот из научной жизни.
        Года два тому назад мне довелось побывать на конференции в Падуанском университете. Геометры предложили мне сделать на секции дифференциальной геометрии доклад о некоторых свойствах джей-орбиобразий, и я согласился. Работа тогда подвигалась из рук вон плохо, и я прельстился возможностью погулять пару дней в падуанском ботаническом саду, чтобы проветрить мозги. Я доложился сразу после приезда, вечер первого дня и утро второго убил на изучение местной флоры, но после обеда понял, что пора вернуться к фауне, иначе рискую превратиться в растение или стать вегетарианцем. Растительный образ жизни не для меня. Мне захотелось чего-нибудь остренького, и я отправился на совместное заседание секции дифференциальной геометрии и подгруппы динамических систем. Динамики ли были инициаторами этого боя быков или геометры - в плане семинаров не сообщалось, предмет обсуждения описан был туманно, и я решил, что ребята, подобно мне самому, просто решили поразмяться. Спонтанно.
        Оказалось - нет. Совместный доклад готовился загодя, некоторые из присутствующих ради него и приехали на конференцию. Выяснилось, что на семинаре представлен плод двухлетних совместных усилий содокладчиков - перевод описания результатов геометров с языка финслеровой геометрии на язык теории катастроф. Они, понимаете ли, давно подозревали, что классификация дифференциальных операторов М-типа в пространствах с метрикой Бернарда-Майера похожа на ADE-классификацию катастроф, и, стало быть, может быть исследована с применением теории групп Ли. Два года они изучали вопрос, разбирались в незнакомой и весьма сложной терминологии, придумали понятную обеим сторонам совместную систему обозначений, сообща обследовали оба объекта с новой точки зрения и установили, что да - это один и тот же объект.
        Обратите внимание: два года напряжённой работы понадобилось им, чтобы понять - они занимаются одной и той же сущностью, но подошли к ней с разных сторон. И это даже не химик с физиком пробовали найти общий язык и разобраться в терминологии, а математик с математиком. А я (тоже математик, кстати) результат их работы понял не вполне, но заметил, что эти их операторы М-типа в пространстве с метрикой Бернарда-Майера напоминают мне операторы вырожденных джей-преобразований с нецелым джей-фактором. Но я даже проверять не стал - преобразования с нецелым фактором меня тогда не интересовали, и мне не хотелось тратить уйму времени и разбираться в чужой работе исключительно ради того, чтобы убедиться - объект тот же, только вырожденный.
        Зачем я рассказал об этом? Представьте на минуту, что я не случайно забрёл на это заседание, а был приглашён в качестве эксперта. И в конце семинара мне предложили бы высказаться, пусть даже анонимно и ответить на вопросы: 'Заслуживает ли внимания плод двухлетней работы? Есть ли результат? Функционален ли предложенный метод классификации?' И не просто спросили, а попросили бы проголосовать: да или нет? Пусть даже мне дали пару недель на ознакомление, что это изменило бы? Ведь соавторы потратили без малого два года, чтобы понять друг друга! Доклад выглядел убедительно, и я проголосовал бы 'за'. Но это же не значит, что результат действительно был получен!
        Мне трудно придумать удобопонятную аналогию, но попробую. Представьте себе, что перед сообществом муравьёв стоит задача изучить статую Аполлона. Два учёных муравья независимо друг от друга пустились в путь и оба через некоторое время добрались до указательного пальца правой руки, но только с разных сторон. Ну, один по руке спустился, а другой поднялся по опорному столбу. Тщательно изучив палец, они встретились на ладони и стали обмениваться результатами исследований. Им для этого потребовалось немало времени, поскольку один из них начал обползать палец от косточки кулака, а второй взобрался на ноготь. Пальцев на ногах у муравьёв нет, поэтому им, чтобы понять друг друга, пришлось выдумать терминологию, понятную обоим. Они преуспели в этом, и между делом установили, что на руке у статуи не один палец, а несколько, и что оба они исследовали только один из них - указательный. Радуясь успеху, учёные муравьи отправились к области пупка статуи, чтобы ознакомить всех желающих с результатом изысканий. И там, возле пупка, встретили третьего муравья. Он как раз приполз откуда-то снизу. Выслушав совместный
доклад об указательном пальце руки, третий муравей вдруг пошевелил сяжками и заявил, что там внизу, откуда он приполз, у статуи тоже есть пальцы, и устроены они точно так же, как указательный палец руки. Предположим, третий муравей в точности подтвердил описание и привёл точные размеры пальца ноги. Возникнет ли у первых двух насекомых сомнение в достоверности данных? Конечно, они могут предположить, что третий муравей вообще не ползал по пальцам, а поднялся со стороны пятки, но ведь данные так замечательно подтверждают их собственные добросовестные наблюдения, а чтобы проверить их, нужно спуститься и как следует поползать по ногам! 'Нет, - подумают они, - сообщение выглядит убедительно, а нам ещё нужно обследовать средний палец'. И сделают совместное заявление, что пальцы на руках и ногах статуи устроены одинаково. А потом два добросовестных муравья уползут исследовать средний палец руки, а третий учёный насекомый останется в области пупка, объявит себя специалистом по пальцам рук и ног, и станет сообщать всем и каждому истину: 'Пальцы на руках и ногах статуи устроены одинаково!' Благодарный
муравейник будет за это кормить и поить его, и даже, быть может, удостоит какой-нибудь премии. Представьте, легко ли будет четвёртому муравью, действительно изучавшему пальцы ног, убедить весь муравейник, что это ложь? Он-то не знает, как устроены пальцы рук.
        Полагаю, вы спросите меня: зачем муравьям исследовать статую Аполлона? Зачем человеческий муравейник кормит учёных муравьёв, занятых непонятной заумью, которую один учёный не может объяснить другому? Нужно ли человечеству такое разделение труда? И если нет, то не 'отбросить' ли как раз тех, чья деятельность не приносит обществу никакой видимой пользы? Ну да, именно это и предлагают нам сделать воинствующие утилитаристы.
        А вот послушайте ещё один анекдот.
        Лет шесть назад я был в Москве на всемирной технологической выставке. Приехал не из чистого любопытства - чтобы полюбоваться современными технологиями, не нужно выходить из дому, - на выставке собирались представить новый бигбрейн, а я как раз испытывал серьёзные затруднения с вычислительными мощностями и хотел задать кое-какие вопросы изготовителям. Нужный павильон нашёл сразу, трудно было пройти мимо: реклама подхватывала посетителя у входа в комплекс, оглушала и буквально подтолкала в нужном направлении. 'Новейшее изобретение! Последнее слово в математике! Открытие века!' - долбила реклама.
        Я был заинтригован. Просто интересно стало, что за открытие, применённое при постройке бигбрейна, с точки зрения организаторов выставки можно назвать последним словом в математике. Что ещё за открытие века? Я опоздал на презентацию всего на пару минут, докладчик не успел ещё огласить список лиц и организаций, которым он особенно благодарен за своевременную и действенную помощь. Я слушал очень внимательно. То, что было сказано о самом бигбрейне, я знал и раньше. Ничего особенно революционного. Может быть, программное обеспечение? Разработчики усиленно рекламировали автономную инженерную программу, которая позволяла дизайнеру без специального образования задать самые общие параметры устройства и внешний вид, а на выходе получить готовый производственный процесс, проработанный до мелочей. Полный технологический цикл. Программа создавалась для нужд автопромышленности, но, по словам докладчика, этим её функциональность не ограничивалась.
        Я дослушал доклад, но так и не обнаружил в нём даже намёков на неизвестное мне математическое открытие двадцать первого века. 'Может, что-нибудь связанное с нечёткой логикой? - подумал я. - Или какие-нибудь эвристические изыски?' Я вполне мог пропустить в этой области что-нибудь новое, знакомство моё с нечёткой логикой в те времена ограничивалось работами Заде - а это всё-таки вторая половина двадцатого века.
        В перерыве пришлось обратиться за разъяснениями к докладчику. Я спросил прямо - что именно в программном комплексе заслуживает названия 'последнее слово в математике'.
        - Ну как же? - удивился он. - Вот я же рассказывал...' - и стал повторять, как в прочностных и динамических расчётах задаются граничные условия, и какой математический аппарат используется для решения краевых задач.
        Я прервал его:
        - Это и есть открытие века?
        - А что? - с раздражением спросил он.
        Ничего. Конечно, открытие века. Восемнадцатого. То есть, тогда был заложен аналитический фундамент, а к середине девятнадцатого века теорию довели до совершенства. Я вариационное исчисление имею в виду. Ничего более революционного программное обеспечение, если верить докладчику, не содержало. Разумеется, я не стал больше расспрашивать молодого человека, потому что не хотел расстраиваться. Вдруг бы обнаружилось, что задача Дидоны для него тоже новое слово в математике. Я просто поблагодарил за разъяснения и ушёл.
        Не поймите меня превратно, нет сомнений, что при проектировании бигбрейна (особенно его элементной базы) применялись математические работы, выполненные в двадцать первом веке - конечно, не обошлось и без нечёткой логики, и без теории групп, и без чего-нибудь неизвестного мне совершенно, вот только разработчики комплекса об этом ничего не знали. Для них бигбрейн отличался от обыкновенного компьютера лишь скоростью и объёмом памяти, а в расчётах они использовали дозревшую до непосредственного применения математику трёхсотлетней выдержки.
        Без титанической работы, проделанной триста лет назад Эйлером и Лагранжем, ни современная автомобильная промышленность, ни самолётостроение, ни, тем более, космические наши успехи невозможны.
        А ведь Эйлер мог, как ему советовали однажды, ограничиться картографией и составлением гороскопов, и восемь сотен научных работ по математическому анализу, дифференциальной геометрии, теории чисел и математической физике не были бы написаны. А Лагранж вполне мог по настоянию отца сделаться адвокатом. На чём бы вы тогда летали на заседания Совета, господа сайнс-конформисты?
        Вы скажете: 'Ну, так ведь это же гении! Конечно, математиков такого уровня нужно всячески поддерживать, обеспечивать им условия для нормальной работы. Для этого и существуют государственные гранты, фонды...' Всё это так, господа научные бюрократы, но для того, чтобы Эйлер смог заняться математикой в нежном возрасте и в тринадцать лет поступить университет, отец его, пастор из Базеля, слушал лекции Бернулли. Без этого и без невероятной работоспособности человек, которого вы называете гением, никогда не стал бы математиком, и тогда некому было бы оценить по достоинству работу 'двадцатилетнего выскочки из Турина', какого-то Лагранжа. И кто знает, когда бы в таком случае появилось вариационное исчисление - может быть, сто лет спустя, а может, и все двести. Дай вам, господа управленцы от науки, безусловное право выбора - кого из детишек поддерживать, а кого нет, - сын пастора из Базеля помощи не получит, а выскочка из Турина - тем более, и очень скоро выйдет, что выбирать не из кого.
        Вы скажете: 'Судьба Эйлера - как раз удачный пример того, как государственная поддержка практической научной работы помогает выжить науке фундаментальной. Ведь Эйлер, будучи профессором Петербургской Академии, не за чистую математику получал содержание, а за картографию, консультации корабелам и проектирование пожарных насосов! Это правда, господа утилитаристы.
        Я даже спорить с вами не стану, просто расскажу очередной научный анекдот.
        Шесть лет назад по дороге из Токио, где я был по приглашению уважаемого Профессора Даичи Иосиды, мне довелось познакомиться с молодым, но весьма амбициозным атмосферным физиком. Имени и фамилии не называю, чтобы не создавать молодому человеку карьерных проблем. Скажу только, что он был тогда PhD и занимал должность начальника отдела в одном из европейских университетов. Мы случайно оказались рядом в самолёте. Сначала я принял его за немца - он говорил со стюардессой на английском языке с немецким, как мне показалось, акцентом. Но когда самолёт при взлёте пробил облака, мой сосед ехидно спросил сам себя, глядя в иллюминатор: 'Weisst du wieviel Sterne stehen an dem blauen Himmelszelt? Wei?t du, wieviel wolken gehen weithin uber alle Welt?' - глянул на меня искоса и тоскливо продекламировал в ответ на собственный вопрос: 'Gott der Herr hat, sie gezahlet, Dass ihm auch nicht eines fehlet an der ganzen gro?en Zahl...' . Потом до него, видимо, дошло, что подобное поведение может показаться странным, и он пробормотал по-английски всё с тем же ужасным акцентом: 'Beg your pardon...', - но я уже узнал по
выговору соотечественника и спросил по-русски:
        - Поминаете Винера?
        - Вы узнали? - обрадовался он.
        Ещё бы я не узнал. 'Кибернетика' Винера в детстве была одной из моих настольных книг, а эпиграф к ней - единственная известная мне детская песенка на немецком языке.
        Я ответил утвердительно. Мы познакомились и разговорились. Вернее, говорил преимущественно он, - думаю, просто соскучился по русской речи. Выяснилось, что облачка небесные интересуют его исключительно с профессиональной точки зрения. Он давно и серьёзно был озадачен методом учёта малоразмерных высококучевых облаков, если я правильно запомнил название. Они портили ему жизнь, эти 'мелкие сволочи', ломали стройную картину влияния облачного покрова на понижение температуры приповерхностного слоя. На конгрессе он беседовал на эту тему с коллегой из Новой Зеландии, и тот согласился - надо что-то с 'мелкими бестиями' делать.
        Я не стал дожидаться, пока молодой человек начнёт костерить проплывавшие под крылом самолёта облака матерно, и спросил:
        - Что за конгресс?
        - А! - отмахнулся он. - Глобальное похолодание.
        - И что, малоразмерные высококучевые облака так влияют на климат, что с ними уже надо что-то делать?
        Невинный вопрос почему-то вызвал у моего собеседника раздражение:
        - Нет! С чего вы взяли? - прорычал он, глядя на меня так, как будто я сам был ненавистным мелким кучевым облаком.
        - Ну, как же? Если вы говорите, что они серьёзно понижают температуру, а у нас глобальное похолодание...
        - Кто вам это сказал? - изумился он.
        - А что, нет глобального похолодания? А как же конгресс?
        Тут он заговорил со мной таким тоном, каким обычно родители отвечают своим отпрыскам на вопрос, откуда берутся дети. Битый час потратил на ликвидацию моей дремучей безграмотности. Я узнал, что глобальное похолодание такая же фикция, как и глобальное потепление - просто модный слоган. Мне поведали, что выбить финансирование на разработку методов подсчёта каких-то мелких облаков под силу одному лишь Геркулесу, а на глобальное похолодание и черепахе дадут. Меня высмеяли за антропоцентризм и сообщили, что человеческая деятельность и близко ещё не может быть признана планетарным фактором, а моду на эсхатологические прогнозы относительно климатических изменений антропогенного характера ничем иным кроме безграничного человеческого самомнения объяснить нельзя. Напоследок веру мою в могущество человечества (в каковой вере я, в общем-то, и не признавался вслух) уничтожили заявлением, что с малоразмерными облаками мы не только справиться не можем, но даже и учесть корректно их влияние на приповерхностный слой атмосферы не в состоянии. Высказав эту мысль, с которой я как неспециалист дискутировать не стал,
спутник мой затих, отвернулся и до самой посадки смотрел в иллюминатор, отвечая на вопросы односложно.
        К великому сожалению, подобным очковтирательством даже добросовестные учёные вынуждены заниматься с незапамятных времён. Говорят, Евклид должен был развлекать просвещённого правителя Египта Птолемея I Сотера математическими анекдотами, Герон Александрийский делал автоматические двери для храмов, а упомянутый выше Эйлер при дворе Анны Иоанновны тратил время на экспертизы - ради того, чтобы ему не мешали заниматься любезной математикой. Сильные мира сего желают получить от науки пользу немедленно, пока не кончилось их царствование, а если учёный рискнёт намекнуть, что царского пути в математике не существует, и вовсе теряют интерес к 'высоколобым' и перестают финансировать фонды. Стоит ли при таких условиях удивляться, что учёное сообщество иногда устраивает показные демонстрации причастности к 'популярным трендам', не отдавая себе отчёта, что подобными действиями оно (учёное сообщество) лишь углубляет расслоение социума? Я не об имущественном расслоении сейчас, а об интеллектуальном.
        Именно оно - интеллектуальное расслоение - и стало основной причиной противостояния, в сути которого мы с вами пытаемся разобраться.
        Всё, что вы прочли выше - всего лишь вспомогательные построения (в математике они называются леммами) и примеры, приведенные для наглядной их иллюстрации. Пользуясь этими выкладками, попробую пояснть, почему я считаю неизбежным явление, названное исходом.
        Выше было сказано, что в науке нет царского пути. Каждый представитель вида хомо сапиенс, чтобы стать человеком науки, должен пройти весь путь, от вехи к вехе. Предположим, путь пройден.
        Пусть объект нашего исследования был обыкновенным ребёнком. Воспитательная среда к четырём годам приучила его к тому, что понять - значительно важнее, чем иметь, и привила желание пренебрегать достижимым. Засим родители помогли молодому человеку выбрать правильный путь. Пусть он ни разу не свернул на кривую дорожку кражи чужих результатов, и прошёл все стадии отбора. Все эти районные, региональные, национальные и международные олимпиады остались позади. Школа окончена, получено университетское образование. Сделаны первые шаги в науке, пока ещё не самостоятельные. Выбран собственный путь. Предположим, выбор оказался удачным, и учёный попал на передний край - впереди только целина. Что ждёт человека науки у грани неведомого?
        Одиночество.
        Всё меньше и меньше понимания будет находить наш учёный в окружающих людях, перемещаясь от вехи к вехе.
        Бывший одноклассник и сосед по парте перестанет понимать, и, возможно, возненавидит его (о причинах мы говорили выше).
        Сокурсники перестанут понимать его. Некоторые из них, превратившись в функционеров от науки, станут презирать его за неспособность торговать пониманием (припомните учёных, убеждённых в собственной избранности). Иные из них не смогут или не захотят понять, чем он занимается, просто в силу научной специализации (помните, мы обсуждали повадки учёных муравьёв?).
        Родители тоже перестанут понимать его, поскольку знания отпрыска давно превысили уровень научной компетенции родителей. Возможно, они даже станут порицать собственного ребёнка за то, что он не желает приватизировать понимание и заняться карьерой.
        И наступит момент, когда учёный муравей окажется один на один с Мирозданием, которому понимание безразлично. Муравейнику сведения добытые учёным собратом непонятны, и, если и будут нужны, то лет через триста. Что же делать учёному муравью с истиной, добытой такими трудами? А ведь муравейник потребует отчёта, и если признает результаты бесперспективными или вредными, откажет в кормёжке и лишит возможности заниматься делом всей муравьиной жизни, хотя вчера ещё это занятие поощрял. А то и вовсе вышлет вон.
        Таковы плоды интеллектуального расслоения.
        Мы вплотную подошли к сути нашей беседы, но давайте перед тем, как формулировать утверждение, рассмотрим три основных социальных слоя, выделенных по способу разрешения противоречия в паре 'понять или иметь'.
        Есть те, кто предпочитает иметь без понимания. В результате действий нашей образовательной и воспитательной системы таких большинство. Назовём их потребителями знаний.
        Есть те, кто стремится иметь, чтобы понять. В силу бытующего имущественного расслоения тех, кто может реализовать этот принцип на практике исчезающе мало. Назовём их покупателями знаний.
        Есть те, кто пытается понять, чтобы иметь. Их значительно больше, чем покупателей знаний, но меньше, чем потребителей. Будем именовать их продавцами знаний.
        И, наконец, есть те, кто пытается понять, не пробуя извлечь из понимания пользу. Как мы успели убедиться, в современном обществе их не может быть много. Давайте назовём их искателями знаний.
        Что будет, если современное технологически развитое, материально обеспеченное общество разделить на части именно по такому принципу и разорвать связи между частями?
        Сообщество потребителей знаний, если будет предоставлено самому себе, деградирует за два-три поколения. Почему? Технологическими процессами, обеспечивающими существование общества нужно управлять, надо уметь приспосабливать эти процессы к изменившимся условиям и обеспечивать их природными ресурсами, - для этого сообществу нужны будут специалисты. Воспитывая их, те, кто не видит смысл в понимании, неизбежно снизят уровень образования до собственного 'потолка компетенции'. Два-три поколения - и начнётся технологический регресс. Остановить его смогут только те, кто сам дойдёт до понимания вопреки усилиям потребителей знаний. Но им, новым искателям и продавцам знаний, потребуется время. И сообщество потребителей, вновь расслоившееся по признаку отношения к пониманию, будет отброшено в технологическом смысле далеко назад, если только регресс не приобретёт признаков катастрофы, что не исключено при современном уровне развития техники.
        Сообщество покупателей и продавцов знаний (отдельно друг от друга они по вполне понятным причинам не существуют) при современном технологическом уровне может продержаться в неизменном виде довольно долго. До тех пор, пока переменившиеся природные условия или исчерпание материальных ресурсов не вынудят внести изменения в производственные процессы. В этот момент потребуются новые искатели знаний, но чтобы воспитать их, нужно будет отчасти отказаться от принципа 'понять, чтобы иметь'. Однозначная связь в паре 'понять-иметь' будет уничтожена, значит, появятся и те, кто вообще не желают понимать. Новые потребители. Возможно, они вырастут в сообществе покупателей и продавцов раньше искателей просто потому, что заиметь значительно легче, чем понять (мы говорили об этом выше). То есть, сообщество продавцов и покупателей может быть относительно стабильным, если внешние условия неизменны, или само сообщество не 'размывается' изнутри спонтанно зародившимися потребителями.
        Третье сообщество ещё более неустойчиво, чем первые два. Если оно в первом же поколении не выделит из себя тех, кто займётся извлечением пользы из накопленных знаний, оно просто не сможет выжить. Как только возникнет необходимость управлять процессом познания и обеспечивать обмен, появится научная бюрократия - эти торговцы знаниями, и, в силу неизбежных издержек воспитания, у кого-то обязательно появится соблазн заиметь не понимая.
        В некотором смысле три сообщества, выделенные нами, напоминают деградирующую, замкнутую и экспоненциальную модели цивилизаций. Те, кто под влиянием моды во второй половине двадцатого века занимался поисками внепланетного разума и всерьёз рассуждал о цивилизациях первого второго и третьего типов, вероятно, удивились бы, обнаружив все три типа цивилизаций в самом человечестве. Возможно, самолюбию уфологов льстило то, что по их собственному заключению человечество - цивилизация третьего типа, однако подавляющее большинство представителей вида хомо сапиенс о собственной экспоненциальности не подозревало, и упорно стремилось термодинамически умереть или замкнуться, поддерживая гомеостазис.
        'Зачем же делить человечество - сложный живой организм - по надуманному искусственному признаку?' - спросите вы и будете совершенно правы. Я с вами согласен, делить нельзя. Но это сейчас пытаются сделать.
        Возводят непреодолимые имущественные и социальные барьеры между потребителями и торговцами знаний.
        Создают гетто для искателей знаний, где собирают тех, кто согласен заниматься полезными изысканиями и обязуется не заниматься вредными.
        Высылают без права вернуться тех искателей знаний, которые не желают подчиниться контролю.
        Но даже неполная изоляция потребителей знаний ведёт к ускоренному регрессу и термодинамической смерти внутри этого сообщества.
        Но искатели знаний, помещённые в гетто, очень быстро превращаются в торговцев технологиями - образуя цивилизацию второго, замкнутого типа.
        Но те, кого выслали на Марс, и те, кого туда ещё вышлют, при всей своей экспоненциальности, вынуждены будут искать в знаниях пользу, чтобы выжить.
        'Зачем же тогда доводить дело до высылки, - спросите вы, - если и этот путь не ведёт к неограниченному пониманию? Не лучше ли остаться в научном гетто где-нибудь у тёплого моря и принести человечеству хотя бы малую пользу? На что вы, учёные, надеетесь, подчиняясь высылке?'
        Мы идём на это сознательно, просто потому что не можем иначе. Дело не в том, что мы чувствуем ответственность перед человечеством за преступное применение результатов нашей работы сайнс-экстремистами. Дело не в том, что разум наш не может смириться с конформистскими ограничениями. Дело даже не в том, что грубый нажим со стороны сайнс-бюрократов отвратителен. Поймите же, люди науки таковы сейчас, были такими всегда и всегда будут, - для них существует лишь один вариант ответа на вопрос: 'Понять или иметь?'
        Исход неизбежен, он начался давно.
        Сто тысяч лет назад первобытное племя изгнало неудачливого изготовителя каменных орудий за то, что тот испортил прекрасный камень, - нагрел на огне и облил водой. И он ушёл. Ему было интереснее понять, почему камень распался на куски, чем убеждать соплеменников, что из осколков получатся прекрасные скребки.
        Четыре тысячи лет назад подручный халибского кузнеца был сурово наказан мастером за то, что в плавильную печь вместе с чистейшим речным песком попала какая-то грязь. Растяпу с позором изгнали из кузницы, но тот нисколько не огорчился - ему захотелось понять, почему железо получилось таким блестящим и твёрдым.
        Двести лет назад университетский профессор публично высмеял лаборанта за неудачный опыт - результаты не укладывались в стройную теорию господина профессора. Но лаборант снёс насмешки спокойно, ему не хотелось тратить время на полемику, - гораздо интереснее было понять, что происходит с магнитной стрелкой, чем восстанавливать реноме.
        И нам тоже интереснее искать знания, чем убеждать кого-то в полезности и безопасности поиска или превращать результаты работы в игрушки для бездумных потребителей.
        Мы обязаны уйти, мы хотим уйти и мы уходим. Исход - не бегство, скорее раскол.
        Чтобы стать бабочкой, гусеница должна покинуть кокон.
        Ян Алексеевич Горин.
        Марс, Аркадийский Порог, порт Аркадия.
        Семнадцатый день первого весеннего марсианского месяца.