Сохранить .
Снежные псы Эдуард Николаевич Веркин
        Хроника Страны Мечты #4
        Мечты бывают разные. Представь, что кто-то сумел вообразить целый город, в котором есть улицы, дома, заводы, памятники… нет только людей. Одни белые медведи. И снег. Это странное место, где от холода замерзает даже пламя. Но именно здесь… Здесь безымянный герой тренирует трех белых драконов. Хватит ли им сил, чтобы сразиться с военной корпорацией из нашего мира?
        Здесь в секретном убежище Персиваль Безжалостный готовит новое совершенное оружие. К чему приведет его появление?
        Сюда направляется Лара - девочка, которая умеет разговаривать с животными и знает путь в Место Снов. Она хочет спасти последнего дракона, но на что она готова ради этого?
        Добро и зло сходятся в поединке не только в сказках. Однажды они встретятся в белом-белом городе. От исхода этой битвы будет зависеть будущее Мечты…
        Эдуард Веркин
        Снежные псы
        Глава 1
        Полярная аэробика
        Не люблю белых медведей.
        Такие поганые твари! Гораздо хуже бурых, черных гималайских, губачей и других всяких там гризли. Хуже, честное слово. Даже внешним видом и то хуже. Убийцы. Глазки маленькие и все время выискивают, как бы кого задрать. Бурый, ну или там гризли, летом черники с лососем обожрется и сидит в кустах, никого не трогает. А этот сколько ни обжирается, все ему мало.
        А самый главный недостаток у белых такой - когда кого-нибудь он, гад, все-таки замочит и все-таки сожрет, то у него это на морде сразу видно. И в прямом, и в переносном смысле. Вся его белая харя превращается сразу в красную, что отвратительно само по себе. И выражение на ней такое - «я тут сожрал двух аквалангистов, кого бы еще сожрать…».
        Одно утешает - скоро это все кончится. Этот их весь, как в свое время говорил старина Ляжка, медвежий беспредел. Температура по всему шарику повышается, Антарктика тает, Арктика тает, жить белым гадам негде, полезут на сушу, а там их комары загрызут. И вообще, брусникой они питаться вряд ли смогут, ведь не вегетарианцы. Так что лет двести им осталось, не больше, потом передохнут. Через двести лет я загляну в простой музей в соленом провинциальном Сиэтле, увижу набитого сушеными водорослями мишку, щелкну его по носу и потреплю за ухо.
        Через двести лет.
        А пока я их не люблю. Белый медведь мне не товарищ.
        Но сейчас это были не они.
        Звук исчез.
        Началось.
        Туман вязко колыхнулся, я почувствовал его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию, затем медленно обернулся.
        Снегохода не было. Только что - оранжевое неспокойное пятно в белом безмолвии - стоял здесь, трещал на холостом ходу, и вот исчез. Растворился, и стало тихо. Тихо-тихо.
        Началось. Уперли снегоход. Теперь до площади пешедралом придется добираться, а я уже, блин, не молод.
        А вообще утро началось нормально. Обычно. С холода.
        Я проснулся - ничего не видно. Перед глазами морозные узоры на стеклах маски. Нет, можно, конечно, спать в шлеме с подогревом, но мне кажется, что шлемы жужжат, а я не могу спать под жужжание. Чувствуешь себя так, будто голова в микроволновке хранится. Такие шлемы специально изобрели американцы, чтобы у жителей северных территорий мозги фритюрились. А когда они совсем сфритюрятся, звездно-полосатые орды двинут на нас прямо через Гренландию…
        Нет тут никакой Гренландии, никто к нам не двинет. Кобольды вот двинули, да замерзли сразу, так и остались там стоять, в снегах. Уродливые ледяные скульптуры. И никакая мертвая вода не помогла. Замерзла.
        А шлем помогает, но жужжит. Так что в шлеме я не сплю, а стекла маски замерзают. Просыпаешься - перед глазами морозные узоры и другие чудеса снежинок. И керосинка погасла. Она всегда гаснет. А еще написано, что в Англии сделано. Везде вранье.
        Я осторожно выставил наружу руку - холодно. Стянул маску и огляделся, как всегда оглядываюсь.
        Все как обычно. Пламя замерзло длинным оранжевым язычком с синей прожилкой посередине, и я удивился. Каждое утро оно замерзает, и каждое утро я удивляюсь. А можно бы и привыкнуть. Но к этому привыкнуть трудно. Я вот человек ко всему привычный, умирал двадцать восемь тысяч раз, а вот к замерзшему огню привыкнуть не могу. Наверное, оттого, что в душе я консерватор, как я недавно понял.
        А может, это от мороза. От него стал я какой-то спокойный, ничего меня не волнует. Случилось так.
        Да и город этот спокойный, не похож на остальные здешние пространства. Перец правду сказал. Тут вообще… странно. Странней, чем обычно. Градус невменяемости гораздо выше. Мертвый холод. В третий день по прибытии, ну, немного уже подочухавшись, я решил попрактиковаться - немножечко пострелять. Так, для души. Ну и посмотреть, что тут к чему. Вот и вышел на крышу.
        Есть такое выражение устойчивое - «город-призрак». Это когда жители вдруг взяли - и сгасились, а город остался, ну и призраков в нем полно завелось разных: мутантов, ментальных вампиров, все как полагается, люки с пауками, зомби в подворотнях, ну или парочка маньяков с лопатами. Нормальный такой город-призрак, тихая долина.
        А здесь ненормальный. Вымороженный. Кругом только белое. Снег, лед, иней. Тихо. Солнце светит пять часов в день, остальное время ночь.
        Так вот, вышел я на крышу пострелять. А как тут стрелять? У меня рукавицы размером со средний валенок! Ну, решил рискнуть своим драгоценным здоровьем, рукавицы сбросил, выхватил из-за пазухи Берту. Хорошо, что с вечера на рукоятки натянул обрезки от велосипедных камер, пальцы сразу не примерзли, и я успел выстрелить.
        Выстрел замерз. Не знаю, как такое возможно, но пуля пролетела метров пятнадцать и упала. Видимо, порох взрывается тут с недостаточной энергоотдачей, а может, еще что. Тут же все по-дебильному. Короче, выстрела не получилось. Выстрел замерз. Рассказал бы Варгасу, тот бы не поверил, сказал бы, что у меня от мороза мозг закоченел. Может, так оно и есть, конечно…
        Потом-то нашел патроны - специальные, для холодной стрельбы. А сначала так и ходил безоружный.
        Снег здесь никогда не идет. С неба не падает. Если только метель его поднимает, а так нет, тишина. Кажется, даже снегопад замерз.
        Тут вообще все замерзает. Кроме нас. Сами мы не замерзаем - в том-то и заключается основная ненормальность. Это не значит, что тут не холодно - холодно, и лыжную палку лизать крайне не рекомендуется. Но холод не смертельный почему-то. То есть, если я разденусь догола и буду носиться по мерзлым улицам, холодно мне, конечно, будет, но ни воспаления легких, ни менингита, ни других осложнений. Максимум - ОРЗ, ангина и обморожение. Причем даже пальцы отморозить не удается - только нос, уши и щеки. Нос, уши и щеки у меня всегда болят. Даже антифриз не помогает. Таблетку сожрешь - вроде тепло, а все равно обмораживаешься. В прошлом месяце случайно поглядел в зеркало, а чуть не обикался, честное слово. Гляжу на себя и вижу: по ушам растут длинные такие волосы. Волосатые уши! Этого мне только не хватало - волосатых ушей!
        Я испугался, решил, что какую-нибудь здешнюю болезнь подцепил, типа волосоглаза или шерстоуха, схватил ножницы и давай перед зеркалом подстригать себе уши. Ну, то есть волосы на ушах. И тут как раз Перец ввалился. Посмотрел на меня так серьезно и посоветовал палить волосы паяльной лампой. Я обиделся, послал его, а Перец сказал, что волосы на ушах в северных широтах - обычное явление. Разик отморозишь - потом всю жизнь с волосатыми ушами будешь ходить. Кстати, вполне мужественно. Я поинтересовался, что же тут мужественного, а Перец ответил, что это как раз самое мужественное, что можно придумать. Поскольку у женщин волосы на ушах не растут даже в случае полного их обморожения. Уши у них могут вообще отвалиться, а волосы не вырастут, хоть ты тресни.
        - Ты мужик! - изрек Перец и поощрительно похлопал меня по плечу.
        Тогда я попросил осветить следующие вопросы: а если, к примеру, я отморозил еще нос, у меня что, и на носу будут теперь волосы произрастать? А если я пальцы отморозил? Тогда у меня и на этих площадях растительность проклюнется?
        - Ну, это уж у кого как, - ответил Перец. - Конечно, если ты супермужик, то и пальцы густого ворса не избегнут, ну а если так себе, то только уши. А вообще надевай двойную маску, она помогает.
        А я и так, между прочим, в двойной маске всегда хожу. Плохо помогает, уши-то отморозил…
        Обморозиться по мелочи можно, замерзнуть совсем никак. Перец объясняет все просто - тот, кто этот чертов город намечтал, хотел, чтобы тут было жутко холодно, но чтобы самому ему ничего не угрожало. И чтобы все было.
        Тут действительно всего полно - склады лопаются от продуктов. Только, к сожалению, все они в замороженном виде. Но зато деликатесы разные, пища, к которой я привык на ванхолловской базе. Правда, Перец не разрешает питаться разнообразно - считает, что это ослабляет дух. Единственная поблажка - День Жратвы в конце каждого месяца. Может, он и прав, может, так и надо: аскетизм, закаливание, сон на гвоздях. Но я считаю, что Перец просто жмот. Жалко ему тех продуктов, а может, бережет для кого.
        На других складах барахло разное: телевизоры, музыка, фотики, короче, потребительский рай. Только вот ничего потреблять почему-то не хочется. Как-то раз, правда, взгрустнулось мне, взял телик, взял плеер, дисков насыпал, раздобыл генератор, хотел кина? посмотреть. Воткнул какую-то фантазень, смотрел-смотрел. Ровно сорок семь минут смотрел, потом до того надоело, что плюнул. Никакая фантазия с тем, что происходит за окном, сравниться не может. Так что от барахольных складов толку особого нет. Плеер есть, а счастья нет.
        Есть еще военные склады, в них пользы побольше. И я туда уже добрался. Правда, оружие довольно старое, конца прошлого века. Но все равно хорошо. Оружие всегда пригодится.
        Ангаров невыясненного назначения тоже полно, но времени посмотреть их нет. А если честно, то и вообще лень.
        Все, в общем-то, у нас есть, не город - мечта. Только холодно. И я вот думаю - почему люди такие? Почему не придумать такой город где-нибудь на берегу моря? Или в горах. В моих любимых красивых розовых Андах, где звезды размером с кулак и светят в разные стороны. Нет, надо придумывать ледяную пустыню. Обязательно… Я вот все время мечтал о таком городе, но мои мечты совсем не осуществились. А чьи-то осуществились. Кто-то мечтал о белых медведях - и на тебе, пожалуйста, вокруг белые медведи. Целая куча. Очень белые. Ходят. К нам редко приближаются, боятся. Вертят острыми мордами, нюхают воздух.
        Белый медведь - самый страшный хищник. Поэтому на всякий случай я везде хожу с соплеметом. Это великое изобретение моего друга Дрюпина. Где ты, Дрюпин? Иногда я даже вроде как скучаю по его дурацким изобретениям. Сапоги-скороходы, железные пауки, соплемет…
        Сколько времени прошло? Ностальгия.
        Соплемет как-то притащил Перец. Сказал, что навестил нашу базу еще разок - там ремонт какой-то, ну, или строительство какое развернуто, Ван Холл все не успокоится. А как он, Перец, прибыл на базу под ночным покровом, так его тут же и прижучили. Единственное, что он успел утащить, так этот соплемет. И соплегенератор к нему. Раньше соплегенератора не было, и я сделал вывод, что технический талант Дрюпина не стоит на месте, что Дрюпин продолжает наполнять мир смертоносными штукенциями. Значит, там все в порядке. Хотя, кажется, изначально соплемет придумывался для разгона демонстраций. Но против мишек он тоже помогает.
        Сопли Дрюпин придумал отличные - на морозе не сворачиваются. Всепогодные сопли, мне уже посчастливилось испытать. Ехал я как-то к военным складам на своем верном снегоходе… Склады-то на самой окраине города, иначе как на снегоходе к ним не подобраться. Так вот ехал-ехал, вдруг бах - прямо по курсу из-под снега белый гад как выскочит!
        Могучий такой, чуть ли не в тонну. Крутанул я руль, снегоход урылся, я и вылетел, плюхнулся в снег. Прокатился немного, тут же вскочил. А этот уже ко мне летит. Я даже подумать ничего не успел, выстрелил. Потом гляжу - он извивается метрах в пяти от меня. Весь покрыт мелкой сопливой сеткой. Извивается, пытается коготками подцепить…
        Вот-вот, пусть поизвивается, это откроет ему глаза на то, кто тут выше стоит в пищевой цепочке. Сопли теперь два часа не отпустят.
        Хотел его объехать, но потом решил произвести небольшую экзекуцию. Подошел к гаду, и всю Берту ему в ляжку разрядил. Шесть выстрелов. Больно, но совершенно безвредно - на нем столько жира было, что пули застряли, воткнувшись на сантиметр. Затянутся салом через неделю. Зато теперь он к нашему огороду близко не подойдет…
        А хотел в ухо. В ухо ему стрельнуть хотел, да. С тех пор старался ходить без револьверов. Чтобы не провоцировать в себе агрессию. Правда, кроме мишек тут и стрелять не в кого, а против мишек лучше соплемета оружия нет. Белый медведь - самый страшный сухопутный хищник. Ах да, я, кажется, уже говорил…
        Надо держать себя в руках. Надо. Спрашиваю у Перца - почему бы не призвать сюда красных волков? Они бы мишек поотогнали. Нельзя, отвечает. У волков в глазах четвертаки, они начинают замерзать.
        Они замерзают, а я должен тут жизнью рисковать! Из-за этих паскудных…
        Все. Все. Надо успокоиться.
        Я перестал думать о белых медведях. Каждое такое тяжелое утро на меня наваливаются мысли. Преимущественно белых оттенков. Про белых медведей, про белых соек, про белок, про белых…
        Рывком, по-суворовски, скатился с лежанки. Задержал дыхание, затем резко подпрыгнул и повис на перекладине. Вывинчивание из спальника - особое искусство, я овладел им не сразу. За ночь спальник будто прирастает, причем повсеместно - и к спине, и к животу, и к ногам. Сдирать его лежа мучительно и морозко, потом, после такого сдирания жить тяжело, поэтому я придумал другой способ.
        Повисев немного и вернув в порядок кровообращение, я произвел следующие манипуляции: повис на одной руке, а другую высунул наружу и отключил обогрев, распустил «молнию». После чего принялся дергаться и извиваться, стараясь выдохнуть гораздо сильнее. Через минуту спальный мешок валялся на полу.
        Пару раз подтянулся, сделал подъем с переворотом и спрыгнул вниз. Пол холодно гукнул, в пятки стрельнуло холодом. Восстание свершилось. Я поглядел на часы.
        Часы тоже замерзли. Еще давно. Когда город был перенесен сюда дебильным усилием чьей-то дебильной фантазии (не исключаю, что это был, кстати, сам Перец). Так вот, когда город был перенесен сюда, тут все позамерзало. Город и так северный был, а здесь его холод усилился. Но усилился не просто дальнейшим понижением температуры, а как-то качественно усилился, разом.
        Будильник показывал шестнадцать сорок, на электронных часах было 16.43. Время остановки. Время остановилось, огонь замерз. Мертвый огонь раздражал почему-то, выглядел на редкость противоестественно. Поэтому я снял с лампы стекляшку, ткнул язычок пальцем. Пламя рассыпалось на мелкие оранжевые кусочки.
        Вышел в коридор, вернулся со спиртом. Забросил дрова в буржуйку, облил горючим, поджег. Сначала спирт прогорел снаружи, затем подпалил дрова внутри, через десять минут печь стала выдавать тепло. Я сидел рядом, повернувшись спиной к жару, улыбался и ежился. Хорошо. Сварил кофе, выпил. Тоже хорошо.
        Согревшись, а вернее сказать, окончательно разморозившись, я стал собираться. Взял лишь самое необходимое, самое насущное, а потом отправился на зарядку. Револьверы не взял.
        Зарядка важна - нельзя терять форму. Перец утверждает, что здесь форма набирается сама, со временем. Чем дольше ты тут находишься, тем быстрее твоя реакция, тем лучше ты владеешь оружием, быстрее бегаешь, ну и так далее. Я Перцу не очень верю. Хотя он свои слова подтверждает - ни разу не видел его тренирующимся. Он либо чем-то занят, либо пропадает где-то, либо на топчане валяется. И сколько раз я ему ни предлагал побороться - ни разу не смог победить. Стрелять он, конечно, не умеет, но во всех остальных физических дисциплинах мне до него далеко. И на мечах, и на топорах, и на ножах, и мордобой обычный, во всем этом с Перцем мне не сравниться. Реакция у него действительно необычная.
        Но он ведь и сам ненормальный, аршином общим не промерить. Хотя тут никого не промерить…
        Я, посвистывая, спускался по лестнице. Не, можно было и выпрыгнуть - невысоко, третий этаж, а внизу сугроб. Я часто в сугроб прыгаю. Только сегодня мне чего-то не хотелось прыгать. А я что-то стал слишком доверять своим ощущениям, не хочется прыгать в сугроб - не прыгай.
        Спустился до второго этажа и вышел в окно - первый все равно был завален снегом, пробовал я в нем прогрызть ход, но снег плотный.
        Под окном меня дожидался снегоход, машина смерти. Это я к тому, что снегоход признан самым опасным видом транспорта, с него регулярно кто-то слетает, причем обычно насмерть расшибаясь.
        Откинул капот, полил спиртом, подпалил. Не подпалишь - двигатель не заведется, придется идти пешком. До центра пешком минут двадцать. Недалеко, конечно, но опасно. В снегу, когда его много, образуются пустоты, что-то вроде пузырей. Провалишься в такой пузырь - потом сиди, пока не вытащат. Я один раз просидел пять часов, уши снова отморозил. А снегоход над такими пузырями пролетает, так что лучше на снегоходе.
        Дернул стартер, двигатель застрекотал, я покатил к центру. Съехал под горку и оказался на площади Победы.
        Площадь Победы. Название не я придумал, она на самом деле так называется. Тут вообще у каждой улицы названия, все как полагается. Площадь Победы, улица Гагарина, бульвар Пищевиков. Все, как в нормальном городе. На площади Победы стоит памятник. Танк на большом куске гранита, а рядом большая полковая гаубица. И у танка, и у пушки из стволов торчат железные цветы. Мне не очень нравится такое решение, но куда памятник денешь? Но все равно проезжать мимо приятно почему-то, наверное, потому, что я никогда не жил в настоящем городе, я помню только свою дурацкую базу. А тут город. И настоящая квартира. Я живу не в норе, а в квартире, как люди. Пусть Перец в норе сидит, а я хочу, чтобы вид был из окна. У меня вот прекрасный вид - белая пустота до горизонта, а на горизонте, далеко-далеко, горы. Горы всегда розовые. И утром, и днем, и вечером. Отличный вид. А в норе только полумгла и запах Яшкиной похлебки. Правда, тепло, но я никакое тепло не променяю на хороший вид. Если бы не холод, я бы даже рисовать начал, но нельзя - краски тоже замерзают. А в норе, где не замерзают, вдохновение не берет.
        Но я, кстати, нашел выход - я теперь фотографирую. Завел себе хороший фотик и фотографирую, а потом, когда придет время, перерисую.
        Ну да я отвлекся. Площадь Победы.
        Я протарахтел мимо танка, спустился к пешеходному мосту. Красивое такое сооружение, в пушкинском духе. Изогнутое дугой, ажурное, как раз для того, чтобы экзальтированные барышни вниз кидались. Фонари опять же такие, будто только что с Невского проспекта вырваны.
        Через мост ехать не хотелось. Стоял, наверное, с минуту, смотрел. Слушал, как в фонарях гудит ветер. Ветер сегодня гудел как-то чересчур успокаивающе, что было подозрительно. Сегодня у меня вообще подозрительное какое-то настроение… Кстати, на мосту они на меня уже два раза нападали. Да, очень удобное для нападения место - с моста никуда ведь не удерешь, только разве что вниз прыгнуть. А тут высоко. И сегодня у меня не день прыжков, недаром все-таки я в окно не выпрыгнул.
        Через мост я не поехал, свернул влево, откатил метров двести в сторону и стал спускаться в овраг. И тут же понял, что допустил ошибку - овраг был затянут туманом. Не целиком затянут, только понизу, но все равно.
        По дну оврага течет ручей. Само собой, странный ручей - горячий. Вокруг снега, а ручей горячий, как в Исландии. Я сначала думал, что тут гейзер есть, но гейзера не нашел, ручей просто из земли тек, вот и все. Будто там внизу трубу прорвало.
        Иногда от этого ручья поднимается туман. Сегодня как раз туман.
        Возвращаться уже было нельзя: если бы я сейчас повернул, они догадались бы, что я жду нападения, а если они догадались бы, что я жду нападения, то я оказался бы в совершенно уж проигрышной ситуации. Слишком много «бы». Поэтому я отпустил тормоза и стал скользить вниз, в молоко. Когда молоко перешло в сливки, я включил фары. Фары и еще подогрев сидений - снегоход у меня отличный, и ручки подогреваются, и сиденья.
        На это они и попались.
        Я съехал. Снегоход оставил метрах в десяти от воды, а сам подошел к самому берегу. Специально. В тумане ничего не видно, максимум на полметра. Но это мне. Они видят. У них в башке тепловые и звуковые локаторы, как у летучих мышей, потому и видят в темноте. Примерно так. Красная полоса и размытая красная точка. Красная полоса - горячий ручей, красная точка - я. А на самом деле работающий снегоход. Все просто.
        Я сидел на оттаявшем камне, разглядывал длинные извивающиеся водоросли и красных меченосцев, охотившихся по дну на трубочников. Снег, внизу красные меченосцы, а за спиной так тихо, по-деревенски, щебечет мотор…
        Звук исчез.
        Началось.
        Туман колыхнулся, и я почувствовал за спиной его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию.
        Снегохода не было. Только что он стоял здесь, трещал на холостом ходу, и тут же исчез. Растворился, и стало тихо.
        Началось. Эти гады уперли снегоход!
        Не удержались. Как всегда. И как всегда я их обштопал. Хотели меня утянуть, а утянули снегоход.
        Как пели мои любимые «Анаболики», «было у бугра три сына, старший был ваще скотина, средний правильный чувак, младший вовсе был…». Чудак, короче, был младший. А они все чудаки, куда им против меня!
        Я хохотнул, перепрыгнул на другой берег и побежал вверх по склону.
        Город начинался, едва заканчивался овраг, я резво выскочил из тумана и нырнул в ближайший двор. Постоял, отдышался, проглотил на всякий случай антифризный шарик. Отсюда до площади Центральной уже совсем немного, и добрался я без всяких приключений. Видимо, эти типы в ярости разбирались со снегоходом.
        Терзали его, терзали.
        Площадь Центральная - большая площадь. Вообще-то даже пустырь: вокруг дома разноцветные (тут почему-то все разноцветное), а в центре снежный городок. Снежный городок был гигантских размеров, он занимал почти все пустырное пространство. Невысокая стена по периметру. В четырех местах, видимо, по частям света, прорезаны ворота с арками и ледяными фонарями, выполненными в виде разноцветных Тадж-Махалов. В центре ледяные фигуры. В основном сказочной направленности. Горки еще разные, ледовый дворец, а возле ворот с черными таджмахальными фонарями огромная горка, высотой до половины пятиэтажки. А наверху этой горки почему-то маленький бульдозер - такая вот фантазия.
        Я вошел в центральные ворота. Наверняка сейчас они за мной уже опять наблюдают. Прячутся по крышам, втягивают воздух. Буду вести себя как ни в чем не бывало. Типа, заблудился в тумане, а снегоход потерял, потом вернусь, найду. Это их, конечно, с толку собьет, это их, конечно, озадачит. Они ведь глупенькие еще совсем.
        По плану у меня зарядка. Физические упражнения здесь просто необходимы. Здесь кислорода гораздо меньше, чем в нормальных местах. То ли вымораживается он, то ли вверх поднимается, то ли, наоборот, углекислый газ опускается, но дышать тяжело. А сердце необходимо наполнять кислородом, без кислорода оно портится.
        Лучший путь обеспечения миокарда кислородом - аэробика, недаром же она так называется. Поднять пульс, поднять дыхание, поднять тонус мышц. Буду делать зарядку, а они за мной будут охотиться. Повеселимся.
        Я принялся быстро расхаживать между фигурами, приседать, наклоны гнуть, боксировать с тенью, делать махи, делать вид, что разминаюсь. Ну и конечно - из-за Деда Мороза высунулась гадкая зубастая морда. Не удержался, гад. Морда высунулась, оранжевый глаз полыхнул, тут же спряталась. Дурачок, думает, что я его не заметил.
        Ну, пусть.
        Я взобрался на снежную стену. Когда я взбираюсь на эту снежную стену, на меня какое-то воспоминание наваливается. Будто помню я что-то. Тоже какую-то ледяную стену, дети вокруг катаются с горок, визжат, а я будто бы повис на снежной башне, ноги в пустоту свешиваются, страшно… А дальше не могу вспомнить.
        Стена невысокая, метра два, наверное. Вокруг всей площади тянется. С другой стороны стены дорожка - сам ее протоптал. По той дорожке я и бегаю. Круг - пятьсот метров. Пять кругов - отличная разминка. На втором круге разогреваюсь, сбрасываю тулуп и бегу уже просто так, в унтах, куртке и шапке. Хотя просто так это совсем не просто так - каждый унт весит по пять кило почти. Так что нагрузка о-го-го! Не, я просил, конечно, Перца, чтобы он достал что-нибудь из полярного ассортимента ведущих фирм, но оказалось, что по сравнению с нормальными унтами полярный ассортимент никуда не годится. Ноги в нем мерзнут. Так что унты я почти не снимаю, даже сплю иногда в них. Ноги, конечно, преют, но что делать? Север.
        На третьем круге, пробегая мимо ворот, я мельком глянул на фигуры. Стоят себе. И вроде бы мертвые они, и вроде бы нет никого на площади, только снежные истуканы. Но я снова его заметил. Сразу его заметил. Заметил, потянулся, будто кости разминая, а сам соплемет с предохранителя снял незаметно.
        На четвертом круге убедился - поджидает.
        Поджидает меня, хочет напасть неожиданно. Ну-ну…
        Закончил пятый круг, вбежал в ворота, остановился рядом с полушубком, положил на него соплемет. Фигур тут снежных много, и все громадные. Сделаны очень выразительно, как живые почти, а некоторые даже выкрашены. Особенно одна мне нравится - пингвин императорской породы. Но выкрашен он в зеленый цвет, художник фантазию проявил. А потом что-то там случилось, работу бросили, и художник забыл бензопилу, да не просто забыл, а прямо в шее у пингвина. Мрачновато получилось, однако красиво, честное слово, я уже несколько раз фотографировал. Сюжет 85, «Полярная фауна». Каждый день с этим пингвином встречаюсь, он меня на мысли разные наводит.
        Поэтому я продолжил зарядку. Стал вверх выпрыгивать - прыжки вверх очень силу развивают. Самый сильный в мире зверь - кенгуру, ударом ноги убивает лошадь. Прыгаю и поглядываю, прыгаю и поглядываю. Стоит за Дедом Морозом, но мне из-за пингвина видно. Но дыхание задержал, чтобы его по пару из пасти не определить было. Молодец, хоть чему-то научился.
        Я перестал прыгать, начал дыхательные упражнения. Вдыхаю, выдыхаю, а сам глаза закрыл - интересно, что делать будут? Подышал так минуты две, открыл глаза, резко прыгнул вбок - вроде как упражнение на резкость.
        Так, за Дедом Морозом его уже нет, переместился, значит. Я снизил темп дыхания, стал входить в заминку и поворачиваться вслед за солнцем. А сам оглядываюсь.
        Тень. Спрятался теперь за Снежным Великаном, а солнце в спину! Прекрасно все видно. Тянется тень почти на десять метров. Тоже мне, полярный ниндзя… Интересно, где все-таки остальные? Сидят по крышам, точно, ничего оригинальнее не придумали.
        Чудланы. Чудланы, честное слово.
        Почему я? Почему я должен учить этих болванов? Почему я должен этих дурачков все время учить? Пусть Перец ими занимается! Я ему что, Макаренко, что ли? Но он же занят все время. Дела у него, видите ли, все время! Мир спасает. А я им что, нянька? У меня, может, арахнофобия… Нет, арахнофобия другое, это про пауков… Так почему я? За что мне такая радость?
        Тень чуть сместилась и раззявила пасть. Ну так и есть! Учил-учил, а все без толку. Ладно, сам напросился… Я посмотрел вправо. До полушубка с соплеметом всего ничего, но если я кинусь к оружию, он успеет среагировать. Надо по-другому.
        Я замер, щурясь на солнце и будто бы наслаждаясь солнечным светом, а потом, отнаслаждавшись, медленно и лениво подошел к Снежному Великану. Я с одной стороны, а он - с другой. Я даже мысли его прочитал: думает, что сейчас я пойду вокруг, а он на меня наскочит. Ну да, щас… Вытащил я из ранца наступательную гранату, выдернул кольцо, саму гранату забил под основание фигуры и отбежал быстренько подальше и говорю:
        - Эй, ящер! Ты убит!
        И упал, закрыв голову руками. Он тут же с недовольной такой миной высунулся. Я, конечно, не видел, но рожу его недовольную очень здорово себе представлял. Так вот, выставил он свою недовольную рожу, а тут граната и взорвалась, и весь Снежный Великан на него осел.
        Я вскочил, гляжу на него. Смешно! Валяется на спине, придавленный головой Великана, крылья растопырил, хвостом бьет, ничего понять не может. Я не спеша, спокойно, даже расслабленно сходил за соплеметом и полушубком. Вернулся.
        Этот как раз из-под головы почти выбрался, увидел, что я подхожу, и как плюнет. Не удержался, зараза! Я прыгнул за высоченную ледяную елку, пламя лизнуло ее, елка растеклась. Второго шанса я ему не дал. Он окончательно выбрался из-под снежной головы и уже тряс башкой, прицеливаясь по второму разу. Вот тут и я выстрелил. Дважды.
        Дрюпин усовершенствовал свою машину, встроил в нее дальномер. Теперь сопли разворачиваются точно. За полтора метра до цели они расходятся в сетку, наподобие паутины, и выбраться из сетки уже нельзя.
        Он плюнул еще - плевок сжег первую порцию соплей. Вторая порция развернулась удачно, он дернулся, завертелся, сшиб еще одну елку. Но чем сильнее он вертелся, тем сильнее сопли его затягивали.
        - Не дергаться, Щек, - сказал я спокойно. - Не дергаться, не плеваться, не брыкаться. Ты проиграл. Понял?
        Молчание.
        - Понял, я спрашиваю?! - спросил я строго.
        Горын кивнул, с морды осыпались мелкие сосульки.
        Остальные где-то прячутся. Меня караулят. Кий и Хорив.
        Бамц!!! За спиной что-то упало. Судя по металлическому звуку и тяжести удара, снегоход. Интересно, в кого-нибудь когда-нибудь швырялись снегоходами?
        Я обернулся.
        Так и есть. Мой любимый снегоход, друг канадских лесорубов, всмятку. Вывалился из чистого неба - и хлоп. Клякса разноцветная, бензин уже потек…
        Это они хитро придумали, я не сразу понял.
        Бензин тек в мою сторону, а я тупо смотрел на ручеек, потом только догадался и отпрыгнул за Черепаху. Прямо с неба упала огненная полоса, снегоход вспыхнул и сразу же взорвался - в баке конденсат скопился. Черепаха меня выручила: мелкие осколки в разные стороны, лыжа от снегохода чуть скальп не снесла. И сверху второй раз - пых!
        Едва успел в сторону откатиться, как снова - пых! С двух сторон взялись. Грамотно.
        Глянул в небо - никого. Спрятались уже, перезаряжаются, ждут, пока резервуары горючкой заполнятся. Черепаха обтекала тоненькими струйками, они скатывались к основанию и замерзали. Я почувствовал, что стало жарко. Ну да, эти гады кого хочешь в жар вгонят.
        Быстро огляделся. До горки…
        Можно успеть. Что ж, сегодня немножко удивим малолетних.
        Я вскочил и рванул к горке. Тень. Вернее, сразу две. Быстро глянул вверх. Появились. Высоко. Уже высоко. Парят. Как кондоры. Они на кондоров и похожи.
        Кондоры. Сизые, покрытые мхом уступы Мачу Пикчу. Еще год без Мачу Пикчу, и я засохну. Честное слово, свернусь в куколку. Я хочу домой. Построю дом и буду сидеть и глядеть в облака…
        Вдруг я подумал, что неплохо бы не только смотреть в облака, но еще и смотреть на горынов, которые в тех облаках кувыркаются. Было бы, наверное, красиво. Город в облаках, огненные птицы…
        Ппых!
        Задумался, старею. Прыгнул к Золушке.
        Едва успел - плевок попал в Золушкину шапку, и на меня потекла вода, даже чуть теплая. Худо. Научились точечными плевками работать. Это когда плюется не в распыл, а как бы лучом. Гораздо бронебойнее. И с гораздо большей высоты можно. Но и мне увернуться легче тоже.
        А Золушка таяла… И все мне за шиворот таяла, между прочим. Почти сразу замерзая вдоль позвоночника. До горки почти сто метров, успею.
        Прощай, Золушка! Я выскочил из-за Золушки и дернул к горке. В небе хлопнуло и сразу же засвистело. Вошли в пике. Глядеть было некогда, но я знал, что именно в пике. Так свистят сложенные крылья.
        Я бежал, а свист становился все сильней. Я знал, что они могут пикировать примерно до ста метров, потом надо тормозиться, иначе разобьешься. А пыхнуть в распыл он может метров с двадцати, не больше. Значит, они выйдут из пике на ста метрах, после чего будут опускаться до двадцати и только потом пыхнут. На все уйдет секунд тридцать. Да за тридцать секунд я вокруг Земли успею обежать!
        Когда до горки оставалось всего ничего, над головой у меня снова хлопнуло - вышли из пике. Я успел. Нырнул в узкий лаз, прополз вперед несколько метров, свернул вправо, перелез в верхний ход.
        Горка дрогнула. Приземлились на нее. Во всяком случае, один. Наверняка один, а второй отправится к норе выкуривать меня.
        Горка - странное сооружение, уже говорил. Высокая, на верхушке бульдозер, а внутри множество туннелей, будто ледяные кроты поработали. Я думаю, их дети нарыли. Скорее всего, дети, я нашел три пластмассовые лопатки.
        Ппых!
        В спину ударило горячим воздухом, по туннелям прошла упругая волна, лед на моей спине тут же растаял. Так и есть - один полез меня выкуривать. Интересно который? Ну что ж, сам напросился…
        Я осторожно выставился из норы и чуть не рассмеялся - это был Кий. Неудивительно, у него как раз характер подходящий. Мелкопакостный характер.
        Щек - тот лопух, глуповат, простоват, я его обычно сразу выбиваю, первым.
        Самый опасный Хорив. Он хитер, умен и всегда играет до конца. Иногда мне даже кажется, что он специально этих двух дурачков вперед посылает, чтобы самому нанести последний удар. А потом шлангом прикидывается, лежит с невинным видом, будто ничего и не сделал. Смотреть за ним приходится в два глаза.
        Я осторожно разглядывал сверху Кия. Он тупо засунул башку в нору, видимо в поисках моих обугленных останков.
        Играют, ребятишки. Игруны.
        Они, как тигры, могут заиграться и не заметить, что оторвали тебе башку. Кий, да и вообще любой из них, может легко меня поджарить. А все равно пуляются и пуляются. Надо отучать их от дурной привычки. Может, ошейники электрические сделать?
        Кий тем временем раздул ребра и снова выпустил в туннель пламя. Молодец. Я отколол от стены кусок снега и запустил его в белую бронированную спину. Кий вздрогнул и тут же стал высовываться из пещеры.
        Наконец выволок наружу свою тяжелую морду и задрал ее вверх. Он даже успел удивиться…
        Я влупил ему между глаз хороший заряд. Горын забился, затряс мордой, попытался содрать сопли лапой. А фиг ему - сопли были хороши, Дрюпину респект.
        - Лежать, - велел я. - Ты тоже убит.
        Кий недовольно пробурчал что-то. Пришлось даже прикрикнуть:
        - Лежать, я сказал! А то по пяткам!
        Кий замер.
        Двое готовы, остался третий. Хорив. Самый-самый. Он остался на горке. Интересно, что предпримет?
        Горка дрогнула еще раз. Причем прилично так дрогнула. Значит, что-то придумал. Что именно? Мне хотелось высунуться и посмотреть…
        А из-за чего, собственно, она могла так дрогнуть?
        Блин! Холод дурацкий меня на самом деле изрядно затормозил, совсем я стал плохо думать!
        Мощно оттолкнулся ногами, вылетел из норы, шлепнулся на лед.
        Вовремя.
        Земля колыхнулась. То есть снег подо мной колыхнулся. Бухнуло. Полетели осколки. Я быстро перекатился на спину.
        Вот, вот кто швырнул в меня снегоходом - Хорив. Так я и предполагал. Сначала швырнул снегоходом, а теперь бульдозером. Неплохая, в общем-то, идея. Бульдозер - тяжеленная штука. Если с хорошей высоты шмякнется, то все норы будут сплющены, а все, кто в норах, раздавлены. Я должен был быть раздавлен. А раздавлен бульдозер. Валяется, растопырив гусеницы.
        Хорива не видно - то ли вверх ушел, то ли спрятался. Ишь, зараза, силушки накопил, гораздо сильнее остальных. Надо будет запретить им по-крупному буйствовать, и так уже полгорода разнесли. Нет, город, конечно, не нужен никому, но все равно, мне кажется, лучше его не рушить.
        Я лежал на спине, уставив вверх соплемет, сканировал пространство. Ничего. Нет движения. С третьим придется повозиться.
        Вообще-то у нас правило: больше часа в прятки не играть, если они не уделают меня за час - значит, проиграли. Таковы условия.
        Минут двадцать прошло, а за оставшиеся сорок… Или я его достану, или он меня достанет.
        Преимущество у меня, мне надо только продержаться. Спрятаться куда-нибудь и сидеть тихонечко. Это не так просто, как кажется, - на их стороне сверхзрение, сверхобоняние, сверхслух и много других «сверх».
        А на моей стороне мозги.
        Кстати, о мозгах. Мозги легко отморозить. И если я буду и дальше валяться тут, то с мозгами может случиться размягчение. А я стал уже по-настоящему замерзать. Оно и понятно - спиной на льду. Так что пришлось подняться. И едва я поднялся, как Хорив прошел надо мной. Не плюнул, замкнул над площадью круг, уселся на крыше большого, кубической формы, девятиэтажного здания в красном граните.
        Я подбежал к своему белому полушубку, оделся. Холодно, просто уже неприятно холодно. Хорив сидел на крыше и поглядывал в мою сторону. Никаких агрессивных действий не предпринимал. Наверное, просчитывал, что бы мне такого злодейского устроить. По-настоящему злодейского.
        Горын засвистел. Вернее, засопел, поскольку звук у них формируется в носу. Громко и низко засопел.
        Так-так, этого я не учел. Он же, гад, управляет погодой. Щек и Кий не могут, а Хорив может. Он может! Туман, ветер, бурю - все может вызвать, есть у него такое полезное свойство. Не знаю, правда, как оно сочетается с огненной стихией, но, видимо, сочетается.
        Хорив сопел, старался, вызывая на мою голову непогоду. Скорее всего, туман. Вот так еще посопит, а потом займется делом.
        Но это оказался совсем не туман.
        Сначала поднялся маленький ветерок, затем ветер, а затем началась метель. Мне надо было бы сразу бежать, с первой поземкой, однако стормознул снова. Да, стормознул. Какая-то минута торможения, и я оказался внутри мощной, сбивающей с ног пурги. Ветер поднял ледяную крошку, и теперь меня лупило острой шрапнелью. Я попробовал спрятаться за какую-нибудь снежную фигуру, однако не видел ни одну из них.
        А гад Хорив меня видел своим тепловизорным зрением. И я оказался в весьма неудобном положении. Стрелять не могу, поскольку не вижу в кого, бежать тоже, поскольку не вижу куда.
        Не успел я толком подумать, что надо делать, как меня подхватили. Выдернули и поволокли вверх. Быстро и легко, бережно обхватив когтями. Я не мог ничего поделать и уже собирался громко признать свое первое поражение…
        Но Хорив допустил ошибку. Он мечтателен и сентиментален, никак не может сделать все сразу, все чего-то придумывает. Воображение его и подводит.
        Сейчас он выкинул меня на телевизионную мачту.
        Здесь неплохая телемачта, я как-то раз на нее забирался. Высоченная, сто с чем-то, лезешь-лезешь… Я часа три залезал. Зато вид отсюда еще лучше, чем из моего обиталища. Просто фантастический вид, такому даже название не очень-то придумаешь. Я даже хотел одно время прямо на мачте поселиться, но не смог придумать надежного средства, чтобы каждый день туда-сюда мотаться, а по ступенькам лазить утомительно и опасно.
        Хорив пронесся над мачтой и выбросил меня на верхнюю площадку. Я проехался по скользкому металлу и чуть было не вывалился за невысокое ограждение, еле уцепился, последние ногти поломал. И соплемет выпустил. А Хорив поднялся еще выше и теперь медленно описывал широкую дугу.
        - Неплохо! - крикнул я ему. - Даже хорошо! А что теперь? Что теперь будешь делать? Дожидаться, пока я сдохну с голода?
        Я его недооценил. Оказалось, что фантазия у Хорива роскошная. Роскошней, чем у меня. Я даже в кошмарном сне не мог придумать такого.
        Горын сложил крылья и нырнул вниз, я не успел заметить куда. И пожалел, что не захватил поляроидные очки - солнце всползло чуть выше горизонта, свет отражался от снега и слепил. Не знаю, воспользовался ли он этим сознательно или сработал всего лишь инстинкт, но заходить Хорив стал со стороны солнца.
        Белое на желтом плохо видно.
        Горын приближался, шел ко мне уверенными взмахами. Раз, два, три… И что-то тащил в когтях…
        Я стал приглядываться. Очередной бульдозер? Или экскаватор? Разве можно так относиться к технике?
        Когда я понял, что именно он там тащит, мне стало неприятно. И я очень пожалел, что весьма непредусмотрительно выронил соплемет. А еще что весьма непредусмотрительно вышел из дому без оружия. Говорил мне Варгас - не ходи никуда без оружия! Не слушал я старика. Ленился. Сейчас бы мне Дырокол не помешал.
        Потому что Хорив тащил в лапах медведя.
        Здоровенного белого мишку. Живого. И очень, судя по реву, свирепого.
        Оригинально. Я бы до такого не додумался. Мне казалось, что он будет действовать банально - жечь меня огнем, а я буду бегать туда-сюда по площадке. Ну, побегаю немного, а потом время истечет - и вот он я, в очередной раз победитель.
        Мишку я предвидеть не мог.
        Хорив завис над площадкой и сбросил зверюгу весом в полтонны. Мачта едва не наклонилась! Во всяком случае, мне так показалось, сверху осыпались сосульки. Зверь очухался и, не откладывая завтрак в долгий ящик, принялся носиться за мной.
        Не скажу, что догонялки с ним как-то меня вдохновили. Нет, я довольно быстро от них устал. Прямо по центру площадки торчала антенна, но она оледенела до такой степени, что забраться по ней совершенно невозможно. Так что возможно было только одно - бегать и бегать вокруг антенны.
        Ну, я и бегал.
        Имелся тут еще и люк. Но люк, конечно, примерз, на то, чтобы его открыть, ушло бы, наверное… Не успеть, короче, мишка шустрый попался. Очень быстро гонка с ревом, с рыком и грохотом когтей мне надоела. А чертов змей висел прямо над мачтой и поглядывал на все это развлечение сверху.
        Через двадцать восемь кругов я почувствовал некоторую усталость, медведь же усталости не ведал - зверь, что с него возьмешь. Когда я понял, что бегать больше не могу, я сделал единственное, что оставалось, - как следует разогнался и выпрыгнул за бортик. Медведь разочарованно завыл.
        Вышка была не очень высокая, но мне хватило.
        Револьверы я не взял, это да. А парашют захватил. Работая с горынами, не стоит забывать про парашют. Им ведь не объяснишь, что не все умеют летать, они ведь ребята непосредственные. Меня уже раз пять роняли, не меньше. Так что парашют входит в стандартную комплектацию снаряжения тренера драконов. Хороший спортивный парашют.
        Купол наполнился, но гладко все не пошло - налетел боковой ветер, меня крутануло, бросило на мачту, купол сложился и зацепился за какую-то телевизионную конструкцию, а я со всей дури хлопнулся о железо. От удара потерял сознание. Ну, на несколько секунд, наверное.
        Когда очнулся, увидел Хорива. Он медленно приближался. Неторопливо, уверенно, с ощущением победы. Я поглядел под ноги. До земли, то есть до снега, было не так уж и много - метров, наверное, десять. Что ж, все-таки придется прыгать. А не хотел я сегодня прыгать, не хотел. Но иногда выбора не бывает, горын ведь приблизился на расстояние плевка.
        Он улыбнулся. Я просто видел, как на его морде нарисовалась мерзенькая такая улыбочка. А потом горын плюнул. Но я успел. Супербулат рассек стропы, и я полетел в снег. Как ни странно, упал достаточно удачно, ни ногу не подвернул, ни ребро не сломал. Сразу вскочил и рванул за соплеметом. Очень вовремя - за спиной осыпались горящие обрывки парашюта. Если бы я в них запутался, то вряд ли уже смог что-нибудь предпринять, оказать достойное сопротивление.
        А так оказал. В смысле, сопротивление. Добежал, выхватил из снега соплемет, перекатился на бок и выстрелил вверх. Не целясь. Попал, конечно. Крылья Хорива сложились, стянутые соплями, он дернулся, попытался уцепиться за мачту лапами - не получилось. Уцепился зубами.
        Весьма комичное зрелище. Пожалуй, это было самое смешное, что я видел за последний месяц. В прошлом Перец костью подавился во время чтения собственных стихов, и тоже очень смешно было. Но сейчас смешней. Здоровенный многометровый зверь со слипшимися крыльями висит, ухватившись зубами за какую-то боковую антенну, и раскачивается на ветру. Похож на подстреленную утку, подвешенную к поясу удачливого охотника.
        Это зрелище было так достойно, что я не удержался и заснял его. Уже говорил, что без фотографического аппарата в свет не хожу, он всегда со мной, верный друг и приятель.
        - Улыбочку! - попросил я. - Улыбнись, ящерица, я тебя сфотографирую!
        Хорив прорычал что-то неразборчивое.
        - Зря. Зря не улыбаешься, у тебя улыбка хорошая.
        Горын не отвечал, все покачивался.
        - Хорек, ты чего молчишь? - спросил я. - Поговори со мной! Или что, снова сусликами обожрался?
        Молчание. Висит себе, злобно поглядывая в мою сторону.
        - Отличный кадр получился, - продолжал я. - Украшу им свою коллекцию, в самый центр приколю. Ты в ней будешь главным.
        Гаденыш стал размахивать хвостом, стараясь достать меня им. Хм, придется его наказать.
        - Щенки вы все, куда вам до меня, - пренебрежительно бросил я. - И вообще, Хорек, ты такой жалкий, что я бы на твоем месте вылупился обратно…
        Этого горын снести не мог. Хорив зарычал, разжал зубы, плюнул огнем и свалился в снег. Я подошел поближе и упаковал его из соплемета окончательно. Пусть отдохнет.
        Победа. Как всегда.
        Я положил соплемет на плечо и вольной походкой направился к площади Центральной. Где-то за спиной и наверху жалобно завыл полярный медведь.
        Никто не слышал, как плачут полярные медведи?
        Глава 2
        Показание № 7
        «Летописец начала Ца», Показание № 7, «Так рек Безымянный», записано в точности, передано верно.
        Настроение у меня? Злобно-критическое. Можно ли мне верить? Конечно, нет. Я сам себе не верю. Тебе как рассказывать-то? Подробно не знаю, могу краткое содержание предыдущих серий.
        Как оно все получилось?
        Мне плевать, как оно все получилось. Я к этому никакого отношения не имею. Я вообще мимо проходил, в кегельбан. Ага. Эпически? Как в «Беовульфе»? Знаешь, мне все ваши «Беовульфы» поперек горла… Ладно, ладно, не пугайся.
        Итак. В те времена, когда бабло все мимо да мимо нас текло…
        Короче, эпически не выйдет. Буду цинически.
        Как оно все получилось, я точно не знаю. Только подозреваю. Но могу ошибаться.
        Жил-был Перец. Тогда, правда, он еще был не Перцем, а Пашкой. Где он жил, как - точно неизвестно. Кажется, у него была бабушка, коврижки пекла. Жил себе жил, сушки грыз, разорял муравейники… Точнее не знаю. А потом…
        Жил-был Ван Холл. Про детство его вообще ничего не известно, тоже, наверное, муравейники разорял. И фантастики много читал - вот это точно. Приличные люди «Анну Каренину», «Бразерс Карамазерс», «Му-Му» разное читают, а он все про звездолеты, да про бластеры, да про то, как жрачку можно из воздуха мастырить. Судя по тому, как кормили на базе, со жрачкой в детстве Ван Холла случались перебои. Так вот, не знаю с чего, то ли с голода, то ли с фантастики, ВХ шибко разбогател. Совсем шибко. И свихнулся с бабла такого, а может, всегда свихнутым был. Одним словом, решил ВХ все то, про что он читал в сопливом детстве, привести в соответствие с реальностью.
        И привел. И бластеры, и тарелки летающие, и вообще. Только мало было Ван Холлушке счастия такого, не хватало чего-то, душа томилась, мадригалы не сочинялись. И решил он через стены проходить научиться. Наскрозь то есть. Чтобы к америкосскому президенту в гости без приглашения, на барбекю. Бабло есть, отчего не попробовать? Так возник проект «Двери», туды его в кадушку. Набрали доходяг, витамин им за ухо - и в подвал. К комодским варанам. К анакондам. К крокодилиям. Всех сожрали. Один остался. Тощий такой дристун. Но остался.
        Пашей звали.
        И ведь научился тот Паша на нашу голову. Причем не только к американцам - везде. В любую точку планеты. И не только. Сюда еще научился.
        А Ван Холл как проведал, что Перец сюда может, так его за кадык попытался. Раз попытался, два, потом глядит - себе дороже. Меня подослал.
        Жил-был я.
        Про себя или хорошо, или ничего. Лучше ничего. Ничего я не помню. Как в кино. Как в игрушке компьютерной. Там тоже у всех главных героев амнезия, с элеватора упали. У меня тоже. И шрам через всю башку неизвестного происхождения. Короче, выписал меня Ван Холл из приюта имени Тыбурция Бурылина и поместил к себе на базу. А как я стал зело меток в стрельбе и беспощаден в рукопашной схватке, отправил сюда.
        Пашку загашивать.
        А чтобы я не соскочил…
        Продемонстрировать, жаль, уже не могу. А вообще эксклюзив был. Нанобиоинженерия. Все по заветам Брухо Гуана, в одном квадратном дюйме сто миллионов. Ну или чуть поменьше. По моим кровеносным сосудам плавали голубые золотые рыбки, подарочек Ван Холла, надежный поводок, мина замедленного действия. Если я дернусь - бах, маленький разрыв сердца.
        Проект «Пчелиный Волк», а ну его в коромысло.
        Я его, кстати, тогда почти загасил, Перца-то. Почти.
        Что это за место?
        О, это…
        Не знаю. Для местных родина, милый сердцу гумус. Для прибывающих… По-разному. В зависимости от мании. Кто на чем помешан. Но большинство считает, что это место осуществившихся желаний. Страна Мечты. Типа, мечтал всю жизнь из лука пуляться - получи! Хотел дракончегов - на, через крышу!
        Вранье. Тотальное. Никаких моих желаний тут не осуществилось. Чуть не сдох, это да. Но я вовсе сдыхать не желал. И чтоб сожрали меня неоднократно, тоже не желал. А горыны здешние вообще тьфу, только и могут, что лягушек трескать.
        Короче говоря, все из-за психов. Они, психи, во всем виноваты. Мощь их больного сознания породила весь этот бред без конца и края. Они болеют, а мы страдаем. И ванхолловская машина не двери открывает, а материализует безумие, вот и все. Не верю я в Страну Мечты, нет дороги в Эльдорадо, так и запиши.
        Что? Карты? Придуманные карты ведут к непридуманному безумию.
        Я? У меня амнезия. Знаешь, вот все это… ну, что вокруг… из-за моего удара по голове. Сам я лежу где-нибудь в Коврове, в перманентной коме, а весь этот хлам - просто закупорка сосудов головного мозга.
        Что? Да, ты тоже. Ван Холл? Иван Халабудов, главврач хирургии мозга, отек левого полушария.
        Увековечивай, давай. Проект «Пчелиный Волк», мама-дорогая, проект «Двина», в гоголь-моголь его, в гоголь-моголь…
        Глава 3
        Стаи зеленых собак
        Через час уже на Центральной площади мы разбирали утренние приключения.
        - Ползите ко мне! - велел я.
        Троица поползла. И выглядела как полагается - униженно.
        - Так-так… - произнес я страшненько. - Тык-тык…
        Распластались на снегу. Хвосты прижали, глаза потупили, выглядят убого. Особенно добавляют убожества ошметки соплей, висящие по бокам, на гребнях панциря, на лапах, вообще везде. Обгадившиеся и запутавшиеся в тухлой морской капусте тюлени. Это мне нравилось.
        - Вы похожи на обделавшихся тюленей, - сказал я с наивозможнейшим презрением. - Знаете, я вас запишу в труппу, в бродячий цирк. Днем вы будете тащить тяжелые телеги без колес, а вечером развлекать гномовских ребятишек огненными фокусами - на большее вы ведь не способны. Только плеваться напалмом и кидаться снегоходами. Никакой фантазии…
        Я сокрушенно вздохнул. Не, можно было похвалить хитроумного Хорива, но хвалить бойцов нельзя, это непедагогично. Бойцов надо ругать и поносить, чтобы они не распускались особо.
        - Знаете, я, пожалуй, на самом деле продам вас гномам, - вздохнул горестно я. - А зачем вы еще нужны, бестолковые?
        Троица тоже вздохнула, выпустив пара столько, что вполне можно было в баню сходить.
        - Гномы из вас баню сделают, - повернулся я к горынам спиной. - Знаете, что такое баня?
        Слово «баня» я произнес зловеще.
        - О, баня… - продолжал я. - Ты!
        Я ткнул пальцем в Щека.
        - Ты будешь грызть дрова. С утра до вечера. Грызть дрова, грызть дрова, грызть дрова…
        Щек скрежетнул зубами.
        - Ты!
        Я указал пальцем на Кия.
        - Ты будешь кипятить воду. С утра и до вечера. В огромных глиняных горшках. До тех пор, пока у тебя не сгорят легкие.
        Кий попятился.
        - Ты!
        Дошла очередь и до Хорива.
        - Тебе достанется самая горшая участь, - ухмыльнулся я. - Тебя будут… каждый день чесать. Соскабливать чешую и делать из нее скребки для пяток. Тебя переделают на мочалки!
        Хорив отвернулся.
        Хорошо, подумал я. Перепуганы. Но надо их дожать.
        - Сидеть! - завопил я как можно громче, так, что даже стекла в окрестных домах звякнули.
        Троица грохнула панцирями и послушно села. Как собаки, честное слово.
        Кто бы мог подумать, что горыны похожи на собак? Нет, не внешностью, конечно, она у них вполне монструозная. Не внешностью, а характером. Характером, повадками и привычками. Они даже чешутся, как собаки! Задней лапой за бок или за ухо, и давай наяривать, только чешуя отскакивает. Ее, кстати, на самом деле можно в скребки переделывать. Наш Яша, например, вообще в плену предрассудков пребывает: чешую собирает и вяжет из нее кольчугу. Иногда даже сам горынов специально вычесывает. А те балдеют. Еще любят, чтобы им за ухом щекотали - граблями. Валяться еще любят, играть. На Луну, правда, как собаки, не воют, но зато смотрят. С грустью в своих разноцветных глазах.
        Я вот думаю: может, собаки от них и произошли? Все же от кого-то произошли, это даже в учебниках пишется. Крот и слон с генетической точки зрения - почти одно и то же. Человек же с дождевым червем совпадает больше чем наполовину. А вообще я где-то читал, что бывает не только эволюция, то есть совершенствование видов по мере их развития, но и обратный процесс. Инволюция, кажется, называется. Это когда из сибирского волка через три тысячи лет получается тойтерьер или пекинес какой уродливый. Типа вырождение. Так вот, может, собаки тоже от драконов произошли? Постепенно выродились, утратили крылья, огнем пуляться перестали, а привычки, то есть инстинкты, все те же.
        - Как сидите? - снова рявкнул я. - Сидеть правильно, идиоты!
        Выровнялись.
        Я заложил руки, осмотрел.
        - Смирно!
        Лязгнули пластины панцирей. Все правильно. Хвост прижат ко льду, морда свирепо оскалена, правая передняя лапа поднята и полусогнута. Уши торчком, гребни встопорщены, крылья приподняты за спиной. Звери войны, убийцы. Здорово. Мощно. Так мощно, что у меня каждый раз мурашки по спине пробегают.
        Это вообще-то я придумал. Когда «смирно» - то так, когда «лежать» - на брюхо, крылья прижать, хвост вверх, уши вниз. Когда вольно, можно лечь свободно и пасть закрыть. Хорошо бы, конечно, какого-нибудь оружия на них навесить. Перец обещал подумать. А чего тут, собственно, думать? Каждому прицепить по два бластера и по вакуумной бомбе - и можно штурмовать Капитолий…
        Что-то я на Америку обижен в последнее время. Из-за тушенки ихней. Перец прижимист, вкусную тушенку и другую еду зачем-то бережет, хотя ее полно тут, а на стол выставляет американскую - нашел склад с гуманитарной помощью. Ассортимент же этой помощи небогат: говядина в квадратных банках и сухие гамбургеры в пакетах из фольги. Все для американской армии, и есть это нелегко. И чем дольше я это ем, тем больше Америку не люблю. Потому идея устроить налет на президента, рыбачащего в русле Потомака, кажется мне вполне здравой. От американских консервов суровость здорово повышается.
        Вот я и поглядел сурово на эту троицу горынов.
        - Распустились… Разболтались… Расслабились… А здесь вам, между прочим, не Миннесота! Здесь вам не тут! Здесь надо быть готовым отразить! Вот ты готов?
        Я ткнул пальцем в нос Хорива.
        Хорив заволновался, заюлил глазами, заперебирал лапами, выпустил из ноздрей струи пара. Драконий выдох сконденсировался, замерз, осыпался на лед звонким бисером.
        - Не сметь дышать, когда разговариваешь с командиром! - рявкнул я.
        Хорив замер. Нет, мне определенно нравится командовать. И во мне определенно талант. Я такой, доложу вам, зоопсихолог… Только держись!
        - Так мы вообще неизвестно до чего докатимся, - продолжал я. - Так мы скатимся в варварство. А у нас с вами впереди много дел. Вы же ведете себя так… так…
        Горыны были недвижимы. Издали их вполне легко можно было спутать со снежными фигурами - тоже белые, будто отлитые из подкрашенного молоком льда. Даже глаза, кажется, замерзли.
        - Вы ведете себя недопустимо! Вы… вы позорите высокое звание российского дракона!
        Ну, тут я немного заговорился, как-то не в тему пошло. При чем здесь высокое звание российского дракона? Посему пришлось снова заорать:
        - Смир-рна!
        Снова лязгнула броня. Снова образовался должный порядок. Я, кстати, помучился, пока они научились. Зато сейчас красота. Жаль, что не могут ответить: «Есть, сэр!» Надо будет научить приветственно щелкать зубами. Хорошая идея!
        Я принялся ходить туда-сюда мимо морд. Морды висели над землей, каждая выше моей головы чуть ли не на полметра. Глаза у всех одинаковые, в смысле размера. Размер апельсина, но не круглого, а плоского. Приплюснутого, короче, апельсина. Цвет вот разный. Цвет мне вообще нравится - необыкновенный. Перец говорит, что это спектр звезд. Каждая звезда своего цвета, причем редкой пронзительности.
        У Щека глаза оранжевые, по краям переходящие в синеву. Как будто они еще внутрь головы продолжаются.
        У Кия - зеленые. Не глубокого изумрудного цвета, не хищного кошачьего, а скорее салатового, цвета молодых побегов. Самый хитрый цвет. Если долго глядеть в салатовые пространства его глаз, начинаешь немножечко отключаться. Кий этим пользуется. Смотрит на Яшку, тот входит в коматоз, и Кий ворует у него сушеные груши и орехи. А однажды полмешка сахара вылизал. Яшка рассвирепел, давай лупить Кия половником, да только без толку все - половником-то его не прошибешь, тут ракетная установка нужна.
        У Хорива глаза непонятные. То ли серые, то ли голубые. Иногда правый синий, левый серый, иногда наоборот. Мутные, короче. Он и сам мутный. Молчит, зевает, на Луну не смотрит, смотрит на Венеру. Тут Венера крупная.
        Но сейчас у всех глаза одинаковые - застывшие и бессмысленные. Смотрят на меня, ждут слова. Хорошо я с ними поработал, а то уже распускаться стали. Перец говорит, что скоро возьмет их в настоящее дело - полетать, размять крылышки в честном бою.
        Меня что-то, правда, не зовет, я, по его мнению, еще не готов. Хм, не готов… Я ему этих зябликов выучил, навел на них шороху, а он мне все не доверяет!
        Хотя правильно делает. Никому нельзя доверять. Вот я горынам ничуть не доверяю. Нечего им доверять, надо, чтобы они тебя боялись. Только страх и уважение. Порядок, дисциплина. Дисциплина основывается на повиновении. Как говорит Перец: если я прикажу пасть в помет, то вассал должен в помет пасть. Помета у нас, конечно, негусто, но снега много.
        - Лежать! - неожиданно скомандовал я. А чтобы не расслаблялись.
        Троица послушно грохнулась на снег.
        - Сидеть!
        Сели.
        Ну, я их так немножечко погонял - лечь-встать, лечь-встать. Для вразумления. Чтобы знали, кто здесь главный. Потом смилостивился:
        - Вольно.
        Троица разлеглась на снегу. Тоже мне…
        - Свободны, - устало приказал я, - можете пообедать.
        И равнодушно повернулся спиной. Послышался звук, похожий на скулеж. Просительный.
        Кий. Я их по голосам уже различаю. Кий - басовитый, Щек пищит, а Хорив так вообще молчун. Но печенье тоже любит. Как все остальные.
        - Попрошайничество не украшает дракона, - назидательно сказал я. - Дракона украшает скромность и послушание.
        После чего сунул руку в карман, нащупал печенье, резко выбросил его вверх. Метель ударила в спину, в дубленую шкуру полушубка снова врезались ледяные треугольнички, воздух почти свалил. Я оглянулся через плечо. Они уже были в небе. Уже поймали печенье и теперь набирали высоту, усердно работая еще не вытянувшимися до нужных размеров крыльями.
        Через несколько секунд я их уже почти не различал - они слились с серым скучным тентом, и только вглядевшись, можно было увидеть черные окончания крыльев. Смешно - месяц назад они полиняли, сбросив детскую чешую, и из ярко зелено-красных стали белыми, как весь окружающий мир. Перец тогда глядел на зубастых белых тварей и смеялся, хотя я ничего особо смешного не замечал. Ну подумаешь, белые. Альбатросы тоже белые, а смеяться при виде их мне не хотелось. Хотя я альбатросов и не видел, кто знает, может, при виде их тоже бы рассмеялся.
        Потом мне Перец объяснил, чего он ржал. Он просто представил: если горыны так мимикрировали под снег, то, значит, могли и под другое мимикрировать. Например, под американский флаг. Или в розовый цвет. Или в черный горошек на белом фоне.
        - Прикинь, - ржал Перец, - сидят они, а на них из туч вываливается Хорек…
        Ну да, это было бы смешно, пожалуй. Могла получиться забавная картина. Я как раз записал в блокнот сюжет. Все как полагается, сидит американский президент на яхте в устье Потомака, ловит лосося, курит сигары и пьет, наверное, какой-нибудь джин с тоником или коньяк. Настроение у него хорошее, опять кого-то там разбомбил. А тут небо раздвигается, и из него вываливаются три горына: один - как флаг, другой розовый, третий - как гигантский далматин. Смех!
        И название я сразу придумал. «Не ждали, блин». Сюжет 341-й. По-моему, ничего.
        Опять отвлекся. Надо меньше отвлекаться, надо больше сосредотачиваться.
        Улетели обедать. Или завтракать. Или ужинать. Их один раз в день можно кормить, они уже большие, едят редко, но много.
        Прокорм вообще отдельная статья, им же немало требуется. Попробуйте прокормить танк с крыльями! Но в городе этом жрачки всякой полно оказалось. Я все боялся сначала, что они Яшу сожрут. И меня заодно. Но Перец успокоил, сказал, что драконы жестко привязаны к первой пробе. То есть чем в первый раз их накормишь, тем они всю жизнь питаться и будут. Накормишь мясом - будут мясо жрать, злобные будут и строптивые, неуправляемые. Накормишь рыбой - поспокойнее станут. Ну а если кормить овощами-фруктами, то будут послушные и вменяемые. Мы пшенкой кормим. Пшенкой, овсянкой, рисом, гречкой, универсальной кашей. Перловкой редко - плохо жрут. А мясо если предложить - так они его ни за что уже не возьмут. Так сказал Перец. И продемонстрировал. Открыл банку тушенки и сунул под нос Щеку. Тот аж позеленел, а потом и вовсе убежал. Так-то вот.
        Зато с крупой проблемы. Бедный Яша с утра варит каши. С сухофруктами, с сахаром, с маслом. В здоровенных походных кухнях. На каждого ящера по котлу. В котел по полмешка крупы кидает, по кастрюле сухих яблок, по половнику меда и целый куб масла. Масло Яша рубит топором. На улице. Я привожу ему со склада здоровенные замороженные кубы, и Яша, как настоящий дровосек, пилит их бензопилой, а затем колет топором. Каша получается что надо. Чего уж там, я сам ее иногда ем. А если универсальную варит, так вообще… Мечта сумрачного детства, честное слово.
        Даже гадский Доминикус ее жрет. Да, да, да, этот недорезанный аристократ сомнительных кровей тоже живет с нами, хотя особого упоминания и не заслуживает. Втесался в доверие к Яше, разожрался до состояния баскетбольного мяча, везде гадит, как в прямом, так и в переносном смысле. Тиранит горынов, прыгает на них со стен, пугает криками. Я неоднократно предлагал разобраться с кошаком, причем по-мирному, по эльфовскому пути - привесить к нему ошейник с хорошим отягощением, которое несколько бы ограничило кошачью прыть. Но Перец и Яша Доминикусу попустительствуют и, вместо того чтобы наказать его по всей строгости человеческого общежития, дали коту волю. Отчего я во многом страдал.
        Меня, по старой памяти, Доминикус не любил и всячески злодействовал в мою сторону. Напрыгивал в основном. Иду я по норе, а он, сволочь, сверху падает. Неприятно. И шею еще когтями раздирает. Потом царапины мучительно болят почти неделю, и никакая зеленка не помогает.
        Отчасти из-за него я и переселился, окончательно убедившись в том, что кошек не переношу. Ни в каком виде. Ну разве что под грецкими орехами и корейской морковью.
        Кстати, о моркови. Живот забурчал, подавая верные признаки голодания. Да, пора. Пора навестить Яшу Автохтона, гнома и кулинара. Жаль, снегоход горыны угробили, я его почти обкатал. Теперь придется новый раскочегаривать, идти на склад, с железками возиться. Опять бензином провоняю, а когда еще новый снегоход в норму войдет - неизвестно. Надо будет наложить табу на снегоходы, запретить их разбивать. И вообще, пора, наверное, завязывать с утренними забавами - гибкость в суставах уже не та. Надо мне грызть хрящ ската-хвостокола…
        От площади Центральной до норы недалеко. Тут вообще все недалеко. Я поглядел на уже краснеющее и низкое солнце. Это тоже красиво - когда смотришь на вымороженное солнце, чувствуешь себя одиноким. Ну да ладно, отправимся к норе…
        Нора на самом деле не нора, а гигантская пещера. Причем пещера тоже ненормальная - почти идеально округлой формы, как будто стрельнул кто из гигантской винтовки или, наоборот, как у Жюля Верна, вмуровал в землю чудовищную пушку. Из нее все время прет тяжелый, даже горячий воздух, так что никаких сосулек по краю пещеры не обнаруживается, все строго.
        Пещера чрезвычайно глубокая, до дна я не доходил, а Яша почти доходил - он туда за углем углубляется, и рассказывал, что пещера ныряет почти на три километра, причем не сужается, а, напротив, расширяется, что там какая-то подземная страна даже. Конца пещеры не видно, с потолка свисают здоровенные светящиеся сталактиты, откуда-то снизу шпарит тепло, и в этом тепле и свете произрастает короткий кустарник. Но животных нет. Я собирался как-то тоже туда спуститься с Яшей, да поленился, поскольку пилить три километра вниз, а потом возвращаться мне не хотелось. Добрый Яша предложил отнести меня туда и обратно, но я постыдился.
        Человек не должен ездить на гноме. Вот если бы их два было… Но Яша наличествовал в одном экземпляре.
        Когда я приблизился к норе, горыны были уже там, внутри, - возле входа красовались здоровенные разлапистые следы и пахло детским садиком - кашей, сыростью, хлоркой и молоком. Это и означало, что троица на месте, что Яша уже успел почистить щеткой их жесткие шкуры. Теперь они наверняка уже сидели на главной площадке и жевали свою пшенку.
        Интересно, откуда я знаю, как пахнет детский садик? Может, у меня память стала просыпаться?
        А вообще, если бы показать кому-нибудь тот самый вход со следами, то многие решили бы, что у них мозговые нелады начались. Ну или что это розыгрыш - вроде как с кругами на полях пшеницы, которые организуют скучающие британские пенсионеры.
        Я вошел в пещеру и стал спускаться к лежкам и к залу, где проживали Яша и Перец. В пещере было не очень темно. Перец хитро придумал: нарисовал по потолку люминофором светящуюся линию - и свет есть, и шлепать удобно.
        Спускался, спускался, а на полпути к лежкам меня перехватил Перец.
        Не просто перехватил, а как всегда с оригинальничаньями.
        - Стой, кто идет! - заорал.
        И наставил на меня «Гром». «Гром» - страшное оружие, никакой бронежилет его не остановит. Не, «Тесла», что у Сирени, круче, но и он неплох. Сам Перец в камуфляже, в бронежилете, шлем мой нацепил. Одним словом - спецназ. Вообще-то Перец военную форму не любит, а сейчас вот вырядился зачем-то.
        - Что опять? - спросил я. - Обострение?
        - У меня всегда обострение, - ответил Перец. - А жизнь тем временем налаживается. Ты вот знаешь, что к 2015 году пятьдесят процентов мобильных телефонов будут одноразовыми? Позвонил - выкинул, как пластиковый стаканчик.
        - Зачем нужны одноразовые телефоны?
        - Затем! - умно сообщил Перец. - А зачем одноразовые стаканчики?
        - Удобно.
        - Одноразовый телефон тоже. Позвонил - выкинул. Гигиенично. А к 2027-му каждый уважающий себя человек сможет сгонять в Америку на орбитальном челноке. А то сейчас трудно жить.
        - Да?
        - Ага. Ну ты вот представь: хочет какой-нибудь газовщик или нефтесос там в Небраску двинуть, гамбургера насущного отведать, ему сейчас, как последнему лоху, на «Боинге» пилить приходится. Шесть часов! Невыносимо. Да, просто невыносимо!
        Кажется, Перец иронизировал. Кажется. Вряд ли его на самом деле занимали муки рядовых миллиардеров. Хотя, кто его знает…
        - Консьюмеризм, - вздохнул Перец, - проклятый.
        - Чего?
        - Немотивированное потребление, - пояснил Перец. - Когда жрут больше, чем нужно. Причем половину выкидывают. Мир, как всегда, катится в пропасть. А Ван Холл строит корабль для полета на Марс. «Арей» называется. Говорят, там даже выключатели света из бриллиантов выточены. Может, улетит?
        - Вряд ли. Ему и здесь не холодно. А ты откуда все это знаешь?
        - Газеты выписываю, - отоврался Перец. - Штуку тебе хочу одну показать…
        Перец достал из-за спины какие-то руины, протянул мне. Оружие. Оружие было помято и изогнуто, будто слон на нем сплясал. Но я его узнал. Не мог не узнать.
        Соплемет. Но не такой, как у меня. Модернизированный. И явно фабричного производства. Я поискал клеймо. Так и есть. «Ван Холл Корпорейшн».
        - Знакомо? - спросил Перец.
        - Допустим. И что?
        - Ничего. Просто…
        - Где достал? - спросил я. - Трофей?
        - В том-то и дело… - рассеянно покачал головой Перец. - В том-то и дело, что… Ты что про Застенкера знаешь?
        - Да ничего, - пожал я плечами. - Оборотень вроде как… Темный тип.
        - И я ничего. О нем никто ничего не знает. А я чувствую, он нам еще устроит… Ладно. А у тебя? Как ящерки? Летают?
        - Летают, что ж им еще делать.
        - Вот и хорошо, хорошо… Как послушание?
        - На высоте. Послушаются.
        - Это тоже хорошо… Я задумал небольшую атаку. Так, мелочь, просто попробовать, как… Они готовы?
        - Вполне, - ответил я, - готовы.
        - Ну и славно. После обеда поднимай их на крыло.
        - Отлично! - обрадовался я. - Повеселимся наконец!
        - Не, тебе нельзя, - помотал головой Перец.
        - Почему это?!
        - Забыл? Про рыбок?
        Я промолчал.
        - Короче, как сожрут свою кашу, пусть вылезают.
        И Перец, насвистывая, направился к выходу.
        Про рыбок я не забыл. Про такое не забывают! Кто забудет про живую бомбу, рассредоточенную в собственной крови? Бомба, подарок господина Ван Холла, - страховочный вариант, на случай, если я заупрямлюсь. Ослушаюсь. На случай, если я не вернусь. Чтобы на крючке меня держать.
        Я заупрямился. Я не вернулся. Бомба не сработала. Пока. Вообще-то она должна была сработать еще год назад. Год назад я был бы уже мертв…
        Но я жив. А рыбки остались. Плывут себе, шевелят плавничками…
        Пнул со зла стену и углубился в пещеру.
        Картина, явившаяся перед глазами моими, была умильна до слезотечения, и я опять не удержался, сфотографировал. Вся троица сидела на главной площадке, опустив морды в пятидесятилитровые кастрюли. Чуть поодаль пощелкивала походная кухня, Яша с вместительным черпаком курсировал между кухней и горынами, подбавлял кашу в кастрюли. Горыны лопали с чавканьем, даже у меня аппетит разыгрался. Я проследовал в уголок, за человеческий стол. Яша тут же нарисовался рядом со сковородкой, подал яичницу с сыром и квас. Гномский квас, кстати, совершенно такой же, как обычный, человеческий. Вкусный.
        Яша хорошо готовит, по-домашнему. То котлеты сделает, то холодец, и даже с хреном. Если бы не прижимистость Перца, который почему-то, как я уже говорил, противится использованию складов на полную катушку, жили бы мы неплохо. Я спросил у Яши, все ли гномы так искусны в кулинарии, и Яша подтвердил, что все. После чего я стал подумывать, не взять ли мне с собой в мое счастливое будущее тоже какого-нибудь Яшу. В конце концов, мне нужен будет денщик, повар и хороший собеседник…
        Надо будет подумать.
        Я поперчил яичницу, накрошил в желтки сухарей и принялся за обед. Не спешил - в жизни так мало удовольствий, что приходится их растягивать. Даже от банальной глазуньи надо балдеть по полной.
        Однако получить удовольствие не случилось - едва я толком взялся за вилку, как на уступ над столом взгромоздился вредный Доминикус. Он громко зевнул и принялся совершать кошачий туалет, в частности обряд вылизывания. Если бы он вылизывал лапы или бока, я бы смирился, однако Доминикус вылизывал и все остальное, что совершенно не способствовало столованию. Вылизывание производилось с чавкающими звуками, с осыпанием шерсти и мелких фрагментов. Малоэстетично производилось, одним словом. Я даже не вытерпел: подтянул к себе перечницу, открутил ситечко, высыпал в ладонь все и подкинул вверх. А что, я в кошколюбы не записывался…
        Сначала было тихо. Доминикус никак не мог понять, что произошло. А потом заорал. Зверски заорал, у меня даже аппетит улучшился. Потом зашипел. Потом рванул вообще. Ну, хоть что-то хорошее за день… Я вернулся к яичнице.
        К сожалению, Яша был традиционалистом и никогда не готовил яичницу больше, чем из двух яиц. Так что с едой я покончил быстро. Горыны тоже уже отобедали и теперь вылизывали кастрюли, щелкая зубами. Яша стоял возле кухни, грыз засушенную буханку черного хлеба, помешивая черпаком в котле. После приема пищи горынам следовало пару часов поспать, но Перец ведь велел выгонять моих друзей на воздух…
        Поэтому я скомандовал:
        - Подъем!
        Троица повела ушами, но от кастрюль не оторвалась.
        - Встать! - заорал я.
        Горыны брякнули кастрюлями и подняли на меня морды.
        - Смир-рна! - рявкнул я.
        Горыны приняли стойку «смирно».
        - Вы переходите под начало всадника Персиваля. Понятно?
        Кивнули.
        - Отлично. Теперь на выход. И если он мне на вас пожалуется…
        Я показал троице кулак. Троица сделала вид, что испугалась.
        - Вон пошли!
        Они удалились. Я посидел еще некоторое время, потом тоже вышел. Их уже не было.
        Интересно, что там за задание? Неужели Перец решил напасть на Ван Холла? Вряд ли. На Ван Холла он обязательно и меня бы прихватил. Не прихватить меня на Ван Холла… За такое мстят.
        Нет, наверное, не на Ван Холла.
        Ладно, не будем загадывать, посмотрим. Пусть повоюет, если так хочется, а я пойду поболтаюсь. Поисследую город, посмотрю на закат, поразбираю склады. На условном западе есть еще несколько складов, на которых я не бывал.
        Когда я добрался до запада, стемнело окончательно. Я залез в хранилище, но там было темно, как у негра в ухе. К тому же оказалось, что склад почтовый. На всякий случай я прихватил одну посылку - так, для интереса, а потом отправился домой.
        Я дом не только из-за вида и одиночества выбрал, хотя это тоже приятно. В моем доме в подвале есть мастерская. Причем чрезвычайно высокого уровня. Все есть, даже лазерные сверла. Не знаю, что они в ней раньше делали, но мне та мастерская очень и очень кстати пришлась. Потому что… Ну да об этом потом.
        Поработал я в мастерской, посидел, подул на трудовые мозоли, потом к норе двинул. Так, с обходными маневрами.
        Проходил мимо бассейна и решил почему-то заглянуть, посмотреть, как там с водой. Вода была мерзлая, зеленоватого цвета. Зачем я решил смотреть на бассейн, непонятно.
        Возле Гагарина постоял. Люблю возле Гагарина стоять.
        Опоздал. Впрочем, опоздание оказалось кстати - на небе разыгралось удивительной силы полярное сияние. Четырехцветное, я такого раньше не видел. Вполне может быть, это из-за Перца, из-за его перехода туда, в нормальный мир. Нарушилось что-то в тутошней магнитной механике. Я почти час простоял, любуясь небесным фейерверком, пока не почувствовал, как уши начинают гореть. Тогда я уже побежал в нору.
        Яша тоже ждал, готовил особый, праздничный ужин. Нам запекал здоровенную индейку с антоновскими яблоками, горынам варил их любимую овсянку. Но не простую, а с осложнениями в виде грецких орехов, изюма, кураги, цукатов и странных приправ, известных одним гномам. Каша пахла вкусно. Впрочем, индейка тоже. Хороший Яша человек.
        Пока Яша кашеварил, я лежал на топчане, смотрел в потолок и думал про всякое. Вспоминал, как раньше выбирал имена по буквам алфавита, как представлял себе свое появление в далеком Мельбурне, ну, как войду весь в блестящем костюме…
        Смешно.
        А когда вспоминаю, что хотел папу-маму найти, мне вообще стыдно становится… Потому что оказалось, что ни папки, ни мамки у меня нет. Но с этим я разберусь. С Ван Холлом разберусь.
        Впрочем, мечтаниями бесплодными я уже не маюсь. То есть маюсь, но в самой невеликой степени, для души, чтобы не окостеневала. А вообще, я не знаю, чего мне хочется теперь. Не знаю…
        Думал, думал, потом, кажется, уснул. Мне приснился какой-то человек в красном свитере, и я прямо во сне начал думать, к чему бы этот сон, но так и не придумал толком. А разбудил меня Яша, потому что слишком громко стал сопеть. Открыл я глаза, смотрю - Яша воздух нюхает. Ну все, значит прилетели уже. Встречать я не пошел.
        Через несколько минут воздух колыхнулся - это горыны проследовали на свои лежки. Затем появился Перец. Перец был зол и густо увешан переносными зенитно-ракетными комплексами. Штуки три на нем болтались, так что самого даже видно было плохо. Перец сгрузил оружие на пол, понюхал воздух.
        - Сагиб кушать будет? - спросил Яша.
        Перец не прореагировал.
        - Звери кушать будут? - снова спросил Яша.
        - Будут, - буркнул Перец. - Завтра.
        - А я бы перекусил, - напомнил я. - Там, кажется, птица?
        Яша услужливо исчез, потом услужливо появился. С серебряной тарелкой. А на тарелке ножка индейки и картофельное пюре. Я такого не ел уже не помню сколько.
        - Мне тоже, - волеизъявил Перец. - Жрать охота! Тащи всю курицу, и без гарнира.
        Яша подал всю и без гарнира. Перец выхватил супербулат и совершенно вандалистически разрубил индейку на части. Я вообще-то думал, что он не одолеет даже половины, но он одолел. Причем на самом деле всю.
        После чего молча проследовал на топчан.
        - Ну и? - спросил я.
        - Не годятся, - кратко ответил Перец.
        Я попросил рассказать подробнее. Мне, конечно, было интересно услышать, прежде всего про процесс перехода. Но Перец как всегда не стал ничего про это рассказывать, ответил, что ничего примечательного. Просто вот ты здесь - и вот ты уже там, достаточно мощного усилия воли. Гонит, конечно. Всегда гонит, зараза.
        Зато про свой налет поведал.
        Они вышли там, где Перец и рассчитывал - над Карельским перешейком. Именно там, по данным Перца, располагался военный завод, принадлежащий Корпорации Ван Холла. Правда, вышли не над лесом, а над какой-то деревушкой. Перепугали двух алкоголиков и старушку, которая с перепугу прыгнула в речку и стала громко тонуть. Но хитрый Хорив не растерялся, плюхнулся в воду перед бабкой и раззявил пасть. Та перепугалась еще пуще и из реки вылетела пулей, бегом, прямо по водной глади. Алкоголики просто сели на траву и смотрели в небо, будто не горынов увидели, а стаю зеленых собак. Один указал пальцем на змеев и громко зарекся не пить больше никогда. Второй тоже от чего-то предосудительного зарекся.
        По-моему, Перец ставил все это в заслугу себе, хотя мне лично кажется, что тут он преувеличивает. Все-таки Перец не так страшен, как тот же Щек.
        После шороху в деревне они отправились в нужную сторону - по прихваченному с собой навигатору. Через час лету под ними объявилось озеро, а на берегу небольшой симпатичный военный городок и небольшой симпатичный военный заводик.
        Дальше Перец рассказывать не стал, сказал только, что они устроили небольшое симпатичное нападение и завод спалили, но без жертв, так как был нерабочий день. Конечно, немножко пограбили, - Перец кивнул на зенитные комплексы.
        Ну а в целом он остался налетом совсем недоволен. Горыны не проявили себя так, как он рассчитывал.
        - Короче, не годятся они. - Перец с горечью плюнул в очаг.
        - Для чего не годятся? - поинтересовался я.
        - Ни для чего! Максимум, что могут - пугать пешую силу противника. Танк, пожалуй, еще сожгут. Однако даже против старого, драного вертолета не смогут выстоять. Хорошо хоть там их всего две штуки оказалось.
        - Там были вертолеты? - удивился я.
        - Были. Завод-то все-таки военный. Два вертолета поднялись… Короче, мы с трудом оторвались.
        Перец плюнул в очаг еще раз. Мне кажется, он зря так сделал - нехорошая примета.
        - Я думал, они против вертолета могут легко… - Перец собрался еще раз плюнуть, но, видимо, слюны не хватило. - Я думал, хороший выбор…
        Перец выглядел разочарованно.
        - Тут дело совсем в другом, - попытался я заступиться за горынов, - они еще не умеют выбирать правильный угол атаки…
        - Нет, - помотал головой Перец, - нет. Это не вопрос техники и не вопрос тактики, это вопрос принципа. Они слишком медленные, слишком неповоротливые, слишком… - Перец не сразу нашел слово. - Слишком домашние. Да, домашние драконы. Совсем как…
        Перец замолчал.
        - Да погоди ты, успокойся. Они просто в силу не вошли, маленькие еще ведь. У них ни крылья не выросли, ни плевать на хорошее расстояние они пока не могут. Все образуется…
        - Я ошибся в главном. - Перец стянул перчатки и явил на свет разбитые костяшки. - Думал, что это будет супероружие, но они не супероружие, а… пряничные дракончики.
        - Ты не прав, - возразил я. - Сегодня утром они меня чуть не пришибли.
        - Это все игры, - возразил на мое возражение Перец. - А Ван Холл не намерен играть.
        - Ну да, он не играет. Человек, которому завязывает шнурки английский пэр, не шутит.
        - Чего?
        - У него потомственный пэр шнурки завязывает. А горыны у нас нормальные. Просто щенки еще, дисциплины не хватает. Но надо работать, я могу продолжить тренировки…
        Перец несогласно помотал головой. Сидел, ворошил кочергой угли. Послушный Яша стоял рядом, даже тени и то умудрялся не отбрасывать.
        - Знаешь, а я, между прочим, дворянин, - с какой-то непонятной грустью сообщил вдруг Перец.
        Ну вот, приехали. Зря я вспомнил лордов. Теперь он будет ныть про то, что находится в изгнании.
        - Да, да, дворянин, - подтвердил Перец. - Мой дед служил в Кремлевском полку, что приравнивается к службе в кавалергардском полку Его Императорского Величества. И что в свою очередь означает: я - потомственный дворянин. Столбовой, так сказать. Могу иметь двести душ мужиков, не считая баб и девок. И деревеньку. Я бы был хорошим барином. Завел бы хор, свору борзых… И ты, кстати, тоже. Ты, значит, тоже аристократ. Хотя…
        Он ухмыльнулся с сомнением. Взял бокал, подышал на указательный палец, приложил к хрусталю. На гладкой голубоватой поверхности нарисовались тонкие концентрические линии. Перец улыбнулся.
        Намек прозрачнейший. Кристальнейший. Это он правильно. Отпечатков у меня нет. Ни отпечатков, ни впадин, ни линий. Ничего.
        А у него есть.
        - Вопросы первородства, - промурлыкал Перец, - сложные вопросы…
        Опять он меня провоцирует. Он частенько так делает. То ли нравится просто ему, то ли цели какие преследует, не пойму. Любит намекнуть, вот как сейчас с отпечатками, что он первый. Что он главнее. Что он лучше.
        Пусть. Меня трудно вывести из себя.
        - Как трогательно, - сказал я. - Только тебе представление надо послать.
        - Куда?
        - Князю Владимиру Кирилловичу. Он у нас царский дом теперь возглавляет, в дворяне только с его разрешения записывают.
        - Откуда ты знаешь? - спросил Перец.
        - Передачу видел по телику. Так что готовь документы. Справки, анкеты…
        - Какие справки?
        - Ну как какие? Надо для начала поехать в Швейцарию, в лаборатории «G. Genom» сдать анализы…
        - Какие еще анализы? - Перец посмотрел на разбитые костяшки.
        - Какие, какие… Простые. Соскоб со внутренней части щеки, кровь, слюну. Там определят.
        - Что?
        Я усмехнулся.
        - Как это что? Что ты действительно восходишь к Рюриковичам. Ну или, на худой конец, к Романовым. Тогда тебе выдадут справку - и можешь заводить деревеньку. Но вообще, мне кажется, ты как-то изменяешь идеалам.
        - В смысле?
        - Ты же вроде рыцарь был, - напомнил я. - То есть западнической ориентации. Персиваль Безжалостный в алмазных подвесках - это как-то по-нормандски. В нашей традиции больше эй ты гой еси добры-молодцы в почете. Иван-дурак там…
        - Каждый русский дворянин - рыцарь, - ответствовал Перец.
        Но уже грустно, без энтузиазма.
        - Ну, сам смотри…
        Я подумал, что нечего мне больше тут делать. Слушать байки про белую кость и голубую кровь совсем не хочется. Пойти домой решил я, давно там не был. Правда, погребу к себе в квартиру… Я как раз недавно нашел на одном складе банку отличного швейцарского шоколада, можно сварить вечером. Или, вернее, утром. Пусть тут сами разбираются, мое дело, в конце концов, сторона. И я направился к выходу.
        Шагал себе, а на душе было такое поганое ощущение! Давно у меня такого не было. Может, рыбки ванхолловские в крови опять шевельнулись, а может, неприятности собирались случиться или еще что-то. Взрыв земного ядра, например. Ну, если тут есть, конечно, земное ядро, хотя я лично сильно в том сомневаюсь.
        Возле лежек пахло горелым. Видимо, горыны за сегодняшний день здорово наплевались. Горелым пахло так мощно, что я даже закашлялся, в горло будто наждака крошеного насыпали. Стою, кашляю, как старый пень, думаю, где бы раздобыть микстуры, и вдруг слышу: кто-то стонет.
        А кто тут может стонать? Только горыны. Или они еще кого притащили?
        Я перепрыгнул сплетенный Яшей барьерчик и подошел к змеям. Щек и Кий. Хорив лежал отдельно. Ближе Щек. Я подошел к нему. Так и есть, не спит. Я запалил керосинку, и оранжевость керосинового пламени добавилась к оранжевости глаз. Щек смотрел на меня, а я на него.
        Выглядел он не очень бодро. Ноздря разорвана, вибриссы оплавлены, какие-то черные пятна по белой шкуре. Я подозревал, что синяки. Второй правый клык сломан, но это ничего, новый вырастет. Досталось бедняге. Вообще-то горыны твари крепкие, все заживет дня за два. Если только крылья не…
        Я взял левое крыло, растянул. Так и есть, дырки. Много дырок, как от шрапнели. Я взялся было считать, но потом плюнул. Не сосчитать. В правом крыле дырок нет, уже хорошо. А в левом много, одному не зашить. Пришлось кликнуть Яшу.
        Яша появился, и уже сразу со штопаньем, у гномов удивительно развита чувствительность. Мы вдели нитки в иголки и стали зашивать. До четырех утра зашивали. Щек уже уснул, а мы все зашивали и зашивали, под конец я сам даже чуть не уснул.
        Потом Яша предложил мне какую-то запеканку и кофе, но я отказался, ушел.
        Шагал по улицам города, глядел на северное сияние, которое почти совсем погасло, так, только салатовые сопли жидкого формата по всему небу размазаны. Но выглядело тоже ничего: этакое фантазийное нечто в небе, успокаивающе-молочное. Ночь была хороша, одно мешало - медведь, заброшенный на телемачту, все еще орал.
        Глава 4
        Китайский анекдот
        Перца не было неделю. Я даже не мог понять - он опять туда смотался или просто прятался, не показывался. Вполне может быть, сховался в один из ангаров, в районе аэропорта их много. Так или иначе, Перец велел его не беспокоить и не искать.
        Зря велел. Ни искать, ни беспокоить его мне совершенно не хотелось.
        За неделю ничего особенного не произошло. Жили как жили. Я продолжал тренировать горынов, иногда сам тренировался. Но не усердно, просто держал форму. Работал в мастерской. Это тоже оказалось интересно - работать. Все шло нормально.
        Крыло у Щека заросло, дырки были совсем маленькие, со спичечную, наверное, головку. Летать уже можно. Яша смазывал крыло конопляным маслом, что, как оказалось, весьма способствует заживлению ран. Я уже думал через пару дней предпринять небольшую экспедицию в сторону юга, посмотреть, как там дела на Большой земле.
        Но неожиданно объявился Перец. Заперся в мою квартиру с утра, разбудил и потащил в нору. Выглядел он довольным, озабоченным и взбудораженным, всю дорогу вслух сочинял свои стихи и рассказывал анекдоты, и все почему-то про карасей. Некоторые анекдоты были смешными, но я назло не смеялся. Так мы и дошли до норы.
        Горынов уже не было, даже Щека, все отправились полетать. Яша подметал лежки, посыпал их песком. Мы проследовали в большой зал, где было все уже готово - медицинский стол, микроскоп, спиртовка с автоклавом.
        - Месяц назад же проверяли, - поморщился я.
        - За месяц могли передохнуть, - возразил Перец. - Такие случаи случались.
        Он протер руки спиртом, достал из автоклава шприц. Медбрат из него был фиговенький, у меня каждый раз оставался здоровенный синяк. Но самому брать у себя кровь не хотелось как-то. Поэтому приходилось терпеть Перца.
        Перец протер и мою руку, велел поработать кулачком.
        - Внимание, сейчас вылетит спичка! - Перец улыбнулся и потряс шприцем у меня перед носом.
        Затем воткнул иглу в локтевую вену моей левой руки и совершенно нагло высосал чуть ли не сто граммов крови. Прямо как настоящий медик. Медики всегда зачем-то берут целую кучу крови, хотя для самих анализов надо гораздо меньше. Один парень в приюте Бурылина рассказывал о том, что медики - вампиры и сами потихонечку употребляют излишки. Но Перец употреблять не стал, выдавил каплю на приборное стекло микроскопа, а остальное вместе со шприцем швырнул в камин. Тоже мне, дезинфектор.
        Снова протер руки и давай глядеть в окуляры и винтить винты. Потом замер и стал всматриваться внимательнее.
        - Не сдохли, - сказал Перец через минуту.
        Помолчал, почесался.
        - Не сдохли! - уже заорал Перец.
        Размахнулся и хлопнул микроскоп о стену. Прибор высек искры чем-то твердым. А вообще расплющился. Я думал, что микроскопы гораздо тверже, думал, что они - серьезный прибор. Во всем разочаровываешься, во всем. Жизнь - путь громоздящихся разочарований, как сказал Фу Ко, малоизвестный китайский мыслитель.
        Разбил микроскоп. Это ничего, микроскопов у нас много. Перец нашел на каком-то складе целый контейнер - и все микроскопы. Никак не могу понять, зачем в таком городе микроскопы? Хотя, может, для школ, может, головастиков мучить…
        - Думал, сдохли все-таки от холода, - сказал Перец. - А они не сдохли, впали в летаргию. Остановились.
        - И что?
        - А то… - Перец вытер руки. - То, что ты и сам знаешь что. Ты не можешь выйти за пределы города. Надолго. Часов восемь - и все.
        Часов восемь - и сердце мое разлетится. Рыбки сконцентрируются в районе левого желудочка, как тромб, сосуды не выдержат, взорвутся, клапаны взорвутся, все взорвется.
        Не взорвутся. Пока я здесь.
        Это от холода.
        Холод - граница. Я не могу выйти за пределы. Моя мобильность ограничена пределами зимы. Жутко романтично звучит!
        - Все очень тухло, - вздохнул Перец. - Очень…
        Понятно. В планах Перца произошли какие-то изменения. Неделю назад он не захотел взять меня туда, в мир, а теперь вот, видимо, возникла необходимость.
        - Ты опять собираешься туда? - Я указал пальцем в сторону выхода из норы.
        - Угу. Туда. Устал я видеть везде только тебя да Яшку. Да горынов. Ваши рожи. Не знаю, кто хуже. Нет ничего тоскливей пустоты, сказал поэт. И одиночества в руинах древних…
        Врет.
        Я вот от одиночества не страдаю, мне в нем хорошо. Честное слово, хорошо! К тому же тут есть нечто, что только мое. Раньше у меня ничего своего не было, а теперь есть. Целый город свой.
        И горыны. Они меня слушаются. И, мне кажется, не только потому, что я могу дать им в глаз.
        Так что одиночество - как раз то, что надо. Я спокойнее стал. Впрочем, кажется, я уже говорил.
        - Видишь ли… - Перец плюхнулся на топчан. - Видишь ли, нам предстоит некоторое мероприятие…
        Он достал из ножен супербулат и принялся ковырять им под ногтями. Вот уж любитель поковыряться, никогда такого не видел. Вроде бы герой, супервоин и т. д. и т. п., но при этом жуткий ковыряльщик. Чемпион по ковырянию!
        - Да, мероприятие… - Перец задумчиво посмотрел на наковыренную грязь. - Мероприятие, с одной стороны, достаточно простое. С другой стороны, я бы хотел, чтобы меня поддержали в минуту, так сказать, опасности.
        Перец вытер подногтевую грязь о штанину. Как ни в чем не бывало.
        А что? Мелкие, даже жалкие страстишки - оборотная сторона любой масштабной личности. Черчилль обожал приклеивать марки. Облизывать и приклеивать. Сутками мог этим заниматься, если войны никакой не было. А Вагнер? Выпадал от запаха паленой пробки. Бывало, за рояль не садился, пока жженой пробки не отнюхает. Или взять Ван Холла… Нет, лучше его не брать. Пошел бы он лучше подальше.
        - Опасное дело… - Перец изучал ногти на правой руке.
        - Опаснее налета на военный завод? - усмехнулся я.
        - В какой-то степени да. Короче, миссия может быть осложнена некоторыми обстоятельствами, и мне нужна помощь. А ты никуда не можешь толком… из-за рыбок.
        - Но ты же говоришь, они остановились, - я кивнул на остатки микроскопа.
        - Остановились… Но… - Перец поморщился. - Эти рыбки такая дрянь! Тут температура низкая, вот они и остановились.
        - Но внутри-то у меня температура не низкая, - возразил я. - Почему ж тогда они…
        - Это не имеет никакого значения. Они чувствуют, что вокруг холодно, и впали в спячку. А если почувствуют, что температура окружающей среды повысилась, сразу оживут. Ну и сам знаешь…
        Я знал.
        - А как же тогда Ван Холл хотел их остановить? - спросил я. - Ну после того, как я бы… как мы бы вернулись? Средство, значит, есть. Значит, можно нагрянуть к Ван Холлу…
        - А с чего ты решил, что он вообще их собирался останавливать? - беспечно оборвал меня Перец.
        Я промолчал. Мне было противно. Никогда не думал вот так… в таком вот разрезе. Наверное, я идеалист, наверное, думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле.
        - Вот и я о чем, - кивнул Перец. - Ван Холл - беспринципный убийца, совершенный монстр, ниспровергатель устоев бытия. И надо его, гада, вздернуть, пока он не разошелся по полной. Я вижу, ты согласен…
        - Согласен, - кивнул я. - Его надо вздернуть.
        Я сам его вздерну. Придет только время.
        Перец похлопал лезвием ножа по ладони.
        - К тому же Ван Холл не оставил своих идей пробраться сюда.
        - Откуда ты знаешь? - спросил я.
        Бессмысленно спросил. Все равно не скажет.
        - Оперативная информация, - как всегда туманно ответил Перец. - В Деспотате появились некоторые… Потом скажу. Тянуть не стоит, надо нанести наконец удар. Довольно терпеть тиранию! Покараем злодея! А для того, чтобы его покарать, наши горыны не годятся, я уже убедился. С ним может справиться… - Перец сделал паузу. - Скажем, бомба. Есть возможность достать, китайцы нашлепали кучу боеголовок, а ракет нету. Если стянуть четыре штуки, можно сковырнуть все базы…
        - Их четыре?
        Перец посмотрел на меня как на придурка.
        - У тебя действительно что-то с памятью, надо начать принимать витамины… Ты что, думал, ваш «Пчелиный Волк» единственный? Я же тебе говорил: таких баз несколько. Проект «Ось», проект «Бросок»… Я туда только начал подбираться, там тоже какие-то машины строят. А проект «Двина» - к нему вообще не подойти!
        Однако пробило Перца на речуги сегодня…
        - Но с «Двиной» мы потом разберемся, сейчас о «Пчелином Волке». О бомбе и о «Пчелином». Ваша установка просто просит бомбы! Ты как считаешь?
        - Там у него ведь еще Дрюпин, - напомнил я. - И Сирень… Да и другие люди там тоже есть. Они же ни в чем не виноваты. Их надо выручить.
        Перец поглядел на меня с равнодушным интересом.
        - Не думал, что ты такой сентиментальный, - усмехнулся он. - Или, может, это… любовь, зачем ты мучаешь меня, а?
        - Там люди.
        - Мама…
        Я даже вздрогнул от неожиданности.
        - Доминикус, рыбка моя, - засюсюкал Перец, - ты пришел поддержать меня в час тягостных раздумий?
        - Мама.
        Что за тупая кошка! Столько времени прошло, а так больше ни одного слова и не выучила.
        Доминикус прихлебательски забрался на шею Перца и свернулся калачиком. Поглядывал на меня кровожадным глазом.
        - Как говорит мой друг Коровин, ду бист гуманист. - Перец погладил кота, и я так и не понял, кто бист гуманист. - Это похвально. Знаешь, Коровин открыл бизнес - делает удочки. Свой бренд у него, называется «Korovins». Коровинз, короче. По-моему, тупо звучит…
        - Я рад за него, - сказал я, хотя сам с Коровиным знаком не был.
        - Да, я тоже. Так вот, я вот думаю, что бомба это не совсем то, что нам нужно. Нам нужно быстрое, точное и смертоносное оружие. А для того чтобы такое оружие достать, надо туда…
        - Слушай, - перебил я, - а почему установка Ван Холла столько красных волков захватила? Их тут ведь не очень много. Я, во всяком случае, мало видел.
        - Не знаю. Сколько их там у вас было?
        - Четырнадцать.
        Перец стал думать.
        - Знаешь, - сказал он, - видимо, дело вот в чем. То есть я только предполагаю, конечно. А вдруг установка ваша, когда не отлажена была еще, неправильно срабатывала? И захватила несколько раз один и тот же момент.
        - Машина времени? - усмехнулся я.
        - Фиг знает. Вряд ли, конечно. Но как объяснить то, что она каждый раз цепляла одно время и одно место? Непонятно… Я же говорю - Ван Холл разрабатывает еще что-то. Что такое «Бросок»?
        - Там и дракон тоже был, - снова перебил я. - Маленький. Сбит…
        - Сбит на севере, - закончил за меня Перец.
        - Точно.
        - Это был первый…
        Перец сбился.
        - Ну, короче, я тогда не знал, как надо их выращивать, а он на меня напал и удрал. Потом ваша чертова машина сработала и затащила его в тот мир… Кстати, почему сюда никто не прибыл? До сих пор? После тебя?
        - А откуда ты знаешь, что не прибыл? - спросил я. - Может, прибыл. Может, дура Сирень давно тут с бластером расхаживает.
        - Не, - Перец зевнул и накрылся шкурой, - не расхаживает. Когда машина срабатывает, я всегда чую - зубы ломит здорово. Ну и так, другие признаки… И место чую. Вот ты свалился, а я уже рядом был, между прочим. Или забыл? Доминикус, кошечка, он забыл… Забыл, как его рыбки покусали, хи-хи-хи-хи…
        - Мама, - сказал Доминикус.
        В который раз я пожалел, что драконы наши завзятые вегетарианцы.
        - Если бы кто из вашей шайки тут был, я бы почувствовал. Их нет. Наверное, электричество кончилось.
        - А если ты ошибся? Зубы ведь у тебя часто болят.
        - Видишь ли… - Перец вдруг задумался. И думал долго. Потом сказал:
        - Нет, человека они сюда не сбрасывали. Если только что-нибудь пробное… свинью или… Человека точно не сбрасывали.
        Странно все это, думал я. С чего вдруг Ван Холл не послал следующего? Вернее, следующую. Сирень. Дрюпина он пожалеет, все-таки технический гений, а Сирень отправит, ее не жалко.
        Сирень, Дрюпин, я. Проект «Пчелиный Волк». Проникновение в Страну Мечты и взятие оной по контроль. С лицензией на убийство.
        Сообщаю для тех, кто про меня еще не знает.
        - Человека не сбрасывали, - повторил Перец.
        Да уж… Ван Холл почему-то никого к нам не отправлял. Медлил что-то.
        - А может, они самоходом пробрались? - предположил я. - Под покровом ночи? Есть же несколько мест, где можно проникнуть, ты сам говорил…
        Перец промолчал, а я развил мысль:
        - Пробрались и уже крадутся, вооруженные до зубов.
        - Никто к нам не крадется, - оборвал Перец. - И вообще, пора заняться делом. Правда, Доминикус?
        Доминикус промолчал.
        - Надо начинать. - Перец вдруг зевнул и повернулся на бок. - У меня намечен план… Для начала разберемся с тобой. Надо тебя излечить. Завтра… Ну да, завтра и займемся излечением, звезды благоприятствуют. Ладно, спокойной ночи, прекрасных снов. Доминикус, золотце, правую ногу ломит нестерпимо, а у тебя сегодня изумительная энергетика. Согрей же мои конечности своим горячим телом!
        Перец дебильно хохотнул. Даже не дебильно - психоидно.
        Он меня пугал в последнее время. Беспокоил. Он изменился. Причем здорово. Не тот уже был Перец, что раньше. Даже не тот, что полгода назад. Раньше я его понимал, а теперь… Бешенство в нем какое-то образовалось. Это не было видно, но я чувствовал - кипит у него внутри что-то. Дикое, страшное, непонятное.
        Честно говоря…
        Честно говоря, я начал серьезно подозревать, что Перец свихнулся. По-настоящему. Я немного знаком с психологией, и теоретически, и практически. И я видел: шутовство и ярость, бесстрашие и крайняя мелочность, сарказм ядовитый и бесконечный, великодушие, мелкота - все в одном человеке. И все - на протяжении буквально нескольких минут, как в калейдоскопе.
        Такие вещи опасны. Чрезвычайно опасны. Шизофрения. Нет, вряд ли Перец был уже законченным шизиком, но первые шаги на сем славном пути он уже явно сделал. Иван Грозный… Я вдруг вспомнил, что Иван Грозный был точно таким: с утра истово молился, затем завтракал, затем шел в застенок. С утра Казань брал, а днем какого-нибудь там Басманова в медвежью шубу зашивал и волкодавами его, волкодавами. Вечером же раскаяние, и давай себя плеткой стегать… Сказки любил очень. Не знаю, ковырялся ли в ногтях, но сказки любил.
        Перец изменился. Не знаю, из-за чего. Из-за всего, наверное. Из-за Ван Холла, из-за Лары.
        Все сложно и все просто, это да.
        И вообще - что можно ожидать от человека, которого пытались скормить анакондам? Вряд ли бы он вырос Дедом Морозом.
        Но и Ивана Грозного мне в начальниках лицезреть не улыбалось. Еще не хватало!
        Психи, кругом психи. И медведи. Хоть в Намибию беги. Перец… Раньше я его понимал и не боялся. Сейчас я не мог сказать ни того, ни другого.
        Доминикус замурчал и сверкнул на меня злодейским глазом. Будто мысли мои услышал.
        Я плюнул и пошел к себе, на мороз. Не могу жить в норе, плохо мне от норы, кошаком все провоняло.
        Вдруг вспомнился китайский анекдот.
        Приехала англичанка в Китай, изучать эпоху Мин. Зашла в ресторан, а там ассорти мясное. Ну, она на всякий случай спросила, что за мясо. А официантка говорит, что кошатина, попробуйте, очень вкусно.
        Англичанка: «Как я могу кошек есть, если у меня самой кошка дома живет и я ее очень люблю?!»
        Официантка: «А вы купите другую кошечку и съешьте ее».
        Вот так.
        Глава 5
        Депрессивный супермен
        Мы торчали на крыше моего дома. Я, Перец и троица. Кий и Щек в своем репертуаре - пытались цапнуть друг друга за хвост, Хорив был как всегда настроен философически - сидел, свесив голову, смотрел в молоко.
        Перец туда же, устроился на ограждении спиной к пространствам, воздействовал на мою нервную систему. Не, я сам бы его подтолкнул, честное слово, мне его не жалко. Вот такое тупое балансирование на грани меня нервирует. Как пенопластом по стеклу для некоторых.
        Вообще-то я вышел на крышу не для встречи с ним, а пофотографировать. В двенадцать часов солнце висит как раз напротив гор, и горы начинают светиться непривычным пурпурным цветом. Настоящий художник не может пропустить такого. А я как раз отыскал неплохие объективы, приготовился. Горыны копошились поодаль, мир, тишина…
        Но поснимать не пришлось - появился Перец. Так всегда: только решишь заняться творчеством, как какая-нибудь баранина обязательно влезет. Пришлось свернуть технику. Прощай, солнце.
        Перец наорал на горынов и вручил мне рескрипт.
        Вообще-то это был никакой не рескрипт, а обычный план, но Перец подписал его именно так. Я давно заметил, что он склонен к устаревшим речевым оборотам. Вернее, не то чтобы склонен, а любит ввернуть. Для умности. И собеседника поражает, сразу начинаешь чувствовать, что не с простым человеком разговариваешь, а с оригиналом. И может быть, даже судьба у него за плечами.
        Ну, короче, рескрипт.
        «Рескрипт.
        В связи со сложившейся обстановкой на вверенной мне территории в течение ближайшего времени предполагается провести следующие неукоснительные мероприятия, направленные на устроение должного всеобщего миропорядка.
        Во-первых. Произвести секретную операцию под кодовым названием «Вуалехвост».
        Во-вторых. Произвести акцию в отношении недружественного псевдогосударственного образования, широко известного как «Владиперский деспотат». Цель акции:
        а) ликвидация верхушки деспотата, включающей следующих лиц: самозваного деспота, провозгласившего себя единственным владетелем Страны Мечты и именующего себя благородным Пендрагоном, на самом же деле являющегося всего лишь Ляжкой (фамилия неизвестна); самозваного помощника деспота, начальника гестапо Деспотата, вульгарного оборотня Застенкера; идеологических организаторов, в число коих включаются недопоэты Тытырин и Снегирь (не знаю, кто именно холуйствует сейчас), а также всевозможных сателлитов и подкаблучников. Ликвидацию осуществить с помощью пленения и насильственной переброски длинным путем;
        б) подрыв технической базы Деспотата с невозможностью его дальнейшего возрождения (в частности, уничтожение мощностей по производству активационного некрофлюида, известного как «мертвая вода»);
        в) устрашение невольно примкнувших к деспотату или сознательно заблуждающихся;
        г) изъятие контрибуций и репараций, полагающихся за нанесенный моральный ущерб.
        В-третьих. Организация комплекса мероприятий, направленных на устранение угрозы извне, в частности мероприятия, долженствующие воспрепятствовать проникновению агентов Корпорации Ван Холла. Также следует произвести массированную вылазку, целью коей должно стать разрушение установки по проникновению в Страну Мечты, разрушение сети тайных баз по произведению бесчеловечных экспериментов, ликвидацию идейного вдохновителя экспансии Ван Холла и его приспешников.
        В-четвертых. Организация жизни.
        Писал Персиваль Безжалостный, владетель Великия, и Малыя, и Белыя Страны Мечты, Рыцарь Алмазной Твердыни, Кавалер Золотого Локона и прочая, прочая, прочая…»
        Написано было довольно коряво, слог какой-то рваный. Мне не понравилось. Не, на балалайке Персивалю не играть. А он, Персиваль Безжалостный, смотрел на меня с ожиданием одобрения, хотел, чтобы я рассмеялся или хотя бы улыбнулся, но я ничего такого не сделал. Я спросил:
        - А с чего ты решил начать с деспотата? Логичнее сразу взяться за Ван Холла…
        - Логичнее делать так, как я скажу! - рявкнул Перец. И тут же перешел в нормальное состояние: - Видишь ли, надо проверить кое-какие подозрения. Конечно, деспотат, по большому счету, помойка, но… Там что-то неприятное происходит. Я это чувствую. Да, чувствую. Надо начинать с него. Нельзя оставлять его за спиной… Да и вас следует испытать в боевых условиях.
        Понятно, ничего не скажет.
        - А секретная операция - это что? - уточнил я.
        - Потом узнаешь.
        - А излечение меня? Поподробнее можно?
        - Можно. От голубых золотых рыбок есть одно верное средство. - Перец растягивал противоморозную маску, чтобы не прилипала. - Вернейшее средство! Оно, кстати, еще от множества других болезней излечивает…
        - Только не говори, что это пурген, - злобно сказал я.
        - Пурген? - удивился Перец. - А я и не подумал… Точно ведь! Куда мы летим? Зачем летим? У меня отличный запас отличного пургена! Будешь принимать утром, днем и вечером, и очень скоро рыбки выйдут естественным путем. Немного неэстетично, но зато обещает стойкий терапевтический эффект.
        - Сам жри свой пурген! - обиделся я.
        Перец расхохотался.
        - По этому поводу я тут сочинил… Вот послушай:
        Пургена капли звонкие наполнили бокал,
        Бестрепетным движением поднял его над прахом дней
        И выпил враз!
        Какое облегчение!
        Какой экстаз!
        В последнее время в нем проснулся поэтический дар. Нет, я бы так сказал - очнулся поэтический дар. Давно он не сочинял, а тут вдруг пожалуйста. Наверное, от весны, а, по моим подсчетам, в том мире как раз весна. Весной же люди дурят. А те, кто сюда попал, изначально дурканутые. Я уже говорил, что тут целая куча поэтов, многие тут сочиняют. Сам Перец говорит, что Страна Мечты улучшает реакцию, так вполне может быть, что и творческие возможности она мобилизует. Потому всех на творчество разное тянет. А какое самое примитивное творчество? Правильно, стихи лабать. Для живописи требуется талант, для музыки гений, для фотографии вообще видение надо иметь. А стихи может любая сволочь конопатая. Берешь бумажку, берешь карандашик - и давай. А если бумажки нет, то можно прямо так, на память. Или на заборе. Да, творческие возможности тут расцветают, я по себе заметил. Фотографирую - прямо зубы трескаются. Запечатлеваю мир, пишу его скорбную летопись.
        И Перец тоже ведет летопись, только в стихах. Высокопродуктивный скот хорошо отзывается на уход… Перец сочиняет препоганенькие стишочки по поводу и без повода, просто так. И не только стишочки, в крупной форме тоже работает, так что я даже стал в конце концов подозревать, что бессмертный шедевр Ляжки Пендрагона «Беспредел медведей в Тевтобургском лесу» принадлежит отнюдь не перу Владетеля Владиперского Деспотата.
        - Ну как? - осведомился Перец. - Понравилось?
        - Омерзительно, - сказал я.
        - Странно… Тебе же, кажется, нравятся эти… «Стероидные Бомбардировщики»? А у них, насколько я знаю…
        - Не смешивай мед с наоборот, - оборвал я.
        Несколько афористично, но строго.
        А что он о себе думает? Что ему можно своими липкими лапками в святое?
        Перец поглядел на меня с завистью.
        - К тому же они не «Стероидные Бомбардировщики», а «Анаболические», - поправил я.
        - Не смешивай мед с наоборот… - задумчиво повторил Перец. - Хорошо. Хорошо получается… Ну, тут ничего не поделаешь - генетика. Ты сам стихи не собираешься писать?
        - Я фотографировать собираюсь, - ответил я. - Вернее, фотохудожником хочу стать. Впрочем, это никого не касается. И вообще, при чем здесь поэзия?
        - Поэзия тут как раз при чем.
        Перец безрассудно поерзал на ограждении. Тридцать метров вниз за спиной его ничуть не смущали.
        - Видишь ли, горыны, - начал объяснять он, - не все, конечно, но некоторые из них, чрезвычайно сентиментальны. Просто до ужаса. И если такого горына давануть по лирической рельсе, то он рано или поздно разревется. Слышал про крокодильи слезы?
        - Ну слышал, и что? - не понимал я.
        - А то. То, что драконья слеза излечивает почти от всех болезней. Достаточно какого-то жалкого пузырька драконьих слез - и твои рыбки передохнут!
        Я посмотрел на горынов. Троица разбрелась по крыше и маялась бездельем. Щек и Кий тупо, без азарта перетягивали какой-то драный брезент, Хорив с сентиментальным выражением на морде жевал бочку с гудроном. Мир, покой, благодать.
        - Но для того, чтоб горын заплакал, нужен сочинитель, - продолжил Перец. - Нужен поэт. Ну, в смысле настоящий. Не такой, как я, не такой, как Ляжка. Хороший поэт.
        - Ну, можно туда, - кивнул я в небо, - смотаться. Прихватить какого-нибудь там лирика-сатирика - и обратно.
        Перец покачал головой.
        - Технически, конечно, возможно, но вот этически… Видишь ли, затащить сюда кого-нибудь против воли я не могу, да и не хочу. И если тащить оттуда, то придется выискивать какого-нибудь сочинителя, который не прочь прогуляться сюда. Или придется его уговаривать. Морока. И времени много уйдет. А нам дела надо делать, я же говорил. Так что придется тут кого-нибудь отыскать. Какого-нибудь таланта.
        - А если на память стихи почитать? - предложил я. - Или по книжке. В городе наверняка библиотека есть…
        Я указал вниз.
        - Не пойдет. - Перец тоже поглядел вниз. - Книжку-то мы, конечно, можем найти, а вот почитать… Тут талант нужен. Или сам автор. У тебя есть талант?
        Ну, я, само собой, скромно промолчал.
        - Вот и я о том же, - покивал Перец. - Но ситуация не столь безнадежна. Помнишь поэтический ристаж? Там паренек еще был, Ракитченко…
        Я покачал головой.
        - Не помнишь?
        - Не. «Беспредел» вышиб все, что только можно вышибить. Знаешь, такой мощный культурный шок, что как-то память… дала сбой. Как всегда.
        - Не, у меня тоже, конечно, «Беспредел» шок вызвал, - снова покивал Перец, - но, видимо, не такой сильный. Я там еще кое-что другое услышал. Так вот, Ракитченко тот вроде ничего, умеет сочинять… Во всяком случае, никого лучше мы не найдем здесь. Надо его сюда приволочь, выжать драконьи слезы, излечить тебя от рыбок…
        - А потом? - перебил я.
        - Потом надо кое-что сделать, кое-куда отправиться…
        - Нет, что с Ракитченко потом будем делать?
        Я поднапрягся и вспомнил парня - он был явно не приспособлен для проживания в СМ. Сопля.
        - Нам ведь необходим специалист по идеологии…
        - По чему? - не понял я.
        - По идеологии, по связям с общественностью.
        - Зачем нам связи с общественностью?
        - Для ведения информационной войны, - спокойно пояснил Перец. - Надо сочинять листовки, организовывать операции подрывного характера, готовить массированную акцию…
        - Против Деспотата?
        Перец плюнул.
        - При чем тут Деспотат? Деспотат ерунда, его мы в полсчета распотрошим, с полплевка.
        Я бы не был так беспечен. Деспотат тревожил часто. Регулярно. Великий Пендрагон, Не Осквернивший Седла, никак не мог смириться с нами. Сначала по мелочи пакостил, насылал какую-то жалкую порчу. У меня вот, к примеру, регулярно открывалась икота, и Перец сказал, что икотчики - такие мелкие японские проклятия, которые убивать не убивают, но и жить толком не дают. Месяца два назад они меня чуть не замучили.
        А с месяц назад и вообще случилось… нашествие кобольдов. Хорошо спланированное. С разных сторон вторглись, скоординированно. Только зря, бесполезно - от остальной Страны Мечты нас отделяют горы и ледяное пространство. К условному востоку горы вообще непроходимые. К условному югу в горах есть, правда, ущелье, но все равно непроходимо - после ущелья снег километров на пятьдесят, а может, больше. Не знаю, как тогда Перец протащил меня через все это…
        Ну да, конечно, для него же расстояний нет.
        Для Перца нет, для кобольдов есть. Так вот, кобольдовое нашествие застряло и замерзло. Если подняться повыше в горы, можно увидеть - в снежное поле врезаются черные рваные клинья. А если спуститься пониже, то другое можно увидеть: кобольды, вмерзшие в снег. Некоторых мы побили, другие сами замерзли. Вообще, с ними не так уж сложно воевать. Если бы еще не их количество… Интересно, где Ляжка стольких набрал? Наверное, не одно гоблиновское кладбище распотрошил.
        - Деспотат потом все-таки, - Перец перебил мои мысли. - Для начала надо поговорить с…
        Перец замолчал и вздохнул. Так я и не услышал, с кем Перцу надо поговорить.
        - И вообще, я зашел к тебе, чтобы кое-что обсудить.
        Перец слез с перил.
        - Ну, давай обсудим, - кивнул я.
        - Не здесь же.
        - Опять на мост? - поморщился я.
        - Да, на мост. На мосту как раз обстановка подходящая.
        Угу, подумал я, для таких психов как раз подходящая.
        - Пойдем, пойдем… - Перец направился к лестнице.
        Я обернулся к троице и гаркнул:
        - Свободны! Два часа!
        Шшур! Горыны сорвались с крыши. Щек зацепил кирпичный парапет, парапет качнулся и обрушился вниз.
        - М-да… - оглянулся Перец. - С координацией у них вилы… Давай, поспешай…
        И Перец остановился в задумчивости.
        - Сейчас только…
        Потом подошел к краю крыши, уперся ногой в оставшееся ограждение, толкнул. Парапет ушел. Бух! Дом трясануло. Перец довольно улыбнулся и стал подбираться к старой, выветренной трубе на краю крыши. Я не стал смотреть на этот маразм, пошагал к лестнице. Когда спустился до третьего этажа, дом трясануло еще раз, видимо, Перец трубу все-таки столкнул.
        Кинг-Конг недорезанный.
        Я зашагал быстрее.
        Перец догнал меня уже на улице Горноспасательной, в том месте, где она ломалась и круто шла к реке.
        - Хочу посидеть на дорожку, - сказал он. - И это… там красиво.
        Романтик чертов. Грааль он отыскал, а на крыше поговорить ему влом, видите ли… Эстет.
        - Там медведи могут быть, - напомнил я. - Поговорить не дадут, будем отстреливаться.
        - Да пусть с ними… - Перец плюнул, плевок застыл, покатился под горку.
        Улица Горноспасательная похожа на ущелье. Сама узенькая, по обеим сторонам высокие дома. Здесь всегда сумрачно, даже темно. Идешь как по темному туннелю, которому конца не будет. Затем неожиданно дорога перегибается вниз, и к реке буквально выскакиваешь.
        Река, конечно, замерзшая. Даже не замерзшая, а промерзшая до дна. Но сверху снегом ее не замело, и когда стоишь на льду, то кажется, будто болтаешься над пустотой. Все видно, каждого хариуса, каждую малявку. А у самого дна что-то похожее на осьминога, но разобрать трудно. Перец говорит, что это водяной. Я раньше все собирался взять бластер и прожечь до дна дыру, да не собрался, а теперь вот не знаю даже… Зачем мне водяной?
        Над рекой мост. Весьма примечательная штука. Мост перекидной и висит высоко над водой. Однако до другого берега не дотягивается, обрывается прямо над центром реки. Причем обрывается просто так, будто ножом срезал кто.
        Получается мост в никуда.
        Мы остановились над рекой.
        - Это место мне особенно нравится, - сказал Перец.
        - Почему? - спросил я.
        - Очень наглядно. - Перец кивнул на мост. - Прекрасно демонстрирует главный принцип Страны Мечты.
        - И что за принцип, если не секрет?
        - Мечта имеет границы, - промолвил Перец и начал спускаться по улице к реке.
        Аккуратно, как старичок, честное слово. Приглядывался, куда ступить, кряхтел, поскальзывался, бил себя ножнами по коленям. Я тоже спускался, но по-нормальному, без выделывания, просто осторожно. Я сюда нечасто вообще-то хожу, мне мост, да еще в таком виде, не нравится. Есть в нем что-то неприятное. Мост, который через овраг - ну, там, где столбы все время гудят, - мне просто безразличен, я к нему спокойно отношусь, а этот меня напрягает. Какой-то недоделанный. Вообще, мост - символ пути в другой мир, во всех культурах так. Место опасное и мистическое, под ним всегда черти водятся. И мне кажется, недаром Перец так этот мост любит. Ну да мне все равно.
        Мост обладал еще одной странностью - на нем росли сосульки. Но не сверху вниз, а снизу вверх. Сталагмиты. Если то, что мост обрывался над рекой, я еще мог как-то объяснить - строили-строили, да недостроили, - то сталагмиты не объяснялись никак. Впрочем, я уже давно понял, что искать всему объяснений не стоит.
        В сталагмитах была проложена тропинка, по ней мы прошли до самого обрыва. Вернее, обреза.
        - И что? - спросил я.
        - Хочу посидеть на дорожку, - повторил Перец.
        - На какую дорожку? - не понял я.
        - Как на какую? Полетим за Ракитченко.
        - Ты чего?! - Я просто обалдел. - Раньше не мог, что ли, сказать?
        - Я же тебе говорил. А боец должен быть всегда наготове.
        Во, блин, уродец! Я даже онемел немножко от таких разворотов.
        - Я револьверы не взял…
        - Зато я взял. - Перец распахнул полушубок.
        На поясе у него красовались Берта и Дырокол. И два патронташа. Один резиновый, другой урановый. Перец расстегнул пряжку и швырнул оружие мне, ухмыльнулся:
        - Мудрый вождь позаботился о своих глупых вассалах.
        Вот как. Позаботился.
        - Говоришь, мы летим за Ракитченко? А ты хоть знаешь, где он?
        - Примерно. Найдем.
        - Найдем… Я вот не думаю, что мы так легко его найдем…
        - Ты изменился, - усмехнулся Перец. - Год назад был настоящий Рэмбо Шварценеггер, а теперь какой-то рефлексирующий гимназист…
        - А ты тоже…
        Я тоже хотел сказать, что он не в лучшую сторону поменялся, но сказал по-другому:
        - Нытик ты. Стал нытиком.
        - Сам ты нытик, - капризно огрызнулся Перец. - Ладно, не будем… Ты готов или сбегаешь за подгузниками?
        - Готов, - ответил я.
        - Никогда в тебе не сомневался.
        - А может, по пути в Деспотат еще заскочим? - предложил я. - Поговорим там со старыми товарищами, свергнем кого-нибудь… Ну так, чисто для торжества сил света над силами тьмы? Поглядим, что там да как там. Этот Застенкер…
        - В другой раз. Для начала…
        Перец замолчал.
        - Вообще-то хорошая идея, - сказал он через минуту. - Весьма. Только не в Деспотат, а к Ляжке, мы еще успеем… Надо нам к гномам заглянуть, к инфекционным.
        Я поглядел на него вопросительно.
        - Ну, к тем, которые смеялись все время, смехотун где. Там, где Кипчак остался за старшего.
        - Кипчак? - удивленно переспросил я.
        - Да, Кипчак, сын Робера. Да ладно, не прикидывайся, что забыл все. Такое ведь не забудешь! Ты там еще показал себя во всей мощи, прямо сражение при Фермопилах устроил.
        Перец подмигнул.
        Я покраснел. Хорошо, хоть маска на мне была. Да, слишком уж я там героически себя показал. Прямо не знаю, царь Леонид какой-то на самом деле, правильно Перец подметил. Сначала вроде приятно было героем себя чувствовать, а потом стыдно стало. Неудобно, что ли… Я не любил тот эпизод вспоминать, а если вспоминал, то вздрагивал от неприятности. Если же он мне снился, то я просыпался.
        Перец продолжал:
        - Ты тогда всю нашу дорогу лопушком прикидывался, типа, ничего не могу, ничего не понимаю, а как пришел урочный час, так ты и вышел… Весь такой блистающий, весь такой ослепительный, аж отслоением сетчатки грозило!
        Злобненько.
        - Не надоело придуриваться? - нахмурился я.
        - Пух, пух, - Перец изобразил перестрелку, - и жесточайше почикал негодяев! Как там говорится… Беспрекословной рукой, во! Так их отбеспрекословил, что у них всякая охота на добрых людей нападать и отпала. И вообще все отпало, они все померли враз. Знаешь, в честь такого выдающегося события мой друг Поленов, ты его не знаешь… мог бы сделать тебе отличную татуировку. Вытатуировать у тебя на груди тебя самого! Или нет, лучше не тебя самого, лучше Мамина-Сибиряка.
        - При чем здесь Мамин-Сибиряк?
        - А ни при чем, - хохотнул Перец. - Фамилия просто такая… Величественная. Не знаю, как тебе, а мне на ум приходят простые, но в то же время волнующие строки. Допустим, такие:
        Лошадка хмурая
        Бредет скрозь лес
        А я прицелился
        Достал обрез…
        - Погнал ты что-то… - осторожно сказал я.
        Перец часто стал гнать. Гнать и стишки сочинять. Какая-то в нем нервозность ни с того ни с сего прорезалась, я уже говорил. Не знаю, мне кажется, его лечить надо. Комплексными методами. Но он лечиться не будет, он упертый. Будет веселиться.
        - Почему это погнал? - напрягся Перец.
        - Ну вот что это значит - «а я прицелился, достал обрез…»? Обычно наоборот бывает. Обычно сначала обрез достают, а потом уже прицеливаются.
        - Верно, - кивнул он, - я не заметил. Я вообще такой невнимательный, ничего не вижу. Вернее, вижу, но понимаю, что именно видел, только потом. Вижу - сволочь какая-то, но не понимаю…
        Перец сбросил полушубок, выхватил меч. Я же говорю, заносит его. Юноша на грани нервного срыва.
        - Лариска на тебя так тогда смотрела… - Перец игриво пошевелил бровями. - С восхищением.
        Он подошел и принялся тыкать меня рукояткой в бок, снова подмигивать, щурить глаз и вообще натужно веселиться.
        - С таким восхищением… Прямо, ну не знаю… Ты ее поразил!
        Перец начал медленно вертеть мечом над головой. Над своей. Ну и над моей заодно. Не очень приятно.
        - Ты имел бы у нее успех, - сказал Перец. - Настоящий герой…
        - Да какая Лариска-то?
        - Ты бы имел успех… - талдычил Перец. - Большой успех. Еще бы - такой могучий, защитил женщин, больных, детей, больных женщин и детей, сирых, убогих, одноногих…
        Опять. Опять заскок.
        - Герой… - Перец поморщился. - Без страха и упрека…
        Потом шагнул назад, сделал незаметное движение, и клинок оказался у самого моего носа. Острием. Перец улыбался.
        - Какая Лариска? - повторил я вопрос. - Ты чего? Может, тебе кровь дурную отворить стоит, сбросить давление?
        - Не помнишь? - Перец прищурился еще больше. - Кровь отворить?
        - Не помню, - простодушно ответил я. - У меня провалы в памяти случаются… Я тогда переволновался…
        - Да ладно, - Перец отступился, - ладно. Ну, та, рыжая. Лара. Неужели ты внимания не обратил? Она такая, эффектная.
        Перец взмахнул мечом в сторону большого сталагмита. Сталагмит секунду еще стоял, затем съехал и раскололся.
        - Такая, знаешь… - Перец глядел на другой сталагмит. - Такая…
        Я молчал. Ждал, что будет дальше. А он принялся рубить сосульки.
        - Она думала, что я дурачок… Дурачок…
        Перец размахивал мечом, ледяшки разлетались крупными осколками.
        - Дурачок, дурачок, дурачок…
        Совсем разошелся, целую просеку вырубил. И быстро так! Вырубил и сделал вид, что утомился.
        - Нервы надо беречь, - сказал я назидательно. - Распустился, как баба…
        Этот псих отвернулся от сталагмитов и уставился на меня. Обострение обострялось…
        - Чего глядишь?
        - Давай, - Перец неожиданно посерьезнел.
        - Что давать?
        - Давай, - Перец кивнул на кобуры, - кто кого.
        - Не хочу.
        - Отчего не хочешь?
        - Оттого, что холодно, - ответил я. - Придется раздеваться, валенки расшнуровывать…
        - Так и скажи… - Перец спрятал меч в ножны. - Так и скажи, что боисся.
        - Не боюсь.
        Вообще-то мне на самом деле не хотелось снимать полушубок. На самом деле холодно, к тому же на мосту еще и ветер такой дул, мерзлое ухо, прибавлял свежести.
        - Боисся… - не успокаивался Перец. - Я сразу заметил, что ты по части реальных схваток слабоват. Ты только перед девками герой, любишь, чтобы они тобой восхищались и падали в обмороки. Ты просто девчачий герой! Я сегодня нарочно выйду в город, найду перекись водорода в таблетках, для тебя специально. Чтобы ты челку в блондинистый цвет перекрасил и ходил так…
        Я скинул полушубок. Не, я не позволил себя развести, меня вообще трудно развести. Просто я подумал, что, если мы сейчас в очередной раз не выясним, что он круче меня, он ведь не успокоится. Будет ныть, ругаться, а потом еще какую-нибудь мне гадость мелкую устроит во время похода. Так что лучше уж сейчас, сразу разобраться.
        Смешно. Перец ревнует. Себя к себе. Какой психологизм! Если бы про нашу историю узнал Рюноскэ Акутагава, он бы съел собственный котелок. Таких психологических Марианских впадин даже у него нет.
        - Ого! - продолжал меня дразнить Перец. - Да ты не так труслив, как мне казалось! Пожалуй, я тебе не перекись водорода достану, пожалуй, я тебе хну подарю…
        - На раз-два-три? - спросил я.
        - К черту раз-два-три. На звук.
        - На звук так на звук, - согласился я.
        Перец кряхтя поднял с моста обломок сталагмита, широко размахнулся и подкинул кусок в воздух.
        - Понеслась… - Перец скрипнул зубами.
        Мы стояли друг против друга и ждали, когда лед ударит в лед.
        Мне показалось, что я услышал звук раньше, во всяком случае, я уже тянулся к рукояткам револьверов, а Перец стоял совершенно расслабленно. И я начал поднимать оружие, заранее давить на курки, как вдруг…
        Я даже не заметил толком, как он это сделал. Быстро, как в фильмах про самураев. В руках вспыхнула боль, удар меча выворотил револьверы, они с мерзлым железным звуком грохнулись на мост.
        Как всегда. Перец победил, как всегда.
        - Вот так-то, - назидательно сказал Перец и двинул к берегу.
        Кисти болели. И пальцы болели. Теперь точно синяки будут. Интересно, а если бы Варгаса против него выставить?
        - А в бою я тебе руки вообще обрубил бы. По самые локти… - Перец обернулся и показал мне язык и хихикнул.
        - Это все теория. И только на ближнем расстоянии. А если бы между нами было метров двадцать… - Я подобрал револьверы, спрятал их в кобуры и снисходительно покачал головой.
        - Если бы было метров двадцать, то в тебе, рыцарь печального образа, были бы красивые дырки. В количестве двенадцати штук.
        Вжжик!
        Чего-то подобного я ожидал. Падок Персиваль на такие фокусы. На эффекты. Как всегда, я даже не успел заметить - мимо моего носа промелькнула стальная полоса, меч прошелестел в воздухе.
        - Примерно вот так… - бросил Перец.
        Клинок пробил одну из стальных ферм и застрял в ней.
        Я пожал плечами. Что с ним спорить? Супермен. С разлагающейся психикой.
        Перец глядел на меч без всякого удовольствия. Как-то тупо глядел. Видимо, отпустило.
        - Ну что, - спросил я, - полетим сегодня? Или будем и дальше могуществом мериться?
        - Да, - окончательно успокоился Перец, - полетим, конечно.
        - Нервы беречь надо, - посоветовал я снова. - А то совсем психом станешь.
        - Знаю, - буркнул он. - Ты того, иди посмотри, как там… все… А я посижу…
        Он подошел к ферме, стал раскачивать меч и помалу вытаскивать его из железа. Я развернулся и направился в город. Кто-то же должен в конце концов готовиться к полету? Или к налету. К путешествию, одним словом.
        Путешествие - это хорошо. Целый год снег, от него и устать можно. Заболеть снежной болезнью.
        Потом, уже добравшись до Горноспасательной, я обернулся.
        Перец сидел на краю моста. Понуро сидел, депрессивно. Депрессивный супермен.
        Не, не сиганет, подумал я.
        Глава 6
        Говен, Пердикка и царь Леонид
        Кий завис в воздухе. Перец помахал мне рукой, я ткнул Щека пятками, тот подлетел к Кию и тоже завис. Хорив же поднялся чуть вверх и кружил теперь над нами. Его было плохо видно - белое на белом всегда плохо видно.
        Меня очень удивляет эта их способность - зависать. Правда, зависать они могут совсем ненадолго, минуты на три, но все равно впечатляет.
        Перец смотрел вниз.
        Там были только облака. И над головой тоже облака, только чуть более легкие и разноцветные. То есть мы болтались между облаками. Тут, кстати, было совсем не так холодно, как у нас. Скорее сыро. От сырости даже полушубок не помогал.
        Идея лететь выше облаков принадлежала Перцу. Я бы, конечно, не стал так высоко забираться, но он сказал, что в полете над облаками есть свои преимущества. Во-первых, воздух разреженный и скорость больше, во-вторых, воздушных ям там гораздо меньше, путешествие получается плавное и нетряское. В-третьих, с земли нас не видно, а значит, фактор неожиданности на нашей стороне. Ну а с влажностью можно и смириться.
        Хотя мне сдавалось, что так Перец еще и подстраховывался немного - ведь не только нас не видно за облаками, но и землю тоже не видно, ориентироваться-то нельзя. И расположение северного города по отношению к остальной территории остается в тайне. Для меня. Конспирация, короче.
        Но все равно полет был похож на русские горки. Драконы отыскивали восходящие потоки воздуха, поднимались по ним, затем планировали вниз. Крыльями при этом почти не работали, так, лишь самыми кончиками. Как они ориентировались, не знаю, Перец говорил, что у горына в башке что-то вроде компаса, он всегда летит в нужную сторону.
        Такому качеству можно было только позавидовать. Я лично, как мы в облака вошли, сразу всякую ориентацию утратил, с трудом понимал, где верх, где низ, честное слово.
        А Перец как-то ориентировался. Мы летели совершенно обычно, а он вдруг дал отмашку. Кий завис, Перец стал всматриваться в облака под ногами. Всматривался, всматривался, а затем указал пальцем.
        Я едва успел схватиться за ремень, потому что по его знаку Кий свернул крылья и ухнул в вату. И Щек тоже свернул крылья и тоже провалился.
        Ненавижу такие штуки. Нет ничего противнее - внутренности просто выскочить собираются, воздух выдавливается через уши, в глазах дым. Не, орать я не орал, все-таки удержался, хотя очень хотелось. Мы прошили облака и выпали на свет - только что под нами была скучная серая манка, и вдруг мир взорвался пугающим многоцветьем. После более чем года белизны я был ослеплен красками и чуть не закрыл глаза, но тут Щек стал выруливать из пике, и мне захотелось видеть.
        Под нами покачивалась тундра. Фиолетовая, с редкими вкраплениями зеленого и белого. Еще под нами было поселение. Коричневый, почти идеально круглый пятак, разделенный на ровные квадратики.
        Кий выравнивался, Щек тоже, но скорости они не снижали. Хорив продолжал висеть над нами. Все по правилам - прикрывает сверху, как я и учил. Мы явно направлялись к поселению. Видимо, у Перца опять поменялись планы. Сначала он хотел за Кипчаком заглянуть, а теперь вот куда-то в другую сторону подался.
        - Что за деревня? - крикнул я.
        - Не узнаешь? - проорал в ответ Перец.
        Я не узнавал.
        Перец стрельнул в меня из указательных пальцев, как из пистолетов. Я снова глянул вниз. Неужели? Но ведь раньше это поселение выглядело совсем по-другому. Не поселение, а так, куча мусора. А теперь прямо город маленький, прямо полис, даже памятник вроде как в центре. И стена вокруг. Цивилизация.
        Горыны падали. Именно падали - скорость была бешеная. Земля становилась все больше и больше, расползалась в стороны, поселение стремительно увеличивалось, я мог уже разглядеть отдельные дома и маленькие фигурки, похожие на поднявшихся на задние лапки муравьев. Фигурки суетливо бегали. Видимо, увидели нас. Перец подал знак, и горыны стали разворачивать крылья. Крылья вытягивались в стороны, скорость снижалась, и когда до земли осталось где-то с полкилометра, мы почти остановились. Перец сделал круговой жест пальцем, и горыны стали резать спираль.
        Мы описывали медленные круги над городком, в котором наблюдалась паника. Гномы, гуси, свиньи, козы бегали, визжали, врезались друг в друга, так что даже не понять было, кто где. Я думал, что мы приземлимся на какую-нибудь площадь, но площадей не проглядывалось, а крыши нас вряд ли выдержали бы. Через двадцать кругов Перец выбрал относительно ровную площадку за стеной и указал туда. Драконы встали на мох. Мы спрыгнули и стали ждать. Гномы уже выстроились у ворот вдоль стены. Напряженной цепочкой. Я цыкнул зубом и вышел вперед, к народу.
        Было удивительно легко. То ли от того, что на плечи не давила шуба, то ли потому, что вокруг была зелень и кислород, которого на севере мне здорово не хватало. Я улыбнулся и приветственно помахал гномам. Мол, здравствуйте, робяты.
        Гномовское скопление заволновалось, навстречу мне выдвинулся пожилой и, судя по костюму, авторитетный гном. Он нес на вытянутых руках блестящий поднос, и что-то там было на подносе, покрытое красивым платком.
        - А вот и хлеб-соль, - цинично заметил Перец. - Только каравая что-то не видно. Наверное, просто соль-соль, старый гномовский обычай.
        Гном приближался осторожно. Но боялся он, конечно, не нас, боялся он, конечно, горынов. Поскольку любой из горынов мог, наверное, за один жвачок хлопнуть штук восемь гномов, а может, и больше. Я понял опасения общественности и двинулся навстречу начальству, Перец же остался, сидел на лапе у Кия и поглядывал на нас с ехидцей.
        Гном был какой-то знакомый. Кажется, тот самый, серый. Ну, тогда, когда я как царь Леонид…
        - Приветствуем вас, доблестные рыцари, - произнес серый гном и поклонился.
        Не, я его точно видел раньше, этого серого. Тогда, в день большой стрельбы. Я собирался уже принять поднос, однако Перец решил взять переговоры в свои руки. Подбежал, оттеснил меня, схватил поднос.
        - Приветствуем вас, доблестные рыцари, - повторил гном.
        - Здорово, папаша, - довольно бесцеремонно ответил Перец. - Как живете-то?
        - Хорошо живем, спасибо.
        - Ну и здорово. А чего тут?
        Он сорвал платок с подноса. Под тем ничего не оказалось.
        - Ключ от города, - прокомментировал гном.
        Перец пригляделся к подносу. Я тоже пригляделся. Не знаю, может, я что-то не так понимал, но на подносе действительно не было ничего.
        - Символический? - осведомился Перец.
        Гном кивнул.
        - Мило. - Перец взял у гнома поднос и передал его мне. - Нам надо поговорить, папаша. Обсудить внешнеполитическую обстановку. Силы зла не дремлют, вы в курсе?
        - Да, конечно, - гном опять поклонился. - Конечно.
        Он сделал приглашающий жест в сторону поселения.
        - Хорошо. А этим… - И Перец похлопал гнома по спине и кивнул в сторону нашей крылатой троицы.
        Лицо старика испуганно задрожало. Перец заметил и задумчиво почесал подбородок. Я понял, что Перец не удержится.
        И Перец не удержался.
        - Видишь ли, папаша, - проникновенно заговорил он, - наши птички, они… как бы получше выразиться… несколько разборчивы в пище. Овес они есть не будут, мороженой картошкой их тоже не удивишь…
        Гном, кажется, начал догадываться, что картошкой драконов не удивишь. И чем сильнее он догадывался, тем больше бледнел. Что даже на сером фоне было заметно.
        Перец продолжал.
        - Это, папаша, как ты видишь, драконы, звери войны, валькирии, бестиа морталес. Для поднятия боевого духа им требуется…
        - У нас… - пролепетал гном, - у нас есть гуси…
        - Не буду томить вас неизвестностью. Нам требуются три прекрасных юноши и три не менее прекрасных девы. На заклание, так сказать…
        - Перец, заткнись, - осадил его я. И, подхватив оседающего гнома, успокоил старичка: - Он шутит, вы не волнуйтесь. Просто у него манеры такие, дурное воспитание, мама в детстве его уронить уронила, а поймать не поймала. Наших горынов, то есть драконов, действительно следует накормить, после дальнего перелета у них всегда аппетит повышается.
        - А что они, - гном боязливо поглядел на ящеров, - предпочитают?
        - Яблоки есть?
        Гном кивнул.
        - Каждому по бочке. Или кашу какую, лучше овсяную. И компотом напоите.
        - Слушаюсь! - Гном поклонился. - Проходите, для нас большая честь… проходите в мужской дом…
        И гном засеменил перед нами к воротам.
        Сразу за воротами начиналась улица. С выдающимся названием - «Сноровка Персиваля». Мне даже приятно стало. Так ему, гаду! Пусть попозорится!
        - Ты здесь пользуешься популярностью, - ехидно заметил я. - А что они имели в виду под сноровкой, вот интересно?
        - Думаю, ты здесь популярен не меньше, - ответил Перец.
        - Куда уж, - вздохнул я. - Мной ведь улицу не назвали, разве что маленький переулок…
        - У тебя еще все впереди, - утешил Перец.
        И на самом деле оказалось - все впереди.
        Гномы расположились по обеим сторонам улицы «Сноровки Персиваля» и стояли, опустив глаза долу, стащив головные уборы. Я подумал, что так, наверное, крестьяне стояли, когда к ним барин приезжал.
        - Тебе снятые шапки ничего не напоминают? - спросил Перец, указав на гномов.
        - Нет, - ответил я.
        - А мне напоминают, - Перец ухмыльнулся. - Мне они здорово напоминают боевой шлем участника проекта «Пчелиный Волк». И, мне кажется, тебя ждет сюрприз.
        Перец захихикал.
        - Какой еще сюрприз?
        - Сюрприз на то он и сюрприз. Но тебе, мне кажется, понравится.
        Про сюрприз не знаю, но сам Перец… Открылась в нем опять эта веселая забиячистая дуринка, некое злобно-бесшабашное состояние, самое неприятное из состояний Перца, от которого я начинал уже уставать. В таком состоянии он непредсказуем. Отмочить все что угодно может.
        Мы продвигались в глубь поселения по улице «Сноровка Персиваля». Домики постепенно становились выше и опрятнее, соломенные крыши сменялись черепичными, в окнах блестели разноцветные стекла, двери зеленели свеженькой краской - деревенька стала похожа на декорацию к фильму-сказке про швабских людоедов. И куда делись ранешние понурые хибары?
        - Я гляжу, тут строительный бум, - заметил я. - Хорошие домики, сам бы в таком пожил…
        - Точно, - кивнул Перец, - строительный бум. И домики хорошие.
        - Из чего они, интересно, строят? - Я разглядывал дома. - Глины тут вроде нет…
        - Саман.
        - Саман? Но в саман же глина идет…
        - Не всегда глина. Не обязательно только глина. В саман все липкие вещества идут. Главное, потом высушить хорошенько. Солома из иван-чая хорошая получается, навоз смешивается с соломой…
        - Навоз? - поморщился я.
        - А что, тебя это шокирует? Гномы бедные, они все из навоза строят, у них силикатного кирпича нет. Так что мы в навозном городке. Или считаешь, что пребывать в навозном городке выше твоего достоинства?
        Я промолчал.
        Гномы свернули вправо, на улицу с названием «Доброта Персиваля», и я подумал, что тут вполне можно обнаружить площадь «Ум Персиваля», переулок «Зоркость Персиваля», аллею «Волосы Персиваля» и так далее.
        Меж тем улица «Доброта Персиваля» стала расширяться, мы приближались к центру поселения. Видимо, тут и располагался тот самый мужской дом.
        Гномы, шагавшие впереди, принялись вдруг исподтишка на нас оглядываться. Даже скорее на меня, а не на нас. А Перец ухмылялся, будто знал чего.
        Я не обратил внимания на все эти мелкие знаки, а следовало бы. Тогда бы успел морально подготовиться. Поскольку когда мы вышли на площадь…
        Короче, у меня все-таки случился шок, честное слово. Вот если бы взяли девушку, которая всю жизнь проживала в интернате при консерватории, где ее обучали игре, скажем, на виолончели, а потом бы взяли и по какой-то зверской случайности отправили ее по распределению не в Большой театр, а в группу «Анаболик Бомберз».
        Со мной получилось хуже.
        На площади стоял памятник. Монумент. Статуя. Не знаю, как еще это можно назвать.
        - Это… это…
        Я хватал воздух и смотрел на памятник. Хотел провалиться сквозь земллю. А лучше раствориться. Обратиться в легкий дым. Никогда в жизни не чувствовал себя таким идиотом, никогда! И, наверное, уже не почувствую.
        - Это монумент! - услужливо пояснил Перец. - В память, так сказать, о доблестях…
        Памятник был высок. Наверное, метров пять, не меньше.
        Скульптор явно не очень хорошо разбирался в анатомии. Я был изображен в полный рост, однако пропорции не соблюдались - верхняя часть тела выглядела гораздо внушительней нижней, будто я всю жизнь неправильно качался, да еще с использованием стимулирующих препаратов.
        Голова моя была невелика. Чтобы не прорабатывать лицо, а может, для придания ему черт внешнего героизма, скульптор водрузил на меня боевой шлем. Так что из лица наружу торчал один лишь подбородок с кратерообразной ямочкой, в которую легко бы вошло куриное яйцо. В общем, подбородок повышенной мужественности.
        Сразу от подбородка, без всякого размена на шею (про шею скульптор наивно позабыл), начиналось туловище. Отчего-то оно получилось квадратным. Но это был не классический, благородный в своей простоте квадрат, а какой-то… квадрат и бетономешалка одновременно. Неправдоподобно. Гигантомански. Страшно.
        Но особенным гигантизмом отличались верхние, с позволения сказать, конечности - к туловищу крепились страшные в своей мускулистости руки. Пожалуй, руки были больше всех остальных частей тела, вместе взятых (если бы у меня на самом деле отросли такие руки, я не смог бы ходить), и держали револьверы. Но скульптор явно не очень был знаком с дизайном оружия, и особенности револьверов передать ему не удалось совершенно. Так что вблизи даже казалось, будто я показываю фиги.
        Да, да, да! Я стоял на пьедестале и показывал в разные стороны гигантские фиги. Причем, должен я констатировать, несмотря на нехватку технических и общих представлений о монументальном искусстве, талант у автора присутствовал. Я, а вернее мой памятник, показывал фиги с такой зверской внутренней энергетикой, что на самом деле начинало казаться: он этими фигами легко может кого-нибудь убить.
        - Прекрасно! - Перец повернулся к гномам. - Отличное произведение, просто шедевр! Мы в восхищении! Знаете, я закажу, пожалуй, у вас копию. Один к десяти. Поставлю ее на рабочий стол для вдохновения.
        Ага, опять Перца в шутовство перекособочило.
        Гном поклонился.
        - Мне тут больше всего нравится лицо. - Перец указал пальцем. - Такое лицо… достойное… Впрочем, стопроцентное сходство, оно ведь и не нужно, главное, что ощущение передано. Скульптор явно экспрессионист-самоучка…
        - Автор монумента сам великий Кипчак Беззаветный, - сообщил старший гном. - Великий ваятель!
        - Это точно, - поддакнул Перец.
        - Рад, что смог внести вклад в мировую культуру, - сказал я.
        Спасибо Кипчаку Беззаветному. И зачем я его тогда спас? Я его спасал, а он мне памятники черт-те из чего ставит… Надо было тогда пролететь мимо, пусть бы его гоблины сожрали с черемшой. Да уж, их бин гуманист…
        Перец зааплодировал.
        - Куда нам? - мрачно спросил я. - Где ваш мужской дом?
        Гном указал пальцем, и я быстро направился туда. В мужской дом имени Мужественности Персиваля.
        Перец догнал.
        - Это слава! - Он шагал рядом, поглядывая на меня. - Настоящая слава! Приятно, когда тебе ставят памятник из бронзы, достойно, когда из куска мрамора высекают твой бюст, или когда какие-набудь майя или инки вытаптывают твой профиль в пустыне Наска - лишь бы только он был виден с пролетающих кораблей пришельцев. Но когда тебе ставят памятник из…
        Перец расхохотался:
        - Тебе оказана великая честь!
        Потом он задумался на мгновение и вдруг выдал:
        Если на сердце грустно,
        Если в душе зима,
        Пусть тебя успокоит,
        Памятник из…
        - Как тебе? «Памятник из…». Многозначительно! Пусть слушатель сам догадывается, из чего «из». Конечно, сюда больше подошли бы слова великого Пушкина. - Перец снова бросил взгляд на скульптурную гадость. - Как там он писал? Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет… Ну и так далее. Воистину нерукотворный, трудно соперничать с классиком в точности определений.
        Вот так.
        - Ты бы был счастлив, если бы тебе «памятник из» построили? - спросил я.
        - Хм, с какой стороны смотреть, - принялся философствовать Перец. - Не исключено, что в контексте господствующих ныне представлений о прекрасном этот памятник и не может быть признан однозначно выдержанным, однако для гномов саман - чрезвычайно ценное вещество, я уже говорил. Для них это все равно, что построить памятник из золота. Вспомни, кто из великих царей удостаивался подобной чести? В лучшем случае бронза…
        Я все никак не мог понять: издевается он или нет? Мне что, на самом деле полагается приходить в восторг от того, что в мою честь тут поставили «памятник из»?
        Может, взорвать его, монумент? Нет, не пойдет. Взорвешь его, еще хуже будет - попадешь в легенду. Уничтоженные памятники любят даже больше. Я вздохнул потихоньку и стал терпеть.
        Мужской дом представлял собой сложенный из кирпича куб без окон, с одной-единственной невысокой даже для гномовского роста дверью. Я хотел ускорить шаг, поскольку, по всей видимости, мужской дом был единственным местом во всем поселении, откуда ужасный памятник не был виден. Но ускориться не получилось - поперек дороги выбрела свинья, запряженная в небольшую телегу, груженную репой. На свинье сидел верхом мелкий гноменок, который при виде нашей процессии испугался, спрыгнул и убежал. Телега перегородила проход, гномы засуетились и попробовали ее убрать. Свинья уперлась и сходить с места не собиралась.
        Но тут Перец вдруг крикнул:
        - Довольно!
        Он прошмыгнул мимо и лихо запрыгнул на телегу. Гномы почтительно замолчали, а некоторые даже сняли шапки. Сейчас будет речь. Что за жизнь…
        - Друзья! - Перец умудрился принять среди репы героическую позу. - Друзья мои! Я вижу, память о нашем герое увековечена должным образом. Прекрасно! Герой растроган до слез!
        Перец указал на меня. Гномы тоже уставились на меня. Я покраснел. Перец продолжал:
        - А между тем этого мало.
        Я посмотрел на Перца с удивлением. Памятника ему мало? Ну да, ему мало…
        - Да-да, - повторил он, - этого мало. Мой друг проливал за вас кровь, защитил вас от тяжести тирании, а вы ограничились памятником. Этого мало. Мало, друзья мои, мало. Надо сделать больше! Много больше!
        Гномы дружно, но одобряюще вздохнули.
        - Надо сделать больше… И я расскажу, что именно надо сделать. Все просто. Надо оказать герою честь, заслуженную им. Я предлагаю следующее: назвать всех мальчиков и девочек именем нашего героя. Всех новорожденных назвать, а всех уже давно рожденных переименовать!
        Гномы слушали.
        - Почему такая дискриминация? - вопрошал Перец. - Почему такое однообразие в названиях улиц? Это надо исправить!
        Я хотел возразить, мол, спасибо, улица Безымянного Героя мне не нужна. Но промолчал. Как всегда в своем малодушии.
        Гномы захлопали, а Перец продолжал:
        - У вас есть прекрасный памятник, а я предлагаю вам большее. Нужно сделать маленькие копии этого… - Перец указал в монумент. - Точно такие же и из такого же материала. Маленькие статуйки вы должны поставить в каждом доме на самом почетном месте…
        Вот сволочь, подумал я.
        - И каждый вечер перед сном вы должны обращаться к этим маленьким статуэткам со словами глубокого почтения и уважения. И тогда на вас снизойдет удача! И будут ваши копья быстры, а силки затягливы! А по понедельникам, один раз в семь дней, вы должны намазывать статуэтку барсучьим салом, что принесет богатый урожай. Богатый!
        Я стал вспоминать, в каком из моих револьверов пластиковые пули. Стрельну Перцу в ногу, пусть упадет. Или в ребра - пусть закричит.
        Но стрелять не пришлось. Испугалась свинья. Ну, та, в которую была впряжена телега. Свинья дернулась (возможно, ее напугало слово «сало»), Перец не удержался на ногах и хлопнулся на землю.
        Свиньи здесь всегда вступают в самый нежданный момент. Почему-то.
        Есть справедливость на свете. Жаль только, ногу он не сломал. И ребра не сломал. И не закричал. Нет справедливости на свете.
        Гномы перепуганно замолчали.
        - Ну, довольно, - сказал Перец, восстав из грязи. - Теперь неплохо бы и пожрать.
        Настроение у него было уже не шибко веселое почему-то. Наверное, все же ушибся.
        Гномы одобрительно и расслабленно загудели, и мы продолжили путь к мужскому дому.
        Мужской дом внутри оказался пуст. Строгие скамьи по стенам и большой стол в центре. С угощениями. Сыр, яблоки, пирожки с яблоками, пирожки с сыром. Капуста по-грузински, капуста квашеная, зелень разная. Квас в бочонках.
        - Откушайте, - просто сказал гном.
        Люблю простых. Простые, они всегда хорошо кормят. Чем человек непроще, тем у него порции меньше.
        - Благодарю, - сказал я и придвинулся к столу, устраиваясь напротив блюда с пирожками.
        А Перец к столу не прошел, напустил на себя мизантропию. Судя по его кривой роже, на него сейчас как раз депрессия накатывалась, мировая скорбь разная. Отходняк у него начался - слишком много веселился. Теперь худо ему будет.
        Ну и пусть, пусть кровь себе попортит. Я вспомнил о порче крови и чтобы не портить себе настроение, приступил к трапезе. Начал с пирожков, и они были хороши, особенно с сыром.
        Перец не выдержал, тоже подсел. Подтянул к себе миску с капустой, принялся уныло хрустеть.
        Гномы пылились поодаль, не осмеливались подойти. Может, оно и правильно, я все-таки памятник. Рядом с нами стояли лишь двое - видимо, старейшины.
        Еда была ничего, особенно после полярного рациона. Свежие яблоки, свежий сыр, а квас оказался сидром, но тоже ничего. Да и вообще, люблю встречаться с человеческой пищей. А Перец все что-то маялся, никак не мог поесть по-нормальному. Похрустит капусткой - поморщится, откусит от яблока - отложит. В кружку через соломку булькал, из сыра каких-то человечков лепил. Тоже мне Роден. Мне это надоело, и я решил сам выяснить все нас интересующее.
        - А где же Кипчак? - спросил я после очередной кружки. - Он что, в отлучке?
        - Великий Кипчак Беззаветный ушел, - горестно вздохнул гном. - Совсем недавно ушел. Все нам тут наладил, показал, как делать кирпичи, как ставить памятник…
        Скрипнув зубами, я спросил:
        - А почему же он ушел?
        - Нести свет в народ гномов. Учить гномов делать кирпичи. Учить гномов читать. Ставить памятники. Воевать с гоблинами.
        Я икнул и сразу представил: по всей Стране Мечты стоят памятники, показывающие фиги небесам, и все монументы здорово походят на меня, а во всех домишках стоят мои статуи, тоже с фигами, да еще и намазанные барсучьим жиром.
        Превратности судьбы: хотел выйти к людям во всем блестящем, а вместо этого саман и барсучий жир…
        - Кипчак Беззаветный велик, - сказал старый гном. - Совет старейшин нашего пуэбло предлагает организовать Первый гномовский деспотат и избрать Кипчака Первым деспотом.
        Перец едва не поперхнулся.
        - Отличная идея, - согласился я. - Первый гномовский деспотат - это здорово! Мы со своей стороны поддерживаем всеми силами. Но деспот не может носить такое имя - Кипчак. Что такое Кипчак? Пусть даже и Беззаветный? Очень уж простое имя, сельскохозяйственное. Не к лицу Первому гномовскому деспоту зваться Кипчаком, не к лицу…
        Я задумчиво поглядел в потолок, сделав вид, что впал в мысли. Гном принялся заглядывать мне в глаза.
        - Можем ли мы, - приплясывал он, - можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?
        - Можете, - снисходительно обронил я. - Мне как раз только что пришло в голову удивительное имя.
        - Да? - Гном аж чуть не подпрыгнул.
        - Да, - кивнул я и хорошенько прихлебнул из кружки.
        - И какое же? - спросил гном уже почти с благоговением.
        Я помолчал. Тоже благоговейно.
        - Какое? - уже тихонечко спросил гном с надеждой.
        - Пердикка, - ответствовал я.
        - О-о-о… - протянул ошарашенный гном.
        Я с трудом удержался, чтоб не рассмеяться. Перец не реагировал, ковырялся в хлебе. А гном смотрел на меня с большим вниманием.
        - Пердикка Беззаветный, - повторил я. - Славное имя! Звучное!
        Вот так тебе, Кипчак! Получи, гад! Будешь знать, как мне памятники ставить!
        - Пердикка Беззаветный! - провозгласил я. - Имя героя!
        - Да! - восторженно кивал гном. - Да!
        Перец растерянно возил пальцем по столу.
        - К тому же это имя отмечено известной доблестью - так звали соратника великого полководца людей Александра Македонского, - продолжал я. - Так что можете смело называть Кипчака Пердиккой. За Пердикку Первого Беззаветного!
        Я поднял кружку, чокнулся с гномом.
        - За Пердикку! - подхватил гном.
        - За Пердикку! - воскликнули остальные.
        А Перец все мрачнел. Слушал, терзал лепешку, потом все-таки спросил:
        - А где…
        И замолчал.
        - Ну…
        Перец молчал. Все понятно. Все. Не надо было мне ему помогать, но я человек великодушный и потому помог. Их бин гуманист.
        - Тут девчонка была еще, - сказал я, - Ларой звали.
        Старый седой гном поглядел на старого, но еще не седого гнома.
        - Да, - кивнул я, - кажется, ее звали Лариса. Такая корявая…
        Перец кашлянул.
        - Вернее, наоборот, - поправился я, - колоритная такая. Она еще помогала вам, лечила…
        - Мы и ей хотели памятник поставить: она рядом с вами, спина к спине, в руке сломанный меч, - ответил гном. - Но не поставили, она не велела.
        - Повезло… - хмыкнул я.
        Я представил рядом с собой изваянную Лару. Сильно.
        - Что вы сказали? - почтительно осведомился гном.
        - Не повезло, говорю. Но ничего. В другой раз повезет.
        - Так где она? - шепотом спросил Перец. - Где Лара?
        - А она тоже ушла, - сообщил другой гном. - Как вы ушли, так и она сразу ушла. Через некоторое время. Сказала, что Кипчак Беззаветный тут все будет налаживать…
        - А куда? - спросил уже я. - Куда ушла?
        - Неизвестно, - пожал плечами гном. - У людей свои дороги.
        - А Катька с Кипчаком убежала, - крикнул кто-то из гномовской толпы. - И железного щенка с собой прихватила!
        Седой властно махнул рукой, и гномы замолчали.
        - Все ушли на фронт… - резюмировал Перец. - Что ж, нам тоже пора, чего здесь рассиживаться…
        - Может, останетесь? - без надежды спросил гном. - Мы бы с вами многое сделали…
        - Спешить нам надо, - отрезал Перец и поднялся из-за стола. - Дела у нас. Силы зла не дремлют. Как, кстати, обстановка в Деспотате?
        - То нам неведомо. После того раза нас не беспокоили, так что и не знаем больше ничего. Кобольдов только издали видели, они бежали куда-то, а к нам не забежали. Оставайтесь. У нас хорошие урожаи, мы и ваших белых птиц прокормим…
        - Кстати, о птицах. - Перец поднялся из-за стола. - Как они там? Не озоруют?
        Гномы пошевелились. Седой снова просемафорил рукой. К столу присеменил один, совершенно похожий на всех остальных.
        - Как наши гости? - спросил седой. - Ну, другие гости…
        - Они очень добрые, - ответил гном. - Очень хорошие. А нам…
        Он засмущался.
        - Гномы желают спросить, - объяснил седой, - они хотят спросить, нельзя ли нам достать… другого гостя? С крыльями…
        Перец присвистнул.
        - Мы бы хорошо заплатили, - заверил седой, - у нас рудознатцы знатные…
        - Я подумаю над этим, - зевнул Перец. - Рудознатцы, говоришь?
        - Рудознатцы. Знают серебро, знают железо…
        - Отлично, отлично, потом мы поговорим, - Перец уже шагал к выходу. - Мы подумаем… А сейчас нам надо в путь. Дела, знаете ли, дела! Если появится Кипчак, ему привет. Проводите нас до… наших птиц.
        Седой гном проводил. И остальные тоже потянулись за нами.
        Троица драконов из-за своих размеров располагалась вне поселения - то ли на пастбище, то ли на футбольном поле. Возлежали, как бояре на отдыхе. С достоинством, распустив чешую, растянув крылья, глядючи исподлобья. А гномская малышня стояла вокруг с разинутыми ртами. Да и не только малышня, взрослые тоже.
        Горыны почесывались, оскаливали пасти, порыкивали, щурили страшные глаза, одним словом, вели себя как самые настоящие чудовища. Гномы доставали из больших корзин яблоки и подкидывали их, ящеры молниеносными движениями брали яблоки из воздуха, чем вызывали у публики восторг. Мы остановились чуть в сторонке, за углом, и наблюдали за этим пастбищем тщеславия. Хотелось посмотреть, что еще драконы смогут отколоть. На что их фантазии хватит.
        Но здесь фантазия у горынов оказалась почему-то не на высоте, яблоки они просто жрали. Жрали и жрали, так, что мне стало кисло даже.
        - Ладно, - сказал Перец, - чего на них глядеть, пора лететь.
        Мы выступили из-за угла. Щек не поймал яблоко, и оно упало ему на голову. Гномы засмеялись. А Щек вдруг внезапно покраснел - у драконов краснеют уши - подпрыгнул и рванул вверх…
        В этот день нам не удалось улететь.
        Когда Щек вернулся, выяснилось пренеприятное: с ним случилась оказия по причине объедания с непривычки сырыми яблоками. Оказия была настолько нерегулируема, что горын утратил аэродинамические качества. Гномы принесли толченой коры, и я кормил его этим снадобьем. Гномы уверяли, что к завтрашнему утру все пройдет, и путешествие было отложено. Я сказал, что нам, наверное, стоит поторопиться, но Перец долго смотрел мне в глаза и ответил, что можно пока не торопиться, дня три у нас еще есть.
        Переночевали мы в мужском доме, на лавках. И хотя нам и выдали толстые шерстяные пончо, я как-то криво поспал, видимо, улегся неправильно.
        Проснувшись, обнаружил, что у меня болит правая рука. Она чуть припухла и покраснела, видимо, отлежал. Посжимал кулак, и боль прошла, правда, уснуть больше не привелось, хотя до рассвета было еще порядочно. Так и провалялся.
        Солнце взошло, мы двинулись к пустырю, Перец хотел уйти по-английски, не прощаясь. Однако не получилось.
        Мимо нас с серьезными лицами (насколько физиономии гномов могли быть серьезными) проследовали жители поселения. Целая процессия. Гномы несли на своих плечах длинные, не знаю, где уж взяли такие, жерди. А на жердях висела широкая, отливающая золотом таблица. Солидная такая, с завитушками, в латинском стиле.
        Гномы проходили мимо, с почтением поглядывали на меня, уважительно кланялись и улыбались в сторону таблицы. Сначала я не врубился, думал, простая дань уважения. Но потом, к своему ужасу, увидел, что именно там написано. Большими, выпуклыми, понятными и, что самое главное, русскими буквами на латуни было выложено слово «Говен».
        Сразу за таблицей четверо маленьких гномов на алых подушечках несли большие латунные болты. Процессия направлялась в сторону памятника.
        - Что значит «Говен»? - спросил я, уже догадавшись, для чего это все предназначалось.
        - Твое имя. - Перец пожал плечами. - А что, хватит тебе ходить Безымянным…
        - Мое имя?!
        - Ну да. Видишь ли, гномы долго приставали ко мне, спрашивали, как твое имя. Памятник, говорят, есть, а таблички на нем нет. А какой же памятник без таблички? Опять же эпос никак без имени не придумать…
        - Какой эпос? - не понимал я.
        - Ну как какой? Эпический. Название уже есть, называется «Говен и тохилоги».
        - Кто?
        - Тохилоги. Это такие монгольские богатыри. А Говен им противостоит…
        - Сам выдумал?
        Перец с гордостью кивнул.
        Вот так. Не придумаешь себе имя сам, его тебе придумают другие. Я вообще-то хотел с именем повременить. Мне даже стало нравиться, что у меня нет имени, что я безымянный. Безымянный и спокойный. И вообще, выбор имени - дело серьезное, надо подумать по-хорошему. Даже не подумать, а подождать. Вдруг подвернется имя, которое мне понравится?
        А тут такая оказия-с…
        - И что, я теперь Говен, значит? - спросил я.
        - Ну да, - простодушно ответил Перец. - Разве тебе не нравится?
        Понятно. Это мне ответ за Пердикку. Перец ничего мимо ушей не пропускает. И мстит. Мстит, мстит, мстит…
        - Не нравится, - сказал я. - Тебе бы понравилось? Сам-то небось Парцифаль Безжалостный, а меня Говеном нарек. Спасибо…
        - Да не парься ты. К памятнику, мне кажется, очень идет название.
        Перец гыгыгкнул.
        - В смысле? - не сразу догадался я.
        - Ну, в смысле материала изготовления.
        Перец уже не гыгыкнул, а разоржался. Успокоившись, продолжил:
        - Кроме того, в таком названии присутствует еще и явная игра.
        - Какая еще игра? - Я смотрел вслед удаляющимся гномам.
        - Видишь ли, мой юный друг… - Перец покровительственно взял меня за локоть. - Мое полное имя, как ты знаешь, Персиваль. Это ведь не просто тупорылое имя из кино про вырождающуюся английскую аристократию. Персиваль - это Парцифаль…
        - Один из рыцарей Круглого стола, соратник Короля Артура, соратник Ланцелота Озерного. И тот, кто отыскал Грааль, - закончил я. - Знаем. Ты отыскал Грааль?
        - Об этом позже, - как всегда неопределенно ответил Перец.
        - Ну, конечно, позже. Грааль позже, ладно. Но при чем тут Говен? Кто такой Говен? Это что, из Виктора Гюго? Кажется, он Говена придумал?
        - Не знаю, как насчет Виктора Гюго, может, он чего-то и придумал. Но наш Говен - совсем другой Говен. Если следовать традиции, то Говен - антипод Парцифаля. Парцифаль - великий и благородный, Говен - хитрый и подлый, насмешник и интриган.
        - Я хитрый и подлый насмешник и интриган? - изумился я.
        - А что? - невинно хмыкнул Перец. - Это же ты хотел меня год назад втихаря хлопнуть. Подло и хитро, по приказу Ван Холла. А я тебя благородно спас от лютой смерти. Почувствуй разницу: ты хотел меня убить - я тебя спас. Благородно? Благородно. Так что ты не обижайся, носи имя гордо, с достоинством. А встретишь Кипчака, так и вообще здорово будет. Ты только послушай, как величественно звучит: Говен и его верный оруженосец Пердикка…
        И Перец торжествующе похлопал меня по плечу. Будто именно я был Пердиккой. Вообще, какой-то глупый залет получился. В смысле, зря мы сюда залетели. Детский сад какой-то… Хотя, с другой стороны, где не детский сад? Правда, Перец немного перебрал с тупостью… ну да ладно.
        - К тому же Говен нормальное имя, бывают хуже, - продолжал Перец. - Ну, например, Амнундак. Хуже ведь?
        - Это из «Земли Санникова», - сказал я. - Неоригинально, батенька. Придумал бы что поновее.
        - Начитанный… - Перец принялся править подпругу. - Однако начитанный нынче народ пошел. Когда ты столько книжек-то прочитать успел? Вас ведь Ван Холл только меня убивать учил?
        - Под гипнозом загружали, - огрызнулся я.
        - Ну да, ну да. А талант под гипнозом не загрузишь. Я вот вчера перед сном решил немного погрузиться в сладостный ад творчества, и со мной сталось вдохновенье. Я трансперсонифицировался с великим Вольфрамом фон Эшенбахом…
        - А я думал, это крысы безобразничают… С кем-с кем ты персонифицировался?
        - Неважно, - отмахнулся Перец. - С великим поэтом, короче. Так вот, трансперсонифицировавшись, я понял, что должен…
        Перец замолчал. Будто выключили в нем что-то.
        Молчал и смотрел в одну точку. Потом вдруг спросил. Серьезно так спросил:
        - А как тебя зовут на самом деле?
        - Меня не зовут, - ответил я. - Я сам прихожу.
        Глава 7
        Побочный эффект
        Хижины вообще никакой не было. Берег. Лодка. И все. Хотя нет, не все. Кострище еще над ним, котелок черный висит, а на рогатках - старые носки.
        - Он что, под лодкой живет?
        - Художник, который живет в изгнании, не заботится о внешнем, - объяснил Перец. - Спит на песке, сочиняет стихи про реку, про воду. Хорошие стихи…
        - А если он не захочет? - спросил я. - Под лодкой, конечно, не жарко, но у нас еще не жарче. Я бы отказался. К тому же он наверняка аскет.
        - Не откажется. - Перец протер о себя руки.
        - С чего ты взял?
        - Выбора у него не будет. Мы его захватим и отвезем к себе на север. Я ему пообещаю возврат. Видишь ли, я тут наводил некоторые справки… Так, по неофициальным каналам… И выяснил, что Ракитченко очень хочет обратно. Туда. А у него никак не получается. Видимо, он еще не готов.
        - Зачем ему туда? Стихи же сочиняются…
        Перец хмыкнул.
        - Стихи-то сочиняются! Но слаб человек, не просто сочинять хочет, а славы желает, жаждет признания. Хочет книжку напечатать, публиковаться. А здесь признания ведь нету, тут признание только у Пендрагона… И публиковаться здесь ведь только на заборе можно. Хотя и заборов-то не найти…
        В голосе Перца проскочила вроде как и зависть.
        - Короче, я пообещаю ему денег, пообещаю вытащить… Ну, как обычно. Главное, получить драконьи слезы. Потому что время поджимает.
        - Куда поджимает? Ты бы рассказал мне, что собираешься делать…
        - Да как что? Все просто: мне кажется, уже пора господину Ван Холлу вздрогнуть. Ну, потом поговорим… Главное, сейчас Ракитченко захватить. Твоя задача такова: подбирайся со стороны реки и страхуй. Если вдруг Ракитченко побежит в твою сторону, ты его немного стукни. Понятно?
        - Понятно.
        - Вот и отлично. Иди. А я пока сети расставлю.
        Я отправился к реке, сел на холодный песок. Перец расставил сеть, взмахнул рукой. Горыны упали с неба и встали вокруг лодки. Треугольником. Тихо.
        Ракитченко спал. Громко храпел, так что даже мне у реки было слышно. Перец поднял руку вверх. Щек вытянул шею и легко перевернул лодку носом.
        На песке лицом вниз лежал Ракитченко, обряженный в камуфляжный костюм. Спал, раскинув руки и вцепившись пальцами в песок. Так, наверное, и должны спать настоящие поэты - вцепившись в мать сыру землю. Для вдохновения.
        Перец кивнул. Щек набрал воздуха и выдохнул в сторону Ракитченко. Но не пламенем, а просто воздухом. Чуть подогретым. Вернее, даже горячим. Вернее, даже очень горячим (два выдоха - и яйцо вкрутую). Так что поэт перестал обниматься с песком и сел. Сел ко мне боком, к Щеку передом. Ну, Щек, само собой, сделал зубы, стрельнул глазом… В общем, полный репертуар продемонстрировал.
        Ни один поэт, даже самый разнузданный, такого не перенесет. И Ракитченко не перенес - заорал и кинулся. Куда кинулся, он, конечно, не поглядел, просто от глаз и зубов. Перец правильно рассчитал эффект. Вообще-то эффект всегда одинаковый - бегут.
        Поэт Ракитченко спасался. И орал. Даже не орал, а как-то гудел, будто проглотил сирену, а она у него уже внутри испортилась и выдавала теперь не тревожный рев, а какое-то протяжное блеянье. Ракитченко пробежал совсем немного - врезался в сети, запутался, покатился по песку. Перец тут же свистнул, Хорив дернул вверх, и через секунду никакого поэта на берегу не осталось.
        - Вот и все, - усмехнулся Перец. - Видишь, как все легко. С поэтами легко, как с китайцами. Сегодня же вечером мы тебя вылечим. Кстати, как здоровье?
        - Нормально, - ответил я.
        Но Перец не поверил, подошел, велел оттянуть веки, долго смотрел.
        - Жить будешь, - выдал Перец диагноз. - Но недолго.
        После чего принялся перетряхивать скарб поэта Ракитченко. Небогатый, крайне даже скудный (если бы Ракитченко вздумал заложить имущество, то выручить ему много не удалось бы) - нож-ложку, миску-кружку, книжку-раскладушку. Много книжек Перец вытряхнул из сурового мешка, одно издание показалось мне знакомым. Я наклонился и подобрал. К моему удивлению, это был действительно уже известный мне труд - поэма «Шагреневый трактор» стихотворца Снегиря. Перец презрительно пнул литературу:
        - Негусто…
        И поделил имущество. Себе взял нож-ложку и миску-кружку, мне оставил культуру. Я подивился его немотивированной скаредности - зачем Перцу нож-ложка, когда у него в распоряжении целый город? Но спорить не стал, привычка - вторая натура.
        - Забери макулатуру, - велел Перец.
        - Зачем?
        - Затем, что Ракитченко ее хранил. А значит, что книжки могут ему понадобиться. Может, они вызывают у него пароксизм вдохновения? Кий!
        Кий с интересом расковыривал кострище, извлекал из углей картофельные кожурки. Морда у него была перемазана золой, отчего дракон выглядел смешно и нестрашно. Кий вообще любит в мусоре разном ковыряться. Я пытался отучить, намазывал мусорное ведро горчицей, однако ему никакая горчица нипочем оказалась, даже не чихнул.
        Сейчас Кий Перца не услышал, и тогда Перец запустил в него камнем. Кий и камень не услышал. Тогда я сказал негромко:
        - Смир-рна.
        Кий бросил свои объедки и стал «смирно». Крылья вверх, лапа вперед, глаза навыкат и блестят. Все как полагается. Щек, полировавший у воды когти, тоже замер.
        Перец презрительно хмыкнул и направился к своему горыну. Я дособирал книжки, рассовал по карманам, подошел к Щеку. Перец пытался устроиться в седле - то справа пытался запрыгнуть, то слева пробовал залезть. Но поскольку горын стоял «смирно», ни то ни другое не получалось, потому что крылья мешали. Не Перца крылья, конечно, а горына.
        Перец нервничал, пинал Кия сапогом в брюхо и грозился заморить голодом, однако Кий был как деревянный.
        - Ну? - Перец нервно повернулся ко мне.
        - Вольно, - разрешил я.
        Кий опустил лапу, сложил крылья, лег.
        Перец взгромоздился в седло и теперь пристегивался, поминая недобрым словом горынов, зоопсихологию, психоанализ и другие науки обществоведческого цикла. Откуда-то сверху слышались обморочные вопли Ракитченко. Ничего, поорет-поорет и привыкнет. Все привыкают. Может, стихи потом еще напишет. Под впечатлением.
        Упал лапоть. Самодельный. Грубой работы. Лапоть выглядел как-то жалко. На меня даже какая-то сентиментальность навалилась непотребная, пожалел я поэта вдруг, хотя вообще-то поэтов ненавижу, один Перец чего стоит.
        Перец тоже заметил лапоть и тоже посмотрел вверх.
        Я забрался в седло, пристегнулся. Спросил:
        - Опять над облаками пойдем?
        - Опять, - кивнул Перец.
        После чего ткнул Кия в бока пятками. А я не ткнул, я зубом цыкнул, два раза, что означало «взлет».
        Обратный путь показался мне короче. Это, наверное, оттого, что я все время спал. А проснулся потому, что резко похолодало. В сей раз мы не падали, медленно опускались. Выглянули из-за облаков. Город не изменился. А чего ему было меняться?
        Потом возле норы мы долго ругались, кому волочь Ракитченко внутрь. В конце концов мне надоело ругаться, и потащил я. Ракитченко был нетяжелый, к тому же возле входа в нору домовитый Яша припас тележку, сделанную из детской коляски. Я сгрузил Ракитченко на тележку и покатил вниз.
        Перец остался у входа, сказал, что сейчас подойдет. Прогнал. Наверняка будет любоваться своим новым ножом-ложкой. Что за герой мне попался? Мелкий клептоман какой-то…
        Я спускался в пещеру. Становилось теплее и темнее, встречный ветер гнал запах каши и сушеных грибов, и от этого запаха мне снова захотелось спать.
        Яша Автохтон как всегда возился возле полевых кухонь и имел счастливый вид. У него всегда такой вид, Яша - наивное существо. Перец вроде когда-то жизнь ему спас, и теперь Яша и все его потомки у него в услужении будут, что наполнит их жизнь смыслом.
        Я свалил поэта на кучу с углем.
        - Припасы? - осведомился Яша.
        - Угу. Освободи его от сетей, он нам скоро понадобится.
        - Варить будем? - совершенно спокойно спросил Яша.
        Завернутый в сети замычал.
        - Сначала нафаршируем. Гречневой кашей, - так же спокойно ответил я.
        А потом вдруг подумал, что хватит все время шутить. Я все время шучу и шучу, а на самом деле ничего смешного-то и нет.
        - Ладно, - сказал я, - разверни его просто, варить не будем.
        - Слушаю, второй сагиб, - кивнул Яша.
        Второй сагиб! Вот так всегда. А кто сказал, что я второй? Кто? Может, я, наоборот, первый?
        Яша выхватил из-за пояса кривой кинжал и быстро, с виртуозностью опытного торговца рыбой, разрезал сети. На уголь съехал Ракитченко. Отряхнулся и предстал.
        Как-то он изменился. Голова изменилась. Была сейчас лысая, а посередине оселедец. Длинный довольно. Раньше, насколько я помнил, у Ракитченко оселедца не было. Видимо, отрос. Поэт изменил имидж.
        Я щелкнул пальцами, и Яша предупредительно вручил мне в руки миску с кашей. Сунул ее Ракитченко, тот посмотрел на меня с тупизной. И я на него с тупизной. Насколько я помнил, Ракитченко был повыше ростом. И пошире в плечах. А этот был мелким. Вряд ли за время, прошедшее с поэтического дристажа, он так стоптался. И оселедец еще…
        И тут я понял, что это не Ракитченко, и сразу устал окончательно. Потому что узнал придурка - это был Тытырин. Тот самый, в избушке которого мы отдыхали. Тоже, кстати, поэт. Он еще спер у меня платину. Всю ту, которую я добыл в честном бою в Деспотате. Кажется, в своем рескрипте Перец называл его недопоэтом. Кажется, мы должны были его обезвредить.
        Обезвредили. Перец может быть доволен.
        - Какие люди! - сказал я равнодушно и отобрал кашу у негодяя. Не заслуживал он каши.
        И снова щелкнул пальцами. Послушный Яша подал мне нож.
        - Это не я! - тут же взвыл Тытырин и тряхнул оселедцем. - Не я, поверьте, клянусь Беловодьем! Это Пендрагон! То есть Ляжка! Он заставил меня! Искусил кривденью, Березань на земле обещал, все как есть! О-о-о! И повелся я, и стал слаб, паки жужелица малая… Короче, он мне угрожал угрозами стра-а-шными!
        - Как? - спросил я ради интереса.
        - Как? Как он угрожал мне? Запугивал запугами ужа-асными…
        - Как угрожал? Как запугивал? Конкретно!
        Тытырин поглядел на нож и тут же стал конкретным. В своем понимании.
        - Сказал, что вырежет у меня на спине, как коварный печенеже во засаде на Святославе княже…
        - Что вырежет? - остановил я ненужные тут рассуждения о древнерусских приключениях.
        - Поэму, сочинение свое приснопакостное.
        - «Шагреневый трактор»? Нормально говори, по-русски! У меня были трудные три года, я устал от некоторых вещей. Ты понял?!
        Это я уже проорал.
        - Понял, понял, - покивал Тытырин. - Ты устал от некоторых вещей.
        - А от каких вещей я устал, знаешь? - Я зловеще растянул глаза пальцами.
        - От каких вещей ты устал?
        - Я тебе перечислю. Устал от придурков. Если ты успел заметить, тут полным-полно придурков. Тут все придурки! Мне даже кажется, что я сам придурок, меня уже пропитали здешние придурочные ветры. Я устал от оригиналов. Вы тут все такие оригиналы, что даже глазам щекотно. Иду туда - там оригиналы на метлах летают, иду сюда - тут оригиналы стихи читают… Почему вы все стихи сочиняете, а? И сплошь дрянные, дрянные, дрянные! Хоть бы для интереса кто-нибудь сочинил хорошие стихи… Это же не Страна Мечты, а Страна Дрянных Поэтов!
        - Да-да, - неожиданно быстро согласился Тытырин, - дрянных поэтов теперь немерено. Я сам прозаик, между прочим…
        Но я его не слушал, я продолжал:
        - Я устал от придурков с саблями, от придурков с луками, от придурков с базуками…
        - Понятно, понятно, - успокоил меня Тытырин. - Я понял все…
        - Тогда рассказывай, баран, идиот. Хорошо рассказывай. Ручь шла о «Шагреневом тракторе»?
        - Нет, не о «Тракторе», - покачал головой Тытырин. - «Беспредел». Он говорил про «Беспредел медведей». Как все тогда уснули, он мне и давай угрожать. Укради, говорит, платину, потом вместе поделим. И представьте теперь: я поэт-почвенник, а у меня на спине такое… Постмодернизм ведь! А платина утонула, честное слово…
        Тытырин рассказывал, а я думал, что он, может быть, и не врет. А может, врет. Разницы никакой. Никакой, а скука все равно…
        Появился Перец. Поглядел на нашу добычу, все сразу понял, сел на уголь.
        - Где Ракитченко? - спросил строго.
        - Какой Ракитченко? - не понял Тытырин.
        Перец поглядел на походную кухню.
        - А… - вспомнил Тытырин. - Ракитченко, ну как же. Талантливый парнишка, хотя с рифмами у него проблемы, надо много работать. И тематика какая-то посторонняя… Да, да, помню его, как сейчас. Я как раз тогда в уединении был, ну, осмысливал результаты фестиваля, и приходит Ракитченко. Взволнованный такой, окрыленный. Говорит, что хочет вернуться… Хотя нет, не так было… ваши перелеты всю память отшибли. Это я к нему пришел. А он как раз под лодкой лежал, новые стихи сочинял. Мне, между прочим, первому прочитал. Странная тематика - про то, как будто бы в обычную реку заплыл кит… Короче, в его духе.
        - Короче! - недовольно сказал Перец.
        - Короче так короче. Короче, было так. Он прочитал мне стихи и сказал, что нашел себя. Свое, так сказать, поэтическое лицо. И теперь может со спокойной совестью возвращаться. И вернулся. А мне завещал лодку, котелок и ложку. А что еще надо настоящему поэту… то есть прозаику? Ничего. Места там благостные… А это у вас драконы?
        - Драконы, - кивнул Перец.
        - Так ведь здорово же! - восхитился Перец. - Шайка драконов - просто здорово! Я думаю, перед таким вот другом никакой кобольд не устоит. Давайте устроим набег на Деспотат, а? Оставшуюся платину как раз отвоюем. У них там платины - выше бровей. И вообще - развели рабовладение… Притом в тот самый момент, когда человечество идет к демократии семимильными шагами…
        Еще один трепач, подумал я. Почему тут одни трепачи? Поэты и трепачи. Впрочем, наверное, это одно и то же. И толку от Тытырина, наверное, не будет. Вряд ли он способен что-то стоящее сочинить. Куда его теперь девать? К Яше, в помощники повара?
        Видимо, примерно такие же мысли крутились и у Перца. Стоял он напротив Тытырина, слушал и чесал подбородок. А Тытырин продолжал. Что надо бы давно отмстить неразумным хазарам, уничтожившим свободу в традиционно свободной Стране Мечты, что…
        - Пойду-ка отдохну, - сказал я. - Посплю.
        - Иди-иди, - разрешил мне Тытырин.
        Хотел я дать ему, ну, зуб выбить или фонарь хороший поставить для рассеивания наглости… но потом раздумал. Потому что утомился. И вообще - ощущал легкое недомогание. Наверное, рыбки активизировались.
        Интересно, почему тут так все организовано, а? Хочешь одного, получается же всегда другое… Как там Перец сказал про главный принцип? Мечта имеет границы? Не, мне кажется, что главный принцип тут совсем не такой, по-другому все тут. Мечты сбываются. Желания сбываются тоже. Но совсем не так, как хотелось бы тебе…
        И я вспомнил вдруг, как однажды Перец сказал:
        - Ты вот думаешь, что желания зависят от тебя. А это не так совсем. От тебя они зависят лишь в первые секунды, а потом начинают жить сами по себе. Конечно, если это настоящие, мощные желания. И вот такое мощное желание начинает жить своей жизнью, и оно уже само воздействует на окружающий мир. И оно тоже начинает желать.
        - И что же оно желает?
        - Тебя, - просто ответил Перец.
        Я тогда не понял, что он хотел сказать, я тогда усмехнулся только и спросил:
        - Это ваша глобальная тайна?
        - Нет. Глобальная тайна - она…
        Но Перец больше не захотел говорить на серьезные темы. Такая вот философия.
        И вот едва я увидел, как из сетей вывернулся Тытырин, то вдруг подумал: наверное, в том, что желания живут сами по себе, есть истина.
        Я ушел к себе. Спустился в подвал, включил станок и поработал немножко. Потом спать отправился, предварительно хорошо вымыв руки.
        На следующий день меня опять разбудил Перец. Зачастил, рыцарь недобитого образа…
        - Подъем! - заорал. - Подъем! У меня к тебе дело! Восстань, о, боец могучий, идем на войну!
        - На какую войну?
        Вылезать из мешка совсем не улыбалось. В мешке было тепло, а в комнате моей холодно, керосинка опять замерзла.
        - Жизнь налаживается, - подмигнул мне Перец и извлек из-под полушубка пузырек. - Смотри.
        В пузырьке была жидкость. Немного, наверное, на пару пальцев всего. Перец поднес пузырек к окну, на жидкость попал луч. Маленький взрыв. Пузырек вспыхнул… Трудно словами объяснить. Если бы алмаз был жидким, наверное, он сиял бы так.
        - Слезы дракона. - Перец снова встряхнул пузырек, повторив алмазный взрыв. - Встречаются гораздо реже, чем слезы крокодила. Излечивают от большинства известных болезней, улучшают тонус мышц, и вообще. Даже волосы растут!
        - На ушах?
        - Почему на ушах? На голове.
        - Неужели Тытырин - настоящий поэт?
        Я встал, подпрыгнул, уцепился за перекладину, стал выворачиваться из спальника.
        - Да ну, какой он поэт… - Перец осматривал мою комнату. - Он, к сожалению, даже не плохой поэт, он вообще не поэт.
        - Откуда же тогда слезы?
        Я спрыгнул на пол, быстро забрался в меховые штаны, в полушубок, в унты.
        - Неужели Хорив разрыдался от ужаса? - Я стал искать шапку, но шапка куда-то задевалась. - Тогда такими слезами, наверное, нельзя лечиться, они, наверное, яд…
        Перец ткнул пальцем пламя лампы - оно рассыпалось.
        - Все в порядке, слезы правильные, - успокоил он меня и поведал историю выжимания слез из горына.
        Когда я ушел, Перец объяснил Тытырину, что от него требуется. Немного в общем-то требовалось: вспомнить свое стихотворение, которое больше всего давит на психику, какое-нибудь послезоточивее. Тытырин ответил, что с этим все в порядке: его портфолио включает восемь лирических стихотворений и двенадцать стихотворений гражданской лирики, которые могут выжать слезу не то что у дракона, а даже из камня. Вопрос в другом - поймет ли дракон вибрирующий нерв его лиры?
        Перец ответил, что бояться непонимания не стоит, понимание тут совершенно неважно, поскольку каждый дракон - этакий маленький Зоил-автомат[1 - Зоил - древнегреческий критик, здесь - мерило всего подлинного в искусстве.], который отличает подлинное от всего остального рефлекторно, как собака Павлова. Стоит ему услышать хорошие, по-настоящему трогательные строки, как из его глаз тут же начинают проистекать крупные, размером с вишню, слезы.
        Тытырин успокоился и сказал, что тогда все в порядке, что можно звать дракона, он его поразит. И пусть приготовят солидную емкость, поскольку дракон не будет плакать - дракон будет рыдать, как пенсионерка перед телеэкраном в понедельник вечером.
        - Давайте сюда дракона! - потребовал Тытырин. - Ведите ко мне дракона!
        Тут Перец его немного вразумил, и Тытырин направился к лежкам сам.
        Щек и Кий спят в больших норах, отделяющихся от основной пещеры. Их даже видно, когда проходишь мимо. Место они выбрали совсем не случайно, а для того, чтобы выпрашивать подачки: Яша много раз туда-сюда по делам пробегает, вот они к нему по пути и пристают: то лапу выставят, то морду, то скулят. Яша жалостливый, всегда попрошайкам что-нибудь да подкидывает. Пряник или банан сушеный. У Яши много чего водится, он тоже склады здешние потрошит потихоньку. Иногда даже шоколадка вымогателям перепадает.
        А Хорив не попрошайничает. Он вообще не любит всякой суеты, поэтому и пещеру себе выбрал самую дальнюю, чтобы перед ним не мельтешили. Чтобы попасть к нему, надо долго пробираться по узкому ходу, затем этот ход расширяется, и выходишь к озеру. Тут уже можно фонари гасить, потому что возле озера светло. Такой синий свет из него выходит, оттого что в озере какие-то мелкие рачки живут, которые светятся. Получается очень красиво. Из озера поднимается свет, над озером на возвышении лежит Хорив и размышляет. Ну, размышляет он или не размышляет, понять нельзя, но лежит всегда с задумчивой мордой, это точно. И глаза светятся: один синим, другой зеленым.
        Так вот Перец погнал поэта к Хориву. Тытырин шагал с достоинством, будто Кунсткамеру намеревался осматривать. А когда проходил мимо Щека, тот высунул клешню, типа, дай ириску. Ну, Тытырин как увидел драконью лапу, так решил, что его сейчас растерзывать будут, завизжал и на стену взобрался. Стена там напротив лежек почти отвесная, а он взобрался. Удивительные таланты подчас раскрываются в обычном литераторе, удивительные… Перцу потом пришлось отдирать его с помощью палки.
        Зато к месту обитания Хорива Тытырин явился уже полностью дисциплинированным. Ни движений лишних, ни расхлябанности, в глазах почтительность.
        Хорив на Тытырина никак не прореагировал, как лежал, так и продолжал лежать. Только глаза приоткрыл немножко. Перец ткнул поэта в затылок, тот начал читать свои произведения. Читал, читал, да все без толку, Хорив как лежал, так и лежал.
        Зато рачки в озере зашевелились. То ли испугались, то ли еще чего, но задвигались, а свечение их интенсивнее, правда, из приятно-голубого оттенка перешло в настороженно фиолетовый.
        Тытырин продолжал читать. Про согбенные осины, кривые избы и сирые пажити, про утраты разные, про то, как тяжело на белом свете жить. Читал, читал и дочитался до того, что Хорив даже зевнул. Громко.
        Тут Перец понял, что эти чтения если к чему и приведут, то только к потере времени, и прекратил их, снова ткнув Тытырина в шею.
        - Понимания нет, - обиженным шепотом сказал Тытырин. - Ничего нельзя поделать, конфликт культур…
        Перец вздохнул. И тут ему в голову пришла идея. Он взял Тытырина за плечи, поставил его спиной к пруду и велел сделать величественное лицо. После чего сказал: «Ладно, Пастернак, получи!» - и ткнул Тытырина кулаком в скулу. Тот, конечно же, свалился в водоем, поднял кучу брызг, заорал, что он совсем не умеет плавать, после чего быстро подплыл к берегу и выбрался на камни. Перец сказал, что вид он при этом имел весьма чудной - рачки, взволнованные всплеском, бросились на шум и покрыли поэта густой шевелящейся мантией. Так что теперь Тытырин светился бледно-голубым, как юное привидение. Кроме того, рачки ползали по тытыринскому телу, что сообщало голубому сиянию жизни и увеличивало сходство литератора с призраком.
        Видимо, рачки попали еще и под одежду, поскольку Тытырин принялся энергично чесаться и подпрыгивать с неприличными телодвижениями. Хорив, оскорбленный малопривлекательным зрелищем, отвернулся.
        Тогда Перец, от злости и расстройства, что ничего не получается, напрыгнул на Тытырина и стал его бить. А бить Перец умеет. Основной смысл избиения в данном случае сводился к следующему - сделать Тытырину как можно больнее, не причинив ему, однако, непоправимых телесных повреждений. Посему Перец целил по ногам, плечам и рукам.
        Тытырин орал. Сначала с привычной поэтической притворностью, но по мере того, как ему действительно становилось больно, стал орать уже по-настоящему. И жалостливо вдобавок. Едва Перец услышал в голосе поэта нужные нотки, он понял, что успех еще может быть. И принялся лупить Тытырина с бо?льшим усердием.
        Хорив не смотрел.
        Перец все-таки разбил Тытырину нос. Тот заплакал и принялся рассказывать про свою жизнь.
        Рассказывал он гораздо талантливей, чем читал стихи. Рассказывал про то, как жил в областном центре и как тяжела была эта жизнь - даже на лимонад не хватало. В конце даже Перец растрогался и стал бить уже так, для придания повествованию динамики. А потом вообще остановился - кулак отбил.
        Тытырин лежал в синей медленно гаснущей луже (рачки уползали обратно в озеро), плакал, пускал сопли, и они смешивались с синевой.
        Хорив не смотрел в их сторону, смотрел в стену. Было тихо. Тытырин попытался еще что-то там проныть, но Перец показал ему кулак и велел лежать смирно. А сам достал флакон, достал маленькую серебряную воронку и направился к горыну.
        Хорив лежал без движения, дыхания не было слышно. Наверное, даже не дышал. Перец обошел его справа, повернул горыну морду…
        - После чего я собрал почти полфлакона отличных свежих слез. Срок хранения ограничен, так что лучше не тянуть. А в случае чего мы Тытырина еще раз отлупим. Вообще, очень удобно - оторвало тебе, к примеру, палец, а Тытырин как раз под рукой, избил его, собрал слезы, и палец обратно присох… Впрочем, не стоит медлить, надо спешить.
        Перец протянул мне флакон. Флакон был холодный и тяжелый.
        - И что делать? - Я медленно отворачивал крышку. - Пить?
        - Пить. Пей и станешь здоров. Рыбки передохнут, вот увидишь.
        - А я не передохну?
        - Будет больно, но останешься жив. Зато потом как новенький станешь, все авторитеты утверждают в один голос.
        - Какие авторитеты? - Я разглядывал жидкость. - Лукреция Борджиа[2 - Лукреция Борджиа - знаменитая средневековая отравительница.]?
        - Лукреция? Н-нет… Ну, если ты мне не доверяешь, я могу испытать…
        - На себе? - осведомился я.
        - Зачем на себе? Если я буду испытывать на себе, мне придется выпить всю бутылочку. Надо испытать на ком-нибудь поменьше в размерах. Я специально приготовил…
        Перец распахнул полушубок и извлек из него Доминикуса. Запасливый.
        Вытащенный на свет Доминикус недовольно вертел глазами и старался забраться обратно.
        - Доминикус, будь другом… - Перец тряхнул кошака за шкварник. - Нам тут надо один эксперимент произвести, ты уж не обессудь…
        И достал из кармана ложку.
        - Плесни! Но только три капли.
        Я осторожно накапал из пузырька в ложку. Перец протянул Доминикуса. Кот втянул воздух, уставился на ложку и замер, будто окаменел. И тут с котом произошла странная метаморфоза. Сонливость пропала, котяра потянулся к ложке всеми мордасами.
        - Мама! - завопил Доминикус.
        И жадно высосал содержимое ложки, будто и не драконьи слезы в ней были, а валерьянка обычная, рупь пятьдесят бутылка.
        Перец тут же выпустил кота из рук со словами:
        - Теперь надо осторожно…
        Доминикус стоял посреди комнаты. Растопырив лапы, взъерошив шерсть, оскалив пасть.
        - А от чего он излечится? - наивно спросил я.
        - От всего, - ответил Перец, но как-то неуверенно.
        Что мне не очень понравилось.
        Доминикус вдруг зашипел. Но не по-кошачьи, а как-то серьезно, басовито так, будто звуки издавало существо на три размера побольше. Я на всякий случай шагнул в сторону.
        Перец глядел на Доминикуса с удивлением. А кот преображался. Он продолжал шипеть и медленно увеличивался в размерах, мышцы переливались под шкурой, а шерсть медленно оттопыривалась, приобретая зеленоватый оттенок.
        - Разнервничался, - выдохнул Перец и огляделся.
        Я вытянул Берту. Не, это, конечно, унизительно: Берта - машина серьезная, не для кошачьей охоты, но в экстренных ситуациях все сгодится, сапогом оборону будешь чинить.
        - Спрячь, - сказал Перец, - сейчас пройдет.
        Я спрятал. На самом деле, потом вспоминать будет противно - кошку застрелил.
        - Надо было связать сначала… - Перец переместил из-за спины меч, но из ножен не вынул.
        А кот все ярился, все пучился, когти уже ковер мой напольный начали драть. И все на меня, гадина, поглядывал. Видимо, помнил что-то. Наверное, как я ему башку побрил и зеленкой выкрасил. Кошки - твари на редкость злопамятные. Не исключено, отомстить хотел.
        Пасть жертвой кота мне не очень хотелось. Я тогда уж тоже огляделся в поисках чего-нибудь потяжелее. Но ничего смертоносного в пределах броска не было. Тогда я сдернул с окна толстую плюшевую штору и накинул ее на разбушевавшуюся зверюгу. Не очень-то помогло - из-под плюша послышался рык, и в дорогой бордовой материи стали появляться раны.
        - Много капнули… - озадаченно почесал затылок Перец. - Спрячь лучше пузырек.
        Я убрал слезы в карман.
        - Ничего, - успокоил меня Перец, - это побочный эффект, он долго не продлится…
        Доминикус тем временем растрепал остатки занавески, выбрался на волю и снова уставился на нас. Я заметил, что цвет глаз у него поменялся на красный. А когти вытянулись. Морда тоже как-то вытянулась. И вообще весь его облик свидетельствовал о том, что побочный эффект на нет сойдет еще не скоро.
        Зверь оглядел комнату кровавым взором и направился к нам. Видимо, слезы дракона вскрыли истинную его сущность. Сущность убийцы.
        - Никогда не доверял кошкам, - обронил я.
        - Бежим! - крикнул Перец и кинулся к двери.
        - Мама! - прорычал Доминикус и выпустил ему вдогонку огненную струю.
        Плевок попал Перцу в спину, полушубок вспыхнул. Перец попытался скинуть его, но Доминикус плюнул еще раз. Попал в косяк двери, но тот был выморожен так, что не загорелся.
        Я метнулся к соплемету, однако Доминикус опередил: жидкий огонь попал на соплегенератор. Генератор полыхнул синеньким, и я понял, что времени нет. Быть залитым кипящими дрюпинскими соплями мне не улыбалось, а потому я метнулся к выходу, но там уже раздувал свои огненные легкие кот-оборотень. Оставалось…
        Окно всегда остается.
        Доминикус пыхнул, я упал. Зря только - огня у кошака не вышло, подрастратил. Это его немного удручило, и он стал собирать силы для следующего плевка, которого я не стал дожидаться. Выпрыгнул в окно.
        Поперек окна у меня постоянно натянута и к батарее привязана альпинистская веревка. Нападение Доминикуса доказывало, что я не параноик. Вообще-то, готовя ту веревку, я ожидал чего-нибудь более страшного, но кот-огнеметчик - тоже не весело.
        Ухватил веревку и бульк - съехал.
        Перец бежал по улице.
        - Ма-ма! - послышался рык из дома.
        Надо было тоже бежать. Убивать кошака нельзя, а если не убивать, то и не справиться с ним никак. Я поспешил за Перцем.
        Бегаю я чуть лучше его, недаром же тренируюсь каждый день, так что Перца догнал и даже перегнал. И только тогда оглянулся. Доминикус тоже не отставал, несся за нами широкими прыжками, дымил, ревел.
        Добежать мы успели до пешеходного моста, там он нас и настиг. Надо было его все-таки пристрелить, но я опять не выстрелил.
        Ну да, гуманист. Будучи гуманистом, я не нашел ничего лучшего, как повиснуть внизу, под мостом. Я вообще долго могу провисеть, пальцы у меня сильные, поэтому и повис. А Перец на столб залез.
        Зря, пожалуй. Да и я повис тоже зря. Провисеть-то я долго мог, да только вот мороз… Руки заболели почти сразу, но я терпел.
        Перцу гораздо хуже: он вообще со столбом обнимался, а тот не то что холодный был - вообще промерз до молекул. Так что Перец очень быстро пожалел о своем опрометчивом поступке. Доминикус вперил кровожадный взгляд в своего хозяина на столбе и тут же полез вверх, корябая когтями чугун.
        Перец, заметив это, попробовал забраться выше, однако не получилось. То ли примерз, то ли сил не стало. Доминикус открыл пасть, намереваясь поразить своего хозяина огнем, однако огня из пасти не выскочило, выскочил какой-то ик. После чего Доминикус стал резко уменьшаться в размерах. Видимо, предчувствуя грядущее возвращение к прежним размерам, котяра собрал последние силы и прыгнул, стремясь если не огнем хозяина поразить, так зубами достать. Челюсти еще не успели уменьшиться, и Доминикус вцепился в самую близкую к земле часть тела Перца.
        - А-а-а!!!
        Ну да, и был крик его громок. В смысле, Перца крик.
        Доминикус успокоился и окончательно сдулся до своих нормальных размеров, однако клыки размыкать не спешил. Видимо, заклинило. И Перец почему-то не мог вниз спуститься. Видимо, примерз.
        И я едва не примерз, вися под мостом. Так можно и гайморит какой-нибудь схватить, отек Квинке, короче. Решив перестать висеть, я рывком выскочил на мост.
        Картина, открывшаяся моему взору, была достойна затвора фотохудожника. Зима, мороз, мост, фонари, на одном фонаре - доблестный герой, а в мягкое место ему впился кот. Я достал аппарат и запечатлел. Перец со столба скрипнул зубами.
        - Пожалуй, я назову свою новую работу так: «Навеки вместе». - Я запечатлел Перца еще. - Да-да, очень хорошо.
        - Убь-бью… - проскрипел со столба Перец.
        - А может, оставить вас? - раздумывал вслух я. - Вот так и оставить, в высоком единении? А как потверже станете, я серебрянку напылю. Художественно будет…
        - Убь-бью… - снова предупредил Перец.
        - Однообразный репертуарчик, - хмыкнул я.
        После чего свистнул.
        Жду три минуты…
        Нет, они управились за полторы. Видимо, где-то рядом были. Двое зависли над нами, Щек опустился на мост.
        Облить Перца антифризом, сунуть пару таблеток внутрь - отлип бы как миленький. Но жалко мне было антифриза на эту сволочь. И я сделал так.
        - А ну-ка, - кивнул на столб, - давай плюнь легонько, пыхни. Только начальство не поджарь. Понятно?
        Щек кивнул. Осторожно набрал воздуха.
        - И кошку не спали. Мы из нее шапку еще делать будем, - напомнил я.
        Щек осторожно выдохнул. Пламя получилось небольшое, лизнуло фонарь.
        - Свободен! - велел я, и Щек отвалил.
        Где-то через полминуты Перец вместе с висящим на нем котом сполз вниз. Перец шевелился и даже мог ходить. Доминикус ходить не мог. Он вообще ничего не мог, болтался, как хвост. Перец попытался снять его с себя, однако не получилось - челюсти и в самом деле заклинило.
        - Ты так и ходи, - посоветовал я. - Оч-чень оригинально… Биодизайн! Знаешь, это может стать новым направлением в моде…
        Перец оглянулся через плечо.
        - Можно, конечно, вырезать, - продолжил я задумчиво. - Он ведь только в штаны вцепился?
        Судя по зверскому взгляду Перца, Доминикус вцепился не только в штаны. Вырезание, значит, отменялось.
        - Или челюсти разжать, - предложил я. - Ножом.
        - Каким ножом? - возмутился Перец. - Ты же зубы ему поломаешь!
        Я пожал плечами. Отошел подальше, оглядел Перца.
        - Да не, правда нормально выглядит. Живопись просто. Пашка Пикассо в молодости, очень похоже. Жаль, что не увидит никто. Разве что Тытырин…
        Перец попытался оторвать Доминикуса еще раз, но тщетно, только поморщился.
        - Да, Тытырин увидит, и твой вид ему послужит вдохновением. Он ужо сочинит… Я даже боюсь представить название, которое он даст своему произведению…
        - Давай, разжимай, - простонал Перец.
        Я выхватил супербулат. Для начала треснул Доминикуса по затылку рукояткой, что, впрочем, воздействия не возымело. Тогда сунул лезвие ему в зубы и разжал челюсти.
        Сломал, правда, пару зубов и язык чуть не отрезал. По мелочам, короче, обошлось. Доминикус не отреагировал, пребывал в жесточайшем отрубе. Но, судя по свирепым глазам, членовредительства он мне не забудет, будет мстить до тех пор, пока мой изуродованный труп не ляжет в сыру землю, пока рыжие муравьи не выедят мою селезенку… Как обычно и бывает в таких случаях.
        - Можно и осторожнее было, - буркнул Перец.
        Он положил кошку на плечо и потихоньку поковылял к норе. Я за ним. Настроение немного улучшилось.
        В глубине пещеры Перец оттаял окончательно и сразу же приступил ко мне:
        - Ну, теперь ты. Будем лечиться.
        - Может, завтра?
        - Сегодня. Нечего время терять.
        И он потряс перед моим носом заветным пузырьком.
        - А я не буду! - Я кивнул на Доминикуса. - Не впаду в неадекватность?
        - Ну, если только ненадолго совсем, - заверил Перец, - на пару часиков. Зато потом никаких рыбок - рыбки с драконом просто несовместимы. Так что давай!
        Глотать слезы дракона мне не очень хотелось, но, видимо, выхода другого не было. Памятуя о Доминикусе, я связался. Вернее, Перец мне помог - привязал меня к большому сталагмиту. Крепко так, чтобы я не мог пошевелиться.
        После чего я выпил слезы дракона. По вкусу похоже на соленую воду. На хорошую минералку.
        Было больно.
        Глава 8
        Переход
        Я стащил перчатку, размотал бинт. Рука была красной. Не просто красной - огненно-красной, точно сварили ее. Такого никогда не случалось. Похоже на рожу, только вряд ли можно было ее здесь подхватить - насколько я успел разобраться с местными болезнями, инфекционными они не бывали. Хотя… Хотя это вполне мог быть какой-нибудь местный недуг. Тогда лечить вообще бесполезно, тогда остается только ждать.
        А еще рука болела. Сильно болела, без перерыва. Так, что я даже не мог ничего взять - на ладони почти сразу возникали горячие пятна, которые терпеть было вообще сложно. Пришлось мне даже ладонь перебинтовать.
        Можно проконсультироваться у Перца, он наверняка в подобных вещах знаток, но связываться с ним мне совершенно не хотелось. Свяжешься с Перцем - и выслушаешь целую гору ослоумия. Болит правая рука? А ты знаешь, отчего такое бывает? Не надо злоупотреблять… Ну и так далее.
        Бинт помогал, револьвер держать я мог, правда, боль не прекращалась. Впрочем, обращать внимание на такие мелочи… Поболит и перестанет.
        Я вернул перчатку на место и оглянулся - не заметил ли Перец моих манипуляций?
        Перец сидел на самом краю моста, как раз над вечно вмороженным водяным. Сидел, полировал меч. Я стоял у него за спиной. Довольно холодно, как обычно холодно, а одеты мы были совсем не по-зимнему. Перец достал откуда-то свою героическую броню, напялил ее и стал похож на рыцаря. И как-то сразу набрался наглости и спеси.
        Меня он заставил надеть бронежилет, боевой шлем (даже подключить велел), пристегнуть супербулат и обязательно взять револьверы. А что хуже всего - ботинки. Армейские дешевые тупые ботинки. Они мгновенно простыли, так что, кажется, обморожений не избежать, придется дышать на пальцы, придется глотать антифриз. А лучше так - когда вернемся, я возьму у Перца Доминикуса. Кошки отлично помогают против обморожений. Надо просто вскрыть толстое кошачье брюхо и засунуть в него пальцы ног. Старый чукотский способ.
        - Раньше я думал, что здесь все можно устроить, - рассказывал Перец. - Пытался помочь всем, кто сюда попадал. Доставал то, что они хотели - оружие, машины, даже танк. Да вообще почти все. Шатался туда-сюда, осчастливливал разных психов. Знаешь, я тогда чуть ли не каждый день мог туда выходить. А потом все тяжелее и тяжелее становилось, теперь вообще очень… тяжело. Надо мощно концентрироваться, сильно устаешь…
        Не знаю, подумал я, в последнее время Перец часто пропадал. Еще чаще, чем раньше. Надо бы за ним проследить… Хотя и следить не надо, я подозревал, где он ошивается. И даже знал.
        В нашем северном городе полно ангаров. Не знаю почему, но тут они везде. Много их. Перец выбрал тот, что за стадионом, возле аэропорта. Я летал медведя с телемачты снимать. Летали его снимать, и как раз увидел, как Перец к этому ангару ковыляет, впряженный в саночки. А на саночках баллон газовый. Что-то мастерил, что-то там он делал - в темноте вспыхивала сварка. Но что конкретно - не знаю, меня он в ангар не пускал, а с вышки даже в бинокль недосмотришься. Мне вообще-то его таинственные дела, само собой, не нравились, но ничего не попишешь - начальство.
        Все равно ничего не скажет. Темный тип. Что ни спросишь - все потом, все в свое время… Я даже спрашивать бросил, когда наступит то самое «свое время».
        - Я вот что думаю… - продолжал он. - Может, Ван Холла подорвать? Найти все-таки бомбу и ему подкинуть?
        Я равнодушно промолчал.
        - Ты прав, нельзя, - покивал Перец. - Народцу много погибнет. Нет, мы его по-другому придавим. Я им такое придумал…
        - Мы отправляемся за горыном? - спросил я напрямую.
        - С чего ты взял? - насторожился Перец. - При чем здесь горын?
        - А в аэропорту ты голубятню строишь? - усмехнулся я.
        Перец хихикнул.
        - Зачем тебе еще один горын? - спросил я. - Сам же говорил, что они никуда не годятся, что ни один не выстоит против штурмовика…
        - Смотря чем кормить, - обронил Перец.
        - Что это значит?
        - Ничего, - в своем репертуаре ответил он. - А про горына ты верно догадался. Надо сходить за горыном.
        - Зачем? С этими-то не знаем что делать. Развели какой-то питомник, честное слово, хоть соли их. Драконов больше, чем людей. И пещеры у нас нормальной нет толком, да и вообще… Зачем?
        - Потому что он последний, - ответил Перец. - Во всяком случае, из известных мне.
        - Последний?
        - Да. Нет больше их.
        - И что?
        Но Перец на вопрос мой не ответил, напротив, спросил сам:
        - Ты готов?
        Я ответил кивком.
        - И будет нести он смерть… - задумчиво произнес Перец.
        Про кого он, интересно?
        - Может, в тундру отойдем? - предложил я. - Подальше от строений?
        Не улыбалось мне с моста сигать. Мне вообще в последнее время прыгать не хотелось. Я не кенгуру, не в Австралии живу.
        - Нет, будем отсюда прыгать. - Перец поднялся на ноги.
        - А если промажем?
        - Не промажем, - заверил Перец. - Ну, метров на тридцать разве… Я всегда попадаю туда, куда хочу, в том-то самая и гадость…
        - Почему гадость?
        - Лара…
        Он мне, разумеется, не ответил. Заговорил о другом. Мне кажется, она там, куда мы собираемся.
        - С чего ты взял?
        Перец перестал полировать меч, спрятал его в ножны.
        - Я же говорю, мне так кажется. А просто так мне ничего не кажется.
        Он скрипнул зубами, даже по коже морознуло.
        - А если она даже и там, то что?
        - Видишь ли… - Перец поежился. - Понимаешь… Ну, короче…
        - Сердечные раны? - усмехнулся я.
        - Да нет, просто… - Перец маялся. - Ну, мне самому… Короче, может быть оказано сопротивление…
        Понятно. Перец неровно дышит в сторону Лары, сам ее треснуть не может, поэтому ему понадобился я. Миссия, достойная всяческого уважения. Ну что ж, треснуть так треснуть, полезно бывает иногда.
        А вообще посмотрим, путешествие может интересным получиться. Посмотрим, так ли она на Сирень похожа, как тогда мне показалось. Я неоднократно, кстати, у Перца этот вопрос пытался прояснить - ну, про странную нашу всеобщую схожесть, но он отказался говорить. Заведет обычное: всему свое время, все в свое время… типа, сам еще до конца не разобрался…
        Ага, а с бабами воевать мне.
        - Понимаешь, я не хочу туда один, я чувствую… - Перец помялся. - Видишь ли, может быть оказано сопротивление, и ты должен меня подстраховать. Подстраховать, понятно?
        - Понятно. Что тут непонятного?
        Перец посмотрел на меня пристальнее.
        - Дай-ка сюда, кстати, оружие.
        - Зачем?
        Не люблю, когда посторонние трогают мое оружие.
        Перец дернул щекой. Я хмыкнул, передал ему револьверы. Он взял их довольно ловко, повертел на пальцах, сунул Берту под мышку, а Дырокол неожиданно разрядил.
        Я проследил за падающими патронами. Те звонко отскочили ото льда, запрыгали по глади.
        - Ну и зачем? - поинтересовался я. - Они, между прочим, с обедненным ураном, не дешевые…
        Перец разрядил Берту. Еще шесть зарядов вывалились на лед.
        - А то еще пристрелишь там кого-нибудь… На, возьми лучше эти.
        Перец вытащил из полушубка коробку с патронами, кинул мне.
        - Резиновые, - поморщился я. - Мы ж не на медведей охотиться идем. А вдруг опасность будет не резиновая? Ты, значит, сабелькой булатной будешь отмахиваться, а я… Лучше бы тогда пистолетики с присосками выдал, из них я бы точно никого не прибил.
        - Не хочешь - как хочешь…
        Перец потянулся за патронами, но я не отдал, стал заряжаться. Какое-никакое, а все же оружие.
        - Ты бы рассказал поподробнее: что, куда, зачем…
        - Хорошо. Там такая, значит, система, - принялся объяснять Перец. - Мелкий городишко. Ну, не совсем мелкий, но не мегаполис. Фабрика, аэропорт, кадетский корпус. То, что нас интересует, находится на складе, это в центре. Проникаем спокойно, берем спокойно, без лишнего насилия. Ты понял?
        - Чего непонятного…
        - Стрелять только в самом крайнем случае. И вообще, ничего не делай без моего приказа. Ясно?
        - Ясно. Я вообще ничего делать не буду, стоять буду просто. Только одного вот не пойму…
        Перец сделал знак рукой, и я замолчал. Да я и так замолчал бы, поскольку увидел, что воздух изменился. Он задрожал. Так дрожит полдень над горячим асфальтом, так происходит в пустыне перед тем, как появится мираж.
        Я понял, что Перец начал переход. Мог бы и предупредить. Всегда он так.
        Реки больше не было видно, перед нами клубилось… Это трудно описать. Как будто воду кипятят в стеклянной посуде. Но только тут не воду кипятили, а воздух. И он менялся, становился прозрачнее и прозрачнее, и были видны все мелкие трещинки в породе, выступавшей на противоположном берегу, чахлые кустики, какие-то покореженные рельсы, другой металлолом.
        Затем пространство лопнуло, выгнулось выпуклой линзой, остановилось в метре от нас. День плавился, сгущался и синел. Я хотел отодвинуться, но Перец схватил меня за руку. Неожиданно линза резко вытянулась к нам, мы влипли в нее, как в жидкое холодное стекло, увязли, и она выдернула нас с моста. Что-то вроде аттракциона «рогатка» получилось.
        Я думал, что будет какой-то туннель. Обычно, чтобы попасть в другой мир, надо в туннель провалиться. Так во всех фильмах показывают. И в Перцевом рескрипте было написано - посредством «переброски длинным путем». Впрочем, ванхолловская установка работала тоже не как туннель. Она как мясорубка работала.
        Но туннеля не было. Я начал задыхаться в этом поганом обволакивающем стекле, меня затошнило, и кожа стала мерзко отслаиваться от мяса. Я попробовал заорать, но не успел, поскольку вывалился в какое-то темное пыльное помещение. Прямо из-под потолка - и об пол, даже сгруппироваться толком не успел. Только на бок повернулся, а потом на спину. Башкой о бетон - шлеп! Хорошо, что шлем…
        Перец лежал рядом. Мне показалось, что он стукнулся посильнее, чем я. Шуму, во всяком случае, было больше, будто в большую алюминиевую кастрюлю просыпались алюминиевые же кружки. А нечего в железяки обряжаться!
        Я лежал почти две минуты, успел до девяноста досчитать. Перец, видимо, решил, что я в отключке, принялся поливать меня из фляги.
        - Не надо воды, - сказал я, - и так тошнит. Сейчас сблевану, честное слово…
        - Всегда так. - Перец спрятал фляжку. - Что ты хочешь, человек не предназначен для… Это из-за перепадов давления. Давление скачет, поэтому и тошнит. Как в космосе. Потом привыкнешь.
        - Спасибо уж, мне и так… Знаешь, когда я жил в приюте, нас кормили творожной запеканкой, и с тех пор мне лишний раз блевать не хочется…
        Не хочется, а получится, тошнит здорово. Помимо того, вокруг полно пыли, и гремело так, будто внизу строители работают. Ночь еще. Сверху дыра в потолке, а через нее кран какой-то виден, и веревка с него свисает.
        И кто-то в этом пустом помещении был, я чувствовал это. Можно, конечно, включить сенсоры шлема, но я не включал. Пусть Перец разбирается. Он сказал, что у него предчувствия. Мое дело - по шее всем, кого встречу. По шее всему живому.
        Что ж тут так пыльно-то? Странно. Странно, что именно в таком месте хранится горын. Я думал, место будет повеличественней. Готический замок, Гранд-каньон, Капова пещера какая-нибудь… А тут простой склад. Бочки вокруг, строительные леса, какие-то ящики, трубы. Полумрак.
        Мне надоело озираться, и я спросил:
        - И что? Мы опоздали? Она уже тю-тю, наверное?
        Перец покачал головой.
        - Она нас явно опередила, - сказал я. - Плохо дело, Пашка, у нас все время что-то не так. Теперь даже девчонки нас опережают…
        - Я не мог раньше, раньше дела были.
        - А теперь все осложняется. Сколько у нас времени?
        - Часа два, - ответил Перец. - Потом… потом мы застрянем здесь надолго.
        - Успеем найти?
        - Нет. Я не знаю, где она живет, только город знаю.
        - Откуда?
        - Агентурная сеть. Работаем помаленьку. В каждом нужном городе.
        - А как ты определяешь нужные города?
        - Просто. Есть у меня один знакомый картограф, он отошел от дел, но иногда оказывает мне услуги. Окидывает внутренним взором ойкумену…
        - Настоящий Коровин, что ли?
        - Он. И многие-многие другие, преданные идеалам Владиперского Деспотата.
        Я расхохотался. И Перец расхохотался. Мы вместе расхохотались. Хотя я прекрасно понимал, что ничего смешного нет. Что Перец ведет себя так, будто знает: сейчас за нами кто-то обязательно наблюдает. Работает на публику, короче. Я подыгрывал.
        Перец продолжил дурацким голосом:
        - Я знаю, что она здесь, знаю, что горын будет здесь еще два дня - выставка-то разъездная. Совпадение. Нет, не совпадение, конечно, совпадений не бывает…
        - Судьба, - хихикнул я. - Ваше любимое слово.
        «Ваше» не в смысле «ваше величество», а в смысле обитателей Страны Мечты.
        Перец промолчал. Сделал вид, что задумался. А когда он задумывался, всегда производил одно и то же. Перец вытащил из-за спины меч своего кашалота в обнимку с драконом, принялся задумчиво поглаживать лезвие. Хотя полировал совсем недавно, буквально десять минут назад.
        - Ты думаешь, все-таки она?
        - Конечно, она. - Перец кивнул на веревку. - По-другому просто не может быть. Почувствовала горына - неосознанно, но почувствовала, - заволновалась. Она мимо никогда ведь не пройдет…
        Я ждал. Ждал. Что-то должно было случиться. Иначе зачем мы здесь торчим? Вообще, по логике, нам следовало бы уже все вокруг обыскивать, но мы не обыскивали. Ладно, ему виднее.
        - Какие-нибудь идеи в голову приходят? - спросил Перец.
        - Можно сделать так, - теперь погнал уже я. - Захватываем тутошнее Управление внутренних дел, добываем адрес, едем туда, берем вертолет…
        - Не успеем, - покачал головой Перец. - Два часа - максимум.
        Это, кажется, правда. Он и раньше говорил, что время ограничено. Потом что-то там смещается, и попасть обратно уже гораздо сложнее.
        - Тогда я могу остаться здесь, - предложил я. - Найду ее за день…
        - Найдешь, - согласился Перец. - А за сколько тебя найдут твои друзья с базы? За полчаса? За час? Они уже тебя, наверное, засекли…
        - Вряд ли так быстро, - усмехнулся я. - Думаю, часов шесть понадобится, так что есть время… А может, бросим, а? Зачем нам этот горын? Успели бы раздобыть обычного оружия. Здесь, кажется, кадетский корпус есть…
        Кадетский корпус. Да, Перец говорил. Только зачем нам оружие? У нас обычного оружия хоть трактором закапывай. Вряд ли там что-нибудь интересное есть, наверняка старье разное: карабины да саперные лопатки. Хорошо бы «Громов» добыть, но сомнительно, что в кадетском корпусе они есть…
        Я стал представлять: если раздобыть хотя бы пару ящиков «Громов» да навербовать с десяток гномов, можно было бы десант хороший организовать. Ван Холл бы удивился…
        Тут все и случилось. Я заметил справа движение, с трудом удержал рефлексы. Перец стоял спокойно. Я рассмеялся. Надо же было что-то сделать. Из-за бочек показалась она.
        Лара.
        Год прошел. Или больше. Она не очень изменилась. Хотя выглядела, пожалуй, более усталой. Может, даже похудела чуть. На самом деле похожа на Сирень, мне тогда не показалось.
        Перец покачал головой.
        - Привет, Пашка, - сказала она.
        - Ну, привет, - ответил Перец. - Хорошо выглядишь, особенно в лунном свете. Волосы перекрасила? Тебе идет серый. Знаешь, с тех пор, как ты удрала… Зачем ты удрала, кстати?
        - Я не удрала. Я вернулась.
        Зачем я тут вообще, подумал я? Милые бранятся - только тешатся, а я потом буду враг семьи номер один. Так всегда случается. А я еще тогда заметил, что между ними какие-то струны душевные натянуты, прямо два сапога - жизнь не дорога. Как-то униженно я себя чувствовал, честное слово.
        Разборка между тем продолжалась.
        - Ты удрала, - сказал Перец с обидой. - Ты удрала, а я хотел с тобой поговорить…
        - Откуда ты знаешь, что я здесь?
        Это уже Лара спросила.
        - Я знаю все. Знаю даже…
        - Что ты делаешь здесь? - оборвала Лара.
        - Что я делаю здесь. - Перец усмехнулся. - Так, зашел поглядеть на грязные бочки, на прочее дерьмо…
        Он лениво взмахнул мечом, разрубил какую-то конструкцию, и дышать стало совсем уж плохо - от пыли. А может, я от здешнего воздуха уже отвык. Вернее, к тамошнему привык.
        - Ты его не получишь, - негромко сказала Лара. - Не получишь.
        Видимо, про горына сказала. Они делили горына. Какие, однако, политики! Делят последнего на Земле дракона, решают судьбы мира… А я, значит, должен в случае чего по морде. Что ж, по морде так по морде, мне не жалко, я человек широких взглядов. Тогда Сиреньке в бубен дал и сейчас легко повторю. Хотя хорошо бы мне, пока тут голубки будут друг друга страстными когтяшками полосовать, отлучиться. Взглянуть на мир, поглядеть, как там оно на самом деле.
        - Мы с тобой уже говорили про это. Мне не очень хочется вспоминать…
        - Мне тоже не хочется вспоминать. Но вы не получите его. Вы уйдете. Я не хочу, чтобы ты превратил его…
        - Хватит, а? - попросил Перец. - Ты же сама понимаешь, что мне нужно оружие. У нас там противостояние…
        - Плевать мне на ваше противостояние. Ты его не получишь, - повторила Лара.
        - Лара, может, не надо? Мы все равно ведь возьмем…
        - Я хочу поговорить с тобой по-хорошему. Я прошу тебя, Пашка, не надо! Ты же нормальный, ты же все равно не сможешь его воспитать…
        Перец расхохотался.
        - Не надо, Пашка, а? - повторила Лара. - У тебя не получится правильно его воспитать. Ты не представляешь, как это непросто…
        - У меня уже получилось, - резко ответил Перец. - У меня уже все получилось! Три раза!
        Я усмехнулся. Зря он расхвастался. Нельзя девкам доверять.
        - Что?!
        - Да! - выкрикнул Перец. - Три! У меня их уже три! А ты думала, что ты одна у нас такая сверхумная?
        - Пашка…
        - Три! У меня их три!
        Лара спрятала руки в карманы куртки.
        - Их у меня три! Щек, Кий, Хорив! Аз, Буки, Веди! Илья, Алеша, Добрыня! Они слушаются меня, как дети! Огонь идет за мной, Лара, их никто не может остановить! Тоже мне, противозенитные комплексы…
        Перец снова взмахнул мечом - соседние с ним бочки разошлись по экватору, на пол потекло черное и пахучее.
        Лара глядела то на меня, то на Перца.
        - Это… это вы сделали?
        - Мы, - улыбнулся Перец. - Я. И это только начало. Один маленький военный заводик одной маленькой военной корпорации… Скоро он поймет! Скоро он, скотина, поплатится за то, что сделал с нами!
        - Пашка…
        - Они умоются кровью!
        - Ты… ты… предатель, - сказала Лара.
        Перец рассмеялся и спрятал меч в ножны, за спину.
        - Мы оба предатели. И ты - гораздо хуже меня, сама знаешь…
        Справа послышался звук - вылетела дверь, и показались двое. В черной форме, на эсэсовцев похожи. С пистолетами. Дрянные пистолеты, пээмки. Наверное, местная охрана.
        Не зря меня Перец потащил. Они тут беседовать будут, миловаться, а я пока буду охранников валить. Вот чего два дурака приперлись? А не зря у меня Перец патроны нормальные отобрал…
        Они пистолетики свои вскинули, дурачье.
        - Стоять! - взвизгнул один. - Всем стоять!
        Идиоты, неужели не видят? Идиоты, честное слово…
        - К стене! - ступорылил второй. - Мордой в стену, ребятишки!
        Мы не пошевелились, стояли как стояли.
        - Я сказал к стене! - снова завизжал охранник.
        - Не надо! - прошептала Лара.
        Ну конечно, не надо. Да не прольется кровь дурака… Я хоть и гуманист, но не люблю, когда в меня пистолетиком тычут.
        Сработала Берта, сработал Дырокол.
        Дураки не успели даже выстрелить, их швырнуло в стену - пули хоть и резиновые, но бьют хорошо. Теперь у них будут роскошные контузии, сны плохие станут сниться. Долго. Может, всю жизнь.
        Приятно. Давно такого чувства не испытывал. Охранники больше не встали. И, что характерно, никто ничему не удивился. Ни Лара, ни Перец. Они вообще не заметили, что тут кто-то стрелял. Ну да, влюбленные часов не наблюдают. Влюбленные вообще ничего не наблюдают. Тоже мне, Ромео и Джульетта…
        Надоели! Почему я должен все время кого-то слушаться?
        - Отдай, прошу тебя, - терпеливо попросил Перец. - Отдай его.
        - А то что? - зло вскинулась Лара.
        Я снова выстрелил. Не знаю, как это получилось. Да, не знаю. Просто я давно не стрелял. Или, может, оттого, что патроны все-таки не настоящие. Травматическое оружие, что тут скажешь…
        Она упала лицом вниз.
        - Зачем? - спросил Перец.
        Вот придурок! А что он хотел? Чтобы я ей затрещин надавал обычных? Я вообще-то не навязывался сюда, пусть теперь не возникает…
        Он на меня так пронзительно посмотрел, будто я в него стрельнул. Или в его матушку.
        - Можно было и не стрелять… - сказал Перец.
        - Ничего страшного. - Я спрятал револьверы и направился к Ларе. - Немного боли даже полезно…
        На самом деле полезно. Кровь разгоняет, настроение повышает. И вообще, зачем меня сюда притащили? Я подошел к этой принцессе и рывком перевернул ее на спину.
        - Убери руки! - злобно сказал Перец.
        Да, дело запущено, оказывается. Светлые чувства, оказывается. Руками не трогать.
        - Чего? - сделал я вид, что не расслышал.
        - Убери руки! - крикнул Перец.
        Он подскочил и оттолкнул меня в сторону. Ах, какая трепетность! Впору приют для ежей-калек открывать. Мне бы домой… Домой. Я уже давно не мечтал ни о чем по-нормальному. Гады, все из-за них…
        Почему меня никто не жалеет?
        Вот подумал я так, и тот, которого я чувствовал, но не видел, выскочил из-за бочек. Тайный поклонник. Лара просто плодит вокруг себя поклонников. Видимо, энергетика у нее мощная. Привлекает поклонников, гномов и прочую скотину.
        Тот тип из-за ящиков вылетел со зверским лицом и кинулся на меня с кулаками, явно собираясь причинить мне разные повреждения. Отомстить за все. Что за люди?
        Не хотел я его трогать. Сам напросился.
        Берта…
        Герой взмахнул руками, балет какой-то продемонстрировал. И на пол.
        - Больше никого? - недовольно спросил Перец.
        - Нет. Надо полагать, твой конкурент… - Я кивнул на тушку героя.
        - Помолчи, - огрызнулся Перец.
        Хотелось мне сказать ему что-нибудь гадючное, но не стал. Если бы к моей метелке цеплялось столько красавцев, я бы тоже разнервничался.
        Перец склонился над Ларой и стал ее обыскивать. Быстро, но бережно. С любовью. Ага, трудно представить, что человека можно обыскивать с любовью, но, оказывается, можно. Обязательно расскажу эту историю Тытырину, пусть изложит ее в стихах или в прозе. Мне даже захотелось сфотографировать сцену, но это было бы слишком жестоко.
        Лара, кстати, сопротивлялась. Но вяло, лениво. После резиновой пули так всегда: кажется, что все отваливается, а в башке все в разные стороны колышется. Ничего, быстро проходит.
        - Лар, отдай… - снова попросил Перец. Видимо, не нашел ничего.
        - Нет!!! - закричала Лара.
        Я и не сомневался, что она ничего не выдаст добровольно. Поэтому взвел курки. Вряд ли, впрочем, ее можно было запугать, но надо же было что-то делать?
        - Стой! - Перец махнул на меня рукой. - Хватит… Отдай!
        - Нет!
        - Нет! Нет! Нет!
        И тогда Перец ударил.
        Ну вот, подумал я, зачем меня было тащить, если сам справляется? Только зря меня беспокоил.
        Оплеуха получилась знатной. Звонкой. От души. Это особое умение влупить оплеуху, чтобы синяков не осталось, а впечатляло. Браво, Перец, возьму у тебя пару уроков!
        И тут герой, который кинулся на меня с кулачками, попытался вскочить. Перец кивнул ушами, я шагнул к врагу и приложил его рукояткой револьвера за ухо. Тот свалился обратно на пол.
        Лара, кажется, укусила Перца за ногу. Часто его в последнее время кусают. Он тряхнул ее хорошенько, по полу что-то покатилось с каменным звуком.
        - Уходим! - сказал Перец. - Я начинаю!
        Обратный путь мало отличался. То же жидкое стекло, те же тошнотворные ощущения. К тому же на сей раз Перец промазал, и вернулись мы не на мост, а в снег. В глубокий и холодный снег.
        Глава 9
        Холмистый Край
        Главным ощущением от Страны Мечты был голод. Гобзиков вообще-то к голоду был привычен, однако не в таких масштабах. За последнюю неделю Гобзиков изрядно похудел, так что даже спать стало неприятно - то коленки непривычно стукались, то спина от худости болела. А на животе спать было неудобно, даже если солому под спальник подкладывать.
        Он вспомнил Лицей, вспомнил мягкие диванчики в коридорах, вспомнил буфет и пирожки с капустой, и живот, конечно, заныл. Тогда Гобзиков в очередной раз себя обругал. Сколько раз уже за последние дни зарекался не вспоминать о еде - не получалось. Как не вспоминать, когда есть хочется все время? А вообще Гобзиков дал себе клятву по двум пунктам: во-первых, не вспоминать, во-вторых, не жалеть. Он хотел сюда, и он попал сюда. Все.
        Прежде чем уснуть, Гобзиков ворочался, наверное, час.
        А Лара спала спокойно. И вообще была спокойна.
        На следующий день они шагали куда-то, Гобзиков не мог понять куда, потому что все время тянулось поле, и кроме этого поля ничего не было. Гобзикову было немного не по себе. Но не от бескрайнего простора, а от другого. Страшно жить в мире, в котором твоя судьба зависит только от тебя самого. Вот Гобзиков и напрягался.
        А Лара, напротив, была в себе очень уверена. Гобзикову она сразу сказала, что тот может быть свободен, то есть идти куда хочет и реализовываться как хочет, а у нее есть одно дело. Причем неотложное. Гобзиков сказал, что он пока еще не придумал, куда ему идти, поэтому пока пойдет с Ларой. И Лара ответила, что помощник ей пригодится, поскольку дело предстоит трудное.
        - Чрезвычайно трудное, - повторила она.
        - Угу, - промычал Гобзиков.
        - Опасное. Не исключено, что очень.
        Гобзиков кивнул.
        - Потом не говори, что я тебя не предупреждала.
        - Я хочу помочь…
        - Помочь? Пожалуй, ты можешь мне помочь… Да, ты даже очень сможешь мне помочь!
        Гобзиков кивнул еще несколько раз.
        - А брат? - улыбнулась Лара.
        Гобзикову стало стыдно.
        - Брат подождет, - ответил он.
        Тогда Лара промолчала, но в тот же вечер спросила:
        - Скажи, Егор, а зачем ты все-таки захотел сюда попасть?
        Теперь не ответил Гобзиков. Не хотелось ныть перед девчонкой, вдаваться в подробности.
        - А все-таки? - не отставала Лара. - Зачем?
        Тогда Гобзиков ответил:
        - Я не туда, я оттуда.
        Это было правдой.
        Ему не очень хотелось вспоминать про то, как в восемь лет он выучился пришивать пуговицы, штопать носки и варить картошку. Про то, как мать ни разу не спросила его, нравится ли ему учиться в Лицее. (Потому что она сделала слишком много для того, чтобы сын учился в Лицее, и он должен это ценить.) Про то, как все свои редкие выходные мать сидела на табуретке и смотрела в окно. Будто кого-то ждала.
        Гобзикова всегда интересовало, кого она все-таки ждала. Ему казалось, что отца. Об отце в их семье не говорилось, и так было всегда. Считалось, что его нет. А однажды он услышал, как мать разговаривала на кухне со своей приятельницей, и узнал, что отец его был сумасшедшим и всюду вбивал гвозди.
        История с гвоздями его весьма удручила. И даже испугала - в последнее время Гобзиков замечал ту же привычку и за матерью, она тоже бессмысленно вбивала гвозди. Это было страшно.
        Вообще страшного вокруг хватало. Дом с косыми деревянными полами. Улица Красных Партизан - слепые от грязи двухэтажные дома, дохлятина в канавах. Дорога до остановки - между грязными некрашеными гаражами. Школа. И цвет, хуже всего был цвет - цемент или жидкая грязь.
        Будущее тоже представлялось страшным. Расписанным черно-белым, не допускающим вариантов. Гобзиков боялся его и не хотел, чтобы оно наступало. Но до будущего надо было дожить. Надо было учиться, хорошо учиться, быть первым в учебе. Потому что только первый получит губернаторскую стипендию, только первого возьмут в Лицей им. Салтыкова-Щедрина. Потому что только первый сможет выбраться с улицы Красных Партизан.
        Быть первым оказалось тяжело, но Гобзиков старался. Изо всех сил старался. И какое-то время был первым. Даже после того, как открыл сарай и у него появилось о чем думать.
        К их квартире прилагался сарай. Большой, почти двухэтажный. Дверь в сарай была завалена дровами и каким-то абсолютным барахлом. Причем до такой степени завалена, что на завалах даже разрослись кусты, причем уже немаленькие. Сарай не открывали лет двадцать, а то и дольше. Гобзиков решил узнать, что в нем и почему в него так долго никто не заглядывал.
        Как выяснилось, у квартиры имелась история. Причем отнюдь не безоблачная. Ее преждний владелец слыл странным человеком. Он был то ли изобретателем, то ли землемером. У него имелся маленький сын, и он везде ходил со своим сыном, посадив его в рюкзак. А потом землемер умер от сердечного приступа. Это случилось летом, когда в доме никого не было - все разъехались по курортам. И ребенок пробыл несколько суток один. Вернее, с мертвым папашей. Его спасли электрики, проверявшие счетчики.
        После того случая в квартире никто не жил, боялись все чего-то. И в сарай никто не заглядывал по той же причине - считали, что в нем живет дух изобретателя. Ну, или что-то вроде.
        Впрочем, то, что сарай принадлежал изобретателю, Гобзиков понял сразу, как только в него забрался, все свободное пространство там было забито разными приборами. Причем какими-то на редкость древними, какие использовались чуть ли не до войны еще. Осциллографы, радиоприемники, теодолиты и прочие, которые Гобзиков опознать не смог. А один прибор и вовсе был какой-то чудной - смесь всех остальных и с большой антенной в придачу.
        Гобзиков был несколько разочарован: несколько недействующих моделей вечного двигателя и склад сомнительного металлолома - совсем не то, что он хотел встретить. В принципе, все это можно сдать в утиль и хоть что-то получить. В приборах наверняка должны иметься детали, содержащие ценные металлы.
        Гобзиков решил ревизовать сарай, на что ушло больше недели. К радости Гобзикова, сарай оказался не таким уж и бесполезным. В нем обнаружилось много инструментов, причем не абы каких, а высококачественных, из дорогих сплавов, некоторые даже импортные, вернее, трофейные (на наборах стояло клеймо в виде свастики). В нем обнаружилась проволока. Обнаружились болты и гайки.
        Но самое интересное обнаружилось, само собой, под конец.
        В дальнем углу, под кучей совершенно ненужных железок стоял сундучок. Небольших размеров, похожий на футляр для швейной машинки. Сундучок открылся легко. Внутри не оказалось ни драгоценностей, ни пакета акций Apple Computer Incorporated[3 - Apple Computer Incorporated - одна из крупнейших фирм-производителей компьютерной техники.], вообще ничего на первый взгляд ценного. Какие-то старые карты, судя по всему, еще и самодельные. Гобзиков не обратил на них никакого внимания. На самом дне сундучка болталась жестяная коробка зеленого цвета.
        Жестянка Гобзикова заинтересовала. Он попробовал ее вскрыть, но не получилось - крышка оттягивалась и пружинила. Гобзиков потянул сильнее. Внутри что-то щелкнуло и зашипело, коробка мгновенно стала горячей и задымилась, он уронил ее на пол. Гобзиков понял почти сразу - сработал термический запал. Тот, кто оставил коробку, не хотел, чтобы содержимое досталось случайному человеку. Гобзиков метнулся к полке, схватил какой-то нож, подцепил крышку…
        Он не успел.
        В коробке хранилась тетрадь, и когда Гобзиков вытряхнул ее на пол, она уже сгорела, рассыпалась черным пеплом. Осталась последняя страница. Вернее, половина страницы. Гобзиков бережно поднял ее с пола пинцетом и прочитал: «…маршрута и сможешь уйти. И получишь все, что захочешь».
        Гобзиков перевел это так: «Придерживайся маршрута и сможешь уйти. И получишь все, что захочешь».
        Тут Гобзиков подпрыгнул. От предчувствия. Потому что найденные карты явно должны были указывать тот самый «маршрут».
        Сначала Гобзиков думал, что речь идет о сокровищах.
        Но очень быстро понял, что сокровища тут совсем ни при чем. На картах ничего не указывалось конкретно, а сокровища, какими бы они ни были, всегда обозначались. Либо крестиками, либо точками, либо сердечками. А тут никаких крестиков. Значит, не клад.
        Потом Гобзиков стал подозревать, что имеются в виду места посадки НЛО. Однако, вспомнив, когда именно карты были нарисованы, понял, что НЛО пролетают мимо - тогда про тарелки только в Америке слышали.
        Больше никаких идей не возникло, но найденное Гобзикова чрезвычайно заинтересовало. Не зря же землемер все это изготовил и хранил? Гобзиков стал изучать карты, перерисовывать их, старался вникнуть в смысл. Копировать и кому-то показывать опасался - ему не хотелось, чтобы кто-то вообще о них знал, кроме него.
        Он сравнивал карты, вычерченные неизвестным землемером, с картами настоящими. Сходство обнаруживалось. Некоторые чертежи походили на карту области. Но с серьезными различиями, и понять, что чему соответствует, Гобзиков не мог. Река была похожа. Те же изгибы, те же заливы. А все остальное…
        Все остальное - нет.
        А самая большая карта вообще ни на что не походила. На ней было изображено неизвестно что. То ли остров, то ли…
        Просидев над картами довольно долго, Гобзиков все же понял, что самому ему не разобраться.
        Тогда он стал искать старого жильца. Ну, не его, конечно, а информацию о нем и его ребенке. Мальчик должен быть уже взрослым, у него можно попытаться хоть что-то узнать. Но толком ничего разведать так и не удалось. Узнал только, да и то случайно, что фамилия землемера-изобретателя была Холин, а ребенка звали Ваней.
        Гобзиков залез в Интернет и выяснил, что Иванов Холиных в нашей стране примерно столько же, сколько Джонов Смитов в Америке. Так что искать что-то по этим данным было совершенно бессмысленно.
        На том поиски закончились, и продолжилась жизнь. Его приняли в Лицей им. Салтыкова-Щедрина. Мать была довольна, но Гобзиков считал, что на самом деле стало еще хуже. Хуже, чем в обычной школе. Нет, стены там были вполне нормального цвета, а все остальное…
        Хуже и страшнее.
        А потом Гобзиков нашел. Вернее, наткнулся. Уже в Лицее.
        Он тогда занимался в компьютерном классе… Это был блог какого-то игроманьяка. Гобзиков вылетел на него совершенно случайно: писал реферат по психическим отклонениям, вышел на сайт лудоманов, а там - ссылочка. Гобзиков пошел по ней, сугубо в целях рефератостроения.
        Сначала он не понял, вернее, не обратил внимания. Автор блога рассказывал о какой-то легендарной игре. Названия он не знал, но про игру рассказывал подробно: что игра эта сносила неокрепшие крыши юного народонаселения, что ее потом запретили и изъяли всю целиком. Ну и прочие байки, все в том же духе. Гобзиков хотел вставить историю в свой реферат, но тут заметил, что читает только первую страницу, а есть еще вторая и третья. Перешел на вторую страницу, затем на третью.
        На третьей Гобзиков окостенел.
        Там была карта. Та самая - неизвестного острова. Во всяком случае, чрезвычайно похожая. Он скопировал весь блог, хотел распечатать, но его выгнал Чепрятков.
        А на следующий день все лицейские компьютеры подверглись небывалой и разрушительной вирусной атаке, источник которой локализовать не удалось. В результате информация на жестких дисках была повреждена невосполнимо.
        И что самое странное - сколько Гобзиков ни пытался найти в Интернете еще хоть что-то о странной игре или той карте, ничего у него не получалось.
        Тогда Гобзиков понял, что первый раз в своей жизни наткнулся на что-то интересное и необычное. И еще пришел к выводу, что стоит быть осторожнее. И уж во всяком случае, никому ни о чем не рассказывать.
        Во-первых, можно легко сойти за психа. А это очень опасно - раз в дураки зачислят, потом отплеваться будет трудно, а всю жизнь с желтым билетом - невеселая перспектива.
        Во-вторых, инцидент с вирусами и компьютерами навел Гобзикова на некие размышления. Что с картами и странными историями не все так просто. А может быть, даже опасно.
        Тогда Гобзиков решил, что ни у кого ничего расспрашивать не стоит. Надо подождать. Если уж судьба позаботилась о том, чтобы они переехали в этот город и в эту квартиру, то позаботится и о том, чтобы подкинуть еще какую-нибудь подсказку.
        Судьба, однако, не спешила. Гобзиков учился в Лицее. Учился тяжело. Не в смысле, что ему трудно давалась учеба, а в смысле вообще трудно. И еще мать… Она теперь вбивала гвозди почему-то гораздо чаще, чем раньше. Когда стук молотка становился невыносимым, Гобзиков возвращался к картам. И думал, куда они могут привести. Он не очень точно представлял, куда именно, но ему почему-то казалось, что там лучше, чем здесь.
        Но ничего не происходило. Ничего. И Гобзиков уже начинал бояться. Поэтому когда Гобзиков встретил Лару…
        Нет, сказать, что Гобзиков был удивлен, будет неправильно.
        Это было не удивление. Это был свет.
        Лара…
        Поле кончилось резко и неожиданно, и, будто шагнув навстречу из-под шапки-невидимки, начались холмы.
        - Холмистый Край, - пояснила Лара.
        Гобзиков подумал, что Холмистый Край на самом деле холмист. Понятно, почему его так называют.
        Холмы оказались приблизительно одинаковой высоты и одинаковой формы, похожи на половинки теннисных мячиков, такие же круглые. Словно кто-то мячики разрезал и высыпал сверху на площади, равной европейскому государству средней руки.
        В Холмистом Крае Лара никогда не была, но пару раз пролетала мимо, отметив, что местность похожа на пластиковую форму для яиц. Только от горизонта до горизонта. Раньше, по слухам, в Холмистом Крае обитали разные люди, в основном мизантропического склада характера, сейчас же Край был пуст - за четыре дня, пока Лара и Гобзиков пробиралась через ручьи и крутояры, они не встретили никого. Несколько заброшенных хижин, большая землянка, дерево, в котором обнаружилось просторное дупло с натянутым гамаком. И все.
        Сначала Лара выбрала неверный способ передвижения - с холма на холм. Прием оказался утомительным, и уже после первого дня у обоих разболелись плечи, да с непривычки так сильно, что даже уснуть получилось не сразу. На следующий день Лара с Гобзиковым шагали по ручьям.
        В большинстве своем ручьи были неглубокие, так что никаких сложностей с перемещением не возникало. Проблема заключалась в другом. Ручьи текли как-то не так, и из-за этого нетака не удавалось толком определить направление. Холмистый Край оказался похожим на настоящий лабиринт.
        Лара сказала, что если где и устраивать партизанское гнездо, так только тут. Гобзиков спросил, против кого она думает партизанить, но Лара не ответила, сказала лишь, что тут хорошо, глухо, и найти кого-то здесь можно исключительно с воздуха.
        Хорошенько наблуждавшись между холмами, Лара определила новую стратегию - идти по берегам ручьев, периодически поднимаясь наверх для определения направления. Новый способ перемещения оказался оптимальным. Вдоль воды обнаружились тропинки, протоптанные какими-то незнакомыми животными. Животные (Гобзиков отметил, что они похожи на микрокосуль) были робкими, и даже Лара не смогла с ними познакомиться, как ни старалась. Но тропинки у них получались вполне прямохожие.
        Ночевали на холмах. Разводить костер почему-то не решались, но на холмах и так отчего-то было тепло, будто сопки исходили теплом изнутри. Гобзикову нравилось.
        А на пятый день они встретили первых обитателей. Рыбаков.
        Лара устроилась между двумя кочками поудобнее и достала бинокль. Дорогой, тяжелый и холодный, его приятно было держать в руках, в него приятно было смотреть. Лара пристроила оптику в развилке чахлого карликового хвоща и стала разглядывать, что происходит у подножия холма.
        Гобзиков тоже пытался разглядеть, но получалось не очень - солнце в глаза.
        А внизу тек ручей, который под холмом разливался в небольшой бочаг, а потом снова сужался в ручей. Бочаг неширокий, метров двадцать, но, судя по темноте воды, достаточно глубокий. И в нем сейчас болтались два типа с какими-то палками. Лара сфокусировала бинокль и увидела, что у них не совсем палки, а бредень. Видимо, типы рыбачили.
        Ловля шла довольно вяло, типы углублялись в бочаг, стучали палками по воде и издавали вялые крики, которые долетали даже до Лары и Гобзикова.
        Рыбаки прочесали водоем два раза и выбрались на сушу. Свернули бредень и вытряхнули его содержимое на траву - на солнце заблестело серебро. Лара сказала, что момент самый подходящий, спрятала в чехол бинокль, подхватила рюкзак и принялась спускаться вниз. Гобзиков покатился за ней.
        Они спускались с холма, а рыбаки смотрели, отпустив бредень и разинув от удивления рты.
        Уже ближе к подножию холма Лара вдруг поняла, что рыбаки вроде как ей знакомы. Один, во всяком случае, точно. Тот, что пониже. А тот, что повыше, собирал в траве разбежавшуюся рыбную мелочь и знаком не был. Вроде как.
        Место попалось красивое. По берегам вокруг водоема рос густой шиповник, который обильно цвел, распространяя медовый аромат. Лара перепрыгнула с разбегу через ручей и подошла к рыбакам. Гобзиков подотстал.
        - Там, где дикие розы цветут… - на ходу обронила Лара. - Привет, браконьеры.
        - Здорово, Лариска, - неприветливо отозвался тот, что был пониже.
        Лара вгляделась повнимательней и…
        - Ну да, это я, - буркнул рыболов, - ты не обозналась.
        Лара не могла поверить:
        - Но ты вроде… как бы сказать… потолще был, что ли…
        - А ты вроде прическу поменяла, - не ответил рыболов. - И вообще имидж.
        - Поменяла, - согласилась Лара. - А ты вроде ведь… политическим деятелем был? Пендрагон Великий… Или как там? Ляжка?
        - А ты сама как? - не услышал Ляжка. - Дракончиком новым не обзавелась пока?
        - Что, - не услышала в ответ Лара, - свергли, говоришь?
        Ляжка промолчал.
        - Да ты просто Лжедмитрий Второй! - заключила Лара. - Патрис Лумумба, блин, настоящий!
        - Это точно, - подтвердил второй, незнакомый Ларе, субъект. - Лумумба.
        И заржал.
        Ляжка надулся было от злости, но потом взял себя в руки, решил не связываться.
        - Ладно, - примирительно сказала Лара, - мало ли что в прошлом приключилось. Забудем.
        Ляжка уселся на берег.
        - Видишь ли, Лара, - начал он задумчиво. И вдруг скрючился, принялся выкусывать что-то из ноги.
        - Что ты делаешь? - удивилась Лара.
        - Шипига, - пожаловался Ляжка. - Четыре дня назад накололся, теперь прорастает. А сейчас ноги размякли, самое время выкусывать…
        И он стал старательно щелкать зубами.
        Лара терпеливо наблюдала за процедурой. Подошел Гобзиков. Смотрел на происходящее с непониманием. Но не вмешивался.
        - А ты сама откуда? - спросил сквозь выкусывание Ляжка. - Оттуда?
        - Угу, - кивнула Лара.
        - Ну и как там курс доллара? Растет? А впрочем… Впрочем, мне без разницы, растет ли, падает ли. Новенькое что-нибудь есть?
        - В каком смысле?
        - Ну… - Ляжка выплюнул в ручей кусок кожи. - В глобальном.
        - Если в глобальном… ФРС бомбанули.
        - Нашу? - презрительно хмыкнул Ляжка.
        - Да ну, нашу. Американскую. Восемь миллиардов взяли, по официальным данным. А сколько на самом деле, так никто и не знает, много больше, наверное. На бирже паника, на рынках кризис. Вот тебе событие в глобальном смысле.
        - Это как раз не в глобальном, - с кроткой улыбкой сказал Ляжка. - Это в суетном смысле. Я тебя про действительно серьезные дела спрашиваю. Открытий разных не совершили ли? Не изобрели ли чего-нибудь для человека полезного? Термоядерный реактор там или еще что. Для облегчения страданий народных.
        - Не, не изобрели.
        - Вот и хорошо. - Ляжка сплюнул окончательно и прополоскал ногу в воде. - Если изобрести что-нибудь для облегчения страданий, то жить неинтересно станет.
        - Почему?
        - Про диалектический материализм слыхала?
        - В общих чертах.
        - Ну, тогда должна знать, что человек несет в себе двойственность. С одной стороны, человек любит помучиться, пострадать, а с другой стороны, наоборот - помучить.
        - Философом заделался? Что ж, подумать иногда не вредно. Но пофилософствуем мы потом, ты лучше расскажи, как тут вообще. В смысле обстановки. Что слышно на просторах?
        Ляжка и его друг переглянулись.
        - Тайна? - спросила Лара.
        - Какие у нас могут быть тайны… - вздохнул Ляжка. - А это кто? - кивнул на Гобзикова: - Бойфренд?
        - Меня зовут Егор, - представился Гобзиков.
        - Егор - это красиво. А я… - Ляжка замялся. - Я Владик. Он - Энлиль.
        Второй рыбак кивнул.
        - Вот и познакомились, - без оптимизма констатировал Ляжка. - Очень приятно.
        - Безумно приятно, - подтвердила Лара. - А все же - как тут все?
        Ляжка снова вздохнул. И уточнил:
        - Тебе как рассказывать? Кратко или пространно?
        - Давай сначала кратко, потом пространно.
        - Хорошо, сначала кратко, - согласился Ляжка и принялся нанизывать рыбешек на толстую нитку. - Если кратко, то…
        - Только не ври, пожалуйста, - перебила его Лара, - про безжалостных монстров, про свой героизм, про мистические откровения. В двух словах.
        - Ты куда-то торопишься? - поинтересовался Ляжка.
        - Вообще-то да.
        - Уговорила. Если в двух словах, то мою политическую карьеру можно охарактеризовать так - все уроды. Уроды и предатели. Я тогда, ну, когда стрельба началась, хотел помочь… кинулся… А потом - ничего не помню.
        Гобзиков подумал: все этот тип помнит, только рассказывать не хочет. Сейчас Лара возьмет его за кадык…
        Но Лара не стала зверствовать, только сочувственно покивала. Видимо, у нее другие планы имелись.
        - Выперли меня, вот и все баклажаны. - Ляжка жирно плюнул в воду.
        - А как там Деспотат? - спросила Лара.
        - Не знаю и знать не хочу. - Ляжка плюнул в воду еще раз. - Ни про Деспотат ваш, ни про эту страну придурочную. Такие дела. Я нищ, гол, питаюсь рыбой. Все, что удалось скопить на старость лет…
        Ляжка вытер глаза рукавом и взял корзину с малявками. Потряс ею, рыбешки утрамбовались.
        - Значит, Деспотат сейчас возглавляется Застенкером? - ухмыльнулась Лара.
        - Того не ведаю, - спокойно ответил Ляжка. - Застенкером или кем другим, мне безразлично. Пусть с ними.
        - А твой друг, - Лара кивнула на второго рыбака, - тоже из Деспотата? Или… Постой, его зовут Энлиль? Он что, тот самый?
        - Смотря в каком смысле тот самый… - Энлиль слегка поклонился. - Если имеется в виду бог ветра, то это не я. Просто так родители назвали.
        - А что, хорошее имя, - согласилась Лара. - Так ты из Деспотата?
        - Он эльф, - встрял Ляжка.
        - Да?! - заинтересовалась Лара.
        - Бывший, - поправил Энлиль. - Бывший эльф, прошу не путать.
        - Бывших эльфов не бывает, - напомнила Лара.
        - Софистика, - отмахнулся Энлиль. - Все бывают бывшие, в том числе и эльфы. И я - бывший эльф. А сейчас отшельник.
        - И я тоже, - добавил Ляжка.
        На отшельников парочка не очень тянула. Все-таки отшельники, в понимании Лары, должны быть мужиками постарше, позлее, пахнуть луком и отличаться ловкостью в ловле насекомых. А эти… так просто, запущенные мальчишки.
        Гобзиков же подумал другое - эти двое наверняка скрываются. Нагадили кому-нибудь и теперь опасаются за свою шкуру. Замшельники.
        - А с тобой что приключилось? - обратилась Лара к Энлилю.
        - Мой путь был другой, - ответил Энлиль. - Рассказать?
        - Расскажи. Тоже в двух словах.
        Энлиль тяжко вздохнул и устроился на бережку.
        - Я возглавлял самое большое эльфийское образование на просторах Заветного Мира…
        Еще один государь в изгнании, подумал Гобзиков. Дофин просто. Гобзиков даже с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.
        - И тебя тоже изгнали? - сочувственно спросила Лара.
        - Не, меня не изгнали. Видишь ли, Лара, на нас напал враг. Эльфийская Ортодоксальная Лига, превосходящие силы противника… Я угодил в плен.
        Энлиль сделал лицо бывалого человека.
        - Все было очень просто. Угодил в плен в бессознательном состоянии, после ранения, содержался в нечеловеческих условиях. Ведь Эльфийская Ортодоксальная Лига не жалует своих врагов. На меня оказали серьезное давление. Они хотели обратить меня в свою веру, да только тщетно все - на их посулы я не поддался. Был назначен день расправы, но я сумел обмануть бдительность стражи и бежать. Теперь я тоже в изгнании.
        Энлиль сложил руки и добавил:
        - Такова моя краткая история.
        - Понятно, - сказала Лара.
        - А ты? - спросил Ляжка. - Ты чем занималась все это время?
        - Так, - зевнула Лара, - всем понемногу. В психушке посидела, в школе поучилась…
        - А, нормально, - понимающе кивнул Ляжка. - А к нам зачем? Отдохнуть или по делу?
        - По делу, - ответила Лара. - И, думаю, вы мне тоже поможете.
        Глава 10
        Лобзик для Геркулеса
        - Не, - покачал головой Ляжка, - мы тебе не поможем. Где Перец, мы не знаем, как мне ни жаль. Но ничего страшного. Ты же знаешь: тут достаточно хотеть. Хоти встретить Перца - и встретишь его, все просто.
        - Ага, - подтвердил Энлиль. - Помочь мы тебе не очень можем - сама понимаешь, сил у нас нет.
        Энлиль встряхнул бредень, закинул его на кусты шиповника, потянул за верхний трос, ободрал руки, упал.
        - Слабы мы, - принялся жаловаться Ляжка, - рыбицей прокормляемся, травкой зеленой, что взять с несчастных, всюду-всюду гонимых…
        - Да вижу уж, что несчастные, что рыбицей питаетесь… Только попрошу я немного. Так, в память старой дружбы.
        Отшельники переглянулись.
        - Дружба - понятие временное, - изрек Ляжка. С ударением на «о».
        Гобзиков поймал себя на том, что ему очень хочется треснуть этого Ляжку по поганой его физиономии. Но сдержал себя. Подумал, что Ларе видней. Она лучше знает, что тут к чему и кому тут по чему.
        - Ну да, я понимаю, - согласилась Лара. - Но и делать ничего особо не надо. Построить небольшой дом, вот и все…
        - Дом! - присвистнул Энлиль. - При всем нашем уважении, Лар, какой дом? Дом наш - мир наш.
        - Сами в шалаше обитаем, - хихикнул Ляжка. - Спим на стекле толченом, подпоясываемся корой моченой, камень под голову подкладываем, по ребрам себя охаживаем…
        - Гложем его же, - добавил Энлиль, - камень.
        - Деревья здесь есть, камни есть, глина есть…
        - Не, дом не потянем, - отрезал Ляжка. - Большой шалаш, да и то… Некогда нам строить, питание приискивать и то не успеваем.
        - Деспотат расширяется, - напомнила Лара. - Границы его вот-вот достигнут Холмистого Края…
        - Да-да, Деспотат…
        Ляжка встал, подошел к кустам и извлек из них большую жестяную банку, в таких иногда оливковое масло продается. Помыл банку в ручье и поставил ее рядом с корзиной. После чего приступил к потрошению рыбешек. Судя по скорости, с которой Ляжка производил манипуляции, опыт он имел немалый. Шпроты будут делать, подумал Гобзиков.
        Ляжка работал. Длинным ногтем большого пальца правой руки он отрывал у уснувшей рыбки голову, длинным ногтем указательного пальца левой руки вынимал кишки, споласкивал рыбешку в ручье, кидал в банку. И продолжал рассуждать:
        - Да, Деспотат стал похож на латиноамериканскую тиранию, гномы стонут на платиновых разработках, плодородные земли заболачиваются из-за волюнтаристской политики Застенкера и его банды…
        - А не ты ли все это начал? - напомнила Лара.
        - Я. - Ляжка скорбно оторвал голову очередной кильке. - Да, я. Виноват и осознаю всю степень ответственности. Поэтому и говорю - с Деспотатом надо кончать. Застенкер собрал огромные армии своей мертвечины и теперь ищет только одного - выхода в настоящий мир. Он хочет абсолютной власти. Найдешь Перца, так и передай ему: Ляжка сказал, что с Деспотатом надо кончать. И тянуть не стоит, тучи сгущаются.
        - Сгущаются, сгущаются. - Энлиль согласно закивал.
        - С Деспотатом потом разберемся, - возразила Лара, - сейчас у меня другие планы.
        - Как знаешь, - пожал плечами Ляжка. - У каждого свой путь. Однако мне кажется…
        Ляжка задумчиво извлек из корзинки длинную и упитанную рыбку, повертел ее так и сяк, очистил с молниеносностью атакующей кобры и сжевал. С весьма блаженным видом сжевал.
        - Мне тоже кажется, что пора пообедать, - напомнил Энлиль.
        - Да-да… - Ляжка извлек еще одну длинную рыбку. - Обедать, безусловно, пора…
        И принялся потрошить очередного анчоуса.
        - Может, по-нормальному перекусим? - спросила Лара. - Мы же не в Японии…
        - Действительно. - Энлиль подошел, отобрал у Ляжки банку. - Надо посолить сначала, а то черт-те чего понахватаем…
        Затем нырнул в кусты, вернулся с серым ноздреватым камнем и принялся корябать его над жестянкой. Гобзиков догадался, что это природная соль. Но все равно есть сырую рыбу не хотелось…
        Лара предложила:
        - Ребята, а давайте, я суп сварю! Или вы окончательно на сыроедение перешли?
        - Да нет вообще-то… - Энлиль поглядел в банку. - Просто…
        - Вы не стесняйтесь, - Лара отобрала у Энлиля банку, - я хорошо готовлю, вы только костер разведите…
        Отшельники замялись.
        При упоминании о супе живот у Гобзикова даже не заурчал - заревел, так что Гобзикову стыдно стало.
        - Неужто костры разводить разучились? - удивилась Лара.
        - Видишь ли, Лара, - напряженно заговорил Ляжка. - Костры разводить, может, и не разучились, но тут одна проблема… Мы потеряли огонь.
        Энлиль подтверждающе кивнул.
        - Да, мы потеряли огонь. А тут очень сыро, развести снова никак не получается.
        - А ты чего? - Лара изумленно поглядела на Энлиля. - Стрельни из пальца, эльфы вроде огнем умеют…
        Тот покачал головой.
        - Увы, что-то я давно уже не практиковался…
        - Да ладно, Энлиль, всего разочек!
        - Огонь можно трением добывать, - сказал Энлиль. - Только у нас влажность опять же, трением не добыть, мы пытались.
        - Может, все-таки попробуешь?
        - Нет, - твердо отказался Энлиль. - Нет, прости. Пойми, это может быть опасно!
        Гобзиков поглядел на жестяную банку. Питаться сырой речной рыбой не хотелось. А на уху рассчитывать, видимо, не стоило. Как добыть огонь в таких условиях, он тоже не знал.
        - Жаль, - вздохнула Лара. - Очень жаль.
        - Доброго пути тебе, Лара, - сказал Ляжка не отрывая нетерпеливого взгляда от своей банки. - И тебе, Егор того же. Шагайте.
        Энлиль быстренько стрельнул глазами на Ляжку, затем стрельнул на Лару, затем сказал:
        - Мы все-таки, пожалуй, окажем тебе помощь. Ты добрая девушка, и хочешь хорошего. К тому же в наши трудные дни все приличные люди должны держаться вместе. Мой друг Владик просто неправильно выразился…
        - Ну почему же? - Ляжка поглаживал банку. - Я вполне правильно выразился.
        - Мы тебе поможем, - продолжал Энлиль. - Вопрос в другом - чем мы можем тебе помочь? Наши силы невелики, сама видишь.
        - Вы строить умеете? - спросила Лара.
        - Смотря что строить, - уклончиво ответил Энлиль.
        - Давай без этого вашего эльфиотства! - попросила Лара. - Я знаю, что вы умеете строить глупые планы, строить воздушные замки, строить дурака и так далее. Отвечайте просто и по существу - вы строить умеете?
        - Ну, - обворожительно улыбнулся Ляжка, - строить мы, наверное, можем…
        - Вы можете построить хотя бы сарай?
        Энлиль пренебрежительно хмыкнул.
        - Обижаешь. Я своими руками построил целый амбар! Который, правда, сгорел во время нападения Эльфийских Легионелл[4 - Легионелла - болезнетворная бактерия.]…
        Энлиль хихикнул.
        - Но амбар был хорош, - продолжил он. - Очень хорош. А еще я управлял дирижаблем. Так что у меня есть инженерный опыт. Сложность не в нашей воле заключается, сложность заключается в том, что у нас нет инструментов. Никаких.
        - Да, инструментов нет, - вставил Ляжка. - У меня лично только один ножик, да и то не острый, даже не зарежешься.
        Лара поглядела на Энлиля.
        - Не надо так на меня смотреть, - отвернулся тот. - Я не буду. Это может плохо кончиться.
        Ляжка понимающе пожал плечами.
        - Дорогой Энлиль, - проникновенно завела Лара, - а нельзя ли тебя попросить тряхнуть стариной, так сказать? Бог с ним, с огнем, - нужны пила и два топора. Всего-то. Тебе же ничего не стоит…
        - Нет. Нет. Нет.
        Энлиль энергично потряс головой. Гобзиков прекрасно понимал, что тот думал в эту минуту. Что если сейчас согласиться на материализацию пилы и топоров, то впоследствии придется соглашаться и на строительные работы. А работать бывший эльф, видимо, не хотел.
        - Ну, понятно, - улыбнулась Лара. - Что ж, благодарим за внимание, спасибо за гостеприимство, не смеем больше вас задерживать, любой может впасть в немощь…
        - Ты что же, - насупился Энлиль, - думаешь, что я не могу?
        - Спасибо за рыбный суп, нам пора.
        Лара подобрала с земли рюкзак, закинула его за плечи, пожала руку сначала Ляжке, затем Энлилю и пошагала вдоль ручья. Гобзиков поглядел на отшельников, затем направился за Ларой.
        - Стой, - негромко сказал Энлиль.
        Лара продолжала уходить. Гобзиков замедлил шаги.
        - Да стойте же! - уже крикнул Энлиль.
        Лара остановилась и оглянулась.
        - Ладно, - сказал Энлиль, - я сделаю пилу. Но только один раз. И все, больше не буду.
        - Топор и пилу, - поправила Лара.
        - Ладно, ладно. Только мне надо сосредоточиться.
        Лара вернулась. Энлиль поморщился и уселся на бережок, опустил ноги в воду и стал почесываться. Гобзиков не знал, что делать, продолжал торчать рядом.
        - Нам отойти, может? - спросил Ляжка.
        Энлиль помотал головой и продолжил почесываться, будто у него вдруг обнаружились сразу восемь невыносимых кожных болезней. Ляжка на всякий случай все-таки отодвинулся. Так, на пару шагов.
        Энлиль задумчиво шевелил ногами в водоеме, Лара, Ляжка и Гобзиков стояли у него за спиной. Минут через пять Ляжка сказал шепотом:
        - Все. Утратил квалификацию. Позабыл…
        - Бубен надо, - неожиданно заявил Энлиль.
        - Бубен? - Лара огляделась, но никакого бубна в окрестностях не обнаружила.
        Гобзиков пожал плечами.
        - Бубен, - подтвердил Энлиль, - я без бубна затрудняюсь…
        - Послушай, - сказал Ляжка, - мы это… не на Чукотке, однако. Давай без бубна, а?
        - Я не могу без бубна, - плаксиво отозвался Энлиль. - Сам давай без бубна, если можешь.
        - Бубна у нас нет, - Ляжка развел руками. - У нас нет бубна, у нас нет стульев, нет зубной пасты…
        - Ты будешь бубном! - Энлиль повернулся и указал пальцем на Ляжку.
        - Я? - испугался тот.
        Гобзиков подумал, что ему повезло - в бубны не его записали.
        - Ты. Да не боись, не в прямом смысле, а в переносном. Будешь бумкать.
        - Как? - не понял Ляжка.
        - Так. С равными промежутками говори «бум-бум-бум». Надо просто задавать ритм, а дальше все само получится. Ну-ка, попробуй!
        - Не буду я бумкать, - надулся Ляжка.
        - Владик, - Лара с проникновенностью поглядела на Ляжку, - надо. Надо побумкать.
        Ляжка мялся.
        - Давай вместе побумкаем. - Лара взяла Ляжку за руку. - Вот так, просто: бум-бум-бум…
        - Бум-бум-бум… - принялся повторять Ляжка.
        - Бум-бум-бум, - повторил машинально Гобзиков.
        - Нормально, пойдет, - кивнул Энлиль и снова принялся почесываться. И было видно, что почесывается эльф не просто, а в определенном ритме. И сразу двумя руками.
        Эльф почесывался, Ляжка бумкал, и постепенно над озером начала сгущаться влага. Она сгущалась и снова распускалась, сгущалась и распускалась, пульсируя, как большое прозрачное сердце.
        Энлиль принялся почесываться сильнее, даже, можно сказать, ожесточеннее. Глядя на него, Ляжка тоже забумкал шустрее. А Гобзиков бумкал уже кое-как - он чувствовал, что все вокруг наполняется колючей энергией…
        Тут водяное сердце лопнуло, Лару и Гобзикова сбило с ног воздушной волной, Ляжка и Энлиль тоже опрокинулись. Что-то глухо звякнуло.
        - Ну, ты даешь… - Ляжка поднялся. - Эти ваши эльфийские фокусы…
        Обессиленный Энлиль валялся на земле.
        Гобзиков, пошатываясь, встал. Лара тоже поднялась и стала разыскивать в траве материализованный инструментарий. И почти сразу разыскала - инструменты аккуратно лежали рядом с костром.
        - Каменные! - восхищенно пролепетал Ляжка. - Он материализовал каменный топор и каменную пилу!
        Гобзиков наклонился и поднял топор. Ляжка неправильно выразился: инструменты были не каменные в полном смысле слова, а с виду самые обычные пила и топор, только изготовленные не из железа, а из камня.
        Лара взяла у Гобзикова топор, проверила лезвие. Для рубки топор не подходил. Пилу вообще от земли оторвать не получилось - каменная ножовка оказалась неподъемной. Вряд ли ее смогли бы осилить даже Ляжка с Энлилем вместе.
        - Неплохо, - покивала Лара. - Хорошо поработал, товарищ. Особенно товарищу удался лобзик. Лобзик для Геркулеса. Себе сделал?
        Энлиль тоже резво вскочил и проверил результаты своего труда. Оценил без воодушевления.
        - Ну что? - Лара пнула каменную пилу. - Продемонстрируешь столярные приемы?
        - Давно не практиковался, - пояснил Энлиль, поморщившись.
        Гобзиков хихикнул. Страна Мечты оказалась довольно веселым местечком.
        - А ничего, - усмехнулась Лара, - ты попытайся. Привыкли руки к топорам… Может, еще попробуешь? Я имею в виду материализацию. Ну, вторая попытка? Или нет силы в членах моих слабых?
        Гобзиков хихикнул громче.
        Энлиль горестно кивнул. Снова сел, снова опустил ноги в воду.
        На сей раз он обошелся без бумканья, но чесался несколько по-другому, диссонансно, если выражаться языком музыки. Глаза его почернели, а уши зашлись малиновым, будто где-то поминали Энлиля. Крепко так, по поводу, далекому от общей приличности. Он напрягся, небогатые мускулы на его сутулой спине причудливо переливались, а лопатки выпячивались в небо, будто у Энлиля вот-вот должны были прорезаться крылья.
        - Жабопад, жабопад, не мечи мне на косы… - прошептал Ляжка и несмело посмотрел в небо.
        Гобзиков тоже посмотрел.
        Небо, впрочем, выглядело довольно мирно - редкие ватные облачка навевали мысли об уединенности и покое. Опять же шиповник, он же дикая роза, распространял хмельной аромат.
        - Боюсь… эльфы, к тому же бывшие… - осторожно произнесла Лара.
        - Ы! - вдруг выдавил из себя Энлиль. Затем крикнул: - Ы-ырбан!
        - Что он сказал?
        - Он сказал Ыырбан, - перевел Ляжка.
        - Что такое Ыырбан?
        - Не знаю. Те эльфы, с которыми я дело имел, по-другому работали. Знаешь, мне кажется, лучше нам немного отойти…
        - Ыырбан! - уже дико завопил Энлиль.
        Он спрыгнул с берега, зашел в ручей до коленок, вода вокруг него принялась закручиваться и вытягиваться в воздух, будто ее засасывало мощным пылесосом. Образовывалась воронка, только не обычная, а перевернутая, конусом вверх.
        - Лягушки… - Лара с опаской прикрыла голову.
        Воронка вытягивалась и вытягивалась, и вокруг ее верхушки уже вертелись какие-то предметы смутных очертаний, но на плотницкие инструменты вполне похожие.
        - Ах ты, блин! - закричал Ляжка. - Это не лягушки! Бежим!
        И дернул в кустарник.
        Гобзиков тоже понял, что погодные условия ухудшаются как-то чересчур резко, а потому схватил Лару за руку и рванул с места. Вокруг был один шиповник, пришлось продираться сквозь него. Гобзиков бежал, разумеется, первым, Лара против такой доблести ничего не имела, поскольку все колючки доставались Егору. Полезный парень, думала она. И станет еще полезней.
        Они отбежали всего метров на пятьдесят, как за спиной мощно лязгнуло. Гобзиков остановился. Из зарослей выставился Ляжка.
        - Пронесло… - охнул он.
        Лара бы так не стала говорить - у нее болела нога. Левая. Ниже колена, там, кажется, мениски располагались. Болела хрустящей болью, какая бывает именно при повреждении соединительных тканей. Не хватало еще охрометь, подумала Лара и попыталась наступить на ногу чуть сильнее. Больно. Терпимо, но неприятно.
        Гобзиков пострадал не шибко. Так, поцарапался только.
        - Я же говорил, что материализовывать не стоит… - заныл Ляжка. - Это опасно, всегда что-то не то получается. Для материализации нужны настоящие специалисты…
        - Тихо… - обронила Лара.
        - Что?
        - Тихо, говорю, слишком. Нехорошо…
        И они вместе кинулись обратно к ручью. Бежали быстро, на шиповник внимания не обращая. Теперь первой бежала уже Лара. Она выскочила на берег и едва успела остановиться, едва успела не запнуться.
        Весь берег был завален топорами и пилами. Просто в каком-то немыслимом количестве. Инструменты громоздились на траве, возвышались из воды, торчали из кустов на противоположном берегу. Топоры и пилы были везде. Тысячи, может, даже десятки тысяч. Все топоры с красными рукоятями, все пилы с рукоятями пластмассово-синими.
        - Однако… - протянул удивленный Гобзиков.
        - Надо было у него что-нибудь другое заказать… - пролепетал Ляжка. - Что-нибудь на самом деле полезное…
        Из-под завала послышался стон.
        - Живой, - усмехнулась Лара. - Вот эльфийское счастье…
        Стон повторился, гора топоров сдвинулась, и на свет появился перемазанный травяным соком Энлиль. Он одурело огляделся и прошептал:
        - Слишком… Как-то слишком получилось… Много силы вложил…
        - Да, силы много, - Лара подняла топор, проверила. - Куда столько девать будете?
        - Можно продать… - с сомнением предположил Ляжка. - Топоры денег стоят. И пилы тоже…
        - Кому ты тут их продашь, баран? - злобно рыкнул Энлиль.
        Он схватил ближайший топор, широко размахнулся и зашвырнул инструмент в ручей. К другим топорам.
        - Можно в Деспотат, допустим, - ответил Ляжка. - Через подставных лиц, разумеется. Вот, через Егора.
        Ляжка ткнул в Гобзикова пальцем.
        - Я не знаю… - засомневался тот. Ему совсем не хотелось становиться торговцем топорами.
        - Зачем Деспотату столько топоров? - возразил Энлиль. - Он же в тундре находится, там даже лесоповал толком не организуешь…
        - Не скажи, - покачал головой Ляжка. - Они своих кобольдов черт-те чем вооружают, а топоры получились что надо, крепкие.
        Лара поглядела на Ляжку строго.
        - Или гномам их загнать…
        - Гномам они не по размеру.
        - Это ничего! - уверил Ляжка. - Рукоятки просто обрезать и можно продавать, гномам всегда инструментов не хватает. У меня есть старые связи…
        Ляжка неожиданно замолчал и принялся смотреть куда-то за плечо Лары. Энлиль тут же посмотрел в ту сторону, и щека у него нервно дернулась.
        - Ну что там еще? - Ларе не хотелось оглядываться.
        Оглянулся Гобзиков. То, что он увидел, совсем ему не понравилось.
        - Это не я! - заверил Энлиль и чуть не всхлипнул. - Не я!
        Лара тоже обернулась.
        Над холмами медленно клубилась черная туча. Через тучу проскакивали сполохи света. Ларе даже показалось, что не просто сполохи, а лучи прожекторов, пытающиеся прорваться в этот мир. Внезапно мельтешение остановилось, лучи замерли и приобрели красный оттенок.
        - Ну, Копперфильд, ты что наделал?! - нервно спросил Ляжка. - Что за дрянь?
        - Это не я… - растерянно повторил Энлиль. - Оно само…
        Лучи сместились и сошлись в крупную сетку.
        - Сеть… - пораженно пробормотал Энлиль. - Похоже на сеть…
        И указал пальцем. Гобзиков проследил. Небесные лучи и правда сошлись в правильные геометрические решетки, которые начали медленно вращаться. Будто насаженные на одну ось две прозрачных шахматных доски. Выглядело их вращение почему-то зловеще. Как-то даже особенно зловеще. Готически как-то.
        - Мне кажется, лучше нам… драпать… - пробормотал чувствительный к опасностям Ляжка. И вдруг заорал: - Это торнадо! Линяем!
        Лара подхватила пилу, Ляжка подхватил топор, Гобзиков тоже топор, Энлиль подхватил котелок. Бредень же запутался за пилы.
        Они отбежали по берегу почти метров на триста, как из черной тучи протянулся к земле тонкий угольный палец. Он мгновенно всосал всю воду из бочага и из ручья, собрал с берега все кусты шиповника с их лепестками, подхватил с берега топоры и пилы, после чего медленно двинулся между холмами.
        В сторону Ляжки, Энлиля, Гобзикова и Лары.
        - Надо забраться повыше! - крикнула Лара. - Смерчи обычно идут по низинам!
        Гобзиков тоже так слышал. И они побежали в сторону холма.
        Подъем был крутой, земля мягкая, карабкались тяжело. Да еще мешали кусты. Лара лезла первой - хваталась за ветки, подтягивалась, подтягивалась еще, продвигалась. Энлиль и Ляжка поспешали за ней, тоже весьма споро. Гобзиков последним, замыкал отступление.
        Потом, когда они добрались уже до самого верха, Энлиль вдруг запнулся за корень и покатился вниз. Лара оглянулась. Энлиль отскакивал от склона, как мячик, весело, как казалось, вскрикивая. Гобзиков попытался его поймать, но не получилось. Энлиль скатился к самому основанию сопки, наткнулся на банку, порезался - по ладони прошла красная полоса.
        Торнадо был уже совсем близко и ревел, как трансконтинентальный лайнер. Энлиль стоял с глупой растерянной рожей. Он смотрел вверх и не смотрел на торнадо.
        Лара остановилась, подумала и начала быстро спускаться.
        - Стоять! - Гобзиков схватил ее за шиворот. - Все! Его не достать!
        Лара дернулась еще, но Гобзиков держал крепко, откуда силы взялись.
        Энлиль все-таки обернулся. Торнадо сделал резкий скачок и слизнул его. В вертящейся черной мути не было видно ничего, ни топоров, ни Энлиля, только банку, которая бешено носилась по самой границе твистера.
        Торнадо шагнул в сторону и стал обходить холм с правой стороны, как и сказала Лара. Обогнув холм, смерч неожиданно резко потерял силу, а затем быстро втянулся в небо.
        - Все… - выдохнул Ляжка, - готов…
        - Готов… - Гобзиков смотрел на черную тучу.
        Она стремительно рассасывалась, сворачивалась в кляксу, затем в черное пятно, затем в точку. И снова зажглось солнышко.
        - Раззудилась… - Ляжка протер глаза.
        - Где Энлиль? - спросила Лара.
        - Утащило его…
        - Куда?
        - Не знаю…
        Между Ларой и Ляжкой хлопнулась та самая банка. Немного постояла, затем, побрякивая, покатилась под откос. Банка была какая-то ненормально блестящая и совершенно не помятая.
        - Может, он сейчас тоже выпадет? - предположил Гобзиков.
        Но выпал не Энлиль. Сверху что-то зашуршало, и на холм посыпались квадратные бумажные листки.
        - Превратился в бумагу… - оторопело прошептал Ляжка.
        - Ерунда… хотя…
        Ляжка протянул руку, поймал листок и ойкнул.
        - Что? - спросила Лара.
        - Тут же они… - прошептал Ляжка.
        - Кто они?
        - Перец. И этот, второй… В одном лице… Хочешь посмотреть?
        - Не хочу. Читай. Вслух читай.
        - Как знаешь…
        Бывший деспот принялся читать вслух, с выражением:
        - «Ко всем в настоящее время пребывающим в альтернативном пространстве, известном как Планета Х…» Что за Планета Х?
        - Не отвлекайся, - приказала Лара. - Планета Х - та же самая Страна Мечты. Что там дальше?
        - Да? Смотри-ка ты, планета Ха… Не могли ничего лучше придумать…
        - Не Ха, а Икс, - поправила Лара.
        - Не, Икс это скучно, - не согласился Ляжка. - Планета Ха - гораздо интереснее звучит. Ха… Ха-ха! Утащило человека в эфир, а ты говоришь не ха-ха!
        - Читай же, - попросила Лара.
        Они сидели втроем на плешке. Солнышко приятно грело, небо синело и лучилось легкомыслием. Торнадо шикарно прошелся по окрестностям. Холмы выглядели ободранными, лысыми и зловещими, но между ними было еще хуже - каша из земли, поломанных деревьев, кустов и еще непонятно чего.
        Торнадо и раньше случались, но тогда Лара думала, что происходят они сами по себе. А тут - сетка, торнадо, листовки… Теперь Лара полагала, что все это как-то связано с установкой. Той, что построил ее отец. Той, что открывала Дверь. Они снова взялись за свое. А может, они и не останавливались никогда. Отца гонит безумная идея отыскать мать, Ван Холла гонит безумная идея сожрать все, что только можно сожрать. Впрочем, отца, может быть, уже ничего и не гонит. Может быть, все без него уже двигается…
        И еще этот дурачок привязался. Точно дурачок, жаль его… Хотя она его и предупреждала…
        А Гобзиков вообще ничего не думал. Мысли в голову не шли совершенно. И он решил, что лучше всего пока молчать и мотать на ус. Стать незаметным, смотреть и слушать. Исчезновение Энлиля публику не очень поразило, и он тоже не стал поражаться.
        - Энлиль все-таки исчез… - сказал Ляжка. - Где он теперь?
        Лара пожала плечами.
        - В любом случае с ним все хорошо. Он кем был? На самом деле я имею в виду.
        - Не знаю. Предки у него археологи вроде. Или строители. Он рассказывал, что его однажды чуть питон не утащил. И еще что в школе какой-то элитарной обучался.
        - Значит, и дальше сейчас обучается. И вполне счастлив.
        - А что тут вообще такое было? - Ляжка поежился. - Сетка, ураган, листовки… Похоже на правду. Что заинтересовались этим местечком деловые люди, машину построили для проникновения…
        - Откуда знаешь? - сощурилась Лара.
        - Да так, догадался. Путем дедуктивных умозаключений. Так ведь и без дедукции понятно, активность какая-то нездоровая чувствовалась. Мы с Застенкером давно замечали. Свиньи какие-то полосатые с неба валились…
        - Полосатая свинья… - задумчиво повторила Лара и пощупала ногу.
        Нога болела. Льда не было, и теперь вполне могло начаться воспаление. Но Лара старалась о плохом не думать. Если воспаление начнется, то начнется.
        - Ну, ты читать-то будешь? - спросила Лара.
        - Буду, буду. Тут, значит, дальше что написано. Предлагается в разумные сроки отыскать и обезвредить человека, изображенного на данном портрете…
        - Что значит обезвредить? - Лара выхватила у Ляжки листок.
        - Ну, обезвредить это значит обезвредить. Допустим, посадить под замок, отправить в изгнание на остров, сломать ногу…
        - Убить, - перебила Лара.
        - Зачем же убить? - отмахнулся Ляжка. - Можно обойтись и мирными средствами. Насколько я знаю, тут давно уже никого не убивают, тот период прошел, маргиналы почти повывелись…
        - С чего ты решил?
        - Не я решил, а социально-политические законы такие, - ответствовал Ляжка. - Любое общество стремится освободиться от негодяев, и Страна Мечты не исключение. Я, знаешь ли, увлекся тут помаленьку политологией, когда осмысливал совершенные ошибки…
        - Потом расскажешь, продолжай читать.
        - Как же я продолжу? Бумага же у тебя.
        - Точно.
        Лара вернула листок Ляжке, и тот продолжил чтение.
        - «За изоляцию указанного субъекта предлагается вознаграждение, равное миллиону долларов в исчислении нормального мира». Да…
        Ляжка протер глаза.
        - Что? Что там еще дальше есть?
        - Дальше там ничего нет. Ничего… - ответил Ляжка.
        И начал собирать остальные листовки, складывал их в карман куртки с видом «а вдруг пригодятся».
        Лара тоже взяла одну.
        - Как ничего? А куда за миллионом баксов идти?
        Усмехнулась, поглядела на Ляжку.
        - Ты хочешь…
        - Миллион баксов предлагают… - протянул Ляжка.
        Гобзиков не удержался и тоже взял листовку. Помимо текста на бумаге имелись и фотографии. Два парня. Лица незнакомые, но похожие. В смысле, друг на друга. Хотя разница наблюдалась. И такие они оба были… породистые, что ли. Прямо-таки пара аристократов. Но миллиона он не дал бы ни за того, ни за другого. На всякий случай Гобзиков сложил листовку вчетверо и тоже убрал в карман.
        - Не, - протянул Ляжка, - за миллион баксов я с Перцем не буду вязаться. Зачем? Миллион баксов - смешная сумма. Рисковать за миллион баксов только дурак может. Ну, ладно, здесь меня прибьет - так я там окажусь, буду телефонами торговать. Но ведь он и там вполне может меня прибить. А там если прибьет, потом уже не починишься. Все, с концами!
        Ляжка скомкал лист, кинул его в сторону. Но тут же достал другой и принялся изучать.
        - Да, - кивнула Лара, - миллион, конечно, немного. Что такое миллион? Пыль, перхоть, мелочовка. Не наш масштаб. Видишь ли, Пашка собирает группу, затевает серьезное дело. Тут намечается большая игра…
        Она потрясла листовкой.
        - Большая игра, большие интересы, столкновение двух мировых систем. Перцу нужны верные и умелые люди. Опять же содержание хорошее кладет. А тут миллион…
        Лара презрительно хмыкнула, скомкала и отбросила листовку.
        - Вот я к Пашке сейчас и иду. Буду заведовать биологическим сектором. Начальное жалованье невелико, конечно, всего пятьсот тысяч в месяц…
        - Долларов? - прошептал Ляжка.
        - Нет, эскудо, - хихикнула Лара. - Конечно же, долларов. На первое время, разумеется, пока не войду в курс дела.
        Гобзиков подумал, что он ослышался. Пятьсот тысяч долларов? Понятно, почему Лицей им. Салтыкова-Щедрина ее совершенно не вдохновил. Вот тебе и Страна Мечты, зарплата полмиллиона долларов… Он хотел поинтересоваться у Лары подробностями, но решил, что лучше не стоит. Пока, во всяком случае.
        - Откуда он возьмет столько? - как бы незаинтересованно спросил Ляжка.
        - Ну… - пожала плечами Лара. - Это ведь Пашка. Пашка может. К тому же…
        Она загадочно присвистнула.
        Ляжка задумался всего на секунду. Но ему хватило на то, чтобы все сопоставить, просчитать и решить.
        - ФРС… - протянул он и уставился на Лару. Глаза его все увеличивались, и конца их увеличению видно не было.
        Лара таинственно промолчала.
        - Полмиллиона, говоришь? - переспросил Ляжка. - Неплохо, неплохо. Ты же знаешь, Лар, я всегда… Несмотря ни на что… Я могу быть полезен, ты же знаешь, я специалист широкого профиля… Могу работать под прикрытием, и здесь, и, что самое главное, там… Эфэрэс… Не, Перец… то есть Пашка, на самом деле серьезный чел. Подломить Федеральную Резервную Систему! Самое большое хранилище денежных средств во всем мире! Там не то что миллиарды, там триллионы баксов! И Перец ее подломил!
        - Я этого не говорила…
        - Да и так все понятно. И так понятно! Я всегда говорил, что Перец далеко пойдет. Что у него талант просто. Надо было ему только раньше подсуетиться, а он все откладывал. А ты, значит, к нему отправляешься? - спросил Ляжка уже осторожно.
        - Угу. У нас всегда хорошие отношения были…
        - Ну да, понятно, хорошие отношения. Когда хорошие отношения, можно рассчитывать на хорошие башлоиды… Сколько миллиардов, ты сказала?
        Лара с удовольствием отметила, что в глазах бывшего владетеля Владиперского Деспотата проскользнула жадность. И подумала еще, что ничто не обходится так дорого, как глупость и жадность.
        - Только вот не знаю я, где он… - Лара поглядела на небо.
        - Так я же говорил! - оживленно хлопнул в ладоши Ляжка. - Я же говорил, что тут всегда попадаешь туда, куда хочешь попасть. Главное идти!
        - Ну да, верно. Засиделись мы с тобой, надо идти. Всего хорошего, Ля… то есть Владик.
        Лара расслабленно помахала ручкой и стала спускаться с холма. Гобзиков строго взглянул на Ляжку и направился вслед за ней.
        - Да брось, Лар, какой я тебе Владик? Называй меня по старинке - Ляжка, мы ведь кучу лет знакомы! - раздалось за спиной.
        Лара не оглянулась, продолжала шагать.
        Ляжка не выдержал, догнал, говоря на ходу:
        - Мне всегда нравилось это имя - Ляжка.
        Он попытался схватить Лару за руку, та увернулась. Но остановилась. Гобзиков напрягся.
        - Послушай, Лар, я вот что хотел сказать…
        Лара милостиво обернулась.
        - Я вот что думаю, - продолжал Ляжка. - Чего вам идти пешком, ноги ломать? Далеко, наверное. Да и хромаешь ты. На хромой ноге далеко не уйдешь, по себе знаю.
        Лара пожала плечами. Ляжка мялся. Гобзиков видел, как жадность в его душе борется с еще большей жадностью. Большая жадность, само собой, победила.
        - У меня есть пердолет, - раскололся Ляжка. - Ну, то есть он не у меня есть, а у Энлиля был. Если бы у меня был, я бы вам сразу дал, а Энлиль ведь скуповат. Наверное, потому его и утащило, Страна Мечты не любит скуперов… Так вот, он в свое время припас пердолет на крайний случай. Вдруг нашествие какое или еще что, и придется экстренно отступать… Короче, отличная машина, настоящий «Майбах»[5 - «Майбах» - марка дорогого автомобиля.]. Энлиль хвастал, что пердолет сделан по его личному заказу - сиденья из кожи, дорогая медь, и расширенный бак, и запас горючего на две тысячи…
        - Правда? - спросила Лара равнодушно.
        - Чистейшая. Пятьсот восемьдесят пятая проба! И я могу вам его предоставить. Тут недалеко совсем, меньше километра. Надеюсь, ураган его не поломал… Кстати, вообще-то он трехместный…
        Гобзиков снова взглянул на Ляжку сурово, и тот осекся.
        - Пердолет нам, пожалуй, подойдет, - кивнула Лара.
        А Гобзикову не очень понравилось название. Какое-то подозрительное - пердолет. На каком, интересно, топливе он летает?
        - Пердолет трехместный, - настырно повторил Ляжка. - И я вот думаю…
        Лара сразу все поняла:
        - Нет. Я отправлюсь одна. То есть с Егором.
        - Ну почему? - умоляюще заныл Ляжка. - Я ведь очень…
        - Потому что ты должен начать стройку.
        - Стройку?! - испугался Ляжка.
        - Ну да. Или ты уже забыл? Ты должен начать строить дом.
        - До-ом? - протянул Ляжка.
        - Ну да, дом. А потом, когда я вернусь, мы подумаем о должности.
        - Ясно… - погрустнел Ляжка.
        - Ну вот и хорошо, что ясно. Проводи нас до агрегата.
        - Да-да, сейчас. Он там… Отличная машина, просто отличная! Возвращайся поскорее, Лара. А то один я тут остался, как всегда один. Хорошо? Не забывай старых друзей.
        Лара согласно кивнула и сказала:
        - Дружба понятие временное.
        С ударением на «о».
        - Ну конечно! Дружба - это святое, я лично всех друзей помню. Кстати, если будешь по пути в Деспотате, передай привет Застенкеру, - повеселел Ляжка. - Скажи, что ему следует позаботиться о своем…
        - Если встречу - передам, - оборвала Лара. - А ты времени зря не теряй, начинай строить дом. Там, где река, то есть ручей вытекает из Холмистого Края, есть хороший, большой луг. И роща. Понятно?
        - Понятно, - кивнул отшельник.
        Не построит ведь, подумал Гобзиков.
        - Приближается время великой битвы, мой друг Ляжка, - продолжила Лара. - Враг будет повержен, я не сомневаюсь. И когда придет время Победы, выгодно быть на стороне победителей. И воздвигнуть великую крепость. Неприступную, как Федеральная Резервная Система.
        Отшельник снова кивнул. Он вдруг шагнул в сторону и достал из поломанных кустов помятый рюкзак Лары. Протер его о собственную одежду, передал Гобзикову.
        - Спасибо, - сказала Лара. - Ты был мил, как всегда.
        - Да, я не забываю старых друзей…
        - Ну так я на тебя рассчитываю! - Лара надела рюкзак. - Очень рассчитываю. А миллион баксов на самом деле ерунда, после победы каждый получит гораздо, гораздо больше.
        И Лара продолжила спускаться с холма.
        Гобзиков за ней.
        Глава 11
        Пятнадцать обломанных лохушек
        Возле пруда на маленьком аккуратном пне сидела Ариэлль и маялась мелким рукоделием. Остальные эльфийские девчонки были заняты странными (для эльфов) упражнениями - часть из них косила по углам широкого двора рослый сиреневый бурьян, другая часть сгребала листья, опавшие с патологически гигантского тополя, третья колола дрова. Лара заметила, что в третьей части трудящихся встречаются и особи мужского пола. Причесанные, аккуратные, работящие.
        Мир меняется, подумала она. Уже появились работящие эльфы, что, в общем-то, противоестественно. Так мы вообще неизвестно до чего докатимся. Работающие эльфы, гномы-серфингисты… Кажется, у Поленова гномы играли в театре. Хотя здесь может быть, это же Страна Мечты. Так что вполне вероятно, что на море есть и гномы-серфингисты. Хорошо-то как…
        А дурачок не отвязался. Она пыталась от него удрать - как-то проснулась пораньше, потихонечку собралась… А тот тоже проснулся. Смотрит в глаза, вот-вот заплачет…
        Сам виноват.
        Все сами виноваты.
        Лара выплеснула в окно остатки кофе, открыла дверь, повисела немного на косяке, похрустела костями, спрыгнула на землю. Нога уже не болела, но полноценно ступать на нее не получалось.
        Ариэлль заметила ее и приветственно помахала рукой. Лара подошла к пруду.
        - Давно не виделись, - улыбнулась Ариэлль. - Как поживаешь?
        - Так себе. А ты?
        - Нормально. Что за парень с тобой? Ну, который спать сразу завалился. Друг?
        Лара не ответила.
        - Понятно, - заключила Ариэлль. - Подай, пожалуйста, вон ту коробочку…
        Ариэлль указала иголкой. Лара подала коробочку с красным бисером. Ариэлль плела из бисера что-то вроде жилетки для кирасы, плела ловко и быстро. Лара подивилась бессмысленному занятию - при первом же ударе по кирасе леска наверняка лопнет, а бисер разлетится.
        Впрочем, потом Лара вспомнила, что тибетские монахи могут целый год высыпать из разноцветного песка хитроумную мантру только затем, чтобы смести ее одним взмахом руки. Бисероплетение могло быть чем-то вроде той мантры. Есть занятия, целью которых является сам процесс.
        - Я гляжу, тут у тебя хорошо. - Лара кивнула на трудников.
        - Стараемся понемножку. Должен же хоть кто-то поддерживать порядок в этом мире.
        - Да… - Лара поглядела на свое отражение в воде, тряхнула челкой. - Молодец, у тебя организаторский талант… Да, талант…
        Лара принялась разглядывать лицо Ариэлль, чуть заметно покачивая головой, прищелкивая языком и не забывая сравнивать физиономию предводительницы эльфийского сообщества с собственным отражением в воде.
        Сначала Ариэлль старалась не обращать на это внимания, делала вид, что полностью поглощена рукоделием - нанизывала себе с увлечением бисерины на леску… Но постепенно-постепенно Ариэлль начала розоветь, затем краснеть, а кончилось все тем, что уколола иголкой палец и громко ойкнула.
        - Не расстраивайся, - утешила Лара, - такое бывает. У четырех процентов населения прослеживается подобный дефект. Скошенный подбородок - признак ретрогенома.
        - Ретрогенома? - Ариэлль с ужасом поглядела в воду.
        - Угу. У меня отец биолог… был… поэтому я немного в таких вещах разбираюсь. Ретрогеном - это когда в генной карте присутствуют атавистические гены. Скошенный подбородок - типичный признак неандертальца…
        - Я неандерталец? - спросила Ариэлль еле слышно.
        - Не совсем. Только подбородок. Неандертальцы делали каменные орудия труда…
        Лара состроила зверское лицо. Взглянув на такое, можно легко было представить малокультурные кремневые орудия древних людей. Потом Лара вернула своему облику обычную миловидность и коснулась пальцем подбородка Ариэлль.
        - И тут одна проблема, - сказала она. - Видишь ли, из-за скошенного подбородка очень сильно отрастают жировые складки. В результате образуется, прошу прощения за тавтологию, второй подбородок.
        Ариэлль схватилась за шею.
        - У тебя еще не очень заметно, но… В общем, скоро будет. Так что могу порекомендовать одно упражнение, довольно нехитрое. Берешь с утра полотенце и…
        Лара продемонстрировала, как правильно делать антиподбородочную гимнастику.
        - Пару месяцев и не подбородок, а классика. - Лара продемонстрировала Ариэлль свой подбородок в профиль. - Ты не расстраивайся, все будет хорошо!
        И Лара снисходительно похлопала Ариэлль по плечу. Положение в стае было определено, Лара успокоилась и начала деловой разговор.
        - Так чем вы все-таки занимаетесь? - спросил она. - Овощи разводите?
        - Да нет, - с обидой сказала Ариэлль. - Мы готовимся к…
        Она вдруг замолчала.
        - Готовитесь? - заинтересовалась Лара. - К чему?
        - Готовимся к зиме.
        - Разве тут случается зима?
        - Пока не бывало. Но говорят, что скоро все может быть. Сама знаешь, здесь сегодня так, а завтра не так, а послезавтра все снова. На зиму нужно запасы приготовить… А ты сама чем занимаешься? Куда летишь?
        Ариэлль бросила на Лару настороженный взгляд. Лара усмехнулась про себя и решила помучить собеседницу еще немножко.
        - Да не знаю пока. Я в свободном поиске. Вот, думаю, может, к вам записаться?
        - Вряд ли получится, - тут же отреагировала Ариэлль. - У нас уже и так перебор, бойцы по пять человек в одной комнате спят.
        - Так ведь я не в рядовые хочу, - Лара кивнула на девиц, подметавших плац, - а в офицеры. Или как там они у вас называются? Оберэльфы?
        - Командного состава тоже в избытке, - быстро возразила Ариэлль. - И вообще, служба у нас тяжелая, наступают сложные времена, я предчувствую войну. Мы и к войне, кстати, готовимся, не только к зиме.
        - К войне?
        - Ага, - подтвердила Ариэлль и нанизала на леску несколько крупных бисерин. - Война вполне возможна, на границах неспокойно. Сброда много всякого… Как раньше хорошо было - один Магический Орден. А теперь… Анархия.
        - Нет, не буду я к вам записываться, - покачала головой Лара. - Не люблю войну. Пойду я лучше куда-нибудь и открою тратторию…
        - Чего? - не поняла Ариэлль.
        - Кафетерий. Знаешь, один человек говорил так: «Война войной, а обед обедом». «Жирный Вторнек» мне конкуренцию не может составить, я свекольник отлично варю.
        - Прекрасная идея! - обрадовалась Ариэлль. - Я сама давно собиралась открыть пирожковую, да все заботы.
        Лара кивала, стараясь изобразить на лице восторг от мысли о пирожковой.
        - Чем удобна пирожковая? - рассуждала Ариэлль. - Ты сидишь на месте, а к тебе приходят всякие голодные люди, требуют чебуреков и рассказывают свои истории. Куча информации…
        - Прямо как Дельфийский Оракул.
        - Там тоже была пирожковая?
        - Ну, почти… - уклончиво ответила Лара.
        Ариэлль завязала узелок и примерила бисерную жилетку. Жилетка была хороша. Ариэлль вертелась перед бассейном, оглядывала себя с разных сторон. И продолжала говорить.
        - Да, с путешественниками общаться полезно. Вот ты сама путешествуешь, тоже много людей встречаешь. Энлиля случайно не встречала? - неожиданно осведомилась Ариэлль, и Лара подумала, что Ариэлль не такая дурочка, какой кажется на первый взгляд.
        - Энлиля? Такого… бесноватого? Предводителя немытых эльфоидов, что ли?
        - Его, - мрачно кивнула Ариэлль.
        - Нет, - зевнула Лара, - не видела.
        Она решила, что не стоит, пожалуй, Энлиля пока выдавать. То есть не следует говорить, что Энлиля, скорее всего, здесь больше нет. Жизнь в Стране Мечты выкидывает причудливые повороты. Кто знает, что тут может случиться?
        - Не, я не видела, - повторила Лара. - Но я, пожалуй, действительно открою кафе. И, может, он действительно заглянет… этот Энлиль. Ему что-нибудь передать?
        Ариэлль отвернулась, прикусив губу. Интересно-то как, подумала Лара. И, окончательно забыв про девичью солидарность, произвела очередной запрещенный прием, сочувственно заметив:
        - Понимаю: бросил, гадина…
        Ариэлль свирепо покраснела во второй раз.
        - Такое тоже бывает, - продолжала Лара. - Наобещает с три короба, мозги запудрит, а потом ищи его. Как говорится, поматросил и бросил…
        - Никто меня не бросал! - проскрежетала Ариэлль. - Никто мне не обещал!
        - Ну да, может, и не обещал. Некоторые сами такого навоображают…
        Ариэлль топнула ногой. Леска лопнула, бисер брызнул мелким дождиком, Лара едва успела подставить коробочку.
        - Не расстраивайся. - Она прибавила в голос отвратительного понимания. - Не ты первая, не ты последняя. Меня тоже здорово обидели…
        Бисер глухо стучал по фанере.
        - Он не меня обидел. - Ариэлль стала смотреть в землю. - Он оскорбил всю Эльфийскую Ортодоксальную Лигу! Что непростительно! Поэтому мы готовим широкомасштабную карательную экспедицию. Начнем с Холмистого Края…
        - С Холмистого Края? - испугалась Лара.
        - Угу. Все отщепенцы скрываются в Холмистом Крае. Это земля анархии, беспорядка и отрицания. Кстати, после разгрома шайки Энлиля многие из тех, недовинченных, укрылись как раз там, создали гноища…
        - Гноища?
        - Как еще можно назвать жалкие полумагические шайки? - с невыразимым презрением произнесла Ариэлль. - Маргиналы, сволочь ненадобная. Вообще, там всякого сброда полно. Обрывки Магического Ордена, вульгарные эльфы, рыцари мелкие… После того как Деспотат разогнал рыцарей Светлозерья, многие в холмах укрылись, ничтожествуют помаленьку. Давно было пора с ними покончить, да все руки не доходили.
        Она осматривала полураспустившуюся жилетку.
        - А теперь вот дойдут! Теперь вот я ему покажу!
        Ариэлль чуть не всхлипнула, так разволновалась. Лара поняла, что, пожалуй, хватит давить на чувства.
        - Ладно-ладно, если тебя это напрягает, давай поговорим о другом…
        - Меня не напрягает! Я абсолютно спокойна!
        Теперь она стукнула кулаком по бортику пруда. Из пруда выскочила лягушка, Ариэлль взвизгнула и с пня соскочила.
        - Да-да, я тоже спокойна, - согласилась Лара. - Помогает настой зверобоя, ну да не о том речь. Я вот чего хотела спросить… Ты случайно не слышала про Механика?
        Ариэлль притихла.
        - Не слыхала?
        - Темная история, - тихо ответила Ариэлль. - Про Механика давно ничего не известно…
        - Мне говорили, - Лара перешла на доверительный шепот, - что Механик на самом деле рыцарь Персиваль… Говорят, он вроде бы не погиб?
        Ариэлль пожала плечами.
        - Это тоже тайна. Одни говорили, что погиб, другие, что не погиб, третьи болтали, что он вообще раздвоился… Рассказывают про Северный Город…
        - Как? - перебила Лара.
        - Северный Город. Будто есть тут, где-то далеко, город холодный, то есть замерзший совсем, и кто-то там живет. Вроде как… Но точно неизвестно. Он за горами, а горы - неисследованная область, сама знаешь.
        - А драконы? Про драконов ничего не слышно? Ну так, может, случайно…
        Ариэлль помотала головой отрицательно, закашлялась, помотала головой уже утвердительно. Почесала подбородок, незаметно пощупала его, протерла руку, ответила:
        - Видели. Однажды. Я сама даже видела. Мы как раз тогда только начинали собирать коалицию правых сил и хотели договориться с рыцарями Светлозерья. Но Светлозерья уже не было. Вернее, озеро там еще есть, а рыцарей не осталось, все разорено Деспотатом. Только жил один старый гном…
        - Яша, - перебила Лара.
        - Точно, Яша. У него еще фамилия забавная…
        - Автохтон.
        - Ты с ним знакома? - ухмыльнулась Ариэлль.
        - Он мне сапоги сшил в свое время. Так что там было, ты говоришь?
        - Старый гном там жил. Мы у него спрашиваем, что случилось, а он молчит - обет дал. И пока мы обследовали местность, Яша сидел на берегу и удил рыбу. Ну, мы объехали вокруг озера и уже обратно стали возвращаться, как вдруг лошади заволновались. Погода тогда была облачной, к тому же над озером всегда влажность повышенная. Одним словом, видимость небольшая. Потом лошади вообще перепугались и отказались идти. Тогда мы спешились и стали ждать. И вдруг услышали, как вдалеке, возле озера, заверещал Яша. А лошади шарахнулись в разные стороны. Я оглянулась и увидела: от берега в нашу сторону бежит Яша, побросал все свои удочки. Он драпал с противоестественной скоростью, и вдруг прямо из тучи на него упал белый дракон…
        - Белый? - жадно спросила Лара.
        - Белый. Белый дракон. Он подхватил Яшу…
        - А размер? - Лара даже схватила Ариэлль за руку. - Он какого размера был?
        - Не знаю, большой. Гнома, как букашку, подхватил и в тучи уволок. Мы ждали, что дальше будет, но дракон уже не появлялся. Вот и все. А больше я никого не видела.
        Лара задумалась. Белый дракон утащил гнома… Белый дракон, северный город… Северный город за горами…
        - Жаль, конечно, - перебила Ариэлль ее размышления, - что у нас нет дракона. Мы бы тогда Холмистый Край быстренько прочесали. Энлиль бы от нас не ушел. Ты ведь…
        - Что?
        - Ну, ты ведь с драконами… как бы имела дело…
        - Давно, - отрезала Лара. - Я уже ничего не помню.
        - Ну да, ну, да, давно. Леха был, кажется, добрым…
        Месть, подумала Лара. Девчонка, пусть даже и эльф, все равно девчонка.
        - Да, да, - покивала головой Ариэлль, - понимаю, ошибки молодости, с кем не бывает…
        - Вспомнила! - неожиданно перебила ее Лара. - Я вспомнила!
        - Что ты вспомнила?
        - Вспомнила про Энлиля. Энлиль - ведь такой белобрысый? Его фамилия Сироткин?
        Ариэлль злобно сощурилась.
        - Ну как же! - Лара сработала под дурочку, даже в ладоши хлопнула. - Как же, помню его! Наглый такой парниша, прыщеватенький. Помню, помню. Так он ведь теперь в Деспотате.
        - В Деспотате? - вздрогнула Ариэлль.
        - Да, в Деспотате. И как у меня из головы вылетело? Я как раз мимо пролетала, а Энлиль там вроде аниматора, постановки организует, типографию открыл…
        - Типографию?
        - Ага, - продолжала врать Лара, - книжки издает.
        - Книжки…
        - Ну да. - Лара прищелкнула языком. - Такие бредовые графоманские книжки. Не стоят внимания, но забавные в каком-то смысле… Последнюю помню, название у нее еще паскудное…
        Лара сделала вид, что припоминает название.
        - Ах, да, вот какое - «Пятнадцать обломанных лохушек». Можешь себе представить?
        Ариэлль отрицательно помотала головой.
        - Такой вот литератор оказался. Вернее, не он сам литератор, а с наущения тамошнего руководителя, тот поощряет бумагомарательство…
        - И как? Как литература? - остановила ее Ариэлль.
        И Лара заметила, что у нее побелели губы.
        - Мерзкая. Описывает всех девчонок, которым он вскружил голову, а потом дал отлуп, причем в издевательском, я бы даже сказала - саркастическом тоне. И с такими гадкими подробностями…
        - И как? - Голос у Ариэлль дрогнул. - В смысле подробности…
        - Знаешь, ужасно гадко, даже пересказывать не хочется.
        - Нет, ты скажи! - Предводительница эльфов опять топнула ногой, бисер снова разлетелся.
        - Подробности настолько отвратительные, что я даже не знаю… - Лара пожала плечами. - Например, в новелле девять Энлиль рассказывает про девочку, которая влюбилась в него так сильно, что даже ночевала перед его порогом, как послушная дворняжка…
        Ариэлль покраснела в третий раз. Причем гораздо сильнее, чем в первые два.
        - И чистила его сапоги, и смотрела на него так… восхищенно. А потом он, то есть Энлиль, решил, что у нее слишком мясистый нос, и послал ее прочь. А она с горя растолстела, так что даже стулья ее не выдерживали, приходилось делать усиленные. Я, правда, не все новеллы прочитала, но каждая начинается одними и теми же словами…
        - Какими?! - вскрикнула Ариэлль громко, отчего кто-то из трудящихся даже грабли уронил.
        - Каждая новелла начинается так: «Эта дура влюбилась в меня, как кошка».
        Теперь Ариэлль громко скрипнула зубами, и грабли уронили еще раз.
        - Да, да, как кошка, - повторила Лара. - «Эта дура влюбилась в меня, как кошка». Он готовит большой тираж.
        - Большой?
        - Угу. Чтобы каждый мог прочитать. Он с воздуха хочет их разбрасывать.
        - Деспотат обнаглел, - сурово произнесла Ариэлль. - Совершенно обнаглел и всерьез угрожает нашим границам. Пора с ним покончить. Я об этом уже раньше говорила неоднократно.
        - У них кобольды, - предупредила Лара. - Они страшные…
        - Эльфийская Ортодоксальная Лига не боится каких-то там кобольдов! - Ариэлль снова скрежетнула зубами. - К тому же мы создадим объединенную коалицию, и никто не устоит перед ней. Ничто не поможет помешать свершению святой мести! Жалкий отступник, осквернивший самое святое, да будет наказан!
        Ариэлль опять закашлялась, и Лара подумала, что у предводительницы ортодоксальных эльфов наверняка бронхит. Во всяком случае, легочное заболевание. Вот до чего может довести зацикленность на работе!
        - Он осквернил все, что только можно осквернить! - продолжала Ариэлль. - Саму идею эльфийского движения он облапал своими грязными лапами! Даже нашу Священную Таблетку…
        Ариэлль замолчала. Видимо, воспоминания о Священной Таблетке были особенно тяжелы. Хотя Ларе казалось, что дело тут совсем не в таблетке.
        - Короче, мы его накажем, - закончила Ариэлль. - И если он вступил в Деспотат, то тем хуже для Деспотата! Нас не остановит Деспотат! Мы Деспотат раздавим! Не хочешь присоединиться?
        - Нет, - покачала головой Лара. - Я уж как-нибудь… сама по себе… А то Энлиль и меня еще в свою книжку вставит. Я прогуляюсь куда-нибудь к северу…
        - Ну, смотри, - Ариэлль кивнула. - Провизию и одежду можешь взять на складе. Все в твоем полном распоряжении.
        - А на складе что-нибудь теплое есть? Пальто, шапки?
        - Конечно, есть.
        - Спасибо. Вы можете на меня рассчитывать.
        - Ты на нас тоже. Я пойду. У меня много дел. Подготовка…
        И Ариэлль озабоченной походкой направилась к тополю.
        Лара поглядела на тренирующихся эльфов. Те выглядели браво. Только немного их было, вряд ли такая небольшая группа может что-то реально противопоставить Застенкеру с его армией дохлятины. Те задавят числом.
        Главное, ей сейчас вроде бы удалось перенаправить гнев ортодоксальных эльфов с Холмистого Края на Владиперский Деспотат. Хотя он ведь уже вроде как и не Владиперский, а скорее Застенкерский… Короче, Деспотат.
        Бедный Деспотат.
        А мы пойдем на север…
        Глава 12
        Снорри Эшенбах
        - Пора разобраться с Деспотатом, - сказал Перец и раздал ложки, себе же разложил добытый в честном бою складной нож-ложку.
        Потрогал челюсть.
        - Пора… - повторил он. - У меня всю ночь в зубы стреляло…
        - Может, парадонтоз? - предположил я. - Или сон неудачный? Знаешь, когда увидишь во сне мумитролля с морковкой…
        - Никаких троллей я не видел! Ни с морковками, ни без морковок! Просто эти твари опять запустили свою установку!
        И Перец поглядел на меня шизофренически.
        - Не надо таких взглядов, - попросил я. - У меня от них ишиас обостряется. И вообще…
        Я потрогал замотанную руку. Она меня уже забодала. Ныла не переставая, хотя чем я ее только не мазал, что только не прикладывал. Болела и болела. Иногда я про боль забывал, иногда не получалось. Держишь револьвер, а рука вся горит, держишь ложку, а пальцы пылают.
        Я вытер ложку о колено и спросил:
        - Ты, кажется, хотел повоевать? Рескрипт, пункт второй? Произвести акцию в отношении недружественного псевдогосударственного образования, широко известного как Владиперский Деспотат. Цель акции… Ну, и так далее. Я правильно излагаю?
        - Правильно, - буркнул Перец. - У тебя хорошая память. В общем, пора разобраться с Деспотатом.
        - Пристало время облыжных тварей приструнить, - хищно промурлыкал Тытырин. - Проклятое иго, горлынь перехлестывает…
        Он смотрел на Перца с ожиданием и подобострастием.
        Это оттого, что Перец в последнее время не проявлял серьезного аппетита и в котелке на дне всегда оставалось много тушенки. Я тушенку не любил, поэтому Перец либо отдавал самое вкусное Яше, либо, если Тытырин хорошо себя вел, ему.
        - Центр работорговли, - Тытырин нетерпеливо облизывал ложку, - гнездилище порока, обитель мирового зла, навьи закоулины…
        Ложки были маленькие, чайные, серебряные. Перец считал, что ужинать надо чайными ложками: во-первых, пищеварение улучшается, а во-вторых, это превращает ужин в ритуал. Чего уж такого ритуального в поедании каши с тушенкой, я не знал, но спорить с Перцем не хотелось. К тому же сам он трапезничал всегда ложкой персональной, а с недавнего времени трофейным ножом-ложкой, конфискованным у Тытырина.
        - Да уж… - Перец задумчиво протянул ложку к котелку, зачерпнул, попробовал.
        Я тоже зачерпнул.
        Универсальная каша. Моя любимая. В универсальную кашу входят все крупы, какие попадутся под руку, даже манная. Обязательно сырой лук, тушенка. Еще хорошо колбаса копченая идет. А если есть молодая фасоль в банках, то вообще получается могуче.
        Но надо уметь ее готовить. Если не умеешь, получится полная дрянь. Яша умеет.
        Соли, правда, было много. Яша варит на вкус Перца, а тот любит, чтобы солено-перчено, чтобы волосы на отмороженных ушах торчком. А я вот все несоленое люблю, так настоящий вкус чувствуется. А Тытырин… Да в общем-то плевать, что он любит, гад Тытырин. У нас тут вообще пищевая иерархия. Первым из котла зачерпывает Перец, затем я, потом только Тытырин, чтобы знал свое место, собака.
        Перец макнул ложку в емкость, я зачерпнул, но едва поднес кашу ко рту, как Тытырин меня оттолкнул и накинулся на еду, показав нам пример здорового скотства. Ел он быстро, неаккуратно, жадно. И про Деспотат забыл, отдавшись пищевому восторгу.
        - Я думаю, пора… - Перец покивал собственным думам.
        - Пора-пора, - промурлыкал Тытырин уже не так плотоядно. - Одолень-трава зацвела, распростерла кудели, Сварог да наполнит силой отверзлые… нет, отверстые десницы…
        - Давно не видели старых друзей, к тому же. - Перец подул в ложку. - Я так соскучился, что просто не могу… Такие там у меня друзья. Например, Ляжка - милый человек, голуба. По этому поводу у меня даже родились чудные строкия:
        Старые друзья,
        Старые носки…
        Как всегда ноябрь,
        Вою от тоски.
        Починю носки
        И пойду в музей.
        На фиг мне друзья?
        Славно без друзей.
        Я непочтительно звякнул ложкой о край котелка. Хотя тупые строки мне понравились.
        - Ну как? - Перец ревниво поглядел на Тытырина. - Мнение профессионала нам, простым любителям, чрезвычайно важно. Но только учти, Тытырин, никакой лести! Правду, одну лишь суровую правду! Иначе поколочу, ты меня знаешь.
        - Как можно! Лжа не наше, лжа подлота есмь! - Тытырин облизал ложку и впал в задумчивость.
        Не забывая о каше.
        Задумчивость продолжалась восемь ложек. Долговато.
        - Тытырин, ты не думал отпустить бакенбарды? - спросил я на девятой.
        Ну, чтобы он очнулся наконец.
        - Я вот что скажу, - Тытырин закончил творческий анализ. - Скажу просто, беспристрастно, без обиняков, по-варяжски скажу. Это сильно. Да, сильно. Конечно, не Бальмонт, но сильно. Достойно. Может, издадим альманах?
        - Альманах? - заинтересовался Перец.
        - Ну да, альманах. - Тытырин даже забыл про кашу. - Сиречь изборник. А почему нет? У нас здесь, в Стране Мечты, должно быть все, в том числе и литературный процесс. И его надо отражать. А что может лучше отразить литературный процесс, нежели альманах? Назовем его просто - «Неделя Поэзии».
        Тытырин сбился на просторечность, не заметил этого.
        - Почему «Неделя»? - спросил я.
        - «День Поэзии» тысячу раз уже был, «Месяц Поэзии» отдает постмодернизмом. «Неделя Поэзии» лучше всего. Я бы мог подготовить материалы… Конечно, включим лишь самых достойных, избранных. Конечно же, вас, патрон…
        Тытырин отпустил в сторону Перца сидячий реверанс.
        - Ваша лира достойна быть увековеченной. Затем, конечно, я дам произведений пять, не более, ну и кого-нибудь еще возьмем, того же Ракитченко…
        - Снегиря, - напомнил я. - У него уже готовая поэма имеется.
        - А, ты про это… - Тытырин достал из кармана книжку «Шагреневый трактор». - Это достойно лишь одного - в огонь! Нет, даже в огонь не достойно, не стоит осквернять стихию, Радогост может обидеться. Вообще, конечно, со стихами мастера… - Тытырин снова лизоблюдски поклонился Перцу, - разве может что-либо соперничать? Как скальд - золотые струны, как…
        - Вольфрам Эшенбах[6 - Вольфрам фон Эшенбах - знаменитый немецкий поэт эпохи Средневековья, автор рыцарского романа «Парцифаль» (примеч. ред.).], - вставил я.
        И подумал, что у некоторой части тутошних обитателей холуйство просто в крови. Тытырин, Ляжка - чем-то они здорово похожи.
        - Вольфрам, конечно, большой художник, - согласился Тытырин, - но он чужд нашей традиции. Нам все-таки ближе Снорри Стурулсон[7 - Снорри Стурлусон - средневековый исландский скальд, автор «Младшей Эдды» (примеч. ред.).], этакая рыжебородая бестия, варяжская киноварь…
        Дальше он озвучил еще несколько словосочетаний, среди которых были «лелеки Гекаты», «прокудливый прочижень» и «великая черевница». Подозрение в том, что Тытырин мелет чушь, которой сам не понимает, усилилось.
        - Вот взять Персиваля… - Тытырин указал ложкой. - Его стиль весьма напоминает позднего Стурулсона - такое же проникновение в смысловые изломы, такие же тропы, семантика…
        - Люблю его. - Перец зачерпнул каши. - Умеет. Настоящий поэт. Впрочем, об альманахе мы потом подумаем, а сейчас нам надо решать насущные вопросы. Все-таки следует сначала с Деспотатом разобраться, а лирика потом. Когда мечи грохочут, музы молчат в тряпочку.
        - Отличная идея, - подзагрустил Тытырин. - Надо составить план.
        - У меня уже есть план, - сказал Перец. - Вчера составил. Он прост…
        - Куда проще? - вмешался я. - Тут вообще все просто. Поднимаемся в небо, летим, падаем вниз. При виде горынов деспотатчики разбегаются в разные стороны. Мы освобождаем старателей, разрушаем копи, жжем бараки и архивы, мосты, вокзалы, телеграф…
        - Платиновый запас, - напомнил Тытырин.
        - Захватываем платиновый запас, - согласился я. - Платиновый запас нам весьма и весьма кстати будет. Я хочу купить себе гору…
        - Не пойдет, - остановил Перец. - Если мы налетим сверху, то вся эта компания разбежится. Будем потом их искать по одиночке, Застенкера, Ляжку…
        - Пендрагона, то есть Ляжки, в Деспотате нет больше, - сказал Тытырин.
        - Вот как? - спросили мы с Перцем вместе.
        - Его же сместили. Был военный переворот, к власти пришла хунта. И земли у нас жирны, и рыба в реках, и стада тучны, приходите и володейте нами… Кстати, подлый подлизала Снегирь у них там тоже в подмикитчиках и поедателях желтых соплей… Что ж, следовало ожидать. Я давно уже понял, что Ляжка долго не продержится…
        - И где же он? - спросил Перец.
        - Бежал. Бежал, сверкая закорками, как последний шлях. Под покровом тьмы, при свете Волосогляда. Так что теперь там Застенкер.
        - Тем лучше, - зевнул Перец. - Одним гадом меньше. Но все равно, следует предпринять комбинированную атаку. И сверху и, так сказать, снизу. Взять в кольцо. По всем правилам военной науки. Поэтому ты…
        Я, значит.
        - Ты отправишься в Деспотат…
        - А я как раз над материалами поработаю, - вклинился Тытырин, - к альманаху, к секретному поручению…
        Это он, пожалуй, не вовремя сказал. Надо ему было потом как-нибудь отмазываться, а он поспешил.
        - Не, Тытырин, - Перец сложил и спрятал нож-ложку, - ты тоже будешь участвовать, у нас теперь каждый штык напересчет. Так что и ты пойдешь.
        Тытырин покорно кивнул.
        - А теперь - спать. Завтра начинается операция. Назовем ее…
        Перец задумался.
        - Назовем ее кодовым именем «Снорри Эшенбах». Все, свободны.
        Я отправился к себе, через морозный город, через небесное сияние, через ветер, потянувший с реки, через туман. Дома затопил печь и, не дожидаясь, пока все прогреется, забрался в спальник. Но долго не мог уснуть. Чего-то все думал… О превратностях своей жизни, о том, что случилась она у меня довольно необычная, но я в общем-то ею доволен, мало кому так повезло, что впереди просто куча времени, и, возможно, много чего еще интересного случится, и я все-таки буду сидеть, свесив ноги в тяжелые облака Мачу Пикчу…
        Потом вспомнил, что нечего просто так валяться, стоит пойти поработать. Хотя бы полчасика. Когда еще время будет? Может, в том Деспотате застрянем. Или еще что.
        Вылезать из теплого спальника не хотелось, но я все-таки заставил себя. Спустился в подвал, встал к станку. Рука ныла и мешала, но я все-таки посверлил. И пошлифовал. И почти закончил, да.
        Под конец ладонь заболела так, что я бросил вообще все, выскочил на улицу и сунул руку в снег.
        Помогло. Но ненадолго.
        Интересно, что за дрянь ко мне прилипла?
        На следующий день, где-то уже в районе полудня, мы с Тытыриным шагали по тундре. В Деспотат.
        Я шагал легко, даже невзирая на большущий за плечами рюкзак. Соскучился по походам, соскучился по земле, по воздуху, которым можно дышать без опаски обжечь легкие. Мне было хорошо. Кипрей благоухал, песец пробегал, птица, скорее всего, гагара, летела.
        Тытырин тащился за мной, изнемогая под грузом пишущей машинки и бумаги. Он оказался не силен в переходах и все время оглядывался. Думаю, лелеял надежду сдернуть, да только я следил за ним бдительно. Поэтому Тытырин молчал и шагал первым. Насвистывая что-то вызывающее и почесывая подбородок.
        Кстати, у Тытырина стала расти борода! Раньше у него бороды не было, и он по этому поводу здорово страдал, поскольку настоящий славянский готик должен иметь бороду.
        Я шел позади него и вспоминал последние дни.
        Тытырин оказался не только дрянным поэтом, но и прозаиком. Прозайкой. Насколько дрянным, я не знал, а прозайкой точно.
        После пленения Тытырин оправился быстро, полежал немного, отдышался, обошел город. С обхода принес просто-таки раритетную печатную машинку, чуть ли не с буквой «ять». Кроме машинки приволок пять пачек бумаги, чернильницу и перо.
        - Писатель должен писать, - изрек он и сразу же засел за пишмашинку.
        Тытырин творил в редком стиле славянской готики и, по его собственным уверениям, был большим специалистом в данной области. Имел тиражи, имел фэнов… Тогда я подумал, что все-таки он гонит. Рановато ему иметь фэнов и тиражи, и всякое такое. Но спорить не стал. К тому же щелканье машинки мне нравилось - действовало успокаивающе.
        Сам Тытырин сказал, что у него теперь большое поле деятельности. Во-первых, он должен собирать материалы для исполнения секретного поручения, а во-вторых, начинает сочинать роман «Соломенный бердыш» - уже есть семь страниц плотного текста. Поэтому задействовать его на каких-либо работах просто недопустимо.
        Вообще Тытырин освоился у нас очень быстро, чем подтвердил мои смутные догадки, что творческие работники по приспособляемости здорово схожи с тараканами. Вот отрежь таракану башку, только аккуратно, так он еще месяц может без нее жить и не париться, и без башки ему хорошо. Тытырину тоже. Голову мы ему, конечно, не стали отрезать, но приспособился наш пленник молниеносно.
        Он удивительно легко воспринял горынов (все-таки фантазия есть даже у славянских готов) и решил переселиться к Хориву. Поскольку, сказал, для творчества ему нужна возвышенная обстановка, а в пещере Хорива как раз такая.
        Перец тоже поморщился, но согласился. Потому что возложил на Тытырина секретное поручение: тот должен был написать историю Страны Мечты. Я возразил Перцу, мол, таковая уже есть, и даже больше чем история - эпос, который рассказывается изустно… Перец заинтересовался, и я поведал ему изложение Кипчака про то, как из неба сначала высунулась рука, затем вывалились разноцветные трубы, а из труб уже пошло-поехало…
        Тытырин, пребывавший неподалеку, мой рассказ потихоньку записал пером. Перец меня выслушал и заявил, что это не история, и уж тем более не эпос, а сказки да вымыслы, пусть даже красивые и многозначительные.
        - История - это то, что записано, - изрек Перец, и Тытырин подобострастно согласился:
        - Совершенно верно, мастер! Вот если взять города… Датой их основания считается первое упоминание в летописи. Так что письменные свидетельства важны! Мы уйдем, книги останутся!
        Перец кивнул.
        Я не удивился - в последнее время Перец весьма интересовался будущим. Потомками, их мнением, своим местом в истории.
        - Не хочу, чтобы потомки думали обо мне превратно, - заявил он сейчас. - Не хочу сгинуть в водовороте лет. Время все расставит на свои места. Но мне нужны свидетельства, беспристрастные и правдивые. Поэтому мне нужна история. И ее напишет начальник идеологического отдела Страны Мечты господин Тытырин.
        Господин Тытырин с достоинством поклонился, и с тех пор его даже спросить ни о чем было нельзя, на все вопросы он отвечал, что ему надо работать. А над чем работал, не показывал. Мне лично казалось, что Тытырин просто лапшу нам на уши вешает.
        Он даже себе питание особое требовал - заявил, что творческую деятельность следует подпитывать высококалорийными продуктами, содержащими фосфор. В частности, рыбами осетровых пород холодного копчения. Вроде как при холодном копчении выделяется вещество Омега-3, а от него происходит творческий экстаз.
        Но осетровых ему не перепало. Перепали в основном частиковые и сельдевые, да и то в ограниченном количестве. Тытырин рожу корчил, но от консервов не отказывался. Не знаю, насколько они будили его творческие силы, но машинка клацала регулярно, в день наш летописец и романист съедал по банке кильки в томатном соусе и по две банки бычков. И с его славяно-готической рожи не сходило озабоченно-занятое выражение. Если бы я, к примеру, курил, то не удержался бы и обязательно ткнул в эту харю папироской.
        Но от путешествия в Деспотат ему отвертеться не удалось. Перец сказал, что историк должен находиться в гуще событий. Чтобы написать честную картину падения Владиперского Деспотата, он просто обязан присутствовать при столь знаменательном событии лично.
        - Смотри и записывай, - велел Перец. - Конец Деспотата будет величественным зрелищем. Земля содрогнется.
        Тытырин подобострастно согласился. А что ему еще оставалось?
        И вот мы уже два дня брели по тундре. Ради предосторожности, чтобы не спугнуть потенциального врага, Перец высадил нас чуть ли не в сотне километров, и мы пробирались между ручьев, луж и озер. Мне путешествие нравилось, я уже говорил, а Тытырину сначала нет. Но на второй день в жизни славянского готика произошло нечто необыкновенное. Борода, о которой я говорил выше.
        В общем-то, ну, насколько я мог судить, прозайка Тытырин был человеком активно счастливым, за исключением одной детали. Несчастье Тытырина заключалось в следующем - каждый истинный приверженец славянской готики должен был носить бороду, а борода у Тытырина не росла, и все тут. Чего он только не делал - расчесывал подбородок до крови особой щеткой для тримминга ризеншнауцеров, втирал скипидар и жидкости для ращения волос, даже прижигал подбородок головней. Старался, одним словом. Но тщетно.
        И вот на второй день нашего путешествия к Деспотату ни с того ни с сего у сочинителя стала прорезываться щетина. Прозаик ликовал, растительность массировал и вообще всячески лелеял, то и дело смотрелся в разные гладкие поверхности - в ручьи, в лужи, а также в специально вылизанную ложку. Борода на его лице смотрелась глупо, но Тытырин этого не замечал. Проращение волос он воспринял как добрый знак, пал на колени и вознес возблагодарение то ли Роду, то ли Свентовиту - короче, Перуну какому-то. Сварожичу.
        - Божиче даждь ме силу сильную, волю вольную, десницу твердую, искоростень лютый…
        Ну и все в том же славяно-готическом духе. «Искоростень лютый» мне опять же понравился. Я даже испугался немного истовости молитвы - а вдруг у славяноготов вся сила заключается в бороде? И если принялась расти борода, начнет увеличиваться и сила. Кто знает, как у них устроено. Молится-молится, потом какая-нибудь молния как ударит с неба, как загудит все, как побежит кто-нибудь…
        Впрочем, боги к стенаниям Тытырина остались глухи - молния не ударила, никто не побежал. Видно, плохо он молился. Имел, правда, место один случай, но при всем моем желании к промыслу богов отнести я его не мог: очередной песец - существо бессмысленное и коварное - зачем-то выскочило из кустов, укусил Тытырина за ногу и скрылся. Вряд ли это был знак, но сам прозайка сильно задумался.
        В тот вечер мы не дошли до Деспотата, хотя я его и почуял - ветер принес запах гари, навоза и печеного хлеба. Тытырин, впрочем, ничего не заметил. Он сожрал две коробки сардин, закусил лепешкой, запил чаем и, пристроив на камне свой писательский агрегат, накинулся на него с писательской же агрессией.
        Я сварил себе суп из копченой колбасы и лука, выхлебал полкотелка, а полкотелка оставил на утро. Потом решил потренироваться.
        Тренировка была проста. Я выхватывал и прятал обратно револьверы. Упражнение обычое, но проделывать его при больной руке было нелегко, скорость невысокая. Однако и такой мне хватило бы. Скорость меня не напрягала, смущало то, что рука никак не заживала. И выглядела как один большой ожог, только не заросший. И не проходящий. Никак не проходящий. Утешало одно - если бы у меня было что-то заразное и смертельно опасное, краснота поползла бы выше. Но к локтю краснота не распространялась, сосредоточившись на ладони. И боль…
        Ладно. Я тренировался.
        Выхватывал-прятал, выхватывал-прятал, выхватывал-прятал, а сам все ходил кругами и поглядывал на Тытырина и его работу. Прочитать по-хорошему не получалось, и в конце концов мне даже пришлось уронить револьвер. И когда я наклонился, чтобы его поднять, то успел ознакомиться с текстом посредством скорочтения.
        «…величественная Супротив-Гора, будто вывалившаяся из котомки самого Симоргла-Держателя в те громовые дни, когда вершил он свое радомыслие. Почувствовал в сердце моем любостай, и кануны, и слезы на глаза навернулись чистоводные, и пролил я их.
        Уже два дня шеломили мы по непроходимой здре, и на день второй, когда Усень спрятался в кущи, яко птица-снегирь в просиньце, был мне знак. Явилось чудище мне, вида красного и бисятного, и хотело пожрать мя.
        А спутник мой, тля жалкая, убоялся чудища шерстнатого и пал на колени и стал молить прощения. И было это так:
        - Не надо! Не убивайте меня! Я хочу жить! Я еще много в жизни не попробовал!
        И далее так, и далее так. И таить чего, пала на душу мою жля и кручина, и восхотел я тождь криведного, как спутник мой, не слышавший Лады, трус и муравель, тля жалкая…»
        Так, фантазируем помаленьку. Значит, я жалкая тля и муравель… Тьфу, название-то какое паскудное! Паскудней и не придумать. Ну, хорошо. Я решил сразу не наказывать этого гада. Потом. При случае. При обязательном случае.
        Тытырин злобно на меня оглянулся, я поднял револьвер и продолжил тренировку. Так мы и жили до вечера - я работал с револьверами, а Тытырин стучал, высунув язык чуть ли не до пупа. Потом стемнело, и мы легли спать.
        Спать, спать.
        Ничего, наш Снорри Эшенбах мне ответит. За муравля он ответит. Гадкое какое слово - муравель…
        Глава 13
        Бычки в томате
        Не успел проснуться, как выстрелил.
        Хорошее качество - стрелять, еще не успев проснуться. Следую заветам Варгаса. Хотя Варгас рекомендовал тренироваться каждый день, а у меня на каждый моральных сил не хватает. И патронов не напасешься. И вообще.
        Стрелял с левой руки, из Берты, в ней как раз лежали патроны с пластиком. Гуманизм - лучшее из того, что придумало человечество. Я сам гуманист…
        Тьфу, чего ко мне этот гуманизм так привязался? Стрельба и гуманизм несовместимы…
        Попал - я никогда не промахиваюсь! - во всадника. В плечо ему прямо. Всадник отвалился назад, лошадь с испугу подсела, и они обрушились вместе на землю с грохочущим железным звуком, будто пирамида из консервных банок рассыпалась.
        Я откатывался в сторону и уже слышал свист срывающихся арбалетных болтов. Фрт-фрт-фрт! Не попали, один чирканул по ноге. Но разозлили они меня изрядно. Захотелось их всех немножечко перебить.
        - Не стрелять! - прохрипели откуда-то глухо.
        Будто из-под земли.
        И уже слышал я визг, и кто-то волок уже куда-то прозайку Тытырина и бил его древками копий. Картина сама по себе радостная…
        - Не стрелять!
        Голос был глухой, но все равно девчачий, хотя строгий и начальственный. Я думал уже начать отбиваться, пулять, как ненормальный, в разные стороны, стрелять, валить, Берта и Дырокол хотели крови…
        - Опустить оружие! - велел голос.
        Ну, думаю, хоть один здравомыслящий человек. И я тоже не стал стрелять. Демонстративно, с дружелюбной улыбкой спрятал револьверы и огляделся, оценил обстановку. Ситуация так себе: меня окружили, где-то вне зоны видимости Тытырин прорычал какое-то проклятие на своем псевдославянском.
        Вокруг костра, ощетинившись пиками, алебардами, арбалетами, луками, кривыми секирами и другим средневековым оружием, стояло воинское формирование. Мрачные типы в черной лакированной броне, с белыми лицами.
        О, девчонки! Так и есть, Эльфийская Ортодоксальная Лига. Встречался я уже с ними, встречался. Серьезные девицы. Предводительница у них симпатичная. Ариэлль, кажется, а в миру… память подводит… Анна Косатова? Нет, Косолапова. Пусть Ариэлль, это имя мне нравится. Надеюсь, что не ее я подстрелил.
        Впрочем, вокруг были не только девчонки, несколько косматых парней в каких-то лохмотьях тоже присутствовали. Угрюмо сжимали томагавки, но при этом выглядели нерешительно.
        И лошадь еще. Все стояли вокруг меня и вокруг лошади, а та лежала себе на траве и, судя по довольной морде, подниматься не собиралась. Хотя под ней что-то явно шевелилось и стремилось вырваться на свободу.
        - Уберите! - прохрипел голос злобно. - Снимите же ее…
        Жаль, подумал я. Значит, все-таки на коне была Ариэлль. А я ее подстрелил. Но не насмерть.
        - Вот именно, - сказал я, - уберите копытное. А то из начальницы получится лепешка. Куда ее потом денете?
        Кто-то додумался, ткнул коняшку пикой в ляжку. Лошадь испуганно ржанула и поднялась. Точно, под ней, изрядно впечатанная в тутошний чернозем, лежала моя давнишняя знакомая Ариэлль Косолапова. Приятная встреча.
        - Приветствую, мадам, - кивнул я и подал Ариэлль руку. - Прекрасная погода, не правда ли?
        Ариэлль кивнула, руку приняла и поднялась. С изяществом, кстати. Мало кто восстанет после того, как попал под лошадь, а Ариэлль смогла. Так, немного скрипнула.
        - Рад сделать знакомство, - сказал я. - Вчера погода была тоже благоприятная. Вы не ушиблись?
        - Я тоже… - сипло и немножко невменяемо откликнулась Ариэлль. - Тоже рада… Не ушиблась…
        И я подумал, что сип у нее вовсе не из-за придавленности четвероногим, а из-за простуды.
        - Не хотите ли отведать бычков в томате? - предложил я. - У моего раба есть запас.
        - Бычки в томате? - одурело прохрипела Ариэлль. - Бычки…
        Вся окружающая банда глядела на происходящее оторопело.
        - Можете… - махнула в их сторону рукой Ариэлль, - можете располагаться лагерем… там… тут… рядом…
        Окружающая банда принялась устраиваться неподалеку лагерем, а я подбросил в угли веток и галантным движением пригласил эльфийскую начальницу к костру, куртуазно проворковав:
        - Прошу вас, разделите мой скромный ужин.
        Взял хворост, разделил на две части, покрыл одеялами, получились кресла. Мы уселись. Было еще довольно темно, но вокруг костра свет, а за ним ночь, и в ней гремели железом эльфы.
        - Мы это… - начала Ариэлль. - Мы…
        Потрогала подбородок, и мне показалось, что она стесняется чего-то.
        - О делах потом, - остановил ее я. - Как говорят в Аризоне, о бизнесах потом, сначала о погоде. Вы не находите, что в последнее время у нас туманно?
        - Туманно? - Ариэлль огляделась. - Ну да, туманно, как в Лондоне…
        - Заблуждаетесь, сударыня, - деликатно поправил я. - В Лондоне сейчас нет туманов, теперь они всего лишь красивый факт ушедшей эпохи. Там четыреста лет использовали уголь повышенной зольности, а теперь перестали - и туманы ушли. Во всяком случае, когда я был там в прошлом году, никаких туманов не встретил…
        Ариэлль поглядела на меня с интересом.
        - Вру, - исправился я, - не был я ни в каком Лондоне. Я вообще нигде не был, ну, может быть, только в Цинциннати… Опять вру, в Цинциннати тоже не довелось. Но это ничего не значит. Вы сами где-то были?
        - Нет, - покачала головой Ариэлль. - Нигде я не была, всю жизнь в своем городе прожила.
        - Мы похожи, что радует, - улыбнулся я. - А вам не кажется, что здесь, у нас, в Стране Мечты, мало культурного контекста? Винегрет какой-то, и в то же время ничего монументального. Никакого слоя цивилизации. Вот если взять тот же Великий Новгород - там, где ни копни, везде найдешь черепа и берестяные грамоты со всякими древними матюгами, а тут где ни копни, ничего не найдешь, хоть перекопай все. И вообще еще неизвестно до чего докопаешься… Тут нет ни руин, ни старых крепостей. Почему?
        - Ну… мне кажется, для того чтобы перенести сюда крепость, надо иметь воображение… такое, особо мощное… А у всех остальных фантазии хватает только на то, чтобы самого себя сюда перенести.
        Интересное предположение. Кто же тогда перенес сюда целый полярный город? Какая же у того человека должна быть фантазия!
        - Да, - покивал я, - фантазией народ не обделен. Напридумывали разного… Говорят, гномы…
        - Гномы? - Ариэлль опять как бы невзначай коснулась подбородка, после чего будто проснулась. - Гномы вообще-то смешные… Вы слышали, что в одном из гномских пуэбло жители построили гигантскую статую…
        - Статую? - переспросил я в недобром предчувствии.
        - Ага, статую. Из сушеного навоза, смешанного с глиной, а ростом с пятиэтажный дом.
        - Да что вы говорите! - удивился я.
        - Точно! Но это еще не все. Они поставили памятник в двусмысленной позе.
        - В двусмысленной? - Мне стало противно, совсем как после очередной смерти бывало.
        - Даже больше, чем в двусмысленной. В непристойной!
        - Ужас!
        - Да-да, именно в непристойной! Памятник совершает обеими руками такие фигуры, на которые нельзя смотреть без стыда. А гномам, наоборот, ужасно нравится, они памятнику поклоняются, жертвы приносят!
        - Жертвы? - вяло поинтересовался я.
        - Жертвы. Отлавливают гоблинов, связывают их, бреют…
        - Бреют?
        - Бреют. А потом из щетины делают таких человечков и сжигают их перед изваянием. И при этом совершают свои движения…
        - Движения? - поморщился я.
        - Да, - полушепотом сказала Ариэлль. - Стоят на площади, поют гимн и ритмично такие же движения совершают, как памятник. Вы только представьте!
        Я представил: целая площадь гномов, которые стоят и дружно показывают фиги, да еще гимны распевают. Великое зрелище, честное слово. Если будет возможность, обязательно поприсутствую.
        - А кому памятник-то?
        - Какому-то их божеству странному. Имя тоже какое-то неприличное, знаете ли. Не произнесешь даже.
        Я кивнул и послал мысленное проклятие Перцу. Придумал мне имя, гадина!
        - Ну да, - кивнул я, - гномы суть существа хтонические. Видите ли, примитивное сознание силится трансформировать мир по своему собственному образу и подобию, а художник, даже самый примитивный, стремится во всех своих творениях выразить, прежде всего, себя…
        Ариэлль поглядела на меня уже с непониманием, и я не стал утомлять ее чересчур умным бредом, перешел сразу к насущному.
        - Я, кстати, говорил о бычках не ради того, чтобы вас фраппировать, сударыня. Напротив - ради того, чтобы действительно отобедать, поскольку, как я полагаю, на сегодняшний день у нас намечены мероприятия, а они требуют сил. Однако ваши воины взяли моего раба, который является хранителем запасов…
        - Отпустите пленника, - велела Ариэлль.
        Появился изрядно помятый Тытырин. Он морщился и прижимал к груди бумаги со своим паскудным славяноготическим пасквилем.
        - Опять же к вопросу о бычках… - сказал я. - Тытырин, дай нам сардин. Две банки. И побыстрее!
        - Сардин больше нет, - тут же сообщил прозайка.
        - А что есть?
        - Частик в томате, - буркнул Тытырин. - Бычки в томате.
        - Тащи бычков. Две банки.
        - Но мне для написания…
        - Тащи! - показал я Тытырину кулак. - И фасоль не забудь.
        Тытырин принес две банки бычков и две банки фасоли. Все в томате.
        - Можешь быть свободен, - сказал я. - Иди, проверь посты.
        - Какие посты? - не понял прозайка.
        Но я только отмахнулся. Сочинитель удалился.
        - Деликатесы из реального мира, - пожонглировал я банками. - Бычки - японская кухня, фасоль - мексиканская. Смею пригласить вас на романтический ужин.
        - Спасибо. - Ариэлль снова потрогала подбородок.
        Что-то ей в своем подбородке определенно не нравилось.
        Я тем временем вытянул ножик и срубил с банок крышки. Бычки в томате предложил в холодном виде, а фасоль поставил на угли разогреваться.
        Ариэлль достала деревянную ложку, у меня была ложка серебряная.
        - Угощайтесь, - предложил я.
        И мы принялись угощаться.
        Я не ел бычков в томате уже… ну да, с момента обретения памяти я ничего не помнил про бычков. На вкус они были как маринованные в томате карандаши, впрочем, вполне съедобные.
        А Ариэлль бычки, видимо, нравились. Мне показалось, что она их даже смаковала. Бедная девочка.
        - Вкуснота! - Ариэлль блаженно жмурилась. - Сто лет такого не пробовала! Где взяли?
        - Гуманитарная помощь, - ответствовал я. - Стратегические запасы…
        - А тушенки нет? - вдруг спросила Ариэлль.
        - Тушенка есть, но не с собой.
        - Жаль… У нас вообще одна вегетарианская пища, от нее устаешь.
        Ариэлль расправилась с бычками и вопросительно уставилась на фасоль.
        - Фасоль на самом деле мексиканская, - сказал я.
        Достал банку с углей, протянул ее Ариэлль.
        Фасоль ей тоже понравилась. Ну и мне понравилась тоже. Фасоль. Острая такая и чрезвычайно питательная. Вот такой у нас получился романтический ужин… то есть завтрак… трудно понять, что именно.
        - Ваш спутник, который с прической, с бумагами. Он кто? - спросила Ариэлль. - Викинг? Я здесь викингов раньше не видела.
        - Ну да, викинг, - согласился я. - Викинг пера и чернил, талантливый человек. Без преувеличения могу сказать - Толстой наших дней. Разумеется, Лев.
        И снова интерес - девушки всегда интересуются всякими литераторами:
        - А что он тут делает?
        - Тут он по весьма серьезному делу - пишет новый эпический роман-притчу, в котором собирается отразить все наши здешние приключения.
        - Да?
        - Угу. А все действующие лица будут под вымышленными именами. Древнегреческими по большей части. Вот я буду…
        Тут я немного стормознул и едва-едва не сказал, что меня зовут Говен, но, к счастью, вовремя остановился.
        - Вот я буду каким-нибудь Ахиллесом, ну, или Гектором на худой конец. Нет, все-таки Ахиллесом. А вы Еленой…
        - Какой Еленой?
        - Прекрасной, разумеется.
        Ариэлль смутилась. Тупой и бронебойный комплимент - самый верный. Какой я, однако, кавалер - сначала искусил бычками в томатном соусе, потом светская беседа, потом противотанковый комплимент. И все. Дама готова за мной идти в Шушенское или, возможно, в Тобольск, и даже, может быть, в Вилюйск, в Минусинск.
        - Легко говорить правду в глаза, - сказал я. - Легко.
        А Ариэлль снова потрогала себя за подбородок, так что я даже не удержался и тоже посмотрел. Ничего, подбородок как подбородок. Наверное, раньше прыщи там были, вот и комплексует. И в эльфы, наверное, из-за прыщей пошла. Вот жизнь - человек становится эльфом, потому, что его одолевают прыщи…
        - Вы хорошо стреляете. - Ариэлль кивнула на револьверы, перевела стрелки.
        - Зачем мы все время на «вы»? - спросил я. - Давайте перейдем на «ты»?
        - Давайте, - согласилась Ариэлль.
        - Вот и прекрасно. Надеюсь, я не очень тебя ушиб своим выстрелом?
        - Нет. Не очень.
        Не знаю, чего меня вдруг пробило на любезности. Обычно я строг, обычно я брутален. Следую завету Дрейка Пыжъюрова, фронтмэна великих «Анаболиков», контринтеллигента и оригинального философа, который в своей классической балладе «Нагайка Симоны Бо» пел: «А когда она попросит чипсы и в солярий, ты скажи ей: «Не, подруга, лопай ампулярий». Вечный совет.
        А я чего-то как-то… Короче, бычков в томате предложил. Но получилось неплохо. Кажется, я произвел на девушку впечатление с помощью бычков в томате. Наверное, рекорд. Надо рассказать об этом Тытырину, пусть напишет новеллу «Любовь и бычки в томате». Хотя нет, этому марателю ничего нельзя рассказывать. А то действительно напишет.
        - А куда вы идете с этим писателем? - спросила Ариэлль.
        - С чего ты…
        - Пишущая машинка, - опередила меня Ариэлль и закашлялась.
        А я ее даже по спине постучал. Супермен и джентльмен. Болеет, наверное, надо лечить отваром лакричника.
        - Туда, - махнул неопределенно в сумерки. - В Деспотат.
        - Зачем? - насторожилась Ариэлль, так что я сразу понял, что она со своей когортой тоже идет в Деспотат. И, судя по напряженности в голосе, отнюдь не с экскурсионными целями.
        - Надо нам, - сказал я.
        - А писатель зачем? - Ариэлль кивнула в сторону Тытырина.
        - Обмениваться опытом будем, - злобно булькнул со стороны Тытырин.
        - Опытом? - Ариэлль в очередной раз потрогала свой многострадальный подбородок.
        Какой-то подбородочный комплекс у нас, честное слово.
        - Литературным. - Тытырин плюнул в костер. - Книжки будем обсуждать.
        У Ариэлль дрогнули губы. Наверное, она не любит литературу. Может, она любит живопись? Или фотографию? Надо спросить.
        - Книжки… - У Ариэлль задрожал нос. - Книжки…
        Мне показалось, что сейчас она даже заплачет. Может, щиколотку повредила? Голень растянула? Щиколотку не щиколотку, но надо красавицу спасать. А то действительно заплачет.
        - Книжки - это ерунда, а литераторы придурки. Лично я живопись предпочитаю. А книжки мы все сожжем. Чтобы не распространять вредные мысли. Книжки - в костер.
        - В костер? - как будто с надеждой спросила Ариэлль.
        - В костер, - сурово подтвердил я. - В очищающий пламень! Вместе с Деспотатом!
        И хохотнул с тупостью. А Ариэлль вздохнула вроде как с облегчением.
        - Мы поможем вам, - кивнула она. - Тирания падет! Тираны будут наказаны!
        - Там кобольды, - напомнил я.
        - Кобольды нас не пугают, - харалужно ответила Ариэлль. - Эльфийская Ортодоксальная Лига не боится каких-то там кобольдов!
        - Да, конечно, - поддержал я. - Только вот зачем лезть на рожон? Гораздо целесообразнее действовать по-другому, используя разум.
        - Ты что-то хочешь предложить?
        Я многозначительно промолчал.
        - Если это что-то недостойное звания эльфа, то мы…
        - Ничего недостойного! - заверил я. - Все в рамках нравственного кодекса Мэриэлль…
        - Откуда ты знаешь про Мэриэлль? - удивилась Ариэлль.
        - Как откуда? Про Мэриэлль все знают, - удивился я в ответ. Отчего не сделать девушке приятное?
        - Имя ее звенит в веках! - возвысила голос Ариэлль.
        - Это точно, это точно. А ты-то сама зачем в Деспотат двигаешь? Да еще и с подружками. По делу или так, тоже опытом обмениваться?
        Я кивнул через плечо в сторону пробивающихся сквозь туман костров.
        - Опытом нам с ними обмениваться нечего, - насупила брови Ариэлль. - А идем мы туда с конкретной целью - покарать святотатца, ренегата и дегенерата Сироткина, нанесшего всей Ортодоксальной Эльфийской Лиге смертное оскорбление и удар в спину. Он должен быть строго наказан.
        Ах ну да… Я вспомнил рассказ Перца про приключения Энлиля Сироткина в обители ортодоксальных эльфов, про всякие эти надругательства над священными книгами, а также другие сомнительные с этической точки зрения действия. И я подумал, что Ариэлль, пожалуй, имеет право на скальп Энлиля.
        - Он должен быть очень строго наказан, - повторила Ариэлль. - А по некоторым данным, Сироткин в Деспотате. Если Деспотат занимается его укрывательством - Деспотату не поздоровится. И вообще, позорный во всех смыслах слова Деспотат не имеет права на существование. Или ты имеешь что-нибудь против?
        Я против ничего не имел.
        - Всем отдыхать! Двинемся с рассветом! - громко сказала Ариэлль.
        И растаяла в предутреннем сумраке. А я остался с Тытыриным возле костра.
        - Литературу она не любит… - буркнул Тытырин. - Тоже мне… Может, она и Родину еще не любит? Наверняка эту дуру какой-нибудь принц отшил. Думала, он ей скажет: «Давай умрем в один день». А он ей ответил: «Может, мы, конечно, и в один день умрем, но в разных местах. Ты, старуха, в деревне Желтые Подмышки, а я в Рейкьявике…» Вот она и разозлилась. Короче, ухажер нашел себе красавицу покрасившее, с такими большими… перспективами. Вот Ариэлль и завелась. Теперь хочет Деспотат спалить. Все как всегда - ревнивые женщины губят империи…
        - Тытырин, а ты не можешь дать мне свой роман почитать? А вдруг мне понравится? - изменил я тему разговора.
        - Нельзя покуда, - отказался тот. - Мреть может напасть, тогда проза не прорастет, конструкция разрушится.
        - Тытырин, а ты знаешь, кто становится настоящим писателем?
        - Кто до тридцати умирает?
        - Дурак. - Я посмотрел в сторону невзошедшего еще солнца. - Настоящий писатель - тот, кто жжет.
        - Глаголом? - ухмыльнулся Тытырин.
        - Не глаголом, а вообще…
        - Типа аффтор жжот? - Тытырин в очередной раз плюнул в огонь.
        - Не плюй в костер, пригодится, - напомнил я. - И не аффтор жжот, а жжет свои произведения.
        - Как это?
        - Так. В прямом смысле. Берет, пишет, распечатывает, затем складывает в папки - и в печь. Только так. Только в огонь. А все остальные, которые не жгут, - рабы общественного мнения и условностей. Художник всегда работает для огня…
        - Для огня? - заинтересовался Тытырин. - Огонь - символ очищения и одновременно инструмент, посредством которого приносятся жертвы. То, что сожжено, прямиком отправляется в Славь, к порогу самого Перуна. Интересная идея… Ты отдаешь Перуну самое ценное, что есть в твоей жизни, и он вознаграждает тебя сторицей…
        - Ты жечь собираешься или болтать? - поинтересовался я.
        - Нечего мне пока жечь, - огрызнулся Тытырин. - Проза не рождается быстро. И на пустой желудок она тоже не рождается… Может, поспим часик? С утра у нас вроде как война намечается, я должен быть в форме. Ну, чтобы все лицезреть свежим взглядом писателя…
        - Давай поспим, - согласился я.
        В сон мне не очень хотелось, просто надоело его слушать. Зато хотелось подумать. Про себя, про Ариэлль… Ну, то есть про предстоящий налет на проклятый Деспотат.
        Тытырин задрых сразу, захрапел, как двадцать миллионов пожарных, даже огонь в костре от его храпа съежился и померк. Хорошо Тытырин спал, видимо, с совестью у него все в порядке. То есть отсутствовал у него этот орган.
        Потом солнце взошло, и, к неожиданности своей, я обнаружил, что Деспотат уже вот он - недалеко. Дым. Слишком много дымов, на маскировку в Деспотате плевали. Я договорился с Ариэлль о дальнейших совместных действиях, распинал Тытырина, и день начался.
        Я надеялся, что этот день будет великим. Ну, во всяком случае, развлечемся.
        И мы развлеклись.
        С момента моего последнего (и первого) визита Деспотат изменился. Окружающий его вал стал выше. На нем появились рогатки. Выросла невысокая стена из вкопанных в землю остроконечных бревен. По краям ее торчали башенки. Подъемный мост с воротами стал каменным. Видимо, делу обороны уделяли здесь серьезное внимание.
        Чем ближе мы подбирались к Деспотату, тем больше волновался Тытырин. Оглядывался, пытался вывихнуть ногу, и по-другому саботировал передвижение. Но бить его мне не хотелось. Я был в каком-то восторженном настроении, не знаю даже отчего. И от этого настроения я шагал бодро и весело. Хотелось бы птичек еще послушать, но птички тут, кажется, не водились. Хотя королек вроде бы должен обитать. В тундре. Королек и полярная сова. И песец. Когда я жил в Гнездышке Бурылина, песец, тупая тварь, был нашей любимой живностью.
        До Деспотата остался километр с небольшим, и я остановился.
        - Что? - спросил Тытырин. - Что опять?
        - Что-что, пора. Встань, пожалуйста.
        - Уже?
        - Уже.
        - А обойтись нельзя?
        - Увы. Вставай, а то могу промазать.
        Тытырин покосился на револьверы.
        - Разве обязательно пистолетом бить?
        - Конечно, - кивнул я. - Если я буду бить кулаком, то могу повредить кисть, а это недопустимо. К тому же у меня рука здорово болит. Так что только так.
        - Ладно. - Тытырин принял страдальческую позу.
        И я тут же, чтобы психически его не сильно травмировать, треснул Тытырина рукоятью под глаз. Аккуратно, чтобы не сломать кость.
        Тытырин, само собой, закричал и прижал руки к лицу. А когда он их отжал, то обнаружилось, что удар мой достиг нужной цели - под глазом у Тытырина расплывался отличнейший фонарь.
        - Художественно получилось, - оценил я.
        - Ты что, ненормальный? - заныл Тытырин. - Ты что, потише не мог стукнуть? Надо же все-таки голову иметь…
        Тытырин опять стал выражаться по-человечески, без славготики, отчего я подумал, что надо почаще его бить револьвером в глаз.
        - Но-но! - оборвал его я. - А то еще добавлю. И вообще, Тытырин, ты что-то распустился. Веди себя как полагается.
        - А я и веду. Просто я опасаюсь. Я разумный человек и опасаюсь. Там наверняка этот Снегирь… А он напрочь лишен совести!
        - Не кручинься, гридень малый, не то ужучит тебя иженяка ковылястый…
        - Какой еще иженяка?
        Я добавил еще. Не без удовольствия. Образовался второй фонарь. Тытырин загулюлюкал.
        - Пожалуй, разбитые зубы тебе пойдут… - задумчиво заметил я. - Это придаст нашей миссии готического реализма.
        - Не надо! - опомнился Тытырин. - Я иду, иду уже!
        И зашагал в сторону укреплений.
        - Погоди, Тытырин.
        Я догнал. Прозайка скорбно обернулся. Ну да, пожалуй, я перестарался, рожа у него была ого-го. Некрасиво. А не будет про муравля сочинять!
        - Ты забыл…
        Я вытянул из-за плеча толстую грязную веревку, свернул из нее петлю, накинул на шею Тытырина. И прозайка превратился в моего пленника.
        - Теперь давай поспешать, - с удовлетворением сказал я. - День будет долгим.
        Деспотат приблизился. Надвратная башня оказалась выше, чем я думал. Надо же, построена более-менее аккуратно. Из бойниц высовываются длинные боевые арбалеты. Флаги какие-то на ветру развеваются, тибетские трубы в небо торчат - чтобы демонов отшугивать. Прилетят демоны, а они как задудят…
        Достал фотоаппарат, снял панораму. Сюжета тут, конечно, никакого нет, просто вид красивый. Но сегодня будет много сюжетов, я в том нисколько не сомневался.
        Тундра кончилась, и мы вышли на дорогу. Дорога была хорошая. Во всяком случае, для Страны Мечты. Мало канав, много щебня.
        - Стоять! - крикнули с башни.
        И стенные арбалеты повернулись, прицелились в нас. В меня.
        - Вы кто? - спросили с башни.
        - Веду отщепенца, - ответил я. - Открывай.
        - Какого еще отщепенца?
        - Обычного. Вот.
        Я дернул за веревку, Тытырин задрал голову.
        - Нам отщепенцы не нужны, - крикнули с башни. - Продай его куда-нибудь.
        - Он много знает.
        - Я сам много знаю… Ладно, пущу, только ты пароль назови.
        - Моткаселька, - нагло ответил я.
        - Какая еще, к черту, Моткаселька?!
        Довольно грубо.
        - Такая, чурбан. Открывай ворота, я оппортуниста привел.
        - Кого?
        - Отщепенца, говорю же. Ладно, открывай, достал…
        Повисла пауза, потом в башне хрустнуло, и мост пополз вниз. Я подтолкнул Тытырина в спину, и мы вошли в крепость.
        Деспотат встретил гостей не очень гостеприимно. Едва оказались за воротами, нас окружила банда товарищей. И у всех наперевес те самые стенные арбалеты. Тяжелые, из таких можно пробить любую броню. Наверное, такой может даже лошадь пробить, от зубов до хвоста.
        Сами деспотатчики походили на обычную банду - грязные, потные, ободранные, гнилозубые. И злые, по глазам видно. Озлобленность, впрочем, легко объяснялась - наверняка каждый пытался попасть в высокий светлый замок, к водопаду в кисельных берегах и заполучить миллион баксов на личный счет. А им - грязные бараки, насекомых и вечный бой. Есть отчего разозлиться.
        А сами виноваты, нечего тупо мечтать было. Мечтать надо о нормальном, а не о дури всякой. Я сам злой, у меня рука болит.
        Среди всего этого мечтательного сброда был, между прочим, один знакомый. Сёгун Ямомото, держатель какого-то там предела, сочинитель японских четверостиший. И дурак. Что случается сплошь и рядом. Стоял, поигрывая пальцами по рукояти меча.
        Дурак обладал неплохой памятью.
        - А вот его, - Ямомото указал в меня пальцем, - я уже видел.
        - Может, вместе черепашек мучили? - предположил я.
        - Может, - покивал Ямомото. - Взять их!
        И нас взяли.
        Глава 14
        Падение Деспотата
        - Кого я вижу! - послышался довольно мерзкий голос.
        Тытырин подпрыгнул на своей цепи.
        - Как, однако, приятно, - продолжил голос, - встретить тут тебя, Тытырин. Мы так давно не виделись. Когда мы последний раз встречались, я… я тебе по мордалии врезал, кажется.
        - Все с точностью до наоборот, - ответил Тытырин. - Как раз я тебе в сопорылку дал. Вон, до сих пор кривокопытно выглядишь.
        - Да, да… Зато, я гляжу, сейчас твоя физиономия оставляет желать… Тяжела ты, шапка славянского готика…
        - Шапка скандинавского романтика легче? Излыжно говоришь, как всегда.
        - Все-таки хорошо тебя отделали, - с удовольствием произнес голос.
        Я лениво повернулся на бок. Передо мной стоял парень, в общем-то, похожий на Тытырина. Только без оселедца и без бороды.
        - Это Снегирь, - пояснил Тытырин. - Редкая мразь, бездарь, словесный надругатель. Идолопоклонник перед Западом.
        Я узнал и Снегиря. Тот, кажется, тоже был поэтом. А может, теперь уже и прозаиком. Страна Мечты утомительно богата литературными работниками. Почему тут никто постановки не ставит? Почему художников мало? Отчего фотохудожников нет? Где кинематографисты?
        Подумал я и испугался - мне и литературных маньяков хватало через край. Если еще куча человек с фотиками, камерами и мольбертами начнут здесь расхаживать…
        - Ты от кого деньги получаешь? - спросил Тытырин. - Кому в этот раз продался?
        - Но-но, полегче, - пригрозил пальцем Снегирь. - И провозгласил: - Вы находитесь во дворце правой руки Великого Застенкера дайме Ямомото. А я его сенешал.
        - Ты его сенешал? - переспросил я. - И как же ты умудрился…
        - Молчать, дубина! Пока Застенкер в отсутствии, Деспотатом правит дайме Ямомото, сёгун Внутреннего предела.
        Сенешал. Планета Х в очередной раз порадовала меня разнообразием своих проявлений, животворной мощью фантазийной эклектики. Тут тебе и дайме, тут тебе и сенешал. Красиво. Убого. Да и вообще дворец сёгуна Ямомото выглядел убого и больше всего напоминал бродячий цирк шапито на грани прогорания. Жалко смотрится даже на фоне остального Деспотата: дырявый купол, палатки вокруг, общее ощущение помойки. Доминиканская Республика какая-то, честное слово, а не Деспотат. Даже куры вокруг ходят. Гуси, индюк, оборванные самураи. Обычные хулиганы, я таких в изобилии встречал. У меня даже раззуделись руки, так захотелось их поколотить, тех самураев из самурайского поселка. Только нечеловеческим усилием воли, только пробудив в себе внутреннего гуманиста, смог отказаться от своих кровожадных позывов. Поколотить я всегда их успею.
        Нас в этом, с позволения сказать, дворце поместили в дальнюю комнату. Судя по большому железному столу и другому железному и в большинстве своем крючковатому инвентарю, пыточную. Или пытошную. Причем в ориентальном стиле исполненную - с бумажными ширмами, с занавесками какими-то расписными, с деревянными подушками и грязными котелками.
        - Дрянь ты, а не сенешал, - неосмотрительно сказал Тытырин. - Сейчас мне стыдно, что когда-то мы были друзьями.
        - Дрянь, говоришь? - Снегирь взял со стола бейсбольную биту, неприятно утыканную мелкими гвоздями.
        Кроме орудий пыток на столе скучали и наши вещички - пишущая машинка, ремни, узорчатая фляжка Тытырина, мой фотоаппарат. Видимо, в качестве вещественных доказательств нашей преступной деятельности. Там же лежали и несколько экземпляров «Шагреневого пути», это сразу заметил Снегирь:
        - Вижу, ты, Тытырин, читаешь мою книжку? - Он указал на стол. - Нравится? Что скажешь?
        Тытырин пожал плечами. Затем выдал:
        - Знаешь, Снегирь, я могу сказать про твою книжку только одно: чертовски мягкая бумажка.
        И захохотал.
        Снегирь скрипнул зубами, шагнул к нам со своей дубиной.
        - Слабое сочинение, - Тытырин поглядел на дубину, - хотя удачные места встречаются.
        - Встречаются, говоришь… - Снегирь перекинул оружие из руки в руку.
        Видимо звучали отголоски давнишнего творческого спора, свидетелем начала которого я, увы - или к счастью? - не был.
        - Мягкая бумажка, говоришь…
        Снегирь стукнул битой, гвозди вошли в стол.
        Тытырин промолчал. А я уж подумал, что сейчас мне придется провернуть свой болезненный трюк - сдвинуть большие пальцы, освободиться от гнилых веревок и вступить в неравный бой.
        Но не пришлось.
        Снегирь с сожалением положил биту и спрятал «Шагреневый трактор» в карман. С такой нежностью и бережностью, что мне даже жалко стало. И его, и книжицу его бестолковую. Неудачных детей любят сильнее. Все, стану художником. Устал. Утоплю Берту и Дырокол в проруби, уйду в художники, буду как Ван Гог. Что за жизнь такая! То куда-то зашвыривают, то куда-то сажают… Все, надо заканчивать со всем этим. Хочу в теплые горы, хочу сидеть у костерка, вдыхать аромат бобов с томатом. Как болит рука, убить кого-нибудь хочется…
        Будем надеяться, что у Ариэлль нервы выдержат и она не сунется раньше времени. Я насчет кобольдов ее обманул тогда - кобольдов в Деспотате, конечно, нет, слишком опасно их тут держать. Они где-то далеко, в каких-то секретных загонах. А поскольку Застенкера поблизости нет, то это значит, что он, вполне возможно, отправился за ними. Кобольды у Застенкера наверняка остались, хотя мы их немного (а может, и много) пожгли в снегах.
        - Мягкая, - подтвердил Тытырин. - Такую в Финляндии делают. Мягкая, практически шелковая. Наверное, дорогая.
        - А я уж думал, ты оскорбить меня хочешь.
        - Ну что ты! - Тытырин брякнул цепями. - Мы же с тобой старые друзья, сколько вместе пережили…
        - Да, уж, пережили… - Снегирь поднял фляжку. - Что у тебя в посуде?
        - Да так, роса небесная, - ответил Тытырин.
        - Роса? - Снегирь с сомнением поболтал фляжку. - Не похоже на росу. Наверное, какая-то…
        Дверь сдвинулась, и в комнату протиснулся Ямомото. Он мне сразу не понравился. Еще тогда не понравился, когда пытался зарубить меня своей тупой шпалой. Давно это было, год назад. И у ворот тоже не понравился - мне показалось, что стал он только хуже.
        А сейчас не понравился еще больше, чем раньше. Потому, что сейчас гад нацепил поверх своего кимоно, сшитого из занавесок, пояс с моими револьверами. Осквернил Берту и Дырокол своими прикосновениями.
        И пахло от него гнилыми груздями. Интересно, откуда я знаю запах гнилых груздей?
        И рожа у него…
        Такая рожа могла быть у человека, который втихаря сочиняет рассказы с названиями «Доблесть ниндзей», «Король ушу», «Тигры Южного Шаолиня», а потом, сочинив таких рассказов с дюжину, пишет хайку:
        Много, много славы
        Снискал самурай в честном бою.
        Стопталися верные гэта.
        И пахнет от него гнилыми груздями, гнилыми груздями, гнилыми груздями…
        Ямомото приблизился ко мне. Уставился в глаза с утробным рычанием. Так, по его мнению, наверное, рычали настоящие самураи по случаю и без случая.
        - Где-то я тебя видел… - сказал он. - Мы встречались?
        - Встречались, встречались, - подтвердил я. - Я тогда тебе, Мотояма, по харе настучал. Или позабыл?
        Ямомото снова зарычал и схватился за меч. Типа сейчас зарубит меня насмерть, последний самурай.
        - Шеф хотел с ними сначала побеседовать, - напомнил Снегирь.
        Шеф, это, видимо, Застенкер. Ямомото спрятал меч в ножны и отвернулся.
        - А я тогда тебе хорошо задал, - продолжал я. - Ты еще умолял оставить твою никчемную жизнь, говорил, что у тебя родовая травма…
        Ямомото снова промычал. И, чтобы не впасть в соблазн смертоубийства, повернулся к Снегирю.
        - Что тут у тебя? - спросил он.
        - Что у меня?
        - Да, что у тебя. Что спер?
        Ямомото приблизился к Снегирю и ткнул его рукоятью меча в пузо. Снегирь вздрогнул, уронил фляжку. Интересно, что все-таки Тытырин держит в ней?
        - Ну?! - ярился Ямомото.
        - Это яд, - сразу же ответил Тытырин. - Яд от кровососущих, которые живут… на мне…
        - Эликсир какой-нибудь, наверное. - Ямомото понюхал горлышко, не открывая фляжку.
        - Нет, не эликсир. Яд! - попытался остановить его Тытырин.
        - Эликсир. - Ямомото мощно пошевелил ноздрями. - Я эликсиры за парсек чую. Небось силу увеличивает. Или скорость. Или ум.
        Слово «парсек» из его уст меня удивило.
        - Мотояма, а ты хоть знаешь, что такое парсек?
        Ямомото опять скрежетнул зубами. И мечом тож скрежетнул. Но не ответил.
        - Да ничего он не увеличивает… - загремел цепью Тытырин. - Яд это! От блох. Блох морить.
        - Молчать!
        Тытырин замолчал.
        - Яд… - Ямомото вертел посуду. - Если яд, то тогда зачем во фляжке? Яд можно и в пузырек… Наверняка что-то…
        - Давайте, я попробую, - вдруг вызвался Снегирь.
        - Ты? - Ямомото взглянул на него с подозрением. - Зачем это?
        - Ну, если там яд, то вы сбережете себя для Деспотата, - улыбнулся Снегирь.
        - Попробуй-побробуй, - посоветовал ехидно Тытырин. - В лучшем случае неделю из сортира не вылезешь, а в худшем все, летальный исход.
        Снегирь взял у Ямомото фляжку и с жертвенным видом принялся свинчивать крышку.
        Еще немного протянуть, подумал я. Еще чуть. За это «чуть» воины Ариэлль смогут окружить Деспотат. Сомкнуть, так сказать, кольцо. Еще полчасика. А потом, через полчасика…
        Через полчасика тут уже будет война.
        Снегирь лизнул крышку.
        - Стоять! - заорал Ямомото и в очередной раз выхватил меч. - Что-то вы тут мутите все? А ну дай эликсир!
        И Ямомото шагнул к Снегирю.
        - Вам нельзя рисковать. - Снегирь отступил. - Ваша жизнь слишком ценна.
        - Во имя Деспотата я рискну всем. Ничто меня не остановит! - Ямомото сощурился. - Дай-ка…
        И протянул руку.
        - Не надо так рисковать, право же… - Снегирь отступил. - Ваша жизнь…
        - Дай бутылку! - Ямомото прыгнул вперед и попытался схватиться за фляжку.
        Но Снегирь оказался шустрей. Он перехватил емкость другой рукой и лихо отхлебнул половину. Ямомото рыкнул, подпрыгнул и ударил Снегиря лбом в переносицу. Тот оплыл на пол, но бутылочку не выпустил, Ямомото напрыгнул и принялся освобождать из пальцев фляжку. Фляжка выковыривалась плохо, тогда Ямомото принялся ее выкусывать. Снегирь завизжал и фляжку выпустил.
        Ямомото встряхнул содержимое и выплеснул себе в рот.
        - Идиоты, - устало сказал Тытырин.
        - Молчи, собака! - ответствовал Ямомото.
        И тут же схватился за горло. Покраснел, захрипел и грохнулся на пол.
        - На самом деле, что ли, яд? - спросил я.
        Тытырин скорбно помотал головой.
        Ямомото и Снегирь валялись на полу и корчились. Красиво, дрыгая ногами в настоящих конвульсиях и вообще конечностями дробя. Им бы в кино сниматься.
        - Лучше бы нам бежать, - подал голос Тытырин. - Уже пора бежать…
        Отравленные замерли. Синхронно.
        - Теперь точно пора! - крикнул Тытырин. - Сейчас…
        Он не успел договорить, что случится сейчас, потому что то, что должно было случиться, видимо, и случилось. Снегирь сел. Причем не так, как садятся все приличные люди, а весьма необычно. Так садятся вампиры в классических фильмах - как будто к спинам у них приделана доска, всем туловищем. Снегирь уселся так же, и в глазах его зазмеилось нечто похожее на северное сияние. Багрового оттенка.
        - Бежим! - уже взмолился Тытырин. - Бежим!
        Снегирь громко икнул. Посмотрел на свои руки. Потом стал увеличиваться грудью, будто проглотил грелку, а теперь ее внутри стали надувать. Я даже подумал, что сейчас несчастный Снегирь лопнет, разлетится по стенам неопрятными лохмотьями, перепачкает помещение.
        Но Снегирь не лопнул. Лишь выдохнул.
        Огненная полоса протянулась через комнату, прожгла бумажную ширму с зубастыми драконами, подпалила драпировки. Стены загорелись. Быстро-то как! Ну да, вся эта японская лабудень горит просто на ура.
        Вампирски поднялся с пола Ямомото. И тоже стал надуваться.
        - Что там было? - Я повернулся к извивающемуся на цепи Тытырину.
        - Слезы дракона. Давай освобождайся скорее, а то они нас поджарят!
        Дальше и в самом деле тянуть было нельзя. Я вывихнул большие пальцы и сбросил наручники. Вызволил Тытырина - замок на цепи был не из последних модификаций золингеновских замочников, я сломал его в два рывка.
        - Я хотел для себя… - объяснял Тытырин, - в целях профилактики…
        Ямомото тоже плюнул. Огнем. Впрочем, все вокруг и так хорошо горело, без него.
        - Теперь эти гады, - я указал на самурая и придворного поэта, - будут жить вечно. Во всяком случае, достаточно долго. Как, кстати, тебе удалось?
        - Как-как… - Тытырин потрогал лицо. - Лупил себя, вот как. Хорив не такой уж слезливый, по капле собирал! А сволочи все выпили! Что с ними теперь будет?
        - Скоро очухаются. А пока нам лучше и правда свалить. Да и вообще лучше валить.
        - Куда валить? - растерянно спросил Тытырин. - Тут везде стены…
        Я подошел к Ямомото со спины. Трансформация продолжалась. Последний самурай мелко вибрировал, по выбритому до блеска темечку бежали синие вены. Мне очень захотелось его треснуть, но я удержался. Только сдернул с него патронташи с револьверами, а потом забрал со стола фотоаппарат и другое свое имущество. Самурай снова плюнул и едва не попал в Тытырина. Тот завопил.
        - Держись за мной, - бросил я ему и двинулся вперед.
        Прямо через разрисованные ширмы.
        Бумага была тонкая и хрупкая, наверное, на самом деле рисовая, я пропарывал ее, как ледокол «Красин» арктические льды. Тытырин держался за мной. Направления я особого не выбирал, просто пер до тех пор, пока не наткнулся на стену. Обычную, бревенчатую. Секунду раздумывал, куда повернуть - направо или налево. Решил налево. И угадал - выход оказался неподалеку.
        Дворец горел, как пионерский костер. Из немногочисленных узких окон вываливались еще более немногочисленные самураи. А во дворе самураев вообще не было, видимо, предусмотрительно разбежались.
        - Что дальше? - перебивая огненный рев, спросил Тытырин.
        - Дальше смотри. Тебя зачем сюда послали? Писать летопись. Вот и пиши. А будешь плохо писать, мы себе живо другого летописца завербуем.
        Я отошел на несколько метров, развернулся и сделал несколько снимков. В жанре батальной фотографии.
        Вдруг из левого крайнего окна выпал Ямомото. Без меча, в разодранной одежде, босиком. Он покачивался и оглядывал пространство, как бык на корриде - исподлобья и зло.
        Из соседнего окна показался Снегирь. Тот просто дымился.
        Они осмотрелись, потом, пребывая в сомнамбулическом состоянии, направились друг к другу. Сблизились метров на пять, схватились за руки. Их затрясло, оба задрали морды к небу и выдохнули пламя.
        Я успел сфотографировать. Отличный кадр! Прямо душой порадовался! Войдет в золотую серию. Назову «Сила огня». Или лучше - «Друзья-огнеметчики».
        Впрочем, смотреть на дружеские объятия было некогда.
        - К воротам! - велел я Тытырину.
        Мы побежали. У надвратной башни царила боевая неразбериха. Защитники Деспотата тащили факелы, корзины с камнями, корзины со стрелами, я заметил пару чанов со смолой, видимо, ею собирались поливать нападающих. Народу не так уж чтоб очень много, человек тридцать. И старались они не шибко, видно было, что воевать им не хочется, а хочется залезть куда-нибудь в подклеть…
        Кстати, интересно, что такое подклеть? Или подклет?
        Мечтатели. Неудачники. Нет, не так: мечтатели-неудачники. А что? Почему бы не быть мечтателям-неудачникам? Один вот мечтает, как Перец - мощно и ярко, и у него целый город. А другой мечтает тоже мощно, но… недостаточно мощно. Его мощи хватает только на то, чтобы сюда перенестись. А чтобы что-нибудь уже здесь организовать… Вот только смолу могут на головы лить.
        - Их много… - с сомнением сказал Тытырин. - Двадцать штук, наверное…
        - Тридцать четыре, - поправил я. - Но что делать, мой добрый Нестор, в том-то и есть доблесть. Какой мне смысл побивать каждого гада в поединке один на один? Один против тридцати четырех - вот подлинная доблесть. К тому же… Короче, давай кричи громко.
        - Зачем?
        - Крик дезориентирует противников. Противники дрожат. В панике разбегаются. Психическая атака, однако. Кричи!
        - Что кричать-то? - Тытырин оглядывался, собирался явно сваливать.
        - Ори: «Окружай их, ребята! Пленных не брать!» Только громче.
        - Зачем мы все это затеяли? Тебе же Перец сказал: лови верхушку, Застенкера. А воюет пусть он сам. Кстати, он где?
        Тытырин поглядел в небо.
        - Где наши панцервагены? Где тупорылые валькирии?
        - Тытырин, дружочек, будь добр, начинай вопить. А то на твоем лице нет больше места для синяков.
        И я продемонстрировал Тытырину Берту. И Дырокол. Рука болела. Руку дергало, будто она переродилась в один большой чирей.
        - Окружай их, ребята! - завизжал Тытырин. - Пленных не брать! Гаси тварей! Ура! В атаку! Воины света, за мной!
        Молодец, хорошо, у меня даже в ушах задрожало. За валом послышались звуки горна, рожков и каких-то других инструментов, крики, ну и прочие шумы, свидетельствующие о начале штурма. Ариэлль со своей стаей пошла в атаку.
        - Смерть! - заорал я. - Смерть всем!
        После чего поднял Берту.
        Приятно. Шесть придурков вскрикнули. Один свалился в чан со смолой, наверное, обварился сильно. Кричал, во всяком случае, громко. Двое схватились за свои руки - наверняка переломы. Остальные просто лежали. Травматический шок, ничего не поделаешь.
        В Берте был пластик. Теперь я всегда держу в Берте пластик, ибо чувствую, как в затылок мой смотрят великие гуманисты. Жан-Жак Руссо, Дени Дидро, Иван Перестук и многие другие.
        - Огонь! - заорал я. - Смерть! Че Гевара!
        К чему я приплел сюда героя кубинской революции, не знаю, но почему бы и нет? Барбудос говорили, что одно имя Че наводило страх на врагов, что они бежали, бросая оружие, фураж и жалкие пожитки.
        Не знаю, то ли из-за Че, то ли из-за стрельбы, но страх у наших врагов образовался. Суета возникла просто выдающаяся. Защитники завопили, забегали, принялись разворачивать стенные арбалеты в мою сторону, наверное, хотели меня как лошадь прострелить. А у одного вообще нашелся бластер. И парень оказался довольно меток, я едва успел толкнуть Тытырина в сторону.
        Разряд спек песок, точно между нами образовалась оранжевая лужица, и я понял, что придется воевать по-настоящему. Обедненным ураном.
        К тому же этот убийца уже начал прицеливаться во второй раз.
        И тогда сработал Дырокол.
        Первая пуля попала противнику в руку. Я не хотел кровопролития, честное слово, но некоторых нельзя подпускать к оружию на километр. Могут много народу загубить. Кисть стрелка сломалась, сквозь мясо выворотились красные кости. Бластер подлетел в воздух, и я выстрелил второй раз.
        Жалко портить бластер, дорогое оружие, но выбора не было. Пуля попала в батарею. Хлопок негромкий, зато вспышка получилось что надо. Я успел отвернуться, а защитники башни не успели. И ослепли. Не совсем, но минуты на три точно. Здорово было. Бегали, кричали, стенали, натыкались на корзины с камнями, на смолу… Одним словом, веселились. Рядом со мной матерился с использованием ныне уже мертвых праславянских диалектизмов незрячий Тытырин.
        Я преспокойненько перезарядил Берту и стал расстреливать слепышей. За две минуты расстрелял. Оборона была сломлена.
        После чего поднялся на башню и опустил мост, по которому тут же с криками устремились эльфы. Ариэлль я среди них не заметил, видимо, она была на другом, самом опасном участке фронта.
        Теперь стоило заняться своими непосредственными обязанностями - ловлей верхушки. Я перезарядился.
        Тытырин горестно ползал по песку, причитал, рвал на себе оселедец. Вокруг валялись бумаги с его паскудным сочинением, где я назывался «трусом, муравлем, тлей жалкой». Прозайка пытался бумаги собрать.
        - Я ослеп! - рыдал он. - Я ничего не вижу! Будьте вы все прокляты с вашей Страной Мечты…
        Ну и все в том же пессимистическом духе. Я тяжело вздохнул и подтолкнул паскудные листки к остывающей сплавленной стеклянной лужице.
        А еще говорят, рукописи не горят. Хотя, может, великие и не горят. Вот! Вот мерило! Если горят - то дрянь, если не горят, то вечное.
        Тытырин услышал треск бумаги и занервничал, попытался нащупать свою нетленку, но, конечно же, влез в жидкое стекло.
        И бысть вопель зело ужасный, и содрогнулась земля, и зарыдали небеса, как сказал бы он сам. Наверное, действительно больно - пальцами в кипящее стекло. Летописец потянулся назад, поднял руки, и за пальцами потянулись длинные расплавленные нити. Может, и хорошо, что он их не видел - зрелище не из приятных.
        Надо было бежать, дела делать, да только не мог я оставить друга Тытырина без братской поддержки.
        - Не расстраивайся, Тытырин, - сказал я. - И даже напротив, радуйся. Тебе несказанно повезло: слепой литератор - это круто! Основоположник вообще всей литературы Гомер был слепым, а ничего, до сих пор люди помнят. И ваш любимый Борхес тоже, кажется, зрением мучился. Так что ты в хорошей компании. Правда, они работали в несколько чуждой тебе манере, не в славянской готике, скорее, в латинской мистике… Так тем лучше! Ты будешь первым! Слепой, да к тому же безрукий Боян! Это прекрасно! Не, если бы ты еще был негром…
        - Не хочу негром… - проканючил Тытырин. - Сволочи… Сволочи!
        - Прекрати ныть! А то пальцы придется совсем отрезать.
        Тытырин наконец замолчал. Мне легче стало, теперь не только у меня рука болела.
        - Вот и хорошо, - похвалил его я. - Зато теперь ты сможешь похвастаться новым прозвищем. Ну, знаешь, были Харальд Синезубый, Иван Красный. А ты будешь Тытырин Стеклянный Палец. Или лучше Перст. Звучит. Ладно, ты тут отдыхай, а я пойду. Не расстраивайся, потом мы тебе протезы сделаем. Из пластмассы.
        И я отправился по делам. Завернул в сторону широкого проулка - кажется, туда надо было, кажется, штаб-квартира там. Меня догнала перемазанная сажей девчонка в черной броне.
        - Распоряжения какие-нибудь? - спросила она. - Что прикажете? Может…
        «Что прикажете?», «Есть какие-нибудь распоряжения?»… Как прекрасно звучит! Просто мед! Я не удержался, крикнул:
        - Не слышу! Что?
        - Что прикажете? Ариэлль велела вам помогать!
        - Там раненые, - указал на надвратную башню, - разберитесь. И вообще: всех перевязать, избить, накормить, еще раз избить. Ну, как обычно в таких случаях.
        - Ариэлль велела поддержать вас…
        - Так поддержите же меня! - Я сделал роковое лицо и страстно шагнул к девчонке. - Вверяю себя в ваши надежные руки!
        Девчонка шарахнулась, шагнула назад, запнулась, свалилась на песок.
        - Сволочи! - громко прохныкал издалека Тытырин. - Ненавижу…
        - Вот так всегда, - усмехнулся я. - Сначала говорит, что готова меня поддержать, затем жестоко предает. О женщины, имя вам непостоянство. Я безутешен!
        Я крутанул на пальце левой руки револьвер и направился к штаб-квартире. Настроение у меня было отличное. Деспотат горел. Огонь с дворца Ямомото перекинулся на другие деревянные халупы, распространился, и теперь полыхало несколько хибар - с ревом, с воем, как надо. Для полной картины не хватало только пожарных машин. Деспотатчики даже не пытались ничего тушить, просто паниковали себе помаленьку. Но не все. Я заметил нескольких вполне целеустремленных типов, которые поспешали куда-то с угловатыми котомками. Сметливые ребята. Я подстрелил двоих! Для усиления хаоса.
        Музыки бы еще. Чего-нибудь возвышенного, с органом, с сабфуверами, чтобы все было заполнено вибрирующей черной энергией, чтобы эпидермис отслаивался. Иерихонские трубы, короче. Или тех же «Анаболиков». Пусть тот же «Сталинград», где Дрейк так ревет, что слезы выжимаются…
        А вообще Деспотат оказался хилым государством, как я и думал. Достаточно было одного даже не самого, в общем-то, мощного удара, чтобы он закачался и принялся заваливаться набок.
        Штаб-квартира располагалась недалеко от моста, я помнил. Дошел туда, совершенно не встретив никакого сопротивления, что даже как-то разочаровывало. Парочка негодяев для вдохновения на пути мне бы не помешала. Впрочем, сама штаб-квартира меня порадовала - дверь охранялась. Как и раньше, возле нее стояли двое с бластерами наперевес. Настороженно стояли. Пожар, война, последний день Помпеи - а они стоят. Хорошо выдрессированы, Застенкер свое дело знает. Интересный персонаж. Надо было пораньше с ним познакомиться поплотнее… Ну ничего, еще поздороваемся.
        - Стоять! - Охранники дружно подняли бластеры.
        Бластеры у них старые, однако вполне боеспособные. Под такой попадешь - и подметок не останется.
        Я остановился.
        - Кто ты? - спросил один.
        Не стал ему отвечать. Берта, пластиковые пули, два выстрела.
        Эти, правда, тоже успели, пульнули. Первый попал в небо, второй - в сарай напротив. Сарай очень красиво взорвался. Вот оно, преимущество бластера, - оружие тупое, но очень эффектное, особенно если смотреть со стороны. Взрывы, все разлетается, грохот, огонь от выгорающего кислорода, потом все обратно валится, на землю. Масштабно.
        Я очень удачно попал. Не скажу, что специально хотел, просто так получилось: мои пули развернули бластерщиков навстречу друг другу, и они, звонко хлопнувшись лбами, осыпались.
        - Справедливость восторжествовала, - обронил я. - И так будет всегда.
        После чего толкнул дверь.
        Не заперто. Прошел через прихожую. Дверь в комнату, где некогда обитал Ляжка, была закрыта. Замок достаточно крепкий, я не стал с ним возиться, просто отстрелил петли, а затем вышиб дверь недрогнувшей ногой. И очутился в комнате с очагом.
        За прошедшее время тут ничего не изменилось. Камин, правда, не горел, зато пробитый медный таз и помятый чайник присутствовали. И пыль вокруг, пыль. Здесь, видимо, никто больше не жил с той самой поры, как я стал свидетелем конфликта Пендрагона и Застенкера, помещение пустовало.
        А с чего оно вдруг пустовало? Зачем? Наверняка с жильем туго, а тут такая квартира простаивает…
        Это был инстинкт. Инстинкт - вещь великая. Варгас говорил, что если развить интуицию, перевести ее на другой уровень, то можно попадать в монетку с закрытыми глазами. Сам он в монету попадал, правда, не с закрытыми глазами, а так. Хотя и с закрытыми наверняка тоже мог. Но не демонстрировал.
        Если враг не знает всех твоих способностей, шанс его победить резко увеличивается.
        Ну и почему такая роскошная жилплощадь провисает?
        Я вдруг почувствовал, что надо уходить. Причем немедленно, сию же секунду. Даже не почувствовал, а узнал как-то. Сразу.
        Развернулся и рванул прочь. Больно споткнулся о чайник.
        На пороге подхватил за шиворот тех двух недотеп, которые все валялись, не сумев очухаться. Не кормят их тут, что ли?
        Отволочь успел метров на двадцать, не дальше. Земля икнула, и я оказался подброшен чуть ли не на метр. Упал на одного из стражников. Перекатился, выхватил револьверы.
        Бывший дворец бывшего Пендрагона походил на старую курицу, которая вдруг решила полетать, не имея к тому ни малейших навыков. Курица кувыркалась в воздухе, била крыльями, разбрасывала по сторонам пух, перья, помет и громкие крики. Потом она хлопнулась обратно, подняв целую тучу пыли и мелкого мусора.
        «Анаболиков» тут явно не хватает. Без них скучно.
        Штаб-квартира охнула и стала проседать. Видимо, в почве открылась каверна. Дворец обрушивался в нее медленно, выплевывая через окна коричневую пыль, как тонущий корабль выбрасывает сжатый воздух. Вот так. Еще пара секунд - и лежал бы я где-нибудь внизу, бездыханный и позабытый. И никто не возложил бы цветочков, никто не закрыл бы мои застывшие очи, красавицы не рыдали бы… Бы-бы! Над могилами героев просто обязаны рыдать красавицы. Чем больше красавиц рыдает, тем героичнее герой.
        Кто порыдает надо мной?
        Я еще раз подивился уму Застенкера - у парня явный талант. Надо было догадаться, что в том же самом месте он ночевать уже не ляжет. Явка засвечена. Вообще мудрый правитель выбирает самую чахлую избушку - диверсанты на нее нападать не станут. Ну а если надумают, то уж в самую последнюю очередь.
        Логика проста - кто еще, кроме Ляжки, Перца или меня полезет в эту дыру? Никто. А значит, можно здесь все легко заминировать, и если какой дурак сунется - сам виноват.
        Молодец, Застенкер. Надо привлечь его к делу борьбы за светлое будущее. Хотя такого ведь не сагитируешь, у него свои представления о светлом будущем.
        Плохо. Теперь придется искать Застенкера вслепую.
        Я поднялся на ноги, отряхнул с комбинезона грязь, затянул потуже бинтик на правой руке, поднял бластер (на всякий случай) и двинул направо. А почему бы, собственно, и не туда?
        Со стороны моста слышались шум, свист и крики - Ариэлль со своими эльфами брала под контроль Деспотат. Молодец. Я это еще тогда отметил, когда она этих дурацких сироткинских эльфов разогнала. Ничего чучундра, тоже талантливая. Отдам ей Деспотат на три дня на разграбление.
        Пусть красавицы порадуются.
        Глава 15
        Сопли Цеденбала
        Я поднялся на ноги и отправился на поиски берлоги Застенкера. Мой план был прост: я решил не полагаться на собственные умозаключения.
        Возле очередного поворота ухватил за шиворот бегущего деспотатчика с алебардой, вывихнул ему мизинец и поинтересовался, где тут начальство заседает. Деспотатчик рассказал мне все честно и чистосердечно. Я поблагодарил и попросил проводить. Алебардщик отказался, тогда я ему другой мизинец вывихнул. Действие возымело эффект, и меня проводили. Оказалось не очень далеко.
        Снаружи домик как домик, вполне заурядный, даже слегка кособокий. На трубе смешной пропеллер. Пропеллер вертится - ветер есть. Дверь желтая, правда, облезлая. Милый дом.
        Я отпустил барана-провожатого и тут же пожалел: надо было его первым в хибару запустить. Вдруг там арбалеты насторожены? Откроешь дверь, а тебе в рожу болт килограммовый? Но делать было нечего. В дверь мне лезть не хотелось, я подпрыгнул и подтянулся, забрался на крышу. Разбросал сапогом дранку и спрыгнул.
        Никаких ловушек не видно. И вообще, внутренности домика меня удивили. Уютно. Красиво. По-домашнему. Все кругом в пастельных тонах - желтоватое, голубоватое, зеленоватое. В таком домике приятно, наверное, жить. Ни за что не скажешь, что здесь - обиталище деспота, скорее наоборот, житель такого домика вполне может вышивать гладью. Или бязью? Нет, бязь не из той оперы. Короче, вышивать крестом. Не хватает телевизора, пуфика и тупого пекинеса.
        Кушетка, журнальный столик, комфорт. Интересно, где он мебель нашел?
        А чего-то все-таки не хватает, что-то не так, что-то странно…
        Я так и не понял, чего не хватает.
        На стене напротив окна - полка с бумагами, похожими на листовки. Они меня заинтересовали, и я взял одну для ознакомления.
        Хорошо. Люблю Страну Мечты. Никогда не знаешь, что можно ожидать от нее в следующий момент.
        С листовки на меня смотрел я. Да, я. Отпечатано было здорово, наверное, даже в объеме. Я глядел на себя, и мне даже показалось, что тот я, на бумаге, чуть пошевельнулся.
        Потом пригляделся и понял, что на фотке не совсем я. Вернее, не только я. Это был я и Перец одновременно. В общем, объединявший черты моего лица и лица Перца полуобъемный монтаж. А под портретом и текст соответствующего содержания: «Ко всем в настоящее время пребывающим в альтернативном пространстве, известном как Планета Х!»
        Я усмехнулся. Прямо «Ахтунг, ахтунг, партизанен…». Смешные люди. А может, и не смешные, может, страшные. Я продолжил читать.
        «Предлагается в разумные сроки отыскать и обезвредить человека, изображенного на данном портрете. За изоляцию указанного субъекта предлагается вознаграждение, равное миллиону долларов в исчислении нормального мира».
        Мне стало обидно. Всего миллион жалких долларов. Так мало! Какое хамство! Какое свиноподобие!
        И если уж придерживаться настоящей стилистики, то внизу под моей физиономией должно было красоваться жирными черными буквами слово «WANTED», тогда было бы красиво, тогда было бы в стиле.
        Я в сердцах скомкал листовку, затем уронил на пол всю полку. Наклонился и забрал пару бумажек - на память. Потом, в светлом будущем, повешу картинку на стену, буду любоваться.
        Наверняка в доме имелось много чего еще интересного, но обыскивать его не было времени. Я уже подошел к двери, как вдруг увидел одну штуку - небольшую японскую статуэтку из желтой слоновой кости на стенке. Кажется, она называется нэцке.
        В мире тысячи статуэток драконов, наверное, даже миллионы, если считать юго-восточную Азию. Но все изображаемые драконы на настоящего дракона походили примерно так, как «фарман» походит на суперфайтер шестого поколения.
        А эта статуэтка… Настоящий горын! Просто копия! Набор острых углов и коротких линий. И рожа такая же хитрая, как, к примеру, у Щека.
        Статуэтка мне очень понравилась. Я вдруг подумал, что неплохо бы такую иметь у себя. А потом кому-нибудь презентовать. Ну, допустим, Ариэлль. Неплохой подарок, со смыслами.
        Я вернулся, взял статуэтку и сунул в карман.
        Болван! Идиот! Совершенно дешевый прием. И я опять попался. Не, Застенкер велик. Надо будет его найти, нестандартно мыслит. Никаких тебе арбалетов, никаких хитросей. Бомба. Снова бомба.
        Когда я взял статуэтку, под столом что-то щелкнуло. Я прыгнул в дверь так быстро, как только мог, не успев даже подумать.
        За спиной бахнуло, меня изрядно кувырнуло в воздухе, ударило чем-то. Хорошо, что бронежилет надел. Но в землю я воткнулся больно. Лицом. И рукой. А еще говорят про снаряд, который не попадает в одну воронку. Попадает. Даже метеорит в одну воронку и то падает, и с точки зрения госпожи вероятности это может произойти в течение двух соседних секунд.
        За десять минут меня взорвали два раза. Что за жизнь? Почему нет никакого покоя? Почему именно я должен взрываться?
        Я вдруг понял, что мне показалось странным и что показалось не так. В домике было слишком прибрано и чисто. Не обжито. Кукольно.
        И еще статуэтка. Она же специально на самом виду стояла, чтобы ее обязательно заметили. Чтобы ее заметил такой придурок, как я. И взял.
        Тонкий психолог этот Застенкер. Тончайший, знаток примитивных душ. Впрочем, статуэтка хорошая, на самом деле подарю ее после штурма Ариэлль.
        А Застенкера нет. Вернее, он где-то есть, да только его не отыскать. Такого вряд ли вообще отыскать. А надо.
        И в очередной раз я восстал, поднялся на колени, утер расцарапанную личность, подул на руку. Потом на ноги поднялся. Сейчас бы холодного чая. Или холодного кваса. А еще лучше всего сразу и в четырех тысячах километров отсюда. Где тепло, сухо, а на горизонте ракеты стартуют.
        Я поглядел в небо. Низко, широко, прессует. Где-то там ждут своего часа горыны, только что-то слишком долго, пока они там парят, меня три раза убить могут. Вообще, все эти взрывы утомляют, от них спать хочется. Сейчас бы поспать… И в голове вертится все, плывет. Все-таки, кажется, на сей раз я схлопотал…
        Контузия, мама дорогая!
        Плывет, покачивается все. И еще тошнить начало. Может, даже сотрясение мозга, что есть редкая дрянь… Меня повело в сторону, и не нашлось ни фонаря, ни косяка, чтобы опереться, ни боевой подруги, которая подставила бы мне верное плечо.
        Совершенно вдруг из переулка вышел спецназ. Именно так. В камуфляжной форме, в бронежилетах, со щитами. Застенкеровский Смерш.
        Ловушка. Западня. Я, как совершенный лопух, умудрился попасть во вторую волчью яму за день. Вернее, в третью. Да… Боевая форма утрачена капитально, надо возобновлять серьезные тренировки.
        Спецназ, блин! Лихо!
        Ну, допустим, производство камуфляжной формы можно и здесь наладить. Но щиты? Но бронежилеты? Это были ведь не обычные щиты, не обычные бронежилеты. Наножилеты и нанощиты, я узнал. Непробиваемые, покрытые неосиликоном - пуля при попадании мгновенно связывается молекулами и останавливается намертво. Такие штуки даже в армию не поставлялись, а здесь они были. Да, Застенкер находчивый человек. Решил взять меня живым. Вероятно, для беседы о минеральных маслах.
        Ну что ж, побеседуем.
        - А может, вы все-таки сдадитесь? - на всякий случай спросил я камуфляжную компанию.
        Они так нехорошо зарычали, что сразу стало понятно - капитуляция невозможна. Тогда я поднял револьверы. И, само собой, выстрелил. Пластиковые пули благополучно увязли в щитах. Нет, конечно, в Дыроколе у меня лежал обедненный уран, но я сильно сомневался, что даже он пройдет через щиты…
        Да и не хотел я стрелять в этих дураков. Даже если бы стал бить по ногам, то все равно здорово бы их покалечил. Обедненный уран вам не шутки!
        Стрелять я не хотел, но делать что-то надо было. Я перезарядился.
        Оказалось, что спецщиты - не единственное новшество у камуфляжных ребят. У каждого за плечом болтался странно знакомый мне предмет. Я пригляделся и обнаружил, что это соплемет. Причем, судя по исполнению, уже не рукомесло старины Дрюпинга, а вполне фабричное производство.
        Значит, и соплегенераторы другие, с призматическими линзами.
        Ван Холл Корпорейшн. Отличная фирма, моя любимая.
        Стоп! Я вспомнил! Мне Перец точно такой соплемет уже показывал. Правда, изломанный, но такой же. Так вот оно что… Ну, понятно. Он давно знал. Знал, что в Деспотате что-то назревает, поэтому первым делом мы сюда и напали. А мне так толком и не сказал…
        Спецназовцы вскинули свои харкалки.
        Наверное, я растерялся. Стал думать, откуда у них щиты, соплеметы и прочее. Поэтому когда они вскинули свое нелетальное оружие, не смог ничего сделать. Да и нельзя было ничего сделать: я стоял один-одинешенек посреди улицы, ни прыгнуть, ни спрятаться, ни вообще.
        И они выстрелили.
        Сверхсиликон развернулся радужными парашютами, ну а дальше как водится - врезался в меня, оплел, связал, потянул вниз. Вкусовые достоинства у соплей оказались самые низкие. Встречу Дрюпина - выбью ему какой-нибудь зуб. И еще цвет паскудный. Раньше сопли были бесцветные, нейтральные, что ли. Пребывать в оранжевых соплях мне вовсе не улыбалось. И горячие - почти обжигали. А раньше были холодные, комнатной температуры.
        Почти сразу силикон стал остывать и стягиваться, я даже дергаться не стал - бесполезно. Просто осторожно свалился на бок, и все.
        Соплеметчики надвинулись.
        - А-а! - захрипели справа, и я узнал бронхиальный голос старушки Ариэлль.
        Молодец. Подарю ей кроме дракона декоративную корягу. Ну или набор специй. Или… Не знаю, что можно подарить ортодоксальному эльфу? МП3 с «Калевалой» в исполнении Мяки Юрисмяки? Ладно, придумаю чего-нибудь.
        Вслед за Ариэлль показались эльфы. Девчонки. Мне стало немножко стыдно, я подумал, что исключительно одни девчонки это нехорошо. В смысле, нехорошо, что я тут весь беззащитный в оранжевых соплях, а спасают меня девчонки. Хоть бы пару мужиков пригласила.
        Девчонки в черной броне.
        И такая вот диспозиция возникла: из одного переулка продолжали выдвигаться застенкеровские спецназовцы, из другого - эльфы Ариэлль, а я позорно валялся посередине.
        Спецназовцы снова вскинули соплеметы.
        Хотелось крикнуть эльфам, что сопли надо рубить на лету, что другой возможности от них увернуться нет никакой… Но крикнуть я не мог, поскольку погряз в сверхсиликоновой дряни окончательно, даже воздуха набрать как следует не смог.
        Эльфы во главе с Ариэлль выставили перед собой пики и двинулись на застенкеровский спецназ. И эти зас… застенкерцы выстрелили снова.
        Первая под удар попала моя героическая Ариэлль. Соплей было так много, что они даже повалили ее на землю, бедняжка даже подняться не смогла, барахталась, как попавшая в клей муха. Затем залп прошелся и по остальным. Эльфы завязли в сверхсиликоне, запутались в ногах, в руках, в копьях и мечах, начали валиться и биться на земле. А спецназ наступал. Уверенно, слаженно, неотвратимо, как палеоледник. Я даже смотреть на все это не хотел, знал, что ничего предпринять нельзя, надо просто ждать, чем все закончится. Теперь у меня появилось некоторое время для размышлений, хотя размышлять особо было не о чем.
        Щиты, камуфляж, соплеметы. Набор прокламаций в обиталище Застенкера. Вывод напрашивался неутешительный, хотя и простой: Ван Холл каким-то образом связался с Застенкером. Или наоборот. В общем, связались гады как-то.
        Еще проблема… (вот Перец обрадуется!) Наладили они, значит, свою установку. А он говорил: зубами чувствую, зубами чувствую…
        Ладно, с Деспотатом покончим, займемся и Ван Холлом. На самом деле, чего с ним тянуть…
        А соплеметчики тем временем приближались. Все так же уверенно, шаг за шагом. Эльфы ворочались из последних сил уже, выглядели неопрятно. Конечно, человек не может выглядеть в соплях комильфо.
        И вдруг сопленаз остановился. Щиты раздвинулись, и вперед выступил Застенкер. Без брони, в простом платье. Оружия тоже не наблюдалось, что понятно - в тяжелой амуниции и с оружием быстро в волка не перекинешься. Только то ли сабля, то ли меч на поясе.
        - Здорово, вервольф, - просипел я. - Как себя чувствуешь? Пятки не трескаются?
        - Благодарствую, - ответствовал Застенкер. - Втираю в них луковую кашу. Впрочем, об этом мы поговорим потом.
        Оборотень улыбнулся и указал пальцем на меня и на эльфов. Приказал:
        - Взять их!
        Знакомое дело.
        Ариэлль прохрипела что-то из-под соплей, и я подумал, что она храбрая - вступила в бой, а ведь не знает ничего толком. Про то, что с соплеметами или без оных Деспотат все равно падет. Потому что там, над низким небом, уже разворачивается боевое крыло.
        Щек, Кий, Хорив.
        Они пропороли облака и стали ввинчиваться в воздух с ревом полуторатонных бомб. Белые-белые молнии. А потом, как у них водится, резко остановились. Расправили крылья и зависли, страшные и великие. Белые морды, белые зубы, красные пасти, когти, хвосты, глаза, почерневшие в уголь от перегрузки.
        Ударила воздушная волна. Застенкеровский спецназ дрогнул. Мало кто из деспотатцев видел живого горына. Даже, пожалуй, никто. Последний горын, насколько я знал, погиб уже давно. Эльфы тоже испугались и забарахтались на земле сильнее.
        А я смотрел вверх и знал, что случится сейчас.
        Троица плюнула. С удивительной синхронностью. Вполвыдоха - не для того, чтобы сжечь, а для того, чтобы напугать. Огонь прошелся по крышам, лопнула черепица, полетели брызги.
        Спецназ рассыпался. Именно рассыпался - щиты продолжали медленно падать, а бойцы уже удирали, многие даже соплеметы свои пороняли. Один только Застенкер не убежал. Так оно и должно быть - капитан последним сваливает с корабля. К тому же позорно драпать ему не позволяли амбиции.
        Застенкер стоял. Горыны начали медленно опускаться. Это было довольно сложно сделать - деревянные крыши занялись хорошо, и горынам приходилось буквально падать между домами, беречь крылья. Но они хорошо справились. Все три проулка, выходящие на площадь, оказались перекрыты. Застенкер был окружен.
        А потом из-за Кия показался Перец. Он шел, отмахиваясь от самых крупных искр мечом, перешагивая через брошенные щиты, соплеметы. Выглядел чем-то недовольным, левой рукой держал каравай, откусывал от него куски и жевал. В своем духе.
        Застенкер увидел Перца и на секунду растерялся. Но только на секунду. Почти сразу же взял себя в руки и тоже вытащил меч. Не такой классический, как у Перца, а какой-то модерновой конструкции - довольно короткий, треугольной формы. Не знаю, наверное, сам его выдумал и сделал.
        Застенкер не стал ничего говорить. Ни просить не стал, ни объяснять, просто вытащил меч. Тоже правильно. Он ведь наверняка понимал, кто перед ним, и понимал, что договориться с ним нельзя, бесполезно даже пытаться.
        Перец приблизился, швырнул каравай за спину, и Кий поймал его, сжевал в один прием. Перец тоже не собирался разговаривать.
        Перец напал. Нет, это нельзя было назвать схваткой, у Перца не было настроения ни драться, ни играться. Он сделал несколько быстрых движений клинком, и Застенкер уронил свой меч, схватился за предплечье. Перец приложил лезвие к горлу поверженного и недовольно поморщился.
        Я думал, что-то сейчас скажет, стихи какие прочитает к случаю, но он ничего не сказал, начал медленно поднимать меч. Мне вдруг показалось, что ухо-то Перец этому Застенкеру точно отрубит. Нет, просто хлопнул его лезвием по лбу. Застенкер свалился.
        Перец воткнул меч в землю, опустился на колено, взял Застенкера за волосы, долго смотрел ему в лицо, а потом зачем-то стал разглядывать голову. Будто вшей в застенкеровской башке искал. Потом отпустил.
        - Так я и знал, - сказал он негромко. - Так и знал, полиморф, так их всех за митохондрии…
        Перец плюнул и направился ко мне. Застенкер тут же поднялся. Огляделся, кувыркнулся, и за спиной у Великого Персиваля Безжалостного возник волк. Кий предупреждающе фыркнул, я тоже попытался предостерегающе промычать, но Перец не оглянулся.
        Волк Застенкер прыгнул.
        Выглядело это здорово. Пока Застенкер в полете направлялся на Перца, метя в шею, тот лениво и медленно ушел чуть в сторону и перехватил летящего волка за верхнюю челюсть. После чего, держа за челюсть, свернул зверя на спину и шмякнул об землю.
        Прижал, настучал железной перчаткой по морде, смотал с рукава веревку, связал лапы, а в пасть засунул попавшуюся под руку палку. Все, готов.
        Никогда не думал, что с волком можно так. Как со щенком.
        Да уж, просто так с Перцем не справиться. Могуч, зараза. Как вампир - чем дольше живет, тем сильнее становится. Плюс генетические особенности. Опасный противник, с таким надо думать.
        Застенкер рычал, ворочался, стараясь понять, что с ним случилось.
        Перец с удовольствием наступил волку на хвост, поглядел, как тот бесится. Успокоился, подошел ко мне. Ворчливо спросил:
        - И что за вами за всеми присматривать надо? Ничего без меня не можете сделать…
        Я пожал плечами. Как мог.
        - Впрочем, все прошло удачно. - Перец достал нож и принялся пилить силикон. - Деспотат рухнул, как я и планировал. Они только гномов тиранить могут, жалкое государство…
        И Перец опять плюнул.
        А я подумал, что не такое уж жалкое на самом деле. Если бы не горыны… Если бы не горыны, все могло закончиться весьма и весьма плачевно. Мы недооценили противника. Недооценили Застенкера. Он превратил Деспотат в настоящую ловушку. В западню. И мы в нее чрезвычайно легко угодили. И, судя по всему, руку тут приложил не только Застенкер, но и господин Ван Холл.
        Да уж, если бы не горыны…
        - Деспотат рухнул, как сгнивший курятник, - с удовольствием повторил Перец. - Кое-кто, конечно, на пердолетах сдриснул, но это мелочь. Верхушка, - Перец указал на Застенкера, - обезглавлена. Ляжки, правда, не видно, но он как настоящий деспот, наверное, еще за неделю неладное почуял и сделал ноги… Ну и пусть.
        Перец высвободил мою правую руку, я дотянулся до ножа и дальше уже освободился сам. Не без труда. Да, славно Дрюпин сопли усовершенствовал, крепкие стали. Точно, выбью ему два зуба.
        - Надо его допросить. - Перец задумчиво указал на волка. - Я его хочу допросить… но потом, когда вернется в человеческий вид… Ты его покрепче свяжи.
        Перец тряхнул головой и тут же пришел в свое обычное бодро-идиотское состояние.
        - Чего эти тут разлеглись? - Он кивнул на засопливленных эльфов. - Давай доставай их и вперед - работы полно. Надо разогнать все гнездо, оружие собрать…
        Он вдруг уставился на щиты и соплеметы. Будто впервые их увидел, честное слово.
        - Да, оружие собрать! И ловите всех гадских застенкеровцев, сгоняйте их на пустырь за стеной, будем с ними разбираться. Приказ понятен?
        - Понятен, - кивнул я.
        - Ну, я пошел. А вы, - Перец повернулся к горынам, - отправляйтесь патрулировать небесное пространство. Брысь!
        Горыны, подняв с крыш огненный смерч, прыгнули в небо.
        - Сходи направо, - посоветовал я вдогонку. - Тут за углом берлога этого… Там много интересного. Было…
        Перец кивнул. Я остался на площади почти один и принялся освобождать от силикона эльфов. Сначала, конечно, Ариэлль, ей, бедняжке, больше всего досталось. Остальных они просто по рукам-ногам повязали, а ее закутали почти в кокон. В таком легко можно задохнуться.
        Поэтому я для начала прорезал дырочку для воздуха, а затем уже стал бережно срезать силикон с конечностей.
        Освободил. Ариэлль села.
        - Что это было? - спросила она, осоловело оглядываясь.
        - Сопли Цеденбала, - брякнул я первое, что пришло в голову.
        - Кого?
        Не, не отбить в нашем человеке страсть к оригинальничанью. И я здесь первый.
        - Сверхмобильный силикон, - поправился я. - Один мой приятель изобрел.
        - Талантливый парень. - Ариэлль с отвращением стряхивала с себя липкие остатки.
        - Точно. Ты тут давай остальных освободи, а я на этого погляжу…
        Я направился к Застенкеру.
        Волк лежал смирно, не дергался. Понятливый. Я подошел к нему. Зверь недружественно скосился. Я наклонился. Он лежал неудобно, и мне пришлось перевернуть его на бок.
        Шерсть на башке волка была перепачкана в земле и в крови, всклокочена. Но я-то заметил. Заметил, что именно разглядывал Перец на голове неудачливого оборотня.
        Почти через всю голову, от затылка до правого уха, шел глубокий, заросший, но явно не очень старый шрам.
        Как у меня.
        Глава 16
        Каждый десятый
        Деспотат горел.
        Горели дома, горели палатки, стадион. С надлежащим ревом. Я никогда раньше не присутствовал на больших, настоящих пожарах, и этот пожар мне понравился. Величественный пожар. Чем-то даже похоже на картину моего любимого Тернера - «Пожар в здании парламента». Если бы был вечер, то сходство было бы почти полным. Такое буйство в холодных северных красках. «Пожар в Деспотате». Я сфотографировал. Как ни странно, но фотик уцелел. Так что сфотографировал. Может, потом я все это нарисую, да. А может, просто так оставлю, в цифре.
        Деспотат горел.
        Все, кого удалось выловить, сидели на пустыре рядом со рвом. Остальные разбежались. Сначала Перец собирался отправить за беглецами горынов, но я его отговорил, сказал, что горыны очень ценные субъекты и ловить с их помощью всякую хулиганскую мелочь слишком расточительно. Пусть разбегаются, шут с ними. Перец с досадой согласился.
        Защитники, вернее, обитатели Деспотата были безоружны и прибиты, они уже не выглядели защитниками, обычные пленники. Сидели на земле, сбившись в грязную кучу. То есть в две грязных кучи, приблизительно равные по количеству голов, только одна явно чумазей другой. Вокруг расхаживали эльфы Ариэлль, покрикивали, лупили неспокойных, громко и победно переговаривались.
        Горыны со свирепыми мордами сидели чуть поодаль, деморализовывали противника своим видом. Рядом с Хоривом, который почему-то выглядел особо свирепо, валялась куча оружия. Самого разного, от допотопного самострела до дрюпинского соплемета.
        Перца пока не наблюдалось, исчез. А Ариэлль присутствовала.
        Тытырин притащил откуда-то стол и несколько стульев, и еще барахла изрядно. Лежала на широком ковре разная дребедень - какие-то кувшины, скамейки и узлы, все то, что называлось широким словом «добро».
        На столе, кстати, вазочка, а в ней купальницы. Натюрморт.
        Еще вокруг были разбросаны сани. Зимы не предвиделось, а сани вот вам, пожалуйста. Не знаю уж, кто их сюда натащил. Композиция ничего, в общем-то. «Этюд с санями», так можно назвать. Хотя чего-то не хватает, чувствуется незавершенность. Вот если бы некоторые сани перевернуть…
        Ладно.
        Я подманил пальцем Тытырина, спросил, зачем тут стол, да еще с этой разной икебаной. Аппетита не предвиделось, да и обстановка к приему пищи не располагала. Но Тытырин сказал, что так полагается - победители пируют на виду у побежденных. Конечно, хорошо бы еще, добавил он, поверженных недругов уложить на землю, на них устроить бревна, на бревна положить доски, а уже на них поставить столы с яствами да цыган с медведями пригласить, хор имени Пятницкого на коньках…
        - И скальпы снять, - усмехнулся я.
        - Скальпы снимать не будем, - возразила Ариэлль. - Негигиенично.
        Она аккуратно, чтобы не поцарапать полировку панцирем и не опрокинуть вазочку боевой неловкостью, уселась за стол, и я отметил, что даже в броне она умудрилась сделать это изящно.
        - Тогда хотя бы выпороть… - бубнил кровожадный Тытырин. - Учинить ущемления, опять же размычку или лучше лапу… Нет, лапу нельзя, тут деревьев подходящих нет. Для истории… А можно просто закопать до головы, а голову намазать медом. Ну да ладно, всему воля Перуна, ибо, как сказано в Велесовой книге, «не прекословь балясинами»…
        - Чего? - недоуменно спросила еще не привыкшая Ариэлль.
        Тытырин поглядел на нее с эзотерическим превосходством.
        - Сие означает, что некоторым, особенно из числа недостойных, при виде сиятельных надлежит трепетать внутренной сущностью…
        - Ущемления потом, и трепетания тоже опосля, - перебил я. - Да и с помостом ты тоже, Тытырин, перегнул. Лучше записал бы…
        - Что записать-то?
        - Фамилии, - кивнул я на пленников. - Для истории, как ты говоришь. А то тебе ущемлять бы все, живьем закапывать… Подумал бы лучше о своем моральном кодексе!
        - А что моральный кодекс? С ним у меня все в норме. К тому же для исторической всякая мелкая сошка безнадобна, как в бане коромысло. Такая вот кулебячина. А писать я не могу пока, у меня производственная травма…
        Тытырин продемонстрировал перебинтованные пальцы. Я вспомнил о своей руке, и она сразу заболела.
        - Тытырин, ты какой-то уж слишком…
        Я не договорил какой. Все равно других историков в ближайшее время не предвидится, придется им довольствоваться.
        - Ты что-то про пир говорил? - спросил я. - Ну и где пир?
        - Сейчас-сейчас… - засуетился Тытырин. - Сейчас сделаем…
        - А это что? - указал я на имущество. - Чьи пожитки? Гуманитарная помощь? Репарации-контрибуции?
        - Это трофеи, - застеснялся Тытырин. - Небольшие плоды скромной победы… То есть скромные результаты великой победы!
        - Плоды позорного мародерства, - презрительно усмехнулась Ариэлль, - ничтожного грабежа. Ты, человече, случайно с Сироткиным не знаком?
        - С Энлилем? - переспросил Тытырин.
        - С ним.
        - Нет, не знаком. А фамилию слыхал, кто про него сейчас не слыхал? Легендарный был человек, предводитель эльфийских братков…
        - Чем же он легендарен?
        Ариэлль побагровела и как-то неприятно изменилась в своем приятном лице. И кортик достала, положила на стол. Меня она даже испугала. Подумаешь, бросили ее, но что можно ожидать от человека с именем бога ветра? Непостоянство ему присуще. Однако при случае непременно отмщу неразумному Сироткину. Так просто, в целях общей профилактики.
        - Чем же он легендарен? - повторила Ариэлль.
        - Ну… - Тытырин развел руками. - Он как Петька и Василий Иванович, только здешнего разлива. Герой фольклора. Вы вот анекдотец новый не слыхали? Внимайте! Как-то раз у Сироткина очень сильно заболел живот. То ли бычий цепень в нем проснулся, то ли шкварками он объелся, точно не знаю. И так сильно заболел! А под рукой ничего не случилось, кроме Великого Манускрипта…
        - Не стоит продолжать, - остановил я летописца, - а то опасаюсь, что аппетит у меня в ближайшие несколько дней так и не возникнет.
        Я украдкой глянул на Ариэлль. Та уже побледнела. Хм, то краснеет, то бледнеет… Бедная. Жаль ее.
        - А чего? Там дальше самое интересное. Манускрипт был в круглой форме, в форме таблетки, и он эту самую таблетку взял и…
        Ариэлль схватила кортик и мощно загнала его в стол. Лезвие пробило доску и ушло в дерево по крестовину. Вазочка подпрыгнула, цветы рассыпались, Тытырин вздрогнул.
        - Достаточно, - зевнул я. - Про таблетку в другой раз.
        Лучше и в самом деле в другой. Я ведь вспомнил историю, рассказанную Перцем. Как они вместе с Энлилем пребывали в плену у Ариэлль и ее подружек, и Сироткин сделал вид, будто встал на путь исправления, а на деле задумал мерзопакостнейшую штуку. И успешно ее осуществил, в результате чего священная книга Эльфийской Ортодоксальной Лиги была, мягко говоря, осквернена. Как выразился тогда Перец, Энлиль использовал книгу по назначению.
        Так что к Энлилю у эльфийской начальницы претензии имелись скорее идеологического, а не частного свойства.
        Я успокоился. Энлиль Сироткин не был опасен.
        - Так ты говоришь, видел его здесь? - Ариэлль поглядела на Тытырина с прищуром.
        - Да не видел я его! Им здесь вообще не пахло, что ему делать здесь?
        - Возглявлять министерство пропаганды. - Ариэлль выдернула кортик из столешницы.
        - Так вы перепутали! - Тытырин от счастья даже в ладоши хлопнул. - Перепутали! Пропагандой тут Снегирь занимался! Его я видел! Отвратительный человек, он еще «Шагреневый трактор» написал…
        - Какой трактор? - не поняла Ариэлль.
        - Шагреневый. Который сокращается каждый раз, как его вспоминают. То есть трактор, стремящийся к отрицательной бесконечности. Как Пизанская башня. Та все время падает, а трактор все время исчезает.
        Ого, подумал я. Как хорошо, однако, осведомлен Тытырин, разбирается в творчестве своего товарища. Однако надо бы тот «Трактор» почитать, может, на самом деле стоящая вещица…
        - Так он убежал! - воскликнул Тытырин.
        - Трактор? - Ариэлль поглаживала пальцем рукоять кортика.
        - Зачем трактор? Снегирь.
        - При чем тут какой-то Снегирь? Я про Сироткина спрашиваю.
        - Не, Сироткина здесь не было. Снегирь бы никакого Сироткина не потерпел, я-то уж его знаю… Кстати, про Сироткина. Еще анекдот про него есть, про лошадь…
        - Значит, Сироткина тут нет… - Ариэлль вытянула кортик и принялась расковыривать проделанную в доске дырку. - Обманула меня, рыжая!
        - Кто обманула? - насторожился Тытырин.
        - Тытырин, - сказал я, - иди принеси мне чего-нибудь… Паштета.
        И указал в пространство.
        - Не, я к тому просто, что для истории, может быть, пригодилась бы фамилия той обманщицы… - завертел ее Тытырин.
        - Принеси пожрать! - рявкнул я. - И сани переверни.
        - Что?
        - Сани переверни, дубина!
        Тытырин надулся и отправился в указанном мной направлении.
        - Что ты сказала? - повернулся я к Ариэлль и тоже достал нож.
        Мой супербулат был не в пример лучше ее кортика. Я легко вырезал в столе дырку, воткнул в нее вазу и собрал цветы.
        - Ты что-то сказала про рыжую?
        - Ну да, - кивнула Ариэлль. - Лариска. Она мне и сказала, что Сироткин здесь. А я поверила… Вот такие дела.
        Я здорово постарался, чтобы не удивиться. Хотя, с другой стороны, чему было удивляться? Я знал, что рано или поздно Лара сюда пожалует. И зубы у Перца болели. Но все равно…
        - А ты ее знаешь? - Ариэлль принялась почему-то глядеть в сторону.
        - Да так, встречались пару раз… давно…
        Один из пленников рванул в сторону, эльфийские девчонки догнали его и немножко поколотили.
        - И что? Дрова ей помогал наколоть?
        - Какие дрова? - не понял я. - Просто там надо было…
        Из-за кучи барахла выдвинулся Тытырин с подносом и быстренько подбежал к нам. Я обнаружил на подносе жареную курицу, а вокруг нее запеченную картошку. И зеленый лук. И две серебряные тарелки. Все, надо полагать, трофейное.
        Расторопно.
        Тытырин поставил поднос и удалился к пленным. Я про себя усмехнулся - за спиной у Тытырина обнаружился целый арсенал - бластер на одном плече, самострел - на другом, тут же большой желтый мегафон, на поясе булава и финка без ножен.
        Победитель. Ну да бес с ним, гораздо интереснее курица.
        - Какой, однако, сервис, - сказал я. - Жизнь налаживается, Ариэлль, не правда ли?
        Дрова… Дрова - это дрова.
        Я взял свой ножик, разрубил курицу на четыре части. Распределил по тарелкам, сгрузил Ариэлль половину картошки, лук забрал себе. Лук девочкам не следует кушать.
        - Угощайся, - сказал я. - Правда, не хватает свечей. Хотя… Эй, белоснежки!
        Я свистнул. Щек, Кий и Хорив дружно вытянули шеи и плюнули в небо длинными тонкими струями. Ариэлль восхищенно заморгала. И, надеюсь, забыла про дурацкие дрова.
        Остальные тоже попритихли. А пленники так и вообще, даже как-то к земле прижались.
        Приблизился Тытырин.
        - Не изволите ли начать-с? - спросил он. - Утро стрелецкой казни-с, день длинных ножей, ну и вообще… Все как раз по правилам - победители закусывают, побежденные трепещут. Может, все-таки…
        - Хватит болтать! Никого закапывать мы не будем.
        - Слушаюсь! - Тытырин хихикнул премерзко. - В другой раз закопаем…
        - Начинай, - приказал я.
        - Яволь!
        Тытырин извлек из-за спины мегафон, а из кармана несколько листков скрепленной бумаги. Гофмаршал просто, честное слово.
        - Внимание, внимание! - загремел он. - Всем-всем-всем! Начинаем процедуру официального уничтожения и предания поруганию бандитского государства, именовавшегося некогда Владиперским Деспотатом - оплотом зла и всемирного безумия…
        - А если бы победил Деспотат, то он был бы государством высшей справедливости, - усмехнулась Ариэлль.
        - Диалектика истории, - объяснил я. - В церквях нет свечек погибших моряков.
        - Чего?
        - Это Диккенс сказал. Или Бэкон. Короче, какой-то англичанин, точно не помню. В церкви стоят благодарственные свечки только тех, кто спасся. Если по-нашему, то победителей не судят. Даже наоборот - судят победители. Ну, как мы с тобой…
        Тытырин продолжал распинаться в мегафон:
        - Для начала перечислю все беззаконные деяния, совершенные кровавой тиранией, которая построила мир подлости и несправедливости и самим существованием своим оскорбила лицо Вселенной…
        Я принялся за курицу. Кстати, слова Тытырин мог придумать и получше, а к жареной курице всегда следует приступать с крылышек, только тогда можно почувствовать ее вкус. Если начинать с более качественного мяса, то крылышки уже не захочешь есть вообще.
        - Угнетение несчастных аборигенов, карательные набеги нечисти, промывка мозгов… - вещал Тытырин.
        Я не очень шибко слушал, хотя он перечислил еще много злодеяний, среди которых: экологическая катастрофа, геноцид, преступления против личности, преступления против собственности, преступления военного времени, ну и другие преступления средней и особой тяжести. Тытырин перечислял все деспотатские прегрешения так долго, что я успел большую часть курицы съесть. Ариэлль тоже не отставала. Изысканности, конечно, в нашей трапезе особой не было, но мне все равно понравилось. Мой первый романтический ужин. Да, все получилось не совсем так, как представлялось, - сани не перевернули, понурые пленные рядом… ну да ладно, как-нибудь переживем. А кстати, ведь не первый ужин, второй.
        - Злостные и заядлые бунтовщики и тати - отборная гвардия разбойников и головорезов, посягавших на покой всей страны, оказавших войскам освободителей жестокое сопротивление, - согласно законам новой справедливости…
        - Что за новая справедливость? - осведомилась Ариэлль.
        - Не знаю. Сейчас увидим.
        - Согласно законам новой справедливости… - еще громче проорал Тытырин, - приговариваются к децимации. Гоните их сюда!
        - К чему приговариваются? - не расслышала Ариэлль. - Децимация - это каждый десятый, кажется?
        - Точно, - подтвердил я. - Каждого десятого хлопнут. Римская мера наказания.
        - Гоните! - снова крикнул Тытырин.
        Эльфийские девчонки подняли на ноги более грязную группу, отпинали ее чуть в сторону и с помощью пик и бердышей принялись выстраивать в шеренгу.
        - Да не этих! - завопил Тытырин. - Других давайте, те злостные.
        Эльфы посадили уже поднятых, причем посадили так же, шеренгой, и подняли других, что почище. Я не стал считать, но на первый взгляд их было человек пятьдесят, не меньше. Ободранные, помятые и побитые. Даже непонятно, всегда такие были или их эльфы общипали.
        Тытырин подошел к шеренге, хмыкнул и направился вдоль. Он отсчитывал каждого десятого и выдергивал его вперед. Набралось семь человек. Тытырин кивнул, и эльфы отогнали их в сторону.
        - Вы можете валить, - Тытырин указал на семерку.
        - Я думала, каждый десятый - это наоборот, - пробормотала Ариэлль.
        Я тоже так думал.
        - Новая справедливость, - хмыкнул я. - Так вот.
        - Вы же, - Тытырин повернулся к оставшейся массе, - вы же примете муку страшную, наказания жесточайшие!
        Я доел картошку, догрыз курицу, сложил кости холмиком. Мир подлости и несправедливости - это сказано сильно.
        - А что с этими будет? - Ариэлль кивнула на вторую, более грязную кучу.
        - А, - махнул я рукой, - продадим в рабство… Шучу, конечно. Не знаю, это Перец решать будет. Скорее всего, отпустит - их всего ничего, безопасны теперь…
        Тытырин продолжал:
        - Остальные же оставшиеся, безотносительно, участвовали они в преступной деятельности Деспотата сознательно или явились невольными пособниками, также приговариваются к децимации. Для особо продвинутых сообщаю - будет почикан каждый десятый. Вот она, новая справедливость!
        Тытырин рассмеялся и произвел в воздухе почикивающие движения пальцами. Эльфы подняли на ноги оставшихся пленников, и Тытырин сосчитал на на сей раз шестерых.
        Всех приговоренных объединили в одну кучу. Средней грязности.
        - Праздник подходит к концу. - Ариэлль положила крылышко на тарелку. - Может, откланяемся?
        - Ну что ты! Самое интересное ведь пропустим.
        Я даже позволил себе взять Ариэлль за руку - удержал.
        Тытырин взмахнул мегафоном, и появился оркестр. Два придурка с банджо, один с гармошкой. Трио затянуло похоронный марш. Конечно, в исполнении банджо и гармошки марш получился довольно фривольным, но это вполне соответствовало ситуации. Да… Оркестра я точно не ожидал, у Тытырина явно организаторский талант. Сюда вообще, гляжу, попадают или организаторы всякие, или фантазеры безбашенные, или… Хотя все сюда попадают. Все.
        Тытырин, перекрикивая оркестр, провозгласил:
        - Наказание оных вышеуказанных злоумышленников должно быть произведено незамедлительно! Приговор не подлежит обсуждению, обжалованию и опротестованию, слезы не помогут! Исполнение произвести посредством аутодафе!
        Меньшая и наиболее просвещенная часть приговоренной толпы испуганно охнула, другая стала тупо переглядываться. Все как полагается.
        - Их что, сжигать будут? - испугалась Ариэлль. - Драконами?
        - Как сказать… - Я опять приятно удивился образованности своей соратницы. - Ну, частично сжигать, в моральном смысле… Короче, узришь сейчас.
        Так и случилось.
        - Извините, - ехидно поправился Тытырин, - оговорка вышла: не к аутодафе… к экстракции… Нет, нет, опять ошибся, к экстрадиции!
        Тытырин вернулся к серьезному тону:
        - Вышеперечисленные преступники приговариваются к высшей мере - к принудительному изгнанию из пределов Страны Мечты, то есть к экстрадиции по жесткому сценарию.
        - Как это по жесткому сценарию? - спросила Ариэлль.
        - Да просто, - ответил я. - Сначала руки отрежут, затем ноги… Да нет, нет, конечно! Перец… ну, Великий Персиваль… вышвырнет их через долгую трубу.
        - Через трубу? - не поняла Ариэлль.
        - Ага. Как у тебя с геометрией?
        - Нормально… было нормально.
        - Ясно. Какое кратчайшее расстояние между двумя точками?
        - Прямая, конечно, - ответила Ариэлль.
        - Верно. И когда Великий Персиваль сам шныряет туда-сюда, он шныряет по прямой. Но есть еще кривая, такой долгий путь через… если в терминах вульгарной уфологии, через туннель между мирами. По нему тоже можно, но гораздо дольше, и неприятней. Их, - кивнул я на осужденных, - Персиваль вышвырнет через длинный туннель, то есть через трубу. А это несладко. Обычный переход и то тошнотный, а через трубу… Короче, лучше перед переходом не завтракать. И не обедать. Неделю. Понятно?
        - Понятно…
        Тем временем эльфы Ариэлль начали выстраивать пленников в новую, расстрельную, шеренгу.
        - Тут много особенностей, - пояснил я далее. - Вообще, как говорил Персиваль, попасть сюда гораздо проще, чем выпасть. Вход рупь - выход три. Те, кто выпадает отсюда естественным путем - ну, после самоусовершенствования или после того, как их тут вроде как прибили, - как раз выпадают по кривому пути. Поэтому почти все они ничего не помнят…
        Ариэлль кивала, слушая меня.
        - Так вот, балбесы очень скоро окажутся у себя дома. И не будут ничего помнить. Человек пять из банды, конечно, станут рассказывать про свои приключения, но их сочтут психами и станут немножко лечить транквилизаторами. Вылечат. И они тоже забудут. Только сны им останутся. И чувство потери. Знаешь, взрослые все время хотят в детство, им постоянно кажется, что там, в детстве, осталось что-то неуловимо-прекрасное, забытое… Кстати, наш доблестный Перец считает, будто сны - не что иное, как прорыв в нашу реальность реальности Страны Мечты. Лептонные потоки пронизывают мироздание во всех направлениях, несут информацию, Мечта отражается в снах. Ты замечала, что в снах все тоже этак отрывчато, ну, совсем как здесь? Идешь по лесу, и вдруг раз - в тундре оказываешься. И наоборот…
        Разговорился я что-то.
        - Замечала.
        Ариэлль поглядела на меня с жалостью. Почему-то.
        - Это неспроста, - продолжил я. - И вот еще что неспроста…
        И тут появился Перец.
        Он выглядел… Короче, выглядел. Перец был обряжен в длинный черный плащ с глубоким капюшоном, под плащом вороненая броня, далеко в сторону торчала рукоять меча со змеем и кашалотом, даже сапоги, и те - хоть смотрись. Красивая форма, парадная.
        Представительно, медленным шагом Перец приблизился к отделенным. Повел плечами. Со спины к нему подбежал Тытырин, принял плащ.
        Особого солнца не светило, но броня блеснула, полыхнула золотыми зарубками. Я усмехнулся - Перец был в шлеме с полуопущенным забралом, так что виднелся только подбородок. Лицо, что ли, не хотел показывать?
        Перец оглядел децимированных. Те стояли понуро. Никому не хотелось возвращаться. А может, просто боялись, что Перец чего-то еще устроит. Кроме возвращения. Выкинет что-нибудь такое, оригинальное.
        Вообще-то раньше он не производил чудес публично, а сейчас, видимо, очень чесалось, славы хотелось. Устал от безвестности. А может, какие-то свои резоны у него, скажем, решил сам деспотом заделаться. А что? С его-то возможностями…
        Перец вытащил из ножен меч и шагнул к обреченным. Шеренга, не сговариваясь, отступила.
        - Слушать меня! Смир-рна! - свирепо рявкнул Перец.
        Так рявкнул, что даже без мегафона его было слышно всем.
        Шеренга выровнялась.
        - Ну, голубки, пора домой… - Перец воткнул меч в землю.
        - Что он будет делать? - шепотом спросила меня Ариэлль.
        Я знал, что он будет делать. Поэтому выскочил из-за стола и рванул к Перцу. Успел. Он уже начал сосредотачиваться, но я успел.
        - Погоди, - прошипел я, - не спеши, хочу поговорить с кем-нибудь. У меня есть один вопрос…
        Я оглядел приговоренных. Девятым слева стоял паренек с костылем. Или на костыле, не знаю, как правильно. Он был в разодранном спецназовском комбинезоне. К нему я и подошел.
        - Как зовут? - спросил.
        - Вася, - грустно ответил паренек.
        - Вася, скажи мне, пожалуйста, откуда у вас соплеметы?
        - Что?
        - Вот те штуки, - указал я на сваленное в кучу оружие.
        За спиной чувствовался Перец. Расхаживал, глядя в землю. Окружающее пространство наполнялось невидимыми искрами - Перец готовил переход.
        - Это оружие, оно откуда? - повторил я вопрос.
        - На парашюте упало, - объяснил Вася. - Два раза. Сначала листовки, затем оружие.
        За спинами приговоренных закипал воздух. Мне полегчало, я окончательно убедился, что Перец не будет отсекать им головы, а просто вытолкнет их обратно, в настоящий мир.
        - Один раз у нас упало, совсем рядом, а другой раз далеко, мы туда четыре дня пробирались, еле успели. Еще бы немного, и нас бы захватили…
        Вася кивнул на эльфийское девчоночье ополчение.
        - Значит, оно не конкретно вам предназначалось?
        - Не, - помотал головой Вася, - кто первей найдет. А мы хорошо искать умели…
        - Ладно, выходи из строя, - перебил я. - За помощь, оказанную законной власти, дарую тебе…
        - С чего вдруг ты решил его отпустить? - злобно спросил Перец.
        Кипение воздуха прекратилось, теперь он не выглядел переливающимся, просто натянутым, готовым лопнуть.
        - Он же рассказал про оружие…
        Спецназовец закивал в подтверждение. Воздух переплавился в растянутую эллипсом линзу. Кто-то закричал. Наверное, от испуга.
        - Я рассказал… - Спецназовец все кивал, будто у него в шее пружина лопнула.
        - Но он же на самом деле помог… - попытался еще раз возразить я.
        - Теперь уже неважно, - сказал Перец и толкнул спецназовца в грудь.
        Вася взмахнул руками, закачался, потеряв равновесие, схватился за соседа. Перец подтолкнул и соседа. Оба упали на линзу, на секунду завязли в ней, затем провалились дальше и исчезли. По линзе прошла рябь.
        А Перец уже толкнул следующего, и следующего… Они вскрикивали или даже всхлипывали и проваливались в настоящий мир. Ничего, кроме их всхлипов, слышно не было. Хотя нет, невдалеке трещало все еще горящее дерево. Наверное, в таких ситуациях и должно быть тихо.
        Всхлипы и треск.
        Я понимал, что все это, по большому счету, не по-настоящему, что это никакая не казнь, а театр, не более. Но все равно было как-то страшно. Не стал я смотреть, что-то во всем происходящем ощущалось… позорное. И я был зол на Перца. Не может, чтобы свою власть не показать. Да пошел он! Тоже мне, Великий инквизитор…
        Я решил лучше поговорить с Ариэлль… Тьфу ты, какое тупое имя! Как там ее на самом деле зовут? Анька Косолапова вроде. Фамилия, конечно, подрулила, а имя ничего, нормальное. Мне нравится. Буду ее теперь так называть.
        Анька все так же сидела за столом, только в нашу сторону совсем не смотрела.
        А Тытырин смотрел с интересом. Любопытно, какой у него интерес - исторический или психопатологический? Наверное, и тот и другой…
        Я вернулся к Аньке. Она не подняла головы.
        - Обратная сторона победы, - сказал я. - Наказание военных преступников. Детская народная традиция.
        Анька промолчала.
        - Да не расстраивайся ты! Зато теперь Деспотат твой. Думаю, Перец его вам подарит…
        - Это мы еще посмотрим, - неожиданно возник рядом он сам.
        Я поглядел в сторону приговоренных. Никакой шеренги больше не было. Никого не было. И линза свернулась. Все.
        - Так будет с каждым врагом. - Перец поднял забрало, посмотрел на Аньку. - Эльфийская Лига?
        Анька продолжала молчать.
        - Не одобряете методы? Зато эффективно. Нет больше Деспотата.
        Перец указал головой на пожарище. Потом повернулся ко мне:
        - Вот только… только Застенкер оторвался. И Снегирь. Ты не знаешь, куда они делись?
        - Сбежали, - ответил я. - В общей суматохе.
        - Сбежали, значит… - Перец почесал подбородок.
        - Угу. Застенкер палку перекусил, путы перегрыз и деру дал. Одни веревки остались. Показать?
        - Не надо, - отмахнулся Перец.
        - Застенкер - великий хитрец, - покачал я головой. - Он тут для нас столько ловушек приготовил, еле живы остались. Взрывчатка, растяжки…
        - А лабораторию, где мертвую воду гнали, нашли?
        - Не-а. - Я помотал головой. - Все сгорело, сам видишь. Разруха…
        - Понятно. - Перец снял шлем. - Все, значит, разбежались, все, значит, сгорело. Где кобольды базируются, выяснил?
        - Не успел. Застенкер же сдернул…
        - Понятно с вами. Все как всегда. Тебя, кажется, Ариэлль зовут?
        Перец уставился на Аньку.
        - Ну, допустим.
        - Можешь забирать, - коротко сказал Перец. - В смысле, Деспотат.
        Анька молчала.
        - Уходим! - отдал приказ Перец. - Тытырин, по горынам!
        - А куда добро? - отозвался тот. - Добра-то…
        Перец подманил Тытырина пальцем и спросил:
        - Оружие погрузил?
        - Погрузил.
        - Значит, все. Уходим.
        - А как же добро? - Тытырин снова указал на кучу.
        - Добро… - Перец задумчиво поглядел в небо.
        - Ну да, ценности. Там мебель кое-какая, ковры. Обустроим нашу пещеру…
        Перец протянул руку и молча снял с плеча Тытырина бластер.
        - Ты чего? - испугался наш историк.
        Перец сдвинул предохранитель и, не целясь, выстрелил. Попал. Награбленное взорвалось, в небо полетели стулья, торшеры, сапоги и даже какой-то скелет. Зеленого цвета. Потом хлопнуло, вздулся огненный шар, и скелет, стулья, а также прочая дребедень испарились, опали коричневым пеплом.
        Тытырин ойкнул.
        Анька захлопала в ладоши.
        - Грузимся, грузимся, грузимся! - крикнул Перец.
        И, даже не попрощавшись с Анькой, пошлепал к горынам. Все было кончено. Оставшиеся пленники разбрелись, эльфы пытались спасти из костра хоть что-то полезное, пахло гарью, пахло грустью. Пора прощаться. Надо.
        - Ну что же, время, - сказал я Аньке с возможной мужественностью. - В смысле, все сделано.
        - Все сделано…
        - Да. Я к тому, что тяжелая артиллерия больше не нужна, а у нас много еще работы.
        Анька смотрела вбок.
        - Я думаю, Бог любит троицу, - сказал я.
        - То есть?
        - То есть два романтических ужина у нас уже состоялись, теперь я надеюсь на третий.
        - Эй! - крикнул издалека Перец. - Давай поспешай, а то у меня от жары давление повысилось. Минута!
        Тут что-то на меня накатило. Не знаю даже… Временное умопомрачение. Я приблизился к Аньке, наклонился и чмокнул ее в щеку.
        И, не дожидаясь реакции, побежал к горынам. Драконы были уже загружены оружием и какими-то тюками - видимо, Тытырин все-же смог кое-чего притырить. А может, сам Перец потрофейничал.
        Тытырин суетился вокруг, что-то подтягивал, что-то подвинчивал. Работал, короче. Перец стоял рядом, нервно вытирал руки большим красным платком.
        Я сразу направился к Щеку.
        - Погоди, - остановил меня Перец. - На нем я пойду.
        Мне все равно было, и я повернул к Кию. Горын привычно подставил мне лапу, я тяжело забрался в седло. Тытырин тоже влез, правда, с третьей попытки.
        Перец последний раз окинул взглядом поле битвы и шагнул к Щеку.
        - Лапу дай, - приказал Перец.
        Щек лапы не подал.
        - Лапу! - рявкнул Перец.
        Щек сместился.
        - Что с ним? - Перец поглядел на меня.
        Я не успел ответить.
        - У него крыло вывихнуто, - пустился в объяснения Тытырин, - не может летать. Это опасно…
        - Крыло? - презрительно поморщился Перец. - Так…
        Он зашел к горыну со стороны морды, взял его за ноздри и поглядел в глаза.
        - Ты что? Ты что, в другое время не мог себе крыло вывихнуть?!
        Перец сжал кулаки, горын отвернул морду.
        - На него крыша упала, - соврал я.
        - Жаль, что на всех вас не упала! - раздраженно буркнул Перец. - Чтобы вас никого не осталось…
        Я спрыгнул на землю.
        - Да может он летать, не волнуйся. Просто сейчас ему лучше без нагрузки.
        - Ладно, ладно, - отмахнулся Перец. - Без нагрузки так без нагрузки. Вы полетите на Кие, я на Хорьке. Доберемся. Ясно?
        - Куда ясней…
        - Все. Я устал. Мне надоело…
        Перец пнул землю и двинул к Хориву. Предусмотрительный Тытырин отстегнул ремни, спрыгнул и отбежал в сторону. Я тоже спустился на землю.
        И тут снова произошла странная штука. Перец приблизился… причем не совсем приблизился, а так, метров на пять только успел подойти… а Хорив вдруг взял да и подпрыгнул в воздух. Взмахнул крыльями - и тю-тю. Небо было низкое, к тому же затянутое дымом, да и облака еще, так что Хорив исчез за секунду.
        Перец просто окаменел. Ожелезобетонел. В памятник самому себе превратился, в пешую статую. Я хотел его даже сфотографировать - выразительное бы фото получилось. Но не стал, решил поберечься. Фотоаппаратов у меня ограниченный запас.
        - Это что? - сощурился Перец в мою сторону.
        Я пожал плечами. Я и сам не знал, что это.
        Тут Перец сказал много нехороших вещей, а в конце повторил тот же вопрос.
        - Улетел, - ответил я.
        - Вижу, что улетел! - заорал Перец. - Я вижу, что этот тритон улетел! Почему он улетел?!
        - Я не знаю! - тоже заорал я. - Я не знаю, почему он улетел!
        - Ну, хорошо… - Перец принялся сосредоточенно смотреть себе под ноги, и я не сразу понял, что он хочет сделать. - Хорошо… Я не хотел, вы сами меня заставили. Сами. Я не железный…
        Перец снял с плеча бластер.
        - Вы меня достали…
        Он поменял батарею и стал целиться в небо.
        Тытырин оторопело уставился на меня.
        Щек с Кием начали мелко пятиться, вращая глазами, поглядывая то на меня, то на Перца, то вверх.
        - Брось, - сказал я. - Брось, ты же не хочешь…
        Перец нажал еще. Разряд прошил облака, там что-то грохнуло, и в землю воткнулась мощная молния.
        Горыны сорвались. И тут же растворились.
        Перец выстрелил еще.
        Я прыгнул на него, и тогда он развернулся и уставил мне прямо в переносицу дымящийся ствол.
        Я заорал.
        - Ты что?! Одурел совсем?!
        - Вы меня просто вынуждаете…
        Тогда я сделал, как в кино, - я хрустнул шеей и приложился к бластеру. Глупо, мелодраматично, но другого я ничего не смог придумать, слишком все быстро развивалось. Мне в лоб упиралось оружие, способное испепелить танк, но на девяносто девять процентов был уверен, что Перец не выстрелит.
        Он не выстрелил.
        Я положил руку на горячий ствол и забрал бластер.
        - Зови уродов, - выдохнул Перец, - зови…
        - Тебе лечиться надо.
        - Что?
        - Тебе лечиться надо.
        - Мне надо пить настой из трав… Да, настой из трав. Тытырин, ты будешь искать золотой корень…
        Перец вдруг сел на землю. Тытырин зачем-то покивал. День получился кретинский, честное слово. Я устал. Здорово болела рука.
        В небе снова что-то громыхнуло или лязгнуло, точно пошевелились там, над облаками, невидимые гигантские колеса.
        - Холодно, - Тытырин озирался. - Холодно стало. Дубачина, давай зови змеев, полетели в пещеру…
        Я позвал.
        Они почти сразу спустились - ждали. Уселись, настороженно поглядывая на Перца. Тот снова направился к Хориву. Горын окрысился, выпустил зубы и отвернулся. Перец вопросительно прищурился.
        - Нервный срыв, - объяснил я. - Такое и у людей бывает, что уж говорить про драконов… Проспится и успокоится.
        - Ладно, - неожиданно быстро согласился Перец. - Ладно, я на Кие.
        Он свернул в сторону зеленоглазого. Кий отреагировал на него спокойно, как всегда. Перец забрался в седло, пристегнулся и скомандовал взлет. Кий оторвался.
        Щек сидел, собравшись в комок, как перепуганный пес.
        Я поспешил к Хориву. Меня змей подпустил спокойно, да и Тытырина тоже.
        - Плохой знак, - прошептал Тытырин, устроившись на втором седле.
        - Что плохой знак? - Я обматывал шею шарфом.
        - То, что он его не узнал…
        - И что тут плохого?
        - Персиваль изменился, - сказал Тытырин. - Изменился. Ты же знаешь, что Хорив… что у него обостренное восприятие, тонкая натура… Он чувствует, когда люди меняются…
        - Не болтай об этом лучше, - посоветовал я.
        - Кому? Кому у нас об этом можно разболтать?
        - Вот никому и не болтай. И еще… Ты если заметишь, что с Перцем что-то не так… скажи мне. Хорошо?
        - Ну конечно. Скажу. С Перцем что-то не так.
        - Взлет! - скомандовал я.
        Глава 17
        Мощь мощей
        Над красноватой голой поверхностью пустыни возвышалось что-то здорово похожее на консервную банку.
        - Пуэбло, - сказала Лара.
        - Что? - не понял Гобзиков.
        - Пуэбло. Там гномы живут.
        - Гномы?
        - Ну да. Гномы - это такие… В общем, увидишь. Я тебе много не буду рассказывать, ты сам смотри, что тут да как. Всегда полезнее до всего доходить самому. Согласен?
        - Согласен.
        - Мы сейчас пойдем к этому пуэбло…
        - Пойдем? - переспросил Гобзиков.
        - Если полететь, то гномы могут испугаться. И если испугаются… Лучше все же, чтобы не волновались. От спокойных гномов толку больше.
        Они оставили воздухолет и отправились в сторону поселения. Всю дорогу молчали. Лара о чем-то размышляла, а Гобзиков пытался представить, как выглядят гномы. Не очень получалось.
        Где-то через час приблизились к пуэбло. Вблизи оно еще больше напомнило Гобзикову консервную банку, только слепленную из глины, с оплывшими краями, с какими-то прорехами. Настоящий муравейник для мексиканских муравьев. Лара и Гобзиков пустились вокруг этого муравейника и быстро обнаружили вход. Большую круглую и неровную дыру. Гобзикову показалось, что больше всего дыра походит на какую-то чумную пасть. И лезть в нее совершенно не хотелось.
        Но Лара выглядела уверенно, и Гобзиков тоже успокоился.
        Он давно понял, что думать ему здесь особо не надо, ни к чему. Потому что Лара сама знает, что делать и куда идти. Иногда, глядя на нее, Гобзиков прикидывал - зачем он ей вообще нужен? Сам понимал, что ценности в нем нет никакой, но Лара его не прогоняла.
        А сам он не мог уйти. Глядел на нее и не мог. Рядом с ней было хорошо. Появлялся смысл. С ней он мог отправиться куда угодно. На север, на юг, к черту на кулички.
        - Входим тихо, - предупредила Лара и устремилась в темный проход.
        Гобзиков за ней.
        Они прошли через узкий и совершенно темный коридор, в котором с потолка свисало множество мокрых цепей. Гобзиков несколько раз стукнулся о них головой, а те не звякнули.
        - Водяные цепи, - шепотом пояснила Лара. - На них собирается влага, она стекает вниз, ее потом пьют.
        Коридор заканчивался воротами, за ними виднелся двор. Лара не стала в него выходить, прижалась к стене. Гобзиков тоже прижался. И стал наблюдать.
        Изнутри пуэбло тоже походило на банку. Только с очень толстыми стенками. Видимо, в них и жили гномы. Что-то вроде римского Колизея, но в гораздо меньших масштабах. И сверху тоже цепи свисали в большом количестве. Наверное, тоже для сбора воды - к колодцу тянулись.
        Двор был пуст. Так поначалу показалось Гобзикову. Потом он увидел грязные пыльные лохмотья, возвышающиеся недалеко от колодца. Лохмотья что-то напоминали и были совершенно неподвижными. Что неудивительно - приглядевшись, Гобзиков заметил, что из лохмотьев торчит боевой топор. Чекан. Гобзиков собрался сказать об этом Ларе, но вдруг из-за колодца показалось странное существо. Мелкое, ростом со среднюю собаку. В лице у существа присутствовало нечто лягушачье, туловище защищала кожаная броня со стальными нашлепками, ножки были кривые, но вся фигура дышала каким-то достоинством и силой.
        Существо было зеленого цвета, и Гобзиков догадался, что видит гнома.
        - Это Кипчак, - шепотом сообщила Лара. - Нам здорово повезло, Кипчак нам пригодится.
        Гобзиков хотел было показаться гному, но Лара его удержала. Они принялись наблюдать издали.
        Кипчак долго смотрел в колодец, затем плюнул туда, сбросил вниз ведро и принялся по одному извлекать из колодезных недр гномов.
        Те, в отличие от самого Кипчака, были не болотно-зеленого, а скорее желтого, песочного цвета. Кипчак их доставал, а они автоматически выстраивались в линию, глядели с испугом по сторонам.
        Кипчак работал и работал, гномов прибывало, а внизу, напротив, меньше, кажется, не становилось. Сначала Гобзиков считал их, но, насчитав сорок три желтых гнома, бросил. Гномы были разного размера. В основном тоже где-то около метра, отметил Гобзиков. Но попадались и совсем мелкие, в полметра. Видимо, дети или подростки. В конце концов Кипчак устал и велел добывать своих сородичей другим гномам, уже вытащенным. Спасение продолжилось, и скоро весь внутренний двор поселения оказался заполнен понурыми желтыми гномами.
        Спасенные молчали.
        - Вот! - Кипчак указал пальцем на шеренгу. - Посмотрите на них!
        Кипчак явно адресовался к воображаемым зрителям, но так получалось, что и к Гобзикову с Ларой тоже.
        - Посмотрите, как зверствуют кобольды! Твари покидали всех в темный колодец! Не считаясь с возрастом, не считаясь с полом! Вот! Вот с чем мы бьемся и будем биться!
        - Это не кобольды были, - выступил вперед одноглазый гном.
        - А ты кто? - спросил его Кипчак. - Здешний алькальд?
        Одноглазый кивнул.
        - Я - Великий Кипчак Беззаветный! - надменно представился Кипчак. - Верховный темник Алмазной Орды и смиренный служитель Персиваля Безжалостного!
        Гобзиков вопросительно взглянул на Лару, та строго сдвинула брови. Гобзиков стал наблюдать дальше.
        - Я - Кипчак Беззаветный! - повторил Кипчак.
        Гномы привычно поклонились.
        Кипчак надулся от гордости и произнес со значением:
        - Перестаньте кланяться! Пора изживать рабские привычки, вы же на своей земле! Держите себя с достоинством. Почему вы не сопротивлялись, когда вас кидали в колодец?
        - А нас и не кидали, - ответил одноглазый, - мы сами спустились.
        Кипчак замер с открытым ртом.
        - В каком смысле? - спросил он, когда онемение вышло из его челюстей. - Что значит «сами спустились»?
        - Как увидели, что они бегут, так сразу и спустились в колодец.
        - Как? - Кипчак был растерян.
        - По лестнице. Спустились по лестнице.
        - Я не спрашиваю, как вы спустились! - заорал Кипчак. - Я не спрашиваю, как вы туда сползли! Потому что я знаю, как вы туда сползли! Как слизни! Как черви! Как коловратки! О!!!
        Кипчак воздел руки к небу, затем плюнул на землю, продолжил волноваться:
        - Вы туда сползли! Но почему?! Почему вы не стали защищаться?! Здесь высокие стены! А гоблин был только один! Вы могли бы обороняться! Но вы сползли в колодец! Трусы! Вы позорите высокое звание! Вы…
        Кипчак задохнулся.
        - Я вот чего сделаю, - деловито сказал он. - Я вас обратно туда кину. Чтобы вы не позорили своих предков. Только детей оставлю. Воспитаю из них воинов.
        Гобзиков взглянул на Лару. Та отрицательно помотала головой.
        Кипчак топнул. Маленькое существо просто кипело от ярости, просто взорваться готово было.
        - Дети! - крикнул он. - Сделайте два шага вперед!
        Из шеренги гномов выступили детишки, человек пятнадцать. Вернее, гномов пятнадцать. Маленькие, желтые, тощие. Интересно, чем они здесь питаются, подумал Гобзиков. Тут же полная пустыня. Ни огорода никакого не видно, ни грядок, ни кустов. Манна, что ли, тут на них падает?
        - Идите ко мне! - велел Кипчак.
        Дети подошли к нему, Кипчак потрепал их по головам. Взрослые же сгрудились возле колодца. Кипчак зыркнул на них и скрипнул зубами.
        - Сейчас я вас буду туда кидать! - Кипчак свирепо шевельнул ноздрями и направился к желтым. - По одному! А потом замурую! Всех! Никого не останется! Крапивное семя! Никого…
        Кипчак замолчал и хлюпнул носом.
        - Всех до одного замурую…
        Это Кипчак сказал уже совсем негромко. Затем отвернулся от гномов, отошел в сторону, приложился рукой к стене и уткнулся лицом в рукав.
        Гобзиков подумал, что Кипчак не просто стоит - Кипчак плачет.
        Кипчак действительно плакал. И только тут, к своему огромному удивлению, Гобзиков разглядел, что Кипчак совсем мальчишка. Великий Кипчак Беззаветный, воин и темник Алмазной Орды, был совсем маленьким. Гном-подросток. Во дела…
        - Ладно, шагайте отсюда, - сдулся Кипчак через минуту. - По норам. Эту тварь сжечь. Очистить территорию. Старший, ко мне!
        Старший подбежал.
        - Значит, так… - Кипчак смотрел в глаз предводителю желтых гномов. - Отныне и навсегда территория объявляется пустынным улусом Алмазной Орды. Ты, одноглазый, назначаешься полномочным протектором, Левой Рукой Кипчака Беззаветного. А все остальные назначаются моими вассалами. Я наведу здесь порядок! И давай расскажи по-нормальному, что здесь произошло, пока я не впал в животную ярость и не побросал вас всех обратно в колодец!
        - Да-да, я расскажу. Расскажу, как тут все происходило… Оно появилось, мы увидели и спустились в колодец. Потом оно ворвалось сюда.
        - Понятно, дальше можешь не продолжать. Иди, работай, - отпустил его Кипчак. - И чтобы все было сделано. И еще…
        Жильцы пуэбло разбежались.
        Кипчак обозрел опустевший внутренний двор и вдруг рявкнул:
        - Ко мне!!! Все быстро ко мне! Сюда!
        Гномы шустро появились обратно.
        - Памятник! - провозгласил Кипчак. - Вы должны воздвигнуть памятник!
        Кипчак извлек из-под своей брони похожий на термос футляр, а из футляра небольшую статуэтку, изготовленную, как показалось Гобзикову, из глины, смешанной с соломой. Статуэтка изображала карлика с гигантскими руками, поднятыми к небу. Карлик зачем-то показывал всем большие фиги.
        Гобзиков снова чуть не рассмеялся.
        - Оригинальное скульптурное произведение, - прошептал он Ларе.
        Та кивнула.
        - Вот по этому образцу вы должны здесь, во внутреннем дворе, воздвигнуть памятник… Большой… - Кипчак оглядел пуэбло. - Вровень с крышей.
        Желтые гномы вздохнули.
        - Да, вровень с крышей, - повторил Кипчак. - Рецепт приготовления материала для памятника я изложу дополнительно. Но памятник должен быть. Неукоснительно.
        - А зачем он нам? - спросил кто-то из желтой толпы.
        - Памятник - это символ власти, - тут же ответил Кипчак. - Только памятник может вам помочь стать цивилизованными гномами. Поставите памятник - и все наладится, поверьте.
        Гномы недоверчиво переглянулись.
        - Ну, конечно, не сразу, - поправился Кипчак, - не сразу все наладится. Вот если бы мы могли захоронить мощи…
        Гобзиков едва не поперхнулся. Оказывается, Кипчак был человеком… то есть гномом с масштабом. Ему памятника мало, ему еще мощи подавай!
        - Вот если бы мы могли захоронить мощи, тогда бы все точно сразу завелось. По воле небесных сил! Поверьте, стоит захоронить какие-нибудь мощи, как дело сразу на лад начинает идти. Будто само собой!
        - А что такое мощи? - спросил кто-то из гномов.
        - Мощи… Мощи - это мощи. От слова мочь. Мощи - это могущество, собранное в одной точке. - Кипчак погрозил гномам кулаком. - Если вы захороните мощи, то могущество их будет распространяться и на вас.
        - Как хоть они выглядят, мощи-то? - снова спросили из толпы.
        - Ну, как… - слегка замялся Кипчак. - Никто не знает! Потому что они хранятся в мощехранительницах. А если кто откроет мощехранительницу, тот сразу ослепнет! Да, ослепнет от мощи мощей.
        Лихо вывернулся, подумал Гобзиков. Вот ведь демагог.
        - Постройте сначала памятник, затем я дам… то есть дарую вам мощи нетленности, - объявил Кипчак. - И тогда жизнь наладится, вот увидите. А теперь снабдите нас отборными припасами. И мы отбудем в распоряжение Великого Персиваля, а он уж вас не забудет.
        - Кому памятник-то? - громко поинтересовалась Лара.
        - Великому Безымянному, - автоматически ответил Кипчак. - Тому, кто стоял по правую руку от Персиваля Безжалостного. Тому, кто не знал пощады к кобольдскому отродью. Тому, кто только в одном бою уничтожил их полторы сотни.
        Чем, интересно, он их уничтожил, святотатственно подумал Гобзиков. Своими фигами, что ли? Если фигами, то и в самом деле могучий человек, фигой далеко не каждый убить может. Тем более кобольда.
        - Мы поставим памятник…
        Вдруг Кипчак понял, что разговаривает он уже совсем не с гномами. И обернулся.
        Лара выступила вперед.
        Кипчак окаменел. Его самого можно теперь было как памятник ставить. Куда-нибудь.
        - Я рада тебя встретить, Кипчак! - сказала Лара. - И у меня есть к тебе дело. Ты готов мне помочь?
        Кипчак не ответил. Кипчак грохнулся в обморок.
        Глава 18
        Слезы не замерзают
        Лара опустила воздухолет на остров. На маленький такой остров посреди большого озера. Метров десять в поперечнике. Кипчак собрался было развести костерок с прицелом на перекус, но Лара запретила.
        - Надо торопиться, - сказала она, - так что никаких завтраков-ужинов. Завтра позавтракаете.
        - К чему так спешить? - спросил Кипчак. - Зачем так спешить? Летим, как ненормальные…
        Лара отмахнулась и стала выгружать из багажного отделения пластиковую канистру. Гобзиков хотел помочь, но Лара не разрешила, сказала, что в заправке нужна точность и аккуратность, а то запросто взорваться все может. Она скрутила крышку и принялась насыпать в круглый бак мелкую, почти жидкую синюю пыль.
        - Что это? - поинтересовался Гобзиков, наблюдая за процессом.
        - Воздух прессованный, - ответил во всем осведомленный Кипчак. - Его всегда в пердолеты заправляют. Для лету.
        Кипчак принял у Лары полупустую канистру, осторожно завинтил и спрятал в багажник. Достал большую бутылку с мутной жидкостью, по виду весьма похожей на самогон, и передал Ларе, а та стала чуть ли не по каплям заливать ее в другой бак.
        - Напалм? - усмехнулся Гобзиков.
        - Нет, слезы, - благоговейно поправил Кипчак. - Пердолет работает на слезах. Они смешиваются с воздухом, происходит реакция - и полетели.
        - Пердолет, значит… - сказал Гобзиков. - На слезах, на прессованном воздухе… Ну да, что может быть проще…
        Гобзикову захотелось пить. Вода была прозрачная и с виду холодная, он наклонился, собираясь зачерпнуть водички горстью, но Лара предупредила:
        - Осторожно!
        - Что так?
        - Пираньи, - ответила Лара. - Тут часто встречаются. В любом озере могут быть.
        - Пираньи? - удивился Гобзиков. - Здесь?
        - Конечно. - Лара сосредоточенно считала капли. - Мы же в Стране Мечты.
        - То есть?
        - Сейчас объясню… - Лара наклонила бутылку в другую сторону. - Только я просто, без мудростей. Ты не против?
        - Да не, не против. Я сам люблю без мудростей.
        - Все в мире имеет оборотную сторону, такой закон. Мечты тут сбываются, это точно. Ну, и все остальное тоже сбывается. А что может сбыться? Только самое распространенное, самое укоренившееся… Ты про архетипы слыхал?
        Гобзиков вспомнил занятия по психологии в Лицее им. Салтыкова-Щедрина.
        - Слыхал. Идеи из коллективного бессознательного. Типа свет олицетворяет добро, темнота - зло. И что?
        - Тут тоже что-то вроде. Вот ответь быстро, не раздумывая. Рыба-убийца?
        - Акула, - не раздумывая, ответил Гобзиков.
        - Да… - Лара усмехнулась. - Точно, акула. Ну а если так… Вторая рыба-убийца?
        - Пиранья.
        - Вот видишь. Я не знаю механизма, но тут все это как-то осуществляется.
        - Ерунда, - фыркнул Гобзиков, - нету никаких пираний. Здесь холодно слишком для них.
        Он достал из-за ворота булавку, ткнул себя в большой палец. Выступила кровь. Капля. Гобзиков дернул пальцем, кровь попала в воду. Секунду капля плыла по поверхности, затем рассосалась.
        Никого.
        - Нет тут пираний, - Гобзиков посмотрел на Лару.
        - Бывает, - пожала та плечами.
        Гобзиков обернулся обратно к водоему и чуть не отпрыгнул. Прямо у берега пошевеливало плавничками небольшое стадо зеленоватых красноглазых рыбешек явно голодного вида.
        - Пираньи… - пораженно сказал он.
        - А ты в вампиров верил? - хихикнул сбоку Кипчак. - В оборотней или в этих… - Кипчак растянул пальцами и без того широкий рот, одновременно выпучив и без того не мелкие глаза, - в бабаев? Меня вот папка все детство пугал. Говорил, что в навозных кучах живут бабаи. И только и ждут. А потом оказалось, что бабаев нет вовсе. Оказалось, что есть проклятые кобольды, кровожадные твари. Вот я все чаще размышляю, может, мне к вам перебежать, в ваш мир? И тогда мои мечтанья станут быть?
        Кипчак рассмеялся и кинул в собравшихся пираний камешком. Рыбешки мгновенно растворились в воде.
        - Нет, - Гобзиков отошел от берега, - в бабая я не верил. Я в гвоздичника верил.
        - В кого? - заинтересовалась Лара. - Гвоздичник - это человек, состоящий из гвоздик?
        - Нет, человек, состоящий из гвоздей, - поправил Гобзиков.
        - Расскажи.
        Лара снова наклонила бутылку, и слезы опять потекли.
        - Его не я придумал, а мать. А ей кто-то в детдоме рассказал. У них такая байка была, что-то вроде страшилки. Потом уже мать мне передала. Вроде за каждый нехороший поступок, который человек в жизни совершил, на том свете черти вобьют в него гвоздь. Некоторые люди так много плохого в жизни сделали, что на них уже нет места для вбивания гвоздей, и тогда черти вбивают гвозди поверх гвоздей. У такого человека совсем не остается мяса, а получаются одни исключительно гвозди. Он весь состоит из гвоздей и совсем утрачивает последнюю человеческую сущность. Одно плохое железо. И его уже бесполезно наказывать и мучить…
        Лара чуть не перелила слезы через горловину бака. Гобзиков оценил внимание, продолжил повествование:
        - Тогда этих некоторых с того света отправляют сюда, чтобы пугать тех, кто еще не очень много нехороших поступков совершил, и чтобы наказывать тех, кто много плохого натворил. Но поскольку у них нет жалости, гвоздичники иногда нападают и на невиновных. В самый темный, страшный час гвоздичник приходит и разрывает их на части. И если ты вдруг увидишь в своем доме неизвестно откуда появившийся гвоздь, то должен задуматься о своем поведении…
        - И как же от гвоздичников защититься, если задумываться о своем поведении уже поздно? - спросила Лара.
        - Не знаю. Я просто под одеяло прятался, - признался Гобзиков. - А мать моя считала, что для того, чтобы гвоздичник не пришел, надо везде вбивать гвозди - тогда он запутается. И вбивала.
        Гобзиков ненадолго замолчал. А потом пожаловался:
        - Наш дом был просто утыкан гвоздями…
        - Помогало? - спросил с сочувствием Кипчак.
        - Не знаю… Мне эти гвоздичники все время снились, я их представлял как живых. А однажды мне даже показалось, что я увидел его…
        Кипчак заинтересованно приблизился.
        - Он стоял рядом с окном, - закончил Гобзиков.
        И снова умолк, растерянно поглядел на Лару.
        - Так что же мне теперь… Мне теперь еще и гвоздичника ожидать?
        - А первой твоей ассоциацией на «рыбы-убийцы» была акула, - напомнила Лара.
        - То есть не только гвоздичник, - обиженно фыркнул Гобзиков, - но и акулы… Здесь есть акулы?
        - А кто ж их знает, - Лара снова наклонила бутылку, - может, и есть. Если там они есть, то почему им тут не быть? Ведь все, что у нас здесь… - Лара постучала себя по голове, - и все, что тут, - все может быть. Все.
        Лара докапала в бак слезы, заткнула бутылку пробкой и принялась заворачивать горловину. Кипчак забрался в багажник.
        - Ну, я такое тоже слышал, - сказал Гобзиков. - Мир ограничен фантазией, это известное утверждение, правда, не помню, кто сказал. Человек не может придумать ничего такого, что бы не существовало в действительности. И если человек может придумать кентавра, то кентавр тоже реален.
        - Точно. Так что своего гвоздичника ты вполне можешь здесь встретить. И всех остальных тоже. Ладно, по коням! Пора спешить. Пора…
        - Уже близко? - спросил Гобзиков.
        Лара поежилась. Вопрос прозвучал неправильно. Жутко. Уже близко? Близко. И не повернуть.
        - Остались бы в пуэбло, поставили бы памятник, - с тоской произнес Кипчак. - И тебе, Лара, поставили бы памятник, за заслуги перед народом гномов. А потом мы бы встретились с моими сподвижниками, я вам про них говорил. Они грозны и бестрепетны…
        - Успеем встретиться, - перебила его Лара. - Гарь видели?
        Дым они видели совсем недавно - из-за горизонта поднимался ровный, как будто отполированный, черный столб.
        - Видели, - кивнул Кипчак, - и что?
        - Деспотат горел.
        - Деспотат? - Кипчак выглянул из багажника. - Горел Владиперский Деспотат?
        - Ага, - подтвердила Лара. - Он, родимый.
        - Жалко… - Кипчак подвигал ухом. - Жалко, что сгорел. Было великое государство. Но даже если он сгорел, то что? Мы же не тушить его летим?
        - Те, кто нам может помешать, как раз там.
        - Горят? - уточнил Гобзиков.
        - Скорее поджигают. Так что у нас есть время. Мы можем проникнуть в их логово, пока они заняты. Вряд ли там серьезная охрана…
        - Для чего время? - завозился Кипчак. - Куда проникнуть? Кто занят?
        - Кипчак, не спрашивай.
        - Слушаюсь! - Кипчак вытянулся по стойке «смирно» в багажнике. - Слушаюсь не спрашивать.
        И я, подумал Гобзиков, я тоже не буду спрашивать. Зачем? Все равно ничего не поменять. Все к одному. Дорога. Судьба.
        Гобзиков улыбнулся.
        - Достань теплую одежду, - велела Лара.
        - Зачем? - удивился Кипчак.
        - Затем, что скоро станет холодно.
        - Слушаюсь, - повторил Кипчак и принялся выгребать из багажника одежду - пальто, свитера, шапки.
        Гобзиков скептически поморщился.
        - Все, что удалось раздобыть, - развела руками Лара. - К зиме здесь не очень-то привыкли. Так что наряжайтесь.
        Одежда оказалась теплой, но почему-то женского покроя. Узкие плечи… ну и все остальное. На Гобзикова налезло длинное пальто из чего-то сильно напоминавшего войлок. Валенковое пальто, расшитое игривыми розочками. Гобзикову такая одежда не очень пришлась по вкусу, но ничего более подходящего не нашлось. Он забрался в это пальто и перевязался легкомысленным полосатым зеленым шарфом. На голову Гобзикову пришлось и вовсе что-то несуразное - девичья мохнатая шапка, сшитая, как ему показалось, из десяти, а то и больше кроликов. Шапка перевешивала, и со стороны Гобзиков сделался похож на одуванчик. Он посмотрелся в зеркало заднего вида и остался собой недоволен. В таком прикиде отправляться в героическую экспедицию…
        Зато его одобрил Кипчак.
        - Здорово. Шапка деловитая. Давай потом поменяемся, а? Ты мне шапку, а я тебе красные сапоги.
        - Какие еще сапоги? У тебя есть красные сапоги?
        - Нет. Но они у меня будут.
        - В Алмазной Орде? - уточнил Гобзиков.
        - Ага.
        Кипчаку тоже досталось пальто. В плечах оно ему пришлось впору, однако длина несколько подкачала. Раза в два. Полы волочились за Кипчаком шлейфом, острые плечи торчали к ушам, а на голове возвышалась треугольная кожаная пилотка. В результате освоения этого гардероба Кипчак стал походить на графа Дракулу, который ни с того ни с сего вдруг стал коротышкой. Комично.
        А Лара как всегда выглядела на все сто пятнадцать. Длинный, до пяток, черный плащ, красный шарф, черный вязаный берет, солнцезащитные очки. Красиво.
        - Теперь уже близко, - сказала она. - Тут скоро горы должны показаться, рванем через них.
        - Горы… - с почтением просопел Кипчак. - Я никогда не был в горах. Предлагаю залететь на самую высокую и водрузить там…
        - Кипчак, - укоризненно перебила Лара, - давай потом, а? Сначала дела. Держитесь покрепче, тут уж совсем рядом.
        - Откуда ты знаешь? - спросил Гобзиков.
        - Чувствую, - ответила Лара.
        Гобзиков быстренько влез в седло, Лара лихо запрыгнула за руль. Воздухолет пошел на взлет, тундра, исстрелянная мелкими, крупными и средними озерами, осталась под ногами, и где-то через полчаса действительно стало холодно.
        Показались горы. Резко, точно выскочили из-за горизонта и растянулись гармошкой. Гобзикову даже показалось, что они обступили их кольцом. Зеленая тундра, ползущая под стабилизаторами, сменилась каменистой равниной с редкими разноцветными лишайниками, затем равнина задралась к небу, и Гобзиков в очередной раз убедился, что в мире есть красота.
        Аппарат тоже поднял нос, и они понеслись вверх, причем так быстро, что у Гобзикова заложило уши. Лара держала курс на высокий заснеженный пик, потом взяла вправо, и Гобзиков увидел, что она целит в узкий разлом, глубоко рассекший горную гряду.
        В ущелье вошли на большой скорости, которая еще и увеличилась, потому что ветер оказался попутным. Собственно, даже не ветер, а мощный сквозняк. Он понес воздухолет вперед, Лара едва успевала лавировать между ледяными глыбами и выступающими камнями. В самых пугающих местах Гобзиков зажмуривался, обманывая себя тем, что закрывает глаза потому, что ветер слишком сильный.
        Горы оборвались, и сразу началась белизна. И обступил холод. Гобзиков успел оглянуться: за спиной уносилась вдаль черная вертикальная полоса ущелья. Теперь все оттенки черного исчезли, остался только белый цвет. Внизу, вверху, повсюду. На мгновение Гобзиков утратил ориентацию в пространстве, потом, присмотревшись, понял, что тот белый, что под ними, чуть белее того, что над головой.
        Аппарат все увеличивал скорость, и Гобзиков вперед не очень смотрел - боялся, что замерзнут глаза. Он сидел, вцепившись в деревянные ручки и уткнувшись лбом в плечо Лары. Воздух уже не свистел, уже выл и ревел, выдувая тяжелую гремящую ноту. За спиной, удивительно точно попадая в тональность ветра, орал боевую песню воинственный Кипчак.
        Потом скорость стала падать, и Гобзиков выглянул из-за Лары. Впереди по курсу маячило большое мутное облако. Нет, даже не облако, а какая-то облачная стена, растянувшаяся от земли и до неба. Хотя самого неба тоже уже не проглядывалось, просто пелена, и эта пелена началась уже давно, часа с полтора. И стало еще холоднее.
        Лара снизила скорость. Из багажника высунулся Кипчак.
        - От чего такая туча? - крикнул он.
        - Контраст температур. Тут холодно, а там, видимо, еще холоднее. Образуется туман.
        - Куда уж холоднее… Я, кажется, уже умер, - сказал Кипчак и спрятался глубже в багажное отделение.
        - Что там? - указал вперед Гобзиков.
        - Не знаю точно… Он говорил, что там…
        - Кто говорил?
        - Ну тот, кто похитил то, что нам нужно… Там замерзший город, а в нем огромная пещера, ведущая вниз… Он там обосновался. А вообще сюда еще никто не залетал, - сообщила Лара. - Далеко очень.
        - Я про это место слышал, - подал голос из багажника Кипчак. - Там край земли, и лежит он за горами. В горы нормальный гном не пойдет. Что ему в горах делать? Гномы не братья Черепановы…
        - Что? - удивился Гобзиков. - Откуда ты знаешь про братьев Черепановых?
        Кипчак пожал плечами.
        Вот он, пример проникновения смыслов, подумал Гобзиков. Гном, который даже не в курсе, что такое паровоз, знает про братьев Черепановых. Хотя он и про них на самом деле не знает, просто называет. Это как дети: когда их спрашивают, кто устроил безобразие на столе, они уверенно отвечают - Пушкин! Надо будет проверить Кипчака на ассоциации. Скажем, резко и неожиданно спросить его: «Ты кто?» Вдруг он ответит: «Конь в пальто»? Или «Дед Пихто». Тогда…
        - Держитесь, - предупредила Лара, - сейчас станет совсем холодно.
        Туман приблизился.
        Как остров Кинг-Конга. Гобзиков улыбнулся. Остров Кинг-Конга тоже был отрезан от остального мира стеной тумана. А внутри его чего только не водилось. И все какая-то малопривлекательная фауна, какие-то паскудные сороконожки, змеи гигантские, крокодилы, динозавры, да и сам Конг парниша тоже с характером…
        Интересно, какие опасные штуковины могут обитать тут? Снежные барсы-гиганты? А может, моржи-убийцы? Или песец. Страшное существо песец, с ним лучше не встречаться, загрызет…
        Еще и аборигены. В фильмах про Конга аборигены дружелюбием не отличались - то похитят, то сожрут.
        Вдруг Гобзиков вспомнил про гвоздичника. Мысль мимолетная проскользнула, что в тумане вполне может и гвоздичник быть…
        Гобзиков погнал мысль прочь, но чертов гвоздичник уже привязался и не хотел отпускать. Тогда, чтобы заранее его отвадить, Гобзиков принялся думать про белых медведей. Он читал где-то, что белые медведи - самые привязчивые твари. Стоит только начать о них думать, как потом отвязаться трудно, так и будут в башке заседать, почти как песец…
        - Осторожнее, - попросил Кипчак, - туман густой…
        Но в туман Лара вошла уверенно. И вообще он оказался не туманом, а каким-то сконцентрированным морозом. Хорошо, что Лара велела просушить всю одежду, а то замерзли бы точно. В крендель.
        Они пролетели через туман быстро и оказались в зиме. В настоящей зиме.
        Снежное пространство было залито оранжево-красноватым цветом. Гобзиков оглянулся через плечо и увидел солнце. Оно висело низко над горизонтом и выглядело… холодным. Не веселая жаркая звезда, а усталое древнее светило, сил которого едва хватает на поддержание собственной жизни. А на то, чтобы кого-нибудь еще обогреть, энергии уже недостает.
        - Это все мороженое?! - восторженно спросил Кипчак, выглянув из багажника.
        - Это снег, - ответила Лара. - Он не сладкий, его нельзя есть.
        - А что можно делать?
        - Ничего нельзя, - ответил за нее Гобзиков. - Снег он снег и есть.
        Но, судя по мордочке, Кипчак не поверил.
        - Долго еще лететь? - поинтересовался Гобзиков.
        - Не знаю. Вряд ли. Какой смысл ему далеко забираться… Сейчас проверим. Держитесь.
        Лара потянула штурвал на себя, аппарат начал набор высоты. Альтиметра на воздухолете не наблюдалось, но, судя по тому, как уменьшились редкие и чахлые кустики, а потом и вообще растворились в белизне, Гобзиков решил, что они забрались вверх километра на полтора, а может, и дальше. На двух километрах Лара остановила машину и перебросила скорость на ноль, воздухолет завис. Лара достала из-под пальто бинокль.
        Смотрела недолго, почти сразу передала его Гобзикову.
        В бинокль был виден город. Именно город - с настоящими пятиэтажными и девятиэтажными домами, с черными трубами заводов, с полосатой трубой теплоцентрали, с телевизионной вышкой. Одним словом, самый настоящий город, обычный, каких вообще миллион. Только здесь все здания и трубы были укрыты толстым слоем белого инея. Настоящая зима, безо всяких. Зима.
        - Осторожнее с биноклем, - сказала Лара, - может примерзнуть.
        Гобзиков оторвался от окуляров и лишился пары ресниц.
        - А мне? - высунулся Кипчак. - А мне можно?
        Гобзиков протянул бинокль гному.
        - Коробки из снега торчат… - недоуменно протянул Кипчак. - И палки… Где там жить?
        - В том мире все так живут, - сказал Гобзиков.
        - В коробках? - поразился Кипчак.
        - В коробках. Все живут в коробках.
        - Не, тогда я к вам не хочу.
        Кипчак вернул бинокль и снова спрятался в багажник.
        - Километров двадцать до него, доберемся за полчаса, - сказала Лара.
        И задрала голову. Она вообще вверх регулярно поглядывала, будто ожидала чего-то. Так что даже Гобзиков тоже стал поглядывать. Но наверху было только бледно-синее небо, тонкое, через него даже звезды светили. Двойная Большая Медведица. Сначала Гобзиков думал, что это оптический обман, но потом понял, что Медведиц на самом деле две.
        - Держитесь снова, - крикнула Лара.
        Воздухолет поймал дифферент на нос и стал сползать по пологой глиссаде. Город приближался. Он вырос из серой точки, и уже без бинокля стали видны дома и все остальное полезное хозяйство.
        Вдруг свистящее чихание двигателя под ногами оборвалось, и на уши навалилась тишина.
        - Что такое? - осторожно спросил Гобзиков.
        Лара не ответила.
        - Что случилось? - повторил Гобзиков уже взволнованно. Потому что почувствовал, как аппарат начал проваливаться в глубокую мягкую яму.
        Кипчак захохотал. Аппарат дрогнул, и двигатель зашелестел было снова, и яма стала исчезать, но затем мотор погас окончательно.
        - А я думал, слезы не замерзают! - воскликнул Гобзиков.
        - Слезы замерзают, - сказала Лара.
        Машина падала.
        Глава 19
        Я и Землеройкинг
        Мы прокололи облака, и сразу стало еще холоднее, и под нами расправился наш город, и я, к своему удивлению, понял, что слегка даже соскучился. Человек ведь здорово привязывается к месту. Я где-то читал, что это нечто физиологическое. Как у птиц. От земли какие-то токи исходят, которые переплетаются с токами организма, отчего создается связь. И ее трудно рвать.
        Описав круг, опустились к норе.
        Перец выскочил из седла. Но в нору не пошел, побежал в сторону города. А если быть совершенно точным, то не в город он побежал, а к ангару. Я догадывался, что там. Скорее всего, в ангаре был горын. Вернее, тот самый странный ребристый камень, который мы притащили из нормального мира и из которого Перец собрался выводить дракона.
        Как высиживать драконов, я представлял слабо. Наша боевая троица появилась еще до меня, но вполне вероятно, что для этого требовались особые условия, и наверняка должен осуществляться некоторый процесс. Скорее всего, сейчас Перец побежал за этим процессом наблюдать.
        Ну и ладно, пусть.
        Яша уже ждал нас. Самого-то его не было видно, зато запах слышен - аромат фирменной каши, с луком, с тушенкой, с гномовской приправкой, с куском топленого масла сверху. Мне так захотелось этой каши, что живот заурчал, как камышовый кот.
        Тытырин тоже понюхал воздух.
        - Кашу забацал. С головизной, однакоть… Ох и мастеровитый наш карла Иаков, из хазареев небось… Побегу, отпробую варево…
        Опять! Опять он перешел на славготику. Ну что с ним поделать?
        Тытырин соскочил с седла и дернул в нору.
        Такие, как прозайка, мне в чем-то нравятся. Простые они. Хотят жрать - жрут, пора драпать - драпают, толкает жизнь на предательство - с этим тоже не запариваются. Предсказуемость - хорошее качество. Вот и от Тытырина всегда знаешь чего ожидать. С ним спокойно.
        Летописец чертыхнулся из глубины, видимо, наткнулся на что-то. Я думал, что горыны побегут за ним - они ведь тоже давно не лопали, а пожрать они любят. Но они не побежали. Они почему-то замерли и никуда идти не хотели. А Хорив даже воздух потихоньку нюхал.
        И еще. Они все смотрели. В сторону города. Туда, куда убежал Перец. Я тоже туда поглядел, но ничего интересного там не обнаружилось, город как город. А эти…
        - Смир-рна, - скомандовал я.
        Но они меня даже не услышали. Тогда я уже заорал:
        - Смир-рна!
        Услышали. Приняли надлежащее положение. Но не бодро, вяло так, будто гриппом заболели. Как мокрые побитые собаки. Они и похожи были сейчас на собак - понурые, перепуганные какие-то. Словно что-то случилось…
        А ведь наверняка что-то случилось. Пока нас не было, что-то тут произошло. И горыны это чувствовали. И я решил их не беспокоить. У них на самом деле нервная система тонкая, могут впасть в психологический коллапс, потом их целый месяц придется лечить.
        - Вольно, - скомандовал я. - Свободны.
        Горыны вздохнули и, брякая пластинами панцирей, потащились в нору. Я за ними. Проблемы. Тытырин верно тогда подметил, плохо дело. Что-то нехорошее у нас тут происходит. Но об этом лучше думать не на голодный желудок.
        Я проследовал мимо чавкающих горынов - Яша приготовил каждому по целой кастрюле праздничной каши - и спустился к жилой полости. В пещере все было приготовлено к торжественному ужину. Яша постарался. На длинном столе, накрытом настоящей льняной скатертью, имелись: жареный осетр, печеные курицы, таз с моим любимым салатом «оливье», маринады и соления, пикантные грибочки, спаржа, морковь, пряные гребешки, паштеты, закуски горячие и холодные, морс в больших графинах со льдом и многое-многое другое. Даже свежий хлеб, ароматный и теплый. Видимо, Перец разрешил Яше распотрошить закрома родины.
        Кошак в моем животе заурчал еще громче. Не просто заурчал, а завыл, взбесился и принялся терзать зубами и когтями мой многострадальный желудок. Я сразу забыл и про Перца, и про горынов, и вообще…
        Я хотел есть.
        Правда, благолепие обстановки немного омрачал Тытырин, который нагло устроился во главе стола и успел уже проесть в борту осетра изрядную пробоину. Интересно, когда успел?
        И Доминикус. Его не было видно, но я чувствовал, что он где-то здесь и готов ко всему. И рука еще… Ладно. Будем надеяться, что стол мне все компенсирует. Во всяком случае, заглушит. Или приглушит.
        - За славную победу! - увидев меня, гаркнул Тытырин.
        Поднял бокал с морсом, жадно отпил половину, затем впился зубами в курицу, оторвал от нее кусок и принялся жевать, роняя обломки.
        Я подошел к прозайке, хотел звездануть, да передумал. В последнее время я миролюбив.
        - Ах, Тытырин, Тытырин, учил я тебя учил, а ты так ничего и не понял…
        - Я все понял! - Тытырин немедленно соскочил с заглавного места и занял место, ему полагающееся.
        Я уселся во главе стола.
        - Яша, - позвал я.
        Яша возник.
        - Яшенька, дружочек, а нет ли чего горяченького? Ну, песни для желудка какой-нибудь, а?
        - Солянка, - ответствовал Яша. - Суточная. С грибами. Пять видов мяса, оливки, молодая капуста, сливочное мало…
        - Давай, - вальяжно разрешил я.
        Яша исчез, а я вытянул из миски калач с маком и принялся задумчиво его поедать. Впрочем, углубиться в калач как следует мне не удалось - Яша появился вновь, уже с подносом. А на нем пузатый глиняный горшок, накрытый сверху запеченным тестом. И серебряная ложка.
        - Я тоже солянку хочу! - подал голос Тытырин.
        Яша вопросительно поглядел на меня.
        - Тебе не положено, друг мой, - сказал я. - Ты сначала должен написать главу о падении Деспотата, а только потом требовать дорогих кушаний.
        - Я напишу! - пообещал Тытырин. - У меня уже и думка есть… Вот только пальцы заживут, так сразу и возьмусь…
        Тытырин продемонстрировал мне пальцы. Каждый был аккуратно перемотан бинтиком. Может, его бинтовальщиком ко мне приставить. Будет мне руку лелеять, я нуждаюсь.
        - Вот напишешь, тогда и будет тебе солянка, - зловредно повторил я. - А пока кушай… ну, к примеру, морковку. Она хороша.
        Тытырин с ненавистью поглядел на меня.
        - Не злись, Тытырин, - посоветовал я. - Судьба настоящего художника - жить в нищете, питаться отбросами, умереть под забором. А ты наоборот хочешь. С толстой мордой в вечность не протиснешься, так-то.
        Сказав так, я прорезал ложкой тесто и выпустил из горшочка пар. Поперчил, чуть присолил для вкуса и отправился в гастрономическое путешествие.
        Солянку надо есть с достоинством. Сначала не спеша выхлебывается золотистый бульон с грибами и оливками. Так я и сделал. А когда из-под бульона показались притаившиеся на дне пластинчатые залежи мяса, остановился и по правилам устроил передышку. Теперь надлежало немного отдохнуть и прислушаться к внутренним ощущениям.
        Внутренние ощущения были хороши! Голодный озверевший желудочный кот заткнулся и успокоился, по всему организму разливалась приятная, чуть утомительная пустота, я даже про руку позабыл. Разрезал остатки калача, намазал паштетом, воткнул в паштет несколько маслят. Огляделся на предмет Доминикуса, но его не было, к счастью.
        - Так вот, мой верный Нестик, - обратился я к Тытырину. Пояснил: - Нестик, это, конечно, от Нестора. Ты пиши, давай, историю правильно…
        - В смысле? - Тытырин догрызал курицу, я его зубам даже позавидовал.
        - В том смысле, что все правильно надо отражать, правдиво, как учил… как его… Костомаров. Историческая правда - самая святая правда, ты, Тытырин, учти. Учти. Чтобы, как говорится, потом не было мучительно больно…
        Я облизал ложку и постучал себя по голове. И улыбнулся.
        Тытырин понятливо пощупал свое лицо, а я понюхал солянку. Глубоко, затяжным способом, чтобы вызвать второй приступ аппетита. И продолжал:
        - Так вот, Тытырин. Некоторые личности все же искажают историческую правду, в то время как их роль заключается лишь в том, чтобы объективно отражать реальность, данную нам в ощущениях. А они злоупотребляют оказанным доверием. Роль одних персон совершенно незаслуженно превозвышается ими до небес, а заслуги других, гораздо более достойных упоминания, наоборот, затеняются. Понимаешь, о чем я говорю?
        - Понимаю, - кивнул Тытырин.
        - За что мы тебя, Тытырин, и любим. - Я погрузил ложку в горшок и быстро переворошил все мясо. - За то, что ты понятливый.
        Я поддел несколько пластинок ветчины и салями, откусил от бутерброда, заел мясом. Хорошо.
        - Понятливые живут долго и счастливо. А если будешь жить долго и счастливо, то рано или поздно ты начнешь кушать солянку…
        Я поглядел в горшок.
        - С оливками и грибами, - добавил. - А вообще, Тытырин, я хотел с тобой поговорить.
        - Да понял я, понял! - Тытырин нагрузил себе в миску целую гору «оливье» и теперь выковыривал из него горошек. - Отражать максимально объективно данную реальность… Скольких ты там сегодня сразил? Сто девятнадцать? Голыми руками?
        - Оставь свою иронию, Тытырин! - Я приканчивал солянку. - Твоя ирония неуместна. К тому же я хочу поговорить с тобой серьезно…
        - Серьезно так серьезно, их было двести восемь. Вооруженных по последнему слову, в наноброне, у каждого электромагнитная кулеврина, бомбарды…
        Тытырин обгрызал куриную ножку, чавкал, а другой рукой еще умудрялся набирать на хлеб соус, да еще одновременно бормотал:
        - А ты их из своих пистолетов… Нет, даже не из пистолетов, а так, голыми руками…
        Это он обнаглел. Обожрался и оборзел. Это надо было пресечь. Я добивал солянку, ворочал в горшочке ложкой, а левой рукой быстро достал из кобуры Дырокол и выстрелил. Прямо через стол. Сердечник из обедненного урана пробил все. Толстые доски стола, противень с осетром, железный кувшин с водой. Также пуля срезала ножку в руке летописца.
        Тытырин подавился. То ли с испугу, то ли от неожиданности. Он принялся извиваться, краснеть, затем классически повалился мордой в блюдо. Обмотанные бинтиками пальцы громко брякали по столу, и я почему-то подумал, что сия картинка запомнится мне на всю жизнь. Глупо, но так я подумал: что всегда буду помнить, как валяется летописец Тытырин фейсом своим в соленых рыжиках, как стучат по столу его остеклененные пальцы.
        - Яша! - позвал я.
        - Да, сагиб? - материализовался из воздуха услужливый, как всегда, Яша.
        - Подыхает, - указал я Дыроколом на Тытырина. - Ты его выручи, а потом разогрей мне тоже курицу. Ну, или наоборот…
        - Слушаюсь! - Яша побежал за курицей.
        Тытырин продолжал задыхаться. Хотя, видимо, гортань его не утратила окончательно воздухопроводящих свойств - летописец продолжал что-то там сипеть и помирал не так быстро, как обычно помирают подавившиеся. Время было. К тому же Яша был человеком… то есть гномом расторопным. Курицу он разогрел буквально за минуту, подал ее мне, не забыв клюквенный соус. После чего приступил к спасению Тытырина.
        Это было, можно сказать, поучительное зрелище. Я въедался в курицу и наблюдал. Яша запрыгнул на спину Тытырина, забрался на загривок, схватил его за уши и принялся прыгать. Прыгал гном здорово, у Тытырина даже зубы щелкали. А потом из горла прозайки вылетел-таки заветный кусок.
        - Воды… - прохрипел Тытырин.
        Яша поглядел на меня. Я кивнул. Яша налил морса, Тытырин выхватил стакан и стал пить. Вместе со льдом, вместе со стаканом. Шучу.
        - Это тебе, Тытырин, знак, - поучительно сказал я. - Ты, наверное, хотел утаить правду, а тебе Перун кусман в дышло ниспослал. Чтобы не лгал. Уяснил урок?
        - Д-да… - Тытырин булькал морсом. - Уяснил…
        - И еще уясни, болван. Если подавился и дышать не можешь, то помирать вались под стол. Весь аппетит испортил, честное слово… Яша, подай селедку.
        Яша придвинул селедку - по-нормальному, не по-норвежски, - и я стал ее есть. Жалко, лука не было. Впрочем, со свежими продуктами у нас сложности.
        - Так вот, Тытырин, мы не договорили… - завел я после селедки. - Мне кажется, наш руководитель чего-то замышляет.
        - Вполне может быть, - кивнул Тытырин. - Вполне может…
        - Тебе не кажется, что происходит нечто странное? Горыны какие-то нервные…
        Тытырин хищно поглядел на рыбу.
        - Я тут человек новый… - забормотал прозайка, - я в вашей драконовской психологии почти ничего не понимаю… Мне вообще тут у вас все странно кажется…
        - Ну, понятно. Не хочешь доброму человеку помочь.
        - Да нет, я не знаю просто, какие бывают настоящие драконы. Всегда думал, что они безжалостны. А эти кашу жрут… Каша - странная пища для дракона.
        - Почему странная? Пища как пища.
        Тытырин налил себе еще морса, вытаращился на него, изучая стакан на просвет. Продолжил:
        - Я одного человека знал, так тот разводил бойцовых собак. Или бойцовских. Короче, тех, которые дерутся. До смерти. Каждая собака стоит целую кучу денег, особенно если правильно натаскана. Остановить ее невозможно, псина разрывает всех, кто осмеливается ей противостоять. Но вырастить такую собаку очень сложно. Знаешь почему?
        - Почему? - спросил я.
        Тытырин взялся пить.
        - Потому, что хитростей разных много, - сообщил он, покончив с морсом. - Вот так.
        - И все?
        Тытырин явно что-то недоговаривал. Собаки бойцовские… При чем тут они? Я в собаководстве не очень хорошо разбираюсь…
        - Все. Конечно, все. - Тытырин схватил оливку, выплюнул из нее анчоуса, съел отдельно, сначала одно, потом другое.
        - Не, ты это к чему? К чему рассказал-то?
        - Ни к чему. - Тытырин замолчал и поглядел в сторону выхода. - Ни к чему, просто рассказал. Осетрина вкусная… Осетрина просто очень вкусная.
        Последние слова он произнес громко. Через минуту я понял из-за чего - появился Перец. А господин Тытырин не лишен чутья, подумал я. Я бы сказал, оно у него зверское. Звериное даже. Говорят, у землероек такое мощное чутье, что они слышат приближение врага за километры. И я не удержался:
        - Тытырин, у тебя неправильная фамилия какая-то…
        - Да-да, - согласился литератор, - я уже думал поменять, взять псевдоним. Например, Родослав…
        - Тебе пойдет не Родослав, тебе пойдет Землеройкин.
        - Землеройкин? - услышал Перец. - А что, фамилия Землеройкин звучит неплохо… Но только надо как-то ее… модифицировать, что ли. Землеройкин, Землеройкин… Предлагаю так: не Землеройкин, а Землеройкинг. Круто!
        Тытырин отворил пасть.
        - Землеройкинг - это хорошо, - согласился я. - Я бы сказал, в соответствии со всеми законами славянской готики. Землерой - по-славянски, Кинг - готически. Так и запишем.
        Тытырин обиженно отвернулся.
        - Ладно, идеолог, не обижайся. Сегодня обижаться не след, сегодня у меня хорошее настроение, - обронил Перец.
        Он сиял. Пытался удержать улыбку, да не получалось, счастье пробивалось наружу. Доволен был. Чрезвычайно. С чего бы это? С какой радости он так сияет? Неужели с Деспотата? Нет, вряд ли с Деспотата… Тут что-то другое. Что?
        Ангар. Явно что-то с ангаром связано… Только по роже Перца ничего не поймешь. Хотя физия у него уже начинает меняться, нет на ней благости, стал дергаться нос…
        - Чего смотришь? - подозрительно прищурился на меня Перец.
        Ну вот, началось.
        - Я не смотрю…
        - Я же не дурак! - Перец улыбнулся не по-доброму. - Я же не дурак, вижу!
        - Ничего ты не видишь…
        - Ты пялишься! Ты пялишься на меня! - рявкнул Перец.
        - Ты что, красна девица, чтобы на тебя пялиться?! - начал злиться и я.
        Перец скрипнул зубами, сжал кулаки. Ну, я тоже. И скрипнул, и сжал. Чем я хуже? Он уставился на меня, смотрел, наверное, с минуту. Потом взял себя в руки.
        - Хорошо, - сказал, - не будем. Сегодня слишком славный день, чтобы начинать… А вы, как я погляжу, жрете?
        И улыбнулся совсем лучезарно. Злобного Перца смыло, и всплыл Перец добрый, Перец-друг.
        - Жрем, - кивнул я. - А что? Заслужили, однако. В боях. В лишениях. Меня чуть из бластера не поджарили, оборотень чуть не загрыз, а наш Тытырин и того больше - пострадал за славянскую готику. Теперь он профессионально непригоден, надо его выгонять. Какой он Землеройкинг с такими-то пальцами?
        - А что у него с пальцами?
        - Тытырин, покажи.
        Летописец воздел покалеченные лапы.
        - Что с ним?
        - Вдохновение, - объяснил я. - С ним случилось вдохновение, он бросился на свою пишущую машинку и как давай стучать! Так стучал, что все пальцы себе отбил. Теперь у него в пальцах контузия.
        - Палечная контузия? - удивился Перец.
        - Ну да. И все от вдохновения. Как вдохновение случается - так все себе пальцы отбивают. У каждого настоящего писателя пальцы просто сплющены в лепешки.
        - Шутишь?
        - Шучу, - кивнул я. - Все было не так совсем, конечно, все было гораздо драматичнее. Видишь ли, доблестный Персиваль, ты, наверное, заметил, что в штурме Деспотата принимали участие еще эльфийские львицы, короче, зверские девчонки. И наш Тытырин…
        - Врет, - вставил Тытырин. - Нагло врет!
        - Не перебивай меня.
        Я снова постучал ложкой по голове. А Тытырин снова пощупал себя за лицо.
        - Так вот, наш Тытырин увидел девчонок, и что-то с ним произошло. Я даже испугался. Он задрожал, вытянул перед собой руки и просто-таки вцепился в проходящую мимо амазонку. Не знаю уж, с какими целями, наверное, стихи хотел почитать. А девушка оказалась расторопной и все пальцы ему… ну, не совсем все пальцы, так, самые кончики… поотсекала. Теперь он беспалый.
        - Врет он, - повторил Тытырин. - Я в стекло расплавленное попал.
        - Вот видишь, он непригоден, - продолжал я свое. - Пальцы остекленели. В расход его надобно.
        - Как непригоден? - хрипло возмутился Тытырин. - Почему непригоден? Зачем в расход? Пригоден я! Временно нетрудоспособен, но я излечусь.
        - Два дня тебе на поправку, - бросил Перец. - Мне нужна история.
        - Через два дня я буду на ногах. То есть на руках. Короче, в работоспособности, - заверил прозайка. - Разве могу я быть в стороне от таких событий? Пожар Деспотата - это почти как пожар Москвы тясяча восемьсот двенадцатого года! Как пожар Рима! Такие вещи вдохновляют!
        - Ты что, Нерон, что ли, чтоб тебя пожары вдохновляли? - лениво спросил Перец.
        Я вдруг совершенно неожиданно вспомнил, как год назад мы беседовали с Дрюпиным по поводу Ван Холла, у которого на лопатках красовался как раз Нерон на фоне горящего Рима. Забавное совпадение. Тут вообще полно забавных совпадений…
        - Не, я, конечно, не Нерон, но пожары и правда вдохновляют. Пожары, война, драконы - все это достойно эпической саги! Знаете, друзья, я вдохновлен, в моей голове родились пламенные строки…
        Перец ревниво поглядел на Тытырина, и тот быстро исправился:
        - Хотя, конечно, мои строки не могут сравниться с тем, что сочинил Персиваль.
        И Тытырин сделал маленький аплодисмант.
        - Просим, просим! - поклонился он в сторону Перца.
        И тут я вдруг понял, зачем Перец его у нас оставил. Понял и чуть не рассмеялся. Перцу давно был нужен холуй. Я на холуйскую должность не подходил, над Яшей глумиться неудобно - во-первых, гном, во-вторых, пожилой. Да и не только в глуме дело. Ни я, ни Яша не есть большие спецы в лизоблюдстве. А Тытырин спец. Он способен. Умеет. Мастер тонкой лести, виртуоз толстого комплимента. К тому же легко может выступать в качестве шута и легко переносит побои.
        Показатель, однако. Когда властелину требуются шуты и холуи, это уже клин. В смысле клиника.
        Ваня. Ваня Грозный. Он ведь сначала хорошим мальчиком был, добрым, любил маму. А потом… Потом ему понадобились шуты и холуи.
        Перец рассеянно поглядел в потолок и спросил:
        - Слушай, Яша, а почему у нас нет… ну этого, блин… мороженого? Кругом холодина, а мороженого нет. Хочу шоколадного с изюмом.
        - А я дынного, - вставил Тытырин.
        Яша повернулся ко мне.
        - А я не хочу, - помотал я головой. - У меня наследственная ангина.
        - И еще с кусочками клубники, - добавил Перец.
        - Сейчас будет! - Яша впрыгнул в валенки и убежал.
        Я в очередной раз позавидовал. Почему у меня нет такого гнома? Я вот выручил Кипчака, а где он теперь? Ставит мне памятники из разной гадости. А я ему, между прочим, жизнь спас. Почему я не спас жизнь более благодарному гному?
        Навалилась усталость. Утомился, хочу домой. В тепло. А Перец, кажется, в отбой не собирался - снял со стены свой рескрипт, читал, улыбался.
        - И что теперь у нас по плану? - поинтересовался я. - С Деспотатом покончено - что дальше? Мир спасать будем или Тома Круза дождемся?
        - Покончено с Деспотатом, - кивнул Перец. - Конечно, некоторые недобитки распространились, Застенкера поймать не удалось… почему-то…
        Перец поглядел на меня. А мне что, я Застенкеру параллелен.
        - Но ничего, - Перец подмигнул, - я на него волков красных натравлю, пусть побегает. А мы недельку отдохнуть можем. Можем даже на океан слетать, позагорать на песочке. Имеем право… А хороший мы Застенкеру сюрпризик подкинули, да?
        - У меня тут к тебе тоже сюрпризик, - сказал я.
        - Ого! - Перец напрягся. - Надеюсь, приятный?
        - Как посмотреть. На вот, оцени.
        Я достал листовку, подобранную в доме Застенкера, протянул Перцу. Тытырин тут как тут - подскочил, стал читать из-за плеча.
        - Ах, это… - Перец повертел листовку. - Понятно. А чего еще ожидать? Ван Холл не дремлет. Сначала убийц наемных подсылал…
        Я отвернулся. Опять на меня намекает.
        - Но когда с наемными убийцами провалилось, решил вот так брать. Пятую колонну выискивал, и Застенкер с ним в преступный сговор вступил. Не зря мы, значит, Деспотат громили, не зря кровь проливали…
        - Хорошие деньги предлагают, - сказал Тытырин. - На такие деньги можно собрание сочинений издать… Да что там собрание сочинений, можно свое издательство открыть…
        - Да? - поинтересовался Перец с какой-то излишней сердечностью. - Издательство, говоришь, открыть?
        - Я не в том смысле, - принялся оправдываться Тытырин. - Я по-другому хотел. Давайте все сделаем «как бы»? Как бы сдадим Персиваля, получим деньги, а он потом убежит. Ему же убежать ничего не стоит…
        - Ты так думаешь? - поинтересовался Перец еще сердечней.
        - Да нет, - Тытырин понял, что глупость сморозил, - я к тому говорю, что надо негодяев проучить, задать им… короче, это… во пса место.
        - Во пса место это хорошо, - ухмыльнулся Перец. - Кстати, у меня тоже есть сюрприз… Такой сюрприз, что Ван Холл обрыдается!
        Перец хрустнул кулаками.
        Я уж подумал, что сейчас он по своему обыкновению что-нибудь такенное выкинет - стол разрубит или еще чего. И, в общем-то, не ошибся. Перец подумал чуть, сложил прокламацию в остроконечный самолетик и запустил в Тытырина. Хихикнул.
        Тытырин неосторожно самолетик поймал. Тоже хихикнул.
        - Ешь, - присказал Перец.
        - Что? - не понял Тытырин.
        - Аэроплан.
        - Зачем? - испугался летописец.
        - А вот, - капризно сказал Перец. - Хочу.
        Дальше все было так, как я думал: Перец достал меч и грохнул его на стол. Тытырин поглядел на меня. Я отвернулся.
        - Да ради бога… - Тытырин взял бумагу. - Мы в лито в буриме играли, кто проигрывал, тот жрал А-четыре. Я человек привычный…
        Тытырин обмакнул самолетик в белый соус, откусил и стал жевать. Перец наблюдал за поеданием с хищным интересом.
        - Это еще что… - усмехался я. - Видел по телику, как один человек из Дакоты сожрал целую «Сессну»[8 - «Сессна» - марка легкого американского самолета.].
        Прозайка поперхнулся.
        - «Сессну»? - переспросил Перец и оценивающе поглядел на Тытырина.
        Тот закашлялся.
        - Угу, - кивнул я. - «Сессну Стратокастер». Сожрал целиком, даже с колесами.
        - Я «Сессну» не могу. - Тытырин уже хлебал морс. - Не могу.
        - Почему? - с недоумением спросил Перец. - Почему не можешь? Ты же поэт, а поэт должен мочь… Да ты и не пробовал, собственно…
        И снова потянулся к мечу. Тытырин быстренько дожевал бумагу, проглотил. Бедняга, ведь вполне заворот кишок можно огрести. Я подумал, что сейчас несчастный наш летописец от безвыходности подпишется на поедание «Сессны», и спросил:
        - Значит, все-таки бомба?
        - Какая бомба? - не понял Перец.
        - Ну, бомба. Ты сказал, что устроишь Ван Холлу сюрприз. Это будет бомба?
        - Бомба - детская игрушка, - надменно ответил Перец. - Пистолетик пластмассовый. Я им кое-что другое приготовил… они у меня прорыдаются все… все…
        И такое вдруг у него гадкое выражение на лице образовалось! Даже не гадкое, а… Ну, вот когда ногти у человека не рвут, а медленно выкручивают, наверное, такое бывает.
        И я понял, уже окончательно, что грядут у нас большие неприятности. Очень большие. Вот тогда и решил, что пора мне посмотреть, что там творится в том секретном ангаре. Завтра же, посмотреть и понять наконец, что здесь у нас происходит. Почему Перец спрятал там нового горына, и почему он явно не собирается его нам показывать.
        Конечно, это опасно. Наверняка опасно. Больше чем уверен, Перец там понавтыкал всяких ловушек. Растяжки, бомбы, все как полагается. Так я подумал. А вслух сказал:
        - Отличная идея. Пусть все прорыдаются. А самолет зачем есть, он нам и так может пригодиться. Кстати, о самолетах. Пойду пока схожу к птичкам, посмотрю, как у них дела… Спасибо за компанию, приятного аппетита…
        Я тяжело выбрался из-за стола и направился к лежкам.
        Горыны обедали - чавканье было издалека слышно. Разнузданно чавкал Кий, из дальней пещеры слышалось интеллигентное чавканье Хорива. Щек не чавкал, Щек застрял.
        Славное зрелище. Здоровенная столитровая кастрюля насадилась прямо на морду горына, челюсти оказались блокированы, оранжевые глаза перепуганно вращались. Лапами до морды Щек ввиду длинности шеи дотянуться не мог и поэтому пытался снять кастрюлю по-другому - цеплялся краем посуды за выступы камней и дергал. Получалось плохо.
        В восьмой раз уже. В восьмой раз она у него на морде застревает - харя слишком широкая. Я говорил уже Яшке, что кастрюлю надо растачать, но он так и не сподобился почему-то, хотя, в целом, тип трудолюбивый.
        - Опять? - постучал я согнутым пальцем по кастрюле.
        Щек изнутри проскулил.
        - И что ты такой тупой у меня, а? - спросил я. - Почему ты такой? Вчера крыло повредил, сегодня рожей в кастрюлю… Разве так можно? Так ведь кастрюль не напасешься…
        Я сел на камень. Щек проскулил снова, постучал кастрюлей в стену.
        - Осторожнее ты, - посоветовал я, - кастрюлю большого размера трудно найти, а рожа у тебя ого-го. Давай-ка ко мне рылом!
        Щек вздохнул и повернул ко мне морду. Я уперся ногами в пол пещеры, взялся покрепче за ручки и стал тянуть. Кастрюля сидела плотно. Стал ее сворачивать - ничего не получается. Клин. В смысле заклинило. Надо было принимать кардинальные меры.
        - Надо принимать серьезные меры, - сказал я Щеку.
        Горын замер, а потом задрожал, хвостом принялся долбить по камню. Трус он. Большой, а трус. Молодой еще. Вырастет, станет бесстрашным.
        - Не стучи хвостом, - велел я. - А то домой пойду…
        Щек замер. И хвост замер.
        - Стань смирно.
        Горын поднялся, как его учили. Я быстро вскарабкался по драконьей спине на драконью голову, встал на цыпочки, дотянулся до тайного места, достал банку. Спрыгнул вниз. Пояснил:
        - Секретное снадобье, специальная кастрюлеснималка. Предназначена для снимания кастрюль с бестолковых горыньих голов. Ну, да ты знаешь…
        Я постучал ладонью по драконьей морде. Вернее, по днищу кастрюли. Щек закрутил глазами.
        - По-другому нельзя, только так… - стал я свинчивать крышку с банки. - Сам же виноват…
        Щек задрожал сильнее. На самом деле, конечно, никакое не секретное снадобье у меня там было, а обычный табак, махорка. Нашел на военном складе столько, что можно курить миллион лет. Там вообще всего полно - махорки, портянок, револьверов «наган» образца 1895 года, касок, лопат, ватников, прочего древнего добра. Тушенка в промасленных банках… ну, тушенку мы все-таки едим. Но махорки больше всего.
        Сначала я хотел рассыпать ее вокруг города - для отпугивания белых медведей, но стало, конечно, лень. А потом оказалось, что махра весьма подходит для извлечения горынов из кастрюль.
        - Глаза закрой, - велел я Щеку.
        Болван и закрыл.
        Я вытряхнул из банки пачку махры, разорвал ее по ребру и высыпал в горсть.
        - Теперь вдыхаем!
        Щек начал с шипением втягивать воздух, я забросил в кастрюлю табак и отскочил в сторону.
        Дракон открыл глаза. Вместо оранжевого цвета они приобрели цвет красный. Легкие Щека раздулись, затем резко сократились - горын чихнул.
        Кастрюля сорвалась с горынской физиономии, пролетела до противоположной стены, сплющилась в корявый блин, обвалилась на пол. Жаль, мимо не проходил, к примеру, Тытырин. Может, убило бы.
        Щек чихнул еще раз, теперь уже огнем. После чего горын свалился с ног и совершенно нагло, без всякой благодарности принялся храпеть. А мне что оставалось делать? Я отряхнул руки и поковылял к себе. Давно не был у себя, бедный…
        Почти у самого выхода на меня наткнулся Яша. Он был в каком-то невменяемом состоянии, с безумными глазами, без мороженого. Ойкнул, поклонился, рванул дальше, вглубь. Наверное, на медведя напоролся, Яша их очень не любит.
        Я накинул полушубок, шапку и уже надевал варежки, как за спиной моей послышался дружный топот. Я оглянулся. Ко мне спешила вся компания - Перец, Тытырин, Яша. У Перца рожа озабоченная, у Тытырина усталая и больная, у Яши… ну, говорил уже.
        - Не надо стараться, ребята, - сказал я им, - множно меня не провожать. Я сам дойду, уже большой мальчик…
        - Проводи себя сам! - рыкнул Перец.
        Я заметил, что Перец увешан оружием. Два небольших арбалета, за спиной меч, метательные ножи, шестопер, ну и по мелочи.
        - Ну что еще? - поморщился я. - Опять война, что ли? Так я томагавк до завтрашнего обеда зарыл…
        - У нас чужой, - сказал Перец.
        - В каком смысле? В монструозно-челюстном? Или…
        - По улице Гагарина шагает какой-то чурбан! - почти крикнул Перец, мне даже показалось, что он несколько испуган. Во всяком случае, озабочен.
        - Ну, идет и идет, - я натянул рукавицы. - Может, он турист из Японии.
        - Турист? - обалдел Перец.
        - Ну да. Японский экологический турист Сикоку Фухимори. Идет себе, местность фотографирует, исследует. А ты его хочешь из арбалета… Вот из-за таких, как ты, мы с Японией до сих пор не можем мирный договор подписать.
        Тытырин и Перец ошарашенно переглянулись.
        - Какой еще японец? - непонимающе спросил Перец.
        - Этнический. Ладно, я пошел к себе.
        - Ты пойдешь с нами, - спокойно сказал Перец.
        - Вы что, одного японца испугались? - усмехнулся я.
        - Ты пойдешь с нами. На улицу Гагарина. Я ясно изъясняюсь?
        - Вполне, - кивнул я.
        Вполне. Гагарин - хороший человек, герой.
        Глава 20
        Улица Гагарина
        Город выглядел совершенно обычно. Обычнее не бывает. Пятиэтажная панель, кирпичные девятиэтажки, стандартные детские садики. Ничего оригинального, полис как полис. Пожалуй, неоригинальный город отличало лишь одно - он был раскрашен. Некоторые дома с фасадов. Красивые картинки, в основном на темы сказочных фантазий. То щука, одаривавшая Емелю разными товарами, то Кот в сапогах почему-то со световым мечом. Интересные. Наверное, это было сделано специально, чтобы в трудные зимние времена фасады зданий радовали глаз. А больше глаз тут почти ничто не радовало, разве только белый цвет. Гобзиков давно не видел столько белого.
        - Ну, что дальше? - спросил Гобзиков.
        Лара не ответила. Она смотрела в снег и прислушивалась. Гобзиков не мог понять, что тут можно слушать - город выглядел совершенно мертвым. Пугающим. Мороз, тишина, детские картинки на стенах, какая-то общая ненормальность. Не хотелось Гобзикову идти в этот город, и пока они шагали от воздухолета, успел уже несколько раз пожалеть, что не остался у аппарата.
        И очень робко, задним фоном, совсем чуть, он жалел о том, что вообще сюда попал. На север.
        А Кипчак, напротив, горел энтузиазмом, рвался. Однако Лара велела ему сторожить транспортное средство. И к городу отправились вдвоем с Гобзиковым.
        Снег был твердый, и шагали они хорошо, не проваливаясь, как по асфальту… Но лучше бы он остался.
        Расстояние небольшое, да и ветер тоже дул подходяще - в спину, подталкивал. Но Гобзиков не радовался - обратно-то придется против ветра двигаться, лучше бы наоборот.
        Возле самого города выбрались на железную дорогу. Та тянулась по насыпи и снегом почему-то оказалась не занесена. Лара запрыгнула на рельс, легко пробежала метров пятьдесят, а Гобзиков поскальзывался три раза. Затем свернули в сторону и снова брели по снегу. У первых домов, выраставших, как показалось Гобзикову, прямо из льда, остановились, и Лара опять стала слушать.
        А Гобзиков мерз. Недалеко в небо уходила телемачта, и ветер в ней свистел и гудел, отчего делалось еще холоднее. Когда показалось, что стали замерзать пятки, Гобзиков спросил:
        - Ну и что будем делать?
        - Надо разделиться, - ответила Лара.
        - Зачем?! - Гобзикову совершенно не хотелось разделяться.
        - Нельзя вдвоем. Вдвоем мы не пройдем. Ты…
        Лара замолчала. Гобзиков стучал зубами, Лара кусала губу.
        - Ты пойдешь туда, - указала она пальцем.
        - Я пойду туда… И что?
        - Ты пойдешь. Не пытайся таиться, даже наоборот - как можно громче шуми.
        - Зачем?
        - Чтобы они тебя нашли.
        - Кто они? - Гобзиков огляделся.
        - Люди. Двое. Их двое будет. Скорее всего… Ты, главное, не сопротивляйся, они нервные. Лучше всего коси под дурака…
        - Я не понимаю…
        - Не бойся, все будет хорошо.
        - Но зачем мне…
        - Так надо. Понимаешь? Надо! И по-другому не получится!
        - А если они все-таки…
        - Не беспокойся, - покачала головой Лара, - они тебе ничего не сделают. Так разве, по мелочи. Скажешь, что ты исследователь, что много слышал про этот город разных слухов… А теперь типа слухи проверяешь. Короче, гони. Ты же умеешь гнать, я помню.
        Лара усмехнулась.
        - Твоя задача - задержать их как можно дольше. Отвлечь на себя. Вот твоя главная задача.
        - А потом?
        Лара пожала плечами.
        - Потом они все поймут. Но тобой заниматься не станут, ты не волнуйся. Они поспешат ловить меня, а про тебя забудут. На какое-то время. Ты не тяни - беги к пер… К летательному, короче, аппарату. К Кипчаку. Ждите меня там. Вот и весь план. Все просто.
        - Мы ведь за драконом идем? - спросил Гобзиков.
        Лара не ответила.
        - Холодно тут совсем. - Он поежился. - А получится?
        - Получится. Обязательно получится. И двинем в теплые края. Там у нас будет дом. Ладно, пора…
        Лара похлопала Гобзикова по плечу и побежала обратно, к железной дороге. Уняв зубовную дрожь, он отправился в город.
        Первая улица, которая называлась улицей Матвеева, была длинная и тянулась через полуразваленные двухэтажные дома. Гобзиков шагал по самому центру улицы и на перекрестке с улицей Парковой остановился. Подумал: почему Парковая? Парка-то никакого нет… Есть Дом культуры железнодорожников, помпезное строение в духе сталинского ампира, на нем даже афиши сохранились - дискотека в среду, пятницу, субботу. Стекла все целы. Гобзиков поднял кусок спрессованного снега, запустил в окно. Звук получился громкий. Гобзиков надеялся, что его услышали, забираться в странный замерзший город слишком далеко не хотелось.
        Но разбитое стекло никого не привлекло. Гобзиков грохнул еще два - ничего. Он постоял и, вздохнув, потопал вперед. Через километр разваленные дома с разрисованными фасадами сменились одинаковыми серыми пятиэтажками - на первом этаже магазин, выше заснеженные балконы. Улица Матвеева плавно переросла в улицу Ленина.
        И вывески. Из витых разноцветных трубочек. Они в темноте светиться еще должны. Гобзиков шел и читал. Он любил читать вывески. К тому же названия были тоже необычные, старомодные, что ли. Загадочное «УТВК», трогательные «Пончики». «Сладкоежка»… «Сладкоежка» особо Гобзикова растрогала, он даже чуть туда не заглянул.
        Через дорогу от «Сладкоежки» точно в такой же пятиэтажке располагался длинный магазин с лаконичной вывеской «ДМ». Гобзиков сначала не понял, что такое «ДМ», подумал, что «Дом моды», но потом по облезлому Буратино в витрине догадался, что все-таки «Детский мир». Решил посетить. Дверь была открыта, Гобзиков проник внутрь.
        «ДМ» попался какой-то дикий, Гобзиков таких никогда не видел. Даже в их городе «Детский мир» был нормальный: пластиково-мускулистые герои, радиоуправляемый китайский «Т-6» с лазерной указкой в пушке, игрушечная микроволновка по цене настоящей, в общем, все как полагается. А тут другое.
        В одном отделе обнаружилось невиданное количество моделей железных дорог, в отделе деревянных игрушек - богатый выбор кубиков, разборных домиков, пирамидок. Большой отдел головоломок, причем каких-то оригинальных. Например, про головоломку «Петля Бурята» Гобзиков никогда не слышал.
        Музыкальные инструменты были в основном почему-то представлены барабанами и трубами. Это было то, что надо. Сначала Гобзиков планировал разжиться свистком, но труба показалась гораздо более подходящим инструментом. Гобзиков сорвал ее со стены, выбрался на улицу. Набрал в легкие побольше воздуха, дунул.
        Труба крякнула. Не так уж громко, но очень противно. Зато такие звуки точно распространяются далеко и слышатся хорошо. Гобзиков обрадовался и дунул еще, с использованием всей силы легких. С соседнего дома оборвались сосульки, обрушились на вывеску «Аптека № 80» и откололи «№ 80». Стало веселее.
        Улица Ленина, судя по всему, являлась центральной в снежном городе. Гобзиков двигался по ней, разглядывал вывески, настроение постепенно улучшалось.
        Улица была совершенно пуста, ни мерзлых тел, ни разбитых машин, только снег. Гобзиков думал, что по улице Ленина пересечет весь город, но вдруг она закончилась, упершись в круглую, как пятак, площадь. Гобзиков поглядел на угол ближайшего дома - Юбилейная.
        Площадь Юбилейная была обычной площадью - на нее выходило сразу несколько улиц, а между высились здания. Все в том же стиле сталинского ампира. Особенно Гобзикову понравилось серое, почти даже черное, строение. Высокие колонны, треугольный портик, трехметровые двери. Перед входом памятник. Нет, скульптурная композиция. Черные фигуры каких-то суровых ребят с тяжелыми отбойными и обычными молотками, в касках с фонарями, в робах, в сапогах. Идут куда-то целеустремленно. А перед ними на отдельном невысоком пьедестале мальчонка. И тоже с трубой. Гудит, смеется.
        Гобзиков поглядел на памятник, на трубача, затем решил погудеть. Сплюнул, спрятал лицо под пальто и набрал теплого воздуха. Приложил губы к медному мундштуку и дунул.
        Труба гаркнула. Эхо запрыгало по фасадам, зазвенели стекла, опять хлопнулись сосульки. Эффект получился что надо. Гобзиков попробовал отнять трубу от губ, но труба не сдвинулась, а губы чуть не оторвались. Гобзиков попробовал еще раз, но уже осторожнее, проверочно.
        Так и есть, примерз.
        Гобзиков не поверил. Не мог поверить. Казус «лыжной палки» случался с ним неоднократно, особенно в начальной школе. Как сотни своих сверстников, Гобзиков в детстве никак не мог поверить, что если в холодную погоду лизнешь что-нибудь железное, то прилипнешь с большой долей вероятности. И Гобзиков лизал. Знал, что прилипнет, но все равно лизал. Хрестоматийные лыжные палки, не менее хрестоматийные качели, дверные ручки и другие металлические предметы. Правда, у Гобзикова хватало ума не лизать внутренности морозильной камеры, как делали совсем уж экстремальные ребята.
        Надо было срочно найти теплое помещение. Гобзиков огляделся. Площадь Юбилейная явно не была таким местом, и Гобзиков горько замычал. Потом попробовал отделить трубу еще раз. Та держалась крепко. Тогда Гобзиков попытался освободиться по-другому - решил разогреть мерзлую медь слюной.
        Подобная тактика ситуацию только усугубила, слюна заполнила пространство вокруг рта, мгновенно замерзла и окончательно перекрыла доступ воздуха. Гобзиков попытался дышать через нос, но было ужасно больно, к тому же скоро нос тоже заполнился инеем.
        Оставалось одно - дышать через трубу. И Гобзиков стал дышать так. С каждым вдохом труба пищала, как страдающая ожирением летучая мышь, а с каждым выдохом ревела, как раненый буйвол.
        Гобзиков стоял посреди площади и дудел. Очень скоро оценил весь тонкий идиотизм ситуации - он стоял и дул в трубу напротив железного мальчика, который тоже дудел в трубу. Гобзикову стало смешно, он не смог удержаться, и труба закрякала издевательски.
        Стоять напротив железного мальчика надоело, Гобзиков развернулся, отправился в обход площади, с намерением выбрать какую-то улицу и углубляться в нее, дудя в дуду.
        На четвертой по периметру остановился. «Ул. Гагарина», - прочитал он.
        С минуту Гобзиков выбирал между Гагариным, Ломоносовым и каким-то Черновым с предыдущих улиц, но выбрал первого космонавта. Ломоносов был лысым, а Гобзиков лысых не любил, Чернова Гобзиков вообще не знал, а Гагарин человек великий, с этим только негр поспорит.
        Улица как улица, не очень широкая, но, кажется, длинная, конца не видно. Гобзиков показал кулак железному трубадуру и двинул по улице имени настоящего русского героя.
        Она практически ничем не выделялась, даже вывесок никаких, просто жилые дома. Гобзиков шагал и шагал, пару раз останавливался, чтобы послушать - нет ли кого, не идут ли по следу восемнадцать злоумышленников. Но злоумышленников не слышалось. И вообще было тихо, только жирный хруст снега из-под ног. Ну и еще рев трубы.
        Прямо по курсу виднелся сугроб. Сначала Гобзиков внимания на него не обратил, а потом, сконцентрировав поверх трубы зрение, испугался. Это был труп - из сугроба торчала желтоватая белая шуба, а чуть ниже чумазые пятки черных валенок.
        Гобзиков испугался. С настоящими трупами он встречался нечасто. Нет, если честно, то вообще не встречался.
        Потом он заметил, что пятки большие, и подумал, что, скорее всего, это мужик. Какой-нибудь полярник или прочий мерзлотовед. И как любой настоящий полярник-мерзлотовед, он должен был курить - трубку, или папиросы, или даже самокрутки. А чтобы курить, ему надлежало иметь зажигалку или, на крайний случай, спички, с помощью которых Гобзиков рассчитывал разогреть трубу и тем самым освободиться. Правда, его немного смущала перспектива обыска усопшего, но ходить приклеенным к трубе хотелось еще меньше. Поэтому, собрав душевные силы, Гобзиков направился к мертвому сугробу.
        Он подошел шагов на пятьдесят и остановился. Поскольку показалось ему, что правый валенок шевельнулся. Гобзиков попробовал проморгаться, однако не получилось. Нормально смотреть было можно только одним глазом, при попытке взглянуть двумя все расплывалось из-за дурацкой трубы.
        Гобзиков решил всмотреться левым глазом, потому что правый у него видел несколько хуже. Видно было не очень хорошо, но Гобзиков разглядел, что валенки у мужика необычные, со специальными черными шипами - для препятствования скольжению. А подошвы обшиты блестящей черной кожей - для препятствования намоканию. Настоящие полярные валенки. Гобзиков подумал даже, что неплохо бы такие валенки снять, если они, конечно, не примерзли. Разумеется, это несколько смахивало на мародерство, но в полярных условиях щепетильностью стоило пренебречь.
        Обрадовавшись, Гобзиков устремился к сугробу. Ускорил шаг, задышал быстрее. Из трубы вырывались хриплые звуки, Гобзиков спешил. Когда до сугроба оставалось метров десять, валенки пошевелились. Гобзиков обрадовался - полярник жив, а значит, у него есть шанс…
        И тут Гобзиков понял, что это не валенки. И не шуба. И вообще не мужик.
        Гобзиков услышал, как забилось сердце, почувствовал, как к горлу подступил ком, как задрожали колени.
        Он почему-то задержал дыхание, а потом, когда дыхания скопилось слишком много, выдохнул. Труба рявкнула.
        Пятки пошевелились снова. Гобзиков отпрыгнул в сторону, сделал несколько шагов и оказался с другой стороны сугроба.
        Сугроб сдвинулся. Затем развернулся, и Гобзиков увидел медведя. Полярный медведь, самый обычный. Большой, с сальной шкурой, красной мордой и голодными глазами. Медведь осоловело уставился на Гобзикова.
        Гобзиков начал медленно отступать. Откуда-то он помнил, что не стоит бежать при виде медведя, у зверя может сработать охотничий инстинкт.
        Медведь не двигался и агрессивных действий не предпринимал, только смотрел. Из пасти у него текла красноватая слюна, замерзала по пути и ломалась красными сосульками. Хорошо бы он задрал какого-нибудь оленя и был сыт…
        Медведь рявкнул. Не задрал. Голодный.
        Гобзиков отступал.
        Медведь рявкнул еще и сделал шаг. Гобзиков попробовал отступить пошустрее. Вернее, попробовал побежать. По улице Гагарина. С прилипшей к губам трубой это было тяжело, но Гобзиков старался, держа трубу уже обеими руками, выдувая бешеную песню отчаяния.
        Медведь устремился за Гобзиковым. Сначала лениво, но, когда Гобзиков от страха прибавил скорости, мишка ее тоже прибавил.
        Гобзиков услышал его топот и припустил еще шибче. Во рту чувствовался кровавый привкус, ноги дрожали, руки тоже дрожали, но он бежал. Жадное хряканье, взрыкиванье и хлюпанье за спиной подстегивали, к тому же Гобзиков слышал, что все это хряканье приближалось. Оглядываться Гобзиков не успевал, успевал только под ноги смотреть. Да и не хотелось особо оглядываться.
        Гобзиков надеялся только на одно - свернуть, юркнуть в какую пятиэтажку, спрятаться. Хоть в мусоропровод, хоть куда. Но пока свернуть не получалось - улица была отгорожена от остального города высокими сугробами. Затем она резко повернула, Гобзиков тоже, и за поворотом понял, почему все-таки она была улицей Гагарина.
        Памятник. Видимо, народной архитектуры. Гобзиков подумал, что его построили, вернее, создали какие-то местные ребята, скажем, с механического завода. Если бы не белый медведь за спиной и не примерзший к губам музыкальный инструмент, Гобзиков смог бы оценить и композицию, и творческий взлет мысли.
        Гагарин был симпатичным, но чересчур, пожалуй, крепким человеком, этакого штангистского телосложения. В общем, ширококостный комбайнерский типаж. Он стоял, положив руку на аппарат, напоминавший ракету с детского рисунка - с круглым иллюминатором и тремя опорами. Ракета была высокая, к ее выпуклому боку прислонялась худая лесенка, ведущая к иллюминатору, а на самой верхушке ракеты ютилась похожая на спутниковую тарелку антенна. Гагарин опирался ладонью на ракету и улыбался, смотреть на него было приятно.
        Но что больше всего поразило Гобзикова, поразило, даже несмотря на весь драматизм ситуации, - из-за ракеты выглядывали существа, сваренные из стальной арматуры. Судя по ноздреватым и глупым рожицам, это были инопланетяне.
        Оценить новаторство автора Гобзиков не успел. Да и задачи такой не стояло. Собрав остатки сил, он рванул к Гагарину, как к последней надежде.
        Первый космонавт не подвел, Гобзиков влетел на его звездолет с космической просто скоростью, даже труба не помешала. По трапу, потом в иллюминатор, потом на антенну. До земли, то есть до снега, метра четыре. Гобзиков вцепился в тарелку, трубу тоже положил на нее. Губы болели.
        Медведь тоже попытался влезть, но не получилось. И Гобзиков возблагодарил скульптора, сотворившего лестничку слишком хлипкой, а борта ракеты слишком гладкими. Медведь съехал по ней вниз и наткнулся на выглядывающих из-за космолета галактян. Пришельцы гладкостью форм не отличались, наткнувшийся на остроконечность их форм медведь заорал и хряпнул по инопланетчикам лапой.
        Пришельцев не дураки делали, на века, так что удар лапой здоровья мишке не прибавил. Самый большой сухопутный хищник завыл еще громче и снова попытался влезть на ракету, но снова безуспешно.
        Гобзиков не мог ничего противопоставить полутонне мышц, когтей и сала, единственное, что он мог сделать - это продолжить трубить. И он стал трубить. Правда, без энтузиазма - спасительная ракета, к которой прижимался Гобзиков, была на редкость холодна. Холоднее воздуха, холоднее льда. Гобзиков чувствовал, как прилипает к металлу прямо через пальто. Взывать о помощи в таком состоянии было не очень сподручно.
        Медведь между тем не оставил надежды на легкий завтрак. Бродил вокруг памятника, поглядывал, порыкивал, поднимался на задние лапы, облизывался.
        Гобзиков замерзал. Он замерз уже до такой степени, что даже перестал бояться. К тому же вспомнил, что читал где-то, будто смерть от гипотермии - довольно приятная кончина, во всяком случае, не болезненная. А вообще думать и помнить становилось все труднее и труднее…
        Через полчаса дудеть он перестал. И вообще шевелиться. Еще немного видел. Например, улицу Гагарина. Она медленно покачивалась в перемороженном воздухе, расширялась, снова сужалась, шевелилась как живая. И по улице Гагарина шагали три человека, двое впереди, один чуть поотстал. Шагали в сторону памятника. Явно не видя медведя.
        Гобзиков хотел предупредительно замычать, но килоджоулей в нем не нашлось даже на то, чтобы зашипеть.
        Медведь почуял приближение посторонних и обернулся в их сторону. Видимо, он как-то с ними был знаком, поскольку ярость его, доселе направленная на Гобзикова, мгновенно нашла новое применение. Топтыгин зарычал и устремился к ним. Как танк на крейсерском режиме. Люди же продолжали идти как ни в чем не бывало.
        Мишка несся, они шагали ему навстречу. Потом тот, что в центре, вытащил пистолет и выстрелил.
        Хищник точно наткнулся на столб. Сковырнулся, покатился, затормозил всеми четырьмя лапами. Человек выстрелил еще два раза, медведь завыл и рванул обратно. Стрелок выхватил второй пистолет, прицелился, но тот, кто шагал рядом, его остановил и сам достал из-под шубы арбалет.
        Медведь почти уже добежал до памятника, как вдруг замер, будто окаменел, и Гобзиков заметил, что из белой шкуры на загривке торчит алый дротик. Зверь сделал еще несколько шагов, лапы у него разъехались, и он растянулся на снегу. Даже, можно сказать, растекся, как шкурка от переспелого банана.
        Трое приблизились. В тяжелых зимних одеждах, в унтах. Настоящие полярники. Тот, что стоял справа, был в полушубке черном, человек в центре - в полушубке белом, а который слева - вовсе не в полушубке, а в ватнике. И в валенках.
        - Хорошее снотворное, - сказал стрелявший из арбалета. - Действует почти мгновенно…
        - Зачем тебе снотворное? - спросил человек в белом полушубке.
        - Пригодиться может. Отличная вещь.
        - Ну да…
        Стояли. Смотрели на замерзающего Гобзикова, медведем не интересовались. Молча перезаряжали оружие. Один револьверы, другой арбалет. Потом тот, что был в черном, истерически рассмеялся и произнес загадочную фразу:
        - Один самолет сожрал, другой прилип к свистульке. И к ракете еще. Какой необычный, однако, день. Богатый на дураков.
        - И не говори, - согласился тип в белом, - просто косяком пошли.
        Он достал из-под полушубка фотоаппарат и сделал несколько снимков. С явным удовольствием.
        - И этот еще тоже… - Фотограф указал на медведя. - Мне кажется, я с ним уже встречался… Зря я его с вышки снял. Тоже дурак, впрочем, медведям так и полагается…
        Потом спросил у Гобзикова:
        - Ты кто, Паганини?
        Гобзиков ответил. Вернее, продудел.
        - Странное имя, - сказал тип в черном.
        - Нормальное, - пожал плечами в белом. - Может, он на самом деле музыкант. Даже флейту не выпускает…
        - Это горн. А может, как его… корнет-а-пистон.
        - Вряд ли… Хотя, может быть. Наверное, музыкант.
        - Это шпион, - сказал тот, что был в ватнике.
        - С чего ты взял?
        - Чую. Я всегда их чую.
        - Корнет-а-пистон…
        Тупой разговор продолжался. Гобзиков не выдержал, продудел, что его надо снимать, а то он вообще скоро окочурится. Спасители переглянулись и согласились.
        - Надо что-то делать, выручить его, - предложил тип в черном. - Мне кажется, у него нет иммунитета против холода. Вдруг сдохнет? Пошлем Тытырина за бластером, бахнем в основание памятника на рассеянной мощности - бронза разогреется, он и отлипнет…
        - Жалко, - возразил белый.
        - Да ничего с ним не будет, - черный махнул рукой, - не поджарится. Свалится просто, да и все…
        Ватник молчал, поглядывал с опаской на бездвижного медведя и с каким-то подозрением на Гобзикова.
        - Да я про памятник, - пояснил белый. - Памятник славный, еще расплавится. А он, может быть, в культурное наследие внесен…
        - А, какая разница! Ладно, не буду из бластера… Но если не из бластера, тогда горыном. Горын только разогреет.
        - Кого?
        - Да всех. Давай свисти.
        - Они только спать легли…
        Арбалетчик в черном тулупе поморщился.
        - Спать легли… Возишься с ними как с…
        И плюнул.
        - Надо же его как-то снимать…
        - У меня антифриз есть, - сказал человек в белом.
        - В таблетках?
        - И в таблетках, и жидкий. Придется пожертвовать.
        Белый тулуп вздохнул, подул зачем-то на правую руку и полез по лестнице вверх. Добрался до иллюминатора, ухватился за антенну, подтянулся и оказался напротив Гобзикова.
        - Привет, композитор. Глаза зажмурь…
        Гобзиков послушно закрыл глаза. Хлопнула пробка, и Гобзиков услышал, как на затылок льется ледяная жидкость. Она оказалась удивительно текучей, почти мгновенно распространилась по всему телу, и неожиданно Гобзиков почувствовал, что разогревается. Что тает ледяная корка вокруг рта, огонь проникает в пальцы, чертова труба теплеет и отрывается…
        Труба отвалилась и брякнула вниз.
        - Рот открой, - последовал приказ.
        Гобзиков с трудом открыл рот. И тут же поймал на язык холодную горошину. Пилюля как-то сама прокатилась в горло, затем в желудок. Гобзиков прислушивался к ощущениям.
        - Держись покрепче, - посоветовал спаситель. - Сейчас рванет…
        Гобзиков хотел спросить, что рванет, но не успел, потому что на самом деле рвануло. В желудке булькнуло, и Гобзиков понял, что желудок его сгорел. Испарился в ядерной вспышке. Потом вспышка пошла в разные стороны, сжигая легкие, сердце, горло - все. Гобзиков завыл.
        - Нормально, будешь жить. - Белый спрыгнул вниз.
        Гобзиков разжал руки, оторвался от антенны и обрушился на медведя. Медведь оказался упругий, Гобзиков отскочил от него, как от батута.
        Типы в полушубках засмеялись. А третий, который в ватнике был и признал в Гобзикове шпиона, совсем не улыбнулся даже. Гобзиков с трудом поднялся на ноги. А тот все пялился и пялился, с прищуром. Гобзикову стало неприятно от его взгляда, и он скосил глаза в сторону. Он вообще-то не представлял, что сейчас надо делать… Ах да, тянуть время. Лара велела тянуть время. Как можно дольше, до последнего. А для того, чтобы тянуть время, не было никаких сил.
        Черный полушубок посмотрел на белого, белый посмотрел на ватника, ватник выступил вперед с надменным выражением лица и фигуры.
        - Ты кто? - спросил он. - Ты зачем? Ты один? Ты шпион?
        - Один, - ответил Гобзиков. - Мне бы чего-нибудь… поесть…
        - Поесть потом, - надменно заявил ватник. - Поесть надо заслужить. Ты что, сюда солянку прихлопал жрать?
        - Какую солянку?..
        - Ты зачем сюда явился?
        - Я путник, - ответил Гобзиков. - Простой путник. Точнее сказать, путешественник. Путешествую с целью создания… первой истории Страны Мечты и первой ее полной карты. Все на научной основе. Я, можно сказать, первый здешний этнограф. Или этнолог, если по-новому…
        Черный и белый полушубки переглянулись. А потом снова расхохотались. А вот ватник помрачнел и насупился еще сильнее.
        - Однако конкурент у тебя объявился, Тытырин, - сказал черный полушубок. - И, что немаловажно, с пальцами. Обштопал тебя этнограф, сделал…
        - Да я один без пальцев трех таких с пальцами сделаю! - взвился ватник, который звался Тытыриным.
        - Я же говорил: в расход тебя, Тытырин, в расход. - Белый полушубок болезненно поморщился, поглядел на свою руку. - Как гласит известная русская пословица - зачем нам без пальцев, если и с пальцами есть в переизбытке?
        Белый полушубок опять засмеялся.
        - Никакой он мне не конкурент, - окрысился ватник, - а шпион!
        - А ты его прибей, - неожиданно предложил черный.
        - Как прибить? - не понял ватник.
        - Как-как, руками.
        - Зачем?
        - Какой ты, Тытырин, непонятливый… - сказал черный. - В духе здорового дарвинизма.
        - Как это? - Тытырин задумчиво поглядел на Гобзикова.
        Медведь неожиданно дернулся, черный полушубок насторожил арбалет. Но мишка не поднялся.
        - Очень просто. - Черный закинул арбалет за спину. - Зачем нам два летописца, когда можно иметь одного? Кто-то из вас должен остаться, а кто-то - сам понимаешь…
        Тытырин вдруг прыгнул и впился спасенному прямо в лицо неожиданно твердыми пальцами. Внезапность атаки лишила Гобзикова возможности контрманевра, железные пальцы разодрали кожу, добрались чуть не до кости.
        - Люблю такие зрелища, - сообщил тип в черном. - Настоящий литературный процесс. Прямо как в Деспотате!
        Тытырин попытался добраться до глаз, но Гобзиков уже опомнился и пнул врага коленом. Специально не целился, но попал куда надо. Тытырин согнулся пополам и со свистом осел.
        - Братья по перу, - прокомментировал черный. - Честная творческая борьба. Как мне это нравится! Предлагаю взять обоих, каждого на полставки. Мне шустрые ребята нужны… Трубач, не надо так усердствовать!
        Гобзиков действительно несколько разволновался: увидев врага поверженным, он накинулся на него и принялся с азартом пинать ногами.
        Тот, что был в белом, неодобрительно прищелкнул языком, и Гобзиков остановился. Тытырин отбежал на коленях чуть в сторону и встал. Просипел обиженно:
        - Подло нападать на недееспособного!
        - Ты сам напал, - ответил Гобзиков, - я на тебя не нападал…
        Бах! Стекла звякнули, в небо взлетели несколько зеленых ракет, завыла сирена. Тытырин предусмотрительно свалился обратно на землю, закрыл голову руками. В руках белого полушубка появились револьверы.
        - Что это? - Он указал стволом правого на падающие зеленые шары.
        А черный смотрел на Гобзикова. С прищуром.
        - Кажется, трубач на самом деле шпион, - произнес он. - Тытырин, присмотри за ним.
        После чего поглядел на Гобзикова совсем недобро и побежал в сторону сирены. Тот, что был в белом, тоже побежал.
        - Ну, давай за ними! - неуверенно приказал Тытырин.
        - С чего бы вдруг?
        - Ладно, можешь оставаться. - Тытырин плюнул. - Только мишек тут, как крыс на вокзале…
        Тытырин выдернул из шкуры медведя дротик и припустил вслед за своими товарищами.
        Гобзиков остался один. Медведь снова дрыгнул лапами. И Гобзиков побежал за Тытыриным.
        Глава 21
        Красное на белом
        Не люблю белых медведей. Вредный хищник. И в печени у них паразиты. Известна одна история. Какая-то полярная экспедиция, не помню уже какая, съела все запасы, всю крупу, все сало в жестяных банках, весь шоколад. Само собой, и собак съели, ну а когда ничего больше есть не осталось, перешли на белых медведей, благо их в округе водилось в немеренности. Потом помирать стали. Выжили всего двое. Когда их спасли, оказалось, что и у них в организме эти самые паразиты из медвежьей печени просто кишели. С трудом излечили.
        Так что я не люблю мишек. Они просто сволочи. И воняют сильно. Издали еще ничего, на морозе не слышно, а метров с двух просто невыносимо. Оно и понятно, они же никогда не моются. Чтобы обработать шкуру медведя, надо ее целый месяц вымачивать в особой жидкости. И вообще… Да ну их, через двести лет все равно вымрут. А я не вымру. Я буду жить.
        Мы двигались по улице Гагарина. Перец торопился. Правильно торопился - ракеты взорвались возле ангара, я сразу догадался. Ракеты и шумовые гранаты. И сирена завыла. Что могло означать только одно - в таинственный ангар кто-то лезет. Я уже думал об этом - наверняка Перец понаставил там всяких ловушек да растяжек, а то и противопехотных мин понавтыкал, чтобы никто не пробрался. Чтобы я не пробрался. Да вот только кто-то кроме меня просунулся.
        И я даже подозреваю кто.
        Она. Рыжая. Лара.
        Тем лучше. Быстрее все узнаем. Не, может, конечно, тупой медведь туда попер с голодухи. Это запросто.
        А может, и не медведь.
        Перец спешил. Даже тулуп свой черный сбросил, чтобы бегу не мешал. Я не стал сбрасывать - еще замерзну раньше времени. А моя жизнь слишком ценна, чтобы вот так вот взять и помереть. Я уже целую кучу раз помирал. Надоело. И вообще я человек больной - рука отваливается просто, я даже бинт не разматываю, чтобы не пугаться.
        Мы пробежали по улице Гагарина, затем миновали Ленинградскую, потом свернули во дворы. Стало легче, потому что под гору. Ангар располагался сразу за стадионом, в глухом местечке. Там еще аэропорт, самолеты дохлые. Хотя тут все местечки глухие. Но это еще глуше и мрачнее. Я сюда всего один раз забрел, и мне совершенно не понравилось. Видимо, раньше здесь были собачьи питомники - много клеток и заборов. В клетках собаки. Мертвые. Вернее, мерзлые. Стоят, смотрят. Неприятно. Но как раз подходящее для теневой деятельности местечко, наверное, не зря его Перец выбрал.
        Тытырин и этот, спасенный мерзлотник, чуть подотстали. Я иногда оглядывался, чтобы не возникло у них искушения завернуть куда. Хотя после рандеву с белым медведем у них такое желание вряд ли возникло бы. Литераторы не самоубийцы. Ну, современные литераторы, во всяком случае.
        Когда мы наполовину обогнули стадион, Перец снизил обороты и подал знак, чтобы мы не спешили, а шагали осторожно. Обогнули стадион окончательно и увидели ангар, а вокруг собачьи сарайчики. Я лично сарайчики всякие не люблю. Последний раз, когда углубился в подобную архитектуру, дело кончилось стрельбой из разных видов оружия. Но на сей раз стрельбы не случилось. Перец, как в кино, подал знак пальцами, только я не понял, что за знак странный. А Тытырин вот понял - опустился на пузо и пополз. Перец и сам пополз. И трубач. Мне тоже ничего другого не оставалось.
        Мы проскребли животами через несколько клеток с замороженными собаками. Не скажу, чтобы это было приятно, хотя необычно и, конечно, обогатило мой опыт. Мороженые овчарки - странное зрелище. А вот в последней клетке была здоровенная южнорусская. Никогда не видел таких огромнейших псов. Перец на всякий случай потыкал его пальцем, подал нам сигнал, и мы все дружно укрылись за ней. Все вчетвером.
        Вид из-за собаки открывался вполне нормальный. Ворота ангара. Закрытые. Ну, и перед воротами. Все, что надо.
        Конечно, это был не медведь. Это была она. Ну, Лара. В довольно растрепанном виде. Видимо, шумовая граната ее все-таки зацепила. Она пыталась в данный момент разобраться в замке, но у нее ничего не получалось.
        - Вот недотепа, - негромко сказал Перец. - Замок-то муляжный, а она его открыть пытается…
        - Может, подойдем? - кивнул я в сторону Лары. - А то там еще что-нибудь взорвется…
        - Подождем, - удержал меня Перец. - Мне интересно.
        Он быстренько скосился на нашего нового товарища. Но тот вел себя спокойно, смотрел с надлежащим непониманием на лице. Может, он и на самом деле не шпион, а этнограф? Или этнолог. Исследователь жизни. У нас тут всякое случается…
        Я вдруг подумал, что назвал здешние пространства «у нас». Надо же, для меня все окружающее уже «у нас». А что, собственно? Про те места, где я пребывал раньше, мне никогда не хотелось сказать «у нас».
        Так вот, случилось со мной странное… не могу сказать откровение, но что-то близкое к тому. Да, лежа под дохлой замерзшей собакой, совершенно неожиданно я вдруг осознал, что это мой мир. Именно мой. Что тут я могу делать все, что мне нравится. А другой мир, за неведомой непроницаемой границей, вовсе не мой. Мир многих. Или немногих. Но не мой.
        И я понял сейчас: мне совсем не по душе, что в мой мир лезут посторонние. Я про Ван Холла, разумеется. Но, с другой стороны, я и Перца перестал понимать. Правда, не очень-то понимал, а теперь так вообще…
        Не, ясно, что Лариска приперлась сюда за своим горыном. За тем, которого мы сперли. И понятно, что Перец горына не хочет отдавать. Почему они не могут договориться? Такие милые, блин, ребята… Как сказала бы моя неизвестная бабушка - «такая красивая пара».
        Может, потому и не ладят. Голубки, одно слово.
        - Смотри, как старается, - прошептал Перец. - Упертая, как бревно…
        - Упертость - хорошее качество, - возразил я, - его надо ценить.
        - Всегда такая была, - продолжал Перец. - Сказал же ей тогда, чтобы не лезла, - все равно лезет. Сказал же…
        - Мне идти? - спросил я.
        - Куда? - не понял Перец.
        - Туда, - кивнул я на ангар. - Пойду, дам в глаз. А могу и отсюда стрельнуть…
        Я потянулся к кобуре.
        - Погоди, - остановил Перец, - я сам.
        - Сам стрелять будешь? Смотри только, у Дырокола отдача…
        Перец прорычал чего-то и стал пристраивать на локте арбалет. Понятно теперь, зачем он арбалет взял не с болтами, а с дротиками.
        Перец глядел в оптический прицел, а Лара продолжала ковыряться в замке монтировкой. Причем с каким-то отчаянием, мне ее даже жалко стало.
        - Давай заканчивать, - бросил я Перцу, - надоело уже.
        - Нет! - Перец схватил меня за руку. - Подождем еще немного.
        Ну да, давно не виделись они, посмотреть еще хочется. Но все равно ничем хорошим не кончится.
        Не знаю, сколько бы мы еще смотрели на эту красоту, час, наверное, выручил трубадур. Я совсем забыл про него, а он крикнул:
        - Беги! Беги, Лара!
        Прямо кино индийское, честное слово. Перец от неожиданности подпрыгнул и выстрелил. Дротик чирканул по железу ангара и дзинькнул в звезды.
        Тытырин тоже подпрыгнул, боднул башкой замерзшую собаку, та со скрипом завалилась на бок. Прозайка попытался ее удержать, схватил, в руках осталась белая шерсть. Смешно.
        Лара обернулась, и тут уж скрываться стало бессмысленно, мы показались. Восстали из-за дохлой собаки.
        - Беги, Лара! - снова крикнул музыкант-этнограф. - Беги!
        После чего прыгнул, оттолкнул меня и, проваливаясь в снег, поскакал к Ларе. Вот и спасай после этого этнографов… Никогда их больше не буду выручать, надоели. Вообще больше никому не помогу, стану жить наоборот.
        Я выхватил Берту.
        - Не стрелять! - приказал Перец и тоже направился к ангару.
        Он проваливался еще глубже, чем спасенный Миклухо-Маклай, чуть ли не по колено. Но шагал. Еще и с Ларой разговаривал. Кричал ей:
        - Лара, я же тебя просил! Я же говорил, что не надо ничего затевать! Они, все они, должны быть наказаны, ты же сама понимаешь! Их надо всех остановить…
        Лара отбросила монтировку.
        - У него самострел! - крикнул ей этнограф. - Осторожнее!
        Он добрался до ворот и встал рядом с Ларой.
        - Пашка, ближе тебе лучше не подходить, - предупредила Лара. - Стой!
        - Я хочу поговорить…
        - Мы уже поговорили. Ты ничего не хочешь понять, ты думаешь только о себе, о своей войне… Не подходи, я тебя прошу.
        До ангара оставалось метров сто, Перец остановился. Мы с Тытыриным смотрели на все это чуть сверху.
        - А она красивая, - оценил Тытырин. - Мне нравится…
        - Воспой ее в поэме, - посоветовал я.
        - Да-да… - Тытырин даже подался вперед.
        Я еще в прошлый раз заметил, что на некоторых Лара производит просто бронебойное впечатление. Как увидят - так все начинают писать стихи собственной кровью.
        - Ты мне его сейчас отдашь, - сказала Лара. - Ты должен мне его отдать!
        - Про Гераклита слыхала? - спросил Перец. - Про то, что в одну реку нельзя войти дважды? А ты хочешь. У тебя был дракон, ты его потеряла. Все.
        - Ты мне его отдашь. Он не для тебя. Вернее, ты не для него. Ты хочешь сделать из него…
        - Уже сделал, - перебил Перец. - Все уже сделал. Так что ты, старушка, опоздала. Ты всегда опаздываешь.
        Говорят, любовь и ненависть похожи. И очень часто одно перетекает в другое. Об этом вся классика. И еще… Сначала он ей говорит, что слишком устал от жизни и слишком выжжен изнутри, а потом она со скалы сигает…
        Но Лара явно не собиралась никуда прыгать.
        - Ты всегда проигрываешь, - сказал Перец. - Знаешь почему? Потому что я прав. А дракона я уже инициировал.
        - Ты врешь… Ты врешь! - крикнула уже Лара.
        - Не вру. Смотри!
        Перец положил арбалет на плечо и засучил рукав на правой руке. От локтя до запястья тянулся красный заметный шрам.
        Лара отступила, уперлась в ангар.
        - Вот так! - крикнул Перец. - Так что все, все уже! Все!
        Лара схватилась за голову - в буквальном смысле, и стащила черный берет.
        - Теперь им меня не остановить! Да, не остановить! Они утонут в крови!
        Перец демонически рассмеялся. На мой вкус, чересчур демонически. Как-то неестественно получилось даже, театрально очень.
        - Ты что, накормил его… - Лара терла рукой висок. - Ты накормил его…
        - Ага! - хихикнул Перец. - Кровью!
        - Дурак… Какой же дурак! - Лара была не в себе. - Ты же знаешь, к чему это может привести… Это же может… Это же большая война! Ты представляешь, что такое большая война сегодня?
        - Большая война… - передразнил Перец. - Мне плевать на них и на их войну! Я не там, я здесь!
        - Пашка! - Лара вдруг заорала. - Пашка! Он же может начать настоящую войну! Зачем…
        - Поздно уже! - тоже заорал Перец. - Поздно!
        Лара замолчала и огляделась. Затем поворошила волосы.
        Перец тоже огляделся. И я. И Тытырин.
        Вроде никого.
        - Бросай все это, - посоветовал Перец. - Бросай. Оставайся с нами. И своего лингвиста… Этнографа… бери. Ты не представляешь, какие у нас сейчас возможности! Есть где развернуться. И здесь, и там. Мы мир завоюем вообще! А если хочешь себе горына, так у нас их как грязи, три штуки, выбирай любого, дарю! У нас на любой вкус, разноглазые! Присоединяйся!
        Лара огляделась еще раз. Оглядывание ее мне совсем не понравилось, я вдруг понял, что Лара что-то ждет. Не исключено, что вокруг тут еще целая банда прячется. Она явно нервничала - когда девчонка нервничает, она часто ворошит патлы.
        - Присоединяйся, Лара! - повторил Перец и стрельнул глазами. Тоже заметил, что Лара волнуется. - Присоединяйся. Горына все равно теперь не вернуть…
        - Все равно… Все равно ты должен мне его отдать, я что-нибудь…
        - Он тебя сожрет, - сказал Перец. - У него теперь другой хозяин.
        - Какой хозяин?
        - Я, - ответил Перец.
        - Ты не можешь быть его хозяином. - Лара перестала беспокоить волосы.
        И я понял: сейчас что-то случится.
        - Мама… - прошептал у меня за спиной Тытырин.
        Ах, кошачий сын…
        Я прыгнул вперед. Я не стал думать - прыгнул. В полете вывернулся из тулупа, а когда упал в снег, в руках у меня уже были револьверы. Перекатился, повернулся к Тытырину.
        Медведь начал подниматься. У этих белых мишек такая мерзкая манера охоты - встают на задние лапы, а потом падают и передними со всей дури пробивают лед, выдирают из воды зазевавшуюся нерпу. Я это к тому, что на задних лапах они стоят здорово, не хуже бурых.
        Тытырин впал в деревянное состояние от страха, скрючился, даже не шевелился. Вот уж зря. Такие штуки могут прокатить с бурым. Прикинешься мертвым - и бурый, если сыт, не станет нападать. А белый нападет в любом случае. Они все безбашенные, просто звери. Звери и есть.
        - Браво, Лара! - крикнул Перец. - Ты как всегда на высоте! Вызвала зверюшек!
        Берта и Дырокол…
        В защитника природы играть уже не приходилось, я стрелял боевыми.
        Обычной пулей его не взять, обычная отскочит, даже если спилить ее под полную тупизну. Но против урана не выстоит ни один череп.
        Медведь за спиной Тытырина поднялся на задние лапы и замер. У него была чрезвычайно удивленная морда. А прямо по центру удивленной морды располагалась маленькая красная дырочка. Потом из нее выплеснулась синеватая кровь, и медведь упал. Первый медведь, которого я убил. Но все когда-то случается в первый раз.
        А это давно должно было случиться, они мне надоели.
        - Вставай! - велел я Тытырину.
        Тытырин продолжал валяться.
        - Вставай. Будешь держаться у меня за спиной.
        Тытырин поднялся.
        - Зачем за спиной? - пискляво спросил он.
        - Сейчас увидишь. Сейчас.
        И ждать пришлось недолго.
        Со всех сторон - из-за ангара, из-за кособоких собачьих клеток, со стороны реки, отовсюду полезли медведи. Разумеется, белые.
        - Что это? - прошелестел Тытырин. - Откуда?
        Я не ожидал, честно говоря. Оказывается, Лара с животными может договариваться… А почему она тогда с кобольдами такую штуку не провернула? Наверное, потому, что кобольды не живые…
        Неужто она и горынов может кликнуть? И на нас натравить?
        Впрочем, размышлять особо мне было некогда, медведи приближались. Как призраки. Штук десять, наверное. Нет, больше, чем десять.
        - Медведи! - завопил очнувшийся Тытырин. - Медведи!
        - Зачем ты так? - спросил Перец у Лары. - Зачем зверюшек кликнула?
        Патроны у меня есть - на штурм Деспотата много брал, можно не экономить.
        Я поднял Дырокол стволом в небо, разрядил. Бах, бах, бах, шесть раз. Медведи не испугались. Даже наоборот, выстрелы их точно разбудили. Звери рванули к нам, взрывая снег, выдыхая клубы пара, выбрасывая вперед тяжелые лапы. Зрелище впечатывающееся. Сфоткать бы… Серьезный кадр, назвал бы просто - «Смерть». Но на съемку понадобится секунд тридцать, не меньше. И хорошо бы широкоугольным взять… Но широкоугольного объектива у меня нет. Как и тридцати секунд. Цейтнот.
        - Не стоит, Лар! - крикнул Перец. - Не надо!
        Я перезаряжался. Выкидывал к черту из Берты пластик, ставил уран. С этими не договориться, их пластик не остановит, у них же по рожам видно…
        - Брось, Лар! - крикнул Перец. - Оставь свои шутки, не усугубляй!
        Рядом медведь кинулся, и Перец выстрелил. Дротик вошел в медвежье плечо, зверь упал. Перец сунул ногу в скобу арбалета, натянул тетиву, зарядил новый дротик, выстрелил. Второй медведь споткнулся и не встал.
        Медведи приближались по периметру, неслись на нас, сверкали зубьями. У меня не было ни боевого настроения, ни вообще какого-либо настроения, но что делать? Быть растерзанным вонючим хищником мне совсем не хотелось, между собой и хищником я выбираю себя.
        Я выстрелил. С двух рук. С левой попал в левого медведя, с правой попал в правого. Все как положено.
        Мишки останавливались не сразу. Сначала кровяной, из мелких брызг, взрыв над головой, затем мордой в снег. Неплохо. С живописной точки зрения.
        Тытырин азартно вскрикнул, я выстрелил еще. Одного завалил сразу, другой в последний момент кривульнул в сторону, и обедненный уран пробил ему лапу. Это его не остановило, я выстрелил еще. Опять неудачно.
        - Теряешь форму! - весело крикнул Перец.
        Сам он прицелился, хотя чего тут целиться - медведь был уже в нескольких метрах. Арбалет щелкнул, медведь свалился. Чисто.
        А мой мишка никак не мог успокоиться, все вертелся и пытался до меня добраться. От него по снегу расплескивались алые кляксы, он ревел и разбрасывал в стороны снег. Я выстрелил по нему сразу из двух пистолетов. Зверь замер.
        - Три штуки осталось! - крикнул Тытырин. - Стреляй! Стреляй!
        Но я не спешил, сейчас спешить было уже ни к чему. Я глядел на Перца.
        Перец был спокоен. Как всегда в бою. Этому и Варгас учил - побеждает тот, кто спокоен. Испугаешься, начнешь суетиться - и все, загрызут.
        Да, осталось три. Один очень крупный, просто бронтозавр, два других помельче. С моей стороны те, что помельче. Остановились.
        Здоровенный медведь тоже остановился. Посидел несколько секунд, затем полетел на Перца. Шустро, чересчур шустро.
        Перец выстрелил - промазал. Не стрелок он все-таки. Дротик утонул в снегу. Перец отбросил арбалет. Значит, дротики кончились.
        Медведь несся на него, Перец медленно вытаскивал из-за спины меч. Я мог бы зверя убрать, но не стал, на меня самого уже скакали двое.
        - Прибей их! - заорал из-за спины Тытырин психическим голосом. - Прибей!
        Не люблю, когда кричат под руку.
        До мишек оставалось еще порядочно, я мог бы легко завалить и своих, и того, что пытался сожрать Перца. Но Перец и сам способен о себе позаботиться, чего мне ему помогать? Он стоял, чуть наклонившись вперед и выставив перед собой меч. Я ничуть не сомневался, что с медведем он справится. Что ему медведь? Ему тех медведей десяток нужен. А то и два.
        - Стреляй! - завопил неуемный Тытырин.
        Сработала Берта, сработал Дырокол. Один из медведей сковырнулся. Смешно так, как конь, которому подбили передние ноги, перевернулся в воздухе - и на спину. На второго одной пули опять не хватило, пришлось выстрелить еще. Этот просто завалился на бок и не встал уже.
        Зверь, несшийся на Перца, прыгнул. И Перец оступился. Не знаю, было ли так задумано, или получилось случайно. Вполне могло быть, что и случайно - снег не очень устойчивая структура. Правая нога провалилась, Перец осел, неудачно взмахнул мечом, и медведь подмял его под себя.
        Лара вскрикнула. Как трогательно, прямо не могу!
        Пришлось выстрелить мне. Попал в ухо. Медведю, само собой. Убил. Медведя, само собой. Все.
        Пространство было теперь заполнено красной кровью и дохлыми белыми. Солнце забралось на пик, светило хорошо, железные ворота ангара блестели металлом. Поднялся небольшой ветер, с реки потянуло. Ветер растрепал волосы Лары. Она стояла в узком черном плаще, в красном шарфе, оранжевые волосы по ветру.
        Рядом прямо на снегу сидел тот самый трубадур и вид имел совершенно одурелый. Еще бы, не каждый день увидишь такое.
        А вокруг белыми холмами лежали звери. И красные пятна тоже были вокруг. В моем белом мире теперь было много красного.
        Одно из самых красивых зрелищ в моей жизни. Что-то такое… не знаю даже. В духе безумных японских блокбастеров. Тех, где красные деревья роняют красные листья на красную землю, а главные герои в белых кимоно пьют зеленый чай под этим кровавым листопадом.
        Я не удержался, вытащил камеру, но снимать не стал. Я просто смотрел, потом спрятал камеру. Истинное всегда мимолетно, и ценность его есть в этой мимолетности.
        Испортил все Тытырин. Историографа стошнило, и красота исчезла.
        Самый крупный медведь дернулся, и Перец выбрался из-под его туши. Он тоже был красный. Весь красный - лицо, руки. Волосы слиплись. Дымился. И было заметно, что Перец зол. Этак злобно зол, весело зол.
        - Люблю такие вещи! - крикнул Перец громко. - Люблю, когда меня хотят убить!!! Люблю!
        Перец отряхнулся, наклонился, поднял кусок смерзшегося снега, вытер лезвие.
        Лара смотрела на него.
        - Ты пыталась меня убить… - Перец рассмеялся. - Убить, значит… Тебе это доставило удовольствие?
        Лара промолчала.
        - Жаль, если нет. - Перец шагнул к ней. - Подобные штуки должны доставлять удовольствие, иначе не стоит… не стоит ничего затевать. Вот и поговорили…
        - И что теперь? - спросила Лара. - Теперь зарубишь меня? Своим мечом зарубишь? Да?
        - Нет, - покачал головой Перец, - не буду тебя своим мечом зарубать. По-другому.
        Перец воткнул меч в снег и поднял арбалет. Натянул тетиву. Затем достал из-за голенища дротик, вложил в арбалет.
        Вот так.
        Кажется, Лара была удивлена.
        Я сам был удивлен.
        Перец выстрелил.
        - Нет! - Этнограф кинулся под дротик.
        Я же говорю, индийское кино.
        Кинуться-то кинулся, но реакция у него была дрянная, не успел. Дротик ударил Ларе в плечо, ее сбило с ног, но она тут же вскочила и дротик выдернула. Поздно только. Ее повело в сторону, трубадур подхватил ее и удержал все-таки, они не упали.
        Банально, подумал я. Что называется, затихарил последний патрон. Банально, но действенно. Действенно.
        - Ты опять проиграла, - сказал Перец. - Ты будешь всегда проигрывать. Всегда.
        - Давай уйдем, а? - Тытырин потрогал меня за плечо. - Тут уже нехорошо…
        - Давай уйдем.
        Я вполне его понимал. Пора, пора, вечер исчерпал себя, да.
        Но Перец продолжал стоять. Стоял и глядел. На все, что мы тут устроили.
        Красное на белом. Классика.
        А трубадур добыл из снега монтировку и стал глупо размахивать ею перед собой. Словно он мог ею хоть кого-то остановить. Тоже мне, герой…
        - Что будем делать? - спросил я погромче, чтобы Перец понял, что я к нему.
        Перец не ответил. Он просто повернулся и побрел к стадиону. Тытырин тут же запрыгал за ним.
        - А что с этими делать? - снова спросил я.
        Перец даже не оглянулся.
        Эти - двое. Этнограф сидел на снегу, хлопал по щекам Лару. Бесполезно, снотворное наверняка мощное. Надо бы им помочь как-нибудь… К буржуйке отнести, что ли? Ладно, не замерзнут, во всяком случае, до смерти.
        Я шагнул к ним с сугубо гуманистическими целями. Да, надо было как-то помочь - один из медведей вроде шевелится.
        - Эй! - не оборачиваясь, позвал Перец.
        - Иду, - ответил я. - Сейчас.
        Да, один был еще жив - тот, что справа. Возился по снегу, размазывал бордовое пятно, мычал.
        Берта.
        Теперь все мертвые.
        Сами виноваты. Сами. И вообще, они мне сразу не понравились.
        Мы уходили в сторону норы. Я твердо знал, что вернусь сюда. Через час, может, чуть больше. Сбегаю к себе и вернусь.
        Тайное, стань, блин, явным…
        Перец шагал первым.
        С неба падал снег.
        Глава 22
        Апокалипсис, краткое содержание
        - Ну что, пробрался? - усмехнулся Перец.
        Я уронил фонарик.
        И почему-то понял, что вот оно, вот, начинается. Новый виток. В моей жизни, в смысле. Эта медвежья бойня неспроста случилась. Такие события всегда отмечают начало чего-то великого, такое событие - как точка поворота.
        Я обернулся. Осторожно и медленно, чтобы не получить между глаз острым ножичком.
        Перец даже не помылся. Как был, так и остался - на лице красная корка, возле глаз чуть уже потрескалась.
        - Ты что, Синяя Борода? - усмехнулся я. - Жиль де Ре, маршал Франции? «Можешь ходить везде, только в эту комнату не заглядывай…» Меня до жути пугала в детстве эта сказка.
        - У тебя не было детства, - усмехнулся Перец красной улыбкой.
        - Почему же не было? Если у тебя было, то и у меня тоже…
        - Ты очень сильно на сей счет заблуждаешься.
        Перец улыбался. Я человек не боязливый, но от его улыбки у меня по загривку морозец пропрыгал. Чего он не помылся-то?
        - Ты неправильно думаешь, - продолжал Перец. - Думаешь, мы с тобой братья? Вовсе нет. Мы с тобой не братья. Совсем не братья. Ты знаешь, сколько тебе лет. От роду?
        Ну вот. Видимо, сейчас будут явлены тайны.
        Давно пора.
        - Настал час «Ч»? - спросил я. - Пришло время объяснений? Давай. А то я заждался уже, знаешь ли, даже аппетит пропал…
        - Сейчас он у тебя еще больше пропадет. Ты вообще у меня жрать не сможешь.
        - На твою рожу посмотришь и не сможешь, - согласился я.
        - Ты на свою посмотри. Знаешь, я почему-то просто так и знал, что ты сегодня сюда сунешься. И что она сюда сунется, знал.
        - Ты такой проницательный! Прямо до позеленения. Посмотри, я там со спины не позеленел?
        Ангар был большой. В нем легко бы уместился самолет. «Ил-86».
        Когда я подошел к ангару, возле него уже никого не было. Ни Лары, ни ее дружка. Ушли. Только медведи валялись. Уже окончательно одеревеневшие и занесенные почти что до половины снегом. Снег, кстати, не прекратился, падал и падал, небесные перины прохудились и вываливали теперь на нас все свое добро.
        Я не стал искать настоящий вход, не хотел терять время. Да и опасно это было, наверняка Перец ловушек понавтыкал без счета. Поэтому я поступил просто, но эффективно: взял бластер и пропалил в боку ангара хорошую дыру. Подождал, пока остынут края, и забрался внутрь.
        В ангаре было много цепей. Разные все, и толстые, и потоньше. Цепи, и крюки, и ошейники какие-то здоровенные. С шипами. Будто тут собирались содержать сторожевого пса. Видимо, в воспитании нового горына Перец решил использовать другие методы.
        Недалеко от правой стены находилось странное устройство - сваренная из уголков большая струбцина. Ну, или что-то подобное, в струбцинном духе. С четырьмя винтами - для надежного крепления сверху, снизу и с боков. А еще там были газовые горелки, тоже несколько штук, с разных сторон. И вся эта конструкция была обожжена, оплавлена и покорежена, точно внутри ее что-то взорвалось.
        Я пригляделся и понял, что это, скорее всего, инкубатор. Пустой.
        Я не знал, как являются на свет горыны, троица вылупилась до меня, но догадывался, что нужен огонь. Его, видимо, и должны были обеспечить горелки. Вообще, струбцина здорово походила на произведение металлического творчества. Ее в каком-нибудь музее кретиническом можно выставить, буржуи такую муть любят.
        Я потрогал агрегат пальцем и пошел дальше.
        Вдоль стен стояли пластиковые бочки. Синие, с яркими оранжевыми бирками. Прочитал: снотворное. Вот откуда дротики.
        Интересно, а зачем Перцу столько снотворного? Не для медведей же, в конце концов… Видимо, для того, чтобы горына усыпить. Но зачем ему горына усыплять? Уши, что ли, купировать собирается?
        Я продолжил осматривать ангар и обнаружил главное.
        В самом дальнем от входа темном углу стоял ящик. Небольшой, размером с коробку от маленького телевизора. Железный. С крупными - палец пролезет - дырочками, просверленными в хаотическом порядке. Осторожно, издалека, заглянул в дырочку, но ничего не увидел. Снял с пояса фонарик, направил луч в ящик.
        Луч наткнулся на красное и блестящее. Сначала я не понял что, а потом до меня дошло: из ящика на меня смотрел глаз.
        Щек - зеленые глаза.
        Кий - оранжевые.
        Хорив - серые или голубые.
        А у нового горына глаза были красные.
        Красный, с узким вертикальным зрачком глаз, смотрел прямо на меня.
        А потом за спиной у меня сказали: «Ну что, пробрался?»
        И я уронил фонарик.
        - Ты такой проницательный! Прямо до позеленения. Посмотри, я там со спины не позеленел?
        - Главное - не покраснеть, - улыбнулся Перец. - И вообще, давай-ка отойдем, он не любит шума и света.
        - Кто? - тупо спросил я.
        - Тьма. Я его так назвал.
        Перец вытащил нож, провел лезвием по тыльной стороне ладони. Показалась кровь. Перец опустил руку, дождался, пока на конце пальца не скопится заметная капля, занес руку над ящиком, уронил кровь в круглое отверстие.
        Ящик дрогнул. Затем из него послышалось шипение, и в дырочку выскочил черный раздвоенный язык.
        Я шагнул назад.
        - Это будет воистину бич божий! - Перец умиленно смотрел на ящик. - Больше, чем бич божий, - это будет сама смерть сошедшая. Он споет свою песню, и наступит тишина…
        Я смотрел на Перца. Это он все всерьез. Надо лечить. А еще лучше изолировать. Интересно, он всегда был психом или стал таким под влиянием внешней среды?
        - Огонь заполнит небо и падет на землю, и не будет никого больше. И вода станет кровью, и захлебнутся они кровью! С ума сойдут от крови! А потом нервы у них не выдержат и будет первый пуск! И будет ответный удар! И воды станут горьки! И чертов мир сломает хребет! Развалится, взорвется, сгорит! Ивашка будет бежать, а я буду травить его, как бешеную крысу!
        Не, лучше не лечить, лучше изолировать. Первый удар, звезда полынь… Апокалипсис, краткое содержание. Если я не ошибался, дальше по плану должно следовать затмение звезд и разверзание земли. Но то ли Перец был не очень хорошо знаком с первоисточником, то ли уже подустал, на звезде полыни он остановился.
        - Я заставлю его сожрать собственный хвост, - устало сказал Перец. - За все, что он со мной сделал.
        Я подумал, что сейчас Перец в соответствии с канонами жанра скажет: Ван Холл превратил его в чудовище, а раньше он был добрый и пушистый…
        Но Перец ничего такого не сказал.
        - С Ван Холлом, конечно, следует разобраться, - согласился я. - Но стоит ли заодно уничтожать мир?
        - Плевать на мир, - ответил Перец тихо. - Мир плевал на меня, мне плевать на мир. Куда смотрел мир, когда меня бросали в лабиринт с анакондами?
        - Ван Холл - это еще не весь мир.
        Я успокоился. Я стал спокойнее из-за мороза. И вообще - стал спокойнее я. Спокойнее.
        А старина Перец вот нет. Не давали ему спать те анаконды.
        - Ты чего так мир-то защищаешь? - Перец злобно уставился на меня. - Где был твой мир, когда тебе в кровь золотых рыбок запускали? Я буду пинать этот поганый мир в задницу! Я за загривок его - и в помои! Да, в помои! Как они меня!
        Трудно спорить. В чем-то я был с ним даже согласен, иногда мир на самом деле нужно наказать за его равнодушие. Потому что равнодушие и сон приводят к страшным вещам.
        Но я тем не менее предложил:
        - Все-таки, может, по-другому как-то? С Ван Холлом-то?
        - По-другому нельзя, - покачал головой Перец. - По-другому его не взять.
        - Можно взять, - возразил я.
        - Нельзя, - повторил Перец твердо. - Я пробовал. Он не ночует два раза в одном месте! Он окружил себя охраной! Он почти уже восстановил вашу дурацкую установку! Пока он запускает сюда листовки и пистолетики, а скоро сбросит очередного киллера.
        - И что?
        - А что, если он бросит сюда бомбу? Не листовки с ценой за мою голову, а бомбу? Ты понимаешь, что тогда придет конец всему?
        Перец вытянул меч. Сделал несколько движений перед моим носом, несколько выпадов.
        - Я хочу, чтобы меня оставили в покое, раз и навсегда. Понимаешь?
        - Понимаю, - кивнул я. - Покой, тишина, беруши. Ладно, хорошо. Чем ты хочешь своего Тьму накормить?
        Перец вопрос не услышал. Как заклинило его.
        - Ваша установка - еще куда ни шло… Но что на других базах - толком неизвестно, а там могут быть страшные вещи. Если с проектом «Двина» еще как-то ясно…
        - Что ясно? - спросил я. - Может, все-таки скажешь?
        Перец поглядел на меня оценивающе, усмехнулся.
        - Теперь скажу. Теперь чего уж… Проект «Двина» - это мы с тобой. Вернее, ты. Ты и Сирень.
        Перец поглядел, произвели ли его слова на меня впечатление. Я слушал. Равнодушно. По возможности.
        - Если научно - репликация и трансформация биологических объектов, - рассказывал Перец. - Например, берут геккона, то есть маленькую-маленькую ящерку, и в хвостик вставляют жало от скорпиона. Или берут одного мальчика, а получается два мальчика, когда берут одну девочку, а получается две девочки…
        Я слушал.
        - Проект «Двина» занимался производством чудных тварей. Неоморфов. - Перец покачал головой. - Ван Холл такое любит. Склепал нашего нового друга Застенкера, а заодно произвел красивую девочку по имени Сирень и умного мальчика по имени… Нет, имя ему он не придумал. Почему-то.
        Я ждал чего-то подобного. И не особенно расстроился, когда услышал. Почесал голову - там, где у меня шрам был, спросил:
        - Почему «Двина»?
        - Что?
        - Почему «Двина»? - спросил я еще раз.
        - Не знаю, - пожал плечами Перец. - А тебе какая разница?
        - Интересно.
        - Наверное, потому, что Полоцк находится на Двине.
        Ну понятно, подумал я. Полоцк на Двине, а самым известным полоцким князем был Всеслав Брячиславич, личность темная. Умел превращаться в волка. Интересная логика. У Перца, само собой.
        - Ну что, приятно? - глянул на меня Перец.
        - Что приятно?
        - Приятно быть никем?
        Я опять промолчал. Понимал, что волноваться не следует. От волнения трясутся руки, а они мне пригодятся. Скоро.
        - Впрочем, можешь не особо расстраиваться, - продолжил Перец. - Проект «Двина»… Да я всю ту Двину перегорожу! Я ее заболочу! Спалю ее на фиг!
        Он погрозил мечом в небо. То есть в потолок.
        - Заболочу вашу «Двину», тина будет… А потом возьмусь за «Бросок»… Ты знаешь, что такое проект «Бросок»?
        Я не знал, что такое проект «Бросок».
        - И я тоже не знаю. И что такое проект «Ось», тоже не знаю. Вернее, знаю - это гадость и дрянь. Мне уже «Пчелиного Волка» и «Двины» выше крыши. А про «Двери» даже не вспоминаю, во где мне ваши «Двери»…
        Перец приложил меч к горлу.
        - Во где вы все у меня… Во!
        Старая песня. Не я виноват, а мир виноват. Да здравствует «Циклон Б», дайте мне огнемет…
        - Чем ты решил его накормить? - спросил я в очередной раз.
        Перец опять не ответил. Разрубил какую-то железную балку, безумно улыбнулся. Так что я окончательно убедился в том, что он псих. Настоящий псих, никаких сомнений. Видал я тут психов, но таких, как Перец… Его ведь и не вылечить! Психи не лечатся, всем известно. А вдруг это у него наследственное? Тогда и я вполне могу страдать тем же…
        И тут я вспомнил.
        Вспомнил! Сопоставил! Снотворное в синих бочках с оранжевыми бирками… Бойцовые собаки…
        Перец сунул руку в карман, достал и подкинул монетку, рассек ее пополам.
        Впечатляет. Такие штуки всегда впечатляют. Особенно если после разрубания свободной рукой поймать половинки. Перец успел, но сейчас не сильно впечатлился, поскольку все думал про собак. Про тех, которые дерутся.
        Про собак, про собак, про чертовых бойцовых собак!
        - Ты что, решил нового горына накормить…
        - Хватит! - вдруг заорал Перец. - Хватит болтать! Не хочу ничего слышать!
        Он перестал размахивать своей сабелькой, но не успокоился, а стоял просто, перекидывая рукоятку из ладони в ладонь.
        Мне вдруг стало противно. Очень противно.
        Иногда бывает противно от того, что собираются сделать другие люди. За них противно. Хорошие вроде бы люди, а ведут себя так, что даже мне тошно. Знаешь человека долго, нравится он тебе, а потом вдруг обнаруживаешь случайно, что он любит раскатывать сопли в шарики, а шарики за обои, за обои…
        Наверное, я еще слаб по юности своей, вещи подобные меня раздражают. Хотя не сомневаюсь ничуть, что годам к тридцати пяти переживу мелочные комплексы. Покуда же я максималист, сопли за обоями меня натуральным образом угнетают.
        Во как!
        К тому же…
        К тому же я к ним привязался. К троице - Щек, Кий, Хорив. Мне будет их не хватать. Я не хочу, чтобы Перец пустил их на мясо.
        Бойцовых собак кормят… другими собаками.
        Даже больше, чем не хочу, даже больше, чем не хватать. Я не допущу этого.
        Я так решил.
        Я.
        - Мне почему-то кажется, что ты будешь против. - Перец расслоил мечом стену, внутрь посыпался снег.
        - Мне почему-то тоже, - согласился я.
        - Так я и знал. - Перец горестно покивал. - Предатели кругом, иуды и расстриги, все норовят под лопатку нож воткнуть, лишь только отвернешься. Увы, увы и увы! Дальше мы двинемся в путь, пусть тревожится сердце…
        - Чего-то тебя в классику заносить стало, - усмехнулся я. - Ну что ж, в путь так в путь.
        - Значит, прогуляемся? - Перец ухмыльнулся.
        - Да, прогуляемся. На мост опять?
        - На мост, на мост. Только на мост.
        - А может, где-нибудь здесь? На крыше…
        Не хотелось мне на мост, но и спорить тоже не хотелось.
        Перец помотал головой.
        - Ладно, пойдем. Перчатками кидаться не будем?
        - Обойдемся без формальностей. - Перец спрятал меч. - Прошу!
        Театрально склонился, приглашая меня к выходу.
        - Только после вас! - Я тоже театрально склонился.
        Перец плюнул и пошагал первым. Идти далековато, но это даже хорошо - надо сосредоточиться. Только не получилось - едва мы одолели полпути, как Перца пробило на треп:
        - Ты вот сказал, что меня на классику заносит. А ведь на самом деле так: у нас классическая ситуация…
        Я старался не слушать, но его боботанье все равно пробивалось.
        - Хотя нет, у нас более оригинальная ситуация. Вряд ли кому-то в Древней Греции удавалось схватиться с самим собой.
        Перец рассмеялся.
        - Все получилось не так, как я хотел, - говорил он. - Мы должны были вместе работать, но ты тоже… ты тоже не понял. Почему вы все не можете меня понять? Почему вы не можете…
        Перец замолчал. Однако ненадолго. Едва стали спускаться к реке, как опять его прорвало:
        - А ведь у меня были предчувствия насчет тебя. Что ты меня кинешь…
        - А насчет себя у тебя предчувствий не было? - не утерпел я.
        - Не. В себе я уверен практически всегда. Сам себя ведь не кинешь…
        - Ну, ты сгоряча так сказал, - возразил я. - Всемирная история, которую поминают все кому не лень, знает массу случаев, когда люди закладывали сами себя. Так что наши разногласия вполне обычны. Можешь расценить ситуацию как традиционную шизофрению.
        - Я не шизик, - покачал головой Перец. - Скорее ты шизик. Ты не помнишь, кто ты, не помнишь, откуда ты. А я помню. Причем не только себя, но и тебя.
        Перец показал мне язык. А еще говорит, что он не шизофреник…
        - А кто тебе сказал, что я не помню, кто я?
        Это я ловко, честное слово.
        Перец остановился. И я остановился.
        - Ты, - ткнул он в меня пальцем, - ты мне сказал, что не помнишь.
        Я пожал плечами.
        - Так ты что, все время гнал? - удивился Перец.
        Я не ответил.
        - Ты что, с самого начала мне правды не говорил?!
        Я молчал. Перец начал нервничать. Вывести врага из себя перед схваткой - половина победы. Так говорил Варгас.
        - А может… может, это все план сволочи Ван Холла?
        Перец был растерян и, как мне показалось, испуган.
        - Послушай…
        У него даже лицо задергалось, пар из ноздрей повалил. Как у горына, в самом деле.
        - Так это все организовано? - спросил Перец. - Все заранее, что ли, задумано?
        Спросил как-то плаксиво.
        - Мы, кажется, хотели поговорить, - напомнил я. - Ты что-то отвлекся от дела…
        - Действительно, - кивнул Перец. - Надо поговорить.
        Мы стояли на берегу. Река была темной, хотя солнце висело еще высоко над странными блестящими куполами на горизонте. Туда я собирался добраться, да не добрался. Впрочем, там, скорее всего, были всего лишь какие-нибудь локаторы замороженные.
        - Может, тут? - спросил я. - Может, к мосту не будем скатываться?
        Но Перец хотел драться на мосту. Страсть к дешевым эффектам многих подводит.
        Стали спускаться. Тропинка совсем обледенела, лед гладкий и бугристый, я поскользнулся и чуть не слетел по скользкому склону. Перец, разумеется, захихикал.
        В этот раз гудело и на мосту. Хотя никаких фонарей вроде бы не торчало, но звук получался - без ветра, сам по себе. Гудящий мост. Стану живописцем, тоже, конечно, нарисую. Мост, снег, дуэль. И сталагмиты здесь опять наросли. Все, как полагается, атмосфера загадочности.
        - Как деремся? На мечах, на револьверах? - уточнил я. - Могу тебе одолжить Дырокол…
        - Не стоит, - отказался Перец. - Зачем мне чужое оружие? Пусть каждый останется при своем.
        - Как знаешь.
        Правила просты. Я пойду на ту сторону моста, ты останешься здесь. Кинем лед. Как лед упадет - будем сходиться.
        - До смерти? - усмехнулся я.
        Перец не ответил, стал прорубать себе тропу в сталагмитах.
        До конца моста было сто метров. Пять пролетов, каждый по двадцать. Перец дошагал до места, где мост обрывался, сбросил вниз полушубок. А чего, полушубков тут полно, даже больше, чем микроскопов. Я тоже скинул. И бронежилет. От меча все равно не убережет, а мешаться будет.
        - Слушай, - не удержался я, - может, скажешь перед смертью? Облегчишь душу?
        - И что ты хочешь услышать? Перед смертью.
        - Тайну. Хочу знать Тайну. Мне интересно, что там за Тайна такая…
        Перец секунду подумал, затем дружественно помахал мне ручкой, подобрал кусок льда, подкинул вверх.
        Лед с треском разлетелся где-то внизу, мы стали сходиться. Торопиться не стоило, я знал, что он не будет швырять в меня мечом с такого расстояния. На ста метрах не только меч, на ста метрах даже револьвер бесполезен. Так что метров пятьдесят никаких боевых действий, будем только сходиться.
        Перец шагал, подняв меч над головой. Серьезно, безо всяких выкрутасов. И в любую секунду он мог тот меч метнуть. Пробьет мне плечо, и все. У самого-то, наверное, еще пять кинжалов и десять метательных ножей в рукавах.
        Я не спешил. Кобуры расстегнул, но револьверы не достал - успею еще, достану через два пролета. А через три пролета взведу курки, и начнем разбираться…
        Перец исчез. Вот только что брел ко мне сквозь сталагмиты, и вот уже нет его. Растворился.
        Так и знал, что у этого гада есть что-то в его хитрованском арсенале. Исчез. Нет, я, конечно, понимал, что он не исчез, что он где-то тут, но где, понять не мог. Наверное, стоит за фермой, ждет. Ждет, что я растеряюсь…
        Но я не растерялся. Сделал так: прикинул, где примерно мог остановиться Перец, прицелился в самый крупный в том месте сталагмит и выстрелил.
        Устроим ему шрапнельку…
        Верхушка сталагмита лопнула и разлетелась мелкими осколками. Они ударили по остальным сталагмитам, и те тоже разлетелись. Я, чтобы увеличить поражающий эффект, выстрелил еще. Ледяные картечины зазвенели по сторонам, одна даже попала мне в ногу, довольно больно.
        Эффект был достигнут.
        - Ай! - Перец проявился, выскочил из-за левой фермы.
        Я тут же выстрелил - целился в колено. Перец среагировал. Нет, он, конечно, не от пули увернулся, такого никто не может. Просто успел заметить движение пальца на спусковом крючке.
        Я тут же послал пулю вдогонку, но уже не в Перца, а снова в сталагмит. Перца щелкнуло довольно больно, он завопил и кинулся на меня.
        Минус четыре патрона.
        Я выпустил еще пулю навстречу, ложную. Перец не прореагировал.
        Еще два выстрела, снова по сосулькам. Снова щелкнуло Перца льдом, он даже запнулся. Я немедленно воспользовался ситуацией и опять выстрелил. Пуля шоркнула Перца по плечу.
        Он заорал, упал.
        Но я задел его, задел. И нож Перец швырнул не так шустро, я сбил его прямо в воздухе выстрелом Берты.
        Минус девять.
        Перец поднялся на ноги. Признал, поглядев на рану в плече:
        - Неплохо. Ты, кажется, кое-чему научился.
        Обвел мечом сталагмиты, поморщился.
        - Но тебе помогли случайные обстоятельства.
        - Случайных обстоятельств не бывает, - откликнулся я. - Будем болтать или все-таки продолжим?
        - Продолжим, конечно. - Перец улыбнулся. - Надо же мне тебе ответить…
        И тут же ответил. Но я был готов.
        Перец сработал «призрака» - резкие прыжки вправо-влево, настолько резкие, что попасть нельзя. То есть вероятность попадания мала. Меня Варгас таким штукам учил, тоько я плохо выучился, не успел. А Перец, видимо, успел. Ловко у него сейчас получалось.
        Выстрел, выстрел, выстрел. Мимо, мимо, мимо. Пара секунд - и я стою, прижатый спиной к холодной ферме, а к горлу уже приставлено лезвие меча. Перец смотрит на меня, и в глазах у него торжество. Стволы моих револьверов упираются ему в пузо.
        - Ну, - улыбнулся Перец, - вот и все. Знаешь, я думаю, что ты проиграл. И что надо тебя примерно наказать. Даже не наказать - тебя надо изолировать. К тому же мне не нужны конкуренты на моей территории, сам понимаешь…
        - Сюрприз! - выдохнул я и выстрелил в тринадцатый раз.
        В пузо. Перец не ожидал.
        Пусть враги думают, что ты слабак, говорил Варгас, в нужный момент их ошибка даст тебе преимущество.
        Это было то, над чем я работал в последнее время. Хитрая штука. Меня в свое время опять же Варгас научил. Рассказал, что с помощью ее он в свое время уложил одного наркобарона в Тегусигальпе. А сейчас я своего противника. Потому что сменил барабан на Берте и поставил самодельный. На семь патронов.
        Устройство было ненадежным, в общем-то, одноразовым. Я даже закончить его не успел толком. Но оно сработало.
        И патрон я сделал сам. Такой, как надо. Пороху побольше насыпал.
        Перца отбросило, он с железным звуком брякнулся о ферму и свалился на мост, в сосульки.
        - Привет из Тегусигальпы, - сказал я.
        Давно готовил. Давно!
        Перец лежал, не шевелился. Изо рта и из носа текла кровь. Я еще спросил, не удержался:
        - Ну что? Кто тут вторичный продукт?
        Перец не ответил. Лежал. Застряв между вертикальными сосульками.
        - И вообще, - добавил я, - ты не один такой умный.
        А потом сделал то, что тоже давно хотел сделать.
        Я прочитал стихи:
        Думал, Перец будет крут,
        А теперь он просто труп.
        Уже не из «Анаболиков», свои. Скромное двустишие, с неточной и слабой рифмой. Но надо же с чего-то начинать?
        Жаль, что Перец не слышал. Жаль. Герой… Звезда упала…
        Достал фотик, запечатлел, опять не удержался. Для истории пригодится.
        Увидел меч. Меч поблескивал рукояткой. Я наклонился и поднял его. Отличная все-таки вещь. Интересно, кто сделал? Круче супербулата, идеальный баланс, лезвие в бешеном узоре.
        Трофей. Теперь он принадлежит мне. Теперь он мой. Я спрятал меч в ножны и повесил его за спину.
        Вот так, Персиваль Безжалостный, вот так. Я победил. Победил! Но сейчас мне надо спешить. Да, спешить.
        - Пока, - сказал я.
        И побежал наверх. Наверху у меня было еще много дел.
        Глава 23
        Снежные звери
        Он держал Лару долго. Эти трое уходили по склону вверх, к сооружению, похожему на старый стадион. Гобзиков не боялся. Он не боялся, что его убьют, а почему-то знал: это произойдет.
        Но этого не произошло. Арбалетчик развернулся и пошагал прочь. Стрелок вроде хотел что-то сказать, но не сказал и тоже ушел. А Гобзиков остался.
        С неба повалил снег, очень густой. Гобзиков растерянно озирался. Он стоял и смотрел на убитых медведей. В голове не было ничего. Пустота.
        Даже не страшно.
        Он опустил Лару, наклонился и похлопал ее по щекам. Щеки были теплые, но Лара не очнулась. Наверняка в дротике было снотворное. Наверняка…
        Надо что-то делать. Что-то делать…
        Гобзиков хлопнул по щеке и себя. Хлопнул еще, чтобы башка встряхнулась, чтобы мысли подпрыгнули. Почувствовал в щеках колючие иголки, принялся бить еще, еще, еще.
        Из носа брызнула кровь. Гобзиков остановился, посмотрел на свои ладони. Тоже в крови. Гобзиков вытер ладони о снег. В голове появился холодный шип, от него расходилось злое морозное серебро, Гобзиков прокусил губу.
        Вверх по склону чернели какие-то сараи. Гобзиков распахнул на Ларе плащ, достал нож. Забрался на первый же сарай, срезал с крыши широкий и ломкий лист рубероида, срезал длинный электрический кабель, спрыгнул вниз. Из кабеля и рубероида сделал санки. Ну, что-то похожее на санки. Аккуратно перевалил на эти санки Лару. Впрягся в шнур и поволок.
        Тянуть было тяжело, но терпимо. До воздухолета километров, наверное, десять, Гобзиков очень надеялся, что сумеет одолеть их до темноты, оставаться здесь в темноте не хотелось.
        Гобзиков шагал. Ориентировался по телемачте, которую было видно даже сквозь снегопад. До мачты добрался часа за два, обогнув город слева.
        Мачта продолжала так же гудеть, как и утром. Гобзиков подумал, что если залезть на мачту, то наверняка можно увидеть воздухолет и Кипчака на нем. Но влезать на мачту он не стал, не было сил. Но даже если бы силы нашлись, Гобзиков бы не решился. Он помнил, что как-то раз, в детстве, попробовал забраться на парашютную вышку, но не смог - голова закружилась.
        Гобзиков определил направление и углубился в снега. Шагал, вдавливая ноги, наклоняясь по-бурлачьи вперед. Заболели плечи и ноги, Гобзиков остановился и оглянулся. Город растаял. Иногда выныривали из белого тумана серые тени, но Гобзиков не мог определить, на самом деле это тени или ему просто кажется.
        Он продолжал шагать еще час, но останавливался уже гораздо чаще. Неприятно болело в левом боку, боль распространялась в спину и вниз, в ногу. Гобзиков испугался, что внутри что-нибудь порвется, и решил отдохнуть.
        Остановился и проверил Лару. Лара была теплая, живая, дышала ровно. Гобзиков посидел в снегу, пока не почувствовал, как заныли от мороза пальцы на ногах. Тогда он встал и попробовал отправиться дальше, однако не получилось - в спину стрельнуло, и Гобзиков замер, боясь пошевелиться. Постоял так некоторое время в полусогнутом состоянии, потом осторожно выпрямился. В спине что-то хрустело, Гобзиков понял, что застудил ее.
        Теперь он двигался следующим образом - уходил вперед на несколько шагов, затем подтягивал Лару к себе, потом снова отходил, ну и так далее. Скорость упала, энергозатраты возросли. Гобзиков уже полз.
        Вдруг он услышал свист. Огляделся, но ничего, кроме снега, не увидел. Подумал, что свистит у него в ушах, но свист был какой-то неродной, в ушах просто не могло так свистеть. Тогда Гобзиков прислушался, повернув по ветру ухо. Свистел явно Кипчак, лихо, беззаботно и молодецки свистеть в мороз могут, наверное, только гномы.
        Гобзиков хотел свистнуть в ответ, но не получилось - губы были неживые и никак не складывались в нужную комбинацию. Он вспомнил про трубу и пожалел, что оставил ее, сейчас бы труба пригодилась…
        Гобзиков стал кричать, но крик через снег пробивался плохо. Поорал несколько минут, и горло село. И он замолчал и просто пополз вперед, стараясь держаться нужного направления. Ноги почти не двигались, пальцы на правой руке не разжимались, но Гобзиков полз и полз. Думая о Кипчаке, о воздухолете, стараясь, чтобы думы перешли в реальность…
        Из снега выступил маленький сугроб, который при непосредственном рассмотрении оказался Кипчаком. Гном оглядел Гобзикова, пощупал пульс у Лары.
        - Все живы, - сказал он удовлетворенно. - Вот и хорошо. А где дракон?
        Гобзиков молча пожал плечами.
        - Не нашли… - с сожалением вздохнул Кипчак. - А я хотел бы посмотреть. Говорят, они великие.
        - Точно великие, - согласился Гобзиков.
        - А что с Ларой? - спросил Кипчак. - Она в забытьи?
        - Снотворное. Усыпили.
        Лара вдруг улыбнулась. Видимо, ей снилось что-то хорошее. Гобзиков осторожно похлопал ее по щеке, только все впустую. Снотворное слишком мощное. Тот, с мечом, сказал, что она может три дня проспать. А сколько идти через зиму, не сказал.
        Гобзиков поежился. Тот, с мечом, был страшный. В глазах у него безумие. А второй, с пистолетами, еще хуже, у него глаза убийцы. И вообще, какая-то страшная история у них тут случилась со всеми, все они какие-то больные…
        - Кто усыпил?! - Кипчак с негодованием скрежетнул зубами.
        - Враги, - просто ответил Гобзиков.
        - Жаль. Жаль, что нет с нами великого Персиваля. И его друга Великого Безымянного! Они бы показали! Они бы научили! Небо потемнело бы…
        - Далеко до машины? - спросил Гобзиков.
        - Нет. Скоро дотащим. Давай, Егор, приналяжем, а то скоро темень будет, я же предчувствую.
        Тащить Лару стало гораздо легче. Да Гобзиков уже сам и не тащил, за него надрывался Кипчак. Даже не надрывался, нет - он тянул санки легко, как маленький упертый трактор.
        К воздухолету вышли действительно скоро. И снег сразу кончился. Как будто выбрались из-под гигантского колокола. Гобзиков оглянулся - за спиной от земли до неба клубилась белая туча.
        Гобзиков увидел аппарат, который и в самом деле оказался недалеко. Кипчак подналег, и до воздухолета они добрались чуть ли не бегом.
        Кипчак запрыгнул в седло и принялся дергать рычаги. Аппарат не двигался. Ничего не шипело, ничего не крутилось - машина была мертва. Кипчак соскочил на снег и забрался под раму. Долго там возился, чем-то брякал и присвистывал, вылез, снова уселся за рычаги.
        И опять ничего не получилось.
        - Что? - спросил Гобзиков. - Что там?
        - Не заводится, - горестно сказал Кипчак. - Слезы замерзли…
        - Как замерзли?
        - Так. Как все остальное. Тут очень холодно, ледяная пустыня. И порошок летательный замерз.
        Гобзиков постучал по резервуару.
        - А если поджечь? Нет, нельзя, твердый воздух взорвется… А что же делать тогда?
        Но Кипчак уже знал, что делать. Он уже потрошил багажник, выбрасывал на снег вещи.
        - Пойдем так, - сказал он.
        - Как так?
        - Так. Пешеходом. Пойдем, пойдем, дойдем до гор. Перелезем через горы и дальше пойдем. Вот и все.
        - Мы не дойдем до гор… - Гобзиков опустился на снег.
        Кипчак ничего не сказал. Он достал короткую, почти игрушечную, ножовку и принялся с железным визгом спиливать лыжу воздухолета. Сил у Кипчака кипело невпроворот, он торопился и ножовку сломал, лезвие менять не стал, а просто выломал, выдрал лыжу. И вокруг нее принялся сооружать сани. Быстро и ловко, безжалостно вспарывая механику небесной машины.
        Гобзиков смотрел на его труды без интереса и участия. В возможность построения нормального средства передвижения он не очень верил. Нет, не так - в способностях Кипчака-то не сомневался, но сомневался в том, что им удастся выбраться. Даже если они дойдут до гор, то вряд ли получится продраться через ущелье, там им не пройти…
        - Не надо сидеть, Егор, - оглянулся на него Кипчак, - надо двигаться. А то станешь холодным.
        Гобзиков поднялся на ноги и принялся бродить вокруг стройки. Тепла это не представляло, но Гобзиков все равно ходил. Поскольку вдруг почувствовал, что хочет спать. А сонливость - первый признак того, что наступает переохлаждение. Поэтому Гобзиков ходил.
        Кипчак справился быстро, через полчаса перед ними красовалось довольно грубое сооружение, похожее на волокушу первобытных людей, транспортное средство, с помощью которого когда-то покорили мир. Попрыгав на волокуше, Кипчак остался доволен ее крепостью и бережно перегрузил на нее Лару.
        - Готово, - сказал он. - Можно идти.
        Гобзиков кивнул. И они пошли. Первым, по целине, Кипчак с самодельными салазками, затем Гобзиков. Кипчак предусмотрительно вручил ему шнур, который привязал к санкам. Шнур помогал не падать. К тому же Кипчак велел петь.
        - Сейчас я буду рассказывать зажигательную походную песню народа гномов, - объявил Кипчак. - Она наполнит нас силой и волей к победе.
        И сам подал пример, запел.
        Это была бодрая гномовская песня, посвященная… Гобзиков не понимал, чему, собственно, посвящалась песня. Слова понятные, но в смысл вклиниться никак не удавалось, казалось, что слова просто прилеплены друг к другу. Сначала Гобзиков молчал, потом запел с Кипчаком. Оказалось, что песня на самом деле помогает, во всяком случае, скоро Гобзиков впал в странный ступор: ноги шагали будто сами по себе, в ритм дурацких слов, да и настроение как-то поднялось. Гобзиков даже подумал, что стоит слова списать. Он уже забыл, где он, и с кем он, и что ему надо делать.
        А Кипчак рассказывал…
        В старое время жили два брата-гоблина. Беззаконные, как обычно водится среди их племени. Но даже среди всех остальных гоблинов они отличались особым цинизмом и особой беззаконностью, мало кто из самых наиподлейших гоблинов всех земель мог выдержать в их компании хоть малое время. Одного звали Сцилла, а другого Харибда…
        У Сциллы было шесть голов, а у Харибды вообще голов не было, вместо головы одно хлебало. Братья промышляли тем, что ловили проходящих мимо запоздавших путников и закапывали их в землю в деревянном ящике, предварительно подманив печатанием на машинке. Они печатали пряники, и никто не мог устоять перед их ароматом, ведь известно, что не каждый гном способен устоять перед запахом хорошего коричного пряника. Гномы приманивались, гоблины-вырожденцы складывали их в деревянный ящик и закапывали в землю. А потом, когда гномы умирали в том ящике, гоблины доставали их и питались ими.
        Но вот однажды, в один прекрасный день, мимо логовища страшных людоедов проезжал гном по имени Зим. Зим - благородное имя. Он был одним из первых в ряду великих гномов-освободителей. Когда коварные гоблины Сцилла и Харибда увидели его в мелкоскоп, они принялись сразу же стучать по своей машинке и распространять пряничный запах. Зим был еще довольно молод, к тому же происходил из голодоморного болотного края, где питались одними крысами и сушеной пираньей. И едва в его измученные ноздри попал аромат пряников, Зим не сдержался, свернул со своего твердо намеченного пути. Сцилла и Харибда прельстили его и накормили пряниками, после чего Зим, утомленный дорогой, уснул, его сморил богатырский сон. Пока Зим спал, Сцилла и Харибда запрятали его в деревянный ящик и закопали в саду под сакурой…
        - Сакура - это такая черешня, - пояснил Кипчак. И продолжил: - Закопали гоблины Зима под сакурой, и через некоторое время он очнулся. В темноте, в скрежете подземных червей, в страхе и ужасе. И понял он, что дни его сочтены и придется ему умереть раньше срока, не оставив после себя многочисленного потомства. И как стало ясно, что надежды нет, Зим успокоился и стал лежать просто. Лежал, размышляя, с твердым сердцем.
        Он был готов уже предстать перед Великим Судьей, Обходящим Владения, как открылись вдруг глаза его. И спустился к нему шестикрылый золотой дракон, и коснулся головы его своим огнем, и сердца его своим взглядом и уст его словом своим. Тогда Зим там, лежа в смертном подземном ящике, переродился, не покидая своей оболочки. И стал он зреть то, чего раньше не зрил никогда. Стал зреть он сквозь землю вверх и увидел, как лепестки сакуры кружатся и опадают. Стал зреть он сквозь землю вниз и увидел пресмыкание тварей земных в темных твердях. Увидел он птиц небесных полет на дальних границах и подводный бег левиафанов и гигантских кальмаров, и почувствовал он, как бьется сердце самой ничтожной и слабой козявки, расположенной под светом звездного неба, как трава растет из земли. Тогда шестикрылый золотой дракон сказал ему: «Восстань»! И Зим восстал…
        Краешком мутнеющего сознания Гобзиков уловил что-то знакомое в рассказе Кипчака. И подумал: может, ему исследование написать? В прошлом году он посылал на конкурс научных работ доклад «Литературный язык и уличное арго: диффузия полей». Работу взяли, но ответа Гобзиков так и не получил, после чего как-то к гуманитарным дисциплинам подохладел и стал починять тот странный теодолитоосциллорадиоприемник, который нашел в сарае изобретателя. А сейчас Гобзикова идея смыслового и даже культурного взаимопроникновения миров как бы царапнула. И мелькнуло у него, что можно написать такую работу: «Диффузия культурного поля реального мира в мир вымышленный». И послать на конкурс.
        А Кипчак рассказывал дальше…
        Зим восстал прямо через землю, поскольку стал другим, и сущность его переменилась кардинально. Выйдя из земли, отправился он к недалекому обиталищу чудовищ. А чудища, увидев его, стали насмехаться и похваляться, говорили, что таких, как Зим, они на обед употребляют в количестве семнадцати штук за один присест. И несмотря на то, что привычливы к уже мертвым, полежавшим гномам, поскольку те заметно мягче и слаще гномов сырых, они по поводу проявленной Зимом наглости и неуважения могут и отступить от своих правил, сожрать его живьем. Сцилла раскрыл все шесть своих зловонных пастей и выпустил в сторону Зима бегучие языки, а Харибда растопырил от земли до неба хлебало, куда могла легко провалиться гора. Или даже две горы. Но Зим не убоялся поганых чудищ, выхватил из рукава свою верную пращу, с помощью которой неоднократно поражал недругов на безопасном для себя расстоянии, и произвел серию из шести молниеносных бросков, и каждый из бросков был такой сокрушительной силы, что головы мерзкого Сциллы отскакивали при каждом попадании, и остался Сцилла совсем без голов. Оставшись же без голов, Сцилла
немедленно погиб, упав и поломав своей жирной тушей несколько деревьев. Увидев, что единоутробный брат его, Сцилла, погиб, Харибда заревел от пронзительной боли, и рев его был так ужасен, что с деревьев осыпались все листья, а многие очевидцы тех событий упали от разрыва сердца. Но Зим не убоялся и рева…
        Вдруг идея, еще более интересная, захватила Гобзикова: он напишет большую монографию, первую монография об этом мире. Вряд ли кто-то раньше додумался до такого грандиоза. В его работе будут здешние мифы и сказки и, если удастся найти, немного настоящей истории… А еще описание животного и растительного мира, социология, экономика.
        Он расспросит всех главных здешних героев и поместит в книгу их показания… Нет, не так - Показания! То есть что они думают про Страну Мечты, про жизнь. Лару расспросит, Кипчака, других. И этого, Безымянного. Всех главных. Красиво получится…
        Карта! Опять же, если удастся начертить… И книжку он напишет. Под названием «Чужие пространства».
        «Чужие пространства»… Да, так и назову, - думал воодушевившийся Гобзиков. Она будет толстой. В кирпич. На хорошей бумаге, стилизована под старину. И пусть картинки, а еще лучше фотографии в ней будут. Интересно, тут найдется фотоаппарат? Судя по окружающей обстановке, с фотоаппаратом могут возникнуть сложности…
        Или лучше назвать книгу так - «Летопись Сновидений»? Хотя нет, «Летопись Сновидений» слишком как-то попсовато, похоже на название фильма класса «В», предназначенного для показа в какой-нибудь Оклахоме, да и то в летнюю скуку. «Летопись Сновидений» не подойдет…
        «Летописец начала царства», вот. Круто! Истинно круто!
        В голове Гобзикова оживали лицейские занятия по истории. Кажется, именно так, «Летописец начала царства» Иван Грозный велел назвать историю начала своего правления. До взятия Казани…
        «Интересно, здесь есть свой Иван Грозный? Наверняка есть. И наверняка ему хочется иметь свою историю, где все его злодеяния и мерзости будут выставлены наоборот, суровыми, но необходимыми мерами, направленными на спасение государства от набегов неразумных… кобольдов. Вот Кипчак - он, наверное, по местным масштабам, вполне потянет на какого-нибудь Гостомысла или Рюрика. Ну, или на Святополка Окаянного в крайнем случае. Что он тут хочет основать? Алмазную Орду? Название несколько тупое, надо посоветовать Кипчаку что-нибудь поинтереснее, потом придумаю…
        Или этот, Персиваль Безжалостный. Наверняка метит в губернские наполеоны. Ах да, их же тут двое: Безжалостный и его помощник Безымянный… И они близнецы! Как Борис и Глеб, как Кирилл и Мефодий! Как Ромул и Рем! Их сначала вскормила волчица, а потом один убил другого. Только вот не вспоминается, кто кого…»
        А вообще история тут есть. Да, есть. Вот и Кипчак памятник кому-то уже ставит. История есть, и он, Гобзиков, ее опишет. Как Нестор Летописец. Ну да, он будет первым! Самым первым! И его будут помнить!
        Надо только имя себе придумать нормальное, Гобзиков-Летописец как-то не тянет, как-то потусторонне. Егор-Златоуст - как-то слишком крутовато. А вот Егор-Хранитель это уже… Нормально. Егор-Хранитель и его «Летописец начала царства». Звучит! А сегодняшнее побоище войдет в его книгу одной из славных страниц. «Ледовое Побоище», вот так он назовет главу о нем. Только непонятно, кто победил. И вообще, победил или нет. Но, с другой стороны, на Бородинском поле тоже непонятно, кто победил, а всю войну мы выиграли. И тут - вроде бы Лару побили, но ведь это ничего не значит…
        А может, и значит. Для истории.
        Гобзикову стало приятно - теперь он тоже стал участником истории. Не какой-то мелкой пошлой истории, а истории большой, настоящей…
        - Все.
        Гобзиков наткнулся на Кипчака и с трудом пришел в себя. В голове тяжело звенело - то ли от песни-сказки Кипчака, то ли от диких фантазий, пролетевших в мозгу с пердолетной скоростью. Он обвел взглядом ледяные окрестности и бессмысленно спросил:
        - Что все?
        - Снежные звери… - прошептал Кипчак. - Снежные звери…
        - Медведи… - тоже перешел на шепот заледенелый Гобзиков. - Сейчас они нас сожрут…
        Медведи собирались. Появлялись. То есть как бы из воздуха возникали, словно стягивался в живые облака крупчатый иней. Во всяком случае, так казалось Гобзикову. Не всех те двое перебили. Да, наверное, всех и не перебить, тут медведей как зимой снега.
        - Снежные звери… - повторил Кипчак. - Снежные звери идут…
        Кипчак поднял кусок льда, зарядил в пращу, пульнул. Лед попал медведю в голову. Тот отпрыгнул, но не убежал.
        - Уходите! - прохрипел Кипчак.
        Почти не слышно прохрипел. И сам Кипчак - маленький сугроб с ногами. Они все стали как сугробы. Кипчак маленький и треугольный сугроб, Гобзиков большой, Лара продолговатый.
        - Попробуй разбудить, - посоветовал Кипчак.
        Гобзиков попробовал. Лара не просыпалась.
        - Я не знаю, что делать, - сказал Кипчак совершенно спокойно.
        - Я тоже, - кивнул Гобзиков.
        Кипчак снова зарядил пращу.
        - Не поможет, - усмехнулся Гобзиков. - Кидал же уже.
        Кипчак не ответил. Раскрутил, пульнул. Камень отскочил от лобастой медвежьей башки.
        - Сейчас попробую в глаз, - сообщил Кипчак.
        Один из медведей вырвался вперед. Он бежал ленивой косолапой рысью, и во всем его облике играла спокойная уверенность, а на морде прямо читалось: «Вот сейчас я круто пообедаю…»
        Кипчак раскручивал пращу.
        Гобзиков вытащил нож. Тот успел охладиться до такой степени, что примерзал к пальцам, но Гобзиков этого уже не замечал. Он с трудом припоминал способы самообороны от медведей, но ничего конкретного и успокаивающего в голову не приходило. Вроде для того, чтобы убить медведя, нужна рогатина, ее надо упирать в землю одним концом, а другой втыкать в пузо отупевшего от ярости мишки… Еще в голове назойливо вертелся какой-то «рожон», но что он такое, Гобзиков не помнил.
        Кипчак вертел пращу все быстрее и быстрее, и когда ее свист сравнялся с комариным писком, гном выпустил свободный конец.
        В глаз он почти попал. Рядом попал. Успеха это никакого не принесло, медведь только разозлился. Заревел и ускорился.
        Остальные медведи принялись расходиться веером.
        Кипчак бросился к саням, перевернул, накрыл ими Лару, схватил меч, проверещал чего-то героическое.
        Гобзиков подумал, что раньше очень часто он читал в разных книжках про последний бой. И всегда этот бой очень подробно описывался, все там было очень высоко и героично, а у героев всегда имелась в запасе ночь или еще какое-то время. Чтобы вспомнить, осмыслить, ну и вообще.
        Настоящий последний бой совсем не походил на воображаемые. Лед, нож, медведи, и никто не увидит. Даже Лара. Даже дурошлеп Кипчак. Наверняка ведь не выдержит, кинется со своим хлеборезом вперед, прокричит боевой клич и сразу погибнет героически.
        «Интересно, а что потом? В смысле, после последнего боя. Ведь последний он потому и последний, что все, кроме второстепенных героев, погибают… А я какой герой? Второстепенный или как? Хотя какая разница, вряд ли у мишек аппетит испортится…»
        Кипчак еще что-то проверещал. А медведь был уже совсем рядом. И Гобзиков шагнул ему навстречу.
        - Ну, иди, - сказал он, - иди сюда… Все идите…
        Гобзиков попытался придать голосу злости.
        Как-то раз Найм сказал, что любое животное можно напугать внутренней силой. И еще Найм рассказывал, что сам он тоже один раз без оружия встретился с медведем и победил его внутренней силой. Правда, тот медведь был не белый, а обычный. Даже не обычный, а гималайский, мелкокалиберный. Вряд ли белые медведи на такие штуки поддаются. Но все равно делать нечего.
        - Иди сюда!
        Гобзиков крикнул. Как мог. Хрипло и страшно.
        - Иди сюда, сволочь! - Гобзиков уже заорал, и в горле забулькал лед. - Иди! Иди!
        И шагнул навстречу зверю. До того оставалось несколько шагов, но Гобзиков шагнул.
        - Сюда! - уже зарычал он. - Сюда, сволочь! Иди сюда, беломордая тварь! Ко мне!
        Медведь остановился.
        - Ко мне!
        Медведь не двигался.
        - Получается… - прошептал Кипчак. - Давай, гони его. Гони!
        - Пошел вон! - плюнул Гобзиков. - Вон отсюда!
        Он даже подпрыгнул, даже взмахнул ножом. Медведь попятился. Другие, те, что заходили по периметру, тоже остановились и тоже принялись пятиться.
        Гобзиков наступал. Он продолжал орать, вопить, пинать снег, размахивать кулаками, плеваться, ругаться и щелкать зубами.
        Медведи пятились.
        - Гадины! Я вам глаза выгрызу!
        Гобзиков разъярился настолько, что даже попробовал побежать.
        Медведь замер.
        - Убью скотину!
        Медведь поглядел чуть вверх, развернулся и, поджав куцый смешной хвост, коротким галопом поскакал прочь.
        - Так! - Гобзиков снова подпрыгнул. - Так! Так!
        Швырнул вдогонку нож… Конечно же, не попал.
        Ему было хорошо. Он чувствовал себя большим, сильным и серьезным. Способным отвечать за себя и за свои поступки, способным подставить крепкое плечо, защитить. Настоящим.
        - Круто, - сказал кто-то за спиной.
        Гобзиков перестал прыгать.
        Голос вроде знакомый. Но этого голоса не могло быть здесь. Вражеский голос…
        Гобзиков резко обернулся и чуть не упал.
        На снегу сидел дракон.
        Самый настоящий, как из мультиков. Дракон перебирал лапами и юлил хвостом. Возле него стоял тот самый тип, который снял его с гагаринской ракеты, а потом стрелял из револьвера по медведям. В белом полушубке. Другого, того, кто выстрелил в Лару из арбалета, видно не было. Гобзиков отметил это и тут же забыл, потому что смотрел на дракона. И только на него.
        Дракон был велик и прекрасен. Именно таким себе Гобзиков его и представлял. Быстрым, сильным и смертоносным, состоящим из острых углов, ломаных линий, сплетенным из блеска и ярости, отлитым из небесного света.
        Гобзиков смотрел и понимал, что не зря так рвался в Страну Мечты.
        Опасность, голод, мороз, снова опасность - все ерунда. Сюда стоило пробираться только ради того, чтобы увидеть дракона. Гобзиков забыл про Лару, забыл про Кипчака, забыл про все. Смотрел.
        Стрелок перехватил взгляд, усмехнулся.
        - Нравится?
        Гобзиков кивнул.
        - Его зовут Хорив.
        При слове «Хорив» дракон повел ушами и фыркнул.
        - Дракон… - наконец прошептал Гобзиков.
        - Горын, - поправил стрелок. - Мы их так зовем.
        - Он… он настоящий?
        - Самый что ни на есть. Он настоящей нас. Птица войны.
        Птица войны…
        Но была в этом драконе какая-то маленькая несуразность, что-то смешное. Что именно, Гобзиков сразу не уловил, а только заметил. Деталь, из-за которой дракон, несмотря на весь грозный шипасто-зубастый антураж, выглядел мило. Как-то по-домашнему, как-то тепло.
        У него были слишком большие лапы по отношению к остальному телу. Такие лапы бывают…
        Гобзиков хихикнул. А потом стал смеяться. Потому что понял: перед ним щенок. Настоящий щенок. А почему и нет, собственно? Драконы ведь тоже не сразу большими получаются. Они растут, взрослеют и наверняка при взрослении проходят щенячью стадию.
        Дракон щенячьего возраста. И почему-то белый.
        Белый щенок.
        В подтверждение догадки Гобзикова дракон попробовал почесать задней лапой бок, потерял равновесие и чуть не упал. А затем сразу принял слишком строгий, какой-то официальный вид и даже для острастки щелкнул зубами.
        - Ну-ну, - строго глянул на него стрелок, - ведем себя нормально. Чего смеешься?
        Гобзиков не смог ответить, все смеялся. Парень с револьверами оглядел себя и даже оглянулся. Увидел Кипчака. Кивнул ему.
        Кипчак оловянно кивнул в ответ.
        - Кипчак, дружочек, - как-то чересчур ласково сказал стрелок, - а к тебе у меня особый разговор.
        Кипчак кивнул точно так же оловянно. Будто из глубины самого себя. Гобзиков даже подумал, что Кичак, несмотря на всю свою внутреннюю бешеную энергию, все-таки обморозился.
        Стрелок укоризненно покачал головой и подошел к саням, на которых лежала Лара. Откинул дерюгу, долго смотрел Ларе в лицо. Ну дальше все по порядку: пощупал пульс, проверил дыхание, накрыл обратно.
        Кипчак, кажется, немного оттаял и теперь глядел на стрелка с брызжущей восторженностью, открыв рот и опустив уши. Стрелок заметил и опять перешел на строгий тон:
        - Кипчак, ты зачем мне памятники ставишь?
        Кипчак не сумел ответить.
        - Ладно, - махнул рукой стрелок, - потом с тобой разберусь.
        Повернулся к Гобзикову:
        - А ты вояка… Надо же, медведя чуть не загрыз голыми руками… или голыми зубами, не знаю, как лучше сказать…
        - Да… - растерянно кивнул Гобзиков. - Да уж…
        Он все смотрел на дракона. А дракон смотрел на него. И Гобзиков заметил, что у Хорива разные глаза. Один синий, другой зеленый.
        - Разные… - прошептал он. - Разные…
        - Нам не стоит тут задерживаться, - поглядел стрелок в сторону скрытого за тучей города, - погода может испортиться. Тогда будет сложно… Лучше нам лететь. Тебя как зовут-то, герой?
        - Что? - Гобзиков с трудом оторвал взгляд от дракона.
        - Зовут как?
        - Гобзиков.
        - Чего?
        - Егор. Меня зовут Егор.
        - Егор, - повторил стрелок. Легко поднял на руки Лару и направился к дракону. - Ты не стой, Егор, ты собирайся.
        Белый полушубок остановился, поглядел на дракона:
        - Хорив, просемафорь птеродактилям, будь другом…
        Разноглазый дракон задрал голову, выпустил в небо огненную струю. Гобзиков почувствовал, что стало теплее, тоже задрал голову. Прямо над ним, раскинув остроуглые крылья, висели еще два дракона. Тоже белые.
        А еще Гобзиков увидел, как Кипчак сидит на снегу и зачем-то дергает себя за уши. Но это уже краем глаза.
        Глава 24
        Универсальная каша
        Вот какой я. Скромный герой запредельного мира, великий воин, лишенный жалости, лишенный страха…
        Гобзиков что-то сказал, перебив мои мысли. Я не услышал.
        - Что?
        - Лара не просыпается. - Гобзиков поглядел в сторону Лары, лежащей под пледом на сдвинутых седлах.
        - Проснется, - успокоил я. - Снотворное мощное, им кого хочешь можно усыпить, хоть бронтозавра.
        - Может, нашатырем попробовать, а?
        - У тебя есть нашатырь?
        - Нету… А может, водой?
        Этот Гобзиков меня забодал. Он бодал меня целый день, с тех самых пор, как я проснулся. От Лары он не отходил. Спрашивал, не умерла ли, не запал ли у нее язык, не повредится ли мозг от длительного сна - а вдруг в нем произойдут необратимые изменения, и потом она никого не узнает…
        Он ходил вокруг Лары кругами и все поглядывал, поглядывал, даже прислушивался. Прямо леопард, подкрадывающийся к спящей лани. Сторожил, чтобы ее не объели мыши, - их стараниями старого доброго Ляжки много тут развелось.
        Мне вся его активность несколько действовала на нервы, и в конце концов я даже такую штуку устроил: поставил над Ларой ветку, а к ветке привязал листовку с объявлением награды за голову Перца. Этих листовок вокруг оказалось в изрядности - Ляжка их на каждую сосну приклеил, целый лес. Листовка колыхалась от дыхания Лары, теперь было издали видно, что она жива.
        Но Гобзиков не унимался - каждые две минуты подбегал и все равно проверял. Я не выдержал, выдал ему топор и отправил валить деревья. Их требовалось много, поскольку я собирался построить два дома. Для начала. Один, поменьше, для Лары, другой, побольше, - для нас всех. Потому что жить в сарае, выстроенном Ляжкой, было нельзя. И размерами не подходил, и вообще. Строение стояло в низине, и при любой малейшей непогоде его наверняка залило бы. Короче, обитать в нем могли разве что черепахи или еще какие земноводные, и Хорив его спалил.
        Поэтому я сразу взялся за дело: каждому, способному держать оружие… то есть орудия, раздал по топору. Топоров вокруг нашлось много. Они лежали аккуратными штабелями, как на складе, честное слово. Топоры и пилы. Я даже подумал, не открыл ли Ляжка по случаю скобяную лавку, но потом подумал по-нормальному и понял, что вряд ли в окрестных местностях есть столько потребителей плотницкого инструментария.
        Топорами мои новые компаньоны работать кое-как умели. За исключением, разумеется, самого Ляжки. К топорному делу он был неспособен, но зато тут же выменял у Гобзикова за корзину дикого ревеня его пальто. Гобзиков сразу принялся жевать этот ревень, а зря - после ревеня расстройство желудка случается.
        Сосновая опушка стала сокращаться, а беспорядок стал увеличиваться - деревья падали и падали, особенно за Кипчаком - он был прирожденный лесоруб, хотя, кажется, вырос в степи. Но гномы вообще все прирожденные, их хоть сразу к станку ставь, три нормы сделают.
        Я работать не стал. Воин не работает, воин упражняется в боевых искусствах и батальной живописи. Правда, живописать тут пока нечего. Даже фотографировать нечего. А что касается боевых искусств… Я швырял топоры в деревья, попадал пятьдесят на пятьдесят - все-таки в таком деле важна практика. К тому же я кидал левой - правая-то болит. Не сильно, но ровно.
        Вчера мы летели почти целый день.
        Гобзиков сказал, что Лара собиралась обосноваться в Холмистом Краю. Там вроде бы у нее какая-то база - то ли дом, то ли коттедж на сосновой опушке, короче, место, где можно отдохнуть. Туда мы и направились. А куда еще было? Только никто не знал толком, где тот Холмистый Край находится. Лара продолжала спать, Егор вообще тут недавно, как оказалось, а Кипчак имел кое-какие представления, но весьма смутные. Сначала он говорил, что надо лететь направо, затем - что налево, а потом вообще молчал и кусал губу.
        Яша нам бы помог, конечно, он гном старый и мудрый… Но Яша остался. Я не удивился, ведь Перец его когда-то спас. А гномы - верные существа. Верные до самого конца.
        Короче, мы мотались по небу целый день. Хорив вызывал ветер, и скорость у нас была приличная, иногда даже более чем приличная, угрожающая. Под крыльями проносились пустыни, болота, разноцветные леса, поля, а ничего напоминающего холмы не виделось. Один раз где-то далеко-далеко мелькнула большая вода, возможно, океан. Но к океану мы не пошли.
        Под вечер, когда стало темнеть и солнце покраснело, зоркий Кипчак заметил дым. Мы повернули на дым, и скоро показался Холмистый Край. Холмов, во всяком случае, много, я раньше никогда столько не видел. Холм на холме.
        Дым поднимался в небо с опушки большой рощи. Я велел Кию и Щеку немножко повисеть, а сам повел Хорива к земле.
        Приземлились мы удачно, и я сразу удивился, потому что перед костром сидел Ляжка. Правда, несколько видоизмененный. Худой, даже рожа худая. И на лице такое выражение… философическое. Видимо, издали меня заметил и подготовил соответствующую гримасу.
        - Пендрагон, ты ли? - спросил я.
        - Меня так больше не зовут, - скромно ответил Ляжка. - Зови меня просто - Владик. Впрочем… Имя мое - взмах крыльев бабочки…
        - Все дуришь, - усмехнулся я, глядя на старого доброго Ляжку.
        Он сидел у костра и что-то варил, и все окрестности были осквернены запахом его варева. Кажется, это была уха. Во всяком случае, что-то рыбное. Но не великий суп буайбес. К сожалению.
        Ляжка не испугался и даже не удивился. Видимо, он уже встречал в своей жизни горынов.
        - Ты что тут сидишь? - поинтересовался я.
        - Сижу себе, никого не трогаю. Лара велела построить дом, и я построил. Подготовил, так сказать, плацдарм.
        Ляжка указал ложкой на невысокое сараеобразное строение. Даже скорее на шалашеобразное строение, сплетенную из прутьев хижину. Такую мог бы построить гигантский бобер, или какой-нибудь там гигантский опоссум, или, возможно, хрестоматийный вомбат, гроза всего живого.
        - Вот это плацдарм? - ухмыльнулся я.
        - Плацдарм. А что? Все, как Лара хотела, - жилище, ручей, поляна, сосновая роща. Нашел с трудом, между прочим. Курортное место. Лара сказала - я сделал. Где она, кстати?
        - Скоро будет.
        - А Пашка? В смысле, Персиваль Беспощадный?
        Про Перца Ляжка спросил так, как спрашивают об особо опасных. С пугливым уважением. Но и с каким-то интересом.
        - Безжалостный, - поправил я. - Он Безжалостный.
        - Что он просил передать? - Ляжка поддел ложкой варево, попробовал. - Он прибудет?
        - Он пока занят, - качнул я головой. - У него другие дела. Много дел… конфиденциальных…
        - Дела - это хорошо, - с каким-то удовлетворением закивал Ляжка, - дела человека возвышают.
        - Да-да, Перец не сможет прибыть. А передать он тебе велел…
        - Что? - перебил Ляжка, и я услышал в его голосе давно знакомую жадность.
        - Ну как что? - Я рассматривал полянку. - Просил передать, чтобы ты молился.
        - Кому?
        - Не знаю, кому ты там молишься. - Полянка мне нравилась, единственный минус - открытая слишком. - Мамоне или еще кому. Меркурию, может…
        - Зачем молиться-то? - Ляжка уронил ложку в траву.
        - Затем. Перец на тебя ведь серчает здорово. Ты тогда нас бросил в ответственный момент, а у нас на счету каждый человек был… Еле отбились. Короче, буду краток. Перец велел мне тебя замочить.
        - Как замочить? - испугался Ляжка.
        - Вообще-то он велел тебя задушить голыми руками. Вот так.
        Я показал как.
        - Очень ты его обидел. Он на тебя рассчитывал, а ты… разочаровал нас. Так что душить тебя буду. Медленно.
        Ляжка стрельнул глазами в сторону горына. Убегать не стал.
        - Да нет, Ляжка, - улыбнулся я, - шучу. Не буду душить, руки поберегу. Он тебе привет просто передавал.
        - Шутки у тебя… - надулся Ляжка. - А с Ларой что?
        - Лара там, - я указал пальцем вверх.
        - В каком смысле? Вывалилась обратно? Или…
        - В таком.
        Я свистнул и кивнул Хориву.
        Хорив втянул воздух и плюнул. Но не в воздух, а в кухню Ляжки - не смог удержаться от соблазна, спалил эту клоаку. Вместе с котлом. Мерзкая посудина скукожилась от пламени, треснула по борту, варево благополучно испарилось.
        Ляжка покачал головой.
        - Хороший дракон, - сказал он. - Твой? Или Лариска приручила?
        - Мои, - ответил я.
        - То есть?
        Я указал вверх пальцем. Челюсть у Ляжки не отвалилась, но сейчас он удивился.
        Щек и Кий опустились синхронно. На полянке сразу стало тесно, и я подумал, что, пожалуй, стоит ее расширить. Вырубить лес, выжечь пни, построить частокол… Нет, частокол не нужен. Тут холмы, тут лес, вряд ли нас отыщут. А если найдут…
        Им же хуже будет.
        - Я смотрю, ты тут приподнялся, - Ляжка указал на горынов. - Я смотрю…
        - Помоги разгрузить, - велел я. И кивнул на горынов. А Хориву глазами указал на шалаш.
        Хорив все понял и плюнул еще раз. Убогое строение Ляжки в виде пепла вознеслось к облакам. Теперь все было в порядке.
        Я лег на землю и почти сразу уснул.
        Спал я долго. Почти сутки. Глубоко и спокойно. Мне снились подводные лодки. Маленькие и большие. Субмарины бродили по ночным морям и наводили страх. И еще капитан Немо мне снился. Почему-то он был китайцем. Наверное, это к дождю.
        Проснулся я уже не на земле, а на войлоке - наверное, Кипчак меня перетащил. Вокруг кипела работа и всевозможное созидание. Кипчак и Гобзиков рубили деревья, Ляжка таскал корявые сучья. В стороне лежали уже распиленные и приготовленные для строительства бревна, пирамидками возвышались камни. Одним словом, наблюдался триумф общественно-полезного и производительного труда. Полная благодать!
        Лара лежала чуть поодаль на драконьих седлах, накрытая пледом с разноцветными ромбами. Одеялко напомнило мне о моей давней мечте - о прекрасном Мачу Пикчу, который я почти позабыл. Я было даже чуть не впал в мираж и грезы, но тут увидел одну неприятность.
        Чуть поодаль возвышалась куча подозрительной грязи, которая вполне могла быть фундаментом для моего памятника. Я ничего против памятников не имею, как уже говорил, но каждый день видеть себя, устремляющего дули к солнцу… К тому же непонятно из чего изваянного… А если еще узнают, какое имечко придумал мне Перец…
        Короче, первым после просыпания делом я кликнул к себе Кипчака и поинтересовался, что там за куча. Кипчак ответил, что глина для разных нужд - можно делать кирпичи, можно стены обмазывать, можно воздвигать…
        Я перебил его и сказал, что пока ничего воздвигать не надо, надо сначала стены обмазать. А прежде следует стены поставить. Но это не мои заботы, я хочу отдохнуть.
        Да, хочу. Месяц буду отдыхать, а может, два. Вот Лариска проснется, и пусть всем сама занимается. Пусть строит, пусть командует, пусть бревна таскает. Сама. Я же буду лежать на большом кресле, накрытом шкурами, смотреть на то, как растет дом, и предаваться думам. А Кипчак мне будет подавать креветок, жаренных в кокосовом молоке, фруктовые коктейли и мороженое…
        Жалко, что Яша остался там. И Тытырин тоже. Но его не жалко. Ладно, потом…
        Правда, креветок здесь вряд ли найдешь. Тогда пусть Кипчак перепелиное яйцо мне всмятку подает, оно диетическое и богато всякой полезной дрянью. Если его есть каждый день… Короче, полезная штука.
        Точно, отдохну месяц. А там поглядим. Главное, чтобы Лара проснулась.
        Только она что-то не просыпается. А Гобзиков меня долбает. Настоящий долбатель, в прошлой жизни, наверное, дятлом был. Или отбойником. Покоя от него нет.
        И Кипчак тоже долбает. Ноет, говорит, что скоро должны прийти его товарищи.
        - Скоро тут будет тьма. Сегодня будет тьма. Тьме нужны дома. Катька прибудет, и тьма придет…
        Бу-бу-бу, бу-бу-бу… Я даже испугался слегка - тьмы мне тут только не хватало, есть уже у меня тьма…
        Но при подробном разговоре выяснилось, что тьма - это всего три человека, то бишь гнома. И еще лошадь в придачу. Ну и еще кое-кто, одна девчонка со своей железной собачкой…
        Тут Кипчак засмущался, и я понял, что скорее всего та Катька - мелкая гномиха. А железная собачка - старый добрый Сим, механический болван. Ну что же, пущай. Все флаги в гости будут к нам…
        Я спросил, как нас его тьма найдет, на что Кипчак ответил: у гномов есть старый испытанный способ коммуникации посредством колебаний эфира, надо просто иметь специальную пластину. Он, Кипчак, такую пластину уже изготовил из старой ложки, испытал и ввел в строй - пока я спал, испустил в эфир особые вибрации. Его товарищи эти вибрации наверняка услышали и скоро должны явиться, а все они бравые воины, закаленные в боях, беспощадные к врагам. И так далее.
        Бухтят, долбают, ноют, со всех сторон… Гобзиков смотрит, Кипчак то и дело принимается с помощью своей ложки испускать вибрации, от которых трещит голова. Тр-ы-з, тр-р-у-з - башка в разные стороны…
        Надоели они мне за день так, что я даже решил сходить погулять, пофотографировать местность. Пробрался к ручью и похлопал вверх по течению. Шагал себе, воздухом наслаждался. Хорошо дышать, и легкие не застужаются.
        Возле одного из холмов отыскал источник с минеральной водой, холодной и почти газированной. Попил, и вроде как сил прибавилось. И ягоды возле росли вкуснейшие - малина. Свежих ягод сто лет не ел.
        Наелся, напился и забрался на холм - полежать на солнышке и подумать. Порешать, что дальше делать. Ясно, что покоя ждать не стоит. Про месяц я ведь так просто сказал. Никакого месяца. И покоя тоже никакого. Во всяком случае, в обозримом будущем. В обозримом будущем у нас опять война. Снова они пойдут на нас, а мы на них. Может, они бросят бомбу, и, может, мы тоже бросим бомбу… Вот только бомбы у нас нет. Война миров, ничего не поделаешь…
        Я стал составлять программу-максимум.
        Во-первых, проект «Двери». Он нас в покое точно не оставит. А значит, надо на самом деле с ним что-то делать. Установка - прямо-таки меч, который висит над нами и в любой момент может оборваться. И в лоб. К чертям установку!
        Во-вторых, проект «Двина». Хочу знать все. Про репликацию и фабрикацию, про неоморфов. Про себя. Про Перца. Про Сирень. Про то, почему у меня с Застенкером на голове весьма похожие шрамы. Да, кстати, неплохо бы начать с его поимки. Поймать и поговорить. Перец так ничего толком мне и не сказал. Вернее, сказал лишь то, о чем я и сам догадывался. Где сейчас Застенкер? Бегает где-то, пятками сверкает, бедолага… Может, зря я его отпустил? Ну, да ладно, пусть сверкает. Скоро я его поймаю. Наверняка мохнатая сволочь что-нибудь знает. А если знает, то расскажет. Куда денется, расскажет. А потом… Потом к чертям «Двину».
        В-третьих, надо найти некую…
        Ну, это личное. Найти - не найти, поглядим. Первым делом, первым делом пердолеты.
        В-последних. В-последних, надо покончить с Ван Холлом. Как с явлением. Как с человеком. Или мы его - или он нас.
        По большому счету, все. Конечно, мою программу непросто осуществить технически - мотаться туда-сюда мог только Перец, у остальных такой возможности нет. Хотя Лара ведь здесь как-то появилась. Совсем недавно. Она наверняка знает, как вернуться обратно. Интересно, там можно пройти с горынами? Ладно, выясним.
        Есть еще Тайна, которую Перец так и не рассказал. Но тут ничего не поделаешь, придется отложить на неопределенное время. И вообще, может, ее и Ван Холл знает. У него можно спросить. А потом лютней по башке. Или мандолиной, не помню уж точно. И тем, и другим.
        Я перевернулся на живот, достал из кармана листовку о поимке Перца, пристроил на гладкий камень. Перевернул и записал все то, что придумал. Чтобы не позабыть. Разумеется, кроме третьего пункта, его я опустил.
        Потом листовку спрятал. На спину перевернулся. Вспомнил себя год назад. Какой я был упертый, тупой и энергичный, как любил стрелять.
        А может, и не любил…
        Теперь я уже не такой. Энергии гораздо меньше, ума, мне кажется, больше, а насчет стрелять я вообще не знаю.
        Лежал, смотрел на солнышко через веки. Мне было нехорошо. И почему-то жалко Перца. Он, конечно, свихнулся, но мне его все равно было жалко. И еще я понимал: он в чем-то прав.
        Раньше я думал, что родители виноваты в том, что со мной случилось. Они меня бросили, выкинули, как ненужную шавку, а значит, им и отвечать. И я у них спрошу, когда придет время. Спрошу - и будет больно.
        А теперь я понимаю, что ничего не хочу у них спрашивать. Ведь выяснилось же, что нет их у меня, это раз. На нет и суда нет, это два. А три…
        Даже если они у меня и были бы, я бы на них уже не очень сердился. Да, не очень. Они, конечно, виноваты, но они - такие, как все. Такие, как многие. А многие тоже виноваты, Перец прав. Виноваты. Многие. Все. В том, что отворачивались, в том, что делали вид, что ничего не происходит, в том, что ничего не замечали и не хотели замечать.
        Виноваты.
        Некоторые вот говорят: нечего упрекать мир в своих неудачах, лупи себя, а других только слабаки лупят, переделай себя, не переделывай мир. Тупая философия. Я не хочу себя переделывать. Я ведь не дурак, понимаю, что я лучше, чем они. Пусть ненамного, но лучше. Перец опять прав, я сопляков к анакондам не кидал, я лучше. И я не собираюсь слушать то, что говорят другие. Не собираюсь слушать философов, они лгуны. Если бы они не были лгунами, мир давно бы изменился. А он все такой же.
        Такой же. В нем продолжают делать вид, продолжают не замечать, продолжают отворачиваться.
        Нет, не буду изменять себя. И не буду их жалеть. Я буду делать то, что хочу. Я недавно сказал, что этот мир - мой мир. А теперь вот еще что думаю: тот мир - он тоже мой.
        И я не хочу, чтобы они были там. Чтобы они были там со всем своим паскудным дерьмом. С планами разработки, с планами освоения, с планами внедрения. К 2015 году будет налажено производство одноразовых мобильных телефонов, к 2027-му - коммерческое трансконтинентальное сообщение посредством орбитальных челноков. А потом человек ступит на Марс - «Ван Холл Корпорейшн» вкладывает в проект по восемь миллиардов ежегодно. На борту «Арея» будут кресла из кожи питона, серебряные унитазы и кнопки управления из бриллиантов. Любой каприз за ваши деньги.
        Я не хочу, чтобы они были на Марсе.
        Они мне надоели.
        Я заснул. Второй раз за последние сутки. Если есть возможность поспать - спи впрок. Надышаться впрок нельзя, отоспаться можно. Я заснул. Теперь мне приснился почему-то космос. Наверное, оттого, что я думал про Марс. Мне снилось, как я куда-то лечу сквозь темноту и холод в замерзающей ракете. И чем дальше я в то куда-то погружался, тем холоднее становилось. Иллюминаторы в ракете покрылись инеем, а когда я продышал в ближайшем дырку и поглядел наружу, то обнаружил, что я вовсе не в космосе, а снова у себя, на севере. И вокруг медведи. Смотрят в мою сторону, по шкурам расползаются красные пятна, а вместо глаз черные провалы.
        Я проснулся из-за этих медведей. Они мне что, всегда сниться будут? И меркнет свет, и голова кружится, и медвежата красные в глазах…
        Классика. Вот уж чего мне не хватало…
        Наступил вечер, и откуда-то несло влажным сквознячным ветерком. Пора возвращаться. Не хотелось, а пора. Я скатился к подножию холма и побрел обратно к лагерю.
        Там было уже все в порядке.
        Нашего полку прибыло. Пока я отдыхал на бугре, на самом деле подтянулась тьма Кипчака. И лошадь. Лошадь была перепугана и почему-то сидела, что выглядело смешно. Надеюсь, мне не придется убивать лошадей. И вообще кого-нибудь убивать. Гномы были зелеными, они занимались физической подготовкой - лазали вверх-вниз по большому корявому дереву, которое мы оставили за непригодностью для строительства. Причем к корням гномы умудрялись сползать вниз головой.
        Гобзиков тоже без дела не сидел - учился метать топор, брал с меня пример. Не очень хорошо у него получалось, но он старался. И прыщи у него почти все прошли. Быстро. А как же - Страна Мечты.
        Чуть справа дымил большой котел. Судя по запаху, универсальная каша. Все было в порядке, все было как надо.
        - Вольно, задрыги! - крикнул Кипчак своим соплеменникам и подбежал ко мне.
        - Как дела? - поинтересовался я.
        - Жизнь идет по плану, - бодро ответствовал Кипчак. - Личный состав совершенствует спортивную форму. Змеи полетели пастись на щавелевые луга.
        - Чего сияешь? - спросил я. - Ты, кажется, говорил, что еще Катька будет. И Сим. То есть Зубастик.
        - Катька скоро придет, - сообщил Кипчак, засмущавшись. - А с ней и Зубастик, я предчувствую. Скоро. Надо много домов строить. Надо дом для Зубастика, дом для Катьки, всем нужен дом…
        Я испугался, что сейчас на меня опять обрушатся водопады занудства и океаны тоски, и оборвал его:
        - Кипчак, у тебя там универсальная каша?
        - Каждый гном умеет варить универсальную кашу. Это искусство передается от отца к сыну, от дедушки ко внуку. Ее секрет хранится в скрижалях и тайных свитках…
        - Хорошо, Кипчак. Просто отлично. За выдающиеся заслуги я назначаю тебя, Кипчак… Кипчак…
        - Беззаветный, - негромко подсказал Кипчак.
        - Ну да. Кипчак Беззаветный. Я назначаю тебя, Кипчак Беззаветный, Младшим Держателем и Старшим Мажордомом.
        - Кем? - Кипчак шевельнул ушами.
        - Мажордомом, - повторил я. - Значит, ты самый главный после меня.
        - Рад стараться, сид! - Кипчак щелкнул пятками.
        - Каша не подгорит? - забеспокоился я.
        Кипчак ойкнул и подбежал к костру, убрал котел на траву. Затем снял с головы каску и принялся долбать в нее ложкой.
        Гномы, отдыхавшие вольно на ветвях, осыпались вниз. Гобзиков бросил кидать топор и тоже двинул к месту общего сбора.
        По земле прошла тень.
        - Услышали ведь… - Кипчак растерянно поглядел в небо. - Ну все, прощай теперь универсальная каша - съедят, все съедят.
        - Кипчак, - крикнул я, - а кому сейчас легко?
        И вдруг почувствовал: что-то изменилось.
        Я стоял на поляне, смотрел в небо и чувствовал - что-то изменилось.
        Глава 25
        Тьма
        К утру следующего дня Лара очухалась. Я не сомневался, что рано или поздно это великое событие произойдет, Лара очнется и начнет командовать.
        Мы сидели с Гобзиковым у костра и обсуждали одну важную тему - Гобзиков предлагал проект книжки. Исторического исследования Страны Мечты. Не брехливой летописи, а по-настоящему чтобы, научно. Мне идея нравилась. Перец был прав - историю надо брать в свои руки. Придворный историограф есть благо. Потомки должны знать.
        Я почувствовал в себе государственные начала. Есть земля, есть армия, есть историк. И я. Главный тут. Строгий, но справедливый. Приятно.
        - Предлагаю несколько названий, - излагал Гобзиков. - Например. «Чужие пространства», «Карты другой стороны», «Хроника Страны Мечты», «Летописец начала царства»…
        - Не, - покачал головой я. - «Пространства» и «Хроника» мне не нравятся, слишком неинтересно. А вот «Летописец» ничего. Правда, «Летописец начала царства» уже, кажется, был… Поэтому надо изменить. Надо сделать так - «Летописец Начала Ца».
        - Что такое «Ца»? - спросил Гобзиков.
        - Да какая разница! «Ца» оно и есть «Ца», смысл тут дело десятое. Зато как звучит: «Летописец Начала Ца».
        - Да, неплохо. Но я думаю, что надо еще немного…
        Гобзиков внезапно замолчал, и на лице у него образовалась просто неприличная радость.
        Я обернулся.
        Она очнулась.
        Гобзиков кинулся к ней.
        Лара очнулась и принялась командовать. Ходила туда-сюда с озабоченностью во всей фигуре, смотрела, как тут у нас дела развиваются. Ляжку ругала - за то, что не построил нормального жилища, за то, что не подготовил площадку. За топоры ругала, хотя за топоры, по-моему, зря. Топорами можно целую армию вооружить, топоры это хорошо.
        С Гобзиковым о чем-то говорила, но я не слышал - они специально отошли в сторону и отвернулись, чтобы я не мог прочитать по губам.
        Что-то изменилось…
        Лара подходила к горынам, чистила им шкуру, крылья рассматривала. Драконам было жарко. Всю жизнь они провели в холоде, так что теперь горыны большую часть времени сидели либо в ручье, либо в тени деревьев, распустив крылья.
        С Кипчаком Лара тоже беседовала.
        Со мной не разговаривала, хотя поглядывала с интересом. Бродила туда-сюда, и все мимо меня. Хотела поговорить, но никак не решалась начать.
        Я помог (джентльмен и гуманист, ничего не поделать):
        - Эй, подруга, хорош мельтешить! Греби сюда, припомним молодость!
        Лара остановилась. Затем подошла ко мне и влепила пощечину. Такую звонкую оплеушину. Бамц!
        Я мог бы сто двадцать пять тысяч раз уклониться, но не уклонился. Решил сделать девушке приятное - в мире ведь так мало простых человеческих радостей.
        Все тут же на нас уставились, точно кино включилось. Гобзиков уронил стамеску на голову одного из гномов, Ляжка пронес мимо рта сушеного снетка. Можно подумать никогда таких штук не видели. Что за ханжество? Кипчак меня вот порадовал, смотрел всего секунду, затем отвернулся и своих головорезов тоже отвернул. Молодец. Гном - лучший друг человека, честное слово.
        - Это тебе за прошлый раз, - сказала Лара.
        - За какой прошлый раз? - не понял я.
        - За тот.
        И она кивнула на револьверы.
        Какой все-таки девчонки мстительный народ! Подумаешь, стрельнул тогда в нее резиной. Так что, теперь меня всю жизнь ненавидеть надо? Да что с нее взять, женщина лишена чувства милосердия, женщине бы все по морде да по морде…
        И чего меня девчонки так не любят?
        Хотя почему не любят? Вот Ариэлль я, кажется, нравлюсь. В смысле, Аньке. Я для нее, можно сказать, идеал.
        Что-то изменилось…
        - Ты несправедлива, - потер я физиономию. - Я твое гномовское болото спас от кобольдов, а ты мне даже спасибо не сказала. А тут сразу по морде… А между прочим, я в том случае не виноват совсем, это Перец все затеял, я же человек подневольный, что мне скажут, то и делаю…
        - Хватит болтать. Ты в меня выстрелил - я тебе отплатила. Радуйся, что вообще не убила.
        - Меня нельзя убить, - возразил я, - я бессмертный.
        - Ты уверен?
        - Вполне. Знаешь, золотые рыбки…
        - Какие рыбки?
        - Золотые. Голубые золотые рыбки. Ими хотели меня убить, а они меня не убили… Ладно, это долгая история. Ты мне хотела что-то сказать или просто так по морде дала? Типа взгрустнулось.
        - Хотела спросить. Хотела спросить, как тебя зовут.
        - Имя мое - взмах крыльев бабочки, - брякнул я.
        Лара усмехнулась.
        - Ладно, ладно, - я тоже усмехнулся, - можешь звать меня просто - Ахиллес. Сын царя Пелея и морской богини Фетиды, великий воин, неуязвимый боец, от имени которого враги трепещут в норах и прячутся за корневища…
        - Похож, - перебила Лара. - Очень похож. Не на Ахиллеса, сына Пелея, а на Пашку, кто его отец, неизвестно, да и мать тоже. Такой же трепливый. И даже стиль весьма похож.
        Ну смотри у меня, подумал я, сейчас ты у меня получишь, узнаешь, кто тут кто, а кто Ахиллес…
        - Ты тоже, - сказал я.
        - Что тоже?
        - Ты тоже весьма похожа. Пардон за скверный каламбур.
        - На кого похожа? - Лара поглядела на меня из-под челки.
        - Как на кого, на Сирень.
        Я улыбнулся так сердечно, как только мог. Всеми зубами. Всем лицом. Двинул вагон обаяния.
        - Что значит сирень? - тихо спросила Лара.
        - Сирень? - скосил я под дурня. - Сирень - это такое растение с цветочками. Синенькими. А есть с беленькими. Некоторые гадают на ней, ищут пятилепестковые цветки. Найдешь - сбудется желание. На самом деле чушь, конечно, в каждой грозди есть несколько таких цветков. Между прочим, сирень из семейства маслиновых…
        - Растение, говоришь… - Лара принялась почесывать правую руку. - Семейства маслиновых…
        Она стала сжимать-разжимать кулаки, а я сделал вид, что раскололся. Слаб оказался духом.
        - Ладно, ладно, сдаюсь, - сказал примирительно. - Сирень, само собой, не растение, а имя. История долгая. К тому же я мало знаю…
        - Рассказывай! - заявила она требовательно.
        Мне, конечно, плевать на ее требовательность, я человек беспрекословный, мне хоть по голове бей, я молчу. Но тут я не собирался молчать, наоборот.
        - Ты ничего не слышала про проект «Двина»? - спросил я.
        - Нет, - сразу ответила Лара.
        - Я тоже не слышал. До определенного времени. Но он существует, этот проект. Лучшие биологи, гении, Седой, руководитель «Пчелиного Волка»…
        Специально так сказал, да.
        - Седой?
        Лара чуть не оступилась, я едва успел ее подхватить. А она опять мне спасибо не сказала. Наглая девица. Где ее только воспитывали? Зря галантерейность проявлял.
        - Седой, - кивнул я. - Не знаю, как его зовут, но он седой. Мы его так и называли - Седой. Кажется, он твой отец?
        Люблю. Люблю посыпать солью открытые раны. И перцем. Чтобы больно было. Когда больно, люди становятся людьми. Не все, правда, лишь некоторые.
        - Кажется, он твой отец? - повторил я.
        Лара молчала. По лицу, по гладкой тонкой коже ползли нервные пятна. Человек - изумительное существо, люблю наблюдать за человеком.
        - Он мне тогда твои фотки показывал. Ты там красивая.
        У Лары задергался нос. Девчонки, они такие трепетные, душа их, как пианино, блин. Тонкие больные струнки. Могу играть как хочу. Дрянь я, не могу остановиться. А приятно.
        - Просил тебя выручить, - продолжал я. - Говорил, спаси мое заблудшее дитятко, а я тебе горы золотые, икру на завтрак и суп из ласточкиных гнезд пожизненно… Да, кстати, я чего-то отвлекся от нашего вопроса.
        Нос у нее дергался все сильней.
        - Папашка твой биолог. Очень хороший биолог. Наверное, из лучших. Поэтому наверняка он занимался и «Двиной», как раз по его профилю…
        - Чем занимался?! - Она уже почти крикнула. - Ты можешь без вступлений?! Что такое «Двина», наконец?!
        - Вас с Пашкой размножили, как вшивых кошек! - заорал я. - Как мух! Как овец тупых!
        На меня на самом деле злость вдруг навалилась, черная кровь. Когда черная кровь лупит в голову…
        - Он вас размножил!!!
        Это я уже проорал по-настоящему. Проорал ого-го как.
        - Как собак!!!
        И вдруг что-то согнулось внутри. Не знаю, бывает ли так у людей. То есть у нормальных людей. У меня бывает.
        Я ведь ненормальный.
        Я ведь не человек.
        Не совсем человек.
        Проект «Волк», оружие победы.
        Что-то согнулось. Что-то изменилось.
        - Но клонирование людей запрещено… - растерянно сказала Лара.
        - Да ему плевать! - перебил ее я. - Ему на все плевать! К тому же мы…
        Я замолчал. Мы смотрели друг на друга.
        Я никак не мог понять, как я к ней отношусь. Перец к ней относился явно не просто. Не знаю, как там насчет любви до гроба, но явно не просто. И она в его сторону тоже не в респираторе дышала.
        А я…
        А мне по барабану. Ни она, ни Сирень мне не нравились. Ни на полпальца. Значит, я не такой. Не такой, как он. Я сам по себе.
        - Так, значит, у меня… - Лара рассеянно глядела по сторонам. - Значит, у меня…
        - Есть сестренка, - закончил я. - Ну, можно так, наверное, сказать.
        - И насколько она на меня…
        - Не очень, - снова перебил я. - Нет, конечно, лицо, рост, фигура там… Все довольно похоже, но назвать вас близняшками нельзя. Вот я очень на Перца похож?
        - Нет.
        Даже с каким-то презрением сказала, я и обидеться мог. А я ей, между прочим, жизнь спас. Неоднократно.
        - И она на тебя не похожа. Мы все не похожи.
        - Но что-то общее есть. - Лара кивнула на меч.
        Я теперь ходил с мечом, кстати. А что? Имею право. Отличный меч. Трофей.
        - Нравится? - спросил я. - Вещица классная. Наверное, одна из лучших под небесами обоих миров. Гарда в виде сцепившихся морских чудовищ, тонкая работа. Лезвие практически черное - почти сплошной углерод. И школа… Не знаю даже, к какому региону отнести. Сам клинок, возможно, индийский, причем из лучших, а гарда и рукоять - трудно сказать… Возможно, самоучка. Такой клинок миллионов на пять потянет, а то и больше… Нравится?
        Я сорвал цветочек. Сиреневенький. Тут почему-то большинство цветочков сиреневого цвета, порода же их неизвестна. Подбросил, выхватил клинок.
        Навыка фехтования у меня, конечно, пока не так много, как у Перца, но кое-как я справился. Разрубил пополам.
        - Оружие победы, - обронил я.
        - Это же меч… - Лара побледнела.
        - Да, да. - Я любовался мечом. - Тонкая работа, произведение искусства…
        Спрятал меч за спину.
        - Но не время сейчас любоваться произведениями искусства, время решать насущные проблемы. Я тут составил краткий список неотложных мероприятий, этакий, с позволения сказать, рескрипт. Вот, ознакомься…
        - Когда мы вернемся? - Она даже не поглядела на протянутую бумагу.
        Неугомонная какая, однако.
        - Куда вернемся?
        - Туда. На север. Ты прав, с остальным мы разберемся потом, сейчас нам надо вернуться…
        - Как мы вернемся? - удивился я. - Ты же… ты же не совсем здорова…
        - Я здорова.
        - Хм, я, конечно, понимаю… - нетерпение, внутри все бурлит… Но лезть туда сейчас - самоубийство. Надо подождать, пока подживут боевые раны, а то мало ли что может приключиться… Газовая гангрена, скажем. Или свищ…
        - Мы не можем ждать! Мы не можем ждать, у него остался последний… последний дракон. Ты знаешь, что он собирается с ним сделать?
        - Неужели чучело? С его стороны это несколько опрометчиво, делать чучело из горына… За чучело никто не даст настоящей цены…
        - Давай серьезно, - попросила Лара. - Он может натворить кучу бед.
        - Чучело? - спросил я. - Пожалуй, да. Некоторые чучела могут здорово испугать, есть даже такое психическое отклонение - чучелофобия…
        «Фобия» я произнес с ударением на «и», чтобы тупей прозвучало.
        - При чем здесь чучело? Какая еще чучелофобия? Я про Пашку. Пашка со своим драконом может такое устроить! Эти драконы, которые твои, они мирные, непослушные только. А нового дракона он накормил кровью! Он же показывал, у него рука разрезана! Он с тем драконом таких бед наворочает!
        - Не наворочает, - успокоил я.
        - Он наделает, я его знаю! У него же с головой не в порядке, он сдвинулся!
        - Поверь мне, киска, - ухмыльнулся я, - Перец ничего уже не сделает нехорошего…
        - Я тебе не киска! - огрызнулась Лара.
        - Ну, дорогуша, - недоуменно пожал я плечами, - называть тебя котиком у меня как-то язык не поворачивается. Ты все-таки киска…
        Лара поглядела на меня исподлобья. Определенно, повязка на левом глазу ее украсила бы. Черная строгая повязка.
        - Пока вы в очередной раз, сударыня, лежали в сумеречных руинах бессознания, я…
        Замолчал. Нет, скажу чуть позже. Она наверняка меня хочет спросить про своего Пашечку… Все-таки всучил Ларе листок.
        - Я много чего сделал. Ты все же ознакомься.
        Лара взяла бумагу, прочитала вслух:
        - Список мероприятий… Это что?
        - Это список мероприятий. То, что нам надо сделать. Читай, читай.
        - Список мероприятий, намеченных на ближайший месяц, - стала читать Лара. - Во-первых, проект «Двери», уничтожение установки… Слушай, я согласна. Согласна и могу, если хочешь, подпись свою сразу поставить. Только давай для начала решим с севером. Дракон, которого он хочет вырастить… Это будет смерть. На самом деле смерть, как ты не поймешь! Ты зачем вообще с нами пошел? Ты почему здесь?
        - Читай сначала, - потребовал я и немного подпустил в голос угрозы. - Это важно. Или будем спорить, кто тут главный?
        - Да не будем мы спорить, - поморщилась Лара. - Не будем. Ты главный. Ты. Успокойся.
        - Я спокоен. Читай программу.
        Лара стала читать. Программа небольшая, но Лара изучала ее достаточно долго.
        - Видишь ли, Лара, мы недавно разнесли Деспотат. Сожгли его, разметали, ничего не осталось. И во время данного мероприятия я наткнулся на несколько странных вещей. Например, на нанощиты.
        Лара не отрывалась от бумаги, а я продолжал говорить. Надо же, чтобы она поняла.
        - Нанощиты, наножилеты. Совсем новая технология. Откуда тут наножилеты? Я уж не говорю про листовки. Думаю, Ван Холл готовит вторжение. Или что-то в таком духе. Иначе зачем сюда сбрасывает оружие и амуницию? Чтобы мы тут переубивали друг друга? Так что надо с ним разобраться. Пока не поздно. Ты меня не слышишь, Лара?
        Она сложила бумагу и протянула ее мне.
        - Согласна, надеюсь? - спросил я.
        - Да… - произнесла Лара задумчиво, - согласна. Сам сочинил?
        - Да нет, я же тупой, такого не могу сочинить, это так…
        - Не обижайся. - Она мне руку на плечо положила вдруг.
        А я и не обиделся. Солдат на ребенка не обижается. На ребенка, на женщину, бородулю, умственно отсталого баяниста… Да он вообще ни на кого не обижается.
        - Просто очень похоже, - сказала она. - Ты так пишешь…
        Спросит или не спросит?
        Не спрашивала. Забавно. Но я видел, что ей хочется спросить. Видно же, когда человек мается.
        Но сам я ей ничего не скажу. Пусть страдает. Все страдают, она тоже.
        - На что похоже? - нахмурился я.
        - Ну, на стиль такой… с канцеляризмами. - Не сказала, что на Перца. - Гоголь так писал.
        - Спасибо за комплимент. Гоголь хороший был писатель, «Вия» написал.
        Лара снова принялась на меня пялиться.
        - Надо начинать, - продолжал я свое. - Начинать работать по списку. Только вот не знаю, как приступиться. Не посоветуешь?
        - Что?
        - Ну как что? Что предпринять. Попасть мы туда, в тот мир, без Перца не можем, а Ван Холла не остановить…
        Это я с провокативными целями сказал. В смысле спросит - не спросит, почему без Перца. Не спросила. Нервы крепкие.
        - И все-таки… - Лара смотрела мимо меня. - Все-таки лучше вернуться…
        Я приложил палец к губам.
        - Что опять?
        Шагнул к ней, взял за руку.
        - Эй! - испугалась. - Чего с тобой опять?
        Но я уже тащил ее.
        - Куда мы… Куда ты меня тащишь?
        - Вон в те заросли, - указал я. - В шиповник.
        - В какой еще шиповник? Зачем?
        - Нужно. - Я увеличил тягловые усилия.
        А она принялась слегка упираться. Я не удержался.
        - Сударыня, вы волнуетесь совершенно зря, я не испытываю по отношению к вам никаких матримониальных перспектив, можете не надеяться. Видите ли, мое сердце уже отдано Алисе Ступоходовой, и мы с ней собирались обвенчаться в скромной сельской церквушке…
        - Чего? - одуревше спросила Лара.
        - В сельской церквушке обвенчаться, а потом на перекладных в Биарриц рвануть. С колокольчиками, с бубенцами… Там нас ждет моя мать - милая старушка, между прочим, столбовая дворянка, - она благословит нас. И мы будем жить долго и счастливо на побережье. Детей у нас будет пять. Моя мать будет воспитывать их в духе послушания и любви…
        - Какая еще мать?
        - Мать-моржиха.
        - А, гонишь… - догадалась Лара.
        Я шагнул в шиповник, проложил себе путь грудью, как рыцарь, Лара волоклась за мной. Через триста метров шиповника мы оказались на проплешине, поросшей коротенькой аккуратной травой. Здесь перекатывался маленький ручеек, а рядом с ручейком, в самом центре полянки, стоял железный ящик с просверленными дырками размером в палец.
        Лара как тот ящик увидела, так сразу и остановилась, будто в глине застряла. И меня остановила - схватила за руку крепко. Руки у нее сильные. Сколько раз замечал - руки у девчонок тощие, никаких мышц вроде нет, а как ладошку сожмут, так мало не покажется. В девчонках сила какого-то другого рода, внутренняя, что ли…
        - Это что? - спросила она. - Что это?
        - А ты не чувствуешь?
        Лара не ответила.
        - Странно, - удивился я. - Странно… После фокуса с медведями… Ты что, правда не чувствуешь?
        Она смотрела на железный ящик. Правой рукой ухватилась за шиповниковый куст.
        - Сюрпризец тебе, - усмехнулся я, - ко дню рождения. У тебя когда день рождения? Так это от меня подарок. Кстати, ты бы перестала ломать зеленые насаждения, а? К тому же вредно для здоровья.
        Лара бросила куст, поглядела на свою руку. И я тоже посмотрел на руку. На свою.
        - Ты лучше там постой, - сказал я, - поодаль. Минуточку…
        Приблизился к ящику, открыл замок, сбив его ботинком. Объявил:
        - Дамы и господа! Сейчас вам будет явлено величайшее чудо природы! И даже больше - чудо Вселенной! Внимание! Внимание! Вот и он - воин зла! Валькирия, кровь войны, бестия морталес! Любуйтесь! За просмотр полтора доллара, для детей и слабоумных пятьдесят центов! Проходите, сударыня, не стесняйтесь!
        После чего пнул по ящику и отпрыгнул в сторону.
        Он был черным. Как уголь. Чернее даже. Размером с кошку. Лапы, худое и острое тело, хвост с блестящим железным шипом. Он медленно выполз и огляделся. Чем-то действительно похож на птеродактиля. Крылья не развитые, как игрушечные. Засохшие лоскутки черной кожи вокруг пасти. Красные глаза. На зеленой траве - как клякса. Клякса, вытекшая из черной дыры. Сидел, только глаза поблескивали. И толстый металлический прут вокруг шеи. К пруту приварена цепь, уходящая в ящик.
        Ошейник сорвал пока еще нежную кожу, по шее сочилась кровь. Лара шагнула к нему.
        - Не стоит, - остановил ее я, - подходить ближе. Он… неспокойный.
        Но Лара не послушалась. Черный не пошевелился.
        Из-за кустов послышалось обеспокоенное фырканье. Щек, определил я. Страшно ему. Они все его боятся. Никогда не думал, что горын может чего-то бояться. Да и было бы кого - малявка, сапогом можно раздавить. А они боятся. Смертельно. Скольких сил мне стоило погрузить ящик на Хорива! Он бегал от меня, как овца, пришлось орать, пришлось мне его даже по морде… Для вразумления.
        Зверь смотрел на нас исподлобья. Не мигал, зрачки неподвижные.
        За шиповником снова фыркнули. Заорал Ляжка. Наверное, его прищемили как-то там.
        - Как… - Лара присела перед ним. - Как его зовут?
        - Он совсем маленький… - не ответил я.
        - Я хочу знать, как его зовут.
        - Тьма.
        Лицо Лары дернулось.
        - Что-то не так? - поинтересовался я.
        - Все не так. Почему он в этом ошейнике?
        Протянула руку…
        Я даже не заметил, как это произошло. Цепь звякнула, и все. А на Лариной руке развернулась длинная рваная рана. Тут уж я успел, цапнул ее за шиворот, выдернул.
        Вовремя - Горын прыгнул еще. Метил в шею, но не попал. Я в очередной раз спас рыжей дурочке жизнь.
        - Никого не подпускает, - сказал я. - Только хозяина. Ему хозяин нужен… А хозяин…
        Я трагически промолчал. И она молчала. Мы молчали, а звереныш на нас смотрел. Тяжело. Даже не тяжело, по-другому как-то… Не знаю, что у него во взгляде было, только на самом деле от глаз его становилось страшно. Я вот не мог в его глаза смотреть. Пробовал заглянуть в эти красненькие угольки, но мир сразу начинал темнеть, сужаться по краям, и я отворачивался. Много раз пробовал. И не мог выдержать.
        Скверный признак.
        Ни один из горынов, как ни одно живое существо на Земле, будь то лев или обычная кошка, не может выдержать взгляд человека. И это не случайно, совсем не случайно. Что бы там ни говорили дурошлепы-экологи, человек - высшая форма, и остальные формы должны либо подчиниться, либо уйти. А тут…
        Лара тоже отвернулась - не смогла выдержать взгляд мелкой черной твари.
        - У нас проблемы, - тихо произнесла она.
        Тоже мне, Атлантиду открыла. Что все-таки изменилось?
        - Я не знаю… - Лара смотрела куда-то вбок, - не знаю, что теперь делать… Кто дал ему имя? Разве можно дракона так называть…
        А как его еще называть, подумал я, Бобиком, что ли?
        - Твой дружок и назвал, кто же еще, - хмыкнул я.
        - Нельзя… Нельзя, чтобы дракона так звали!
        - Тьма, Тьмушка, Тьмушечка… - ласково произнес я.
        Достал Дырокол, поймал на рукоятку зайчика и пустил горыну в глаз. Затем в другой. Горын зашипел, заметался. Я пускал и пускал зайчиков, в конце концов маленький дракон спрятался в своем ящике. - Я закрыл дверцу и навесил замок.
        - Не любит света. Как летучая мышь.
        - Он принесет беду, - покачала головой Лара. Она дрожала. Как будто было холодно, как будто был север. - Принесет беду всем.
        Я крутанул Дырокол на пальце.
        - Что делать? - Лара была растеряна. - Что делать, я не знаю… Подскажи!
        Я пожал плечами и протянул ей револьвер.
        - Зачем? - не поняла она.
        - Пристрели его. Стреляй в глаз. Там пули с сердечником из обедненного урана. Ничего не останется. Одни лохмотья.
        - Не могу…
        - Можешь. - Я сунул ей оружие.
        Револьвер ей не шел. Я уже давно заметил, что револьвер девчонкам не идет. Пистолеты, пулеметы, мечи - да, а вот револьвер - оружие мужчины.
        - Стреляй.
        Она помотала головой и вернула Дырокол.
        - Как знаешь, - пожал я плечами, пряча оружие в кобуру. - Мое дело подарить, твое дело разрыдаться. Теперь сама думай, что с ним будет. Это теперь твой горын.
        - Мой?
        - Твой. Твои проблемы.
        Я обошел ящик - не хотел, чтобы он был у меня за спиной, - и погрузился в шиповник. Лара осталась на поляне. Пусть разбирается. Теперь не моя уже забота, и вообще, есть охота. Надеюсь, добрый Кипчак состряпал что-нибудь. Кашу. Или какое жаркое из лягушек. Поесть бы сейчас чего-нибудь горяченького, чая или бульона какого…
        Я пробирался вокруг поляны, жалея, что у меня нет мачете - шиповник нагло цеплялся за комбинезон, пыльца с цветков лезла в глаза и в нос. Был уверен, что сейчас она меня окликнет. Девчонки такие предсказуемые. Предсказуемее их только горыны.
        - Эй! - позвала она. - Эй ты, Ахиллес!
        Все-таки спросит про то, что случилось с Перцем. Не утерпела.
        - Ну, чего?
        - Я хотела… хотела кое-что узнать…
        Лара чуть помолчала, а потом все-таки спросила.
        Про него. Кажется, про то, жив ли он, не убил ли я его. Не очень хорошо расслышал. Потому что я понял, что изменилось. Посмотрел на руку и понял. Рука больше не болела. Совсем.
        Я подцепил бинт, принялся разматывать. Бинт присох и не сходил, я вцепился в него зубами, растянул - бинт не рвался. Выхватил нож и стал срезать его, слой за слоем.
        Лара глядела на меня с испугом.
        Я срезал последний слой, уронил нож.
        Краснота сошла, ладонь приобрела нормальный цвет и размер.
        И еще. От указательного пальца в сторону запястья шла глубокая, чуть красноватая бороздка.
        Я смотрел на нее и не знал, что делать, что думать, что вообще. Больше всего хотелось смеяться. Да, смеяться.
        Потому что по моей ладони… Это была не просто бороздка. Это была линия жизни.
        Длинная, глубокая и двойная.
        notes
        Примечания
        1
        Зоил - древнегреческий критик, здесь - мерило всего подлинного в искусстве.
        2
        Лукреция Борджиа - знаменитая средневековая отравительница.
        3
        Apple Computer Incorporated - одна из крупнейших фирм-производителей компьютерной техники.
        4
        Легионелла - болезнетворная бактерия.
        5
        «Майбах» - марка дорогого автомобиля.
        6
        Вольфрам фон Эшенбах - знаменитый немецкий поэт эпохи Средневековья, автор рыцарского романа «Парцифаль» (примеч. ред.).
        7
        Снорри Стурлусон - средневековый исландский скальд, автор «Младшей Эдды» (примеч. ред.).
        8
        «Сессна» - марка легкого американского самолета.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к