В плавнях Мария Галина
        #
        Мария Галина
        В плавнях
        рассказ
        Ночами над плавнями стояли сухие грозы, они были видны даже при свете луны, огромной и красной, и Янка боялась, что огненный змей подкрадется незаметно да и подпалит подсохшее сено. Хотя как раз к их подворью мало кто сумел бы подкрасться ночью незаметно, будь то даже огненный змей. Отец, что ни ночь, бодрствовал, вытаскивал из сарая лодку-плоскодонку, а под утро пригонял ее назад, тяжело груженную, так что мелкая волна перехлестывала через борта, и невесть откуда взявшиеся люди, темные и молчаливые, на рассвете сновали меж клубов тумана, заволакивая мешки в сарай. А то сразу грузили их на подводу, и мохноногая низенькая лошаденка, тяжело вздыхая, трогалась с места и исчезала за амбарами, там, где шла в две колеи пыльная дорога. Лето, говорил отец, прихлебывая рыбный суп и отламывая от темной краюхи, самое что ни на есть горячее время, лето кормит зиму… А в последнее время лодка и в плавни уходила не пустая - тихие люди, худые, со сбитыми ногами, с котомками за спиной, приходили вечером и торопливо, виновато ели то, что выносила им Янка или мать, - ели на крыльце, потому что мать не пускала их в
дом. А в доме завелись вещи, каких раньше не было; например, часы с кукушкой, которая, выскакивая из своего окошечка с дверками, кричала противным голосом. Серебряный половник. Портсигар с вензелем. Тяжелый гранатовый браслет, который мать надевала теперь по воскресеньям.
        Владек-дурачок однажды напугал ее, разглядывая красивую шаль набивного шелка, которую она накинула на плечи. Даже сейчас шаль пахла каким-то чужим запахом, душным, сладким, тревожным.
        - Думаешь, твой батя увозит их куда? - сказал он, хихикая. - Перевозит на ту сторону? Вот тебе, Янка, он гроши с них берет, а сам завозит подальше в плавни и - концы в воду. Там, на дне, мертвяки лежат, ох, сколько мертвяков, - говорил он, тараща белые глаза.
        - Замолчи, дурень! - сердито закричала Янка, но дурачок только отбежал и теперь хохотал, скаля щербатые зубы.
        Янка, хотя и взрослая, расплакалась и побежала к отцу.
        - Батя! - кричала она на бегу. - Что он говорит?! Что он говорит такое ужасное!
        Батя, узнав, помрачнел, но не рассердился, а погладил по голове жесткой ладонью с мозолями от весел.
        - Может, кто так и делает, Янка, - сказал он серьезно, - но я - нет. Грех это. Живые же души. А я не душегуб какой-то. Я честно. Может, им там пощастыть, бедолагам.
        - Где? - спросила она тогда.
        - На другом берегу.
        Она поверила, хотя среди новоприбывших встречались и противные. Например, одна дамочка, которой она вынесла на крыльцо кринку с молоком, отказалась пить.
        - Вы кладете в молоко лягушку, чтоб не скисало, - сказала она, брезгливо сморщив тонкий нос. - Как это можно?
        - Зачем? - удивилась Янка. - У нас хороший погреб.
        Но дамочка так и не поверила.
        А один раз река принесла человека. Как раз когда они удили рыбу с мостков, вернее, батя удил, а Янка чистила, потрошила и полоскала в реке. Ее тень плясала на зеленой мутной воде, и, если приглядеться, было видно, как по рыхлому дну медленно-медленно ползет ракушка-перловица.
        Лодка, вертясь, выплыла из-за островка, заросшего ивами. Отец, хлюпая болотными сапогами, подошел к лодке, подтянул ее багром и заглянул внутрь. Янка, перевесившись с мостков, тоже заглянула, вытянув шею и одновременно боясь, что увидит что-то очень страшное и неприятное. Мертвяка, например.
        Человек и правда лежал в лодке лицом вверх, закрыв глаза. Волосы его шевелились в воде, которая всегда скапливается на дне лодки, на них налипла серебристая чешуя плотвичек.
        - Ой! - сказала Янка и непроизвольно поднесла руку к губам.
        - Та нет, - сказал отец, - он живой. Дышит…
        Он подумал и толкнул лодку багром, чтобы ее закрутило и унесло в дальние темные водовороты, но Янка с неожиданной для себя самой резвостью прыгнула в воду и вцепилась в борт.
        - Ты ж сам говорил, батя, грех это…
        - Ох, Янка, - приговаривал отец, выволакивая лодку на берег, - допрыгаешься. Дурные люди сейчас по земле ходят, а ну как он один из них?
        - Он не может быть дурной, - возразила Янка. - Смотри, молодой какой…
        - Так что, что молодой? Ну ладно, не он дурной, другие дурные… Придут, найдут его… Опасно сейчас раненых укрывать, Янка.
        Тем не менее они переложили раненого на брезент и оттащили его в сарай, где лежала груда матрасов, набитых подгнившей соломой. Если кто из тихих ночных людей почему-то задерживался, то ночевал он тут, в сарае.
        - Зачем его - в лодку?..
        - Ну… не хотели, чтоб нашли у них мертвяка, - сказал отец, запаливая цигарку. - Подстрелили и пустили по реке. А придут за ним - где такой-то? А нет такого-то. И не было никогда.
        - Что он им плохого сделал?
        - Не знаю, доча. Сейчас все делают друг другу плохо. Время такое.
        Новый человек лег на матрас и лежал так, приоткрыв сухие черные губы, пока она поила его молоком. Через несколько дней он уже держал кружку слабыми тонкими пальцами, накинув для тепла на плечи кожаную куртку с дыркой на рукаве.
        Ночами продолжали полыхать сухие зарницы, и в воздухе стоял железный острый запах.
        Еще через день новый человек, сидя на солнышке у сарая и грея раненое плечо, спросил:
        - Тебя как зовут?
        - Янка.
        - А меня - Никодим.
        - Ты городской? - с замиранием сердца спросила она.
        - Городской.
        - А что сейчас в городе?
        - Разруха. Голод. - Он поморщился. - А вы не хотите отдавать зерно пролетариату.
        - Кому?
        - Голодающим рабочим.
        - У нас нет зерна, - сказала она. - Только чтобы самим прокормиться. И еще на сев. Если отдать все, что же мы будем делать весной?
        - Но в городе голодают, - сказал он возмущенно. - А у вас типично кулацкая психология. Не сознаете серьезности момента.
        Он взмахнул рукой, но тут же поморщился и уронил ладонь.
        - Это ты ничего не розумиешь, - сказала она сердито. - Ты и не работал по-настоящему никогда. Вон какие пальцы белые. Ты кем в городе был?
        - Наборщиком.
        - Это что такое? - Она прыснула в кулак, непонятное слово показалось ей смешным.
        - Ну, буквы. Есть специальная рама, туда ставят буквы. Надо, чтобы быстро. Они из свинца. Свинец вредный.
        - У нас грузила из свинца, - сказала она. - И ничего они не вредные. А зачем буквы?
        - Чтобы печатать книжки. Газеты.
        - Зачем нужно так много книг? Вы что, городские, все время читаете?
        - Есть буржуазная литература, - сказал он непонятное, - а есть наша. Пролетарская. Я печатал прокламации. И статьи товарища Троцкого. А ты вообще умеешь читать?
        - Нет. - Она удивилась. - Зачем? Отец Йожка умеет читать. И писать. Ему положено.
        - Ну вот, у него есть печатная книга…
        - Вовсе нет. У него писаная книга. Так и называется - Писание. Потому что от руки писано.
        - Вы тут какие-то совсем отсталые, - сказал он. - Я видел, у тебя в хате в красном углу сплошное мракобесие.
        - У нас нет никаких бесов, - обиделась она. - У нас святые висят. Святой Николай, и Прасковья, и святой Христофор… Пойдем, пойдем, я тебе покажу.
        Она взяла его за здоровую руку и потащила к дому. Он вежливо вытер ноги о половичок, но мама, которая месила тесто, все равно поглядела на него неодобрительно и поджала губы. Под иконами теплилась лампадка, а над святой Прасковьей висело расшитое полотенце, все как положено.
        - Это и есть мракобесие, - сказал он укоризненно, уже когда вышел на крыльцо. - Один обман. Поповщина. Иконы - это и есть мракобесие. Как можно молиться человеку с собачьей головой?
        Она торопливо перекрестилась.
        - Это же святой Христофор. Он псоглавец. Они живут там, далеко на севере, там холод и вечная ночь и поземка свищет… И они дикий народ, псоглавцы, и свирепые до ужаса, а святой Христофор был самым из них свирепым, а потом встретился ему на пути Христос в образе младенца, и святой Христофор сжалился над ним и перенес его через ручей, и постигло его Божье слово…
        - Я ж говорю, бабьи сказки, - презрительно сказал он.
        - Ты просто не знаешь.
        - Знаю. - И сухо добавил: - Мой отец был попом. Священником.
        - А ты с ним не ладишь, ага?
        Он промолчал, и ей стало его жалко.
        Приближался Яблочный Спас, и повсюду летали тяжелые одурелые пчелы. Столбы солнечного света стояли меж белеными стволами плодовых деревьев. Слышно было, как в камышовой заводи плеснула тяжелым хвостом рыба. Дверь в хату чернела прямоугольным зевом, и только если присмотреться, становился виден трепещущий, бледный огонек лампады.
        - Псоглавцы живут на севере, - терпеливо повторила она. - Сама я не видела, но батя видел убитого песьего человека, когда был совсем еще молодой. Иногда в крещенские морозы вокруг месяца делается хрустальное кольцо. Тогда они выходят из своих ледяных укрытий, идут в человеческие деревни. Иногда даже добираются сюда. Они режут скот. Как волки. Потому и чудо, что такой, как они, обратился к Богу.
        - Бабьи сказки, - повторил он. - Ты еще расскажи про русалок.
        - Владек-дурачок, думаешь, он почему дурачок? Он в плавнях купался, а русалка его к себе возьми и потяни. И щекочет, щекочет. Его отбили, но он умом-то и тронулся. А русалок тут полно, но к берегу они редко подплывают, только на Иванов день. Тогда можно слышать, как они смеются.
        - Вот выдумщица, - сказал он уже по-доброму.
        - И ничего я не выдумщица. - Она отбросила со лба русую прядку.- Мир чудесный. Дивный. И русалки есть, и навки в лесу. А в плавнях дальше есть островок, на нем живут зеленые люди.
        - Совсем зеленые?
        - Совсем. Как трава.
        - И ты их видела?
        - Да. - Она важно кивнула головой. - Они иногда приплывают сюда на лодках.
        - И давно они тут живут? - спросил он лениво.
        - Давно… Еще при бабке моей бабки поселились. Или раньше.
        - Может, они прилетели к нам с Марса или с Венеры? Товарищ Богданов утверждает, что на других планетах могут жить люди, подобные нам.
        - Они ж зеленые!
        - Цвет кожи для коммуниста не имеет значения.
        - Они из-под земли вышли. - Она сорвала травинку и стала ее грызть.- Из-под горы. Там, далеко, за рекой есть гора, а в ней такие ходы.
        - Тоннели?
        - Тонули? Нет, приплыли на лодках.
        - Смешно, - сказал он. - Хотел бы я на них посмотреть.
        - Так посмотришь. Они на Покрова обычаем приезжают. За яблоками и медом. У них не водятся пчелы. И яблони не растут.
        А вечером, когда закат лег красным на беленые стены хаты, пришли еще тихие люди. Мужчина, женщина и двое детей. Мальчики. Мужчина держал женщину за руку, и мальчики, бледные и серьезные, держались за руки. Младшему было лет семь. У них были сбитые босые ноги. У женщины запылился подол серого городского платья.
        - Нам говорили, - сказал мужчина, - вы перевозите на другой берег.
        Батя молча кивнул.
        Мужчина, бледный, с тонкой талией и широкими плечами, полез в карман городского сюртука и достал часы на цепочке. Последние солнечные лучи играли на желтой крышечке.
        - Вот. Больше у нас ничего нет.
        - Ой, бедные, - сказала мама, стоя в дверях. - Вот намучились.
        Но в дом она их не позвала. Мама никогда не звала тихих людей в дом, потому что по ним ползали насекомые, которые гложут человека в войну и разруху.
        Поэтому она вынесла им кружку молока и теплую краюху хлеба, и женщина сидела на бревнах и смотрела, как пьют мальчики, по очереди, передавая друг другу кружку руками в цыпках. У женщины светлые тонкие волосы стояли вокруг головы нежным нимбом, позолоченные закатом. Янка видела, что женщине тоже хочется молока, но она ждет, когда напьются мальчики, а другую кружку мама не вынесла. Тем, кто приходил вечером, она выносила только одну кружку, всегда одну и ту же.
        Вышел из сарая Никодим, привалился плечом к стене, поглядел мрачно. Потом сказал с вызовом:
        - Здравствуйте, товарищи.
        - Мы тебе не товарищи, мерзавец, - тихо сказал мужчина, разглядев накинутую на плечи кожаную куртку, на которую Янка поставила заплатку.
        У мужчины натянулась кожа на скулах и обозначились сжатые челюсти, и он сделал какое-то короткое движение, словно хотел укусить.
        - Вы… - сказал Никодим и тоже стал белым с голубизной, как стена хаты, - буржуазные недобитки, вы… Да я таких…
        Он шагнул к мужчине, словно намереваясь ударить, но пошатнулся, оперся об угол сарая, и на рубахе у него стало расползаться свежее алое пятно.
        - Господи, и здесь, - то ли всхлипнула, то ли рассмеялась женщина.
        - Не звертайте уваги, - вмешалась Янка. - Он же малахольный… видите, рука прострелена.
        - Лучше бы у него была прострелена голова, - сказал мужчина. Он тоже отвел руку для удара, и сейчас, когда Янка схватила его за рукав, брезгливо стряхнул ее пальцы.
        Она подошла к Никодиму и, чуть толкнув его за плечи, сказала:
        - Не твое дило. - И обернулась к мальчикам, наблюдавшим за ней исподлобья: - Пойдемте… пошукаем яйца. Хотите яйца?
        Они дали увести себя, а когда вернулись, то у Янки в фартуке было несколько коричневых яиц с налипшим куриным пометом. Она переложила их в лукошко и протянула женщине:
        - Вот… Возьмите… Хлопчикам.
        - Спасибо, - сказала женщина, но как-то устало и безразлично, словно из вежливости.
        А Никодим, белея рубашкой в глубине сарая, крикнул:
        - Кого ты кормишь, Яна? Подумай только, кого ты кормишь?
        - То ж человек, как и ты! - крикнула она в темноту.
        Пришел отец, держа на плече весла, коротко бросил:
        - Собирайтесь.
        И мальчики опять взяли друг друга за руки. А мужчина подошел к двери сарая и сказал:
        - Я вас ненавижу. Сейчас мы уедем навсегда, но я вас ненавижу. Вы разрушили мой дом. Вы сожгли мою библиотеку.
        - Это пролетарское возмездие, - угрюмо отозвался Никодим из тьмы сарая.
        Янка подумала, что ему, наверное, очень плохо и он держится из последних сил, чтобы не уронить себя в глазах чужака.
        - Вы, простите, кто по профессии?
        - Наборщик. Не ваше дело.
        - Как же вы допускаете, чтобы горели книги?
        - Ваши книги нам не нужны, - сказал Никодим.
        - А что вам нужно? Дикость? Чтобы озверевшие орды громили библиотеки?
        - Новый человек напишет новые книги, - убежденно сказал Никодим.
        - Вы идете або ж нет, господа хорошие? - спросил отец зло и затоптал цигарку сапогом.
        Мужчина пожал плечами, взял женщину за руку, и они пошли к берегу. На сгибе свободной руки женщина несла корзинку с яйцами, и Янка подумала, что они, наверное, съедят их сырыми, выпьют, как только окажутся в лодке, потому что были голодны и слабы, но не хотели и не могли есть тут, на пороге ее, Янкиного, дома…
        Туман сгустился и плавал у самой воды космами, и плеск весел то пропадал, то, казалось, доносился совсем рядом.
        Отец вернулся поздно ночью, и Янка слышала, как он кряхтит и ворочается, а потом встает с кровати, снимает со стены рушницу. И выходит, даже не сунув ноги в сапоги.
        Как была, босоногая, в рубахе, она кинулась за ним.
        На окоеме вставало багряное зарево, самой луны еще не было видно, и казалось, там, далеко, горит в огне незнакомый город. Вербы жалобно качали лохматыми головами, и летучая мышь нырнула в воздухе, чуть не задев Янку своим крылом. Янка в испуге присела: летучая мышь любит белое и может упасть на рубаху да так и повиснуть вниз головой, зацепившись коготками, а еще - вцепиться в волосы…
        Отец стоял на крыльце и курил, а потом затоптал цигарку и двинулся к сараю.
        Янка выскочила из темноты, упала ему на грудь.
        - Не пущу! - прошептала она.
        - Ну и дура, - сказал он грубо, оттолкнув ее так, что она села в мокрую траву. - Вы, девки, известно чем думаете (он сказал дурное слово). А если придут его люди и он нас выдаст? Они всех нас поубивают. И тебя тоже.
        Она внутренним взором увидела ясное лицо Никодима, светлые его глаза.
        - Его нельзя убивать, - сказала она убежденно. - Он же как ребенок. Всему верит.
        - Мы живем тихо, - сказал отец. - Нам их городские суперечки ни к чему.
        - Погоди, батя, - сказала она умоляюще. - А давай я его завтра на остров отвезу? На Заячий остров? А?
        - Да зачем он тебе, девка? - удивился отец. Задумался. - Женихов у нас мало, вот что. Парней забрили всех, с германцем воевать… а где они, где тот германец, кто знает? Ладно. Бери лодку, только чтоб обратно в целости. И смотри, утонешь - шею сверну!
        - Не утону, батя, - сказала она благодарно. - Не тревожься, не утону…
        - Куда мы плывем? - удивился Никодим, когда они садились в лодку и она ставила на дно корзину с едой и жбан с квасом. - Рыбачить? Тогда где удочки?
        - Рыбачат сетью, дурачок, - сказала она, подоткнув подол и сталкивая лодку в воду; меж пальцами босых ног продавливался жирный ил. - Или вершой. Удочки - это господская забава. Таких простых вещей не знаешь.
        - Тогда зачем?
        - Ты ж хотел к зеленым людям.
        - Опять за свое, выдумщица?
        Плечо его было перетянуто чистым холстом, рука на перевязи, и грести ей приходилось самой. Она налегла на весла.
        Никодим выглядел поздоровевшим, щеки его покрыл слабый румянец, волосы растрепались. Он свесил здоровую руку за борт, пропуская меж пальцев воду.
        - Как на маевку прямо, - сказал он смущенно.
        - Чего?
        - Ну, мы с товарищами… обычно брали корзины с едой, собирались в роще за городом… пели революционные песни, разговаривали, кто- нибудь выступал… Обязательно что-то красное надо. Красный бант или косынка, если, ну, товарищи девушки.
        - Как, и девчата тоже? - поинтересовалась она.
        - Конечно. Женщина во всем равна мужчине.
        - У нас тоже надевают что-нибудь красное, - сказала она. - Только не в мае, а в марте. Мартовички. Красная ленточка и белая ленточка, и прикалывают к платью.
        - Белое - не наш цвет, - сказал он строго.
        Солнце нагревало воду, и над поверхностью плыла еле заметная дымка, отчего вода казалась тяжелой, будто масляной. По глади бегали, растопырив все свои ножки, водомерки. Стрекозы-стрелки, бирюзовые, как ее колечко, носились над водой, а с той ее стороны, с изнанки, висела вниз головой улитка-прудовик. Было очень тихо, только весла хлюпали, и капли обрывались с весла в воду - плюх… плюх…
        - Как тихо, - сказал он, и голос подпрыгнул над водой, как мячик.- А я думал, тут лягушки кричат.
        - Лягушки? - удивилась она. - Они больше весной…
        Мимо плыли островки плавника, гнилой камыш и щепки, река раздваивалась на рукава, расходилась, огибая заросли ивняка, и снова смыкалась.
        - Ты не боишься русалок? - спросил он ласково и насмешливо.
        Она налегла на весло:
        - Не-а, я слово знаю. Волшебное…
        В камышах кто-то страшно заухал, застонал, и он в притворном страхе вздрогнул:
        - Что это?
        Она засмеялась, откинув голову и блестя зубами и понимая, что он любуется ею, хотя и не хочет выдавать себя.
        - Дурачок, это ж выпь кричит.
        - Выпь, - сказал он, - конечно же выпь… Янка…
        - Чего?
        - Ты красивая.
        Она покраснела до корней русых выгоревших волос.
        Он смутился и, чтобы скрыть неловкость, стал поправлять повязку.
        - Расскажи мне еще про зеленых людей.
        - А чего рассказывать, - сказала она грубовато. - Люди как люди. Только зеленые.
        - Это я уже слышал. Как они появились, у вас не помнят?
        - Бабка рассказывала, что один раз в небе взошло два солнца. После этого появились зеленые люди.
        - С Марса, - сказал он. - Точно с Марса. На других планетах, Янка…
        - Знаю-знаю. Товарищ Богданов говорил.
        - Да, но Марс особенный. Знаешь, Янка, если посмотреть на него в трубу, ну, в подзорную трубу, можно увидеть каналы… линии, они пересекаются друг с другом… иногда меняют цвет. Наверное, их проложил трудящийся народ Марса.
        - Зачем трудящемуся народу рыть каналы? - удивилась она. - Лучше б хлеб выращивали. Кому они нужны, эти каналы?
        - Это гигантские преобразования, - сказал он сердито. - Как ты не понимаешь! Чтобы сделать цветущей всю планету. Например, провести воду в пустыню. Или растопить вечные льды.
        - А Марс - цветущий?
        - Нет, - сказал он и покрутил головой. - Он бурый. Красный и бурый… Наверное, там все время засухи. Я так думаю, Янка. Ты куда это гребешь?
        - К тому вот островку, - сказала она, поднимая одно весло. - Вон к той отмели. Мы вытащим лодку и поедим. Днем нельзя плавать, солнце сожжет… Ты городской, вон кожа какая белая.
        - Мне жалко, что я не могу тебе помочь, товарищ Янка, - сказал он серьезно, - хотя…
        Он спрыгнул в воду, даже не закатав штанов, и здоровой рукой потянул за борт лодки, днище заскользило по песку.
        - Осторожней, черт здоровенный, - крикнула она сердито, но он видел, что ей приятно, что он такой сильный. Она бросила весло в лодку, схватила корзинку и тоже выпрыгнула на берег. Из-под ног прыскали в разные стороны песчаные блохи.
        - Я думаю, - сказал он, растянувшись на песке под ракитовым кустом, - пролетарский разум когда-нибудь построит космический корабль. Совсем скоро. Чтобы полететь на Марс. Или на Венеру. Там, правда, должно быть горячо, потому что она ближе к Солнцу.
        Его здоровая рука потянулась к ней и как бы нечаянно, очень робко, дотронулась до ее пальцев, и она вся задрожала от этого горячего прикосновения и сделала вид, что ничего не происходит.
        - Как можно летать на звезды? - спросила она, чтобы показать, что ничего не заметила. - Они же горячие…
        - Звезды горячие, а планеты - холодные. - Он уже смелее сжал ее пальцы. - Они как Луна. Ты же видишь, Луна холодная…
        - Отчего ж она тогда светится?
        - Лучи Солнца, - сказал он, окончательно запутавшись. - Лучи Солнца… Ты знаешь, Яна… Товарищ Коллонтай утверждает… что когда молодой мужчина и молодая женщина… совершенно естественно… стакан воды… - и зашарил горячей рукой уже под рубахой ее, по ее груди, по телу, которое вдруг, несмотря на яркий солнечный свет, покрылось пупырышками. Она вскочила и уперла руки в бока.
        - Послушай, ты, попович! Не знаю, как там у вас в городе, а у нас все как у людей. Хочешь - садись в лодку, гребем обратно, падаем бате в ноги, идем к отцу Йожке…
        - Но, Янка, - сказал он, тяжело дыша, - это ж предрассудки. Поповские предрассудки.
        - А вот дам тебе веслом по голове, будут тебе поповские предрассудки! Ладно. Давай сталкивай лодку… Поплыли.
        Она наклонилась, чтобы забрать жбан с квасом, зарытый в холодный песок у кромки воды, потом подобрала юбки, из вредности высоко заголив крепкие белые ноги, и прыгнула в лодку.
        Зудел один комар, и писк его далеко разносился над водой. Потом к нему присоединились другие, и вот уже маленький черный столбик кружится над темной водой, сворачиваясь, разворачиваясь. Никодим хлопнул себя по лбу, оставив кровавый след.
        - Почему тебя не кусают?
        - Есть такая трава… я тебе ее покажу. Потом.
        Солнце село, вода вспыхнула сначала золотом, потом серебром. Туман накатил на нее, потом собрался в комки и поднялся к небу, превратившись в легкие белые облака.
        - Куда мы плывем? - спросил он растерянно. - Домой?
        - Ты ж хотел к зеленым людям. - Она подняла весло, стряхивая с лопасти серебряные круглые капли.
        - Янка, это уже не смешно.
        - Я и не смеюсь. Дывысь… вон, в небе.
        - Облако?
        - Это не облако. Это чья-то душа… Ищет дом. Их много сейчас таких… все летают, все ищут.
        - Фантазерка ты, Янка, - сказал он, уже начиная раздражаться. - Поворачивай.
        - Дурень ты, - сказала она добродушно.
        Плеснули весла. В темной воде пролегла серебряная дорожка, и кто-то ворочался в этом серебре.
        - Рыба? - спросил он.
        Она молча покачала головой.
        - Выдра? Водяная крыса?
        - Русалка, - сказала она равнодушно. - Ишь, разыгралась.
        Темное, оставляя за собой треугольный серебряный след, подплыло к лодке, и он увидел бледное лицо с темными ямами глаз. Волосы липли к щекам, ко лбу. Он отпрянул.
        - Лодку-то не качай, - сказала она.
        Из воды высунулась белая рука, уцепилась за борт лодки длинными белыми пальцами. Лодку качнуло. Янка, размахнувшись, стукнула по пальцам веслом, и рука, сорвавшись, упала в воду с рыбьим плеском. Белое тело, развернувшись и качнув напоследок лодку еще раз, ушло в глубину, плеснув темным хвостом и обдав их фонтаном холодных брызг.
        - Это же русалка, - сказал Никодим.
        - Ну, - согласилась Янка.
        - Русалка. Настоящая русалка.
        - Бабьи сказки? - насмешливо спросила Янка, уводя со лба мокрую прядь.
        - Их не бывает, - сказал Никодим. - Точно. Не бывает. Ты надо мной подшутила, признавайся? Какая-нибудь твоя подружка…
        - Ты что? - удивилась она. - Совсем дурень?
        На темных отмелях шумели темные ивы, клонили головы к воде, лодка плавно шла по стремнине. Янка вздохнула.
        - Говорят, - сказала она, - если плыть вот так, по лунной дорожке… вот так… плыть и плыть, можно…
        - Что? - спросил он почему-то шепотом.
        - Попасть в другое место.
        - Какое?
        - Никто не знает.
        Плеск весел. В дальних камышах кто-то заворочался и ухнул. Никодим сказал:
        - Это все-таки была рыба.
        - Может быть, - равнодушно ответила Янка.
        - Или выдра.
        - Ага. Или выдра.
        Вода была черной, но там, где лодка рассекала ее, на изломе, отсвечивала маленькими бледными полулунами. Иногда нос лодки разрезал плавучие островки мусора - стебли камыша, перепутанные с травой, ивовые листья, похожие на маленьких темных рыбок.
        Далеко за окоемом зарница багряной лентой обняла темный лес, острые зубцы елей взметнулись вверх на фоне дрожащего, свивающегося в кольцо света.
        - Ось, вон он. - Она показала подбородком. - Огненный змей. Они всегда на Успение прилетают. Они к вдовам ходят. Оборачиваются людьми и ходят. А вдов сейчас много, ох много.
        - Зарница, - сказал он. - Просто небесное электричество. Электричество, Янка, это ого-го что такое.
        - Батя привез однажды лампу, - сказала она. - Говорил, електрическая. Нажали на пимпочку, а она не горит.
        - Конечно не горит, - сказал он серьезно. - Для этого нужны особые провода. И еще электростанция, чтобы вырабатывать электричество. Я тебе потом объясню.
        Она пожала плечами, одновременно налегая на весла:
        - С керосинкой проще.
        Никодим помолчал, потом спросил:
        - А русалки нас больше не тронут?
        - Не-а, они сейчас сонные.
        - А этот ваш… дурачок?
        - Так то ж на Иванов день.
        С весла сорвалась капля, ударила по воде, и где-то внизу, из-под воды, ей ответила тихая, но частая барабанная дробь.
        Он вздрогнул. Она усмехнулась, зубы блеснули в темноте.
        - Это ж рыба. Вьюн. Такая рыба, болтливая дуже.
        - Куда твой отец увез этих… недобитков?
        - Людей, - сказала она терпеливо.
        - Людей.
        - Я ж говорю, на тот берег.
        - А что там?
        - Не знаю. Батя говорит, если долго плыть… а потом ехать, будет большой город. Он говорит, там, в этом городе, женщины летом ходят с парасольками.
        - Парасольки?
        - Да, такие шляпки на палочках.
        - А, зонтики. От солнца. Это буржуазное украшение. От дождя - другое дело.
        - Это чтобы солнце не пекло, дурачок. Когда солнце голову напечет, с человеком знаешь что может быть?
        Она помолчала и оглянулась через плечо:
        - Вон, дывысь.
        - Что там?
        - Заячий остров.
        Еще несколько сильных гребков, и лодка бесшумно заскользила по зарослям высокой травы, растущей прямо из воды. Трава расступалась перед носом лодки и смыкалась у нее за кормой. Луна висела над дальним берегом как круглое красное зеркало, отражающее невидимый отсюда пожар.
        Потянуло холодом. Туман вновь начал свиваться меж травой, и оттуда, из тумана, выросли торчащие из воды колья. Много-много кольев.
        Янка подняла весла и так и застыла, с весел срывались и прыгали в воду капли, а лодка сама по себе скользила по воде, и Никодим увидел темную фигуру, выступившую из тьмы. Кто-то шел рядом с лодкой, бесшумно, не произнося ни слова. Наверное, тут было совсем мелко.
        Потом лодка подплыла к частоколу, и Янка спрыгнула в воду и привязала лодку к одному из кольев, потом нагнулась, достала из-под лавки мешок, а заодно прихватила и фонарь, который стоял на носу.
        Ему стало неловко, и он здоровой рукой взял у нее мешок.
        - Что там у тебя?
        Мешок был тяжелый.
        - Мед. Яблоки. Я ж говорила, у них не растут яблони.
        Вода по-прежнему плескалась, но уже только-только покрывая ступни, и Янка запалила фонарь. Рядом с ними стояла женщина.
        Никодим изумленно поглядел на нее.
        - Она ж совсем зеленая, - выдохнул он в ухо Янке.
        Та серьезно кивнула:
        - Я ж говорила.
        У женщины была изумрудная гладкая кожа и волнистые темно-зеленые волосы, а глаза - как серебряные монеты.
        - Как добрались? - спросила она нежным голосом.
        - Та река ж спокойная, - ответила Янка.
        - Хорошо, - сказала женщина, - идите. Отдыхайте.
        Она шла впереди, и Никодим увидел, что одета она в белую холщовую рубаху до щиколоток, а ступни у нее босые и ногти на ногах ярко-голубые, как воронье яйцо. На песке оставались цепочки узких темных следов.
        Дом стоял среди ивняка, на высоких сваях, точно на куриных ножках. К двери была приставлена деревянная лестница. Рядом с домом был вбит такой же высокий кол, рядом с ним, распространяя запах дегтя, на песке боком лежала узкая легкая лодка.
        - Это зачем? - удивился Никодим.
        - Когда полная вода, - объяснила Янка, - заливает их. Теперь понимаешь, почему тут не водятся яблоки? И пчелы.
        - А зайцы водятся?
        Она недоуменно повернулась к нему.
        - Ну, остров-то Заячий…
        - Ну да. - Она серьезно кивнула. - Зайцы всегда знают, какой остров уйдет под воду совсем, а какой - нет, вот и собираются тут. У них договор.
        - Какой?
        - Что зайцам можно тут оставаться. Когда полная вода. Хотя я не понимаю, чего их жалеть, они ж деревья подгрызают. Видел наши яблони? Это от зайцев, а ты думал?
        В доме было чисто и пусто. Стол выскоблен добела, на лавках красно-белые узорчатые полотенца, в красном углу - икона с ликом Божьей Матери и бледный язычок лампадки.
        - Вот вы, товарищи, прилетели с Марса, - укорил Никодим, - а в Бога верите. Это нехорошо.
        - Мы соблюдаем обычаи, - сказала женщина, накрывая на стол. - В чужой земле всегда надо соблюдать обычаи. Это правильно.
        - А мы вот не соблюдаем, - сказал Никодим, жадно вгрызаясь в душистый ломоть хлеба. - Мы переменим обычаи. Вот увидите. Проведем везде электричество и просвещение наладим, и вместо этой доски в каждом красном углу, в каждой избе будет радио. Или, - глаза его загорелись,- оно еще и картинки показывать будет, ну, что делается в мире.
        - Вы считаете, так уж важно знать, что делается в мире? - спросила женщина.
        Она сидела и слушала его, подперев щеку зеленой рукой.
        - А как же, - серьезно сказал Никодим. - Международная обстановка… Республика в кольце врагов…
        - Какая республика? - удивилась женщина.
        - Вы прямо как в медвежьем углу. Вам обязательно, обязательно надо в город. В самый Питер. К товарищу Луначарскому. Или товарищу Богданову. Вот он обрадуется. Скажите, - спросил он уважительно, - ну и как там у вас, на Марсе?
        - На Марсе исключительно холодно, - вежливо ответила женщина. - Ветер гонит сухой песок. Нет воды.
        - Поэтому вы поселились на реке, да?
        - Мы любим, когда много воды, - сказала она.
        - А каналы? - спросил он нетерпеливо. - Расскажите про каналы…
        - Каналы засыпаны песком, - сказала женщина, - бурым песком.
        - Что же там, - огорчился он, - ваши товарищи не построили новый, лучший мир?
        - На Марсе? - переспросила она. - Нет.
        - А на Венере?
        - На Венере тоже ветер, - сказала она. - Горячий, влажный ветер. И бури. Как вы это называете? Электрические грозы, да. Очень сильные.
        - А скажите, товарищ марсианка… - Он подумал. - Что же вы скрываетесь? Ну, я понимаю, наверное, вы не хотели показываться буржуям и помещикам. А теперь? Вот вы прилетели к нам сюда… Зачем?
        - Мы беженцы, - сказала она.
        Он так удивился, что уронил хлеб.
        Женщина пододвинула ему крынку с молоком и улыбнулась. Молоко тоже было каким-то зеленоватым, но вкусным.
        - Чему вы удивляетесь? - спросила она. - Разве у вас нет своих беженцев?
        Он вспомнил худого мужчину с тонкой талией и широкими плечами и его красивую жену. Сейчас нельзя заводить семью, подумал он. Иначе гниль заберется в самое сердце, и будешь, как эти, вместо того чтобы драться до последнего патрона, бежать, как заяц, спасая жену и детей. Заяц. Заячий остров.
        - Беженцы от кого?
        - От войны… У нас идет война… так давно, что никто и не помнит, когда она началась.
        - А кто с кем воюет?
        - Все со всеми.
        - А что же… ваш пролетариат не восстанет? Когда война… это очень удобно, это хорошо, это революционный момент. Товарищ Троцкий…
        - У вас, похоже, много товарищей, - сухо сказала она.
        - Это обращение, - пояснил он. - Это значит - мы все, все, кто строит светлое будущее, братья. Друзья.
        - Понятно. Кстати, что это у вас на плече? Повязка? Вас ранили?
        - Да… Кое-кто сопротивляется. Не хочет строить светлое будущее.
        - Все как всегда, - сказала она и прикрыла зеленые веки. Потом открыла их, резко, будто хлопнула крыльями бабочка, серебряные глаза блеснули в полумраке.
        - Хотите посмотреть на товарища Троцкого?
        Никодим поглядел в узкое окошко и увидел, что снаружи стоит сиреневатый густой свет, а река плотно застлана туманом, но небо оставалось чистым, лишь луна стала бледная и полупрозрачная, как льдинка.
        - Как это возможно? - удивился он, но женщина уже встала и, подойдя к крохотному сундучку, который он попервоначалу не заметил, поставила его на стол и открыла крышку. В крышку было вделано зеркало, и он видел бледное в сумраке лицо Янки и зеленое - женщины с Марса, и обе сидели одинаково, подперев рукой щеку.
        - Только пролетариат, вооруженный знанием, - начал он, но лицо Янки в зеркале заволокло туманом, и он увидел человека с торчащей вверх гривой жестких черных волос, с блестевшими на носу круглыми очками, в черной кожаной куртке, почти такой же, как у него самого, он говорил что-то, вздернув кверху руку, сжатую в кулак. Человек стоял на трибуне в белом зале с колоннами, а перед ним волновалось море лиц, и люди кричали что-то, и вся сцена была залита ярким белым светом…
        - Вот это и есть электричество, товарищ марсианка, - сказал он, жадно подавшись вперед.
        - Да-да, - согласилась женщина.
        - Так вот он какой, товарищ Троцкий… А товарища Ленина можно?
        - Товарищ Ленин сейчас отдыхает, - строго сказала женщина.
        - А… я могу послать сообщение товарищу Троцкому? Или Богданову?
        - О чем? - удивилась зеленая женщина.
        - О том, что я вступил в контакт с марсианскими товарищами хотя бы, - сказал Никодим. - Вы ведь понимаете, это очень важно. Быть может, товарищ Богданов мечтал об этом всю жизнь.
        - И вы тоже? - спросила женщина сочувственно.
        - И я тоже… - Никодим кивнул. - Я набирал… книжку по астрономии. Про звезды и планеты. А в газетах были сводки с полей сражения. Ипр, Верден… И тогда… тогда я думал: вот там, наверху, звезды. Они чистые, там нет голода. Нет разрухи… Нет войн. Я пошел в публичную библиотеку и взял журнал по астрономии. Но ничего не понял. Недостаточно образования.
        Он наклонился к женщине:
        - Когда революция победит окончательно, я обязательно пойду учиться астрономии. И еще, я думаю, нужно выпускать больше популярных журналов. Учить народ. Рассказывать, как это красиво, когда звезды и планеты - все подчиняются физическим законам, все в едином строю… А тут еще и вы… Так могу я послать сообщение товарищу Богданову, пожалуйста, товарищ марсианка?
        - К сожалению, нет, - сказала женщина. - Ведь у него нет подобного устройства. Как же он вас услышит?
        - Но у него наверняка есть телефон.
        - К сожалению, - повторила женщина, - телефон и устройство, которое вы видите перед собой, работают на основе совершенно различных принципов.
        - Но вам обязательно, обязательно надо объединиться с победившим пролетариатом, - сказал он серьезно. - Поддержать его. А что вы зеленые, пускай это вас не смущает. Для пролетарского сознания люди с другим цветом кожи - братья.
        - Мы обсудим это, товарищ Никодим, - ответила зеленая женщина.- Такие вопросы с кондачка не решаются.
        - Да, - сказал он, - да, конечно.
        - А пока, если хотите, можем подлечить вашу революционную рану. Вы же доверяете нам, товарищ Никодим?
        У нее голос был суше и строже, чем в начале разговора, зеленые волосы сами собой свились в пучок, и теперь она очень напомнила Никодиму знакомую курсистку Бэллу. Бэлла ему очень нравилась, не так, как Янка, по-другому, с ней хотелось бок о бок стоять на баррикадах и умереть за правое дело.
        - Да, - сказал он и облизнул сухие губы, - конечно. Действуйте, товарищ марсианка.
        Вошла еще одна женщина, тоже зеленая, и стала в дверях, и по тому, как резко обрисовалась в дверном проеме ее фигура, он понял, что уже наступило утро. У второй зеленой женщины в руках была миска с водой, и эта вода бурлила сама по себе. Ловкими зелеными пальцами она размотала повязку на плече Никодима. Вода была не совсем вода, она пахла резко и остро, и женщина, улыбаясь ему добрыми и печальными серебряными глазами, промыла рану чистой холстиной. Он на миг ощутил резкое головокружение и странное жжение в плече, а потом увидел, как рану затягивает чистая розовая кожа.
        Потом вторая марсианка вышла, а вместе с ней вышла и Янка, так тихо и незаметно, что он даже и не вспомнил, когда она встала из-за стола.
        - Ваша наука далеко ушла вперед, - похвалил он оставшуюся женщину. - Вы можете очень помочь нашим товарищам. У нас сейчас очень плохо с медициной. Тиф, ранения… Наши товарищи врачи делают все возможное…
        - Надо посоветоваться, - сухо сказала женщина, - обсудить.
        - Да, конечно. - Он на миг задумался, что-то тревожило его, как соринка в глазу. - А где же ваши мужчины?
        - Ушли на войну, - сказала она печально. Облик ее опять изменился, и она сделалась девушкой, печальной и грустной.
        - Давно?
        - Очень давно.
        - Еще на Марсе?
        - Нет, - покачала головой она, - совсем в другом месте.
        - И как же вы справляетесь, одни?
        - Нам помогают, - сказала она. - Делятся с нами едой. Предметами первой необходимости. Бывают, конечно, и трудности. Особенно в холодные зимы, когда днем темно, как ночью, и река замерзает… Тогда по льду сюда пробираются псоглавцы, а от них очень трудно отбиться.
        - Кто? - Он недоуменно поглядел на нее.
        - Ох! - Она прикрыла рот зеленой рукой. - Я что-то не то сказала. Извините.
        - Ничего, товарищ марсианка. Я же понимаю. Вы просто еще не очень хорошо овладели нашим языком.
        - Да, - кивнула она, - в этом-то все и дело. Вот если бы вы, товарищ Никодим…
        - Да? -…Задержались на недельку и рассказали бы нам о международной обстановке. Мы были бы вам очень благодарны. И о революционном моменте. Вы ведь наверняка подкованы в этом вопросе?
        - Да! - сказал он. - Да! Я, вы знаете, я работал в подпольной типографии. Набирал революционную газету “Правда”, “Манифест Коммунистической партии” товарищей Маркса и Энгельса. Я посещал марксистский кружок.
        - Вот и хорошо, - доброжелательно сказала она. - А то мы, кажется, товарищ Никодим, тут немного отстали от жизни. А вы заодно восстановили бы свои силы. У нас тут тихо. Спокойно.
        Ему вдруг стало очень тепло и сонно, это, наверное, оттого, что заживает рана, подумал он, хорошо, когда рука больше не болит. Он знал, что пулю, разворотившую ему плечо, так и не удалось вынуть, и она осталась там, в кости, и теперь таким же шестым чувством знал, что больше там ее нет. Какая замечательная, прекрасная идея. Ведь они на своем Марсе наверняка не изобрели марксистско-ленинского учения, иначе Марс сейчас был бы цветущим, прекрасным, зеленым миром и на нем бы росли яблони.
        - А где Янка? - спросил он не столько по побуждению видеть ее, сколько потому, что не мог не спросить.
        - Товарищ Янка прибудет позже, - сказала женщина, и это было очень просто и понятно: конечно же, товарищ Янка прибудет позже, и тогда он познакомит ее с революционным учением товарища Маркса. Удивительно, почему он раньше этого не сделал…
        - А вы покажете мне товарища Ленина? - спросил он сонно.
        - Вот ты, Янка, всегда так, - укорял батя, - как вобьешь что-то себе в голову…
        Но Янке видно было, что он на нее не сердится, а, наоборот, скорее гордится упрямством дочки.
        - Высадила бы его, да и домой… Вон сколько времени потеряла.
        - Хотела как лучше, - сказала Янка, накидывая на плечи кожушок и подворачивая косу в тяжелый узел. - Чтобы не забоялся он.
        - Такой забоится…
        - Не скажи, батя, вон русалка когда играла, ну та, что у третьей верши обычно плещется, он аж позеленел весь.
        - А ты ее, заразу, веслом, - посоветовал батя.
        - Ну, так ты ж учил… Я ее по рукам, по рукам…
        Сметанные стога заносил мелкий серый снег, и все вокруг было серое и рыжее, и Янка почувствовала, как наваливается на нее неодолимый сон.
        - Мама уже спит, - сказал отец, кивнув на старую, скрипучую вербу с огромным дуплом, возвышающуюся на заднем дворе. - Да и нам пора. Я, вон, тебя дождаться хотел, аж пальцами веки держу…
        - Ага, - согласилась Янка. - Звыняй, батя… Ты вот мне скажи… Мы стараемся, чтобы как люди, чтобы как отец Йожка учил, чтобы добро к ближнему и милосердие… А они почему не стараются? Что ж они так, друг друга?
        - Тому що они люди, глупая, - пояснил отец и затоптал цигарку сапогом. - Им не надо стараться… Ну, не плачь, доча. Этот тебе все равно не пара был. Горяч очень. Вот поживет он там с недельку, и повыбьет из него эту его дурь. Иногда это человеку на пользу идет. А как вернется, лет через сто… ну не плачь, говорю тебе. Я уж и скотину тетке Ярине загнал, и хату заколотил. Пошли спать…
        - Вот еще скажи мне, батя, - Янка сонно завозилась, устраиваясь в уютном, теплом скрипучем мраке, - а правда… куда ты тех людей перевозишь, а?
        - На другой берег, доча, - глуховато отозвался отец, - на другой берег.
        This file was created
        with BookDesigner program
        [email protected]

01.06.2009