Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Волков Сергей : " Проклятие Рода Ранненкопф " - читать онлайн

Сохранить .
Сергей Волков
        ПРОКЛЯТИЕ РОДА РАННЕНКОПФ
        (Ранненкопф-1)
        КНИГА ПЕРВАЯ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        - Вообще, дружище, - директор тюрьмы взял меня за локоть. - Мне жаль отпускать вас... Тут не часто встретишь образованного человека, к тому же, вы не закончили каталог нашей библиотеки. Ну да, может еще и свидимся...
        Я открыл было рот, но он нетерпеливо замахал руками:
        - Знаю, знаю... Вы ни в чем не виноваты. Все твердят одно и тоже, только это не мое дело. Как говориться, получите и распишитесь.
        Директор выложил на стол вещи, изъятые у меня еще при аресте и я молча сунул в карман к растрепанному ежедневнику, складной перочинный ножик, да несколько монет по два и пять пфеннигов.
        - Это тоже ваше, - педантичный служака кивнул на ключи от городской квартиры и железнодорожный билет.
        Я усмехнулся, на пожухшем кусочке картона в графе "дата отправления" значилось - 4 августа 1968 года.
        * * *
        В то лето, я - только окончивший курс искусствовед, исключительно самоуверенный и исполненный честолюбивых планов, получил неожиданное предложение приехать в имение Ранненкопф, в Красных Горах, для работы над диссертацией. Нельзя сказать, что меня не обрадовала возможность сменить обстановку и вместо пыльных, пахнущих плесенью, архивов провести пару месяцев на природе.
        Вручив мне рекомендательное письмо к хозяину-барону, добряк-профессор взялся рассуждать какая удача для молодого ученого - возможность знакомства с ранней готикой, во всем ее первозданном величии. А, покуда, забравшись, по обыкновению вглубь веков, преподаватель застрял где-то между гвельфами и гибеллинами - как знать, думал я, не улыбнется ли мне из стрельчатого окна, какой-нибудь башенки, юная фея. Я живо представил себя в величественном зале с огромным камином. Напротив, в жестком дубовом кресле с высокой резной спинкой, белокурую голубоглазую девушку. Маргарита, или быть может, Леонора, несомненно умирает от тоски на каникулах...
        - ...вы ведь не боитесь приведений? - уловил я вопросительную интонацию наставника.
        Привычка, выработанная во время лекций, еще на начальном курсе, вернула меня в кабинет.
        - "Привидений"? - я улыбнулся.
        В наш прагматичный век куда больше беспокоятся о биржевых индексах, нежели одиноких, позабытых всеми, выходцах с того света. Сама мысль надеть на шею ладанку представлялась мне столь же экзотичной, как скажем, идея оснастить фосфорным циферблатом солнечные, вот уже три сотни лет украшавшие ворота университета, часы. В замке, с увешанными гобеленами покоями, оружием и латами по стенам, который нарисовало мое воображение, не нашлось места призракам.
        Мы простились. Было ли в вопросе старика-профессора нечто предопределяющее? Так или иначе, я не обратил на это внимание. Хотя, если говорить о знаках свыше, даже в купе второго класса, наполненном желтым светом электричества и приглушенным стуком, уносивших меня в ночь колес, сидела молодая женщина с новеньким томиком "Свадьбы Дракулы", в глянцевом переплете. Дама на миг оторвалась от чтения, заложив страницу пальчиком, чтобы улыбнуться в ответ на мое вежливое приветствие, и снова отдалась прерванному занятию. Книга, мягко прижатая к круглившимся в легкой блузке формам, в разрезе юбки, на бедре, виднелась широкая кружевная резинка чулка... Предчувствие! Если уж я и испытывал в тот момент какие ощущения, то лишь зависть к кровопийце-графу.
        Впрочем, не стану забегать вперед. Замечу только, что по прибытии, я не увидел ни фарфоровых раритетов за темным стеклом горок, ни гордых предков барона, в тяжелых золоченых рамах с гербами, и был отчасти разочарован светлыми обоями "в цветочек", добротными, но ничем не примечательными, шкафами и стульями, словно по волшебству перенесенными сюда из гостиной какого-нибудь почтенного буржуа, да простенькими литографиями на стенах.
        Нынешний владелец замка, вернее того, что от него оставили две мировые войны, редко бывал в родовом гнезде. Обремененный заботой управления собственным издательством, он препоручил земли попечению фермера Лоренса, а готические постройки папаше Штеру, объединившему в одном лице управляющего, сторожа, а порой и экскурсовода, пускавшего, за небольшое вознаграждение, редких туристов полюбоваться залами и галереями, полными исторического значения и сквозняков. Барон, однако, не забыл распорядиться относительно моего приезда. Его поверенный, нарочно присланный из города адвокат, передал мне, с многочисленными оговорками, два десятка старинных миниатюр с изображением замка и семейную реликвию - пояс верности (заказанный печально известным Герхардом фон Ранненкопф для своей избранницы, накануне свадьбы), а управляющий предложил, на выбор, любую из верхних комнат спального корпуса. Я занял первую и швырнув чемодан на железную, отозвавшуюся отчаянным скрипом пружин, кровать, распахнул окно, выходившее в сад. Чувства, владевшие мной, были достаточно противоречивы. С одной стороны я досадовал на то, что так
поспешно согласившись запереться в деревенской глуши, обрек себя смертельной скуке. Но, ведь никто и не обещал мне прогулок в регулярном парке, под руку с красавицей-аристократкой. С другой стороны, утешал я себя, здесь как раз то место, где ничто не будет меня отвлекать. И положив поскорее закончить свою работу, устроившись на широком подоконнике, я принялся рассматривать изящную золотую, полученную от адвоката, вещицу.
        Должно быть, усыпавшие прочную сетку самоцветы, подобранные в соответствии со средневековыми представлениями о мистических свойствах камней, равно как и хитроумный замочек обещали ревнивцу спокойный сон возле пылкой супруги. Но, что известно о нем, первом владельце пояса?
        В летописях, начиная примерно с одиннадцатого века, встречаются нечастые упоминания Ранненкопфов, не тайна как отличился барон Пауль во время Семилетней войны. Но, пожалуй, никто не послужил так славе своего рода, как Герхард фон Ранненкопф - герой баллад и преданий, злосчастный дряхлеющий волокита, обвенчавшийся с пятнадцатилетней племянницей. Случись это в наш образованный век, когда все женщины, включая связанных узами брака, мечтают выйти замуж, и когда замок, в каком-нибудь живописном уголке и родовой герб, легко компенсируют недостатки, обусловленные возрастом супруга, история на том бы и закончилась. Однако, юная Гертруда фон Ранненкопф жила во времена, каковые принято именовать диким средневековьем и предпочла свадебному ложу, окружавший крепость ров с водой, обессмертив имя мужа и накормив не одно поколение миннезингеров.
        Годы пощадили для нас несколько гимнов, написанных или переложенных с более ранних текстов, лет полтораста назад. Я с сожалением подумал о первоисточнике и тут, словно следуя ходу моих мыслей, до слуха донеслась песенка... Если перевести ее слова с местного диалекта она звучала примерно так:
        Прискакал Рыцарь на Белом коне
        И навеки похитил мое сердце.
        Он увез его с собой в дальние страны
        А я осталась - ждать и плакать,
        Да петь свои печальные песни.
        Звонкий голосок не мог обмануть меня. Значит Леонора все же существует! Спрыгнув на балкон, опоясывавший первый этаж со стороны парка, и сбежав по разбитым ступеням, я тихо двинулся между деревьями.
        Суровый отец позвал меня и приказал
        Выйти замуж за Черного Всадника.
        Едва дыша, я выглянул из-за куста шиповника. Девочка-подросток в васильковом платье прыгала, пританцовывая по небольшим валунам, у старого вяза. Видимо, удержать равновесие на гладком камне было нелегко, вот маленькая певунья взмахнула руками, изогнувшись худенькой спинкой, качнулась вперед. Я невольно подался навстречу, наступив на сухой сук, который громко хрустнул под моим башмаком. От неожиданности девочка резко выпрямилась и, вскрикнув, в следующий миг, оказалась на траве. Нелепейшая ситуация. От своей ли неловкости, или потому что пойман с поличным, уж не знаю, из-за чего больше, я рад был провалиться сквозь землю, тогда как жертва моего любопытства не знала сострадания:
        - Ты напугал меня!
        В интонации слышался упрек. Она откинула подол, осмотрев ссадину на коленке.
        - Прости, - я помог девчонке подняться и та, сорвав подорожник, деловито поплевала на лист, прилепив его к ноге. - Что ты сейчас пела?
        - Песню... - девочка дернула открытым плечиком.
        Действительно, что еще можно петь! Трудхен, как звали мою новую знакомую, была дочерью здешнего фермера и помогала в замке поварихе. На вид я дал бы ей лет четырнадцать. Еще угловатая фигурка смотрелась почти по-детски, лишь под платьем чуть обозначилась грудь, да в мягком движении, каким она поправила свой крестьянский платок, не стесняясь, показав мышки с темными влажными завитками, уже угадывалось нечто по-настоящему женское. Я невольно отвел взгляд, словно любуясь панорамой громадного луга за замком, а когда обернулся, моей собеседницы и след простыл.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        Металлическая дверь за спиной с грохотом захлопнулась, оставив меня одного в узком кривоватом переулке. Повсюду валялись опавшие листья. Рядом, в маленьком скверике, куда не заезжали автомобили, их скопилось особенно много. С удовольствием вдыхая запахи осеннего города, я прошел туда, загребая как в детстве ботинками желтые шуршащие охапки, уселся на скамейку, поднял воротник плаща и сунул руки в карманы. Было прохладно, но уютно. Мои пальцы касались коленкоровой обложки ежедневника. А так как времени оставалось - хоть отбавляй, я извлек тетрадь на свет, от нечего делать, раскрыв наобум: "Бергфрид еще только показался за перелеском, а горизонт...". Это была третья глава начатого мною, по примеру Сервантеса, исторического романа.
        "Бергфрид еще только показался за перелеском, а горизонт так быстро затягивали тучи, что девушка забеспокоилась и Гнедая, почувствовав это, начала тревожно фыркать, запрокидывая голову. Скоро с неба упали первые капли и даль озарилась слабыми всполохами. Гнедая боялась яркого света, но еще больше боялась грома. Случалось, разбуженная грозой среди ночи, Гертруда босиком перебегала широкий, устланный соломой двор, чтобы успокоить мечущуюся в дощатой клети, в самом углу конюшни, любимицу. Зачастую, такая задача была невыполнима, испуганная лошадь не подпускала хозяйку, легко высвобождая морду из нежных, заботливых рук, жалобно ржала, норовя вскинуться на дыбы. Помня об этом, Гертруда свернула к возвышавшемуся на холме старому отшельнику-дубу. Треснувший у корней почти надвое, ствол исполина смыкался на высоте примерно в рост человека, образовав в основании некоторое подобие грота, настолько просторного, что, пожалуй, и три, не слишком упитанных, пилигрима могли бы запросто переждать в нем непогоду. Однако, приблизившись, девушка поняла, что в желании укрыться под могучими ветвями она не одинока. С
краю, на обросшем мхом корне, сидел незнакомый мальчик. Худенький, белокурый, одетый в короткое шерстяное сюрко без опушки, какое носят простолюдины, должно быть сын купца, отправленный с поручением отцом. Гертруда еще медлила в раздумье, не зная на что решиться, но мальчик уже придержал Гнедую, протянув руку, чтобы помочь ей сойти с лошади и красавица рассудила, что отказ выглядел бы не учтиво. Существует мнение, будто первое впечатление о человеке дает наиболее верную его оценку и последующие наблюдения в лучшем случае лишь дополняют картину. Но Гертруде поначалу показалось, что незнакомец чуть не ее ровесник, хотя и высок ростом. Открытое лицо его, с тонкими еще девичьими чертами, не портила даже напускная суровость, призванная, вероятно, добавить облику некоторый оттенок мужественности. Мальчик отступил на шаг, представившись. У него на поясе Гертруда заметила узкую мизерикордию, в дорогой серебряной оправе, а по вежливым интонациям, по неожиданно низкому голосу, поняла, что мальчик немного взрослее, лет должно быть семнадцати и его место, конечно же, не в лавке торговца, а скорее в замке.
Вильгельм, как звали путешественника, походил на младшего из ее братьев - Питера. Прежде, товарища в детских играх, неутомимого выдумщика, бесстрашно рубившего деревянным мечем головы садовым розам и посвящавшим эти подвиги сестре. Сейчас, Питер вдали от дома добывал рыцарское звание. Вспоминая ли своего паладина, или тому сыскалась иная причина, но девушка отнеслась к новому знакомому внимательно, без труда узнав, что тот сирота и направлялся к другу покойного отца, ее дяде барону Герхарду, да был ограблен ночью на дороге. Краснея, мальчик рассказал, как в последний миг сумел вырваться из рук разбойников, сохранив жизнь и коня, но лишившись меча и остатков звонкого серебра.
        Потеря оружия уязвляла гордость, обжигая щеки юного воина, а утрата кошелька, вынужденным постом, добавила терзаний телесных. И выполняя обязанности хозяйки, Гертруда настояла, чтобы Вильгельм заехал к ним, сама не заметив как исчезла ее робость, исчезла еще до того, как прекратилась, прокатившаяся стороной, гроза. Слово за слово, девушка вместе со спутником пустилась в путь, к великому неудовольствию промокших лошадей, сердито подергивавших ушами на уже редкие, далекие зарницы. Успокаивая, Вильгельм ласково потрепал своего конька по гриве, а на дворе, не доверяя заботам челяди, сам взялся отвести его в стойло. Гертруда видела это из окна "южной" башни. Нет, она больше не хотела, чтобы мальчик был ее братом"
        К слову, с "южной" башней, правда уже реальной, меня связывает воспоминание о прекурьезном эпизоде, произошедшем в первый же вечер по приезде в имение.
        Читателя, если конечно эти записи когда-нибудь увидят свет, возможно, удивит то, что не смотря на крушение всех моих амбициозных планов, да что там - крушение, катастрофу, постигшую меня в замке, я не потерял охоту опять возвращаться туда вместе со своими персонажами. Но думаю, тому причина - добросовестность ученого. Ведь, даже сочиняя романтическую повесть, я по-возможности, придерживался фактов.
        * * *
        Итак - башня. Было не очень поздно. Я оторвался от дневника, в задумчивости глядя в окно на кроны деревьев, уже слившихся в плотную, словно придвинувшуюся к древним стенам толпу, когда мое внимание привлек, негромкий, но явно не вязавшийся с привычными ночными шорохами, звук. Так и есть! Где-то наверху, мерно поскрипывали половицы. Вот шаги прекратились. Я замер, в саду зашептал ветер, вдалеке залаяла собака и снова все смолкло. Прошло минуты две. Неужели почудилось? Сообразив, что моя спальня расположена в верхнем ярусе покоев, и выше - только чердак с его бесконечным голубиным воркованием, тонущем в черных ребрах стропил, я предположил было, что так стонут старые, терзаемые жучком перекрытия, вспоминая возможно лучшие дни, которые... Тсс! Легкое шуршание послышалось снова, на этот раз, за стеной, отделяющей комнату от узкого коридора. Быстро погасив лампу и пробежав на цыпочках по холодному полу, я тихонько приоткрыл дверь, отчетливо разглядев метрах в четырех удаляющуюся девичью фигурку. Одетая в длинную, полупрозрачную распашонку, незнакомка уверенно двигалась по неосвещенному проходу. Вот уже
глаза различают одну только ее рубашку. Еще мгновение и светлое пятно поглотил мрак и если бы не тонкий аромат шафрана, разлившийся повсюду, возможно я принял бы это за сон. Теперь то, что в кабинете моего профессора вызвало улыбку, отнюдь не представлялось чем-то нереальным. Странствующие по воздуху рыцари и гномы; являющиеся из вод утопленницы; и зачарованные красавицы - герои сказаний и кинолент моментально пронеслись в моем сознании. Нет, исключено! Это верно, маленькая Трудхен ходит во сне. Мне доводилось читать о подобных случаях, у школьниц, на зыбкой возрастной грани между ребенком и девушкой. Не могу сказать, что толкнуло меня вперед, желание проверить свою догадку или простое любопытство, но, позабыв обо всем, я беззвучно проскользнул в коридор и в двух десятках шагов, заметил слабый, как показалось мне тогда - призрачный свет, пробивающийся из-под двери угловой башни. Почти не дыша, с колотящимся сердцем, я прильнул к замочной скважине.
        В просторном, без особой отделки, помещении, у окна, склонившись над чугунным умывальником, стояла маленькая Трудхен, энергично водя зубной щеткой за щекой. Никакой плавности движений, никакой прозрачной накидки. На девочке были только трусики и без одежды она смотрелась совсем худышкой, зато ее распущенные, откинутые на спину, волосы, спадали гибкими волнами и я, невольно, залюбовался их каштановым великолепием, когда позади раздался строгий, с деревянными нотами, голос:
        - Что вы ищете, молодой человек, в чужой спальне?! - пожилая кухарка, в ночном халате, буравила меня негодующим взором. Оставалось лишь принести извинения и откланяться.
        - Еще один лунатик, - сердито бросила старуха вдогонку и эта странная фраза окончательно сбила меня с толку. Поскольку, девочка-сомнамбула, прошедшая мимо по коридору, очевидно была не Трудхен, я заключил, что в замке живет ее сестра, либо какая-то сверстница. Кто бы мог подумать, что персона, упомянутая поварихой - лысый управляющий, имевший слабость следить за окном женской уборной из противоположной, "дальней" башни (всего их было - четыре по углам п-образного здания, но из пары задних, "дальней" именовалась только левая, в торце спального корпуса). И так как, застав меня на месте "преступления", старая ведьма не сочла необходимым делать из этого тайну, то, узнав о моих "наклонностях", папаша Штер поспешил с выводом, что обрел в лице нового жильца родственную душу, чем отчасти и объяснялось его теплое ко мне отношение. И непонятное приглашение пользоваться, висевшим на гвозде в людской, цейсовским биноклем "когда пожелаю". Ведь в тот момент, ничего этого я еще не знал.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        Вообще, меня всегда считали лежебокой. В тесном дортуаре университетского общежития моя кровать располагалась у самого окна и, особенно весной, проснувшись от яркого света, задолго до удара колокола, я зажмурившись по полчаса оставался без движения в надежде, что какое-нибудь облако, избавит меня от слепящих солнечных лучей.
        Я открыл глаза и, не поворачивая головы к хронометру, пытался угадать который сейчас час. Вдали весело распевали птицы. Прохладный ветерок покачивал занавески, наполняя комнату запахами сада, навевал дремоту и я почти поддался ей, но среди щебетанья и утренних шорохов послышался неторопливый звук шагов. Кто-то, шаркая проследовал через двор к воротам. Стукнул засов и, прошелестев по гравию шинами, совсем рядом остановился автомобиль.
        Кто бы это мог быть? А, если!.. Мне сразу вспомнился разговор с профессором: "...там собиралась погостить одна особа, Эва Ангальт. Романистка, с несколько сомнительной репутацией мастера, кхм... - подбирая верное слово, деликатный старикан поправил цепочку на жилете, - натуралистических описаний. Своей карьерой она обязана издателю-барону, который, поговаривают, видит в ней Гитона. Но, это уже сплетни, а нас историков должны интересовать исключительно факты..."
        Я моментально поднялся на локте. Стрелки показывали без четверти восемь. Нет, она не приедет в такую рань. Хотя... Наскоро умывшись и сбежав вниз, я увидел у порога обшарпанный, проржавевший фургон, а рядом невысокого грузного господина с красным лицом, беседовавшего с папашей Штером и женщину, со скучающим видом, привалившуюся к автомобилю. Полненькая, симпатичная, но явно не столичная знаменитость... Теперь, когда любопытство мое было удовлетворено, я подумал, что самое время улизнуть, не дожидаясь приглашения к столу. Говоря по чести, ночное приключение отбило мне всякую охоту встречаться с кухаркой. Но управляющий окликнул меня.
        Отрекомендовав "молодого, но подающего большие надежды ученого" фермеру Лоренсу и его жене Марте, папаша Штер подозрительно быстро ретировался, а крестьянин, едва коснувшись местных красот и исторических памятников, как-то ловко съехал к рыбалке, уже минут через пять, говоря о нашем совместном походе на щуку, словно о деле решенном:
        - ...непременно, непременно!
        Бросив мне сочувствующий взгляд, в котором, впрочем, без труда читалось: "попался голубчик!", в разговор вмешалась женщина.
        - Так-таки "непременно"? - в ее высоком и чистом голосе прозвучала ирония. - Есть у ученого человека время с удочкой сидеть. Да и ты, кажется, едешь в город?
        - Это всего пара дней, - парировал зануда.
        - А говорил "неделя", Клаус?
        Чего доброго, господин Лоренс и вовсе отказался бы от намеченной поездки, но тут меня позвали завтракать. К слову, из-за кухарки беспокоился я зря. Стол накрывала крошка Трудхен и пусть в ее глазах загорались порой лукавые искорки, она не прыснула, наливая в чашку кофе, таким образом, мой костюм остался сухим, за что я и был ей благодарен. А вообще, досадное недоразумение уже отошло на второй план и глядя на девочку я с затаенной радостью думал о ее матери, о том, как ловко та дала мне понять, что ночью мужа не будет дома.
        * * *
        Да, именно так все и начиналось. Я как сейчас вижу фрау Марту в то мое первое утро в поместье. Внешне она походила на румяную булочницу с нашей улицы, к которой мы - окрестные мальчишки бегали за сладостями. Помню, в ее лавке витал сказочный аромат марципана и ванили...
        Потянув, как в детстве, носом и сразу почувствовав голод, я поднялся и пройдя в крошечное кафе по соседству, устроился за дальним столиком с чашкой эспрессо и какими-то крендельками. Кроме меня, посетителей в зале не оказалось и это было кстати. Вкус сдобы опять вернул мои мысли к фрау Лоренс, к ее яблочным пирогам, которыми она, с материнской заботой, снабжала меня в передачах и при редких свиданиях. Назвав ее опеку "материнской", я не оговорился, хотя разница между нами, ограничивалась какими-нибудь десятью годами. Фрау Марта с первого дня взяла в отношении меня некий насмешливо-покровительственный тон, ошибочно принятый мной за кокетство...
        Пребывая в счастливом возрасте (когда даже обыкновенное любопытство, совершенно посторонней, случайно встретившейся женщины, приписывается невесть каким, зачастую, существующим лишь в собственных фантазиях, достоинствам), я, едва, будучи представлен, уже решил - чуть стемнеет, явиться на ферму с визитом, воображая, как потом небрежно развалясь в нашей студенческой закусочной, разрисую приятелям бурный роман с деревенской простушкой.
        До той поры, сознаюсь честно, случая похвастать, как-то не представлялось. Тихоня-очкарик, в университете я чурался шумных студенческих посиделок. Раз только, на последнем курсе, товарищи почти силой, затащили меня к Ирме, предварительно накачав для храбрости спиртным. Но они переусердствовали. Не привыкший к выпивке я не ощутил обещанного прилива сил, зато начал так громко икать, что Ирма, Ирма которая не отказывала ни кому, вытолкала меня взашей.
        * * *
        Задумав посетить ферму, якобы по дороге на любимую нашу с Лоренсом рыбалку, ближе к вечеру, я одолжил удочку у папаши Штера, а на его вопрос, известно ли мне, где накопать червей, искренне ответил:
        - Зачем?
        Впрочем, успевший опустошить бутылку на треть, управляющий согласился, что вовсе незачем, и с тем вернувшись к своему занятию навряд достиг дна, как я уже стоял на широком крестьянском дворе.
        Несколько строений с высокими черепичными крышами, маргаритки вдоль чистенькой мощеной дорожки, но вокруг - ни души. Только обойдя дом, я увидел распахнутые ворота большого сарая, а в глубине хозяйку - полную, румяную фрау Лоренс, сидевшую возле коровы. Между ее раздвинутых, круглых коленей располагался жестяной подойник, о стенки которого, со звоном разбивались тонкие острые струйки.
        - Ага, вот и наш ученый! Выдумал скотину пугать! - крестьянка брызнула мне в лицо молоком с ладони, открытые в широком вырезе рубахи, налитые белые груди задрожали от смеха. - Ступай, подсматривай за Трудхен.
        Я поспешно отвел взгляд от этого природного великолепия. Протер очки. Значит, кухарка наябедничала, что я следил за девчонкой!
        Снова в памяти промелькнула кондитерская моего детства. Хозяйка - низко склонившись, раскладывает товар в витрине. Мы - сорванцы, стараемся заглянуть ей в глубокий вырез кофты из-за автомобиля полицейского Мюллера (тогда из всей ватаги Мюллер поймал за ухо... Угадайте кого?)...
        Должно быть, мои щеки выдали меня, потому что задорный смех покатился с новой силой. Фрау Марта поднялась, поправив упавшую с плеча бретельку и дунув на прилипшую ко лбу непослушную прядь, приблизилась.
        - Смущается как невеста! - крепкая рука проворно ухватила меня пониже ремня. Я дернулся, но высвободиться не получилось. Придвинувшись вплотную, женщина торопливо зашептала на ухо. - Обожди полчаса...
        От ее разгоряченного тела пахло загаром и сеном, синие глаза смотрели пристально, не мигая.
        - "Полчаса"? - меня совершенно сбила эта заговорщическая интонация.
        - Да! Спрячешься вон в той каморе, за корзинами, - она кивнула на беленую кирпичную пристройку. - В одиннадцать я купаю дочку, тебе будет все хорошо видно.
        Не помню, попрощался я с фрау Мартой или нет. А вдруг, столь поспешное отступление она восприняла как бегство? Щеки мои опять загорелись, но тут, на дороге, посреди огромного луга, никто не мог этого заметить. С досады я пнул пыльную, лохматую кочку у обочины. Вдали распевался соловей. Солнце, окрашиваясь багрянцем, неумолимо стремилось за горизонт. Завершился еще один день моего пребывания в поместье, прошедший как-то бестолково и не принесший ничего кроме разочарований. "Так разыграть дурака! Еще эта удочка... Надо было просто сказать, что заблудился...", но поглядев на шпили башен, возвышавшиеся над соседней рощей и заметные решительно отовсюду, я махнул рукой - все равно через какой-нибудь месяц обо мне здесь никто не вспомнит. Ну и стоит ли огорчаться? Свернув у самого замка с тропинки, я во все лопатки помчался по заросшему мышиным горошком и звенящему кузнечиками, косогору, вниз, к торчавшим из травы, фрагментам стен.
        Происхождение развалин, для меня, успевшего изучить план усадьбы, не было загадкой. Еще полвека назад, фамильный склеп Ранненкопфов венчала базилика, которую авиация союзников превратила в гору битого кирпича. Но, сохранилась ли усыпальница? Папаша Штер обмолвился накануне о существующем проходе в крипту через подвал замка. Разговорившись после обильной порции выпитого за ужином пива, он порылся в ящике секретера, где, как я понял, хранились счета за уголь и электричество, показав мне что-то вроде схемы подземелья. Надо ли говорить сколь разгорелось мое любопытство, но тут, за окном жалобно крикнула ночная птица. Управляющий помрачнел, вспомнив некстати, что время позднее и, что у него утром куча дел. На том беседа и закончилась.
        Теперь, пока еще не совсем стемнело, я решил осмотреть руины и с восточной стороны мне удалось заметить остатки цоколя, сложенного, в отличие от кирпичной базилики, из массивных известняковых глыб. Больше того, оторвав от камня лоскут мха, я нашел под ним абсолютно неповрежденные стыки кладки, которая без сомнения, была гораздо старше разрушенной верхушки.
        Еще я обнаружил, что пока размышлял о результатах своих исследований, сам стал объектом пристального изучения. В пяти шагах от меня, на груде щебня, стояла крошка Трудхен. Девочка лакомилась чем-то, с интересом наблюдая за мной.
        - По-моему тебе давно пора домой...
        - Хочешь? - пропустив мимо ушей неуместное замечание, она протянула вперед руку. На ладони краснело несколько вишен. Пальцы, да и рот девчонки были перемазаны темным соком ягод, отчего она походила на маленького вампирчика.
        Я, поблагодарив, отказался от угощения. Собеседница, отправив вишни за щеку, вытерла руки о платье и сбежав вниз прямо через бурьян, запрыгала рядом со мной на одной ножке, ухватив себя за обожженную крапивой лодыжку.
        - Вот дерьмо! - малышка не особо стеснялась в выражениях. Стараясь хоть перед ней выдержать роль взрослого, я строго нахмурил брови, и снова девочка не обратила на это ни малейшего внимания. - Кажется, я проглотила косточки.
        - Ты не боишься гулять тут в сумерках?
        - А, чего бояться? - Трудхен наконец перестала прыгать. - Призрак ходит не здесь, а в большом доме.
        - Какой призрак?!
        - "Какой-какой", мертвый.
        ГЛАВА ЧЕТВсРТАЯ
        Со стороны может показаться, что такой, не слишком удачный, дебют обескуражил меня. Однако, ничуть не бывало. Звонкий смех фрау Марты (кстати, нисколько не злой), еще горячил мне щеки, когда оторвавшись от вечной своей латыни, я вспоминал прогулку на ферму, но мысли уже были заняты предстоящей встречей с Эвой Ангальт. Событием, заранее будоражившим мое воображение. Все же переход к дальнейшему повествованию я бы хотел предварить описанием эпизода постороннего и на первый взгляд незначительного, но пропустить каковой, мне представляется невозможным, в силу целого ряда причин, о чем пойдет речь далее.
        Итак, неделя тянулась довольно однообразно. Упражняя волю, я поднимался по-деревенски рано и после завтрака отправлялся к своим фолиантам. Ближе к полудню в библиотеке появлялась Трудхен. Подчеркнуто не обращая на меня внимания, эта маленькая фея принималась сосредоточено вытирать пыль со стеллажей, неслышно взбираясь к верхним полкам по ажурной стремянке, настолько зыбкой, что я, рискуя быть неверно понятым, забывал рукопись, не в силах отвести тревожного взора от хрупкой фигурки под самым потолком. Единственный раз, кажется в пятницу, я против обыкновения отвлекся чем-то от завораживающего действа, но тут же увесистый том, в красивом кожаном переплете с золоченым гербом Ранненкопфов, выпал из рук малышки и пролетев добрые три метра, с ужасающим грохотом, ударил об пол.
        - Вот, дерьмо! - уже привычный возглас девочки показался мне немного наигранным.
        Я подошел, протиснулся за лесенку и поднял книгу. Это был судебный сборник "Саксонское зерцало" в издании Гомейера. Трудхен победно взирала на меня, с высоты второго яруса. Взирала совершенно по-женски! Мой взгляд воровато скользнул меж тонких девичьих коленей, под простенькую ситцевую юбчонку. Скользнул так, абсолютно непроизвольно. Но, хотя я тотчас вернулся за стол и уткнулся в свалившийся с полки том, однако уже не думал о работе. Даже не сразу заметил, что держу судебник вверх тормашками, все еще видя светлые трусики "в горошек" плотно облегающие тело девочки, настолько плотно, что мягкие его линии проступили сквозь ткань весьма откровенно.
        Нет, ерунда, наваждение! Трудхен совсем ребенок. А вместе с тем... Такая странная ее двойственность трогала меня до умиления, и часто после, я не мог удержаться от того, чтобы поправить растрепавшуюся косичку, застегнуть стоптанный сандалет, либо как-то иначе проявить нетребовательную нежность к малышке. Нежность, которую, к слову сказать, эта женщина-дитя или вернее дитя-женщина, принимала как должное.
        Случалось, мы бродили по парку, где Трудхен, отбросив напускную отчужденность, пела для меня свои любимые песенки. Под ее строгим руководством мне пришлось выкопать, на почти заросшей топкой тропинке за озером, где по-счастью никто не ходил, "волчью яму" - западню для браконьера, в которую, как девочка верила, рано или поздно обязательно попадет какой-нибудь любитель чужой дичи. В награду за четыре дня земляных работ, Трудхен сообщила мне, об обнаруженной ею в чаще, лисьей норе.
        - ...но, сперва поклянись, что никому не расскажешь! Папа грозил снять с Рыжика шкуру за пропавшую Пеструшку.
        - А, без клятвы, ты не веришь?
        - Верю. Ты хороший, только у тебя шило в заднице.
        - Какое еще шило?!
        - Не знаю... Так мама говорит.
        * * *
        "Маленькая кавалькада миновала городские ворота и радости Гертруды не было границ. Впрочем, она справилась с собой и продолжала путь с невозмутимым, насколько это только возможно, видом. Ведь это не сон, она будет присутствовать на торжествах, наравне с дамами восседать за столом. Значит, нет больше прежней малышки-Тру. Есть взрослая Гертруда. Девушка подбоченилась, стараясь сохранить невозмутимый, подобающий случаю, вид, но уже через минуту, забывшись, опять не скрывая любопытства, во все глаза смотрела на пеструю толпу горожан: деловитых ремесленников, говорливых торговцев, жидов-менял, мальчишек, монахов, попрошаек, каких-то странных, снующих тут и там, личностей, с беспокойным взглядом. И народу все прибавлялось. Узкая кривая улочка вывела путников к большой площади и здесь протиснуться стало просто невозможно, повозка горшечника безнадежно застрявшая в людском потоке, перегородила дорогу. Ханс, возглавлявший отряд, спешился, и разинув рот уставился на жонглеров, смешивших толпу зевак уморительными шутками, но его сестра смотрела не на актеров. На противоположной стороне площади двигалась
группа всадников. Гертруда сразу узнала дядю Герхарда и следовавшего за ним Вильгельма, который, как и было условлено, тоже поехал на праздник. Еще неделю назад, когда их с отцом, столь неожиданно, пригласил к себе старый барон, девушка почти не вспоминала встречу у отшельника-дуба, но те полтора часа, которые они с Вильгельмом провели вдвоем (ни отец, ни гости не обращали на юную пару внимания, лишь изредка отвлекаясь от собеседника, девушка ловила на себе пристальный взгляд дяди, но старик-вдовец не в счет), те незабываемые полтора часа решили все. Теперь они связанны навеки..."
        Вообще, желание написать исторический роман (пусть это, как сказал бы мой профессор, малонаучно), возникло сразу по приезде в поместье. Но первые дни я был слишком захвачен появлением таинственной незнакомки, каждую ночь спускавшейся по лестнице в коридор и проходившей во мраке, мимо моей спальни. Помню, чтобы проверить себя, я приклеил между чердачной дверью и косяком тонкую ниточку, и хотя, моя нехитрая "печать" осталась нетронутой, гостья в прозрачной накидке снова прошла передо мной, и даже через замочную скважину я ощутил нежный аромат шафрана. Расспросы управляющего результатов не дали. Он тут же взялся уверять, что это-де помощница поварихи и порекомендовал травяную настойку на водке (свое "фирменное" пойло), как средство от бессонницы.
        - ...а шафран... Ручаюсь чем угодно, пакостница стащила у матери духи. Я, вот расскажу Марте, что она шляется голышом по замку, людям спать мешает!
        Но пусть я видел незнакомку лишь мельком и в темноте, все же, она была взрослее крошки Трудхен. Разумеется, у владельца замка могут быть свои резоны скрывать от посторонних взглядов какую-нибудь родственницу, в конце концов, это не мое дело. Но зачем так упорно и неуклюже выдавать ее за дочь фрау Лоренс? Да и на счет духов... Я специально наклонился над малышкой, когда та читала в библиотеке, якобы заинтересовавшись выбранной ею книгой, но от Трудхен пахло летом, девчонкой, яблоком, которое она грызла, но не шафраном.
        Кстати, о выборе - дитя штудировало "Опасные связи". Тут, пожалуй, и мне самому пора перейти к литературе.
        * * *
        Как я имел уже случай упомянуть, фрейлейн Ангальт - беллетристка, автор целой серии романов об авантюрных похождениях легкомысленной француженки Николь. Не будучи знатоком литературы вообще, не стану рассуждать о художественной ценности этих произведений, скажу лишь, для большей ясности, что книги продавались в специализированных магазинах, но два или три тома имелись у папаши Штера, хотя правильнее было бы сказать - хранились, поскольку принадлежали фермеру Лоренсу предпочитавшему припрятать романы у холостяка-управляющего, подальше от глаз фрау Марты. Ознакомившись на досуге с их содержанием, я поддался распространенному заблуждению, связав главную героиню с автором и когда новенький "девятьсот одиннадцатый Порше" влетел во двор, я ждал, что из него выйдет длинноногая блондинка с осиной талией и большим бюстом. Но, предо мной предстала невысокая худая женщина, лет сорока, которую, в другой обстановке, можно было бы принять скорее за постаревшего мальчика.
        Папаша Штер представил меня.
        - Просто Эва, - пальцы фрейлейн Ангальт на миг задержались в моей ладони. - Вы историк? Фриц... то есть господин барон, говорил мне...
        Я не случайно упомянул об этом первом, легком прикосновении. Пока сопровождая гостью, я в двух словах излагал суть своей диссертации, руки фрейлейн Ангальт, тонкие, нервные, как и сама писательница, пребывали в постоянном движении. Проходя мимо камина в зале, она погладила мраморную полку. Без всякой цели взяла и опять положила на столик журнал, даже не заглянув в него. Обойдя гостиную, возвратилась в вестибюль.
        - Да, все как прежде, упадок и запустение. А классицизм смотрится каким-то особенно нелепым и беспомощным в этих сводах, - женщина кивнула на украшавшую, главную, вечно сумрачную лестницу, скульптурную группу "Поединок Геркулеса с Гидрой". - В нем не осталось и следа извращенной чувственности Пифагора Регийского, да и вообще, ничего не осталось. Правильно сделали, выбрав готику, она, по крайней мере, не имитация чего-то мало вразумительного.
        - И Ранненкопф, фрейлейн Ангальт, убедительное тому подтверждение.
        - Эва. Просто, Эва. Вы покажете мне усадьбу? Последний раз заезжала сюда год назад и все конечно позабыла, а, вы, наверняка, успели оценить здешние красоты.
        - У меня хороший гид, дочка местного крестьянина Лоренса, которая...
        - Которая не отходила от окна, пока мы разговаривали во дворе? Но вам, такому образованному, интересному молодому человеку, возиться с ребенком... Вы удивительный мальчик, Вильгельм. Надеюсь, у вас найдется время и для меня? - она улыбнулась и как-то по-домашнему поправила задравшийся ворот моей рубашки.
        - Конечно, Эва! Можете всецело располагать мной. А Трудхен... Я изредка рассказывал ей сказки, не больше, - на миг мне показалось, что я слишком быстро отрекся от дружбы с девочкой, но только на миг. - Она совсем дитя, но такая рассудительная...
        - Не сомневаюсь. Вдоволь понаблюдала за ней прошлым летом. Кстати, при прежнем хозяине, крошка имела бы все шансы украсить свой телятник родовым гербом Ранненкопфов. Если б, конечно, бросила привычку вытирать пальцем нос и поправлять на людях врезавшуюся юбку. Старик любил маленьких субтильных девочек, это у них семейное. Сила проклятья...
        - Вы подразумеваете предание о бароне Герхарде?
        - Да, что вы! Кому интересна вся эту чушь? Я говорю о дяде нашего барона, о полоумном Отто фон Ранненкопф. Ведь Фридрих не так давно владеет замком, поместье перешло к нему от почившего родственника. Дядюшка Отто, верный семейной традиции, надумал ознаменовать свой восьмидесятилетний юбилей новым браком, благо нашлась подходящая кандидатура. Чуть не ровесница вашей "детки". Но он упустил из вида, что в наше время существуют такие понятия как психиатрическая экспертиза и опека родственников.
        - И это помогло?
        - Отчасти. Не в меру ретивого жениха образумили. Барон присмирел, однако затаил обиду и по его смерти (лишенный утешений супружества бедняга прожил не больше полугода), наследникам досталась только недвижимость. Фамильные сокровища, а старый маразматик наученный горьким опытом своего жестокого века не доверял ни банкам, ни ценным бумагам, так и не нашли сколько не искали. Когда вскрыли завещание, в конверте оказался весьма небрежный рисунок, с изображением девицы, молитвенно сложившей на груди руки и спешащего к ней костлявого старика.
        - Странная фантазия!
        - Должно быть, таким образом, сумасшедший барон свел счеты с родственниками, помешавшими его семейному счастью. Хотя, семья и счастье...
        Эва замолчала, рассматривая покрытого патиной, застывшего в смертельной схватке с чудовищем Геркулеса, обняла изваяние рукой. Потом, размышляя о чем-то своем, обернулась, пристально поглядев мне в лицо и не останавливаясь, двинулась дальше, в то время как ее ладонь еще ласкала напряженные бронзовые ягодицы героя.
        - Знаете, Вили, это странно, но мне очень легко с вами...
        Разговор с фрейлейн Ангальт задержал меня внизу много дольше обычного и когда я, наконец, поднялся в библиотеку, то к своему удивлению застал там малютку-Трудхен. Стоя у горшка с цветком, она подбирала с подоконника опавшие лепестки и "клеила" себе длинные красные "ногти".
        - Ты совсем взрослая с маникюром.
        Девочка выставила вперед ладонь, не то, любуясь результатом, не то отстраняя меня.
        - Главное, что не старая, - Трудхен все так же равнодушно рассматривала пальцы, тогда как на щеках ее проступили пунцовые пятна. Видимо, не в силах противиться искушению доле, она ссутулилась и растопырив согнутые в локтях руки, проплыла между столами, гримасничая и ужасно виляя тощим задом. - "Про-осто Э-эва"...
        Голос малышки стал приторно тягучим и правда похожим на голос романистки. Наверное, с моей стороны было не педагогично, но я не смог удержать улыбки и моя реакция вызвала у девочки приступ неподдельной ярости.
        - Вот и катись к ней! - взревела она, швырнув на пол многострадальный судебник и выбежала прочь.
        Я наклонился, взял книгу. Меж страниц виднелся вложенный, плотный, пожелтевший лист. Как он там оказался, так и осталось для меня загадкой, одно могу сказать уверенно - в прошлый раз ничего похожего там не было. Развернув пергамент, я увидел довольно подробное изображение какой-то стены с тремя нишами. Посередине стоял четкий чернильный росчерк, но ни инвентарного номера, как на миниатюрах барона, ни единого знака, который помог бы определить принадлежность документа. Еще я уловил исходящий от старинного чертежа едва различимый запах шафрана, но дав себе слово не ломать сегодня над этим голову, я уставился в свои записи, думая о чем угодно, но не о работе.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        - ..."обширный грозовой фронт", - безо всякого выражения повторил за диктором папаша Штер и выключил приемник. - Теперь зарядит дней на шесть.
        Он налил еще пива, хмуро покосился на часы.
        - Поздновато, а делать нечего. Нужно проверить ставни и вообще...
        Под "вообще", немногословный управляющий подразумевал, видимо, "дальнюю" башенку. Он нехотя поднялся, зазвенел тяжелой связкой ключей.
        - Вы, как обычно?
        - Да, - так же без энтузиазма ответил я.
        - Ну, желаю удачи.
        "Как обычно" означало, что весь остаток вечера, как, впрочем, прошлого, да и позапрошлого, мне предстояло скоротать в обществе нашей знаменитой гостьи, что поначалу безмерно льстило моему самолюбию. Спустя всего неделю после знакомства, фрейлейн Ангальт уже читала мне вслух написанные ею за день страницы, где, не смотря на внесенные изменения, без труда угадывалась реальная историческая драма, разыгравшаяся в этих стенах много столетий назад. Иногда, мы декламировали по ролям и Эва внимательно слушала мои реплики, делая пометки.
        - Тут пауза! Внимательнее, Вили. Начнем с места, где... ага, вот: "...под сенью раскидистого ясеня, простершего легкие ветви в лазурное небо, ее обнял стройный белокурый юноша", - она скороговоркой отбарабанила авторский текст и кивнула, подавая знак моему вступлению.
        - О, Гертруда, как напряжены твои соски...
        - Стоп-стоп-стоп! Это никуда не годится. Вы слишком далеко и вообще, разве так обнимают женщину, которую желают?! Вы желаете вашу Гертруду или нет?!
        - Желаю.
        Должно быть, мой ответ прозвучал не очень убедительно, потому что беллетристка вышла из себя.
        - Ну так и желайте, желайте... Да, хорошо. Так. И другой рукой тоже. Я не фарфоровая, молодой человек, и в искусстве нет места ханжеству!
        Мы раз за разом повторяли трудную сцену, до тех пор, пока требовательная Эва не находила мое исполнение сколько-нибудь сносным. Меж тем, интрига романа развивалась, обретая, все более выраженную жанровую окраску. Представьте же мое замешательство, когда накануне, прощаясь перед сном, Фрейлейн Ангальт попросила у меня для ознакомления семейную реликвию Ранненкопфов.
        - ...нужно получше рассмотреть эту безделушку. Хочу использовать ее в следующей главе с бароном.
        Вот почему на вопрос папаши Штера о моих планах, я не сразу нашел, что ответить. Если быть честным до конца, мысль о "главе с бароном" внушала мне определенные опасения и предложи управляющий поменяться на вечер обязанностями, я, не раздумывая, снял бы с гвоздя его бинокль. Полагаю, и они прекрасно отработали бы эти сцены без меня, поскольку, папаша Штер обладал лучшей, как выразилась бы фрейлейн Ангальт, фактурой, или говоря проще - более соответствовал роли годами. К тому же, Эва запросто общалась с ним и, вообще, в этой избалованной успехом женщине, не было и тени заносчивости. Да, пожалуй, единственным обитателем замка, с которым беллетристка никак не могла найти общего языка, оставалась крошка Трудхен, час от часу делавшаяся мрачнее, а в присутствии гостьи откровенно дерзившая. В тот сумасшедший день их стычка вылилась в открытую конфронтацию. А для меня все началось еще раньше - с ночи. Тогда, чтобы покончить с загадками раз и навсегда, я дождался когда мимо спальни пройдет юная незнакомка и пропустив ее вперед, но не теряя из виду, незаметно двинулся следом. Миновав галерею, не
останавливаясь и не глядя по сторонам, девочка прошла к лестнице. Чтобы не столкнуться в полной темноте на ступенях я выждал с минуту, затем осторожно, держась за перила, спустился в вестибюль и сразу в окно увидел ее, идущую через двор. Могу поклясться, что я не слышал как открывалась входная дверь и это меня насторожило. В голову опять полезли дурацкие мысли и рассердившись на себя за это, я решительно шагнул через порог. Девочка, казалось, ждала меня. Она стояла перед цейхгаузом, повернувшись в мою сторону, словно приглашая за собой. Лица я разглядеть не мог, но ростом она была не выше Трудхен. Честно признаюсь - мне сделалось как-то не по себе и тут сверху из-за раздавшихся штор брызнул электрический свет, стукнула рама.
        - Не спится, Вилли? - фрейлейн Ангальт смотрела на меня, перегнувшись через подоконник. - А, я, так буквально с ног валюсь.
        - Эва, вы видели?.. - я хотел спросить про девочку, но возле цейхгауза уже никого не было.
        - Да, собиралась выкурить сигаретку перед сном и увидела, как вы любуетесь звездами. Надеюсь, я не помешала? Может вы сочиняли стихи? Вы такой романтик...
        Под утро мне снилось, что я тщетно пытаюсь настичь девочку в прозрачной распашонке. Вот, наконец, мне удается схватить развевающийся край накидки, но невесомая ткань побежала, распалась от неосторожного прикосновения... Незнакомка быстро оборачивается, только это уже не девочка-подросток. Тоже не высокая, но лет сорока. Коротко стриженная, с броским вызывающим макияжем, жилистая шея, маленькие потерявшие упругость груди, впалый живот, худые бедра... Женщина потянулась ко мне, развязано заиграв тощими ляжками. Я в ужасе отпрянул, закрывшись локтем и фрейлейн Ангальт (а это была романистка) завизжала, запрокидываясь и кривя, ярко подведенный рот:
        - Никто не смеет так со мной поступать...
        Я вскочил как ошпаренный. Издали, из главного корпуса, неслись яростные крики. Мне хватило нескольких секунд, чтобы отряхнув с себя остатки сна, натянуть брюки и скатиться в вестибюль.
        У лестницы стоял папаша Штер, а перед ним взбешенная фрейлейн Эва, сжимавшая в руке как знамя несколько машинописных страниц, щедро залитых чернилами.
        - Фрейлейн Ангальт, - оправдывался управляющий, - Это все сквозняк, знаете...
        - Знаю! Мне даже известно имя этого сквозняка! - не унималась романистка. - А, вы здесь, Вили.
        - Доброе утро Эва.
        - Какое к черту, "доброе"! - она показала мне испорченные черновики. - Восьмая глава. Целый день работы! А какая сцена! Гертруда отдается рыцарю...
        - Наверное, девственнице, нашедшей безвременный конец в этом замке, не понравилась такая трактовка ее образа, и...
        - И она отправила одну из своего батальона отмстить за клевету? Вы шутите?
        - Я думаю Трухен слишком мала и непосредственна для подобного коварства.
        - Не такой она ребенок, как вам кажется, - сухо возразила фрейлейн Ангальт, - и без сомнения влюблена в вас. А, уж, если замешана любовь...
        - Вы ошибаетесь Эва, то есть, возможно, Трудхен и испытывает подобные чувства, но скорее к какому-нибудь вихрастому сорванцу с веснушками на щеках. Деревенскому мальчугану, о котором грезит бессонными ночами...
        - Да вы и вправду поэт. Только маленькие, - на слове "маленькие" она сделала ударение, - девочки редко обращают взор на сверстников. Они предпочитают кавалеров постарше. Чем заполнены ее одинокие бессонницы я уточнять не стану, но прогуляюсь с вашей Джульеттой к озеру и проведу беседу. В свое время, мне довелось прослушать курс педагогики в Бонне.
        * * *
        Вообще, озеро за парком, которое когда-то наполняло рвы замка, было сущим наказанием бедняги-управляющего. Сейчас осень. Лес там, конечно, так же как и этот сквер за окном, усыпан разноцветными листьями, на воде покой и тишина. Но летом на низких, заросших осокой берегах, разгорались нешуточные баталии. Я узнал об этом непосредственно от участника сражений - бравого фельдфебеля Штера.
        Как-то, уже после приезда писательницы, управляющий дернул меня за рукав и многозначительно мигнув, пригласил следовать за ним. За плечом старика висел дробовик, а на шее болтался бинокль (у замка время от времени раздавались выстрелы, но я ни разу не видел на кухне ни фазанов, ни перепелов и объяснял это тем, что управляющий был близорук как крот). Мы молча пересекли луг, углубились в лес и скоро оказались у озера. Я уже открыл рот, но папаша Штер подал знак соблюдать тишину и пригнувшись прокрался вдоль берега к маленькому шалашу (низенькому двускатному навесу под густой ракитой). Мы забрались внутрь и упали на подстилку из веток. Торцом шалаш выходил на водную гладь, где я с удивлением заметил двух купающихся. Кто эти двое понять было трудно, все-таки мы находились достаточно далеко. Но вот неизвестные поплыли к отмели, управляющий заерзал, передал мне бинокль и я увидел Трудхен так, словно та стояла в шаге от меня. Девочка уже выбралась на мелководье, но ступала осторожно, балансируя руками, наверное, дно водоема было неровным. Своей изломанной позой она напоминала юную гимнастку Пикассо.
Следом, на отмель, тяжело хватаясь за торчавшую из воды траву, вылезла стряпуха, представ подле девочки живой аллегорией разрушительного бега времени. Как-то само напрашивалось противопоставление обрюзгшего тела женщины - стройной как тростинка Трудхен. Дряблого бюста первой и крошечных острых грудок другой. Рыхлого, широкого зада, бесформенных коленей и словно накрытого куском намокшей овчины, лобка поварихи - длинным ножкам девочки, ее пока округлому животу и трогательной в свой детскости вертикальной складочки под ним, которую еще не прятали, а скорее оттеняли темноватые завитки...
        Сравнение можно было бы продолжить, но управляющий отобрал у меня бинокль. Плотоядно, не отрываясь, он следил за тем, как купальщицы распускают собранные узлом на затылке волосы и одеваются.
        - Какова?!
        - Мне хотелось бы иметь такую сестренку, - искренне ответил я, но Штер воззрился на меня как на умалишенного. Стало ясно - речь шла не о Трудхен и чтобы заполнить неловкую паузу, я задал старику вопрос о двустволке.
        Оказалось, что наслышанные о его невинной слабости, сельские мальчишки ряженные в платки и платья наведываются на дальний берег (где случается плещутся местные крестьянки). Долго жеманясь, пробуют воду, потом будто раздеваясь, стоя спиной к озеру, поднимают юбки и когда цейсовская оптика начинает плавиться в руках управляющего, с хохотом поворачиваются к нему лицом. В ответ разъяренный старик палит в безобразников из дробовика крупной солью.
        * * *
        Скоро Эва в сопровождении Трудхен проследовала через двор. К обеду она не спустилась и мне стало не по себе. Испорченная рукопись никак не шла из головы и заглянув на кухню я, на всякий случай, поинтересовался у девочки, не знает ли та, где фрейлейн Ангальт. Но, Трудхен, низко наклонившись над своей тарелкой, лишь замотала головой, громко хлюпая супом. В ее исчерпывающем ответе мне послышалось с детства знакомое: "Разве я сторож брату моему?" и полон самых черных подозрений, я отправился на розыски. Хотя, "розыски" - сильно сказано, если Эва и заблудилась, то уж верно не на лугу перед замком. Я пошел в парк и не ошибся, у дальнего, заболоченного края озера до меня донеслись слабые крики. Точно определить направление не позволял ветер, дувший со стороны замка, но нехорошая догадка вывела меня к знакомой тропе. И уж совсем рядом со злополучной ямой, словно в подтверждение самых худших моих предположений, я снова услышал срывающийся, взывавший о помощи, голос и бросился вперед.
        - Эва! Бог мой! Фрейлейн Эва...
        Романистка стояла по плечи в грязной жиже. Вывороченные кочки по краю ловушки как, впрочем, и руки писательницы красноречиво свидетельствовали о том, что фрейлейн Ангальт пыталась выбраться самостоятельно, однако раскисший грунт свел все попытки на нет.
        - Где эта маленькая дрянь? - едва оказавшись на траве прошипела беллетристка, даже не удосуживаясь уточнить, о ком идет речь, ее обычно спокойные зеленые глаза метали яростные молнии. Эва подобрала с земли сумочку, нервно вытащила мятую красно пачку.
        - Но как вы...
        - Как я здесь оказалась? Черт, мои "Marlboro" отсырели, - женщина еще и еще раз сердито щелкнула зажигалкой. - Бесполезно! Жаль, что вы тоже не курите...
        - "Тоже"?
        - Я предлагала ей сигарету. Ой, да не пугайтесь, никто и не ждал, что девчонка возьмет. Просто подросткам важно дать понять, что вы считаете их взрослыми, а уже после, доискиваться первопричин враждебности.
        - И, что Трудхен?
        - Она не курит... О чем сообщила мне, тоном вдовствующей королевы. Только Эву Ангальт, не так легко пронять. Если меня не съели наши критики, то сопливой девчонке не стоит и пытаться. Главное, начало было положено, кривляка согласилась видеть во мне человека... Вилли, но я не появлюсь в таком виде...
        - Тут есть купальня... Вы сможете ополоснуться.
        - Уф! Подождите, отдышусь.
        - Это близко.
        - Хочется верить. Я сломала каблук, счастье, если не переломаю ноги. В общем, полчаса притворства и мне была клятвенно обещана дружба. Не хватало только поцеловаться! Тут, я замечаю, как далеко мы от замка. Однако, крошка заверяет, будто знает короткую дорогу и сворачивает в какой-то бурьян. Я, как дура, следом, а сплошь лопухи в человеческий рост. Мне, наверное, никогда не избавится от этого кошмара, придется ехать к парикмахеру! - Эва наклонила голову и морщась, вытянула из стриженных волос здоровый репей. - Ангелочек, не переставая, щебечет о рок-н-ролле, о каких-то идиотских грампластинках, потом заявляет, что хочет "пи-пи" и исчезает. Я жду две минуты, пять минут, начинаю звать мерзавку. Ответа нет. Пошла искать, но, как вы, наверное, догадываетесь...
        - Трудхен сбежала!
        Эва только хмыкнула в ответ.
        - Впрочем, я не сделала и пары шагов, как подо мной словно разверзлась земля и я лечу в эту яму... Какой-то идиот выкопал западню прямо на дорожке! Края скользкие, ухватиться не за что. Если б не вы, бултыхалась бы целую вечность.
        - Эва, я должен признаться...
        - Знаю, мой мальчик, знаю. Оставим признания на вечер, - романистка с такой теплотой взглянула на меня, что я почувствовал себя последним негодяем. - Кстати, Вилли, вы оказались правы, сокровище влюблено не в вас, с чем от души поздравляю! За время прогулки я все же выяснила это, и теперь, по крайней мере, могу съедать свой завтрак без опасений быть отравленной...
        Наконец началась мощеная дорожка и держась за мое плечо, фрейлейн Ангальт сняла испорченные туфли.
        - ...при всей пакостности натуры, девчонка еще слишком наивна и когда я рассказала о моей школьной влюбленности, в ответ поделилась своими тайнами. Ее предмет действительно какой-то вихрастый оболтус, некий малыш-Ханс с почты. Должно быть, помогает там родителям. Вот повезло бедолаге!
        - Да Эва, особенно принимая во внимание, что почтальон Иохан это лысый старик, прозванный "малышом" за свой небольшой рост и ему, наверное, далеко за восемьдесят.
        Здесь мы поравнялись с зарослями акации, скрывавшими от нескромных взоров удобный песчаный спуск к озеру. Дама прошла на берег, а я остался ждать в лесу. Хотя, ждать мне особо не пришлось. Думаю, Эва даже не успела зайти в воду - хлопнули два выстрела. Беллетристка вскрикнула и через мгновение, придерживая себя рукой пониже спины, выскочила из кустов, чуть не сбив меня с ног. С другого берега неслась отборная ругань. Папаша Штер (я совершенно забыл про старого дурня) грозил оборвать фрейлейн Ангальт... ну, в общем - ее мужские гениталии! если она "еще хоть раз сунется к купальне".
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        Наверное, читатель уже имел возможность убедиться - я не суеверен и как человеку науки, мне было бы странно отыскивать тайный смысл небесных явлений. Поэтому, заслышав дальний гром, я подумал, что собирается обещанная синоптиками гроза и только. Люди, жившие в этом замке лет пятьсот назад, острее чувствовали свою связь с природой и без сомнения, распознали бы в низких гулких раскатах, знамение... Но давайте по порядку.
        Пожелав управляющему доброй ночи, я покинул людскую и под завывание разгулявшейся непогоды, поднялся к нашей раненой. Фрейлейн Ангальт встретила меня в халате. Глаза ее были красны от слез.
        - Эва, милая фрейлейн Эва... - поспешил я к ней. - Все еще болит?
        Вместо ответа она покачала головой и отвернулась, закрыв лицо руками. Предполагая всевозможные несчастия, я осторожно обнял ее за плечи. Конечно, в другой ситуации мой искренний порыв показался бы вольностью, но тогда все вышло абсолютно естественно. Бедняжка Эва сначала стояла неподвижно, но затем, обернулась и прижавшись ко мне, словно ищущий защиты ребенок, зашептала едва слышно:
        - Случилось ужасное. Вы добрый, славный, но... Нет, я не могу...
        Фрейлейн Ангальт замолчала, смутившись, как должно быть смущаются гимназистки перед старичком-доктором. Я настаивал. Убеждал довериться мне, находя все новые доводы, но она опять покачала головой:
        - Я верю вам, мой мальчик. Не верить, означало бы обидеть вас, - и видимо желая переменить тему, спросила. - Вилли, вы знали, что пояс Гертруды защелкивается?
        - Конечно, знал.
        - А ключик?
        - У меня в столе. Но, вы пытаетесь уйти от ответа...
        - Видишь, ты сам виноват. Очень виноват!
        Это "ты", да еще произнесенное таким странным тоном...
        - Эва, я...
        Женщина не дала мне договорить. Она распахнула пеньюар, показав, худые бедра, перехваченную золотым обручем талию и узкую, уходящую от пряжки вниз, в мягкую густую тень, где неловко было задерживать взгляд, ажурную сверкающую полосу. Я непроизвольно попятился, но уперся в кровать и с размаху сел на перину. Странно улыбаясь, Эва медленно приблизилась.
        - А раз виноват... - она ласково коснулась пальцами моей щеки, виска, и вдруг, крепко ухватив за волосы на затылке, прижала лицом к узорной металлической сетке пояса. - ...тебя надо наказать.
        От ее горячих ладоней, от чувственного аромата женского тела голова пошла кругом.
        - Мальчик мой... Милый мальчик, я так тебе верю! - стонала романистка, не выпуская меня из цепких объятий. Она дышала все чаще, животом и при каждом вдохе первый из ряда шипов обрамлявших узкую прорезь, снизу пояса, больно впивался мне в подбородок. Очки запотели и съехали набок. - О-ох, как я вер...
        Этот бессвязный монолог прервал налетевший порыва ветра, с такой силой шарахнув ставнем о раму, что чуть не высадил ее напрочь. Занавески взметнулись кверху, под потолком закружились листы рукописи... Еще сквозь свежесть дождя мне померещился легкий флер шафрана, но, возможно, лишь померещился, да и особо разбирать было некогда. Беллетристка кинулась к окну.
        - Беги... Черт, опять моя восьмая глава! Скорее беги за ключом, сегодня паж прокрадется к госпоже... Где же еще страница? Что ты стоишь? Откроешь пояс и Гертруда твоя рабыня!
        Ничего уже не соображая, кроме одного - сейчас в моей жизни произойдет что-то необратимое, я послушно поплелся к двери, подгоняемый нетерпеливой Эвой.
        - Ну, давай же...
        Апартаменты фрейлейн Ангальт выходили на узкую площадку между маршами "темной" лестницы ведущей в библиотеку. Темной она оставалась в любое время суток, если только не горела громадная люстра в вестибюле (что случалось не часто из-за крайней бережливости управляющего) и прежний владелец замка распорядился сделать витраж в смежной с галереей стене, у спальни, чтобы хотя бы днем, на маленькую площадку перед дверью, попадал свет. Стену прорубили, однако, вставлять стекла папаша Штер не спешил, обнаружив, что образовавшийся проход почти втрое сокращает привычный кружной путь в спальный корпус. К проему пододвинули весьма основательную скамеечку-ступеньку, поскольку подоконник отстоял от пола на добрые полметра и все обитатели замка с благодарностью пользовались "временным" проходом несколько лет.
        Моя комната располагалась в спальном крыле за галереей и помню, как я шел в полутьме вдоль длинного ряда, врезанных в толщу стены стрельчатых окон, за которыми бесновалась непогода. Короткие всполохи бросали мне под ноги причудливо искаженные тени, сотрясаемых бурей деревьев парка. В завываниях ветра чудились живые голоса, их заглушали льющие с неба потоки и частые раскаты грома. Одна молния ударила совсем близко. Опять, как только что у Эвы, хлопнула рама, посыпались осколки, и я увидел перед собой на каменных плитах, очерченный вспыхнувшей на мгновение аркой окна, изящный девичий силуэт. Создавалось впечатление, будто незнакомка приникла к стеклу, вцепившись пальцами в решетчатую раму и оттуда, снаружи, стоя на высоком карнизе, под проливным дождем, наблюдает за мной. Картина была абсолютно ясная... Едва дыша, я приблизился и, приподнявшись на цыпочках, заглянул в ромб разбитой ячейки. В лицо хлестнул ливень, внизу как в бурлящем котле метались ветви кустарника, а обернувшись, при следующем разряде, я успел разглядеть на полу, в контуре проема, такую же четкую как ту, но без сомнения свою
собственную тень.
        Произошедшее полностью завладело моими чувствами, я допускал уже любые чудеса и, пробравшись к спальне, даже не заметил, а скорее угадал за портьерой чье-то присутствие.
        У порога босая, в ночной рубашке без рукавов, с охапкой каких-то лютиков, сидела на корточках замерзшая Трудхен.
        - ...мама говорит, что цветы создают атмосферу уюта, - полуночница опережая меня проскользнула в комнату. Букет в ее руках не только не был мокрым, а скорее страдал от отсутствия влаги. Видимо девочка собрала его еще до дождя.
        - И ты все это время ждала здесь на холоде?!
        - Очень надо, - она опустила цветы в кувшин с питьевой водой и скептически оглядела спальню. - Какой ты свинарник развел.
        - Я провожу тебя, уже поздно, - вынув из ящика ключ от пояса я повернулся к двери, но Трудхен проигнорировала приглашение, забравшись с ногами в кресло.
        - Зачем тебе ключ?
        - Для работы. Пойдем, простудишься...
        - Для какой?
        - Трудхен, сейчас не время для вопросов. Я очень спешу, а тебе давно пора на горшок и спать.
        - Сам отправляйся на горшок! - Трудхен взвилась как отпущенная пружина. - А-то потом запаришься, когда старая дура застегнет на тебе эту блестящую гадость! Размерчик как раз твой!
        Если Трудхен злилась, то становилась по-настоящему грубой и все ее деревенское "воспитание" вылезало на поверхность. Впрочем, я первый начал про "горшок", однако девочка продолжила. Она выхватила у меня ключ и отбежала к окну, по счастью закрытому.
        - Сейчас же отдай! - в ответ перед моим носом возник маленький сердитый кукиш.
        Мы носились вокруг стола, спотыкаясь о разбросанные здесь и там ботинки, книги... Трудхен раскраснелась, я должно быть тоже, так как далеко не сразу смог загнать шуструю девчонку в угол.
        - Ты не пой-йдешь к ней! Не пой-йдешь... - не смотря на субтильность, Трудхен боролась отчаянно, тяжело дыша мне в лицо, но не сдаваясь и не выпуская своего трофея. Мне с трудом удалось повалить ее животом на край кровати и, заломив руку, разжать мокрые горячие пальцы. Наверное, я сделал малышке больно и, глядя на ее тоненькие плечи, на худенькую, торчащую из-под задравшейся ситцевой рубашки попку, мне стало невыносимо жаль девчушку.
        - Ты сама этого хотела, - я одернул ночнушку и протянул девочке мизинец, - Давай мириться.
        Но Трудхен оттолкнула мою руку. Наверное, она плакала больше от обиды.
        - Ненавижу тебя! - схватив кувшин с цветами злюка выплеснула содержимое мне на голову и выбежала прочь, хлопнув дверью. А, я, как мог быстро высушил волосы полотенцем, переоделся и не думая больше о девочке, зажав ключ в кулаке, покинул спальный корпус.
        Бешеный рев бури уже сменился монотонными завываниями, так, что мои шаги гулко и твердо раздавались в полумраке галереи. Правда, когда на полу заскрипело битое стекло, спину все же царапнуло холодком, однако я без приключений одолел остаток пути и нырнул в кромешную темень проема, стараясь сходу (как бывало не раз) попасть ногой на деревянную скамейку, но скамейка исчезла. Сорвавшись в пустоту, я со всего маха влетел в нечто скользнувшее подо мной, увлекшее вперед и дальше, со страшным грохотом, туда - вниз по лестнице (уже в вестибюле "нечто" оказалось старым тазом, а непосредственно в момент падения можно было подумать, что на моих башмаках выросли крылья). Так, в провинциальных театрах, низвергается в ад Дон Жуан.
        Что потом? Потом, я видел склонившихся ко мне, встревоженных папашу Штера с заспанной поварихой. Один - поддерживал меня, вторая - заботливо смачивала уксусом виски. Слышал доносившиеся, будто со стороны, вопросы: "...откуда тут взялся таз? ...откуда взялся я?".
        Таз! Я мог поклясться, что еще каких-нибудь четверть часа назад никакого таза перед комнатой фрейлейн Ангальт не было. А откуда взялся я...
        - Бог мой! Ключ! - я пошарил рукой вокруг, но ничего не нашел. Бросившись наверх, с той скоростью на какую вообще способен человек, сейчас только съехавший со второго этажа в медной лоханке, я осмотрел все закоулки перед спальней, пядь за пядью каждую ступень лестницы, но безрезультатно.
        Помню, я метался вверх и вниз, снова и снова заглядывая во все углы. Забегал к фрейлейн Ангальт. Что-то говорил ей, пытаясь уверить в чем-то. Опять выскакивал в коридор к, ползающему на карачках управляющему. И вот, вконец измученные бесплодными поисками, мы оба вошли к фрейлейн Эве.
        - Был у нас специалист... - поскреб затылок папаша Штер. - У кого замок заржавеет, или тоже, ключ потеряется... Всегда помогал. Мог любую дверь открыть обычной женской шпилькой. Правда, сейчас в тюрьме, но ему осталось не много. Месяца четыре, от силы...
        - И для чего тогда вы о нем вспомнили? - сухо и даже резко спросила фрейлейн Ангальт. Она больше не краснела как гимназистка перед доктором и точка ее кипения, похоже, приближалась к критической.
        - Эва, а у вас найдется... - осторожно начал я. Однако фрейлейн Ангальт не стала слушать. Схватив с туалетного столика небольшой кожаный футляр, она запустила им чуть не в самое мое лицо и мы с управляющим, сменяя друг друга, еще с четверть часа вертели маникюрным инструментом в упрямом механизме. Но вот, лысина папаши Штера показалась над поднятыми коленями романистки.
        - Нет, надо звать рыжего кузнеца, - вытирая шею платком, устало подытожил он.
        - За ним часовщика, пожарную команду... Мало мне вас двоих. Пригласите уж сразу репортеров местной газеты!
        - Да это простой, дураковатый малый, ничем кроме своей наковальни не интересующийся.
        - Мне не нужны здесь дураковатые кузнецы, ни рыжие, ни брюнеты, ни их наковальни! Это не всемирная выставка!
        - Вы вот сердитесь, а он возьмет и откроет...
        Я воздержался от уговоров, заметив, что как-то особенно раздражаю даму, но фрейлейн Эва неожиданно сдалась.
        - Делайте что хотите, - обреченно выдохнула она, повалившись в подушки. - Только, если можете, быстрее.
        - Обещаю! - крикнул я, выбегая, и уже через час, молодой, неповоротливый верзила в задумчивости ковырял ногтем хитроумный замочек.
        - А че тут мудрить-то? Плевое дело. - постановил наконец опытный мастер, выдержав подобающую его авторитету паузу. - Разобрать последний стык и готово.
        Последняя петля находилась сразу за продолговатой, ощетинившейся колючками, прорезью внизу пояса, примерно в том месте, где заканчивался позвоночник романистки. Мы сообща помогли фрейлейн Ангальт перевернуться и, встав на четвереньки она приподняла зад, подставив свои округлые формы рассеянным лучам люстры. Эве пришлось сильно изогнуть стан, поза была неудобной, но зато вся поверхность металла оказалась хорошо освещена. Папаша Штер тщательно под лупой изучил конструкцию, несколько раз пытался сдвинуть в поперечном направлении одно звено относительно другого, но добился лишь того, что некоторая часть естественной растительности писательницы забилась в механизм и это причинило Эве дополнительные неприятности, когда отчаявшись сладить с петлей, рыжий молодец ухватил даму под мышки, а мы с управляющим на счет "три" разом дернули пояс.
        - Да-а... - протянул кузнец, когда романистка перестала вопить и молотить в воздухе руками и ногами. Он вернул фрейлейн Ангальт на кровать. Пот катился с обоих градом. - Крепкая работа, старинная. Не поддается. У мельниковой дочери тоже, попала коса в шестерню. А мельнице почитай лет двести! И масло лили, и девку щекотали... Так овечьими ножницами и отрезали...
        - Отрезали что?! - поднялась на локтях фрейлейн Ангальт (она стояла к нам, если так можно выразиться - спиной и ей было плохо видно).
        Кузнец засопел. Снова подергал устройство. Покачал головой:
        - Не. Сюда ножницы не пролезут, да и что толку? Сперва, с боков распилить надо.
        - Распилить! - я усмехнулся, в поисках поддержки заглянув в лицо фрейлейн Эвы, но поддержки не нашел. В зеленых глазах романистки читалась холодная решимость. - Ради всего святого! Давайте позвоним барону, объясним...
        - Что вы ему объясните, никчемный молокосос?!
        - Ведь если испортить пояс он все равно узнает...
        Но рассерженная дама осталась глуха к моей отчаянной мольбе.
        - Узнает или нет, я не собираюсь тут сидеть как... - она помолчала, выбирая нужное слово, но тщетно. И это понятно. Сидеть фрейлейн Ангальт было крайне затруднительно, во всяком случае, при любой попытке перевернуться и принять более или менее вертикальное положение, острые шипы, торчащие внизу конструкции, впивались в перину, нещадно терзая ткань и забивая золотую сетку пухом.
        - Так я за ножовкой? - кузнец вытянул из узкой сквозной прорези между блестящими колючками прилипшее перышко, дунул на пальцы.
        - Сутки, фрейлейн Эва, прошу вас! Одни сутки... - я еще надеялся отыскать ключ при дневном свете, в крайнем случае, мне бы хватило времени съездить в город за ювелиром, но фрейлейн Ангальт и головы не повернула.
        - Жду до обеда и не минутой больше.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        Я спустился в вестибюль. В людской горел свет, дверь была распахнута настежь, на полу валялся опрокинутый табурет. Наверное, последний раз подобная неразбериха царила здесь во время авианалетов конца войны. Выдвинув ящик секретера, я вытащил из вороха бумаг знакомый листок.
        Да, оставался единственный шанс, настолько эфемерный, что мне и в голову не пришло поделиться с кем-либо своим планом. Но, утопающий хватается за соломинку...
        По преданию, полный раскаянья вдовец, завещал вечно хранить пояс Гертруды в семье, в назидание грядущим поколениям, а ключ, собственноручно положил в гроб юной жены. Но в разнузданном восемнадцатом столетии, Карл фон Ранненкопф, безбожный потомок барона Герхарда, приказал изготовить новый ключ, что и было сделано. Усадьбу наводнили двенадцатилетние, согнанные со всей округи, крестьяночки, а вместе с ними вернулось и родовое проклятие. В подтверждение правдивости этой истории, рассказывавший мне ее фермер Лоренс, предоставлял собственный профиль. Поворачиваясь из стороны в сторону так, чтобы я лучше мог рассмотреть его нос, действительно, слишком прямой и длинный для землепашца.
        Не столь наивен, чтобы слепо доверять древней легенде, а тем более какой-то, пусть бы и вполне благопристойной, части тела Клауса Лоренса, я все же решил рискнуть. Других вариантов не было. Фамильная усыпальница давно бередила воображение исследователя, да и вообще, после всех событий обрушившихся на меня за эти сутки, возможность, пару часов, побыть наедине со своими мыслями представлялась весьма соблазнительной. Сейчас ночь, мое отсутствие, навряд, кто заметит. Проход к склепу начинался в нежилой части - старом цейхгаузе, арендованном и обращенным в винный погреб, фермером (любезностью которого, мы с папашей Штером пользовались порою, совершенно беззастенчиво). Я хорошо знал маленькую дверь, возле дальнего, покрытого пылью, стеллажа с бутылками.
        Да что говорить, еще вчера заглянув сюда нацедить "красного столового" я сделал неожиданное открытие, суть которого заключалась в следующем - последний стеллаж стоял у самой стены, между двумя нишами. Из правой, как я уже упоминал, в нижний подвал (самую таинственную и малоизведанную часть замка) вела винтовая лестница. Левую, такую же, но "глухую" нишу Лоренс разгородил полками для хозяйственных нужд. Однако и посередине, над стеллажом, проступающие сквозь известку горизонтальные ряды кладки пересекала дуга арки, заложенного, судя по всему довольно давно, проема. Странно, отчего это прежде не попало в поле моего зрения. Вместе три ниши напоминали что-то очень знакомое, но что? Вчера у меня даже дух захватило от неожиданного наблюдения.
        Это же надо! Только вчера я, можно сказать, был абсолютно счастлив...
        Вот дерьмо!
        Перешагнув порог, я включил фонарь. Пригнувшись, чтобы не задеть головой шершавый свод, медленно начал спускаться и одолев первый виток, увидел на стене начертанный мелом знак (местами едва различимую, оставленную должно быть много лет назад, тонкую стрелку). Приободренный я продолжил путь и скоро внизу открылся проход, но моего энтузиазма хватило ненадолго, последние ступени лестницы оказались скрыты водой. Осветив пространство вокруг, я заметил, что кладка, примерно на уровне моих глаз, значительно бледнее. Происхождение ровной горизонтальной границы вдоль стен не вызывало сомнений, галерея была не так давно затоплена почти полностью и самое неприятное состояло в том, что грязно-серый налет наверняка уничтожил, оставленные моим предшественником, метки. К счастью, у меня имелся план, но, как высоко стоит вода сейчас? Я медленно, чтобы не оступиться на скользких плитах, опустил ногу в затхлую воду, нащупал ступеньку, потом еще одну... Погрузившись почти до пояса, я забеспокоился, но лестница к моей великой радости закончилась и убедившись, что подо мной ровный пол, я осветил туннель. Узкий луч
царапнул корявые камни, отразился яркими светляками от черной неподвижной глади и благополучно утонул впереди во мраке, не встретив препятствий. Прижав фонарь локтем, я развернул схему подвала. Вернее, на бумаге были изображены только коридоры, ведущие к склепу, прочие же, просто фиксировались короткими отрезками. Но не смотря на скупость анонимного картографа, добраться до цели не составляло труда, достаточно внимательно отсчитывать боковые галереи, чтобы не пропустить ту, в которую необходимо повернуть. Итак, путешествие началось. Шагая поначалу очень осторожно, я скоро освоился, без особых усилий преодолев длинный прямой тоннель. Здесь уровень воды понизился, едва достигая коленей, но все равно, хотя ноги и привыкли к холоду, в намокших и отяжелевших брюках двигаться было крайне неудобно. В том месте, где мне надлежало сделать первый поворот, из какой-то щели, с тяжелым всплеском шлепнулась и быстро поплыла прочь, оставляя за собой расходящийся след, здоровая крыса. Луч фонарика настиг ее, но мерзкая тварь метнулась куда-то вбок и исчезла. Я приблизился. В стене показался проем, видимо тот самый,
но уже вначале ход раздваивался, а схема, составленная весьма небрежно, не позволяла определить куда именно, следует двигаться. Допустим, это не важно (в том, конечно, случае если оба они сходятся в одной точке) и, выбрав наугад, я с минуту брел по кривому коридору, пока не оказался в тупике. В толще, преградившей мне дорогу, стены, была вырублена узкая, сантиметров в сорок, крестообразная ниша. Кто и с какой целью высек ее тут? Я не лишил себя удовольствия присесть на сухие камни, не спеша, внес уточнение в чертеж. Сколько еще ошибок окажется в нем, уж не бросить ли эту затею, пока не поздно? Но - нет, там в замке, возможно как раз надомной фрейлейн Эва и пояс... Я встал и пошел к "прямому" туннелю.
        * * *
        "Раздались шаги и скоро в полосе, падавшего из узкой амбразуры, света показалась пожилая женщина. Ей навстречу из тени у стены, выступила другая, помоложе, закутанная в убогий плащ. Первая, молча распустила шнуровку коты, вытащила что-то из рукава и протянула молодой, которая быстро спрятала полученное, в складках хламиды.
        - Здесь все?
        - Все. Скажешь Вильгельму, что рыцарь торопит и свадьба через четыре дня.
        - Знать невтерпеж плешивому...
        - То, не нашего ума дело. А ты, Катарина, исполни все точно!
        - Не впервой.
        - "Не впервой". Знаю я тебя! - старуха строго оглядела ту, которую назвала Катариной. - Накануне, госпожа отправится к каменному кресту. Там, слева у развилки, дуб, так попроси на нижнюю ветку навязать тряпицу. Знак, что все готово. У креста госпоже станет дурно и я провожу ее в рощу к роднику, там пусть и ждет. Да лошадей, передай, чтобы привязал в овраге. Упаси Бог, зашумят!
        - Все сделаю, уж надейтесь.
        - Будь осторожна, - старуха оглянулась на ворота и тихо добавила, - Ступай.
        На рассвете, к молодой, бедно одетой женщине в плаще, почти час ожидавшей под дверью, вышел старый, лысеющий рыцарь. Простолюдинка раболепно поклонилась, потом, подошла, потянулась к уху.
        - Накануне, у креста в роще.
        Угрюмый воин ухмыльнулся, швырнул под ноги в грязь несколько монет и возвратился в дом. Больше не было сказано ни слова".
        В кафе вошла посетительница по виду - домохозяйка средних лет, окинув помещение взглядом, задержавшимся на мне не дольше чем на игровом автомате, она перегнулась к девушке за стойкой и зашептала ей что-то. Когда шушукаются в твоем присутствие, как-то невольно начинаешь думать, что разговор касается тебя. Маленький зал показался вдруг неуютным. Я встал и направился к двери, чувствуя на своей спине укоризненные взоры. Наверное, надо было с самого начала уйти из этого переулка и уж, конечно, назначать встречу не здесь. Но, сейчас выбора не было, я вернулся в сквер и стал ждать.
        * * *
        Разумеется, нет нужды описывать здесь каждый мой шаг, скажу для краткости - что миновав десяток коридоров и едва не окунувшись напоследок с головой в стоячую воду, споткнувшись о какие-то булыжники, я поднялся в сухую просторную крипту с двумя рядами, поддерживавших низкий свод, колонн.
        Справа от меня находились четыре саркофага из плотного известняка. Крышка одного была сорвана, под ногами валялись ее обломки. Я не смог удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. Голова, вернее обтянутый, словно ветхим пергаментом череп, с полыми глазницами и открытым, в сардонической как у греческих трагических масок гримасе, ртом; темные кости рук; похожие на старую пыльную паутину фрагменты савана, сквозь которые, местами выступали ребра. На стене, прямо над саркофагом была вырезана латинская эпитафия, но разобрать скорбную надпись не представлялось возможным. Чьи останки лежали предо мной? Судя по небольшому росту - женщина или отрок, но тут я вспомнил средневековые доспехи. Несмотря на свое неспортивное сложение и очки, я, возможно, показался бы богатырям прошлого Голиафом. А, Пипин Короткий... Нет, только истинный ученый, промокнув до нитки, один в холодном подземелье, забыв о цели путешествия, станет размышлять об основателе династии Каролингов! Я не спеша двинулся дальше. Пол из тесанных, хорошо пригнанных плит покрывал порядочный слой пыли, которая поднимаясь вверх при каждом неловком
движении, курилась в луче фонарика призрачными силуэтами. Поминутно под ногами скрипела какая-то труха. Эти звуки, сливаясь с гулким стуком шагов, многократно отраженные стенами, долетали, словно со стороны, откуда-то из черных провалов ниш, заставляя то и дело замирать мое сердце. Центральный неф был почти свободен, если не считать полдюжины блоков, вывалившихся (должно быть при разрушении базилики) из перекрестий свода. У противоположной стены за колоннами, целый ряд каменных гробов, с крышками и без. Однако меня интересовало другое. Ага! Впереди, в створе двух пилястр чернел неширокий проем. Мне пришлось согнуться пополам, чтобы проникнуть в крошечный покой, посередине которого одиноко стоял саркофаг, такой же, что и те, в зале с колоннами. Крышки не было, не оказалось в нем и останков или какой-либо ветоши. Только та же нетронутая пыль, как и везде. Отдельное от основного некрополя местоположение не оставляло сомнений в том, чье печальное пристанище находится передо мной. Но все же, я внимательно осмотрел массивные, покрытые резьбой, стенки, и слева от герба без особого труда, прочитал имя -
Гертруда. Сомнений не осталось. Но, что узнал я нового, пробродив добрых два часа в подвале, набив столько шишек и наглотавшись пыли? Устроившись на небольшом приступочке в углу, я откупорил бутылку вина, которую предусмотрительно захватил с собой. Конечно, размышлял я, захоронение могло стать жертвой грабителей, но должно сохранится хоть что-то, ведь не забрали же они кости. Я еще раз оглядел пол вокруг себя. В первом зале, возле открытых гробниц, здесь и там валялись иссохшие человеческие останки, тут, только осколки разбитой крышки. Если утопленницу не нашли... Исключено! Зачем тогда это помещение и саркофаг? Уж не ходит ли, в самом деле, тело несчастной в темном лабиринте под замком? Мысль, вызвавшая бы в иной обстановке улыбку, здесь вовсе не показалась мне забавной. Сознание говорило об абсурдности подобного предположения, а между тем, луч фонарика, на всякий случай, шарил по углам. Мое воображение разыгралось не на шутку и в этот момент в круг света попала, прислоненная к стене, плита, с вырезанным символическим изображением смерти, спешащей к молодой женщине, застывшей в молитвенной позе.
Чтобы лучше рассмотреть рельеф, я поднялся и тут, чья-то рука легла мне на плечо.
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        Иногда я задаю себе вопрос - не было ли ощущение тревоги предчувствием беды, что буквально нависла над моей головой. Но нет! Это сейчас, по прошествии времени, мне становится не по себе от осознания той страшной опасности, тогда же все произошло слишком быстро. Шарахнувшись в сторону, я выпустил от неожиданности фонарь, а дальше... Дальше - звон разбившегося стекла и темнота, которую трудно описать. На память приходит, как тетка с горничной Лоттой тащат меня, шестилетнего за локти по коридору.
        - Простите... Умоляю... - кричу я, вырываясь. Под моими каблуками гармоника ковровой дорожки... Потом, зажмурившись и бормоча угрозы в адрес прислуги, упрямо колочу ногами неподдающуюся дверь. Никакие силы не заставили бы меня открыть глаза в темном чулане. Выбившись из сил, я замолкаю, чтобы перевести дух и слышу как за дверью шуршит накрахмаленный фартук горничной. Но разве можно сравнить теткин чулан - суеверный кошмар моего детства и могильный мрак, заброшенного склепа.
        Придя понемногу в себя, я прислушался. Ничто кроме моего прерывистого дыхания не нарушало тишины. Повернув голову в ту сторону, где только сейчас находился некто, чье ледяное прикосновение еще ощущала моя шея, я медленно присел и начал осторожно шарить вокруг себя в пыли. Довольно скоро пальцы нащупали фонарь, но лампа его оказалась разбита. Тут только понял я весь ужас своего положения. Спичек у меня не было. Дорогу без плана найти невозможно. Звать на помощь - я глубоко под землей, сверху развалины базилики. Даже если маленькая Трудхен уже проснулась и прыгает там, среди лопухов, она не услышит моего отчаянного вопля. К тому же, ни одна живая душа не знает где меня искать, да и хватится ли кто-нибудь... Правда, я немного слукавил, в те, первые мгновения после катастрофы, мысли мои были не об этом. Все также стоя на коленях и опираясь на левую кисть, я дотянулся правой до приступка, на котором столь беззаботно попивал вино, всего пару минут назад. Вокруг, ни шороха, ни движения. Моя ладонь поднималась по стене сантиметр за сантиметром. С бьющимся сердцем, готовый отпрянуть в любую секунду, я весь
обратился в осязание, мозг фиксировал каждую трещину, мельчайшую выбоину в камне. Но вот! Или мне показалось? Действительно, пальцы коснулись металла - кованного крюка, одного из тех, на которых некогда подвешивали, до окончательного высыхания, набальзамированные останки усопших.
        Волей рока за этот кронштейн зацепилась моя жизнь и его прочность, отнюдь не давала повода оптимизму. Наверное, впервые, испытав чувство полного отчаянья, я попробовал крикнуть, но непроглядная темень захохотала мне в лицо зловещим эхом.
        Еще лишь раз ощутил я подобное состояние - когда с подгибающимися коленями покинул зал суда. Адвокат объяснял что-то, стараясь ободрить, но до меня, словно громом оглушенного, приговором, с трудом доходило значение его слов:
        - Имели место отягчающие вину обстоятельства... Потеря фрейлейн Ангальт для литературы... Сыграло роль мнение владельца замка... Вы пытались скрыться... Господин барон, считал романистку в некотором роде тоже своей собственностью... Господин барон очень сердит... Орудия преступления... Улики... Закон...
        Все так, только это было позже, а узнай я в подземелье, что опять увижу, пусть даже сквозь тюремную решетку, лица друзей - папаши Штера, фрау Марты, маленькой Трудхен (я уже не сердился на нее за выходку с тазом)... Милая, милая Трудхен (кажется, я произнес имя девочки вслух)... А фрейлейн Ангальт? Думал ли я о романистке? Да, и мысли о ней - причине всех моих несчастий настолько выводили меня из себя, что занятый ими во время второй или третьей, или... неизвестно какой попытки пересечь на ощупь крипту, я сделал неверный шаг, чуть не проломив себе голову. Боль остудила мой пыл и, решив не вспоминать беллетристку, я дал себе слово задушить развратную бабу, если конечно когда-нибудь выберусь к людям.
        * * *
        "Поднявшись в опочивальню, Гертруда отпустила девушек. Снизу доносились невнятные голоса, звуки музыки. Она плотнее прикрыла дверь, но шум пиршества все же проникал в башню. Там веселились с гостями ее отец и братья, однако различить их голоса Гертруда не смогла, да это было уже не к чему... Во время венчания она еле сдерживалась, а когда рядом не осталось никого не стало и слез. Наверное, они высохли вместе с чувствами..."
        Уже в тюрьме, мне пришло в голову, что ни один мало-мальски достоверный источник, ничего не сообщает о внешности несчастной Гертруды. Какая она была, кто теперь ответит?
        Помнится стряпуха божилась, что подойдя однажды вечером к зеркалу, в их общей с малышкой башенке-спальне, обнаружила в нем, вместо собственного отражения, тающий лик юной красавицы - с прямым носом, большими печальными глазами в обрамлении густых темных ресниц, по-детски пухлыми губками и роскошными длинными, струящимися по плечам, волосами. Но, хотя мне и самому доводилось столкнуться в замке с явлениями необычного свойства, я отнесся к словам старухи сдержанно. К тому же, как историк, мог привести целый ряд примеров видений, случавшихся у девиц и в более нежном, чем у поварихи, возрасте.
        * * *
        Собираясь с духом, я помедлил на лестнице, ведущей в "мокрый" подвал. За спиной оставались семь ступеней и крипта, где, не смотря на все колонны и ниши, пускай и на ощупь, но можно как-то ориентироваться. Впереди - неизвестность, самый трудный участок. Признаться, я не достаточно хорошо помнил сколько раз и куда свернул, пробираясь сюда, но уж, если сумею найти "прямой" туннель... Дальше все просто, как "жмурки". Шаг и нога погрузилась в воду.
        За пару часов до нашей ссоры из-за ключа, мы с Трудхен играли на галерее. Я, с завязанными глазами, касаясь ладонью стены и выставив другую перед собой, вслушивался, стараясь уловить приглушенный смешок или шелест платья девочки, которая норовила проскочить у меня под самым носом. Раза два ей это удалось. Расхорохорившись, Трудхен принялась напевать, замолкая в последний миг, лишь для того, чтобы увернуться (но самонадеянность - скверный союзник). Неожиданно для нее я бросился вперед, упав на одно колено. Секунда и моя рука крепко стиснула певунью. Висок Трудхен прижатый к моей скуле; бешеный стук ее сердца где-то рядом; запах девичьих, щекочущих мне лицо, волос - все это вместе или сам не знаю что, но... Позабывшись, я с чувством чмокнул малышку в жаркую щечку. Трудхен замерла и даже, как мне показалось, на миг перестала дышать. Я разжал пальцы и еще не успел освободить голову от тугой повязки, а уже по плитам пола быстро прошлепали сандалии. Девочка исчезла.
        Сейчас, я так же, как слепой, двигался в подземелье. Нужно было пропустить один боковой коридор и свернуть в следующий. Я еще споткнулся там о камень. Ага, проход есть. А камень?.. Камень тоже тут. Идем дальше. В подвале время течет по особому, ручаюсь, что прошло не больше четверти часа, но мне уже казалось - минула вечность.
        Стоп, теперь подряд два поворота. Какая странная арка... Нет, здесь я точно не был. Пришлось возвращаться, снова потянулись минуты и вот - наконец... Но булыжника на месте не оказалось. Должно быть, я свернул раньше времени. Еще коридор и еще... Безрезультатно! Я запаниковал, мне стало по-настоящему страшно. Опять назад, направо, налево, пересек какой-то туннель и попал в круглое помещение, вроде колодца, во всяком случае, сколько я ни старался дотянуться до каких-либо перекрытий, мне это не удалось. Тупик!
        * * *
        "Скорее всего, Гертруда думала тогда о своем Вильгельме, так и не появившемся в условленном месте. Возможно, на память приходили клятвы, принесенные в жертву родовой чести. Клятвы, какие дают все без исключения влюбленные: "Нас никто, никогда не разлучит!". А может, она вспоминала как в детстве, выбегала навстречу возвратившемуся с охоты отцу. Как сильные руки подхватывали ее... Сидя на жесткой луке, девочка прижималась к колючей щеке и не боялась никого, даже вороного, страшно грызущего бразды, Штарка. Как билось, должно быть, сердце крошки-Тру, но у отца тяжелый арбалет, пусть кто-нибудь попробует ее обидеть... Гертруда положила ладони на грудь, но услышала только приближающиеся шаги. Она знала, это ее супруг - старый Герхард фон Ранненкопф, в сопровождении факельщика, но разве она птица чтобы улететь! За окном, под стеной, глубокий ров с водой.
        "Нас никто, никогда не разлучит?"
        На башне загудел колокол..."
        * * *
        Я стоял и смотрел в темноту, где-то рядом с потолка капала вода... На меня напало странное оцепенение, к горлу подкатила тошнота. Наверное, если бы я был сейчас в крипте, то лег бы на пол и лежал не шевелясь, пока приступ дурноты не прошел бы сам собой. Но тут, в подвале, по колена в воде мне суждено бродить, пока остаются силы, а потом... Помню, я подумал, что хорошо бы это "потом" настало поскорее. Я очень устал и почти смирился, когда... Или это игра воспаленного воображения? Вдалеке послышался знакомый напев.
        У черного всадника душа - ледяная глыба.
        Но и после свадебного пира я не буду его женой.
        Наверное, так лишаются рассудка. Где-то рядом маленькая Трудхен выводила тоненько куплеты. Двинувшись на голос, я не задумывался над тем куда бреду и сколько коридоров оставил за спиной. Я следовал за ним - едва слышным детским...
        Мое сердце на веке принадлежит другому
        И неприкаянной, мне долго скитаться в Красных Горах
        Если после какого-нибудь изгиба мелодичный мотив стихал, я возвращался обратно и так опять - все дальше, и дальше. Как будто мы играли в "холодно - горячо". Но вот, свернув из ровного коридора в какой-то кривенький, тесный, мне удалось продвинуться шагов на двадцать, когда голос внезапно умолк. Я подождал, однако ни один звук, кроме шуршания моей одежды, не нарушал более безмолвия. Шаг вперед - вытянутые руки уперлись в стену. Снова тупик?! Нет, на уровне плеча пальцы нашли дыру, вроде неглубокой полки. Так и есть - полка... Пальцы соскользнули вниз. Ниша? Крестообразная ниша!
        Я почти бегом ринулся назад, сшибая плечи о камни. Вот и "прямой" туннель! Я спотыкался, меня шатало от стены к стене... Ступени! Винтовая лестница! Один оборот... Еще... Господи, свет! Я с разгона не думая о боли ударил локтем в неплотно закрытую дверь и, щурясь после темноты, ввалился в цейхгауз. У стеллажа стояла Трудхен.
        - Мой Бог! Ты опять меня напугал, - ее взгляд выражал непритворное удивление. - Думала это призрак...
        Действительно, я наверное мало отличался от привидения, хотя и провел в подземелье не в пример меньше времени.
        - Если бы не твоя песенка, пожалуй у меня были бы все шансы составить ему компанию, - попробовал отшутится я.
        - Я не пела! Отец не разрешает шуметь у бочек с вином.
        Девочка сказала правду, я только здесь сообразил, что все равно не услышал бы ее голосок, находясь в нижнем подвале. Что ж, еще одна загадка... А, может я уже знал ответ? Так или иначе, мне не хотелось в тот момент занимать этим голову.
        - Который теперь час?
        - Начало восьмого.
        Значит еще есть время. Я с удовольствием, полной грудью, вдыхал свежий воздух. Снаружи щебетали птицы, из-за стены доносилось мерное ворчание - кто-то в каретном сарае проверял двигатель... Вот мотор заревел, перед цейхгаузом на своем "девятьсот одиннадцатом" лихо развернулась фрейлейн Ангальт. На сидение рядом с ней плюхнулся верзила-кузнец. Хлопнула дверца, машина с визгом снялась с места и исчезла за воротами.
        Так что, ключ все же нашли? Ну и прекрасно! У меня словно груз свалился с души. Я подмигнул Трудхен и в наилучшем настроении поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок.
        На моем столе валялся распиленный, изуродованный золотой пояс.
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        Ночью мне не спалось, мрачные мысли не давали забыться. Не секрет - барон самолюбив, к тому же суеверен и страшно боится возвращения родового проклятия. После бегства подруги, моя персона и так не вызывала у него прилива положительных эмоций. А утрата фамильной реликвии (уверен, уже сегодня заставившая беднягу шарахаться на другую сторону улицы, при виде, идущих на встречу школьниц), вообще грозила мне, как понял я из разговора с поверенным барона, обвинением в вандализме и порче объектов культурного наследия, каковое, не только поставит жирный крест на моей карьере историка, но может обернуться, пусть и небольшим, но реальным тюремным сроком. Я ворочался с боку на бок. Надомной на чердаке, поскрипывая половицами, бродила Та, которой нет покоя. За время, проведенное в замке, я почти привык к ее легкой поступи и цветочному аромату то здесь, то там появлявшемуся в старинных палатах. Сейчас, воспоминание о шафране вернуло мои мысли к загадочному пергаменту. Что Гертруда пыталась сказать мне? Какую тайну хранит заложенная ниша цейхгауза (в том, что именно ее изображение отмечено на листе, выпавшем из
судебного сборника - сомнений у меня не было)? Пожалуй, это подходящее место для сокровищ сумасшедшего Отто (я не забыл рассказ фрейлейн Эвы о дяде нынешнего барона) и если мне удастся их отыскать... Да, это кардинально изменило бы ситуацию. Но как отодвинуть стеллаж и пробить перегородку не привлекая всеобщего внимания? Рассчитывать на помощь управляющего не приходилось. Он крепко держался за место и мне запомнилось выражение его физиономии, когда после короткого объяснения с бароном, я услышал на другом конце провода манерно-грассирующее: "...я по-одумаю, как посту-упить с вами. Позовите, пожалуйста, к аппагату госпо-одина Штега" и передал трубку старику. Нет, он, конечно, и слушать не захочет о том, чтобы нанести вред очередному "объекту культурного наследия". Единственный союзником, на чью поддержку я мог положиться без колебаний - маленькая Трудхен. Завтра девочка пойдет на озеро вместе со стряпухой. Значит и управляющего не будет в замке. Если уговорить малышку, под каким-нибудь предлогом, сбежать от старухи, у нас останется в запасе час или чуть больше. Этого времени не достаточно, чтобы
вернуть все в прежнее состояние, но победителей не судят. Правда Трудхен может заартачиться. С момента нашей размолвки, мы почти не разговаривали, но потом, когда все утрясется, я свожу ее в город. Накормлю мороженым до отвала, покатаю на карусели...
        Сразу после завтрака я приступил к делу, подозревая, что идея проломить где-либо стену сама по себе слишком большой соблазн для девочки (вообще, об этом не худо бы спросить фрейлейн Эву - знатока психологии подростков). Но, так или иначе, Трудхен согласилась не раздумывая. Я даже не успел заговорить о мороженом.
        - ...только сперва поцелуй меня как в прошлый раз.
        - В какой это "прошлый"?
        - А тогда, на галерее. Ты что, забыл?!
        - Да, нет. Почему?
        Девочка зажмурилась, подставив мне лицо и я от души чмокнул ее в хорошенькие, плотно сжатые губки. Я опасался, что Трудхен опять убежит, но вместо этого она прыгнула мне на шею, неловко прижавшись острыми ключицами.
        - Никому тебя не отдам!
        - Иди, а-то кухарка рассердится...
        Трудхен вздохнула, но пошла. Штер тоже не показывался, видимо уже дежурил в шалаше. Значит - можно было начинать, однако ждать мне пришлось еще очень долго и я даже встревожился, но вот малышка влетела в ворота замка, держа в руках какие-то тряпки.
        - Я стя-стянула ее шмотки. Пусть... пусть поплавает часок-другой, правда? - девочка задыхалась от быстрого бега, серые глаза сияли восторгом.
        - Правда, - что оставалось мне сказать?
        - Ну, вперед!
        Вдвоем мы сравнительно быстро освободили стеллаж, а вот отодвинуть его от стены оказалось нелегко, все же, использовав лом в качестве рычага, мне удалась и эта, на первый взгляд невыполнимая, задача. О том, как вернуть стеллаж на место я даже и не думал. Во мне проснулся азарт искателя. Выбрав наиболее подходящий участок кладки, я принялся долбить перегородку ломом и скоро проделал в ней небольшую дыру. В лицо пахнуло сухой пылью подземелья.
        - А, вдруг кто-нибудь сторожит древнее сокровище? - прошептала Трудхен, опасливо заглянув в пробитое отверстие.
        - Этот клад не старше тебя.
        По-моему, девочка была разочарованна. Я помог ей забраться в узкий простенок, сердце мое трепетало от волнения. Наверное, подобное чувство испытал Картер, просунув свечу в сокровищницу Тутанхомона.
        - Вот дерьмо! - слова малышки долетали, словно из каминной трубы. - Ни фига не разберешь, одна паутина!
        Трудхен громко чихнула, снова потянуло подвалом, глаза начали слезиться. Я хотел протереть очки, но льющий сквозь открытую дверь солнечный свет заслонила жутковатая фигура. Из глубины цейхгауза мне был виден грузный силуэт в длинной монашеской хламиде.
        - Молодой человек, сюда не заходила дочь фрау Марты? - по голосу я узнал повариху. На старухе был охотничий плащ папаши Штера.
        - Н-нет, не заходила, - честное слово, я чуть не выругался. Моя маленькая помощница притихла за перегородкой.
        - А, что это вы делаете?
        - Да, вот... Ловлю мышь... - что говорить дальше я не знал, поэтому, включив фонарь, деловито сунул его в дыру.
        - Там трупп, трупп... Мертвый трупп... - раздался истошный визг Трудхен. Девочка как чертик из бутылки выскочила из пролома в стене, а напуганная стряпуха, всплеснув руками, ринулась звонить в полицию.
        Прибывший с нарядом инспектор, первым делом велел разобрать перегородку, что и было исполнено. В нише оказался замурован распавшийся скелет и никаких сокровищ. Лишь в пыли, среди останков валялась изъеденная временем мизерикордия со сломанным клинком, да на стене у самого пола виднелось нацарапанное, наезжающими друг на друга готическими буквами, имя - "Гертруда". Инспектор вызвал эксперта и барона. Эксперт осмотрел кости таза, повертел в руках череп и заключил, что остов принадлежал очень молодому мужчине, но что несчастный "клиент" не криминалистов, а археологов, поскольку преступлению - не одна сотня лет. Управляющий подписал какую-то бумагу, полицейские уехали и на смену им примчался барон. Со мной он беседовал в последнюю очередь. Да собственно "беседа" была краткой, а потом я спустился во двор и, устроившись на каменной, нагретой за день, ступеньке, долго глядел на закат. Рядом присела крошка Трудхен и уткнула подбородок в колени.
        - Все плохо?
        - Совсем спятил. Он не даст хода делу, если я заменю ему Эву Ангальт. Сказал, что пояс вообще ерунда, но, что я по неопытности влип в кукую-то историю, о которой он де без содрогания и слышать не может. Чушь какая-то...
        - Он предлагает тебе писать книжки?
        - Вроде того... "...гово-огю вам как дг-гуг. Мы уедем на Ривье-егу и забудем все наши газно-огласия"
        - Хоть что-то. Меня, так вообще, выставил за дверь. Вот, дерьмо! А я, даже рассказала ему о нашей любви...
        - О чем ты ему сказала?!
        - ...ну, что я от тебя беременна и все такое...
        - Что?!
        - Ой, сядь, ради Бога! Этот подпрыгнул, будто его оса в задницу ужалила, "...вернулось! ...вернулось!". Теперь, еще и ты скачешь... Это же нормально для женщины. Как вы мужчины нервно реагируете на такие известия...
        - ...я... ...я... ...ты...
        - Я просто приврала чуток, чтобы он отнесся к нам с пониманием. А, ты, правда поверил, что у нас будет маленький? Ой, какой же ты глупый...
        Все! Конец! Коне-ец! Бежать отсюда немедленно! До города было далековато, но я украл старый велосипед и спустя два часа стоял на перроне. В графе "дата отправления" моего билета значилось - 4 августа 1968 года.
        * * *
        Я сидел в сквере и ждал. Думать не о чем не хотелось, гадать о будущем не имело смысла. За время заключения, я не особо напрягаясь, закончил диссертацию. И моя работа была одобрена профессором, но ни в одном, из двух полученных от него писем, я не нашел ни полслова о возможной защите. Видимо, самое большее, на что я смел рассчитывать, это должность преподавателя истории, в какой-нибудь достаточно удаленной от столицы, деревенской дыре.
        - Ну вот, а ты нос повесил, - обрадовалась фрау Марта, едва я поделился с ней своими опасениями. - Нашей школе как раз нужен учитель.
        Я понял - Ранненкопф меня уже не отпустит. Моя судьба тесно сплелась с замком, с его настоящим и, что самое удивительное, с прошлым. Ведь нужно же было, чтобы я сломал стену в цейхгаузе и я даже знаю кому. Как рассказали мне позднее - когда, после скорбной церемонии, прах неизвестного предали земле и Трудхен положила на свежий холмик, собранный ею в саду букетик, вокруг разлился сильный аромат шафрана, но откуда он появился, так никто и не догадался.
        Кстати, о Трудхен - в передачах, между пирогов фрау Марты, неизменно оказывались запрятаны записки, полные нежных слов и грамматических ошибок...
        Однако, мне пора - в сквер, торопливым шагом, вошла стройная девушка, в нарядной расстегнутой курточке и джинсах клеш. Я поднялся на встречу.
        - Прости, заскочила к парикмахеру, - чмокнув в щеку и просунув руку мне под локоть, она уверенно зашагала рядом. - Я сказала предкам, что мы вернемся автобусом...
        Тараторка без перерыва болтала о том, как обставила мою комнату и о каких-то "хипповых" обоях. Проходя через площадь с ее знаменитым собором, переключилась на нашу свадьбу, посетовав, что придется "капельку" подождать, "ну совсем капелюшечку", до совершеннолетия. А я шел, щурясь от непривычно яркого солнца старыми улицами и едва узнавал их, как с трудом узнал саму Трудхен, повзрослевшую, не похожую на прежнюю долговязую девочку-подростка, с худыми как у олененка ножками, в стоптанных сандалетах.
        ЭПИЛОГ
        И вот - прошел год, конечно, многое переменилось. Я служу учителем. Трудхен уже - шестнадцать. Фрейлейн Ангальт выпустила за это время (разумеется в другом издательстве) один или два романа. Но видимо примерка пояса не прошла бесследно. Она изменила жанру и новые герои ее повествований являют собой уже не белокурых меланхоличных юношей, а молодых рыжеволосых ремесленников. Да и целомудренные сюжеты этих произведений, лишенные былой специфики, выглядят почти пасторально (к великому, полагаю, разочарованию немногочисленной, но взыскательной аудитории городской тюремной библиотеки). Больше о ней я ничего не слышал. Скорее всего, Эва бросила писать.
        Папаша Штер все так же присматривает за замком, правда теперь и за ним самим присматривает повариха. После рыцарского поступка управляющего, когда он в буквальном смысле, спасая репутацию женщины (попавшей из-за шалости девочки в несколько щекотливое положение), обнаружил свое присутствие на берегу, старуха женила его на себе. Злые языки утверждают, что счастливый супруг и сейчас глядит на благоверную сквозь бинокль, только повернув его другим концом.
        Барон умер, не оставив наследника. Должно быть, не перенеся предательства беллетристки. Его имение досталось каким-то дальним, заокеанским родственникам, которые тут же перегрызлись и пустили с молотка все, что смогли. Даже кусок парка с развалинами базилики и костями предков продали вместе с фермой толстяку-Лоренсу. Но на старый замок, по причине плачевного его состояния, покупателя не нашлось и он все больше ветшает. Недавно, после бури повредившей провода, выгорел и обрушился ряд пристроек хозяйственного двора, в том числе старый цейхгауз, где наш фермер прежде хранил свое лучшее вино "Барон Ранненкопф". Бережливый крестьянин не в силах без слез говорить о дюжине пропавших дубовых стеллажей, а я с грустью думаю о проходе в базилику, утраченном теперь навеки, часто вспоминая нехитрый мотив древнего гимна и тихий полудетский голосок, услышанный мною там...
        Москва, 2010 г.
        Оглавление
        - ПРОКЛЯТИЕ РОДА РАННЕНКОПФ

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к