Солнце Эльгомайзы Ирина Верехтина
        Конец третьего тысячелетия. Дальний космос, звёздные экспедиции, открытие новых миров. А люди остались людьми: одними движет жажда наживы, другими жажда приключений, третьи хотят испытать невозможное - всё равно какой ценой. Четырнадцати членам экипажа предстоят четыре месяца полёта к Проциону Эльгомайза в созвездии Малого Пса. В ограниченном пространстве корабля это станет испытанием скорее психологического плана, чем космического. Каждый получит то, о чём мечтал. Но мечты сбудутся не так, как им хотелось.Иллюстрация взята с сайта бесплатных обоев на рабочий стол nastolСодержит нецензурную брань.
        Словарь используемых терминов и световых величин
        ЭКЗОПЛАНЕТА - (от греч. эксо = вне, снаружи) - планета, находящаяся вне Солнечной системы. Общее количество экзопланет в галактике Млечный Путь оценивается не менее чем в сто миллиардов.
        ОБИТАЕМАЯ ЗОНА,или зона жизни, это условная область звезды, определённая из расчёта, что условия на поверхности находящихся в ней планет будут близкими к земным и будут обеспечивать существование воды в жидкой фазе..
        ПАРСЕК (космическая миля) =3, 2616 светового года =30,8568 триллионов километров. Световой год - расстояние, которое за год проходят фотоны света (частицы, не имеющие массы) в космическом вакууме. Скорость света приблизительно триста тысяч километров в секунду.
        ГРАВИТОН - квантовая частица, не имеющая массы. Гравитонные потоки, иными словами волны пространства-времени, замедляют время на околосветовых скоростях.
        ПСИХОСОМАТИКА - объясняет взаимосвязь эмоционального опыта (невозможность проявить гнев, беззащитность в чувстве страха, запрет на проявление чувств) и физического самочувствия (болезни).
        КОГНИТИВНОСТЬ - проявление умственной деятельности, познание.
        Я-КОНЦЕПЦИЯ - совокупность наших представлений о себе. Образ «Я» имеет три компонента:
        КОГНИТИВНЫЙ КОМПОНЕНТ: социально-желательный образ, который мы презентуем в окружающую среду, например: «Я общительный, энергичный, уверенный в себе»;
        ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ: самооценка. Себя мы оцениваем во время позитива, других - не столь хорошо: не мешало бы им стать умнее, добрее, профессиональнее;
        ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ КОМПОНЕНТ: наши поступки, т.е. жизненная позиция.
        ФЛЭШ-КРАХ (FLASHCRASH) - это когда рынок, будь то акции, облигации или товары, падает в течение нескольких минут, а затем подбирается.
        СТАНДАРТ ЛИЧНОСТИ,авторский термин - аналог современного паспорта, медицинской карты и трудовой книжки. Перечисленные документы были отменены в конце третьего тысячелетия. СЛ содержит физиологические и психологические характеристики владельца, класс профессионального уровня, сведения о понижении гражданского статуса, с указанием причин, и о его восстановлении. Записи вносятся в течение всей жизни. Сведения о семейном положении и о месте проживания в СЛ не вносятся.
        КСЕНОЗООЛОГИЯ, авторский термин (от греч. з?о = животное и кс?нос = гость, чужой, посторонний) - наука о внеземной зоологии.
        ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ. КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
        В феврале 2016 года научный мир взорвался новостью об открытии волн пространства-времени. Элементарную частицу, не имеющую массы и способную переносить гравитационное взаимодействие без использования электрического заряда, назвали гравитоном. Через семь лет частица кванта гравитационного поля была зарегистрирована. Однако же, теория квантовой гравитации, где поле квантуется и может влиять на время, не могла быть применена на практике. На малых скоростях эффект замедления времени ничтожно слабый, а при движении на околосветовых скоростях масса тела растёт до бесконечности, изменяя его молекулярную структуру. А значит, обладающий массой объект невозможно разогнать до скорости света.
        Так считалось до 2931 года, до открытия Вернигорова, которому удалось извлечь из физического тела энергию покоя, сохранив при этом его массу. Управлять гравиполем стало так же просто, как играть в бадминтон. Феномен Вернигорова позволил снять с полюсов ледяные «шапки», грозящие планете новым всемирным потопом и, как следствие, длительным оледенением. Образовавшиеся триллионы мегатонн чистейшей воды, удерживаемые магнитными полями, удалось кристаллизовать и вывести на орбиту. У Земли появился неограниченный запас воды, а у Луны появилась подружка. Второй спутник Земли назвали Гиачинта (от латинского giacinto - голубой). Когда оба спутника всходили, зрелище приковывало взор: догоняя лунный диск, в небе плыл полупрозрачный светящийся шар, переливаясь оттенками голубого и аквамаринового.
        После открытия Вернигорова стали возможными субсветовые скорости и как следствие - экспедиции в дальний космос. К концу третьего тысячелетия было подтверждено существование 4824 экзопланет (от греческого эксо = вне) в 3717 звёздных системах. В список ближайших к Земле солнцеподобных звёзд, в обитаемой зоне которых могут находиться планеты, сравнимые с Землёй, вошли альфа Центавра, Сириус и Процион, расположенные в радиусе от 3 до 5 парсек, тройная система 40 Эридана40 Эридана((5,04 парсек) и звезда АльтаирАльтаир(арабское название Бенетнаш (5,14 парсек, или 16,8 световых лет).
        Гигантское скопление галактик Млечного Пути даже при современных сверхсветовых скоростях оставалось недоступным: людям пришлось бы провести годы в ограниченном пространстве звездолёта. Вариантов было два: либо длительный, в течение многих лет, анабиоз, и как следствие необратимые изменения в мышечных тканях, либо столь же длительное нахождение в ограниченном социальном континууме, и как следствие - изменённая психика. Диагноз, с которым путь к звёздам закрыт навсегда.
        Но людям свойственно мечтать. И 288 световых лет до последней звезды в ручке Ковша Большой Медведицы когда-нибудь станут преодолимым расстоянием. Людям свойственно верить в себя. И делать мечты реальностью.
        Часть 1. Уравнение со всеми неизвестными
        Капитан
        Андрей Балабанов, капитан звездолёта «Сайпан», хмуря брови, изучал список экипажа, отпечатанный издевательским старославянским шрифтом на первой странице бортового дневника - по мнению Андрея, тоже издевательского: сработанного под старину, в кожаной обложке с металлическими уголками. Кожа была настоящей, а уголки серебряными. Дмитрий Волокушин, единоличный владелец звездолёта, с удовольствием наблюдал, как глаза капитана потемнели от ярости: шрифт был стилизованный, с ятями, ерами, юсами и прочей ижицей. Не продраться!
        Непременным условием участия Балабанова в экспедиции на Процион Эльгомайзу было - вести бортовой дневник, в котором фиксировались ситуации, отношения, шутки, выходки и выверты членов экипажа - иными словами, поведенческий компонент Я-концепции. Поведенческая компонента, как выразился Волокушин. Разница заключалась в том, что компонент это составная часть чего-либо, а компонента - составляющая часть. Впрочем, Андрей не видел особой разницы. И Волокушин ему объяснил.
        Компонент (книжный общеупотребительный термин) это, так сказать, физическая упаковка самостоятельных логических элементов. То есть состав.
        Тогда как компонента - термин сугубо физический. Составляющая компонента, например, экологической системы, это - опад листьев на поверхности лесной почвы (сохраняются два-три года), ствол упавшего дерева (сохраняется до десяти лет), гумусный слой почвы (сохраняется сотни лет), торф на болоте (сохраняется тысячи лет). Свойства системы напрямую зависят от взаимодействия между составляющими.
        - Теперь понимаешь разницу? Вот ты космолётчик, можно сказать, элита, а не знаешь ни фига. Учат вас, учат… пятнадцать лет учат, и всё равно дураки! - приложил Волокушин оторопевшего Андрея. Откуда у доктора психологических наук такие знания об экологии? Он что, действительно гений? Балабанов воззрился на друга, как поп на икону.
        - Гений я, гений, не сомневайся, - заверил его Волокушин. - А ты как был штурманом, так им и останешься.
        Волокушин словно читал его мысли. Стать космонавигатором Андрею хотелось лет с пяти, а звездоплавание означало для него единственно возможную форму существования.
        - Чему ты улыбаешься? Радуешься, что дурак? - Димыч перешёл границу. Сейчас отправим его обратно, с ускорением mg…
        - Сам ты дурак. Дай тебе кораблём управлять, угробишь ведь. Потому что не знаешь ни фига, только в чужих мозгах ковыряться умеешь, - парировал Андрей.
        - Сам смотри не угробь… - проворчал представитель журнала Forbes, которого никто не посмел бы назвать в глаза дураком, но он был счастлив услышать «правду» от друга. Единственного друга, с которым сейчас расставался на десять земных лет, и кто знает, увидятся ли они…
        Дмитрий Волокушин сделал всё, чтобы - увиделись. Чтобы команда «Сайпана», составленная им вопреки инструкциям и правилам, вернулась на Землю. Вернулась людьми, а не человеконенавистниками, которым предстоял курс реабилитации в клинике.
        Хозяин корабля упёрто настаивал на рукописном варианте дневника. Андрей снял колпачок с раритетной гелевой ручки, которыми не пишут уже лет двести, перевернул её шариком вниз и, обхватив большим и указательным пальцами, плотно прижал к бумаге. Воспитанников космошколы учили многому, что изжило себя на Земле, но могло пригодиться в чужих мирах.
        Дневник капитану полагалось вести параллельно с компьютерным бортовым журналом, где отмечались условные координаты «Сайпана» (условные потому, что при скорости, в тридцать раз превышающей световую, определить точные координаты невозможно), причины, повлёкшие изменение траектории полёта, аварийные ситуации и иные «сопутствующие аксессуары», как выразился далёкий от космоса Волокушин, а Андрей не посмел возразить.
        Потому что именно Волокушин вытащил его из депрессии после экспедиции в систему 40 Эридана, из которого Андрей вернулся седым. Проведя полгода в реабилитационной клинике «За гранью», он заявил медкомиссии, что больше никогда и никуда не полетит. К такому же выводу - правда, в несколько ином ракурсе - пришёл экипаж звездолёта «Бенетнаш» класса дальний грузо-пассажирский, дружно заявивший, что с Олегом Бабаниным (тогда его звали Олегом) никогда и никуда не полетит.
        Через год Олега Бабанина, космолётчика класса «А», больше не существовало: для всех он навсегда остался в клинике, с неизлечимым диагнозом, для Волокушина - главврача и владельца клиники - он стал Андреем Балабановым. С новым Стандартом Личности, дипломом Космоакадемии и водительскими правами космолётчика класса «G». А ещё они стали друзьями. Без официоза господин Волокушин называл господина Балабанова Андрюхой, а Андрей в зависимости от настроения и ситуации именовал его Димкой, Димоном (с ударением на первом слоге) и Димычем. И через два года согласился на эксперимент: полугодовой полёт без анабиозных камер.
        Эти два года он водил солнечники - грузовые и экскурсионные транспортники, курсировавшие в пределах Солнечной системы. Слово «солнечник» навязчиво напоминало рыбу-камбалу, лениво шевелящую плавниками. Андрей ненавидел себя - за класс «G». За тупорылые неповоротливые солнечники. За пассажиров - по мнению Андрея, таких же неповоротливых и тупорылых. За то, что не смог отказаться от профессии. За то, что капитаном ему больше не быть: космические новости распространяются с космической скоростью, и о решении, принятом Олегом Бабаниным по праву капитанского единоначалия на Инте Игрек, солнцеподобной звезде звёздной системы 40 Эридана, узнала вся планета.
        Правда была страшной, поступок капитана - бесчеловечным, презрение экипажа - заслуженным. С ним никто больше не полетит, никогда.
        Экипаж
        В бортовом дневнике была заполнена одна страница. Остальные предстоит написать Андрею Балабанову, капитану звездолёта «Сайпан» класса экстра-универсал, цель полёта - двойная звезда Процион Эльгомайза, созвездие Малого Пса, дальность полёта 3,5 парсек, длительность полёта пять плюс пять земных лет (при скорости, равной тридцати световых, это шесть плюс шесть месяцев относительного времени). Страхование жизни не предусмотрено. Анабиоз не предусмотрен. Вознаграждение по прибытии на землю (оплата после доставки, пошутил Волокушин, и Андрея передёрнуло. Шутка была циничной, ведь речь шла о людях. Живых людях, которые для Волокушина были…
        Додумать мысль до конца было слишком больно, и Андрей не стал её додумывать. Через пять месяцев его мнение о «живых людях» и о «садисте-экспериментаторе» Волокушине - мнение резко изменится. А пока список экипажа звучал «обещающе»:
        1. Капитан Андрей Балабанов, класс «G».
        2. Помощник капитана, штурман-навигатор Бернард Барнс, класс «А».
        3. Штурман-пилот Пётр Коржик, класс «В».
        4. Штурман-навигатор Лех Золтовски, класс «А».
        5. Космомеханик Семён Рабинович, класс «А».
        6. Биолог Юозас Киндзюлис, класс «В».
        7. Астрофизик Надежда Кислова, класс «А».
        8. Оператор систем защиты Риото Ита, класс «А».
        9. Оператор систем защиты Бэрген Тимирдэев, класс «А».
        10. Врач широкого профиля Джеймс Кендал, класс «А».
        11. Оператор тренажёрных машин Катерина Ветинская, класс «А».
        12. Оператор систем жизнеобеспечения Кэли Конорс.
        13. Оператор систем жизнеобеспечения Леона Лин.
        14. Специалист сопровождения Михаил Перевозчиков.
        Перед глазами вертелась пёстрая разноязычная карусель: англичанин, белорус, поляк, еврей, литовец, японец, якут, афроамериканец, болгарка, или чёрт разберёт, кто она, две англичанки или американки, чёрт их разберёт, и двое русских.
        Волокушина хотелось убить, вот прямо сейчас. Последнего, четырнадцатого члена экипажа хотелось вычеркнуть из списка - вот прямо сейчас! И не впускать на корабль, даже если он будет рыдать и умолять. Какой, к чертям, сопровождающий? С сопровождающими летают инвалиды первой группы.
        Какие, к дьяволу, системы жизнеобеспечения? Жизнеобеспечением (говоря человеческим языком, уборкой помещений и приготовлением пищи) занимались те, чья основная работа начнётся по прибытии на экзопланету. И уж тем более не требовали вмешательства оператора тренажёры. Железо тягать это вам не с лазертагами управляться. А женщина на корабле не сулит ничего хорошего, это ещё из прошлого тысячелетия известно.
        «Твою ж мать!» - не выдержав, ругнулся Андрей, разглядев буквенно-цифровые обозначения у номеров 12 и 13. «Американки» оказались андроморфами, или биолюдьми. То есть, почти людьми. Их кожа мгновенно восстанавливалась после ожогов и не вступала во взаимодействие с едкими веществами. Комплексные соединения тантала и рутения в составе мышечной ткани выдерживали нечеловеческие нагрузки. Андроморфы не чувствовали страха, не проявляли агрессии, не выходили из себя, не испытывали любви. Не шутили и не рассказывали анекдотов. Не были способны к воспроизводству. В остальном они были людьми: нуждались в пище как в источнике энергии, обладали вкусовыми рецепторами, нуждались в сне для восстановления физических сил, могли испытывать привязанность, эмпатию, но никогда - ненависть. Их создатели называли биолюдей величайшим достижением человечества. Олег Бабанин, в миру Андрей Балабанов, называл их преступлением против человечества.
        Корабль
        Андрей рассматривал схему отсеков и переходов корабля (звездолёты по старой традиции называли кораблями, а космолётчиков звездоплавателями) и снова хмурил брови. Кают-компания на схеме именовалась кают-гостиной. Это можно было пережить. А вот то, чего пережить нельзя, но придётся, на схеме выглядело как неудачная шутка. «Шутки», однако же, занимали все внутренние помещения корабля. Андрей потёр глаза, отказываясь верить увиденному: каюты экипажа повышенной комфортности, кают-бильярдная… кают-кафе?? На звездолёте класса экстра-универсал?! А казино и варьете здесь часом нет?
        Варьете на «Сайпане» отсутствовало. А жаль. Димка не додумался, дебилу ума не хватило, подумал Андрей о докторе психологических наук. Зато «дебил» додумался о казино, которое на корабле присутствовало - в виде зала игровых автоматов. Ещё на «Сайпкане» имелась библиотека, панорамный кинозал, тренажёрный зал-стадион, оранжерея на шесть солнечных ламп… Опаньки! Мы там что, по ходу дела огурчики-помидорчики выращивать будем? А что так скромно? Можно и арбузы. Гидропоника всё стерпит. А что ещё делать экипажу класса «А» в дальнем космосе? Только петрушку выращивать.
        Да ёрш твою… через семь галактик в мёртвую звезду! Анабиозного отсека на корабле не было (!). Зато был… бассейн. Что себе позволяет чёртов Волокушин? Он что, думает, если миллиардер, так ему всё можно? Две анабиозных камеры всё же имелись - по выражению Волокушина, на всякий пожарный случай. Так что пять месяцев перелёта (а если «повезёт», полгода), плюс столько же обратно - опять-таки, если повезёт - они проведут в приятном обществе друг друга. Говоря языком математики, в ограниченном множестве. Очень сильно ограниченном… Так что без тренажёров не обойтись. Вот интересно, что будет делать операторша? Эта, как её… Катерина. Пульс мужикам измерять?
        Но самое «интересное» Андрей проглядел. А увидев, не поверил своим глазам: напротив его фамилии в списке значился класс «G». Андрей провёл по глазам согнутыми указательными пальцами и прочитал ещё раз. Этого не может быть. Ему показалось.
        Не показалось. Андрей Балабанов, капитан, класс «G».
        Андрей остолбенело перечитал список в третий раз. Согласно действующим Правилам Общепланетной Федерации Космоплавания, капитан звёзолёта-дальника должен иметь класс «Альфа». «Бэту» присваивали за систематические нарушения инструкции (возврат нарушителю класса «А» маячил за горами). «Гамма» была для космолётчика чем-то вроде космической инвалидности с правом пилотирования солнечников - тупорылых транспортных барж, курсирующих в пределах Солнечной системы и ни парсеком дальше. Хуже была только «Дельта», которую присваивали уж не знаю за какие грехи… Но и класс «D», который штурманы прозвали дэшкой, получить было неимоверно сложно.
        Волокушин назал его участие в экспедиции завершающей стадией лечения: самым страшным для звездолётчика было неверие в себя, а после Инты Игрек Андрей в себя не верил. Потому и - класс «G». И экипаж, с которым надо справиться, удержать своё лидерство. Иначе он навсегда останется пациентом клиники «За гранью».
        Клиника предназначалась для звездолётчиков с диагнозом «неудачно слетали» и называлась реабилитационной, а по сути была психиатрической. Остров сумасшедших. Надо быть идиотом, чтобы так назвать звездолёт.
        Впрочем, у идиота было имя. Дмитрий Волокушин, долларовый мультимиллиардер, владелец контрольного пакета акций корпорации «Flying Star» (англ.: летящая звезда), прославившийся тем, что расшифровал аббревиатуру ПОФК (нормативный справочник «Правила Общепланетной Федерации Космоплавания») как «пофиг».
        Экспедиция на Процион, двойную звезду в созвездии Малого Пса, стала для Андрея подарком, от которого невозможно отказаться. Должность капитана. Вознаграждение в астрономической сумме с семью нулями. И ещё столько же при благоприятном исходе экспедиции. Интересно, что же такое узнал Диман об этой планетке, что раскошелился, профинансировав экспедицию из личного фонда… После того, как её отказалась финансировать Космофедерация. О причинах Андрей не знал. Зато он знал Димку Волокушина, который чуял прибыль за три космические мили, как зверь чует добычу.
        Говоря о благоприятном исходе, Волокушин не имел в виду благополучный. Благополучный исход - это если они все вернутся живыми, благоприятный - если, улетая с пустыми руками, они вернутся с полными. Волокушин так и сказал. Ему было наплевать на экипаж, наплевать на их жизни. Его интересовала только прибыль.
        Потому он и вспомнил об Андрее.
        На предложение возглавить экспедицию Балабанов согласился не раздумывая. Для звездолётчика класса «А» Солнечная система - это как прогулочный дворик в тюрьме, где на звезды можно только смотреть. И никогда, ни при каких обстоятельствах, даже если тюремщики ослабят контроль - не подняться к ним.
        Ему, добровольному узнику, предлагали свободу.
        Часть 2. Флэш крэш
        Лишние члены экипажа
        Из тринадцати членов экипажа дипломы космошколы были у шестерых; опыт полётов имели №5, №8 и №9 (космомеханик и боевые операторы); №2 и №4 (штурманы-навигаторы) «летали» только на тренажёрном полигоне. То есть не летали вообще. №3 с уровнем мастерства «В» не соответствовал требованиям, предъявляемым к экипажам дальников класса ЭУ (экстра универсал). Впрочем, №3 не навигатор, просто пилот. Зачем на корабле класса ЭУ «просто пилот», Андрей не понимал.
        №12 и №13 комментариев не требовали. Андроморфы без возражений и нытья будут выполнять утомительную монотонную работу в оранжерейном отсеке, бессменно стоять у плиты в кают-камбузе, кормить экипаж завтраками, обедами и ужинами, чистить, мыть и убирать, не жалуясь на усталость. Они устают, но не так, как люди, и выдерживают длительные физические нагрузки. Кэли и Леона (Димка мог бы выбрать био с менее экзотической внешностью) будут незаменимы при погрузке образцов грунта и всякой мелкотравчатой экзохрени, которую биолог натаскает на корабль. А №10 пригодится, если экзохрень вздумает захворать. Корабельный врач усыпит её гипносеансом. Андрей представил, как Кендал поёт инопланетному суслику ритуальную африканскую колыбельную, и нервно рассмеялся.
        Оставшиеся четверо были на «Сайпане» лишними. Подумав, Андрей добавил к ним №3 (на хрена ему пилот класса «В»?). Потом вычеркнул биолога. Без биолога не обойтись. Зачем тогда вообще лететь? Цветочки собирать и закатами любоваться?
        Исключая штурманов, в обязанности которых входило, при скорости в тридцать раз превышающей световую, не убить корабль в метеоритных потоках, не загнать в капкан чудовищного притяжения коричневых карликов и не расплавить в миллионноградусном пламени сверхновых, - все на корабле имели вторую специальность. Кроме студента Перевозчикова, который не имел даже первой.
        Эта самая вторая специальность, отпечатанная мелкими буковками после каждого имени, заставила Андрея сжать кулаки.
        Девочка-физкультурница (на кой чёрт мне такие специалисты?) была дипломированным детским психологом, врач-африканец владел техникой вуду (это, наверное, ошибка, следовало написать «техникой гипноза»), механик окончил Литературный институт и штурманские курсы при Космоакадемии (наш пострел везде успел, вот скажите, на кой чёрт мне на дальнике литератор?), астрофизик имела профессорское звание по ксенозоологии, а биолог… Биолог был ещё и кинологом. Зоопарк, твою ж галактику!
        Андрею стало физически плохо. Кто в этом детском саду будет аниматором? Может, Миша Перевозчиков, девятнадцатилетний балбес из ВГИКа? Только ВГИКа нам и не хватало для полного боекомплекта.
        Кстати, что там у нас с боекомплектом?
        Как значилось в Стандартах Личности, оба оператора мобильных систем защиты побывали на планетах повышенной опасности класса «икс» с агрессивной экзореальностью. Оба сумели вернуться оттуда живыми и вытащить экипаж. А значит, были профессиональными убийцами.
        Всё. Можно смело возвращаться в клинику. На завтрак его пригласят…
        …Но есть же Инструкция! Согласно которой экипаж звездолёта экстра-универсал состоял из девяти специалистов класса «А», боевое оружие на борту: аннигиляторы, лазертаги, магниэны, вакуум-зонаторы и ката-ускорители. Последние запрещены GAMAS (General Atomics material assay system, система анализа материалов компании «Дженерал Атомикс») к применению в земных условиях, т.к. могут уничтожить жизнь на планете.
        Формирование экипажей кораблей-дальников являлось исключительным правом психологов. Экипаж «Сайпана», наплевав на инструкции, формировал его владелец - практикующий врач и основатель частной клиники, о которой ходили страшные слухи: Волокушин проводил над людьми чудовищные эксперименты, редактируя человеческий геном, разрывая цепи в митохондриальной ДНК и в конечном итоге изменяя генотип.
        Андрей знал, что это неправда. Но если бы у него спросили, что с ним делали в клинике, он улыбнулся бы и пожал плечами: «Не помню». Память у него милосердно забрали, чтобы не мучила и не убивала воспоминаниями. И копошились в ней, снимая гипносеансами пласт за пластом в поисках главного. А когда наконец нашли это главное, дело осталось за малым: подобрать методику лечения и вытаскивать Андрея (тогда ещё Олега) из ада, в который он сам себя загнал.
        Вытащили. Добились невозможного: Андрей захотел жить, захотел вернуться в профессию.
        Волокушин лечил его «в кредит». Выплатит, когда вернётся из экспедиции. В том что вернётся, Волокушин не сомневался, поскольку ни черта не смыслил в дальних космоэкспедициях. За него сомневался Андрей.
        Им предстоит провести в ограниченном пространстве корабля пять или шесть месяцев, без анабиозного спасительного беспамятства. И столько же обратно. С Эльгомайзы они вернутся не в лучшем виде. Если вообще вернутся.
        Последнюю мысль Андрей решительно отверг, и она, потоптавшись в голове, с сожалением отступила.
        Список экипажа впечатлял. А после короткой лекции, прочитанной Андрею Волокушиным и подкреплённой Стандартами Личности участников экспедиции, стал впечатлять ещё больше. Если бы подбор команды доверили Андрею, он никогда бы не соединил этих людей в полностью изолированном пространстве корабля класса экстра-универсал. Штурманы и операторы систем защиты имели за плечами пятнадцать лет космошколы, о которой у Андрея было нелестное мнение. Хотя для всех они были сверхлюдьми, людьми будущего, с физическими и психоэмоциональными качествами на грани возможного.
        Андрей невесело усмехнулся. Клиника профессора Волокушина, где «люди будущего» проходили обязательную после возвращения со звёзд реабилитацию, не зря называлась «За гранью». Восстановительный период длился как правило полгода. Но были и исключения из правил…
        «Исключения» оставались в клинике очень надолго и не были уже «людьми будущего». Дальний космос с его чужими галактиками и невозможными мирами был закрыт для них навсегда. Их сознание следовало изменить, приспособив его для обычной человеческой жизни, которой они были лишены с детства и теперь не могли принять. А надо было, чтобы - смогли. Этим и занимался Дмитрий Волокушин сотоварищи.
        Для журналистов клиника представляла лакомый кусок. О ней никто ничего не знал, кроме одного: побывав «за гранью», люди становились другими.
        Журналистская пронырливая братия не теряла надежды. Но въезд на остров был запрещён даже для родственников пациентов, а добиться от персонала клиники вразумительных ответов было не сложнее, чем выжать воду из кирпича.
        Остров
        Марианские острова - райский уголок в западной части Тихого океана. Лучшего места для психоневрологической клиники не найти. Остров Сайпан протяжённостью двадцать три километра и шириной десять километров, с его изумительно красивыми видами, прозрачными лагунами и огненными закатами - остров Волокушин выкупил целиком, заплатив правительству Содружества Марианских Островов сумму с десятью нулями. И основал клинику «За гранью», название которой говорило само за себя. Лечение стоило космически дорого, а клиника предназначалась для звездолётчиков, вернувшихся со звёзд с изменённой Я-концепцией. То есть, с хорошим прибабахом.
        Андрей мог бы доказать, что они не больны. Объяснить, что после возвращения со звёзд мозг нуждался в продолжительном отдыхе. Но информация о звёздных экспедициях не подлежала обсуждению. А неразглашение методов лечения было обозначено в договоре с клиникой.
        Находясь под надзором медперсонала и проходя интенсивный курс лечения, пациенты ощущали себя кем угодно, но только не пациентами. В клинике они находились лишь во время сна и сеансов биотерапии (в просторечии процедур). Завтрак подавался в апартаменты, обедали и ужинали в греческих тавернах, рыбных ресторанчиках, русских пельменных, грузинских шашлычных, итальянских пиццериях и турецких кофейнях. Были даже английские пабы.
        Через неделю пациенты забывали о том, что они пациенты. Через месяц разговоры сидящих за соседними столиками людей их не раздражали, а через два месяца они искали компанию, без которой в квази-игры не поиграешь. И удивлялись, что без компании им скучно, а пиво вкуснее, если пьёшь его с друзьями.
        Тропические циклоны - обычное явление на острове - наблюдали со смотровых площадок. В хорошую погоду отводили душу на пляжах с чёрным песком (вулканический туф) и сапфирово-синей водой. Любители побродить по горам совершали восхождения на 474-метровую карстовую Тапочау и не столь высокую Ачугао. Последняя являлась остатком вулканического конуса эпохи эоцена и изобиловала древними окаменелостями. Пациенты из разряда экстремалов предпочитали восточную сторону острова. Её полукольцом охватывал риф, за которым начинался спуск в Марианскую впадину.
        Родственники к больным не допускались.
        Эксперименты Волокушина сослужили ему плохую службу. Говорили, что он опасный псих. Что профессорское звание и известная всей планете клиника куплены им за его миллиарды. Что его эксперименты над людьми надо объявить вне закона, а самого Дмитрия Волокушина… (вариантов несколько, подробности опустим).
        Между тем очередь из желающих лечь в клинику не уменьшалась, а «эксперименты над людьми» стоили очень недёшево. Попасть в клинику было сложно (исключая звездолётчиков, для которых она и предназначалась). Но волокушинские пациенты покидали клинику здоровыми. Точнее, совершенно другими. Их способностям аплодировали, их обаянию удивлялись, их изворотливости и финансовому чутью в мире бизнеса завидовали по-чёрному.
        Когнитивный диссонанс
        Реабилитационная клиника, которую в народе называли «Волокушинская дача», имела территорию размером 115,38 квадратных километров и миллиардные обороты. В неприбыльные моменты «опасный псих» не вкладывался
        Дмитрий Волокушин, член Международной академии психологических наук и автор скандально известной теории, начал свою профессиональную деятельность с того, что публично отмахнулся от существующих научных направлений в психологии и психоаналитике, и выдвинул идею, которую учёные не приняли. Кто же всерьёз поверит в связь между характеристиками личности и физическим самочувствием?
        В действительности же так называемая новая реальность, с которой имели дело звёздные экспедиции и дальняя косморазведка, вызывала у людей запредельный внутренний дискомфорт. И как следствие, психологическую разбалансировку личности. Из всех способов психологической защиты автоматически срабатывала защита через агрессию, то есть нападение на источник информации.
        Космолётчиков, которые возвращались со звёзд с изменённым сознанием, не желая делиться приобретённым опытом (всё равно не поверят, объявят сумасшедшим), к полётам не допускали, игнорируя тот самый опыт. Волокушин смело заявил, что возникающий у звездолётчиков когнитивный диссонанс - то есть конфликт стереотипов и понятий, присутствующих в человеческом сознании, с новой реальностью - не является симптомом психического заболевания. Для звездолётчика это нормальное состояние, хотя для обычного человека оно является стрессовым.
        Волокушин переосмыслил стереотипы и создал свою теорию, основываясь на том, что и в третьем тысячелетии всё покупалось и всё продавалось, существовали тюрьмы и судебные ошибки, люди пили шампанское Дом Периньон и покупали часы в швейцарских салонах «ЛеЛокль», миллиарды вкладывались в развитие технологий, а компании ориентировались на конечного потребителя.
        С «теоретиком» не хотелось соглашаться, но и возразить было нечего, поскольку всё это существовало, как существовал и журнал Forbes, в котором Волокушин с его триллионом долларов значился на первой странице.
        Свою империю он выстроил на идее концентрации. Всего одна клиника, но какая! Остров, омываемый водами Тихого океана, предлагал пациентам апартаменты класса люкс на берегу океана, гольф-клуб, футбольный клуб, теннисные корты, яхты, конные прогулки, боулинг-павильоны, парки аттракционов и панорамные кинотеатры, которые местные шутники прозвали паранормальными - за потрясающее ощущение реальности. В перечень предоставляемых клиникой услуг входила машина с личным водителем, обучение дайвингу, серфингу и дельтапланеризму. Обучение было обязательным, вид спорта выбирал пациент. Лечение проходило по классу «всё включено», вот только назвать это лечением не поворачивался язык…
        Что ещё? У Волокушина было странное хобби: дальний космос. Что касается самого миллиардера, его тошнило даже от вида вертящейся карусели.
        Флэш крах
        Дальняя косморазведка никогда не считалась прибыльной. Но в 2991 году Волокушин зачем-то подержал космокомпанию «Flying star»(англ.: летящая звезда), прогоревшую на четырёх последних экспедициях. Три корабля исчезли бесследно вместе с экипажем и вложенными в них миллиардами долларов. Такое случалось и раньше, a la guerre comme a la guerre, но чтобы - три подряд…
        Четвертый, пассажирский дальник «Бенетнаш», вернулся из системы 40 Эридана с сошедшим с ума экипажем. Сумасшествие заключалось в том, что все ненавидели капитана лютой ненавистью, называя чудовищем, и все как один изъявили желание сменить профессию. «Flying star» не получила никакой информации: навигационный лист был тщательно стёрт, жёсткий диск расплавлен и не подлежал восстановлению, а экипаж звездолёта молчал, как в рот воды набрали.
        Судьба экипажа была решена: их всех ждали земные профессии, космос закрыт для них навсегда. Волокушин отпустил их из клиники через две недели, заявив, что все они вменяемы и адекватны, а желание сменить род занятий в медицинской практике не является отступлением от нормы. Увы, он не мог сказать этого о капитане, который был согласен с мнением экипажа и жёстко настаивал на эвтаназии. Олегу Бабанину предстояло длительное лечение. Он беспрерывно бормотал что-то насчет имён кораблей, которые предрекают несчастья… Замолкал он только после укола снотворного. Но и во сне видел, как вспыхивали и сгорали колонисты, которым он обещал рай на Инте Игрек Эридана. Ручейки огня разливались по корпусу звездолёта, прожигая платизоловую обшивку, которая выдерживала температуру Солнца, а сейчас таяла как пломбир в стаканчике. Яростный огонь Инты Игрек просачивался в вакуумные швы, вгрызался в платизоловую плоть, превращая высокоточные приборы в подтаявшие островки металла.
        В 2993 году фондовый индекс «Flying star» за очень короткий интервал времени обвалился более чем на 1500 пунктов, продемонстрировав рекордное падение котировок за всю историю. Волокушин воспользовался flash crash ("мгновенный обвал") и выкупил контрольный пакет акций компании. «Flying star», теперь уже falling star (англ.: падающая звезда), прекратила бы своё существование, если бы не Волокушин с его миллиардами. Практикующий врач, академик, он разбирался в звездоплавании и астрономии на уровне школьника. Зато в человеческой психологии - разбирался как бог. И верил в теорию вероятности: после четырёх сокрушительных финансовых обвалов вероятность пятого была минимальна.
        Волокушину принадлежало семьдесят процентов акций. Иными словами, он купил «Flying star» с потрохами. Крах ведушей космокомпании планеты откладывался на неопределённый срок. Миллиардер начал с того, что приостановил финансирование дальних экспедиций и поставил на поток строительство транспортников-беспилотников класса «ДИ», которые в корпорации прозвали детскими игрушками. «Игрушки» обходились «Flying Star» в разорительную сумму, но компанией рулил Волокушин. Он упразднил совет директоров и из двадцати человек оставил четверых, которые именовались помощниками управляющего. Остальным он великодушно объявил, что выкупит акции «Flying Star» у всех желающих. За наличные. Хоть сейчас.
        Желающих, однако, не нашлось. Хотя у сотрудников сложилось впечатление, что управляющий компанией впал в детство и играет в самолётики: два беспилотника, пущенные в дальний космос «умелой рукой» доктора психологических наук, исчезли без следа, как не были. Третий столкнулся с кометой и сгорел. Зрелище наблюдало всё северное полушарие. Зато четвёртый… приволок на земную орбиту астероид, неведомо откуда прилетевший в Солнечную систему и ставший добычей «Волокушин стар», как за глаза называли космокомпанию.
        Астероид диаметром четыре километра не имел в составе ни воды, ни углерода и состоял из золота и платины. Транспортник класса «ДИ» гнал его к Земле, как хозяйка загоняет в хлев упрямую корову, а хворостиной служили магнитные поля.
        Возможно, планетка была осколком звездолёта из неведомой галактики. Возможно, просто космическим мусором, выброшенным этим самым звездолётом за ненадобностью. Но для Земли она оказалась бесценным подарком: полмиллиона кубокилометров уникального сплава. Исследователи из американской Sandia National Laboratories охарактеризовали плазол как самый прочный материал, когда-либо созданный в лабораториях мира. По предварительным оценкам, сплав из платины и золота был в сто раз более износостойким, чем титанитовая сталь. Если из такого сплава изготовить обшивку звездолёта, она будет изнашиваться на один атомный слой за космическую милю (прим.: космическая миля = один парсек = 30, 8568 триллионов километров).
        Астероид решено было целиком пустить на строительство кораблей, в частности, на покрытие корпусов. Это сохраняло действующий финансовый баланс планеты (в третьем тысячелетии денежным эквивалентом по-прежнему оставалось золото). Синтез платины стал обыденным, как получение легированных сталей. Масса звездолёта не имела значения, как и масса перевозимых грузов. А Волокушин возглавил список журнала Forbes.
        Часть 3. В ожидании неприятностей
        Бортовой дневник
        За три недели, прошедшие после старта, на «Сайпане» не возникло ситуаций из разряда тех, что следовало фиксировать в дневнике. То есть никаких эксцессов. Андрей оценил «подарок» Волокушина. Согласно действующей инструкции ОФК (Общепланетная Федерация космоплавания), корабль-дальник вели капитан и два штурмана. Восьмичасовая вахта выматывает вконец, если не верите, спросите у любого штурмана. Так что полёт проходил в основном на автопилоте.
        На «Сайпане» штурманов трое, с капитаном четверо, с космомехаником (незаконченный штурманский факультет Космоакадемии, класс мастерства «D») пятеро. Последнему Балабанов строго запретил «крутить баранку», остальные были не столь категоричны и время от времени разрешали механику порулить. Автопилотажем практически не пользовались, и как следствие, траектория полёта была максимально выверена, а поправки вносились на ходу. По расчетам Андрея выходило, что до Проциона Эльгомайзы они долетят месяцев через пять или даже через четыре.
        Шесть часов в капитанской рубке и восемнадцать часов абсолютной свободы - о таком подарке космонавигаторы не мечтали. Свобода выражалась в том, что штурманов не привлекали к колотухе (на жаргоне космолётчиков любая работа на корабле, кроме штурманской вахты). Хотя добровольная помощь приветствовалась, особенно после того, как сломалась картофелечистка.
        Команда праздно шаталась по кораблю, исследуя, по определению астрофизика, пространственно-временной континуум, в котором им, по определению третьего штурмана, предстояло ишачить полгода.
        Континуум - ограниченное множество, обладающее известным свойством непрерывности - применительно к группе людей понятие многообещающее. Особенно если пространственно-временная среда не меняется, что при скорости, в тридцать раз превышающей световую, воспринимается как фатальная ошибка природы. Как издёвка. Зоопарк, где клетка одна на всех, а дрессировщик заперт вместе с экипажем.
        Андрей представил себя с хлыстом и огнетушителем и нервно рассмеялся. Первым, на чью голову обрушился бы огнетушитель, был бы…
        А действительно, кто?
        С момента старта прошли три недели, а в раритетном дневнике не появилось ни одной записи. Экипаж вёл себя образцово-показательно. Впрочем, скорее показательно. Как выразился бы Волокушин, все с увлечением транслировали в пространственно-временной континуум «Я-передачу». В переводе на русский это презентация социально желательного «Я-образа». По определению космомеханика, развешивание по ушам лапши.
        За три недели на корабле всё было осмотрено и опробовано. И как догадывался Андрей, начало слегка надоедать. Скоро - надоест основательно, и тогда они возьмутся друг за друга. Уложить бы всех в гипнокамеры, и дрыхли бы до самой Эльгомайзы… Нет, пожалуй, врача надо оставить. И девчонок, Кэли и Леону. Кто же их всех будет кормить? Андрей поймал себя на мысли, что привык к затейливой кухне, опять-таки не предусмотренной инструкцией. Но предусмотренной Волокушиным.
        Тогда уж и Катеринку надо оставить бодрствовать, с её «лечебной физкультурой», как шутливо называли тренажёрный отсек члены экипажа. И биолога с его изящными шахматными эндшпилями… Литовец явно обладал плановым мышлением. А Андрей в шахматы играть так и не научился. Какой из него дрессировщик….
        Дрессировщиком был Волокушин. В зверинец… то есть, в пространственно-временной континуум «Сайпана» он, как легендарный Ной, поместил каждой твари по паре и отправил в дальний космос. Андрей был таким же участником эксперимента, как остальные.
        Список экипажа он дополнил личностными характеристиками, звучавшими примерно так: Джеймс Кендал, двухметровый харизматичный африканец. Студент-недоучка Мишенька Перевозчиков. Невменяемый псих Золтовски с манерами польского аристократа. Катерина Ветинская, спортсменка со взглядом насмерть перепуганной крольчихи, ненавидящая мужчин (а заодно и женщин, любящих мужчин). Преснятина Кислова, девушка неопределённого возраста с тяжёлым характером. Персонаж еврейского анекдота Сёма Рабинович. Юозас Киндзюлис, заядлый шахматист, с которым никто не хотел играть, потому что он всех обыгрывал. Вечно голодный Петюня Коржик, полностью соответствующий своей фамилии. Трепло и бабник Берни Барнз, которого с лёгкой руки Петюни прозвали медвежонком Барни. Японец Риото Ита, непроходимый как можайские болота. Якут Бэрген Тимирдэев, страстный любитель поспать. Ему бы в берлогу, а не на космический дальник класса ЭУ.
        Закончив писать, Андрей улыбнулся. Когнитивный компонент (Волокушин говорил «компонента») - компонента демонстрировалась открыто и помпезно.
        Второй и четвёртый штурманы были космонавигаторами, третий штурман имел незаконченное высшее по ксенозоологии и класс «В» (если бы закончил, получил бы класс«А»)
        Катерина Ветинская окончила Академию физической культуры и спорта, Ботаническую Академию (заочно) и двухгодичные курсы психологии по специальности детский психолог. Поскольку детей на «Сайпане» не было, Ветинская отвечала за физическую форму экипажа и за оранжерею (четыреста квадратных метров «посевных площадей» спасут их от пищевого расстройства, которое экипаж заимел бы, полгода питаясь лапшой «Доширак»).
        Громкая должность оператора систем жизнеобеспечения расшифровывалась как повар-кулинар, а операторы боевых машин в прошлом были профессиональными убийцами: занимались истреблением агрессивной фауны на планетах класса «Х». Последнее немного напрягало. Фауна понятие растяжимое, далёких предков человека - питекантропов и неандертальцев - высокоразвитые инопланетяне запросто окрестили бы агрессивной фауной, это как пить дать…
        Андрей заставил себя думать о хорошем, как когда-то в космошколе, когда ему было совсем хреново. Это здорово помогало. Поможет и сейчас.
        На шестерых, с классом «А» можно положиться как на самого себя. Знания и профессиональные навыки остальных не вызывали сомнений: не таким был Волокушин, чтобы набрать команду из недоучек. Но что-то не давало Андрею покоя. Внутренний голос, который никогда его не обманывал, занудно верещал, убеждая, что скелет в шкафу есть у каждого из тринадцати. Дверца шкафа откроется при самых неподходящих обстоятельствах, и тогда их будет уже двадцать шесть. Двадцать шесть против одного.
        Скелеты в шкафу. Андрей Балабанов
        Так было на Инте Игрек в системе 40 Эридана, когда против Олега Бабанина выступил весь экипаж - который Олег, то есть Андрей, спас, и за это его возненавидели. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Он вытащил их из ада Инты Игрек, а они запихнули его в ад на Земле.
        Неверие в самого себя - самое страшное для космолётчика. Уж лучше наглость и апломб, придающие уверенность. Андрей наглецом не был и оценивал себя объективно. Экипаж «Сайпана» не знал, что он тот самый Олег Бабанин, исчезнувший со страниц прессы и, пожалуй, с лица Земли. К новому имени он привык неожиданно быстро - стремясь избавиться от прошлого, сбросить старую шкуру, как это делает змея, и жить дальше.
        Хирургическая пластика лица и полгода в клинике «За гранью», где каждую ночь он просыпался в липком поту, терзаемый кошмаром Инты Игрек. Кошмар не отпускал, потому что был реален. Андрей видел его своими глазами. И не смог ничего сделать. И не мог забыть.
        В волокушинской клинике с ним работала команда врачей: психотерапевты, психоневрологи, и космики. Волокушин лечил его за свои собственные деньги, потому что Олег Бабанин был уникален. Он принимал нестандартные решения, верные в девяноста девяти процентах из ста. Он мог работать с любой командой, то есть был прирождённым лидером. Он умел получить результат, даже если проблема была из разряда не решаемых.
        Но на старуху бывает проруха. Инта Игрек. Тот самый пресловутый один процент.
        Из депрессии Олега вытаскивали полгода. И вытащили, заблокировав память. Он помнил только название, от которого веяло смертью. Инта Игрек. На планете с земной атмосферой, почти земным тяготением, земным солёным океаном и двумя вполне земными материками - на планете земного типа случилось что-то выходящее за рамки человеческого понимания (Андрей не помнил - что),
        Ещё он помнил, что сумел поднять корабль с поверхности планеты, искусно притворившейся земной, и дотянул его, с наполовину расплавленным корпусом, до Солнечной системы.
        В ожидании неприятностей
        Звездолёт класса дальний экстра универсал представлял собой огненный шар, на поверхности которого бушевало тысячеградусное пламя: двигатель располагался снаружи, обтекая корабль со всех сторон. Плазоловая обшивка защищала корпус от механических повреждений (метеоритных потоков), а жаропрочный сплав толщиной в несколько метров выдерживал четыре с половиной тысячи градусов Цельсия. «Жилые отсеки» находились внутри, под надёжной защитой магнитных полей.
        Поднявшись на планетарных двигателях в верхние слои атмосферы, «Сайпан» включил гравиполе и удалялся от Солнечной системы со скоростью, в двадцать шесть раз превышающей световую. На Эльгомайзу они прилетят максимум через полгода, а если повезёт, месяцев через пять. На земле за это время пройдёт пять лет. И столько же обратно. Так что они ещё успеют встретиться с друзьями и родными, постаревшими на десять лет, но вполне узнаваемыми. Только Андрея никто не ждёт, кроме Димки.
        Ожидание неприятностей пришло сразу после старта и комфортно устроилось внутри. Держало в тонусе, как сказал бы Волокушин, если бы он здесь был. Но Волокушин остался на Земле, а «Сайпан» удалялся от неё со скоростью 7800000 километров в секунду, в двадцать шесть раз превышающей скорость света.
        Единственным средством общения с другом был для Андрея дневник. Список экипажа - четырнадцать коротких строчек - теперь звучал по-другому. Закрывшись на ключ, Андрей грыз хвостик раритетной ручки, пытаясь облечь впечатления в слова. Впечатления взбрыкивали и возмущённо сопели. Как подозревал Андрей, каждый член экипажа это ходячая экстремальная ситуация.
        Астрофизик Надежда Кислова по кличке Кислота всё свободное время проводила за вычислениями, возводя в блокноте пирамиды из формул. На мужчин она смотрела отсутствующим взглядом (Берни говорил, потусторонним), от которого веяло холодом. Вся в себе. «Может, она аутичка? Аутист, то есть» - предположил Юозас, и был как никогда близок к истине. «Аутичка» имела докторскую степень в астрофизике и кандидатскую в ксенозоологии, и ничуть не интересовалась хомо сапиенсами.
        Биолог Юозас Киндзюлис, веган с повадками австралийского ленивца, кличка Ботаник. Юозасом его звал один капитан, остальные предпочитали короткое Юз. Андрея угораздило спросить, не обижает ли Юозаса такое сокращение его имени, на что биолог снисходительно улыбнулся и ответил, что правильно произносить литовские имена может только литовец. Андрей подавился вопросом. Юозас остался невозмутимым, но в глазах мелькнул металлический блеск, и капитан «Сайпана», обладающий звериным чутьём на неприятности, понял, что терпению литовца когда-нибудь наступит конец.
        Механик Семен Рабинович, фамилия русскоговорящая, способности исключительные. Единственный на «Сайпане» не имел клички: Рабинович везде Рабинович. Осматривая двигательный и генераторный отсеки, Сёма сокрушённо вздыхал. А на каверзный вопрос «Долетим ли?» неизменно отвечал: «Туда - точно долетим, я вам обещаю. А может, даже обратно вернёмся. Может, я даже обниму мою тётю, двоюродную сестру жены маминого первого мужа. Если она позволит. Если Рита простит мне такой безответственный поступок, как полёт на этот собачий Процион. Мы здесь дурью маемся, и бог даст, так будет ещё долго, а тётя Рита переживает».
        Подшучивание над Сёмой стало для экипажа обычным, как утренняя чашка кофе (Волокушин снабдил кают-кафе тремя кофемашинами, запаса кофе хватило бы на несколько лет). Рабинович флегматично изрекал: «Я понимаю, тут все шибко грамотные, а Сёма таки мимо проходил, Сёма в астрономии как свинья в апельсинах, на «Сайпане» по протекции. Смеяться не надо, я не закончил. Так вот. Если вы думаете, что свинья не любит апельсины, вы сильно ошибаетесь. Она таки отличит их от груш, даже если зажмурится. А если вы думаете, что Сёма смыслит только в механизмах и не смыслит в людях, таки можете продолжать думать. Видели бы вы свои рожи, на них же всё плакатным шрифтом написано… Все идиотские глупости, которые вам не терпится сказать».
        Корабельный врач, Джеймс Кендал (кличка Джимми), невыдержанный взрывной африканец с американским гражданством. Андрей видел его несколько раз по телевизору, и никогда вживую. Знаменитость, которой не было равных в медицине, Кендал вытаскивал своих пациентов с того света. Диагноз не имел значения: кома, онкология, бруцеллёз, сочетанные травмы черепа, оскольчатые переломы позвоночника.
        Напрягал один факт: все, кто объявлял Кендала мошенником, обманом завладевшим медицинским дипломом, - очень скоро умирали.
        Инженер-навигатор Лех Золтовски (кличка лях), невменяемый псих, отвечающий к тому же за радиосвязь, разражался отборной руганью на трёх языках, когда его, хохмы ради, просили поискать в космическом эфире ненавязчивую музычку. Шуток Лех не понимал. Знакомство с экипажем он начал с того, что с размаху двинул в зубы Бэргэну, который назвал его ляхом. Лях - презрительная кличка поляков, образованная от имени легендарного родоначальника западнославянских племён - Лех, ставшего нарицательным существительным. Но откуда Бэргену это знать? Он думал, что лях это имя, Лях Золтовский.
        Поднявшись с пола, Бэргэн достал якутский охотничий нож, с которым не расставался, и пошёл на Золтовского как на медведя, звериной скользящей поступью. Кто-то включил зи-поле. Зелёные солнечные зайчики затанцевали в воздухе и, безошибочно найдя цель, посыпались на дерущихся зелёными горошинами, сливаясь в кисельно дрожащее зелёное марево. Зи-поле звездолётчики прозвали зелёнкой. Обоих фигурантов вжало в пол продолжительной перегрузкой 5 g, и теперь они могли только лежать и тяжело дышать, под громкий хохот остальных.
        Оператор боевого оружия Риото Ита (по-японски имя означает - крепкий, сильный), из всех видов боевого оружия предпочитал лазерный гранатомёт, обладающий большой зоной покрытия. Одинаково владел лазертагом и энерплазом. Кличку Рио-Рита японец терпел, но не откликался.
        Оператор боевого оружия Бэргэн Тимирдэев (имя переводится с якутского как меткий, фамилия переводится как железный, Тимирдэй имя его отца). Кличка Медведь.
        Биолог и эти двое были интровертами, в отличие от остальных членов экипажа. Говоря человеческим языком, молчальниками. Но если экстраверту нужна чужая энергия (затем он и тянется к общению, старается быть в центре событий, подпитываясь из внешней среды), то интроверт самодостаточен и берет энергию от самого себя.
        Последний член экипажа вызывал у Андрея чувство досады. Михаил Перевозчиков, кличка Мишенька, оператор видеосъёмки и недоучившийся режиссёр, видел в жизни лишь одну достойную цель: попутешествовать и поснимать. Мишенькины снимки собирали рекордное количество зрителей в ведущих фотогалереях мира, а его невероятных ракурсов не мог повторить никто.
        Мишенька
        Волокушин нашел Мишеньку на сценарном факультете ВГИКа, поместив у дверей деканата объявление следующего содержания:
        «Уже сейчас вы можете получить лучшую в мире работу. Компании «Flying Star» нужен зависимый от адреналина любитель приключений, который обладает уникальной способностью запечатлеть момент и по возвращении снять фильм о своём путешествии. Гарантий возвращения из поездки нет, длительность - десять земных лет, по корабельному времени - год, зарплата 3600 долларов в неделю. Приветствуется феерическая взрывная короткометражка, как вариант - полноэкранный художественный фильм».
        Кандидатов набралось немного: студенты сочли объявление удачной шуткой. Из пятерых явившихся на собеседование трое, услышав, что поездка на самом деле не поездка, а полёт, и не куда-нибудь на острова Карибского бассейна, а к неизвестной звезде, - сочли объявление розыгрышем. Впрочем, они не обиделись. И сказав психологу что-то вроде «реально круто» и «такой ваще прикол», ушли, хихикая и крутя пальцем у виска. Четвертый кандидат назвал доктора психологических наук и главврача клиники «За гранью» аферистом и заявил, что не позволит над собой так шутить и сообщит о шарлатане в деканат. Выудив из кармана смартфон, внёс фамилию «шарлатана» в записную книжку, презрительно улыбнулся (занятия на сценическом факультете не пропали даром) и оглушительно хлопнул дверью.
        Щёки «афериста» и по совместительству доктора наук приняли бурачный оттенок, а уши горели огнём, словно их надрали не виртуально, как это сделали четверо предполагаемых кандидатов, а в буквальном смысле. Воровато оглянувшись на дверь, Волокушин выудил из кармана пиджака носовой платок. И услышал смешок. Самый настоящий, издевательский. Пятый кандидат давился смехом и не мог остановиться. Выговорив что-то вроде «Блин, ни фига…. Извини… те», он хохотал уже в открытую, хлопая себя по коленям и тряся белобрысой башкой. Мультимиллиардер не смог удержаться, захохотал неожиданным басом, вытирая слёзы тем самым носовым платком (вот и пригодился) и в заключение чихнул и громко высморкался, что вызвало у студента новый взрыв смеха.
        Миша Перевозчиков был внесен в списки экипажа последним. Балбес и разгильдяй, он обладал удивительной способностью находить сногсшибательные ракурсы и делать великолепные снимки, и самое главное, появиться в нужный момент, со своей неизменной спутницей - дальномерной камерой «Fuji Y». Цифровая кинокамера имела полноформатный сенсор и стоила заоблачно. Экипаж недоумевал: откуда у студента-первокурсника элитная имиджевая вещь? «Fuji Y» - видеокамера высокого разрешения, со светочувствительтными с CMOS-матрицами, позволяющими обходиться полностью без киноплёнки, от съёмки исходного материала до демонстрации на экране. С полученного такой кинокамерой цифрового фильма возможна печать фильмокопий.
        О камере Перевозчиков рассказывал с горящими глазамиj и уверял что дальномерку ему подарили. Ему никто не верил. Впрочем, Мишенька в «единоверцах» не нуждался. «Мы с ней такого наснимаем… Планета вздрогнет!». О том, что камера - подарок Волокушина, Мишенька молчал. Как и о собеседовании, на котором мультимиллиардера назвали аферистом и идиотом.
        Перевозчиков (дал же бог фамилию) возникал из ниоткуда, словно просачиваясь сквозь двери, и снимал, снимал, снимал… А потом уходил в свою каюту и писал сценарий будущего фильма. Его увидит весь мир. И - вздрогнет.
        К счастью для него, Мишенька не знал, что ему предстоит увидеть и от чего вздрогнет мир.
        Гражданин США
        Неприятности на корабле начались именно с Мишеньки, который до крови разбил нос, налетев с размаху на закрывшуюся перед ним переборку: парень шёл не отрываясь от камеры и не увидел предупреждающего знака. Автоматика сработала за долю секунды до того, как Мишенькин нос сунулся куда не следовало.
        Когда он, в слезах и в соплях, ввалился в каюту Кендала, у врача опустились руки…
        Джеймс Кендал вытаскивал своих пациентов с того света, собирая по кусочкам черепа и позвонки, а потом как господь бог вдыхал в «несовместимое с жизнью» тело - эту самую жизнь. Делал он это буквально: нависая над пациентом двадцатипятифунтовой мускулистой тушей и бормоча невнятицу на африканском диалекте. С больным ничего не происходило, но через два часа на его лицо возвращались краски, а мёртвые глаза… открывались и осмысленно смотрели на мир
        Коллеги Кендала, утверждали, что бесконтактное воздействие на пациента ощущалось ими реально: у тех, кто стоял рядом, начинало шуметь в голове и покалывало кожу, как от слабого электрического разряда. Все же остальные, находящиеся в помещении, испытывали необъяснимое ощущение чужого присутствия.
        Про Джеймса Кендала ходили легенды. Сказать точнее, россказни. Он происходил из племени имо древнего афро-карибского рода, в котором из поколения в поколение практиковали религию вуду. «Потомственный колдун» имел, однако, высшее медицинское образование и на все вопросы молча пожимал здоровенными плечищами: понимай как хочешь.
        Для обывателя вуду - это ритуальные обрядовые танцы и куклы-тотемы, в которых цивилизованный человек не поверит. На самом деле вуду не просто древняя религия, это ещё и магия, причем в самых опасных её проявлениях, включая смертельные проклятия и создание зомби. Куклу вуду не может изготовить простой человек, это прерогатива исключительно жрецов, и напрямую зависит от уровня их мастерства. Колдуны первых трёх уровней могут общаться с духами умерших, делать любовный приворот. К ритуалам четвертого уровня относится техника оглушения противника. Пятый уровень мастерства даёт возможность создавать зомби - именно этот ритуал сделал магию вуду всемирно известной. И только колдун высшего уровня владеет умением изготавливать куклу и, прокалывая её иголками, причинять страдания своему врагу.
        Что бы там ни было, Джеймс Кендал являлся гражданином США, окончил Universiti of Pensylvania, не имел докторской степени, зато имел скандальную известность. Лечение у него стоило невероятно дорого: он делился с пациентами жизнью, отдавая кусочек себя.
        Со своими больными Кендал не проводил никаких ритуалов, и тем более не тыкал иголками в глиняных куколок. Он никогда и никому не причинял зла. Он лечил - странными, нетрадиционными способами, но все его больные, даже безнадёжные, выздоравливали.
        И совсем уж невероятным фактом стала дружба африканца с вгиковцем, которого он называл Миса, выговаривая русское имя с неподражаемым акцентом племени имо. Мишенька называл Кендала Джимми и уговорил-таки по возвращении на Землю взять его с собой в Кению, где Перевозчиков собирался снимать фильм о племени имо.
        Глядя на этих двоих, Андрей думал о том, что - будь у него такой друг, ему не пришлось бы так мучиться, когда «Бенетнаш» покидал негостеприимную Инту-Игрек.
        Часть 4. Изгои
        Язычники
        Планету нашли у звезды Инта Игрек в шестнадцати световых годах от Земли, в созвездии тройной системы 40 Эридана. Инта Игрек, жёлтый карлик на шесть процентов тяжелее Солнца, имеет десятилетний магнитный цикл, подобный одиннадцатилетнему солнечному циклу. Вокруг звезды крутятся восемь планет, одна из которых находится в пределах обитаемой зоны и делает один оборот вокруг звезды за сорок два года.
        Звездолёт дальней косморазведки вернулся с Инты Игрек с самыми обнадёживающими сведениями. Планета радиусом чуть меньше Земли получила имя Дионисия. Она имела кислородную атмосферу, постоянную температуру 22°C и два материка, каждый размером с Австралию. Световой поток составлял 75% солнечного, тем не менее оба материка были пригодны для земледелия, в океанах водилось превеликое множество рыб и беспозвоночных, а обилие плодовых деревьев свидетельствовало о плодородии почвы. Планету решено было отдать переселенцам - секте аграриев, предпочитавшим натуральное ведение хозяйства и остававшимся душой и разумом во втором тысячелетии, точнее, в самом его начале. На Земле им не могли такого позволить, слишком много понадобится земельных угодий. А на Дионисии в их распоряжении вся планета. Аграрии подумали, поскребли в затылке и согласились.
        А что им оставалось?
        Третируемые обществом, заклеймённые унизительным словом секта, язычники выбрали единственно возможный путь: изолироваться полностью и жить среди себе подобных.
        Если бы отношение к ним было более человечным, если бы им предоставили необходимую территорию, доступ на которую был разумно ограничен для остальных, если бы их поняли и согласились с тем, что они имеют право жить как привыкли…
        Ни одно из этих «если бы» не утратило сослагательного наклонения: население Земли росло, свободных территорий с каждым столетием становилось всё меньше, и они были отданы под заповедники и национальные парки, доступные для посещения всем желающим.
        Поселить здесь аграриев? Они от души поблагодарят и вознесут молитву небесам. После чего (с благословения Хорса, олицетворённого солнца, и Семаргла, вестника между земным и небесным мирами) выкорчуют заповедную тайгу, раскинут сети в озёрах, распашут землю под поля и будут жить, плодясь и множась как кролики. Им понадобятся новые территории, аграрии умеют мягко настоять на своём… Этого допустить нельзя, это не в интересах Земли.
        «В интересах Земли» было избавиться от кучки сумасшедших. Аграриям предоставили звездолёт с анабиозным залом на шестьсот мест, предоставили всё, на чем они настаивали и о чём робко просили… Лишь бы они убрались с Земли, пусть живут как хотят. Если бы их не поставили в положение изгоев, они бы не улетели на Инту Игрек. Не погибли бы там. Так кто же виноват? Бог? Или всё-таки люди, нетерпимые к чужой древней вере и вынудившие аграриев улететь?
        Из размышлений Андрея выдернул визг, длящийся на невыносимо колоратурном сопрано. Господь всемогущий, если ты есть, дай мне терпения! - взмолился неверующий Андрей и поспешил к месту событий, зажимая уши ладонями.
        Не надо так кричать
        Сориентировавшись, он понял, что звук шёл из тренажерного отсека. Катерина Ветинская, визжащая как сверло на высоких оборотах, висела на шведской стенке и не собиралась оттуда слезать. На полу сидел невозмутимый Юозас и бормотал что-то вроде: «Не надо так кричать, я её уже поймал». Из сложенных ковшиком ладоней биолога выглядывал полосатый зверёк с блестящими бусинами глаз.
        - Это… что… такое? - Андрей понял, что его никто не слышит, и заорал, перекрывая истошный визг: - инструктор Ветинская, потрудитесь объяснить, что тут происходит. И заткнитесь наконец!
        Последнее возымело действие: визг прекратился. Тренажёрный отсек накрыла оглушающая тишина. Вцепившись пальцами в деревянные рейки, Катеринка пыталась говорить - прерывающимся голосом, в котором возмущение смешивалось с растерянностью и обидой. Говорить получалось плохо, Катеринка всхлипнула и замолчала. На шею Андрея что-то капнуло, он задрал голову и увидел залитое слезами Катеринино лицо…
        Физкультурницу довели до истерики. И кто?! Молчаливый, всегда спокойный биолог, у которого вместо мозгов травка зеленеет, солнышко блестит?
        Сообразив, что с Катериной говорить бесполезно, Андрей вопросительно уставился на биолога. Тот покивал, подтверждая, что - да, виноват. Но объяснять ничего не стал, сидел, поглаживая зверушку, уютно устроившуюся в его ладонях и тоже, кажется, доведённую до истерики.
        - Это… Это кто у тебя? - перешёл на ты Андрей, послав к чертям субординацию. - Хомяк, что ли? Откуда он тут взялся?!
        - Это не он, это она. Девочка. А мальчик…. где-то здесь. Так что вы не слезайте пока, посидите там, - попросил биолог Ветинскую, и она согласно закивала, что удивило Андрея ещё больше.
        Между тем Юозас совершенно серьёзно продолжал «объяснять ситуацию»: Мальчика ещё найти надо. Испугался, спрятался куда-то, здесь тренажёров до фига, искать надо. Долго. Он не любит, когда… на него кричат. А она кричала, - биолог наставительно поднял вверх палец и указал на Ветинскую. Инструктор тренажерного зала и по совместительству дипломированный психолог кивнула, подтверждая.
        Далее события развивались следующим образом: Катеринка висела на стенке, а капитан с биологом ползали по залу на четвереньках, исследуя закоулки и углы.
        - Слушай… Он не кусается? - поинтересовался Андрей.
        - Если его не пугать, не кусается. Они как люди, проявляют агрессию в ответ на агрессию индивидуума или социума, - объяснил капитану биолог. - Он сейчас в состоянии стресса, так что тяпнуть может сильно.
        Наконец «мальчик» был аккуратно извлечён из-под педали степпера, где он нашёл себе убежище от орущей и визжащей реальности. Биолог со вздохом сунул его в жестяную круглую коробку из-под печенья, где уже сидела его подружка, и покинул помещение. Помогая Катеринке слезть со шведской стенки, Андрей подумал, что так и не спросил, за каким чёртом Юозас притащил на «Сайпан» эту парочку грызунов.…
        - Ты никогда хомяков не видела, что ли? - напустился он на Ветинову.
        - Я же не знала, что это хомяк. Я думала, мышь… может, даже крыса. Она меня за ногу… то есть, просто к ноге прикоснулась. Что-то такое пушистое и тёплое, и я испугалась, - оправдывалась Катеринка с красными от стыда щеками.
        Скелеты в шкафу. Катеринка
        Катеринка не выносила прикосновений. До отвращения, до дрожи, до стиснутых зубов. В свои двадцать девять она выглядела намного моложе, имела безукоризненную фигуру, прекрасный цвет лица, запоминающуюся внешность. И ни единого шанса на личную жизнь. За ней ухаживали, добиваясь её расположения, но как только мужчина брал её за руку или пытался поцеловать, на Катеринином лице читалось такое отвращение, что о дальнейших отношениях мог думать только полный идиот.
        Неприятие близости с годами не проходило, не давало жить, не позволяло быть такой как все. Собственно, о какой близости речь? Катеринка до сих пор оставалась девственницей. И даже невинные знаки внимания, когда прижимали колено к её коленям, или просто держали за руку, или мягко касались волос, убирая пушистую прядку, - вызывали колючую неприязнь.
        Неприязнь ей подарило детство. Мать прикасалась к ней лишь для того, чтобы одёрнуть платье или подтолкнуть в спину - когда, по её мнению, Катеринка шла слишком медленно. Потянуть за прядку волос, выбившуюся из косы. Отшлёпать, когда маленькая Катеринка не хотела спать и капризничала. Дёрнуть за руку - резко и больно, до хруста в плече, когда Катеринка открывала рот.
        - Последи за своей речью, ты не просишь, а требуешь. Откуда этот тон? Ты не с подружкой разговариваешь.
        Катеринка послушно «следила за речью», стараясь разговаривать максимально вежливо. И слышала в ответ:
        - Ноет и ноет, всё ей не так и не этак, что за ребёнок такой? Неудивительно, что с тобой никто не дружит. Нет, ты не молчи, нормально скажи, что ты хочешь? Что ты всё время дёргаешься? Не можешь идти как нормальные дети! Носок сбился? Ботинок трёт? Уже давно? Так чего ж ты молчала, надо было сказать, а не ныть. Наказание, а не ребёнок…».
        Мать усаживала Катеринку на скамейку, снимала с ноги ботиночек, разглядывала лопнувший волдырь на детской пятке. Ботинок немилосердно тёр ногу, но Катеринка терпела, потому что не хотела услышать, что у неё всё не так и что она вечно недовольна. Она довольна. Она потерпит. Ведь мама держит её за руку, в другой руке у Катеринки голубой воздушный шарик, а в волосах голубой пышный бант. Потому что сегодня воскресенье, и они идут в парк, есть мороженое, пить Катеринкин любимый крюшон и кататься на карусели. И если посмотреть со стороны, Катеринка такая же девочка как все, а вовсе не размазня и нытик.
        Нет, её никогда не били по-настоящему. Не всерьёз, а чтобы крепче помнила, говорила мать (Катеринке не хотелось думать, как будет всерьёз). Её не перегружали работой по дому (уборка квартиры не в счёт, с этим она справлялась).
        После школы студия спортивной акробатики. У неё получалось хуже всех, потому что она панически боялась высоты, а перед глазами стояло лицо матери и слышался её недовольный голос: «Опять не можешь? Опять боишься? Ниже пола не упадёшь. Я такие деньги плачу за эту студию, а ты занимаешься как зря…».
        После студии кружок английского. «Доставай тетрадку и читай, что вам там задали. Вслух читай! Что за акцент такой нижегородский? Я тебя спрашиваю! С таким произношением тебя не то что в Англии, тебя мартышки в джунглях не поймут!»
        «У всех дети как дети, а моя…» - излюбленная тема разговора матери с подругами. Катеринка слушала, и в её пятилетней душе крепло чувство: она хуже всех. Была и будет. Неумеха, нескладёха, растеряха, растрёпа - прозвища въелись в память и жили там своей жизнью, вместе с убитой самооценкой и привычно печальным одиночеством.
        Когда девочке исполнилось четырнадцать, мать занялась её подготовкой ко взрослой жизни. Сборник рассказов о венерических заболеваниях, изложенных в форме житейских историй, случившихся с беспечными девушками и молодыми людьми, девочка проглотила за два дня, нашла у себя, в виде возрастных прыщей и увеличенных лимфоузлов, признаки всех упомянутых в сборнике заболеваний и втайне от матери заливалась слезами, ожидая неминуемого конца и не понимая, как она могла заразиться, если её даже за руку никто не держал…
        Затем последовала чернуха «Они среди нас» об извращенцах и садистах, написанная, как подозревала Катеринкина мама, самими извращенцами, уж слишком реалистично. Ничего, девочке это полезно, будет вести себя осторожнее.
        Эмоциональный шок стал для четырнадцатилетней Катеринки таким сильным, что она шарахалась от всех мужчин, проходящих мимо, и одевалась так, чтобы на неё никому не хотелось смотреть. Из её гардероба исчезли платья с цветочным принтом и короткие юбочки-плиссе. Теперь она носила длинные, в пол, коричневые или тёмно-синие. Мать пыталась бороться с «этим безобразием», но в конце концов смирилась. И безропотно покупала то, о чём просила дочь.
        Английским Катеринка занималась, вставив в планшет голосовой диск и часами повторяя за носителем языка звуки, слова и фразы. Её терпению позавидовали бы буддистские монахи. Произношение было вполне терпимым. Но мать говорила обратное. Катеринка верила матери и не стала поступать в Иняз. Окончила Институт физкультуры и преподавала фитнес-классы в санаториях и домах отдыха, терпеливо занимаясь с пожилыми тётками и зажиревшими от чрезмерного аппетита девицами. Ещё она любила адреналиновые аттракционы - с ощущением непоправимости происходящего, дружными воплями «собратьев по несчастью» и размазанными по щекам слезами восторга. Катеринка орала вместе со всеми, так же как они отстёгивала страховочный ремень трясущимися пальцами, и улыбалась в ответ на улыбки. Она была такой как все, и эта передышка позволяла жить.
        Волокушин нашёл её в захудалом профилактории в Волгоградской области и предложил работу «далеко от дома», как туманно выразился профессор медицины.
        - Насколько далеко? Не в нашей области? А в какой?
        - В области Проциона. В световых годах далековато, зато в парсеках близко, всего три с половиной. В твоём распоряжении навороченные тренажёры и благодарные ученики. Будут слушаться, обещаю. И отдельная каюта. И отличная кухня. А то, я смотрю, ты не любительница готовить, - улыбнулся Волокушин, и впервые за много лет Катеринка не обиделась на шутку. Три с половиной парсека. Надо бы посмотреть, сколько это в километрах. И что за город Процион, она о таком не слышала. Может быть, три парсека будут достаточным расстоянием, чтобы убежать от самой себя?
        Убежать не получилось.
        Парад планет
        Прежде чем отправить на Дионисию переселенцев, компанией «Flying Star» были организованы ещё две развед-экспедиции. Поговорка «поспешишь - людей насмешишь» пережила не одно тысячелетие и не утратила актуальности.
        Они не спешили. Команда дальней разведки провела на экзопланете полгода, после чего Дионисию официально признали пригодной для заселения.
        Избавление от аграриев компания преподнесла как торжественное событие. Заголовки газет надрывались от крика: «Первые переселенцы четвёртого тысячелетия», «Новый виток космоплавания», «Посланцы Земли»…
        «Fluing Star» предоставила четыреста шестидесяти колонистам «Бенетнаш», экспедиционный грузо-пассажирский дальник на шестьсот гипнокамер, в оставшиеся сто сорок уложили животных. Аграрники взяли с собой семена злаковых и овощных культур, черенки малины и смородины, молодые деревца в питательном грунте и мульче из старых опилок (староверы не признавали неорганической химии). Кроме плодовых деревьев, они везли с собой молоденькие дубки, берёзки и липы. Без дубовых и берёзовых веников не попаришься в бане, а липовый цвет наипервейшее средство от простуды и от тысячи болезней, которыми аграрии мужественно собирались болеть на экзопланете (от медикаментов они отказались категорически). Ещё они взяли двадцать контейнеров желудей, без них не сваришь настоящий кофе, а дубы - когда ещё вырастут…
        Правительство Земли от себя преподнесло «отъезжающим» питательную органическую смесь для быстрого укоренения деревьев. От смеси староверы не отказались: а ну как не примутся деревца на чужой земле? И как тогда жить? Ещё они взяли с собой собак и кошек, лошадей и коров, коз и овец, домашнюю птицу… и даже выдр. Так что в планетарной туманности Инты Игрек скоро появятся ксеноморфы, шутили «провожающие» (прим.: ксеноморф - инопланетное существо, от греческого ксенос = гость, морпо = форма, вид)
        Свою планету аграрии полюбили с первого взгляда, с первого вдоха. Воздух, насыщенный незнакомыми ароматами цветущих деревьев, напоминал экзотическое вино. Планета отвечала пришельцам благодарностью. Деревца принимались, пуская в чужую почву робкие корни и поднимаясь к чужому Солнцу нежно-розовой листвой. Почва, вспаханная с любовью и добрыми пожеланиями, дала щедрые всходы. Видит бог, это настоящий рай! - радовались поселенцы, своими руками сотворившие этот рай.
        А потом случилось невозможное.
        Парад планет, то есть их сближение, во время которого планеты находятся на одной прямой относительно Солнца, явление относительно редкое для Земли. Вследствие такого их расположения возникает мощное гравитационное воздействие планет на солнечные процессы, которое передаётся на Землю.
        Малый парад планет 1306 года, когда Солнце, Меркурий, Венера и Сатурн выстроились в ряд, не уничтожил земную цивилизацию, но смертельно её напугал, показав всю мощь процессов, о которых человечество не имело представления. В 1306 году произошло землетрясение на юге Каспийского моря, в результате чего значительно поднялся уровень воды и часть прибрежной суши (нынешний Баку) вместе с Сабаиловским замком ушла под воду.
        «Бенетнаш» опустилась на Дионисию 12 февраля 3008 года, в 14 часов 12 минут 11 секунд по земному времени. Для поселенцев возвели каркасные ангары, в которых можно было укрыться от ветра и дождя. Люди не жаловались, и даже дети стойко переносили временные неудобства. Через два месяца на облюбованном аграриями плоскогорье, пологими уступами спускающемся к океану, стоял посёлок из пенокерамзитовых двухэтажных домиков с солнечными батареями на плоских крышах. Две реки с родниково-прозрачной водой обнимали посёлок с двух сторон и, соединяясь в пойме, впадали в голубой океан. Чужое солнце грело вовсю, радуясь своим нежданным гостям. И только трава, алая как кровь, вызывала оторопь.
        Ещё через месяц на полях густо поднялись всходы, в общинном саду розовели листвой молоденькие яблоньки и сливы (хлорофилл под солнцем Инты Игрек синтезировался алым). На западном краю посёлка располагалась общинная конюшня и скотный двор. И всю эту неземную благодать согревало щедрое солнце.
        Дети носились босиком по алой траве, их родители вскапывали малиновую землю и сажали огороды… Коровы мычали, собаки лаяли, кошки ловили местных мышей. Из дальнего леса прилетели птицы с попугайским оперением и, к радости детей, обжили земные скворечники. В огородах появились вездесущие землеройки, а в палисадниках жужжали пчёлы, которым пришёлся по вкусу нектар земных цветов.
        Староверы радовались детской незамутнённой радостью - чистой воде, плодородной земле и тёплому солнцу Дионисии. Никто всерьёз не задумался, почему на планете нет крупных животных.
        Шёл последний месяц весны. Экипаж заканчивал демонтаж рабочих роботов. Пришло время прощаться. Поселенцам можно было позавидовать. Но не отпускало чувство вины.
        От аграриев просто избавились, выпихнули на окраину вселенной, на задворки цивилизации… А ведь у них в каждой семье дети! Какими они вырастут? Скажут ли спасибо за то, что Земля отправила их на Инту Игрек, откуда им уже не вернуться? Хотят ли они такой судьбы? Взрослые ответили утвердительно, потому что их вынудили так ответить. Их сделали изгоями.
        А их детям подарили планету. И они радовались подарку, светло и беззаботно: детство всегда остаётся детством, даже здесь, в староверческой общине, под чужим солнцем Инты Игрек.
        Наступил день отлёта. Никто не мог предполагать, что Инта Игрек тоже приготовила землянам подарок.
        Девушка-ребёнок
        Капитан «Сайпана» сидел на полу вместе с уткнувшимся ему в плечо и тихо всхлипывающим инструктором тренажёрного зала. С Юозасом он разберётся позже, биолог никуда не денется. А вот с Ветинской определённо надо что-то делать, иначе её истерика перерастёт в психоз. На «Сайпане» психов хватает и без неё.
        Андрей вдруг подумал, что если бы он захотел создать семью, то, пожалуй, выбрал бы Катерину. Девушку-ребёнка, которая боялась мышей и легко справлялась с экипажем, ходившим у неё по струночке. Впрочем, два часа в тренажерном зале были нормой. Народ, конечно, уклонялся как мог, занимаясь кто час, кто полтора, а кто и вовсе минут сорок.
        Через неделю все как один выполняли двухчасовую норму. Фишка заключалась в том, что после пяти километров беговой дорожки из-под резиновой ленты шлёпался на пол золотистый жетон. Такие же жетоны «выдавали» баттерфляй-машина, трицепс-блок, машина Смита, роликовый блок, и даже шведская стенка осыпала «скалолазов» жетонами, падающими на голову золотым дождём. Слезай и собирай, пока другие не собрали.
        За жетон можно было купить в кают-кафе икряную воблину, которая выскакивала из автомата как чёртик из табакерки. Чешское пиво стоило два жетона, то есть четыре часа суммарного потения и пыхтения. За три жетона автомат выдавал входной «билет» в бассейн, за десять - пинту виски (0,6 литра), бутылку содовой и традиционный пакетик картошки-фри. Те, кому предстояла штурманская вахта, довольствовались жевательной резинкой со вкусом пива и воблы, за два жетона пачка, в пачке двенадцать пластинок, жуй не хочу.
        Алкоголь для экипажа на кораблях класса экстра-универсал инструкцией не предусматривался, но Волокушин на инструкции плевал. Это ему принадлежала идея с жетонами. И рейтинг Катеринки, как ласково называли её космолётчики, держался на высоте.
        Придя в себя, Катеринка с удивлением обнаружила себя сидящей на полу рядом с капитаном, который поглаживал её по спине - совсем как Юозас своих хомяков. Но вместо чувства гадливого ужаса, охватывавшего её от любых прикосновений, Катеринка ощущала спокойную уверенность. Так и должно быть. Именно так - утешают. Она видела в кино, как герои утешали своих героинь, а теперь героиней была она сама. О её «геройском поведении» узнают все, и будут смеяться всю дорогу, полгода туда и полгода обратно. Как такое выдержать?
        Плечи Катеринки дрогнули. Андрей прошептал в розовое ухо:
        - Всё нормально. Юозас и сам не рад, что так вышло… Молчать будет. Если рот откроет, я его зверей за борт выкину с ним вместе. А мы с тобой никому не скажем. Правда?
        Катеринка закивала головой, подтверждая, что - никому. С ней что-то случилось, понял Андрей. Может быть, в детстве. Какие-то неприятные воспоминания или комплексы. Она затолкала их на самое дно памяти, похоронила, а они живёхоньки-здоровёхоньки, и лезут наружу…
        - Думаешь, ты здесь одна такая, а остальные все в пределах нормы?
        И снова кивок. И глаза - потерянные, отчаянно одинокие, ни от кого не ждущие помощи. Она не ждёт от людей хорошего, вот и шутку Юозаса восприняла как издёвку.
        А он, Андрей? Пять минут назад он готов был выкинуть парочку хвостатых нелегалов в открытый космос, где они сгорели бы заживо в атомном пламени реактора. Он был уверен, что это правильно.
        На Инте Игрек он тоже был уверен, что поступает правильно. А теперь сомневался… Может, надо было вернуться? Погубить экипаж и корабль в бессмысленной попытке спасти колонистов. Андрей поступил так, как учили в космошколе. Почему же теперь он задаёт себе вопрос, на который не может ответить?
        Андрей сидел на полу, облокотившись рукой на шведскую стенку, с которой не хотела слезать инструктор тренажёрного зала. Другой рукой он обнимал инструктора, гладя по спине. И рассказывал ей о космошколе, в которой Катерина не училась, и слава богу, это учебное заведение не для слабонервных.
        Часть 5. Цена профессии
        Космошкола
        За дальний космос (иногда полёт был единственным и длился несколько лет) приходилось расплачиваться детством и юностью, подчинённым железной дисциплине и непрерывному процессу обучения, без каникул, бабушек и дедушек, поездок с родителями на море и походов в зоопарк. Впрочем, свидания с родными разрешались, один раз в год. Родители с волнением хватали в охапку своё чадушко, круглощёкое, румяное и восхитительно здоровое. Чадушко мягко высвобождалось из объятий и смотрело со странным ожиданием… чего-то. Может, любви? Но тогда почему ребёнок отстраняется от поцелуев, равнодушно смотрит на конфеты и игрушки, равнодушно благодарит. Словно они чужие люди.
        «Родительские дни» кончались, как правило, слезами матерей, горьким удивлением отцов и холодно-вежливым «до свидания» равнодушных к поцелуям и обнимашкам детей. Слёзы и удивление были искренними, однако же никому не приходило в голову забрать ребёнка домой. Да, им тяжело, да, они рано взрослеют, но за всё в жизни надо платить, за профессию звездолётчика тем более.
        И дети платили. Непрожитым детством, неизведанной любовью, недозволенной свободой, неиспытанным счастьем материнства и отцовства. Впрочем, любовь в их жизни была - фанатическая, неистребимая любовь к профессии, которая в третьем тысячелетии оставалась доступной лишь 0,001% населения Земли. Немногие родители отдавали детей в закрытую космошколу, и немногие дети выдерживали постоянные запредельные нагрузки, практикуемые учебным заведением. В стенах космошколы будущие звездолётчики проводили пятнадцать лет. Первый пятилетний цикл обучения включал в себя программу одиннадцатилетней средней школы с преобладанием уроков физического воспитания. В одиннадцать лет мальчишки и девчонки выбирали будущую специальность. И переходили во второй, специализированный цикл. В шестнадцать они становились профессионалами, умеющими принимать решения, обладающими великолепным здоровьем, выносливостью, идеальной физической формой и идеальной выдержкой. Пресловутые дети-индиго в сравнении с воспитанниками космошколы недоразвитые маугли.
        Последний, третий цикл посвящался тренировочным полётам. В космическое пространство с мчащимися со скоростью света метеоритными потоками, внезапно отказавшими двигателями, гравитационными смертельными воронками и прочими прелестями космоса шестнадцатилетние звездолётчики отправлялись одни, без какой-либо гарантии возвращения. Они испытывали на собственной шкуре все удовольствия дальнего космоса: летящие со скоростью света метеоритные потоки, гравитационные смертельные воронки, отказ приборов управления, аварийная остановка двигателей, дезориентация звездолёта в «чёрных дырах», поглощающих световые и магнитные волны
        Воспитанникам разрешалось всё, кроме высадки.
        Впрочем, из полёта они возвращались без единой царапины. Да и как могло быть иначе, когда «рядом», в двух космических милях, маячил катер сопровождающего инструктора. Помощь успевала вовремя, незадачливых астронавтов «спасали», так что вместо консилиума врачей и больничной койки их ожидала лекция с детальным разбором допущенных ошибок и вариантами их решения.
        Отправлять шестнадцатилетних ребят в дальний космос (то есть на верную гибель) никто не собирался: ребята «летали» на макетах-имитаторах звёздных кораблей и не отрывались от Земли ни на метр. О чём никто из них не догадывался: «корабли» стояли в закрытых ангарах. Тренировочные ангары имитировали любые ситуации: перегрузки, черные дыры, метеоритные дожди, раскалённые ядра звезд, смертельное непреодолимое тяготение железных коричневых карликов, разбалансировка навигационных приборов… Маленькие космолётчики всерьёз принимали свои первые в жизни решения, всерьёз переживали и мужественно (как вариант, зажмурившись и вопя из всех сил, как вариант, накрывшись одеялом с головой) встречали смерть. И становились взрослыми, оставаясь по возрасту детьми. Детство жило в них - неотбеганное, недоигранное, запрятанное в укромных тайниках души, о которых космолётчики не имели понятия.
        О том, что детство это та же энергия, и когда-нибудь она вырвется наружу, догадывался лишь Дмитрий Волокушин, непризнанный гений, владелец скандально известной клиники «За гранью». Точнее, скандально неизвестной, ибо попавшие туда космолётчики возвращались совершенно иными: восстанавливалось не только психо-эмоциональное здоровье, менялся характер, менялись привычки, и вместо нелюдимого, старательно избегающего какого бы то ни было общения гомофоба с тяжёлым взглядом и тяжёлым характером из дверей клиники выходил позитивно настроенный, жизнелюбивый и охочий до земных удовольствий человек, в котором никто не узнавал его прежнего.
        О клинике говорили страшное: Волокушин проводил над людьми чудовищные эксперименты, диагностируя человеческий геном и «редактируя» гены, изменяя (заменяя!) митохондриальную ДНК и в конечном итоге генотип.
        Андрей знал, что это неправда, но не мог рассказать. Ведь тогда бы все узнали, что Андрей Балаланов и Олег Бабанин один и тот же человек. Впрочем, так ли это? Олег жил в нём, временами напоминая о себе, но лидерство в этой двойке бессменно принадлежало Андрею.
        Тирания
        Андрей Балабанов, кличка Балабон, единственный на «Сайпане» имел статус уровня «G» (начальный класс, самый низкий). Пилоты класса «G» водят только транспортники с «экипажем» из роботов-погрузчиков и роботов-ремонтников.
        Капитан межзвёздного корабля с людьми на борту, будь то пассажирский лайнер или разведчик, должен иметь статус первого уровня (класса «А»). Это неписаное правило Волокушин проигнорировал и назначил Балабанова капитаном.
        Андрей ни с кем не мог посоветоваться: это нокаутировало бы его рейтинг. Командир корабля - морского, воздушного или звёздного - априори лидер. Балабанов, который не был балабоном и рот открывал только в критических ситуациях, за полгода до старта обложился книгами и теперь знал абсолютно всё об инструментах управления (Андрей без колебаний выбрал иерархию) и о подходах к управлению (Андрей решил использовать все три: системный, ситуационный и процессуальный).
        К его удивлению оказалось, что науку управления людьми создали Конфуций, Платон и Аристотель. Андрей решительно отклонил демократию и выбрал тиранию. Лететь почти год. За год корабельные демократы передерутся в хлам и в конечном итоге устроят революцию. А этого Андрей допустить не мог.
        Размышляя об экипаже, Андрей отдавал себе отчёт в том, что все, кроме Катеринки, вызывали у него чувства, весьма далёкие от позитивных. Не сходящая с лица гадливая ухмылка Петюни (Пётр Коржик, штурман-пилот, кличка Пряник, обязанности выполняет безукоризненно, свободное время проводит на камбузе). Болтливость медвежонка Барни (Бернард Барнс, помощник капитана, штурман-навигатор, не единожды выводивший корабль из зон притяжения коричневых карликов). Россказни Сёмы Рабиновича, от которых, как в детстве, хотелось спрятаться под одеялом. Дурацкие вопросы Мишеньки Перевозчикова, которые хотелось затолкать ему обратно в глотку.
        Ненужность студента ВГИКа на корабле была очевидной. Несуществующую должность сопровождающего репортёра придумал Волокушин. Он же утвердил список экипажа и оклады. Мишин оклад впечатлял и возмущал одновременно: две с половиной тысячи долларов в день. Полгода туда, полгода обратно, плюс непредвиденные два месяца (Волокушин предупредил, что не оплатит, и вписал в контракт соответствующий пункт. Вот же сволочь!). Триста шестьдесят пять дней в пересчете на доллары это девяносто одна тысяча, то есть почти миллион. И ещё столько же, если по возвращении Миша сделает фильм. Если, конечно, вернётся.
        Миша неколебимо верил, что - вернётся, иначе просто не может быть. Ему девятнадцать, впереди у него целая жизнь, и прожить её надо с миллионом долларов в кармане. Будущий миллионер валялся на кровати с «Солярисом» Станислава Лема, воображая себя Крисом Кельвином, любезничал с Кэли (которую, начитавшись Лема, звал Хари) и доводил до бешенства Леону (которая по понятным причинам бешенства не испытывала, но мастерски его изображала: биолюди умели развлекаться). В свободное от книжки время он слонялся по кораблю, иногда включая камеру. Но больше глазел по сторонам. И с этим ничего нельзя было сделать…
        Мишино безделье было, впрочем, обоснованным, его работа начнётся на экзопланете, как и биолога Юозаса Киндзюлиса.
        Дебилизм Юозаса, который не слышит, когда к нему обращаются, потому что всё время о чём-то думает, раздражал капитана чрезвычайно. Юозас жевал свои мысли как корова жвачку. Ему бы на хуторе сено ворошить да навоз разгребать! Но с «хуторянином» приходилось мириться: единственный биолог на корабле, лауреат Нобелевской премии и гордость Литвы. Достала его эта гордость! Вот как дам сейчас по башке… Может тогда «светило биологии» проснётся.
        - Эй! - Андрей потряс биолога за плечо.
        - Na kas dar? - вскинулся Юозас. - Tai ne mandagiai, pazadinti zmogu kai jis miega!
        Если бы Андрей знал литовский, он бы вскипел («Ну что ещё? Невежливо будить человека, когда он спит»).
        - Просыпаемся, заканчиваем думать и начинаем работать, - зло сказал Андрей. И тут же ему стало стыдно. Работа для биолога начнётся, когда «Сайпан» коснётся планеты посадочными гравилентами. Вот тогда Юз будет работать как проклятый, и днём и ночью, и всю обратную дорогу, весь перелёт. Другие будут спать, а Юозас - колдовать над образцами, разбивая на элементы, выделяя составляющие, определяя атомную плотность, расшифровывая молекулярные соединения и - чем черт не шутит! - экзопланетные чужие ДНК…. Конечный результат экспедиции напрямую зависит от Юозаса. Это, пожалуй, самый ценный специалист из всего экипажа. И наверное, нельзя так с ним… Андрей уже собрался извиниться, когда увидел на лице Юза виноватую улыбку:
        - Простите… Заснул нечаянно.
        Значит, в самом деле спал. Безобразие!
        - Инженер Кин… Кинд… Киндъюлис… Вот дёрнул же чёрт обратиться по фамилии, которая не запоминается, хоть стреляйся!
        - Киндзюлис, - без улыбки сообщил Андрею биолог.
        Андрей машинально извинился. И рассвирепел. Эта флегматичная свинья ухитряется спать, когда все чем-то заняты, и он же перед ней… перед ним то есть, извиняется.
        - Бортинженер Киндзюлис. Сейчас идёте в камбуз и чистите картошку. До посинения. У них там картофелечистка сломалась, починить никто не может, механик у нас только сказки рассказывать умеет. (Зря он так. Рабинович космомеханик от бога, перед ним трепетали все высокоточные приборы на корабле, «таки картофелечистка в оный список не входит, я не виноват» )
        Андрей удовольствием наблюдал, как у биолога изменилось лицо. На камбузе хозяйничали Кели Конорс и Леона Лин, андроморфы последнего поколения в обличье симпатичных девчонок, за особенности характера прозванные корабельными стервами. Почти люди с почти неограниченными возможностями. Хотя насчёт возможностей можно поспорить… Справиться с картофелечисткой биолюди не сумели, и теперь приходилось каждый день отряжать на камбуз помощников.
        Андрей скрипел зубами. Экипаж космолёта… Цирк, балаган, комедия. А не сплочённый и нацеленный на выполнение задачи коллектив.
        Утешало одно: Юозасу сегодня достанется…
        Час прощания
        Никто не ожидал, что прощаться со староверами будет так больно. Со слезами на глазах, с последними пожеланиями и напутствиями, со словами «простите нас», на которые колонисты традиционно отвечали: «Идите с миром». Они не помнили зла. «Бенетнаш» поднялась в чужое небо на магниэновых двигателях и делала традиционный прощальный облёт планеты, когда огромная волна вздыбила океан, в мгновенье ока похоронив под собой один континент и неумолимо приближаясь ко второму, гостеприимно принявшему переселенцев с Земли.
        Когда внизу замелькали белые вспышки молний и рыжее лохматое пламя лесных пожаров, экипаж дружно потребовал посадить корабль. Но Андрей (тогда ещё Олег) воспротивился: эн-поле двое суток не позволит приблизиться к кораблю, волна придёт раньше.
        Андрей понимал, что люди не станут ждать, в панике побегут к кораблю. И встретят мучительную смерть. Он знал, как убивает эн-поле, скручивая ещё живое тело немыслимыми узлами, сплющивая мышцы и кости и причиняя чудовищную боль. Он не мог этого допустить.
        И молча наблюдал, как суммарная гравитационная сила восьми планет убивает Дионисию. Молнии впивались в громоотводы домов и стекали по ним, превращая стены в бесформенные лужицы расплавленного камня. Реки исходили паром, в который превратилась кипящая вода. Колонисты умоляли бога о спасении, но бог остался на земле и не мог их спасти. Взорвалась голубыми искрами, заполыхала трансформаторная подстанция. Вслед за ней занялись молодые деревца, бережно посаженные в тёплую землю, заботливо привязанные к колышкам. Поселенцы с немым ужасом взирали на синие ногастые молнии, которые неумолимо приближались. И наконец достигли домов.
        Первым рванулся к переходному шлюзу навигатор. Кто-то подставил ему подножку, не придумав иного способа его остановить:
        - Идиот! Магниэны включены, тебя ж размажет в газетный лист!
        - Сам ты идиот! У нас же скафандры!
        - Скафандров пятнадцать, а колонистов четыреста пятьдесят.
        - До посёлка восемьсот метров, добежать всё равно не успеем…
        - А-а-а-а… Они же там горят! Они горят!! А мы…
        - Ма-а-ма-а-а!! - Это Гера Веденеев, самый молодой член экспедиции, кибербиолог. Это его биороботы возделали сады. Построили для людей надёжные и тёплые дома, способные пережить зиму, если вдруг на Дионисии изменится климат и наступит зима. Посадили на дальней границе посёлка лесок - настоящий, земной, с дубами, берёзами, ёлками, земляничными полянами и грибным мицелием, заботливо зарытым в мягкую землю. Это его руками сколочены скворечники. Вполне возможно, что на Дионисии водятся скворцы, а нет - так другие пернатые, которым понравится подарок землян… Гера учил детей всему, что умел сам. Это последнее, что он может им дать. Он улетит, а они останутся здесь навсегда. Так пожелали их родители. Вот же чёрт… Не живётся им как всем.
        Дети провожали Геру почти до корабля и долго обнимали, прощаясь, и кто-то сунул ему в карман пакетик земных карамелек. Бесценный подарок.
        В окне иллюминатора Гера видел, как падали в алую траву объятые огнём лошади, и ему казалось, что он слышит их предсмертные крики. Фигурки детей и взрослых вспыхивали оранжевыми цветками и исчезали, дома растекались горячими лужами расплавленного керамзита, молодые саженцы сгорали как спички.
        Парад планет обрушил на Дионисию свою мощь, наказывая изменницу, давшую приют чужакам. Инта Игрек оскалила зубы…
        Мысль об отсутствии на обоих материках экзопланеты крупных животных посетила Балабанова слишком поздно. Если бы он подумал об этом раньше! Если бы на Земле об этом подумали! Выходит, после последнего Парада планет, по часам Вселенной прошло совсем немного времени, если на Дионисии восстановились популяции только птиц и мелких грызунов… Млекопитающим требуется больше времени. А им его не дали. Так же как и людям. Вот почему здесь нет людей!
        Андрей (тогда ещё Олег) включил аварийную блокировку люков, и никому не позволил покинуть корабль, а на просьбу выключить магниэны ответил нецензурной бранью. Пламя Инты Игрек поглотит «Бенетнаш», как только будет снята защита эн-поля. А колонистов уже не спасти.
        Последнее, что видел Андрей - это океан, накрывший материк сапфирово-синей волной. С ним никто не разговаривал до возвращения на Землю. Как будто он был виноват, как будто мог что-то сделать. А он не мог допустить гибели экипажа и корабля. Ни при каких обстоятельствах. И помочь колонистам не мог.
        «Бенетнаш», вернулась на Землю с сошедшим с ума экипажем. Сумасшествие заключалось в том, что они наотрез отказывались от полётов и все как один изъявили желание сменить профессию. Навигационный лист был тщательно стёрт, жёсткий диск не подлежал восстановлению, а спрашивать было не с кого: экипаж молчал, как в рот воды набрали.
        Андрей не понимал, что с ним происходит: минуту назад он был на Эридане, под гибельным солнцем Инты Игрек, и не знал, кого винить в гибели колонистов. То ли их неуёмное стремление к самоопределению и открытую неприязнь к обществу. То ли Космическую Федерацию, разрешившую им покинуть Землю и таким способом избавившуюся от них. То ли религию, которая и в четвёртом тысячелетии была идеальным инструментом власти и величайшим заблуждением человечества, разделяя людей по способам ритуального поклонения мифическому существу, существовавшему лишь в человеческом сознании. Миф, убивший четыреста пятьдесят человек. Фетиш, из-за которого Гера Веденеев навсегда остался в клинике «За транью», не вернулся в земную реальность из страшной реальности Инты Игрек.
        А Олег Бабанин вернулся. Полгода мозг отдыхал, избавленный от воспоминаний. Этой передышки Андрею (теперь уже Андрею) хватило, чтобы справиться с собой и не сойти с ума. И вот теперь блокировка отхлынула, как океанский отлив, обнажая острые рифы памяти… Он вспомнил, как вёл звездолёт на ручном пилотировании, запершись в рубке управления наедине со своими мыслями. Наедине со смертью, которая была к нему немилосердна и не подарила небытие, которое казалось единственным выходом…
        Часть 6. Поведенческая компонента.
        Побочный эффект
        Андрей начинал понимать Волокушина с его сумасшедшими идеями. С кораблём, в котором вместо анабиозного отсека бассейн, длинным эллипсом охватывающий помещение. В середине возвышался тропический остров - с зелёными пальмами из цветного металлостекла и светлым песком (настоящим), на котором так хорошо валяться под жарким «солнцем» и слушать крики чаек (настоящие, записанные на аудиотранслятор) и шум разбивающихся о берег волн. То есть, волн, понятное дело, не было, а шум был, и брызги были - прохладно-солёные. Настоящие.
        Волокушин вовсе не был идиотически тупым в космоплавании, каким его пытались выставить уволенные члены совета директоров «Flying Star». Получив неограниченную власть над компанией, главврач клиники «За гранью» продолжил эксперименты над людьми, теперь уже в дальнем космосе. Об этом кричали заголовки газет, разливались соловьями журналисты, получившие от бывших директоров компании щедрое вознаграждение.
        Волокушин газет не читал и чувствовал себя преотлично.
        Он игнорировал теорию, открыто смеялся над методологией, не оставляя камня на камне от инструкций и правил, вдалбливаемых космошколой в головы будущих звездолётчиков. Доктор психологических наук и практикующий врач преследовал только одну цель: чтобы его пациенты (коими автоматически становились все вернувшиеся со звёзд) оставались «за гранью» как можно меньше времени. Иными словами, чтобы «побочный эффект» был минимальным.
        Андрею вспомнилась клиника, с экзотическим чёрным песком пляжей, океанскими приливами и отливами, невозможно красивыми закатами и невозможной свободой, которую профессор предоставлял своим пациентам…
        Волокушин не спрашивал у них письменного согласия на лечение, поскольку со звёзд его пациенты возвращались с деструктурированным сознанием, а на нет и спроса нет, любил повторять профессор в многочисленных интервью. Он говорил охотно, много и подробно, не раскрывая однако методики лечения. Впечатление, что профессор говорит ни о чём, то есть ездит по ушам, складывалось у журналистов не сразу, а когда понимали, что не получают никакой информации, им ничего не оставалось, как вежливо откланяться.
        Если бы Волокушин рассказал, что его пациенты после процедур катаются на допотопных цепочных каруселях, скатываются на «ватрушках» по километровому серпантину водяных горок, с удовольствием смотрят мультфильмы по сюжетам народных сказок и любовные мелодрамы, а по вечерам режутся в покер, потягивая ледяное пиво… Да ему бы просто не поверили.
        Ещё он мог бы рассказать о запредельном дайвинге в Марианской впадине для любителей экстремального отдыха (впрочем, любой отдых был экстримом для космолётчиков, пятнадцать лет прожившим в казарменном режиме закрытой космошколы), о походах в пещеру эпохи неолита с инструктором-спелеологом, о командных играх-квестах…
        Квесты имели у пациентов клиники бешеную популярность. Команда из трёх или четырёх человек погружалась в мир потрясающих антуражных декораций. Подземное метро, забытое людьми и триста лет живущее своей жизнью… Пещеры с со старыми алмазными выработками и штольнями, ведущими неизвестно куда, по которым ходили самодвижущиеся вагонетки… Таёжные дебри с оврагами и болотами, лешими, кикиморами, и прочей нечистью, справиться с которой можно было только вчетвером. Вывозившуюся по уши в грязи, чудом выдравшуюся из лап лешего и изрядно проголодавшуюся команду на последнем этапе игры ждали призы: усыпанные спелой земляникой поляны и кишащие рыбой озёра. Привязанные к колышкам лодки ждали победителей, здесь же сушились на распялках рыболовные мелкоячеистые бредни и лежали сложенные горкой спиннинги и новенькие лопаты: червей космолётчики добывали сами.
        Объевшаяся земляникой и навьюченная рюкзаками с выловленной рыбой, команда добиралась до главной цели - океанского пляжа с чёрным песком (вулканический туф), где отводила душу, заедая приключения сваренной в котелке ухой, и смеясь над пережитыми страхами.
        После игры команда отчего-то не спешила расставаться, хотя пляж длиной в несколько километров позволял им это сделать. Космолётчики, вернувшиеся со звёзд интровертами и ни с кем не желающие общаться, испытывали смутное чувство, которое мешало им разойтись. Вечером «интроверты» собирались за столиком кафе и в сотый раз рассказывали о своих квест-приключениях, перебивая друг друга, обвиняя во вранье и возмущённо тыкая в бок локтями… Они становились такими лишь на какое-то время (в клинике оно называлось «время икс»). А потом расходились, пожимая плечами и удивляясь.
        «Что на тебя нашло? Зачем тебе эти люди, эти глупые игры…» - возмущался разум. А нечто незнакомое, поселившееся в сознании, со смехом возражало: «Да иди ты лесом. Классно ведь получилось, маршрут прошли за полтора часа, все рекорды побили. Прикинь, у нас получилось!» - «Да что там прикидывать? Что у вас получилось-то? В детские игры играете, тратите попусту драгоценное время» - «Да заткнись ты. Не понимаешь, так сиди и молчи. А мы завтра в карстовые пещеры рванём, в том же составе, там, говорят, вагонетки разгоняются как сумасшедшие и на виражах мозги вышибает! Так что готовься» - невозмутимо парировало «нечто».
        Разум замолкал и надолго задумывался… Может, попробовать? С ним никогда так не поступали, в смысле, не вышибали мозги. Так может, попробовать, как оно там, в вагонетке?
        Сидя у самой воды, человек наблюдал, как солнце медленно опускается в океан и кажется, шипит, касаясь огненным краем прохладной воды. Человек улыбался своим мыслям, отчетливо понимая, что с ним творится что-то странное, словно их двое в одном теле, и этот второй нравится ему всё больше…
        С каждым проведённым в клинике днём продолжительность «времени икс» увеличивалась. Браслет на руке, помимо оповещения владельца о начале прохождения лечебных процедур, записывал биотоки мозга и фиксировал эмоциональные изменения. Информация вносилась в медкарту, на основании которой корректировалось лечение. И химический состав крови изменялся, вырабатывая те самые эндорфины, гормоны радости, которые всё-таки существовали, и Волокушин об этом знал.
        Сказка на ночь
        К удивлению Балабанова, у экипажа «Сайпана» сотавалась масса свободного времени - после исполнения многочисленных обязанностей, каждодневного потения в тренажёрном зале и копания в оранжерейном грунте (гидропонику неутомимый Волокушин заменил обыкновенной земной землёй, удобряемой коровьим навозом, который обнаружился в четырёх контейнерах с маркировкой «Особо ценный груз». Чувство юмора мультимиллиардера удивляло, а фантазия была столь же безгранична, как и его самоуправство с «Flying Star». Кто же ещё додумается устроить на корабле класса экстра-универсал бильярдную и бассейн?
        «Не сильно занятый», по определению капитана, экипаж проводил свободное время в кают-бильярдной, кают-кафе или кинозале. Любители погреться на солнышке валялись в расставленных вдоль бассейна шезлонгах, время от времени ныряя в прохладную воду.
        Имитация земных суток на «Сайпане» была доведена до совершенства: потолочные лампы, солнечно-жаркие «днём», «к вечеру» постепенно теряли яркость, и в отсеках становилось ощутимо прохладно. С наступлением «вечера» народ стекался в кают-гостиную, где горел «камин», а за стёклами «окон» загорались звёзды - совсем как настоящие.
        Впрочем, «у камина» собирались вовсе не из-за звёзд. Космомеханик Рабинович, неисправимый враль с дипломом Литинститута, на корабле имевший дело с механизмами, приборами и схемами (с которыми, как известно, не поговоришь), нашёл аудиторию, которой позавидовали бы гарвардские и йельские профессора. Чувство суеверного ужаса от Сёминых рассказов пробирало в разы сильнее, чем фильмы категории «У», которыми Волокушин снабдил фильмотеку «Сайпана», вот спросить бы у него, какого чёрта он это сделал, развлекуха ещё та…
        Вечера экипаж традиционно проводил в кают-гостиной. Фильмотека была забыта. Одно дело - смотреть фильм, развалясь в кресле-вертушке панорамного кинозала и хрустя попкорном, и совсем другое - участвовать в этом кошмаре лично.
        - Есть звёзды, предвещающие беды, - вдохновенно вещал Рабинович. - Если верить Птолемею, Проциону присуща сильная активность, вплоть до насилия, неожиданные удачи в результате собственных усилий, и в конечном итоге такие же внезапные неудачи. Несчастья угрожают со стороны жидкостей, газов или укусов собак. Процион переводится с греческого «раньше Пса», потому что восходит незадолго до восхода созвездия Пса. Арабы дали звезде имя Аш-ши ра ал гумайса. Эльгомайза. Сириус, проливающий слезы.
        Теперь складываем. И получаем: Процион - предвестник Пса, Эльгомайза - Сириус, проливающий слёзы. И находится он на задних лапах Малого Пса. То есть, Пёс готов к прыжку…
        Процион Эльгомайза, двойная звезда, по светимости в восемь раз превышающая Солнце, была в списке самых ярких звёзд неба и, по словам космомеханика, не сулила ничего хорошего. Сёма был помешан на древней астрологии арабов и вычитал где-то, что Процион в соединении с поражённой злом планетой может привести к бедствиям и несчастьям. Фанатизм Рабиновича в другое время вызвал бы у экипажа снисходительные улыбки, но сейчас они летели к этому самому Проциону, и к веселью примешивался суеверный, холодящий сердце страх:
        - У арабских астрологов «Сириус, проливающий слёзы» предрекает несчастье. Вполне вероятно, что на Проционе нас ждёт море крови, заявил Сёма, назидательно подняв вверх указательный палец.
        - И стая бешеных собак. Сёма, где ты научился так красиво врать? - вежливо осведомился Золтовски.
        Его радостно поддержали:
        - Мама сказки на ночь рассказывала, он и запомнил. Жёсткое воспитание: вместо «Красной Шапочки» страшилки про астероиды-убийцы и живые планеты, высасывающие жизнь.
        - «Красная Шапочка» тоже страшилка. Мать отправила малолетку в лес, кишащий волками. Девочку спасли браконьеры, о подробностях сказка умалчивает, но психика ребёнка серьёзно пострадала. Девочку поместили в клинику неврозов, по квоте для детей-инвалидов. Мама была счастлива: кормить не надо, одевать не надо… Сёма, как там дальше?
        - Га-га-га! Тогда и «Колобок» - король ужасов. Хоррор! Сёма, ты мне расскажешь? Сядешь у моей кроватки…
        - Лучше у анабиозной капсулы. Только держи себя в руках и во сне не ори, гуманоидов распугаешь.
        - Если кто-то сейчас не замолчит, одним гуманоидом станет меньше.
        Впрочем, механик не обижался. Он умел ценить подарки судьбы, а экипаж «Сайпана» был подарком. В активе у Сёмы сто восемьдесят два дня, и столько же обратно.
        Сёма поднял руку, прося слова. Все как-то сразу замолчали. В наступившей тишине отчётливо послышался сдавленный смешок.
        - Смеётесь? Сейчас перестанете. От ярких звёзд надо держаться подальше… Вспомните экспедицию на Инту Игрек. Погибло пятьсот человек. Знаете, почему? А почему Олег Бабанин, капитан «Бенетнаш», до сих пор находится в клинике, знаете?
        Андрей напряг лицевые мускулы, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. Он мог бы рассказать, почему…
        - А потому, - проникновенно вещал Сёма, - что не фиг было выёживаться с именами. Название корабля помните?
        Бенетнаш, или Алькаид, звезда спектрального класса В3 в созвездии Большая Медведица (на конце ручки ковша) была тридцать пятой в списке наиболее горячих и самых ярких звёзд (температура поверхности двести двадцать тысяч градусов Кельвина, видимая звёздная величина 1,85m, расстояние от Солнца тридцать парсек, или около ста световых лет). Оттуда не вернулись три экспедиции.
        Звездолёт-дальник, класс грузо-пассажирский, цель экспедиции: колонизация экзопланеты звезды Инта Игрек системы 40 Эридана, количество пассажиров на борту четыреста восемьдесят три человека, объём груза восемьсот тонн, - звездолёт назвали «Бенетнаш», отдавая дань памяти погибшим.
        - А память штука странная. Если долго думать, мысль материализуется. А тем более название корабля… - раздумчиво проговорил механик. - Наложилось, понимаете, одно на одно. Кто скажет, как переводится название с арабского?
        В кают-гостиной повисла поистине космическая тишина. Перевести мудрёное слово могла Кислова, единственный на корабле астрофизик. Но вечера она неизменно проводила в своей каюте, предпочитая обществу людей компанию книжных героев (Волокушин снабдил корабль раритетной библиотекой из бумажных книг).
        Выждав театральную паузу, Сёма продолжил:
        - Семь звёзд ковша Большой Медведицы арабы считали изображением похоронной процессии с погребальными носилками и плакальщицами. Бенетнаш, или Алькаид, по-арабски «ал-каид банат наш», переводится как предводитель плакальщиц. У арабских астрологов эта звезда связана с оплакиванием большого количества людей. Вот почему с Алькаида не вернулись три экспедиции. Вот почему на Инте Игрек погибло пятьсот человек, а капитан «Бенетнаш» до сих пор находится в клинике. Он до сих пор их оплакивает, - замогильным шёпотом закончил Сёма.
        Аудитория потрясённо молчала.
        Андрей Балабанов в который уже раз дал себе слово, что больше с этим сказочником не полетит, никогда.
        - А может, им там понравилось, вот они и остались, - предположил Перевозчиков. Молчал бы лучше. Сейчас начнётся. Андрею даже жалко стало студента ВГИКа, который сейчас получит своё.
        - А может, и тебе на Эльгомайе понравится? Может, останешься? - спросил Берни. Мишенька возвёл глаза к потолку, обдумывая предложение.
        - Он не останется, - заступился за вгиковца Сёма. - Ему фильм делать надо. А вот ты можешь остаться, таки вполне. Земля ничего не потеряет.
        Отрезать бы ему язык, лениво думал Андрей. А ещё он думал о том, что формально являясь лидером и обладая капитанской неограниченной властью и правом единоначалия, в глазах экипажа стоит гораздо ниже Рабиновича с его кошмарными историями и Леоны Лин с её умопомрачительной кухней.
        Часть 7 Поведенческая компонента. Продолжение
        Под домашним арестом
        Так уж повелось, что двадцать минут в день Андрей неизменно посвящал Дневнику, заполненному почти до половины. За полгода полёта было пять скандалов, три драки с поножовщиной и один случай пищевого отравления.
        В общем, полёт проходил нормально, состояние здоровья экипажа в пределах нормы, цель за пределами видимости, градус отклонения нулевой. Последнее было невероятным, нулевой градус. Навигатор творил чудеса, упрекнуть его было не в чем, но Андрею страшно хотелось это сделать. Он ненавидел Берни, и не мог понять за что.
        Проводив Катеринку в её каюту, Андрей отправился к биологу, который - должен же ответить за свой поступок! Пара хомяков на звездолёте класса экстра универсал - на поступок не тянула, и претендовала на другое определение.
        До Проциона Эльгомайзы оставалось сорок дней полёта. Киндзюлис был посажен под домашний арест: Андрей запретил ему выходить из каюты. Биолог отреагировал спокойно и ничуть не расстроился. В шахматы с ним никто не играл (это всё равно что играть с шахматной программой), а других развлечений Юозас не признавал. Сидел в своей каюте и чистил картошку, которую ему приносили Кэли и Леона (картофелечистку профессионалы класса «А» починить так и не смогли).
        Отсутствие в кают-гостиной биолога никого не опечалило. Словно его и не было. Катеринка делала вид, что счастлива - без Юозаса с его глупой улыбкой и глупыми шутками. Ей нравился литовец, понял Андрей. А этот болван, увидев её расстроенной, притащил ей хомяков. Как игрушку ребёнку, чтобы перестал плакать. Жалость вместо любви. Пожалел.
        Юозас обиделся. Что он такого сделал, за что она его возненавидела? Он же не нарочно их выпустил, сами сбежали, испугались незнакомого помещения и незнакомой Катеринки. А кто бы не испугался? Орала будто её резали. Истеричка. Назвала его в глаза придурком и не извинилась даже. Биолога привлекала её детская непосредственность, нравилось, как вспыхивало от похвалы Катеринино лицо, как сияли глаза от вскользь оброненного шутливого комплимента. Она всё принимала всерьёз. Девушка с душой ребёнка, ждущая от мужчин отцовской любви и привязанности. Так и не ставшая женщиной. Юозас питал к ней эту самую привязанность, не испытывая любви. Так бывает. Свой выбор она сделала сама. Биолог решил исчезнуть с Катиного горизонта: умерла так умерла.
        С водворением под арест биолога на «Сайпане» воцарилось спокойствие. Казалось, ничто не предвещало неприятностей. Древнюю пословицу «когда кажется, надо креститься» Андрей вспомнил когда в «поведенческой компоненте» начались необратимые изменения, о которых его предупреждал Волокушин. Объяснял, доказывал, предостерегал.
        Волокушинские гипотезы Андрей воспринимал как фантастику. Но проходя мимо каюты биолога, задержался у неплотно закрытой двери. Биолог раздражал капитана даже сильнее, чем бездельник Перевозчиков. Вот скажите, с кем он сейчас разговаривает? С хомяками, надо полагать? Совсем с ума съехал…
        «Нет, так нельзя. Королева не должна так себя вести. Лезет в пасть моему слону, не просчитывая ходов противника… Это очень по-женски» - втолковывал хомякам Юозас. Губы Андрея сами собой растянулись в улыбку. Которая, впрочем, сменилась недоумением: хомяки возражали… голосом Нади Кисловой, прозванной Кислотой за уксусный характер и злой язык.
        - А куда мне пойти? Больше некуда. Ты ведёшь себя не по-мужски, все выходы перекрыл, - отбила атаку Кислота.
        - Куда пойти, куда податься… - подхватил биолог. - Соглашайся на ничью, королева. И не вздыхай. Сейчас покажу тебе пару эндшпилей. Выучишь ладейный. И мат двумя конями. Завтра в кают-гостиной всех обыграешь. И никто с тобой больше не сядет за доску. Как со мной не садятся.
        - Я с ними не хочу. Я с тобой хочу! - объявила Юозасу Кислота, и Андрей поразился: чем её взял этот непроходимый ботаник, у которого вместо мозгов «травка зеленеет, солнышко блестит». Впрочем, так ли уж непроходимый, если у него получилось расположить к себе уксусную Кислову и вывести из себя Ветинскую, с её-то самообладанием…
        Раздался характерный звук сметаемых с доски фигур.
        Панна Катажина
        В кают-гостиной Юозас больше не появлялся, и у Леха Золтовски, что называется, появился шанс. Катеринку он упрямо называл панной Катажиной и серьёзно утверждал, что её фамилия восходит к древнему княжескому роду. На «Сайпане», где по определению Андрея было каждой твари по паре, не хватало только этого Ромео…
        Кто же знал, что Золтовски с его неуёмной польской спесью влюбится в Катеринку как мальчишка? Мало того, он где-то откопал историю князей Речи Посполитой, где Веттины фигурировали как Курляндские князья, последний из которых, герцог Курляндский, жил в 1750 году. Решающую роль в этом заблуждении сыграло то, что Катеринка была незамужней (об этом говорила фамилия Ветинская; замужняя пани была бы Ветинова). Объяснять упрямому поляку, что русские женские фамилии не изменяются, в отличие от Польши и Литвы, - объяснять было бесполезно. Лех как заведённый талдычил одно: титул князей Веттинов угас на возведённом в это достоинство Морисе Саксонском (de Saxe), герцоге Курляндском. О женской линии в истории рода ничего не говорится, а значит…
        Катерину прозвали герцогиней Курляндской. Она принуждённо улыбалась, потом шутка перестала быть шуткой, и Катеринка сорвалась. О чём экипаж горько пожалел, но было поздно. Силовые тренажёры оказались запредельно силовыми, рукояти подкрученными, пружины стальными, диски неподъёмными… а жетоны - недоступными. Экипаж надсадно пыхтел и карячился на тренажёрах. Катеринка взирала на их страдания с застывшим лицом герцогини Курляндской. Лех поскучнел и даже похудел, но пока держался. Из тренажёрного зала он уходил последним, но шансов практически не имел: Катеринка любила другого. О любви говорила её задумчивость, говорили глаза, говорило тело, которое Лех воспринимал как музыку, не в силах отвести глаз от совершенных гармоничных линий. Про себя он называл её ласково - Кася. И мечтал, что когда-нибудь произнесёт его вслух.
        «Интересно, кто он?» - думал Андрей, глядя на её грустное личико. И очень бы удивился, узнав правду…
        По определению капитана, Катеринка вышла из-под контроля. А тренажёрный зал из полезного развлечения превратился во вредоносное: отрабатывая ежедневные два часа, все надрывались как звери, что не входило в программу полёта…
        Андроморфы
        Ещё одним развлечением на корабле являлась еда. На камбузе, как прозвали кухонный отсек, хозяйничали две нагловатые двадцатилетние девчонки, Кэли Конорс и Леона Лин, чьи воинственные имена (в переводе с английского Кэли означает воин, а Леона - львица) в списках сопровождались буквенно-цифровыми номерами. Андрей терялся в догадках, где Волокушин исхитрился их раздобыть: две красотки модельной внешности, с длинными ресницами на кукольно-красивых личиках, с ямочками на гладких розовых щеках, Кэли и Леона были андроморфами.
        Под нежной кожей, в которой человеческий эпителий был замещён на 99%, скрывались сокрушительные мускулы. Биолюди. Не восприимчивые к боли, не ведающие сомнений, не умеющие любить. Но андроморфы испытывали человеческие чувства, а значит,были всё-таки людьми.
        Выращенные в лаборатории, с почти полностью заменённым геномным составом, с воспитателями вместо любящих родителей, они с детства (представьте, у Леоны с Кэли было детство, с шумными играми и беготнёй, со школьными партами и учителями, обладающими научной степенью) были окружены неусыпной заботой. Но - не любовью. Любить их не научили, какая любовь с изменёнными ДНК…
        Создатели андроморфов не могли предположить, что десять процентов оставленных им родительских генов заставят «девочек» мучительно думать… Что Леона и Кели поймут наконец, что они другие. И будут мечтать о том, чтобы стать такими как все. Морщится от боли (интересно, какая она, боль, и почему от неё морщатся?). Рухнуть на диван, испытывая неимоверную усталость и столь же неимоверное блаженство (интересно, почему люди так быстро устают? И чему можно радоваться, когда ты устал?). Понять, что означает направленный на тебя пристальный мужской взгляд (женщины смотрели по-другому, и это была ещё одна загадка, которую требовалось отгадать) и отчего у них загораются глаза. Отчего?
        Последнее Кэли и Леона умели имитировать, но делали это слишком старательно. Мысль о притворстве (издёвке, циничной наглости, высокомерии) возникала и сопровождала «жертву» неотвязно. От «девочек» держались подальше, как от крапивы, потому что - ужалит.
        Люди-геномы, выращенные из нежизнеспособных эмбрионов посредством необратимого изменения ДНК, быстро освоились на корабле, улыбались всем без разбора, на «неуставные» вопросы отвечали так, что пропадала охота их задавать, и не обижались на прозвище «корабельные стервы», андроморфы не умеют обижаться. Андрея бросало в холодный пот при мысли, что об этом узнает экипаж.
        Команду эти двое кормили на убой. Бульон с пирожками, борщ с чесночными пампушками, ромштексы, лангеты, эскалопы, киевские котлеты на косточке, кавказское чанахи в горшочках и баклажаны, фаршированные грибами. На десерт подавали лимонный пирог. Они же не древние космонавты, чтобы из тюбиков питаться, так и помереть недолго от несварения желудка. Поистине космическая смерть…
        Волокушин не пожалел денег, заказал био с эталонной внешностью, и взгляды экипажа как стрелка магнитного компаса неизменно были направлены на салон-ресторан. И мысли тоже. Последнее удручало… Поскольку то, о чём они думали, с биолюдьми было невозможно.
        Любителями покушать и поглазеть на соблазнительные формы поварих являлись все без исключения. Поэтому тренажёрный зал шесть раз в неделю был обязателен. С посещением проблем не возникало: Катерина Ветинская, инструктор по физическому воспитанию (калланетика для ленивых, йога для продвинутых и китайская гимнастика для терпеливых) придумала систему «оплаты» проведённых в тренажёрном салоне потных часов жетонами. Как ни странно, система действовала. За жетон можно было купить в кают-баре жевательную резинку со вкусом шашлыка, за два жетона пирожное, за четыре автомат наливал кружку ледяного пльзеньского пива и вышвыривал в лоток жирную воблину (неприкосновенный запас, взятый с Земли; идея принадлежала Катеринке, при финансовой поддержке Волокушина, и сделала своё дело…)
        Бортовой дневник
        Помимо записей, в бортовом дневнике появились рисунки и схемы, с перекрёстками стрелок, неуверенностью прерывистых линий и психологической завершённостью кружков, в которые рукой капитана заключались, как под стражу, взятые «на карандаш» имена.
        К хулиганской выходке Юозаса добавилось происшествие с Берни, которому Кэли и Леона отомстили за его приставания к Катеринке, при этом они сами остались безнаказанными. Высший пилотаж. Приставания, впрочем, заключались в ежевечернем угощении пирожными (от которых девушка неизменно отказывалась, а Берни неизменно «обижался», по-хомячьи надувая губы и притворяясь смертельно обиженным). Потерпев поражение на конфетно-букетном фронте, Берни подловил Катеринку в коридоре, объяснился в любви и поцеловал. Катеринка ответила классической пощёчиной и с тех пор старательно его избегала, выказывая презрение при всяком удобном случае.
        «Удобных случаев» было более чем: в тренажёрном зале Берни показывал плачевные результаты, и Катеринка, всегда снисходительная к штурману-навигатору, теперь регулярно выставляла его на смех. Барнс оскорбился и перешёл к точечной бомбардировке, остроумно и метко высказываясь на Катеринкин счет и строя предположения, что, может статься, на Проционе отыщется гуманоид, который ей понравится, поскольку на «Сайпане» мужики не вышли рылом. Герцога ждёт, - закончил Берни под общий смех.
        Такого рода шутки он позволял себе в отсутствие Катерины. Но и при ней продолжал куражиться, стараясь зацепить, высмеять, ударить побольнее. В присутствии капитана Берни молчал как немой. А когда его не было, гостиная хмыкала и хрюкала, стараясь удержаться от смеха. Берни изощрялся, Катеринка как-то держалась, а после плакала, закрывшись в своей каюте.
        Так продолжалось, пока о её слезах не узнали Леона и Кэли. Они долго не могли понять, почему она плачет, и с детской прямотой и непосредственностью расспрашивали о вещах, говорить о которых не принято.
        Катеринка ненавидела Берни. Ведь он не любил её, просто - хотел. Как все. Всем нужно было только её тело, и не нужна была она сама. А она верила и ждала любви, ведь не может быть, не должно так быть, чтобы - всех любили, а её, Катеринку, никто. Ни мать, которая её содержала и воспитывала. Ни отец, которого у Катеринки не было. Ни Юз с его хомяками. Ни Берни с его пирожными. Юз вычеркнул её из своей жизни, напугав до полусмерти. А Берни оказался подлецом, и теперь злится и мстит, потому что она ему отказала. Если бы любил, не вёл бы себя так.
        Леона молча кивала, соглашаясь, и Катеринка принимала её молчание за сочувствие. А Леоне просто нечего было сказать: любовь выходила за пределы сознания андроморфа. Обняв Катеринку за плечи, она тихонько покачивалась вместе с ней. Леона не умела любить, но умела утешать.
        Катеринка не поняла, когда внутри рухнула плотина, сдерживающая чувства и эмоции много-много лет, всю жизнь, с самого детства, когда её ругали за слишком громкий смех или слишком долгие слёзы. А ей не хотелось «быть хорошей девочкой и держать свои эмоции в кулаке». Ей хотелось, чтобы мама радовалась вместе с ней, и смеялась, запрокинув голову к небу и задыхаясь от счастья. Хотелось, чтобы - утешала и жалела, а не отсылала в ванную, где девочка, сосчитав до десяти, чтобы хоть как-то оттянуть неизбежное, поливала зелёнкой сбитые коленки и локти, и морщилась, и старательно дула на ранки, чтобы перестало щипать.
        Насмотревшись фильмов о любви, Катеринка ждала её - любую. Пусть с разлуками и размолвками, пусть трудную, но непременно разделённую. Неразделённой, материнской, ей хватило. Но мужчины, словно сговорившись, обходили её стороной, аккуратно отодвигали, выбирая её подруг и никогда - Катеринку. Кому нужна недотрога, которая смотрит на мужчин так, будто в чём-то виновата, каменеет от поцелуев и вздрагивает от прикосновений.
        - Меня никто не любит, все только притворяются… - плакала Катерина.
        Кэли и Леона, почти люди и всё-таки не совсем люди, мало чем могли помочь, и уж тем более не могли научить её женским хитростям и уловкам. Но Катеринка об этом не знала.
        Вне подозрений
        Из бессвязного рассказа, прерываемого всхлипами и сморканием, они уяснили, что Юз и Берни в чём-то провинились, хотя не причинили Катеринке вреда, не произносили слов из лексического разряда «оскорбительные» и не производили действий, несущих потенциальную угрозу. Всё это они молниеносно прокрутили в голове, но поведение Катерины не поддавалось логическому осмыслению, и биолюди впервые в жизни были поставлены в патовое положение. И, наверное, испытали не предусмотренные их создателями эмоции, если согласились помочь «герцогине Курляндской».
        Таким образом, месть Катеринка совершила чужими руками, что ничуть её не волновало. Так даже лучше. Она будет вне подозрений, что бы ни сотворили её новые подруги. Леоне и Кэли была предоставлена полная свобода действий.
        Будь на их месте люди, они бы объединили усилия и действовали как заговорщики. Для био заговор нехарактерен. Они не причинят человеку вреда, поскольку не могут испытывать гнев или зависть. Андроморфы поделили объекты и действовали самостоятельно.
        После недолгих раздумий Кэли притащила из библиотеки шахматную энциклопедию и углубилась в чтение, «фотографируя» прочитанное в памяти. Энциклопедию она усвоила за один вечер, всерьёз увлёкшись новым для неё занятием: игрой.
        Леона пригласила Берни в кухонный отсек, придумав пустячный повод: затупившийся нож. И смотрела на навигатора так, что воодушевившийся Берни наточил все найденные в отсеке ножи и кухонные топорики. После чего самолично разделал баранью тушу, замороженную в холодильной камере до крепости арктического льда, и услышав, что он «настоящий мужчина» и «лучше всех» (большего Леона придумать не смогла), на радостях обожрался печеньем, в которое Кэли с Леоной что-то добавили. И угостили Берни.
        Забегая вперёд, скажу, что когда капитан устроил команде разборку, в список подозреваемых биолюди не попали. Просто потому, что Андрей от них такого не ожидал.
        Когда желудок Берни оповестил о своём состоянии продолжительным треском, Андрею показалось, что затрещала обшивка. Штурманы - все трое, вот же обнаглели! - сидят за карточным столом, а в рубке управления, как водится, механик со своим незаконченным штурманским… Мать! Мать! Мать! Этот идиот Рабинович проглядел метеоритный поток! Кто-то из этих троих разрешил ему порулить, заплатив, вероятно, жетонами, иначе бы Сёма не согласился выполнять чужие обязанности, Сёма не дурак. Андрей пытливо вглядывался в лица штурманов. Петюня флегматично жевал, Берни, красный как варёный рак, сдавал карты. Жарко ему, что ли? Золтовски внимательно следил, как он сдаёт, намереваясь поймать Берни на жульничестве. Идиоты! Вернёмся на землю, рапорт напишу, на всех троих! На четверых! Если вернёмся.
        Треск раздался снова, барабанной дробью прошив тишину кают-гостиной. Петюня подавился фиником и пытался одновременно смеяться и кашлять. Джеймс хлопнул себя по коленкам, запрокинул голову и заржал, как племенной жеребец при виде кобылы. Балабанов впервые слышал, как смеётся африканец. Он что, с ума сошёл? Выпрыгнув из кресла, Андрей метнулся к переборке и нажал красную кнопку. Взвыли сирены, оповещая об аварийной ситуации. Говорить не мог никто, всех душил смех. А Берни не мог остановиться…
        Нарушение инструкций на «Сайпане» было уже обыденным. Нормой. Космомеханик кроме литинститута владел профессией штурмана («почему не научиться, если есть возможность?»), и этим беззастенчиво пользовалась команда, отлынивая от вахты и позволяя Сёме порулить.
        В отличие от Ветинской и Кисловой, которые в своих каютах спешно надевали скафандры экстразащиты, Сёма спокойно перевёл управление на автопилот. И войдя в кают-гостиную, флегматично осведомился: «А сказать нельзя было? Или вы думаете, Сёма не понимает слов, понимает только сирену? Связь, между прочим, работает. Таки обязательно надо кнопку давить? Кто-нибудь может нормально сказать… чем это пахнет у вас? Я бы даже сказал, попахивает…»
        Щёки Андрея стали одного цвета с тревожной кнопкой.
        - Мы окошко открыли, проветрить, вот она и включилась… - пошутил кто-то.
        Впрочем, в медицинской карте диагноз Бернарда Барнса значился как «физическое недомогание, вызванное переутомлением».
        По просьбе Кэли биолог был освобождён от домашнего ареста досрочно, за старание, с каким он чистил картошку. В порыве благодарности он клятвенно пообещал чистить её до самой Эльгомайзы. В кают-гостиной литовец появился под аплодисменты собравшихся, шутовски раскланялся и не отвечая на вопросы уселся в кресло у шахматного столика. Он сосредоточенно передвигал фигуры, решая какую-то шахматную задачу, когда в кресло напротив грациозно опустилась улыбающаяся Кэли.
        - Сыграем?
        Юозас молча закивал и принялся торопливо расставлять фигуры, словно боялся, что Кэли одумается и уйдёт. Он великодушно уступил Кэли белые и развлекал девушку историей шахмат (заговаривал зубы, как шептались в кают-гостиной «независимые наблюдатели»).
        - На Востоке, родине шахмат, чёрный цвет - это цвет удачи, а белый - цвет жизни, цвет того, что только начинается. Поэтому белые всегда первыми начинают партию….
        - Угум. Я это знаю. Белые начинают и выигрывают, - жизнерадостно перебила его Кэли.
        Юозас ухмыльнулся. Самонадеянная девочка. Молодость, молодость… Самому биологу едва исполнилось тридцать, но он считал себя старым шахматным волком, и проявил снисходительность, позволив Кэли похозяйничать на доске и с удовольствием видя её улыбку. Пусть девочка поиграет, нельзя же вот так сразу…
        Кэли так не считала. Через пять минут чёрный король был зажат в угол, а игра из дебютной стадии перешла в завершающую.
        Биолог шутливо поднял вверх обе руки, сдаваясь. Всё объяснимо. Девочка, похоже, знакома с шахматами, а он позволил ей… Больше не позволит.
        Следующую партию играли без форы. Юозасу удалось продержаться в миттельшпиле (средняя стадия игры) двадцать минут. Именно продержаться: Кэли беззастенчиво ломилась в святая святых, к его королю, дерзко нападая и активно маневрируя. И выиграла-таки партию. Как она это сделала, Юозас не понял. И как вышло, что она всё время нападала, а он всё время защищался, тоже не понял. Слишком стремительными были атаки, слишком активной была защита (защита с одновременной угрозой противнику, в отличие от пассивной, оборонительной защиты). Из всех видов нападения вредная девчонка предпочитала открытое, двойное и комбинированное нападение. Последнее - страшный сон шахматиста: сложная форма тактического взаимодействия фигур в атаке, при котором атакованную фигуру нельзя ни защитить, ни увести из-под удара.
        Юозас почувствовал, как у него вспотел лоб. Похоже, он недооценил противника.
        Вокруг них собрались болельщики. В другое время Юозас бы обрадовался такому вниманию, но сейчас ему было не до зрителей. Он безнадёжно проигрывал третью партию.
        - Деточка, как это у тебя получилось? - только и смог вымолвить биолог, дважды получив мат. - Ты обыграла гроссмейстера. Поздравляю. Хочешь ещё?
        Кэли хотела. Чего нельзя было сказать о её противнике. После третьей проигранной партии посрамлённый гроссмейстер (и дёрнули черти за язык - признаться!) удалился из кают-гостиной под сдержанные смешки присутствующих. Остаток вечера Кэли с Леоной играли в шашки, в поддавки, с переменным успехом.
        Часть 8. Эмоциональная компонента
        Другая логика
        Вечером Кэли с Леоной сидели в каюте Катеринки. На лицах андроморфов читалось торжество. Катеринке было стыдно, словно она сама придумала эту некрасивую месть, сама совершила поступок, за который сейчас испытывала неловкость. Между тем Леона и Кэли веселились вовсю, изображая в лицах, как биолог метался по шахматной доске, как улюлюкала кают-гостиная, как поздравляли Кэли…
        Единственным, кто избежал наказания, был Золтовски. Хотя Катеринка рассказывала о нём подругам, обливаясь слезами. У биолюдей иная логика: Лех не делал ничего плохого, наоборот, целовал Катеринке руку, уважительно отзывался о её родителях (доказывать, что предки, жившие больше тысячелетия назад, родителями не являются, было бесполезно), называл герцогиней (доказывать, что герцогский титул в кают-гостиной звучал как издёвка, было бесполезно). И потому Лех Золтовски избежал наказания, хотя его стоило бы проучить. При мысли о том, как «проучили» бы поляка эти двое, Катеринку охватывало смятение. Наверное, Лех и вправду был к ней неравнодушен. Был и сплыл. Сделал из неё посмешище. Не надо ей такой любви, вообще никакой не надо…
        Катеринка не привыкла делиться эмоциями и говорить о чувствах, и сейчас испытывала раздражение, которое старалась не показать. Кэли с Леоной, обладающие нечеловеческой интуицией (их мозг улавливал эмоциональную ауру собеседника), поняли, что пора прекратить разговор.
        Они топтались на пороге и медлили. Катеринка шестым чувством поняла, что им не хочется уходить, и сказано ещё не всё. И заставила себя улыбнуться:
        - Посидите ещё. Расскажите о чём-нибудь. А то всё спрашиваете, а сами ни о чём не рассказываете…
        - Катеринка! Ты отличная девчонка. Настоящая. Не притворяешься и не лжёшь. Можно тебя попросить? Последний раз. Можно?
        Катеринка энергично закивала, готовая исполнить любую просьбу, только бы она была последней, и Кэли с Леоной ушли, оставили её в покое. Ей надо подумать… Она опять что-то сделала не так. Вела себя неправильно - и с Лехом, и с Берни, и с Юозасом, которые добивались её любви… или домогались? Мама права, всё у неё не так как у людей… Вот и с любовью - не так…
        Последняя мысль прозвучала вслух. Кэли с Леоной не удивились: если они могли чувствовать состояние собеседника, то почему не могла Катеринка?
        - Вот ты говорила, что любишь Леха (Катеринка протестующее замотала головой). То есть, любила (Катеринка открыла рот, собираясь возразить). То есть, это он тебя любил. (Катеринка горестно кивнула, соглашаясь).
        - Попробуй объяснить, что ты к нему чувствовала. Ты и сейчас чувствуешь. Я же вижу!
        Леона ошибалась. Крутящиеся внутри водоворотом, стреляющие горячими искрами чувства, которые Леона ощущала как энергетические лучи («И не жаль ей энергию отдавать? Это расфокусирует внимание и ослабляет концентрацию, я бы поставила блок, а она почему-то не ставит…») - мысли Катерины были отнюдь не о Лехе…)
        Как ты это делаешь?
        - Попробуй объяснить словами. - Леона взяла её за руку. - У тебя пульс участился. И дыхание. Ты сейчас другая, другой человек. Как ты это делаешь?
        - Я ничего не делаю, - растерялась Катеринка, не ожидавшая такого натиска.
        Моментально уловив её раздражение, Кэли перехватила инициативу:
        - У тебя уши розовые, это от смущения, да? Что тебя смутило? Ты красивая такая… Ты видела, как на тебя смотрят?
        - Смотрят, потому что злятся. Они все на меня злятся. Придумывают всякие пакости, чтобы мне досадить. А я… - Катеринка всхлипнула и замолчала.
        - А ты? Что ты чувствуешь к ним? Расскажи! - попросила Кэли, и что-то в её голосе заставило Катеринку поверить, что это не издёвка и не шутка. Кэли говорила всерьёз.
        - Расскажи, как это - любить? Ну что тебе стоит! Никто не узнает, только Леона и я, и больше никто.
        - Разве ты никогда не влюблялась?
        - Никогда, - подтвердила Кэли. - И Леона никогда. Мы чувствуем дружелюбие. Это когда тебе с человеком комфортно и у вас с ним общие задачи, общая работа, или конечная цель. Если эти факторы отсутствуют - отношение будет нейтральным. Вот ты обиделась на весь свет, а за что? Нет, ты скажи, за что? Тебе же никто ничего не сделал. Так почему ты обиделась?
        Никто ничего. Это и обижало. Неужели они не понимают? И как им это объяснить?
        Катеринка обвела глазами каюту. Посмотрела под ноги. Разгладила на скатерти невидимую складочку. Вздохнула. И наконец заговорила.
        - Ну я не знаю… Просто когда он рядом, я ни на кого не могу смотреть. И на него не хочу смотреть. То есть хочу, но не смотрю. Это неприлично. Так мама говорила, в детстве. Говорила, что я некрасивая. И что идеальная фигура не поможет, если у тебя бесцветное лицо и зубы как у кролика.
        Кэли посмотрела на её лицо. Милое, нежное, с мелкими белыми зубками, вовсе не кроличьими. А глаза потерянные, словно в чём-то виноватые. В чём? У них с Леоной не было матери и им никто такого не говорил про зубы. Зубы как зубы, как у всех. Резцы клыки, между клыками и молярами - малые коренные, затем идут моляры, отвечающие за пережевывание пищи. Это их основная функция, невыполняемая остальной частью челюсти. У кроликов строение челюстей совершенно иное. Зубы у них не имеют настоящего корня, поэтому растут всю жизнь. Резцы расположены спереди и сзади, а коренные зубы называют щёчными. Как у всех растительноядных, у кроликов отсутствуют клыки. Вместо них между резцами и премоляром есть пустое беззубое пространство, так называемая диастема.
        Кэли не могла понять, при чём здесь кролики. Может, они их дома держали, декоративных? От Катеринки волнами исходило недовольство, и спрашивать Кэли не стала.
        Био, в отличие от Катеринки, росли уверенными в своих возможностях и силах. Они учились, и с каждым прожитым днём возможности раздвигались, а силы росли. В них с Леоной верили, на них надеялись, ими гордились. Перед глазами птичьей стаей пронеслась череда лиц, рук, голосов… Лица были неизменно приветливыми, руки заботливыми, а голоса доброжелательными. Их научили всему. А любить не научили, такой вот педагогический промах.
        - А почему на мужчин неприлично смотреть?
        - Ну… Они могут не так понять…
        - Не так это как? Не поймут, что ты к ним испытываешь дружелюбие?
        - Ты совсем, что ли? При чём тут дружелюбие? - возмутилась Катеринка.
        - Это не я совсем. Это ты, - вернула подачу Леона. Впрочем, она улыбалась, и у Катеринки, которая вспыхивала как порох при любом посягательстве на её «Я-пространство», не получилось рассердиться. Вместо этого она попробовала объяснить.
        - Ну… Если всё время смотреть, он догадается.
        - О чём?
        - Ну… О том, что я к нему чувствую.
        - А что ты к нему чувствуешь?
        - Не знаю. Я не знаю! Хочу, чтобы он был со мной. Всегда. Со мной, и больше ни с кем, понимаешь?
        - Он тебе нравится? - спросила Кэли, имея в виду Леха Золтовски.
        - Ну… Можно и так сказать, - призналась Катеринка. И вспомнила, как, выпроводив Юозаса с его грызунами, Андрей остался её утешать. Гладил по волосам и рассказывал про космошколу: как учился, с кем дружил, как тосковал по дому и по родителям, а когда они приезжали, хорохорился и выделывался, стесняясь признаться в чувствах, которые считал слабостью. Это его «выделывался» напомнило Катеринке её собственно детство, когда она вот так же притворялась весёлой и беспечной. О таких вещах рассказывают лишь если человеку доверяют, а Андрей ей доверял. Иначе не признался бы, как плакал по ночам в интернатской спальне, крепко вцепившись зубами в одеяло, чтобы никто не услышал.
        Они были похожи, поняла Катеринка, которая тоже стеснялась говорить о своих чувствах и общаясь с людьми надевала на лицо дежурную улыбку. После истории с хомяками с Катеринкой случилась истерика, и Андрей просидел с ней целый час на полу спортивного зала, гладя девушку по волосам и рассказывая ей о космошколе. Метод подействовал: Катеринка перестала давиться слезами и слушала очень внимательно, время от времени всхлипывая..
        Пассивная защита
        Андрей был предельно откровенен, рассказывая о том как весь год ждал родителей, весь год мечтал кинуться к отцу на шею и пообещать что угодно, лишь бы его забрали домой… А когда они приезжали, понимал, что не должен так поступать, что надо учиться. Ведь столько мальчишек мечтают о космошколе, а принимают в неё одного из тысячи. Он, Олег Бабанин, один из тысячи, избранный. И он не должен плакать.
        …Олег молча кивал, отвечая на вопросы, сыплющиеся как драже из разорванного пакетика, которое мальчик запихал в рот и хрустел, не чувствуя вкуса. Мать не унималась, словно её вопросы могли что-то изменить, могли помочь… Хорошо ли здесь кормят, теплое ли у него одеяло, высыпается ли он, есть ли у него друзья, часто ли их выпускают гулять, справляется ли мальчик с заданиями, не слишком ли устаёт…. Олег кивал и улыбался изо всех сил. Да, он справляется с учёбой. И одеяло у него тёплое, и подушка мягкая, и кормят здесь вкусно, и друзей у него много… Но разве может тёплое одеяло заменить дом, а друзья заменить родителей?
        Много дней он будет перебирать в памяти мамины слова, лакомиться ими как драже со смешным названием «морские камешки», много дней будет слышать её голос с нежными нотками беспокойства: «До свиданья, Олежек, мы приедем, через год. Ты ведь не будешь скучать?». А потом перестанет - вспоминать о том, чего нет. И через год дежурно поздоровается с оторопевшими от такого приёма родителями, равнодушно поблагодарит за гостинцы и подарки, и будет равнодушно кивать, отвечая на вопросы…
        Он чуть было не назвал себя Олегом и вовремя прикусил язык, но Катеринка подумала, что у Андрея сдавило горло, и детское имя осталось непроизнесённым. Ффух… Чуть было не проговорился. Страшно подумать, что было бы, если бы они узнали, с кем летят. Выкинули бы с поезда на полном ходу, усмехнулся Андрей.
        После Катеринкиного срыва Андрей был с ней подчёркнуто внимателен и называл по имени. Обращение к человеку по имени один из способов конструктивной обратной связи, ключ доступа. Катеринка была аудиалом, то есть верила ушам, а не глазам. Андрей часто хвалил её и ставил в пример Кисловой, которую с превеликим трудом удавалось загнать в спортивный зал: «Надежда! Сколько это будет продолжаться? Ты скоро в дверях не поместишься! А вот Катеринка занимается без понуканий».
        Астрофизик скучно кивала и дежурно обещала заниматься.
        Пассивная защита, уход от контакта, резюмировал Андрей. Кислова, похоже, знакома с приёмами защиты от манипуляторов. Хотя какой из него манипулятор? Интересно, справилась бы она с Волокушиным? Димка манипулятор ещё тот. Мастер!
        От похвалы капитана Катеринка расцветала как утренняя роза. Метод работал. О том, как «работает метод» на самом деле, Андрей не догадывался. Мысль Катеринки развивалась совсем в другом направлении: капитан выбрал её, одну из всех, он был с ней откровенным, гладил по волосам и утешал, когда другие посмеялись бы. Мама никогда не гладила, а Андрей… Девушке хватило этой толики внимания, которое она приняла за любовь.
        - А нам с Леоной нравятся все, - улыбнулась Кэли. - Все одинаково. Берни помогает в оранжерее. Хотя мы справляемся без него. Легко. А он приходит после вахты и помогает. И Надя помогает, на кухне. Готовить не умеет, мы с Леоной её учим, и теперь она вместо формул в свой блокнот кулинарные рецепты записывает. Со мной все дружат и я всем нравлюсь. И капитану.
        - А что у тебя с капитаном? - вскинулась Катеринка, и Кэли физически ощутила, как концентрировалось её биополе и стало упругим, словно резиновый мяч, которым они с Леоной играли в детстве. - Он с тобой… дружит? И давно?
        И снова Кэли её не поняла.
        - Со мной. И с Леоной. Со всеми. Он же капитан. И ты с ним дружи. Ты же всех ненавидишь, и Берни, и Юза, и Леха… А они тебя - нет. Они к тебе нейтральны, а у тебя скрытая агрессия.
        - У кого агрессия? У… у меня? - Катеринка задохнулась от возмущения. - Да я вообще никого не трогаю, я даже не разговариваю ни с кем!
        - Вот-вот. Не разговариваешь, не смотришь в глаза. По непонятным причинам испытываешь неприязнь к чудесным людям, которые рядом с тобой. Им ничего, а тебе от этого плохо. Этот вид агрессии называется бумеранговым, он ведёт к саморазрушению. Ты подумай. Иначе это будет твой последний полёт. Не полетишь больше.
        Оставшись одна, Катеринка вытерла слёзы и не разрешила себе плакать. На «Сайпане», оказывается, собрались чудесные люди. И только она, Катеринка, изгой.
        Часть 9. Солнце Эльгомайзы
        Собака ты, собака…
        Процион Эльгомайза спектрального классаF5 IV - система из пяти звёзд Малого Пса. Процион - от греческого «про к?он», что означает «перед собакой». Он предшествует восходу Сириуса, «собаки солнца», как его называли шумеры. Эльгомайза искажённое арабское аш-шира ал-гумайса, Сириус, проливающий слезы. Светимость восемь солнечных. Один из спутников - белый карлик, светимость одна тысяча Солнечной, период обращения… Кислова, что вы всё время пишете? Пять минут послушать не можете! - разорялся Андрей, понимая, что Кислова знает о Проционе больше, чем он сам, и ей просто скучно.
        А ноги уже несли его через всю кают-гостиную, к креслу, в котором уютно устроилась астрофизик. В соседнем кресле дремал биолог и даже, кажется, похрапывал. Взбешенный капитан вырвал у Нади из рук блокнот и теперь разглядывал карандашный набросок длинноухого пса, мордой лица напоминающего самого Андрея. Под картинкой значилось: «Сэйриос» (греч. «ярко горящий»). Рядом крутилась (у Нади очень смешно получилось изобразить эту крутню) мелкая шавка с потешными ушами. Надпись под шавкой гласила: «Эльгомайза Барнс».
        Андрей молча вернул блокнот и молча вышел. Уши полыхали огнём. А ведь правильно всё, Большой и Малый пёс, Сириус и Процион, капитан и первый помощник. Они с Барнсом собаки. А он-то, дурак, распинался перед ними битый час… Экипаж, мать их… Он как-то сразу простил Наде её дерзкий рисунок. Таланту прощают всё. Биолога хотелось законопатить в бочку и пустить в открытый космос, как в сказке о царе Салтане.
        Предположения
        Отключив гравиполе, Сайпан» кружил над планетой на магниэновых двигателях, постепенно сужая витки и подрагивая чуткими, как у бабочки, «усиками», улавливающими границы и величину магнитных полей, скорость воздушных потоков и разницу температур на дневной и ночной поверхности планеты. Предположения земных астрофизиков (впрочем, они бы всерьёз обиделись, узнав, что их прогнозы Андрей искренне считал предположениями) подтвердились с поразительной точностью: атмосфера планеты была кислородной, а температура поверхности соответствовала земной.
        - Плюс двадцать два, как в Шри Ланке - хохотнул флегматичный Юозас, и Андрей удивился. Когда он перестал быть флегматичным? В глазах биолога горел интерес, он весь подобрался, как зверь перед прыжком, и приготовился к встрече. Что их ждало?
        Измерения показали, что планета TrES-2А отражает менее одного процента света, то есть она темнее любой из планет солнечной системы. Но действительность оказалась иной: отражённый свет, достигнув атмосферы, возвращался обратно. Он бил фонтанами - невероятно резкий, так что «лампочку» хотелось слегка прикрутить.
        Анализ воздуха впечатлял: кислород был смешан с незнакомым газом, состав которого не подлежал определению. Таблица Менделеева вкупе с утверждениями учёных гениев, что материя Вселенной состоит из одних и тех же элементов, потерпела на Эльгомайзе грандиозное поражение. Волокушин бы порадовался…
        - Без практики теория мертва. Надо немножко подышать, вдруг получится? - оптимистично заявил Юозас.
        - Давай. Мы тебе цветочки на могилку принесём. Если они здесь растут, - пообещал биологу Риото.
        Надо же, шутить умеет, удивился Андрей. Он до сих пор удивлялся тому, как мгновенно менялись люди, стоило им увидеть чужую планету, почувствовать под ногами землю, которая - что-то другое, может быть, даже живое, и с ним придётся как-то «разговаривать». Будет ли экзопланета рада гостям, это ещё вопрос, зато радость гостей не имела предела. Андрею знакома была эта эйфория и непобедимая уверенность в том, что всё будет окэй.
        Корабельный арсенал удивлял и завораживал: в отсеке с табличкой «Защита» были представлены все современные виды боевого оружия: поражающее, ослепляющее, парализующее, аннигилирующее, плавящее, замораживающее. На то, чтобы сориентироваться, осмотреться и выбрать, Риото хватило двух минут. Сунув в карманы комбинезона пару компакт-аннигиляторов, он легко забросил на плечо ката-ускоритель, повертел в руках оружие последнего поколения, лазерный резак дальнего действия «Терра», которым справедливо гордилась вся Америка - Северная и Южная - и вернул его на место. Андрей с интересом наблюдал, как по лицу японца пробежала тень сомнения. Сейфовая ячейка, помедлив, словно нехотя закрыла створки, мигнула цветными огоньками, идентифицируя наличие и работоспособность доверенного ей оружия, и скрылась в стене из металлостекла. На чём же он остановит свой выбор? Хоть бы наше выбрал, - думал Андрей. Отчего-то ему хотелось, чтобы японец предпочёл русское оружие. Наше лучше американского, самонаводящееся, ловит биологическую (живую) цель за долю секунды и плавит всё подряд, по-русски. То есть, сначала плавит, потом
думает - а какого хрена надо было…
        Тот, кто не наносит удар первым, первым его получает. Это древняя военная мудрость, а мудрость национальная черта японцев. Ну же, давай! Выбирай. Ты не должен сейчас ошибиться, от тебя зависят жизни всех нас, - хотелось сказать Андрею. Но он молчал. Надо уважать чужой выбор, даже если он не совпадает с твоим.
        Риото выбрал русский «Скиф». Андрей выдохнул накопившийся в лёгких воздух. Теперь будем живы, что бы ни случилось.
        Факты
        Забыв недавние распри, все хлопали друг друга по плечам и улыбались ободряюще, обещая поддержку и помощь, и вообще - они команда, одно целое, и их так просто не возьмёшь. Это читалось в лицах, угадывалось в интонации. Подбадривая друг друга шутками (с момента посадки беззлобными), они ещё не знали, что их ждёт. Впрочем, штурманов ждал отдых, операторов систем защиты, биолога и физика ждала работа. Сизифов труд, как выразился Берни. Потому что «камень» куда его ни кати, останется на экзопланете.
        Группа из семи человек - операторы боевых машин, физик, биолог, врач, капитан и оператор сопровождения, как гордо именовал себя Мишенька Перевозчиков - ступила на планету, щурясь от яркого солнца, в восемь раз превосходившего земное по светимости. Астрофизики предполагали, что солнце Эльгомайзы будет белым. Но они ошиблись: солнце было аквамариновым, цвета морской воды. Планету назвали Аква Марина (от aqua marina - морская вода). По неизвестной причине - возможно, эффект преломления световых лучей в атмосфере планеты - солнце имело форму эллипса, словно сплющенное чудовищной силой, способной сжимать звёзды спектрального класса F5. Его лучи оттенком напоминали прохладную воду, и так же как вода изливались на голубую траву, которая после захода солнца становилась лиловой.
        Деревья с мощными, как у баобаба, синими стволами доставали ветвями до земли и стелились по ней синими ручейками. Это было красиво: ярко-синее на бедно-голубом. В лучах здешних трёх лун трава становилась лиловой, а кроны деревьев чёрно-фиолетовыми. Но всё это будет потом, через двое земных суток, когда на Аква Марине наступит ночь. А пока защитные стёкла очков с выведенным до максимума затемнением не спасали от слепящего света, и приходилось всё время щуриться.
        Поэтому Андрей не сразу заметил, что Кендал открыл шлем своего скафандра. Постоял, глубоко дыша, впуская в лёгкие воздух чужой планеты. И объявил онемевшему капитану: «Ол райт». Андрей непонимающе на него уставился, и Кендал объяснил по-русски: «Эйр деликат, вкусно дышать».
        И тут Балабанов очень к месту вспомнил, что он капитан. Набрав в лёгкие воздуха, открыл рот и приготовился заорать: «Кэндал! В санблок, на карантин, к чёртовой матери, сию секунду и без возражений!». Но запнулся на полуслове. Врача в санблок? А кто его лечить будет? Ситуация…
        Между тем Джимми широко улыбался и был вполне доволен жизнью. Даже слишком доволен. Что в этом воздухе такого, отчего он так повеселел? Андрей стащил с головы шлем, надвинув на глаза защитные линзы. И понял, что имел в виду африканец, когда говорил, что ему вкусно дышать. Воздух экзопланеты хотелось пить большими глотками, хлебать ложкой, наслаждаясь его густой нездешней свежестью. После стерильно-безжизненного воздуха «Сайпана» это было подарком. Андрей глупо улыбался, чувствуя себя ребёнком, который запыхался, бегая на детской площадке, и бабушка разрешила ему снять шапку. Впрочем, в его детстве не было ни бабушки, ни детской площадки, а шапка была. И карусель, на которой воспитанники крутились под надзором врача, наклоняя голову попеременно то вправо, то влево и повторяя упражнение на артикуляцию: «двадцать один, двадцать два, двадцать один, двадцать два», пока язык не начинал заплетаться. Карусель в космошколе была обязательной, а шапку полагалось носить по сезону: шерстяную зимой, бейсболку летом.
        Капитан «Сайпана» был в эти минуты обыкновенным земным мальчишкой, забравшимся в чужой незнакомый двор и ошалевшим от обретённой свободы и полной безнаказанности.
        Впечатления
        Катерина Ветинская, оставшись практически без работы (здешнее тяготение выматывало похлеще тренажёров), с удовольствием помогала Леоне и Кэли на кухне и в оранжерее, не проявляя желания прогуляться по планете. Почему? Да потому, что ей пришлось бы терпеть общество Юозаса(чего Катеринке не хотелось) либо Нади Кисловой (которая всё время говорила о Юозасе, будто больше не о чем говорить). А ещё Катеринка боялась - голубой травы, которая ночью меняла цвет, синих стволов деревьев и бьющего в глаза яростного солнца. День, который на Аква Марине длился почти трое земных суток, был для Катеринки неприемлем. А на корабле всё как на Земле, и она цеплялась за этот кусочек земной жизни, как утопающий цепляется за брошенную ему верёвку.
        Кэли и Леона откровенно скучали. Посадка на Аква Марину не внесла в их обязанности изменений: на Земле или за триллионы километров от Солнечной системы - кушать хотелось всегда, анорексией экипаж не страдал, жрали просто зверски, по определению Катеринки, с которой андроморфы проводили свободное время. Капитан вздохнул с облегчением: Катеринка нашла наконец друзей, био составят ей отличную компанию. И уж точно ничем не обидят.
        Впрочем, Кэти с Леоной не возбранялось покидать звездолёт, им даже удалось вытащить «на улицу» домоседку Катеринку, и целый час неразлучная троица бродила вокруг корабля, шарахаясь от любопытных ящерок и вспугивая алых бабочек. Белая луна Аква Марины изливала на планету тусклый свет, но когда всходили три других спутника, видно было, как в траве ползают муравьи - обыкновенные, как на Земле.
        Операторы боевых машин, развлекались, направляя лазертаги на скалы. Каменная плоть чужой планеты вскипала пузырями и стекала вниз, заполняя неглубокие впадины, в которых остывала, играя незнакомыми оттенками цветов. Другой спектр, другая палитра. Цветам давали земные привычные названия, но «голубой» вовсе не был голубым, «малиновый» напоминал малину лишь отдалённо, а «изумрудный» не укладывался в голове и был так назван от балды, по определению Риото. Вот интересно, где японец ухитрился выучить русский слэнг?
        Миша Перевозчиков, с горящими глазами и полыхающими щеками, появлялся как чёртик из табакерки и казалось, был сразу в нескольких местах. И фотографировал, и снимал безудержно, завывая от восторга как та самая собака солнца, о которой говорил капитан. То есть, говорили древние шумеры. Миша запомнил только про собаку, остальное пропустил мимо ушей, думая о своём.
        Операторы мобильных систем защиты (боевого оружия) были единственными, кто брал Мишеньку «на природу», как называли Риото Ита и Бэрген Тимирдэев патрулирование местности вокруг корабля. Мишенькину камеру «Fuji Y» они называли оружием массового поражения.
        Остальные правдами и неправдами старались отделаться от «сопровождающего»: после каждого кадра Мишенька издавал индейский победный клич, от которого с баобабов слетали (падали, не выдержав Мишиных децибел) ногастые птицы размером со страуса, и улепётывали по страусиному, прижимая к туловищу крылья и мерзко вереща. Птицы не выносили Мишеньку органически. Экипаж терпел, понимая, что студент делает свою работу, также как они делают свою.
        Догадки
        Биолога заинтересовала обширная пустошь. Среди сплошных лесов, покрывающих планету, она казалась неестественной и напоминала древнее ритуальное кострище. Огромный костёр, полыхавший сотни, а может, тысячи лет назад, обжёг планету так сильно, что она до сих пор не может залечить шрамы.
        Лиловая трава стелилась под ветром - прохладным, как в его родной Лаукуве. И пахла мёдом, к которому примешивался незнакомый аромат. Странный здесь воздух. И тяготение тяжелее земного в полтора раза. Биолог притопнул ногой, радостно ощущая упругие тренированные мышцы, которые справлялись с тяготением Аква Марины. Спасибо Катеринке! Если бы не её тренажёры, он сейчас волочил бы ноги, отпыхиваясь и вытирая со лба пот. А после анабиоза при таком тяготении одышка и усталость гарантированы уже через первые двадцать метров. На «Сайпане» не было анабиозных камер, и четыре месяца перелёта он прожил полноценной жизнью, а не проспал как бревно. Здесь, на пустоши, вдали от всевидящих капитанских глаз, Юозас был счастлив. Балабон его просто достал. Высмеял, когда Юозас нечаянно заснул в библиотеке. И чего привязался?
        С момента посадки на Аква Марину биолог забыл о сне и отдыхе и как собака мотался по окрестностям в сопровождении молчаливого Бэргена, обвешанного оружием, как новогодняя ёлка игрушками. С Бэргеном он чувствовал себя комфортно: защитник не задавал вопросов и не отпускал в его адрес замечаний. Выполнял свою работу, обводя взглядом окрестности и ежеминутно поворачиваясь, как радар.
        Когда Юозас попросил его отпилить кусок каменно-твёрдого «баобаба», Бэрген снял с плеча лазертаг, аккуратно отодвинул биолога в сторону и направил на ствол узкий луч. Дерево плавилось медленно, словно нехотя, сохраняя структуру за пределами луча. И никаких тебе опилок.
        К вездеходу Юозас шёл, с усилием переставляя ноги и торжествующе волоча квадратный кусок баобаба, который оказался неожиданно тяжёлым. Бэрген топал следом, и если бы биолог обернулся, то увидел бы, что якут улыбается.
        Закрывшись в кают-лаборатории, биолог колдовал над принесёнными образцами, разделяя их на фракции, вычленяя химические элементы. Последние упрямо не желали соответствовать таблице Менделеева, отстаивая своё «я». Биолог уважал чужую индивидуальность, даже если это кусок древесной коры или окаменелость. То и другое было когда-то живым. И как знать, может, и осталось… В прозрачных «стаканах», в плену магнитных полей плавали в стерильном вакууме осколки чужого мира.
        О предположениях и догадках Юозаса капитан не знал. Меньше знаешь, крепче спишь, мудро решил литовец. Потому что найденные на экзопланете древние окаменелости были не такими уж окаменевшими: приборы показывали явное сходство «камней» с мышечной тканью. От этого открытия Киндзюлису хотелось заорать во всё горло: «Ребята! Похоже, они ещё живы! Может, удастся их разбудить?». Но он молчал: вспомнят фантастический триллер «Нечто» и вытурят с корабля вместе с образцами. Ничего, вернёмся на Землю, там разберёмся кто есть кто, успокоил себя биолог.
        Часть 10. Пустошь
        На голубом лугу
        С планетой требовалось разобраться, и начать следовало с пустоши. Почему она такая? Что её сделало такой? Юозас сидел на голубом лугу и разговаривал вслух: «Что ж ты не родишь ничего? Не можешь? Вон посмотри, как лес размахнулся, на всю планету». Биолог осёкся и замолчал. «Сайпан» им пришлось посадить у самых скал, там, где деревья не смогли укорениться. Если вся планета покрыта лесами, тогда почему здесь одна трава? Биолог поднёс к глазам бинокль. Лес окружал пустошь со всех сторон и обрывался на её границах, точно спиленный лазерным резаком. Но тогда - где же подлесок? Молодая поросль, которой «размножаются» леса, постепенно захватывая незанятую людьми территорию, на границе пустоши отсутствовала.
        Незанятую! А пустошь, похоже, занята, и лесу здесь расти не позволяют.
        Юозас стянул перчатки, раздвинул траву, прижал к земле ладони. Земля была тёплой и слегка дрожала, словно там, внутри, бушевал и ярился огонь. Вулкан? Не похоже. Вулканы не бывают плоскими. Впрочем, откуда ему, пришельцу, знать, какими здесь бывают вулканы?
        Голубая былинка с фиолетовым соцветьем щекотно коснулась щеки. Ветер. Это просто ветер. Он правильно сделал, отделавшись от Мишеньки с его камерой. Ему хорошо одному. Никто не станет над ним смеяться, никто не помешает. И не остановит - никто. Юозас захватил стебелёк губами, пожевал. На вкус стебелёк оказался медовым. Почему сюда не прилетают пчёлы? Ведь они же есть, он видел - и в лесу, и у речки, где вода стального цвета, совсем как Балтийское море, куда его возили однажды, и он запомнил…
        Через десять дней после посадки, когда остыли смертоносные магниэны и полностью рассеялось эн-поле, вокруг звездолёта копошились муравьи, мелькали в траве юркие ящерки, порхали алыми крыльями бабочки. Более крупные виды местной фауны приближаться к звездолёту не решались, и биолог их понимал. Но почему здесь, в пятнадцати километрах от «Сайпана» не растут деревья, не летают птицы? Нет даже муравьёв. Никого.
        Юозас растёр в пальцах щепотку чужой земли, вдохнул незнакомый запах. Земля слабо пахла металлом. Здесь что, была война? Биолог погладил тёплую траву и спросил по-литовски: «Mergaite mano, ka stave izeide? Tau, tikriausiai, iki siol skauda…» (Девочка моя, кто тебя обидел? Тебе, наверное, до сих пор больно…)
        Аквамариновое небо потемнело. На востоке неспешно всходила чёрно-багровая луна, третий спутник Эльгомайзы. Трава изменила цвет, мгновенно став бирюзовой. Ветер налетел внезапно, запорошил глаза фиолетовой пылью. Юозас поспешно дожевал вкусный стебелёк, провёл по губам ладонью и, опасливо посмотрев по сторонам, припустился к вездеходу бегом.
        На «Сайпан» он вернулся, несвязно бормоча о пчёлах и цветах, которых нет, но по идее должны быть. Андрей окончательно уверился в том, что биолог свихнулся.
        На просьбу Юозаса установить на пустоши буры, потому что там не летают бабочки и не растут цветы, капитан отреагировал адекватно: покрутил пальцем у виска.
        Биолог не сдавался: организовал «экскурсионную поездку», пригласив навигатора Барнса, астрофизика Кислову и Леону с Кэли (девчонкам будет интересно, а экипаж не умрёт, если пообедает бутербродами). За девчонками увязался Мишенька Перевозчиков со своей камерой, и японец с якутом, парочка убийц-профессионалов, как прозвал их Берни. Парочка против прозвища не возражала и прихватила на экскурсию парализаторы и лазертаги, клятвенно пообещав биологу не стрелять в бабочек и птичек, если вдруг они прилетят.
        Биолог заставлял каждого прикоснуться ладонями к земле, с удовлетворением наблюдая, как лица «испытуемых» стремительно меняли цвет: бледнели, краснели, астрофизик и вовсе пошла пятнами… Вибрацию и тепло ощутили все. Там, под землёй, что-то было. «Что-то» тёплое и… живое.
        Андрей удивился бы, если бы видел, как Барнс и семеро «не имеющих отношения к космосу», усевшись на траву, с жаром обсуждали, где ставить буры и на какую глубину бурить. Юозас молчал и задумчиво жевал медовую травку. Барнс предлагал определить контуры этого «чего-то» точечным бурением. Перевозчиков беспокоился о качестве съёмки и предлагал бурить ночью, то есть через двое земных суток, когда взойдёт Процион бэта, тусклый карлик светимостью в одну тысячную солнечной. И видно замечательно, и бликов не будет. Белые ночи…
        Астрофизик хотела установить буры в центре, где наверняка расположен вход. Идея о чужом корабле пришла в головы всем восьмерым.
        С пустоши вернулись взбудораженные, жуя медовые стебельки.
        - Хватит уже жевать. Капитан увидит, и будет нам…
        - А что будет?
        - Ну, кому что… Меня ждёт промывание мозгов, а вас промывание желудка.
        Нащупывая контуры…
        К капитану явилась делегация во главе с Берни Барнсом. За его спиной маячил Юозас. Нашёл достойного представителя, ухмыльнулся Андрей. А потом перестал ухмыляться.
        Говорили все восемь одновременно, перебивая друг друга и требуя немедленно установить буры на пустоши, которая вовсе не пустошь. Наконец замолчали, все разом. И смотрели на капитана, ожидая его решения. До Андрея дошло, что экипаж подчинится, каким бы ни было его решение. И что развинченность команды вовсе не была разгильдяйством (иначе бы летели на автопилоте полгода, со штурманов ведь не спросишь. Не проверишь, сжимают ли пальцы штурвал или бегают по клаве игрового айпада, блуждая в лабиринтах квази-пещер и обездвиживая квази-монстров квази-парализаторами, пока автопилот уводит звездолёт из-под ударов метеоритных потоков и корректирует курс). А каждодневные разбирательства, препирательства, розыгрыши, традиционный вечерний преферанс за ломберным столиком (найденные в библиотеке две колоды игральных карт берегли как зеницу ока) и прочая веселуха - лишь способ сохранить собственное «Я» в условиях безанабиозного перелёта.
        Он, Андрей Балабанов, к которому с лёгкой руки Рабиновича приклеилось школьное прозвище Балабон, все долгие четыре месяца полёта был лидером, которому подчинялись беспрекословно. И теперь ожидали его решения.
        Здесь, в незнакомом мире Аква Марины, им придётся думать вместе и вместе принимать решения. Андрей окинул взглядом стоящих перед ним людей. Его людей, которые пойдут с ним - в огонь и в воду, он только сейчас это понял, а раньше не понимал.
        Леона Кэли смотрели с мольбой (ерунда, ему показалось. Андроморфы не могут испытывать сильных эмоций. Или не показалось?), Берни - скептически («Твоё слово, капитан. Скажи нам, что мы идиоты»), Юозас со спокойным ожиданием (а чего же ещё ждать от вегана?), Кислова нетерпеливо (Кислоте, пожалуй, можно верить, раз так волнуется, значит, что-то там непременно есть…), операторы боевых машин отстранённо и сосредоточенно. Эти двое уже выбирали оружие, понял Андрей. Их задача - защита людей от «пустоши», которая неизвестно как отреагирует, когда в неё вопьются буры…
        - Чего вы ждёте? Вы ведь уже приняли решение. Надеюсь, напоминать о скафандрах не надо? Без скафандров не пойдёт никто, - твёрдо сказал Андрей. Серые глаза смотрели жёстко, не допуская возражений. Но вместо металлического блеска в них вспыхивали тёплые искорки. - Меня с собой возьмёте? Или сами справитесь?
        По салону пронёсся вздох облегчения. Все разом заулыбались. Берни заговорщически подмигнул Андрею. Бэрген хлопнул его по плечу:
        - Однако возьмём, капитан. Куда ж мы без тебя… Ты это… Сам скафандр не забудь. Мы с Риото магниэны возьмём.
        Ого! Магниэны это вам не лазертаги, это серьёзно. Хорошо хоть о ката-ускорителях эта парочка не вспомнила, разнесли бы планетку к чертям…
        Андрей так и не узнал, что «эта парочка» взяла с собой и каты. Кто его знает, что там, под пустошью. С ката-ускорителями как-то спокойнее на душе, а мощность Риото выставил минимальную.
        Буры установили по широкой дуге, нащупывая контуры невидимого «Чего-то». Первый бур прошёл полтора метра, второй остановился на двух, третий застрял и вытащить его не получалось, хоть ты тресни.
        - Что за хрень такая… - глубокомысленно изрёк Балабанов.
        - Бур вытащить надо. Нельзя оставлять, - сказала Надя Кислова.
        - Обыкновенная экзохрень. Только не местная. Иначе бы не пряталась так глубоко, - сказал биолог
        - Глубоко это как?
        - Ну… Всё зависит от почвы и погодных условий. - Юозас старательно отводил глаза, уворачиваясь от взгляда капитана. Андрей понял: инструкций не соблюдал даже этот молчальник, что уж говорить об остальных.
        - Ну давай, колись. Работал, конечно, без перчаток? - Юозас кивнул. О том, что - не только без перчаток, но ещё и жуя травинку, которую он сорвал и машинально сунул в рот, - Юозас не сказал. Уложат в лазарет, в карантин, он и так насиделся взаперти в каюте, почти месяц чистил картошку и читал хомякам прихваченную им с Земли раритетную книгу «Эндшпиль», год издания 1938-й, издательство «Физкультура и спорт», автор Н.Л. Рабинович. Мало им одного Рабиновича… И этот тоже литератор!
        За две недели биолог прочёл своим подопечным все 469 страниц, от корки до корки, так что теперь они могли бы сыграть с Хосе Раулем Капабланкой, королём шахмат, если бы они захотели. Но шахматы грызунов не интересовали, если только погрызть. Биолог подумывал о том, чтобы их потихоньку выпустить. Надо же как-то обживать планету…
        Астрофизик напряжённо думала. Титановые сплавы на основе карбида бора, из которых изготовлены наконечники буров, обладали атомной плотностью и сильной устойчивостью к кислотам.. Что же могло его остановить? Может, расплавился? Кислова подёргала бур. Андрей не удержался и хмыкнул. Кислота одарила его взглядом Медузы Горгоны.
        - Надо сменить наконечники. Поставить тантало-вольфрамовые, они две с половиной тысячи градусов выдерживают, - ляпнула Кислова, не подумав.
        - Здесь всего два метра, забыла? Если бы под нами было две тысячи градусов, ты была бы уже тушкой, - авторитетно заявил Берни.
        - Здесь песок везде, я проверял. Метровый слой песчаных наносов нарастает примерно за тысячелетие. Значит, оно здесь… две тысячи лет. Если два метра, то две тысячи, если полтора, то полторы, - торопился сказать биолог. - Это если принять за единицу измерения десять лет = один сантиметр. А если там не песок, а, к примеру, базальт, тогда один сантиметр за двести пятьдесят лет, два метра за пятьдесят тысяч.
        - Так я не понял, сколько тысяч, две или пятьдесят? Ты бы определился, Юз. Сам говорил, тут песок.
        - Говорил. Я ямку выкопал, там песочек, дальше я не стал копать. Что вы смеётесь, что тут смешного?
        - А мы-то думаем, зачем он на пустошь повадился… А он тут в песочек играет, цветочки собирает. Прикольно.
        Между тем Риото с Бэргеном под предводительством неугомонной Кисловой волокли в центр пустоши два бура. Ещё два несли андроморфы. Операторы боевого оружия громко возмущались, поскольку буры, даже на тележках, были слишком тяжелы для девушек. Интересно, как поведут себя эти двое, если им сейчас сказать, что девушки запросто могут нести бур одной рукой… Или не могут? Чёрт! Чёрт! Чёрт! Он ничего не знает об андроморфах! Био и не подумали поставить капитана в известность, убежали, даже лапки не пожали, позаимствовав у людей не самые лучшие черты характера. Хорошему надо учиться, дурное прилипнет само. Правила для них не существуют. Андрей хотел было вернуть нарушителей. Подумал, махнул рукой и пошёл следом, давя башмаками комочки фиолетовой грязи.
        На сей раз буры ушли глубже и на глубине трёх метров нащупали идеальный круг диаметром примерно три метра. «Сливное отверстие, - пошутил Берни. - И пахнет как-то странно. Марсианской канализацией. Что-то мне неохота туда лезть».
        Астрофизик захлебнулась смехом, ей вторил Мишенька, запрокидывая голову и гогоча совершенно по-детски. Боевые операторы радостно ржали, Кэли и Леона хихикали, и Андрей удивлённо на них уставился. Они что, понимают шутки? Волокушин об этом не обмолвился, цинично назвав девчонок биоформами. Андрей никогда не имел дела с био и воображал безликих созданий с обязательным выключателем, входящим, так сказать, в комплект, и ксеноновыми лампами вместо глаз, с возможностью гибкой настройки яркости. А они оказались людьми, и глаза у них обыкновенные, в нежных ресницах. У Кэли зелёноватые, цвета морской воды, а у Леоны серые, как у самого Андрея. Красивые.
        Блин, не хватало ему влюбиться в био. Только этого ему и не хватало. Андрей отвернулся от Леоны и оказался лицом к лицу с Кэли. Девушка как-то странно дышала - сбивчиво, как дышат после бега или когда волнуются (разве био может что-то волновать?), Леона нервно облизывала губы (био не способны нервничать; тогда зачем она это делает?). Андрей невольно залюбовался девушкой. Её губы… наверное, тёплые на вкус, если их поцеловать. Интересно, что она сделает? Отстранится? Залепит ему пощёчину? Это было бы здорово! Он стал бы героем дня.
        Или ответит на поцелуй. Что вполне возможно. Они не роботы, не биоформы и не биоморфы. Они люди, осенило Андрея. В них бьётся человеческое сердце, гонит по жилам кровь. Они облизываются, поглощая абрикосовый пудинг, который им очень нравится, повидло почти закончилось, на обратный путь точно не хватит, и придётся экономить. Ругать сладкоежек не хотелось: должны же они получать от жизни хоть какое-то удовольствие, пятый месяц без отдыха вкалывают.
        Кэли дышала так шумно оттого, что устала, осенило Андрея. Она просто устала, андроморфы тоже устают, правда, реже чем люди. Они как мы, только у них другие возможности и другая психика. Они испытывают симпатию, трогательно дружат с Катеринкой, но никогда не полюбят, никогда не испытают радость материнства. Имело ли человечество право на такие эксперименты? Это же… это же… Андрей гвоздил человечество, вынося ему суровый приговор. Андроморфы глупо хихикали и прижимали к губам ладошки, выдерживающие ожог концентрированной кислотой. Интересно, им всё-таки больно, или - ничуть?
        Через час «отверстие» расчистили от грунта. Перед ними был люк. Входной люк. Неизвестный металл, пролежавший в земле три тысячи лет, блестел, словно его натёрли мелом.
        Надя с Леоной и Кэли зааплодировали. Мужчины молчали, выразительно поглядывая на капитана, который машинально обрывал лепестки у сорванного цветка. Лепестки зелёные, а серединка жёлтая, совсем как у земных ромашек. Берни многозначительно кашлянул. Поймав его взгляд, Андрей смял цветок в кулаке. Что он, как девчонка, на ромашке гадает: любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… Инопланетная махина мертва несколько тысячелетий, ни поцеловать ни плюнуть она уже не сможет. А вот прижать, пожалуй, ещё способна… Они заберут всё что смогут, для Земли это станет бесценным подарком, взять хоть крошечный кусочек обшивки из чего-то серого, гладкого, меньше всего похожего на металл… Биоматериал? Может, он и был когда-то живым, а сейчас безнадёжно мёртв. Ребята отрезали кусочек, а он даже не вздрогнул…
        Тьфу ты, чёрт! - выругался Андрей, сообразив, что думает о «махине» как о чём-то живом. Планета мертва, как мертвы её прилетевшие из неведомых космических далей гости. И всё-таки… что их убило? Почему они не смогли улететь?
        Надо убираться отсюда. Чем скорее, тем лучше. Возьмут образцы, пробы грунта и воды, или что у них тут вместо воды…. Напрасно Бэргэн с Риотой обвешались лазерными цацками. На Аква Марине с ними ничего не случится.
        О том, что - случится, и очень скоро, Андрей не знал.
        Часть 11. В режиме каникул
        Посадка на планету нарушила привычный режим полёта, расширив пространственно-временной континуум до математической бесконечности. График дежурств по кухне был предан забвению, астрофизик и биолог трудились как пчёлки, Мишенька не расставался с камерой круглые экзопланетные сутки, боевые операторы успевали везде и были нарасхват. Так что Кэли и Леоне помогала только Катеринка, с момента посадки оставшаяся не у дел. Втроём они крутились волчком, с утра до вечера. Обедать приходили только штурманы, зато вечером в салоне-ресторане собирались все, от души нахваливая вкусную еду и изящную сервировку. Катеринка прятала под столом руки, чтобы команда не видела мозолей от ножа, которым она чистила овощи на четырнадцать человек. При двухразовом питании получалось - на двадцать восемь. Двадцать восемь баклажанов, пятьдесят шесть картофелин, каменно-твёрдые тыквы, крошево салата, от которого рябило в глазах… Готовить инструктор тренажёрного зала не умела, так что вариантов не было. Катеринка мыла, скоблила, резала, чистила, проклиная оранжерею, в которой всё это безудержно росло, подстёгиваемое питательными
смесями. И не вспоминала, как радовалась, надкусив пупырчатый колючий огурец и вдыхая его прохладную свежесть.
        Космомеханик слонялся по кораблю, делая вид, что проверяет приборы и механизмы. Потом шёл обедать. После обеда с чувством выполненного долга устраивался на травке в тени звездолёта и писал книгу, которую начал ещё на Земле. «А закончит лет так через пятьдесят, на Большой Медведице, когда туда навигацию откроют» - изощрялись штурманы.
        Литератор, мать его, ворчал Андрей. Этот хоть что-то делает. Или делает вид, что делает. А штурманы вообще обнаглели. Могли бы на кухне помочь. Но они не помогали. По неписаным правилам звездолётчиков, после высадки на планету для штурманов наступали каникулы.
        Четыре месяца они вели «Сайпан», и каждый день отвечали за корабль и за людей. За четырнадцать жизней, которых от смертельного холода Вселенной спасала оболочка корабля и его сердце. Впрочем, за сердце отвечал Рабинович. От механика напрямую зависело, вернутся они на землю или… нет, лучше об этом не думать.
        Что касается штурманов, то их шестичасовая ежедневная вахта, умноженная на сто двадцать, это тридцать дней, проведённых у штурвала. Тридцать дней невероятного напряжения, которое штурманам необходимо сбросить. Заземлить, как они говорили.
        «Заземление» проводили в кают-баре и в бассейне. Можно только догадываться, сколько денег угрохал Волокушин, чтобы за сто семь триллионов километров от Солнечной системы космолётчики валялись на песочке, блаженно прихлёбывая ледяное пиво и с хрустом разгрызая хвосты здоровенных раков, сваренных Леоной по всем правилам - живыми, в солёном кипятке с укропом и лавровым листом. Можно только догадываться, во что обошлись Волокушину эти раки, четыре месяца обитавшие в аквариуме под бдительной опекой всё тех же Леоны и Кэли. Можно только догадываться. Впрочем, штурманы об этом не думали.
        Кэли с Леоной вместе с боевыми операторами весь день таскали по пустоши тяжёлые буры и устали так сильно, что едва держались на ногах. Последние две недели они практически не спали, проводя ночи в тренажёрном отсеке. А уходя, уносили честно заработанные жетоны. За четырнадцать ночей их набралось достаточно, чтобы био могли осуществить задуманное…
        Торжественный момент
        После посадки звездолёта-дальника класса ЭУ выйти «на свежий воздух» можно только через сорок восемь часов, когда растает эн-поле, вырабатываемое магниэнами. От него защищали скафандры экстра-защиты, но Балабанов решил не рисковать: двое суток ничего не решали. По случаю прибытия устроили общий сбор, на котором непробиваемая Кислота Кислова и замороженная пани Ветинская расцеловали штурманов и капитана. Механика Кэли с Леоной чмокнули с двух сторон. Сёма придерживал обеих за локти, чтобы не убежали.
        - Видел бы ты свою рожу, - выдал капитан, в эйфории оттого, что все они живы, настроение у всех жизнерадостное, никто ни к кому не цепляется, распри и обиды забыты, в руках у всех фужеры с шампанским. Фужеры хрустальные, шампанское «Дом Периньон», Димка всё-таки человек, хоть и миллиардер. И если бы он был с ними, его бы хлопали по плечам и поздравляли, как поздравляли сейчас Андрея. Балабанов смущался и стеснялся, чего с ним никогда не бывало, и говорил что-то насчёт штурманов, которых и надо благодарить за полёт, а он, Андрей, просто капитан, он просто выполнял свою работу.
        - Ага, работу он выполнял, - не остался в долгу космомеханик. - Тяжела ты, доля капитанская… Хомяков под домашний арест, раков в кипяток, картёжников к Катеринке на перевоспитание, драчунов в зи-поле, пущай полежат, а шутников на камбуз, картофелечисткой работать…
        Последние слова потонули в радостном гвалте. Андрей недоумевал, откуда Сёма узнал про хомяков, но спрашивать было неловко. Да он всё равно вывернется, соврёт и глазом не моргнёт, этот механик-литератор, развлекавший экипаж космическими байками и заменявший, вопреки инструкции, штурманов. Которые, вопреки той же инструкции, иногда уставали. И если бы не Сёма… Андрей вспомнил, как сурово отчитывал механика за нахождение в штурманской рубке…«в нетрезвом виде» - заканчивал за него Сёма, и у капитана опускались руки. Ну что с ним делать, с этим недоучившимся штурманом, который зачем-то выбрал астромеханический факультет…
        К счастью для Андрея, его покаяние перед механиком и краску стыда на щеках списали на шампанское и на торжественность момента.
        Катеринка выключила свет, и в полной темноте Кэли и Леона внесли в кают-ресторан огромный торт, весь в огоньках именинных свечей. Торт андроморфы заблаговременно разрезали. Все радостно расхватали пирожные и на счёт три задули разноцветные свечки - все разом. Последняя, голубая как солнце Эльгомайзы, весело горела в центре блюда.
        Мишенька весь вымазался в креме и радовался как ребёнок, которому родители четыре месяца не давали сладкого, уж не знаю, за какую провинность, и наконец разрешили - пирожное. «Ребёнок» облизывал пальцы и блаженно причмокивал. И впервые за четыре месяца полёта не вспоминал о камере, которую он притащил в ресторан, и теперь она валялась, забытая, на стуле…
        - А пятнадцатая свечка кому? - задал Мишенька вопрос, который был у всех в голове, но никто не догадался спросить. А действительно, кому?
        - Ну, мало ли… А вдруг кто-то заглянет на огонёк? - вопросом на вопрос ответила Леона, и Андрей в который раз подумал, что андроморфы мыслят… слишком уж по-человечески.
        - Кто запечатлит для потомков исторический момент? - вопрос прозвучал, что называется, не в лоб, а по лбу. Мишенька ошалело бросился искать камеру, которую не помнил где оставил…
        Сюрпризы на этом не закончились. Кэли с Леоной, застенчиво улыбаясь (кто их научил изображать застенчивость? Или они и вправду стесняются?), вручили капитану, штурманам и космомеханику пакеты, в которых что-то позвякивало. Жетоны! И как они догадались?! Или Катеринка им открыла секрет? Андрей вопросительно посмотрел на Ветинскую, та отрицательно покачала головой.
        Не врёт. Девчонки занимались как проклятые, зарабатывая жетоны, чтобы подарить их штурманскому составу. От био Андрей такого не ожидал. И никто бы не ожидал, но никто ведь не знал, что они био! Девчонок от души благодарили. Петюня схватил Кэли на руки и закружил по салону. Кэли держалась за его шею, болтала ногами и смеялась. Они умеют смеяться. Это ведь могут только люди, когда им хорошо. Только люди…
        Заглянув в свой пакет, Андрей подумал о виски, которое не пил четыре месяца. А ещё подумал, что виски на обратную дорогу им не хватит, если заниматься спортом так интенсивно.
        Марсианская канализация
        Вскрывать «марсианскую канализацию» отправились всем экипажем, оставив «сторожить» Петюню, который половину своих жетонов потратил на пирожные, и теперь валялся в каюте и стонал. «И опыт, сын ошибок трудных…» - процитировал Золтовски мягким, как пльзеньское пиво, баритоном. Петюня со стоном приподнялся с дивана и запустил в навигатора ботинком.
        Люк не хотел открываться, игнорируя направленное на него зи-поле. Плазменный резак также не имел успеха, оставив на поверхности люка странный узор, исчезающий по мере остывания. Риото достал какую-то коробочку и велел всем отойти подальше. Андрей жестом остановил людей.
        - Стоп. Как это действует?
        - Ну, примерно как консервный нож, только интереснее. Сейчас увидишь. - Риото перешёл на «ты», на Аква Марине все обращались друг к другу запросто, и только капитану говорили «вы». От дружеского «ты» Андрей почувствовал себя одним из всех, членом команды. И с трудом удержался от желания разрешить Риото применить эту «открывашку». Переложить ответственность на плечи японца? Если что-то пойдёт не так, отвечать будет не Риото. Отвечать будет капитан.
        - Нет. Сначала объясни принцип действия. Я такого не видел.
        - Вот и увидишь. Эта штука запрещена Федерацией, но я всё равно прихватил. Вы на всякий случай отойдите подальше, радиус действия у неё пятьдесят метров, так что смотреть придётся в бинокль. Ты бинокль-то взял, капитан?
        - А зачем? Мы вроде не в театре.
        - Театр сейчас начнётся. Эта игрушка такой театр устроит… Вакаримас ка? - Риото в азарте перешёл на японский («Вы понимаете?»)
        - Ииэ вакаримасэн («Нет, не понимаю») - Андрей отобрал у оторопевшего Риоты «игрушку» - красную безобидную коробочку, отчего-то запрещённую Общепланетной Федерацией Космоплавания. В Федерации не дураки сидят. А Риото идиот. Мальчишка. - Анатава бака дес, ваташи ва вакаримасен дес аната! («Ты идиот. Я понял, что ты идиот»)
        Риото стал похож на заболевшего ветрянкой: красные пятна на лице под солнцем Эльгомайзы казались зелеными. Берни попросил перевести, Андрей пообещал: «Потом».
        Пока Балабанов препирался с Риото на японском, Мишенька забрался на успевшую остыть (узор исчез) крышку люка и отплясывал на ней, изображая матросский танец «яблочко». У него получалось неожиданно здорово. Он что, учился танцевать? Катеринка и Надя хлопали в ладоши, задавая ритм, Мишенька выделывал коленца… и вдруг исчез, не успев даже вскрикнуть.
        - Ы-ыыы! Да чтоб вас разорвало, срань галактическая! Не могли люк нормальный… ур-рроды! Я камеру чуть не разбил… - послышалось откуда-то из-под земли. Потусторонний голос мог принадлежать Мишеньке, но с тем же успехом мог принадлежать встречающей стороне.
        - Контакт состоялся, - объявил Лех, и все с облегчением выдохнули. Золтовски закрыл крышку люка, которая держалась на центральной оси. Когда Мишенька обеими ногами прыгнул на край, крышка встала на ребро вертикально, и специалист сопровождения рухнул вниз как мешок с картошкой.
        - Ну, кто будет следующим? - спросил Золтовски, и не выдержав, захохотал звучным баритоном. - Идиоты, мы все идиоты. А М?халу медаль за отвагу.
        Поляк звал Мишеньку М?халом, на польский манер. Надя Кислова была для него Наджея, Катеринку он звал Катажиной, а капитана - ?нджеем, с ударением на первом слоге. На Золтовски никто не обижался, кроме Катеринки, которая не могла забыть «герцогиню Курляндскую».
        Друзья
        Никто из команды не предполагал, что Петя Коржик способен на розыгрыши. Пирожные, которые он любил трепетно-нежной любовью гурмана, лежали в Петюниной каюте и дожидались своего звёздного часа - все шесть штук. Джеймс Кендал изъявил желание остаться с «больным».
        - Вы езжайте, а я пока карантинные боксы подготовлю. Неизвестно, кем вы оттуда вернётесь, - сморозил Джимми, и Андрей потихоньку показал ему кулак. Джимми ухмыльнулся. У капитана отлегло от сердца. Дядя шутит. Шутки у него, однако.
        Кэли и Леону Андрей собирался оставить на «Сайпане», не представляя, что будут делать био на чужом звездолёте. Андроморфы, кажется, обиделись. Андрей поразился, как умело они это изображали, и разрешил девчонкам поехать с ними. Ему не приходило в голову, что двадцать процентов родительских генов, оставленных нежизнеспособным эмбрионам в лабораториях Терра Медикал Корпорэйшн, поглотят синтетические ДНК и станут хозяйничать в длинноволосых головках биодевчонок, заставляя их думать и чувствовать, испытывать обиду и гнев, о которых их создатели не помышляли. Био становились опасны. Иными словами, они становились людьми.
        ***
        На самом деле здоровью третьего штурмана мог позавидовать любой. В тот вечер, после чествования штурманского состава, Петюня постучался в каюту врача, с которым, по мнению штурмана, поступили несправедливо. В том, что никто из экипажа за четыре месяца полёта даже не кашлянул (исключая Мишеньку с его расквашенным носом), врач не виноват. А ему ничего не подарили. Как и Риото с Бэргеном. Этих двоих из разряда «он не пил, не курил, грубых слов не говорил» пирожные и выпивка не интересовали, на бассейн они зарабатывали упорным трудом в тренажёрном отсеке, а жевательная резинка у японца была своя, японская. Риото взял с собой несколько блоков и не делился ни с кем, кроме Бэргена. Якут однажды угостил Петюню, и тот запомнил вкус - эфемерный, как аромат цветущих яблонь.
        Биологу тоже не подарили жетоны, но они ему не нужны, подарком для него стала экзопланета. И работа, по которой Юозас тосковал долгие месяцы полёта. Врач же остался не у дел. Чувствуя себя крёзом, Петюня решил восстановить справедливость и отдал Кендалу половину подарочных жетонов и три из шести пирожных, купленных за те же жетоны.
        Джеймс недоверчиво принял из его рук бумажный кулёк с жетонами. Разглядев, что внутри, широко улыбнулся. Через секунду он метался по каюте, звякая стаканами и роняя на пол ложки. «One minute, one minute» - повторял Джеймс как заведённый, боясь, что гость уйдёт. Вскипятил воду в расписном глиняном чайничке, разостлал на столе бумажную скатерть, а на пирожные смотрел с таким вожделением, что Петюня почувствовал в африканце родственную душу. Этот не станет смеяться и издеваться. Стрескает все и глазом не моргнёт. Ещё Петюня подумал, что у корабельного врача на «Сайпане» не было друзей: дружба возникает, когда есть о чём поговорить, или когда людей связывает профессия. А о чём разговаривать с доктором, если у тебя ничего не болит?
        Через пять минут они наперегонки уплетали пирожные, запивая чаем, какого Петюня ещё не пробовал. Чай был бордовым и странно густым.
        - Что за травки такие? Африканские? - поинтересовался штурман, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. Он подозревал, что травки у Кендала из самого сердца Африки, и кто знает, как они подействуют на аборигена Восточной Европы…
        - Элеутерококк, - огорошил штурмана Джеймс, - Пациенты прислали. Между прочим ваши, с Дальнего Востока. Я вообще-то не в Африке живу, я из Айовы. И родился там. А на Африканский континент меня на каникулы отправляли, к бабушкам-дедушкам. Так что пей, не бойся. Элеутерококк поднимает тонус, это зверски энергетический напиток. - Джеймс назидательно поднял указательный палец. - Так что ты не мели языком, а то проболтаешься, кэп придёт, отберёт.
        Петюня энергично закивал, поскольку не мог ответить: Кендал угостил нового друга драгоценным запасом домашних печенюшек, каменных от долгого хранения и экзотически вкусных.
        - Бабушка твоя пекла? - пошутил Петюня.
        - Бабушка. Только не помню, чья. У меня много родственников, всё племя. Имо. Люди имо все родные, нет чужих, мы все одна семья…
        Глаза у врача стали грустными, и Петюня, торопясь и обжигаясь горячим чаем, поведал Джеймсу о своём плане. Врач согласился участвовать, глаза у него загорелись, спектакль с болезнью Петюни эти двое сыграли мастерски, и теперь наслаждались, сложив вместе свои жетоны и потратив их на бассейн и пирожные. Пиво оба не особенно любили, а минералку автомат выдавал бесплатно, ледяную, щекочущую горло. Пей сколько влезет.
        Они и выпили - сколько в них влезло, и теперь валялись на горячем песке и слушали шум прибоя и гвалт крикливых чаек. Запись звучала вполне реалистично, Волокушин расстарался, солнечные жаркие лампы, прибой и чайки были частью эксперимента, о чём Коржик с Кендалом не знали. Как не знал и кэп, капитан, который - чем дальше, тем лучше, высказался Петюня, и Джеймс был с ним полностью согласен.
        Впрочем, в бассейн Кендал отправился лишь после того, как провёл расконсервацию карантинных боксов. Никто не знает, как встретит землян чужой звездолёт размером с футбольное поле. Никто не знает, какими они вернутся.
        ***
        Они вернулись уставшими до полусмерти. Весь день они бродили по бесконечным коридорам чужого корабля, обмирая на каждом повороте и пугаясь звука собственных шагов. Леона и Кэли наделали на скорую руку бутербродов. Ужинали молча, и так же молча разбрелись по своим каютам и завалились спать. Общая апатия объяснялась, тем, что в «иноземном» звездолёте ничего не оказалось. Ничего и никого.
        Часть 12. Кто в теремочке живёт?
        Инопланетный дизайн
        От центрального люка веером расходились туннели, соединяясь в дальнем конце дугообразными коридорами. Четыре из десяти оказались тупиковыми, и приходилось возвращаться к люку, чтобы попасть в следующий. Хозяева корабля не смогли улететь, они где-то здесь, и они безнадёжно мертвы. Никто не живёт две тысячи лет. Андрей поймал себя на том, что назвал чужой звездолёт кораблём. Потому что только люди могут построить такую махину. И улететь на ней в запредельные миры. И погибнуть. Инстинкт самосохранения могут побороть только люди, гомо сапиенс, человек разумный. Хотя какие же они разумные, если попёрлись чёрт знает куда и застряли здесь на две тысячи лет… или на все пятьдесят.
        Туннелей насчитали семнадцать, похожих один на другой. Потолок и стены были ребристыми, а пол, прорезанный изгибистыми неглубокими бороздками, назвать полом можно было условно, потому что - как же по нему идти, если ноги через шаг застревают в этих чёртовых изгибах, потому что какой-то идиот нарезал борозды по ширине ботинка.
        - Это называется бороздить космические просторы. Не знаю, как вам, а мне здесь не нравится.
        - И какой идиот придумал такие полы?
        - Инопланетный идиот.
        - А зачем такой дизайн?
        - А чтобы щупальцами цепляться, когда ползут. Нам повезло, что они мёртвые, эти черви с присосками. Их рацион пополнился бы новым блюдом.
        - Почему именно черви? - спросил Риото.
        - А ты подумай. Туннели-то круглые, - в голосе Мишеньки звучало превосходство.
        - А-аа, - «подумал» японец.
        Воодушевившись, Мишенька пересказывал Риото фильм «Конец третьей планеты», который Риото не видел, он не смотрел ужастики, ему хватало их в дальнем космосе.
        - Не смотрел? Ты правда не смотрел? - через слово спрашивал Мишенька и, получив в ответ утвердительный кивок, радостно рассказывал дальше. Фильм был про червей, размером как раз вот с такие туннели (Мишенька воздел руки к потолку, показывая размер), они приползали на звук шагов и поедали героев фильма, пока они не кончились. Герои, то есть.
        - Что было дальше, - флегматично поинтересовался японец, когда Мишенька замолчал.
        - Как… что? Ничего. Это всё.
        - Уже всё? Хорошо. А то мне страшно, - издевался Риото.
        Мишенька не знал, на каких планетах побывал японец и с какими жизнеформами он имел дело. Не знал, что такое экзопланеты класса «Х». Иначе бы не стал пересказывать боевому оператору детскую страшилку, которую во ВГИКе студенты «проходили» по истории кино.
        Первой засмеялась Кислова, за ней не выдержал Андрей… Бэрген лёг на пол и дрыгал ногами, так ему удобнее было смеяться. Золтовски хлопал себя по бёдрам, театрально взмахивая руками, и повторял на выдохе «Ах… хах… хах…». Катеринка, которой Риото подмигнул и скроил рожу, демонстрируя, как ему страшно, заливалась колокольчиком. Мишенька смотрел непонимающе. Что с них взять, не смотрели фильм, вот и не испугались. А если бы посмотрели, не гоготали бы… как звери.
        - Что вы смеётесь, я правда боюсь, - подлил масла в огонь Риото. - Вдруг они уже ползут?
        - Придёт серенький… серый червячок и укусит за бочок.
        - Га-га-га… Ха-ха-ха… Не могу, умираю. Укусили…
        - Меня укусил гиппопотам. От страха я залез на баобаб. И вот я тут, а нога моя там. Меня укусил гиппопотам!
        Песню про гиппопотама знали все, последний куплет исполнили хором, смех подхватило эхо, унесло в туннель. Он гулял по коридорам и возвращался, когда они обследовали уже другой туннель. И горстке землян становилось не по себе.
        По чужому звездолёту бродили целый день, каждый раз возвращаясь к центральному люку, чтобы не заблудиться в лабиринте ходов. Десять туннелей никуда не привели, но оставалось ещё семь.
        - Думаю, на сегодня хватит. Завтра пройдём остальные. А сейчас…
        Андрей не закончил фразу.
        Возле входа в каждый исследованный туннель Кислова бросала бумажный платочек, чтобы не перепутать и не пройти ещё раз. Теперь у каждого туннеля лежали бумажные белые квадратики. Семнадцать туннелей, семнадцать квадратиков, машинально сосчитал Андрей.
        Ну и как теперь узнать, где мы уже были, а где ещё не были?
        Астрофизик привалилась к полукруглой ребристой стенке и медленно сползла на пол. Бэрген присел перед ней на корточки, подул в лицо, пощёлкал пальцами. Надя открыла глаза, потёрла их кулаками. Зевнула. И замерла, принюхиваясь к чему-то.
        - Шаман! - восхитился Риото.
        - Что за резинка? - спросила Надя, как ни в чём не бывало.
        - Называется «Цвет яблони». Мне Риото перевёл. - Толстые губы Бэргена выдули розовый пузырь жевательной резинки. Пузырь лопнул. По туннелю распространился аромат яблоневого сада.
        Андрей против воли принюхался к запаху. Как пахнут яблони, когда цветут? Он забыл. А Надька дура. Сначала в обморок хлопнулась, теперь вот нашла о чём спросить. Головой не ударилась вроде, в обморок по стеночке сползла аккуратненько. А мозги вышибло. Хоть бы не навсегда, а то что мы без астрофизика делать будем…
        - Это они нам дорожные знаки выставили. Проезд и проход запрещён, - развязался язык у Бэргена.
        Надя его не слушала, в десятый раз считала платки.
        - Они, оказывается, тоже пользуются одноразовыми салфетками «Клинекс». Однако, мы имеем дело с цивилизованными гуманоидами, - выдвинул гипотезу Берни.
        - Ну и где они, гуманоиды?
        - А ты подумай. Нас испугались и попрятались. Три-четыре-пять, я иду искать, а если кто не спрятался, я не виноват!
        - Да замолчи ты, трепло! Нафигатор! - сорвалась астрофизик. - Как вы не понимаете?! В пачке десять платков. У меня было две, одна закончилась, вторая вот она, нераспечатанная… А мы здесь бродим несколько часов или больше.
        Последняя фраза не имела отношения к двум предыдущим, зато имела отношение к происходящему. Все молчали, осмысливая сказанное.
        Формулировка «несколько часов или больше» привела Леха в восторг. Она очень подходила Кисловой - астрофизику, работающему с межзвёздной и межгалактической материей, которая хрен знает что и хрен знает где. В сказки о физической природе звёзд штурман не особо верил, вот прилетим, там разберёмся. А без штурмана-навигатора до звёзд не долететь, будь ты хоть трижды профессором и четырежды лауреатом, подумал Лех.
        Кислота пошла вразнос. Обратно полетим, в анабиозку её надо уложить. Отоспится и придёт в норму. Такое не всякий мужик выдержит, а она женщина. Хотя какая она женщина? Кислота она и есть, подумал помощник капитана.
        Здорово она его уделала, подумал Мишенька.
        Надо убираться отсюда, подумал Андрей.
        - Это… может… Может, и правда мои? Может, я три упаковки взяла? Уронила и не заметила, - чужим голосом выговорила Надя.
        - Посмотри, как лежат - строго по центру, у каждого прохода. Если уронить открытую упаковку, платки ложатся хаотично, а они… Даже если тут магниты… хотя бумага не магнитится. Кто скажет, в чём тут дело?
        - Да дело-то житейское. Вытуривают нас отсюда, с вещами на выход, - подвёл итог Бэрген. Все радостно заржали.
        - Ну что, ещё кружочек сделаем?
        - Может, нам разделиться? Тогда быстрее получится.
        - Нет. Разделяться не будем. Может, они только того и ждут, - сказал капитан. И все как-то разом перестали шутить.
        Мыслительный процесс
        Катеринка шёпотом призналась Берни, что её уже не держат ноги. Навигатор вёл её за руку и нёс какую-то чушь. Золтовски не мог на это смотреть, не мог слышать, что ей легче, когда за руку, и что без Берни она бы умерла. Это он, Лех, должен держать её за руку. Господи, да он бы носил её на руках по всем туннелям, весь день, наплевав на силу тяжести в полтора раза больше земной, и был бы счастлив! А она улыбается Берни. А на него, Леха, даже не взглянет.
        Дмитрий Волокушин, доктор психологических наук, профессор медицины и владелец контрольного пакета акций «Fluing Star» потратил целое состояние, профинансировав экспедицию из личных средств. Проигнорировав действующие Правила ОФК), он оборудовал дальник класса экстра-универсал всеми благами цивилизации. И предложил экипажу этот корабль-праздник в обмен на безанабиозный перелёт.
        Анабиозные ванны ослабляли мышцы и тормозили мыслительный процесс. Компостировали мозги, как выразился профессор. Палка имела два конца: отказ от анабиоза сказывался на психике, со звёзд космолётчики возвращались ненавидя всё человечество и всерьёз требуя поселить их на необитаемом острове. Так что анабиоз был обязательным условием перелёта дальностью от трёх парсек.
        Волокушин условие отменил. Он же не знал, что начнётся на корабле… Или просто хотел проверить? Эксперименты на людях его конёк. Недаром его клиника называется «За гранью». Волокушин был, бесспорно, гением. Но даже гений не мог знать, что высокомерный сноб Лех Золтовски влюбится в Катеринку как мальчишка, и будет страдать все месяцы полёта, мучимый самой страшной болью - болью неразделённой любви. Никто не мог предугадать, что глупышка Леона, которой бог дал гармоничное тело и красивое лицо, и не дал того главного, что делает женщину женщиной, - что Леона постучится в каюту Кендала и спросит: «Что со мной не так?» И Кендал, не знавший, с кем он имеет дело, «замкнёт контакты» в её голове. Потому что медицина конца третьего тысячелетия стала такой лишь в конце тысячелетия, а магия вуду существовала с древних времён, вне зависимости от того, считали её бредом сумасшедшего или неврозом навязчивых состояний.
        Скелеты в шкафу. Джеймс Кендал
        Маленький Джимми, которого на все каникулы отправляли «к бабушке», смотрел на жизнь африканского племени имо глазами американца, и этим всё сказано. Его дед эмигрировал в Америку девятнадцатилетним, его отец родился в Айове и прожил там жизнь, его мать была родом из Андалусии. Но для людей имо Джимми был своим. Малыша угощали оладьями из плодов тракулии и поили соком молочного дерева, вкусным, как сливки с сахаром. Ещё в бабушкиной деревне рос сладкий кустарник кетемф и деревья с плодами, напоминающими по вкусу пирожные. Джимми объедался сладким и постигал секреты племени, о которых дома помалкивал. И каждый раз, возвращаясь в Айову, встречал требовательный взгляд отца. Он знал, о чём спрашивали папины глаза. Рассказывать о таинствах вуду нельзя никому, это табу. Хотя папе, наверное, можно… Но старейшины племени взяли с него клятву. Он будет молчать. Играть в машинки, ходить в школу, а по выходным подстригать лужайку перед домом и смотреть кино, и качаться на качелях. Папа не отпустит его больше в бабушкину деревню, если узнает, чему люди имо учат его восьмилетнего сынишку..
        Джимми с вожделением разглядывал подарок отца - коробку с маленькими моделями машин. Машинки блестели лакированным боками, и всё в них было настоящим, только маленьким: обитые кожей сиденья, крошечные ручки на крошечных дверцах, лимонно-жёлтые передние фары, малиново-красные задние… В бархатных гнёздах, как драгоценности, сверкали новенькие элегантные кадиллаки и раритетные ретро-автомобили. У Джимми захватило дух. Суперкар Astor Martin Rapide! Bentley Continental, Buick Special, Bugatti Atlantic… Джимми выбрал чёрную бугатти и осторожно открыл дверцу На водительском сиденье сидел парень в бейсболке, сзади поместились две длинноволосые девчонки. Место рядом с водителем было свободным. Решено, Джимми поедет с ними.
        Отец ни о чём не догадывался - до тех пор, пока в восьмом классе Джимми не влюбился в девочку с красивым именем Мэри. Джимми не говорил ей о своей любви. Молча смотрел на неё, улучив момент, когда Мэри не видела, что он смотрит. И молча любил. Когда она не пришла в класс, Джимми не очень расстроился: заболела, с кем не бывает. Но Мэри не появилась ни через неделю, ни через месяц. На его вопрос - что же с ней случилось, учительница сказала, что Мэри серьёзно больна и вряд ли сможет продолжить учёбу. Последние слова она произнесла сдавленным голосом и замолчала, больше не отвечала, но адрес Мэри Одли всё же дала.
        Джимми пребывал в смятении: в Америке не принято приходить в гости, если тебя не пригласили. Нэнси Одли, мать Мэри, не пустила его дальше порога. Мэри не будет учиться в вашей школе, и тебе не нужно сюда приходить. Но если хочешь с ней поговорить, она в беседке, это за домом. - Нэнси скрылась за дверью, а Джимми поспешил в беседку, пока его не выставили вон.
        Он сразу понял, что девочке плохо. Она лежала в кресле-качалке, закутанная в плед, страшно исхудавшая и бледная. Они что, не кормят её? Морят голодом?! Но на деревянном складном столике перед Мэри стоял стакан с молоком, вазочка с земляникой и «хворост» в плетёной корзиночке. «Хворост» благоухал ванилью и кукурузным маслом, рот Джимми наполнился слюной, и он поспешно отвёл глаза.
        - Хочешь? - предложила Мэри, ничуть не удивившись его приходу. У неё уже не было сил удивляться, не было сил долго разговаривать, и даже есть не хотелось, как ни уговаривали мама с папой, подсовывая дочке её любимую еду. Пирожки оставались нетронутыми, а малиновое желе вызывало тошноту. Проглотив две ложки бульона, Мэри откидывалась на подушки.
        - Ма, унеси это, я не могу.
        - Но ты же ничего не съела! Мэри, доченька, ну хоть две ложечки…
        - Я уже съела. Две ложки. Больше не могу.
        У Нэнси Одли опускались руки. Она вспоминала жадный маленький ротик, в котором как в жерле вулкана исчезала еда: Мэри любила покушать и в свои четырнадцать лет была пухленькой. Отец дразнил её булочкой, Мэри сердилась и обещала сесть на диету, отец смеялся… Он знал свою дочь слишком хорошо. И вот теперь, без всякой диеты, Мэри превратилась в тень.
        Джимми присел на край качалки и сразу почувствовал - то чужеродное, что убивало Мэри.
        - Вот здесь, да? - он прикоснулся легко, но девочка вздрогнула от боли.
        - Подожди, потерпи меня, совсем немного! Я знаю, что тебе неприятен мой визит. Но я хочу, чтобы ты жила. Я тебя вытащу. Ты мне веришь?
        Мэри слабо кивнула.
        Его рука была тёплой и словно вытягивала боль. Он что-то говорил на незнакомом языке, этот мальчишка с кожей цвета молочного шоколада. А глаза у него бездонные, как водоворот. Мэри исчезнет в этом водовороте, и исчезнет боль.
        Через полчаса Нэнси нашла дочь спящей. Мальчишки нигде не было, земляника осталась нетронутой, хворост из плетёнки исчез. Нэнси улыбнулась: всё-таки её хворост лучший в Айове. Укрыла дочь пледом и ушла в дом.
        Джимми приходил каждый день. Нэнси не препятствовала этим визитам: мальчик хорошо воспитан и нет ничего плохого, если он посидит немного с Мэри. Джимми вёл себя тихо и скармливал Мэри хворост, который она ела, заразившись его аппетитом. Откуда ей было знать, что Кендаллы не давали сыну сладкого, чтобы не сформировать у ребёнка пищевую зависимость, и даже кофе Джимми пил без сахара. Миссис Кендал сильно удивилась бы, если бы увидела, как её сын за обе щеки уплетает хворост, пальцами запихивая его в рот, чтобы больше поместилось.
        Плетёнку с хворостом миссис Одли выставляла на столик каждый день и, прячась за кустами, наблюдала, как её опустошают две детские руки: одна худая и тонкая до прозрачности, другая, цвета кофе с молоком, мускулистая и крепкая. Миссис Одли решила, что Джимми ходит к ним из-за еды, и жалела его, воображая, что семья мальчика не имеет возможности нормально питаться. Но Мэри ела вместе с ним, у неё появился аппетит, и ради дочери миссис Одли готова была кормить Джимми чёрной икрой и крабовым мясом.
        Джимми съедал хворост и уходил. После его ухода Мэри оживала и слабым голосом просила принести ей что-нибудь поесть. Мистер Одли счастливо улыбался, глядя как ест его дочь - с нетерпеливой жадностью запихивая в рот мясо, заедая его зеленью и поглядывая на ореховый пирог, дожидавшийся своей очереди.
        Через месяц опухоль превратилась в маленький комочек, а Мэри встала на ноги заявила родителям, что в школе ей придётся догонять одноклассников и много заниматься, и не хотела даже слышать о домашнем обучении. Уступая просьбе дочери, мистер Одли отвёз её в класс. Дети поздравляли её с выздоровлением, и только Джимми знал, что до выздоровления ещё далеко. К Мэри он не подходил, помня о том, что Одли никогда не приглашали его в свой дом, хотя и не прогоняли.
        Мэри подошла к нему сама. Ей показалось странным, что вместо привычного светло-шоколадного тёплого оттенка лицо Джимми было серовато-бледным. Он спасал её от недуга, борясь с болезнью вместо неё, как учили его люди имо. Силы были неравными, и мальчик ощутимо сдал.
        - Не смотри на меня так. Вот вылечу тебя и поправлюсь, так всегда бывает, когда…
        Мэри обняла его и поцеловала, на глазах у всего класса. Джимми стал героем дня, «заарканив» самую красивую девочку школы.
        С того дня Джимми лечил девочку у себя дома: ему нездоровилось, тяжело было ходить к Мэри за четыре квартала, а просить у отца машину - значит, признаться в том, чем он занимался. Миссис Кендал верила вранью, что они с Мэри работают над школьным проектом. Отец не верил. И однажды, войдя в комнату сына, увидел, как проходит «сеанс». Запрокинув голову на подголовник кресла, девочка спала в глубоком гипнозе, а Джимми… Его Джимми, протянув к ней руки и не касаясь её тела, сосредоточенно наговаривал что-то на карибском диалекте. Кендал испытал что-то вроде шока. Левую сторону груди кольнуло. Очень больно.
        Он же ему запретил! Не хотел, чтобы его мальчик исцелял других, отдавая собственную жизнь - секунды, минуты, часы… незаметно… невозвратно!
        - Джимми, мальчик мой! Зачем?! Я ведь тебя предупреждал… Господи, зачем?..
        В смерти отца Кендал винил себя. Он поступил в медицинскую академию, хотя в душе смеялся над тем, что в академии называли знаниями. Кендал-младший признавал только одно Знание: ритуалы вуду.
        Джеймс рассказывал Петюне о Мэри, чувствуя неимоверное облегчение. И просил прощения - у Кендала-старшего, который - Джимми знал точно - смотрел на него с небес и прощал. Отец его простил. Только самого себя простить невозможно.
        - Почему невозможно? Очень даже можно! - авторитетно заявил Петюня, облизывая пальцы. - Пошли окунёмся, здесь солнце шпарит как на юге. Вот кто бы подумал, что на дальнике ЭУ мы с тобой будем плескаться в бассейне и кушать пироженки… за сто восемь триллионов километров от Земли.
        - Три с половиной парсека. Не так уж далеко.
        - Если будешь летать на дальниках, налетаешь все триста. И проживёшь намного дольше земной жизни. У нас тут пять месяцев прошло, а на Земле новый год пять раз встретили. И тортик кушали пять раз, до отвала. А тут каждое пирожное достаётся потом и кровью. Нет, ты посчитай, сколько лет ты сэкономил за четыре месяца! А нам ещё обратно лететь. Так что наверстаешь. И тебя, молодого и красивого, встретит твоя Мэри.
        Джеймс покачал головой.
        - Не встретит. Мы помолвлены были, а свадьбу её родители разрешили через полгода, когда ей исполнится шестнадцать. Летом. А лето не наступило. Ни для неё, ни для меня.
        Петюня молчал, не спрашивал, и Джеймс был благодарен ему за это молчание. Мэри погибла, возвращаясь с родителями с греческого Родоса. Самолёт упал в океан. Зря она полетела с родителями, полетела бы с ним, разбились бы оба, так было бы лучше.
        Часть 13. Менуэт Боккерини
        Дураки
        Не повезло, подумал Андрей. Звездолёт был безнадёжно мёртв, его обитатели давно стали прахом, а панели управления рассыпались в пыль. Только где они, обитатели? И панели где? Или их нет, а звездолётом управляли «с земли»? А они-то, дураки, весь день ищут… чёрную кошку в чёрной комнате, на каждом повороте дыхание сбивается, у защитников пальцы на лазертагах побелели… Андрей вспомнил, как Риото полез за чем-то в карман и уронил парализатор, и всех «парализовало» от страха. А он выключен был, кто ж парализатор включённым в кармане носит? Кому рассказать - не поверят. Всё-таки они дураки. Дураки с классом «А», хохотнул Андрей.
        В ответ прозвучал издевательский смех. Невидимые гуманоиды гоготали, реготали, давились смехом, заливались колокольчиком, хрипло каркали и скрипели, как несмазанные дверные петли. Оцепеневший Андрей не сразу сообразил, что это вернулся смех, гулявший по «коридорам» эхом - таким же странным, как этот звездолёт. Странным было то, что здесь, внизу, сила тяжести уменьшилась и была, как казалось Андрею, меньше земной. То-то они все развеселились…и топали как слоны. Странно.
        - Неужели мы так ржали? Всех гуманоидов распугаем.
        Надо улетать. «Flying Star» отправит на Эльгомайзу транспортники, через двенадцать земных лет они приволокут эту махину и посадят на околосолнечную орбиту. Чужим звездолётом займутся специалисты. Экипаж «Сайпана» получит свою долю, а Волокушин получит свои миллиарды. Кесарю кесарево, а звездолётчику звездолётово. А в самом деле, что им здесь делать? Бабочек ловить?
        Андрей улыбнулся, вспомнив, как Кэли с Леоной бегали вокруг «Сайпана» с сачком, который отыскался у биолога, и восторженно вопили. И наловили целую банку алых пленниц. Банка - стеклометаллический контейнер внушительных размеров - принадлежала опять же биологу и, по его словам, представляла эпохальное значение для энтомологов. В темноте бабочки светились. И наверное, сильно удивлялись: на Аква Марине день сменяли лиловые сумерки и никогда не наступала ночь.
        Выбравшись на поверхность, они удивились, пожалуй, сильнее экзопланетных бабочек: впервые за два месяца на планете шёл дождь. Небо заволокло облаками. Сквозь них пробивалось солнце, в восемь раз ярче земного, и от этого дождь казался серебряным.
        Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка
        До отлёта оставался месяц. Все торопились и суетились, точно куда-то не успевали. Проклиная дождь, который «только мешает, грибы всё равно не вырастут», Надя Кислова дневала и ночевала в космокатере, набитом под завязку светоприёмной и анализирующей аппаратурой. Гравителескоп LISA-Pathfinder показывал невероятное. Земная астрометрия и небесная механика здесь были неприменимы, а физика небесных тел …физика Эльгомайзы отличалась от солнечной как день и ночь. Иная природа, иные измерения.
        Биолог, с которого Андрей взял клятвенное обещание не спускаться в чужой звездолёт, пропадал на пустоши. Кэли и Леона, разочарованные тем, что в дождь бабочки перестали летать, исследовали ландшафт в компании Бэргена и Риоты, которые взялись их опекать. В сопровождении «своих мальчиков» андроморфы шатались по окрестностям и однажды приволокли на корабль нечто напоминающее картофелину средних размеров. Боевые операторы не решились прикоснуться к «овощу» даже в перчатках, а девчонки взяли его голыми руками. Риото с Бергэном испытывали жгучий стыд.
        «Картошка» была с ростками, давно лежит, схохмил биолог. В контейнере, куда поместили «овощ», обитали ящерки и кузнечики. Ящерки питались кузнечиками, кузнечики поедали друг друга. Законы эволюции одинаковы во вселенной: сильные жрут слабых, слабые жрут друг друга. Трёхметровая кубическая «банка» прыгала, ползала и стрекотала. Любителей поглазеть на этот зоопарк собиралось достаточно. На следующее утро они ввалились в каюту капитана. Врач с серым от ужаса лицом цепко ухватил Балабанова за рукав: «Пойдём, кэп. Ты должен это увидеть».
        Картофелина, которую Юозас решил скормить ящеркам, слегка подросла и лениво шевелила ростками. Ящериц и кузнечиков в банке не было. Кто же их выпустил? Кэли и Леона клялись, что не снимали крышку. Да и как они могли её снять, если ключ был только у биолога?
        - Она… оно… их съело, всех! - выдохнул Золтовски. - Оно любит органику. И я не знаю, кто будет следующим, когда оно… она проголодается.
        Тем временем росток дотянулся до стенки и с чмоканьем к ней прилип. То же проделали остальные ростки. Картофелина поднималась вверх со скоростью ленивца, спасающегося бегством. Впрочем, спасаться надо было от «овоща»: когда он дополз до верха, металлостекло угрожающе выгнулось.
        - Тащите аннигиляторы! - распорядился капитан. - И больше никаких местных овощей.
        Плановое мышление
        От космолётчиков требовалось умение принимать решения, сообразуясь со скоростью полёта. То есть, в в максимально короткое время. Хобби биолога - шахматы - предполагало плановое мышление. Юозас мыслил по-другому. Улучив момент, когда Мишенька направился в каюту врача (такой молодой, а уже проблемы со здоровьем, жаль парня), Юозас снова отправился на пустошь. Теперь ему никто не помешает… думать. Круглое поле с голубой травой - местный вариант шахматной доски. А фигуры внутри, в звездолёте, который притворяется мёртвым. Юозас достал из кармана компас, который взял с собой «в поездку», и слава богу, что его не видел капитан, иначе бы опять высмеял. Выбрав направление с юга на север (направление не имело значения, просто удобнее идти по стрелке компаса), биолог измерил пустошь шагами, от края до края. Потом спустился в звездолёт и измерил туннель.
        Его догадка подтвердилась, звездолёт «кончался» метров за пятьдесят до границы пустоши. За дугообразными коридорами, соединявшими туннели, и за тупиковыми глухими стенами было что-то ещё. Рубка управления? Жилые отсеки? Стащив с рук перчатки, он ощупал поверхность: стена как стена, полукруглая, вся в неглубоких желобках. Под ногами желобки глубже, на стенках мельче, вот и вся разница. Биолог уселся на пол и поморщился: проклятые бороздки впивались в кожу сквозь комбинезон. Ничего, он потерпит, он привык размышлять сидя, как все нормальные люди. Он же не космолётчик, чтобы думать на ходу.
        Юозас решал задачу, как в шахматах: перебирая возможные комбинации и просчитывая шаги. И насвистывал менуэт Боккерини. Он и собаку приучил откликаться на этот мотив, на обыкновенный свист Гинтари не прибегал. А заслышав Боккерини, мчался на зов как угорелый. И тёрся о его ногу, и мотал хвостом, и заглядывал в глаза…
        Юозас закрыл глаза и увидел своего Янтарика. Лабрадор был королевского происхождения, отец двукратный чемпион интернациональной кинологической выставки «Евразия», мать медалистка Национальной выставки Литвы. Он и любить умел по-королевски щедро, отдавая хозяину всего себя. А он, Юозас, его предал.
        Скелеты в шкафу. Биолог
        Маленького Юозаса биология привлекала своей доступностью, открытостью. Это ведь - мир, всё, что тебя окружает. С миром хотелось подружиться, его хотелось понять. А ещё он понимал собак. Они не умеют говорить, но умеют смотреть. Вилять хвостом. Прижиматься к тебе боком, раздвигать мордой колени и втискиваться между ног, опрокидываться на спину, доверяя тебе самое ценное - живот.
        Родители были категорически против: в доме две кошки, морская свинка, пара волнистых попугайчиков и аквариумные рыбки. Зверинец. За собакой нужен уход, выгуливать и ухаживать придётся нам. Вот вырастешь, тогда заводи кого хочешь. Юозас всё детство мечтал, чтобы оно скорее кончилось, и тогда он купит собаку. Лабрадора с янтарными глазами.
        Лабрадора он купил, когда окончил биофак вильнюсского университета и снял недорогую квартиру в пригороде, где он был хозяином, а значит, мог делать что угодно. Бывшие однокурсники приводили к себе девушек, устраивали вечеринки, у них частенько ночевали друзья. Юозас друзей в дом не приглашал (лабрадор не любил чужих, пугался, и Юозас не мог равнодушно смотреть, как щенок, забившись под стол, ждёт, когда гости уйдут), к вечеринкам и девушкам был равнодушен. Он ещё встретит ту, с которой проживёт жизнь, вырастит детей, а может, даже внуков. Она не из тех, кто ходит на вечеринки и зазывно смотрит на парней. Она будет ждать его одного, и обязательно дождётся. А пока ему вполне хватало общества собаки.
        Он назвал щенка Гинтари, янтарь. Вдвоём они ездили на озёра, где оба носились по окрестностям, плавали и охотились за утками. Вернее, охотился Гинтари, а Юозас с волнением наблюдал за другом. И собирался купить охотничий дробовик, чтобы охотиться не понарошку, а всерьёз.
        - Вернусь из экспедиции, поедем с тобой на охоту, - пообещал питомцу Юозас. Пёс ответил грустным взглядом. Ну как ему объяснить, что отказаться от поездки в Западную Африку Юозас не может, просто не может!
        - Я приеду. Я вернусь и буду с тобой, - убеждал щенка Юозас, а тот обнимал его за шею тёплыми лапами, и тыкался носом в ухо, и тихонько скулил Лабрадоры обладают невероятной интуицией.
        - Не плачь. Никто тебя не собирается бросать, поживёшь у мамы с папой, они согласились, они тебя будут любить и кормить. Ты вырастешь и станешь большой собакой, и мы с тобой поедем на озёра. Маленьким щенкам охотиться нельзя, можно только взрослым, - пошутил Юозас.
        В Западную Африку он улетел с тяжёлым сердцем.
        О лабрадорах говорят, что они самые преданные собаки в мире. Они очень эмоциональны и общительны, поэтому с трудом переносят разлуку. Гинтари не перенёс. О нём заботились, кормили, чесали за ушами, гладили по лобастой голове, водили на прогулки. Щенок равнодушно смотрел на еду, равнодушно принимал ласку, и целыми днями сидел у окна, положив на подоконник широкие лапы. Гинтари ждал хозяина. Когда же он придёт? Когда же?..
        Менуэт Боккерини
        Он вернулся через три месяца. С порога засвистел менуэт, и удивился, - тишине, которой встретила его квартира. А он-то ждал - визгливого щенячьего лая, цоканья когтей по паркету, слюнявых собачьих поцелуев, от которых придётся уворачиваться…
        Мать бестолково пыталась объяснить, что пса нормально кормили, нормально содержали, раз в месяц купали в пене детского мыла, скармливали витамины, которые прописал ветеринар. Юозас остановившимися глазами смотрел на коробку с щенячьими игрушками. Кожаная сандалия (вторая растерзана в клочья, когда у Гинтари резались коренные зубы). Мяч-пищалка в резиновых игольчатых пупырышках. Липовые палочки, на которых остались следы его зубов. Завязанный на несколько узлов кожаный пояс, который щенок забавно грыз, целиком запихивая в пасть. Мать не смогла их выбросить. Потому что любила Гинтари, забавного толстого увальня с янтарными глазами.
        - Я утром встала, смотрю, он на подоконнике, как с вечера лежал, так и лежит, и в окно смотрит. Тебя ждёт. Я позвала, а он… он застыл уже. Умер. На подоконнике. - Мать заплакала, закрывая лицо передником. - Мы с отцом его чем только не кормили, творожок домашний, яблочки тёрла ему, Айвис за обрезью на мясокомбинат ездил, привозил… А он морду отвернёт, а из глаз слёзы льются. Ты никогда не видел, как плачут собаки? Не дай бог тебе такое увидеть, сынок. Он даже баранки не грыз, его любимые, ванильные. Стоять уже не мог, совсем ослаб. В лечебнице сказали, он умер от тоски, так бывает у лабрадоров. Сказали, что они… они умеют любить.
        Они умеют любить. Гинтари его любил, не захотел без него жить. А Юозас любил биологию, без которой тоже не мог жить. Он выбрал биологию. А Гинтари выбрал смерть.
        - Что ж ты не дождался меня, хороший мой… Сейчас бы поехали на озёра, ты бы там бегал, фыркал, шлёпал по воде тяжёлыми лапами, вспугивая лягушек. Ты был бы уже большим. Я так и не увидел тебя большим, Гинтари! А помнишь, как ты прибегал ко мне на музыку Боккерини? Мы с тобой любили этот менуэт…
        Киндзюлис принялся насвистывать мелодию… и явственно услышал цоканье когтей. Зажмурился и заткнул уши пальцами, пережидая слуховую галлюцинацию. А когда открыл глаза, перед ним плясало синее пламя. Биолог боязливо отодвинулся. Пламя среагировало, распалось на огоньки и… приняло форму собаки. Лабрадора! Перед ним был его Гинтари, взрослый, красивый. Светло-синий.
        - Гинтари? Это ты? - несмело спросил биолог, на секунду поверив в существование душ.
        Юозас непроизвольно протянул руку, и огоньки приблизились. Звёздный «хвост» радостно молотил по ногам, не обжигая. От «пса» волнами исходило дружелюбие. Гинтарис…
        - Что же нам с тобой делать? Мне через три недели улетать… У меня же сердце разорвётся!
        Звёздный пёс исчез, огоньки рассыпались, рисуя незнакомые созвездия.
        Надо Кислову взять с собой, она определит, где это, подумал биолог, придя в себя.
        Часть 14. Девочка Рая упала с сарая
        Андрей видел, что с Киндзюлисом что-то происходит. И решил, что это из-за «картошки», за которую биолог получил выговорешник, как выразился Мишенька.
        Кэли с Леоной ловили новых кузнечиков и ящерок, Катеринка взяла на себя кухню, Надя Кислова каждое утро садилась в космокатер и взмывала в облака. Механик занялся наконец двигателями: через месяц лететь, а бережёного бог бережёт, как известно.
        Дождавшись, когда капитан в сопровождении «сопровождающего» и обоих боевых операторов отправится на втором катере исследовать зоны полюсов, биолог испарялся с корабля и уезжал на пустошь, где, наплевав на запрет капитана, спускался по верёвочной лестнице в чужой звездолёт, испытывая странное чувство. Такое чувство, словно его здесь ждали, и он приходил каждый день, он ничего не мог с собой поделать.
        Сидел на неудобном полу, уперев подбородок в колени, смотрел на пляшущие голубые огоньки и рассказывал - об экипаже, об экспедиции, о долгих месяцах полёта. О родной Лаукуве с её зелёными лугами и звёздными ночами. О серебряном свете луны.
        Огоньки становились ярче, словно у его «собеседника» теплело на душе. И не проходило странное чувство, будто его слушали и понимали. Юозас рассказал звёздному псу всю свою жизнь, в которой, сколько бы она не длилась, никогда не будет Гинтариса.
        Он даже рассказал ему о Катеринке, которой принёс хомяков. Думал, она обрадуется. А она орала как ненормальная. И Андрей на него орал. И сказал, что у него вместо мозгов травка зеленеет.
        - То есть, голубеет, - запутался Юозас. - То есть, здесь она голубая, а у нас на Земле зелёная. А солнце жёлтое. Ты, наверное, травы-то не видел, сидишь здесь сиднем две тысячи лет, или три… Тебя бы на солнышко выпустить, побегал бы по травке, полаял… Ты лаять-то умеешь, звездная собака? Ничего ты не умеешь… Одичал здесь совсем. Как я тебя оставлю, одного? Что делать будем? Может, Надю позовём, она придумает что-нибудь, она ведь астрофизик. Изучает звёздную материю. И таких как ты. А я биолог. Ну, который… эту самую травку изучает. Ты не представляешь, как обидно, когда тебя за человека не считают, - вздохнул Юозас.
        За сто семь триллионов километров от Земли он нашёл друга, который его понимал. Который ему верил. Товарища по несчастью, так, кажется, это называется.
        - Не представляешь, как мне хочется потрепать тебя за уши! Как тебе здесь, одному? Скучно, наверное?
        Пламя нарисовало ему тысячу лет одиночества, тысячу лет безнадёжного ожидания. Образы возникали в голове, трансформируясь в чувства. Юозас ощутил эту безнадёжность и испытал эту боль.
        Праздник
        К капитану постучались андроморфы и сообщил, что у Нади Кисловой завтра день рождения. Как он мог забыть?
        Надя пришла к Катеринке, которая теперь была главной в камбузном отсеке, и попросила испечь торт. Только не безе, которыми плюётся автомат в кают-кафе (Надя так и сказала - плюётся). Катеринка была в смятении: онакак раз и рассчитывала на эти самые безе. Их можно намазать сливочным кремом и слепить по два, получатся отличные пирожные. Надя настаивала на бисквите, возражать имениннице Катеринка не посмела и обратилась за помощью к Кэли и Леоне, которые по горло были заняты в грузовом отсеке, где надо было укладывать в контейнеры образцы, потом укладывать контейнеры, вносить в бортовой компьютер подробные сведения о каждом. Что почём, как выразился Лех, и Кэли его не поняла.
        Леона согласилась помочь, и Катеринка испытала нечто вроде эйфории. На Надином дне рождения она станцевала ламбаду. Это был её подарок имениннице. Танцевала Катеринка профессионально, все громко скандировали «Ка-те-рин-ка! Ка-те-рин-ка!», Надя смотрела и ругала себя за то, что называла девушку овощеводом.
        Андрей от имени экипажа подарил Кисловой набор шоколадных конфет в перевязанной лентой коробке. Конфеты были свежими и пахли шоколадом, словно не лежали пять месяцев в ожидании, когда их съедят. Надя немедленно открыла коробку и предложила «гостям». Они не видели конфет почти полгода, но им было неловко - есть Надины конфеты, что же ей останется? Они отказывались, Надя настаивала: желание именинницы закон.
        Каждому досталось по две конфеты, Мишенька запихал в рот сразу обе и восторженно сообщил:
        - У меня одна вишнёвая, а вторая пралинэ, у-уу, вкуснотища!
        - А у меня ореховая нуга, повезло!
        - У меня мятный ликёр!
        - Дай глотнуть!
        Конфеты запивали шампанским, шапманское заедали ананасами, которые Катеринка вырастила в оранжерее «для экстренных случаев», ананасы запивали шампанским и заедали пирожными. Глаза у всех горели, все шутили и смеялись, как показалось Андрею, слишком экзальтированно. С чего их так разнимает-то? С шампанского? Ну, это вряд ли.
        А тогда - с чего?
        Биолог спел старинную шуточную песню «Девочка Надя»:
        «Девочка Надя, чего тебе надо?
        Ничего не надо, кроме шоколада!
        А девочка Рая упала с сарая.
        Куда ж тебя чёрт понёс, моя дорогая!»
        Подтекст поняли все, кроме Мишеньки. «Раю, упавшую с сарая», он не принял на свой счёт, хотя куплет недвусмысленно намекал на его падение в люк.
        Переждав шквал аплодисментов, Юозас продолжил, находчиво заменив слова, и шутливая песенка, написанная в начале третьего тысячелетия, теперь звучала в унисон с четвёртым:
        «Раньше пили рюмками, а теперь бокалами,
        Раньше были штурманы, а теперь нахалы.
        Были лазертаги, а теперь катушки,
        Были шарабаны, а теперь «Сайпаны».
        Биологу долго аплодировали, ещё дольше смеялись. Мишенька смеялся вместе со всеми, а «Fuji Y» неутомимо работала, стараясь, чтобы в кадр попали все. «Штурманы-нахалы» не обижались и даже гордились новым статусом. Боевые операторы улыбались и с того дня называли ката-ускорители катушками. Кэли и Леона в такт хлопали в ладоши. Под шумок Юозас наклонился и, бесцеремонно отодвинув рыжий локон, зашептал в Надино ухо:
        - Надя, только ничего не говори. Молчи и слушай. Остальные не поймут, они не физики. А ты поймёшь и мы вместе решим, что делать. А тогда уже расскажем всем. Завтра ты едешь со мной. Встречаемся в половине шестого у вездехода, возьми карты и фонарик.
        На следующее утро Надя ждала Юозаса у вездехода с атласом звездных карт под мышкой. Ещё она взяла с собой конфеты, оставшиеся после вчерашнего пира. Юозас наверняка проголодается, они ведь даже не позавтракали, удрали от всех, вдвоём, такая романтика.
        Наде нравился Юозас, она старалась чаще попадаться ему на глаза, и даже предприняла дерзкую попытку сыграть с ним в шахматы. Дерзкую потому, что играла на уровне дилетанта, а Юозас был гроссмейстером. Через три минуты он поставил ей мат и отказался от второй партии, сославшись на усталость.
        С того дня Надя в кают-гостиной не появлялась. Юозасу она неинтересна, не стал даже учить её играть в шахматы. Надя попросила, а он притворился, что не слышит. Надя попробовала подружиться с поварихами, но Леоне и Кэли, похоже, хватало общества друг друга. Катеринка крутилась на тренажёрах, по выражению Берни, до потери пульса, а потом уходила в оранжерею, где общалась с тыквами и баклажанами. Надя пробовала ей помогать, но надолго её не хватало: экваториальная жара шести ультрафиолетовых «солнц» и тропическая влажность дождевальных установок не давали дышать.
        Катеринка на жару не жаловалась, хотя бандана на её голове потемнела от пота, и видно было, что ей тяжело. Странная она. Надя обрадовалась бы любой Катеринкиной реакции, даже насмешке, когда Надя, поминутно вытирая со лба пот, ползала на четвереньках между грядками, и пыхтела, и охала, и жадно глотала из фляжки воду, которая тут же выступала на лице солёным потом.
        Пусть бы Катеринка её пожалела и сказала: «Иди уже, помощница». Или засмеялась и сказала: «Ты так страшно пыхтишь, вон даже огурцы от страха пупырышками покрылись». Но Катеринка ничего не говорила, не улыбалась, не пожимала плечами. Она вообще на неё не реагировала. Молча возилась на грядках, набирая огурцы в подол фартука, вот дурочка, есть же корзина…
        Кэли и Леона, которые проводили в оранжерее «свободное» время, тоже не удостаивали Надю разговорами. Она спросила однажды, как они выдерживают - полдня на кухне, полдня в оранжерее, с утра до вечера. Кэли улыбнулась резиновой улыбкой. Леона промолчала.
        Ну и пусть. Если Катеринке нравится общаться с овощами и ублажать баклажаны, то можно поздравить её с выбором друзей. Кэли и Леона выбрали друг дружку. Юозас выбрал шахматы. Только её, Надю, не выбрал никто.
        Закрывшись в своей каюте, Надя глотала слёзы обиды и рассчитывала гравитацию планеты TrES-2A. По расчётам выходило, что она тяжелее земной раза в два. Так может, не зря эта овощеводка Ветинская карячится на тренажёрах наравне со штурманами? Надя вздыхала и в очередной раз давала себе слово заниматься положенные два часа. И в очередной раз покидала спортивный отсек через час, под насмешливым взглядом Катеринки.
        ***
        …Интересно, на сколько процентов расчёт совпадёт с реальностью? Белый карлик Процион бэта находится на расстоянии 4.6" от Проциона альфы и обращается вокруг него с периодом 40,65 лет, орбита представляет собой сильно вытянутый эллипс. Всё зависит от того, когда они прилетят. По расчётам астрофизика выходило, что они попадут в апогей, когда этот кусок раскалённого до пятидесяти тысяч градусов Кельвина горячего железа с его чудовищным тяготением будет максимально близко от TrES-2A, а значит…
        Она будет первым астрофизиком на Земле, наблюдавшим белый карлик с такого близкого расстояния. Воочию! Надя вдруг поняла, что Процион бэта интересует её гораздо меньше Юозаса, которого капитан закрыл на месяц под домашний арест. Как он там? Не справившись с собой, астрофизик вышла из каюты и через минуту уже барабанила в дверь биолога.
        - Кого там в гости черти носят? - раздалось из-за двери, и Надя хрюкнула от смеха. Как он догадался, что это она? Откуда знает русский?
        У биолога получилось так забавно исковеркать русское устойчивое выражение, что оно не устояло и улеглось на бок, как галактика Андромеды (прим.: галактика Андромеды удалена от Млечного Пути на 2,5 миллиона световых лет. Плохо поддается наблюдению, так как повернута к Земле ребром. Есть основания полагать, что гравитационные силы Туманности Андромеды примерно через 5 миллиардов лет притянут к себе и поглотят галактику Млечный Путь)
        - Это я. Открывай скорей, пока никто не видит!
        - Я бывают разные, - отозвался биолог голосом Кролика из «Приключений Винни-пуха», но дверь всё-таки открыл. Надя и думать не могла, что он так обрадуется, и угостит её сахаром, и будет учить шахматным дебютам и восхищаться её сообразительностью.
        - А сахар у тебя откуда? На кухне стащил?
        - Нет, - с жаром возразил биолог, точно его обвинили в краже вакуум-зонатора из оружейного отсека. - Сахар мой, личный. Я его хомякам взял, они любят. Ну и… я тоже люблю.
        - И я люблю.
        - Правда?! - биолог обрадовался, словно ему подарили этот самый вакуум-зонатор. Надя мечтала о зонаторе, хотела проверить, затянет ли он «кусок» атмосферы. Если поставить максимальную мощность, можно получить атмосферную сгущёнку, как астрофизики называли сжиженный газ, из которого состояли газовые туманности. Может, попросить у Бэргена? Потому что Риото точно не даст.
        Вчетвером (считая хомяков) они хрустели сахаром, и Наде, впервые за три прошедших месяца, было не одиноко. Она согласна остаться на TrES-2A навсегда, вместе с Юозасом. Надежда Киндзюлис… это красиво.
        - Киндзюлене, - поправил её биолог, и Надя с ужасом поняла, что говорит вслух.
        Вдвоём
        Надя представила, как будет кормить литовца шоколадными конфетами. Он сказал «ты едешь со мной». Он сказал «мы вместе решим». Он выбрал её, и это лучший подарок на день рождения за всю Надину двадцатипятилетнюю жизнь.
        На пустошь они уехали до рассвета.
        Он столько рассказывал ей - о Гинтарисе, о звёздной собаке, которая ластилась и играла, и даже лизнула Юозаса в нос шершавым языком. Колючим немножко, но можно привыкнуть. Разряд очень слабый, рассказывал биолог. Надя думала о том, что разряд слабый, когда «собачка» настроена благодушно. Если она рассердится, то может ударить по-настоящему. Юозас определённо идиот. Попёрся один на чужой звездолёт, без защиты, без Бэргена, и сидит там, беседуя с… с кем? Юозас называл ЭТО собакой. Он даже имя ему дал, Гинтарис, Янтарик. Кому рассказать, не поверят: сидят два дурака из разных галактик и разговоры разговаривают. Откуда он знает, что это кобель? Мальчик. А может, это девочка?
        Собираясь, Надя напевала песню из репертуара её любимого Максима Леонидова: «Где-то далеко летят поезда, самолёты сбиваются с пути, если он уйдёт, это навсегда, так что просто не дай ему уйти».
        Надя улыбнулась и сунула в рюкзак мафон, SD-флэшку с записями, моток пластита, фонарик, упаковку бенгальских огней, оставшихся от дня рождения, и рисовальный баллончик с краской. Биологу мозгов не хватит додуматься до таких прибамбасов.
        Мозгов, как выяснилось, у биолога хватало. В люк спускалась пластитовая веревочная лестница, а вход в один из тоннелей перекрывала куча булыжников. На пустоши камней нет, одна трава. Где он их взял? И как сюда притащил? Сверху сбросил, догадалась Надя. Биолог, смущаясь, подтвердил её догадку:
        - Я их у скал насобирал, там много. В багажник сложил, привёз, вниз покидал, туннель пометить. Грохоту было… Мёртвый в гробу испугается. Здесь вообще-то можно по любому туннелю идти, он как менуэт услышит, сразу прибегает. Ну, то есть, появляется.
        - Ка… какой менуэт?
        - Боккерини.
        «Собачка» любит классическую музыку. Вот кто бы мог подумать… А она эстраду притащила, две флэшки… Нет, всё-таки они с Юозасом два сапога пара. А язык музыки понятен во всех галактиках. Так может, и эстрада понравится…
        ***
        Вслед за биологом Надя протиснулась в туннель. Юозас шёл быстро, словно торопился куда-то. К кому-то. Туннель заканчивался тупиком. Юозас неожиданно засвистел. Надя никогда не слышала классическую музыку в таком исполнении. Менуэт Боккерини. А он красиво свистит, вот бы так научиться…
        На свист никто не появился, и у Нади отлегло от сердца. Юозасу просто померещилась эта космическая собака, такое иногда случается со звездолётчикам, Надя об этом читала. Правда, он не звездолётчик, но всё равно…
        - И что теперь? Что мы будем делать?
        - Подождём, - улыбнулся Юозас. - Он осторожный. Мы с ним друг к другу знаешь сколько привыкали? Вот как с тобой. Я тебя поначалу боялся. Ты неприступная такая… была.
        - А сейчас?
        - И сейчас. Я и сейчас тебя немножко боюсь. И люблю, - признался Юозас.
        - Тоже немножко?
        - Давно. Я ему о тебе рассказал.
        Так. Это уже интересно.
        - Ну и что ты ему рассказал? У нас же… не было ничего. В шахматы играли.
        - Рассказал. И про шахматы. И что - не было.
        Надя села с ним рядом на неудобный бороздчатый пол, понимая неправильность происходящего. Нашли, понимаешь, место и время….
        Её магнитом тянуло к биологу, а он не обращал на неё внимания. Как каменный. Когда она, смущаясь и стесняясь, постучалась к нему в каюту, и потом, когда бегала к «арестанту» каждый вечер разучивать шахматные дебюты, Надя не помышляла о любви. Ей просто было хорошо - оттого, что рядом был мужчина, заботливый, внимательный, понимающий. Если бы он протянул к ней руку, она сбежала бы и больше не пришла, мучаясь одиночеством… и сгорая от любви.
        Часть 15. Скелеты в шкафу. Надя Кислова
        Наде едва исполнилось тринадцать, когда умерла мама. На похороны приехала сестра отца, Надина родная тётка, которая у Кисловых прежде не бывала. Упрекнула брата: жену не жалел, заездил, до срока в землю легла. За поминальным столом лихо опрокидывала рюмку за рюмкой и, захмелев, гладила Надю по чёлке, как маленькую, и причитала: «Моя ты сиротинушка, горе горькое, как жить-то будешь…». Говорливая, шумная, бесцеремонная, она прогнала поселившуюся в их доме тоскливую пустоту. Без конца гоняла Надю, не давая девочке присесть: «Поди в подпол слазь, сала принеси, да огурцов солёных, водку-то нечем закусывать, подъели-подчистили всё… Огурцы-то есть у вас? Да разом-то всё не тащи, вдругорядь слазишь. Торопыжка… За хлебом сбегай, возьми буханок пять, не хватит хлеба-то, народу-то собралось огогошеньки… С посудой-то не управлюсь одна-то, давай помогай, я мыть буду, а ты вытирай… Что ты её гладишь-то, ты до блеска три, посуда блеск любит. Мать-то не научила, видать. Спасибо скажи, что у тебя тётка есть. Чего стоишь, рот разинула, неси вот картошку на стол, да руками-то не хватайся, прихваткой бери, горячая
она… »
        Надя не понимала, чему её не научила мама, за что надо говорить спасибо, почему она сиротинушка и что означает заездил. От тёткиных поручений у неё гудели ноги, а отдохнуть не получалось, зато не оставалось времени переживать и думать, «как жить». Тётка ей нравилась. Хорошо бы она осталась у них насовсем. Тогда в доме не будет так одиноко. Но Галина уехала, наказав брату держаться, а племяннице хорошо учиться и не срамить отца. Слово «срамить» было нехорошее, стыдное, и относилось, наверное, не к учёбе. Надя не поняла, к чему.
        - Пап, а почему тётя Галя у нас жить не осталась?
        - Потому что у неё свой дом. Домой уехала.
        …Они с отцом договорились держаться, не плакать и не скулить. Дом в Кудинове, где всё напоминало о прошлой жизни, о прошлом счастье, - дом продали без сожалений и перебрались в город. В посёлке, где все друг друга знали, и здоровались, и в гости ходили - с пирогами и конфетами на Новый год и на Рождество, с куличом на Пасху, с песнями на Первомай, - в посёлке они были своими. А город своим так и не стал, оставаясь чужим. В многоквартирном доме, где отец купил квартиру, никто никого не знал, только соседей по лестничной площадке. Это было непривычно. И немного страшно. Кто там, за стеной? Надя не спрашивала отца, но была уверена, что он чувствует то же самое.
        Ещё она боялась лифта - с тех пор, как однажды застряла в нём, и полчаса плакала, нажимала на все кнопки и не знала, что делать. Её спас сосед, позвонил лифтёру. С тех пор она поднималась на свой двенадцатый этаж пешком, считая шаги. А с соседом дружила. Заслышав, как в замке поворачивается ключ, он всегда выходил на площадку. Интересовался, как у неё дела в школе, не обижают ли её в классе, новенькая как-никак. Угощал Надю конфетой и уходил к себе. Конфету брать было неловко, она ведь уже большая, а сладким угощают малышей.
        Надя разглаживала фантик, каждый раз другой, у неё накопилась целая коллекция, а дядя Миша стал своим, как дядя Витя из Кудиново, с которым отец иногда перезванивался. Эти посиделки на лестничной площадке стали отдушиной для обоих. Надя рассказывала дяде Мише об одноклассниках, о том как Сашка Возов натёр доску сухим мылом. Её весь урок отмывали дежурные, урок был сорван, математичка злилась, а все радовались. А в воскресенье они поедут на экскурсию в Гребнево, в старый город, на автобусе, всем классом… Дядя Миша слушал с интересом, задавал вопросы и кивал головой. А папа слушал вполуха, потому что очень уставал на работе, и Надя не загружала его своими проблемами, решая их с дядей Мишей по мере поступления.
        В феврале у Галины случился инфаркт, из Чебоксар пришла телеграмма: «Вашей сестры обширный инфаркт зпт состояние тяжёлое зпт ухаживать некому тчк приезжайте». Отец обещал вернуться через две недели. Найдёт сиделку или договорится с соседями, заплатит, деньги никому не лишние. Сестра там одна, бросить её в беде он не может. Надя хотела сказать, что тётя Галя их тоже бросила в беде, но не сказала, молча смотрела, как отец собирает рюкзак.
        - Ну что, дочь, сможешь жить самостоятельно? Справишься одна?
        Отец так волновался за неё, словно уезжал на два года, а не на две недели. Надя кивала, обещая вовремя ложиться спать, не ходить дома в «уличной» одежде, не нахватать двоек, не провалиться под лёд, не устроить пожар и не спалить квартиру к чертям.
        Дядя Миша
        Вечер оказался ужасным. Ужинать без папы не хотелось, уроки Надя делала поминутно выскакивая в коридор: ей казалось, что щёлкнул замок. Из окна немилосердно дуло, вот тебе и новый дом, в .Кудинове дома было тепло, а здесь… Надо окна заклеить, как делала мама: по старинке, зато не дует и тепло. Надя поёжилась. Решено, завтра она купит оконную бумагу. Смотреть телевизор не хотелось, к окнам прилипла тьма, в стёкла ломился ветер, и казалось, что они прогибаются. Надя не выдержала и постучалась к дяде Мише.
        Выслушав о тёте Гале и о папе, который вернётся через две недели, сосед похвалил её за самостоятельность, отцовским голосом спросил, сделаны ли у неё уроки на завтра, и предложил поужинать:
        - Я, понимаешь, котлет нажарил десяток, одному не съесть, а вместе мы справимся. А ты почему босиком? Не холодно, говоришь? А чего ж ноги поджимаешь? Тапочек лишних у меня нет, извини… Давай, проходи, не стесняйся, я отцу твоему обещал за тобой приглядеть.
        Не слушая Надиных возражений, что папа оставил много-много денег и три пачки пельменей в морозилке, дядя Миша взял её за руку и повёл на кухню. Интересно, как он обещал папе за ней присматривать, если с папой они не общаются?
        Котлеты оказались вкусными, Надя запила их чаем и засобиралась домой.
        - У меня же торт в холодильнике, я забыл совсем! - Дядя Миша звонко хлопнул себя по лбу. - Там в шкафчике ликёр, на верхней полке. Двумя руками бери, бутылка тяжёлая.
        Надя дотянулась до верхней полки, сверкнув белыми трусиками, осторожно сняла бутылку, поставила на стол. Дядя Миша поспешно отвёл глаза.
        - Вы пейте, я не буду, папа не разрешает.
        Дядя Миша одёрнул на ней сарафанчик, похлопав по попе, как делал папа, в шутку, и Надя на него не обиделась.
        - Ерунда. Детское вино, сладкое. Давай на брудершафт, по глоточку, и переходим на ты.
        Надя никогда не пила на брудершафт. Ликёр оказался очень вкусным и стекал по горлу горячей струйкой. Он же холодный, а пить горячо, удивилась Надя. И тут дядя Миша нечаянно опрокинул на неё свой бокал. Надя ахнула. Дядя Миша суетливо расстёгивал на ней сарафанчик. Если сразу не застирать, от ликёра останется пятно, и Надин папа догадается, что она пила вино.
        - Нет, что вы…ты… не надо, я сама.
        - Сама, сама, - бормотал дядя Миша, стаскивая с неё сарафанчик. - Ты копуша такая, не отстирается ведь пятно!
        Надя стояла, вцепившись пальцами в резинку трусов, и чувствовала, как её пробирает озноб.
        - Что ж ты так легкомысленно одеваешься, плечи голые, коленки голые, ноги босые. Свитер почему не надела? Колготки почему не носишь? - спрашивал дядя Миша тоном строгого учителя.
        - Я в школе ношу. А дома так. Папа говорит, мне надо закаляться, чтобы не болеть. Я болею часто. Я привыкла уже, мне не холодно почти. Не надо застирывать, дядь Миш, я дома постираю, я сама… - тараторила Надя и тянула к себе сарафан.
        - Сама, сама. Да стой ты спокойно, не тяни, порвёшь. Дядю Мишу не надо стесняться… ты же папу своего не стесняешься? Стесняешься? Правильно, ты большая уже, бюстгальтер носить пора, а ты стесняешься отца попросить… - Дядя Миша провёл рукой по Надиной груди, спросил буднично:
        - Прибаливают они у тебя? Это у всех бывает в твоём возрасте, надо это пережить, вот и всё.
        Надя кивнула и залилась краской. Дядя Миша угадал. Грудь болела и зудела, и телевизор она смотрела сидя на полу с прижатыми к груди коленками.
        - Не холодно тебе на полу? А чего тогда скукожилась? Сядь нормально, на стул, - предлагал отец. Лучше бы колготки разрешил надеть. Или свитер. Надя натягивала на коленки подол и уверяла, что ей нормально и что с пола удобнее смотреть, последнее было правдой.
        Дядя Миша руку не убрал, гладил по груди тёплой ладонью. Ликёр разлился внутри горячей ленивой волной, смешиваясь с жарким стыдом. Надя отталкивала его руку, дядя Миша мягко уговаривал:
        - Тебе ведь приятно…
        Надя отшатнулась, испугалась и разозлилась одновременно. И сказала, что всё расскажет папе.
        - И фотографии папе покажешь? - В руках у дяди Миши появился фотоаппарат, объектив смотрел прямо на неё. Это всё ликёр. Крепкий, а на брудершафт полагается пить до дна. Надя в ужасе присела на корточки и прижала к животу колени, дядя Миша неожиданно толкнул её в грудь ногой, Надя машинально отвела руки назад и схватилась за паркет, чтобы не упасть. Фотоаппарат застрекотал.
        Это камера. Он всё снимал на камеру - как она перед ним стояла и вертела резинку трусов, и рассказывала, как папа её закаляет. Как сидела враскоряку, цепляясь руками за паркет, и тёрла грудь, куда ударил дяди Мишин шлёпанец. Она никому не расскажет. Сделает всё, что скажет дядя Миша, только бы он её отпустил.
        - Ничего ты не расскажешь, побоишься. А расскажешь, я ролик в интернет выложу, весь дом увидит, и вся твоя школа.
        Дяди Мишины бесстыдные слова вползали в уши и разливались внутри горячим, ликёрно-вязким месивом. Голове было жарко, а телу холодно, до мурашек.
        - Я не скажу! Никому, честное слово! - пообещала Надя. Подтянула колени к груди, обхватив их руками, и сидела, лихорадочно соображая, что ей делать. Соображать мешал ликёр.
        - Замёрзла. А говоришь, закалённая. Сейчас ликёрчику хлебнёшь, согреешься.
        В губы ткнулось бутылочное горлышко. Надя машинально хлебнула и закашлялась. Скользкие руки ползали по телу, ощупывали, гладили, нажимали. Надя с усилием поднялась, хотела убежать, ноги не слушались, запутались, и она растянулась на полу. Дядя Миша помог ей встать, бормотал что-то ласковое, гладил по голой спине. От брезгливого ужаса свело диафрагму. Надя попыталась вырваться, но где ей справиться со взрослым грузным мужчиной. Только что они жевали котлеты и пили чай, и ели торт, а теперь она стояла перед ним в трусиках, теребила резинку и не знала, как рассказать об этом папе, когда он приедет.
        Трусики, мокрые от вылитого на Надю ликёра, дядя Миша велел снять, в мокрых холодно, простудишься на раз-два, а мне перед отцом твоим отвечать. Надя отчаянно замотала головой, отказываясь, стены поплыли, пол покачнулся, и она как-то вдруг оказалась на диване. Дядя Миша навалился сверху, вжал её спиной в диванный валик. От него пахло зверем, он был потным, горячим, тяжёлым, он что-то с ней делал, поливал из бутылки ликёром… Надя крикнула: «Помогите, кто-нибудь!»
        На её губы легла потная ладонь, Надя впилась в неё зубами, превозмогая тошноту. Дядя Миша намотал на руку Надины волосы, потянул, выворачивая шею, лил ей в рот остатки ликёра. Надя кашляла и глотала, глотала и кашляла, ликёр закупоривал горло, волосы больно натянулись, кожа горела огнём.
        Надя выгибала шею и тянула вверх подбородок, тогда не было так больно под волосами. Она думала, что это никогда не кончится, эта мерзость, которую он с ней вытворял. Было стыдно и отвратительно. Зверь, лежащий на ней, что-то с ней делал, отчего она содрогалась в мучительных спазмах. Наконец дядя Миша перелез, кряхтя, через диванный валик, сунул ей в руки пустую бутылку, которую Надя машинально взяла - «В шкафчик убери» - и протопал на кухню. Сарафанчик он унёс собой.
        - Тебе что принести, минералку или сок? - спросил как ни в чём не бывало.
        Сока Надя дожидаться не стала. Осторожно, чтобы не загремела, поставила пустую бутылку на стол. Влезла в пахнущие малиновым ликёром трусики, обмирая от липкого холода. Ломая ногти, открыла балконную дверь, перелезла по обледеневшим перилам на соседний балкон, чудом не свалившись с двенадцатого этажа и оставив на промороженном железе лоскут кожи со ступни. На её робкий стук никто не отозвался. Надя крепко зажмурилась, сжала кулаки и с обеих рук ударила в оконное стекло. Ей повезло, соседи оказались дома.
        Потом была больница, где ей зашивали изрезанные руки. Потом был суд, переезд в другой район, новая школа, где как-то узнали о случившемся, и шептались, и показывали на Надю пальцем. Потом была психиатрическая клиника, поскольку от школы отец отлынивать не давал, и Надя два раза пыталась покончить с собой, первый раз не смогла, второй раз почти получилось.
        Она выбрала астрофизику - профессию, далёкую от людей как звёзды. Она умела обходиться без друзей, никогда не была в МакДональдсе («Не пойду, не хочу, там много людей»), вежливо отказывалась от приглашений на дни рождения («Нет, не смогу, извините»), а отдыху на море предпочитала дачные двадцать соток с трёхметровым забором из профильного листа. Дачу Надя снимала на сезон, и хозяйка удивлялась: деньги заплатила страшенные, а ничего не сажает, ни клубничку, ни укропчик, ни лучок. Приедет и сидит, в гости ни к кому не заглянет, за калитку ни ногой. Зачем, спрашивается, дачу снимает? Загорает, что ли? Так на курорт бы ехала, дешевле бы обошлось.
        В свои двадцать семь Надя оставалась девственницей. Дядя Миша сдержал слово и «ничего не сделал», а на суде заявил, что девочка пришла к нему сама, и ликёр принесла (на бутылке были только Надины отпечатки пальцев, дядя Миша держал бутылку салфеткой), и он ей ничего не сделал и не собирался. Напилась сикуха и ввалилась к нему, на ночь глядя, в сарафанчике на лямочках. Отец-то уехал, вот и сорвалась с привязи, гормоны взыграли, а я виноват. Вот делай после этого добро!
        Холод в сердце
        Ужаснее всего было, что отец ей не поверил, а поверил дяде Мише, который на суде рыдал, тряс жирными плечами и рассказывал, как пожалел соседскую голодную девочку, накормил котлетами, торт нарезал, чаю ей налил. А она ликёра нахлебалась и на пол спать улеглась, голая. Говорит, привыкла так. Девочек воспитывать надо, а не закалять. На диван её положить хотел, пледом укрыть, а она с кулаками на меня набросилась, к соседям через балкон сиганула, стекло им разбила. Что с девчонки взять, если она бутылку целиком почти высосала, остальное разлила. Страшное дело, когда девушка так напивается. И так одевается. Отец-то куда смотрел?
        Дядя Миша театрально тряс перед судьями сарафанчиком, явно не подходящим для тринадцатилетней девочки. Сарафан ей сшила мама, она давно из него выросла, отец купил новый, красивый, а она упрямо ходила в «мамином», надставив подол пояском. Без пояска было холодновато, но что значил этот холод в сравнении с холодом в Надиной душе. Легкомысленный сарафанчик помнил тепло маминых рук, согревал сердце. И казалось, что мама не умерла, а просто ушла на работу… и когда-нибудь придёт.
        Дядю Мишу оправдали, поскольку ничего не смогли доказать: он был трезвым, а в крови у Нади обнаружилось недопустимое промилле алкоголя. Дядя Миша не оставил на ней ни одного синяка (о том, как он слизывал с неё ликёр, Надя рассказывать не могла, вот просто не могла, и всё), а сарафанчик выстирал, выгладил и смиренно представил суду.
        Пятно, конечно, не отстиралось. У них дома был пятновыводитель, а у дяди Миши, наверное, не было, отстранённо думала Надя. Мамина гордость - бабочка-аппликация с прозрачными крылышками была безнадёжно испорчена, а крылышки из перламутровых стали красными. Бабочка истекала кровью, как истекала кровью Надина душа.
        - Она ликёром облилась, в руках бутылку не удержала, - вещал дядя Миша. - Из горлышка пила, ну и уронила… А сарафан сама сняла и попросила застирать, чтобы отец не узнал. Заявилась ко мне на ночь глядя, босиком, полуголая, куда отец смотрит…
        Отец смотрел уничижающе. Уничтожающе.
        - Довольна, что отца опозорила? Довольна? Я тебе сколько раз говорил, чтобы не носила эту… детскотню. Халатик новый купил, красивый. А ты в этом позоре в гости отправилась! Тебе кто разрешил?!
        - Никто… мне никто не разрешил, я не в гости, я к дяде Мише…
        - Ты зачем к нему пошла? Сама пошла, он не заставлял? Он правду говорит?
        Надя кивнула.
        - И ликёр сама пила?
        - Да. Мы на брудершафт…
        Отец не дослушал, ударил, впервые в жизни. Надя отлетела к стене, из носа закапала кровь. Надя вытирала её пальцами, шмыгала носом и смотрела на отца глазами, в которых застыло удивление. Он даже не дал ей салфетку, он с ней вообще не разговаривал. Дочь-блудница ему не нужна.
        Почему отец ей не верит, а верит дяде Мише, который на суде бессовестно врал? А Надя молчала, потому что у неё отнялся язык. В новой школе откуда-то обо всём узнали, или не обо всём, но что-то они определённо знали, и Надю прозвали алкоголичкой. Надька-алкоголичка. С ней никто не хотел дружить, с ней вообще не хотели знаться. Надя попробовала поговорить с отцом. Она ни в чём не виновата, она так больше не может, почему он ей не верит? За что он с ней так? Ну за что?!
        Отец не вышел из комнаты, как делал раньше. Слушал. Молчал. А потом включил телевизор погромче и сказал, что она мешает ему смотреть. Это были его первые слова, сказанные Наде после суда. Судилища.
        Она наелась кофейных зёрен, размолов их в кофемолке, всю пачку. Запивать не стала, хотя во рту было горько. Надела «уличные» джинсы и футболку, чтобы папе не пришлось её одевать, когда будет хоронить. Улеглась на диван, с головой накрылась пледом и стала ждать. Под пледом было очень жарко. Без пледа тоже. Сердце колотилось сильно-сильно, в ушах бился пульс, грудь давила боль. Что она делает?! Хватаясь руками за стены, Надя доплелась до ванной и долго пила воду, прямо из-под крана. И совала пальцы в горло, выталкивая из себя коричневую жижу.
        В школу она в тот день не пошла. Пролежала в постели до вечера, потом заставила себя встать и переодеться. Купленный отцом халатик жал в подмышках, но Надя носила его, стремясь задобрить отца, который вдруг стал чужим. Когда в замке щёлкнул ключ, она вздрогнула. Ужинать не вышла, при одной мысли о еде к горлу подступала тошнота. Отец к ней даже не заглянул, умерла так умерла, подумала Надя. Ещё она подумала, что вторая попытка будет удачной.
        Вспомнив школьное прозвище, хлебнула водки для храбрости. И заперлась в ванной. Когда пришёл отец, она почти спала и ей было хорошо. Отец вышиб дверь в ванную комнату, без слова забинтовал изрезанные вены и вызвал «скорую». С того дня они больше не виделись.
        Из психиатрической больницы, куда её поместили как суицидницу (слово-то какое, колючее и острое, как лезвие), Надя отправилась в закрытый интернат. И долго ждала, когда приедет отец, но он не приезжал и не звонил. Надя убедила себя, что отца у неё нет, и ей стало легче. Она всерьёз взялась за учёбу, навёрстывая упущенное, понимая, что от этого зависит её будущее. Прошлого у неё больше нет, а будущее непременно будет.
        Часть 16. Капитанские будни
        У врача
        С утра Андрея не отпускало ощущение, что он заболел. Ломило голову, лень было вставать, не хотелось завтракать, о тренажёрном зале вообще не хотелось думать. Визит к врачу имел неприятные последствия и надолго вывел капитана из равновесия. Кендалл осмотрел «больного»: обошёл вокруг, потоптался за спиной, пока по ней не побежали мурашки. Подержал за руку, посидел рядышком. Попросил не дышать, потом дышать глубоко и размеренно. И втянув широченными ноздрями «размеренно» выдыхаемый Андреем воздух, глубокомысленно изрёк:
        - Пациент скорее жив, чем мёртв.
        Откуда это? Кажется из «Золотого ключика». Африканцу в детстве мама читала Алексея Толстого? Андрей усмехнулся.
        - Так всё-таки, что со мной? Может, я простудился? В скалы вчера ходили, с Риото, там ветер, холод, мы задубели оба.
        - Холодно? В комбинезоне экстразащиты? Не смеши, кэп. А в скалах… что-то было?
        - Ничего там нет. И никого. Ящерки не ползают, птички не каркают, сквозняки гуляют. И эхо.
        - Ну и что вы там делали столько времени? Эхо слушали? - поинтересовался врач. Похоже, местные ландшафты интересовали его больше, чем здоровье пациента.
        - Может, я простудился? - задал Андрей наводящий вопрос. Закрытый. На который два варианта ответа: да или нет.
        Из двух вариантов Джеймс выбрал третий:
        - Может.
        - «Может» - это диагноз? - не выдержал Андрей.
        - Может, и диагноз. Откуда мне знать? - парировал Кендал.
        - То есть ты, дипломированный врач категории «А», за ручку подержал, в глазки заглянул, и ни фига сказать не можешь? - кипятился Андрей.
        - Почему не могу? Могу. Поле спокойное, сбалансированное, эм-фон повышен, но в пределах нормы, ритмы в пределах нормы, все органы работают как часы, нарушений симбиоза нет.
        - Это… какого симбиоза? - оторопел Андрей.
        - В человеческом теле внутренние органы работают в симбиозе, друг без друга не могут. Костный мозг вырабатывает кровь, сердце гоняет её по кругу, кровь питает мозг, лёгкие вбрасывают кислород, печень очищает, кожный эпителий защищает, желудок перерабатывает, почки выводят продукты переработки… Симбиотическая зависимость друг от друга, когда ни одну составляющую нельзя извлечь: нарушатся связи, и конец котёнку. Понял, кэп?
        Андрей ошарашенно покивал. Врач продолжил:
        - Простуда это не болезнь. Сама пройдёт. Отдохни пару дней, полежи, в кают-гостиную сходи, составь компанию штурманам. А то ты как бирюк… тебе нужна компания и виски. Самый древний рецепт. Лекарство. И не смотри на меня так. Виски не повредит, мало ли что ты там подцепил… в скалах.
        А врач шельма ещё та. Знает, чем его уесть. В скалах он, видите ли, что-то подцепил. Ещё в карантин уложит… Капитан торопливо шёл по коридору, боясь, что Кендал передумает и поменяет «лекарство».
        Джеймс хохотал, вспоминая, как ершился кэп и как он его обротал. Укротил. Укоротил. Теперь «укороченный» будет думать и гадать, что он там схватил в скалах, какой чужеземный микроб… разъедающий, разрушающий, с аппетитом перерабатывающий весь этот ливер, который Джеймс «научно» назвал симбиотическими составляющими. Ох-ха-хааа… Надо Петюне рассказать, вместе посмеёмся.
        Якутская традиция
        В кают-гостиной «заседали» штурманы с космомехаником и… Бэргеном. Молчун и нелюдим о чём-то увлечённо рассказывал, остальные внимательно слушали, в гостиной стояла космическая тишина, нарушаемая лишь голосом «молчаливого»:
        - Мы Новый год в Терсколе встречали. Там наша база была, Общеземной обороны. Отмечали, как водится, до отключки. С ледника на ватрушках скатывались. Километр чистого льда, склон пологий, а разгоняет по нему так, что не слышишь собственного крика. Из ракетниц стреляли, пока ракеты не кончились. Лавину спустили по соседнему склону. Когда водка кончилась, на Эльбрус сходили. А тут и праздничек, у Полякина днюха. Это дружок мой, Коля Полякин. Мы с ним вместе магму и кислоту прошли. Он меня на Вендаке от смерти спас, я его на Зорфале вытащил из… Вытащил, короче. Днюху Колину отмечали со вздрогом, аж горы качались!
        Андрей не решился войти: пусть доскажет, раз уж рот открыл… впервые за полгода. История стоила того, чтобы её послушать. Зорфал и Вендака планеты класса «Х», то есть смертельно опасные для человечества. Иксовые, или х**вые, как их прозвали русские космолётчики. Бэрген не вдавался в детали, но штурманы имели представление о планетах класса «Х», и Андрей имел. Стоял у двери и слушал… О том, как тренируются на базе Общеземной обороны, стоило послушать.
        - У якутов традиция: другу отдай самое лучшее. А у меня ракетница была, и патроны к ней, комплект, сорок штук. Я молчал как нерпа, иначе выклянчат и расстреляют все, ни одной не оставят… Весь день мы пили, за именинника и за мужскую дружбу. А вечером я им салют устроил, в честь именинника. Тридцать лет, тридцать выстрелов… Аж башка опухла от грохота. И я нечаянно выстрелил красную. (прим.: красная ракета - сигнал бедствия)
        Утром встал, слышу - разговаривают. А это ребята-спасатели к нам припёрлись. Рукастые, крепкие. Бить будут, понял я. С последнего курса исключат, понял я. И выбросил оставшиеся ракеты в отхожее место. Я в Астрофизической академии учился, заочно. А вы небось подумали, якут только нерпу добывать умеет, умку в глаз бьёт? (прим.: умка - белый медведь) - Толстые губы Бэргена раздвинулись в широкой улыбке. - Вроде обошлось, поспрошали нас, поругали и обратно утопали. Днюха у майора, понимать надо.
        Потом переход у нас был, с полной выкладкой. Пришли в Сухум, а там говорят, на нас всех пишут бумагу, потому что никто не сознался. Спасатели в Терсколе ребят поспрашивали, наши все как один: не видели, не слышали, не знаем, никто ничего. И эти падлы сообщили в Сухум. Там за нас и взялись…
        И говорят: раз никто не признался, бумагу будем составлять на всю группу. А Кольке подполковника должны дать, и ещё троим… Ни фига не дадут теперь, вместо звёзд на погоны ребята звездюлей получат, и всё из-за меня.
        Я пошёл и признался: «Это я». А он мне говорит: «Не верю». Я ему своё, он мне своё, полдня уговаривал…
        Кают-гостиная затряслась от смеха: коренастый Бэрген, ростом ниже любого космолётчика, больше походил на подростка, чем на взрослого мужчину. На героя уж точно не тянул. А поступок совершил геройский, как ни крути. На амбразуру глазом лёг, пошутил кто-то.
        - И что потом?
        - Потом? Потом коньяк пили, он «Хеннеси» выставил, не пожалел. А я ему водку притащил, на морошке настоянную… Для друга берёг, хотел сюрприз сделать. Сделал.
        - Бэрген, не томи. Дальше-то что было?
        - Дальше морошковую пили. И заключили мировую. А спасатели падлы. Хотя в принципе ребята неплохие.
        - Бэрген, ты даёшь… А расскажи ещё!
        - А что рассказывать? Я на базе уши отморозил, после Терскола в санатории отдыхал, не в нашем, в гражданском. Под Нарофоминском.. Санаторий я назвал «Последний шанс». Потому что там всем за пятьдесят и все больные, и все пьют, а я один не пью. И бабам всем за пятьдесят, и все… А я один «не отдыхаю» (Бэрген виртуозно изобразил, как «отдыхали» в санатории, и все покатились со смеху). Я себе не враг.
        - Ха-ха-ха! Ы-хы-хы! Слава героям космоса! Жаль, ракетницы нет, сейчас бы стр?льнули красной… Аборигены спасателей пришлют, весело будет.
        Андрей упятился от двери и ушёл к себе. Ребятам весело, а с «господином капитаном» они будут чувствовать себя напряжённо. Почему его должность у всех вызывает желание встать по стойке смирно? Может, надо по-другому строить отношения? Может, ну её, эту тиранию? Что там говорил Конфуций? Общество делится на две категории: те, кто управляет, и те, кто им подчиняется и работает. Не каждый может управлять. Критерии управления: знание и добродетель.
        То же самое утверждал Платон: люди от природы не равны, а режимов управления четыре: тимократия (власть достойных), олигархия (власть богатых), демократия (власть народа, то есть толпы) и тирания, то есть монархия. По Аристотелю, режимы управления бывают правильные (власть для людей) и неправильные (власть для себя). Он, Андрей, управлял «Сайпаном» для людей, то есть правильно, но в чём-то всё-таки неправильно. Он подумает. Полежит. Отдохнёт. Что там говорил этот чёртов африканец? Может, у него и правда простуда, а не экзопланетная экзозараза? Вот не надо было шлем снимать!
        Часть 17. Туннель
        - Надя, почему ты одна? Тебе сколько лет?
        - Двадцать семь, - бухнула Надя, забывая о том, что возраст женщины это её тайна.
        - Так почему? Не любила никого?
        - Я любила свою профессию. И работу. Диссертацию защитила. Мне некогда было, - оправдывалась Надя.
        После предательства отца она никому не верила и заслужила репутацию египетского сфинкса. В Академии на неё смотрели как на подающего надежды астрофизика, вот именно так, в мужском роде. Докторская диссертация в двадцать шесть. Приглашение в компанию «Дженераль Атомикс», куда приглашают достойных из достойных. Работа, которая стала жизнью. Уютные вечера с любимыми книгами под золотистым светом «маминого» абажура. Абажур она купила в антикварном магазине, у них в Кудиново был такой же, Надя даже торговаться не стала, выложила всю сумму.
        Абажур и книги были кусочком детства, кусочком счастья, которое - должно же у неё быть, ведь нельзя же совсем без счастья? Библиотеку (раритетную, бумажную) Надя начала собирать ещё на стипендию, откладывала каждую копейку и покупала книги, которые тоже были «мамины». После интерната она жила в общежитии Академии, домой вернуться не получилось, в их квартире жили другие люди. Наде открыла миловидная женщина, за её спиной маячил парень в футболке с нарисованным тигром. Тигр скалил зубы, словно говорил: «Это мой дом. А ты убирайся, пока цела».
        - А где… тот, который здесь раньше жил? Уехал? Куда, не знаете? Не знаете? А вещи? Вещи какие-нибудь остались?
        - Нет, конечно. Он всё забрал, - ответил «тигр».
        - Не всё. Остались детские игрушки, одёжки, даже халатик японский, шёлковый, с драконами. Безделушки разные. Школьные тетрадки. Абажур старый, выцветший, - вспоминала женщина. - Мы на мусорку всё отнесли.
        - А когда?
        - Что - когда?
        - Когда отнесли?
        - Погоди… Тигран, мы когда переехали? Года четыре назад… или пять. Подождите! Вы куда? Вы его родственница? Мы правда не знаем, куда он уехал, но мы могли бы…
        - Не родственница! Никто! - крикнула Надя, сбегая по лестнице. Лифты она не любила с детства. Ноги бежали по ступенькам, слёзы бежали по щекам, мысли бежали по кругу, как карусельные лошадки: «Выбросили, всё выбросили, не осталось ни книжек, ни игрушек, ни маминого абажура, ничего. И её, Надю, выбросили. В её квартире теперь живёт тигр Тигран. Все мужчины тигры. Даже если притворяются карусельными лошадками.
        Наде исполнилось двадцать семь, когда в ней проснулась женщина. Отчаянно хотелось любви, хотелось, чтобы как у всех: муж, дети, праздники, подарки, и скучать, ожидая кого-то, и чтобы скучали без тебя… На предложение участвовать в экспедиции она согласилась с восторгом: её ждали звёзды, кометы и туманности… и мужчины. Десять мужчин, считая капитана, а женщин четверо, а лететь без анабиоза, полгода туда и полгода обратно. Она непременно кому-нибудь понравится. У них просто нет выбора.
        Но Надя ошиблась. Никто её не выбрал. Её прозвали Кислотой. Кислота Кислова.
        Мужики они и в космосе мужики. Им хотелось в койку, а Наде хотелось романтики, мимо которой она пронеслась без остановок, как скорый поезд, в свои восемнадцать шарахаясь от мужчин как от динамита. Откуда им знать, что доктор астрофизических наук мечтает о вздохах, взорах, поцелуях и заверениях, что без неё не могут жить. Наде хотелось быть для кого-то солнцем, или планетой с постоянной орбитой. А ей предлагали стать кометой. Прилетевшей, пролетевшей и исчезнувшей.
        Надя со всеми держалась официально вежливо. А ночью всхлипывала в темноте: «Почему? Ну почему? Почему всех любят, а меня никто?».
        Слёз никто не видел, ледяные глаза видели все. Глаза были как звёзды: красивые, холодные, недоступные.
        От мужского состава экспедиции она отгородилась стеной равнодушия. Женский состав отгородился от неё. Надя не понимала, почему. И неожиданно для самой себя влюбилась в биолога. У них похожие профессии: оба имеют дело с природой: он с земной, она со звёздной. И оба не от мира сего.
        ***
        - Ты будешь Киндзюлене, - неожиданно заявил Юозас. - Приедем домой и поженимся.
        - Прилетим, - поправила его Надя. Они не поженятся. Она никому не позволит поливать себя ликёром, ничего такого не позволит.
        - Юозас, а ты… любишь ликёр?
        - Ликёр? Вообще-то не очень. Не люблю. Но если тебе нравится, в Литве очень неплохие…
        - Нет!! Мне не нравится. И мы не поженимся, потому что больше никуда не полетим. Семья несовместима с космосом, ты ведь знаешь. Космолётчики все одинокие.
        - Мы с тобой не космолётчики. Нам можно. Биологию можно изучать и на Земле, там столько загадок… Их не разгадали даже в четвёртом тысячелетии. А астрофизика… может, ну её? Я тебе телескоп куплю, и будешь с крыши смотреть, у нас в Лаукуве знаешь какие звёзды! Мы будем жить в Лаукуве, ты выучишь литовский, я русский, а наши дети будут билингвами.
        Надя молчала. Биолог истолковал её молчание по-своему:
        - Я не прошу тебя отказаться от профессии. Но можно работать на Земле…
        - Буду работать на Земле. Хотя оттуда… плохо видно, - улыбнулась Надя. - Хочешь, слетаем завтра к полюсу? Там не бывает облаков. Поднимемся километра на три, я покажу тебе звёзды. Близко. Так близко, как никто ещё не видел. Хочешь?
        - Хочу. Тебя хочу. Сейчас. А звёзды… завтра.
        - У тебя губы мёдом пахнут.
        - Это такая травка, я же в прошлый раз всех угощал. Ты не ела?
        Не отвечая, Надя легла на спину, потянула за собой Юозаса. Комбинезоны они постелили на пол и легли сверху, пол перестал быть неудобным, а бороздки воспринимались, по определению Юозаса, как полезный массаж.
        Они не помнили, сколько прошло времени, час или год. Они получили друг друга в собственность и не хотели отдавать обратно. Они отправились в другую Вселенную. А потом вернулись. Интересно, сколько сейчас времени? Земные часы на Аква Марине вели себя странно, стрелки то ползли, то спешили, догоняя и перегоняя время. А времени у них достаточно, потому что местные сутки длятся семьдесят два часа.
        Там, наверху, наступил вечер, и яростное солнце Эльгомайзы уже не слепит глаза. Под тусклыми лучами двух лун трава становится прохладно-лиловой, а ветер лилово - прохладным. А когда восходит третья, красно-коричневая, лиловый мир сменяется бирюзовым, это красиво и немного страшно. Над ними сейчас вечер, а здесь, в мёртвом корабле, время остановилось две тысячи лет назад. И пространство остановилось тоже. Иначе как объяснить, что над их головами сияют звёзды…
        - Звёзды, Юзик!
        - Как ты меня назвала? Подожди… какие звёзды? Мы же в помещении.
        Юозас прав, они в помещении… А звёзды ей снятся. Надя закрыла глаза и сладко потянулась. В тело впились треклятые бороздки и канавки, Надя проснулась окончательно и сообразила, где она находится. В чужом звездолёте! На полу, в объятиях Юозаса.
        - Ужас! - пробормотала Надя.
        - Ничего не ужас. Просто ты спала, а я не хотел тебя будить, думал, вдруг ты испугаешься.
        Вот дурак! Надя приподнялась на локтях, повернула голову. Без комбинезона, в трусах и майке, биолог был таким домашним, таким родным. Надя представила свой дом в Кудиново, как он бредёт пошатываясь в ванную комнату, ещё не проснувшись и натыкаясь на все углы. «Сколько же тут углов! Я кажется обо все стукнулся. Чего смеёшься, человеку больно, а ей весело!» Они с Юозасом купят дом в Кудиново, если повезёт, тот самый. Надин. И будут лепить пельмени в четыре руки, под музыку Боккерини, и к ногам требовательно прижмётся пушистый тёплый бок. «Юзик, он гулять хочет!» - «Ты забыла, я с ним час назад гулял. Он не гулять, он пельмени хочет. Мясом же пахнет! Аж слюни текут» - «У кого?»
        У них обязательно будет собака. И ребёнок. Нет, лучше два. Нет, три. Ей не нужны звёзды, нужен Юозас, а она нужна ему. Какое счастье.
        - Пришёл наконец, пришелец? Или это мы пришельцы, а ты хозяин? - Надя протянула руку, в ладонь доверчиво ткнулся звёздный нос. Нос был холодным и чуть-чуть покалывал. Терпимо.
        - Ты почему не приходил так долго? Мы тебя ждали, ждали…
        Её захлестнула волна чужой благодарности, чужого дружеского присутствия, чужого одиночества и сожаления. О чём оно жалеет, это звёздное существо? Собачка…
        «Собачка» объяснила, о чём, и внутри у Нади всё сжалось. Не помня себя, она бесцеремонно растолкала Юозаса, который, кажется, задремал. Вот же медведь! Нашёл, понимаешь, берлогу! Если бы капитан знал, чем они тут занимались… а потом спали… в чужом звездолёте! Надя хихикнула.
        - Dabar, as dabar, as einu… - забормотал биолог (лит.: «сейчас, я сейчас, я иду»).
        - Понимаешь, он здесь один, совсем один! А мы улетим. Как мы его здесь оставим?!
        - Не оставим. С собой заберём, - пообещал биолог, и Надя не поняла, шутит он или говорит серьёзно.
        Существо (которое не было псом, просто скопировало его форму из памяти Юозаса) не умело читать мысли ксеноморфов, но улавливало их биотоки и колебания их электрических полей. Ауру. Оно «услышало», как обрадовались пришельцы его появлению, как выплеснулись в их кровь эндорфины, гормоны счастья. А ещё оно почувствовало, как внутри одного из ксеноморфов зародилась новая жизнь. Не обладающая массой и бесплотная, как он сам. Интересно, каким он вырастет, ребёнок этих двоих?
        - Что ты ёжишься? Холодно? - Юозас помог ей натянуть комбинезон, застегнул под горло.
        - Не холодно. Это просто… просто так, - улыбнулась Надя. Неприятное ощущение длилось несколько секунд и прошло, без следа.
        ***
        Это длилось несколько секунд: узнавание, проникновение, восприятие. За эти секунды он отдал новому ксеноморфу знания, возможности, эмоции… частицу жизни. И приблизил свою смерть. С каждым прожитым тысячелетием он становился всё более тусклым. Солнце Эльгомайзы, светимостью в восемь раз ярче земного, не давало достаточно энергии, и он голодал, уменьшаясь в размерах и теряя силы. Голод убивал медленно, незаметно, он прожил бы ещё долго, несколько тысячелетий, но одиночество убивало быстрее. Во всех Вселенных, где он побывал, мыслящие биоформы не могли размножаться в одиночку. Он понимал, что ксеноморфы, подарившие ему бесценный подарок - радость общения - ксеноморфы улетят на свою звезду, а он умрёт, как умерли тысячу лет назад его создатели.
        То, что он сделал, не было вторжением. Ксеноморфы обещали взять его с собой, значит, не будут возражать. Надя не ощутила боли, только неприятное щекотное ощущение, только немного холода. А маленькая жизнь внутри неё приняла его как данность, соединилась с ним и стала одним целым. Он будет жить. Теперь он будет жить!
        ***
        Надя ойкнула и испуганно воззрилась на голубое пламя, в которое превратилась «собачка». Огонь медленно растекался по стенкам туннеля, синими ручейками заполняя желобки. Юозас взял её за руку.
        - Я, кажется, знаю, чего он хочет, - Биолог достал из кармана мелок и провёл по бороздчатому полу. - Полы у них тут дурацкие. Рисовать не получается. И на стенках тоже.
        Надя достала баллончик-распылитель с краской, и дело пошло. Юозас нарисовал большой круг - Солнце - и пририсовал к нему восемь планет, к которым Надя добавила астероидный Пояс Койпера и более далёкое Облако Оорта.
        Синие ручейки, игнорируя тяготение (которое в туннелях чужого звездолёта почти отсутствовало, но всё-таки было), потекли вверх, закручиваясь крохотными смерчиками, застывая на стенах брызгами. И нарисовали звёздное небо.
        Надя достала планшет, перелистала звёздные карты.
        - Это не наши… не наша галактика! Это… Вот! Большое Магелланово Облако, карликовая галактика, удалена от нашей на 163000 световых лет и расположена между галактиками Золотая Рыба и Столовая Гора, - забормотала Надя.
        - Что же ты не улетел на своё Магелланово Облако? - забормотал Юозас, испытав на мгновенье то, что «звёздный пёс» испытывал не одно тысячелетие: холод космического одиночества и невозможность ничего изменить. - Несчастная ты собака! Гинтарис… Ты не останешься здесь один, я больше тебя не оставлю, как тогда, в Лаукуве. Ты мне веришь?
        Голос у биолога сорвался. Сейчас Надя скажет, что он сумасшедший и у него глюки. Взять с собой на Землю эту штуку… А если она уничтожит планету? Если она - монстр из ужастика «Нечто»?..
        Ладно. Вдвоём с Надей они что-нибудь придумают. Юозас вытер глаза тыльной стороной ладони и покосился на Кислову.
        Астрофизик кивнула. Похоже, они оба думают одинаково. От этой мысли внутри зажглась тёплая искорка - такая же, как эти голубые огоньки, продержавшиеся несколько тысячелетий в кромешном одиночестве Эльгомайзы.
        Может быть, оно «увидело» эти искорки, которыми загорелись два человеческих сердца, и потянулись друг к другу. Может, что-то почувствовало.
        Пламя поползло наверх, растеклось по стене, замерло, словно решая, впускать или не впускать этих двоих… И вдруг стало из голубого ослепительно белым, зашипело, расплавляя бороздки и выжигая новые.
        Схема. Схема входа!
        В лицо дохнуло жаром. Надя слегка отодвинулась, достала блокнот и зарисовала схему. На кончик карандаша опустилась синяя искорка. Надя тихонько на неё подула. Искорке понравилось, она затанцевала вокруг, щекотно покалывая Надины пальцы, которых та не отдёргивала. И вдруг вспорхнула синей бабочкой и прилепилась к стене - последним недостающим звеном «ключа». Люк, которого минуту назад здесь не было вовсе, медленно поворачивался вокруг оси. Их приглашали войти.
        Прежде чем нырнуть в люк за Юозасом, Надя дорисовала на схеме звездочку. Ключ. Теперь они смогут войти, надо у Бэргена попросить лазер…
        Часть 18. Чужая территория
        Вторжение
        Лазер им не понадобился. Звездолёт впустил землян, он просил о помощи: чужаков следовало похоронить, Юозас это знал, словно был одним из них. Одним из чужого экипажа.
        Пилотов было шестеро. Гуманоидного типа, странно напоминающие людей, но не люди. Они сидели в узких высоких креслах с подголовниками, пристёгнутые ремнями. Необычно высокие (вот почему люки трёхметровые), с удивительно красивыми лицами, видимыми сквозь прозрачные шлемы. Две руки, две ноги, пропорциональное и гармоничное телосложение. Всё как у людей. Но они не люди.
        - Они красивые… - сказала Кэли.
        Женщина, даже если она био, во всём видит красоту либо уродство, это два главных критерия женской логики. Остальное вторично. Для него, Андрея, главным было это самое вторичное. Через тысячу лет он чувствовал то же, что чувствовали они.
        Андрей не понимал, откуда пришло это знание. Он вспомнил, как орал Мишенька, когда провалился в люк «марсианской канализации» - что-то о пауках и паутине. Переходная камера! И шлюз из чего-то эластичного, за тысячу лет ставшего паутиной. Вспомнил, как свистел врывающийся в открытый люк воздух. В чужом корабле не было воздуха! Или был… другой?
        - Юз, вы вчера, когда сюда вошли, слышали свист? Или сквозняк был…
        - Хлоп?к. Был хлопок. Ну, это как банку консервную открываешь, если без хлопк?, значит консервы несвежие. Нас словно втянуло туда, я даже заорал, - признался биолог. - И… цветами пахло. Сначала пахло, а потом прошло.
        - Какими именно? - задал «наводящий вопрос» Золтовски, Юозас повёлся и ударился в объяснения. Биолог он и есть биолог, то у него консервы несвежие, то цветочки-лютики.
        - Tagetes, семейство астровые, или сложноцветные, название получили в честь этрусского полубога Тага.
        - А по-человечески?
        - По-человечески бархатцы.
        - Так бы сразу и сказал, а то тагетесы…
        - Заткнитесь оба!
        Кислород это газ, не имеющий цвета, вкуса или какого-либо запаха. А этот идиот… биолог говорит, что был запах. Значит, их воздух пахнет цветами. бархатцами. Бред. Или не бред? Андрей вспомнил, как пахло в туннеле - едва уловимо, чем-то нежным, горьковатым… Горьковатый запах астр. Семейство астровых! А кислород входит в состав клеток всех земных живых организмов, являясь каждым четвертым атомом в любой органике. Значит ли это, что у них другая органика? Этот идио… биолог требует, чтобы гуманоидов похоронили достойно. Их и похоронят. Только не здесь, не на Аква Марине. Впервые за всю историю Земли они обнаружили иногалактический звездолёт с инопланетянами внутри. Впервые за всю историю человечества! Теперь они все миллионеры, весь экипаж, и этот болван Мишенька, и эта тормознутая Катеринка, и этот овощ Кинг… Кинз… этот биолог. А Димка Волокушин, если захочет, купит под свою клинику всю Южную Америку, целиком. Лечебное сафари по Амазонке на комфортабельных плотах, всё включено, всё что душе угодно!
        Оставить их здесь?! «Консервы» испортились, но их можно разделить на составляющие, исследовать, клонировать наконец! Это же нонсенс!
        Знакомство
        - Совсем крышу снесло? Ещё и Кислову с собой потащил. А если бы оно вас убило? - только и сказал Андрей, выслушав бессвязный рассказ биолога. Это он - капитан, лидер - должен был догадаться, что «жилые отсеки» в чужом корабле расположены снаружи, а не в центре, как в земных эвездолётах. А энергетические элементы, или что-то их заменяющее, размещались в секторах между туннелями, потому что больше просто негде. Вот тебе и марсианская канализация. Идиоты! Они идиоты. Семнадцать туннелей прошли, и мысль не шевельнулась: просчитать длину туннеля и диаметр пустоши. Он, лидер, не смог сложить два и два. А «ботаник с зелёными мозгами» смог. Это ему принадлежит открытие, и львиная доля волокушинских денег. Впрочем, о деньгах биолог не думал, и нёс дикую ахинею насчёт похорон… Идиот!
        «Идиот» не мог слышать, о чём думает капитан, но как-то догадался. И настоял на своём. Он «открывает» корабль, земляне хоронят гуманоидов. Только так. Под честное капитанское. А иначе никак.
        Андрей был вынужден согласиться
        - Только не здесь, не на пустоши. В скалах. Могилы выплавим лазертагами, или «террами», у нас же «терры» американские есть, камень режут как масло, - втолковывал капитану биолог, и Андрей согласно кивал, понимая, что если откажется, биолог будет долбить скалы ломом и рыть могилы руками. Юозас так остро чувствовал желание «звёздной собаки» похоронить своих хозяев, словно находился под гипнозом.
        Не гипноз. Просто передача мыслей, без внушения. Просто они понимали друг друга - человек и Сущность, ранее бывшая гуманоидами, всеми сразу. Сущность не была собакой, а её создатели не были её хозяевами, трудно объяснить это землянину, да и зачем? Ему так удобнее. Привычнее. Спокойнее. Он даже имя ему придумал, звучащее как музыка.
        Гуманоидов было шестеро. Возможно, в других помещениях были остальные, не могли же они вшестером… Или остальные умерли раньше, а эти шестеро их похоронили? Надо попросить ботаника, чтобы он поговорил со своим Гинтари…Чёрт! Он уже называет ксеноморфа литовским именем, так и свихнуться недолго. Попросить этого, звёздного, чтобы открыл остальные помещения. Если Юз его уговорит. Похоже, они нашли общий язык. Контакт. А он, капитан, узнал об этом последним!
        Просить не пришлось. Синее пламя растекалось по бороздчатым узорам стен, открывая бесчисленные двери. Ошеломлённые земляне шагали вслед за Юозасом по нескончаемой анфиладе помещений чужого корабля, испытывая чужую боль и чужое чувство невосполнимой потери. Среди погибших были дети, ростом со взрослого землянина, но всё же дети, невероятно тонкие даже в скафандрах. Сквозь стеклянные шлемы видны были волосы, заплетённые в косички, стянутые в смешные хвостики, торчащие непокорными вихрами. И глаза - огромные, необычайные. Остановившиеся навсегда.
        - Они что, семьями путешествовали? - шепотом спросила Катеринка.
        - Неизвестно, сколько лет они сюда летели, - так же шёпотом ответил ей Лех. - Может быть, они родились здесь. И дети, и взрослые.
        - И умерли здесь, все. И дети… Я не знаю, откуда я это знаю. Дети умерли первыми, взрослые жили дольше. Представляете, что им пришлось пережить? - Катеринка встретила ледяной взгляд Андрея и замолчала, уставясь в пол. Золтовски взял её за руку, которой она не отняла.
        Этот запах - дошло до Юозаса… Он ослабляет внутренние тормоза, он меняет каждого, открывая скрытое внутри истинное «я».
        - Не смогли поднять корабль, - продолжил Лех. - При таком росте и слабой силе тяжести у них должны быть тонкие кости. Лёгкие и тонкие, им ведь не надо держать позвоночный столб при земной mg. Поэтому они не смогли выйти и заделать пробоину в корпусе. Она есть, где-то под землёй, если откопать. Увидим. Только копать придётся долго, всё поле, на глубину двух метров. Всю жизнь копать придётся.
        - У нас с Бэргеном ката-ускорители есть, забыл, копатель? - напомнил Риото.
        - Каты запрещены Земной федерацией, - напомнил Андрей
        - Так то земной, до неё пилить и пилить, сто восемь триллионов километров.
        - Вот через сто восемь триллионов мы и разберёмся, с тобой и твоим дружком.
        - Да ты чего, капитан, я ж пошутил. Это и без нас сделают. Жаль, не увидим, зрелище, скажу я вам… Транспортники прилетят сюда лет через пять-шесть по земному времени, взрежут планетку как сардельку, и лет через двенадцать эта «тарелочка» будет болтаться на околоземной орбите, в нашем полном распоряжении.
        Лех Золтовски дождался, когда японец замолчал (под испепеляющим взглядом капитана) и продолжил:
        - Я хотел сказать… Они аэробные, дышащие газом, кислородом, пусть и атомарным. Значит, у них есть лёгкие. Есть кровеносные сосуды и внутренние органы… У них есть сердце. Значит, они умеют любить, - Золтовски говорил для всех, а смотрел только на Катеринку, и впервые она не отвела взгляд, улыбнулась чуть заметно.
        - У них нет сердца. - перебил штурмана Джеймс. - Что-то другое. Оно… по-другому работает. Работало. Другая жизнедеятельность, другая энергия. Другая душа. И если они прилетели сюда с Магелланова Облака, у них, вероятнее всего, другой срок жизни, сотни лет, или даже тысяча. Но они смертны, как всё живое.
        - Смертно тело, но не дух. Душа бессмертна. Нам надо их похоронить, Всех. И прочитать заупокойную молитву.
        Ну да, ну да. Этот чокнутый биолог собирается выдолбить в скалах двадцать шесть могил и поставить памятник. Дата рождения: вопросительный знак, дата смерти: прочерк. Ещё и мессу по ним отслужит, католическую. Тронулся умом, о душе вспомнил. Собачку нашёл, инопланетную. Интересно было бы взглянуть.
        Собачка
        Сущность тем временем «разглядывала» пришельцев, причём весьма детально. Всё как у мэзов: сердце, лёгкие, кровеносные сосуды и внутренние органы. И в каждом, кроме двоих, сияет крохотная искорка, которую люди привыкли называть душой и которая на самом деле неосвобождённая энергия. Такие же искорки горели в тех, кто его создал, - во всех двести сорока мэзах с планеты Кэймэз, из спиральной карликовой галактики, ввинтившейся между галактиками Золотой рыбы и Столовой Горы. Впрочем, карликовой она была по галактическим масштабам.
        Первыми умерли дети. Их энергия требовалась взрослым, ведь только они могли поднять корабль с чужой планеты. Дети владели штурманскими навыками на уровне школьника, не имели сил, достаточных для выполнения ремонтных работ, не имели знаний, достаточных для принятия решений. Зато обладали энергией вдесятеро большей, чем взрослые.
        Их не убивали, им просто разрешили - погулять по планете. Восторженно визжа, дети толклись в переходной камере, ликовали, предвкушая свободу. Радостно выбегали на свежий воздух и падали в голубую траву судорожно вдыхая сожжёнными лёгкими трёхатомный кислород… Детской энергии мэзам хватило, чтобы снять слой почвы, покрывший корабль при посадке, и зарастить полученные кораблём раны.
        Воздух Аква Марины, насыщенный трёхатомным кислородом, разъедал лёгкие, выжигал сетчатку глаз, опалял кожу. Для землян, дышащих смесью газов (78% азота, 21% двухатомного кислорода, 1% - инертные газы, молекулы воды, пыль и споры растений) - для людей озон смертелен лишь в больших концентрациях. Мэзы дышали атомарным кислородом, формула которого - O (один атом). Но их погубил не озон. Их убило тяготение Аква Марины, тяжёлое даже для землян, а для мэзов невыносимое, ломающее кости и скручивающее мышцы узлами судорог. Вернуться обратно они не смогли.
        Они умирали, пытаясь сделать невозможное, и отдавали оставшимся в живых непрожитую энергию. Дольше всех жили штурманы, самые ценные из всех: без них корабль не поднимется с погубившей их планеты. Когда умерли последние шестеро, энергия освободилась. Искорки - бессмертие, обещанное каждому - соединились и стали Сущностью. Она была благодарна своим создателям за дарованную ей память, которая теперь принадлежала Сущности. Она просуществовала несколько тысячелетий на чужой планете, под чужими звёздами, и не могла соединиться с другими сущностями, сиявшими в ночном небе Кэймэза, и их близкие не тосковали по ним, зная об их незримом присутствии. Мэзов больше не было - ни одного из ста сорока. Их знания и разум сконденсировала Сущность. Разум её был бесценен, ярость её была безгранична, и бесконечным было её милосердие.
        Но земляне не могли этого знать.
        Язык любви
        Исследовав физическую составляющую гуманоидов, Сущность проникла в сознание каждого, мягко влилась в нейтринные токи мозга, соединилась с подсознанием. На одну секунду. И оторопела. То неизвестное, которому Сущность дала название L-составляющей, владело каждым из десяти, клубилось в сознании, мешало мыслительному процессу, привносило побочные эффекты. Сущность испытывала симпатию, преданность, холодность или ненависть. А любовь - присуща только людям, и её язык не требовал перевода:
        Катеринка любила Золтовски, настойчиво убеждая себя в обратном, и в качестве противовеса выбрала Андрея, которого ей хотелось любить (вот именно так).
        В биополе Андрея был отчётливый след L-составляющей Катеринки, но думал он о Леоне.
        Леоне нравился Риото.
        Риото мучился оттого, что его L-составляющей не было в биополе Кэли.
        Кэли нравился Мишенька (именно нравился, поле очень слабое, и это странно, потому что у Леоны оно сильное. Что андроморфы были не совсем людьми, Сущность поняла сразу, но откуда ей было знать, что над «составляющей» Леоны поработал Джеймс Кендалл…).
        Мишенька питал дружеские чувства к Катеринке, но и только.
        Лех любил Катеринку, но глушил свою L-составляющую. Эмоциональные спазмы раскачивали и разрушали би-поле: хочу верить во взаимность и не могу, потому что знаю, что меня не любят, но лгу себе, что это не так, оттягивая неминуемый конец.
        L-составляющие Юозаса и Нади были гармоничны, L-составляющие остальных были неправильными и разрушали би-поле каждого. Их следовало изменить.
        Был ещё один вариант-отклонение: Берни. Он упивался собой и взирал на остальных с пьедестала: куда им без него. Завышенная самооценка, коммуникабельность, неконфликтность, но при этом неспособность к конструктивной обратной связи, плюс высокий профессионализм и потрясающая интуиция. Что с этим делать, ведь если изменить одно, изменятся и другие… Сущность размышляла, а Берни чувствовал, как в нём вспыхивают и гаснут «варианты». Его одолевали сомнения: прав ли он, возвысив себя над остальными из-за профессиональных качеств. Прав ли он, насмехаясь над чужими чувствами, понижая рейтинг других ироничными высказываниями. Далека ли ирония от сарказма и где проходит граница… Берни не мог понять, почему он об этом думает, и не мог отделаться от навязанных ему мыслей.
        Интересно, к какому выводу пришла бы Сущность, если бы смогла пообщаться с оставшимися на «Сайпане» дежурными по этажу, как схохмил Петюня. Неутомимая четвёрка (врач, защитник, пилот и механик) резалась в преферанс в кают-гостиной, поскольку плавать в бассейне им надоело, а экскурсанты, по выражению Бэргена, вернутся ещё не скоро. Свою долю они получат наравне с остальными, как значится в договоре. «Таки почему не попользоваться моментом?» - выразил общую мысль Сёма Рабинович, и все с ним согласились.
        Часть 19. Прощание
        Инопланетян - взрослых и детей - с ювелирной осторожностью перенесли к центральному люку и подняли наверх. Два планетарных катера и три вездехода курсировали между чужим звездолётом и «Сайпаном», перевозя контейнеры с бесценным грузом.
        Всех охватила эйфория: их ждёт огромное вознаграждение, поскольку всё найденное в космосе, по неписаному закону, принадлежало «Flying Star», в данном конкретном случае Волокушину и экипажу «Сайпана». («Я МОГЛО БЫ ДАТЬ ИМ ЗНАНИЯ, БЕСПРЕДЕЛЬНЫЕ, БЕСКОНЕЧНЫЕ. НО ОНИ МЕЧТАЮТ О ДРУГОЙ, ЗЕМНОЙ НАГРАДЕ И ЗЕМНЫХ БЛАГАХ. ОНИ СДЕЛАЛИ СВОЙ ВЫБОР, И Я НЕ ВПРАВЕ ВЫБИРАТЬ ЗА НИХ»).
        Навигационные карты с незнакомыми созвездиями чужой галактики, вплавленные в рамки из неизвестного на земле металла, вырезали вместе с куском стены (снять не получилось). Светящиеся голубым тусклым светом стеклянные сферы (вещество не было стеклом, но другого названия они не придумали, некогда было придумывать) вырезали из гнёзд, попутно удивившись, что они были ввёрнуты в фиолетовую густую массу наподобие земных допотопных ламп накаливания, ввёртываемых в патрон.
        Масса чавкнула, неохотно выпуская «лампы», и медленно потянулась за ними. По ней полоснули лазером, и она зашипела обиженно, но «лампы» не отпустила, держала цепко, и их пришлось оставить. Отрезать кусочек фиолетового теста тоже не получилось: оно прожигало титанопластовые перчатки, раскаляло докрасна танлитовые рукавицы и непостижимым образом обездвижило робота, выкачав энергию из батарей. Робота пришлось бросить: начинка расплавилась (при неповреждённом корпусе, что было невероятным, однако же было).
        Неизвестные приборы выдирали из панелей, выжигали, высверливали, выворачивали. «Картины» с неземными пейзажами, которые медленно текли, если их перевернуть (пейзаж становился иным), срезали со стен магнитными ножами. Мелкие предметы неизвестного назначения, напоминавшие детские игрушки, подбирали на ходу, совали в ранцы, дома разберёмся. И бежали дальше, загнанно дыша и хватая всё подряд, всё, что удавалось отпилить, отодрать, выломать.
        («НЕ ГУМАНОИДЫ? ИЛИ НЕРАЗВИТЫЕ ГУМАНОИДЫ НА НИЗШЕЙ СТУПЕНИ РАЗВИТИЯ? ИМЕЮЩИЕ РАЗУМ НЕ ПОСТУПАЮТ ТАК С СЕБЕ ПОДОБНЫМИ. УРОВЕНЬ РАЗВИТИЯ ОСОБИ, НАЗЫВАЮЩЕЙ СЕБЯ ТРЕМЯ ИМЕНАМИ - ЮОЗАС, БИОЛОГ,LIETUVIS, - НА НЕСКОЛЬКО СТУПЕНЕЙ ВЫШЕ, КОНТАКТ ВОЗМОЖЕН. НО ОТКУДА ОН ВЗЯЛСЯ СРЕДИ ЭТИХ, НЕДОРАЗВИТЫХ?).
        Ярость клокотала внутри, рвалась наружу, но… Гуманоиды обещали похоронить тех, кем она была раньше, и если у них принято хоронить в ящиках, она не станет возражать, лишь бы грунт был крепким. Вечным. Скалы! Они перевозят их к скалам! Они изуродовали звездолёт, осквернили память погибших, забрали даже детские игрушки… Наверное, хотят положить их в могилы детей. Странная традиция.
        Мэзы обретут свой последний дом в скалах планеты. А через несколько тысяч лет третья луна Аква Марины столкнётся с астероидом, мчащимся к Эльгомайзе из космических глубин, сорвётся с орбиты и упадёт на пустошь. Здесь будет дно океана. Вот почему мэзов нужно похоронить в скалах, всех. Но… зачем они грузят контейнеры в звездолёт?
        ***
        Во все времена, всю историю своего существования люди мечтали о Контакте. Но проходили тысячелетия, а мечта оставалась мечтой. О Контакте снимали фильмы, писали книги, придумывали сказки. И никто не мог предположить, что это будет так тяжело и больно. В голове гудел огромный колокол, мысли бились о черепную коробку, причиняя почти физическую боль. Юозас не хотел верить, что Контакт не состоится по вине его товарищей, с которыми он прожил трудные пять месяцев, которым доверял, которых понимал. А теперь перестал понимать.
        - Ты говорил, остальные такие же, как ты. А они другие, - набатом звучало в голове. - Ты говорил, что веришь им как себе, я впустил твою команду, позволил войти, а они…
        - Что стоишь, ворон считаешь? Бери, тащи!
        Биолог машинально взял протянутый ему баллон.
        - Что в нём? Ты хоть знаешь, что это?!
        - По ходу разберёмся. Сжиженный газ, наверное. Может, горючее? Эта штука клубится как туман. И светится! Мы закачали в баллоны всё что осталось…
        Всё, что осталось, стало добычей. На звездолёт набросились всей стаей. Как звери. Возражать было бессмысленно, но Юозас возражал. Его не слушали. Он пытался объяснить, остановить. Его оттолкнули:
        - Не путайся под ногами, не мешай!
        Контакт - это не радость, которая не умещается в сердце. Не слияние цивилизаций. Не торжество разума. Контакт - это израненные чувства и обманутые надежды. Нож в спину.
        Юозас чувствовал, как рвали на куски, резали, жгли огнём - то, что было живым и две тысячи лет верило, что ему помогут, прилетят и помогут. Так же как мы, земляне, до сих пор верим в светлое и доброе, как ни выбивали из нас эту веру, как ни искажали представление о самих себе - гибельными эпидемиями, голодомором, кровавыми революциями и озверелыми войнами. Людям свойственно хвататься за соломинку, надеяться на чудо, верить в хорошее, и те же качества приписывать иному разуму, в существование которого человечество верило уже четвёртое тысячелетие. Эта вера сильнее религии, она заложена в нас изначально - тоска по братьям по разуму.
        Фантастическая литература с её лихо закрученными сюжетами о галактическом содружестве планет так и осталась фантастикой. Желание убивать, спавшее в генах землян, проснулось после долгого сна и праздновало встречу.
        ***
        Напоследок они вырезали автогеном кусок внутренней обшивки.
        - Осторожно! Она…вязкая! Жидкая!
        - Чёрт! Она мне в глаза плеснула, я еле увернулся!
        - Кто - она?
        - Она. Обшивка. Две тыщи лет под землёй пролежала, а теперь проснулась, завозилась-заворочалась! Хэ-хэ. Чуть без глаз не оставила.
        - Идиот! Кто ж без шлема лазертагом…
        - Был шлем, теперь нет. Зато идиот остался живой и с глазами, - хохотнул Берни, и Риото с ужасом увидел оплавленное металлостекло, бывшее раньше шлемом навигатора.
        - Оно ж не плавится! Его ни резак, ни биоцар не берёт, а эта штука запросто, вот так, взяла и расплавила. Плеснула, говоришь?
        - А у тебя и биоцар с собой? - вопросом на вопрос ответил Берни. - Они же Инструкцией запрещены, биологическое оружие!
        - Запрещены, запрещены, не боись. Если бы мы с Бэргеном соблюдали Инструкцию, вас бы не было уже. А так - все живы-здоровы, и на Землю вернётесь все, с руками, с ногами и с глазами. Это на Земле они запрещены, а на Аква Марине законов нет. - улыбнулся Риото. И вмиг посерьёзнел. - Смотри, капитану не проболтайся.
        - Ну, ты что! Я могила. Кэп будет спать спокойно до самой Земли, - заверил Барнс боевого оператора, не думая, что его слова сбудутся очень скоро.
        Серая вязкая субстанция внутренней обшивки чужого звездолёта, остывая, превратилась в подобие мягкого льда, и неожиданно затвердела. На Земле расколоть «лёд» не получилось. Он не плавился в Солнечной короне, при температуре в миллион Кельвинов, не растворялся в царской водке (смесь азотной и соляной концентрированных кислот, растворяющая золото) и не изменял кристаллической структуры под сверхвысоким давлением в восемь миллионов атмосфер. У него не было кристаллической структуры, то есть вообще ничего похожего. Мёртвая материя не раскрыла свою тайну, словно мстила за что-то.
        На вопрос, чем они её резали, звездолётчики пожимали плечами: «Чем,_чем, резаком лазерным, чем же ещё?» Но лазерный луч отскакивал ото «льда» как солнечный зайчик, и рикошетом «лабораторию разнёс к чертям, как лягушка прыгал, порезал нахрен всё что там было», по словам чудом уцелевших экспериментаторов.
        ***
        Когда металлопластовые ящики с мэзами стали грузить в земной звездолёт, Сущность предположила, что ксеноморфы собираются их оживить. Если это случится, она исчезнет, вернув энергетическое поле его носителям. Они будут жить ещё долго, очень долго. Гуманоиды помогут мэзам починить звездолёт, улететь домой… Домой! А когда придёт их срок, это случится на Кэймэзе, и звёздное пламя будет сиять в родной галактике, наблюдая за живущими и вместе с ними провожая столетие за столетием…
        Вся живая материя во Вселенной имеет начало и конец, даже звёздная. Спутник Эльгомайзы, белый карлик Процион Бэта с его низкой светимостью - не что иное, как обнажившееся ядро звезды, которая потеряла верхний слой звёздной материи. Кусок металла с чудовищным гравитационным сжатием и температурой всего пятьдесят тысяч градусов Кельвина. Холодный. Когда-то он был горячим, таким же, как солнце Кэймэза в галактике Большое Магелланово Облако.
        В приятные рассуждения отчаянным воплем врезались биотоки Юозаса. Земляне вовсе не собирались оживлять мэзов. Тела они увезут с собой, все сто сорок. А через два местных года (шесть земных лет) сюда прилетят беспилотные грузотранспортники и заберут звездолёт.
        Сущность останется одна. Ей больше не к кому будет приходить, не о ком вспоминать, не с кем разговаривать в мёртвой тишине корабля - мёртвой, но для Неё живой, потому что здесь были те, кем когда-то была Она.
        Через тысячи лет одиночества она рассеется во Вселенной. Но сначала она расправится с пришельцами. С ксеноморфами, которых она приняла за гуманоидов, но которые не были таковыми. А значит, не имели права на жизнь, решила Сущность.
        Ярость Её была безгранична, и безграничным было Её милосердие.
        Голубое пламя окружало людей широким полукольцом, медленно приближаясь. Оно вообще всё делало медленно: зачем торопиться, когда у тебя впереди вечность? Экипаж «Сайпана» не замечал голубых далёких всполохов, занятый погрузкой и сладко мечтая о волокушинских миллионах. Осталось четыре-пять месяцев полёта и полгода карантина в клинике. И жизнь превратится в праздник.
        Окрылённые невиданной удачей, запыхавшиеся, уставшие, они не обратили внимание на пляшущие над головой искорки… И теперь с ужасом смотрели, как неистовствовало голубое пламя, выжигая голубую траву, настигая юрких ящерок, которые не могли убежать и, сгорая заживо, пронзительно верещали. Люди впервые слышали, как они кричат. Никто не пытался спастись, не пытался применить оружие, хотя парализаторы были у всех. Да какие, нахрен, парализаторы, когда перед тобой живой костёр…
        Бэрген знал эту человеческую реакцию на близкую смерть. Ему хватило двух минут, чтобы добежать до оружейного отсека и раскопать надёжно спрятанные под грудой парализаторов и морозок ката-ускорители… Тяжёлый, собака. Два ему не дотащить, второй возьмёт Риото. Только где же он?
        ***
        - Подождите! Дайте мне время! Я объясню, я уговорю его…
        - Биолога в медблок, с ним что-то не так.
        Мягкие сильные руки обняли за плечи, куда-то повлекли, повели… в медблок? Он объяснял этим рукам, что сейчас не может, он придёт позже, а сейчас ему надо поговорить с Гинтари… В руку вонзилась игла. Последнее, что он слышал, - Надин голос, встревоженный, вибрирующий на низких нотах, очень красивый… Разобрать слов биолог уже не мог.
        ***
        Ката-ускоритель расшифровывался как катализатор процессов, ускоряя с чудовищной силой природные явления. Лёгкий ветерок он превращал в торнадо, комфортное тепло - в удушающую жару, а содержащиеся в воздухе малочисленные молекулы воды после продолжительной обработки ката-ускорителем напоминали влажноэкваториальные леса полуострова Малакка. Ката-ускорители, если их установить достаточно много, изменяли климат, осушали реки и болота, то есть действовали с противоположным эффектом. Но и среди изобретателей бывают шутники. Кто-то додумался их назвать катализаторами, в просторечии катами.
        С болотами земляне перестарались. По просьбе Бразильского правительства было осушено болото Пантанал в бассейне реки Парагвай. Самое крупное болото мира, площадью двести тысяч квадратных километров, исчезло с лица земли. Вместе с ним исчезли три тысячи видов растений, тысяча видов животных, шестьсот пятьдесят видов птиц, двести тридцать видов рыб…
        Пока бразильцы чесали в затылках и подсчитывали убытки, россияне с энтузиазмом метростроителей второго тысячелетия взялись за Васюганские болота. Пятьдесят три тысячи километров Западной Сибири - лакомый кусок, можно построить города, заложить природные парки, заповедники заселить зверьём… А болота - да кому они нужны? Какая от них польза? Одни комары да лягушки. Напрягал и тот факт, что болото год от года увеличивалось в размерах: пятьсот лет назад оно имело в четыре раза меньшую площадь.
        За болото взялись всерьёз, сотни ката-ускорителей функционировали уже три года, когда сибиряки спохватились, как когда-то бразильцы, но было уже поздно что-то предпринимать: каты поработали на совесть. Васюганские болота - это заболоченная низменность с огромным количеством небольших озёр (около восьмисот тысяч). Отсюда берут своё начало десятки крупных рек и огромное количество мелких. На месте болот посадили леса, они быстро росли, но ещё быстрей сгорали от лесных пожаров вместе со всеми обитателями: на тысячи километров вокруг не осталось ни одного озера, ни одной речушки! Васюганские болота, являющиеся ценным источником пресной воды, прекратили своё существование.
        Местные жители собирали на болотах голубику, морошку и клюкву, ловили в озёрах жирных карасей, в реках промышляли ценную рыбу, поставляя её элитным ресторанам. И жили припеваючи. Через три года они с удивлением поняли, что остались не у дел. Исчезла не только клюква и не только рыба, исчезли лоси, соболя, белки, рябчики, куропатки…
        Большие запасы торфа, разлагаясь, связывали огромное количество углекислого газа, уменьшая парниковый эффект. С уничтожением крупнейших болот на планете нарушился экологический баланс. Наступило глобальное потепление. Восстановить болота не представлялось возможным. Ката-ускорители были запрещены к применению Общеземной Федерацией Природозащиты.
        Всё это Бэрген знал, но что значила природозащита Земли в сравнении с защитой человеческих жизней? Ката-ускоритель, запущенный на полную мощность, втягивал всё, что в него попадало, а тянул он здорово. Как пылесос, ухмыльнулся Бэрген. Направил раструб на синий огонь.
        - Иди ко мне, милашка, пообщаемся.
        Синее пламя аккуратно обогнуло людей и рванулось к «пылесосу», пожалуй, слишком быстро. Гуманоиды (полугуманоиды, низкая ступень развития, недочеловеки, полуживотные) решили поделиться энергией. Неоценимый подарок, если учесть опустошённые землянами баки со скудными остатками энергии Кэймэзийского корабля.
        Ката вобрала в себя Сущность и умножила её на самоё себя в десятки тысяч раз. Сущность не протестовала, радостно ввинтилась в жерло, ката загудела, «переваривая» добычу. Бэрген не успел сообразить, что произошло, когда ката взорвалась.
        В мозгу билась чужая радость, чужое злое торжество, чужое сожаление и непреклонность - всё разом, сливаясь в горячую лаву эмоций.
        ***
        Как же долго она жила полуголодной жизнью! Солнце Эльгомайзы слишком тусклое, не могло напитать энергией досыта, голод ослаблял мыслительный процесс, и заставлял думать о еде… о белом солнце Кэймэза… Поглощённая Сущностью энергия ката-ускорителя разбудила мозг, если можно назвать мозгом живую плазму.
        Она безошибочно вычислила лидера. Того, кто отдавал приказы. Он когда-то предал четыреста шестьдесят колонистов, и других, не имеющих разума, но любящих жизнь и вскармливающих потомство молоком. Они погибли по его вине. Это сидело в его L-составляющей, но Сущность, ослабевшая от тысячелетнего голода, не могла разобраться в сумбурных чужих биотоках.
        После ката-ускорителя она «читала» ксеноморфа-лидера как книгу. Волокушин ошибся, назначив Балабанова капитаном. Предавший однажды предаст второй раз. Обрёкший на смерть своих соплеменников и бросив их умирать под чужим далёким солнцем, теперь он собирался препарировать тела погибших мэзов, не имея на то права. Но лидер считал, что - имеет.
        Она, Сущность, тоже имеет право. Белый шар целился в голову: там клубилась чужая подлость, подсчитывалась сумма вознаграждения за останки мэзов, которых экипаж продаст компании «Flying Star»… Да как он смеет?! Кто они, эти пришельцы, которые вместо помощи занялись мародёрством? С одним оказался возможным Контакт, но другие изолировали контактёра и выключили его поле: Сущность больше не чувствовала Юозаса, связь прервалась. Устранили? Она тоже умеет - устранять.
        - Кэп, смотри! Шаровая! У них тут бывают грозы.
        - Да нет, шаровая быстро летит, а эта еле тащится.
        - Говорят же тебе, шаровая молния! А что тащится, это так кажется, из-за атмосферы. Беги кэп, она… сейчас шарахнет! Беги!
        Белый шар стал розовым. Свет клубился, переливался, гипнотизировал…
        «Бросил шар свой пурпуровый
        Златовласый Эрот в меня,
        И зовёт позабавиться
        С девой пёстрообутой».
        Анакреонт, перевод Вересаева, откуда Анакреонт знал об Эльгомайзе, ведь в его времена люди не летали к звёздам, не умирали в чужих Вселенных…
        - Андрей, беги!
        Смерть была светом - шипящим, раскалённым, невыносимым. Глаза пекло от близкого жара. Андрей машинально закрыл лицо руками и услышал вскрик Леоны - последний, по-детски жалобный.
        Леона не колеблясь встала между ним и смертью.
        Андрей никогда не назовёт её любимой, хоть и смотрит так странно… У неё нет ни единого шанса: Андрей знает, кто она. Биоформа. Не человек. Если так, зачем вообще жить? Он будет меня помнить. Он будет жить. Это всё, что я могу для него сделать.
        Боли она почти не чувствовала. Вскрикнуть заставило сожаление - об Андрее, которого она больше не увидит. О мире, в котором её больше не будет. О Кэли, которая останется одна, совсем одна! Почему так? Почему те, кто растил их в ласковой заботе и тепле (Леона готова была поклясться, что их с Кэли любили) - почему они их отвергли, не приняли в свой мир? Кэли! У неё не будет ни семьи, ни детей, ни друзей. Люди не знают, как страшно - когда некому рассказать, не с кем поделиться. Кто же поверит андроморфу? Андрей! Он мог бы поверить, почти поверил, он так на меня смотрел… А я не успела сказать ему, что умею любить, и теперь не скажу, уже не скажу…
        Леона не знала, что Кэли погибнет, не успеет войти в шлюзовую камеру, пропуская людей, которые двигались слишком медленно, волоча за собой награбленное и под угрозой смерти не желая расстаться со своей добычей.
        ***
        - Матка боска! (польск.: Матерь божья) - Золтовски бросил ящик, в котором что-то зазвенело, да чёрт с ним, с ящиком, капитана надо спасать. Лех взвалил Андрея на плечо и, перепрыгивая через ступеньки, побежал по трапу к шлюзовой камере «Сайпана», повторяя самому себе: «Шибче, проше, шибче!» (польск.: быстрее, пожалуйста, быстрее!) Спасибо Катеринке, заставляла заниматься, мышцы накачал.
        ***
        Сущность умела мстить, и ярость её была безгранична. Следующим будет навигатор, самый опытный, профессионал экстра-класса.
        Берни не успел понять, что умер. Смеялся, радуясь удаче, которая выпадает раз в жизни. Да что там - в жизни! Единственный раз - за всю историю человечества. Он, Берни Барнс, купит себе остров, как Волокушин. Бизнес замутит, парк адреналиново-экстремальных аттракционов, он даже название придумал, «Планета класса икс». Ему тридцать восемь, через пять лет его не возьмут ни в одну экспедицию. А на медкомиссии мягко предложат летать на солнечниках. Да лучше застрелиться! Уходить надо уметь, уходить надо красиво. Эльгомайза станет его последней звездой.
        Желание Берни Барнса сбывалось на глазах. Сжимая в руках найденную на чужом звездолёте шкатулку, инкрустированную светящимися камешками, Катеринка с ужасом смотрела, как Берни превратился в факел - светло горящий, такой же, каким был он сам, душа компании, неисправимый оптимист, профессионал высшей категории, единственным недостатком которого было самолюбование. Нарциссизм. Говоря по-человечески, выпендрёж. Мама бы её отругала, хорошие девочки не знают таких слов. Для мамы Катеринка всегда была плохой, такой и осталась. Она любит Леха и капитана, а двоих любить нельзя. И Берни, которого больше нет, как им теперь без него… Как?!
        Её сожаление уловила Сущность. К Катеринке покатился белый шар, становясь розовым, приковывая взгляд. На его пути неожиданно оказался Мишенька, заслонив девушку собой. Мишеньке было страшно. Ноги напряглись, со щёк исчез румянец, пальцы сжались в кулаки. Он стоял, уставясь на летящую к нему молнию как кролик на удава и отшвырнув в сторону бесценную «Fuji Y».
        Мишенька. Он ничего не взял из чужого корабля, ни к чему не прикоснулся. Весь день не выпускал из рук фотокамеру, возвращая в реальную жизнь давно исчезнувшее и делая нужным забытое. Камера стрекотала в Мишенькиных руках, и призрачное становилось реальным, застывшее - живым, а потерявшее смысл - важным.
        Он похож на меня, его энергия светлая, молодая, неиссякаемая, - подумала Сущность. Шаровая молния стала изумрудно-зелёной. Сущность умела чувствовать, и милосердие её было бесконечным.
        Камеру подобрал Риото Ита - бережно, как драгоценность. Мишеньку он взял за шиворот комбинезона и втащил в шлюзовую камеру как мешок.
        Выскочившего ему навстречу Петюню Риото молча втолкнул обратно: Берни нет, капитан полумёртвый, Лех, похоже, сошёл с ума, если так дальше пойдёт, у них не останется ни одного штурмана.
        - Сиди, не рыпайся. Тебе корабль вести.
        - Понял, сэнсей, - отрапортовал Коржик, пряча за спину руки, как провинившийся школьник. Вот придурок, шутки шутит…
        Риото развернулся и побежал обратно. За ним, держась на расстоянии, бежал Коржик, сжимая в каждой руке по вакуум-зонатору.
        Как ни странно, именно безобидные зонаторы остановили атаку. Сущность перепутала их с ката-ускорителями, и глотала вакуум, ошибочно принимая его за источник энергии. Высшие сущности тоже иногда ошибаются, ведь все они были когда-то людьми.
        Люди воспользовались шансом и побежали к кораблю.
        **
        Лех плакал, обнимая шведскую стенку, которой касались Катины руки, когда в тренажёрный отсек ввалился Петюня с Катеринкой на руках…
        - Люба, вшистко добже, естем з тоба… («Милая, всё хорошо, я с тобой»)
        Тёплые руки обняли его за шею, в глазах мелькнуло узнавание. Лех с ужасом ждал, что руки разнимутся, и она отшатнётся.
        - Лёшенька… не уходи…
        - Как ты меня назвала? Катеринка ты моя! Кася.
        ***
        Андрей пришёл в себя, когда «Сайпан», включив грави-поле, удалялся от Проциона Эльгомайзы, с каждой секундой приближаясь к Земле. В штурманской рубке он обнаружил Петюню. Вдвоём с механиком они вели корабль, сменяясь через каждые восемь часов, не успевая выспаться и едва не падая от усталости. Андрей скользнул взглядом по приборам. Курс выверен, отклонение нулевое. Рабиновича, который пришёл сменить Коржика, Андрей вытолкал из рубки со словами: «Иди спи, механик. Под глазами мешки, бледный как Процион Бэта, вот скажи, на фига мне такой навигатор?». Сёма благодарно улыбнулся, соглашаясь: на фига…
        ***
        Молния пощадила Леону, в последний момент распознав в ней андроморфа. Ярость Сущности была направлена лишь на людей, а она не совсем человек. Биометаллические компоненты. Другая структура. Другое сознание. Нет агрессии. Другой андроморф погиб случайно, схватил шаровую молнию голыми руками и держал, защищая полугуманоидов, которые его создали. Андроморф плавился, но держал шаровую смерть, пока не превратился в пепел. Зато люди успели подняться на корабль.
        Леона не хотела жить без Кэли, в мире, который её отвергал. Лучше умереть. И когда Андрей пришёл к ней и предложил быть вместе, она ему не поверила.
        - Ты шутишь? Ты же знаешь, кто я.
        - Знаю. Я знаю. Но я люблю тебя, Лео, и ты меня любишь. Я знаю.
        ***
        Кендалл, чёрный от горя, не смог вернуть в Мишенькино тело жизнь - по той простой причине, что её из него вычерпали до донышка. Мишеньки больше не было. Но остались отснятые им уникальные кадры, километры цифровой жизни, которая станет фильмом.
        - Не дрейфь, студент, я тебя не брошу. Найду оператора, найду продюсера… Твой фильм увидит мир, я обещаю! Он будет только твоим, и в титрах будет твоё имя.
        - Моё, моё, не сомневайся. И никаких операторов. Я никому не доверю монтаж, сделаю сам, - заявило «тело», приподнявшись на локтях, и с мальчишеским нагловатым прищуром уставилось на Джеймса.
        Кендал охнул. И рухнул, где стоял.
        - Эй, есть кто живой? Тут врачу плохо, а я встать не могу, помогите кто-нибудь…
        ***
        В капитанскую каюту боком протиснулся Золтовски, держа за руку Катеринку. Леона вопросительно взглянула на визитёров. Лех улыбнулся:
        - Мы вообще-то на минутку. Тут такое дело… До Земли четыре месяца, а мы не хотим ждать. Благословите нас, пан капитан…
        ***
        Сущность, по здравом размышлении вернувшая Мишеньке его энергию, отдала, пожалуй, слишком много. Зато теперь ей будет о чём вспоминать. Сотворённое добро возвращается сторицей, даже вот так, в воспоминаниях, от которых тепло.
        Когда-нибудь на Эльгомайзу прилетят те, кому можно верить, кто не оставит его в беде, поможет. Среди землян был один такой, только один. Он вступил в контакт, подарил величайшее благо, прекрасней которого нет ни в одном из существующих миров - возможность общения.
        Сущность оставила ему подарок, от которого невозможно отказаться. А себе забрала его воспоминания, с которыми легче коротать вечность.
        Эпилог
        - Мама! Мамита! - на двух языках звал Айвидас. Надя поспешила на зов. Пухлые ручки схватили бутылочку, ротик жадно причмокивал, а глаза смотрели с признательностью, которой трудно ожидать от маленького человечка. Совсем ещё кроха, а глаза взрослые, словно малыш о чём-то думает. Надя - в который уже раз - удивилась. Он умеет думать?
        Айвидас усмехнулся, не выпуская бутылочку изо рта. Иогурт, в который Надя добавляла ягоды земляники, пришёлся ему по вкусу. А думать он научился ещё до рождения.
        В 163000 световых годах от Земли, между галактиками Столовой горы и Золотой Рыбы, в туманности Магелланово Облако светит звезда, которой земляне никогда не дадут название. Её жаркие лучи превратили бы Землю в пепел и развеяли по Вселенной. Они согревают живительным теплом планету мэзов. Он никогда её не увидит. Он изменился, слившись с земным существом, трогательно нежным, трогательно беззащитным. Он будет его любить, оберегать, заботиться, ведь он в какой-то мере его отец.
        Прошлого для Айвидаса не существовало. Зато ему принадлежал целый мир, и в этом мире всходило солнце.