Сохранить .
Убить миротворца Дмитрий Михайлович Володихин
        Далекое будущее Земли? Нет - два далеких будущих Земли, существующих параллельно! В одном - прочные мир и процветание, обеспеченные жесткой диктатурой. В другом - бесконечные кровопролитные войны. Но - что случится, если однажды граница между параллельными реальностями рухнет? Что случится, если встретятся однажды двойники из «мира войны» и «мира мира» - боевой офицер, уставший убивать, и человек, готовый на любую жертву и любое преступление, лишь бы убить миротворца?..
        Дмитрий Володихин
        Убить миротворца
        Моим родителям Людмиле Всеволодовне и Михаилу Васильевичу посвящается.
        Честные, умные, работящие люди.
        Я здоров, я совершенно, абсолютно здоров.
        Я улыбаюсь - я не могу не улыбаться: из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко, пусто. Евгений Замятин. "Мы"
        Когда все было кончено, поредевшие ряды сомкнулись, и притихшая масса двинула со двора.
        Животные были ошеломлены и подавлены. Джордж Оруэлл. "Скотский хутор"
        Я был Прогрессором всего три года, я нес добро, только добро, ничего кроме добра, и, господи, как же они ненавидели меня, эти люди!
        И они были в своем праве.
        Потому что боги пришли, не спрашивая разрешения.
        Никто их не звал, а они вперлись и принялись творить добро. Аркадий и Борис Стругацкие. "Волны гасят ветер"
        А хочешь, комиссар, я те по роже шмазну? Алексей Добродеев. "Русский пирог"
        (Цитата по памяти, но без нее - никак. Она тут главная)
        Глава 0
        Офицерский рефлекс
        10 апреля 2125 года, за 3 минуты до всего остального
        Орбита Титана
        Виктор Сомов, 29 лет
        Флот Русской Европы поддерживает старинные традиции. Экипажи кораблей разделены на три вахты. Одна из них отдыхает, другая дежурит, а третья поддежуривает, то есть питается или работает вне боевых постов. Через каждые четыре часа вахты меняются. Таким образом, в сутки каждая из вахт спит и дежурит два раза по четыре часа. Если вы чуть-чуть не доспали, вам этого времени никто не вернет. Потому что спать хотят все. Опоздаете на смену, и любящие вас боевые товарищи намылят вам рожу.
        Теперь все-таки представьте себе, что вы наконец уснули. Бессонница мучила вас не менее часа, но потом вы ее побороли и отошли в царство Морфея с мимолетной мыслью: «Кое-что осталось…»
        Сигнал тревоги посылают на чип каждому члену экипажа. Спит ли он, дежурит ли, а может быть, поддежуривает, - сигналу все едино. И так он, стервец, взбудораживает чип, установленный как раз над вашей переносицей, что черепная коробка норовит разлететься на тысячи обиженных осколков. Но вы - боевой офицер, а не какой-нибудь гражданский шпак. Вам это не в новинку. Вы вскакиваете, и, еще не осознав происходящего, подчиняетесь рефлексу, который выработан у вас изощренно злобным сержантом с ускоренных курсов командного состава… Редкостной сволочью. Руки ваши сами собой отключают магнитный замок гамака, а потом сами собой ищут обувь. Поскольку на борту поддерживается искусственная сила тяжести в четыре раза меньше земной и в четыре с хвостиком меньше терранской, вам положены штатные флотские полусапоги с магнитной начинкой. Вы, разумеется, пытаетесь их натянуть. Но не можете. Смотрите вниз. Полусапоги выглядят нормально. Отличные полусапоги… Жаль, не ваши. Меньше на два размера. Потому что ваши надел гад Хосе, сосед по офицерскому кубрику. Вы с ним, качаясь в гамаках, до одури болтали о женах и о бабах в
целом, особенно же о Маше Пряхиной, а потом он убрел на вахту. И таблеточку принял, видно, уже в коридоре, поскольку необыкновенную свободу ступней почувствовал преступно поздно. Возвращаться, разумеется, не стал. Потому что кретин. А вы остались и все пробовали заснуть. Есть у таблетки такой побочный эффект: не только трезвит, но и бодрит необыкновенно…
        Теперь, если не сложно, выскажите, пожалуйста, все то, что вам пришло в голову при взгляде на эти несчастные, ни в чем не виноватые полусапоги. О них, бедолагах, о гаде Хосе, о его семье, друзьях и приятелях, о сигнале тревоги, об Аравийской Лиге, о космическом флоте Русской Европы, о славном боевом экипаже вашего корабля, и конечно же, о справедливом устройстве всего мироздания. Можете? Стесняетесь - вот так сразу, перед незнакомыми людьми? А Виктор Сомов, не сомневайтесь, высказал все это вслух, притом вдвое больше всего того, что вы можете себе представить в качестве предельно допустимой концентрации. Затем он все-таки изнасиловал полусапоги. С особым армейским цинизмом.
        Часть 1
        Две России
        Глава 1
        Милый дом
        10 апреля 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Дмитрий Сомов, 32 года.
        3000 евродолларов - это много или мало? Если за день работы - совсем нехудо, хотя есть люди, которые подобную сумму сочтут слишком ничтожной даже для карманных расходов. А если в год? Конечно, жить можно и в такой нищете… Но надо быть либо святым, либо полным идиотом. Или скажем, лентяем, социально-ненадежным типом, интеллектуалом… Любым из тех, кому по определению много платить не станут.
        Дмитрий Сомов получал три тысячи в месяц. Он был из middle-middle. Иными словами, из крепких середняков. Крепким середнякам всегда не хватает денег. Крепким середнякам всегда хочется зарабатывать три тысячи в день. Или даже пять тысяч. У крепких середняков в голове изо дня в день ведутся два гроссбуха. Один из них - в обложке из крокодиловой кожи, ну, или хотя бы из дорого имитатора крокодиловой кожи. На ней, разумеется, застежки из темной меди с монограммой владельца. А внутри универсальный электронный модуль с полладони размером. Некоторые пижоны предпочитают уэм поменьше, но ведь неудобно же: цифирьки-буковки не разглядишь… Именно таким - с кожей, медью и модулечком - представляется крепкому середняку 30-х годов XXII века ежедневник vip-персоны. И именно в таком гроссбухе наподобие ежедневника какого-нибудь випуха крепкий середняк мысленно ведет блистательную иллюзорную бухгалтерию. На страничке слева он небрежно пишет: в неделю - двадцать одна тысяча евродолларов… То есть нет. Ведь не будут же платить за уикенд! Значит, пятнадцать тысяч. Хорошо. Да, определенно, не стоит зарываться: пятнадцать
тысяч в неделю - оч-чень приличные деньги. Шестьдесят-семьдесят тысяч в месяц. А? Понимаете? А на правой стороне пишутся всяческие статьи расхода. Например, домик в Подмосковье, желательно в стиле а ля рюсс. Под дерево. Какие были когда-то у герцогов или, скажем, бояр в Российской империи. Сейчас солидные люди считают русский стиль модным. Или… контракт на приличную женщину. Стерильную, умелую и безотказную. Рыжую, конечно. Контракт стоило бы оформить у порядочного агентства. У «Лазури». А лучше - у «Family and Health». Когда деньги есть, можно и у них… Чтобы иметь верную гарантию от антисанитарии любого рода. Или… или… нет, на все не хватит. Может быть, лучше считать по пять тысяч в день? Как раз такую сумму, какую крепкий середняк мечтает когда-нибудь зарабатывать…
        Со вторым гроссбухом куда как проще и хуже. Он внешне напоминает блеклое голографическое полотнище монитора, на котором застыла стандартная программа «Семейный бюджет». Скучный повседневный софт, призванный, кажется, не столько помогать с ведением счетов, сколько напоминать, какая ты мелкая сошка на пиру жизни. Здесь все так же - на первый взгляд: слева доходы, справа расходы… Но какие это доходы! Смех один. А какие расходы? Горе одно. Вот сомовские три тысячи. Минус шестьсот евродолларов на налоги. Минус восемьсот на жилую кубатуру: компания взымает кредит строго, и платить ему еще семь лет, если какое-нибудь большое человеческое счастье тысяч на семьдесят не облегчит эту ношу раньше. Сто - кредит за амфибию. Еще сто - за место на кладбище. Говорят, когда-нибудь всех станут воскрешать по останкам, и с пеплом будут лишние проблемы, ну а те, кого отправили жариться в Солнышке, и вовсе в расчет не идут… Тысяча - на продукты. Очень подорожали… Двести - информрезерв. Надо идти в ногу с временем. Сто - на то-се. Еще пятьдесят надо отправить в банк. Обеспеченная старость. Еще тридцать на «Ежемесячник
транспортника». Повышать квалификацию. Еще десять на брачный ценз. Пока он не наберет на специальном счету двадцать тысяч, Комиссия по бракам не станет рассматривать его кандидатуру на выдачу лицензии. Не хватает социальной ответственности… Ему осталось двенадцать тысяч триста сорок евродолларов. Для тридцати лет этот результат, конечно, слабоват, но видит Высший Разум, откуда вырезать больше? Еще десятка на Мэри. В текущем месяце его, Сомова, очередь платить за гостевой номер в доме свиданий, ну и, конечно, следует подарить ей какую-нибудь безделушку. Мэри любит безделушки как какая-нибудь двадцатилетняя девочка… Хорошо еще, обязательное посещение психоаналитика предстоит лишь через месяц. Негодяй Грасс берет по сороковнику за визит, а ходить к специалисту пониже классом - значит ставить под сомнение свой общественный статус. Иными словами, ни в коем случае. Лучше уж обновить пиджак где-нибудь на окраине: возможно, не заметят, не узнают…
        Это ли не слезы? А ведь он, Дмитрий Сомов, уже восемь лет на рынке труда! Когда-то после колледжа, все казалось куда проще и осуществимее.
        Впрочем, так много людей, которым и не снились три тысячи евродолларов за месяц труда. Надо думать об этом. Надо думать о хорошем, задавать себе конструктивный настрой. Грасс не раз отчитывал его за неумение контролировать эмоции. «Два первейших врага современного человека - депрессия и рефлексия. И оба, Дмитрий, дурно влияют на вашу психику, делают ее недостаточно устойчивой. Хуже только трайбализм. Ваше счастье, Дмитрий, что хотя бы в нем вы не замечены. Иначе я вынужден был бы побеспокоить вашего менеджера по кадрам…» Доброжелательный улыбающийся Грасс пугал его до холодного пота. Потому что один звонок уже когда-то был. Четыре года назад его понизили на два разряда за избыточный интеллектуализм… Ему едва удалось наверстать упущенное. Нет, надо учиться повелевать эмоциями. Думать о позитивном. Например? Кредит за гараж выплачен. Кредит за гараж выплачен. Кредит за гаража уже давным-давно выплачен.
        Он поставил амфибию в гараж, включил сигнализацию, вышел в холл, к лифтам.
        Кредит за гараж выплачен до цента. Очень хорошо. Есть за что зацепиться. Надо зацепиться. Нельзя срываться. Иначе что? Иначе они когда-нибудь докопаются, что трайбализм - есть! А они обязательно докопаются. Сколько веревочке ни виться… Спокойно. Четыре года все идет ровно. Он на хорошем счету. Почему они обязательно должны докопаться? Да все нормально. Просто надо уметь расслабляться. Настоящая качественная улыбка стоит дороже ученой степени и многолетнего стажа работы. А у него очень приличная улыбка. Единственное, кажется, чем он мил участковому психоаналитику Грассу.
        Сомов единолично владел жилой кубатурой номер 4884 на двенадцатом подземном этаже, в блоке «А». Двадцать два жилых метра при высоте два пятьдесят и после капитального ремонта десятилетней давности. Пригодно для оформления официального брака первой степени и однократного деторождения. Он имел все основания гордиться: родители имели только семнадцать метров, притом на тридцатом подземном этаже. Сомов навсегда запомнил надрывный вой тревоги, - там часто прорывало трубы, а иногда во внешней стенке изрядную дыру проделывали грунтовые воды… В детстве бывало очень страшно, когда освещение отключалось, лифты не работали, и подняться на нулевой уровень не было никакой возможности. Здесь такого не случалось. То ли двенадцатый этаж избавлен от напастей подобного рода, то ли сказывался возраст постройки. Родители жили в Щербинке, это самый центр Московской агломерации, дома старые, даже страшно подумать, насколько старые дома! Некоторым лет по пятьдесят-шестьдесят, коммуникации держатся на честном слове. А он, Дмитрий Сомов получил кубатуру в Чехове. Тут вполне современный спальный район, хотя до московской
окраины отсюда еще далеко. Пищеблок и санузел отгорожены от жилой камеры не полупрозрачными ширмочками, как у отца с матерью, а стеной - пусть и тонюсенькой, из дешевого древзаменителя. И все же! Он никогда не любил слишком сильных и слишком назойливых запахов. Теперь он имеет возможность отдохнуть от них. Звукоизоляция приличная. Встроенный фризер с тремя отдельными морозильными камерами. Встроенный стиральный агрегат. Встроенный душевой стоячок. Правда, маловат… Встроенный «Гипносон-Гимель»… третья модель, устаревшая, конечно, но от бессонницы избавляет почти всегда.
        …Разумеется, окон его жилой кубатуре не полагалось. Как и любой кубатуре на подземных этажах. Зато одну из стен закрывала роскошная видеокартина с 32-мя переменными планами. Совершенно как настоящее окно. И столько же света. Вот луговой ландшафт. Чик! Вот археологический памятник на фоне крупного водоема. Чик! Вот лесной массив хвойного типа. Чик! Вот мегаполисный пейзаж с крыши небоскреба. С каким вкусом подобраны архитектурные доминанты! Правда, чуть старовата картина. Да и… руку на сердце положа, она куплена Сомовым на сэйлз,[1 - 1 - Сэйлз - толкучка, барахолка, распродажа вещей, бывших в употреблении.] в Бронницком дистрикте… Никто, разумеется, не знает об этом.
        Зато у него есть две по-настоящему дорогих вещи. Обе куплены с премиальных. Обе - предмет его гордости. Во-первых, дверь. Почти банковская. Солидной фирмы «Инь и Ян». Четыре независимых слоя защиты. Практически ничем не прошибаемая кодировка замков. Активная броня: от лазерных резаков и управляемых ракетных снарядов, которыми пуляют по средним танкам и легкой бронетехнике. Говорят, пуляют небезуспешно… То оборванное на полуслове сообщение из Якутского резервата… впрочем, об этом тоже не следует думать. О таких вещах даже думать опасно… Так вот, его дверь выдержит удар любым УРСом. И даже неоднократный удар. Правда, год назад он с ужасом обнаружил в криминальной хронике 102-го канала сообщение о взломе дверей именно такой марки. Омерзительно уверенный в себе эксперт вещал: «Хорошему профессионалу достаточно двадцати минут… Впрочем, я, возможно, слишком оптимистичен».
        Во-вторых, он владел отличным инфосконом. Любые базы данных. Любые, даже самые «тяжелые» статистические пакеты. Любая графика с выводом на печать. Сто сорок информканалов. А их всего-то сто пятьдесят два - официально зарегистрированных средств массовой информации! Свободный неограниченный поиск в частных сетях. Говорят, когда-то была единая независимая сеть, но это вряд ли: какое государство допустит существование столь бесконтрольного фонтана информации?! Системы ввода с восьми видов носителей, в том числе и очень архаичных - вроде лазерных дисков. Сканирование любого печатного текста и даже рукописного на трех языках: русском, английском и англо-женевском эсперанто.
        И 4000 евродолларов… Он прекрасно осознавал, что будет гордиться своей игрушкой еще максимум год. А потом она превратится в перестарка. И ему захочется заменить ее, найти нечто посовременнее… Мучительная ситуация. Поскольку таких денег в обозримом будущем не предвидится. Премиальные два года назад он получил за… нет, и про это думать не надо бы. Скажем так, за три часа в Зарайске. Когда они будут, новые три часа, и будут ли, и выдержат ли его нервы новую порцию, - предсказать невозможно.
        Сомов занялся приготовлением ужина. Конечно, сегодня четверг, и Виктор может появиться. Но это вряд ли. Он был здесь всего один раз, и с тех пор прошло четыре месяца. Да, они договорились твердо: каждый вторник и каждый четверг Дмитрий ждал его с шести до восьми вечера. Сначала с нетерпением, потом с негодованием, затем с унынием… а в конце концов он и думать забыл. Осталось от того невероятного визита экзотическое послевкусие. Как будто клюква в йогурте. И кислит она, эта клюква, - вырви глаз. Но и только. Еще, пожалуй, в памяти зацепилось несколько фраз. Парадоксальные, ни с чем не согласующиеся вещи, походя брошенные его странным собеседником-двойником… Космос, например. Ничем не оправданное расточительство. Но ведь есть что-то у них там. Или та же Российская империя… да как это может быть! Прогрессивных ход исторического развития давным-давно поставил крест на всех подобных динозаврах. Любой школьник…
        Его насторожил запах. Да неужто! Тогда, четыре месяца назад он чуть с ума не сошел от ужаса: неведомо откуда в его кубатуре появился едкий смрад. Пожар? Но воняло не горелым пластикетом и не плавящейся изоляцией, а скорее, человеческим потом, только в чудовищной концентрации. Точно как в тот раз у него закружилась голова… Нет. Нет! Да у него почти все выветрилось из головы. Он уже совсем было решил: померещилось, галлюцинация, стукнулся обо что-нибудь… Отдыхать больше надо. Первые две недели он места себе не находил: как жить с такой-то занозой? Потом начал успокаиваться, без этого - легче. Он обычный человек, зачем ему забивать голову лишней информацией? И ведь страшно. А ну, кто-нибудь узнает! В самые мысли влезет. Нет, не нужно. К чему? Не нужно. От осознал: не ну-жно! И… опять? Нет. Нет! Нет, конечно же…
        Заложило уши. Все, как и в первый раз, происходило бесшумно. Просто организм, надо полагать, по-своему реагирует на всю эту жуть. Тогда кровь носом текла… Сейчас не течет.
        Посреди комнаты появились - прямо в воздухе - отблески отдаленного света. Чем-то похоже на блики, танцующие по дну бассейна. Только дна никакого нет… Он зажмурился. Ничего не остается: следует принять происходящее. А если его принять, то надо зажмуриться, поскольку сейчас будет ослепительная вспышка. Да? Аттаркцион, вроде, повторяется по полной программе, а значит, и она должна повториться…
        На несколько секунд его веки - изнутри - стали белей бумаги. Потом по неровному розовато-коричневатому фону поплыли алые кораблики. Он не спешил открывать глаза. Ему совсем не хотелось открывать глаза. Смрад исчез. Вместо него поплыл наркотический аромат машинной смазки. Кажется, он все-таки слышал проклятый шум проклятого падающего тела… Но не спешил убедиться в этом.
        Хрипловатый басок:
        - Твою мать. Опять я неудачно приземлился.
        Глава 2
        Рейдер «Бентесинко ди Майо»
        10 апреля 2125 года.
        Орбита Титана.
        Виктор Сомов, 29 лет.
        По боевому расписанию Виктор Сомов отвечал за команду роботов-ремонтников третьего сектора. Это от шлюпочного ангара в носовой надстройке до центрального поста, минус машинное отделение, грузовые трюмы и артиллерийские погреба. Своими «болванами» (модель БоЛ-38К) он мог управлять либо с переносного пульта, либо со стационарного, и железно предпочитал второе. Во-первых, переносной оказался редким дерьмом. Поставка Поднебесного Внеземелья, китайских союзничков, значит. Скорее всего, комбинат военной электроники на Ио. Потому что более говенной электроники, чем на Ио, не производили нигде в Солнечной системе. Болваны понимали через две команды на третью. Причем первую из трех команд они могли выполнить в совершенно произвольном ключе. Например: заменить санитарный блок в рубке дальней связи. В такой-то срок. По такой-то схеме. Далее информация: блок для замены взять на складе в ячейке за номером… На пульт поступает запрос: «Для решения задачи информации недостаточно. На что заменить санитарный блок?» М-мать! Впрочем, это еще не худший вариант. Иногда по внешней видимости все бывает совершенно
правильно: «Ремонтный автомат бортовой номер 8 задание принял. К исполнению приступил». И чуть погодя: «…задание выполнил». А потом является старший связист, капитан-лейтенант Рыбаченок и с добрыми такими глазами спрашивает: «Сомов…! Ты когда… дыру-то у нас заклепывать будешь? Воняет… твою так!» Что? Дыру? Ну да, ее самую. «Приходил твой „болван“, санблок вывернул, накопитель без лючка оставил. Не дай Бог тормозить перестанем, невесомость нагрянет, котяхи сачком ловить будешь?» О-о! Опять! Ну, посмотрим, что они там наворочали… Точно, заменил, зараза. Аж смотреть жутко. Достал из грузовой ячейки новый санблок и отправил его в мусорный контейнер. А старый приклепал прямо к самой ячейке. Накрепко. На совесть. На тупую железную совесть. И лючок накопителя нашел куда пристроить: вместо замка на дверце соседней ячейки пристроил… А формально все честь по чести. Заменил? Заменил. По такой-то схеме? По такой-то. В заданный срок уложился? Без проблем. Откуда новый блок изъял? Откуда просили. Похвали меня, хозяин! М-м-ма-ать! Инженер да Сильва, который сдавал ему дела тут, на рейдере, полгода назад,
предупреждал: «Выбрось, амиго. Лучше выбрось, клянусь руками девы Марии! Все дело в программе перевода: твой русский ограниченно применим для подачи команд… Амиго, еще разок, запомни: ог-ра-ни-чен-но. Сам увидишь. Мой испанский, между прочим, неограниченно непригоден. Проверено. Ты китайский знаешь? Вот я и говорю - выбрось». Упрямство русское! Дважды переналаживал. Результат: «Для решения задачи информации недостаточно. Что правомерно считать санитарным блоком?» М-м-м-а… Убью.
        Во-вторых, когда все три вахты подняты по тревоге, и люди привычно разбегаются по номерам боевого расписания, за бортом, по идее, должно твориться что-нибудь до крайности острое. Логично? А стационарный пульт установлен как раз в артиллерийской рубке. Так что весь резон - торчать там и видеть картину происходящего на комендорских экранах. Что, нет? А вы когда-нибудь пробовали переждать бой, знать не зная, какая чертовщина происходит с вашим кораблем? И притом осознавая с предельной ясностью: кто-нибудь там чуток ошибется, и вам каюк. Муэрте. Тодт. Дэс (на языке условно противника). Для наглядности комментируем: кранты.
        На третьей минуте после подачи сигнала Виктор влетел в артрубку. Ввел рабочий режим для всех одиннадцати «болванов» своего хозяйства. Номер 4 - обратная связь: «К работе готов!» Номер 5 - обратная связь: «К работе готов!» Номер 6 - обратная связь: «Что правомерно считать рабочим режимом?» Отключен! И ведь наша сборка, русский сектор Терры-2, сам проверял маркировку изделия… Лучше бы у китайцев были такие раздолбаи. Номер 7 - обратная связь: «К работе готов!»
        Сомов развел ремонтников по отсекам. Активировал инструментальный блок. Проверил датчики повреждений. И только потом позволил себе взглянуть на комендорские экраны.
        Транспорт новых арабов. Тип «Дельта». Когда-то эта серия считалась исключительно популярной. Производители - женевцы, земная сборка, и лет десять назад только ленивый не покупал у них эти грузовики. Теперь есть серии и получше. Повместительнее, во всяком случае. Наш «Слон» или, скажем, «Йотун-универсал» производства Терры-4. Или та же «Дельта-3» женевцев… впрочем, сейчас это не важно. Куда важнее другое. Транспорт идет один, без прикрытия.
        - Любопытно, они когда-нибудь додумаются до незамысловатого понятия «конвой»? - подал голос рослый комендор, по виду из славян, новенький, Сомов его не знал.
        - Лучше бы не додумались… - это старший комендор капитан-лейтенант Хосе Лопес, давний товарищ Сомова. Виктор ответил ему:
        - Не догадаются сами, так подскажут женевцы.
        Драка шла вот уже год с хвостиком. Он наизусть знал расклад, как, наверное, и каждый офицер на рейдере. Новые арабы включились в колонизацию последними, когда лучшие куски уже достались другим. Шииты, бедные и слабые, мирно присвоили десяток маленьких камушков в поясе астероидов. И вели себя тихо. Очередной аятолла горазд был метать громы и молнии на головы неверных, но только словесно. Воевать опасался. Сунниты оказались богаче и настырнее. Когда их Аравийская лига заняла Харон, никто на них не обратил внимания: какой толк в Хароне? Далеко, холодно, больше расходов, чем доходов. Когда новые арабы потеснили евреев на Трансплутоне, тоже до заварушки дело не дошло: Трансплутон - это очень маленькая политика. Фактически, никакая политика. Четыре года назад Лига с боем отбила у Латинского союза сатурнианские спутники Тефию, Телесто и Калипсо, большой астероид Гигию и едва-едва не заполучила Диону. Никто не ожидал такой дерзости. И такой мощи. Латинский союз побывал тогда на грани военной катастрофы, потерял добрую половину флота. Правительство пацифиста Гонсалеса отправилось на заслуженный отдых…
Новые арабы сделали передышку. Теперь их заинтересовала Веста - жемчужина в короне государя императора и самодержца всероссийского Даниила III. Ну и, для ровного счета, Аравийская лига не отказалась бы от Реи. Собственно, Рея принадлежала независимой консульской республике Русская Европа. Но вся вселенная и ее ближайшие окрестности знают: и года бы не продержалось на Европе правительство, если бы его не поддерживала Российская империя, да и все русское внеземелье скопом. Разумеется, и новые арабы не полезли бы на Латинский союз, не выиграли бы войну и уж подавно не связались бы с Империей, когда б за спиной у них не стояла Женева. Самая большая сила, черт ее побери, во всем обитаемом мире. Во всяком случае, пока. Ни одна живая душа не сомневалась: речь идет не о Весте, и даже не о Рее, а о куда более серьезных вещах. За стычками в Солнечной системе маячил страшный призрак неразрешимой терранской проблемы…
        Легчайший толчок. Еще. Еще. Целая серия. Сомов почувствовал тошноту. Лица у артиллеристов - как сельскохозяйственная выставка: вот плоды, которые только-только позеленели, вот - те, что налились белизной, а вон там и там - созрели полностью, видно по натужной красноте. Новенький, тот самый, длинный, потянулся за мешком…
        Рейдер сошел орбиты Титана и занялся транспортом. Сомов представил себе, как ребята из Центрального поста шарят по всей сфере наблюдения, доступной корабельному комплексу. Титан послужил им отличным прикрытием: там ни у кого нет никаких поселений вот уже двенадцать лет, с тех пор, как женевцы подвергли китайский гарнизон ядерной бомбардировке и заразили тамошние города панфиром. Вывезти удалось едва-едва пятую часть поселенцев и военных, из них каждого третьего по дороге вышвырнули в открытый космос как источник заразы; Поднебесная вообще до крайности прагматична: малым должно жертвовать ради большого… А на Титан еще долго никто не сунется. Но у парней на центральном посту и без Титана хватает забот. Здесь, у Сатурна новые арабы держат целый флот, и наткнуться на их корабли можно повсюду - от деления Энке[2 - 2 - Деление Энке - «прозрачный» участок недалеко от внешней границы колец Сатурна.] до орбиты Фебы. Плюс базы женевцев на Гиперионе и Япете - как знать, не ввяжется ли в дело женевский крейсер, оказавшийся достаточно близко?
        Хосе Лопес:
        - Э! Да он поворачивает! - и, чуть погодя, - поздно, голубчик. Не стоило даже пробовать.
        Кто сказал, что у всех латино взрывной характер? Да Сильва - да, точно, тот еще был живчик. А Лопес ледяной, спокойный, как трупешник, надежный, как ходовая часть рейдера, если, конечно, не считать случаев, когда он впадает в любовное томление… За то время, пока Сомов служит на «Бентесинко ди Майо» в ходовой части не было ни единой поломки. Рейдер строили на лунных верфях Российской империи, так что все характерные признаки тамошней работы налицо: ходовая часть, связь, орудийный комплекс и приборы наблюдения - выше всяческих похвал. Правда, вся периферия работает хуже некуда. Регенератор воды ломается не реже раза в неделю. Электронные замки на дверях впору заменять крючком и скобкой. А гамаки просто - топтать. Топтать долго, энергично и сладострастно. И не Бог, кто-нибудь заглянет в комнату отдыха… Но все, что считается главным, сделано на совесть. Как надо. И не грузовику состязаться в скорости с таким кораблем.
        …Новоарабский транспорт описывал широкую дугу. Тамошний капитан, мечтатель, каких поискать, возжелал уйти на скорости: благо, до порта приписки где-нибудь на Тефии совсем недалеко. Только грузовики «Дельта» создавались вовсе не для того, чтобы играть роль стремительно убегающих жертв. Это корабли мирного времени: огромные, валкие, неторопливые… А вот рейдер, напротив, с рождения предназначен был для охоты. Сейчас «Бентесинко ди Майо» при любых обстоятельствах мог догнать транспорт и отрезать его от базы.
        Начиналась рутинная процедура. Виктор был в четырех рейдах, и каждый раз - все то же самое. Правда, во второй раз крейсера Лиги головы не давали поднять, гоняли и чуть не прихлопнули рейдер. Но вот не прихлопнули же! Спас Господь и святой Авось его. Зато в трех остатних вояжах «Бентесинко ди Майо» взял пять «призов». Так что кое-какой опыт, господа, имеется. Быть шестому «призу» неизбежно, прости, Боже, за такую самоуверенность.
        Два корабля быстро сближались. Лопес получил от капитана приказ: дать предупредительный залп. Видно, словесные увещевания ничуть не заставили экипаж «приза» отказаться от неразумных дрыганий. Впрочем, на памяти Сомова, ни разу новых арабов не удавалось уговорить. Не зря на флоте их называют «буйными»… Лопес ввел координаты.
        Новенький забормотал:
        - Боезапас тратить обидно.
        - Что за война без пальбы, салага!
        Это ему ответила Маша Пряхина. Лучший комендор корабля, лучше даже Лопес, каковой факт Хосе безо всякого ропота неоднократно признавал. И, кстати, если бы не был женат корабельный инженер Виктор Сомов, любил бы Пряхину. Маша невестилась с размахом, имела бюст, пригодный для боевого тарана, и характер необыкновенно переменчивый: за четверть часа комендорша умела несколько раз перетечь из состояния смирной коровы Пеструшки в состояние безбашенного быка Дуролома. Но корабельный инженер Виктор Сомов женат. И он, несомненно, удержится. Не протаранит его бюст.
        По носу транспорта, очень близко, зацвел пламенеющий мак. Маша:
        - Хосе, ты неподражаем!
        Новенький:
        - Браво, маэстро!
        Лопес:
        - А ну-ка рты позакрывали. Не артвзвод, а труппа юмористов-передвижников!
        Транспорт сбросил скорость. Так тоже бывало всегда. «Буйные» подчиняются силе, если ее предъявить открыто. И никогда комендорам «Бентесинко ди Майо» не приходилось разносить цель в металлическую крошку после предупредительного залпа. Все-таки не русские и не латино. Поэтому и буйство у них порционное. То ли дело наш родной сумасшедший дом…
        Пауза.
        - Что, шлюп сейчас спустят? Да? Шлюп?
        Никто новенькому не ответил. Сам увидит.
        От борта новоарабского транспорта отвалило целых два шлюпа. Видно, большая команда. Плодятся, черти, быстро. А тут пока трех настругаешь запаришься… На середине пути от «Дельты» к рейдеру их перехватил абордажный шлюп с «Бентесинко ди Майо». Проводят досмотр ребята. Как положено, по всей форме. Рейдер «Императрица Екатерина II» пренебрегал такими вещами, и где он теперь? Спаслись только трое. Те, кто был в момент взрыва рядом со шлюпочным ангаром. У очередного капитана «буйных» порция оказалась больше ожидаемой: он из своего шлюпа сделал брандер… Так. Досмотрели. И второй. Разошлись. Команда «приза» проложила свой путь к рейдеру. Абордажная команда «Бентесинко ди Майо» отправилась к «Дельте».
        Пауза.
        Запрос с центрального поста: «Хосе, ты как, потренироваться хочешь, или будем взрывать? Взрывать, конечно, дешевле, но у тебя там аматер…»
        - Хорхе, тебе нужно?
        - Нет, господин старший комендор! Да мы в учебке!.. По неподвижной мишени с расстояния…
        - Отставить, сержант. Понял. - и Лопес ответил на центральный пост:
        - Рвите.
        Пауза. Кто бы сказал Сомову, когда ему сразу после ускоренных офицерских курсов предложили должность на рейдере в Солнечной системе и он, согласившись, пребывал в мечтательном настроении по поводу стремительных и неотразимых ударов, боевых действий на грани нервного срыва и т. п., что самые эффективные операции рейдеров состоят на 99 % из перерывов в работе.
        Абордажный шлюп вернулся на борт «Бентесинко ди Майо». И только тогда экраны расцветились беззвучным фейерверком. Сначала из корпуса «Дельты» выстрелили разом три или четыре огненных нитки. И, казалось, эти все закончится. Но потом кормовая часть грузовика вспухла чудовищным нарывом и выплюнула оранжевый протуберанец весь в стружках раскаленного газа. Добрая половина корабля превратилась в маленькую сверхновую. В вакууме нечему поддерживать горения. Пламя утихло очень быстро. То, что осталось от транспорта, явно не подлежало восстановлению. Просто груда лома, которая побудет некоторое время искусственным спутником Сатурна, а потом бесследно сгинет в его водородной атмосфере.
        Пауза.
        Отбой тревоги. Через девять минут «отдыхающая» вахта должна заступить на дежурство. Сомову хватило ровно на столько, чтобы отозвать Хосе Лопес подальше от подчиненных и высказать личное мнение о генофонде его бабушки. А потом поменяться обувью. Пальцы… еще шевелятся. Славен Господь! Ныне и присно, и вовеки веков. Аминь.
        По коридору шли под конвоем пленники. Их продержали в шлюзной камере до возвращения абордажной команды, и теперь штурмовики «провожали» команду «приза».
        Пленным арабам сказочно повезло. Они попали не куда-нибудь, а на корабль, построенный специально для глубоких рейдов. Обычный рейдер это скоростной грузовик, срочно переоборудованный для нужд военного времени. У него может быть очень приличный орудийный комплекс, большой запас хода и тому подобное, но даже его собственный экипаж размещается на борту корабля с великим трудом. Не для того посудину строили когда-то… Что говорить о пленниках, снятых с «приза»? В лучшем случае их ожидаем грузовой трюм, в худшем, прости Господи, какая-нибудь цистерна. Что-то не помнит Виктор Сомов рейдеры, переделанные из пассажирских лайнеров. Они, лайнеры, естественным образом тяготеют к классу штабных кораблей… Другое дело - «Бентесинко ди Майо». Серию из 16 однотипных кораблей, с самого рождения нацеленных на рейдерскую специальность, российские императорские корабелы построили по специальному заказу Латинского союза. Именно построили, а не перестроили. Каждый корабль - со скоростью, как у легкого крейсера, с артиллерийскими комлексами - как у фрегата или сторожевого корабля, и с запасом хода в режиме автономного
рейда - как ни у кого… Всю серию продали прямо с верфи. Для друзей - недорого, можно сказать, по символической цене… Латино продержали флотилию на своей дионской базе ровно три месяца. Там каждое судно окрестили, «обкатали» и сейчас же продали на Европу. Для друзей - недорого, по той же символической цене. Копейка в копейку. Сентаво в сентаво. Очень вовремя, как раз перед самой войной. Бывают же такие совпадения! «Бентесинко ди Майо» означает «25 мая», день независимости исчезнувшей, но чтимой страны Аргентина… Базу рейдерской флотилии предоставила Русская Венера. Они там все анархисты, что с них взять? Вовсю попирают международное право. Ну а экипажи тайно прибыли с Терры-2. То есть, разумеется, флот Русской Европы дал своих специалистов… Сделал все, что мог. Из 63 человек экипажа «Бентесинко ди Майо» целых пять кадровых боевых офицеров - с Европы… Включая командора Вяликова. Генеральный военно-космический конструктор Российской империи Сергей Борисович Гончаров, говорят, плакал, когда узнал: не для своего флота спроектировал такое чудо! Но потом утешился и даже сказал журналистам: «У нас такого
добра хватает. Если надо, еще построим. Даже лучше. А для друзей - не жалко».
        …Так вот, арабам сказочно повезло. Цистерна им не грозила, поскольку на «Бентесинко ди Майо» был кубрик специально для пленников. Ничуть не хуже тех, что для команды, и как раз на 48 человек: ровно столько, сколько их попалось на этот раз… Разве не везение?
        Штурмовики в устрашающих бронекостюмах, делавших каждого их них раза в полтора больше истинного размера, держали новых арабов под прицелом. Излучатель «Екатеринбург-10» в штурмовой модификации - очень удобная штука. В случае необходимости им нетрудно резать переборки и чуть ли не борта у небронированных судов. А можно передвинуть регулятор и слегка поджарить буяна, не рискуя продырявить собственную посудину изнутри…
        - Капитан-лейтененант Сомов!
        Он повернул голову. Ну, точно. Ухмыляющаяся рожа капитана Луиса Ампудии, командира абордажной команды. Бритый череп, уши, как у профессионального борца - прижатые и покалеченные, два металлических зуба сверху и два снизу (говорит, что титановые, но, видно, брешет, как обычно), плоское скуластое лицо, добрые васильковые очи, и такая в них чистота и невинность, прямо как у дитяти… Говорят, женщин Ампудия подцепляет всегда одном и тем же приемом: приходит в кабак, завязывает разговор с кем-нибудь подходящим и начинает жаловаться, что у него никогда ни с кем не было секса. Робок, понимаете ли. Для взрослого мужчины это так мучительно. И глаза! Печальные, доверительные… Иногда все то же самое капитан проделывает на спор. Правда, время от времени партнерша сама подцепляет его, и тогда аттракцион теряет всякий смысл. Потому что могуч и весел капитан Ампудия, а жалование тратит исключительно на баб.
        - Поздравляю, Сомов! Молодец!
        - С чем поздравляешь, Лу?
        - Как, ты еще не слышал? Тебе не передали? Странно.
        - Ну, давай, не тяни кота за хвост.
        - Э-э! Как ты вообще разговариваешь со старшими по званию!
        - Адмирал выискался.
        - Ладно. Тебе сегодня можно. В общем, шагай к командору Вяликову. Приказ пришел: всем отличившимся офицерам вручить комингс второй степени с мечами и бантом.
        - Уже.
        - Что - уже? - растерялся Ампудия.
        - Уже вручили. Я его в кубрике повесил. На стене, рядом с гамаком. Хочешь, приходи, посмотришь. Тебе ведь еще не дали.
        Ампудия зашелся хохотом. Арабский арьергард дрогнул, пленники завертели головой, отыскивая турбину без глушителей…
        - Молодец, Витя! Так держать.
        И хлопнул, стервец, бронированной рукавицей по левому плечу. Аж сердце тихонечко пискнуло. Его бы кто гирей по башке хлопнул…
        Сомов перестал бегать на ПХД за сменными аккумуляторами еще в училище. Там же понял, что не следует отыскивать программы, имитирующие аварийную подзарядку мэйдэя. Хотя доброжелатели неоднократно советовали поискать. Разок попытался, получив наряд вне очереди за самоволку, драить подволок дасторедуктором.[3 - 3 - Dust - пыль, reductor - нечто сокращающее, убирающее лишнее (англ.).] Старший наряда поржал и честно объяснил: «Опять тебя, долбень, надули». Он сто лет назад узнал: ПХД - это парково-хозяйственный день, мэйдэй - сигнал спасения, подволок - потолок, дасторедуктор - прибор, помогающий связистам избавиться от направленных помех, а комингс - высокий металлический порог в люках (так они тут двери называют, твою-то мать!), ведущих из отсека в отсек… И еще он держал в памяти мириады беззлобных шуток, впитанных кадровыми офицерами с молоком первых дней службы. Его, вчерашнего гражданского человека, проверяли на вшивость с удвоенной энергией. Он один раз поставил шутнику бланш, один раз получил сам, и один раз превратил особенно остроумному деятелю губы в кашу. Этот посоветовал для «лучшего
разогрева» добавить в водку смазочную жидкость ИКЛ-55. Эту шуточку Виктор знал по печальному опыту Мачея Шапиро, заработавшего расстройство желудка на неделю и метеоризм, кажется, на всю жизнь… Прошло полгода с тех, как он поклялся себе: сам - никогда, ни за что! И за день до выхода в нынешний рейд, еще на базе, с изумлением застукал самого себя за мрачным делом: оказывается, он посылал новобранца на камбуз за высокочастотным тестером. Тот, бедняга, пошел…
        - Капитан Ампудия!
        Капитан рейдера командор Вяликов стоял, оказывается, за переборкой. Глаза у главного штурмовика за несколько мгновений выцвели от элитарных васильков до дешевого ширпотребного кобальта.
        - Да, господин командор…
        Далее весь разговор происходил на чудовищном испанском. Вяликов, невероятно корректный со своими подчиненными, специально выучил испанский, дабы показать уважение к латино, прибывшим с Терры-2, несмотря на то, что официальным языком всей рейдерской флотилии был русский. Совершенно открытая статистика, доступная всем и каждому, а Сомову известная чуть ли не со школьной скамьи: население Терры-2 состоит примерно на 60 процентов из русских, на 25 процентов из испаноязычных латино, на восемь процентов тоже из латино, только португалоязычных. Остаток делился следующим образом: 2 процента поляков, 2 процента украинцев, полтора процента белорусов, 1 процент евреев и полпроцента женевцев, то есть людей, у которых туговато с этнической принадлежностью, зато имеется ярко выраженное гражданство. А теперь другая статистика: население Русской Европы со всеми ее владениями во внеземелье на 99,99 процентов - восточные славяне. Из них просто 99,9 процентов - русские. На всем евро-русском флоте язык соответствующий. Но таков уж командор Вяликов…
        - Не хочет ли капитан Ампудия повернуться и посмотреть на капитана-лейтенанта Сомова?
        Штурмовик понуро повернулся и посмотрел.
        - Кто перед ним?
        - Капитан-лейтенант Сомов.
        - Точно?
        - Да, господин командор.
        - Значит, вы уверены в том, что перед вами старший инженер рейдера и ваш боевой товарищ, а не хрен собачий?
        - У…уверен, господин командор.
        - Так какого черта вы травите свои дерьмовые финтифлюшки? - по-испански это прозвучало просто непередаваемо. Сомов, учивший в школе шесть обязательных языков - родной, польский, испанский, португальский, английский и женевское эсперанто, - и знавший эспаньол лишь самую малость хуже русского, едва не прыснул.
        - Виноват, господин командор.
        - Не хотите ли извиниться?
        - Так точно… - уставная фраза, на испанский не переводится…
        Ампудия взглянул на старшего инженера рейдера и боевого товарища, как на давнюю знакомую, которая только что сообщила ему, мол, дружок, не пора ли тебе осесть, жениться и завести детей… ребенка… кстати, у нас, любимый, недавно появился очень большой шанс.
        - Э-э, Витя… я…
        - Внятнее, капитан.
        - Э-э, Витя… я не хотел…
        - Да ничего, Лу, ладно.
        - Отлично, капитан! Но на базе все равно получите два внеочередных дежурства по кораблю. Можете быть свободны.
        Глядя на удаляющуюся спину старшего штурмовика, Сомов со щемящей ясностью понял: тот пятизвездочный коньяк с самой Земли, который заначен у него для особо важного случая, по возвращении на базу будет распит с этим бритым амбалом безо всякого важного случая.
        Командор Вяликов, на редкость тучный человек, притом абсолютно невоенный по всем своим повадкам, числился на флотилии чуть ли не лучшим. За всю войну «Бентесинко ди Майо» не получил ни единого попадания, между тем, три корабля из шестнадцати уже отслужили свое… И покуда ни одна штабная голова не отыскала в организации службы какой-нибудь прорехи. Ему, первому из капитанов, присвоили командорский чин. Флотские это обычно трактуют, как намек на скорое повышение… Притом экипаж радовался за Вяликова, поскольку у него, видимо было ампутирована та часть мозга, где размещается широко распространенное знание: как служить за счет экипажа.
        Так вот, командор хлопнул Сомова по правому плечу, и опять сердце ойкнуло, ведь как ему не ойкнуть, когда полтора центнера хлопают по плечу…
        - Что, инженер, все никак не оставят в покое?
        - Ничего, господин командор. Справляюсь.
        - Вот и молодец. Я открою вам, Виктор Максимович, маленький секрет. Я ведь сам не из кадровых…
        Оба!
        - На вашем лице я вижу недоверие. Поймите, у республики очень маленький флот. Стыдно сказать, до чего маленький. И - третья война… Никто до сих пор не воевал в космосе больше нас, разве что Женева. Но это принципиально разные ситуации… Они преследуют определенные интересы, а нам просто необходимо выжить. Когда-то я счел себя обязанным оставить старую работу и пойти на флот. Так что мы с вами, кажется, одного поля ягоды.
        - Разрешите вопрос, господин командор.
        - Разрешаю.
        - А кем вы были раньше?
        - Не поверите. Преподавателем философии в Государственном университете Европы… И, к слову, на всякий случай… Если сами, Виктор Максимович, уподобитесь нашему бравому коллеге, не помилую.
        Командор, приятно улыбаясь, удалился.
        Глубокий рейд - это ведь не рейд на глубине. Какая в космосе глубина? Рейдер - не подводная лодка. И коммуникации противника невозможно перерезать «в глубоком тылу». Где в той же Солнечной системе фронт, а где тыл? Один Бог ведает. Глубокий рейд отличается от обычного только длительностью. Хрестоматийное определение: если ты пережил на корабле 100 стандартных суток, притом что корабль ни разу не добирал боезапас, не производил дозаправку, да и вообще не заходил на базу, т. е. пребывал все это время в автономном полете, то с первой секунды 101 суток ты находишься в глубоком рейде… Так вот, прошло уже 60 дней, как «Бентесинко ди Майо» покинул базу. И для капитана настало время лечить нервы всем избыточно неспокойным людям. Потому что остальным некуда уйти с консервной банки…
        Сомов добрался до главного инженерно-ремонтного поста. Там его ждал мичман Яковлев, бодрый, как огурчик… Потому что он, зараза, на пять лет моложе. Яковлеву предстояло сдать вахту и отправиться в столовую - ради инсталляции обеда. Счастливый человек. Виктор испытал необыкновенно сильное желание загрузить его работой. На правах боевого командира. Рейдер нуждается в напряженных усилиях инженеров, постоянной профилактике и…
        - Неисправностей нет, господин капитан-лейтенант. Мичман Яковлев вахту сдал!
        - Вахту принял. Иди давай. Живенько. А то работа тебя найдет…
        По штату старшему корабельному инженеру на рейдере полагалось пять подчиненных. И точно, Сомову досталось два инженера в звании мичманов и три техника в звании старшин второй статьи. Но из этой пятерки капитан-лейтенант мог сложить едва-едва три полуполноценных единицы. Яковлев полгода как из училища. Но он-то как раз вполне себе единица. Еще не забыл, чему его учили. Зато второй, Макарычев, пятидесятилетний с прицепом дядька, выслужился в мичманы из вечных старшин сверхсрочной службы на батарее планетарной обороны; его рейдеру «Бентесинко ди Майо» так же, как и Вяликова, подарил боевой флот Русской Европы. В основном, видимо, потому, что дарить ему было больше нечего… То, чего Яковлев еще не успел забыть, Макарычев никогда не знал. Его этому просто не учили: мичманское звание было для него поощрением за долгую добрую службу перед самой отставкой. Каковая отставка не состоялась, поскольку за день до появления соответствующей подписи на соответствующем приказе, началась война. Конечно, Сомов кое-что показал, рассказал… Но лучше всего старший корабельный инженер чувствовал себя в те часы, когда этот
его подчиненный спал. Из техников радовал командирское сердце один только мрачный старослужащий Гойзенбант. Он когда-то недобрал на вступительном экзамене баллов и неделей позже с изумлением обнаружил себя на флоте… И точно так же, как и Макарычеву, война шаловливо показала ему длинный нос: мол, срок службы у тебя кончился, дружок? завтра - домой? Зачем же так торопиться! С Макарычевым у него выходила и другая еще симметрия, - капитан-лейтенант спал сном праведника, только если знал, что Гойзенбант стоит на вахте. Еще двое техников были добровольцами. Сомов, разумеется, одобрял их порыв, но к делу они оказались неспособны никоим образом. Разве что сбегать, подтащить, подать… Три месяца высокоскоростной службы в старшинской учебке привели обоих в состояние необыкновенной бравости и полной потери здравого смысла. Гойзенбант возиться с ними не желал по естественной угрюмости характера и нелюбви ко всему бравому. А сам капитан-лейтенант мог дать этой двоице совсем немного. Конечно, флотскому офицеру полагается знать свои обязанности универсально, то есть равномерно по очень широкому фронту. Но самом деле
так получается только у очень хороших командиров. Сомов же столь высоко не залетал, был он корабельным инженером как все, и сам себе в этом неоднократно признавался. А все те, которые как все, знают где-то что-то получше, в остальных же секторах широкого фронта на полноту знаний не претендуют… Сомов не составлял исключения. Он был блистательным судостроителем (по прежней своей, гражданской специальности), отличным ремонтником, хорошим знатоком корабельного оружия, топлива, батарей и аккумуляторов, сносным работником по части флотской электроники, но очень и очень так себе понимал ходовую часть, а именно она-то и составляла сферу деятельности техников. Иногда капитан-лейтенант чувствовал себя дерьмовым ветеринаром: зверюшка уже вскрыта, господа, теперь признайтесь честно, кто-нибудь из вас знает, куда ведет эта проклятая кишка? Нет? Вот и я никак не вспомню… Где-то у меня тут был курсантский конспект. Одну минутку! Черт, кажется, когда мы проходили ходовую часть, моя Катенька рожала… Сомов обязан был организовать для новобранцев занятия, он, собственно, и организовал их. До занятий капитан-лейтенант
часа по два вчитывался в полузнакомые и совсем не знакомые строчки, потом около часа пытался разобраться на месте, куда же все-таки втекает мерзопакостная кишка, а затем приходили бравые, и он пятьдесят пять минут уверенным командирским голосом объяснял им все, что понял сам. За пять минут до конца смены отпускал обоих. Тогда Гойзенбант молча и с крайне невежливой рожей показывал Сомову, где тот лажанулся. В следующий раз капитан-лейтенант как бы невзначай возвращался к пройденному и насколько мог исправлял прежние педагогические ошибки… Большое белое пятно на месте ходовой системы рейдера малыми порциями рассасывалось, но ужасно, ужасно медленно.
        Кто мне объяснит, господа, кишка это все-таки, печень или желудок? Да? Я так и знал. А вон та штучка, которую я только что успешно вырезал? Ведь она могла быть только почечным камнем, не так ли? Ах, коренной зуб… Э-э… простите. Врачебная ошибка. Иногда, знаете ли, случается.
        В общем, Макарычев явно тянул на четвертушку инженера, а добровольцы - на половинку техника. Итого два целых и семьдесят пять сотых полноценного штатного подчиненного. Или, для ровного счета, три полуполноценных. Округлишь - и становится легче.
        В концов концов, а сам-то он кто? Такой же волонтер. И когда-то едва-едва отважился произнести это вслух…
        Глава 3
        Мужчина и женщина
        2124 год, дата не имеет значения.
        Терра-2, город Ольгиополь.
        Виктор Сомов, 28 лет, и Екатерина Сомова, 35 лет
        …Вечером к нему должна была прийти Катенька. Часа за два до ее прихода, не зная, как заставить руки не трястись, Сомов выпил стакан бабушкиного «пустырничка с прибабахом». Покойная баба Надя была чуть ли не из первопоселенцев и отлично помнила Землю. У дяди была ферма на периферии русского сектора. Он там устроил самую большую на Терре плантацию пятнистых подсолнухов. Дело не только в доходе: море цветов до самого горизонта - это все-таки очень красиво, хотя бы оно и не было морем роз, маков или тюльпанов… Вся семья, бывало, собиралась у дяди, распивала чаи на открытой веранде, любовалась. И только бабушка недовольничала: «Э, да разве ж это подсолнухи? А? Вы бы видели, вы бы только видели, как оно на самом деле бывает…» А дядя, бывало, хмурился и произносил, глядя в сторону: «Неймется ей!» Виктор, тогда еще маленький, никак не мог понять причину бабы Надиного ворчания. Все вроде бы в порядке: крупные гроздья темно-синих соцветий мерно колыхались, уступая вечному ветру равнины; воздушные корни величественно нависали над узенькими дренажными канальцами; семенные погремушки, наполненные еще не до
конца созревшим «товаром», издавали нежное потрескивание и переливались всеми цветами радуги. Подсолнухи и подсолнухи, что ей не так? До самой смерти баба Надя тосковала по Земле. Во всякой нормальной и привычной вещи она видела искажение или полную невнятицу. Вот, осталась от нее в наследство бутыль пустырничной настойки, незаменимого средства для успокоения нервов и обвального протрезвения. Покойница готовила ее с фармацевтической точностью. Ни разу не сделала оплошек в сложном производственном процессе. Но сливая дурнопахнущую фиолетовую гущу в надлежащую тару, она всякий раз взмахивала руками, как птицами крыльями, и дарила окружающим горькое причитание: «Пустырник! Да. Ха! Конечно, пустырник. Совсем пустырник. Абсолютно пустырник. Только с глузду съехавший. Пустырник с прибабахом. Ох уж эти мне ваши чудеса терранские…»
        Стакан это, может быть, чересчур. От такой порции недолго и к сидению примерзнуть… Как бывает в ста случаях из ста одного, хорошая мысля приходит постфактум. Он задумался: а ведь если у них с Катенькой что-нибудь все-таки… ммм… начнет происходить, кто окажется горячее - он сам или матрас под ним?
        Впрочем, иные средства не подходили. Напиться он себе не позволил. Во-первых, дело серьезное, во-вторых, он слишком дорожил Катенькой, чтобы демонстрировать ей такую слабость. Хваленые таблетки ему ничуть не помогли. Он попытался было просто присесть и порассуждать с самим собой. Мол, раз иначе невозможно, к чему волноваться? В результате нервная дрожь перекинулась с ладоней на все тело.
        Дядя, большой любитель ученых слов, как-то сказал ему: «Она мне нравится, твоя Катя. Женись на ней, дубина. Не упусти. Второй раз Господь тебя так уже не облагодетельствует. А вся беда у вас оттого, что в самом начале допустили инверсию…» - «Инверсию?» - «Ее. Переставили местами две важные вещи. Впрочем, кто только не совершал такой ошибки!» - «Попроще бы. Можно?» - «Можно, но не нужно. Инверсия у тебя тоже вышла… от простоты стоеросовой. Вы с Катей, видишь ли, переставили местами любовь и занятие любовью. Естественный ход вещей таков, если, ты, здоровый лоб, еще этого не понял: сначала люди влюбляются, а потом тащат друг друга в постель. А вы?»
        Точно. Форменная получилась инверсия месяца за три до эпизода с пустырничной настойкой.

* * *
        Бывают в жизни мужчины дни, когда он просто так, безо всякого особенного повода, не от горя и не от радости, напивается до поисков пятого угла в кругу неизвестный друзей. Ну ведь правда же случаются, что тут поделаешь! Женщины вот, например, шляются по барахольным магазинам, рефлекторно просаживая всю достижимую наличность. А мужчины напиваются. По большому счету, квиты… Однажды Сомов напился в малознакомом баре в компании довольно отдаленных, но исключительно душевных коллег. Коллеги напились совершенно конгруэнтно, но сделали из достигнутой гармонии с миром выводы, прямо противоположные сомовским. Они заявили, что надо бы уже расползаться по домам, покуда семейный счет за гармонию не достиг астрономических величин. Виктор изумился такой постановке вопроса, он ее просто не понял, но попрощался с подобающей сердечностью, поскольку зрелый навык взрослого мужчины к пьянству предполагает параллельное обретение большого политеса в характерных обстоятельствах.
        Коллеги отдались на волю автопилотов в аэрокарах, а он остался один и некоторое время выбирал между «еще сто пятьдесят» и «кружку пива, пожалуйста». Никто к нему не шел. Бармен отвратительно долго болтал с кем-то за стойкой. Официант в принципе отсутствовал. Механических «подавальщиков» тут не держали: мода прошла, а единственный живой ушел куда-то на кухню и не подавал признаков жизни. Виктор был на той стадии, когда внутренняя свобода уже вышла из узилища, но упрямые рефлексы все еще требовали обуздывать ее устремления. Иными словами, Сомов из последних сил пытался выглядеть трезвее истинного положения дел, в то время как истинное положение дел оказалось в полушаге от полного просветления. Весь этот, например, буддизм, - тупая профанация запоя… Стадии просветления Виктору допускать не хотелось. Каждый раз, когда Сомов до нее добирался, его неизменно окружали добрые и милые зверюшки, оторваться от них не было никаких сил. Коньячный бальзам из терранского взрывающегося паутинника - любимое сомовское пойло - вообще стимулирует анимационные процессы в голове… Стадия просветления грозила марафоном
суток на двое-трое. Нет, непозволительная роскошь. Поэтому он мужественно добрался до стойки и попросил пива.
        Отхлебнув, Сомов почувствовал себя как будто в коридоре, где никто не думает о выходе наружу. Глубоко на втором плане Виктор был совершенно уверен, что не уйдет в штопор, доберется домой, не затеет шумство по дороге… Но он утратил способность планировать, как и когда это произойдет в действительности.
        Отхлебнул еще разок и увидел женщину, которая тоже смотрела на него. Женщина сидела у самой стойки и одета была как-то совсем просто, ничего примечательного. В одно только черное. Сомов тогда подумал: «Ну, наверное, характер у нее невеселый…» Женщина глядела тоскливо. Так тоскливо, что даже в державном подпитии, когда мелочи в глаза не бросаются, нюансы безнадежно плывут, и любое слишком мелкое обстоятельство душою бывает отвергаемо, Виктор все-таки эту ее тянущую грусть почувствовал. Душа у нее болела, как иной раз болят зубы: хоть и не особенно сильно, но непрерывно и глубоко, где-то у самых корней. Именно в таких случаях человек совершенно серьезно задумывается, пойти ли ему, наконец, к стоматологу, или терпеть до самой смерти, а там проблема снимется сама собой… Но тут не зуб, а душа, и следует либо сходить к священнику, либо, как она сейчас, найти себе кого-нибудь, совершенно неизвестного.
        Женщина молчала. Отчего? Ах, ну да. Принято у них, пригласить взглядом, да и всякими другими мелочами, а потом посмотреть, в какие ты пустишься пляски, чтобы раздобыть искомое… Надо, стало быть, как-то ему действовать. И Сомов с полминуты взвешивал: стоит ли ему отрываться от питья в пользу приключений? Выходило - да, стоит, пожалуй, потому что женщина всегда уместна… Ну, кроме очень редких случаев. Кроме того, женщина - достойная концовка сегодняшнего вечера. Что может быть лучше женщины между выпивкой и похмельем. Потом, она, вроде, ничего. То есть, не пойми какая, поскольку никак у него не получалось собрать глаза в кучку и разглядеть незнакомку попристальнее. Тоской тянет и бедра широкие - вот все, что разобрал тогда Сомов. Годится. Что ей надо? Еще полминуты он сосредотачивался на мысли, как бы получше приступить к делу… Вот, она тоже его сканирует. Так что ей надо? Оба! Ей надо убедиться: этот мужик, хоть и одет прилично, и сам по себе не худший экземпляр, но уж больно пьяный, - не перетянет ли хмель в его башке все положительные стороны? Вот она оглянулась. Чего это головой вертит? А, нет
ли тут кого-нибудь поисправнее… Опять уставилась. Как видно, в поздний час сидели вокруг одни только совсем неисправные, или уже вдвоем. Сомов несколько раз прокрутил в голове первую фразу. Только бы не сбиться. Так много зависит от первой фразы! Ну, благослови Бог.
        - Х-хотите пива, прекрасная незнакомка? С самыми благопристойными н-намерениями…
        Еще две или три секунды она изучала Виктора. Фраза прозвучала на четверку с минусом, но не провально… Решилась.
        - Возьми мне пива. Перебирайся поближе. Зови меня Катей.
        Это было втрое быстрее ожидаемого. Он ожидал, конечно и того, и другого, и третьего, но с некоторым интервалом. Женщина, наверное, тверда была в своем намерении, а потому плевала на этикет случайных связей.
        Сомов подождал, пока бармен наполнил кружку, и с гордостью продемонстрировал, что передвигается он все еще вполне членораздельно. И разговаривать может, не качаясь. Почти.
        Он назвался и поддерживал чудовищно бессмысленный обмен репликами в течение четверти часа. Или меньше. Катя допила свое пиво, заглянула на дно, - там, видимо, открылось ей нечто исключительно интересное, - долго не отводила глаз, а затем честно сказала, мол, она живет недалеко. Мол, ты… эээ… Виктор? Да. Виктор, ты в состоянии?
        Так и спросила: «Ты в состоянии?» Сомова передернуло от ее деловитости, но на такой вызов он не мог ответить отказом…
        В душ она его погнала. На всякий случай он и одежду снял только в душе. Кто она такая, Господь ее ведает, надо бы деньги иметь на виду. Вышел из душа, а она уже лежит в постели и смотрит на него из-под одеяла с напряженным вниманием. Огляделся: куда бы положить одежду? Не нашел подходящего места. Бросил на пол. Выключил свет. Смотал полотенце с бедер. Лег рядом.
        Она:
        - Не бойся…
        - Да я и не боюсь, - ответил Сомов удивленно. Себя она что ли подбадривает?
        Ну, с чего б начать-то? Начал он совершенно обычно. Принялся целовать ей шею, лицо, плечи. Женские руки вяло изобразили ответные действия. Виктор откинул одеяло и попытался ее обнять. Нет, неудобно она лежит. Не получится. Он погладил Катину щеку, потом волосы и попробовал было добраться губами до ее губ. И тут только почувствовал: у полузнакомки Кати напряжена каждая мышца; перед ним лежит сейчас железная кукла, а не женщина. Или может быть, пехотинец, ожидающий команды на смертельно опасную атаку… «Да что с ней! Идет на мужика, будто на танки…»
        Он пустил в ход несколько более изощренные вещи. Он даже попытался быть ласковым. Нет, колода. И обнимает его самого как вторую колоду.
        Сомов разозлился:
        - Так не пойдет. Ты слишком… твердая.
        - Я признаться и полагала, что ничего не выйдет. Я была уверена. Не могу расслабиться даже с обычным нормальным мужиком. Извини меня. Протяни руку налево… чуть выше… там должно быть курево.
        - Ничего нет.
        - Черт! Забыла купить! Идиотка!
        - Да что с тобой?
        - Я была уверена… я была уверена… даже этого у меня нет… я была уверена…
        Виктор увидел, как расплывчатое пятно ее руки закрыло расплывчатое пятно ее лица. «Сейчас завсхлипывает…» Хмель покидал голову с устрашающей быстротой. Страшно дорогой таблетки, изымающей из головы все самое драгоценное в пьянстве у него не было, жаль, пригодилась бы она сейчас… Ну да, с Божьей помощью, итак обойдется.
        - Ладно. Это можно снять. Делай, как я говорю.
        - Что можно снять? Жизнь мою можно снять? Ты видишь знаешь меня полчаса, а захотел чего-то снять во мне!
        - Слушай, Катя, мы здесь лежим очень близко друг от друга. И мы, в общем, намерены были позаниматься любовью. Я понимаю: звучит грубо. Но я тебя совершенно не желаю оскорблять. Просто я думаю, что мы еще можем приступить к этому. Ей-богу, шанс есть. Раз уж мы здесь, тебе не жалко будет устроить еще хотя бы одну попытку? Ну, одну маленькую, ни к чему не обязывающую попыточку… Снизойди к моей слабости.
        Пауза. Мрачное адажио:
        - Хорошо. Еще раз. Я готова.
        Она вытянулась на постели не лучше трупа в гробу.
        «О, нет».
        - Эээ… Подожди ложиться. Я попрошу тебя делать кое-что, а, если тебе не трудно, так и делай, пожалуйста. Хорошо? Честное слово, ничего необычного. Все просто.
        Она заворочалась и пробурчала нечто неразборчивое. Можно было расшифровать как «ладно, командуй». А можно было и как «пошел к черту». Виктор почел за благо выбрать первый вариант.
        - Отлично. У тебя выпивка где стоит?
        Это был тонкий момент. Пятьдесят на пятьдесят. Он внутренне приготовился одеваться. Но нет, видно, Катя не любила менять свои решения. Выдала лицензию на дубль два, значит выдала… Она поднялась на локте.
        - Вино подойдет?
        Он подумал: «После крепкого и пива не надо бы…» Но поздно было притормаживать действо.
        - Да.
        - Тогда в соседней комнате… Подожди.
        Она встала и принесла початую бутылку чего-то сладкого и липкого, совершенно дамского.
        - Точно подойдет?
        - Сколько тут градусов?
        Катя подняла руку и неопределенно покрутила растопыренной ладошкой около уха.
        «Сплошное нездоровье… - сделал для себя вывод Сомов. - Ладно, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не употребляло героин».
        - Хорошо, неважно. Теперь сядь напротив меня… лицом к лицу… нет, ноги вот так положи… нет… вокруг… нормально.
        Она не проявляла недовольства. Наверное, окунуться в чужую чушь легче, нежели все время пребывать внутри собственной бессмыслицы.
        - Ты отпиваешь глоток… маленький глоточек, - продолжил Сомов, - и целуешь меня. Я скажу - куда. Потом отдаешь мне бутылку и командуешь, во что целовать тебя. Очень тебя прошу, для начала не заставляй меня добираться до слишком отдаленных мест. Ты готова?
        Короткий кивок. У нее было необыкновенное самообладание. Ни фырканья, ни саркастических комментариев, ни какого-нибудь суверенного плечепожимания… Она как будто вышла в дорогу, захватив с собой знающего проводника.
        Сомов:
        - Ладонь…
        И он показал пальцем, какая именно ладонь, чтобы не размышлять ей попусту: левая - с чьей стороны. Она:
        - Тоже… ладонь…
        - Локоть…
        - Плечо…
        - Шея…
        - Плечо…
        - Колено…
        - Шея…
        - Щека…
        - Грудь…
        - Лоб…
        - Грудь…
        - Подбородок…
        - Грудь…
        - Ээ… шея…
        - Грудь…
        Она легонечко вздрогнула: Виктор почувствовал это кожей. Есть женщины, которые разгораются долго, есть - которые не гаснут никогда, существуют и те, кого не стоит особых трудов раскочегарить в одну минуты. Все они хороши по-своему. Но всех милее были для Сомова те, кто теряет над собой контроль и воспламеняется в один миг. Виктор очень ценил эту великолепную породу, ведь именно она заставляет мужчину почувствовать себя чудотворцем: только что, минуту назад, пять минут назад, четверть часа назад женщина была почти холодна, слегка поигрывала в любовный поединок, подчиняясь едва слышному зову из-за глухой двери… как вдруг дверь отворяется, и на смену полному почти покою приходит неистовство. Так вот, Сомов с восторгом почувствовал: отворилась Катина глухая дверь.
        Виктор:
        - Губы…
        Она оказалась страстным человеком. Безыскусным и страстным. Природа заложила в нее коротенькую паузу - между двумя разными состояниями. Несколько секунд назад в голове маячили совершенно нелепые мысли: «Как я выгляжу? Чертовски странная ситуация… А не может ли он воспользоваться? Будто в дешевом романе…» А на заднем плане еще того хуже: «Сколько мне осталось спать? Ах да, завтра выходной… Сегодняшнее посещение бара обошлось слишком дорого, опять придется занимать. Почему повышение получила не я, а этот неуч?» Пауза. Чистое пламя.
        Женщина прикоснулась к его губам и закрыла глаза. Отпущенное природой время - считанные мгновения - она наслаждалась тем, что с ней сейчас произойдет. Какой-то бестолковый центрик в мозгу лепетал: «Правильно ли все происходящее?» А все остальное ему отвечало: «Пошел ты!» Он не унимался: «Погоди-погоди, надо сосредоточиться». И получал ответ: «Накося выкуси!» Потом центрик заглох, и Катя в полной темноте медленно поехала из мусорных будней в огонь чистейшей пробы. То ли в абсолютной пустоте, то ли высоко над пропастью…
        Призрак поцелуя превратился в поцелуй лавы. Она разрушила их общую игру. Потянула его на себя и вскрикнула:
        - Немедленно!
        Куда-то в сторону полетела бутылка. При других обстоятельствах это было бы приравнено к настоящей катастрофе: и ладно бы одни осколки (получилось вдребезги), но еще ведь брызги недопитого вина - сколько вещей может пострадать в квартире одинокой и небогатой женщины! Только черта с два заметили двое сумасшедших звон разбитого стекла, черта с два успели они подумать о брызгах…
        Все кончилось в несколько движений, порывистых, почти судорожных. Им обоим было не особенно удобно, они даже не успели как следует обняться. Это было так неожиданно, что Сомов выстрелил коротким и очень мужским ругательством, а она ответила ему лишь:
        - Ахххххххххххх…
        Вышло совершенно неправильно, и все-таки очень красиво. Он планировал совсем не то, да и она не о том мечтала, но теперь оба лежали в молчании, подавленные роскошью случившегося. Над ними витал дух торжества. Слова бы только измарали их общее ликование.
        Наконец, она решительно повернулась к нему спиной. Шепот:
        - Обними меня.
        Виктор осторожно прижал ее к себе одной рукой, а вторую положил женщине под голову. К тому времени он знал Катю меньше полутора часов.

* * *
        Он проснулся от мерного гуда, который издавал кухонный агрегат.
        Первый вопрос: сумасшедшее вчера прошло, и как именовать Катерину в рассудочном сегодня? На ты или на вы?
        Второй вопрос: что делать с головой? Лучше всего - отпилить ее сразу. Тогда никто не будет сверлить мозг и насылать на все тело зуд. Но, возможно, в процессе отпиливания выяснится, что в голове есть нечто жизненно важное, и тело неважно откликнется на процедуру.
        …Она вошла в комнату. Сомов застал собственные руки за нелепым делом: они подтаскивали одеяло к самому горлу. Катя, заметив это, смутилась и сама.
        - У меня почти ничего нет. Черный кофе. Поджаренные хлебцы с маслом и колбасой. Ненавижу синтетическую пищу… Ты будешь? - она проговорила все это с преувеличенной веселостью в голосе. Собственно, Катя передавала ему право решать, будет ли продолжение. Два взрослых одиноких человека пребывали в нерешительности. Обычный вариант, предписанный этикетом случайных связей, это когда один из двоих, а именно тот, кто первым осознал ненужность происходящего, вежливо показывает второму: нам нет смысла пребывать в обществе друг друга слишком долго… Катя сигналила другими флажками: я не знаю, я не уверена, решай сам. А он и сам был не уверен. Ночью совершалось нечто необычное, и от его слов зависело, станет ли оно прекрасной случайностью или чем-то большим.
        Несколько секунд Сомов колебался. Она была хороша, хотя и старше его, явно старше. Она подходила ему какой-то неуловимой внутренней сущностью. Все женщины, с которыми он делил ложе до сих пор, оказывались недостаточно сумасшедшими. Эта, похоже, далека от «недо», она, скорее, «пере»… ну так чудесно, очень хорошо, чего желать еще? И не то, что бы он опасался долгих знакомств. Все воспитание Сомова говорило ему: однажды, брат, ты должен осесть, утихомириться, завести семью и сделать детей. Но когда именно? И почему именно сейчас его посещают подобные мысли? Бывало, он проводил по году с какой-нибудь милой дамой и не задумывался над тем, какая судьба их ждет дальше. А тут… Одна ночь всего, а он лежит перед совершенно незнакомой женщиной, голый, нескладно кутаясь в одеяло, и внутренне прощается с эпохой вольности, странствий, приключений. Да почему? Может, задержаться? Что значит - задержаться? Ведь он в любой момент сможет освободиться, если надо… Женщина - не трясина, откуда столько тревоги? Но над всеми его прагматическими рассуждениями царило иррациональное убеждение в неумолимости происходящего.
Придется, наверное, послать подальше и вольности, и приключения, и странствия. Вот женщина, которую судил ему Бог. Почему именно она, Бог и знает.
        Так бывает иногда. Судьба является к тебе утром в пестром халатике и спрашивает, хочешь ли ты кофе, быть вместе и умереть в один день? Надо быть полным идиотом, чтобы отказаться.
        - Да, Катя. Во всех отношениях да.
        Она заулыбалась.
        - И вот что: твоего кофе будет недостаточно. Мы идем туда, где познакомились, заказываем пива и мяса. А потом портим твою фигуру шоколадным тортом. Честно говоря, столик я уже заказал по чипу. Надеюсь, ты не против?
        - Да. Во всех отношениях да.
        Она сделала паузу и добавила:
        - А потом вернемся и начнем все сначала, но с большей… ммм…
        - Раздумчивостью?
        - Что ж, назовем это раздумчивостью.
        За кофе она осторожно поинтересовалась:
        - Меньше всего я хочу обидеть тебя. В самом начале… в баре… все получилось чуть-чуть сумбурно… Одним словом, как тебя зовут? Я забыла…
        - Виктор.
        - Ты простишь меня?
        - Мне не за что тебя прощать.
        Сомов прикоснулся к ее волосам. Длинные черные волосы. Прямые, блестящие, разумеется, крашеные и, скорее всего, поверх белых крупинок проседи. Угадав его мысли, Катя сказала, не теряя спокойствия:
        - Мне тридцать пять лет.
        - Отлично.
        Ему было наплевать. У судьбы нет возраста.
        Зато у судьбы есть чистая белая кожа. Случается иногда такая благородная бледность, для которой противоестествен любой загар. Еще у судьбы светло-карие глаза, мелкие, но правильные черты лица, высокий лоб и тонкие губы. Неровные, стремительные, грациозные движения, быстрая и ровная походка, мальчишеская фигура. Аристократические запястья.
        Еще от нее веяло гордостью.
        …В баре они болтали и смеялись. Разговор зашел о способах знакомства с особами противоположного пола. Виктор высказался в том духе, что он, по правде говоря, он не знает, как знакомиться с женщинами. Это всегда происходило как-то само собой. И, сказать честно, не особенно редко…
        Она усмехнулась:
        - У меня иначе. Я всегда сама выбирала. Да… Я выбирала сама. И была верна тому, кого выбрала. Почему они все оказались… такими слабыми?!
        - Ну, не знаю. Разные люди бывают…
        - Разные. Не подумай, я ни от кого не просила ничего особенного. Просто… для них моей любви бывало слишком много. Совсем недавно… неважно… уже это прошло… в общем, один сказал мне: «Будь легче. Расслабляйся. Не привязывайся всерьез».
        - Ушел от тебя?
        Она усмехнулась. Мол, зачем спрашивать, итак понятно. Потом заговорила вновь:
        - Понимаешь, мне стало холодно. Я как будто вся задеревенела… Вчера такая тоска меня взяла! Почему я не могу расслабиться? Да все я могу. Или я не женщина? Все у меня получится. А если не получится, кончать надо с такой жизнью.
        «Глупости какие. Видно поп ее приходской адскими сковородками не допугал до нужной кондиции».
        - Не-ет. Это ты про меня глупости думаешь. Нервы у меня крепкие. Просто я подумала: «Все что можно - продать. Уехать отсюда. Скитаться, сколько получится. Либо найти место, где меня примут такой, какая я есть, либо попробовать жить иначе. Только не здесь». Первый раз в жизни я знакомилась у стойки бара. Загадала на того, кто будет рядом со мной: если все получится хотя бы сносно, останусь здесь. Может быть, попытаюсь измениться, хотя очень не хочется. Если не получится… что ж, тогда и уеду.
        - Я у тебя был вроде орла и решки?
        - Я должна извиниться? Если должна, - извинюсь. Мне не жалко. Я ведь не знала тебя.
        «Ты и сейчас меня не знаешь… А я - тебя». Впрочем, это не играет роли. Он разглядел в ней судьбу, и Катя, как видно, тоже отыскала в нем нечто. Она едва-едва запомнила его имя, не имеет представления о его работе, склонностях и привычках, дурном и добром в его характере… Но безо всего этого чувствует куда более важную вещь: им не разойтись больше, как двум случайным прохожим на контркурсах. Вчера не чувствовала и не знала, а сегодня - знает и чувствует… Изменилось больше, чем кажется.
        - Должна. Только совсем за другое.
        - Позволь догадаться. Я слишком много ем и слишком много болтаю. Ты прав. Извини.
        - Извини и ты. Потому что мы слишком много болтаем.
        Она рассмеялись одновременно.
        - Виктор… я все никак не могу определить, что при тебе делать можно, а что нельзя. Прилично ли выйдет если то, и если се… Ты даже представить себе не можешь, до какой степени я готова поторопиться.
        Сомов оставил купюры на столике, прижав их пепельницей. Намного больше чаемой суммы. Ему слишком не хотелось возиться со счетом.
        …Вначале это было очень медленно. Невероятно медленно. Им обоим доставляло наслаждение сдерживать страсть почти до самого конца. А потом Катя шепнула:
        - Давно со мной не было никого достойного. Придется кое-что вспомнить…
        Взрыв.
        Еще один раз - ближе к вечеру. Еще один - поздно ночью. И еще один - утром.
        Он отправился на работу прямо от нее. Небритый, как неандерталец.

* * *
        Их первое свидание произошло три месяца назад. Бог весть, в какой именно день Сомов понял, что любит ее. То есть, когда первый раз внятно подумал: «Люблю», - одновременно сообразил, насколько давно любит… Но сказать все не получалось. Какая глупость - эта самая инверсия!
        Сегодня придется сказать, дольше тянуть невозможно. Дотянул до самого неудачного дня, какой только можно вообразить.
        Виктор Сомов был лучшим строителем космических кораблей во всем русском секторе. Более того, в негласном реестре Терранской ассоциации корабелов он твердо стоял на первом месте. Говорят, с приличным отрывом от остальных умельцев… Вот уже три года, или около того, как Сомову поручали самые сложные, самые крупные и самые дорогие заказы изо всех, какими только заняты были верфи планеты. Тем не менее, он никогда не чувствовал особой любви к своей профессии. Просто у него легко получалось то, к чему другим приходилось прикладывать все силы. Наверное, от Бога ему дан был этот дар, и Сомов ценил его очень мало. Гордился своим положением - да, разумеется, но какой мужчина свободен от гордости за все то, чего добился он сам, своими руками и своей головой, ну, может быть, еще с Божьей помощью?
        Теперь гордость его оказалась задета. Во всей истории Терры-2, Внеземелья, а может быть, и самой Земли, не было корабля важнее того, что достался не ему. Разве только далекий легендарный «Восток»…
        Кажется, вся планета прознала о его позоре… Ну, если не вся, то уж профессиональный цех корабелов с родней и знакомыми - точно. В 23-м году на периферии, едва освоенной, но теоретически входившей в подконтрольную зону русского сектора, нашли актиний. Вещество, запросто гробящее металл, пластик, резину, губительное для живого тела и приводящее в состояние тихого слабоумия любую технику. Полгода спустя гениальный физик Марина Нестерова чисто теоретическим путем вывела чисто теоретическую возможность использовать переработанный актиний как топливо для космических кораблей. О, это, конечно, открывало небывалые перспективы, - актиний занял бы в 17000 раз меньший объем по сравнению с традиционным топливом фотонных звездолетов, добавил бы скорости и позволил бы сэкономить целый океан металла на топливных резервуарах, - но, к сожалению, Нестерова не оставляла ни единого, даже самого гипотетического шанса на постройку такого корабля. Двигатель, работающий на веществе-киллере? Даже не смешно. Чем его добывать? В чем перевозить? Чем от него экранировать технику? Весь планетоид знал об актинии.
        Кроме, разумеется, женевской администрации.
        Миновал еще один год. Бюро не менее гениального Карлоса Эредиа представило проект: добывать - уголовниками; перевозить - в керамике; экранировать - фанерой. В органике, принимающей на себя удар излучения, происходят необратимые деформации, но техника за «живой» стеной чувствует себя отлично. Фанера - не фанера, а нечто вроде сменных деревянных щитов вполне уместно… Проект Эредиа каким-то образом оказался известен доброй половине населения планетоида.
        Разумеется, женевская администрация опять не в счет.
        Кто должен был строить корабль? Сомов. Никто не сомневался в этом. Но серьезные люди в испанском секторе усомнились: русские открыли, русские будут разрабатывать, им прибыль в первую голову; мы, конечно, кое-что будем иметь от Эредиа, да, но отдать заказ на русскую верфь - значит обокрасть самих себя. Где справедливость? Русский сектор ответил: по большому счету, мы на планетоиде старшие. Латино не без раздражения сообщили, мол, и мы - не младшие. Но ссориться никто не пожелал. Во-первых, надо всеми нависал общий враг - женевцы, и большая гроза уже распространяла сырое удушье из будущего в настоящее. В Солнечной системе война к тому времени вовсю шла… Во-вторых, на Терре-2 когда-то, давным-давно лупили друг друга прадеды, крепко дрались деды, отцы время от времени схватывались, а вот нынешнее поколение научилось жить без особых кровопусканий, и очень дорожило этим умением.
        По общему решению лидеров русских и латинских кланов, контракт передали третьей силе - полякам. А точнее, Кшиштофу Данилевичу, мастеру с солидным опытом, правда, всего-навсего седьмому в реестре Ассоциации…
        Сомов сгоряча пригрозил увольнением. Угрозу удовлетворили.
        Сомовское семейство официально «тянуло» к большому и влиятельному клану Рыжовых-Давыдовых, третьему по силе в русском секторе. Виктор связался с тем из родственников, кто действительно мог решать кое-что. Он задал простой вопрос: «Можно ли… отыграть назад?» Родственник честно попытался разузнать на самом верху, есть ли надежда, и через пару дней передал вполне определенный ответ: «Во всем отказано. Рекомендуется сидеть тихо».
        Катенька даже не смела утешать Виктора. Она просто была на его стороне - прав он, или нет.
        Треть планетоида знала о решении негласного правительства Терры-2 и позоре корабела Сомова. Женевцев лишили возможности хотя бы заподозрить неладное. Актиний, сказочное богатство, делал Терру жемчужиной в короне Женевы и, одновременно, микробомбой у нее на макушке. Кланам требовался весь резерв оставшегося времени - до последней минуты. Как только строящийся чудо-корабль «Гетман» перестанет быть тайной, война неумолимо шагнет на порог…
        Виктор сначала хотел напиться. Потом рассудил: это никуда не уйдет, и отправился на поиски работы. Корабелом быть он больше не хотел - трудно становиться полковником там, где был маршалом. Инженером-ремонтником его бы взял каждый, но сколько они зарабатывают, эти инженеры-ремонтники! Курам на смех. Корабельным техником на грузовик или лайнер? Что ж, возможный вариант. Но там ему предлагали еще меньше. Шутки ради, Сомов обратился к военным вербовщикам. Мол, офицеры нужны? Есть тут, мол, у меня один знакомый, из него вышел бы оч-чень приличный офицер инженерного профиля… А разговор шел вживую, через экран инфоскона. Виктор еще даже назваться не успел. Только пошутил. Почти пошутил. Так, на всякий случай. Да. На той стороне, в заэкранье, - напряженная пауза. Сомову отвечал осанистый такой старик в серьезном мундире с погонами… эээ… чинов тогда Виктор еще не разбирал. Он, старик этот, переглянулся с кем-то, какие-то быстрые команды отдал невидимым отсюда людям, и назвал сумму. Просто назвал сумму, больше ничего. «В месяц?» - переспросил Сомов. - «В неделю. И только на время учебы. Это полгода или год.
У нас сейчас ускоренные выпуски. Потом - больше».
        Столько он не зарабатывал никогда.
        И сейчас же к нему обратились по чипу, с детства установленному над переносицей: «Извините, господин Сомов, мы вынуждены были отыскать вас оперативно. Ваш знакомый попал в сферу государственных интересов Терры-2. Мы рады были бы познакомиться с ним лично».
        Тут даже легчайший привкус шутки улетучился у него из головы. Сомов полагал, что на такие фокусы способна разве что контрразведка какая-нибудь. Или контора вроде того, но похлеще. Вербовщики отыскали его за тридцать секунд…
        Не захотелось ему уворачиваться. Не то настроение.
        - Я говорил о себе. Переключитесь, пожалуйста, на инфоскон. У меня всегда плохо получалось общаться через чип: терпеть не могу сосредотачивать сознание на чем-нибудь одном…
        После недолгой паузы старик-вербовщик вновь заговорил с ним:
        - По закону, господин Сомов, вы не подлежите рекрутированию…
        Виктор обозлился:
        - Даже намекать на это было большой глупостью с вашей стороны!
        - Извините. Надеюсь, моя оговорка помогла вам осознать всю серьезность, с которой Объединенная Координирующая Группа Терры-2 относится к создавшейся в последнее время военно-политической ситуации.
        - Уже появилось правительство? - невольно вырвалось у Сомова.
        У офицера едва заметно поднялись брови. Намек для серьезных умных людей: неужто непонятно? стоит ли обсуждать очевидное? Однако экс-корабел не настроен был проявлять ум и серьезность. Если они там заинтересованы в людях до такой степени, пускай выдадут всю возможную информацию, какого черта он должен облегчать им жизнь? Сомов никак на отреагировал не маневр бровями. Вербовщику пришлось продолжить:
        - Разумеется, нет причин говорить о формировании правительства. Мне известно лишь о консультативном органе по вопросам военно-политического администрирования, в котором приняли участие представители русского, испанского, польского и украино-белорусского секторов.
        «Значит, с порту дело не сладилось… А впрочем, первым раз все дошло до такого… До чего - такого? Совет кланов был всегда… Точно. Только раньше со мной не стал бы так отрыто разговаривать о всяческих как-бы-не-правительствах мелкий военный чиновник, пешка, по сути дела. Ну, дают наши!».
        - Я понял вас.
        - Если вы подтверждаете свой интерес к военному ведомству, как к работодателю, я уполномочен предоставить необходимые сведения, организовать экскурсию на территорию военного училища, а также, в случае вашего окончательного согласия, подписать контракт от лица Терранских сил безопасности.
        «Интересно, с женой он так же разговаривает? Дорогая, мол, в случае положительной реакции на ознакомление с моими планами, касающимися ночной части суток, запрашиваю подтверждение на заранее обговоренный комплекс действий…»
        - Экскурсия?
        - Большинство добровольцев не проявляет интереса, но нам поручено…
        Кажется, офицер не нуждался в лишней работе.
        - Считайте, я проявил интерес.
        Кто-то пребывающей бесконечно выше старика-вербовщика на лестнице власти, недавно плюнул Сомову в лицо и каблуком растер плевок. Да хоть бы этого и не произошло! Бывший инженер-судостроитель воспитан был в том духе, что любить следует землю, а не власть. С властью надо вести уклончивые переговоры, торговаться, где можно, подчиняться, где иначе нельзя, и оказывать должное почтение. Но любить?
        - Извольте, господин Сомов, мы готовы. Давайте договоримся о встрече.
        …В училище ему не понравилось буквально все. Режим, расписанный по минутам. Устаревшая техника, которую судорожно меняли на новую и, как видно, новой не хватало, не хватало, не хватало. Короткие стрижки. Очень средние запахи в столовой. Избыточно чистые полы, да и разило от них дешевой химией… Но особенно неприятным был взгляд сержанта-инструктора: столько было в нем презрения! Тусклоокий сержант смотрел на него профессионально, то есть, как на потенциального клиента, и в глазах у него ясно читалось: «Ах ты ж хлюст гражданский! Попадись ты мне на месяц-другой, и я построил бы из тебя человека».
        Кажется, все было против волонтерского контракта. Кроме денег, конечно.
        Стояла жара, сопровождающий Сомова офицер из вербовочного агентства то и дело вытаскивал из кармана платочек и вытирал им лоб. С облегчением он сообщил Виктору:
        - Теперь симулятор. Минут двадцать, а потом - все, финита.
        - Финис коронат опус.
        - Что?
        - Показывайте симулятор.
        Его усадили в кабинке, имитирующей корабельный инженерно-ремонтный пост. Почти всю аппаратуру он знал, о чем и сообщил сопровождающему. Судостроитель обязан такое знать.
        - Отлично. Сейчас вам сымитируют восемь стандартных ситуаций, требующих вмешательства корабельного инженера в боевой обстановке. Вы не против?
        - Разумеется, нет.
        Его собеседник вышел из кабины. Погас света, включилась аппаратура. Сомов был совершенно в себе уверен. Что такое космический корабль он знал, как никто на Терре.
        …Один раз он решил задачу оптимально. Еще с одной задачей Виктор справился, что называется, правой рукой через левое ухо, но все-таки справился. А все остальное… два общих пожара, полный выход из строя ходовой части, полный выход из строя системы связи - как внутренней, так и внешней, потеря половины экипажа, и, наконец, взрыв корабля.
        Он вышел из симулятора, чувствуя нестерпимый стыд пополам с досадой. Сомов понял: ему на роду написано заниматься спасением кораблей от неприятностей, он будет флотским офицером, он научится выходить сухим из любого лиха и неясно, какого ляда он до сих пор строил свои лоханки, - вытаскивать их у косой из-под носа куда приятнее… А сержант с его этими тухлыми глазами - только временная неприятность. Вполне преодолимая.
        Вербовщик встретил его изумленным возгласом:
        - Вы уже практиковались?
        Виктор не понял.
        - Вы… вы… Обычно такого уровня достигают на четвертом месяце обучения.
        «Почему они никак не поймут, кто я, что я? Никак не поймут».
        - Я Виктор Сомов.
        Ему следовало посоветоваться с Катенькой, а уж потом подписывать контракт. И Виктор хотел было потянуть, сказать, мол, так и так, нужен денек-другой на размышления… А потом плюнул и подписал.
        Видит Бог, он любит Катеньку, очень любит. Никогда никого так не любил. Но службу он выбрал себе точно так же, как и женщину: по наитию. Почувствовал, как тянет его сюда… И ничто теперь не способно было своротить Сомова с этого пути.
        Старик из вербовочного агентства, уладив дело, сообщил ему:
        - Вы нравитесь мне, молодой человек. Приятно брать на флот человека, которому не понадобилось вживлять электрод в центр романтического идиотизма…
        - Устали?
        - Что? Да, устал. Привык быть военным человеком, на старости лет не хочу в отставку. Хотя бы так, хотя бы вербовщиком… И то - лучше. Тем более сейчас.
        «Смотри-ка, совсем иначе заговорил». Старик, тем временем, продолжал:
        - Я сорок лет был мирным военным. Флотский артиллерист, которому ни разу не пришлось стрелять по настоящему врагу… Вряд ли вы способны понять, насколько это может быть тоскливо. Не подумайте, я не выживший из ума кретин, я прекрасно понимаю: Терре-2 ни разу не пришлось воевать в открытую, и отлично! Лучшего не придумаешь. Но чертовски неприятно уходить, так и не попробовав того, к чему тебя готовили всю жизнь. Теперь другие времена. Нам придется драться. Многие приходят ко мне с глазами, как после косметической операции, возьмите, - говорят, - хочу воевать за Терру… или вот еще вариант: хочу воевать с женевцами! Как вербовщик и как терранин я должен бы радоваться подобному боевому духу в массах. И даже подогревать его в… эхм… клиентах. Но мне больше импонируют люди, которые просто решили как следует поработать. А знаете почему?
        - Почему?
        - Признаться, я абсолютно уверен в нашей победе над женевцами. Мы лишком далеки от них, и сейчас требуется лишь перерезать последнюю связующую ниточку. Возможно, эта моя уверенность покажется вам иррациональной…
        - Отчего же. Таково, по-моему, общее настроение.
        - Вероятно, вы правы. Тем лучше. Так нам будет проще понять друг друга. Понимаете, как профессионал я знаю совершенно точно: чем больше мы наберем парней с сумасшедшими глазами, тем больше мы потеряем. Мы нуждаемся в спокойных и очень спокойных людях.
        - Что ж, рад слышать.
        Старик помялся и произнес:
        - Не должен бы, но… Буду с вами честен. С того момента, как вы с нами связались у вас не было иного пути.
        - Не понимаю.
        - Положение дел не оставляет иллюзий. Силы безопасности гребут под себя всех, кто способен передвигаться на своих двоих и членораздельно разговаривать. А тут - специалист вашего класса изъявил интерес… Поверьте, военное ведомство просто не дало бы вам отыскать работу в другом месте.
        - Как?
        - Самыми радикальными методами.
        - Поверьте и вы, я не стал бы военным под нажимом.
        - Вам не оставили бы выбора.
        - Выбор есть всегда. На худой конец, я сдох бы от голода.
        - Вы серьезно?
        - Мне нравится место, в котором я родился и живу, я хотел бы наподдать женевцам, и офицером стать мне в конце концов захотелось… Но Бог свидетель, ни одна сволочь меня не переупрямит. Лучше быть никем, лучше не жить, чем жить по чужой указке.
        - Вы говорите совершенно спокойно…
        - Все мое поколение таково. Таков наш образ жизни. Даже на самом приземленном, на самом бытовом уровне.
        Старик издал сухой смешок. Как будто поперхнулся.
        - А впрочем, вы знаете, я вас понимаю. Мы и сами были такими, просто в вас это качество более… как бы правильнее сказать? В общем, его концентрация выше. Извините.
        - Вы были прямы со мной. Спасибо.
        - У вас по контракту еще 72 часа на отдых и обустройство личных дел. Не опаздывайте. И вот еще что: в следующий раз, когда мы встретимся, если встретимся, конечно, у нас уже не будет такой беседы.
        - Почему?
        - Вы обязаны будете отдать честь и начать со слов: «Разрешить обратиться, господин полковник!»
        …Теперь Сомову предстояло сообщить Катеньке три важные вещи: во-первых, рассказать про свою к ней любовь; во-вторых, что по этой самой любви он с утра хрястнул военным контрактом; в-третьих, попросить руки и предложить взамен сердце.
        Отличная по большому счету идея: подарить розы, щедро усыпанные дохлыми лягушками…
        Минуло два месяца, как они стали жить вместе в его доме. Увертюру для каждого вечера выбирала она. Это мог быть душ, ужин или постель - чуть ли не от самого порога. В тех случаях, когда постель не становилась первым номером программы, она неизменно бывала вторым. Катенька приходила домой усталая до смерти. Диспетчеру подземки нужна не голова, а компьютер, и такую электронно-вычислительную голову следовало выводить из мира сетей, поездов и потенциальных аварий очень ласково и бережно… Иначе ведь и во сне примется бормотать о каком-то, прости Господи, переключении с линии на линию.
        Именно постели он не мог ей сегодня дать. Вышло бы как-то… нечестно. Это если рассуждать в категориях голоштанного детства, то есть в самых правильных. Во категориях взрослого бытия все то же звучало бы исключительно сложно и неоднозначно, однако под покровом психоаналитической сложности пряталось бы лишенной всякой серьезности, но почему-то способное больно уязвить слово «нечестно». Нечестно, да и все тут. Сомов отдавал себе отчет в последствиях. Кто ее знает, Катеньку, может ведь просто повернуться и уйти… Вот у них все закончится, и тут он сообщит, мол, какие у меня к тебе нежные чувства, сдуреть можно, желаешь ли быть офицерскою женой? А она - хрясь по роже и шмыг в дверь… А за десять минут до того он был бы с нею одной плотью, и вышло бы, что был то ли напоследок, то ли впрок. Попользовался, одним словом. Не поймешь, какое слово отвратительнее: «напоследок» или «впрок»?
        С Катей Сомов хотел быть либо навсегда, либо никак.
        Бог дал ему маленькую передышку. Сегодня первым номером Катенька назначила ужин. Все шло по заведенному порядку, словно гамма, сыгранная многое множество раз… И Виктор все прикидывал, как бы ему получше начать, и какое бы выдать предисловие… поуместнее. А потом отложил вилку и взял Катю, сидевшую напротив, через стол, за руку.
        - Я люблю тебя.
        Ужин прервался на ноте фа.
        Катя встала, перешла на его сторону и сомовскую голову к своему животу.
        - Я, знаешь ли, очень ждала.
        Нагнулась и потерлась виском о висок.
        - Мы не с того сегодня начали, Витя. Пойдем со мной. Иди же.
        - Подожди! Подожди… Я завербовался в силы безопасности… Осталось шестьдесят часов до… казарменного режима.
        - Что?!
        - Через шестьдесят часов я перейду на казарменный режим. Первые увольнительные, говорят, не раньше то ли четвертого, то ли пятого месяца учебы. Всего полгода училища… а потом мне уже не быть гражданским корабелом… я стану корабельным инженером. В смысле, офицером, военным…
        Катенька отпрянула. Отвернулась. С минуту искала глазами невидимую подсказку в углу. Сомов не смел прикоснуться к ней. Он только смотрел на ее руки, на неестественно растопыренные пальцы… Потом она совершенно спокойно сказала то, чего Виктор никак не мог ожидать:
        - Это не меняет дела. Пойдем.
        …Она была яростна и ненасытна, как земля, дорвавшаяся до весеннего тепла и разразившаяся буйством ручьев. Она тонула в нем, словно в болоте. Потом, откинувшись на подушку и переведя дыхание, Катя заговорила:
        - Суть дела: я тоже люблю тебя.
        Он взялся целовать ей руку - палец за пальцем, - затем перешел ко второй, но Катя сжала пальцы в кулак.
        - Послушай меня сейчас, Витя. Я по глазам твоим, по лицу могу прочесть все твои страхи. Напрасно. Ты, наверное, не до конца понял, с кем связался. Я не отступлюсь от тебя, чего бы ни случилось. Кем бы ты ни был, что бы ты ни делал, я теперь с тобой - до самого конца. Говорят, мужчины любят женщин, которые готовы за ними пойти хоть на край света… Я готова. Только не за тобой, а с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, - я не навязываюсь. Просто я верю: если мне будет по-настоящему нужно… - слышишь ты, по-настоящему, - видеть тебя рядом, просить о чем-нибудь важном, ты сделаешь все, как надо. Хочешь служить - служи. Я знаю, отговаривать тебя не стоит. Бесполезно и глупо. Ты выбрал путь… хороший путь… и я не могу и не хочу тебя останавливать.
        Сомов не знал, что ему ответить. Как ни скажи, а все выйдет ниже Катиных слов.
        - Если бы мы не лежали сейчас, я бы, пожалуй поклонился тебе.
        Она, наконец улыбнулась.
        - Чертов Сомов! Ты мне за это заплатишь. Женись на мне завтра же!
        - Это, я так понял, предложение?
        - Это распоряжение. Сейчас мы встанем, я пойду за платьем, а ты церковь, договариваться насчет венчания… И вот еще, совсем забыла: в гробу я видела контрацептивы! Сделай мне ребенка. Ты вообще-то помнишь, сколько мне лет? Помнишь? Помнишь или нет?
        - Нет, разумеется.
        - Правильный ответ. Рожать в любом случае - более чем пора…

* * *
        Так Катенька стала госпожой Сомовой.
        Все шестьдесят часов - до самой стоянки аэрокаров у ворот училища - она была весела. И вовсе не сдерживала слезы, не боролась с комком у самого горла. Никакого комка не было, да и глаза не искали дополнительного увлажнения. Просто пока они оставались вместе, слезы не нужны были ни ему, ни ей.
        Потом они понадобились…
        Но Виктор об этом уже не мог ничего знать.
        Глава 4
        Любовь по-испански
        10 и 13 апреля 2125 года.
        Система Сатурна.
        Виктор Сомов, 29 лет.
        Развспоминался! Ну-ну. Далеко еще до теплого бока.
        …На мониторе - смена вахты у техников. Один доброволец уступает место другому. Неисправностей нет… вот разве что накопители машинного отделения… что-то там невразумительное… статистический заря… ка-акой заряд? Старшина, вы кем были на гражданке? Оператором пищевой акклиматизации? Это какое образование - скорее гуманитарное или скорее техническое? Скорее никакого… Так. Увольнительные на поверхность будете получать через школьный курс физики. Разделы в программе я определю лично. Что? Смирно!
        Фигура на мониторе вяловато вытянулась и «приклеила» руки к бедрам. Вольно. Сам разберусь с накопителями.
        Сомову предстояло четыре часа наблюдать за приборами, которые сами, по доброй воле сообщают состояние всех систем корабля и, кроме того, каждый час делать запросы тем приборам, которые нуждаются в пинке. Для разнообразия повозиться с накопителями - одно удовольствие.
        Капитан-лейтенант перенастроил приборы на чип, давным-давно, в детские еще годы, вживленным ему над переносицей. Если будет что-нибудь срочное, или, спаси Господи, угрожающее, он узнает об этом моментально… Потом он отправился в машинное отделение.
        Накопители, в сущности, глубокая периферия. Все, на что они годны - собирать даровую энергию для освещения нескольких отсеков. А даровая она потому, что просачивается неведомым для науки способом через все мыслимые и немыслимые экраны от работающей ходовой части; более того, собрать рассеянную энергию подобного рода теоретически просто невозможно. Физика в лучшем случае способна описать это явление, но отнюдь не понять его. С другой стороны, есть в подобной расстановке акцентов нечто исконно флотское: конструкторы собрали и запустил в серию устройства, принципа действия которых напрочь не понимают, а корабельные иженеры ремонтируют их, и порой небезуспешно, хотя в большинстве случаев не знают даже, из чего они сделаны… Работает? И ладно. Техники сделали несколько ценных наблюдений: если накопитель нагревается и вибрирует, его надо менять. Не заменишь - спечется. Зато когда он испускает холодный пар - все нормально, очень качественный попался накопитель, прослужит долго. Да Сильва рассказал Сомову одну инженерскую байку. Знакомится как-то корабельный инженер с конструктором накопителей. Совершенно
случайно, кстати. Ну и спрашивает у конструктора: мол, когда вибрирует, сколько еще может продержаться - по вашей конструкторской задумке? Тот с ужасом переспрашивает: «А что, он вибрирует?» - «Ну да. Все они вибрируют, когда старые». - «Молодой человек! Накопитель не может быть старым, он почти что вечен». - «Как же так? И что, греться он тоже не может, и пар не испускает, и не искрит, и запах свежего сена от него не идет первые двое суток работы?» - «Свежего сена?» - переспросил бедный конструктор и упал в обморок…
        Вот он, узел накопителей. Сомов считал показания датчиков. Та-ак. Барахлит все там же, все так же, все с теми же симптомами, только неизвестно что. Беда в том, что накопитель не только собирает рассеянную энергию, он, сволочь, ее тоже рассеивает…
        Капитан-лейтенант машинально похлопал себя по карману.
        - Сигаретки потерял, амиго?
        За спиной у него стоял Хосе, довольная рожа.
        - Хочешь, зажигалочкой поделюсь?
        Издевается. В училище Сомов мучительно бросал курить, и с третьего раза все-таки бросил. Чистился какой-то химией, ходил к гипнологу, истязал свой рот кислыми леденцами, словом, заплатил полную цену. Потому что на боевые корабли курящих не берут. Там и без того воздух… как бы это получше выразиться? - не лесной. Но привычки старого, насквозь протабаченного курильщика остались…
        - А-а, к нам пожаловал сеньор сапожный вор! Обувкой моей интересуешься?
        Хосе оценивающе прищурился на сомовские полусапоги. Так, наверное, кот-мышелов прикидывает, заметив очередную жертву: стоит ли поработать когтями, или, может быть, не марать лапы о такой лядащий образец?
        - Такие есть уже у меня, амиго. И вообще, очередь твоя сегодня будет. Или ты что-нибудь имеешь против эспаньол?
        - Ладно, пусть будет эспаньол.
        Второй государственный язык Терры (первым было женевское эсперанто) давался комендору с трудом. Сомов - другое дело. В испанском он был как рыба в воде. Но этот язык Виктор тайно недолюбливал за какую-то нарочитую торжественность. Поэтому разговаривали они с Лопесом чересполосно: то по-русски, то по-испански.
        - Когда-нибудь вся эта драка закончится, Витя. И мы как следует отдохнем. За все рейды, за все вахты, за все дежурства.
        - Ты про что, друг? Про Аравийскую лигу? Да в ней ли дело?
        - Я понимаю, понимаю… Что ты про меня думаешь? Конечно, я понимаю. Лига - шуточки, прелюдия. С Женевской федерацией драки не миновать.
        Сомов промолчал. Терра-2, его родина, двадцать лет жила ожиданием этой войны. Еще в школе мальчики и девочки заражались ее дыханием. Терранский планетоид считался подмандатной территорией женевцев еще с 20-х годов прошлого века. Долгое время женевцы использовали его в качестве колоссального кладбища… Два года - с 2032 по 2034-й - туда транспортировали «этноизбытки» славян, в основном русских. Четыре года - с 2032 по 2036-й - на Терру-2 отправляли «этноизбытки» латиноамериканцев. Впоследствии Женева уже не имела возможностей проводить такую политику: прежние ее провинции стали Российской империей и Латинским союзом. А два этих государства очень берегли свое население, его итак оказалось маловато. Вся история Терры-2 - это история борьбы между сильнейшими кланами первопоселенцев, которые сумели выжить и окрепнуть в чудовищных условиях, и женевской администрации. Женевцы вечно говорили: «Дай!» Им старательно отвечали: «Самим мало!» И давали меньше, чем хотели на Земли, и больше, чем не жалко. Женевцы вечно стремились контролировать «силы безопасности» Терры-2. А терранцы допускали в армию и на флот
лишь редких представителей администрации, из-за компетенции которых велись настоящие баталии… Женева жаждала полностью контролировать Терру-2, а «террорруские» и «терролатино», сговорясь, чем дальше, тем резче отругивались: «Без сопливых разберемся!» С Земли грозили миротворческой акцией, Терра обещала «приголубить» миротворцев по полной программе. А Российская империя и Латинский союз тонко намекали, мол, у них имеются аргументы против жестких действий Женевы на Терре-2. Очень серьезные аргументы. До поры до времени обе стороны, ведя переговоры на басах, все-таки уживались. Девяносто с лишком лет длится этот шаткий компромисс. И пора бы ему сойти на нет… Была у терранцев путеводная звезда: история страшной войны за независимость на Терре-8, ставшей в 2077 году Конфедерацией городов-общин Нью-Скотленд. Туда Женевская федерация в течение нескольких десятилетий отправляла самых страшных уголовников, всех, кто пытался быть революционером, а также сумасшедших ученых, чьи идеи были признаны несвоевременными и вредными. Однажды эта гремучая смесь сдетонировала. Женева билась за Терру-8 всеми средствами, и
отступилась только тогда, когда обнаружила, что ведет боевые действия уже на Луне - в святая святых, преддверии Земли. Еще чуть-чуть, и перекинулось бы на швейцарские Альпы. Это была жутковатая техногенная война, не очень подконтрольная людям… Говорят, до сих пор локальные информационные сети время от времени скручивают странные судороги - эхо тех давних сражений. Но все-таки добились они своего, ведь добились! И теперь живут в своем Нью-Скотленде припеваючи. Еще женевцам принадлежат Терра-5 и Терра-7 - подмандатные планеты, заселенные соответственно китайцами вперемешку с выходцами из юго-восточной Азии и чернокожими. В 2068-м Терра-5 восстала. Женевцы положили у них там не то двадцать, не то все тридцать миллионов человек, но воли тамошним жителям не дали. От такого разгрома, Господи, упаси родную Терру-2! Впрочем, свобода никогда не стоила дешево. А сейчас она буквально наступает на пятки… Собственно, вопрос стоит так: громыхнет у же сегодня, или есть передышка до завтра? Так что Сомову нечего было ответить Хосе. Когда один собеседник произносит «дважды два - четыре», как должен реагировать другой?
Подтвердить? Опровергнуть?
        - Витя, просто когда-нибудь кончится и это. Понимаешь? Мой отец был кадровым военным. Мой дед - один из первопоселенцев на Терре, я говорил. Они все так ждали независимости, а я жду того, что будет, когда мы ее получим.
        - Да хорошо будет. Без сопливых разберемся в своих делах.
        - Да. Верно. Но я про другое говорю. Очень ты все-таки жесткий, Сомов. Я про другое. Мне можно будет не служить, Витя. Совсем. Вот пройдет война, и я уйду со службы. Сейчас как-то стыдно. Я не военный человек. Мне служба жмет, как тесные сапоги; я бы и раньше вышел в отставку, но разве можно уйти, когда такое на носу?! На гражданке я бы работал намного лучше.
        - Да ты комендор от Бога, Хосе! Что ты мелешь? Да ничего лучше флота нет и быть не может!
        - Э! Флот… Космос… Меня на землю тянет. Витя, мне со зверьем легче, чем с людьми. Есть такая специальность: ихтиопищевик. Я все учебные программы собрал. Двухгодичный курс экстерном сдам, а там, глядишь…
        - Ихтио… что?
        - Короче говоря, рыбу в прудах разводить. Сейчас это бурно развивающаяся специальность. Я чувствую, Витя, мне надо именно туда, я там втрое больше и лучше сделаю, чем здесь. Со скотиной возился бы от души, но лучше - рыба. Скот жалко, его потом забивают, а рыба - тварь безмозглая, ничего.
        - Ах ты перечница гражданская… Ладно. Потом пригласишь меня. Поживу у тебя… на земле. С женой, если не прогонишь.
        - Не-ет, что ты! Давай. А хочешь, приезжай ко мне в Рио-де-Сан-Мартин, где я сейчас живу. Покажу тебе, какой это замечательный город.
        - Точно. Рио - красивый город. Не то что наше уродство. И Катенька станет ревновать, как последняя дура, ко всем бабам, которые будут глазеть на мою форму.
        Сомов и сам замечтался. Столица русского сектора и всей планеты, Ольгиополь, славится дикой беспорядочностью застройки. Рядом стоят настоящие дворцы и стандартные жилые кубы, такие стандартные, что тупее просто некуда. Проспекты мигом превращаются в проулки, регулярность в иррациональность, только парки там очень хороши… Рио-де-Сан-Мартин, столица испаноязычного сектора, строилась по специальному заказу командой архитекторов с Земли. Старый Хуан, некоронованный король сектора, старейший в клане Родригес, сказал исторические слова, они теперь кочуют из учебника в учебник: «Это должно быть вроде рая на земле. Люди станут с утра до вечера благодарить Бога за право жить в таком городе». Рая не получилось, но хорош, очень хорош легкий Рио, смесь мавританских каменных кружев, вечно опьяняющих испанские головы каравелл и мечтательной ностальгии всех терранцев по чудесам старой доброй Земли. Он похож на великолепный парусник, севший на мель посреди чужой планеты.
        - Да ты разве не уйдешь в отставку? Ты же… ты же… говорят, тебя считали лучшим судостроителем во всем русском секторе! Зачем тебе… эти погоны? Я только и мечтаю: вот, сниму мундир и прежде всего как следует отосплюсь. Я буду спать неделями, месяцами…
        - Не знаю, Хосе. Видно, меня слепили из другого теста. Мне нравится здесь, на флоте, как нигде раньше. Я чувствую себя здесь родным.
        Лопес похлопал его по плечу:
        - Ну, может, мозги твои еще встряхнутся и придут в порядок. В любом случае, Витя, я тебе, считай, назначил свидание. Как любимой сеньорите. Сразу после войны в Рио, у меня дома.
        - Договорились.
        И повернулся было Сомов к своим накопителям. Говорящая его спина вещала на всех волнах: друг Хосе, отлично мы с тобой тут поболтали, но у кое-кого сейчас рабочая вахта, и этому самому кое-кому надо б заняться делом… Прием.
        Комендор не уходил. Спина приняла невербализованное сообщение: топчется, он, топчется, какая-то заноза у него в голове. Потолковать бы надо. И Сомов смирился с неизбежностью.
        - Говори.
        Хосе раскрыл рот и поспешно захлопнул. Еще разок. Тот же маневр.
        - Я… может быть, не сейчас.
        - Да не виляй ты. Раз пришел, значит - говори.
        - Ты только не подумай чего-нибудь дурного, Витя… Ты, кажется, хорошо знаешь ребят из абордажной команды… Вот, Ампудия всегда с тобой беседует…
        - Ампудия - дурак.
        - Ну все равно. Послушай, там один парень… Мичман. Его фамилия Семенченко.
        - Бугаина этот? Разок за одним столом пили пиво. Удивляюсь, как в этаком верзиле поместился острый ум. Нет, правда. Раньше я всех их, ну, ты понимаешь, бугаев штурмовых и наподобие, считал колодами. Бойцы - и ладно. Что с них еще-то взять. Ан, нет, теперь вижу: зря это я. К ним тоже надо с разбором подходить.
        - Черт. Катился бы ты в задницу, Сомов. Без тебя тошно.
        Виктор уставился на собеседника, совершенно как зоолог на новую зверушку, никем не описанную, каталогов и классификаций избежавшую и притом довольно крупную. «Зверушка» восприняла его взгляд как реплику и немедленно принялась оправдываться:
        - А что ты глупости говоришь, Витя? Какие, право, глупости…
        - Что он тебе сделал, Хосе?
        Молчит.
        - Ведь сделал что-то, а?
        - Мне кажется, Витя, Маша Пряхина уделяет ему внимания несколько больше приличного.
        - А? А? Пряхина?
        И на секунду старшему корабельному инженеру представилась совсем недавняя сцена, притом одна из десятка абсолютно аналогичных. Он сталкивается в коридоре с Машенькой, а Машенька в форме - пацан-пацаном, стрижка короткой, груди, если они и есть, начисто сплющены, худоба начисто отбирает у форменных штаников право что-либо обтягивать, хотя сведущие люди, делясь впечатлениями, сообщали: что обтягивать - есть. Коридоры на рейдере рассчитаны ровно на ситуацию двое-мимо-друг-друга-бочком-бочком! И вдруг госпожа лейтенант останавливается и, ничуть не пытаясь бочком-бочком разойтись, загораживает Сомову дорогу. Нос ее занял позицию в десяти сантиметрах от сомовского. Глаза триумфально раскрылись. О! То есть, конечно, они и раньше были открыты, но женщины способны вытворять со своими глазами необыкновенные штуки, например, отдраивать их раза в два шире естественного формата. Пряхина взмахнула смертельно длинными, прямо-таки неуставными ресницами и выплеснула на Сомова всю свою нерастраченную карюю глубину. А были это как раз сороковые сутки рейда. Капитан-лейтенанта посещала недобрая и нескромная мысль:
вот, мол, маюсь, как Христос в пустыне… Где моя Ка-атенька, вернусь и залюблю до дыр! А тут… эта… развсталась. Виктор почуял антигравитационное неудобство в штанах. Вот ведь какое несовершенство конструкции! Адекватность управление отсутствует начисто. Сейчас включается, когда не надо, а годков через двадцать не захочет включаться, когда надо.
        - Ну-у-у? - примурлыкивая, томно поинтересовалась госпожа лейтенант.
        - В который раз тебе говорю, Маша! Я подожду же…
        - …ну… - договорила за него Пряхина, исследуя правой рукой то укромное место, откуда росли сомовские ноги, а левой - короткую стрижку старшего инженера.
        Удар грома. Не слабее. Сороковые же все-таки сутки!
        И дрогнул Сомов. На целых три секунды.
        А потом вежливенько отстранил от себя фигуру страсти. Подальше. И столь же вежливенько откомментировал происходящее:
        - А катись-ка ты к чертовой матери! Совсем взбесилась баба.
        С тех пор Пряхина его не трогала. Два взрослых человека всегда найдут мирный и корректный способ, как решить даже самую сложную проблему…
        Теперь вот Хосе.
        - …Ну да, Пряхина. Что ты имеешь против?
        Как распаленному латино поведать правду о его любимой? Так, чтобы все остались живы?
        - И она… хм… оказывала тебе… хм… какие-то знаки внимания?
        - Самые скромные, разумеется.
        По затаенному восторгу, проступавшему сквозь поверхностный деланно-постный слой на лице Лопеса, Сомов понял как нельзя лучше: еще более скромных знаков внимания женщина просто не в состоянии даровать мужчине, особенно если она хорошенько запаслась контрацептивами.
        Друг Хосе, страдавший в сердечных делах непобедимо-рыцарским комплексом человека, получившего от Господа Бога душу Дон-Кихота и внешность осла Санчо Пансы, в сущности, любил бы Машеньку Пряхину с латинской пламенностью безо всякой телесной ретуши, за несколько возвышенных фраз и какой-нибудь томный взгляд, машинально наведенный на него в режиме штатной проверки женского арсенала… «Но если уж дело зашло так далеко, то сейчас он, по всей видимости, должен чувствовать полный экстаз. Артисты группы „Психушка на гастролях“ снова с вами, парни! Хлебните эксцентрики».
        И точно. Пока Сомов пессимистично размышлял, какое бы успокоительное ввести старшему комендору Лопесу за час до того момента, когда он даст на это согласие, и какая доза будет ровно за полкрупинки до смертельной, потому что воспламененный Хосе меньшего не заслуживает, тот раскрыл рот и выдал первую непобедимую трель торжествующей любви.
        - О, мой друг Виктор! Знаешь ли ты, как поет, мое сердце, как чист небесный ветер, овевающий его, будто крылья жаворонка? Знаешь ли ты, какие подвиги готов я совершить во имя драгоценного права произносить ее имя, глядя ей прямо в глаза и видя там искренний и жаркий ответ? Знаешь ли ты, какая радость и боль посещают человека, все естество которого наполнено соком любви? У него рвутся сосуды, не выдерживая напора…
        Между тем, капитан-лейтенант знал совсем другое. БОЛЬШОЙ МОНОЛОГ ИСПАНОЯЗЫЧНОЙ СТРАСТИ длится не меньше получаса. Останавливать его - себе во вред. Было когда-то старинное такое оружие: огнемет. Страшная штука, если не врут описания. Так вот, разумнее было бы попробовать заткнуть его жерло во время залпа собственной ладошкой, чем в здравом уме и твердой памяти пытаться задраить клапана комендору Лопесу…
        Собственно, Хосе шел на третий круг. Во всяком случае, насколько знал его Сомов. Рецидивов, может, быть, и больше… Первый раз на памяти старшего корабельного инженера это была чудовищно накачанная штурмовица Маргарита, раза в два примерно больше самого Лопеса по габаритам. У нее имелась привычка перед хорошей дракой поворачивать голову направо, а потом налево, а потом поигрывать подбородком, так, чтобы позвоночные хрящи недовольно хрустели. Мол, проверила, каркас в порядке… Ready? Go! Для начала легкий прием гияки-дзуки. А теперь демонстрация из инби - очень помогает против тяжеловесов… Старшина Марго проявляла к Хосе несвойственную ее профессии нежность и предупредительность. Бывало, весь военный бар на венерианской атмосферной платформе давился, пытаясь не прыснуть, когда комендор и его любовь сидели за одним столиком, и он тихонько почитывал ей стихи, а она гладила его по затылку своей убийственной граблей и тонким голоском отвечала: «Воробушек ты мой…» И ни одна пакость мужского или женского пола не смела раскрыть рот и высказать заготовленное похабство, потому что… потому что… ведь на месте
зашибла бы гадину. Кроме того, экипаж рейдера испытывал необыкновенную гордость за этакую невидаль на родном борту, и чужим не простил бы самое невинное хихиканье. Даже за глаза. Говорят, ребята откорректировали одному весельчаку бас до дисканта… Хосе тосковал целый месяц, когда Марго сломала во время самого обыкновенного тренировочного спарринга ногу и отправилась сначала в госпиталь, а потом на Терру, поскольку и среди абсолютно здоровых людей хватало желающих подраться с Лигой. Потом он попытался перенести неистовство чувство на старшего помощника Елену Торрес. По первости Торрес ничего не поняла. Некоторые злые распространяли версию, будто госпожа старший помощник не располагает драйверами, позволяющими распаковать папку, озаглавленную «любовь к существу ниже по званию». Другие, правда, утверждали, что она просто вполне нормальна. «Да ну-у? - не отступались скептики, - нормальна и оказалась среди нас? Не верим». Как бы там ни было, второе свидание в кают-компании закончилось, толком не начавшись. Хосе Лопес успел пропеть лишь несколько самозабвенных нот, и тут Торрес голосом сержанта инструктора
скомандовала: «Отставить любовь, господин капитан-лейтенант!»
        Надо полагать, Пряхина его так просто не отпустит. Для нее это слишком сладкая и слишком экзотическая игрушка, чтобы ограничиться кратковременным юзингом. «Нет, не отпустит его Машка. Уж точно не отпустит. - Размышлял Сомов над печальной судьбой огненного латино… - Не поимеет милосердия к пентюху». Она еще при Марго и Торрес пыталась заполучить Хосе-сладкопевца, однако в ту пору рыцарственная верность не позволяла Лопесу рассеивать любовный пыл. Да и чувствовал он в Пряхиной неизъяснимую, как он говорил на чистом русском языке, «низменность». Однако в отсутствии конкуренции кому, как не ей должна была достаться виктория?
        Глядя на старшего комендора Лопеса, отличного офицера, низкорослого, мелкого, слегка лысеющего уже, и вечно растрепанного мужчину, умного и нерасчетливо страстного, холодного за главным пультом своего артвзвода и кипящего в присутствии очередной дульсинеи, Виктор с холодной ясностью осознал две мужские истины. Во-первых, положение женатого человека имеет колоссальный запас плюсов. Во-вторых, полная невинность ничуть не лучше, поскольку однажды весной ты начинаешь засматриваться не на жуков, а на женщин, и тут кранты твоей невинности. Слезай! Абзац пришел за тобой. Он все равно приходит за всеми, причем первыми гинут лучшие.
        - …и когда каждый миллиметр твоей плоти просит встречи, просит возможности хотя бы видеть ее, когда свидание уже не способно утолить желание и лишь прерывает мучительную ломку…
        «Господи, какой идиот на моей шее! И что у него там с этим проклятым Семенченко?»
        Лопес когда-то был единственным человеком, который даже не пытался подтрунивать над его свежеиспеченным капитан-лейтенантством. Да и хороший ведь он мужик, хоть и с тараканами в башке, да?
        11 минут. Надо опускать занавес.
        - Семенченко!
        - Да? Ой. - соловей прервался моментально. Инерция - ноль.
        «Первый раз его так просто удается остановить. Без применения тяжелого оружия…»
        - Что - да?
        - С недавних пор я в мучительном сомнении: не является ли он моим соперником? И соперником счастливым, Витя! Знаешь ли, как я мучаюсь? Непереносимая боль… Мне приходится даже пользоваться вот этим. - Лопес вынул самодельную фляжечку, выточенную с феерическими понтами из невозможно секретной ракетной детали, какие все на строгом учете.
        - Какой там состав?
        - Да коньяк, коньяк… Предлагаю принять участие. Ты как?
        «А был абсолютным трезвенником…» Крепко пьющий Виктор Сомов бережно вынул из рук старшего комендора фляжечку, понюхал и быстрым движением вылил содержимое в утилизатор. При этом он чувствовал себя неизлечимым извращенцем.
        - Ты с ума сошел!
        - Чтоб я больше этого не видел. В рейде! Дубина. Обалдел мужик. Лупить тебя некому! ЧТО? Закрой рот. Терпи. Как все. Заткнись. Терпи! Я сказал.
        И кадровый офицер с двенадцатью годами службы за плечами послушался. То есть он, понурившись, всем своим видом предъявил совершеннейшую покорность. «Совсем человека перекорежило…» - пожалел его Виктор.
        - Почему ты заподозрил… насчет Семенченко?
        - Я видел, Витя. Она ему улыбалась. Несколько раз. - Хосе вздохнул со скорбью обреченности.
        «А для Машеньки это, дай Бог, номер сто тридцать восемь. С легким форсажем в направлении сто тридцать девять… Объяснить невозможно. Помочь невозможно. Разве что, поднять дуралею настроение. Временно. До полной аварии».
        - Да ты о чем, Хосе? Глупости, парень. Подумай сам, кого она предпочтет: ты, взрослый, серьезный мужчина, годный в супруги до последней детали, жизнь знаешь, характер такой… какой бабам нравится. Понял? А он - кто? Так, шалопай, пацан. Никакой солидности.
        - Полно, Витя! К чему так дурносмысленно?.. нет… ээ… так примитивно утешать меня! Я не верю.
        - Приглядись к моей морде, огрызок испанского рыцарства! Ну, пригляделся? Ответь, я похож на парня, который дешево утирает сопли другу, сохнущему по шлюхе? А? Я серьезный человек, Хосе.
        - Ну… возможно. - Лопес и не поверил бы, и не заулыбался бы уж конечно, если бы с самого начала не жаждал поверить и улыбнуться. Романтический чудак… безотказно-надежный в бою. Как пистолет.
        Они поговорили еще немного. Потом комендор ушел, почти счастливый.
        …Итак, на чем прервались? Ага. Беда в том, что накопитель не только собирает рассеянную энергию, но и сам рассеивает часть ее. Иногда чуть-чуть, едва заметно, а иногда - гомерическими порциями. Накопительная батарея рейдера «Бентесинко ди майо» с жутковатой неизменностью «фонтанирует» по средам и пятницам условного календаря. Иногда после очередной «протечки» на техническом посту попросту невозможно находиться. Волосы встают дыбом, наполняясь маленькими колючими молниями, в ушах звенит, током лупит ото всего, даже от предметов, которые в принципе не могут проводить электричество - не из того сделаны…
        Четыре месяца назад, когда случилось в его жизни непостижимое событие, Сомов тоже пытался наладить накопители, хотя бы понять причину… Каждый раз приходилось менять старый, сбрендивший блок на новый, а это ужасное расточительство, поскольку старый был новым вот только что. Так дела не делаются. Чего он только не перепробовал! Усиливал рамы, подстыковывал через нештатные кабели, измерял химический состав воздуха на посту, проверял, не чудит ли что-нибудь в соседних отсеках. Тщетно. Всякий кончалось одним и тем же - он выносил очередной протекший накопитель в мусорный створ. Иначе невозможно: те несколько минут, пока старший корабельный инженер добирался до створа, его доброе имя полоскали все, кому не лень. Вся электроника в отсеках на его пути неожиданно впадала в краткое, но буйное помешательство. Оставь такую вещицу внутри, а не за бортом, глядишь, и весь рейдер сбрендит… Решение проблемы, сам того не желая, подсказал ему кок, лейтенант Деев. Когда Сомов совершал последнее скорбное шествие к створу, тот вышел и произнес по поводу происходящего несколько особенно флотских фраз. Сомов не выдержал,
развернулся и скорым шагом попер на кока. Кок отпрыгнул каким-то кошачьим боковым скоком. Виктор ему, голосом маньяка-убийцы:
        - Что у тебя тут, гнида, рехнулось? Рефрижераторная камера? Такой же обмылок, как и ты сам?
        - Ты! Зря я тебя кормлю, урода!
        - Либо ты заткнешься, либо…
        В ту же секунду кок распахнул дверцу рефрижератора с воплем:
        - Полюбуйся!
        Это уже потом, постфактум Сомов осознал, что камера выдала какую-то умопомрачительную антарктиду вместо режима «медленная разморозка», и все харчи, приготовленные для ужина, превратились в ледяные игрушки Снежной королевы. А тогда он со зла засадил накопитель прямо в середку продуктовой кучи. Деев схватил деревянную мясобойку и уже прицеливался добраться до сомовского черепа. Вообще, коки - нервные люди. Все ими недовольны и почему-то никто не держит это недовольство при себе… Но тут Сомов заорал ему:
        - Постой! - и кок моментально оставил мысли о смертоубийстве. Такое у Сомова сделалось лицо…
        Индикатор, маленький светящийся ярлычок на неисправном блоке, горел в положении «режим/норма». Одновременно рефрижератор заработал, как надо.
        С тех пор Сомов, не мудрствуя лукаво, кладет все протекшие накопители в холодильник и вынимает их оттуда совершенно исправными. На вопросы «почему» и «как» ему не сумел ответить никто. Отправлять через начальство запрос в КБ капитан-лейтенант просто постеснялся: если уж от одной простой вибрации людей кондрашка хватает, то от такого, пожалуй, паралич разобьет…
        Четыре месяца назад фокуса с холодильником он еще не знал.
        Четыре месяца назад, во время жуткого рейда к Трансплутону, целая флотилия вражеских крейсеров и фрегатов организовала настоящую загонную охоту на «Бентесинко ди Майо». Старший корабельный инженер, злой, встревоженный, как и весь экипаж, усталый до умопомрачения, поскольку на предельных режимах работы из строя выходило то одно, то другое, двое суток не спавший, с ужасом выслушал доклад Гойзенбанта о новой протечке.
        - Сменить. Старый выбросить.
        - Господин капитан-лейтенант… сменить не можем.
        - Что?
        - Не можем сменить. Током бьет через все изоляторы. Или даже не током, а какой-то чертовщиной.
        - Чем бьет?
        - Чертовщиной, господин капитан-лейтенант. Внештатным мистическим явлением, предположительно имеющим отношение к христианскому мировидению. Это я вам как неверующий иудей говорю.
        - Откуда у меня такое терпение к некоторым нижним чинам?
        - Я незаменимый специалист, господин капитан-лейтенант. Специалист экстра-класса.
        - Последний незаменимый специалист умер от раздувания зоба еще в прошлом веке… - ответил Сомов и отправился к узлу накопителей. Совершенно так же, как и сегодня, четырьмя месяцами позднее. Только тогда он пребывал в куда более мрачном настроении.
        Светопреставление началось у самого входа. Сомова дернуло от электронного замка, который вроде бы полностью изолирован непроводящей оболочкой. «Быть того не может…» - подумал Виктор и получил по второму разу. Посылая замок к его, замковой механической матери, родне и всей перекошенно ориентированной братии проектировщиков, Сомов сходил за легким ремонтным скафандром, гарантирующим от любых случайностей, кроме спонтанного суицида. Проклятый замок поддался.
        Узел накопителей, маленький такой чуланчик с рядами сменных блоков, встретил старшего корабельного инженера блистательным фейерверком. «Больной» накопитель мертвенно светился и вонзал коротенькие молнии в соседей-коллег. Летели искры. Кроме-того, Сомов никак не мог отделаться от впечатления, что всю эту огненную свистопляску он видит сквозь легкую дымку, почти прозрачный туманец… Столько суперэффектов зараз капитан-лейтенант не наблюдал еще ни в одном корабельном узле. За всю свою флотскую жизнь.
        Разряда он не боялся. От разряда его защищал скафандр. Виктор, скорее, опасался вынести такой накопитель наружу: что из судовой электроники решительно и навсегда рехнется от одного его присутствия, предсказать невозможно. Надо бы поторопиться.
        Он приступил к работе, и, как назло, в тот раз все валилось из рук, ломалось, не стыковывалось, не отворачивалось, застревало в пазах и норовило упасть прямо на ноги. Так бывает иногда. Глаза слипались, глаза не желали функционировать в рабочем режиме.
        «За что мне такое, Господи?!»
        Он не сразу заметил эту напасть. Другие напасти уже успели довести старшего корабельного инженера до белого каления. Их было слишком много сразу. Опомнился капитан-лейтенант только тогда, когда перед его мысленным взором завертелась картинка из времен первого месяца в училище. Кухонный наряд. Допотопный электропротивень, рассчитанный для производства трехвзводного омлета. Первобытная тряпка у него, Сомова, в руке. И вот он оттирает агрегат, а тот отвечает легоньким покалыванием в пальцах, происходящим то ли от какой-то неуместной сырости, то ли от неисправности противня, то ли от его естественной старости… Словом, на второй минуте правая рука уже тряслась от полученных ею микроразрядов. Так вот, сейчас он почувствовал такое же покалывание в пальцах и, значит, защита скафандра оказалась пробитой.
        «Господи! Зачем я здесь? Не могу больше. Убери меня отсюда подальше, Господи!»
        Шла война, за рейдером неслась целая стая «гончих», надо было ремонтировать чертов накопитель, иначе будет хуже. Иными словами, Сомов тогда продолжил свою возню, решив не обращать внимание на мелочи. Покалывание усилилось.
        «Твою мать! Быть того не может. Мать твою!»
        А потом все чуланчик перекосило… падал он тогда? нет? Черт. И какая-та чушь пошла, полный идиотизм: молочный кисель в башке, припадок ужаса, удушье… Хрясь! Даром, что скафандр, а локоть отбит вчистую…
        Оба!
        Самый жуткий момент был как раз, когда он завопил: «Оба! Оба! Оба!» Ничто иное не пришло ему в голову. Чуланчик нафиг пропал. И накопители с ним, язви их в душу. Комнатушка. Совершенно гражданская. Какая-то неуловимо чужая и очень тесная. Это еще кто?
        Тут-то Сомов и заорал. Над ним склонилось его собственное отражение в зеркале. Притом само зеркало оно куда-то дело. Заглянуло в лицо и разинуло рот. Тоже, что ли, кричит? И какого хрена на нем не скафандр, а обтягивающий чехольчик, бабский по виду? Притом совершенно незнакомого, прежде никогда не виданного Сомовым фасона.
        Мысли пошли одна другой приятнее: «Током дернуло? В отключке валяюсь? Или уже в докторском хозяйстве под соусом из наркоза? А? А может, уже в коме? И видится мне дурь, а на самом деле я ни одной лапой не могу пошевелить, а глаза открыть - подавно? Горячка белая? Так я которые сутки в рот не брал! Или так оно и бывает, когда шарики заедут за ролики, и в мозгу происходит внештатный апгрейд? С галлюцинаций, значит, все начинается»…
        Однако Сомов был изготовлен из очень прочного материала. Он бы скорее допустил начало Страшного суда, чем собственное безумие, галлюцинации и горячку белую. Нет оснований, господа хорошие. Не верю. А вот дернуть чем-нибудь могло. Когда научно-технический прогресс обступает тебя со всех сторон, обязательно чем-нибудь да дернет. И, скорее всего, неоднократно.
        Так, надо начинать разбираться. Виктор снял шлем и огляделся. Ни малейшей зацепки, куда его закинуло. И сколько времени прошло с тех пор, когда он… короче… ну, с накопителями… это самое… кроме как матом не выразишь.
        Зеркальный парень забился в угол, пялится на него, ни жив ни мертв, глазищи - по мелкому гибридному яблоку размером. Виктор задал ему самый важный на данный момент вопрос:
        - Это… сколько времени?
        Мелкие яблоки превратились в средние. Но у людей в таких случаях при полностью отключенном здравом разумении отлично работают рефлексы. И двойник рефлекторно ответил: столько-то. То же, что и было, когда узел накопителей потек вкривь и вкось на глазах у старшего корабельного инженера. Ладно.
        - Дата?
        Тот опять же ответил. На русском языке с легким акцентом, как женевцы говорят. Неважно. Сейчас - неважно. Содержание ответа: тот же день того же месяца.
        Все-таки кома?
        - Год!
        …Тот же.
        Сомов, человек с техническим образованием, естественник до мозга костей, нимало не колеблясь, принял последнее, что оставалось. У науки много пакостей в запасе, притом совсем не изученных. Одна из них минуту назад вышвырнула его из рейдера и забросила в совершенно другое место. Нуль-переход… к едрене фене.
        - Мужик, ты очень на меня похож, но я тебя не знаю. Как тебя зовут, кто ты вообще?
        - Дмитрий Максимович Сомов. Менеджер транспортной сети.
        Поколебавшись, Дмитрий Максимович добавил:
        - Плановик по узкой специальности.
        «Родня, что ли, какая-то? Не помню такой родни. Папаша на стороне мужскую сообразительность проявлял? Братика, значит, в подарок заготовил, но до времени решил не объявлять… Сорокалетия моего ждет, чтобы осюрпризить, или как?»
        - А где мы вообще?
        Двойник вяло поводил нижней челюстью, как будто была него во рту жвачка, и ответил совсем несуразно:
        - Московский риджн, Чеховский дистрикт. Жилой комплекс 8797. Двенадцатый этаж ниже нулевого уровня. Блок «А». Кубатура номер 4884… Не пора ли объяснить, за чем вы ко мне явились? Я полагаю, вы вор. Но мы можем обойтись без вмешательства властей. Вы лишь расскажете, как проникли за дверь, а я вас отпущу.
        - Куда?
        - Да куда угодно!
        - Пошел ты к черту.
        - Я вижу, нам не обойтись без…
        - Стоять!
        Виктор почему-то совершенно не жаждал втягивать в дело людей извне. Тоже своего рода рефлекс, у некоторых людей срабатывающий в любое время суток…
        - Без чужих соплей разберемся.
        Двойник, белый, как пингвинье брюхо, Виктор один раз видел пингвинов, так вот, чертов двойник затрясся. То есть крупно затрясся, с расстояния в три метра - вполне заметно. Как бы его успокоить-то? Особенно, когда самому неспокойно…
        - Не вибрируй. Вламывать тебе никто не собирается. И воровать у тебя здесь - тоже.
        Никакой реакции. Надо чем-то занять его мозги, иначе рехнется. Неминуемо.
        - А я тоже Сомов. Виктор Максимович. Старший корабельный инженер, капитан-лейтенант космического флота Русской консульской республики. - О том, что флот Русской Европы наполовину укомплектован терранцами, знали, наверное, все. Но это все равно продолжало оставаться официальным госсекретом. И про свое терранское гражданство Сомов решил не болтать…
        В ответ его собеседник отмочил шуточку:
        - А… разве космическая программа не свернута полвека назад?
        - Чего? Да ты что, брат!
        - А мне казалось, сейчас дальше Луны никто не летает, да и туда - нечасто…
        Тут капитан-лейтенант понял: шуткой и не пахнет.
        - Да ты как… Да ты вообще! Погляди на меня! Что на мне?
        - Одежда.
        - Какая?!
        - Ну, серебристая. Не по сезону. Мода такая была лет пятнадцать назад: «индастриал-эгэйн».
        - Скафандр на мне ремонтный, средней паршивости скафандр, но в открытый космос выходить в нем можно! Ты понимаешь?
        - Вы безумец. Или еще хуже.
        Тут двойник взглянул на старшего корабельного инженера с таким ужасом, что и его самого пробрало тонким морозцем. Чего он боится-то? И «близнец» моментально подтвердил его наихудшие опасения:
        - Я должен сообщить о вас, куда следует…
        - Только трепыхнись, - зашипел капитан-лейтенант, - разберу на запчасти.
        И все-таки его собеседник сделал вялое движение куда-то в сторону двери. Виктор схватил его за руку и потянул назад. Секунду они боролись. Двойник оказался явно слабее. Виктор, не вставая с пола, сделал подсечку, и тот рухнул, веером снося вокруг себя всякую бытовую мелочь.
        «Близнец»:
        - Так ты не?..
        - Что - не?
        - Сам понимаешь. Я должен выполнить свой долг.
        - Сиди тихо, барбос. Не рыпайся. Ничего ты не должен. Кто я не, я не знаю. Я вообще не знаю, кто ты для меня, а я для тебя. Так что кончай дребезжать, дай подумать.
        И тот покорно растянулся на полу. Даже встать не захотел: наверное, опасался лишний раз двинуть руками-ногами, как бы за попытку побега не приняли… «Пуганый какой. Спасибо, хоть трястись перестал».
        Виктор попробовал сосредоточиться. «Что мы имеем? Мы имеем… хрен за щекой… Не сбиваться. Мы… имеем Москву. То есть, какой-то Московский риджн, а в нем какой-то кретинский дистрикт. Не пойму. Не знаю таких слов. Да где мне знать-то их, я ж не был в Москве ни разу… Может, тут сплошные риджены и дистрикты? С хрена бы, правда, им по-английски все эти дела называть…[4 - 4 - Риджн и дистикт - от английских слов region (область) и district (район).] Подземный этаж… Не понимаю я. Да что такое!» Он вспоминал все известное ему о Российской империи из школьного курса, книжек, информационных программ, сетевых материалов, военных сводок… Москва - столица России, то бишь Российской империи, это как Бог свят. Дальше не сходилось.
        «Но там ведь у наших недонаселение, а вовсе не пере-… Чего им под землей-то жить? Никогда не слышал, чтобы в России жили под землей. На Европе - да. Там у них минус сто по Цельсию, а башенные конструкции легче обогреваются… Но на Европе я был раз десять. Нет там никаких дистриктов, и ридженов тоже. И одеваются не так. И говорить с женевским акцентом на Европе не с руки - пришибить могут. И какая там Москва? Там столица - Дмитриев. В смысле, Дмитриев Донсков… Или есть там какая-нибудь маленькая Новая Москва? Ладно, сейчас проверим».
        - Покажи-ка деньги, брат.
        Тот с готовностью сунул руку в карман. Вероятно, после той маленькой стычки простой грабеж уже казался «близнецу» совсем неплохим вариантом. Так. Вынимает. Карточка.
        - Нет, карточку не надо. Деньги ходячие покажи. Не кредитки же одни у вас.
        - Деньги - ходячие? Ходя-ачие? - тот попробовал на язык странное словосочетание. Видимо, не понимает.
        - Деньги, но не кредитка.
        - Креди-итка?
        - Та дребедень, которую ты в руке держишь, как называется?
        - Идентификатор.
        - А деньги?
        - Списание евродолларов с банковского счета всегда проводится по предъявлению идентификатора. Соответствующая цифра фиксируется на нем же.
        - Дай-ка.
        Услышав словечко «евродоллары», старший корабельный инженер почувствовал, как испаряются его надежды на понятное, человеческое объяснение всему. Карточка подтвердила худшие опасения. В правом верхнем углу красовался перевернутый католический крест, вписанный в треугольник и в обрамлении лаврового венка. Одна из эмблем Женевской федерации. Не самая распространенная, но все-таки она, родная. Во всяком случае, на Терре женевская администрация украсила шлемы охранников именно таким символом. И оружейная марка у них есть такая. И на документах иногда попадается… Не везде. Но перепутать невозможно.
        Есть норматив для надевания скафандра - 23 секунды. И другой норматив - для снимания, на 6 секунд меньше. Обе операции выглядят неаппетитно… Кроме того, обе последовательности действий на несколько мгновений делают тебя совершенно беззащитным, а это сейчас совсем ни к чему.
        - Отверни башку. Не бойся.
        «Близнец» отвернулся, и Виктор выполнил норматив номер 2 на три секунды раньше положенного. Видел бы его комвзвода из училища, подавился бы собственным языком от изумления: просто уложиться - и то на грани сил человеческих, а тут… Впрочем, инстинкт самосохранения всегда слыл отличным стимулятором.
        Так. Теперь он мог засунуть руку во внутренний карман форменной куртки. Вот они, нащупал…
        - Это ты когда-нибудь видел? Хотя бы одну из них?
        Катенька просила его привезти ей по одной монетке из каждой страны, где он побывает.
        Двойник взглянул с интересом. Испуг улетучился у него из глаз. Его место заняло удивление. О! Еще какое удивление. Вот про это, наверное, говорят: «Глаза полезли на лоб»…
        - Начни с той, маленькой.
        - Что это? Здесь по-русски написано…
        - Точно. А как еще должны писать в Российской империи?
        - В Российской… империи? У вас там какое-то средневековье. Российская империя, насколько я знаю, была при большевиках. Или вроде того. Там еще были Борис Годунов, Столыпин, Ленин, Сталин и разнообразные цари…
        Он вертел в руках мелкую монетку Российской империи. На одной стороне красовалась надпись «Император и самодержец всероссийский Даниил Александрович», а на другой «100 червонцев. 2120». Двуглавый орел с коронами, гербы старых городов. Виктору монетка досталась, когда он был на Весте, там у России большая военная база. Он машинально поправил:
        - Борис Годунов - из Киевской Руси. Не путай. А Российскую империю восстановили в 2039-м. Там уже пятый государь.
        Его собеседник промолчал. Но на лице его читалось: «Чушь. Маньяк попался с затеями».
        - Ладно. Эту посмотри.
        На аверсе: «Русская консульская республика. В консульство Алексеева и Мартыгина». На реверсе: «5 рублей. 2125. Дмитриевский монетный двор». И Святой Андрей Первозванный, распятый на косом кресте.
        Та же реакция.
        - Последнюю!
        … «Воля - это все! Свободная анархо-синдикалистская республика россиян». Профиль Фрэнка Заппы. «10 байков. 2111. Свобода или смерть!» Профиль Нестора Махно. Или какого-то Бакунина. Виктор толком не запомнил - то ли Махно на десяти байках, то ли на одном тугрике…
        - Где это… что это… Чушь. Впрочем, как вам будет угодно.
        «Как тебе, психу, будет угодно, только не бей…»
        - Эту! Давай, смотри.
        Родная, терранская денежка. «Una grivna / Одна гривна. 2122». Святой Георгий. «Genevasa federatasa pasasiona Terara-2[5 - 5 - Владение Женевской федерации Терра-2 (женевское эсперанто).] / Терра-2 / Terra-2». Гривастый лев с крестом в лапах. Виктор приготовился объяснять, как объяснял он раньше многим неучам: да, мол, мы, конечно, подмандатная территория Женевы, но почти независимы. А по-испански и по-русски отчеканено, чтоб никто в обиде не был. Тридцать лет назад на шести языках отмачивали, но сейчас уже…
        - О! Вот, вижу, женевское федеральное эсперанто. Наш государственный язык. Все, что я смог понять до сих пор. - Двойник, наконец, разговорился.
        «Наш государственный язык… Наш государственный язык…»
        - Так ты женевец?
        - Гражданин Женевской федерации. А ты - нет?
        - Нет.
        - Иностранец, из резервата?
        - Н-да… В смысле, нет. Ясно одно: я из других краев, но там, где я до сих пор жил, мне не приходилось слышать слово «резерват».
        - Простите… Прости. Мне кажется, ты обманываешь самого себя.
        - Не понял…
        - Я вижу у тебя на шее крест.
        - Точно. Обыкновенный православный крест.
        - И ты говоришь об этом вот так запросто! - «Дмитрий Максимович» передернул плечами и чуть отодвинулся. Удивления как не бывало. Вместо него - неприязнь. - А ведь подобное состояние исключительно вредно и для твоей энергетики, и для энергетики окружающих. Бесконечно болезнетворное вторжение прямолинейной твердости, присущей всем людям вроде тебя, в гибкое многообразие духа, характерного для нормальных людей, никогда не проходит без последствий.
        «До чего умно, стервец, заговорил. Прямо по писаному. И такие глупости…»
        - Вернись к иностранцам из резерватов.
        - Как будто ты сам не знаешь!
        «Осмелел».
        - Допустим, не знаю. Забыл.
        - На всей территории Женевской федерации официально запрещены любые конфессии, принадлежащие христианскому семейству, исламу или иудаизму. Конфуцианство не рекомендуется. Храмы ликвидированы. Так что ты можешь быть только из резервата, там христиане еще встречаются, и даже иудеи, говорят, есть. Если ты - тайный миссионер, то оставь меня в покое и беги.
        Для полноты картины не хватало одно мазка. Собственно, капитан-лейтенант оттягивал момент, когда ему придется окончательно смириться с неизбежным. «Господи, как жить-то у них! Ведь даже попов нет…»
        Ему очень, очень, очень не хотелось тут оставаться.
        - Раздевайся.
        - Не понимаю тебя.
        - Да раздевайся ты, брат, давай, поторопись.
        - Иначе вы примените силу?
        - В репу ты рискуешь получить, это точно. Я дело прояснить хочу, а ты как пень. Помоги мне, твою мать, делов-то - раздеться, больше ничего не требуется. Я потом все тебе объясню.
        Тут двойник заговорил странным официальным голосом. Словно какой-нибудь вшивый политик.
        - Я, разумеется, не испытываю какой-либо неприязни к сексуальным меньшинствам. Все мое воспитание и душевный настрой не располагают к агрессии в отношении людей, которые отличаются от меня. Я признаю равные права любых ориентаций. Но из-за отсутствия соответствующего эротического опыта я не чувствую готовности ответить на твое предложение согласием. Хочу напомнить о суверенности моей личной территории сексуальных предпочтений, впрочем, совершенно не желая нанести оскорбления или принизить твои пристрастия.
        - До пояса, дубина! Секс мне с тобой нужен, как собаке пятая нога. Уяснил?
        «Близнец», наконец, зашевелился. Стянул свою обтягивающую обертку. Оказался под ней тощим, с едва-едва намеченными мышцами, чуть сутулым. Виктор схватил его за плечо, и повернул, чтобы видна была плоть на внутренней стороне руки, у самой подмышки.
        «Есть! Господи Иисусе…»
        - Cмотри! Сюда смотри.
        Зрачки - по полтиннику… Виктор никак не мог подумать, что человеческие глаза способны столь полно выразить безграничный ужас. Наверное, он сам не способен был испытывать что-либо подобное. Наверное, такими должны быть глаза у роженицы, которой подносят младенца, и она видит перед собой пластмассовую куклу.
        У обоих на одном и том же месте красовалось большое родимое пятно, похожее на ромб неправильной формы.
        Двойник закричал; как видно, он совершенно не владел собой. Крик вырвался непроизвольно, дошел до высокой ноты и так же непроизвольно оборвался.
        - Я не клон! Этого не может быть! Меня сто раз проверяли врачи! Я не клон! У нас это запрещено! Я не клон, нет!
        - Заткнись.
        «Близнец» подчинился.
        - Конечно, ты не клон. И я не клон. Подумай головой своей.
        - Простите… прости меня. Я испуган, подавлен. Я фрустрирован, я нуждаюсь в объяснениях. Пощади меня, я так больше не могу.
        - У клонов не бывает полного сходства. Столь полного. Это азы. А что у вас, в смысле, у женевцев, клонирование запрещено, так все равно в военных целях применяете. Модель «пайлот-8», хотя бы. Своими глазами видел: неутомимый штурман с четырехмесячным сроком действия… Стоит вахты за троих, жрет мало не дерьмо. Или модель «пэтриот-аш»…
        - Какая гадость!
        - Не хочешь - не буду. За то, что женевцем тебя назвал, прости брат. Сгоряча. Ты, вроде, наш, русский.
        Молчит. Все на пятно родимое пялится. «Неужто еще сам не понял? Просто смириться с этим трудно, потому и верить не хочется»…
        - Ладно, объясняю. Мы - один человек. Только существуем в разных местах. Одновременно. Один человек с небольшими разночтениями, которые, наверное, происходят от воспитания и вообще от жизни.
        - Сколько нас, таких? Впрочем, пустой вопрос. Это какое-то безумие. Говорят, оно заразно. И ты заразил меня своим сумасшествием…
        - Сколько нас, я не знаю. Подумать если, никто не знает. Лучше вот какую вещь скажи, Дима, ты ведь ни в какого Бога не веришь?
        - Разумеется, нет.
        - А в науку веришь?
        - Разумеется, да. Только вера тут не при чем.
        - Это еще как сказать. Ладно. Не сейчас философию разводить будем. Короче, был один эксперимент, Дима. Еще в 2067 году китайцы попробовали…
        - Шанхайский резерват?
        - Это у вас тут резерват. А у нас - Поднебесная империя. Не перебивай. Я и без твоей помощи собьюсь…
        Не самая легкая это была задача - пересказать воспоминания некоего Дэна Ю (псевдоним?), найденные на сетевом канале популярной науки семь назад… А еще кое-какие слухи, летучие, ни в чем не укорененные гипотезы, соображения полудрузей-полуматематиков, словом, сомнительную ценность в гарнире из несомненного мусора. Суть: был в 60-х у китайцев научный бум. Такой, что до сих пор кое-чем пользуемся. Императоры-«драконы», не считая, вкладывали в науку. Среди прочих была и некая группа «Ци». На Терре-3… Не знаешь Терру-3? Потом, потом, потом. Есть такой планетоид не в Солнечной системе. Они там проверяли очередную сумасшедшую гипотезу… их, родную, китайскую. Вот, если представить себе время в виде дерева. Кое-где оно двоит, троит, четверит… словом, понятно: дает не один «ствол», а несколько. И, китайцы говорят, «выживает» изо всех единственный. Он и становится новым участком «ствола», основного трэнда. Остальные… да Бог их знает. То ли их энтропия заедает по причине какой-то внутренней нежизнеспособности, утраты космической энергии, или, может, благодати… То ли, тоже возможный вариант, из них вырастают
новые вселенные. Но пока «версии» разошлись еще не очень далеко, там могут быть «двойники» людей и вещей. Что вышло у них? Ерунда вышла. Энергии, говорит этот самый Дэн Ю, истратили как на средней паршивости войну. Натурально. Один или два раза выпадали куда-то. Вот где изюминка. Выпадали! Но там были только голые скалы, холод, полное безлюдье. Камни и космос, одним словом. Кажется, та же Терра-3, только «двойником» оказался весь планетоид при полном отсутствии ноосферы. Ничего от людей. Говоришь, вы туда не летали? Точно? Дальше Марса не летали? Убого тут у вас. А про Лабиринт знаете? Не понимаешь? Потом, потом, потом… Но тогда хоть понятно: откуда там городам взяться, там, наверное, и сейчас пусто… В 2067-м это все было. А в 2068-м там шли боевые действия. Кто с кем? Поднебесная и Латинский союз… Кто? Неважно. Все потом. Словом, сгинула группа «Ци». Без остатка. Или почти без остатка, просочилось же что-то, Дэн Ю этот опять-таки.
        - Может, и у нас с тобой нечто вроде…
        - Эксперимент, позволь поинтересоваться?
        - Куда там. Авария. Даже не авария… Не знаю. Нештатное происшествие в таком месте, где энергии хватает… хоть отбавляй.
        - Но, прости меня, остается неясным главный вопрос. Насчет обратимости процесса, как ты понимаешь.
        «Поверил. Скажи: „наука“, и готово. Верит, как смертник из „буйных“ в своего Аллаха. Думать начал. Истерику отставил. Продолжаем… тем же курсом».
        - Откуда мне знать, Дима. Я визит в твою… кубатуру, да? не планировал. Провалился сюда, как из прямой кишки в очко. Без предупреждения… Что тебе сказать? Китайцы возвращались. Иначе кто бы оставил информацию о той стороне, то есть, о твоей, наверное, стороне. Так, чисто теоретически.
        Молчание. Оба пытались раскумекать искомую обратимость, но ничего не выходило. Виктор отвлекся:
        - Послушай, брат! Дима! Да мне же страшно. Не меньше, чем тебе. Только ты дома, а я… у тебя дома. И все-таки, разве обязательно трястись? А? Отвлекись.
        - У нас здесь не любят неожиданности. У нас предпочитают контроль.
        - Все равно, отвлекись хотя бы ненадолго. Ты подумай, ты только подумай: какая великая тайна, дух захватывает! Ты и я - рядом. Просто открой свои мозги: я сюда громезнулся Бог знает из какой дали, из полного неотсюда… Чудо. Потом еще успеем набояться вдоволь, аж по самое не могу. Вероятно. А сейчас - брось. Мы по-разному живем. Кое-что похоже, но главное пошло по-разному. Разве тебе начхать на то, как там, у меня в родных местах? Давай, спрашивай, вопрос ты - вопрос я. Или нет, я первым спрашивать начну, прости Дима, прости, брат, но первым буду я. Ты согласен? Отлично…
        Так получилось, что двойник с самого начала уступал Виктору. То ли не умел спорить, то ли не смел, то ли энергии не хватало.
        Они проговорили еще час с лишком. О Женевской федерации и Российской империи. О звездных войнах и выпивке. О технике и оружии. О браке и разводе. И уже подошли было к развилке: то ли переходить на баб, то ли на Лабиринт. Дмитрия больше тянуло в сторону Лабиринта. Уж больно непонятная штука… Но тут он запнулся на полуслове и молча показал пальцем на правую руку старшего корабельного инженера. Виктор взглянул и не успел испугаться: ровно десять секунд его ладони источали фантомы, нечто вроде сгустков молочного пудинга, но ему следовало попрощаться - перед смертью или шагом назад. Он буквально прыгнул в скафандр и крикнул двойнику:
        - Не подохну, так жди меня по вторникам и четвергам, с шести до восьми… Можешь? - очень ему хотелось выбить страх головы «близнеца». Пусть не боится. Он не должен бояться. Стыдно бояться…
        «Господи! Тебе вверяю мою душу и мое тело. Спаси, если мой срок не пришел».
        - Могу, - откликнулся его собеседник.
        - Отлично. Не волнуйся, я… - в то же мгновение капитан-лейтенанта как будто ластиком стерло из одной реальности и швырнуло в другую. Безболезненно. Ни «удушья», ни чего-нибудь иного из разряда неприятностей. Сидел у двойника посреди «кубатуры» его, теперь стоит в узле накопителей, ровно в той же позе, в какой… отбыл. Рука держит ноль-девятый тестер. В воздухе, что ли, висел, дожидаясь возвращения пальцев? Скафандр у ног - серебряной половой тряпкой…
        А кругом - полный ажур. Блок неисправный, фактически буйно помешанный, мигает под здорового. Фейерверк вырезали из кадра, словно его и не было. Покалывает пальчики? Хрена с два. Тестер без надобности, все в порядке.
        Время? Да секунда в секунду.
        Будто специально ему подбросили полный набор доказательств: нет, не заснул, хотя и очень хочется спать, не «дернуло», не терял сознания. Иначе лежал бы сейчас, а не стоял, тестер катался бы у носа, а не обрел базирование точнехонько в руке, искристые и прочие суперэффекты так и плясали бы вокруг, словно тут им карнавал какой-нибудь незамысловатый, а не машинное отделение рейдера…
        Старший корабельный инженер просидел с четверть часа в непобедимом мозговом ступоре. В совершеннейшей отрешенности. Надо давать извилинам отдых, иначе заюзаются до дисфункции… Потом пришел в себя, и одна мысль не давала ему покоя: «Что я обещал двойнику? Что я там наобещал?»
        «Вывалиться» в его реальность по новой, как только сможет? «Мол, жди, брат, по вторникам и четвергам, календарь-то у нас один с тобой. Вечером жди, когда ты там с работы являешься?»… Потом капитан-лейтенант многое множество раз в тайне ото всех честно пытался воспроизвести свои мучения со сбрендившим накопителем. Только до такого неистовства блоки больше не доходили. Разразился, конечно, «рефрижераторный инцидент», но и тогда дверь в иные края не открылась. Напротив, Господь захлопнул ее окончательно, надоумив, как справляться с накопительным бешенством…
        Куда ему было пойти с этим? К кому? К корабельному врачу? К штатному контрразведчику рейдерной флотилии? С контрразведчиками связываться Сомову папа не советовал, а родительское слово надо уважать. К врачам сам Виктор питал патологическое отвращение. Жизненный опыт подсказывал ему: пока человек сам себя не признает больным, он не болен; в худшем случае - ограниченно боеспособен. Так он и не пошел ни к тому, ни к другому. А пошел в пивную, и там, под воздействием жидкостной стимуляции мозга, набрел капитан-лейтенант на исключительно здравую мысль: надо бы поговорить с командором Вяликовым. Этот и послушает всерьез, и под монастырь не подведет. Но лучше бы потом, потом… Не сразу. Сразу-то духу не хватило. А полмесяца спустя ушел «Бентеинко ди Майо» в новый рейд; жизнь закрутилась, служба одолела, рецидивов не случилось. И… Бог с ним.
        Стал тот его разговор с чудным двойником расплываться. Отходить на задний план, а там и до закулисья недалеко. И вроде бы помнил Сомов: да, все так и было. Никаких сомнений. Никакой амнезии, четкие, яркие картинки. Однако Виктор заложил их в отдаленный пласт памяти, законсервировал, - как, случается, горные проходчики занимаются консервацией первоклассных шахт, которые сейчас разрабатывать недосуг или невыгодно. Вроде бы они есть, но с другой стороны, их особенно-то и нет… Когда-нибудь, наверное, Сомов пойдет к Вяликову и выложит все, как на духу. Но ведь нет ни малейших причин торопиться…
        Воспоминание скользнуло серебряной рыбкой, не потревожив мыслей. Что-то произошло четыре месяца назад, что-то там было. Было, да и кануло. Теперь Сомов недолго поколдовал над новейшей протечкой и отправился назад, на главный инженерно-ремонтный пост.

* * *
        Чужие транспорты отнюдь не расставлены на пути рейдера с добротной равномерностью. «Глубокому рейду регулярное начало не присуще…» - так любил говорить командор Вяликов. На протяжении двух месяцев «Бентесинко ди Майо» утюжил трассы аравийцев впустую. Затем уничтожил транспорт у Титана. Прошло всего трое суток и вновь наткнулся на «приз». Впрочем, находит тот, кто знает умеет искать и знает «рыбные места»… Таким «рыбным местом» на рейдерной флотилии считали Прометей и Пандору - два ближайших спутника Сатурна, две ледяные глыбы, никому не нужные и никому официально не принадлежащие. Но в самом начале войны аравийцы устроили на этих двух космических айсбергах компактные базы дозаправки, и теперь транспорты заглядывали сюда достаточно часто для патентованного «рыбного места».
        Два спутника катились по своим орбитам на расстоянии почти что максимально возможного сближения - около 3500 километров. Наблюдатели «Бентесинко ди Майо» могли контролировать подходы к обоим небесным телам одновременно. А вот аравийцам никогда не хватало средств на порядочные приборы наблюдения…
        Старшему корабельному инженеру в очередной раз не повезло: боевая тревога вновь пришлась на его законное время для сна. Господи, за что? Впрочем, спасибо, Господи, под конец глубокого рейда время тянется, как торжественная похоронная процессия, скупо отмеряя слезы по невидимому, но уважаемому покойнику; любому нарушению заведенного порядка двух миллиметров не хватает до большого государственного праздника.
        …Рутинная работа…
        Сомов бросил взгляд на комендорский экран… что там? О, почти родное. В худшем случае, двоюродное. Транспорт типа «Перваз - М», тихоход из тихоходов, земная сборка, единственная относительно новая серия производства самих «буйных». И то сказать, слизанная, кроме некоторых частностей, с женевских «Дельта-3». Колоссальный человековоз, производится Аравийской лигой почти исключительно с одной целью: вывозить демографические излишки с Земли…
        Когда-то Сомов ремонтировал такого монстра на верфи русского сектора. Та же «Дельта-3», определенно. Только устройство пассажирских отсеков подчинено единственной цели: впихнуть вдвое больше пассажиров. Битком. Точно огурцы в банке. Больше похоже на вагон подземки, чем на космический корабль… Он даже спросил в ироническом тоне у капитана-аравийца: «Не понимаю… Они все что у вас там, стоят целый рейс?» И услышал флегматичный ответ: «Ну, все - не все…» - капитан равнодушно пожал плечами.
        Лопес - новичку:
        - Давай-ка, сержант, сегодня ты его попугаешь…
        - Так точно, господин капитан-лейтенант.
        «Дай человеку дело по душе, глядишь, даже дисциплинка прорежется…» - с ленцой размышлял Сомов.
        Сейчас, наверное, кто-то на центральном посту готовился убалтывать «буйных», - скорее всего, старпом Торрес, она этим занимается чаще всего, - а старшим корабельный инженер, не спеша возился со своим хозяйством.
        …Номер 5 - обратная связь: «К работе готов!»…
        Нет, постой-ка! Нет, погоди-ка! Что это у него там такое?
        …Номер 6 - обратная связь: «К работе готов!»…
        - Хосе, можешь вывести «приз» мне на ремонтный экран?
        - Витя, не время крутиться под ногами.
        Сомов не колебался:
        - Штатная ситуация «ноль», капитан-лейтенант Лопес.
        - Белены объелся, Сомов? - это Машенька.
        А Хосе, тем временем, ни слова не говоря, выдал изображение цели Виктору на экран. Флотский устав хранит сложную и плохо запоминающуюся расшифровку понятия «штатная ситуация „ноль“», а на внятном не-военном языке это означает смертельную опасность для всего корабля. Такими вещами не шутят. Один раз до смерти перепуганный Гойзенбант разбудил его воплями, мол, «ходовая пошла в разнос», «нулевая ситуация»… Потом оказалось: измерительная шкала одного из контрольных приборов сошла с ума и показала катастрофические цифры. Гойзенбант, конечно, ошибся, но был своим прямым непосредственным начальством обласкан, и чудовищно дорогим пятиминутным сеансом связи с любимой бабушкой награжден.
        …Так. Кургузые обводы транспорта показались Сомову чем-то вроде голограммы однокашника. Так. Он не ошибся. Длинноват старина «Перваз». Вместо двенадцати положенных по серийной конструкции пассажирских секций Виктор насчитал целых пятнадцать. Лишние… пятая, восьмая и одиннадцатая. Так. Какие-то на них надстроечки, странным образом похожие по расположению своему на внешнее оборудование артиллерийских комплексов.
        - Хосе! Дай мне прямую связь с Вяликовым.
        У самого Виктора в подобной ситуации приоритет был несравненно ниже комендорского. Его бы соединили не с капитаном, а со старпомом или с дежурным офицером. А драгоценные секундочки уходили, уходили…
        Лопес соединил его с Вяликовым. Старший корабельный инженер не стал тратить время на вводные слова:
        - Господин командор, это не транспорт. Это корабль-ловушка. У него прямо в корпус встроены три замаскированных арткомплекса.
        Вяликов размышлял три или четыре секунды. Потом отдал команду:
        - Лопес, огонь!
        И второму начальнику второго артвзвода:
        - Медынцев, огонь!
        Старший комендор принялся раздавать имеющиеся у него средства в добрые руки:
        - Лейтенент Пряхина! Сектора с первого по третий. Беглый огонь!
        - Есть первый-третий беглый огонь!
        - Старшина Марков! Сектора седьмой-девятый. Беглый огонь!
        - Есть седьмой-девятый… ооо…
        Старшина Марков со стоном блеванул прямо на приборную доску. Тут Сомов почувствовал, как его собственная, родная диафрагма прыгнула под самое горло, и закашлялся. Его тоже чуть не вывернуло наизнанку. Пряхина, матерно ругаясь, уже выплясывала пальчиками по клавишам.
        Как видно, Вяликов заложил крутой маневр, уклоняясь от ближнего боя. Два стандартных арткомплекса «Бентесинко ди Майо» на малой дистанции с треском проигрывали трем - примерно таким же по мощи - на корабле-ловушке.
        В дебюте аравийцев «сделали» Лопес и Машенька. И еще, наверное, Медынцев или кто-то из его ребят. С первых же залпов они дважды поразили чужака противокорабельными ракетами и разок достали из импульсного излучателя. На экране этого не было видно, лишь единожды Сомов увидел блестящий кружочек, закрывшего носовую надстройку чужака, - словно пламя отразилось на серебряной глади старинной монетки…
        Ловушке положено было атаковать, бить, преследовать «Бентесинко ди Майо», но получилось иначе. Видимо, неудачное начало отбило охоту к драке. Корабль «буйных» увеличил ход и, наконец, начал отвечать огнем. Но дистанция между ним и «Бентесинко ди Майо» постепенно… увеличивалась: ни те, ни другие не искали боя насмерть… Дело ограничилось пальбой издалека. Пока рейдер и его противник не разошлись окончательно, комендоры могли продолжать артиллерийскую дуэль еще минут десять, а то и все пятнадцать.
        Ночичок пришел в себя и принялся за дело.
        Лопес повернулся к Машеньке:
        - Запиши на свой счет еще од…
        Тут рейдер легонько тряхнуло. Пряхина с досадой выкрикнула неведомо кому, в пространство:
        - Размочили нас, гады!
        Тряхнуло чуть сильнее. Сомов запросил карту повреждений. Так. 8-й ракетной установке каюк. Так. Грузовой ангар… Так. Это мелочь… мелочь… это тоже мелочь… «Призовой» трюм… по своим, значит, засадили. Ему даже думать не хотелось, какой сейчас там салат из пленных аравийцев. Все оптом - не его зона ответственности, Яковлев пускай займется. А вот здесь… его, сомовское. Рубка дальней связи и первый артиллерийский погреб. Очень нехорошо.
        Для начала он отправил двух ближайших к точке попадания механических «болванов» на ремонт внешнего слоя - обшивку вскрыло как раз в районе артпогреба. Спасибо тебе, Господи, что весь корабль не превратился в пыль… Потом вызвал связистов:
        - Ребята, вы живы? Эй, ребята?
        «Верная хана. На экране от них одно месиво осталось. Причем, месиво в безвоздушном пространстве». И все-таки повторил вопрос:
        - Ребята, вы как там, живы?
        - Оператор связи старшина второй статьи Шленьский слушает, - с легким польским акцентом ответили ему.
        - Это капитан-лейтенант Сомов. Старшина, доложите обстановку в рубке, велики ли повреждения? Убитые, раненые… У вас там должна быть зона полной разгерметизации, по моим приборам вы все - трупы. Я что, слышу голос с того света?
        - Но какая обстановка, господин капитан-лейтенант… Все в пожонтку… в порядке. Все работает. Убитых не мамы. Вот, старший связист, капитан-лейтенант Рыбаченок ударился, боли ему глова. Сознание потерял, шишка будет… Трясу его.
        - Военврача Иванова вызовите, старшина. И посмотрите датчики повреждений. Знаете, где они?
        - Так точно.
        Связист переключился на медика, потом встал на карачки и отыскал внизу сдвоенный датчик повреждений. Поднимается, лицо белое-белое, с яичной скорлупой рядом подержать - не отличишь по цвету.
        - Но выходит, я юж змар… Уже мертвый…
        - Отставить, старшина. Так бывает, когда эти тупые электрожелезяки как следует встряхнет. Еще раз спрашиваю: все нормально? Ремонт не требуется?
        Связист пошарил глазами.
        - Но нет, господин капитан-лейтенант. Ниц. Ничего.
        - Отлично. Конец связи.
        Стало быть, у него теперь только одна проблема - погреб.
        Тем временем артвзвод Лопеса с азартом продолжал выполнять свою задачу…
        Сомов вызвал двух преждеотправленных «болванов»: оба давно должны были добраться до месте. Но ни один не вышел на связь. На всякий случай старший корабельный инженер отправил за ними третьего, да и сам решил последовать за ним, как только эскапада с «буйными» окончательно себя исчерпает. Так и произошло минут через пять. Лопес откинулся в кресле и сказал Сомову на чистом русском языке:
        - Посмотри. Я необыкновенно глубоко удовлетворен…
        На экране у Виктора все тот же чужак присутствовал теперь в виде двух самостоятельных фрагментов. То есть совершенно самостоятельных. Вся носовая часть вместе с центральным постом и первым арткомплексом отделилась от корпуса корабля. Двигатель продолжал исправно работать, и больший, кормовой обломок по прихотливой кривой уносился прочь от меньшего, оставляя за собой шлейф из высыпающейся корабельной мелочи всякого сорта.
        Теперь это был корабль мертвецов. Впрочем, возможно, не все отсеки разгерметизировались, и шлюп с Прометея еще снимет тех, кто остался в живых. Конечно, если они там есть…
        - Нам повезло, - откликнулся Виктор. И никто не стал его поправлять, мол, с такими комендорами кому хочешь пойдет фарт… Потому что сегодня им всем и впрямь очень повезло. Бог уберег. Было бы верхом самонадеянности переть против очевидного.
        Старший комендор:
        - Я даже не знаю, кто его достал: мы или второй артвзвод… На пределе дальности эффективного огня. Еще немножко, и ушел бы малость… поцарапанным. Я понятно говорю, Виктор?
        - Лучше меня… Вас всех можно поздравить, ребята. Я имею в виду, всю братию пушкарей. А сейчас я своим делом займусь.
        - Что, большая дыра, Витя? - потягиваясь, осведомилась Пряхина.
        - Средняя. И самую малость похожа на черную - два ремонтных робота в ней уже сгинуло…
        Он сделал запрос «болвану», и тот доложил: в зону разгерметизации попал артпогреб, марши с 40-го по 43-й включительно и малый грузовой ангар.
        - Определить местонахождение ремонтных автоматов модель БоЛ-38К, бортовые номера 4, запятая, 7. Обратная связь.
        - Ремонтный автомат модель БоЛ-38К, бортовой номер 4, не обнаружен. Ремонтный автомат модель Бол-38К, бортовой номер 7, демонтирован, восстановлению не полежит.
        «Вот те на… Что за чертовщина!»
        - Обеспечить герметичность во всей зоне разгерметизации. Запятая. Контроль задания. Обратная связь.
        - Контроль задания: обеспечить герметичность во всей зоне разгерметизации.
        - Приступить. Обратная связь.
        - Ремонтный автомат бортовой номер 5 задание принял. К исполнению приступил.
        Сомов облачился в скафандр и отправился к «черной дыре».
        В уставах боевых флотов русского мира по разному толковался один жизненно важный момент - следует ли одевать скафандры после сигнала боевой тревоги? На флоте Российской империи этот вопрос получил однозначно утвердительный ответ. «Но ведь неудобно же, да и время теряется, а дело, быть может, вот-вот дойдет до боя на ближней дистанции!» - сердились скептики. «На бабе тоже неудобно, - отвечали адмиралы, - а кто времени пожалеет, жизнью соответственно расплатится». Венерианские анархисты отвечали сугубо отрицательно. Лучше, мол, свободному человеку сдохнуть, чем попусту париться. Флотские люди Русской Европы и Терры-2 нашли компромисс. По сигналу «боевая тревога» все несутся на свои места, скафандры ничуть не тревожа. Зато по особому сигналу «боевая тревога с предупреждением» экипаж должен дружно сдать норматив на одевание. Дважды за рейд на «Бентесинко ди Майо» подавали сигнал «боевой тревоги» безо всяких предупреждений. Вяликов искал эффективности. Если бы от вражеского попадания разгерметизировался какой-нибудь отсек, автоматика моментально задраила бы наглухо все отверстия, соединяющие его с
соседними помещениями. Те, кто остался внутри, - не жильцы…
        Слава Богу, на этот раз никто не попал в зону разгерметизации, образовавшуюся от поражения противокарабельной ракетой. Каждый коридор, или марш, как его называли на флоте, оканчивается маленьким шлюзом. Две створки встречаются посередине и наглухо закрывают марш. За ними - вторая пара створок, и они также обеспечиваюи герметичную защиту. Между теми и другими - пространство, на котором могли уместиться как минимум четыре человека. Если они, конечно, разом сделают глубокий выдох… А если очень глубокий, то поместится еще и пятый. Маленький такой пятый. Пары створок никогда не открываются одновременно. Если отсек разгерметизирован, давление падает, воздух улетучивается в открытый космос, то воротца смыкаются автоматически, отрезая людей от жизни. У тех остается несколько секунд - запрыгнуть во внутреннее пространство. Чуть погодя вторая пара створок выпустит их в неповрежденные отсеки, - но не раньше, чем первая пара закроется до конца. В таких случаях надо крайне быстро соображать и еще того быстрее действовать. Если в отсеке не четыре человека, и не пять человек, а больше, всем им придется сыграть в
опасную игру. У створок такая сила сжатия, что они способны расплющить даже кусок железа… они сойдутся обязательно. Говорят, случилась подобная авария на рейдере «Ориноко», и во внутреннем пространстве маршевого шлюза оказалось пять с половиной человек. То есть пять, минус ноги шестого…
        Нет, на сей раз все обошлось благополучно. Никто не погиб.
        Пока Сомов добирался до артпогреба, ремонтный робот Пятый успел ликвидировать дыру в борту. Виктор вошел в отсек, изувеченный взрывом. Погреб вмещал 108 ракет, сравнимых по мощности с той, которая здесь рванула. Да, конструкторами так много было говорено: не сдетонируют, не загорятся, не свихнутся от какого-нибудь излучения… А все-таки жутко видеть, как сотня ракет рассыпана, подобно поленнице дров, и эта поленница ведет себя до крайности жутко в условиях слабой силы тяжести… Старший инженер вызвал центральный пост и сообщил: нормальную силу тяжести - ни-ни. Упаси Господь, какая-нибудь из них упадет и ударится чуть сильнее положенного.
        Пятый понемногу рассовывал стальные «бревна» по фиксаторам. Седьмой… о, «демонтирован», конечно, не совсем точное слово, но вот что «восстановлению не подлежит» - это точно, как армейская норма выдачи продуктов на рыло. От бабушки Сомов слышал: было на земле такое кушание - цыпленок табака, то есть какая-то бесстыдно распластанная курица или наподобие того. Оказывается, роботы табака тоже встречаются на звездных тропинках Внеземелья…
        «Чем это его, беднягу? И где Четвертый?»
        Четвертый отсутствовал начисто. То ли его вынесло через пробоину в открытое пространство… впрочем, это вряд ли: он тут начал работать, когда воздух в отсеке уже отсутствовал, и здесь все было так же, как и за бортом. Чем его вынесет? Непонятно.
        О!
        К таким неприятностям армейские психологи не готовят.
        Маленький оранжевый мячик. А вон еще один. И еще. А был, наверное, и четвертый, но он сработал. Вскрыл только-только залатанную пробоину, изувечил Седьмого. А Четвертого, стало быть, выкинуло взрывной волной наружу. Очень приятно.
        Капитан-лейтенант немедленно запросил центральный пост. А? - Ошарашенно переспросил его центральный пост. Вторая ситуация «ноль» за раз? - Она. И срочно, очень срочно нужен тут Яковлев, а с ним пусть прибудет третий инженер, мичман Макарычев. - Сейчас отправим. А какого ляда? - Три вторичные боеголовки в артпогребе… - О! О!
        Ну и что-то ему пробормотали, вроде: «Держись, парень». Неразборчиво. А может, кто-то звал на помощь Богородицу и святого Пантелеймона. Этот, последний, раньше покровительствовал морякам, почему теперь ему не помочь немного ребятам из космического флота? Хотя, если разобраться, он ведь не нанимался, у них своих дел хватает. Богородица надежнее.
        Ракеты аравийцев иногда несут дополнительный подарочек - вторичные боеголовки. 12 штук. При взрыве они разбрасываются вокруг, и должны сработать с замедлением. Причем срок замедления у них разный. Вот начнутся ремонтные работы, и рванет одна, потом другая, третья… В идеале они должны бы превратить повреждения, полученные от первого удара, в незаживающую рану. Но в идеале ничего не бывает. Особенно, когда производством такого оружия занимаются сами «буйные», те еще умельцы-оружейники. Иногда все шарики взрываются вместе с ракетой. Иногда не взрывается не один. Сомову попалось на нечто среднее: восьми уже нет, один, как видно, честно исполнил свою службу. Три ожидают своей очереди… И ни одна не по зубам Седьмому. «Болваны» на разминирование не натасканы, они просто дерьмовые ремонтники, не более того.
        Тем временем робот разложил ракеты по ячейкам. Сомов запустил подачу воздуха в отсек. Но блокировку маршевых шлюзов не отключил. И Яковлева с Макарычевым в артпогреб не пустил. Просто не пустил, и все. Если их тут всех троих убьет одним взрывом, это не дело. Пускай они там, снаружи, слушают его. Возможно, кому-то из них придется вытащить труп своего начальника и продолжить его работу… Во всяком деле должен быть резерв.
        Старшим назначил Яковлева. Этот точно полезет внутрь, если что… И второго заставит полезть.
        Он занялся шариком. Черт, какой из них раньше должен… того? А какой уже сдох и вообще не опаснее футбольного мяча? Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Или съест? Не должна, поганка…
        Самым страшным было первое прикосновение. Все отлично, все замечательно, только он никак не мог заставить пальцы руки, нежненько взявшейся за вторичную боеголовку, двигаться.
        - Только не надо психа давить, - сказал он сам себе.
        - Не понял, господин капитан-лейтенант? - это Яковлев.
        - Сидите тихо, ребята. Я тут начал работать. Сидите тихо.
        «Что у нас тут? Так. Почему я в училище возился с этим проклятым дерьмом всего один раз? Отставить нервы. Потому что один больше нуля… Так. Где пятиугольничек, где он ребята, я страсть как его хочу. Ну же. Так. Вот он. Отличненько. Просто прекрасненько».
        Сомов почувствовал, как пот, стекавший со лба, начал заливать ему глаза. «Терморегуляция у скафандра села? Нет в порядке она, просто я боюсь. Но только не надо на этой мысли циклиться. Нет, не надо»…
        Маленькая пятиугольная пластина, отмаркированная едва заметным зеленоватым контуром, закрывала предохранитель. Несильное нажатие на нее сняло малейшую опасность случайно детонации. Теперь ему требовалось отключить взрыватель. И для этого пришлось шарик вскрыть, потому что предохранитель не отключал часовой механизм, и секундочки все тикали… Сомов повертел головой как конь, но от нервного пота это ничуть не помогло.
        «Да это просто долбаный водопад!» - осерчал он.
        С третьего раза он смог вскрыть шарик. И вытащил детонатор. Очень аккуратно. Как вынимает акушерка младенчика из мамы. Наверное. Такую сцену ему ни разу не приходилось видеть, но уж точно не может акушерка вынимать младенчика осторожнее.
        - Так, ребята. Один есть.
        Яковлев:
        - Поздравляем, командир. Помощь нужна?
        - Нет пока.
        Он направился ко второму шарику. Но подойти не успел. Взрыв! В прозрачный щиток шлема ударило неестественно фиолетовым пламенем. Отшвырнуло. И тем - спасло. Сомов уцепился за ракетный фиксатор, врубил экзоусилитель скафандра и помянул Богородицу. А потом и святого Пантелеймона… для верности.
        Пробоина опять вскрылась. Воздушная струя затягивала туда всю непотребную мелочь. Сомов бы не пролез. Но острые края убили бы его наверняка: если шваркнет с такой-то силой…
        Ноги Виктора болтались над полом, руки рвало от фиксатора. Он почувствовал острую боль в суставах. «Зачем я воздуха-то напустил? Все боялся: рванет, попортит скафандр, так хоть выживу, не задохнусь. Нет, боком вышло». Тут его дернуло особенно сильно.
        - Господи! Спаси и помилуй! Как бы мне удрать отсюда, Господи! Очень хочется куда-нибудь удрать…
        Он, разумеется, выкрикнул это, желая себя подбодрить. Ему сейчас же ответили:
        - Что? Заходим, командир?
        - Сейчас, ребята, секундочку, одну секундочку. Придем в себя и начнем работать. Придем в себя и начнем работать. Придемвсебяиначнемработать… Мичман Яковлев, твою мать! Не лезь! Рано…
        Ему просто надо было удержаться и не вылететь наружу. Ведь жив же, жив, черт! Живой! В сущности, все не так сложно. Опа! Уже и воздух перестал выходить за борт: «временная броня» в среднем слое корабельной обшивки затянула дыру. То ли Пятый четко сработал. Летать не придется. Отлично.
        Отсек постепенно наполнялся воздухом. Капитан-лейтенант валялся на полу и тряс головой, отгоняя свистопляску предыдущих мгновений. Но тут вся металлическая наличность поплыла у Сомова перед глазами. «Довесок кошмара? Плохо что ли мне? Что за глупость такая? Что за новое чертово наваждение?»
        - Отставить, Яковлев!
        Хотя мичман не сказал ни слова.
        Вмиг вырубились все органы чувств. Осталось одно странное и не особенно приятное ощущение: как будто в мозг через отверстие в черепе наливают вязкую холодноватую жидкость… Молочный кисель? Почему именно молочный? Всплывает представление о белом цвете. Он не способен видеть, но зрительный центр назойливо комментирует: оно белое…
        Как и в прошлый раз ему сделалось страшно. Это тебе не ракеты аравийской шпаны. Это… это… жутко, потому что непонятно.
        Впрочем, нет, кое-что все-таки ясно. Сомов принялся размышлять только по одной причине: по его понятиям, бояться стыдно. И не имеет значения, чего именно ты боишься. Итак… Не отпускает, зараза. Ну, точно. Опять. Итак… не нужно никакое слабое электричество, не при чем тут накопители. Чем он включил спусковой механизм? Ему страшно захотелось выйти отсюда. Но захотеть было мало, потребовалось еще сформулировать свое желание… Зараза, вот зараза! Дышать трудно. Тогда он чуть не умер. И сейчас, вроде, легкие… ооо…
        …Упал и ударился проклятым затылком о чертову мебель. Твердую. И локтями. Об пол. Тресь!
        - Твою мать. Опять я неудачно приземлился.
        Глава 5
        Куда пропала Индия?
        13 апреля 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 года.
        Присутствие двойника наполняло Дмитрия Сомова трепетом. Слишком много энергии в этом человеке. Слишком мала уютная кубатура для такого… такого… непонятно, как назвать. Некто сильный, шумный, кажущийся вдвое больше своего истинного объема. Шумец. Или наподобие того.
        Виктор огляделся и попросил еды. Мол, устал он от монотонного флотского рациона, мол, сплошная там у него синтетика, мол, обрыдло донельзя. Пришлось ему объяснить, какая в мире проблема с натуральной пищей.
        - Придется тебе и здесь довольствоваться синтетикой, надеюсь, она превзойдет по разнообразию твой военизированный, насколько я понимаю, вариант.
        - Тащи.
        Дмитрий мысленно сделал во второй, истинной бухгалтерской книге маленький вычет. С пометкой: потрачено бесполезно. Глядя на его лицо, «близнец», прищурившись, сказал:
        - Не жмись. Не жалей денег. Даст Бог, вытащу тебе от нас что-нибудь натуральное.
        - Сейчас что-нибудь принесу. А деньги у нас принято жалеть, никуда не денешься.
        - У нас, скорее, принято не особенно много думать о них.
        «Варварство какое-то», - подумал Дмитрий и ответил поговоркой:
        - О деньгах надо думать всегда, чтобы не думать о них лишний раз…
        Двойник захохотал. Этот его громкий хохот отбил всякую охоту возражать.
        Дмитрий открыл две банки саморазогревающегося кофе, нарезал соевого сыра, вынул упаковку ароматизированного джема, плитку хлебной массы, и, поколебавшись, решил потратить также два тюбика с креветочным маслом.
        - Небогато живете. Но все равно, спасибо тебе. Наш корабельный кок, понимаешь ли, однообразен, как шахматная доска без фигур…
        Кто такой кок, Дмитрий не знал, но постеснялся обнаруживать свое невежество. Вероятно, некто, обеспечивающий выдачу продуктов. Сегодня ему хотелось поговорить не о каких-то коках, а о космосе, о таинственном Лабиринте; однако Дмитрий не решался первым завязать беседу: он опасался ненароком задеть шоковую точку собеседника, - кто знает, где они и сколь трудно их активизировать… Не дай разум, проявится повышенная эмоциональность двойника. Дмитрий этого не любил.
        Начал, разумеется, Виктор.
        - Мы в прошлый раз немножко выяснили, откуда я. Теперь расскажи, откуда ты.
        - Уточни вопрос.
        - Ты сказал: есть у вас тут Женевская федерация и резерваты. А больше ничего нет. Верно?
        - Абсолютно правильно.
        - И ты сам - гражданин федерации, а резерватские люди считаются иностранцами. Тоже верно?
        - Ты уловил суть.
        - А сколько их, резерватов? Большие они или одно название? Почему они до сих пор существуют, вы же, кажется, всех бы хотели - к ногтю? Можно ли туда попасть, посмотреть?
        Дмитрию крепко не понравилось начало, хотя он и заставил свое лицо продолжать демонстрацию бесстрастия. О некоторых вещах разумный ответственный человек просто не будет рассуждать вслух. Воздержится от болтовни, слушаясь здравого смысла и старого доброго инстинкта самосохранения… Но он решил ответить Виктору. Не хотелось ронять себя в глазах двойника проявлением неуверенности. Просто нужна максимальная осторожность в выборе слов…
        - Резерваты… Их осталось пять: Шанхайский, Уральский, Колумбийский, Гвианский и Патагонский. В самом большом, Пекинском, живет миллионов пятьдесят. В самом маленьком, Гвианском… не помню. Забыл. То ли один миллион, то ли десять…
        - Ну, порядок понятен.
        - А все остальное - территория Женевской федерации.
        - Весь мир, значит, под вами…
        - Именно так. Попасть туда… я не хотел бы в этом участвовать. Говорю совершенно официально, я в участвовать в подобной авантюре отказываюсь.
        - Какого черта у тебя очко-то так играет? Чем рискуем?
        - Ты - не знаю. А я - всей своей судьбой. Человек, до такой степени потерявший ответственность ни у кого… не вызовет снисхождения…
        Он говорил взволнованно. Ему хотелось передать двойнику суть дела. А суть была проста: он инстинктивно брезговал связываться с чем-либо, относящемся к резерватам. Нет, никогда! Неприятно, страшно, как-то даже… нечисто.
        - Угу. Ладно. Отложим разговор. Но информационная программка-то у тебя про резерваты найдется?
        Конечно, Дмитрий знал, куда сунуться за сведениями о резерватах. Но ответил уклончиво:
        - Ну… поищем… - и заторопился ответить на другой вопрос двойника, - Ты спросил, почему они до сих пор существуют. Так вот, Федерация сохраняет за людьми право свободного выбора: хаос или цивилизация, буйство или упорядоченная жизнь, война всех против всех за выживание или гарантированный достаток. Существование резерватов обеспечивает подобного рода право.
        Виктор хмыкнул. Нехорошо хмыкнул. Непочтительно. Однако возражать не стал.
        - И вот еще что. Конечно, резерваты не вечны. Их становится все меньше. Когда-нибудь цивилизаторская деятельность Федерации безболезненно приведет всех, абсолютно всех к правильному выбору.
        - А ты знаешь, как жить правильно?
        - Есть же некоторые общечеловеческие ценности…
        - Одна. Секс.
        Дмитрий поперхнулся. Надо было срочно выходить из этого витка разговора. Любой ценой.
        - Мы… помогаем им… Мы… сотрудничаем с ними… Мы… иногда оттуда приезжают специалисты… я… даже видел одного. Исключительно невоспитанный человек. И лишенный, к тому же, фундаментального образования. Правда, некоторые его идеи следовало бы признать нетривиальными…
        - Вот, значит, зачем они понадобились. Твою мать!
        - Кто - они?
        - Скорее, не «кто», а «что». Впрочем… «кто» - тоже подходит…
        - Прости. Я не улавливаю твоей логики.
        - Не обращай внимания. Я уяснил себе одну вещь. Неважно.
        Дмитрий почувствовал себя полным идиотом. Очень приятно. Чем отблагодарить за такой подарок?
        - Вероятно, ты увидел в резерватах рассадник интеллектуалов, садок для талантов?
        - Да Господь с ними…
        - Поверь, Федерация прекрасно справляется со своими проблемами. Наш обмен информацией и услугами намного выгоднее для них. Конечно, иногда приходится слышать странные мнения… чем-то сродни твоему… Но подобного рода суждения безответственны; нетрудно доказать это с цифрами в руках. Ведь наше государство - огромное тело, в то время как резерваты - лишь маленькие родимые пятнышки на нем…
        - Угу.
        Положительно, следовало поменять тему. Поколебавшись, Дмитрий осторожно спросил двойника, чувствуя себя чем-то вроде разведчика, посланного в резерват с заданием раскрыть очередной заговор против мирового порядка:
        - А у вас, прости, кто входит в Женевскую федерацию? Разумеется, если это не считается секретом.
        - Секрет? Никакого секрета. Тебя интересует Земля или Внеземелье?
        От словечко «Внеземелья» дохнуло на Дмитрия неприятным холодком. Внеземелье… Наверное, истинное скопище тайн и опасностей. На всякий случай Дмитрий дистанцировался от него:
        - Только Земля, если можно.
        - Да можно… Сейчас за женевцами вся Западная Европа и добрый шмат Восточной, большая часть Северной Америки… ты такое старинное государство знаешь - Соединенные Штаты Америки?
        Дмитрий не привык доверять странным незнакомцам, в какие бы одежды они не рядились. Проверять можно по-разному. В конце концов, что он знает о механизме проверок населения? Только одно: сами проверки - факт… Не стоит отходить от общепринятого между социально ответственными людьми.
        - Гарант цивилизованности и свободы?
        - У-у… Как у вас тут все запущено! В общем, знаешь… Короче говоря, в Северной Америке у Женевской федерации граница совпадает с границей бывших этих самых Штатов. Все к северу держат женевцы, а к югу - Латинский союз.
        - Государство?
        - Одно из сильнейших. Дальше: вся Северная и Западная Африка - за женевцами, а это, брат, две трети континента. Их же Австралия и Новая Зеландия, их же половина Океании. Что еще из крупного забыл? А, Грузия и Мадагаскар. Вроде, все главное я вспомнил.
        - Но это далеко не все. Скажем, Азия?
        - Там много всего наворочено. Я, брат, всех государств и не упомню… только те, которые побольше. Кое-что, понятно, наше, кое-что - за китайцами, за Аравийской лигой, за Тихоокеанским союзом.
        - За нашими - ты имеешь в виду за русскими?
        - За Российской империей.
        В разговоре о Российской империи Дмитрий почуял нечто исключительно безответственное. На всякий случай, дабы потом не вышло неприятностей, он повернул разговор подальше от этой скользкой темы:
        - Виктор, я ничего не услышал о великой цивилизации Индии…
        - Может, там раньше и была великая цивилизация, но теперь ничего нет.
        - Не понимаю.
        - Война там прошла примерно семьдесят лет назад… С Аравийской лигой и Китаем одновременно. Плюс еще со своими - гражданская война.
        - Извини меня. Должно быть, с твоей точки зрения, ты говоришь очевиднейшие вещи. Но я продолжаю не понимать. Допустим, у нас, кажется, если я не ошибаюсь, тоже были какие-то столкновения Индии с соседями… Конечно, это неприятная страница к их истории. Но потом все они стали частью Женевской федерации. Та же Индия, например, в 2025 году… Всякие боевые действия были просто задавлены.
        Двойник хмыкнул.
        - Боюсь, ты и представить себе не можешь, парень, чем была та война. Я ведь точно выразился: теперь там ничего нет.
        - Как это?
        - Именно так. Поднебесная… в смысле, Китай, улучшила себе демографию, положив два или три миллиона. Некоторые говорят - все десять… Но что десять миллионов для Поднебесной? Капля в море. А на месте Индии - закрытая зона. Там живут мутанты, психи, больные и очень нищие люди. Больше там никто не живет. А окраины - они получше сохранились - разделены между соседями.
        - Какое-то заражение?
        - Любое. Радиационное. Химическое. Панфирное. Все оптом.
        - Панфирное?
        - Пандэмия всеобщего сумасшествия. В буйной форме. В половине случаев заканчивается самоубийством. В двух третях случаев сопровождается убийствами всех рядом стоящих.
        - Невероятно…
        Дмитрий почувствовал усталость. Он сам себе показался на какое-то мгновение чашкой, в которую «близнец» наливает все больше, больше, больше, и содержимое уже хлещет через край. Его присутствие воспламеняло в Дмитрии ненормально сильные эмоции, нечто животное, грубое… Гнев и желание спорить, кажется, никогда не были присущи ему. А тут ему пришлось буквально хватать за горло невесть откуда взявшуюся злость на то страшное и бессмысленное кровопролитие, которое произошло Разум ведает когда и где. Да что ему за дело до погибшей Индии? Ан нет, Дмитрию хотелось призвать кого-нибудь к ответу за то давнее злодейство и наказать максимально жестоким образом… «Близнец» каждым словом своим вызывал желание спорить, отрицать, насмехаться над его странными бреднями. Российская империя… Поднебесная… Дмитрий едва сдерживался. Этот человек невыносимо раздражал его, но одновременно… притягивал.
        - Просто страшно. Но ничего невероятного.
        - Послушай… Вероятно, мое желание покажется тебе полной ахинеей. Но с другой стороны… Ты побывал у меня… у нас. Видел маленький клочок нашего мира. Возможно, потом увидишь больше. А я… я хотел бы, если ты не возражаешь, побывать у тебя.
        - То есть как?
        - Мне обязательно нужно увидеть космос… что-нибудь в космосе. Все равно, что.
        - Зачем?
        - Во-первых, я не очень верю тебе.
        - Твое дело.
        - Во-вторых, я… давно мечтал побывать там. У нас в космосе бывают очень немногие люди.
        - Абсолютно исключено.
        Прежде, услышав словосочетание «абсолютно исключено», да еще произнесенное в соответствующем тоне, Дмитрий Сомов отступился бы, не раздумывая. Его нервы никогда не выдерживали открытого противостояния. Люди вокруг него - и женщины, и мужчины, - совершенно так же избегали споров, громких слов, острых углов… Мало кто мог пойти на другого лоб в лоб и одолеть. Но двойник сам приблизил его слишком близко к себе, сам дал право отрицать и требовать… И Дмитрию захотелось, несмотря ни на что, настоять на своем.
        - Мне не нужно многого. Достаточно будет… одного лучика солнца из твоего мира.
        - Послушай… Да я не против. Если тебя, конечно, пропустят. Но сам механизм переноса… Я только-только начал в нем кумекать, и знаю пока не особенно много.
        - По крайней мере, нам стоит сделать попытку.
        - Не стоит, брат.
        - Почему же?
        - Ты мне вроде члена семьи… Я так чувствую. Близкий человек. Иначе бы и разговор не шел.
        - И все-таки, почему?
        Дмитрий испытывал настоящее восторженное головокружение: ему удавалось спорить, держаться, его даже увлек сам процесс спора. Необычное ощущение. Чуть-чуть риска, чуть-чуть аромата борьбы, и верное осознание того, что все можно будет безболезненно остановить в любой момент. Как во время захватывающей медитации, которую участковый психоаналитик заставляет проводить под гипнозом. Только контроль над происходящим не теряется…
        - Там небезопасно.
        - Я готов! - ответил Дмитрий и захлебнулся нахлынувшей радостью. В мире осталось так мало ситуаций, позволяющих почувствовать себя отважным человеком!
        - Что ты готов? Башку на склад сдать?
        - Это моя башка. И я знаю, когда ее стоит поставить на кон.
        Двойник прищурился оценивающе…
        Глава 6
        Привидение на борту
        13 апреля 2125 года, секунду спустя.
        Сначала в Москве, потом между Прометеем и Пандорой.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 года.
        - Хорошо. Черт с тобой. Давай попробуем.
        - Спасибо тебе, Виктор. Ты не представляешь, как это важно для меня.
        - Слушай меня внимательно. Очень внимательно. Смотри, не упусти чего-нибудь. Нас выбросит точнехонько в то место, где я был перед самым переходом сюда, к тебе. Брат, во-первых, это казенное место.
        - Понимаю.
        - Не перебивай. Слушай. Твоя же шкура в случае чего пострадает… правда, и моя - тоже. Во-вторых, там действительно опасно. Там очень опасно, я тебя не напрасно пугал. По любому у нас, брат, там и минуты не будет. Поэтому, в-третьих, от меня ни на шаг. И ничего не трогать. Руки отшибу - на раз. Серьезно говорю. В-четвертых, воздух, наверное, будет… такой… разреженный. Не трусь. И, в-четвертых, если ни рожна не выйдет, не обессудь.
        - Я понимаю, я же все понимаю.
        Старший корабельный инженер, глядя на двойника, тяжко вздохнул, - как вздыхает, наверное, крупная рогатая скотина, когда она больна или просто очень печальна.
        - Не нравится мне это дело, чем хочешь клянусь. Не будь ты мне… вроде родного… не обломилось бы тебе. Ладно. Давай, пристраивайся как-то ко мне поближе.
        - Как? Руку дать?
        - Не знаю я… Может, руки будет мало. Обними, что ли, меня.
        Близнец посмотрел на него с осторожным подозрением. Не заподозрить не мог, но вслух высказать не решился.
        - Дубина! Сзади пристройся. Сзади меня облапь. Поцелуи, твою мать, не планируются.
        Дмитрий, наконец, сделал, как ему было сказано.
        - Ну… - начал капитан-лейтенант и сбился, - вы, к кому я обращаюсь, если только это не ты, Господь, а если это ты, извини, пожалуйста или подай какой-нибудь знак… так… или вы, не знаю кто, те, кто меня сюда перенес… мне надо обратно на корабль… и этот шпендрик со мной… если можно. Что? Поехали или не поехали? Мне надо на корабль? А, понятно? Что вам еще-то сказать? О, все-таки поехали…
        Он успел захлопнуть щиток на шлеме и вырубить внутреннюю связь. Не дай Бог, Яковлев услышит их переговоры, какой бредняк выйдет… Либо сбрендил командир от контузии и сам с собой болтает, либо привидение на борту. Еще он успел услышать захлебывающийся крик двойника и стальное кольцо его рук на своих ребрах.
        Белый кисель.
        Они валяются на полу вдвоем. И надо действовать быстро.
        Старший корабельный инженер отцепил от себя «близнеца», развернулся и как следует встряхнул его. Для вразумления. Уж слишком пластиконовые очи глядели на него… Открыл щиток.
        - Иди за мной, быстрее.
        - Это… космический корабль?
        - Да. Рейдер.
        - А… где мы? Дышать трудно. И пахнет гарью… ты здесь работаешь?
        - Давай, давай, шевелись. Так. Вот экран внешнего обзора. Включаю специально для тебя.
        - Что это?! Огромное… Цветное… Что это?
        - Сатурн.
        - О…
        Виктор искал глазами последнюю вторичную боеголовку. Нигде не видно. Рванула вместе с предпоследней? Было бы отлично. Но отсюда видно не весь отсек. И на везение надеяться не стоит.
        - Насмотрелся? Все, брат, извини, надо тебе домой.
        - Виктор…
        Он не успел закончить. Страшный грохот раздался у выхода на марш. Взрывной волной их обоих впечатало спинами в переборку.
        Последняя оказался у маршевого шлюза…
        Двойник зашелся визгом.
        Обе пары маршевых воротец оказались вывернуты, как лепестки цветка. Снаружи донеслись крики Яковлева и Макарычева.
        «Накрыло ребят!»
        Дальше он действовал, скорее, машинально, чем по какому-то осмысленному плану. Одной рукой капитан-лейтенант закрыл рот орущему двойнику, другой крепко прижал его к себе.
        - Не кричи, парень, только не кричи, все будет нормально… Нам надо к нему домой… Немедленно. Прошу, немедленно! Очень прошу…
        Белый кисель.
        Они стояли посреди этой… кубатуры… Дмитрия. Хозяин жилья бился как сумасшедший, пытаясь отпихнуть Виктора. Тот не стал сопротивляться. Его подопечный сейчас не удержал равновесие, упал, покатился по полу…
        - Теперь, брат, у тебя такое же отвратительное приземление.
        Тот взял себя в руки и собрался с мыслями. Но, видимо, правильная оценка произошедшего просто не торопилась с визитом.
        - Что это… такое?
        - Если не считать переносов, ты был там целых сорок секунд.
        - Там?
        - Там.
        - А-а. Понятно.
        И опять замолчал.
        - Друг, я понимаю, жутковато. Но и ты меня пойми, я предупреждал ведь.
        Молчит.
        - Друг, я, конечно, знаю: вернусь в то же мгновение, из которого выбыл. Но у меня душа не на месте. Моих ребят, видишь, взрывом покалечило.
        Молчит.
        - Ты давай, спрашивай, если хочешь спросить что-нибудь. Времени я тебе много не дам.
        Молчит.
        - Или давай договариваться на следующий раз.
        Двойник заставил себя раскрыть рот:
        - Весь ваш мир такой… яростный, взрывающийся и пламенеющий?
        - Да нет, конечно. Хотя взрывов и пламени тоже хватает.
        - Ты, конечно, предупредил меня… Да. Но…
        Тут его опять заклинило.
        - Говори же ты! Какое но? - Виктора переполняло нетерпение.
        - Я бы тебя ни за что не пустил… Это не опасность, это была верная смерть. А ты меня все-таки вытащил. Неужели ты не понимаешь, как неразумно подобное поведение?
        - Ничего. Ты кое-что хотел. Ты готов был поставить свою шкуру на кон. Понимаю. Ты получил желаемое. Очень хорошо. А победа всегда стоит риска, - такая у нас логика. Кстати, ты забыл сказать мне «спасибо».
        - С-спасибо.
        - Все?
        Глава 7
        Даешь звездную экспансию!
        13 апреля 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 года.
        Виктор, сколько себя помнил, всегда был настроен побеждать. Одолевать. Быть первым. Двигаться наверх. Сорвавшись - подняться. Струсив, побороться с собственным страхом и перешагнуть его. Поставить цель и идти к ней, разрушая преграды или обходя их. Сама судьба судила ему прыгать с более низкой ступеньки на более высокую, но при этом никогда не переходить на более высокий уровень, оставив более низкий недочищенным. Он хотел высот, и зарабатывать свои высоты желал прямо, чисто, - силой, умом, упорством… Виктор всегда был сторонником оптимальности хотя бы и в ущерб безопасности. Ему нравились дела, сделанные безупречно, доведенные до последней точки, до последней цифры, притом наилучшим путем из существующих. И ему очень не нравилось чувствовать за спиной недодавленных монстров.
        Сейчас он оказался в худшем, самом неприятном положении изо всех возможных. Вернись он на рейдер, странный и бестолковый разговор с двойником окончится ничем, какой-то пустейшей глупостью. Задержись он здесь, и будут ему мерещиться трупы двух мичманов, его людей. Логика подсказывала старшему корабельному инженеру: наплевать на двойника, к нему можно будет вернуться когда угодно, а там, на «Бентесинко ди Майо» - ситуация, из которой не стоит выходить. Можно утратить ее ощущение, забыть какую-нибудь дурацкую деталь, и, возвратившись, наломать дров… Но приоритет остался не за логикой. Виктор почувствовал в «близнеце» нечто необыкновенно близкое, почти семейное; он захотел дать Дмитрию что-нибудь взамен своего присутствия. Поэтому и сказал не «прощай», не «жди», а «все?», зная, конечно, что нет, не все, далеко не все…
        Двойник воспользовался подарком:
        - Если можно… нет. Не все. Извини, пожалуйста. Я знаю, ты торопишься. Но для меня это очень важно. Я не знаю, как оценить некоторые, очень важные вещи. Прости. Я даже побаиваюсь тебя.
        - Не стоит. Никакого лиха тебе, одуванчик Божий, от меня не предвидится.
        - Ты… очень агрессивный в энергетическом смысле. От тебя шибает энергией. Извини. Я к таким вещам не привык.
        - Хорошо. Говори.
        - У нас о космосе мечтают только в резерватах. Там, кажется, все время шумят о свободе… В смысле - «вырваться на просторы космоса» и так далее…
        - Пока что я тебя не понимаю.
        - Сейчас-сейчас… Видишь ли, пока 99,99 % землян остаются на Земле, человечество принципиально контролируемо. Для меня это азы, школьная программа.
        - Ну, контролируемо. А что пользы?
        - Все очень просто, Виктор. Можно - Витя?
        - Что - Витя?
        - Могу ли я называть тебя Витей?
        - Ах вот оно что. Давай, зови.
        - Вот, Витя. Все очень просто. Пока мы все, или почти все, тут, на нашей планете, совокупную творческую силу человечества, его энергию и его интеллект можно направлять в какую-то определенную сторону. Не давать всему этому рассеиваться на решение тысяч мелких задач. Решать только особо крупные. То есть, самое важное… Ты можешь себе представить, какая это сила? Координация, контроль и сосредоточение - вот правильный путь. Понимаешь?
        - Да. Продолжай.
        - Звездная экспансия плоха тем, что она неконтролируема. В космосе, я полагаю, опять начнется рассеяние. Единство человечества окажется иллюзией, люди станут расползаться, обособляться. Разбредутся каждый в свой угол, и наступит новое Средневековье, какая-то нелепая лоскутность. И вижу в космосе какую-то красивую иррациональную сказку. Ты показал мне чуть-чуть, а вирус космической лихорадки уже отравил мое тело и мою душу… Туда очень хочется, я чувствую это. Но прока в подобном стремлении нет.
        - Ну, расползаемся, и что? Ну, будем разными - так отлично. Зачем нам быть одинаковыми? И во всеобщем контроле я тоже пользы не вижу. Лиши человека воли, и он протухнет.
        - Позволь усомниться…
        - Твое дело.
        - Мы многого добились.
        - Давай посравниваем. Телепортации вы добились?
        - Нет.
        - Мы тоже. Искусственное изменение гравитационного поля освоили?
        - Нет.
        - А у нас уже есть кое-что. Может, бессмертием овладели?
        - Да нет. Но живем долго. Средняя продолжительность жизни социально ответственных граждан - 81 год. А у вас?
        - Смотря где… В Российской империи - 72, на моей Терре - 68. У китайцев, должно быть, поменьше, у аравийцев еще меньше. Зато Латинский союз должен, по идее, нас в этом деле превосходить… Я точно не знаю. В Израиле его иннерспэйсе, говорят, в среднем живут по 90 лет. Но они-то как раз ото всех обособились.
        - Иннерспэйс - что такое?
        - Как тебе объяснить… Земные владения государства плюс его же владения во Внеземелье, которые удалось привести в абсолютно комфортное для жизни состояние. Ядро, жемчужная часть внеземной территории. Для Израиля это, кроме куска на Земле, еще и Умбриэль, спутник Урана. Для Российской империи - сектор на Земле, сектор на Луне, сектор на Каллисто, астероид Веста, сектор на астероиде Церера… А все, что не иннерспэйс, но считается чьим-то владением, называют периферией. Есть основная и неосновная периферия…
        - У меня голова кругом идет… Давай вернемся… к достижениям.
        - Вернулись. Нанотехнологии?
        - Запрещены.
        - И у нас. Квантовые технологии?
        - Оказались большим пшиком.
        - Наши сделали тот же вывод.
        - Мгновенная связь?
        - Что?
        - Ага! А у нас имеется, хотя и балуются ею только сверхбогатые люди и еще, пожалуй, правительства. Проникновение в Лабиринт у вас до какого пункта? Я понимаю, не любите летать, но ведь хотя бы на уровне экспедиций вы должны были продвинуться… Что? Боже, какое у тебя несчастное лицо!
        - Витя… что такое Лабиринт?
        Разговор катился с необыкновенной гладкостью. И только сейчас Виктор как-то… оторопел. Уж очень необычно звучит: вычеркнуть Лабиринт. Как если бы древние вычеркнули Луну с неба.
        - Вы там совсем не были?
        - Я не знаю, о чем ты говоришь.
        - Та-ак… Давай-ка с самого начала. У нас Лабиринт открыли в 2022 году. Представь себе: трехмерные объекты в космическом пространстве, совершенно ничем не отличающиеся от того, что их окружает. Вакуум и вакуум. Такой объект мы можем обнаружить только одним способом - войти в него. На любой скорости. И тогда корабль, шлюп или даже единичный человек в скафандре будут моментально переброшены в иную точку Вселенной. Мы даже не знаем, где находятся пункты Лабиринта, известные нам за пределами Солнечной системы. В других галактиках. Может быть. Попасть Бог весть куда - можем, а найти какие-нибудь признаки знакомого пространства не способны. Пока. И кто построил эти самые ОП’ы, тоже пока не узнали…
        - Что построил?
        - ОП’ы. Объекты перехода… Вот чудо-то… Как можно не знать ОП’ы?! Ладно, извини меня.
        - Сколько их?
        - Не знаю, может быть, миллионы. В Солнечной системе их найдено около двух тысяч, и каждый год новые отыскиваются. Они вроде газовых пузырьков в лимонаде, только никогда не сходят со своих мест. Есть даже особые умельцы-профессионалы: отыскивают новые ОП’ы за сравнительно небольшие премиальные… Ты что-нибудь слышал о таком?
        - Кажется у нас была какая-то теория… ээ… прямая проницаемость… чего-то там… Не столь важно. Она признана антинаучной, и будоражит умы одних только нелепых энтузиастов.
        - Вот тебе и нелепые энтузиасты, брат. Похоже, у вас, как говорится, прикрыли темку… Дальше. Из Солнечной системы можно попасть в мир Терры-2. Это, собственно, мой родной мир… От нас - обратно с Солнечную систему и в очередной мир, там уже Терра-3. Оттуда - обратно к нам и в мир Терры-4. И так далее вплоть до Терры-9, ее недавно хозяева переименовали. Вальс называется. Я не знаю, ходили слухи, будто уже до Терры-10 добрались, то ли экспедицию собрали… на поиски перехода. Понимаешь?
        - Да.
        - Ну, что еще осталось… Каждый мир имеет два входа-выхода. То есть выходных «дверей», ОП’ов, может быть сколько угодно, хотя из любого из них можно выйти только в одной точке другого мира, ее еще именуют «фокусом» или «алефом»… Не важно. В общем… как бы тебе объяснить… Мир в лабиринте… он наподобие звено в цепи. Справа - соседнее звено, слева - еще одно соседнее звено, а больше никаких соединений нет. Ни сверху, ни снизу, ни спереди, ни сзади, нигде. К примеру, с Терры-6 можно либо на Пятую, либо на Седьмую, а больше никуда.
        - А с Земли?
        - Я ж говорил, на Терру-2, ко мне в гости.
        - А… обратно? В другую сторону? Терра минус Вторая?
        - Понимаешь! Хм. - Виктор оживился. Его странный почти-родственник, хотя и вялый какой-то человек. Но некоторые вещи схватывает быстро.
        - Дима, тут загадка. Я сказал ведь, сколько в Солнечной системе нашли ОП’ов?
        - Две тысячи.
        - Точно. А в системе Терры-2 их известно 808. Это я безо всякой ошибки сказать могу. Данные на… на… ну. месяца четыре назад так было, сейчас если число и изменилось, то ненамного. Из них 510 - из Солнечной системы, а 298 - на Терру-3. На Терре-3 их знают где-то полторы сотни. Тех, что выводят на Терру-4… А вот в Солнечной системе еще никто не отыскал хотя бы один ОП обратно.
        - Почему?
        - Есть разные соображения… Может, сбой такой в Лабиринте. Отрезало нас от соседей. Может, есть закономерность, по которой у нас они, ОП’ы эти обратные, должны быть, но так их мало, что до сих пор найти не могут…
        - Возможно… Лабиринт начинается от нас… и древние строители могли начать именно здесь… хотя я до сих пор не совсем верю в твои слова.
        - Твое дело. И гипотезу твою уже высказывали. Что ж, я не спорю. Творение с нас начиналось. А где оно продолжилось… пути Его неисповедимы.
        - Я не понимаю тебя. О чем ты пытаешься мне сейчас рассказать. Чье творение - древних архитекторов?
        - Да какие древние архитекторы! В задницу всех древних архитекторов… Я про Бога говорю. Ах ты ж т-твою! Его ведь у вас запретили… Ладно. Не обращай внимания.
        - Извини, сейчас я не способен сделать различие между тем, на что мне стоит обратить внимание, и тем, на чем не стоит сосредотачиваться. Я смогу разобраться лишь потом, после зрелого размышление и фундаментального медитативного опыта. С тобой рядом я могу лишь впитывать информацию, как губка впитывает воду… Я адекватно передал тебе основные параметры моего состояния?
        - Да. Думай-думай. Лабиринт многих завораживает. А некоторые всю жизнь себе голову морочат, какая в нем подсказка и к чему намек.
        Двойник заволновался. Вскочил, лицо бледное, руки себе никак место не найдут. Оказывается, бывают не только бессвязные фразы, но и бессвязные жесты.
        - Витя! Подобное не может не завораживать. Какое величественное зрелище! Скажи мне, ради великого Разума, каковы они, миры Лабиринта?
        - Всегда одно и то же.
        - То есть как?!
        - В каждом мире есть одна землеподобная планета и одна солнцеподобная звезда. Вокруг звезды может вертеться все, что угодно. Еще одна планета, еще десять, еще пятнадцать… притом, каких угодно. Ничего похожего на Юпитер или, скажем, на тот же Сатурн. У нас вот две - Фальстаф и Касарес… Не про то рассказываю. Ладно, в чем тут одно и то же… На таких планетах, а их - запомни - одна и только одна в каждом мире человеку жить уютно. И под такими солнцами тоже совсем не худо живется. В одном мире есть, там, скажем… зверюшки, рыбки, травка, а в другом они отсутствуют. Но нигде нет ничего, способного вести с людьми целенаправленную войну.
        - Инопланетяне?
        - Ни разу. И никаких следов пребывания в прошлом.
        - Вам не одиноко?
        - А вам?
        Двойник промолчал.
        - Дима, да нам очень хорошо. Нам мешает жить только одно - мы сами. Слава Богу, никакие зеленые человечки не усугубляют того, что мы сами творим… Был бы перебор. Дима, брат, нам подарили десять планет, одна прекраснее другой. Я на Терре-3 был, и на Терре-6, а саму Землю по информационным программам знаю. Везде такая красота! А порча только от нас…
        Виктор посмотрел на «близнеца» и закрыл рот. Оказывается. Тот его не слушал. Вернее, слушал, но не слышал. Смотрел и не видел. Глаза его, наверное, пронизывали какие-нибудь экзотические джунгли на краю Вселенное, ощупывали тамошних невероятных красавиц, следили на невиданными зверями. Уши, надо полагать, разбирали шумы великих городов: там взлетел звездолет, а тут прошелестел вздох непредставимо романтической любви…
        «Говорят, от ступора в мозгах отлично помогает терранский груздь бешеный… Если измельчить и пожевать», - машинальная какая-то мысль, ни к селу ни к городу. Пора бы приземлять эту беседу. Уж больно затянулась.
        - Дима. Дима! Да очнись ты, черт осоловелый!
        - А?
        Очнулся…
        - Давай к делу. В смысле, давай-ка вернемся к достижениям. Еще разок. А то петлями ходим… Короче, по космосу мы вас обогнали. По всем другим делам - сравнимое положение, никто особенно вперед не вырвался. Вот только насчет здоровья ваша взяла; одно я не понял: социально ответственные граждане - кто такие?
        - Что?
        - Да ты про социально ответственных граждан говорил, мол, живут по восемьдесят с гаком. А безответственные? Или какие у вас еще есть?
        Глаза у двойника забегали. Видимо, скользкая для него тема. Виктор не стал облегчать ему жизнь. Чай, не маленький. Сам выпутается.
        Тот выпутываться не стал. Просто сказал:
        - Лучше мы с тобой про это потом. Если ты, разумеется, не настаиваешь.
        - Не настаиваю, - времени у него не было настаивать. Но зарубочку старший корабельный инженер для себя сделал. Так, на всякий случай. - Вывод: нет у нас особых отличий. Не вырвались вы вперед с вашим контролем и с вашей концентрацией. Или я чего пропустил?
        - Видел бы ты порядок на наших улицах! Нашу чистоту! Нам стоит побеседовать о гармонии цивилизованной жизни. Я имею в виду и ту гармонию, которая - внутри индивида, и ту, которая составляет основу общественного организма…
        - А! Точь-в-точь как в военном училище. Порядок там железный. Чистота опять же. Полная санитария. Гармонии - полные карманы: каждый на своем месте, каждый работает до седьмого пота, и у всех полное единомыслие. Ну, в крайнем случае, двоемыслие: во-первых, сколько до обеда осталось, во-вторых, есть ли способ так пристукнуть сержанта-инструктора, чтоб никто не заметил.
        - Ты просто не понимаешь нашей жизненной стратегии. У тебя нет информации, на основе чего ты можешь судить?
        - Да чисто интуитивно… Ладно. Давай вашу жизненную стратегию - на следующий раз. Расскажешь.
        - Ты поймешь, Витя, есть вещи позначительнее твоего космоса…
        - Космос? Космос… Космос - вроде поля, на котором вперемешку закопаны клады и мины. Космос дорого просит, но он же бесконечно расширяет поле наших возможностей.
        - Красиво говоришь.
        - А ты послушай, послушай. Еще космос работает чем-то вроде предохранительного клапана… для нынешней сумасшедшей демографии… Если конечно, не стремиться делать некоторые вещи силой, как раньше… Нет, брат, это ты брось. Даешь звездную экспансию! Она мне мила. И… пора мне, Дима.
        - Вот, еще последнее. Это на самом деле был Сатурн?
        - Сатурнее не бывает.
        - Разум всемогущий! И самое последнее… А будет ли у нас с тобой следующий раз, Витя?
        - Жди как раньше, по вторникам и четвергам… Так. Домой. Слышите? Мне нужно домой, мне нужно обратно!

* * *
        Белый кисель.
        - …Что с рукой?
        - Не знаю, господин капитан-лейтенант. Может быть, перелом.
        Рука висела плетью. Из уха у Яковлева текла кровь.
        - Левое ухо в норме?
        - Нет. Не слышу ничего, наверное, какая-то ерунда с барабанной перепонкой. Но ничего такого страшного. А-а… кто там был с вами?
        - Где?
        - За пятнадцать секунд до взрыва с центрального поста запросили, кто зашел с вами в артпогреб. Там у них метка на приборах появилась… И кричал еще кто-то… потом.
        - Ерунда. Датчики от взрыва испытали кратковременный свих. А кричал - я. Подумал, что от удара о переборку треснул череп.
        - Понял, господин капитан-лейтенант.
        Сомов обратился к Макарычеву:
        - А вам, господин мичман, тоже что-нибудь померещилось… этакое призрачное?
        По лицу видно было: очень даже померещилось. Куда отчетливее, нежели Яковлеву. Но Макарычев, немолодой и степенный человек, давно открыл для себя сверкающую истину: в армии от нездорового образа жизни любая дрянь может рядится под действительность, однако все заканчивается выплатой жалования. В дни выплаты жалования действительность решительно подтверждает свои полномочия…
        - Не знаю. Нет, не помню, господин капитан-лейтенант.
        - Понятненько. Так. Мичмана Яковлева на трое суток освобождаю от вахты. Первым заменяет мичман Макарычев, потом я сам. Больше дать не могу. Спечемся. Давай, парень, лечись.
        - Да мне не надо, господин капитан-лейтенант. Она не болит особенно. Ерунда, господин капитан-лейтенант…
        - Это приказ. Сейчас же галопом к врачу. Ясен приказ?
        - Так точно.
        - А вы, Макарычев, займитесь ремонтом этой груды металлического дерьма. - Он показал на развалины маршевого шлюза, а потом, широким жестом, и на весь отсек. Немедленно. Идите.
        Макарычев козырнул и отправился добывать исправный и к тому же вменяемый ремонтный автомат. Они нынче в дефиците…
        Только теперь старший корабельный инженер позволил себе подумать, до чего же им всем повезло сегодня. Прежде всего, цел корабль. Слава Богу. Целы все на корабле, хотя кое-кто и попорчен слегка. Ничего, до свадьбы заживет. Цел он сам. И, главное, спать ему осталось почти три часа. А для знающего человека это большое дело.
        В месте, чрезвычайно отдаленном и от Терры-2, какую знает старший корабельный инженер Виктор Сомов, и от рейдера «Бентесинко ди Майо», и от Земли, какую знает транспортник Дмитрий Сомов, два заинтересованных наблюдателя вели неторопливую беседу.
        - …Исключительно похожи. Расходятся лишь в частностях, по сути, - в мелочах.
        - Сомневаюсь. Информации недостаточно.
        - Я уверен, один непременно вытащит к другому миссию. Это уж как Бог свят.
        - В любом случае, от нас уже ничего не зависит. Ведущий научился пользоваться каналом, а Ведомому это и не требуется. Все. В настоящий момент нам осталось только присматривать за ними.
        - Да, конечно. Но поймите и вы меня! Ведь мы в двух шагах от реализации модели «Освободитель»… Ближе всех прочих, по-моему. Смежники что-то молчат о продвижении. Мы почти сняли банк, азарт необыкновенный, предвкушение кружит голову. Смотреть в затылок успеху и не иметь ни малейшего шанса - подтолкнуть дело…
        - Уймитесь.
        - Да… Да. Хорошо. Разумеется. Я попробую. Да.
        - Лучше присмотритесь, ей-богу, в чем разница. Меня очень интересует точка расхождения.
        - А что они в итоге получили - по сравнению с нашими?
        - По сравнению с XX веком - ничего, абсолютно ничего. Просто вытащили все свои старые проблемы в космос. Но им досталась передышка, поскольку они миновали тупик. Где, когда им удалось получить такую возможность? Нашим-то не удалось…
        Часть 2
        Зарайский джокер
        Глава 1
        Бог, семья, служба
        16 апреля 2125 года.
        На орбите Фебы.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Даниил Вяликов, 40 лет.
        - Он тебя, дурака, просто убьет. Прихлопнет.
        - Ты преувеличиваешь.
        - Ну да, если пожалеет, обойдешься переломанными ногами.
        - Я был чемпионом училища по самбо.
        - Отшибут тебе рога, Хосе, и останешься безрогим чемпионом по самбо.
        - Да ты еще издеваешься, Витя! Если не хочешь помочь, скажи, амиго, просто, без лишних слов: «Не буду!» И Хосе тебя поймет. И зла на тебя… по-русски… не помню… Не затаю?
        - Да.
        - Что - да? Ты согласен?
        - Уймись, пентюх! Голова садовая! Она же играет с тобой! Ей приятно будет, когда два мужика из-за нее друг другу репы разобьют… А потом все равно тебе ни черта не обломится, неужели не понимаешь? И была бы любовь, так я бы понял, Хосе. Я бы понял! А тут одно тупое издевательство.
        - Машечка обещала, что будет принадлежать победителю…
        - Дурак. Нет, не согласен я.
        - Послушай, Витя! Мы не можем без арбитра. Иначе это будет не дуэль, а простое… эээ…
        - Мордобитие?
        - Точ-чно!
        - Да оно и так…
        - Мужчина ты, или нет?
        - Мужчина-мужчина. Потому и на дурь меня своротить непросто. А ты, взрослый человек, годов сколько, а ума не нажил…
        - Оставь свои поучения для кого-нибудь другого. Поможешь?
        - Нет.
        - Тогда иди к черту.
        - Эй! Дурень! Черт нерусский! Хосе! Да постой ты.
        - Что? Мне надо уладить это дело, Виктор. Не можешь… ассистировать? ассистировать, да… то отцепись.
        - Послушай. Ведь вы с Семенченко - боевые офицеры. Я не говорю уже, что о другом вам надо думать… а… грязь какая-то выходит.
        Тогда Лопес вцепился Сомому в рукав и как-то нелепо, по-мальчишески дернул.
        - Ты мне этого не говори! - а потом заглянул Виктору в глаза, как смотрит на хозяина давно не кормленая псина, и тоном ниже добавил, - Я же понимаю. Но переломить себя не могу. Мог бы - переломил бы давно. Витя! С тобой, или без тебя, а все равно это неизбежно. Я правильно сказал?
        - Да.
        - Да - в смысле правильно?
        - Да - в смысле получите вы, бараны, арбитра. Будет калечить тебя этот амбал, так вытащу хотя бы…
        - О нет! Мадонна! Обещай мне, что не полезешь! Дело чести, амиго.
        - А ты не слишком до хрена просишь за один раз? Смотри, морда треснет и по швам пойдет…

* * *
        Место выбрала Машенька. Шлюзовая камера на батарейной палубе. Здесь есть, где развернуться, а посторонние заглядывают сюда нечасто. У Сомова четыре мысли боролись на первенстве «Мисс Главная Неприятность». Во-первых, это его «отдыхающая» смена, и тик-так работает не в пользу здорового сна. Конец рейда. Спать хочется до того, что посреди боевого дежурства по визирам, табло и пультам управления начинает скакать какая-то шальная анимация… «Мультики» - верный признак: ты сточился, вроде ластика по наждаку, и вот-вот проворонишь нечто действительно важное. Во-вторых, формально рейд еще на завершился, хотя «Бентесинко ди майо» и болтается на орбите Фебы, а это территория анархических союзников с Русской Венеры. Вот когда они доберутся до собственной базы, и командор Вяликов отдаст приказ, тогда и рейду конец… Так что в настоящий момент вся их клятая дуэль состоится как бы в боевых условиях. Статья на утяжеление, так сказать… В-третьих, его другу, хотя и редкому кретину, Хосе Лопесу, сейчас штурмовик Семенченко, здоровый, как броненосный крейсер, свинтит башку. В-четвертых, над всей затеей витает
ощущение глубокой неправильности…
        Семенченко и Пряхина уже ждали их. И почудилось Сомову, будто Машенька едва-едва успела остановить свое движение в сторону от мужчины. Не то, что бы она дернулась, увеличивая расстояние между собой и ним, но качнулась - уж точно. Хосе, чуткий, как все влюбленные до безумия, вздрогнул. Или все-таки почудилось?
        - Отлично, Хосе. Ты молодец, сумел раздобыть арбитра.
        Лопес искательно улыбнулся Машеньке:
        - Поверь, это было непросто.
        - И ты поверь, все твои подвиги не забыты. У меня для них есть специальная копилка…
        У штурмовика дрогнули губы. Сердится? Нет. Что-то другое.
        Тут Пряхина подошла поближе:
        - Витя, распоряжайся. Мы тут разработали определенные правила. Поражение засчитывается тому, кто сам сдастся, то есть постучит рукой, как в единоборствах принято, или совершит запрещенное действие, или потеряет сознание. Ну и, конечно, ты имеешь право засчитать поражение, если увидишь, что кто-то из них двоих уже не может разумно защищаться. Никому из нас не нужно тупое кровопролитие. Ты ведь сам видишь: состоится нечто рыцарское…
        Сомов разглядел странную гримаску на Машенькином лице. «А ведь пожалуй, она изо всех сил сдерживает радость. Вот чертовка!» Шальные бесенята бегали в глазах у Пряхиной. Здесь-то старший корабельный инженер и разобрал суть дела. Обезумевший идиот Хосе думает, что главная роль принадлежит сегодня ему, ведь «режиссерша» даровала Лопесу амплуа рыцаря, чего ж искать выше? Мичман Семенченко полагает иначе. Он-то не сомневается в исходе нынешнего дела и, скорее всего, уверен: «У нас с Машкой все как надо сговорено. Плешивому так и так не обломится. Так кто здесь главный?». Но автор сегодняшней постановки рассчитала по-своему. И центральным персонажем, как ни странно, оказался он, Сомов. Именно ему предназначено стать свидетелем триумфа женской власти над мужской простотой. И не нужен Пряхиной ни Хосе, ни штурмовик, ни, по большому счету, он сам, Сомов. Но право повелевать ими ее интересует… Когда-то капитан-лейтенант не покорился бабским чарам Машеньки, так на тебе, родной: хотя бы иначе, но все равно придешь и послужишь, придешь и покоришься.
        Тем временем Пряхина продолжала:
        - …нельзя бить головой, нельзя выламывать пальцы, нельзя наносить удар ногой в лицо… эге… дружок, я так поняла, ты меня и не слушаешь вовсе? Тогда зачем пришел? А? Дружок?
        - Командуй тут сама. Я посижу.
        И он отошел в сторонку. На Машенькином лице отразилась борьба: с одной стороны, клиент не потерян окончательно, с другой, - не желает работать по полной программе… Что теперь? Удовлетвориться малым или добиваться большего?
        - Хорошо. Но победителя объявишь ты.
        И она отвернулась, стараясь не дать Сомову даже тень шанса оставить последнее слово за собой. Он, впрочем, и не искал такой возможности. Вернее, не нуждался в ней.
        - Разденьтесь до пояса!
        Мужчины выполнили ее команду. Мышцы штурмовика выглядели куда внушительнее мослов комендора. И еще был у молодой кожи Семенченко особый шелковистый блеск, какой появляется только в одном случае: если человек в течение нескольких лет каждый день подвергает свое тело тренировкам.
        - Сходитесь!
        Первым ударил Хосе. И еще. И еще разок. Два раза его кулак скользнул по плечу штурмовика. Третий удар пришелся в грудь. Кажется, Семенченко не обратил на него внимания. Более того, Сомов был уверен: он специально подставился под кулаки Лопеса. Возможно, приучал себя к тому, что боли опасаться нет резона. А может, делал противнику щедрый подарок. Когда тот, избитый, будет постанывать от пережитых мытарств и ощупывать сокрушенные ребра, останется у него доброе воспоминание, мол, все-таки дотянулся и вдарил, как мужик, не потерял лица.
        «Жалеет, значит…»
        Потом Семенченко ответил. Коротко и быстро. Дважды плоть Хосе ответила каким-то смачным глоканьем на удар. Комендор отшатнулся, но сейчас же ринулся вперед. Впрочем, этот его порыв пропал даром. Лопес не успел добраться до врага, штурмовик скрутил его немыслимо быстро выполненным замком. Теперь комендор мог только пошлепывать Семенченко по боку свободной левой рукой, в то время как правая рука и шея оказались в безнадежном капкане. Противник взял его на удушение, и конец дуэли стал делом одной минуты или даже нескольких десятков секунд. Штурмовик повернул голову и улыбнулся Машеньке. Мол, видишь, я же говорил…
        Это архитектурное излишество его и подвело. Хосе отчаянно извернулся и вмазал коленом в солнечное сплетение штурмовику.
        Он не мог придумать ничего хуже. Семенченко, как видно, на протяжении всей потасовки удерживал свои боевые рефлексы. Опасался зашибить всерьез. Тут они сработали сами собой, на мгновение выйдя из под контроля. Серия ударов, пришедшаяся на голову бедного комендора, оказалась столь сильной, что его оторвало от пола и пронесло через всю камеру к дальней переборке. Оказывается, мордобой в условиях слабенькой силы тяжести бесстыдно смешон… Стукнувшись, Хосе полетел обратно и лишь на полдороги магнитные полусапоги опять притянули его к полу. Он приземлился очень неудачно. Нога подвернулась, комендор потерял равновесие и упал.
        Сомов поднялся, желая прекратить избиение младенцев. То есть младенеца. Однако Лопес в тот же миг зашевелился, отрывая от пола окровавленное лицо и наперекор ему крикнул:
        - Не лезь, Витя! Мадонна, черт, не лезь!
        Комендор встал и молча пошел на Семенченко, роняя красные брызги. Рыцарь? Да нет, просто человек, зло отравленный любовью. Штурмовик, порядком разозленный, медленно двинулся ему навстречу, каменея лицом. Сомов соображал, что лучше: встрять в драку и остановить сумасшедших, или просто засчитать Хосе поражение. Цел его друг останется, но другом, наверное, больше не будет… Надо решаться.
        - Прекратить!
        У входа в шлюзовую камеру стояла Торрес, образцовый старший помощник «Бентесинко ди Майо». Высокая, стройная, холодная, как забортный вакуум.
        - Немедленно прекратить!
        Две женщины взглянули друг на друга, так что искры посыпались. Пряхина:
        - Опять ты, ледышка! Куда лезешь!
        - Держите себя в руках, госпожа лейтенант. Вы не смеете повышать голос при старших по званию.
        - Оставь это дело и уходи. Всем будет лучше! Побудь человеком разок, попробуй на вкус, как это: быть нормальным человеком…
        Торрес отвела взгляд от Машеньки, та ее больше не интересовала. Поморщилась, оценив разбитую губу и отекающее веко у Лопеса. Потом, не теряя хладнокровия, задала вопрос мужчинам:
        - Из-за чего вы затеяли драку?
        Но Машенька не желала так просто отстраняться от разбирательства. В очередную реплику она вложила максимум чувства собственного превосходста:
        - А такое слово как дуэль, вам знакомо, госпожа капитан?
        Торрес не ответила ей ни слова. Помолчала, собираясь с мыслями. Перевела взгляд на Сомова.
        - Этих петухов я понимаю. Ну а ты-то, Виктор, какого черта… Секундант? Рефери?
        Сомов не счел возможным солгать. Он просто кивнул головой.
        - Та-ак…

* * *
        - …Господа офицеры, мне доложили о вашей драке в шлюзовой камере. Надеюсь, вы все понимаете, что должны понести достойное наказание.
        Командор Вяликов говорил, повернувшись к ним спиной. Его речь лилась спокойно, ничуть не подтверждая слухов о гневливом характере капитана. Виктор прикинул, чем одарил бы он сам подчиненных за этакую потасовку. Ну, Машеньке - ничего, к дамам полагается проявлять снисходительность. На худой конец, выговор. Лопесу и Семенченко в мирное время грозил бы трибунал. Но сейчас, когда специалистов их профиля днем с огнем не сыскать, и военные педагоги до головной боли выясняют вопрос, как бы сделать очередной выпуск еще более ускоренным… в лучшем случае - гауптвахта, в худшем, наверное, понижение в должности. Ну, в крайнем случае, в звании. Ха! Машенька может получить от этой дуэли неожиданный дивиденд: кто, как не она, займет место Хосе в комендорской? Капитан-лейтенанту Сомову, свидетелю и почти что участнику, причитается долгое внеочередное дежурство по кораблю. В воспитательных целях…
        - Очевидно, вы надеетесь на боевое братство, а также, прости Господи, на то, что в нынешней обстановке трудно найти вам достойную замену. Не стану скрывать, вы правы. Мне будет трудно найти вам замену.
        Вяликов повернулся.
        Виктор еще не успел до конца осознать смысл последней фразы командора. Но он глянул в черные от бешенства глаза Вяликова… Нет, гауптвахтой дело не обойдется. И даже не в этом дело. Именно сейчас Сомов понял: само участие в дуэли было недостойным делом. Он переступил какую-то невидимую, но очень важную черту.
        - Для меня не важно, кто из вас был зачинщиком. Слушайте мой приказ: оба - под арест до конца рейда. Потом скинете по ромбу с погонов. И считайте себя списанными с моего корабля. Вам ясно?
        - Так точно.
        - Так точно.
        - А теперь вон отсюда. Штатное оружие сдать старпому. В кают-компании появляться запрещаю.
        Когда Лопес и Семенченко вышли из капитанской каюты, Машенько было попыталась возмутиться:
        - Господин командор! Они не виновны. Это я…
        - Совершенно верно. Это вы.
        - Их честь не должна быть заде…
        - Ма-алчать!
        Пряхина густо покраснела и взглянула на Вяликова с дерзостью. Мол, да, ты тут старший, но правда все-таки за мной.
        - Это действительно вы, и у меня к вам, госпожа лейтенант, всего один вопрос. Вы способны сделать так, чтобы из-за вас больше не дрались офицеры флота?
        - Им решать: устав или… Разве должна женщина такие вещи объяснять мужчине?
        - Достаточно. Вы списаны с корабля.
        Пряхина поперхнулась. Ее переполняла ярость.
        - Вы не можете! Как вам не стыдно!
        - Более того, вы никогда не будете служить не рейдерах. В том числе, на рейдерах Терры, Русской Венеры и Российской империи. Поверьте, я позабочусь об этом.
        - Я полагала, хотя бы на флоте остались настоящие мужики.
        - Сверх того, вам будет сложно продолжать карьеру флотского офицера. Кроме служб, располагающихся на поверхности. Там - пожалуйста. Соответствующая пометка будет занесена вам в служебную карту.
        - Я!
        - …А для начала, лейтенант Пряхина, объявляю вам выговор. Кру-гом…
        Машенька выскочила, едва удерживая злые слезы.
        - С вами разговор особый, Виктор Максимович. Признаюсь, я долго колебался, отыскивая правильное решение относительно вас.
        Вяликов вытер платком вспотевший лоб. Нужно было очень сильно стараться, чтобы не вылететь с флота при его грузном телосложении, и даже сделать карьеру. На корабли набирают, как правило, маленьких и очень маленьких людей. Даже боевики в абордажных командах - не выше 175 сантиметров, не тяжелее 76 килограммов. Ежегодно с флота отбраковывают множество офицеров и матросов со скрытыми формами клаустрофобии, которые приобретают непозволительную остроту… Тем более рейдер: скопление угнетающе тесных мест. Командор перешибает метр восемьдесят росточком и центнер весом. Уникум. По флотилии ходит шуточка, будто бы Вяликова можно доставить на корабль только одним способом: вырезать лист обшивки, втащить командира через это отверстие, а потом заварить внештатные «ворота» до поры… То есть, пока не потребуется его выгружать.
        Спрятав платочек, Вяликов продолжил:
        - Полагаю, существует не так уж много людей, рожденных для флота. Фактически, все это - абсолютно здравомыслящие маньяки. Поздравляю вас, Виктор Максимович. По моим наблюдениям, вы относитесь к их числу. Ваше блистательное прошлое судостроителя, было, думается, прелюдией; истинное ваше место - здесь…
        «Не повысить ли меня в должности? А еще лучше - в звании».
        - …Мне хотелось бы и дальше работать с вами. Но недавняя оплошность совершенно к тому не располагает. Вы хотя бы понимаете, в чем суть вашей ошибки?
        - Мне не следовало участвовать в… дуэли, господин командор.
        - Такова внешняя сторона дела. Видимо, мне стоит проговорить некоторые вещи вслух.
        Командор сделал паузу, собираясь с мыслями.
        - Для вас важнее всего должны быть три вещи: Бог, служба и семья. Участие в мальчишестве ваших друзей не входит в этот короткий список. Вы допустили ошибку по очень большому счету, Виктор Максимович. Ошибку приоритета.
        Сказано.
        Вяликов был прав. Во всяком случае, старший корабельный инженер с ним согласился. Бывают случаи, когда понятия «неправильно» и «недостойно» сливаются воедино. И тогда чертовски сложно бывает тыкнуть себя мордой в собственное дерьмо. Стоишь над кучкой, смотришь на нее в упор, обоняешь все ее прелести… но все никак не разрешишь себе заметить ее.
        - Как вы считаете, Виктор Максимович, оправдана ли моя суровость по отношению к прочих участникам… инцидента?
        Невиданное дело! Начальство просит обсудить его, начальства, приказы. «До чего сложна наука педагогика…»
        - Не знаю, господин командор.
        - Ну что ж, попытаюсь объяснить. Насколько я помню, вы ведь женаты, Виктор Максимович?
        - Так точно.
        - На ближайшие полчаса я освобождаю вас от обязанности строить со мной разговор с помощью уставных фраз. Так вот, позвольте поинтересоваться, довелось ли вам испытать сомнения в день свадьбы?
        - Сомнения?
        - Именно. Попросту говоря, была ли у вас уверенность, что рядом с вами именно та женщина, и никакой иной быть не может?
        - Да, разумеется.
        - Простите за назойливость, вы счастливы? Хотя бы довольны? Можете не отвечать, если этот вопрос кажется вам бестактным.
        - Почему же… Да… господин командор…
        - Даниил Дмитриевич.
        - Да. Даниил Дмитриевич… все нормально. Я счастлив. Не было у меня никаких сомнений, нет и, даст Бог, не будет. Мне повезло с Катей.
        - Отлично. А я вот менее вас избалован удачей в семейных делах.
        - Я… сочувствую вам.
        - В этом нет никакой необходимости. Во-первых, вина за развод лежит исключительно на мне. Я разрешил себе сомнения, от которых вы милостью Божиею были освобождены…
        - И все равно женились?
        Вяликов заметил неописуемое изумление в глазах старшего корабельного инженера и поморщился.
        - Представьте себе. Я был тогда моложе вас и очень, очень самоуверен. Я не знал твердо, так ли уж нужна мне Саша… та женщину. То есть, именно она ли мне нужна. Тем не менее, мы венчались. У меня, поверьте, достаточно тихий и покладистый характер, вполне приспособленный для семейной жизни. Впрочем, не мечтайте! Одно дома, другое - на службе… Она совершенно также казалась мне милым и вежливым человеком. Я надеялся на взаимную приязнь и терпение. Даже если нас и не связывало сильное чувство, порядочности, воспитания, общих интересов должно было хватить…
        Командор на секунду сбился, увидев, как краснеет, стремительно и неудержимо, его подчиненный. А Сомова не вовремя посетило озорное видение: взмыленная Катькина спина, белая, широкая, замечательная любимая спина, подергивается, попадая в такт его собственным движениям, а вокруг такое шумовое оформление, что будь Судный день, то ангелу-трубачу пришлось бы со стыда об колено сломать свою никчемную дудку.
        - …эээ… - с некоторым сомнением продолжил командор, - видите ли… Семья это что-то вроде машины с многочисленными трущимися частями…
        Сомов сделался краснее вареного рака, и его командир поспешил добавить:
        - …в нравственном и бытовом смысле. Все худо прилаженное в самом начале, с течением времени обязательно погнется, сломается, выйдет из строя.
        - Я вас понимаю.
        - Черта с два. Сытый голодного не разумеет. Иными словами, колебание в день свадьбы способно разрастить сначала до ссор, потом до взаимной неприязни, а через год-другой напременно обернется катастрофой. Поверьте. И, во-вторых, сочувствовать мне не стоит, и по другой причине. Я, собственно рад был развестить. Колоссальное облегчение. Досадую лишь из-за Саши. Жаль, не сумел я сделать счастливым существо, которое мне доверилось.
        Вяликов сделал паузу, но капитан-лейтенант пропустил свою реплику. Он мучительно боролся с виртуальной супругой, пытавшейся перевернуться. «Если перевернется, - думал Сомов, - кранты. Жди непоправимого».
        - Сейчас я женат на рейдере «Бентесинко ди Майо»…
        Эта фраза неожиданно избавила Сомова от лукавого видения. Он представил себе бронированную спину с лючками, надстройками, антеннами и ракетными портами, подергивающуюся в такт… о! и оторопел.
        - …и не смею позволять себе сомнения. На этот раз они могут обернуться гораздо печальнее - и для экипажа, и для корабля. Мне необходима полная уверенность. Малейший риск здесь столь же неуместен, как и при выборе спутницы жизни. Люди, поколебавшие эту уверенность хотя бы один-единственный раз, должны быть заменены как перегоревшие детали. Старая флотская мудрость: нервных - за борт. Иначе сгинут все. Надеюсь, мне удалось ясно выразить свою мысль. А, Виктор Максимович?
        - Да, Даниил Дмитриевич.
        - Рад, что вы со мной согласны. Надеюсь, наша беседа останется у вас в памяти, а некоторые ее… эээ… подробности не превратятся в сплетни.
        - Конечно.
        - По поводу вашего участия в давешнем инциденте я принял следующее решение. На вас было дано представление к Синявинскому кресту. Если бы не ваше судостроительное прошлое, плавать бы нам всем глыбами льда вокруг планеты Сатурн. Я было хотел отставить… Но, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что лишать вас заслуженной награды неправильно. Крест вы получите. Но в следующий рейд не пойдете.
        «Вот позорище!» - подумал Сомов и, кажется, подумал вслух.
        - Совершенно с вами согласен. Позорище. Подумайте, стоило ли идти на поводу у этой… бестии. Впрочем, у вас появится шанс вернуться на «Бентесинко ди Майо», если комендант базы на Астре-4 сообщит мне о вашей образцовой службе в течение всего времени, пока нас не будет. Тогда и поговорим. Вам ясно, господин капитан-лейтенант?
        - Так точно, господин командор.
        - Можете идти.

* * *
        Госпожа старший помощник, непробиваемая и недосягаемая, смущенно сказала ему:
        - Извини, Виктор. Мне жаль, что все получилось так нелепо.
        - Я виноват, Лена.
        Позднее, перебирая в уме подробности разговора с капитаном корабля, Сомов поправил его: «Бог, семья и служение. Так получается точнее».
        Глава 2
        Свобода, равенство, «Братство»…
        Июнь 2105 года, день не имеет значения.
        Московский риджн, дистрикт не имеет значения.
        Дмитрий Сомов, 12 лет, и некто Падма, возраст не имеет значения.
        Что такое линейный инспектор-плановик на транспорте? Для многих - важная птица, обеспеченный человек и даже, быть может, большой начальник… Как-никак федеральный служащий 11-го разряда! Ниже него простой инспектор, старший менеджер, менеджер, менеджер-ассистент, куратор, подкуратор и так далее, вплоть до ничтожного менеджера по продажам и станционного смотрителя - 20-й и 21-й разряды. Весьма солидно. Кое-кто счел бы положение линейного инспектора пределом мечтаний. В переводе на армейские чины - премьер-капитан. Для тридцати двух лет это далеко не худшая карьера.
        Но! Если подумать… Выше будет старший инспектор, генеральный инспектор, директор, исполнительный директор… и так далее, вплоть до недосягаемой вершины федерального министра, - 3-й разряд, выше транспортнику забираться не положено. У старшего инспектора жалование составляет 3400 евродолларов. И это, Разум побери, решило бы кое-какие проблемы!
        Каково быть ровно посередине служебной иерархии в тридцать два года, знать свое место и понимать свою перспективу: ты неплохо начал, на тебя как будто даже ставили, но все блестящее, кажется, закончилось! Ты застрял. И теперь многие сбросили тебя со счетов, не видят в тебе конкурента, а зубастые волчата из молодых уже точат клыки на твою должность. Чем тебе прикрыть мягкое место пониже спины, если самые сильные консорции брезгуют тобой, не хотят воспринимать тебя как солидную фигуру с будущим, а слабым консорциям… кто бы помог самим! Слишком быстро ближние начинают понимать: твои дела в застое, ты ослаб…
        Дмитрий Сомов пятый год числился в линейных инспекторах.
        Спасение могло прийти к нему только с одной стороны. Но такого спасения он и жаждал, и боялся. Впрочем, от Дмитрия не зависело - приблизить или отдалить его приход.
        С недавних пор он с каким-то шальным интересом выискивал информпрограммы об участившихся случаях амнезии и впадения в детство. Медики то искали инфекцию, способную вызывать настоящие пандэмии, то объясняли все приступами массового сумасшествия, нередко вспыхивающего в жестких урбанистических условиях… Первая волна «беспамятства» прошла в сто десятом - сто четырнадцатом годах. Теперь набирает силу вторая. Конечно же, делается все возможное… Как обычно.
        Вирус впадения в детство? Психоз впадения в детство? Не смешите. Он помнил кое-что, случившееся, когда ему было двенадцать лет. Наутро после дня рождения он открыл глаза и увидел у изголовья незнакомого мужчину. Доброжелательно улыбающегося. Ничуть не хуже Грасса, - впоследствии пришел к выводу Сомов, сравнивая этих двоих. Мать стояла чуть поодаль.
        - Объясните вашему мальчику, миссис Сомова…
        - Да, конечно. Конечно. Димуля… ничего не бойся. Мистер Падма не причинит тебе вреда. Просто ему надо обсудить с тобой кое-какие важные дела. А мы побудем с отцом тут, рядом… - и вышла за ширму, в пищеблок.
        - Парень, можешь звать меня просто Падма, безо всяких мистеров.
        Он усомнился: в школе им говорили, что называть человека по фамилии неприлично.
        - А как ваше имя… Падма?
        - Имя?
        - Ну, Курт, Борис, Генрих, Василий, Джон, Жак…
        - А-а… У меня нет никакой необходимости в имени. И в фамилии тоже. Там, где я работаю, меня обозначают цифрой. Я 506-й. А для тебя, парень, я Падма. Так удобнее. Ведь правда?
        - А где вы работаете?
        - На планете Земля. Веришь? Подробнее ты узнаешь чуть погодя. Мы с тобой, надеюсь, еще будем встречаться. А теперь давай к делу, Дмитрий. Из школьного курса социологии ты знаешь, ради чего построено наше общество и каким истинам оно подчиняется. Знаешь? Напомни мне.
        Голос Падмы неуловимо изменился. В нем появилась требовательность. Последняя просьба прозвучала как повеление. У Сомова, - он точно помнит, - было очень большое желание спросить: а вообще-то обязательно отвечать невесть кому на чудные вопросы? Вроде, зачет по социологии он сдал шесть месяцев назад. Так какого… Но вместо этого он подчинился голосу, как собака подчиняется стянувшему ее горло ошейнику.
        - Свобода… равенство, братство, благополучие.
        - Верно, молодец. А теперь объясни-ка мне, что значит каждый из этих пунктов. Давай, парень, покажи, на что ты способен.
        Падма нравился ему все меньше. Но желание сопротивляться ему улетучивалось моментально, не успевая сконцентрироваться даже на несколько мгновений.
        - Свобода от предрассудков, равенство перед властью народа, братство по разуму, благополучие в зависимости от степени социальной ответственности.
        - Отлично! Не зря тебя хвалили преподаватели. Памятью природа тебя не обделила. Но память, видишь ли, Дмитрий, это далеко не все…
        - В классе я первый!
        Падма нахмурился. Потом вновь улыбнулся и добрейшим голосом сказал:
        - Ты не смеешь перебивать меня. Договорились?
        Сомов молчал, мучительно борясь с желанием сдаться на милость незнакомца.
        - Так да или нет? Да?
        - Да…
        - Чудесно. Итак, мне отлично известно о твоих способностях. Но… Ты ведь понимаешь, наш век - это век отсева избыточной информации. Мы не пытаемся накапливать и сортировать ее, как было еще пятьдесят лет назад. Мы отсекаем и уничтожаем лишнее, белый шум, то, что искажает истинную картину мира. По-настоящему способный человек должен знать больше прочих. В современных условиях это означает: знать меньше лишнего, уметь не обращать внимание на помехи. Понимаешь?
        - Кажется.
        - Как ты думаешь, Дмитрий, кто управляет нашим миром?
        - Народ планеты Земля, это же очевидно. Еще в третьем классе…
        - Я знаю, поверь, что вы проходили в третьем классе. А на вопрос, как он правит, ты ответишь мне - путем всеобщего прямого, равного, тайного волеизъявления. Так ведь?
        Сомов кивнул.
        - Итак, воля народная формулируется в свободной борьбе мнений. По статистике должны победить интересы большинства. Тебя никогда не посещали мысли о том, что все это здание несколько… хаотично? Что воля большинства может оказаться абсурдной и даже деструктивной?
        Сомов почувствовал, что краснеет. Неудержимо. Стремительно. Каждый раз, когда он видел себя в зеркале красным, как вареный гибридный ракоид, приступ отвращения накрывал его с головой. Он опустил глаза. Да, черт побери, посещали его такие мысли. И следовало бы помолчать о них. На первый раз миссис Трак посоветовала ему внимательнее вчитываться в учебный материал. Когда он задал вопрос во второй раз, она ославила его недоумком перед всем классом.
        - О да, твоя учительница была строга с тобой, - словно угадав его мысли продолжил Падма. - Но, быть может, она несколько перестаралась. Человеку, обладающему сильным умом, следует быть готовым к маленьким неожиданностям. Видишь ли, есть правда большинства и правда меньшинства, способного доминировать над большинством.
        - Кто это?
        - Мы называем себя интеллектуальной элитой, но это, пожалуй, слишком длинно. Для краткости можно говорить просто «Братство». То самое «Братство», которое на самом деле гарантирует свободу, охраняет равенство и обеспечивает благополучием в доступных рамках. Я вижу, ты слушаешь меня намного внимательнее, чем раньше…
        Еще бы! Ему всегда хотелось быть выше равенства. Потому что первыми среди равных всегда оказываются те, кто громче кричит и больнее бьет. Школа вколачивает эту сверкающую истину железно. Даже базальтово.
        - Только интеллектуальные сливки способны полноценно отправлять обязанности менеджмента. В любой сфере. И такова на самом деле наша реальность. Правят умнейшие, достойнейшие, везде и неизменно поддерживая друг друга. Везде и неизменно очищая общество от попыток шумной серости взять власть в свои руки. Именно мы формулируем «волю большинства», именно мы побеждаем в «свободной борьбе». В ста случаях из ста. Наша власть - великая тайна. «Братство», как ты понимаешь, не афиширует ее. Народное недовольство ни к чему. Даже нам. Хотя имеются средства пресечь любое недовольство. Итак, «Братство» - это прежде всего торжество разума, окруженное тайной. А теперь главное: желаешь ли ты вместе с нами править миром, сынок? Вместе со мной, вместе с твоим отцом и матерью… Желаешь ли ты быть среди лучших?
        - Я вас знаю всего пятнадцать минут. И вот вы задаете вопрос…
        - Мы делаем предложение один-единственный раз. Мы гарантируем тебе достойный образ жизни при любых обстоятельствах, жилье, работу, шанс на приличную карьеру. Подумай, сынок, начинать жизнь с такой форой - не шутка.
        Мысли путались у него в голове. Он и хотел бы собраться, обдумать свои действия, взвесить все за и против, но Падма смотрел на него в упор, неотрывно, и, казалось, видел всю дикую неразбериху в сомовском мозгу. Оттого-то он никак не мог привести свою логику в порядок…
        - Мне… надо подумать.
        - Разумеется, Дмитрий. У тебя есть время. Целых пять минут.
        - Что?!
        - Четыре пятьдесят пять.
        - Да что же это такое!
        - Четыре пятьдесят.
        - Остановите счет и ответьте на вопрос: а что потребуется от меня? Падма, я уже давным-давно не маленький! Что вам надо взамен?
        - Остановимся на четырех сорока. Мистер Не-Маленький, весьма разумно с твоей стороны осведомиться об оплате. Во-первых, сохранение полной тайны. Во-вторых, абсолютное подчинение старшим братьям. На деле все очень просто. Тебе будет присвоен личный код. Когда некто посетит тебя, назовет код и потребует выполнить определенную работу или отказаться от определенной работы, ты обязан будешь повиноваться.
        - А если вы… ну… вроде отца отравить? Или… ну… кучу наложить посреди класса?
        Падма поморщился.
        - Я был более высокого мнения о твоих умственных способностях. Не позволяй мне разочароваться, парень. Речь идет о судьбах мира. А ты - кучу посреди класса… Тебе самому-то собственные слова не кажутся нелепицей?
        Однако Сомов нашел в себе силы выдавить:
        - А все-таки?
        - Эх, сынок… Разве наш мир жесток? Разве он нелеп? Осмотрись кругом: во всем увидишь логику, осмысленность, равновесие… Агрессии, предрассудков, безответственности с каждым годом становится все меньше, а комфорта все больше… Как ты думаешь, может ли зло сотворить такое?
        Ему было двенадцать лет, и на месте самого страшного горя в жизни красовалась поломка игрушечного монорельса… какая вещь! Второе место занимала проигранная драка в школе, а третье - неизлечимая тошнота от искусственной свеклы с селедкой и пышного омлета. Мир вокруг и впрямь казался почти идеальным, мир звал к возвышению, мир манил славой…
        - Я согласен.
        - Отлично. Иного я и не ожидал. Но нам, прости, придется подстраховаться.
        - Что, как в боевиках: «Жизнью ответишь за предательство»…
        - Мы прежде всего гуманисты, и твоя жизнь нам не нужна. У тебя над переносицей вмонтирован микрочип…
        - С рождения… Ну и что? У всех стоит.
        - Почти с рождения. В старину был варварский обычай крестить младенцев, макая их в ледяную воду, - якобы для закаливания. Теперь макание запрещено, однако чипизация отчасти заменяет эту дикость. Впрочем, мы отвлеклись. Еще один микрочип я сейчас введу тебе вот сюда, в ладонь, у основания безымянного пальца… Вот так. Молодец.
        Движение Падмы было нечеловечески быстрым. Как у всякого профессионала с порядочным стажем, наверное. Сомов почувствовал ужас и отдернул руку постфактум, с бо-ольшим опозданием…
        - Испугался? Не бойся. Мы не обманем тебя.
        …Он молчал, уставившись на собственную ладонь, словно она превратилась в чудовище.
        - Да перестань же ты. Тебе ничего не грозит. Просто мы обоюдно выполняем условия нашего маленького договора.
        - А если…?
        - Если ты проболтаешься хоть кому-то, и «Братству» это станет известно, а так всегда и бывает, заметим в скобках, или если ты не подчинишься воле организации, мы вынуждены будем принять меры. На твой новоприобретенный чип поступит сигнал. Там он будет промодулирован и переадресован в местечко над переносицей. Несколько мгновений будет больно. И ты ничего не будешь понимать. Потом ты вспомнишь: я, мол, двенадцатилетний мальчик Дима, которого почему-то засунули в чужое тело с бородой, а потом еще и переместили неведомо куда.
        - Сотрете память?
        - Нам бы очень не хотелось этого делать. Так сказать, довод на крайний случай. Разумные люди быстро приживаются в «Братстве» и не сожалеют о такой-то малости. Поверь мне, сынок. Преуспеяние многое искупает. Фактически все.
        - М-м-м… болит… рука.
        - Не беспокойся. Побочный эффект. Поболит до вечера или, возможно, чуть дольше, а потом перестанет. Ерунда.
        Плоть от кончиков пальцев и до ключицы ныла так, что по щекам Сомова сами собой побежали слезы.
        - Ладно, сынок, давай прощаться. Не думай о плохом, мысли позитивно. Полагаю, ты еще не раз поблагодаришь меня. Все, парень, у меня на сегодня еще три юных гения…
        - Падма! Падма! Еще один вопрос можно?
        - Можно, парень. Тебе сегодня многое можно.
        - Если б я отказался? Вы… все равно… этот чип…
        - Во-первых, это противоречит этике нашей организации. Мы предпочитаем договорные отношения, взаимное доверие и взаимную выгоду. Во-вторых, это противоречит здравому смыслу. Не так-то легко что-нибудь сделать с ребенком против воли его родителей…
        «Куратор» Падма являлся к нему еще трижды - в восемнадцать лет, в двадцать четыре года и в день тридцатилетия. Он ничуть не изменялся. Заметив удивление Сомова, Падма как-то сказал: «На определенном уровне возраст перестает иметь значение». Состоялся маленький, но памятный диалог:
        - А далеко ли мне до этого уровня?
        - Боюсь, пока что не близко. Но в нашем мире нет ничего невозможного.
        В восемнадцать (Сомов только что окончил тринадцатилетку) Падма обеспечил ему место в Лефортовском колледже связи и транспорта имени Эдисона. Объяснил, какой образ действий избрать и на чем сосредоточить усилия, чтобы преуспеть. В двадцать четыре дал ему работу в корпорации «Восточноевропейский монорельс». Невиданно легко пришло Сомову его место на службе: не понадобилось ни конкурса, ни даже собеседования. Менеджер по кадрам молча принял у него заполненные формы и так же молча пожал ему руку. Мол, вы приняты, молодой человек. Кое-кому, как выяснилось позднее, должность линейного инспектора удалось добыть только к сорока пяти годам ценой необыкновенного усердия… В тридцать Падма впервые потребовал кое-какой оплаты. Впрочем, ничего серьезного. Ему требовалось на очередном уикенде выехать за пределы агломерации и побывать на 813-й станции снабжения в Зарайске. Совсем недалеко. Он должен был отыскать гражданского коменданта Станции, некоего Павла Мэйнарда, назвать ему недлинный цифробуквенный код и передать всего два слова: «Последнее предупреждение». Все. Больше - ни звука.
        Он очень не любил вспоминать часа с четвертью в Зарайске. Из того нелепого дня он извлек один-единственный урок: ему есть куда падать. Его нынешнее положение можно ухудшить в десять раз, но внизу все равно будет пропасть. А на самом дне - нищий двенадцатилетний кретин с телом… с телом уж как придется… может быть, с телом глубокого старца.
        Падма тогда сказал: «Правильно сделанная работа. Теперь я стану приходить к тебе чаще». Это было два года назад. С тех пор он не появлялся. Не пора ли ему вновь появиться? Или все-таки не надо ему появляться подольше? Дмитрий никак не мог твердо остановиться на одном из двух.
        И уж конечно, у Сомова не было оснований верить в загадочный вирус (он же психоз), превращающий сознание взрослого человека в сознание ребенка. Но публично вещать о своем неверии? Увольте. В нашем мире порой происходят странные метаморфозы. Стойте подальше, и кирпич не отыщет вашу светлую голову…
        Глава 3
        Свидание с нелюбимой
        20 апреля 2125 года.
        Астра-4, искусственный спутник Венеры, военная база рейдерной флотилии.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Елена Торрес, 30 лет.
        Рейдер «Бентесинко ди Майо» вернулся на базу.
        Русская Венера - небогатый мир, едва удерживающийся на узенькой кромке выживания. Его населяли потомки людей, которые когда-то сочли высшей ценностью волю. Дороже достатка, семьи, веры и самой жизни. До сих пор культ воли оставался здесь основой всего. Так же как, например, как в Российской империи, - культ порядка и традиции, а на Русской Европе - культ нации…
        Русский мир в Солнечной системе вырос из Российской империи, - Сомов знал об этом по школьным учебным программам. Когда началась космическая экспансия землян, Россия не имела для великих дел ни достаточно денег, ни достаточно энергии, ни достаточно людей. Ее соседи страдали от избытка населения, в то время как она - от недостатка. В избытке оказалось только странное сумасшествие… Семьдесят лет назад Империя закипала буйством. Ее населяли люди, считавшие себя русскими и веровавшими в одного Бога, но во всем остальном не способные согласиться друг с другом. Даже в малейшей малости. В 2064 году император Даниил II принял соломоново решение: добровольцам отдавались в пользование территории в Солнечной системе, находившиеся под мандатом России, однако очень слабо освоенные из-за недостатка средств. Пожалуйста! - объявил государь - получайте планетоиды и живите там, кто как захочет; можете провозгласить независимость, Империя не возражает… В результате, Венера и Фебы достались «анархистам», Европа и Рея «националистам», сама Империя осталась за «традиционалистами», а «граждане мира» не получили ничего,
но специально для них процедура перемены гражданства с российского на женевское была максимально упрощена.
        Через несколько лет Россия стала самым устойчивым общественным организмом во всей Солнечной системе и обрела самых преданных союзников… Сомов бывал и на Европе, и на Венере, он отлично понимал: иначе и быть не может. Там имелись ценные, исключительно ценные и даже уникальные минералы. Венера с незапамятной древности обзавелась очень густой атмосферой, а на Европе полным-полно льда, некоторые даже полагают, что весь планетоид аж до самого ядра - один сплошной лед разнообразных сортов и оттенков; более того, и еврорусские, и венерорусские, разумеется, оборудовали синтезаторные комплексы для получения воды, воздуха, продуктов и прочая, и прочая… Само собой, в первую голову поселенцы построили энергетические станции - как же без них? - обогревать города Европы и охлаждать подземные общины Венеры…
        Но всего этого было меньше чем мало. Два исключительно бедных, но до крайности энергичных народа честно блюли союзнический долг по отношению к России: только Россия до поры до времени соглашалась поставлять им в долг или по ничтожным ценам и оборудование для синтезаторов, и блоки энергостанций, и космические корабли, и строительные материалы, и оружие, и еще тысячи мелочей, без которых - не прожить. Иной раз даже рожениц отправляли на Землю, «обновлять» родильные дома Империи. Далеко не все могли выходить и родить ребенка в условиях слабой силы тяжести.
        На Венере тесно и скудно. Сомов не привык к такому. Терра - огромный, просторный мир, там все и всегда было в избытке… А на стене ремонтного дока Астры-4 когда-то, давным-давно специально для гостей светящейся краской вывели надпись: «Ты уже знаешь, парень, что на Венере нет ничего лишнего?» Впрочем, на Европе тоже любят говорить: «Толстый это одно из двух: либо больной, либо сумасшедший!» И ведь берутся же откуда-то Вяликовы… Дороже всего на Венере жилище и транспорт. Здесь Сомов ни разу не спускался на поверхность. Добрая половина территории Русской Венеры - это территория искусственных спутников, летающих платформ, дрейфующих по сложным орбитам жилых «сот»; cобственно, на поверхности почти никто не живет: венерианские ураганы способны выкорчевать целый город. Спуск в подземную общину имеет два тарифа. Во-первых, бесплатно, - для своих. Во-вторых, туристический минимум, - для миллионеров. Флотские офицеры из терран не попадают ни в первую, ни во вторую категорию.
        Как обычно, кормят на венерианской базе несравнимо с Террой, сильно хуже, чем в рейде, и чуть хуже, чем на Европе. Зато у еврорусских сухой закон, и водка приравнивается к героину, а здесь гонят такое и из такого, что только держись… Капитан-лейтенанту обещаны были сутки отдыха - после того, как его вышибут с рейдера. И он ожидал от этих суток многого. Говорят, у печени с годами открывается второе дыхание…
        Что собирать офицеру, покидающему корабль? На все сборы хватит пяти минут. С кем хотел попрощаться - уже попрощался. И сейчас ему осталось погладить пальцами пластиконовую переборку отсека, как гладят женщину. То ли на долгую память, то ли до скорой встречи.
        В офицерский кубрик зашла Торрес. В глаза не смотрит.
        - Витя, а пойдем-ка со мной. Есть разговор. Оставь свой скарб ненадолго.
        Она привела Сомова в кают-компанию. Офицеры «Бентесинко ди Майо» мрачно шутили по поводу этого помещения: «Вот место, где давно вывелся кофе»… Кроме них с Торрес, здесь никого не было. Старпом посадила Виктора напротив себя и несколько раз пыталась начать разговор, но, едва открыв рот, сейчас же отворачивалась и не произносила ни слова. Выражение ее лица выдавало смущение и замешательство; кажется, предстоящая беседа пугала женщину. Сомов попытался ей помочь:
        - Лена, да я ни в чем тебя не виню. Это мне не следовало…
        - Помолчи!
        Виктор пожал плечами. Его брови вывели знак удивленного согласия: мол, смысл неясен, но… воля твоя, госпожа старпомша.
        Торрес, наконец, собралась с силами.
        - Я люблю вас.
        Она обратилась к нему на «вы» вместо обычного «ты» или «Витя». Начав строить между собой и Сомовым стену, Торрес моментально обрела равновесие духа. Во всяком случае, пропали все внешние признаки ее беспокойства, голос стал ровен, а лицо - безмятежно. Наверное, лед способен гореть, но сколь мучительна, тягуча и сокровенна должна быть страсть, зажигающая лед! Любовь льда - образцова, и жертва льда образцова не менее того. Никогда лед не позволит себе ни капли сумасшествия. Затем и признают в нем люди таинственную силу внутреннего покоя, твердости и упорядоченности.
        - …Да. Я люблю вас. Простите мне мою слабость, Виктор. Я знаю, что нам сейчас предстоит расстаться и, быть может, мы никогда не встретимся. Я полагаю, расстояние, которое положит между нами служба, вернет мне спокойствие. Я надеюсь на это. Если вы вернетесь на «Бентесинко ди Майо», а вы ведь мечтаете вернуться, - не верю, что может быть иначе, - мне придется под любым предлогом покинуть корабль, попросив иного места у начальства.
        - Но зачем же…
        - Иного выхода я не вижу. Мне не удалось отказаться от признания, хоть я и понимаю всю безнадежность моего положения. Вы видите, из-за вас я утратила над собой власть. Так позвольте мне хотя бы это! - она схватила руку Сомова и с неженской силой стиснула его пальцы своими.
        Виктор не мог вымолвить ни слова.
        - Поверьте, мне достаточно нескольких минут вот так. Не сочтите меня некорректным человеком… вы ведь… никогда не изменяли своей жене?
        - Никогда. И не собираюсь.
        - Мне нравится ваша нелюбезная прямота. Поверьте, я не пытаюсь склонить вас на путь измены. Напротив, я считаю это мерзостью. Когда-то я поклялась самой себе никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делить того, кто будет мною избран. Поступив иначе, я изменю собственной сущности, а значит, такого быть не должно. Ваша жена дорога вам?
        - Да.
        - Вот и берегите чистоту вашего чувства к ней. А я на несколько минут вышла из тени, и довольно; теперь я опять возвращаюсь туда. Мне остается лишь просить у Господа, чтобы Он сохранил ваше счастье.
        Она разжала пальцы.
        Странная, древняя, принадлежащая каким-то далеким рыцарским временам любовь Елены Торрес была ему нимало не нужна. Женщина, сидевшая напротив него, умела любить, не снимая лат. Виктор - не умел и не желал учиться этому диковинному искусству. Он ощущал себя настоящим провинциальным увальнем в лавке кружевного рукоделья… но ему не хотелось оскорблять чувства Торрес. Сомов ответил, невольно копируя ее манеру объясняться:
        - Для меня действительно немыслимо соединение с кем-либо, помимо одного-единственного человека. Моей Кати. Если бы не это, я бы, наверное, ответил вам. Дай вам Бог встретить другого человека, достойного стать вашим… избранником. Я преклоняюсь перед красотой вашей любви.
        Торрес разглядывала его, как будто пытаясь насмотреться впрок, сохранить в памяти мельчайшие черточки. Неожиданно она воскликнула:
        - Вот же… А!
        Сделала паузу.
        - Извините. Теперь, кажется, все. Надеюсь… наш разговор останется между нами и не станет предметом досужей болтовни?
        - Разумеется.
        - Прощайте.
        - Прощайте, Лена.
        Капитан-лейтенант забрал вещи и вышел через вакуум-створ на территорию базы. Конечно, он вернется на рейдер, сдохнет, а вернется. И, наверное, после такого ему не стоит служить на одном корабле с Еленой Торрес. Бог весть, как выпутываться из этой странной ситуации… а впрочем, Сомов твердо знал: когда его позовут на «Бентесинко ди Майо», он обязательно вернется и ни за что не уйдет оттуда.
        Глава 4
        Партизанская миссия
        11 мая 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 29 лет и Дмитрий Сомов, 32 года.
        Двойник, как обычно, явился в самое неудобное время.
        Он попал на «десертный четверг». Чертовски обидно.
        Вся жизнь Дмитрия Сомова была подчинена «календарю ответственного человека». Этот календарь специально для него шесть лет назад разработал участковый психоаналитик Грасс; прежде Сомов придерживался чуть более либерального расписания, - некоторые вольности ему позволял предыдущий участковый, Хейг… Впрочем, первый вариант отличался от второго не то, что бы уж очень радикально, и оба они сработаны были по стандартным интегральным таблицам. Иными словами, все сослуживцы, соседи, знакомые и родственники Дмитрия вели… как бы поточнее выразиться? конгруэнтную жизнь. Здоровую, социально ответственную, активную жизнь свободных людей, у которых имеются кое-какие средства.
        В тридцатисуточном месяце семьсот двадцать часов. Из них сто сорок два приходится на рабочее время. Двадцать один час - на дорогу до офиса и обратно. Двести сорок часов отведено на сон, и здравомыслящий ответственный человек ни за что не позволит себе лечь спать позднее полуночи. Девяносто часов можно потратить на покупку еды, ее приготовление и потребление. Двадцать семь часов дается на гигиенические процедуры: душ, чистку зубов, стрижку ногтей и волос, бритье, уход за кожей, посещение уборной. Пять - на выбор и приобретение предметов первой необходимости. Итого 525. Остается 195. Устаревший термин, которым предки обозначали этот остаток - свободное время. Теперь его именуют словом вар - «время активной релаксации». В условиях всеобщей цивилизованности общество устами психоаналитика настоятельно рекомендуе потратить вар с умом. Не менее пятнадцати часов - на спорт, все равно какой, лишь бы он был подвижным. Как можно не заботиться о собственном теле? Это же безответственно! Еще пятнадцать часов следует отдать повышению квалификации. Хороший специалист - растущий специалист. Тридцать часов
обязательно надо провести у инфоскона, потребляя новостные программы, и еще пять часов - у медиков, в профилактических целях. В «медицинское время» входит непременная консультация у психоаналитика. Не менее пяти часов уделить здоровому сексу, но лучше бы все пятнадцать. При отсутствии постоянного партнера государство обеспечивает страждущим услуги соответствующей федеральной службы. Любого профиля. Впрочем, Дмитрий не любил тратиться на казенных сотрудниц: Мэри обходилась дешевле и осуществляла любовь более энергично. При достаточно активной релаксации так или иначе на транспорт уйдет еще как минимум пятнадцать часов. Столь многое невозможно делать в собственной жилой кубатуре! Далее натекает совсем уж по мелочи. Десять часов - на религиозные практики, плюс еще пять на потребление легких наркотиков для расширения сознания. Наркотики недорого продаст другая федеральная служба, а любителей экзотики обслужат частные предприниматели. Пять часов - на посещение баров и ресторанов; предписано принимать внутрь не менее 0,5 литра алкогольных напитков в месяц. Пятнадцать часов - прогулки на свежем воздухе,
например, в парке или на крыше жилого массива в специально оборудованных аллеях. Двадцать часов - интеллектуальное самосовершенствование. Отчитываясь по этой графе можно записать себе самостоятельное освоение информационных программ, чтение какой-нибудь литературы, прослушивание какой-нибудь музыки, просмотр какой-нибудь музейной экспозиции, логические игры, вольные фантазии в области дизайна и так далее. Двадцать часов - общение с другими членами общества. В целом рекомендуется провести беседу с родителями и потратить часть уикенда на визит к друзьям. Рациональный подбор друзей чаще всего берет на себя психоаналитик. Еще двадцать часов - творчество. Например, участие в коллективной игре, семинаре, танцы, написание текста, работа над художественной картиной, научные разыскания, а также хобби. Особо поощряется собирание редкостей. Из оставшихся пятнадцати часов правильно было бы десять уделить заботе о детях, если они есть, или истратить на секс. Пятью часами любой член общества волен распоряжаться, как ему заблагорассудится.
        Каждый месяц Дмитрий писал участковому отчет о том, как он провел вар, а с недавнего времени - еще один краткий отчетик о приеме пищи и санитарно-гигиенических процедурах. Грасс устраивал обсуждение отчетов. Всякий раз он ставил оценки по 100-балльной шкале. За прошлый год Сомов набрал средний балл 73,8. Это считалось вполне приличной цифрой, хотя и без особого блеска…
        Он знал, что участковые всегда входили в местную коллегию социальной ответственности, а потому имели право наводить справки, проверяя правильность отчетов каждого клиента. Если этого им казалось недостаточным, они могли на законном основании применить следящую технику. В экстренных случаях коллегия настоятельно просила кого-нибудь из коллег, знакомых или родственников стать негласным проверяющим. В самых экстренных случаях она брала средства из специального фонда и нанимала частное информационное агентство. Выше самых экстренных случаев могли быть только случаи известного рода. При первом же подозрении на случай известного рода дело моментально передавалось из местной коллегии в органы Министерства информации… А тамошние сотрудники носили форму, не делали ошибок и располагали возможностями получать сведения откуда угодно и как угодно. Дмитрий подозревал, что даже лучший союзник и друг, его собственный чип, установленный над переносицей, мог выполнить роль негласного проверяющего.
        На территории Федерации нет тюрем и лагерей. Как и всякий ее гражданин, Сомов был с детства осведомлен: в его родном государстве люди не сидят, здесь они либо проходят курс лечения, либо, при худшем раскладе, теряют статус социально ответственного человека.
        Бывало, он и сам чувствовал приближение крупных неприятностей. Однажды Грасс заподозрил его в параноидальном интеллектуализме. В месячном отчете Дмитрий декларировал десять часов чтения, а по сведениям участкового набиралось не менее двадцати пяти часов… Грасс, разумеется, не стал объяснять, откуда у него такие сведения. Грасс - как скала, и что ему за дело, сколько парусных скорлупок разобьется о его каменную грудь. Участковый просматривал какие-то бумаги и, не глядя на Сомова, равнодушно предложил: «Месяц-другой в стационаре пошли бы на пользу вашему здоровью. Вы ведь не против?» Дмитрий со стыдом припоминал впоследствии, как он пытался не выдать своего ужаса, а ужас хлестал его наотмашь, ужас находил волнами и не давал сосредоточиться… Что он ответил тогда? Кажется, едва-едва пролепетал: «Я… был бы искренне рад… любым профилактическим мерам… люблю свое дело… если можно… я бы совместил с обычным рабочим графиком… пожа-алуйста…» Точно-точно! Он жалобно потянул: «…пожа-алуйста…» Грасс резко повернулся к пациенту и моментально поймал его блуждающий взгляд; а у самого Грасса глаза были как два
черных камня, как два ровных, чисто обкатанных голыша. «Что ж вы так тихо говорите со мной? Почему?» Дмитрий смутился и совсем замолчал. Психоаналитик рассматривал его изучающе, как энтомолог букашку, а потом смилостивился: «Пожалуй, ваше искреннее желание избавиться от недуга позволяет мне даровать вам шанс. Но… во-первых, я буду контролировать ваше выздоровление с особым вниманием, во-вторых, на протяжении полугода вы будете получать жалование на два разряда ниже положенного, и, в-третьих, мне не хочется даже обсуждать вопрос, куда вас может завести рецидив».
        И был еще один казус, но о таком даже вспоминать боязно…
        Итак, по календарю у него был «десертный четверг». Он собирался сходить в детский ресторан «Санта Клаус» и съесть там добрый кусок эрзац-торта. То есть все выглядит великолепно, совершенно как сливочный торт, избавлено от всяческих дишних жиров и углеводов, притом на вкус вполне съедобно, только самую малость горчит и крем слегка отдает морковкой… но зато и стоит недорого. А потом запить свою трапезу, как обычно, шипучим винным напитком… О, это одно из тех редких удовольствий, которые никогда не обманывают ожиданий. И, кстати, потом он честно запишет час или полтора в графу «бары/рестораны».
        Но день как-то с самого начала не задался. С утра он встал с зубной болью и запланировал было пару медицинских часов на вечер, но затем с необыкновенной ясностью осознал: такую брешь в бюджете, как поход к дантисту, в этом месяце ему затянуть нечем. В офисе Дмитрия ожидала новая неприятность. Директор вернул ему с целой обоймой замечаний полугодовой отчет по юго-западной ветке монорельса. Ближе к вечеру с ним как будто хотел побеседовать Маркиш, представитель консорции «Вершина», и Сомов едва сумел избежать неприятного разговора: когда тобой интересуется самая слабая консорция из четырех, действующих в офисе, это может понизить твой статус в глазах окружающих… Неужели он стоит так мало? Почему им интересуется лишь безнадежные слабаки? Одним словом, очень плохой день. После работы мечтал развеяться в «Санта Клаусе», но теперь судьба ему отказала даже в такой малости.
        Двойник сидит перед ним, мрачный, сосредоточенный, как видно, чем-то раздраженный. То ли огорченный… «Да какое мне дело до его огорчений! - С неожиданной для самого себя злостью подумал Дмитрий. - О, разум всемогущий! Хоть бы этот тип сгинул, распался на составляющие».
        - …Дима! Одну вещь я понять никак не могу. Никак не надоумит Господь. Когда мы разошлись, ты как думаешь?
        - Странные в вашем мире брачные обычаи…
        - Э-э… А-а… Ага! Охломон ты. Брачные обычаи! Да я имею в виду твой мир и мой мир. Вроде мы с тобой определили, что когда-то была развилка, а дальше прошло сколько-то лет и появились два очень похожих человека, которые на самом деле - один, но в разных местах и в разное время. То есть мы. Но где эта самая развилка? В смысле, когда из одной России в разные стороны разошлись две России?
        - Или из одного мира - два?
        - Ну да.
        Сколько бы доказательств существования своего мира ни приводил двойник, Дмитрий допускал, что его все-таки водят за нос. Как-то очень тонко и с невероятно правдоподобными оттенками натуральности, но… за нос. Может был там космос и Сатурн… а может, один сплошной гипноз. И от такого допущения у Дмитрия буквально раскалывалась голова. «Близнец» оказался живыми воротами в совершенно другой мир; но, возможно, фальшивыми воротами. Он же мог оказаться понаторевшим в своем деле провокатором, и только дай слабинку, - бац! - окажешься в неприятном положении; следовательно, распускать язык не стоит. Но и сторониться разговоров с ним не было сил. Где, когда, кто еще покрутит перед его глазами странную калейдоскопическую игрушку чужой сказочной жизни… Больше всего путаницы «пришелец» внес в отношение Дмитрия к собственному миру. Ведь все было хорошо, почему же ему круглые сутки страшно? Беспричинный ужас ласкал его мозг, кажется, даже во сне… Параноидальный интеллектуализм. О! Параноидальный интеллектуализм… «Куда вас может завести рецидив…» Но он же знает - все в порядке. Все логично. Все так и должно быть
устроено. Или не так? Дмитрий знал, почему не стоит ему заводить подобные разговоры, но никак не мог понять, отчего даже самые робкие попытки думать в этом направлении оканчиваются диким сумбуром в голове, несносной кашей из обрывочных мыслей. Он все никак не мог выстроить систему… Что оставалось? Поддерживать беседу, полностью отдав инициативу двойнику, и сторониться опасных тем.
        - Что ж, Витя, давай подумаем.
        - Когда у вас запретили верить в Бога?
        - Я бы не стал все-таки выражаться столь радикально…
        - Когда?!
        - Восемьдесят второй год.
        - Так. Явно, нам надо бы копнуть поглубже… Российская империя у вас ведь так и не была восстановлена? Никогда? Даже попыток не предпринималось? А, брат?
        - Нет. Никаких попыток, насколько я знаю. И даже разговоров таких я никогда не слышал.
        - А у нас восстановили в 2039-м. Значит, раньше. А, допустим, когда пропала она у вас? Или это в учебные программы не входит?
        - Извини, но ты недооцениваешь наше образование… мое образование. Напрасно ты наносишь мне обиду…
        - Да извини ты. Вспомнил год?
        - Их два, этих года. Сначала была просто Российская империя, и ее переименовали в 1917 году. С тех пор ее называли Российская-Советская империя. А в 1991-м она распалась на независимые государства.
        - Российская Советская?
        - Или как-то так. Прости, я не помню точно. Возможно, Советская-Союзная. В 17-м произошла смена династии или нечто в этом роде.
        - Переворот.
        - Не исключено.
        - Горбачев у вас был? А Ельченко?
        - Горбачева, кажется, припоминаю… Такой… политический деятель… А вот Ельченко… Может, Ельчин? Был какой-то Ельчин.
        - Вызови по чипу, у тебя над переносицей бугорок - чип?
        - Да.
        - Так вызови. У меня там тоже чип, только у моего микробаза по истории начинается с 2000 года…
        - Вызвал. Какой-то немыслимый Ыльцын.
        - Это не Ыльцын, это ленивая тупая свинья вводила информацию в базу. Ерунда получается… Ни ты толком не помнишь, ни я толком не знаю. Я же все-таки не историк. Я технарь, друг, я технарь…
        Двойник помолчал разочарованно минуту или две, а потом возобновил свои попытки разобраться в деле:
        - Хорошо. Предположим, до 1991-го мы - либо одно, либо очень похожи, почти не расходимся. После 2039-го мы - две разных России.
        - То есть мира.
        - Ну да. Остальное к России прилагается. Выходит, где-то посередине. Давай-ка еще разок… Мы вступили в Женевскую федерацию в 2027 году, а вышли в 2034-м… А вы?
        - Значит, вы все-таки были с… нами… в смысле, с Федерацией?
        - Семь лет. Считается самым большим черным пятном в истории России… Ты не ответил.
        - Тот же 2027-й. И мы, конечно, никогда не выходили оттуда… Хотя… был Московский путч тридцать второго года…
        - Интересно, но путч мы обсудим как-нибудь потом. А сама Женевская федерация у вас когда появилась?
        - Об этом знает каждый ребенок. 29 февраля 2021 года в Женеве был подписан исторический документ, согласно которому…
        - Ясно. Здесь сходится. Все то же самое. Великий электронный кризис?
        - С тридцатого по тридцать четвертый, причем последствия, Витя, если только я не ошибаюсь, чувствовались достаточно долго после того, как был остановлен государственный хаос… Чуть ли не полтора десятилетия..
        - Последствия, брат, до сих пор налицо. У вас это называли «государственный хаос»? Хм… От женевцев иного ждать не приходится. Но это нам с тобой тоже лучше бы отложить на потом.
        - Нда. Да-да. Конечно.
        Дмитрий без конца выстраивал в голове рейтинги: какой поворот разговора опаснее и безответственнее, а какой… полегче. Эпоха большого электронного кризиса считалась темой почти неприличной. Во всяком случае, для людей, в полной мере сознающих свою ответственность. Почти четыре года над планетой мерно колыхалось марево нескончаемого кошмара. Научно-технический прогресс как будто получил оплеуху, пал на колени и долго не мог подняться. Предкам, наверное казалось, что на глазах у них рушится цивилизация, и ничего сделать уже не возможно… С тех пор у землян выработался устойчивый рефлекс: три четвертых людей и средств бросать на расчет и предотвращение вредный последствий буквально ото всего. В сущности, какая глупость! Все боялись момента, когда какие-нибудь эксперименты или просто очередной слабоконтролируемый наворот техники обернутся катастрофой, но притормозить не хватало ни сил, ни разумения… Началось все с мелочи: компьютерный вирус «Аш-8», милая игрушка, имя создателя так и осталось неизвестным. Сверхпроницаемость плюс отсутствие полноценной программы-«противоядия» дали убийственный эффект.
Первыми «посыпались» системы связи и коммуникации, а потом буквально все, связанное с компьютерными сетями. Там был «черный февраль», когда за месяц превратились в абракадабру счета трехсот крупных банков. И был еще «красный июнь» - за четыре недели четыре ядерных залпа, санкционированных взбесившейся электроникой. Казалось бы, везде были дополнительные источники питания, изолированные резервные системы управления… Только они тоже оказались зараженными. Создатели вируса предусмотрели для него «инкубационный период», на протяжении которого «Аш-8» никак не проявлял себя, был фактически невидим. А потом электронная зараза активизировалась везде и сразу: в один день, в один час. Поезда блуждали по железным дорогам, спутники падали на поверхность планеты, полиция утратила досье уголовников, мегаполисы остались без электричества. Многие в ту пору посмели оставить Федерацию, наплевать на договор. Потом-то всех, разумеется, вернули… Так вот: именно тогда на территории бывшей России случился ужасный путч против гармонии, единства и демократии. «Коричневый январь», это называют сейчас «коричневый январь»… Еще в
школе он с содроганием узнал: путч был с применением ядерного оружия, подводных лодок, ракет, авиации, словом, путч полного военного профиля. Его полностью подавили через полтора года после «дня икс». В регионах, бунтовавших всего упорнее и яростнее, появились первые на Земле резерваты. Сейчас-то из русских резерватов сохранился только один, да и он, признаться, выглядит как полный анахронизм на теле единой цивилизации… Сомов не стал уж говорить, что китайская Поднебесная империя здесь тоже существовала. Несколько месяцев… За какую фразу ни возьмись, тянет замогильным ужасом! Пусть лучше двойник сам ведет разговор, пусть о чем угодно говорит, ведь слова-то извергает его рот, его, а не сомовский!
        - …Слушай, брат… а помнишь ты тогдашних правителей? А? Сверим, кто в какие годы правил у вас, а кто у нас. Оч-чень характерный момент.
        - Могу вызвать информацию по чипу…
        - Вызывай. Президент, скажем… что-то поближе к 2020 году.
        - 2016-й. Президент от либеральной партии Игорь Гудок.
        - Теперь я. Какой у нас там был огрызок… Тот же Гудок. 2020-й?
        - Он же.
        - И у нас. 2024-й?
        - Э… От Единой партии российских радикальных прогрессистов - Ждан Полипов. С перевесом в два процента голосов. Он и был последним российским президентом.
        - М-м… Нет. Не то. Не то, брат. У нас… от партии «Традиция» - Владимир Петров. И опять же с перевесом всего в два процента голосов. Через четыре года… пошел на второй срок. В тридцать втором опять были традиционалисты, а в тридцать шестом у нас тоже случился последний президент, Николай Залесский. Переизбираться ему не пришлось, так, только имя поменял…
        - То есть?
        - Венчал его на царство патриарх Московский и всея Руси. Был президент Николай Константинович Залесский, а стал государь император Николай III. Да продлит Господь годы его! Кстати… Вот оно. Вот. Скорее всего - 2024-й год во всей своей красе. Это мы с тобой искали.
        Верх безответственности! Дмитрий почувствовал, как их разговор несется, подобно составу монорельса с испорченной парой магнитных стабилизаторов, в сторону катастрофы, и багровые огоньки мигают везде, где только можно. «Обложил меня красными флажками», - затравленно подумал Сомов, слушая двойника. Он не представлял себе, кого обкладывают красными флажками и как это воздействует на энергетику обкладываемого, но чувствовал в этой фразе, проникшей в поддон памяти из какой-то случайной арт-программы, оттенок смертельной угрозы. Такое даже слушать опасно! Он судорожно сменил тему:
        - Амммм… Ты! Аммм..
        - Что - я?
        - Ты из ведь, прости, гражданин Русской консульской республики… я правильно сказал?
        - Вроде того.
        - А сам разговор о гражданстве не задевает закрытые зоны твоей личности?
        - Все нормально. Не дребезжи.
        - Почему же ты произносишь слово «мы», когда речь идет и о Российской империи, и, если память мне не изменяет, еще о каких-то государственных образованиях? Витя, ты когда-то мне тамошние денежки показывал. Про те страны… или организации ты, наверное, тоже скажешь - «мы»? Да?
        «Близнец» сначала остолбенело глядел на него, потом нахмурился. «Чем я его так раздосадовал? Ведь уйдет, уйдет же!» - Дмитрий запаниковал всерьез. Пять секунд назад он страстно желал избавиться от столь рискованного собеседника, но сейчас его несла иная волна, и он уже боялся его потерять. Сомов осторожно попытался исправить положение:
        - Если я все-таки задел…
        - Да иди ты! Брат, что за мир у вас такой, я понять не могу! Простые вещи непонятными прикидываются! Кто - «мы»? «Мы» - это все русские, все кто нас любит, все, кто тянется к нашей силе, все, кого любим мы сами! Вот кто - «мы». Причем тут гражданство?
        - Доминирование крови? В смысле, национальности?
        - А! - отмахнулся двойник, - Кровь! Да кровь - ерунда. Кровь наша вроде коктейля из трех коктейлей. Мы… думаем одним способом. У нас прошлое одно, вера одна, язык один, ну, с кое-какими разночтениями… Не знаю, как тебе объяснить…
        - Да самыми простыми словами. Если, конечно, можно.
        - Отчего ж? Давай попробую. Не боги горшки обжигают. Что такое наши? Да понятно, что. Наши говорят по-русски, хотя и с кое-какими разночтениями. Наши живут в России на Земле, на Русской Венере, на Русской Европе и н Терре-2. Православные на пять шестых. Наши раздолбали татар на Куликовом поле, шведов под Полтавой и немцев под Сталинградом. Наши первые полетели в космос. Наши устроили самую большую империю, а потом самую мощную революцию. У наших была самая великая литература. Ну, если не считать Шекспира, но он не лучше, он - вровень. Наши больше всех пьют, на войне лучше всех обороняются и дерьмово наступают. Опять же, Дима, наши классно разбираются в технике. Наши умеют делать оружие как никто хорошо, а строят дома как никто плохо. Наши не любят, чтобы кто-нибудь снаружи совался со своими сопливыми советами. Наши всегда уважают родню, то есть держатся мелкими кучками, вроде кланов, мужик, а не по одному. Никто из наших не умеет делать так, чтоб деньги у него задержались надолго. Заработать - можем, а сохранить - все равно Бог не даст. Ну и конечно, брат, наши бабы - самые красивые. Как-то так. С
допуском сто шагов туда и обратно…
        - Понимаю. Другие, те, кто не наши, - хуже. Так выходит?
        - Нет, брат. Другие не хуже. Другие - просто другие. Бог разбил клумбу, а на ней фиалки, ирисы, георгины и прочая дребедень. Ты родился ирисом, допустим. Георгин ничуть тебя не хуже, но он - георгин, а ты - ирис. И вам ни к чему быть одним целым.
        - У тебя какая-то логика… инопланетянина. Но мне интересно.
        - А ты послушай. Отсюда и у двадцать четвертого года ноги растут. Кем мы были тогда? Никем. Так, блин в общей стопке. А наверху грузик, один для всех, - Женевская федерация. И не выбраться из-под нее, уж прости, не вздохнуть, как следует. Никакой почти не было разницы: традиционалисты, прогрессисты… Что одни, что другие, а президент все равно не был хозяином в своей стране. Просто… Петров тянул до последнего, не давал нам забыть, кто мы такие, и чем ирисы отличаются от георгинов. Сделать ничего серьезного не мог, просто сопротивлялся окретиниванию… Ждал, я так думаю: вот, пошлет Бог чудо, и мы выберемся как-нибудь. Если будем твердо знать, что нам надо выбираться. Бог послал электронный кризис.
        Дмитрий почувствовал себя кроликом, заглянувшим в самые очи удаву. Разговор кружным путем вернулся туда же, и вот уже удавья пасть нескромно разинута у кроличьего носа. Он пропал. Ему хватило бы энергии на попытку совершить дыхательные упражнения, стабилизирующие эмоциональное состояние. Но при двойнике как-то неудобно сопеть… Он смог лишь вяло ответить:
        - Ну и что же…
        - Все то же! В 2031-м начали одновременно мы, Китай и Латинская Америка. Аргентину с Чили Федерация еще смогла подавить, а на прочих силенок не хватило. По швам поползла. Мы, кстати, первыми красного петуха пустили, и, дедушки-прадедушки говорят, нехудо повеселились… Чтоб ты знал.
        И тут Дмитрий ощутил, как упоительная ярость захлестывает его. Раньше он не знал этой эмоции. Никогда. Он захотел доказать наглецу всю бессмысленность его похвальбы. И еще больше - отстоять смысл своего мира.
        - Чем ты хвастаешься? Кровью, пролитой твоими предками? Вы ведь и сейчас воюете… Так? Ведь так!
        - Воюем.
        - И ты офицер. Следовательно, профессиональный убийца! А у нас - мир. У нас давно нет войн! Ты можешь осознать: полный и всеобщий мир! Без исключений!
        - Мир… как полное поражение тех, кто хотел жить по-своему.
        - Я не могу понять, почему ты столь спокойно рассказываешь о смертоубийстве… да обо всем, что у вас там происходит и раньше происходило. Разумна ли такая жестокость? Она - безумие, полнейшее безумие!
        - Жестокость? Да какая у нас жестокость! Мы просто энергичные люди. Нет у нас никакой особенной жестокости.
        - А у нас это называется именно так и никак иначе. Иногда я думаю: допустим, вы в очередной раз победили в очередной потасовке…
        - В войне, Дима. Это нехорошо называть потасовками. Поверь на слово.
        - В войне, в войне… Да. Вы опять одолели кого-то. Но сколько крови было пролито, сколько жизней положено! Полагаешь, дело того стоило? А не лучше ли было уступить, чтобы не допускать таких потерь? Человеческая жизнь дороже… дороже чего хочешь, я в этом уверен.
        - Человеческая жизнь? - Виктор зло рассмеялся. - Человеческая жизнь? Да она гроша ломаного не стоит. Особенно жизнь, прожитая впустую.
        - Что ты говоришь!
        - Я прав, Дима. Сто лет назад человеческая жизнь здорово обесценилась в нашем мире. Она стала дешевле рулона туалетной бумаги, такой грубой, что задницу царапает, самой худшей, Дима. Самой худшей, Дима! Ты только подумай.
        - Не понимаю…
        - Не перебивай. У вас сколько населения? Всего, на всей планете?
        - Официальные цифры - одиннадцать миллиардов…
        - А неофициальные?
        - Неофициальных нет и быть не может. Витя, мы же…
        - Да понял я. Тесновато?
        - Многие считают, что да, тесновато. Зато все под контролем.
        - А у нас, на Терре-2… я… родом с Терры… всего один миллиард и восемьсот миллионов… плюс по одному вечно живому на двух просто живых. Он им забыть не дает, сколько стоит вся их жизнь. Цена давно установлена, цена, твою мать, - гуманистическая.
        - Ты разговариваешь со мной ребусами.
        - Подожди, сейчас объясню я. Вот, сто лет назад, как только Лабиринт открыли… колонизация началась. Только не настоящая.
        - ?? - такое лицо у него, наверное сделалось. Но перебивать не посмел.
        - Сейчас ее называют умным словом «протоколонизация». В отличие от настоящей. Сначала двадцать лет «прото», а потом уж такая, какая и нужна была. Так вот, протоколонизация, это когда набирают целый караван блочных лайнеров где-нибудь на лунной орбите, запихивают туда полмиллиона человек… ну… или вроде того… а потом транспортируют их к Терре-2, или, скажем, к Терре-3, или к Терре-5, теперь она Нью-Скотленд называется… А потом - что? Потом, брат, всех гуртом вываливают в космос. Трупы в атмосфере сгорают, - все чисто, кровушку с мылом отмывать не надо. Это называлось «второй шанс для этноизбытков». То есть для человеческого скота, который забивали. Хорошее выражение? Скажи, хорошее, выражение, а? - глаза у двойника в одну секунду стали какими-то шальными. Одновременно злыми и веселыми. Как у какого-нибудь опасного преступника. Дмитрий Сомов никогда не видел настоящих опасных преступников, но, наверное, именно такими у них должны быть глаза.
        - Сколько… всего?
        - До сих пор точной цифры нет. Одни говорят, техника не позволяла вывезти с Земли больше 500 миллионов. Но это дудки. Другие говорят: судя по демографическим данным, - и 10 миллиардов могли… того. Историки, большинство, то есть, историков, сошлись на качественной такой цифирьке от полутора до двух с половиной.
        - Миллиардов человек?
        - Нет, кульков с орехами.
        - Не верю! Мне как-то не верится…
        - Какой мне резон обманывать тебя?
        - Какой? Да уж какой-нибудь найдется.
        - Да не будь ты чем щи наливают, Дима! Я свожу тебя к нам. Еще разок. Отыщу специально для твоей дурной головы учебную программку. Посмотришь. Для всех доступные данные. Женевцы сами все признали - еще когда-а! Говорят: «Кто-то должен был взять на себя ответственность и проделать грязную работу. Зато проблема перенаселения была решена раз и навсегда». Врут, как всегда, конечно.
        - Это мы женевцы, Витя. Девяносто пять сотых планеты Земля и подавляющее большинство ее населения. Я тоже, Дима, женевец… Как же они… как же мы могли!
        - Дурак ты, Дима! Совсем дурак. Есть, понятно, от чего ополоуметь, да. Но я тебе по секрету скажу: лучше с глузда не съезжать и мозги хранить в рабочем состоянии.
        - О чем ты?
        - Да какая тебе разница, кого как называют! Ты сам - тот, кем себя сделаешь. Хочешь быть женевцем, так будешь женевцем. А захочешь стать русским, станешь русским.
        - Я женевец, Витя.
        - Ты прежде всего дурак. И рот закрой. Не зли меня своей дурью. Короче, дай закончить. Тех, с лайнеров скинутых, мы про себя называем «вечно живыми». Терре-2 больше всех повезло. У нас их никак не меньше девятисот миллионов. Из них шестьдесят пять миллионов одних русских. Так по документам выходит: раскопали кое-что в архивах… На Терре-3 полмиллиарда. У других поменьше. Что тебе сказать, Дима? У нас ведь вся планета, выходит, как одно большое кладбище. Поля, леса, горы, океанское дно ровным слоем пепла засыпаны. Куда ногу не поставь - везде частички мертвецов. Так сколько стоит человеческая жизнь, Дима?
        Он промолчал. Да и не требовал ответа Викторов вопрос.
        - Надеюсь, ты понял кое-что. Трудно, брат, не быть русским с такой-то историей.
        - Ты так говоришь, как будто у тебя есть какая-то особенная миссия.
        - Миссия? Ерунда. Хм. А что? Может быть, и миссия. Пожалуй, есть у нас миссия.
        - У вас? Это у кого?
        - У нас, у русских, у российских. Только я, Дима, не умник, я технарь обыкновенный, а тебе бы с философом поговорить. Или с историком что ли… на худой конец.
        - А ты попробуй.
        - Если коротко, если в двух словах, то вот что выходит: пока жив хоть один русский, мир не будет монотонным.
        - Монолитным, ты хочешь сказать?
        - И монолитным, и монотонным, и моноцветным… Не знаю, как объяснить. Мир не должен быть моно. Мир должен быть поли.
        - Опять я не понимаю тебя.
        - Да все просто. Вот, говорят: есть свобода от чего-нибудь, есть свобода для чего-нибудь… А еще есть свобода быть. Быть тем, кем хочешь, кем тебе надо быть. Господь Бог даровал нам всем свободу выбора. Хочешь верить в него - верь. Хочешь поклоняться сатане - поклоняйся. Хочешь не признавать ни Бога, ни черта - твое личное дело. С душой твоей после смерти разберутся. Но никто не может отобрать у человека свободу выбора. Никто не смеет отобрать у него волю. Каждый народ должен жить так, как сам себе нарисовал. Понимаешь?
        - Приносить человеческие жертвы… строить концлагеря…
        - А кто ты такой, чтобы осуждать целый народ? Кто ты такой, чтобы учить его жить?
        - Ну знаешь ли! Есть какие-то общие ценности…
        - Нет, Дима. Таких нет. Быть может, огромной стране нужно пройти через боль, кровь и страшную жестокость, чтобы найти свою судьбу. Или чтобы очиститься. Или чтобы отыскать какую-то творческую силу… Да просто испытать на себе казнь Господню! Тебе-то откуда знать? Нет во всей вселенной такой истины, которой нужно было бы всех причесать под одну гребенку. И людей таких нет, у которых было бы право решать, как ты должен жить, с кем спать, сколько детей плодить, в кого верить, кого уважать и чем заниматься! Ты понимаешь меня, Дима?
        - Погоди-погоди! Ты не спеши так. А мир? Что может быть выше и нужнее мира? Ты же на себе знаешь, какая это радость - воевать…
        - Ну, знаю. И что? Вот поссорились два государства и начали войну друг против друга. Что нужно делать с ними?
        - У нас эта проблема не стоит. А раньше бы ввели миротворческий контингент, развели драчунов, дали бы по попке зачинщикам свары…
        - Это же не дети, Дима! Это целые страны. Они выбрали себе такую судьбу, и почему следует их лишать ее? Такова их воля. А воля, по-моему, выше мира… Знаешь, что я тебе скажу про миротворцев? Каждый миротворец должен стать мертвецом. На том самом месте, где он занялся миротворчеством. Наша миссия - партизанская. Если хочешь. Наша миссия - убить миротворца. Чтобы неповадно было лезть в чужие дела. Никогда. Ни под каким предлогом.
        - И что же, вот, прислал Мировой совет миротво… ну, военных прислал - ликвидировать беспорядки в каком-нибудь резервате, жизни людям спасать, а ты приведешь партизанский отряд воевать против них?
        - Дима, не воевать, а побеждать. Я приведу группу людей, которые изыщут способ тихо и профессионально снести голову генеральному миротворцу. А если бы пролезал со мной не один человек, а целый бронированный крейсер, то лично уговорил бы капитана дать залп. Одного хватит. Чтобы. В пыль. Чтобы. Никто. Потом. Не шевелился! Да и уговаривать бы особенно не пришлось.
        - Но это же хаос, Дима! Ничего кроме хаоса. Война всех против всех за свой выбор. Неужели ты не веришь, что может существовать какая-то группа людей, способная все устроить идеальным образом… - Дмитрий Сомов устал от этого разговора. Все получалось не как обычно. Витя сегодня безжалостен. Лупит его и лупит - будто хоккейной клюшкой… Что отвечать ему? Как отвечать? Он чувствовал собственную слабость необыкновенно остро и сопротивлялся из одного упрямства. Уступить значило слишком многое в своей жизни поставить с ног на голову… Или наоборот, вернуть в естественное положение? Нет, невозможно уступить! Так просто взять - и уступить.
        Тем временем Виктор вертел головой и ухмылялся. Наконец он ответил с полной уверенностью в голосе:
        - Не верю. А глядя на вас тем более не верю.
        - По-моему тут не столь уж худо. Немного страшно, но жить можно. Очень даже.
        - Ну и живи так.
        - Но ведь хаос же, Дима, хаос!
        - Да никакой не хаос. По жизни всем как-то удается договориться друг с другом. Худо-бедно, а договариваемся. Жизнь это такая вещь, Дима, что кого хочешь с кем хочешь может научить обитать рядом и не рвать друг другу глотки. Ты посмотри на нас самих, на русских! Мы же при любом режиме умеем устроиться. На Венере у нас анархия полная. На Терре-2 - республика, и там всем заправляют знатные рода, сильные люди. На Земле, на Луне и на Весте - государь Даниил III, всероссийский император и самодержец. Слышишь: самодержец! Неограниченный. На Европе - консулат…
        - На какой Европе? Ты уже говорил: «Европа…» Я не понимаю.
        - На такой. Спутник у Юпитера есть, Европа называется.
        - Прости, это у нас в школе не изучают.
        - Ладно. Так вот, они там у себя на Европе отчудили монархию с двумя монархами сразу - военным и гражданским. Или это уже республика?
        - Да Разум его знает…
        - Короче, посмотри на нас! Дай нам полную волю, и мир будет пестрее пестрого, а в каждом поселке будет своя политическая система.
        - А на самом верху - всевселенский самодержец…
        - И что? Да хоть бы и так. Мы вечно строим государство, которое потом строит нас. Потом мы разрушаем его и с воплями радости пляшем на руинах. А чуть погодя снова принимаемся все за то же строительство. Менуэт-чечетка-менуэт-чечетка-менуэт… Вот она, русская судьба. И что, плохо? Да нормально.
        - Начинаете с неограниченной свободы, а заканчиваете неограниченным деспотизмом.
        - И опять забираем от деспотизма волю, и опять ее отдаем… А кто нам помешает? Допустим, захотел кто-нибудь помешать, - от меча и погибнет… И потом, Дима, любишь ты оперировать идеальными состояниями, как какой-нибудь математик. А в природе нет идеальных состояний. Сплошные помеси, примеси, сплошное динамическое равновесие, сплошные компромиссы, сплошные неустойчивые системы. И ничто никогда не доходит до чистой схемы. Славен Господь! Он не допускает такого безобразия…
        Дмитрий Сомов склонил голову. Он не чтобы проиграл, он как-то… иссяк, изнемог. Полное опустошение. «Разве можно быть таким настырным и таким жестоким? Как будто избил меня до полусмерти…»
        Виктор, сам того не зная, добил его одной фразой:
        - А в общем-то ты прав, конечно… - встретив затравленный взгляд собеседника, он пояснил:
        - Да конечно человек должен быть бесконечно дорогой штукой! Весь мир построен только для того, чтобы наши души сыграли свою роль как надо. Значит, дороже ничего не придумаешь. Только вот у нас ни рожна не получается - ближних ценить…
        Глава 5
        Последний приказ командора
        14 мая 2125 года.
        Астра-4, искусственный спутник Венеры, военная база рейдерной флотилии.
        Виктор Сомов, 29 лет, Петр Медынцев, 29 лет.
        Дежурными по штабу флотилии, сменяя друг друга через сутки, заступали два офицера-штрафника: террополяк Княжевич и террорусский Сомов. Это был, конечно, непорядок. Виктор не помнил, сколько именно по уставу положено ставить сменных дежурных, но уж точно никак не меньше трех. Кроме того, на флотилии не хватало людей. Семь боеспособных рейдеров, оставшиеся из прежних двадцати, работали на износ. Экипажи несли потери не столько убитыми и покалеченными в боях, сколько больными и свихнувшимися от переутомления. Всех, кто был пригоден к службе на кораблях, отправляли туда безо всякой волынки. Лопеса моментально прибрали на крейсерскую бригаду флота Русской Европы. Семенченко взяли на большой десантно-штурмовой корабль-док «Санкт-Петербург». И только капитан-лейтенант Сомов, наказанный за тонкое отношение к дружеским дракам, и капитан-лейтенант Княжевич, наказанный за попытку свести близкое знакомство с женой командира флотилии, обречены были на вечное дежурство.
        «Бентесинко ди Майо» вернулся на базу 20 апреля, а через четверо суток опять ушел в рейд. Минуло три недели. В 0.30 по условному «стандартному» времени Виктор принял дежурство у поляка, и тот напоследок сообщил ему, что «родной» сомовский рейдер стоит в доке; кораблю, по всему видно, на этот раз не повезло. Точнее? Пришел с повреждениями.
        Штабное дежурство - вещь хлопотная. Сначала у Сомова просто не было времени, чтобы навести справки. Потом он вызвал борт, но ему никто не ответил. Так бывает лишь в одном случае: когда команда уже покинула корабль ввиду серьезности повреждений, а ремонтники еще не прибыли. Наконец, в обеденное время к нему пришел артиллерийский офицер Медынцев.
        Сомов никогда не водил с ним знакомство, но сталкивался с комендором многое множество раз: рейдер не крейсер, народу немного, с каждым хотя бы один раз обязательно столкнешься носом к носу… Но в первый момент Виктор никак не мог понять, что за человек явился по его душу. Медынцеву, надо полагать, недавно заживили шрам на левой щеке - длинный некрасивый шрам от виска до подбородка. Пятно нежной розоватой кожицы на фоне жутковатой белизны… как будто у Медынцева поседело лицо, не волосы, а именно лицо… И смотрел он не прямо на собеседника, а куда-то за спину, отыскивая одному ему известные пятнышки на переборке. Когда Сомов все-таки встретился ним взглядом, артиллерист отвел глаза. У Виктора была ощущение, словно прямо перед ним лениво повернулась скала, и два глубоких провала ушли в сторону…
        - Вы знаете меня? Вы помните меня?
        - Да, разумеется. Вы начальник второго артвзвода на «Бентесинко ди Майо». А теперь, наверное, старший корабельный комендор… вместо Хосе. Ваша фамилия Медынцев… Только вот имени…
        - Петр.
        - Виктор.
        Они пожали друг другу руки и Сомов задал бессмысленный вопрос, он, собственно, и должен был задать бессмысленный вопрос, надо ведь было как-то начинать разговор…
        - Ну, как там ребята?
        Его собеседник не торопился отвечать. Теперь он смотрел куда-то под стол и сидел с таким лицом, как будто изо всех сил старается подобрать слова для объяснения исключительно простой вещи маленькому ребенку.
        Неловкое молчание.
        Или Медынцев принес неприятность? Какая могла быть неприятность?
        - Вас послал Вяликов? Я больше не нужен рейдеру? Моя вакансия занята? Что вы мнетесь, говорите же, черт побери!
        Комендор, наконец, решился.
        - Да, командор просил меня зайти к вам, но совсем по другому делу, Виктор. Рейдеру вы не нужны, это точно. Рейдеру теперь никто не нужен, поскольку его самого больше не существует.
        - Продолжайте.
        - Мы смогли увеличить наш счет еще на один «приз». А потом «буйные» взялись за нас всерьез. Вяликов отбивался, маневрировал… Потом отбиваться было уже нечем, и он только уворачивался, уворачивался, уворачивался, как мог. Упрямый человек. Вытащил нас из-под самого носа у старухи с косой. То ли Бог его любит, то ли он гениален, то ли и то, и другое сразу…
        - Корабль?
        - То, что пришло на базу, восстановлению не подлежит. Это лом. Добрались-то чудом, против всех законов физики.
        - Я понял. Сейчас, Петр, вы передадите, что велел сказать Вяликов. Только сначала несколько фамилий, хорошо?
        Медынцев кивнул.
        - Торрес?
        - Мертва.
        - Гойзенбант?
        - Мертв.
        - Жалко, учится должен был парень… Ампудия?
        - Мертв.
        - Макарычев?
        - Мертв.
        - Яковлев?
        - Ни единой царапины.
        - Слава Богу! Я знал, что хоть кто-то… должен… А Рыбаченок?
        - Мертв.
        - Марков?
        - Мертв.
        - Как же так, он ведь совсем молодой…
        Комендор пожал плечами.
        - Шленьский?
        - Не помню. Может, и жив.
        - Деев?
        - Мертв.
        Он назвал фамилии двух техников, новобранцев. Медынцев по поводу одного из них высказался, мол, ранен, скорее, просто ушиблен, сотрясение мозга у него и так, по мелочи, но в целом будет здоров; а второму - конец. Тогда Сомов спросил то, что вертелось у него на языке с самого начала:
        - Вяликов просил зайти… Значит, он сам… с ним что-то не в порядке?
        - Он превратился в груду говорящего мяса. Простите за прямоту, но это самый точный ответ на ваш вопрос.
        Сомов застыл с открыты ртом. Убит и ранен мог быть любой офицер на рейдере, но только не Вяликов. Он казался Сомову, да и многим другим, неуязвимым существом, гарантированным от любых случайностей. Сообщение Медынцева потрясло Виктора. Сколько времени он провел в глубоких рейдах, а только сейчас до конца понял и прочувствовал незамысловатое правило: война может вонзить зубы в любого, никаких неуязвимых нет.
        - Значит, летать уже не..?
        Медынцев покачал головой, источая равнодушие:
        - Если и поднимется, то нескоро. И командовать кораблем не будет уже никогда.
        - Как это произошло?
        - Исключительно неаппетитно.
        Капитан-лейтенант разозлился:
        - Что, нельзя без уверток?
        У его собеседника краешек губ с правой стороны медленно пополз книзу. А взгляд оставался пустым. Ни гнева, ни досады, ни раздражения. Словно за зрачками комендора простиралась ровная, как взлетно-посадочная площадка, пустыня - до самого горизонта… знойная, равнодушная пустыня, и ни песчаные смерчики, ни миражи нимало ее не оживляли.
        - Виктор… Ей-богу, вам не стоит сердиться. Я не говорю о том, что погибли и мои друзья. Не поймите меня неправильно, но сейчас я хочу избежать никому не нужных глупостей. Я оставался единственным относительно боеспособным старшим офицером в экипаже «Бентесинко ди Майо». И мне Вяликов передал командование. Это был его первый приказ, после того, как он смог членораздельно говорить. А вот второй: он вспомнил о вас, вы должны вернуться в команду. Разумеется, экипаж сейчас будет расформирован, нас разошлют по другим кораблям. Может быть, даже отправят обратно на Терру. Но сейчас формально - он сделал акцент на слове «формально» - я считаюсь вашим капитаном. Капитаном, а не старшим корабельным комендором.
        - Виноват.
        - В этом нет необходимости.
        - Извините.
        - Хорошо. Теперь я отвечу на ваш вопрос. Вяликов имел в критический момент возможность первым войти в маршевый шлюз, но пропустил вперед себя четверых. А он, как вы помните, крупный человек… Створки шлюзовых ворот отрезали ему левую руку по локоть, и вырвали два куска плоти - из бедра и выше, из бока.
        - Кажется… он передал мне что-то… вроде благословения…
        Медынцев ничуть не переменил выражение лица. В его пустынной бездне не утратила покоя ни единая песчинка. Звенящий жар, сезонные ветра и безначальные пути его мира подчинялись законам, чуждым здравого смысла и обыкновенных человеческих эмоций. Наверное, он навсегда остался в том бою, где непобедимый командор растерял свою удачу, многие его люди - жизнь, а биография рейдера - смысл. Медынцеву мало было того, что оставшиеся в живых выполнили свой долг и не дали врагу победить. Укрывшись пустыней от чужих голосов и взглядов, он вновь и вновь вводил в артсистему данные на поражение, все пытался найти варианты получше… Внешне он выглядел абсолютно нормальным человеком, надо полагать, десять или двадцать процентов Медынцева работали на поддержание видимости, но душа его превратилась в огарок. Все происходящее во внешнем мире, не беспокоило его; для настоящего он был тенью, да и само настоящее стало тенью для него.
        - Не вижу смысла оспаривать это утверждение, Виктор…
        Глава 6
        Свидание с обожаемой
        20 мая 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Дмитрий Сомов, 32 года, и Мэри Пряхина, 32 года.
        …Мэри делала тенсегрити. То есть с решительным лицом взмахивала руками, ловила воздух, наносила удары какому-то прозрачному противнику, шикарно выворачивала невидимые лампочки из пространства прямо перед носом, змеевидно шипела и выкрикивала слово «интенд».[6 - 6 - Intend - намерение (англ.).] А Дмитрий сидел в двух метрах от нее и вяло жевал банан.
        Она избрала путь воина, и вот уже пять лет официально состояла в магической партии неокастанедчиков. А неокастанедчики говорят: никакого дела не стоит делать, если не можешь его сделать безупречно; безупречно его можно сделать, только если в тебе достаточно энергии и намерения довести работу до конца; так что, леди и джентльмены, заряжайтесь энергией и намерением. И не тратьте ни то, ни другое на всякую ерунду. Концентрируйтесь. Выбирайте главное. Кастанеда-йога хинаяна, по словам Мэри, - безмозглые враги, извратители истинного учения. Они какую глупость и ересь вещают? А такую, что заряжайся - не заряжайся, а если нет в тебе особенной энергетической структуры, ты ни на что не годный лох. И после смерти душу твою вместе со всем жизненным опытом слопает жуткое верховное существо. Спасение касается только заранее избранных. Как еще может вещать тамошнее дурачье? Зато умные люди, подлинные сторонники чистоты учения, собрались в московской общине Кастанеда-йога махаяна, и они-то понимают, в чем фишка. Надо тренироваться. Надо стремиться к психофизиологической трансформации. Видоизменять и душу, и
энергетику. Заряжаться, как уже было говорено. А для зарядки как раз очень хорошо помогают магические пассы тенсегрити, особенно если делать их с должным упорством и постоянством. И ты изменишься. Станешься сильным и способным противостоять негативным энергетическим воздействиям со стороны. Тогда после смерти нетрудно будет надуть жуткое верховное существо. Оно, конечно, ошибаться не способно, однако безупречно измененный человек всегда сумеет уйти от его внимания…
        Понятно, где еще может быть Мэри, как не там? В смысле, среди неокастанедкиков-махаянистов?
        - Я закончила милый. Нам пора в душ. Давай-давай, живенько.
        После тенсегрити у нее всегда появлялся этот тон - командно-пренебрежительный. Как раз такой, чтобы в один миг безнадежно испортить Сомову настроение. Один раз он спросил у Мэри, какого ляда, поделав свои пассы, она становится такой злой, колючей и такой… омерзительно-снисходительной, словно мамочка, отчитывающая непослушного карапуза. Конечно, не из таких слов он составил свой вопрос. Из таких - не осмелился бы. Пряхина ответила: «Просто меня переполняет энергия. Суть наших отношений становится прозрачнее под ее напором». Она никогда не щадила его. Просто обожаемая не умеет - щадить.
        - Секундочку! Я только доем…
        - Рыбка моя, ты, как обычно, нетороплив.
        Она стянула с себя все, кроме трусиков, и зашлепала босыми ногами к санблоку. Сомов судорожно повторил эту процедуру. Мэри уже стояла в синем пластиконовом контейнере с водой и пыталась заставить душевой раструб ограничить его, раструбовую деятельность минимумом выплескивающейся жидкости. «Водяные расходы» за год выросли на треть, то ли еще будет… Она с неудовлетворением посмотрела на Дмитрия. Сколько денег сейчас стечет по его туше!
        - Залезай. И не трогай меня раньше времени. Ты знаешь, почему сегодня мы моемся вместе?
        - Ммэ?
        - Каждый нормальный человек должен спать не менее девяти часов в сутки. На худой конец - восемь. Я знаю, во сколько мне вставать завтра, и если вычесть девять часов, то останется всего сорок минут. А если вычесть еще десять или пятнадцать минут, которые ты истратишь на себя, что в остатке? Правильно, кукиш. Не будем сокращать время для секса.
        - Мэри…
        - Прости милый, но болтать со мной тоже не стоит. У меня в голове крутятся всякие рабочие вещи, приходится думать о десятке дел одновременно… Не сбивай меня сейчас.
        Обожаемая отвернулась к стене. Вокруг ее левой стопы вода на минуту пожелтела, потом вновь стала прозрачной.
        Что ж, ему осталось глазеть… эээ… в смысле, любоваться. «Причащаться эстетикой женского тела». Это выражение Сомов недавно вытащил из сети, и оно ему очень понравилось.
        Итак, ее тело… Худая, высокая, выше его на целую голову, все время делает разные упражнения, но мышцы никак не увеличиваются… Оно, может быть, и к лучшему. Черные, робко вьющиеся волосы, коротко подстриженные; открывают высокий лоб. Какая-то странная, но устойчивая причуда: женщина, которая хочет, чтобы ее считали бизнес-леди (а Мэри хочет), обязательно должна демонстрировать высокий лоб. Графично очерченные, выразительные черты лица; мимика железно подчинена воле Пряхиной, а та умеет соткать из своего лица любой узор. Бледная, с редкими синеватыми ниточками сосудов, отлично ухоженная кожа. Крупные ладони, даже как-то не по-женски крупные, как две лопаты, и это при ее артистической худобе! Сильные руки - на пике страсти они способны сделать больно… Обожаемая, несомненно, хороша. Самым придирчивый критик признал бы ее красивой женщиной или хотя бы сказал нечто вроде: «Недурна!» Недостаток - помимо ладоней-лопат - один: маленькие грудки… но это удивительно точно совпадает с его пристрастиями. Сомов в тайне вожделел безгрудых женщин, только ни за какие коврижки не раскрыл бы свою тайну Мэри. Ага, вот
она сама уставилась на него. Сейчас сообщит, как водится, до чего ее раздражают хлипкие мужчины.
        - Любимый… Тебе бы надо как-то подтянуться, позаниматься чем-то… Ужасно вялая плоть, особенно руки… Неужели ты сам не замечаешь? Хлипкое телосложение никого не красит.
        - Да я…
        Она ловко пихнула Сомова кулаком в живот. Получилось - ровно посередине между игривым ударом и настоящим. Потом сделал вид, что собирается пихнуть еще разок. Он дернулся, рефлекторно поджал мышцы живота. Мэри улыбнулась и опустила руку.
        - Попался!
        И когда он заулыбался в ответ, двинула в то же самое место.
        - О!
        - Вот теперь попался по-настоящему. Говорю тебе - займись спортом. Будь мужчиной.
        Он состроил виноватую мину на лице. Помыв вдвоем происходил уже раз двадцать. Монолог о том, сколько им осталось на секс - как минимум пятнадцать раз. Тычок кулаком - пауза - опять тычок кулаком… наверное, миновал пятый или шестой дубль. Сомов не был ни полным, ни тощим человеком, так, середнячок. Но не слабак, разве только, немножечко рыхловат. Одним словом, как все. Случись у него с обожаемой настоящая драка, Дмитрий, конечно, одержал бы верх.
        Тем не менее, эти игры ему нравились. Пуская повторяются, есть в них изюминка…
        Мэри зарабатывала 2400 евродолларов в месяц. В этом крылся источник тайного чувства превосходства, которое Дмитрий питал по отношению к ней. У него-то три тысячи… Впрочем, надо признаться, человек со стороны ни за что не признал бы в их дуумвирате Сомова как чуть более богатого и самую малость более преуспевающего человека. Мэри умела показать себя. Сравнить хотя бы две их кубатуры. Пряхинская выглядит куда роскошнее. Вот по углам четыре голограммки, меняющие через каждые три секунды облик, - отчего они кажутся издалека маленькими домашними зверюшками, которые разом встали столбушком и умываются. На самом деле это какие-то непонятные сакральные знаки. Или эзотерические. Из объяснений обожаемой Сомова так и не понял, что правильнее. Каждая из них - то ли янтра, то ли артефакт, то ли мандала… Разум их разберет. А благовония из сердца Азии? Столь густ их аромат, что хоть плазменный резак вешай… А таинственные суфийские знаки на стенах? Очень здорово выглядят. Мэри собственноручно вывела их золотой тесьмой по черному бархату. А мебель таинственной геометрии, как будто не для человека предназначенная?
Просто шикарно. И ведь, наверное, не очень дешевая мебель. То есть, на дорогую у нее точно не хватило бы денег, а на очень дешевую - не польстилась бы. Наверное. А световой элемент в форме маски вуду, из пасти которой льется особенное красноватое сияние? Правда, несколько темновато в кубатуре, но таинственный красный свет очень настраивает на размышление о серьезных вещах… А рабочий стол, покрытый с одной стороны непонятными каббалистическими знаками, в то время как другую усыпали скандинавские руны? Пластиконовые накладки со всей этой магической стаей, не очень аккуратно приклеенные прямо на древзаменитель - естественную плоть офисного стола - обошлись Мэри, наверное, сотни в четыре. Ужасно значительное впечатление они производят. Стол девственно чист: деловой человек не будет потакать замусориванию рабочего места. И только один ящик выдвинут наружу, как бы не нарочно, разумеется, и внимательный смотрельщик непременно углядит платы двух информпрограмм: астрологической и какого-то заумного статпакета, предназначенного для людей, заматеревших в директорате…
        То ли дело его простоватая халупа!
        Понимающий человек, посетив жилище обожаемой, сделал бы для себя вывод: здесь живет очень прогрессивная, общественно активная, деловая женщина. И не ошибся бы ни в чем, кроме последнего пункта. Дмитрий знал Пряхину давно. Она вот уже три года как работает водителем монорельса. А до того работала помощником водителя монорельса. А еще раньше - учеником водителя монорельса. У нее отродясь не водилось инфоскона, на котором можно было запустить плату информпрограммы. Вместо него Пряхина купила себе простенький С-транслятор, до того простенький, что не ловил он ничего, кроме федеральных новостей. Зато фальшь-дизайн у этой незамысловатой коробки был совершенно как у инфоскона новейшей модели, и за время их с Мэри он знакомства несколько раз менялся, превращая С-транслятор во все более новую вещь. А смена фальшь-дизайна сама по себе стоит не меньше сотни.
        Тем не менее, вокруг Мэри всегда чувствовалась аура энергетического старшинства. Пряхина вся была непобедимо устремлена куда-то вверх и вперед. Она словно готовилась к какому-то роковому рывку, и роковой рывок, хотя и передвигался год за годом из сегодняшнего дня в завтрашний, но до сих пор никем отменен не был. Лидерскую программу как будто зарядили в Мэри с самого детства. На что мог рассчитывать Сомов, связавшись с таким человеком? На умное снисхождение к его слабостям.
        Время от времени обожаемая сообщала Дмитрию, что ею наконец-то заинтересовалась ведущая консорция дистрикта. Открываются серьезные перспективы. Продолжения это не имело и, по всей вероятности, интерес консортиров никак не отливался в ощутимую материальность. Однако в их паре установилась четкая иерархия: сегодня Мэри чуть-чуть ниже, но завтра будет намного выше обожаемого. Поэтому следует репетировать их будущие отношения каждый день. Как? Да очень просто. Глядя снизу вверх.
        Грядущего возвышения Пряхиной Дмитрий опасался всерьез. Более того, Дмитрий искренне верил в возможность возвышения Пряхиной. Обожаемая - пробивной человек, а таким и солнце светит ласковее… Разумеется, он никогда по-настоящему не забывал, кто из них на самом деле добился большего. Но как-то, совершенно непонятным образом, вышло, что играть ему приходилось по правилам Мэри, и Сомов давным-давно ощущал себя положенным на лопатки.
        …Мэри вылезла из контейнера, передала ему душ и принялась вытираться. Рядом, на откидном крючке, покачивались ее трусики, посверкивающие непримиримой сталью. Стиль индастриал-эгэйн, старая любовь Пряхиной, предписывал нижнему белью металлоидные колеры. От него же - серьга в ухе, по словам обожаемой, имитирующая древний прибор «висячий замок». От него же и татуировка на правом плече Мэри: какой-то архаичный инструмент совершенно непонятного назначения. Она выбрала именно эту татушку в альбоме у таких-дел-мастера за ее стильную угловатую экзотику. Под картинкой стояли пояснения на английском и русском языках: «monkey-wrench/разводной ключ». Ни того, ни другого слова Мэри не знала, да и самому мастеру оставалось лишь развести руками после тщетных попыток найти словесный эквивалент на женевском эсперанто. Стиль индастриал-эгэйн Пряхина, по ее словам, выбрала еще в школе, и тогда же поселила на своей коже таинственный «разводной ключ». Теперь, наверное жалеет: проще было бы сделать простую кожную накладку… Но никогда не признается в своих сожалениях.
        Теперь он оглаживал свое тело, смывая чистящий и ароматизирующий химикат. Обожаемая замедлила движения и поглядывала на Сомова с нескрываемым интересом. Зрачки ее совершили несколько челночных рейсов вниз-вверх, потом остановились примерно посередине. Где-то Дмитрий вычитал выражение «глаза затуманились»; понятно, никакого тумана в помине нет, сколько ни всматривайся. Но, кажется, изменяется в такие моменты сама консистенция глаз, их, что ли, химия, состав жидкости или разум ведает еще какая анатомофизиология… Одним словом, Пряхина пялилась на него, как лунное лицо пялится на города и людей в новолуние. А именно, с нещадным любопытством. Словно всего пять секунд назад обнаружила в своем санблоке наличие обнаженного… экземпляра. Вытянула руку и прикоснулась кончиками пальцев к его бедру.
        - Димочка, ты не знаешь, почему я до сих пор трачу на тебя свое драгоценное время? Ты ведь, прости за откровение, не красавец…
        В первый раз, услышав такое, он одеревенел и выдал… мм… какую-то соответствующую гадость. Не понимал еще… Естественно, все сорвалось. Теперь, наученный долгим опытом, он ответил, как ей и нужно:
        - Пожалуй, нам пора уложить твое имущество в постель и раздвинуть ему ноги.
        - Какая самоуверенность! Чем ты, собственно, заслужил?
        Обожаемая похлопала его по бедру, как хлопают лошадь по крупу. Лошадь и процесс хлопанья Сомов видел в игровых информпрограммах о древних временах.
        - Это не я заслужил, это ты снизошла до… о!
        Ладонь-лопата ухватила плоть у него на боку и немилосердно сжала ее.
        - Что - о? Где - о? Какое еще - о? А?
        Пальцы обожаемой поползли ниже…
        Сомов наклонился вперед и прижал голову Мэри к своей груди. Пряхина моментально оттолкнула его. Сорвала полотенце и бросила в лицо.
        - Оботрись сначала, простофиля! Сухой мокрого не разумеет. А я, как ты понимаешь, пошла.
        Дверь - хлоп!
        Надо ли комментировать с какой скоростью Сомов сделал себя сухим?
        …Мэри в самом начале обнимала его с яростью и жаждой обладания. Совсем недолго - лишь несколько мгновений, но вкладывала в объятие всю силу. Ей как будто требовалось подтвердить для самой себя: да, сейчас рядом лежит мое имущество, качественное, полезное, горячее имущество, а не что-нибудь иное. Впрочем, он не возражал. Это было приятно.
        Потом обожаемая всегда отталкивала его и откидывалась на подушки, закрыв глаза. Сейчас - как и всегда. Сомов давным-давно научился воспринимать это ее движение как приказ: «Работай!». Сначала не понимал. Пытался получить удовольствие одновременно с ней. Постепенно, путем проб и ошибок, дошел до ясного понимания - так нельзя. Мэри отродясь не бывала горяча. Ее желание требуется ловить и хорошенько «оформлять», иначе оно будет безвозвратно потеряно. Так тоже случалось… Она не лгала, не кокетничала и не капризничала, что пожалуй, стало самым большим откровением для Сомова. Оказывается, в постели она не умеет лгать, кокетничать и капризничать! В постели она уязвима и беззащитна. Обожаемая действительно нуждается в очень долгой, терпеливой и… как бы получше выразиться? наверное, технологичной «доводке». Все иные модели получения удовольствия от секса удавались один раз на двадцать.
        Сомов честно и с немалым наслаждением уподоблялся каком-нибудь настырному геологу. Где эта проклятая жила! Здесь? Нет. Здесь? Нет. Может быть, здесь? Да, кажется… ээ… да-да-да-да… ой! под землю ушла, мерзавка. Еще разочек, левее… еще левее… Есть! Она, родимая!
        И Мэри вздрагивала, закусывала губу, хватала его за плечи, показывая: точно, она! Давай, Димочка, давай, рыбка!
        Она никогда не кричала, не стонала, не шипела и не ойкала в постели. А когда очень хотела сделать что-либо подобное, кусала себе губы и все-таки удерживалась. Пряхина не любила показывать, будто она получает от него хоть самую малость. «Секс для здоровья, милый, больше ничего у нас нет». Сомов знал: правды тут меньше половины, но ему удобнее было подыграть, а не устраивать дискуссию. Он сам никогда не испытывал желания пошуметь, занимаясь любовью. Ни единого раза. Дмитрию не требовалось питаться собственными губами… Напротив, иногда, собираясь сделать приятное обожаемой, он занимался добросовестной имитацией: тоненько постанывал или усердно сопел. Ей нравилось. Конечно. И не могло не понравиться. Обожаемая так хотела, чтобы он тоже терял над собой контроль и расстегивал ремешки лат… А Сомову нетрудно было сделать вид, словно так оно и есть. Сегодня он тоже подарил ей, кажется, весьма эффектное ритмичное оханье.
        - Сейчас! - шепнула она.
        И Сомов соединился с обожаемой.
        Невозможно угадать момент, слиться в одно до самого конца и завершить композицию дуэтом. У них с Мэри, во всяком случае, ни разу не получалось. С другими женщинами - сколько угодно. А вот Пряхину требовалось обязательно пропустить вперед…
        На несколько секунд Мэри забывает все на свете. На несколько секунд она как маленький зверек, выглянувший из норы и почувствовавший великолепие мира. На несколько секунд она оставляет все свои защитные сооружения ради мимолетного счастья. Младенец в такие моменты защищеннее, чем она.
        Именно ради таких моментов Сомов не оставляет Мэри, терпит ее капризы, принимает ее правила игры. Потому что эта сильная и красивая женщина оказывается его имуществом. Его вещью, его рабой, его инструментом… неважно. Чувство обладания играло в нем самыми разными оттенками и всегда бывало необыкновенно сильным. Только оно и стоило такой возни. Зато оно ее точно стоило…
        Когда обожаемая сошла с пика, она еще минуту может быть, или две, была наполнена нерасчетливой благодарностью. И сделала все необходимое для его удовольствия. Как всегда. Такова сложная формула их соития, проверенная, впрочем, временем и опытом, а потому весьма надежная. Хоть гарантийное обязательство выписывай… Завершающее наслаждение неизменно оценивалось Сомовым как мелкий бонус к удовлетворенному инстинкту обладания. Конечно, обожаемой знать о подобной диалектике не следовало… Он старался не дать ей ни единого шанса случайно понять всю изощренность их двойственной монограммы.
        Теперь она лежала и по-детски улыбалась собственной лихости. Ей наконец-то удалось завести любовника, способного все сделать правильно и мимоходом не поставить под контроль ни ее психику, ни ее энергетику. А рядом лежал-полеживал Сомов, довольный постоянством их альянса. Со спокойной душой он ожидал гадостей. Где-то в глубинах подсознания Пряхина, вероятно, все-таки побаивалась тех мгновений, которые для него были особенно дороги. Нет ли тут какого-нибудь оружия против нее? Вот если б можно было одновременно наслаждаться, читать мысли партнера и наблюдать за ним, витая невидимой субстанцией где-нибудь сбоку… или сверху! Мэри старательно делала вид, что нет ей никакого счастья, а есть только профилактика насущных потребностей организма. И обойма гадостей - постфактум - вошла в обычай меж ними.
        - Почему у тебя не выходит… вместе со мной, как у всех нормальных мужчин?
        Он мог ответить правду: мол, пытались ведь уже, тогда он сбивался с ее ритма, и в итоге никто ничего не получал. Но Дмитрий сказал иное:
        - А мне очень понравилось.
        - Я помню, ты нетребователен.
        Сомов пропустил ее шпильку мимо ушей. Обожаемая смотрела в потолок, легчайшая аура счастья медленно стекала с ее кожи. А он поглядывал на лицо Мэри, на ее плечи и плоский живот. Отчего-то Пряхина напоминала ему рыбу. Верткую энергичную рыбку, снующую на мелководье в поисках пропитания. Яркую, глазастую, то подолгу стоящую над веточкой коралла, то неуловимым движением «вспархивающую» и… вот уже унеслась из-под носа. На работе ему приходилось постоянно сталкиваться с истинной женщиной-рыбой. Месяц назад к ним устроили старшим менеджером даму - стройную и притягательную, правда, только со спины. Лицо у нее было закрыто белой плоскостью маски. Ходила пришлая менеджерша медленно-медленно, словно привыкла двигаться в водной стихии и с трудом понимала, какого ляда вокруг нее налили воздух… Тоже рыба. Только хищная, невероятно опасная рыба. Женщина почти ничего не делала и называлась жертвой мутации. Никто не смел пенять ей за лень. Брэгу из соседнего отдела, неудавшемуся клону с клешнями вместо рук и хвостом, как у жутких размеров ящерицы, весельчаку и бездельнику, кто-то было вякнул про работенку, нагло
переложенную на ни в чем не повинных коллег; обидчик получил хвостом в ухо и вылетел из города в двадцать четыре часа. Еще ксенофобы на примете имеются?.. Сомова, осторожно косившего оком на «жертву мутации» одновременно одолевали два совершенно несовместимых желания. Во-первых, немедленно убежать. Во-вторых, взять женщину-рыбу, не снимая маски. Под маской, наверное, такая пакость! И он даже предавался пустейшим мечтаниям, какой бы вышел у него с госпожой старшим менеджером ребеночек: уродец или как у людей? Впрочем, нельзя так думать! Думать так - неправильно, безответственно и опасно.
        Мэри тоже имела нечто рыбье, то ли в облике, то ли в повадке… Приятно рыбье. Иногда, правда, он испытывал безотчетные приступы страха. От обожаемой ему порой тоже хотелось удрать - безо всяких объяснений и не оставляя себе шансов на возвращение. Но это все, разумеется, глупости. Взрослый ответственный человек должен жестче контролировать эмоции…
        Мысли плавно соскользнули с рыбьей темы на ребенка, и Сомов позволил себе пару фраз высказать вслух. Потом спохватился, да поздно.
        - Димочка, рыбка, ты, наверное слышал о такой замечательной вещи как льготы для чайлдфри?[7 - 7 - Чайлдфри - от childfree, т. е. бездетный, буквально «свободный от детей» (англ.).] Я имею в виду политические льготы, мой милый… Квота чайлдфри при выборах в риджн-парламент составляет две трети от общего количества мест. Это я напоминаю, если ты забыл основной курс по социологии… Между прочим, нас таких всего двадцать три процента. А я, как ты знаешь, считаю справедливым, что умная женщина, интересующаяся проблемами современного общества, должна подниматься. Назвать тебе направление, по которому прорываться легче?
        - Не надо. - Сомова всегда бесила ее манера разжевывать очевидные вещи. Как для ребенка!
        - Надеюсь, любимый, теперь вопрос закрыт?
        Он вздохнул. Достаточно громко, чтобы можно было при желании оценить это как согласие, которое формально дано им не было. Дмитрий даже слегка отвернулся в другую сторону, мол, разговор окончен. Сомову не хотелось открыто уступить Мэри. Он и так, кажется, слишком часто ей уступал. Но и спорить не было сил. У нее всегда был в запасе козырь - отлучение от тела, а значит, от того момента, когда Мэри сдается наслаждению и показывает свою слабость… Нет, терять это Дмитрий совсем не хотел. Более чем. Как-то так вышло, что сейчас это единственная настоящая драгоценность в его жизни. Стоит ли рисковать ею по поводу, не столь уж серьезному? Ну, ребенок… Как-нибудь потом, наверное, разберемся с ребенком. А если даже не разберемся… Желание завести чадо не слишком беспокоило Сомова. Он бы уступил, но именно сейчас ему так не хотелось уступать! Для них обоих было бы лучше закончить разговор на этом вздохе. Правда, шанс невелик. Ну вот, конечно…
        - Рыбка, ты не расслышал меня?
        Кажется, Мэри настроилась серьезно.
        - Что? - оттягивать неизбежное - худшая тактика. Но сейчас он не способен был придумать иной.
        - Я о ребенке. Если ты не понял с первого раза… Я не хочу его, и не хочу разговоров о нем. Ни сейчас, ни когда-либо позже. Димочка, ты согласен оставить эту тему в покое? - в ее голосе всегда хватало металлических тонов. Просто иногда Мэри позволяла себе фривольный алюминий, хотя и предпочитала доброе старое железо.
        На этот раз ему в ухо тяжко дохнул свинец.
        Сомову неожиданно показалось, будто Мэри взяла его горло в стальной зажим и беспощадно скручивает, душит, пригнетает к полу… А он пытается разорвать кольцо ее рук, напрягает все силы, но ничего сделать не может. Почему она - сильнее? Ловчее? Почему она всегда первой успевает применить прием, а ему остается медленно уходить из тисков или сдаваться? Впрочем, сейчас выскользнуть не удастся. Не тот случай.
        - Я жду ответа.
        Свинец, истинный свинец!
        Вдруг Дмитрий ощутил странную прелесть своего положения. Да, он неминуемо проиграет. Он опять будет неминуемо сокрушен. Но в крови его родился горьковатый мед поражения, способный открывать дверь изощренно-тонким радостям. Теперь он захотел продлить это дивное состояние осознанного и сладостного рабства. Необычная новая игра и такая прелестная в своей первобытности… Продлить! Насколько возможно. Вся анатомия и физиология сомовского тела кричали: «Еще! Еще!»
        - Я, право, колеблюсь…
        Она вскинула руку, ухватила двумя пальцами за подбородок и повернула лицо Сомова к себе. Дмитрий даже зажмурился. На него смотрел человек, обуянный нестерпимой жаждой власти.
        - Ты колеблешься, Димочка? Ты колеблешься?
        Кажется, она пребывала в дюйме от пощечины. Или даже от целой серии сладостных пощечин. Сомов захотел ее карающих прикосновений. Надо помочь девочке.
        - Мэри, зачем ты так, я начинаю бояться тебя. Не надо. Пожалуйста, не надо так…
        - Я бы на твоем месте проявила больше благоразумия.
        Она не ударила. Она хотела ударить, видит Разум высокий, это чувствовалось. Но скорее всего, Мэри сказала себе: «Стоит ли женщине, желающей властвовать над другими людьми, так распускать собственные инстинкты? Я выше этого, я сильнее». И лишь ногти на ее утонченных пальчиках глубже впились в плоть его щек.
        Сомов не чувствовал боли. Он страстно ждал пощечину. Но не дождавшись, был вознагражден взглядом любимой. Бывают взгляды наотмашь…
        - Да! - закричал он, - Да, Мэри, да!
        Она ничего не поняла, но отпустила подбородок. Две крохотные капельки крови. На всякий случай она переспросила:
        - Больше никогда, Дима? Ты уверен?
        - Никогда Мэри! Все будет, как ты хочешь!
        Она поглядела на Сомова, пытаясь определить, нуждается ли он в утешении. Впрочем, утешать - не ее ремесло. Только если в самом крайнем случае… Попробуем сформулировать вопрос иначе: достоин ли такой… в лучшем случае, тюфяк… достоин ли он утешения? Мэри затруднялась ответить на свой вопрос отрицательно или утвердительно. Нечто среднее. В любом случае, не стоит терять ценное имущество. И она сказала спокойным голосом:
        - Поди-ка ты умойся. А потом - спать. Выбросим из головы всю эту ерунду…
        Полночи он не мог уснуть, размышляя: останутся ли к утру на простынях пятна? Для Мэри это серьезный криминал.
        Когда-нибудь он обязательно решится повторить. Не скоро. Но обязательно!
        Глава 7
        Бой за Весту
        26 мая 2125 года.
        Рейд Даниловской гавани на Весте.
        Виктор Сомов, 29 лет.
        …Перед разводом второй вахты на большом артиллерийском корабле «Святой Андрей» отстояли молебен. Потом к экипажу, построившемуся на главном марше батарейной палубы, вышел капитан корабля. И как-то небрежно он встал перед строем: только-только закончил какое-то дело, сейчас возьмется за другое, а с людьми своими поговорить вроде бы недосуг. Сухонький старичок, борода растет неровными клочьями. Вот он встал, помолчал, улыбаясь своим мыслям, потом вспомнил: ага, надо сказать что-то такое… да. Да-да. Снял фуражку, рассеянно почесал лысину, скупо окаймленную серой порослью. Опять заулыбался. Безо всяких признаков солидности.
        - Ребята… Конечно, надо бы речь произнести, случай важный подвернулся. К добрым чувствам обратиться, о долге напомнить и… э-э… о тех, кого мы защищаем… Но я ничего говорить не хочу. Оно того не стоит. Все вы храбрые люди, я в каждом из вас уверен, как в самом себе. Вот так… Мы их побьем сегодня. Других вариантов нет. А потому и говорить нечего. - Он повернул голову к старпому. - Командуйте.
        А сам удалился на центральный пост.
        Старпом:
        - Через полчаса построение на развод. Вольно. Разойдись. Господа офицеры, подойдите ко мне…
        Корабельный священник исповедовал и причастил всех, кто попросил об этом. Виктор пожалел, что нет у него чистой смены белья. Бессмысленный на первый взгляд обычай, - не в исподнем же душа перед Богом предстанет в случае чего, - но все-таки неудобно…
        Команда мертвого рейдера «Бентесинко ди Майо» пережила свой корабль всего на двое суток. Людей разобрали очень быстро. Сомову досталась должность старшего корабельного инженера на посудине раз в пять крупнее предыдущей. В другое время прослужил бы он здесь тихо мирно многие месяцы: арткорабли - не чета рейдерам, в боях они участвуют куда реже. Само их присутствие в определенном секторе пространства - уже большое тактическое событие… Но это - в другое время. «Святому Андрею» предстояло в самом скором времени прожить тот час, который составляет главный смысл в биографии подобных монстров. Ради него правительства отдают немыслимые деньги судостроителям, ради него ломают голову целые институты военных теоретиков, ради него каждый год на учебных стрельбах в белый свет уносятся непостроенные школы, больницы и детские приюты. О нем мечтают адмиралы. Его вымаливают у Бога отвести от сыновей родители новобранцев.
        Первая война за раздел Внеземелья началась почти шестьдесят лет назад. С тех пор в космосе воевали много и расточительно… собственно, таков один из способов решать проблему перенаселения. До сих ни Российская империя, ни русский мир Внеземелья ни разу не дрались всерьез. Все прежние большие войны их миновали. Чужие ошибки и чужие потери были главным источником знаний о том, в чем заключается искусство звездной стратегии. Но теперь война с «буйными» проверяла на прочность всю военную машину Империи и всю ее дипломатию.
        «Тест» продолжался вот уже целый год, и большое военное начальство считало результаты более чем удовлетворительными. Но за год не случилось ни единого крупного сражения. Противники делали попытки перерезать коммуникации, гонялись за транспортами, бомбардировали владения друг друга с изрядной дистанции, прощупывали возможности для десанта… Налеты рейдеров оказались чуть ли не верхом активности. Впрочем, понимающие люди предсказывали, что затянувшийся дебют сменится молниеносным миттельшпилем. Генеральное сражение набухало неизбежностью.
        Аравийцы желали Весту. Русский мир желал раздавить буйных, обороняя Весту.
        Добрую половину колоссального астероида занимал российский мегаполис Даниловская гавань, а все остальное - оборонительные сооружения. Город укрепляли полстолетия. Чтобы высадить тут десант, «буйным» нужно было подавить подземные и поверхностные форты астероида. А для этого требовалось сначала изгнать эскадру, прикрывавшую Весту. Следовательно, судьбу Даниловской гавани предстояло решить поединку тяжелых артиллерийских кораблей.
        Сомов до крайности неуютно чувствовал себя на борту «Святого Андрея». В училище ему вдалбливали одну тактическую доктрину, а сейчас приходилось идти в бой в принципиально иных условиях. С 90-х годов XXI века военные теоретики вели спор о генеральных сражениях в космосе, и как строить корабли, чтобы всегда оставаться в выигрыше. Их и было-то до сих пор всего три, три великих баталии звездных эскадр… В 2095-м лунная флотилия Нью-Скотленда тонко переиграла ударные силы Латинского союза. В 2115-м произошло нечто чудовищное в поясе астероидов. Сражение между флотами Женевской федерации и Поднебесной продолжалось восемь суток условного времени, участвовало в нем больше трех сотен кораблей, и горели они, как сухая трава на ветру. Обе стороны объявили себя победившими… Наконец, в 2120-м «буйные» уничтожили сатурнианскую эскадру латино. «Великие державы» по-разному истолковали результаты этих сражений. Женевская федерация, Аравийская лига, Новый Израиль и Латинский союз приняли артиллерийскую доктрину: в решающий момент противника следует подавить мощью залпов; прочее - второстепенно. Причем сама эта идея
на практике имела две градации: женевцы и латино строили ударные корабли, - по старинному обычаю они именовались линкорами, - относительно быстроходными и комфортными для команды, в то время как у остальных военные верфи выпускали целые серии колоссальных придатков к арткомплексам… Против Весты Аравийская лига бросила тридцать линкоров из имевшихся у нее тридцати восьми. Израиль, Нью-Скотленд и Терра-2 избрали броневую доктрину. Родная Терра встала этот путь из-за того, что женевцы просто не разрешили иметь линкоры силам безопасности своей подмандатной территории. Что ж, рассудили терранские адмиралы, тогда остается броня… Но только это должна быть такая броня, которой ничего не стоит выиграть дуэль с залпом любой мощи. А что? Израильтяне и ребята с Нью-Скотленда тоже берегут своих, экономят на арткомплексах, но в деле смотрятся совсем не худо… Китайцы разработали «полифункциональную» доктрину. Они заменяли десяток линкоров одним кораблем размером с город. В Поднебесной считали: пусть будет много брони, много излучателей и ракетных установок, плюс к тому штабной центр, кубрики для целых десантных
бригад и ангар для флотилии малых кораблей поддержки. Громадные корабли-базы стали чем-то вроде плавающих островов в комическом океане… Наконец, существовал «стандарт русского мира», которым пользовалась Российская империя и консульская республика на Европе. На титанические проекты, вроде левиафанов Поднебесной, им явно не хватало средств. Взвешивая сильные стороны артиллерийской и броневой доктрин, здешние стратеги решили попробовать нечто среднее. Современный боевой корабль, он ведь, прости Господи, до странности похож на стакан водки. Больше положенного количества граммов не нальешь - через край потечет. Кто-то выбирает лимонную, кто-то перцовку, а мы, значит, попробуем коктейль… Русский «большой артиллерийский корабль» стрелял «гуще» любого броненосца с Нью-Скотленда и превосходил живучестью любой женевский линкор. Но достоинства и недостатки - всего лишь стороны одной медали…
        Сомов не доверял коктейлям. Он как-то поинтересовался у старпома, служившего на «Святом Андрее» со дня ходовых испытаний, о толщине броневых листов. Ответ его до крайности разочаровал. После броненосных крейсеров Терры он чувствовал себя здесь едва ли не голым. Одно дело рейдер: даже у самого страшного ловца рейдеров, легкого крейсера, как говорится, «калибр пожиже». Ты защищен яичной скорлупкой, но и враг твой закрыт ничуть не лучше. А здесь что? Стрелялка у противника дай Бог, а вокруг тебя брони - кот наплакал. Мелкими кошачьими слезами. Разумеется, «еврорусским» из «коренного» экипажа он ничего говорить не стал. Во-первых, дадут в торец, и будут по-своему правы: нечего перед дракой дребезжать. Во-вторых, изменить ничего нельзя; менять можно было лет десять назад, когда Главный штаб Русской Европы составлял судостроительную программу. В-третьих, он представил себе офицера со «Святого Андрея» на терранском крейсере: вот подходит он к Виктору и жалобно так говорит, мол, пушчонки слабоваты, мол, как-то некомфортно… Какого рожна ему ответить? «Шел бы ты, дубина…» Вот и нечего! Где пришлось воевать,
там и сги… тьфу ты, мать твою!.. там и намылим рожу «буйным».
        Русская Европа располагала четырьмя большими артиллерийскими кораблями и отдала для защиты Весты три из них: «Святого Андрея», «Святого Александра» и «Святого Филиппа». Собственно, Веста - территория России, но именно здесь должна была решиться судьба миттельшпиля; не стоит экономить на главном. Командор Елисей Нифонтов сделал своим флагманом «Святого Андрея».
        Российская империя сосредоточила у астероида двадцать два корабля того же класса из тридцати двух имеющихся в наличии. Имперский вице-адмирал и великий князь Сергей Иванович держал вымпел на «Константине Леонтьеве».
        Венерианские анархисты приличным флотом обзавестись не сумели. Зато они щедрой рукой отправили истребительный корпус «Черная смерть» - укрепить гарнизон Весты для отражения десанта. На случай, если все-таки придется…
        Формально нейтральная Терра-2 тайно переправила на Европу очередную сотню офицеров и специалистов.
        Русский мир выжал педаль до отказа. Но тень Женевы за спиной «буйных» могла перетянуть.
        Все-таки… тридцать против двадцати пяти.
        И на флагмане аравийцев готовился выложить «домашние заготовки» Али Хаджа, «владыка тигров», человек, сумевший пять лет назад разделать мощную эскадру латино как Бог черепаху, командовавший захватом Тефии и бомбардировкой Дионы, а еще того раньше принимавший капитуляцию Харона… Самый известный флотоводец среди всех ныне действующих. Живой раздел из учебника по тактике.
        Русская эскадра попрощалась с орбитальным рейдом у Весты. Было бы совсем неплохо принять бой с аравийцами над самой Даниловской гаванью: форты с поверхности поддержат огнем. Но сколько стали и огня придется принять самому городу! Не приведи Господь. Так что драться предстояло в открытом пространстве.
        На разводе вахты были посажены по боевому расписанию. На «Святом Андрее» в подчинении у Сомова была маленькая армия инженеров и техников. Тридцать человек. На главном инженерно-ремонтном посту у него был собственный экран внешнего обзора. Минуло три часа после выхода с рейда. Из рубки дальней разведки сообщили: противник… дальность… скорость… курс… состав - тридцать целей. Как и ожидалось. С центрального поста подали команду: «Старшим офицерам провести контроль функционирования всех систем. О готовности доложить!»
        Виктор по очереди вызвал шесть своих аварийных команд. Старшие в командах проверили ремонтные автоматы и роботов, а еще, наверное, тихонько спросили у своих младших, мол, как, мужики, нормально все? - и доложили ему: есть готовность. Последним докладывал Яковлев, и здесь, на «Святом Андрее», попавший ему под начало. Сейчас он сидел рядышком, а чуть поодаль - мобильная группа из пяти человек. Резерв, который расходуется в самом пиковом случае.
        Потом Сомов погонял на разных режимах аварийные датчики, запросил текущее состояние основных систем машинного отделения, резервной энергетики, пожарной защиты, экстренной эвакуации… и так далее и тому подобное, всего же двадцать два запроса. В самом конце вызвал узел самоуничтожение корабля, будь он неладен… в смысле, узел, а не корабль… Проверял серьезно, старался не пропустить какой-нибудь дурной гибельной мелочи, хотя в последние трое суток делал это бессчетное количество раз. Вроде, все в порядке, ничего подозрительного. Тогда и он сообщил на центральный пост:
        - Инженерно-технические системы в норме. Ремонтные системы в норме. Аварийные команды готовы.
        Теперь ему оставалось наблюдать и ждать. Его бой по-настоящему начнется после боя…
        Сражения в открытом пространстве чаще всего скоротечны. Это азы. Их знает любой флотский офицер. Эскадры расходятся на контркурсах. Корабли находятся в зоне действенного огня на протяжении нескольких десятков минут. Самый короткий огневой контакт арткораблей продлился всего две минуты. Самый длинный - сорок минут: бой велся на черепашьих скоростях над планетоидом и не на контркурсах, а при почти параллельных векторах движения. Но когда эскадры разошлись, адмиралам никто не мешает, подсчитав потери, дать приказ на разворот. И тогда опять - контркурсы. Сомов считал, что это похоже на какой-то старинный танец: партнеры кружат, кружат, не касаясь друг друга, и лишь на краткое время берутся за руки… Четверть часа - огневой контакт, час - разворот, десять минут огневой контакт - два часа разворот. И так, пока одна из сторон не решит удирать, а не разворачиваться. Или… пока не погибнет вся до единого корабля. Китайцы и женевцы во время памятного побоища в поясе астероидов столкнули группы эскадр. Так вот, самые стойкие успели сделать по девятнадцать разворотов. До Виктора доходили слухи, будто после того
боя на разбитых, но уцелевших кораблях потери измеряли сначала в сумасшедших, а уж потом - в убитых. Во время эскадренного боя в среднем тридцать процентов боезапаса расходуется мимо цели, еще двадцать процентов сбивают удачливые комендоры из службы противоракетной защиты. Если, конечно, служба поставлена, как надо… Все остальное попадает. У рейдерников статистика намного утешительнее. А тут и мишени поболе, да и калибры - тоже. Но главное, большие арткорабли, они же линкоры, они же броненосцы рассчитаны на взаимное уничтожение, и бои между ними ведутся только с одной целью: истребить противника. Не отогнать. Не повредить. Не напугать. И не блокировать. Только насмерть.
        Сергей Иванович дал команду на снижение скорости. Его логика была ясна Сомову. Так поступает тот, кто уверен в своих силах и стремится продлить первый огневой контакт подольше. Вскоре стало известно время пребывания «взявшись за руки». Двадцать пять минут, плюс-минус самая малость.
        Обе эскадры шли в строю косой плоскости. Собственно, самое распространенное изо всего, что рекомендовала тактическая теория. Этот курс училище проходило очень ускоренно. Его сократили чуть ли не в первую очередь. Командование исходило из практических соображений. Командовать флотами вчерашним выпускникам точно не придется. Если молодого офицера убьют - проблема отпала сама собой. Если не убьют, но и карьеры особой он не сделает, опять же тактика ему не нужна. На худой конец, пойдет в чины… что ж, тогда его доучат в Академии! Сомов получал от тактической теории неизъяснимое мальчишеское удовольствие. Он изучил ее в объеме, намного превосходящем изначальный, несокращенный курс. Он наизусть помнил все виды косых плоскостей, и уж конечно любимую трехлинейную схему Али Хаджи.
        Собственно, что прежде всего нужно флотоводцу в эскадренном бою? Задействовать как можно больше своих огневых средств одновременно и сократить до минимума возможность попадания по своим. Для этого лучше всего строить корабли в одной плоскости, наклоненной под углом примерно сорок пять градусов к вектору движения. Опаснее всего момент, когда две плоскости проходят друг друга насквозь, и в наступающей мешанине возникает риск поразить собственные корабли…
        Али Хаджа всегда строил плоскость из трех параллельных линий. Причем в той из них, которая должна была первой войти в огневой контакт с противником, ставились самые старые и слабые корабли. Во второй - получше. Арьергардную линию составляли новейшие линкоры с самой мощной артиллерией. Он и сейчас применил этот ход. В основе такого построения лежала здравая идея: решающие силы вступят в дело чуть позже прочих и нанесут удар по врагу, уже получившему повреждения, столкнувшись с авангардом. Когда-то именно третья линия Ходжи добила сатурнианскую эскадру латино.
        Но великий князь отчудил нечто такое, чему Сомов не мог отыскать название в тактических анналах. В плоскости русской эскадры корабли были разбросаны совершенно беспорядочно. Для чего? Сомов поставил себя на место Хаджи: какой подвох почуял бы он? Пожалуй, трудновато будет распределить цели… кое-кто вступит в бой на несколько десятков секунд позднее.
        Зуммер!
        Огневой контакт.
        Первые повреждения - в первую же минуту. Это не тот древний бой между неповоротливыми дредноутами, когда противники ловили друг друга в бесконечные артиллерийские вилки. Теперь попадают с самого начала. Четвертый арткомплекс… Носовой сантехнический узел… броневой лист, закрывающий артпогреба носовых арткомплексов - славен Господь, не пробило насквозь… один из спасательных шлюпов… Ерунда, пока одна ерунда… Но аварийные команды зашевелились, расползаясь к местам пробоин в обшивке и внутренних повреждений.
        На экране внешнего обзора появились пунктирные линии, обозначающие вектора стрельбы с обеих сторон. Вот она, домашняя заготовка Хаджи! Просто, но эффектно. Двадцать два аравийских вымпела постепенно разбирали цели по схеме один-против-одного. А остальные восемь взяли на себя три корабля Нифонтова. Видимо, Хаджа рассчитывал найти слабое звено. А про флот Русской Европы после года войны доподлинно известно: экипажи там - сборная солянка…
        Великий князь Сергей Иванович гнул свою линию. У него вся эскадра сконцентрировала огонь на трех аравийских линкорах - флагманах линий в косой плоскости Хаджи.
        1 минута огневого контакта…
        Сомов вызвал ремонтный макет, сейчас же появившийся над экраном внешнего обзора. Это три голографических копии «Святого Андрея»: целый корпус корабля, то же в разрезе сверху, то же в разрезе сбоку. Датчики фиксировали на ремонтном макете все попадания и все предполагаемые повреждения от них. Предполагаемые - потому что добрая четверть датчиков начинает нести чушь от сильного сотрясения и высоких температур. Какая действительно приключилась беда, сможет определить только аварийная команда, прибывшая на место.
        Пока довольно чисто. Хотя «достают» их каждые пять-десять секунд.
        - Один - ноль. Господин капитан-лейтенант, взгляните, - оторвал его от макета Яковлев.
        На экране внешнего обзора флагман первой линии аравийцев фонтанировал пламенем и быстро разваливался на куски. Он напоминал веселый бенгальский огонь, выпавший из детской руки…
        3 минуты…
        Так. Чуть серьезнее. Ракета «буйных» превратила одиннадцатый арткомплекс в инвалида… Две аварийных команды туда.
        Пока он разбирался с первой по-настоящему неприятной раной в теле «Святого Андрея», из строя аравийской эскадры выкатился линкор, как видно, потерявший управление. Корабль выходил из боя, скорее всего, не по воле капитана: его маневр выглядел странно.
        7 минут…
        «Святой Александр» прекратил стрельбу, и теперь лишь беспомощно подставлял борт под огонь неприятеля. Сомов плохо представлял себе, какое повреждение способно разом вывести из строя всю артиллерию. Да и некогда было задумываться о неприятностях соседей: на восьмой минуте ему с избытком хватало своих…
        Кубрик связистов и трюм под ним… кормовой лазарет… ОМП-салон… о!
        Сомов почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он машинально бросил взгляд на Яковлева. Тот был мертвенно бледен. Это применяли только для подавления фортов на планетоидах, да еще для бомбардировок, в результате которых живых оставаться не должно… Впрочем, если «Святой Андрей», а вместе с ним и три-четыре ближайших соседа, не превратились в пыль, значит, боеголовки целы. Виктор отправил в ОМП-салон аварийную команду и через минуту выслушал доклад: мол, все нормально господин капитан-лейтенант, будем жить.
        - Будем жить, мичман…
        И он опять погрузился в жутковатое таяние ремонтного макета и суету аварийных команд.
        На несколько мгновений мозг старшего корабельного инженера посетила странная мысль: как будто все происходящее в открытом пространстве - миф, игра, иллюзия, и нет никакой реальности в том, что отражается на экране внешнего обзора. Реальность только здесь, на борту бронированной скорлупки, где металл, ворвавшийся извне, корежит другой металл, увечит и губит людей. А люди упрямо стараются делать свое дело, подавляя ужас, надеясь на победу.
        Посетила и сгинула…
        - Есть, командир! Есть! Смотри! Обана! - и тут вечно корректный, образцовый Яковлев, добавил фразу, которую его начальник слышал последний раз семь лет назад на верфи: рабочие после получаса усилий по установке вакуумного насоса, обнаружили, что насос не той марки, и выразили крайнее удивление. Капитан-лейтенант оторвался от ремонтного макета и взглянул на экран внешнего обзора. Да, на это стоило посмотреть! Две эскадры слились в тесном объятии, проходя друг друга насквозь. Флагманский линкор второй линии «буйных» превратился в колоссальный факел. Не было видно ни бронированной плоскости, ни надстроек, ни антенн - один сплошной сгусток пламени. В вакууме огонь совсем не похож на своего неторопливого родича, обитающего на открытом воздухе: он подобен эпилептику, судорожно разбрасывающему конечности; сколько отпущено ему жизни, столько он агонизирует… Пылает, пока на корабле есть чему пылать, пока космос на задушит его ярость. Иногда судовой реактор, поврежденный прямым попаданием, не взрывается, но температура внутри корабля поднимается столь высоко, что горит все, чуть ли не броня. Так и вышло…
        Сомов уже оторвал было взгляд от экрана, как на нем одновременно расплылись две огненные кляксы. Взрыв линкора необыкновенно красив. Увидев такое, люди рефлекторно отмечают про себя: да, очень красиво, ни с чем не сравнимо. И лишь потом вспоминают про шесть сотен семей, которые получат похоронки…
        «Святой Филипп» и флагман Али Ходжи превратились в часть космоса.
        13 минут…
        В момент сквозного прохождения Сомов был очень занят. Непрерывно поступали данных о новых повреждениях. Их список пополнялся теперь ежесекундно. Ремонтный макет покрылся маленькими раковинками: тут и там взрывы ракет и удары излучателей вырывали куски из плоти «Святого Андрея».
        Второй шлюпочный ангар… кормовой трюм… просто кусок брони без внутренних повреждений… еще раз одиннадцатый арткомплекс, и там сейчас мало что уцелело… рубка дальней разведки… второй батарейный марш… еще раз кормовой трюм… центральный пост…
        - А! - вскрикнул Яковлев и засобирался спасать командора, пребывавшего как раз там.
        - Стоять!
        Сомов прервал его приготовления и связался с центральным постом. Молчание. Датчики показывают, что маршевые шлюзы изолировали отсек. Но старший корабельный инженер поберег мобильную группу: бой еще не закончен.
        14 минут. Эскадры «расцепились».
        На экране внешнего обзора траектории стрельбы русских кораблей утратили концентрацию и распределились между десятком аравийских линкоров.
        - Господин капитан-лейтенант… люди гибнут…
        - Молчать.
        Еще раз второй батарейный марш… машинное отделение… топливный трюм… седьмой арткомплекс…
        Сомов опять вызвал центральный пост. Молчание. Кажется, «Святой Андрей» превратился в летающий гроб. По-видимому, сейчас им не управлял никто. И вот еще: топливный трюм это плохо, очень плохо. Датчики показывали во всех соседних помещениях температуру, при которой люди не живут…
        Виктор отправил туда все, что у него оставалось, кроме мобильной группы.
        - Четвертый… - вяло откомментировал Яковлев.
        И точно, экран внешнего обзора демонстрировал роскошную огненную клумбу посреди боевого порядка «буйных».
        Маршевые шлюзы отрезали от окружающего мира седьмой арткомплекс. Он и так был поврежден, а тут до него добралось щупальце пожара из топливного трюма.
        21 минута…
        С аварийного пульта в резервной рубке управления вышел на связь капитан «Святого Андрея»:
        - Капитан-лейтенант Сомов! Капитан-лейтенант Сомов! Вы слышите меня?
        - Слышу отлично.
        - Центральный пост разбит прямым попаданием. Приказываю немедленно заняться ремонтом и эвакуацией тех, кто остался в живых. Там командор Нифонтов со штабом… Примите все возможные меры!
        - Так точно.
        Возможно, там действительно кто-то уцелел. Возможно даже, если этих уцелевших не вытащить прямо сейчас, они умрут. Послать туда некого, кроме мобильной группы. Но между седьмым и двенадцатым кормовыми отсеками плескалось море огня. И оно триумфально запускало метастазы в соседние помещения, медленно пожирая корабль. В трех маршах от него аварийная команда латала дыру в машинном отделении: ракета «буйных» едва не умертвила «Святой Андрей». Если не остановить пожар, через четверть часа придется давать команду на всеобщую эвакуацию. Или, может быть, раньше. И дай Бог им всем после этого добежать до шлюпов и вовремя втопить пусковые клавиши… Сомов оценил положение дел в полминуты и решился:
        - Яковлев! Давай-ка, мужик, сюда… - Он показал на ремонтном макете место между седьмым арткомплексом и машинным отделением. Хотел было добавить, что мобильной группе обязательно надо справиться, иначе кораблю хана. Но это все дурные эмоции, а потому старший корабельный инженер сказал совсем другое. - Резервов у меня больше нет. Если понадобится поддержка, свяжись, и я сам к вам приду.
        - Не беспокойтесь, господин-капитан лейтенант…
        Мобильная группа в ремонтных скафандрах понеслась по задымленным маршам.
        24 минуты…
        На разбитый корпус «Святого Андрея» продолжали обрушиваться удары. Кормовой кубрик нижних чинов… главный марш грузовой палубы… десятый арткомплекс… броневой лист над медицинским отсеком… Но искалеченный корабль все еще огрызался.
        На пост зашел из коридора человек в мичманской форме, с лицом настолько белым, как будто на него наложили чудовищный слой грима… В правой руке он держал кисть левой - оторванную и кровоточащую. Он не кричал, не выл, не плакал. Он просто разглядывал обрубок. Удивленно и с обидой. Попытался приставить кисть к культе… Виктор не знал его: большой арткорабль - не рейдер, со всеми не перезнакомишься.
        25 минут…
        Кончено.
        Эскадры разошлись на дистанцию, при которой артиллерийская дуэль неэффективна.
        Раненый мичман рухнул у Сомова за спиной, поскользнувшись на собственной крови.
        Сомова вновь вызвал капитан:
        - …Доложите обстановку. Что делается на центральном посту?
        Виктор бросил взгляд на список повреждений и кратко перечислил самое главное. Пока докладывал, ввел вызов одной из аварийных команд, работавших на одиннадцатом арткомплексе и перебросил ее к центральному посту. Вновь стрелять придется не раньше, чем через сорок минут. Комендоры подождут.
        - Великий князь выясняет состояние кораблей. Он дал приказ на разворот… Виктор Максимович, скажите честно, насколько иы сейчас боеспособны? Дотянем ли до драки? Меня сейчас интересует не столько ваш доклад, сколько ваше мнение.
        Сомов помедлил с ответом, прикидывая так и этак. Сложно оценить боеготовность лохани, побывавшей под прессом…
        - Если в течение четверти часа не разлетимся в щепы, то… минуты две-три боя должны выдержать.
        - Имеете в виду пожар в кормовых отсеках? - надо отдать капитану должное, голос у старичка ничуть не дрожал и никоим образом не выдавал испуг.
        - Так точно.
        - Насколько велика опасность?
        - Пятьдесят на пятьдесят.
        - Чем я могу вам помочь?
        - Всех, без кого можно обойтись, посадите, по возможности, в шлюпы. Так будет спокойнее и мне, и вам.
        Прозвучало почти как приказ. Нижестоящего вышестоящему. Но капитан не обратил на это ни малейшего внимания.
        - Хорошо. Действуйте. Постоянно держите связь со мной. Если понадобится что-нибудь еще, немедленно сообщайте.
        - Так точно.
        Сомов вызвал медика и склонился над искалеченным мичманом. Тот был без сознания. Наверное, до смерти ему не хватало полшага: жизнь быстро выходила из него вместе с кровью. Виктор наложил ему жгут чуть выше локтя.
        Через пять минут Яковлев рапортовал ему: еще один марш потерян. Там, где они сейчас находятся, без скафандра не проживешь и полминуты. В целом, шансы есть, хотя и немного.
        - Что у тебя с голосом?
        - Ерунда, господин капитан-лейтенант… Ерунда… времени нет, простите…
        - Держи связь!
        - Через пять ми…
        Обрыв связь. Сомов попытался по чипу вызвать группу. Ничего.
        Аварийные команды одна за другой присылали доклады: залатали шлюпочный ангар… рубку дальней разведки привели в порядок… ОМП-салон - никакой угрозы… центральный пост… На центральном посту - хуже некуда. Из маршевого шлюза вытащили полузадохшегося адмиральского адъютанта и одного из нижних чинов. Остальные мертвы с гарантией, хотя разобраться в каше из плоти, металла и пластикона, а потом доподлинно отличить, кому какой кусок мяса принадлежит, можно будет очень нескоро. Старший корабельный инженер сообщил капитану о гибели Нифонтова. Тот задал один-единственный вопрос:
        - Как пожар?
        - Делаем все возможное. В дальнейшем связь - с переносного пульта. Я иду туда…
        - Удачи, Виктор Максимович. На всякий случай сообщаю: эскадра разворачивается, «Святой Андрей» пока остается в строю. Второй огневой контакт ожидается через час или около того. Если только нам не придется покинуть борт.
        Сомов настроил переносной пульт и одел скафандр. Пока добирался до кормовых отсеков, снял аварийные команды отовсюду, где только можно было их снять, и бросил на борьбу с пожаром. Путь его был долог и извилист: то и дело дорогу преграждали запертые шлюзовые ворота, обозначая «мертвые зоны» в теле корабля. Старший корабельный инженер очень боялся опоздать, - если он окажется у машинного отделения позже огня и не успеет передать капитану словечко «бегите!», то выживут лишь редкие счастливчики…
        Наконец, дошел. Впоследствии он вырезал из своей памяти примерно полчаса по прибытии на место. Помнил только факты: огню оставался всего один марш до реактора. Сомов потерял одного инженера и одного техника из мобильной группы. Яковлев заживо сгорел еще раньше, - скафандр не выдержал температуры. По идее, они там, все вместе, должны были не столько тушить пламя, сколько отрезать ему пути для дальнейшего наступления на корабельную плоть. И они, наверное, размонтировали переборки, резали кабели, отдирали фрагменты горючих материалов, вырубали вентиляцию… И еще, кажется, им пришлось спалить взбесившийся ремонтный автомат… прочие автоматы давно валялись бесформенными грудами, а этот работал дольше всех, и только в самом конце рехнулся от раскаленного дыхания пожара… И, быть может, он бил какого-то техника, попытавшегося удрать… Но у Сомова в голове остался лишь сухой протокол их драки за тот последний марш: сколько людей потеряно, сколько техники, кто участвовал, и главное, сам факт - остановили они все-таки огонь.
        Когда Виктор проверил все возможные бреши, куда еще мог бы ткнуться огненный зверь, и убедился: нет, не пройдет, негде ему пройти, до мельчайшего кусочка выжрет все ему прежде отданное и издохнет в вакууме… - так вот, лишь тогда старший корабельный инженер доложил капитану, мол, пришло время выводить людей из шлюпов. И капитан ему ответил, мол, отлично, Виктор Максимович, откупориваю вас… - Не понял? - Виктор Максимович, чего тут не понять, шлюзовые ворота за вами давно закрылись, электроника сочла вашу зону «мертвой». А теперь открыть можно только вручную, резаками, механизм управления воротами спекся… - Мы, значит, вроде живых мертвецов? - Эмоции, Виктор Максимович. А вообще-то я вам очень благодарен. Если живы будем после второго огневого контакта с противником, сочтемся…
        «Откупорили» быстро. Он успел дойти до главного инженерно-ремонтного поста. Лужа крови. Тело, наверное, унесли медики…
        Подчиняясь еще не выветрившемуся страху, Виктор не стал снимать скафандр. Так. Результаты усилий аварийных команд… в целом удовлетворительны. «Святой Андрей» сохранил кое-кто от своей артиллерийской мощи и мог еще выдержать десяток-другой попаданий. Капитан-лейтенант вызвал на связь остатки своей армии. Уцелела половина людей и не больше трети автоматов. Он постарался оптимально распределить их по самым уязвимым точкам на корабле. Старший техник, лейтенант, теща пускай помнит его длинную фамилию, завизжал:
        - Да что за идиотство! Мы же погибнем! Мы не боеспособны! Доложите капитану, надо выходить из боя! Мы все погибнем! Неужели этого никто не понимает! Нам конец! Конец! Конец! Идиоты!
        Сомов призвал себе на помощь образ вечно корректного Вяликова. Подержал его перед мысленным взором. А потом не выдержал и гаркнул:
        - Не ссы, придурок!
        Старший техник моментально заткнулся. Рожа у него была расцвечена совершенно невообразимо. Ни раньше, ни после того, Сомов не видел, чтобы человеческое лицо пошло пятнами в шахматном порядке… Дурь какую-то на корабль пронес? Впрочем, с этим потом разберемся… Самым спокойным изо всех спокойных голосов Сомов сказал ему:
        - Положитесь на Бога и займитесь делом. Вперед!
        Буквально через минуту зазуммерил сигнал: «огневой контакт». Виктор повернул голову к экрану внешнего обзора и поразился. Ничего более удивительного он не видел за всю войну. Русская эскадра вновь построилась косой плоскостью; на изрядной дистанции от нее держался отряд из «Святого Александра», «Святого Андрея» и еще двух кораблей, по все видимости, получивших столь же серьезные повреждения. Они представляли собой нечто вроде последнего резерва. Остальным двадцати вымпелам противостояли всего три линкора «буйных».
        Все они были уничтожены без особых хлопот между пятой и десятой минутами огневого контакта.
        Пройдет много лет, война с Аравийской лигой останется в далеком прошлом, и лишь тогда Виктор узнает из мемуаров одного новоарабского офицера о сути происшедшего.
        Во время первого огневого контакта погибли все три адмирала «буйных». Завершилась биография четырех новоарабских линкоров. Еще два были изуродованы до состояния полной небоеспособности. Но у эскадры Аравийской лиги оставалось двадцать четыре вымпела, способных драться, и если бы нашелся новый «владыка тигров», еще неизвестно, чем кончилось бы сражение за Весту… Тигров отыскалось немало, но владыка среди них не проявился. Капитаны спорили между собой, спорили, спорили… шестнадцать вымпелов отказались идти на разворот. Из оставшегося десятка еще семь покинули строй на курсе сближения с русской эскадрой. Не выдержали нервы. Тогда капитан одного из трех последних линкоров обратился к экипажам с речью: «Аллах велик! Кто может победить его? И он с нами. Братья, ждите, Аллах покажет свою силу: три волка разгонят отару овец… Если мало верите и не надеетесь на чудо, умрите, как подсказывает долг каждому правоверному». Выгрузив на шлюпы всех тех, кто убоялся грядущей битвы, смертники атаковали «неверных». Те, разумеется, разнесли их в щепы.
        Война отчетливо выделяет из общей массы отчаянных трусов и отчаянных же смельчаков. Но решает дело не количество первых и вторых, а общая масса, оставшаяся за вычетом обеих групп и честно выполняющая свою работу в постоянной борьбе со страхом. Русская масса оказалась достаточно прочной, чтобы переломать хребты аравийским тиграм…
        Тот давний бой понемногу размылся в памяти Сомова, но одна вещь засела в ней навсегда. Сколько тогда погибло людей… Яковлев и Нифонтов, молодой офицер и старый алмирал, оба кончили жизнь непередаваемо жутко. А тот мичман, потерявший руку, выжил. Слава Богу, повезло ему, выжил, с того света его вытащили. Нарастили ему биопротез, и через год Виктор, встретившись с ним, не сразу поверил своим глаза: рука и рука. Как собственная, от рождения данная, пальцы хватают, как надо, кожа, - так ему было сказано, - чувствует, как надо. От настоящей не отличить. Только дрожит слегка. Самую малость. Врачи говорят, мол, не должна дрожать. По технологии - не должна. А она, сволочь, дрожит против всех технологий, выпил ты, или не выпил, один хрен - дрожит… Потом Сомову неделю снилась чертова дрожащая рука.
        Глава 8
        О бабах
        30 мая 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 год.
        - …Я сегодня пришел, чтобы хвастаться… - и двойник улыбнулся. Виновато и триумфально.
        «Когда он последний раз спал?» - с благоговейным ужасом подумал Сомов.
        Виктор выглядел омерзительно. Под глазами - два базальтовых круга, в глазах - меленькая красная сеточка, щеки ввалились, даже заготовки для будущих морщин стали как будто глубже…
        - Я, брат, совершал геройские дела и нестерпимо желаю похвастаться. Там, у меня, сейчас - некому. Извини, брат, все достанется тебе. Ты не против? Очень хочется, чтобы ты был не против…
        - Я не против… - пролепетал Сомов.
        И «близнец» принялся рассказывать о недавнем космическом побоище, где они с товарищами «наказали» каких-то аравийцев. Сколь трудно это было и сколь ужасно. Сколь дорого стоило, и сколь необходимо было - заплатить… В голове у Дмитрия быстро перемешались святые андреи, главные калибры, взрывы, пожары и косые плоскости. И еще ремонты. Чудовищные ремонты, совершенно не оставляющие времени на сон. Счесть все оптом, и выйдет один непередаваемый ужас. Кошмар полночный. Разве может возвысить смертоубийство? Но, как ни странно, он почувствовал невольное уважение к двойнику, словно тот поднялся на более высокую ступеньку - невидимую, но вполне ощутимую.
        Когда тот прервал похвальбу, Дмитрий спросил:
        - Ты собирался говорить о себе. А выходит у тебя, Витя, все время не «я», а «мы». У вас там такой коллективизм?
        - Нет. Но многие люди были рядом со мной, выполняли мои поручения, и делали это так, что я бывал потом приятно удивлен.
        - До конца не понимаю. Ты ведь не обязан о них говорить. Или в твоем мире какие-то особенные отношения между людьми?
        - Особенные? - «близнец» задумался ненадолго, - Да, я один раз почувствовал нечто особенное. Я понимаю суть братства.
        Сомов вздрогнул. Звучит как пение наточенного лезвия у самого уха. Смертоносно и кощунственно. Суть братства… Знал бы уважаемый.
        - Братство?
        - Трудно, брат, такие вещи передать на словах. Это же все внутри. Ну вот, смотри. Например, года два назад я был на страстной неделе в соборе святого Александра Невского. Его, Дима, вся Терра обожает. Та-ак. Рожа у тебя сейчас очень характерная.
        - Что?
        - Да ничего. Написано на ней буквами в рост человека: знать не знаю страстную неделю, знать не знаю Александра Невского, но не стану перебивать парня. Я прав?
        - В общем… отчасти… да.
        - На страстную неделю в храмах собирается больше всего народу. Как тебе объяснить… Общее у всех переживание: две тыщи с лишком лет назад он учил, страдал у умер, а потом воскрес. Все как раз падает на одну неделю. Ты представь себе: в одной неделе уложена суть всего мира, и надо только вчувствоваться в нее как следует… - двойник прервался, бросил взгляд на Сомова и поморщился:
        - Вижу я. Вижу. Не в коня корм. Одним словом, очень важная неделя, очень важный, стало быть, четверг, и очень хорошее место. Народу в собор набилось великое множество, как маринованных грибов в банке… И там есть такой момент с службе… в богослужении… все должны петь «Верую»…
        - Мантра?
        - Символ веры. Ну, наподобие молитвы. Притом, длинной такой молитвы. Так вот, многие, конечно, помнят ее от начала до конца, слово в слово. Так и нужно. Я, например, помню. Но не все ее знают в точности. Кто-то забыл немножко, кто-то забыл добрую половину, а у кого-то слова начисто из головы повылетали… Бывает. Петь, опять же говорю, следует всем, а не одному только церковному хору. Приходят эти несколько минут… Не знаю, поверишь ты, или нет, но я не видел ни одного закрытого рта. Все, кто был там, захотели участвовать хотя бы словом, хотя бы одним звуком. Вышло, как будто мы - основание у очень большой колонны, а сама колонна - мелодия нашего пения, и она стремится в самое небо, через свод, через купол, через облака… Тогда я ощутил всех нас, там собравшихся, одним целым. Больно было потом выходить из храма, и расставаться с остальными. Вот тебе настоящее братство.
        Дмитрий молчал, потрясенный. «В сущности, что это? Заскорузлое агрессивное христианство. Нелепое варварство. Энергетическая слепота. Отстойник массовых фобий. Величайший тормоз прогресса. Манипулирование инстинктами толпы. Отрицание вселенского универсализма. Феодальный архаизм. Религия нищих и злых людей…» Его образование и воспитание предполагало необычайную длину информационной ленты, составленной в этом духе. И сейчас он подал своему мозгу команду на полный ее просмотр. Но даже из-под такой ковровой бомбардировки маленькими злобными язычками пламени пробивалась зависть; Дмитрию стоило чудовищных усилий не осознавать ее…
        А Виктор в это время молол какую-то чепуху о сказочном корабле, корабле-мечте, невиданном корабле. Вот, лишь по чудовищному капризу судьбы он сам не участвовал в строительстве… Или это от Бога ему досталось за грехи? Ну, может и так, тогда хорошо бы знать, где он так крупно опростоволосился перед небесным судьей. Но до чего же досадно! Один-единственный корабль с актиниевым двигателем стоит, по его мнению, трех выигранных сражений… За своих, конечно, радостно: такое великое дело сделали! - Виктор совершенно не замечал, что собеседник его впал в ступор.
        Какой-то у него там актиниевый двигатель… Что за чушь!
        - Да! Да-да. Точно.
        Виктор продолжал рассуждать в том же духе. Мол, радостью-радостью, но надо бы ждать большой заварухи. Мол, Женева захочет наложить лапу… и тому подобное.
        Естественно, все им произнесенное пропускалось мимо ушей. Сначала Сомов боролся с завистью, не называя ее истинного имени. Впрочем, без особого успеха. Потом он попробовал отстраниться от ситуации. Да, видимо задета какая-то точка высокой психологической уязвимости. Или энергетической. Или даже астральной. Обнажен некий комплекс, избегший внимания психоаналитиков… Да. Нечто в этом роде. Определенно. Однако стоит ли уничтожать болезненный всплеск эмоций? Возможно, необычный опыт правильнее было бы пережить путем погружения в него и присоединения к базовым конструкциям личности? Легче Сомову от этой идеи не стало. Тогда он попробовал пойти от противного. Раз один нарыв вскрылся, не попробовать ли поработать и с другим? Возможно, одна болевая точка нейтрализует другую. Во всяком случае, у их беседы появится дополнительная ценность. Итак, что у нас болит? Видит Разум, прежде всего Мэри Пряхина. Да и все они вместе с ней.
        От очередного посещения Обожаемой осталось у Дмитрия непривычное двойное послевкусие: если пробовать его напрямую, то горькое, но если прикасаться к нему со скользящей извращенной нежностью, то сладкое. Поделится им с Падмой, когда тот явится, или с двойником? Именно они вели с ним самые откровенные разговоры в жизни, они вызывали трепетное желание стать объектом допроса. Падма ткал узелки на самой изнанке его биографии, а Виктор носился сумасшедшим светлячком на головой… Ни с родителями, ни с Пряхиной Сомов не мог, да и не стремился открываться по-настоящему; и Падму, и Виктора он боялся до дрожи; но именно им хотел бы доверить свои маленькие тайны. Хотел и не решался…
        Но горечь, пожалуй, стилистически соответствовала их фантастическим беседам с «близнецом». Ее можно было предъявить… как-нибудь вскользь.
        - Витя… Не поговорить ли нам сегодня о женщинах? Как там… у вас… с ними?
        - Обычно, - усмехнулся двойник, - они есть.
        - Есть! Ты говоришь - есть! Конечно, есть. Но проблемы, происходящие от их власти, тоже, наверное, присутствуют?
        - Власти? Проблемы?
        По лицу было видно: у «близнеца» не осталось сил даже как следует задуматься на вопросом. Он проскочил над ним, подобно водомерке, носящейся по водной плоскости над рыбами и водорослями. Сомов на минуту задумался.
        - Что же, если ты не против, я расскажу… Обозначу существующие неприятности.
        - Ладно, слушаю тебя, брат.
        - С чего бы начать… Витя, давай начнем с главного. У кого власть? У женщин. В выборных органах их большинство. Если не лжет статистика, то более семидесяти процентов на уровне риджн’ов и семьдесят пять на уровне всей Федерации. Еще пять-семь процентов приходится на существ, которых иногда сложно назвать… которые не очень похожи… - по традиции даже самый простецкий и безобидный разговор с двойником выкинул опасное коленце, - ээ… официально их зовут гандикаперы… одним словом, их тело не идентично человеческому и порой не несет признаков пола…
        - Клоны? У вас вроде бы запрещено… Мутанты?
        - Всего понемножку… гандикаперы их принято называть. Называй их так. Я мог бы поподробнее остановиться на них потом. А сейчас продолжу тему ээ…
        - Баб.
        - Собственно, да. Так вот, сам видишь, как мало места оставлено мужчинам для участия в законодательной власти. В администрации нас чуть больше, но общее преобладание опять-таки не за нами. А суды! Вот уже сорок лет как судьями и прокурорами могут быть только женщины. За мужчинами остался незначительный сектор адвокатуры, но и там их теснят. Почти все высшие офицеры силовых органов и а том числе гражданской милиции - женщины. Женщины быстрее продвигаются по службе в любом ведомстве. У женщин больше премиальных, которые выплачиваются сверх жалования, но по размеру нередко его перекрывают. Они располагают четырьмя дополнительными днями отдыха каждый месяц… В искусстве творец-мужчина вызывает недоверие и плохо скрываемые насмешки. «Как все это неуклюже, поспешно и по-мужски нелепо…» В конце концов, есть и чисто психологическая сторона дела. Видишь ли, они просто-напросто подавляют нас. Эта вечная самоуверенность, этот комплекс превосходства, эта показная неуязвимость, это неумеренная жажда властвовать! Порой с одной-то женщиной невероятно трудно ужиться… а когда все они вокруг тебя - подобие высших
существ, каких-нибудь перворожденных, становится очень некомфортно. Прости, даже в чисто интимных вопросах… время от времени… Впрочем, я не должен так говорить. По большому счету, это не только неправильно, но и безответственно… Но… мне не с кем больше про… про…
        - Опять же баб.
        - Нда-да… Сущность проблемы относится скорее к философии, чем к социологии… Вот уже полтора столетия… или даже больше… две разных цивилизации пытаются как-то ужиться: мужская и женская. Не знаю, как было до того, но на протяжении этих полутора веков велась настоящая война, в которой мужчины отвечали одним ударом на десяток женских. И мы проиграли. Мы проиграли, Витя, как ни печально. Мы - под, они - над. Они… какая-то более молодая… и энергичная что ли… раса. Мы старше, печальнее и опустошеннее. Мы даже не уверены в собственной необходимости. Они видят смысл жизни… - в самой жизни. А мы не видим никакого смысла… Вообще никакого. Конечно же, постоянное совершенствование нашего общества, которое при наших отдаленных потомках приведет к…
        - Пропусти.
        - Но мы обязаны так думать. Любой ответственный человек, вне зависимости от половой принадлежности…
        - Пропусти.
        - Как скажешь. В целом, они, женщины, непреодолимо сильно отличаются от нас. Они, если, здраво рассуждать, чужие. И как чужие не могут не относиться к нам враждебно. Пока еще они не прочь использовать нас. Но когда-нибудь это желание в них угаснет. Возможно, лет через двадцать или тридцать женщины подсчитают все издержки, связанные с нашим существованием и примут совершенно законное и юридически обоснованное решение об ампутации такого атавизма, как мы. Технически не столь уж трудно выполнить такую операцию. Отсечь ненужное. Лишнее. Избавиться от хлопот, досаждавших целую вечность.
        - Что ж вы себя так мало любите? И совсем не уважаете?
        - За что нас уважать, Витя? Мы побежденные. Мы самые настоящие классические побежденные. И все поголовно испытываем ненависть к победителям пополам с презрением к самим себе, нашим неудачникам-предкам и нашим обреченным потомкам. Мы желаем иметь наследников-мальчиков, но… испытываем облегчение, когда рождаются на свет девочки. Им будет легче на этом свете… За что нас любить? Если бы в нас была сила, мы любили бы себя. Но как быть сильным, когда подняться могут только слабые?
        Тут неожиданно сработал предохранительный клапан, защищающий Сомова от опасных словоизвержений. Сработал с необыкновенным опозданием. Как обычно. «Близнец» неизъяснимо легко приводил все отлаженные механизмы психологической защиты Дмитрия в состояние полной дезорганизации. Заставлял злиться, спорить, проявлять неуместное любопытство и столь же неуместную доверительность… На сегодня Дмитрий успел наболтать столько, что любому психоаналитику материала хватило бы для самых радикальных выводов. Лучше не думать об этом. Лучше даже не задумываться. Квалифицированная половая ксенофобия. Ни один горожанин с таким долго не живет…
        Привычный страх ледяным пальцем прошелся по внутренностям. Нет. Поздно. Останавливаться следовало намного раньше. Теперь либо все кончено, либо… он как-нибудь проскочит. Не заметят. Не отфиксируют. Ведь не могут же они фиксировать абсолютно все. Определенно, не могут. Должны оставаться хоть какие-то щелочки. Невозможно просмотреть и прослушать все источники информации за все время. А тут всего-навсего жилая кубатура транспортника средней руки… правда, члена Братства, но, скорее, какого-то жалкого недочлена…
        Дмитрий, наконец взял себя в руки. Неоспоримый факт: вычеркнуть все сказанное не представляется возможным; следовательно, надо довести беседу до конца. Иначе в ней не останется ни грана пользы.
        - Я рассказал все как есть… лучше ли у вас? Надеюсь, в твоем мире у мужской цивилизации большая жизненная территория?
        Двойник вместо ответа хмыкнул, пожал плечами, усталым движением пригладил волосы. Глаза его выражали неуютное удивление.
        - Витя, боюсь показаться назойливым или даже глуповатым, но мне не верится, что у вас этот вопрос не стоит. Если возможно, если я не прикасаюсь к твоим эмоциональным резонаторам, просто ответь: кто у вас наверху?
        - Не знаю, Дима. Удивляюсь я твоим словам. Какая-то мешанина. Не разбери-пойми. Как мы живем? Да мы живем совершенно обыкновенно. Просто живем рядом. Женщины с нами рядом, мы с женщинами. Кто у нас наверху? Да никто, наверное. В семье - понятно, чья возьмет, тот и сверху. Но такая круговерть, она в виде исключения. Говорить-то противно. У нас не любят двух вещей: нестойких семей, а еще когда муж и жена за власть между собой дерутся. Я вообще-то монархист. То есть, всему должен быть один хозяин, а не свора вороватых козлов в огороде… Но по семейным делам я республиканец. Пускай вдвоем разбираются. И мы с Катенькой моей тоже вроде бы в республике живем… Она по одним делам за старшего, я по другим… На Терре вообще не принято со звоном и гамом разбираться кто выше, - на таких дел мастеров косо смотрят. Не знаю, как тебе еще объяснить, все какая-то ерунда получается… Ты чушь плетешь, и я, видишь, от тебя заразился… В общем, как-то вопрос не стоит… просто живем. Как-то и так все хорошо…
        - А, допустим в других местах… странах… не знаю, как сказать… в твоем «русском мире», до сих верю в него лишь наполовину… извини…
        - Да что там! Я сам в твою пошлую Федерацию едва-едва поверил… В других государствах? Дай подумать… - Виктор погрузился в молчание и закрыл глаза. Дмитрий не знал, до какой степени болели у «близнеца» веки, до какой степени отяжелела его голова, до какой степени виски требуют подушки… Он лишь видел: Вите приходится удерживать себя на грани сна настоящим остервенением воли. И не желал прерывать беседу: раз двойник явился, пусть говорит, пусть рассказывает свои сказки… или не сказки? не могут они быть не-сказками… Иначе разум его ведает, зачем он здесь, этот двойник!
        Сомов кашлянул. До крайности вежливо, но изготовившись оную вежливость повторить еще разок - погромче.
        - Я просто думаю, Дима…
        «Близнец» медленно отворил очи.
        - Как бы тебе, брат, сказать, везде по-разному. В Империи - наподобие нашего, там даже была государыня императрица Екатерина III… В прошлом веке лет десять процарствовала. На Европе народ через одного военный, у мужиков, если прикинуть, имеется перевес… А на Венере мужиков меньше: они там быстрее от дури курвятся напрочь. Так что, вроде, бабы больше порядком заправляют. Но только это все - гадать попусту. Ни на Земле, ни на Европе, ни на Венере никто разбираться не приучен, какому полу больше фарта в жизни. Делом люди занимаются. Некогда им.
        - Да у вас там настоящая земля обетованная… - сказал и осекся. Испугался. Испугался отсутствию испуга. Ему нельзя совсем отучиваться от страха. И неважно, сколько именно он уже наболтал сегодня. Нельзя убивать свой страх; это все равно, что убивать инстинкт самосохранения. Нельзя! Кончится каким-нибудь взломом мозга или жизнью на природе, в сельской местности… И произойдет все на пустом месте, в результате какой-нибудь нелепой осечки.
        - У нас там нормальная жизнь.
        Сомов обрел в странной беседе с Виктором острый и волнующий привкус опасности. Тот их единственный выход в иную Россию припахивал смертельным риском, но и завораживал. Забраться очень высоко и посмотреть на свой мир, такой привычный и даже почти уютный… оттуда. Голова кружится.
        Но что он мог противопоставить жизни своего двойника? Мэри Пряхину? Положительно, Мэри Пряхина заслуживала внимания… Однако выложить эту карту против страстного четверга в соборе Александра Невского, или, скажем, против битвы с эскадрой Аравийской лиги - все равно что побить туз десяткой… Сколько не пытайся, а выйдет одна нелепость. Обожаемая очень устраивала Дмитрия, но она все же не дама, а именно десятка; впрочем, в подобной игре и дама была бы слабовата. Так он считал. А был ли в его жизни хоть один «туз»? Да. Пожалуй, да. Да и не «туз» даже, а целый «джокер». И он точно помнит дату: 30-го мая 2123 года. Ровно два года назад. Совпадение его до некоторой степени заворожило… Но рассказать о том дне Виктору? А как он отреагирует? Может быть, накричит на него? Или ударит? Ведь есть в случившемся нечто, заслуживающее и окрика, и удара… Он никогда не стремился открыть этот колодец в памяти своей и присмотреться к тускло колышущейся тьме как следует. То ли не мог разобраться, поскольку не хотел, то ли не хотел, поскольку не мог.
        Допустим, он все-таки расскажет. Чисто теоретически - допустим. Но тогда, точно так же - чисто теоретически - появится шанс увидеть на дне колодца мальчика, одетого в старческие мощи… Он не находил способа связать Виктора и Падму. Эти двое просто не умещались на территории одного мозга. У них не получалось посещать его мысли одновременно; один обязательно подавлял другого. И когда приходила очередь Падмы - властвовать, то куратор умело нагонял страху. Конечно, он узнает, обязательно узнает, найдет какой-нибудь фантастический способ узнать. Ведь у них на службе должна быть такая техника! Возможно, им удается следить за всеми одновременно! И «Братству» ничего не стоит разоблачить предателя! Но когда Виктор сменял Падму, выходило: нет, ничего страшного. Да стоит ли пугать самого себя до колик? В итоге он принял твердое решение молчать. Точно так же, как и о Мэри. Но все рассказал, конечно…
        Глава 9
        Ветеран у последней черты
        30 мая 2123 года.
        Московский риджн, Зарайский дистрикт.
        Дмитрий Сомов, 30 лет, и Павел Мэйнард, по идентификационной карточке 74 года.
        Тепло. Внизу, на нулевом ярусе улицы-долины, пролегшей между монолитными массивами высоток, укрытой сверху простынями надземных скоростных шоссе, перевитой разноцветными лентами коммуникаций, стоят вечные сумерки. Солнце едва-едва пробивается сюда. Попахивает мегаполисом: чуть-чуть горелого пластика, немного дорожной пыли, разогретый литоморф и сырость… сырости много. Сыро здесь бывает даже в августе. Кроме того, тут, на нулевом ярусе, у Сомова всегда покалывало над переносицей. Едва заметно, но все-таки ощутимо. Редер из соседнего управления как-то раз объяснил ему: энергетический перепад; чип, в конце концов, железка, и честно реагирует на все, что способно заставить железку поволноваться…
        Он прошелся пешком до станции монорельса «Южная-VIII». Полчаса ходу. Заодно можно будет отчитаться по статье «занятия спортом» получасом джаггинга. Обязательная норма двух дней. То есть, завтра он не обязан делать зарядку.
        Монорельс сохранил прежнее свое название со времен сорокалетней давности. Под пассажирским составом, разумеется, нет ничего, напоминающего архаичные рельсы. Абсолютно гладкая двенадцатиметровая в ширину металлическая река носит поезда на «магнитной подушке». Расстояние между днищем поезда и «металлобаном» - 0,2 метра плюс-минус три сантиметра. Это он знал твердо, как и всякий другой транспортник-профессионал.
        Терминал - старый, каменный еще, - встретил его утренней зябкостью и безлюдьем. Камень концентрирует ночную прохладу сильнее литоморфа. Более цепко, что ли… Сомов приложил наручный браслет к счетной нише… дорого. Опять они повысили тариф. Впрочем, транспорт никогда не стоил дешево. Говорят, когда-то не надо было выкладывать за вход на станцию стоимость обеда в ресторане средней руки… Он восемь лет занимается транспортом и только транспортом, а потому очень хорошо знает: в эти слухи просто невозможно поверить.
        …Во всем вагоне было лишь трое или четверо пассажиров. Май, суббота, утро… как еще может быть? Что горожанину понадобится в нерабочее время за пределами разделительной полосы? Вот она, кстати, полоса. Циклопическое сооружение, по периметру окружающее всю Московскую агломерацию. Старая, еще бетонная стена семи-восьми метров высотой и пяти - в ширину. Наблюдательные вышки. Антенны. Патрули в серой форме гражданской милиции. Тяжелые бронеколпаки с излучателями. Сдвоенные пулеметы. Ракетные установки. Еще какие-то металлические сетки, прозрачные кабины лифтов, амфибийные ангары, паутина колючей проволоки, странные конструкции - нечто среднее между прожекторами и радарами, - а также совершенно непонятные для Сомова сооружения, похожие на огромных рассерженных насекомых, изготовившихся к нападению, да так и застывших навеки… Над укреплениями стрекотала одноместная авиетка.
        Военная громада ощетинивалась нервно подрагивающими усиками, предьявляла грозные жвала, посверкивала броневым хитином и одним своим видом вызывала трепет у стороннего наблюдателя.
        В том месте, где полотно монорельса пересекало стену, разделительная полоса набухла настоящим фортом. Этот форт возвели не так давно - уже не из бетона, а из новомодного литоморфа. Центральную его часть занимала «шлюзовая камера» с бронированными воротцами на въезде и выезде. Здесь поезд притормозил.
        По вагону прошла группа таможенников. Некоторые из них то и дело направляли на сидения и потолок раструбы искателей… искателей чего? Сомов не знал. Другие бросали туда-сюда цепкие взгляды. Третьи шествовали с оружием, взятым наизготовку. Он еще запомнил: пальцы лежали на спусковых крючках… Проверили у пассажиров идентификационные карточки.
        Наконец, поезд тронулся. За стеной обнаружился широкий ров с водой, а дальше, метров на триста-четыреста - совершенно голое, ровное как стол пространство. Ни кустика, ни деревца, ни бугорка. Ничего, способного отбрасывать тень. Ничего, способного служить укрытием.
        По Москве поезд тащился не быстрее черепашьего шага. А тут он быстро набирал свою расчетную среднюю скорость - двести пятьдесят километров в час. Столбы высоковольтного заграждения сливались в монотонную шеренгу, вроде солдатского строя.
        Сомов провел всю свою жизнь в городе. Точнее, в разных городах. Двадцать лет назад он летал со всем классом в Женеву, на экскурсию. Студенческую практику отбывал в Костроме, незадолго до того переименованной в Ганди. По делам корпорации побывал в Праге, Данциге и Кенигсберге. Провел один отпуск в Каире, а другой в Хельсинки. Оставшиеся 99 % приходятся на родную Московскую агломерацию. Ему никогда не приходилось бывать в рустике, т. е. за пределами разделительных полос, окружающих любой город. Если, конечно, не считать курорты. Но их нельзя называть рустикой, они - цивилизованное место. Туда ведь пускают только полноценных граждан. Сомов ни разу не видел на курортах сельских. Охрана там соответствующая, неожиданности исключены…
        В сущности, это его первый выезд на территорию рустики, прежде он разве что летал над ней. Поэтому Сомов вертел головой и вглядывался в придорожный лес, отыскивая глазами любые признаки человеческого присутствия. Тропинки, точно, были. Кое-где - кострища. Но и все. Видимо, местным жителям запрещали селиться в непосредственной близости от монорельса. Сомов не помнил дословно инструктивных документов по этой части, все-таки работал он в Плановом департаменте, а не в Режимном, но общий смысл был, кажется, именно таким. И уж во всяком случае, никто из сельских не мог поставить дом или даже сарай ближе трех километров к транспортному узлу, административному центру, станции снабжения… Не говоря уже о разделительной полосе. В противном случае постройку бы попросту снесли, ни слова не говоря.
        Город всегда чуть побаивался неистовства сельских. То и дело ушей Сомова достигали слухи: вот мол, прорвали, мерзавцы, периметр где-то в районе Бронниц и разграбили несколько кварталов. Или даже добрались до центра, жуткий был налет… Впрочем, любые неприятные слухи имеют необоримую тягу к материализации. Эти, о сельских, - не исключение. Года три назад он получил на чип официальную информацию о беспорядках как раз где-то в Зарайском дистрикте. Что там было? Всего он не помнил, застряла только одна фраза: «…абсолютно неправильным было бы интерпретировать как голодный бунт…» Годом раньше половина информканалов передавала куда более устрашающие репортажи: на территории Франклиновского дистрикта Петербургской агломерации шли настоящие бои, дело дошло до тяжелой бронетехники… И так целые сутки.
        Что он, в сущности, знал о сельских? Конечно, они отличались от населения резерватов. У них не было гражданства Женевской Федерации, точно так же, как и гражданства какой-либо иной страны. В ближайшем, Уральском, то есть, резервате, целых три государства: Екатеринбургская империя, Свободная Анархо-синдикалистская зона и Уфимское исламское государство. Выехать туда из цивилизованного мира нетрудно. Да хоть на постоянное жительство. Зато вернуться почти невозможно… Сельские - не иностранцы, а маргиналы. Там живут личности с пониженным индексом социальной ответственности, иными словами, неспособные как следует впрячься в общественную машину и нести наравне со всеми бремя цивилизации. У сельских нет ни прав, ни обязанностей, ни даже идентификационных карточек. Более того, за пределами городских агломераций и контролируемых ими территорий кредитные пластины превращаются в бесполезные куски пластика. У сельских нет и не может быть денег. Разве что, какие-нибудь примитивные виды натурального обмена… На их землях не действуют законы. Еще со школьной скамьи Сомов помнил: к чему устанавливать законы там,
где их все равно никто не способен соблюдать? Общество щедро дарит сельским множество благ. Им предоставляют пищу, одежду, медикаменты, обеспечивают энергией основные их поселки, иногда даже предоставляют кое-какие инструменты… разумеется, и речи быть не может о какой-либо электронике. Все дети тамошних жителей по три-четыре раза проходят профессиональное обследование, и те, кого социальные работники сочтут подающими надежды, в обязательном порядке переселяются в город. Двери элитных школ-пансионатов открыты для них. При этом, конечно, связь с семьей расторгается: иначе невозможно дать ребенку правильное воспитание. Мир защищенных ценностей накладывает на сельских минимум ограничений. В сущности, совсем немного. Им нельзя хранить и производить оружие опаснее кухонного ножа или топора. Конечно, в местностях, где расплодились дикие животные, делаются временные послабления… Но в сущности, основная политика - не давать спички в руки психам. Им нельзя также развивать энергетику и кое-какие средства связи. И это понятно: мировая энергетическая система под напором кустарных изобретений может дать
недопустимые сбои. Им, кроме того, нельзя заниматься строительством в полосе особых интересов города. Яснее ясного: безопасность прежде всего. Остальное и вовсе смехотворно: сельским запрещается строить летательные и плавательные аппараты сложнее воздушных шаров и рыбацких лодок, развивать химическое производство, предпринимать попытки к половым контактам с гражданами Федерации или иностранцами из резерватов. Это не столько запрет, полагал Дмитрий, сколько констатация факта. К регулярному техническому творчеству эти буйные люди просто не способны, а от секса с ними любые здравомыслящие люди воздержаться из соображений санитарии… Да и простой инстинкт самосохранения должен бы сработать у любого, кто не извращенец. Регистрация легальных сексуальных меньшинств приостановлена вот уже три десятилетия назад. У некоторых из них даже отобран статус «кредиторов социума»: общество, по мнению Мирового совета, уже искупило свою вину перед ними, и не стоит перегружать его льготниками!
        Рустика, в узком значении этого слова, - все, что не город. Но это в узком… Когда-то в колледже Сомов подал курсовую работу про рустику. Преподавательское жюри присудило ей второе место на ежегодном конкурсе. Он получил тогда почетный серебряный значок и пятьдесят евродолларов. Тот давний успех до сих пор был дорог Сомову… Седовласый декан даровал ему взгляд, полный уважения. «Не хватает фундаментальности, но свежо. Свежо, молодой человек! - так сказал ему преподаватель философии права Симаргл Дан, признанный академический авторитет. - И, кстати, не интересует ли вас карьера в русле гуманитарных дисциплин? Есть определенные задатки…» Он тогда отказался, конечно. Отец у него был транспортником, да и дед с бабкой занимались все тем же, бабка, говорят, первую магнитную трассу прокладывала между Женевой и Римом… Куда ему от родного отрываться? Какой он гуманитарий? Разве есть там, у гуманитариев, сколько-нибудь серьезные профессии? В сущности, одна болтовня. Но неожиданный успех окрылил Сомова. Общество давало ему аванс. Как будто некто подошел и шепнул на ухо: «Парень, ты же видишь, - среди тех, кто
играет по правилам, нетрудно выделить сильнейших. И ты попал в лидирующую группу, парень. Играй и дальше так же, тогда не окажешься на свалке».
        Его работу даже поместили в Сети на страничке факультета. Когда Сомова преследовали неудачи или одолевала депрессия, он лез в Сеть и вновь перечитывал себя… Поэтому помнил свои прежние рассуждения очень хорошо.
        Рустика не только не-город. Она еще и не-общество. Кого высылают туда из городов? Только тех, кто неспособен зарабатывать себе на хлеб, то есть тунеядцев, опасных преступников, тяжелых наркоманов, а также неизлечимо асоциальных личностей. Каждый полноправный гражданин имеет индекс социальной ответственности, который присваивается коллегией психоаналитиков, социальных работников и политических менеджеров. Там всегда присутствует представитель с места работы и с места жительства. Когда кто-нибудь претендует на его повышение, ему следует собрать множество положительных характеристик, так или иначе подтвердить свой трудовой вклад и, кроме того, написать вольное эссе на заданную коллегией тему. Потом с ним проводится собеседование. В тот же день имярек получает твердый ответ: да, вы достойны. Или: нет, оставайтесь, где были. А может быть и так: пожалуй, есть все признаки регресса… констатируем понижение. Если общество естественным путем отторгает недисциплинированного человека, его вызывают на коллегию принудительно. Индекс социальной ответственности задает, помимо всего прочего, профессиональную
деятельность, которая может быть разрешена для отдельного члена общества. В городах нет работы, оплачиваемой ниже 200 евродолларов за месяц. Это просто запрещено, дабы не плодить нищих. Тот, кому индекс не позволяет работать нигде, автоматически высылается из города. Что это означает? Человек - существо общественное. Таков один из главных признаков, по которому он выделяется из мира животных. Неспособность выполнять требования, накладываемые обществом на человека, говорит лишь об одном: он должен утратить само право так именоваться. Масса бывших людей, скопившаяся в рустике, не способна создавать социум, поскольку вряд ли можно ожидать одновременной регенерации у всех тамошних жителей способности к общественной жизни. А хаотические вспышки социальности ничего не значат и ни к чему не способны привести. Вернее всего было бы охарактеризовать вне-городскую жизнь словами «социальный промискуитет». Там, за периметрами разделительных полос, нет ни общества, ни цивилизации, ни людей.
        Такова горькая истина. Четыре миллиарда не-вполне-людей на планете Земля.
        …На весь Зарайский дистрикт полагалось две станции монорельса. Первую, «Зарайск-заповедник» он пропустил. Маленькая зона отдыха, анклав Москвы, окруженный плотью рустики. Дмитрий сошел на второй - «Зарайск-центр». Тут на строго охраняемом пятачке были собраны администрация, экологический контроль, склады, казармы и станция снабжения. Покидая терминал, Сомов тревожно огляделся. Ему очень не хотелось приехать сюда в день вспомошествования. Говорят, десятки тысяч местных беспорядочно роятся по таким дням у окошек снабженцев, устраивают свалки, доходит до смертоубийства… Не стоит даже визуально соприкасаться с темной человеческой тучей, у которой подобная аура. Благо, царило затишье. Никаких гостей.
        Здесь все было старым. Постройки из древнего пластикета с облупившейся лаковой пленкой, из бетона и даже, кое-где, - из дерева. Идеальной чистоты и стерильности он и не ожидал тут увидеть, но такое! Неубранные собачьи какашки… да все ли домашние животные тут освидетельствованы и официально зарегистрированы? Кажется, он видел даже курицу - разносчик всевозможных заболеваний… Ржавые контейнеры с консервами стояли прямо под открытым небом. Вонь от дешевых инсектицидов просто разрывала ноздри! Лужи грозили чудовищными радужными пятнами то ли технических масел, то ли топлива. А грунтовые дорожки с проросшей беспорядочными клочьями травой? Его ботинки моментально промокли. Офис экологического контроля помещался в странном здании. С некоторым содроганием Сомов понял: перестроенная церковь. Право, работать в условиях патогенной энергетики - нерасчетливое отношение к собственному здоровью. Лучше с понижением перейти в город, чем лечиться потом от расстройства всего и вся. Он не понимал этих людей. Может, энтузиасты? Тогда конечно…
        Сомов почувствовал непобедимое омерзение. Во-первых, он уедет отсюда как можно скорее. Во-вторых, он постарается ни к чему не прикасаться. Жаль, что у него не было с собой перчаток… Возможно, кое-что из одежды понадобится потом выбросить, и лучше бы не скупиться при этом. Обувь - точно.
        Офис администрации дистрикта стоял на вершине холма. Вдаль открывались бесконечные поля с высокой травой, и лишь на горизонте виднелась черная лента лесопосадки. Или просто леса? Ведь тут возможно всякое, даже дикий лес… Ниже по склону тянулась оборонительная линия. Единственное, пожалуй, что здесь постоянно обновляли, судя по состоянию краски и по некоторым техническим новинкам. Небесполезно иметь инженерное образование: понимаешь важные вещи без лишних слов. Чуть поодаль, за периметром, - какие-то старые развалины. Даже не развалины, а скорее, пустырь с битым кирпичом. Отправляясь в Зарайск, Сомов нашел в Сети его карту. Кажется, тут был какой-то кремль. Комментарий к карте: «Оборонительная постройка эпохи варварства». И какие-то там, разумеется церкви. Как водится…
        Он сунул карточку в идентификатор, и автоматика подняла перед ним занавес из бронестекла. Офис произвел на Сомова приятное впечатление. Холл был уютно-стерилен.
        Его ждали. Секретарша заговорила с Сомовым на женевском эсперанто, чуть портя его чистоту легким германским акцентом. Да, о визите мистера Сомова они осведомлены. Мистер Сомов весьма пунктуален. Мистер Мэйнард будет буквально через несколько минут. Присядьте, зи битте, то есть прошу вас. Сейчас я свяжусь с ним… Чай? Кофе? Сок? Чистая вода?
        - Воды.
        - С газом или без?
        Он хотел оставить о себе впечатление правильно живущего человека.
        - Без газа.
        Видимо, нечасто бывали здесь гости из агломерации, если так привечают простого плановика-транспортника. Или, наоборот, часто? И местные научились на всякий случай бояться любого, даже самого незначительного чиновника…
        Сомов полагал, что ему придется выдумывать нечто вроде «легенды», как в детективе. Но нет, не понадобилось. Все оказалось прозаичнее. В пятницу вечером ему прямо в кабинет принесли извещение от руководства о субботней командировке и официальное предписание, а также сообщили, мол, премиальные за сверхурочную работу уже переведены на его счет.
        Мало что пугало Сомова на протяжении всей его жизни так же сильно, как размер этих самых премиальных.
        …По коридору прошли двое. Первый, очень крупный мужчина и, кажется, немолодой, двигался уверенно, распространяя ауру твердости, несокрушимости. Нет, не пузан. Скорее, здоровяк. Говорил, догоняя, суетясь, второй, но на него Дмитрий почему-то не обратил внимания.
        - …от Южной общины явится с подводами старейшина Мария. Претендуют на пятнадцать процентов лимита. Говорят, как обычно…
        Здоровяк бросил, не поворачивая головы:
        - Адекватно! Дальше.
        - Луховицкий князь Максим болен. Вместо него будет кто-то из бояр. Скорее всего, Глеб или Ахмет.
        - Доверенность?
        - Обещают грамоту с восковой печатью, подписью князя и отпечатком пальца. Ошибки быть не должно.
        - Сколько?
        - Тридцать пять процентов.
        - Адекватно! Дальше.
        Они скрылись за дверью. Перед этим старший коротко кивнул Сомову: мол, заметил. Мол, сейчас. Секретарша:
        - Ну вот и мистер Мэйнард подошел. Полагаю, он скоро освободится.
        Комендант принял его незамедлительно.
        - Мистер Сомов? Или вы предпочитаете по имени-отчеству, Дмитрий Сергеевич?
        Он кивнул утвердительно.
        - Присаживайтесь, прошу вас.
        Мэйнард говорил по-русски настолько бегло и правильно, как если бы этот язык был для него родным. Его собеседник позволил себе небольшую паузу. Всего несколько мгновений. Во-первых, он собирал в кулак свою решимость, как перед прыжком в холодную воду. Ведь до чего дико прозвучит в обычной деловой обстановке то, что ему велено передать… Во-вторых, хозяин кабинета заинтересовал его. Огромное и по виду не лишенное мускулов тело увенчано было ужасной головой глубокого старца. Кожа - как грязное постельное белье, которое намочили и выжали, так и не постирав. Морщины глубиной своей могли соперничать со шрамами. А волосы! Как раз та нечистая седина, когда кое-где еще остались островки прежнего естественного цвета и они ужасно мешают алхимической метаморфозе: из уродливого апрельского снега в благородную академическое серебро. Волосы были коротко подстрижены, но на этом забота их владельца и господина заканчивалась. Как видно, он считал, что причесываться - дело явно не стоящее его усердия… Глаза, огромные, совиные, неестественно округлившиеся после какой-то болезни, глядели на Сомова, будто два карманных
фонарика с истощенными элементами питания.
        - Я слушаю вас, Дмитрий Сергеевич.
        Наконец, он собрался с духом.
        - Пэ-эм 6678?
        Где-то позади прозрачного днища мэйнардовых глаз протухшие элементы питания моментально заменили новыми.
        - Я!
        - Последнее предупреждение.
        Комендант закрыл лицо руками. Что там, за бугристой сетью вен, - гнев? горе? ужас? помешательство? Сомов счел свою миссию завершенной. Дмитрий немного помедлил и направился к выходу. За шаг до свободы он словно бы отведал бича.
        - Стоять!
        Невозможно было не подчиниться такому голосу. Какой он там старик, этот проклятый комендант! Подобный голос не мог принадлежать старику. Или он последнее, что осталось у Мэйнарда?
        - Сядь.
        Сомов опять покорился. Ему сделалось страшно. Он опасался скандала, шума, любой нелепости. Но гораздо больше он боялся Падмы. Тот ясно сказал: «Больше - ни звука». Следовательно, все сказанное здесь и сейчас, вне зависимости от содержания, будет нарушением инструкции…
        - Значит, черная метка? Давно жду.
        А может, просто подняться и уйти? За спиной у него Братство, величайшая сила на планете, а он опасается какой-то ерунды… Однако сомовские колени совершенно не хотели распрямляться. Его воля была как будто парализована. Между тем, комендант рассматривал гостя из Москвы с презрительной усмешкой.
        - Все-таки наше поколение было иным. Вас вышколили. Вы уже все - плоскость. Мы хотя бы думать не опасались.
        Сомов молчал. Ни звука.
        - Сколько там у тебя цифр в коде? Девять? Держу пари, девять или, в крайнем случае, восемь.
        Восемь их было, восемь, но зачем это понадобилось Мэйнарду? Ни звука!!
        - А у меня всего четыре. И я сижу во Владыкой забытом Зарайске, понимаешь?
        Сомов не понимал и не жаждал заняться анализом.
        - Вам хоть сообщают, какой смысл в этом коде? По глазам вижу - нет.
        Мэйнард откинулся на спинку кресла и нарочито медленно, выдерживая характер, закурил. Курил он трубку, и табак, перегорая, источал аромат кофе.
        - Ты можешь молчать. И ничего не бойся. Не бойся. Вреда я тебе не причиню, шума не будет. Не трясись как шавка, я сказал! Прочисть уши и послушай меня, никто тебя за это не накажет. Особенно, если будешь держать язык за зубами… Ты слушаешь? О да, ты слушаешь, конечно.
        Комендант пыхнул куревом и переменил позу.
        - Я мертвый волк, если ты до сих пор еще не понял. И мне уже не подняться к вершине. Когда-нибудь ты поймешь, до какой степени этот факт способен отравлять настроение мужчине…
        «Положим, и сейчас понимаю».
        - Однажды я понял: забраться выше мне просто не дадут. Как минимум, надо перестать быть человеком, а я привязан кое к чему… И тогда я принялся размышлять: быть может, имеет смысл путь в обратную сторону? Ухватываешь идею?
        Сомов с трудом разрешил себе - понять.
        - Вижу, ты не глуп. Так вот, я успел повернуть и сделал всего несколько шагов… Теперь мне конец, долго уже не протяну. Но одно я выяснил совершенно точно: смысл есть. Не могу до конца разобрать… одно ясно, - НЕЧТО существует. Так. Кажется я тебя переоценил.
        «Что - нечто? Смысл дороги в обратную сторону?»
        - Сам додумаешься. А не додумаешься, так и черт с тобой. Я хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. Не желаю исчезнуть бесследно. Ты, конечно, колода, но твой мозг сохранит хоть что-то, хоть самую малость.
        «Сам колода».
        - Обиднее всего убивать собственную молодость. Мы полагали: строится нечто грандиозное, потрясающее, грозное на вид, но безотказно управляемое человеческим разумом… Мы считали себя титанами. Каждый был почти Прометеем и уж никак не меньше Атланта.
        «Да кто это?»
        - Ты представить себе не можешь те блистательные умы, которые… Впрочем, ты и на самом деле не сможешь себе представить.
        «Мертвый волк!»
        - Впоследствии оказалось: общее здание управляется не совсем тем, о чем мы думали.
        «Вам просто не хотелось уметь бояться, гордые балбесы».
        - В сущности, мне нетрудно убить ради власти, но власть без цели действует на меня удручающее. Еще того хуже, когда цель ставится не тобой, а перед тобой, и она совсем не то, ради чего ты так старался.
        «Убить!?»
        - Я до сих пор не могу определить, до какой точки следует вернуться. Где еще сохранилась чистота и правильность? Откуда начинается фундаментальное искажение? В целом система выглядит логично, нигде в процессе реализации нет логических сбоев… Но ведь в конечном итоге получилась логика паранойи! Неужели мне следует перелистнуть всю жизнь до титульного листа? Не верю.
        «О чем это он - „логика паранойи“? Мир, в котором я живу?»
        - Не буду рассказывать тебе обо всем. Не поймешь. Только о самых последних делах. Слушай внимательно. Когда меня сослали в Зарайск, я предполагал тихо досидеть до полной утраты боеспособности, мыслить, предаваться раскаянию, искать ошибку… Словом, заниматься ерундой. Черта с два. Зарайский дистрикт на протяжении трех лет объявлялся «дежурным». Не знаешь? В «дежурный» год сюда с половины агломерации свозят социально безответственных. Добавилось двести тысяч новеньких. А всего было триста пятьдесят тысяч. И лимит продраздачи - на триста пятьдесят тысяч ртов. У них там, в общинах, есть, конечно, костяные плуги, бороны из суковатых веток… Но урожаи - курам на смех. Любой металл ценится, как золото в старину. Особенно уважают медь: ее легче перековывать. Мы добавляем тютелька в тютельку столько, чтоб сельские не передохли. Как думаешь, какой сейчас лимит в дистрикте?
        «Лучше б ты сам сказал, без выкрутасов».
        - На триста пятьдесят тысяч едоков. Как раньше, как всегда. Я год назад не выдержал, превысил лимит. Они там, за разделительной полосой, скотину давно сожрали, за траву принялись. И трупы закапывать перестали, уже не хватало сил. Через границу дистрикта их не пускали. «Дабы не вызвать административной путаницы», - такая была формулировка. Никак забыть ее не могу. В общем, я не выдержал. Сошло. Потом опять превысил. Сошло. И еще раз - месяц назад, заметно перешиб планку… А завтра вновь нарушу, чтоб ты знал.
        Мэйнард замолчал. Вдохнул кофейный дым. Потом принялся выбивать трубку прямо на пол.
        - Все. Иди.
        Сомов вышел, не прощаясь. Он дождался поезда на Москву, сел и только тогда перевел дух. Весь уикенд он отходил, словно мышца от судорожного напряжения.
        Дмитрий долго колебался: следует ли доложить Падме о монологе коменданта? Сначала он был почти уверен - следует. Но в конце концов отказался от этой идеи. Во-первых, ему велено было говорить, а не слушать. А распоряжения выполнять надо не как лучше, а как надо. Во-вторых, Мэйнард подействовал на него гипнотически; какая сильная личность! Какая необычная, невиданная энергия! Комендант подарил Сомову ощущение причастности к великим делам мира сего. Будто легчайшее дуновение высоты коснулось его щек, невидимый ветер пошевелил волосы… Подобное сокровище стоило некоторого риска. И Сомов рискнул, не став ни с кем делиться своей тайной.
        Вплоть до материализации двойника. Впрочем, тот и сам стоил не меньше джокера…
        Глава 10
        Милосердие
        30 мая 2125 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 года.
        - … Прости, брат… Нескоро ты меня увидишь. Если, конечно, увидишь. Не в этом месяце, и не в следующем, и не через два. Расстаемся надолго.
        - Отчего же?
        - Не могу. Нет, никак не могу…
        - Витя, почему?
        - Противно мне у вас тут. Как в могиле. И люди вокруг есть, но, выходит, они вроде мертвецов… Спят мертвым сном, а если просыпаются, то немногие и ненадолго. Ты, брат, не принимай на свой счет. Я же понимаю, жизнь у вас так устроена: все вы вроде бутылочных пробок, и каждый, кто сверху, имеет полное право вонзать в вас штопор. Вот и тебя продырявили. Какая грустная жизнь: ни любви, ни веры, ни надежды… одна сухая мудрость помногу и без закуски.
        Тут «близнец» рассердился: лицо у него сделалось красным, прямо-таки пунцовым. Видно, как-то иначе надо было реагировать на его слова. А как тут иначе? Дрянь ведь какая несусветная. Лежат под чужим сапогом, целуют подошву и чувствуют себя счастливыми.
        - Да что ты понял! - закричал на него двойник, - ты не понял ничего! Ты вообще ничего в нашей жизни понять не можешь! Терра твоя! Рай земной! У вас будто бы нет никакой социальной ответственности! Будто вы живете там все вольные, как волки в лесу! Чушь! Нонсенс! Тупость, серость, нелепость!
        А Сомову и впрямь сделалось очень грустно. Смотреть на такое, слушать такое и не печалиться - невозможно.
        - Знаешь, брат, есть у нас, конечно, и долг, и ответственность тоже есть… Но мы все вроде братьев друг другу… Или не братьев, может быть, а каких-нибудь дальних родственников. Одним словом, родня. Представь себе: весь планетоид - родня. Кроме женевцев, конечно. И как мы после этого будем друг другу смертно пакостить? Мы не можем. Специально не нафантазируешь… Конечно, есть уроды, уголовники или совсем безмозглые люди, но ведь они исключение. Нас там очень много. Одних русских больше миллиарда уже, плодимся нещадно… Во всей Российской империи столько не наберется, скоро не Россия Терре, а Терра России будет старшей сестрой. Но… пойми ты, как бы много нас не развелось, мы все - вроде очень большой семьи, а не куча отдельных людей. Латино или, скажем, поляки - тоже семьи. Семьи хороших соседей, с которыми мы ладим как сильные с сильными.
        - Я не верю тебе. Ложь и глупость.
        - Ну и не верь. Дела это не меняет.
        - О, разум всемогущий! Наше общество приучилось жить в рамках жесткой иерархии, естественным образом подталкивающей наверх достойнейших. Так сказать, интеллектуальная меритократия. Почти идеальная конструкция. Почти утопия во плоти. И только в нижней части социальной лестницы происходит…
        - …большой всепланетный крематорий.
        - Как ты смеешь! Это ведь моя жизнь! Я во многом разделяю идеалы… э-э…
        - …душегубства.
        - Недомыслие! Невежество и недомыслие! Хорошо. Попробуем рассмотреть с точки зрения неразрешимых проблем демографии…
        - Воняет.
        - Что?!
        - Воняет! - гаркнул Сомов. Вся его прежняя сонливость слетела.
        Двойник на секунду растерялся, пожух, словно трава под палящим солнцем. Он даже как-то странно засопел… Плакать собирается или какая еще муха его укусила? Чертовщина! Но затем «близнец» как будто собрался, перегруппировал мысли и доводы. Вновь попытался перейти в наступление. На этот раз он взял тоном ниже:
        - При всех перекосах системы сельские получают от общества весьма значительный комплекс…
        - …похоронных услуг.
        - Как об стену! Ты совсем не слушаешь меня! По сути, все, что для сельских делается, надо оценивать как своего рода милосердие.
        - Господи, до чего же все тоскливо и глупо выходит… Милосердие и то - на веревочке: то под нос сунул, то отдернул.
        - Ты это мне говоришь! Ты, вояка! Да я уверен, что у вас смертная казнь применяется массово! Как иначе может быть в тоталитарном мире, да еще и милитаристском! Это же азы! А у нас ее просто нет. У нас этим, ненужным, дают хоть как-то жить.
        «Кричит он… Храбрости я ему подкинул с гулькин нос, да и та вся в дурь пошла».
        - Напрасно ты воздух сотрясаешь… И у нас ее нет. Ни тайной, ни явной. И никогда смертной казни не было на Терре. Да и в России давно под запрет попала, - были на то свои соображения…
        Не стал он объяснять двойнику, как это было. Еще бисера пометать перед кое-кем! Все равно не сумеет взять смысл. Просто не пожелает, как нашкодивший малец не желает слушать, в чем он виноват, и все отвергает - с первого до последнего слова. А ведь до чего красивая история… Государь император Даниил III при восшествии на престол, держал перед подданными речь. Среди прочего, он сообщил об отмене смертной казни, вновь, после долгого перерыва, начавшей применяться в 2023 году. Отмене - безо всяких исключений. И объяснил свои действия предельно просто: «Интересы государства и народа требуют сохранения смертной казни. Разнообразные опросы говорят о том, что 75 процентов россиян не желают расставаться с нею. Большинство общественных движений поддерживают ее, а многие требуют большей строгости. Не существует никаких основательных аргументов для отмены смертной казни, и здравый смысл требует даже не задумываться об этом. Но я своей монаршей волей уничтожаю это зло в пределах Российской империи, потому что Господь сказал: „Не убий“».
        А «близнец» замолчал и сник. Когда-то, давным-давно, родители водили Виктора в зоосад земных видов. Очень их немного приспособилось к терранским условиям. Совсем недавно завезли чудо-птицу ворону, единственную на весь планетоид. Наверное, каждый десятый в Ольгиополе выкроил время, чтобы прийти и поглазеть на инопланетное диво. Птицы не водились на Терре, а изо всех земных прижилось лишь три или четыре вида… Ворона сидела, нахохлившись, косила круглой черной кнопочкой глаза на толпу зевак и делала вид, как будто ее никто и ничто здесь не интересует; тем более, она ни в ком не испытывает надобности. Было вороне, скорее всего, до крайности тоскливо. А ветер, никогда не утихающий в этих широтах Терры, бесстыдно ерошил ей перья, - как будто заглядывал под юбку. Так и двойник сейчас: нахохлился, будто старая продрогшая птица, а внутри у него варилась каша-малаша, которую Катенька поименовала бы дамским словосочетанием «смятение чувств».
        Тогда Сомов подошел к нему, обнял по-мужицки крепко и сказал:
        - Ты не грусти, Дима. Не могу я, уж больно мне тошно. Отойду - может, еще свидимся.
        Сидит дерево-деревом.
        - Хочешь, буду у тебя на Рождество? - и тут Виктор по унылому взгляду собеседника понял, что тот не понимает значение слова «Рождество».
        - …В общем, через полгода. Между пятым и десятым января. Раньше вряд ли. Прости, омерзение такое, аж ознобом продирает. Прости, брат.
        И двойник напоследок немножечко оттеплился:
        - Ты… приходи. Как-нибудь. На твое Рождество, например…
        - Я постараюсь.

* * *
        Так не сработал «зарайский джокер».
        …Тем временем два наблюдателя, пребывающие в весьма удаленной точке, продолжали свою неторопливую беседу.
        - Вам, видимо, в ближайшем будущем придется искать другого напарника.
        - Отчего же, по-моему мы неплохо работаем вместе…
        - Не спорю. Но я чувствую себя настолько взвинченным! Вчера мой личный врач констатировал нервное истощение. Каждый раз, когда Ведущий и Ведомый рядом, мне кажется: вот-вот, еще чуть-чуть, и дело сделало… Провал! Опять провал! Помните, они беседовали про мировтворцев? Ну, что любому из них теоретически стоило бы оторвать голову?
        - Помню.
        - Я, наверное, потерял килограмм веса. Наша парочка разочаровывает меня. Ведущий… с такими настроениями… да… с такими настроениями он малопригоден для использования в наших целях. Как жаль, что мы не можем вмешаться в события! Как жаль! Как жаль, что мы умеем только открывать ворота перед Ведущими, а сами обречены оставаться наблюдателями…
        - Э-э… может быть, подобное положение не столь уж трагично…
        - И, знаете ли, меня все раздражает. Буквально все! Их нелепые сентенции, медлительность Ведомого, а особенно нелепый язык Ведущего… Отвратительный акцент! Я понимаю через слово.
        - Батенька… Так ведь иначе и быть не могло. У них там - сто двадцать пятый год, а у нас здесь - сто пятьдесят восьмой… Язык не стоит на месте. К тому же для нас Ведущий, по большому счету, чужак. Чего ж вы хотели?
        - Да знаю я, знаю, знаю! Хорошо кое-кому с темпераментом флегматика наблюдать из заоблачных высей метания холерика. Поймите, я не считаю правильным контролировать эмоции, подчинять их рассудку. Для меня мои чувства - ценность…
        - Порой, глядя на вас, я с необыкновенной глубиной чувствую правоту наших предков, которые отказались от любого милитаризма в принципе, от любой полиции и от любой армии… Полагаю, холерики нашли бы способ использовать и то, и другое, отстаивая неприкосновенность своих эмоций.
        - Вы желаете ссоры? Извольте, черт возьми, я как раз в настроении!
        - О, нет. Простите, если я задел вас. И… у меня, кажется, есть чем вас порадовать. Надеюсь это несколько поубавит пищу для вашего раздражения. Итак, мы перестали быть резервом, запасным вариантом, номером шесть. Я поинтересовался ходом дел у других двоек. Так вот, Дэвис из сто тридцатого года сдал своего Ведущего-10 гражданской милиции…
        - Уму непостижимо!
        - Ромашов, то бишь 1-й, закатил истерику и выгнал двойника из дому. Он, видите, не хочет больше встречаться. Так что этот вариант тоже, наверное, можно считать отработанным. Если помните, Оганесян - 2-й, кажется, - отпал раньше…
        - Да, еще на прошлой неделе. Э-э… перспективный вариант Уильямсона из девяносто седьмого года?
        - Знал, что спросите. Ведущий-3 взят людьми Братства по дороге в Гвианский резерват. Не догадался моментально дать команду на обратный ход. Не знаю точно, какая муха его укусила, но тем, кто его брал, показалось, будто он пытается оказать сопротивление… Одним словом, он так и не пришел в сознание.
        - Печально. Мы не думали, что будет… так.
        - Элеонора Эспартеро, 5-я, больше не интересуется своей Ведомой. У нее личные проблемы, и это надолго.
        - Выходит, наша двойка сейчас в фокусе внимания? Самая перспективная на данный момент?
        - Единственная перспективная. Номера четыре, семь и восемь ни у кого не вызывают особой надежды. Девятый «завял» еще в самом начале.
        - Что ж, я горжусь ответственностью, которая на нас теперь свалилась… Но до чего же странные люди! Психологи предсказывали гораздо более продуктивный результат альянса двойников.
        - Вряд ли их можно назвать странными, если сравнивать с нами… Ради благородной, но несколько расплывчато сформулированной цели народ высказался за самоубийство двумя третями голосов против одной… Помните: триста два общинника против ста шестидесяти. Это ли не странно!
        - Вы не смеете так говорить! В конце концов, мы с вами здесь ради…
        - Ради того, чтобы выполнить общую волю. И мы ее выполним, если возможно… Но говорить я смею все, что пожелаю. Для меня мои мысли - ценность…
        - Признайтесь, вы голосовали против! Для вас высокое стремление духа - пустой звук!
        - Право, это гораздо хуже и опаснее, чем пустой звук. Но я голосовал за…
        - А?
        - Боже, какое у вас сейчас лицо… Я голосовал за в надежде на естественный ход вещей. Мы сделаем все возможное, не получим искомого, но наверняка избавимся от массового комплекса, будто все мы, потомки ушедших, предатели и отщепенцы.
        - Логика труса.
        - Логика здравомыслящего человека. Кроме того, мы получим бесценные сведения… Вот, хотя бы точка расхождения! Послушайте-ка. Ведущий и Ведомый сошлись на выборах 2024 года. Но ведь было какое-то событие раньше, возможно, намного раньше, оно-то и привело к моменту бифуркации на выборах… Я поискал… не могу с уверенностью сказать… Возможно, 1999 год, а возможно, 2002-й. Самое позднее - 2003-й, дальше ветвление очевидно…
        - Коллега! Занимаетесь чепухой.
        Часть 3
        Обмен невозможен
        Глава 1
        Мужчина и женщина. № 2
        8 января 2126 года
        Терра-2, Ольгиополь.
        Виктор Сомов, 29 лет, и Екатерина Сомова, 36 лет.
        Терранцы знали о существовании пальмы, ели и омелы только по учебным программам. Местная флора последовательно отторгла и то, и другое, и третье. На единый языческо-христианский праздник нового года/Рождества Христова здесь украшали молодые деревца остролиста шипастого - гибрида крыжовника, терранского груздя бешеного и карликовой березы…
        Сомов совершал немыслимо грубое нарушение устава, но его поддерживал весь - до единого человека - экипаж крейсера «Сталинград». Он не видел жену вот уже семьдесят шестые сутки, а она - тут, рядом, на соседнем планетоиде, можно сказать, в двух шагах…
        Один малознакомый человек подменил его на вахте. Другой малознакомый человек скрыл этот факт, рискуя карьерой. Третий малознакомый человек, выдав чудовищно секретные разведданные, уверил Виктора в том, что противник не совершит нападения в ближайшие несколько часов; этот рисковал чуть ли не головой - в условиях военного времени. Начальник флотилии броненосных крейсеров командор Бахнов застал его в транспортном ангаре в самый разгар преступного действия: Сомов как раз готовил ко внеплановому вылету казенный шлюп. Увидел командора и застыл. Не врать - так тут и конец его службе, а соврешь, - выйдет глупо, неправдоподобно, бесчестно. Он молчал.
        А у командора застыл в глазах целый набор соленых флотских словечек. Если бы - стояло у него в очах - серьезный человек, капитан «Святого Андрея», не рекомендовал ему взять к себе этого раздолбая старпомом на броненосный крейсер «Сталинград», если бы старпом не оказался неожиданно толковым, если бы он, командор, самолично не повесил ему на грудь Синявинский крест, с некоторым опозданием прибывший с Русской Европы, если бы сам Вяликов не отзывался о нем благожелательно, если бы не крайне нервная обстановка за шаг до войны с Женевой, когда на счету каждый офицер с настоящим боевым опытом, своими бы руками задушил негодяя!
        Бахнов:
        - Разрешить не имею права. Запретить не поворачивается язык. Попадешься - отмазывать не стану. Лети. У тебя четыре часа…
        Когда капитан-лейтенант добрался до дома, у него оставалось, с учетом обратной дороги, совсем чуть-чуть. Просто смешно.
        Она открыла дверь растрепанная, босая, в халатике, ничуть не скрывавшем третьего месяца беременности. От изумления пошатнулась. Подняла на него глаза. Там, за карими радужками, пылала доменная печь, и в ней медленно плавились флоты всех великих держав мира, особенно воюющих.
        - Я счастлива, что ты жив, балбес. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. - Катенька всегда умела выбрать самое главное. «Гарнир» сути нимало не интересовал госпожу Сомову.
        Ее руки легли ему на плечи. Сомов, чуть отстраняясь, выиграл несколько секунд; Катенька никогда не считала достойным делом - сдерживаться.
        - Катя, это самоволка. У меня сорок минут. Я не мог не рискнуть…
        - Что же ты медлишь, пень бесчувственный!
        Его жена и возлюбленная никогда не отличалась особой физической силой. Но иногда Катеньку посещала «священная ярость». Так она это называла. Сегодня приступ «священной ярости» начался двумя стремительными движениями. Первым из них Катенька сорвала со своего супруга форменный офицерский китель. Не расстегивая. Блестящие пуговицы со святыми Георгиями единым брызгом полетели во все стороны. Вторым она выдернула Сомова с порога в спальню и бросила на постель. Катенька на секунду прижалась виском к животу Виктора, а потом жадно поползла по его телу.
        Но тут он остановил жену.
        - Не одна ты соскучилась, бешеная кошка!
        Сомов притянул Катеньку к себе и вложил в поцелуй столько энергии, что перекрыл, по всей видимости, залп крейсерского главного калибра.
        Его супруга плевать бы хотела на беременность. Она изогнулась настоящим кошачьим движением, переворачивая Сомова на себя, а потом под себя. Постель оказалась им мала. Они упали на пол, поднялись и вновь покатились, нещадно комкая покрывало, но так и не разжали губ. Наконец, вновь стали двумя.
        Она:
        - Проклятое чудовище!
        Он:
        - Мужеубийца…
        И опять соединились.
        - …чертов брючный ремень…
        То, что происходило дальше, не имеет ни малейшего отношения к эротическому искусству. И к исполнению супружеских обязанностей тоже. И, разумеется, к таким вещам как нега, удовлетворение, наслаждение… Самую малость похоже на mortal combat. Чуть больше - на разлив кипящей стали в литейные формы. Еще больше - на непредвиденное двойное извержение вулкана во время испытаний нового ракетного оружия и с аккомпанементом в виде цунами. Физиология мешала Виктору и Катеньке стать андрогином, однако порой они подходили к этому состоянию намного ближе всех живущих и живших.
        Но как это было красиво!
        Представьте себе два пестрых тропических цветка, сросшихся бутонами. Вот они зацвели одновременно и необыкновенно быстро. Их соседи раскрылись и обрели полную силу в течение суток, а то и более того, но этим двойняшкам хватило десяти минут. Лепестки двух живых радуг проросли друг друга насквозь, не причинив боли и неудобства. И встретили налетевший ветер гордым трепетом единства…
        Их любовь неизменно бывала гневной и восторженной.
        Когда все закончилось, она резюмировала вышесделанное четырьмя предложениями:
        - Одевайся живее, у тебя три минуты: не смотри на часы, я чувствую время… Сашка в яслях, может, увидишь его в следующий раз. Когда сможешь, будь со мной опять - я хочу тебя, я люблю тебя, я жду тебя. Теперь наклони голову… вот так… - и влепила мужу оглушительную пощечину.
        - Знаешь - почему?
        - Знаю. Я не был дома слишком долго.
        Глава 2
        Билет наверх
        9 января 2126 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Дмитрий Сомов, 33 года, и некто Падма, возраст не имеет значения.
        - …Пора вставать.
        В первое мгновение Дмитрий не испытывал ничего, помимо животного, панического ужаса. От этого он на секунду потерял представление о том, где находится.
        - Ну-ну. Что же дергаешься так, дружок… Нет причин пугаться. И нет времени, кстати.
        - Кто?! Кто вы?
        - Быстро же ты забыл мой голос, голубчик… Это я, Падма. Бьюсь об заклад, ты ждал меня и желал моего прихода. Вот, я здесь, и у меня к тебе дело.
        Было два часа ночи. Сомов покосился на дверь.
        - Нет-нет. Дверь заперта. Неужели ты мог подумать… Ха. Хе-хе. Не нужно колдовать с замком тому, для кого открыта любая дверь этого мира.
        Ужас отпускал его медленно, очень медленно. Ледяными пальчиками пощекотал горло, ледяным дыханием поморозил веки, ледяные клыки вытащил из сердца. Никогда прежде Падма не являлся вот так, среди ночи, деловитым призраком. Дмитрий подумал, что ему, видимо никогда не удастся до конца постигнуть весь масштаб возможностей той странной организации, которая приняла его два десятилетия назад под свое крыло. Непонятливый рядовой - вот он кто. Столько лет прошло, а он все еще рядовой, и даже среди рядовых, скорее всего, новобранец, салага…
        Пока Сомов продирал глаза, Падма устроился в кресле, у изножия. На нем был какой-то длинный балахон, то ли плащ с длинными полами, то ли… не разобрать. И еще старомодная шляпа с полями, самую малость опущенными книзу. Настоящий музейный экспонат двухсотлетней давности.
        - Не проявляешь удивления? Одобряю.
        - Добрый де… Здравствуйте. Что же вы так поздно?
        Падма сделал паузу. Вопрос Дмитрия как-то сам собой превратился в нелепость. А его собеседник явно не собирался тратить время на нелепости.
        - Начну с того, что ты застрял, Сомов.
        - Я… отказываюсь понимать.
        Он, конечно же, понял. Должность линейного инспектора, внимание слабой, проигрывающей консорции, латаный-перелатаный бюджет, полный проигрыш в борьбе за лидерство с Мэри… Да, он застрял. Но такие вещи должен произносить кто-то другой. Пусть они звучат подобно вердикту, иначе невозможно ни до конца осознать их, ни, осознав, поверить в их власть над твоей судьбой. Падма высказал вслух самую сокровенную печаль в его жизни; к тому же, Падма сделался грубее, чем раньше. Сомов никак не мог отделаться от ощущения, что голос его собеседника звучит как-то… чуть-чуть по-хамски.
        - Ты все отлично понимаешь. Тебе нужен билет наверх, а судьба тебя туда не пропускает. Скажем, должность директора, для разнообразия… Самую малость деньжат. Умному человеку приличествует более послушная и терпеливая женщина… Либо ты, Сомов поставишь своей девочке прямо на рот заплатку из евродолларов, либо она всегда будет с тобой… в позе сверху. А для закрепления успеха - членство в консорции «Черная звезда», эти, кажется, у вас делают погоду?
        Риторический вопрос, прозвучавший с оттенком крайнего пренебрежения… Дмитрий не решился отвечать; разговор занимал его, хотя и унижал. Должность директора - это очень много. Во всем офисе на четыреста человек лишь три директора, и никто из них, по общему ощущению, не намеревался уходить со своего места. Никого не двигали наверх, никого не смещали, никто не подавал признаков желания сменить работу. Прыгнуть в директорский кабинет из линейных инспекторов - настоящий триумф… но как?
        - Представь себе, дружок: ты явишься к своей… этой… Мэри… в одежде, которая стоит больше, чем ее жилая кубатура, сообщишь о переменах в карьере и разложишь цыпочку прямо здесь же, у входа. А если не пожелает, сменишь ее на более сговорчивую даму. Уровень твоего интеллекта должен давать тебе кое-какие права сверх штатных… Не ты ли тащишь на себе работу целого управления?
        Разумеется, так оно и было. Он выполнял обязанности как минимум трех бездельников, - помимо собственной нагрузки. И дела шли лучше, чем если бы бездельники разом взялись за ум и принялись работать с утра до ночи… Про Мэри, в общем, тоже правда. Он не хотел всегда быть на лопатках. Повышение наверняка помогло бы кое-что изменить. Но он не мог не защитить ее хотя бы формально:
        - Не стоит в таком тоне говорить о женщине, которую я…
        - Дурак!
        Сомова охватило замешательство. Он еще посмел открыть рот, намереваясь договорить, но пошевелить языком ему уже не хватило смелости.
        - Послушай меня, дружок, - продолжил Падма, - во-первых, она бы слова не сказала в твою пользу. А ты… ведешь себя как патентованный подкаблучник. Во-вторых, ты обязан слушать меня и повиноваться. Когда я рядом с тобой, чувствуй себя, как червяк, над которым занесли ногу с явным намерением раздавить. Пока ты осознаешь свое положение в полной мере, тебя не раздавят. Твои главные добродетели - смирение, исполнительность и покорность. Все. Понял?
        - Да. Да-да. Конечно.
        - Наклонись и поцелуй мой ботинок.
        Дмитрий выполнил команду Падмы без тени колебания.
        - Хорошо. Ты не безнадежен, хотя твои родители, кажется, недопустимо мало занимались воспитанием своего единственного наследника… Признаться, я несколько переоценил твою, так сказать, готовность… Еще раз, на бис, дружок: каковы твои главные добродетели?
        - Смирение, исполнительность и покорность.
        - Вернемся к делу. Твой билет наверх, можно сказать, у меня в руках. От тебя, дружок, требуется самая малость. Убрать директора Лопеса. Собственно, тебе не придется особенно напрягаться, ситуация созрела, потребуется лишь маленькое корректирующее усилие… Готов слушать меня?
        - Да.
        - В самом скором времени местной коллегии понадобится помощь линейного инспектора Дмитрия Сомова… разумеется, не его одного… поскольку, как ты понимаешь, любая игра на уничтожение крупной фигуры - итог сложной комбинации. Просто некто Сомов должен сыграть решающую роль на последнем ее этапе. Итак… замечено, что вы обедаете в одном и том же кафе. Совсем маленькое кафе, слышимость великолепная… Перед тобой, дружок, поставят простейшую задачу: подсчитать, сколько спиртного выпивает мистер Лопес… Задача пешки, по сути. Но плоха та пешка, которая не мечтает пройти в ферзи. Когда потребуется, ты с трясущимися губами - смотри, губы действительно должны трястись, постарайся, - сообщишь: мол, директор пил кофе, смотрел новости по микроинфоскону и ненароком чертыхнулся. Один раз: «Чертовы цветные…». А другой раз: «Чертовы мутанты, что они себе позволяют!» Усвоил? Повтори!
        Дмитрий не отважился перечить. Он еще не решил внутри себя, послушается ли он Падму. Малая частица его сознания мятежно трепетала. Но… требовалось хорошенько подумать и взвесить, чем обернется бунт, нет ли какого-нибудь компромисса, может быть, наконец, стоило бы просто отойти в сторонку и не лезть на рожон? Билет наверх, конечно, отличная вещь, но…
        - Возможно, ты ждешь сейчас неких доказательств того, что директор Лопес на самом деле ксенофоб и трайбалист. Напрасно. Его образ мыслей и само существование противоречит нашим планам. Достаточно. Я тебе никаких фактов предъявлять не намерен. Ты обязан «Братству» всем, но, главное, мы можем в один день забрать это самое все. В лучшем случае, ты не лишишься своей памяти, - если это будет просто неповиновение, а не безответственная болтовня.
        - Я… подумаю.
        - О, нет! Так не пойдет. Дружок, сейчас ты твердо пообещаешь мне сделать все в точности так, как сказал тебе старина Падма. Кем ты себя считаешь? Уважаемым членом общества? Чистеньким? Ты дерьмо. Самое настоящее вонючее дерьмо, усвой это, пожалуйста. Но ты - наш. И пока ты наш, ты неплохо живешь. Нам достаточно известно о твоей особе, поверь. Хватит для самых радикальных выводов.
        - Известно? - отрешенно переспросил Дмитрий.
        - Ты, наверное, задумывался над вопросом, можно ли заставить твой родной чип работать на должности коллекционера сведений о тебе? Так вот, - можно. И совсем нетрудно. Впрочем, достаточно будет и менее радикальных мер. Собственно, не стоило сомневаться по поводу вашей с Мэйнардом беседы. Я с интересом прослушал запись. Старый обрюзгший прометей все еще речист… В смысле, был речист. Он умер как раз через несколько дней после твоего визита. И, кстати, напомни мне, я запамятовал: каким из гнуснейших каналов ты пользовался полтора года назад? 74-м? 75-м?
        - Это случайно! - невольно вырвалось у Дмитрия.
        Падма изобразил смех двумя сопящими звуками.
        - Но почему же я еще… пользуюсь правами… почему я до сих пор в городе?
        - Чистых нет и никогда не было. Истинные пути власти в мире сем грубее, злее и проще, нежели представляется умникам. Настоящей власти наплевать на твои мысли и на твои слова… кроме, конечно, тех случаев, когда слова следует оценивать как дело. Ты можешь хранить в сердце тонну мятежа. Ты даже можешь разрешить себе время от времени побалтывать лишнее. Но ты не смеешь делать две вещи. Первая - перешагивать через запреты, установленные властью. Вторая - не выполнять ее приказания. Вселенская аксиома: не болтливый раб вызывает желание наказать, а строптивый. Тот, кто повинуется, получает некоторое послабление и надежду впоследствии самому встать над стадом. Надеюсь, я понятно изложил суть, и впредь нам не понадобится возвращаться к вопросу о границах дозволенного. Итак, теперь мне требуется твое твердое обещание.
        «Хорошо хоть про двойника ничего не знает. Про двойника - ничего».
        - Я… готов повиноваться. Но если они допросят мой чип, там же не будет… Понимаете?
        …Ему не удавалось по-настоящему разглядеть Падму. Кажется, темнота не была непроницаемой, но черный силуэт совершенно скрадывал детали, и его… как будто лихорадило. Дмитрию казалось: перед ним лист бумаги, из которого вырезали человекоподобную фигуру с голосовой приставкой, спрятанной где-то за вертикально стоящей плоскостью. Добро бы только это! Контур «листа» расплывался, а черная гуща «плоскости» то и дело шла волнами… Сомов все пытался отыскать глаза собеседника - чуть ниже треугольных выступов, обозначающих поля шляпы. Случайные отблески… - Больше ему ничего не удавалось разглядеть. Тусклое подобие света едва тревожило белки Падмы… А тут вдруг этих отблесков стало слишком много: словно на том месте, где у людей два глаза, у ночного посетителя было две грозди глаз!
        «Разум всемогущий…» - знал бы транспортный менеджер Дмитрий Сомов, как это - перекреститься, - непременно перекрестился бы. Но навык подобного рода был ампутирован еще у его отца.
        - Правильный ответ, дружок. Разумный ответ. Все ведь просто. Лопес потеряет статус социально ответственного человека и отправится в рустику, а ты окажешься на его вместе. Да… и, конечно, войдешь в коллегию. Так сказать, дополнительная нагрузка, от которой не стоит отказываться. Я не советовал бы. А все остальное - дело нескольких недель… Насчет чипа не беспокойся: не тот случай, чтобы его допрашивать. Это я тебе гарантирую.
        Повисло молчание. Падма, по всей видимости, считал, что покончил дело. Но все еще не уходил.
        - Знаешь, чего-то не хватает дружок. Последнего мазка. Мы с тобой, вроде, все расставили по местам, но, кажется, какая-то ерунда еще не отыграна… Ах, да. Чуть не забыл. Слезай с постели и становись на колени.
        Дмитрий заставил себя считать стыд отжившим понятием. Он покорился. Он ждал, когда сегодняшняя напасть дойдет до финального занавеса, и ему вновь будет возвращена утлая свобода одиночества.
        - Целуй ботинок еще раз.
        Поцеловал.
        - Итак, ты встал на путь и проходишь вратами унижения. Помни, дорога, владеющая тобой, не знает оттенков и полутонов. Рабы возвысятся… Все. До следующего раза.
        Дмитрий не помнил, как ушел Падма, или, может быть, как он растворился, исчез. Совершенно так же он не помнил, как добрался до кровати и залез под одеяло. Отключился. С утра ему показалось, что все жутковатое ночное приключение - сон, бред, фантазия. Но коленки-то грязные…
        «Черт знает что! Сколько пыли скопилось! Так можно и захворать чем-нибудь».
        Глава 3
        Не может быть
        10 января 2126 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 30 лет, Дмитрий Сомов, 33 года.
        Двойник явился, как обещал. Улыбался, говорил приятные вещи, рассуждал на умные темы. Он был не таким колючим и не таким энергичным, как раньше. Впрочем, Дмитрий уже начал подзабывать, как именно это бывало раньше, полгода назад… Казалось, Виктор стал тише говорить и даже как-то… уменьшился в размерах.
        Дмитрий не стал объяснять двойнику, что Падма пришел - и победил. Сам того не зная, куратор уничтожил то место в душе, где у Виктора прежде был невидимый плацдарм. Там сгорело почти все, осталось совсем мало.
        И еще Дмитрий не сказал о желании, упорно посещающем его в последние дни: для порядка… надо бы сходить в Министерство информации… сообщить… обо всех этих странных беседах. Наверное, разговоры с двойником доросли до той стадии, когда их уже можно считать делом. Сомов пока не решил окончательно: идти ему с такой информацией к сведущим людям или… или что? Он колебался и в конце концов уверил себя: еще одна или две встречи ничего не изменят по существу, но, быть может, прояснят некоторые частности.
        Вернее, одну, но очень важную частность. Допустим, «близнец» - не обманка, не ведущий персонаж какого-то странного эксперимента, в котором он сам, Дмитрий Сомов, получил роль подопытного кролика, не сумасшедший с гипнотическими способностями и не добрый пришелец, а… враг. Настоящий враг. Например, террорист из резервата. К чему он подбирается через него, Дмитрия? К транспортным сетям вокруг Москвы? Но зачем? Решительно непонятно. Или, допустим на секунду, что он и в самом деле пришелец, и мир его где-то существует, но… совсем не с добрыми намерениями он пробрался в текущую реальность.
        Как поступить тогда? Девять десятых сознания Сомова голосовали за немедленную экспедицию в Министерство информации. Одна десятая трепетала от извращенного, но пленительного желания стать настоящим сообщником врага. Испытать необыкновенную роль и претерпеть страдания, которым подвергаются пойманные сообщники…
        Дмитрий слушал и не слышал «близнеца» тот приводил какие-то аргументы, пытался его в чем-то убедить… разум разберет в чем. Нехорошо миру быть единообразным: когда-нибудь большая угроза извне потребует адекватного ответа, а ответ не сумеют сформулировать, поскольку разучились мыслить, выходя за рамки раз навсегда утвержденной схемы… нежизнеспособность моноконструкций… а вот поликонструкции… придается устойчивость… разнообразие - стратегический резерв человечества… И тому подобная заумь.
        О! Это интереснее.
        - …хотел принести к тебе информ-капсулу с записью стандартных учебных программ о протоколонизации. Мы, брат, спорили о ней… Но потом сообразил: вот, протащу на твою сторону, а считывать ты чем его будешь? Пришлось прихватить простенький банкер… считывающее устройство.
        - Витя, если я правильно понял, все это у тебя с собой?
        - Ты понял правильно. И у меня есть время. Более чем достаточно.
        - А знаешь ли, я не откажусь.
        - Еще бы ты отказался, друг ситный.
        Банкер оказался совсем маленькой игрушкой: размером с кредитную пластинку. Виктор носил его на шее. Минут пять ему понадобилось для настройки, еще минут двадцать он обучал Дмитрия нехитрым правилам работы с этой штучкой. Потом просто сказал:
        - Ну, с Богом. Давай!
        …Все выходило по словам Виктора. Чертовски точно. Те, человеческий скот, - они не ведали, что отправляются на верную смерть. До самого конца мечтали: долетим и заживем по-новому… Второй шанс. И на Земле не очень-то знали о судьбе этноизбытков. Конечно, о широкой публике речь. Те, кто обязался соучаствовать, информированы были превосходно.
        Тайна протоколонизации держалась очень долго. Все-таки ее сделали одним из величайших секретов за всю историю человеческой цивилизации. Кое-что, конечно, просачивалось. Но нетрудно спрятать лист в лесу. Пресса и компьютерные сети продуцировали еще более жуткие слухи. Мол, очищают планету от мутантов. Мол, колонисты, украли ядерное оружие и планируют напасть на старушку-Землю. Мол, это дань пришельцам, чтобы не трогали всех прочих, а в курсе всех дел - одна только малюсенькая и супертайная комиссия ООН. Нет, мол, туда, в Дальний Космос, тащат с Земли самые большие богатства; однажды проснемся и увидим: большие люди улетели, оставив демократическое большинство без штанов. На этом фоне можно было опубликовать какую угодно правду. Она сейчас же становилась еще одной правдой.
        Все открылось благодаря кризису 2030 года. Женева упустила момент. Кое-кто успел накачать мускулы. Китай, Латинский союз, а потом и Российская империя начали собственную, настоящую колонизацию Внеземелья. Решили заодно пощупать старые колонии - не лежит ли там что-нибудь плохо? А их нет… Ни одной. Какая жалость!
        Еще кто-нибудь не понял, где на самом деле находится Империя Зла? Еще кто-нибудь хочет оставаться в ее составе?
        Дмитрий в мгновение ока принял для себя одно соображение в качестве абсолютной аксиомы. Все это должно быть пропагандой и ничем другим; чего ждать от авторитарного общества? В лучшем случае, «близнец» добросовестно заблуждается. Именно так. Не убежденный враг, а честный глупый человек из толпы. Как его обработали!
        - Ну что, брат, видел? Понял?
        - Сложный вопрос, Витя. Меня беспокоит одно обстоятельство.
        - А именно?
        - Видишь ли, мне не хотелось бы разочаровывать тебя. И я, поверь, искренне благодарен тебе за все твои старания. Более того, хотелось бы подчеркнуть: я воспринял новую информацию с полной серьезностью и ответственностью…
        - Вычеркни пару страниц и давай к сути.
        - К сути… К сути… Вот суть: у нас должно было происходить все то же самое, Витя. Как минимум до начала электронного кризиса. По крайней мере, первые несколько лет…
        - Ну да.
        - Но это же невозможно, немыслимо! Поверь, я не настолько наивен… Конечно, многое можно скрыть. Но не в таких масштабах! По всей видимости, у нас существовали значительные космические проекты. Колонии были, не спорю. На Луне, На Марсе… Их признали дорогостоящими, а население куда-то переселили, по всей вероятности, - на Землю… Опять-таки здесь есть определенный резон: контролировать людей вне Земли достаточно сложно… Но нет ни малейших следов столь… э-э… брутальной политики… И… э-э… никаких сведений о Лабиринте… Я правильно назвал? Одни только гипотезы дилетантов…
        - Слепой козел.
        - Что?
        - Слепой козел.
        Глава 4
        Привет со «Сталинграда»
        14 января 2126 года.
        Военная база на Борхесе, спутнике Терры-2.
        Виктор Сомов, 30 лет.
        Сомов знал: терранский бешеный груздь можно использовать для производства отличной краски, средней паршивости парфюмерии и кваса, от которого у людей бывают очень эротические сны. Еще его можно просто съесть. Засолить и съесть. Или поджарить и все то же самое. Но лучше всего из бешеного груздя получается редкий сорт взрывчатки - по словам специалистов, такой ядреной, что даже террористы-профи опасаются иметь с нею дело.
        Так и вся Терра-2. Очень богатый и полезный для хозяев планетоид. Но за широкой спиной любого добродушного плюса всегда скрывается коварный минус, а у него - во-от такой ножичек в руке и лукавая усмешка на устах. Есть желающие попробовать терранскую взрывчатку на зуб? Оставшимся в живых все остальное - со скидкой…
        Старпом «Сталинграда» спал сном праведника. В сонной его голове мешались грузди, ножички, большая политика и квас… его, кстати, лучше бы не пить, говорят, привыкание хуже табачного… Сомову повезло: Господь послал ему крепкий безмятежный сон. Как раз то, чего ему так не хватало в последние несколько недель. То есть, конечно, Господь послал еще и свидание с Катенькой, за что ему большое спасибо… Но если бы капитан-лейтенант не выспался сегодня, то, пожалуй, свихнулся бы. Непременно. Иногда бывает очень важно - поспать как следует… Да еще в персональной каюте, а не в каком-нибудь офицерском кубрике. То есть, как человек.
        Целых четыре часа!
        Скоро полгода, как он не воюет. Не ходит в рейды, не латает дыры после артиллерийских дуэлей, не вымаливает у начальства новые ремонтные автоматы… люди способны худо-бедно выдерживать войну, а вот техника устает и ломается…
        Полгода назад аравийцы подписали мирный договор с Российской империей и Русской Европой. Побрыкались немного после того боя за Весту, и пошли на попятный. Очень вовремя. Тогда еще они смогли сохранить статус кво, через месяц-другой им бы этого не удалось. Поражение накапливается медленно, пока не наберет «критическую массу». Потом оно начинает проявляться во всем и ежедневно…
        Капитан-лейтенанта Сомова вернули на Терру. Тут ему дали отпуск, должность, о которой он и мечтать не мог и жалование, о котором он как раз мечтал.
        Три недели назад Женевская федерация настойчиво попросила у своей подмандатной территории Терра-2 передать ей концессию на добычу актиния и продать тот самый корабль, из-за которого столько разговоров. Конечно же, не следует за него требовать какой-то сверхцены, федеральное правительство готово согласиться на разумную умеренную цену. Две недели и шесть суток назад некий пан Красинский прилетел на Землю и, назвавшись полномочным представителем Объединенной Координирующей Группы Терры-2, передал запечатанный пакет охраннику у входа в здание Сената Женевской Федерации. В пакете лежало послание ОКГ, самым вежливым образом напоминавшее господам сенаторам, что мандат на управление планетоидом Терра-2 и его спутниками был выдан более века назад уже несуществующей ООН. Социальные институты народов Терры достигли зрелости и могут взять все административные проблемы на себя, - говорилось в послании. ОКГ, например, следует рассматривать как правительство планетоида. Разумеется, терранцы испытывают к Федерации чувство глубокой благодарности за всю ее цивилизаторскую деятельность, щедро причиненную Терре-2,
разумеется, терранцы готовы к взаимовыгодному сотрудничеству, разумеется, терранцы полны уважения к интересам Федерации… Одна маленькая просьба к господам сенаторам: рассмотреть вопрос о предоставлении Терре-2 полной независимости в течение 100 минут с момента получения пакета. Иначе, как ни прискорбно, оная независимость наступит сама собой…
        Сомов знал содержание «Ста минут» почти наизусть. Да что там Сомов, его знала вся Терра - от мальчишек до дедулек.
        На сто первой минуте послание читал мелкий сенатский клерк. На сто второй минуте федеральный МИД получил от пяти космических держав сообщения о признании Независимого государства Терра и официальном открытии ее посольств, консульств и торговых представительств. На сто третьей минуте ОКГ распространил в информационной сети «Декларацию независимости». На сто четвертой минуте началась удивительно слаженная операция по принудительной высылке всех представителей женевской администрации в Женеву. На сто пятой минуте Силы безопасности Независимого государства Терра были приведены в состояние повышенной боевой готовности.
        Две недели и пять с половиной суток старпом броненосного крейсера «Сталинград» капитан-лейтенант Сомов очень мало спал, почти ничего не ел и носился по кораблю как сумасшедший, пытаясь не упустить ничего по-настоящему важного. Он довел себя до такого состояния, что не мог заснуть, даже когда к этому не было никаких препятствий. За двое суток Виктор терял в среднем по килограмму веса. Когда командор Бахнов сообщил офицерам о приближении женевской эскадры, он чудовищным усилием воли принудил себя выпить снотворное; в ближайшие сутки ему следовало быть свежим. И заснул.
        Сначала капитан-лейтенанту снились бешеные грузди и прочая несусветная ерунда, но затем увидел сон, посещавший его регулярно - примерно раз в год - с десятилетнего возраста. Детали варьировали в широком диапазоне, но основной сюжет всегда оставался без изменений.
        В десять лет Сомов потерял отца.
        Терра тогда еще не перестала быть планетой фронтира. Неосвоенные, дикие земли отделяла от мегаполисов не столь уж широкая полоса цивилизации. Собственно, и сейчас, через двадцать лет, фронтир, отодвинувшись, не исчез.
        Отец купил тогда новый аэрокар и намеревался показать семье Хрустальные острова. Три часа туда, три часа обратно, пять часов там. Отличный выходной день! На собственной леталке, с ветерком…
        Из-за какой-то грошовой неисправности в бортовой электронике аэрокар пришлось посадить в ста восьмидесяти километрах от ближайшего населенного пункта. Отыскать поломку отец не смог. И еще он упустил нечто по-настоящему важное: поленился отладить систему связи перед полетом.
        У них было очень мало еды и питья. На день для четверых: отца с матерью, самого Виктора и черного упитанного кота Августа, ориентального красавца, любимца семьи. Кот бежал за ними двое суток. Сначала он жалобно мяукал. Отставал, нагонял во время привалов. Просился на руки, пытался потереться испытанным манером о щиколотки хозяев. Трижды забегал вперед и разворачивал соблазнительную гармошку беззащитного брюха… Потом просто кричал, как кричат испуганные дети. Его не кормили и не брали на руки. Тогда кот ушел. Когда он исчез, никто из Сомовых не заметил. Коты выживают на Терре, находят, кого им есть, и выживают. Сбиваются в дикие прайды, за версту обходят людей, тощают, но приспосабливаются. А вот собаки дохнут. Двадцать лет Виктор наделся, что Август выжил: никак не мог забыть чертова кошачьего брюха…
        Вокруг кланялась бесконечному ветру высокая, в рост человека трава. Ветры никогда не стихают на равнинах субтропиков. Терра - планета ветров. Высокотравье растет густо, вязкая земля собирает жару и влагу; травяной океан равновелик по всем направлениям, вечно спокоен и безнадежно непроходим. Сомовы за первые сутки отмеряли километров сорок. За вторые - тридцать пять. За третьи - двадцать пять. За четвертые - в лучшем случае десять. Они ни разу не видели птицу или какую-нибудь мелкую живность, вроде грызунов. Ветер тянул тысячелетнюю мелодию из двух-трех нот, повторяющихся бесчисленное количество раз…
        Однажды им попался ручеек с мутной горьковатой водой. Это было счастье.
        На пятые сутки Сомов-старший умер. Мать не желала оставить его тело, а Виктор прошел в тот день еще километров семь или восемь. На следующий - не более двух. Наткнулся на реку, напился и отправился вдоль берега в поисках переправы. Вскоре он упал, и сил подняться уже не было. Виктор оставался в сознании, он просто лежал, не шевелясь, и смотрел в знойное сероватое небо. Иногда поворачивал голову и губами втягивал в себя воду.
        Через несколько часов его нашли фермеры, затеявшие большую рыболовную экспедицию на амфибиях. Всполошились, вызвали спасателей, а те быстро разыскали мать Виктора, впавшую к тому времени в бессознательное состояние, но все еще живую.
        Тогда, в безбрежном высокотравье фронтира, Виктор научился опасаться мелочей, способных убить. А потом довел этот страх до рефлекса… Если его становилось слишком много, приходил сон: чавкающая под подошвами земля, немилосердная песня ветра, сырая духота и трава, трава, трава. Потом небо - в обрамлении триумфальной зелени и пышных соцветий, очень много неба, столько, что хватит на всю жизнь. Если Сомов действительно сделал какую-нибудь непростительную оплошность, сон тем и заканчивался. Если же все в порядке, к нему приходил невесть откуда взявшийся кот, со всеми удобствами устраивался на груди, жмурил сонные очи, безмятежно воркотал, высказывая свое, кошачье, одобрение. «Кошачье правило» ни разу не обманывало его.
        На этот раз Август появился и был мурлыбчив.
        Хороший сон. Виктор досмотрел его до конца, пока землю фронтира, воскресшего отца и вернувшегося кота не стерло черной тряпкой беспамятства. Сомову сказочно повезло. Ему оставалось еще пять минут до конца «отдыхающей» вахты и четыре с половиной минуты до сигнала боевой тревоги.
        Адмирал Констан только что миновал ОП из Солнечной системы на Терру-2…

* * *
        Начало десантной операции Виктор видел на экранах внешнего обзора, а на экраны все это транслировалось со станции наблюдения и разведки в форте Беринг. Потому что крейсерская флотилия была не в открытом пространстве и не на поверхности планетоида…
        По боевому расписанию старпом обязан был находиться на центральном посту, рядом с командующим флотилией. А капитан «Сталинграда» пребывал в это время в резервной рубке управления. Во время боя старший помощник - фигура нестерпимо бесполезная. Во-первых, он отвечает за аварийную эвакуацию, буде такая окажется необходимой, и, во-вторых, управление кораблем перейдет к нему, если погибнет капитан… Вот и все. При живом капитане ему только и остается что безмолвно любоваться ходом сражения на экранах.
        Ядром женевского флота стала знаменитая Шестая эскадра: мобильная ударная группировка. Только на этот раз ее усилили вдвое, если не втрое, против штатного расписания. Адмирал Готлиб Констан вел 90 линкоров из 114, которыми, по сведениям всех четырех разведок русского мира, располагала Женевская федерация. Столько сил женевцы собирали раз пять или шесть за всю свою историю: когда воевали с Поднебесной (трижды), когда пытались усмирить Нью-Скотленд, а также когда усмирили Терру-5. Говорят, древний Хуан по этому поводу сказал на какой-то информ-конференции: «Большая честь принимать столь многочисленных гостей». Линкоры пришли в сопровождении кораблей поддержки: легких крейсеров, баз малых истребителей и штурмовиков, тьмочисленных транспортов и ремонтных судов. Под охраной самого мощного флота Солнечной системы в открытом пространстве над Террой медленно расползалось пятно десантной флотилии. Серийные чудовища «Мастодонт 4HQM», набитые десантными бригадами, и не менее чудовищные корабли-доки атмосферной авиации «Химмельтак - А»; эти, последние, насколько помнил Виктор, представляют собой нечто вроде
колоссального улья с придаточной ходовой системой и не менее придаточной «слаборазвитой» артиллерией, - в них все подчинено одному требованию: дотащить до места высадки море маленьких самолетиков, а лучше бы не море, а целый океан…
        Женева готовилась к этому удару на совесть.
        Независимое государство Терра могло противопоставить два десятка тяжелый артиллерийских крейсеров (каждый из них уступает женевскому линкору по мощи совокупного залпа примерно на треть), еще десяток спутников-батарей (эти ничуть не уступали, но и не превосходили ударные корабли женевцев), практически равный рой малой космической и атмосферной авиации, артиллерию фортов на поверхности Терры, а также ее естественных спутников: Борхеса, Шекспира и Камю. Ну и флотилию командора Бахнова на десерт.
        Женевцы начали удивительно грамотно. Если бы Констан не был врагом, Сомов, наверное, восхититься бы его искусством. Шестая эскадра издалека подавила форты Шекспира и Камю, понеся минимальные потери: артиллерия Борхеса и самой Терры не могла до них дотянуться. На это у Констана ушло меньше часа. Затем женевские корабли заняли позицию, при которой от главного калибра форта «Беринг» их загораживало тело планеты. Выбили искусственные спутники-батареи точно так же - с дальней дистанции. Правда, на этот раз потери оказались более значительными: крейсера Терры поддерживали огнем свои батареи, и получалось это у них отменно.
        На второй этап Констан истратил полтора часа.
        Затем он взялся за форт «Беринг» и остаток искусственных спутников-батарей, сконцентрированных на орбите Борхеса. Все так же - с безопасной дистанции. И вновь ему противодействовал терранский флот, но переломить ход сражения не смог, хотя и умножил потери женевцев… Через час и сорок минут «Беринг» перестал существовать. Одна за другой погибли батареи. Крейсерская эскадра Терры к тому времени уже не могла считаться серьезным противником: треть ее вымпелов была уничтожена. К тому времени у Констана было выбито восемь линкоров. Слишком незначительный урон, чтобы подарить Независимому государства Терра надежду - хотя бы призрачную, почти невидимую, символическую…
        Когда-то в училище Сомов добрался до тактической программы, не предназначенной для курсантов. Само проникновение в нее балансировало на размытом рубеже, отделявшем самую строгую гауптвахту от трибунала. Разумеется, он тогда не попался. Программа содержала оценку стойкости противокосмической обороны Терры-2. Виктор твердо помнил: для ее ликвидации достаточно эскадры, состоящей из полусотни женевских линкоров… А теперь, после демонтажа всех внешних слоев обороны, терранским фортам противостояло восемьдесят два линкора.
        Бахнов дважды запрашивал командование, но приказа атаковать не получил.
        Женевцы сосредоточили свои усилия на фортах, главным образом защищавших пространство над маленьким сектором порто.[8 - 8 - Порто - португалоязычные латино (терранский жаргонизм).] Методичная бомбардировка скоро дала ожидаемый результат - огонь укреплений на поверхности планеты явно слабел. Между тем, Шестая эскадра заплатила за свой успех всего лишь двумя вымпелами. Констан не пытался обстреливать столицу сектора - мегаполис Диаш; как видно, он рассчитывал на поддержку порто, во всяком случае, видел в них слабое звено Терры. Старейшины тамошних кланов время от времени давали женевским спецслужбам повод для подобных надежд… Некий Эдуардо Гомеш столь настырно протестовал против высылки женевской администрации, что заработал три месяца тюрьмы. Флагман адмирала Констана ровно за десять сутки до отправки Шестой эскадры с лунного рейда поменял название. Был он «Чакравартином», а стал «Свободолюбцем Гомешем»… Почти союзника лупить неудобно, поэтому ни одна ракета на взорвалась в пределах городской черты Диаша. В соседнем - польском - секторе город Новый Краков за час лишился половины жителей.
        Не прекращая бомбардировки, женевцы начали высадку десанта. Жерла «Мастодонтов» открылись настежь, извергая тучи шлюпов. Ульи «Химмельтаков» выпустили роящуюся смерть…
        «Сталиград» на получал информации о ходе боев в атмосфере. Наверное, женевцам приходится нелегко. Сомов знал, что перед десантниками ставят один огненный барьер за другим, что терранская авиация способна наделать серьезных неприятностей женевцам, что крейсерская эскадра все еще может попортить кровь женевцам… но ситуация в любом случае складывалась не в пользу защитников планеты. Форты подавлены, и некому теперь всерьез отвечать на аргумент главного калибра констановских линкоров. Допустим, женевцы высадят всего сто тысяч человек. Ну, двести, триста тысяч, полмиллиона - тоже возможные цифры. Какая разница? Как бы там ни было, сухопутные войска терранских Сил безопасности во много раз превосходят по численности десантный корпус, но все-таки потерпят поражение. Хотя бы и от одной сотни тысяч. Потому что сверху Шестая эскадра будет безнаказанно выжигать любые очаги сопротивления перед ними. И вся храбрость терранцев, вся их воля и вся долгая подготовка к драке - коту под хвост. Разгром - дело времени.
        Оккупационные войска высаживались, высаживались, высаживались… Конца не было видно их потокам. Женева не хотела повторения Терры-8. Женева била наверняка. Десантная операция шла седьмой час, и ни разу Констан не дал шанса терранцам; адмирал демонстрировал безупречность. Немногое отделяло его от полной победы.
        И только тогда терранское командование решилось поставить на последний свой козырь, в действенность которого к тому времени уже мало кто верил…
        Только тогда командор Бахнов получил с Терры кодовый сигнал «подъем». Только тогда разошлись плиты над подземным ангаром на Борхесе, в пяти километрах от руин форта «Беринг». Только тогда четырехглавое чудовище начало свое восхождение из глубины, чтобы свершить последний суд над женевской эскадрой.
        Четыре корабля всплывали на поверхность боя; их никогда не принимали всерьез, впрочем, ни одна разведка не имела об их тактико-технических характеристиках полных данных; их считали устаревшими; совокупная мощь залпа любого их них заметно уступала мощи залпа женевского линкора; высокой скоростью ни один из них не блистал; сама их постройка оценивалась многими за пределами Терры как большая стратегическая ошибка; да в конце концов, их было всего четыре…
        И в тот день они сыграли роль четырех безжалостных жнецов смерти.
        Броненосные крейсеры «Сталинград», «Синоп», «Грюнвальд» и «Реконкиста» принимали свой первый бой. Их экипажи готовы были погибнуть. Туда отбирали исключительно добровольцев, и добровольцев хватало. Никто из них не видел для себя места на Терре, утратившей волю.
        Четыре против восьмидесяти.
        Крейсера не пытались даже изобразить какое-либо подобие строя. Они просто вышли на дистанцию эффективного огня и дали первый залп. А потом четыре бронированных веретена разошлись и вонзились в тело шестой эскадры Федерации.
        Беглый огонь…
        Началось побоище. Не сражение, а именно побоище. Когда-то Терра вынуждена была удовольствоваться доктриной брони. Ничего другого не оставалось. И стратеги вместе с судостроителями решили: отлично! пусть щит, а не меч, но только щит, какого нет больше ни у кого… И теперь терранская броня всухую выигрывала дуэль с женевской артиллерией. Четыре жнеца выбирали себе цели по вкусу, подходили на дистанцию, с которой попадает в цель сто процентов боезапаса и безнаказанно расстреливали противника. По ним одновременно вели огонь пять, десять, пятнадцать женевских вымпелов, - безо всякого эффекта. Им в лучшем случае удавалось сбить антенны, «вычистить» крейсерскую броню от легких вспомогательных устройств и конструкций, но никто не мог добраться до корабельной плоти.
        Беглый огонь…
        «Сталинград» уничтожил два линкора; третий покинул боевой порядок со страшными повреждениями. Кажется, это и был «Свободолюбец Гомеш». За ним отправился десантный «Мастодонт». После этого корабль-база «Химмельтак» выпустил целую стаю легких охотников и через пять минут взорвался; истребителям явно не хватало калибра даже для того, чтобы легонько «почесать» броненосный крейсер… Комендоры «Сталинграда» просто не обращали на них внимания.
        Беглый огонь…
        Вокруг очередной жертвы сгруппировалось одиннадцать защитников. Тщетно: еще один линкор превратился в груду обломков, а потом еще один потерял управление и врезался в Борхес. Прикрытие отошло подальше - отчасти повинуясь приказу адмирала Констана, отчасти же инстинкту самосохранения капитанов. Беззащитный транспорт распался на три части после минуты бомбардировки.
        Беглый огонь…
        Избиение длилось к тому времени более часа. «Жнецы», облаченные в броню, делали свое дело неторопливо. Боевое построение женевской эскадры пришло в хаотическое состояние. Вероятно, Констан надеялся, что у терранцев кончится боезапас. Он постепенно отводил свои линкоры, жертвуя десантными кораблями и оставляя высадившийся корпус без огневой поддержки. Впрочем, надежда оказалась тщетной: четверку проектировали со специальном умыслом - уничтожать непрерывно, пока не выйдут из строя арткомплексы. Крейсеры были вдвое крупнее линкоров, даром, что уступали им в артиллерии; львиная доля дополнительного объема приходилась на артпогреба. Терранские комендоры имели возможность сажать смертоносные гостинцы в неприятеля еще три раза по столько…
        Беглый огонь…
        Смерть кратко зачитывала вердикты женевским кораблям и взмахивала косой. Это было подобно какому-то жутковатому танцу. Четверо убийц с обнаженными клинками бесстрастно сеяли гибель в толпе, заполнившей бальный зал. Запертый бальный зал: после высадки десантников путь к отступлению оказался отрезан - без поддержки они обречены. Движения четверки танцоров неторопливы и основательны. Ни ужас, ни сопротивление не замедляют их плавного кружения.
        Беглый огонь…
        Надо отдать должное Констану: он до конца пытался найти ход, перегруппироваться, переломить ход боя. Адмирал ухитрился в аварийном темпе снять команду с двух легких крейсеров и двух линкоров, посадил на управление опустевшими кораблями штурманов-клонов и отдал приказ таранить… Такого не применяли в тактике звездных войн никогда. Этот адмиральский трюк мог бы принести ему успех - учитывая ничтожные «орбитальные» скорости, малую дистанцию и эффект неожиданности. И принес бы, наверное, если бы четыре вымпела-самоубийцы атаковали одновременно один терранский корабль. Но один из легких крейсеров вышел на «Сталинград» раньше прочих. Слишком рано. Сомов видел: сражение перестало рядиться в одежки современности и приобрело жутковатый средневековый вид. Крейсер-камикадзе несся на «Сталинград», теряя под огнем надстройки, куски обшивки, с корнем вырванные арткомплексы… Ни одно сердце дрогнуло тогда в ожидании удара. Виктор смотрел на экран и не чувствовал в себе страха. Интуиция подсказала ему злую, но точную мысль: «А вот хрена! Не пройдет!» Секунду спустя космос огненно ухмыльнулся.
        Беглый огонь…
        Вся неожиданность пропала даром. Бахнов вызвал капитанов крейсеров и составил из своей четверки компактную группу. Флотилия встретила атаку оставшихся трех кораблей-самоубийц плотным огненном щитом. Все они просто не успели нанести удар.
        Беглый огонь… Беглый огонь… Беглый огонь…
        С поверхности Терры продолжали бить укрепрайоны. Поднимались избитые, но опять готовые к драке вымпелы терранского флота. Бахновские «жнецы» не снижали темпа стрельбы. И бой переломился в одну минуту.
        Констан отдал линкорам приказ отступать. «Свободолюбец Гомеш» повернул к ОПу в Солнечную систему. Желая сохранить от шестой эскадры хоть что-то, адмирал бросил на произвол судьбы десантные корабли, транспорты, корабли-базы, рои малых истребителей и все поврежденные вымпелы. Одним словом, всех, кто не мог угнаться за отходящими линкорами…
        За шестьдесят одним отходящим линкором.
        Из них добрая половина получила повреждения. Федеральные ремонтные верфи нескоро поставят их в строй…
        Для остальных - полуразбитых, тихоходных, вовремя не уяснивших необходимость бегства, была уготована иная судьба. Самые смелые попытались в одиночку добираться до ближайших ОПов. Без артприкрытия это удавалось немногим. Прочих методично уничтожали на орбите Терры.
        Старпом «Сталинграда» видел, как Бахнов запросил командование: что делать с желающими сдаться? Ему выслали специальную абордажную флотилию в поддержку. Плен приказали считать милостью победителей: она может быть оказана исключительно тем, кто даже не пытается сопротивляться. Если командор увидит хотя бы тень попытки оказать сопротивление, ему не следует оказывать подобного рода милость.
        Тут командор повернулся к Сомову и сказал:
        - Старина, тебе не кажется, что мы с капитаном заслужили маленький отдых и по стопочке успокоительного?
        - Так точно, господин командор. Наверное, даже большой отдых. И по стакану успокоительного…
        - Большой отдых? Ты мне еще понамекай на отставку, гусь лапчатый! Перепончатый… Ты ведь на рейдерах служил, как действуют абордажные партии знаешь?
        - Так точно, господин командор. Только… я всего-навсего капитан-лейтенант… как бы капитаны других крейсеров…
        - Во-первых, старина, ты на всей флотилии единственный офицер, который имеет опыт зачистки «призов». А теперь весь остаток женевской эскадры - один наш огромный приз. Во-вторых, с чего ты взял, что имеешь право обсуждать мои приказы?
        - Виноват, господин командор.
        - В-третьих, обидно смотреть на молодого человека, который нетерпеливо топочет копытами в отсутствии настоящего дела. Развлекись, старина. Понятно?
        - Так точно.
        - Действуй.
        Командор передал свое распоряжение капитанам крейсеров и командиру абордажной флотилии, а потом отправился успокаивать нервы…
        Сомов закрепил за каждым из четырех крейсеров отряд штурмовых кораблей и дал краткие инструкции. В сущности, ничего сложного, если не делать классических глупостей. Классическая глупость номер один: допустить на свой борт камикадзе со взрывчаткой в заднице. Классическая глупость номер два: оставить пленникам хотя бы десятую долю шанса поднять бунт, пока они будут идти по маршам в предназначенный для них трюм. Классическая глупость номер три: оставить при транспортировке «приза» в порт «родных» пилотов. Классическая глупость номер четыре: не оставить на борту приза группу заложников из числа старших офицеров, понадеявшись на что, что неприятель, как истинный джентльмен, покидая судно, не оставит на его борту взрывчатых сюрпризов. Классическая глупость номер пять… Классическая глупость номер шесть… Классическая глупость номер семь… И так далее - всего классических глупостей одиннадцать. Понятно? Доклад через каждые тридцать минут и в любых непредвиденных ситуациях. Очередность докладов: группа «Реконкисты», группа «Синопа», группа «Грюнвальда»… За дело, господа.
        Еще три часа флотилия вместо со штурмовиками курочила всех, кто осмеливался огрызаться, разгадывала нехитрые ловушки смертников и набивала трюмы теми, кто хотел жить. «Призы» отправлялись на рейд форта «Беринг», и скоро их там скопилось достаточно для составления боевого космического флота какого-нибудь второразрядного государства. Или двух третьеразрадных. С момента, когда началась десантная операция, прошло двенадцать часов. Пространство над Террой было избавлено от женевской угрозы. Когда Сомов сдал вахту капитану «Сталинграда», флотилии броненосных крейсеров больше нечего было делать: в открытом пространстве оставалось еще немало целей, но с ними могли справиться и простые сторожевые корабли.
        На протяжении месяца флотилия жила в состоянии повышенной боевой готовности. Царапины на теле крейсеров заделывались с необыкновенной скоростью и тщанием. Ждали прорыва новой, свежей эскадры неприятеля. Ждали повтора десантной операции. Ждали ОМП-удара. Ничего не произошло. Лишь силы космической обороны планетоида понемногу вылавливали тех, кто по какой-то причине не сумел уйти через ближайший ОП и не попал под гигантскую мухобойку капитан-лейтенанта Сомова в первые сутки. Но все равно терранское командование страховалось и перестраховывалось. Людей долго не отпускали с флота: не давали увольнительных, не принимали отставок по возрасту… Виктор получил отпуск только через полгода. Он едва-едва успел прибыть домой и дать Катеньке руку… ей было во что вцепиться во время родов.

* * *
        О многих других обстоятельствах разгрома женевцев Виктор узнал гораздо позже - из информационных программ и рассказа Семенченко, с которым он случайно встретился через два года после этих событий и разговорился, как с хорошим старым знакомым. Не подерись тогда две дурьи башки, не выгони всех их Вяликов, отправились бы в несчастливый рейд на «Бентесинко ди майо» и… очень уж неласковая там была статистика потерь.
        Женевцам было о чем беспокоиться. На поверхности Терры-2 постепенно таял их десант. Те триста тысяч, которые успели высадиться до атаки броненосных крейсеров. Они очень надеялись на порто: те вроде бы не во всем соглашались с остальными секторами, была у них даже полуподпольная группа «За свободу и Федерацию!», и ребятам из нее вроде бы очень хотелось сделать планетоид «полноправной частью Женевского сообщества»… То есть десятку честных сумасшедших действительно этого хотелось. Остальных подобрали квалифицированные люди, привыкшие к военным чинам, но не к военной форме. Старейшины самых могущественных кланов лет десять назад приняли соломоново решение: пусть-ка один сектор побузит за всех: остальным будет тише и спокойнее; хотят секретную организацию? пускай будет секретная организация. А то ведь, глядишь, настоящую попробуют состряпать…
        Иными словами, десантники высаживались, ожидая встретить боевиков местного подполья, поддержку населения и специально для них оборудованные базы. «Боевики» загодя вернулись в свои части, и теперь занимались отстрелом чужаков. Население радовалось пришельцам не больше, чем выползням из преисподней. Ну а содержимое баз интендантская служба забрала назад… Самого главного «свободолюбца» - Эдуарду Гомеша выпустили из тюрьмы, поощрили тройным месячным жалованием и чином полковника.
        Женевцы не успевали собрать вторую полноценную эскадру и склепать нечто адекватное терранским броненосным крейсерам. Они было пригрозили применением ОМП, в том числе крайне серьезными вещами. Втащить их можно через любой ОП, используя малое ударное соединение. Эскадра для таких дел не нужна. Все будет проще, незаметней и страшнее. Планетоид потом и за четверть века не сделаешь пригодным для жизни…
        Тотчас же МИД Федерации получил до странности одновременный ответ… только не от Независимого государства Терра, а от Российской империи, Поднебесной и Латинского союза. С интервалом в четверть часа все они чуть ли не в одинаковых выражениях пообещали адекватную компенсацию. И на самом верху Федерации, там, куда можно заглянуть, если, запрокинув голову, смотреть почти что в самый зенит, решили: триста тысяч жизней - не фатальная потеря для дела гуманизма.
        Терра впоследствии щедро расплатилась со своими союзниками. Поднебесной досталась первая промышленная партия актиния. Латинский союз получил первый корабль, работающий на актинии - тот самый, из-за которого все и началось. Благо, терранские корабелы достраивали еще четыре… России отдали половину Борхеса и договорились разделить с нею Пушкин - очень перспективный планетоид в системе Терры, спутник планеты Фальстаф, до сих пор не освоенный только из-за ничейности.
        …Командование терранских Сил безопасности отдало командирам частей, брошенных на «зачистку», простенький приказ: «Пленных не брать, боезапас не жалеть!»
        В течение недели этот приказ выполнялся неукоснительно. Пока дипломаты сшибались лбами, плели интриги и вели торг, тактические командиры делали свое дело. Их усилия сверху поддерживал терранский космический флот; командование Сил безопасности придерживалось того мнения, что людей тратить не стоит, - тем, где вместо них можно тратить боезапас. Десантников постепенно выкуривали из укрытий, травили химикатами, подвергали их позиции бомбардировкам, выводили их технику из строя направленными электромагнитными импульсами… Уцелели только те, кого, в нарушение приказа, терранские солдаты пожалели и не стали убивать. Мирное население проявило чуть меньше милосердия…
        Через неделю десантного корпуса не стало. В окрестностях больших городов прятались разрозненные банды истощенных и напуганных людей. Только тогда командование Сил безопасности официально разрешило оказывать милость плена.
        Еще через сутки из подземки Нового Кракова вылезли последние пятьсот десантников. Они атаковали провинциальный космодром и попытались захватить корабль для побега с планеты. Их «вычислили» заранее. Их ждали. В короткой, но яростной перестрелке десантников перебили всех, кроме одного.
        Высокий мужчина атлетического телосложения с форме со знаками различия высшего офицерского корпуса бросил оружие и устало сел прямо на псевдолитовое покрытие космодрома. Мужественное лицо, умные глаза, из которых неудержимо текли слезы… Солдаты из подразделения, зачищавшего космодром, на всякий случай вызвали начальство - пускай оно решает, кончать мужика или оставить на развод. Лейтенант Семенченко узнал этого человека. О его ликвидации докладывали уже раз двадцать. Он числился по ведомству многократно убитых. И вот теперь, живой, даже не раненый, он сидит среди трупов своих солдат и размазывает слезы. Последний, кто уцелел в котле колоссальной бойни. Каким только чудом… Семенченко на минуту утратил дар речи, а потом поинтересовался, неуклюже подобрав слова из женевского эсперанто:
        - Почему… м-м-м… вы плачете?
        Чужак честно ответил:
        - Вы истребили всех моих мальчишек.
        - А нечего было соваться, - машинально прокомментировал Семенченко на русском.
        - Наверное… - так же машинально ответил ему женевец на русском.
        Семенченко обозлился и рявкнул:
        - Встать! Кончай ломать комедию! Имя и звание?
        - Вы же знаете…
        - Назовите имя и звание как можно громче, чтобы их расслышал каждый мой солдат. Повторяю: каждый! Они имеют на это право.
        - Хорошо. Вы победили. Вы имеете право. Я Юл Семецки, командующий экспедиционной группой армий, полный генерал федеральных десантных войск… и я сдаюсь.
        Еще через двое суток премьер-министр Аравийской лиги подал полномочному посланнику Терры ноту, в которой новоарабское правительство выражало свое негодование по поводу несоблюдения терранцами Стокгольмской конвенции о сдающихся в плен. Посол, ожидавший чего-нибудь подобного, ответил моментально: «А мы эту конвенцию не подписывали». Тогда ему сообщили, что правительство лиги считает ошибкой официальное признание Независимого государства Терра и разрывает с ним отношения. Посол и к такому повороту событий был готов. Он вручил меморандум, где перечислялись государства, подтвердившие признание Терры, в том числе весь русский мир, Поднебесная империя, Латинский союз и еще десяток - помельче. А в самом конце добавлено было совершенно не-дипломатическое выражение, взятое из каких-то древних времен: «И без вас наше государство нескудно было».
        28 января 2126 года Женевская Федерация официально признала Независимое государство Терра. Федерации не собиралась лишиться актиния.
        Глава 5
        Любитель сладкого
        * * * января 2126 года.
        Московский риджн, Центральный дистрикт.
        Дмитрий Сомов, 33 года и директор Лопес, 50 лет.
        Ксенофоб ли директор Лопес?
        …Сначала у Сомова не было никаких зацепок. Кафе как кафе. Лопес как Лопес. Смотрит микроинфоскон, юмористическую программу, судя по смешкам… Отрывается только во время перемены блюд. Обычный человек. Спиртного не стал заказывать.
        Да что на него смотреть? Лет пятьдесят пять, легкая полнота, залысины, лицо такое… живенькое. В офисе его считают как минимум неглупым администратором. Как минимум. Сколько ни сверли его глазами, новой информации не добавится.
        Ксенофоб он или нет?
        Настоящий ксенофоб - да, это очень плохо. Подлежит моментальному искоренению, да и просто некрасиво, отвратительно чисто по-человечески, помимо всяких законов. Но ксенофоб ли директор Лопес? Сомову ужасно не хотелось обвинять незнакомого человека в столь страшном грехе безо всякого основания.
        Два дня назад к Сомову подходил авторитетный консортир из «Черной звезды» Ксавье Тарро. Без лишних предисловий он сразу же перешел к делу:
        - Господин Сомов, хотите ли вы присоединиться к организации, которую я представляю?
        О! Еще бы он не знал! Полжизни Дмитрий мечтал вступить в мощную консорцию, да и кто из нормальных людей не мечтает об этом! Консорции создаются, чтобы совместными усилиями продвигаться наверх. Деньги, связи, информация, любые ценные качества каждого консортира используются на благо всех. Консорция - не та организация, которая может быть официально зарегистрирована. Консортиры не ограничивают себя в выборе методов борьбы за власть. Если один попался на какой-нибудь уголовщине, например, на нелегальном сборе информации или физическом воздействии, вся консорция вытаскивает его, но никогда не открывает перед дознавателями своей роли. Впрочем, люди власти отлично знают о существовании консорций, поскольку сами чаще всего бывали подняты к административным вершинам их усилиями. На деятельность консорций смотрят сквозь пальцы. И никто, пребывая в здравом уме и твердой памяти, в одиночку не встанет на пути у консортиров. Просто надо выбрать организацию посильнее и постараться заинтересовать ее…
        - Да.
        - С вами должны были обговорить условия. В свою очередь, я уполномочен подтвердить: мы рады будем видеть вас в нашем сообществе. Вопрос решиться в течение недели после того, как вы… покажете свою исполнительность. Надеюсь, мы понимаем друг друга.
        - Да.
        …И все же, ксенофоб ли директор Лопес?
        Вот он сидит, жует, смотрит улыбается… Как это определить по одному внешнему виду?!
        Но потом Лопесу принесли десерт, и у Дмитрия появилась маленькая зацепка. Впрочем, не такая уж маленькая. Разумеется, ничего личного. Просто некоторые вещи надо видеть в свете социальной ответственности. Например, потребление. Что ему принесли? Кусок макового торта с ликерной пропиткой и коктейль с кусочками настоящих тропических фруктов и настоящими взбитыми сливками. Сомов прекрасно помнил меню. Двадцать евродолларов за торт и двадцать пять за коктейль! Это безответственно. Разумеется, кое-кто может себе позволить такую роскошь, в то время как менеджеры среднего звена просто не имеют лишних денег. Не существует никаких запретов на подобного рода траты. Формально - все в рамка закона и приличий. Но разве так можно! Ведь это немолодой уже человек, естественно, он должен заботиться о своем здоровье, поддерживать себя в форме. Спорт ему нужен, а не взбитые сливки! И он обязан показывать пример сотрудникам низших звеньев, а вместо этого - постыдно распустил себя. На виду у всего учреждения обжирается сладостями, не чувствуя никаких угрызений совести. Судя по его довольному виду, понятие «стыд»
улетучилось из его головы очень давно.
        Как там говорил Падма? «Образ мыслей»… У человека, способного на такие фокусы, должна быть неустойчивая психика. Он явно не может удержаться перед соблазнами материальных наслаждений. Теперь все становится на свои места. Конечно, привыкнув потакать себе во всем, нетрудно потерять правильное видение социальной ответственности. И образ мыслей самым естественным образом подчинится вседозволенности. А вседозволенность, по сути, и есть безответственность. Не зря им заинтересовались. Не зря видят в нем ксенофоба. Индивид, бесстыдно жрущий торты на виду у всех, - готовый ксенофоб. Такие люди - заноза в теле нашего общества. И нормальный человек обязан помочь тем, кто вытаскивает подобные занозы.
        Дмитрий бросил на Лопеса взгляд, полный гневного презрения, расплатился и вышел. Теперь он знал, как поступить. Стоит только овладеть сутью дела, и сразу становится светлее… Ксенофоб ли директор Лопес? Можно уверенно сказать: да!
        Глава 6
        Каждому - свое
        30 января 2126 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
        - …Извини меня. Напрасно я тебя обозвал.
        - Ничего-о…
        - Так ты, брат, зла на меня не дежишь?
        - Не-ет…
        Виктор присмотрелся к двойнику. Тот был какой-то вялый, ко всему безразличный, странно тянул слова, сидел, сгорбившись и… о! глаза!
        - Ты что это, наркоту потребляешь? А?
        - Да-а…
        Виктор присвистнул.
        На Терре-2 с наркоманами обходились круто: за единичный факт хранения любого наркотика из спецреестра полагалось два года каторги, за хранение - три, а за производство и распространение - четыре. Если деятель попадался во второй раз, ему грозило лишение гражданства и принудительная высылка за пределы планетоида. Без особых шансов на возвращение. Принимали «выселенцев» исключительно на территории Женевской федерации: ничего не поделаешь, по статусу патрона подмандатной территории - обязаны принимать… Им живо находили «общественные работы» в самом грязном, вонючем и безнадежном месте. Никакой профилактики терранцы не признавали. Свербит - держись, не выходит - отчаливай. Впрочем, терранский закон считался в русском мире относительно милосердным. Конечно, это не Русская Венера, где травкой баловались чуть ли не с младенческого возраста, а невинные героиновые радости приравнивалось к мелкому хулиганству. Но и не Русская Европа. Там в конце любой наркостатьи уголовного кодекса стояло словосочетание «смертная казнь». И тоже - никакой профилактики… Русский мир вообще славился как почва для экстремалий:
здесь самое чудовищное рабство на терранских рудниках, здесь самая пьянящая свобода в общинах анархистов, здесь железный порядок на Европе и здесь же гениально-сумасшедшие идеи по поводу переустройства Внеземелья, рожденные в Имперском институте стратегических исследований… Как будто народу, медленно растекавшемуся по космосу, свыше установлено было жалование за внутренний непокой.
        Впрочем, тут иные порядки.
        - Витя-а… Ты, наверное, хочешь спроси-ить, зачем я-а… Нам поло-ожено-о…
        - Какого рожна вам в дури понадобилось?
        - О-ой… Ну-удный… Надое-эда-а… Созна-ание расширя-аем…
        - Водкой здоровее.
        - Ва-арварство како-ое…
        - Ты как, в уме, брат, можешь разговаривать или?
        - Или-и… Да-ай табле-эточку приму-у…
        - У вас тут что, таблетками от дури спасаются?
        - В одном компле-экте… Синто-онарко-отик «Тусана-ада сатэлара-а»[9 - 9 - Tusanada satelara - тысяча звезд (женевское эсперанто).] и… что?.. и… нейтрализа-атор… А-а! Все равно-о поко-ою не да-ашь вре-эдина…
        Двойник пошарил рукой на столе, нашел таблетку и проглотил ее.
        - Ну-у… жди-и…
        - Чего?
        - Того-о… Пять мину-ут отхожу потихо-онечку… а потом рывко-ом… рраз! - и в поря-адке…
        Как видно, у нейтрализатора был побочный эффект: «близнец» ни с того ни с сего меленько захихикал. Раскачивался и хихикал, как сумасшедший. Точнее, как полный идиот.
        - Смотри-ишь?
        - Смотрю.
        - А я тебя-я тут чуть не э…
        - Э? Отдохни, не дребезжи. Придешь в мозги - все скажешь по-человечески.
        - Не-эт… Все. Не скажу-у…
        И опять испустил квакающую трель.
        - Э! Да-а. Э! Я не как ты-ы… Я не как вы-ы… Я не как… ва-аш… Я не такой…
        - Да ты наш. Наш, конечно. А как же иначе. Только вот какой-то… малохольный.
        - Да-а… Не крепкий… не дубо-овый… Как… как… я как гриб… с сопля-ами…
        Двойник перестал хихикать и заныл, как ребенок за несколько мгновений до штормового эпического плача.
        - Ви-итя! Порушь ту-ут все…
        - А сами?
        - Ника-ак…
        Покатились слезы. «Крепкая штука этот нейтрализатор. Эко пробирает! Интересно, а насекомых им травить можно?» Плачущий «близнец» показался Сомову более вменяемым, чем смеющийся. Виктор обратился к двойнику со словами, которые давно хотел высказать:
        - Друг! Дима! Да ты о чем мечтаешь? Есть два способа жить. Один - сидеть на скамейке и смотреть, как другие катаются на карусели. Другой - заплатить за входной билет и позабавиться самому. И дело не в том, что дорого. Просто за так тебе не выдадут страховочный ремень… И, конечно, есть шанс вылететь и разбить репу о железный заборчик или даже переломать ноги-руки. Что лучше? Да для кого как… Но нет способа кататься даром и с полной страховкой. Это тебе не аттракцион для маленьких детишек.
        - Не понима-аю… Мы… ничего не мо-ожем… и все тут…
        «Напрасно, значит, я старался» - с сожалением подумал Сомов.
        Слезы - в три ручья…
        Вдруг Дмитрия скрутила судорога. Он рухнул на пол, перекатился, выгнулся по-звериному, сделал несколько жутковатых, совершенно нечеловеческих движений. Затих.
        Виктор:
        - Ты… что это? Помощь нужна?
        Собеседник ответил ему совершенно спокойным голосом:
        - Я же говорил, Витя: подожди. Отходить от синтетических наркотиков через нейтрализатор - довольно болезненная процедура. Зато быстро.
        - Да-а…
        - О чем я тут болтал?
        - У него… у нейтрализатора еще один побочный эффект - амнезия?
        - А-а… какой был первым?
        - Хохот, слезы…
        - Слезы? - двойник сделался краснее красного. - Не знал…
        - Так - амнезия?
        - Частично… - с явной неохотой признался Дмитрий. - О чем я… все-таки…
        - Порядок ты просил ваш тутошний порушить.
        У «близнеца» разом застыли все лицевые мышцы. Как если бы поверхность пруда в ветреный день чудесным образом превратилась в стекло.
        - Я?!
        - Моя бабуля-покойница. Говорил, мол, сами не можете. И я тебе верю, черт. Может оно и на самом деле невозможно. По крайней мере, с твоих слов я не вижу - как. Запустили. Обратно не воротишь… Но одного понять не могу, хоть убей.
        - Чего, Витя?
        - Ну, допустим, силой вы решить ничего не можете. Но почему тогда не сбежать? Лабиринт - рядом. Вот он, можно сказать, под боком. И были у вас, ты говорил, попытки во Внеземелье освоиться, значит, знания кое-какие имеются. Да и протоколонизация…
        - Я этого факта не признал.
        - Ну да. И после семерки восьмерка не идет, и для диалога собеседник не нужен, и девок журавли брюхатят. Ладно. Не о том сейчас речь. Неужто никто удрать не пытался?
        Дмитрий опустил глаза. По лицу было видно, о чем он думает. Есть факты, само существование которых не надо бы признавать. Да к чему это приведет? Очередной подкоп под основы общества? Но зачем? Иной раз можно натурально свихнуться, стоит лишь даровать некоторым вещам жилую кубатуру на территории собственного мозга… Гораздо естественнее и проще допустить в качестве факта их небытие; более того, их принципиальную невозможность; найдутся доказательства и на уровне простого здравого смысла, и на уровне научного анализа… если чему-то не следует быть, его и нет, ведь правда? И дело здесь не в чьем-то желании, ни в чьем-то злом умысле. Мы все - цивилизованные люди…
        - Что? Есть что-то? А?
        - Не сказал бы. Имеется совершенно призрачный намек… и мои субъективные предположения. Не более того, Витя. Скорее нет, чем да… К этому не стоит относиться серьезно.
        - Да не тяни ты резину. Давай.
        И он привычно сдался двойнику. Память, обижаясь и сопротивляясь, вернула то, чему быть не следует…
        Глава 7
        Призрак побега
        30 июня 2124 года.
        Московский риджн, Центральный и Чеховский дистрикты.
        Дмитрий Сомов, 31 год.
        В тот день злобно палило солнце, офис благоухал разогретой синтетикой, форменные (синтетические, шелк натуральный током не бьет) шелковые блузки на женщинах во всю били током, стояла смертельная духота. Место над переносицей ныло, боль отдавалась в висках: магнитная буря, что тут сделаешь! Вся техника чуть подглючивает, в том числе и такая тонкая, как персональный чип… Кто-то сидел с отрешенным взглядом, кто-то сжимал голову, будто желая выдавить из нее чужеродное металлическое тело, кто-то сострадательно улыбался. Всем им, департаментским менеджерам, ставили чипы в разное время и разных, соответственно, моделей. Так что теперь кому-то приходилось хуже, кому-то лучше, а некоторые совсем скисли.
        В туалете Сомов обнаружил неровно процарапанную на уровне глаз надпись: «74 канал»…
        Придя домой он, разумеется, включил инфоскон, на всякий случай, для конспирации, прошелся по спортивным каналам, потом забрел на медицинский, потом новости. Сеть штормило. Помехи полосовали изображение, звук доходил огрызочно, голоса звучали как из плохо отрегулированного синтезатора. Магнитная буря портила все. Один из каналов был перекрыт ею наглухо.
        Дмитрий добрался до 74-го. Это произошло через полчаса после того, как он подключился к инфоскону, не раньше. Необъяснимый, иррациональный страх заставлял маскироваться: «А вдруг они обратят внимание… Я скажу, мол, забрел совершенно случайно, в режиме свободного поиска».
        74-й - какой-то Разумом забытый независимый канал - оказался перекошен до полной невнятицы. Иногда до слуха Сомова долетало одно-единственное неискаженное слово. Иногда на секунду-другую прояснялась картинка. Но все это - в виде исключения. Плотная серая вуаль превращала работу на канале в мучительную угадайку.
        Оп! Неожиданное сквозь кромешную серость проглянуло «ясное солнышко». Он смог разобрать два отрывка какой-то странной передачи. С перерывом в полминуты.
        Сначала: «…понесли серьезные потери. Около двух тысяч человек и до пятидесяти единиц бронетехники…»
        И потом: «…корабле…взлетело не менее семи сотен добровольцев… их лидер Андрей Маслов… заявление… лучше погибнуть, чем не совершить… этой попытки…»
        Все. Дальше канал перешел в состояние глубокой комы.
        И тогда Сомов, не сдержавшись крикнул: «Наши!».
        А потом закусил губу. Нельзя себе этого позволять. А вдруг у них есть звуковые датчики? Даже мыслей таких нельзя себе позволять: потом обязательно ляпнешь какую-нибудь опасную чушь в ненужном месте. Он стиснул зубами тыльную сторону ладони. Так, чтобы пошла кровь. Но изнутри все рвалась на волю неистовая радость: «Наши! Удрали! Молодцы! Какие молодцы, а? Наши!».
        …Поздно вечером Сомов принял на чип солидный блок новостей в режиме «всеобщее принудительное оповещение». Оказывается, проклятая магнитная буря привела в совершеннейшую негодность тонкие приборы метеорологов и астрономов. В результате случилось большое несчастье. Службы наблюдения за Внеземельем и околоземным пространством упустили очень, очень большой метеорит, настоящее чудо природы. Метеорит не догорел в атмосфере Земли и безнаказанно упал на границе Уральского резервата и Пермского риджн’а. Ужасный камень взорвался от удара о поверхность планеты, нанеся колоссальный ущерб. Там как раз стояла воинская часть гражданской милиции. В результате погибло 1773 военнослужащих, более четырех тысяч местных жителей (уточняется), сгорел ангар с полусотней танков и десятком бронеамфибий. Населенные пункты Екатеринбург, Первоуральск и Нижний Тагил стоят в развалинах, будто после многодневных боевых действий. Урон нанесен также центральной информационной сети. Частные компании, обслуживавшие каналы 28, 74 и 75, понесли невосполнимые потери. Они больше не смогут работать на информрынке. Названные каналы
временно заблокированы… Все ответственные люди должны эмоционально разделить горечь уральской трагедии с теми, кто от нее непосредственно пострадал… Пожертвования… по счету… соболезнования… не повторится ни при каких обстоятельствах…
        Сомов не спал всю ночь. А затем отправился на работу в Департамент с дикой головной болью. Никогда он не видел большего количества людей с бледными лицами, чем в тот день.
        Но потом память о «чуде природы» сошла на нет под гнетом пугающих обстоятельств. 24-й год богат был на сужения нормы. В августе «сузили» всех, кто оказался тяжелее девяноста двух килограммов, - за безответственное отношение к собственному здоровью. В рустику загремел толстый Макс из отдела долгосрочной аналитики. Месяцем позже прошлись по феминисткам - за избыточное внимание к проблемам пола. Выкосило Марину Нестерову, прямую начальницу Сомова. А в декабре он чуть было сам не попал под раздачу. Декабрьская колотушка была самая страшная. Брали за гипертрофированный интеллектуализм. Знакомый парень из коллегии по социальной ответственности под большим секретом сообщил: Сомову не хватило каких-то сотых долей балла до роковой черты… Сам же Дмитрий думал иначе. Какие там сотые доли! Наверное, Братство повлияло. Потому что вынесли тогда и Монахову, и Бракка, и Вяликова, и Гонсалеса, и даже Бергершу, хотя весь Департамент знал про нее: тупее только домашние тапочки…
        Он запретил своим мыслям останавливаться на странном, одновременно пугающем и манящем дне, когда кто-то взлетел и погиб, не смея отказаться от попытки. Теперь Сомов твердо знал о своем трайбализме. Молчать, не думать, не помнить! Только так. И за меньшее людей «сужали» безо всякой милости.
        Глава 8
        Отложенный завтрак
        30 января 2126 года.
        Московский риджн, Чеховский дистрикт.
        Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
        - Жаль. Как жаль, что у них не получилось…
        - А думаешь, это на самом деле был побег?
        - Нет, брат, это у них коллективная примерка вставной челюсти была. С жертвами и разрушениями.
        Оба помолчали с минуту. Дмитрий никак не мог отделаться от мысли: «Слишком неразумно, слишком нерасчетливо. И - напрасно в конечном итоге. Им не следовало… Что мы все по большому счету теряем? Чуть-чуть побаиваемся каждый день, да. Но к этому не столь уж трудно привыкнуть. Все-таки им не следовало…» Мысль крутилась, как собака, кусающая себя за хвост, наворачивала цикл за циклом, и с каждой секундой Сомов все больше утверждался в ее правильности. Но тут Виктор прервал его размышления:
        - Но они хоть напоследок воли нюхнули. Побыли людьми.
        - Ты думаешь? - дипломатично осведомился Дмитрий. Двойник раздражал его. Двойник его нестерпимо раздражал.
        - Да, разумеется. Впрочем, Дима, раз одним хватило ума попробовать, найдутся и другие. И когда-нибудь кому-то из них, может быть, не второму, не пятому и не двадцатому, все удастся. Обязательно.
        - К чему ты призываешь? Поощрять психопатов и самоубийц?
        - Вот что я тебе скажу: приведи в сумасшедший дом нормального человека, и психи будут считать его безумцем.
        На лице Дмитрия отразилось глубокое сомнение по поводу того, что следует считать нормой с точки зрения собеседника. Виктор в ответ усмехнулся.
        - Дима… Нам бы произвести рокировку на недельку или вроде того. Я бы пожил здесь, хотя предчувствую: кроме дерьма не увижу ровным счетом ничего… А тебя - к нам. Посмотришь наше житье. Потом сравним впечатления, кому увиденное в большей степени показалось сумасшедшим домом…
        Дмитрия неожиданно прорвало:
        - Спаси нас! Спаси всех, кого еще можно спасти! - вскрикнул двойник. И почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу. Теперь ему никуда нельзя идти, ни с кем нельзя разговаривать и, наверное, даже всемогущий Падма не спасет в случае чего. Министерство информации? Упаси Разум всемогущий! Одной фразой, вырвавшейся неведомо как, против всех правил, приличий и простого здравомыслия, он подписал себе верный выездной билет в рустику… И зачем он сказал такое? К чему? Разве это правильно? Мало ли какая грязь шевелится у него в самом темном трюме сознания!
        Сомов отрицательно покачал головой, и на лицо ему поставила свое отвратительное клеймо печальная неизбежность.
        - Дима… прости… так не будет. Я думал о вторжении. Еще в прошлый раз, когда ты мне про Мэйнарда рассказывал, я прикинул, как было бы хорошо втащить прямо сюда, в город Москву большой артиллерийский корабль «Святой Андрей» и разнести тут все к едреням. Такая мысль сладкая, аж душа затрепетала. И два месяца потом маялся: может, поговорить с начальством, мол, не вдарить ли всей совокупной силой русского мира? Ты не подумай, я сумел бы сделать так, чтобы меня восприняли серьезно. Конечно, я не отец клана, не адмирал и не имперский министр… Но не в этом дело. Не только в этом. Я в конце концов понял: нет, нельзя! Нельзя! Ни в коем случае, и даже соблазнять других людей не следует.
        - Знаешь ли, мне хотелось бы услышать твои объяснения.
        - Пожалуйста. Я это дело обмозговал с двух сторон. Одна - насчет реальной мощи нашей, хватит ли ее для такой драки. И скажу тебе честно: не знаю. Конечно, можно б было посидеть у тебя, покопаться в информпрограммах, выяснить в общих чертах, с чем столкнуться придется… Правда, уж больно много неизвестных получится. Задачка с морем неизвестных… полночный кошмар математика… Кроме того, все, сколько у нас есть, понадобится нам там, в родных местах… Вывод: в лучшем случае наши вытащат сюда людей и технику в помощь восстанию, которое вы сами тут поднимете. А вы поднимете его?
        - Это, если оценивать ситуацию здраво, очень сложный вопрос…
        - Хрена лысого вы его поднимете!
        - Звучит несколько оскорбительно.
        - Зато правда. Ладно, опустим детали. Предположим, я убедил начальство, досконально разузнал, какая сила будет нам здесь противостоять, смог открыть проход для целой военной армады… Хотя каждый пункт в отдельности - под вопросом, а все вместе - под очень большим воспросом… Просто предположим, будто все получилось у нас с тобой. Но тут есть еще другая сторона, и она-то как раз главная. Дима! Да мне муторно всем этим заниматься с самого начала и до конца. Тошно. Душа не приемлет, понимаешь ты?
        - Но… почему?
        - Вы построили здешний мир. Точнее, Бог, но все последние винтики и гвоздики вворачивали и вбивали именно вы. Мы - там, а вы - здесь… Мы строили дома, огораживали, где надо заборами, мол, здесь наше - просьба не соваться! Вот я представил себе: полезет кто-нибудь умный за мой забор с самыми благими намерениями. Совершенный какой-нибудь человек, и до того, собака додумался, что захотел других научить своему совершенству. Построить меня и мою семью по своим линейкам, какими он вымажет плац, уложить в горизонтальное положение и отсечь лишнее, если где-нибудь моя плоть не влезет в его совершенный шаблон, а потом воткнуть новое, чего по тому же шаблону не хватает…
        - Не вижу здесь ничего нелогичного…
        - А я не вижу никакой логики. Мы с тобой на разных языках говорим, Дима. Я по-тарабарски, ты по-балабольски… Вот перелезает мой забор некто, и желает он устроить мой мир иначе. Миротворец, твою мать… А у меня есть мой Бог, которому это позволено, и других богов я над собой иметь не желаю. Я предупрежу его, конечно, - мол, мужик, ослеп? Не лезь, куда не приглашали. Допустим, он не послушается - выстрел в воздух. Но его, видно, разобрал педагогический зуд, душой он моей интересуется… Тогда получит первый заряд в ногу, а второй - промеж глаз. И похоронен будет без чести и доброй славы.
        Тут двойник вроде бы что-то понял. Лицо у него дернулось.
        - Хочешь спросить, Дима, так спроси. Я отвечу.
        «Близнец» судорожно глотнул. Открыл рот и не решился… Потом спросил, все-таки:
        - Вы… воевали с Федерацией? - и столько в его словах было благоговейного ужаса, что Виктору опять, как после рассказа о зарайской поездке, сделалось тошно. Ведь пять минут назад просил о вторжении, шельмец!
        - Мы разгромили миротворческую эскадру Федерации и уничтожили десантный корпус, высаженный на Терру. Всего две недели назад.
        Едва он вымолвил это, как двойник проговорился. Выболтал самую потаенную свою суть, пусть она и не родная ему, но вбита прочнее прочного, глубже веры в осмысленность и благость происходящего вокруг, глубже страха, глубже надежды на избавление…
        - Как вы посмели!
        Виктор поглядел собеседнику в глаза. Там колыхались два пылающих знака принадлежности к чему-то огромному и темному. Как тавро на скотине, только в двух экземплярах. Клейменое рабство пробилось из самого потаенного трюма сквозь все прочие слои - страха, любопытства, ума, надежды, корысти - и каркнуло во все воронье горло.
        «Господи, да какой же он - наш…»
        - Что мы сделали-то? Да ничего особенного мы не сделали. Так, ерунда, наказали дурачков, теперь не будут совать нос не в свои дела. Мы, брат, только еще плечи расправляем. Мы всего-навсего проснулись, потянулись, сходили на кухню и выпили утренний кофе. Ты понимаешь, Дима, утренний кофе и ничего больше! Мы еще даже не позавтракали…
        А тот не отвечает. И знаки все еще пылают, на убыль не идет их пламя. Тогда Виктор понял: всему на свете приходит конец; пора заканчивать болтовню. В этих краях полным-полно чистого зла и нет ничего интересного…
        - Я договорю, хотя это, наверное, уже бесполезно. И с самого начала все было бесполезно… Женевцы залезли на наш забор незваными, и получили свое. Теперь ты зовешь нас: войдите к самим женевцам на двор через щель в ограде, отыщите спящего хозяина и убейте его в постели, пока он не открыл глаза. Стоило ли драться с ними за право быть другими, чтобы после так дешево им уподобиться. Совесть-то где наша?
        Виктор хотел пообещать ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не вмешиваться в дела другой России. Это их мир, мир миллиардов Дмитриев Сомовых, которые самостоятельно и без чужой помощи сделали его таким, а он не Господь бог, чтобы очищать все потопом и творить заново. Вторжения не будет. И Дима, наверное, спросил бы, мол, а как же тогда «партизанская миссия»? Пришлось бы ответить, мол, не стоит путать: партизан - тот, кто дерется на своей земле за свою землю. Причем здесь партизаны? Сможете восстать, позовете - поможем. Добровольцами. Быть может. Но покуда помогать тут некому. Весь ваш мир боится, но принимает порядок таким, каков он есть.
        Однако говорить ничего не стал. Бесполезно. Им не понять друг друга. «Этот, второй… до чего же он, стервец, похож, просто как отражение в зеркале! Но в родные зря я его записал. Нет, никакой он мне ни родной, только одна видимость…»
        Дмитрий произнес тихим бесцветным голосом:
        - Совесть, говоришь? Мне на тебя надеяться нечего. И с самого начала не стоило. Я хотел попросить тебя: не можешь спасти всех, спаси хотя бы одного меня! Я разве этого не стою? Но теперь ничего просить не стану. Не сразу я понял, однако понял в конечном итоге… Мне у вас делать нечего. А тебе - у нас. У женевцев. Обмен невозможен. Уходи, убийца, больше я не желаю видеть тебя.
        - Прощай, брат. Не поминай лихом.
        И он воззвал к странной силе, таскавшей его из мира в мир. Домой! Домой!

* * *
        Дорога его была легка.
        Невидимые наблюдатели обменялись разочарованными репликами:
        - Вот и все, наверное. Теперь у нас почти не осталось шансов. Ведущий угробил самый величественный проект в моей жизни…
        - Наверное? Да нет, не наверное, а совершенно точно. Проект закрыт. И вместе с нашей парой работу прекратят все.
        - Отчего?
        - Статья двадцатая.
        - Соображения безопасности?
        - Совершенно верно.
        - Но причем здесь, коллега…
        - Вы же видели: они теперь оба знают, что в сто двадцать четвертом из Ярославского резервата бежала группа капитана Карпухина. Бежала и погибла. Остается сделать еще один маленький шажок в логике: всего-навсего предположить, что кто-то мог бежать и не погибнуть. То есть, как оно на самом деле и случилось пять лет спустя, когда основатели нашей общины унесли ноги из Уральского резервата… Сколько лет прошло с тех пор! Я даже не мог предположить, насколько легко им будет додуматься до нас.
        - Не вижу особенной опасности. У страха глаза велики.
        - Достаточно того, что я вижу. Наше общее сумасшествие было грандиозным, и, пожалуй, романтичным, но сейчас оно, слава Богу, подошло к финалу.
        - Одно предисловие растянулось на час!
        - Сейчас я хотел бы напомнить о своем старшинстве. Коллега, я имею право закрыть проект. Я имею такое право. И я им воспользуюсь. А вы имеете право знать, почему мне приходится предпринять этот шаг. Вы желаете слушать?
        - Допустим.
        - Отлично. В 2073 году все космические программы Женевской федерации были свернуты. Они даже законсервировали городок Сатъяграха на Луне.
        - Это мне известно.
        - Очень хорошо. А известно ли вам, коллега, как далеко простирались знания женевцев о Внеземелье, до того, как они решили закрыть космос для землян?
        - До Трансплутона?
        - Святая простота! Они успели неплохо изучить Лабиринт. А точнее - до Терры-6 включительно.
        - О!
        - Они, разумеется, знают, где мы. Нам удалось «запереть» точки выхода, но один Бог ведает, насколько надежно. В случае крайней необходимости им хватит ума и упорства, чтобы отыскать нашу общину на Терре-11. Давно бы нашли и прихлопнули, да поленились гоняться за четырьмя сотнями беглецов…
        - Не вижу связи.
        - В 2127-м кое-кому в Уральском резервате поручили разработку того, чем мы с вами сейчас занимаемся. Довести идею до практики мы сумели только тут, через тридцать лет. Но женевцы были заказчиком, а они памятливы. Предположим, в 2126-м Ведомый сходит к кому следует в Министерстве информации. Ему, разумеется, в придачу к устным показаниям, вывернут наизнанку чип. Поверьте, разговор о возможности побега из резервата будет в числе тем, которые в первую очередь заинтересуют тамошних специалистов… Это осядет в соответствующей базе данных. Через год Винников поднимет «Витуса Беринга», и они не сумеют нас подбить, как подбили Карпухина, а еще раньше - Мендосу. Поднимется переполох. Станут трясти все, хоть как-то связанное с побегами… Прочешут все информационные узлы, все подозрительные ассоциации, все сколько-нибудь коррелирующие с темой обстоятельства. Как вы думаете, недели им хватит, чтобы заинтересоваться связью между выходкой в Уральском резервате, пришельцем из соседней реальности, интересующимся идеей побега, и небезопасной научной разработкой, прописанной все у тех же уральцев?
        - А что, в других двойках таких разговоров не вели?
        - Нет. Иначе бы проект «Освободитель» был бы закрыт давным-давно. Понимаете, есть увечная, но все-таки логика, в том, чтобы растаять, подобно дыму, в 58-м и возродиться в 26-м, когда некий освободитель из иного мира приведет сюда армию русских, китайцев или латино, сокрушит Федерацию, и ни у кого из нас даже мысли не появится о бегстве… А те, кто родились после побега, точно так же родятся на Земле. Зыбь на теле реальности ляжет в интервале между другими волнами… Есть в этом грешная суицидальная красота. Но ни красоты, ни логики нет в другом варианте, где общину в какой-нибудь 29-м найдет карательная экспедиция с Земли. Найдет и вытравит, как тараканов. В духе цивилизованного гуманизма. Здесь, в 58-м нам останется точно так же растаять… то есть, извините, коллега, просто подохнуть.
        - Не очень… прочная логическая конструкция…
        - Мы имеем дело с самой мощной карательной машиной за всю историю человечества. И каких доказательства требуются вам сверх сказанного? Увидеть собственными глазами Ведомого на допросе? Увольте. Батенька, мы растащим их сейчас же. Ведомый должен быть абсолютно избавлен от соблазна пойти и поплакаться в жилетку дознавателю… Мыслям таким не следует копошиться у него в извилинах! Больше наша сладкая парочка не встретится никогда.
        - Провал. Я не могу переубедить вас, черт возьми. Я не могу спасти дело. Мне… остается надеяться на будущее. Когда-нибудь община обязательно сделает новую попытку. Простите, мы… дождемся момента, когда уйдут старики.
        - Зачем?
        - Будущее должно стать светлее. В прошлом не должно быть измены и трусости. Вот истина.
        - Истина? А она бывает одна?
        - Она всегда одна.
        - Не думаю. Полагаю, существует далекая сияющая истина и другая, поближе и потруднее.
        - Истина лентяя и труса, который сидит дома сложа руки? Вы о ней?
        - Мы… попробовали исправить жизнь дальних, когда с ближними хватает проблем. Мы… взялись кромсать прошлое, чтобы выжать из него лучшее будущее. Мы… были самонадеянными кретинами! Довольно. Нам бы с настоящим разобраться…
        Приложения
        Список небесных тел с краткими комментариями по поводу их принадлежности на 2125 год
        В Солнечной системе
        АДРАСТЕЯ (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        АМАЛЬТЕЯ (спутник Юпитера) принадлежит Российской империи.
        АНАНКЕ (спутник Юпитера) принадлежит Королевству Индонезия.
        АРИЭЛЬ (спутник Урана) принадлежит Латинскому Союзу. Атлант (спутник Трансплутона, открыт в 2040 г.) принадлежит государству Новый Израиль, но на него претендует также Аравийская лига.
        ВЕНЕРА (планета) принадлежит Свободной анархо-синдикалистской республике россиян (Русская Венера).
        ВЕСТА (астероид) принадлежит Российской империи.
        ГАМЛЕТ (спутник Урана, открыт в 2051 г.), принадлежит Женевской федерации.
        ГАНИМЕД (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        ГИГИЯ (астероид) принадлежит Аравийской лиге.
        ГИМАЛИЯ (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        ГИПЕРИОН (спутник Сатурна) принадлежит Женевской федерации.
        ДАВИДА (астероид) принадлежит независимому государству Конфедерация городов-общин Нью-Скотленд.
        ДЕЙМОС (спутник Марса) принадлежит Женевской федерации.
        ДИОНА (спутник Сатурна) принадлежит Латинскому союзу.
        ЕВРОПА (спутник Юпитера) принадлежит независимому государству Русская консульская республика (Русская Европа).
        ЕЛЕНА, она же ДИОНА B (спутник Сатурна, коорбитальна Дионе), принадлежит Латинскому союзу.
        ЕФРОСИНА (астероид) принадлежит Российской империи.
        ЗЕМЛЯ (планета) разделена между полусотней государств, из них наиболее влиятельными в политическом отношении являются Женевская федерация, Поднебесная империя (Китай), Латинский союз, Российская империя, Аравийская лига, Исламское государство (Иран и ряд прилегающих территорий), Тихоокеанский союз, государство Израиль, государство Новый Израиль (бывшие Ливан, Иордания, часть Сирии, часть Палестины), государство Ватикан, Белая Южная Африка, Центральноафриканская республика, Королевство Индонезия, Королевство Аннам, Независимое владение Непал, Бутан и Шри-Ланка, Греко-балканское царство.
        ИНТЕРАМНИЯ (астероид) принадлежит Российской империи.
        ИО (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной Империи.
        КАЛИПСО (спутник Сатурна) принадлежит Аравийской лиге.
        КАЛЛИСТО (спутник Юпитера) разделен между Латинским союзом и Российской империей.
        КАРМЕ (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        КИБЕЛА (астероид) принадлежит государству Новый Израиль.
        ЛЕДА (спутник Юпитера) никому не принадлежит.
        ЛИР (самый дальний спутник Сатурна, открыт в 2040 г.) принадлежит Латинскому союзу.
        ЛИСИТЕЯ (спутник Юпитера) принадлежит Греко-Балканскому царству.
        ЛУНА (спутник Земли) разделена между Женевской федерацией, Латинским союзом, Поднебесной империей, Российской империей и независимым государством Конфедерация городов-общин Нью-Скотленд.
        МАРС (планета) принадлежит Женевской федерации.
        МЕРКУРИЙ (планета) принадлежит независимому государству Новый Израиль.
        МЕТИДА (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        МИМАС (спутник Сатурна) принадлежит Латинскому союзу.
        МИРАНДА (спутник Урана) принадлежит Женевской федерации.
        НЕПТУН (планета) принадлежит Женевской федерации.
        НЕРЕИДА (спутник Нептуна) принадлежит Женевской федерации.
        ОБЕРОН (спутник Урана) принадлежит Женевской федерации.
        ПАЛЛАДА (астероид) формально принадлежит Женевской федерации, но там никто не живет по причине радиационного заражения в результате ядерных бомбардировок флотом Поднебесной империи.
        ПАНДОРА (спутник Сатурна) никому не принадлежит.
        ПАСИФЕ (спутник Юпитера) принадлежит независимому государству Аркадия.
        ПЛУТОН (планета) принадлежит государству Израиль.
        ПРОМЕТЕЙ (спутник Сатурна) никому не принадлежит.
        РЕЯ (спутник Сатурна) принадлежит независимому государству Русская консульская республика (Русская Европа).
        САТУРН (планета) разделена между Латинским союзом и Поднебесной империей.
        СИНОПC (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        ТЕБА (спутник Юпитера) принадлежит Поднебесной империи.
        ТЕЛЕСТО (спутник Сатурна) принадлежит Аравийской лиге.
        ТЕФИЯ (спутник Сатурна) принадлежит Аравийской лиге.
        ТИТАН (спутник Сатурна) формально принадлежит Поднебесной империи, но там никто не живет по причине радиационного заражения в результате ядерных бомбардировок и массовой эпидемии панфира (война против Женевской федерации).
        ТИТАНИЯ (спутник Урана) принадлежит Поднебесной империи.
        ТРАНСПЛУТОН (планета, открыта в 2033 г.) разделена между государством Израиль, государством Новый Израиль и Аравийской лигой.
        ТРИТОН (спутник Нептуна) принадлежит Женевской федерации.
        УМБРИЭЛЬ (спутник Урана) принадлежит государству Израиль.
        УРАН (планета) разделена между государством Ватикан, государством Израиль и Латинским союзом.
        ФЕБА (спутник Сатурна) принадлежит Свободной анархо-синдикалистской республике россиян (Русская Венера).
        ФОБОС (спутник Марса) принадлежит Женевской федерации.
        ХАРОН (спутник Плутона) принадлежит Аравийской лиге.
        ЦЕРБЕР (спутник Трансплутона, открыт в 2034 г.) принадлежит государству новый Израиль.
        ЦЕРЕРА (астероид) разделен между Латинским союзом и Российской империей.
        ЭЛАРА (спутник Юпитера) принадлежит Тихоокеанскому союзу.
        ЭНЦЕЛАД (спутник Сатурна) принадлежит Поднебесной империи.
        ЭПИМЕТИЙ (спутник Сатурна) никому не принадлежит.
        ЮПИТЕР (планета) принадлежит Поднебесной империи.
        ЯНУС (спутник Сатурна) никому не принадлежит.
        ЯПЕТ (спутник Сатурна) принадлежит Женевской федерации.
        За пределами Солнечной системы
        БОРХЕС (спутник Терры-2) сначала являлся подмандатной территорией Женевской федерации, потом его разделили между собой Российская империя и Независимое государство Терра.
        ВАЛЬС (планета, бывшая Терра-9) принадлежит независимому государству Новая Швеция.
        КАМЮ (спутник Терры-2) Сначала являлся подмандатной территорией Женевской федерации, потом стал собственностью Независимого государства Терра-2.
        КАСАРЕС (планета) принадлежит Российской империи.
        НЬЮ-СКОТЛЕНД (бывшая Терра-8) принадлежит независимому государству Конфедерация городов-общин Нью-Скотленд.
        ПУШКИН (спутник Фальстафа) разделен между Российской империей и Независимым государством Терра.
        ТЕРРА-2 (планета) сначала является подмандатной территорией Женевской федерации, затем превращается в Независимое государство Терра.
        ТЕРРА-3 (планета) принадлежит Поднебесной империи.
        ТЕРРА-4 (планета) принадлежит независимому государству Совершенство.
        ТЕРРА-5 (планета) принадлежит Женевской федерации.
        ТЕРРА-6 (планета) разделена между Латинским союзом, Поднебесной империей и Российской империей.
        ТЕРРА-7 (планета) принадлежит Женевской федерации.
        ФАЛЬСТАФ (планета) принадлежит Российской империи.
        ШЕКСПИР (спутник Терры-2) Сначала являлся подмандатной территорией Женевской федерации, потом стал собственностью Независимого государства Терра-2.
        Государства, реально участвующие в космической экспансии
        (в порядке убывания их политического влияния и военных возможностей)
        1. ЖЕНЕВСКАЯ ФЕДЕРАЦИЯ. Иннерспэйс: сектор на Земле, сектор на Луне, Марс, Нептун, Тритон, Оберон, Терра-5. Основная периферия: Фобос, Деймос, Гиперион, Япет, Гамлет, Миранда, Нереида, Паллада, Терра-7.
        2. ПОДНЕБЕСНАЯ ИМПЕРИЯ. Иннерспэйс: сектор на Земле, сектор на Луне, Юпитер, Ио, Ганимед, Энцелад, Титания, Терра-3. Основная периферия: сектор на Сатурне, Титан, Адрастея, Карме, Синопе, Метида, Теба, Гималия.
        3. ЛАТИНСКИЙ СОЮЗ. Иннерспэйс: сектор на Земле, сектор на Луне, сектор на Каллисто, Диона, Ариэль, сектор на Церере. Основная периферия: сектор на Сатурне, сектор на Уране, Елена, Мимас, Лир, сектор на Терре-6.
        4. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. Иннерспэйс: сектор на Земле, сектор на Луне, сектор на Каллисто, Веста, сектор на Церере. Основная периферия: Амальтея, Ефросина, Интерамния, Касарес, Фальстаф, сектор на Терре-6, Пушкин, сектор на Борхесе.
        5. ИЗРАИЛЬ. Иннерспэйс: Сектор на Земле, Умбриэль. Основная периферия: Плутон, сектор на Уране, сектор на Трансплутоне.
        6. НЬЮ-СКОТЛЕНД. Иннерспэйс: сектор на Луне, Нью-Скотленд (Терра-8). Основная периферия: Давида.
        7. АРАВИЙСКАЯ ЛИГА. Иннерспэйс: сектор на Земле, Тефия, Гигия. Основная периферия: Калипсо, Телесто, Харон, сектор на Трансплутоне.
        8. НЕЗАВИСИМОЕ ГОСУДАРСТВО ТЕРРА. Иннерспэйс: Терра-2, сектор на Борхесе. Основная периферия: Шекспир, Камю, сектор на Пушкине.
        9. НОВЫЙ ИЗРАИЛЬ. Иннерспэйс: сектор на Земле, Меркурий*. Основная периферия: сектор на Трансплутоне, Цербер, Атлант, Кибела.
        * Не все разделяют мнение правительства Нового Израиля, в соответствии с которым Меркурий считается освоенным до того состояния, когда о небесном теле можно говорить: «Это наш иннерспэйс».
        Хронология мира России-1
        (мир Дмитрия Сомова)
        2015-2020 гг. - 1-й демографический кризис.
        2021 год - образование Женевской федерации. Туда вошли США, Канада, Мексика, Англия, Франция, Германия, Италия, Автрия, Венгрия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Швейцария, Норвегия и Дания. Впоследствии состав Женевской федерации постепенно расширялся. В 2023 году туда вошла, например, Бразилия и Латвия, в 2024 году - Словения, Чили, Венесуэла, Коста-Рика, Никарагуа и Перу, в 2025 году - Финляндия, Латвия, Индия, Алжир, Заир, Ангола, Мозамбик и Кабо-Верде (о-ва Зеленого мыса) и т. д.
        2022 год - открытие Лабиринта
        2023 год - начало «протоколонизации»
        2024 год - приход в России к власти «прогрессистов».
        2026 год - действие рассказа «Сюрприз для небогатых людей».
        2027 год - вход России в Женевскую федерацию.
        2028 год - война между Женевской федерацией и Китаем. Поражение Китая и его распад.
        2030-2034 гг. - великий «электронный» кризис.
        2031-2036 гг. выход из Женевской федерации ряда латиноамериканских стран. Разгром Чили и Аргентины.
        2031 год - объединение Китая. Образование Поднебесной империи.
        2032 год - Женевско-китайская война. Вход большей части китайской территории в Женевскую федерацию. Образование Шанхайского и Пекинского резерватов.
        2032-2033 гг. Подавление восстания в России. Образование Ярославского, Уральского и Якутского резерватов.
        2033-2035 гг. Подавление восстания в Китае. Ликвидация Пекинского резервата.
        2037-2038 гг. Женевско-латинская война. Образование Включение всей Латинской Америки в состав Женевской федерации. Образование Колумбийского, Гвианского и Патагонского резерватов.
        2060-2068 гг. - период «лунной» колонизации.
        2062 год - начало «марсианской» колонизации.
        2063 год - свертывание «протоколонизации».
        2066 год - свертывание «марсианской» колонизации. Эвакуация поселенцев на Марсе и консервация поселений.
        2067 год - ликвидация Ярославского резервата.
        2070 год - отмена всех государственных границ, помимо границ резерватов. Введение системы риджн’ов и дистриктов.
        2072 год - введение индекса социальной ответственности.
        2073 год - свертывание космических программ.
        2074 год - полная изоляция рустики от городских агломераций.
        2082 год - введение запрета на иудаизм, ислам и христианство. Роспуск относящихся к ним религиозных организаций, общин и церквей. Начало гонений на конфуцианство.
        2100 год - введение запрета на клонирование людей по всей территории Женевской федерации и, неофициально, - в резерватах.
        2110-2130 гг. - пандемия амнезии и впадения детство.
        2124 год - восстание в Якутском резервате. Попытка побега в Лабиринт. Подавление восстания и ликвидация резервата.
        2125-2126 гг. основное действие романа «Утренний кофе».
        2129 год - побег 400 жителей Уральского резервата в Лабиринт.
        2130 год - ликвидация всех резерватов, кроме Шанхайского. Полная изоляция Лабиринта.
        2155 год - введение гражданства для не-людей. Частичное разрешение на клонирование людей.
        2158 год - ликвидация последнего, Шанхайского резервата.
        2158 год - попытка реализовать модель «Освободитель» потомками беглецов из Уральского резервата. Точка, из которой производится наблюдение.
        Хронология мира России-2
        (мир Виктора Сомова)
        2015-2020 гг. - 1-й демографический кризис.
        2021 год - образование Женевской федерации. Туда вошли США, Канада, Мексика, Англия, Франция, Германия, Италия, Австрия, Венгрия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Швейцария, Норвегия и Дания. Впоследствии состав Женевской федерации постепенно расширялся. В 2023 году туда вошла, например, Бразилия и Латвия, в 2024 году - Словения, Чили, Венесуэла, Коста-Рика, Никарагуа и Перу, в 2025 году - Финляндия, Латвия, Алжир, Заир, Ангола, Мозамбик и Кабо-Верде (о-ва Зеленого мыса) и т. д.
        2022 год - открытие Лабиринта
        2023 год - начало «протоколонизации»
        2024 год - приход в России к власти «традиционалистов».
        2026 год - действие рассказа «Сюрприз для небогатых людей».
        2027 год - вход России в Женевскую федерацию.
        2028 год - война между Женевской федерацией и Китаем. Поражение Китая и его распад.
        2030-2034 гг. - великий «электронный» кризис.
        2031-2036 гг. выход из Женевской федерации ряда латиноамериканских стран. Разгром Чили и Аргентины.
        2031 год - объединение Китая. Образование Поднебесной империи.
        2032 год - Поднебесная империя (Китай) начала настоящую колонизацию Внеземелья.
        2033 год - Женевская федерация начала совмещать «протоколонизацию» с реальной колонизацией Внеземелья, в том числе Терры-2 и Терры-8.
        2034 год - выход России из Женевской федерации.
        2034-2037 гг. выход из Женевской федерации большинства государств «третьего мира».
        2037 год - образование Латинского союза.
        2039 год - образование Российской империи.
        2040 год - образование государства Новый Израиль
        2041 год - окончание «протоколонизации».
        2042 год - Женевская федерация окончательно включилась в космическую экспансию.
        2044 год - Латинский союз включился в космическую экспансию.
        2047 год - Российская империя включилась в космическую экспансию.
        2050 год - образование Тихоокеанского союза. Туда вошли Япония, Южная и Северная Корея, Малайзия, Сингапур, Вьетнам, Лаос и ряд других государств.
        2053 год - массовая эпидемия панфира в Индии.
        2054 год - разгром Индии и ее раздел между соседями.
        2055 год - Израиль включился в космическую экспансию.
        2056 год - Токийский договор о мирном разделе Солнечной системы и миров Лабиринта. Выдача «великим державам» мандатов на управление отдельными территориями.
        2060 год - первые удачные опыты по клонированию человека.
        2061 год - Новый Израиль включился в космическую экспансию.
        2062 год - образование государства Новая Швеция на Терре-9 (впоследствии планета Вальс).
        2063 год - начало эры внеземных войн. 1-я война Поднебесной империи и Женевской федерации. Перемирие на условиях сохранения подконтрольной территории.
        2065 год - образование государства Русская консульская республика (Русская Европа).
        2067 год - опыты группы «Ци» по переходу из одной реальности в другую.
        2068-2069 гг. - боевые действия между Латинским союзом и Поднебесной империей на Терре-3 и Терре-6. Гибель группы «Ци» со всей экспериментальной техникой. Восстание на Терре-5 и его подавление Женевской федерацией.
        2069 г. - Пекинский договор о разделе Терры-6 между Поднебесной империей, Латинским союзом и Российской империей.
        2070 год - образование государства Свободная анархо-синдикалистская республика россиян (Русская Венера).
        2075 год - массовая эпидемия панфира на Терре-8
        2077 год - образование государства Нью-Скотленд на Терре-8. Выход Терры-8 из-под мандата Женевской федерации. Боевые действия на Луне.
        2079-2080 гг. - Большой лунный инцидент (боевые действия между Латинским союзом и Поднебесной империей на Луне). Поражение Латинского союза.
        2081 год - Московский мирный договор, по которому Луна была разделена на сектора между Женевской федерацией, Нью-Скотлендом, Российской империей, Латинским союзом и Поднебесной империей.
        2082 год - Провозглашение на Терре-4, подмандатной территории Женевской федерации, независимого государства Совершенство под эгидой Женевы. Совершенство с самого начала существует как «вольное экономическое пространство».
        2087 год - открытие принципиальной возможности направленно изменять гравитационное поле. Первые опыты применения.
        2088 год - Женевский договор между «великими державами» об ограничении клонирования людей на их территории.
        2089-2091 гг. - Ближневосточный клинч. Боевые действия на территории всего Ближнего востока от Южной Турции до Синая.
        90-е годы XXI века - 2-й демографический кризис. Начало массовой колонизации Внеземелья.
        2092 год - Иерусалимский мир. Жесткое этническое разграничение на Ближнем востоке.
        2095 год - война между Латинским союзом и Нью-Скотлендом на Луне. Поражение Латинского союза.
        2096 год - образование Аравийской лиги.
        2100 год - Римская конвенция. Все великие державы ввели полный внутренний запрет на любые эксперименты по клонированию людей.
        2102 год - Аравийская лига включилась в космическую экспансию.
        2105 год - уничтожение флотилии Женевской федерации на планете Вальс.
        2112-2113 гг. - 2-я война Поднебесной империи и Женевской федерации. Ядерная бомбардировка и заражение панфиром Титана. Перемирие на условиях сохранения подконтрольной территории.
        2115 год - 3-я война Поднебесной империи и Женевской федерации. Ядерная бомбардировка Паллады. Перемирие на условиях сохранения подконтрольной территории.
        2120-2121 год - война Латинского союза и Аравийской лиги. Поражение Латинского союза.
        2123 год - обнаружение актиния на Терре-2.
        2124-2125 гг. Война между Аравийской лигой с одной стороны, Российской империей и Русской консульской республикой - с другой. Поражение Аравийской лиги.
        2125 год - Образование Независимого государства Терра. Выход Терры-2 и Борхеса из-под мандата Женевской федерации. Постройка первого корабля с актиниевым двигателем корабелами Терры-2.
        2126 год - Разгром женевской эскадры на орбите Терры-2.
        2125-2126 гг. основное действие романа «Утренний кофе».
        2127 год - первый полет за пределы Лабиринта.
        2128 год - частные боевые действия между Аравийской лигой и Русской консульской республикой на Европе. Поражение Аравийской лиги. Действие рассказа «Десантно-штурмовой блюз».
        2129 год - начало «внешней» колонизации за пределами звездных систем, связанных Лабиринтом.
        2130-2140 гг. - локальный демографический кризис на Терре-2.
        2141 год - открытие мира Терры-10.
        2146 год - уничтожение десанта Аравийской лиги на планете Вальс.
        2155 год - действие повести «Мой приятель Молчун».
        2158 год - объединение Латинского союза, Российской империи, Независимого государства Терра и государства Совершенство в Лигу равных. Впоследствии ее состав постепенно расширялся… Постоянно смещающаяся точка во времени, до которой возможно наблюдение извне, из иной реальности.
        Правящая династия Российской Империи
        (Залесские)
        ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ III - 2039-2060 гг.
        ИМПЕРАТОР ИВАН VII - 2060-2062 гг.
        ИМПЕРАТОР ДАНИИЛ II - 2062-2072 гг.
        ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА III - 2072-2080 гг.
        ИМПЕРАТОР ДАНИИЛ III - 2080-2127 гг.
        ИМПЕРАТОР ДАНИИЛ IV - 2127-2150 гг.
        ИМПЕРАТОР ПАНТЕЛЕЙМОН I - 2150… (в 2158 г. оставался на престоле).
        notes
        Примечания
        1
        1 - Сэйлз - толкучка, барахолка, распродажа вещей, бывших в употреблении.
        2
        2 - Деление Энке - «прозрачный» участок недалеко от внешней границы колец Сатурна.
        3
        3 - Dust - пыль, reductor - нечто сокращающее, убирающее лишнее (англ.).
        4
        4 - Риджн и дистикт - от английских слов region (область) и district (район).
        5
        5 - Владение Женевской федерации Терра-2 (женевское эсперанто).
        6
        6 - Intend - намерение (англ.).
        7
        7 - Чайлдфри - от childfree, т. е. бездетный, буквально «свободный от детей» (англ.).
        8
        8 - Порто - португалоязычные латино (терранский жаргонизм).
        9
        9 - Tusanada satelara - тысяча звезд (женевское эсперанто).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к