Княженика. Книга 1. Золото Юлия Евгеньевна Галанина
        Княженика #1
        Новый большой роман «Княженика».
        Речь там идет о людях, об оборотнях, о Северном Байкале и о Древней Руси, о горестях и радостях. Она о многом, но в первую очередь - это история о любви.
        Юлия Галанина
        КНЯЖЕНИКА
        Книга первая
        ЗОЛОТО
        ^^ПОРТРЕТ КНЯЖЕНИКИ РАБОТЫ ЛЮБОВИ САЗОНОВОЙ (ИРКУТСК)^^
        Пролог
        Я и не знала, что ранним утром, когда стихает ночной ветер, горы на том берегу отражаются в ясных водах озера и сердце рвется на части от их красоты.
        Глава первая
        ОТЪЕЗД
        
        Над плотиной, хорошо различимые в небе, парили, закладывая круг за кругом, черные птицы.
        Снизу она была похожа на ворота Мордора из фильма «Властелин колец», такая громадная. Мы с папой стояли на правом берегу Енисея, около зданий, там, где берег усеян красными камнями, и смотрели. Поезд был через два часа, папа настоял на прощальной поездке.
        Глупо конечно, но я подобрала камушек на память. Вблизи он был не красным, а скорее кирпично-бежевым. Одни грани были темными, почти черными, а другие песочными.
        Напишу на нем «Красноярская плотина». Потом, когда доедем. Я сполоснула камень в Енисее и спрятала в рюкзак.
        Надо было подниматься наверх, к небольшим, словно игрушечным сосенкам. За ними на трассе фырчало такси. Папа не отрывал взгляд от плотины, сдерживающей Енисей. А может быть, он ее и не видел, о маме думал.
        С ней все хорошо. Если было бы плохо, мы бы тут не стояли.
        Такси бибикнуло. Таксисту разницы нет, сколько мы смотреть будем, он не спешит. Это он за нас волнуется, чтобы мы не опоздали. Гудок вывел папу из транса, он повернулся и пошел, руки в карманах.
        Он сел на переднее сиденье рядом с водителем, я забралась на заднее. Уткнулась носом в стекло: люблю ехать и смотреть в окно. Приземистая тойота мягко тронулась, оставляя красноярскую плотину и черных птиц позади.
        Странно, когда жизнь течет, течет - и, вдруг, бац! - резко-резко меняется.
        - Лисеныш, так надо, - сказал тогда папа.
        Надо так надо, я не спорила.
        Они бы никогда не ввязались в эту дурацкую ипотеку, если бы не я. Точнее не мамина навязчивая идея, мол, наконец-то, надо пожить, как нормальные люди. Чтобы у ребенка была своя комната. И вообще.
        Если бы меня хоть кто-то спросил, что я об этом думаю, то я бы четко сказала: не нужно мне никаких комнат, вообще ничего не нужно, только бы родители не волновались и не дергались. И меня не дергали, заботясь обо мне изо всех сил.
        Мама, которая эту кашу заварила, на самом деле боялась ипотеки, как не знаю чего. Она вообще всю жизнь боялась. Боялась за отца, провожая его в полеты. Боялась, что библиотеку сократят и их - библиотекарей - заодно. Боялась, что двух детей они с отцом на ноги не поставят, поэтому завели только меня. Боялась, что даже мне одной не смогут обеспечить «достойное будущее» - и ради этих странных слов была готова на костер взойти, лишь бы ее девочке досталось все самое лучшее, самое-самое.
        Папа не перечил, когда мама объявила, что надо успевать оформить кредит, пока я в школе. Потом будет институт, студенчество, ребенку нужно создать условия. Мы как раз перебрались из Улан-Удэ в Красноярск, понемногу обживались на новом месте, снимали жилье.
        Квартиру по ипотеке купили в новостройке, рядом с гостиничным комплексом «Сибирь». Мама гордилась, что микрорайон новый, современный. Высоченные многоэтажки, автострады. А по квартире можно на самокате ездить. Два санузла, господи боже мой. При родительской спальне и при моей. Новая школа - рядом. И остановка. И все, что хочешь.
        Мама так и не привыкла к квартире своей мечты, ходила там по стеночке, садилась на краешек стула, словно она в гостях, а не дома. Ну, еще бы, она же мне это счастье купила, не себе.
        А потом пилотам стал задерживать зарплаты. Наросли, как снежный ком, долги за авиатопливо. И папино авиапредприятие обанкротилось.
        Папа скрывал от мамы положение вещей, сколько мог, зная ее характер. Но попробуй тут скрыть, когда вся страна знает, что пилоты и диспетчеры бастуют, требуют выплаты денег.
        Черт бы побрал телевизор в библиотеке, зачем он там вообще, хотела бы я знать! Библиотекари должны книжки читать, а не в телевизор пялиться!
        Узнав, как на самом деле все обстоит, мама не проснулась.
        Вот просто взяла и не проснулась следующим утром. Сколько ни будили. Врач объяснил, что она устала бояться.
        Воплотился в жизнь мамин персональный ужас, и она сбежала от него в беспамятство, не зная, как теперь бороться в реальности.
        Маму отвезли в больницу. Папа срочно улетел в Москву, на биржу пилотов, есть такое место, где можно получить работу. Веселенький получился август. Особенно, когда врачи сказали, что мне лучше пока маму не навещать: это мы с папой ее самые большие страхи, она ведь не за себя, за нас боится, и сейчас, измотанная неравной борьбой с жизнью, она, чувствуя наше присутствие, все глубже и глубже забирается в дебри забытья, как раненый зверек в заросли. Ей просто нужно отдохнуть. От всего. И от нас - в первую очередь. И как долго будет длиться это забытье - никто сказать не может.
        Папа прилетел с новостями. Хорошими или плохими - это как посмотреть. Да, он опытный летчик, да, у него фантастический налет часов, но возраст тоже никуда не денешь. Рассчитывать на многое не приходится. Транспортный борт где-то в Южной Африке, вот вакансия, которую удалось получить. Возить разные темные, явно мутные грузы для африканских князьков. (Как раз работа для наших высококвалифицированных летчиков и моряков, просто созданная для них.) В других условиях папа никогда бы не согласился на эту каторгу, но тут пришлось.
        И еще мы придумали сдать нашу новенькую, огромную, замечательную квартиру. Чтобы отрабатывала свою ипотеку, гадина. И чтобы маму было можно перевести в частную клинику с хорошим уходом.
        Оставалось только решить, что делать со мной.
        Вот папа и сказал:
        - Лисеныш, так надо…

* * *
        Август в этом году был солнечный, но вот сегодня погода что-то испортилась. Косые струи дождя залили боковое стекло «тойоты». Внутри машины окна запотели, пришлось протирать. Значит, на улице похолодало. Позади остался Дивногорск - забавный город на склоне, где улицы идут вдоль горы, а тропинки между домами выводят к Енисею. Мы заехали в Дивногорск на минуточку, на главную его площадь. Купили чипсов, пива отцу и «Миринду» мне. В последнее время мы, похоже, только этим и питаемся, папу подзаклинило на чипсах и газировке. А-а, все равно: ничего не хочется.
        На пути в город он попросил таксиста остановиться еще и у осетра. Мол, обязательно нужно на астафьевского осетра посмотреть, как же без этого?! Хорошо, что дождь немного утих. Таксист заехал на площадку, мы выбрались на мокрый асфальт, пошли на утес по выложенной плиткой тропе. Было тихо, дождь спугнул туристов. Продавцы сувениров и шашлычник укрылись под навесом. Ветер сбивал капли с мокрых сосновых веток.
        На вершине утеса металлический осетр прорывал сеть, вырываясь на волю. Под осетром на постаменте лежала раскрытая каменная книга. Отсюда, с высоты, могучий Енисей виден как на ладони, и в сторону города, и в сторону плотины. Жаль только, что небо затянуло, все кругом стало словно в пелене: и горы, и зажатая меж ними река. Но все равно, простор поражал.
        - Вставай у осетра, щелкну тебя! - велел папа, доставая цифромыльницу.
        Не успела я замереть около книги, как налетел ветер, нахмуренные тучи словно лопнули, дождь хлынул с новой силой. Пришлось, сломя голову, бежать по тропинке к машине. Но сделать фотографию папа успел и спрятал мыльницу под курткой, словно ценную добычу.
        Больше уже не останавливались вплоть до вокзала.
        Наш маршрут был таким: от Красноярска до Иркутска поездом. Это первая часть пути. Вторая часть пути - кометой. От Иркутска до поселка Нижнеангарск.
        Можно было самолетом - но папа сказал, что скоро налетается до тошноты. Был путь и короче: сразу поездом до города Северобайкальска, от которого до поселка маршрутки ходят, - но папа хотел повидать Байкал перед отлетом в Африку. Проплыть по нему с юга на север.
        Тогда, когда разобрались с папиной работой, встал вопрос, что делать со мной. Я же первая и предложила сдать квартиру в аренду. Мысль о том, что я останусь в ней одна - вызывала у меня нервную дрожь. Это ведь из-за нее все и случилось.
        Был бы Красноярск для нас родным городом - все бы сложилось по-другому. Уж кто-нибудь бы меня приютил на время папиного контракта. Но слишком мало мы тут прожили. Да еще школа, последний класс, ЕГЭ и все такое…
        - Давай я отвезу тебя к тете Неле, - предложил отец. - В поселке учиться тебе будет спокойней, чем в городе. А я буду знать, что ты рядом с родными, уж что-что, а с голоду не помрешь.
        - Лучше бы мне рядом с мамой, - буркнула я.
        - Алиса, ты же слышала, что врач сказал. Ей пока надо побыть без нас. А тебе нужно в школу. А мне в Африку.
        Это был выход, папа был прав. Если мы сдаем квартиру, а я перебираюсь в поселок на северной оконечности Байкала, где живет тетя Неля, сестра отца, то хватит и на ипотеку, и на больницу. Должно хватить. А деревенская жизнь всегда была дешевле городской, сейчас для нас это очень важно.
        И эти треклятые квадратные метры не будут мне мозолить глаза.
        Когда принимаешь какое-нибудь решение, сразу легче становится. Кошмарный август подходил к концу, мы заказали контейнер, и я закинула в него все свои вещи, вообще все, что смогла запихнуть. Квартира стала пустой, как будто мы в ней и не жили. И от этого было легче.
        Контейнер отправили в Нижний, так сокращенно называют Нижнеангарск его жители. Ключи отдали новым жильцам. Заехали в клинику к маме. Там было лучше, чем в прежней больнице. Отдельная палата, вежливая медсестра. Тихо и уютно. Респектабельно. Состояние мамы было стабильное.
        То есть сил проснуться у нее, по-прежнему, не было.
        …Отец встретил маму поздно. Ведь первым делом самолеты.
        Рейс был на Бодайбо, но вмешалась погода. Пришлось срочно, в тумане, чуть не цепляя крыльями за борта ущелья садиться в Северомуйске, на трассе БАМ, в поселке строителей самого длинного в мире тоннеля. И ждать, пока разъяснит. С горя пилот Андрей Сибирский пошел в местную библиотеку взять чего-нибудь почитать, скуку скрасить. Вот так перед мамой оказался прекрасный принц ее грез.
        Все так хорошо начиналось и вот как обернулось… Маме без нас лучше, чем с нами. Пусть так, только пусть вернется, отдохнет и вернется. Мы ведь справились почти со всеми бедами, хотя, конечно, лучше маме не знать, что папа летит в Южную Африку.

* * *
        В поезде, наконец-то, был нормальный чай вместо осточертевшей «Миринды». И вообще, мы пошли в вагон-ресторан и наелись. Настоящий борщ (для папы), настоящая котлета, салат капустный. Поезд увозил нас от всего случившегося. Куда - неизвестно, но неизвестность пугала меньше, чем те беды, что мы оставили вместе со сданной в наем квартирой.
        Было как-то особенно уютно сидеть в теплом вагоне-ресторане, смотреть, как за большим поездным окном хлещет дождь, цеплять вилкой жидковатое картофельное пюре (хотя надо бы ложкой). Колеса стучали на стыках рельсов. Чай колыхался в стакане с подстаканником. Я начала отключаться прямо за столом. Держа свое чадо почти за шиворот, папа довел меня до купе, я нырнула под колючее одеяло и под равномерное - тук-тук… тук-тук…тук-тук… - заснула.
        Поезд прибыл в Иркутск ни свет ни заря. Так было надо, чтобы успеть на комету. В окнах вагона с одной стороны виднелся красивый старинный вокзал, с другой - Ангара.
        И над ней вставало солнце.
        Выгрузив меня на кресло в зале ожидания, папа отправился вызывать такси. Я спала, сидя в кресле, обнимая рюкзак. И внутри меня колеса все еще стучали по рельсам: тук-тук… тук-тук…
        Пришла заказанная машина, и мы поехали через утренний, сонный еще город. По мосту пересекли Ангару прямо над вокзалом. Покрутили по центральным улочкам, проехали мимо сквера, мимо городского парка и понеслись в сторону плотины. За ней на берегу водохранилища была пристань «Ракеты». Я сонно удивилась: почему ракета, а не комета?
        - Сейчас мы сядем на «Ракету», - объяснил мне, как маленькой, папа, - которая довезет нас до «Кометы». «Комета» - судно мощное, морское, она базируется в Порту Байкал. А «Ракета» - речной перевозчик, она меньше.
        Ну и ладно, ракета так ракета. На ракете до кометы.
        На территории пристани пламенели клумбы. Алые, желтые, бордовые георгины. Небольшие. Я уставилась на них, словно никогда цветов не видела. Посадку на «Ракету» уже начали, народ толпился на одном из причалов, по одному исчезая в чреве белого, распластанного по воде судна. Кресла в салоне были такими же, как в самолете. Синие, с белыми подголовниками. Было странно видеть в окно (иллюминатором его назвать язык не поворачивался), что вода так рядом.
        Тихонько урча, «Ракета» отошла от пристани, развернулась.
        По правому борту проплыла бетонная лента плотины, украшенная рекламными баннерами. Здешняя плотина по сравнению с красноярской была небольшая, какая-то домашняя. По верху ее проложили трассу, соединяющую берега, и машины почти непрерывным потоком неслись с берега на берег. Город проснулся, люди заспешили на работу.
        «Ракета» повернулась к плотине кормой, встала на подводные крылья, и мы поплыли-полетели в сторону Байкала. По узкой лесенке можно было подняться на крохотную верхнюю площадку, подставить холодному ветру голову. А потом снова спрятаться внутри, где тепло, где пассажиры дремлют в синих креслах.
        Я тоже задремала, проснулась оттого, что папа тряс меня за плечо:
        - Лисеныш, Байкал!
        Устье Ангары вдруг раздалось - и мы незаметно очутились в водах озера. Берег по левую руку был сплошь застроен.
        - Это поселок Никола, плавно перетекающий в Листвянку, - объяснил папа. - Никола на берегу Ангары, Листвянка - уже на Байкале.
        Здесь пахло водой. Самой чистой в мире, но не самой теплой. Байкал нельзя было назвать дружелюбным: дул холодный ветер, колыхал тяжелую, свинцового цвета воду. «Ракета» прошла немного вдоль берега Листвянки, мы полюбовались на какие-то жуткие дворцы, то ядовито-розовые, то украшенные башенками, подвесными мостами и цепями, уместные в Голливуде, но совершенно дурацкие здесь. От этой красоты сам Байкал казался еще более хмурым и неприветливым, словно она его раздражала. Потом «Ракета» развернулась и пошла в поселок Порт Байкал, который был на другой стороне устья Ангары.
        Он мне понравился больше. Порт Байкал не изображал из себя фальшивую Санта-Барбару, он был настоящим. Там торчали из воды сваи, на которых сидели крикливые чайки, к причалам были пришвартованы помятые катера и ржавые баржи. И там я поняла, что такое самая чистая вода в мире! Когда мы выгружались из «Ракеты», я глянула вниз - и сквозь прозрачную толщу воды увидела камни на дне. Так ясно, словно вот они, протяни руку и возьми округлую гальку. А там до дна было не меньше трех-четырех метров!
        А может и больше.
        «Комета-15» ждала нас у причала. Она была похожа на хищную косатку, не такая беленькая и большеглазая, как речная «Ракета». (Где прятались четырнадцать остальных комет, так и осталось для меня загадкой).
        Сумки и рюкзаки занесли на борт судна, пассажиры расселись в двух салонах, носовом и кормовом, и «Комета», взревев двигателями, неспешно отчалила. Когда миновали Листвянку, по левую руку потянулись однообразные, не особо высокие горы, покрытые темно-зеленым лесом. Байкал приветливее не становился. Тени от облаков бежали по горам, делая горы еще мрачнее.
        - Ты удивишься, когда до Ольхона доберемся, - пообещал папа. - Он другой.
        Пассажиры, дремавшие утром на «Ракете», видимо выспались и решили, что пора подкрепиться. Остро запахло копченым омулем и пивом. Папа принюхивался, принюхивался - и пошел искать буфет. А на меня наоборот напала дрема. Иллюминаторы в «Комете» маленькие, чтобы разглядеть что-то, нужно либо брести на корму, либо выбираться на крохотные палубы по бокам судна, через которые идет погрузка. Но идти никуда не хотелось, я устроилась поудобнее в кресле и под рокот моторов задремала. Полностью уснуть мешали соседи. Довольно упитанный мужчина восточного вида, выпив водки, потом пива, и закусив рыбкой, начал громко излагать соседу, (которого видел первый раз в жизни) полный отчет по поездке в город, а потом перешел к своей родословной.
        Назойливые звуки и запахи волнами расходились по «Комете», гоня сон прочь.
        - Одна бабушка у меня чешка, а вторая - полька, - рокотал бурят.
        - Самое смешное, что, скорее всего, это правда, - шепнул мне вернувшийся из буфета папа, заметив, что я не могу заснуть. - Может быть, бабушки, а может, прабабушки. Сюда ссылали и поляков, и чехов. Сходи, подкрепись.
        Чувствовалось: он получает удовольствие от всего происходящего, потому что все это родное, очень близкое. А как там сложится в Африке, кто знает. Копченым омулем уж точно нигде пахнуть не будет.
        Мне буфет не понравился. Он был засаленный какой-то, грязный. Там заправляла девушка в синем спортивном костюме, такая же засаленная, как ее прилавок. Но пиво у нее покупали бойко, торговля процветала.
        Я взяла пластиковый стаканчик с чаем и вышла на корму, там было холодно, но хоть пивным перегаром не пахло. «Комета» оставляла пенный след. Парочка немецких путешественников - крепкие ботинки, добротные туристские костюмы, любопытство в глазах - слаженно щелкали фотоаппаратами, снимая байкальские виды.
        А я вдруг задумалась, куда же я еду… Там, в Красноярске, было важно уехать хоть куда, хоть на край света. А теперь этот край становился все ближе и ближе. Папа любит северный Байкал до безумия - а я? Мне нравилось гостить в Нижнеангарске, я запомнила улочки, заросшие одуванчиками, а в палисадниках цветущие ранетки.
        Одуванчики-то мне нравились, а вот тетя Неля… Они с папой совершенно не похожи. Может быть, потому что родные они по матери, а отцы у них были разные? Она неплохая, но ее всегда слишком много. Когда они приезжали к нам в гости, тетин голос начинал царить в доме - она громко и чуть-чуть визгливо рассказывала, какая ужасная была дорога, что именно нужно срочно купить, куда сходить. Она этой своей громкостью отпугивала. С мамой они не очень ладили, мама в библиотеке привыкла к тишине, а с тетей Нелей о тишине можно было только мечтать.
        И еще она обожала рассказывать всякие страсти - кто из соседей умер, покалечился, был обманут, сам попался на каких-нибудь грязных делах, в общем, что-нибудь неприятное. Таких историй у тети Нели было неисчерпаемое количество - она же владела ларьком, который гордо назывался бутик и, стоя за прилавком, была в курсе всех дел в поселке. Дядя Гриша работал шофером водовозки, был страстным рыболовом, как и папа, и, по-моему, старался часто на глаза тете Неле не попадаться, будние дни пропадая на работе, а выходные - на рыбалке. С Анжелкой, то есть с Анжеликой, моей двоюродной сестрой, мы тоже как-то не особо дружили, с ней было скучно.
        А теперь я должна у них прожить целый год…
        И вдруг я подумала, что, может быть, папина идея не такая уж и удачная? Может, лучше мне было бы остаться в Красноярске?
        Нет, там тоже оставаться было нельзя. Ладно, что раньше времени себя расстраивать.
        Я вернулась в салон, забралась в кресло и задремала.

* * *
        До Ольхона мы добрались к обеду. Папа был прав - остров отличался. Крутые безлесые утесы застыли над холодной водой. Степные травы покрывали их выпуклые лбы.
        «Комета» остановилась в одном из заливов около баржи, служившей пристанью. Нас выпустили погулять. По барже. Внутри она была кирпично-красного цвета, видимо, хорошенько прокрашенная суриком. На берегу стояло в ряд несколько крохотных домиков, такие ставят на турбазах. За их строем укрылись пара домов побольше. По желто-зеленым степным склонам уходила куда-то вдаль линия электропередач. Серебристые опоры ЛЭП усиливали ощущение безлюдности и какой-то космической отрешенности.
        Мы простояли дольше, чем предполагалось: в «Комете» что-то сломалось, она не заводилась. Пассажиры рассказывали друг другу страшные истории про то, как в других рейсах случались вещи и похлеще: как она заглохла посреди Байкала и всю ночь дрейфовала, придя на место назначения только под утро. Или как экипаж напился и со всего размаха причалил подводнокрылую красавицу на пляж в Нижнеангарске. Где она так завязла в песке, что простояла несколько месяцев, украшая поселок. Пока не пришел мощный теплоход и не сдернул ее обратно в воду. А около нее уже и кафе чуть не возникло с красивым названием «Под кометой».
        Под эти разговоры «Комета» все ж таки завелась. Нас запустили обратно, и мы продолжили путь.
        Ольхон был большой, еще долго мы любовались его пустынными берегами, пересекая Малое Море. Потом снова по левую руку пошли горы, поросшие лесом, а по правую - гладь Байкала.
        Глава вторая
        СЕВЕРНЫЙ БАЙКАЛ
        
        Солнце уже почти скрылось за горами, когда мы добрались до Нижнеангарска.
        К этому времени я была сыта «Кометой» по уши и не могла дождаться, когда же мы ее покинем. Журнал «Вокруг Света», который папа купил мне на вокзале в Иркутске, я уже прочла от корки до корки раз пять, и в обратном порядке тоже. И вверх ногами.
        - Лисеныш, поездом бы еще дольше было… - виновато сказал папа.
        Он провел время куда интереснее: обнаружил каких-то дальних знакомых и проболтал с ними всю дорогу под рокот моторов, обсуждая рыбалку, охоту, отсыпку дамбы вдоль нижнеангарского пляжа, прошедшие выборы, грядущие выборы, охоту, рыбалку, рыбалку, рыбалку.
        В иллюминаторах «Кометы» стал виден берег, где завершалось наше путешествие. Поселок растянулся на неширокой полосе между горами и Байкалом. Узкий, но зато длинный… Горы отбрасывали на него тень, потому что солнце уходило как раз за них.
        «Комета», урча, приближалась к старому пирсу, загнутому буквой «Г». Ткнулась бортом в автомобильные покрышки. Замерла. Стало тихо.
        - Все, - сказал папа, словно сам не поверил, что мы приехали.
        Меня шатало, когда мы выбрались на причал. Папа приобнял меня за плечи, мы постояли так, разглядывая порт. Чуть подальше «Кометы» покачивалась на волнах изящная яхта «Селена». Присмотревшись, я заметила маленькую закорючку после буквы «С». «Св. Елена», вон оно как.
        Это была самая северная оконечность Байкала. Здесь он закруглялся, серый каменистый берег в центре поселка в сторону косы, сменялся светло-желтым, песчаным пляжем.
        А ближе, - если смотреть прямо через спину «Кометы» - вдоль Байкала тянулась улица, деревянные домики уставились окнами в сине-белых наличниках на воду. Еще несколько улиц расположились на склоне, выше была насыпь железной дороги с мостом, а еще выше - распадок между двумя невысокими горами. Вглубь распадка тоже уходили деревянные дома с серыми шиферными крышами.
        Настоящие горы, высокие, нелюдимые, возвышались дальше, поднимаясь за прибрежной грядой.
        На воде, там, откуда мы прибыли, было еще светло, взблескивали волны.
        На причале пахло мазутом, уголь похрустывал под ногами.
        - Пошли? - предложил папа.
        Остальные пассажиры уже разбрелись. Большая часть вообще высадилась в Северобайкальске. Папа подхватил сумку и мой рюкзачок, пошел первым. Я за ним. Навстречу нам торопился дядя Гриша.
        - А выросла-то как! - закричал он издалека.
        Подошел, хлопнул папу по плечу, перехватил вещи.
        На берегу нас ждала тетя Неля. Высокий начес, обильно политый лаком, победно реял над ее макушкой.
        Было так странно, что не нужно никуда ехать: дядя с тетей жили по нашим городским меркам неподалеку, мы спокойно дошли пешком до их дома.
        - На веранде чаю попьем! - громко объясняла по пути тетя Неля. - Там вам и постелю, гости дорогие.
        Она выглядела несколько сбитой с толку. Неужели папа ничего не объяснил ей, когда звонил?
        Но удивляться было некогда, тетя распахнула выкрашенную в голубой цвет калитку.
        Папа помедлил, словно не решаясь переступить порог ее дома, а потом спросил дядю:
        - Гриш, у тебя машина на ходу?
        - Ездиет маленько, - ухмыльнулся дядя Гриша.
        - Нель, давай мы чаю с дороги попьем, но переночуем в избушке. Я так по ней соскучился… Завтра днем приедем.
        Тетя растерялась, а дядя Гриша обрадовался и, пользуясь ее растерянностью, отправился прямиком в гараж.
        Вот теперь папа спокойно шагнул во двор тетиного дома.
        - А Анжелика, красавица наша, где? - спросил он с облегчением.
        - Да гуляет где-то, - отмахнулась равнодушно тетя, поднимаясь на крыльцо и ковыряя ключом в навесном замке. - Пользуется тем, что пятница. Вот я ей хвост-то накручу, как вернется. И что вы, на ночь глядя, в Душкачан попретесь, не пойму. Выспались бы, как люди, да и поехали бы…
        - Спасибо, Неля, но хочу в избушку, сил моих нет, - улыбнулся папа.
        Дядя Гриша крикнул из гаража:
        - Андрюха, сумки на крыльце оставь, я их в багажник запихну, пока вы чаи гоняете.
        - А сам? - взвилась тетя Неля.
        - Чай - не водка! - отрапортовал дядя Гриша, предусмотрительно не высовываясь из гаража.
        Одуряющее пахли ночные фиалки, высаженные у крыльца.
        Чай у тети был жидкий. А я люблю густой.
        Торопливо опрокинув в себя по стакану бледно-желтого кипятка, мы с папой выбрались во двор, благо там затарахтел «жигуленок»: дядя Гриша, распахнув ворота настежь, выезжал на улицу.
        - И чтобы по дороге нигде не задерживался! - напутствовала его грозно тетя Неля. - Знаю я тебя, только бы усвистеть со двора!
        Дядя Гриша клялся и божился, что ни-ни, а сам сиял.
        Я забралась на заднее, пыльное сиденье. Папа сел на переднее. И мы поехали в Душкачан, небольшую деревню на берегу реки Кичеры, расположенную неподалеку от Нижнеангарска. Там папа старался проводить все свои отпуска, рыбача и охотясь вволю.
        - Ты-то не против? - спросил он, оборачиваясь ко мне.
        - Ничуточки, - мрачно сказала я. - Только если мы еще раз чаю попьем…
        - Сейчас у ларька остановлю, - пообещал дядя Гриша. - Заварка, сахар там есть, а вот хлеба нужно подкупить, да и печенья какого-нибудь. Я тут спальников захватил, чтобы не замерзли ночью-то.
        Я думала, что выспалась в «Комете», но против моей воли глаза стали закрываться. Было уже совсем темно, фары освещали небольшой кусок дороги, а вокруг царила чернота, спрятавшая и дома, и придорожные кусты, и лес, и горы.
        Когда доехали до папиной охотничьей избушки, я спала, скрючившись на заднем сиденье. Меня не стали будить, папа расстегнул и расстелил привезенный спальник, как одеяло, вытащил меня из машины сонную, довел до места ночлега, уложил на один край спальника, другим прикрыл.
        И они еще долго сидели с дядей Гришей за столом, что-то обсуждая. Пахло свежей заваркой, хлебом, немного рыбой. Было непривычно тихо, отсутствовал городской шум.
        Мне снилась вода, и похожие на моржей ольхонские холмы, встающие над холодным проливом.

* * *
        Проснулась я от солнца. Через три окна на южной стене оно свободно проникало в избу. Было пусто. Я потянулась под спальником, подумала, не подремать ли еще… Ведь суббота, выходной. Было слышно, как по трассе, проложенной над деревушкой, проехала машина.
        Солнце припекало и спать расхотелось. Захотелось найти маленький домик на краю огородика, засаженного картошкой.
        Я вышла на высокое крыльцо - и поняла, что холодно. Совсем не по-сентябрьски. За полотном железной дороги увидела папу, который стоял на берегу в своей любимой лётной кожанке, смотрел на воду, на горы, возвышающиеся на противоположном берегу. Вернулась в дом, нашла на крючке какую-то старую телогрейку, видимо, дяди-Гришину, накинула ее и отправилась по утренним делам.
        В таком виде папа меня и застукал, вернувшись домой.
        - Лисеныш, - воззвал папа строго, - это же север, понимать надо! Доставай куртку.
        - А-а-а… Э-э-э… - протянула я, вспоминая сборы. - Куртка, куртка… Куртка, пап, в контейнере.
        Я же все сгребла и туда запихала, из одежды оставив только то, что на мне. Джинсы, кроссовки, ветровку легкую… В рюкзаке белье, несколько футболок и любимая блузка. В папиной сумке - учебники и книги.
        Папа замер.
        - Да не парься, - затараторила я. - У Анжелики что-нибудь возьму, пока контейнер не придет. Ничего страшного… Мы когда в поселок?
        Папа посмотрел в продуктовый пакет, висевший около входа.
        - Сейчас колбасы поджарю, поедим, да и на маршрутку.
        Он скинул куртку и загремел посудой в старинном кухонном шкафчике, разыскивая сковородку. Я повесила телогрейку на тот самый гвоздь, с которого ее сняла.
        Колченогий умывальник - вылитый Мойдодыр - стоял в углу. Я сполоснула руки, вытерла серым от старости, вафельным полотенцем и отправилась резать хлеб.
        Папа уже безжалостно кромсал вареную колбасу и кидал на чугунную сковородку с разогретым подсолнечным маслом. Колбасные кружки возмущенно шипели, плевались маслом. Сковорода стояла на маленькой электроплитке, почерневшей от толстенного слоя жирной грязи.
        - Через полчаса здесь пройдет утренняя маршрутка из Холодного, - объяснил мне папа. - На нее мы и пойдем, чтобы пешком по шпалам до Нижнего не маршировать. Хотя сейчас сентябрь, самое время урожай убирать, поэтому рейсов должно быть побольше, специально для дачников.
        Про Холодное я слышала: это село было негласной, а может и гласной, столицей эвенков района. Оно стояло в стороне от дороги, соединяющей поселок Нижнеангарск и поселок Кичеру, на реке Холодной. Горная, быстрая река, и правда была холодна. Село раскинулось в долине, а сразу за заборами последних домов начинался крутой, поросший соснами, склон.
        А северобайкальские дачи были около Душкачана на отвоеванных у леса полях. Земляные бугры на краях дачного поля, (возникшие, когда тракторами сгребали верхний слой почвы, очищая поле от древесных корней) облюбовала дикая малина. Когда папа только покупал эту избушку, мы вволю наелись малины, собранной на дачных отвалах и морошки на болотах.
        Наесться ягод вволю мы смогли, потому что покупка была отнюдь не быстрая: на самом деле папа сначала приобрел здесь у соседнего дома номер тринадцать кусок огорода. А саму избушку, старинную, прямо антикварную, купил в Нижнеангарске. Недорого. А потом ее разобрали по бревнышку и привезли сюда. И снова собрали, кое-где подлатав. Поставили на высоком, в человеческий рост, основании. Тремя фасадными окошками на Байкало-Амурскую магистраль. Почти все домики в Душкачане были к железной дороге огородным задом, что вполне объяснимо, а наша - избушечным передом. Что тоже понятно. Папе ведь главное было не тишина, не огород, а чтобы вода рядом. А тут сразу пересек насыпь - и берег, лодки, красота.
        И на нашем доме красовался номер 13 «а». Только он был незаконным, как и сама постройка - потому что в зоне железной дороги.
        - Гриша за нами приехать хотел, - продолжил папа, - но я его отговорил. И так вчера засиделись дольше, чем надо бы. Он охотничий участок на паях с другом оформил. Хочет зимой отпуск брать и промышлять.
        - Кого? - заинтересовалась я.
        - Белку, соболя, если получится. Чтобы лицензию не отобрали, нужно сдавать по пять шкурок соболя за сезон.
        - А это много?
        Папа пожал плечами.
        - От участка зависит. Средне.
        И скинул на щербатую тарелку первую порцию жареной колбасы.
        Я ела стоя, поставив тарелку на облупленный подоконник и глядя в среднее окно избушки на речку Кичеру.
        Около гор по ту сторону заполненной водой и островами долины текла другая река, Верхняя Ангара. Обе они впадали в Байкал, Кичера с левой стороны от Ярков, песчаной косы, которой заканчивался Байкал, а Верхняя Ангара с правой.
        На берегу лежали кверху днищем лодки. Торфяные острова подступали к каменистому берегу. Цвет у островов был насыщенный, там перемешивались и желтый, и зеленый, и бурый. На торфяном ложе хорошо росла клюква. Мы собирали ее с мамой, когда приезжали сюда погостить…
        - Надо в клинику позвонить, - напомнила я.
        - Давай в Нижнем, - предложил папа. - Тут связь плоховатая. Надо же, у тебя, оказывается, волосы ниже лопаток отросли.
        Ага, папа только заметил. А я все лето гордилась своей гривой.
        - Ты готова?
        - Готова.
        - Тогда пора идти.
        Я сполоснула тарелку в умывальнике (рассохшийся, потрескавшийся кусок хозяйственного мыла был тут единственным моющим средством), обтерла полотенцем и поставила в кухонный шкаф.
        Папа протер скомканной газетой сковородку, (с которой ел, не заботясь о тарелках) выкинул пропитанный жиром комок в печку и решил, что чистота наведена.
        Юркий микроавтобус подобрал нас на трассе и быстро домчал до поселка.
        Каким образом папа объяснялся с тетей Нелей, я не слышала, потому что во дворе наткнулась на Анжелику, развешивающую в огороде постиранное белье. Та блистала. То есть блестела. Видимо, имея в семейном бутике широкий выбор нарядов, Анжелика предпочитала брать самое яркое и блестящее. Джинсы со стразами съезжали с попы, обнажая стринги с бисером. Ядовито-розовая футболка была расшита серебром и золотом. Волосы сестрица выкрасила в угольно-черный цвет. Но уже давно, потому у корней русые ее, настоящие волосы успели отрасти где-то на сантиметр. Глаза она подвела жирной черной линией, чтобы красиво.
        - Ты эмо? - заинтересовалась я.
        - Чего? - воззрилась на меня Анжелика.
        - Ну, черное с розовым носят эмо. А черное - готы.
        - А-а, - успокоилась Анжелика. - Не-а. Это в городе. У нас тут такого нету. Просто за модой слежу, стараюсь выглядеть стильно.
        - Тебе не попало вчера? Тетя Неля грозилась.
        - Да она всегда грозится, - отмахнулась равнодушно Анжелика, украшая веревку микроскопическими трусиками, одни краше других. - Поорет малость, да и все. Мы на пляже были, костер жгли. А она дозвониться не могла - МТС накрылся, весь поселок без связи сидел. А БВК работало. Только нафиг мне суетится, спрашивается, мобилу у кого-то брать?
        - А сейчас связь работает? - спросила я.
        - А я знаю? - хлопнула густо накрашенными ресницами Анжелика и хихикнула. - Позвони - и все узнаешь.
        Собственно говоря, я так и сделала. Дозвонилась до больницы. У мамы было все стабильно.
        После звонка я задумалась, глядя разряженную Анжелику, что если здесь, в Нижнем, она законодатель моды, то я явно буду белой вороной с первых же дней.
        Нервно хлопнула дверь, на крыльце появилась тетя Неля:
        - Девчонки, чай пить идите!
        Не хотелось мне ее чаю.
        Я поднялась на крыльцо, зашла на веранду, сбросила кроссовки, по крашенному прохладному полу прошла к столу. Около стола, покрытого клеенкой, на табурете сидел папа. Дядя Гриша примостился на стареньком диванчике у стены. Он вертел из разноцветного фетра мушки и всячески делал вид, что его тут вообще нет.
        А у тети Нели были поджаты губы. Я очень хорошо знаю, что это значит. Она не рада тому, что нужно принять меня в дом. Еще один человек будет толкаться на кухне, ходить в уборную на дальнем краю огорода, на него нужно будет расходовать воду в бане, а вода привозная, вон бочки стоят у калитки. Пусть и дядя Гриша эту воду возит, это все равно не водопровод. Готовить придется больше, и грязной посуды тоже станет больше. А страх (что скажут соседи?) не позволяет заявить об этом вслух. Но она мне не рада.
        Поэтому слова будут одними, а дела - другими. Все это я поняла очень отчетливо, еще до того, как тетя Неля вспомнила, что у нас горе.
        - Вот беда-то, - всхлипнула она. - Ну ничего, будешь у нас жить. Зал большой, пустой, диван свободный. Бедная Аня, ни жива, ни мертва, что ж это делается-то… А эти врачи - они ж не лечат, они только деньги берут, знаем мы их лечение. Вон в прошлом году Егорыча залечили, пошел в поликлинику с бронхитом, а умер через три месяца от рака легких. А тетя Маруся, Гриш, помнишь? Ведь здоровая была, что трактор. На курорт, называется, съездила…
        Тетю понесло по воспоминаниям о больных, сирых и убогих. Безвременно в итоге почивших.
        Папа облегченно выдохнул, решил, что дело улажено.
        Папа, папа, ничегошеньки ты не понял. Зал не пустой, зал у них в доме проходной. Через него выход из спальни тети Нели и дяди Гриши. В зале стоит большой телевизор, по вечерам его смотрят, сидя на диване. Это целый ритуал, я помню по прошлым нашим приездам. Здесь своя жизнь, не такая, как у нас дома. Когда дядя Гоша смотрит футбол, в зале на диване, на кухне тетя Неля сплетничает с подружками. Если не за чашкой чаю, так по телефону. А Анжелика в своей комнате сидит «ВКонтакте», на сайтах любимых групп, тусуется там напропалую. У меня здесь не будет своего угла, жить на этом диване - все равно, что в коридоре. А когда придет контейнер - я не смогу достать из него вещи, зал заставлен стенками и сервантами с красивой посудой, моему скарбу просто нет места, все занято. Я здесь чужая…
        - Тетя Неля, - грустно сказала я, прерывая рассказ о родственнике, которому отняли ногу, а потом дали некачественный протез, который натирал, и остаток ноги загноился, в общем, дело изначально было труба, помер родственник, как и все, о ком тетя рассказала до этого. - Я так хочу у вас поселиться, но не могу.
        Наступила гробовая тишина.
        - Я же участвую в экологической программе для школьников. Московской, - начала вдохновенно врать я, потому что отступать было некуда. - В рамках этой программы я занимаюсь орнитологией и ихтиандрией. И биоценозом рек и болот. И должна вести дневник наблюдений, делать научные записи, ранним утром и поздним вечером. Обязательно, в течение года минимум. Я буду жить в папиной избушке в Душкачане, потому что там идеальное место для исследований. Утром буду на маршрутке приезжать в школу, вечером уезжать обратно. Уроки делать в школьной библиотеке.
        Ни в какой программе я, конечно же, не участвовала и что такое «биоценоз» точно не помнила. Хотя смутно догадывалась, что это слово вполне может стоять рядом с реками и болотами.
        Но я лучше буду одна жить в нашей избушке, буду ездить каждый день, а понадобится - так и пешком ходить!
        Это лучше, чем слушать каждый день бесконечные истории тети Нели о разных горестях и ждать, когда же вечером диван освободится для ночлега.
        Похоже, и папа был в шоке, и тетя Неля.
        А вот дядя Гриша обрадовался, и обрадовался искренне:
        - Вот молодчина, Алиска! - закричал он. - Этак и нобелевку получишь со временем! Давай, пиши свою программу, тут у нас для науки самое раздолье. Рыбы - во! Птицы - во!
        - С ума сошел! - привычно взвилась тетя Неля, приходя в себя. - Молодая девушка, одна, у чертей на куличках. Да ее же топором по голове тюкнут и все, народ сейчас сам знаешь какой! Помнишь, пять лет назад одна девчонка с дискотеки шла, с Половинки? Нашли потом в кустах.
        - Да по сравнению с городом здесь тихо, все на виду, - попыталась я успокоить тетю Нелю.
        Тем более, что вряд ли я буду ходить по дискотекам…
        - А чо, - поддержал меня дядя Гриша. - Душкачан - не Половинка. Дом пока еще крепкий, теплый. Рамы вторые в чулане стоят. Картошкой весь огород засажен, еще и не копали. Сахару мешок я привезу. Хлеб в душкачанском магазине продается, да и в Нижнем можно брать. Дрова - пока есть, а там сообразим машину-другую. Проведывать будем. Нельзя, Неля, поперек науки идти!
        Я понимала радость дяди Гриши - если я буду жить в Душкачане, у него появится законный повод туда наведываться чаще, рыбачить…
        - Андрей, но хоть ты-то скажи! - обернулась к папе за поддержкой тетя Неля.
        Папа внимательно смотрел на меня.
        - Идея неплохая, - сказал он, помолчав. - Ничего страшного я, во всяком случае, не вижу. Если это, конечно, не отразится на учебе.
        Я вздохнула. Не знаю, отразится ли на учебе моя одинокая жизнь в Душкачане, но то, что в этом доме я буду заниматься чем угодно, только не уроками - это уж точно.
        Тетя Неля еще поломалась, позволяя себя уговаривать, но губы перестала поджимать, идея отселить меня подальше ей пришлась по душе.
        - Пирог с рыбой к обеду испеку, - решила она.
        - Лучше к ужину, - посоветовал папа. - Мы сейчас по поселку пройдемся, а потом в Северобайкальск съездим. Алисины документы нужно же в школу занести. Правда не знаю, есть ли там кто в субботу…
        Тетя Неля знала все.
        - На следующей неделе учительская конференция, они теперь из школы не вылазят. Анжелика вас проводит.
        Анжелика, закончившая развешивать белье, была совсем не против слинять со двора. Она взгромоздилась в пластиковые шлепки на шпильках (со стразами, конечно) и, лениво помахивая ярким пакетом, со скучающим видом слушала наставления матери про то, что купить из продуктов на обратном пути.
        Тут дяде Грише позвонили, ему срочно нужно было уехать. Он выгнал машину из гаража, распахнул ворота и начал выезжать на своем потертом «жигуленке» со двора. Я вышла наружу помочь: нужно было придержать створку.
        В это время по узкой улице, чуть не чиркнув дяди-Гришин «жигуль» по заднице, пронесся черный джип «Мерседес».
        «Жигуль» дернулся и замер. Дядя Гриша, хлопнув дверью, вылез из машины.
        - Проклятые фашисты! - рявкнул он яростно. - Разлетались тут на своих «Мессершмидтах», истребителя на вас нету!
        - Ой, кто это? - вырвалось у меня.
        - Да понаехали! - сплюнул от души на дорогу обозленный дядя Гриша. - Всякие столичные. С каждым годом их больше. Все скупили, до чего дотянулись. А эти от художника едут, не иначе. Чуть багажник не снесли, уроды.
        Из калитки павой выплыла Анжелика.
        - О-о-о… - пропела она, - знакомая тачка… Родоки Ярослава катаются. Это твой будущий одноклассник, Алисочка, - в наш класс тебя точно не возьмут, мест нет. У нас ведь сильный класс.
        - Ты их знаешь?
        - Я со всяким а-а-а-тстоем не а-а-а-абщаюсь, - давя на «а», протянула Анжелика. - Тем более, с ашками. Там же Ольга Ивановна классная - а это вообще проще удавиться сразу.
        Мне так понравилось, что мы не будем с ней учиться в одном классе, что остальное я как-то пропустила мимо ушей.
        - Все готовы? - присоединился к нам папа. - Веди нас, прекрасная Анжелика.
        Анжелика польщено улыбнулась и пошла первой. Острые шпильки оставляли за собой извилистую цепочку глубоких ямок. Я порадовалась, что на мне кроссовки.

* * *
        Мы отдали в школьной канцелярии мои документы, заявление, и вышли на остановку транспорта, прямо около школы, чтобы уехать в Северобайкальск. Про школу я решила пока не думать, провожу вечером папу на поезд, тогда и начну жить новой жизнью.
        - Лисеныш, - сказал папа, когда мы остались одни, Анжелика созвонилась с кем-то и умчалась, - нет такой науки - «ихтиандрия». Есть ихтиология - наука, изучающая рыб. А Ихтиандр - это человек-рыба, персонаж фантастической повести Беляева.
        Иногда папа разговаривает, как оживший энциклопедический словарь.
        - Хорошо, что тетя Неля с дядей Гришей этого не знают, - улыбнулась я.
        Подошел маршрутный автобус до Северобайкальска, мы уселись на заднее сиденье.
        - Раз уж ты собралась жить своим хозяйством, - объяснил мне папа свой план, когда мы тронулись, - надо тебе хоть одеяло с подушкой купить, да простыней и пододеяльников. Но только дай мне слово, что если в Душкачане будет плохо, ты переедешь к тете и дяде без всяких вопросов. Тебе самой придется топить печку, и туалет там в огороде весьма ветхий, и вода в колодце. Только кажется, что это прекрасно и романтично, на самом деле так жить очень тяжело, особенно горожанину.
        - Хорошо, пап, - кивнула я в такт колыханию автобуса. - Во всяком случае, я попробую. Если не получится - тогда переберусь на тетин диван. Просто тот дом - наш, а тетин - не наш.
        - Мама мне голову оторвет, когда узнает, - пробурчал папа. - Скажет, что я тебя совсем распустил.
        - Наоборот, я же буду вырабатывать самостоятельность!
        - Наоборот, в смысле вторую приставит? - грустно пошутил папа, приобнимая меня за плечи. - Самостоятельность детей, ты знаешь, не столько радует, сколько пугает родителей.
        - Только ты пиши, ладно? - попросила я.
        - Если получится, буду слать эсэмэски. И обычные письма. Надо только будет разобраться, как африканская почта работает.
        Автобусик выехал за поселок. Трасса шла вдоль берега, впритирку к насыпи железной дороги. С одной стороны был Байкал, с другой - каменистый крутой склон. Я глянула в окно на озеро - и ахнула. Макушки гор на той стороне Байкала словно мукой присыпало. А в темных распадках клубился белый туман, холодный даже отсюда. Словно маленькие облачные смерчи вырывались из ущелий. Но еще же только начало сентября!
        - Пап, гляди!
        - Да, снег выпал, - подтвердил папа. - Самое время. «Замерзли все цветы, ветра сошли с ума. Все, у кого есть дом, попрятались в дома», помнишь у Быкова? Здесь - так.
        И все равно я не могла поверить. А осень?
        - Да не переживай ты, - усмехнулся папа. - Осень будет долгой. По северным меркам. Здесь Байкал держит тепло, смягчает климат. А за перевалами - вот там да, уже заморозки бьют.
        - А когда он замерзает?
        - В начале января.
        - Что, правда?
        - Сама посмотришь. Только одевайся потеплее, не модничай. Валенки обязательно купи.
        - Ладно, - пробурчала я.
        У меня и ботинки зимние теплые, обойдусь как-нибудь.
        - Лисеныш… - угрожающе начал папа.
        - Да куплю я, куплю, сказала же! - возмутилась я. - Ты лучше сам не пей там, в Африке, что попало. И воду обязательно кипяти. А то подцепишь какую-нибудь муху цеце.
        - Я же не антилопа! - возмутился в ответ папа.
        - А они не только антилоп кусают, - уверенно сказала я, вспомнив старую подшивку «Вокруг света», которую мама как-то принесла почитать. - Слоновья болезнь называется…
        Дорога шла то вниз, то вверх.
        Автобус тряхнуло на ухабе, и мы дружно взвились в воздух.
        - Ух!
        Я люблю заднее сиденье за такие полеты.
        Оглядевшись, я увидела, что мы проезжаем стелу на горном склоне, на которой было увековечено: «Мысовые тоннели». Потом, на другой стороне, промелькнул заключенный в две арки кусок рельса и надпись «Сбойка четвертого мысового». А потом, опять на горной стороне, огромными, сваренными из труб буквами было запечатлено: «Тоннели строят настоящие мужчины». Ага, значит, здесь проложены тоннели для поездов. Все понятно.
        Потом промелькнули большущие буквы «Северобайкальск», но по обочинам дороги по-прежнему шли кусты, а не дома. А потом мы поднялись на горку, и покатились вниз - к белеющим на воде яхтам, к причалам, к большому квадратному зданию. К северобайкальскому порту. Здесь вчера приставала «Комета», эта была предпоследняя остановка перед Нижнеангарском. Но и около порта никакого города не наблюдалось, и лишь когда мы снова въехали на горку, железнодорожные пути справа расширились, как расходится река на множество рукавов, замелькали строения. Большим мостом мы проехали над железной дорогой, свернули на светофоре налево и покатили по городской улице к вокзалу.
        Странные изломанные панельные пятиэтажки без балконов стояли у обочины дороги. Кругом было как-то лысо, а ведь сопки вокруг города тонули в зелени. (Когда мы приезжали, точнее, прилетали, в Нижний в прошлые разы, то до Северобайкальска, почему-то, не добирались, и теперь все вокруг для меня было внове. Не добирались, видимо, потому, что папа не желал тратить ни минуточки на всякую ерунду, когда есть Душкачан, рыбалка и охота.)
        Папа, как всегда, заметил мое удивление.
        - Думаешь, почему они такие? Это специальные дома, сейсмичные, ветроударные. Здесь, на мысу, постоянные сильные ветра, вот ленинградские строители и спроектировали такие дома для БАМа.
        - А мне Нижний больше нравится! - буркнула я.
        Там у одноэтажных домиков палисаднички, и в них цветы цветут. И порт прямо в городе. И аэропорт есть. И дома вдоль улицы стоят, а здесь улица сама по себе, а пятиэтажки сами по себе. И зачем строить город в месте, где постоянно дует ветер?
        - Ну, ты сравнила! - хмыкнул папа. - Нижний - старый поселок, тогда люди и место для себя выбирали сами, чтобы все нужное для жизни было под рукой, климат был хороший и все такое. А здесь поставили проектировщики карандашом крестик на карте - будет новый город - и город появился. Жить-то в нем предстояло совсем не тем людям, что его задумали, так что на всякие мелочи внимания никто особо не обращал.
        Пока мы говорили, маршрутный автобус подъехал к вокзалу, похожему на парус, и остановилась на привокзальной площади. И я увидела нормальную улицу, ведущую в центр, и немного примирилась с новым городом.
        - Насколько я помню, - сказал папа, когда мы выбрались из автобуса, - вся жизнь здесь сосредоточена вокруг торгового комплекса. Так что нам туда.
        И мы пошли по Ленинградскому проспекту, который меня так порадовал. Здесь были и клумбы, и скамеечки. И фасады домов смотрели на тротуары. Но все-таки чувствовалось, что это север, все по-другому.
        До комплекса ходу оказалось минуты четыре, ну пять. Стая голубей важно разгуливала перед зданием.
        - Подушки - здесь! - уверенно сообщил папа.
        - А я есть хочу, не доживу до тетиного пирога, - грустно сказала я.
        И мы пошли в кафе. Наелись там бурятских поз (таких штук, похожих на большие пельмени, которые готовят в пароварке) и сразу же почувствовали прилив сил.
        Обнаружили поблизости почту, зашли в почтовое отделение и папа, выяснив, как же правильно нужно писать письма из-за границы, купил внушительную пачку конвертов. Пока он был занят, я развлекалась тем, что разглядывала обложки журналов, расставленные на полках, ручки и тетрадки.
        Потом мы нашли салон мобильной связи и у меня появилась местная симка. Разыскали банк с нужным банкоматом. Папа опробовал карту, которую он намеревался мне оставить. Прошлись по продовольственному рыночку, купили омуля всех видов папе в дорогу.
        А потом уже зашли в сам торговый комплекс за одеялом и подушкой.
        Там было все - я несколько ошалела от количества ларьков и магазинчиков на таком небольшом пространстве.
        Разглядывая витрины, мы медленно двинулись мимо цветочных и аптечных прилавков на поиски магазина подушек.
        Мимо меня прошел высокий парень, и я поняла, что значит выражение «одет как с картинки». Эту картинку я видела совсем недавно, на обложке журнала, который продавался на почте. И вот, пожалуйста, ровно такой же прикид на живом человеке, вот это да! Зрелище было необычным, парень очень выделялся из толпы, поэтому я обернулась и смотрела ему вслед, гадая, такой ли он эффектный спереди, как сзади, пока он не исчез в дверях.
        - Лисеныш, нам на второй этаж! - обрадовал меня папа, наведший справки в сувенирной лавочке.
        Обзаведение хозяйством началось. Мы купили постельных принадлежностей, запакованных в прозрачные сумки с прочными ручками и, обрадованные, что все купленное удобно нести, поспешили на маршрутку в Нижний (которая отходила от вокзала каждые полчаса). Теперь у меня были ярко-зеленые простыни и пододеяльники в оранжевый и розовый цветочек. И подушка, вся в египетских фараонах. И стеганое синтепоновое одеяло тигриной расцветки.
        - Яркое - оно не маркое! - напутствовала нас продавщица. - Все должно быть веселенькое, тогда и жизнь веселей.
        Видимо, это был лозунг заведения - однотонного там просто не было.
        - До прихода контейнера тебе все равно нужно на чем-то спать, - заметил папа, неся тигриное одеяло. - Пусть даже на фараонах, охотящихся в камышах.
        Мне, в общем-то, все наши покупки понравились, просто мама люто ненавидела слово «веселенькое», вряд ли она одобрила бы такую пеструю красоту.

* * *
        Рыбный пирог у тети Нели получился роскошный. То, что он уже испечен и вынут из духовки, становилось ясно за несколько домов, такой дивный аромат веял по улице. И пирог пришелся весьма кстати, мы сильно проголодались.
        Это был прощальный ужин на застекленной веранде. Даже тетя была на удивление тиха и немногословна, лишь подкладывала и подкладывала папе лучшие кусочки, словно пытаясь накормить его на всю дорогу вперед. И чай в этот раз она заварила крепкий. Такой, какой нужно.
        Было уже темно, светились окна в домах. Дядя Гриша, опустошив чашку, пошел заводить машину. В багажнике уже лежали и папина сумка, и моя новая постель.
        Когда мы вышли на крыльцо, я почувствовала, что к вечеру серьезно похолодало. И вроде бы день был совсем летним, а вот поди ж ты. В машине пахло копченой рыбой.
        Анжелика осталась сторожить дом, тетя Неля села на переднее сидение «жигуля», мы с папой - на заднее. Я бездумно смотрела в окно на мелькающие дома, на кусты, на воду, на кусты, на воду… Думать о чем-нибудь сил не было. Просто сейчас папа - вот он, его можно коснуться, а через час он уедет, его не будет рядом. Так надо. Но сейчас его можно потрогать, вот теплая рука, вот куртка. Он здесь. Пока еще он здесь. Со мной. И я не одна.
        Дядя Гриша ехал быстрее, чем маршрутка. Лихо завернул у вокзала, остановил «жигуль» на площади.
        - Посидим, подождем поезда, - заглушил он мотор. - Да и сразу на перрон выйдем, вон проход.
        - Андрюш, может тебе водички купить? - жалобно спросила тетя Неля. - Вдруг жарко ночью будет, пить захочется?
        - Это на Дабане-то? - пробурчал дядя Гриша. - Хорошо, если снега не будет. Они там еще побегают, попросят у проводниц вторых одеял.
        - Все равно возьму, - уперлась тетя Неля и выскочила из машины. Цокая каблучками, побежала к привокзальному киоску.
        Пока она ходила, народ повалил на перрон: садиться в вагоны. Вышли и мы. Дядя Гриша вынул папину сумку из багажника.
        Перрон был освещен, да и стеклянный вокзал-парус светился изнутри. А кругом были темные сопки, и где-то за путями вздыхал невидимый Байкал. Асфальт за день нагрелся и теперь отдавал тепло, но ночной холодный ветер студил плечи и голову. Пахло мазутом, как всегда пахнут железные дороги.
        Нас догнала тетя Неля. Судорожно попыталась помочь дяде Грише нести папину сумку, перехватить одну лямку.
        Тот не дал - чего смеяться-то, она и так пустая.
        Проводницы в форме проверяли билеты и паспорта. Люди заходили в вагон. Папа не торопился, стоял с нами на перроне.
        Громко объявили, что поезд через пять минут тронется - папа шагнул к тете и дяде. Забрал сумку и попрощался, тетя Неля повисла на нем, словно в последний раз его видела. Пришлось папе даже сумку наземь опустить.
        - Лисеныш, держи нос выше! - шепнул мне он и чмокнул в макушку. - В Африке тепло. Из вагона эсэмэску кину.
        Он подхватил сумку и вошел в вагон. Сразу же за ним проводница опустила железную площадку, перекрывающую вход.
        Поезд тронулся, сначала медленно-медленно, потом быстрее.
        Я стояла в папиной летной кожаной куртке - он накинул мне ее на плечи, перед тем, как сесть в поезд. В Африке, видите ли, тепло… Куртка пахла папой, она была родная. И плечи больше не зябли в ночной стылости.
        За спиной я услышала сдавленный всхлип и бормотанье:
        - Бедняжка… Ни отца, ни матери… Вот судьбинушка лихая…
        Словно отравленные иголки эти всхлипы пытались впиться в меня, убедить, что все плохо и все умрут.
        Спина моя непроизвольно выпрямилась, плечи расправились, зубы сжались до хруста.
        Это я-то бедняжка?
        Не дождетесь.

* * *
        На обратном пути мы сразу же, не останавливаясь в Нижнем, проехали в Душкачан. Там дядя Гриша выгрузил меня вместе с купленной подушкой. Дядя с тетей вошли в дом, недоверчиво осмотрели избушку, но я по-хозяйски кинула постельные принадлежности на кровать, бодро включила чайник.
        По пути от папы пришла эсэмэска: «Пью чай. Два одеяла сразу взял, привет Грише». Сразу представился поезд, стакан с подстаканником, два мохнатых синих одеяла. Ночь за вагонным окном, темные горы.
        От моего чая тетя с дядей отказались, велели запереться на все засовы и уехали.
        Я накинула дверной крючок, чтобы они не волновались.
        Разулась, нашла в сумке тапки. Глаза закрывались, отчаянно зевая, я расстелила новенькое белье, заправила одеяло в пододеяльник.
        Поражаясь собственному героизму, почистила зубы на ночь. Но до стоматологов я теперь, похоже, далеко, лучше не рисковать. И заснула, как выключилась.
        Глава третья
        ОДНА
        
        На воскресенье у меня были грандиозные планы. Осмотреть доставшееся мне хозяйство. Может быть, съездить в Нижнеангарск. А может быть, в Северобайкальск. В общем, начать осваивать новый мир.
        Но все планы рухнули, потому что, оказывается, пришло время копать картошку. При избе 13 «а» был огород, небольшой, по местным меркам. На этом огороде эта картошка (посаженная дядей с тетей, чтобы земля не пропадала) и росла.
        Утром меня разбудило бибиканье и стук в дверь, закрытую на крючок.
        Пришлось встать.
        Все семейство было на пороге, включая недовольную Анжелику.
        - Алиска, хватит дрыхнуть! - дядя Гриша зазвенел ведрами, как колоколами. - Присоединяйся.
        - У меня рабочей одежды нет, - буркнула я.
        Анжелика молча вручила мне пластиковый пакет. Там лежали ее старые спортивные штаны и потертая рубашка.
        Хорошо, что вчера мы с папой и кофе мне купили, в пакетиках, три в одном. Выпив чашку, я немного проснулась, переоделась для картошки и вышла на поле, где дядя Гриша уже подкапывал картофельные кусты, тетя Неля за пожухлую траву их вытягивала из земли и обирала клубни. А Анжелика делала вид, что ищет в лунках оставшиеся картошки.
        На трассе, которая проходила над деревней, сегодня было оживленное движение, словно в городе в час пик. Все, буквально все, ехали на дачи копать картошку. Ехали с дач. Ехали в Холодное. Ехали в Кичеру. Ехали в Верхнюю Заимку. В общем, это был Великий Картофельный День.

* * *
        С огорода была видна вереница медленно ползущих машин: что-то там случилось впереди, авария, наверное. Увидела я и черный мерс, очень выделяющийся среди остальных авто. Похоже, тот же самый, что чуть не снес багажник дяде Грише. Среди машин он выделялся также, как тот высокий парень в толпе.
        И не я одна заметила «Мерседес».
        - О, и крутые в пробке толкнутся! - злорадно сказала Анжелика, бросив ковыряться в лунках. - Ма-а-ам! Глянь-ка на дорогу!
        - Тоже картошку копать приехали? - спросила я.
        Анжелика, тетя Неля и дядя Гриша дружно расхохотались, словно я сморозила невероятную глупость.
        - Ну ты, Алиска, и скажешь! - дядя Гриша, обрадовавшись передышке, вытянул из кармана пачку сигарет и зажигалку.
        - Очень надо этим столичным картошку копать! Ничего, пусть постоят, в затылок «копейке» подышат.
        Перед «Мерседесом», и правда, тихонечко полз ободранный «жигуль», еще старше дяди-Гришиного.
        - А что тогда им тут надо? - удивилась я.
        Может быть, не копать, а купить приехали? Сразу с поля? Я бы, наверное, лучше купила, не нравится мне картошку копать…
        - А это, Алиска, твои соседи, - хохотнул дядя Гриша, тыча окурком в сторону гор, - хоромы тут у них за дачами. Понаехали всякие, - повторил он знакомую уже фразу. - Звали их сюда, как же.
        Тут тетя Неля углядела, что дядя Гриша прохлаждается больше, чем нужно. И приняла меры:
        - Гри-и-иш, перекур-то заканчивай! - велела она. - Надо картошку рассыпать!
        Дядя Гриша расстелил на верандочке (если честно, это был скорее застекленный кусок крыльца с двумя дверями) пустые мешки и начал на них высыпать собранные клубни, чтобы они немного подсохли перед тем, как спустить их в подполье. Запахло влажной землей и жухлой картофельной ботвой.
        Картошки было много, нипочем бы не подумала, что такой чахлый огородик может столько дать. Хорошо, что морковку копать было еще рано, ее зеленые хвосты бодро торчали из грядки. И капусту снимать тоже рано, какое счастье! Сельскохозяйственные работы порядком вымотали.
        Мощный черный джип зацепился в памяти. Интересно же: я живу за поселком, потому что у меня нет возможности жить в Нижнем. А у них, судя по машине, есть возможность снять лучшую квартиру не только Нижнеангарска, или Северобайкальска, но и Иркутска, Красноярска, Москвы, в конце концов, - но они выбрали место на отшибе.
        - А как фамилия у этого Ярослава, про которого ты мне говорила? - спросила я Анжелику.
        - А я помню? - лениво отмахнулась Анжелика, занятая осмотром маникюра. - Метеорологическая какая-то…
        Замечательно. Очень ценное уточнение, гадай теперь.
        Дождиковы? Осадчие?
        Знаю: Местамигрозовы. Не иначе.

* * *
        Когда родственники уехали, я подумала, что если контейнер не придет в ближайшее время, то будет туго.
        Это же север, все дорогое. А папа на карточке оставил денег, если уж говорить честно, совсем в обрез. В Красноярске их бы, наверное, хватило на хозяйство, но здесь… Да плюс маршрутка в поселок и обратно. А завтра в новую школу… От этой мысли затошнило. Я вдруг как-то очень резко осознала, что сижу одна в богом забытой деревне, по колено в пахнущей землей картошке, кругом все чужое. Выхватила мобильник, хотела набрать больницу, чтобы мне сказали, что с мамой все стабильно. А, значит, со мной тоже. И вообще все в порядке. Но связи не было. Тогда я набрала эсэмэску папе, надеясь, что она до него доберется, ведь он еще едет в поезде. «Пап, мы копали картошку! Клево!» И поняла, что отправить ее смогу только завтра, из Нижнего. И как-то сразу накатила усталость. Ну почему я здесь, почему одна…
        Решив не сдаваться в плен хандре, я вспомнила, что дядя Гриша баню растопил, чтобы я после картофельных раскопок отмылась, а то - как бомж красивая. Под ногтями чернота, на лице разводы грязные. Нужно взять полотенце, мыло, шампунь. Там, в бане, наверное, есть какие-нибудь тазики, куда воду наливать…
        …Я очень быстро поняла, что баню не люблю. А люблю ванную. Но хоть помылась, и то хорошо.

* * *
        Горы на той стороне Байкала были сизые. Над темными ущельями стояли белые султанчики тумана. Волны накатывали на берег, потом откатывали, снова накатывали, снова откатывали.
        Я стояла на берегу и пялилась на них, как зачарованная. За моей спиной смотрела на озеро большими окнами школа.
        Первый школьный день на новом месте, наконец-то, закончился. Вроде бы неплохо, могло быть в сто раз хуже.
        Но сил не было.
        Я всегда, когда разволнуюсь не на шутку, потом не могу толком вспомнить, что было. Прямо черные провалы какие-то в памяти образуются. Вот и сейчас все словно пеленой подернулось, утренняя маршрутка, зеленая школа с красной крышей, гомон, папину куртку пришлось в гардероб сдать… Завуч заводит в класс, стою у доски, а все на меня таращатся: новенькая! Алиса, да еще и Сибирская… С такими именем и фамилией в любом месте проблемы возникают, я уже привыкла. Но тут, вроде бы, обошлось без громких шуточек. И место нашлось, к счастью, на первой парте, на третьем ряду. Соседка Лариса. Темноволосая, аккуратная, спокойная. Круглая отличница - сразу видно. Первая парта - это здорово, никого не видишь, как будто сама по себе. А вот перемены я не запомнила… Хорошо, что Лариса все показывала. В классе двадцать шесть человек вместе со мной, девчонок и мальчишек, похоже, поровну, вот чудеса. Все парни выше меня. А высоких девчонок почти нет, на физкультуре я буду где-то в середине шеренги стоять.
        Шелест волн успокаивал, папина куртка грела.
        На берегу было пусто - это же не курортный город, не южное море. Сентябрь, вода стылая, ветер холодный.
        Только чуть поодаль стоял и задумчиво смотрел на воду высокий парень. Я его, похоже, уже видела, но особой охоты вспоминать, где - не было. Мне он не мешал.
        Немного успокоившись, я набрала пригоршню гальки и стала неспешно кидать ее в воду, размышляя, что же дальше делать. Видеть тетю с дядей желания не было - я не хочу рассказывать, как прошел мой первый школьный день, а ведь обязательно прицепятся. Ладно, им что-нибудь Анжелика наплетет, мы пару раз пересекались в коридоре.
        Подумав, я решила сесть на автобус, благо остановка тут же, у школы, и уехать в Северобайкальск. Там зайти в кафе и пообедать, а потом где-нибудь выйти в Интернет и найти какую-нибудь программу для школьников, где написано, как нужно наблюдать за птицами, что записывать. Раз ляпнула про биоценоз, буду вести эти научные наблюдения, все честно. А уже оттуда вечерней маршруткой проеду сразу в Душкачан.
        В Северобайкальске было ветрено.
        В Нижнем ветер так не чувствовался, а здесь он беспрепятственно свистел между панельных домов, гнал листья по Ленинградскому проспекту. Было холодно и грустно. В кафе стало повеселее, наевшись, я согрелась. А вот с Интернетом в первый раз не повезло, так что про биоценоз разузнать ничего не удалось. Я отправила эсэмэску про картошку папе, позвонила в мамину клинику, убедилась, что все без изменений.
        До маршрутки в Холодное (которая высадила бы меня в Душкачане) оставалось немного времени, и я решила прогуляться по главной площади города. За зданием администрации обнаружила «Центр байкальского гостеприимства. Все для туристов», витрина его была украшена галькой и корягами, из-за которой наблюдал за улицей деревянный медведь. Там были картины, и карты, и сувениры, и справочники. Мне понравилась подвеска в виде кедровой шишки, я ее с удовольствием купила и надела. Она была теплая и пахла деревом, вырезана лаконично - это-то и было самое классное.
        Посчитав, что первый школьный день удался, я забралась в маршрутку и продремала весь путь до Душкачана.

* * *
        Второй день в школе начался весело. Еще вчера я слышала в классе тревожный шепот «первым уроком - физика, первым уроком - физика…», но, поскольку и без физики мне проблем хватало, я как-то не обратила внимания.
        Утром главной задачей было проснуться вовремя и успеть на маршрутку. Вечером тетя Неля с дядей Гришей приехали меня проведать, не утерпели. Пришлось им рассказывать про первый день, про расписание, про класс.
        Дядя Гриша печку сам протопил - и это было здорово, как подступиться к этой махине я не знала. Пока мне за глаза хватало битвы с умывальником. Никогда не думала, что так противно умываться в штуке, у которой вода налита в бидон с гвоздиком вместо крана внизу. Нажмешь на этот гвоздик, чтобы он вверх подался - тогда вода начинает литься, отпустишь - перестает. И стекает в ведро, которое потом надо выносить, бр-р-р-р… Вот они, помои, откуда взялись.
        Я поклялась себе, что когда придет контейнер, что-нибудь придумаю. Тогда станет ясно, что из вещей и одежды мне здесь понадобится, а на чем можно сэкономить. Надо какой-то нормальный кран сделать, пусть и с холодной водой. Водопровода, конечно, нет - но можно же и воду куда-нибудь наливать, в емкость побольше, чем этот ужас.
        Кабинет физики находился на втором этаже школы, в той части, что примыкала к спортзалу, и напоминала крайнюю перекладину буквы Ш. Громадные окна классов длинной части здания выходили прямо на Байкал, а с этой стороны они смотрели на улочку.
        Кабинет физики вместе с подсобной комнатой занимал все это крыло. Учительская кафедра, длинная и массивная, находилась на возвышении в конце класса. Над окнами и над кафедрой были развешаны портреты ученых, глядящих на все внизу строго и неодобрительно.
        Все уже собрались, а учитель запаздывал.
        Я сидела вместе с Ларисой на первой парте крайнего правого ряда, рядом с окном. И ковырялась в рюкзачке, пытаясь спросонья сообразить, взяли ли пенал с ручками, или благополучно забыла дома. Ручки, к счастью, нашлись, но россыпью в самом низу.
        За спиной гудел класс, и вдруг кто-то крикнул:
        - Ольга Ивановна, атас!
        И все прилипли к окнам. И я тоже.
        От остановки ко входу в школу решительно шагала худощавая невысокая женщина со светлыми прямыми волосами. Лицо ее раскраснелось не то от утреннего холода, не то от быстрого шага.
        Когда она завернула за спортзал и исчезла из вида, всех словно ветром сдуло. С редкостной быстротой каждый уселся на свое место, сложил руки самим образцовым образом, - и в классе наступила непривычная, томительная тишина.
        Все замерли в ожидании.
        Резко грохнула высокая дверь, Ольга Ивановна с журналом в руках ворвалась в класс. Тишина стала гробовой.
        Ольга Ивановна стремительно пронеслась по проходу между первым и вторым рядом парт к учительскому месту, буквально взлетела на возвышение, развернулась к нам лицом и звезданула классным журналом о кафедру.
        - Бараны! - рявкнула она с характерным белорусским выговором. - Ваши шкуры будут висеть вот здесь!
        И ткнула пальцем в сторону стены под портретами.
        Портреты посуровели еще больше.
        Все сжались, стараясь спрятаться за партами, понурили головы (ну и я за компанию).
        Ольга Ивановна сверкнула бледно-голубыми глазами и ледяным голосом сказала:
        - Итак, одиннадцатый «а», выслушайте итоги контрольной. Проверочной контрольной, я подчеркиваю. По знаниям за прошлый год. Бархатова - кол, Быстров - кол. Иванов - кол, Карелин - кол, Козлова - кол.
        Лариса подсунула мне бумажку, на которой было написано: «Она может за урок всему классу по три ряда колов выставить, никого не боится, ни директора, ни районо». В этом я нисколечко не сомневалась, как и в том, что мои колы и двойки по физике - дело наживное.
        Над нашими головами продолжало грохотать:
        - Касаткин - кол, Кузнецова - кол, Ларкина - кол, Лыткина - кол. Кто-то что-то сказал?
        Все и так молчали, а тут вообще постарались слиться с партами.
        - Марандич - кол, Миненков - кол. Полухина - кол. Рандин - кол. Румянцев - кол. Смирнов - кол. Степченко - кол. Тюрюков - кол. Устьянцев - кол. Шагжеева - кол. Шелковников - кол. Широких - кол. Шутенкова - кол.
        Пока Ольга Ивановна зачитывала фамилии, я осторожно стянула с парты записку, чтобы скомкать ее под столом и спрятать от греха подальше, пока меня журналом не убили.
        И тут заметила, что из-под моего стула нагло торчат чужие ноги! В щегольских черных туфлях, начищенных до блеска. Сначала я просто остолбенела, потом поняла, что это сосед с задней парты вольготно так расположился. Ну, вообще!
        - Федорченко Е. - кол. Цыренов - кол. Федорченко Н. - кол.
        Похоже, Ольга Ивановна добралась до конца алфавита. И вдруг раскатом грома прозвучало:
        - Ярослав Ясный. Пять с плюсом. Ярослав, пройдите к доске, пожалуйста, и объясните всему классу направление вектора магнитной индукции.
        Туфли под стулом резко исчезли.
        Я подняла голову - к учительской кафедре уверенно шел высокий парень. Поднялся на возвышение, спокойно взял указку, выбрал из груды плакатов нужный. Тряхнул холеной шевелюрой и начал рассказывать, словно не урок отвечал, а читал доклад где-нибудь там, в ученых сферах.
        И не надо было быть пророком, чтобы догадаться о чувствах класса в этот момент. Убить его было мало за такие возмутительные оценки в тот момент, когда все приличные люди мучаются и охотно указали бы ему направление вектора, куда ему следовало бы неотлагательно пойти!
        А я, наконец-то, поняла, что имела в виду Анжелика, говоря о метеорологической фамилии.
        Он мне сразу не понравился!
        Слишком красивый, слишком холеный.
        Одет вызывающе.
        Не в джинсы или спортивные штаны, как все нормальные люди, а в костюм, пошитый с претензией: пиджак, похожий на сюртук, шейный платок вместо галстука, высокий воротничок белой рубашки скулы подпирает. Все это было похоже на кадр из исторического фильма, там, где чуть что, - стреляются на дуэли из длинных, похожих на собачью ногу пистолетов. В общем, он был как картинка. Глядя на него, сразу вспоминалось, что мой утюг вместе с гардеробом едет в контейнере, а джинсы я смогу постирать только в следующие выходные, потому что повесить их на батарею отопления, как в квартире, я не могу, печь топить не умею, а за ночь они в холодной избе могут и не высохнуть. И идти в школу мне будет не в чем.
        Пока он рассказывал про какой-то таинственный принцип буравчика, я буровила его взглядом и попутно думала, что с физикой, похоже, придется туго. Вообще-то у меня по всем предметам пятерки, но они разные, как и преподаватели. Литература мне легко дается, история с ее датами и таблицами - не очень. Неорганическая химия мне нравится, там все понятно, а вот в органической я путаюсь. С математикой отношения ровные. А физику последний год у нас преподавал человек, тупо читавший нам параграфы учебника. И он не знал, что такое жидкие кристаллы, честное слово! Начал на нас орать, когда мы про них спросили: «Вы сами, мол, подумайте, какую чушь несете: кристалл не может быть жидким, он же кристалл!» Мы тоже не знали, что такое жидкие кристаллы, но знали, что каждый день ими пользуемся. А поскольку Интернета преподаватель физики тоже не признавал, вызвать дух Яндекса или Гугла, который все бы ему объяснил вместо нас, не удалось. И задачи по физике для меня - темный лес.

* * *
        Следующей парой у нас была физкультура. На которой стало понятно, что с физкультурой будут такие же проблемы, как и с физикой.
        Там играли в баскетбол!
        А я бегаю на лыжах.
        Нет, серьезно - на лыжных соревнованиях я даже от школы выступала, без особого, правда, успеха. Ноги сильные, а вот руки - наоборот. Но со спортзалом в школе было плохо, в нем постоянно что-то обрушивалось и мы занимались в коридоре. Прыгали в длину и высоту, кувыркались. Поэтому в баскетболе я полный ноль. А тут, похоже, он был гвоздем программы.
        Хорошо еще, что учитель физкультуры - решительная женщина с восточными чертами лица, в конце занятия разбила парней на две команды, а нам разрешила быть болельщиками. Мы сидели в спортзале, свесив ноги, на высокой деревянной завалинке, идущей вдоль стены и закрывающей батареи отопления от школьников, а внизу носились за мячом парни. Такая физкультура мне понравилась! А вот я физручке Ангелине Владимировне - нет. Девчонки шептались, что скоро будут соревнования между классами нашей параллели, и нужно будет болеть за наших, визжать громче, чем бэшки. Эх, если бы было можно остаться болельщиком и во время баскетбола на уроке…
        На химии мы сидели так же с Ларисой, но уже на первом ряду, на первой парте. А наши соседи по физике укочевали на камчатку третьего ряда. Лариса призналась, что дружит с Сергеем - он как раз был соседом Ярослава и на физике сидел позади нас. Теперь же, на перемене между парами, можно было его рассмотреть. Ларисин друг оказался не очень высоким, но красивым парнем - на смуглом лице у него выделялись, да что там, светились ярко-синие глаза! Ну прямо Жоффре де Пейрак из старого, обожаемого мамой фильма. Лариса попросила меня, если я замечу, что Сергей смотрит в нашу сторону, делать ей знак.
        - Хорошо, - сказала я. - Буду тебя локтем толкать.
        Втайне я обрадовалась этой просьбе - теперь я уже могла смотреть на ту парту не просто так, по делу. А было очень интересно наблюдать за этим Ясным.
        Он сидел, что-то читал и ни на кого не обращал внимания.
        Складывалось впечатление, что он считал себя взрослым, а нас - детьми неразумными. Но ведь старше нас мог быть только второгодник. На Ярослава это было непохоже. А еще у него глаза были не такими синими, как у Сергея! Меня это порадовало - не все ему одному, есть люди и посимпатичнее его. И пусть не задается.

* * *
        Около школы меня ждал дядя Гоша.
        - Алиска, пошли обедать, а потом я тебя отвезу.
        - А Анжелика?
        - Так она уже дома. Если не унеслась куда-то. Неля супу кастрюлю оставила, велела и тебя накормить.
        - Дядя Гриша! Я же и сама могу себе приготовить!
        - Пошли-пошли, у меня обеденный перерыв не резиновый.
        «Пошли» - на самом деле было поехали, рабочая лошадь дяди Гриши - старенькая водовозка - стояла тут же. На красной приплюснутой цистерне было крупно написано белыми буквами «ПИТЬЕВАЯ ВОДА» и нарисован номер: Х756ВН03. Я вскарабкалась в светло-голубую кабину.
        - Ну чо, как в школе? - спросил дядя Гриша, осторожно выруливая на дорогу.
        - С Ольгой Ивановной познакомилась.
        - О, Ольга Ивановна - это сила! - одобрил дядя Гриша. - У нее ученики даже в Москву поступают. Она из Минска приехала, раньше замужем была, а теперь вот в разводе.
        - Неужели в поселке все всё про всех знают? - поразилась я.
        - Ну, не без этого. Может и не про всех, но уж школа-то по всякому на виду. Все в ней учились, и бабушки-дедушки, и папы-мамы, а теперь вот вы ходите, двойки домой таскаете.
        - Я еще не получала оценок.
        - Да я не про тебя, про Анжелику. Уже схлопотала двояк по математике, с матерью крупный разговор имела. Неля хочет, чтобы она на экономическом потом училась, в банке работала, при деньгах всегда была, не как родители. Анжелике же хвостом бы лишь покрутить.
        - Похоже, мои двойки не за горами, - утешила я дядю Гришу. - Первая же контрольная по физике - и привет!
        - У Ольги Ивановны двойки не считаются! - убежденно сказал дядя Гриша. - Она все равно из вас, охламонов, душу вытрясет, а знаний добьется.
        Он остановил водовозку около своего дома. Анжелика, и правда, уже куда-то ушла, так что суп разливал дядя Гриша сам. От второй тарелки я отбрыкалась, чаю себе налила погуще.
        А потом мы на водовозке отправились в Душкачан.
        - Я будто бы на заправку еду, - объяснил дядя Гриша.
        По дороге домой я думала, где же застрял мой контейнер.
        Там диван, стеллажи, книги. Шторы и покрывала. Пуховик и осенняя куртка. Комп. А вот телевизора нет. Старый сломался незадолго до переезда в новую квартиру, хотели сразу уж взять большой, плоский. И не успели…
        Дома меня ждал сюрприз: железная, выкрашенная голубой масляной краской, бочка. Она стояла во дворе около калитки.
        - Это я тебе ее привез! - похвастался дядя Гриша. - Пока ты в школе была. А вторая в избе стоит.
        - Зачем?!
        - Как зачем? Для воды, конечно. Зимой из колодца ты воды не натаскаешься, зуб даю. А так я буду тебе воду привозить, в бочку заливать, а ты ведром в избу перетаскаешь - и, пожалуйста, хоть стирайся, хоть мойся, одной надолго хватит.
        Про воду я как-то еще не успела подумать… Пока хватало ведра. А дядя Гриша продолжал нахваливать бочки:
        - Это тебе не пластик какой-нибудь, старые, надежные. В геологии в них горючее возили, а потом верх срезали, выжигали изнутри, красили - и хоть полвека она стой, ничего не сделается. Теперь поглядывать надо, как бы не сперли, такой бочке цены нет!
        - Давайте ее на цепь посадим, - пошутила я.
        - А что, это мысль! - обрадовался дядя Гриша. - Привезу я, однако, трос металлический, да прицеплю ее к чему-нибудь. Неля меня заживо съест, если пропадет. Короче, Алиска, иди, переодевайся, ведро в бане бери. Я сейчас воду залью, да поеду, пока не хватились.
        Я пошла в дом. У входа стояла бочка-близнец первой, той, что теперь несла вахту у калитки. Высотой она была мне по грудь, сверху дядя Гриша приладил круглую деревянную крышку. Я сняла крышку, крикнула в гулкое нутро - эхо отозвалось, словно в дупле.
        Натянув те самые вещи, что остались после уборки картошки, я пошла за ведром.
        На улице дядя Гриша убирал шланг, а в бочке колыхалась голубая вода.
        - Ты главное помни, - сказал напоследок дядя Гриша. - Что воду на улице оставлять нельзя. Если мороз ударит, то вода замерзнет и лед порвет металл, как бумагу. Вода при замерзании расширяется. Бочке тогда точно каюк. Неля не переживет.
        - Хорошо, - кивнула я. - Буду сразу вычерпывать.
        Немного успокоенный моими словами, дядя Гриша уехал.
        Я собралась с духом и погрузила ведро в прозрачную воду.
        …Нудное и грязное было это дело. Вода капала со стенки ведра под ноги, я наступала, на крыльце возникла четкая цепочка грязных следов. Бочка оказалась огромной, ведро за ведром - а она все не пустела. С непривычки заболела спина. Остаток воды пришлось вычерпывать ковшом, перевешиваясь через край, чтобы достать до дна. Я подумала, что многие в поселке вот так всю жизни живут, с бочками у входа - я же видела в заборах специальные дырки для шланга - и мне стало не по себе. Страстно захотелось подойти к крану, открыть его и смотреть, как льется вода, сколько угодно, и ее не нужно таскать.
        Подтерев грязь, я еще долго сидела на крыльце, благо послеобеденное солнце припекало. Думала, что же можно здесь сделать. Нужна сливная яма, тогда не придется выносить ведра с грязными помоями. А чтобы вода текла из крана, требуется давление. В городском водопроводе вода по трубам уже бежит под давлением, а здесь где его взять? Можно бочку поставить на чердак, тогда она будет за счет разницы в высоте выливаться. А как ее на чердак носить? Туда и так-то не заберешься, а уж с ведром, полным воды… Какой-то шланг с насосом нужен, чтобы качал. Предположим, раковину я куплю в Северобайкальске. Кран тоже. Пластиковые трубы. Это все я представляю. Но что нужно для сливной ямы? И кто мне ее выкопает? И сколько это будет стоить? И где взять денег?
        В принципе, когда контейнер придет, можно попытаться продать что-то из мебели. Все равно в избу ни шкафы, ни стенки не влезут, а зимой на улице они испортятся, даже если останутся в контейнере. Папа с мамой, думаю, против, не будут - мы столько раз переезжали, и они очень легко к этому относятся. Главное, чтобы книги не пропали, а все остальное приложится. Но если у меня на кухне появится кран, то я смогу умываться, чайник набирать, посуду мыть. Даже голову можно помыть под краном! Голова кругом идет от таких перспектив. Но сможет ли насос зимой работать? Не замерзнет ли он на здешнем морозе? Сообразив, что вопросов у меня возникло больше, чем ответов, я пошла в дом. Печка там была теплая, видимо, дядя Гриша, когда проворачивал операцию с бочками, протопил ее. Это было очень кстати. Я скинула грязные спортивные штаны, надела пижаму, забралась на лежанку, прижалась спиной к теплой печке, раскрыла «Властелина Колец» и с головой погрузилась в мир Средиземья.

* * *
        Я пригрелась за печкой, так с книгой и уснула. Проснулась поздним вечером, когда уже совсем стемнело.
        Съеденный суп просился на волю, нужно было идти в заведение на дальнем конце огорода. Таскать в такое место папину куртку не хотелось, накинула дяди-Гришину телогрейку.
        На улице сильно похолодало. Небо вызвездило. Над горами сиял ковш Большой Медведицы. Орион восходил там, где за лесом, за прибрежными болотами, за устьем Кичеры сонно ворочался громадный Байкал.
        Звезды здесь были другие, городские огни не притушивали их. Большие, яркие, осенние - горели они в холодном небе, и казалось, что вот-вот загрохочут копыта, донесется конский топот с востока и над горами проявятся силуэты Черных Всадников.
        Я поежилась, нашарила в старой телогрейке, пропахшей дяди-Гришиным табаком, помятый коробок спичек и пошла по тропинке между грядок к деревянному сортирчику.
        Спички были совершенно необходимы - чтобы не ухнуть в темноте в дыру, выпиленную в полу. Захватить свечу или фонарик я как-то не догадалась. Пылающие спички я втыкала в дырки, проеденные короедом в досках, из которых сколотили стенки уличного домика. Спички шипели, огоньки колебал ветер, беспрепятственно проникающий сквозь многочисленные щели, и мне казалось, что это пламя факелов бьется на замковых стенах.
        Вернувшись в избушку и скинув тяжелую телогрейку, я подумала, что теперь всё стало проблемой: тепло, вода, еда, чистая одежда. Поход в туалет превращается в целое путешествие. Туда и обратно. Как долго я смогу так протянуть? Может быть, папа прав и нужно перебираться в Нижнеангарск?
        Но сейчас у меня никто не стоит над душой, а там будет все то же самое, может быть лишь немного получше, зато под бесконечные жалостные причитания тети Нели, которые она считает заботой и участием.
        Нет уж, лучше здесь!
        Сполоснув в ненавистном умывальнике руки, я включила чайник и, напившись чаю со сладкими кукурузными палочками, решила, наконец-то, познакомится с доставшимся мне хозяйством более подробно.
        Избушка смотрела тремя окошками на бамовскую одноколейку. Неподалеку от окон папа с дядей Гришей разместили самодельный стол-верстак - я весьма ярко представила, как они чистили на нем оружие, набивали патроны, осматривали блёсны и делали еще кучу важных охотничьих и рыболовных дел. Стол мне нравился своим брутальным, независимым видом. Три окна на южной стороне дома хорошо его освещали, так что где делать уроки - вопрос был решен.
        А вот ужасную сетчатую кровать, притиснутую к западной стенке между окном и вешалкой около двери, я поклялась выкинуть ко всем чертям. Хватит того, что мне пришлось на ней спать в первый день. Сюда я поставлю наш диван, как только он приедет. Из западного окна был виден двор, забор, дорожка к крыльцу, дровяной сарайчик. Высокое крыльцо переходило в небольшую веранду.
        В избе у входной двери по правую руку (если ты только вошел) была приколочена на стену вешалка, сделанная дядей Гришей из сосновой доски и набитых на нее кабарожьих рогов. А по левую руку от двери красовалась теперь бочка с водой. За бочкой в углу скрывался умывальник, глаза бы мои его не видели. Небольшое окно выходило и на север, в огород. Около него стоял старинный кухонный столик-шкафчик. Еще такой же старый шкаф для посуды (чьи полки были выстланы пожелтевшими газетками, наверное, для сбора пыли и крошек) отмечал границу, где заканчивалась кухня, и начинался запечный закуток.
        А вот по восточной стене окон не было, там примыкали к закутку, занимая почти все пространство от стены до печки, широченные нары, тоже сколоченные, как и стол, папой. Нары мне нравились своей аэродромностью. А дальше шел пустой кусок бревенчатой стены, украшенный торчащими гвоздями. Видимо, на этих гвоздях висело в папины приезды все, что нужно. Включая и одежду. Я подумала, что там самое место для книжного стеллажа, да и маленький шкаф для одежды поместится.
        А центром дома, вокруг которого все вертелось, была, конечно, печь. Не такая, как в сказках, где в печи пекут пироги и Ивашек, и не круглая, под потолок, как в старых купеческих домах Красноярска, нет, печка была обычная, с трубой, с чугунной плитой, украшенной двумя кружками, с двумя чугунными дверцами, одной большой, другой, пониже, маленькой. Этими дверцами она стояла не к северной стенке, как, наверное, было бы более правильно, а наоборот, прямо в середину избы. Чтобы угли, которые могли вывалиться из печки, не подожгли пол, перед ее топочной частью был приколочен к половицам кусок жести. Сверху, где труба, печка была побелена известкой, а снизу, где плита, обшита по бокам железным листом и покрашена масляной краской. Это было мудро, потому что известка пачкала белым, стоило только задеть.
        Рядом с печкой в полу был прорезан квадрат, получился люк с крышкой. Если потянуть за круглое кольцо и откинуть эту крышку, то открывалось высокое подполье, где у папы и дяди Гриши много чего ценного было припрятано. Там были полочки для банок, ящики с песком для моркови и свеклы, и большая яма для картошки. В подполье болталась на скрюченном проводе лампочка, чтобы она загорелась, ее нужно было посильнее вкрутить в патрон, чтобы погасить свет - наоборот, надо выкрутить. Лесенка в подполье вела крутая, нужно следить, куда ставишь ногу, чтобы не покатиться кубарем.
        Снаружи окна были украшены ставнями, покрашенными синей и белой краской. Предполагалось, что когда темнеет, ставни нужно закрывать. Но я помню это ощущение, когда папа ставни закрывал - словно ты в деревянном ящике оказался - нет уж, пусть будут шторы. Пока же я занавесила окна, выходящие на улицу, старыми покрывалами, а во двор - простынями.
        Сделав уроки за верстаком, я забралась на нары за печкой и заснула.
        Глава четвертая
        ПОХОД
        
        Ольга Ивановна, оказывается, не только колы в журнал столбиком лепила, на следующем занятии она сказала:
        - Так. Картошку все уже выкопали. Погода стоит хорошая. В пятницу идем в поход с ночевкой. Встречаемся в шесть часов вечера у школы.
        Я обрадовалась, что у меня есть спальник.
        Видимо, походы классом в лес тут были привычными, все уже знали, кто берет котелок, кто палатки. Моей задачей, как новенькой, было принести четыре булки хлеба. Вполне по силам.
        Как оказалось, идти было не так уж далеко. Если сам Нижнеангарск, зажатый между горами и Байкалом, был вытянут в длину, то на въезде в поселок имелось ответвление, микрорайон Сырой Молокон: распадок, застроенный домами. По дну распадка бежала речка, этот самый Сырой Молокон. А был еще Сухой Молокон, только дальше. Склоны распадка были темно-зелеными от сосен, с вкраплениями желтых пятен - берез и других лиственных деревьев. К речке мы и направились со всем своим скарбом. Домики скоро закончились, тропа вела нас, вела и завела в самую (на мой взгляд) настоящую тайгу.
        Когда добрались до поляны, окруженной пушистыми сосенками, решили именно здесь разбить лагерь.
        Поставили три палатки, одна девчачью, вторую для пацанов, а третью, маленькую - Ольге Ивановне.
        В распадке стемнело раньше, чем в поселке: горы не давали проникнуть вечерним лучам на поляну.
        Сначала все сидели у костра, ужинали, пили чай, рассказывали байки. Потом разбились на группки, кто-то отправился в палатки, кто-то остался у костра, болтая о том, о сем.
        В этот вечер я познакомилась ближе еще с двумя девчонками из класса, Аленой и Ниной. Алена была темноволосой - а Нина светленькая. Вместе мы сходили к речке, сполоснули там кружки, заново набрали ведро воды для чая. Вечер предстоял длинный, омуль-то испекся быстро, но в углях поспевала картошка.
        Ярослав был с нами.
        Но как будто не с нами.
        Он сидел в хрустящем, с иголочки, хлопковом камуфляже, которым здесь пользуются рыбаки и охотники, предпочитая хлопок синтетике. (Искры, летящие из костра, прожигают синтетику насквозь, вот ее и не любят.)
        Разумеется, камуфляж он купил специально для сегодняшнего похода. А вот сапоги на нем были поношенные, явно свои, любимые. Выглядели они странно, хотя в чем их странность, я не поняла.
        Ярославу, как понаехавшему олигарху, поручили принести тридцать банок сгущенки для чая. И он, не почувствовав подвоха, старательно припёр гремящий банками рюкзак.
        Сгущенка была настоящая, из молока. Дома, находясь в твердом уме и здравой памяти, я бы никогда не стала пить чай со сгущенкой, а здесь, у костра, это было так вкусно.
        Пока все веселились, Ярослав сидел около Ольги Ивановны, как пришитый, и они о чем-то оживленно беседовали.
        Когда мы с Аленкой и Нинкой принесли кружки, я специально прошла мимо беседующих, якобы за кухонным полотенцем, которое было неподалеку от них в развале вещей под сосной.
        Ярослав и Ольга Ивановна горячо обсуждали физику!
        Похоже, он ей с жаром рассказывал курс физики за предыдущий класс…
        Я думала, что никогда и ни в чем с Анжеликой не соглашусь, но тут была согласно на все сто: этот Ярослав - полный отстой!
        Картошка, наконец, испеклась, кружки мы вытерли насухо, чай сварили - и ужин продолжился.
        Когда стемнело и похолодало, мы забрались в девчоночью палатку. Но там была совершенно разнополая компания, при свечке шла игра в карты под анекдоты и хихиканье.
        А потом Ольга Ивановна решительно скомандовала:
        - Отбой! - свечку потушили и расползлись по спальникам.
        Я лежала у самого края. Палатка была старинная, брезентовая, без пола. Ее растягивали с помощью деревянных колышков. Как и многое в поселке, вроде моих новых бочек для воды, она была геологической. У папы, кстати, любимой одежкой для походов в тайгу считался брезентовый энцефалитный костюм с ромбом «МинГео» на рукаве. Похоже, эта палатка и папина энцефалитка были близкими родственниками.
        Я тихонько приподняла брезентовый край и в образовавшуюся щель увидела и поляну, и костер, и сосну.
        Ярослав не отправился на ночлег к ребятам, остался дежурить у костра.
        Он выглядел очень довольным - словно Ольга Ивановна у него и зачет приняла, и золотой медалью заодно наградила. Смотрел в огонь, чему-то улыбался четко очерченными губами.
        Он был все-таки очень красив… Прямой нос, ровные скулы, крепкий подбородок. Не выступающий, не раздвоенный, не скошенный - скульптурный. Небрежный камуфляж, на мой взгляд, шел ему куда больше, чем вылизанный костюм. Только шевелюра не очень с ним, камуфляжем, сочеталась.
        Я подумала, что в резиновых сапогах-болотниках он бы тоже хорошо смотрелся. Я вообще люблю болотники на мужчинах - в расправленном виде они похожи на ботфорты, а в сложенном - на мушкетерские сапоги.
        Ярослав подложил в костер пару узловатых поленьев, чтобы они потихоньку горели всю ночь. Нашел непочатую банку сгущенки, подхватил нож, воткнутый в бревно около костра, лихо пробил в донышке банки две дырки и, высоко запрокинув голову, опустошил банку дочиста.
        Сел на бревно, оперся спиной о сосну, вытянул длиннющие ноги - и снова уставился в огонь, рассматривая там что-то одному ему видимое.
        А я затянула завязки спальника так, чтобы только лицо выглядывало, а голова была укрыта, и быстро уснула.
        Спала совершенно без снов, даже странно. Наверное, свежий воздух так подействовал.
        Проснулись мы все на удивление рано, еще даже не рассвело. Наверное, потому что подмерзли - все-таки сентябрь, холодно. Серенький предрассветный полумрак сочился между сосенками. Ярко пылал костер, булькало на нем ведро с кипятком. Нужно было заставить себя вылезти из спальника и сходить к реке, умыться ледяной водой. Казалось, что это невозможно, просто невыносимо. И так холодно, а будет еще холоднее… Однако же стоило выбраться из палатки - и стало легче.
        У костра мы немного отогрелись. Ожили.
        Большая часть класса собиралась домой только к вечеру, планируя день провести здесь. Мне же нужно было уходить, чтобы прямо утром появиться у дяди с тетей: контейнер пришел, срочно вывозить надо.
        Поэтому после завтрака я сказала Ольге Ивановне и девчонкам, что я выхожу в поселок. Ольга Ивановна заволновалась: хоть и недалеко, а идти одной, все-таки, не дело. Стала прикидывать, кого из наших мальчишек дать мне в проводники.
        Неожиданно вызвался прободрствовавший всю ночь Ярослав, сказал:
        - Мне тоже нужно идти, встречать в Северобайкальске поезд.
        Дело разрешилось, и Ольга Ивановна успокоилась. Я даже спальник забирать не стала - договорились, что мальчишки его в школе оставят, в подсобке физического кабинета.
        Мы шли с Ярославом по тропе и молчали.
        О чем нам было говорить?
        О законе Ампера?
        Понемногу светало, солнце уже поднялось, но в сыромолоконское ущелье его лучи пока не проникали.
        Мы прошла половину пути - и тут кусты на склоне затрещали, раздалось угрожающее басовитое ворчание. Кто-то косматый ломился к нам сквозь заросли.
        Я и ахнуть не успела, как точным отработанным движением Ярослав отшвырнул меня себе за спину и встал лицом к опасности, с неизвестно откуда взявшимся ножом в правой руке.
        Это было именно отработанное, до боли привычное движение - выдвинуться вперед, убрав слабых в тыл. Я знаю, как редко оно встречается: именно как привычка, как обычный образ действий. В прошлом моем классе царил закон «каждый сам за себя», и я прекрасно знаю, сколько людей оттуда, не задумываясь, швырнули бы меня вперед, навстречу грядущей беде, чтобы самим убежать, пока принесенную жертву обгладывают.
        Ворчание перешло в басовитый лай - из кустов на нас вывалился большой, кудлатый щенок, помесь кавказской овчарки с лайкой (на это намекал пушистый хвост бубликом). На ошейнике у него болтался кусок оборванной веревки.
        Видимо, щенок сбежал из ближайших отсюда домов и прошатался всю ночь на воле, не помня себя от счастья.
        Сейчас он разрывался между желанием напугать нас и наоборот, подластиться, подружиться. Еды выцыганить.
        Увидев Ярослава, сразу понял, что такой сам кого хочешь напугает, завилял хвостом и плюхнулся перед ним на спину, смешно болтая толстыми лапами. Пузо у него было пятнистое.
        - Он голодный, - поставил диагноз Ярослав, пошарил левой рукой в кармане камуфляжной куртки, достал кусок хлеба и кинул щенку. Тот, извернувшись, слопал подарок на лету, убедился, что еды больше не дадут - и снова учесал вверх по склону, не собираясь пока возвращаться к миске и конуре.
        Ярослав аккуратно спрятал нож в сапог. Это был не тот нож, которым он сгущенку открывал, я все заметила! Еще бы, ни один охотник свой клинок о железо похабить бы не стал. Вот чужой - пожалуйста.
        Прятать ножи в сапоге было для меня как-то диковато, но, если задуматься, мудро. Кто бы ему разрешил по поселку с холодным оружием ходить? Загремел бы, как миленький, в каталажку. Я, маленькая, всегда удивлялась: у папы охотничьих ножей в затейливых ножнах - завались, а он на людях их не носит. Почему? Ведь красиво! Спрячет в рюкзак и только в лесу на пояс вешает. Он мне объяснил, что нельзя, это оружие.
        Показались первые заборы поселка, залаяли за заборами собаки.
        До выхода к трассе Нижнеангарск - Северобайкальск осталось совсем немного, нужно было пересечь изящным мостиком речку, перейти на правый берег.
        И тут Ярослав заговорил:
        - Я хочу подняться на ту горушку, - махнул он рукой, показывая вперед.
        - Я с тобой, - не дала я ему продолжить, что, мол, теперь ты и одна дойдешь, здесь уже жилье.
        Потому что сразу поняла, о какой горе он говорит.
        Если стоять на берегу Сырого Молокона лицом к Байкалу, как мы с Ярославом сейчас, то гора по левой руке тянется и тянется к байкальскому берегу, словно хочет воды напиться. Когда прокладывали железную дорогу, вытянутый язычок этой горы мешал трассе, его перерезали траншеей, взорвав горную породу. Положили по дну получившегося ущелья рельсы, через речку перекинули железнодорожный мост, а окончание горы осталось торчать над поселком округлой такой кочкой, поросшей сосняком.
        Там, на макушке сопки даже раскопки археологи делали, нашли следы древних кострищ. Учительница истории нам рассказала на прошлом занятии, что раньше люди на самом берегу жилищ не ставили - ведь у воды холоднее, нежели чем выше, в распадках. А на вершинах гор были священные места для ритуальных целей, там собирались по особым дням.
        Не знаю, об этом ли думал Ярослав, нацелившийся на гору, но он бодро карабкался по крутому склону.
        Я старалась от него не отставать - и когда мы поднялись на вершину, утреннее солнце брызнуло нам в лицо пригоршню сверкающих лучей.
        Я стояла по правую руку от Ярослава, смотрела на озеро и думала, что у меня сердце сейчас разорвется пополам от этой красоты, которую невозможно вместить в себя.
        Ночной ветер стих, дневной еще не поднялся, и Байкал раскинулся ясный-ясный, без единой морщинки, как зеркало.
        И суровые горы на том берегу, увенчанные белыми шапками, отражались в его зеркальных водах, словно там, под водой, был другой такой же мир.
        Невысокое солнце как-то удивительно мягко подсвечивало все вокруг, и было тихо, словно начиналось самое первое утро на Земле.

* * *
        Когда мы спустились с горы прямо к автомобильной дороге, Ярослав, распрощавшись, коротко кивнув головой, зашагал к остановке, чтобы уехать в Северобайкальск. А я решила, не торопясь, пройтись по поселку, все равно было еще слишком рано, чтобы поднимать в выходной день дядю с тетей.
        Сначала постояла на мосту, поглазела на текущую внизу речку. Около домов, выстроенных за мостом прямо на берегу озера, жарко цвели последние цветы - большие осенние георгины. И оттого, что небо было как никогда синее, снег на вершинах гор искрился, и березки уже давно пожелтели, а георгины пламенели, не желая сдаваться - особенно остро чувствовалась эта хрупкая северная осень, притаившиеся совсем рядом, за перевалами, холода.
        Налюбовавшись, я повернулась и пошла в поселок. За мостом была первая развилка, левая дорога круто заворачивала вверх, ныряла под железнодорожным полотном, и шла вдоль горы, вдоль лесной кромки. Она приводила к геологическим домам, в одном из которых жила светловолосая Нина, и которые огородами упирались прямо в гору. Туда сейчас мне было не нужно, я пошла правой дорогой.
        Теперь по берегу Байкала тянулась территория Нижнеангарского рыбзавода. Склады, цеха, решетчатые башни для сушки рыбы. Старинный лозунг «СЛАВА ТРУДУ!» так и сохранился на гараже. Как мне показалось, дела у рыбзавода шли не очень, самое большое белое здание стояло в завалах мусора.
        А вот двухэтажный домик по левую руку от дороги радовал изящной деревянной резьбой. На чердачном окне у него висела вместо занавески сложенная пополам круглая кружевная скатерть.
        Дальше снова шла развилка. Теперь правая дорога резко уводила вниз, к берегу, и становилась улицей Победы, а левая продолжала тянуться ровно, не отклоняясь ни вверх, ни вниз, и называлась улицей Ленина, главной улицей поселка.
        В одном из домов рядом с рыбзаводом жила Лариса, ее двор буйно украшали цветы: и георгины, и астры, и анютины глазки, и бархатцы. И среди цветов - три ряда кочанов капусты, похожих на огромные светло-зеленые розы.
        Я решила пройтись по Ленина, сверху лучше было все видно, дворы ниже по склону - как на ладони.
        Здесь, около рыбзавода, чувствовалось, что это самая старая часть поселка, северного порта Байкала. Но было понятно, что когда появилась железная дорога и город Северобайкальск по соседству, нижнеангарцы стали заниматься не только рыбалкой. Я увидела в обрамленном зелеными наличниками окошке черной от старости бревенчатой избы ярко-желтую занавеску из фирменного поезда.
        А вот инспекция маломорных судов, крохотный домик с зарешеченными окнами, сама была ярко-желтой. В качестве входного коврика у крылечка лежала тельняшка.
        В палисадниках и огородах стояли красные от ягод рябины. Насыпь железной дороги возвышалась над поселком, а внизу был Байкал, проулки вели на берег. В старых деревянных домах оконные переплеты окон красили в белый цвет, а наличники - в ярко-голубой. На подоконниках стояли горшки с пышной геранью, белой, красной, махровой. Казалось бы - и улица была пустынна, и дома спали, но я заметила, как кое-где чуть колыхались кружевные занавески на окнах, это зоркие глаза поселка, оставаясь незамеченными, сразу отмечали, кто ходит, зачем, когда.
        А потом все эти данные поступят в главный центр разведки и контрразведки Нижнеангарска - бутик тети Нели - быстрее, чем в любой социальной сети. Обрастут слухами, подробностями, как настоящими, так и придуманными. Оценками. В маленьких поселках тайн не бывает.
        Я дошла до самого центра, и тут зазвонил мобильник.
        Номер не определился.
        - Лисеныш! - пробился из далекого-далека папин голос. - У меня все хорошо!
        - У меня тоже! - заорала на всю улицу я.
        - Я аванс выбил, перевел на карту, - быстро продолжил говорить папа то, ради чего он и позвонил. - Яблоки себе покупай, апельсины - слышишь? Это север, витамины нужны. Поняла?
        - Ага! А ты где?
        В трубке забулькало и гортанно защелкало.
        - Но мы сейчас в рейс уйдем, - вернулся к русскому языку папа, - связи снова не будет. Все, лимит заканчивается. Целую! В клинику уже звонил…
        Папа отсоединился, Африка снова стала далекой и недоступной.
        Яблоки и апельсины, ага, как же.
        Да они тут на вес золота.
        Выгребную яму я на эти деньги сделаю, вот что.

* * *
        Тетушкин, закрытый пока бутик, был маленьким щитовым вагончиком, обшитым белым профлистом (чтоб не подожгли злые, завистливые люди). Посередине красовалась дверь с крылечком. По обе стороны от крылечка - окошки, закрытые сейчас глухими ставнями.
        Над дверью красовалась вывеска: «Версаль», - а тетя Неля была его королевой.
        Он стоял в самом центре, в ряду таких же версалей, напротив музыкальной школы и аптеки.
        Я дошла до белых зданий районной больницы, за ними тянулись старые деревянные двухэтажки. Балконы их тоже утопали в цветах. И отовсюду был виден Байкал! Его закругление на северной оконечности, светлую песчаную косу, бурый осенний ковер торфяных болот. Среди болотных марей на островке торчала какая-то станция, похоже, телевышка.
        А я вышла к терему, украшенному крытой лестницей причудливой архитектуры, ведущей на второй этаж. И вывеской, под стать лестнице: «Простое товарищество - содружество предпринимателей ВИСТ. Производственная база». Здесь можно было продуктов подешевле купить, если подняться в магазинчик на втором этаже.
        С лестничной площадки все вокруг было видно еще лучше.
        Дяди-тетин двор красовался как на ладони. За огородами на болоте виднелся не то пионерлагерь, не то турбаза.
        Над озером парило яркое крыло. Кто-то, пользуясь выходным днем, занимался кайтингом.
        Летом весь поселок целыми днями там, на песочке, ведь в Нижнем один из лучших пляжей на Байкале. В Северобайкальске уже не то, камни, сразу начинается глубина, вода всегда холодная. А здесь плотное песчаное дно полого уходит далеко-далеко, вода на мелководье прогревается. Байкальский загар для меня - самый стойкий, я помню, как мы позапрошлым летом совсем недолго гостили в Нижнем, а загорелой спиной я щеголяла до Нового года. Когда же папа вывез нас на Черное море, и мы вернулись, как негритята - пара взмахов мочалкой дома - и загар сполз, словно грязь.
        Я глянула, сколько сейчас времени - уже вполне можно было идти, не боясь никого разбудить. В вистовском магазине купила рулетик к чаю и спустилась к дому дяди и тети.
        Там царила непривычная суета: тетя Неля собиралась в дорогу.
        Сентябрь для ее торговли был, в общем-то, не очень прибыльным месяцем. После летних отпусков денег у всех мало, да еще детей в школу нужно собрать, не до себя - оборот тетя и делала как раз на школьниках. А тут что-то случилось, не то большой юбилей у кого-то, не то еще какое-то важное событие, разобрали наряды подчистую, нужно было ехать за новыми.
        Тетя собиралась обернуться меньше чем за неделю: поездом до Тынды, потом от Тынды другим до Благовещенска. Там на китайскую сторону и день-два закупать товар. Самое дешевое и блестящее. И домой тем же маршрутом.
        Сейчас она обзванивала своих постоянных клиенток, чтобы собрать персональные заказы.
        Разумеется, такое важное дело не обходилось простым приемом заявки, каждый разговор был длинным, обстоятельным, ритуальным. Тетя со вкусом рассказывала свои последние новости, слушала чужие, ахала: «Да ты что!», «Вот это да!», «Ну и козел!».
        В новостях с ее стороны проскакивала и я («наша бедняжка»).
        Анжелика, закусив накрашенную ярко-алой помадой губку, срочно строчила список предметов первой необходимости.
        Сейчас она была на пятом листе блокнота, и останавливаться не собиралась.
        Не мешая столь важным делам, мы с дядей Гришей тихонько слопали рулетик и поехали в Северобайкальск за контейнером.

* * *
        С контейнером разобрались быстро. Получили его на контейнерной площадке, наняли машину с краном и пару грузчиков.
        И отправились в Душкачан.
        По дороге я рассказала дяде Грише, что хочу как-то решить проблему с водой. Раковину поставить и слив сделать. У дяди Гриши в северобайкальских коммунальных службах были деловые связи, он обещал поднять их, узнать, что к чему.
        Мы с жаром обсуждали, что можно придумать в моей избе.
        Сошлись на том, до чего я и сама додумалась. Обязанность таскать воду ведрами из бочки в бочку от меня никуда не денется, это проще, чем по морозу с насосом возиться. Но зато потом, уже дома, воду из бочки можно наносом перекачивать в утепленный бак на чердаке, откуда она будет поступать в кран, из крана в раковину и сливаться в выгребную яму около дома. Поскольку кухонное окно выходит в огород, яма тоже будет там. Когда она наполнится, нужно будет вызвать машину откачки, которой придется заезжать во двор, чтобы шланг дотянулся до люка. Для того, чтобы вода была теплой, можно взять маленький нагреватель проточного типа, который греет воду, пока она течет, накопительный - не стоит, ни ванны, ни душа все равно нет.
        От всех этих технических разговоров стало как-то очень приятно на душе, это же был план не чего-нибудь, а переустройства мира! Пусть и маленького, зато моего.
        Я решила, не откладывая дела в долгий ящик, завтра же съездить в Северобайкальск и посмотреть, какие краны, какие раковины, какие нагреватели воды там есть.
        Пока выгружали во дворе контейнер, дядя Гриша затопил печку. Контейнер поставили рядом с баней в огороде.
        Грузчики вскрыли его и занесли в дом то тяжелое, что мы бы сами не смогли: диван, стеллаж, ящики с тяжелым скарбом, то, что я не собиралась открывать, а решила хранить в подполье до приезда папы.
        Когда машина уехала, можно было, наконец-то, вздохнуть спокойно, сидя на родном диване. Он у нас слонопотамский, пухлый из-за поролона, которым обтянуты спинка и подлокотники. Такие диваны везде продаются, они одни из самых дешевых, пестрые, большие. Но на удивление удобные. Я не знала, как подобраться к его обшивке, сменить бы ее на какую-нибудь спокойную, однотонную, но сейчас это было неважно, это все потом. Главное - металлическую кровать выставить в сарай. Пусть на ней дядя Гриша сети свои хранит.
        Диван встал у западной стенки на место кровати.
        Я достала утюг, покрывала. Застелила верстак и начала наглаживать наши шторы. Дядя Гриша, чертыхаясь, вешал люстру.
        Мы собрали стеллаж, пододвинули его к стене, оттуда плоскогубцами дядя Гриша выдрал мешающие гвозди.
        Ему пора было ехать, вдруг тетя Неля уже закончила обзвон клиентов и теперь негодует. Он оставил мне молоток и плоскогубцы и исчез.
        Я повесила шторы, разыскала в коробке часы настенные, любимые картины. И вроде бы мало что изменилось, но повеяло домом.
        Нашелся и второй фотоаппарат, старенький.
        Цифромыльницу-то папа с собой увез, Африку фотать. Мне вдруг пришла в голову мысль: я буду снимать здешние болота каждый день, например, утром, перед отъездом в школу. Это же тоже будет ценный материал для работы по биоценозу, раз я пока не знаю, как к нему подступится. Можно еще температуру отмечать. Сделать из тетрадки какой-нибудь «журнал наблюдений». Все равно рано или поздно тетя Неля обязательно поинтересуется, как продвигаются мои научные труды. Тут-то я ей и предъявлю свои свершения.
        Самое приятное дело, которое я совершила уже глубокой ночью, - выставила книги на стеллаж. Было тепло, шторы задернуты, не голая лампочка под потолком, а поблескивающая хрусталиками люстра мягко освещала комнату. Я вскрывала картонные ящики, вынимала книги пачками, читала названия, ставила на полки - и словно старые друзья заполняли пространство вокруг меня, приносили с собой надежное и радостное, знакомое с детства ощущение уюта.
        Как будто бы я была тут совсем одна, держала оборону против темноты и тишины, страха и отчаяния, словно осажденная Белая Крепость во «Властелине Колец», и тут на склоне холма возник ряд копий, запели победно рога, хлынули всадники в долину на помощь осажденным. Рохан пришел.
        А потом, полулежа на диване, я долго любовалась разноцветными корешками.

* * *
        Тетя Неля уехала.
        В воскресенье я проверила оставленную папой карточку, сняла деньги.
        В субботний вечер дядя Гриша без дела не сидел: героически прорвался к телефону и все организовал. (Свой мобильник он утопил на прошлой рыбалке и тетя Неля из педагогических соображений покупку нового отложила до своего приезда из Благовещенска). Мужики угнали с работы экскаватор на полдня, он пришлепал в Душкачан и за час сделал самую грязную и тяжелую часть работы: вырыл около дома гигантскую ямищу и траншею для трубы.
        Потом подъехал японский грузовичок с краном, привез два больших бетонных кольца, крышку, маленькое кольцо и чугунный люк.
        Кольца без всяких проволочек спустили в яму, закрыли крышкой с круглой дырой, на дыре поставили маленькое кольцо, сверху пришлепнули люк. Сбоку воткнули пластиковую сливную трубу, увели ее под избу.
        Ненавистный умывальник выкинули, прорезали в том месте пол - и теперь над полом торчал заткнутый тряпочкой, чтобы мусор не попадал, конец трубы.
        Потом экскаватор засыпал раскопки (и еще целый курган земли остался красоваться в огороде). На чердак затащили пластиковую двухсотлитровую бочку, обернули ее толстым слоем минваты и еще пеной прошлись кое-где. Дядя Гриша расплатился с мужиками, и они поехали возвращать экскаватор.
        Остальное дядя Гриша пообещал сделать сам. На неделе, после работы. Утром мы с ним купили и кран, и раковину, и нагреватель воды.
        Я развлекалась тем, что вытащила тряпочку-затычку из сливного отверстия, кружкой плескала туда воду и зачарованно слушала, как она гулко катится по трубе до ямы.
        Дядя Гриша тоже послушал - и довольно сказал:
        - Андрюха ахнет, как приедет!
        Да уж, папа ахнет, когда узнает, что я апельсины и яблоки в землю, можно сказать, зарыла…
        Дядя Гриша поехал домой, там своих дел скопилось немало.
        А я подумала, зря его тетя Неля постоянно пилит - что у него нет никакого честолюбия, крутит баранку на водовозке и никуда не стремится, кроме как на рыбалку, другой бы на его месте давно депутатом стал или бизнесменом - так вот если бы не дядя Гриша, шиш бы у меня что получилось. При любом раскладе пришлось бы раза в три, а то и в пять больше заплатить за те же работы.
        А скорее всего, так бы я ведра с помоями и таскала до морковкиного заговенья. И еще неизвестно, ужился бы он с тетей Нелей, если бы сам стал бизнесменом. Может быть, у него и требования к жене изменились бы. Так что всем нам повезло, что он такой.
        Глава пятая
        НЕЖДАННЫЙ СОСЕД
        
        Вторая неделя в школе прошла не в пример спокойнее первой. Я понемногу втягивалась, да и после похода все уже были мне не чужими.
        На большой перемене в коридоре попалась Анжелика - счастливая чрезвычайно, словно она в лотерею только что миллион выиграла.
        - Там наши пацаны вашего Ярослава мочат! - с горящими от восторга глазами сказала она. - Хочешь посмотреть?
        Кто же от такого зрелища откажется.
        Мы быстро выскочили из школы, завернули за угол.
        Анжелика чего-то напутала…
        В укромном углу за школой, там, где были мастерские и проходили уроки труда, Ярослав стряхивал с себя ребят из параллельного класса, как медведь собак. И делал он это как-то снисходительно, словно малых детей урезонивал. Что, конечно, было обидно вдвойне.
        Презрительная скука вместо ужаса на лице - ну что это такое-то!
        Наплевав вот так вот в душу всем, он разложил противников веером на земле, отряхнулся и спокойно отправился на урок. Что, было, конечно, неправильно: а где напинать врагов по ребрам напоследок и уйти, гордо развернув плечи? Потирая намятые бока, одноклассники Анжелики тоже потянулись к школе.
        - Даже драться, как нормальный пацан, не может! - возмутилась Анжелика - Суперотстой!
        А я смотрела ему вслед и вспоминала то, что слышала о нем, что уже видела. В поселке шептались, мол, отец его скупил его земли за перевалом для своей компании, то ли золото они там добывать будут, то ли уран. И они приехали прямиком из Франции, где жили долгое время, пока отец Ярослава не решил вложить деньги в северные недра. За дачами, дальше, у них была целая резиденция, полная странного народу. Глядя на их приветливые лица, как-то не хотелось лезть с расспросами. На откровенных бандитов они не были похожи, но и добропорядочными гражданами назвать людей с такими цепкими взглядами язык как-то не поворачивался.
        Было бы правильно, если бы Ярослава в школу привозили телохранители отца на их роскошном «Мерседесе», но он почему-то предпочитал маршрутку. Ту же, что и я, другой просто не было.
        Мы выходили к остановке - я снизу, от деревни, он сверху, по лесной дороге, ведущей с дач мимо старого кладбища. Он никогда не здоровался нормально - кивнет отрывисто головой, только что шпорами не звякнет. Была бы я в длинном платье, делала бы ему в ответ реверанс в придорожной пыли, но мне и в джинсах хорошо, поэтому я холодно копировала его приветствие, вот и поздоровались. Говорить нам было не о чем, до школы ехали молча в разных концах автобуса. Похоже, правда, его несколько удивляла папина лётная куртка на моих плечах. Но это было вообще не его дело, так что правильно он помалкивал.

* * *
        В прошлую пятницу на литературе Татьяна Николаевна - темноволосая, красивая, энергичная - заставила нас писать сочинение на тему «Великая русская литература девятнадцатого века», чтобы мы вспомнили то, что проходили раньше и плавно перешли к литературе века двадцатого, чувствуя неразрывную связь веков и поколений.
        В понедельник Татьяна Николаевна зашла в класс чернее тучи.
        Она не стала хлопать журналом о стол, как Ольга Ивановна, просто сказала:
        - Очень плохо. По результатам сочинения я вижу: вместо работы на уроке класс развлекается. А мы, все-таки, будем работать.
        И всех нас пересадила на новые места, к новым соседям.
        «Сибирская - Ясный!» - грянуло громом среди ясного неба.
        Я не хочу с ним сидеть! Мы с Ларисой так хорошо сработались, а теперь меня выпихивают за чужую парту к какому-то высокомерному снобу. Да он столько места занимает, что мне вообще приткнуться некуда!
        Правда все эти гневные речи я произносила про себя, печально сгребая разноцветные ручки в рюкзачок.
        Я была не одинока, весь класс недовольно гудел, снимаясь с насиженных мест, но Татьяну Николаевну наше бурчание не трогало.
        Спокойно дождавшись, пока мы перекочуем к новым стоянкам, она зачитала вслух результаты сочинения. Нет, ну это было лучше, чем контрольная по физике, чего сразу пересаживать-то! Во всяком случае, у меня было пять/четыре, пятерка за содержание (спасибо, дорогой Александр Сергеевич!), четверка за ошибки.
        А Ясного она вообще не назвала! И сочинение он обратно не получил…
        Целую пару я изо всех сил не поворачивала голову в сторону соседа даже на миллиметр! И вообще была очень занята.
        Он, собственно говоря, тоже: если быстро скосить глаза в его сторону, то видно, что он тоже сидит, как истукан, закаменел весь, хоть бы повернулся чуть-чуть, даже из вежливости. Я же не покусаю!
        К концу пары было такое чувство, что левую щеку парализовало. И шея стала ныть, и плечо…
        Совсем отгородится все равно не удалось, с левой стороны мне было даже теплее, чем с правой, и парта оказалась слишком маленькая: даже притулившись на краю, я все равно чувствовала запах его одеколона.
        Лайм, еще что-то, свежая горечь.
        Немного утешало, что литература прошла в страданиях практически у всех.
        Поэтому характер литературных исканий начала двадцатого века, о котором рассказывала Татьяна Николаевна, запомнился смутно.
        Как только прозвенел звонок, меня с парты словно ветром сдуло.
        Мне надо было побыть одной, чтобы успокоится после таких глобальных перемен.

* * *
        Не прошло и нескольких уроков, как выяснилось, что Ярослав Ясный, этот надменный бог по части физики, математики и химии, в литературе и русском языке - ни в зуб ногой. Абсолютно.
        Это был просто цирк какой-то!
        Когда делали упражнения, где надо пропущенные буквы вписать, или запятые расставить - он еще чего-то черкал старательно. Но как только дело доходило до диктанта, изложения либо сочинения - всё, он начинал выписывать ручкой загадочные загогулины НАД листом. Он хмурился, сжимал челюсти чуть не до хруста, мог даже опасливо выписать первый слог, с красной строки и заглавной буквы - и всё, на этом дело заканчивалось.
        Однажды он, правда, написал…
        Татьяна Николаевна долго рассказывала о различных литературных течениях: декаданс, модернизм, символизм, акмеизм, футуризм. А потом попросила кратко написать, чем какое течение нам запомнилось, какими именами.
        Ярослав вооружился ручкой - и на удивление бодро черкал ею по листу. Я заинтересовалась, быстро глянула - это был не русский язык! И не английский. А он молниеносно спрятал лист под дневник и покраснел.
        На следующем занятии, видя привычные мучения соседа, я не выдержала, быстро написала на черновике его вариант изложения - и тихонько пододвинула в его сторону, чтобы хоть списал, раз сам не может.
        Он на меня посмотрел в кои-то веки.
        Но как он на меня посмотрел!
        Как дикий зверь!
        Гордые мы, значит.
        Ну и целуйся со своим пустым листом. А я тебя тоже, тоже ненавижу, вот!

* * *
        Вдобавок ко всему, после урока меня поймала в школьном коридоре Анжелика.
        - Мама тебя после школы у нас ждет, Алисочка. Сюпри-и-и-иззззз…
        От этого «з-з-з-з» у меня челюсть перекосило. Сегодня пятница, значит, тетя Неля вернулась из поездки к концу недели, как и обещала. Какой сюрприз она мне приготовила?
        Пришлось идти.
        Тетя Неля вернулась из Благовещенска посвежевшая, с обновками. Купила там помимо товара на продажу, себе персонально норковую шубку-мини, сапоги-ботфорты, парик «блондинка платиновая» и лакированную сумку.
        Довольная и отдохнувшая, она решила сделать доброе дело.
        Переодеть меня.
        Чтобы мы с Анжеликой, нарядные как телезвезды, сходили этим вечером на дискотеку в школьный спортзал.
        Пока мама путешествовала, Анжелика тоже времени не теряла, и без всякого парика успела превратиться в блондинку платиновую, насколько этой ей предыдущая покраска позволила.
        Уже отмытая до блеска, вся в бигудях, Анжелика решительно уточнила:
        - Только, мама, умоляю, не надо этого вашего доисторического отстоя, я подберу актуальный фэшн сама.
        Она лихо вспорола обмотанную скотчем, как куколка шелкопряда нитью, клетчатую суму и вытряхнула содержимое на диван.
        Мне вручили таз, розовый махровый халат и пушистое полотенце, и выпихнули в баню, чтобы я там мылась и попутно привыкала к свалившемуся на меня счастью.
        Когда я вернулась в дом с полотенечным тюрбаном на голове, больше половины зала было завалено китайской роскошью. От всех этих вещей пахло одинаково едко, какой-то химией.
        - В этом сезоне, - страстно говорила Анжелика, - на пике следующие тренды: гламурное милитари и наивный фолк с элементами офисного стиля.
        Неожиданно мне самой стало интересно: не каждый же день, все-таки, тебя вот так одевают, что называется, с иголочки. А вдруг случится чудо, и я стану прекрасная, как утренняя заря?
        Подыскивая наряд мне, Анжелика попутно подбирала вещи и себе. Делала она это красиво, словно золотых рыбок ловила. Сидит задумчивая, смотрит ласково-рассеянным взглядом поверх развала, кажется, вот-вот задремлет. И тут - раз! - как кошка лапкой. В руке трепыхается какой-нибудь крохотный блестючий топик.
        Тетя Неля же больше напоминала крота. Она целеустремленно зарывалась в кучу вещей и с победным «О-о!» вытаскивала какой-нибудь веселенький плюшевый костюмчик ядовито-зеленого цвета.
        - Супер, мама! - одобряла Анжелика, продолжая точечный лов.
        Наконец они выбрали мне узорчатые колготки, короткую джинсовую юбку грязного цвета, украшенную розовым кружевом, медными заклепками и разноцветными пластмассовыми бусинками. Пышную блузку в рюшах.
        - А холодно будет - накинешь блузон, - велела тетя Неля, подавая синюю куртку от спортивного костюма, украшенную логотипом какой-то команды, чуть ли не «Феррари». - В нем тепло и в гардеробе можно оставить. Очень все миленько, как мне кажется. Такая яркая, свежая девушка получилась, просто душка.
        - Я же говорю - супер! - подтвердила Анжелика, выбирая себе кружевной лифчик из вороха, привезенного любящей мамой. - Только бижутерия нужна, мейк-ап и прическа. Мама, фен включай!
        Если им своего фена не жалко было, то мне-то и подавно. Мои волосы с феном плохо дружат, их много, сохнут долго.
        Но Анжелика взялась круто, заставила опустить голову и принялась немилосердно утюжить пряди.
        В результате волосы встали дыбом, любо-дорого посмотреть.
        - Пышный объем, супер! - обрадовалась Анжелика. - Сейчас лаком зальем и к мейк-апу приступим.
        - Вы успеете? - заволновалась тетя Неля. - Может, сказать отцу, чтоб машину завел?
        - Супер, мама! - одобрила Анжелика. - Это вообще круто будет. Тогда я себе ногти успею новым лаком покрыть.
        Она развернула палитру теней цветов на восемьдесят - и подошла ко мне, как к мольберту.

* * *
        Я ненавижу туфли из кожзаменителя. Липкие они какие-то.
        И не уверена, что узорчатые колготки подходят к моим ногам.
        Вот к Анжеликиным - другое дело, ноги у нее длиннющие, ровные, заглядение. А мои, прямо скажем, не очень. Зато у меня плечи красивые и шея. Это я так себя утешаю.
        С созданными Анжелой макияжем и прической больше всего я походила на испуганного лемура: волосы дыбом, страдальческие глаза обведены толстенной черной линией.
        Получилось настолько на меня не похоже, что я почувствовала какую-то странную легкость и приподнятость. Я стала копией Анжелики, но плохой копией, не такой красивой, как она, темноволосой, а не светлой, с болотными, а не голубыми глазами. Но теперь идти в незнакомое место было совершенно не страшно - это же не я! Это кто-то другой.
        Дядя Гриша подвез нас прямо к школе - мы грациозно выпорхнули, словно из лимузина, а не старого «жигуля». Было холодно, попа в мини-юбке мерзла. Помада на губах мешала, в итоге я ее, похоже, съела.
        Из спортзала уже доносились бодрые тум-тум-тум! Там было темно, разноцветный пульсирующий свет давали прожекторы, установленные по углам зала. Оставив верхнюю одежду в раздевалке, мы вошли в зал.
        Опытная Анжелика сразу же потащила меня в дальний его конец, где пустовала лавочка.
        Лавочка в обычной жизни была спортинвентарем, низенькая такая - и когда мы сели в наших коротких юбках, коленки взметнулись выше ушей. Это было очень эротично, я думаю. Блузка все норовила сползти, оголить то одно плечо, то другое. Мне было холодно.
        Зал заполнился, но танцевали мало - большая часть присутствующих жалась по стенкам, особенно во время парных танцев. Когда объявляли медленный танец, в центре спортзала переминались с ноги на ногу не более трех-четырех самых отчаянных пар. Парни стеснялись приглашать девчонок, девчонки хотели танцевать, но вставать в однополую пару было как-то не то.
        Когда врубали музыку поживее, дело шло лучше, почти все выходили на танцпол, но старались прибиться к знакомому кружку.
        Анжелика пока не спешила покидать лавочку. Она всех и всё знала и с удовольствием рассказывала, кто с кем дружит, кто кого бросил или наоборот, отбил. И почему вот эта пробирающаяся мимо нас девушка с волосами, залитыми серебристым лаком, сейчас будет рыдать в раздевалке, а та целеустремленная тройка парней, заторопившаяся к выходу, отправилась бить морду кому-то четвертому.
        Только мне, человеку со стороны, казалось, что здесь тишь да гладь. На самом деле страсти кипели.
        В зале появился новый участник дискотеки - и Анжелика прервала свой рассказ на полуслове, напряглась.
        Я так поняла, что пришел Димон, ее последний парень, от которого она просто голову потеряла. Он был крепким таким, квадратным, солидным: в новом спортивном костюме, в белых кроссовках. Я знала, что он лихо ездит на мотоцикле и от этого все девчонки просто пищат.
        Димон подошел к нашей лавочке, бросил небрежно Анжелике:
        - Приветик!
        И потянул меня за руку!
        - Я твою гостью приглашу, ты не против? А то, я вижу, пацаны тормозят чего-то. Непорядок.
        - Супер… - пробурчала ошарашенная Анжелика.
        В центре зала медленно кружилось пар шесть. Когда Димон выволок меня, их стало раза в два меньше.
        Гневный Анжеликин взгляд прожигал дыру в спине почище огнемета.
        Я, в свою очередь, тоже разозлилась: Димон притиснул меня к своему спортивному костюму. От него несло куревом и мотоциклом. Я злилась на Анжелику за то, что она злилась на меня. Ну и держала бы своего супермена при себе, нужен он мне сто лет, ага. Я вообще не люблю парней с пухлыми, мясистыми физиономиями. Если уж на то пошло, то мне куда больше нравятся такие лица, как у Ярослава, четкие, подобранные, хоть он и сволочь высокомерная. И мне Анжеликин ухажер по барабану, глаза у него какие-то масляные, а губы пухлые.
        Он что-то спрашивал, почти касаясь губами моего уха, я невнятно отвечала, гадая, когда же все это, наконец, закончится.
        В общем, вечер, что называется, удался.
        Когда танец завершился, Анжелика вдруг срочно засобиралась домой. Это меня более чем устраивало, но я предложила другой вариант: пусть она веселится, ведь еще не танцевала, а я вернусь к дяде с тетей, потому что завтра у нас первой парой химия и, несмотря на субботу, будет опрос, а я не готова.
        С гораздо большим удовольствием я бы, конечно, уехала в Душкачан, но уже было поздно, последняя маршрутка ушла несколько часов назад. Просить дядю Гришу снова завести «жигуль» - тетя Неля не переживет расхода бензина, лучше уж перетерпеть эту ночь на их диване.
        Анжелика обрадовалась, что сбагрит меня и будет веселиться дальше, но этот идиот Димон все испортил.
        Собрался меня провожать, типа темно, опасно, тра-та-та… Вынести такое Анжелика, конечно же, не смогла, и пошли мы втроем.
        Димон решительно вклинился между нами, приобнял обеих за плечи - и зуб даю, нашу веселую тройку половина поселка видела и обсудила во всех подробностях.
        Анжелика нервно покусывала губы, мне же дико хотелось почесать спину между лопаток. Димон громко знакомил гостей поселка - то есть меня - с достопримечательностями.
        На улице имени Козлова, по которой мы шагали, их и было-то раз, два, и обчелся: банк, баня, конторы лесхоза и заповедника, да усадьба художника Кондакова Валерия Павловича.
        Когда мы дошли до дяди-тетиного дома, началась интересная игра на перетягивание: Анжелика стала тянуть Димона в свою сторону, а я выбиралась из его объятий в другую, а он не давал, пытаясь пообниматься еще, но Анжелика все-таки перетянула, я вырвалась - и пулей влетела в калитку.
        - Гуд найт, Алисочка! - злобно пожелала мне из-за забора спокойной ночи двоюродная сестрица и решительно потащила кавалера обратно на дискотеку.
        Ночь на диване в зале прошла отвратительно.
        Я вся чесалась от головы до пяток. В носу щипало: диван отлично впитал запахи китайской барахолки, дышать было нечем. Спутавшиеся волосы тянули, голова ныла. Чужие звуки, чужие запахи.
        Это был кошмар какой-то!
        Анжелика заявилась домой часам к трем, от нее несло, как от заплеванной вокзальной, переполненной бычками урны. Видимо, с Димоном они помирились.
        Проворочавшись всю ночь, я поднялась ни свет, ни заря. Прокравшись в промозглую, холодную баню, попыталась смыть ледяной водой вчерашний вечер.
        Стуча зубами, натянула свои джинсы и блузку, а потом час, наверное, распутывала свалявшиеся волосы.
        Уроки начинались в восемь, но школу открывали уже полвосьмого. До открытия надо было дожить, и я провела это время на кухне, примостившись на табурете у стола и пытаясь читать учебник химии. Голова раскалывалась, видимо, простудилась вчера.
        Дядя Гриша проснулся раньше своих домочадцев, первым вышел на кухню.
        - Алиска, ты чего?
        - Да готовлюсь, сегодня спрашивать будут.
        - У тебя деньги остались?
        - Есть немного.
        - Приготовь четыре тысячи. Завтра тебе машину дров привезут. На зиму хватит.
        - Спасибо, дядя Гриша! Я теперь вообще вся в шоколаде: вода, дрова, диван. Деньги после школы занесу.
        - Как повеселились-то вчера, нормально?
        - Супер! - твердо сказала я, припомнив все.
        - А чего фингалы под глазами? Подралась, что ли?
        - Где?!
        Я кинулась к зеркалу в прихожей.
        Анжеликин сволочной мейкап не смылся, а размазался. Издалека и правда походило на два фонаря.
        - Тушь вечером не смыла, - объяснила я.
        Черт, чем бы стереть это безобразие? На кухне кроме средства для мытья посуды ничего не было.
        Пришлось зажмуриться - и использовать его. Чернота немного сошла.
        - Вы вчера с Анжеликой такие красивые обе были, просто куколки, - потряс меня напоследок дядя Гриша.
        - Это тетя Неля такие шикарные наряды привезла, - честно хлопая мокрыми ресницами, поведала я. - В бутике, наверное, давка будет.
        - Неля умеет, - подтвердил дядя Гриша. - Вкус у нее - что надо!

* * *
        Со стороны Байкала дул сильный ледяной ветер.
        В школе я первую пару продремала. Слушала - слушала, а когда спохватывалась, что учитель говорит уж совсем странные вещи - понимала, что сплю, и просыпалась. Это было мучительно.
        Ко второй паре я немного оклемалась, но настроение не улучшилось. Может быть, из-за голода, а может из-за всего вместе, вчерашнего вечера, бессонной ночи, раннего утра.
        На перемене я дозвонилась до клиники. Все стабильно, как обычно.
        Как обычно.
        Сегодня суббота, завтра воскресение, потом начнется новая неделя. И ничего не поменяется, разве что придет с ледяным ветром с гор зима, скует все холодом. Мама будет лежать в полутемной палате и ровно дышать, прикрытая больничным покрывалом, как снегом. Папа бороздит воздушное море над Африкой, смотрит на чужую землю внизу. Ни ест толком, ни спит, хватается за любую возможность подзаработать денег. Звонит в клинику - а там все стабильно. Наш мир замерз, оледенел, и мама дремлет, как царевна в хрустальном гробу и можно лоб вдребезги разбить о прозрачные стенки, но она не услышит, не проснется…
        А я обустраиваюсь, шуршу как мышь, готовлюсь к зиме, зарываюсь в нору. Замерзли все цветы, ветра сошли с ума, все у кого есть дом, попрятались в дома…
        Отзвонил последний звонок с урока, школа стремительно пустела.
        Литературы у нас в субботу не было, но, проходя мимо кабинета, я увидела Татьяну Николаевну, заполняющую журнал, и пятничная обида на Ярослава всколыхнулась во мне с новой силой.
        Не буду с ним сидеть!
        Я толкнула приоткрытую дверь, замерла на пороге, прикрываясь сумкой.
        - Алиса, ты ко мне? - удивилась Татьяна Николаевна.
        Я мрачно кивнула.
        Вошла в класс, села за парту напротив учительского стола, вздохнула решительно.
        И выдохнула:
        - Я не хочу сидеть с Ясным. Отсадите меня, пожалуйста.
        Татьяна Николаевна внимательно меня оглядела. Поднялась, достала из шкафчика чашки, пакетики с чаем и печенье. В животе сразу предательски заурчало.
        - Я далеко живу, в районе ВГСО, - пояснила Татьяна Николаевна, включая чайник на подоконнике. - Пообедать частенько не успеваю. Раньше в восьмилетней школе работала, ближе к дому, а теперь здесь. Ирина Митрофановна со мной часами поделилась, вас передала. Давай чаю попьем. Тяжело тебе?
        Я пожала плечами. Ничего не тяжело. Все нормально.
        - У меня в этом году картошка хорошо уродилась, может быть, дать тебе мешок? Лишним не будет.
        - Спасибо, дядя с тетей засадили летом наш участок, так что я тоже с урожаем. И капуста есть, и морковь, - объяснила я.
        Чайник закипел и отключился. В школе затих топот и гомон. Татьяна Николаевна разлила кипяток по чашкам, положила пакетики, раскрыла упаковку печенья.
        Не знаю, как это получилось, но слово за слово я понемногу все рассказала ей и про маму с папой, и про дом в Душкачане, и про выгребную яму, гордость мою.
        Добралась и до Ярослава - пусть сидит один, он же весь мир презирает! А мне одной тоже хорошо.
        Татьяна Николаевна улыбнулась, достала из ящика стола листок, протянула мне. Ага, тот самый, что он от меня прятал. Чего-то латиницей накарябано.
        - Он пишет мне сочинения по-французски, - пояснила она. - Первый раз с таким случаем сталкиваюсь. Они долгое время жили во Франции, вернулись в Россию только этим летом, и получается, что русский письменный у него на нулевом уровне. Зато французский практически в совершенстве, раз ему проще на бумаге мысли по-французски выразить, нежели по-русски.
        Ну, еще бы!
        - Но я французского языка не знаю, и у нас в школе его не преподают, нет таких специалистов.
        Я с любопытством разглядывала лист - почерк четкий, я бы даже сказала изысканный. В духе Ярослава, в общем.
        И вдруг услышала:
        - Алиса, помоги ему, пожалуйста.
        - Что? - не поняла я.
        - Помоги Ярославу с русским языком, - пояснила Татьяна Николаевна.
        - А чего сразу я?!
        Ничего себе новости. Я уже помогла разок, хватит с меня…
        Татьяна Николаевна задумчиво допила чай, а потом начала издалека:
        - Наш поселок не совсем обычный. Ты, наверное, это уже заметила. Он словно из разных частей собран. Сначала это было рыбацкое поселение на берегу Байкала, порт и рыбзавод. Потом пришли геологи, возникла геолого-разведочная экспедиция, вокруг нее вырос новый кусок поселка. Сначала геологи сильно отличались от местных жителей, а потом, со временем, все как-то перемешались. И тут начали прокладывать БАМ, строить железную дорогу. Поселок разросся еще дальше вдоль горы. Бамовцы были не такими, как геологи, как местные жители. Особенно это было заметно в школе. Но прошло время - и опять все перемешалось. Кто-то уехал с окончанием строительства, кто-то остался, и сейчас уже дети тех детей, что родились во время БАМа, ходят ко мне на уроки. В нашем поселке я повидала множество самого разного народа, меня сложно чем-то удивить. И тут приехал Ярослав. Я знаю, что он очень отличается от остальных мальчиков в классе и его не любят. Какой вот он, по твоему мнению, скажи?
        - Высокомерный, нелюдимый, противный, в общем! - охотно перечислила я.
        - Он испуган и замкнут, для него кругом все чужое и зачастую малопонятное. Но я впервые, Алиса, я впервые вижу человека, который бы с такой жадностью учился. Я не знаю, почему во Франции так плохо с нормальным образованием, но он не упускает ни единой возможности наверстать программу. И самое непривычное - он учится не ради оценок, как все вы, уж прямо скажем, а ради самих знаний. Ходит хвостом за преподавателями, вопросы задает, материал за предыдущие классы проговаривает. Ты видела его карточку в нашей библиотеке?
        - Нет! - отрезала я.
        Вот еще его карточками я не интересовалась.
        - Он за месяц прочитал больше, чем иной житель поселка за всю жизнь. Это такая яростная тяга к знаниям, что мне иногда не по себе делается. Он не похож на сытого мальчика из обеспеченной семьи, он скорее напоминает мне Ломоносова, который пришел с рыбным обозом и сидит теперь среди недорослей, странно, правда? У него блестящие успехи по точным наукам - и только с русским какой-то полный ступор. Устно он мне охотно отвечает, но как доходит до письма - его словно парализует от ужаса. И тут появилась ты.
        - И? - не поняла я, куда Татьяна Николаевна клонит.
        - А вот ты какая, Алиса? Тебе нравится класс?
        - Нравится, - кивнула я.
        Мне нравится класс, что тут такого?
        - У тебя появились друзья, Лариса, Алена, Нина, Наташа, я все вижу, - перечислила Татьяна Николаевна. - Ты охотно участвуешь и в делах класса, и в проказах тоже. Улыбаешься.
        - И что? - не могла я никак понять, в чем тут подвох и где прячется мое преступление.
        Татьяна Николаевна устало вздохнула, потерла переносицу.
        - Алиса, а ты знаешь, что написано в твоей характеристике из прежней школы?
        Я помотала головой. У меня вообще нет обыкновения чужие бумаги читать, а характеристика, наверное, у папы была вместе с другими документами.
        - Там написано, что ученица Алиса Сибирская замкнута, угрюма, предельно неконтактна. Со сверстниками не общается, в делах класса участия не принимает, - безжалостно перечислила Татьяна Николаевна. - Мне когда Ольга Ивановна эту бумагу показала, я не поверила, что это про тебя. Мы с ней все это время за тобой наблюдали - ты не такая. Доброжелательна, открыта, легко и охотно идешь на контакт с одноклассниками. Но я подумала, что если бы мне сейчас пришлось оформлять характеристику на ученика Ярослава Ясного - я бы переписала все из твоей бумаги, слово в слово.
        Если честно, то в прошлой школе у меня были проблемы, да. Я не знаю, почему они начались, и как так получилось, может быть потому, что мама с папой любили читать и я тоже? И они не придавали особого значения, модная одежда или нет, для папы все это обозначалось презрительным словом «тряпки» и выпрашивать обновки было как-то стыдно. И вдруг наступили такие времена, что я осталась в каком-то полном вакууме. Скажешь в классе что-нибудь - а тебе в ответ презрительно-удивленно: «Ты, Алиса, наверное, книжек много читаешь, да?» И я терялась, не знала, что ответить. И еще я не знала, какую музыку сейчас принято слушать, а какую уже не принято. Зато была официальной отличницей - меня с моими пятерками постоянно приводили в пример остальным. Но я же не нарочно! Это как-то само собой получалось, может быть потому, что я читать люблю. А еще мне бойкот как-то устроили, точнее, попытались устроить. За то, что списать не дала, я уже и не помню, почему. Вообще-то, обычно я писала сразу два варианта под копирку - и пускала дальше по классу. А тут нашла коса на камень - и того, неофициальный лидер объявил бойкот от
имени всех. Правда, одну маленькую деталь упустили - я и без этого ни с кем не общалась, так что мне никакой разницы не было, наоборот, еще спокойнее стало. А доступ к знаниям они себе перекрыли собственными руками. Так что бойкот продержался до первой контрольной, потом все потекло по-старому, надо же было у кого-то списывать.
        Зато я отрывалась в музыкальной школе. Слух у меня на троечку, руки зажаты, а Владимир Иванович, который смог бы вытянуть из меня скрытые таланты, появился слишком поздно, я уже научилась, сидя за фортепиано, зевать с закрытым ртом и считать минуты до окончания занятия. И искренне не понимала, что он от меня хочет, когда убеждает: «Алиса, во второй раз ты сыграла лучше, чем в первый, слышишь? Ты поняла ошибки?» Я кивала, но не слышала никаких различий, для меня - что в первый, что во второй раз все было совершенно одинаково.
        Зато надо мной не висел нимб круглой отличницы, я была нормальным человеком, и никто от меня не шарахался! Если бы меня отдали не на фортепиано, а на трубу, дело бы было еще лучше: в духовом оркестре было дружно, ребятам нравилось туда ходить. А сольфеджио и музыкальная литература у нас были общие, и я сидела на задней парте с Пашкой и Серегой, и мы от души веселились. Как-то прямо на уроке лопали кефир с булочкой, которые Пашка принес. В итоге ни сольфеджио, ни музыкальную литературу я толком не знаю, но какое же это было счастье - просто дурачиться.
        Музыкальную школу я в прошлом году закончила, с тройки на четверку.
        А сейчас, после слов Татьяны Николаевны, мне вдруг подумалось - а может, мама так наседала на папу с этой ипотекой именно для того, чтобы перевести меня в другую школу под благовидным предлогом?
        Может быть, они все знали?
        - И все равно не понимаю, - призналась я. - Ко мне все это какое отношение имеет? Если у него проблемы с русским, пусть наймет репетитора, делов-то. Особенно ему.
        Татьяна Николаевна покачала головой.
        - Я пыталась с ним заниматься. Здесь проблема не с русским. И репетитор не поможет. Ярослав чего-то боится, сразу замыкается. Ему нужно сделать первый, совсем крохотный шажок вперед - и тогда он очень быстро сам все наверстает, и всех вас обгонит, как с физикой, как с математикой. Но он не делает этого шага, пятится назад.
        - Но почему я? Я-то почему?
        - Алиса! - всплеснула руками Татьяна Николаевна. - Я бы с удовольствием попросила Ларису, или Алену, или Наташу, или Нину, или Жанну, или Свету - всех тех в классе, у кого с русским более-менее в порядке. И они бы не отказались. Но он же только с тебя глаз не сводит! Я вообще не знаю, что тут делать, потому что не иди речь о Ярославе, я не стала бы просить: в вашем возрасте только повод дай, и готово, оба про всякую учебу тут же забывают, вместо уроков одна любовь на уме, а потом родители бегают, справки собирают, чтобы из-за беременности невесты брак зарегистрировать раньше положенного законом срока. Пока на нее, круглую, еще можно белое платье как-то натянуть. Или не бегают, так рожает, одна. Или делает аборт, первый в череде многих. Знаешь, сколько таких случаев на моей памяти? Твоя развеселая родственница Анжелика сейчас семимильными шагами идет к одному из этих вариантов, как десятки до нее. Скучно. Но я познакомилась с родителями Ярослава - это хорошие, порядочные люди. Я вижу, что он учится, а не девицам глазки строит. Сам учится, изо всех сил. У него поступки человека, с раннего детства
привыкшего к ответственности, это очень редко встречается. Вы с ним совершенно разные - но в чем-то очень похожи, иначе не было бы такого совпадения характеристик. Возможно, именно у тебя есть тот ключик, который откроет его, разомкнет. Мне невыносимо жалко смотреть, как какие-то непонятные путы не дают способному на многое человеку крылья расправить во всю мощь. И еще я знаю, что когда помогаешь другому, собственные беды как-то уходят на второй план, становится легче. А ты мне кажешься разумным человеком, который не позволит вот так запросто искалечить себе жизнь, променяв учебу для будущего на безудержные развлечения в настоящем. Мне верится, что это будет именно учеба, без глупостей. Если хочешь - помоги ему. Из других рук он помощь не примет.
        Слишком много нового обрушилось на меня за один раз. Голова и без того гудела, сопротивляться уже не было сил.
        - Ладно, - буркнула я. - Пусть приходит. Ничего не гарантирую.
        - Я позвоню Ярославу, - спокойно сказала Татьяна Николаевна. - И его родителям. Скажу, что завтра после обеда он может зайти к тебе с учебником и тетрадью.
        - И ручкой! - грозно уточнила я и быстро смылась.
        Татьяна Николаевна и не подозревает, что я тоже не знаю русского языка! Честное слово - я почти не знаю правил, что такое наречие и деепричастие, чем суффикс отличается от окончания и все такое. Я просто помню, как пишется то или иное слово. Знаю, что оно должно быть таким, а не другим. Наверное, когда книжки читала, само собой выучилось.
        Но, зная как надо, я же не знаю, почему так надо! И я же первая запутаюсь во всех этих суффиксах и приставках. Чему я его научу?
        Ладно, подумаю об этом завтра, сегодня голова все равно чугунная.
        Сейчас надо идти к банкомату, деньги снять и дядя Грише за дрова отдать.
        Надо же, Ярослав, оказывается, глаз с меня не сводит, как интересно.
        А я думала, что он меня ненавидит.

* * *
        Утром привезли дрова, машина разбудила меня громким бибиканьем. А я-то надеялась отоспаться за всю неделю.
        Пришлось вставать, открывать ворота. Поленья вывалили около дровяного сарайчика, они терпко пахли смолой, корой и деревом вообще. Спросонья я не заметила, что машина встала не совсем правильно - новая партия дров намертво перекрыла доступ к уже имеющимся. А я-то, наконец-то, решила сегодня научиться печку топить самостоятельно. И вот такой облом…
        А дома было холодно.
        Я решила не сдаваться, как белка, прыгая по нерасколотым поленьям, добралась до сараюшки, так здесь называли маленькие сарайчики, там у стенки нашлись топор и колун. Вынесла оба инструмента, чтобы рассмотреть на свету.
        Колун мне не понравился: он был тяжелый и тупой. Топором, наверное, лучше - он же острее.
        Поставила торчком одно полено, попыталась тюкнуть - топор намертво увяз в плотной древесине. Тьфу ты. Колун еле подняла - и, перевернув, аккуратно ударила обухом по концу топорища. Топорище, под действием колуна опустившись вниз, как рычагом вытащило лезвие топора из полена. Я крута!
        Не повторяя ошибки, теперь я немного обтесала топором полено со всех сторон, отхватывая небольшие кусочки. Ну и ладно, на первый раз хватит, это будет растопка, а когда разгорится, я туда обтесанное полено и засуну, тогда у меня долго печка работать будет. Теперь надо к ней как-то подступиться.
        Зайдя в дом, я рассмотрела печку со всех сторон. Открыла дверцы, и большую, и маленькую. Взяла фонарик папин, посветила в печкины глубины. В той камере, куда дрова закладывались, вместо пола была чугунная решетка. Туда зола и угли проваливались, прямо вниз. Изучая внутренности печки, я чихнула - белесая зола поднялась столбом. Черт! Даже ресницы хлопьями пепла запорошило. Многовато тут как-то золы и всего остального, наверное, надо сначала вычистить.
        Я вспомнила, что ведро и железный совок для этого дела сейчас в бане. А золу вытряхивают на огород.
        Сходила в баню, принесла помятое жестяное ведро, скрученный из железного листа совок. Кое-как выгребла золу. Она при любом движении все норовила взвиться, как порох или летняя дорожная пыль. Недаром же про нее говорят «запорошило». Кожа на лице горела - надо было срочно умываться. Теперь я поняла, почему Золушка в сказке именно «Золушка» - ее же мачеха на самую грязную работу, получается, поставила, печки чистить, золу выносить. Да уж, тут будешь как трубочист.
        Очистив печку, я принесла мои свежие дрова, запихнула, газет еще наложила. Спички были в дяди-Гришиной телогрейке. В коробке их оставалось на донышке, сожгла в туалете. Надо сразу много коробков купить, завтра же в Нижнем. Газета вспыхнула хорошо, я обрадовалась, притащила обтесанное полено и засунула к остальным дровам.
        Вспомнила, что ведро не вынесла. Взяла его аккуратно, словно оно хрустальное, и понесла вытряхивать на огород. Не рассчитала с ветром - резким неожиданным порывом почти всю золу направило в мою же сторону. Оставалось только выругаться и зашвырнуть пустое ведро в баню.
        Когда вернулась домой - там тоже было все не слава богу. Печка, почему-то, не топилась, едкие струйки черного дома просачивались из нее со всех сторон, из щелей в дверцах, из щелей в плите.
        Наверное, еще не разгорелось.
        Я запихнула парочку газет вдобавок к тем, что там были.
        Вспомнила, как дядя Гриша рассказывал про то, что поддувало вначале должно быть открыто, распахнула маленькую дверцу внизу.
        В окошко чем-то кинули.
        Я выскочила на крыльцо злая, вся в саже.
        У калитки стоял Ярослав с учебником и тетрадью под мышкой. В бежевом пиджаке, белой хрусткой рубашке, в сером вязаном жилете с ромбами стиля «ботаник из Оксфорда». В галстуке, чтоб его!
        Честно сказать, совсем я забыла про то, что он должен прийти.
        - Заходи! - буркнула я, открывая калитку.
        Он вошел, поднялся на крыльцо, исчез в доме. Ладно, разберусь с печкой потом, как этот красавец уйдет.
        Но не успела я и шагу ступить, как он снова появился на крыльце в белой рубашке, жилете и с обугленным поленом в руках.
        Мое полено воровать?! Ну и замашки у этих французских олигархов!
        Ярослав, прямо с крыльца, выкинул чадящий кусок дерева куда подальше.
        Спасите-помогите, имущество разбазаривают! Я на это полено столько сил потратила! Чего он о себе возомнил?
        Я хлопнула калиткой, понеслась в дом. Там все плавало в дыму.
        - Чем можно остальное выгрести? - прокричал мне в открытую дверь Ярослав.
        - В бане ведро!
        Пришлось приоткрыть окно выходящее во двор, там я еще не успела поставить вторую раму.
        Ярослав вернулся с ведром и совком, выгреб в него из печки мои таким трудом добытые дровишки и выбросил в огороде.
        Я сидела, пригорюнившись, на кухонном табурете и мрачно гадала, чего этой заразе надо было. Почему она дымится, а не топится.
        Дышать было тяжело, и я вышла на крыльцо, оставив дверь в избушку открытой, чтобы побыстрее протягивало.
        Ярослав стоял и изучал привезенные дрова. Покосился на меня, ухмыльнулся. Поднял мой топор, осмотрел и лихо воткнул в полено. Подобрал тяжеленный колун, покачал на руке и начал стягивать жилет, а потом и рубашку.
        Несмотря на колку дров и другие необычные физические упражнения, я как-то очень быстро продрогла на крыльце. Решила вернуться домой, там все же теплее. И накинуть шерстяную кофту.
        А посмотреть можно и из окна, западного, открытого сейчас.
        Вот уж, правда, смотреть на то, как другие работают, можно бесконечно. Я как прильнула к окну, укрывшись за занавеской, да так и замерла в изумлении, изредка чихая от упорно плавающего по избе дыма.
        Ему нравилось! Ему нравилось колоть дрова, караул.
        Колун взлетал - и звонко врезался в полено, оно лопалось, как яблоко, на дольки. Белая рубашка висела на гвоздике столба, подпирающего покосившуюся крышу дровяного сарайчика. А голый по пояс Ярослав меньше всего сейчас напоминал ботаника, мускулы под загорелой кожей так и играли.
        При этом он не был похож на бодибилдеров с плакатов, когда бицепсы вздуваются буграми, а вены похожи на обвивающие тело веревки. Он был не раскачанный, а, как бы это сказать, литой, как бы коряво это не звучало. Словно мускулы эти не специально, а так, по ходу дела. Что-то подобное я видела, когда мы с мамой ездили в этнографический музей, и там была кузница, где прямо на глазах у посетителей ковали железные розы, скамейки и подковы на счастье. Один из парней-молотобойцев был немного похож на сказочного богатыря. И на Ярослава, колющего сейчас дрова у меня в огороде.
        А еще у него были шрамы на руках. А на груди, на золотой цепочке, поблескивала какая-то странная подвеска - то ли крестик какой-то помятый, скособоченный, то ли фигурка, не разберешь. Чтобы разглядеть ее поподробней, нужно было нарушить маскировку и отодвинуть занавеску. Ну уж нет! Больно мне нужно его разглядывать. Не дождется!
        И я гордо пошла ставить чайник.
        Когда он уже закипал, в избушку протиснулся Ярослав с огромной охапкой дров. Элегантные брюки щедро украшали древесные опилки и щепочки.
        Он грохнул дрова на пол перед печной дверцей. И сказал:
        - Прежде чем затапливать печь, нужно сначала задвижку открывать. Иначе путь дыму в трубе у тебя перекрыт, вот печь и дымит. И тяги нет.
        Подошел и вытянул неприметную, закопченную пластину из щели в печной трубе.
        Точно, про эту штуку я совсем забыла! Ее же и не видно почти.
        Ярослав загрузил печь дровами, чиркнул спичкой, поднес огонь к поленьям. Как-то сразу все схватилось, не погасло, как у меня, в печке радостно загудело, дрова затрещали. Он опять не улыбнулся, а просто таки ухмыльнулся, словно развлечение попалось что надо, плотно закрыл топочную дверцу, маленькую же снизу, (вход в поддувало - я помню) оставил настежь открытой и объяснил:
        - Сейчас должно протянуть, только давай окно еще шире откроем, дым быстрее выветрится.
        Я молча открыла распахнула створки до упора. Но потом не выдержала:
        - А чего ухмыляешься?
        - Слышал песню здесь по радио, - невозмутимо объяснил Ярослав. - Понравилось. Там слова такие, насколько помню: «Мужчине - дым, а женщине - огонь». А у тебя все наоборот.
        И пока я думала, как огрызнуться, вышел во двор.
        Я выглянула в распахнутое окно: складывал под навесом поленницу из наколотых дров. Ну и ладно, и хорошо. Только подвеску я не рассмотрела.
        - В бане вода есть? - уточнил Ярослав, закончив с дровами.
        - Была, - мрачно сказала я.
        Почем я знаю, что там есть.
        - Полотенце найдется? - не отвязывался Ярослав.
        Пришлось искать полотенце свежее. Нашла банное, зеленое, мохнатое, положила на подоконник и скрылась. Налила себе чашку чая. Дым уже почти не чувствовался, но зато распахнутое окно выстудило избушку, стало зябко. Полотенце с подоконника исчезло, уползло, словно гусеница. Я обрадовалась, что Ярослав пошел в баню, и плотно закрыла оконные створки. Глотнула чаю и задумалась.
        Мужчине - дым… Я вообще-то еще лучше Ярослава эти слова знаю. Это песня «Звезда кочевника» на стихи Баира Дугарова, которую поют Саян и Эржена Жамбаловы.
        Мужчине - путь, а женщине - очаг.
        И чтобы род мой древний не зачах,
        Роди, молю и заклинаю, сына.
        Стрела летит, покуда жив мужчина.
        Мужчине - дым, а женщине - огонь.
        И чтоб в бою мой не споткнулся конь,
        Я должен знать, что юрту греет пламя,
        Как предками завещанное знамя.
        В мужчине - дух, а в женщине - душа.
        Травинка держит небо, трепеща.
        Без очага, без сына, без любимой,
        Как одинокий смерч, развеюсь над равниной.
        Забавно, что Ярослав ее услышал и запомнил. Мы-то ее любим с того момента, как услышали.

* * *
        В печке весело трещали дрова, избушка нагревалась, и дымом уже почти не пахло.
        Ярослав вернулся из бани, снова облаченный в белую рубашку - положил зеленое полотенце на подлокотник дивана и уселся за столом-верстаком, спиной к трем фасадным окнам избушки. И замер в ожидании начала урока.
        У меня во рту все пересохло от волнения - а с чего начинать-то?
        - Ты наши буквы писать умеешь? - бухнула я первое, что в голову пришло.
        Блин, какая же я дура… Он же пишет на математике, на физике. Условия задач, ответы, даты.
        - Наши буквы - умею, - подтвердил Ярослав. - Немного.
        Вот спасибо Татьяне Николаевне, тут уж точно про все на свете забудешь, холодный пот по спине течет.
        Спросить его про «жи-ши» с буквой «и» или лучше не позориться? Диктант ему задать? Он не справится, стопудово. Заставить слова в столбик писать - скучно… Сидит, как статуя, хоть бы сам чего-нибудь как-нибудь…
        - Давай чаю попьем? - жалобно попросила я отсрочки.
        - Давай, - не стал отнекиваться Ярослав.
        Как хорошо, когда стол громадный - мы просто переставили табуретки в другую, свободную часть. Я принесла чашки, бутерброды.
        Сразу как-то веселее стало.
        - А тебе «Властелин колец» нравится? - спросила я с набитым ртом.
        - Что это? - насторожился Ярослав.
        - Ты не смотрел фильм «Властелин колец»? - ужаснулась я.
        - Нет.
        - Что, правда?!
        - Правда.
        Русский язык вылетел у меня из головы. Человек даже «Властелина колец» не смотрел, какой тут к черту русский! О чем вообще с ним можно разговаривать?
        - Я сейчас! - оставив чашку недопитой, я бросилась к стеллажу и начала лихорадочно перебирать стопку дисков в поисках фильма.
        Как всегда, разнервничавшись, смахнула половину коробок на пол.
        На моем мониторе, конечно, это совсем не то, но уж лучше так, чем никак.
        - Ты чего? - удивился Ярослав, наблюдая за этой бурной деятельностью.
        - Сначала мы будем «Властелин колец» смотреть, - важно сказала я преподавательским голосом. - Это часть методики.
        (А потом я что-нибудь придумаю!)
        - А-а, - вежливо, но совершенно равнодушно отозвался Ярослав.
        Ничего, сейчас ты услышишь:
        «Мир изменился. Я чувствую это по воде, я вижу это по земле…» - и сам все поймешь! Вот повезло человеку, будет смотреть ВК в первый раз, я бы от такого счастья точно не отказалась!
        Протиснувшись за спиной Ярослава к окнам, я задернула шторы. Развернула монитор, стоящий на ближнем к стеллажу конце стола, так, чтобы Ярославу было удобно смотреть.
        Включила комп, он у меня старенький, медленно раскочегаривается. Вставила диск в дисковод. Поняла, что колонки забыла включить, исправила.
        Наконец экран стал черным, полилась средиземская музыка и три кольца достались пресветлым эльфам для добра их гордого.
        Я вернулась на свое место и забыла про все на свете, смутно подозревая, что Ярослав, конечно же, сочтет меня сумасшедшей. Ну и пусть. Я ему в учителя не напрашивалась.
        Изредка я, правда, спохватывалась, бросала взгляд через стол.
        Ярослав смотрел фильм внимательно, но как-то тревожно. Задумчиво вертел в пальцах папин охотничий нож - он у меня вместо столового. Белела в полумраке рубашка, выделялся подсвеченный монитором скульптурный профиль.
        Я испугалась, что он себе пальцы обрежет, нож наточен, что надо - но одернула себя, не маленький же. И у него своих ножей по сапогам рассовано, умеет управляться.
        Когда закончилась первая часть, я осторожно спросила:
        - Дальше смотреть будем? Еще два фильма.
        Ярослав молча кивнул.
        - А тебя дома не хватятся?
        - Дома знают, где я.
        - Ну, тогда поехали!
        Там же сейчас будут орки на гиенах, и моя прелес-с-с-сть! И Мертвецкие Болота, почти такие же красивые, как здешние.
        Когда пошли заключительные титры, выяснилось, что воскресенье, в общем-то, закончилось.
        - Если это возможно, я бы хотел показать фильм отцу, - церемонно выговорил Ярослав.
        Почему бы и нет?
        - Возьми, - я собрала три коробочки с дисками, протянула ему. - На следующем занятии э-э-э… приступим к занятиям!
        - Хорошо, - Ярослав встал, слегка потянулся, разминаясь. - До завтра.
        И ушел, унося с собой фильм, учебник и нетронутую тетрадь.
        А я подумала, что мой дебют в роли педагога блистательно провалился.
        Ну, как же все-таки его русскому письменному научить, а?
        Глава шестая
        ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА
        
        В понедельник стало ясно, что субботний ледяной ветер был гонцом, предвестником грядущих холодов. А вот теперь они и нагрянули.
        Избушка за ночь сильно выстыла, утром я собиралась в школу, завернувшись в одеяло. Печку топить было совершенно некогда, да и страшно оставлять ее без присмотра, вдруг она опять чего-нибудь выкинет, как вчера? Придется после школы топить… Может, еще один обогреватель купить? Так я разорюсь, здесь, похоже, электроэнергия раза в три дороже, чем в Красноярске.
        В школе на уроке литературы, к счастью, письменных заданий не было. Так что проверить успехи, то есть полное их отсутствие, у моего ученика было решительно невозможно.
        Ярослав первый со мной поздоровался, отдал диски. Сегодня он приехал не на маршрутке, наверное, все-таки телохранители отца привезли. Интересно, отец у него ночью правда фильм смотрел или просто скопировал?
        Урок шел своим чередом, а я написала на тетрадном листе крупно:
        «ОТЦУ ПОНРАВИЛОСЬ?»
        И пододвинула Ярославу.
        Он помедлил - и о чудо! - вывел так же крупно, практически печатными буквами: «ДА».
        «Здорово!» - обрадовалась я и тому, что фильм понравился, и тому, что Ярослав пишет буквы.
        Он под моим «Здорово!» написал второе «ДА».
        Ну ладно, одно слово в словаре есть. Идем дальше.
        «А отец тебя не ругал?»
        «НЕТ»
        «Повезло!»
        «ДА»
        К сожалению, бурную переписку пришлось свернуть, не добившись от Ярослава третьего слова. Татьяна Николаевна прервалась на полуслове и очень выразительно посмотрела на нашу парту - похоже, она была не очень довольна, что Ярослав избавляется от стягивающих его пут и расправляет крылья прямо сейчас, во время урока.
        А я подумала, что в субботу совершила страшную глупость: раз уж мне так хотелось сменить соседа, не надо было ни о чем просить, а надо сразу начинать шуршать бумажками на уроке и нас бы легко рассадили, не пришлось бы теперь ломать голову над учебными планами.
        Но, покосившись на невозмутимого Ярослава, я подумала, что мне похоже, начинает нравиться эта парта.
        На большой перемене Ярослав куда-то испарился, нигде его не было видно.
        Накрашенная, хоть прямо сейчас на фотосессию, Анжелика прошла мимо меня по коридору с видом испанской королевы. Я как вспомнила пятничную дискотеку, так зачесалась прямо вся. Пусть сама носит эти китайские тряпки, мне и в джинсах хорошо.

* * *
        Когда я приехала домой, в избушке было тепло, печка топилась. Видимо, дядя Гриша успел заскочить раньше и спас меня от холода. Насколько я знала, все выходные он и тетя Неля получали товар на станции и размещали его в «Версале» так, чтобы у входящих глаза от красоты ослепли.
        После обеда Ярослав пришел как по расписанию.
        И без разговоров сначала занялся дровами. Колун взлетал хищной птицей и тюкал клювом поленья прямо в темечко. Красиво.
        Сегодня он догадался сменить бежевый пиджак на тот камуфляж, в котором ходил в поход. И сразу перестал раздражать своим несоответствием избушке и дровам, теперь все было так, как надо, и смолистые щепочки, прилипшие к его штанам, смотрелись как родные.
        Когда Ярослав вошел в дом и сел за верстак, я сначала, для затравки, подсунула ему чистый лист и попросила переписать алфавит, который нашла на задней стороне обложки тоненькой зеленой тетрадки в двенадцать листов.
        Он посмотрел на меня, как на буйнопомешанную, но безропотно написал.
        Потом я вытянула с полки «Хоббита».
        - Одна часть нашего занятия будет состоять в том, что мы начнем переписывать эту книгу, - объяснила я свой гениальный план. - Это, так сказать, кусочек предыстории «Властелина колец». А поскольку книжка детская, то и слова в ней попроще, чем в самом ВК. Напиши тетрадную страницу, и мы ее разберем.
        (Уж подлежащее-то от сказуемого я как-нибудь отличу!)
        - Хорошо.
        Приятно, все-таки, когда твои слова принимают без возражений. Сразу чувствуешь себя уверенней.
        Я открыла потрепанную книгу (мы ее с мамой любили часто перечитывать вслух), положила перед Ярославом. Примостила рядом написанные им буквы алфавита, чтобы смотрел, если забудет.
        «В земле была нора, а в норе жил хоббит… - начал Ярослав. - Не в мерзкой грязной и сырой норе, где не на что сесть и нечего съесть, но и не в пустом песчанике, где полным-полно червей. Нет, это была хоббичья нора, а значит - благоустроенная и уютная».
        На улице уже сгустились сумерки, начался длинный осенний вечер. Пришлось включить настольную лампу, задернуть шторы. Абажур из разноцветных стеклышек сразу наполнил комнату волшебством, а ровный круг света, вырывавшийся из-под его купола снизу, позволял спокойно работать. Мозаичный узор абажура - цветы, бабочки и стрекозы - мягко светился.
        Ярослав был в светло-серой футболке. Загадочный золотой знак прятался под ее вырезом. Левая ладонь спокойно лежала на столе, пальцы были длинные и ровные. У меня есть странность, я «западаю» на руки, мне нравится их рассматривать, нравится, когда у парней они крепкие, но красивые, даже и не знаю, как более определенно сказать - какие именно. Примерно такие, как у Ярослава. Чисто теоретически.
        С левой руки я перевела взгляд на пишущую правую. На лист бумаги.
        Рот у меня непроизвольно открылся от изумления. А потом я стала пунцовой от стыда.
        Он не только умел писать «наши» буквы, он еще и делал это куда изящней, чем я. Если честно - почерк у меня корявый, особенно, когда я тороплюсь и пишу быстро. Говорят, есть такая наука, которая по почерку определяет характер человека - так вот мне кажется, что мой почерк прямо говорит о том, что его владелец беспринципен, расхлябан и двуличен, хотя бы потому, что я могу в одном слове две буквы «т» по-разному написать. У папы почерк четкий, летящий, у мамы - аккуратный, библиотекарский. У Ольги Ивановны самый, пожалуй, затейливый, какой я только встречала - каждая буква в завитушках, и как она не устает их выписывать…
        А здесь почерк был какой-то прямо таки образцовый - как надо бы писать, но так никто не пишет, долго это. Буквы, одна ровней другой, возникали на белом листе. Все, как на подбор, с должным наклоном. С размашистыми петлями в «д», «в» и «у», с округлыми «а» и «о».
        А я алфавит ему подсунула, чтобы смотрел… Мда.
        Хорошо, что в избушке царил полумрак, а лампа бросала на потолок, стены и лица стаю разноцветных бабочек…
        Ну, ладно, буквы он знает - но почему тогда стопорится на русском и литературе?
        Ярослав словно угадал мои мысли. Сказал:
        - Наверное, это вроде болезни.
        - Но здесь же можешь! - возмутилась я.
        - Это не школа.
        - А что твой отец про «Властелина колец» сказал? - вспомнила я, что хотела спросить еще утром.
        - Доспехи странные. Воюют странно, - лаконично обозначил Ярослав.
        - Это, наверное, потому что фильм, для зрелищности. В книге по-другому. Дать почитать?
        - Дай.
        Я нашла и отдала ему первую книгу. Пока он ее осваивает, я дочитаю ВК.
        Надо было, никуда не денешься, продолжать занятия.
        - А теперь разберем предложения. Найдем подлежащее и сказуемое. Ну, вот, для примера: «В норе под землей жил был хоббит». (Я решила упростить первое предложение и записала его сокращенную версию на отдельном клочке бумаги). В этом предложении подлежащее - хоббит.
        - Почему? - заинтересовался Ярослав.
        А я знаю?!
        - Потому что он там жил.
        - А что такое подлежащее? - огорошил меня Ярослав.
        - Это… это… это - главное слово в предложении, вокруг которого все вертится. Оно существительное, а сказуемое обязательно глагол. Здесь два сказуемых: «жил» и «был». Подчеркни их двумя черточками каждое. - Я вручила карандаш Ярославу. - А подлежащее - одной чертой.
        Уф, с одним предложением, вроде бы, разобрались. Что там дальше: «Не в мерзкой грязной и сырой норе, где не на что сесть и нечего съесть, но и не в пустом песчанике, где полным-полно червей».
        Караул! Здесь нет подлежащего и сказуемого, похоже, тоже нет, потому что «не на что сесть» и «нечего съесть» как-то мало похожи на настоящие сказуемые.
        - На сегодня, пожалуй, все! - решительно завернула я урок, понимая, что со вторым предложением не справлюсь.
        Надо было сказку попроще взять. Типа: «Жили-были дед да баба. Ели кашу с молоком… Рассердился дед на бабу, хвать по пузу кулаком!»
        Четко и по делу.
        - До завтра, - распрощался Ярослав.

* * *
        Когда он ушел, я с горя, бросив все дела, достала справочник для школьников и принялась с отвращением его читать.

* * *
        Неделя шла, росла поленница из переколотых дров на моем дворе.
        Гномы в тетради Ярослава вместе с хоббитом уже добрались до Одинокой горы: этот мазохист взялся и дома сказку переписывать, приносил мне домашние задания. Старательно подчеркивал подлежащее и сказуемое, где находил. И «жи-ши» через букву «и» - тоже. Непонятно только, когда он ухитрялся все это делать - ведь нормальные домашние задания тоже никто не отменял, приходилось сидеть и делать.
        Вот так потихоньку мы дотянули до выходных. Всю неделю тетя с дядей были заняты в бутике, привоз нового товара в «Версаль» вызвал всплеск интереса, тетя стояла на вахте с утра до ночи.
        В субботу после уроков я пошла их навестить.
        Почти уже добралась до знакомой калитки, как услышала позади:
        - Алиса, подожди.
        Ярослав за моей спиной словно из воздуха нарисовался! И как я могла его не заметить? Это же надо так легко ходить.
        Сегодня он опять в был в вязаном жилете с ромбами, с папкой под мышкой. Куртка, несмотря на прохладу, была распахнута настежь, вот же не мерзнет человек…
        - Алиса, подожди, - повторил он.
        - Чего? - насторожилась я.
        - Я с тобой.
        - Куда?
        - К твоим родным.
        - Чего?!
        Ярослав ничего не ответил, просто открыл калитку и вошел в дом дяди и тети первым.
        Ну что же, дело, конечно, хозяйское. Только на его месте я бы не удивлялась, если дядя Гриша пальнет в него из какой-нибудь берданки, за тот случай, когда их черный «Мессершмит» чуть его любимый «жигуль» не протаранил…
        Ярослав поднялся на крыльцо. Открыл дверь и вошел на веранду. Я за ним и не успевала.
        Что ему нужно от дяди с тетей?
        Деликатно постучав о косяк, Ярослав распахнул дверь и шагнул в прихожую.
        Тетя Неля, вся в бигудях, выглянула из кухни, дядя Гриша, в цветастых трикотажных бриджах (обновке, между прочим) - из зала. И оба замерли в полном недоумении, пялясь на нежданного гостя.
        Я просочилась в дом следом за Ярославом. Выглянув из-за широкой спины, молча покрутила пальцем у виска и развела руками, дескать, что с малахольного взять. Наверное, дядя с тетей поняли, что я тут ни при чем и тоже ничего не понимаю, как и они.
        - Милости просим, - ожила первой тетя Неля, лихорадочно сдергивая бигуди. - В зал проходите. Гриш, тапочки гостю отдай!
        - Спасибо, не надо, - снял обувь и прямо в носках прошел в большую комнату Ярослав.
        Дядя Гриша, похоже, очень обрадовался, что его тапки не достанутся понаехавшим тут. Тетя Неля молнией пронеслась в их спальню и через секунду вернулась, уже причесанная и с футболкой для дяди Гриши.
        Пока дядя Гриша одевался - Ярослав раздевался: почти силой я стянула с него куртку, отнесла в прихожую, повесила на крючок.
        Дядя Гриша и тетя Неля уселись рядышком на диван, как послушные дошколята, только что руки на коленях не сложили.
        - Дядя Гриша, тетя Неля, это мой одноклассник Ярослав Ясный, мы на литературе вместе сидим, - затараторила я, чтобы хоть как-то начать разговор.
        - Здравствуйте, Григорий Иванович, здравствуйте, Неля Семеновна, - ничуть не смущаясь, поздоровался Ярослав, присаживаясь на стул у стола, поставленного около стены напротив дивана. - Я давно хотел к вам зайти, но знал, что в рабочее время вы заняты, поэтому отложил визит до выходных.
        Вот даже как.
        Визит отложил.
        Но давно собирался.
        Зачем, черт меня подери?!
        Хорошо еще Анжелики дома нет…
        - Поскольку вы ближайшие родственники Алисы, вы соответственно, обязательно должны быть в курсе, что с этой недели Алиса дополнительно занимается со мной русским языком, так получилось, что я серьезно отстаю от программы. Занятия проходят после уроков у Алисы дома, поскольку мы соседи и идти недалеко. Администрация школы поставлена в известность, не волнуйтесь. Татьяна Николаевна нас контролирует.
        Ему можно было в адвокаты идти, сразу, минуя юридический вуз. А, может, он вообще робот?
        У тети Нели заблестели глаза, похоже, она лихорадочно отсчитывала в уме, сколько будет, если к сегодняшней неделе прибавить девять месяцев.
        Дядя Гриша тоже немножко пришел в себя, почесал затылок и буркнул недружелюбно:
        - Чо, тимуровская помощь?
        - Повышаем успеваемость класса, - вставила я. - Татьяна Николаевна за всех взялась после сочинения. Тоже двоек нахватали, как и на физике.
        - А сколько берешь за урок? - сурово спросил дядя Гриша.
        - Он мне дрова колет в обмен на знания, - сказала чистую правду я.
        - Правда? - не поверил дядя Гриша.
        Еще бы, всякий, поглядев сейчас на Ярослава, усомнился бы в том, что этот манекен прилизанный знает, что такое дрова вообще.
        - А приезжайте посмотреть - одна поленница уже готова.
        Ярослав раскрыл папку, достал тетрадь, протянул дяде Грише.
        - Пока не могу похвастать особыми успехами, но вот здесь, Григорий Иванович, наработанное за неделю.
        Дядя Гриша - замечательный человек, но, подозреваю, что «корову» он пишет через три «а». Это не делает его менее замечательным, но тетрадь он взял с бо-о-о-льшой опаской. И, похоже, все-таки никак не мог понять, чего это Ярослав до него докопался.
        Тетрадь у него из рук цепко выхватила тетя Неля, просмотрела оком прокурора. Ну, все, теперь в бутике «Версаль» пищи для разговоров на несколько лет вперед будет.
        - А теперь разрешите уйти, дела, - поднялся Ярослав. - До свидания, Григорий Иванович, до свидания, Неля Семеновна, до свидания, Алиса.
        Забрал у тети тетрадь и к общему облегчению испарился.
        - Партзадание у меня такое! - объяснила я. - Раз на парте вместе сидим. Неудобно отказывать было.
        - Ты его пятерками-то не балуй! - строго велел дядя Гриша. - Пусть попотеет, узнает, каково учиться-то!
        - А он всегда такой ненормальный? - спросила тетя Неля.
        - Всегда! - сказала чистую правду я.
        - Вот что заграница с людьми-то делает… - поставила диагноз тетя Неля, вскакивая с дивана. - Пошли чай пить!
        После чая дядя с тетей отвезли меня в Душкачан: им не терпелось посмотреть на дрова, наколотые Ярославом.
        По дороге я обратила внимание, как тетя Неля провожает взглядом каждую проезжающую мимо иномарку. С тоской и завистью, вот как.
        Похоже, она все-таки стеснялась своего «жигуля».
        Сегодня распогодило, и когда мы добрались до избушки, солнце стало припекать. Болота за железной дорогой красовались, расцвеченные бурым, черным, золотым, красным. Темно-зеленым.
        Тетя Неля с пылом энтузиаста-таможенника устроила в избушке настоящий обыск. Анжелику бы она вот так бы пасла, куда больше пользы было бы. Я не стала ей мешать, вышла на двор к дяде Грише, который придирчиво изучал поленницу.
        - Дядь Гриш, - спросила я, - а чего вы иномарку не купите? Мне кажется, тете Неле очень хочется. Сейчас же, говорят, автокредит можно взять.
        - Кредит - никогда! - отрезал дядя Гриша, и даже рукой махнул. - Вы уже взяли, о последствиях молчу, сама все знаешь. Жила бы сейчас в Красноярске с мамкой и папкой, и в ус бы не дула. Мы и без кредита машину можем поменять, накопили понемногу. Но Анжелику же учить надо, в город отправлять. Пока так обойдемся… Дрова вроде неплохо поколоты. Но ты смотри, если что - сковородкой его!
        - Хорошо, - пообещала я.
        Тетя Неля завершила свои розыскные мероприятия, вышла на крылечко.
        - Хорошо-то как тут, - промурлыкала она, оглядывая болота. - Сплошной воздух! Гриш, поехали, а то в кафе опоздаем.
        Сегодня у них был светский выход - кто-то из знакомых праздновал день рождения.
        В избушке тетя Неля проверила все, что только могла. Даже под подушку мне заглянула, не поленилась.
        Интересно, что она там надеялась найти? Трусы Ярослава, забытые им впопыхах?

* * *
        После того, как тетя с дядей уехали, я долго одновременно и смеялась, и злилась на Ясного. Нет, ну кто так поступает, а? Отчитался он за неделю. Тетю с дядей чуть кондратий не хватил.
        Ярослав появился в избушке ближе к четырем. И, видимо, почувствовал что-то, не стал дрова колоть, сразу в дом зашел.
        - Садитесь, ученик, на место, - махнула я в сторону верстака. - Дядя Гриша велел тебя гонять, как сидорову козу.
        - Я что-то сделал не так? - спросил сразу Ярослав. - Так не принято?
        - Как? Ярослав, ты что, с луны свалился?!
        - Почему?
        - Нормальный пацан дом дяди с тетей седьмой бы дорогой обошел.
        - Алиса, но разве твои родные не должны были со мной познакомиться? Если бы твои родители были здесь, я бы, разумеется, еще до начала занятий узнал, согласны ли они. Но ты живешь одна. Я не имею права не поставить дядю с тетей в известность.
        От его слов мне неожиданно стало плохо.
        Такое теперь изредка случалось, после того, как маму увезли в больницу: все нормально, но раз - и мир словно разделяется надвое. Как будто то, что тебя окружает - люди, вещи, деревья, дома, - оно все ненастоящее, плоское, ненадежное, словно на листе бумаги нарисованное. А за этим тонким листом - темнота и пустота беспросветная, гулкая и холодная. Вот чья-то безжалостная рука сейчас возьмет - и скомкает тонкий лист вместе с мамой и папой, и кроме пустоты ничего в мире не останется. И я тоже перестану быть, раз ничего живого теперь нет.
        Я замерла, боясь пошевелиться, боясь сорваться в черную пропасть.
        Упал табурет. Мое запястье обхватила крепкая, горячая ладонь, делясь своим теплом, заставляя ночь отступить, лист - расправиться. Снова все вокруг стало объемным, крепким. Настоящим. Вернулись запахи и цвета.
        - Я кофе сейчас сделаю, - убрал руку с запястья Ярослав.
        Но его ладонь прорвала уже какой-то тонкий невидимый барьер, сделала мир немного иным.
        Зашумел чайник.
        Кофе был приторно-сладкий, горький, горячий. Такой, какой сейчас нужно. Я пришла в себя, и мы стали заниматься русским письменным, словно ничего и не произошло.
        Горела настольная лампа, светились яркие бабочки и цветы. Ярослав старательно выписывал буквы. Поблескивала золотая подвеска на тонкой цепочке.
        Я смотрела на тетрадь, на книгу, на ручку. На подвеску - сегодня мне казалось, что это не скособоченный крест, а птица, взмахнувшая крыльями. Странное чувство овладело мной - захотелось коснуться Ярослава, дотронуться до плеча, или кисти, словно это помогло бы что-то прояснить. А, может быть, тянуло снова почувствовать, что тебя защищают. Не знаю. Было и спокойно, и тревожно одновременно.

* * *
        Разумеется, никто ничего не заметил. Но с понедельника мы стали сидеть за партой чуть-чуть ближе друг к другу.

* * *
        Эти кроссовки не могли выбрать другого момента, чтобы порваться! Не вынесли местных дорог…
        Неделей раньше - и я бы смогла их заменить, купила бы мойку на кухню подешевле. Месяцем позже - и уже можно было бы в теплые ботинки переобуться, а это рванье выкинуть. А так и деньги, папой присланные, я уже потратила на всякие нужные краны и шланги, и в зимней обуви упаришься. Можно, конечно, у Анжелики какие-нибудь старые попросить, но не нравятся мне ее вещи, вот не нравятся и все тут.
        Такая мелочь в обычное время - но сейчас эти рваные кроссовки серьезно выбили меня из колеи. Можно занять денег у дяди Гриши, немного он наскребет и без обращения к тете Неле, но здесь я не смогу купить ту обувь, которая мне по душе, здесь же все примерно такое же, как бутике тети Нели, из одного места везут.
        Можно было открыть контейнер и найти ящик с маминой обувью… От этой мысли сразу стало плохо. Нет уж. Скоро ударят настоящие холода, и я переселюсь в ботинки. Надо лишь немного продержаться. Купить клея и постараться починить лопнувшие носы моих кэрриморов. А в следующий раз взять туристские, такие, у которых и нос, и пятка резиной укреплены. (Планы на будущее немного успокоили.) Ничего, зато джинсы пока, тьфу-тьфу-тьфу, держатся. Вот же влипла…
        Пришлось ехать за клеем. Где-то там, конечно, должна была прятаться мастерская по ремонту обуви, но в расстроенных чувствах я ее не нашла. Купила «Супермомента», который клеил все, и дома постаралась подлатать носы кроссовок. Получилось не ахти, но я решила, что нормально, потянет.

* * *
        Время шло, и я вдруг поняла, что начала чувствовать Ярослава, не глядя: узнавала по шагам, когда он заходит в класс, знала, что он стоит позади меня, даже если его не видно.
        Иногда теряла - когда расстояние было больше, чем обычно. Тогда начинала осматриваться, искать его взглядом. Находила - и успокаивалась. Словно мне не все равно. Странно…
        Он словно начал заполнять собою мою жизнь, обживать угол в моем доме, хотя его, собственно говоря, никто особо не приглашал. Но дни без него стали скучными. А с ним - интересными. Он ухитрялся быть ненавязчивым но, даже и не знаю, как сказать, объемным, что ли. То есть занимал какое-то пространство и в нем держался, как король в своей стране.
        Наблюдать за ним было чистым наслаждением: умудряясь оставаться самим собой, в школе он, все-таки, был другим, нежели чем у меня в избушке. Настороженным, натянутым, как струна. Вызывающим. Выпятит челюсти - и смотрит на всех насмешливо.
        А усаживаясь за мой, то есть папин, верстак, он становился сосредоточенным, спокойным. Умиротворенным каким-то.
        Ярослав, оказывается, умел улыбаться не только ехидно. Если хотел.
        Ему нравилось отрабатывать какое-нибудь упражнение, когда он его понимал. Это сразу было видно по легкому, стремительному почерку. Когда же упирался во что-то непонятное, начинал выписывать ручкой такие осторожные и медленные кренделя, словно по-пластунски подкрадывался к опасному месту.
        Он вообще, как я поняла, был очень осторожен.
        Не труслив - сложно назвать трусом человека, легко раскидавшего мальчишек из бэ класса. Но при этом риск ради риска - это уж точно не про Ярослава. Права была Татьяна Николаевна, когда говорила, что иногда он напоминает совсем уж взрослого.
        Странный он какой-то. Непонятный.
        Однажды, когда он пришел, на улице разыгралась буря.
        Сначала было тихо, светло, а потом поднялся ветер, откуда ни возьмись, появились тучи. И резко потемнело. Пришлось зажечь свет раньше времени.
        Холодный дождь хлестал по стеклам. Ветер завывал, дергал ставни, пытаясь сорвать крючки. Шум крыльев и птичий клекот слышался в этом вое.
        - Смешно, да? - рассказала я о своем впечатлении Ярославу.
        А он помрачнел. Сказал, что ему пора, мол, у них там за кладбищем тропу может размыть - и ушел в самый ливень. А лицо у него при этом было - мама моя!
        Было так жалко, что он ушел. Я поняла, что с нетерпением жду завтра - чтобы в школе его увидеть. И еще я поняла, что мне хочется, чтобы он был рядом.

* * *
        …И вот когда я все это поняла, Ярослав вернулся. Постучался в дверь, возник на пороге, мокрый с головы до пят. Жемчужно-серая футболка облепила мускулистую грудь, загадочный золотой знак пламенел на ней, словно солнце на фоне грозовых туч.
        Он изысканно вежливо сказал, что в ближайшее время занятий не будет, у него дела. Развернулся и быстро исчез, словно за ним кто гнался.

* * *
        Сказать, что это был шок - ничего не сказать. У него, значит, дела. Поэтому все побоку, еще бы. Зачем такому крутому мачо русский язык. А я-то, дура, расслабилась, напридумывала себе невесть что… Как последняя идиотка.
        Я не ожидала, что возьму и разревусь. Задрожали губы - и готово, слезы хлынули градом, я даже растерялась. Сидела на диване и рыдала в голос, благо услышать меня никто не мог. Постаралась как-то взять себя в руки, доковыляла до раковины, глянула в подвешенное над ней зеркало - лицо красное, глаза отекли, нос опух. Разозлилась - и разрыдалась по новой от обиды и злости. Сволочь, сволочь и гад! Ненавижу его, ненавижу!
        Всю ночь просыпалась оттого, что плачу во сне и зову папу.
        Поездка в школу была похожа на пытку, хотя я изо всех сил делала вид, что все нормально. К счастью, Татьяна Николаевна приболела, и литературы не было, не пришлось отсаживаться.
        В понедельник Ярослав еще был в школе, а потом исчез.
        Возвращаться домой после школы теперь не хотелось, что там делать до вечера? Поэтому уроки я стала готовить в школьной библиотеке. Там мне попался на глаза словарь французского языка, экзотический гость.
        Я вспомнила, что где-то в рюкзаке валяется листок с сочинением Ярослава, с трудом его разыскала и попыталась разобрать, чего он там понаписал.
        У него был какой-то неправильный французский. Ничего не получилось. Какие-то отдельные слова нашла в словаре, да и только. Плюнула на это дело.
        А когда вышла на остановку, ко мне привязался Анжеликин Димон, словно специально поджидал. Чего делаешь, да куда собралась, да почему тебя на дискотеках не видно, а хочешь, пошли сегодня в кафушку, угощаю, классная компания там соберется. Хорошо, что маршрутка подошла, не пришлось грубить.
        В пятницу Ярослав появился, как ни в чем не бывало.
        Меня он в упор не видел. Еще бы.
        Не знаю, какие там дела были, но выглядел он не ахти, осунулся, в глазах появилось что-то звериное, желваки перекатывались на скулах.
        Но, поскольку, он и в обычное время был больше похож на мраморную статую, чем на человека, никто ничего не замечал, кроме меня. Я-то уже знала, что он бывает и другим…
        Хотя, вру, кое-кто все заметил. Около кабинета истории меня поймала Анжелика и приторным голоском спросила, даже не спросила, а пропела:
        - А что, Алисочка, говорят, Ярослав больше не ходит к тебе получать знания? Неужели, правда?
        Я бы, наверное, ударила ее в запале, если бы не знала способа сделать еще больнее. А я знала.
        - Уже не ходит, - оскалилась в улыбке в ответ я. - Зато Димон достал, просит и просит подтянуть, как ты думаешь, есть смысл помочь хорошему человеку? Время у меня теперь есть.
        Удар попал прямо в цель, глаза Анжелики сузились, она круто развернулась и кинулась к лестнице. Ну вот, похоже теперь мы враги на всю оставшуюся жизнь. Ну и ладно, можно подумать, мы раньше были самыми задушевными подругами. И вообще мне никто не нужен, как-нибудь одна обойдусь, без всех. Так спокойнее и надежнее. Но представляю, что сейчас говорит обозленная Анжелика, какие слухи обо мне распространяет среди своих друзей… Ведь она правда поверила, что мне может понадобиться ее расчудесный Димон, она до смерти напугана. И самое смешное, что я действительно могу его увести у Анжелики, даже только потому, что я новенькая, загадочная и ему любопытно, а Анжелика ему поднадоела, она ведь всегда под рукой.
        Могу.
        Но не хочу.
        Не знаю, как я дожила до конца недели.
        В субботу я пыталась уработаться на уборке избушки до полного изнеможения. Окна помыла, побелила потолок, точнее, покрасила белой водоэмульсионной краской. Стало светлее. Сил осталось много.
        Тогда я решила облагородить верстак. Сначала попыталась его наждачной бумагой обработать. Верстаку, который папа с дядей Гришей чуть ли не из шпал сколотили, наждачная бумага была, как слону дробина. Тогда я обозлилась и измазала его «Белизной». Жутко завоняло хлором, но - удивительное дело - хлор почистил древесину, верстак стал посветлее. И тогда я покрыла его лаком, решив, что грязные пятна от оружейной смазки придают ему особый, изысканный шарм. Это тоже будет гламурное милитари, и пусть Анжелика слюной подавится от зависти.
        Воняло в избе жутко.
        А в воскресенье решила, раз уж жизнь моя кончена, наделать пирожков с мясом. Нажарить их и в морозилку сложить. А потом, в течение недели доставать пирожок утром, разогревать на сковородке и есть. И пусть я стану толстая, да. Зато буду сытая и довольная. А когда-нибудь в будущем я смогу купить себе микроволновку и буду разогревать все там.
        Включила любимый папин диск: Франциско Гойя, гитара. И под мелодичный перебор начала заводить тесто. Муку достала, соль, дрожжи быстрые. Воду. Замесила все в миске. Пока тесто поднималось, обжарила фарш. Налепила пирожков и поставила первую порцию жариться.
        Словно привлеченный их запахом, появился дядя Гриша.
        Увидел, что я, замороченная стряпней, вожусь у плитки, молча затопил печку.
        Я включила чайник, выложила на тарелку первые два пирожка (больше на сковородке не помещалось).
        Дядя Гриша, управившись с печкой, присел к столу, налил чаю. С подозрением осмотрел мою стряпню. Не сразу, но решился, уцепил один пирожок.
        - Наша маркиза на тебя чего-то дуется, - сообщил он, жуя.
        - А чего она первая! - обиделась я.
        - У Анжелики язык колючий, ага! - подтвердил дядя Гриша. - Чего она тебе ляпнула?
        - Да так, ничего особенного, - буркнула я.
        - А где твой ученик? - поинтересовался дядя Гриша, облизывая жирные от пирожка пальцы.
        - Отучился, - отвернулась я к плитке: чтобы новую партию пирожков перевернуть. - Дела.
        - Правда? - обрадовался дядя Гриша.
        Потом спохватился.
        - Да не расстраивайся ты, Алиска. Ведь могут быть у человека дела, скажи!
        - Могут, - нехотя сказала я и подумала: «Не могут!»
        - И что вы все такие, - сграбастал новый пирог дядя Гриша. - Неля вон тоже считает, что я каждую секундочку только о ней думать должен.
        - А о ком еще? - удивилась я.
        - Не о ком, а о чем. Про футбол не думай, о рыбалке забудь, запчасти у нас с неба падают, а бензин мы из колодца ведром черпаем, - разозлился на тетю Нелю дядя Гриша. - А когда кое-кто сериалы свои дурацкие годами смотрит и по телефону часами ни о чем трещит - я же помалкиваю. Хотя обе трещат, балаболки. Ты на Анжелику не сердись, у нее язык вперед головы бежит.
        - Да не сержусь я, - подсунула я ему еще один горячий пирожок, а второй положила на тарелку. - Просто ко мне ее парень клеится, кому ж такое понравится. А меня он раздражает, не люблю таких.
        - А-а-а, ну тогда понятно… - расслабился дядя Гриша. - Вы же обе - заглядение, вот пацаны с ума и сходят.
        Слышать это было приятно.
        Но дядя Гриша вдруг спохватился.
        - Какой это парень к Анжелике клеится? - загрохотал он.
        - А черт его знает, в спортивном костюме такой, - пришлось уйти в глухую оборону. - Я в местных парнях пока путаюсь.
        - Ну ладно! - с угрозой сказал дядя Гриша, решительно вставая с табурета. (Пирожок он прихватил с собой.) - Я этому ко… кавалеру рога-то поотшибаю, ишь чего! Пока, Алиска, вкусные пирожки, спасибо.
        Хлопнула дверь, взревел испуганно «жигуль». Дядя Гриша помчался домой порядок наводить.
        Ну вот, сто раз уже зарекалась хоть слово взрослым говорить, кроме «да», «нет», «не знаю», «спасибо». Расслабилась, бдительность потеряла. И снова в ту же лужу вляпалась… Ну что такое! Теперь хоть вообще у дяди с тетей не появляйся.
        На сковородке одиноко шкворчал последний пирожок. Дядя Гриша не на шутку позаботился о моей талии, очень мило с его стороны.
        Горестно вздыхая, я напилась чаю с мясным пирожком и забралась за печку с книжкой.
        Глава седьмая
        НЕПЕДАГОГИЧЕСКАЯ
        
        В понедельник первой парой была математика. Пунктуальная Лариса пришла на удивление поздно. Была она грустная и подавленная.
        - Что случилось? - шепнула я.
        - Мы с Сережей поссорились…
        Ну, вообще! Они все что, сговорились, что ли? Гады! Теперь даже смысла не было посматривать в сторону заветной парты.
        Вот и хорошо, вот и замечательно. Больше времени на уроки останется без этих дурацких переживаний. В любом случае надо ЕГЭ сдавать как можно лучше и убираться отсюда куда подальше, в нормальный вуз. И мне, и Ларисе.
        Ярослав, наоборот, именно сегодня выглядел на редкость оживленным.
        Словно айсберг растаял и выпустил человека из ледяных глубин. А мне, собственно говоря, какое до этого дело? Ни-ка-ко-го!
        И я постаралась с головой уйти в задачи.
        Последней парой была физика и я прекрасно убедилась в правоте Ларисиных слов: теперь, как обычно, Сергей и Ярослав сидели на второй парте позади нас. Но они поменялись местами! Лакированные туфли уже не торчали из-под моего стула, да и кроссовки тоже не высовывались, все-таки Сергей был не так высок. Мне даже страшно стало: что у них могло стрястись такое, чтобы надо было пересаживаться? Лариса кусала губы, видимо, это ее тоже задело не на шутку.
        Счастье, что на уроке у Ольги Ивановны особо не попереживаешь, надо слушать в оба уха. Но у меня, почему-то, шея затекла. Наверное, так ей хотелось повернуться.
        Первый урок этой пары завершился, и Ольга Ивановна сказала:
        - А сейчас мальчики помогут мне закрыть шторы. Будем смотреть фильм про нанотехнологии. За ними будущее, если кто не знал.
        Все дружно заорали от радости - еще бы! Целый урок не трястись от страха, а смотреть кино в свое удовольствие. В одно мгновение плотные рулонные шторы, спрятанные над окном, были развернуты, и наступила темнота.
        Продолжалась она недолго, Ольга Ивановна включила свет, присоединила проектор к своему компьютеру, опустила экран на доску. Убедившись, что все в порядке, фильм пошел и его хорошо видно, снова погрузила класс в темноту.
        - Услышу чье-то веселье - выставлю в коридор! - пообещала она напоследок и прибавила громкость.
        Подперев подбородок рукою, я уставилась на экран. И вдруг почувствовала, как кто-то склонился рядом со мной.
        - Алиса, - зашептал мне в ухо Сергей, - уступи мне место, пожалуйста, очень надо!
        - Кто там шипит? - раздался в темноте голос чуткой Ольги Ивановны. - Какой змей ядовитый?
        Но свет включать она не стала, а я почувствовала, как Сергей практически силой стянул меня со стула, дотащил до своего места - чтобы быстро занять мое. Когда я поняла, что все эти пересадки были специальными, он знал про фильм и придумал так, чтобы помириться с Ларисой, сразу стало легче на душе. Хоть кому-то будет хорошо, а уж сорок минут я как-нибудь высижу и здесь. Какой же Сергей молодец!
        На экране разворачивалась нановселенная… А в двух шагах сидел почти невидимый в темноте Ярослав. Только силуэт чернее остальной темноты вырисовывался рядом. Протяни руку - и коснешься. Я чувствовала запах его одеколона, он мягко обволакивал, словно брал в плен. Злость испарилась, ведь он был рядом. Совсем рядом. Наверное, это и было счастье - сидеть в темноте, глазеть на экран и ничего не видеть. И чувствовать тепло сбоку. Я так устала за эти дни.
        Мне было хорошо. Кожу словно искорки покалывали. Я пропустила мгновение, когда он придвинулся ближе, и мою ладонь на парте мягко накрыла другая, большая. Сердце застучало - и оборвалось. Время остановилось, словно мы сами стали крохотными наночастицами меж его зубчатых колес.
        Завладев ладонью, Ярослав тихо поднес мою руку к своему лицу, придвинувшись совсем вплотную. Он был без пиджака, в одной рубашке, и плечом я чувствовала тонкий хлопок. Кончики пальцев ощутили его скулы, его веки. Получалось, что глаза у Ярослава были закрыты. Он водил моей ладонью - и помимо воли я гладила его лоб, его виски, его скулы, его подбородок. Чтобы пальцам ничего не мешало, я тоже закрыла глаза, обостряя ощущения. Над губой свежевыбритая кожа покалывала. Было неизъяснимо приятно обвести четкий контур его губ. Это уже была моя инициатива, мне так давно хотелось это сделать. Левая рука Ярослава на мгновение замерла, словно не веря, но и не препятствуя мне. А потом… А потом он прижал мою ладонь плотнее и начал целовать. В это же время правая его рука незаметно нырнула под водопад моих волос, и, пользуясь прикрытием, поднялась до затылка. Это был полный плен, его губы целовали мои пальцы, его пальцы легко перебирали мои волосы, гладили мою шею и затылок, заставляя тепло волнами уходить по позвоночнику вниз. В голове взрывались фейерверки.
        Мне казалось, что я сейчас сознание потеряю. Его губы целовали мою ладонь, словно уговаривали не сердиться, что-то рассказывали, обещали, что все будет хорошо.
        Фильм про нанотехнологии заканчивался, скоро включат свет… Я и страшилась этого, и радовалась. Мне просто необходимо побыть одной.
        Фильм закончился - и, похоже, мы с Сергеем оба взвились вверх, как чертики из табакерок, боясь быть застуканными. Свет включился - а мы уже сидели на своих местах. У меня в ладони была зажата записка. «Я приду сего дня?»
        Угу, сего дня.
        Пахать еще на этом поле не перепахать.
        Хорошо еще, восклицательный знак вместо вопросительного не поставил, двоечник противный…

* * *
        Я добралась до дома как в тумане.
        Включила чайник, взялась картошку чистить - поняла, что руки трясутся. Поставила кастрюльку на огонь - и забыла про нее насмерть.
        Было холодно, меня знобило. Надо, наверное, переодеться и причесать растрепанные волосы, но не было ни сил, ни желания. Сейчас он придет - и все начнется по новой, как ни в чем не бывало? А потом снова неотложные дела и привет?
        С друзьями так нельзя.
        Но мы ведь и не друзья. С друзьями легко. С ними дурачишься и веселишься, понимаешь их с полуслова.
        А с ним мне плохо, без него еще хуже, какая же это дружба. Мы же кружим друг около друга как две голодные косатки. Это пытка какая-то, а не дружба. Все так запуталось, я ничего не пойму!
        Потянуло горелым - оказывается, вода в кастрюльке выкипела, картошка превратилась в уголь. Пришлось выставить ее на крыльцо, распахнуть окно и дверь, чтобы вытянуть гарь. Я завернулась в красное шерстяное покрывало, забралась на диван с ногами.
        Может быть, не пускать его, не начинать все сначала? Уйти отсюда, пусть стучится в закрытую дверь, сколько хочет. Какое у нас будущее? Никакого совершенно. Кто он и кто я. Зачем все это, вот уж глупости.
        Тепло окончательно покинуло избушку. С трудом я поднялась, захлопнула дверь, закрыла окно. Кое-как налила чая, снова забралась на диван, обхватила чашку, грея руки.
        Сплошные тайны, сплошные дела. Меня слишком сильно тянет к нему, вот в чем беда… Я голову от него теряю.
        В дверь тихонько постучали - я вспомнила, что накинула крючок.
        Путаясь в покрывале, дошла в одних носках до двери, сняла запоры.
        Сильный рывок - дверь распахнулась. На пороге стоял Ярослав. В камуфляже, в серой трикотажной рубашке.
        Он молчал, и я молчала. Бухало сердце, словно медный колокол.
        Без тапок ступни быстро замерзли на ледяном полу.
        Я прошлепала обратно к дивану, забилась в угол.
        - Что-то сгорело? - принюхался Ярослав.
        - Картошка.
        - Поэтому так холодно?
        - Угу.
        Хлопнула дверь: Ярослав вышел за дровами. Вернулся с охапкой, сгрузил ее на жестяной лист, стянул камуфляжную куртку, повесил на гвоздь и по-хозяйски завозился у печки. Как у себя дома!
        Я наблюдала за его действиями из покрывального кокона, словно сова из дупла.
        Вот он появился, высокий, красивый, подтянутый. Опять хочется смотреть на него, не отрываясь. А потом он уйдет, как в тот раз. И ночи опять станут беспросветно черными…
        За окошками стремительно темнело. Время ведь уже перевели.
        Ярослав возился у печки, изредка бросая на меня быстрые взгляды.
        Потом спросил:
        - Сильно замерзла?
        - Да.
        Поленья в печи разгорелись.
        - Тебе дров не жалко? - вдруг спросил он.
        - Нет.
        - Тогда я оставлю дверцу открытой - огонь будет видно. Но они скорее прогорят.
        - Хорошо.
        Мне никак не удавалось согреться, наоборот, чем дальше, тем больше я остывала, начала дрожать мелкой дрожью. Пламя в открытой печи завораживало взгляд.
        Ярослав задернул шторы. Наступил призрачный сизый полумрак, лишь бился под печными сводами огненный цветок.
        Неожиданно я почувствовала, что еду вместе с диваном по полу. Как Емеля на печи.
        Подтащив диван так, чтобы он очутился как раз напротив открытой печной дверцы, Ярослав уселся сам, ближе к другому краю.
        Дрова в печке обуглились, по головням пробегали искры, огненный рисунок постоянно менялся, и казалось, что там, в глубине, раскинулся черный причудливый город, в котором мерцают огни.
        Я высунула ноги из-под покрывала, пододвигая ступни ближе к теплу, чтобы они хоть немного оттаяли, а то скоро у меня зубы от холода стучать начнут.
        Черт бы побрал эти холодные полы. Надо делать какое-то утепление, так невыносимо.
        Словно нечаянно Ярослав задел рукой мою ногу.
        Сказал:
        - Ого! У тебя ноги, как ледышки.
        Придвинулся ближе, задрал рубашку и поставил мои ступни себе на живот.
        Из наших тел получилась какая-то странная фигура, похожая на букву Т. Я полулежала на диване, опираясь спиной на толстую, обернутую поролоном ручку. Ярослав сидел, откинувшись на спинку. Снизу мои ступни грел его накачанный пресс, сверху - горячие ладони.
        - Так они не оттают, - сказал он решительно и стянул с меня носки. Угу, вот так и раздевают издалека.
        Но теперь, и правда, я почувствовала его тепло, ноги отогревались все выше и выше. Пресс был тугой, упругий. Еще чуть-чуть посидеть в тепле и истоме, и я опять растаю.
        - Наверное, нам не стоит больше заниматься, - собрав все силы, сказала я.
        - Почему? - Ярослав не удивился, он смотрел, не открываясь, сквозь огонь.
        - Ярослав, что ты хочешь? - в лоб спросила я.
        Раз уж начался такой разговор, будем начистоту. Лучше разорвать все сейчас, пока я окончательно не сошла с ума от его прикосновений, от запаха кожи, от всего. Сейчас будет кровоточить, очень больно и долго, но потом, если все это, если этот разрыв будет потом - там кровь хлынет потоком, и я просто умру от кровопотери.
        - Я хочу быть у твоих ног, как ты видишь, - усмехнулся Ярослав.
        - Очень романтично, - процедила я зло.
        Ярослав посмотрел на меня. Светились золотые звездочки в синих глазах, словно отражая мерцание углей.
        - Алиса, я хочу быть с тобой.
        Как же объяснить ему?
        - Ярослав, понимаешь, это Сибирь.
        - Ну и что? - удивился он. - Я знаю, что это Сибирь, Алиса Сибирская.
        Я поморщилась, не зная, как подступиться.
        - Понимаешь, в местах, где тепло, все по-другому, - начала я, тоже уставившись на огоньки. - Ну, там, откуда ты сюда приехал. Там - иное.
        - Я много где был, но везде все так же, - возразил мне Ярослав и чуть подтянулся вверх, чтобы расположиться поудобнее. Но ноги мои из плена не выпустил.
        - Подожди, - отмахнулась я. - Сама собьюсь. Там люди не борются с холодом так, как мы. Там весело, там даже зимой можно не сидеть дома, там мороз щиплет за щеки игриво, а не кусает безжалостно. У нас чтобы выжить, приходится хранить тепло. Не открывать окна, не распахивать двери, дрова беречь.
        - Золотые слова, - улыбнулся Ярослав, поглаживая мои ступни.
        - Ты вторгаешься в мою жизнь очень сильно, - нахмурилась я, глядя на него. - Заставляешь не просто дверь тебе открывать - у меня такое чувство, что в доме моей души кусок стены рушится с твоим появлением.
        - Я тебе неприятен? - отвердели скулы у Ярослава.
        - Мне в жизни никто не нравился так, как ты, - сказала я чистую правду. - Это-то самое страшное. Ты притягиваешь, заставляешь распахнуться тебе навстречу, как я ни сопротивляюсь. Это захватывающая игра, я не спорю, но в один прекрасный день ты исчезнешь. А я замерзну насмерть, по-настоящему замерзну! До конца. Здесь Сибирь. Для меня это не игра. Мне не до игр сейчас, извини.
        Зараза, скулы свело, в висках закололо. Сейчас рыдать начну.
        Ярослав сидел, низко опустив голову, и молчал.
        Я знаю, что я права. Но лучше сейчас, чем потом. Не надо откладывать.
        Мне нужно рассчитывать только на себя, слишком уж причудлива у меня жизнь, ее сложно понять со стороны. Но она очень… очень уязвима без папы и мамы.
        - Понимаешь, я не сержусь на тебя, - нарушила я молчание. - Но это моя жизнь, здесь слишком много зависит от каких-то глупых, мелких вещей. Есть ли деньги на телефоне, чтобы я могла позвонить в мамину клинику, хватит ли дров на всю зиму, не замерзнет ли в подполье картошка и морковка. Я понимаю, как это по-дурацки, когда ты сильно зависишь от того, порвутся твои кроссовки или нет, но так получилось, мне приходится сейчас жить именно в такой реальности. Нужно дождаться лета, и я должна бережливо расходовать силы, тлеть потихоньку, чтобы под пеплом сохранились горячие угли. А с тобой - я вся горю, ты заставляешь меня вспыхивать и искриться. Со стороны это, наверное, очень забавно. Но у меня нет сил, нет средств на забавы. Мне нужно выжить здесь, на севере, дождаться тепла, дождаться папу. Отпусти меня, не мучай, ладно? Уходи, в округе любая девчонка от тебя голову потеряет, скучно тебе не будет. Уйди.
        - Уйди, говоришь, - хрипло, как прокаркал, сказал Ярослав, поднимая голову. - А кто тебе печку топить будет?
        - Что?
        - Кто тебе печку каждый день топить будет, если я уйду? Алиска, ты дура. Ты же ничего не понимаешь!
        - Сам дурак! - огрызнулась я, вытирая слезы пополам с соплями уголком красного покрывала. - Ты же ничего не рассказываешь! Какие-то тайны, несостыковки, одни загадки. Как тебе верить, скажи?
        - Расскажи сначала мне про меня, а потом я тебе отвечу, - уклонился от прямого ответа Ярослав. - По-твоему, я какой?
        Отчаяние вспыхнуло с новой силой. Опять увиливает, опять темнит.
        Ненавижу!
        Шмыгнув носом, я собрала остатки сил и начала безжалостно перечислять все по порядку.
        - Что ты и твоя семья вообще здесь делаете? На севере Байкала? С вашими-то возможностями? Почему вы вернулись из Франции не в Москву, не в Питер, не в Новосибирск, в конце-то концов, если вы уж такие любители морозов. Что вы здесь-то забыли? На краю света? В районе, приравненном к Крайнему Северу?
        - Дальше, - уронил Ярослав.
        - Сколько тебе лет? Иногда ты ведешь себя, как будто мы все вокруг, словно дети малые, а иногда похоже, что любой детсадовец знает больше тебя. Ты врешь, что всю жизнь прожил во Франции и русских букв не видел. Ты умеешь писать по-русски, только как-то очень странно. И французский у тебя тоже странный! Я проверяла в библиотеке. В словаре не так пишут! Это диалект? Вы на самом деле из Канады или какой-нибудь другой французской колонии?
        - Дальше.
        - Чем занимается твой отец? Я знаю, что он взял лицензию на большой охотничий участок, но с этого не проживешь, это скорее хобби.
        - Еще что?
        - Чего ты боишься?
        - Тебя, Алиса, - буркнул Ярослав. - Ты много наговорила, скажи уж сразу, что тебя во мне не устраивает, чтобы я начал отвечать на все по порядку.
        - Ты слишком красивый. Слишком вызывающий. Ты не такой, как все мы. Зачем ты здесь?
        - Но я же не виноват! - возмутился неожиданно Ярослав. - Это папа с мамой отвечают за то, что я такой получился. Этот вопрос - не считается.
        - Какие дела тебя отвлекали? Почему ты ничего мне не объяснил, ничего не рассказал?
        - Чтобы покончить с делами и рассказать сейчас. Я просто не знаю, с какой неприятности начать рассказывать. У меня много тайн, одна хуже другой.
        - Самую плохую.
        - Хорошо, начнем с самого страшного. Может быть, она сразу объяснит тебе большую часть моих странностей, и ты с криком кинешься прочь, - посулил Ярослав.
        Он снял мои ступни со своего живота, бережно опустил их на диван.
        Сел, облокотился на колени.
        - Это - страшное - лечится? - уточнила я.
        - Нет. Мне продолжить?
        - Да.
        - Я - оборотень.
        Честно говоря, я была железно уверена, что он сейчас скажет: «У меня СПИД» («и, значит, мы умрем»), поэтому, услышав другое, не особо-то и испугалась. Оборотень - это же не болезнь, получается, а такой бонус. Наверное.
        - Ну и что? - вопрос, похоже, прозвучал по-идиотски, но я знаю многих милых людей, которые в душе чистые упыри, только они в этом никогда не признаются. А потом, что значит - оборотень? Оборотней не бывает.
        Ярослав обиделся.
        - Я понимаю, - передразнивая меня, съязвил он. - Здесь Сибирь и все такое, как ты мне только что любезно объяснила, суровые люди, горячие сердца в ледяной корке, сугроб на сугробе, но, поверь мне, таких, как я, в мире почти нет.
        - Докажи! - возмутилась я.
        Всякий может заявить, что он оборотень, на словах-то все - герои.
        Ярослав подался вперед, словно падая на пол, - через мгновение большой пушистый кот запрыгнул на диван, впился когтями в обшивку. Потом, я не успела заметить как, вернулся в прежний облик.
        Ярослав умеет обращаться в кота! Ух ты, вот это класс!
        - Ты питаешься исключительно человечиной? - мягко осведомилась я.
        - С чего ты взяла? - похоже, оскорбился до глубины души Ярослав.
        - Значит, нет. Так почему это признание - самое страшное? Рассказывай давай все остальное. Когда тебя не было, ты эти дни бегал, обросший длинной шерстью, и выл на луну на пустыре за поселковой помойкой?
        - Я не волколак! Не бегал. И не выл.
        Это прозвучало так обиженно, что я чуть не расхохоталась во весь голос. Куда-то улетучилось дикое напряжение последних дней, последних часов. Он всего лишь оборотень! И я ему нравлюсь, он не хочет уходить. Я ему, правда, нравлюсь.
        Теперь Ярослав отодвинулся в дальний угол дивана, раскинул руки и застыл. В расстегнутом вороте рубашки блеснул знакомый золотой знак на шее.
        - Ты дашь мне договорить?
        Я кивнула, сжалась в комочек, обхватила колени руками.
        - Алиса, вот ты - чужая в поселке, но своя, сибирячка. А я чужой вам - вообще. Мы - беглецы, понимаешь? - Ярослав говорил тихо. - Тропа привела в это время, ничего не попишешь.
        - Откуда привела?
        - Из прошлого.
        Вот это было главное, а не его умение в кота оборачиваться. Вот теперь я стала кое-что понимать. У него был старинный французский, а не канадский.
        А Ярослава словно прорвало, слова понеслись бурным потоком, сразу обо всем, что наболело:
        - Все так поменялось, кто же знал, что новую реформу русского языка проведут! Я думал, что сумею писать, как все, раз читаю, а что-то переклинило. Откуда я знаю, как правильно одеваться в соответствии с поселковым дресс-кодом? Во Франции я купил журнал, заказал из него вещи, которые понравились. Где бы я там низкосортные китайские штаны раздобыл, какие здесь в моде? Я не умею носить плохую одежду.
        - Вы все-таки были во Франции? - вставила я.
        - Ну конечно. Нам же нужно было как-то осмотреться в новом времени. Там мы не вызывали подозрений, как странные русские, а здесь многие наши странности объясняются тем, что мы приехали из Франции. И всем всё понятно.
        - Из какого века вы сбежали?
        - Сейчас - из девятнадцатого.
        - Ого!
        - Алиса, я не знаю, как тебе все рассказать, не потому, что хочу скрыть что-то, а потому, что этого всего столько много! Я буду просто счастлив, если ты все узнаешь, я уже не могу больше быть один, это невыносимо. Не отталкивай меня…
        У меня голова шла кругом от таких новостей. С одной стороны, все становилось на свои места, все его загадки, но с другой - тайн только прибавлялось!
        - От кого вы бежали?
        - Это наш заклятый враг. Враг нашей семьи. Алиса, я все тебе расскажу, но постепенно, там столько всего намешано, что просто так не разберешься. Я больше всего на свете боялся тебя впутать в наши дела, поэтому-то так жестоко и получилось. Чтобы он не узнал о тебе, не заподозрил. Мне и в голову не могло прийти, что ты думаешь, будто я с тобой играю, словно кошка с мышкой. Но я нашел его, нашел и убил. И теперь мне ничего не нужно скрывать!
        - А что ты про печку говорил? - вспомнила я.
        - Это я тебе печку топил после нашей первой встречи, - признался Ярослав. - А не твой дядя, как ты думала. Пришел тогда - думаю, ну и ну, живет в избушке, а как к печке подойти, не знает. Испугался, что ты обязательно что-нибудь натворишь, заслонку, например, закроешь рано, когда дрова еще не прогорят - и угоришь насмерть. У меня на памяти такое бывало.
        - Нет, про угарный газ я знаю, мне дядя Гриша объяснил! - возмутилась я. - Что я, уж совсем, что ли, чокнутая?
        - Ага, - кротко сказал Ярослав. - Совсем. Иди ко мне, пожалуйста.
        - Зачем это?
        - Я тоже замерз, а у тебя покрывало.
        Я переползла на его сторону вместе с покрывалом, сильные руки обхватили меня, прижали. Ярослав тихо и легко целовал меня в макушку.
        Зарывался носом в волосы.
        Где-то там, на улице, за окнами, за задернутыми шторами застучал поезд.
        Мне было так спокойно - как всего лишь однажды в жизни. Мы поехали как-то с мамой в Таксимо погостить. Отсюда - это где-то шестьсот километров по железной дороге на восток. Мама с тетей Катей работали в северомуйской библиотеке, откуда ее папа увез. А тетя Катя со временем перебралась из поселка тоннельщиков в районный центр. Папа должен был забрать нас, у него как раз рейсы в Таксимо были. Но занепогодило. Там был маленький деревянный аэропорт на краю поля, обнесенного бетонными плитами. Выкрашенный в желтый цвет домик, а за ним - величественные горы. На горах угнездились сизые тучи, они накрыли долину плотным покрывалом. Ощущение было, что это край земли и за горами ничего больше нет. Можно было вернуться к тете Кате домой и дождаться, когда разъяснит. Уж по всякому папа без нас бы не улетел, но маму заклинило. Она сжалась, как пружина, и ходила по маленькому залу аэропорта туда-сюда, туда-сюда, никого не замечая. Потом вышла, села на боковое крыльцо - стало понятно, что даже бульдозер ее оттуда не сдвинет. Я слонялась поблизости, делать там было совершенно нечего, люди разъезжались и
расходились по домам, в аэропортовском буфете, кроме чая и замшелых каких-то коржиков, ничего не водилось. Тучи, казалось, опускаются все ниже и ниже. Вдоль Одянской гряды петляла по долине река Муя, устремляясь к Витиму. Аэродромное поле было расположено тоже вдоль этой гряды, и если смотреть в дальний его конец, был виден темный лес, узкая полоса серого неба, а сверху плотное мохнатое покрывало. Мамино беспокойство передалось мне, я смотрела и думала, что скоро плотная пелена тяжело ляжет на аэродром, и мы будем блуждать в вязком тумане на краю земли, начнем ходить по кругу и никогда, никогда не сможем добраться до мест, где ярко светит солнце. И тут я услышала гул. Никто не слышал - а я слышала! Сначала - только неясный такой, тянущий, упрямый звук. Борт шел в облаках к поселку, кружил над аэродромом, примериваясь. Я вертела головой, не зная, как он собирается заходить на посадку, да и сможет ли, не слишком ли это рискованно. И вдруг гул из глухого стал ясным - и из брюха мохнатой тучи вырвался самолет, которого мы так ждали! Он шел далеко, над самым лесом и был похож на серебристую черточку, на
которой ярко сияли два шара - это крутились пропеллеры. Он приближался, с каждой секундой рос на глазах, и мир кругом менялся! Это папа летел к нам, летел за нами, и все было хорошо.
        - О чем ты думаешь? - шепнул Ярослав.
        - Знаешь, а ты ведь мне тогда так не понравился! - сказала я, прижимаясь щекой к его широкой груди. - Длинный, надменный…
        - Да и ты мне, собственно говоря, тоже. Маленькая, а самоуверенная. С таким вызовом у доски на всех таращилась, когда тебя в класс привели. А потом я понял, что ты боишься, как и я.
        - Когда понял?
        - Когда ты на берегу Байкала после школы стояла. У тебя такое отчаяние в глазах плескалось, я подумал, неужели тебе еще хуже, чем мне, чужому в этом времени. Было ощущение, что от твоего мира только куртка осталась, ты в нее вцепилась, как в последнюю защиту.
        - А я не заметила, что ты смотрел.
        - Еще бы ты взгляд оборотня заметила! - гордо сказал Ярослав.
        - Но ведь этого мало! - забеспокоилась я.
        - Что мало?
        - Ну, стояла я в папиной куртке, ты меня пожалел - и только поэтому?
        - Поэтому я здесь?
        - Ага.
        - Я тебя не пожалел, а перестал бояться. Алиска, ты не представляешь, как мне трудно было привыкнуть. Девицы похожи на парней, джинсы ваши, короткие стрижки. Странно. Обучение совместное. И никто не удивляется. Меня поначалу оторопь брала. А ты на физике впереди сидишь, длинные волосы по спине волной, - я посмотрю на тебя и успокоюсь, мне легче станет. На химии к доске вызовут, а ты на первой парте улыбаешься чему-то своему - и у меня на душе теплеет, словно я не один, словно у нас общая тайна есть.
        - Но я же тоже в джинсах!
        - А я мысленно тебя в платье переодевал, - признался Ярослав. - Мне нравилось это представлять, такая вот игра была. А потом Татьяна Николаевна сказала, что ты вызвалась мне помочь. Я ушам своим не поверил - это было так волшебно, словно она затаенные мысли мои прочла. А мне хотелось узнать, как ты живешь после школы, как вообще люди сейчас живут. По настоящему, не по фильмам, не в телевизоре.
        - И что ты узнал?
        - Что хозяйка из тебя никудышная, - засмеялся Ярослав. - Ни дров наколоть, ни печь истопить. Курицу, поди, тоже зарезать не сможешь?
        - Чего?!
        - Вот-вот.
        - Я тебя не понимаю! - призналась я.
        - Алиса, ты даже представить не можешь, как много поменялось со временем. Я привык к тому, что прекрасные девы разодеты в платья, завиты, скромны, милы, прелестны. Но дома, не на людях, если у семьи достаток небольшой, хозяйка сама и печь топит, и курам шеи сворачивает, чтобы обед приготовить, и все это - оставаясь милой и изящной, в кружевах и локонах, прикрытых чепчиком от грязи. А тут все наоборот. На людях ты не растеряешься, но дома - как котенок беспомощна.
        - Это же не мой настоящий дом! - возмутилась я. - У нас печки никогда не было, в городах теперь квартиры, центральное отопление, горячая и холодная вода, и унитаз, и ванные! И куры в супермаркетах, мороженые. Хочешь, можешь одни ножки купить, а хочешь - грудки, в них жира меньше. Я живую курицу и видела-то несколько раз в жизни, как я ее убью?
        - В общем, я почувствовал, что ты в своем хозяйстве разбираешься куда хуже меня, и мне это понравилось, - фыркнул от смеха Ярослав. - Я сразу почувствовал себя уверенно, при деле. Надо же мне было как-то уравновешивать свой провал по русскому.
        - А у тебя девушки были? - с замиранием сердца спросила я.
        Ярослав замялся. Потом сказал:
        - Такие, чтобы я хотел им печку топить - нет.
        Значит, были. Я попыталась отстраниться, но он не дал.
        Обнял еще крепче и сказал:
        - Алиса, я ничего от тебя скрывать не хочу, но пойми и меня, я ведь из другого мира. В своем родном времени я бы женат уже был и пару ребятишек имел, по меркам девятнадцатого века я тоже не мальчик. У меня не было девушки, ради которой я был бы готов колоть дрова, но женщины, я бы даже сказал, тетеньки, - были. Как у большинства благородных юношей девятнадцатого века: наступает время взросления и старшие товарищи ведут тебя в бордель, чтобы познакомить со всеми сторонами взрослой жизни, так это называется. А эти взрослые жизни, похоже, мне в мамы годятся, поношенные они очень. Это воспринимаешь вроде зачета, нужно сдать, не опозориться. Я был так рад, когда все наконец-то закончилось и я сбежал домой. Ты шокирована?
        - Наверное, да. Не знаю. Как-то странно. В общем, я еще не поняла. А ты что, благородный юноша?
        - Я, вообще-то, князь. По мне не видно?
        - Я в князьях слабо разбираюсь. А почему у тебя не было там девушки?
        - Пока враг был жив - я был словно прокаженный. Не до этого мне было. Ну и сердце молчало.
        - Ты так ничего и не рассказал.
        - Алиса, сегодня лучший день в моей жизни - я не хочу говорить о плохом. Давай отложим этот рассказ. Он никуда не денется, ведь пока я тебе все не расскажу, ты не поймешь до конца. А ты любила кого-то?
        - А как же! - с вызовом сказала я. - В третьем классе я была жутко влюблена в Сергея. А меня, по слухам, безответно любил Олег. Но сердце мое уже принадлежало другому, так что проверять я не стала.
        - А потом?
        - А потом мы переехали.
        - Это хорошо, а то у меня уже кулаки зачесались обоим им рыло начистить. А почему ты влюбилась в Сергея?
        - Ну-у-у… У него была такая рубашка в клеточку, наверное, красивая. И нас поставили в пару танцевать, когда готовили концерт. И еще у него была осанка такая, осанистая. И я поняла, что думаю и думаю о нем, никак он из головы не выковыривается, застрял там туго. Сопоставила с прочитанными книжками и решила, что это любовь, ничего не попишешь, придется страдать.
        - И долго страдала?
        - Да пока не надоело, я думаю. Как перестало быть интересно, так и отстрадалась. А почему это ты, кстати, говоришь про «рыло начистить»? Разве не обязан благородный юноша вызвать обидчика на дуэль и изящно заколоть?
        - Может быть, и обязан, но ты не забывай, я в девятнадцатом веке тоже гость. А в нашем времени все проще.
        - Ты прямо какой-то транзитный оборотень.
        - Какой?
        - Ну, проезжающий, что ли. Вот если бы ты ехал из Франции во Владивосток и остановился по пути здесь ненадолго, ты был бы транзитный пассажир.
        - Здесь тупик, конец тропы, я надеюсь… - заметил Ярослав задумчиво. - Надо как-то обживаться.

* * *
        Когда он ушел, я так и заснула на диване перед печкой. А, может быть, и не заснула, впала в забытье, например. Меня всю ночь словно несло на санках по снежным горкам, бросало то вверх, то вниз, сердце взмывало и обрывалось.
        Проснулась я, когда солнце забрезжило над горами, осветило мои окна.
        В голове царил полный кавардак: что вчера было? И было ли вообще?
        Может быть, мне все приснилось? У меня такое иногда случается. Но не сама же я диван к печке переволокла? Зачем бы мне это вообще понадобилось? Голова отказывалась соображать. Хотелось еще поспать, но солнце теперь, осенью, поднималось поздно, темные ночи не за горами. Не хватало еще опоздать!
        Кое-как расшевелила себя, машинально покидала в рюкзачок какие-то учебники. Напилась чаю и пошагала на остановку.
        Как-то странно все было. Мир вокруг расплывался, не то в тумане, не то в дыму. Или это в голове у меня сплошной туман?
        Поднялась снизу к остановке как раз тогда, когда сверху спустился заветной тропой Ярослав.
        И мы оба замерли, не приближаясь друг к другу.
        Ледяной ужас сковал меня. Он, Ярослав, такой невозмутимый, безупречный - как обычно. Разве может этот надменный красавец быть моим? И не мечтай. Это все-таки был мираж.
        Ярослав шагнул ко мне - и мир исчез, я почувствовала, как упираюсь лицом в белоснежную рубашку, стиснутая в мощных объятиях. И поняла: пусть он будет оборотнем, князем, кем угодно, только бы обнимал.
        Заурчал мотор - приближалась маршрутка. Да и вообще - стоять в обнимку на виду у всей деревни - дело опасное. Такие новости быстро разлетаются, да еще и преувеличенные раз в пятьсот.
        Ярослав меня выпустил.
        Но все изменилось, туман исчез и солнце, уже высоко поднявшееся над горами, яростно заливало горячим светом все вокруг.
        Ярослав помог мне забраться в автобус, уверенно сел рядом на заднее сиденье.
        Дорогой мы молчали. Со стороны не было видно, но Ярослав притянул, прижал меня к себе. Так что взлетали мы на ухабах одновременно.
        По моим ощущениям мы ехали, наверное, часов восемь вместо двадцати минут. И еще я подумала, что, получается, случилось как раз то, о чем предупреждала, от чего предостерегала Татьяна Николаевна, прося помочь Ярославу. И то, что сразу стала подозревать бдительная тетя Неля. Интересно, я уже качусь вниз по наклонной плоскости? Или еще балансирую на грани?
        - О чем думаешь? - спросил Ярослав.
        - Обо всем сразу, - я же и сама сейчас толком не знаю, о чем думаю. О всякой ерунде.
        - После занятий поехали к нам в гости, - бухнул Ярослав.
        - Так сразу? - испугалась я.
        - У мамы сегодня день рождения. Ей будет очень приятно.
        - Не знаю…
        - Я же нашим все уши про тебя прожужжал, - настаивал Ярослав.
        - Ну, ладно. Только я боюсь.
        - Но я же рядом!
        Тут мы как раз доехали до школы.
        Перед тем, как снова укрыться от внешнего мира за маской ледяного высокомерия, Ярослав успел предупредить меня:
        - Ты не удивляйся моим исчезновениям на большой перемене. В это время я как раз печку тебе затапливаю.
        - Но как?! Как ты добираешься до избушки?
        - Секрет, - ухмыльнулся Ярослав.
        Глава восьмая
        ДОМ ЯРОСЛАВА
        
        Когда мы вошли в школу и встали в очередь к гардеробу, я все думала, сильно ли по мне заметно, что жизнь моя вчера полностью перевернулась?
        Когда сдала папину куртку, глянула в огромное старинное зеркало на стене и успокоилась: по-моему, не сильно. На лице застыло выражение глубокого недоумения. Уж не знаю, почему.
        И только в классе, усевшись на свое место за первой партой, я с ужасом поняла, что уроки-то не сделала! Я же про все на свете вчера забыла, да и сегодня тоже.
        Повернулась назад.
        - Списывай быстрее, - протянул мне Ярослав стопку своих тетрадей, словно прочитав мои мысли.
        - Ты робот? - спросила я, забирая тетради.
        - Я разумно распоряжаюсь своим временем, - насмешливо отозвался Ярослав.
        - Точно, робот! - утвердилась я в своем диагнозе и начала лихорадочно заполнять пустые странички.
        - Глазам не верю, - удивилась подошедшая Лариса. - Ты что, заболела?
        - Ага, - кивнула я, не отрываясь от работы. - Это форс-мажор.
        - Что?
        - Совершенно, исключительно непредвиденные обстоятельства!
        - А-а-а-а… Сегодня, говорят, вместо истории будет экскурсия.
        И точно - нас повели в краеведческий музей, которым заведовала Нина Кирсантьевна.
        Нина Кирсантьевна рождена была примадонной.
        В длинном концертном платье, в туфлях на шпильках (а ведь ей уже перевалило за семьдесят), она стояла около стендов и орудовала указкой, словно фея волшебной палочкой.
        Все, как обычно, слушали рассказ вполуха, шушукаясь между собой.
        И только Ярослав внимал, чуть ли не раскрыв рот и про банду Дуганова (чьи жертвы были захоронены под алым памятником на берегу Байкала), и про ушедших на фронт земляков, и про строительство БАМа.
        И делал по-французски какие-то пометки в блокноте, как и полагается образцовому умалишенному.
        Нине Кирсантьевне было приятно такое искреннее внимание, и она дополнительно рассказала много интересного о поселке, как он возник и где находились самые первые дома.
        А я подумала, что белой вороной Ярослава назвать нельзя, а вот белым вороном - надо еще поразмыслить. А потом решила, глядя на красивый профиль на фоне большого музейного окна, что не ворон, сокол же ясный! Надо же, для него Великая Отечественная Война - свежая новость…

* * *
        После уроков встретились мы у остановки.
        Я хотела перейти дорогу - чтобы попасть на ту сторону, где останавливаются маршрутки в Душкачан. Но Ярослав меня не пустил.
        - Давай сначала в Северобайкальск съездим, - попросил он. - Я хочу маме подарок купить.
        - Давай…
        От его слов мне стало грустно. Набрала заветный номер. В клинике все было без изменений. Стабильно. Моей маме не нужны подарки.
        Ярослав взял меня за руку.
        - Все будет хорошо, - тихо сказал он.
        Я кивнула. К счастью маршрутка подошла.
        В автобусике он меня снова обнял, словно крылом накрыл. Из-за разницы в росте голова моя как раз улеглась ему на плечо. Покачивание автобуса успокаивало. Я смотрела в окно: горы на той стороне Байкала были уже совсем белые. А здесь упорно держалась осень, Байкал хранил тепло. Придорожные кусты словно золотыми монетками были осыпаны.
        - На той стороне бьют горячие источники, - тихо сказала я.
        - На этой - тоже. Я тебе покажу, - пообещал Ярослав.
        Разговор затих. Было так хорошо молчать и смотреть в окно.
        В Северобайкальске мы пошли в картинную галерею.
        - Хочу пейзаж в подарок купить, - пояснил Ярослав. - Мама любит.
        Галерея размещалась в новом здании, выстроенном за торговым комплексом. Напротив, через дорогу, зеленели сосны городского парка. А на газоне между тротуаром и дорогой были высажены молодые, тоненькие рябинки.
        Мы медленно шли мимо усыпанных алыми ягодами деревцев, и до входа в галерею оставалось совсем чуть-чуть, когда Ярослав вдруг сказал:
        - Я вчера тебе наврал.
        О-па!
        Я резко остановилась, словно впереди разверзлась пропасть.
        - Я не князь еще, княжич. Отец - князь, - покаялся Ярослав.
        У меня немного отлегло от сердца. Я до смерти испугалась, что он сейчас скажет: «Я пошутил, не очень-то ты мне и нужна…»
        - А зачем наврал? - хрипло спросила я.
        - Впечатление хотел произвести, - признался Ярослав. - Я же обязательно стану князем. Очень скоро.
        По мне, так особой разницы вообще не было, княжич он или князь. Или маркиз, или граф, или барон. Я все равно не знаю, что круче. Но сразу припомнилось еще кое-что - вчера же Ярослав с гордостью сказал, мол, он убил кого-то.
        То есть, я шагаю рядом с убийцей. А не только с оборотнем знатных кровей.
        Странно, почему вот это меня не пугает?
        Или пугает?
        Успокоенный тем, что не упал в моих глазах, оказавшись простым княжичем, Ярослав снова обнял меня и прижал к себе еще крепче, чем делал до того.
        Не пугает, поняла я.
        Вот так, в обнимку, мы и ввалились в картинную галерею. Там нас встретил кружкой с пивом и рыбкой деревянный человек, росту - мне по пояс. Его вырезал Владимир Николаевич Каурцев, как и мою подвеску-шишку. Картинная галерея оказалась светлой и радостной, с картинами, моделями парусников, деревянными скульптурами. Уютной и гостеприимной.
        - Какие краски яркие! - удивилась я.
        - На севере Байкала воздух особенный, - объяснил Ярослав. - И солнце щедрое. Поэтому художники так любят здесь работать.
        Я обошла зал кругом, а потом присела на скамеечку, наблюдая, как Ярослав в сувенирном отделе покупает небольшой пейзаж, написанный маслом: облачное небо над озером. И вдруг почувствовала, что как-то резко устала.
        - Алиса, ты что расстроилась? - подошел с уже упакованным подарком Ярослав.
        - Не ври мне больше, ладно? - жалобно попросила я.
        - Хорошо, - серьезно сказал Ярослав. - Не сердись.
        - Я не сержусь, просто мне плохо.
        Ярослав сел рядом. Взял за руку.
        - Знаешь, - задумчиво сказал он. - Ни в том времени, откуда я родом, ни в том времени, из которого мы сейчас - в общем, там совершенно немыслимо ходить юноше и девушке в обнимку на людях, как у вас принято. Здесь же никто не ужасается. И мне нравится, что можно тебя вот так взять и обнять. Но, с другой стороны, мне странно то, что юноша и девушка могут идти в обнимку - и это ничего не значит, люди останутся друг другу чужими. А для нас - так вести себя могут только очень близкие люди. Близкие - и никто другой.
        Он поставил картину на пол, свободной рукой достал мобильник и вызвал такси.
        - Ты умеешь пользоваться айфоном? - слабо удивилась я.
        - И холодильником тоже, представь себе! - огрызнулся он.
        - Не могу представить.
        - А у меня твой номер есть! - похвастался Ярослав.
        - Откуда?
        - Сама догадайся.
        - В школе узнал?
        - Ага. Вставай, похоже, машина подошла.
        И точно, Ярославу перезвонили, сообщили, что такси ждет.
        Мы вышли наружу.
        Неказистая, но бодрая машинка промчала нас по трассе Северобайкальск - Нижнеангарск, потом дальше. Перед Душкачаном свернула к дачам.
        По лесной дороге поехали медленнее.
        Вынырнули из леса на расчищенный участок, разделенный на дачи. Кругом высились домики. Иные - совсем как скворечники, а некоторые даже похожие на жилье. Слева возвышалась горная гряда, справа за деревьями виднелись разливы Кичеры. Я вспомнила, что дядя Гриша говорил, мол, в лесу около дач белые грибы встречаются.
        Мы миновали садоводство и - как-то неожиданно - уперлись в высокую стену, сложенную из валунов. Высотой она была не меньше двух меня.
        Такси высадило нас на заасфальтированной площадке перед стеной.
        Я задрала голову, пытаясь разглядеть, что там, за ней.
        - Впечатляет? - поинтересовался Ярослав, поудобнее перехватывая картину.
        - Вспомнила мультик про Масленицу, - отозвалась я. - Колючей проволоки вам не хватает и вышки с немецким кобелем, наигрывающем на губной гармошке: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…»
        - Камер слежения достаточно, - фыркнул Ярослав. - Они есть не просят.
        Он взял меня за руку. Точнее, плотно обхватил запястье, словно наручник защелкнул.
        - Сейчас ты попадешь в логово оборотней, - прорычал он. - Страшно?
        - Да как тебе сказать… - протянула я голосом фрекен Бок из «Карлсона». - Безумно!
        - Ну и правильно, - отозвался Ярослав. - Просто если я возьму тебя за руку по-другому, ты не сможешь увидеть то же, что и я.
        Металлические, выкрашенные в черный цвет ворота распахнулись и мы вошли. Почудилось ли мне, или так было на самом деле - но на мгновение, на самой границе между створками ледяной воздух обжег лицо. Это было так быстро, да и Ярослав, отпустив мою руку, снова крепко меня обнял за плечи.
        Похоже, внутри было куда больше места, чем казалось снаружи.
        Сам дом был в отдалении. Нужно было пересечь небольшую, замощенную галечником площадь, которую привольно окружали хозяйственные постройки: огромный, похожий на старинную конюшню, гараж, длинное бревенчатое строение под раскидистой крышей, еще одно. Какие-то погреба, теплицы - по правую руку. Настоящая усадьба, а то и крепость, вот что это было. Сама площадь по периметру была украшена матовыми шарами фонарей.
        Позади раздался скрип. Я оглянулась - привратник закрывал ворота. Причем самым что ни на есть дедовским способом: накладывая на кованые скобы толстый брус.
        - А почему автоматические не сделали? - не выдержала я, хотя дала себе слово помалкивать в тряпочку и ничему вслух не удивляться.
        - Чтобы их заклинило на здешнем морозе? - хмыкнул Ярослав. - В самое неподходящее время? Нет уж, пусть будет надежно. И проверено. Такое наше правило.
        - Чье?
        - Наше. Отца и мое. Пойдем.
        Мы двинулись через площадь к главному дому. Он был одновременно и каменным, и деревянным. Нижний этаж выложили из камня на века, а сверху тепло светился янтарным светом бревенчатый второй. По обеим сторонам дома возвышались башенки, а последний этаж между ними был сплошь стеклянным, словно там притаилась галерея или обсерватория.
        - Деревянные части изготовили на специальном заводе, - пояснил Ярослав, заметив мой интерес. - А потом, на месте, их нужно просто собрать. Поэтому быстро управились.
        А я подумала, что, собственно говоря, моя, то есть папина избушка в Душкачане сделана по этой же технологии. Только не из нового материала, а из беэушного.
        Мы поднялись на высокое крыльцо с навесом. Из него попали в просторную прихожую. Или, даже, наверное, не в прихожую, а в какой-нибудь вестибюль: там, в этой огромной комнате, кругом были картины и зеркала, и кованые фонарики с разноцветными стеклами.
        В недрах дома кто-то весело и звонко распевал по-французски. Чуть ли не «Марсельезу», хотя точно сказать не могу.
        Пение приближалось, потом стихло.
        За отъезжающей в сторону панелью обнаружился шкаф для верхней одежды и обуви. Ярослав снял с меня папину летную куртку, а потом выудил с какой-то полки тапочки, точнее, замшевые туфельки-балетки, сплошь расшитые блестящими камушками.
        - Померь, может быть, мамины ночные туфли тебе подойдут? - предложил он.
        - А может, я босиком, а?
        - Алиса, пожалуйста… Не хватало еще, чтобы ты простыла. Не подойдут эти - другие попробуем. Я утром по всему дому обувь собирал.
        Почти силой он посадил меня на скамеечку и натянул на ноги балетки. Они пришлись впору.
        - А если какой-нибудь бриллиант отвалится? - мрачно спросила я, разглядывая красоту на ногах.
        - Алиса! Это стразы из стекла! Копеечные, если тебя волнует их стоимость. Будь это настоящие драгоценные камни - ты бы их вес сразу почувствовала. Они тебе по ноге?
        - Да.
        - Ура!
        Пока Ярослав раздевался сам, я продолжала рассматривать прихожую. По обеим сторонам громадного, выше человеческого роста, зеркала стояли напольные вазы. С живыми розами. Подойти к зеркалу и взглянуть в него я не решилась. Уж лучше буду жить в неведении, какая я сейчас.
        Стены снизу были отделаны деревянными панелями, сверху - белой штукатуркой. Каждая картина была отдельно подсвечена галогенным светильником - и от этого они, картины, выглядели окошками в иные миры. Фонарики с разноцветными стеклышками чередовались с картинами, не тесня их, и не мешая. Их причудливый свет разукрашивал белые стены.
        Нижний этаж был каменный, а хорошо, смолисто пахло деревом. С этим запахом смешивался тонкий аромат роз. А откуда-то доносился запах выпечки.
        Ярослав переобулся и повел меня вглубь дома.
        Мы свернули за угол - и тут на Ярослава кто-то ка-а-ак прыгнет! Прямо ему на шею.
        Ярослав быстро выпустил и картину, и мою руку - чтобы легко и привычно подхватить пышный ворох кружев и оборок, внутри которого оказалась девочка лет пяти. Лицо Ярослава просто-таки озарилось улыбкой.
        Поставив нарядную куклу на пол, он сказал:
        - Алиса, разреши представить тебе Звонку, простите, Звениславу Святославовну Ясную.
        Кудрявая кукла сделала реверанс. Звонка напоминала девочку на балконе с картины Брюллова «Всадница»: темные локоны, кружевное платьице, панталончики. Мама эту картину очень любит.
        - Алиса Андреевна Сибирская, - присела в ответ я.
        Звонка прыснула в ладошку, а потом громко расхохоталась.
        - Я р-р-рада знакомству! - заявила она, раскатывая «р-р-р-р», как истинная парижанка. Глаза у Звонки были большие и блестящие. На меня она смотрела с таким восторгом, словно я фея.
        - Это моя гостья, а не твоя! - решительно заявил Ярослав, подбирая картину.
        - Хочу, чтобы Алиса пр-р-р-ришла ко мне в гости! - тут же заявила Звонка.
        - В следующий раз, ладно?! - Ярослав скорчил сестрице рожицу. - Если Алисе понравится у нас.
        Звонка тут же схватила мою ладонь и теперь уже не Ярослав, а она повела меня по коридору.
        Было видно, что Звонка - сорванец еще тот.
        - Избалованная она у нас, - догнал и шепнул мне на ухо Ярослав.
        Губы его слегка коснулись мочки уха. Случайно? Не случайно? Так нечестно! Я вообще сейчас как в плену.
        Ярослав со Звонкой вывели меня в большой зал.
        Там был огромный камин, но при этом и самые современные радиаторы под окнами. Здесь тоже все было в картинах, а люстра над длинным, человек на тридцать, столом была сделана в виде корабля. Стол был накрыт, пирогами пахло именно отсюда.
        У стола нас встречала мама Ярослава, невысокая, тоненькая, темноволосая. Выглядела она очень молодо - для взрослого сына. Увидев ее вблизи, я немного успокоилась: мы были чем-то похожи. А раз Ярослав любит маму, значит, и я ему вполне могла понравиться еще тогда, с первой встречи.
        Мама Ярослава была одета в длинное молочно-белое платье, украшенное изысканной вышивкой по подолу, рукавам и горловине. Блестящие волосы уложены в тяжелый узел.
        Ярослав опять начал светские церемонии, так поразившие дядю с тетей при прошлой встрече.
        - Мама, разреши представить тебе Алису. Алиса, это моя матушка. Любовь Ивановна.
        Любовь Ивановна приветливо улыбнулась:
        - Ярослав в последнее время только о тебе и рассказывает. Звенислава вся извелась от нетерпения, так ей хотелось учительницу брата увидеть.
        - Мам, а отец где? - спросил Ярослав.
        - С дружиной. Сейчас придет. Смотри, какой мы подарок тебе нашли.
        Ярослав распаковал картину. Байкальский пейзаж удивительно подошел к здешним стенам. Было видно, что подарок маме Ярослава понравился.
        - Мама и сама рисует, - пояснил Ярослав мне. - Чуть попозже покажу тебе ее мастерскую.
        - Конечно, - подхватила Любовь Ивановна, - но сначала накорми гостью.
        - Мор-р-роженым! - от души предложила самое лучшее Звонка.
        - Мороженое - в конце обеда, - непреклонно сказала мама Ярослава.
        Мы и не заметили, когда в зале появился отец Ярослава. Почти неслышно подошел к нам, приобнял жену. И сразу стало ясно, на кого похож Ярослав. А еще почему-то вспомнилось из «Властелина колец»:
        Древнее золото редко блестит,
        Древний клинок - ярый.
        Выйдет на битву король-следопыт,
        Зрелый - не значит старый.
        Если Ярослав был крепким, но довольно поджарым, то про таких, как его отец, говорят: «матерый». Он был могучим, рядом с ним жена смотрелась тоненькой тростинкой. В буйной гриве его золото перемешивалось с серебром, шевелюра через волос была седой.
        - Пап?, пап?, - кинулась к нему Звенислава и что-то быстро затараторила по-французски.
        - Звонка, так невежливо, - одернул ее Ярослав и шепнул мне: «Никак не может привыкнуть, что мы в другом времени, скачет, как белка, с языка на язык…»
        - Я не белка! - обиделась чуткая Звонка. - Сам ты белка!
        - Отец, разреши представить тебе Алису, - завел между тем свое привычное Ярослав. - Алиса, это мой отец Святослав Всеволдович.
        - Очень приятно, - скованно пробормотала я, краснея.
        Отец Ярослава улыбнулся, подошел и галантно поцеловал мне руку.
        - Алиса, мы рады видеть тебя в нашем доме. Прошу к столу. И, кстати, благодарю за… фильм.
        Последнее слово отец Ярослава выговорил после паузы, видимо, оно было для него новым.
        Пироги оказались очень вкусными.
        Родители Ярослава пробыли за столом недолго - и покинули нас.
        - Пить чай и есть мороженое, - я жду вас в мастерской, - сказала напоследок мама Ярослава.
        За огромным столом остались мы втроем. Напряжение спало.
        - Сначала мою комнату Алисе покажем! - тараторила Звонка.
        - А разве к тебе можно зайти? - подначивал ее Ярослав. - Там же игрушками все завалено, дверь не открывается.
        - Двер-р-рь откр-р-рывается! - возмутилась Звонка. - Не вр-р-ри!
        - Вот и проверим! - пригрозил Ярослав. - Но сначала первый этаж покажем. Ты поела?
        - Да!
        - Дай Алисе поесть.
        - Я наелась.
        - Точно наелась? - учинил строгий допрос Ярослав.
        - Ты мне не веришь?
        - Ни капельки.
        - Вот лопну, тогда узнаешь. Показывай дом.
        - Ладно.
        Ярослав положил салфетку, встал. Звонка тут же вскочила и принялась скакать вокруг стола, только кружевные оборки колыхались.

* * *
        Сначала Ярослав и Звонка провели меня по первому этажу и показали гостиную, библиотеку, кухню. Левая башня, как объяснил Ярослав, была вотчиной его отца. На втором этаже к ней примыкали личные покои его мамы. А правая башня принадлежала Ярославу. Рядом с ней на втором этаже была комната Звонки.
        Туда, к Звонке в гости, мы и направились по широкой лестнице.
        На втором этаже царило дерево всех оттенков - от медового до почти черного.
        Комната Звонки была комнатой настоящей принцессы. Белые кружевные занавески, похожие на облака, кровать под балдахином, белый пушистый ковер на янтарном полу. И игрушки - не так, конечно, как поддразнивал сестру Ярослав, но и не мало. Там, помимо кукол, было на удивление много солдатиков - самых разных, и пеших, и конных, копейщиков и лучников. А еще пушки, катапульты, какие-то осадные орудия. И - величественная крепость, почти как настоящая, занимающая целый угол. С флагами на башенках. Для комнаты маленькой девочки это было как-то непривычно.
        - Сейчас ей играть не с кем, кроме меня, - пояснил Ярослав. - А мне в куклы, сама понимаешь, не особо интересно. Вот я и учу Звонку города брать, все веселее. Она уже неплохой тактик, хотя стратег пока никудышный.
        - Зато я баллистами твою стену пр-р-робила, а ты говор-р-рил, что не смогу! - огрызнулась Звонка. - Вуаля!
        - И угробила все силы на эту никчемную дыру, - отпарировал Ярослав. - Там же второй заслон, да и до цитадели ты вряд ли дойдешь, увязнешь на городских улицах. Впереди еще три ряда укреплений.
        - Не увязну! - обиделась Звонка. - У меня есть слон!
        - Слоны просто созданы для того, чтобы застревать в городе. Там же узко.
        Звонка надулась.
        - Дыра красивая получилась, большая, - утешил ее старший брат. - Пойдем, Алисе нужно домой до темноты попасть, а если мы сейчас со всеми твоими сокровищами знакомиться будем, то выйдем из комнаты только летом.
        Я ждала, что Ярослав проведет нас в свою башню, да и Звонка, похоже, ожидала этого же - но он хитро ухмыльнулся и отказался показывать свое жилище:
        - Какой же интерес, если ты сразу все узнаешь? А так тебе любопытно будет, значит, появится возможность тебя в гости еще раз заманить.
        - Угу, значит, твоя башня - приманка, так что ли?
        - А почему бы и нет?
        - Ну, хорошо, свою башню ты показывать не хочешь. А куда мы тогда пойдем?
        - Мы можем показать тебе водопад, - самым невинным голосом сказал Ярослав. - Горячий.
        Обещание горячего водопада произвело, конечно, впечатление.
        - Ладно. А это далеко?
        - Прямо в доме, - снова ухмыльнулся Ярослав. - Точнее, в пристрое.
        Мы снова спустились на первый этаж, но уже другой лестницей…
        …Стеклянный купол накрывал скалу, из которой бил горячий источник.
        Источник наполнял каскад бассейнов, чаши которых были уступами врезаны в склон. Два бассейна находились под крышей, а один - настоящее озеро, - снаружи. Зеркало наружного водоема парило в холодном осеннем воздухе.
        Вода из источника, наполняющего бассейны, переливалась через край последнего и, похоже, обрушивалась в пропасть.
        По левую руку от нас, на берегу рукотворного озера, чуть ли не на самом обрыве была выстроена бревенчатая банька, похожая на гриб, прикрытый огромной крышей. По правую руку ничего не было, просто замощенная разноцветной плиткой дорожка подводила к обрыву.
        - Баню дружина больше любит. Напарятся - и в воду, - пояснил Ярослав.
        Было удивительно, что мы стояли на краю чуть ли не пузырящегося бассейна, а купол над ним не запотевал, и все было прекрасно видно.
        - Что-то не слышала я о горячих источниках около Душкачана, - недоверчиво сказала я. - Дзелинда в семидесяти километрах от Нижнего, Солнечный - за Северобайкальском, ну а Хакусы вообще на той стороне Байкала…
        Ярослав опять ухмыльнулся.
        - Верно. Нигде поблизости нет, а у нас есть…
        - Это мама! - пояснила Звонка, не дав брату повыпендриваться. - Р-р-разные кусочки.
        - Немножко смещено пространство, источник - сюда, горы - туда, ландшафтный дизайн, как у вас говорят, - Ярослав подошел к стеклянной двери. - Пошли на свежий воздух. Не бойся, дорожка вдоль озера теплая, так зимой лед намерзать не будет. Так что и в тапочках можно. Только халаты со Звонкой наденьте, чтобы ветром не продуло.
        Он достал из шкафчика два пушистых махровых халата с капюшонами, один поменьше, другой побольше. (Который побольше, видимо, тоже был его мамы, как и тапочки.) Сам завязал на мне пояс, убедился, что из капюшона только нос торчит. Я думала, он не успокоится, пока мне еще полотенце какое-нибудь не повяжет, вроде шарфиков у малышей зимой.
        - А ты почему не боишься простуды? - возмутилась я из махровых глубин.
        - А я привычный, - ехидно сказал Ярослав. - Закаленный, можно сказать. В отличие от.
        Рукава халата имели необычную отделку - поверх махровой ткани были нашиты широкие полоски плотной джинсы.
        Мы вышли из-под купола, подошли к краю.
        Озеро тяжелой стеклянной массой перетекало через каменистый борт и обрушивалось в пропасть. Мы стояли над обширной горной долиной, на высоте птичьего полета. Дно долины было где-то далеко внизу. Водопад там превращался в горную реку, прыгавшую с утеса на утес и наполнявшую цепочку озер, блестевших среди скал.
        Это место по любому было не в окрестностях Душкачана. Такие скалы были где-то дальше, за перевалами, там, где простиралась безлюдная горная страна.
        - Очень красиво, - искренне сказала я.
        Ярослав неслышно подошел сзади, приобнял.
        - Не только красиво, но и полезно. Хочешь, покажу?
        - Покажи, - я хотела смерить его холодным взглядом, а смотреть все равно пришлось снизу вверх, не могу я же уставиться ледяным взором в его ключицу.
        Ярослав, похоже, даже не понял, что это был холодный взгляд (просто не получившийся). Мягко попросил:
        - Руку правую вытяни в сторону и напряги. И не бойся.
        Я так и сделала (включая «не бойся»).
        Откуда ни возьмись, на рукав халата опустился сокол. Скосил на меня круглый птичий глаз.
        А потом прянул с руки - и понесся над водопадом, над горной долиной, закладывая огромные круги над царством скал, мхов и кустарников. Легкий, стремительный, свободный…
        И снова вернулся ко мне на руку. Заклекотал.
        А потом - я опять пропустила, как - сокол превратился в Ярослава, стоящего позади меня.
        - Надо где-то разминаться, - пояснил он. - Лучше всего каждый день.
        - Слов нет. А Звени…?
        - Звонка не может, - перебил меня на полуслове Ярослав.
        Было понятно, что именно не может: оборачиваться, как он, - и что на эту тему говорить Ярослав не будет. Он посмотрел на горы на той стороне долины и неожиданно добавил:
        - Хорошо здесь, простор. Не хочу больше никуда бежать.
        - А я чаю хочу. И мор-р-роженого, - тут же отозвалась Звонка.
        Ладошки она прятала в карманах халата, видимо, замерзли.
        - Ну, значит, самое время подняться в мастерскую к маме, - решил Ярослав. - На первый раз хватит.
        Когда мы вернулись под купол, я поняла, как там тепло и как холодно было снаружи.

* * *
        С высоты последнего этажа необъятная горная долина была как на ладони.
        Стеклянные стены укрывали зимний сад. Сейчас он был совсем еще летним: в глиняных горшках, расставленных повсюду, буйно цвели белоснежные фуксии. Но тем более странно было видеть сквозь зеркальные стекла от пола до потолка суровые скалы, источник, пропасть. Отсюда ощущение полета над долиной было сильнее, даже чем когда стоишь на краю водопада. Казалось: шагни вперед, не замечая стекла, раскинь руки - и пари над хребтами в восходящих потоках воздуха, срывайся, несись вниз, прямо на камни, а потом, распахнув крылья, слова взмывай вверх, и нет тебе преград!
        Почему это мастерская стало понятно, когда среди пышной зелени я увидела мольберт, а на нем загрунтованный холст с наброском.
        Мама Ярослава рисовала горы.
        Рядом был накрыт чайный столик. Султанчик пара поднимался из носика заварочного чайничка, как туман над горячим источником.
        Мороженого мне почему-то совершенно не хотелось.
        Мама Ярослава это заметила.
        - Гостью вы все-таки заморозили, - укоризненно сказала она. - Горячие источники тем и коварны, что около них легче легкого простудиться.
        - Там просто ветер очень свежий, - запротестовала я.
        Но протесты не помогли, меня завернули в пушистую белую шаль. Вид Ярослава прямо говорил: он самым серьезным образом раскаивается, что не повязал мне полотенце вместо шарфика, да и вообще не надел какого-нибудь тулупа из непробиваемой овчины.
        - В других частях усадьбы теплее, такого ветра нет, - объяснила мама Ярослава. - У нас, похоже, только Ярославу с отцом все нипочем, а мы со Звонкой больше любим под крышей купаться.
        - Мы Алису в следующий р-р-раз искупаем, - тут же встряла Звонка. - Я же плаваю хор-р-рошо!
        - И удивительно скромна, к тому же… - добавил брат.
        - Я не вр-р-ру! - возмутилась Звонка.
        - Ты прекрасно плаваешь, - улыбнулась их мама. - Но я, похоже, забыла внизу корзинку с пирогами, принеси, будь добра.
        Звонка умчалась.
        Я сидела в плетеном кресле, с невесомой шалью на плечах, у ног моих цвели цветы, руки согревала чашка чаю. А за стеклянной стеной заклубились над горами облака. Погода, как всегда здесь, быстро поменялась. Облака наливались, наливались, тучнели - и закрыли вершины. Солнце высвечивало белые тугие бока, впадины наоборот, стали совсем черными. Темные бахромчатые брюшки подметали острые пики гор. Ветер трепал тучи, заставляя их бугриться, менять форму.
        Но если обернуться и посмотреть в сторону дач - там тихо, солнечно, никаких туч, мирные домики в окружении грядок и ранеток.
        Звонка принесла корзину с теплыми пирожками. И мы их съели.
        Пора было домой, солнце стояло над закатными горами, еще немного - и стемнеет. Честно признаться, я уже притомилась - столько нового сразу. Захотелось домой, за печку. Завернуться в одеяло и уткнуться в любимую книжку.
        Ярослав повел меня к выходу. Звонка неохотно осталась наверху, все рвалась нас проводить. Но мама решительно ее удержала.
        Мы спустились на первый этаж, Ярослав вывел меня в прихожую.
        - Сильно устала? - спросил он, делая вид, что помогает мне надеть куртку, а на самом деле снова обнимая.
        Я покивала головой в подтверждении. Глаза слипались, так и хотелось прижаться к нему, чтобы не упасть, и заснуть прямо стоя.
        - Тебе понравилось? - как-то глухо спросил Ярослав, словно в горле что-то застряло.
        Я пожала плечами, потом спохватилась, что это движение можно по-разному истолковать, и пояснила:
        - Еще не знаю. Слишком много всего.
        - Надо привыкнуть, чтобы разобраться, - подтвердил Ярослав, так и не разжимая рук, словно отпусти он меня - и я с воплями ужаса унесусь прочь. - Я проведу тебя к деревне короткой тропой.
        А сам продолжал стоять. Близко-близко.
        Целая вечность прошла, пока он разжал руки. Ярослав накинул свою куртку, обулся и вывел меня из дома.
        На улице заметно похолодало.
        Ярослав провел меня вдоль главного здания, мимо теплиц. Дальше шел настоящий лес, обнесенный оградой. Тропинка привела нас к пролому в стене, вывела через него за пределы усадьбы.
        Мы шли, шли и оказались в знакомом овраге, по дну которого тек ручей.
        Миновали маленькое кладбище на той стороне оврага, полускрытое за деревьями. И вышли на трассу, как раз к остановке, с которой каждое утро уезжали в школу.
        - А тут совсем недалеко, - удивилась я.
        - Смотря для кого. Чужой мимо пройдет, - как-то непонятно объяснил Ярослав.
        Он довел меня до самого дома. Сноровисто затопил печь. Велел не забыть закрыть заслонку, когда дрова прогорят. И даже не думать закрыть раньше, с углями, чтобы не угореть насмерть.
        Что-то еще хотел сказать, но не сказал. Быстро исчез.
        Похоже, это был один из самых длинных дней в моей жизни…

* * *
        Дома я задернула шторы, поставила чайник. Переоделась, включила лампу со стрекозами, а верхний свет выключила.
        Она была маленькой, эта избушка. Уж с дворцом Ярослава, конечно, никак не сравнить. Но она была моя, столько труда я в нее вложила.
        И я поняла, что очень рада своему дому.
        Глава девятая
        НОЧНОЙ ПРАЗДНИК
        
        На следующее утро мне никуда идти не хотелось.
        Пролежать бы весь день под одеялом и, не спеша, вспоминать - уж слишком стремительно как-то все. Лавина событий, впечатлений, ощущений. Как-то многовато для меня одной.
        И в центре лавины - Ярослав. Я даже не пойму, что он больше: пугает меня или притягивает? Когда он вот тут - за столом сидит, пишет, дрова колет, чай пьет - он притягивает, когда начинает про банду Дуганова по-французски строчить или со своими родными стремительно знакомить - пугает, чего уж скрывать. Я теряюсь. А когда пытается расстояние совсем сократить - вообще не знаю, что со мной.
        И я решила отсидеться дома за печкой.
        Не представляю я, как теперь в школу идти, - а вдруг девчонки спросят что-нибудь? Что я им скажу? Сама еще ничегошеньки не знаю.
        Но не тут-то было.
        В дверь постучали.
        Открыла дверь - Ярослав стоит.
        - Почему-то подумал, что ты постараешься спрятаться.
        Я кивнула.
        - Я на тебя слишком много всего обрушил?
        Я снова кивнула.
        - Алиса, я хотел как лучше.
        - Знаю. Входи.
        Ярослав перешагнул через порог. А я подумала, какой, наверное, убогой ему эта избушка видится - по сравнению с его усадьбой.
        - Я опять все сделал не так? - грустно спросил Ярослав. - Как тогда, с визитом к твоим дяде с тетей?
        - Ну… почти, - нехотя призналась я. - Понимаешь, я себя сейчас чувствую как стакан, в который попытались налить кувшин воды. Так быстро - и так много. Я не успеваю.
        - А что делать? - почти взмолился Ярослав. - Я тебе вчера не сказал…
        - Опять?!
        - Не успел, ты дослушай сначала.
        - Хорошо.
        - У нас как-то странно в семье получилось - вчера у мамы день рождения был, а в эту субботу у меня. А потом еще и у Звонки. Я хочу свой день рождения с тобой провести. Чтобы только ты и я.
        - Не у вас? - уточнила я.
        - Нет.
        - У меня?
        - Нет.
        - А где?
        - Это секрет. Но ты согласна? - улыбнулся Ярослав.
        - Я подумаю… - осторожно, не желая связывать себя обещанием, сказала я.
        - Вот и хорошо, - он шагнул ближе и я поняла, чего я боюсь, что меня тревожит: когда он нарушает незримую границу, сокращая между нами расстояние до минимального, я отключаюсь: сразу перестаю соображать, начинаю ловить его дыхание, таять от его прикосновений, всякую волю теряю, караул! Весь мир куда-то исчезает.
        - Давай в школу пойдем, - донеслось глухо, словно сквозь вату. - Лучше не пропускать без причины.
        - Давай, - отступила назад я, глянула на часы.
        Как время бежит, оказывается. Маршрутка только что ушла…
        - Похоже, поздно метаться.
        Ярослав тоже посмотрел на часы, к чему-то прислушался.
        - Можем еще успеть. Если не боишься.
        - Чего не боюсь?
        - Летать.
        - Не боюсь! - с возмущением сказала я.
        - Правда? - ехидно уточнил Ярослав. - Значит, собирайся. Быстро.
        Скрывшись за печкой, я оделась, потом достала из-под верстака рюкзак с учебниками. Папину куртку стянула с вешалки.
        И все соображала, что Ярослав такое задумал?
        - Дом закрывай, я снаружи жду, - раскомандовался тут Ярослав.
        Избушка закрывалась навесным замком. Я провернула ключ, дернула замок, проверяя. Положила ключ в карман.
        И чуть не ахнула: неслышно подошедший сзади Ярослав подхватил меня на руки.
        А потом…
        Я не знаю, что случилось потом: я стала им, или я стала перышком в его оперении, или ничем и никем я не стала, но мы полетели.
        Земля осталась внизу, Ярослав заложил большой круг над Верхней Ангарой и Кичерой, над Душкачаном и дачами - и понесся над сором к Байкалу, к поселку. Значительно быстрее, чем обычный сокол.
        Ветер свистел в тугих перьях - моих? его? - а сердце парило где-то высоко-высоко.
        Стрелой долетев до Нижнеангарска, Ярослав приземлил нас в лесу, на склоне горы над поселком, около верхней дороги.
        Рр-раз - и мы уже снова мы.
        И стоим между колючих сосенок.
        - Ну, скажи, все-таки страшно было, да? - попросил Ярослав.
        - Вот еще! - оскорбилась я. - Ты дочь летчика полетом хотел напугать? Смешно.
        И пошла вниз, к дороге, вся такая гордая.
        Но потом остановилась, вспомнив, что хотела спросить:
        - А чтобы вместе летать, тебе обязательно меня на руки брать?
        Из зарослей донеслось:
        - А давай я скажу «обязательно», а ты поверишь?
        К школе мы подходили разными дорогами. Тем более, что время было. Ярослав умудрился маршрутку обогнать. Стало понятно, как он успевал за перемену до моей избушки добраться и печь растопить.
        В школе все прошло нормально. Во всяком случае, я надеялась, что со стороны ничего особо незаметно. Тем более что Ольга Ивановна опять устроила контрольную, которую мы благополучно завалили, (если не считать, конечно, кое-кого на букву «Я»). И должны были переписывать ее после уроков, предварительно устно сдав тему. Ольгу Ивановну не волновало, что из-за ее вереницы колов успеваемость в целом по школе резко упала, что никто ей отдельно оплачивать это послеурочное изуверство не будет, а зарплаты у учителей небольшие и дел невпроворот.
        Нет, она невозмутимо сидела в кабинете, никуда не торопилась и методично принимала зачет, гоняя всех в хвост и в гриву.
        А потом, расправившись с нами мелкими партиями, снова собрала класс целиком и раздала задания контрольной, другие варианты.
        Я, почему-то, этому только обрадовалась: пока сидела, зубрила параграфы, ожидая, когда меня вызовут, и когда решала противные физические задачи - рядом со мной, словно тихая музыка, были воспоминания о вчера и о сегодня, о падающей вниз воде, горном ветре и горячем дыхании Ярослава за спиною, о соколе над скалами, о том, как меня подхватывают сильные руки и начинается полет, и от этого было так хорошо, что и не передать. Словно я одновременно была и тут и не тут.

* * *
        В субботу занятий было мало, и я оказалась дома в обед.
        Всю ночь перед этим я почти не спала: пыталась завиться.
        Есть такой старый способ сделать локоны на длинных волосах: нужно взять тетрадный листок, сложить его пополам и разорвать на две половинки. Получится два листочка. Из каждого листочка делается трубочка, плоская такая. На эту бумажную трубочку - папильотку - можно накрутить прядь волос, а чтобы не раскрутилось все обратно, бумажные концы связывают друг с другом узлом. Трубочка довольно жесткая и узел держится, бумажные концы торчат рожками.
        Каких-то полтора-два часа, несколько тетрадок - и вся голова в белых бумажках.
        А потом надо умудриться в них выспаться. Папильотки мягче обычных бигудей, но жертв требуют, как и всякая красота.
        Сгоряча я перестаралась, много папильоток накрутила и утром, когда расчесала их - волосы вздыбились такой гривой, что лев позавидует. Чтобы их хоть немного обуздать, пришлось заплести косу, но и она получилась на удивление толстенькая и короткая.
        Опять же головная боль меня терзала - подарок на день рождения. Что подарить?
        Ярослав так и не раскололся, что же он задумал этим вечером. Только попросил, чтобы приготовила белые колготки и белый топик, последний он как-то так загадочно определил: «Что-нибудь такое, на тонких лямочках, какое-нибудь легкое простое платьице…» М-да… Из летних, когда еще ничего не предвещало беды с мамой, нарядов нашла белый трикотажный сарафанчик. Белые колготки тоже отыскались, но с бо-о-ольшим трудом.
        Все это было крайне интригующе.
        Мучиться в предположениях пришлось до вечера.
        Было уже совсем темно, когда за забором что-то загромыхало. Взревело и стихло.
        На пороге возник именинник в радующем глаз камуфляже.
        - Готова?
        - Ага.
        Я предъявила пластиковый пакет с белыми колготками и сарафаном. Ярослав не поленился, проверил, что я взяла.
        Вытянул аккуратно сарафан, что-то прикинул, одобрил:
        - Подойдет. Ну что, пошли?
        - Погоди. А подарок?
        Ярослав удивился и замер. Я вручила ему «Путь меча» Генри Лайон Олди. Отличный подарок для мужчины, по-моему.
        Мы вышли на улицу.
        В узком проулке урчал большой грузовик. Старый, прошлого века «Магирус». Такими БАМ построили. У этих «Магирусов» забавный кузов с козырьком, который нависает над кабиной.
        - Родители подарили, - похвастался Ярослав. - То, что я хотел.
        - Вы где это оранжевое ископаемое взяли? - удивилась я.
        - Чего ты мой долгожданный подарок обижаешь? - возмутился Ярослав. - Не машина - зверь. Я у нашего инструктора по вождению справки навел, узнал, у кого с тех времен осталось.
        - Зачем тебе «Магирус»?!
        - Пригодится, - хихикнул Ярослав, помахивая книгой. - Как зачем? Ты как маленькая прямо. Дрова, к примеру, возить. Большая часть поселка печки дровами топит. Золотое дно. Чем плохо? Забирайся в кабину.
        Легко сказать - кабина было где-то высоко наверху.
        Ярослав помог, подсадил. Внутри было, надо признаться, немного пыльно, пахло бензином или соляркой, чем-то таким.
        На сиденье лежал рюкзак Ярослава. Я его немного сдвинула, чтобы сесть - что-то булькнуло, брякнуло. Интересно.
        Выглянула в окно - наш проулок был где-то глубоко внизу под колесами «Магируса».
        Ярослав забрался с водительской стороны, взял рюкзак, положил в него мой подарок.
        - А куда мы поедем? - не удержалась я.
        - Сейчас узнаешь, - пообещал Ярослав, заводя мотор своего антиквариата.
        «Магирус», огромный, как слон в посудной лавке, задним ходом выпятился из узкого проулка и несколько неуклюже развернулся, чуть не обрушив колодец (вот бы соседи обрадовались!).
        - Ловко я вожу? - похвастался Ярослав.
        - Поленницу не снеси, - с моей стороны в зеркальце заднего вида ситуация казалась опасной.
        - Не бойся, у меня по вождению «отлично».
        - Угу. Было бы даже странно услышать иное от Ярослава Ясного, гордости и надежды нашего класса.
        - Вы все мне завидуете, я знаю.
        - Ночей не спим от зависти.
        - Контрольную второй раз успешно сдала?
        - Понятия не имею. Скоро узнаю.
        - Я начал подумывать, не поменять ли мне тактику учебы. Буду скрывать свои знания, чтобы не скучать за дверью, а как все приличные люди, сдавать зачеты после колов, - Ярославу вдруг понадобилось проверить, надежно ли я закрыла дверь со своей стороны. Он сильно перегнулся, практически лег мне на колени, стараясь дотянуться до дверцы. М-м-м, какой чарующий парфюм…
        - Тебе все равно никто не поверит, даже не старайся примазаться. Твоя репутация уже безнадежно запятнана, не отмоешься, - сказала я его закамуфлированной спине.
        - Какая досада!
        Ярослав заново хлопнул дверью, выпрямился - и «Магирус», важно урча, стал выезжать из Душкачана на трассу. Я думаю, вся деревня успела насладиться этим визитом.
        Мы поднялись на дорогу и поехали в сторону Нижнеангарска.
        Это была совсем другая поездка, не такая, как в дядиных «жигулях» или на маршрутке. Похоже, Ярослав думал точно так же.
        - Мне так нравится больше, чем в родительской машине, - сказал он. - Не понимаю, почему эти «Мерсы» называются представительскими, а не «Магирусы». «Магирус»-то повнушительней.
        - Потому что на «Магирусе» удобно дрова возить, а на «Мерседесе» неудобно. А почему вы именно «Мерседес» купили?
        - А понравился. Почти такой же красивый, как машинки, что здесь бегают. Мы их первыми увидели, когда тропа сюда привела. Но в Париже такие, как здесь, почему-то не продавались.
        - Это уазики, что ли? - догадалась я, какие машины они могли увидеть первыми и взять за образец при покупке себе авто во Франции. - А как вы его водите, люди из прошлого?
        - Как ты уже могла заметить, мы быстро обучаемся и стараемся сразу овладеть самым лучшим, - небрежно сказал Ярослав. - Средства передвижения, средства связи. Земля.
        - Угу. Телефон, телеграф и железная дорога, - подтвердила я, смутно вспомнив рассказ из старой книжки, как большевики власть в Питере брали.
        За деревьями светились огоньки. Поселок разросся, в лесу под горой возникли улицы, дома. Похоже, еще немного - и Нижнеангарск с Душкачаном сольются, вобрав в себя и дачи заодно.
        Мы проехали над поселком верхней дорогой, а потом, около рыбзавода, завернули обратно, на улицу Победы.
        И приехали по ней к школе.
        Она смотрела черными окнами на Байкал.
        Ярослав поставил «Магирус» на пустыре напротив, подхватил рюкзак.
        - Выходим.
        Мы выбрались из «Магируса».
        Луна замерла над горами. Белые дымки поднимались из многих труб, Ярославу было кому возить тут дрова. В окнах домов за задернутыми шторами мерцали телевизоры или горели огоньки люстр.
        Байкал в лунном сиянии слегка светился.
        Ярослав закинул рюкзак на плечо, крепко взял меня за руку и повел через дорогу.
        Он привел меня к школьному спортзалу. Нашарил в кармане ключ, преспокойненько открыл дверь и завел меня в темное, теплое чрево зала. Исчез на мгновение в темноте - слабо щелкнули выключатели и зажегся свет.
        Ярослав тщательно запер дверь. Наложил дополнительно крючок, чтобы ключом с той стороны открыть было нельзя. Окна в спортзале были затемнены, так что снаружи вряд ли что-то было видно.
        - А ключ где взял? - спросила я.
        - У сторожа. Снял помещение на этот вечер, мне тут нравится, - объяснил Ярослав. - Пойдем.
        Чтобы попасть в раздевалки, нужно было подняться на маленькую сцену в дальнем конце спортзала (время от времени он выполнял роль и концертного).
        Ярослав нашел на щитке выключатели, зажег свет и там и начал наконец-то объяснять свой план.
        - Мне понадобится немного времени, чтобы все подготовить. Ты подожди меня в женской раздевалке, ладно? Только не выглядывай раньше, угу?
        - А что я буду делать?
        - Мне кажется, пока ты наденешь колготки и платьице и расчешешься, я как раз управлюсь.
        Ну да, чтобы расчесать мои праздничные кудри, понадобится не один час…
        - Договорились.
        Ярослав исчез в мужской раздевалке.
        Я вошла в женскую.
        Хорошо, что тут висело старое зеркало в человеческий рост. Стены были обшиты старыми лакированными дощечками, но боже, как убого это смотрелось по сравнению с отделкой дома Ярослава. Пахло раздевалкой, сложным букетом самых разных ароматов.
        Соблюдая правила игры, я сняла джинсы и футболку и осторожно натянула белые колготки. Надела летний сарафан. Пол был грязный, особенно для белых колготок. Пришлось снова обуть кроссовки. И в легком сарафане я чувствовала себя неуютно, накинула папину куртку.
        Подошла к зеркалу - вид совершенно дурацкий.
        Что задумал этот оборотень?!
        Распустила косу и попыталась расчесаться. За день волосы немного привыкли к завивке, уже так лихо не торчали.
        Пока я расчесывалась, в спортзале что-то менялось. Негромко зазвучала музыка - как из сказки. Играл большой оркестр. За дверью вершилось волшебство. Сердце тукало в такт ударным: тум, тум, тум, ту-у, ту, тум.
        Скрипнула дверь раздевалки.
        На пороге стоял Ярослав. Сердце замерло - настолько он был красив в черном с белым. Если школьный его костюм был все-таки имитацией, то этот - настоящий, бальный, его личный, только его. Он мягко, но решительно делал плечи шире, торс - уже, а ноги длиннее. Рубашка и фрачный жилет излучали молочно-белое сияние.
        Не знаю, фрак это был или сюртук, но сидел он на Ярославе уж точно как влитой.
        Черный и белый оттеняли золото гривы, делая ее еще ярче.
        И тут же я стою, кудрявый барашек в белых колготках. И кроссовки как лапти. О господи…
        - Так что же мы будем делать? - пошла я, обозлившись, в наступление.
        - О, я собираюсь научить тебя жутко неприличным вещам, - улыбнувшись (хищно!) пообещал Ярослав от двери. - Таким, что голова закружится.
        - Звучит заманчиво, - самым противным голосом ехидно сказала я. - А почему это надо делать непременно в белых колготках?
        - Потому что я устал совершать промахи, - Ярослав, неслышно ступая, подошел, встал у меня за спиной. В старом зеркале мы теперь отражались вдвоем.
        - Я постоянно нарушаю ваши правила, ваши обычаи, - продолжил Ярослав. - Голова уже кругом идет. Изо всех сил стараюсь делать все так, как надо, а выходит - хоть волком вой. Поэтому именно сегодня мне хочется побыть в привычном и понятном мире. А ты будешь у меня в гостях.
        - И с чего мы начнем? - спросила я у его отражения в зеркале.
        - С твоей прически, конечно, - пообещал Ярослав, мягко приподнимая мои волосы.
        И сразу словно миллионы искорок защекотали кожу, побежали от макушки до пяток. Если так будет продолжаться, я вообще-то и упасть могу…
        Хорошо, что в углу раздевалки стоял обгрызенный, колченогий стул. (По-моему, его сюда принес сторож, чтобы встать на него и до лампочки на потолке добраться).
        Его-то я и поставила перед зеркалом, решительно высвободившись.
        Ярослав приоткрыл дверь, взял стоящий за дверью рюкзак.
        Вынул из него берестяную шкатулку, довольно большую.
        Не успела я и рта раскрыть, как он сказал:
        - Алиса, это Звонкины побрякушки. Мы ей в Париже пару пудов таких бирюлек купили, по три копейки за пуд, изготовлено в Китае, естественно.
        - И шкатулка?
        - Ага. Русская народная китайская шкатулка. Садись.
        Я подложила на стул куртку, осторожно села на нее.
        Ярослав на удивление ловко начал превращать мою гриву в прическу.
        - Сколько у тебя необычных умений, - невинно заметила я.
        - Вчера на Звонке тренировался, - ласково улыбнулся Ярослав. - В обмен на подробнейший рассказ о сегодняшнем вечере. Звонка вообще приняла самое деятельное участие во всем и была главным моим помощником. Но косы ей заплетать, надо сказать, я давно умею.
        Он собрал мои волосы в высокий узел, украсил его шпильками с жемчужинками и маленькой жемчужной диадемой. Легкие завитки волос выбивались из прически, жемчужинки сверкали, как настоящие.
        Затем Ярослав выудил из рюкзака что-то белое и кружевное. Ажурное.
        - Узнаешь?
        Это была занавеска из Звонкиной комнаты.
        - В самом ближайшем будущем я собираюсь заказать тебе правильное бальное платье у портнихи Натальи Николаевны Пушкиной, но пока будем обходиться тем, что есть, - подозрительно небрежно сказал Ярослав и попросил:
        - Встань.
        Я встала.
        Ярослав принялся оборачивать занавеску вокруг меня, прикрепляя ее к сарафану английскими булавками. Было немного щекотно, а булавки холодили кожу.
        - Ничего другого мы со Звонкой не придумали, - извинился Ярослав.
        Я не знаю, что произошло и как так получилось, но когда он завернул меня в штору, снятую с окна его младшей сестры, я, глядя в зеркало, поняла, что это такое - воздушное создание. Я стала очень красивой и какой-то невесомой. Белая атласная лента поддерживала кружевное платье под грудью. Белый сарафан и колготки нежно и загадочно просвечивали сквозь заложенное складками кружево. Только грязные кроссовки со сбитыми носами все дело портили.
        Но Ярослав достал из рюкзака знакомые, украшенные стразами туфельки своей мамы.
        Я снова села на кожаную летчицкую куртку, и прекрасный принц, почтительно склоняясь, надел мне хрустальные башмачки. В рюкзаке запиликал мобильник.
        - Полночь, - поднялся Ярослав и подал мне руку. - Пора.
        Он распахнул дверь в спортзал - и словно впустил океан музыки, заполонивший все вокруг.
        Свет в зале был погашен, лишь трепетали в полумраке огоньки свечей, расставленных на сцене, вдоль стен на высоком ограждении, закрывающем сверху батареи отопления.
        На краю сцены стоял поднос, на котором лежали дольки яблок, груш и апельсинов, стояла минеральная вода без газа, гранатовый сок и два стеклянных бокала. Чуть дальше притаился термос и корзинка.
        Я осторожно ступала сверкающими туфельками по дощатому полу. Нужно было подружиться с новым нарядом, не наступить на кружевной подол. Как жаль, что танцевать я не умею…
        - Так о каких неприличных вещах пойдет речь?
        - О-о-о, о шокирующих и глубоко непристойных, - Ярослав подошел к подносу, налил в бокалы гранатового сока.
        Он протянул один бокал мне.
        Гранатовый сок был терпким, насыщенным. Хорошим. Что за оргия нас ждет?
        В полумраке зала волосы Ярослава отливали теплым золотом.
        - Я собираюсь научить тебя одному танцу, - поставил бокал на поднос Ярослав. - Такому вульгарному и вызывающему, что его запрещено танцевать при императорском дворе.
        - Прямо боюсь тебя и спрашивать, о каком танце-партизане идет речь, - поддразнила я.
        - Ну, о вальсе, конечно. Мы будем танцевать венский вальс. После конгресса он очень моден. Его танцуют тайком от двора, на частных балах.
        - Правда?
        - Конечно. Сегодняшняя ночь - моя. Я гоняю по дорогам на невообразимых машинах будущего и танцую непристойные, почти грязные танцы - разве можно лучше отметить совершеннолетие?
        Было непонятно, подшучивает ли он или подчеркивает ту пропасть, что лежит между нами и никуда от этого не деться.
        - Я поняла. Тихонько пилю на ветхом металлоломе и чопорно кружусь в старинном вальсе, давно ставшем образцом добродетели и которым мучают школьников на выпускных балах.
        - А вот посмотрим!
        - Посмотрим!
        - Встань в третью позицию. Знаешь, как это?
        - Представь себе, знаю!
        Там и знать нечего: пятки вместе, носки врозь, только пятка одной ноги должна быть приставлена к середине стопы другой.
        - Правая нога идет в диагональ, левая ее обходит, все это на полупальцах, - сообщил Ярослав. - Это первый поворот. Ты была лицом в центр зала, стала спиной. Смотри.
        Он встал в третью позицию, сделал поворот. Поворот был волнообразный: сначала он поднялся на носочки, потом, в конце поворота, опустился.
        - Теперь смотри второй поворот. Левая нога идет позади правой, все на полупальцах, потом, уже стоя на обеих ногах, поворачиваешься - и ты опять лицом к центру зала. Вот и весь танец.
        - С ума сойти до чего неприличный, я прямо покраснела вся!
        - Смейся, смейся, - пригрозил Ярослав. - Ты сначала хоть это повтори. Под счет.
        Я повторила, пройдя полный круг по залу. Ничего сложного. Шаг правой, шаг левой, поворот, шаг левой позади правой, поворот. Даже кружева не оттоптала. Голова, правда, немного закружилась.
        - Ну а теперь переходим к самому интересному, - не сказал, а прямо-таки мурлыкнул Ярослав. - Становимся в пару.
        Я сразу насторожилась.
        - Рано ты напряглась, - сообщил невозмутимо Ярослав. - И вообще. Ты стоишь как этот… ммм… вратарь в воротах. Расслабься.
        - Ага, сейчас. Ты мне зубы не заговаривай. И вообще. Откуда ты знаешь, как стоит вратарь в воротах?
        - Так мы телевизор давно купили, еще в Париже, - любезно объяснил Ярослав. - Отец, правда, пока думает, разрешить ли его смотреть женщинам, детям и младшим дружинникам: столько крови, насилия и несчастий в вашем мире. Просто непонятно, как вы все еще живы в такие лихие времена.
        - Так и знала, что у вас царит домострой! - обрадовалась я.
        - Нет, у нас царит Святослав Ясный, нам повезло.
        Ярослав встал напротив меня, почти вплотную:
        - Левая ладонь дамы легко лежит на руке кавалера выше локтя, но ниже плеча.
        - Хорошо.
        - Лежит, не вцепляется, - заметил Ярослав. - Легко и мягко.
        - Угу.
        - А правую руку дамы кавалер держит вот так, - он своей ладонью плотно обхватил мою ладонь.
        - А я видела в кино, что эти руки держат вверх, а не вниз, - возмутилась я.
        - А меня учили вниз, - отрезал Ярослав.
        - Почему?
        - Видишь ли, вальс настолько моден и неприличен, что все, буквально все хотят его танцевать. И если поднять правую руку дамы, как вы сейчас танцуете, то очень скоро кавалер с дамой либо без рук останутся, либо глаз кому-нибудь выбьют. Мы же этого не хотим?
        - Исключительно ради безопасности, - согласилась я, - оглядывая пустой зал.
        (- Ну и рука не устанет, - шепнул мне вдруг на ухо Ярослав. - У нас ведь танцуют всю ночь напролет…)
        - А все-таки, что же здесь неприличного? - вспомнила я его угрозы.
        - Как что? Люди стоят почти в обнимку, волнующе близко друг от друга, лицом к лицу. И куда катится этот мир?
        Не знаю, куда катится этот мир, но мы-то стояли не лицом к лицу! Ярославу я в лучшем случае упиралась носом в белоснежную накрахмаленную грудь. Чтобы посмотреть ему в лицо, приходилось высоко поднимать подбородок.
        Его правая рука легла мне на поясницу.
        - Давай медленно, под мой счет. И ничего не бойся.
        Конечности были как деревянные, но на удивление, я ни на подол не наступила, ни ног Ярославу не оттоптала. Мы прокружили по залу полный оборот.
        - Великолепно. А теперь давай под музыку.
        Он поколдовал немного с техникой - и грянул вальс. Куда более быстрый, чем тот счет.
        Не давая мне опомниться, Ярослав снова встал ко мне в пару и закружил. Ноги что-то там внизу делали сами по себе, голова была сама по себе. Перед глазами вереницей проносились огоньки свечей, стоило только отвести взгляд от белого платка-галстука. Под моей ладонью, которой я все-таки не касалась, а вцепилась в его руку, ощущался стальной бицепс Ярослава. И при всем при этом - мы танцевали! Он вел меня легко и уверенно, не давая сбиться с курса.
        Мы кружились в бешеном вальсе, честное слово!!!
        - Ну, улыбнись, - попросил Ярослав. - Это же спокойный, медленный танец, ничего страшного.
        По мне так мы неслись со средней космической скоростью, куда уж быстрее.
        Самое интересное началось, когда музыка стихла. Ярослав остановился - а меня продолжало кружить, как волчок. Если бы он не удержал меня, я бы грохнулась на пол. Перед глазами по-прежнему проносились огни, пришлось уткнуться лбом в плечо Ярослава, чтобы они погасли.
        Ярослав медленно повернул меня несколько раз в другую сторону, чтобы восстановить равновесие. Потом довел (глаза я боялась открыть) до сцены, посадил на край и налил соку.
        - Еще чаю и пирожок, - сказала я, держа бокал, по-прежнему с закрытыми глазами. - А на чем я сижу?
        - На коврике, - подсказал Ярослав. - Не бойся, звонкину штору не запачкаешь. Голова так и кружится?
        - Не знаю. Наверное.
        - Сейчас пройдет.
        Я раскрыла глаза. Мир вокруг, похоже, перестал вращаться. Ярослав наливал чай из термоса, пододвинув ко мне поближе корзину с пирожками.
        Я поняла, что о-очень проголодалась. Словно картошку полдня копала, а не порхала в танце по залу несколько минут.
        - А теперь давай побыстрее вальс заведем? - с надеждой предложил Ярослав, когда я подкрепилась.
        - НЕТ!!!
        Куда быстрее?!
        - Ну, хорошо, пусть снова будет медленный, добродетельный, как ты недавно выразилась, вальс, - не стал настаивать Ярослав и, гибко дотянувшись до мобильника, включил следующую мелодию.
        - Интересно, сколько понадобиться времени, чтобы это из пытки превратилось в удовольствие…
        - Ноги привыкнут, и все встанет на свои места, - пообещал Ярослав. - Верь мне.
        - Я попытаюсь.
        Второй раз дело пошло лучше, он был прав. Только огни свечей все равно закручивали вокруг меня какие-то немыслимые спирали, а вместо зала была чернота.
        - А тебе хорошо? - спросила я у Ярослава.
        - Очень, - серьезно сказал он. - Лучший день рождения, что у меня был. Я так хотел увидеть тебя в красивом платье - и наконец увидел. Хотел, чтобы не я был учеником, а ты. И это сбылось.
        - Сегодня ты - мастер, - подтвердила я.
        - Но для полного счастья мне не хватает вальса побыстрее, - упрямо сказал Ярослав.
        - Мы врежемся в дверь! - предупредила я. - Или в сцену.
        - Пускай. Ничего страшного. Но мы и не врежемся. Я же тебя веду.
        - Была не была… Давай!
        Начался новый вальс мягко и вкрадчиво, совсем не опасно: там, там, там, там, та-там…
        - Он же не старинный! - узнала я мелодию из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».
        - Какой хочу, такой и выбираю! - фыркнул Ярослав. - На дворе, прошу заметить, двадцать первый век.
        А вальс - тревожный, тянущий за какие-то ниточки в душе - тем временем набирал скорость, и стало не до разговоров.
        Теперь и свечные огни слились в неясные полосы.
        Я была полностью во власти Ярослава: если бы он оступился или неверно шагнул, мы точно разбились обо что-нибудь. Это тоже был полет, опасный, странный. Земной. Макушкой я чувствовала дыхание Ярослава и старалась, чтобы левая ладонь все-таки не вцеплялась судорожно в его руку, а мягко лежала, как предписывают правила.
        Не выдержав стремительного кружения, шпильки с жемчужинками одна за одной выскакивали из прически, и волосы обрели свободу. Диадема упорно держалась.
        Вальс дошел до высшей точки. Бряцали звонко литавры. Сердце рвалось из груди.
        И - резкий конец.
        Музыка стихла, и было так странно.
        Ярослав подхватил меня на руки и легко донес до сцены. Посадил на ковер.
        - А то бы точно упала, - уверенно сказал он. - Ну, как?
        - Слов нет!
        - Пойду, жемчуг соберу, которым мы пол усеяли. Все-таки, видно, мало я на Звонке практиковался, все развалилось. Но так тебе даже лучше.
        Я смотрела, как он ходит по залу и собирает разлетевшиеся шпильки, и чувствовала, что ночь за стенами спортзала перевалила за невидимую черту. Свечи почти прогорели.
        Было неясно, решится ли Ярослав меня поцеловать или же нет.
        А может быть, взять инициативу на себя?
        Но я целовать не умею… Нет уж, пусть лучше он!
        Ярослав вернулся с полной пригоршней поблескивающих жемчужных шпилек.
        - Неплохой улов.
        - Бал завершается? - спросила я.
        - Похоже, что да… Скоро сторож начнет дубасить кулаком в дверь, тонко намекая, что пора освобождать помещение. Пойдемте, прекрасная дама, я провожу вас в комнату для переодеваний.
        Вообще-то я бы не отказалась, если бы меня туда отнесли, но ладно, в другой раз.
        - Хорошо, мой князь.
        Ярославу, похоже, такое обращение понравилось.
        В раздевалке он осторожно отстегнул от меня булавки, выпутал из кружевной шторы и исчез, чтобы я могла спокойно переодеться.
        Я присела на табурет - и поняла, что не могу встать, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Теперь понимаю, как они, дамы, стаптывали башмачки на своих балах.
        Сидела и бездумно смотрела на свои белые колготки, на сверкающие туфельки.
        Наконец, приложив все силы, скинула туфельки, осмотрела. Тонкая, как лепесток, замшевая подошва осталась на удивление целой. Не протерлась, не порвалась.
        Как же, наверное, красиво они смотрелись со стороны, когда мы с Ярославом неслись, кружась, по залу…
        Я натянула джинсы, футболку. Ноги нырнули в кроссовки. Во всем этом тоже была своя прелесть - мои вещи защищали меня, я перестала быть такой красивой и воздушной, как была в бальном платье, зато стала уверенной, независимой и твердо стоящей на земле.
        Вернулся Ярослав в камуфляже.
        - У меня для тебя тоже есть подарок, - неожиданно сказал он. - Оставь, пожалуйста, туфельки у себя.
        - Зачем?
        - Чтобы ты к ним привыкла, чтобы они по ноге тебе сели. Я сказал маме и Звонке, что научу тебя танцевать, и мы у нас дома настоящий бал устроим. Они были так рады, ждут не дождутся.
        - Ну не знаю…
        - Пожалуйста! Надо же с чего-то бальный гардероб начинать составлять, не со шторы же!
        - Что-то ты серьезно моим обучением бальным танцам занялся, - заметила я.
        - Возвращаю должок за русский язык.
        Ярослав споро упаковывал вещи в рюкзак.
        Я накинула папину куртку. Мы вышли из раздевалки и погасили свет. Ярослав уже успел привести спортзал в порядок.
        Теперь бы никто не заподозрил в нем потайную бальную залу девятнадцатого века. Только запах горевших недавно свечей остался, но, наверное, к утру он развеется.
        Мы вышли из спортзала, закрыли дверь.
        На улице было дико холодно. Небесный свод над головой провернулся вокруг полярной звезды, вечерние созвездия ушли за горизонт, предутренние появились на небе.
        Пока я сидела в изнеможении на табурете, Ярослав успел не только зал прибрать, но и «Магирус» завести. Он помог мне забраться в кабину и пошел отдавать ключи сторожу.
        А когда вернулся, мы допили чай из термоса и доели пирожки, сидя в урчащем оранжевом грузовике. И это было очень уютно и здорово.
        Потом «Магирус» медленно вырулил с пустыря и неспешно покатил по спящему поселку.
        - У меня такое чувство, что я индийский раджа и еду по джунглям на слоне, - призналась я, поглядывая сверху вниз на деревянные заборы и домики с закрытыми ставнями.
        - Я же говорил, зверь, а не машина! - довольно отозвался Ярослав. - Завтра, то есть сегодня, урок по расписанию?
        - Угу.
        У меня глаза закрывались, словно кто клеем веки намазал. А ноги гудели и были горячими.
        Борясь со сном, я с усилием открывала упорно закрывающиеся глаза - и видела чеканный профиль Ярослава, внимательно глядящего на дорогу.
        Все-таки танцевал он увереннее, чем водил машину.
        И камуфляж шел ему не меньше бального наряда. Как жалко, что мы не целовались! Надо было просто попросить его наклониться ко мне поближе…
        Вальс продолжал звучать и кружиться внутри меня.
        Фары «Магируса» выхватывали из темноты кусок дороги перед колесами. Как две золотые блестящие ленты, обрамляющие матово-серую полосу асфальта, светились полоски лиственничной хвои по обочинам.
        Это было очень красиво.

* * *
        Когда мы подъехали к моему домику, кругом была темнота и тишина. Самый глухой час ночи.
        Ярослав, похоже, очень не хотел уходить. И, наверное, тоже хотел целоваться. Но почему-то так и не решился.
        Ушел.
        Загудел «Магирус».
        На меня навалилась какая-то неподъемная усталость, я еле добрела до своего ложа за печкой. Какое счастье, что завтра воскресенье, не надо рано вставать. Свернулась клубочком под одеялом - и меня словно в воронку затянуло, я даже не поняла, что это уже сон.
        Мне снилось, что мы с Ярославом снова кружимся в стремительном вальсе, но уже не в школьном спортзале, а взлетев над поселком, над Байкалом, над песчаной косой. Слабо светятся в темноте его белоснежная рубашка и мое кружевное бальное платье.
        Под нами сверкают поселковые огни, а над нами светят яркие звезды и темное небо за ними - как огромная перевернутая чаша. И рассыпают тысячи огней драгоценные камни на бальных туфельках…
        Глава десятая
        УЧЕБНИК
        
        Урок русского языка в воскресенье был позорно сорван!
        Не по моей вине, еще чего.
        Я честно проснулась за пятнадцать минут до его начала и даже успела умыться и зубы почистить до того, как Ярослав постучался в дверь. И чайник включила.
        Голова спросонья соображала плохо, я никак не могла придумать, чем мы займемся, когда он придет. Одного «Хоббита» уже, наверное, маловато. В одном углу книжного стеллажа у меня были выставлены мои же учебники, оставшиеся от младших классов.
        Я вынула сразу стопку, поставила на верстак, чтобы спокойно разобрать, найти что-нибудь подходящее. Тут чайник закипел, и в дверь постучали.
        Впустив Ярослава, я сказала:
        - Располагайся там, я позавтракаю пока.
        - И я от чашки чая со сгущенкой не откажусь, - решил Ярослав (видимо, сгущенка поразила его до глубины души).
        По заведенному уже порядку наше занятие началось с растопки Ярославом печки.
        А я отнесла ему на верстак чашку с горячим чаем, блюдце, ложку, банку сгущенки и открывашку.
        Сама же вернулась на кухню, чтобы спокойно расчесаться.
        И вдруг из-за печки донеслись какие-то странные булькающие звуки.
        Я чуть чаем не поперхнулась.
        Кинулась туда - Ярослав, вольготно развалившись на моем диване перед печкой, в которой весело потрескивали дрова, читал учебник истории России за шестой класс и хохотал, просто заливался.
        - Чаем не подавись от радости, - посоветовала мрачно я.
        Этот учебник, между прочим, люди писали, старались, а он тут ржет.
        - «В IX веке в жизни восточных славян все большее значение стала играть торговля, - стал читать вслух Ярослав. - Через заселенные ими земли по Неве, Ладожскому озеру, Волхову, Ловати и Днепру проходил торговый путь «из варяг в греки». Конечном пунктом этого великого водного пути была богатая Византия - место прибыльной торговли. Среди славян стали появляться люди, которые приобретали меха пушных животных, мед и воск у своих соплеменников, а затем вывозили их на рынки Византии, Хазарии, и даже Багдада».
        - Ну и что тут смешного? - удивилась я.
        - Так их и пустили на рынки Византии, Хазарии и Багдада, - фыркнул Ярослав. - А как же тогда быть с этим, - и он начал цитировать по памяти что-то явно древнее:
        - МЫ ОТ РОДА РУСКАГО СЛЫ И ГОСТЬЕ:
        ИВОРЪ СОЛЪ ИГОРЕВ, ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ РУСКАГО,
        И ОБЬЧИИ СЛЫ:
        ВУЕФАСТЪ, СВЯТОСЛАВЛЬ СЫНА ИГОРЕВА,
        ИСКУСЕВИ, ОЛГЫ КНЯГЫНЯ,
        СЛУДЫ ИГОРЕВЪ НЕТИИ ИГОРЕВЪ ОУЛЕБЪ ВОЛОДИСЛАВЛЬ, КАНИЦАРЪ ПЕРЪСЛАВИНЪ, ШИГОБЕРНЪ СФАНДРЪ ЖЕНЫ ОУЛЕБОВЫ,
        ПРАСТЕНЪ ТУРДУВИ, ЛИБИ АРЬФАСТОВ, ГРИМЪ СФИРЬКОВ,
        ПРАСТЕНЪ ЯКУНЪ НЕТИИ ИГОРЕВЪ КАРЫ ТУДКОВ, КАРШЕВЪ ТУРДОВЪ,
        ЕГРИ ЕРЛИСКОВЪ, ВОИСТОВЪ ИКОВЪ, ИСТРЪ ЯМИНДОВЪ, ЯТВЯГЪ ГУНАРЕВЪ, ШИБЬРИДЪ АЛДАНЬ, КОЛЪ КЛЕКОВЪ, СТЕГГИ ЕТОНОВЪ, СФИРКА, АЛВАДЪ ГУДОВЪ, ФУДРИ ТУЛБОВЪ,
        МУТОРЪ ОУТИНЪ КУПЕЦ АДУНЬ, АДОЛБЪ, АНГИВЛАДЪ, ОУЛЕБЪ, ФРУТАНЪ, ГОМОЛЪ, КУЦИ, ЕМИГ, ТУРЬБРИД,
        ФУРЬСТЕНЪ, БРУНЫ РОАЛЪДЪ, ГУНАСТРЪ, ФРАСТЕНЪ, ИНЪГЕЛДЪ, ТУРБЕРНЪ И ДРУГИИ ТУРБЕРНЪ, ОУЛЕБЪ ТУРБЕНЪ, МОНЫ, РУАЛДЪ, СВЕНЬСТИРЪ, АЛДАНЪ, ТИЛИИ, АПУБКАРЬ, ВУЗЕЛЕВЪ И СИНЬКО БИРИЧЬ ПОСЛАНИИ ОТ ИГОРЯ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ РУСКАГО И ОТ ВСЕЕ КНЯЖЬЕ И ОТ ВСЕХ ЛЮДИИ РУСКОЕ ЗЕМЛЯ И ОТ ТЕХ ЗАПОВЕДАНО ОБНОВИТИ ВЕТХЫИ МИРЪ.
        - И что это? Слы какие-то и нетии. Княжье всякое.
        - Слы - это послы, гости - купцы, нетий - племянник. Это наши торговый договор с Византией обновляют, как видишь, славянин на славянине. Разве что Синько бирич еще туда-сюда.
        - И не надорвался ты такую прорву народа перечислять?
        - А у меня память хорошая. Как у всякого оборотня. У тебя в книжке дальше еще смешнее: «Для охраны своих судов эти купцы (которые волшебным образом выделились из соплеменников) стали нанимать и вооружать специальных людей, которые объединялись в дружины. Во главе дружины стоял князь». Жаль, наши не знают, как они появились благодаря славянским купцам.
        - А что не так-то? - все равно не могла до конца понять я.
        Тем более, что порхание Ярослава с древнего языка на обычный несколько сбивало. И чего он к учебнику прицепился, мне так он очень даже нравился, я его перечитывала время от времени, картинки рассматривала.
        Ярослав посмотрел на меня, как на полоумную.
        - Разреши, я еще почитаю, - мягко попросил он.
        Ну и ладно. Тоже мне, знаток. Я убрала остальные учебники обратно на стеллаж, пока он еще к чему-нибудь не прицепился.
        Понимая, что разлучить сейчас Ярослава и учебник истории все равно не удастся, пошла стирать белые колготки.
        Ярослав читал - только страницы шелестели. Время от времени всхрапывал, как застоявшийся конь, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех.
        - Что-то новенькое нашел? - ядовито спросила я, выстирав колготки и повесив у печки сушиться.
        - А как же. Вот слушай: «Основой богатства бояр становилась теперь не дань, собираемая с подвластных земель, и не раздел военной добычи, а эксплуатация, в скобках «присвоение результатов чужого труда».
        - И что?
        - Алиса! А дань и военная добыча - это что, не присвоение результатов чужого труда, а? По мне, так прямое присвоение.
        - Это, наверное, какое-то другое присвоение. Чего ты мне голову морочишь?
        - Я тебе голову морочу?! Это ваши книжки вам головы морочат! - вдруг завелся ни с того, ни с сего Ярослав. - Вы же ничего, ничегошеньки не понимаете. Верите в какие-то сказки! Как котята слепые! А считаете при этом себя такими прямо умными, а нас - дикарями.
        - Мы? Вас?! - ахнула я. - Мы вас считаем нашими предками, вот!
        - Глубокая от нас благодарность. Какие-то дикие у вас представления о своих предках.
        - У нас нормальные представления! Целые институты прошлое изучают, что там, по-твоему, дураки сидят?
        - Не ведаю, кто там сидит, а только странные у вас какие-то знания о наших временах.
        - Это потому что от ваших времен мало что осталось!
        - А толку-то! Вы даже то, что осталось, прочитать не можете: в упор ничего не видите, как будто специально притворяетесь.
        - Неправда!
        - Спорим, докажу?
        - Докажи!
        - Вот и докажу!
        - Давай, давай, доказывай! «Эксплуатация» - это еще ничего не значит.
        - Хорошо! - Ярослав так захлопнул учебник, что пыль взвилась. - Ты учила меня вашему русскому языку. И еще вы все потешались, что меня переклинивает на нем. А со следующего раза я тебя буду учить нашему русскому языку.
        - «Хоббита» будем на древнеславянском читать? - подхватила я, раздумывая, не хлопнуть ли и мне чем-нибудь.
        - «Хоббит» в мое время не был написан. Двенадцатый век, все-таки, по ВАШЕМУ летоисчислению.
        - И вы тогда уже писать умели? Круто. Я думала, зарубки только ставили. На березовых поленьях.
        Меня уже тоже не на шутку понесло.
        - Мы будем читать «Слово о полку Игореве». Я слышал, вы его в школе проходите.
        - Уже прошли. Поздно читать, - презрительно сказала я.
        - Читать хорошие книги никогда не поздно. Тем более, представляю, что вы там начитали!
        - Секундочку! - я почувствовала подвох в словах Ярослава. - А как я узнаю, что ты мне не наврал? Насочиняешь чего-нибудь, а скажет, что так и было, просто до нас не сохранилось.
        - Тебе княжеского слова мало?!
        - Слова князя или слова княжича?!
        - Алиса, ну ты и… - Ярослав запнулся, словно я его ведром холодной воды окатила.
        Стало дико стыдно.
        И чего мы как два идиота сцепились?
        Но ведь обидно!
        - Прости…
        Я сама не знаю, почему меня это так задело. Я ведь именно этот учебник истории любила, ну, в детстве. Весь его прочитала еще до начала учебного года.
        - Давай сделаем так, - Ярослав, слава хоббитам, уже не ехидничал и не задирался. - Я постараюсь собрать то, что дошло до ваших времен. Сохранились ведь крохи. И буду ссылаться в подтверждение своих слов на это собранное, чтобы ты могла проверить.
        - Хорошо, - вздохнула я. - Давай так. А я найду что-нибудь современное по «Слову». И без боя не сдамся, вот!
        Потому что я тоже упрямая, пусть он не думает.
        - В среду, - определил начало сражения Ярослав. - Можно я учебник заберу, отцу покажу?
        Ну вот, теперь они там вдвоем над ним смеяться будут…
        И даже не верится, что буквально этой ночью, этот же самый человек носил меня на руках! Бедные мы, женщины…

* * *
        Когда Ярослав ушел, меня что-то потянуло на чай со сгущенкой.
        Я села прямо на верстак с кружкой в руке и стала рассматривать стеллаж.
        Вот далось же ему «Слово»! Очень милое, кстати, произведение, оно мне по литературе больше всего тогда понравилось, и захватывающее, и простым ясным языком написано, не то, что все остальное.
        Где-то на полке оно пряталось, среди маминой библиотеки. И даже попадалось, когда я книги из ящика выкладывала.
        Интересно, все-таки, как он хотел меня обозвать, но сдержался? Ведьмой, наверное, или стервой. Или нет. Не так, и не так. Я же где-то читала, что «ведьма» в его время значила всего лишь «ведунья», а может не в его время, а может раньше. А «стерва», точнее «стервь», вообще означало падаль, протухший труп, бр-р-р. Так что у меня память тоже ничего, пусть не задается. Наверное, у них там свои какие-то ругательства были, не иначе.
        Напившись чаю, я подставила табурет к стеллажу и начала перебирать книги.
        Наткнулась на то, что искала, на верхней полке. И вспомнила, почему я это сюда запихнула: там стояла небольшая книжка в мягкой обложке из серии «Литературные памятники». В нее были вложены листы от какой-то книги побольше. Та, видно, развалилась когда-то, а может быть, и я маленькая ее порвала, и мама то, что уцелело, вложила в книгу со «Словом».
        Я сняла находку.
        Открыла «Литературные памятники», прочла первые строки, и мне стало плохо:
        - Не л?по ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ пов?стий о пълку Игорев?, Игоря Святъславлича?
        Ничего себе, простой понятный язык! И мы ЭТО будем читать? Блин, оказывается, мы «Слово» в школе в переводе изучали, вот почему оно такое понятное было!
        От всего этого у меня голова заболела, но на мое счастье подъехал дядя Гриша - и повез меня к себе домой, чтобы тетя Неля своими глазами увидела, что я жива, здорова, и вообще.
        Дядя Гриша сразу обратил внимание на разворошенные книги и на мой взъерошенный вид. И спросил:
        - А ученичок-то твой где?
        - А я его домой отправила готовиться. Чтобы лучше задания делал.
        - Так ему, двоечнику! - бурно обрадовался дядя Гриша, словно это он сам Ярослава с урока за неподготовленное задание выгнал. - Ну, поехали.
        Я немного опасалась появляться у дяди с тетей, помня нашу последнюю встречу с дядей Гришей.
        Но дорога от Нижнеангарска до Душкачана хоть и недолгая, а все ж таки немаленькая. В тот раз, оказывается, пока дядя Гриша ехал от меня, он поостыл и сообразил, что ежели вот так ворваться в дом на белом коне с шашкою наголо - то первому, кому будет плохо, это ему самому. Анжелика окрысится, начнет бунтовать. Тетя Неля станет пилить, начнет выпытывать, откуда это дядя Гриша знает такие интересные вещи.
        А поскольку гестаповский Мюллер по сравнению с тетей Нелей - сущий младенец, он, дядя Гриша, неизбежно расколется и сдаст меня. И когда меня замучают в тети-Нелиных застенках, тогда уж точно он, дядя Гриша, ничего больше про Анжелику не узнает. А так (это он думает) есть надежда, что я снова когда-нибудь проговорюсь невзначай.
        Только я не проговорюсь, вот уж дудки. Пусть сами за своей гламурной маркизой следят.
        Но от сердца, честно сказать, отлегло, когда я поняла, что скандал в благородном семействе не состоялся.
        Погостить у дяди с тетей мне пришлось недолго. Там стряслась Трагедия.
        Мы мирно пили чай с дядей Гришей под бокс по кухонному телику (Анжелика, конечно, давно смылась по своим делам), и дядя Гриша увлеченно мне объяснял, чем отличается нокдаун от нокаута и почему Майкл Тайсон в молодости - это голова. И тут домой вернулась тетя Неля. Началось светопреставление.
        Как выяснилось, администрация поселка пригласила владельцев бутиков по улице Ленина на собрание по какому-то вопросу. По какому, мы с дядей Гришей так и не поняли, ведь суть крылась совсем не в этом. «Совещание в администрации» - вот были ключевые слова.
        Польщенная тетя Неля нарядилась в самое новое и лучшее. Натянула сапоги-ботфорты по бедро, колготки в сеточку, мини-юбку кожаную, лаковую курточку приятного яично-желтого цвета. А поскольку погоды стояли уже не совсем чтобы теплые, голову она украсила привезенным из последней поездки за товаром платиновым паричком. Густо подведенные черным карандашом глаза и ярко-алые губы удачно дополнили образ строгой бизнес-леди.
        Чтобы задрипанный дяди-Гришин «жигуль» не позорил ее перед властью, тетя Неля отправила его (дядю Гришу) проведать «нашу сиротку», а сама не поленилась, вышла загодя на автобусную остановку и села на поселковый автобус, который сначала увез ее в совершенно другой конец поселка, чтобы уж все были в курсе, что она едет на совещание в администрацию.
        Сидя в автобусе на самом видном месте, тетя Неля мило здоровалась с многочисленными знакомыми, а на неизбежный вопрос:
        - Нель, ты чего сегодня такая красивая? - небрежно отвечала:
        - А-а-а, тут администрация собирает нас, успешных предпринимателей, так прямо с работы и еду, ни поесть с этим бизнесом, ни отдохнуть, одна морока.
        И вот когда тетя Неля, увенчанная париком, как короной, расположилась за большим административным столом, на стул напротив плюхнулась ее заклятая конкурентка по бизнесу, владелица заведения «Венеция».
        В точно таком же парике!
        И целый час они сидели друг напротив друга, мечтая провалиться на месте.
        - А ведь эта китайская сволочь уверяла меня, что такой эксклюзивной вещи ближе, чем в Новосибе не найдешь! Что я одна только такая платиновая-а-а… Ненавижу! - рыдала тетя Неля.
        Под шумок я тихо слиняла, в душе искренне сочувствуя тете Неле. Ну что же поделать, если поселок маленький и все они в одном месте затариваются, успешные бизнес-леди.

* * *
        Когда вернулась домой, снова взяла книжку со «Словом». Побыстрее пролистнула старый текст, по счастью дальше обнаружились вполне человеческие переводы.
        Мне больше других понравилось переложение Николая Заболоцкого:
        Не пора ль нам, братия, начать
        О походе Игоревом слово,
        Чтоб старинной речью рассказать
        Про деянья князя удалого?
        А воспеть нам, братия, его -
        В похвалу трудам его и ранам -
        По былинам времени сего,
        Не гоняясь в песне за Бояном.
        Тот Боян, исполнен дивных сил,
        Приступая к вещему напеву,
        Серым волком по полю кружил,
        Как орел, под облаком парил,
        Растекался мыслию по древу.
        Жил он в громе дедовских побед,
        Знал немало подвигов и схваток,
        И на стадо лебедей чуть свет
        Выпускал он соколов десяток.
        И, встречая в воздухе врага,
        Начинали соколы расправу,
        И взлетала лебедь в облака,
        И трубила славу Ярославу.
        Пела древний киевский престол,
        Поединок славила старинный,
        Где Мстислав Редедю заколол
        Перед всей касожскою дружиной,
        И Роману Красному хвалу
        Пела лебедь, падая во мглу.
        Но не десять соколов пускал
        Наш Боян, но, вспомнив дни былые,
        Вещие персты он подымал
        И на струны возлагал живые, -
        Вздрагивали струны, трепетали,
        Сами князь славу рокотали…[1 - По-моему, хорошо.
        Листочки из неизвестной книги тоже оказались очень ценными - там объяснялось все и про «Слово», и про Игоря, и кто все эти люди, о которых там так запросто говорят. Я стала чувствовать себя куда более подкованной.
        Решила даже выписать оттуда всякие умные мысли, чтобы Ярослав меня так просто с толку не сбил. Пусть не думает себе! У меня тоже материалы будут. Научные, все по-серьезному.
        Только работу с материалами пришлось отложить до вторника, потому что в понедельник мы дома у Аленки рисовали стенгазету. (В школе мы с Ярославом старательно делали вид, что такого дня недели, как среда, вообще не существует в природе. И снова сидели на самом далеком друг от друга расстоянии, которое только возможно на парте.)
        Аленка жила на середине поселка, ее зеленый дом стоял у нижней дороги. Он был очень интересный: под одной крышей были и жилые, и хозяйственные постройки: баня, сарай для дров, еще что-то. Не надо было, как у меня, брести к бане по грязи через весь двор, и чисто, и сухо, и дождь за шиворот не льет. За домом был огород, а перед домом - картофельное поле.
        А сам дом смотрел окнами на все четыре стороны света. Поэтому рисовать там было одно удовольствие.
        Газету сделали быстро.
        Наша роль в ее создание была невеликой: наклеить фотографии на лист ватмана, да художественно разрисовать. А вот Аленке пришлось потрудиться, она делала надписи. У меня бы так ровно и четко никогда бы не получилось!
        А потом мы пили чай с печеньем.
        Пора было ехать домой, а для этого нужно подняться наверх, на улицу Козлова, к остановке.
        Я шла проулком, как меня нагнали, и сзади послышалось радостное:
        - Приветик!
        Анжеликин Димон стоял и ухмылялся.
        - Привет.
        - Ты на остановку? Давай, провожу.
        - Давай! - расплылась я в улыбке, аж за ушами затрещало. - Как здорово, что нам по пути. Я как раз к дяде с тетей.
        «И Анжелика тебе так обрадуется…» - этого я не стала говорить, сам не дурак.
        - Вот черт! - картинно хлопнул себя по лбу Димон. - Совсем забыл, меня же один чел ждет! Ладно, в другой раз. Пока.
        - Пока-пока!
        В другой раз я еще чего-нибудь придумаю, ага.
        Анжелика бы не узнала - хлопот не оберешься. А это ее тоже хорош - кружит надо мной, как стервятник над падалью.
        Я поняла, я поняла!
        Стервятник - стервь.
        Падальщик.

* * *
        Во вторник, после школы, я быстро сделала необходимые дела и села за листки.
        Это была бомба!
        Там говорилось, что никакой князь Игорь не хороший, а совсем наоборот. А летописец киевский Игоря выгораживал изо всех сил.
        А потом довольно нудно шел расчет похода, прилагались карты, где циркулем очерчивался круг возможного нахождения места битвы, прилагались всякие схемы, шли ссылки на летописи и разные статьи, я не очень все это поняла. Там привлекались уставы кавалерии, и говорилось, что один умный человек обозвал расчеты скорости марша Игорева войска, произведенные другим умным человеком «скоростью похоронной процессии», - из чего я сделала вывод, что там копья ломались не на шутку.
        В общем, материалы у меня на руках оказались солидные, настоящая научная монография. Жалко только, что не вся.
        Но Ярославу она будет не по зубам.
        И пусть не задается!
        А лучше мой учебник истории за шестой класс вернет.
        Глава одиннадцатая
        БИТВА ВЕКА
        
        Ярослав на битву вышел нарядный - любо-дорого посмотреть. В белой рубашке, в темно-синих облегающих джинсах. Рубаха на груди чуть не до пупа расстегнута, золотой знак на груди поблескивает. Красавчик.
        Я тоже подготовилась: ресницы накрасила почти так же густо, как тетя Неля на встречу с администрацией. С непривычки было тяжело: моргнешь, и чувствуешь себя, как гоголевский Вий, «поднимите мне веки…» Но я тоже буду при полном параде. Неотразимая такая, вот. Только бы глаз случайно не потереть, не то все размажется.
        Мы гордо сели за верстак друг напротив друга.
        Ярослав начал методично выкладывать из рюкзака какие-то замшелые книжки.
        Я положила перед собой мои драгоценные листки, где красным карандашом было обведено самое главное.
        И наступила гробовая тишина.
        Сидели, молчали.
        Потом я решила, что лучшая защита - это нападение и сказала (презрительно):
        - Я все знаю. Слушай! - и начала читать с выражением:
        «Нелегко было Игорю Святославичу, нетерпеливому князю, мечтавшему проложить путь до предгорий Кавказа (поискать града Тмутороканя), признаваться в том, что он хитрил, обманывал, торопился первым поживиться в половецких вежах, пренебрегал воинской осмотрительностью (не внял советам своей разведки, допустил ночную погоню на усталых конях). Он предстал перед русскими людьми не как дерзкий победитель, которому можно было бы простить отдельных промахи, а как беглый пленник, князь сожженной и ограбленной земли, полководец, погубивший всех своих воев и воевод. В таких случаях в древней Руси говорили:
        «Ряд наш так есть: оже ся князь извинить - то в волость, а мужь - у голову!»
        Многие, вероятно, каяли Игоря:
        «… иже погрузи жир во дне Каялы рекы половецкыя, русского злата насыпаша».
        Но перед русским народом стояла несравненно более важная задача, чем осуждение одного из неудачников, употребившего свою княжескую власть на безрассудные попытки добыть славу и половецкое золото. В условиях 1185 г. важно было объединить всех русских князей против общего врага, который только казался одно время разбитым, а на самом деле по-прежнему грозен и силен неисчислимыми резервами, прибывающими из глубин Дешт-и-Кыпчак, необъятного половецкого Поля.
        Важно было сплотить вокруг Киева как естественного исторического центра обороны не только тех князей, землям которых угрожали половецкие наезды, но, как давние времена Владимира Мономаха, привлечь к обороне и отдаленные русские земли, осудить князей вроде Давыда Смоленского, повернувшего коней назад в момент напряженнейшего наступления. В связи с этим в тех же общенародных целях нужно было примирить общественное мнение с Игорем, показать его неудачу не как возмездие за совершенные грехи, а как несчастье всей Руси, требующее исправления общими силами тех, кому дорога родная земля.
        В Киеве в эти дни нашелся гениальный поэт, который смог выразить все эти мысли в такой совершенной форме, сумел так широко посмотреть на общенародные задачи Руси, что его песнь о походе Игоря стала предметом живейшего обсуждения современников и образцом для подражания потомков.
        Легкой дымкой романтики окутал автор несчастливый поход и его неблаговидные цели. Он не кривил душой, он сказал обо всем, но сказал мягко, отвлекая читателей или слушателей в сторону рыцарских заслуг «Ольгова хороброго гнезда».
        Вся половецкая степь и злые языческие силы противостояли русичам, далеко залетевшим в глубь степи. Как Гомер, он многое объяснял вмешательством богов, подыскивая оправдания Игорю.
        Князю-честолюбцу, которому «спала ум похоти», он противопоставил, быть может, даже несколько гиперболизированную фигуру великого князя Святослава Киевского. Один - несдержанный, хотя и рыцарственный, ищущий личной славы, а другой - грозный и могучий организатор серьезных побед, имевших важное значение для всей Руси. И не случайно, очевидно, автор «Слова о полку Игореве», возвеличивая Святослава Всеволдовича, помянул не победу над Кончаком, которая оказалась полупобедой, а разгром Кобяка и всех его многочисленных орд.
        «Слово о полку Игореве», главной частью которого было «златое слово» Святослава Всеволдовича, вероятно, было сложено и исполнялось в Киеве при дворе великого князя по случаю приема необычного гостя, нуждавшегося во всеобщей поддержке, - князя Игоря, только что вернувшегося из половецкого плена.
        Все части поэмы, несмотря на их кажущуюся пестроту, логически связаны в одно целое и подчинены единому замыслу - воздействовать всеми средствами на свою взыскательную и, вероятно, разномыслящую аудиторию. Если поэма исполнялась впервые при дворе великого князя по случаю пребывания в Киеве Игоря, приехавшего просить серьезной помощи для восстановления нарушенного им равновесия, то можно думать, что слушателями «Слова» были многие князья или представленные при великокняжеском дворе их бояре.
        В запеве и первых разделах певец коротко воспевает те печальные события, которые все уже хорошо известны, может быть, из рассказов самого Игоря. Здесь задача автора состоит в смягчении вины инициатора похода. Подробности опущены. Автор не занимается оправданием Игоря, а очень умно окружает события поэтическими красотами, стремясь в то же время показать фатальную неизбежность трагического конца. Несколько горьких слов в адрес Игоря все же сказано, но это сделано не от лица самого автора, а от лица введенных в поэму немцев и венецианцев, греков и мораван, которые одновременно прославляют Святослава за разгром Кобяка».
        Язык у меня уже заплетался, пришлось остановиться на секундочку, но потом я упрямо продолжила!
        «Далее идет главная часть, ради которой все и было написано, - «златое слово» Святослава, своими доблестными делами подтвердившего свое право возглавлять общерусские военные силы. Контуры этой части поэмы могли формироваться несколько ранее, когда русские силы противостояли наступавшему Кончаку и вышли на высокий берег Днепра от устья Стугны до устья Роси. Тогда Святослав действительно обращался ко многим князьям, и многие «помощи» пришли «постоять за землю русскую». Тогда же на этих киевских высотах выявилось и другое - что князья не ладят между собой, что иные из них норовят уклониться от общего похода («но розно им хоботы пашуть…»)
        Потребность призыва к единству, возникшая в середине лета 1185 г., оставалась и в конце этого лета, когда происходила встреча Игоря со Святославом. Некоторые адресаты «златого слова» могли находиться тут же, в чертогах великого князя, от имени которого автор обращался и к прославленным монархам, широко известным в Европе, и к мелким, но суверенным князьям. Такие князья, как Рюрик Ростиславич и Ярослав Всеволодич, вполне могли быть в числе первых слушателей поэмы, так как судьбы Южной Руси и формы помощи Игорю не могли быть решены без их участия и эти князья могли быть тогда гостями Святослава Всеволодича.
        Сила поэтического вдохновения, глубокая мудрость и понимание общенародных задач прекрасно дополняли обычные дипломатические документы и речи послов, с которыми Святослав мог обратиться к самостоятельным феодальным властителям Руси. В списках или устной передаче крылатые слова поэмы должны были быстро облететь десятки городов, и это в особенности относится к личным обращениям к поименованным в «златом слове» князьям.
        Итак, «златое слово» - это облеченное в поэтическую форму дипломатическое обращение великого князя с просьбой оказать помощь Игорю, т. е. прямой ответ на главный вопрос гостя - просителя.
        Автору поэмы нужно было дополнительно убеждать свою аудиторию в опасности усобиц, княжеских раздоров и использовании половцев в качестве кондотьеров.
        Следующий раздел посвящен историческим ссылкам на события XI в. Не подлежит сомнению, что автор рассчитывал на очень знающих слушателей, которые с полуслова понимали его намеки, хорошо знали исторических лиц и события столетней давности. Поэт был чужд придворного раболепства и в интересах объективности и большой общенародной патриотической идеи смело выступил в этом разделе против Олега Святославича, приходившегося родным дедом главным героям «Слова» (Святославу Киевскому, Игорю и Всеволоду). Зато «великого и грозного» Святослава поэт приравнял к самому великому Владимиру Мономаху.
        После смелых и ярких исторических экскурсов, говоривших о судьбах всей Руси, поэт снова вернул внимание своих слушателей к делам текущих дней, к судьбе своего сегодняшнего героя - Игоря.
        Осенью 1185 г. Судьбы Руси воплощались в Игоре и его беззащитном княжестве.
        Многое зависело от того, получит ли помощь провинившийся князь, пошлют ли на юго-восток взамен погибших путивлян и курян другие князья своих воев, или несчастная Северщина будет оставаться распахнутыми воротами враждебного Поля? Сойдутся ли к Киеву Галицкие или суздальские войска оборонять Русь и наступать на степняков?
        И вот для того, чтобы вернуть слушателей из далекой старины к современности, чтобы несколько ослабить их естественную антипатию к Игорю, автор вводит в поэму бессмертные строки о муже и жене, разделенных многоверстной чужой степью. Жена томится неизвестностью в пограничном городе, она выходит на крепостные стены и, как Андромаха, молит богов спасти ее мужа в далекой стране. А слушатели знают, хорошо знают, что этот город вскоре оказался в кольце половецких войск, что его заборола, где плакала Ярославна, пылали в огне, и это усиливает драматизм положения героини.
        Поэт переносит слушателей на другой конец степи: там князь-пленник совершает дерзкий побег, на коне и пешком, каждую минуту рискуя быть окруженным погоней, он ускользает от разъяренных Кончака и Гзака и находит ту единственную дорогу, которая укрыла, уберегла его и позволила увидеть родную землю. Своей смелостью Игорь как бы склонил судьбу снова на свою сторону.
        Заканчивая, певец как бы напутствует Игоря, спускающегося с киевских гор, и провозглашает славу ему и здравицу тем князьям и воинам, которые защищают русский народ от «поганых полков». Снова конкретное, относящее к князю Игорю, сплетено с общим, общерусским, подчинено ему.
        На исполнение «Слова о полку Игореве» певцу потребовалось времени, вероятно, всего около часа, но сколько высказано мыслей, сколько вкраплено драгоценных поэтических образов, сколько широких полотен нарисовано гениальным художником!»
        Уф, у меня язык в трубочку завернулся, пока я это все продекламировала…
        А Ярослав где-то с середины моей, ну, то есть не моей, пламенной речи, очень обидно смеялся. Обидно - потому что он делал это не на показ, чтобы меня уесть, нет, ему, и правда, было очень смешно.
        Похоже, присоединятся мои листки к учебнику истории…
        - Сильная вещь, - заметил, подавив смех, Ярослав, - я буквально рыдал вместе с автором, так глубоко проникшем в суть «Слова». Маленькое уточнение для начала можно?
        - Попробуй.
        - Если бы «Слово», как нас тут уверяют, исполнялось бы при киевском дворе, при князьях, песнетворцев бы забили сразу насмерть.
        - Почему песнетворцев?!
        - Потому что «Слово» исполняли два человека, вы даже этого не знаете? Один начинал, другой подхватывал, потом снова вступал первый - и так далее.
        - Почему?
        - Алиса, ты мне сейчас вслух читала этот странный бред и у тебя, заметь, дыхания-то не хватало, а ведь он куда короче «Слова».
        - Почему сразу «странный»?!
        - Алиса, я не знаю, кто этот человек. Скорее всего, он очень умный. И для вашего времени - многое знающий. С этим я не спорю. Но одно я могу тебе сказать точно: плевать он хотел на «Слово о полку Игореве». Оно ему нужно только для того, чтобы свои думы подкрепить, подпереть им свой забор. Оно для него всего лишь средство - а не цель. А тебя он пытается уверить, что цель. Пользуясь тем, что он знает больше, чем ты. И это странно, - потому что не может человек, вроде бы так тщательно прочитавший и «Слово», и летописи - просто так взять и поставить все с ног на голову, совсем не замечая того, что уж он-то должен был отметить в первую очередь.
        Ярослав ухмыльнулся совершенно по-волчьи:
        - Но «Слово» и не такое опровергало, потому оно и было создано. И до ваших дней дошло.
        - Я тебя не понимаю! - взмолилась я. - Где там ложь? По-моему, все по полочкам разложено, что да почему.
        - По полочкам мы еще разложим. А пока расскажи мне, как ты, Алиса, запомнила «Слово»? Что ты запомнила?
        - Ну-у-у… Князь Игорь едет в поход, ногу сунул в злат стремень. Солнце тьмою путь им загородило. А они все равно. Див на дереве сидит, орет благим матом. Русская земля за холмом. У наших щиты красные, лисицы на щиты брешут. Девок половецких поймали. А половцы наших окружили. Битва. Буй-Тур золотым шлемом сверкает, бьет всех вокруг. А наших все равно победили. Игорь в плену. Див с дерева свалился, половцы понеслись по Русской земле, как дикая стая. Ярославна на стене плачет, а великий грозный Святослав - в Киеве. Князей созывают. Игорь из плена бежит, страны счастливы, грады веселы, девицы поют. Ура!
        - А в твоих бумажках что сказано? Кто хороший, а кто плохой?
        - Святослав Киевский - хороший. Владимир Глебович - тот вообще первый герой «Слова о полку Игореве».
        - А еще там сказано, - подхватил ехидно Ярослав, - что главный заказчик «Слова» великий киевский князь Святослав, так? А Игорь - жалкий неудачник, которого все кругом презирают, и вообще нужен только для того, чтобы показать, как плохо бывает на Руси, когда «нетерпеливый князь, полководец, погубивший всех своих воев и воевод», попадает в плен.
        Вот ведь зараза, все запомнил! Оборотень.
        - Ну, сказано. Ну и что?
        - А то, что странно как-то этот заказ выполнен, не находишь? О главном радетеле земли Русской, первом богатыре - одна строчка: «Володимир под ранами, туга и тоска сыну Глебову». Заказчику тоже место как-то скупо отведено: мутный сон увидел, поплакал, попенял князьям, что не слушаются. Они как не слушались, так и продолжают. Зато презренному неудачнику, чья роль в нашей истории быть живым олицетворением позора - каких только теплых слов не нашлось. Он и свет светлый, и солнце померкнувшее, и храбрый Святславлич, и Русской земле плохо без него, как телу без головы, не меньше, и грады ему рады, и девицы от счастья поют. А истинному герою ни одного слова доброго не досталось, забавно, правда? Как-то криво выполнен, этот киевский заказ. Кто за такой платить будет, а?
        - А может, это только я так плохо, неправильно запомнила, - слабо отбивалась я. - А нормальные люди все сразу понимают, так, как в моих бумагах написано.
        - Вот нормальные-то, как ты говоришь, люди, Алиса, такие как ты - которым ничего от «Слова» не надо, которые просто его читают - они как раз все правильно и понимают. Давай начнем с самого начала.
        Ярослав разложил свои книги на верстаке. Получилась внушительная линия.
        - Ты знаешь, что историю пишут победители?
        Заскрипела дверь - я оглянулась. В избу ввалился, посапывая, как медведь, дядя Гриша с пакетом. Посапывая - наверное, оборотня учуял.
        Увидел нас - вдвоем - сидящих за верстаком, напрягся.
        - Алиска, я тебе рыбы привез, - буркнул он недружелюбно. (Чтобы Ярослав не думал тут, что рыба для него). - Вы чего сейчас спорили, на улице аж слыхать?
        Ну вот, а мы даже не заметили, как дяди-Гришина водовозка подъехала.
        - Реферат готовим. По истории. Про Древнюю Русь, - объяснила я.
        - Присаживайтесь, Григорий Иванович, - радушно пригласил Ярослав. - Может быть, вам тоже интересно будет.
        Дядя Гриша скривился, но любопытство все-таки пересилило (опять же, тете Неле будет что рассказать).
        - Щас, рыбу только в морозилку кину, - решил таки послушать дядя Гриша.
        Он высыпал из пакета в эмалированную белую миску лоснящиеся серебристые тушки, чтобы сейчас можно было приготовить, а оставшееся убрал.
        Прихватил с кухни табурет и сел за верстак рядом со мной.
        - Вот вы согласны, Григорий Иванович, что историю пишут победители? - продолжал упорно гнуть свою линию Ярослав.
        «А я знаю?!» - было написано на дяде Грише большими буквами, но вслух он осторожно сказал:
        - Ну, предположим, - и взял одну из книжек, принесенных Ярославом (а на ней было написано: «Древняя русская литература. Учебное пособие для педагогических институтов»), - и хмыкнул.
        - Глубоко, значит, копаете…
        - Стараемся, Григорий Иванович, - подтвердил почтительно Ярослав. - Именно потому, что историю пишут победившие, а не проигравшие, от древних времен до ва… до наших дней дошло так мало. Летописи безжалостно переделывались победителями, те, что были не в их пользу - уничтожались.
        - Не, ну я понимаю, когда не понравившееся в печке сжигали, но зачем переделывать? Это ж труд-то какой.
        - Чтобы потом ссылаться на них, обосновывая свои грязные дела не только грубой силой, но и освященным веками правом, - любезно объяснил нам Ярослав.
        Но дядю Гришу на мякине-то было не провести!
        - Ты того, - строго сказал он, подняв палец, - пример приведи.
        - Самый известный пример, - зашуршал страницами Ярослав, - это «Повесть временных лет», лицованная-перелицованная на сто рядов. А создали ее, поскольку предшествующие летописи, такие, например, как Никоновская летопись, или Начальный свод - не устраивали Мономаха и Мономашичей.
        Ярослав поднял глаза от своих книг, осмотрел нас с дядей, видимо, сделал соответствующие выводы о наших умственных способностях - и что-то там у себя в голове скорректировал. Потянулся за моим учебником истории шестого класса, открыл его на странице сорок шесть.
        Я прямо почувствовала, как расслабился дядя Гриша, увидел более-менее знакомую вещь.
        - Так вы ведь это уже давно прошли! - с облегчением сказал он, обращаясь больше ко мне, чем к Ярославу. - А сейчас чего заново мусолите?
        - Так ведь ЕГЭ ж грядет, дядь Гриш! - простонала я, чуть не заламывая руки. - Вот и заставляют повторять пройденное. Забыли уже все с шестого класса.
        - Только детей зазря мучают! - подтвердил дядя Гриша, с интересом рассматривая в учебнике картинку, изображающую новгородское вече.
        Ярослав вежливо подождал, пока мы наговоримся, а потом продолжил:
        - В 6562 году от сотворения мира умер великий киевский князь Ярослав Мудрый. Чтобы не было распрей и котор, он еще при жизни велел своим потомкам слушаться старшего в роде, который и садится на великий киевский стол. И велел им, потомкам, в пределы братьев не соваться, и из городов не выгонять.
        Это вся Русь знала, поэтому исправить было нельзя. Но Мономах и Мономашичи нашли способ. Владимир Мономах, сын Всеволода, в обход всех старших князей сел на киевском столе. А потом, после него, точно также сел сын его Мстислав, ущемив права дядей. И чтобы оправдать захват власти, они заказали монахам новый летописный свод, который теперь называется «Повестью временных лет». Переписанный в свою пользу. Помнишь, Алиса, мы говорили о киевских заказах?
        Я кивнула.
        - Так вот смотри, как выглядит ПРАВИЛЬНО выполненный заказ.
        Ярослав опять зарылся в книгу.
        - Старая запись о смерти Ярослава Мудрого звучала так:
        «…И ТАКО РАЗД?ЛИ ГОРОДЪ?. ЗАПОВ?ДАВЪ ИМЪ. НЕ ПРЕСТУПАТИ ПРЕД?ЛА БРАТН?. НИ СГОНИТИ РЕКЬ. ИЗ?СЛАВУ АЩЕ КТО ХОЩЕТЬ. ?БИДИТИ СВОЄГО БРАТА. НО ТЫ ПОМОГАИ ЄГОЖЕ ?БИД?ТЬ. И ТАКО НАР?ДИ С?Ы СВО?. ПРЕБЫВАТИ В ЛЮБВИ
        -РОСЛАВУ ЖЕ ПРИСП? КОН?ЦЬ ЖИТЬ?. И ПРЕДАСТЬ. Д?Ю СВОЮ. М?ЦА ФЕВРАЛ? ВЬ. ?. В СУБОТУ. ?. НЕ?. ПОСТА ВЬ С?ГО ФЕДОРА. Д?Ь.
        И ПЛАКАШЕС? ПО НЕМЬ ЛЮДЬЄ. И ПРИНЕСЪШЕ И ПОЛОЖИША И В РАЦ? МОРОМОР?Н?. ВЬ Ц?КВИ С??И СОФЬ?.
        ЖИТЪ ЖЕ ВС?ХЪ Л?ТЪ ?РОСЛАВЪ. ?. И. ?.'
        То есть:
        И так разделил города, заповедав им, (то есть сыновьям своим), не преступать пределов братовых владений, из городов друг друга не выгонять. Изяславу же сказал: если кто захочет обидеть своего брата, то ты помогай тому, кого обидят, и так урядил сынов своих жить друг с другом в любви. Ярославу настал конец жизни и отдал душу он в феврале месяце, в двадцатый день в субботу первой недели поста святого Федора. И плакались по нему люди, и, принеся, положили в мраморный гроб в церкви святой Софии. Жил же Ярослав всех лет семьдесят и шесть.
        А вот как переписали это место в пользу Мономашичей:
        «И ТАКО НАР?ДИ С?Ы СВО?. ПРЕБЫВАТИ В ЛЮБВИ».
        - Дальше идет вставка:
        «САМОМУ ЖЕ БОЛНУ СУЩЮ. И ПРИШЕ?ШЮ ЄМУ К ВЫШЕГОРОДУ. РАЗБОЛ?С? ВЕМЛИ ИЗ?СЛАВУ ТОГДА В ТУРОВ? КН?З?ЩЮ А С?ОСЛАВУ ВЬ ВОЛОДИМИР?. А ВСЕВОЛОДЪ (ЭТО ОТЕЦ ВЛАДИМИРА МОНОМАХА) ТОГДА ОУ (ВО) ??А Б? БО ЛЮБИМЪ ??МЬ. ПАЧЕ ВСЕ? БРАТЬ?. ЄГОЖЕ ИМ?ШЕ ОУ СЕБЕ» - конец вставки.
        То есть все сыновья сидели, кто где, только Всеволод был при отце, и отец любил его больше всех остальных.
        Дальше идут строки о том, что жизни Ярослава настал конец, и опять вклинивается вставка:
        «ВСЕВОЛОДЪ ЖЕ. СПР?ТА Т?ЛО ??А СВОЄГО. ВЬЗЛОЖИВЪ НА САНИ И ПОВЕЗОША КЫЄВУ. ПОПОВ? ПО ?БЫЧАЮ П?СНИ. П?ВШЕ.»
        Тут и Всеволод отмечен, и себя монахи не забыли, все оказались причастными к такому важному делу. Всеволод хоронил, на погребальные сани возлагал, а попы отпевали.
        Потом идет предложение, как люди положили Ярослава в мраморный гроб в святой Софии, и снова приписано: «И ПЛАКАС? ПО НЕМЬ ВСЕВОЛОДЪ И ЛЮ?Є ВСИ», чтобы Всеволод мог быть в первых рядах.
        Только концы плохо спрятали и людей, которые уже плакали, из предыдущей строки не убрали, исполнители у них были старательные, но одной старательности мало, тут ведь кропотливый труд требуется, а делали быстро, нагло. И в иных летописях остались записи о том, что Изяслав там тоже был, ни в каком ни в Турове, и хоронил он отца, а Всеволода держал на подхвате.
        Но и так - дело было сделано, и заказчик остался доволен.
        Ведь потом Мономашичи, как только речь заходила о том, что нарушен лествичный ряд и младшие вперед старших нагло лезут, начинали листать летопись и важно тыкать в это место, дескать, вот, Всеволод был любимее всей остальной братии, и отца хоронил, и поэтому право имеет, и все его потомки тоже.
        Ярослав умолк.
        Паузой воспользовался дядя Гриша, успевший полистать учебник и туда, и сюда, зависнуть на картинке «Поединок богатыря Добрыни Никитича со змеем», и поколупать пальцем с обкусанным ногтем выбоину в верстаке.
        - Хорошо тут с вами, но пора мне, - решительно поднялся он. - Алиска, калитку за мной запри.
        Смысла в запирании калитки не было никакого - при желании, можно было легким движением уронить кусок ветхого забора рядом с запертой калиткой и беспрепятственно просочиться на территорию.
        Но, оказывается, это был только предлог: когда мы вышли на улицу, бдительный дядя Гриша сказал:
        - А чего это у него крест помятый на груди? Может, он сатанист какой - ты, Алиса, смотри мне! Чуть что - звони, я ему из винтаря быстро мозги вправлю, враз юным ленинцем станет.
        - Дядя Гриша! - взвыла я. - Это не крест, а птичка. Родители подарили. И что его теперь, за это из дома поганой метлой гнать? Вы сами видите - историю человек любит. Не поленился же в библиотеку сходить, книжек всяких ветхих набрать. Ему же, бедолаге, и поговорить-то об этом не с кем, он же странный, сами знаете, от него все одноклассники шарахаются. А видите, как он вам радуется? Уважает. Другому бы кому ничего бы не рассказал! А перед вами соловьем разливался. Так, глядишь, реферат и сделаем. Оценку хорошую заработаем.
        - Не, ну так-то интересно было, - признал неохотно дядя Гриша, - только запутано, у меня от этих «имяше» и «повезоша» чуть не зачесалось все. Но повезло, что без стихов. Рыбу долго не держи, готовь. Заседанию свою историческую сворачивайте потихоньку. Пока.
        Дядя Гриша убедился, что калитку я заперла, и только тогда уехал.
        Я вернулась в дом.
        - Перерыв! Давай омуля поджарим, дядя Гриша волнуется, как бы рыба не пропала.
        - Я его не убедил? - спросил Ярослав.
        - Не знаю, - честно сказала я. - Может быть, если ты напишешь это все в виде реферата, который мы якобы делаем и принесешь ему, как тогда тетрадь - он побольше заинтересуется.
        - Издеваешься? - вздохнул Ярослав. - Конечно же, не напишу.
        - Странно это как-то. Ведь язык-то у тебя подвешен - будь здоров. Ты и ту речь знаешь, и нашу быстренько выучил.
        - Это свойство оборотня, - спокойно объяснил Ярослав. - Именно так мы к власти и приходим. Оборотень быстро встраивается в новое общество и берет оттуда все, что требуется для выживания. Но с письменным языком так легко не получается, как с устным. Слишком много отличий, нужно время, чтобы перестроиться.
        Он подтянул поближе к себе мои листки, с которых я так выразительно читала, перевернул последний и прямо на нем написал:
        1. А се тружахъс? ловъ? д??.
        2. Вотъ какъ я трудился на ловахъ.
        3. А вот как я трудился, охотясь.
        И пояснил:
        - Первая надпись - в книгах моего детства. Вторая - в книжках юности. Третья - сего времени.
        - Что это?
        - А, кусок из «Поучения Мономаха», вспомнил просто, раз к слову пришлось. Но если здесь я еще помню, где что как пишется, то в тексте чуть сложнее у меня все времена слипнуться, не расклеишь. Я себя обязательно где-нибудь выдам. Уж лучше по-французски.
        - Но теперь же я помогать буду!
        - Я должен научиться сам. Мне здесь жить, - твердо сказал Ярослав. - Так что давай лучше рыбу почищу.
        - В белой рубашке?
        - Рубашку и снять недолго.
        - Дядя Гриша твой знак увидел, насторожился, - заметила я, бросая взгляд на золотую подвеску.
        - Боюсь, мало насторожился, - ухмыльнулся Ярослав, бросая белую рубашку на верстак.
        Смотреть на него было приятно. Тугие мускулы под слегка загорелой кожей… Джинсы темно-синего, глубокого цвета подчеркивали золотистый загар.
        Я подумала, подумала - и накинула на дверь крючок.
        А то вдруг дядя Гриша вернется или тетя Неля нагрянет: мало того, что вопреки прямому дяди-Гришиному указанию Ярослав никуда не ушел, так он еще и полуголый тут рассекает.
        Точнее, нож точит.
        За окном уже смеркалось, я плотно задернула шторы. Включила свет. Печка почти протопилась, пора было закрывать задвижку.
        Ярослав наточил кухонный нож и начал чистить рыбу, потрошить ее.
        Я достала муку, масло растительное.
        Сковороду поставила на плитку.
        Подсоленные кусочки омулями мы обваливали в муке и выкладывали в раскаленное на сковороде масло. Они сразу начинали урчать и трещать, масло изредка плевалось жгучими искрами.
        Рыба была свежая, только что пойманная, явно браконьерская.
        Как-то дядя Гриша папе с мамой рассказывал, что в конце августа омуль в Байкале подходит «на лопатки» - отмели около устья Верхней Ангары и Кичеры.
        И с двадцатого августа начинается запрет на вылов рыбы, потому что в сентябре, когда наступают холода, омуль поднимается по рекам вверх, идет на нерест. Наступает омулёвка. Везде стоят кордоны рыбинспекции. Простых рыбаков рыбинспекторы потрошат почем зря - штрафы за вылов рыбы огромные, могут и в тюрьму упечь. А большие люди сами потрошат рыбинспекцию. Например, на время арестовывают инспектора на том участке, где нужно порыбачить. А потом ночами идут грузовые машины с рыбой. У кого нет власти провести Камаз через кордоны, тот улов закапывает в ямы: уже холодно, особенно ночами, рыба не портится. А там и снег землю покрывает.
        Когда омулёвка официально заканчивается и кордоны убирают, за рыбой возвращаются. Выкапывают и увозят. Но частенько медведи успевают разгрести ямы раньше, а за ними, зная о медвежьих повадках - рыбинспекторы.
        Так что постоянно идет маленькая локальная война не только с арестованными, но и с убитыми и ранеными. Одного из начальников рыбинспекции несколько лет назад на той стороне Байкала застрелили. Вот. А еще в это время люди, участвующие в омулёвке, пьют все, что горит, и трахают все, что движется, или врут, что трахают все, что движется. (Это дядя Гриша потом папе без мамы добавил, а я слышала.)
        Ярослав с интересом слушал мой рассказ.
        - Обычное дело, - подвел он скупой итог.
        И мы съели жареную рыбу, невзирая на ее сомнительное происхождение.
        После чего перемирие закончилось, и Древняя Русь снова надвинулась на меня всеми своими «тако» и «тружахъся».

* * *
        Сытый Ярослав надел белую рубашку и принялся за дело с удвоенными силами.
        Только к «Слову о полку Игореве» мы даже не подобрались.
        Разговор пока пошел о другом. Я вспомнила, как он рассказывал про изменение записи о смерти Ярослава Мудрого, и спросила, точнее, даже не спросила, а сказал утвердительно:
        - Ты не Мономашич. Так?
        - Так, - подтвердил Ярослав.
        - Ты не Мономашич. А кто?
        - Ольгович. Знаешь, кто это?
        - Не-а, - беззаботно сказала я. - Но если Мономашичи писали историю, значит, они победители?
        - Да. Ольговичи проиграли. На маленьком отрезке времени. На большом - и Мономашичи не выиграли, время сожрало всех. И лучше так проиграть, как Ольговичи, чем так выродиться, как Мономашичи.
        - Как?
        - Потом объясню.
        - Ты все потом обещаешь! - обиделась я. - Обещал все по полочкам разложить - и где? Смерть Ярослава Мудрого приплел.
        - Алиса! - возмутился Ярослав. - Я тебе попытался показать, как выглядит заказ, политический заказ. Именно так была заказана и выполнена «Повесть временных лет». Что-то убрано из старых летописей, что-то вставлено. А «Слово о полку Игореве» было создано, потому что молчать дальше не было никаких сил! О чем оно? Что в твоих бумажках написано?
        - Ну… О патриотизме там, - зашуршала теперь я бумажками, злясь, что он сам их сначала перевернул и исписал разными непроизносимыми словами, а теперь ответ требует, - оно о э-э-э…, черт, о решении общенародных задач, о сплочении русских земель, и вообще вон тот лист отдай!
        - Ага, щас, - это Ярослав не о листе, это он о моем ответе так ехидно завернул, - «Слово о полку Игореве» говорит о вероломстве, о предательстве, о лжи. О коварстве. О трусости. О подлости. О слабости тех, кто требует, чтобы их называли сильными. И о настоящем мужестве, настоящей силе. О том, что лучше иметь искреннего противника, чем лукавого родственника. Оно о нас, оборотнях. Что ты знаешь об оборотном ряде?
        - Ничего я не знаю об оборотном ряде! - не менее ехидно ответила я. - Кто я такая, чтобы что-то знать об оборотном ряде? Откуда я о нем могу узнать?
        - А как же твой любимый учебник, который ты так горячо защищала? - Ярослав потряс учебником шестого класса. - Даже в нем следы остались.
        - Покажи где!
        - Открывай раздел «Образование Древнерусского государства», - сунул учебник мне под нос Ярослав.
        Ну и открою. Тоже мне.
        - Пожалуйста!
        - А теперь листай до страницы тридцать три, где карта. Видишь, там стрелочками обозначены военные походы княжеских дружин? По-вашему, это девятый и десятый века.
        - Ну, вижу. И что?
        - А теперь листай до страницы пятьдесят два, там уже Русь в одиннадцатом и двенадцатом веках. Чувствуешь разницу?
        Если верить карте, то раньше древнерусские князья шарашились где только не попадя. И на севере, где Новгород и Ладога, и на юге ходили в Константинополь, и на востоке Волжскую Булгарию потрошили, и по Волге сплавлялись, и по Кавказу носились - красными стрелочками, как заячьими следами, было испещрено всё. ВСЁ! А карта следующих двух веков была куда скромнее, стрелочки все больше на запад показывали, до Берестья, Владимира и Перемышля.
        - А давай я тебя не буду спрашивать, что это значит, а? - попросила я. - Давай ты сам расскажешь.
        - А то и значит, - Ярослав отлистал учебник обратно, на начало Руси. - Когда Рюрик по зову послов пришел со своей дружиной в Ладогу, то пригласили его княжить потому, что знали - это сильный вождь, способный навести порядок. А сила его заключалась в том, что он был оборотнем. И это все знали. Потому и позвали. Или не позвали, а сам пришел, а позднее появились записи, что позвали. Тогда очень многие воины обладали оборотным даром, но побеждал тот, у кого он был мощнее. Отголоски этого есть не только в твоем учебнике, в скандинавских сагах они тоже сохранились.
        - Вы и в саги попали?
        - Не мы. Сильные оборотни ушли раньше. На юг. На восток и на запад. На севере, когда складывались саги, остались только слабые. Те, кто не мог быть правителем, а больше действовал поодиночке, либо небольшими стаями. «Berserkr» - «медвежья шкура», то есть «некто в медвежьей шкуре, воплотившийся в медведя», «ulfhedhinn» - соответственно, «волчья шкура». Их возможности оборачиваться были ограничены, перевоплощения - строго в один звериный облик. Их тоже боялись и уважали, но боялись больше, чем уважали. Они собой плохо управляли, звериное начало в них очень часто подавляло человеческое. А когда пришло христианство, их истребили, как одержимых бесовскими силами.
        - Почему? Они же все равно были сильнее соплеменников?
        - Они были силой, но не были властью. Не были правителями. Соплеменники их использовали, но держали поодаль - никогда нельзя было знать наверняка, в какой миг берсеркра накроет боевое безумие. Ими сложно было управлять. И когда появилась новая сила, принесенная новой религией, медвежьи и волчьи шкуры стали лишними, стали опасными. Их обрекли на уничтожение. А те, кто уцелел, стал вести жизнь изгоя, а не уважаемого члена общины, - Ярослав рассказывал обстоятельно, но спокойно, не так горячо, как о «Слове». - У сильных оборотней была другая судьба. Ты что же думаешь, все эти львы, волки, медведи в средневековых гербах Европы - это так, милые украшения?
        - Конечно! - возмутилась я. - Хочешь сказать, и тут ваши следы?
        - Разумеется. Я же тебе уже сказал, что кто-то ушел на запад, а кто-то на восток и на юг.
        - Хорошо. Допустим. На севере остались неудачники. Успешные оборотни увели свои стаи в более благоприятные места. Стали там основателями королевских и княжеских родов. В своих звериных обликах пробрались на гербы. Но почему они были успешные? Что их отличало от своих не таких удачливых собратьев?
        - Кровь, - коротко ответил Ярослав.
        И объяснил:
        - Вождь-оборотень отличался от обычного берсеркра тем, что мог не только легко оборачиваться в кого хотел, но и был способен проделывать все это не один, а вместе с дружиной. Ведь дружинники с вождем связаны обрядом подбратимства. У них одна кровь на всех - они ее смешивают при обряде, рана к ране. И тогда они практически непобедимы. Но это у сильного вождя. Слабый так не может. Они просто сбиваются в стаи, каждый сам себе вожак. Почитай хотя бы Плиния Старшего, Тацита. Или Исидора Севильского, где он про песьеголовых рассказывает.
        - Спасибо, - очень ровно сказала я, - обязательно почитаю…
        Лучше я ему этого Исидора Севильского потом припомню, а сейчас пусть продолжает рассказывать, уж больно все как-то хитро завернулось.
        - А потом?
        - А потом Рюрик построил Новгород. И умер. А Олег Вещий захватил Киев. Хитростью захватил, как истинный оборотень.
        - А-а, - обрадовалась я, что тут и без Исидора Севильского кое-что знаю. - Этот: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам»? «Как вдруг прибежали седые волхвы, к тому же разя перегаром»?
        - Этот-этот. Рюрик - значит сокол. Это было его любимое обличье. Игорь Рюрикович как оборотень был пожиже предка. Да и умом тому изрядно уступал. Зато сын его Святослав стоял вровень с дедом Рюриком, оборотный дар у него был огромный. А если князь - сильный оборотень, как я уже тебе говорил, то и дружина ему под стать. И тогда для них нет преград, летят соколы на все стороны света. Вот и громил Святослав и хазар, и болгар, и булгар. И даже в твоем учебнике написано: «Мрачный и свирепый, он презирал любые удобства, спал под открытым небом и вместо подушки клал под голову седло. На поле боя он дрался с яростной жестокостью, рыча, как зверь, а его воины издавали дикий пугающий вой», страница тридцать два.
        - Ну ладно, пусть рычал, - согласилась я. - Но оборотный ряд-то где? Тот, с которого мы начали? И, кстати, что такое «ряд»?
        - Ряд - это, по-вашему, что-то вроде договора. Ну, когда договариваются о чем-то и устанавливают порядок. Судят и рядят, - объяснил Ярослав и добавил: - До оборотного ряда мы сейчас доберемся, потому что его заключили при сыне Святослава Владимире.
        - Который Русь крестил? - вспомнила я.
        - Да.
        - Который тоже оборотень? Несмотря на то, что святой и все такое?
        - Ну а как же?! - удивился Ярослав. - Все князья в то время были оборотнями. Все, без исключения. Потому что правили Рюриковичи. По-нашему правили, по-семейному. Ярополк убил Олега, Владимир заманил в ловушку и убил Ярополка, остался единственным из детей Святослава. Обманул нанятых для войны с братьями варягов, выгнал без оплаты. Прилюдно поимел, то есть я хочу сказать, взял в жены Рогнеду после убийства ее отца и братьев.
        - Такой плохой?
        - Почему плохой? - снова удивился Ярослав. - Скорее, наоборот. Хороший был князь, правильный. Дружину любил. Пиры устраивал для бояр, для гридей, для сотских, для десятских и для лучших мужей. Развозил в телегах по Киеву хлеб, рыбу и мясо, мед и квас для больных и слабых. Не человек, а сплошной праздник. Вот Владимир-то и заключил первый оборотный ряд, когда пустил на Русь византийское православие.
        - А зачем ему, кстати, понадобилось православие? Разве может оборотень быть христианином? Пример ваших северных родственников ничему его не научил? Он не боялся, что вот так же истребят?
        - Алиса! Владимир - правил. И диктовал правила игры. И вообще, где написано, что оборотень не может быть христианином, а?
        - Но ведь ты сам говорил, что христианство с медвежьими шкурами боролось нещадно! Их язычники любили, шаманы там всякие, волхвы. Эти, как их, друиды.
        - С медвежьими шкурами оно боролось, а с князьями-соколами предпочитало договориться, - сказал Ярослав и добавил: - Поначалу. Вот ты спрашиваешь, зачем Владимиру православие понадобилось - а ведь это тоже сила. Древняя, могучая. Даже к тому времени почти тысячу лет за плечами имеющая. Сила, управляющая душами людей. А у князя - сила другая, военная.
        - Ну и правил бы своей военной силой.
        - Для управления большой страной ее стало маловато. Завоевать ведь проще, чем удержать. Ну прошелся князь огнем и мечом по чужой земле, этих вырезал, тех запугал. Дань наложил. Увел войска - они снова поднялись. Снова надо усмирять. А церковь действует мягче. Если она пришла, уже не уходит. Стоят храмы, они объединяют общины прихожан, пастыри пасут души, как овец. У священников свои владыки: игумены, епископы, митрополиты, патриархи. У них - грамота. При церквях ребятишек учат учению книжному. В монастырях книги хранят. И пишут там же. Те же летописи. Владимиру нужны были союзники. Нужна была объединяющая всех - и полянина, и древлянина, и северянина, и словенина, и чудина, - вера. И Византии крещеная Русь тоже была нужна. Поэтому они договорились, что Владимир сам крестится, крестит Русь, оставаясь оборотнем, как его отец, как его дед и прадед. Это и был первый оборотный ряд.
        - Их было несколько?! - уже устала удивляться я.
        - Да. Греки - народ коварный и лукавый, - ухмыльнулся Ярослав. - Они при заключении договора, как всегда кое-что не упомянули.
        И замолчал.
        - Предполагается, что должна спросить «о чем они умолчали»? - кисло осведомилась я.
        - Спроси, - попросил Ярослав. - Мне будет приятно.
        - Ладно. О чем умолчали коварные греки? - покорно спросила я.
        - О последствиях для оборотного дара, - довольно ответил Ярослав. - Владимир думал, что к одной своей силе прибавит еще одну, а на деле сила силу давит. И они, эти силы, начали нещадно бодаться. Он очень быстро увидел последствия: детям от язычницы Рогнеды, рожденным до крещения Руси, дар передался, а младшим сыновьям, святым мученикам Борису и Глебу - нет. И это было только начало.
        …Осенние дни короткие.
        За окном уже было беспросветно темно. Время пролетело совсем незаметно…
        Ярослав засобирался домой. Принесенные книги он оставил на верстаке, а главное, ко мне вернулся мой учебник.
        Я откинула крючок на двери, выпустила Ярослава, вышла на крыльцо, чтобы проводить его.
        Ярослав спустился на несколько ступенек, остановился и повернулся ко мне.
        В кои-то веки мы были одного роста и я даже повыше!
        Куртка скрыла белизну рубашки, он словно растворялся в вечерней темноте. Но теплый свет из окошка падал на крыльцо, освещал его лицо сбоку, золотил пряди.
        Я вспомнила, что мы ведь еще не уточнили кое-что, очень важное, - и спросила:
        - А на что мы спорим-то?
        Видели бы вы его лицо в этот момент! Глаза так и сверкнули.
        - На поцелуи конечно, - небрежно-небрежно сказал Ярослав, развернулся, шагнул с крыльца, оборотился большим черным псом, в один прыжок перенесся через мой ветхий забор и растаял в синей мгле.
        Когда зашла в дом, у меня щеки горели. Не знаю отчего, от холода, от смущения или негодования.
        А еще греков коварными обзывал!
        А КАК мы спорим на поцелуи?!
        КТО КОГО первый целует? Победитель проигравшего или проигравший победителя?!
        Если победитель, так это, мне бы теперь сдаться побыстрее… Я же не умею по-настоящему…
        А вдруг, если кто-то выиграет - тогда будут поцелуи, а если другой - тогда их не будет? О нет… Не может быть!
        Разволновалась, в глаз рукой залезла, всю тушь размазала, как и боялась.
        Пришлось идти, в раковине смывать боевую раскраску.
        А потом я взяла свой родной учебник истории, забралась на нары за печкой и начала его перечитывать, чтобы успокоиться.
        Он такой хороший, интересный и спокойный. Там все есть. И самое главное, без всяких оборотней. И зря Ярослав над ним смеялся. Его послушать - так волосы на голове от ужаса зашевелятся, не предки, а сплошные убийцы, насильники и вообще ненормальные.
        Я нашла тот параграф, с которого начался наш спор, и поняла, что Ярослав обвел меня вокруг пальца:
        Когда он читал про славянских купцов (и хохотал при этом!) - там говорилось о временах куда более ранних, чем времена князя Игоря, чей торговый договор он процитировал. Игорь - это уже десятый век, на столетие позже. А откуда Рюриковичам знать, что было у славян, когда ими, Рюриковичами еще и не пахло? Сказать-то что угодно можно!
        Сделав это открытие и почувствовав себя куда уверенней, я раздумала быстро сдаваться. Может быть, условия нашего спора состоят в том, что побежденный целует победителя?
        И вообще. Полистав учебник, я поняла, что пока мы от святого Владимира доберемся до похода Игоря, пройдет, вообще-то, почти два столетия… Это ж от 988 года до 1185!
        А может быть, наш спор можно разбить на несколько промежуточных этапов, в которых определять победителей? Тогда поцелуев будет больше…
        Засунув учебник под подушку, я слезла с нар и подошла к верстаку.
        Посмотрела книги, которые Ярослав оставил. Он принес:
        «Полное собрание русских летописей», первые два тома;
        Учебник по древнерусской литературе для педвузов;
        «Историю государства российского» В. И. Татищева, второй и третий том.
        Книги были старые, еще двадцатого века. Лежали, наверное, в библиотеке, никому не нужные. Я сложила их стопочкой. Учебник для педвузов раскрыла, нашла «Слово о полку Игореве», снова попыталась прочесть первые строчки.
        НЕ Л?ПО ЛИ НЫ БЯШЕТЪ, БРАТИЕ,
        НАЧЯТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ
        ТРУДНЫХЪ ПОВ?СТИЙ О ПЪЛКУ ИГОРЕВ?,
        ИГОРЯ СВЯТЪСЛАВЛИЧА?
        НАЧАТИ ЖЕ СЯ ТЪЙ П?СНИ
        ПО БЫЛИНАМЪ СЕГО ВРЕМЕНИ,
        А НЕ ПО ЗАМЫШЛЕНИЮ БОЯНЮ.
        Бр-р-р… А вот интересно, как это вообще - целоваться по-взрослому? А что при этом люди чувствуют? Анжелика вот точно умеет, но она мне не скажет.
        А почему, когда я начинаю об этом думать, у меня мурашки по спине бегут?
        Так надо или это я такая странная? Ярослав притворяется, что уверен, или он боится так же как я? А ему правда хочется со мной целоваться? Или он меня дразнит?
        Как это все сложно! Не буду об этом думать, вот.
        Глава двенадцатая
        ОДНО СЕМЕЙСТВО
        
        В четверг у нас двух последних уроков не было. Я этим воспользовалась и съездила в Северобайкальск.
        Позвонила оттуда в клинику.
        Всё без изменений… Всё. А я подсчитала, какой день - и поняла, что уже месяц прошел с того дня, как папа привез меня сюда…
        Целый месяц! И всё без изменений. Ни малейшего просвета. Только время катится день за днем…
        Долго бродила по городу, чтобы успокоиться после звонка. Набрела на оптовый магазин.
        Купила там три банки сгущенки, чтобы было чем Ярослава угощать, и поехала домой.

* * *
        Когда подошло время занятий - я чего-то разволновалась не на шутку.
        И глаза красить в этот раз не стала, и блузку новую искать - тоже. И вообще подумывала, не смыться ли мне куда-нибудь сегодня.
        Но это было бы как-то некомильфо. И вообще у меня домашние задания скопились… Сделала все, что могла, на пару недель вперед. Когда размышляла, чем бы еще заняться - услышала легкий стук в дверь.
        Ярослав пришел тоже какой-то непонятный. Зажатый, что ли. В привычном камуфляже, а не в белой рубашке.
        Дрова сразу колоть начал - похоже, почти все переколол.
        А я уху варила из дяди-Гришного омуля.
        Пока по хозяйству копошились, начало смеркаться.
        Задернула шторы, включила лампу на верстаке.
        Только к верстаку мы не пошли. По какому-то негласному уговору устроились перед печкой на диване - в разных концах. И у каждого кружка горячего чая со сгущенкой.
        Сидели и смотрели на огненные щели вокруг печной дверцы.
        Я хотела спросить про условия нашего спора, а вместо этого спросила:
        - А оборотни серебра боятся?
        - Нет, конечно, - удивился Ярослав. - Рюриковичи точно не боятся. Помнишь рассказ про деревянные и серебряные ложки дружины Владимира?
        - Конечно, не помню, - отозвалась я.
        Как я могу помнить то, чего не знаю, странный он какой-то.
        - Рассказ вставлен в «Повесть временных лет» от 6504 года. Многие думали, что оборотни серебра боятся, и поэтому дружина Владимира ест деревянными ложками, вот и подзуживали на пирах, как подопьют. А он, ответно насмехаясь, сделал всем ложки серебряные. И самая последняя запись в этом году, что жил Владимир по заветам отца и деда. А отец и дед его сама знаешь, кем были.
        - Значит, серебра не боятся. А холодного железа?
        - Здесь сложнее, - взял Ярослав железную кочергу и пошевелил ею дрова в печке. - В Дании сохранилось поверье, что если кто-нибудь наденет железный ошейник, то сможет превратиться в медведя. Можешь проверить на досуге.
        - Спасибо. Не хочу, - наотрез отказалась я.
        - Не бойся, все равно ничего не получится, - засмеялся Ярослав. - С холодным железом у нас примерно всё так же, как и с серебром.
        - А что делал Владимир, когда понял, что договор про крещение с подвохом? - вспомнила я, чем закончился наш вчерашний урок.
        - Умер, - пробурчал Ярослав.
        - Я серьезно!
        - И я серьезно, - Ярослав сходил на кухню, налил себе еще чаю, вернулся и спросил:
        - А тебе точно хочется это знать?
        - Ведь действительности все не так, как на самом деле, - съязвила я.
        - Точно, - подтвердил Ярослав, не поняв моего сарказма. - Все не так.
        - Я уже вляпалась по уши в ваши тайны, так что давай, рассказывай.
        - Надеюсь, ты знаешь, что сначала святым был только Глеб, младший сын Владимира?
        - Не надейся, не знаю, - отрезала я.
        - Сначала Глеб. Потом святые Глеб и Борис. А потом уже Борис и Глеб.
        - Чья работа?
        - Все тех же. Глеб считался небесным покровителем Ольговичей. Мономашичам тоже нужен был патрон, который круче, чем у Ольговичей. Поэтому святым сделали и Бориса. А потом поменяли их местами. Глебоборисовские храмы превратились в Борисоглебские.
        - У тебя получается, куда ни ткни, везде Мономах виноват, - заметила я. - Документы подделывал, святых подтасовывал.
        - Незаурядный был человек, - подтвердил Ярослав невозмутимо. - Великий правитель, воин и политик.
        - А доказательства, доказательства-то где?
        - Было время, когда на крестиках изображали одного Глеба. А потом на первом месте Глеба, на втором Бориса. Иногда их находят… Невозможно уничтожить все следы.
        - Ладно, понятно, что и здесь подлог, - бодро сказала я. - Но, надеюсь, со смертью Владимира Святого все чисто?
        - Конечно, нет, - безмятежно отозвался Ярослав. - Все перелицовано, как обычно.
        - О господи, что вы за семейка такая…
        - Одни из самых лучших правителей в Европе, - улыбнулся Ярослав. - Правители самой лучшей страны!
        - Ты хочешь сказать, не вы одни такие?
        - Разумеется. Мы ничуть не хуже остальных. У всех была беспощадная борьба за власть. Победа сильных, а потом подчистка следов победителями.
        - И кто боролся за власть после смерти Владимира?
        - А все его сыновья передрались. Еще при жизни отца. Мстислав засел в Тьмуторакани. Святополк надеялся на ляхов, на тестя своего Болеслава. Ярослав сидел в Новгороде, как на горячей плите. И с новгородцами ладил плохо, и отец его терпеть не мог. Владимир Бориса прочил в свои преемники. Святополка в поруб засадил, чтобы особо не рыпался. К тому времени-то он уже понял, как его греки вокруг пальца обвели. Болеть начал, опротивело ему все, Киев в первую очередь. Жил в Берестове. Там и умер накануне похода на Ярослава. И похоронен тайком, он ведь как был оборотнем, так им и остался.
        - Так в чем подвох был, я не поняла?
        - Оборотный дар передался только детям от Рогнеды, рожденным до крещения. Владимир понимал, что при таком раскладе младшим детям не выжить.
        - А что такое поруб?
        - Тюрьма такая, сруб без окон, без дверей. Держать там оборотней - самое надежное, иначе улизнут, если хоть щель оставишь. Где мышкой, где ужиком.
        - Святополк - это который убийца Бориса и Глеба? - вспомнила я.
        - Ага, Святополк Окаянный, - криво ухмыльнулся Ярослав. - Подлый Иуда, скончавшийся, как собака, проклятый всеми родственниками.
        - Чего ухмыляешься, что тут не то?
        - Видишь ли, Алиса, - начал, как всегда, издалека, Ярослав, - вы сейчас читаете то, что специально для вас написано. А не то, что было.
        - Напомни мне, что написано, - попросила я. - А то, получается, для меня персонально - зря писали, я все равно ничего не помню.
        - Владимир передал дружину Борису. Борис пошел сражаться с печенегами. Святополк коварно послал убийц сначала к Глебу, а потом к Борису. Они умерли безропотно, как и полагается святым. Сестра предупредила Ярослава, что Святополк стал резать братьев. Исключительно защищаясь, Ярослав пошел против Святополка с новгородцами и варягами. Святополк опирался на ляхов тестя. Был разбит, бежал, умер от загадочной болезни.
        - А что было?
        - Ярослав бился с Борисом. Об этом с гордостью рассказал своим потомкам варяг из его войска. Он же не знал, что об этом надо молчать, потому что по официальной версии Святополк будет биться с Борисом, а Ярослав со Святополком.
        - Официальная версия - как красиво звучит… - заметила я.
        - Я еще и телевизор ваш смотрю, - посмотрел на меня свысока Ярослав. - А не только ваши учебники читаю.
        - У тебя все какое-то жуткое, а в учебнике - интересное, - заметила я.
        На это Ярослав ничего не ответил, лишь из кружки чаю отхлебнул.
        Я почувствовала, что мне надо перевести дыхание. И теперь уже сама подхватила кочергу и начала ею угли ворошить, собираясь с мыслями.
        Ярослав сидел себе в углу дивана, как всегда подтянутый, аккуратный. Красивый.
        Ничего себе мальчик из хорошей семьи, один предок другого краше.
        - Но раз ты - оборотень, значит, получается, все как-то устаканилось? - сообразила я. - И Русь стала крещеной, и князья остались оборотнями?
        - Получается, что так. Владимир расплатился сполна за первый оборотный ряд. Победил и сел на киевский стол Ярослав, сын Рогнеды. В Полоцке стали княжить потомки Изяслава - тоже сына Рогнеды, брата Ярослава. Это сильная кровь. Церковь и князья-оборотни договорились - они союзники. Пусть это и не по христианским канонам - но князьям можно.
        - Это был второй договор?
        - Нет, второй ряд был позже, это было подтверждение первого. Ярослав же недаром назван Мудрым. Он сумел договориться. А почему он именно «Мудрый» - знаешь?
        - Ну-у, потому что он был очень умный, всех победил. Государство в порядок привел, законы установил - «Правду Ярослава», я помню.
        - Все правильно, но не только поэтому. Ярослав строил храмы. С большой любовью строил, с уважением. Он построил в Киеве Софию Божью Премудрость, и в Новгороде - тоже Софию, которую еще Владимир заложил. И в Полоцке. Храмы не Спаса, как в Чернигове, не Богородицы, как в Тьмуторокани, не Святой Троицы - именно Софии Божьей Премудрости. Вот его Мудрым и назвали. Сперва - немного в насмешку. А потом и серьезно.
        - Ну надо же.
        Ярослав поднялся, дошел до стеллажа, куда я его книги убрала, достал оттуда одну, пролистал:
        - И умирая, Ярослав от своего оборотничества не отрекся, вот смотри, тот самый мраморный гроб, в который его положили.
        Я глянула - это была иллюстрация из книжки «Литература Древней Руси», подпись под ней гласила: «Мраморная гробница Ярослава Мудрого в Софийском соборе в Киеве».
        - Кресты там, - осторожно заметила я. - Как христианину и полагается.
        - Кресты, - согласился Ярослав. - Но вот смотри, на крышке, выше всех крестов такая шестиконечная снежинка в венке, видишь? А от нее идут побеги к крестам, по углам крышки. А ведь это - громовое солнце, хорсовое, языческое-разъязыческое. Солнце князей-оборотней. Для тех, кто знает. То есть Ярослав признает, что он, князь-оборотень, связан с христианством, пророс в него, как те побеги. Но громовое солнце освещало его жизнь, как жизни его отца и деда.
        - А были те, кто отрекался от оборотничества? - уточнила я.
        - Были, - усмехнулся хитро Ярослав. - Мономашичи те же, в большинстве.
        - А Ольговичи твои, значит, нет?
        - И Ольговичи тоже. Например Святослав, сын Всеволода, внук Олега. Всю жизнь трусил и метался, и перед смертью тоже испугался до смерти.
        - Хорошее сочетание. «Перед смертью испугался до смерти», - передразнила я. - Да ему, наверное, этому твоему Ольговичу, уже глубоко все равно было.
        - Не все равно, - Ярослав потянулся за другой книгой.
        Достал второй том «Полного собрания русских летописей». Раскрыл.
        - Второй оборотный ряд отличался от первого тем, что нам, князьям-оборотням, при жизни дозволяется быть такими, какие мы есть, - начал было Ярослав, но я тут же перебила:
        - Какими такими?
        - Добрыми христианами, - совершенно серьезно ответил Ярослав, - православными, крещеными. И - оборотнями, как наши прадеды. Хочешь - будь оборотнем, хочешь - откажись, стань таким же, как твои люди, как народ. Но перед смертью ты должен выбрать, кто ты. И куда идешь.
        - Это так серьезно? - не поверила я.
        - Для нас - серьезно, - посуровел Ярослав. - Это наш, княжеский договор с духовной властью, с церковью. И церковь этот второй ряд, конечно, признала нехотя. И постоянно с ним боролась.
        - Победила?
        - Победила, - признал Ярослав. - Но не сразу. И вот слушай, как выбирал Святослав Всеволдович: ему уже было плохо, язык отнимался, и он с трудом жену свою спросил:
        «…И РЕ?. КО КН?ГИН? СВОЕИ. КОЛИ БОУДЕТЬ РЧЕ СТ?Ъ
        МАКОВ?И. ?НА ЖЕ В ПОНЕД?ЛНИКЪ. КН?ЗЬ ЖЕ РЧЕ. ? НЕ ДОЖДОЧЮ ТИ ?
        ТОГО Б?ШЕТЬ БО ??Ь ЕГО ВСЕВОЛОДЪ ВО Д?Ь С?ХЪ МАКЪКАВЕИ. ПОШЕЛЪ К Б?И.
        КН?ГИНИ ЖЕ ОУСМОТР?ВШИ. АКОНО ВИД?НИЕ Н?КАКО КН?ЗЬ Е? НАЧА ПРАШАТИ.
        -НЪ ЖЕ НЕ ПОВ?ДАВЪ ЕИ. И РЧЕ АЗЪ В?РОУЮ ВО ЕДИНОГО Б?.»
        - Спасибо, я все поняла.
        - Но должен же я тебе летописную запись сообщить! - возмутился Ярослав. - Ты же сама говоришь, что я наврать могу, и тебе обязательно доказательства нужны. И в летопись записали, что князь спросил свою княгиню, когда будет день святого Маковея, она же ему сказала, что в понедельник, а князь в ответ - уже не дождусь. А в день святого Макковея отец его Всеволод умер. И тут княгиня увидела около мужа приведение, то есть смутную фигуру, из другого мира посланца. Стала князя спрашивать - он хотел ей что-то сказать, но струсил, как всегда. И сказал: я верую в единого бога. Чтобы это все слышали и записали.
        - А почему он так сделал?
        - Он слабый, половинчатый, - презрительно сказал Ярослав. - Всегда под чужую силу подстраивался. Хотел быть сильным, очень хотел, а кишка тонка. Хотя, надо сказать, Святослав не побоялся выступить в борьбу с царьградскими епископами, когда они попытались нарушить второй оборотный ряд.
        - Прежде чем я услышу эту, несомненно захватывающую, историю, объясните мне, пожалуйста, чем отличался первый ряд от второго, - вежливо, но твердо попросила я. - Зачем он понадобился, если Ярослав Мудрый прекрасно обходился и первым рядом?
        - Ярослав-то обходился, на то он и Мудрый. А вот у детей и внуков его становая жила была уже не та. Оборотный дар слабел. Если при Рюрике силы князя хватало на то, чтобы он вместе со старшей и младшей дружинами обернулся, и стая кречетов понеслась куда надо, чтобы возникнуть у врага за спиной, то теперь, при Ярославовых внуках, сил еле-еле на младшую дружину хватало. А церковь мягко, но непреклонно стояла за ограничение дара. И было три основных пути. Дар ослабевал, если князь вступал в брак с византийкой, особенно царских кровей. Дар усиливался, если князь брал в жены половецкую деву. Но пока распознали этот первый путь, прошло без малого сто лет. Второй путь был прост и сложен одновременно- князь добровольно отказывался быть оборотнем. Те, у кого дар был маленький - шли по этому пути охотно. Остальные нет. А третий путь был связан с принудительным ограничением.
        - В смирительную рубашку завязывали? - обрадовалась я.
        - Поститься заставляли, - поправил Ярослав. - Оборотню нужно мясо. Во втором оборотном ряде прямо заключили, что если на постные дни выпадают праздники - прежние, старые - то мясо, молоко, яйца и сыр есть можно. Потому что это обычай отцов и дедов. И оборотней. Но священники-то на Русь шли из Царьграда, особенно высшие. И они боролись против мяса в постные дни. А наши попы, местные, поддерживали князей. И в лето 6676 от сотворения мира на всю Русь такой спор разгорелся. Митрополит - а он был грек - прямо запретил скоромное в постные дни. Князья взвились, потому что это было прямое нарушение второго оборотного ряда, пусть он и тайный, а церковный мир - русский - раскололся. Два Антония, два епископа - Черниговский и Переяславский - были греки и стояли за митрополита. И ссылались на Студитовы уставы. А князья не могли ссылаться на тайный оборотный договор, поэтому напоминали об уставах Вселенских соборов. Их поддерживал игумен Поликарп - наш, русский, не грек. Остальные монахи притворились, что знать ничего не знают, и предлагали отправить это дело на рассмотрение к патриарху в Царьград. Князья,
конечно же, были резко против.
        - Почему?
        - Интересное дело - второй оборотный ряд нарушался греками с прямого его указания, и ему же на суд это нарушение отправлять, так что ли? Киевским князем тогда был Мстислав Изяславич. А Святослав, о котором мы говорили, сидел в Чернигове. Андрей Боголюбский предлагал тогда князю Мстиславу митрополита-грека ссадить с престола, а епископам выбрать другого, без патриарха царьградского. Мстислав побоялся ссориться с Царьградом, собор не созвал, епископы разъехались по своим епархиям. Греки осмелели, видя, что князь боится. Два Антония схватили игумена Поликарпа и заточили.
        - В тюрьму?
        - Ну да, в церковную. Антоний Черниговский, хитрый грек, чувствуя поддержку митрополита, разошелся и начал прилюдно поносить князя Святослава «за ядение мяс». То есть объявил его оборотнем.
        - Но это же и так все знали! - возмутилась я.
        - Это было негласное знание, чего ж на всех углах орать. Об этом сговорились и в первом и во втором оборотном ряду. А Антоний сделал его гласным. Договор нарушил. Он вообще был подлым, гадюка-гадюкой, этот Антоний. Хуже всякого оборотня. Ни чести, ни достоинства, одно коварство. Из-за него детей Святослава Ольговича сильно потеснили в правах, чуть совсем не обездолили.
        - Я запуталась в ваших Святославах, - призналась я. (Как и во всех остальных, но в этом я уже не стала признаваться).
        - Сейчас поймешь, - пообещал Ярослав, взял листок и начал чертить.
        - У Ярослава Мудрого было много сыновей. Один из них - Святослав. Запомнила?
        - Угу.
        - У этого Святослава (Ярославича) родилось пять сыновей, четвертый сын - Олег Смелый. Запомнила?
        - Запомнила.
        - Потомки Олега Святославлича - Ольговичи. У Олега было три сына: старший Всеволод, средний Игорь, младший Святослав. Два старших - от гречанки Феофано, он женился, когда был в ссылке в Царьграде.
        - Это в Стамбуле, что ли, в ссылке? - не поверила я. - Ха-а-а-а-рошие у вас там ссылки. У нас так в Сибирь упекали, примерно сюда, где мы сейчас с тобой. В Турцию отдыхать ездят, те, кто может себе это позволить.
        - Мне больше нравится быть тут в ссылке, рядом с тобой, - улыбнулся Ярослав. - Чем в Царьграде отдыхать. Но ты не забывай, что это было место княжеской ссылки.
        - Да-да-да. А еще туда славянских рабов продавали, - припомнила я.
        - И это тоже, - кивнул Ярослав. - Но давай я про Ольговичей продолжу. Младший сын Олега, Святослав, был от половчанки. Три Ольговича, все с разной судьбой. Всеволод умер великим киевским князем. Игоря киевская толпа растерзала в клочья, а Святослав долго воевал, скрывался в вятских лесах. Потом смог тело Игоря вывезти и похоронить в Чернигове, нашем родовом гнезде. Всеволод Ольгович - отец Святослава Всеволдовича, которого Антоний за «ядение мяс» хулил. А Святослав Ольгович - отец Игоря Святославлича, героя «Слова». Князя Игоря в честь убитого дяди и назвали.
        Ярослав обвел на своем древе Игоря Святославлича и продолжил:
        - У Святослава Ольговича тоже было три сына. Старший - Олег - от половчанки. Младшие сыновья, Игорь и Всеволод, - от новогородской боярышни Марии Петриловны, дочери посадника Петрилы. Святослав Ольгович женился на ней, когда княжил в Новгороде Великом. А потом, после долгих мытарств, он сел на черниговский стол.
        Я фыркнула.
        - Что смешного? - удивился Ярослав.
        - Сел на стол.
        - Ну, вот так у нас говорится, - развел руками Ярослав. - Можно еще сказать «на престол». Но это как-то слишком торжественно.
        - Ладно, пусть будет сел на стол, - разрешила я. - Но ты же черниговским князем другого Святослава назвал, Всеволдовича.
        - Он стал черниговским князем после смерти Святослава Ольговича. А до этого сидел в Новгороде-Северском. Святослав Ольгович был еще не старым, когда умер. Его старшего сына Олега не было тогда в городе, он княжил в Курске, а Игорю всего десять лет стукнуло, Буй-Туру же будущему, младшему Всеволоду, три года. А когда князь умирает, начинается передел власти. Княгиня смерть мужа пыталась утаить, чтобы Олег Святославлич успел в город вернуться. Епископ Антоний, собака подлая, ей посоветовал бояр клятвой связать, чтобы молчали, а сам тайно послал гонца к Святославу Всеволдовичу и расписал в своем послании, что войска черниговские в беспорядке, княгиня в смятении, при ней только младшие дети и товару много.
        - Какого товару?
        - Ну, добра всякого. Только Олег Святославлич успел раньше Святослава Всеволдовича и начали они рядиться - то есть договариваться. Святослав Всеволдович был старейший в Ольговичах, поэтому Олег уступил ему черниговский стол, а сам ушел в Новгород-Северский. Но Святослав Всеволдович клятвенно обещал, что даст уделы осиротевшим княжатам Игорю и Всеволоду из своих - то есть черниговских земель. И ничего не дал. Пришлось Олегу Святославличу братьев уделами наделять из тех немногих земель, что к нему отошли. Игорю - Путивль, Всеволоду - Трубчевск.
        - Это так важно было?
        - Конечно, - Ярослав рассказывал серьезно и немного устало. - После смерти Ярослава Мудрого начались которы - то есть бесконечные войны за уделы между его потомками, князей становилось все больше, уделов - все меньше. А ведь удел князя кормит, и дружину его. Это его хлеб. Если князь умирает, а дети его еще маленькие, сил и войск у них нет, и старейшие родственники им земель не дадут, по подлости и жадности - то у них один путь, в изгои. Та же смерть, только растянутая. Князь не может быть кем-то другим, он рожден князем, князем и умрет. Если бы Олег Святославлич Игорю и Всеволоду городов не дал - они бы были обречены. Мать ведь у них не княжеского рода, новгородка. А так многие делали: изгоев плодили. Зачем чужим детям помогать, когда свои подрастают, им же тоже земли нужны. Но он их не бросил, не предал. Чем мог - поделился. Этим-то Святославличи и отличались от других. И Игорь потом, когда вырос, так же поступил, как старший брат в свое время. Когда Олег Святославлич умер молодым - и оставил сиротой сына Святослава, князь Игорь дал сыновцу Рыльск и всегда с собой в походы брал. Святославличи
своих не бросают.
        - Сыновцу?
        - Ну, или сыновчу, - чокнул Ярослав с улыбкой. - Сыну брата, то есть.
        - Угу, племяннику. Ой, а что, получается, Святослав Всеволдович сыновец Святослава Ольговича?
        - Да. А Игорь и Всеволод ему двоюродные браться. Антоний когда Святославу Всеволдовичу письмо про богатство и беспомощность вдовы-княгини писал, думал, наверное, гадина, что вертеть будет князем. А не получилось. Антоний подзабыл видно, что князь-то тоже Ольгович. Святослав Всеволдович разгневался на епископа за хулу и выгнал ко всем чертям из города. Антоний убежал в Киев к митрополиту. А князья, разъяренные нарушением оборотного ряда, собрали войска и пошли на Киев войной. Мономашичи, Ольговичи - все. Главным был Андрей Боголюбский, сын Гюрги Долгорукого, младшего сына Мономаха.
        - Гюрги?
        - Ну, Георгий или Юрий. Очень хотел быть великим князем киевским.
        - Получилось?
        - Ну-у-у… С одной стороны - получилось. С другой стороны - недолго он в Киеве сидел, отравили.
        - Долгорукий был сильный оборотень?
        - Слабый, - махнул рукой Ярослав. - Он же сын Мономаха, внук греческой царевны.
        - А мама его кто? Гречанка или половчанка?
        - Английская королевична, - улыбнулся Ярослав. - Гита Гарольдовна.
        - Нет слов, - мрачно сказала я. - Широко вы там жили.
        - А то, - подтвердил Ярослав. - Если хочешь знать, это моя прапрабабушка.
        - Ты же говорил, что Ольгович!
        - По деду - Ольгович, по бабушке - Мономашич. В моем поколении уже все линии смешались. Давай перерыв сделаем, а? У меня чай наружу просится.
        - И у меня, - призналась я. - А от ваших сложных семейных переплетений голова кругом идет. Но перед перерывом ты только одно скажи, пока еще немного в силах разобраться - чем тогда дело закончилось? Греки-епископы и митрополит попытались князей-оборотней прижать, а потом заперлись в Киеве, так? А князья пришли под Киев с войсками. Так?
        - Молодец, - похвалил меня Ярослав, и мне стало так приятно. - Мстислав Изяславич ушел из Киева. Князья взяли город на щит. А церкви и монастыри разграбили, в назидание монахам, нарушившим оборотный ряд. Дом митрополита обчистили с особым удовольствием, чтобы знал. Поликарпа князь Святослав освободил и снова поставил игуменом Печерского монастыря. Именно поэтому было решено Печерский монастырь не трогать - но черные клобуки не удержались, и туда сунулись, попытались его поджечь. Чтобы летописями тебя не мучить, так и быть, из Татищева тебе прочитаю: «ПАЧЕ ЖЕ ЗА МИТРОПОЛИЧЬЮ НЕПРАВДУ БЫЛИ ОЗЛОБЛЕНЫ КНЯЗИ, ЧТО ОН ЗАПРЕТИЛ ПОЛИКАРПУ, ИГУМЕНУ ПЕЧЕРСКОМУ, В ГОСПОДСКИЕ ПРАЗДНИКИ, НА РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО И БОГОЯВЛЕНИЕ, МАСЛО И МЛЕКО В СРЕДУ И В ПЯТОК ЕСТЬ, ЧЕГО ПРЕЖДЕ НЕ БЫЛО, В КОТОРОМ ЕМУ ПОМОГАЛ АНТОНИЙ, ЕПИСКОП ЧЕРНИГОВСКИЙ. И СЕЙ ВОЗБРАНЯЛ КНЯЗЮ СВЯТОСЛАВУ ЧЕРНИГОВСКОМУ МЯСО В ТЕ ЖЕ ДНИ ЕСТЬ».
        - Нет, я сейчас точно описаюсь! - взвыла я, чувствуя, что меня опять затягивает в Древнюю Русь, как в бездонный омут. - Вы же, то есть они же, крещеные! Как христианин может храм ограбить?
        - Легко, - пожал плечами Ярослав, вставая. - Тогда это было обычным делом - это же чужая церковь, не своя. Андрей Гюргевич спер из Вышеграда икону Богоматери греческого письма, которой в Руси цены не было, чтобы в свой храм поместить - и ничего, прозван Боголюбским. А знаешь, как звали новгородского попа, ученого человека, что «Книгу пророков» переписал, а это тебе не иконы красть? Упырь Лихой!
        - Я тебя больше не слушаю! - пригрозила я и сбежала первой в огород.
        Хорошо, что темно было, потому что до туалета я бы не дошла.
        Какое же счастье, какое облегчение! И надо же было столько чаю выпить… Хорошо, что я не накрасилась, сейчас можно умыться всласть…
        Когда я заходила в дом, мимо меня пронесся Ярослав, по тому же маршруту.
        Пока он тоже ловил блаженство, я решила кое-что уточнить.
        Посмотрела в его материалы. Лето 6676 от сотворения мира - по-нашему 1168 от Рождества Христова, вот. Середина двенадцатого века, получается. До похода князя Игоря в «Слове» осталось семнадцать лет.
        Понятно.
        Когда Ярослав вернулся, сполоснул руки в раковине и включил чайник по новой, я спросила:
        - Ну, хорошо, князья показали всем кузькину мать. А что потом?
        - А потом Андрей Боголюбский не стал садиться на киевский стол, а посадил своего брата Глеба переяславского. Моего, если хочешь знать, прадеда.
        - Надолго посадил?
        - Не очень. Года через два отравили, - невозмутимо отозвался Ярослав из кухни. - Тебе чаю со сгущенкой?
        - Ага, - сказала я и подумала: - «Ага. И этот плохо кончил».
        И уже чисто ради интереса спросила:
        - А Андрей Боголюбский долго жил?
        - Конечно же, нет. Убили его в его Боголюбове, мечами иссекли ночной порой. Вот Андрей-то оборотень был еще тот. Он по матери наполовину половец. Поэтому долго сопротивлялся, убийцы думали, что он всё - а он сумел выползти из замка, пытался спрятаться. Нашли его по кровавому следу за лестничным столбом. Но он оборотнем был в душе, отказался от дара в обмен на церковную поддержку, - принес и поставил Ярослав на стол две чашки с чаем. Рассказывал он спокойно, словно светскими новостями делился.
        - Тьфу на тебя! - обозлилась я. - Вы там все с ума посходили, что ли?
        - Время такое, - пожал плечами Ярослав. - Люди такие. Убийц его повесили на воротах и расстреляли калеными стрелами, а жену, Улиту Кучковну, которая им помогала, в Поганом озере утопили. Но и Андрей был не ангел в златых ризах. Он своего епископа, который отстаивал право князей быть оборотнями и есть мясо, предал, в конце концов, на лютую смерть отправил.
        - О господи…
        - Греки оказались сильнее. Ну, взяли князья Киев, пограбили митрополичий двор - только душу отвели. Как был он, митрополит, главою православной церкви на Руси, так и остался. Просто на уступки небольшие пошел. И начал воевать своим оружием, церковным. Митрополит должен епископов утверждать. Андрей выгнал ростовского епископа Нестора, тот ушел в Киев и там умер. А Боголюбский захотел поставить на опустевшее епископство Федора-священника, который лихо спорил с греками за право князей мясо есть. Этот Федор был из знатнейшего боярского рода, брат боярина Петра Борисовича, которого вся Русь знала. Боголюбский отправил Федора в Царьград с большими дарами - чтобы патриарх ему епископство ростовское дал. Дары были хорошие - патриарх согласился. Федор вернулся в Ростов, к Боголюбскому. Они думали, что выиграли: в Киеве сидит Глеб Гюргевич, который полностью во власти брата ходит, епископство ростовское теперь тоже у Андрея в кулаке. Но митрополит-грек тоже умел силу показать - он написал во все церкви залесские, игуменам и пресвитерам, что Федор должен прийти к нему, главе православной церкви, на
утверждение, а если не придет, чтобы епископом его не считали, службы с ним не служили, благословения его не принимали, потому как он самозванец. Началась церковная война. Федор попытался храмы закрыть, начал попов притеснять. Люди зароптали. И Андрей Боголюбский струсил. Взял Федора под стражу и выдал на митрополичий суд, уверяя, что только добра ему желает, ничего, мол, страшного. В оковах доставил бывшего союзника в Киев. Федора обозвали звероядным Федорцем и обвинили в ереси, по приговору суда сослали на Песий остров, а там вырвали ему язык, чтобы замолчал, отрубили правую руку, чтобы не писал, и ослепили, дабы неба больше не увидел. И книги его сожгли. И в летописях об этой казни поведали, в назидание остальным…
        - А ты, Алиса, - сверкнул глазами, нет, не глазами, гневными очами, - Ярослав, - поёшь мне с чужого голоса, что, мол, «Слово о полку Игореве» было написано в Киеве и прочитано на великокняжеском дворе при всеобщем одобрении и умилении. У нас - в Русской земле - за громкие слова отрубленными руками и вырванными языками расплачиваются.
        Нетронутый чай стыл на верстаке.
        После таких ужасов кусок в горло не лез, ни пить, ни есть не хотелось.
        - На сегодня, мне кажется, хватит, - бодро сказал Ярослав.
        - Ага, - пискнула я.
        Это хорошо, что мы успели на двор сходить до того, как о прадеде Ярослава речь зашла, о брате прадеда и казненном епископе.
        А то бы я точно описалась прямо на месте от избытка чувств.
        Молча пошла проводить гостя до двери. На выходе Ярослав остановился, приобнял меня, приблизил к себе и тихо сказал, прямо в ухо:
        - Я прочел книгу «Путь меча», которую ты мне подарила. Помнишь?
        Не воздам Творцу хулою за минувшие дела.
        Пишет кровью и золою тростниковый мой калам.
        Было доброе и злое - только помню павший город,
        Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела.
        Крови и золы везде и всегда много. Не бойся, я же рядом.
        И ушел.
        Я не п?няла, а поцелуи?
        Обещанные вчера?!
        Одно из двух: или он надо мной издевается, или боится так же, как и я.
        Глава тринадцатая
        ПЕРЕМИРИЕ
        
        После его ухода я помаялась дома, накинула куртку и вышла на крыльцо подышать свежим воздухом. Темно, холодно. По железной дороге прошел грузовой состав. Это было так здорово - привычно, знакомо.
        За спиною горы, впереди, за железной дорогой, болота и речные разливы. Уже светят звезды. Лают в деревни собаки. Как же хорошо!
        Никто не идет по кровавому следу, никто не прячется за лестничным столбом… Все живут обычной жизнью, нелегкой, но такой уютной, если задуматься. Тетя Неля сейчас, наверное, телевизор дома смотрит, и маникюр попутно делает, ей ведь завтра за прилавок вставать, она должна быть красивой. Дядя Гриша в гараже возится. А может, рыбу коптит. Анжелика в Интернете зависла.
        Мама спит в клинике, папа работает в Африке. Двадцать первый век на дворе. Северный Байкал. И в моем подполье картошки и морковки запасено на всю зиму, живи и радуйся.
        А меня пугает семейными историями тысячелетней давности человек, у которого в роду норманны, византийцы, половцы. Прапрабабушка - английская принцесса. Который по бабушке Мономашич, но уверяет, что Ольгович. И даже не человек, оборотень.
        Каким ветром его сюда занесло? Через время, через пространство?

* * *
        Не успела я подумать об уютной жизни поселка, как услышала тарахтение дяди-Гришиного «жигуля».
        Ну вот, вроде как сама накаркала.
        Тетя Неля после рассказов дяди Гриши не выдержала и приехала с инспекцией. Привезли они и Анжелику: та держалась с холодным высокомерием, смотря на меня, как на таракана, а на изысканный интерьер моего жилища, как на разновидность бедненькой помойки.
        Тетя Неля увидела разложенные по верстаку книжки, и у нее вырвалось непроизвольно:
        - Что, правда? Э-э-э, что за литература?
        - О-о, источники по истории Древней Руси, - почтительно объяснила я. - Две летописи, Ипатьевская и Лаврентьевская. Это первый и второй том из «Полного собрания русских летописей». А вот это - «История Российская» Василия Ильича Татищева, он жил в восемнадцатом веке, еще при царице Анне Иоанновне, был астраханским губернатором. Очень любил историю. У него на руках имелись древние летописи, которые потом были утрачены и татищевская «История» осталась единственным документом, по которому ученые их восстанавливают хотя бы частично.
        Ай да я, молодец - это я вовремя все разузнала!
        Тетя Неля убедилась, что с историей более-менее в порядке, решила ударить по биологии.
        - А твоя научная работа как?
        - Собираю материал, - серьезно объяснила я.
        Анжелика в это время пристально рассматривала себя в зеркало. Не думаю, что ей нравился результат - уж очень она морщилась.
        Я достала со стеллажа тетрадку, исписанную цифрами, чтобы показать тете.
        Тетя Неля пролистала ее и аккуратно положила на краешек стола, не найдя к чему придраться.
        Еще бы - там были утренние и вечерние температуры в градусах Цельсия, время восхода и захода солнца, влажность и сила ветра, атмосферное давление и фаза луны.
        Большую часть информации я списывала из старого отрывного календаря, найденного в ящике с книгами. Температуру честно мерила утром и вечером.
        Тут в избу ввалился запоздавший дядя Гриша с трехлитровой банкой в руке:
        - Алиска, а мы тебе молока привезли деревенского. Девочки тебе уже рассказали наши последние новости?
        - Какие? - удивилась я.
        Тут Анжелика отлепилась от зеркала, осмотрела меня с ног до головы и обратно, вздохнула, признавая мою необратимую убогость, и холодно сказала:
        - Ну, ва-а-первых, мы купили новый спальный гарнитур маме с папой. По каталогу заказывали.
        - Так у вас и старый был вполне? - вырвалось у меня.
        - А-атстой! - махнула рукой Анжелика. - Мы любим стильные, респектабельные вещи. Ну а ва-а-вторых, мама будет баллотироваться!
        Последняя новость была интереснее первой.
        - Куда это?
        - В районный совет народных депутатов, - с достоинством объяснила тетя Неля. - Давно пора там порядок навести. Мы, бизнес-сообщество, должны сотрудничать с властью.
        - Здорово! А я буду в Душкачане листовки раскладывать в вашу поддержку.
        - Душкачан не моя территория, - важно сказала тетя Неля. - Другой избирательный участок. Ну ладно, нам пора.
        - А чаю с молоком?
        - В другой раз, Алисочка.
        - Приезжай мебель смотреть, - сменила гнев на милость Анжелика. - Ты ахнешь!
        И они уехали.
        А я, попивая чай с настоящим деревенским молоком, подумала, что, наверное, тете Неле понравилось сидеть за административным столом, да и взять реванш за парик хочется. Вот она и пошла на новый виток карьеры. С ее энергией - и главой района можно запросто стать.
        И вообще - хорошие у меня родственники, заботливые. И с новой мебелью.

* * *
        В третий раз Ярослав появился не в белой рубашке нараспашку, не в брутальном камуфляже, а в мечте ботаника, про которую я уже и подзабыла: трикотажной жилеточке с ромбами. Потому что похолодало. (Ну и бежевом пиджаке поверх жилетки).
        Всю ночь дул ветер, пахло близким снегом.
        И для начала Ярослав меня послал, то есть пригласил, в баню.
        - Приходи к нам завтра.
        - Я такая грязная?
        - Похолодание обещают. Твою ветхую баню топить, только дрова переводить, там все-таки природный источник, - хозяйственно объяснил Ярослав. - Да и Звонка извелась вся, скучает по тебе.
        - Я подумаю, - туманно сказала я.
        - Хорошо, - согласился Ярослав. - Завтра к пятнадцати тридцати. Я тебя у остановки буду ждать, чтобы короткой тропой провести.
        - Ладно. Заеду сначала к тете, а потом к вам, - решила гулять, так гулять, я. - А давай сегодня будет перемирие? Устала я что-то после твоего вчерашнего рассказа.
        - Так сильно напугал? - Ярослав подошел ближе и вдруг подхватил меня на руки, аж голова закружилась.
        Дошел до дивана и сел перед печкой, не выпуская меня.
        Жилет в ромбах на ощупь был ничего - приятно гладкий. За ним тукало сердце. Хотелось так сидеть, сидеть, прижимаясь к теплому телу и ни о чем не думать.
        - Сильно, - угрюмо призналась я. - Все не могу эту историю с убийством забыть. А давай сегодня не будет истории, давай ты мне сказку расскажешь.
        - О чем? - вздохнул Ярослав.
        - О себе. О вас.
        - Сказка-то тоже будет страшной… И печальной.
        - Разве бывают печальные сказки? - возмутилась я. - В сказках все хорошо, даже если плохо.
        - Значит, мы сейчас в сказке, - укачивал меня, как маленькую, Ярослав. - И все хорошо.
        - Правда?
        - Правда. Не хочешь истории, давай русским языком займемся.
        - Я не готовилась, - сонно сказала я. - А как это - идти сквозь время? Как не сойти с ума?
        - Оборотням проще, чем другим в новом мире. Когда ты в зверином облике - легче переносится. Сначала так привыкнешь, осмотришься, а потом уже человеком. Зверю проще живется.
        - А почему все так получилось? Почему ты здесь?
        - Долгая история…
        - А ты начни.
        - Хорошо, слушай, - Ярослав устроился поудобней, пересадил меня чуть поближе, волосы мои поправил. - Жили-были…
        - Старик со старухой? - обрадовалась я.
        - Нет. Два юных княжича. Святослав и Мстислав. Почти ровесники, Мстислав постарше. Родственники: мать Святослава была родной теткой Мстислава. Святослав был Ольгович по отцу и Мономашич по матери, а Мстислав - Мономашич по отцу и Ольгович по матери.
        - Как все интересно.
        - Да, завернулось уж, так завернулось. И еще они оба были сироты. У Мстислава отец умер, когда тот совсем маленьким был. А Святослав уже подростком отца потерял. И они дружили, то есть, думали, что дружили. Пока не встала между ними Любовь, дочь воеводы Ивана.
        - Это мама твоя, Любовь Ивановна?
        - Да.
        - И что дальше?
        - Дружба кончилась, вражда началась. Любава выбрала Святослава. Мстислав этого не простил ни ей, ни ему.
        - Почему?
        - Не знаю.
        - Не простил - и что?
        - Он начал мстить. У нас, в нашем времени, любят мстить за обиды и бряцать дедовой славой. Вот Мстислав и мстил за свою обиду - сначала обычным способом.
        - И какой способ у вас обычный?
        - Жечь земли обидчика, города его разорять, добро увозить, скот угонять, людей в полон забирать, - обстоятельно объяснил Ярослав. - Ольговичи в родстве и союзе с половцами. Половцы и торки - враги. Мстислав заручился поддержкой черных клобуков.
        - А это кто?
        - Тоже торки. Капюшоны черные носят, очень приметные.
        - И кто кого разорил?
        - Ничья взяла. Святослав себя тоже в обиду не давал. И семью свою тоже. И тогда Мстислав сделал черное дело, недоброе, страшное…
        Ярослав перевел дыхание.
        - Он обратился к чужим мертвым, - глухо прозвучало в полумраке.
        - А есть нечужие?
        - Конечно. Свои - пращуры. Предки. Они берегут, защищают потомков. А чужие мертвые - враги живого. К ним - нельзя! А он, ослепленный ненавистью и страстью, перешагнул через запрет.
        - И что?
        - Он хотел погубить Святослава, а погубил себя.
        Я почувствовала, как Ярослава всего передернуло.
        - Он хотел вернуть Любаву - и чужие мертвые ему это обещали. В обмен на жизнь. Свою и чужую. Тот, кто по своей воле пришел к чужим мертвым - обречен. Они связывают темной клятвой, которую не нарушишь, не развяжешь. Они сказали Мстиславу: истребишь семя Святослава, и Любовь вернется к тебе.
        - Семя Святослава? - не поняла я.
        - Мстислав стал охотиться за детьми Святослава и Любавы. За нами.
        Ярослава снова передернуло.
        - А когда у человека мертвый ряд с навиями, это как клеймо, оно заметно. У него глаза неживые становятся, страшные. Мстислав вооружился новой силой - и вскоре был прозван Лютым.
        - А дальше?
        - Любаша была дочерью черниговского воеводы Ивана и половецкой княжны. А половецкая кровь - надежная кровь. У них женщины владели сокровенным знанием, и бабушка моя была как раз из таких. Она умела открывать тропы, как делали это шаманки-кыпчачки.
        - Что такое тропы?
        - Ну, тропы, обычные тропы, тропинки. Между одним местом и другим. Так можно сократить путь в степи, если сделать короткую тропу. Если роду грозит опасность, если другого выбора нет. Сильные духом могут открывать тропу в прошлое, свивать оба полы времени, сегодня и вчера. А в день, когда Святослав Ясный поседел, Любовь Ивановна, княгиня Святославля, дочь кыпчачки, открыла первый раз тропу в будущее, чего до нее не было.
        Голос Ярослава звучал так устало, словно его придавило толщей веков.
        - Всякий раз, как Мстислав Лютый находил ее и убивал ее ребенка, она вырывалась от него в грядущее.
        Вчерашняя история по сравнению с сегодняшней сказкой была праздником каким-то.
        - Три тропы. Выжили я и Звонка, - тускло сказал Ярослав. - Других спасти не удалось.
        - Прости меня! - слезы покатились без моего ведома.
        А я-то удивлялась, почему они все так Звонку балуют, почему она из Ярослава веревки вьет, а он только улыбается, ни разу не осадил.
        - Да я рад, что могу тебе это рассказать, - вздохнул Ярослав. - Мне легче становится.
        Я прижалась к нему плотнее.
        - И рад, что смог его убить, - добавил он.
        - Так это его убийством ты хвастался? - осторожно спросила я.
        - Не хвастался, а делился радостью, - сжал меня Ярослав. - Ты на меня обиделась, а я ведь не мог тобой рисковать, когда он снова объявился. И объяснить тебе ничего не мог, времени не было. Мы так надеялись, что хоть в этот раз он до нас не дотянется…
        Ярослав замолк, а потом, видимо, решившись, продолжил:
        - Когда человек мечен навиями, его жертвы тоже как прокаженные. Все вокруг чувствуют, что на них охота, а ведуньи - те знают. Мне тогда года три было, или чуть больше, я уже все помню. Мстислав в который раз города пожег, а потом исчез, ни слуху, ни духу.
        Лето было, мы с мамой в саду играли. Там красиво было, трава зеленая, у нее рубашка белая, узорами расшитая. Она второго тогда ждала. Я в смородиновых кустах копошился, когда он появился перед ней.
        Они только стояли - Мстислав на коне, она перед ним - и тихо говорили, но мне стало так страшно, что я обернулся мышонком, тихонько прополз среди травы и нырнул под мамин подол. Подобрался ближе к ногам - и попал в липкую лужу. Это кровь была, она из мамы текла.
        Они словами бились, понимаешь. И он без всякой жалости пинал ее в живот, словами пинал. И убил дитя, выкидыш начался.
        А я тыкался мышиным носом ей в лодыжку, у меня и лапки, и брюшко липкими стали, мне не нравилось.
        Он сказал тогда:
        - Любаша, ты пойдешь со мной. Другой дороги у тебя нет.
        А мама знала, что Мстислав и меня убьет, как только обнаружит. А обнаружит быстро, звериным нюхом почует. И знала, что второй ребенок уже мертв, он его убил.
        И когда он спрыгнул с коня, чтобы подойти к ней, мама с отчаяния в первый раз открыла тропу во времени. Еще сама не зная.
        Просто мы с ней очутились в другом месте, совсем в другом. Лютого поблизости не было, река текла. И туман кругом. Мама сначала на колени упала, потом ничком. Из нее ошметки кровавые пошли. Такие, знаешь, темные, почти черные сгустки крови и какая-то каша из требухи. Река рядом шумела - я вернулся в человеческий облик, сбегал, зачерпнул воды ладонями. А толку-то: не смог донести, утекла.
        А мама поползла к воде, молча, и за ней кровавая полоса. У реки она смогла напиться. А кровь не останавливается. И она стала отсылать меня обратно, чтобы я не видел, как она умрет. Она вся белая стала, словно восковая. Только волосы темные.
        - Иди к отцу, - сказала. - Он нас заждался. По тропочке иди, тихонько. Ничего не бойся, но и на рожон не лезь. Если к людям с добром и уважением - и они тебе тем же ответят. И помни - ты князь.
        Я пошел. По кровавому следу чего же не пойти, все видно, тут и ребенок разберет, куда идти. Шел, шел, по сторонам не глядел, хныкал только. И вдруг - опять в нашем саду оказался. А там шум, гам. Мстислав, говорят, скакнул на лихом коне через все заплоты, только его и видели. А от нас с матерью - крови лужица. Куда делись?
        Отец мечется, дружина оружием бряцает. Хорошо, что бабушка прибежала, начала разбирать, что случилось.
        И тут я появился - говорят, как из тумана возник. И лепечу, мол, мама у речки лежит, кровь из нее вытекает.
        А в ворота гонцы Мстиславовы долбят - вызывает, мол, князь Мстислав князя Святослава на честный бой, мужской поединок. Ждет, дескать, выходи, если не трус, не тряпка, если княжеская честь и слава тебе дорога.
        Бабушка все тогда поняла:
        - Погибло, говорит, князь, дите твое нерожденное. А Любава через ту муку тропу открыла. Нет ее сейчас ни среди живых, ни среди мертвых. И где она - неведомо, лишь дорожка проторенная осталась. Как кровь высохнет, она закроется. Пойдешь по тропе?
        Отец на Мстиславовых гонцов и взгляда не бросил, лишь спросил у бабушки, как идти правильно.
        Бабка на меня показала.
        - Вот, говорит, князь, твоя кровиночка. Вместе с ним и идите. А дойдете или нет, никому не ведомо. Нутряная кровь, на горе замешанная, долго сохнет - может, и добредете, кто знает.
        И мы пошли. А путь-то, и правду, подсыхать стал. Отцу пришлось волком оборачиваться, куницей, всяким зверем, что кровь хорошо чует.
        А когда мы маму у реки нашли, отец поседел от увиденного. Вот и все. Вся сказка.
        Звонок мобильного прозвучал так резко, так неожиданно, что я аж подскочила. Ярослав выпустил меня - я добралась до телефона. Звонила тетя Неля - чтобы уточнить, во сколько я приду завтра восторгаться их новой мебелью, чтобы она точно была дома и все-все показала.
        Я сказала, что сразу после уроков. А потом еще некоторое время слушала гудки отбоя, словно меня кто загипнотизировал.
        - Мне идти пора, - тихо сказал Ярослав.
        - Конечно, иди, - через силу сказала я.
        - Зря я, наверное, все это рассказал, - сокрушенно вздохнул Ярослав. - Опять все делаю не так…
        - Если ты боишься, что я не переживу твою сказку, так ты не бойся, я переживу, - съязвила я, а про себя подумала: «Только ночью мне на двор страшно выходить будет…»
        Подумала и добавила:
        - Просто нужно немного времени, чтобы я привыкла ко всему, что ты рассказываешь.
        - А ты привыкнешь? - как-то безнадежно спросил Ярослав.
        - Я попробую.
        - До завтра?
        - До завтра.
        Ярослав проверил печку, убедился, что угли прогорели, тщательно закрыл заслонку.
        Медленно надел бежевый пиджак, куртку.
        - Я пойду?
        - Ага.
        Он мялся, словно и идти позарез нужно, и меня одну оставить страшно. Спокойной ночи он мне так и не пожелал.
        Проводив его и закрыв дверь на крючок, я подумала, что боится он зря.
        Спать я буду, у меня уже глаза закрываются.
        А вот свет гасить не буду.

* * *
        Всю ночь на верстаке мягко светила лампа с цветами и стрекозами. И бабочками.
        Спала я совершенно без снов, видно, настолько Ярослав меня напугал.
        Утром так не хотелось выбираться из-под теплого одеяла. В избушке было холодно и неуютно, ночью сильный ветер выстудил все углы.
        Вчера перед сном у меня еще хватило сил найти купальник, положить его в пакет, а пакет засунуть в рюкзачок. Потому что знала тетю Нелю, но не знала размеров купленной ими красоты. А вдруг там такая роскошь, один осмотр которой потребует много времени, а в программе еще ведь восторги.
        В школе между уроками меня нашла Татьяна Николаевна, поинтересовалась, как успехи у Ярослава.
        Я очень осторожно ответила, что прогресс есть, мы двигаемся вперед. Даже тетя с дядей это заметили, Ярослав перед ними регулярно отчитывается.
        Но честно сказала, что не знаю, сможет ли он писать сочинения на русском языке, пока это ему все равно проще делать по-французски. Может быть, сделать так: пусть пишет по-французски, а после уроков он может перевести мне на русский язык, а я с его слов запишу. Ведь в сочинениях главное - мысли, а не запятые и «жи-ши». А чтобы было понятно, что это его работа, а не моя, можно его французский текст запихивать в Интернет и переводить в гугловском переводчике. Из сличения технического перевода и моей записи станет ясно, что я работаю только секретаршей.
        Татьяна Николаевна улыбнулась, сказал, что подумает над предложенной конструкцией, но в понедельник хочет дать Ярославу простенький диктант, чтобы оценить степень прогресса.
        Новость была ужасная.
        В отчаянии я лишь спросила, за какой класс?
        - Ну-у… Давай начнем с пятого, - решила Татьяна Николаевна. - ЕГЭ по русскому ему все равно по-французски писать не дадут.
        Я уныло кивнула.
        С одной стороны он «Хоббита» почти переписал. Рука, надеюсь, немного привыкла к нашим словам. А с другой стороны, стоит ему где-нибудь твердый знак поставить, написать, к примеру, тракторъ или космосъ - и пиши пропало. Или эту странную букву «?» вместо «е» напишет…
        Хорошо хоть в его настоящую историю, которой он меня теперь регулярно пугает, все равно никто не поверит.
        Может быть, на всякий случай сочинить ему парижскую бабушку, которая сбежала после революции во Францию, а потом внука научила там писать с твердыми знаками и прочими дореволюционными странностями?
        Все хорошо, только получается, что если в 1918 году бабушка сбежала хотя бы десятилетней - ну, чтобы она писать уже умела, - то сейчас ей в любом случае под сто лет должно быть, не поверят в такую живучую бабушку…
        Значит, надо хотя бы учебник пятого класса найти, пусть посмотрит.
        Вот вляпались… Не лепо ли ны, братие, начати старыми словесы…

* * *
        Пока я брела по улице Козлова к дому дяди и тети, то все думала о предстоящем диктанте. А потом, когда тетя Неля торжественно распахнула дверь в их спальню, все мысли как-то сразу вылетели из головы.
        Анжелика была права - я ахнула.
        Новый спальный гарнитур был достоин королевского дворца: огромная кровать, белая с розовым, вся в золотых завитушках, вензелях и загогулинах. Обитый розовым синтетическим бархатом пуфик перед золоченым туалетным столиком. Пузатый зеркальный шкаф на львиных ногах.
        Покрывало и шторы тетя Неля (как в лучших европейских домах) заказала из одной ткани. Сложные драпировки, золотая бахрома и кисти украшали теперь окно - умопомрачительная роскошь в чистом виде.
        Смущали только две вещи: брусовой домик дяди и тети был, по сути, такой же избой, как моя, разве что побольше и поновее. И спальный гарнитур был великоват для небольшой комнатки.
        И если тетя Неля в бархатном фиолетовом халате, привезенном из Благовещенска, туда, в эту роскошь, еще как-то вписывалась, то дяде Грише, даже в новых клетчатых бриджах, места там не было. Завитки и позолота недвусмысленно намекали, что требуют сюда, на розово-белое ложе, по меньшей мере, Короля-Солнце, в кружевных панталонах, бабских чулках и туфлях с бриллиантовыми пряжками.
        Я заволновалась, болея за дядю Гришу.
        Но, к счастью, быстро выяснилось, что дядя Гриша и не такие крепости брал, и чувствовал себя в новой спальне совершенно спокойно.
        Жена купила кровать. Большую, мягкую. Красивую. Ну и нормально.
        - Красота, правда? - довольно проворковала тетя Неля, нежно поправляя завернувшуюся оборочку.
        - Как во дворце! - подтвердила я.
        - И еще картину на стену повесим! - похвалилась тетя Неля, и достала из-за шкафа китайское произведение искусства: водопад, выложенный из сверкающих камней, обрушивался со скалы. Выложенной из сверкающих камней.
        - Блестящая картина.
        - Только тяжелая, камни ведь настоящие. Гриша пообещал в стенку специальный крюк ввернуть, на который чугунные батареи вешают, чтоб не грохнулась.
        - Соседи, наверное, только и делают теперь, что ваш гарнитур обсуждают, - предположила я.
        Тетя Неля счастливо махнула рукой.
        - Они сказали, что такой роскошной картины у наших художников не найти. Он ведь по старинке красками пишут, - призналась она. - Только я еще мало кому наш гарнитур показывала - говорю же, Гриша крюк ввернет, картину повесим - и тогда уж…
        В этот момент к тете Неле заглянула ее подружка, тетя Наташа, тонко разбирающаяся в моде. У нее, как и у меня, рот открылся от изумления, стоило тете Неле распахнуть дверь спальни.
        Я сказала, что мне пора, все равно им приятнее было пощебетать без меня, да и время подходило.
        Тетя Неля так растрогалась от всего, что вручила мне на дорожку баночку варенья из княженики.
        И это был королевский подарок, достойный ее гарнитура.
        Княженика - пожалуй, самая вкусная сибирская ягода. Внешне она немного похожа и на малину, и на землянику, но вкус и запах - совершенно особые. Пап говорил, что некоторые называют ее вкус ананасным. Не знаю, по мне, так он княженичный. Только около Нижнеангарска ее маловато, во всяком случае, в тех местах, что я знаю. Зелени там много, а вот найти ягодку задача не из легких. И набрать княженики на варенье сложно. Ее обычно добавляют по горсточке для аромата в ягоду попроще, которой много. В ту же малину, например. Малина в Нижнеангарске растет хорошо.
        Я обрадовалась, что иду в дом Ярослава не с пустыми руками, попрощалась с тетей и поспешила на остановку.
        Глава четырнадцатая
        КНЯЖЕНИЧНОЕ ВАРЕНЬЕ
        
        Ярослав ждал меня в Душкачане на остановке, около памятника-звезды, как и обещал.
        Первым делом я рассказала ему о диктанте в понедельник.
        - Постараюсь справиться, - пообещал он. - Вот пойду тебя домой провожать и учебник заберу. Пойдем.
        Мы пересекли дорогу, и вышли на тропинку. С левой стороны поднимался склон, с правой по дну глубокого оврага тек ручей, который потом уходил в металлическую трубу, вкопанную под трассой.
        На той стороне оврага притаилось среди заросшего деревьями склона маленькое деревенское кладбище.
        К нему от нашей тропы через овраг были кинуты ветхие мостки. Здесь был первый развилок. Там лежал большой валун.
        Заросли вокруг были еще золотыми, здесь, в распадке, защищенном от ветров, деревья и кусты стояли в полном убранстве. Терпко пахло осенью: листьями, горьковатыми ольховыми шишками, брусничным и толокняным листом, палой хвоей.
        Вскоре мы дошли до второго развилка около ольхового куста.
        Левая тропинка от него вела на дачи, а правая - к третьему развилку, к дому Ярослава.
        Ярослав при подходе к третьему развилку насторожился, стал оглядываться по сторонам и (не вру!) принюхиваться. И прислушиваться.
        Все было тихо.
        Ярослав обнял меня, крепко прижал к себе - и шагнул на тропинку. На мой взгляд, ничего не изменилось - но буквально через несколько шагов мы добрались до разлома в стене и вошли на территорию резиденции беглых древнерусских князей.
        Только к горячему источнику мы не пошли. Сначала Ярослав повел меня кухню, где хлопотала Любовь Ивановна. И где меня сразу стали кормить, как я не отнекивалась.
        Кухня была большая, похоже, ничуть не меньше того зала с камином, где мне пришлось обедать в первый раз.
        Заслышав о нашем приходе, пулей примчалась Звонка. А я как раз доставала подарочную банку с вареньем, еще раз про себя поблагодарив тетю Нелю за такой удачный подарок.
        Варенье налили в красивую вазочку. Услышав название ягоды - княженика, Звонка залилась веселым смехом.
        - Княженика, княжении-и-и-ика, княженика! - на все лады повторяла она.
        Не дав Ярославу толком и чашки чаю выпить, Звонка потащила его к бассейну, чтобы он все-все подготовил и проверил. А мы с его мамой остались на большой кухне одни.
        Сначала сидели молча, но потом я спросила:
        - Любовь Ивановна, а как вы все успеваете? Одна, без помощников?
        - Привыкла уже, - улыбнулась мама Ярослава. - А дружине повар готовит, из своих, дружинников. Ярослав ведь тебе уже рассказал?
        Я кивнула. И добавила:
        - В общих чертах.
        Любовь Ивановна вздохнула.
        - Наше положение всегда было таким опасным, что для семьи проще делать самой, чем навлекать беду на чужих, невинных людей.
        И улыбнулась:
        - Но в прошлый раз мы иногда пользовались услугами французского повара, это было безопасно, он ведь не жил постоянно с нами. И подозрений это не вызывало, наоборот, было очень изысканным в том обществе. Так что я не страдала, о нет.
        Она маленькой ложечкой подцепила каплю княженичного варенья, попробовала.
        - Очень вкусно. Я как раз пеку тарталетки. Будет хорошо.
        - А-а… почему вы тогда выбрали Святослава, а не Мстислава? - вырвалось у меня. Я и сама не ожидала.
        Мама Ярослава улыбнулась, подошла к окну и поманила меня.
        Я выбралась из-за стола, встала у окна, посмотрела туда, куда она показывала.
        По двору от ворот шел отец Ярослава. Высокий, широкоплечий, могучий. И густая грива - золото с серебром. Увидел нас, улыбнулся, приветственно помахал.
        - Мстислав тогда был даже интереснее Святослава, он же постарше, - начала вспоминать мама Ярослава. - Мстислав был темноволосый. Красив такой опасной мужской красотой, которая свела с ума не одну черниговскую девицу. Яркий, огненный. И тоже высокий. Святослав рядом с ним казался простоватым, застенчивым. Но, понимаешь, он уже тогда был Ясным, как и сейчас.
        - А Мстислав?
        - А Мстислав был мутным, - неожиданно (для меня) жестко сказала мама Ярослава. - Если у Святослава душа была чистая, как ясное пламя, то в Мстиславовом огне сердцевина была темная, недобрая. Чувствовалась в нем какая-то червоточина, еще тогда чувствовалась, - обстоятельно рассказывала Любовь Ивановна. - Со мной он был приветлив и улыбчив, но с другими частенько бывал жесток. Мог легко сорвать злость на слабом, унизить и без того убогого. Чего Святославу и в голову бы не пришло. Мстислав и мною-то заинтересовался, я думаю, когда узнал, что я нравлюсь Святославу, подразнить того хотел. Он с детских времен затаил злобу на семью Святослава, считая их виновными в гибели своего отца. Тебе Ярослав не рассказывал?
        - Нет, - покачала я головой.
        - Значит, еще расскажет. Я не буду перебегать ему дорожку, - снова улыбнулась Любовь Ивановна. - Там очень все переплелось, нет ни правых, ни виноватых, но остаться сиротой даже при милостивых родственниках радости мало, сама понимаешь.
        - Ярослав сказал, что без отцов остались оба! - вспомнила я.
        - Оба, но Святослав - позже. И ему не пришлось, как Мстиславу, жить в Чернигове при родственниках матери по большому счету обузой. В роду его отца как-то не принято было особо заботится о братьях и племянниках, там один другого всё сожрать норовил, недоброе семя. И Мстислав пошел в отцову родню - рос брошенным волчонком, вырос в красивого волка. Может быть, он и сам не понимал, что внутри у него теплится обида на Святославов род - ведь матери их старались подружить сыновей, понимая, что вместе им будет легче. А все пошло не так. Говорят, из-за меня. Не знаю. Но время показало, что я сделала правильный выбор.
        - Несмотря на все?
        Любовь Ивановна молча кивнула, отвернулась от окна и стала доставать из духовки готовую выпечку. Длинная темная коса змеилась по ее тонкой спине.
        Тут вернулись Звонка с Ярославом, накинулись на свежевыпеченные тарталетки, даже не давая им остыть, как полагается.
        А потом Ярослав с одной стороны, Звонка - с другой, как конвоиры повели меня топить, э-э-э, в смысле, купать в своем горячем источнике.
        То ли я намерзлась за последние дни, то ли, как Каштанка у Чехова, опьянела от еды и хорошего обращения, но в теплой, почти горячей воде, меня не на шутку разморило. Скрытые под прозрачным куполом, мы со Звонкой наблюдали, как лихо плещется под открытым небом Ярослав, рассекая широкими гребками озерную гладь.
        Потом я выбралась на берег, завернулась в махровый халат, присела (буквально на секундочку) в шезлонг - и отключилась.

* * *
        Очнулась я ночью.
        И поняла, что лежу в Звонкиной комнате, в ее кровати под балдахином, в длинной, до пят ночной рубашке молочного цвета и сверху прикрыта стеганым белым покрывалом.
        А на полу ползают на четвереньках Ярослав со Звонкой, упоенно штурмуя игрушечный город.
        - Она проснулась, она проснулась! - первой увидела и зазвенела колокольчиком Звонка. - Смотри, она проснулась!
        - Тише, - улыбнулся Ярослав. - Так ты не только весь дом, но и дружину перебудишь. Может быть, зря Алиса проснулась, надо было до утра отдохнуть.
        Я похлопала ресницами, потерла глаза. За кружевной занавеской на Звонкином окне, наверное, той самой, в которой я танцевала на балу, - за ней была темнота.
        Это сколько же я проспала?
        Звонка забралась на кровать. Ярослав продолжал сидеть на полу. Он вертел в руках какого-то солдатика.
        Звонка уселась по-турецки рядом со мной на стеганом покрывале. Задумчиво склонила кудрявую голову набок и начала перечислять:
        - Папа - князь, мама - его княгиня, ты - княжич, я - княжна. А Алиса?
        - А Алиса - княженика, - предложил Ярослав, пряча улыбку.
        - Княженика! - захохотала Звонка. - Княженика! Вот здор-р-рово!
        - Ну, всё, теперь точно вся округа проснулась.
        - Я однозначно проснулась, - подтвердила я, садясь.
        - Пойдем покои Ярослава смотр-р-реть? - с надеждой предложила Звонка.
        - А он пустит? - удивилась я.
        - Княженику? Охотно, - вернул солдатика в армию Ярослав. - А вот некоторым спать давно пора.
        - Не пор-р-ра! - закричала Звонка. - Не пор-р-ра! Еще р-р-рано! И сегодня пр-р-раздник! У нас гости!
        - Я тебя возьму, если обещаешь вести себя тихо.
        - Хор-р-рошо, - спрыгнула с кровати Звонка. - И игр-р-рушки собер-р-ру.
        - Правда? - не поверил старший брат. - Это что-то новенькое. Отродясь такого не упомню.
        Звонка принялась трудолюбиво складывать зайцев, медведей и кукол в большой расписной сундук.
        - А может быть, лучше ты, все-таки, поспишь? - снова спросил меня Ярослав. - Завтра же воскресенье, можно отдохнуть.
        - А твой диктант в понедельник?
        - Я слетал к тебе, нашел этот учебник пятого класса, завтра на свежую голову изучу.
        - Но я, правда, спать больше не хочу! Выспалась…
        - Хорошо, тогда будем бодрствовать. Накидывай шаль и пойдем.
        - А моя одежда?!
        - Да утром наденешь, ночь же на дворе, - возмутился Ярослав.
        Белая ажурная шаль, в которую меня кутали в прошлый раз, лежала тут же, рядом с кроватью, на почти игрушечном креслице. Накинув ее на плечи, я босиком по пушистому ковру подошла к окну.
        Над темными горами сияли звезды, маленькая холодная луна стояла высоко. И звезды и луна отражались в водах рукотворного озера, мягко, матово сиял полупрозрачный отсюда купол, а крыша грибообразной баньки была наоборот, темной.
        Звонка расправилась со своими игрушками, распахнула дверь в коридор и приплясывала на пороге.
        - Пойдемпойдемпойдем! - тараторила она.
        - Дай Алисе хоть обуться! - укоризненно сказал ей Ярослав.
        Он поднялся, подобрал около кровати какие-то тапочки и принес их мне. Они были очень похожи на те бальные туфельки, только украшены не камнями, а шелковой вышивкой.
        - Размер тот же, должны подойти, - объяснил Ярослав. - Давай помогу.
        Ночная рубашка по подолу была украшена пышной кружевной оборкой. Из-под вороха кружев я осторожно высунула носок правой ноги. Ярослав молниеносным движение завладел всей ступней, надел туфельку. Она пришлась впору.
        - Теперь пойдем? - подпрыгивала, как мячик, Звонка.
        - Алиса у нас в одной туфельке пойдет? - сурово спросил Ярослав. - Или все-таки вторую ей наденем?
        - Надевай, - величественно разрешила Звонка. - И пойдем, пойдем!
        Наконец меня полностью обули, и мы вышли в коридор.
        Там мягко, как светлячки по обочинам лесной дороги, мерцали светильники-ночники меж картин. Шторы на окнах были задернуты, и в полумраке цепочка зеленоватых огоньков походила на дорожку, уводящую в сказочную страну.
        Приятно было ступать в мягких туфельках по гладкому, теплому полу. Кружевные оборки колыхались на подоле. Здесь, в коридоре, вполне можно было танцевать, места хватало.
        В отличие от Звонкиной комнаты-шкатулки, жилище Ярослава было обставлено скупо, если не сказать скудно.
        Первое, что бросилось мне в глаза, как только он распахнул дверь в свою башню и мы вошли, - это огромный ковер на стене, сотканный из конского волоса. Все оттенки белого, черного, рыжего, карего были в нем.
        На ковре висело оружие: меч, колчан со стрелами, лук. Рядом на крепкой деревянной стойке располагалась кольчуга с блестящими пластинами на груди. Чуть выше - остроконечный шлем. Отдельно пояс, отделанный бляхами и кольчужные рукавицы.
        Рукавицы были поближе ко мне, я взяла одну, она оказалась тяжеленной. Представляю, сколько в таком случае кольчуга весит…
        Подумалось, что если в лицо обидчику не перчатку швырнуть, а такую вот рукавицу, никакой дуэли не понадобится, она его сразу наповал уложит.
        - Он бы и коня сюда затащил, - ехидно сказала мне Звонка, явно отыгрываясь за желание старшего братца отправить ее спать пораньше. - Если бы лестница пошир-р-ре была.
        Кровать, напоминающая тахту, была покрыта сверху похожим на предыдущий ковром, но, видимо, помягче.
        Окно здесь было узкое и высокое.
        А напротив кровати Ярослава висела картина, и, открывая глаза, он видел заснеженные елочки, березы и сосны на переднем плане, текущую за ними темную реку, за рекой пики елового леса, за лесом - невысокую горную гряду и поднимающееся над ней теплое солнце.
        - Библиотека у меня наверху, - сказал тихо Ярослав.
        Звонка, схватив за руку, без долгих разговоров потащила меня к винтовой лестнице, которая и привела нас наверх.
        Здесь окон было больше, а все пространство стен, от пола до потолка, занимали книжные полки. Посредине комнаты стоял большой деревянный стол, окруженный стульями. Три лампы с приглушающими свет абажурами были вмонтированы посередине стола. Огромный монитор был закреплен среди полок на специальной подставке.
        - А я есть хочу! - вдруг сказала Звонка.
        - Я тоже, - призналась я.
        - Тогда ждите здесь, сейчас я с кухни что-нибудь принесу. - Звенислава, чайник доставай.
        Когда он спустился вниз, я подошла к одному из окон, отодвинула штору. Отсюда разглядеть можно было больше, чем из Звонкиной комнаты.
        Самый лучший вид открывался в сторону горячего источника. Виден был даже водопад, низвергающийся с обрыва. Лунный свет заливал суровые, замерзшие скалы.
        Отсюда, из библиотеки Ярослава можно было напрямую пройти в мастерскую-оранжерею его мамы, да и вообще мне подумалось, что две мужские башни по бокам дома - словно охранники, защищающие нежную сердцевину, где зелень, зеркальные стекла и кружевные занавески.
        При взгляде на темные, холодные горы стало зябко. Я поплотнее закуталась в пушистую шаль.
        Звонка между тем по-хозяйски отодвинула дверцу одного из шкафов, достала самый обычный электрочайник. В нем была вода, осталось только воткнуть вилку в розетку.
        Я повернулась к столу и только сейчас увидела, что на нем лежит мой учебник за пятый класс, о котором говорил Ярослав.
        Звонка на одном конце стола расставляла чашки.
        - Я люблю здесь чай пить, - сообщила она мне важно. - А когда Яр-р-рослав занимается, кар-р-р-тинки смотр-р-реть, буковки читать.
        С корзиной еды вернулся Ярослав.
        А я вдруг вспомнила, что сегодня домой даже не заехала… А если дядя Гриша с тетей Нелей приезжали? Шансов, конечно, мало, ведь я была уже у них, ну а вдруг?!
        - Почему встревожилась? - спросил Ярослав.
        - Я же сегодня, получается, дома не ночую! А если соседи позвонят тете Неле? А если она весь поселок на уши поставит?
        - Вообще-то, как только стало ясно, что ты заснула у воды, мама сразу же позвонила и Ольге Ивановне, и твоим родным, и предупредила, что ты ночуешь у нас, завтра утром мы тебя вернем, - невозмутимо объяснил Ярослав. - Твой дядя рвался приехать и тебя забрать, но маме удалось уговорить его этого не делать. Он, наверное, даже сам не понял, почему согласился…
        - Оборотные штучки?
        - Ну, не без этого. Главное, ты здесь совершенно законно.
        В его корзине оказался полноценный ужин, а не легкое чаепитие. (Включая запеченное мясо и зелень к нему).
        - Ядение мяс? - вспомнила я рассказ Ярослава.
        - Ага. Оно самое, - кивнул он довольно.
        - Чай готов! - доложила Звонка.
        - Разливай, - одобрил Ярослав.
        Я и не думала, что так проголодалась… Умяли мы все втроем очень быстро. Сложили грязную посуду обратно в корзину.
        - А из этого окна ты смотрела? - подошел Ярослав к восточному окну башни.
        - Нет.
        - А ты посмотри.
        Я обошла стол, подошла к окну.
        Такого не может быть!
        Я понимаю, когда северо-восточное окно смотрит на водопад и горы, перемещенные сюда способностями мамы Ярослава.
        Я понимаю, когда из юго-западного окна видны дачи. А северо-западная стеклянная дверь ведет в галерею.
        Это мне понятно.
        Непонятно вот что: из юго-восточного окна открывался великолепный вид на долину Кичеры и Верхней Ангары. И Душкачан был как на ладони. И даже мой дом было видно в лунном свете! И баню, и забор…
        Но тогда и я из избушки должна была бы видеть башню Ярослава, возвышающуюся над склоном, над лесом. А я ничего не вижу!
        - Вот так, - довольно сказал Ярослав. - Я знаю, когда ты гасишь свет…
        - Но как?
        - Маму попросил настроить именно так.
        - Буду тебе махать всякий раз, когда отправляюсь в захватывающее путешествие на конец огорода, - буркнула я. - У тети Нели под колпаком, у тебя тоже. Вы что, сговорились, что ли?
        - Я не хотел тебя обидеть, - расстроился Ярослав.
        - Сложно смириться с тем, что твоя жизнь вся, как на ладони, - вздохнула я.
        - Не вся, - возразил с вызовом Ярослав. - И потом, я же не стою здесь круглыми сутками, у меня и дела есть. К чтению «Слова» мы, например, до сих пор не приступили, все откладываем.
        - Ну, так давай приступим! - не стала отступать я. - Все равно я выспалась. Только книги-то у меня дома остались.
        - Обижаешь, - Ярослав шагнул к своим необъятным книжным полкам и размашистым движением выудил учебное пособие по древней русской литературе, копию того, что он мне принес.
        Я тщательно задернула шторы окна с видом на Душкачан, вернулась, колыхая кружевными оборками при каждом шаге, за стол.
        И, подперев рукой щеку, приготовилась слушать, как Ярослав грянет у меня над головой:
        «НЕ Л?ПО ЛИ НЫ БЯШЕТЪ, БРАТИЕ…»
        А он сказал:
        - Почему люди твоего времени думают, что наша литература была проста, как валенок, а?
        - Ничего не поняла, - мрачно сказала я, чувствуя несомненный подвох в таком начале. - Зубы мне заговариваешь. О чем ты вообще говоришь?
        - О том, что летопись - это одно, а песня - другое, - бесконечно понятно объяснил Ярослав.
        - А былина - третье! - обрадовалась я. - И что?
        - А то, что есть художественные произведения и нехудожественные.
        - Я не п?няла, у кого из нас проблемы с русским языком? Тебе, похоже, его не учить, тебе его преподавать надо, - обозлилась я, не догадываясь пока, куда он клонит.
        Он пытается заставить меня признать, что «Слово о полку Игореве» - художественное произведение.
        В чем здесь подвох?
        Может быть, упереться, и не признавать? Что он задумал?
        - Я не уверена, что в ваше время произведения уже делились на художественные и нехудожественные, - сообщила невозмутимо я.
        - А они, между тем, делились, - улыбнулся Ярослав.
        Да знаю я, что делились…
        - Например?
        - Например, в летопись вносились договора, записывались важные события, чтобы потом на них ссылаться, если возникают споры, - начал объяснять Ярослав. - Некрологи записывались. Летопись состоит из разных кусков. Как лоскутное одеяло. А «Слово» - единое. И это художественное произведение, а не, к примеру, торговый договор. Согласна?
        - Да! - выдавил он, все-таки, из меня то, что ему требовалось.
        Довольный Ярослав отлистал учебное пособие на несколько страниц вперед, ближе к началу. И пустил по гладкому полированному столу ко мне.
        Книжка проехала между двумя настольными лампами, как раз в том месте, где пересекались их световые круги.
        - Прочитай, что там на странице восемьдесят семь жирными буквами написано.
        Ну и прочитаю, тоже мне, напугал!
        - Охотно. ГЕОРГИЯ ХУРОВЬСКА, гм, О ОБРАЗЕХЪ. По-моему, здесь не хватает какого-то первого слова.
        - Подставь слово «статья», если тебя это смущает, - ехидно посоветовал Ярослав. - Видишь, что там ниже написано? Что это сочинение из «Изборника Святослава 1073 года». А Святослав Черниговский - это сын Ярослава Мудрого и отец Олега Святославлича, деда Игоря Святославлича. Сочинение это написал византиец Георгий Хуровский, как тогда говорили, или Херобский, как у вас сейчас записали. И рассказал в нем, как создаются образы в художественном произведении. Видишь, они там прямо под цифрами перечислены.
        Там точно под мелким шрифтом, где понятным языком рассказывали, что сначала греки перевели в десятом веке это сочинение для болгарского царя Симеона, а потом уже наш дьяк Иоанн переписал все это для князя Святослава. Так вот, под этими мелкими буквами шли разные древние - очень смешные - слова.
        Реально смешные.
        - Ты не смейся! - возмутился Ярослав. - А выпиши их в столбик, - и пустил по гладкому столу теперь не книгу, а лист бумаги.
        Второй лист он отправил в сторону Звонки, которая радостно уцепила его, достала цветные карандаши и начала увлеченно выводить какие-то каракули.
        - А почему я?
        - Чтобы потом не смогла сказать, что в глаза этих слов не видела, - заявил Ярослав.
        Каково?
        Обложил со всех сторон, как волки оленя.
        - Уговорил, - невозмутимо сказала я. - Ручку дай.
        Приехала и ручка.
        Я начала писать:
        1. ИНОСЛОВИЕ.
        2. ПР?ВОДЪ
        3. НАПОТР?БИЕ
        4. ПРИЯТИЕ
        Приятие было немного похоже на человеческое слово.
        5. ПР?ХОДНОЕ
        Это, по-моему, вообще прилагательное.
        6. ВЪЗВРАТЪ
        Почти разврат.
        7. СЪПРИЯТИЕ.
        8. СЪНЯТИЕ.
        Интересненько, что они имели в виду?
        9. ИМЕНОТВОРИЕ
        10. СЪТВОРЕНИЕ
        11. ВЪИММЕНОМ?СТЬСТВО
        Шикарное, шикарное слово. Это же как надо язык изворачивать, чтобы его правильно прочесть…
        12. ОТЪИМЕНИЕ
        Немного похоже на местоимение, только почему отъ?
        13. ВЪСПЯТОСЛОВИЕ
        Ага, слова поворачивают вспять. А зачем?
        14. ОКРУГОСЛОВИЕ
        Хорошее слово, круглое. Кругами вокруг слова ходят? Как мы сейчас?
        15. НЕСТАТЪКЪ
        Ну вот, после почти нормально слова опять какая-то зуботычина с двумя твердыми знаками в конце. И как это говорить, спрашивается? Нестатк? А что такое статк?
        16. ИЗДРЯДИЕ
        Ура! На наше изрядно похоже. Ну, или на изДрядно.:)
        17. ЛИХОР?ЧЬЕ
        Я сразу с нежностью вспомнила Лихолесье из «Властелина Колец».
        18. ПРИТЪЧА
        Ну, притча, так притча.
        19. ПРИКЛАДЪ
        Это, по-моему, не литературное, это ружейное. Или оружейное, уж не знаю, как оно правильно.
        20. ОТЪДАНИЕ
        Сначала я прочла это слово как «отъедание» и очень обрадовалась литературному образу. Но, как оказалось, зря.
        21. ЛИЦЕТВОРИЕ
        23. СЪЛОГЪ
        Как бы меня не заморочили эти старые словесы, а я, все-таки, заметила, что слово под номером 22 пропущено.
        24. ПОРУГАНИЕ.
        Это совсем по-нашему.
        25. ВИДЪ.
        26. ПОСЛЕДОСЛОВИЕ
        Ура! Переписала!
        Я отправила лист обратно Ярославу.
        А сама удивилась, что давно не слышу Звонку. Она вела себя на удивление тихо. Из-за стола ее было еле видно, лишь кудрявая голова возвышалась над столешницей. Загогулин на ее листе становилось все больше.
        - И к чему этот мой титанический труд? - поинтересовалась я. - Что он доказывает?
        - Ну, хотя бы то, что во время прадеда князя Игоря в его семье прекрасно были известны самые разнообразные образы. Там ведь так и написано, верно?
        «Там» - где мелкими буквами в пособии напечатали всякую скучную муть, типа: «В нем рассмотрены 27 словесно-стилистических приемов создания образности». В общем, всякие там аллегории, метафоры и инверсии. Старые-то словесы хоть веселыми были, а эти инверсии вообще непонятные.
        Ниже, под списком этих образов, шли исчерпывающие расшифровки:
        ИНОСЛОВИЕ УБО ЕСТЬ ИНО Н?ЧТО ГЛАГОЛЮШТИ, И ИНЪ РАЗУМЪ УКАЗАЮШТИ…
        Я не сомневаюсь, что дьяк Иоанн с князем Святославом читали это и млели от удовольствия, но я, прямо как дядя Гриша тогда, чуть не зачесалась вся. То у них «повезоша», то «глаголюшти». На меня буква «ш» в таких количествах плохо влияет…
        Насладившись вдоволь моими страданиями, Ярослав (вот садист! не буду с ним целоваться, пусть даже не думает!) сказал:
        - Переверни страницу.
        Я перевернула. И, о боже, какая радость, там дали «объяснительный перевод».
        Тоже не совсем понятный, но хотя бы дающий какие-то шансы:
        «ИНОСЛОВИЕ (АЛЛЕГОРИЯ) - ЭТО КОГДА ГОВОРЯТ НЕЧТО ОДНО, А ИНОЕ РАЗУМЕЮТ. НАПРИМЕР, СКАЗАНО БОГОМ ЗМЕЕ: «ПРОКЛЯТА ТЫ ОТ ВСЕХ ЗВЕРЕЙ». СЛОВО «ЗМЕЙ» ИНОСКАЗАТЕЛЬНО ОБОЗНАЧАЕТ ДЬЯВОЛА, А НЕ ЗМЕЮ».
        - Я все поняла, - ядовито сказала я. - Когда бог корове говорит: «Благословенна ты от всех зверей», слово «корова» иносказательно обозначает божью коровку. Правильно?
        Ярослав фыркнул и отправил мне лист обратно.
        - В целом - верно. Еще страницу учебника переверни.
        - Перевернула.
        - Там есть очень важные отрывки, двадцать четвертый и двадцать пятый, - сделался серьезным Ярослав. - Нужно, чтобы ты их прочла.
        Это была уже страница номер девяносто один.
        Там было написано:
        «24. ПОРУГАНИЕ (ИРОНИЯ) - СЛОВО, КОТОРОЕ ЛИЦЕМЕРНО В ПРОТИВОПОЛОЖНОМ ПРОТИВНОЕ ВЫЯВЛЯЕТ. ПОРУГАНИЕ ИМЕЕТ ЧЕТЫРЕ ВИДА:
        1) ПОРУГАНИЕ (СОБСТВЕННО ИРОНИЯ),
        2) ПОХУХНАНИЕ (САРКАЗМ)»
        Дойдя до похухнания, я, не смогла сдержаться.
        - Похухнание, ха-ха-ха-ха-ха! Не могу, по-хух-на-ние.
        - И ничего смешного! - сурово отрезал Ярослав.
        В глазах у него загорелся огонь. Он стал таким м-м-м… манящим. (Целоваться с ним захотелось с удвоенной силой. С этим садистом?! Ничего себе, неужели я люблю насилие? Может быть, я мазохист?…)
        - Знаешь, сколько в «Слове» этого похухнания? А вы его, «Слово», читаете, как опись имущества: три короба мягкой рухляди, две корчаги меду. Дальше читай!
        Я продолжила:
        «…3) ПОИГРАНИЕ (ШУТКА)
        4) ПОСМЕЯНИЕ (ИСИЗМОС, НАСМЕШКА).
        ПОРУГАНИЕ - ЭТО СЛОВО, ПРОИЗНОСИМОЕ С УКОРОМ. НАПРИМЕР, О ТРУСЕ (ДЕЗЕРТИРЕ), СМЕЯСЯ, СКАЖЕМ: МУЖЕСТВЕННЫЙ (ВОИНСТВЕННЫЙ) И ХРАБРЫЙ.
        ПОХУХНАНИЕ - ЭТО СЛОВО СПОРНО С ДРУГИМ ОСМЕЯНИЕМ.
        НАПРИМЕР, О ЧЕЛОВЕКЕ, УВЯЗШЕМ ВО ЗЛЕ, ГОВОРИМ, СМЕЯСЬ: «ДОБРОЕ ДЕЛО ПРЕВОСХОДНО СОТВОРИЛ, ДРУГ И МУДРЫЙ МУЖ».
        ПОИГРАНИЕ - ЭТО ОБОЗНАЧЕНИЕ ДОБРЫМИ СЛОВАМИ БЕСЧЕСТЬЯ.
        НАПРИМЕР, СОТВОРИВШЕГО ЧЕСТЬ И ВПАВШЕГО В ЗЛО УКОРЯЕМ, СМЕЯСЬ: «В ВЕЛИКУЮ СЛАВУ И ЧЕСТЬ ВВЕЛ СЕБЯ, ДРУГ».
        26. ПОСМЕЯНИЕ - ЭТО СЛОВО ОСОБЕННО ОСМЕИВАЮЩЕЕ. НАПРИМЕР, НЕОБРАЗОВАННОМУ (ГРУБОМУ) УМУ ГОВОРИМ: «ТЫ, ДРУГ, СЛОВАМИ СЛАВЕН, А ВИДОМ (ДЕЛОМ) ОБЛИК ЗМЕИ ЗАИМЕЛ» ИЛИ «ГОСПОДИН ИОАНН, ПОМИЛУЙ ЕГО, ОН ЧЕЛОВЕК ДОБРЫЙ».
        В общем, я поняла так, что все это - древнерусские способы поиздеваться или постебаться. Ну, или, осмеять кого-нибудь или что-нибудь, если прилично говорить.
        Только они работают, когда знаешь, что на самом деле все не так, как говорят, и друг не друг, и добрый человек совсем не добрый.
        Надо совершенно точно знать, что, например, Петя - полный дурак, чтобы оценить заявление: «Наш Петенька редкостный умница».
        И, все-таки, похухнание - очень смешное слово!
        Я не удержалась, вернулась назад на страницу. Там, где все по-древнерусски, было не только похухнание, но еще и «похухнани», и «похухнавъше». А перевели это как осмеяние.
        То есть осмеять кого-то - это похухнать кого-то!
        Обпохухнаешься!
        - Я рад, что ты развеселилась, - заметил Ярослав.
        - Но этот наш разговор не считается, - сказала я, чтоб он не очень-то себе воображал. - «Слово» мы еще не читаем, спор не начался! Это ты провел подготовительную артподготовку.
        - Что я провел?
        - Артиллерийскую подготовку.
        - Да, - согласился Ярослав. - Провел. Еще Наполеон доказал, что артиллерия - это сила. Чем я хуже?
        - А в чем суть твоей подготовки? Ну, узнала я, что такое похухание? И что?
        - Ты узнала не что такое похухнание, ты узнала, что еще за сто лет до «Слова» у нас в Руси уже разбирались в гиперболах и метафорах. Ты это признаешь? - пригвоздил меня к стенке коварный Ярослав.
        - Это не я, княжич, тебе рассказал, это ваш учебник. Все по нашему уговору, ведь так?
        - Ну, так, - сквозь зубы признала я.
        Этот хищник только притворяется пушистым котом. А чуть зазеваешься - сразу клацает волчьей пастью около шеи. Оборотень. С полоборота заводится.
        - Теперь у нас есть лист, на котором все образы пронумерованы и их быстро можно найти, - не отпускал Ярослав мое горло (это фигурально, то есть, как там, по списку, лихьновно). - Предлагаю для такого же удобства и части «Слова» пронумеровать.
        Ему в бухгалтеры надо будет пойти, если, конечно, он ЕГЭ по русскому не завалит.
        Отступать было некуда.
        - Давай пронумеруем, раз ты так настаиваешь, - с холодным похухнанием в голосе сказала я. - А какими цифрами мы будем нумеровать? Римскими или арабскими?
        - Я думаю, лучше всего воспользоваться арабскими, - совершенно серьезно объяснил мне Ярослав.
        И я поняла, что не хочу с ним целоваться! Голову ему я отгрызть хочу. Он же мне никакой лазейки не оставляет!
        - Прекрасное решение, - надменно сказала я, даже не глядя в его сторону, чтобы не попасть под оборотническое обаяние.
        Чтобы хоть куда-то смотреть, уставилась снова в учебное пособие.
        Ой!
        Они, оказывается, «пчелу» «БЧЕЛОЙ» обзывали!
        Честное слово!!!
        Так и написано русскими буквами: КНЫГЫ БЧЕЛЫ.
        - Давай вернемся на страницу девяносто пять, - мягко, как заправский инквизитор, напомнил, что он тоже здесь, Ярослав.
        Я перевернула страницу.
        А его хваленое «Слово», вообще-то, «литературой периода феодальной раздробленности» припечатали, вот так-то!
        Перевернула еще страницу.
        СЛОВО О ПЪЛКУ ИГОРЕВ?,
        ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ,
        ВНУКА ОЛЬГОВА
        НЕ Л?ПО ЛИ НЫ БЯШЕТЪ, БРАТИЕ,
        НАЧЯТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ
        ТРУДНЫХЪ ПОВ?СТИЙ О ПЪЛКУ ИГОРЕВЕ?,
        ИГОРЯ СВЯТЪСЛАВЛИЧА?
        НАЧАТИ ЖЕ СЯ ТЪЙ П?СНИ…
        Раздулся глухой, мягкий стук.
        Мы с Ярославом одновременно испуганно повернули головы на звук.
        Звонкиной кудрявой головы над столешницей не было.
        Я в испуге соскочила со стула, заглянула под стол.
        Звенислава Святославовна Ясная, про которую в пылу научной дискуссии мы совсем забыли, заснула сидя и свалилась под стол. Где и продолжала спать.
        - Не судьба, значит, сегодня, - завершил заседание Ярослав, вынимая сестру из-под стола. - Пойдем, уложим ее.
        Он опять стал милым и невыносимо обаятельным.
        Прямо наваждение какое-то!
        А ведь когда мы плюхались в похухнаниях, у меня было чувство, что он стальной хваткой держит меня за шиворот, не давая уклониться с того пути, по которому он задумал меня протащить.
        И эти фортели выкидывает человек, которому в понедельник диктант за пятый класс писать!
        - Алиса, иди, пожалуйста, впереди, - попросил Ярослав, поднимаясь со спящей Звонкой на руках. - Мне двери сложно открывать.
        - А убрать здесь?
        - Я потом уберу, сначала Звонку уложим.
        Придерживая ажурную шаль, я пошла вперед. Спустилась на нижний ярус. Когда проходила мимо конского ковра, бляхи на кольчуге слабо мерцали, отражая свет ночника.
        Мы донесли, точнее Ярослав весьма умело донес Звонку до комнаты, стянул с нее туфельки, уложил среди подушек. Как только кудрявая голова коснулась наволочки, Звонка вдруг подскочила с криком:
        - Княженика!
        И схватила меня за руку.
        - Приляг на минуточку, - быстро шепнул мне прямо в ухо Ярослав и чуть ли не опрокинул на подушку рядом со Звонкой.
        Звонка, вцепившись в меня, счастливо улыбнулась, и глаза ее снова стали сосредоточенно сонными.
        - Только ты не уходи! - велела она строго брату.
        - Я здесь, - пообещал тот, присаживаясь на край кровати рядом с нами.
        Звонка лежала в середине кровати, голову положив на подушку, вольготно откинув в сторону правую руку. Левой она упрямо держалась за меня.
        Я лежала на краю рядом с ней и сквозь полузакрытые ресницы смотрела на спокойно сидящего рядом Ярослава.
        Гордо посаженная голова на крепкой, красивой шее. Широко развернутые плечи.
        Он тихонько гладил меня по левой руке, словно убаюкивал.
        В полумраке комнаты он показался мне воином, былинным богатырем, охраняющим на заставе наши рубежи.
        Он чуть-чуть поворачивал голову - и скульптурный профиль становился еще четче. Линия лба, нос, скула, губы, подбородок.
        Почему ему так важно, чтобы я вместе с ним прочитала «Слово о полку Игореве»?
        Почему бы ему не поцеловать меня просто так, без всякого «Слова»? Вместо того, чтобы смотреть на меня, не отрывая глаз?
        Звонка, наверное, заснула.
        Если я приподнимусь, наши лица окажутся совсем близко. И глаза будут рядом. И губы.
        Надо только приподняться и сесть. Еще секундочку и я это сделаю.
        Веки у меня стали совсем тяжелыми, и я заснула рядом со Звонкой, так и не осуществив своего желания.
        Уже во сне я чувствовала, как Ярослав снимает с меня вышитые туфельки, гладит мои ступни, поправляет покрывало.
        Потом, во сне, вокруг меня кружились разные древнерусские слова и летали, взмахивая страницами, как крылышками, забавные «КНЫГЫ БЧЕЛЫ».
        Глава пятнадцатая
        ДИКТАНТ
        
        Утром провожание меня до дому превратилось в целую процессию.
        Пошел Ярослав, а к нему примкнули его отец и Звонка.
        Я удивилась такому многолюдству.
        Но Звонка была на седьмом небе от счастья и даже стоять спокойно не могла, подпрыгивая на месте по своему обыкновению, как резиновый мячик. Ее нарядили в теплые колготки, желтые сапожки, сиреневое расклешенное пальтецо - она стала похожа на колокольчик. На голове у Звонки была вязаная шапочка, украшенная пушистым помпоном. Это был всем помпонам помпон: огромный, невесомый, он подпрыгивал вместе со Звонкой и, казалось, был готов того и гляди ускакать с ее макушки.
        Я стеснялась величественного отца семейства Ясных, Святослава, но он спокойно и невозмутимо держал подпрыгивающую дочь за руку, ожидая нас с Ярославом.
        По тропинке мы пошли к пролому в стене.
        Там отец и сын Ясные очень осторожно вывели нас за пределы резиденции. Ярослав шел в авангарде, князь Святослав прикрывал нас, женщин и детей, с тылу.
        Звонка в первый раз была в таком путешествии и вертела головой во все стороны так, что страшно становилось: вдруг голова открутится?
        Мы прошли тропинкой мимо кладбища, вышли на трассу. Начали спускаться к домам.
        Отец Святослава снова взял Звонку за руку. Похоже, ему было не менее интересно, чем дочери, но он держался, головой не вертел.
        Добрались до избушки.
        Я открыла калитку: дядя Гриша в залихватской тельняшке сидел на моем крыльце, поджидая меня, и, пользуясь тем, что тети Нели не было поблизости, с удовольствием курил.
        Не успела я и слово сказать, как из-за моей спины во двор просочилась Звонка с радостным криком:
        - Алиса, у тебя есть забор-р-р! Вот здор-р-рово!
        - Доброе утро, дядя Гриша, - по-светски поздоровалась я и отступила в сторону, пропуская Ясных.
        Дядя Гриша слегка растерялся, увидев такую делегацию.
        Ярослав шепотом велел Звонке: «Поздоровайся с дядей Алисы. Его зовут Григорий Иванович».
        - Здр-р-равствуйте, Гр-р-ригорий Иванович! - зарычала грозно Звонка.
        - Здравствуй, колобок, коли не шутишь, - дядя Гриша решил, что курить при ребенке непедагогично, и щелчком отправил окурок прочь с крыльца.
        В действие вступил Ярослав.
        - Здравствуйте, Григорий Иванович! Разрешите вам представить моего отца Святослава Всеволодовича и мою младшую сестру…
        Окончить он не успел, потому что Звонка, придирчиво осматривавшая мою избушку, радостно воскликнула:
        - Алиса, у тебя есть окна!
        - У меня и стены есть, - хмыкнула я. - Прошу всех в дом.
        Мужчины скованно обменялись не совсем дружественными рукопожатиями и, теснясь на узкой верандочке, вошли в мою избушку.
        Дядя Гриша уже и печь успел затопить, было тепло.
        Звонка, как юркая ласка, проверила все углы и закоулки. Ей почему-то очень понравилось.
        - Мы решили вашу племянницу почти всей семьей проводить, - объяснил дяде Грише отец Ярослава. - Моя младшая, словно клещ, в Алису вцепилась.
        - Не словно клещ! - возмущенно раздалось из-за печки.
        - К верстаку, в смысле, к столу проходите, - пригласила всех я. - Сейчас чай пить будем.
        Дядя Гриша молча сел за верстак и стал наблюдать, не побрезгуют ли всякие понаехавшие нашим чаем.
        А чего им брезговать-то?
        Любовь к сгущенке у них, как выяснилось, семейная.
        - Как удачно, что вы здесь, Григорий Иванович, - сказал отец Святослава, с удовольствием прихлебывая чай. - Не подскажете, к кому обратиться, чтобы просветили по части походов в тайгу? Люблю природу, хочется выйти, а место-то незнакомое, у нас лесостепи больше.
        Дядя Гриша подумал и решил:
        - Сходите к Владимиру Николаевичу, что на Перевальской живет. Он в прошлом буровой мастер, ну а так - мастер золотые руки. Замок вот сам себе построил, из списанного катера яхту-красавицу сделал. Он из кедра скульптуры режет, на зиму в свое зимовье уходит, материал для работы заготавливать и вдохновения набираться. Он и охотников знает, и подскажет, к кому обратиться, ежели что.
        - Благодарю, - склонил голову князь Святослав.
        - А можно, я тоже здесь жить буду! - расправилась с угощением Звонка. - Пожалуйста!
        - Давай не сегодня, - дипломатично сказал ее отец. - Кто же будет контролировать, как Ярослав готовится к завтрашнему диктанту? На тебя одна надежда.
        - Что за диктант? - заинтересовался дядя Гриша.
        - Татьяна Николаевна будет проверять наши достижения, - со вздохом объяснила я.
        - Это хорошо, это правильно, - слегка кровожадно обрадовался дядя Гриша. - В занятия вы много сил вкладываете, вон, на улице слышно, как орете. Должен и результат быть!
        - Завтра поглядим, - туманно сказала я.
        - Нам, к сожалению, пора, - поднялся отец Святослава. - А то, действительно, времени на подготовку к завтрашнему испытанию остается немного. Большое спасибо, Алиса, за угощение.
        - Вам спасибо за вчерашнее приглашение.
        - Тебе, пр-р-равда, понр-р-равилось? - обрадовалась Звонка. - Ты будешь к нам в гости пр-р-риходить? Пожа-а-алуйста! А на мой день р-р-рождения пр-р-ридешь?
        - Обязательно приду, - пообещала я, поглядывая, как на это отреагирует дядя Гриша. - Любови Ивановне большой привет.
        - Ладно, я тоже поеду, - дядя Гриша убедился, что я жива, здорово, не обкусана, не обижена. - Нам еще в Северобайкальск сегодня надо. Что тебе привезти?
        - Чая покрепче, - попросила я.
        Ясные пошли обратно к себе.
        Дядя Гриша, хитро припарковавший свой «жигуль» в неприметном месте, поехал в Нижний.
        «До завтра», - успел шепнуть мне Ярослав перед уходом.

* * *
        Вечером дядя Гриша приехал снова, уже с тетей Нелей.
        Я к тому времени изобрела конвейерный метод приготовления домашних заданий: пользуясь тем, что верстак длинный и широкий, разложила на нем по порядку нужные учебники и тетради, уже раскрытые, и перемещалась по часовой стрелке. Сделанный предмет обозначался закрытым учебником и закрытой тетрадкой сверху.
        Получалось внушительно, и, главное, наглядно. Мне нужно было высвободить как можно больше времени на грядущей неделе, а по этому способу было сразу видно, сколько сделано и сколько еще осталось.
        Похоже, дядю с тетей зрелище потрясло до глубины души.
        Тетя Неля немного нервно полистала учебник биологии, пока дядя Гриша убирал в сарайчик на улице какие-то сети. Заметила рассеяно:
        - Сколько вам задают! Анжеликин класс так вроде и не мучают.
        Я не стала ей говорить, что их маркиза просто уроки не делает. Сказала лишь:
        - Мы же считаемся слабым классом, вот нас, наверное, и подтягивают.
        - Тогда да, - успокоилась тетя Неля. - Тогда понятно. У Анжелики - сильный класс. Я знаю.
        А когда они уехали, я вдруг вспомнила сегодняшнее утро и подумала, что я своими глазами увидела то, о чем рассказывал Ярослав. О том, как князья-оборотни встраиваются в любое общество и берут власть в свои руки.
        Дядя Гриша ведь явно обрадовался подвернувшейся возможности съездить Ярославу в ухо. За все сразу, начиная с «понаехали тут».
        Так оно и было бы, если бы только Ярослав провожал меня до дому.
        Даже не так.
        Ситуация стала опасной намного раньше. В ту минуту, когда я заснула у горячего источника.
        Если бы дядя Гриша приехал вдруг вечером в субботу и обнаружил, что я дома не ночую, тетя Неля подняла бы на уши и полицию, и МЧС, и армию, предполагая, как всегда, самое плохое. И побежала бы в аптеку за тестом на беременность - для меня, поскольку тетя Неля решительно не может представить, что парень с девушкой могут совместно заниматься чем-либо, кроме секса.
        Потом бы, конечно, разобрались, но все равно весь этот шум-гам для Ясных был не нужен.
        Поэтому родители Ярослава сразу позвонили Ольге Ивановне - значит, классный руководитель узнал, где ночует ученик, а потом уже дяде с тетей, сообщив им, что Ольга Ивановна тоже в курсе.
        Ольгу Ивановну не только мы, ее и родители побаиваются.
        И то, что она знает, где я, стопудово остудило тетин боевой пыл, даже если она и хотела повозмущаться.
        А, значит, эту опасную ситуацию они закрыли.
        Утром, если бы один Ярослав пошел меня провожать - получил бы трепку за все дяди- и тетины волнения.
        Пойди с нами его отец - дядя Гриша в драку бы не полез, но и любовью бы к ним не преисполнился.
        А вот появление Звонки его обезоружило, развеяло все страхи и опасения, и объяснило лучше всяких слов, как дело было.
        И, значит, отец Ярослава опять повернул ситуацию так, как ему надо. Не вступая в ненужное столкновение, но и не давая семью в обиду.
        Он управлял событиями, не позволяя им управлять собой.
        Теперь понятно, почему Ярослав на рожон не лезет - он же учится у отца побеждать еще до боя. Поэтому и бегает к дяде Грише, докладывая ему о каждом своем чихе. Он не позволяет накопиться поводам к себе придраться.
        Ой, зря я, наверное, в этот спор по «Слову» ввязалась, шансов у меня нет.
        А может, и не зря.
        Все равно буду спорить, пусть не думает!
        Наверное, отцу Ярослава книги Олдей бы понравились, если он такой же умный, как они.

* * *
        В понедельник в школе я тряслась, похоже, больше испытуемого.
        Татьяна Николаевна после уроков оставила нас в пустом классе. Положила перед Ярославом лист бумаги и мягко попросила меня выйти.
        Я стала медленно умирать за дверью.
        Запоздалые раскаяния обрушились на меня. С нашим спором по «Слову» мы давно забили на русский язык. Что, сейчас, конечно, всплывет. И когда станет понятно, что наши занятия результатов не дают - все рухнет. Исчезнет та уважительная причина, по которой Ярослав может приходить ко мне домой, как бы косо не посматривали на это дело дядя с тетей. И у них появится полное право сказать - нечего ерундой маяться, сиди, уроки учи в своем Душкачане, раз уж так захотела, а он пусть у себя дома сидит.
        И мне придется врать в лицо дяде и тете, потому что мы все равно будем встречаться. Уже невозможно, чтобы мы не видели друг друга, и не в школе, а за одним столом, друг напротив друга, глаза в глаза.
        Только бы он не завалил этот диктант, только бы не завалил…
        В окно была видна дорога, дома, берег Байкала, постепенно закругляющийся к песчаной косе. Холодные волны били о камни.
        Стекло остужало, если приложиться к нему виском, а чугунная батарея под окном обжигала.
        Проще самой любой экзамен сдать, чем вот так вот мучится.
        Надо же, мы, оказывается, месяц занимаемся, а у меня такое чувство, что всего несколько дней прошло… Или наоборот - словно я его всю жизнь знаю.
        Сколько они там могут сидеть?!
        Невыносимо хочется уткнуться лицом ему в белую рубашку, уже зная, что все позади.
        Если он не сдаст, и спора никакого больше не будет. Нам все пути перекроют. И поцелуев - тоже?!
        Я почувствовала сильную боль. И поняла, что обожглась о батарею. Школа старая, деревянная, ее хорошо топить надо. Отскочила от нее, морщась и подпрыгивая.
        Дверь открылась.
        Ярослав справился.
        Глава шестнадцатая
        НАЧАЛО
        
        По обоюдному уговору этот понедельник мы сделали пустым днем, чтобы отойти от диктанта, с силами собраться.
        Распрощались на остановке, и каждый пошел в свою сторону.
        Ярослав вверх, я под горку.
        Теперь, когда впереди маячило полдня совершенно пустых, которые нужно как прожить, мысль о том, что он видит в свое волшебное окно мою избушку, уже не возмущала, а, наоборот, грела.

* * *
        А дома топилась печка.

* * *
        Уроки у меня были сделаны. Телевизор сломан. Ни готовить, ни убираться не было ни малейшего желания.
        Время тянулось невыносимо.
        Я ходила туда-сюда по избушке от кухонного окна к фасадным окнам, как узник по камере.
        Заняться было нечем.
        Ехать в поселок не хотелось совершенно.
        Пробовала раскрыть «Властелина колец» - и поняла, что сегодня не могу. Мне куда интереснее гадать, кто меня нес до Звонкиной комнаты и кто в ночную рубашку переодевал, какое уж тут чтение.
        Наконец, находившись туда-сюда, устала.
        Отыскала среди мелочей спицы и клубок пряжи. Забралась на диван с ногами, прикрылась пледом и начала с отвращением вязать, поглядывая на огненные полоски, окаймляющие печную дверцу.
        Мы бы к этому времени уже столько интересного сделали…
        Ближе к вечеру неожиданно заявились дядя Гриша с тетей Нелей.
        Якобы за морковкой.
        Ага, у них своя закончилась, все пять центнеров.
        А, между прочим, пока они тут меня контролируют изо всех сил, их собственная распрекрасная принцесса шляется непонятно где, пользуясь родительским отсутствием.
        - У тебя, Алиса, диван прямо по-американски стоит, - заметила тетя Неля. - Как в сериалах, посреди комнаты.
        - Это мой каминный зал, - объяснила я ей мрачно, с остервенением вывязывая на своем рукоделии косу в три плетения.
        - А-а-а… - протянула, слегка растерявшись, тетя Неля. - А что вяжешь?
        - Шарфик! - лязгнула я.
        Дядя Гриша нагреб в моем подполье ведро морковки, вылез наверх, к нам.
        - Ну что, девчонки? Нель, смотри, какая морковь отменная.
        - Так земля не истощенная. А я тебе сколько раз говорила, что на нашем огороде землю удобрять надо? Вот умные люди по весне машину за машиной навоза туда сваливают, а ты один раз телегу торфа привез и успокоился.
        - Прямо как-то даже необычно тебя одну видеть, - задетый за живое тетей Нелей, заметил дядя Гриша. - Я уже привык, что этот тут постоянно ошивается.
        - Не можем же мы бесконечно учиться, - холодно сказала я. - И отдых должен быть. Сегодня Татьяна Николаевна диктант ему задала, после такого события нужно несколько дней отходить.
        - Как после запоя, - хихикнул дядя Гриша.
        - Очень смешно, - обиделась тетя Неля. - Все люди как люди, а кто-то как бутылку увидит, со всех катушек сразу съезжает.
        - Нель, ты чего? - обиделся в свою очередь дядя Гриша. - Когда это я в запой уходил? В последнее время? С Тимофеичем - так это не считается.
        Тетя Неля постно поджала губы, всем своим видом показывая, что очень даже считается.
        - А картину-то повесили? - вспомнила я.
        - Как же, - испепелила тетя Неля дядю Гришу гневным взглядом. - У нас же всем плевать на культуру, на искусство. А вот с Тимофеичем нажраться в зюзю - это всегда пожалуйста.
        - Мы крюк для твоей картины искали, - робко подал голос дядя Гриша.
        - На дне бутылки, - подтвердила ядовито тетя Неля. - Вы их там, наверное, храните, чтоб не заржавели.
        - Ну ладно, нам пора, - решил не углублять опасную тему дядя Гриша. - Алиса, запирайся! И вообще не имей моду незапертой сидеть: времена сейчас сама знаешь какие.
        - Хорошо, - послушно сказала я, выпустила дядю с тетей и накинула крючок на дверь.
        Вернулась на диван.
        До ночи еще четыре часа, я с ума сойду, ожидая, когда этот бесконечный день закончится, и настанет пора спать ложиться.
        Совершенно невыносимо.
        Без него - совершенно невыносимо. А я даже не догадывалась раньше.
        Бросила вязание, включила компьютер. Мама панически боялась компьютерных игр (которые разрушают мозги ребенку). Поэтому наша старенькая машинка была чиста и невинна.
        Я открыла пасьянс «Косынка», начала таскать карты по экрану. В этом занятии было что-то затягивающее и тошнотворное одновременно.
        Интересно, дядя с тетей теперь меня каждый день проверять собираются?! Эдак у меня всю морковку вынесут и своими дурацкими проверками подорвут мою пищевую базу.
        Тоже мне, преступление - заночевала в гостях, в доме одноклассника. Впору на учет в детскую комнату милиции ставить.
        Хотя, конечно, заснула я там в шезлонге совершенно позорно…
        Не на носилках же они меня в Звонкину комнату отнесли?
        Пасьянс - о чудо! - сложился.
        Стало еще скучнее. И вообще как-то тихо, надо музыку врубить. Найти какую-нибудь идиотскую радиостанцию. Рекламу бесконечную послушать, взбодриться…
        Если не стошнит, конечно.
        В окно - которое во двор - дробно постучали.
        Я откинула занавеску. За стеклом сидел сокол, смотрел на меня круглым глазом.
        Я кинулась к двери, запнулась впопыхах, чуть не растянулась.
        Откинула крючок, распахнула дверь.
        На верандочку залетел сокол, а вот в избушку вошел уже человек.
        Я закрыла за ним дверь так поспешно, словно дядя с тетей могли ворваться ему вслед. Только крючок накидывать не стала, не до того.
        - Ты как?
        - Сбежал, - улыбнулся Ярослав. - Не могу дома сидеть, весь извелся. Я ненадолго, часа на два, не больше. Звонка еле отпустила. Сказал ей, что волнуюсь за тебя, быстро слетаю туда и обратно.
        Я проверила, плотно ли задернуты шторы, включила лампу со стрекозами.
        - А почему Звонка не может оборачиваться? - как-то само собой вырвалось у меня.
        - Люди Лютого напугали, - Ярослав, облаченный в камуфляж и серую футболку, по-хозяйски проверил печку. - Тут дело тонкое: родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку. Осознанно оборачиваться ребенок начинает тогда же, когда и говорить. И так же поначалу неуверенно. Здесь мешать нельзя. А в тот раз Лютый снова напал, его люди Звонку похитили. Мы смогли ее отбить, но поздно, сильный испуг перекрыл превращения, да и говорить после этого она долго не хотела. Хорошо хоть совсем не замолчала.
        - Да уж, звенит она как колокольчик, - подтвердила я. - А рычит как медвежонок. Но как же вам удалось и Звонку научить по-нашему говорить, по-современному?
        - Спасибо! - расцвел Ярослав, будто я ему комплимент сделала. - Очень хорошо, что Звонка не выделяется. Мы тщательно над этим поработали. Она же все-таки тоже урожденный оборотень, хоть и зажатый, замерший. Но кое-какие способности все равно остались. Мама с ней много занимается. Вдобавок к этому Звонка нам подражает, а мы стараемся говорить, как вы, даже дома. Привыкли уже перестраиваться на ходу за время бегства.
        - А как вы убили Мстислава Лютого?
        - Мы его сожгли в овине. Вместе с овином. Так же, как он наши деревни палил, - коротко ответил Ярослав. - Давай об этом в другой раз, ладно?
        - А ты голодный?
        - Как оборотень, - ухмыльнулся Ярослав.
        - Яичницу будешь?
        - Давай.
        …Яичница только-только начала шкворчать на сковородке, как заскрипело крыльцо под чьими-то торопливыми шагами.
        Дверь распахнулась - появился дядя Гриша.
        Выследил все-таки?
        Видимо, я на него с таким изумлением уставилась, что он немного виновато объяснил:
        - Алиска, я зажигалку здесь потерял, когда морковку доставал. Видно, в подполье из кармана выпала.
        - А-а-а, - сказала я. - Ага.
        Яичница начала гореть на электрической плитке. Пришлось ее срочно снимать.
        На Ярослава дядя Гриша как-то странно отреагировал.
        То есть никак.
        Я оглянулась - а Ярослава и не было.
        Дядя Гриша подошел к подполью, рванул за кольцо, поднимая крышку.
        На книжном стеллаже, на самом верху застыл изваянием красивый сокол.
        Дядя Гриша исчез в подполье. Потом с торжествующим кличем выбрался обратно, зажимая в руке заветную зажигалку.
        Вышел на кухню, пригляделся к яичнице и обрадовался:
        - Тебе, Алиска, на ночь столько вредно.
        И съел ровно три четверти.
        - Ну, закрывайся, - велел он на пороге, сытый и довольный. - Поехал я.
        А все-таки Ярослава он не заметил только чудом.

* * *
        …Я пожертвовала Ярославу оставшуюся часть яичницы. Всё-таки он летел, оборачивался. Проголодался.
        А я могу и так обойтись. На этот раз.
        Остатки яичницы со сковородки словно корова языком слизнула. Ярослав корочкой хлеба вычищал ее до блеска.
        - Еще сделать? - спросила я.
        - Хватит, - мужественно отказался Ярослав. - Включай лампу! А то мы никогда не начнем «Слово».
        - Хорошо. А ты весь остальной свет погаси, - велела я.
        Пусть уж все будет так, как надо.
        Засияла цветами, сочной листвой, яркими бабочками и ажурными стрекозами лампа на верстаке. Заиграло, мягко замерцало покрытое лаком дерево.
        Я проверила, все ли шторы плотно задернуты. Не поленилась, на улицу вышла. Окна зашторены плотно, смутным пятном светит лампа. Вернулась довольная.
        В доме царил полумрак.
        Ярослав, двигаясь мягко и бесшумно, скользнул к стеллажу, достал стопу книг, разложил на верстаке. Раскрыл «Древнюю русскую литературу».
        Сел на табурет у верстака, попав в освещенный лампой круг.
        Глаза у него блестели.
        Какие-то непонятные мурашки побежали у меня по спине. Не то от страха, не то от предвкушения.
        Неужели мы сейчас начнем?
        Не могли начать столько времени, то одно мешало, то другое.
        Неужели сейчас?
        Вспомнила, что дверь не закрыта.
        Заново накинула крючок, подергала, проверяя: все, как дядя Гриша учил.
        Глубоко вздохнув, сделала первый шаг от двери к верстаку.
        Села напротив Ярослава.
        - Начинаем? - хриплым шепотом спросил он меня.
        Ответить ему было страшно.
        Наступила тишина, слышно было, как трещат дрова в печке, будильник тикает, лениво лают собаки на улице, ветер, принесшийся с той стороны верхнеангарского сора, громыхает чем-то в огороде…
        Звук подъезжающего «жигуля» не слышно, дядя с тетей не несутся сюда, чтобы помешать нам вступить на тропу, уводящую в Древнюю Русь…
        От печки шло тепло во все стороны, спина его чувствовала. Сердце бухало, как барабан.
        Главное - начать, а там видно будет.
        - Начинаем! - выдохнула я.

* * *
        Ничего не изменилось, но изменилось все.
        И в первую очередь - голос Ярослава.
        Хрипота из него исчезла. Он сидел, выпрямившись и расправив плечи так, что даже выше ростом казался, хотя куда уж выше. Футболка обрисовывала напрягшиеся мышцы, словно он не слова собрался читать, а тяжелые камни ворочать.
        СЛОВО О ПЪЛКУ ИГОРЕВ?,
        ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ,
        ВНУКА ОЛЬГОВА
        - прочел грозно и печально Ярослав.
        НЕ Л?ПО ЛИ НЫ БЯШЕТЪ, БРАТИЕ,
        НАЧЯТИ СТАРЫМИ СЛОВЕСЫ
        ТРУДНЫХЪ ПОВ?СТИЙ О ПЪЛКУ ИГОРЕВЕ?,
        ИГОРЯ СВЯТЪСЛАВЛИЧА?
        НАЧАТИ ЖЕ СЯ ТЪЙ П?СНИ
        ПО БЫЛИНАМ СЕГО ВРЕМЕНИ,
        А НЕ ПО ЗАМЫШЛЕНИЮ БОЯНЮ.
        - «Лепо» - это «хорошо», я знаю, - вставила я, когда Ярослав умолк. - А «не лепо» это, наверное, нелепо.
        - Не только «хорошо», - поправил меня Ярослав. - Некоторые ваши переводят как «не пристало бы», «не начать ли нам». В любом случае это вопрошение, как же рассказывать о том самом походе Игоря, который и так у всех на устах. Рассказать его «старыми словесами», как Боян в свое время, или правду, то, что было на самом деле.
        - А почему это он у всех на устах?
        - Хотя бы потому, что до вашего времени дошли о нем записи в двух главных летописях, «Истории Российской» Татищева, ну и в самом «Слове». И ты думаешь, он случайно туда попал? Расскажи мне о еще каком-нибудь событии, особенно касающегося дел «мелкого удельного князька», как у вас пишут, которое прогремело бы вот так же.
        - Нечестно! Почем я знаю?
        - Ты правильно не знаешь. Их не было.
        - А почему «Слово» попало?
        - Дальше поймешь.
        - Хорошо, продолжай.
        Ярослав взял простой карандаш и пронумеровал прочитанные строки. Следующее предложение получалось уже за номером три.
        3. БОЯНЪ БО В?ЩИЙ,
        АЩЕ КОМУ ХОТЯЩЕ П?СНЬ ТВОРИТИ,
        ТО РАСТ?КАШЕТСЯ МЫСЛИЮ ПО ДРЕВУ,
        С?РЫМ ВЪЛКОМ ПО ЗЕМЛИ,
        ШИЗЫМЪ ОРЛОМЪ ПОДЪ ОБЛАКЫ.
        - Ничего не узнаешь, Алиса?
        - Оборотень, как и вы?
        - Воин-поэт. Ведун. Вещий.
        - Растекался мыслию по древу?
        - Да. По древу, соединяющему верхний, средний и нижний миры.
        - А что такое шизый?
        - Сизый. Сизый орел. Птица, которая высоко под облаками парит, - с земли сизая.
        - Ладно. Твой Боян был по-нашему кем-то вроде шамана. Оборачивался в зверей, вещал, песни сочинял старыми словами. Это было круто. А «Слово», почему-то, решили рассказать новыми. А о чем он сочинял песни?
        - Не о чем, а о ком. И кому. Слушай сама:
        4. ПОМНЯШЕТЪ БО, РЕЧЕ,
        ПЪРВЫХЪ ВРЕМЕНЪ УСОБИЦ?.
        ТОГДА ПУЩАШЕТЬ 10 СОКОЛОВЬ НА СТАДО ЛЕБЕД?Й:
        КОТОРЫИ ДОТЕЧАШЕ,
        ТА ПРЕДИ П?СНЬ ПОЯШЕ
        СТАРОМУ ЯРОСЛАВУ,
        ХРАБРОМУ МСТИСЛАВУ,
        ИЖЕ ЗАР?ЗА РЕДЕДЮ ПРЕДЪ ПЪЛКЫ КАСОЖЬСКЫМИ,
        КРАСНОМУ РОМАНОВИ СВЯТЪСЛАВЛИЧЮ.
        5. БОЯНЪ ЖЕ, БРАТИЕ, НЕ 10 СОКОЛОВЬ
        НА СТАДО ЛЕБЕД?Й ПУЩАШЕ,
        НЪ СВОЯ В?ЩИЯ ПРЪСТЫ
        НА ЖИВАЯ СТРУНЫ ВЪСКЛАДАШЕ:
        ОНИ ЖЕ САМИ КНЯЗЕМЪ СЛАВУ РОКОТАХУ.
        - Силы мои иссякли, - возмутилась я. - Переводи!
        - Правда, непонятно? - изумился Ярослав.
        - Представь себе!
        - «Ибо помнил - говорил - первых времен усобицы. Тогда пускал десять соколов на стадо лебедей. И которую лебедь сокол первой настигал, та и пела о старом Ярославе, храбром Мстиславе, том, что зарезал Редедю перед полками касожскими, красном Романе Святославличе. Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал, но свои вещие персты, они сами князьям славу рокотали».
        - Спасибо, теперь хоть что-то понятно.
        - Старый Ярослав - это Ярослав Мудрый. Храбрый Мстислав - брат его. Два брата стоили друг друга. И о чем дальше будет «Слово», тебе сейчас и говорят перечислением князей.
        - О чем?
        - «ХРАБРОМУ МСТИСЛАВУ, ИЖЕ ЗАР?ЗА РЕДЕДЮ ПРЕДЪ ПЪЛКЫ КАСОЖЬСКЫМИ», - многозначительно сказал Ярослав.
        Протянул руку за световой круг и из темноты вынул второй том «Полного собрания русских летописей».
        Начал листать эту огроменную томину.
        Потом вдруг остановился.
        - Пойдем самым простым путем, - объяснил он мне и быстро вернулся на начало «Древнерусскую литературу», по которой читал мне «Слово».
        - Вот, смотри, даже здесь есть выписка из «Повести временных лет», так и называется: <О ЕДИНОБОРСТВЕ МСТИСЛАВА С РЕДЕДЕЮ>. Она то нам и нужна. Прочти вслух сама, пожалуйста.
        Читать это было трудно, но я старалась:
        - В Л?ТО… э-э-э… шесть пять три ноль, точка. ПРИДЕ ЯРОСЛАВЪ КЪ БЕРЕСТИЮ. ВЪ СИ ЖЕ ВРЕМЕНА МЬ… МЬСТИСЛАВУ СУЩЮ ТМУ… ТЬМУ… ТМУ-ТО-РО-КА-НИ ПОИДЕ НА КАСОГЫ. СЛЫШАВЪ ЖЕ СЕ КНЯЗЬ КАСОЖЬ-ЖЬ-СКИЙ, нет! - кый, КАСОЖЬСКЫЙ РЕДЕДЯ ИЗИДЕ ПРОТИВУ ТОМУ. (Ага… Против того. Вышел. Короче.) И СТАВШЕМА ОБ?МА ПОЛКОМА ПРОТИВУ СОБ?, И РЕЧЕ РЕДЕДЯ КЪ! МЬСТИСЛАВУ, двоеточие: «ЧТО РАДИ ГУБИВ? ДРУЖИНУ МЕЖИ СОБОЮ? НО СНИДЕВЕ СЯ САМА БОРОТЬ. ДА АЩЕ ОДОЛ?ЕШИ ТЫ, ТО ВОЗМЕШИ ИМ?НЬЕ МОЕ, И ЖЕНУ МОЮ, И Д?ТИ МО?, И ЗЕМЛЮ МОЮ. АЩЕ ЛИ АЗЪ ОДОЛ?Ю, ТО ВЪЗМУ ТВОЕ ВСЕ». И РЕЧЕ МЬСТИСЛАВЪ, двоеточие: «ТАКО БУДИ». И РЕЧЕ РЕДЕДЯ КО МЬСТИСЛАВУ, ДВОЕТОЧИЕ: «НЕ ОРУЖЬЕМЬ СЯ БЬЕВ?, НО БОРЬБОЮ». И ЯСТА СЯ БОРОТИ КР?ПКО, И НАДОЛЗ? БОРЮЩЕМАСЯ ИМА, НАЧА ИЗНЕМАГАТИ МЬСТИСЛАВЪ: Б? БО ВЕЛИКЪ И СИЛЕНЪ РЕДЕДЯ. И РЕЧЕ МЬСТИСЛАВЪ, ДВОЕТОЧИЕ: «О ПРЕЧИСТАЯ БОРОДИЦЕ ПОМОЗИ МИ. АЩЕ БО ОДОЛ?Ю СЕМУ, СЬСИЖУ, - нет! СЪЗИ-ЖЮ, о боже, СЪЗИЖЮ ЦЕРКОВЬ ВО ИМЯ ТВОЕ». И СЕ РЕК? УДАРИ ИМ О ЗЕМЛЮ. И ВЫНЗЕ НОЖЬ, И ЗАР?ЗА РЕДЕДЮ. И ШЕДЪ В ЗЕМЛЮ ЕГО, ВЗЯ ВСЕ ИМ?НЬЕ ЕГО, И ЖЕНУ ЕГО И Д?ТИ ЕГО, И ДАНЬ ВЪЗЛОЖИ НА КАСОГЫ. И ПРИШЕДЪ ТЬМУТОРОКАНЮ, ЗАЛОЖИ ЦЕРКОВЬ СВЯТЫЯ
БОГОРОДИЦА, И СОЗДА Ю, ЯЖЕ СТОИТЬ И ДО СЕГО ДНЕ ТЬМУТОРОКАНИ. ВСЕ!!!
        Эта пытка закончилась!
        - А теперь давай я переведу, - любезно сказал Ярослав, насладившись моими мучениями.
        Сам-то не лучше меня над «Хоббитом» скрипел!
        - Переведи!
        - Итак, что мы имеем. Ярослав боялся Мстислава как черт ладана. К Киеву боялся подойти, в Новгороде все больше сидел, уже будучи великим князем киевским. Мстислав пошел на касогов. Ярослав осмелел, пришел к Берестью. Надеялся, что касоги братца успокоят навсегда. Тем временем два войска, Мстиславово и касожское, встали друг напротив друга. Редедя предлагает: «Зачем губить дружину? Давай сами поборемся. Если ты одолеешь, возьмешь и имущество мое, и жену, и детей, и землю. Если же я одолею - твое все возьму». Мстислав говорит: «Давай так». Редедя, наслышанный о нашем честном роде, уточняет при всех: «Боремся без оружия». Мстислав ничего не возражает. Начали бороться, долго бились. Касожский князь - большой и сильный - побеждает. Мстислав достает нож из сапога, и все, конец борьбе. Редедя зарезан. Победа! Этот геройский поступок попал в «Слово». Это, вообще-то, по-русски называется ВЕРОЛОМСТВОМ. Ну, или подлостью. А потом непобедимый Мстислав погиб на охоте молодым, оставив мудрому брату всю власть. Ну а мудрость Ярослава всегда очень тесно была переплетена с коварством.
        - А как же всякие военные хитрости? - вспомнила я.
        - Военные хитрости - это другое, - отрезал Ярослав. И пояснил: - Когда ложным бегством выманивают, засадными полками нападают. К хвостам лошадей еловые ветки привязывают, чтобы пылили и враг думал, что войска больше идет, чем на самом деле. Здесь же поединок. С договором.
        - А разве можно с врагом договариваться? «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет?» А?
        - Так это Мстислав в земли касогов пришел дань наложить, не они к нему. Но Редедя нож в сапоге не оставил, а Мстислав оставил. Об этом и говорит автор «Слова». Что ему мешало написать просто: «иже победи Редедю предъ пълкы касожьскыми»? Нет, он написал «зарезал»!
        - А красный Роман - кто?
        - Красный Роман Святославличь - это внук Ярослава Мудрого, брат Олега Святославлича. Красивый был. Когда умер Святослав, средний сын Мудрого, начался, как всегда, передел власти. Младший брат Святослава Всеволод, женатый на гречанке, занял Чернигов, отдав Киев Изяславу. А детям Святослава в удел дали Муром дремучий да Тьмуторокань, от Руси почти совсем отрезанную. Оделили знатно. Святославличи поднялись на битву за свои права. В битвах Всеволод, отец Мономаха, был слаб, зато в интригах ему равных не было, да и в умении устраивать свои дела чужими руками. Святославличи вдруг стали погибать один за одним. Старшего, Глеба, в Заволочье якобы емь убила. Олег Святославличь понял, что ему не жить, ушел из Чернигова в Тьмуторокань. Потом они с Борисом обратно на Русь пришли, накатили Всеволоду на Сожице, Чернигов отбили. Всеволод к Изяславу побежал за подмогой. Потом Нежатина Нива была, о чем мы еще долго говорить будем. А потом красный Роман Святославличь привел войска к Переяславлю. Но Всеволод и сын его Владимир Мономах склонили на свою сторону половцев. И на обратном пути в Тьмуторокань Романа убили.
Так же загадочно, как и Глеба. Разумеется, половцы, как Глеба - народ емь. И в это же время в Тьмуторокани взяли под стражу Олега и отправили в Царьград в заточение. Разумеется, хазары. Которые потом почему-то оказались торками, то есть черными клобуками, - когда Олег сумел вернуться и найти их. А кости Романа, брошенного непогребенным, так и остались белеть в Поле Половецком, напоминая нам обо всем об этом, то есть о ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ. Хорошенькое начало для героической песни о… как там в твоем листочке писано?
        Он вытянул лист, про который я уже и позабыла за давностью, и с удовольствием зачитал:
        - «ЛЕГКОЙ ДЫМКОЙ РОМАНТИКИ ОКУТАЛ АВТОР НЕСЧАСТЛИВЫЙ ПОХОД И ЕГО НЕБЛАГОВИДНЫЕ ЦЕЛИ. ОН НЕ КРИВИЛ ДУШОЙ, ОН СКАЗАЛ ОБО ВСЕМ, НО СКАЗАЛ МЯГКО, ОТВЛЕКАЯ ЧИТАТЕЛЕЙ ИЛИ СЛУШАТЕЛЕЙ». Куда уж мягче, а? Ну и вот, после этого бодрого, радостного зачина, где мы узнали о том, что петь будут правду, а не славу старыми словами, петь будут о коварстве, вероломстве и предательстве, после этого, собственно говоря, и начинается наш окутанный легкой дымкой романтики сказ.
        Он торжественно поставил цифру шесть:
        6. ПОЧНЕМ ЖЕ, БРАТИЯ, ПОВ?СТЬ СИЮ
        ОТЪ СТАРАГО ВЛАДИМЕРА ДО НЫН?ШНЯГО ИГОРЯ,
        ИЖЕ ИСТЯГНУ УМЬ КР?ПОСТИЮ СВОЕЮ
        И ПООСТРИ СЕРДЦА СВОЕГО МУЖЕСТВОМЪ;
        НАПОЛЪНИВСЯ РАТНАГО ДУХА,
        НАВЕДЕ СВОЯ ХРАБРЫЯ ПЛЪКЫ
        НА ЗЕМЛЮ ПОЛОВ?ЦЬКУЮ
        НА ЗЕМЛЮ РУСЬКУЮ.
        - Переведи! - потребовала я категорически.
        - Начнем же, братия, повесть сию, то есть эту, от старого Владимира - Владимира Святого - до нынешнего Игоря, который ммм… исстягну умь крепостию своею.
        - Стой! Издеваешься?!!
        - И не думаю, - обиделся Ярослав. - Просто, что тут переводить?
        - «Исстягну» - это что?!
        - Если князь выставил стяг - это знак, к нему стягиваются верные, встают под его знамя, - заметно разозлился Ярослав. - Исстягну умь крепостью своею - что тут непонятного? Крепко задумал о походе - выставил стяг в знак того, что решил в поход. Сердце поострил мужеством, наполнился ратного духа. Готов навести свои храбрые полки на Землю Половецкую, на Землю Русскую. Земля здесь с большой буквы, так надо.
        - Почему?! Почему на Землю Русскую?
        - Потому, что совсем недавно, когда князья открыто были оборотнями, а не прикрывались богородицей, якобы разрешающей зарезать безоружного в обмен на каменный храм, - в те времена земля Половецкая была землей Русской, что не худо бы помнить.
        Тут раздался такой оглушительный звон, что я от неожиданности чуть под стол не свалилась.
        И только потом поняла, что это мой старый будильник трезвонит.
        - Это я его завел, - виновато признался Ярослав. - Пока ты на улицу выходила. Мне пора, время вышло.
        Наверное, так было лучше.
        У меня голова кругом шла от всего узнанного, а язык, похоже, так и свернулся в узел от чтения по-древнерусски. Для начала очень много всего, я уже запуталась, пока Ярослав не хуже Бояна серым волком рыскал туда-сюда по старой хрестоматии.
        И на спор это пока не похоже…
        - Хорошо, иди.
        - Запрись!
        - Хорошо.
        Все как сговорились.
        Ярослав исчез.
        А я понял, что у меня глаза закрываются сами после этого насыщенного на переживания дня.
        Глава семнадцатая
        ОСОБЕННОСТИ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЖИЗНИ
        
        Не помню, что было в школе во вторник.
        Что-то было точно.
        Какой-то учебный процесс.

* * *
        Ярослав явился в избушку, зажимая под мышкой «Атлас истории России» за шестой класс.
        Занял место за верстаком, развернул «Древнюю русскую литературу».
        И задумался. Крепко задумался.
        К цифре семь он переходить не торопился.
        - Ты знаешь, чем отличался князь Игорь от других князей? - спросил он меня.
        Я пожала плечами.
        - Не знаю. «Слово» о нем написали, например.
        - Даже в ваших летописях… - начал тянуть свою волынку Ярослав.
        - Не в наших, в ваших, - поправила я.
        - Наши летописи до вас не дошли, - упрямо сказал Ярослав. - Целиком. Обрывки, останки - мы уже с тобой об этом говорили. Но даже в том, что дошло, сохранилось главное: когда князь Игорь сам водил полки в Половецкое Поле, поражений у него не было. Кроме одного-единственного.
        - Зато какого… - вставила ехидно я.
        - Зато какого, - подтвердил Ярослав. - А ты знаешь, зачем вообще ходили в Поле?
        - Чтобы постоять за Землю Русскую! - уверенно сказала я удачно припомненную фразу.
        - Хорошо. Вышли, постояли - и обратно? Людей сорвали, коням прорву корма скормили…
        - Ну ты же лучше меня знаешь! - разозлилась я. - Так рассказывай уже. Зачем ходили?
        - За добычей.
        - Какой?
        - Основная добыча в половецких землях - это, конечно, скот и рабы.
        Ярослав притянул к себе второй том «Полного собрания русских летописей», быстро пролистал, зацепил взглядом подходящее:
        - Вот, пожалуйста, за пятнадцать лет до «Слова» Мстислав Изяславич князей вывел постоять за Русскую землю, слушай: «И ТОЛИКО ВЗ?ША ПОЛОНА МНОЖЬСТВО. ?КОЖЕ ВСИМЪ. РУСКИМЪ ВОЕМЪ НАПОЛНИТИС? ДО ИЗО?БИЛЬ?. И КОЛОДНИКЪ? И ЧАГАМИ И Д?ТМИ ИХЪ И ЧЕЛ?ДЬЮ. И СКОТЪ? И КОНМИ». То есть взяли полона множество, чтобы всем русским воинам наполнится до изобилия. И колодниками, и чагами, и детьми их, чаг, и челядью, и скотом, и конями. Колодники - ценные пленники, за которых большой выкуп можно взять, поэтому половцы их в колодках и держат. Чаги - рабыни, челядь - те пленники, которых по хозяйству поставить можно, за скотом, например, глядеть.
        - Вы что там, еще и рабовладельцы?! - возмутилась я. - Как плантаторы?
        - Куда нам до плантаторов, - ухмыльнулся жестко Ярослав. - Это только ближе к вашим временам научились все соки из людей жать. А у нас сегодня ты с полоном, а завтра на тебя самого колодку наденут и овец пасти приставят, если набег не отобьешь. Ну и вообще, зачем тогда в поле ходить? Цветочки нюхать?
        - А не ходить, - мрачно сказала я. - Дома посидеть, репу поокучивать. Или морковку.
        - Это в Киеве можно дома сидеть. Киев торговыми пошлинами живет. Правобережье торки заслоняют от половцев. Между Киевом и Переяславлем всего два брода через Днепр, Витичевский да Зарубинский. Переяславль укреплен хорошо, опять же Киев за ним со всей его мощью, если что - помощь придет быстро. А на левом берегу открыто все. Особенно в Северской земле, вот смотри.
        Он ткнул пальцем в разноцветье русских княжеств в атласе.
        - Здесь, конечно, ничего не видно. Но вот смотри: граница с Половецким Полем в Переяславском княжестве - река Сула. До нее еще добраться надо по своим землям. А вот Северская земля. Течет здесь река Семь, у вас она Сейм. По Семи - Посемье. За Посемьем - Половецкое Поле сразу. В Посемье Святославличей и вытеснили добрые родственники, загородились ими, как живым заслоном. Путивль, Рыльск, Ольгов, Курск - наши городки. В Путивле - сын князя Игоря Владимир, да и сам он с семьей здесь любит жить. В Рыльске, Ольгове - Святослав Ольгович, сын старшего брата князя Игоря, Курск, как и Трубчевск на Десне, отдан младшему брату князя Игоря Всеволоду. А Курск держать - это тебе не в Новгороде Великом пировать. Он на самом краю Руси, недаром поговорка среди Мономашичей ходит: «Лучше смерть, чем курское княжение». В Курске князь в седле спит, меча не выпуская, брони ни зимой, ни летом не снимает. Граница. Вот так Посемье и живет. Вышел князь с полком по весне в поле, пощипал половцев - глядишь, летом-осенью они к нему не придут, побоятся. Захватил людей - есть на кого своих обменять. Размен пленными дело
обычное.
        - То есть половцы захватывают наших, наши захватывают половцев, а потом меняются? - уточнила я.
        - Да. Купцы этим занимаются, специально в степь ездят, договариваются. У разных пленников цена разная. Кого-то родственники выкупают, кого-то свои обратно отбивают. По всякому бывает. Вот пошел князь Игорь года за два до нашего похода за Мерл - вежи половецкие пошерстить, а навстречу ему четыре сотни степняков с Обовлы Костуковичем во главе, с той же целью, только не вежи половецкие, а деревеньки русские пограбить. Узнал, что князь Игорь в Поле - быстро повернул. Наши хвост ему чуток распушили - и обратно.
        - А вежи - это что?
        - В вежах половцы живут. Шатры, или палатки, или юрты - не знаю, как назвать, вежи они и есть вежи. Жилища половецкие. На телегах их перевозят.
        - Благородные древнерусские князья, по твоим словам, грабежом жили, - подытожила я.
        - Алиса, я же тебе говорил, что нашу жизнь вашими мерками нельзя мерить! - возмутился Ярослав. - Вам может не нравиться, как и чем мы жили, но это наша жизнь. Тогда она была такой, по-другому нельзя. И князь Игорь был одним из лучших воев, в смысле полководцев. По делам, а не по льстивым записям. Только он не побоялся принять Владимира Галицкого, брата жены своей, когда тот с отцом рассорился и, боясь Ярослава Владимировича, все родственники перед ним ворота захлопнули. А Игорь не захлопнул, принял с честью, с отцом помирил.
        - А что имеешь в виду, когда говоришь «по делам, а не по льстивым записям»? - заинтересовалась я. - Ты уж договаривай, раз начал. Пока я поняла, что князь Игорь был пограничником. Воевал хорошо. Не боялся поперек общего мнения идти. Так?
        - Так, - подтвердил Ярослав.
        - А кто воевал плохо?
        - А давай смотреть, - затрепетали хищно ноздри у Ярослава. - И считать.
        Тык-с, опять я куда-то вляпалась, уж очень он обрадовался.
        - Ну, давай. С чего начнем?
        - Давай открутим назад на несколько лет. Посмотрим, что написано про предыдущие походы.
        Уж слишком равнодушно это Ярослав сказал, чтобы можно ему было поверить.
        - Стой! Ты сначала скажи, кто тогда у вас был главным! - потребовала я.
        - Ха-а-ароший вопрос, - фыркнул Ярослав. - Где - главным?
        - В самом главном месте! - не сдавалась я.
        - После долгой войны за Киев Рюрик, Роман и Давид Ростиславичи смоленские, сыновья покойного Ростислава Мстиславича, великого князя киевского, вдребезги разбили Святослава Всеволодовича черниговского, после чего посадили его на киевский стол великим князем киевским. Такой ответ тебе подойдет? - прищурился Ярослав.
        - А зачем они это сделали?
        - Киев давно не любит сильных князей, сильные князья давно не любят Киев. Ростиславичи взяли Киев в клещи, укрепившись в Вышгороде и Белгороде. А в Киев, который Ольговичей ненавидит, посадили Святослава, внука Ольгова, всем на радость. Как старейшего в князех, все по правде.
        - А почему Киев не любит сильных князей?
        - Так он и сам сильный и богатый. Ему уже давно князья нужны лишь для того, чтобы половцев от днепровских волоков отгоняли, когда купеческие караваны идут. А называется эта защита торговых интересов очень маленькой части киян по-старому: постоять за всю Землю Русскую, за отний златой стол, ради чести и славы, дойти до края Поля Половецкого, испить шеломом Дону Великого. Прямо как сто лет назад, во времена Мономаха.
        - Кияне - это кто?
        - Киевляне. Отний - значит, отеческий. Великий киевский князь призывает князей со своими полками. Когда я тебе про военную добычу читал, тогда под рукой Мстислава Изяславича в Поле вышло четырнадцать князей с полками, не считая других сил. Тот поход считается образцовым, принесшим великую честь и славу. Правда, по окончании похода князья рассорились насмерть сначала из-за коней, потом из-за земель, потом из-за Новгорода Великого, но это опять же дело обычное.
        - Ты далековато забрался, - заметила я. - Разговор был про несколько лет.
        - Хорошо. За два года до похода Игоря, в феврале выдвинулись в степь постоять за Землю Русскую великий князь Святослав Всеволдович и князь Рюрик Ростиславлич. Тогда, по слухам, половцы решили идти в набег, но узнав о том, что великий князь в Поле, устрашились и ушли, - ехидно сказал Ярослав. - Старшие князья мерзнуть в степи не захотели, Святослав послал за Игорем, велел ему взять его полки под свою руку. Рюрик тоже самое велел переяславскому Владимиру Глебовичу. Помнишь, мы о нем уже говорили?
        - Этот, который «туга и тоска сыну Глебову»? - вспомнила я.
        - Угу. Ну вот. Главный над всеми силами - князь Игорь. Он самим великим князем поставлен. А Владимир Глебович просится со своим полком впереди быть - передним больше добычи всегда достается, место выгодное. И безопасно опять же - позади основные силы идут, тылы крепкие. Игорь отказывает. Владимир благородно гневается, свои войска уводит - прямиком в Северскую землю, города Игоревы жечь, хоть здесь добычей поживиться. И поживился. А у Игоря под рукой киевский полк, великим князем вверенный. Такой же боеспособный, как лихие полки Владимира Глебовича. Пришлось его отпустить, приставив к нему Олега Святославлича, сыновца. А с теми силами, что остались, пошли на половцев, до Хирия дошли, но река разлилась из-за теплых дождей, переправляться через нее не стали, взяли пленников на этой стороне и вернулись. Много ли пользы было Игорю с того похода и с того воеводства? Это, я напоминаю, за два года до…
        - И что, он ничего не сделал, что ли, за то, что его города разграбили? - изумилась я.
        - Взял Переяславль на щит. Ко всеобщему - то есть летописному - осуждению. Но об этом позже. Ведь не успели Святославличи от февральского, богатого на события похода оправиться, как бог не замедлил вложить в сердце великому князю Святославу и князю Рюрику благую мысль снова идти на половцев всеми силами. Уже по теплу.
        - Так это, по твоим словам получается, что у Игоря земли разграблены на тот момент?
        - А кого это волнует, когда великий князь созывает на «обчее дело»? Святославличи отказались: «не можем свои земли пусты оставить». Это ж надо опять границу свою оголить, привести полки под Киев, ждать, пока все соберутся, потом вниз по Днепру неспешно идти, в любой миг ожидая, что Святослав на Игоря все дела перевесит, как в прошлый раз. Сказали, что если князья к Суле идут - они к ним прямо там присоединятся, напрямую пройдя. Великий князь Святослав так разгневался, что даже собственных сынов не дождался, гордо пошел вперед. Перешел Днепр на левую сторону и встал на Орели. В этот раз Владимир Глебович переяславский таки выпросил себе место в первых рядах, добился желаемого.
        Ярослав умолк, начал рыться в летописи. Раскрыл второй том «Полного собрания». Потом достал «Историю Российскую» Татищева.
        А потом сказал:
        - Чаю хочу. Горло пересохло.
        - Хорошо, сейчас поставлю.
        Это была хорошая идея, с чаем. У меня тоже все пересохло, особенно мозги. Запуталась я в этих князьях и их бесконечных походах.
        За чаем мы оба молчали. Я про себя тихо радовалась, что говорить будет Ярослав, значит, я могу еще одну чашку тихонько в это время попивать. Может быть, под чай я лучше соображать начну.
        - Ну вот. Идет майский поход, - снова утвердился за верстаком Ярослав. - Под знамена Святослава и Рюрика собрались десять князей да галицкий полк с воеводою. Владимир Глебович выпросился в навороп, то есть в передовой отряд, дескать, чести он хочет и славы, да и земли его опустошены, не мешало бы ополонится. Святослав придал ему младший князей: своих двух сынов, чтобы и им без добычи не остаться, двух Мстиславов, Романовича и Владимировича, Глеба Юрьевича да черных клобуков полторы тыщи. Владимир Глебович повел передовые полки, а Святослав с Рюриком остались поджидать основные силы.
        - Ага, значит, разделились? - вставила умное замечание я.
        - Да. Между ними день пути. Передние полки наткнулись на половцев, обратили их в бегство. Но преследовать долго побоялись, гнали до полудня. Собрали пленников, отошли и встали у Орели, на том берегу, что к Киеву. Основные силы - позади. Половецкий князь Кобяк собрал уцелевших воинов и повел их обратно. Подошел с той стороны реки на заре. Начал обстреливать. Владимир Глебович стал старших князей о помощи взывать, дескать, погибаю, половцев много.
        Ярослав снова умолк. Пододвинул книги к себе поближе.
        - И вот тут такая интересная у нас штука, - сказал он задумчиво. - В Киевской летописи, которая у вас зовется Ипатьевской, запись короткая. В «Истории» Татищева она длинней. И там есть одно отличие. Вот слушай: «А половцы, от часу умножаясь, Владимиру немалые утеснения чинили, но, увидев идущую помощь, подумали, что все войска русские идут, ибо чрез плененных уведали, что Святослав и Игорь недалеко, тотчас стали отступать». В Киеве летопись поправили: «И МН?ША ТОУ С?ОСЛАВА И РИРИКА».
        - Какого Ририка? - изумилась я.
        - Да Рюрика. Но половцы-то стали отступать, когда решили, что Игорь со Святославом недалеко. Почему Святослав так и гневался, что заменить Игоря некем: одно его имя половцев заставляло уходить, не оглядываясь. Владимир же Глебович только помощь просить был горазд. А дальше еще интереснее дела идут. Опять же в Киевской летописи почти ничего нет, все вычистили, а вот что нам «История» говорит: «На сем бою и на станах взяли половецких князей: Кобяка Каллиевича с двумя сынами, Билюлковича и зятя его Тавлыя с сыном; да брата его Такмыша Осолукова, Барака, Тогра, Данила, Содвика Колобицкого, Башкарта и Корязя Колотановича, да побили Тарсука, Изуглеба Тереевича, Искона, Алака, Атурия с сыном, Тетия с сыном и Турундия; к тому других много из них без числа погибло. Взяли же в плен всех до 7000, а кроме того множество русских пленников освободили. Даровал Бог сию победу июля 1-го в понедельник на память святого Иоанна воина». То есть, по «Истории» в плен захватили тринадцать знатных половецких мужей. Да девять убили, да еще и много других. Семь тысяч пленников взяли. Русского полону множество освободили. По
Киевской летописи убили двух, Корязя Колотановича и Тарсука. О тысячах пленников и освобожденных соотечественниках летопись почему-то стыдливо умолчала. Просто упомянула, что Святослав и Рюрик с великой славой и честью возвратились.
        - И ты, конечно, знаешь, почему летопись так сократили… - заметила я.
        - Знаю. Потому что «Слово» появилось.
        Ярослав вдруг протянул руку, взял мою кружку и сделал хороший глоток:
        - Но слушай дальше, что в «Истории»: «Святослав и Рюрик, видя к себе такую несказуемую божескую милость, и храбрость, а, кроме того, мудрость Владимира в воинстве, воздали на том месте Господу Богу должное благодарение, а Владимира во всех полках, выхваляя, прославляли и возвратились восвояси. В сем собрании половецких было 97 князей, а войска до 50000, кроме бывших на станах, и жен, и скота, из которых мало бегом спаслось. Пришедши же к Ворсклу, дали Владимиру в награждение всех тех князей и простой люд, которых его полком взяли, и оных отпустил он за тяжкий откуп».
        - И что?
        - Как что? Тебе опять с русского на русский перевести?
        - Переведи, - сказала я.
        - Перевожу: великий князь киевский по божьему, разумеется, вложению в сердце благой мысли, собрал десять князей, одного воеводу да союзных степняков и пошел постоять за Землю Русскую. Против них вышло девяносто семь князей половецких да войск пятьдесят тысяч. И всех их русские князья во главе с Владимиром Глебовичем переяславским победили, тринадцать половецких князей в плен взяли, десять убили, полону взяли семь тысяч и всю добычу Владимиру Глебовичу переяславскому отдали за его мудрость в воинстве и бедность в хозяйстве.
        - Хороший был поход, - аккуратно заметила я. - И что?
        - Да пока ничего. Я же тебе и говорю - великолепный поход. С честью, славой и достатком. В это же время князь Игорь к Мерлу пошел, о чем я тебе уже говорил. И столкнулся с Обовлы Костуковичем. А сиди он в это время на Орели у Святославого стремени, как великому князю киевскому мечталось, вот бы половцы на Северщине порезвились…
        Ярослав вторым глотком окончательно опустошил мою кружку.
        Все понятно, надо снова чайник ставить…
        - Перерыв, - попросила я.

* * *
        И после перерыва «Слово о полку Игореве» продолжало скромно лежать в сторонке. Ярослав же прочно утвердил перед собой Ипатьевскую летопись и татищевскую «Историю». В своей футболке и штанах от камуфляжа он был похож не на отличника, ведущего глубоко научный спор, а на спецназовца, приготовившегося палить по-македонски: сразу с двух стволов. А третий, запасной ствол - Лаврентьевскую летопись - отложил в сторонку.
        Я села.
        Ярослав подытожил историю, которую рассказал до перерыва:
        - Летний поход князей закончился победой в Иванов день, первого июля, в понедельник. Забыл тебе сказать, что вообще-то в это время половцы обязались великому князю мир хранить.
        - Чего? - удивилась я.
        - «Половцы, хотя обязались Святославу хранить мир, но усмотрев удобное себе время, пришли с войсками к Дмитрову с Кончаком и Глебом Тиреевичем. Но Божиим заступлением не учинили никоего вреда, поскольку, взяв одного купца переяславльского, довольно знаемого им, спросили о войсках. И оный сказал им, что князи все, собравшись с войсками, стоят за Супоем, чего они убоявшись, возвратились», - зачитал Ярослав. - Перевожу для отдаленных потомков: с половцами заключен мир. Но великий князь лучше знает об их гнусных намерениях. Ведь один переяславский купец сообщил, что половцы шли к Дмитрову, но он, купец, им сказал, что князья с войсками стоят неподалеку, после чего они испугались и вернулись, никакого вреда не причинив. Кроме этого купца половецких войск никто не видел. А купец - из Переяславля, где Владимир Глебович все радел в Поле сходить, людишками и скотом разжиться. На основании неопровержимых данных о намерениях врага князь Святослав пошел грудью отражать половецкий набег. Аж пять дней пришлось от Сулы вглубь по пустой степи идти, так коварно половцы свои неисчислимые войска на рубежах Земли
Русской расположили. Так понятно?
        Отдаленные потомки в лице меня решили промолчать.
        - Но половцы не угомонились, - зловеще сказал Ярослав. - Слушай: «Безбожный и свирепый Кончак, князь половецкий, собрав войско великое, пошел на пределы русские, желая все города попленить и разорить, имея с собою мужа, умеющего стрелять огнем и зажигать грады, у коего были самострельные туги столь великие, что едва 8 человек могли натягивать, и каждый укреплен был на возу великом. Сим мог бросать каменья в средину града в подъем человеку и для метания огня имел приспособление особое, небольшое, но весьма хитро сделанное. И так тот нечестивый шел с великою гордостию, но всемогущий Бог наказал злой совет его. Ибо пришедши на Хорол реку, он дожидался остальных войск, а между тем, желая закрыть злостное свое коварство, послал в Чернигов к Ярославу Всеволодичу посла своего якобы для учинения мира. Ярослав, не ведая лести той, послал к Кончаку боярина своего Олстина Алексинича. Но Святослав, уведав подлинно коварство Кончаково, немедля велел все войска собрать, а к Ярославу послал сказать, чтоб тому злодею не верил и никого к нему не посылал, объявил, что он сам на него с полками идет, и звал Ярослава
с собою. А сам Святослав с Рюриком, собрав войска, пошли за Днепр наскоро и встретили на пути купцов, идущих от половцев, которые подтвердили Кончаково злонамерение и сказали, что он стоит за Хоролем, а за ним немалые войска поспешают».
        - Опять купцы, - мрачно заметила я.
        - Правильно, - подтвердил Ярослав. - Кому-кому, но именно купцам мир в Половецком Поле - сплошной убыток. Это же через них пленных выкупают. Для них война - мать родна. И вот идет свирепый Кончак на беззащитную Русь, желая все города полонить и разорить, укрепления сжечь новейшим самострелом. Ведет войска. И встает на Хороле прямо посреди набега. Странная манера вести войну, не находишь? Стоит себе, заметь, на половецкой земле, до Сулы не дошел, послов в Чернигов отправил, к себе Ольстина Олексича, ближнего человека князя Ярослава черниговского, младшего брата великого князя киевского ждет. И не ведает тать, что великому князю Святославу все его коварные замыслы доподлинно известны. Святослав и Рюрик переходят Сулу и посылают вперед героя предыдущего похода, Владимира Глебовича переяславского, уже всем известного мудростью в воинстве.
        Что-то Ярослав разошелся, источая ядовитый сарказм.
        - Кончак стоит в низине Хорола. Князья задерживают Ольстина Олексича, который шел к Кончаку. Владимир Глебович, желая отличиться, первым идет на половецкую ставку. И благополучно ее просирает.
        - Это как же? - встрепенулась я, предвкушая интересное.
        - Даже из «Истории» Татищева видно, что половцы ждут послов и не ждут нападения. У русских на руках все сведения о том, где стоит Кончак. И Владимир Глебович со своими людьми лихо проскакивает поверху, по гряде холмов, ставку хана, которая в лугах. Интересно, да? Особенно для князя, которому во всех войсках совсем недавно славу пели за мудрость его в воинстве. Это позволило Кончаку поднять своих людей и вступить в битву. А бился он жестко и умело, даже взятый врасплох. Но, смотри, как забавно получается: «…но стоящие его за горою большие войска, услышав нападение русских, не пошли к нему в помощь, но, убоявшись, побежали. Кончак, видя свои войска бежащими, ушел сам, пробившись сквозь полки русские. Но войско, бывшее при нем, все побито и пленено. Взяли тут младшую жену его и человека, мечущего огонь, с его снастями и привели ко Святославу». То есть опять все повторяется: никто, кроме купцов, больших войск половецких, приготовившихся Русь заполонить, так и не увидел. Они весьма вовремя сбежали, убоявшись Святослава, Рюрика и Владимира Глебовича. Но преследовать бегущих князья, почему-то не спешили.
Вместо себя боярина из черных клобуков послали: «но Святослав и Рюрик отправили за ними в погоню 6000 с Кунтувдеем. Только оный не мог догнать, поскольку снега сошли, а земля мерзла и следа ночью познать было невозможно; только тех брали и побивали, которые из-за ран и худобы коней уйти не могли. После окончания сей победы князи, собравшись, воздали хвалу Господу Богу, возвратились домой. Сия победа от Бога дарована марта 1-го дня, и Святослав пришел в Киев марта 22-го». То есть громадное войско растворилось в Половецком Поле без следа, как растаявший снег. Это вторая великолепная победа. Запомни ее.
        Ярослав встал. Пообещал:
        - Я сейчас приду.
        И пошел во двор. Много чаю, видно, выпил.
        Я переместилась на его место. Сама решила почитать, что Татищев пишет.
        Когда Ярослав вернулся, я сидела очень довольная. Потому что у нас все-таки спор. А не сольное выступление Ярослава Ясного.
        - А тут написано, - противным голосом сказала я, - что: «Игорь, князь северский, завидуя чести, полученной Святославом, возвратясь в Новгород, недолго медля, собрал войска и призвал из Трубчевска брата Всеволода, из Рыльска племянника Святослава Олеговича, из Путимля сына Владимира и у Ярослава Всеволодича черниговского выпросил в помощь войска с Олстином Олешичем, внуком Прохоровым». А перед этим: «Игорь, уведав о походе Святослава, немедленно собрав войска, хотел идти чрез поле к Святославу и Рюрику, но вельможи рассуждали пред ним, что догнать уже невозможно, ибо Святослав пошел уже 8 дней назад. Но Игорь, не приняв совет тот, пошел с войском возле Сулы. Февраля же 26-го была такая великая вьюга, что не могли в день пути найти, и потому принужден был остановиться и к бою не поспел. Уведав в пути, что Святослав, победив половцев, идет обратно, сам возвратился и весьма о том сожалел, что другие без него честь получили». Что скажешь?
        - Так это та же рука писала, что восхваляла подвиги Святослава киевского, - презрительно сказал Ярослав. - Здесь ключевые слова: «завидуя чести, полученной Святославом», «весьма сожалел о том, что другие без него честь получили». Да еще вот эти: «у Ярослава Всеволодича черниговского выпросил в помощь войска с Олстином Олешичем, внуком Прохоровым». Никогда не просил, всегда по весне с братом, сыном и племянником ходил весьма успешно, а тут на тебе, выпросил. Да так удачно, именно того воеводу, который к Кончаку с мирным договором от Ярослава черниговского шел и которого русские князья перехватили. Игорю ли было завидовать Святославовой чести? Или младшему брату Святослава? Выпросил он себе войска или навязали ему, а? Давай-ка к цифре семь перейдем.
        Он придвинул хрестоматию, раскрыл «Слово о полку Игореве»:
        7. ТОГДА ИГОРЬ ВЪЗР?
        НА СВ?ТЛОЕ СОЛНЦЕ
        И ВИД? ОТЪ НЕГО ТЬМОЮ
        ВСЯ СВОЯ ВОЯ ПРИКРЫТЫ.
        И РЕЧЕ ИГОРЬ
        КЪ ДРУЖИН? СВОЕЙ:
        «БРАТИЕ
        И ДРУЖИНО!
        ЛУЦЕ ЖЪ БЫ ПОТЯТУ БЫТИ,
        НЕЖЕ ПОЛОНЕНУ БЫТИ.
        А ВСЯДЕМ, БРАТИЕ,
        НА СВОИ БРЪЗЫЯ КОМОНИ,
        ДА ПОЗРИМЪ
        СИНЕГО ДОНУ».
        - Посмотрел тогда Игорь на светлое солнце и видит: все его воины от него тьмой прикрыты. И говорит Игорь дружине своей: братия и дружина, лучше ж убитым быть, нежели полоненным быть. Садимся, братия, на борзых коней, да увидим синий Дон собственным глазами.
        - Хорошенький призыв для похода, - вставила я. - Для человека, который именно в плен попал.
        - Вот! - поднял палец Ярослав, будто я что-то важное сказала. - Похоже эта речь на речь человека, который обзавидовался чужой чести, выпросил себе помощи и рвется в степь? Не похожа. Человека заставили выйти в поход, который с самого начала ничего хорошего не сулил. А теперь спроси меня, чем заставили?
        - Хорошо, чем заставили?
        - Честью и славой, - лязгнул зубами, как волк, Ярослав. - Слушай сама:
        8. СПАЛЪ КНЯЗЮ УМЬ
        ПОХОТИ
        И ЖАЛОСТЬ ЕМУ ЗНАМЕНИЕ ЗАСТУПИ
        ИСКУСИТИ ДОНУ ВЕЛИКАГО.
        «ХОЩУ БО, - РЕЧЕ, - КОПИЕ ПРИЛОМИТИ
        КОНЕЦЬ ПОЛЯ ПОЛОВЕЦКАГО,
        С ВАМИ, РУСИЦИ, ХОЩУ ГЛАВУ СВОЮ ПРИЛОЖИТИ,
        А ЛЮБО ИСПИТИ ШЕЛОМОМЬ ДОНУ».
        - Ну и что? - ничего не поняла я.
        - А то, что это слова Владимира Мономаха он повторяет. Как обычай перед выходом в Поле велит. Про испить шеломом Дону, приломить копье в конце Поля Половецкого. Ты горький привкус этих речей не чувствуешь? Мономах с лучшими князьями, со всей силой Земли Русской ходил. А здесь их говорит, как у тебя в листочках написано, нетерпеливый, мелкий удельный князь, мечтавший проложить путь до предгорий Кавказа? С шестью-то полками? Видишь ты в этих словах это желание, эти мечты?
        - Не особо, - вынуждена была признать я.
        - Потому что говорит он дружине: пойдем, раз решили, сделаем то, что задумали. Несмотря на знамение пойдем. Любо нам испить шеломом Дону. И все пошли, никто не повернул. А ведь ты же сама мне читала, что когда князь Игорь пытался к русским войскам в феврале присоединиться, то дружина отказалась в метель идти. Слушай дальше:
        9. О БОЯНЕ, СОЛОВИЮ СТАРАГО ВРЕМЕНИ!
        АБЫ ТЫ СИА ПЛЪКИ УЩЕКОТАЛЪ,
        СКАЧА, СЛАВИЮ, ПО МЫСЛЕНУ ДРЕВУ,
        ЛЕТАЯ УМОМЪ ПОДЪ ОБЛАКЫ,
        СВИВАЯ СЛАВЫ ОБА ПОЛЫ СЕГО ВРЕМЕНИ,
        РИЩА ВЪ ТРОПУ ТРОЯНЮ
        ЧРЕСЪ ПОЛЯ НА ГОРЫ.
        П?ТИ БЫЛО П?СНЬ ИГОРЕВИ ТОГО ВНУКУ:
        «НЕ БУРЯ СОКОЛЫ ЗАНЕСЕ
        ЧРЕЗЪ ПОЛЯ ШИРОКАЯ,
        ГАЛИЦЫ СТАДЫ Б?ЖАТЬ
        КЪ ДОНУ ВЕЛИКОМУ».
        ЧИ ЛИ ВЪСП?ТИ БЫЛО,
        В?ЩЕЙ БОЯНЕ,
        ВЕЛЕСОВЬ ВНУЧЕ:
        «КОМОНИ РЖУТЬ ЗА СУЛОЮ, -
        ЗВЕНИТЬ СЛАВА ВЪ КЫЕВ?!»
        - Хоть что-нибудь поняла? - строго спросил Ярослав.
        - Не-а! - охотно отозвалась я. - И вообще, что такое «комони»?
        - Ну кони же! Не просто кони, а добрые кони, не клячи какие-нибудь. А вот тут мы вернулись к старым словесам. О Боян, соловей старого времени! Как бы ты эти полки…
        - Ущекотал, - подсказала я невинно.
        - Ущекотал, - согласился Ярослав. - И ничего смешного! То есть расписал их подвиги самими красивыми словами, свивая славы и прошлого, и настоящего - не буря, мол, соколов занесла через поля широкие, стада галок бегут от соколов прочь, к Дону великому. Красиво ведь?
        - Красиво, - согласилась я. - Умом летая под облаками, скача по мысленному древу - кем?
        - Соловьем. Соловей ведь по ветке мелкими скачками передвигается, - уверенно объяснил Ярослав. - А тропа Трояня - эта та самая волшебная тропа оборотней через три мира. Мы сюда, можно сказать, такой же тропой попали. Но ты дальше, дальше слушай. Дальше - самое главное! «ЧИ ЛИ ВЪСП?ТИ БЫЛО, В?ЩЕЙ БОЯНЕ, ВЕЛЕСОВЬ ВНУЧЕ: «КОМОНИ РЖУТЬ ЗА СУЛОЮ - ЗВЕНИТЬ СЛАВА ВЪ КЫЕВ?!» То есть: «Или так воспеть бы тебе, Боян, Велесов внук: «Кони ржут за Сулою - звенит слава в Киеве!» Не узнаешь похухнания?
        - И в чем тут похухнание? - растерялась я, уже подзабыв, что это такое. Вроде бы, когда издеваются над кем-то изысканно.
        Ярослав, надо признаться, тоже растерялся.
        Он замолчал и стал недоверчиво на меня смотреть.
        А я на него.
        А он на меня.
        А я на него.
        Долго мы вот так друг на друга пялились, пока он не спросил осторожно:
        - Алиса, ты что, правда, не понимаешь?
        - Не понимаю! - твердо сказала я.
        Глаза Ярослава потемнели от ярости.
        - Перед походом князя Игоря, буквально накануне было два победоносных похода русских князей. Да таких, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Сотню (без трех) половецких князей победили, пятьдесят тыщ войск разбили, пленных почти десять тысяч взяли да огненный самострел. После этих походов звенит слава в Киеве! - лязгнул он. - А половецкие кони ржут за Сулою как ни в чем не бывало. Какая же цена этой славе? Этой чести? И этим походам? Ведь, если верить летописям, завидуя чести и славе победителей пошел князь Игорь в Поле. Да даже, если не завидуя, - но веря этому звону, значит, уже, с первых самых шагов - беда! Коварство, вероломство, предательство. Цифра четыре, которую мы поставили. З-звенит с-слава!
        - Водички попей, - робко предложила я, пока у него из глаз молнии не стали бить. - Я верю. Давай дальше.
        Сбегала на кухню, стакан воды ему набрала. Ладонь у Ярослава, когда он стакан брал, была горячая-горячая. Вот разошелся…
        10. ТРУБЫ ТРУБЯТЪ ВЪ НОВ?ГРАД?.
        СТОЯТЬ СТЯЗИ ВЪ ПУТИВЛ?.
        ИГОРЬ ЖДЕТЪ МИЛА БРАТА ВСЕВОЛОДА.
        И РЕЧЕ ЕМУ БУЙ ТУРЪ ВСЕВОЛОДЪ:
        «ОДИНЪ БРАТЪ,
        ОДИНЪ СВ?ТЪ СВ?ТЛЫЙ -
        ТЫ, ИГОРЮ!
        ОБА ЕСВ? СВЯТЪСЛАВЛИЧЯ!
        С?ДЛАЙ, БРАТЕ,
        СВОИ БРЪЗЫИ КОМОНИ,
        А МОИ ТИ ГОТОВИ,
        ОС?ДЛАНИ У КУРЬСКА НАПЕРЕДИ.
        А МОИ ТИ КУРЯНИ СВ?ДОМЫ КЪМЕТИ:
        ПОДЪ ТРУБАМИ ПОВИТИ,
        ПОДЪ ШЕЛОМЫ ВЪЗЛ?Л?ЯНИ,
        КОНЕЦЬ КОПИЯ ВЪСКРМЪЛЕНИ,
        ПУТИ ИМЬ В?ДОМИ,
        ЯРУГЫ ИМЬ ЗНАЕМИ,
        ЛУЦИ У НИХЪ НАПРЯЖЕНИ,
        ТУЛИ ОТВОРЕНИ,
        САБЛИ ИЗЪОСТРЕНИ;
        САМИ СКАЧЮТЬ, АКЫ С?РЫИ ВЛЪЦИ ВЪ ПОЛ?,
        ИЩУЧИ СЕБЕ ЧТИ, А КНЯЗЮ СЛАВ?».
        - Трубы трубят в Новгороде, - решила помочь я Ярославу.
        - Северском, - добавил он. - А Игорь с семьей находится в Путивле. Там его стяги стоят. Младший брат Игоря, Буй Тур Всеволод, говорит ему: один у меня брат, один свет светлый, ты, Игорь. Мы с тобой Святославличи. И это значит, что рассчитывать нам приходится только на себя.
        - Там такого не было! - возмутилась я.
        - Там это есть, - отрезал Ярослав. - Слушай дальше: седлай, говорит князь Всеволод, своих борзых коней, а мои уже готовы, оседланы у Курска. Кто, получается, в поход раньше князя Игоря собрался, а? За славой и честью?
        - Ну, Буй Тур собрался, не вижу в этом преступления! - огрызнулась я. - Ты хочешь сказать, что это опять неспроста?
        - Буй Туру Всеволоду не все равно, что князя Игоря обвиняют в том, что он уклонился от последнего похода. Ему обидно за брата, за его бесчестье. За то, что Владимир Глебович его обошел и теперь насмехается. Он уже и курян в седло посадил, брат еще толком стяги в Путивле не выставил. А знаешь, почему Буй Тур раньше Игоря засобирался в поход?
        - Разумеется, не знаю, - отрезала я.
        - Его жена, Ольга Глебовна, родная сестра Владимиру Глебовичу переяславскому. До Буй Тура смех из Переяславля быстро долетает.
        - Так они же враги!
        - Они - князья Ярославова рода, просто разных ветвей. И в этом поколении уже все родственники друг другу на сто рядов.
        - Ладно, я поняла. Ты про курян дальше расскажи.
        - Буй Тур своими воинами хвалится, говорит, что его куряне - сведомые, то есть знающие, кмети. Ну, воины. Уже с пеленок воины, пеленали их под звуки труб, кормили с конца копья, лелеяли под шлемами. Пути им ведомы, яруги, то есть овраги, ими знаемы. Луки у них напряжены - то есть, тетива натянута, лук к бою готов. Тулы, в которых стрелы, отворены. Не нужно время тратить: вынул стрелу, наложил на лук и стреляй. Сабли изострены. Уже и сами скачут, прознав про киевский звон, как серые волки в поле, в поисках себе чести, а князю славы.
        - Вроде бы все понятно, - призналась я с облегчением.
        Ярослав поставил цифру одиннадцать на следующем кусочке «Слова»:
        11. ТОГДА ВЪСТУПИ ИГОРЬ КНЯЗЬ ВЪ ЗЛАТЪ СТРЕМЕНЬ,
        И ПО?ХА ПО ЧИСТОМУ ПОЛЮ.
        СОЛНЦЕ ЕМУ ТЪМОЮ ПУТЬ ЗАСТУПАШЕ;
        НОЩЬ СТОНУЩИ ЕМУ ГРОЗОЮ, ПТИЧЬ УБУДИ;
        СВИСТЪ ЗВ?РИНЪ ВЪСТА;
        ЗБИСЯ ДИВЪ,
        КЛИЧЕТЪ ВРЪХУ ДРЕВА:
        ВЕЛИТЪ ПОСЛУШАТИ ЗЕМЛИ НЕЗНАЕМ?:
        ВЛЪЗ?,
        И ПОМОРИЮ,
        И ПОСУЛИЮ,
        И СУРОЖУ,
        И КОРСУНЮ,
        И ТЕБ?, ТЬМУТОРАКАНЬСКЫЙ БЛЪВАНЪ!
        - Тогда вступил Игорь князь в злат стремень и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступало, ночь стонала ему грозою, птиц поднимая. Поднялся звериный свист, забился див на верхушке древа, кричит, велит послушать земле незнаемой: Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуни, и тебе, Тьмутороканский болван! - перевел Ярослав. - Спрашивай, что непонятно.
        - Почему земле незнаемой? «Волга, Волга, мать родная, Волга - русская река, - вспомнила я песню. - Не видала ты подарка от донского казака».
        Ярослав ухмыльнулся.
        - Потому и незнаемой, что князья сначала отказались от оборотного дара, а потом уступили и Волгу, и Поморие, и Посулие, и Сурож, и Корсунь, и Тьмуторакань. А во времена старого Святослава все это было нашим.
        - А что там за болван? Дурак какой-нибудь?
        - Когда князья русские к Тьмуторакани подъезжали, их такое каменное изваяние приметное встречало, древнее, его все Тьмутораканским болваном звали. Слушай дальше:
        12. А ПОЛОВЦИ НЕГОТОВАМИ ДОРОГАМИ
        ПОБ?ГОША КЪ ДОНУ ВЕЛИКОМУ:
        КРЫЧАТЪ Т?Л?ГЫ ПОЛУНОЩЫ
        РЦЫ, ЛЕБЕДИ РОСПУЩЕНИ.
        ИГОРЬ КЪ ДОНУ ВОИ ВЕДЕТЪ!
        - А половцы неготовыми дорогами, то есть прямо по степи, побежали к Дону великому. Стали увозить вежи со своими семьями. Кричат телеги в полуночи, словно лебеди вспугнутые, разогнанные - у них такие повозки, что и по дорогам-то медленно, со скрипом идут, а тут ночью, спешно нужно уходить. Потому что Игорь к Дону воинов ведет.
        - Стой! - я вспомнила, что хотела спросить, когда Ярослав еще про первые два похода русских князей рассказывал. - Пока я не забыла. Вот когда ты про Колчака, тьфу ты, про Кончака рассказывал, у тебя получалось, что половцы хорошие, а наши - плохие. Так?
        - Где это я такое говорил? - удивился Ярослав.
        - Значит, наши - хорошие, а половцы плохие? - не унималась я. - Ты мне четко скажи! Они нам враги? Так?
        - С врагами не роднятся, врагов не нанимают, чтобы со своими разобраться! - отрезал Ярослав. - Половцы нам - соседи! И родственники.
        - Ничего себе! - возмутилась я. - Родственники - друг друга грабят, то одни, то другие.
        - А родственники только то и делают, что друг друга грабят, - ехидно сказал Ярослав. - Особенно среди русских князей. Потому что родственников много, а имущества и землицы мало.
        Он поднялся, достал со стеллажа мой учебник по истории России за шестой класс, с которого вся каша и заварилась. Пролистал, нашел картинку на странице семьдесят шесть. Подпись, которую он громогласно зачитал, гласила: «Сражение княжеской дружины с половцами. Миниатюра из русской летописи».
        Ярослав, не скрывая удовольствия от предстоящего развлечения, сунул мне эту картинку под нос.
        - Покажи мне, пожалуйста, где тут наши, а где половцы. Ты не спеши, посмотри внимательно. А я пока съем чего-нибудь.
        И смылся на кухню.
        Вскоре там зашкворчала сковородка.
        Навсегда, навсегда ненавистный Бэггинс, голлм!
        Он, конечно, прекрасно знал, что мне подсовывает: на этой картинке НЕВОЗМОЖНО было понять, кто русский, а кто половец, они там все были одинаковые!!! С щитами, в остроконечных шлемах, на конях. С саблями - но ведь и у курян Буй Тура Всеволода сабли были изострены!
        - Не мучайся! - сказал из-за плеча, неслышно подошедший сзади Ярослав.
        Я чуть не подскочила от неожиданности.
        - Ты все равно не догадаешься. Мы одинаковые, особенно для стороннего взгляда. Здесь как раз отрывок из «Слова», половцы слева, побеждают, их стяг стоит прямо. Русские проигрывают, стяги их склонились. Буй Тур в глухой обороне, прыщет на воев стрелами.
        - Это просто ваши рисовать нормально не умели! - обозлилась я, отодвигая учебник.
        - Пойдем ужинать, - прямо в ухо тихонько шепнул мне Ярослав.
        Хотелось прикоснуться щекой к его щеке, раз он так рядом.
        Намекает, что пока я проигрываю? Облизывает нежно, а потом ка-а-к съест!

* * *
        Приятно, когда тебе ужин сготовили.
        Ярослав, как заправский оборотень, мяса нажарил просто гору. Где только взял - непонятно…
        - С собой принес, - хитро сказал Ярослав, прочитав мои мысли.
        А еще он салат сделал зеленый. Нарезал из капусты.
        Я поняла, что очень проголодалась. Даже странно, почему.
        - Это очень трудно - продираться сквозь века, сквозь разные мнения, - задумчиво сказал Ярослав, накладывая себе еды.
        «Наверное, поэтому и есть хочется», - подумала я.
        Уже почти стемнело, надо шторы задергивать, свет включать. Как время быстро пролетело - уму непостижимо… А вчера, когда одна сидела, оно тянулось бесконечно долго.
        Интересно, почему мне нравится, когда Ярослав злится? Точнее, почему мне Ярослав еще больше нравится, когда он злится? Когда глаза у него темнеют, черты лица твердеют? Почему?
        - О чем думаешь? - спросил Ярослав.
        - О половцах, конечно, - без запиночки ответила я. - Которые скрипят на своих телегах к Дону Великому.
        И он меня ни в чем не заподозрил!
        Глава восемнадцатая
        ДЕВКИ ПОЛОВЕЦКИЕ
        
        После сытного обеда, в смысле ужина, мне, честно говоря, больше хотелось на диванчик сесть, ноги вытянуть и на печку полюбоваться.
        Но двужильный Ярослав занял свое место за верстаком.
        И я тоже.
        ИГОРЬ КЪ ДОНУ ВОИ ВЕДЕТЪ!
        13. УЖЕ БО Б?ДЫ ЕГО ПАСЕТЪ ПТИЦЪ
        ПО ДУБИЮ,
        ВЛЪЦЫ ГРОЗУ ВЪСРОЖАТЪ
        ПО ЯРУГАМЪ;
        ОРЛИ КЛЕКТОМЪ НА КОСТИ ЗВ?РИ ЗОВУТЪ;
        ЛИСИЦИ БРЕШУТЪ НА ЧРЪЛЕНЫЯ ЩИТЫ.
        14. О РУСКАЯ ЗЕМЛЕ! УЖЕ ЗА ШЕЛОМЯНЕМЪ ЕСИ!
        - Мы закончили на том, что половцы побежали прочь неготовыми дорогами, ибо Игорь к Дону воинов ведет, - напомнил предыдущие строки Ярослав. - А ведь о бедах его грядущих возвещают стаи птиц по дубам, волки по яругам завывают, грозу навораживая, орлы клекотом зверей на кости зовут. Лисицы брешут на черленые, то есть алые, щиты. О, Русская земля! Уже ты за шеломянем!
        - Очень, очень понятно, - буркнула я. - Ну ладно, брешут - я догадываюсь, лают по-лисьи, визгливо так, на щиты. Но что такое этот твой шеломянь?
        - Это… - призадумался Ярослав. - Это возвышенность, цепь холмов. И в тоже время защита. Шелом - шлем, но ведь и холмы есть, на шлемы похожие. Шеломянь - гряда холмов, как шлемы воинов, стоящих плечом к плечу. То есть полки Игоря вышли в Половецкое Поле. Русская Земля под защитой. Хоть и за холмами.
        15. ДЛЪГО НОЧЬ МРЪКНЕТЪ.
        ЗАРЯ-СВ?Т ЗАПАЛА.
        МГЪЛА ПОЛЯ ПОКРЫЛА.
        ЩЕКОТЪ СЛАВИЙ УСПЕ,
        ГОВОРЪ ГАЛИЧЬ УБУДИ.
        РУСИЧИ ВЕЛИКАЯ ПОЛЯ ЧРЬЛЕНЫМИ ЩИТЫ ПРЕГОРОДИША,
        ИЩУЧИ СЕБ? ЧТИ, А КНЯЗЮ СЛАВЫ.
        - Долго ночь меркнет, май же. Свет-заря потухла, мгла поля покрыла. Соловиный щекот, ну, пение, уснул, говор галичий утих. Русичи великие поля черлеными щитами перегородили, ищучи себе чести, а князю славы.
        - Заночевали в степи, то есть? - уточнила я.
        - Ну да. Уже в самой сердцевине половецких земель.
        16. СЪ ЗАРАНИЯ ВЪ ПЯТОК
        ПОТОПТАША ПОГАНЫЯ ПЛЪКЫ ПОЛОВЕЦКЫЯ,
        И РАССУШЯСЬ СТР?ЛАМИ ПО ПОЛЮ,
        ПОМЧАША КРАСНЫЯ Д?ВКЫ ПОЛОВЕЦКЫЯ,
        А СЪ НИМИ ЗЛАТО,
        И ПАВОЛОКЫ,
        И ДРАГЫЯ ОКСАМИТЫ.
        ОРЬТЪМАМИ,
        И ЯПОНЧИЦАМИ,
        И КОЖУХЫ
        НАЧАШЯ МОСТЫ МОСТИТИ ПО БОЛОТОМЪ
        И ГРЯЗИВЫМЪ М?СТОМЪ,
        И ВСЯКЫМИ УЗОРОЧЬИ ПОЛОВ?ЦКЫМИ.
        17. ЧРЬЛЕН СТЯГЪ,
        Б?ЛА ХОРЮГОВЬ,
        ЧРЬЛЕНА ЧОЛКА,
        СРЕБРЕНО СТРУЖИЕ -
        ХРАБРОМУ СВЯТЪСЛАВЛИЧЮ!
        - А чего это ты сразу две цифры мне прочел? - с любопытством спросила я.
        - А их смысла нет отделять, - важно ответил Ярослав. - Слушай лучше: с рассвета, в пятницу, наши потоптали поганые полки половецкие. Кстати, это у вас сейчас поганый…
        - Значит, поганый, - подхватила я. - Поганое ведро, то есть ведро с помоями.
        - А на самом деле, это языческий. А вовсе не с помоями. Степняков, которые перешли под руку русских князей, как те же черные клобуки, называют «свои поганые». Свои язычники. Потоптали, значит, полки и, рассыпая тучи стрел по полю, помчали красных девок половецких. Ну, то есть захватили, как добычу. Красных, значит, красивых. А с ними - с девками - и золото, и паволоки, и дорогие оксамиты.
        - Бог с ними, с девками, - не совсем искренне сказала я, - что такое паволоки и оксамиты?
        - Очень дорогие ткани, царьградские. Настоящее сокровище. Эту добычу, дорогую, себе взяли. Ну а та, что попроще: орьтмы - то есть накидки, япончицы - плащи и кожухи - тоже накидки такие, из войлока, от дождя хорошо спасают - этим всем стали мостить мосты по болотам и грязевым местам. Ну и всякими другими половецкими одеждами. Их узорочье, конечно, неплохое, но царьградскому вообще цены нет, поэтому-то на него и накинулись.
        - Мародеры…
        - Алиса! Я же тебе уже говорил - не мерь нас мерками своего времени! - взвился Ярослав. - В Поле за добычей ходят - а тут вдруг такая добыча. Не скот, не кони, как обычно. Золото, драгоценные камни, красавицы, одна другой лучше.
        - Ладно, молчу, - решила пока не злить его сильно я.
        А то обидится и уйдет. А мне ведь интересно, что там дальше, с девками-то. Раз мы с оксамитами разобрались.
        - Черлен стяг, белая хоругвь, черлена челка, серебряное стружие - то есть знамя со всеми его частями - храброму Святославличу! Красивое знамя: древко красное, полотнище белое, навершие серебряное, а под ним кисть алая. Такое знамя над ханской ставкой выставляют. Вот его-то Игорю воины и поднесли. За мужество и воинскую удачу.
        - Рановато… - опять не сдержалась я.
        Словно меня кто за язык тянет!
        - Рановато, - на диво не стал злиться Ярослав. - Потому что все это очень похоже на приманку, западню. А теперь давай посмотрим, кто как себя вел.
        Он отложил «Слово», пододвинул ближе к лампе «Историю…» Татищева. Потом, видимо, передумал. Придвинул первый том Полного Собрания Русских Летописей. А не второй, как обычно.
        - Давай сначала посмотрим, что написали в Суздальской летописи, которую вы зовете Лаврентьевской. Во Владимире и Суздале Святославличей сильно не любят, они же там, за лесами, все из себя Мономашичи. Что они об этом походе рассказывают?
        «…МНОЖЕСТВО ПОЛОНА ВЗ?ША ЖЕНЪ? И Д?ТИ. СТО?ША НА ВЕЖА?. ?. Д?И. ВЕСЕЛ?С? А РЕКУЩЕ БРА?? НАША ХОДИЛИ С С?ОСЛАВОМЪ ВЕЛИКИ? | КН?ЗЕ?. И БИЛИС? С НИМИ ЗР? НА ПЕРЕ?СЛАВЛЬ. А ?НИ САМИ К НИ? ПРИШЛИ А В ЗЕМЛЮ ИХЪ НЕ СМ?ЛИ ПО НИ? ИТИ. А МЪ? В ЗЕМЛИ И? ?СМЪ?. И САМ?ХЪ ИЗБИЛИ А ЖЕНЪ? И? ПОЛОНЕНЪ?…»
        То есть не успели Святославличи первую победу одержать, как три! - Алиса, ТРИ! - дня на радостях пили беспробудно и бахвалились, что мол, братья наши ходили со Святославом великим князем и бились с половцами, зря - взирая - на Переяславль, не смея от его стен отойти, а мы сами в землю половцев пришли, самих избили, а жен полонили.
        Здесь из всего вранья наглого только две правды: то, что славные победы великого князя Святослава совершены совсем неподалеку от наших крепостей, его могучее войско пойти за Хорол не рискнуло, а князь Игорь с малыми силами дошел до сердца Поля Половецкого. По меркам нашего времени - это называется нанести обиду.
        Всеволод Юрьевич, князь владимирский, в Половецкое Поле ни разу не ходивший, войска не водивший; за Землю Русскую не стоявший; за лесами сидящий в полном благополучии, даже против болгар своими силами не рискующий воевать, у великого князя киевского помощь выпрашивающий, - руками своих крючкотворов выставил Святославличей пьяницами и глупыми хвастунами. И попытался еще больший клин вбить в трещину, и так между Ольговичами пролегшую. Ему ведь это только на руку!
        А ведь когда Андрей Боголюбский прогнал своих меньших братьев прочь со двора, его, Всеволода, и Михалка, они у нас в Чернигове укрылись, получили и защиту, и кров. За чужими спинами отсиживаться, да со своими воевать, волости под себя подгребая - вот здесь Всеволод в первых рядах.
        Ярослав брезгливо отодвинул летопись.
        18. ДРЕМЛЕТЪ ВЪ ПОЛ? ОЛЬГОВО ХОРОБРОЕ ГН?ЗДО.
        ДАЛЕЧЕ ЗАЛЕТ?ЛО!
        НЕ БЫЛО ОНО ОБИД? ПОРОЖДЕНО
        НИ СОКОЛУ,
        НИ КРЕЧЕТУ,
        НИ ТЕБ?, ЧРЪНЫЙ ВОРОНЪ,
        ПОГАНЫЙ ПОЛОВЧИНЕ!
        19. ГЗАКЪ БЕЖИТЪ С?РЫМЪ ВЛЪКОМЪ
        КОНЧАКЪ ЕМУ СЛ?Д ПРАВИТЬ К? ДОНУ ВЕЛИКОМУ.
        - Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо. Далече залетело. Не было оно порождено ни для обиды соколом, ни для обиды кречетом, ни для обиды тобою, черный ворон, половчин-язычник!
        - Про эти обиды ты мне из летописи читал?
        - Соколы - это Ольговичи старшие. Кречет - Всеволод владимирский. Ну и черный ворон, старый Гзак. Давай на сегодня остановимся, раз Олегово хороброе гнездо в поле дремлет. Мне нужно с силами собраться. Завтра ведь у них битва и полный разгром. Такое надо на свежую голову рассказывать.
        - Хорошо, - кивнула я. - Завтра, так завтра. Я ничего на верстаке трогать не буду, пусть так и лежит.
        Ярослав немного поправил книги, поднялся, чтобы идти к выходу. Выглядел он очень усталым, словно последняя вспышка ярости, когда он Лаврентьевскую летопись читал, все силы у него забрала. Надо же, какие они обидчивые, древние русичи. Восемьсот лет прошло, а такое чувство, что попадись ему тот летописец, Ярослав бы его придушил, не задумываясь, за обиду своих драгоценных Ольговичей.
        Я тоже устала. Над моей головой сегодня и молнии сверкали, и солнце тьмою покрывалось. И половцы бежали к Дону неготовыми дорогами.
        Но один вопрос упорно вертелся на языке.
        Вертелся, вертелся, да и соскочил почти без моего участия, только Ярослав за дверную ручку взялся.
        - А почему девок помчали? А куда их помчали? А зачем?
        Ярослав повернулся ко мне и ухмыльнулся.
        - Подхватили, на седло закинули и помчали, - насмешливо сказал он. - Не скажу куда. Что же, по-твоему, старых бабок мчать? Тоже мне, наслаждение.
        - А почему красных?
        - А некрасные и так не куда не денутся, на своих скрипучих телегах в полон поедут. Красную же девку умчать - дело стоящее.
        - А какие они, красные девки?
        - Красивые. На тебя похожие! - рванул дверь и скрылся в темноте Ярослав.
        Заперла за ним.
        А потом долго ходила по избушке, задрав голову, и потолок разглядывала. Хорошо я его все-таки покрасила.
        Красивые, значит.
        Ну ладно.
        Ладно-ладно.
        Наврал ведь. Он же у нас красавец-князь, а я что, я обычная.
        На седло, говорит, подхватили, и говорит, помчали, не скажу, говорит, куда…
        Ладно.
        Не могу я столько улыбаться, у меня сейчас за ушами треснет!
        Красивые девки половецкие!
        А, может быть, и да…
        Надо волосы помыть, чтобы завтра быть во всей красе.
        И остаток вечера я провела, почти застряв головой в моей чудесной, новенькой кухонной раковине.
        Глава девятнадцатая
        РАЗГРОМ
        
        Утром выяснилось, что волосы высохли не так хорошо, как я надеялась. Пришлось их долго мокрой расческой расчесывать.
        И все-таки, как здорово, что я столько уроков в воскресенье сделала! Потому что сейчас мне совсем не до школы.
        До прихода Ярослава я успела сварить картошку и сделать салат. Рис, кукуруза, лук репчатый, яйцо, курица отварная и майонез. С голоду не помрем.
        Так с этим хозяйством закрутилась, что пропустила, когда Ярослав в избушку зашел. Так и знала: кухня до добра не доведет!
        - Начинаем? - коротко спросил меня Ярослав.
        - Начинаем! - быстро выкинула я очистки и яичную скорлупу в ведро. - А с чего?
        Ярослав раскладывал, раскрывал книги. Что-то прикидывал.
        - А давай-ка вернемся назад, - сказал он. - Посмотрим, какие записи сделали о первой удаче похода. Суздальскую летопись мы уже читали. Вот слушай, что в татищевской «Истории» сохранилось:
        «И в тот же день пришел к реке Суурли. Тут встретили их стрельцы от полков половецких и, пустив по стреле, побежали назад. Воеводы же, видя их побежавших, не веря им в том, но видя их войско великое и что сами далеко за реки зашли, говорили, чтобы за ними не гнать. Но молодые князи, не слушая совета старых, желая честь прежде времени приобрести, не ведая, что к тому многое искусство потребно, Святослав Олегович, и Владимир Игоревич, да с ними Олстин, воевода черниговский, не приняв повеления от старших, пошли за реку к половцам».
        - Ага, - обрадовалась я. - Молодые князья за девками помчались?
        - Давай отцепимся от красных девок половецких, - попросил мягко Ярослав. - Посмотри, о чем тут написано: пришли они к реке. А их лучники половецкие встречают, по стреле пустили - и назад. Это старый прием заманивания. Игорь не поверил, Всеволод не поверил. А молодые - купились. И вместе с ними, что странно - опытнейший воевода Ольстин, который только-только из Поля вернулся. Не будь здесь Ольстина, старого, бывалого, молодые не пошли бы за реку. А тут - «не приняв повеления от старших». Почему? Это же не мелочь.
        - И почему?
        - Потому что старший был среди них. Младшие ушли:
        «Что Игорь видя, пошел за ними помалу, не распуская полков, а половцы отступили от реки за гору. Передовые же, напав на половцев, передних разбили, некоторое количество побили и в плен брали. Дошедши же до станов половецких, много полона набрали и ночью некоторых привели к полкам Игоревым, а сами с полками, не возвратясь, остановились на том месте».
        Богатая добыча молодым окончательно головы закружила, сил они не рассчитали.
        - А куда старшие смотрели? - возмутилась я.
        - Алиса, невозможно все предусмотреть. Слушай дальше:
        «Игорь, слыша, что половцев множество в собрании, посылал к ним, чтоб шли назад, но они сказали, что их кони утомились, надобно отдохнуть. Игорь, созвав князей и воевод, говорил: «Ныне довольно видим на неприятелей наших победу, а нашу честь, от Бога данную, сохраненной; видим же половцев множество, собравшееся на нас, не можем против них устоять. Того ради пойдем прочь чрез всю ночь и оставим назади на лучших конях». Святослав же Олегович, по принуждению к полкам возвратясь, говорил стрыям своим, что он далеко гонялся за половцами и, коней утомив, не может за ними поспеть, если сейчас идти. С чем и Всеволод согласился, хотя прочие все советовали отступать, чтобы дойти до реки. Но послушав Святослава, дали оным отдохнуть, а пошли уже пред днем все, совокупясь, к Донцу».
        - Враг приходит в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя… - сказала я мрачно, вспомнив стихотворение Маршака.
        - Я же тебе говорил, что Святославличи своих не бросают, - не менее мрачно сказал Ярослав. - Игорь с Всеволодом чувствовали, что дело неладно, но Ольстин увлек молодых за реку, там они наткнулись на богатую добычу, обрадовались, что честь свою отстояли, в боевом запале коней утомили. И все - пока кони не отдохнут, с места не сдвинешься. И дело обстояло просто: либо бросить Святослава с его полком на верную смерть, он же всего-навсего племянник, либо уж всем вместе до конца держаться. Они выбрали второе: все вместе. До конца.
        20. ДРУГАГО ДНИ ВЕЛМИ РАНО
        КРОВАВЫЯ ЗОРИ СВ?Т ПОВ?ДАЮТ;
        ЧОРЪНЫЯ ТУЧЯ СЪ МОРЯ ИДУТЪ,
        ХОТЯТЪ ПРИКРЫТИ 4 СОЛНЦА,
        А ВЪ НИХЪ ТРЕПЕЩУТЪ СИНИИ МЛЪНИИ.
        БЫТИ ГРОМУ ВЕЛИКОМУ!
        ИТТИ ДОЖДЮ СТР?ЛАМИ СЪ ДОНУ ВЕЛИКАГО!
        ТУ СЯ КОПИЕМЪ ПРИЛАМАТИ,
        ТУ СЯ САБЛЯМЪ ПОТРУЧЯТИ
        О ШЕЛОМЫ ПОЛОВЕЦКЫЯ,
        НА Р?ЦЕ НА КАЯЛ?,
        У ДОНУ ВЕЛИКАГО!
        21. О РУСКАЯ ЗЕМЛ?! УЖЕ ШЕЛОМЯНЕМЪ ЕСИ!
        - Другого дня вельми рано, то есть, назавтра о наступлении дня возвестили кровавые зори. Черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, в тучах трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого. Тут копьям приламаться, тут саблям потручать о шеломы половецкие на реке на Каяле, у Дону великого! О Русская Земля! Теперь - только ты защитой…
        Я промолчала, не стала спрашивать, что такое потручать.
        22. СЕ В?ТРИ, СТРИБОЖИ ВНУЦИ,
        В?ЮТЪ СЪ МОРЯ СТР?ЛАМИ
        НА ХРАБРЫЯ ПЛЪКЫ ИГОРЕВЫ.
        ЗЕМЛЯ ТУТНЕТЪ,
        Р?КЫ МУТНО ТЕКУТЪ,
        ПОРОСИ ПОЛЯ ПРИКРЫВАЮТЪ.
        СТЯЗИ ГЛАГОЛЮТЪ:
        ПОЛОВЦЫ ИДУТЪ
        ОТЪ ДОНА,
        И ОТЪ МОРЯ,
        И ОТЪ ВС?Х СТРАНЪ РУСКЫЯ ПЛЪКЫ ОСТУПИША.
        Д?ТИ Б?СОВИ КЛИКОМЪ ПОЛЯ ПРЕГОРОДИША,
        А ХРАБРИИ РУСИЦИ ПРЕГРАДИША ЧРЪЛЕНЫМИ ЩИТЫ.
        - Вот ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит от топота коней, реки мутно текут, пыль от копыт поля покрывает. Стяги говорят: половцы идут от Дона, и от моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы боевым кличем поля перегородили, а храбрые русичи перегородили их черлеными щитами.
        23. ЯРЪ ТУРЕ ВСЕВОЛОД?!
        СТОИШИ НА БОРОНИ,
        ПРЫЩЕШИ НА ВОИ СТР?ЛАМИ,
        ГРЕМЛЕШИ О ШЕЛОМЫ МЕЧИ ХАРАЛУЖНЫМИ!
        КАМО, ТУРЪ, ПОСКОЧЯШЕ,
        СВОИМ ЗЛАТЫМЪ ШЕЛОМОМЪ ПОСВ?ЧИВАЯ,
        ТАМО ЛЕЖАТЪ ПОГАНЫЕ ГОЛОВЫ ПОЛОВЕЦКЫЯ.
        ПОСКЕПАНЫ САБЛЯМИ КАЛЕНЫМИ ШЕЛОМЫ ОВАРЬСКЫЯ
        ОТЪ ТЕБЕ, ЯРЪ ТУРЕ ВСЕВОЛОДЕ!
        КАЯ РАНЫ, ДОРОГА БРАТИЕ, ЗА БЫВЪ ЧТИ,
        И ЖИВОТА,
        И ГРАДА ЧРЪНИГОВА ОТНЯ ЗЛАТА СТОЛА,
        И СВОЯ МИЛЫЯ ХОТИ,
        КРАСНЫЯ ГЛЪБОВНЫ,
        СВЫЧАЯ И ОБЫЧАЯ!
        - Яр Тур Всеволод! Стоишь на бранном поле в самый разгар битвы, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шеломы мечами харалужными! Куда бы ты, Тур, не поскакал, своим златым шеломом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Поскепаны саблями калеными шеломы оварские от тебя, Яр Тур Всеволод! Проклиная раны, дорогие братья, бьется он за честь, и жизнь, и града Чернигова отчий златой стол, и за своей милой любимой Глебовны свычай и обычай!
        Тут уж я не выдержала.
        - Что такое харалужный? Что такое поскепаны! Почему за отчий стол? Что за свычай и обычай?!
        - Харалужный - это харалужный, - бесконечно понятно объяснил Ярослав.
        - Спасибо, исчерпывающее объяснение! - завопила громко я.
        - Алиса, я не могу тебе объяснить, что такое харалужный. Я могу тебе просто показать харалужный меч - и не харалужный. Они отличаются.
        - Ладно, поскепаны ты тоже не можешь объяснить?
        - Почему не могу? Могу! - обиделся Ярослав. - Вот когда я ножом полено скепаю - получается много скепок, или щепок. А тут шеломы оварские, прочнейшие, в щепу размочалили - устраивает тебя такое объяснение?
        - Ну ладно, - смилостивилась я. - Это подходит. Но почему он бьется за Чернигова отчий златой стол?
        - А потому, Алиса, что не Игорь выклянчил войска у Чернигова, а в граде Чернигове ему навязали и войска, и воеводу. И вот теперь за честь Святославличей, за жизнь Святославличей, за их, Святославличей, отчий золотой стол, он и стоит на брани, и прыщет на врагов стрелами своих курян, и гремит мечами харалужными.
        И за Глебовну свою любимую: за ее порушенный бесчестьем мужа и деверя свычай и обычай. Бесчестьем, о котором прихвостни брата, Владимира Глебовича, шипят на всех углах. Которое и вывело Всеволода в этот поход, курян подняло, чтобы честь свою делом отстоять.
        Потому что, Алиса, у нас слова и дела, не как у вас - они у нас воедино слиты. И «Слово» живой кровью, живой обидой сочится, в лицо лжецам свои упреки кидает. Чего вам уже никогда не понять!
        Побелевший Ярослав резко поднялся и почти бегом ушел на улицу.
        Охо-хонюшки… Как же его за живое цепляет, словно не мне он объясняет, а продолжает с кем-то отчаянно спорить… Может быть, с тем листком, что я ему читала? А я ведь уже даже и не помню толком, что там написано в этом дурацком листке…
        К счастью, на улице Ярослав быстро взял себя в руки, вернулся спокойно-сосредоточенным.
        Сел.
        Следующую цифру карандашом поставил.
        24. БЫЛИ В?ЧИ ТРОЯНИ.
        МИНУЛА Л?ТА ЯРОСЛАВЛЯ.
        БЫЛИ ПЛЪЦИ ОЛГОВЫ,
        ОЛЬГА СВЯТЪСЛАВЛИЧЯ.
        ТЪЙ БО ОЛЕГЪ МЕЧЕМЪ КРАМОЛУ КОВАШЕ
        И СТР?ЛЫ ПО ЗЕМЛИ С?ЯШЕ.
        СТУПАЕТЪ ВЪ ЗЛАТЪ СТРЕМЕНЬ ВЪ ГРАД? ТЬМУТОРОКАН?,
        ТОЙ ЖЕ ЗВОНЪ СЛЫША ДАВНЫЙ ВЕЛИКИЙ ЯРОСЛАВЬ
        А СЫНЪ ВСЕВОЛОЖЬ ВЛАДИМИРЪ
        ПО ВСЯ УТРА УШИ ЗАКЛАДАШЕ ВЪ ЧЕРНИГОВ?.
        БОРИСА ЖЕ ВЯЧЕСЛАВЛИЧА СЛАВА НА СУДЪ ПРИВЕДЕ
        И НА КАНИНУ ЗЕЛЕНУ ПАПОЛОМУ ПОСТЛА
        ЗА ОБИДУ ОЛГОВУ,
        ХРАБРА И МЛАДА КНЯЗЯ.
        СЪ ТОЯ ЖЕ КАЯЛЫ СВЯТОПЛЪКЬ ПОВЕЛ? ЯТИ ОТЦА СВОЕГО
        МЕЖДЮ УГОРЬСКИМИ ИНОХОДЬЦЫ
        КО СВЯТ?Й СОФИИ КЪ КИЕВУ.
        ТОГДА, ПРИ ОЛЗ? ГОРИСЛАВЛИЧИ
        С?ЯШЕТСЯ И РАСТЯШЕТЬ УСОБИЦАМИ,
        ПОГИБАШЕТЬ ЖИЗНЬ ДАЖДЬБОЖА ВНУКА,
        В КНЯЖЬИХ КРАМОЛАХ,
        В?ЦИ ЧЕЛОВ?КОМ СКРАТИШАСЬ.
        ТОГДА ПО РУСКОЙ ЗЕМЛИ Р?ТКО РАТАЕВ? КИКАХУТЬ,
        НЪ ЧАСТО ВРАНИ ГРАЯХУТЬ,
        ТРУПИА СЕБ? Д?ЛЯЧЕ,
        А ГАЛИЦИ СВОЮ Р?ЧЬ ГОВОРЯХУТЬ,
        ХОТЯТ ПОЛЕТ?ТИ НА УЕДИЕ.
        - Были века Трояни, минули лета Ярославовы. Были походы Олеговы, Олега Святославлича. Ведь именно тот Олег, никто иной, мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял, - мрачно и угрюмо переводил Ярослав. - Слыша давний великий Ярославов звон, вступал в злат стремень в граде Тьмуторокани, а сын Всеволода Владимир глух оставался: уши закладывал каждое утро в Чернигове. Здесь тоже похухнание. Причем очень злое.
        - Почему?
        - Потому что минули лета Ярославовы, Ярослава Мудрого, который детям своим и внукам «Правду Ярослава» оставил, чтобы не было в роду раздора, какой царил после отца его Владимира.
        Но когда Олег Святославлич свои права пытался отстоять, как про то в «Правде Ярослава» сказано - он же и оказался крамольником, и вообще главным гадом, развязавшим междуусобицы.
        А Владимир Всеволдович Мономах, миролюбец, в это время в Олеговом Чернигове знать ничего не хотел ни про какие права старших Ярославличей, уши закладывал, лишь бы Ярославов звон не слышать.
        За такую наглую обиду Олега, за его бесчестье решил поквитаться князь-изгой Борис Вячеславлич. Правда была на их стороне, а вот сила…
        Слава привела его, Бориса, на божий суд и из зеленой травы погребальное покрывало соорудила. Его убили в том бою на Нежатиной Ниве, где сошлись с одной стороны полки Олега и Бориса, младших князей, а с другой - силы Изяслава, великого князя, да Всеволода, настоящего правителя Руси.
        Великого князя тоже убили в той битве, но убили копьем в спину, то есть, свои же.
        И Святополк повез тело отца своего между угорскими, то есть венгерскими иноходцами к Святой Софии в Киеве, хоронить в главном храме Руси, со всеми почестями.
        А Борису досталась безымянная могила там, на месте битвы.
        Бились там Олег с Изяславом, а выиграли, как всегда, Всеволод и Владимир, сын его.
        После этого боя Всеволод по старшинству стал великим князем киевским. Сел на киевском столе. Летописи начал переделывать, дескать, старые обветшали.
        А Олегу досталась горькая слава. При нем засевалась и взрастала усобицами, погибала жизнь русского люда. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, да галки галдели, собираясь лететь на мертветчину.
        Но при Олеге - это, Алиса, не из-за Олега!
        Кто виноват?
        Тот, кто свои права попытался отстоять, или те, кто чужими руками себе путь к власти расчищали?
        Почему бог был не на стороне правды, а на стороне силы и лжи?
        Почему ваши этого в упор не видят? Потому что им так удобнее?!
        - Почему сразу «в упор»… - стала подыскать слова я в защиту наших. - Наверное, далеко не все наши…
        У Ярослава дернулась губа. Он развернул и сунул мне под нос хрестоматию, ткнув в сноску за номером три.
        Там было написано:
        «Олегъ Святославлич - дед Игоря, князь черниговский и тмутараканский, отличался безудержностью в развязывании феодальных войн и распрей между князьями».
        - А черниговцы, между прочим, заперлись, Олега ожидая, не желая Мономаха снова впускать; а Олег, между прочим, когда из Царьграда вернулся, не велел порешить Давида Игоревича и Володаря Ростиславлича, которые Тьмуторокань захватили, с миром их отпустил.
        А будь на его месте другие, очень скоро этих князей бы чья-то невидимая рука укокошила, разумеется, хазарская или половецкая.
        Когда Ярополк, сын Изяслава, на Всеволода восстал - ведь Всеволод ничьих прав соблюдать и не собирался - то сразу узнал, что его Мономах его жену и мать полонил и в Киев к отцу под стражей отправил.
        Дернись только, приди с ляхами - и твоей семье конец.
        Ведь Всеволод и Владимир, сын его, люди мирные, только о согласии между братии и думают. Пришлось мириться.
        Не успели мир толком заключить, не успел Ярополк к Звенигороду своему отъехать, как неизвестный тать из его же свиты зарезал князя прямо на телеге. Он, может быть, и выжил бы, но свита - его на коня и ко граду Владимиру.
        И этой дороги раненый князь, удивительное дело, не пережил.
        Тело остывшее повезли в Киев, где эти же благородные люди из свиты зарезанного Ярополка и рассказали, что убийца прямиком в Перемышль к Рюрику подался: он, наверное, им полный отчет перед своим злодеянием сделал, чтобы они ничего не перепутали.
        Выиграли, опять же, почему-то Всеволод с Владимиром, а не Рюрик: меньше стало Святославличей, меньше Изяславличей, еще одного можно с честью и великим почетом в Киеве похоронить.
        Но Ярополк-то знал, с кем дело имеет, прилюдно молился запомнившейся многим молитвой: просил у бога такой же смерти, какая дана была Борису и Глебу:
        «… Ї ДАИ ЖЕ МИ СМ?ТЬ ТАКУ ?КОЖЕ ВДАЛЪ ЕСИ БРАТУ МОЕМУ БОРИСУ И ГЛ?БОВИ. ? ЧЮЖЮЮ РОУКУ. ДА ?МЪ?Ю ГР?ХИ ВС? СВОЕЮ КРОВЬЮ…»
        От чужой руки и умер.
        Как Борис и Глеб.
        Ярослав дернул обратно хрестоматию.
        - Вышел младший, храбрый князь Борис за обиду Ольгову на Нежатину Ниву - и пал. А сейчас на реке Каяле бьется отчаянно младший князь Всеволод за бесчестную обиду старшего своего брата Игоря. Как тогда.
        25. ТО БЫЛО ВЪ ТЫ РАТИ И ВЪ ТЫ ПЛЪКЫ,
        А СИЦЕЙ РАТИ НЕ СЛЫШАНО!
        СЪ ЗАРАНИА ДО ВЕЧЕРА,
        СЪ ВЕЧЕРА ДО СВ?ТА
        ЛЕТЯТЪ СТР?ЛЫ КАЛЕНЫЯ,
        ГРИМЛЮТЪ САБЛИ О ШЕЛОМЫ,
        ТРЕЩАТЪ КОПИА ХАРАЛУЖНЫЯ
        ВЪ ПОЛ? НЕЗНАЕМ?,
        СРЕДИ ЗЕМЛИ ПОЛОВЕЦКЫИ.
        ЧРЪНА ЗЕМЛЯ ПОДЪ КОПЫТЫ КОСТЬМИ БЫЛА ПОС?ЯНА,
        А КРОВИЮ ПОЛЬЯНА:
        ТУГОЮ ВЗЫДОША ПО РУСКОЙ ЗЕМЛИ.
        - То было в те рати, и в те походы, а о такой, как эта рать - и не слышано! С утра до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые, трещат копья харалужные во поле незнаемом среди Земли Половецкой. Черная земля под копытами костями была посеяна, а кровью полита, тугою взошла по Русской Земле.
        - Туга - это что?
        - Это туга. Туго стало Земле Русской. Понятно так? Туга - она и есть туга.
        - Беда, в общем?
        - Можно сказать и так.
        26. ЧТО МИ ШУМИТЬ,
        ЧТО МИ ЗВЕНИТЬ -
        ДАВЕЧЕ РАНО ПРЕДЪ ЗОРЯМИ?
        ИГОРЬ ПЛЪКЫ ЗАВОРОЧАЕТЪ:
        ЖАЛЬ БО ЕМУ МИЛА БРАТА ВСЕВОЛОДА.
        БИШАСЯ ДЕНЬ,
        БИШАСЯ ДРУГЫЙ.
        ТРЕТЬЯГО ДНИ КЪ ПОЛУДНИЮ ПАДОША СТЯЗИ ИГОРЕВЫ.
        ТУ СЯ БРАТА РАЗЛУЧИСТА НА БРЕЗ? БЫСТРОЙ КАЯЛЫ.
        ТУ КРОВАВОГО ВИНА НЕ ДОСТА.
        ТУ ПИРЪ ДОКОНЧАША ХРАБРИИ РУСИЧИ:
        СВАТЫ ПОПОИША,
        А САМИ ПОЛЕГОША
        ЗА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ.
        - Что мне шумит, что мне звенит давече рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Спроси меня, какие полки! - потребовал категорически Ярослав.
        - Какие полки заворачивает Игорь?
        - Черниговские, Ярославом данные! Два дня они бились в полном окружении, от воды отрезанные.
        А на третий день, в воскресенье, ковуи Ольстина Олексича побежали.
        А Игоря в первый же день ранили в руку. Он когда увидел, что ковуи бегут, на коня - и за ними, чтобы вернуть. Без шлема поскакал.
        Но черниговские так дернули - не угнаться. Он, видя, что дело безнадежное, к своим полкам - а половцы его тут и взяли.
        Всеволод пытался к нему пробиться - безуспешно…
        Бились день, бились другой. На третий день к полудню пали стяги Игоревы.
        Тут братья разлучились на берегу быстрой Каялы.
        Тут пир довели до конца храбрые русичи, кровавым вином сватов допьяна напоили, а сами полегли за Землю Русскую…
        А теперь вспомни, что эти твари во Суздальской летописи по трехдневную пьянку Ольговичей написали! Славный пир, кровавый, вышел. Им бы, воронам, на таком попировать!
        27. НИЧИТЬ ТРАВА ЖАЛОЩАМИ,
        А ДРЕВО С ТУГОЮ КЪ ЗЕМЛИ ПРЕКЛОНИЛОСЬ.
        УЖЕ БО, БРАТИЕ, НЕ ВЕСЕЛАЯ ГОДИНА ВЪСТАЛА,
        УЖЕ ПУСТЫНИ СИЛУ ПРИКРЫЛА.
        ВЪСТАЛА ОБИДА ВЪ СИЛАХЪ ДАЖДЬБОЖА ВНУКА,
        ВСТУПИЛА Д?ВОЮ НА ЗЕМЛЮ ТРОЯНЮ,
        ВЪСПЛЕСКАЛА ЛЕБЕДИНЫМИ КРЫЛЫ
        НА СИН?М МОРЕ У ДОНУ
        ПЛЕЩУЧИ, УПУДИ ЖИРНЯ ВРЕМЕНА.
        УСОБИЦЫ КНЯЗЕМЪ НА ПОГАНЫЯ ПОГЫБЕ,
        РЕКОСТА БО БРАТЪ БРАТУ:
        «СЕ МОЕ, А ТО МОЕ ЖЕ».
        И НАЧЯША КНЯЗИ ПРО МАЛОЕ
        «СЕ ВЕЛИКОЕ» МЛЪВИТИ,
        А САМИ НА СЕБ? КРАМОЛУ КОВАТИ.
        А ПОГАНИ СЪ ВС?ХЪ СТРАНЪ ПРИХОЖДАХУ СЪ ПОБ?ДАМИ
        НА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ!
        - Никнет трава от жалости, а древо с тугою к земле преклонилось. Невеселые времена, братия, настали. Пустыня силу прикрыла. Встала обида над погибшими русскими людьми, вступила девою на землю Трояню. Всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, прогнала жирные времена. «С тугою» - тебе понятно?
        - Вроде бы да, - осторожно сказала я. - Склонилось от печали. Ты лучше про пустыню расскажи. Там же степь, а не пустыня?
        - Полки полегли, теперь там, на поле боя, пусто, пустыня павших прикрыла.
        - Жирные времена - понятно, но как-то странно.
        - Жир - это, вообще-то, достаток, богатство. Если по-вашему, то сконцентрированная энергия.
        - Ничего себе, какие ты слова умные знаешь!
        - Я много чего знаю, - Ярослав хоть на мгновение расслабился, улыбнулся, но потом снова закаменел. - Усобицы князей ведут к погибели от поганых. Говорил ведь брат брату: «Это мое, и то мое же». И начали князья про малое - «это великое» молвить. И сами на себя, ни кто-нибудь другой, крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят с победами на землю Русскую.
        - Тоже похухнание?
        - Да нет. Тут уже прямо в лицо обвинения, ты разве не чувствуешь?
        - Нет.
        - Хорошо.
        - «Усобицы княземъ» - любого русского князя возьми, каждый в какой-то усобице участвует, стычка Владимира Глебовича и Игоря Святославлича по нынешним временам это так, семечки, мелкая ссора.
        А вот усобица среди Ольговичей давняя, след от которой далеко протянулся: когда еще был жив Олег, старший брат Игоря и Всеволода, он пытался воевать со Святославом Всеволдовичем.
        Ведь Святослав с Ярославом, старшие Ольговичи, не дали братьям земли, хоть и обещали. Все под себя подгребли.
        Да еще потом в Чернигове «Слово о князехъ» составили, где старшие князья младших, то есть того же Олега, монашескими устами увещевали, что, мол, нехорошо воевать, Давида, старшего брата Олега Святославлича, в пример приводили.
        Тот всю жизнь за спиной у Мономаха провел, не вякая, знал ведь, что ничего ему не грозит, пока он при Мономахе. Он - старший из оставшихся в живых Святославличей - лучший щит от Олега для Всеволода и Владимира. Пока жив Давид, Олег никогда не станет старшим в роду.
        Отобрал Святослав Всеволдович земли у Олега, старшего брата князя Игоря - а это уже:
        «РЕКОСТА БО БРАТЪ БРАТУ: «СЕ МОЕ, А ТО МОЕ ЖЕ».
        Игорь, Всеволод и сын покойного Олега Святослав вытеснены на самый край Земли Русской, я тебе уже говорил об этом.
        А дальше больше - дальше про «малое» - странные эти победоносные походы, начали «се великое» молвить.
        А какова цена таким походам ты сама видишь.
        Если такие силы половцев окружили полки Игоревы, значит, не было никаких блистательных побед Киева накануне, ложь это.
        «А САМИ НА СЕБ? КРАМОЛУ КОВАТИ».
        И теперь это даже не вина старого беспомощного Святослава, желающего быть великим, это беда всей Земли Русской - язычники со всех сторон приходят с победами на Русь.
        И дальше в «Слове» об этом тоже будет. Слушай:
        28. О, ДАЛЕЧЕ ЗАЙДЕ СОКОЛЪ,
        ПТИЦЪ БЬЯ, - КЪ МОРЮ!
        А ИГОРЕВА ХРАБРОГО ПЛЪКУ НЕ КРЪСИТИ!
        ЗА НИМЪ КЛИКНУ КАРНА
        И ЖЛЯ ПОСКОЧИ ПО РУССКОЙ ЗЕМЛИ
        СМАГУ МЫЧУЧИ ВЪ ПЛАМЯНЕ?М РОЗ?.
        ЖЕНЫ РУСКИЯ ВЪСПЛАКАШАСЬ, АРКУЧИ:
        «УЖЕ НАМЪ СВОИХЪ МИЛЫХЪ ЛАДЪ
        НИ МЫСЛИЮ СМЫСЛИТИ,
        НИ ДУМОЮ СДУМАТИ,
        НИ ОЧИМА СЪГЛЯДАТИ,
        А ЗЛАТА И СРЕБРА НИ МАЛО ТОГО ПОТРЕПАТИ».
        - О, далеко зашел сокол, птиц избивая - к морю! А Игорева храброго полку не поднять.
        Кликнула по нему поминальный клич Карна, и Желя поскакала с огненным рогом, разметывая погребальное пламя по Русской Земле.
        Жены русские горько всплакали, причитая: «Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами увидеть, ни злата-серебра их кудрей не потрепать никогда».
        Там же, в полках, и молодые полегли, и старые - все…
        29. А ВЪСТОНА БО, БРАТИЕ, КИЕВЪ ТУГОЮ,
        А ЧЕРНИГОВЪ НАПАСТЬМИ.
        ТОСКА РАЗЛИЯСЯ ПО РУСКОЙ ЗЕМЛИ;
        ПЕЧАЛЬ ЖИРНА ТЕЧЕ СРЕДЬ ЗЕМЛИ РУСКЫИ.
        А КНЯЗИ САМИ ПО СЕБЕ КРАМОЛУ КОВАХУ,
        А ПОГАНИ САМИ
        ПОБ?ДАМИ НАРИЩУЩЕ НА РУСКУЮ ЗЕМЛЮ,
        ЕМЛЯХУ ДАНЬ ПО Б?ЛЕ ОТЪ ДВОРА.
        - А Киев, братия, встонал тугою, а Чернигов - напастями. Тоска разлилась по Русской Земле, обильная печаль течет средь Земли Русской. А князи сами себе крамолу ковали, а поганые сами нарыскивали с победами на Русскую Землю и брали дань по беле от двора.
        Слышишь, как опять про крамолы князей речь идет?
        Про то, полки Игоря лежат, защищать теперь Русскую Землю некому, князья своими усобицами заняты и наступили времена, как в прошлом Руси, до Рюрика-оборотня, когда на эту землю хозары за данью ходили:
        «…А КОЗАРЕ ИМАХУТЬ НА ПОЛ?НЕ?. И НА С?ВЕРЕХЪ И НА В?ТИЧИХЪ. ИМАХУ ПО Б?Л?. И В?ВЕРИЦИ. ТАКО ? ДЫМА».
        - А почему Киев стонет тугою, а Чернигов - напастями?
        - Киеву, конечно, тяжко, но теперь, когда Северская земля беззащитна, и Чернигов стал открыт. Особенно с такими боеспособными войсками, как те, что Игорю из Чернигова навязали.
        30. ТИИ БО ДВА ХРАБРАЯ СВЯТЪСЛАВЛИЧА, -
        ИГОРЬ И ВСЕВОЛОДЪ, -
        УЖЕ ЛЖУ УБУДИСТА,
        КОТОРУЮ ТУ БЯШЕ УСПИЛЪ ОТЕЦЪ ИХЪ
        СВЯТЪСЛАВЬ ГРОЗНЫЙ ВЕЛИКЫЙ КИЕВСКЫЙ,
        ГРОЗОЮ БЯШЕТЪ ПРИТРЕПАЛ
        СВОИМИ СИЛЬНЫМИ ПЛЪКИ И ХАРАЛУЖНЫМИ МЕЧИ,
        НАСТУПИ НА ЗЕМЛЮ ПОЛОВЕЦКУЮ,
        ПРИТОПТА ХЛЪМЫ И ЯРУГЫ,
        ВЗМУТИ Р?КЫ И ОЗЕРЫ,
        ИССУШИ ПОТОКЫ И БОЛОТА!
        А ПОГАНОГО КОБЯКА ИЗЪ ЛУКУ МОРЯ
        ОТЪ ЖЕЛ?ЗНЫХ ВЕЛИКЫХЪ ПЛЪКОВЪ ПОЛОВЕЦКЫХЪ
        ЯКО ВИХРЪ ВЫТОРЖЕ:
        И ПАДЕСЯ КОБЯКЪ ВЪ ГРАД? КИЕВ?,
        В ГРИДНИЦ? СВЯТЪСЛАВЛИ.
        - Это же именно Игорь с Всеволодом, никто другой, - торжествующе стал переводить Ярослав, - два храбрых Святославлича, пробудили, подняли ложь, которую тогда усыпил отец их Святослав ГРОЗНЫЙ, ВЕЛИКИЙ, КИЕВСКИЙ!
        Грозою великою притрепал: своими сильными полками и харалужными мечами. Наступил на Землю Половецкую, притоптал холмы и яруги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота.
        А поганого Кобяка из луки моря, от железных ВЕЛИКИХ ПОЛКОВ ПОЛОВЕЦКИХ, как вихрь, исторг. И пал Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святославовой. Вот уж похунание - всем похухнанием похухнание. Помнишь, Алиса?
        «Поругание - это слово, произносимое с укором. Например, о трусе (дезертире), смеяся, скажем: мужественный (воинственный) и храбрый.
        Похухнание - это слово спорно с другим осмеянием.
        Например, о человеке, увязшем во зле, говорим, смеясь: «доброе дело превосходно сотворил, друг и мудрый муж».
        Поиграние - это обозначение добрыми словами бесчестья.
        Например, сотворившего бесчестье и впавшего в зло укоряем, смеясь: «В великую славу и честь ввел себя, друг».
        - Вспомнила. Но я из числа особо одаренных, так что лучше объясни по-русски.
        - Объясняю по-русски, - оскалился Ярослав. - На всю Русь здесь сказано то, что и так все знают прекрасно.
        Святослав - не грозный, не великий, он только мечтает быть грозным и великим.
        Он всю жизнь то у одного седла ходил, то у другого, метался от князя к князю.
        Он плохой полководец.
        Он - заложник в Киеве, в клещах Рюрика и Давида. Киевская дружина вертит им, как хочет.
        А здесь о нем написано именно старыми словесами - которые ложь! И сильные полки его - ложь! И харалужные мечи - тоже! И военные подвиги!
        И никаких ВЕЛИКИХ ПОЛКОВ ПОЛОВЕЦКИХ не было, когда они Кобяка поймали.
        И казнить Кобяка - глупость. Потому что был смысл его убивать только в том случае, если бы они, и правда, разгромили великие полки половецкие.
        А так они только раздразнили все Поле, обиду кровную нанесли.
        И кони половецкие ржут за Сулой.
        Я же тебе говорил, что Игорь - настоящий полководец, которого все Поле Половецкое знает, а Святослав - не полководец.
        Он не умеет с половцами дело иметь, никогда не умел и до самой смерти не научился. Ни воевать с ними по настоящему не мог, ни мира толком заключать не умел. Подражал только сильным князям, летописей начитавшись. А то, что это плохо для обороны Руси, о которой на словах великий князь только и думает - до него не доходило никогда!
        Точно также он потом Кувтундея, берендея не из последних, союзника русских оскорбил, когда того оговорили.
        Такую обиду нанес, что Кувтундей людей своих поднял и в Поле увел, потому что он Святославу не холоп, не раб и не колодник.
        И начал Кувтундей на Русь вместе с половцами ходить, зная, как бывший друг, все ходы и выходы. Сколько Рюрик в Поле к половцам послов слал, уговаривая Кувтундея забыть обиду и вернуться - потому что понимал, что этого воина лучше на стороне Руси иметь, нашим щитом, нежели половецкой саблей. Клялся, что никакого вреда ему не будет, город на Роси подарил - еле-еле загладил Святославову обиду.
        А вы, как дети малые, что поиграние, что похухнание, что посмеяние принимаете за чистую монету!
        Я думала, что он про мои листки и не вспомнить больше, не тут-то было, Ярослав дернул их на божий свет и прочел с лютой яростью:
        Князю-честолюбцу, которому «спала ум похоти», он противопоставил, быть может, даже несколько гиперболизированную фигуру великого князя Святослава Киевского. Один - несдержанный, хотя и рыцарственный, ищущий личной славы, а другой - грозный и могучий организатор серьезных побед, имевших важное значение для всей Руси. И не случайно, очевидно, автор «Слова о полку Игореве», возвеличивая Святослава Всеволдовича, помянул не победу над Кончаком, которая оказалась полупобедой, а разгром Кобяка и всех его многочисленных орд. <…>
        Далее идет главная часть, ради которой все и было написано, - «златое слово» Святослава, своими доблестными делами подтвердившего свое право возглавлять общерусские военные силы.
        - И ты еще удивлялась, почему я смеялся тогда… Теперь, надеюсь, не удивляешься? Скажи мне, Алиса!
        - Не удивляюсь, - буркнула я. - Давай дальше.
        31. ТУ Н?МЦЫ И ВЕНЕДИЦЫ,
        ТУ ГРЕЦИ И МОРАВА
        ПОЮТЪ СЛАВУ СВЯТЪСЛАВЛЮ
        КАЮТЪ КНЯЗЯ ИГОРЯ,
        ИЖЕ ПОГРУЗИ ЖИРЪ ВО ДН? КАЯЛЫ, Р?КИ ПОЛОВЕЦКЫЯ,
        РУСКАГО ЗЛАТА НАСЫПАША.
        - Обрати внимание, кто славу Святославу поет: немцы да венецианцы, греки и моравы, сплошь торговые гости.
        Им плевать на оборону Руси, им главное - чтобы караваны по Днепру до укрепленного Киева прошли целыми, да пошлины торговые поменьше были, а для этого нужно Святослава с его великими подвигами лестью задобрить, а Игоря, который из-за киевской лжи и черниговской помощи отборные, лучшие в Руси полки на Каяле положил, - охаять.
        Наши же - молчат.
        32. ТУ ИГОРЬ КНЯЗЬ ВЫС?ДЕ ИЗЪ С?ДЛА ЗЛАТА,
        А ВЪ С?ДЛО КОЩИЕВО.
        УНЫША БО ГРАДОМЪ ЗАБРАЛЫ,
        А ВЕСЕЛИЕ ПОНИЧЕ.
        - Ну а пока торговые гости Святослава великого грозного киевского славят, Игорь князь пересел из золотого седла в седло кощеево. То есть сделался пленником. Забралы городов в унынии, веселие поникло.
        - Что такое «забралы»?
        - Укрепления, крепостные стены. По ним, поверху, дозорные ходят. Стяги князя на них стоят. Забралы, заборолы. Когда князь под стенами города с врагами бьется, жители стоят на заборолах и смотрят. Если пал князь с дружиной - падают и стяги его на стене, поникают. Как и веселие.
        - А почему седло кощеево? Кощей Бессмертный - это из сказки.
        - А ты вспомни эти сказки, - пришел, слава хоббитам, в веселое расположение духа Ярослав. (А то я его уже и побаиваться слегка начала, уж очень он разошелся). - Где Иван кощея находит? В заточении, в цепях. Кощей - это знатный пленник, глава коша половецкого, воин. Опасная и дорогая добыча, за него богатый выкуп дадут, такой, какой ни за кого другого. Поэтому и стерегут, ведь чуть что - и кощей сбежал, только его и видели. Да еще девушку Ивана прихватил.
        - А почему все-таки в начале похода Игорь говорит о том, что гибель лучше плена, а потом попадает в плен? - вырвался может быть и дурацкий, но зато волнующий меня вопрос. - Почему он плен гибели предпочел?
        - Ничего он не предпочитал! - возмутился Ярослав. - Алиса, ты просто не понимаешь!
        - Чего?
        - Во-первых, Игорь говорит о гибели в бою, а не о самоубийстве. Согласна?
        - Согласна.
        - А ты попробуй в бою князя убить. Да тем более любимого дружиной. Он и сам - отличный воин, который так просто под чужой меч не подставится. Свои его защищают изо всех сил. Только когда свои предают, когда удар в спину - как Изяслава, как Ярополка - тогда погибель.
        А половцам сейчас тоже убивать русского князя особо не с руки - князей всегда стараются в плен взять, это же выкуп.
        При этом плен для князя - более позорен, чем почетная смерть. Но тот же Святослав, великий князь киевский, был в половецком плену, когда под Ростиславом ходил. Всякое в жизни бывает.
        33. А СВЯТЪСЛАВЪ МУТЕНЪ СОНЪ ВИД?
        В КИЕВ? НА ГОРАХЪ.
        «СИ НОЧЬ СЪ ВЕЧЕРА ОД?ВАХУТЪ МЯ, - РЕЧЕ, -
        ЧРЪНОЮ ПАПОЛОМОЮ
        НА КРОВАТИ ТИСОВ?;
        ЧРЪПАХУТЪ МИ СИНЕЕ ВИНО,
        СЪ ТРУДОМЪ СМ?ШЕНО,
        СЫПАХУТЪ МИ ТЪЩИМИ ТУЛЫ ПОГАНЫХ? ТЛЪКОВИНЪ
        ВЕЛИКЫЙ ЖЕНЧЮГЪ НА ЛОНО
        И Н?ГУЮТЪ МЯ.
        УЖЕ ДЬСКЫ БЕЗЪ КН?СА
        В МОЕМЪ ТЕРЕМ? ЗЛАТОВРЪС?МЪ.
        ВСЮ НОЩЬ СЪ ВЕЧЕРА
        БУСОВИ ВРАНИ ВЪЗГРАЯХУ У ПЛ?СНЬСКА
        НА БОЛОНИ Б?ША ДЕБРЬ КИЯНЯ,
        И НЕСОШАСЯ КЪ СИНЕМУ МОРЮ».
        - А Святослав мутный сон видел в Киеве на горах. Там, где у великого князя дворец. «Этой ночью с вечера, - говорит, - окутывали меня черным погребальным покрывалом на кровати тисовой. Черпали мне синее вино с горем смешанное, сыпали мне из пустых тулов поганых толковин великий жемчуг на лоно и нежили меня. А пока меня нежили, уже и доски без князя - без конька - стоят в моем тереме златоверхом. Был он теремом - стал гробом. Всю ночь с вечера бусовы вороны взграивали у Плесенска на болони, у киянской дебри, поднялись с криком - и унеслись к синему морю».
        - Тулы - я помню - это стрелы хранить. А кто такие поганые толковины?
        - А те самые купцы, которые его нежили льстивыми речами. Святослав, хоть и из тех, кто про малое «се великое» молвит, а тоже наконец-то понял, что сам себе могилу вырыл, доверяя купцам, ходившим в Поле.
        Совсем недавно они посредничали при выкупе половецких князей, взятых Святославом врасплох, а теперь принесли вести о том, что Игорь в плену.
        И вот уже в синем заморском вине - горечь, а из пустых тулов не стрелы на половцев, сыплются жемужины-слезы на погребальное покрывало, потому что он, Святослав, лишился своего единственного полководца, на силу которого опереться мог, младшего по отношению к нему Ольговича.
        Другим князьям он - грозный киевский князь - не указ. Своих сил у него почти нет - Святослав в далекий Корачев вынужден за людьми ездить.
        В Чернигове родной брат Ярослав, который и раньше-то все норовил у возов отсидеться, пока другие воюют, а теперь - и подавно со старшим братом, который в его мир с половцами влез, как медведь в дупло, в раздоре.
        Теперь в Святославовом тереме доски-то без кнеса - а кнес - это верхняя доска, которая всю крышу держит. Без князя, то есть, без Игоря. Все развалилось.
        А торговая любовь - не искренняя.
        Нет теперь у Святослава полков Игоревых - те же самые купцы, которые ему лживую славу пели, у Плесенска, у киевской дебри на болони в гавани сели на свои суда - и унеслись вольными птицами, ищи-свищи.
        Но это он понимает, когда один.
        А когда на люди выходит - тут уж голоса киевская дружина подает.
        Слушай сама:
        34. И РКОША БОЯРЕ КНЯЗЮ:
        «УЖЕ, КНЯЖЕ, ТУГА УМЬ ПОЛОНИЛА;
        СЕ БО ДВА СОКОЛА СЛ?Т?СТА
        СЪ ОТНЯ СТОЛА ЗЛАТА
        ПОИСКАТИ ГРАДА ТЬМУТОРОКАНЯ,
        А ЛЮБО ИСПИТИ ШЕЛОМОМЬ ДОНУ.
        УЖЕ СОКОЛОМА КРИЛЬЦА ПРИП?ШАЛИ ПОГАНЫХ САБЛЯМИ,
        А САМАЮ ОПУТАША ВЪ ПУТИНЫ ЖЕЛ?ЗНЫ».
        - Отвечали бояре князю: «Уже, княже, туга - доля тяжкая - их задумку пленом обернула: ведь два сокола слетели с отчего златого стола черниговского поискать града Тьмуторокани, а еще любо им было испить шеломом Дону. Лихо понеслись. А вот уже у соколов крылышки-то резвые опали из-за половецких сабель. А самих их опутали в путины железные».
        Слышишь, кто о граде Тьмуторокани говорит?
        Игорь или киевская, Ольговичей никогда не любившая, дружина?
        Здесь под деланным сочувствием ядовитые стрелы высовываются. Дескать, вот они, какие, Ольговичи младшие, понеслись на быстрых крыльях Тьмуторокань дедову искать. Тут-то их гордый полет и прервали половецкие сабли.
        И вот эти слова, в надменном Киеве сказанные, у вас без всякого стеснения прямо Игорю приписывают! Почему?!
        Слушай дальше, как о разгроме киевская дружина рассказывает:
        35. ТЕМНО БО Б? ВЪ 3 ДЕНЬ:
        ДВА СОЛНЦА ПОМ?РКОСТА,
        ОБА БАГРЯНАЯ СТЛЪПА ПОГАСОСТА
        А СЪ НИМА МОЛОДАЯ М?СЯЦА.
        ОЛЕГЪ И СВЯТЪСЛАВ ТЪМОЮ СЯ ПОВОЛОКОСТА
        И ВЪ МОР? ПОГРУЗИСТА,
        И ВЕЛИКОЕ БУЙСТВО ПОДАСТА ХИНОВИ.
        - Темно ведь было в третий день: два солнца померкли, оба этих багряных столпа погасли, а с ними и молодые месяцы. Два солнца и багряные столпы - Игорь с Всеволодом. Молодые месяцы - Святослав Ольгович и Владимир Игоревич.
        Полный разгром.
        Олег и Святослав тьмою обволоклись, в море погрузились и великое буйство подали хинове. Олег и Святослав - это дед и отец Игоря со Всеволодом.
        То есть дедова и отцова слава тоже померкли от поражения Святославличей, в море погрузились, нет больше дедовой славы, опозорили Святославличи и отчий златой стол - ведь это поражение дало великое буйство всем врагам Руси.
        И это не сочувствующий укор - это обвинение.
        Раз проиграли - сами виноваты.
        36. НА Р?Ц? НА КАЯЛ? ТЬМА СВ?ТЪ ПОКРЫЛА,
        ПО РУСКОЙ ЗЕМЛИ ПРОСТРОШАСЯ ПОЛОВЦЫ,
        АКЫ ПАРДУЖЕ ГН?ЗДО
        УЖЕ СНЕСЕСЯ ХУЛА НА ХВАЛУ;
        УЖЕ ТРЕСНУ НУЖДА НА ВОЛЮ;
        УЖЕ ВРЪЖЕСЯ ДИВЬ НА ЗЕМЛЮ.
        СЕ БО ГОТЬСКЫЯ КРАСНЫЯ Д?ВЫ
        ВЪСП?ША НА БРЕЗ? СИНЕМУ МОРЮ:
        ЗВОНЯ РУСКЫМЪ ЗЛАТОМЪ,
        ПОЮТ ВРЕМЯ БУСОВО,
        ЛЕЛ?ЮТ МЕСТЬ ШАРОКАНЮ.
        А МЫ УЖЕ, ДРУЖИНА, ЖАДНИ ВЕСЕЛИЯ!
        - И говорит киевская дружина великому князю дальше: на реке на Каяле тьма свет покрыла. По Русской Земле понеслись половцы, как пардусово гнездо. То есть как выводок гепардов.
        Была похвальба Ольговичей - помнишь, летопись Суздальскую, - и вот уже ее хула покрыла. Полетели они вольными соколами, никого не спросясь - а теперь у них нужда в нашей помощи.
        А ведь из-за них половецкий див на землю спустился.
        Хотели Святославличи дойти до града Тьмутороканя (как нам, киевской дружине доподлинно известно) - а теперь на том берегу синего моря готские красные девы звенят их золотыми шлемами, копьями и стременами, воспевают поражение, призывают Кончака отомстить за обиду деда своего Шарукана.
        А нам, киевской дружине, поражения черниговских не нужны. А мы уже, дружина, жаждем веселия!
        А веселие, как ты помнишь, пониче, уныша забралы.
        Другими словами, киевская дружина очень ясно объяснила великому князю, что на нее можно не рассчитывать. Киевская дружина охраняет веселие Киева и потому дальше Треполя - даже хотя бы до Переяславля - не пойдет.
        36. ТОГДА ВЕЛИКЫЙ СВЯТЪСЛАВЪ
        ИЗРОНИ ЗЛАТО СЛОВО
        С СЛЕЗАМИ СМ?ШЕНО
        И РЕЧЕ:
        «О МОЯ СЫНОВЧЯ, ИГОРЮ И ВСЕВОЛОДЕ!
        РАНО ЕСТА НАЧАЛА ПОЛОВКУЮ ЗЕМЛЮ
        МЕЧИ ЦВ?ЛИТИ,
        А СЕБ? СЛАВЫ ИСКАТИ.
        НЪ НЕЧЕСТНО ОДОЛ?СТЕ,
        НЕЧЕСТНО БО КРОВЬ ПОГАНУЮ ПРОЛИЯСТЕ.
        ВАЮ ХРАБРАЯ СЕРДЦА
        ВЪ ЖЕСТОЦЕМЪ ХАРАЛУЗ? СКОВАНА
        А ВЪ БУЕСТИ ЗАКАЛЕНА.
        СЕ ЛИ СТВОРИСТЕ МОЕЙ СРЕБРЕНЕЙ С?ДИН??
        37. А УЖЕ НЕ ВИЖДУ ВЛАСТИ
        СИЛЬНАГО,
        И БОГАТАГО,
        И МНОГОВОЯ
        БРАТА МОЕГО ЯРОСЛАВА
        СЪ ЧЕРНИГОВЬСКИМИ БЫЛЯМИ,
        СЪ МОГУТЫ,
        И СЪ ТАТРАНЫ,
        И СЪ ШЕЛЬБИРЫ,
        И СЪ ТОПЧАКЫ,
        И СЪ РЕВУГЫ,
        И СЪ ОЛЬБЕРЫ,
        ТИИ БО БЕС ЩИТОВЬ СЪ ЗАСАПОЖНИКЫ
        КЛИКОМЪ ПЛЪЛКЫ ПОБ?ЖДАЮТЪ,
        ЗВОНЯЧИ ВЪ ПРАД?ДНЮЮ СЛАВУ.
        НЪ РЕКОСТЕ: «МУЖАИМ?СЯ САМИ,
        ПРЕДНЮЮ СЛАВУ САМИ ПОХИТИМЪ,
        А ЗАДНЮЮ СИ САМИ ПОД?ЛИМЪ!
        А ЧИ ДИВО СЯ, БРАТИЕ, СТАРУ ПОМОЛОДИТИ?
        КОЛИ СОКОЛЪ В МЫТЕХЪ БЫВАЕТЪ,
        ВЫСОКО ПТИЦЪ ВЪЗБИВАЕТЪ,
        НЕ ДАСТЪ ГН?ЗДА СВОЕГО ВЪ ОБИДУ.
        НЪ СЕ ЗЛО - КНЯЖЕ МИ НЕПОСОБИЕ».
        - И тогда великий Святослав - грозный, киевский - изронил златое слово, со слезами смешено.
        Тот же самый Святослав, хочу тебе, Алиса, напомнить, который и без полков Игоря и Всеволода:
        «ГРОЗОЮ БЯШЕТЪ ПРИТРЕПАЛ СВОИМИ СИЛЬНЫМИ ПЛЪКИ И ХАРАЛУЖНЫМИ МЕЧИ. НАСТУПИ НА ЗЕМЛЮ ПОЛОВЕЦКУЮ, ПРИТОПТА ХЛЪМЫ И ЯРУГЫ, ВЗМУТИ Р?КЫ И ОЗЕРЫ, ИССУШИ ПОТОКЫ И БОЛОТА».
        И что он сказал, этот грозный воин: «О мои сыновцы - то есть младшие в роду - Игорь и Всеволод. Рано вы начали в Половецкой Земле мечи пробовать и себе славы искать. Вас нечестно одолели, так как и вы нечестно кровь половецкую пролили. Ваши храбрые сердца в крепком харалуге скованы и в буесте закалены (разве такие слушаются мудрых советов старых людей?). Что же вы натворили? Что наделали моей серебряной седине? Позор моим сединам».
        А совсем недавно серебряная седина не мешала героическим, сильным полкам Святослава пронестись смерчем по Половецкой Земле. А как до дела дошло - все эти полки куда-то подевались. И Святослав начал брата к ответу призывать: «А уже не вижу власти сильного, и богатого, и имеющего много воинов брата моего Ярослава».
        То есть теперь сильные полки у нас уже не у Святослава, а у Ярослава. С черниговскими богатырями, с могутами, татранами, шельбирами, топчаками, ревугами, ольберами, которые и без щитов, с одними ножами засапожными, воинственными криками полки побеждают, звоня в прадедовую славу. Мол, раз говорили - мужаемся сами, будущую славу сами возьмем, а прошлую, прадедовую, сами поделим - вот и выкручивайтесь теперь сами. Потому что, не диво ли, братья, старому помолодеть? Вот когда сокол в мытех - то есть перелинял, оперился - тогда он высоко птиц избивает и не дает гнезда своего в обиду. А я стар. И главное зло - княжье мне непособие.
        То есть великий грозный Святослав переложил все на брата своего Ярослава многовоинного. Но сильные полки Ярослава, снаряженные им с Игорем, уже сделали все, что могли.
        38. НАНИЧЕ СЯ ГОДИНЫ ОБРАТИША.
        СЕ У РИМЪ КРИЧАТЪ ПОДЪ САБЛЯМИ ПОЛОВЕЦКЫМИ,
        А ВОЛОДИМИРЪ ПОДЪ РАНАМИ.
        ТУГА И ТОСКА СЫНУ ГЛ?БОВУ!
        - И вот после этих разборок князей те, кто прекрасно помнит, как звенела накануне похода Игоря слава в Киеве о сильных полках и харалужных мечах, очень точно замечают, что вот теперь волшебным образом времена перевернулись.
        Киевская дружина жаждет веселия, старшие князья выясняют, у кого настоящая власть над войсками, а тем временем у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир Глебович получил три копья в бок, голосит, как обычно и раз, и два: «СЕ ПОЛОВЬЦИ ОУ МЕНЕ, А ПОМОЗИТЕ МИ».
        Но теперь и ему туга и тоска: не нашлось почему-то желающих помочь. Святослав передал это дело Давиду, а Давидовы дружины собрали вече и решили не идти. Не такая Владимир птица, чтобы на помощь к нему лететь.
        Вот тут и начинается замечательная часть «Слова», полная похухнания, - кровожадно сказал Ярослав.
        - Тогда - перерыв! - решительно заявила я. - И ужин. Я есть хочу - умираю.
        И голова у меня уже как чугунный котел от всех этих дел.
        Картошка давным-давно остыла, пришлось ее на теплую печку поставить. За окнами расплескалась чернота. Салат был вкусный, мы его быстро съели. И картошку тоже. Чаем запили.
        - Твои тревожиться не будут? - спросила я.
        - Я предупредил, что задержусь, чтобы с важной темой разобраться. Нам везет, что твои дядя с тетей заняты.
        - Это точно. Везет.
        - Ты сильно устала?
        Я задумалась.
        - Я не сильно устала, а внезапно. Туга и тоска накатила. Но пока держусь.
        - Давай еще немного «Слово» почитаем? - почти жалобно попросил Ярослав. - Пока никто не прерывает?
        - Давай. Но с тебя - сладкий пирог.
        - Хорошо, - уступчиво согласился Ярослав. - Завтра принесу. Но почему именно пирог?
        - Не знаю. Но мне именно сладкого пирога захотелось. Может быть, моя голова его требует, чтобы лучше слушать.
        Я и сама не знаю, откуда этот пирог вылез. Но представила пироги Любови Ивановны и подумала, что с ними дело пойдет куда веселее!
        Глава двадцатая
        ПАРАД ШЕСТОКРЫЛЬЦЕВ
        
        Мы вернулись к верстаку.
        И к «Слову о полку Игореве».
        Ярослав пододвинул поближе «Древнюю русскую литературу».
        Сказал:
        - Ни Святослав киевский, ни Ярослав черниговский, ни Владимир переяславский - никто даже близко к границам Поля Половецкого не подошел. Святослав сыновей, правда, отправил в Посемье - и то, не сколько города оборонять, сколько под власть свою взять.
        И там вспыхнули мятежи, потому что Игоря с Всеволодом любили, а отпрысков Святослава - не особо. Воевода Тудор Посемье оборонял, и довольно успешно.
        Ярослав поставил черниговские войска по Десне - стольный град свой прикрывать, а не русские рубежи.
        Смольняне Давида встали ровно посередине между Киевом и Переяславлем - у Треполя, и дальше ни ногой.
        Святослав с Рюриком, объединив силы, переправились все-таки через Днепр ближним бродом. Но Давид тогда войска увел обратно в Смоленск, посчитав, что хватит с него.
        Половцы, узнав о приближении киевских князей, не стали особо дожидаться, унеслись к Римову, где люди вышли из города и спаслись в болотах, но город половцами был взят и разграблен.
        Поскорбев о Владимире Глебовиче, князья, тем не менее, оставили его в Переяславле и разошлись по домам.
        39. ВЕЛИКЫЙ КНЯЖЕ ВСЕВОЛОДЕ!
        НЕ МЫСЛИЮ ТИ ПРЕЛЕТ?ТИ ИЗДАЛЕЧА
        ОТНЯ ЗЛАТА СТОЛА ПОБЛЮСТИ?
        ТЫ БО МОЖЕШИ ВОЛГУ ВЕСЛЫ РАСКРОПИТИ,
        А ДОНЪ ШЕЛОМЫ ВЫЛЬЯТИ!
        АЖЕ БЫ ТЫ БЫЛЪ,
        ТО БЫЛА БЫ ЧАГА ПО НОГАТ?,
        А КОЩЕЙ ПО РЕЗАН?
        ТЫ БО МОЖЕШИ ПОСУХУ
        ЖИВЫМИ ШЕРЕШИРЫ СТР?ЛЯТИ,
        УДАЛЫМИ СЫНЫ ГЛ?БОВЫ.
        - Великий князь Всеволод! Не мыслишь ли ты прилететь сюда издалеча, отчий золотой стол поблюсти, а?
        Ведь ты у нас можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вылить, вычерпать.
        Был ты здесь, великий князь, с нами, убогими, глядишь, и чага бы по ногате стала, а кощей по резане.
        Ведь ты можешь живыми шереширами посуху стрелять, удалыми сынами Глебовыми, - издевательски, с большим удовольствием перевел Ярослав.
        - Я понимаю, что над Всеволодом смеются, а теперь расскажи, почему?
        - Не только смеются, не только над Всеволодом. Для начала здесь оскорблен великий князь киевский: в его присутствии великим князем назвали князя владимирского и суздальского Всеволода.
        Это к вопросу, радовался ли «Слову» Святослав, который очень болезненно воспринимал, когда покушались на его титул - ведь он оставил богатый Чернигов брату, лишился войск, получил лукавую киевскую дружину - и все для того, чтобы его дети сказали, что Киев им отний златый стол, и, значит, тоже могут стать великими киевскими князьями.
        А тут ему в лицо - Всеволод-то помогущественней тебя, со всеми твоими серебряными сединами.
        Об этом ведь все знают.
        Но самый могущественный из князей Всеволод Юрьевич не очень-то побежал в Половецкое Поле биться. Хоть и изображает из себя властелина всей Руси. На словах.
        - А на деле? Кто такие удалые сыны Глебовы?
        - Это рязанские князья. Сыновья Глеба Ростиславлича. Глебовичей шестеро, они весьма буйные.
        Всеволод в Поле не ходит, он болгар на Волге треплет. Вот там Глебовичи на воде и воевали, как шереширы. Огромные огненные стрелы такие, их с кораблей запускают.
        Только недолго Глебовичи под Всеволодом ходили - не смог он их у своего седла удержать, вышли они из его воли. И об этом тоже все знают. И посмеиваются.
        - А что такое чага по ногате?
        - Ногата - мелкая монетка. Резана - ногата, разрезанная на двадцать частей. То есть знатный пленник стал бы дешевле обычной рабыни, которую тоже отнюдь не по ногате продают. Небылица, в общем. Ведь ждать великого Всеволода на Суле - все равно, что прошлогоднего снега.
        - А чем мысль отличается от думы? - вспомнила я то, что хотела спросить еще тогда, когда русские жены плакали, что им своих лад ни мыслию смыслити, ни думою сдумати.
        - Мысль - более быстрая, чем дума. Думу долго думают, вынашивают. А мысль - раз и возникла. Слушай дальше:
        40. ТЫ БУЙ РЮРИЧЕ И ДАВЫДЕ!
        НЕ ВАЮ ЛИ
        ЗЛАЧЕНЫМИ ШЕЛОМЫ ПО КРОВИ ПЛАВАША?
        НЕ ВАЮ ЛИ ХРАБРАЯ ДРУЖИНА
        РЫКАЮТЪ АКЫ ТУРИ,
        РАНЕНЫ САБЛЯМИ КАЛЕНЫМИ
        НА ПОЛЕ НЕЗНАЕМ??
        ВСТУПИТА, ГОСПОДИНА, ВЪ ЗЛАТА СТРЕМЕНЬ
        ЗА ОБИДУ СЕГО ВРЕМЕНИ,
        ЗА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ,
        ЗА РАНЫ ИГОРЕВЫ,
        БУЕГО СВЯТЪСЛАВЛИЧА!
        - Ты, буй Роман, и ты, Давид! Не ваши ли лучшие мужи злачеными шеломами по крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает дикими турами, раненая саблями калеными на поле незнаемом? Вступите, господа, оба, в златые стремена за обиду сего времени, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!
        Роман и Давид - дело другое. Они настоящие воины, дружины не раз водили в поле незнаемое, бились с половцами. Видишь, их просят вступить в злат стремень, чтобы отомстить за обиду - то есть разгром русских, за Землю Русскую, за раны Игоревы, такого же доблестного, такого же буего, как и буй Рюрик.
        А Всеволода - не просят!
        40. ГАЛИЧКЫ ОСМОМЫСЛ? ЯРОСЛАВЕ!
        ВЫСОКО С?ДИШИ
        НА СВОЕМЪ ЗЛАТОКОВАНН?М СТОЛ?.
        ПОДПЕРЪ ГОРЫ УГОРСКЫИ
        СВОИМИ ЖЕЛ?ЗНЫМИ ПЛЪКИ,
        ЗАСТУПИВЪ КОРОЛЕВИ ПУТЬ,
        ЗАТВОРИВЪ ДУНАЮ ВОРОТА,
        МЕЧА БРЕМЕНЫ ЧРЕЗЪ ОБЛАКЫ,
        СУДЫ РЯДЯ ДО ДУНАЯ.
        ГРОЗЫ ТВОЯ ПО ЗЕМЛЯМЪ ТЕКУТЪ,
        ОТВОРЯЕШИ КИЕВУ ВРАТА,
        СТР?ЛЯЕШИ СЪ ОТНЯ ЗЛАТА СТОЛА
        САЛЪТАНИ ЗА ЗЕМЛЯМИ.
        СТР?ЛЯЙ, ГОСПОДИНЕ, КОНЧАКА,
        ПОГАНОГО КОЩЕЯ,
        ЗА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ,
        ЗА РАНЫ ИГОРЕВЫ,
        БУЕГО СВЯТЪСЛАВИЧА!
        - Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко ты сидишь на своем златокованом столе. Подпер горы Угорские, по-вашему Венгерские, своими железными полками, встал на пути у короля непроходимой стеной, даже ветру затворил ворота, наметав бремен выше облаков, суды рядя аж до Дуная.
        - Почему ветру? Какие бремены выше облаков? - ничего я не поняла из этого объяснения.
        - А Дунай-то? - возмутился Ярослав. - Потому и ветру. Ярослав Осмомысл здесь - прямо второй Александр Македонский с его Железными Воротами, как о них писано: между крутыми горами проход глыбами железными заперт, а скалах выше облаков крепости стоят, не пропуская ни конного, ни пешего.
        - А что такое суды рядя?
        - Устанавливая свои княжеские суды - то есть власть имея - вплоть до Дуная-реки.
        - Почему реки? Был же ветер?
        - Два разных Дуная - и что такого? Над Дунаем-рекой вольный ветер гуляет. Слушай дальше. Грозы твои - то есть угрозы - по всем русским землям текут. Угрожаешь Киеву врата отворить, на словах стреляешь с отчего златого стола салтанов за землями.
        Осмомысл, когда сын от него сбежал, требовал вернуть его, грозил князьям, почему они Владимира Галицкого и не принимали, отца его опасаясь.
        Только Игорь не побоялся, я тебе рассказывал.
        Ну и вот, вместо того, чтобы стрелять салтанов за землями, стреляй, лучше, господин, Кончака, поганого кощея, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича, зятя своего.
        41. А ТЫ, БУЙ РОМАНЕ, И МСТИСЛАВЕ!
        ХРАБРАЯ МЫСЛЬ НОСИТЪ ВАШЪ УМЪ НА Д?ЛО.
        ВЫСОКО ПЛАВАЕШИ НА Д?ЛО В БУЕСТИ,
        ЯКО СОКОЛЪ НА В?ТРЕХЪ ШИРЯЯСЯ,
        ХОТЯ ПТИЦЮ ВЪ БУЙСТВЕ ОДОЛ?ТИ.
        СУТЬ БО У ВАЮ ЖЕЛ?ЗНЫЕ ПАРОБЦИ
        ПОД ШЕЛОМЫ ЛАТИНЬСКЫМИ.
        Т?МИ ТРЕСНУ ЗЕМЛЯ,
        И МНОГЫ СТРАНЫ -
        ХИНОВА,
        ЛИТВА,
        ЯТВЯЗИ,
        ДЕРЕМЕЛА,
        И ПОЛОВЦИ СУЛИЦИ СВОЯ ПОВРЪГОША,
        А ГЛАВЫ СВОЯ ПОДКЛОНИША
        ПОДЪ ТЫИ МЕЧИ ХАРАЛУЖНЫИ.
        НЪ УЖЕ КНЯЖЕ ИГОРЮ УТРЪП? СОЛНЦЮ СВ?Т,
        А ДРЕВО НЕ БОЛОГОМ ЛИСТВИЕ СРОНИ:
        ПО РСИ И ПО СУЛИ ГРАДИ ПОД?ЛИША.
        А ИГОРЕВА ХРАБРАГО ПЛЪКУ НЕ КР?СИТИ!
        ДОНЪ, ТИ, КНЯЖЕ, КЛИЧЕТЪ
        И ЗОВЕТЪ КНЯЗИ НА ПОБ?ДУ.
        ОЛГОВИЧИ, ХРАБРЫИ КНЯЗИ, ДОСП?ЛИ НА БРАНЬ…
        - А ты, буй Роман, и ты, Мстислав! Храбрая мысль носит ваш ум на дело. Высоко плаваете на дело в буести, как соколы…
        - Буесть - это доблесть?
        - Можно сказать и так, но буесть - лучше.
        Высоко плаваете на дело в буести, как соколы на ветрах паря, желая самых сильных птиц в буйстве преодолеть. Ведь у вас железные молодцы под шлемами латинскими!
        От их поступи треснула земля и многие страны: Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела.
        И половцы свои сулицы - копья такие метательные - свои повергли и головы свои приклонили под их мечи харалужные.
        Но уже князю Игорю померк солнца свет и дерево ему не благом, а горем листву обронило: ведь по Роси и по Суле грады поделены, а Игорева храброго полку не воскресить, градов уже не защитить.
        Ведь как звучал призыв к Игорю: Дон тебя, князь, кличет и зовет вас, князей на победу.
        Ольговичи, храбрые князья, пришли, доспели на ту брань…
        А вы, доблестные, сильные воинами Роман и Мстислав, почему не доспели? Почему не пришли, когда Земля Русская в такой опасности?!
        42. ИНЪГВАРЬ И ВСЕВОЛОДЪ
        И ВСИ ТРИ МСТИСЛАВИЧИ,
        НЕ ХУДА ГН?ЗДА ШЕСТОКРИЛЦЫ!
        НЕ ПОБ?ДНЫМИ ЖРЕБИИ
        СОБ? ВЛАСТИ РАСХЫТИСТЕ!
        КОЕ ВАШИ ЗЛАТЫИ ШЕЛОМЫ
        И СУЛИЦЫ ЛЯЦКЫИ
        И ЩИТЫ?!
        ЗАГОРОДИТЕ ПОЛЮ ВОРОТА
        СВОИМИ ОСТРЫМИ СТР?ЛАМИ
        ЗА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ,
        ЗА РАНЫ ИГОРЕВЫ,
        БУЕГО СВЯТЪСЛАВЛИЧА!
        УЖЕ БО СУЛА НЕ ТЕЧЕТЪ СРЕБРЕНЫМИ СТРУЯМИ
        КЪ ГРАДУ ПЕРЕЯСЛАВЛЮ.
        - Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича, - и вы ведь не из худого гнезда, серафимы наши шестикрылые!
        Но вы не победными жребиями свою власть заполучили!
        Зачем, на что вам золотые шлемы, и сулицы польские и щиты?
        Загородите же, наконец, Полю ворота своими острыми стрелами за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!
        Ведь Сула не течет своими серебряными струями к граду Переяславлю - Сула, граница Поля Половецкого, дальше. К ней надо идти, а не ждать, что ее серебряные струи потекут у ваших ног.
        - А почему серафимы?
        - А потому что среди князей нет святых, и не надо из себя серафимов корчить - знаешь, в церквях такие прелестные головки, обрамленные шестью крылышками?
        Князь Игорь проиграл - но и у них победных жребиев тоже не замечено.
        При доброй дедовой славе. В отличие от дедовой славы князя Игоря - горькой.
        43. И ДВИНА БОЛОТОМЪ ТЕЧЕТЪ
        ОНЫМЪ ГРОЗНЫМЪ ПОЛОЧАНОМЪ
        ПОДЪ КЛИКОМЪ ПОГАНЫХЪ:
        ЕДИНЪ ЖЕ ИЗЯСЛАВЪ, СЫНЪ ВАСИЛЬКОВЪ,
        ПОЗВОНИ СВОИМИ ОСТРЫМИ МЕЧИ
        О ШЕЛОМЫ ЛИТОВЬСКЫЯ,
        ПРИТРЕПА СЛАВУ Д?ДУ СВОЕМУ ВСЕСЛАВУ,
        А САМЪ ПОДЪ ЧРЪЛЕНЫМИ ЩИТЫ
        НА КРОВАВ? ТРАВ?
        ПРИТРЕПАНЪ ЛИТОВСКЫМИ МЕЧИ
        ИСХОТИ ЮНА КРОВ, А ТЬИ РЕКЪ:
        «ДРУЖИНУ ТВОЮ, КНЯЖЕ,
        ПТИЦЪ КРИЛЫ ПРИОД?,
        А ЗВ?РИ КРОВЬ ПОЛИЗАША…»
        НЕ БЫСТЬ ТУ БРАТА БРЯЧЯСЛАВА,
        НИ ДРУГАГО - ВСЕВОЛОДА.
        ЕДИНЪ ЖЕ ИЗРОНИ ЖЕМЧЮЖНУ ДУШУ
        ИСЪ ХРАБРА Т?ЛА
        ЧРЕСЪ ЗЛАТО ОЖЕРЕЛИЕ.
        УНЫЛИ ГОЛОСИ, ПОНИЧЕ ВЕСЕЛИЕ,
        ТРУБЫ ТРУБЯТЪ ГОРОДЕНЬСКИИ…
        - И быстрая Двина вдруг вязким болотом стала для грозных полочан, заслышавших клики поганых.
        Один только молодой Изяслав, сын Васильков, не убоялся. Позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, приласкал славу деда своего Всеслава, но и сам под алыми щитами на кровавой траве приласкан литовскими мечами, и, глядя вокруг, изойдя юной кровью, сказал сам себе: «Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь убитых подлизали».
        Все его воины пали, стали добычей стервятников и хищных зверей!
        Один одиношенек он там умирал… Не было с ним не брата Брячислава, ни другого брата - Всеволода. Один за всех изронил жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье.
        А Святославличи - вместе в Поле вышли за Землю Русскую - и бились друг за друга до последнего!
        Не предали друг друга, не бросили того же Святослава Ольговича, как юного Изяслава, умирать одного, посеченного, на кровавой траве.
        А оставили бы с уставшими конями - его бы такая участь и ждала, половцы бы его растерзали, как волки.
        Погиб Изяслав Василькович. Голоса городенских жителей унылы, поникло веселие, трубы городенские возвещают о гибели князя.
        44. ЯРОСЛАВЕ И ВСИ ВНУЦИ ВСЕСЛАВЛИ!
        УЖЕ ПОНИЗИТЕ СТЯЗИ СВОИ,
        ВОНЗИТЕ СВОИ МЕЧИ ВЕРЕЖЕНИ.
        УЖЕ БО ВЫСКОЧИСТЕ ИЗЪ Д?ДНЕЙ СЛАВ?
        ВЫ БО СВОИМИ КРАМОЛАМИ
        НАЧЯСТЕ НАВОДИТИ ПОГАНЫЯ
        НА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ
        НА ЖИЗНЬ ВСЕСЛАВЛЮ.
        КОТОРОЮ БО Б?ШЕ НАСИЛИЕ
        ОТЪ ЗЕМЛИ ПОЛОВЕЦКЫИ!
        - Ярослав, внук Ольгов, и все внуки Всеславовы!
        Склоните стяги свои победные, вонзите мечи свои, ржавчиной изъеденные. Потому что выскочили вы из дедовой славы, которой так похвалялись на всех углах.
        Вы своими крамолами начали наводить поганых и на Землю Русскую, и на удел Всеславов.
        Ваши раздоры обернулись насилием от Земли Половецкой!
        45. НА С?ДЬМОМ В?Ц? ТРОЯНИ
        ВРЪЖЕ ВСЕСЛАВЪ ЖРЕБИЙ
        О Д?ВИЦЮ СЕБ? ЛЮБУ.
        ТЪЙ КЛЮКАМИ ПОДПРЪСЯ ОКОНИ
        И СКОЧИ КЪ ГРАДУ КЫЕВУ
        И ДОТЧЕСЯ СТРУЖИЕМЪ
        ЗЛАТА СТОЛА КИЕВЬСКАГО.
        СКОЧИ ОТЪ НИХЪ ЛЮТЫМЪ ЗВ?РЕМЪ
        ВЪ ПЛЪНОЧИ ИЗЪ Б?ЛАГРАДА,
        ОБ?СИСЯ СИН? МЬГЛ?;
        УТРЪ ЖЕ ВОЗНЗИ СТРИ КУСЫ, -
        ОТВОРИ ВРАТА НОВУГРАДУ,
        РАЗШИБЕ СЛАВУ ЯРОСЛАВУ.
        - На седьмом веке от сотворения мира, в 6574 году, Всеслав, князь полоцкий, сын Брячислава, внук Изяслава, правнук Владимира Святого, тоже вещий, как и Боян, бросил жребий о девице, себе любой - то есть о судьбе.
        А жребий-то не очень вышел.
        А Всеслав не убоялся, даже превратностями судьбы подперся - и скакнул к граду Киеву. Дотронулся наконечником копья золотого стола киевского.
        Всеслава князья обманом в плен заманили, преступив крестное целование, в Киеве в поруб бросили, но когда Ярославичей половцы разбили и к Киеву стали подступать, народ Всеслава освободил и великим князем киевским провозгласил - вот он и дотронулся киевского стола.
        А Всеслав из гнезда Изяслава, он и в Киев особо не рвался, и от оборотничества своего никогда не отказывался, в отличие от Ярославова гнезда.
        И понимал - что сегодня тебя киевляне восславили прилюдно, а завтра так же прилюдно растерзают, ежели что. Да и Ярославичи обязательно вернутся со свежими силами.
        Поэтому при первой же возможности перекинулся в лютого зверя, окутался синей мглой - и унесся в полуночи из Белграда, что под Киевом. Утром же вонзил острые зубы, отворил врата Новгороду Великому, расшиб славу Ярослава Мудрого, отомстив за деда своего Изяслава, - обстоятельно рассказал Ярослав и продолжил:
        46. СКОЧИ ВЛЪКОМЪ ДО НЕМИГИ С ДУДУТОКЪ.
        НА НЕМИЗ? СНОПЫ СТЕЛЮТЪ ГОЛОВАМИ,
        МОЛОТЯТЪ ЧЕПИ ХАРАЛУЖНЫМИ,
        НА ТОЦ? ЖИВОТЪ КЛАДУТЪ,
        В?ЮТЪ ДУШУ ОТЪ Т?ЛА.
        НЕМИЗ? КРОВАВИ БРЕЗ?
        НЕ БОЛОГОМЪ БЯХУТЪ ПОС?ЯНИ,
        ПОС?ЯНИ КОСТЬМИ РУСКИХЪ СЫНОВЪ.
        - Всеслав скакнул волком до Немиги с Дудуток, а на Немиге снопы-то головами людскими стелют…
        Молотят их цепами харалужными, на токе жизнь кладут, веют душу от дела, как зерно от мякины.
        Кровавые берега Немиги-реки не благом были посеяны - костями русских сыновей.
        - А что такое ток?
        - Это площадка, ровное, плотно утоптанное место. Обязательно - хорошо продуваемое. Его тоже можно назвать дунаем.
        Чтобы извлечь зерна из колосьев, кладут там снопы и начинают их молотить - колотить цепами: к палке-рукоятке цепь привязана, а на конце цепи такая тяжелая дурнында шипастая, которая зерно из колоса выбивает.
        Размочалили снопы - нужно отвеять, разделить зерно и мякину. Подкидывают измочаленные снопы деревянными лопатами кверху - тяжелые зерна обратно падают, а легкую мякину ветер уносит.
        А тут людей мочалят нещадно.
        Вот так на Немиге полегли, как снопы, русские люди князя-оборотня с нелегкой судьбой.
        А на Каяле после кровавого пира легли русские полки другого князя из того же Рюрикового рода.
        47. ВСЕСЛАВЪ КНЯЗЬ ЛЮДЕМЪ СУДЯЩЕ
        КНЯЗЕМЪ ГРАДЫ РЯДЯШЕ,
        А САМЪ ВЪ НОЧЬ ВЛЪКОМ РЫСКАШЕ:
        ИЗЪ КИЕВА ДОРИСКАШЕ ДО КУРЪ ТМУТОРОКАНЯ,
        ВЕЛИКОМУ ХРЪСОВИ ВЛЪКОМ ПУТЬ ПРЕРЫСКАШЕ.
        ТОМУ ВЪ ПОЛОТЬСК? ПОЗВОНИША ЗАУТРЕНЮЮ РАНО
        У СВЯТЫЯ СОФЕИ ВЪ КОЛОКОЛЫ,
        А ОНЪ ВЪ КЫЕВ? ЗВОНЪ СЛЫША.
        АЩЕ И В?ЩА ДУША ВЪ ДРЪЗ? Т?Л?
        НЪ ЧАСТО Б?ДЫ СТРАДАШЕ.
        ТОМУ В?ЩЕЙ БОЯНЪ
        И ПРЪВОЕ ПРИП?ВКУ, СМЫСЛЕННЫЙ, РЕЧЕ:
        «НИ ХЫТРУ,
        НИ ГОРАЗДУ,
        НИ ПТИЦЮ ГОРАЗДУ
        СУДА БОЖИЯ НЕ МИНУТИ».
        - Всеслав-князь для людей княжеский суд вершил, князьям - города во владение отряжал, а сам в ночи волком рыскал.
        Из Киева мог за ночь дорыскать до Тьмуторокани, до утренних петухов, великому Хорсу, красному солнцу утреннему, дорогу перескакивал.
        Он был мудрым и сильным князем.
        И когда в Полоцке, в Святой Софии позвонили заутреню рано - он и в Киеве этот звон услышал. И ушел домой, не прельстился великим киевским княжеством.
        И хоть была у него вещая душа в дерзком и крепком теле, но часто от несправедливых бед страдал.
        И тогда ему мудрый Боян в утешение припевку сложил: «Ни хитрому, ни скорому, ни птице скорой - никому суда божия не миновать» - еще отольются его врагам те беды.
        48. О СТОНАТИ РУСКОЙ ЗЕМЛИ,
        ПОМЯНУВШЕ ПРЪВУЮ ГОДИНУ
        И ПРЪВЫХЪ КНЯЗЕЙ!
        ТОГО СТАРАГО ВЛАДИМИРА
        НЕЛЬЗ? Б? ПРИГВОЗДИТИ КЪ ГОРАМЪ КИЕВЬСКЫМЪ.
        СЕГО БО НЫН? СТАША СТЯЗИ РЮРИКОВЫ,
        А ДРУЗИИ - ДАВИДОВЫ.
        НЪ РОЗНО СЯ ИМЪ ХОБОТЫ ПАШУТЪ.
        КОПИЯ ПОЮТЪ!
        - О, стонать Русской Земле, вспоминая ранние годы и первых князей.
        Прадеда Всеслава - старого Владимира нельзя ведь было пригвозить к горам киевским. Воевал он и на западе, и на востоке, и на юге.
        А сейчас же даже лучшие князья уже не то: вот стоят стяги Рюриковы, а другие стяги - Давыдовы, братьев родных.
        Но разные ветры им дуют, в разные стороны стяги вьются.
        Разные песни копья поют!
        На сегодня всё.
        - Что, правда? - не поверила я.
        Уж очень мы разошлись, я думала, до конца «Слова» не остановимся.
        - Смешно сказать, но я тоже устал, - потянулся Ярослав.
        - Правда?
        - Правда-правда.
        Вокруг творилось что-то неладное: по моим ощущениям, уже должно светать было, а судя по часам, сейчас даже не поздний вечер…
        - Про пирог я помню, - сказал Ярослав у самой двери.
        Я вышла проводить его на крыльцо. Чтобы хоть воздуху свежего глотнуть.
        Небо было звездное.
        В той стороне, где Байкал - мягко светилось.
        Смешно получилось - мы с Ярославом как по команде глубоко вздохнули, втянули вечерний воздух.
        Пахло железной дорогой. Замерзшим болотом. Старой избой. Приближающейся зимой тоже пахло. И очень приятно - Ярославом.
        Стояли, молчали, смотрели на звезды.
        Потом Ярослав пошел к себе, я вернулась в дом.
        Печка была теплой-теплой, я забралась за нее на свою лежанку и стала размышлять.
        А, может, и думать - если мысль быстрее думы, как говорит Ярослав.
        Наш спор совсем перестал быть похожим на спор. Как с таким спорить? Он то летописью двинет, то Татищевым. И «Словом» прихлопнет.
        Надо хотя бы понять, до чего мы дочитались на сегодняшний день. Получается, что походы старших князей были фальшивыми, только пыль в глаза всей Руси пустили, да половцев раздразнили, разобидели. Они собрались, подготовились - и вломили Игорю-князю. Может быть, и черниговский воевода тут замешан. Ведь он, наверное, и вел всех, как человек, вернувшийся из степи.
        А когда войско Игоря полегло - все начали сваливать вину друг на друга, спасать свои задницы.
        А автор «Слова», защищая честь Игоря, начал всем князьям прилюдно напоминать, что и они не святые. Каждого ударил по самому больному. Так, наверное, огрызаются, когда терять уже совсем нечего, все и так потеряно. И про честь им все выложил, и про славу, и какие они грозные да умелые на словах и в мыслях.
        И о предательстве сказал - когда внуки князя-оборотня Всеслава предали своего младшего брата. И Ярослав черниговский, получается, своих младших Ольговичей.
        Да уж, звона на Руси, думаю, было много.
        А потом начался рассказ о Всеславе Вещем. Который, получается, воевал с детьми Ярослава Старого, то есть Мудрого, за свой Полоцк.
        И который пережил то же, что и князь Игорь - как его людей перемолотили в мелкое крошево на Немиге-реке. Которому досталась несправедливая и тяжелая судьба.
        Как князю Игорю?
        За печкой я, прямо как запечный таракан, отогрелась и лапками зашевелила.
        Вспомнила, что мне нужно в подполье слазить, морковки достать. Заодно и проверю, сколько у меня осталось после вторжения дяди Гриши.
        Подняла крышку. Спустилась, в патрон лампочку поплотнее вкрутила. В подполье зажегся свет. Я выбралась, надела резиновые перчатки, взяла пакет. И исчезла в недрах.
        Морковки, закопанной в песок, было предостаточно, рой себе да рой. Не один дяди-Гришин визит еще переживет.
        Я решила подрыть с краешку, чтобы не тревожить основную яму: у меня еще вся зима впереди. Не с того боку, где дядя Гриша порезвился, а с другого. В перчатках даже совок особо не требовался. Можно было прямо руками песок разгребать. Толстенькие морковки отправлялись в пакет. В песке я наткнулась на что-то скользкое и плотное. Что-то загадочное, обмотанное толстым полиэтиленом. Я как заправский археолог стала откапывать подвернувшийся клад. А вдруг тут та-а-акое? Золото-бриллианты?!
        Вырыла небольшой, но тяжелый сверток.
        Вытащила его наверх, как и морковку.
        Отряхнула с него песок и землю. Положила на верстак. Нашла ножницы, разрезала полиэтилен. Это было нелегко - песок не весь отряхнулся. Под верхним слоем оказался промасленный кусок брезента. Развернула - внутри лежал наган. И мешочек патронов. Похоже, папина заначка.
        Наган был старый, да что там старый - старинный.
        На нем было написано «Рев. сис. Наган». Сначала я подумала, что это революционный сис. Наган. Потом сообразила, что это револьвер системы наган. Там стояла дата: 1904 год. И надпись овальная: «Императорскiй тульскiй оружейный заводъ».
        Кажется, я его помню…
        Это даже не папин, а дяди-Гришин. Как он его раздобыл - тайна за семью печатями, но наганами вооружали геологов, им нельзя было ходить в маршруты без оружия. Не думаю, что дядя Гриша напал на геолога и завладел наганом, скорее всего, купил списанный. Может быть, по документам наган давно уже уничтожен, а он - вот он - в моем подполье хранится.
        А может быть, если тут хорошенько порыться, и пулемет откопается? И парочка реактивных снарядов?
        Дядя Гриша тогда вывез всех нас на пикник на лесную полянку… И там показал свою новую игрушечку.
        Они с папой стали палить по консервной банке и веселиться, как дети малые. И мне дали попробовать, как ни шипели возмущенно мама с тетей Нелей.
        Ничего сложного - зарядить барабан, отвести вниз курок, нажать на спусковой крючок. Все люди должны стоять позади тебя. А лучше - лежать за каким-нибудь бревном и не высовываться. На всякий случай.
        Потому что наган тяжелый и в руках дергается.
        А еще эта дяди-Гришина новинка на два выстрела четыре осечки давала.
        Смазка на нагане была, похоже, свежей. Я прикрыла его брезентом и сверху кухонным полотенцем для конспирации. Сдвинула ближе к стеллажу. Завтра похвастаюсь Ярославу. Не у него одного дома кольчуги, мечи и шлемы.
        У меня и покруче оружие есть!
        Глава двадцать первая
        ПЛЕН
        
        Ночью, во сне, огромный черный волк мчался наперерез солнцу.
        Интересно, а великий Хорс - какое солнце? Наше, или половецкое?

* * *
        Утром, в школе, я еле сдерживалась: так хотелось рассказать Ярославу о находке. Но приходилось молчать.
        Дома я закинула рюкзак куда подальше. Проверила, как мой наган поживает под кухонным полотенцем.
        Наган поживал прекрасно: лоснился промасленными боками барабана.
        Я развернула хрестоматию по «Древней русской литературе» на том месте, где мы остановились. Посмотрела - а до конца-то осталось совсем ничего!
        И мне стало как-то не по себе. Две странички всего.
        И - конец?
        И…?
        Ой!
        Как-то быстро.
        И как-то страшно…
        И хочется, и колется.
        Ярослав глухо стукнул в дверь - и я отскочила от «Слова о полку Игореве» как ошпаренная. Словно меня на месте преступления застукали. Сердце провалилось куда-то вниз, в пятки.
        Кинулась чайник ставить, с бодрым криком:
        - Заходи!
        Ярослав зашел сразу с охапкой дров. То-то стук был глухой - он ногой в дверь долбил.
        Занялся печкой.
        Я резала бутерброды, понемногу успокаиваясь.
        - Ты помнишь, что завтра у Звонки день рождения? - спросил Ярослав от печки.
        Что у Звонки день рождения скоро будет - я помнила, но что уже завтра - нет! Совсем во времени запуталась с этими тропами Трояновыми.
        - Смутно помню, - осторожно отозвалась я. - Неужели завтра?
        - Зато она помнит, что ты придешь. Так что ты будешь главный гость, готовься, - вышел на кухоньку Ярослав. - Будем танцевать, Звонка жаждет увидеть вальс собственными глазами.
        - А где пирог? - начала понемногу возвращаться память.
        - За дверью оставил, - Ярослав вышел, вернулся с пакетом.
        - А в чем я буду танцевать, опять в шторе? - забеспокоилась я, разобравшись с пирогом.
        - А почему нет? Хочешь - в шторе, хочешь - в ночной сорочке.
        - «Один случай другого злее», - фыркнула я, вспомнив мультик «Волшебное кольцо».
        - Ладно, я подумаю. У меня же даже подарка толком нет!
        - Лучший твой подарочек - это ты, - (Ярослав, оказывается, «Ну погоди» успел посмотреть… Какие мы с ним в мультиках разбирающиеся!) - Для Звонки главное, чтобы ее ненаглядная Княженика пришла и можно было ее со всеми куклами познакомить.
        Пирог от мамы Ярослава был бесподобный.
        В печке трещали дрова.
        Я усиленно соображала, что же можно подарить маленькой девочке - и забыла про все остальное. Кукол у Звонки много, а у меня с нашими переездами вообще не осталось. Книжку ей детскую подобрать? (Ехидный внутренний голос тут же подсказал: «Хоббита», как и старшему брату).
        Можно и книжку.
        Надо будет вечером поискать, что сгодится для подарка.
        И колготки с сарафаном приготовить, и туфельки.
        Ну, как, как я могла забыть?! Ведь Ярослав мне говорил, что день рождения сестры не так далеко от его собственного!
        - Все в порядке? - с тревогой спросил Ярослав. - Пирог не понравился?
        - Понравился!
        - Мы можем начинать?
        - Конечно!
        Так я ему и сказала про свою память девичью, ага…
        Мы перебрались за верстак. К счастью, Ярослав не торопился приступить к «Слову».
        Он сказал:
        - Мы прочитали, как князь Игорь выехал в поход, наткнулся на богатые половецкие вежи, попал в окружение и был полностью разбит. Ранен и взят в плен вместе с сыном, братом и племянником. Мы прочитали слово киевской дружины, золотое слово Святослава.
        - Угу, - подтвердила я.
        - А теперь давай посмотрим, как в летописях об этом сказано.
        - Так мы же уже смотрели! - возмутилась я. - Ты сам говорил, что там написали - Ольговичи три дня пьянствовали.
        - Это в вашей Лаврентьевской. Давай заглянем в Ипатьевскую.
        - Давай.
        - Но ты помнишь, на чем мы закончили «Слово»?
        - На ком, ты хочешь сказать? На князе Всеславе, волке-оборотне.
        Ярослав довольно улыбнулся.
        - У Ярославичей оборотный дар слабел, а у старшего гнезда Владимирова во времена Всеслава - нет.
        - А зачем он в Тьмуторокань бегал? - вспомнила я.
        - Встречался с Бояном, вещий с вещим. Ну и власть свою утверждал, как великий князь киевский. Его тоже нельзя было пригвоздить к горам киевским. Всеслав был князь, вещун, оборотень. И честный христианин. Ему позвонили заутренюю рано в Полоцкой Софии - и он услышал. Он был мудрый князь.
        - С трудной судьбой, - досказала я. - И что?
        - Ничего. Читаем летопись. Вот идет бой. Игорь пытается вернуть ковуев. Безуспешно. Половцы его ловят на обратном пути. Он видит Всеволода:
        «ВСЕВОЛОДЪ ЖЕ ТОЛМА БИВШЕС?. ?КО И ?РОУЖЬ? В РОУКОУ ЄГО НЕ ДОСТА. И БЬ?ХОУ БО С? ИДОУЩЕ В КРОУГЪ. ПРИ ЄЗЕР?».
        Всеволод уже врукопашную пошел половцев молотить, без оружия. До озера, до воды, к которой три дня пробивались - совсем ничего. Но уже поздно, уже окружили. Помнишь, как в «Слове» написано:
        ТРЕТЬЯГО ДНИ КЪ ПОЛУДНИЮ ПАДОША СТЯЗИ ИГОРЕВЫ.
        ТУ СЯ БРАТА РАЗЛУЧИСТА НА БРЕЗ? БЫСТРОЙ КАЯЛЫ.
        ТУ КРОВАВОГО ВИНА НЕ ДОСТА.
        ТУ ПИРЪ ДОКОНЧАША ХРАБРИИ РУСИЧИ:
        СВАТЫ ПОПОИША,
        А САМИ ПОЛЕГОША
        ЗА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ.
        - Помню.
        - Ну вот, а теперь слушай, что летопись по этому поводу думает.
        - Летопись не может думать. Она бумажная, - возмутилась я.
        - И бумага не краснеет, - подтвердил Святослав. - Сама смотри:
        «643
        …И ТАКО ВО Д?Ь С?ГО ВОСКР?НИ?.НАВЕДЕ НА Н? Г?Ь ГН?ВЪ СВОИ. В РАДОСТИ М?СТО НАВЕДЕ НА НЪ? ПЛАЧЬ И ВО ВЕСЕЛЬЄ М?СТО. ЖЕЛЮ НА Р?Ц? КА?ЛЪ? РЕ? БО Д?И ИГОРЬ. ПОМ?НОУХЪ АЗЪ ГР?ХЪ? СВО? ПРЕ? Г?ДМЬ Б?Ъ МОИМЪ. ?КО МНОГО ОУБИИСТВО КРОВОПРОЛИ?Є СТВОРИХЪ В ЗЕМЛ? КР?ТЬ?НЬСТ?И. ?КО ЖЕ БО АЗЪ НЕ ПОЩАД?ХЪ ХР?ТЬ?НЪ. НО ВЗ?ХЪ НА ЩИТЪ ГОРОДЪ
        ГЛ?БОВЪ. ОУ ПЕРЕ?СЛАВЛ? ТОГДА БО НЕ МАЛО ЗЛО ПОДЪ?ША БЕЗВИНЬНИИ. ХР?ТЬАНИ ?ЛОУЧАЄМИ. ??Ь ? РОЖЕНИИ СВОИ? БРАТЪ ? БРАТА ДРОУГЪ ? ДРОУГА СВОЄГО. И ЖЕНЪ? ? ПОДРОУЖИИ СВОИХЪ И ДЩЕРИ ? М?РИИ СВОИХЪ. И ПОДРОУГА ? ПОДРОУГЪ? СВОЄ? И ВСЕ СМ?ТЕНО ПЛ?НОМЪ. И СКОРБЬЮ ТОГДА БЪ?ВШЮЮ. ЖИВИИ МР?ВЪ?МЪ ЗАВИД?ТЬ. А МЕР?ВИИ РАДОВАХОУС?. АКИ МОУЧЕНИЦИ С??И. ?ГНЕМЬ ? ЖИЗНИ СЕ? ИСКОУШЕНИЄ ПРИЄМШИ. СТАРЦ? ПОР?ВАХОУТЬС?. ОУНОТЪ? ЖЕ. ЛЮТЪ?? И НЄМЛ?ТВВЪ?? РАНЪ? ПОДЪ?ША. МОУЖИ ЖЕ ПРЕС?КАЄМИ И РАС?КАЄМИ БЪ?ВАЮТЬ ЖЕНЪ? ЖЕ ?СКВ?РН?ЄМИ И ТА ВС? СТВОРИВЪ АЗЪ. РЕ? ИГОРЬ НЕ ДОСТОИНО МИ Б?ШЕТЬ ЖИТИ. И СЕ НЪ?Н? ВИЖЮ ?М?СТЬЄ ? Г?А Б? МОЄГО. ГД? НЪ?Н? ВОЗЛЮБЛЕНЪ?И МОИ БРАТЬ. ГД? НЪ?Н? БРАТА МОЄГО С?Ъ. ГД? ЧАДО РОЖЕНИ? МОЄГО. ГД? БО?РЕ ДОУМАЮЩЕИ. ГД? МОУЖИ ХРАБОРЬСТВОУЮЩЕИ. ГД? Р?ДЪ ПОЛЪЧНЪ?И. ГД? КОНИ И ?РОУЖЬ? МНОГОЦ?НЬНА?. НЕ ?ТО
        644
        ВСЕГО ЛИ ТОГО ?БНАЖИХС?. И СВ?ЗН? ПРЕДА М?. В РОУКЪ? БЕЗАКОНЬНЪ?МЪ Т?МЬ. СЕ ВОЗДА МИ Г?Ь ПО БЕЗАКОНИЮ МОЄМОУ И ПО ЗЛОБ? МОЄИ НА М?. И СНИДОША ДН?Ь ГР?СИ МОИ НА ГЛАВОУ МОЮ. ИСТИНЕНЪ Г?Ь И ПРАВИ СОУДИ Є?. З?ЛО. АЗЪ ЖЕ ОУБО НЄ ИМАМЪ СО ЖИВЪ?МИ ЧАСТИ. СЕ НЪ?Н? ВИЖЮ ДРОУГА? МОУЧЕНИ? В?НЬЦА ПРИЄМЛЮЩЕ. ПОЧТО АЗЪ ЄДИНЪ ПОВИНЬНЪ?И. НЕ ПРИ?ХЪ СТР?ТИ ЗА ВС? СИ. НО ВЛ?КО. Г?И Б? МОИ НЄ ?РИГНИ МЕНЄ ДО КОНЦА. НО ?КО ВОЛ? ТВО? Г?И ТАКО И МЛ?ТЬ. НАМЪ РАБОМЪ ТВОИМЪ».
        - Что много букв…
        - Если коротко, то вот взяли Игоря в плен, а он, прямо на поле боя тут же начал длинно, страстно и истово каяться в грехах, дескать все это мне не случайно, а справедливо, за взятый Переяславль, вот Господь Бог меня по беззаконию моему и по злобе моей меня наказал, так мне, злодею, и надо, недостоин я жить за грехи мои.
        - Правда? - удивилась я.
        - Ты же сама видишь. Князь, полководец, гордый Ольгович начинает частить, как пономарь.
        У него были и другие славные дела, не только Переяславль, но он вспоминает как тяжкое преступление, почему-то, исключительно его.
        А когда Владимир Глебович города Игоря жег - это, почему-то, не вызвало божьего гнева.
        И видишь, как лихо, как уверенно написано - словно тот, что покаяние под диктовку строчил, сам на поле боя присутствовал у князя Игоря за правым плечом, аки ангел. Он же лучше всех знает, как дело было!
        Описание боя - куда более скупое и сдержанное, не такое красочное, не такое душераздирающее - занимает чуть ли не меньше места, чем эта вставка-дописка, сама смотри.
        Вот начало битвы:
        «СВ?ТАЮЩИ ЖЕ СОУБОТ?. НАЧАША ВЪ?СТОУПАТИ. ПОЛЦИ ПОЛОВЕЦКИИ АКЪ БОРОВ?. ИЗОУМ?ШАС? К?ЗИ РОУСКИИ. КОМОУ ИХЪ КОТОРОМОУ ПО?ХАТИ. БЪ?? БО ИХЪ. БЕЩИСЛЕНОЄ МНОЖЕСТВО И РЕ? ИГОРЬ. СЕ В?ДАЮЧЕ СОБРАХОМЪ НА С? ЗЕМЛЮ ВСЮ. КОНЧАКА И КОЗОУ. БОУРНОВИЧА. И ТОК?ОБИЧА КОЛОБИЧА. И ЄТЕБИЧА. И ТЕРЬТРОБИЧА. И ТАКО ОУГАДАВШЕ ВСИ СОС?ДОША С КОНИИ. ХОТ?ХОУТЬ БО БЬЮЩЕС? ДОИТИ Р?КЪ? ДОНЦ?. МОЛВ?ХОУТЬ БО ?ЖЕ ПОБ?ГНЕМЬ ОУТЕЧЕМЬ САМИ. А ЧЕРНЪ?? ЛЮДИ ?СТАВИМЪ. ТО ? Б? НЪ? БОУДЕТЬ ГР?ХЪ. СИХЪ ВЪ?ДАВШЕ ПОИДЕМЬ. НО ИЛИ ОУМРЕМЬ. ИЛИ ЖИВИ БОУДЕМЬ НА ЄДИНОМЬ М?СТ?. И ТА РЕКШЕ ВСИ СОС?ДОША С КОН?И. И ПОИДОША БЬЮЧЕС?. И ТАКО Б?ИМЪ ПОПОУЩЕНИЄМЬ. ОУ?ЗВИША ИГОР? В РОУКОУ. И ОУМРТВИША ШЮИЦЮ ?ГО. И БЪ?? ПЕЧАЛЬ ВЕЛИКА В ПОЛКОУ ЄГО. И ВОЄВОДОУ ИМ?ХОУТЬ ТОТЪ НАПЕРЕДИ ?ЗВЕНЪ БЪ??. И ТАКО БИША? КР?ПКО ТОУ. Д?ИНОУ ДО ВЕВЕЧЕРА. И МНОЗИИ РАНЕНИИ. МЕРТВИ БЪ?ША. В ПОЛКОХЪ РОУСКИ?. НАСТАВШИ ЖЕ НОЩИ СОУБОТНИИ И ПОИДОША БЬЮЧИС?. БЪ?? ЖЕ СВ?ТАЮЩЕ НЕД?Л? ВОЗМ?ТОШАС?
        642
        КОВОУЄВЕ В ПОЛКОУ ПОБ?ГОША. ИГОРЬ ЖЕ Б?ШЕТЬ. В ТО ВРЕМ? НА КОН?. ЗАНЕ РАНЕНЪ Б?ШЕ ПОИДЕ К ПОЛКОУ ИХЪ. ХОТ? ВОЗВОРОТИТИ К ПОЛКОМЪ. ОУРАЗОУМ?В ЖЕ. ?КО ДАЛЕЧЕ ШЕЛЪ ЄСТЬ. ? ЛЮДИИ. И СО?М? ШОЛОМЪ ПОГЪНАШЕ ?П?ТЬ К ПОЛКОМЪ. ТОГО Д?Л?. ЧТО БЪ?ША ПОЗНАЛИ КН?З? И ВОЗВОРОТИЛИС? БЪ?ША. И ТАКО НЕ ВОЗВОТИС? НИКТО ЖЕ. НО ТОКМО
        И МИХАЛКО ГЮРГОВИЧЬ. ПОЗНАВЪ КН?З? ВОЗВОРОТИС?. НЕ Б?ХОУТЬ БО ДОБР? СМ?ЛИС? С КОВОУИ НО МАЛО ? ПРОСТЪ?ХЪ. ИЛИ КТО ? ?ТРОКЪ БО?РЬСКИХЪ. ДОБР? БО ВСИ БЬ?ХОУТЬ? ИДОУЩЕ П?ШИ. И ПОСРЕДИ ИХЪ ВСЕВОЛОДЪ. НЕ МАЛО МОУЖЬСТВО ПОКАКАЗА. И ?КО ПРИБЛИЖИС? ИГОРЬ К ПОЛКОМЪ СВОИМЪ. И ПЕРЕ?ХАША ПОПЕРЕКЪ И ТОУ ?ША. ЄДИНЪ ПЕРЕСТР?ЛЪ. ?ДАЛЕ ? ПОЛКОУ СВОЄГО. ДЕРЖИМ ЖЕ ИГОРЬ. ВИД? БРАТА СВОЄГО ВСЕВОЛОДА КР?ПКО БОРЮЩАС?. И
        ПРОСИ Д?И СВОЄИ СМ?ТИ. ?КО ДА БЪ? НЕ ВИДИЛЪ ПАДЕНИ? БРАТА СВОЄГО. ВСЕВОЛОДЪ ЖЕ ТОЛМА БИВШЕС?. ?КО И ?РОУЖЬ? В РОУКОУ ЄГО НЕ ДОСТА. И БЬ?ХОУ БО С? ИДОУЩЕ В КРОУГЪ. ПРИ ЄЗЕР?».
        Потом покаяние Игоря на полтора столбца.
        Вот бой окончился, половцы начали пленных разбирать:
        «И ТОГДА КОНЧАВОШЮС? И ПОЛКОУ РОЗВЕДЕНИ БЪ?ША И ПОИДЕ. КОГОЖДО ВО СВО? ВЕЖА. ИГОР? ЖЕ Б?ХОУТЬ ?ЛИ ТАРГОЛОВЄ МОУЖЬ. ИМЕНЕМЬ. ЧИЛБОУКЪ. А ВСЕВОЛОДА БРАТА ЄГО. ?ЛЪ РОМАНЪ. КЗИЧЬ. А С?ОСЛАВА ?ЛГОВИЧА. ЄЛДЕЧЮКЪ ВЪ ВОБОУРЦЕВИЧЕХЪ. А ВОЛОДИМЄРА. КОПТИ В ОУЛАШЕВИЧИХЪ. ТОГДА ЖЕ НА ПОЛЪЧИ КОНЧАКЪ
        ПОРОУЧИС?. ПО СВАТА ИГОР?. ЗАНЕ Б?ШЕТЬ РАНЕНЪ. ? ТОЛИКИХЪ ЖЕ ЛЮДИИ. МАЛО ИХЪ ИЗБЪ?СТЬ. Н?КАКОМЪ ПОЛОУЧЕНИЄМЬ. НЕ Б?ШЕТЬ БО ЛЗ? НИ Б?ГАЮЧИМЪ ОУТЕЧИ. ЗАНЕ ?КО СТ?НАМИ СИЛНАМИ ?ГОРОЖЕНИ Б?ХОУ. ПОЛКЪ? ПОЛОВ?ЦЬСКИМИ. НОШАХОУТЬ РОУСЬ. СЪ. ??. МОУЖЬ ОУТЕКШИ. А КОВОУЄМЬ МН?Є. А ПРОЧИИ В МОР? ИСТОПОША».
        - А теперь расскажи мне, что бы ты почувствовала, если бы все видела своими глазами, если бы на твоих глазах полки полегли, друзья твои и соратники, вернулась из плена - а тут уже приложили вас со всех сторон, всей Руси доподлинно известно, как дело было, как бахвалились, сколько пили, да как после по колено в крови каялись. Уже написали: те, кто и носу за городскую стену не высовывали. Благочестивых вставочек в требуемых местах наделали. У тебя возникло бы желание ответить?
        - У меня возникло бы желание гранатомет взять, - сказала я чистую правду. - И начать палить по всем.
        - А поздно, - мрачно и горько произнес Ярослав. - Уже все записано, потом начисто, с нужными украшениями переписано и в города разослано.
        Особенно в те, где у князей самих рыло в пуху после блистательных киевских побед.
        Круговая порука.
        Все запачканы до макушки, но возьмет неприметный монах перышко, начнет буквы выводить, своих покровителей выгораживая, - и, пожалуйста, вот всем на утешение козел отпущения и найден.
        Который сам во всем виноват.
        И за дело пострадал, от бога, не от людей, мщение получил. У нас же уже не князья, а писцы воюют. А князья измельчали…
        - Но почему? Ты же сам рассказывал, как вы хорошо начинали, летели на все стороны света, и не было вам преград?
        - Каждое поколение было слабее и многочисленнее предыдущего. Князей стало слишком много, земель - мало. Пустыми словами стали подменять дела. И очень скоро измельчали до предела…
        - Как-то совсем безнадежно звучит.
        - Почему безнадежно? Что-то заканчивается, что-то начинается.
        И «Слово» до сих пор сияет, несмотря на время, и бой кипит на реке Каяле, и князь Всеслав несется наперерез солнцу, потому что надо успеть.
        И все там живые, даже мертвые, те, кто полег как скошенные колосья.
        Летописи пишут победители, но и у потерпевших поражение есть право на Слово.
        И это Слово - о том, как было на самом деле - громче! Это ли не чудо?
        Сама послушай:
        49. НА ДУНАИ ЯРОСЛАВНЫНЪ ГЛАСЪ СЯ СЛЫШИТЪ.
        ЗЕГЗИЦЕЮ НЕЗНАЕМА РАНО КЫЧЕТЬ:
        «ПОЛЕЧЮ, - РЕЧЕ - ЗЕГЗИЦЕЮ ПО ДУНАЕВИ,
        ОМОЧЮ БЕБРЯНЪ РУКАВЪ ВЪ КАЯЛ? Р?Ц?,
        УТРУ КНЯЗЮ КРОВАВЫЯ ЕГО РАНЫ
        НА ЖЕСТОЦ?М ЕГО Т?Л?».
        - На дунае - на продуваемых ветром просторах - Ярославнин голос слышится. Зегзицею неузнанной ранним утром плачет-причитает. «Полечу, - говорит, - зегзицею по пути ветра, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые раны на крепком теле».
        - А кто такая зегзица?
        - Птичка такая. Кричит жалобно: «зег-зег, зег-зег».
        - И это знаменитый плач Ярославны, я в курсе.
        Ярослав хитро улыбнулся.
        - А это не просто плач. Помнишь, когда жены русские плач подняли?
        Я задумалась. Уже и не упомню.
        - Где-то там, ближе к началу.
        - Когда Желя поскакала по Русской земле, смагу мычучи в огненном роге. Сразу после поражения.
        После этого было слово киевской дружины, после этого было золотое слово Святослава: «А уже не вижу власти сильного брата моего», после этого никто из князей не решился отмстить за обиду сего времени, за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича, пока половцы неслись по нашей земле, как пардужье гнездо.
        После этого предало брата выродившееся Всеславово племя, оставило умирать одного на кровавой траве.
        После этого свились обе полы сего времени, и вещий князь Всеслав лютым зверем снова несся из Киева в родной Полоцк, услышав зов Святой Софии, Божьей Премудрости и ничто его не могло сдержать.
        После этого разные ветры стали развевать стяги Рюриковы и Давыдовы, а Русская земля - стонать, вспоминая первых князей, которые не боялись оторваться от киевских гор, не боялись ходить в Поле Половецкое, в отличие от нынешних.
        Поздновато Ярославна на стены Путивля поднялась, ты не находишь?
        - Поплакать никогда не поздно, - неуверенно возразила я.
        - А ведь это не только плач. Это такое же слово. «Золотое слово Ярославны», можно и так сказать.
        Сначала отзвучали все остальные слова.
        И только тогда, когда стало ясно, что помощи ждать неоткуда, никто не поможет, никто не спасет, да еще и скажут, что сам виноват и богом наказан, - только тогда Ярославна поднялась ранним утром на стены Путивля, и обернулась зегзицей, и полетела над просторами, разыскивая своего преданного всеми князя.
        50. ЯРОСЛАВНА РАНО ПЛАЧЕТЪ
        ВЪ ПУТИВЛ? НА ЗАБРАЛ?, А РКУЧИ:
        «О В?ТР?, В?ТРИЛО!
        ЧЕМУ, ГОСПОДИНЕ, НАСИЛЬНО В?ЕШИ?
        ЧЕМУ МЫЧЕШИ ХИНОВЬСКЫЯ СТР?ЛКЫ
        НА СВОЕЮ НЕТРУДНОЮ КРИЛЦЮ
        НА МОЕЯ ЛАДЫ ВОИ?
        МАЛО ЛИ ТИ БЯШЕТЪ ГОР? ПОДЪ ОБЛАКЫ В?ЯТИ,
        ЛЕЛ?ЮЧИ КОРАБЛИ СИН? МОР??
        ЧЕМУ, ГОСПОДИНЕ, МОЕ ВЕСЕЛИЕ
        ПО КОВЫЛИЮ РАЗВ?Я?»
        - Ярославна рано утром плачет. В Путивле, на забрале городской стены.
        Рыдает и вопрошает: «О Ветер, Ветрило! Почему, господин, насильно веешь? Почему мчишь хиновские стрелки на своих легких крылышках прямо на моего лады воинов? Тебе что, мало веять высоко под облаками, покачивая корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковыльным полям развеял?»
        Видишь, она смотрит прямо на юг, на Поле Половецкое с верха путивльской стены и требует ответа у Ветра.
        - Так что, получается, - заинтересовалась я. - Крыльцо - это крылышко? Мы из дома по крылу спускаемся?
        - Получается, что так.
        - Здорово! Я взошла на крыло дома своего! И полетела вместе с ним!
        - Лучше летай со мной, - попросил Ярослав. - Я лучше летаю, чем твой дом. У меня крылья крепче.
        - Я подумаю…
        - Подумай. Слушай дальше:
        51. ЯРОСЛАВНА РАНО ПЛАЧЕТЪ
        ПУТИВЛЮ ГОРОДУ НА ЗАБОРОЛ?, А РКУЧИ:
        «О ДНЕПРЕ СЛОВУТИЦЮ!
        ТЫ ПРОБИЛЪ ЕСИ КАМЕННЫЯ ГОРЫ
        СКВОЗ? ЗЕМЛЮ ПОЛОВЕЦКУЮ.
        ТЫ ЛЕЛ?ЯЛЪ ЕСИ НА СЕБ? СВЯТОСЛАВЛИ НАСАДЫ
        ДО ПЛ?КУ КОБЯКОВА.
        ВЪЗЛЕЛ?Й, ГОСПОДИНЕ, МОЮ ЛАДУ КЪ МН?,
        А БЫХЪ НЕ СЛАЛА КЪ НЕМУ СЛЕЗЪ
        НА МОРЕ РАНО!»
        - Ярославна рано плачет, повернувшись на запад - Путивлю городу, получается, - то есть через стены Путивля, обращаясь к Днепру:
        «О Днепр Славутич! Днепр - сын Славы! Ты ведь, Днепр могучий, пробил каменные горы сквозь Землю Половецкую.
        Ты ведь, Днепр, никто другой, бережно покачивая, нес на себе Святославовы насады до войска Кобякова.
        Принеси, господин, моего любимого ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!»
        - Насады?
        - Корабли такие, с насаженными бортами. Первое обращение на юг - к Ветру. Второе, повернувшись на запад - к Днепру. А вот теперь Ярославна поворотилась к востоку:
        52. ЯРОСЛАВНА РАНО ПЛАЧЕТЪ
        ВЪ ПУТИВЛ? НА ЗАБРАЛ?, А РКУЧИ:
        «СВ?ТЛОЕ И ТРЕСВ?ТЛОЕ СЛЪНЦЕ!
        ВС?М ТЕПЛО И КРАСНО ЕСИ!
        ЧЕМУ, ГОСПОДИНЕ, ПРОСТРЕ ГОРЯЧЮЮ СВОЮ ЛУЧЮ
        НА ЛАД? ВОИ?
        ВЪ ПОЛ? БЕЗВОДН? ЖАЖДЕЮ ИМЬ ЛУЧИ СЪПРЯЖЕ,
        ТУГОЮ ИМЪ ТУЛИ ЗАТЧЕ?»
        - Ярославна рано плачет в Путивле, на забрале городской стены, взывая:
        «Светлое и тресветлое Солнце! Всем ты тепло и красно, на три мира светишь.
        Почему же, Солнце-господине, простерло ты горячие свои лучи на моего лады воинов?
        В поле безводном жаждой им туго натянутые луки расслабило, горем им тулы со стрелами заткнуло?»
        Ярослав это так торжественно сказал, что я не сдержалась:
        - Ну и что? Обратилась она к ветру, солнцу и реке. И что изменилось?
        - А земля Трояня - это что, по-твоему? - возмутился Ярослав. - А помнишь, начало похода? Цифру шесть?!
        6. ПОЧНЕМ ЖЕ, БРАТИЯ, ПОВ?СТЬ СИЮ
        ОТЪ СТАРАГО ВЛАДИМЕРА ДО НЫН?ШНЯГО ИГОРЯ,
        ИЖЕ ИСТЯГНУ УМЬ КР?ПОСТИЮ СВОЕЮ
        И ПООСТРИ СЕРДЦА СВОЕГО МУЖЕСТВОМЪ;
        НАПОЛЪНИВСЯ РАТНАГО ДУХА,
        НАВЕДЕ СВОЯ ХРАБРЫЯ ПЛЪКЫ
        НА ЗЕМЛЮ ПОЛОВ?ЦЬКУЮ
        НА ЗЕМЛЮ РУСЬКУЮ.
        А цифру двадцать один, когда половцы наших окружили?
        22. О РУСКАЯ ЗЕМЛ?! УЖЕ ШЕЛОМЯНЕМЪ ЕСИ!
        - И что?!
        - А то, Алиса, - запальчиво воскликнул Ярослав, - что Ярославна поднялась на стены Путивля и воззвала к последней своей надежде: Русской Земле, которая теперь - одна Игорю защитой.
        Потому что там, где теперь Поле Половецкое, тогда, когда князья еще не отказались добровольно от своего дара, там была Русская Земля!
        Она никуда не делась, мы соседи и родственники с половцами и по одной Земле ходим.
        Только она теперь может его спасти, если нужен он ей, воин и полководец, выступивший на ее защиту.
        Потому что победители за него такой выкуп назначили - две тысячи гривен - который равен дани с одного народа, навроде еми, и который совершенно неподъемен. И отказались других пленных за выкуп отпускать прежде Игоря.
        А Русская Земля - это и реки, и ветры, и солнце, и поля. И верхний мир, и средний, и нижний. И все это - Троянь, как тресветлое Солнце. И Русская Земля была до того, как храмы на ней встали, она древнее.
        И именно ее Ярославна попросила решить судьбу своего любимого. Ее - и бога. Без вмешательства людей. По праву оборотного ряда, по праву первых князей-оборотней.
        53. ПРЫСНУ МОРЕ ПОЛУНОЩИ,
        ИДУТЪ СМОРЦИ МЬГЛАМИ.
        ИГОРЕВИ КНЯЗЮ БОГЪ ПУТЬ КАЖЕТЪ:
        ИЗЪ ЗЕМЛИ ПОЛОВЕЦКОЙ
        НА ЗЕМЛЮ РУСКУЮ,
        КЪ ОТНЮ ЗЛАТУ СТОЛУ.
        - Море полуночное возмутилось, смерчи взвихрились. Игорю князю бог-спаситель знак дает, путь домой показывает: нужно возвращаться из Земли Половецкой на Землю Русскую, к отчему златому столу черниговскому.
        Он сейчас - как Всеслав до него, услышавший призыв родного дома, колокола святой Софии.
        54. ПОГАСОША ВЕЧЕРУ ЗОРИ.
        ИГОРЬ СПИТЪ,
        ИГОРЬ БДИТЪ,
        ИГОРЬ МЫСЛИЮ ПОЛЯ М?РИТЪ
        ОТЪ ВЕЛИКАГО ДОНУ ДО МАЛАГО ДОНЦА.
        КОМОНЬ ВЪ ПОЛУНОЧИ.
        ОВЛУРЪ СВИСНУ ЗА Р?КОЮ.
        ВЕЛИТЪ КНЯЗЮ РАЗУМ?ТИ:
        КНЯЗЮ ИГОРЮ НЕ БЫТЬ!
        - Погасли к вечеру зори. Игорь спит, но Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Готов ему уже конь в полуночи. Овлур свистнул за рекой: велит князю уразуметь: больше тянуть нельзя, иначе князю Игорю не быть живу.
        55. КЛИКНУ,
        СТУКНУ ЗЕМЛЯ,
        ВЪШУМ? ТРАВА,
        ВЕЖИ СЯ ПОЛОВЕЦКИИ ПОДВИЗАШАСЯ.
        - Вот и Русская Земля знаки князю своему подала: кликнула, стукнула, зашумели под ветром травы, заколыхались половецкие вежи.
        56. А ИГОРЬ КНЯЗЬ ПОСКОЧИ
        ГОРНОСТАЕМЪ К ТРОСТИЮ
        И Б?ЛЫМ ГОГОЛЕМЪ НА ВОДУ.
        ВЪВРЪЖЕСЯ НА БРЪЗЪ КОМОНЬ,
        И СКОЧИ СЪ НЕГО БУСЫМЪ ВЛЪКОМЪ.
        - Вот и настало время для князя Игоря вспомнить дедов-прадедов. Вспомнить, что он князь-оборотень по праву рождения и этот его дар всегда при нем. Надо только принять его, осознать.
        Подала знак Земля - и Игорь князь обернулся стремительным горностаем, потек, понесся к тростникам, перекинулся в белого гоголя, переплыл реку. Так и бежать удобнее - в облике мелкого зверя, и оборачиваться, если раньше не оборачивался, легче.
        Взлетел за рекой на борзого коня, да недолго конь скакал, утомился - и тогда Игорь, почувствовавший силу, свой оборотный дар, скакнул с него уже серым волком.
        57. И ПОТЕЧЕ КЪ ЛУГУ ДОНЦА,
        И ПОЛЕТ? СОКОЛОМЪ ПОДЪ МЬГЛАМИ
        ИЗБИВАЯ ГУСИ И ЛЕБЕДИ
        ЗАВТРОКУ,
        И ОБ?ДУ,
        И УЖИН?.
        КОЛИ ИГОРЬ СОКОЛОМЪ ПОЛЕТ?
        ТОГДА ВЛУРЪ ВЛЪКОМ ПОТЕЧЕ,
        ТРУСЯ СОБОЮ СТУДЕНУЮ РОСУ:
        ПРЕТРЪГОСТА БО СВОЯ БРЪЗАЯ КОМОНЯ.
        - И уже в облике волка Игорь, стелясь к земле, сторожась, потек к луговому, низкому, берегу Донца.
        А затем, набравшись сил, полетел соколом под грозовыми тучами, избивая гусей и лебедей на завтрак, обед и ужин.
        А уж коли Игорь-князь, Рюрикович, почувствовавший оборотный дар, соколом полетел, то и дружина его, хоть и малая, теперь тоже оборачиваться может.
        Влур волком несется, труся собой студную росу, потому как оба они своих борзых коней загнали, вырываясь из плена. И добрались они до Северских краев.
        58. ДОНЕЦ РЕЧЕ:
        «КНЯЖЕ ИГОРЮ!
        НЕ МАЛО ТИ ВЕЛИЧИЯ,
        А КОНЧАКУ НЕЛЮБИЯ,
        А РУСКОЙ ЗЕМЛИ ВЕСЕЛИА!»
        - Донец-река приветствует, величает князя на родном берегу: «Князь Игорь! Вот ты и добрался, наконец, до своих - не мало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Русской Земле - веселья!»
        59. ИГОРЬ РЕЧЕ:
        «О ДОНЧЕ! НЕ МАЛО ТИ ВЕЛИЧИЯ:
        ЛЕЛ?ЯВШУ КНЯЗЯ НА ВЛЪНАХЪ,
        СТЛАВШУ ЕМУ ЗЕЛ?НУ ТРАВУ
        НА СВОИХЪ СРЕБРЕНЫХЪ БРЕЗ?ХЪ,
        ОД?ВАВШУ ЕГО ТЕПЛЫМИ МЪГЛАМИ
        ПОДЪ С?НИЮ ЗЕЛЕНУ ДРЕВУ;
        СТРЕЖАЩЕ ЕГО ГОГОЛЕМЪ НА ВОД?,
        ЧАЙЦАМИ НА СТРУЯХЪ
        ЧРЬНЯДЬМИ НА ВЕТР?ХЪ».
        «НЕ ТАКО ТИ, - РЕЧЕ, - РЕКА СТУГНА;
        ХУДУ СТРУЮ ИМ?Я,
        ПОЖРЪШИ ЧУЖИ РУЧЬИ И СТРУГЫ,
        РОСТРЕНА К УСТЬЮ
        УНОШУ КНЯЗЮ РОСТИСЛАВУ ЗАТВОРИ».
        ДН?ПРЕ ТЕМН? БЕРЕЗ?
        ПЛАЧЕТСЯ МАТИ РОСТИСЛАВЛЯ
        ПО УНОШИ КНЯЗИ РОСТИСЛАВ?.
        УНЫША ЦВ?ТЫ ЖАЛОБОЮ
        И ДРЕВО С ТУГОЮ КЪ ЗЕМЛИ ПР?КЛОНИЛОСЬ.
        - Игорь отвечает, величает в ответ спасителя:
        «О, Донец! Не мало тебе величия!
        Ты ведь лелеял своего князя на волнах, стал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, окутывал его теплыми туманами под сенью зеленых древ.
        Сторожил его покой и безопасность гоголями на водах, чайками на струях, чернядями на ветрах.
        Не такова была река Стугна во времена дедовской славы.
        Худую струю имея, пожрала чужие ручьи и корабли, насытилась, разбухла, понесла грязные воды к устью, юноша князя Ростислава поглотила. На днепровском темном берегу плачется мать Ростислава по своему погибшему сыну. Уныли цветы от тяжести материнского горя и дерево к земле преклонилось».
        То есть Русская Земля, которая и реки, и холмы, и овраги, и трава, и туманы, и ветры, и птицы, и звери - сочла нужным вернуть Игоря князя, спасти его, Ольговича.
        А младшего брата Мономаха - главного защитника Русской Земли, если верить летописанию - после поражения забрала.
        И Игорь говорит, что не худо бы это помнить.
        Ведь тогда, когда половцы по-настоящему русским вломили, когда надо было на самом деле Русь отстаивать, Мономах быстро с Олегом Святославличем помирился и с ним, окаянным Гориславличем, за Муром загнанным исчадием ада, именно с ним, - ни с кем-то из своей многочисленной своры прихлебателей и подпевателей - в Поле пошел.
        Потому что знал, что иначе проиграет, это не князей лбами сталкивать.
        И Русь-то тогда они отстояли!
        Ярослав увлекся, начал руками махать. И сбил кухонное полотенце с нагана. Удивился.
        - Это что?
        - Тоже оружие, - важно сказала я. - Огнестрельное.
        - Я понимаю, что оружие, - отмахнулся Ярослав. - Огнестрельное оружие, к твоему сведению, достаточно давно изобретено. У тебя оно откуда?
        - Выкопала в подполье. Значит, он ничейный. Видишь дату? Давай стрельнем, а? Хоть разочек? Патроны есть…
        Ярослав задумался. Взял наган, ощупал, покрутил барабан. Явно заинтересовался.
        - Давай завтра к нам возьмем, - решил он. - Там в лесу укромных мест много, мы и попробуем. Отцу покажем - он таких еще не видел. Вот теперь и я маминого пирога захотел, словно сам из плена сбежал.
        - Ставлю чайник! - с удовольствием поднялась я.
        Опять время молнией промчалось. Только-только вроде бы сели…
        Не успел Ярослав пирога ко рту поднести - как его мобильный зазвонил.
        Ярослав помолчал в трубку, а потом сказал мне:
        - Я должен уйти. Надо в Северобайкальск за тортом для Звонки ехать. Заказали там специальный - чуть ли не с нее ростом. Завтра его сама увидишь - не торт, а крепость.
        - А он до завтра не испортится?
        - Говорят, если в холодном месте будет - нет.
        - Ну, иди, коли так…
        Ярослав ушел.
        Вообще-то я обрадовалась, что «Слово» закончится не сегодня.
        Сегодня я и ненакрашенная. И не одетая так, как нужно быть одетой, когда заканчивается «Слово о полку Игореве». И вообще…
        Ну ладно, сегодня мне надо:
        а) найти подарок Звонке,
        б) вымыть голову и завить волосы.
        То есть, не так:
        а) вымыть голову, точнее, перемыть ее после неудачной помывки и перезавить волосы,
        а пока они сохнут:
        б) найти подарок Звонке,
        в) уложить в пакет белые колготки, волшебные туфельки, белый сарафан,
        г) наган зарядить.
        Хоть бы этого не забыть.
        Но, сначала, выпить чашку чаю и съесть кусок пирога. Интересно, что за торт они заказали?
        Глава двадцать вторая
        ПЕРВЫЙ СНЕГ
        
        Этим же вечером дядя с тетей вспомнили о своем святом долге, и когда они приехали - я торчала головой в кухонной раковине, полной пены.
        - О господи, - перепугалась тетя Неля, увидев такое. - Ты что, к нам приехать не могла? Баню бы затопили.
        - Голова долго сохнет, - пробулькала я из раковины. - Я уж лучше дома, сейчас закончу.
        - Мы тебе сала привезли, - обрадовал меня дядя Гриша. - Мировое сало, с укропом.
        - Я, бульк, сейчас, бульк…
        Прополоскав кое-как гриву и соорудив на голове тюрбан из полотенца, я присоединилась к дяде и тете, рассматривая их, впрочем, с некоторым удивлением, словно год не видела. А ведь прошло всего несколько дней.
        - И не только сало! - заботливо добавила тетя Неля. - Смотри, какое миленькое платьице я тебе дарю. Клиентка почему-то отказалась, и Анжелика тоже. Ну не выбрасывать же… Тем более, что позвонили Ясные, говорят, что пригласили тебя завтра на день рождения какое-то?
        - Да, завтра у их младшей дочери день рождения. Она славная, дядя Гриша ее видел.
        - Трещит без умолку, - подтвердил дядя Гриша, - и скачет, как белка. Шебутная девка.
        - Ну вот, обновка прямо к случаю, - обрадовалась тетя Неля.
        Платье, как ни странно, было неплохое. Кое-что спороть, пояс к платью подобрать - вот и еще один вариант.
        - Спасибо огромное!
        - Ладно, мы поехали, - растаяла тетя Неля, почувствовавшая себя настоящей доброй феей. - Расскажешь потом, что у них на стол подают.
        - Хорошо.
        - Дверь запри, - напомнил бдительный дядя Гриша.
        Я заперла дверь, уложила в пакет белые колготки, туфли, сарафан. Зарядила наган - это было куда быстрее и проще, чем отпарывать финтифлюшки с тети-Нелиного платья. Что же Звонке подарить?
        Долго искала, но все же нашла.

* * *
        Утро пятницы было сумбурным.
        Как всегда после ночи на папильотках.
        Пока я выдирала бумажки из головы, пока пыталась собрать волосы в какое-нибудь подобие прически… И вообще я не выспалась. Мне снился князь Игорь, горностаем несущийся к воде и серым волком сигающий с высокого седла.
        А потом - во сне - мы целовались с Ярославом, как в кино. Во сне все было гладко. Ничего не мешало, не смущало. Не пугало.
        А как проснулась - так все страхи ожили. Вот было бы «Слово» размером с «Властелина колец» - я бы как-то подготовилась, привыкла, что ли…
        В школе все радовались, что неделя на исходе. И я тоже. И даже Ярослав, который исчез на урок раньше, бросив мне коротко: «Я за тобой зайду».
        День этот выдался золотой и тихий…
        Я ехала на маршрутке в Душкачан и так пригрелась у окна, что чуть не заснула.
        Дома солнце, бьющее в южные окна, нагрело пол и верстак. Стрекозы на лампе сияли эмалевыми боками.
        Я быстро сделала уроки, чтобы сегодня вечером ни о чем не думать, веселиться с чистой душой.
        Потом расплела косу, еще раз тщательно расчесала новенькие кудри: надеюсь, прическу мне Ярослав со Звонкой у себя дома сделают. Там и, кстати, станет понятно, что победит в борьбе за титул моего бального наряда - их штора или тети-Нелино платье.
        Высунула нос на улицу - было так тепло и солнечно, словно лето решило вернуться. Пахло нагретой землей, сухой картофельной ботвой, крашенным масляной краской крыльцом - крылом.
        В папиной куртке даже жарко, наверное, будет.
        Но это сейчас, к вечеру обязательно похолодает, так что лучше не рисковать.
        Ярослав задерживался.
        Я погуляла вокруг верстака.
        Открыла «Слово» - за Игорем погоня, по следу едут Гзак и Кончак - закрыла. Не буду портить удовольствия.
        Ярославу этот кусок на один зуб, а я проиграла по всем статьям…
        А вдруг мы уже сегодня ночью будем с ним целоваться?
        Может быть, мы «Слово» в их библиотеке закончим? Но там Звонка обязательно путаться под ногами начнет…
        Когда Ярослав открыл дверь и заглянул, то увидел: я пригрелась на солнце, как кошка, сидела за верстаком, положив на солнечное пятно руки, а на руки склонив голову.
        Сказал:
        - Ага, - и закрыл дверь.
        Пошел за дровами.
        Вошел с охапкой, начал растапливать печку.
        - К ночи, говорят, похолодает.
        - Скорее всего. Уж слишком тепло.
        - Ты готова?
        - Угу. Вон пакет на диване. Наган на верстаке.
        Ярослав растопил печь, убедился, что тяга хорошая, плотно закрыл дверцу.
        - Думаю, ничего не случится в твое отсутствие. Но вечером я сюда загляну, проверю.
        - Соколом?
        - Соколом.
        - А почему я не вижу, как ты в него оборачиваешься? Что надо сделать, чтобы обернуться птицей?
        Ярослав - смотреть на него снизу верх, с поверхности столешницы, было интересно - пожал плечами.
        - Ты просто взлетаешь. И все.
        Солнечное пятно медленно уползало от меня. Ярослав прошел мимо, близко-близко, легконько пощекотал меня по шее. Заметил:
        - Красиво завилась.
        Взял с верстака еще вчера заряженный мною наган.
        - Пойдем?
        - Пойдем.
        Ярослав опустил наган в карман своей куртки.
        Я встала, лениво потянулась. Солнце сегодня какое-то сумасшедшее. Или это я за неделю так вымоталась с нашими историческими штудиями?
        - Ты сегодня отцову дружину увидишь, - пообещал от двери Ярослав.
        - Старшую или младшую?
        - Верную.
        Я надела папину куртку. Ярослав подхватил мой пакет, и мы вышли на теплое крыльцо. От бревенчатой стены тянуло разогретой солнцем смолой. Теплынь… Смотреть на белые макушки гор на той стороне верхнеангарского сора было странно.
        Мы стали подниматься к тайной тропинке. С берез, как золотые монетки, падали листья. Мы пересекли трассу, спустились к тропе.
        В ложбине затаилась тень, терпко пахло мхом, грушанкой, ольховыми шишками. Лесная дорога была усыпана листьями, но и зеленая трава упрямо топорщилась то тут, то там.
        Тучи к вечеру все-таки решили появиться, потихоньку наползали из-за гор. Прямо на глазах солнечный свет угасал, хотя до заката и было еще время.
        Мы миновали сворот на кладбище. Прошли обугленный пень, добрались до развилка. Дальше узкая лощина раздавалась вширь. Здесь мы были уже довольно далеко от трассы, проносившихся по асфальту машин слышно не было.
        До пролома в стене, ведущего в зачарованную резиденцию Ярослава, оставалось рукой подать. Чуть пройти, миновать прогалину, подняться к кустам, за которыми при приближении Ярослава начнут вырисовываться контуры высоченной каменной стены.
        И шагнуть через пролом в ней.
        Слева от нас полого поднимался вверх склон, справа затаился овраг, по дну которого текла речушка.
        На той стороне прогалины за кустами замаячило нежно-персиковое пятно.
        - Смотри! - дернула я за рукав Ярослава.
        В ворохе шелковых воланов, бантов и ажурных кружевных оборок к нам легко неслась Звонка, выбежавшая за пределы резиденции навстречу брату. Видимо, стояла там, у каменной стены ограды, высматривая нас, а как увидела - птичкой выпорхнула наружу, прямо в лакированных праздничных туфельках и белых колготах.
        Она в свой день рождения как никогда была похожа на ожившую куклу наследника Тутти, нарядную, кудрявую, веселую.
        Где-то, похоже над горами, сухо громыхнуло.
        Звонка пересекла какую-то границу, словно незримую ниточку паутины на ходу зацепила, - но солнце, так весело сверкавшее на блестках, которыми щедро было расшито ее платьице, почти летнее солнце словно опомнилось и исчезло, тяжелые тучи с металлическим лязгом сомкнулись в небе, отрезая его от земли.
        Стукнула земля, всшумела трава…
        На наших глазах почва вспухла и стала выворачиваться, словно в нее врезался, как айсберг в ледяные поля, клин другой земли, нездешней…
        Звонка вдруг резко отодвинулась, отъехала от нас вместе с тем залитым светом пятачком, по которому бежала.
        Справа, из оврага, показались литые головы огромных темных псов. А потом и тела. Псы окружили Звонку и ужасающе неспешно, даже лениво погнали по чужой земле, как зайчонка.
        Визжа от ужаса, Звонка бежала к нам - и падала навзничь, зацепившись за что-то в жухлом разнотравье. Поднималась - и через несколько шагов снова падала. Псы не торопились ее подмять, словно удерживаемые пока еще на невидимой сворке.
        Что-то тяжелое ударило меня по ноге.
        Сбросив куртку, Ярослав в диком, яростном броске оборотился в огромного волка и прянул наперерез псам, сшиб вожака и покатился вместе с ним по чужой земле.
        Глухой стук стал громче: от пролома в ограде резиденции, взрывая землю копытами, несся огромный дикий бык, буйный тур. Буй Тур Светослав, видно отправившийся на поиски исчезнувшей дочери.
        А из оврага вырос, словно из темноты вылупился широкоплечий всадник на огромном лоснящемся коне, в блестящем доспехе, в златом шлеме. Лицо под шлемом закрывала черненая, в серебряных узорах маска. Темные провалы глаз, хищный орлиный нос. Личина.
        А за ним из оврага поднялись вооруженные копьями всадники в черных капюшонах.
        Земля все продолжала выворачиваться.
        Звонка бежала ко мне - и не могла добежать, Ярослав уже смял вожака, но часть своры накинулась на волка, а часть продолжала гнать Звонку.
        Из пролома в стене, которая на глазах стала четкой, различимой до последнего камешка, вылетело стрелой что-то белое. А потом словно кто-то резкость навел - и я увидела несущуюся на коне маму Ярослава, Любовь Ивановну. Ее молочно-белое праздничное платье было разодрано почти до пояса, чтобы не мешать взлететь в седло, белая шаль опоясывала бедра. Темные волосы разметало по плечам и спине, а лицо было белее платья.
        И рассказывать дальше о случившемся приходится куда дольше, чем все оно было на самом деле.
        Звонка в очередной раз упала, лай собак за ее спиной был похож на раскаты грома.
        Резкая боль в ступне вырвала меня из оцепенения. Я глянула вниз - сброшенная куртка Ярослава, оттопыренный карман. Всякому будет больно, если ему на ногу револьвер системы наган упадет.
        Новички берут наган двумя руками. Локти лучше прижать к телу, так себя увереннее чувствуешь. Сначала отводят вниз тугой курок. И ровно, плавно, без дерганья нажимают на спусковой крючок. Семь пуль в барабане. Металл и порох.
        И я не виновата, что техника безопасности не соблюдена - все впереди, а не позади меня. Здесь уже не до безопасности.
        Я не пыталась вести прицельную стрельбу - просто звук выстрела все равно громче, чем рык очумевших псов.
        Я страшнее их!
        Надо было увидеть лицо, глаза Любовь Ивановны, чтобы в одно мгновение понять, что произошло и что произойдет.
        Мстислав, лютый враг их, и не думал умирать, он обманул Ясных. Нашел потайную дорогу к их дому. Затаился, дождался. Заманил в западню. Сейчас собаки сомнут Звонку прямо на глазах матери и займутся Ярославом. И семя Святослава будет истреблено, как и говорилось в заклятии. Отчаяние Любовь Ивановны откроет новую тропу в будущее. В какое время, в какое место они уйдут чрез поля на горы - неизвестно, но, конечно, седьмой дорогой будут огибать мир, где осталась лежать на осенней земле растерзанной розовой куклой их маленькая девочка.
        А я?
        А что делать мне?!
        Мама, папа, Ярослав - я не выдержу, я просто не выдержу! Так нельзя!
        Я защищала себя, только себя и никого другого.
        Просто папа говорит, что иногда нужно спокойно и хладнокровно стрелять, а поплакать можно и потом, в безопасности.
        А сейчас нужно было стрелять.
        Наган одна тысяча девятьсот четвертого года выпуска бил через раз, с осечками. От отдачи ныли локти.
        Пули врезались в воздух над чужеродным клином земли - и вспыхивали китайскими фейрверками, осыпались искристым дождем.
        И Звонка, которая почти добежала до меня, осталась по эту сторону огненной завесы, а ее семья, ее враги и преследователи - по ту.
        Пламенный дождь опал, но невидимая стена осталась. Время за ней словно замедлилось: видно было, как неспешно вылетают из пролома вслед за княгиней Святославлей верная дружина, с оружием, но без броней, а когда им было в броню-то облачаться…
        Как Ярослав, отшвырнув пса, поворачивает ко мне лобастую голову - а глаза у него не волчьи, глаза у него свои.
        Один из всадников на мгновение закрывает его - с запасным конем в поводу, и вот Ярослав снова в человеческом облике, в седле, с червленым щитом и длинным копьем. И камуфляж его на этом фоне смотрится странно.
        А в глазах Ярослава не радость, что Звонка спаслась, в глазах у него ужас. Ужас и отчаяние.
        Потому что страшный всадник в черненой личине медленно-медленно поворачивается в мою сторону.
        Он видит Звонку, мертвой хваткой вцепившуюся в мою коленку.
        Он видит меня.
        И быстро, по-птичьи, поворачивает голову в сторону Ярослава. Ловит его взгляд. Снова смотрит на меня.
        И разворачивает коня, ловко уклоняясь, даже не взявшись за оружие, от удара тура, нацеленного в бок.
        Поворачивается - и исчезает в низине, в окружении своих телохранителей.
        А за ним в погоню несутся Ясные, их дружина.
        И словно кто-то из всадников, уходя в прошлое, задел нависшую тучу острым стружием своего копья, распорол толстое мохнатое брюшко, и на землю, на Звонку, на трупы черных псов, заваленных Ярославом, стали мягко планировать огромные пушистые снежинки.
        Тонкий аромат свежего снега мешался с кислым запахом пороха, стреляных гильз.
        Меня мутило, наган я кинула на землю. Звонка отцепилась от колена, повернулась - и сказала тоненьким голосом, увидев, как последний воин исчез из виду:
        - Княженика, ты закр-р-рыла тр-р-ропу.
        И меня вытошнило в ближайший куст.
        Тело словно хотело вывернуться наизнанку, сил в перерывах между очередной волной дурноты и отчаянной рвоты хватало лишь на мысль: «Неужели каждая сказка заканчивается так?»
        Меня полоскало, снежинки падали на затылок и таяли.
        Я бы, наверное, так и сдохла там, если бы не Звонка. Пяти-, нет, уже шестилетняя девочка оказалась крепче меня. Она подобрала наган, спрятала его в пакет.
        - Княженика, надо уходить, - услышала я за спиной ее голосок. - Домой мне нельзя. Он теперь знает. Надо след сбивать. Наши вернутся, ты не бойся. Наши вернутся.
        Удалось наскрести немного свежего, пушистого снега, пожевать, прогоняя отвратительный блевотный привкус во рту.
        Я встала - меня все равно мутило и шатало в разные стороны.
        Звонка, обернувшись в сторону своего, недоступного отныне дома, что-то шептала. Какие-то заклинания.
        Каменная стена таяла на глазах, становясь прозрачной, призрачной, только снег обрисовывал теперь ее контуры.
        От дневного тепла не осталось и следа, северная осень, плавно переходящая в зиму прямо на наших глазах, воцарилась кругом.
        Звонка в своих помятых, обтрепанных кружевах была похожа на въерошенного, нахохлившегося воробья.
        Я отдала ей папину куртку со своего плеча - она была хотя бы теплая, мною согретая. Звонка в огромной для нее черной потертой кожанке сразу стала похожа на беспризорника времен гражданской войны, как их показывают в кино.
        Сама я накинула брошенную куртку Ярослава. Запахнула поплотнее. Вид у меня был не намного роскошнее. Зато тепло, ведь снег с каждой минутой валил сильнее и сильнее. Из мягкого, пушистого, ласкового становился мелким, злым и колючим.
        Я взяла Звонку за руку, подобрала пакет с подарком, с праздничными нарядами, с наганом, - и мы пошли обратно в Душкачан.

* * *
        Представляю, какой видок у нас был - как у бедных ежей-переселенцев.
        Я не рискнула вернуться домой обычным путем. Пользуясь разыгравшейся метелью, мы прошли трассой над Душкачаном, потом, по краешку, лесом, спустились к железной дороге, и уже под ее прикрытием, со стороны болот, добрались до моей избушки.
        Снег засыпал наши следы.
        Я поднялась на крыльцо, нашарила на веранде веник, размела и крыльцо и дорожку, чтобы никто не понял, что тут прошли двое. Сжавшаяся от холода и страха Звонка добросовестно, обеими руками держала пакет, ожидая меня на верандочке.
        Я открыла ключом замок, сняла его, распахнула дверь.
        Мы вошли.
        Дома было чисто, тихо и тепло. Затопленная Ярославом печка уютно потрескивала.
        Силы мои закончились, и я села на пол прямо у порога от нахлынувшей внезапно слабости.
        На Звонкиных локонах блестели крупные капли, как роса на траве, - снег растаял. Она вышагнула из папиной куртки, как черепашка из панциря.
        Если ее не переодеть и не напоить горячим питьем, она простынет.
        Нельзя, чтобы она простыла.
        Оставив пакет у входа, я по стеночке поднялась, добралась до чайника, включила. Как же у меня дома сегодня тепло…
        От влажной куртки Ярослава стало отчетливо пахнуть горьким лаймом, морской свежестью. У меня горло перехватило, захотелось завыть в голос.
        Звонка терлась у печки, как котенок. Пристроилась, наконец, у теплого, обтянутого крашеным листовым железом бока.
        И вдруг убежденно сказала:
        - Он тепер-р-рь нас будет искать. Мстислав Лютый. У тебя кр-р-репкий дом, Княженика?
        «Куда уж крепче, - мрачно подумала я. - Дунь - и улетит, крыльцом размахивая».
        - Ты сейчас выпьешь горячего чаю с вареньем и заберешься под одеяло, хорошо? - попросила я Звонку. - Я тебе дам мою футболку, а твое платье и колготки мы повесим сушиться.
        - Пр-р-равда? - обрадовалась футболке Звонка.
        Общими усилиями мы стянули с нее мокрые шелка. Распутали поникшие банты. Звонка добросовестно выпила большую кружку чая с малиной, послушно забралась на мою лежанку за печкой. Я включила ей светильник.
        - Тут тепло-о-о… - обрадовалась Звонка. - И светло.
        - Вот и отогревайся, а я делами займусь.
        Я повесила Звонкины платье и колготы на веревку в закутке за кухонным шкафом. Влажные туфли ее набила газетой и поставила на табурет сушиться. Другой обуви нет, а полы у меня холодные…
        Куртку Ярослава отнесла на лежанку к Звонке. Будем ею укрываться. А спальный закуток надо срочно делать невидимым.
        Пришлось достать молоток, гвозди, протянуть через всю избу, от западной стены до восточной веревочку. (Проверять, можно ли вбивать в печку гвозди, я как-то не решилась, хотя тогда расход веревки уменьшился бы ровно в два раза.)
        Достала новую чистую простыню поярче, прицепила ее на веревку прищепками, закрывая лежанку. Занавеска получилась хлипкая, но уж лучше такая, чем вообще никакая. Убрала молоток и гвозди на нижнюю полку стеллажа.
        Метель снаружи разыгралась. В окна словно кто-то мохнатыми лапами колотил. Надо ставни бы закрыть…
        Я тоже переоделась в домашнее, сухое. Теперь нужно пакет разобрать.
        Вынула из него подарок.
        Ах да, сегодня же праздник…
        - С днем рождения тебя, Звенислава!
        Я вручила Звонке калейдоскоп. Мой, старый. Показала, как смотреть в него, как трубу крутить, чтобы разноцветные стеклышки осыпались, отражались в зеркалах, рождая узоры немыслимой красоты.
        Звонка обрадовалась.
        Зарычала, глядя в трубу:
        - Кр-р-р-расота!
        А ветер все усиливался и уже не мягкой лапой, а стальными когтями царапал в стекла, словно требуя: «Выходи!»
        - Не очень кр-р-репкий дом, - сказала Звонка, прислушиваясь к ветру. - А он любит ненастные ночи, тогда подкр-р-радываться легче. Он хочет нас найти, я знаю. Это все из-за меня.
        - Почему из-за тебя?
        - Нельзя было выходить, а я вышла. Я вас так ждала, так ждала… А он меня дожидался. Теперь он будет кр-р-ружить у нашего зачар-р-рованного дома. Но не попадет, нет-нет, не попадет! Там кр-р-репкая стена. Он поймет, что там нас нет, будет искать тебя и меня.
        Я вдруг подумала, что там, за каменной стеной, остался праздничный торт - а он ведь испортится! Люди ушли, лошади ушли, мерседесовскому джипу в гараже ничего не сделается, оранжевому «Магирусу» - тем более.
        Цветы, так любовно выращиваемые Любовью Ивановной, наверное, засохнут.
        И торт - размером со Звонку - пропадет.
        В пакете остались платье, сарафан, белые колготки и туфли в отдельном мешочке и наган.
        Я разложила все это на столе.
        Говорят, оружие надо чистить после стрельбы. А как? Покрутила барабан - в нем один патрон остался. Самый, наверное, осечный.
        Ветер за окном завыл по-волчьи, заухал филином, застонал на все лады.
        От ужаса сжалось сердце.
        С наганом в руке я выскочила на крыльцо. Вокруг бушевала завывающая темень, секла по лицу ледяной крупой. Того и гляди враждебные вихри обернутся всадниками в черных клобуках, страшными псами, проступит золоченый шлем и железная личина под ним, надвинется на меня огромный конь…
        Последняя пуля ушла в снежную круговерть. Выстрел получился на удивление громким.
        Его услышали.
        Донесли.
        Очень скоро сквозь метельные завывания пробилось урчание мотора. В избу ворвался разъяренный дядя Гриша:
        - Алиса, мать твою, ты что творишь?! А ну-ка сдай оружие! В ментовку захотела?
        Как я ему обрадовалась!
        Звонка затаилась под одеялом, как мышь за печкой, а я сидела прямо на верстаке, скрестив ноги по-турецки, и блаженно слушала, как дядя Гриша костерит меня на все лады.
        - Я думал, Алиска, ты человек нормальный, взрослый, а ты вон чего вытворяешь! Да как тебе только в голову пришло, скажи на милость? Первый раз позвонили, у дач стреляют - я ж не обратил внимания. А уже надо было ехать уши тебе драть!
        - А я его в морковке нашла! - огрызалась яростно с верстака я. - Думала, заржавел весь от старости. Не надо был его бросать где попало - и не нашла бы!
        - Да я и не хотел! От Нели пришлось прятать второпях. Тоже, прицепилась как клещ: либо сдай, либо выкинь. Ага, щас. Просто побежал сдавать. Вы же бабы, такой народ, - с вами же по-хорошему никак нельзя! Потеряла ты мое доверие, Алиска, так и знай!
        Дядя Гриша заграбастал и наган, и мешочек с остатками патронов, открыл подполье, спустился туда и начал опустошать свои тайные запасы.
        - Все домой увезу! - гремело из подполья. - В гараже придется заховать, вот не было печали! Устроила ты мне праздничек, спасибо!
        На свет божий начал появляться самый разнообразный арсенал. Ничего себе, сколько дядя Гриша тут добра схоронил!
        Да несчастный наган по сравнению с этим армейским складом - тьфу!
        - Ну и хорошо, - бурчала я. - Ну и замечательно, мне крепче спать. Один раз всего пострелять решила - и все, теперь преступник на всю жизнь!
        - А если ты один раз со скалы решишь прыгнуть? Нашла отговорку! Скажи спасибо, что участковый меня уважает, не то уже в каталажке бы парилась. Расстроила ты меня, Алиска, ох, расстроила! И вообще - где этот твой? Где день-рождение?
        - Закончился. У них там помер кто-то из родственников, телеграмму принесли - они все срочно поехали, даже торта не попробовав.
        - Да ты что? - обрадовался несказанно дядя Гриша. - В смысле, грустно, конечно, а что поделать… Жизнь - она штука такая. Сложная.
        Он начал переносить свое добро в «жигуль». Буря за окном немного поутихла, словно вытеснила отсюда тепло и успокоилась.
        Дядя Гриша несколько раз ходил туда-сюда, наконец, вынес последнюю партию.
        Вернулся и сказал:
        - Ты теперь, Алиса Андреевна, на условном сроке. Еще чего-нибудь выкинешь - переселишься в Нижний, как миленькая, поняла?
        Я промолчала.
        - Запрись!
        Надув обиженно губы, я слезла с верстака, закрыла за дядей Гришей дверь, накинула крючок.
        Послушала у двери, как затихает шум мотора.
        Дядя Гриша уехал, и затаившиеся было страхи снова вылезли из всех щелей.
        Что мне теперь делать?
        Как жить дальше?
        Что с нами будет, со мной, со Звонкой?
        Заглянула за занавеску. Звонка, выронив калейдоскоп на подушку, тихо сопела носом. Укатали сивку крутые горки.
        Я почувствовала, что зверски проголодалась.
        Прошла на кухоньку, включила чайник, села у кухонного стола.
        За окном, полуприкрытым занавеской, было черным-черно. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» У Пушкина хоть няня рядом была, а у меня, кроме Звонки, никого не осталось.
        И так-то было хреново, а тут еще на меня обрушились мамины страхи: теперь я поняла, почувствовала, как сильно она боялась, когда папа уходил в очередной рейс. Как мучительно ждала его обратно.
        Зима пришла. У Звонки ни теплой одежды, ни обуви. Одни кружева.
        Чем я буду ее кормить?
        А если я начну покупать больше продуктов, и об этом донесут тете Неле?
        Нельзя!
        Если кто-то узнает о Звонке - ее заберут!
        Меня скрючило от ужаса.
        Ее заберут и сдадут в детский дом. Исключительно для ее блага. Чтобы ребенок учился и воспитывался под присмотром специалистов, чтобы не пропал в этом жестоком мире - и прочая лабуда.
        Ее - маленькую княжну Звениславу Святославишну - сдадут в детский дом. В наш детский дом. Современный.
        И она там умрет.
        Что я тогда скажу Любовь Ивановне?!
        Меня затрясло. Представилось, как к избушке подъезжает машина, выходят какие-то люди, наверное, педагоги и милиция, с исключительно благими целями выволакивают упирающуюся, плачущую Звонку.
        Мне захотелось раздобыть какой-нибудь пулемет из арсенала дядя Гриши и отстреливаться от них всех до последнего.
        Не отдам я им Звонку, это для нее - верная погибель!
        Я сама здесь, в избушке, на птичьих правах. И то только потому, что все знают дядю Гришу и тетю Нелю, знают, какие они хорошие.
        Да дядя Гриша за меня любого на лоскутки порвет, а тетя Неля, если понадобится, до президента дойдет, не дрогнет и глазом не моргнет! Когда в стране все рухнуло, она не растерялась, поехала на китайскую границу, начала в клетчатых сумках одежду возить. Половину поселка одела, как смогла.
        Их с дядей Гришей тогда тоже так приложило, что они боялись еще кого-нибудь, кроме Анжелики, завести.
        Тетя Неля моталась, словно проклятая, туда-сюда, а дядя Гриша жил как отец-одиночка: забирал после работу Анжелику из садика и кормил ее на ужин слипшимися макаронами. А по воскресеньям заворачивал в старый овчинный тулуп и вывозил с собой на рыбалку.
        А тете Неле столько пришлось на открытом всем ветрам рынке померзнуть, пока она на свой «Версаль» заработала…
        Их весь поселок знает, и они весь поселок знают.
        И я при них, тоже своя.
        А Ясные здесь еще чужие. Если бы прошло чуть больше времени, если бы их узнали получше…
        Но раз получилось, что получилось, то значит так: Ясные срочно уехали всей семьей. Скоро приедут. Наверное…
        Все хорошо.
        Никто не должен знать, что Звонка у меня в избушке.
        Блин, если бы она умела оборачиваться, как брат - хоть мышкой! - насколько проще бы было, чуть что, сразу - юркнула в норку и привет.
        Ей нельзя днем выходить даже в туалет на краю огорода: заметят.
        А где мне взять горшок?
        И денег на карте совсем мало…
        Если покупать не хлеб, а муку и печь лепешки, тогда никто не сможет посчитать, одна я их ем или в компании.
        Картошка у меня есть, морковка. Рыба, спасибо дядя Грише. И еще будет.
        О! Сало. Мировое сало с укропом.
        Детям нужно молоко.
        И каша. И яблоки.
        Если брать четыре яблока на неделю - это почти килограмм. Резать их напополам, половинка на один день, половинка на следующий. Звонке по пол-яблока на всю неделю хватит. И мне последняя половинка - на воскресенье. Нормально. Яйца тоже хорошая еда. Можно оладьи делать, кормить Звонку оладьями с вареньем.
        О! Можно сахар растапливать на чугунной сковородке, добавлять капельку варенья - получатся леденцы. Выливаешь потом на какую-нибудь бумажку, оно застывает, как стекло становится. Только бумажка к языку противно прилипает, надо ждать, пока намокнет и отлипнет.
        Главное, чтобы Звонка не заболела. Тогда - точно кранты.
        Надо что-то придумать с одеждой. Надо что-то придумать… Но уже не сегодня, глаза закрываются.
        Наверное, надо бы было горестно сказать, что измученная думами, я так и заснула за кухонным столом.
        Но ведь это неправда!
        Я не сумасшедшая, за кухонным столом спать, когда у меня лежанка за печкой есть. Да и диван тоже. В избушке по полу холод гуляет, между прочим, не особо-то за столом поспишь.
        Поэтому я проверила будильник - завтра в школу - и забралась на нары.
        Звонка доверчиво прижалась ко мне, схватила мою руку горячей ладошкой. Сказала сквозь сон:
        - Он вернется…
        Я опустила голову на подушку, уткнулась лицом в куртку Ярослава, вдохнула горький лайм и морскую свежесть - и отключилась.
        Глава двадцать третья
        ОДНИ
        
        Утром звон будильника начал исступленно сверлить мне мозги. Голова от подушки не отрывалась.
        Еле сползла с лежанки.
        Потрогала спящую Звонку - та полуоткрыла мутные глазенки.
        - Звенислава! Мне надо в школу. Я вернусь к обеду. Ты не бойся, ладно? Я тебя закрою. Тебя никто не должен видеть, поняла?
        Звонка кивнула, глаза у нее снова осоловели.
        Ничего сделать я сейчас все равно не могла - задернув простыню, замаскировала наш спальный отсек. Быстро выпила чаю с бутербродом. Умылась-расчесалась, зубы почистила. Навесила замок на дверь, ключ спрятала в рюкзак и пошла в школу.
        Плохие новости быстро разлетаются. Все было так же, как всегда, но я сразу почувствовала, что имел в виду Ярослав, когда говорил о незримой печати, поставленной навьями на отдавшего им душу и его жертвам.
        От тебя начинает тянуть бедой, и люди неосознанно сторонятся.
        А ведь еще предстояло самое сложное: сообщить Ольге Ивановне, как классному руководителю, что Ясные срочно уехали по важному делу и когда вернутся - неизвестно.
        В общем, чего-нибудь наврать…

* * *
        Кажется, я справилась.
        Кажется, Ольга Ивановна даже поверила.
        Лишь посмотрела как-то непонятно.
        Ну а что делать, если мой мир опять взорвался, рассыпался на мелкие осколки?
        После школы я позвонила в мамину клинику. Все без изменений.
        Что же, сейчас это - хорошо.
        Папа, конечно же, был недоступен.
        И это тоже хорошо.
        Потому что все как обычно.
        Купила пакет гречки - сварить Звонке кашу. Купила ей же зубную щетку. И поехала в Душкачан.
        Открыла замок, рванула дверь, вошла. Крикнула:
        - Звонка, я дома!
        Тишина.
        Никто не отозвался.
        У меня сердце оборвалось, ухнуло куда-то в пятку.
        Кинулась за печку: ни туфлей, ни колгот, ни розового платья. Только мятые газетные комочки на полу валяются.
        Пробежала прямо в обуви к лежанке - пусто. Руки затряслись.
        Неужели до Звонки добрались? Где она? У Мстислава или в детдоме? Почему замок нетронут? Или тронут, а я, дура, не поняла?!
        Что делать, что теперь делать?
        Начинать звонить?
        Куда?
        Если это Мстислав Лютый - звонить бесполезно.
        Если обнаружили службы соцзащиты - нет, тогда бы тут уже сидела какая-нибудь делегация возмущенных до глубины души педагогов.
        Значит, Лютый…
        Добрался-таки. И дядя Гриша все оружие подчистую выгреб, спасибо, хоть нож кухонный оставил. Топор есть в сарае. Очень это мне поможет, ага.
        Окружающий мир и так-то сегодня не радовал, а тут вообще выцвел, потускнел.
        Навалилась усталость, жить расхотелось. Все без толку. Все или умерли, или умрут. И какая разница, когда? Ярослав погнался за Мстиславом без доспеха, с наспех схваченным оружием… Какие у него шансы против вооруженного до зубов врага? Никаких… Звонку выкрали - и, значит, добились своего. Чужие мертвые могут торжествовать. Скоро снег покроет все вокруг, никто и не вспомнит, что тут жило одно семейство. Никто, кроме меня… Но переживу ли я эту зиму?
        Я кое-как скинула ботинки, с трудом нагнувшись, подобрала валяющий у порога рюкзак. Вынула оттуда гречку - пакет весил полцентнера, не меньше.
        Что мне теперь делать?
        Зачем мне эта гречка?
        Зачем вообще все? Еда, дом, школа?
        Поехать к дяде с тетей? Для чего? Не хочу сейчас никого видеть! Не хочу людей. Все пропало, все кончено.
        Выскочила на улицу. Следов от крыльца вроде бы не видно. Но ведь Мстислав тоже оборотень, как все Рюриковичи. Но не может же похищение совсем без следов быть! Замерзла быстро, вернулась.
        Надо что-то накинуть, хоть телогрейку дяди-Гришину. Топор из сарая принести. Пусть дома стоит.
        Телогрейки не было! Ничего не понимаю.
        Я села на табурет посреди кухни. Вчерашний вечер я как-то пережила, но сегодня, похоже, все-таки сойду с ума.
        Надо успокоиться. Просто посидеть. Чтобы перестало звенеть в ушах и сердце вернулось на место.
        Понемногу вокруг меня воцарилась тишина. И в этой тишине я услышала какое-то странное, слабое поскуливание. Не может быть!
        Я кинулась к подполью, подняла крышку.
        На дне, прямо на земле, съежившись, лежала завернутая в дяди-Гришину телогрейку Звонка - в праздничном наряде - и тихо плакала во сне.
        Я сползла вниз, села рядом. Над головой светлело квадратное отверстие. Вот так, наверное, разрыв сердца и получают… Спящая Звонка цепко держала в лапках свой заветный калейдоскоп.
        - Звенислава, ты что же творишь-то? Я чуть от страха не умерла, - жалобно спросила я, тормоша ее.
        Звонка проснулась, мигом выпуталась из телогрейки, вцепилась в меня.
        - Я спр-р-ряталась. Кто-то стучал в твое окно. Дер-р-ргал замок на двер-р-ри. Я испугалась.
        - Все хорошо, - гладила я встрепанную голову. - Все замечательно. А почему братову куртку не взяла? Телогрейка куревом пахнет - и ты теперь тоже.
        - Она на кр-р-ровати осталась. А эта висела у двери.
        - Какое счастье, что ты здесь. Пойдем, нам надо чайник ставить, обед готовить. Столько дел у нас с тобой. Любишь гречневую кашу?
        Звонка задумалась.
        - Люблю, - наконец решила она.
        - Это же здорово! Давай выбираться.
        Мы вылезли из подполья, закрыли тяжелую крышку. Теперь я почувствовала, что дома холодно.
        Похоже, надо печку затопить. Когда-то же все равно надо начинать.
        - Я за дровами схожу.
        - Я с тобой! - взвилась Звонка.
        - Звонка, тебе нельзя на улицу: кто-нибудь увидит, и тогда конец. Тебя заберут.
        - Я бою-у-усь, - разрыдалась Звонка.
        - Ладно, давай так: ты выйдешь и постоишь на верандочке. Там сквозь стеклышки видно, как я дрова набираю. Хорошо?
        - Да.
        - Только давай поменяемся. Ты наденешь куртку Ярослава, а я - телогрейку дяди Гриши.
        Звонка отдала мне телогрейку. Братова куртка была ей почти до пят.
        Мы вышли. Звонка прильнула к грязному стеклу. Я спустилась по крылечку, оставляя следы в снегу, дошла до навеса, куда Ярослав сложил переколотые дрова. Набрала охапку. Не поскользнуться бы…
        Осторожно ступая, донесла дрова до избушки. Поднялась на крыльцо.
        Звонка торопливо открыла мне дверь. Это была большая помощь: охапку ведь я держала обеими руками. Зашла домой, донесла дрова и сгрузила на железный лист перед печкой.
        Похоже, нужно еще раз сходить, одной охапки будет маловато. Нужно хорошо растопить печь: с горя я вспомнила одну полезную штуку. Говорят, если шерстяную вещь в горячей воде простирать, она сильно сядет. В сарае был старый цинковый бак. Дядя Гриша в нем, говорят, рыбу солил, большой мешок целлофановый туда вложив, чтобы соль и рыба со стенками не соприкасалась. Но сейчас он пустой. Рыба будет позже. Значит, сейчас мы поставим его на печку, воды нальем. У меня есть носки шерстяные и свитер, пусть в горячей воде поварятся. Может быть, потом как раз на Звонку подойдут. В лаковых туфлях здесь она все равно долго не проходит.
        Печь со Звонкой мы растопили вдвоем, она ловко вытянула задвижку, про которую я опять позабыла, и дрова сложила хорошо, они загорелись почти сразу.
        Я поставила на плиту увариваться носки и свитер. И гречневую кашу тоже на печную плиту поставила. Правда, чтобы дело шло побыстрее, сначала вскипятила чайник, залила кипяток в кастрюльку и насыпала туда гречки. Звонка с интересом следила за всеми моими действиями. Похоже, страхи ее улетучились. От общения с печкой на розовом платье появились следы сажи.
        Надо ее срочно переодевать…
        А во что?
        Где-то у меня были летние джинсы. И рубашка. Клетчатая. В чемодане под лежанкой! Я этот чемодан из контейнера достала и сюда, поближе, переложила. Там много чего летнего должно быть.
        Я выволокла чемодан на середину избы. Мда, ну и пыли, надо там тряпкой пройтись.
        - Звонка, не хочешь кое-что примерить?
        - Что? - заинтересовалась Звонка, глядя на чемодан, как на сундук с сокровищами.
        - Другие наряды. Мне кажется, твое платье надо убрать до того, как наши вернутся. Платье же праздничное, вот и наденешь его на праздник. А мы в чемодане поищем, что тебе подойдет. И платье туда же уберем.
        - Давай! - обрадовалась Звонка.
        Я начала доставать свои роскошные наряды. Нашлась обтягивающая футболка, которая на Звонке выглядела просторной туникой. Штанины моих джинсов мы закатали, в шлевки продели матерчатый поясок от платья, затянули. Джинсы топорщились вокруг Звонки, она в них болталась, как ложка в стакане.
        Я задумалась, что же еще ей может подойти. Такое ощущение, что пара шагов - и джинсы с нее спадут. Рейтузы ей в Северобайкальске на рынке купить? С начесом?
        - Мне нр-р-равится! - уверено заявила Звонка.
        - Это хорошо. Вот, рубашку еще померь.
        Пока свитер не уварился, рубашка будет защищать Звонку от сквозняков.
        Одну проблему вроде бы решили. Вторая тут же всплыла: горшок! В смысле, куда Звонке в туалет ходить, пока не стемнеет. Это хорошо, что она почти все утро проспала, да не описалась от страха, когда кто-то в окно стучал.
        А горшка-то и нету… И вряд ли он появится.
        Есть ведро для помоев, с крышкой. Придется утром его опорожнять, промывать, чтобы было пустое и чистое. И вечером снова. Надо ее как-то научить пользоваться ведром вместо туалета…
        - Звенислава, у меня есть для тебя захватывающая игра, - бодро сказала я.

* * *
        К вечеру я устала, как крестьянская лошадь, вспахавшая поле. От всего сразу.
        Когда совсем стемнело, мы со Звонкой вышли в огород, полюбоваться на звезды. Смотрели на небо, головами вертели. Воздухом дышали. А потом я, спохватившись, заметала за нами следы. Заодно сделала вид, что расчищаю дорожку к сортиру.
        Дома я включила лампу. Проверила, тщательно ли задернуты шторы. Выдала Звонке карандаши и лист бумаги. Она забралась на табурет, там, где обычно сидела я, разложила карандаши на верстаке и занялась рисованием, время от времени вскакивая, чтобы быть повыше.
        А я села на место Ярослава. Пододвинула хрестоматию, раскрыла «Слово».
        А НЕ СОРОКЫ ВТРОСКОТАША:
        НА СЛ?ДУ ИГОРЕВ? ?ЗДИТЪ ГЗАКЪ СЪ КОНЧАКОМЪ.
        Нет, без Ярослава дело совсем не шло… Хоть и понятно, что не сороки застрекотали, а может, встрекотали, по следу беглого князя Игоря рыщет хан Гзак с ханом Кончаком. Что-то не то без Ярослава… Исчезло волшебство. Без него «Слово» перестало быть живым.
        Звонка на листочке рисовала кружочки и линии.
        Я присмотрелась повнимательнее. В самом верху листа было два круга, в которых она старательно вывела большие буквы З и Я. От этих кругов линии вели вниз, к кругам с буквами П и М.
        От П линия приводила к кружку Д.
        От Д вниз шло ПД. От ПД - ПДД. И так до края листа.
        - Звонка, это что за ребус?
        - Моя р-р-родословная, - важно сказала Звонка. - Когда мы жили в др-р-ругом доме, и у меня была няня Аннет, и мы говорили по-фр-р-ранцузски, Аннет велела р-р-рисовать кр-р-ружочки и не забывать мой др-р-ревний род. Хочешь, я тебе р-р-р-раскажу? Я все помню!
        - Расскажи, - отложила я хрестоматию.
        Звонка встала у стола, руки по швам. Скосила взгляд на листок. Глубоко вздохнула и с достоинством начала:
        - Я - княжна Звенислава Ясная. Я дочь князя Святослава Всеволдовича Ясного и его княгини Любови Ивановны. Мой отец - сын Всеволода Святославлича Буй Тур-р-ра. Мой дед Всеволод Святославлич Буй Тур-р-р - младший сын Святослава Ольговича, князя чер-р-рниговского. Мой пр-р-радед Святослав Ольгович - младший сын Олега Святославлича. Мой пр-р-ра-пр-р-радед Олег Святославлич - четвертый сын Святослава Яр-р-рославлича. Мой пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-радед Святослав Яр-р-рославлич - сын Яр-р-рослава Владимир-р-ровича Мудр-р-рого. Мой пр-р-ра-пр-р-ра… - Звонка запнулась, посчитала на пальцах и снова встала по стойке «смирно», - мой пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-ра-пр-р-радед Яр-р-рослав Владимир-р-рович Мудр-р-рый - сын Владимир-р-ра Святославлича Святого.
        - Я все поняла, великолепная родословная! - остановила я ее, уже примерно понимая, куда она вырулит.
        Звонка благодарно расслабилась.
        Я все поняла.
        Ярослав Ясный - внук Всеволода Буй Тура, младшего брата князя Игоря. Ярослав меня со своей семейной историей знакомил, рассказывал, как они снова стали оборотнями, вернулись к обычаям дедов и прадедов.
        - Мы - Ольговичи, - гордо сообщила Звонка.
        - А Ярослав говорил, что по бабушке - Мономашичи, - невинно сказала я.
        Звонка презрительно скривилась.
        - По бабушке - не считается! - убежденно сказала она. - По др-р-ругой бабушке - мы ханы! Это Мстислав - Мономашич, а мы - Ольговичи!
        - Ты и его родословную знаешь? - удивилась я.
        Звонка замялась. Покраснела и призналась:
        - Я не успела всю выучить. Князь Мстислав Владимир-р-рович Лютый - сын князя Владимир-р-ра Глебовича, внук Глеба Юр-р-рьевича. Пр-р-равнук Юр-р-рия Владимир-р-ровича, пр-р-ра-пр-р-равнук Владимир-р-ра Мономаха. Это Мономашье гнездо.
        А Ярослав-то, оказывается, меня хорошо по своим родственникам натаскал. Юрий Владимирович - это ж Юрий Долгорукий. Отравлен в Киеве. Сын его Глеб - отравлен в Киеве. Князь Глеб - брат Андрея Боголюбского, который икону спер и которого зарезали в собственном дворце. Надо же, сколько всего я запомнила. Владимир Глебович переяславский, получивший три копья в бок… Недруг князя Игоря. Отец Мстислава.
        Тщеславный и самолюбивый Мономашич Мстислав после смерти отца попал в Чернигов, к гордым Ольговичам, вон оно как получается…
        Междуусобицы - как пишут в учебниках… Которы - называет их «Слово». Распри.
        Сколько же придется нам с княжной Звениславой Святославовной Ясной в моей избушке отсиживаться? И удастся ли отсидеться? Вопросы, вопросы, никаких ответов…
        Я решила прибрать на верстаке, чтобы немного отвлечься.
        Все материалы по «Слову о полку Игореве» сложить на стеллаж. До возвращения Ярослава. Если оно будет, это возвращение…
        Нет! Так нельзя. Они вернутся. Все хорошо, все живы, во всяком случае, были живы еще вчера. Звонка у меня, каши мы наелись, печку топим, уваренные носки скоро высохнут.
        У нас все хорошо, просто замечательно. Уроки я завтра сделаю. В понедельник на русском надо обязательно предупредить Татьяну Николаевну, что Ярослав срочно уехал, но скоро обязательно вернется. Это не крах, это внезапный отъезд по срочному делу, который с каждым может случиться. В конце концов, еще только начало года, время наверстать упущенное еще есть.
        И раз они там, а мы со Звонкой здесь - моя задача сделать так, чтобы им было куда вернутся.
        Немного успокоив себя, я собрала книги с верстака, положила на полку.
        Наткнулась на листки, с которых читала Ярославу, когда мы только-только начали спорить о «Слове».
        Пробежала глазами:
        …После смелых и ярких исторических экскурсов, говоривших о судьбах всей Руси, поэт снова вернул внимание своих слушателей к делам текущих дней, к судьбе своего сегодняшнего героя - Игоря.
        Осенью 1185 г. судьбы Руси воплощались в Игоре и его беззащитном княжестве. Многое зависело от того, получит ли помощь провинившийся князь, пошлют ли на юго-восток взамен погибших путивлян и курян другие князья своих воев, или несчастная Северщина будет оставаться распахнутыми воротами враждебного Поля? Сойдутся ли к Киеву галицкие или суздальские войска оборонять Русь и наступать на степняков?
        И вот для того, чтобы вернуть слушателей из далекой старины к современности, чтобы несколько ослабить их естественную антипатию к Игорю, автор вводит в поэму бессмертные строки о муже и жене, разделенных многоверстной чужой степью. Жена томится неизвестностью в пограничном городе, она выходит на крепостные стены и, как Андромаха, молит богов спасти ее мужа в далекой стране. А слушатели знают, хорошо знают, что этот город вскоре оказался в кольце половецких войск, что его заборола, где плакала Ярославна, пылали в огне, и это усиливает драматизм положения героини…
        Боже, какая чушь.
        Брезгливо держа листки в руке, я подошла к печке, открыла дверцу. Дрова почти прогорели. Угли светились красным. Скоро можно будет задвигать печную заслонку, чтобы горячий воздух из печки не уходил…
        Я закинула листки в топку, села на пол, наблюдая, как они горят, скукоживаются от огня со всех сторон.
        «После смелых и ярких исторических экскурсов, говоривших о судьбах всей Руси, поэт снова вернул внимание своих слушателей к делам текущих дней… Чтобы несколько ослабить их естественную антипатию к Игорю, автор вводит в поэму бессмертные строки о муже и жене. Бла-бла-бла. И это усиливает драматизм положения героини».
        Суконные лживые слова, от которых шершаво на языке. Пусть горят вместе со своей естественной антипатией.
        Где же мой Святославлич сейчас? Почему я такая невезучая? Сама как перекати-поле, ни отца, ни матери, а теперь еще чужой ребенок на руках.
        Слез не было вчера и сегодня днем - тоже, но сейчас они полились бурным потоком. Видимо, мне давно заплакать хотелось. Сидела и всхлипывала, размазывая соленую влагу рукавом по лицу.
        Звонка, добрая душа, услышала мою судорожные всхлипы, прибежала и теплыми маленькими ладошками стала гладить меня, уговаривая:
        - Не плачь, Княженика, наши вер-р-рнутся. Очень скор-р-ро! Мы даже не очень соскучимся, вот увидишь.
        Убежденности в своих словах у нее было куда больше, чем у меня.
        А я, заливаясь слезами, думала, какое это счастье, что Звонка смогла добежать до меня сквозь клин чужой земли, что мы сейчас с ней вместе, и не я ей нужна, а она мне, маленькая княжна Звенислава, прапрапра-, в общем, пять раз правнучка Ярослава Мудрого: она заставляет меня шевелиться, без нее я бы уже сошла с ума от горя, от отчаяния и, возможно, Ярославу незачем было бы сюда возвращаться.
        А сейчас нужно закрыть печную дверцу и встать с пола. Потому что есть шанс поймать сквозняк и свалиться с простудой. Посидеть можно и на диване перед печкой.
        Что мы со Звонкой и сделали.
        Забрались с ногами на диван, покрывалом прикрылись. Глаза щипало, но слезы понемногу высохли.
        - Княженика, ты расскажешь мне сказку? - не столько спросила, сколько потребовала Звонка.
        - Ска-а-азку? - задумалась я. - Рассказать?.. Давай, я лучше тебе почитаю сказку.
        - Давай, - покладисто согласилась Звонка, поудобнее устраиваясь на диване.
        Я прошла к стеллажу, достала книжку. Снова забралась на диван с ногами. Натянула покрывало. Раскрыла сказку и начала:
        - В земле была нора, а в норе жил хоббит…Не в мерзкой грязной и сырой норе, где на что сесть и нечего съесть, но и не в пустом песчанике, где полным-полно червей. Нет, это была хоббичья нора, а значит - благоустроенная и уютная.
        Я читала, Звонка слушала, и нам было хорошо, потому что никакая беда не просочится в тот дом, где читают по вечерам «Хоббита».
        Глава двадцать четвертая
        ЮНЫЙ СТИЛИСТ
        
        В воскресенье мы проспали долго - пока дядя Гриша не затарабанил в дверь.
        - Затаись! - шепнула я Звонке, задернула простыню-занавеску и, зевая на ходу, пошла открывать.
        - Ну и здорова же ты спать, Алиса! - уважительно сказал дядя Гриша вместо приветствия.
        - Хоть раз в неделю - можно?! - обиделась я.
        - Да спи на здоровье, - разрешил дядя Гриша. - Я воды тебе привез. Не забудь перетаскать вовремя. Мы баню сегодня топим - приедешь?
        - Можно я не сегодня? - заныла я. - Не хочу мыться, хочу быть грязной, спать хочу! Я, наверное, как медведь, в зимнюю спячку ухожу.
        - А может, ты заболела? - забеспокоился дядя Гриша.
        - Нет!!! - испугалась я. - Нисколечко. Я здорова - как корова!
        - Что-то непохоже.
        - Просто мне еще часик поспать надо, потом умыться, расчесаться, позавтракать - и все будет хорошо, - пообещала я. - За это время вода не замерзнет.
        - Ты что-то давненько у нас не была, - проницательно заметил дядя Гриша.
        - Разве? - удивилась я. - Вот что значит уроками загрузить… Дни не бегут, а летят. Ольга Ивановна за нас всерьез взялась - говорит, никогда у нее такого ленивого класса не было!
        - Ольга Ивановна зря не скажет, - подтвердил дядя Гриша. - Ну ладно, не хочешь, так не хочешь. Меньше воды потратим.
        - Я на следующей неделе, ладно? - попросила я. - Пусть тетя Неля не обижается…
        - Да какие обиды, - махнул рукой дядя Гриша. - Неля тоже как белка в колесе с этим магазином, ни дна ему, ни покрышки. Все силы из нее высосал. Запирайся и спи дальше. Но про воду - помни! Забудешь - и воды, и бочки лишишься, мороз шутить не будет.
        - Хорошо.
        Дядя Гриша уехал.
        Я решила, что снова ложится спать - глупо. Лучше, наверное, воду привезенную в дом перетаскать и оладьев в честь выходного дня напечь.
        Ловко я от их бани отбрыкалась!
        Но как же мне теперь быть? И не заходить к дяде с тетей нельзя - и сидеть у них, плавясь на медленном огне от тревоги за Звонку.
        Не буду пока об этом думать!
        Надо для начала помойное ведро вынести, дров занести. Лучше топить потеплее, пока Звонка здесь. И за воду приниматься.

* * *
        Не сразу, но уличная бочка опустела, а домашняя - наполнилась. Я убрала ведро. Включила насос, чтобы он перекачал воду на чердак. Подтерла пол и занялась оладьями. Печку топить будем вместе со Звонкой, так лучше получается ничего не забыть.
        Когда Звонка, привлеченная запахом жарящегося теста, появилась на кухне, глядя на ее всклокоченную голову, я подумала, что надо ей косы заплести. Две. Так волосы целее останутся.
        Звонке предложение понравилось.
        Мы позавтракали, и я осторожно подступила к ее голове с расческой. Как могла бережно, расчесала буйные кудри. Сделала пробор, заплела косички и резинки яркие на их кончики надела.
        - А тепер-р-рь - я тебе! - с восторгом сказала Звонка. - Сделаю из тебя р-р-раскр-р-расавицу!
        - Ну, если р-р-раскрасавицу, то давай, - села я на табурет.
        Звонка колдовала над моей головой, наверное, час. Я даже вздремнуть успела.
        Тем более, что она почти не дергала пряди, обращалась с моей гривой вполне аккуратно.
        Плела мне, плела косы - и вдруг исчезла.
        Я открыла глаза: ого, эта девица уже знает, где лежит моя косметичка!
        - Сейчас ты будешь совсем кр-р-расивой! - пообещала мне Звонка, вытряхивая содержимое косметички на кухонный стол.
        Увидела голубой перламутровый карандаш, который я непонятно зачем купила, и уверенно сказала:
        - Для бр-р-ровей!
        Подвела мне брови голубым. Взяла красно-коричневые тени и натерла ими румянец на всю щеку. Потом решительно вооружилась черным карандашом и начала обводить мне глаза.
        Потом сказала смущенно:
        - Не очень кр-р-расиво получилось, лучше смыть.
        Я подошла к раковине, глянула на себя в зеркало - вылитый очковый медведь. Как модный стилист Звонка немного Анжелике уступает, но скоро они пойдут ноздря в ноздрю.
        Косу она заплела правильно. Да и вообще - после ее процедур как-то легче стало не только голове, но и душе.
        Ну вот, раз я теперь такая вся прекрасная, можно и делом заняться.
        Надо начисто, до блеска, с мылом вымыть пол под нарами, на которых мы спим. И положить туда какую-нибудь подстилку и одеяло запасное, фонарик. Чтобы Звонка не в подполье убегала в случае опасности, а под кровать пряталась. Чемодан переставить так, чтобы он ее закрывал.
        Звонке идея оборудовать убежище понравилась.
        Мы промыли там пол. Подумав, я достала спальник, нашла под него коврик-пенку. Получилась неплохая норка.
        Звонка забралась под кровать, включила фонарик и минут пять там пролежала, уверяя меня, что ей здесь хорошо.
        А потом мы растопили печку, забрались на диван и стали разговаривать про оборотней.
        - А ты видела, как твои родные оборачиваются? - спросила я Звонку.
        - Видела! - подтвердила Звонка. - Р-р-раз - и обер-р-рнулись.
        - А как у них так получается?
        - Не знаю… - пожала плечиками Звонка.
        - А мама твоя тоже умеет оборачиваться? - зашла я с другого бока.
        - Умеет, но хуже остальных, - объяснила Звонка. - Очень редко это делает. А когда волнуется - совсем не может. Зато она умеет др-р-ругое, а они нет.
        - Я бы так хотела научиться превращаться в м-м-м… в белку! С пушистым хвостом! Но я не знаю, как…
        - Я тебя научу, - обрадовалась Звонка. - Надо пр-р-росто сильно-сильно захотеть, так, чтобы сзади выр-р-рос беличий хвост. И тогда - когда хвост уже есть - все остальное пр-р-ревр-р-ратится.
        - Хорошо, постараюсь отрастить себе хвост, - пообещала я, стараясь не засмеяться.
        Выждала несколько мгновений - и, вздохнув, сказала:
        - Ничего не получается…
        - Хоти сильнее! - велела строго Звонка.
        - А как? Я хочу-хочу, а ничего не выходит. Вот если бы ты показала мне, как это - отрастить беличий хвост, я бы сразу поняла!
        Зря я это сказала…
        Звонка сразу же замкнулась:
        - Не хочу.
        - Ну ладно, мне что-то тоже расхотелось. Я в следующий раз попробую - а пока уроки делать надо. Хочешь, я тебе мультик на компьютере включу? У меня «Гора самоцветов» есть.
        - Это что? - зажглась сразу Звонка.
        - О! Это такая чудесная вещь - много самых разных мультиков. И еще ты узнаешь, какие народы живут на нашей земле.
        На том и порешили.
        Я повернула монитор в сторону Звонки, включила ей мультики.
        Сама села на место Ярослава, разложила тетради и учебники.
        Потом мы пошли готовить ужин, потому что настал вечер. После ужина снова выбрались посмотреть на звезды.
        Вот и второй день заканчивается. Осталось только «Хоббита» перед сном почитать. Кажется, я пока справляюсь. Любовь Ивановна хорошо Звонку воспитала, она не доставляет особых хлопот и с печкой разбирается лучше меня.
        Но все равно - так тяжело отвечать еще за кого-то, не только за себя.
        А впереди - понедельник.

* * *
        Утром я позавтракала бутербродом с салом. Проверила, в порядке ли убежище под нарами. Спальник, пенка, фонарик. Ведро с крышкой тоже ждет Звонкиных визитов. Еда на столе, чайник она включать умеет. Печку затопим в обед, избушка держится, хоть кругом уже и настоящая зима.
        Надела пуховик вместо папиной куртки, шапку вязаную.
        Семь раз, наверное, дернула замок на двери избушки, убеждаясь, что он крепко закрыт.
        И пошла на маршрутку, подавляя желание плюнуть на все, развернуться и побежать к дому. Сесть там рядом со спящей Звонкой, взять ее за руку и больше не отходить.
        Но мне надо в школу. Это - тоже залог того, что все идет хорошо.
        Мне надо в школу, иначе страхи меня задавят.
        Только я не хочу ни с кем разговаривать. Не сейчас.
        И еще мне яблок надо купить. Четыре штуки. На всю неделю.

* * *
        В раздевалке у зеркала я столкнулась с наряженной, накрашенной Анжеликой, тщательно поправляющей слегка начесанную челку.
        Анжелика косо посмотрела на меня.
        - При-и-ивет, Алисочка!
        - Привет-привет!
        - Ты совсем куда-то запропасти-и-илась…
        - Скоро нарисуюсь.
        - Давай, давай. А то мама права - ты в своей глуши совсем одичаешь, без человеческого общения.
        - Я приду, как только смогу, - пытаясь сохранить спокойствие, сказала я. - Я тоже по вам соскучилась.
        - Приезжай! - оскалилась Анжелика. - Мы с мамой тебе что-нибудь миленькое подберем, стильное. А то щас выглядишь какой-то заморенной, прям мать-одиночка безработная.
        Хихикнув, Анжелика упорхнула.
        Я грустно смотрела в зеркало, не обращая внимания на обычный гам, толчки в тесном коридоре.
        Это ночью я плохо спала, мешал вой ветра за стеной. Думала, как мне попасть в Северобайкальск на рынок за рейтузами подешевле. Получилась - никак. Слишком много времени займет. Из-за этого под глазами - темные круги. Да и руку потянула этим дурацким ведром с водой. И она теперь болит. Хотелось побыстрее все закончить, пока Звонка не проснулась. Много воды ведром зачерпывала, надо было меньше…
        Безработная, ага.
        Очень смешно.

* * *
        Сесть рядом со мной на пустующий стул Ярослава желающих не нашлось, словно он его незримо застолбил. И меня тоже.
        Сейчас это было даже кстати.
        Когда русский закончился, я подождала, пока все выйдут, и подошла к Татьяне Николаевне.
        Татьяна Николаевна, как и Ольга Ивановна, ничего особого по поводу отсутствия Ярослава говорить не стала.
        Лишь заметила:
        - Я надеюсь, что им не придется долго путешествовать. Результаты диктанта меня порадовали, прогресс налицо. Я бы хотела, чтобы этот результат сохранился, закрепился и улучшился. Но ты, Алиса, не жалеешь, что взялась подтягивать Ярослава по русскому?
        Жалею ли я о том, что в жизнь мою вошло волшебство?
        Что время распахнулось до отдаленных глубин?
        Что двенадцатый век стал родным, Древняя Русь - такой же близкой, если не ближе, чем окружающий меня мир?
        Что я научилась танцевать правильный венский вальс и летать под облаками?
        О чем мне жалеть?! О том, сколько счастья на меня обрушилось нежданно-негаданно?
        - Мне очень интересно заниматься с Ярославом, - осторожно сказала я. - Он разбирается в истории, помогает мне готовиться. Он не такой противный, как я думала сначала. Он - надежный.
        Как же я хочу, чтобы он вернулся! Чтобы уткнуться носом ему в грудь, прижаться и ни о чем не думать.
        - Я рада, - улыбнулась Татьяна Николаевна. - Иди. На следующий урок опоздаешь.

* * *
        Рейтузы Звонке я купила прямо в поселке, поднявшись на улицу Ленина. Но сначала зашла в продуктовый и взяла четыре яблока. Цена у них была такая, словно их отлили из чистого золота. Потом занялась рейтузами: схватила первые попавшиеся, лишь бы поменьше, отдала деньги и понеслась на маршрутку.
        Когда проходила, то есть пробегала, мимо школы, то увидела, что напротив, через дорогу, у ларьков стоят Анжелика с Димоном и что-то горячо обсуждают. Точнее, говорит Анжелика, Димон ее лениво слушает.
        Краешком глаза я заметила, что Димон из-за плеча Анжелики меня увидел, нацелился и проводил цепким взглядом. Стало неприятно.

* * *
        Пока ехала домой, все думала, как же вытащить из Звонки этот хвост, за который потянешь - и человек становится оборотнем. Ярослав ничего такого не говорил. У него вообще все быстро - моргнул глазом и, пожалуйста, кто хочешь, хоть сокол, хоть волк. Робот-трансформер.
        А Звонка сразу наглухо прячется в скорлупу.
        Если бы я знала, чем ее оттуда выманить… Хоть и правда, белкой обращайся. И скачи по мысленному древу.

* * *
        Звонка дома занималась хозяйством. Носовым платком натирала цветастые камни на моих бальных туфельках. Ну, то есть, на домашних тапочках ее мамы.
        Первая туфелька уже сияла.
        Я подумала, что это лучше, чем если бы Звонка сидела в подполье или под кроватью. Но как быстро она все нужное себе находит - мою косметичку, мои бальные туфли. Сразу видно, из хорошей семьи девочка.
        - Звонка, смотри, что я тебе купила! - похвасталась я обновкой. - В них помягче должно быть, не так, как в джинсах. Померь.
        Новые рейтузы на Звонке сидели примерно так же, как свободные штаны от спортивного костюма на Димоне. То есть нормально.
        Во всяком случае, они на ней сидели, а не стояли вокруг нее, как мои джинсы, что уже хорошо.
        Пора было печку топить, обед варить.
        На обед у нас будет вареная картошка и салат из морковки.
        Но сначала - печка.
        Краем уха я слышала в школе, что похолодание передали. Нужно подготовиться.
        Пока печку топили, чистили картошку и морковку, пока картошку резала, а морковку на терке терла - глядь, а за окном уже сиреневые сумерки подобрались.
        Пообедали со Звонкой - а там вообще стемнело. Все ближе самый короткий день в году…
        Половинку яблока я решила Звонка перед сном давать. Чтобы день завершался на оптимистической ноте.
        Уроки пришлось делать уже при зажженной лампе: вроде бы и не занимались ничем таким важным, но всякие хозяйственные мелочи время сожрали напрочь.
        Я писала в тетради, Звонка напротив начищала камни на второй туфельке.
        Вроде бы идиллия, но мне становилось все тревожнее и тревожнее.
        И тишина давила, и темнота давила. Плюнув на экономию, я включила верхний свет, сказав Звонке, что так лучше видно.
        Тревога никуда не делась.
        Домашние задания были какие-то бесконечные. Наконец я поставила последнюю точку. Почувствовала, что ноги затекли. Сходила на кухню, обратно к верстаку, снова на кухню.
        Звонка, решив, что это новая игра, стала хвостом ходить за мной.
        Эх, если бы не запечная лежанка, изголовьем примыкающая к дощатой перегородке, отделяющей спальный отсек от кухонного закутка, мы могли бы гулять вокруг печки, а то и танцевать кругами.
        Походить я - походила, но лучше мне не стало.
        Включила Звонке мультики. Сказала, что принесу дров назавтра, чтобы они подсохли за ночь и лучше загорались.
        Звонка уже освоилась, поэтому не стала паниковать, лишь кивнула, не отрываясь от мультика.
        Я накинула дяди-Гришину непробиваемую телогрейку, вышла наружу. Встала на крыльце.
        Темно, холодно. Пусто.
        Никого.
        Горная гряда за спиной - близкая, высокая. Горы на той стороне - далекие, полускрытые ночной темнотой.
        Набрала дров, вернулась в дом.
        Сгрузила дрова на лист жести перед печной дверцей.
        Силы закончились. Захотелось полежать на диване.
        Так и сделала.
        Скрючилась на диване - на боку, подложив под голову локоть вместо подушки.
        Лежала и смотрела печную дверцу.
        За спиной Звонка подпевала мультикам.
        Я поняла, что сегодня не так. Почему мне так плохо.
        Третий день.
        Они не вернулись.
        Смутно, самой себе не признаваясь, я ждала, что хоть кто-нибудь пробьется к нам обратно в тот же вечер, когда произошло нападение.
        Потом ждала, что уж за сутки-то они управятся.
        Потом решила - три дня.
        Три дня прошло.
        Никто не вернулся.
        Это значит, что дела там плохи. А, может быть, уже некому возвращаться… В живот словно гвоздь всадили, заболело все сразу.
        Нельзя так думать!
        Просто надо рассчитать силы на длительный срок. Мы же неплохо справляемся.
        А что делать, если они совсем… не вернутся?
        Звонке через год в школу надо, не может же она, как Маугли, расти. Ее в избушке не заметили пока только чудом, но чем дальше - тем опаснее. Может быть, нам надо вернуться в Красноярск? Все ж таки там у нас роскошная новенькая квартира? А как? У нее документов нет. Точнее, я не знаю, где они. И как тогда платить ипотеку? Нет, это не выход. Надо папу дождаться. Правда, что я ему скажу - решительно непонятно. «Знакомься, это Звенислава?», «Она из семьи оборотней, но сама в этом плане покалечена?» Глупость, не буду об этом сейчас думать.
        Не надо ничего планировать, только голова болит.
        Зима впереди, еще минимум полгода холодов и снегов. Пока нам надо продержаться день, с утра до вечера.
        И так каждый день, сколько понадобится.
        Но раз на третий день никто не вернулся, раз нам надо настроиться на длинную зиму, значит, завтра я должна сходить в гости к дяде с тетей.
        Я ведь, и правда, давно у них не была. Надо, чтобы они по этому поводу не тревожились. Если уж совсем край настанет - они моя последняя надежда, только пусть он, этот край, никогда не настанет! Но навестить - надо. Если тетя Неля с подачи Анжелики собирается одарить меня какими-нибудь обносками, что ж, очень хорошо. Мне сейчас лишняя одежда не помешает - может быть, что-нибудь подойдет для Звонки.
        Когда непонятно, сколько придется ждать, любое добро нам сгодится.
        Теперь осталось Звонке рассказать о завтрашнем дне.
        Когда очередной выпуск «Горы самоцветов» закончился, Звонка прибежала ко мне на диван.
        - Звенислава, мне завтра нужно задержаться в поселке, - сказала я. - После школы я должна сходить к дяде с тетей. Я приеду не в обед, а позже. Ты не испугаешься?
        Звонка кивнула.
        - Я не поняла, «да» это или «нет».
        - Не бойся, Княженика. Я не испугаюсь, - пообещала Звонка.
        - Правда? Я буду переживать. Мне НАДО к дяде с тетей - наши ведь не вернулись.
        - Они вернутся. Они всегда возвращаются. Я не боюсь, - повторила как заклинание Звонка.
        А я боюсь. До желудочных спазмов боюсь…
        - Я знаю, что нельзя выходить, нельзя, чтобы меня кто-то видел, - начала перечислять Звонка заученно, примерно так же, как она перечисляла свою родословную. - Нельзя капризничать. Они пробьются к нам, наша дружина Лютому не по зубам. Надо спокойно ждать, не плакать, не грустить. Надо заниматься делами. Надо радоваться каждому мгновению.
        - Ты права. Яблоко будешь?

* * *
        Ночью мне приснилось, что мне все приснилось.
        То есть Ярослава не было, я его себе придумала. И семью его, и их дом. А на самом деле папа привез меня в Нижний, вот и живу я в избушке на краю болот, езжу в школу, делаю уроки, спокойная размеренная жизнь.
        Никто меня не любит. Никакой князь-оборотень. Сказки все это. Ярослава нет - и не было.
        Во сне я закричала от ужаса и проснулась от собственного крика.
        Плохо соображая, села на лежанке, хватая воздух ртом, словно меня кто-то душил. С трудом отдышалась. Глаза привыкли к темноте. Рядом со мной раскинулась, сбросив одеяло, Звонка. Напуганные похолоданием, мы перестарались, накочегарили печку сверх меры, и теперь в избушке стояла непривычная жара.
        Вот кошмары-то и мерещатся.
        Я прошлепала на кухню, напилась воды. Умылась, охлаждая горячее лицо.
        Все хорошо, все было.
        Звонка вон, сестрица его, сопит за печкой. Для галлюцинации она как-то резво брыкается во сне. И еще у меня есть куртка Ярослава с его запахом.
        Что я паникую на ровном месте! Снова не высплюсь, и Анжелика еще что-нибудь обидное придумает.
        Я вернулась за печку, Звонка уже раскинул руки-ноги, как морская звезда. Я подвинула ее, освобождая место, нашарила упавшую на пол куртку Ярослава, подняла.
        Заснула снова.
        Но не тут-то было. Кошмары не исчезли, они переменились.
        Теперь снился тот клин чужой земли, по которому бежала ко мне Звонка и падала, и не могла добежать.
        Он, этот сон, повторялся раз за разом снова и снова, в мельчайших деталях, в звуках и запахах. Словно кто-то мерзкий шептал мне прямо в голову, услужливо подсовывал одно и тоже видение: «Она не могла до тебя добежать, сама посмотри, она не могла. Она лежит там, розовой куклой на осенней земле».
        И этот сон оказался крепче предыдущего. Я, словно спутанная по рукам и ногам, безуспешно дергалась - и ничего не могла, а Звонка в кружевном платье падала и падала на стылую землю, и громыхающий лай накрывал ее лавиной.
        Смогла я проснуться лишь после того, как Звонка - настоящая - весьма ощутимо лягнула меня в бок. Я вырвалась из сна и поняла, что туго спеленута одеялом. Видимо, ворочалась-ворочалась и накрутила его на себя, как гусеница кокон.
        Разворошив одеяло, выбралась из него, снова попыталась сдвинуть лягучую девицу в сторону.
        Голова у меня была - как чугунная. Ничего себе ночка.
        К счастью, похоже, печка стала остывать. Я обернула подушку курткой Ярослава, подкладкой наружу. Улеглась щекой, обхватила и уснула в третий раз.
        Мне показалось, что вот я касаюсь щекой подушки - и, мгновение спустя, уже слышу противный перезвон будильника.
        Надо вставать, вторник на дворе. А по всем ощущениям - снова понедельник, день тяжелый.

* * *
        Голова просыпаться отказывалась категорически. Плохо помню, как я до маршрутки добрела. Только в школе немного проснулась.
        Глава двадцать пятая
        ДОПРОС
        
        На перемене я позвонила тете Неле, сказала, что забегу к ним после школы. Могу к ней в «Версаль» подойти, чтобы она меня осмотрела и убедилась, что все в порядке.
        - Зачем в бутик? Домой сразу иди, я на обед закроюсь, - велела тетя Неля и отсоединилась.
        Чтобы тетя Неля добровольно закрыла свой «Версаль» ради меня?
        Быть такого не может, что-то тут не то.
        Не без опаски я подходила к дому дяди с тетей.
        Открыла калитку, зашла, по аккуратно разметенной дорожке прошла к крыльцу. Внутренне сжалась, ожидая подвоха.
        В доме, на кухне, суетились две образцовые хозяюшки: тетя Неля с Анжеликой. Как две ведьмочки, колдующие над котлом. Вкусно пахло пирогом.
        Я почувствовала себя Ивашечкой, которого, того и гляди, посадят сейчас на лопату и в печь отправят подрумяниваться.
        - Заходи, заходи, Алисочка, - защебетала тетя Неля. - Руки помой и за стол садись.
        - Сейчас помою, тетя Неля, - пообещала я. - Минуточку.
        Что они задумали? Хоть бы дядя Гриша на подмогу приехал, что ли… Тетя Неля отродясь так в обед не хлопотала.
        Я вымыла руки, как велено, села за кухонный стол.
        Тетя Неля тут же налила мне супу. В котором щедро плавал жареный лук.
        И я должна это съесть?
        Меня же вырвет!
        - Дни-то как летят, - пожаловалась мне тетя Неля задушевно. - Ужас просто. Одна работа, никакого просвета.
        Анжелика перекрыла все пути отступления в кухни, став столбом на выходе.
        - И не говорите, тетя Неля, - подтвердила я, булькая ложкой в суповой жиже. - Уроками задавили просто.
        - Этот странный мальчик больше не ходит к тебе на занятия? - невинно спросила тетя Неля.
        - Почему больше? - спросила я в ответ с набитым ртом. Выловленная из супа картошка оказалась весьма кстати. Пока жевала и глотала, соображала попутно, что можно сказать. - Они уехали, скоро приедут.
        - Когда? - цепко спросила тетя Неля.
        - Не жнаю, - уцепила следующий картофельный ломтик я. - Шкоро, наверное… Мы же только за пятый класс русский прошли. А у них там помер кто-то из родственников, вот они и помчались. Какой суп вкусный, тетя Неля!
        - Еще бы, - согласилась тетя Неля. - Я варила! Ты же у них дома была, как там? Говорят, очень красиво…
        Пытаясь придумать ответ, я зачерпнула ложку супа и хоть с трудом, но проглотила. Лук! Бр-р-р… Ненавижу лук, хоть жареный, хоть вареный.
        - Дом большой, - осторожно сказала я. - У Ярослава есть своя комната, и у сестренки его - тоже.
        - Говорят, в картинах все? - продолжила допрос тетя Неля.
        - Картины висят, - подтвердила я. - Но такой, как у вас, из драгоценных камней, я там не видела. Больше пейзажи маслом, Байкал… По-моему, из нашей северобайкальской картинной галереи работы есть.
        - Правда? - расцвела от счастья тетя Неля. - Я так и знала! Говорила же, что у меня - новое направление в искусстве, не это кисточкой нарисованное старье! А какие у них кровати?
        - Я не знаю. Я же только в комнате сестры Ярослава ночевала. У нее - беленькая, насколько я помню, простая. Без позолоты. Игрушек там много и ковер мягкий.
        - А на окнах что? - сурово спросила тетя Неля.
        - Тюль прозрачный. Даже и не помню, - сразу призналась я, - есть ли там шторы. Все равно окна в лес смотрят, дачи же.
        - Какая досада, что ты такая ненаблюдательная! - вздохнула тетя Неля. - Даже не знаешь, есть ли шторы. Вот Анжелика бы не растерялась.
        - Это точно, мама! - подала голос Анжелика. - Я бы все высмотрела.
        А на лице у нее было написано большими буквами: «Да только всяким дурочкам везет».
        Я вздохнула.
        - Библиотека там неплохая…
        - Библиотека! - прыснули со смеху одновременно тетя Неля и Анжелика.
        Но тетя Неля быстро опомнилась и одернула развеселившуюся дочку:
        - Конечно, библиотека. У Алисы же мама - библиотекарь, ей так положено. У всех приличных людей в доме должна быть библиотека, ты это учти.
        - Ма-а-а-а-ам! - возмутилась прекрасная маркиза. - Это же полной а-а-атстой! Библиотеки сейчас в телефонах!
        - Ясные так не считают, - невинно заметила я, отодвигая ненавистный суп. - Упорно вкладывают деньги в бумажные книги. Как в дорогой антиквариат, наверное.
        - Им виднее, - фыркнула и гордо вышла с кухни Анжелика.
        И через плечо добавила:
        - Они же странные.
        - Ой, пирог-то как раз и поспел, - запричитала тетя Неля, не давая спору разгореться. - Сейчас, сейчас чайку попьем…
        Бухнула входная дверь, в дом с громким криком ворвался дядя Гриша:
        - Умру от голода! Девчонки, чем у вас так вкусно пахнет?
        «Ивашечкой в простоквашечке», - мрачно подумала я, но обрадовалась дяди-Гришиному появлению.
        При нем тетя Неля должна ослабить свой следовательский напор, не очень-то дяде Грише понравится, если на его кухне чужие кровати и занавески будут обсуждать.
        Тетя Неля вытащила пирог из духовки, поставила противень на подставочку.
        В кухню снова заглянула Анжелика, бросила:
        - Пап, привет!
        - Привет, принцесса, - отозвался дядя Гриша, пододвигая к себе бадейку супа.
        - Я позже пирог попробую, - деловито объяснила, жуя на ходу жевачку Анжелика. - Мне до Таньки сбегать надо срочно.
        - Зачем? - взвилась тетя Неля, почувствовав подвох.
        - Ма-а-а-ам! - возмутилась Анжелика. - Сочинение за меня ты, что ли, писать будешь? А она книжку даст, там уже все написано.
        - Так бы и сказала, что по учебе, - успокоилась тетя Неля. - Долго только не ходи.
        А, по-моему, там на улице где-то поблизости и Димон бродит, уж слишком сильно от Анжелики вдруг духами запахло.
        - Пока, мам, пока, пап! - только ее и видели.
        - Ты, Алиска, не торопись, - велел подобревший после супа дядя Гриша. - Сейчас чаю с пирогом попьем, и я тебя до дома докину.
        - А ты не докидаешься? - забеспокоилась тетя Неля. - В рабочее-то время?
        - Так я на заправку поеду, - объяснила дядя Гриша. - Все законно.
        - Ну ладно, - убедилась, что в окружающем мире порядок, тетя Неля. - Ешьте, пейте, а я побежала в бутик. Клиенты не должны ждать.
        - Вот женщина, все успевает! - восхитился женой дядя Гриша. - Королева!
        Тетя Неля благодарно улыбнулась, стрельнула глазами - и тоже исчезла, вручив мне на прощание клетчатую сумку с залежавшимися нарядами.
        Я стала усиленно промывать рот чаем после лукового супа.
        Пирог был вкусный.

* * *
        На мое счастье дяде Грише было совсем некогда, он меня даже в Душкачан завозить не стал, высадил у деревни и угромыхал на своей водовозке обратно на работу.
        Я пошла к себе пешочком, не спеша.
        Разглядела то, что раньше как-то мимо меня проносилось: например, ворота гаража у дома номер двадцать четыре украшали мастерски нарисованные конские головы. Кони, оскалив зубы, яростно ржали. Над гаражом была выстроена голубятня, вся в резьбе. И на ее крыше, на специальных жердочках сидели белые голуби. На воротах, ведущих во двор, порхали резные бабочки. Сам дом тоже был украшен, и резьбой, и разноцветным сайдингом. Поленница дров окружала палисадник, как бастион. За дровами виднелись кусты облепихи.
        На углу у поворота в мой переулок стоял колодец, который Ярослав тогда чуть не своротил. Деревянный сруб, крыша на двух столбиках. Какая-то тряпочка на нем лежала. Я еще раз порадовалась, что у меня есть своя вода в доме, как же хорошо, что дядя Гриша работает на водовозке.
        Пошла по проулку. Горы за железной дорогой, за сором были нежно-голубого цвета, почти сливались с небом.
        Звонка, как выяснилось, не скучала. А месила тесто, сделанное из муки (пакет которой она нашла в старом кухонном шкафчике), воды, соли и растительного масла.
        На мой взгляд, для теста требуется более сложный состав продуктов: яйца там, или дрожжи, или молоко. Соду опять же, говорят, кладут, если дрожжей в тесте нет. Или специальный разрыхлитель из маленького пакетика.
        Но, чтобы не расстраивать гордую собой Звонку, которая уже налепила кучу маленьких лепешечек, я включила плитку, поставила на огонь сковородку и мы стали печь ее лепешки.
        К моему изумлению, они прекрасно испеклись, даже масла на сковороду подливать не потребовалось. И в горячем виде были очень вкусными!
        Голодная смерть Звонке при таком умении (если поблизости будут мука, вода, соль и немного масла) не грозила. Ясные снабдили ее не только д-р-р-р-евней р-р-родословной.
        - Ты не скучала? - забеспокоилась я.
        - Я не скучала. Я тебя ждала, - объяснила Звонка.
        - У нас теперь есть целая сумка тряпочек, с которыми можно играть, - показала я ей на модные дары от тети Нели.
        - Тр-р-р-э бьен, - солидно сказала Звонка и поправилась, - очень хор-р-рошо. Их можно р-р-резать?
        - Давай сначала посмотрим. Что же ты сразу «р-р-резать».
        Я раскрыла клетчатую сумку, стала доставать наряды и раскладывать их на спинке дивана. К сожалению, тетя Неля покупала у китайцев самое дешевое, яркое и блестящее. Поэтому ткани, из которых были пошиты вещи, были умопомрачительно синтетическими. И что-то в фасоне и отделке платьев, юбок и блузок отпугнуло покупателей.
        - Кр-р-расота! - одобрила Звонка.
        - Можешь резать, - вздохнула я, убедившись, что отсюда ничего выбрать ни для меня, ни для нее не получится. - Сейчас ножницы принесу.
        Пусть хоть поиграет, на лоскуты разберет. Все-таки при деле.
        Звонка - в моем севшем после кипячения свитере, новых просторных рейтузах, собравшихся гармошкой у щиколоток и уваренных шерстяных носках - ходила вдоль дивана, туда-сюда, и, склонив голову набок, смотрела на наряды. Что-то про себя соображала.
        Я поспешила за дровами.
        Когда зашла в избушку с охапкой дров - Звонка уже не ходила вдоль дивана, о нет.
        Она сидела на его пухлой спинке, поставив ноги в носках на сиденье, и упоенно расстригала по швам первый наряд.
        - Княженика, мы сделаем тебе платье! - пообещала она восторженно.
        Я вспомнила обведенные черным карандашом глаза. Ну что же, похоже, у меня появился не только личный стилист по прическе и макияжу, но и личный модельер-дизайнер.
        - А ты умеешь шить? - спросила я у Звонки осторожно.
        - Ты - умеешь! - решительно объяснила мне Звонка. - А я не очень. Ты сошьешь кусочки, а я скажу - как.
        - Хорошо, но только завтра! Сегодня у меня уроков много… - пришлось уйти в глухую оборону.
        Это же надо за маминой швейной машинкой в подполье лезть. Я ее туда из контейнера убрала - чтобы в доме была, но не на виду. Прямо в чехле поместила в плотный целлофановый пакет, чтобы она от сырости не испортилась.
        - Хор-р-рошо! - обрадовалась Звонка. - Мне еще долго р-р-резать!
        - Режь на здоровье, - махнула я.
        Все равно выбрасывать.
        Ладно, свитер хоть и болтается свободно на Звонке, зато теплый. Я тоже неплохой модельер.
        Печку мы снова топили сообща. Наконец в топке загудело.
        Звонка вернулась на диван, стала резать второе платье.
        Я занялась уроками.
        В избушке воцарилась сосредоточенная тишина.
        Я закончила, глянула на диван: Звонка уже не щелкала ножницами, она перекладывала нарезанное в одной ей понятном порядке.
        Я вышла из-за верстака, подошла к дивану. Из частей старых платьев Звонка составляла новые наряды.
        Я посмотрела.
        Подумала.
        Посмотрела.
        Подумала.
        Разыскала то самое платье, которое получила от тети Нели в качестве праздничного, и вручила Звонке:
        - Режь. Мы не будем мелочиться, и сделаем мне много платьев, ага?
        Звонка снова защелкала ножницами, а я полезла в подполье за швейной машинкой.

* * *
        Я вообще-то в шитье не сильна.
        Нет, я знаю, что если сложить два кусочка ткани, потом сунуть их под иглу, опустить лапку и нажать педаль - машинка их сострочит.
        Еще я знаю, что шов в начале и конце нужно закреплять, чтобы не разошелся - то есть, прострочить немножко вперед, потом назад, потом можно снова вперед - до конца строчки, где нужно опять немного назад и вперед.
        И шов - влажный - надо утюгом потом проглаживать, чтобы он разровнялся как надо. Только за синтетикой следить в оба глаза требуется: утюг нагреется чуть сильнее - и она вся скукоживается сразу.
        Да, еще на уроках труда нам говорили, что нельзя смотреть на иглу машинки, когда шьешь, нужно на лапку. Тогда строчка получится ровная.
        Вообще-то уроки труда здесь мне нравились: они проходили в специальной пристройке к школе, там была мастерская для девочек, со швейными машинками и утюгами, и мастерская для мальчиков, по-моему, столярная. А водить машины их учили в другом месте.
        На мой верстак можно было что хочешь поставить, места хватало. Швейная машинка поместилась там играючи.
        Я нашла мамину шкатулку для рукоделия, подобрала нитки по цвету. Намотала на шпульку. Катушку поставила сверху на специальный штырек, провела нить до иглы и даже не ошиблась ни разу! Проверила, как идет строчка. Ничего себе так. Терпимо.
        Звонка принесла с дивана два первых куска.
        - Надо сшить вот здесь! - важно показала она, где.
        - Хорошо, я попробую.
        Мы с машинкой присматривались друг к другу. Она все норовила зажевать капризную ткань, я не давала. С грехом пополам один шов мы сделали. Выглядело все это не ахти как.
        Но мне уже самой интересно стало, как дальше получится.
        Я сложила простыню в несколько раз, разместила ее на верстаке, подключила утюг. Намочила слегка шов, положила ткань на простыню и стала разглаживать. Синтетика быстро осыпалась, пришлось обметывать края строчкой «зигзаг», а потом опять проходить утюгом, чтобы не морщились.
        Результаты трудов я отдавала Звонке, - она снова раскладывала их по дивану. Смотрела. Что-то прикидывала.
        Потом все повторялось: я получала новые детали для сшивания, и машинка начинала стрекотать.
        Да, скучать со Звонкой точно не придется. Девушка попалась хозяйственная.

* * *
        Прошел день, другой, и я поняла, что жизнь вошла в некую устойчивую колею. Школа, избушка, печку затопить, еды сварить. Убраться. Уроки. Поработать швеей-мотористкой у юного модельера Звениславы Ясной. Почитать модельеру на ночь «Хоббита». Проследить, чтобы съела половинку яблока.
        Одно дело цеплялось за другое, на улице шел снег, избушка моя стала похожа на гриб с белой шляпкой.
        Дни съеживались, ночи - наоборот, становились все необъятнее. Темнота неохотно отступала утром и снова появлялась, едва день переваливал на вторую свою половину.
        Для начала мы сшили мне праздничное платье - и праздничное платье Звонке. Потому что какой смысл делать из тети-Нелиных тряпочек повседневные вещи? Хлипкая ткань не выдержит. А один раз блеснуть - это вполне по силам. Звонка осталась довольная результатом, особенно ей, по-моему, понравилось, что оба платья похожи: она их составила из частей одних и тех же нарядов. Потом уже Звонка начала придумывать платья из тех кусков, что остались. А я поняла, что когда мы дочитаем «Хоббита», то начнем читать сказку «Лоскутик и облако».
        Не за горами были выходные, и надо бы Звонку помыть, ведь раньше строго по субботам все мылись. Я где-то читала. Но топить баню в огороде… Неохота. И страшно. Наверное, проще в тазу ее искупать. Поливать сверху ковшиком теплой водой. Но сначала волосы - я уже приноровилась голову в кухонной раковине мыть, Звениславины косы тоже так можно выстирать. Не горячий источник, конечно, но чем богаты. Шампунь пока есть.
        Для двух готовых платьев я нашла плечики, мы повесили их около стеллажа. Звонка, когда проходила мимо, бросала радостный взгляд на свои творения и рычала:
        - Кр-р-расота!
        По мне, так лучше бы она оборачиваться поучилась. Но Звонка не хотела.

* * *
        В школе все шло ни шатко, ни валко.
        Прозрачная крепостная стена вокруг меня не исчезала. За этой стеной было так спокойно…
        Но все-таки шепот за моей спиной тихонько шелестел. Анжелика, видимо, постаралась.
        Обращать на это внимание не было никаких сил - я и без того считала минуты до конца уроков, чтобы как можно скорее попасть домой, убедиться, что со Звонкой все в порядке.

* * *
        Как-то незаметно настала суббота.
        Когда я вернулась из школы, мы устроили банный день. Вымыли Звонке голову, а потом и все остальное. Заодно и пол отдраили потом на кухне, там после помывки можно было плавать.
        Как я ни терла ее кудри полотенцем, они быстро сохнуть не хотели. Завились колечками, спиральками - а на ощупь оставались влажными. Велела ей далеко от печки не уходить, пока не просохнут окончательно.
        Звонка принялась скакать по дивану, то есть по витрине нашего ателье.
        Слово за слово - и разгорелся отчаянный спор, какой воротничок подойдет к новому сногсшибательному наряду, который мы вчера начали: от старой рубашки или от последнего еще нетронутого платья из клетчатой сумки.
        Раскладывали по спинке дивана и так, и так. Рубашкой сверху, сбоку и снизу. Прийти к согласию не удавалось.
        Шторы были плотно задернуты.
        И вдруг я услышала стук в окно. Не в то, которое на улицу, а в то, которое во двор.
        Мы со Звонкой замерли, как две испуганные мышки.
        - Прячься! - шепнула я.
        Звонка исчезла с дивана, забилась в убежище под кроватью.
        Стук повторился - нетерпеливый, требовательный, злой какой-то. Неотчетно вызывающий ответный прилив злости.
        Дернув простыню-занавеску, чтобы закрыть лежанку, я побежала к двери и - как была в тапочках - выскочила наружу, лишь накинула на ходу куртку.
        На нижних ступеньках крыльца стоял Анжеликин Димон.
        Вот уж кого не хватало!
        Я замерла на самом верху, у входа на верандочку.
        - Приветик! - радушно поздоровался Димон.
        Был он какой-то нервный.
        Непонятно, как он попал сюда - калитка-то закрыта. Похоже, перелез через забор.
        - Здравствуй…
        Я стояла и смотрела на него.
        Димон, похоже, сообразил, что я не собираюсь двигаться с места.
        Спросил, криво ухмыльнувшись:
        - В дом-то пустишь?
        Ему не было места в моем доме. Там Звонка, он ее перепугает до полусмерти. Да и вообще, даже без Звонки, там ему делать нечего. Это не его дом, тут ему не рады.
        Я покачала головой.
        - Нет.
        - Я серьезно! - возмутился Димон. - Холодно, блин.
        - У меня уборка, извини.
        - Алиса, брось ломаться. Он не вернется.
        - Почему?
        - Такие как он, к таким как ты, не возвращаются. Пусти меня.
        - У меня уборка, извини.
        Димон было двинулся вперед - и остановился.
        Я его не пущу. Там Звонка. У нее волосы до сих пор влажные, а она под кроватью сидит, там холодно.
        - Алиса, ты пожалеешь! - сорвался и перешел к угрозам Димон. - Ты еще прибежишь ко мне, а поздно будет! Вот увидишь. Я тебе помочь хотел, от чистого сердца. А ты!
        - Анжелике помоги, - посоветовала я равнодушно.
        Димон дернулся, развернулся резко - и пошел к забору. Перелазил он довольно неуклюже.
        Я вернулась в дом, закрыла дверь на крючок.
        Поняла, что зубы у меня стучат: не то от холода, не то еще от чего.
        Сволочь какая! Сначала, значит, надо оскорбить, унизить, а потом покровительственно по ушку потрепать, как дворняжку приблудную. Дескать, я - твой принц, чего ломаешься. Деваться тебе все равно некуда, кому ты такая нужна. Анжелике своей сказки рассказывай, нашел дурочку! Никогда нельзя верить тому, кто сначала тебя с грязью смешает, потом скажет, что выхода у тебя нет, а потом свою склизкую лапу предложит от чистого сердца. Оно такое же чистое, как я - белокурая!
        - Алиса, ты чего? - выбралась из укрытия Звонка.
        Я была в такой ярости, что, не подумав, ляпнула:
        - Да ничего. Ухажер тут один повадился, в дом норовил просочиться. Чуть в ледышку не превратилась, пока его не прогнала. Эх, умела бы ты оборачиваться, я бы так не боялась!
        А слово-то не воробей, вылетит - и не поймаешь…
        Глаза у Звонки стали виноватыми-виноватыми.
        Что я наделала!!! Калеку обвинила, что та не может здоровой быть. Осталось ее только куском хлеба попрекнуть, чтобы уж совсем наверняка добить. Глупая голова, несдержанный язык!
        Кинулась к Звонке, затормошила:
        - Да ерунда все, он ушел, давай срочно чай ставить!
        - Давай, - вежливо сказала Звонка.
        Она на глазах словно пятилась от меня, уползала в свою раковинку, замыкалась на все замочки.
        Ярость на дурака Димона была крохотной каплей по сравнению с тем океаном ужаса, что обрушился на меня.
        Что же делать? Сейчас от нее даже хвостика не останется, она, как колобок, укатится в свое укрытие и оцепенеет там. И эту ледяную корку не процарапаешь, не проколупаешь.
        - Давай танцевать! - в отчаянии предложила я. - Так я быстрее, чем от чая согреюсь!
        Кинулась к верстаку, к компу, нашла папку с музыкой и ка-а-а-к врубила на полную мощность древних колонок.
        - Смотри, как у нас на дискотеках танцуют! Я ходила здесь на такую. Знаешь, какая у меня юбка была? С бусинками!
        На дискотеках танцевали, конечно, не совсем так, но в глазах Звонки мелькнул интерес. Сначала маленький - но он разгорелся, как огонек на конце лучинки.
        Я думала, у меня голова оторвется от резких движений.
        Но все это было неважно - Звонка включилась в игру, мы скакали и кривлялись с ней, как буйнопомешанные. Какое же это было счастье - видеть и слышать, как она хохочет во все горло, прыгая, словно мячик.
        Очень скоро я не просто согрелась - спина у меня стала мокрая.
        - Антракт! - предложила я.
        - Это что? - спросила Звонка.
        - Перерыв в представлении. И буфет. Вот теперь я точно чаю хочу, в горле пересохло. С конфетками…
        - Какими?
        - А давай посмотрим в шкафу, с какими. Какие найдем - те и наши.
        В шкафу нашлись ириски.
        - Я думаю, вор-р-ротник от платья сделаем, - важно сказала Звонка, пока мы изысканно сервировали стол (две чашки, две ложки, конфетки на блюдце).
        - Хорошо, давай от платья отрежем. Он все равно там лишний, - радостно согласилась я, разливая чай по чашкам, - только, наверное, отложим это на светлое время суток. Завтра весь день в нашем распоряжении - и выкроим, и пришьем. А сегодня нам уже «Хоббита» читать пора, ведь Бильбо спасся от Горлума и положил кольцо себе в карман, но теперь у него нет ни пуговиц на жилете, ни друзей поблизости.
        - Но он же выкар-р-рабкается? - требовательно спросила Звонка.
        - Бильбо? Всенепременно! Ему же надо дойти до Одинокой Горы!
        - Сначала - до гномов, - уточнила дотошная Звонка. - Он вместе с ними идет. Что ему одному у Одинокой Гор-р-ры делать? Это же их дом.
        - Да, до гномов, ты права. Тем более, что до Одинокой Горы еще пилить и пилить, они же только Мглистые горы миновали.
        - И пони тепер-р-рь нет. У меня был пони.
        - Правда? А какой масти?
        - Как жженый сахар-р-р, - важно объяснила Звонка. - Кр-р-репыш его звали. На бочку мохнатую немножко похож. Гр-р-ранмама, то есть бабушка, когда у нас гостила, очень смеялась над ним.
        - Какая бабушка? - удивилась я. - Э-э-э… Папина или мамина?
        - Мамина мама.
        - Ничего себе!
        - Она мне в макушку р-р-разных заклинаний нашептала, - Звонка пальцем ткнула себя в темечко. - Чтобы они меня бер-р-регли. И видишь - бер-р-регут. Мы с тобой, а Лютый нас не нашел.
        - Повезло тебе с бабушкой.
        - Ага, - согласилась Звонка. - Знаешь, как она лихо на коне ездит? Никому за ней не угнаться!
        - Могу себе представить.
        Мы допили чай - я вручила Звонке половинку яблока, чтобы она грызла ее на диване, пока я читаю «Хоббита».
        Пока я споласкивала чашки - Звонка стянула со стеллажа книжку, нашла место, на котором мы остановились. Забралась на диван. Я - тоже. Забрала у нее книгу, начала с выражением читать.
        Бильбо, выбравшись из Мории, шел, шел каменистой тропой, не зная, где он и как найти гномов, и вдруг в одной из лощин на склоне, меж двумя огромными валунами увидел красный капюшон своего друга Балина…
        В окно снова постучали.
        Ярость поднялась с новой силой. Бросив книжку на диван, я схватила полено и кинулась к двери. Сейчас влуплю Димону поленом прямо в лоб, раз он человеческих слов не понимает! То-то он так легко ушел, видно рассчитал, что вернется попозже, не могу же я и ночью уборку делать, эта отговорка уже не сработает. А я не буду сейчас отговариваться, я сейчас сразу драться начну!
        Так разозлилась, что даже куртку не накинула. Отбросила крючок, толкнула дверь и, пылая от ярости, выскочила в темноту.
        За дверью стоял Ярослав.
        Я и забыла, какой он высокий…
        Он обнял меня, прижал к двери, начал неистово целовать. Полено грохнулось о пол верандочки.
        Он был обжигающе горячим, словно пламенем окутанным, а вокруг царил зимний холод. Спина моя, прижатая к двери, отчаянно мерзла, а лицо горело от поцелуев. Ярослав вжимался в меня, словно хотел, чтобы мы стали одним целым. Целовал жадно, умело. Наверное, я стонала, сметенная этим напором.
        Дверь затряслась - с той стороны в нее колотилась перепуганная Звонка.
        От медвежьих объятий Ярослава у меня уже кости трещали. Звонка дико кричала и билась в дверь, а он никак не мог от меня оторваться.
        Потом Звонкин крик резко умолк.
        Вот тут Ярослав выпустил меня, рванул дверную ручку, распахнул дверь до упора.
        Вместо Звонки перед дверью замерла, выгнув дугой спину и угрожающе урча, маленькая пушистая рысь. Кисточки на ее ушах гневно тряслись.
        Она все-таки превратилась! Она смогла!
        Ярослав не то запихнул, не то занес меня в избушку. Захлопнул дверь громко - я вздрогнула, обернулась на звук, а когда опомнилась, Звонка уже снова стала человечком, растерянным и обиженным.
        А я подумала, что сейчас самое время грохнуться в обморок, чтобы полежать спокойно, отдохнуть от всего. Но Ярослав сгреб нас со Звонкой в охапку - пара шагов, и мы уже барахтались на диване.
        Звонка щипала брата, дергала его за волосы, словно проверяя, он ли это.
        Я просто молча прижималась к нему, чувствуя, как меня колотит мелкой дрожью. Ярослав был все в том же камуфляже и в серой футболке, только весьма обтрепанных. Я уткнулась лицом куда-то ему под мышку и молча слушала, как стучит его сердце. Горячие волны шли по телу, выгоняя озноб, сладкие мурашки табунами бегали по позвоночнику. От него пахло дымом и лошадьми, снегом и металлом. Как же мне было плохо без него! Я подстраивалась под его дыхание, чтобы наши вдохи шли в унисон, мы туго переплелись, как два дерева.
        Развеселившаяся Звонка уже скакала по нам, как Тарзан по лианам, распевая какую-то лихую разбойничью песню. А у меня не было ни сил, не желания открыть зажмуренные глаза.
        - Не плачь, Княженика! - сказала вдруг Звонка.
        - Я не плачу, я радуюсь, - слезы из-под век побежали еще сильнее.
        Распухшие от поцелуев Ярослава губы горели.
        - Я же говор-р-рила тебе, что он вер-р-рнется! - возмутилась Звонка.
        - Говорила, - выдохнула я, прижимаясь к Ярославу еще плотнее.
        Ярослав ладонью начал вытирать мне слезы. Ладонь была жесткой.
        Мужчине - дым, а женщине - огонь.
        И чтоб в бою мой не споткнулся конь,
        Я должен знать, что юрту греет пламя,
        Как предками завещанное знамя…
        - напомнил он вслух, и я тоже вспомнила, какой был наш самый первый урок в дыму - но ведь я научилась-таки топить печку! И теперь у нас со Звонкой правильный огонь - в печке и правильный дым - из трубы.
        - Ловко ты то полено выкинул.
        Мы оба расхохотались, дико, как сумасшедшие, - а вслед за нами и Звонка.
        И тогда я окончательно поняла: мне не чудится, Ярослав вернулся, он со мной.
        Глава двадцать шестая
        ДОМОЙ
        
        Понемногу я согрелась, перестала дрожать.
        - Звонка, ты научилась здесь чайник включать? - спросил Ярослав.
        - Ага, - важно подтвердила Звонка. - Умею.
        - Поставь, пожалуйста. Есть хочу, как оборотень.
        Звонка спрыгнула с дивана, ускакала на кухоньку.
        Коварный Ярослав тут же подтянул меня повыше и снова начал целовать. А вот интересно, я правильно ему отвечаю или нет?
        Но Звонка быстренько вернулась.
        - Готово! Пойдемте делать ужин!
        Уходить с дивана так не хотелось…
        Но Звонка была настойчива.
        Пришлось нехотя встать.
        Чтобы накормить Ярослава, решили на скорую руку нажарить картошки, нарезав ее тоненькими ломтиками, чтобы быстрее прожарились.
        Они зашкворчали на сковородке, распространяя сытный запах.
        Я решила еще салат из морковки сделать, в компанию к картошке. Достала терку, почистила морковь.
        Ярослав следил за тем, чтобы картошка на сковородке не подгорала.
        Звонка несла караул у чайника.
        Когда чайник закипел и отключился, она требовательно спросила брата без всяких обиняков:
        - Ты убил его?
        - Он ушел в Поле, собака бешеная, - вздохнул Ярослав. - Хорошо подготовился. Мы долго его гнали, но он оторвался.
        - Плохо, - сурово сказала Звонка.
        - Плохо, - согласился ее брат. - Но тропа сейчас чистая. Это уже немало. И в этот раз он бежал без добычи.
        - Он вер-р-рнется.
        - Я знаю.
        Картошка дожарилась до нужной готовности. Я быстро натерла морковь, заправила ее солью, чесночком и остатками майонеза. Ужин был готов.
        Ярослав накинулся на него, как голодный зверь.
        - Уммм, вкусно… - пробурчал он.
        Мы со Звонкой не удержались и присоединились к нему, так аппетитно он ел.
        А я ни с того, ни с сего вдруг подумала, что на завтра у меня не половинка, а целое яблоко! Все мое, от кожицы до сердцевинки. Красота!
        - А ваши где? - спросила я.
        - Приводят дом в порядок, - объяснил Ярослав. - Звонка его на славу зачаровала, так просто не распечатаешь. Нужно чуть-чуть подождать…
        - А потом? - встряла Звонка.
        - А потом, мои милые дамы, мы отправимся на бал, посвященный празднованию для рождения княжны Звениславы Ясной, - церемонно сказал Ярослав. - Это будет правильный бал и начнется он в полночь.
        - Ур-р-ра! - обрадовалась Звонка. - А подар-р-рки вы привезли? У нас с Алисой есть платья! Я же знала, что мы будем пр-р-раздновать.
        - Какие платья? - заинтересовался Ярослав.
        Глядя на живописную Звонку (в свитере с чужого плеча и просторных рейтузах), я бы тоже удивилась, услышав про платья.
        - Кр-р-расивые! Я их пр-р-ридумала, а Княженика сшила, - похвасталась Звонка. - Пойдем, посмотр-р-рим. - Она схватила его за руку и потащила к стеллажу, где висели наши самодельные праздничные туалеты.
        - Сногсшибательные наряды, - дипломатично сказал Ярослав, пощупавший синтетический атлас и все понявший. - Вижу, что времени вы не теряли.
        - Конечно! - гордо подтвердила Звонка. - Мы бы еще больше сделали, если бы не Алисины ур-р-роки.
        - Я думаю, будет очень уместно, если вы наденете эти роскошные платья на сегодняшний праздник. Бабушки, кстати, тебя поздравляют, подарки от них приехали.
        - Можно пр-р-рямо сейчас нар-р-ряжаться? - обрадовалась Звонка.
        - Сейчас - рановато, - резонно заметил Ярослав. - Дома нарядишься.
        - А когда мы пойдем домой? Уже сейчас? - не отставала Звонка.
        - Погоди. Дай мне хотя бы отдышаться после долгого полета - во-первых. Папа с мамой готовят дом к празднику и лучше им пока не мешать - во-вторых. Ну и у нас с Алисой есть одно незаконченное дело - это в-третьих. Вот сейчас мы его закончим, потом соберемся и где-то в одиннадцать, либо в начале двенадцатого выйдем, - обстоятельно объяснил Ярослав.
        - Какое, какое дело? - зачастила Звонка.
        - Как какое? - изумился (похоже, притворно) Ярослав. - Ты еще спрашиваешь? Как маленькая? Мы же с Алисой не дочитали «Слово о полку Игореве»!
        - Не дочитали, - подтвердила я. - Хотя теперь я знаю вашу др-р-ревнюю р-р-родословную. Мне Звенислава ее рассказала.
        - У-у, торопыга! - расстроился Ярослав.
        - Сам тор-р-ропыга! - огрызнулась Звонка. - А я наизусть!
        - Приятно познакомится с такой очаровательной наизустью, - поддразнил Звонку Ярослав. - Но я рад, что ты вела себя как настоящая княжна из прославленного рода, не забывающая своих предков.
        - Да, я такая, - согласилась Звонка. - Я хорошо выучила.
        - Убирайте со стола, то есть с верстака, машинку, - попросил Ярослав. - Превратим мастерскую в библиотеку.
        Швейная машинка укочевала под верстак.
        Столешницу мы протерли тряпочкой, чтобы ни пылинки не осталось.
        Ярослав достал со стеллажа хрестоматию по древней русской литературе.
        Я включила лампу со стрекозами и бабочками. Звонка выудила лист для рисования. Повторялся заведенный порядок…
        Ярослав сел на свое место. Раскрыл учебное пособие на странице сто одиннадцать.
        Серая футболка его сейчас выглядела так, будто ее долго жевали не то кони, не то псы. Я только теперь снова смогла рассмотреть его как следует, до мельчайших черточек. Он сильно осунулся, прямо как в тот, первый на моей памяти раз, когда они преследовали Мстислава Лютого. Гордый прямой нос, четко очерченные губы. Горячие… Ярослав улыбнулся.
        Я вздохнула.
        Мы дочитываем «Слово» уже ПОСЛЕ поцелуев. Так куда завел нас этот спор? Ничего не понятно! Как теперь считать? Наши сегодняшние поцелуи - они засчитываются в те, что после «Слова», или потом мы снова будем целоваться уже по итогам чтения?
        - Давайте, начинайте, - поторопила нас Звонка. - Вы так до полуночи пр-р-росидите, молча.
        - Хорошо. Мы закончили на том, что Ярославна поднялась на стены Путивля, воззвала к Русской Земле - и бог показал князю Игорю путь домой. Оборотился князь Игорь, как дедами завещано, да и понесся к родному дому, Русской Землей оберегаемый.
        Ярослав взял простой карандаш, поставил цифру шестьдесят:
        60. А НЕ СОРОКЫ ВТРОСКОТАША:
        НА СЛ?ДУ ИГОРЕВ? ?ЗДИТЪ ГЗАКЪ СЪ КОНЧАКОМЪ.
        ТОГДА ВРАНИ НЕ ГРААХУТЬ,
        ГАЛИЦЫ ПОМЛЪКОША,
        СОРОКЫ НЕ ТРОСКОТАША,
        ПОЛОЗИЮ ПОЛЗАША ТОЛЬКО.
        ДЯТЛОВЕ ТЕКТОМЪ ПУТЬ КЪ Р?Ц? КАЖУТЪ,
        СОЛОВИИ ВЕСЕЛЫМИ П?СНЬМИ
        СВ?ТЪ ПОВ?ДАЮТЪ.
        - А то не сороки встрекотали: на следу Игоря ездит Гзак. И Кончак с ним. Ищут беглеца, смотрят, слушают. Но тогда и вороны замолкли, и сороки не гомонили, не кружили над Игорем, ползком только ползали, тихонько затаившись.
        Рыщут в поле Гзак с Кончаком, следы ищут, а дятлы Игорю стуком путь к реке показывают, соловьи веселыми песнями рассвет оповещают. Ушел князь Игорь от преследователей.
        61. МЛЪВИТЪ ГЗАКЪ КОНЧАКОВИ:
        «АЖЕ СОКОЛЪ КЪ ГН?ЗДУ ЛЕТИТЪ -
        СОКОЛИЧА РОСТР?ЛЯЕВ?
        СВОИМИ ЗЛАЧЕНЫМИ СТР?ЛАМИ».
        РЕЧЕ КОНЧАКЪ КО ГЗ?:
        «АЖЕ СОКОЛЪ КЪ ГН?ЗДУ ЛЕТИТЪ,
        А В? СОКОЛЦА ОПУТАЕВ?
        КРАСНОЮ ДИВИЦЕЮ».
        И РЕЧЕ ГЗАКЪ КЪ КОНЧАКОВИ:
        «АЩЕ ЕГО ОПУТАЕВ? КРАСНОЮ Д?ВИЦЕЮ,
        НИ НАМА БУДЕТЪ СОКОЛЬЦА,
        НИ НАМА КРАСНЫ Д?ВИЦЕ,
        ТО ПОЧНУТЪ НАЮ ПТИЦЫ БИТИ
        В ПОЛ? ПОЛОВЕЦКОМЪ».
        - Молвит тогда Гзак Кончаку: «Ежели сокол к гнезду летит, соколенка его расстреляем злачеными стрелами». Отвечает Кончак Гзаку: «Ежели сокол к гнезду летит, опутаем-ка его соколенка красной девицей». И говорит Гзак Кончаку: «Если опутаем мы его красной девицей, то не будет нам ни соколика, ни красной девицы, и начнут нас птицы-соколы, князья русские, бить в Поле Половецком».
        Мне и словечка вставить не удавалось, да и вроде бы не о чем пока было спрашивать.
        62. РЕКЪ БОЯНЪ И ХОДЫ НА
        СВЯТЪСЛАВЛЯ П?СНОТВОРЦА
        СТАРАГО ВРЕМЕНИ ЯРОСЛАВЛЯ,
        ОЛЬГОВА КОГАНЯ ХОТИ:
        «ТЯЖКО ТИ ГОЛОВЫ КРОМ? ПЛЕЧЮ,
        ЗЛО ТИ Т?ЛУ КРОМ? ГОЛОВЫ». -
        РУСКОЙ ЗЕМЛИ БЕЗЪ ИГОРЯ!
        - Изрек некогда Боян, переходя к старым дедовым временам Ярославовым, о которых он пел, песнотворец Святославов, призывая кагана Олега, Олега Святославлича, внука Ярославова, домой с чужбины, желая видеть его на родной земле: «Тяжко тебе, голова, без родных плечей, зло тебе, тело, без головы!» Так было тогда, в те времена, так и сейчас Русской Земле - без Игоря.
        63. СОЛНЦЕ СВ?ТИТСЯ НА НЕБЕС? -
        ИГОРЬ КНЯЗЬ ВЪ РУСКОЙ ЗЕМЛИ.
        Д?ВИЦИ ПОЮТЪ НА ДУНАИ, -
        ВЬЮТСЯ ГОЛОСИ ЧРЕЗЪ МОРЕ ДО КИЕВА.
        ИГОРЬ ?ДЕТЪ ПО БОРИЧЕВУ
        КЪ СВЯТ?Й БОГОРОДИЦИ ПИРОГОЩЕЙ.
        СТРАНЫ РАДИ, ГРАДИ ВЕСЕЛИ!
        - Солнце сияет с небес - князь Игорь в Русской Земле. Поют от счастья девицы на Дунае, вьются их звонкие голоса аж через море до Киева. Игорь едет по Боричеву взвозу к святой борогодице Пирогощей. И едет он туда не просто так.
        - Я знаю, знаю, мне надо спросить, почему к Пирогощей? - обрадовалась я.
        - Спроси! - попросил Ярослав. - Пожалуйста, спроси!
        - Почему Игорь едет ко святой Богородице Пирогощей? Есть другие богородицы? А что такое Боричев взвоз?
        - Начнем с конца. Боричев взвоз теперь называют Андреевским спуском, - улыбнулся Ярослав. - Это одна из самых древних дорог Киева. Помнишь златоверхий терем в Киеве на горах из мутного сна Святослава?
        - Ага. Так, в общих чертах.
        - Вот Андреевский спуск, крутой, каменистый, и ведет как раз с этих гор, от княжеского города вниз, к Подолу. Наверху Святая София всеми своими золотыми куполами сияет, однако же Игорь едет к Пирогощей, обходит Святую Софию стороной. Почему так? Интересно?
        - Интересно, - подтвердила я. - Он что, мог еще в другие церкви заехать?
        - Сколько угодно. Святая София - главный храм на Руси. Божью Премудрость он миновал.
        Десятинная церковь Святой Богородицы - самая старая каменная церковь Киева, он и ее проехал.
        Кроме Десятинной и Пирогощей есть еще храм Богородицы Влахернской. Там он не показался.
        Мы не видим ни пышного приема у великого князя Святослава, ни торжественного въезда на киевские горы.
        И это в то время, когда страны рады, грады веселы, а девицы поют так заливисто, аж через море слышно.
        А вот к Пирогощей князь Игорь едет прямиком из златоверхого великокняжеского терема, спускается по крутому Боричеву.
        Едет в ту самую церковь на торгу, где собираются и киевские купцы, и простой люд. Ему НАДО было там показаться. Понимаешь, почему?
        - Не совсем, - честно сказала я.
        - Как только Игорь появится в церкви Богородицы Пирогощей, там, где купцы, там, где люд киевский, когда все его увидят собственными глазами, убедятся, что он бежал, что он в Русской Земле, живой и невредимый, здесь, у Пирогощей святым иконам поклоны бьет, как ни в чем не бывало, - вот тогда цены на пленников, на тех, кто остался у половцев, сразу упадут.
        И пленники начнут возвращаться из полона, потому что половцы ведь отказывались их продавать, пока неподъемный выкуп за Игоря не дадут.
        Кто посредник в Поле между русскими и половцами?
        Купцы.
        Где они собираются?
        У Пирогощей.
        Игорь как был одним из лучших полководцев Руси, так им и остался.
        И едет туда, куда надо ехать в первую очередь. Святославличи своих не бросают.
        За Игоря требовали тогда две тысячи серебряных гривен, за Всеволода - тысячу. А как освободился Игорь, за Всеволода стали уже не тысячу, а двести гривен просить или двести пленных половцев. В пять раз разница, такой выкуп можно поднять. На пленных его и обменяли.
        Вернулся из Поля и Владимир Игоревич, с Кончаковной и народившимся сыном. А молодую жену его князь Игорь потом шутя Свободой называл.
        - Правда? - не поверила я. Свобода Кончаковна - круто!
        - Правда. Ты думаешь, наши шутить не умеют?
        - Я такого не думаю! - отперлась, на всякий случай, я. - Свобода - так Свобода.
        - Вот мы и подошли к окончанию, - стал серьезным Ярослав.
        64. П?ВШЕ П?СНЬ СТАРЫМЪ КНЯЗЕМЪ,
        А ПОТОМЪ МОЛОДЫМЪ П?ТИ:
        «СЛАВА ИГОРЮ СВЯТЪСЛАВЛИЧЮ,
        БУЙ ТУРУ ВСЕВОЛОДУ,
        ВЛАДИМИРУ ИГОРЕВИЧУ!»
        ЗДРАВИ КНЯЗИ И ДРУЖИНА,
        ПОБАРАЯ ЗА ХРИСТЬЯНЫ
        НА ПОГАНЫЯ ПЛЪКИ!
        КНЯЗЕМЪ СЛАВА А ДРУЖИН?!
        АМИНЬ.
        - Прежде старых князей славили, пришло время молодым князьям славу петь: «Слава Игорю Святославличу, Буй Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Да здравствуют князья и дружина, бившиеся за христиан с полчищами язычников. Князьям слава, дружине слава! Воистину так».
        - Но ведь дружина полегла… - робко сказала я.
        - И что? Славят и живых, и мертвых по славным их делам. Звенела слава в Киеве - а теперь по всей Земле Русской звенит. Истинная слава, «Словом» поведанная.
        - Так кто же написал «Слово о полку Игореве»? - заныла я.
        - А это не ваше дело, дорогие потомки, - твердо сказал Ярослав. - Прочти внимательно - и сама поймешь. А я ничего не скажу. Автор «Слова» потому и жив до сих пор - в моем времени - что мы, Святославличи, молчать умеем.
        «А поцелуи?» - вертелось у меня на языке. Но как при Звонке спросишь? Она тут же под боком, чутко слушает наш разговор.
        Даже не верится, что мы «Слово» прочитали. Я думала, нам всей зимы не хватит…
        - У тебя лицо грустное, - заметил Ярослав.
        - Мы читали-читали, и вдруг конец… - сказала чистую правду я.
        - Это не конец, это - начало. Вот увидишь, - туманно пообещал Ярослав. - И очень хорошо, что мы уложились в отведенное время: уже пора выходить.
        - Уже?
        Время выкинуло хитрую штуку, умудрилось пройти совсем незаметно. Как всегда, когда Ярослав рядом.
        - Пора! Пора! - зазвенела его сестрица.
        А я подумала, что сейчас на улице снега - по колено, если не по бедро. В избушку мы со Звонкой пришли, когда первый снегопад только-только начинался, тогда она в лаковых туфельках прошла, а сейчас как?
        - У Звонки другой обуви, кроме праздничных туфлей, нет, - сказала я.
        - Не страшно. До тропинки я вас на крыльях донесу, а дальше Звонка на мне поедет.
        - А почему только до тр-р-ропинки? - опередила меня Звонка.
        Я, вообще-то, тоже хотела это спросить, вспомнив, как легко меня Ярослав донес тогда до школы.
        - Силы не те, - смущенно улыбнулся Ярослав. - Поизмотался в пути, отдохнуть надо. Совсем из дедовой славы выскочил. Но до тропы меня хватит. Собирайте свои бальные наряды. Туфельки, Алиса, не забудь. Они целы?
        - Не то слово, - я нашла и поставила бальные туфельки прямо на верстак. Засияли, поймав свет от лампы, разноцветные камушки. - У меня появился не только личный модельер, но и личный чистильщик обуви - видишь, как камни надраены?
        - Сейчас проверю, - строго сказал Ярослав, вертя туфельку в руках.
        - Я хорошо почистила! - громко возмутилась Звонка. - Даже зубной щеткой!
        - Своей или Алисиной? - невинно спросил Ярослав.
        - Не скажу! - надулась Звонка. - Я все равно потом помыла.
        А я подумала, что «многие знания - многие печали», пусть уж я останусь в блаженном неведении, чем она туфли чистила.
        - Сейчас пакет под платья найду, - пообещала я и сбежала на кухоньку, чтобы тихонько посмеяться там за печкой.
        Ярослав со Звонкой, оставшиеся за верстаком, продолжали с удовольствием препираться.
        Отсмеявшись, в кухонном шкафу я разыскала пакет подходящего размера, вернулась с ним. Платья мы сложили в него прямо с плечиками, а на самое дно убрали туфельки, хранящие Звонкины тайны. Туда же, в пакет, отправились мои белые колготки, отстиранное кружевное платье одной юной княжны, косметичка, расческа, белье, купальник и всякие нужные мелочи. Поколебавшись, Звонка опустила в пакет и калейдоскоп.
        - Я в руках нести хотела, - объяснила она. - Но если мы на Ярославе, пусть калейдоскоп летит в пакете, чтобы не выронить.
        Осталось одеться для улицы.
        Ежу понятно, что на мои шерстяные носки натянуть свои туфельки Звонка никак не могла. Поэтому мы заставили ее надеть свои белые колготки, на них рейтузы, обуть туфли.
        У меня был пуховик. Синтепоновый.
        У Ярослава - его куртка, сброшенная им еще тогда.
        У Звонки - мой свитер, что, конечно, явно было недостаточно. Шапку вязаную я ей нашла, пусть и не с таким роскошным помпоном, как тот. А вот где взять куртку, чтобы надеть на свитер? Дяди-Гришину непробиваемую телогрейку не хочется лишний раз трогать.
        - Давай ее в красное покрывало закутаем, - предложил Ярослав. - Оно у тебя шерстяное, его хватит.
        - Давай, - не без сомнения согласилась я.
        Пошла снимать покрывало.
        Пока снимала, решила, что таки да, это лучше. Если завернуть Звонку в телогрейку, то от именинницы куревом будет тянуть, как от старого спитого забулдыги. А покрывало пахнет шерстяным покрывалом.
        Мы оделись, закутали Звонку в сложенное наискосок, как шаль, покрывало, Ярослав подхватил наполненный пакет.
        Я погасила свет, мы вышли на верандочку, закрыли дверь на замок. Ключ отправился в карман пуховика.
        Выбрались на крыльцо. Темная ночь, Душкачан спит.
        Ярослав обхватил нас со Звонкой, миг, - и мы уже летим! Непонятно как, но летим в небе, а под нами белый снег, и темные дороги, и накрытые шапками дома, и баррикады поленниц.
        Поднялись выше, перемахнули трассу - и по мягкой дуге опустились в лощину.
        Прямо в снег.
        Ярослав быстро подхватил Звонку, одним махом посадил себе на шею. Покрывало окутывало их, превращая в диковинную маскарадную фигуру.
        Я подняла упавший пакет. Ярослав крепко взял меня за руку и, оставляя глубокие следы в снегу, мы пошли, точнее побрели, в сторону дома Ясных.
        С Ярославом даже в ночном лесу было не страшно. Хотя, конечно, когда мы проходили то место, где ждал тогда в засаде Мстислав, было жутко. И неприятно.
        Ярослав еще сильнее сжал мою руку, словно говоря: «Не бойся!»
        А вслух сказал:
        - Смотри!
        Я посмотрела вперед - там, посреди нетронутой снежной перины была тщательно разметена тропинка. Для нас. Мы выбрались на нее, зашагали быстрее. Страшный овраг остался позади.
        Вот и пролом в каменной стене, соткавшейся из воздуха перед Ярославом.
        Ярослав обнял меня левой рукой, прижал к себе посильнее - и мы шагнули за стену, во владения Ясных.
        Я обернулась - в холодном лунном свете пролом затягивался. На его месте возникал каменный монолит, ножа в щелочку не просунешь.
        Мы прошли немного, поднялись по пологому склону - и остановились.
        Перед нами сиял теплыми огнями снизу доверху, до стеклянной оранжереи на крыше, сказочный замок Ярослава и Звонки. Здесь снова была жизнь!
        Все вернулось. Парила теплая речка, вытекающая из-под стеклянного купола, вился дым над банькой на краю обрыва. Волшебное окно библиотеки было похоже на зеркало, в котором отразились луна и звезды.
        Тропа увела нас влево, и скоро стали видны светящиеся призывно матовые шары, окаймляющие площадь перед главным входом, выметенную до блеска, лишь сугробы выше человеческого роста по ее краям показывали, сколько снега пришлось убрать.
        - Вот непременно им надо, чтобы с главного входа, - пробурчал Ярослав, и я была с ним полностью согласна: наша троица сейчас так залихватски выглядит, что заходить в приличный дом нужно только с черного входа при погашенных фонарях.
        Ярослав спустил Звонку на землю, точнее, на вылизанную брусчатку.
        Звонка подобрала, как смогла, покрывало, чтобы оно не волочилось по земле, и первая помчалась к входу. Молча. Со стороны казалось, что ожил и убегает стожок на тонких ножках.
        Я порадовалась, что голова у нее чистая, сегодня отмытая. Можно смело в макушку целовать.
        Ярослав так и продолжил меня обнимать, только пакет забрал.
        - Пусть несется, - сказал он. - Далеко не убежит. Праздничные платья-то у нас! Посмотри, только осторожно, у окон все наши собрались, глазеют.
        Я бросила быстрый взгляд на окна дома, - а там, у окон, и правда стояли люди.
        - Пойдем, как будто на нас никто не смотрит, - предложил Ярослав. - Тоже мне, устроили представление. Не бойся, мы как войдем, так сразу к бассейну отправимся.
        - Хорошо, - согласилась я. - Веди к воде самой короткой дорогой!
        Но Ярослав, сделавший пару шагов, вдруг остановился.
        - Что случилось? - встревожилась я.
        Мы застыли почти в центре площади.
        - Да ничего страшного, - сказал Ярослав, а с места не сдвинулся. - Просто - раньше Звонка рядом вертелась, а в дом войдем, к Звонке вся семья да дружина еще вдобавок присоединится. Опять никакой возможности…
        - Никакой возможности что? - не поняла я.
        - Узнать, понравилось ли тебе, как я целуюсь? - сурово спросил Ярослав. - Только честно? Не жалей меня.
        - Не распробовала, - буркнула я, краснея.
        Я и правда не распробовала! То Звонка кричит, то чайник вскипел…
        - Понял, - скупо сказал Ярослав и шагнул вперед.
        Быстрыми шагами, увлекая меня за собой, пересек площадь, каким-то чудом, не выпуская ни меня, ни пакета, распахнул дверь - и как только мы очутились в мягко подсвеченной прихожей, он швырнул пакет куда подальше, обнял меня, поставил на низенькую обувную скамеечку, чтобы самому не наклоняться, и снова начал целовать, бессовестно пользуясь тем, что мы пока одни.
        - А теперь распробовала?
        Я кивнула. И добавила:
        - Понравилось.
        - Правда?
        - Правда.
        Хорошо, что у них тут свет приглушенный, не так заметно, что вся пунцовая от смущения.
        - Шапку-то можно снять?
        Ярослав сам снял с меня вязаную шапочку, расстегнул пуховик.
        Я освободилась от ботинок, переобулась в знакомые уже вышитые цветами балетки.
        Ярослав, крепко держа меня за руку, пошел по дому прямо в носках. Почти бегом мы добрались до бассейнов под куполом.
        А Звонка уже вышагивала там по краю той чаши, где вода не такая горячая, красуясь в купальных плавках с ромашками.
        - Я сказала, чтобы нас не видели, пока мы не нарядные! - доложила она.
        - Разумно, - одобрил старший брат.
        Звонка крутнулась на пятке и прыгнула в воду.
        - Купаться мы можем минут двадцать, - сказал Ярослав. - А потом пора переодеваться. Начинай, а я пакет в Звонкину комнату отнесу. Только снова не засни.
        - Ничего не обещаю, - вытащила я купальник из пакета и принялась закручивать волосы в высокий пучок, чтобы не намокли.
        - Звонка, тормоши Алису, чтобы не заснула, - велел Ярослав и исчез. - В горячую воду лучше не забирайтесь, плещитесь в теплой.
        По лесенке я опустилась в каменную чашу. Вода природного источника мягко обволокла, сняла все беды, все тяжести с моих плеч - унесла их из-под купола и обрушила с обрыва на холодные скалы, раздробив на мириады капель.
        Я неторопливо плыла от одного края чаши к другому, как вдруг что-то большое и быстрое пронеслось по дну, и Ярослав вынырнул прямо на моем пути. Мокрые волосы прилипли ко лбу, капли покрывали широкие, развернутые плечи.
        - Медленно плывешь!
        - Зато не сплю.
        Я обогнула его и, оказавшись за спиной, обхватила руками за шею.
        - Покажи, как надо быстро.
        - Пожалуйста.
        Ярослав раздвигал воду широкими мощными гребками. А я плыла на его спине. Это было здорово, так точно не заснешь! И я никогда еще так быстро не плавала. И обнимать его крепко было сплошным удовольствием.
        Купол над нами, чистый-чистый - пропускал звездный свет.
        - Пора выходить, - подвез меня прямо к лесенке Ярослав. Отпускать его не хотелось.
        Но пришлось.
        Звонка уже выбралась, закуталась в махровый халат.
        Поднялась на край чаши и я. Тоже запахнулась в халат, накинула капюшон. Вот бы устроить день рождение Звонки прямо тут, в теплой воде.
        - Идите, я к вам зайду, - продолжил плескаться Ярослав. - Надо же, как я соскучился по нашему источнику…
        Мы со Звонкой поднялись на второй этаж. По пути опять никого не встретили, словно в доме были только мы. Но ведь это не так! Я собственными глазами видела людей у окна.
        Распахнули дверь в Звонкину комнату - на кровати лежали, тщательно расправленные, наши невообразимо прекрасные платья для принцесс.
        - Это он хор-р-рошо придумал! - одобрила Звонка. - Какая кр-р-расота получилась!
        Я скинула туфли, с наслаждение прошлась по ковру - как в тот раз, когда проснулась здесь.
        Звонка, между тем, уже натянула на себя платье. Теперь его требовалось застегнуть на спинке и завязать пояс пышным бантом. Расплести ее косы и расчесать, чтобы лежали красивыми волнами. Найти ленты. И чистые белые колготки. И новые туфли.
        Правда, отыскать это все было нетрудно, ее гардеробная была тут же, за стенкой. С большим зеркалом, с подсветкой, со всем, что нужно. Я даже нашла подходящую нижнюю юбку из тонкой хлопчатобумажной ткани, заставила Звонку ее надеть. И платье стало пышнее, и не надо волноваться, что синтетика наэлектризуется о колготки и прилипнет к коленкам. У меня эту же роль должен был сыграть белый сарафан. (Ну и, конечно же, антистатиком из баллончика я наши наряды тоже попшикала).
        Звонка вертелась перед зеркалом, придирчиво себя осматривая. Смешная! У нее в гардеробной висят платья из бархата, из настоящего шелка, из настоящего кружева, очень красивые и качественные. Наверное, в Париже купленные. А она радуется самоделке, которую мы собрали из ярких блестящих дешевок, расползающихся от одного только взгляда на них.
        Китайские шелка пока что вели себя прилично. Я подумала, что после бала наши платья превратятся в тыквы. Главное, чтобы сейчас они продержались часа три.
        - Княженика, скор-р-рее одевайся! - велела Звонка, убедившись, что прекрасна со всех сторон.
        В отличие от торопыги Звонки, я не стала спешить. Еще чего.
        Сначала надела белые колготки и бальные туфельки - чтобы лишний раз потом не нагибаться. Белый сарафан - в качестве нижнего платья. А уже потом очень осторожно натянула на себя роскошь собственного производства. Ничего, к счастью, не лопнуло, не разошлось.
        - Княженика, ты как кор-р-ролева из книжки! А я как твоя сестр-р-ра, - одобрила Звонка. - Только подол нужно поправить.
        Она быстро расправила завернувшийся волан.
        - Давай, теперь я тебя застегну.
        - Лучше я, - послышалось от двери.
        Там стоял Ярослав, уже полностью одетый в черное с белым. Только волосы были влажными.
        - Вы мне позволите?
        Ярослав приблизился. Эх, были бы мы сейчас одни…
        - Только остор-р-рожно! - предупредила его Звонка. - Мы же сами сделали!
        - Я постараюсь, - пообещал Ярослав. - А ты достань свою шкатулку с украшениями, будем Алисе прическу создавать.
        - Сейчас! - кинулась за шкатулкой Звонка. - Я быстр-р-ро!
        Ярослав застегнул меня, завязал пояс так же, как Звонке. Легонько потянул за прядку волос.
        - К этому платью бальных перчаток не хватает, - заметил он. - Но не все сразу. Кстати, начало праздника будет немного театральным, но ты не бойся.
        - Я постараюсь. А что вы там задумали?
        - Сейчас увидишь, - судя по голосу, Ярослав улыбался. Повернуться, и посмотреть на него не было никакой возможности: он уже начал колдовать над моими волосами.
        - Ты непр-р-равильно! - вдруг раздался отчаянный крик Звонки. - Надо не так!
        Чуть ли не отпихнув брата в сторону, Звонка начала показывать, что он сделал неправильно.
        Караул, сейчас вообще без прически останусь!
        К счастью, Ясные быстро договорились над моей головой. Звонка командовала, а Ярослав делал. Примерно так же, как я шила платья по ее указаниям. Не девица, а готовый продюсер.
        Очень скоро на меня из-за моей невообразимой красоты смотреть было так же сложно, как на солнце в полдень. Тетя Неля рыдала бы сейчас от гордости за меня и за свои платья, которые в прежнем виде никто покупать не хотел. Если бы увидела.
        - Пора, - сказал Ярослав. - Пойдемте, милые дамы. Я должен ввести вас в зал. Придерживайте подолы, чтобы не запнуться. Мы спустимся парадной лестницей.
        Звонка величественно кивнула. Она сейчас куда больше походила на королеву из книжки, чем я. Например, из сказки «Двенадцать месяцев». Звонка, придерживая платье, как велел брат, церемонно шла впереди нас мелкими шажками и, глядя на нее, было невозможно поверить, что обычно она скачет чище любого зайца.
        Ярослав снова держал меня за руку, словно сомневался, что я пойду добровольно.
        Мы спустились по лестнице и спустились благополучно: ни один подол не пострадал. Теперь Ярослав вел нас обеих. Меня с правой стороны, а Звонку с левой.
        Двери в большой каминный зал были открыты. Слышалась негромкая музыка.
        Ярослав торжественно ввел нас под своды зала.
        Я так разволновалась - почти как в мой первый школьный день, - что поначалу ничего не видела. «Не наступить на подол…» - вот и все, что осталось в голове.
        В эту ночь в зале собрались все, кто присоединился к Ясным в их долгом путешествии во времени. Самые верные им люди.
        Столы в зале под светильником-кораблем были выставлены в виде буквы «П». Князь Святослав Ясный со своей княгиней сидели во главе, за короткой перекладинкой буквы «П». И около них пустовали места - для нас.
        Люди за столами были одеты примерно так же, как Ярослав. Ни тебе расшитых шелковых рубах навыпуск, ни кольчуг, ни полосатых портов. То есть это был все-таки не пир двенадцатого века, а праздник девятнадцатого. Сначала я немного удивилась, видимо, надеялась увидеть дружину отца Ярослава при полном параде, но потом одернула себя: и в кольчуге за праздничный стол не садятся, да и праздник этот для Звонки, а она у них в девятнадцатом веке родилась. Да и вообще, разве это важно.
        Ярослав по свободному пространству вывел нас в центр. Отпустил виновницу торжества.
        Звонка порхнула вперед, важно сделала реверанс. И затарахтела по-французски.
        - Очень хорошо, - отозвался ее отец. - Мы рады видеть вас такими прекрасными, милые дамы. И рады, что время разлуки вы провели с большой пользой.
        - Ага, - подтвердила Звонка. - И вообще у Алисы дома хорошо жить. У нее мультиков много. И подполье большое.
        За столами рассмеялись.
        - Прошу вас за стол, - сказала Любовь Ивановна. - И давайте начнем.
        Ярослав провел нас к нашим местам. Мы сидели со стороны его отца, Звонка заняла место рядом с матерью.
        Пир начался!
        Я смотрела строго в тарелку. Мне было как-то не по себе. Может быть, если это празднование было бы не сегодня, а завтра, я бы лучше подготовилась, как-то привыкла - но столько событий за один вечер…
        - Не зажимайся так, - шепнул Ярослав. - У тебя такое лицо, словно перед расстрелом. Все хорошо, каленые стрелы спрятаны, здесь все свои.
        - Я все равно стесняюсь.
        - Не надо стесняться, надо радоваться, - попросил Ярослав. - Все вместе, все живы, все здоровы. Поверь мне, это стоит отпраздновать. Если ты не хочешь сегодня познакомиться с нашими людьми - и не надо. Тем более, что скоро мужчины уйдут в дружинный дом, чтобы уж там попировать без помех. Но для нас, для Звонки очень важно, что мы все здесь. Смотри, что сейчас будет.
        - А куда смотреть? - заволновалась я.
        - На корабль, - посоветовал Ярослав.
        Я подняла голову от тарелки.
        Огромный, сияющий огнями корабль на глазах стал гаснуть. В зале воцарился полумрак - только в камине пылало целое бревно, да на столах, как папоротник в Иванову ночь, начали загораться светильнички.
        Вот так стало куда уютнее. И я сразу почувствовала себя значительно свободнее. Да и, похоже, не только я.
        На весь зал раздался веселый смех Звонки, да и за другими столами заговорили куда оживленнее.
        И еда сразу стала куда вкуснее, уж не знаю, почему.
        - Пора в хоровод, - сказал Ярослав.
        - Это же детская забава! - возмутилась я.
        - Так у нас и детский праздник, - оторвал меня от тарелки Ярослав.
        Князь Святослав тоже поднялся, подал руку своей княгине.
        Зазвучала музыка - другая, не та, что встречала нас, когда мы входили в зал. Она была какая-то варварская, что ли… Нет, не варварская - древняя. Грубоватая, но очень зажигательная. Будоражащая душу. Резко голосила дудка, бухал барабан, звенел какой-то струнный инструмент.
        Места в зале хватало и для столов, и для хороводов. С одной стороны меня держал Ярослав, с другой крепко взял за руку Святослав Всеволдович, Звонка между двумя огромными силачами казалась крохотной цветочной феей, молочное платье Любови Ивановны, наверное, не то, другое, опалово светилось в темноте.
        Вот это был хоровод! Стремительный, неудержимый. Мои руки то взлетали вверх, то опускались, совсем без моего участия. Робость куда-то улетучилась, осталась одна радость, как и хотел Ярослав. Этот хоровод и, правда, объединял всех в зале. Он становился все быстрее и быстрее - пока вдруг не распался и Ярослав не закрутил меня, как вихрь пушинку.
        - Это чтобы ты не упала от неожиданности! - невинно объяснил он. - Запуталась бы в подоле - и платье бы не выдержало.
        Я не успела ему ответить, потому что в зал вкатили торт на тележке! Он и правда был ростом с именницу. Которая начала носиться вокруг него, как пчела у цветка.
        Шесть больших свечей - короной - горели на главной башне этой крепости.
        - Он же испортился! - ахнула я.
        - Не-а, не испортился. Звонка так хорошо все зачаровала, что торт нас дождался.
        - Я все пр-р-р-равильно сделала! - подтвердила юная волшебница, первой подставляя тарелку. - Вот еще, тор-р-рта лишиться! А давайте, я буду есть, а вы танцевать.
        - Это почему же? - изумились мы с Ярославом почти хором.
        - Чтобы удовольствие было больше, - объяснила Звонка. - Я-р-р-р-рослав р-р-рассказывал, как вы кр-р-расиво вальс танцуете. Чей сегодня пр-р-раздник, мой или ваш?
        Я и не заметила, когда мы в зале остались одни - освещенный торт притягивал внимание. Да и Звонка тоже. А между тем кроме нас здесь осталась только Любовь Ивановна, мужчины ушли. В полумраке она, раскрасневшаяся после хоровода, счастливая, выглядела совсем юной.
        - Взрослые штурмовать эту крепость будут позже, - сказала она. - Наслаждайтесь пока. А я присоединюсь к остальным - мы там хотим, без лишних детских глаз, выпить за здоровье новорожденной.
        - Хор-р-рошо, - разрешила Звонка.
        Она с тарелкой, на которой уже лежала маковка одной из многочисленных сахарных башенок, обошла столы и забралась ни куда-нибудь, а прямиком на отцовское место. И села там, важная такая.
        Любовь Ивановна, скрывая улыбку, ушла легким шагом.
        - Танцуйте! - разрешила милостиво Звенислава Святославишна Ясная, княжна Рюриковна, с великолепной родословной. - Только так, чтобы тор-р-рт мне вас не загор-р-раживал!
        Ярослав отошел, над чем-то поколдовал - и под звуки вальса подошел ко мне уже вполне официально. Поклонился, приглашая на танец.
        Я присела в ответ.
        Мы встали в пару - и закружились по залу.
        - Ты сейчас увидишь, что будет, - шепнул мне Ярослав. - Вальса три надо продержаться…
        А я, между прочим, немного научилась. И танцевать в этот раз было куда легче. Ноги уже сами знали, что делать. И вальс начал доставлять удовольствие, как предсказывал Ярослав.
        Мы кружились не три вальса, а все пять.
        А когда все-таки остановились, то увидели, что объевшаяся торта Звонка крепко спит в отцовском кресле.
        - Я же говорил! - притянул меня поближе и крепко прижал Ярослав. - Давай еще один круг пройдем, чтобы крепче уснула.
        И не выпуская меня, снова закружился по залу. В девятнадцатом веке такую пару точно сочли бы неприличной!
        А потом мы перенесли Звонку в ее комнату. Остальные Ясные и дружина, похоже, вполне весело праздновали ее день рождения в бревенчатом строении, которое Ярослав называл дружинным домом.
        Звонка так напраздновалась, что не проснулась, даже когда с нее стягивали платье и колготки. Ярослав подложил ей белого плюшевого зайца под локоть, чтобы она не испугалась, если проснется.
        - Пойдем в библиотеку, - предложил он.
        Мы на цыпочках покинули Звонкину комнату, прошли полуосвещенным коридором к его башне, поднялись на верхний ярус.
        Встали у волшебного окна.
        В свете луны хорошо был виден спящий внизу Душкачан, моя избушка, узенькая линия железной дороги. Простор верхнеангарского сора за ней. Величественные горы. Даже Байкал, если присмотреться, упрямый, мятежный, еще не сдавшийся в плен ни льду, ни снегу, тоже можно было увидеть. Он будет сопротивляться до Нового года и лишь потом покроется ледяным панцирем.
        Ярослав тихо гладил мои волосы, а потом снова начал целовать. Сначала я обрадовалась, а потом встревожилась: он целовал меня так, словно делал это последний раз в жизни.
        Я в недоумении отстранилась. Посмотрела на него вопросительно. Что случилось, почему он так?
        Ярослав обнял меня и посмотрел в окно.
        На заснеженные дикие горы, на леса, на простор болот, рек и проток, открывающийся перед нами.
        - Он вернется, Алиса, - сказал Ярослав, не отрывая взгляда от окна. - Мстислав сюда вернется. За тобой.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
        Благодарности автора
        Неоценимую помощь в работе над романом «Княженика» оказала моя однокурсница, этнограф Маргарита Хандагурова, за что я ей глубоко признательна. Огромный объем материалов по истории Древней Руси предоставила именно она.
        Я благодарю моего однокурсника, археолога Алексея Тетенькина, который любит «Слово о полку Игореве» так же страстно, как и я, который тоже щедро делился со мной материалами по истории Древней Руси.
        Я благодарю студию старинного танца «Antiquo More», ее руководителей Александра Орехова и Юлию Орехову и всех моих партнеров по вальсам. Каждый из них внес свою частичку в книгу, даже не подозревая об этом. А Александра и Юлию я еще благодарю за то, что они дали возможность любому человеку, вне зависимости от возраста и комплекции, научится танцевать настоящие исторические танцы - те, которые бытовали и в средневековье, и в девятнадцатом веке, невозможно словами передать тот восторг, когда шествуешь в полонезе или летишь в гальярде.
        Я благодарю Каурцевых Владимира Николаевича и Елену Дмитриевну - кедровая шишка, которую вырезал Владимир Николаевич, всегда со мной.
        Я благодарю Татьяну Николаевну Клеткину, мою классную руководительницу в восьмилетней школе поселка Нижнеангарск, моего учителя русского языка и литературы.
        И Ольгу Ивановну Мороз, мою классную в средней школе того же поселка, моего учителя физики. Ольга Ивановна вскоре после того, как нас выпустила, вернулась на родину в Белоруссию.
        Они для меня всегда молодые, красивые и энергичные, такими, какими я их запомнила в юности.
        Я благодарю весь одиннадцатый «а» средней школы. Мы ведь до сих пор с удовольствием встречаемся.
        Я благодарю мою одноклассницу, мою свидетельницу на свадьбе, мою подругу еще со школьных пор - Алену Ларкину. Школьный альбом у Алены в куда лучшем состоянии, чем у меня. Мы с ней ездили и в Душкачан, и на дачи, и на горячие источники, хотя она и не догадывалась, во что это выльется.
        Я благодарю моих одноклассниц Ларису Бархатову и Нину Лыткину, с ними связано много теплых, дорогих мне воспоминаний о школе. Может быть, здесь они и не прозвучали так ярко, но в душе у меня они живут.
        Я благодарю моего одноклассника Алексея Быстрова - это его длинные ноги на физике торчали из под моего стула и произвели на меня тогда неизгладимое впечатление.:) И соседа его по парте Сергея Тюрюкова тоже благодарю! И глаза у Сергея, действительно, синие-синие.
        Ну и должна сказать, что самый прекрасный принц, повстречавшийся мне в юности, при виде которого у меня сердце замирало, такой он был неотразимый, один в один похожий на Ярослава Ясного, стал моим мужем и отцом моих детей, так вот удачно получилось. Только зовут его не Ярослав, а Владимир. Владимир Окулов.
        А еще этой книги не было бы без «Сумерек» Стефани Майер. Потому что Стефани написала сагу не о вампирах, а о людях. О том, что нам, девушкам, нужны прекрасные принцы. И неважно, вампиры они, оборотни, азотодышащие пришельцы - главное, чтобы они были настоящими людьми, и не на словах, а на деле. Любящими нас. Внимательный читатель, конечно же, увидит в тексте отсылки к «Сумеркам», и они там не случайны.
        И без работ профессора Анатолия Андреевича Зализняка тоже бы ничего не получилось. Его книги открыли для меня огромный, интереснейший мир исторической лингвистики. Его лекции для школьников, выложенные в сети, читаются как захватывающий детектив.
        И без работ академика Бориса Александровича Рыбакова, хотя я категорически не согласна с его прочтением «Слова о полку Игореве». Но это никак не отменяет ни масштаба личности академика Рыбакова, ни того факта, что все, кто погружается в мир Древней Руси, до сих пор активно пользуются его обширными трудами.
        Насколько я злюсь, читая его «Слово о полку Игореве» и его современники», настолько обожаю его же «Язычество древних славян».
        Но ведь интересно спорить именно с умным человеком, настоящим ученым - таким, как академик Рыбаков. А не с теми, мягко сказать, выдумщиками, которые, не зная, и, самое печальное, не пытаясь даже узнать уже то, что известно историкам на сегодняшний день, выливают на головы неповинных слушателей самые дикие свои фантазии, выдавая их за «неопровержимые научные данные». А какова цена этим данным - можно понять, хотя бы прочитав «Княженику». Ведь оборотней нет, сказки это, я все придумала: специально, чтобы показать, как под любую идиотскую выдумку можно надергать цитат отовсюду и на первый взгляд будет казаться, что это «неопровержимые научные данные», хотя никакие это не научные данные, это обыкновенная ловкость рук.
        «Слово» отстоит от нас более чем на восемьсот лет и уровень наших знаний таков, что многие предположения никогда не будут доказаны, останутся на уровне гипотез. Слишком мало у нас материалов от того времени. С момента обнаружения «Слова» идут горячие битвы обо всем: подлинное оно или поддельное, в защиту оно Ольговичей или наоборот, киевлянин его написал, черниговец, или галичанин. Многие темные места «Слова» никогда не получат абсолютно точной расшифровки.
        Но наука не стоит на месте, мы уже знаем о «Слове» больше, чем люди девятнадцатого века. По крохам, по кусочкам восстанавливаются знания: понадобился кропотливый труд филологов и историков чтобы, например, установить значение слова «бебрянъ» - это не рукав из бобрового меха, как думали раньше - и недоумевали, почему Ярославна рукавом шубы собирается князю раны утирать, оказалось, что «бебрянъ рукавъ» - это рукав шелковой сорочки, шелка особой выделки. Маленькая деталь встала на место - а за ней ведь стоят долгие исследования.
        Но самое главное, что «Слово о полку Игореве» по настоящему волшебное. Оно не оставляет нас равнодушными, оно отметает эту восемьсотлетнюю пропасть, стучится в наши души, потому что в нем и боль, и радость, и отчаяние, и отвага, и гнев, и гордость - и наша живая история.
        С уважением, Галанина Юлия.
        И совсем напоследок: вообще-то в исходном вордовском файле список ссылок выглядит вот так, не знаю, почему они при переносе не сохранились. По ним можно самостоятельно найти приведенные в тексте отрывки из летописей и Татищева и прочитать.
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 35.
        Цитируется по: Рыбаков А. «Слово о полку Игореве» и его современники». - М. «Наука», 1972 г.
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 150 -151.
        Из произведения В.С. Высоцкого «Песнь о вещем Олеге».
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, с. 680. А.А. Зализняк указал, что в отрывке «аконовид?ние» разбивку следует делать так: «аконо вид?ние», где аконо (оконо) - древнерусское слово, обозначающее «как бы», «как будто».
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6677 (1169) годом, третий абзац, подзаголовок: Измена бояр. Киев взят. Мстислав II из Киева. Разорение Киева. Грабление церквей. Злоба за посты. Антоний, еп. черниговский, изгнан. Поликарп игумен освобожден.
        Древняя русская литература. Хрестоматия. Составитель профессор Н.И. Прокофьев, М, «Просвещение», 1988 г., С. 91
        Древняя русская литература. Хрестоматия. Составитель профессор Н.И. Прокофьев, М, «Просвещение», 1988 г., С. 24
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 540.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6692 (1184) годом, четырнадцатый абзац, подзаголовок: Княжин брод. Добрянское княжение. Полков учреждение. Половцы побеждены. Половцы снова побеждены. Князи половецкие.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6692 (1184) годом, четырнадцатый абзац, подзаголовок : Княжин брод. Добрянское княжение. Полков учреждение. Половцы побеждены. Половцы снова побеждены. Князи половецкие.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6692 (1184) годом, пятнадцатый абзац, подзаголовок : Владимиру Глебовичу похвала.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6692 (1184) годом, шестой абзац, подзаголовок: Война половцев. Дмитров гр.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, первый абзац, подзаголовок: Война половцев. Кончак кн. Стреляние огнем. Самострелы великие. Хорол р. Коварство половцев. Половцы побеждены
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, первый абзац, подзаголовок: Война половцев. Кончак кн. Стреляние огнем. Самострелы великие. Хорол р. Коварство половцев. Половцы побеждены
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, первый абзац, подзаголовок: Война половцев. Кончак кн. Стреляние огнем. Самострелы великие. Хорол р. Коварство половцев. Половцы побеждены
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, четвертый абзац, подзаголовок : Трубчевск. Рыльск. Путимль. Война на половцев. Затмение солнца. Безумное рассуждение. Рассуждение о затмении. Донец р. Оскол р. Курск. Салница р. Скоуеды. Суурли р. Войску увещание. Младых невоздержанность к гибели. Половцы побеждены. Роптание войск. Игоря благорассудность. Игорь ранен. Коуеды изменили. Игорь пленен. Русские побеждены. Торг кн. Роман кн. половецкий.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, второй абзац, подзаголовок: Игоря Святославича ревность. Сула р
        ПСРЛ, том первый, Лаврентьевская летопись, ст. 397
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, четвертый абзац, подзаголовок : Трубчевск. Рыльск. Путимль. Война на половцев. Затмение солнца. Безумное рассуждение. Рассуждение о затмении. Донец р. Оскол р. Курск. Салница р. Скоуеды. Суурли р. Войску увещание. Младых невоздержанность к гибели. Половцы побеждены. Роптание войск. Игоря благорассудность. Игорь ранен. Коуеды изменили. Игорь пленен. Русские побеждены. Торг кн. Роман кн. половецкий.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, четвертый абзац, подзаголовок : Трубчевск. Рыльск. Путимль. Война на половцев. Затмение солнца. Безумное рассуждение. Рассуждение о затмении. Донец р. Оскол р. Курск. Салница р. Скоуеды. Суурли р. Войску увещание. Младых невоздержанность к гибели. Половцы побеждены. Роптание войск. Игоря благорассудность. Игорь ранен. Коуеды изменили. Игорь пленен. Русские побеждены. Торг кн. Роман кн. половецкий.
        Татищев В.Н. История Российская. Часть вторая. Сообщение под 6693 (1185) годом, четвертый абзац, подзаголовок : Трубчевск. Рыльск. Путимль. Война на половцев. Затмение солнца. Безумное рассуждение. Рассуждение о затмении. Донец р. Оскол р. Курск. Салница р. Скоуеды. Суурли р. Войску увещание. Младых невоздержанность к гибели. Половцы побеждены. Роптание войск. Игоря благорассудность. Игорь ранен. Коуеды изменили. Игорь пленен. Русские побеждены. Торг кн. Роман кн. половецкий.
        Древняя русская литература. Хрестоматия. Составитель профессор Н.И. Прокофьев, М, «Просвещение», 1988 г., С. 100
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст.198
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 14
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 647
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 642
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 643-644
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 641-642
        ПСРЛ, том второй, Ипатьевская летопись, ст. 644
        Истоки: История появления на Самиздате: Портрет Княженики: Теперь полный текст романа доступен в магазине электронных книг Буксмаркет: Закончена первая книга, но история Алисы и Ярослава в самом начале. Если у меня хватит сил, времени и средств ее продолжить, то вторая книга будет называться «Княженика. Серебро»
        Лучшая благодарность автору за проделанную громадную работу - материальное вознаграждение.
        Поддержать книгу «Княженика» можно, перечислив помощь:
        Яндекс-деньги: 410011396152876
        Киви-кошелек:+79148889453
        Карта Сбербанка: 676196000146388542
        Можно распространить информацию о книге - и это тоже будет поддержка. С уважением, Галанина Юлия.
        notes
        Примечания
        1
        http://old-russian.chat.ru/08slovo.htm