Загадать желание, или Тайна старого парка Сергей Юрьевич Волков
        СЕРГЕЙ ВОЛКОВ
        ЗАГАДАТЬ ЖЕЛАНИЕ, ИЛИ ТАЙНА СТАРОГО ПАРКА
        ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ МИТЯ ПОПАЛ
        То, что мир, в котором живет и он сам, и вся семья Филипповых, неуютен и равнодушен, Митя понял еще лет пять назад. Но другого-то нет…
        Уйти некуда. Нет, есть, конечно, один способ, но это уже того… Чересчур, короче.
        И тогда Митя придумал: если закрыть глаза и несильно надавить на веки пальцами, то коричневая темнота взорвется ослепительными вспышками, разноцветными сполохами, искорками и сверкающими точками, похожими на махоньких бабочек.
        Потом из ниоткуда начнут выплывать пятна, пугающе огромные, вальяжные, похожие на радужных амеб с изрезанными, словно бы пушистыми краями. Тут глаза могут немножко заболеть, но пальцы убирать не надо, потому что все сверкающее и порхающее великолепие вдруг начинает двигаться вокруг одной точки, словно в каком-то калейдоскопе, складываясь в изломанный, очень сложный и причудливый узор.
        Вот малюсенькие разноцветные треугольнички, вспыхивая всеми цветами радуги, образуют правильные кольца, вот их прорезают ветвистые молнии, плетущие огненную паутину…
        В какой-то миг все замирает, а потом стремительно разлетается мелкими осколками, а в центре появляется белый пульсирующий овал, который Митя про себя назвал Порталом.
        И Портал этот, как всегда казалось Мите, вел в фантастический и прекрасный мир, где он, Митя Филиппов, был бы смелым и отважным, сильным и честным, находчивым и красивым…
        Ну, пусть не красивым, но хотя бы, как говорится, привлекательным. С серыми, нет, лучше - цвета закаленной стали, глазами, жестким волевым подбородком, узкими губами и без этих дурацких прыщей…
        Да в конце концов, пусть глаза и губы останутся, как есть, главное, чтобы не было оттопыренных ушей и торчащих во все стороны волос «Цвета прелой соломы», как высказался однажды, после долгих раздумий, о Митиной шевелюре школьный остроумец, физрук Пал Иваныч.
        Еще в этом волшебном мире все должно быть, как в любимых книжках - дремучие чащобы с удивительными деревьями и травами, высокие заснеженные горы, водопады, таинственные пещеры, грозные замки. А главное, - мудрые маги, прекрасные эльфы, отважные гномы, свирепые драконы, злобные колдуны, мужественные следопыты и суровые воины. Это так круто: битвы, походы, верные друзья, коварные враги…
        Не то, что эта, реальная жизнь. ТАМ у Мити получалось все, ТАМ он был тем, кем хотел, а не тем, кем приходилось быть…
        Конечно, Митин мир, названный им 3апорталье, был чем-то похож и на Средиземье, и на 3емноморье, и на Эмбер, ну и что с того? Фэнтези Митя любил, и даже сам тайком от всех начал писать роман-эпопею про приключения зеленого эльфа Миттифиэлья, сына короля Карлиэндэля, владыки бескрайних Непроходимых лесов Запорталья.
        Правда, написаны пока только три странички, но лиха беда начало!
        Больше всего на свете Митя мечтал найти себе друзей, таких же, как он, любителей фэнтези. Эх, если бы был доступен Интернет…
        Но отец, полгода назад обнаружив, что любимое чадо сутки напролет зависает в сети, и отнюдь не на учебно-познавательных сайтах, провел «домашнюю реформу», попросту вытащив из Митиного компа модем. И остался Митя в двадцать первом веке без Интернета…
        Обидно, - а с отцом не поспоришь, характер тот еще, не даром его в институте называют «наш железный Карл». Карл - такое имя в честь естествоиспытателя Карла Линнея отцу дали бабушка и дедушка, биологи. Против Ба и Де Митя ничего не имел - они и добрые, и ласковые, и внука, то бишь его, Митю, любят, как говорит мама, «безо всякой меры»… А вот с именем сыну промахнулись. Мало того, что отца на всю жизнь зовут Карл Васильевич, так ведь и Митя получился Дмитрием Карловичем!
        А с таким отчеством жить трудно… Как только Митю не дразнят - и Кар-Карычем, и Карловарычем, и Каркушей, и Карликом… Понятное дело, с теми, кто дразнится, дружбы не получится, а таких - весь класс!
        Правда, Ирка Самойлова не дразнится, но как дружить с девчонкой, да еще и с такой? Ростом Мите по плечо, стекла очков со «Сникерс» толщиной, косички, как у первоклашки… Живет Ирка вместе с мамой в шестом доме. Болеет часто. Еще у них есть собака, восточно-европейская овчарка Гранд. Не модная, не мастино неополетано какой-нибудь, но умна-а-я-я… Все команды исполняет и даже сумки с покупками за Иркой носит.
        Поговорить с Самойкой можно, это да, она все знает, даже в биологии разбирается. Но отец как-то, узрев Митю беседующим с Иркой во дворе, выдал: «О, вот и невеста тебе подрастает!» Само собой, после таких слов Митя старается поменьше общаться с Самойловой…
        Так что другом Ирку считать ну никак нельзя, а других друзей просто нет.
        Слышал Митя, что где-то, не то в Нескучном саду, не то в Битцевском парке, собираются «толкиенутые» - фанаты «Властелина колец» и фэнтези вообще, но как с ними связаться? Поехать в Нескучку и целый день бродить по парку, обращаясь ко всем встречным-поперечным: «А это не вы - любители Толкиена?»
        Да даже если бы такой способ и сработал - Митя ни за что бы на это не отважился. Стыдно как-то. Неловко… Обсмеют, а то и по башке надают.
        Эх, когда тебе тринадцать лет… Митя вспомнил первые строчки стишка, вычитанного год назад в доступном тогда еще Интернете и почему-то запавшего, как говорится, в душу. Некий пацан на сайте «grafomania.ru» писал «под Крылова»:
        Когда тебе тринадцать лет,
        На лад никак жизнь не идет.
        И получается не жизнь, а только мука.
        Уроды всякие, родители и школьная наука
        Тебя тащить куда-то принялись,
        И, будто клещи, с трех сторон впились…
        Дальше Митя не помнил, да дальше и не надо было. Стих бил в самую десятку: все, и родители, и учителя, и «всякие уроды», то бишь сверстники, что-то хотели от Мити. Одному Мите ничего и ни от кого не было надо…
        Впрочем, нет. Стопроцентный пофигизм - это не для Мити. Были у него увлечения, то же фэнтези, а еще…
        Во-первых, он с детства, с пяти лет почти, увлекался ботаникой. Причин тому много, но главная - Митины родители, они же предки, шнурки, старики и так далее (в зависимости от Митиного настроения) были, как и Ба с Де, биологами. Отец, доктор наук в тридцать восемь, занимался генной инженерией, а мама, ботаник, руководила лабораторией адаптации культурных растений Ботанического сада Академии наук. Так что интересы Филиппова-младшего оказались предопределены, по сути, еще до его рождения.
        Во-вторых, Митя, помимо ботаники, вот уже год обожал Светку Теплякову. Золотые волосы до плеч, голубые глаза, точеная фигурка - настоящая эльфийская принцесса! Вот только Теплякова, в отличие от ботаники, взаимностью Мите отнюдь не отвечала…
        А ведь как было бы здорово пригласить Светку в оранжерею при маминой лаборатории, показать выращенные Митей рододендроны и азалии, циперус и цветущую уже второй год магнолию…
        И словно в воображаемых запортальских Непроходимых лесах, бродить с ней, светлой эльфийской принцессой Светилиэль, средь зеленых листьев и ярких цветов, слушать журчание ручьев и пенье птиц…

* * *
        - Филиппов! Опять витаешь? - суровый голос математички Натальи Евгеньевны вернул Митю в грустную реальность начала XXI века. Он поспешно отнял пальцы от глаз и вскочил, силясь сквозь застилавшие глаза разноцветные пятна разглядеть строгое лицо классной руководительницы.
        - Ну, мечтатель, повтори, что я говорила?
        - М-м-м… - Митя беспомощно заозирался, надеясь услышать подсказку. Эх, если бы здесь были верные друзья из его 3апорталья, они бы точно не бросили Митю-Миттифиэлья в беде…
        Класс тихонько хихикал, потешаясь над бестолково хлопающим глазами Митей. Ирка Самойлова пыталась что-то подсказать, но она сидела через ряд от Мити - разве услышишь?
        Кто-то с задних парт запустил в Митю комком жеваной бумаги, попал между лопаток - не больно, но обидно…
        - Ну, что же ты мычишь, Филиппов? - Наталья Евгеньевна грозно нахмурилась: - Я диктовала домашнее задание на выходные. Ты записал? Покажи!
        Учительница шагнула к Мите, взяла в руки дневник:
        - Та-а-ак… Не записал. Ну что с тобой делать, Филиппов? Разве можно быть таким несобранным? Пиши при мне: задание номер 25, 26, 27 и…
        Математичка выдержала паузу и торжественно отчеканила:
        - И лично для тебя, дополнительно, чтобы впредь был внимательнее - примеры номер 31 и 32!
        - Гы! Отгреб Кар-Карыч добавочку! - донесся с задней парты голос Мишгана.
        - Калачев! Эт-то что еще за комментарии? Ты как себя ведешь? Так, ты тоже сделаешь к понедельнику дополнительно… 33 и 35 задания. Я проверю!
        Митя втянул голову в плечи - вот это было уже совсем плохо. Совсем…

* * *
        Мишгана, Мишку Калачева, Митя боялся жутко, больше родителей, учителей и высоты.
        И не то, чтобы Мишган производил впечатление жуткого громилы, скорее наоборот - худой, вертлявый, весь как на шарнирах, он был слабее многих в классе. Тот же Стас Куприянов или Вовка Храмов могли бы уделать Мишгана одной левой.
        И до прошлого года ничем таким, особенным, Мишган не выделялся. Митя жил с ним в одном дворе, знал чуть ли не с детского садика и внимания особого на Мишгана не обращал, потому что он был - как все. Ну, хулиганил по мелочи, так, а кто - паинька? Бывало, дрался, но всегда с теми, кто слабее.
        Впрочем, нет, если повспоминать, то случались у Мишгана закидоны покруче, чем у других. В третьем классе попался он на том, что стырил у Лизки Болотовской из парты наушники от плеера. На родительском собрании, на которое тогда пригласили и учеников, Мишган рыдал и клялся, что больше не будет. Наврал, конечно, еще дважды ловили потом - в пятом классе ручку стянул многоцветную у «вэшника» Бутикова, а через полгода «чоко-пай» отобрал у второклассника…
        Но это так, мелочь. А вот главная неприятная особенность Мишгана, за которую Митя его всегда не любил и даже презирал - это какая-то странная тяга ко всему запретному, дурному, темному. Как говорил другой Митин сосед, жэковский слесарь и мастер «золотые руки» Олег Тимофеевич: «Мишку дурь как магнитом тянет»…
        Выражалась «дурь» по-разному. То Мишган в четвертом классе принес в школу карты с голыми тетками и всем, даже девчонкам, предлагал их купить у него, то ножик с выпрыгивающим лезвием притащил и пугал в туалете малышню…
        И все это со словечками всякими, с рассказами про какие-то «понятия», по которым живут «правильные пацаны» и братва. Причем братва - это вообще для Мишгана были чуть ли не самые лучшие люди. «У них все честно, все без байды, без сюсей всяких», - уверенно говорил Мишган: «Виноват, косяк спорол - ответишь. Без судов всяких этих тупых…»
        Впрочем, загадка такого «братвового» уклона вскоре выяснилась - оказывается, старший брат Мишгана, Борис Калачев, состоял в какой-то крутой преступной группировке, попался и получил шесть лет. Братовы дружки семью своего, как это у них называется, «кореша», не забывали, поддерживали, ну, и младшего Калачева наставляли на «путь истинный».
        А год назад Борис вышел - «по амнистяку откинулся», как важно объяснил Мишган. И наступил для вертлявого Митиного одноклассника звездный час.
        Нет, Мишган не сразу стал грозой класса, да и всей школы. Все начиналось как-то потихоньку… Вот он, окруженный толпой слушателей, рассказывает про зону и тамошние порядки. Со знанием дела рассказывает, со словечками всякими. Вот в ответ на какой-то вопрос Никиты Куличко дает ему подзатыльник: «Следи за базаром, лошара!» Никита вжимает голову в плечи - и молчит. А раньше ведь дал бы в ответ, обязательно бы дал…
        Потом у Мишгана появились новые дорогие шмотки и деньги. Брат его, судя по всему, вернулся в свою группировку, потому как заимел большую черную машину с тонированными стеклами, называемую Мишганом «бэхой».
        Стояла черная «бэха» обычно у кафе «Гранада», дверцы открыты, музыка гремит. Вскоре по району слушок пополз - местные бандиты выбрали Борьку Калачева своим главным, бригадиром «по-братвовски». И стал он уже не Борькой, а Калачом, человеком уважаемым и авторитетным.
        Ну, а Мишган… Мишган решил, что и ему пора авторитет зарабатывать. Собственными «корешами» он обзавелся моментально, компания сложилась - теплее не придумаешь, - братья Володины, Дыня и Тыква, второгодник Тяпушкин по кличке, понятное дело, Тяпа, и Жорка Иголкин, у которого отец - композитор.
        А потом был памятный всему классу урок истории. Стоял май, дело шло к концу учебного года. Учитель, Николай Петрович, вызвал Мишгана к доске. Тот встал, и лениво растягивая слова, сообщил, что отвечать не будет - не выучил, некогда было фигней заниматься, матери помогал, она же одна у него, не забыли, нет?
        Николай Петрович заводился быстро, потому как предмет свой очень любил и непочтительного отношения к нему не терпел. «Кто не знает своего прошлого - не может иметь будущего!», - часто повторял он слова какого-то своего древнего то ли коллеги, то ли объекта изучения…
        Расчет был точен - услышав, что его любимую науку назвали «фигней», историк среагировал именно так, как Мишгану хотелось - побагровел, хлопнул ладонью по столу и заорал: «Бездельник! Вон из класса!»
        Митя потом, вспоминая все это, пришел к мысли, что Мишган все рассчитал и подстроил с самого начала. В ответ на крики Николая Петровича он разулыбался и противным голосом сказал, что имеет право на образование, никуда не пойдет и орать на него не надо, это непедагогично.
        Тут терпение у историка лопнуло, он вскочил, схватил раздухарившегося ученика за шкирку и потащил к двери. Тот начал упираться и орать. Николай Петрович был дядькой здоровым, сильным, Мишгана скрутил и буквально вышвырнул из класса, услышав на прощание, что он «Ка-а-азел, чмо очкастое!»
        Потом, понятное дело, был и педсовет, и классное собрание, и заплаканные глаза Мишгановской матери…
        Но самое страшное произошло неделю спустя, когда Николай Петрович повез весь класс в Лефортовский парк. Он любил устраивать такие вот «выездные» уроки, когда можно не только рассказывать ученикам про, например, «век златой Екатерины», но и показывать дворцы и усадьбы вельмож той эпохи.
        В Лефортово выездной урок был посвящен Петру Первому. Историк чинно водил за собой стайку учеников, рассказывая про младые годы великого императора.
        Неожиданно в конце безлюдной аллеи появилась, тихонько урча двигателем, знакомая черная «бэха». Мишган, плетущийся в самом хвосте одноклассников, раздвинул тонкие губы в мерзковатой ухмылке и призывно махнул рукой, мол, подгребай сюда.

«Бэха» подъехала, клацнула дверца, и из машины вылез Калачов-старший, Калач, детина почти двух метров росту, в черной кожанке и черных очках.
        - Э-э-э, очкари-и-ик! - негромко позвал он учителя, и Мите стало понятно, откуда у Мишгана эта манера - говорить, растягивая слова.
        - Простите, вы мне? - удивился Николай Петрович, запнувшись на полуслове.
        - Тебе, терпила. Подойди. - Калач, опершись на полированный капот «бэхи», закурил и лениво сплюнул на вывернутое шипованное колесо.
        - Что вам угодно? - историк отважно выпятил челюсть и шагнул к попыхивающему дымом громиле - только стеклышки очков блеснули.
        - Ты че, падла, на маленьких руку поднимаешь? - спокойно и все так же негромко спросил Калач, перекинул сигарету из одного угла рта в другой, и вдруг ударил учителя кулаком в живот, и тут же, другой рукой - в переносицу.
        Девчонки завизжали, кто-то вскрикнул. Все замерли, а Николай Петрович зажал руками лицо и согнулся.
        - Ты, типа, если учишь, то учи, а хочешь размяться - ко мне приходи, понял, тля? - Калач коротко хохотнул, отщелкнул окурок в кусты, ногой в остроносом ботинке толкнул скрючившегося историка в плечо и оскалился в улыбке:
        - Пока, детишки! Ведите себя хорошо…
        Вновь клацнула дверца, «бэха» взревела, обрулила столпившихся и замерших в оцепенении учеников и умчалось прочь по аллее, вздымая мусор и пыль.
        В наступившей тишине неожиданно прозвучал торжествующий голос Мишгана:
        - Братан мой!
        Митя огляделся - все прятали глаза, стараясь не смотреть в сторону лежащего на асфальте Николая Петровича…
        Из Лефортова ребята молча разъехались по домам, благо, история была в тот день последним уроком. Через пять дней, на следующей истории, вместо Николая Петровича в класс вошла завуч. Испуганно поглядывая в сторону развалившегося за столом Мишгана, сообщила, что Николай Петрович по семейным обстоятельствам перевелся в другую школу, а историю у них теперь будет вести другой педагог, Маргарита Семеновна…
        После этого Мишгана как подменили. По коридорам на переменах он ходил, гордо выпятив цыплячью, в общем-то, грудь, всегда в сопровождении «корешков», или, как он говорил, бригады - Дыни, Тыквы, Тяпы и Иголкина.
        Теперь уже безо всякого стеснения новоявленный гроза школы «тряс» младшеклашек, заставляя отдавать ему деньги. «Стуканешь - кадык вырву!», - явно подражая кому-то (да ясно, кому!), обещал Мишган очередной жертве, зажатой в углу школьного туалета или за трансформаторной будкой позади школы. И жертва безропотно прощалась с выданными родителями «на буфет» десяткой или полтинником.
        Одноклассников, правда, Мишган не трогал. «Где живешь - там не сори!», - сказал он как-то, и Митя тогда понял - все, он уже там, в той, «братвовой» жизни.
        Впрочем, легче от этого никому не становилось. В классе воцарились законы Мишгана. Помимо «корешков» он обзавелся «шестернями», Владиком Тужилиным и Артемом Кондилаки, которые таскали за своим «боссом» рюкзак, носили ему «хавчик» из буфета, делали «домашку», бегали за сигаретами (вся Мишгановская компания регулярно смолила все за той же трансформаторной будкой).
        Несколько раз Калач, как все в школе стали звать Мишгана, избил Стасика Куприянова - тот никак не признавал «братвовые» законы. Причем бил его Мишган так - Дыня, Тыква и Тяпа держали жертву за руки, а Калач лупил руками в тренированный Стасиков живот и орал: «Гнись, чмо, урою!» Два раза Куприянов выстоял, а на третий - сломался, и, размазывая кровавые сопли по лицу, прошамкал разбитыми губами, что согласен жить «по понятиям».
        Митя все это видел, потому что Мишган заставлял всех пацанов в классе присутствовать при экзекуции. «Кто не пойдет, тот чамора последняя!», - сообщал он негромко, и все шли - чаморой на «братвовском» языке называли опущенных. Кто это такие - Мишган просветил класс давно, еще в прошлом году.
        Вскоре в компании Калача появились и девчонки - Вичка Жемчугова, у которой мама работала в супермаркете, Дашка Стеценко, самая бойкая и заводная в классе, и… И Светка Теплякова. Когда Митя через коридорное окно первый раз увидел ее разгуливающей по школьному двору под ручку с ухмыляющимся Мишганом, у него внутри все оборвалось, захотелось подбежать, вырвать руку, и дать, наконец этому… этому… Но перед глазами тут же возник скорчившийся Николай Петрович, разбитое лицо Стасика Куприянова, и Митя бессильно прислонился лбом к холодному стеклу.
        Мишгана он боялся. Боялся больше всего на свете…

* * *
        И вот теперь этот самый Мишган «влетел», получил «припашку», и по всем этим его дурацким «понятиям» получалось, что виноват в этом Митя. Почему Митя? Да потому что «по понятиям» всегда выходило, что виноват кто угодно, только не Мишган…
        Прозвенел звонок. Все зашумели, математичка бодренько уцокала каблучками из класса, а Митя, торопливо запихивая в сумку учебник, тетрадь и дневник, весь сжался, чувствуя, как сзади, со спины, к нему приближается неизбежное…
        Вот на плечо легла расслабленная, похожая на тюлений ласт рука…
        Вот Мишган, полуповиснув на Митиной шее, появился в поле зрения - всегдашняя дурашливая веселость на лице, сощуренные глаза, губы трубочкой…
        Вот губы раздвинулись и Мишган изрек:
        - Ну че, Филя, попал? Эта дура мне из-за тебя, лоха, вломила… Будешь пыхтеть за двоих, усек? Чтобы к понедельнику все сделал. Притаранишь готовые примерчики за полчаса до первого урока. Врубился?
        Словно со стороны, Митя услышал чей-то блеющий голосок:
        - Калач, ну чего ты… Я ж это… Ну, не успею я… Мне ж еще свои примеры делать…
        Кто это? Да это же сам Митя говорит! А вокруг уже хихикают. Вичка колокольчиком заливается:
        - Ха-ха-ха! Влип Каркуша!
        - Не колышет. - отрезал Мишган, ткнул Митю неожиданно жестким пальцем в грудь: - Сделаешь, понял? А не сделаешь - косяк, башлять будешь за мое попадалово. Сотня, если в понедельник не успеешь. А если сотню не отдашь - в среду двести, в пятницу пятьсот. Ну, усек, тормоз?!
        Митя обречено повесил голову. Губы сами собой прошептали:
        - Усек…
        - Все, вали… Хиляем, бригада! - Мишган оттолкнул Митю и не спеша двинулся между рядами столов к выходу из класса. Следом за ним «похиляла бригада» - Вичка, Иголкин, Дыня, Тыква, отвесивший Мите подзатыльник, потом Дашка, Тяпа и… И Светка Теплякова, эльфийская принцесса Светилиэль, даже не взглянувшая в Митину сторону…
        ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ ПРОИСХОДИТ НЕПОПРАВИМОЕ
        Пятница - самый хороший день недели. Разумеется, при условии, что в субботу в школу не надо. В Митиной школе мудрые педагоги еще три года назад порадовали детишек, так организовав учебный процесс, что по субботам уроки были только у выпускных классов, а остальные - гуляй, балдей, наслаждайся законным лишним выходным.
        Но суббота субботой, а Митя больше всего любил именно пятницу. Уроки делать не надо - впереди два свободных дня, успеется. Можно поздно лечь, потому что назавтра никто тебя не поднимет ни свет, ни заря и не погонит получать знания.
        И, наконец, в пятницу два последних урока - физкультура, а Митя от нее освобожден аж до ноября по причине сколиоза. Правда, приходилось три раза в неделю ходить на лечебную физкультуру в поликлинику, но это ладно, это не школа…
        Пока весь Митин класс, громыхая и улюлюкая, ломился в раздевалки возле спортзала, сам Митя закинул за спину рюкзачок и поспешил на первый этаж, Заветная бумажка с надписью рукой директора: «Дмитрий Филиппов, 7 «а» класс. Освобожден от физкультуры с 5 сентября по 5 ноября. Уроки физкультуры проходят по пятницам, с 13 -00 до 14 -45» и его же собственноручной подписью зажата в кулаке.
        Охрана на выходе из школы имела строжайший приказ все того же директора - никого без разрешения не впускать и не выпускать. Что поделать, времена такие…
        Митя больше всего боялся, что сегодня дежурными могут быть Жрец и Рыжий. Эти долдоны принялись бы уточнять, звонить в учительскую, сверяться с расписанием, проверять фамилию… А дел-то полным-полно, а времени-то и так в обрез, выходные из-за Мишгана обещали выдаться тяжкие.
        Митя сбежал по лестнице и облегченно улыбнулся - на выходе дежурили Майор и Капитан. Эти пропустят без слов. Во-первых, потому что Митю хорошо знают, а во-вторых, бывшие офицеры-спецназовцы, они верят не столько бумажкам, сколько глазам. Свои, в общем, люди.
        Сколько Митя себя помнил, школу всегда охраняло только два человека - здоровенный толстый парень по кличке Жрец, прозванный так за то, что постоянно жевал, и его напарник, рыжий, как осенний клен, детина с веснушчатым лицом по прозвищу, ясное дело, Рыжий.
        Охранники эти лично Мите не нравились - наглые, тупые, с дурацкими шуточками вечно… Зато Мишгановская компания с ними чуть ли не дружбу водила, и пару раз Митя видел, как Жрец курил вместе с Мишганом и остальными за трансформаторной будкой.
        Однако весной, кажется, в апреле, в школе произошло ЧП - в кабинете, где готовился к уроку 11-ый «б», поймали бритого наголо парня с какой-то дрянью, не то с марихуаной, не то с чем-то похуже… Был большой скандал, и на общем заседании родительский комитет принял решение - охрану школы усилить. Так на дверях появилась вторая смена охранников - Майор и Капитан.
        В отличии от Жреца и Рыжего, эти были худощавыми, невысокими и вообще каким-то замухрышчатыми… Однако дело свое знали - ни к старшеклассникам, ни к учителям теперь просто так никого не пропускали, да и прогульщикам стало туго: сбежал с урока - отсиживайся где-нибудь в укромном месте, из школы тебя все равно не выпустят.
        Но по-настоящему Митя зауважал новую охрану после торжественной общешкольной линейки по случаю Дня мира, весны и труда. Все шло, как обычно. Классы - стояли, музыка - играла, директор - речь сказал, потом завуч чего-то прогундосила, и вдруг объявила: «Ребята! А сейчас слово предоставляется Козинцеву Виктору Сергеевичу. Вы все его хорошо знаете, он охраняет мир и покой в нашей школе. Но еще совсем недавно майор Козинцев и его боевой товарищ капитан Афанасьев, который теперь тоже работает у нас, боролись с международным терроризмом в составе войск специального назначения. Мы просим Виктора Сергеевича сказать несколько слов».
        Все захлопали, и к микрофону вышел Майор. В обычной своей камуфляжной форме, вот только теперь на ней сияли, Митя это хорошо рассмотрел, потому как стоял рядом, орден Красной Звезды, два ордена Мужества, два десятка медалей, но самое главное - небольшая золотая звездочка на левой стороне. Маленькая такая, подвешенная к трехцветному прямоугольничку…
        Майор сказал что-то про праздник, про традиции, поздравил всех, а потом откашлялся и добавил: «Ребята! Человек в жизни может выбрать все - работу, друзей, увлечения… Лишь две вещи даны нам свыше - семья и Родина. Я хочу вам сказать, чтобы вы все всегда помнили - у нашей страны было, и, наверное, еще будет много названий: и Русь, и Великое княжество Московское, и Российская империя, и Советский Союз, и Российская Федерация. Но есть только одно настоящее - Россия, это имя нашей земли, нашей Родины, и за нее, а не за названия империй, союзов или федераций, отдавали свои жизни ваши пращуры, деды и отцы. Помните это!»
        Мите очень понравилось, как сказал Майор, а вот директор и завуч на него зашикали и даже что-то выговаривали ему, пока щекастая русичка читала в микрофон стихи о Первомае.
        С тех пор в Митиной душе поселилось какое-то особенное чувство уважения к Майору и Капитану. Суровые и немногословные, эти обычные с виду мужички внушали куда больше спокойствия и уверенности, чем накаченные амбалы вроде Рыжего или глыбистые жиртресты вроде Жреца.
        Вот и школьная дверь. Митя поздоровался, Майор кивнул, не спеша отпер школьную дверь - и вот она, свобода!

* * *
        Дел у Мити и впрямь было невпроворот. Перво-наперво - домой, рысью. Кинуть рюкзак, куснуть чего-нить, взять сумку для транспортировки растений, специальную, с металлическим каркасом внутри - чтобы листья не мялись, несколько пластиковых горшков, любимый садовый совок из титана, пару яблок для Старого Гнома, и - бегом в Терлецкий парк.
        Выскочив из подъезда, Митя увидел Олега Трофимовича. Тот, как всегда, сидел на пороге приспособленного под мастерскую гаража в глубине двора и возился с какими-то железяками.
        - Здрассь-те, Олег Трофимыч! - крикнул Митя.
        - И тебе здоровья, Митяй! - степенно пыхнул мастер папиросой в ответ: - Дело пытаешь, или от дела плутаешь?
        - Дело, дело! - Митя заплясал на месте от нетерпения.
        - Экий ты торопыжный сегодня! - усмехнулся Олег Трофимович. - Знаешь, Митяй, чем молодость, зрелость и старость отличаются?
        Такие вопросы и шутливые ответы на них были «коронкой» старого слесаря. Митя помотал головой - не знаю, мол…
        - Что такое молодость? - неторопливо сам у себя спросил Олег Трофимович, снова пыхнул папиросой, окутавшись сизым дымом, и сам же себе ответил: - Это когда у тебя в ушах не растут волосы. Зрелость - это когда они начинают расти. А старость? Старость - это когда ты перестаешь их выдергивать…
        Мастер коротко хохотнул, глядя, как Митя полез пальцами в ухо - проверять, не состарился ли он вдруг…
        - Шутите вы, Олег Трофимыч. - сообразив, что его дурачат, Митя обиженно засопел.
        - Ладно, Митрий, не обижайся! Настроение у меня сегодня того… Веселое! Беги, делай свое дело, а я своим займусь, - мастер покивал и зазвенел железяками. Митя махнул сумкой и помчался в сторону парка…

* * *
        Вообще-то в парк он собирался завтра, но теперь всю субботу придется потратить на решение своих и Мишгановских примеров… А в Терлецию было надо, надо позарез - время уходило, сентябрь шел к концу.
        Дело в том, что еще весной Митя твердо решил провести научный эксперимент - разыскать какое-нибудь редкое растение, выкопать, перенести в оранжерею и попробовать вывести культурную форму.
        После долгих раздумий выбор пал на венерин башмачок. Почему? Во-первых, это очень-очень необычный цветок, единственная растущая у нас орхидея. Тот самый Карл Линней, в честь которого Митя мучился с отчеством, еще в 1753 году описал это растение, по-латыни называемое Cypripedioidea.
        Во-вторых, башмачок - растение многолетние, и можно будет, получив семена и вырастив «деток», постоянно сравнивать с материнской формой - есть изменения или нет.
        Еще один интересный момент - растет венерин башмачок только в симбиозе с мицелием, ну, с грибницей. Садоводы этого не знают, поэтому на клумбах или в саду его не увидишь. А Митя уже подготовил в маминой теплице большой поддон, где в известковой почве (такой, какую любит башмачок) живет гриб-дождевик, по идее должный стать подходящим симбиотом, товарищем для орхидеи.
        Кроме того, венерин башмачок - это очень красивый цветок! Удивительный, необычный, он и впрямь похож на туфельку. Есть легенда, что богиня Венера бегала-бегала по лесу да и потеряла свою обувку. А на Украине этот цветок называют Зозулины черевички - веселое такое имя, задорное.
        Венерина или Зозулина, а Мите в цветке виделась, конечно же, эльфийская туфелька, и потерять ее могла, само собой, только эльфийская принцесса. Странная, вычурная форма, блестящие лепестки синеватого или нежно-розового цвета с темными крапинками. Словом, мечта любого настоящего ботаника.
        И, наконец, главное… Естественно, больше всего Митя мечтал о том, что он подарит цветущий венерин башмачок Светке Тепляковой. Например, на день рождения…
        Но мечты мечтами, а где найти башмачок, растение очень редкое, почти у нас не встречающееся? Шастать по подмосковным лесам у Мити, ясное дело, не было никакой возможности. И тут Мите просто сказочно, невероятно повезло.
        Терлецкий парк расположен неподалеку от Митиного дома. Парк - так себе, не Лосиный остров, небольшой, с прудами и асфальтными дорожками, детскими площадками и лодочной станцией. Митя в этом парке, можно сказать, вырос. Сначала его, маленького, водили туда гулять родители или бабушка, а потом он подрос и с удивлением обнаружил, что знакомый до каждой трещинки на дорожках парк гораздо больше и интереснее, чем казалось на первый взгляд, просто в заросшие бересклетом и молодым кленовником уголки по сути не ступала нога человека.
        Даже бомжи обходили эти места стороной. Мите в этом виделось вмешательство таинственных и древних сил, которые зачаровали парк, не пуская в заповедные его уголки лихих людей…
        Подтверждало эту Митину уверенность то, что в парковой глухомани росли огромные, трехсотлетние, как определил Митя, дубы, стройные лесные липы тоже весьма почтенного возраста, а среди травянистых растений встречались удивительные экземпляры, которых, по идее, в городском парке обычно ни за что не увидишь.
        Но самый интересный сюрприз поджидал Митю в восточной части Терлеции, как он про себя называл парк. Тут, в глухой ложбине, вдали от асфальтных дорожек и прудов, наткнулся он на два совершенно исполинских дуба, древних, замшелых великана. Им было уж никак не по триста лет, а как минимум - вся тысяча!
        Отец, которого Митя как-то притащил к дубам, авторитетно заявил, что деревья, скорее всего - чудом уцелевший осколок реликтовых чащоб, что некогда покрывали всю Европу, от Атлантики до Урала.
        Узловатые корни, корявые сучья, необъятные кроны - такими, по Митиному мнению, деревья могли быть только в его 3апорталье, но нет, оказывается, такое можно встретить и наяву, Митя просто влюбился в гигантские дубы…
        И вот тут, у подножия одного из исполинов, год назад, тоже в сентябре, встретился Митя со Старым Гномом…
        Осень - самое лучшее время для пересадки растений, и весь прошлый сентябрь Митя рыскал по всему парку в поисках венериного башмачка. Искал цветок, а нашел совсем другое…
        Вначале он даже не понял, что это шевелится в траве возле замшелого ствола одного из дубов. Пожелтевшая трава, опавшие листья - все сплелось в какой-то перепутанный шар, и этот шар шуршал, двигался, иногда тихонько попискивая.
        Митя с опаской подошел поближе, пригляделся…
        Да это же ежик! Изможденный, обессиленный, уткнувшийся острой мордочкой в дубовый корень. Митя быстренько очистил бедолагу от пожелтевших бодылей, осторожно обернул курткой, вынес на полянку, под солнышко.
        Ежик спокойно перенес все процедуры, и Митя, внимательно осмотрев зверька, понял, что у того просто не было сил сопротивляться. Видимо, ежик проделал большой путь, прежде чем попасть в Терлецию. Сбитые в кровь лапки, слипшиеся иголки, загноившиеся глазки - бродяге явно требовалась помощь.
        Умостив колючий клубок в сухой нише под дубовым корнем, Митя опрометью бросился домой. Полистал биологическую энциклопедию, позвонил отцу…
        Вскоре он уже бежал обратно, прижимая к боку сумку со «спасательным набором». Ежик так и сидел в нише между корнями, куда его поместил Митя - не шевелясь, глаза закрыты.
        Поначалу Митя решил, что все, он опоздал… Но теплое молоко из термоса, налитое в позаимствованную с маминого стола чашку Петри, оживило зверька. Еж смешно задвигал носом, ткнулся мордочкой в мох, с трудом сделал маленький шажок и начал пить.
        Потом Митя протер слабым раствором борной кислоты ежиные глаза, обработал зеленкой лапы, подкармливая колючего больного кусочками яблока.
        Ежик повеселел, начал пофыркивать, а когда все закончилось, с благодарностью, как показалось Мите, посмотрел на него и уснул…
        Так началась их дружба. Митя вырыл Старому Гному (именно такое имя больше всего подходило вечно нахохленному и будто бы ворчащему себе под нос ежику) глубокое логово под толстенным дубовым корнем, каждый день приносил ему молоко, яблоки, провернутое через мясорубку вареное мясо, яичный желток и навозных червей, которых пришлось покупать в магазине «Рыболов».
        Вскоре дела у ежика пошли на поправку. Отъевшись, он перестал грустно попискивать, глазки весело заблестели, колючки расправились, и Старый Гном начал потихоньку обживать свои новые владения, шурша опавшей листвой вокруг дубов.
        Наступали холода, но Митя не мог взять выздоравливающего друга домой - у мамы была жуткая аллергия на животных, собственно, поэтому она и стала ботаником, а не биологом. Нести же ежа в школьный живой уголок, где в картонной коробке среди обрывков газеты и завядших капустных листьев уныло ползала желтая степная черепаха… Нет уж, пусть ежик зимует в парке, а Митя создаст ему самые замечательные условия, какие только можно.
        Днем Старый Гном обычно спал - как-никак, он был ночным зверем, как и все ежики. Перед зимней спячкой ежам положено накапливать жир, и Митя каждый день таскал в парк мясо, яйца, овощи… Вскоре по лягушачьим лапкам и мышиным хвостам, обнаруженным у входа в логово, выяснилось, что Старый Гном оправился настолько, что стал охотиться самостоятельно.
        Зимнюю квартиру ежику Митя устраивал по всем правилам - надрал целую охапку сухой травы, настриг из старой маминой шерстяной кофты полпакета пушистых клочков, все это свалил у дуба и два дня наблюдал, как его друг, неуклюже переваливаясь на коротких лапах, таскает утеплительный материал в свое убежище.
        Пришла зима. Если в Москве снег быстро тает, и под ногами вечно чавкает неприятная жижа, то в парке все было, как положено - снежная шуба укрыла землю, у стволов деревьев намело сугробы, словно в настоящем лесу.
        Старый Гном с первыми снежинками спрятался в нору, и Мите осталось ждать апреля, волноваться за здоровье ежика да бегать проверять - идет ли парок из крохотной проталинки у запорошенного снегом дубового корня…
        Перезимовал ежик замечательно, на пять баллов. Едва начал таять снег, как он разгреб ноздреватый сугробчик, выбрался под весеннее солнышко, и, на радость Мите, весело схряпал приготовленные для него подарки - кусочки курицы (курятина хорошо усваивается), сырую картошку (витамины, а как же без них!) и пару грецких орехов (здорово поддерживают силы).
        А потом, видимо, за труды и заботу, преподнес ежик Мите такой подарок, что если бы не колючки, Митя, наверное, расцеловал бы Старого Гнома.
        Было это в июне. Митя сидел на полянке под дубом и зарисовывал расположение прожилок на листе лесной незабудки. Ежик копошился неподалеку…
        Вдруг он зафыркал и бросился, шурша травой, в кусты. Митя пошел следом - мало ли чего унюхал этот колючий истребитель мелкой живности!
        Завернув за громадный дубовый ствол, Митя огляделся - и ахнул… Но не серая лесная ящерица, что радостно улепетывала прочь, оставив в зубах Старого Гнома кусок своего хвоста, привлекла его внимание. Нет!
        В маленьком ложке, да каком ложке, так, ямке возле старого замшелого пня, тихонько покачивалась на тоненьком стебельке ОНА… Зозулины черевички, Cypripedioidea, венерин башмачок. Митя тогда даже глаза потер - не пригрезилось ли ему? Но нет, все верно - сине-розовая эльфийская туфелька словно специально поворачивалась на лесном тихом ветерке, предлагая разглядеть себя получше, со всех сторон.
        Рядом пофыркивал обиженный Старый Гном, - хвост, конечно, тоже ничего себе закуска, но целая ящерица была бы лучше…
        С тех пор Митя стал буквально дни считать до сентября, до первых заморозков, когда можно будет пересадить орхидею. Сделать это нужно было не только по Митиному хотению - пень, что высился на краю ямки, оказался настолько древним, что почти развалился надвое от дряхлости, и здоровенный кусок его нависал над эльфийской туфелькой, грозя смять и погубить красавицу. Митя подпер пень палкой, но это было временно, весной трухлявина все равно сползет вниз, и венерин башмачок неминуемо погибнет…
        И вот сегодня ответственный день переезда орхидеи на новое место жительства настал…

* * *
        Митя добрался до своих дубов к двум часам дня. Солнышко весело сияло в по-осеннему чистом, бездонно-синем небе. Шуршали листья. Березы уже почти осыпались, зажелтив все вокруг своими мелкими, похожими на золотые монетки, листочками, а дубы стояли еще наполовину зелеными, и редко с их корявых сучьев срывался вниз побуревший, свернувшийся трубочкой лист.
        Старый Гном учуял Митю издали, выбежал навстречу, фыркнул, зыркнул черным глазом, мол, где угощение? Митя катнул к нему яблоко, и ежик принялся тереться о него колючей спиной, норовя насадить на иголки. Наконец, усилия зверька увенчались успехом, и яблоко медленно, вперевалку, поплыло на ежовой спине к логову…
        Митя обошел дуб, поставил на краю ямки сумку, достал совок и начал прикидывать, с какой стороны лучше подкапываться под корни растения.
        Знаменитый титановый совок, Митина гордость, привезенный отцом из Голландии, поблескивал на солнце, готовясь впиться острой кромкой в прелую осеннюю землю…
        Орхидею Митя выкопал профессионально, чисто, не повредив ни единого корешка. Поместив растение в горшок и укрепив его в сумке, Митя с драгоценной ношей вернулся на полянку.
        Шумели дубы, перекликались синицы. Старый Гном возился где-то в кустах на краю полянки. Митя сел на дубовый корень, запрокинул лицо и сощурился, ловя сквозь неплотно прикрытые глаза солнечные лучи, вспыхивающие на ресницах разноцветной радугой.
        - Оп-па! Какие люди! Кар-Карыч собственной персоной!
        Митя вздрогнул и открыл глаза - на краю поляны стоял Мишган с пластиковой бутылью пива в руке, за его спиной глыбились Дыня с Тыквой, пускал дымные колечки Тяпа, колыхался конский хвост Вички Жемчуговой и светилась чистым золотом челка, которую Митя узнал бы из тысячи других…

«Лишь бы Старый Гном не выбежал на полянку. Если его увидят эти…», - мелькнула у Мити мысль и пропала.

…Мишган ходил вокруг нелепо замершего Мити и «кидал предъявы»:
        - Я ни-и-по-онял… Кар-Карыч, ты чё, нюх потерял? Тебе чё училка велела? Примеры решать? А ты чё, балдеешь?!
        Пока Мишган глумился над Митей, остальные разбрелись по полянке. Дыня с Тыквой затеяли втыкать титановый совок в ствол дуба, девчонки разглядывали Митины записи…
        - Калач, у него тут ботва какая-то! - подал голос Тяпа, заглянув в пакет с орхидеей.
        - Не трогай! - Митя шагнул к присевшему на корточки Тяпе, нагнулся, протянул руку и уже почти коснулся пакета, но тут сильный рывок швырнул его на траву.
        - Стоять! - Мишган навис над Митей. Девчонки обернулись, Дыня бросил совок и на всякий случай подскочил к Мите и прижал его к земле.
        - Ну-ка, ну-ка, что тут у нас… - взяв протянутый Тяпой пакет, Мишган сунулся внутрь. - И впрямь ботва, цветочки-росточки… Хрень какая-то! Светуль, лови!
        - Не-ет!! - Митя вывернулся из Дыниных рук, оттолкнул Тяпу, кинувшемуся ему на перерез, но поймать пакет с венериным башмачком, конечно, не смог. И Света с Вичкой не смогли, да даже и не пытались, просто отскочили в сторону…
        Описав пологую дугу, пакет со всего маху шмякнулся о землю, внутри захрустело, жалобно тенькнул проволочный каркас…
        У Мити в глазах все расплылось. Все, орхидея погибла… Он обернулся - Мишган кривил губы в ухмылке, сунув руки в карманы куртки.
        - Ты! - Митя сжал кулаки и пошел на ненавистную ухмылку: - Ты!! Гад ты! Дурак тупой! Дурак!
        Мишган перестал улыбаться, лицо его вытянулось, и тут Митя изо всех сил толкнул его двумя руками в грудь, вцепился в воротник и начал трясти, повторяя одно и тоже:
        - Ты! Дурак! Дурак! Дурак! Дурак! Дурак! Дурак! Дурак! Дурак!!!
        По Митиным щекам текли слезы, голос дрожал. Мишган болтался, словно тряпичная кукла, пытаясь вырваться из рук вдруг взбесившегося тихони Кар-Карыча. Вичка Жемчугова взвизгнула…
        Опомнившиеся Дыня с Тыквой налетели на Митю, оттащили от помятого «пахана»…
        - Псих, во псих! - неожиданно жалобным, тонким голосом крикнул Мишган, попытался вернуть ухмылку, но получилось она какой-то испуганной. Светка Теплякова подбежала к нему:
        - Миш ты как? Куда он тебя?
        Мир перевернулся… Митя закрыл глаза и перестал вырываться из рук братьев. Тут Тяпа ударил его в живот, Дыня добавил по шее, а Мишган подскочил и ударил кулаком в губы. Было больно, но такую боль Митя, как оказалось, вполне мог терпеть.
        Куда хуже была обида и… и зависть. Митя даже не мог понять, чего ему больше жалко - то ли несчастную орхидею, то ли того, что Светка подошла к Мишгану, а не к нему…
        Злость прошла. В голове звенело. От слез щипало щеки. Мишган уже что-то орал своим привычным голосом, ему поддакивал Тяпа, похохатывала Вичка. Мите было все равно. Он лежал, согнувшись, и приоткрыв один глаз, смотрел, как по желтой, высохшей травинке деловито ползла куда-то божья коровка.
        Потом, потормошив Митю, Мишгановская бригада ушла. По-прежнему шумели на ветру дубы, по-прежнему перекликались птицы, застрекотал где-то в стороне заполошный осенний кузнечик.
        А Мите было все равно… Все равно… Все равно…
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ, В КОТОРОЙ МИТЯ ЧИТАЕТ ЗАГАДОЧНУЮ ТЕТРАДЬ
        Притопал Старый Гном. Ткнулся холодным носом в Митин лоб, уколол плечо. Божья коровка добралась до конца травинки и улетела на небко, туда, где ее детки кушают конфетки…
        Митя сел, вытер ладонью кровь с губ, огляделся. Странно…
        Вроде и венерин башмачок погиб, и досталось ему, и Теплякова («Да никакая она не эльфийская принцесса, а просто… просто дура!», - вспыхнула на миг в голове мысль) в очередной раз не обратила на Митю никакого внимания, а на душе было… Как-то тепло и спокойно. И даже радостно!

«А ведь Мишган меня испугался», - понял вдруг Митя, вспомнив страх, плескавшийся в глазах школьного «пахана»: «Выходит, он просто трус, поэтому один и не ходит никогда? Наверное, так…»
        Поднявшись, Митя отряхнулся и заглянул в пакет. Так и есть - на глазах снова навернулись слезы - стебель орхидеи сломан в двух местах, листья измяты, измочалены, корневой ком расплющен. Сволочи!
        - Надо ее похоронить, - грустно сказал вслух Митя Старому Гному, норовившему тоже сунуть мордочку в пакет.
        Совок отыскался в зарослях волчьего лыка на краю поляны. Митя бережно вынул изуродованное растение из пакета и отнес орхидею к трухлявому пню.
        Присев на корточки, он начал копать в стороне от того места, где еще час назад росло несчастное растение. Почему-то Мите это казалось очень важным - вырыть для орхидеи достаточно глубокую ямку.
        Пару раз под лезвием совка скрежетали мелкие камни, с хрустом лопались корешки лимонницы…
        Вдруг - дзэнь! - Митя вскрикнул, выронил совок и затряс соскочившей с рукояти рукой:
        - Ч-ч-ерт! Чуть не вывихнул!
        Подобрав совок, Митя обнаружил, что лезвие чуть-чуть смялось. «Не иначе, железяка какая-то», - подумал он и осторожно продолжил копать.
        Вскоре выяснилось - под слоем влажной лесной земли и спутанными корнями действительно скрывается железяка, причем здоровенная, прямоугольная и немного выпуклая.

«Крышка сундука! А в нем сокровища…», - Митя глуповато хихикнул и покосился на Старого Гнома, с интересом наблюдающего за своим другом.
        На то, чтобы окончательно очистить находку от земли, ушло почти полчаса. На сундук железяка не походила, это стало ясно, когда обнаружились дверные петли и каменная кладка вокруг. Скорее всего, Митя нашел люк или дверцу, маленькую, сантиметров пятьдесят на сорок. Чугунная, вдобавок окованная крест-накрест железными полосами, с небольшой ручкой в виде птичьей головы и забитой землей замочной скважиной рядом, дверца явно вела в некое подземелье…
        Почувствовав, что его бьет нервная дрожь, Митя сел на кучу свежевырытой земли и задумался: «Так… Открывать или не открывать? Позвать взрослых? Отца? А вдруг там ничего нет? Или есть…»
        В голове у Мити царил полный ералаш. Ему виделись то сундуки, набитые золотыми монетами и самоцветными каменьями, то мрачные застенки с цепями и решетками, то совсем уж небывалое - гномьи туннели и подземные залы…
        Отдышавшись и немного успокоившись, Митя начал рассуждать «по логичному»: «Откуда здесь может быть эта дверь? В Терлецком парке раньше, до революции, были дачи, которые принадлежали какому-то графу, про это отец рассказывал. Граф сдавал дачи богатым москвичам, и даже трамвай или конку проложил от железнодорожной станции, чтобы удобнее было ездить. Потом дачи сгнили и их сломали, а лес, в котором они стояли, стал парком. Выходит, дверь ведет в погреб одной из дач. Дома нет, а погреб остался…»
        Митя посмотрел по сторонам - слева в пяти шагах дуб, справа в двух шагах липа, а рядом трухлявый пень, который до революции тоже явно был деревом.
        - Негде тут даче поместиться! - решительно объявил Митя, кышкнул на Старого Гнома и взялся за ручку в виде птичьей головы - была не была!
        Дверца, конечно же, открываться не захотела. «На ключ закрыта!», - разочаровано сообразил Митя после многочисленных рывков и дерганий.
        Вечерело. Ежику пантомиму под названием «Митя открывает таинственную дверцу» наблюдать надоело, и он убрел по своим ежовым делам.
        Если что-то не открывается по нормальному, можно попробовать это что-то сломать - такое правило Митя вывел еще в детстве. Правда, он здорово сомневался, что ему удастся сломать такую прочную на вид дверь, но выхода не было.
        Всунув совок в щель между дверцей и каменной кладкой, Митя всем телом навалился на ручку. Совок спружинил, Митя нажал сильнее…
        Крак!! - громко сказала дверца, вздрогнула и поддалась. Митя упал и ударился подбородком о сырое ржавое железо. Есть!
        Как и положено таинственным дверцам, отворилась она со страшным скрипом. Митя увидел пологий низкий коридор и каменные ступени, ведущие вниз, под землю. Там, метрах в десяти, во мраке, угадывалась небольшая площадка и еще одна дверь, большая, человеческая, и дверь эта была приоткрыта…

* * *
        Митя сражался с собой минут двадцать. С одной стороны он отчаянно трусил, с другой - ему до смерти хотелось узнать, что же там, внизу. Страх и любопытство боролись между собой, словно нанайские мальчики. Синицы, склевывающие ягоды растущей неподалеку от подземелья молодой рябины, с интересом поглядывали на перемазанного землей мальчика с титановым совком в руке.
        Наконец, мальчик сердито топнул ногой, пригнулся и скрылся в черном провале входа. Любопытство победило…
        Спустившись ступенек на пять, Митя осмотрел наклонный коридор. Здоровенные серые квадратные камни, кажется, такие называются известняк. Мощный полукруглый свод. В середине лестницы под потолком из стены торчит железный ржавый крюк - наверное, туда вешали лампу.
        На подгибающихся от страха и волнения ногах Митя спустился вниз и заглянул в приоткрытую дверь. За ней горел свет!
        Митя шарахнулся в сторону, едва не поскользнувшись на осклизлых камнях, и спрятался за выступ стены.

«Там кто-то есть! Свет - это значит, что в подземелье бывают люди!», - Митины мысли снова помчались вскачь, и он с трудом отогнал от себя видение: толпа заросших бородами бомжей, похожих одновременно на террористов и маньяков, пирует за столом посреди подвала, а в нише за решеткой томятся изможденные пленники, заложники и жертвы злодеев…

«Балбес! Если бы там кто-нибудь был, то, как ты открывал дверцу, они услышали бы в два счета!», - наконец сообщил Мите рассудительный внутренний голос: «Да и дверь была засыпана землей не вчера, и даже не в этом году».
        Эта мысль немножко успокоила Митю - в самом деле, судя по траве и корням, дверцей, через которую он вошел, не пользовались очень давно. Но у подземелья может быть и второй вход! Закончилось все тем, что Митя просто устал бояться. Крепко сжав в руке свое единственное оружие - титановый садовый совок - он заглянул в приоткрытую дверь… И облегченно рассмеялся!
        - Тоже мне - ботаник! - громко, чтобы подбодрить самого себя, сказал Митя: - Это же обычная светящаяся плесень!
        В самом деле, за дверью Митя увидел небольшую круглую комнату, стены и часть куполообразного потолка которой покрывали мохнатые полотнища плесени, светящейся ровным зеленоватым светом.

«Это называется флюоресценция!», - вспомнил Митя. Он читал про такую плесень, ее часто можно встретить в пещерах, например, в Фанагорийской, которая находится где-то на Кавказе.
        Успокоившись, Митя начал осматриваться. Посреди круглой комнаты (Почему-то Мите хотелось назвать ее залом, хотя от стены до стены тут было едва четыре метра) стоял пушистый от пыли каменный стол. На нем что-то стояло, но что - из-за пыли и паутины было не разобрать. Рядом угадывался длинный прямоугольный предмет на полу, тоже весь покрытый пылью. У дальней от двери стены Митя разглядел еще одну, запертую дверь, низкую, метра полтора высотой, укутанную покрывалом из плесени. На полу комнаты поблескивали сквозь толстый слой пыли лужицы, изредка с потолка срывались капли воды. Пахло сыростью, землей и чем-то солоноватым, как на море…
        Осторожно, старясь не наступить в лужу, Митя вошел в круглую комнату и приблизился к столу. Под слоем пыли и паутины он увидел трехрогий подсвечник (кажется, такие в старину назывались канделябрами), небольшую позеленевшую чашечку, какие-то тонкие палочки, коробку с откинутой крышкой и толстую тетрадь, раскрытую посредине. Что интересно - тетрадь почти не запылилась, а ее желтоватые страницы поблескивали, точно ламинированные.
        Тетрадь, конечно, была самым интересным из обнаруженного на столе. Наклонившись, Митя рукой аккуратно смахнул пыль со своей находки. Серые пушистые хлопья закружились в затхлом воздухе, а Митиному взору предстала надпись, сделанная побуревшими от времени чернилами: «…служит предостережением всякому, кто доберется до моей добровольной усыпальницы. Засим прощаюсь, граф Федор Анатольевич Торлецкий, писано в лето 1914 года, июля 28 числа», и завитушчатая подпись…

* * *
        Присев на краешек запыленного деревянного ящика, что лежал возле стола, Митя взял тетрадь, открыл первую страницу и принялся читать, изредка поглядывая на покрытую плесенью дверь у дальней стены. Неприятные догадки о том, что скрывалось за мохнатой плесенью, уже поселилась в Митиной душе, но он гнал их подальше. В любом случае, стоило прочесть тетрадь, прежде чем паниковать и бежать отсюда без оглядки.
        Загадочный граф Терлецкий писал ровным почерком, почти печатными буквами. Чернила, некогда, видимо, черные, стали от времени коричневыми, но все слова читались отчетливо. Митю поразило, что страницы тетради были покрыты тонким слоем какого-то прозрачного вещества, видимо, предохранявшего записи графа от сырости.
        На первой странице значилось:

«Приветствую всякого, кому попадут в руки эти мои записи. Проклятие свершилось, и я умираю, но перед смертью хочу предостеречь человечество от необдуманных шагов и гибельных поступков.
        Черная пасть нового века пожирает век умирающий. Его отвратительное чавканье все отчетливее, и его слышит каждый, желающий слышать.
        Жизнь моя, жизнь богатого бездельника, долгие годы не имела никакой цели, а лишь служила орудием для потакания прихотям, рожденным избалованным мозгом моим.
        Но однажды такое существование прискучило мне чрезвычайно, и я, вложив в револьвер один патрон, сыграл с Фатумом в увлекательную игру, загадав, что в случае выигрыша изменю свое бытие. Рок был благосклонен ко мне - револьвер дал осечку, хотя барабан и повернулся таким образом, что мне было суждено умереть.
        Нас было пятеро, пятеро единомышленников, вознамерившихся познать непознaнноe, посвятив этому всех себя. Имена моих братьев я сохраню в тайне, ибо ныне они мертвы и я один плачу за всех. Плата моя - жизнь и душа.
        Мы быстро поняли, что декаданс, охвативший к рубежу столетий умы и души наиболее просвещeннoй части русского общества, несет в себе лишь тоску и мрак, за которым ничего нет. Эзотеризм же, познание сокровенного, а так же поиски возможности поставить эти знания на службу человечеству, казался нам вполне достойным занятием.
        С этой целью мы нашли просвещенного и опытного человека и поступили, как это принято на Востоке, сохранившем наиболее обширный пласт древних откровений, к нему в ученики.
        Время… Только сейчас я понял, какая это ценность. Если бы его было много - я смог бы подробно описать все, произошедшее со мной за последние годы. Но на это уйдет несколько недель, которых у меня нет…
        И дело даже не в том, что я не запасся водой и пищей, затворившись в этом каземате. Лета, проведенные в попытках познать эзотерические корни фатума, закалили меня. Я вижу во мраке, словно египетская кошка, я могу подолгу обходится без воды и пищи, словно комодийский варан. Чернил в моей чернильнице хватит на толстую книгу, а усердия моего - на десять.
        Однако же Смерть уже пришла и стоит за левым плечом. В лучшем случае у меня есть всего три дня…
        Впрочем, довольно бесплодных рассуждений. Я не поклонник новомодного телеграфного стиля, но вынужден воспользоваться им, дабы успеть предостеречь тех, кто найдет эти записки, от повторения нашей ошибки.
        Надеюсь, воск и провидение сберегут мои труды, и они получат достойного читателя, который сумеет составить правильные выводы из прочтенного.
        Итак…
        Все начшюсь в лето 1901 года, в Санкт-Петербурге. 18-го июня «Русский журнал» писал: «Вчера по варшавской дор. прибыло в Петербург из Одессы посольство тибетского Далай-Ламы. На вокзале оно было встречено властями, затем в колясках поехало в приготовленные для него помещения в «Gгand Нotel». Члены посольства в первый раз ехали по железной дороге. Переезд очень их утомил, и поэтому приема в первый день не было. Столица, украшенная флагами, произвела на членов посольства большое впечатление».
        Я так хорошо помню это сообщение, поскольку оно являлось тайным сигналом для нас. Репортерам было неведомо, что посольство состояло не столько из дипломатов, сколько из лам, познавших тайны мироздания и прибывших по предварительной договоренности в столицу для встречи с русскими эзотеристами, кою они и провели незамедлительно после прибытия в Северную Пальмиру.
        Автор этих строк был в числе приглашенных и наблюдал за удивительными вещами, проделываемыми ламами - левитации, чтении мыслей и предсказании будущности.
        Самым же поразительным было подобие спиритического сеанса, который Цанит-лама и Ангван-лама устроили для избранных по окончании встречи.
        В курительном кабинете номера гостиницы «Gгand Нotel», который занимали посланники, со6ралось не менее десяти человек, известнейших эзотеристов нашего Отечества. Ваш покорный слуга присутствовал по личной просьбе моего учителя и хуру, коего я здесь обозначу как Анемиуса.
        Ламы погасили все огни в комнате и зажгли медную лампаду, рядом с которой на столике поместили красный кристалл, довольно крупный. Карбункул это был или какой иной камень - я не знаю, после нескольких пассов камень начал светиться багровым, а ламы принялись читать тибетские заклинания, попросив нас обратить внимание на стену позади них.
        Спустя какое-то время, когда ароматный дым от лампады наполнил комнату, а кристалл начал светиться, точно электрическая лампа в сто свечей, на стене вдруг возникла чудовищная тень существа с множеством рук и ног. Оно имело длинную шею и рогатую голову.
        Ламы сообщили нам, что это один из злобных демонов ашуров, низвергнутых во время оно в бездны ада, и ныне вызванный оттуда их стараниями.
        Затем в течение десяти или немногим более минут ашур отвечал на вопросы собравшихся, сносившихся с ним через Цанит-ламу.
        Демон предрек ужасные вещи - войны, катастрофы, всеобщее падение нравов и гибель империи через 16 лет. И тогда я задал ему вопрос - есть ли возможность избежать всего этого?
        Ашур утробно захохотал и ответил, что есть лишь один способ избегнуть предначертанного - отыскать на далеком безвестном острове, что лежит в водах Великого океана, некий артефактус, обладающий неземным могуществом. С его помощью мы, де, сумеем направить колесницу истории по иной дороге.
        На поиски таинственного артефактуса ашур отвел нам пять лет… Ни на какие иные вопросы демон отвечать более не пожелал и был препровожден ламами обратно в адские глубины. Удивительный сеанс завершился…»
        Митя оторвался от чтения и судорожно сглотнул - во рту пересохло. Честно говоря, ему было страшно. Очень-очень…
        Вздохнув, он с трудом оторвал взгляд от зловещей дверцы в стене и принялся читать дальше:

«Не буду описывать то волнение, которое охватило нас после этой встречи. Собравшись дома у Анемиуса, мы, пятеро его учеников-эзотеристов, бурно обсуждали услышанное из уст ашура и, в конце концов, пришли к решению выступить в роли спасителей империи и ее народа.
        Поскольку до окончания пятилетнего срока, обозначенного нам ашуром, было еще очень далеко, Анемиус принял единственное верное решение - посетить острова Океании и попытаться на месте определить, кому в недавнем языческом прошлом поклонялись туземцы и какие чудеса совершались на архипелагах, ибо искомый нами артефактус обязательно должен был оставить некие проявления своего могущества.
        Не буду приводить тут подробности организации экспедиции, скажу лишь, что она стоила всем нам больших трудов и немалых затрат. Однако же 13 мая 1902 года из порта Владивостока вышла и взяла курс на юго-восток старая, но достаточно крепкая марсель-шхуна с опытным экипажем и всеми необходимыми запасами для долгого и многотрудного плавания.
        Судно наше водоизмещением в полных 210 тонн, именовалось в честь римской богини охоты «Дианой». Помимо парусов на «Диане» имелась паровая машина, а днище, во избежание обрастания водорослями и в целях предохранения от морского червя, покрывали медные листы.
        Удивительное плавание среди архипелагов и отдельных островов Тихого океана продолжалось более двух лет. За это время мы не менее сотни раз сходили на берег, встречались с представителями трех десятков народов и колониальной администрацией Британии, Франции, Голландии и Германии.
        Ужасные тайфуны несколько раз грозили потопить наше судно, а малярия истощила экипаж настолько, что к концу плавания бывалые матросы не имели сил взбираться по вантам.
        Европейцу океанийские острова представляются райскими уголками обитаемого мира, на которых лазурные воды теплых лагун омывают белый коралловый песок, а возвышающиеся на семидесятифутовую высоту деревья дарят чудесные плоды, утоляющие и голод и жажду. Спешу разрушить эти заблуждения, ибо нет в этом мире ничего более ужасного, нежели острова тропических архипелагов.
        Палящее солнце, сжигающее все живое, отсутствие пресной воды, влажность и более чем экзотический рацион питания делают острова Великого океана совершенно непригодными для жизни.
        Болезни, укусы насекомых, морские твари, преследующие человека во время купания - все это тоже не способствует продолжительной жизни и крепкому здоровью.
        Кроме того, ужасающие изменения погоды, когда в течение нескольких часов барометр падает на сорок и более единиц, а безоблачное небо заполняют свинцовые тучи, извергающие на головы несчастных путешественников реки воды - этого не в состоянии вынести ни один цивилизованный человек.
        Наконец, свирепые ветра ураганной силы, дующие тут в разные времена года, и губящие порой населения целых островов численностью в средний российский уезд, довершают всеобщую ужасную картину.
        Чиновники колониальной администрации служат в заморских владениях европейских держав по два-три года и возвращаются на родину совершенно больными людьми.
        Однако я увлекся, поэтому оставляю ужасы Океаниды и возвращаюсь к главному: наша многотрудная экспедиция увенчалась замечательным, как нам тогда казалось успехом.
        Отброшенные свирепым штормом от Гаваев в самом начале экспедиции, мы преодолели более тридцати тысяч морских миль, совершив вояж вдоль Центральных Полинезийских Спорад к островам Туамоту, затем посетили Новую Зеландию, откуда «Диана» двинулась на север, к Тонга и Фиджи. После посещения островов Гилберта мы совсем уже отчаялись обнаружить искомое.
        Чудеса, так привлекавшие нас и могущие указать на необходимый нам артефактус, оказались в этих водах чрезвычайной редкостью. Боги полинезийцев были созидателями, путешественниками, воинами, но среди них вовсе не оказалось кудесников (если не считать таковыми ловцов Великой Акулы или тех, кто срубил Пальму-До-Не6а). Народы, населявшие множественные острова, разбросанные по всему Великому океану, жили в вызывающей нашу искреннюю зависть наивности, и в чудесах попросту не нуждались.
        Правда, надо отдать должное - временами туземцы бывали отчаянно жестоки, да и каннибализм даже в наш просвещенный век продолжает процветать в землях маори, а так же на Тонга.
        Но, тем не менее, жесткость полинезийцев идет не от разума, это жестокость дикого зверя, бросающегося на жертву. И мерзкий для европейца обычай поедать тела поверженных врагов имеет не натуралистическое, а культовое объяснение - новозеландские маори, к примеру, верят, что таким образом они могут получить силу убитых воинов, их ману.
        Кстати, не могу не привести любопытный диалог между миссионерами ордена Иезуитов и вождями двух маорийских племен, свидетелем коего мне довелось стать: миссионер: «В аду - тьма, грешников жгут на огне». Вожди маори (не понимая): «Если есть огонь, то там светло, откуда же тьма?» Миссионер (угрожая): «Большинство из вас пойдет в ад». Вожди маори (воинственно высовывая языки): «Нас будет большинство, и мы завоюем рай».
        По моему глубокому убеждению, столь своеобразное, дьявольское мышление маори делает их одними из самых опасных туземных народов в числе тех, с которыми довелось столкнуться жителям цивилизованных стран…
        На одиннадцатый месяц плавания мы посетили Маршаллов архипелаг, где нашли радушный прием у губернатора этих германских владений Густава Берга. Шумный, гостеприимный, тучный и чрезвычайно добрый, как большинство тучных людей, он дал нам приют, и две недели мы отдыхали в его тропической резиденции.
        Берг, которому мы представились этнографами, и поведал нам о самом таинственном и замечательном месте в Океании, именуемом Нан-матоли. Поблагодарив любезного хозяина, мы поспешили в путь, и вскоре наша «Диана» покинула Маршаллы, держа курс на Каролинские острова.
        Нан-матоли оказался мрачным, заброшенным городом неизвестного древнего народа, он находится на островах Понапеу, открытых в 1828 году нашим соотечественником адмиралом Федором Петровичем Литке и названных им архипелагом Синявина.
        Потрясение, испытанное нами при виде титанических руин, оплетенных лианами, трудно передать. Представьте себе довольно большой остров, разрезанный множеством каналов на 92 неравные части. И повсюду, на каждом клочке суши, нас встречали величественные сооружения, выполненные из базальтовых глыб правильно шестигранной формы».
        Митя вновь оторвался от записей графа. «Нан-матоли… Нан-матоли… Так это же Нанмадол, о нем по телеку передача была!», - вспомнил он: «Точно! Там руины громадные, и ученые не знают, кто и когда это построил».
        Пугает всегда что-то неизвестное, неведомое. Мысль о том, что загадочный Нан-матоли из графской тетради и Нанмадол, про который показывали по обычному современному телевизору, - одно и то же, неожиданно успокоила Митю, и он продолжил чтение:

«Глыбы эти более всего походили на каменные обтесанные бревна, и из этих бревен были сложены стены, башни, дворцы и храмы Нан-матоли. Остается только гадать, кто, когда, с какой целью, и каким образом воздвиг эту Венецию Океаниды в совершенно дикой местности, удаленной от всякой цивилизации.
        Местные туземцы, населяющие окрестные острова, поведали нам немало интересного об истории Нан-матоли. Особенно заинтересовал нас рассказ одного старейшины по имени Туи-Аруми, бывшего, по его словам, в родстве с последними правителями древнего города. Вот его повествование в моем кратком изложении:

«Давным-давно из бескрайних просторов океана прибыл на Понапеу огромный корабль, на котором приплыли два могучих вождя, братья Олоси и Олосо. Они отличались невероятной силой и владели магическими амулетами, с помощью которых могли подчинять себе духов и даже богов.
        Братья вступили в битву с ужасным хозяином здешних мест, которого пoнaпeйцы называли Туи-Ка-Наро-Ку, «Бог-Который-Ест-Души». По словам старейшины, это было жуткое страшилище, ноги его походили на утесы, руки - на стволы пальм сао, у него была голова кита и огромная акулья пасть с десятью рядами острых зубов.
        Туи-Ка-Наро-Ку в незапамятные времена спустился с неба, чтобы покорить Понапеу. Он обратил все население окрестных островов в рабов и заставил их приносить себе в жертву юношей и девушек, чьи тела он поедал, а души обращал в бесплотных рабов.
        Бесстрашные братья высадились на Понапеу и вступили в битву с чудовищем. Бились они долго. Своим огненным дыханием Туи-Ка-Наро-Ку прожег в острове множество каналов, спалил все деревни и леса. Однако Олоси и Олосо удалось загнать монстра в Священный колодец, расположенный посреди острова, и утопить его там.
        Жители Понапеу возрадовались и предложили братьям управлять ими. Так была основана династия правителей Нан-матоли, царей Саудлеров.
        Олоси и Олосо при помощи колдовства возвели на множестве островов, образовавшихся после битвы с Туи-Ка-Наро-Ку, огромный город с высокими стенами и башнями, которые должны были защитить пoнaпeйцев от Туи-Ка-Наро-Ку, если тому вдруг удастся ожить и вырваться из Священного колодца.
        После своей смерти, наступившей спустя триста лет после битвы, братья были положены в саркофаги из белого металла, которые они привезли с собой, и согласно их завещанию, тоже упокоены в Священном колодце, дабы стеречь утонувшего Туи-Ка-Наро-Ку.
        Жители Понапеу верят, что если в лунную ночь прийти к священному колодцу и искренне пожелать чего-либо, это желание обязательно сбудется - братья Олоси и Олосо таким образом и из загробного мира творят добро для своих подданных.
        Постепенно Нан-матоли пришел в упадок. Сто лет назад скончался последний представитель рода Саулеров, и ныне островитяне живут без царя, сами по себе, как в древние времена, а город и в особенности остров Священного колодца почитают местом опасным и зловещим».
        Надо ли говорить, как нас взволновала эта легенда! Мы тут же, не смотря на предостережения местных жителей и рассказы о призраках, населявших развалины, принялись обследовать Нан-матоли в поисках артефактуса.
        Но нас ждало разочарование - руины древнего города были пусты, если не считать захоронений островитян на острове Смерти, не представляющих для нас никакого интереса.
        Тогда мы отважились обследовать Священный колодец, и на дне его действительно обнаружили некие тяжелые предметы. С помощью лебедки и кошек нам удалось извлечь из воды вытянутый металлический ящик. По всей видимости, это был один из саркофагов, в которых упокоились Олосо или Олоси.
        Саркофаг, имевший около шести футов в длину, покрывала искусная резьба, изображавшая разнообразных животных и растения. Из многочисленных отверстий ручьями бежала соленая океанская вода, которой был заполнен Священный колодец, и мы решили осушить саркофаг прежде, чем попытаемся открыть его.
        Но островитяне взбунтовались и напали на наше судно, угрожая расправой за осквернение их святыни. Ни увещевания, ни предупредительные выстрелы из ружей не произвели на туземцев никакого впечатления. Несколько сотен возбужденных дикарей в своих узких лодках устремились к «Диане», и наше путешествие на этом могло бы и закончится, но тут из саркофага вышло белое облако в виде человека, впрочем, вскоре растаявшее без следа, и вдруг поднявшийся ураганный ветер разметал утлые челны пoнaпeйцев, при этом совершенно не повредив «Диану».
        Мы сочли, что наша миссия выполнена - чудесный артефактус найден. Решено было вывезти саркофаг в Россию и уже там обследовать его со всей тщательностью.
        После того, как артефактус продемонстрировал свою силу, мы не решились вскрывать саркофаг, и во избежание повреждений поместили нашу находку в ванну с морской водой, вернув саркофаг в привычную для него среду. После этого «Диана» взяла курс к родным берегам.
        Когда мы выбирали якорь, старейшина Туи-Аруми именем Священного колодца проклял нас каким-то особенно ужасным древним проклятием, но тогда никто не обратил на это ровно никакого внимания…
        Обратный путь был многотрудным. Дважды наша «Диана» подвергалась нападению пиратов, в стычках с ними мы потеряли четверых моряков. Из-за лихорадки и штормов наш экипаж уменьшился наполовину. Горше всего была потеря троих наших братьев, которых унесла жестокая тропическая лихорадка.
        Обессиленные, изможденные, мы в октябре 1904 года сошли на берег во Владивостокском порту и спустя неделю отбыли в Москву по недавно построенному Великому Сибирскому железнодорожному пути.
        Саркофаг из Нан-матоли ехал с нами в специальном багажном вагоне, по прежнему находясь в ванне с морской водой, которая, к нашему удивлению, вовсе не меняла своих свойств, оставаясь чистой и свежей.
        Анемиус, несколько лет назад перебравшийся из Санкт-Петербурга в древнюю столицу, с нетерпением ожидал нашего приезда. Проведя обряд скорби по нашим погибшим товарищам, мы расположились в загородном доме нашего хуру, дабы досконально обследовать найденный артефактус.
        Поскольку привлекать внимание научных кругов, а так же вообще государственных служащих (в том числе и из Охранного отделения) мы не хотели, для определения металла, из которого был изготовлен саркофаг, пришлось пригласить специалиста с Хитрово рынка, некоего Сумку, скупщика краденного.
        Ночью в пролетке с поднятым верхом, завязав предварительно глаза нашему эксперту, мы привезли Сумку в дом Анемиуса, и хитровец подтвердил наши предположения - саркофаг был изготовлен из платины.
        Затем мы попытались открыть артефактус, но успеха не достигли, ибо не смогли обнаружить места, где бы верхняя крышка смыкалась с нижней.
        Тогда Анемиус решился использовать заклятия всевидения из арсенала древних жителей Британских островов - друидов, дабы заглянуть внутрь саркофага, но едва только он собрал нужные ингредиенты и прочел заклинание, как в дом его ударила молния.
        Сгусток пламени пробил, подобно болиду, оба этажа, поджигая все на своем пути, и поразил нашего хуру, убив на месте.
        Едва успев вынести изрядно весивший саркофаг, мы тотчас же переправили его в подземную залу для спиритических сеансов, устроенную мной на землях, что мой отец сдавал в аренду любителям загородного отдыха под дачи.
        Тем временем разразилась война на востоке, за российские владения на Лаодуньском полуострове. Гибель нашей эскадры в Цусимском проливе, волнения и бунты, прокатившиеся по всей империи - все это ввергло нас, двух оставшихся в живых из всего нашего общества, в глубокое уныние, ибо видели мы, как пророчества ашура воплощаются в жизнь.
        Желтая лихорадка, коей мой товарищ заразился во время экспедиции, все это время терзала его тело, и несмотря на усилия лучших докторов, в марте 1908 года он покинул сей мир.
        На протяжении нескольких лет я не раз спускался в подземелье и подолгу сиживал рядом с саркофагом, надеясь постичь истоки заключенной в нем мощи и то, как ею управлять.
        Вскоре я почувствовал, что не здоров. Странная болезнь подкосила меня, лишив сил. Изнурительные припадки, во время которых я бился в судорогах, издавая пугающие меня самого и моих близких звуки, сменялись неделями глубокой апатии, и даже поездка в Швейцарию и вояжи на воды в Чехию и Баден-Баден ничего не изменили.
        Полагая, что мой недуг является отголоском нашей экспедиции, я разыскал в Санкт-Петербурге лучшего доктора по тропическим болезням, Константина Апполинариевича Горчакова, и пронаблюдался в его клинике почти месяц.
        Диагноз ошеломил меня и вверг в страх, ибо доктор нашел в моей крови возбудителя болезни коро, именуемой еще «Хохочущая смерть».
        Это страшное заболевание распространено в Новой Зеландии, на островах Тонга и некоторых других. Заразившись, человек может многие годы жить нормальной, полной жизнью, а потом вдруг сделаться безумным, беспрестанно хохоча и дергаясь в судорогах.
        Горчаков, уже наблюдавший людей, терзаемых «Хохочущей смертью», точно обозначил мне дату смерти - 29 июля 1914 года. Я немедленно покинул столицу и по прибытию в Москву начал в промежутках между приступами болезни пытаться хотя бы перед смертью вскрыть саркофаг.
        Старания мои были тщетны…
        Однажды, примерно три месяца назад я отворил дверцу, скрытую у корней древнего дуба, собираясь спустится вниз, в помещение, где хранился артефактус, но тут навстречу мне вышел уже знакомый призрак в виде человекоподобного клубящегося облака.
        Я пал перед ним на колени и искренне молил его помочь нашему бедному Отечеству, ибо ежедневно видел я вокруг себя зловещие приметы катастрофы, предсказанной ашуром. Но призрак не внял мне, а быстро взлетел вверх и исчез из виду…
        Дважды пытался я, изможденный приступами болезни, положить конец земному моему существованию, но всякий раз робкая надежда, обитающая в душе каждого, останавливала меня. Однако заряженный револьвер я всегда держу под рукой, на столе возле артефактуса. Если кончина моя окажется слишком мучительной - я застрелюсь без колебаний…
        Сегодня 28 июля. Завтра я умру. Последний раз поднявшись на поверхность, от лесника узнал я, что в Европе началась новая война…
        Итак, я умираю. Сбылось проклятие Священного колодца Нан-матоли, сбывается предсказанное ашуром. Мы ничего не смогли изменить. Судьбу не обманешь. Проклятый саркофаг, что пожрал наши жизни, так и остался тайной за семью печатями.
        Пусть же история наша послужит предостережением всякому, кто доберется до моей добровольной усыпальницы. Засим прощаюсь, граф Федор Анатольевич Торлецкий, писано в лето 1914 года, июля 28 числа».
        Митя дочитал до конца, закрыл тетрадь, и только тут до него дошло - на ЧЕМ он сидит…
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, В КОТОРОЙ МИТЯ ЗНАКОМИТСЯ С ГРАФОМ
        В ужасе вскочив с места, Митя шарахнулся в сторону. Запнувшись о какую-то загремевшую железку, он нелепо взмахнул рукой, пытаясь сохранить равновесие, и свалив со стола канделябр, упал в дружелюбно заколыхавшуюся пыль.
        Гулкий грохот ударил в стены подземелья, по полотнищам плесени пошли волны, серые хлопья закружились в воздухе, словно снежинки в февральскую метель или тополиный пух на июньском ветру…
        Митя больно ударился локтем, и теперь, лежа на каменном холодном полу, бестолково озирался, ожидая, когда уляжется пылевой вихрь.
        Ждал-ждал - и дождался…
        Еще дотанцовывали свой невесомый вальс пушистые серые хлопья, еще колокольчиком дозвякивал упавший канделябр, как подземелье огласил протяжный, зловещий скрежет!
        Маленькая дверца в дальней стене отворилась, и в зеленоватый сумрак шагнул, пригибаясь, длинноволосый человек в странной одежде - длиннополом халате с кистями, белой рубашке и высоких сапогах. Лицо его скрывала широкополая шляпа, а на шее отчетливо выделялась побрякивающая связка ключей…
        Человек разогнулся, оглядывая комнату, и Митя заледенел от ужаса - глаза незнакомца ярко горели фосфоресцирующим зеленым огнем!
        Это было настолько ужасно, настолько необъяснимо и пугающе, что у Мити от страха закружилась голова. Руки и ноги мгновенно стали ватными, чужими, и он почувствовал, что не может двинуться с места.
        Вошедший тем временем сделал несколько шагов, приблизившись к столу. Тут он заметил лежавшего Митю, удивленно вскрикнул и снял шляпу.
        Лучше бы он этого не делал!
        До поры скрытое полями шляпы, на Митю смотрело совершенно высохшее, коричневое, нечеловеческое лицо с провалившимся носом, все покрытое глубокими морщинами. Не только глаза, но и зубы, видневшиеся между приоткрытых сморщенных губ, заметно светились зеленым! Длинные, до плеч, седые волосы колыхались при каждом движении незнакомца, и казалось, что они ненастоящие, а сделаны из все той же плесени.

«Это сон, сон! Так не бывает… Он же - мертвец, мумия какая-то…», - в который раз сказал себе Митя: «Я вот сейчас ка-а-к проснусь! Ка-а-к встану, ка-а-к включу свет!»
        Зеленоглазый наклонился над Митей, отчетливо звякнули закачавшиеся на морщинистой шее ключи. Незнакомец придержал их высохшей, костистой рукой, на которой выделялись фосфоресцирующие длинные ногти, и вдруг сказал скрипучим, неприятным голосом:
        - Прошу меня… э-э-э… извинить, сударь! Я напугал вас… Мой внешний вид с некоторых пор весьма… э-э-э… необычен, но пусть вас это не смущает…
        - К-кто вы?.. К-кто вы?! - Митя с удивлением обнаружил, что еще может говорить, правда, заикаясь и с каким-то сипением…
        Человек выпрямился, вновь звякнув ключами, изящным, хотя и несколько угловатым жестом отбросил шляпу на стол и проскрипел:
        - Позвольте представиться: граф Федор Анатольевич Торлецкий!
        Он резко кивнул, боднув коричневым острым подбородком грудь. Митя услышал костяной щелчок, и голова графа заметно перекособочилась. Недовольно заворчав, Федор Анатольевич Торлецкий взял себя одной рукой за челюсть, другой обхватил затылок и с кошмарным хрустов вернул голову на место. Митя почувствовал, что его сейчас вырвет, и вдруг словно провалился в какой-то бездонный, темный колодец…

* * *
        Падение оказалось не долгим. Митя ухнул в темную, вязкую воду принялся отчаянно барахтаться, пытаясь глотнуть воздуха. Непроглядный мрак окружал его со всех сторон, а в ушах все звучал голос мумифицированного графа: «Позвольте представиться… Позвольте представиться… Позвольте представиться…»
        Ф-ф-у-ух! Забытье кончилось так же неожиданно, как и наступило. Митя, тяжело дыша, сел, потер руками лицо. Жуткая физиономия графа, выражавшая тревогу и озабоченность, маячила где-то рядом.

«Это не сон», - как-то очень спокойно подумал Митя, и разомкнув сухие губы, просипел:
        - Пить… Пожалуйста…
        Торлецкий всплеснул руками:
        - Ах, сударь, прошу меня извинить! Как же я сам-то… Старая развалина…
        Звеня ключами, он бросился к двери, из которой появился, и вскоре звуки его шагов стихли где-то вдали…

«Надо бежать!», - вспыхнула в Митином сознании простая и естественная мысль: «Быстрее! Бежать, наверх, туда, где люди…»
        Но в подземелье уже раздались шаркающие шаги графа, и спустя несколько секунд зеленоглазый Федор Анатольевич вошел в комнату, бережно неся в руках стакан воды. Митя, судорожно глотая, выпил отдающую железом холодную воду, а граф извиняющимся голосом скрипел над ним:
        - Еще раз прошу меня простить, сударь! Постыдная слабость духа привела к этому состоянию…
        Напившись, Митя поставил стакан прямо на пыльный пол, сел, подтянул колени к груди и спросил первое, что пришло в голову:
        - Вы… Вы тут живете?
        Граф часто-часто закивал головой:
        - Да, сударь, именно здесь. Точнее, вот в этом помещении я не бывал уже… м-м-м… лет сорок, а то и пятьдесят! Мое убежище там… - он махнул рукой на дверь. - Подземный приют убогого чухонца, как сказал поэт…
        - А сколько вам лет? - Митя вдруг поймал себя на том, что страх потихонечку, мелкими шажками, отступает.
        - Э-э-э… - граф закатил свои зеленые глаза под кустистые брови, задумчиво поскреб подбородок…
        - Думается, в нынешнем году мне исполнится… м-м-м… сто тридцать пять лет!

«Ну вот, Он просто долгожитель!», - облегченно вздохнул про себя Митя, и тут же задал новый вопрос, вертевшийся у него на языке:
        - А как же тетрадь? Это же вы писали?
        Граф помрачнел, сгорбился, присел на краешек стола и печально вздохнул:
        - Вы прочли… Значит, вы все знаете… Ну что же, я объясню вам… Видите ли, сударь… В общем, артефактус, привезенный нами с Нан-матоли…
        Митя опасливо скосил глаза на запыленный ящик, на уголке которого он сидел. Граф заметил его взгляд и кивнул, мол, да, вот этот самый…
        - Он исполняет желания…. Точнее, одно желание, самое сокровенное, самое искреннее… Я, как вы помните из моих записок, желал, чтобы наше Отечество, наша Россия избежала ужасной участи, предсказанной вызванным посланцами Далай-ламы адским духом…. Но…
        Граф замолчал, закрыв лицо ладонями, потом глухо выговорил:
        - Я был болен… Я… Да, я просто боялся, боялся смерти! И мольбы мои, обращенные к артефактусу, оказались недостаточно сильными. Мне трудно говорить об этом… Впрочем, ничего изменить уже невозможно… Я, граф Федор Анатольевич Торлецкий, моля нан-матольский саркофаг об избавлении Родины и народа моего от печальной участи, вымолил совершенно иное…
        Сухие коричневые руки опустились, горящие зеленым глаза уставились на Митю, и граф проскрежетал с плохо скрываемым презрением к самому себе:
        - Я вымолил… всего лишь бессмертие! Бессмертие для одной-единственной ничтожной личности, коею вы, сударь, можете наблюдать перед собой…

«Вот это да… Бессмертие!..», - обескуражено подумал Митя, а вслух спросил:
        - И вы все это время жили тут, под землей?
        - О, нет, конечно! - граф словно бы обрадовался, что Митя не осудил его, прошелся туда-сюда, взметая полами халата пыль, и заговорил уверенно, даже с какой-то весёлинкой в голосе:
        - Прежде чем закончить свои записки, я засыпал люк, ведущий в подземелье, вернулся сюда через потайной ход, дописал последние строки - вы их читали, сударь, лег на специально подготовленное ложе в одной из комнат и приготовился умереть…
        Время шло, а смерть - нет. Когда минул полдень следующего дня, я решил, что доктор Горчаков ошибся. По прошествии двух суток ко мне пришло понимание того, что с моим организмом творится нечто противоестественное. Я не ощущал биения сердца, не испытывал обычных физиологических потребностей… Но в тоже время я мыслил, чувствовал, мог двигаться и не испытывал никаких неудобств, да-с…
        Проведя в подземелье около месяца, в конце августа я выбрался на поверхность. «Хохочущая смерть» за все это время не обнаруживала себя ни разу…
        Четырнадцатый и особенно пятнадцатый годы - это был сплошной ужас. Читая в газетах фронтовые сводки, слушая рассказы очевидцев, я винил себя в каждой солдатской смерти. В конце концов, я вновь спустился под землю и провел в добровольном заточении около полутора лет, надеясь, что там, наверху, все обойдется…
        Все это время я, дабы занять себя, изучал труды виднейших медиков и философов, касательные долгожительства, а так же проблем смерти и бессмертия.
        По истечении полуторалетнего срока я вновь вышел на божий свет. Это было летом семнадцатого года… А в декабре, уже после большевистского переворота, я первый раз попытался покончить с собой… Петля сломала мне шейные позвонки, и с тех пор голова… Ну, вы видели…
        Замолчав, граф долго смотрел куда-то в сторону. Митя поерзал на холодном полу, встал, поднял по-прежнему валяющийся в пыли канделябр, поставил на стол.
        Канделябр звякнул, и Торлецкий, вздрогнув от этого звука, словно бы очнулся.
        - А что потом? Вы за белых были, да? - поинтересовался Митя, искоса глядя на совсем уже не страшного, а в чем-то даже и жалкого графа. Тот усмехнулся странной, кособокой улыбкой:
        - Нет, сударь… Участвовать в братоубийстве - это вы увольте. Идей большевиков я не разделял, но и методы, которыми действовали их, так сказать, оппоненты, мне тоже не были близки.
        - Как же вы жили все это время? - Митя задал этот вопрос, уже догадываясь об ответе - мол, сидел тут, книжки читал, размышлял - и ошибся…
        Граф вновь усмехнулся, потер сухие ладони:
        - О, сударь, это увлекательнейшая история - бытие графа Федора Анатольевича Торлецкого в двадцатом веке!
        Верный своему увлечению эзотеризмом, я решил во что бы то ни стало разгадать тайну артефактуса, привезенного нами из Океаниды, дабы вновь загадать желание и исправить мою ошибку.
        Я поместил саркофаг в дубовый ящик, устроил в этой комнате нечто вроде мемориала и отправился в путь…
        Митя кашлянул, кивнул на ящик:
        - А можно посмотреть?..
        - О, конечно, конечно! - граф смахнул с крышки пыль, скрипнули петли… Митя шагнул вперед и удивленно ахнул - вот он, загадочный артефактус!..
        Во-первых, он мало походил на гроб. Вытянутый, метра полтора в длину, весь округлый, покрытый изящной резьбой, саркофаг больше всего напоминал какой-то волшебный ларец, хранящий в себе сказочные сокровища.
        Во-вторых, Митю поразило, что артефактус выглядел очень современно. Тускло блестела не тронутая временем полированная платина, словно бы мастер, создавший это чудо, только вчера закончил свою работу.
        Грифоны, драконы, змеи и ящерицы, переплетенные с цветами и листьями растений, сплошным ковром покрывали поверхность саркофага и были сделаны так искусно, что казались живыми.

«Это… Это вот как будто эльфы делали!» - с восторгом подумал Митя, а вслух спросил:
        - А вы… вы узнали, кто там… Ну, внутри? Олоси или Олосо?
        Граф наклонился над ящиком, погладил коричневой рукой резьбу, помолчал…
        - Видите ли, сударь… Долгие годы бился я над загадкой саркофага и ныне могу лишь сказать, что, скорее всего, никаких Олоси и Олосо не было… Да-с… Этот предмет… Говоря языком вашего времени, это некий генератор, выполняющий желания. Что-то, запечатленное в легенде как ужасный монстр, угрожало древним жителям Нан-матоли, и артефактус исполнил их желание, устранив угрозу.
        Когда возмущенные туземцы пытались напасть на наш экипаж, извлеченный из Священного колодца саркофаг выполнил желание кого-то из моих спутников.
        А затем… Затем он выполнил мое желание…
        Граф сбился, сухо кашлянул и продолжил:
        - Я установил следующее: артефактус действует только, так сказать, «в сухом» состоянии. Залитый морской водой, он словно бы спит. Происхождение его мне не ясно, тут я выдвигал различные гипотезы, даже одно время думал, что это - изделие инопланетных обитателей. И, наконец: он сам выбирает, чьи желания исполнять. В этот момент из отверстий, вот этих, по бокам, выходит белый не то дым, не то пар, образующий фигуру, подобную человеческой, видимо, своеобразный портрет того, чье желание исполняется в данный момент…
        Митя отошел от ящика с артефактусом, и вдруг поймал себя на мысли, что совершенно успокоился.
        - А где вы путешествовали? - спросил он у графа, погрузившегося в размышления.
        Вздрогнув, Торлецкий бережно закрыл крышку ящика, повернулся к Мите:
        - Я, без преувеличения, объездил весь свет! В поисках ответов на терзавшие меня вопросы я побывал и у тибетских лам, и у старцев в уединенных скитах, затерянных в сибирских горах… Америка, Азия, Африка… Сотни встреч, сотни бесед, сотни вопросов - и ни одного ответа!
        И повсюду за мной, словно злой рок, катилась волна ужасных событий, вызванных катастрофой, случившейся с нашим Отечеством.
        Войны, революции, мятежи… Это жуткое оружие, которое люди принялись изобретать с увлеченностью маньяков, помешанных на смертоубийстве… Смерть шла за мной по пятам! Она собирала обильную жатву, но никогда не приходила ко мне. Это ужасно!
        В трескучие морозы зимы сорок первого года, когда бронированные армады германцев стояли в двадцати верстах от Москвы, я вступил в ополчение, дабы с честью отдать Родине свой главный долг. И что же?! Из нашей дивизии в живых осталось менее сотни человек, все израненные, изможденные, а на вашем покорном слуге не было ни единой царапины!
        Потом была Победа сорок пятого, и я, отслужив Отечеству, вновь пустился в странствия, и вновь там, где я оказывался, гремели выстрелы и лилась кровь. То, что вы называете освободительными движениями… Туземцы, вооруженные автоматическим оружием, артиллерией и авиацией - это кошмар, который и не снился художникам-баталистам. Сударь, вы видели полотно Верещагина «Апофеоз войны»?
        Митя кивнул. В прошлом году их класс водили в Третьяковку, и он хорошо запомнил эту жуткую картину - гора черепов и черные вороны в зловещем небе…
        - Так вот! - продолжил граф с непонятным оживлением. - Нечто подобное мне довелось лицезреть в реальности.
        Со временем я понял всю тщетность моих исканий. Кроме того, несмотря на бессмертие, тело мое менялось - иссушились кожные покровы, в зубах, ногтях и белках глаз накопился фосфор, который светится в темноте…
        Торлецкий замолчал, запахнул полы халата, повернулся к Мите:
        - Впрочем, довольно обо мне! Расскажите лучше, кто вы и как сюда попали. У меня в последние годы - пост-пе-рес-тро-еч-ный период, да? - было мало собеседников…
        Мите вдруг стало стыдно. Вон граф все о себе рассказал, да такое, чего вообще никому не говорят, а он даже не представился…
        Выпрямившись, Митя сказал:
        - Ну, эта… Меня зовут…
        От этого детского лепета стало еще стыднее. «Да что я, как первоклассник!», - разозлился на себя Митя, громко отчеканил:
        - Дмитрий Карлович Филиппов! Ученик восьмого класса.
        И, подобно графу, сопроводил свои слова резким кивком головы, мол, честь имею.
        - О, так вы гимназист! - улыбнулся граф, и тут же поправился: - Я хотел сказать: школьник… А как вам удалось отыскать вход в мои подземелья? Не клад ли, часом, вы искали?..
        - Нет, что вы… Я… Цветок вот… - Митя вновь начал мямлить, и вдруг понял - сейчас он расскажет бессмертному графу все: и про Теплякову, и про Мишгана, и про венерин башмачок…

* * *
        Когда Митя замолчал, граф, на протяжении всего рассказа хмуривший брови, топнул ногой:
        - Ну, это возмутительно! Я считал себя в курсе происходящего, но не мог и вообразить, что в современных гимназиях… школах… процветает настоящий бандитизм. Безобразие! Что же ваши педагоги? Попечители? Куда смотрят инспекторы из Министерства образования?
        - Я… Я не знаю… - развел руками Митя, с трудом пытаясь вспомнить, кто такие попечители и инспекторы: - Ну, учителям это не надо, у них зарплата маленькая… Мама говорит: удивительно, как они вообще не бросают школу.
        - Несчастная страна, несчастное время… - граф взялся за голову и принялся нервно расхаживать по комнате: - И во всем этом виноват я! Я! Господи, какое это наказание - жить вечно и каждый миг испытывать вину за прожитое…
        - Не расстраивайтесь! - попробовал Митя утешить графа, - Ну вы-то тут причем? У нас же этот… переходный период…
        - Нет! - вдруг скрипуче выкрикнул граф: - Я этого так не оставлю. Помочь всей России не в моих силах, но вам, вам, Дмитрий Карлович, я помогу обязательно!
        - Эт-то как?.. - озадачено посмотрел на раскипятившегося графа Митя.
        Тот вонзил пылающий зеленым ноготь в заплесневелый потолок и выдал:
        - Дуэль! Этого мерзавца необходимо проучить, поэтому - дуэль! Учитывая ваш юный возраст - без оружия, так сказать, на кулачках, но по всем правилам дуэльного кодекса!

«Ага…», - подумал Митя, представив, как Дыня с Тыквой держат его, Иголкин пинает сзади по спине, а Мишган бьет кулаками в лицо: «Дуэль - это здорово. Но лучше все же с оружием. Р-раз! - и Мишган насквозь…»
        И тут же Митя понял: убить человека он не сможет. Ни за что, пусть даже этот человек - Мишган Калачов.
        Граф, заметив на Митином лице сомнение, понизил голос:
        - Э-э-э? Дмитрий Карлович, вы, как я понимаю, отнюдь не воинствующий субъект, ведь так? С большим удовольствием окажу вам услугу, обучив нескольким весьма эффективным приемам английского бокса и созданной нашими соотечественниками Спиридоновым и Ощепковым борьбы самбо…
        - Да не, не надо… - грустно покачал головой Митя: - Их все равно пятеро будет. Не смогу я…
        - Пятеро?! - вскричал граф, потрясая костлявыми руками: - Ну уж нет! В таком случае я иду с вами, сударь! Посмотрим, чья возьмет…
        Тут уже настала Митина очередь кричать и махать руками:
        - Да куда пойдем-то? Что вы не в свое дело… У него, у Мишгана, братан… Сам Калач! Он же бандит, у него и пистолет есть!
        Удивленно уставившийся на вопящего Митю граф при слове «пистолет» хищно оскалился, пошарил на полу и торжествующе воздел руку с револьвером, покрытым опушкой из пыли («Так вот обо что я споткнулся!», - догадался Митя):
        - Вот! «Смит-и-Вессон», русская модель, стоял на вооружении жандармского корпуса. Я из него пытался… Впрочем, неважно. Смазать, перезарядить - и хоть сейчас в бой. Зло, Дмитрий Карлович, обязательно должно быть наказано. Надаем по шеям вашему обидчику и его миньонам, а если вмешается этот разбойник, его старший брат, окоротим и его, да-с! И по шеям, непременно по шеям…

* * *
        Домой Митя вернулся поздно, опоздав к ужину. Мама поворчала на него, пообещав обо всем рассказать отцу, когда тот приедет из командировки. Потом, усадив сына за стол, она села напротив, подперла голову рукой, и наблюдая, как Митя с аппетитом уминает котлеты с жареной картошкой, сказала:
        - Мить, вот ты опять в парке пропадал. Один. Ты мне скажи - почему у тебя друзей нет совсем? Ведь нельзя же так. Мы в твои годы…
        - Ну мам, я не один. Я со Старым гномом… - прошамкал Митя набитым ртом.
        - Во-во! - мама нахмурилась: - Именно что со Старым гномом! Картина маслом: «Мальчик и его лучший друг ежик»… Я сегодня маму Иры Самойловой встретила. Она говорит - смеются над тобой в классе. Мить, ну что ты, а? Ты ж у нас умный мальчик, коммуникабельный. Может, тебя обижает кто-нибудь? Может, случилось что-то? Ну не молчи, Митя!
        Да, «не молчи!»… А что тут скажешь? Митя шмыгнул носом и сказал то, что должен:
        - Не, мам, все нормально. Просто там, на уроке, смешной момент был, вот все и смеялись. А Самойкина мама перепутала что-то. Все нормально…
        - Ну, как хочешь… - разочаровано покачала головой мама, убрала опустевшую тарелку в раковину и пошла в зал, на прощание бросив:
        - За компьютером чтобы - не больше часа, побереги глаза! И перед сном долго не читай, слышишь?
        - Да слышу я, слышу! - отозвался Митя, а сам вдруг всерьез задумался - а смог бы он бросить вызов Мишгану и его компании? Вот так, как в книгах - прийти с графом к этой их трансформаторной будке и крикнуть: «Эй ты, чмо!..» Нет, так не годится. Это пусть Мишган всякие словечки использует, Митя скажет, как образованный человек: «Эй, ты, подонок! Я тебя не боюсь и ничего тебе делать не буду!» Тьфу ты, ерунда какая-то…. Так только в плохих фильмах говорят… Надо будет завтра посоветоваться с графом.
        И вдруг Митя понял, что мама была не совсем права. Картина маслом теперь должна была называться так: «Мальчик и его друзья: ежик и бессмертный граф Торлецкий»…
        ГЛАВА ПЯТАЯ, В КОТОРОЙ МИТЯ ЗАГАДЫВАЕТ ЖЕЛАНИЕ
        Субботнее утро разочаровало Митю - с серого низкого неба моросил нудный дождик, явно не собиравшийся заканчиваться, а лужи на асфальте обещали промокшие ноги.
        Мама, попив кофе, велела сидеть дома, ни в какой парк не ходить, обязательно пообедать, помыть посуду и пропылесосить ковры. Сама она собралась и уехала на работу - у них в оранжереях вовсю шла подготовка к зиме, тут каждый день на счету.
        Митя, послонялся по комнатам, включил компьютер, поиграл в третьих «Героев», а потом махнул рукой и принялся одеваться. В конце концов, он обещал графу прийти сегодня, чтобы обсудить план борьбы с Мишганом, а мужчины свое слово должны держать во что бы то ни стало…
        Пока Митя добежал до парка, пока продрался сквозь мокрые заросли кленовника к дубам, дождь усилился и даже непромокаемая канадская куртка, подарок отца, оказалась очень даже промокаемой.
        Аккуратно сняв куски сырого дерна, вчера вечером уложенные на крышку люка в целях маскировки, Митя отвалил тяжелую чугунину. Рядом зашуршало - Старый Гном, не смотря на непогоду, выбрался из норы и притопал любопытствовать. Так вдвоем они и спустились в подземелье…
        Граф ждал его, сидя за столом. Круглая комната здорово преобразилась за минувшую ночь - исчезла пыль, каменная плитка пола блестела, на столе, помимо канделябра и письменных принадлежностей, появились медный начищенный чайник, разлапистая спиртовка, стаканы в подстаканниках, жестяная банка с чаем, плетеная корзинка, полная сушек, и сахарница.
        - О, Дмитрий Карлович! - обрадовался Торлецкий, вставая. Митю передернуло - все же он никак не мог привыкнуть к зеленым светящимся глазам графа: - Прошу великодушно меня простить - вчера я был настолько взволнован тем обстоятельством, что у меня появился собеседник, то есть вы, что совершенно позабыл о нормах приличия. Я не показал вам мое жилище, не угостил… Подумать только - я едва не попросил вас вчера выйти через тайный ход, которым пользуюсь сам.
        - А что там, страшно? - удивился Митя.
        - Видите ли, тайный ход ведет из моих подземелий в коллектор, через который город покидают всевозможные… м-м-м… нечистоты. Что поделать, Дмитрий Карлович, за конспирацию приходится платить… О! А это тот самый еж, о котором вы рассказывали?
        - Ага. Вот, пришел познакомиться…
        - Я и не подозревал, что в нынешней Москве могут жить дикие животные… - граф улыбнулся, нагнулся и потрогал обнюхивающего ножку стула Старого Гнома. Ежик недовольно заворчал и топоча лапками, умчался на лестницу.
        - Ну вот… Почему-то звери меня, мягко говоря, недолюбливают, - Торлецкий задумался, но тут же спохватился: - Ну, довольно, довольно о пустяках. Не угодно ли чаю с дороги, погода сегодня отвратительная, или желаете сразу посмотреть мои, так сказать, апартаменты?
        - Сразу… желаю… - Митя несколько путался в вычурной, старомодной речи графа.
        - Тогда вперед, мой юный друг, вперед! - граф распахнул дверцу: - А уж после… м-м-м… экскурсии, которая, надеюсь, вам понравится, беспременно почаевничаем!
        Обиталище графа Митю поразило. За маленькой дверью, из которой вчера так неожиданно появился Торлецкий, оказался узкий коридор, ведущий в четыре попарно расположенные комнаты - столовую, кабинет, спальню и гостиную, больше напоминающую музей.
        - Здесь у меня собраны всевозможные диковины, привезенные из различных стран! - не без гордости сообщил граф, проводя Митю в большую комнату с низким потолком, под которым горела самая обычная электрическая лампочка.
        Предвидя Митин вопрос, Торлецкий щелкнул выключателем, зажигая дополнительные бра на стенах гостиной:
        - Прогресса я не чураюсь, даже наоборот. Помимо электричества, у меня тут есть и водопровод, и даже телефон, правда, каждый раз, чтобы совершить звонок, необходимо подключаться к линии, а потом отсоединять аппарат, иначе могут возникнуть осложнения. Впрочем, это мелочи. Прошу вас, это мои сокровища…
        Митя переступил порог гостиной и обомлел. Чего тут только не было! Шкура зебры и бушменский ассегай соседствовали с бумерангами австралийских аборигенов, морской компас и старинный ртутный барометр висели рядом с головным убором вождя одного из индейских племен Южной Америки, выполненном, как пояснил граф, из тысячи птичьих перьев.
        Копья, луки, стрелы, ножи, кинжалы, самурайские мечи и маорийские нефритовые палицы, раковины, кораллы, черепа удивительных животных, резные маски, фигурки неизвестных Мите богов, засушенные тропические рыбы, чучела птиц и рептилий, мерцающие гранями кристаллы…
        Рядом с каждым экспонатом помещалась небольшая табличка, на которой значились краткие пояснения - что это за предмет, откуда привезен и при каких обстоятельствах он стал собственностью графа.
        Больше всего Митю поразила сморщенная, величиной с дыньку-колхозницу, человеческая голова, грозно скалившая длинные желтые зубы, На табличке рядом он прочитал: «Засушенная по туземному рецепту голова вождя племени халкао Улуи, убитого во время войны с племенем икалоси. Подарена Ф. А. Торлецкому вождем икалоси Келуи за большой личный вклад в победу. Остров Борнео, 1966 год».
        - Вы воевали с дикарями? - удивленно спросил Митя. Граф усмехнулся:
        - Я был… э-э-э… «Генеральным штабом» племени икалоси. Видите ли, Дмитрий Карлович… Мне нужно было во что бы то ни стало успеть поговорить с умирающим колдуном племени халкао, а их вождь, вот этот самый Улуи, почему-то был против…
        Митя ничего не сказал в ответ, по спине пробежали мурашки - все же граф, не смотря на смешную привычку говорить, как в кинокомедии, был человеком суровым…

* * *
        Чай пили в круглой комнатке с саркофагом. Митя чувствовал - графу отчего-то теперь очень приятно здесь находиться. 3а чаепитием Торлецкий рассказывал о своих приключениях, стараясь, видимо, вспоминать наиболее веселые или занимательные эпизоды.
        Мите было удивительно легко общаться с графом. Вроде взрослый человек (да еще какой взрослый, 135 лет!), а не грузит, лапшу не вешает, жизни не учит, и вообще - говорит, как с равным… Прихлебывая ароматный чай, Митя задал графу давно вертевшийся на языке вопрос:
        - Федор Анатольевич, а почему вы - Торлецкий, а парк наш - Терлецкий? Ведь он же в вашу честь назван…
        Граф усмехнулся:
        - Парк этот обязан своим названием моему батюшке, царство ему небесное… Он владел всеми окрестными землями, и создал тут первый в России дачный поселок. Вы не представляете, Дмитрий Карлович, как горько мне было наблюдать упадок, в который пришли владения отца после революции. И лишь когда границы стремительно растущей Москвы приблизились, я успокоился. Прогресс остановить невозможно, хотя иногда и стоило бы…
        Впрочем, вы ведь спросили не об этом. То, что в названии парка буква «е» сменила «о», виноват некий малограмотный писарчук, в двадцатые годы начертавший в официальной бумаге: «Пять прудов и парк, устроенные бывшим помещиком Терлецким А.Н.» Представляете, какая некомпетентность? Вот вам бы понравилось, если бы вы в одночасье из Филиппова превратились в Фелиппова?
        Митя засмеялся:
        - Нет, конечно бы не понравилось…
        - Вот и я был в бешенстве, когда обнаружил, на официальной, государственного, между прочим, издания, карте, что моя фамилия отныне не Торлецкий, а Терлецкий!

…За занимательной болтовней прошел час. Ко вчерашнему разговору о дуэли пока не возвращались, но Митя чувствовал - граф обязательно вспомнит об этом.
        От мыслей о дуэли Митя перескочил на злосчастное дополнительное задание. Время шло, вон уже суббота к обеду. Если сегодняшний день целиком пробыть у графа, то завтра придется сидеть над учебником не разгибаясь, с утра до вечера…
        - Дмитрий Карлович, голубчик, да вы меня вовсе не слушаете! - Торлецкий, полыхнув зеленью глаз, нахмурился: - А-а-а, понимаю… Вас тревожит, что старая перечница граф Торлецкий обещал вам попрактиковать в боксе и самбо, а сам все предается воспоминаниям о делах давно минувших дней? Прошу меня извинить. Мы немедленно приступим к занятиям…
        Митя и сказать-то ничего не успел, а энергичный граф уже оттащил в сторону стол, сдвинул к стене ящик с саркофагом, отодвинул стулья. Скинул халат, он остался в заурядном китайском спортивном костюме и встал в боксерскую стойку…
        Тут уж ничего не оставалось делать, как стянуть свитер и встать напротив графа.
        - Перво-наперво, Дмитрий Карлович, усвойте одно очень важное правило: вступая в поединок, забудьте про боль. Тот, кто боится боли, будь он трижды силачом, обязательно проиграет. Умение держать удар, умение выстоять - это гораздо важнее, нежели умение хорошо бить или быстро передвигаться.
        - Да я… - начал было Митя, но Торлецкий перебил его:
        - Вижу, вижу, как всякий русский, вы, сударь, охочи до кулачной забавы и ничуть не боитесь. Перейдем ко второму важнейшему моменту, а именно - к кулаку. Как вы сжимаете кулак?
        Митя показал. Граф внимательно осмотрел Митину руку и недовольно покачал головой:
        - Нет, Дмитрий Карлович, это не кулак. Смотрите: пальцы следует сжимать не все разом, а по очереди, начиная с меньшего. Когда четыре пальца сжаты, поверх накладывается большой палец, замыкающий кулак, словно бы скоба - замок. Теперь необходимо напрячь все силы и максимально сжать руку, сделав ее напряженной и твердой. Вот так, видите? Теперь вы…
        Сказать по правде, Митин кулак, хотя он и делал все по примеру графа, оказался вовсе не таким твердым и крепким, как у Торлецкого, но тот, ощупав Митину руку, остался доволен, и они приступили к отработке приемов.
        Уже через пять минут, поднимаясь с каменного пола, и потирая отбитый локоть, Митя в душе очень сильно пожалел, что вообще связался с боевитым графом. А тот, разойдясь, скакал по подземелью, и скрежещущим голосом выкрикивал:
        - Левую - согнуть! Правую - вперед! Присесть! Выпад! Резче, резче… Хук! Еще хук! Подныривайте, Дмитрий Карлович, подныривайте! Да бейте же, черт бы вас побрал! Сильнее! Не бойтесь! Сильнее! Еще!
        - Да не могу я сильнее! - выкрикнул Митя, отскакивая от графа. Тот сделал молниеносный выпад, махнул рукой, и у Мити перед глазами поплыли разноцветные круги…
        - Защита! Где защита? - сокрушенно простонал граф, останавливаясь. Он усадил пошатывающегося Митю на стул, брызнул в лицо воды:
        - Ну что, очнулись? Н-да… Похоже, Дмитрий Карлович, бокс вам не дается…
        - Д-да, Федор Анатольевич, не дается… - кивнул Митя.
        - Ну ничего! - воодушевился граф: - Попробуем самбо. Это чудеснейшее средство для противостояния любому противнику, и вы сейчас в этом убедитесь!
        Борьба Мите далась намного лучше бокса. Уже спустя полчаса он лихо швырнул графа на пол первым освоенным приемом, боковой подсечкой, и довольный своим учеником Торлецкий объявил перерыв.

* * *
        Тренировку они закончили к трем. Митя в глубине души тешил себя надеждой, что граф не станет настаивать на немедленной дуэли, или, как про себя называл это Митя, махаловке. Но Федор Анатольевич Торлецкий, видимо, был не из тех, кто откладывал дела в долгий ящик.
        После легкого перекусона, состоявшего из бутербродов с копченой колбасой и сыром, а так же непременного чая, до которого граф оказался большим охотником, Торлецкий решительно спросил:
        - В каком часу, Дмитрий Карлович, нам лучше выступать, дабы застать наших недругов врасплох?
        У Мити от слова «наших» потеплело на душе, но одновременно похолодело где-то в желудке, и он заплетающимся языком пробормотал:
        - Они обычно часа в четыре… У трансформаторной будки собираются… Рядом со школой… Только эта… Дождь же сегодня, не придут они…
        Последнюю фразу Митя выговорил с откровенной надеждой, но граф радостно потер руки:
        - Дождь, по счастью, давно закончился…
        Заметив удивленный Митин взгляд, Торлецкий объяснил:
        - Помимо бессмертия, я после… м-м-м… известных вам событий приобрел множество всевозможных удивительных способностей, и в том числе - замечательную чувствительность к погоде. Даже находясь здесь, в подземелье, я отлично знаю, что дождь прекратился и вряд ли возобновится в течение трех ближайших дней… Итак, далеко ли до этой… трансформаторной, правильно? будки?
        - Минут пятнадцать… - обречено пробурчал Митя.
        - Вот и отлично, значит, уже можно собираться. Не люблю, знаете ли, медлить да сомневаться!
        С этими словами граф потащил Митю в спальню, где весь простенок занимал огромный, темной полировки, старинный гардероб.
        - Дмитрий Карлович, как вы заметили, на поверхности я бываю редко, поэтому прошу вас выступить в роли эксперта - как мне одеться, дабы не привлекать излишнего внимания?
        Митя озадачено хмыкнул - если у тебя глаза светят ярче, чем зеленый сигнал светофора, какая уж тут разница, во что ты одет…
        Граф тем временем распахнул тяжелые резные створки гардероба, и потрясенный Митя увидел тесный ряд разнообразных нарядов, от шитого золотом мундира с блестящими эполетами до парадного кителя полковника Советской армии, украшенного аксельбантом.
        - Это все ваше?..
        - Ну, в некотором роде… - уклончиво ответил Торлецкий, и приблизившись, постарался запихнуть в глубины гардероба черный кургузый мундирчик с серебряным черепом и V-образной нашивкой-птичкой на рукаве… Митя видел такой в каком-то фильме, но в каком и на ком - вспомнить он не смог, однако сделал вывод: граф вовсе не так прост, как кажется…
        После недолгих примерок они остановились на черном кожаном плаще («Трофеи, в таких щеголяли офицеры германского «Люфтваффе»!» - пояснил граф) и высоких английских ботинках для верховой езды («О, эти ботинки мне подарил лорд Паунд перед стипль-чезом в Корнуолле!»). Светящиеся глаза Торлецкого скрылись под широкими полями уже знакомой Мите шляпы, а довершила экипировку графа тяжелая черная трость.
        Наконец, выудив откуда-то вчерашний «Смит-и-Вессон», вычищенный и заряженный, граф положил револьвер во внутренний карман и объявил, что он готов и можно выступать. Митя накинул куртку и двинулся следом за воинственным графом, в душе, чего уж там скрывать, отчаянно боясь того, что их ожидало…

* * *
        Наверное, со стороны они представляли довольно смешную пару: долговязый, под два метра, граф, в наглухо застегнутом черном кожане с поднятым воротником и натянутой на самые уши шляпе. А рядом - семенящий Митя: кургузая курточка, потертые джинсы, вихры торчат в разные стороны…

«Главное - не встретить знакомых. Если маме расскажут, что меня видели рядом с… с черным человеком, то все…», - грустно думал Митя, поглядывая на невозмутимого графа.
        Пройдя по парковой аллее, они выбрались из Терлеции на улицу, названную в честь неких неизвестных Мите Металлургов, и углубились во дворы - так можно было добраться до трансформаторной будки за школой самой короткой дорогой, избегая людных мест.
        Они уже почти дошли - осталось лишь обогнуть серую панельку-пятиэтажку и пролезть через дыру в школьном заборе, как вдруг из-за угла навстречу Мите и графу вылетел взлохмаченный Гранд, а следом - Самойка, Ирка Самойлова собственной персоной…
        - Ой, Митя, привет! - она радостно заулыбалась, шикнула на странно поскуливавшего пса: - А ты откуда тут?
        - Много будешь знать - скоро состаришься… - буркнул Митя, норовя прошмыгнуть мимо любопытной Самойки. И прошмыгнул бы, да граф некстати влез со своей вежливостью. Он шаркнул ногой:
        - Сударыня, прошу! - отодвигаясь в сторону, церемонно поклонился - и привычным жестом снял шляпу!..
        Гранд взвыл, Самойка ойкнула, прикрыв рот… Изумрудные глаза Торлецкого галантно сияли в легком сумраке, царившем под недооблетевшими ясенями.
        Митя ухватил Торлецкого за рукав и потащил за собой, на бегу крикнув Самойке:
        - Потом, я потом все… Только ты не говори… Слышишь, Ирка, никому не говори!!
        Отдышался Митя только возле школьного забора. Граф задумчиво вертел в руках трость, потом проскрипел:
        - Н-да-с… Собаки меня всегда… недолюбливали, увы… Эта юная мадмуазель, ваша знакомая, Дмитрий Карлович?
        - Угу… - промычал Митя, - Ирка Самойлова, одноклассница… Теперь разболтает, что я… что мы…
        - Хм… А мне она показалась довольно милой и вполне разумной девушкой… - не согласился Торлецкий.
        - Да вообще-то Ирка хорошая… - неожиданно для себя самого выдал Митя и тут же покраснел. Чтобы сменить тему, он указал рукой на выгнутые в разные стороны прутья забора, видневшиеся среди кустов:
        - Вот, пришли мы. Тут эта будка… Слышите, голоса?
        Сквозь привычные городские шумы до Мити и графа и впрямь долетели ломающийся басок Иголкина, хрипловатый хохоток Вички Жемчуговой и уверенно растягивающий слова резкий голос Мишгана…
        - Ну, Дмитрий Карлович, голубчик, желаю вам стойкости и удачи. И помните - если только эти мерзавцы попытаются атаковать вас всей шайкой, я немедленно вмешаюсь! - граф, согнувшись в три погибели, спрятался за кусты, росшие у забора. Митя, кивнул, проскользнув через дырку, сунул руки в карманы, на деревянных ногах двинулся к трансформаторной будке, возле которой вокруг скамейки двигались знакомые фигуры.
        Его заметили издали.
        - О, Кар-Карыч! - удивленно протянул Тяпа, толкнул Мишгана в плечо. Тот повернулся, а следом на Митю уставилась и вся остальная компания - Дыня, Тыква, Иголкин, Светка Теплякова, Вичка… Для полного комплекта не хватало только Дашки Стеценко.
        - Эй, ботаник! - противным голосом крикнул Иголкин. - Цветочки цветут? Чё молчишь?
        - Погоди… - Мишган неожиданно остановил приятеля, встал со спинки скамейки, шагнул к подошедшему Мите:
        - Здорово, Кар-Карыч… Задания сделал?
        По плану, разработанному графом, Митя должен был молча подойти к Мишгану и швырнуть ему в лицо старую графскую перчатку («Саксонская кожа, эти перчатки достались мне вместе с мотоциклом «Чезет» в сорок четвертом…»).
        Митя замешкался… Мишган смотрел на него в упор, и в его глазах читалась злость, настоящая, мужская злость на него, на Митю.
        - Чего молчишь, язык схавал?
        Потянув из кармана тяжелую перчатку, Митя сжал зубы: «Ничего, ничего я тебе говорить не буду!», - промелькнула и канула куда-то отчаянная мысль. Ему было страшно. Очень страшно…
        Перчатка намертво застряла в кармане. Митя дергал ее, дергал… Хохотали девчонки, кривлялся Иголкин, орал что-то потерявший терпение Мишган… Хряс! - уголок кармана неожиданно порвался и большая, пальчатая, похожая на грязный кленовый лист перчатка вырвалась на свободу, взлетела в воздух и звучно шмякнулась о Мишгановское лицо…
        - Я это… - Митя с трудом ворочал языком. - Я тебя… на дуэль! Вызываю!
        Над асфальтовым пятачком возле будки вдруг воцарилась тишина. Братья Володины на всякий случай подошли к ошалело моргающему глазами Мишгану. Иголкин замер с открытым ртом. Тяпа и сидящие на скамейке девчонки таращились на Митю.
        - Ах ты… - Мишган задохнулся и кинулся вперед. Дыня и Тыква, словно услышав команду «фас!», ринулись к Мите, сбили с ног…
        - Ат-ставить! - звучно проскрежетал знакомый голос. Черная долговязая фигура шагнула из кустов, и помахивая тростью, приблизилась…
        - Это что же такое, судари, тут происходит? - граф подошел вплотную к лежащему на асфальте Мите, нетерпеливо постучал тростью по спине сидящего верхом на нем Дыне.
        - Э, мужи-ик… - Мишган подпустил в голос «братвовой» серьезности: - Шагал бы ты отсюдова… А то…
        Шутки кончились. Компания сгрудилась вокруг Торлецкого, позабыв о Мите.
        - Вали давай, заступник… - набычился Тяпа. Иголкин, демонстративно сунув руку в карман, начал заходить сбоку. Мишган, ободренный поддержкой, ринулся в наступление:
        - Ну чё, не понял?! Чё, глухой?!
        - Вижу, понятия благородства и порядочности вам, молодые люди, неведомы… - с искренней грустью проскрипел граф, и вдруг словно взорвался серией быстрых движений. Загремела упавшая трость, шляпа улетела далеко в сторону, отброшенный плащ черным вороном воспарил над асфальтом, и не успел он еще упасть, как Мишган, Дыня и Иголкин разлетелись в разные стороны!
        Сделав длинный, стелющийся шаг вперед, граф ловко дал подножку набегавшему на него Тыкве, а Тяпа, вдруг оставшийся один на один с неизвестным и явно грозным противником, попятился, выставив перед собой руки…
        Девчонки завизжали, и Митя, к тому времени уже вставший на ноги, понял, что напугала их не драка, драк-то они видали не мало, а зеленоглазый граф Торлецкий, в несколько секунд разрушивший легенду о крутизне Калача-младшего и его бригады…
        Первой застучала каблучками Вичка Жемчугова, следом за ней бросился наутек Иголкин. Тяпа и братья ретировались последними, и возле будки остались только прижавшийся к беленым кирпичам Мишган, побледневшая Светка Теплякова и Митя с графом.
        - Ну-с… - Торлецкий не спеша подобрал плащ шляпу и трость, повернулся к Мишгану. - Вам, насколько я знаю, был сделан вызов? Вы намерены его принять?
        - А? Чё? - потрясенный, тот никак не мог прийти в себя. Светка неожиданно бросилась к Мишгану, что-то быстро зашептала ему на ухо…
        - С этим, что ли? - скривил тот лицо, ткнув пальцем в сторону переминающегося с ноги на ногу Мити. - С этим буду… Э, Кар-Карыч! Ща я тебя урою!
        - Ну, Дмитрий Карлович, вперед! - негромко подбодрил Митю граф, отступая в сторону: - Вес у вас примерно равный, так что все в руце божьей… И помните о том, чему я вас учил!
        Митя сделал шаг навстречу Мишгану, сжал кулаки… Нет, не так! Граф учил - начиная с мизинца, по очереди…
        Бам! - в голове у Мити зазвенело. Мишган времени на то, чтобы подумать, как надо сжимать кулаки, не тратил, сразу засветив противнику в ухо.
        Вместе с болью неожиданно прошел и страх. Митя вцепился в куртку Мишгана, дернул, локтем прикрылся от удара, и, точно на тренировке с графом, сделал подсечку, свалив Мишгана.
        Тот попытался вырваться, отчаянно скребя ногами, но Митя уже оседлал поверженного противника и вдруг, совершенно неожиданно, начал кулаками бить лежащего Мишгана по лицу, бить сильно, со злостью, с остервенением:
        - Н-на! Н-на, сволочь! Получи! Н-на! За Светку! За Стаса! За Николая Петровича! За всех!!
        Кровь ударила Мите в голову. Его кто-то колотил маленькими слабыми кулачками по спине, кто-то пытался остановить и оттащить… Зажав разбитое лицо руками, ревел в голос, пуская сквозь пальцы кровавые пузыри, Мишган.
        - Все!.. - выдохнул Митя, резко вскочил, и у него закружилась голова.
        Над поверженным Мишганом склонилась рыдающая Светка, с мобилкой в руке. Невозмутимый граф подошел к Мите, положил ему руку на плечо:
        - Э-э-э… В некотором роде поздравляю, Дмитрий Карлович!
        - С чем? - вскинулся Митя.
        - Только что в вас пробудился долгие годы скрывавший свою истинную суть боевой дух. Я старый эзотерист, и поверьте, знаю, о чем говорю…
        Митя усмехнулся и вдруг поймал себя на том, что такой жесткой, злой усмешки у него раньше не было. «Возможно, Торлецкий прав», - подумал он и сказал:
        - Пойдемте, Федор Анатольевич…
        - К сожалению, нам придется еще некоторое время поучаствовать в этом в чем-то даже увлекательном спектакле. Мадмуазель Теплякова - я правильно понял? - посредством великого изобретения, называемого в народе «мобилой», вызвала сюда старшего брата вашего противника. Да, да, того самого бандита по прозвищу Калач, о котором вы мне говорили. Вы же понимаете, Дмитрий Карлович, мы как люди чести обязаны его дождаться…
        Долго ждать не пришлось. Мишган еще не перестал всхлипывать, уткнувшись лицом куда-то в Светкины колени, как, взвизгнув тормозами, к трансформаторной будке подлетела знакомая Мите «бэха» Калача.
        Прошедший жестокую школу жизни в местах не столь отдаленных, Мишгановский брат ситуацию оценил с одного взгляда.
        - Братан, ты живой там? - крикнул он Мишгану, вылезая из машины.
        - Это все он! Вон тот, длинный! - поросенком завизжал Мишган, вдруг оттолкнул ахнувшую Светку и бросился к брату: - Грохни его! Грохни!
        - Длинный, значит… - недобро усмехаясь, протянул Калач-старший, вынимая из кармана большой плоский пистолет. - Был длинный, станет короткий…
        - Ну-ну… - неожиданно в тон ему протянул граф, вынимая свой блестящий «Смит-и-Вессон», потом поднял на бандита свои как-то по особенному ярко вспыхнувшие глаза.
        - Слышь, братан… - Калач заметно вздрогнул и принялся запихивать пистолет обратно в карман, прижимая к себе свободной рукой брата: - Ладно, проехали. Пацаны подрались - эко дело. Злее будут… Все, разошлись, убери волыну.
        Торлецкий, хмыкнув, сунул револьвер обратно за обшлаг плаща, кивнул Мите:
        - Ну что ж, идемте, Дмитрий Карлович… Дело так или иначе, сделано!
        Митя повернулся и пошел следом за графом, слыша, как за спиной хлопнули два раза дверцы «бэхи», как возник и быстро удалился звук ворчащего мотора.
        В наступившей тишине были хорошо слышны всхлипывания одиноко сидящей на краешке скамейки Светки Тепляковой, но Митя почему-то не стал оборачиваться…

* * *
        - Дмитрий Карлович, я вижу, вы не веселы… Странно, по логике вещей, вы должны праздновать победу! Или вас беспокоит странная симпатия мадмуазель Тепляковой? Бросьте, женщины такого склада всегда выбирают лидеров, так что у вас еще все впереди…
        - Нет… - отрицательно помотал головой Митя, смывая с рукава куртки грязь: - Ничего у нас впереди не будет. Мне она такая - не нужна…
        Граф и Митя сидели в круглой комнате. Торлецкий дул третий стакан чаю, Митя потихоньку приводил себя в порядок. Пора было уже двигаться домой, получать заслуженный нагоняй за несъеденный обед, за непропылесосенные ковры и за нарушение маминого приказа сидеть дома. Но отчего-то Мите очень не хотелось покидать графское подземелье, и он все оттягивал и оттягивал момент прощания.
        Это произошло внезапно. Первым заволновался граф. Он вскочил, бросился к ящику с саркофагом, откинул крышку…
        Тоненький, еле уловимый свист («Так свистит вспышка в фотоаппаратах, когда накапливает энергию», - подумал Митя) перешел в шипение, кожу словно бы закололи тысячи иголочек, но это было очень мимолетное ощущение. Вдруг запахло озоном, как перед грозой, и перед потрясенным Митей возник колышущийся в воздухе дымный человеческий силуэт.
        - Желание! - закричал опомнившийся граф: - Загадывайте желание, скорее!

«Желание… - подумал Митя. - Запорталье… Я бы хотел попасть в Запорталье и жить там всегда». И тут же он понял, что это было вчерашнее желание, желание того, старого Мити Филиппова, тихого ботаника и фантазера…

«Я хочу…», - про себя сказал Митя: «Я хочу…» И вдруг осознал, ЧТО он хочет на самом деле. Осознал - и в этот же миг все вокруг померкло, закружилось, а спустя секунду в Митины уши ударила трель школьного звонка…

* * *

…Все зашумели, математичка бодренько уцокала каблучками из класса, а Митя, торопливо запихивая в сумку учебник, тетрадь и дневник, весь сжался, чувствуя, как сзади, со спины, к нему приближается неизбежное…
        Вот на плечо легла расслабленная, похожая на тюлений ласт рука…
        Вот Мишган, полуповиснув на Митиной шее, появился в поле зрения - всегдашняя дурашливая веселость на лице, сощуренные глаза, губы трубочкой…
        Вот губы раздвинулись и Мишган изрек:
        - Ну че, Филя, попал? Эта дура мне из-за тебя, лоха, вломила… Будешь пыхтеть за двоих, усек? Чтобы к понедельнику все сделал. Притаранишь готовые примерчики за полчаса до первого урока. Врубился?
        Митя скинул с плеча руку, вжикнул молнией сумки, повернулся к Мишгану, и спокойно, очень спокойно сказал:
        - А не пошел бы ты, Калачев?
        Секунду помедлив, чтобы насладиться тем, как меняется выражение лица Мишгана… И добавил, куда тому надо идти. Громко добавил, от души.
        А потом в наступившей тишине вышел из класса…
        На выходе из школы дежурили Майор и Капитан. Митя показал им освобождение от физкультуры. Майор кивнул, посмотрел на Митю и вдруг спросил:
        - Как дела, браток?
        - Я драться сегодня буду! - тихо ответил Митя: - Скорее всего, их будет пятеро. И наверное, мне вломят…
        - За правое дело драка-то? - спросил Майор.
        Митя кивнул.
        - Ну, тогда ничего не бойся. Кто прав - тот всегда побеждает… Особенно если сам захотел победить!..