Прямой контакт Никита Велиханов
        ГРАС #2
        Команда ГРАС - Группа по расследованию аномальных ситуаций. Так называется одно из секретных подразделений ФСБ, которое занимается сбором, анализом и расследованием нестандартных ситуаций, связанных с необычными свойствами человеческой психики, не изученными явлениями природы, событиями военно-политического характера.
        В новой книге писателя Никиты Велиханова читателям представлены два остросюжетных детектива - "Цена бессмертия" и "Прямой контакт". В первом - сотрудник ГРАС узнает, что все важнейшие события в истории человечества были и остаются результатом деятельности Союза Бессмертных. Верить этому или нет? А главное принять или отвергнуть предложение стать одним из Бессмертных?
        Исчезновение людей в одном из районов Астраханской области... Что это? Аномальная зона? Криминальные разборки? Дело рук сектантов? Только грасовцы способны разобраться в такой ситуации - об этом читайте в детективе "Прямой контакт".
        Никита Велиханов
        Прямой контакт
        Митяево, 21 мая 1998 года.
        Погода стоит на редкость безветренная. Жаркое, невыносимо яркое солнце слепит глаза, печет спину. Пот заливает глаза, затекает в рот и капает прямо на дно лодки. Огромный косяк рыбы, взрезая волны, приближается прямо к баркасу. Здесь он неминуемо должен был попасть в расставленные Андрюхой сети, но Андрюха не может просто так хладнокровно ждать, когда эта рыба, запутавшись в сети, станет его легкой добычей. Он встречает этот косяк, как боксер на ринге встречает своего самого злейшего противника - зло, напряженно, сосредоточенно. Ему хочется дождаться, когда эта глупая рыба, движимая своим тупым инстинктом продолжения рода, совершенно не чувствуя никакой опасности, настолько приблизится к баркасу, что он сможет схватить её руками, испытав упругое сопротивление её скользкого тела, вытянуть, стукнуть по голове киянкой и, чувствуя, как уходит жизнь из рыбьего тела, бросить его на лаги.
        Ожидание это длится, наверное, не более минуты, но минута эта кажется Андрюхе вечностью, и вот, наконец улучив удачный момент, он выхватывает из воды довольно крупную стерлядку с вздувшимся от икры пузом, кидает её на дно лодки и скорее, чтобы не упустить время, тянется за следующей... Блестящие рыбьи тела мелькают у него в глазах, сливаясь в одно серебристое пятно... Все более и более распаляемый азартом, Андрюха с удивительной легкостью вытаскивает стерлядок одну за другой; ему уже неудобно стоять, потому что лодка почти полностью заполнена рыбой, крупной и помельче, уже мертвой и ещё бьющейся в конвульсиях... Андрюха, изрядно устав от своей сказочно удачной ловли, оглядывается, чтобы полюбоваться добычей.
        Поворачивается он медленно, тело как будто перестает слушаться его, наливается тяжестью... Чувствуя легкий холодок в затылке, Андрюха всё же поворачивается, с трудом, словно преодолевая сопротивление огромной толщи воды - рыбы в лодке уже нет, вернее, нет той рыбы, которую наловил Андрюха; баркас доверху забит полуразложившимися рыбьими трупами, по которым ползают чудовищно огромные черви с пузатыми, будто перетянутыми в нескольких местах рези-ночкой брюшками. Этот кадр прокручивается перед удивленным взором Андрюхи несколько раз... Наконец, выйдя из оцепенения, Андрюха чувствует, как страх ползет по его спине и, добравшись до затылка, начинает ерошить волосы. Андрюха бросается к борту и прыгает в воду... Плыть ему трудно, руки не слушаются его, ноги путаются в сетях-. Он гребет изо всех сил, с ужасом понимая, что не продвигается вперед ни на сантиметр... Андрюха кричит, но голос застревает у него в горле. Волна захлестывает его с головой, соленая вода заливается в нос, ему нечем дышать... Собрав последние силы, Андрюха выныривает на поверхность, но голос опять не слушается его, и он снова уходит
под воду, и снова пытается плыть, но сил в руках нет - они будто ватные...
        Андрюха проснулся так резко, как будто на самом деле вынырнул из сна... Сердце бешено колотилось, на лбу выступила испарина. В комнате было ещё темно; все звуки, краски, весь пережитый Андрюхой ужас остались там, во сне, а здесь, дома, было темно и тихо: мерно отстукивали ходики, в соседней комнате безмятежно посапывал Дениска. Всё было в порядке, всё было как всегда, но неприятное, тревожное чувство какой-то неизвестной пока беды уже пролезло в Андрюхино тело и засело где-то на уровне желудка.
        Глубоко вздохнув, как будто силясь с потоком воздуха выплюнуть из себя всю эту приснившуюся гадость, Андрюха стал всматриваться в поблескивавший в темноте циферблат. Ходики почти тут же услужливо отбили четыре раза. Андрюха ещё раз для порядка вздохнул, вскочил с кровати и, шлепая босыми ногами по свежевыкрашенному полу, пошел на кухню.
        Дарья уже проснулась и хлопотала на кухне, готовя мужу завтрак и собирая продукты, которые он возьмет с собой на рыбалку. Теплый, родной запах Дарьиного тела, перемешанный с запахом еды, действовал успокаивающе, и Андрюха почти забыл о своем ночном кошмаре.
        С аппетитом уплетая прямо со сковородки макароны, щедро сдобренные маслом и залитые яркими яичными желтками, Андрюха смотрел в окно, за которым уже начинало светлеть. Он думал о предстоящей рыбалке, о трудностях предстоящих дней, об опасностях, которые, возможно, поджидали его.
        Рыбный промысел был для Андрюхи привычным, каждодневным ремеслом. Другой работы в селе не было, и поэтому рыбалка была его работой, средством добывания своего куска хлеба. Но вот такое тревожное ощущение перед выходом в море бывало у него каждый раз.
        Сегодня он пойдет с братом, с Михаилом. Трудновато, конечно, вдвоем, но зато и улов на двоих поделится, а не на целую ораву мужиков, которые, по Андрюхиному разумению, в рыбалке смыслили значительно меньше его. В рыбалке ведь что главное? Места надо знать! А рыбу Андрюха чуял издалека, как кот, и делиться с кем бы то ни было своей добычей он не собирался. Тем более что сейчас был самый сезон. На одной рыбе ведь много не заработаешь, хоть и стоит она в городе немалых денег, да ведь продавать её приходится не в городе, а здесь, в селе, перекупщикам, которые платят копейки, да того и гляди обманут. Самому-то ведь в город везти накладно: и машина нужна, и перекупщики грозят, да и в городе неизвестно, как дело обернется. А икра - совсем другое дело. За икру платят хорошо. На икре в сезон можно заработать столько, что на год, если не роскошествовать, вполне хватит.
        - Надолго уходишь? К вечеру ждать? - Голос Дарьи звучал спокойно и обыденно; не было в нем ни тревоги, ни заботы какой-то особенной - так, обычный вопрос задаваемый мужу перед тем, как он уйдет по своим делам из дому.
        Странное дело, но сегодня спокойствие это Андрюху почему-то сердило. Понятно, что не на войну провожает, но побеспокоиться, ну хоть вид показать, всё ж таки могла бы...
        - Крупы положи побольше, и сала тоже подкинь... На ночь уходим... На островах перекантуемся, а то мотаться туда-сюда - только бензин жечь. Завтра к вечеру жди...
        Андрюха ещё раз деловито проверил содержимое мешка: соль, спички, нож, веревка, продукты, заветная бутыль самогона, в последний момент совершенно как бы случайно оказавшаяся в мешке - всё вроде бы было на месте; палатку и сети он ещё с вечера закинул в лодку. Андрюха быстро оделся и направился к двери. Уже у самых дверей Дарья, наконец-то оторвавшаяся от своих кухонных дел, как-то нехотя, как показалось Андрюхе, подошла к нему и неуклюже чмокнула его в небритую щеку, и уже спину его перекрестила торопливым, размашистым крестом.

***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        Телефонный звонок раздался в квартире капитана ФСБ Виталия Юрьевича Ларькина в совершенно не подходящий момент. Утром, на третий день отпуска, которого капитан наконец-то дождался... Нельзя сказать, чтобы Виталий в это время спал. Но встал он ещё не совсем. Во всяком случае, не весь.
        Когда аппарат издал свою мелодичную, но совершенно неуместную трель, Ларькин находился, условно говоря, в полулежачем положении - верхом на Катенькиных аккуратненьких ягодицах - и был страшно занят. Катенька, уткнувшись лицом в подушку, сладко постанывала - она очень любила, когда её брали вот так, полусонную. А может, просто притворялась, понимая, что такому здоровому мужику больше всего нужно с утра.
        Капитан проявил характер: не отрывался от дела до тех пор, пока девушка не начала в экстазе хватать воздух жаркими губами. Ей-то совсем было не до телефона, потому что Ларькин приложил максимум усилий. Теперь Виталий мог позволить себе удовлетворить и свои скромные потребности.
        Звонивший, очевидно, тоже был человек с характером. Капитан напоследок ласково погладил загорелые плечи и спину девушки и потянулся к телефону. Ларькин попробовал достать непредусмотрительно оставленный в кресле аппарат из положения лежа, но попытка оказалась неудачной, и ему пришлось встать. Катенька издала прощальный всхлип и, перевернувшись на спину, раскинулась на постели с выражением блаженства на лице. Ларькин смотрел на неё, испытывая удовлетворение завершившего труды Пигмалиона.
        - Слушаю, - сказал он в трубку.
        - И, что характерно, давно слушаешь, - ответил майор Борисов.
        Ничего хорошего это не предвещало - звонок начальства подчиненному во время законного отпуска всегда подозрителен. Но Виталий, гоня прочь нехорошие предчувствия, не отрывал глаз от Катенькиных прелестей и, разговаривая, посылал девушке воздушные поцелуи.
        - Слушай, Виталий Юрьевич. У меня к тебе очень важное дело, только ты не обижайся.
        - Командировка, - подавил горький стон Ларькин.
        - Угадал. Собирайся и приезжай прямо сейчас. Адрес, я надеюсь, за три дня ты не забыл.
        - За два, Юрий Николаич!
        - Ну, тем более, помнишь!
        Добром ларькинское баловство кончиться не могло: один из его воздушных поцелуев прозвучал вслух в опасной близости от трубки.
        - Чем ты там занимаешься? - с подозрением спросил майор.
        - Отпуском!
        - Ага, понятно. Отпуск придется отложить. Короче, вылезай из кровати и приезжай. Я жду.
        Вот так всегда. На самом интересном месте! Виталий со вздохом положил трубку.
        - Опять служба? - сердито спросила Катенька.
        - Ты же знаешь, у нас в МЧС отпуск - понятие растяжимое. Похоже...
        - Стянули твой отпуск, - проницательно сказала девушка и, заводясь, спросила: - А как же Сочи?
        - Может, мы ещё успеем...
        - Никогда не выйду за тебя замуж, - решительно сказала Катенька. Ларькин притворно-горько вздохнул. - Уже уходишь? Подожди, вместе пойдем.
        - Да поспи ещё...
        - Не хочу. Одна, без мужика, в чужой квартире... Да к тому же неуютной.
        Да, квартирка, которую Ларькин совсем недавно получил здесь, в Выхино, была ещё не обустроена. Оставляла простор для фантазий на тему, как классно здесь когда-нибудь станет. А пока... голые стены. Впрочем, как сказал бы Большаков, это даже эротично.
        Но зато у Ларькина был кондиционер, купленный по случаю на деньги, вырученные от продажи старого автомобиля, он тихонечко, но очень эффективно жужжал, создавая вокруг себя приятную прохладу. Виталий очень заскучал по нему, выйдя на улицу.
        Лето для жителей большого города, наверное, самое неуютное время. Нормальному человеку, во всем ищущему золотую середину и мечтающему о вечной (в смысле - погоды) весне с температурными колебаниями в пределах 20 - 25°С, холодными зимами помогают достичь комфортной для организма температуры теплое пальто, тесные и оттого «надышанные» салоны общественного транспорта, заветные пятьдесят граммов, принимаемые как до, так и после выхода на улицу. В конце концов, и парниковый эффект, несмотря на всю свою вредоносность, также способствует некоторому согреванию замерзающих граждан. Летом же изнывающему от жары человеку в большом городе деться некуда: куда ни глянь - толпы распаренно-взмокших горожан так и норовят прижаться поплотнее в автобусе, выкрадывая прямо из-под носа последний глоток свежего воздуха, оккупируют все лавочки в тенистых скверах и выстраиваются в дикие очереди перед лотками, с мороженым и газировкой.
        Душным летом у жителя большого города, не желающего быть заживо изжаренным в этой высотно-каменной печке, есть только два выхода: кондиционер или отпуск - желательно с выездом в места с более благоприятными климатическими условиями.
        Еще час назад капитан чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. У него было и то, и другое. Третий день отпуска, впереди было как минимум две недели ничегонеделания, а в кармане брюк лежала пара заветных билетов. Они с Катенькой намеревались поехать сначала в Сочи, а оттуда в Батуми. В общем, о таких состояниях и стечениях обстоятельств обычно говорят: жизнь прекрасна и удивительна.
        О том состоянии, в котором он находился сейчас, говорят коротко: облом. Теперь у него остался только кондиционер.
        Витрины отражали красавца мужчину в самом расцвете лет, рост за метр девяносто, косая сажень в плечах, лоб высокий, глаза ясные и добротой светятся...
        Так вот ты какой, товарищ Ларькин! И ведь что особенно ценит в тебе начальство? То, что ты прекрасно умеешь косить под дурачка.
        Э-эх! Что ж я маленький-то не сдох? Красавец мужчина скорчил гнусную рожицу и, украдкой обернувшись, показал Виталию язык.
        Ступив на эскалатор метро, капитан придал своим мыслям величественный пафос и решил, что эти ступени становятся границей между его капризно-ленивым отпускным состоянием и работой. А в том, что работа начинается, сомневаться не приходилось.

***
        R.
        Виталию Ларькину было тридцать лет - золотое время, когда и голова уже на полную работает, и с мышцами ещё все в порядке. И с тем, и с другим у Ларькина, слава Богу, всё было о'кей. Хотя справедливости ради нужно отметить, что так было далеко не всегда. Детство Виталия было омрачено изрядным количеством лишних килограммов, оседающих, как правило, в нижней части тела, и неизвестно откуда регулярно появляющимися прыщами всех цветов и размеров. Двенадцатилетний Ларькин был подростком-переростком с массой разнообразных комплексов и постоянно грустными глазами, смотрящими куда-то внутрь.
        Учился он всегда хорошо, даже слишком хорошо: в тот период его жизни отличные оценки были для него единственным способом удовлетворить свое самолюбие. А самолюбие было - да ещё какое! Просто до поры до времени оно дремало, убаюкиваемое постоянным чтением всяких книжек, уводивших Ларькина от серой, неуютной повседневности, и поглощением в процессе этого чтения пончиков, конфет и прочих вкусностей в неимоверных количествах. Пробуждение произошло резко и болезненно.
        Виталик учится в шестом классе. Отсидев в родной школе положенные пять уроков плюс классный час, он возвращается домой, предвкушая навернуть большую тарелку пельменей и уединиться в своей комнате с книжкой Конан Дойла в руках. Завтра воскресенье, и значит, можно не ложиться спать в десять часов, как того обычно требует мама, а почитать подольше. Благостное течение ларькинских мыслей нарушает чей-то грубый толчок в спину.
        - Эй, ты, пельмень с ушами! Деньги гони! - Виталик растерянно оборачивается и утыкается глазами в широченную грудь какого-то детины, нахально рассматривающего Ларькина с ног до головы и смачно сплевывающего при этом в сторону.
        Позади детины стоят, переминаясь с ноги на ногу и постоянно сплевывая (бешенство, что ли, у них?), ещё несколько таких же, только помельче. Стараясь подражать этой неведомой пока для себя манере общения, Виталик придает своему телу такую же расхлябанную нахальность и выдыхает прямо в лицо детине:
        - А больше тебе ничего не надо?
        Детина, явно не ожидавший такой борзости, на мгновение теряет дар речи, потом подходит к Виталию вплотную и шепчет ему в самое лицо, обдавая запахом дешевого портвейна и нечищеных зубов:
        - Ты у меня сейчас, паскуда, не только деньги, но и пальтишко отдашь. Голым домой побежишь!
        - Ещё чего! Пошел на фиг, козёл!
        В следующую секунду Виталий получает короткий и сильный удар в живот, задыхается, опускается на колени и получает ещё один удар - уже ботинком в лицо.
        - Это кто козёл? Да я ж тебя, сучонок, по стенке размажу! Деньги, говорю, гони.
        Денег у Виталика - тридцать копеек. Зажав три гривенника в кулаке, он лежит на мокром асфальте в позе эмбриона и, крепко сцепив зубы, как Павлик Морозов, старается мужественно переносить истязания. Главное - не заплакать. Детина наклоняется к нему, выламывает руку, разгибает пытающиеся сопротивляться ларькинские пальцы и, разочарованно матюкнувшись, ссыпает мелочь себе в карман. Потом Виталика ещё пару раз пинают - впрочем, уже не сильно, а так, чтоб не повадно впредь было, стаскивают с него уже мокрое и грязное пальто - и оставляют, наконец, в покое.
        Виталику не больно - выплеснувшийся адреналин заглушает боль. Ему хочется умереть от собственного бессилия, от униженности. Бредя по направлению к родному дому, он представляет себе, как догоняет сейчас обидчика и лупит, лупит его по нахальной физиономии.
        На следующий день Виталик, с огромным синяком цвета переспевшей сливы, распространившимся на половину лица, идет в ближайшую спортивную школу записываться в секцию бокса.
        ***
        Митяево, 21 мая 1998 года.
        Проводив мужа, Дарья наскоро перекусила оставшимися на сковородке макаронами, выпила чашку чаю, настоянного на зверобое и мелиссе, и отправилась в сарай доить Алёнку.
        - Умница моя, красавица, ну, Алёнушка, ну... - Дарья поглаживала и успокаивала небольшую пятнистую корову, любуясь ею, как мать любуется своим ребенком. Алёнка была молодой, норовистой и «тугосисей» коровой, но родной, кормилицей...
        Вжик-вжик, вжик-вжик... Мерный звук молочной струи, ударяющейся о края ведра, всегда успокаивал. Было в этом звуке что-то от детства, когда мама своими морщинистыми, потрескавшимися руками доила Пеструху, а маленькая Дашка, заглядывая ей через плечо, клянчила: «Дай подоить, ну дай немножечко!». Мама поднимала на неё усталые, всегда немного грустные глаза и говорила: «Эх, девонька! Погоди, ещё надоишься... Отдохни, пока мать-то жива». Дашка вдыхала сладкий запах парного молока, заглядывала в добрые коровьи глаза, висла у матери на шее до тех пор, пока та не шлепала её полотенцем по мягкому месту, - и было в этом такое удивительное ощущение Счастья и покоя, которое в детстве кажется совершенно естественным, а потом, уже во взрослой жизни, далеким и навсегда утраченным.
        Замуж Дарья вышла, по деревенским меркам, довольно поздно - в двадцать два года, и не потому, что уж очень любила, а потому, что все подруги давно уже были замужем и нянчились с ребятишками, а она все была одна, и позорное звание старой девы уже начинало потихоньку прилипать к ней. Муж ей достался хороший - хозяйственный, работящий, выпивал, правда, иногда не без этого, зато на Дарью ни разу руку не поднял и Дениску любил до беспамятства. Постепенно семейная жизнь вошла в привычку: дом, скотина, огород, забота о муже и сыне - все это стало неотъемлемой частью Дарьиной жизни, и все её в этой жизни устраивало. Вот поднакопят они с Андреем за это лето деньжат, купят поросят - и совсем хорошо будет.
        Дарья процедила молоко через марлю и понесла ведро в дом. Несмотря на раннее утро, Дениска уже проснулся. Дарья быстренько напекла оладьев, накормила сына и выпроводила его на улицу, гулять, дав перед этим предварительно задание прополоть на огороде капусту.
        День прошел, как всегда, незаметно: постирала, прибралась, полила огородик, с бабами-соседками покалякала, подоила опять Алёнку... На следующий день с утра пораньше Дарья затеяла пироги с капустой, как Андрей любит; к обеду пироги уже лежали на столе, аккуратно прикрытые чистым полотенцем. Дарья ещё повозилась по хозяйству, наварила щей, сбегала на огород за свежими огурчиками и стала ждать мужа... Часы пробили восемь - Андрей всё не возвращался. Она выглянула в окно: на улице было ещё совсем светло, яркое июньское солнышко и не думало садиться. Наверное, мужики в дороге задержались... А может, с мотором что случилось... Дарья просидела ещё около часа у окна, глядя на пыльную утоптанную дорогу, терявшуюся где-то между чужими избами. Потом её осенило: не иначе, как эти орлы уже вернулись и выпивают где-нибудь по-тихому. Где? Наверняка у Мишки, потому что Наташка самогон недавно выгнала, да и сама она выпить не против. Дарья быстро сунула ноги в шлепанцы и побежала на другой конец села, к дому Михаила. Около двери она остановилась и прислушалась: в доме было тихо. Нехорошее предчувствие кольнуло её
куда- то под лопатку, но она старательно отогнала его. Ничего не случилось, всё нормально, не надо так нервничать. Дарья тихонько постучала.
        - Да входите, открыто. Кто там?
        Наташка, подоткнув халат до самого, как говорится, не хочу, размашисто мыла полы.
        - Даш, ты, что ль? Ну, заходи. А я тут, видишь, порядок наводить взялась, а то Мишка приедет - опять, скажет, бардак у тебя, опять ничего не делала. Тоже мне, делальщик нашёлся... Да ты проходи, ноги вот вытри об тряпку... Случилось чего?
        От спокойствия Наташки Дарье сразу стало как-то легче. Вот молодец баба, делом занимается, всякой дурью себе голову не забивает. Ну не пришел вовремя мужик - так вернется, не впервой же...
        - Слышь, Наталья, Мишка-то когда обещал воротиться?
        - Да не сказал он ничего толком... Завтра, говорит, то есть сегодня, а может, и на другой день вернемся. Как рыбы наловят, так и придут. Еды-то я ему много приготовила, и бутылочку положила - не замерзнут небось.
        - Ну, в этом-то я не сомневаюсь... Дарья озабоченно нахмурилась и встала в боевую стойку под названием «руки в боки». Ну, вот и повод заодно выяснить отношения. - Ты знаешь чего, Наталья, ты мне мужика спаивать прекрати! А то как идет он от вас, так за километр от него разит. Со своим что хочешь делай, хоть литрами в него вливай. А моему не ставь. Не хватало ещё, чтоб потопли они по пьяному делу.
        - Это кого же я спаиваю? - Наташка разогнулась, оторвавшись от своих, скажем честно, плохо промытых полов, и в точности отзеркалила Дарьину позу: и руки в боки, и лоб вперед, только выражение лица понахальнее сделала. Потому что, как известно, лучшая защита - это нападение. - Да я в жисть ему никогда не наливала, а если пьяный приходит он, то это знаешь, что я тебе скажу - свинья-то она грязи найдет! Сама за мужиком не следит, а я виноватая! Мой-то от вас тоже не всегда трезвый приходит, а только я молчу...
        Дарья шумно вздохнула. Ну что с такой разговаривать? Всё равно никогда не признается. Послал Бог родственничков. Не зря покойница свекровь, царствие ей небесное, выла и висла у Михаила на шее - так не хотела, чтобы он на Наташке женился. Не ко двору она нам, говорила, не наша, городская... Как чувствовала.
        - Ладно, пойду я. - Дарья вдруг почувствовала такое разочарование, такую опустошенность, что выть захотелось. О чём она говорит? Ну, выпивает Андрей, так что? Сейчас пусть бы пьяный, да хоть бы какой - лишь бы вернулся… Она ещё раз вздохнула и медленно пошла к двери.
        - Даш, ты куда? Да ладно тебе обижаться, я ведь не обижаюсь. Оставайся, Даш! Сейчас чайку организуем, я вон пирожков напекла...
        А может, и правда - остаться? Что дома-то делать? Андрей сегодня уж не вернется - вон, ночь на дворе, а вдвоем веселее как-то, и мысли дурные не так в голову лезут.
        Дарья остановилась в нерешительности. Наташка восприняла это как знак полного примирения и тут же бросилась накрывать на стол. Свежие огурчики, помидорчики, огромное блюдо с пирожками, сало собственного приготовления, лоснящийся от жира балык из осетрины - все это через пять минут уже стояло на специально постеленной для такого случая новой скатерти. Запотевшую бутыль с мутным самогоном Наталья вопросительно держала в руках.
        - Давай, чего уж! - Дарья покорно махнула.
        Сидели они долго, пили горькую, чувствуя, как самогон, Обжигая рот и горло, разливается по животу приятным теплом, туманит голову. Говорили о своем, о женском - хозяйство, дети, болячки разные. О мужьях старались не вспоминать, но когда было уже заполночь, решили, что, наверное, мотор на баркасе, как бывало это уже не раз, сломался, и на этот раз серьезно, и что мужики его непременно починят и завтра вернутся. А психовать незачем, такая уж их бабья доля...
        Ночевать, несмотря на уговоры Натальи, Дарья пошла домой. Когда она вернулась, Дениска уже спал, свернувшись калачиком, и обиженно посапывал во сне. Дарья почувствовала угрызения совести за то, что она, мать, шлялась непонятно где, вернулась пьяная, а сын тут один, и неизвестно - ел или нет… Впрочем, из-рядное количество принятого Дарьей алкоголя сыграло свою роль - совесть довольно быстро успокоилась, Дарья, как была, в халате, бухнулась на кровать и почти мгновенно заснула. В пьяном своем сне она видела Андрюху, и ей все казалось, что он стучит в окно, она выныривала из сна, прислушивалась - и снова засыпала.
        Всё утро Дарья тупо просидела у окна, потом несколько раз бегала на берег, с надеждой вглядываясь в даль - Андрей не возвращался. Вечером она пошла к бабе Нюре - главной митяевской знахарке и ворожее. Баба Нюра, истово перекрестясь, раскинула карты, которые тут же услужливо предсказали и казенный дом, и интерес, и хлопоты благородного пикового короля. Потом, тыча прямо в лицо Дарье зажженной свечой, баба Нюра обнаружила на ней страшный сглаз и заговор, скорее всего, на разлуку, которая, по словам бабы Нюры, прямо стояла у Дарьи за спиной. Долго и усердно - аж пот катился по щекам - баба Нюра топила эту разлуку, обливая Дарью с ног до головы святой, наговоренной специально для такого случая водой, потом жгла её крохотным огонечком церковной свечки - и, наконец, удовлетворенная, судя по всему, результатом, приняла у Дарьи двухлитровую банку топленого масла и отпустила её с Богом домой, наказав молиться.
        Ночь была беспокойной: Дарья пыталась заснуть, но сон не шёл к ней; она вскочила и принялась ходить по комнате, отсчитывая шаги - так человек с больным зубом мечется из угла в угол, подсознательно надеясь, что движение принесет ему облегчение, - но тревога её не покидала. Потом Дарья вспоминала, что в соседней комнате спит Дениска, которому она, чтобы не испугать, говорила, что отец ушел на неделю, и страх разбудить его заставил её снова лечь в кровать. Она лежала, свернувшись калачиком, и пыталась припомнить слова молитвы, которой когда-то, ещё в детстве, учила её мать. Отче наш, иже еси на небеси! Дальше она почему-то не помнила и молилась уже своими словами. Господи, помоги ему, спаси его... Господи, пусть он вернется, не наказывай его, прости его... От этих слов Дарье почему-то хотелось плакать, ком подкатил к горлу, она сползла с кровати, бухнулась на колени перед маленькой иконкой Богородицы, оставшейся ещё от бабки, и снова неумело, но искренне и горячо стала молиться...
        ***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        Родной особняк в Хлебниковом переулке, где размещался один из отделов ФСБ - ГРАС (Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций), за те два дня, что Виталий не видел его, ничуть не изменился. Но капитан словно впервые увидел причудливый рисунок кованой ограды и обильную лепнину на фасаде здания, почувствовал дурманящий запах сирени, росшей во дворе. Надо же! Всего два дня прошло. Виталий открыл тугую дверь, ведущую внутрь особняка, поднялся на второй этаж и очутился возле кабинета Борисова. Деликатно постучал о косяк приоткрытой двери и даже кашлянул для приличия.
        - Да ты входи, не стесняйся, - сказал майор. - Я-то ведь не в отпуске.
        Ларькин предстал пред светлые очи начальства.
        Борисов сидел за своим столом (как будто не вставал четыре дня подряд) и озабоченно перебирал подшивки каких-то документов.
        - Товарищ майор! Капитан Ларькин в ваше распоряжение прибыл! - нарочито торжественно отчеканил Виталий.
        - Ну, здравствуй, Виталий Юрьевич, заходи, садись. - И не дожидаясь, пока Виталий приземлится на стул, Борисов с ходу перешел к делу. - Значит так, Виталий, отпуск отменяется. Временно. Тут Большаков нарыл сводки по Астраханской области - чудные дела у них там творятся!
        - Никак марсиане опять прилетели? - съехидничал Ларькин.
        - Да нет, не марсиане. Хотя, может, и они, кто их знает. К нам сигнал уже давно поступил, да и начальство намекнуло. Неплохо было бы съездить, разузнать - что к чему да почему. Но поскольку дело ждало, я за него сильно-то не хватался. Думал - разгребемся маленько с остальным, и тогда уж...
        - А что случилось-то?
        - Я понимаю, отпуск - дело святое, но... И не хотел я с делом этим торопиться, да, видно, придется. Короче, излагаю суть. В Лиманском районе Астраханской области обнаружена аномальная зона, вернее, не обнаружена пока, но есть подозрения, что она существует. За последний год в одном только... (Борисов заглянул в свои бумажки) Митяеве, которое, предположительно, и является центром аномалии, пропали три человека - все, кстати, рыбаки - да ещё двое, это как минимум, - сгинули при невыясненных обстоятельствах в соседнем селе.
        - А мы-то тут при чем, Юрий Николаич? Ну, тонут мужики по пьяному делу, ну, может, и не сами тонут, а при чьей-то помощи - так туда ментов побольше нагнать нужно или рыбнадзор какой-нибудь натравить. Аномалия-то тут в чем?
        - Так-то оно так, да только трое из пяти пропавших в скором времени объявились, причем в абсолютно неадекватном состоянии, - и рассказывали, между прочим, о своих встречах со светящимися существами. А уфологи астраханские, как выяснилось, ещё в прошлом году в тех местах вели наблюдения, и они-то как раз гипотезу существования аномальной зоны и выдвинули.
        - Инопланетяне, что ли? - несчастным голосом спросил Ларькин. - На летающих тарелочках?
        - Переигрываешь, Виталик. Маску дурака оставь для астраханских рыбаков. Хотя, как знать, говорят, рыбак дурака видит издалека. Неизвестно, что там, понимаешь? Может, тарелочки, а может, и чайнички. А если это ситуация «альфа» - массовое вторжение инопланетной цивилизации? А если там на самом деле инопланетяне толпами бегают и рыбаков наших с хреном трескают - тогда что? А мы тут в отпуска уходим и вообще черт-те чем занимаемся...
        Ларькин вспомнил, что недавно они договорились не распространяться вслух о служебных делах даже здесь, в особняке, которое, как и другие здания ФСБ, было нашпиговано подслушивающей аппаратурой - Контора бдительно следила в первую очередь за своими сотрудниками. А их спецгруппа была всё-таки особой, уровень секретности повышенным, поэтому некоторые служебные термины они научились произносить без голоса, одними губами, не доверяя, в свою очередь, сотрудникам отдела внутренних расследований. Сегодня майор пренебрег этим обычаем.
        Виталий посмотрел сначала на Борисова, потом - вопросительно - куда-то на потолок, туда, где, по его мнению, должны были располагаться всякие жучки- паучки.
        Борисов перехватил его взгляд.
        - Да отключено здесь все. Генерал поддержал мой рапорт. Ренат поснимал всю аппаратуру ещё вчера. Не хватало ещё, чтобы кухня наша наружу выползала. В том числе на антенны американских спутников. Зайдёшь к Большакову, он даст тебе кое-какие интересные материалы почитать, ну и к Ренату - экипироваться, так сказать. Я уже прикинул, что нужно с собой взять, но ты ещё с ним посоветуйся. А потом ты снова зайдешь и получишь четкий приказ уже без всяких там разъяснений. Понятно?
        - Все понятно, Юрий Николаич, только одно неясно - почему я?
        - Ну, во-первых, приказы начальства не обсуждаются...'
        - Ну, это понятно...
        - Между нами, юными пионерами, говоря, этого вполне достаточно. А во-вторых, ты посмотри, к примеру, на Большакова и на себя. Если там воевать, не приведи Бог, придется - от кого больше пользы будет, как ты думаешь? К тому же Большаков компьютерщик, он к своему «Вампиру» привязан, его я дальше Дубны с заданием не могу отправить. А ты, с твоими задатками врача-вредителя, для всего живого особенно опасен. Всё, Виталик, законопроект об отмене твоего отпуска принят в третьем чтении, можешь идти.
        ***
        Митяево, 24 мая 1998 года.
        Утром Дарья, осунувшаяся, с красными, воспаленными глазами, пошла к Наталье. Наташка, судя по всему, тоже не спавшая эту ночь, выбежала Дарье навстречу.
        - Ну, что? Ничего? Господи! Что ж делать-то... - И Наташка тихонько заревела, мгновенно обмякнув и опустившись на высокую ступеньку крыльца.
        - Хватит реветь-то. ещё, не приведи, конечно, Бог, наплачешься, - голос Дарьи прозвучал неожиданно для неё самой твердо и спокойно. Она старше, она умнее. Сейчас не плакать нужно, а подмогу собирать, чтоб Андрея с Мишкой искать.
        - Ты вот что, Наталья, ты иди сейчас к Петуховым, а я к Сереге Косому забегу, и к дяде Мише тоже. Он у нас Дениску крестил, он не откажет, и мужиков поможет собрать. Искать их нужно, искать... И не реви ты, слышишь, - вон, девчонку испугала до смерти!
        На пороге в одних трусах стояла пятилетняя Ксюха, младшая Натальина дочка, и, глядя на мать, тоже размазывала слезы по неумытому лицу. Дарья вдруг испытала неожиданный прилив нежности к этой чужой, в сущности, девочке (тут за своим бы пострелёнком уследить - не то чтоб чужими детьми любоваться), потянулась к ней - та доверчиво шагнула ей навстречу, протянув ручонки. Дарья схватила Ксюшку на руки, уткнулась лицом в её белокурые кудрявые волосики, и задохнулась - то ли от любви, которая иногда вот так, спонтанно-инстинктивно способна выплескиваться из любого женского сердца, то ли от горя и сознания собственной беспомощности...
        «Сиротинушка ты моя...» - промелькнуло у Дарьи в голове. Испугавшись собственных мыслей (как бы не накаркать), Дарья принялась успокаивать Ксюшку, вытерла ей все слезинки и даже сумела улыбнуться... «Лишь бы вернулся Андрей - рожу ему дочку, и чтоб в него была - светленькая», - и Дарья, умилившись собственным мыслям, улыбнулась уже по-настоящему.

***
        - Да что ты, Дарья, с ума, что ль, сошла? Ну, сколько его нет? Сутки? Да мало ли что там у них случилось! Может, на место рыбное напали - оторваться не могут, а может, наоборот, не повезло им - так не хотят с пустыми руками возвращаться, в другом месте сеть поставили - вот и задерживаются, - Серёга говорил раздраженно, отрывисто.
        Вечно эти бабы со всякой ерундой пристают... Сердце ей, видишь ли, подсказывает. А коли сердце у тебя такое чувствительное, так подсказала бы своему мужику, что не дело это - от коллектива отрываться. А то как барыши заграбастывать - так это мы сами. Мы, вишь, умные больно, а как припекло - так Серёга понадобился... Ну, это, положим, Серёга не сказал, а подумал. Но подумал крепко, так, чтобы Дашка по одному виду его поняла - не поедет он, не на того напала.
        Единственная надежда оставалась на дядю Мишу. Он мужик умный, основательный, и как бы за главного в Митяево - не по чину, а по положению. Десять лет, почитай, был дядя Миша бригадиром рыболовецкой митяевской бригады, все протоки исходил, все острова знает, к тому же мужики его уважают - к кому ж, как не к нему, за помощью обратиться. И кум он, опять же, и Дарье, и Андрюхе...
        Дядя Миша напоил Дарью чаем с медом, потом, слушая её, долго чесал в недавно отпущенной - для важности - бороде. Борода эта, окладистая, «боярская», сказать по правде, была дяде Мише, как корове седло - ну никак не вязалась она с его худощавым, каким-то вертлявым телом. Но дядя Миша гордился ею, считая, что так он выглядит солиднее, и ему, исключительно из уважения, никто не перечил.
        - Ладно, поможем... - Дядя Миша говорил медленно, размеренно, словно выкладывая перед собой на стол каждое сказанное слово и как бы спрашивая собеседника - ну? Каково? - Не волки ведь - люди мы. Может, и правда - случилось что... Сегодня не пойдем, подождем до завтра, может - вернутся, да и дело уже к вечеру идет. А завтра с самого утра и отправимся, не волнуйся, мужиков я уговорю.
        Еще одна бессонная ночь показалась Дарье вечностью. Прилегла она уже под утро - и провалилась - не в сон даже, а в какое-то беспамятство, без снов, без ощущений.
        ...Дарья вздрогнула и открыла глаза. Кто-то настойчиво стучал в окно. Ей понадобилось, как показалось, несколько секунд для того, чтобы вспомнить, кто она, откуда и что с ней случилось. Тут же огромная невыносимая тяжесть навалилась ей на плечи; Дарья с трудом поднялась и подошла к окну. Там стояла Наташка и что-то говорила, говорила...
        - Погоди, сейчас открою. - Дарья только сейчас заметила, что, несмотря на жару, все окна в доме были плотно закрыты. Надо же, не заметила... - Ну, что?
        - Ты спишь, что ли, Даш? Ну, ты молодец, еле добудилась тебя. Да девятый час уже, я волноваться за тебя стала. - Слова вылетали из Натальи, как гильзы из автомата - так же быстро и беспорядочно. - Ушли мужики-то, вот как рассвело - так и ушли. На двух лодках. И дядя Миша, дай Бог ему здоровья, сказал, что искать будут и чтоб к вечеру мы их встречали и на стол накрывали... Да лишь бы всё хорошо было.
        Мужики, отправившиеся искать Андрея и Михаила, вернулись к вечеру. Дарья, уже с самого обеда дежурившая на берегу, ещё издали заметила их лодки. Лодок было не две, а три, и какое-то радостное нетерпение овладело Дарьей. Она мучительно вглядывалась в приближающиеся лица, но никак не могла рассмотреть лица Андрея. Несколько раз она ошибалась, принимая за него кого-то другого... Нет, это не он... А вот... и куртка, как у Андрея. Нет, не он. И Михаила не видно...
        Когда лодки подошли к самому берегу, у Дарьи не осталось уже никакого сомнения в том, что ни Андрея, ни Михаила в них нет. Оставалась последняя надежда: их не видно, потому что они лежат, занемогли, вот и лежат...
        Дальше всё было, как во сне. Дарья подбежала к причалившим лодкам, заглянула в них - но там никого нет. Оказалось, Дарья медленно села на песок, в глазах у неё потемнело, голова наполнилась каким-то шумом. Спрыгнувшие с лодок мужики смотрели на неё с сочувствием, дядя Миша подошел и стал говорить, говорить что-то... Она пыталась понять его и не понимала. Дарья снова подошла к своей лодке и с каким-то особенным вниманием изучала её. Лодка почти полностью была набита начавшей уже разлагаться рыбой, в стороне лежала аккуратно сложенная палатка и мешок с продуктами. Из оцепенения Дарью вывели громкие вопли Натальи, рыдавшей на плече у дяди Миши. Дарья посмотрела на неё с удивлением, развернулась и молча побрела домой.
        ***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        Большаков бросил на стол перед Ларькиным тоненькую стопку бумаги.
        - Что это? - капитан взял листки. - Свидетельские показания... Ну, это можно пропустить... Протоколы допроса потерпевших... Прямо сценарий для крутого ужастика... Господи, отчет об исследованиях местных уфологов... Данные измерений, радиационный фон...
        - Ты почитай, почитай. Это, Виталик, то, что ты должен знать. Очень любопытная информация.
        - Ты что, совсем меня добить хочешь? Сначала Борисов отзывает в самом начале из отпуска, и все нужно делать быстро, всё бегом... Я ещё не знаю, куда билет до Сочей девать... Теперь ещё ты со своей макулатурой...
        - Ну, билет до Сочи, я думаю, можно будет обменять на билет до Астрахани (тоже, между прочим, море рядом).
        - Ну и язва же ты.
        - Так точно, господин ротмистр. А пока садись и читай с компьютера, я тут для тебя информацию приготовил.
        - Ай, спасибо, душа-человек, не забыл, позаботился! - Ларькин обреченно плюхнулся в кресло и приготовился к процессу восприятия информации. - Показывай, что тут у тебя...
        - Да не расстраивайся ты так, Виталь! Каспий - он тоже море, хоть и не Черное. Накупаешься, рыбки вволю поешь, икоркой побалуешься.... А по делу - смотри - вот рапорты тамошней милиции, бестолковые, конечно, да уж какие есть...
        - Да уж, народ явно не перетрудился.

***
        Село, где жил до своего таинственного исчезновения Андрей Петрович Горохов, называлось Митяево. Стояло оно на самом берегу Каспийского моря, недалеко от того места, где впадала в него великая и могучая Волга-матушка. Жизнь в селе протекала размеренно: мужики ловили рыбу, браконьерничали помаленьку, бабы возились по хозяйству, возделывали огородики. Земля в этих краях была жирная, урожайная. Летом солнышко припекало так, что, схватившись рукой за металлический предмет, можно было запросто получить ожог, не первой, конечно, степени, но все же ощущение не из приятных. Ясное дело, что от такой жарищи да при хорошем поливе огурчики и помидорчики так и перли. Особенно хорошо родились в этих краях арбузы - знаменитые, астраханские, но дело это давно уже держали в своих маленьких Желтеньких ручонках неизвестно откуда взявшиеся здесь корейцы. И держали крепко: чужаков не подпускали, в качестве рабочей силы старались использовать бомжей и других подобных асоциальных элементов - и хлопот с ними поменьше, и платить (если вообще платить) можно столько, сколько сам захочешь, а не столько, сколько они захотят.
Соответственно, у коренных местных жителей на землю-матушку расчёт был небольшой - всё равно досыта не прокормит, и надеялись на море, да на Волгу, тоже матушку, в которых до сего времени, несмотря на экологию и браконьеров, рыбы было немерено.
        Ничего примечательного в этих местах не было, разве что возникшее здесь ещё в XX веке поселение сектантов-хлыстов. Жили они сначала обособленно, в сторонке, но потом село мало-помалу стало разрастаться, и Митяево вплотную приблизилось к хлыстовскому «кораблю».
        Жили хлысты тихо, замкнуто, в чужую жизнь не лезли, но и к своей старались близко никого не подпускать.
        Поначалу, как только пришли они в эти края, спасаясь от Соловков, куда так и норовили их сослать власти, коренные митяевцы их невзлюбили. Каких только слухов не ходило о хлыстовской общине! Говорили, что они в Бога истинного не веруют, Христом почитают главаря своего, а Богородицей - бабу его; что если и ходят они в Божий храм, так только для того, чтобы, впялившись в потолок, воздыхать тягостно, и этим воздыханием тешить нечистого; ещё говорили, что на радениях своих, которые считают они выше Божественной литургии, предаются они бесовским пляскам и кружатся до тех пор, пока, обессилев, не упадут замертво; и что занимаются они на этих радениях свальным блудом... И много чего ещё говорили, всего и не перечислишь; мамоньки митяевские пугали своих ребятишек не Бабаем, как это обычно водилось в русских деревнях, а страшным Хлыстом, который придет и заберет непослушное чадо, а мужики частенько по субботам, изрядно приняв на грудь, ходили бить проклятых богоотступников и пару раз даже пытались поджечь лжехристову избу.
        Перемирие, как это ни странно, принесла с собой в Митяево советская власть, решившая особенно-то не забивать себе голову тем, кто истинный православный, а кто - не очень, и ссылавшая в Сибирь (это в лучшем случае) всех подозрительных, всех инакомыслящих и прочий контрреволюционный элемент вне зависимости от его вероисповедания. Общая беда, как это обычно бывает, объединила митяевцев, и стычки не то чтобы совсем прекратились, но стали случаться значительно реже.
        Позже, уже в 1930-е годы, в Митяево был организован рыболовецкий колхоз «Красный рыбак». Работать в колхоз пришло и «гражданское» население села, и хлысты, поскольку кушать хотелось всем, а индивидуальный рыбный промысел новой властью, мягко говоря, не поощрялся. Хлыстовские старики, находясь в полной уверенности, что антихрист уже пришел и, стало быть, до конца света недолго осталось, втихую проклинали безбожную советскую власть, молодые на неё работали, постепенно приучались наравне с коренными митяевцами трескать водку, но на исповедь ходили исправно, возложенные епитимьи (кстати, не такие уж и суровые) выполняли с положенным страхом божьим - и им прощалось, ведь, как известно, не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не простится.
        К началу 1990-х колхозное хозяйство пришло в полный упадок, деньги колхозникам выплачивались нерегулярно, выполнения плана на поставку рыбы от них никто не требовал, и вообще стало непонятно, кто теперь в колхозе хозяин и кому все это нужно. В это время и появились в Митяево шустрые граждане кавказской, как принято говорить, национальности, предложившие рыбакам реальные деньги за реальный товар. «Рыба ваша, икра ваша - бабки наша, да-а?». Платили эти даги-перекупщики не так чтобы много, но больше, чем государство, и митяевцы стали работать на дагов.
        Потом стали появляться и другие претенденты на звание рыбного короля здешних мест; приезжали они на крутых тачках и тоже предлагали деньги за товар, но даги были начеку и разборки умели устраивать не хуже, чем в американских боевиках; и звучали, случалось, в мирном до сей поры Митяево выстрелы, и капала кровушка. Митяевцам, по большому счету, было все равно, кому товар продавать, лишь бы деньги исправно платили, но и они каким-то образом оказались втянутыми в эти бандитские разборки. И теперь митяевские мужики не ходили уже, как прежде, всем миром бить хлыстов, а воевали между собой за море, за места особые, рыбные, и чистили, приходилось, чужие сети, и мстили обидчикам за выпотрошенные свои.
        ***
        Митяево, 26 мая 1998 года.
        Старый милицейский УАЗик въехал в село, непонятно для чего сверкая мигалкой. Машина под восторженные крики и улюлюканья не избалованных милицейским вниманием митяевских мальчишек проследовала через всё село и, взвизгнув тормозами, остановилась у сельсовета. Из кабины резво выпрыгнул, несмотря на довольно приличных размеров брюшко, Павел Иванович Громыко, участковый милиционер, в обязанности которого входило появляться в Митяево как минимум три раза в неделю, и который осчастливливал здешних жителей своим присутствием - ну максимум - раз в месяц. Вслед за Павлом Ивановичем из машины появились ещё два гражданина в штатском - судя по многозначительному прищуру и какой-то, по всей видимости, особой мыслительной деятельности, постоянно испещрявшей их лбы глубокими морщинами, - следователи из райцентра. Делегация несколько минут потопталась на месте, торопливо смоля «Астру» и смачно отплевываясь, и под чутким руководством Павла Ивановича, двинулась в сторону домов мирных митяевцев явно с целью выявления и опроса свидетелей. Свидетелей, собственно говоря, нашлось немного. Из разговора с женами пропавших
при невыясненных обстоятельствах братьев Гороховых выяснилось, что последние ушли на рыбный промысел 21 мая 1998 года около пяти часов утра, обещав вернуться на следующий день, то есть 22 мая, но ни в указанный день, ни в последовавшие трое суток не вернулись. О конкретном месте ведения своими мужьями рыбной ловли ни Дарья, ни Наталья Гороховы никакого представления не имели, что существенно затрудняло расследование.
        Гражданин Ермолаев Михаил Александрович, возглавлявший сознательных односельчан, отправившихся на поиски вышеозначенных братьев Гороховых, сообщил следствию, что лодка, принадлежащая Гороховым, была обнаружена на берегу на одном из островов, находящихся приблизительно в десяти - двенадцати километрах от Митяево. Ни самих братьев Гороховых, ни каких-либо следов их пребывания на этом острове, по словам гражданина Ермолаева, обнаружено не было. Учитывая то обстоятельство, что лодка была не привязана, а просто вытащена на берег, следствие сочло сомнительным, что исчезновение братьев Гороховых, если таковое вообще имело место, произошло именно на этом острове или в непосредственной близости от него…
        Опрос других односельчан Андрея и Михаила ничего принципиально нового следствию не дал. Врагов у пропавших вроде бы не было - ну так, по пьяному делу, может, и дрались они пару раз с Алешкой Кривоноговым из-за того, что тот, как считали Гороховы, совал нос не в свое дело, а иногда и не в свои сети, ну так этого с кем не бывает... А вообще они, то есть Гороховы, мужики не-плохие, степенные, порядок соблюдают. Пьют? Да не так, чтоб очень... Ну, пропустят стаканчик-другой по случаю праздника или так, чтоб душа, как говорится, развернулась, а больше - ни-ни... А вообще-то, по правде если сказать, случай этот в здешних краях не первый. Вот в позапрошлом году двое мужиков также вроде как пропали - так ничего, нашлись же потом, и прошлым летом такой же случай был... А всё потому, что зашли они в места заповедные, водяного то есть потревожили - хозяина здешнего - вот он их и наказал: затащил, значит, к себе, подержал для пущей острастки немного, да и отпустил. Попугал, стало быть, маленько. А потом мороку на них напустил, чтоб забыли они все и не возвращались уже на это место, чтоб не тревожили хозяина.
Да... А Иван-то, ну который в прошлом году вроде как пропадал, с того времени не то что к воде, к людям-то добрым подойти боится, подался, вон, к хлыстам. Я, говорит, ангела Господня видел и с ним говорил, и он мне-де так велел... Крепко, видать, парень напугался... А другие два мужика не из нашего села, а из соседнего, из Клевенки, стало быть, будут. Но и в них, говорят, тоже крепко испуг сидит.
        Районные следователи таким досужим вымыслам, разумеется, не поверили, но для порядка решили всё-таки, осмотрев предварительно предполагаемое место происшествия, поговорить, без протокола, конечно, с этим самым Иваном Кузьминым.
        На острова решено было отправиться на гороховской лодке, из которой ещё вчера вечером предусмотрительный дядя Миша выгреб всю гнилую рыбу и закопал в сторонке - от греха подальше. Дядя Миша вообще не одобрял обращения в органы: что и говорить, больше половины митяевцев занималось незаконным промыслом, и встреча с милицией в их планы, естественно, не входила. Дядя Миша битый час пытался вдолбить в Натальину голову эту прописную истину, убеждал её, что Мишка, может быть, ещё и объявится (ведь нашелся же Ванька), а она собственными руками мужика под статью подводит, но на Наталию его уговоры не подействовали, и доблестные стражи закона всё-таки были оповещены о случившемся. Хотя, справедливости ради надо сказать, что и у здешней милиции, и у рыбнадзора рыльце, как говорится, тоже было в пушку: о незаконном рыбном промысле, естественно, все знали, но, получая время от времени «на лапу», закрывали глаза на это всеобщее браконьерство.
        Остров, на котором мужики нашли пропавшую лодку, был даже не островом, а своеобразным архипелагом, состоящим из множества островков - больших и маленьких, - разъединенных узкими протоками, которые в некоторых местах можно было даже вброд перейти. Острова эти были, судя по всему, заливными, и от обилия влаги всякая растительность здесь так и пёрла - так что остров этот напоминал непроходимые джунгли какой-нибудь Амазонки. Тщательно исследовав метр за метром - насколько это было возможно - острова, опытные (как они сами про себя думали) в таких делах следователи пришли к выводу, что никаких конкретных следов пребывания братьев Гороховых здесь нет, как нет и ничего такого, что могло бы послужить уликами в этом запутанном деле. Покружив ещё для порядка вокруг близлежащих островов, экспедиция вернулась в Митяево. Заночевать решено было здесь же, в услужливо предоставленном для такого случая дорогим гостям доме бывшего председателя колхоза, тем более что один вид заранее накрытого стола, буквально ломившегося от всяких здешних деликатесов, не оставлял никакого сомнения в том, что для внесения хоть
какой-то ясности в это запуганное дело следственной группе понадобятся ещё как минимум сутки.
        На следующий день, ближе к вечеру, следственная группа, вся как один с красными (по всей видимости, от напряженной аналитической работы) глазами, покинула Митяево, на прощание пообещав, что уголовное дело по факту исчезновения будет открыто, а расследование - продолжено.
        ***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        Ларькин просидел за компьютером битых два часа, пытаясь разобраться во всех этих таинственных исчезновениях. Нельзя сказать, чтобы это ему очень удалось, но что-то всё-таки прояснилось. Значит, что мы имеем. Село это, как его там... Митяево, судя по всему, глушь дикая. В такой глуши пропадет человек - и искать-то больно никто не будет, что и подтверждается милицейскими рапортами - на пять пропавших всего одно заявление в органы.
        Местность тоже подходящая - степь вокруг и куча островов в серёдке - значит, спрятаться есть где и человеку и гуманоиду. Спрятаться и просматривать местность на предмет незваных гостей.
        Далее... Пропадают только рыбаки и только в весенне-летний сезон... Что из этого следует? А то, что аномалия эта распространяется не на всё Митяево и его окрестности, как написано в этих отчетах, а только на островную зону. Уже легче. Знать бы ещё, на каком именно острове все это безобразие творится... Ну уж, как говорится, не до хорошего... Уфологи сообщают, что показания приборов свидетельствуют о наличии аномальной зоны, по крайней мере, на острове, обозначенном на карте О-6. Похоже на аномалию под Уфой. Но там мы так ничего и не нарыли. Очевидно, шеф тоже заметил сходство и решил взять реванш. Интересно только, с чего это уфологи (надо же им было так назваться - башкирские краеведы, да и только) туда поперлись, откуда у них информация. Нужно будет задать Борисову этот каверзный вопрос - информация-то как никак секретная... Четких свидетельских показаний нет... Какие-то светящиеся существа, божественные откровения - и всё это на фоне путающегося сознания. Телесных повреждений и каких-либо следов физического воздействия на потерпевших вроде не обнаружено. Значит, пришельцы эти (если это,
конечно, они) интересуются не бренными телесами, а бессмертной душой. Мефистофели, блин... Ладно, если нужно, будем исследовать зону, а там глядишь - и звание почетного сталкера присвоят. Посмертно. Шутка...

***
        R.
        В секцию бокса Виталия взяли не сразу. Тренер, скептически оглядев пухлую ларькинскую фигуру без малейшего намека на мускулатуру, прикинул, сколько времени придется потратить, чтобы сбросить всё это добро, и посоветовал Виталику выбрать какой-нибудь другой вид спорта, например, шахматы. Но упрямство, как выяснилось, было у Ларькина врожденным качеством; он доставал тренера своим присутствием на всех тренировках в течение двух недель - и тренер наконец сдался, пообещав, правда, что он с Ларькина семь шкур сдерет и семь потов сгонит.
        В шестнадцать лет Ларькин уже был мастером спорта. Он достиг всего, чего хотел; самолюбие было досыта накормлено, большой спорт его не привлекал - и, несмотря на уговоры тренера, пророчившего ему мировую славу, Виталий забросил бокс с его каждодневными изнурительными тренировками и начал серьезно готовиться к поступлению в университет. Он выбрал биологический факультет - из-за природной склонности к естественным наукам и от великой любви к родной природе-матушке, ко всяким жучкам и козявочкам. Поступил он с первого раза - благо, школа была хорошая, да и с мозгами у Виталия все было в порядке. И началась веселая и не очень повседневная студенческая жизнь.
        Первый курс Ларькин провел в родной альма-матери и принадлежащих ей библиотечных залах - с кратковременными перерывами на обед и сон. Учиться ему было легко и интересно, после первой же сессии он заработал повышенную стипендию - и теперь мог жить свободно, как Рокфеллер, не выклянчивая каждое утро у родителей то рублик, то трёшку. Ему уже прочили место в аспирантуре (случай практически небывалый для студента первого курса), и Виталий несся, как он сам чувствовал, на всех парусах к вершинам своей научной карьеры.
        На втором курсе к ним пришла новая англичанка - и всё завертелось... Виталию было неполных восемнадцать - ей двадцать девять, но было в ней что-то хрупкое, удивительно женственное и таинственное - такое, чего не было в девочках-ровесницах. Виталий тут же с необычайным рвением засел за иностранную грамматику. На занятиях по английскому он сидел на первой парте и буквально поедал Ирину Сергеевну глазами. Потом оставался после занятий и, прикидываясь дурачком, просил ещё раз объяснить ему спряжение неправильных глаголов. Потом провожал её до дома, рассуждая по дороге об особенностях шекспировского слога...
        Однажды она пригласила его зайти. Он краснел до варенорачьего цвета, поднося зажигалку к её сигарете и никак не попадая пальцем на тугое колесико, потом долго мучился, открывая бутылку вина... Когда она своими быстрыми пальцами уже расстегивала пуговицы его рубашки, он дрожал, как кролик, - не от страха, а от какого-то неведомого ему ещё чувства, и проваливался все глубже и глубже - на самое дно ощущений, где реальность просто перестает быть.
        Месяц прошёл, как во сне: университет, потом к ней, потом опять к ней - уже домой, если она уговаривала бабушку забрать Алёшку. Он удивлялся: как же всё раньше было - без неё? Он всё чувствовал очень сильно и остро, и не мог без неё, не хотел.
        Утром 23 ноября она позвонила ему и сказала, что им срочно нужно увидеться и поговорить по очень важному делу. Виталий мигом выпрыгнул из кровати, ощущение какого-то близкого счастья просто переполняло его. Напевая веселую песенку, он за считанные минуты умылся, побрился и побежал к ней, по пути прикупив около метро на остатки стипендии огромный куст белых хризантем, похожих на кремовое пирожное...
        Она сказала Виталию, смущенно терзая пуговицу халата, что к ней возвращается муж: они поссорились и решили некоторое время пожить отдельно друг от друга, но вот сейчас, похоже, всё налаживается. У неё своя жизнь, и ребенок, и муж, которого она очень любит. А с Виталиком ей было очень хорошо, и вообще он славный мальчик, но только не нужно больше всего этого... Она, конечно, виновата перед ним... Но вот сейчас, да, именно сейчас все должно кончиться. И не нужно звонить, и приходить. И вообще ничего не нужно...
        Виталий остолбенел, потом уговаривал... Он ушёл, хлопнув дверью - не для неё, а для себя, чтобы навсегда запомнить этот звук и понять, поверить, что он здесь больше не нужен. В этот день он впервые в жизни напился так, что не смог доползти до дома: заночевал на первой попавшейся лавочке, где его благополучно подобрала и отправила в ближайший медвытрезвитель милицейская машина.
        А утром пошёл снег. Проснувшись с удивительно ясной и свежей головой на жесткой казенной кровати, Виталий увидел сквозь прутья решетки окно, а за ним - огромное белое пространство, плавно переходящее в небо. И от этой нестерпимой белизны ему стало больно и хорошо. Он был теперь один, он был свободен.
        Продолжать учебу казалось невыносимым. Целый месяц Виталий не мог показаться в университете: одна мысль увидеть её там заставляла его сердце бешено колотиться. Целыми днями он бродил по шумным московским улицам, стараясь смешаться с толпой, потеряться в её тупом броуновском движении; иногда он напивался, но в вытрезвитель больше не попадал, всегда упорно и по возможности твердо доползая до родного порога.
        Он думал, что его отчислят, выкинут, как шкодливого щенка. Он ошибался. Вузовские стены видели и не такое. Разбрасываться отличниками, как выяснилось впоследствии, никто не собирался.
        Как-то раз Виталий, полагавший, что с учебой покончено, обнаружил в почтовом ящике приглашение зайти в ректорат. Были указаны время и номер комнаты. Ларькин явился туда с заявлением: «Прошу отчислить меня по собственному желанию...» - и положил листок перед строгим пожилым мужчиной, даже не поинтересовавшись, кто он такой, решив таким образом объяснить всё.
        Мужчина внимательно прочитал заявление, аккуратно положил его в папку для бумаг и спокойно сказал:
        - Можешь считать себя отчисленным. И куда теперь?
        - Мне всё равно, - махнул рукой Виталий.
        - А нам - нет, - неожиданно веско произнес незнакомец.
        ***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        - Здравствуйте, товарищи чекисты! - Ларькин тихонько пробрался в кабинет Рената, сидевшего спиной к двери и озабоченно вертящего в руках какой-то механизм, и встал у него за спиной, величественно возложив свою руку на ахмеровское плечо.
        Ренат, от неожиданности вздрогнув, оглянулся.
        - Здрасьте, здрасьте, товарищ маршал. Приборчик вот, видишь, собираю. Интересный, брат, приборчик будет. Типа детектора лжи, только мини и действует на расстоянии.
        - Никак мне собираешься подарить?
        - Нет. Если надо, я тебе другой сделаю, - сказал Ренат. - А этот на дверь поставим, занесём данные в компьютер - и он будет нам дверь отпирать. А если кто чужой придет - не откроет, классно придумано?
        - Здорово. Сам дошёл?
        - Конечно!
        - Вот только параметры надо будет с умом задавать, Ренатик, а то придешь ты на работу с пониженным давлением или в плохом настроении - и будешь стучаться в дверь, пока оно у тебя не повысится.
        - Настроение?
        - Скорее, давление.
        - Тогда давай вместе до ума доведем...
        - Да я бы с удовольствием. Но мне цыганка нагадала дальнюю дорогу. Давай как-нибудь в другой раз. А сейчас лучше открывай лавочку.
        Ахмеров с некоторым разочарованием отложил ноу-хау в сторону, поднялся со стула, нащупал в кармане связку ключей и открыл дверцы огромного сейфа, занимавшего чуть ли не четверть комнаты.
        - Выбирай! Шеф мне заявочку уже предоставил, теперь твоя очередь.
        Ларькин при виде ахмеровского богатства - запасов оружия и спецснаряжения, предусмотрительно перетасканного им с центрального склада в именной сейф, - каждый раз восхищенно ахал. Кроме простых и уже привычных Калашей, Макаровых и Токаревых, сейф изобиловал самыми разнообразными экзотическими орудиями выяснения сложных человеческих отношений: на полочках в идеальном порядке красовались иностранные Кохи, Глоки и Таурусы, отдельно от них лежали ручные гранатометы, ножи и дубинки различных размеров и модификаций; гранаты - начиная от примитивной лимонки и заканчивая световыми, звуковыми и газовыми с начинкой на любой вкус - ровным слоем прикрывали дно довольно вместительного ящика; «стрелки», пристегивающиеся на запястье и убивающие бесшумно, а завершали коллекцию аккуратные упаковки с толом и пластитом. И над всем этим, как шейх над своим гаремом, властвовал Ахмеров.
        - Могу предложить снайперскую винтовку В-94. Калибр - двенадцать с половиной миллиметров, прицельная дальность - два километра. Бегемота с одного выстрела наповал убить можно, не то что инопланетянина. Хорошая вещь, бери, дорогой, недорого возьму, - в голосе Ахмерова, несмотря на подчеркнуто ернический тон, слышались, вероятно, впитанные ещё с молоком матери, профессионально-торгашеские нотки.
        - Не торопись, Ренат. Мы ж не отстреливать их едем, а наоборот, можно сказать, изучать и коллекционировать, так что попроще чего-нибудь давай.
        - Нет проблем, дорогой, как скажешь, так и будет. - Ахмеров, как фокусник, молниеносным движением руки вытащил откуда-то из дальнего угла сейфа небольшой прибор, по виду напоминающий обыкновенный пистолет, и завертел им перед глазами Ларькина.
        - Что это, великий смотритель оружейного сейфа?
        - Универсальный электрошокер. Действует на расстоянии: нажимаешь вот на эту пимпочку - бац! - и твой инопланетянин, если он гуманоид, конечно, в отрубе - не навсегда, естественно, а на необходимое тебе время.
        - Давай сюда, уговорил... Ну и газовый ствол, что ли, какой-нибудь сыщи.
        - Добрый ты человек, Ларькин. Ладно, на тебе газовый, заряды-то, я надеюсь, нервнопаралитические положить, или вы их там на слезу прошибать будете?
        - Давай нервнопаралитические, доброта-то, она тоже не должна быть бесконечной.
        - Ну, вот и ладно. Насчет приборов наблюдения Юрий Николаевич изволили распорядиться, но всё же гляньте, может, забыли чего.
        Ларькин открыл подсунутый ему Ренатом небольшой чемоданчик из темной гладкой кожи. С виду дипломат-дипломатом, зато внутри куча всяких датчиков, счетчиков, дозиметров и прочих - метров.
        . - Этого хватит? - в голосе Ахмерова явственно слышалась гордость за подготовленное им оборудование для такой важной операции.
        - Хватит. Тем более что неизвестно ещё, кого там изучать придется. Может, там и нет никого.
        - Нет - и ладно. Одной аномальной зоной меньше - и всем спокойнее. А запас, я скажу вам, Виталий Юрьевич, карман не тянет.
        - Тоже верно, - согласился Ларькин. Тем более что «запас», как выразился Ахмеров, весил всего - ничего, килограммов десять - двенадцать, не больше, что для могучего ларькинского организма было всё равно что пушинка. - Спасибо, ата, пойду я, к боссу ещё нужно заскочить для получения последних ЦУ.
        - Иди, да благословит тебя Аллах, семь футов тебе под задницу, флаг в руки и ни пуха, ни пера, - напутствовал его бывший старшина первой статьи Краснознаменного Тихоокеанского военного флота Ахмеров.
        ***
        Митяево, 23 мая 1998 года.
        - Данила Антоныч, а вы сами-то ангелов этих видали? - Иван перешёл почти на шепот и доверчиво заглянул старику в глаза.
        - Не называй ты меня Антонычем, сколько раз тебе говорить, отец у нас у всех один - Господь Бог, стало быть, все мы братья. И я тебе брат, брат Данила, так и зови. А отчества - это мирское, это от лукавого.
        Иван смущенно поморщился. Дед на самом деле сердился, когда он называл его по имени-отчеству, но называть его просто Данилой у Ивана как-то язык не поворачивался. Привычка.
        - А ты что спрашиваешь-то, - продолжал дед, помолчав немного, то есть как бы сердясь. - Ты ведь сам видел, своими глазами. Или не веришь?
        Вопрос явно застал Ивана врасплох: он весь съежился, виновато втянул голову в плечи и уже совсем тихо зашептал:
        - Не знаю я... Не помню. То как будто совсем ясно что-то всплывет, а то кажется, что и не было ничего, а все это я сам придумал...
        - Нехорошо это, - удрученно констатировал брат Данила. - Сомнения веру убивают, сомнениями душа человеческая терзается.
        Иван, как будто не слыша его, продолжал все также тихо:
        - Свет был. Свет я помню. А потом как-то глубоко и словно в меня что-то входит. Я глазами-то моргаю, но ничего не вижу - настолько всё светло... И голос какой-то... Но я его не слышу, а просто знаю, что он есть... Он как будто из середины моей головы идет, из самой макушки. И потом хорошо так становится, спокойно... Но ведь говорил он мне что-то... Не помню, ничего не помню.
        Старик слушал его внимательно, сочувственно кивая головой, но Ивану казалось, что все равно он его не понимает, потому что просто не может понять. Такое можно только пережить.
        - Да, - наконец произнес после долгого молчания Данила. - Тяжело тебе, конечно, сынок... А, может, так оно и правильно... Это же благодать тебе великая была, такое ведь не со всяким случается... Я вот, признаться, сколько раз хотел - только ни разу Он ко мне не приходил. Недостоин я, видно...
        Иван посмотрел на старика с недоумением. Кому же, как не ему, Даниле, достойным-то быть. Ведь совсем изморил себя постами и молитвами. И на корабле его очень почитают, за кормщика считают. А Ивану-то за что? За какие такие заслуги?
        Данила, словно прочитав его мысли, по-доброму усмехнулся.
        - Богу-то оно виднее, кто достоин, а кто - нет... А тебя нечистый искушает. Где сомнение - там и враг рода человеческого. Верить, верить нужно, и тогда ангел господень осенит тебя крылом своим и дух божий снизойдет на тебя... Я тебе вот что, Иванушка, скажу: приходи-ка ты завтра к нам, в сионскую горницу, помолимся, порадеем во славу Божию, и корабль весь соберется. Глядишь - и полегчает тебе...
        Иван согласно кивнул головой:
        - Приду. Мать только опять сердиться будет, да я потихоньку убегу.
        - Ну, вот и ладно. - Данила с трудом поднялся с завалинки и медленно заковылял к своей избе. - Иди спать, Иванушка, поздно уже... Иди, слышишь, мать, небось, волнуется.
        Домой Ивану идти совсем не хотелось. Дома мать опять начнет спрашивать, где был, да с кем говорил, и снова будет причитать и уговаривать, чтоб не ходил больше к богоотступникам. Только какие же они богоотступники. Дома-то про Бога вспоминают только на Пасху, да на Рождество, да если заболеет кто, а Данила днем и ночью молится.
        Иван тихонько открыл калитку, ведущую во двор родительского дома, остановился в нерешительности возле порога и, подумав немного, опустился на скамейку. Ночь-то какая, мать честна! Иван задрал голову и увидел как будто впервые в жизни низкое тяжелое небо, усыпанное яркими блестками. Он сидел и смотрел на небо, и все думал, думал о чем-то своем...
        Ивану Кузьмину было двадцать два года, хотя на вид, если честно, ему с трудом можно было дать и восемнадцать. Росточком он не вышел, на тонкой кости мясо как-то не нарастало - то есть был он из породы таких вечно сутуловато-худосочных подростков, о которых, даже когда им переваливает за пятьдесят, обычно говорят: маленькая собачка - до старости щенок.
        Родился Иван, впрочем, как и отец его, и дед, - в Митяеве. Родился, значит, подрос маленько, потом в школу, опять же как все, пошел. Учился нормально: пятерки по пению и физкультуре, тройки по математике, литературе и всем прочим неинтересным предметам. Четверка была только по труду - значит, нормальный парень, не трудоголик, но и не лентяй. После окончания десятилетки забрали Ивана в армию - в стройбат. А куда ещё-то с такой мышцой, да ещё со зрением минус пять? Такому не то что автомат - лопату-то дай Бог в руках удержать.
        Отслужив, как и положено, два года в ближнем Подмосковье и занимаясь преимущественно возведением дач для местного генералитета, Иван насмотрелся на прелести городской жизни (благо, увольнительные у него хоть и не часто, но случались) и, вернувшись в родное село, решил покончить со своим деревенским прошлым и поступить в какое-нибудь астраханское училище или техникум. Его выбор пал на кулинарное училище - не потому, что душа лежала к этой профессии, а потому, что там был недобор, и абитуриентов, особенно мужского пола, принимали с распростертыми объятиями. К тому же из своей армейской жизни Иван вынес одну непреложную истину: самое лучшее в этой жизни место - около кухни.
        Мать Ивана такому повороту событий сначала не очень обрадовалась, но потом, подумав, решила, что так- то оно, может быть, и лучше: выучится, глядишь - и человеком станет, а там женится на городской, детишки пойдут, тогда, может, и она, старуха, в город переберется внучат нянчить - в деревне-то тяжело стало жить .На том и порешили.
        Учился Иван неплохо, ему даже стала нравиться его будущая профессия; пил умеренно, в драках не участвовал: одним словом, отрада для матери. На каникулы он всегда приезжал в родное село: мать порадовать; да и отъесться от казенных-то харчей. В один из таких приездов и случился с Иваном престраннейший случай, который коренным образом изменил всю его молодую жизнь.
        В один из теплых июльских вечеров Иван вместе с дружками - бывшими одноклассниками - решили отправиться на острова: вечернюю зорьку отсидеть, порыбачить для души, самогоночки, как водится, выпить и по душам покалякать. Сказано - сделано. Собрались, поплыли... Потом, правда, выяснилось, что о закуске никто толком не подумал, зато огненной водой все запаслись с избытком. В общем, Иван, с его бараньим весом, нахлестался так, что ходить уже не мог, и верные друзья аккуратно отнесли его в стороночку и сложили под раскидистым кустом. Спи, дорогой товарищ.
        Что было дальше - Иван помнил смутно. Честно говоря, он и то, что было до того, как его отнесли под кустик, плоховато помнил. Ему снился очень странный и неправдоподобно длинный сон. А может, и не сон это был вовсе...
        Видит Иван яркий свет, и свет этот распространяется отовсюду и внутрь Ивана тоже проникает. А потом какие-то толчки и голоса, словно из середины головы идущие: ты их не слышишь, но почему-то понимаешь, что они тебе говорят. И ещё, кажется, какие-то люди в этом сне были - или не люди, а просто сгустки света? И куда-то они забирали Ивана, и что-то говорили ему...
        Проснулся Иван на острове один. Голова раскалывается, замерз страшно, и главное - ничего не помнит. Сел, огляделся. Солнце к закату клонится, вокруг тихо, пустынно: кусты да вода. Обошел весь остров - никого. Исщипал всю руку до синяков - нет, не сон, а как попал сюда - убей - не помнит. Стал кричать, звать на помощь - тишина... Ночь наступила, потом день настал... Иван не хуже Робинзона Крузо сообразил, что главное в такой ситуации - не замерзнуть и не помереть с голоду. Смастерил он себе шалашик, ягод каких- то с кустов нарвал - так и продержался.
        Подобрали его только через двое суток рыбаки, случайно проходившие мимо острова. Удивились чрезвычайно, когда он, вылезши из своих кустов, истошно закричал и замахал им руками, сначала даже глазам своим не поверили, но потом, ощупав исхудавшего за эти дни Ивана, убедились, что это действительно он, и погрузили его в лодку.
        Потом выяснилось, что верные Ивановы друзья, пропьянствовав почти всю ночь, поутру опохмелились предусмотрительно оставленной заначкой и стали собираться по домам. Про Ивана как-то забыли и стали искать его, только когда уже причалили к родному берегу. Делать нечего - пришлось возвращаться. Но Ивана, как ни странно, под кустом, где он должен был лежать, не было. Обошли остров - нет Ваньки. Покружили по соседним островам - пусто. Вернулись в село, собрали мужиков и поехали уже на трёх лодках - результат тот же. Двое суток ломали голову над тем, куда же мог деться Иван, потом решили, что, скорее всего, он спьяну полез в воду да и утонул, поэтому и не нашли его. Мать за это время поседела от горя, Ванька- то у неё один был, но в смерть сына она не верила, хотя друзья уже мысленно похоронили его и даже выпили за упокой души.
        Нашли Ивана на четвертый день после того, как он пропал. Двое суток он просидел в полном одиночестве на острове, а куда ещё два дня делись - не помнил, и всё рассказывал о каком-то свете и о голосах таинственных. Но сначала-то решили, что это он с перепугу бредит, однако потом уже, когда бредни эти стали переходить в навязчивую идею, стало ясно, что головкой Иван крепко тронулся. ещё как на грех дед Данила - хлыстовский вожак - внушил Ивану, что не глюки все это были, а являлись Ивану ангелы, и, стало быть, жизнь свою он теперь должен пересмотреть и прийти к истинному Богу.
        С тех пор и стал Иван ходить в хлыстовскую общину. Мать и плакала, и кричала, причитая, что не для того она сына нашла, чтобы вновь его потерять, но Иван рассеянно слушал её, глядя куда-то в стену, и все равно уходил. В город он больше не вернулся, и теперь каждую свободную минуту просиживал в избе у старика Данилы.
        ***
        Москва, 2 июня 1998 года.
        Борисов сидел за своим рабочим столом все в той же позе сфинкса и задумчиво дымил сигаретой, вытащенной, судя по утыканной окурками пепельнице, из второй начатой за сегодняшний день пачки «Явы».
        - Ну, что? Как дела?
        Борисов выглядел усталым, что бывало чрезвычайно редко.
        - Все в порядке, Юрий Николаич. У Большакова был - он мне вон целую кучу какого-то хлама насовал...
        - Хлам не хлам, а всё, чем богаты. Сведений-то по нашему делу, сам понимаешь, раз-два - и обчёлся, так что тут любая статейка мало-мальски приличная пригодится. Что-нибудь накопал?
        - По первому впечатлению, похоже на уфимскую аномалию. Сегодня вечером засяду за эти бумажки и ещё покумекаю.
        Майор удовлетворенно кивнул.
        - Ну, сегодня вечером, может, и не стоит. Соберись хорошенько, отдохни. Это ведь я только предполагаю, что мы за неделю там управимся, а как в действительности дело пойдет - неизвестно. А почитать ты и в поезде успеешь... Прибарахлился маленько?
        - Да, газовый пистолет взял, ещё электрошокер какой-то новомодный. - Ренат мне разрекламировал... Ну, а того, что в чемоданчике, я думаю, нам за глаза хватит.
        - Может, и так. Табельное оружие всё-таки прихвати на всякий случай.
        - Слушаюсь, босс.
        - Завтра с утра я за тобой заеду. Барахла, понятное дело, много не набирай, но постарайся выглядеть знаешь как... В общем, роль этакого интеллигента-раздолбая, туповатый такой член-корреспондент большого размера. Можешь для такого случая даже очки у Большакова позаимствовать.
        - Для такого случая у меня и свои есть.
        - Ну все, до завтра.

***
        R.
        Вначале Виталий решил было, что Пётр Васильевич, как назвал себя сотрудник «ректората», предлагает ему доносить на товарищей-студентов в обмен на то, что ему, Ларькину, простят его прогулы и попадания в вытрезвитель, и отказался.
        - Ты не понял, - по-прежнему спокойно сказал Пётр Васильевеич. - Стукачей нам хватает. Тебе предлагается стать кадровым сотрудником. Со временем, конечно. Это не значит, что на кадровых сотрудниках не лежит обязанность своевременно информировать руководство о тех вопросах, которые входят в его компетенцию. Но когда ты немножко подучишься, ты поймешь, насколько оправдано применение моральных критериев к работе нормального, самого обычного административного аппарата.
        Ларькин ничего не понял из этой галиматьи и спросил:
        - И что я должен буду делать?
        - Учиться. Не меньше, а больше, гораздо больше, чем раньше. Нам нужны не просто хорошие, а лучшие кадры.
        - Я не смогу учиться на биофаке.
        - Это из-за англичанки, что ли?
        Виталию не хотелось говорить на эту тему. Но у него и впрямь к тому времени началась обычная для второкурсников студенческая дурь: он решил, что ошибся в выборе профессии.
        - Это пройдет, - предрек Петр Васильевич. - Но если и впрямь что-то серьезное, перейди на другой факультет. Например, на химический.
        - Разве это возможно?
        Петр Васильевич усмехнулся.
        - Как сказал классик, для нас невозможного мало. Нянчиться с тобой, конечно, никто не будет. Учить, сдавать, причем добросовестнейше - всё тебе. А мы только можем замолвить словечко. По-товарищески. Но всё-таки подумай. Пусть это будет тебе первым мужским испытанием. Даю тебе месяц - и весь этот месяц ты будешь прилежно посещать занятия. Да-да, и сидеть на первой парте, и смотреть в глаза своей крале. Слабо?
        - Я не смогу!
        - Сможешь, - Петр Васильевич вдруг развеселился. - Ты не представляешь себе, какие мы иногда даем задания, чтобы человек победил в себе слабость. Свою, именно свою индивидуальную слабость. Робкому и застенчивому парнишке, например, приказываем постричься «под ноль» - и в таком виде ходить в университет. Или гаркнуть во весь голос в вагоне метро. Тебе кажется, чепуха, да? Просто у тебя другая слабость. её не должно быть, усек?
        Это было очень трудно, но теперь появился какой-то смысл и интерес, его способности оказались востребованы, а со всем остальным мужчина вполне в состоянии справиться. К тому же в его жизни в это время появилась Таня.
        Таня училась в параллельной группе, и до той самодеятельной курсовой дискотеки они были едва знакомы. Если Ирина Сергеевна казалась не по годам хрупкой и молоденькой, то Таня была, наоборот, широкоплечей (мастер спорта по плаванию) и выглядела не по годам взрослой. Она и была взрослой: вечно занятые родители предоставляли ей полную свободу, половину учебного года она проводила на соревнованиях, отстаивая честь вуза, а возвращаясь, с головой окуналась в общественную работу, не пропуская ни одного культмассового мероприятия на факультете.
        После дискотеки, отплясав с Ларькиным пару танцев, она попросила его помочь отнести домой стремянку, которую брала, чтобы оформлять аудиторию. Он согласился, ещё ничего не поняв. Смысл приглашения дошел до него только по дороге, когда выяснилось, что её родителей дома нет и вернутся они через два дня.
        Самое странное: он чувствовал, что не перестал любить Ирину Сергеевну. И в то же время не представлял теперь жизни без Тани. Как можно было влюбиться вот так, дуплетом - он сам потом удивлялся. После первой женщины ему казалось, что эти существа навсегда останутся для него загадкой. После второй он решил было, что знает о них всё. Оба раза он ошибся. Женщин потом у него было очень много, разных, и с каждой он узнавал что-то новое. Его отношения с прекрасной половиной человечества не укладывались в жанр романа, скорее, это был сборник рассказов.
        После третьего семестра он всё-таки перешел на химфак без потери курса, выучил и сдал все предметы, которые товарищи изучили без него. Он закончил университет без пяти минут с красным дипломом - нарочно, по указанию Петра Васильевича, испортив себе оценки по общественным дисциплинам.

***
        Москва, 3 июня 1998 года.
        Скорый поезд Москва - Астрахань отправился точно по расписанию, что, по мнению Борисова, исколесившего всю страну вдоль и поперек, случалось крайне редко.
        - Не иначе доложили, что мы едем, - как-то невесело пошутил майор и принялся шарить по карманам в поисках зажигалки.
        - Юрий Николаич, объясните, наконец, почему такая спешка. Обычно операцию неделю где-то подготавливаем, потом на сборы дня два.
        - Погоди, Виталик. Пойдем перекурим, а заодно и поговорим.
        В тамбуре было пусто. Пассажиры, по всей видимости, были заняты распаковкой сумок с провизией и получением постельного белья.
        - А спешка вот почему, Виталий Юрьевич, - Борисов глубоко затянулся сигаретой и продолжил свою мысль. - Я тебе уже говорил, что первые сигналы давно поступили - месяцев восемь назад. Но тогда была информация только об одном исчезновении, да и то - мутная, непонятная какая-то информация. Пропал парень по пьяному делу - на остров с компанией отправился и не вернулся… Дружки его вроде как искали, но не нашли, а через четыре дня он явился живой и невредимый - рыбаки подобрали.
        - Подождите, а где же его дружки-то искали? Может, не там, где нужно? Островов-то, насколько я понимаю, там много.
        - Да они утверждали, что именно там, но, учитывая, что все они были, мягко говоря, навеселе, сам понимаешь - забыть могли, где парня оставили.
        - А почему вообще эта информация выплыла? Дело-то житейское.
        - Да она бы вообще не выплыла, если бы не местные уфологи. - Борисов забычковал окурок о донышко консервной банки, выполнявшей функции пепельницы, и потянулся за второй сигаретой. - Некий господин Кузнецов, помешанный на барабашках, инопланетянах и прочей мистике, как раз в то время, то есть прошлым летом, приезжал в Митяево, чтобы отдохнуть, икорки подешевле прикупить - родственники у него там, что ли, или знакомые, не помню. Так вот, Кузнецова этот факт исчезновения живого человека средь бела дня, естественно, заинтересовал, и он приехал в Митяево ещё раз, только уже с приборами, счетчиками и датчиками.
        - Ну и что он там намерял? - Ларькин недоверчиво прищурился. Не любил он всех этих мистиков-любителей: вечно из мухи слона делают.
        - Ты ж читал... Сам ведь сказал, на уфимский случай похоже. Хотя, там, конечно, не всё именно так было… Во-первых, фон радиационный повышен - незначительно, но всё-таки. Во-вторых, скрытые фотокамеры зафиксировали непонятные физические тела, испускающие электромагнитные излучения.
        Виталий усмехнулся. Борисов, видя его скептическую реакцию, кивнул.
        - Я тоже сначала сомневался... Поэтому и тянул с выездом на место. Но несколько дней назад Большаков, который, кстати, сразу очень заинтересовался этим делом, откопал милицейские отчеты из Астраханской области за последний месяц... Пятеро, оказывается, пропали. Последние двое - 21 мая, и при тех же загадочных стечениях обстоятельств. А кроме того, выяснилось, что уфологи сделали анализ грунта и обнаружили присутствие в нем редкоземельных металлов. А такое, сам понимаешь, само собой не появляется.
        - Да уж... Значит, всё-таки летающие тарелки?-
        - Ну, вот это ты и выяснишь... Ладно, пошли в купе, а то без простыней останемся.
        Насчет простыней Борисов беспокоился совершенно напрасно. Постельное белье, аккуратно сложенное и безупречно чистое, к моменту их возвращения уже лежало на верхней полке. Ларькин достал из портфеля какой-то сверток, быстро рассовал чемоданы под полки и, вопросительно глядя на шефа, замер с бутылкой «смирновской» в руке.
        - Ну, ты в своем репертуаре.
        - Обижаете, Юрий Николаич. Я же врач, а не алкоголик.
        - Не вижу разницы. Во всяком случае, в твоем лице.
        Ларькин вывалил на стол кусок сыра приличных размеров, полпалки копченой колбасы, традиционного жареного цыпленка, замотанного в фольгу по самые лапки, и пучок какой-то пахучей травы. Борисов выложил свои запасы: вареную телятину в такой же фольге, длинные парниковые огурцы, зарубежные консервированные вкусности.
        - Всё, как в лучших ресторанах Лондона, - втягивая носом быстро начинавшие распространяться по купе вкусные запахи, удовлетворенно констатировал Борисов.
        - Дорога долгая. Не голодать же... Пойду стаканчики раздобуду.
        Скоро водка приятным теплом разлилась по телу. Цыплячий скелет был безжалостно обглодан, большая часть сыра и мяса исчезла как-то сама собой, и Борисов пришел к выводу, что неплохо было бы вздремнуть. Оно и естественно: желудок наполняется, живот раздувается, кожа натягивается, и глаза сами собой закрываются. Как думаешь, доктор? Ларькин с такой мудреной мотивировкой согласился, но спать отказался. Виталий вытащил из портфеля пухлую папку, набитую бумажками, и, завалившись на верхнюю полку, принялся изучать собранное Большаковым пособие по изучению гуманоидов.
        Папка содержала самые разнообразные материалы: от копий вырезок из каких-то бульварных газетенок до неизвестно откуда раздобытых Большаковым секретных сведений об исследованиях НАСА и АНБ. Так-с, посмотрим повнимательнее.
        «22 мая 1969 года Т. Стаффорд и Д. Янг («Аполлон-10») засняли НЛО, находясь на окололунной орбите и во время возвращения на Землю. Накануне первого прилунения («Аполлон-11») Э. Олдрин заснял на кинопленку два НЛО в полете. На снимках четко видны характерные контуры грибовидной формы. Необычная волнообразная траектория перемещения летающих объектов не оставляет никакого сомнения в их внеземном происхождении...» - Боже, древность-то какая! Старо, да и давно известно... Это сколько же мне тогда было? - Ларькин напряг память. - Года ещё не было. Ладно, что-нибудь поновее поищем...
        «28 июля 1996 года в пяти милях от Бейлаха (штат Мичиган, США) были обнаружены остатки какого-то, по всей видимости, летательного аппарата, представляющего собой сферическое тело диаметром около пятнадцати метров...» - Тоже известно, издевается он, что ли?
        «17 августа 1997 года, г. Кришас (штат Гойас, Бразилия). Сельскохозяйственный рабочий Инасиу ди Соза и его жена Мария, возвращаясь из дома на ферму, увидели странный объект, похожий на опрокинутый таз диаметром 35 метров. Рядом с НЛО супруги заметили три человеческих силуэта. Увидев Инасиу и его жену, эти существа, казавшиеся лысыми, побежали по направлению к ним. Испугавшись нападения, Инасиу поднял с земли камень и бросил его в приближавшихся к ним существ. В тот же момент из «таза» вылетел яркий зеленый луч, коснувшийся плеча рабочего. Он упал, а пришельцы бросились к кораблю, который вскоре взлетел вертикально с очень большой скоростью. При осмотре Инасиу ди Соза врачом из Гойаса у него был обнаружен след ожога в виде круга диаметром 15 сантиметров. Диагноз: острая лейкемия». Так вот вы какие, братья-гуманоиды... Замочили пролетария... Хотя, конечно, и он был не прав: зачем камнями-то сразу кидаться? Может, люди спросить чего хотели, может, заблудились, дорогу выяснить собирались... Что-то всё иностранное попадается. Надо про наших, русских инопланетян почитать... Ага, вот...
        «21 апреля 1996 года Римма Петровна Радченко, учительница географии из г. Саратова, наблюдала в течение получаса неопознанный летающий объект. Около 12 часов ночи она увидела светящийся шар, как бы прилипший к её оконному стеклу. Из шара вышли два гуманоида, которые уговаривали учительницу полететь с ними, но она отказалась, объяснив это тем, что в ближайшие выходные должна ехать на дачу сажать картошку. Гуманоиды расстроились, но настаивать не стали и вскоре удалились. После посещения НЛО с балкона Р.П. Радченко пропал кот Барсик и исчезло сушившееся там постельное белье, которых, как считает учительница, пришельцы забрали для исследований...» Ну, Большаков, ну, паразит... Ларькин, едва сдерживая смех, сложил бумажки обратно в папку, засунул её под подушку и повернулся на бок. Нечего нам про чужих гуманоидов читать, нас свои ждут-дожидаются. На месте и разберёмся, - и Ларькин закрыл глаза с твердым намерением продрыхнуть до самого места назначения.
        ***
        Астрахань, 4 июня 1998 года.
        Астрахань оказалась маленьким, пыльным и удивительно грязным городишком, в дурманящей духоте которого московские +28 по Цельсию воспринимались как рай господень на земле. Таксист, профессиональным взглядом сразу же рассмотревший в двух приезжих туристах московских штучек, заломил за свои услуги астрономическую цену, но опытный в таких делах Борисов тут же сбил её почти втрое. Таксист вознегодовал, но, видя уверенную неприступность Борисова, согласился.
        Дом, адрес которого был указан в записной книжке Борисова, оказался небольшим деревянным особнячком, располагающимся на одной из отдаленных от центра улиц. Борисов ещё раз для верности сверил номер на резном фасаде особняка с номером в записной книжке и деликатно постучал в дверь.
        На порог тотчас выскочил взлохмаченный бородатый человек, в очках с толстенными стеклами и в тапочках на босу ногу, судя по виду, физик или математик, навечно причисливший себя к поколению шестидесятников. Человек внимательно изучил поднесенные к его носу удостоверения и, потребовав, чтобы гости сняли ботинки в прихожей, пригласил Борисова и Ларькина в комнату.
        Комната взлохмаченного шестидесятника, как окрестил его про себя Виталий, была похожа скорее на зал какой-нибудь провинциальной библиотеки, чем на нормальное человеческое жилище. Вдоль стен по всему периметру комнаты стояли туго набитые разнообразной литературой книжные стеллажи; не поместившиеся на них книги лежали ровными стопками на полу. Единственной мебелью, намекающей на то, что в этом храме науки ещё и живут, был обеденный стол, тоже, впрочем, заваленный какими-то журналами, и сиротски прижавшийся в самом углу ободранный диван непонятного цвета. На диване сидела роскошная блондинка и приветливо улыбалась гостям.
        - Кузнецов Валентин Евгеньевич, - шестидесятник наконец-то вспомнил, что необходимо представиться, и протянул свою худую руку сначала Борисову, потом Ларькину. - Я вас уже, честно говоря, и ждать-то перестал. Столько времени прошло... Да... Я-то думал, что сразу кто-нибудь заинтересуется, приедет. - Валентин Евгеньевич замолчал. Потом, вспомнив, что церемонию представления необходимо продолжить, радостно выпалил, глядя на блондинку: - А это Ольга Святославовна Кузнецова, моя, в некотором роде, коллега и просто необыкновенно умная женщина.
        - Да ладно вам, дядя Валя, - блондинка, изобразив легкое смущение от такого обилия комплиментов, грациозно поднялась и подплыла к гостям. - Можно просто Ольга.
        «Родственники, что ли? - пронеслось в голове у Ларькина. - На семейную пару не очень-то похожи».
        Ольга, словно прочитав его мысли, улыбнулась.
        - Нет, мы не родственники, и не супруги, и даже не однофамильцы.
        - Грибов, Виталий, - Ларькин пожал крепкую руку Ольги. - А это, - кивнул он в сторону Борисова, не спешившего представляться, - мой босс и вообще отец родной, Николай Юрьевич. - Соблюдая инструкцию, грасовцы называли свои служебные псевдонимы.
        «Отец родной» уже напустил на себя вид строгого деда Мороза, готовясь к роли «плохого» следователя. Виталию предстояло стать «хорошим», да ещё нужно было учесть, что один из опрашиваемых - женщина.
        Короткий обмен взглядами, и Ларькин «запал», смутился при виде Ольгиных красот, даже покраснел, хотя, казалось бы, куда уж больше после такой-то жары. В общем, дурак дураком, как и было приказано.
        - Ну-с, - Валентин Евгеньевич принялся хозяйственно разгребать залежи журналов на обеденном столе, - чайку с дорожки?
        - Чай - это хорошо, - Виталий «преодолел смущение» и стал искать место для посадки. Приземлился он как бы невзначай на таком расстоянии от женщины, чтобы их колени случайно могли соприкоснуться.
        Хозяин принес с кухни два полуразвалившихся табурета, на которых и разместил гостей. Вскоре на столе появились чашки, чайники, по всей видимости; специально хранившийся для гостей фруктовый рулет.
        - Ну, рассказывайте, Валентин Евгеньевич, что туг у вас творится, - Борисов строго осмотрел присутствующих, отхлебнул из чашки и, постаравшись поудобнее устроиться на табурете, нахмурился и приготовился слушать.
        - Я не знаю, насколько вы осведомлены, - Кузнецов вопросительно посмотрел сначала на Борисова, потом на Ларькина. Борисов не отреагировал никак. Виталий подбадривающе покачал головой, мол, что вы, ни капельки не осведомлен, просветите заблудшего барана. - Начну, пожалуй, с самого начала. Прошлым летом я был в Митяеве, тётка у меня там живет двоюродная, ну и навещаю иногда старушку, а потом воздух, знаете ли, природа... Так вот, как раз тогда и произошел этот странный случай - парнишка пропал. Его искали, искали, а через несколько дней он сам объявился. Меня это, естественно, очень заинтересовало - нетипичная, скажем прямо, история. Я с этим парнем разговаривал.
        - И что он вам рассказывал?
        - Понимаете, пересказать это трудно. Не помнил он почти ничего - свет какой-то, голоса... На бред, конечно, похоже... Но спрашивается, если все это ему привиделось, где он был все дни, когда его искали? А искали, между прочим, хорошо. Я сразу почувствовал, что на островах этих что-то происходит.
        - Вы измерения какие-то проводили, насколько я знаю, - Борисов допил чай и отодвинул чашку, - расскажите, пожалуйста, поподробнее.
        Кузнецов продолжал:
        - Сначала я подумал, что на острове располагается какая-то аномальная зона, этакая черная дыра или миниатюрное подобие бермудского треугольника - выход в другое измерение, куда и угораздило провалиться этого паренька. Повышенный фон радиации, присутствие электромагнитного излучения мои предположения только подтвердили. Но вот что удивительно: на том самом острове, где парнишка как бы пропадал, я на всякий случай взял горсточку земли и отдал другу - он работаете НИИ геологии, - чтобы он провел спектральный анализ.
        - И он обнаружил присутствие в этой землице редкоземельных металлов.
        - Да, вот именно. - Кузнецов оживился и машинально налил себе уже пятую чашку чая. - Вы понимаете, что это означает?
        - Это означает, что на этом островке могло какое- то время находиться некое тело внеземного происхождения.
        - Это же контакт, вы понимаете? Тот парнишка вступал с ними в контакт... Только одно меня несколько, честно говоря, смущает. - Кузнецов снял очки и принялся протирать линзы. - Никто ничего не видел.
        - Что вы имеете в виду?
        - Видите ли, существует огромное количество свидетельств очевидцев, наблюдавших какие-то светящиеся точки, шары, летающие тарелки и прочие НЛО. Измерения никакой аномалии не показывали, а люди какие-то непонятные летающие объекты видели. Здесь же все наоборот: аномалия есть, и аномалия, по всей видимости, внеземного происхождения, а очевидцев, заметивших хоть какой-нибудь хиленький неопознанный летающий объект, нет.
        - Может быть, они просто не заметили? - Ларькин, до сих пор скромно помалкивавший в углу, решил всё-таки вступить в разговор.
        - Может быть. Но это очень странно. Я, знаете ли, не первый год занимаюсь уфологией, устных свидетельств очевидцев предостаточно, есть даже фотографии неопознанных летающих объектов.
        - Кстати, о фотографиях. Вы их как-то по-особому делали, в рентгеновских лучах, например?
        - Да ничего подобного! - всплеснул руками уфолог. - Обычной камерой, старенькая «Москва», без вспышки, естественно. Вот, полюбопытствуйте.
        Грасовцы полюбопытствовали. Освещение было, видимо, очень плохим, изображение неярким, затемненным, но контрастности хватало, чтобы различить песчаный берег, заросший покривившимися деревцами, воду. У самого берега светлело яркое пятно в виде неровного овала. При желании его можно было принять за дефект пленки или фотобумаги.
        - Н-да, - сказал Борисов. - Слушайте, «Москва» - это такая древность. К ней уже и фотобумага не выпускается, по-моему.
        - У меня был запас.
        - Срок годности, наверное, истек давным-давно?
        - Не верите. Я вас понимаю, - спокойно сказал Кузнецов. - Люди очень часто просто хотят верить в чудо - ну, и видят то самое чудо, которое хотели видеть, а фотографии очень часто оказываются просто искусно сделанным монтажом. А в Митяеве настоящие чудеса просто сами собой происходят - и никто ничего не видел.
        - Ну, насчет неверия митяевцев в чудеса, по крайней мере, какой-то их части вы, дядя Валя, не правы. - Ольга встала из-за стола и переместилась на свой любимый ободранный диван.
        - В смысле? - Борисов строго посмотрел на эту раскрасавицу, пытающуюся влезть в серьезный мужской разговор. Зато Ларькин посмотрел с неподдельным интересом. Кузнецова пояснила:
        - В Митяево ведь есть довольно крупное поселение хлыстов. Это секта такая, занимающаяся различными духовными практиками.
        - Оленька у нас вообще-то филолог, но занимается этнографией и историей религий, - сказал Кузнецов, заметив сердитый взгляд Борисова. - Она приезжала в Митяево полюбоваться на своих замечательных хлыстов. Там мы с ней, собственно говоря, и познакомились.
        - Так вот, - ничуть не смутившись демонстративным недоверием Борисова и обращаясь, главным образом, к Ларькину, продолжала Ольга, - хлысты эти, между прочим, на свои радения иногда выезжают - куда бы, вы думали? - на острова. Потому что ждут общения с ангелами. Понимаете? Значит, этих «ангелов» кто-то уже видел, и предание об этом живет в общине.
        - Только сектантов нам не хватало, - сокрушенно вздохнул Ларькин и наивным голосом спросил: - Хлысты, они что - мазохизмом, что ли, увлекаются?
        - Ну что вы. - Ольга иронично улыбнулась. - Это миф, народная, так сказать, этимология. Название «хлысты» пошло от слова «христы», как они сами себя называли. А народ - нормальный, православный - потом уже переделал, ну и пошли легенды о самобичевании. Самое интересное, что хлысты с новым названием постепенно смирились и теперь сами себя хлыстами называют.
        - Об этом стоит, пожалуй, рассказать поподробнее, - смягчился Борисов, - поскольку Виталий в Митяево поедет под видом филолога-фольклориста. Давайте поступим таким образом: вы расскажете Виталию о великой хлыстовской вере, а Валентин Евгеньевич посвятит меня в детали своих исследований. Договорились?
        Кузнецов согласно кивнул головой и предложил Борисову пройти для разговора на кухню.

***
        R.
        - Биология с её отрядами и подвидами - это теория, - говорил Пётр Васильевич. - А тебе, Виталий, нужна практике.
        Карьера ученого мужа, проводящего своё время в залах научной библиотеки и постоянно занятого написанием какого-нибудь очередного научного труда, смешила теперь самого Ларькина.
        К тому же его мудрый куратор говорил, что, сидя в каком-нибудь вонючем болоте, кишащем разнообразными мерзкими тварями, главное выжить, а не понять, к какому подвиду относятся всё эти карликовые вампиры.
        Поэтому, закончив химфак, Виталий поступил на медицинский: во-первых, природная склонность к естественным наукам сыграла свою роль, во-вторых, подсознательно Виталий чувствовал, что умеющий профессионально убивать должен уметь и лечить.
        Студенческая жизнь в медицинском институте не такая, как в университете. Во-первых, Виталия сразу же поразила какая-то железная, военная дисциплина: посещение всех лекций обязательно, практических занятий - тем более. Пропущенные занятия необходимо отработать; думать не обязательно, главное - зубрить.
        Анатомия, миология, гистология... Кости, мышцы и суставы... Ларькина раздражало, что все нужно только запоминать. Понимать ничего не было нужно - и так всё понятно, но знать, помнить и отвечать без запинки, какие кости составляют череп, он был обязан. А костей, между прочим, в одном черепе было поболее сотни.
        Единственное, что Виталию давалось легко, - так это пребывание в анатомичке, где тошнотворно пахло формалином, повсюду виднелись банки с заспиртованными человеческими органами и на столах лежали изрядно попорченные временем и студентами трупы. Девочки в таком изысканном окружении бледнели и падали в обмороки, большинство мальчиков тоже особого удовольствия от практических занятий по анатомии не испытывало. Ларькин же совершенно спокойно ковырялся в этих полуразложившихся человеческих останках, искренне удивляясь тому, как их, совершенно беспомощно лежащих на застеленных клеенками столах, можно бояться.
        Пятерки уже не давались так легко, как во времена учебы на биофаке. Хотя учился он по-прежнему отлично, потребности несколько выросли и повышенной стипендии стало не хватать. Двадцать два года - взрослый мужик. Чтобы обеспечить себе хоть какую-то материальную независимость, Ларькин стал по вечерам подрабатывать санитаром в военном госпитале - благо, это место особым спросом не пользовалось и студентов принимали охотно.
        В обязанности Виталия входило перетаскивание на носилках больных (между собой санитары называли этот процесс переносом тела). Иногда, когда было много пациентов и медсестры не успевали проследить за каждым, ему доверяли какие-нибудь нехитрые манипуляции: измерение артериального давления, внутримышечные инъекции, клизмы и прочие приятные процедуры.
        Уже на четвертом курсе института он начал писать кандидатскую. Работа была где-то на стыке двух наук - медицины и химии. Ларькин описывал в ней влияние препаратов психотропного воздействия на человеческий организм. Практические знания он черпал из жизни, работая во время учебы на последнем курсе судмедэкспертом со специализацией по наркоманам. Параллельно начал трудиться в секретной лаборатории, куда определил его - и распрощался, наконец, со своим подопечным - куратор по линии ФСБ Пётр Васильевич.
        Перед этим быстро промелькнули спецсборы, лагерь, школа выживания и первая боевая операция.
        На медкомиссии его заставляли приседать, выполнять какие-то хитрые манипуляции руками, заглядывали в рот, нос и прочие естественные отверстия, имеющиеся в человеческом организме, а также задавали всякие хитроумные вопросы типа «какой сейчас год» и совсем на засыпку «а число?». Здоровье Ларькина медкомиссией было оценено как марсианское (потому что у людей такого просто не бывает).
        Часть, в которой Виталий проходил свой курс выживания, была, мягко говоря, не совсем обычной, её как бы не было. То есть вообще-то она была, и у неё даже был номер, обозначенный в военном билете Виталия, но по всем официальным документам военной части с таким номером просто не существовало. Только те, кому положено было знать, знали, что военная часть с условным номером 525/28 входит в структуру ФСБ и занимается разработкой и проведением силовых контрразведывательных и антитеррористических операций.
        Три месяца сборов показались Виталию вечностью, в течение которой он должен был совершать многокилометровые марш-броски с полной амуницией за плечами, стрелять из всех видов огнестрельного оружия, отрабатывать приемы рукопашного боя; гнить в болотах; населенных оголодавшими комарами, и терять сознание от жары в безлюдных пустынях Средней Азии, проходя курс выживания в экстремальных условиях. Его учили убивать - быстро и бесшумно, всем, что только может попасться под руку; учили оставаться в живых даже тогда, когда это было практически невозможным. Убивать и выживать - реально, а не в тренировочных целях, Ларькину пришлось, правда, только однажды.
        Как-то ночью взвод Ларькина подняли по тревоге. Ничего не объясняя, их погрузили в автобус и отвезли на военный аэродром, где переодели в выцветшую стройбатовскую форму - х/б, телогрейка, пилотка, кирзовые сапоги - и выдали по саперной лопатке. В самолете командир объяснил ситуацию: в одной из колоний строгого режима - бунт; задача была поставлена непростая, но, по словам командира, вполне выполнимая - «заблудившись», попасть на территорию зоны, нейтрализовать и уничтожить зачинщиков мятежа. Когда через несколько часов грузовик со стройбатовцами проезжал по дороге мимо взбунтовавшейся зоны, его тут же окружили вооруженные до зубов урки. «Полевой командир» кавказской наружности, несколько пошатываясь от неумеренного потребления анаши, на ломаном русском грозно поинтересовался, кто такие и по какой нужде прибыли, а заодно сообщил, что власть в зоне сменилась и начальство у него теперь одно - сам Аллах.
        Командир взвода вступил в переговоры и, насколько это было возможно, популярно объяснил, что его взвод прибыл для ремонта канализации, что к ВОХРе они никакого отношения не имеют, про бунт не знали и т. д. и т.п. Каждое слово командира обкуренные бандиты встречали хохотом.
        Но, похоже, речь возымела действие. Ларькина со товарищи обыскали, отобрали на всякий случай лопаты и заперли в пустом гараже, поставив часовых. Хотели их использовать как заложников в переговорах с властями. Ночью по сигналу командира взвод поднялся, по-тихому снял часовых и, овладев незаконно отобранным орудием производства, в течение получаса вырезал бандитскую охрану. Потом доблестные стройбатовцы добрались до штаба мятежников и за считанные минуты все теми же саперными лопатками покрошили в мелкий салат новоявленных душманов, после чего погрузились на автобус и преспокойно вернулись в родной лагерь, открыв путь войскам МВД.
        От всей этой операции у Ларькина осталось всего одно яркое воспоминание: чудовищно громкий хруст черепов и переламывающихся под ударами саперных лопаток шейных позвонков и мощные фонтаны ярко-алой крови, вырывающиеся из обезглавленных тел. Ни тошноты, ни приступов истерической дрожи, которые должен был бы испытывать, по мнению Виталия, впервые убивший себе подобного человек, - ничего такого он не ощущал. Но ему, несмотря на всю его медицинскую практику, было просто противно, и навязчивый звук ломающихся костей, по своей тошнотворности сравнимый разве что со звуком железа по стеклу, ещё долго преследовал его в кошмарных снах.
        Лаборатория оказалась не просто засекреченной. Она была суперзасекреченной и занималась научными исследованиями и разработками новейших психотропных веществ. Одновременно с ученой степенью Виталию было присвоено звание капитана ФСБ. Вскоре после этого его прикомандировали к отделу по борьбе с оргпреступностью, как специалиста по наркотическим веществам. Но проработал он там недолго.
        В ГРАС Ларькин попал, как ему казалось, случайно, Борисов, приносивший в лабораторию какие-то материалы для экспертизы, притворился, что только сейчас заприметил способного молодого кандидата медицинских наук. Завел разговор, сказал, что в только что образованный отдел требуется толковый эксперт. Предложил Виталию новую работу. Работу необычную и интересную, значительно отличавшуюся от той, которой Ларькин занимался до сих пор. Виталий, испытывавший страсть к перемене деятельности и мест обитания, подробно расспросив Борисова, согласился работать в ГРАСе.
        И началась новая жизнь.
        ***
        Астрахани, 4 июня 1998 года.
        Когда Кузнецов с Борисовым удалились на кухню, Ларькин, подвинувшись ещё поближе к Ольге, спросил:
        - Послушайте, а почему вы называете Кузнецова дядей? Он ведь вам, как я понял, не родственник.
        Ольга пожала плечами.
        - Не знаю, его все так называют... Я имею в виду близких друзей, коллег. Он очень умный и интересный, но какой-то... - Ольга задумалась, подбирая нужное слово, - летящий, что ли, безалаберный. Знаете, типичный такой ученый - Рассеянный с улицы Бассейной. У меня называть его Валентином Евгеньевичем язык просто не поворачивается.
        - Понятно, - и Ларькин замолчал, думая, как бы перейти к делу.
        Но Ольга продолжать разговор, по-видимому, не торопилась. Она внимательно посмотрела на Ларькина, как будто пытаясь разглядеть в нем что-то, даже ему самому неведомое, и вдруг спросила:
        - Скажите, пожалуйста, а когда вы родились?
        Ларькин несколько опешил от такого неожиданного вопроса, а ещё больше притворился, недоуменно посмотрев на Ольгу:
        - День рождения у меня ещё не скоро, в ноябре.
        - А число, год? - настойчиво переспросила она
        - 19 ноября 1968 года, - слегка приврал он. - А почему вы спрашиваете?
        - Всё понятно, вы Скорпион, как я с самого начала и предполагала, - поставила диагноз Ольга.
        - Ну и что из этого следует?
        - Из этого следует, что если вы родились в 1968 году, то Солнце у вас находится в соединении с Нептуном.
        - В каком смысле?
        - Ну, в вашем гороскопе, в натальной карте рождения угловое расстояние между планетами Солнце и Нептун равно нулю.
        - И что из этого следует? - Ларькин скептически набычился. - Не люблю я всех этих гороскопов - вечно они сулят мне какую-нибудь удачу типа выигрыша в лотерее и постоянно обманывают.
        - Из этого следует, что у вас все получится. - Ольга снова улыбнулась своей загадочной улыбкой. Просто Мона Лиза какая-то. - Соединение Солнца с Нептуном делает человека восприимчивым к различным тонким вибрациям космоса. Нептун ведь - это планета всего мистического, загадочного, иллюзорного. Солярис помните?
        Ларькин не очень помнил, но кивнул головой.
        - Так вот, и с вами может происходить что-то подобное, если вы, конечно, не алкоголик, потому что Нептун ещё и за это, - Ольга щелкнула себя по горлу, - отвечает.
        - Нет, я не алкоголик, - решительно сказал Ларькин.
        - Вот и хорошо, значит, вас пустят.
        Ларькин хотел было спросить, куда и зачем его пустят, но потом решил не связываться с этой астрологиней - всё равно ничего толком не скажет.
        - А по поводу хлыстов... - Ольга перестала рассматривать Ларькина и приняла вид ученой дамы. - Секта эта образовалась не после раскола, как многие думают, а несколько раньше. ещё в середине XVII века беглый солдат Данила Филиппович, по преданию, выбросил священные книги в Волгу и учредил культ самого себя. В качестве основной заповеди он изрек следующее: «Я тот бог, который предсказан пророками, сошел на землю спасти род человеческий, другого бога не ищите».
        - Это что же, он богом себя объявил?
        - И так, и не так. Хлысты верят в идею Множественного воплощения Христа и в возможность личного отождествления с ним. Поэтому, когда Данила Филиппович говорил «Я бог», он действительно считал себя Христом, как и все прочие его последователи считали себя Христами и Богородицами. Помните, я вам говорила, что они сами себя сначала не хлыстами, а Христами называли. Для того чтобы добиться такого слияния, отождествления с богом, они используют различные духовные практики и медитативные техники.
        - Например?
        - Ну, например, на своих радениях они постоянно повторяют какую-нибудь одну и ту же короткую молитву, получается что-то вроде буддистских мантр. Таким образом они входят в транс, сознание очищается от всего постороннего, ненужного - и пожалуйста, общайся с богом на здоровье. ещё они долгое время кружатся на одном месте - ну, это вообще древняя техника, шаманы её применяли. Эффект тот же - человек как бы входит в свой внутренний центр, отождествляется с воображаемой осью, вокруг которой он вращается и вокруг которой, по его представлению, вращается весь мир. Следовательно, он становится центром мироздания, то есть опять же богом. ещё они дышат...
        - То есть как-то особенно дышат? - Ларькин исправно играл роль дурака.
        - Конечно, особенно. Просто так все дышат. Они делают это очень-очень быстро - и в результате входят в состояние транса. Считается, что таким образом можно обрести дар пророчества и ясновидения... Знаете, уже в XX веке Станислав Грофф, один американец чешского происхождения, заново открыл и запатентовал эту методику, назвав её холотропным дыханием.
        - Подождите, Оленька. Я что-то не совсем понимаю, как дыхание, пусть даже усиленное, может влиять на вхождение в транс, - говоря это, капитан для убедительности положил свою большую ладонь на Ольгину. Та неторопливо стала высвобождать руку, но в результате как-то так получилось, что их пальцы переплелись. Женщина, чуть улыбаясь, продолжила:
        - Вот это как раз старик Грофф и объясняет. В результате учащенного дыхания организм перенасыщается кислородом и начинает активно выделять углекислый газ. Происходит что-то вроде небольшого отравления. Мозг реагирует на это повышением своей активности, и человек начинает видеть удивительно яркие и непривычные картинки. То есть он чувствует себя примерно также, как после небольшой дозы наркотика. Представляете, какой дешевый и, можно сказать, всем доступный способ забалдеть?
        - Я знаю другие, не менее дешевые и тоже всем доступные. - Однако надо было как-то выруливать, не показывать же ей свой способ прямо здесь и сейчас. - Но ваш тоже ничего, как говорится, дешево и сердито. Интересно, почему наркоманы на него не перешли? Кстати говоря, а ломка после такой дозы кислорода бывает?
        - Ломка обычно бывает не после, а во время. - Судя по тому, как она дышала, Ольга решила показать ему метод Гроффа на практике. - То есть процедура довольно болезненная, но, как говорится, искусство требует жертв. Кстати, до сих пор ни польза, ни вред таких психотехник не доказаны. А сторонники теории Гроффа платят довольно большие деньги, чтобы попасть на сеанс холотропного дыхания; говорят, что после него люди совершенно меняются.
        Собеседники и сами к этому моменту переменились настолько, что не поцеловаться им было просто грешно и негуманно. От Ольгиных губ вкусно пахло фруктами. Оторвавшись от них и немного отдышавшись, Ларькин спросил:
        - Скажите, Оленька, а вы с раскольниками-то этими сами общались? Разговаривают они с нормальными людьми, то есть с не сектантами?
        - Они не раскольники, Виталик, - и Ольга снова улыбнулась своей джокондовской улыбкой. - Я же вам говорила, что хлыстовство возникло до раскола. Хлысты не отрицают православия в его современном виде, как это делают старообрядцы. Они даже в православные храмы иногда ходят, просто они по-другому понимают христианство... А на контакт они идут - не очень охотно, но всё-таки идут. Главное, чтобы они вам поверили, чтобы не видели в вас врага... Но у вас все получится, я не сомневаюсь. Скорпион - очень сильный знак. Вы знаете, что это самый сексуальный знак гороскопа?
        - Я это чувствую, - ответил Виталий.
        Голоса, доносившиеся с кухни, зазвучали громче, потому что дверь открыли. В комнату вошел Борисов с пухлой папкой подмышкой. Беглым, но внимательным взглядом оценил диспозицию.
        - Ну, что? Ты все о сектантах разузнал?
        Виталий вопросительно посмотрел на Ольгу.
        - Да, наверное, того, что я рассказала, будет достаточно. Если появится необходимость, мы ещё об этом поговорим... Потом.
        - Непременно, - заверил капитан.
        - Ну, вот и хорошо... - Борисов положил папку в дипломат и выжидательно остановился около двери. - Спасибо за чай, нам пора. Надеюсь, что вы понимаете всю секретность сообщенной вами информации...
        - Конечно, конечно, - перебил его Кузнецов. - Можете быть абсолютно уверены в нашем молчании.
        - Умрём под пытками, а тайны не выдадим, - совершенно серьезно сказала Ольга, и Виталию почему-то показалось, что она знает намного больше, чем сказала ему. Всю дорогу, пока они с майором шли к ближайшему скверику; Ларькин развлекался тем, что представлял себе Ольгу под пытками.

***
        Митяево, 24 мая 1998 года.
        Иван дождался, пока мать пойдет доить корову, и незаметно выскользнул из дома. Меньше вопросов - и всем спокойнее. К дому Данилы, или сионской горнице, как называли свой молельный дом хлысты, Иван почти что бежал - Данила сказал «приходи в семь», а сейчас почти восемь. ещё подумает, что он, Иван, не хочет видеть ни его, ни других братьев.
        Данила, в длинной белой рубахе, подпоясанной красным поясом, ждал его на крылечке.
        - Пришел? Вот и хорошо. Все уже собрались, тебя только ждем. Ну, заходи, заходи.
        Просторная изба Данилы была почти битком набита народом. В углу тускло поблескивали зажженные свечи, и сладко пахло ладаном. Иван протиснулся между стоящими у самого входа и встал, прислонившись к стене. Вслед за ним зашел Данила; увидев его, народ мгновенно умолк, и в комнате стало совершенно тихо, слышно было только потрескивание стеариновых свечей. Данила помолчал, собираясь с мыслями, и, размашисто перекрестясь, начал:
        - Братья и сестры! Помолимся дружно, порадеем Христа ради.
        Толпа оживилась, и десятки рук замелькали в воздухе, творя крестное знамение. Данила запел:
        - Боже ты наш, Боже, Боже, отец наших... Братья и сестры, собравшись в тесный круг, тут же подхватили:
        - Услыши ты, Боже, сию ти молитву, Сию ти молитву, как блудного сына, Приклони ты ухо к сердечному стону, Прими ты к престолу текущие слезы, Пожалей, Создатель, бедное созданье. Предели нас, Боже, к избранному стаду, Запиши, родитель, в животную книгу, Огради нас, бедных, своею оградой...
        Иван стоял рядом с Данилой и тоже пытался подпевать. Слов он толком не знал, мотив тоже не удавался, но он мычал изо всех сил, стараясь войти в то удивительное, восторженное состояние, которое обычно посещало его на радениях корабля.
        Люди божьи допели свою песню и отошли из середины комнаты. Данила встал на колени и, кланяясь во все стороны и крестясь обеими руками, заголосил:
        - Простите меня, братья и сестры! Простите меня, Христа ради, недостойного. Ради духа святаго, ради мати нашей Богородицы, простите меня, грешного!
        Братья и сестры, все по очереди, подходили к нему и, падая на колени и крестясь на него, как на икону, говорили:
        - Прости ты нас, батюшка, и благодать духа святаго призови на нас, грешных.
        Иван тоже подошел к кормщику Даниле, и, опускаясь на колени, он уже чувствовал, как горячий ком подкатывает к горлу и глаза начинают чесаться от выступающих слез.
        Данила поднялся, подошел к столу, вынул из него толстенную книгу в потрепанном кожаном переплете и, открыв наугад, начал читать нараспев:
        - Ибо так говорит Господь Бог: вот, я сам отыщу овец моих и осмотрю их. Как пастух проверяет стадо своё в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так я пересмотрю овец моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный...
        Потом Данила всё так же нараспев читал жития каких-то, ещё неведомых Ивану святых. И от рассказа о том, как все эти люди страдали и отдали свою жизнь за Христа и за веру, Ивану становилось больно и хорошо, и он представлял, как тоже, если будет необходимо, отдаст свою жизнь за Христа.
        Закончив читать, Данила поднялся из-за стола.
        - Скажи слово, батюшка, просвети нас, неразумных, - раздались голоса в толпе.
        Данила оглядел свой корабль с отеческой улыбкой на просветлевшем лице и стал говорить поучение.
        - Слушайте Бога, прославляйте Господа. Духом Божьим живите и телеса ваши наполняйте пищей духовной, а не животной. Плоть смиряйте, умерщвляйте без жалости, ибо только духом жив человек, а плоть - от врага. Храните телесную чистоту, но и о чистоте слов и помышлений ваших не забывайте. Помните, что враг не дремлет и только и ждет вашей погибели. Пост, труды тяжелые и целомудрие хранят плоть в чистоте. Объедение, пьянство и блуд разрушают её. Покаяние и молитва хранят чистоту духовную, празднословие и мысли греховные ведут к погибели. Созиждете в себе сердце чистое и дух правды храните в душах своих...
        Не успел Данила закончить свое поучение, как кто- то в толпе запел:
        - Тайно восплещем руками.
        Тайно воспляшем, духом веселяще
        Духовные мысли словесно плодяще!
        Яко руками, восплещем устами -
        Дух Святый с нами, Дух Святый с нами...
        Братья и сестры, собравшись в тесный круг, стали водить хоровод, притопывая ногами и подпрыгивая на месте. Иван шел вместе со всеми, так же подпрыгивая и притопывая...
        Постепенно нестройный поначалу хор людских голосов начинает сливаться в единое мощное пение, притопывания, и подпрыгивания перестают быть хаотичными, превращаясь в единый строгий ритм. Реальность куда-то уходит, Иван смотрит по сторонам, но лиц больше не видит: все сливается в одно кружащееся пятно. Какая-то женщина выбивается из хоровода и, выбегая на середину круга, с криком «Накатило!» падает на пол. У неё судороги, глаза закатываются, голова бьется об пол...
        - Дух снизошел, дух снизошел! - раздается в толпе.
        Тут же хоровод распадается. Кто-то в изнеможении валится на пол, кто-то отходит к стене. Около десяти человек остаются в центре комнаты. Задрав головы, они начинают быстро вращаться, бормоча какие-то непонятные слова. Иван тоже кружится; «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» - сначала ещё шепчут его губы. Потом голос перестает слушаться, комната постепенно исчезает, и Ивану начинает казаться, что он видит затылком, причем не только то, что находится в комнате, но и намного дальше - все село, потом весь мир. В голове возникают какие-то странные яркие картинки. Вот Иван маленький, мать держит его на руках.,. Он в школе, его вызывают к доске, он не знает, что отвечать, и от этого густо краснеет... Армия, толстенный жлоб Колояров лупит его ногами по животу... потом остров, тот самый остров... голоса, невесомость, свет. Иван задыхается, он хочет остановиться, но не может. Весь мир кружится в такт одному Ивану известному ритму. Тело становится удивительно легким, а голова - светлой. Иван чувствует, как в самой середине его головы, где-то на уровне макушки, появляется крохотный
комочек света. Комочек разрастается, заполняет всю голову, и свет через макушку начинает мощным фонтаном вырываться наружу. Иван пугается, и тут же ноги, сбиваясь с заученного ритма, уходят куда-то в сторону, Иван хватает руками воздух, но, не находя опоры, падает на пол. Вокруг всё звенит и кружится, но Иван проваливается куда-то внутрь, ему даже кажется, что он проходит сквозь пол. Он закрывает глаза и уплывает далеко-далеко...

***
        Астрахань, 4 июня 1998 года.
        Выйдя из дома Валентина Евгеньевича, Ларькин и Борисов добрели до ближайшего скверика и опустились на лавочку.
        - Ну, и какие впечатления? - спросил Борисов, прикуривая сигарету.
        - А что - люди как люди. Несмотря на то что уфологи. Барышня эта, конечно, странненькая. Всё про гороскопы мне какие-то говорила.
        - Ты барышнями-то очень не увлекайся.
        - Да что вы, босс, как можно, я только в интересах дела.
        - Ладно, ладно. А девочка, между прочим, действительно умненькая. Кандидат филологических наук, а сейчас докторскую по философии пишет.
        - Про хлыстов, что ли?
        - И про них тоже. А ей, между прочим, всего двадцать восемь.
        - Намек понял. Когда на место-то поедем? Завтра?
        - Завтра поедешь ты. Один. Мне тут дела ещё кое- какие доделать нужно. Кроме того, по одному лучше будет: больше контактов, больше информации.
        - А вы когда появитесь?
        - Денька, я думаю, через два. Ты там пока поживи, освойся, с местными познакомься, в общем, постарайся как можно больше узнать о том, что у них там происходит. К хлыстам этим сходи. Если пустят, конечно. Ты уж постарайся, чтоб пустили. Чемоданчик возьмешь с собой. Информации Кузнецова не доверять, конечно, нет никаких оснований, но... и доверять тоже никаких оснований нет.
        - Понятно. Молодую и умненькую будете отрабатывать сами. Правильно.
        - Да где уж мне, Казанова, - хмыкнул Борисов.
        Гостиничный номер после улицы показался раем: кондиционер, телевизор, огромная ванная, в которой, при желании, можно было запросто утонуть. К тому же в ресторане продавали очень неплохое пиво.
        - Водные процедуры, затем по пивку - и баиньки, завтра рано вставать, тебе - в особенности, - сказал Борисов.
        Четвертая бутылка пива исчезла в мгновение ока, раки давно уже превратились в груду выпотрошенной скорлупы. Ларькин отложил на некоторое время сон и, прихватив с собой толстую большаковскую папку, завалился на свою койку изучать «секретные материалы».
        Что тут ещё, кроме пропавшего при невыясненных обстоятельствах кота Барсика, припас для нас этот приколист Большаков? Свидетельства очевидцев... Опять кто-то уверяет, что видел зелёных человечков. Так, вот статейка какая-то, подписано - В. Ключеев, академик РАН. Ну, что ж, почитаем, что пишет господин академик.
        «Десятки тысяч наблюдений загадочных летающих объектов нельзя объяснить простой случайностью. Необходимо попытаться выяснить причины подобных явлений.
        Напомню, что можно воспринимать человеческий организм, любой животный организм как форму белково-нуклеиновой жизни. Но можно предположить, что в белково-нуклеиновой жизни сочетаются и другие организации, в частности полевые, малоизвестные нам формы, которые отвечают современным научным понятиям жизни, - живого вещества. Этот факт означает, что известный из научно-фантастической литературы миф или предположение о встрече разных биологических существ - вовсе не фантазия. Возможно, такая встреча разных форм живого вещества уже произошла... на планете Земля. И эволюция биологических объектов - это не чисто белково-нуклеиновая, мутационно-отборочная система, как мы привыкли считать согласно теории Дарвина, а способ сосуществования в белково- нуклеиновом веществе другой формы или других форм жизни.
        Данные палеонтологии и археологические раскопки показывают, что человек на Земле появился не в одном месте, а практически одновременно в нескольких. А если так, если предшественники человека - протогоминиды и гоминиды - обитали на планете не в одном районе, то, спрашивается, благодаря чему, по какой причине сразу в нескольких местах у них появилось то новое качество, которое мы называем разумностью человека? Исследователи высказывают следующую точку зрения по данному вопросу.
        У протогоминида головной мозг достаточно развит и количество нейронов достигает 8 - 10 миллиардов. Если в каждой клетке-нейроне сосуществуют белково- нуклеиновые и полевые формы жизни, то до определенного уровня белково-нуклеиновые структуры нейронов, связанные нервными проводниками, работают, как компьютер проводникового типа. Представим себе, что во внешней среде возникает некая физическая или геофизическая аномалия. Все поля нейронов, которые работали в мозаике контактного компьютера, в один момент могут объединиться в едином кооперативном поле: компьютер проводникового типа переходит на организацию полевого типа. К чему это ведет? Существо - носитель такого компьютера начинает воспринимать окружающий мир по-новому. Для этого скачка биологических мутаций не нужно.
        К чему привел предполагаемый скачок? До него протогоминиды могли общаться только при помощи сенсорных сигналов - речи, зрения, обоняния и т.п. Но достаточно, чтобы их «компьютеры» переключились с проводниковой на полевую организацию, как все они естественным образом оказались связанными дальнодействующей полевой связью. Выходит, то, что мы называем телепатией, вероятно, было обязательной фазой на самой ранней стадии эволюции Homo sapiens.
        Что происходило дальше? При увеличении возможности орудийной практики труда такого рода связи стали практически ненужными. Они сохранялись, вероятнее всего, у шаманов, жрецов, вождей - у группы людей, которые продолжали ещё испытывать потребность в этой дальней связи для выполнения своих функций при определенной социальной организованности сообщества. По всей вероятности, с XVI - XVII веков это свойство начало искореняться либо с помощью религии (борьба с ведьмами), либо с помощью сумасшедших домов. И сегодня мы, очищенные от этой способности, не подозревая, какие качества потенциально несем в себе, пытаемся разгадать эффекты типа наблюдений НЛО. Эти контакты, в которых наш разум ведет себя странным образом, должны скорее всего изучаться с позиций гипотезы о проявлениях полевых форм жизни, гипотезы о множественности форм жизни и о сосуществовании их на одной планете.
        Что же касается самих фактов наблюдения НЛО, то мы, не отрицая гипотезу их внеземного происхождения, предлагаем задуматься над фактами... Вполне возможно, что НЛО прилетают к нам из параллельного мира. Такой подход, кстати, не противоречит современным научным воззрениям: достаточно отметить, что ещё академик А.Д. Сахаров занимался разработкой модели многомерной Вселенной».
        Интересные вещи пишете, господин академик. Значит, из параллельных миров. Между прочим, это объясняет, почему, как говорит Кузнецов, всё было, а никто ничего не видел - просто не с неба эти тарелки прилетели. И насчет дремлющих в каждом человеке паранормальных способностях тоже занятно - ведь не все видят этих пришельцев, а только... только хлысты, то есть крепко сдвинутые по фазе ребята, и пьяные, как тот пропавший парнишка. Интересно, остальные четверо пропавших тоже пьяные были или как...
        Борисов уютно негромко похрапывал. Решив не терять больше времени, Ларькин выключил свет и постарался заснуть. Он быстро задремал, и ему всё время снилось, что он гребет, гребет куда-то на лодке и все никак не может выплыть...

***
        Митяево, 28 мая 1998 года.
        Андрюха с трудом поднял голову. Господи, как все болит, такое ощущение, что с похмелья вагоны разгружал. Андрюха оглянулся. Яркое солнышко светит прямо в глаза, вокруг тихо - травка растет, деревца зеленеют да водичка плещется. Где я? Как я сюда попал? - настойчиво стучит у Андрюхи в голове. Он встаёт, потом снова садится, в голове у него туман. Несколько минут, как ему кажется, у него уходит на то, чтобы вспомнить, кто он такой. Постепенно голова, абсолютно пустая в момент пробуждения, начинает заполняться обрывками каких-то воспоминаний... Зовут его Андрей, ему... 34 года, жена есть, сын Дениска, брат... Воспоминаний становится всё больше, они возникают, как кажется Андрюхе, где-то в середине головы и потом аккуратно раскладываются по своим полочкам. Единственное, чего никак не может вспомнить Андрюха, - где он и как сюда попал. Что-то подсказывает ему, что он, кажется, собирался на промысел... Нуда, точно, Дарья ещё еду собирала. А где она, в смысле еда, и где лодка? Андрюха поднимается и пытается отыскать хоть что-то, что связывало его с прежней жизнью. Он обходит весь остров, потом ещё раз
обходит - уже по диагонали - никого и ничего.
        - Интересно, какое сегодня число... Неужели я спал и все забыл? Господи, как же я выберусь-то отсюда? - Мысли, обрывочные, тревожные, с огромной скоростью проносятся в Андрюхиной голове. Он вскакивает и снова начинает обходить остров, потом пытается кричать…
        Андрюхе становится страшно. Он опускается на колени и чувствует, как солёные слезы текут по щекам и проникают в уголки рта. Потом он пытается молиться, как ещё в детстве учила его бабушка, но слова не приходят к нему. Андрюха сворачивается калачиком, поджимая ноги к самому подбородку, и застывает в этой позе, подсознательно ощущая, что она самая правильная, самая спокойная. Незаметно для себя он засыпает, и во сне к нему приходит какой-то огромный светящийся человек. Он протягивает к Андрюхе руки, и за этим движением к Андрюхе летит легкая струя света, она подхватывает его, как пушинку, и несет, несет куда- то... И он летит на этом световом облаке, ему хорошо и спокойно, как было только в детстве. А человек уходит куда-то вдаль, и световое облако тоже постепенно исчезает. И во сне Андрюхе кажется, что все это с ним уже было.
        - Слышь, Алёшка, лодку-то заноси, ты чего её так кинул. А то утром проснемся - ни лодки, ни фига. Вот тогда попрыгаем.
        - Э-эх, - Алёшка отрывается от большой высохшей ветки, которую он уже намеревался взгромоздить себе на плечи, и идет к берегу. - У тебя рук, что ли, нету? Сам бы затащил...
        - Поговори мне ещё... Зачем ты вообще тогда нужен? Толку от тебя, как от козла молока.
        - А нет толку, так и не брал бы.
        - И не возьму, на кой ты мне сдался. Что с тобой, что без тебя - разницы все равно никакой... Ну, чего встал? Ветки иди собирай, а я пока место приготовлю.
        Андрюха проснулся и прислушался... Голоса, точно голоса... Ёлы-палы, люди. Андрюха вскочил и побежал.
        - Эй, э-эй! Я здесь, тута я!
        - Алёш, кричит кто-то... Пойдём посмотрим. Топор вон на всякий случай возьми. - Дядя Миша ещё раз прислушался и осторожно направился в сторону зарослей, откуда доносился крик.
        - Дядя Миша! Господи, слава Богу, а я уж думал, что пропал... Да я это, я. Ты чего, не узнаешь меня, что ли?
        - Да это точно Андрюха Горохов! Лёшка, иди сюда! Андрюха, ты как здесь, ты откуда взялся? - Дядя Миша шагнул навстречу Андрюхе, уже готовому прыгнуть к нему на шею, и сжал его в своих жилистых руках. - Ну, здравствуй, бродяга. А мы уж и не думали живым тебя увидеть, ведь похоронили уже и выпили даже за упокой души. Значит, долго жить будешь, чертеняка... Погоди, а Мишка-то где, не с тобой, что ли?
        Только сейчас, после слов дяди Миши, Андрюха вспомнил, что с ним ведь, точно, был Мишка, брательник.
        - Не знаю, нет его тут, я весь остров обошел. - И Андрюха вопросительно посмотрел на дядю Мишу, словно ожидая, что он ему скажет, где Мишка.
        - Вы ведь вместе ушли... Да ты что, не помнишь ничего?
        - Не помню.
        - Ладно, пошли к лодке. Лёш, не стой как каменный, налей человеку стаканчик, видишь - дрожит весь... Ну, ничего, ничего, главное, что живой. А Мишку мы найдем, ты ж вот нашелся, и он отыщется.
        Домой, несмотря на уговоры Андрюхи, боявшегося остаться на этом проклятом острове даже на час, решили отправиться всё-таки утром. Скоро Алешка насобирал сухих веток, разложили костерок, ушицы состряпали... Только почувствовав удивительно вкусный запах ухи, Андрюха осознал, как он хочет есть. Он уже приготовился заглотить всю налитую щедрой рукой Алёшки уху, но дядя Миша, пристально посмотрев на сильно исхудавшее за эти дни Андрюхино тело, много есть ему запретил.
        - Жижи вон похлебай, а хлеб не трогай. Не ел ты долго, так что с непривычки плохо может стать. Да не набрасывайся ты так! Потихоньку пей, маленькими глотками... Ничего, отъешься ещё. Дарья-то, небось, закормит теперь с такой-то радости.
        Андрюха повозмущался для порядка, но смирился. Спаситель всё-таки. Пить он наотрез отказался - от одного запаха самогонки его мутило так, что даже подумать о том, чтобы проглотить эту гадость, противно было. Всю ночь Андрюха не спал, ни на шаг не отходя от дяди Миши и тревожно всматриваясь в темноту.
        Утром, внимательно изучив близлежащие острова и не найдя на них Михаила, мужики вернулись в село.
        Дарья, увидев Андрюху стоящим живым и здоровым на пороге собственного дома, чуть не сошла с ума от радости.
        - Господи! Вернулся, живой... - Бросившись ему на шею, она покрывала его заросшее лицо поцелуями и плакала, плакала, а потом целые сутки простояла на коленях около его кровати и дала зарок - обязательно съездить в Астрахань и в трёх церквах отслужить благодарственный молебен.
        Андрюха за свое почти недельное отсутствие очень отощал, но под чутким Дарьиным присмотром довольно быстро начал набирать потерянные килограммы. Он так ничего толком и не вспомнил, и постоянно мучился каким-то непонятным чувством вины перед Натальей, хотя она его ни разу ни в чём не упрекнула.
        Михаил так и не объявился. Следователи из района ещё раз посетили Митяево, со всем пристрастием допросили Андрюху, а не он ли, подлец, пришил любимого брата? Потом ещё раз объехали острова, допросили местных жителей, выясняя, не было ли между братьями какой ссоры. В конце концов стало ясно, что дело пропавшего без вести гражданина М. Горохова зашло в тупик. Труп не обнаружен, никакого состава преступления нет, вдова претензий к брату пропавшего, Андрею, не предъявляет... На том расследование и закончилось.

***
        Астрахань, 5 июня 1998 года.
        Борисов сыграл подъём в шесть утра; несмотря на яростное сопротивление сонного Ларькина, вытащил его из кровати и заставил делать зарядку. Шеф был «жаворонком» и лучше всего чувствовал себя именно в такую рань, удивляясь на вялое окружающее население.
        Позавтракали они в гостиничном буфете какими-то засохшими бутербродами с колбасой и выпили по чашке жидкого кофе. Потом Борисов дал Виталию последние ценные указания, проводил его до вокзала и посадил на автобус.
        Астраханский автобус довез Виталия только до Лимана - районного центра, в котором Ларькин битых три часа прождал ещё один автобус. Но и этот автобус шел не в Митяево, а в соседнее, довольно крупное село со странным названием Рынок, от которого до Митяева, как объяснили Виталию, было совсем недалеко - километров пятнадцать, не больше. Ларькин прикинул, что даже при хорошей дороге это как минимум два с половиной часа пешего хода, обреченно вздохнул и, поудобнее ухватив нелегкую поклажу, двинулся в путь. Ему повезло: не прошагал он и получаса, как сзади раздался шум мотора. Ларькин на всякий случай, не очень-то рассчитывая на удачу, проголосовал - машина остановилась.
        - Слушай, братишка, до Митяева подкинь!
        - Садись, почему же не подкинуть, всё равно туда еду... - без особого восторга отозвался мужик, и Ларькин быстро, пока он не передумал, закинул сумки в кузов, набитый какими-то ящиками и коробками, и залез в кабину.
        - А ты чего в Митяево-то едешь? Вроде не местный, - шофер оторвался на секунду от дороги и внимательно посмотрел на Виталия.
        - Правильно угадал, не местные мы.
        - А тут и угадывать-то нечего. Рубашечка белая, брюки отглаженные, сразу видно - городской. Из Астрахани, что ли?
        - Угу, - Ларькин кивнул и потянулся за сигаретами. - Будешь?
        - С фильтром... Богато живешь, а я все «Астру» курю. Ну, давай попробуем твои. - Водитель закурил и, зажав сигарету в зубах, протянул Ларькину руку. - Сергей.
        - Виталий... А ты сам-то из Митяева?
        - Да нет. Я в Лимане живу, шоферю помаленьку. Вон, видишь, товар в ларёк везу... А чего в Митяево едешь? Икорки, небось, прикупить? Так я подскажу, где получше и подешевле. Сейчас ведь знаешь, народ какой пошёл - один на совесть засолит, нормально, а другой столько соли наложит, что обопьешься потом.
        - Да я не за этим еду. Я вообще-то в университете работаю, диссертацию пишу - вот еду фольклор собирать.
        - Чего?
        - Ну, фольклор - сказки всякие, предания, обряды...
        - Тосты... На Шурика вроде не похож, - засмеялся Сергей. - Какие уж теперь сказки... Может старики, только чего-нибудь наплетут.
        - А ты вообще-то народ здешний хорошо знаешь?
        - Да знаю, конечно, кое-кого. Тебе зачем? - Сергей докурил сигарету с фильтром и потянулся за родной «Астрой». - Слабоват у тебя табачок, своё как-то привычнее.
        - Остановиться мне где-то нужно, не подскажешь, у кого можно?
        - Господи, да у всех, считай, можно: деньги только плати и живи. С деньгами-то у народа плохо стало, зарплату вовремя не платят, вот они и живут на подножном корме. С одной икры и барыш... Вот хоть к Григорьевне попросись, живёт она одна, старика своего схоронила, дети в город уехали, а дом большой, на четверых рассчитанный. Я тебе, как приедем, дом её покажу.
        Митяево оказалось больше, чем представлял его себе Виталий. Дома были почти все как на подбор одинаковые: деревянные, одноэтажные, крашенные зелёной или голубой краской. Деревьев почти не было, и на огородах, которые были около каждого дома, зеленели помидорные кусты, огуречные плети и ещё какие-то нехитрые овощные культуры. Берега, к величайшему сожалению Виталия, мечтавшего с ходу окунуться с дороги, видно не было. Оказалось, что до него ещё нужно идти около двух километров. Из достопримечательностей в глаза бросался сельсовет с развивающимся над ним помятым триколором и застекленный торговый ларёк, ничем не отличающийся от тех, которые встречались Виталию на каждом углу в Москве.
        - Вон, видишь зелёный домик с красной крышей? Вот там Григорьевна и живет. Можешь сказать, что от меня. Ну, всё, пока, - Сергей протянул Ларькину руку и принялся разгружать свои ящики и коробки.
        Виталий дошел до указанного Сергеем дома и осторожно постучал.
        - Анна Григорьевна, можно к вам?
        За дверью была тишина. Ларькин постучал ещё раз, потом толкнул дверь и вошел внутрь.
        - Эй, есть здесь кто?
        В доме никого не было. Виталий в нерешительности постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, потом его осенило заглянуть на огород. Отворив калитку, Виталий увидел пожилую женщину в цветастом халате, склонившуюся над грядкой.
        - Извините, вы Анна Григорьевна?
        Женщина разогнулась и, прикрыв ладонью глаза от солнца, посмотрела на Ларькина. Ей было, по всей видимости, не больше шестидесяти, но темный загар, покрывавший её лицо, подчеркивал светлые паутинки морщин, и в платке, закрывавшем лицо по самые брови, она казалась совсем старухой.
        - Да, это я. А что вы хотите?
        - Видите ли, я приехал в Митяево на несколько дней, и мне нужна, так сказать, крыша над головой. Не могли бы вы меня приютить - я квартирант спокойный. Мне ваш дом Сергей показал, водитель.
        - Ну, что ж, поживи, если человек хороший. А сколько платить будете? - Анна Григорьевна, по всей видимости, ещё не решила, как нужно обращаться к потенциальному постояльцу - на «ты» или на «вы». С одной стороны, видать, интеллигент - вон рубашка какая светлая и очки на носу; с другой стороны, молодой ещё.
        - А сколько нужно? - Виталий тут же потянулся за бумажником. - Сколько скажете, столько и будет.
        Анна Григорьевна призадумалась. В колхозе, конечно, максимальная зарплата - триста рублей, да и та у председателя. По десяти рублей за день Анну Григорьевну ой бы как устроило. С другой стороны, парень-то, видать, при деньгах - вон какой кошелек толстый. Скажу - двадцать, с кормежкой, - решила наконец Анна Григорьевна, - а если что - сбавлю маленько. К её удивлению, квартирант сразу согласился и даже дал наперед сто рублей. Лопушок. Анна Григорьевна, весьма удовлетворенная таким удачным стечением обстоятельств, сразу же засуетилась и стала приглашать квартиранта в дом.
        - Заходи, заходи, не стесняйся. Дом то у меня, видишь, большой, просторный. ещё покойник-муж строил, царствие ему небесное... Вот в этой комнате и будешь жить. Комната хорошая, светлая. Жарко будет - ставни прикроешь, вот и тенёк тебе будет... Как звать-то тебя?
        - Виталий.
        - Это хорошо. У меня внучок тоже Виталик... Ты по каким же делам-то сынок, приехал?
        - Я работаю в Астраханском университете, вот приехал к вам сказки записывать, старинные обряды. Может быть, вы мне что-нибудь интересное расскажете?
        - Да что ж я расскажу-то. - Анна Григорьевна призадумалась. - Ты знаешь чего - садись, отдохни с дороги-то, а я пока на стол соберу, может, и вспомню чего.
        Виталий опустился на табурет, он действительно устал сегодня, к тому же строгий шеф не дал выспаться. Он выглянул в окно: на улице мальчишки гоняли мяч, где-то пели петухи, солнышко клонилось к закату и уже почти касалось крыш домов. Странно всё это: так тихо, так обыденно и просто, и живут здесь нормальные обыкновенные люди. Трудно представить, что где-то рядом летают инопланетные корабли или разверзаются черные дыры. Хотя где это не трудно представить?
        Анна Григорьевна сбегала на огород за укропом, нажарила картошки и достала из холодильника трёхлитровую банку с квасом.
        - Иди к столу, проголодался, небось?
        - Есть немножко.
        - Ну и садись, не стесняйся. Картошечка у меня своя, рассыпчатая. Выпить хочешь?
        Виталий в нерешительности пожал плечами.
        - Давай по маленькой, и я с тобой за компанию, за знакомство, так сказать.
        Самогонка у интеллигента должна была пойти плохо. Виталий отхлебнул глоток и притворно закашлялся. Анна Григорьевна, лихо опрокинувшая всю стопку, смеясь, постучала его по спине.
        - Э-э, да ты, я гляжу, малопьющий? Это хорошо. Хотя знаешь, для здоровья эта штука очень даже полезная.
        Ларькин поговорил со старушкой о самогонке, о рыбалке, об Астрахани и решил, что пора переходить к делу, а то так и просидишь тут за самогонкой да за картошечкой.
        - Анна Григорьевна, так как же всё-таки насчет сказок, поверий всяких?
        - Да какие нынче сказки... Раньше, может, и знала, да всё позабыла.
        - Ну, может, обычаи какие-нибудь вспомните, может, обряды?
        - Обычаи сейчас какие? Нажрутся самогону в субботу - и давай морды друг другу бить. Раньше-то не так всё было. Чинно как-то, все по-людски. Меня ведь мой Николай сватал. А как же? Всё, как положено: и сваха, и дружки, и выкуп платил, и свадьба была не такая, как теперь делают. Теперь ведь что? Сошлись - и ладно, вроде как поженились, разошлись - и тоже как будто так и нужно.
        - Ну, а интересное что-нибудь, необычное у вас тут случается? - осторожно спросил капитан, подливая Григорьевне самогону.
        Григорьевна выпила, зажевала веточкой укропа и, раскрасневшись, продолжала:
        - Интересное, говоришь? Да ведь так сразу и не припомнишь... Хотя погоди. Необычное-то вот какое у нас было - ведь несколько дён назад Андрюха-то Горохов нашелся!
        Ага, поперло. Разговорил всё-таки бабусю. Теперь остается одно: спиться вчистую, а все из неё выудить.
        - А что, он терялся, этот Андрюха? - спросил Ларькин.
        - Случай у нас такой тут произошел, вся деревня только и говорит. Пошли мужики, Андрей то есть с братом, рыбу ловить и пропали. День нет, другой... Жёнки их народ поднимать стали, чтоб шли, значит, мужей ихних скать. Пойти-то пошли, да только ничего не нашли. Милиция даже искала - и тоже ничего не нашла. А потом, почитай что уж через неделю, Мишка Ермолаев с сыном рыбачить поехали и Андрюху-то и нашли. Худющий весь, обросший. Они его спрашивают, что, мол, с тобой произошло. А он говорит - не помню ничего, и где брат - тоже не знаю. Такие вот дела...
        - Что же с ним такое случиться-то могло?
        - А кто ж его знает? Может, водяной утащил, - совершенно серьезно предположила Григорьевна, - а, может, просто по башке кто надавал - вот он и забыл всё... Хотя ведь прошлым летом тоже такая история была, ведь так же Марьин сынок пропадал. А вернее всего, - тут Григорьевна перешла на шепот, - бесы его кружили... Места у нас тут есть заколдованные, нехорошие. Мне ведь ещё отец рассказывал, что вот так же остановился он один раз на ночлег, а они и стали ему являться...
        - Кто?
        - Известно кто - бесы. Покружили, пошептали чего-то немного, да и отпустили... А ведь наши-то, митяевские хлысты все время на острова эти ездят с нечистым-то дружбу водить. Мне ведь Марья рассказывала, она у Ваньки допытала, чем они там занимаются. Вот горе-то! Нашла сына и опять потеряла... К сектантам ведь он подался, на мать волком смотрит, с людьми не разговаривает, а ведь был парень как парень...
        Григорьевна все говорила и говорила, иногда тяжело вздыхая и горестно всплескивая руками. Ларькин слушал её и думал, глядя в темное окно. Ни о каких пришельцах они, то есть митяевцы, явно не догадываются - это хорошо, никакой паники, значит, не предвидится. В этом прав был Валентин Евгеньевич. Но вот что интересно - какие-то уж слишком древние бесы тут водятся, если ещё отец Григорьевны с ними общался. База у них здесь постоянная, что ли. Приглянулось, наверное, Митяево. А что - воздух свежий, рыбка - тоже, народ на редкость нелюбопытный, отлавливать хвостатых не пытается, да ещё хлысты приезжают - кружатся, дышат, то есть бесплатное представление устраивают. Не жизнь, а малина со сливками. Тут тебе и хлеб насущный в виде рыбы и бесплатное зрелище в виде культурно-религиозной хлыстовской дискотеки. Я б на их месте тоже с места не сдвинулся. Так и записывал бы обычаи и тосты.
        - Сынок, заболтались-то мы с тобой как! - Григорьевна посмотрела на часы. - Двенадцатый час уже. Пойдем-ка спать, постель чистую я тебе уже приготовила.
        Виталий с некоторым трудом забрался на высоченное ложе, устроенное из обычной кровати при помощи нескольких матрацев и пары перин. Григорьевна, похоже, от широты душевной настелила ему все, что только было в доме. Ларькин по-борисовски хмыкнул, представив себя в роли принцессы на горошине, повернулся на бок и мгновенно заснул. Во сне он почему-то видел Ольгу. Она ходила вокруг Виталия, улыбаясь, как тогда, загадочно и немножко хитро, тихонько позванивала в серебряный колокольчик и говорила: «У тебя всё получится, всё получится...» Виталий пытался её остановить, поймать, но она как будто проходила сквозь его руки и опять, улыбаясь, говорила: «Тебя пустят, всё будет хорошо».
        Утром, несмотря на желание подольше поваляться на мягких перинах, Ларькин, как и положено деревенскому жителю, поднялся с петухами. Плотно позавтракав сытными дрожжевыми блинами, он как бы невзначай вывел Григорьевну на разговор о Гороховых, спросив, у кого бы можно взять лодку - порыбачить. Выйдя на улицу, прямиком отправился в указанном бабулей направлении.
        Домик как домик, ничем не отличается от других - такой же зелёненький. Ладно, сейчас нужно часок по селу помотаться, посмотреть, что к чему. А потом и к Горохову этому можно зайти.
        Виталий дошел до берега: до самого горизонта, сколько ни вглядывайся, одна вода, посреди которой кое-где возвышаются кусочки суши. Он дотянулся до воды рукой - ничего, конечно, не парное молоко, но жить можно; попробовал на вкус - пресная. Обманул Большаков, не море здесь, а ещё Волга.
        Ну, что ж, речка так речка, главное, что водоем. Ларькин быстро стянул с себя штаны и рубашку и с разбега нырнул. Хорошо! Он отплыл подальше от берега, лег на спину и стал смотреть на пронзительно-синее небо, покрытое огромными кучевыми облаками. Облака постепенно меняли форму, перетекая одно в другое, превращаясь то в старинные замки с резными башенками, то в морды каких-то сказочных чудищ. Виталий совершенно расслабился, и течение потихоньку понесло его. Он чувствовал, как вода ласково скользит по телу, и от этих нежных прикосновений ему хотелось закрыть глаза и замурлыкать от удовольствия. Мысли текли легко и свободно, и Виталий почему-то вспомнил, как чуть не утонул однажды. Ему было, наверное, лет пять. У родителей был отпуск, они взяли путевку в какой-то дом отдыха, расположенный на Волге. Было, как и сейчас, начало июня. Вода ещё как следует не прогрелась, и родители, опасаясь за довольно слабенькое в то время здоровье Виталика, не разрешали ему заходить в воду. Он жарился на берегу, постепенно покрываясь неравномерным ярко-красным загаром, обливался потом и мечтал только об одном -
плюхнуться в воду или хотя бы повозиться у самого берега, сооружая песочный город. Но ему даже этого не разрешали. Улучив момент, когда родители, увлеченные игрой в дурака, отвлеклись от пристального надзора за своим отпрыском, Виталик потихонечку поднялся с полотенца, служившего ему подстилкой, и с разбега бросился в воду. Вода тут же накрыла его с головой. То ли берег был крутой, и глубина, превышавшая рост юного Ларькина, начиналась сразу же у берега, то ли Виталий попал в какую-то яму - этого он уже не помнил, но, едва войдя в воду, он сразу же начал тонуть, поскольку плавать по малолетству ещё не умел. Жадно хватая ртом воздух, он принялся изо всех сил барахтаться, но его затягивало все глубже и глубже; вода заливалась в рот и нос, и Виталию казалось, что толща воды над ним просто огромна. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно кричать, звать на помощь, но какое-то дурацкое самолюбие мешало ему сделать это: во-первых, стыдно тонуть такому большому мальчику (а Ларькин в пять лет уже выглядел на все восемь), а во-вторых, от родителей, если узнают да ещё увидят, что он тонет, влетит
непременно. И Ларькин молчал, как партизан, постепенно теряя силы и уже все реже выныривая на поверхность. Потом в какой-то момент страх ушел, и стало легко и спокойно. Виталий устал сопротивляться этой настойчивой стихии, стремившейся затащить его на самое дно; он решил расслабиться и посмотреть, что же там, на этом самом дне. Виталий закрыл глаза и начал покорно тонуть. Задыхаться он уже перестал, вода, затекавшая во все отверстия, ему уже тоже не мешала. Внутри стало темно и тихо, только в ушах почему-то раздавался мерный успокаивающий стук колес, и Виталий увидел себя въезжающим на поезде в длинный-предлинный туннель, в самом конце которого тускло горела лампочка... Потом раздался какой-то грохот, всплеск воды, встревоженные голоса. Ларькин открыл глаза и увидал яркий свет и прямо перед собой лицо матери, которая несильно хлестала его по щекам и что-то говорила. Виталик вспомнил, что с ним случилось, понял, что его вытащили, и от этого ему почему-то стало очень грустно, и он расплакался...
        Ларькин перевернулся со спины на живот и посмотрел на берег. Да, далековато его унесло, течение- то здесь, оказывается, довольно сильное. Он вздохнул поглубже и, преодолевая сопротивление воды, поплыл к берегу, к тому месту, где оставил одежду.

***
        Митяево, 6 июня 1998 года.
        - Здравствуйте. Можно к вам? - Виталий, предварительно постучав, открыл дверь и увидел перед собой красивую полную женщину в темном халате, вытирающую тряпкой обеденный стол. - Хозяин дома?
        Женщина удивленно посмотрела на него.
        - Пожалуйста, проходите. - И, обернувшись, крикнула: - Андрей! К тебе пришли... А вы по какому делу? Вы не из милиции?
        - Ну, что вы. Я не из милиции. Приехал вот на несколько дней по своим делам, порыбачить хочу. Вы мне лодку не одолжите? Я заплачу.
        Дарья вопросительно посмотрела на Андрея, стоящего около двери и внимательно слушающего приезжего незнакомца. Андрюха замялся.
        - Да нет. Лодку я не одолжу, к тому же мотор у неё иногда барахлит...
        - Послушайте, я с моторными лодками обращаться умею. Я за сутки, так сказать, проката вам пятьдесят рублей заплачу. Ну, соглашайтесь. Я бы к другому кому-нибудь мог обратиться, но ведь сейчас сезон, все сами на промысел ходят. А вы, я знаю, пока не ходите.
        - Откуда вы знаете? - недоверчиво спросил Андрюха.
        - Мне Анна Григорьевна сказала, я у неё живу. Она-то и посоветовала мне к вам обратиться, - честно сказал Ларькин.
        Андрюха призадумался. Деньги, конечно, сейчас были бы совсем не лишними. Ведь неизвестно, когда Андрюха на промысел отправится, а семью кормить нужно, и Наталье помочь. С другой стороны, лодка ведь - как любимая женщина, и в чужие руки отдавать её не хочется.
        - А если так: я вас утром отвезу, а вечером вернусь за вами. Так пойдет?
        - Ну что ж, пойдет, - такой вариант Ларькина как раз больше всего устраивал: он и с Андреем сможет поговорить, и на острове Андрей ему мешать не будет. - А забрать потом не забудете?
        - Не забуду, - улыбнулся Андрюха. - Знаю я, каково это одному-то среди воды сидеть... Ну, значит, о цене договорились - полтинник. Завтра часов в пять приходи. Как зовут-то тебя?
        - Виталий.
        - Ну вот, значит, завтра, Виталий, и приходи. Сети или спиннинг хотя бы есть у тебя?
        - Есть, - ответил Ларькин, на этот случай он захватил с собой складной спиннинг.
        Остаток дня Виталий провел, гуляя по селу и заходя в попадающиеся на пути дома. Митяевцы оказались на редкость словоохотливым и гостеприимным народом. Из разговоров с местными жителями Виталий узнал, что раньше Митяево было довольно богатым селом, поскольку рыбный промысел процветал, митяевская артель план всё время перевыполняла, и премиальные, помимо вполне приличной зарплаты, выплачивались регулярно. Теперь же жизнь пошла другая, каждый за себя, рыбколхоз как бы существует, но всё это только на бумажке, а на самом деле никому ничего не нужно, и зарплату митяевцам задерживают на целых полгода. ещё Виталия предупредили, что теперь в селе стало небезопасно и что, выходя на рыбный промысел, нужно бы с собой если не ружьишко, то хоть топорик прихватить.
        Местный фольклор своим разнообразием Виталия не побаловал. Почти во всех домах ему рассказывали о таинственных исчезновениях рыбаков, и почти все объясняли это загадочное явление или проделками водяного, или разборками с приезжими браконьерами. Причем старики по большей части высказывались за водяного или, в крайнем случае, за какую-то другую безымянную нечистую силу, а молодые настаивали на криминальных причинах случившегося.
        О хлыстовском корабле говорили разное; например, что хлысты, собравшись всей общиной, якобы занимаются свальным грехом, причем рассказчики так красочно описывали подробности, что Ларькин совершенно уверился в том, что сексуальная революция в Митяево уже свершилась. В этом месте Виталий обычно и произносил заранее заготовленное: «Помедленнее, пожалуйста... Я записываю», - вызывая у рассказчиков смех. Смеялись они, в общем-то, напрасно. Капитан, действительно, записывал их рассказы, причем с хорошим качеством, потому что миниатюрный микрофон был встроен в колпачок авторучки, которой он размахивал. Были среди митяевцев и ярые противники сектантства, которые считали, что хлысты - богоотступники и с нечистым водятся, были и сочувствующие, считающие, что если вера их никому жить не мешает, то и пусть себе на здоровье верят в кого угодно.
        До дома Григорьевны Виталий, сытый и довольный прошедшим днем, добрался уже к вечеру. Григорьевна, несмотря на протесты, усадила-таки Виталия пить чай с плюшками и пообещала с утра пораньше разбудить и даже собрать в дорожку какой-нибудь провизии.
        На следующий день в пять часов утра Ларькин, вооруженный спиннингом и заботливо врученными Григорьевной пирожками, уже был у Андрюхи. Горохов поджидал его, сидя на крылечке и дымя папиросой.
        - Пришел? А я, честно говоря, думал, что проспишь. Ну, пошли. - Андрюха поднялся и пошел вперед, Ларькин чуть отстал, осматриваясь.
        - Одного я не пойму, - сказал Андрюха, сбавляя шаг так, чтобы идти рядом с Виталием, - зачем тебе эта рыбалка. На пятьдесят рублей здесь столько рыбы накупить можно, что за неделю не съешь.
        - Самому-то приятнее поймать. Ведь в рыбалке, насколько я понимаю, важнее процесс, а не результат.
        - Ну, это только для вас, городских. Я этой рыбы за свою жизнь столько наловил, что мне на неё уже смотреть тошно.
        - Понятно, ведь это твоя работа. А мне будет в кайф. Давно мечтал: побыть одному, в свое удовольствие поудить рыбку. Вода, тишина, комарики...
        Андрюха усмехнулся и снова ускорил шаг. До берега они добрались минут за пятнадцать. Андрюха велел Виталию залезть в лодку, потом сам отвязал её и оттолкнул от берега.
        - Ты куда с собой столько барахла набрал, - с усмешкой спросил Андрюха, глядя на большую сумку, в которую Виталий переложил содержимое дипломата. - Жить, что ли, здесь собираешься?
        - Да какое там барахло... Еда, одежда, куртка, чтоб не замерзнуть, котелок, топор, - сказал Ларькин.
        Андрюха усмехнулся и отвернулся, сделав вид, что внимательно изучает окрестности... Добрались до острова, пора было начинать разговор.
        - Андрей!
        Виталий достал и приглашающе помахал заготовленной на этот случай фляжкой медицинского спирта. К его удивлению, рыбак, понюхав содержимое, с отвращением скривился. Ларькин вздохнул и решил беседовать «без артподготовки».
        - Может, ты расскажешь, что с тобой произошло?
        - Тебе? Зачем?
        - Вся деревня только об этом и говорит... А я ведь ученый, мне интересно знать...
        - Да не помню я ничего.
        Ларькин решил не сдаваться. Андрюху, конечно, разговорить будет очень непросто, но, с другой стороны, такого случая вообще может больше не представиться. С какой стати Андрюха ещё раз станет с ним встречаться... Нельзя же все время у Гороховых лодку просить. Сами догадаются. В деревне все люди на виду, а новый человек - тем более. Ларькин решил, как говорится, открыть карты - не все, конечно, а только те, которые можно показать.
        - Ты ведь знаешь, что твой случай не единственный. Значит, на этом острове что-то необычное происходит, и я хочу в этом разобраться. Твой рассказ мог бы помочь.
        Андрюха оторвался от процесса созерцания пейзажа и внимательно посмотрел на Виталия.
        - Ты для этого сюда и приехал. А все эти рыбалки - только предлог... Так - нет?
        - Раз уж меня сюда прислали, вытащив из отпуска, наверное, это важно, как ты думаешь?
        Андрюха на несколько минут замолчал, потом глубоко вздохнул и заговорил:
        - Ладно, если уж это действительно так важно, как ты говоришь, то расскажу. Секрета-то все равно никакого нет. Только честно тебе скажу, я действительно почти ничего не помню, прям напасть какая-то. Сколько раз я напивался, но такого никогда ещё со мной не было.
        - А ты что, пил тогда?
        - Веришь, нет - не помню. Хотя пил, наверное. У нас собой две бутыли самогону было, а когда мужики лодку нашу нашли, их там вроде как не было... Вот тебе тот проклятый день по порядку: утром встал, поел маленько, за Мишкой зашел. Поплыли мы, сети поставили, потом к острову какому-то лодку причалили, а дальше ничего не помню... Вот ты мне скажи, ты пил когда-нибудь много?
        Ларькин не очень уверенно мотнул головой. Много - понятие растяжимое. То, сколько он выпил, когда по дурочке загремел в вытрезвитель, было ему тогда много. А сейчас об этом количестве смешно было вспоминать. Андрюха понял его по-своему.
        - Понятно, значит, не пил. А я вот пил, и память, бывало, у меня отшибало. Но ведь обычно на час, ну, на два - а здесь ведь четверо суток, почитай, выпало. Очнулся на острове этом один, как этот, ну Робинзон Крузо. Вокруг ни души, и как я на острове этом оказался - не знаю. Это ведь потом только я вспомнил, что мы вместе с Мишкой на промысел-то пошли, а тогда забыл ведь про брата. - Андрюха закрыл лицо руками и тяжело задышал. Ларькин глядел на него С искренним сочувствием.
        - Ладно тебе, не убивайся так... Может, вернется ещё.
        - Нет, теперь уж не вернется... Сколько раз мы острова эти проклятые объездили - никого. Пропал Мишка.
        - Слушай, а как ты думаешь, что это было?
        - Не знаю я. Сначала-то я думал, что выпил лишку или, может, по башке кто-нибудь стукнул хорошенько. У меня ведь, когда пришел в себя, и голова раскалывалась, и вообще все болело... А когда мужики-то рассказали, что всем селом искали нас - тут я и растерялся. И что думать - не знаю. Человек ведь не иголка, его не заметить-то нельзя, особенно если искать хорошо. А мужики хорошо искали, мне дядя Миша говорил, а он врать не будет... Я ведь в Бога-то особо не верую, а тут и призадумался: может, и вправду ангелы ко мне приходили...
        - А что ты чувствовал? Ну, может, снилось тебе что-нибудь?
        - Лоскуты одни в голове, обрывки... Знаешь, свет, по-моему, был - яркий такой, и глаза он не слепил, а так тихо светил, мягко... И голоса какие-то были, но всё далеко, непонятно... Не помню я больше ничего, не спрашивай меня... - И Андрюха замолчал, уставившись куда-то вдаль. Виталий тоже молчал. Похоже, расспрашивать Андрюху дальше не имело никакого смысла, он на самом деле ничего не помнил.
        Интересно, что это за амнезия такая повальная, ведь тот, другой паренек (надо бы, кстати, и с ним поговорить), тоже вроде как ничего не помнит... Когда люди спят, им хотя бы сны какие-то снятся, а тут - ничего. Свет, голоса - ерунда какая-то. Представить, что они забывают всё по собственной воле, очень трудно. Значит, кто-то их отключает. Кто и зачем. Ну, первый вопрос нам ещё предстоит выяснить, а ответ на второй просто лежит на поверхности - их отключают потому, что ТАМ они видели то, что им видеть не положено, по крайней мере, кто-то очень возражает против распространения этой информации.
        Задумавшись, Ларькин не заметил, как они подплыли к большому острову; лодка мягко ткнулась носом в берег.
        - Это тот самый остров? - спросил Ларькин.
        Андрюха кивнул головой.
        - Он... Ну что, оставить тебя, или домой поедем?
        - Конечно, оставить. Зачем же я сюда приехал-то, по-твоему?
        - А по-моему, чтобы меня расспросить. Что, не так? Ладно, можешь не говорить. Один-то здесь не забоишься?
        - Можно подумать, что ты со мной останешься.
        - Нет, конечно. Ноги моей больше не будет на этом проклятом острове. Я даже из лодки выходить не буду... Ладно, часов в семь заберу тебя. Нормально?
        Ларькин кивнул и оттолкнул лодку от берега.
        Ну, вот и стал ты, Виталик, Робинзоном. Ладно, посмотрим. Остров как остров, довольно большой, но не настолько, чтобы целое поселение инопланетян могло здесь прятаться столь длительное время. Растительность буйная, прямо тропическая, но опять-таки всё в пределах нормы. Ларькин обошел весь остров, потом остановился и прислушался к собственным ощущениям. Нет, ничего особенного, интуиция молчит, хотя кто её знает - может, задремала ненароком. Ну, что же, где человек бессилен что-либо понять, там может помочь техника. Ларькин открыл сумку и аккуратно вынул из неё ахмеровские чудо-датчики и счетчики.
        Ага, ну, радиационный фон без проблем промеряем, ещё в школе на уроках начальной военной подготовки этому, слава Богу, обучили. Ларькин включил дозиметр, тот почти сразу же тревожно запикал. Значит, радиационный фон повышен. Насколько? - Почти в три раза. Неплохо, учитывая удаленность от промышленных объектов. Эх! Прощай, здоровье. Нужно будет при случае поднять в конторе вопрос о выдаче бесплатного молока за вредность. А как же? А то как отпуск откладывать - так Ларькин, как рентгены хватать - опять он, а молочка фиг допросишься... Что ещё нам Ахмеров приготовил... Сейчас мы все это зафиксируем... Это надо же! Такая глушь, до ближайшего завода километров двести, а экология ни к черту. Хорошо, что гринписовцы не в курсе, а то бы перенервничали! Земельку для анализа насыплем в пакетик, водичку - в бутылочку. Джентльменский набор профессионального шпиона. Главное, чтоб контрразведка не повязала.
        На все исследования и измерения у Ларькина ушло часа два, ещё час он потратил на установку по всему острову скрытых фото- и телекамер. До вечера было ещё далеко, и Виталий решил половить рыбу, тем более что возвращаться с пустыми руками было как-то неудобно. Ларькин приготовил спиннинг, выбрал прогалину, свободную от травы, камышей и коряг, и со словами «Ловись рыбка большая и очень большая» - забросил.

***
        Астрахань, 5 июня 1998 года.
        Проводив Ларькина, Борисов прямиком направился в центральную библиотеку. Молоденькая библиотекарша с сонными глазами очень удивилась просьбе Борисова принести подшивки центральных газет за последние семьдесят - восемьдесят лет. В конце концов она, всем своим видом выказывая ненависть к «прожорливому» читателю, натаскала ему подшивки за последние тридцать лет, а за остальными отправила его в отдел редких изданий. Высоко возвышающиеся над плоскостью стола газетные кипы Борисов, естественно, не читал, а просматривал по диагонали. Его мозг, как компьютер, был запрограммирован на два слова - Митяево и Рыбачье. Это были названия сел, в которых, по данным Валентина Евгеньевича, творились разнообразные чудеса, и Борисов решил проверить, насколько «свежи» эти чудеса.
        Накопать ему удалось немного. За последние тридцать лет село Митяево упоминалось в центральной прессе только дважды: первый раз о нем писали в 1978 году в связи с присвоением митяевской рыболовецкой бригаде почетного звания коллектива коммунистического труда за перевыполнение плана по поставке государству рыбы и икры; второй раз - в 1992 году в связи со снятием с занимаемой должности председателя колхоза «Красный рыбак». Борисов сам перетаскал пожелтевшие от времени газеты обратно в книгохранилище и отправился в отдел редких изданий. Здесь ему принесли ещё более ветхие газеты, и Борисов осторожно, чтобы вся эта бумажная рухлядь не развалилась у него прямо под пальцами, стал перелистывать страницы. Несколько газеток, оставшихся ещё от царского времени, о Митяеве умалчивали, зато в «Боевом листке Красной Армии» от 18 июля 1918 года сообщалось, что отряд анархистов под предводительством батьки Петра позорно дезертировал с передовой и, захватив военный пароход «Дозорный», направился вниз по течению Волги, пытаясь скрыться от справедливого возмездия. Отправившаяся за ним в погоню канонерская лодка
ничего не обнаружила, однако местные рыбаки, жители села Митяево, сообщили, что слышали сильный взрыв. «Скорее всего, на пароходе произошел взрыв боеприпасов, или он налетел на мину, - констатировал «Боевой листок» и добавлял: - ...такая участь ждет каждого, кто посмеет коснуться своими грязными лапами достояния молодой республики, потому что недремлющее око справедливого возмездия найдет трусов и дезертиров даже на бескрайних просторах Волги-матушки!» Борисов слегка поморщился от такого обилия высокопарных слов, но газетку отложил в сторону и попросил библиотекаршу сделать с неё ксерокопию. Просмотр прочей прессы революционного времени ничего нового не дал, зато в «Трудовой Астрахани» за 1938 год Борисов прочитал интересное сообщение об исчезновении всё в том же Лиманском районе баржи с зерном. «Трудовая Астрахань» расценивала этот случай как банальное расхищение народного добра и сообщала, что виновные арестованы, и по факту исчезновения заведено уголовное дело... В следующих номерах газеты уточнялось, что обгоревшая баржа найдена ниже по течению от Митяево, и факт этот расценивался газетой уже как
«форменное вредительство». Борисов сделал ксерокопию и с этой статьи, и довольный в принципе результатами своего библиотечного затворничества, покинул храм науки.
        Борисов возвращался в гостиницу и думал: вот ведь как всё непросто. Эта сгоревшая баржа, взорвавшийся пароход... Никому, конечно, и в голову не пришло что-то проверить, поинтересоваться деталями произошедшего. Понятно, не то время тогда было. Но те, «виновные в расхищении и вредительстве», свои двадцать пять отмотали на полную - это в лучшем случае, а скорее всего их попросту расстреляли, чтоб другим не повадно было государственное добро воровать. Хотя, кто знает, может, все эти таинственные исчезновения на самом деле имеют не аномальное, а вполне нормальное объяснение... Но что-то слишком уж много совпадений.
        Вернувшись в гостиницу, Борисов ещё раз перечитал ксерокопии газетных статей и просмотрел подаренную Кузнецовым папку. В папке, кроме данных проведенных измерений, были ещё непонятно каким образом раздобытые сведения из местного архива о пропавших при невыясненных обстоятельствах людях. Не так уж и мало - кроме уже известных случаев, произошедших за последние два года, ещё четыре, самый ранний из которых относится к маю 1883 года. Но эти люди пропадали и не находились - это единственное, что отличает их от «свежих» исчезновений. Хотя последние двое пропавших тоже, кажется, ещё не нашлись...
        Борисов закурил, разложил на кровати вырезки, отчеты, ксерокопии и стал мысленно разговаривать сам с собой. Подумаем, что относится к нашему делу, а что не относится. Пропадают в основном отдельные люди, одиночки, так что эти два случая с исчезновением баржи и парохода можно считать исключениями, хотя, с другой стороны, там ведь тоже были люди. Судя по всему, аномалия в Митяево существует давно. Но ведь прав Валентин Евгеньевич: никто ничего не видел. Даже в современных желтых газетенках, пестрящих устрашающими рассказами о летающих тарелках и зелёных гуманоидах, нет ни одного слова о наблюдениях НЛО в Лиманском районе. Почему?
        Может, никто никуда не летает - поселились и живут, постоянная такая колония? Тогда другой вопрос - почему пришельцев этих никто не видел? Может, они невидимые или живут в каком-то другом измерении, в параллельном мире? Или после контакта с землянами они воздействуют каким-то образом на их мозг и стирают память? А если там вообще никого нет, а просто существует некая аномальная зона, наподобие Бермудского треугольника? Тогда исчезновений должно было бы быть значительно больше, тут десятка случаев маловато.
        Борисов затушил сигарету и собрал бумаги в папку. Думай - не думай, а умнее все равно не станешь. Для издевки руководство назначило боевого офицера на эту должность, для издевки... За полгода Борисов ещё не успел привыкнуть к необычному для себя делу. Ладно, всё равно надо ехать, потому что одна пара глаз хорошо, а две - всё-таки лучше. Майор выключил свет и лег спать.
        В семь часов утра он стоял на автовокзале и ждал объявления о начале посадки в автобус. Сонный женский голос (повышенная сонливость астраханских женщин, очевидно, объясняется повышенной ночной активностью местных мужчин, подумал майор) сообщил, что посадка на пригородный автобус Астрахань - Лиман уже производится, и Борисов вместе с другими пассажирами ринулся вперед - не для того, чтобы занять место получше, а просто чтобы не выделяться в толпе. До Лимана Борисов трясся часа два, потом ещё два часа на другом автобусе, который довез его до населенного пункта с названием Рынок, оттуда ему следовало прогуляться до конечного пункта назначения - Митяева. Борисов не стал ждать попутку (авось, подберет кто-нибудь) и пошел вперед, не оглядываясь. Попуток не было, и Борисов принялся на досуге изучать местность.
        Пыльная грунтовая дорога пролегала по степи. Куда ни глянь - сухая выжженная трава, редкие заросли лахомника, ковыль и полынь, от которых распространяется такой запах, что хочется бросить все и ехать куда-нибудь в кибитке, напевая «Ой, ромалэ», ну, и ещё что-нибудь в этом же духе.
        Запах полыни у Борисова ассоциировался с запахом свободы, с дразнящим ароматом такой бескрайней вольности, от которой на душе становится хорошо и немного больно. Почувствовав себя настоящим аборигеном, Юрий Николаевич стащил влажную от пота рубашку, обернул ею голову, ускорил шаг и даже стал насвистывать какой-то ненавязчивый мотивчик.
        Степной пейзаж сменился солончаками с их липкой сероватой пылью. На такой покрытой белесым соляным налетом земле после хорошего дождичка можно кататься, как на коньках. Борисов вспомнил, как во время одной из служебных поездок в Махачкалу ему пришлось под дождем добираться вот по таким же солончакам до ближайшего села. Дороги не видно, вернее, её вовсе нет; едешь просто так, наугад, руководствуясь каким-то внутренним инстинктом, и машину при этом даже на малой скорости так кидает из стороны в сторону, что кажется, будто едешь по голому льду.
        Борисов посмотрел на небо: нет, дождя сегодня, слава Богу, не будет... Был уже третий час дня, солнышко припекало вовсю, но майор с наслаждением ощутил, как его плечи впитывают ультрафиолет. Обгореть он не боялся, хотя в этом году ещё не выбирался ни на пляж, ни на дачу. Солнце он любил, но с жарой у него ассоциировались воспоминания не самые приятные. Эта жара не похожа на ту, что была в Анголе... Эта больше похожа на афганскую.
        Борисов так увлекся своими ощущениями, что не сразу услышал шум приближающегося грузовика. Услышав, надел просохшую рубашку, встал на дороге, поднял руку, всем своим видом показывая, что с места не сдвинется. Но машина почти не сбавила скорости. Шофер, по виду кавказец, сердито засигналил. Старенький ЗИЛ едва не сшиб успевшего отскочить в последний момент Борисова и поехал дальше.
        «Ах, так?» - успел подумать майор, делая бешеный бросок вперед, чтобы рука, вцепившаяся в пролетавший мимо борт, выдержала рывок. Несколько секунд он стремительно бежал, увлекаемый автомобилем, затем подтянулся на одной руке и оказался в кузове. Там было несколько больших пустых ящиков и огромный скомканный кусок брезента.
        «А я-то хотел тебе денег предложить, - мысленно обратился Борисов к шоферу. - Но раз ты такой гордый, поедем бесплатно.» Жаль, разговора с водителем не получится. Но разговор этот Борисову и не очень-то был нужен. Парнишка-то, судя по виду, не из местных. Майор поудобнее устроился на брезенте и закурил.
        Минут через пятнадцать Борисов, всмотревшись вдаль, заметил появившиеся на горизонте крыши домов. Юрий Николаевич взглянул на часы: без двадцати три. Значит, к трём будем на месте. Это хорошо: сегодня же можно успеть с кем-нибудь из местных поговорить. В отличие от Виталия, майор маскироваться не собирался. Намеревался проводить, прикрывая Ларькина, официальное дознание.
        В это время наперерез грузовику выехал неведомо откуда взявшийся в этой глуши джип-широкий и, яростно засигналив, остановился, преградив дорогу. Грузовик затормозил. По поведению шофера Борисов понял, что ничего хорошего эта неожиданная встреча среди прикаспийских степей не обещает. Он привычным движением нащупал в кармане брюк пистолет и, внутренне собравшись, стал следить за развитием событий.
        Из джипа вразвалочку вылезли два человека неславянской наружности, один остался за рулем. Все, как один, были с короткими аккуратными бородками и стриженными почти «под ноль» черепами. Один из них, подойдя к грузовику, резко открыл дверцу кабины.
        - Мага, выходи... Не рад ты нам, как я вижу.
        Водитель медленно, с явной неохотой вылез из кабины. Тут же его тычком отправили к сидевшему в джипе джигиту, судя по всему, главному.
        - Это наша территория, Мага... Базар уже был. Почему я опять вижу тебя здесь, а? - невысокого роста человек, несмотря на жару, одетый с ног до головы во все черное, крепко схватив за грудки шофера, говорил тихо, но четко.
        - Ризван, ты знаешь, я тут ни при чём, я думал, вы обо всем договорились...
        - Мы договорились, но ты, как я вижу, на договоры плюешь. Ты, сявка паршивая, кого обмануть хочешь? Как шакал, лезешь на чужое.
        Человек в черном вдруг из сидячего положения резко ударил собеседника ногой в живот. Тот согнулся, закашлялся и тут же получил ещё один удар сверху по шее и рухнул на колени. Двое джигитов атлетического телосложения, до сих пор молчаливо стоявшие у своего широкого джипа, тут же подскочили к нему и подняли, заломив руки за спину. На лице попавшего в переделку шофера появилось униженно-жалостливое выражение.
        - Ризван... Ну, больно же, отпустите. Я не знал, мамой клянусь... Поговори с Мурадом. Я шофер, моё дело отвезти.
        Ризван, не дослушав его, с размаху ударил в челюсть. Несчастный Мага хотел было упасть, но крепкие руки джигитов удержали его от падения.
        - Стой... Ты куда? Я ещё не все сказал... ещё раз увижу - убью. А пока давай ключи. Кузов твой Джамал поведет, а ты ножками прогуляешься.
        - Ризван, ты что.,. Меня Мурад убьет. Хоть машину оставь.
        - Ага, значит, Мурад знает. Вот видишь, Джамал, - обратился Ризван к рослому джигиту, - как правда-то выясняется...
        Джамал понимающе кивнул.
        - Ризван, машину оставь, а?
        - Вах! - Ризван удивлённо всплеснул руками, - мальчик о машинке беспокоится... Тебе, козёл вонючий, не о машине, а о шкуре своей сейчас думать надо... Мураду скажешь, если хочет он войну - будет ему война, а чтобы ты хорошо это понял, сейчас ребята тебе попонятнее объяснят.
        Джигиты, похоже, поняли, что от них требуется. Один из них сильно заломил руку Маге-бедолаге, так, что тот закричал от боли, а второй отработанным движением с размаху припечатал его голову к своему богатырскому колену. Этого им показалось мало, и они принялись методично пинать повалившегося шофера ногами.
        Борисов, наблюдавший за этой сценой из кузова машины и давший себе обещание не вмешиваться, думал о том, куда направится грузовик после окончания беседы. Если в Митяево - хорошо. Это было бы логично: зачем ЗИЛ порожняком туда-сюда гонять? Но если обратно... В принципе, он уже почти приехал. «Может, вылезти и пойти себе потихоньку? Не поймут. Заведут разговор. Не ровен час, прибью кого-нибудь».
        Джигиты воспитывали конкурента старательно, но не очень долго. Оставив его на обочине, стали расходиться по машинам. Один сразу направился к грузовику, второй хотел вернуться в джип, но главарь остановил его:
        - Кузов проверь.
        «Ах, ты въедливый какой», - подумал Борисов, раскладывая на себе брезент так, чтобы он лежал бесформенной кучей.
        Один из бандитов, кажется, тот, которого звали Джамал, - они были похожи, как близнецы, и майор так и не мог их различить - не просто заглянул в кузов, а полез проверять содержимое ящиков.
        «Да что ж вы тут все какие педантичные, эдак ты и до брезента доберешься... А мужик ты здоровый, и возни с тобой будет много. Если ты меня успеешь заметить». По своему опыту Борисов знал: лучший бой тот, которого ты смог избежать, но если бой неизбежен, то лучше бить первым. Сейчас, похоже, был тот самый случай...
        Ризван в это время спокойно сидел в джипе, наблюдая за происходящим. Джамал, явно не ожидавший нападения, стоял к майору боком. Дождавшись, когда он склонится над очередным ящиком, Борисов провел из лежачего положения подсечку. Джамал упал на спину, неловко подвернув под себя ногу. Со стороны казалось, что джигит просто оступился. Но упал он, похоже, так серьезно, что больше уже не встал.
        Где-то рядом раздался звук заведенного мотора. Ризван, очевидно, заподозрил неладное и принял меры предосторожности. Второй подручный, до того спокойно стоявший у кабины ЗИЛа, тихонько поставил ногу на подножку и осторожно заглянул в кузов. Майор почувствовал его движение по реакции спружинивших рессор. «Не надо быть таким амбалом», - подумал он и молнией метнулся на джигита сбоку, из-за кабины. Он зажал мускулистую, как у быка, шею бандита и с размаха прижал её вниз, на борт. Хрустнуло горло, бандит захрипел и обмяк.
        Взвыл двигатель джипа - Ризван, не желая искушать судьбу, удалялся на огромной скорости. Возможно, поехал за подмогой. Борисов оценил тактико-технические характеристики имеющегося оружия и снаряжения, понял, что стрелять и пытаться догнать бандита бесполезно, и махнул рукой.
        В местном управлении ФСБ, куда дисциплинированный Юрий Николаевич явился сдавать грузовик, покалеченного торговца и двух джигитов - живого и мёртвого, он узнал, что стал свидетелем и непосредственным участником банальной криминальной разборки между представителями двух бандитствующих дагестанских группировок - лакской и аварской.
        Лакцы, в течение долгого времени контролирующие «икорный бизнес» на территории Дагестана, с недавних пор решили взять под свою опеку и Астраханскую область, прикинув, что хотя астраханская икра считается хуже той, что промышляют на Сулаке или Тереке, но и на ней можно наваривать неплохие барыши. Конкурирующая фирма с такой монопольной политикой не согласилась, и начались разборки.
        Бедный Мага, которого не стал спасать Борисов, отделался двумя сломанными ребрами и сотрясением мозга, Он попросту «влетел», а скорее всего его просто подставили. Колоритный рыжебородый аварец Мурад прикинул, что если не удается напрямую контролировать икорный промысел в Астраханской области, то можно делать это и по-хитрому, то есть как бы неофициально. Главное, раньше приехать, а рыбакам-то все равно, кому продавать, - лишь бы деньги платили.
        Лакцев особенно щедрыми покупателями назвать было нельзя, они были прижимистыми и расчетливыми. Где лакец прошел - там еврею делать нечего. Эту прописную истину Мурад уяснил ещё в детстве и решил, что поскольку он не еврей, то как раз здесь он и сможет проскочить. Мурад стал платить за икру побольше, чем лакцы, - мелочь, а народу приятно, - и рыбаки начали охотнее продавать товар ему, а не Ризвану. Главное, чтобы всё было тихо, без шума, как говорится, и пыли.
        Сам Мурад в таких «икряных рейдах», естественно, не участвовал, поручая дело кому-нибудь из своих орлов. Чаще других ездил Мага. Во-первых, он был не аварцем, а даргинцем, и Мурад, очень щепетильный в вопросах клановой чести, считал, что на такие не очень приятные дела гуманнее и правильнее посылать не своих, кровных, а чужих. Хотя Мага и был для Мурада, по крайней мере на словах, родным братом, в Митяево и близлежащие села ездил только он. Ведь ради общего дела чем не пожертвуешь? Во-вторых, Мага, как и все даргинцы - с точки зрения Мурада, - по натуре был торгашом, расчетливым и немного трусливым; боец из него все равно не получался. Так вот, чтобы талант не пропадал...
        На этот раз Маге не повезло. Но... ещё неизвестно, чем могла бы кончиться эта встреча с Ризваном и его орлами. Мог и совсем не вернуться из поездки. Нашли бы недели через две исклеванный птицами труп. Свою часть истории он рассказал, стараясь дышать как можно реже из-за сильной боли в груди. Он радовался уже тому, что хотя бы медицинскую помощь ему вовремя оказали.
        - Главное, не волнуйтесь, - сказал Маге гэбистский врач. - Все болезни в этом мире от нервов. Ребра сами срастутся, а чтобы голова не болела и не тошнило - вот рецепт. Можно, конечно, и таблетки попить, но лучше всё-таки внутримышечно. А вообще - жить будете.
        - Почему же вы сразу нас не поставили в известность о своем приезде? - недовольно спросил Борисова местный чекист, тоже майор ФСБ. И не дождавшись ответа, сказал: - Всё-то вы, москвичи, секретничаете, всё мудрите. И вляпываетесь на каждом шагу в местное дерьмо. Нельзя вам теперь в Митяево. Этот абрек не посмотрит, чекист или не чекист, он за своего бойца, наверняка родственника, мстить вам будет. Что мне с вами, взвод спецназа посылать?
        - Меня охранять не надо, - сдержанно произнес Борисов. - А вот лишняя шумиха в той деревне нам, действительно, ни к чему.
        Он решил остаться в Астрахани, чтобы не привлекать ненужного внимания к Виталию. Другого разумного выхода не было.

***
        Митяево, 7 июня 1998 года.
        Рыба у Ларькина ловилась плохо: не то, чтобы очень большая, а даже рыбка просто приличных размеров не хотела клевать на синтетическую блесну. За два часа Виталий выловил только двух небольших щурят. В конце концов, леска зацепилась за какую-то корягу и никак не распутывалась, как Ларькин ни бился. В воду лезть не очень хотелось, но леску и блесну было жалко, к тому же такой ничтожный улов ударял по рыбачьему самолюбию Виталия, и он со вздохом разделся и нырнул.
        Леска оказалась каким-то непонятным образом обмотанной вокруг довольно большой деревяшки. Ларькин совсем измучился, пытаясь размотать леску прямо под водой, и наконец решил вытащить эту деревяшку на берег. Деревяшка оказалась обломком, по всей видимости, какого-то корабля или лодки, с аккуратно написанными на нём полустершимися буквами «РНЫЙ». Необычного в этой штуковине было то, что по краям она была как будто оплавлена, что, по мнению Ларькина, с деревом происходить не могло в принципе. Виталий крутил странную деревяшку в руках, пытаясь распутать леску, и размышлял, как могла оплавиться эта штуковина и что такое «РНЫЙ». Версий, особенно по поводу последнего, у него было великое множество: горный, черный, верный, примерный, камерный, пожарный... Распутав наконец леску, Ларькин отложил деревяшку в сторону, решив, что неплохо было бы прихватить её с собой в качестве, так сказать, натурального экспоната.
        Виталий снова забросил спиннинг и стал медитировать, глядя на воду...
        Где-то неподалеку раздался шорох. Виталий прислушался: из густых зарослей явно доносился какой-то приглушенный шепот. Нельзя сказать, что Ларькин испугался, однако ему стало как-то не по себе. Остров-то непростой; Виталий, конечно, рассчитывал на встречу с чудесами, но к такому нежданному контакту он не был готов. Он поднялся и медленно, на цыпочках, пошел к тому месту, откуда доносились шорохи.
        Какой-то человек вполне земной наружности сидел, прислонившись спиной к дереву и закрыв глаза. Можно было подумать, что он спит - настолько безмятежно-просветленным было выражение его лица. Но губы странного человека что-то быстро шептали, и Виталий сначала подумал, что у того не всё в порядке с головой. Ларькин несколько минут наблюдал за ним, вслушиваясь в тихий шепот, и наконец понял, что человек молится.
        Под ногами у Ларькина что-то хрустнуло, человек открыл глаза и испуганно уставился на Виталия:
        - Ты кто?
        Первым желанием Ларькина было дать на такой каверзный вопрос универсальный ответ - «конь в пальто», но, видя неподдельный ужас в глазах у Пятницы (так Виталий сразу же мысленно окрестил незнакомца), Ларькин смягчился и как можно более спокойно ответил:
        - Хомо сапиенс. Человек, то есть разумный. Зовут Виталием.
        - А че ты тут делаешь? - спросил Пятница.
        - Рыбу ловлю.
        Пятница, похоже, успокоился; глаза его как-то сразу потускнели, на лице появилось безразличное выражение. Он поднялся и, повернувшись к Ларькину спиной, быстро пошел к берегу.
        - Ты куда? - Виталий даже несколько опешил от такого поспешного бегства. Только, понимаешь, Пятницу себе нашел, а он уйти хочет.
        Пятница, не оборачиваясь, что-то пробормотал, но скорости не снизил. Ларькин, недоуменно пожав плечами, последовал за ним. Пятница дошел до берега и направился к своей лодке.
        - Может, порыбачим вместе? - Виталий старался выглядеть как можно более дружелюбным.
        Пятница снова смущенно пробормотал что-то непонятное и оттолкнул лодку от берега...
        Вот так парень-паренек... и не низок, не высок. Что не высок - это точно: метр шестьдесят - красный ему размер. Интересно, что его так напугало? Может, он принял Ларькина за бандита какого-нибудь? Эх, говорил Борисов: одевайся поинтеллигентнее. Ларькин посмотрел на свое отражение в воде: двухметровый почти молодец с не узкими, мягко говоря, плечами. Интеллигентность только в глазах. Но ведь это ещё разглядеть нужно... Ларькин ещё раз с грустью во взоре посмотрел на удаляющуюся лодку Пятницы, вздохнул и отправился дальше в одиночестве удить рыбу.

***
        Андрюха появился, как и обещал, в семь часов. Ларькин к этому времени уже поджидал его, сложив все свое имущество, среди которого было и ведерко с рыбой, в одну кучку.
        - Ну, что? Как улов? - В голосе Андрюхи слышалась плохо скрываемая издевка, и потаенные его мысли запросто угадывались за нарочито равнодушным выражением лица. Мол, всё с тобой, мужик, понятно. Рыбу ты здесь ловил. Конечно. А в сумочке вот этой увесистой куртка твоя лежит. Так и будем думать.
        Ларькин продемонстрировал Андрюхе ведерко с рыбой.
        - На уху хватит. А то третий день на Волге, а ухи ещё не пробовал.
        Виталий перенес свое имущество в лодку, и они отчалили.
        - Слушай, а ко мне сегодня гости приходили. - Ларькин проговорил это, вглядываясь в Андрюхино лицо и стараясь уловить его реакцию на сказанное.
        - Да ну? - довольно равнодушно отреагировал Андрюха. - И кто же это был?
        - Не знаю. Маленький такой, щупленький. Смотрю - под деревом сидит... Со мной говорить отказался.
        - Маленький, говоришь... Так это, наверное, Ванька Кузмин был.
        - Погоди, тот самый Кузмин, который прошлым летом пропадал?
        - А, тебе уже и про это рассказали. Ну да, тот самый. Обычно, говорят, преступников на место преступления тянет, а его вот, вишь, наоборот - к острову этому проклятому тянет, на место происшествия то есть.
        - А почему он говорить со мной не стал? Убежал как от прокаженного.
        - Да он с тех пор, как посидел на острове, вообще странный стал. С людьми не разговаривает, все молчит... К хлыстам ходит, на остров этот, видишь, приезжает - все ангелов, наверное, ждет.
        - А ты не ждешь?
        Андрюха сразу помрачнел.
        - Я ж говорил тебе: не знаю я ничего. Может, и ангелы были, а может, и черти... Только мне с ними встречаться больше не хочется. - И Андрюха отвернулся, тем самым показывая, что разговор окончен.

***
        Астрахань, 7 июня 1998 года.
        Борисова поселили на квартире старушки - бывшей служащей ГБ из технического персонала. Старушка была надежная, молчаливая, ей приплачивали из казенных средств, а квартиру часто использовали для конспиративных встреч или когда надо было поселить на несколько дней командировочного. У майора теперь было много времени подумать о случившемся.
        Это надо же было вляпаться в такую скверную историю! Мало того, что, как мальчишка, влез в совершенно чужие дела, так ещё и третьего чурку упустил. Позор... Как это получилось? Борисов столько раз объяснял другим, что в бою нужно быть предельно собранным и не только видеть, слышать и чувствовать все, что происходит вокруг, но и успевать рассчитывать ситуацию наперед. И вот - сам так прокололся...
        Половина операции, можно сказать, провалена. По крайней мере, ему, Борисову, в Митяеве появляться точно нельзя. Вычислили его эти дагестанцы, а если и не вычислили, так вычислят и всё равно в покое не оставят. А ввязаться в драку по-настоящему - значит засветить ещё и Ларькина.
        Лучше уж так - пусть Ларькин там один разгребается, а Юрий Николаевич пока с Кузнецовыми ещё пообщается. Нечего без дела сидеть. Уфолог обещал ещё каких-то материалов подкинуть - вот и почитаем на досуге.
        Кузнецов, по счастью, оказался дома.

***
        Митяево, 7 июня 1998 года.
        Григорьевна обрадовалась привезенной Виталием рыбе так, как будто это был невиданный деликатес. Она тут же сварила из неё уху, и вечер они с Ларькиным провели за столом, наслаждаясь кулинарным творчеством Григорьевны и разговаривая о трудностях сельской жизни и отличии современных нравов от тех, которые были раньше, в старые добрые времена.
        Ларькин как бы между прочим расспросил Григорьевну о местной хлыстовской общине: что за люди, чем занимаются, общаются ли с чужаками. Со слов Григорьевны выходило, что это просто религиозные монстры какие-то, только и ищущие духовно заблудших, чтобы переманить их в свою распутную общину...
        А вообще-то они также, как и все, кормятся рыбной ловлей, живут тихо, общаются в основном со своими же, никакого особенного вреда митяевцы от них не видели. Но всё равно они богоотступники и на своих сборищах нехорошим занимаются - уж в этом-то Григорьевна была убеждена твердо.
        На следующий день Виталий, позволивший себе на этот раз понежиться на мягких перинах до девяти часов, отправился бродить по селу в надежде встретить где-нибудь Ивана. Идти к нему домой он пока не собирался: если Иван на острове отказался с ним говорить, значит, вообще к общению не очень-то расположен, а если Ларькин ещё домой к нему заявится, то Иван совсем замкнется. А от Ивана можно узнать очень много интересного - это Виталий чувствовал, как говорится, спинным мозгом. К тому же Иван - это единственная реальная тропиночка к хлыстам.
        Часа полтора Ларькин гулял по селу, делая вид, что дышит свежим воздухом. В принципе, кроме желания встретить Ивана, у него была ещё одна цель - повидать Борисова. По всем расчетам он должен был бы уже приехать. Конечно, бросаться дорогому Юрию Николаевичу на шею Виталий не собирался - по совместно разработанной легенде они вообще не были знакомы, - но убедиться в том, что Борисов уже в Митяеве, Ларькин хотел.
        Виталий не встретил ни Ивана, ни Борисова. Не везёт. Он посмотрел на часы - половина первого. Сейчас можно сходить искупаться, а потом ещё с часик по селу погулять. Кстати, и Ивана можно будет там встретить, ведь если он вчера ездил на этот остров, то может и сегодня туда поехать. Как это сказал Андрюха? Преступника тянет на место преступления, а этого, значит, на место происшествия тянет. Нормальный человек, тем более местный житель, который все эти природные красоты видел-перевидел, не станет просто так по островам разъезжать. У него дела поважнее найдутся, чем под деревом посреди Волги отдыхать. Значит, видел он там что-то такое, что снова увидеть хочет. А может, и видит... У Виталия по спине пробежал холодок. А может, Иван так быстро и убежал потому, что не хотел, чтобы он, Виталий, что-то увидел. Вот здесь и нужно копать.
        Рассуждая таким образом, Виталий добрел до берега. Нет, Ивана здесь не было. Ну, что ж, можно и подождать: погода хорошая, водичка нехолодная. Виталий присел на бережок и стал рассматривать речные камушки. Гладкие, со всех сторон обточенные водой, они приятно холодили ладони. Виталий набрал целую пригоршню этих камушков и стал выкладывать из них на песке всякие фигурки. Иван - раз; Андрюха с братом - два, три; ещё двое из Рыбачьего. Всего пять. Но это только те, о которых мы знаем. На песке образовался кружок из пяти камушков. Один не вернулся - вот этот камушек присыплем песочком. Наблюдали они всё одно и то же, по крайней мере, в одном месте и при схожих обстоятельствах - в середине круга появилась небольшая горка из камушков. Отношение к произошедшему разное: Андрюха боится на этот остров ступить, а Ивана на него тянет. Почему? Одному понравилось, а другому нет. Правда, трудно себе представить, как может понравиться многодневное сидение на острове, да ещё на голодный желудок. Здесь всё дело в каких-то внутренних переживаниях, в личностном отношении. Андрюха испугался, ему все эти заморочки не к
чему. А Иван, по всей видимости, поисками себя занят: к хлыстам перешел, какую-то истину особенную ищет. Сплошное толстовство... А между прочим, горка эта из камушков в зависимости от угла зрения по-разному выглядит. Вот так похоже на грот, а вот так - на чудище какое-то. Может, это и есть разгадка... Просто все мы видим то, что хотим видеть.
        Ларькин так увлекся своими умопостроениями, что не заметил приближающейся лодки. В лодке сидел Иван. Ну, вот вам и пожалуйста: на ловца, как говорится, и зверь бежит. Иван затащил лодку на берег и, не замечая Виталия, стал вынимать из неё какие-то вещи. Рыбы в лодке не было. Значит, опять на острове был - медитировал. Ну, чем он там занимался, мы потом на экране увидим и по кадрам разберем.
        Итак, как там сказал майор: раздолбай-интеллигент? Проще надо быть - и люди к тебе потянутся. Виталий подошел к занятому своими делами Ивану и, кашлянув, поздоровался. Иван удивленно обернулся.
        - Здравствуйте... Только я вас не знаю.
        - А на острове вчера, помнишь, как ты от меня удирал? - Ларькин говорил Ивану «ты». Где-то подсознательно он чувствовал, что это, наверное, неправильно, но называть на «вы» этого ребенка у Виталия просто язык не поворачивался. К тому же на «ты» как-то понятнее, ближе.
        - А, это были вы. - Иван засмущался и стал методично теребить кончик носа. Так, похоже, этот мальчик - заядлый онанист. - Только я не удирал, просто мне домой было пора.
        Ларькин понимающе кивнул головой.
        - Конечно, конечно... А теперь можно с тобой поговорить?
        - Можно... Только о чем?
        Виталий для начала представился.
        - Видишь ли, я работаю в астраханском университете, меня интересует местный фольклор - сказки, предания, обычаи, - начал Ларькин. - Я разговаривал уже с вашими, бабушками, но мне интересно и молодых послушать.
        - А что же я должен рассказать? - виновато спросил Иван. - Я ни сказок, ни преданий не знаю.
        Они сели рядышком на теплый ещё прибрежный песок. Иван молчал, задумчиво глядя куда-то вдаль. Виталий вглядывался в его лицо, пытаясь понять, что это за человек. Глаза совершенно детские - широко открытые и какие-то беспомощно-удивленные. Губы мягкие, слабые, в любой момент готовые улыбнуться. На лице - полное отсутствие какой-либо взрослой растительности - так, какой-то детский пушок. Одним словом - взрослый ребенок.
        - Но ты ведь ходишь в хлыстовскую общину. Расскажи об этом.
        Иван покачал головой.
        - Зачем это вам?
        Ларькин замолчал. Он почувствовал, что Ивану нельзя врать. Ложь он сразу поймет, почувствует, и тогда уже точно ничего не скажет. А зачем, на самом деле, Ларькину нужно знать об этих хлыстах? Ну, задание у него такое - это понятно. А ещё зачем? Виталий закурил и стал говорить, пытаясь быть предельно искренним, в рамках разумного, конечно.
        - Тебе может показаться, что это простое любопытство. Но всё не так... Мы все ищем себя - и ты, и я, наверное, тоже. Не буду обманывать тебя - я не слишком религиозный человек. Конечно, я верю в то, что этот мир существует не сам по себе. Кто-то его создал, кто- то управляет им, но какое место я занимаю в этом мире - я не знаю. Я думал об этом, как и все, наверное, когда мне было шестнадцать лет. Потом понял, что не складывается у меня что-то. Один я, сам по себе, и Бога не чувствую.
        - Бога не нужно чувствовать, в него нужно верить, - тихо сказал Иван.
        - Наверное, ты прав. Но у меня не получилось...
        - К Богу нужно идти... Я сам это недавно понял. Раньше я ведь так же, как и ты, безбожником был. А потом вдруг ясно так стало... Правильно, понятно и очень светло. Это благодатью называется... Я уже не помню, каким я был раньше. Забыл, представляешь? Настолько эта новая жизнь вошла в меня...
        Ларькин поймал рассеянный взгляд Ивана и заглянул ему в глаза.
        - Помоги мне, пожалуйста. Я тоже хочу понять. Не очень, правда, уверен, что у меня получится...
        Иван помолчал, задумавшись; потом тихо сказал:
        - Тебе этого не нужно... Не готов ты, понимаешь? Это выстрадать нужно.
        - А ты выстрадал?
        - Не знаю. Это одному Богу известно... Но я чувствую, что ты где-то далеко, тебе ещё дойти нужно.
        - Ты ведь сам сказал, что одному Богу известно, кто достоин, а кто нет... Так что ж ты за него решаешь?
        - Я не решаю. Я только говорю то, что чувствую. Не можешь ты туда пойти, и я тебя не поведу...
        Виталий вздохнул. Ну, вот и поговорили. Зря он со своей откровенностью полез, спрашивать сразу начал... А как нужно было? Этого Виталий не знал. Но ведь Ольга говорила: «Главное, чтобы тебе поверили», вот он и постарался...
        К хлыстам теперь уже, наверное, не подобраться. Если уж Иван с ним говорить не стал, то другие, настоящие, воспитанные в этой вере, и вовсе говорить не станут. Можно сказать, операция провалена. Виталий в Митяеве четвертый день, и что он выяснил? Подтвердил информацию об исчезновениях людей? Так в этом и так никто не сомневался. Провел измерения? Так это ещё Кузнецов сделал, и Виталий в лучшем случае только подтвердит его данные. На острове был, ничего не нашел, ничего не видел...
        Иван, заметив разочарование Виталия, ласково положил ему руку на плечо.
        - Не обижайся на меня, ладно? Ты, наверное, хороший человек, ты мне не врал и не ругал нашу веру... Но не могу я... А если Богу угодно будет, чтобы ты к Нему пришел, то Он тебя сам приведет, без меня.
        - Я не обижаюсь. Может быть, так и должно было быть.
        - Вы сейчас куда идете? - немного помолчав спросил Иван, Он снова перешел на «вы», как бы устанавливая определенную дистанцию между собой и Виталием.
        - Домой... То есть к Анне Григорьевне, я живу у неё.
        - Если хотите, пойдемте вместе.
        Они шли и молчали. Ларькин смотрел на этого хрупкого мальчика, который едва доставал ему до плеча, и почему-то чувствовал себя младше, меньше, чем он. Ему казалось, что Иван знает и понимает что-то такое, чего Виталий никогда понять не сможет, что-то зыбкое и едва уловимое, но очень важное. Когда они дошли до села, Виталий спросил:
        - Ты не можешь одолжить мне завтра лодку на несколько часов?
        - Зачем вам?
        - Если ты не хочешь мне ничего рассказывать, может быть, я сам постараюсь что-то понять. Я хочу поехать на тот остров, после которого ты... изменился. Ведь все это произошло прошлым летом?
        Иван кивнул головой.
        - Что ты там видел?
        Иван помолчал, пристально глядя на Виталия и в задумчивости покусывая губы, потом ответил:
        - Я не буду тебе ничего рассказывать. Если захочешь - ты сам все увидишь, только завтра ничего у тебя не получится... А лодку, если хочешь, бери.

***
        Митяево, 8 июня 1998 года.
        Было около двенадцати часов ночи. Григорьевна уже спала, а Виталий сидел на крылечке и дымил сигаретой, любуясь низким звездным небом. В Москве такое небо увидеть невозможно: громоздящиеся высотки, искусственное освещение - всё это делает небо каким-то бледным и маленьким, разодранным на отдельные, проглядывающие между крыш клочки. А здесь - вот оно, огромное, тяжелое, нависающее. Наверное, именно о таком небе написано: «Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне - дна...»
        Виталий уже забыл, когда он последний раз смотрел на небо: суета, беготня, не до неба в городе. А сейчас, глядя на звезды, он чувствовал, как эта высь затягивает его, впитывает в себя, и он летит, летит куда-то в бесконечность...
        Где-то рядом раздался легкий шорох. Виталий опустил голову: перед ним стоял Иван. Виталий даже вздрогнул от неожиданности - так тихо Иван подошел к нему. Иван стоял и молчал, как бы изучая Ларькина, пытаясь проникнуть в самые сокровенные его мысли. Виталий затушил сигарету, начинавшую уже обжигать пальцы, и вопросительно посмотрел на него.
        - Случилось что-нибудь?
        Иван не отвечал, продолжая изучать Виталия своими широко открытыми, удивленными глазами.
        - Эй, что с тобой? - не выдержал такого пристального взгляда Ларькин.
        - Ничего, - помедлив, ответил Иван. - Я думал и говорил с Данилой... Если ты действительно хочешь прийти к Богу, мы поможем тебе. Мы должны помогать.
        - Кто - мы? Ты и Данила?
        - Нет, община, корабль. С Данилой я говорил, потому что он кормщик. Без его благословения нельзя. У меня не может быть своей воли, и решения я тоже не могу принимать...
        - А Данила? Он может?
        - Он тоже не может, но Бог говорит с нами через него... Ты мне сказал, что я не могу решать за Бога. Я думал над твоими словами и понял, что ты прав. Потом пошел к Даниле и рассказал ему о тебе... И он сказал, что Отцу нашему угодно, чтобы ты пришел...
        - Куда пришел? На остров? - В голове у Виталия был полный кавардак. Несмотря на хорошую интуицию, такого развития событий он никак не ожидал. Он уже мысленно оплакивал проваленную операцию, ругая себя за то, что неправильно говорил с Иваном - слишком уж прямолинейно, - и вот теперь Иван сам приходит к нему и куда-то зовет.
        - Нет, не на остров... Вернее, не только на остров... Данила разрешил прийти тебе на радение. Только есть одно условие.
        - Мне кажется, я догадываюсь, какое это условие, - вздохнул Ларькин. - Ты, вернее, вы хотите, чтобы я никому не говорил о том, что увижу... Но этого пообещать я не могу...
        - Я знаю, - неожиданно сказал Иван, - и это хорошо, что ты не обманываешь меня и не обещаешь молчать... Если тебе захочется, ты можешь рассказать о том, что с тобой происходило. Но только рассказать... Ты говорил, что пишешь книгу, - так вот, об этом писать не нужно. И вообще, ты должен обещать, что после тебя никто не приедет сюда с какими-нибудь аппаратами, никто не будет лезть в нашу жизнь, фотографировать, расспрашивать. Остров этот - место особенное, святое. Чужие о нем знать не должны...
        - Это я тебе обещаю. Жить вам никто не помешает, по крайней мере, от меня это исходить не будет.
        - Хорошо. Я тебе верю, но ты должен будешь поклясться.
        - Клянусь...
        - Нет, не сейчас... - Иван улыбнулся. - Завтра весь корабль соберется на большое радение, День Святаго Духа славить будем. Вот там, перед всем кораблем ты и должен будешь поклясться... Сначала помолимся в сионской горнице, а потом к Великому Алтарю пойдем.
        - А где этот Алтарь? - Виталий, несведущий в вопросах религии, к своему стыду, половины не понимал из того, что говорил ему Иван. Единственное, что он хорошо понял - завтра ему предстоит познакомиться с общиной.
        - Алтарем мы называем остров - тот самый, на котором ты меня тогда встретил, а сионская горница - это место, где корабль в обычные дни собирается на молитву... Ты спрашивай меня, если тебе что-то непонятно, не стесняйся. Когда человек к Богу хочет идти, враг очень сердится и старается сделать все, чтобы помешать этому человеку. И сомнения будут, и неверие... И странным, нехорошим тебе что-то может показаться. Но ты обо всем спрашивай меня, я специально рядом с тобой буду, ни на шаг не отойду. - И Иван замолчал, ожидая, очевидно, вопросов.
        Виталий задумался. О таком развитии событий он даже и думать не мог. Самое большее, на что он рассчитывал, - так это поговорить с этими хлыстами, а тут ему разрешают быть на радении, да ещё где - на том самом острове... Странно, что Борисов до сих пор не появился. Хотя при чем тут Борисов - на остров с хлыстами Ларькин все равно поедет один... Но в известность его поставить всё-таки не мешало бы. Всякое может произойти, а сидеть на этом куске суши в течение нескольких суток Виталию не хотелось. Но Борисов не откликался, Виталий уже несколько раз пытался выйти с ним на связь, но ничего не выходило. Скорее всего, Борисов ещё в Астрахани, и маленькая карманная рация, рассчитанная на пятьдесят - ну, максимум семьдесят километров, такое расстояние просто не может осилить. Не продумали они этот вопрос... С другой стороны, кто же знал, что Борисов так задержится. Делать нечего - завтра нужно попробовать ещё раз связаться, а если не получится - ехать наудачу. Такой шанс упускать нельзя.
        - Ты о чем-то задумался... Может, ты передумал? - прервал ход ларькинских мыслей Иван. - Ты можешь отказаться, если боишься... если не хочешь ехать.
        - Нет, что ты. Я не передумал, это я так, о своем задумался... Всё так неожиданно.
        - Тогда слушай внимательно. - Голос Ивана стал сразу непривычно твердым. - Завтра ты не должен ни есть, ни пить. Помойся и надень всё чистое. Вообще-то рубаха должна быть длинная, белая... Но надевай что есть, только не черное.
        Ларькин кивнул.
        - Что ещё?
        - Днём никуда не ходи и постарайся ни с кем не разговаривать... Вообще, освободи свою душу от суеты, помолись как можешь. Вечером, часов в семь, я за тобой зайду. Только я в дом заходить не буду, ты меня здесь, около калитки жди... Григорьевне ничего не говори - замучит расспросами, а тебе, особенно завтра, это не нужно.
        - Скажи, а как это все происходить будет? Ну, что мы станем делать?
        - Ты сам завтра все увидишь... Как я тебе расскажу? Это пережить нужно... Да, и вот ещё что - не кури, пожалуйста. Это вообще нехорошо - ты ангелов своим дымом отгоняешь, а завтра и тем более курить нельзя.
        - - Да я не курю всерьез, так, балуюсь.
        Ночью Виталий почти не спал. Он всё думал о том, что завтра может случиться. Ходики отбили час, потом два... Ведь завтра с Виталием произойдет то, чего раньше никогда не происходило. Иван не сомневается в том, что случившееся с ним не было сном и галлюцинацией. Хотя религиозное сознание тем и отличается от нерелигиозного, что готово всё принять на веру...
        А ведь Ольга говорила «тебя пустят». Так ведь действительно пускают, только непонятно пока, куда. То ли пустят, то ли опустят, как сказал бы на моем месте Большаков. А если все это бред, игра больного воображения (ведь Иван-то при всей его внешней нормальности очень фанатичный юноша)…
        Виталий представил, как он будет писать в отчете: «Агент Ларькин, находясь на задании в районе острова, обозначенного на карте О-6, присутствовал на радении хлыстов. В результате долгого кружения на одном месте ему привиделись ангелы, которые взяли его под белы ручки и повели куда-то вдаль...» Интересно, а свальный грех, о котором так много рассказывали нехлыстовствующие митяевцы, будет? Надо было с собой Ольгу прихватить. Ну, об этом он в отчете писать, конечно, не будет.
        Под утро Виталий задремал. Ему снилось, что он идет на лыжах по огромной снежной пустыне. Во сне он точно знает, что идет к дому, и даже знает, в какой стороне этот дом находится. Но, он идет и идет, а эта снежная равнина никак не кончается. Он выбивается из сил, ему кажется, что он идет уже целую вечность и все никак не может дойти. И в отчаянии Виталий кричит: «Господи! Да когда же кончится это снежное безумие?» И какой-то голос сверху шепчет ему в самый затылок: «А его и нет, просто ты видишь то, что хочешь видеть». И тут же, как в кино, камера резко поднимается вверх, и Виталий видит себя как бы со стороны. Он один, а земля огромная и вся белая, и нет на ней ничего, кроме снега. А он всё идет и идет вперед, ширкая по снегу лыжами...
        Виталий открыл глаза: кулаки крепко сжаты, как будто на самом деле держат лыжные палки, в ушах до сих пор этот мерзкий звук лыж - ширк-ширк. Ларькин с трудом разжал затекшие от напряжения ладони и почесал лоб. Ничего себе кино - с эффектом присутствия. Интересно только, к чему такие сны показывают...
        Григорьевна громыхала на кухне, готовя завтрак. Потом входная дверь хлопнула - не иначе пошла на огород капусту полоть. Любимое занятие... Вставать Виталию не хотелось, сказано же было - никуда не ходить, вот он и не пойдет. Виталий приподнялся на постели и выглянул в окно - и ахнул. За окном было продолжение сна, только вместо снега мир был укутан, туманом. Сквозь плотную молочно-белую пелену едва виднелись контуры соседних домов, деревья выступали из тумана в какой-то нереальной неподвижности своих восковых линий. Небо сливалось с землей, перетекало в неё, так что невозможно было понять, где оно кончается.
        Пользуясь тем, что любопытной Григорьевны нет дома, Виталий достал из кармана брюк рацию и попытался ещё раз связаться с Борисовым. Тот не отзывался. Что-то случилось, что-то не так. Если бы рация сломалась, но Борисов был где-то рядом, он бы обязательно дал о себе знать. Хотя кто его знает... Нет, он бы обязательно появился. Эксперименты над подчиненными - это не в его духе.
        Виталий встал, оделся и пошел на кухню. Ну, вот так всегда - когда есть нельзя, обязательно найдутся соблазны. Предупреждал Иван - будут обольщения. Вот они в чистом виде - полная жаровня картошки в сметане и миска соленой капусты. А запах! Собственно говоря, почему все это нельзя употребить в дело? Это Иван считает, что нельзя, но он-то, Ларькин, понимает, что на возможный контакт с пришельцами, или кто они там, эта картошка повлиять никакие может.
        Виталий уже собрался расправиться со всеми этими деревенскими деликатесами, но в последний момент остановился. Стоп. Он влез в какую-то игру, чужую игру, правил которой он до конца не понимает, но ведь, как известно, незнание правил не освобождает от необходимости их соблюдать. Что. он, Ларькин, надеется увидеть на этом хлыстовском сборище? Инопланетян, которые общаются с землянами исключительно по принципу их религиозной принадлежности? Огромную черную дыру, которую эти хлысты прячут где-то на острове, прикрывая ветками?
        Виталий был на этом острове и ничего сверхъестественного, не считая, конечно, показаний приборов, он там не обнаружил. А повышенный радиационный фон может объясняться и чем-то другим, кроме присутствия чужеродного объекта. Итак, подведем итоги. Виталий Ларькин со своими правильным, аналитично устроенным мозгом ничего на острове не нашел, а хлысты там регулярно что-то видят. А кроме хлыстов все эти чудеса наблюдают не совсем трезвые граждане. Значит, правильные мозги на этом острове ни к чему - не воспринимают они аномалию. Чтобы что-то увидеть, нужно отключить свою нормальность. Поэтому, если Виталий хочет узнать то, что знают эти сектанты, ему нужно стать таким же, как они. Не навсегда, конечно, а хотя бы на эту ночь. А если-все это окажется глюками или религиозными видениями - ну, что ж, значит, будет что вспомнить. Значит, правила игры принимаем, даже если они кажутся нам непонятными и нелепыми. Играть - так играть.
        К обеду туман рассеялся, и снова выглянуло солнышко. Мир обрел свои привычные формы, и романтическая зыбкость очертаний бесследно исчезла. Виталий сидел у окна, терзаемый танталовыми муками, и делал вид, что наслаждается сельским пейзажем. Но вся эта деревенская идиллия Виталию уже давно наскучила, делать было нечего. Почему-то страшно захотелось курить, и Ларькин, поминутно глядя на часы, ждал только одного - вечера.
        В половине седьмого капитан, как и было условлено, сидел на крылечке и прислушивался к шагам. Дверь тихонько скрипнула, Виталий поднялся и вышел за калитку. Иван молча взял его за руку и повел, как маленького, за собой.
        - Ну, что ты? Как? Готов? - взволнованно спросил Иван, крепко сжимая руку Виталия. Похоже, переживал он больше, чем сам Ларькин.
        - Я всё сделал, как ты говорил. Только молиться у меня, честно говоря, не очень получилось - не обучен.
        - Это ничего, Отец наш в мыслях читает. Главное, чтобы мысли у тебя светлые были.
        Сионская горница, к которой привел Виталия Иван; оказалась обычным деревянным домом, разве что был он немного побольше, чем другие. Перед дверью Иван прошептал:
        - Теперь перекрестись, скажи «с Богом», и пойдем.
        Виталий размашисто перекрестился, поклонился до самой земли и вошел в дом.
        Сионская горница была уже полна народу. Десятки голов одновременно обернулись к двери, десятки глаз - мужских, женских и детских - внимательно и строго смотрели на Виталия, как бы пытаясь понять, с чем пришел к ним этот человек, с добром или злом. Видно, не часто здесь принимают гостей, подумал Виталий.
        Изнутри сионская горница была украшена росписями, изображающими ангелов и архангелов, летающих в облаках и проливающих на землю благодать в виде золотых струй и языков пламени. На стенах развешены иконы, но не обычные, какие можно увидеть в церкви. Одна из них особенно поразила Виталия. Изображен на ней был Христос, держащий в руках овцу, а вокруг него с радостными лицами скакали и плясали ангелы: кто на дудке играл, кто на гуслях, кто просто махал руками, исполняя какой-то танец.
        - Что это такое? - шепотом спросил Виталий, указывая глазами на икону.
        - Эта икона называется «Ликовствование», - зашептал ему на ухо Иван. - Сверху там написано: «Обретох овцу мою погибшую». Видишь, Христос принял в свои руки заблудшую овцу, то есть грешника. Если человек с верой идет к Богу, то Господь всегда его примет. А ангелы этому радуются, такое же ликование и здесь будет... Да ты сам после увидишь.
        В сионской горнице было жарко и нестерпимо душно. Все окна были наглухо закрыты, да ещё снаружи прикрыты ставнями, отчего внутри было темно, и дом освещался только горящими у икон лампадками и свечами. Сладкий запах ладана перемешивался со свечной гарью и терпким запахом потных человеческих тел, и у Виталия, не евшего и не пившего с самого утра, от такого коктейля запахов стала немного кружиться голова. Понятно, почему на радениях в этой сионской горнице с ними всякие видения случаются. Здесь и просто так, без всяких молитв, отключиться можно. Господи, как же они этим дышат-то? Хоть бы окна приоткрыли.
        Народ тем временем от пристального изучения Ларькина отвлекся. В толпе раздался тонкий женский голос:
        - Дай к нам, Господи, дай к нам Исуса Христа...
        Остальные тут же подхватили:
        - Дай к нам Сына Божьего и помилуй, сударь, нас!
        Пресвятая Богородица, упроси за нас Сына Твоего,
        Сына Твоего, Христа Бога нашего,
        Да Тобою спасем души наши многогрешные...
        Откуда-то из дальней комнаты появился Данила, одетый в длинный белый балахон, подпоясанный расшитым кушаком.
        - Приидите, поклонимся цареви нашему Богу, Приидите, поклонимся и припадем Христу, цареви нашему Богу, Приидите, поклонимся и припадем самому Христу, цареви и Богу нашему! - зычным голосом запел Данила.
        Все стали креститься и кланяться. Больше всего Виталия поразило то, что крестились они двумя руками. Он попробовал сделать то же самое, но у него не получалось - выходили какие-то беспорядочные движения.
        - Смотри на меня, - тихонько толкнул его в бок Иван. - Делай так же, не торопись. На лоб, на плечо, потом на другое плечо и на живот... Ну, вот.
        - А почему вы двумя руками креститесь? - полюбопытствовал Виталий.
        - Подожди, сейчас говорить нельзя. Я тебе потом расскажу, в лодке.
        Данила между тем дочитал какой-то длинный псалом и замолчал. Вокруг стало совсем тихо, толпа расступилась, оставляя Ларькина как бы один на один с кормщиком. Десятки глаз устремили свой взгляд на Виталия.
        - Зачем ты к нам пришел? - строго спросил Виталия Данила.
        Виталий в недоумении, как бы ища спасения, посмотрел на Ивана.
        - Правду говори, только правду, - шепнул ему тот.
        - Я знать хочу то, что вы знаете, - проглотив ком, подступивший к горлу, тихо произнес Виталий. - Себя хочу найти, Бога узнать...
        - Путь к Богу труден, - более ласковым голосом продолжал Данила, - много испытаний будет. Готов ли ты к ним?
        - Готов, - искренне ответил Виталий.
        - Ну, что ж, - Данила вопрошающе посмотрел на общину, - приводить мы тебя пока не будем, но на радении ты остаться можешь. Только поклянись вот сейчас, перед всем кораблем, что увиденное и услышанное тобой не употребишь ты нам во зло, не станешь богохульствовать и тешить врага рода человеческого своими насмешливыми речами.
        - Клянусь.
        - Подойди сюда. - Данила подвел Виталия к небольшому столику, - Крестись, как и мы, двумя руками, и целуй Евангелие и Крест.
        Виталий сделал всё так, как сказал ему Данила, и отошел на свое место, поближе к Ивану.
        - Смотри же, - тихо сказал ему Иван, - ты поклялся. Тебя не привели пока, потому что не время ещё, но все равно ты уже один из нас. Помни о своей клятве. Нарушить клятву - великий грех.
        Виталий понимающе кивнул.
        - Не волнуйся, я всё понял.
        Про Виталия тут же все как будто позабыли, толпа снова сомкнулась, и люди божии запели:
        - Царство, ты царство, духовное царство,
        Во тебе, во царстве, благодать великая,
        Праведные люди в тебе пребывают,
        Живут они себе, ни в чем не унывают...
        Строено ты, царство, ради изгнанных,
        Что на свете были мучимы и гнаны,
        Что верою жили, правдою служили,
        От чистого сердца Бога возлюбили...
        Потом все подходили к Даниле и, крестясь на него двумя руками, кланялись до земли, а отойдя от него, крестились уже друг на друга.
        Виталий вместе со всеми проделывал эту бессмысленную, как ему казалось, процедуру. Весь этот цирк начинал его раздражать. Усилием воли он заставил себя успокоиться и дальше делал все, что от него требовали.
        Данила ещё долго читал что-то по толстой книге в обтрепанном переплете, потом все вместе нараспев они читали какие-то странные молитвы и пели песни, которые Виталию напоминали скорее частушки, чем христианские стихи. Наконец Данила объявил, что пора идти к Великому Алтарю. Виталий вместе с Иваном вышел на улицу, трижды перекрестился на сионскую горницу и вслед за всеми пошел к берегу. Там божьи люди сели в лодки и вереницей поплыли к знакомому уже Виталию острову.
        Ларькин оказался в лодке вместе с Иваном и ещё каким-то человеком, который сразу сел назад к мотору и управлял лодкой. Едва они отплыли от берега, как Иван начал взволнованно и горячо говорить.
        - Вот ты спрашивал меня, почему мы крестимся двумя руками. А почему язычники крестятся одной правой?
        Вопрос поставил Виталия в тупик.
        - Язычники, насколько я знаю, вообще не крестятся. А христиане... По-моему, правая рука главной считается. Вот сплевывают всегда через левое плечо, наверное, потому, что там дьявол...
        - Никогда не говори так, - перебил его Иван. - Не называй его имени, а то он не отстанет от тебя. Враг - вот одно ему имя... А те, кто крестится одной рукой, думают, что в человеке есть одна сторона чистая, божеская, а другая будто грязная. Но ведь человек создан по образу и подобию Божьему, а разве может быть в божеском что-то нечистое?
        Виталий, как и полагается заблудшему барану, пожал плечами.
        - Нет, и не может быть, - продолжал Иван. - По этому мы и крестимся двумя руками. А потом - Ангелы Господни когда летают, они ведь двумя крыльями машут, а не одним. Вот также и мы, как ангелы, - крестимся, словно летаем.
        - А почему друг на друга креститесь? Ведь даже мне человек пятнадцать поклонилось.
        - В Библии заповедь такая есть - «Не сотвори себе кумира». А люди по слабости своей таких кумиров создают, вешают их в храмах и молятся им, как живому Богу. Да только Бога-то в них нет. Вот и получается, что поклоняются они кумирам, болванам бессловесным. А мы поклоняемся Богу истинному, который в каждом человеке живет, потому что все мы - его подобие... Тебе ещё много странным показаться может. Сейчас корабельное радение начнется, святым кругом ходить станем, может, дух Божий на кого накатит, выпевать начнут, в трубу живогласную затрубят, - такты не пугайся. Враг поначалу искушать тебя будет и на ухо нашепчет, что глупость все это и ересь великая, но ты его не слушай. На Бога надейся, и он выведет... И не бойся ничего.
        - А чего же мне бояться? - недоуменно спросил Виталий. - Я ведь сам с вами поехал, никто не заставлял. Или нехорошее что-нибудь может со мной случиться?
        - Нехорошего не должно быть... Просто, если почувствуешь, что странное с тобой творится, - не пугайся. Так дух Божий входит.
        Виталий понял. Иван, наверное, говорит ему о судорогах и припадках, которые, как рассказывала Ольга, случаются с некоторыми на радениях. Но за себя Ларькин был спокоен: с психикой вроде всё в порядке, к припадкам не склонен.
        Скоро в темноте проступили контуры деревьев, и лодка мягко уткнулась в прибрежный песок. В темноте остров казался каким-то огромным, странным, нереальным. Вокруг тихо, только слышно, как квакают лягушки да колышутся от ветра кроны деревьев. Пахло тиной и водой, и после душной сионской горницы Виталий вдыхал этот запах и удивлялся, как же он в первый раз его не почувствовал. Наверное, тогда он просто не запомнил его.
        Божьи люди вылезли из лодок, несколько человек сразу же отправились за сухими ветками, и скоро на небольшой поляне, окруженной со всех сторон высоченными деревьями и густым кустарником, уже горел костер. Откуда-то появились свечи, Виталию тоже дали одну, и он стал ходить, как и всё, вокруг костра с этой свечкой, пытаясь подпевать нестройному хору голосов.
        - Дай к нам, Господи, дай к нам Исуса Христа,
        Дай-к нам Сына Божьего и помилуй, сударь, нас!
        Из темноты выплывали и пропадали чьи-то лица.
        Освещенные светом костра и свеч, они казались нереальными, пришедшими из какого-то сна. Виталий ходил по кругу, и ему начинало казаться, что на всем свете нет ничего, кроме этого острова, костра и людей, собравшихся здесь для своего мистического радения.
        Когда свечи догорели, Данила вышел к самому костру и, крестясь, стал говорить:
        - Вонмем, братие, мудрость! Услышим пророчество святаго слуги Божия Гавриила, жившего среди нас и почившего в Бозе, коему Господь послал сие видение!
        Люди божии стали на колени и преклонили головы, а Данила нараспев продолжал, читая по книге:
        - И вот, молилась душа моя ко Господу и радела Христа ради, и Ангел Божий явился ко мне. И увидел я свет бесконечный, и Ангел Господень сказал мне: иди и смотри. И увидел я небо и звезду яркую на нем среди бела дня. И Ангел, коснувшись меня своим крылом, сказал: сие мудрость. И вспыхнула звезда ярче месяца и ярче солнца, и скатилась с небес. И вот от падения звезды загорелась третья часть неба, и произошли молнии, громы и голоса. И в тот же час произошло великое землетрясение, и десятая часть городов пала, и тысячи людей упали замертво. Кто имеет уши, да слышит. И реки вышли из берегов и затопили седьмую часть суши, и посреди суши возникли моря великие. Горы стали равниною, и равнины вверх поднялись. Сие есть мудрость великая. И Ангелы Господни спустились с небес, облеченные в светлые ризы, и вострубили в трубы свои. И вот сказали они: за то, что люди не приняли Бога истинного и нас, слуг его, трудна будет дорога человеческая к спасению. Закроет Господь уши свои, и Ангелы его будут глухи ко гласу молящих. И только души избранных, готовых живот свой положить за Господа, узрят небеса и свет
бесконечный. И Ангелы Господни приимут их. И увидят они мир иной, в котором все человеческое кончается и ничего человеческое не может быть. Сие есть мудрость великая, и кто имеет уши - да слышит...
        Данила замолчал. Люди божии продолжали благоговейно стоять на коленях, ловя каждое его слово.
        Виталий спросил шепотом Ивана:
        - Он сейчас Екклесиаст читал?
        - Екклесиаст, - кивнул Иван, - только наш, нашей веры. Пророк Гавриил среди нас жил. Данила говорит, что видел его и даже говорил с ним, когда маленьким был. Великий был пророк.
        Данила тем временем отложил книгу, перекрестился двумя руками на свой корабль и запел:
        - Отче наш иже еси в нас...
        И все хором тут же подхватили его молитву:
        - ...освяти нас Именем Твоим и приведи нас в Царствие Твое, волей нашей води нас по земле и небесам. Хлеб слова Твоего дай нам днесь и прости нам прегрешенья, как и мы прощаем своей братии. Сохрани нас от искушений врага, избавь от лукавого.
        Голоса стихли, наступила тишина. И сразу же, как по приказу, среди божьих людей прошел какой-то шорох. Вокруг костра образовалось два круга - внутренний, женский, и внешний, мужской. Чьи-то сильные руки поставили Виталия на его место, и он вместе со всеми стал кружиться в этом странном хороводе. Женский круг вращался в одну сторону, а мужской - в другую, и от этой быстрой смены человеческих лиц и затылков, проплывающих у Виталия перед глазами, у него закружилась голова.
        Движение становилось все быстрее и быстрее, Виталий уже не шел, бежал, едва поспевая за всеми. Кто- то наступал ему на ноги, кому-то, наверное, наступал он, но в этом всеобщем беге по кругу на такие мелочи никто не обращал внимания.
        - Как у нашего царя, Христа батюшки, Как положено, так уложено: Кому ангелом быть и архангелом служить, Кому быть во пророках, кому в мучениках... Голоса становились все громче и надрывнее, Ларькин задыхался от такого бешеного темпа, кровь стучала в висках. Ему казалось, что его уже нет. Вот этот огромный хоровод и является каким-то цельным организмом с десятками рук, ног и голов, а он, Виталий, только маленькая клеточка этого организма. Реальность уплывала, Виталий уже ничего не помнил, не ощущал, кроме этой бешеной скачки.
        Внезапно внутренний круг разорвался. Женское лицо с безумными глазами и перекошенным ртом проплыло у Виталия перед глазами и ушло куда-то вниз, в темноту. Чьи-то руки оттащили женщину от костра, в который она упала. Она, корчась, каталась по земле, выкрикивая какие-то бессвязные слова, глаза её закатились, голова ударялась о землю, на губах выступила пена.
        «Эпилептический припадок», - пронеслось у Виталия в голове, и он искренне удивился тому, что ещё способен что-то понимать. Он нагнулся, пытаясь как-то помочь этой женщине, хоть подержать её голову, чтобы она не билась так сильно о землю. Делал он все это механически, как во сне, сам толком не понимая, зачем он это делает.
        В толпе раздался крик:
        - Накатило, накатило!
        Виталия тут же оттеснили от упавшей женщины, продолжавшей корчиться в судорогах. Рядом с собой Виталий увидел Ивана, запыхавшегося, с огромными восторженными глазами.
        - Не трогай её, - срывающимся голосом сказал Иван, - на неё благодать снизошла, не мешай. Сейчас она, если Господь подаст, в слове ходить будет.
        Женщина, на самом деле, вскоре поднялась и стала ходить, подпрыгивая и выкрикивая какие-то непонятные слова. Все слушали её с благоговением.
        - Из меня глаголет Бог, прийдемте к нему в чертог. Дух Свят с нами пребывает, всех людей благословляет, - кричала женщина, размахивая руками.
        Она подошла к Виталию, некоторое время молча глядела на него, а потом заголосила:
        - Крепок духом станет тот, кого пустят на порог. Свое сердце отвори и увидишь ты рай.
        Когда она отошла, отдышавшийся уже Иван серьезным голосом сказал Ларькину:
        - Это она тебе пророчила. Запомни, что она сказала.
        Ларькин прокрутил мысленно услышанное, которое тогда не показалось ему белибердой, и спросил у Ивана:
        - А что такое я должен увидеть?
        Иван задумался:
        - Я не знаю... Но ты, наверное, скоро это поймешь... Галинушка всегда правду говорит.
        Женщина отошла в сторону и без сил повалилась на землю. Божьи люди встрепенулись и тут же запели: - Тайно восплещем руками… Тайно воспляшем, духом веселяще!
        Иван быстро зашептал на ухо Виталию:
        - Сейчас все будут кружиться, и ты кружись. Главное - не бойся упасть... И дыши, дыши изо всех сил, не останавливайся. Тяжело станет - перетерпи, но дышать не переставай, потом полегчает.
        На самом деле, около костра осталось несколько человек, которые быстро стали кружиться на одном месте, выкрикивая слова молитвы. Виталий, посмотрев на них, тоже начал кружиться. Сначала ему было страшно, сразу же заболела голова и стало подташнивать. Кроме того, ему все время казалось, что он вращается с бешеной скоростью и, того и гляди, потеряет равновесие и рухнет на землю. Потом он понял, что нужно просто расслабиться, и тогда приходит ощущение, что внутри тебя есть какая-то ось, вокруг которой ты вращаешься и соскочить с которой без собственного желания не сможешь. Сразу стало легко и спокойно. Виталий раскинул руки в стороны, задрал голову и стал смотреть на небо. Сначала оно вращалось в ритм его движениям вместе с многочисленными яркими звездами, потом остановилось, замерло. Виталию казалось, что звезды сгрудились в одну кучу в самой середине неба, и этот звездный сгусток спускается с неба и вливается в его голову в области макушки. Потом Виталий вспомнил, что Иван велел ему часто- часто дышать, и начал с силой вталкивать и выталкивать из себя воздух. Скоро голова его закружилась, по телу
распространилась сильная боль. Руки и плечи сковали судороги - так, что Виталий не мог даже пальцы разжать.
        Вокруг все звенело и кричало. Те, кто не крутился около костра, стояли рядом и громко пели:
        - Подай, Господи!
        Тебе, Господи,
        Порадеть, послужить,
        Во святом кругу кружить,
        Духа с неба сманить
        Да в себя заманить!
        Пели они все быстрее и быстрее... Виталий дышал часто-часто и чувствовал, как легкие его распирает от воздуха, а перед глазами начинают мелькать какие-то разноцветные пятна. И вот ему уже кажется, что он не вращается на месте, а стоит рядом и смотрит на себя, вращающегося, со стороны. Это я или не я? - думает Виталий. Его тело обретает невесомость, ему кажется, что ноги его уже не касаются земли, а сам он парит где-то невысоко над землей.
        - Ай, дух! Ай, дух! Накатило! - раздается около самого уха, и Виталий слышит, как кто-то падает рядом с ним, пытаясь ухватиться за него руками, и начинает судорожно рыдать.
        Виталий ощущает, как голова начинает стремительно увеличиваться, становится огромной, больше, чем все тело. Потом он с удивлением обнаруживает, что у него больше нет рук, он хочет пошевелить пальцами и не может этого сделать.
        «Сейчас сдохну на этом месте», - проносится у Ларькина в голове. Он хочет остановиться, но у него не получается. Какая-то невидимая сила продолжает раскручивать его тело....
        Потом какой-то толчок, свет. Виталий видит себя маленьким. Он очень хочет, чтобы мама купила ему игрушечную машину, но мама делать этого не собирается: она крепко сжимает Виталику руку и уводит его из магазина. Горькие слезы текут по его щекам, ему кажется, что это самая большая обида в его жизни... Кино прокручивается перед глазами Ларькина так ярко, что он с трудом успевает понять нереальность картинки.
        Опять толчок, яркий свет... Виталий стоит с огромным букетом белых цветов в руках. Перед ним Ирина Сергеевна.
        - Не нужно больше ничего, - тихо говорит она. - Ты очень славный, и мне с тобой было очень хорошо, но, понимаешь, у меня есть муж, и я его очень люблю. Прости меня… Но мы не должны больше встречаться... У тебя всё ещё будет. Ты встретишь замечательную девушку...
        Виталий чувствует, как холод начинает пронизывать всё его тело. Ему хочется кричать от боли и беспомощности... Он бросает белые цветы на пол и уходит, хлопнув дверью...
        Эта картинка медленно отлипает от глаз и неподвижно зависает в воздухе. Виталий рассматривает её, как фотографию, потом дует на неё, и она растворяется в темноте.
        Ему становится удивительно легко. Он перестает ощущать свое тело. Его нет. Виталий - это не груда мяса и костей, а только воздух, ветерок, который веет, где хочет.
        Виталий уже не слышит того, что происходит вокруг него. Голоса замолкают, весь мир исчезает, вернее, не исчезает, а растворяется в Виталии, и он растворяется в нем. Он летит, летит куда-то сквозь темноту и видит впереди яркий свет...

***
        Астрахань, 9 июня 1998 года.
        Борисов постучал в знакомую дверь. В доме что-то грохнулось, и на пороге тотчас появился Кузнецов, как всегда, растрепанный и улыбающийся.
        - Ну-с, как ваши поиски?'
        - Спасибо. Вот, возвращаю книги. Вы и Ольга Святославовна очень мне помогли.
        - Ну, что? Сейчас чайник закипит, и будем завтракать. Я яичницу приготовил.
        - Это чувствуется, - с улыбкой отметил Борисов, вдыхая запах горелого белка.
        Кузнецов, виновато всплеснув руками, стремглав бросился на кухню, там снова что-то загремело, и, похоже, разбилась тарелка.
        Сидя за столом и с усилием соскребая со сковородки пригоревшую яичницу, Борисов, кашлянув, обратился к Кузнецову.
        - Валентин Евгеньевич, я, собственно говоря, вот о чем хотел с вами поговорить...
        - Слушаю вас, - Кузнецов перестал жевать и с вниманием посмотрел на Борисова.
        - Дело в том, что в Митяево я поехать, наверное, уже не смогу.
        - Я вас понял. Вы хотите, чтобы я поехал?
        - Вы угадали. Сможете?
        - Конечно. У меня сейчас отпуск. Когда ехать?
        - Я думаю, завтра... У вас ведь в Митяево родственники? Так вот, остановитесь у них. Узнать, где квартируется Виталий, я думаю, не составит труда. Зайдете к нему и расскажете, что со мной случилось. А ещё лучше, я записку напишу. Передадите, и всё. Согласны? Дорожные расходы я, естественно, оплачу.
        Кузнецов кивнул головой и пошел за чайником.
        Борисов должен был прибыть в Митяево ещё вчера, и Ларькин теперь, не находя его, конечно, уже стал волноваться. У Юрия Николаевича была рация, но, во-первых, на таком большом расстоянии она все равно бы не действовала, а во-вторых, во время драки ей сильно досталось - пластмассовый корпус был разломан и из него во все стороны торчали разноцветные провода. Хлипкая техника. Нужно будет сказать Ахмерову, чтобы усовершенствовал, довел до прочности милицейской дубинки. Ларькин, конечно, и один там справится, потому как мужик он толковый, но сообщить ему о случившемся всё-таки не мешает.
        - Николай Юрьевич, вы чем теперь заняться думаете? - спросил Кузнецов, разливая чай.
        - Не знаю. Нечем мне особенно-то заниматься. Может, бумаги, которые вы мне дали, ещё раз перечитаю...
        - Я вот о чем подумал. Оленька мне сразу после вашего отъезда кипу книг принесла - как знала, что вы ещё раз появитесь. Книжки об истории сектантства в России, методики каких-то психотехник... В общем, если вам интересно, вот эта минибиблиотека, и читайте на здоровье. Оленька уверяла, что эти книжки смогут вам помочь. - Кузнецов полез в книжный шкаф и вынул оттуда довольно приличную стопу.
        Борисов книгам очень обрадовался - чем больше информации, тем лучше. Тем более что практической пользы от него сейчас никакой. Юрий Николаевич допил чай, помог Кузнецову убрать со стола и, предвкушая интересное чтение, завалился на диван с книжкой Станислава Гроффа в руках.

***
        Митяево, июнь 1998 года.
        Виталий попробовал закрыть глаза, потом снова открыл. Нет, сколько ни моргай, свет не исчезает. Свет везде: и вокруг Виталия, и в нем самом. Нет ни верха, ни низа, все близко и далеко одновременно. И он сам - здесь и не здесь, а внутри себя. Или это пространство в нем?
        Виталий поднес к глазам руку, чтобы проверить, - через ладонь свет тоже проникает или нет. Но... рук не было. Виталий, испугавшись, посмотрел вниз - ничего не было, один сплошной свет, яркий, но не назойливый и не слепящий глаза. Ларькин сосредоточился и попытался ощутить свое тело: вот рука, вот голова, ноги... Ощущения вроде бы есть, хотя когда у человека ногу отрезают, он тоже потом ещё долгое время её чувствует. Память срабатывает... Но ведь тело может быть и другим. Вот оно превращается в шар, потом в длинную узкую ленту. Как ни меняйся, все равно это ты и не ты...
        Он оттолкнулся от пустоты и полетел. Ничего не меняется, пространство вокруг неподвижно и пусто. Быстрее, быстрее... Бешеная скорость, по крайней мере, так кажется... Стоп.
        Виталий попытался припомнить, что же с ним произошло... Остров, радение, он кружился... Потом его куда-то понесло, картинки какие-то перед глазами мелькали... ещё он куда-то летел, и впереди был свет... Может быть, он умер? Он читал где-то о том, что умирающие видят свет в конце тоннеля. Но почему тогда он думает, говорит? Хотя почему бы ему и не думать? Для этого тело не обязательно. И вообще, кто знает, как чувствуют себя умершие, кроме них самих. А они об этом никогда не рассказывают...
        Виталий постарался крикнуть, но голоса своего не услышал, вернее, он прозвучал у него в голове, а вокруг была совершенная тишина, ненормальная, пугающая...
        Нет звука, нет ни пространства, ни времени, ничего нет. Пустота. А Виталий есть?
        Становится страшно. Хочется бежать, но бежать некуда. Внутри все бешено колотится, и Виталий кричит в эту бесконечную пустоту:
        - Эй, есть тут кто-нибудь?

***
        Тепло и хорошо. Весь мир рядом, вот он - большой и добрый. Мир качается, и я качаюсь на нем. Кроме него ничего нет: только он и я... Я хочу пить - он дает мне воду, а потом прижимает к себе, и из него начинает струиться вкусная белая жидкость. Он поет мне и шевелит губами, наверное, хочет думать вслух. Но я ведь и так все понимаю...
        Снова бесконечный свет. Виталий трясет головой: Господи, откуда этот кусок детства? Он просто провалился в него, забыв себя, настоящего. И всё так реально... Сколько это длилось? Несколько секунд или несколько веков?
        - Где я? - снова кричит в пустоту Ларькин и вдруг слышит негромкий голос: - Здесь.
        Виталий оглядывается - нет никого, сплошная белизна. Потом он понимает, что и голоса-то он не слышал, он прозвучал у него в голове. Что это? Сумасшествие? Виталий напрягается и начинает четко произносить, вернее, думать, потому что голоса нет:
        - Кто здесь?
        - Это я с вами говорил, - раздается у Ларькина в затылке.
        Виталий оглядывается - всё так же пусто.
        - Почему я никого не вижу?
        Голос, как кажется Виталию, усмехается.
        - А себя-то вы видите? Вы видите только то, что хотите видеть.
        Ну, да, конечно, Ларькин ведь знает это. А что он хочет видеть? Не эту надоевшую белизну - однозначно... Что-нибудь живописное, приятное глазу его бы устроило...
        Мир вокруг начинает быстро трансформироваться, возникают какие-то сгустки и пустоты, свет перестает быть чисто белым, появляются оттенки. Виталий закрывает глаза, потом открывает - и мысленно ахает от удивления. Бесконечная белизна исчезла, перед ним нормальный земной ландшафт. Высокая горная гряда уходит куда-то вдаль, рядом тихо плещется море, солнце клонится к закату, и от его лучей гладь моря у горизонта кажется красноватой... Виталий наклоняет голову - вот он, родной. Руки, ноги - все на месте. Ларькин одет в свои любимые потертые джинсы и широкий шерстяной свитер.
        Виталий оглядывается - неподалеку от него стоит человек в синем плаще и молча смотрит на Виталия. В голове у Ларькина все мешается, он понимает, что так не бывает... Незнакомец стоит и улыбается:
        - Не нужно так нервничать. Сейчас вы видите то, что хотели видеть.
        - Значит, всё это нереально?
        - А что реально? - отвечает незнакомец вопросом на вопрос. - Вы есть? А ведь несколько секунд назад вас не было. Или были?
        Виталий задумывается. Каверзные какие-то вопросы. А незнакомец стоит и все так же тихо улыбается.
        - Где я? - наконец не выдерживает Виталий.
        - Вы на самом деле хотите это знать?
        - Конечно. Я для этого сюда и пришел... Только не знаю куда.
        Незнакомец поворачивается к Ларькину спиной и медленно идет вдоль берега. Виталий идет за ним. Волны плавно набегают на камни, тихо и тепло.
        - Главное, что вы должны сейчас понять, - начинает говорить человек в синем плаще, как бы заталкивая свои фразы Ларькину в затылок, - вы видите и чувствуете то, что нарисовало вам ваше воображение.
        - То есть все это нереально?
        - Опять вы со своей нереальностью... Вы понимаете, куда вы попали? Это другой мир, совершенно отличный оттого, в котором вы живете, и здесь действуют абсолютно другие законы.
        - То есть я в другом измерении, параллельном мире?
        - С вашей точки зрения - да. Вот смотрите...
        Человек поднимает камень и, размахиваясь, бросает его вперед. Камень летит назад, хотя по всем законам физики этого быть не может. Виталий тупо смотрит на камни, лежащие у него под ногами, потом на своего странного собеседника.
        - Камень действительно полетел назад? - спрашивает Виталий, чувствуя, что сходит с ума.
        - Ну, вы же видели, куда он полетел...
        Ларькин останавливается и опускается на камни. Незнакомец присаживается рядом.
        - Если вы хотите, я могу вам рассказать, где вы находитесь и что с вами происходит, но у меня есть одно условие: вы тоже должны рассказать мне о вашем мире.
        - Хорошо, только я не совсем понимаю, что я должен буду вам рассказать.
        - Ничего особенного. Меня интересуют ваши воспоминания. Видите ли, в результате исследования вашего мира мы пришли к выводу, что наличие воспоминаний - это одна из особенностей, которая отличает землян от нас. То есть памятью мы, конечно, обладаем, но у нас нет такого личностно-эмоционального отношения к прошлым событиям своей жизни. Мы их просто помним, и всё. А вы их переживаете, постоянно переживаете. Поэтому, если вы не против, вы мне потом покажите что-нибудь из своей жизни.
        Ларькин кивает головой... И вдруг вокруг все начинает меняться, и меняется сам Виталий. Ему кажется, что голова его становится огромной, она раздувается просто на глазах. Все мелькает и кружится, разноцветные пятна, лица, обрывки, лоскутки... Темно... Потом картинка проявляется. Виталий видит все те же горы и море и собеседник тот же, только теперь он почему-то одет во все черное.
        - Меня зовут Рами. Я живу в этом мире и нахожусь здесь специально для того, чтобы помогать таким, как вы, случайно попавшим в наш мир, а заодно и оберегать жителей нашего мира от проникновения в ваш. Всё, что вы сейчас видите, слышите и понимаете - это проекция настоящей реальности на ваш мозг. Видите ли, мы с вами устроены совсем по-разному: ваше тело и ваш мир состоят из атомов, а мы... - тут Рами запнулся. - Видите, ваш мозг даже не может перевести этого понятия... Я сейчас даю вам определенную информацию, а ваш мозг, как компьютер, обрабатывает её, преобразует и выдает в привычном для вам виде. Поэтому все это перевод, причём не очень качественный и очень субъективный. Мы с вами сейчас воспринимаем реальность совершенно по- разному. Вот вы, например, каким себя видите?
        Ларькин усмехнулся. Вот он Виталий - руки, ноги, голова. Высокий, крепкий, блондин с голубыми глазами. Сверху - серый свитер, снизу - ботинки и джинсы.
        Рами покачал головой.
        - Нет, не так... Только учтите: то, что вы сейчас увидите, будет всё равно вашим переводом моей картинки.
        Виталий просто ахнул, увидев якобы себя со стороны: какое-то расплывчатое голубоватое пятно, постоянно меняющее форму.
        - А теперь покажите меня.
        Виталий напрягся и постарался ясно представить собеседника - блондин с длинными волосами, глаза голубые, невысокий, одет во все черное...
        - Нет, не так, - рассмеялся Рами, - я другой. - И перед глазами Виталия возникло желтое, ритмично пульсирующее облако. - Всё это очень забавно: двойной перевод, понимаете?
        Перед глазами снова все замелькало: какие-то цифры, люди, знаки. Виталий зажмурился от этого обилия информации, втискивающейся в его голову... Щелчок... Виталий снова сидит на берегу, и Рами продолжает:
        - Мы прилетели на вашу планету несколько тысяч лет назад. Подлетая к Земле, наш корабль столкнулся с огромным метеоритом, потерял управление и рухнул. Это была страшная катастрофа! От сильнейшего столкновения с нашим кораблем на вашей планете произошли землетрясения, которые во многом изменили ландшафт Земли, и огромный кусок суши ушел под воду.
        В результате этой аварии мы пробили пространство и оказались не в вашем, привычном, а в этом мире. Выбраться отсюда мы уже не смогли и с тех пор живем здесь... Вы понимаете, что такое искривление пространства? Это такая аномальная зона, в которой параллельные миры перекрещиваются, и возникает возможность проникновения из одного мира в другой. Правда, перемещения эти не так уж легки и безопасны. Необходимо полностью изменить свое сознание, стать другим, а это удается очень немногим. Вот у вас получилось. Большинство людей, перешедших эту грань, потом, после возвращения в свой мир, всё забывает, потому что изменение сознания - это очень большой стресс для организма, и мозг стремится уничтожить опасную информацию.
        - Я тоже всё забуду?
        - Не знаю. Это зависит только от вас. Неужели вы ещё не поняли, что с вами происходит только то, что вы хотите.
        - А вы переходите в наш мир?
        - Очень редко. Я уже говорил вам, что эти перемещения опасны. Мы в принципе не можем долго находиться в вашем мире, как и вы здесь. В результате длительного пребывания в другом измерении происходит постепенное разрушение всего организма, а потом наступает смерть. Хотя смерть может наступить и случайно, если перемещение слишком стремительно или человек застревает между двумя мирами...
        Мы сначала часто перемещались в ваше пространство, желая установить контакт. Мы хотели знать, какие вы, как живете... Потом стало понятно, что такие эксперименты в принципе бесполезны и представляют собой разве что чисто научный интерес. Мы настолько различны, что существовать рядом никогда не сможем.
        - А зачем же вам тогда нужно, чтобы я рассказывал о нашем мире?
        Рами улыбнулся.
        - Когда предоставляется такая возможность - грех не воспользоваться. Вы ведь сами пришли... А потом, я ведь не сказал, что мы прекратили исследования вашего мира. Они проводятся, просто не так интенсивно, как раньше.
        - А что вы видите, приходя в наш мир?
        - Опять будем играть в двойной перевод? Я же показывал вам, каким я вас вижу. Другие люди выглядят примерно так же. И мы тоже сначала кажемся вам разноцветными световыми пятнами или сгустками огня. А уже потом, когда ваш мозг начинает расшифровывать и преобразовывать полученную картинку, мы превращаемся, насколько я знаю, вот в таких странных созданий.
        И Рами мысленно показал Виталию картинку, на которой тот увидел странных человекоподобных существ, абсолютно лысых и с антеннами, торчащими из головы. Примерно таких обычно рисуют очевидцы, видевшие, по их мнению, НЛО. Только обычно эти существа бывают зелёными, а Рами показал их почему-то оранжевыми. Но, наверное, это опять недостатки двойного перевода.
        - А то место, через которое я прошел сюда, это единственная точка искривления пространства между нашими мирами?
        - Нет, существуют и другие, всего их пять или шесть... Видите ли, эти точки непостоянны, со временем они перемещаются, а иногда и совсем пропадают. Самая мощная «дыра» между нашими мирами существует в районе вашего Бермудского треугольника. В этой зоне происходит постоянный мощный выплеск антиматерии, а в результате взаимодействия материи и антиматерии происходит аннигиляция. Это подобно тому, как числа с одинаковым модулем и разными знаками, складываясь, в результате образуют ноль. В этой зоне погибают многие существа и из вашего, и из нашего мира...
        - А почему вы мне это рассказываете? - спросил Виталий, - Вы не боитесь...
        - Нет, не боимся, - перебил Рами. - Вам наш мир в принципе не нужен. Жить здесь вы не можете, как-то влиять на нашу жизнь - тоже. Даже война между нами невозможна, то есть я имею в виде разумную войну, с четко определенными целями. Любое столкновение приведет к мгновенному взрыву - яркая вспышка, и ничего нет... и никого. Я думаю, вам это не нужно... А кроме того, я же говорил вам, что скорее всего вы все забудете...
        Рами вдруг замолчал и обеспокоенно посмотрел на Виталия.
        - Всё, ваше время кончается. Я вижу, как вы начинаете меняться, и это говорит о том, что у вас есть всего несколько секунд, чтобы вернуться в свой мир. Потом произойдут необратимые изменения в организме, и вы погибнете.
        Виталий увидел себя в виде голубого пятна, только теперь это пятно не перетекало из одной половины в другую, а неподвижно застыло.

***
        Яркая вспышка света... Виталий чувствует, как проваливается в какую-то длинную черную трубу и с бешеной скоростью летит по ней вниз. Так же быстро перед глазами у него начинают мелькать пестрые картинки из его прошлого.
        Ночь, остров, село, огромные глаза Ивана... Астрахань, Ольга, Москва... Особняк в Хлебниковом переулке, лаборатория.... Институт, трупы в анатомичке, армия, аэропорт в Афганистане, болото с комарами, военкомат... Школа, спортивная секция, мощный удар в челюсть, от которого Виталий падает... Вот Виталию пять лёт, мама ведет его за ручку в садик... Два года - он обжег руку утюгом и громко орет... Перед глазами мутная пелена, что-то мягкое и влажное сильно сжимает его со всех сторон...
        Он движется все быстрее и быстрее... Дух захватывает, сердце готово выпрыгнуть из груди... Ой, мамочки!.. Темнота.

***
        Астрахань, 11 июня 1998 года.
        Борисов пришел к Кузнецовым в девять утра и так зачитался Ольгиными книжками, что не заметил, как хозяин появился в комнате.
        - А, Валентин Евгеньевич! Ну что? Как дела? Грибова видели?
        Впрочем, этого вопроса можно было и не задавать. По огорченно-растерянному лицу Кузнецова было видно, что не сложилось у него что-то.
        - Его там нет, - виновато доложил Кузнецов.
        - То есть как нет? А где же он?
        - Не знаю... Я разговаривал с Анной Гавриловной - . бабулькой, у которой он жил, - она сказала, что девятого ночевать он не приходил. Ну, она, естественно, не хватилась - мало ли что. Может, рыбу поехал с мужиками ловить, а может, и ещё что... Дело-то, как говорится, молодое. Только он и десятого не появился - я весь день его прождал, а сегодня утром думаю - что же ждать, ехать к вам нужно.
        - Правильно подумали.... А вы не спрашивали, может, видел его кто? В селе-то ведь все как на ладони.
        - Я спрашивал тётку... Она мне сказала, что вроде бы Виталия вечером девятого числа видели с Иваном Кузьминым. Ну, помните, я вам говорил... Тот самый паренек, который в прошлом году пропадал... Я и у Ивана спросил, а он говорит - не знаю ничего, поговорили и разошлись, и куда после этого Виталий делся, он не знает... Вещи его у Григорьевны лежат, значит, уехать не мог.
        - Да, ничего хорошего, - Борисов в раздумье потер лоб. - Скорее всего, он на остров поехал - или один, или с хлыстами... Какого числа, говорите, его последний раз видели?
        - Вечером девятого июня.
        - Так, а сегодня одиннадцатое. Ну, за два дня на острове не помрёт, а завтра ехать за ним нужно. Вы мне поможете?
        - Конечно, конечно. Какой может быть разговор. Там, может, человек пропадает, а вы о таких глупостях толкуете. Я вот думаю, не поехать ли сегодня?
        - Смысла нет. Приедем уже ночью. Кроме того, я так думаю... На сколько пропадали люди на этом острове? Примерно на двое суток. Так вот, если Виталий там, как я думаю, мы всё равно его не найдем. Других ведь не находили... А завтра - самый раз. Главное, чтобы живой был. Но Грибов - мужик крепкий, его голыми руками не возьмешь...

***
        Митяево, 12 июня 1998 года.
        Виталий открыл глаза: перед ним стоял Иван.
        - Вернулся? Вот и хорошо. Я знал, что всё хорошо будет... А ты молодец. В первый раз ещё никому не удавалось к ангелам ходить. Некоторые и всю жизнь хотят их увидеть, да у них не получается... А ты с первого раза прошёл. Значит, хороший человек и душа у тебя чистая...
        Виталий, превозмогая боль, пронизывающую все его тело, приподнялся и осмотрелся... Вроде тот самый остров, только солнышко уже высоко стоит... Надо же, а он и не заметил, как ночь прошла.
        - А где все? - спросил Виталий, с трудом шевеля пересохшими губами. - Уехали?
        - Да уж давно уехали, ещё вчера рано утром. Стали собираться, а тебя и нет. Я весь остров обошел, звал. А потом понял - ты ТАМ.
        Иван ещё что-то говорил, но Виталий его уже не слушал. Он вдруг всё вспомнил, и это воспоминание взорвалось у него в голове тысячью разноцветных осколков. Кружение, полёт, пустота... Неужели это был не сон? Но Виталий помнил все так ясно, так отчетливо, до мельчайших подробностей. Сны такими не бывают.
        - Я сегодня специально за тобой приехал, - ласково говорил Иван. - Как знал, что ты именно сегодня вернешься.
        - Подожди, а какое сегодня число?
        - Двенадцатое сегодня, а уехали мы девятого. Так что больше двух суток тебя не было.
        Столько времени! А ведь ему казалось, что прошло не больше пятнадцати минут. Время скомкалось, порвалось на маленькие кусочки и полетело по ветру... Но ведь то, что видел Виталий, было реально.
        «А что вообще реально?» - прозвучало у него в голове... И снова всё закружилось. Виталий почувствовал, что проваливается куда-то внутрь. Вот оно тело - большое и мертвое, безжизненная оболочка, а сам Виталий становится маленьким, плотным сгустком света, живущим внутри самого себя. Он подплывает к своей голове - изнутри она похожа на большую консервную банку, напичканную какой-то вязкой слизью, и ему очень хочется вырваться из себя наружу...
        Иван тихонько бьет его по щекам.
        - Эй, не уходи... Нельзя так часто... Ну, вот и хорошо, открывай глаза. Когда придет время, Ангел сам придет за тобой. На-ко вот, попей.
        Теплая соленая жидкость приятно разлилась по телу.
        - Что это?
        - Ты что, не понял? Это же уха. Я специально для тебя сварил и бутылку в песке оставил. Пей, пей, она теплая.
        Иван помог Виталию встать и добраться до лодки. Хотя «помог» - слишком громкое слово. Иван суетился под ногами, придерживал за спину, но если бы Виталий и впрямь решил на него опереться, они, скорее всего, упали бы вместе на песок. Но Иван оказывал помощь, какую мог.
        Самым трудным оказалось залезть в лодку: ноги так сильно ныли, что даже подумать о том, что их нужно поднимать, было больно. Иван поднатужился, и всем своим бараньим весом затолкнул-таки Виталия внутрь, который, не сумев удержаться, упал лицом на лаги и разбил себе нос. Ну, вот. Без крови всё-таки не обошлось.
        Виталий смотрел из лодки на удаляющийся остров, и какое-то непонятное чувство тоски охватывало его, как будто он оставляет среди этих тропических зарослей что-то бесконечно родное и дорогое. Раскидистые деревья, желтый песок, заросли камышей у воды - всё это было обыкновенным и знакомым, но Виталий долго, пока остров не скрылся из виду, вглядывался в них, как бы пытаясь разглядеть эту самую точку искривления пространства.
        - Ну, теперь ты можешь рассказать, что с тобой происходило на этом острове? - обернувшись наконец, спросил Виталий.
        Иван вопросительно посмотрел на него.
        - Почему ты спрашиваешь? Разве ты ничего не помнишь?
        - Смутно, - соврал Виталий.
        - Там был свет, бесконечный, неземной. И Ангел Господень, от которого исходило Божественное сияние, говорил со мной... Но в первый раз я тоже ничего не помнил. А потом я попросил его, чтобы он не лишал меня памяти... А ты? Что ты помнишь?
        Виталий задумался. Наверное, не стоит ничего говорить ему. Он живет своей верой, и отбирать её у него жестоко. Кроме того, он всё равно не поверит.
        - Я тоже видел свет, - нерешительно произнес Виталий. - Свет и пустоту.
        Иван умиротворенно качнул головой. Все правильно. Всё так и должно было быть.

***
        Григорьевна, увидев Виталия, всплеснула руками.
        - Господи, да где ты пропадал? Я уж и не знала, что подумать! Хоть бы предупредил,
        Ларькин виновато пожал плечами.
        - Рыбу, что ль, с мужиками ездил ловить? - допытывалась Григорьевна.
        Виталий кивнул. На лице его промелькнуло непередаваемое выражение, которое неглупые женщины обычно расшифровывают так: ну, ты же умная баба, придумай сама что-нибудь.
        - Я сразу так и подумала, - обрадовалась Григорьевна. - А ты чегой-то больной... Пили, что ли, много?
        Виталий и с этим доводом молча согласился.
        - Погоди, а рыба-то где? - не унималась Григорьевна. - Небось, сожрали всю?
        - Умная вы женщина, Анна Григорьевна, и всё знаете... Мне б поесть чего-нибудь...
        Григорьевна, не привыкшая к комплиментам, аж раскраснелась от удовольствия. Вот ведь, интеллигентный человек, а её, Григорьевну, умной женщиной считает... Она тут же засуетилась, размышляя, как бы повкуснее накормить постояльца, и Ларькина сегодня ожидал просто царский обед.
        - А тебя ведь искали, - сказала Григорьевна.
        - Кто искал?
        - Да племянник Клавдии. Ты, небось, знаешь его, он тоже ученый какой-то... Приходил вот, повидать тебя хотел, а тебя и след простыл. Так и уехал ни с чем.
        - А передать ничего не просил? - забеспокоился Ларькин.
        - Да нет вроде... Волновался он очень, что нет тебя, да я ему сказала, что ты, наверное, рыбачить поехал. Он подождал-подождал, да и уехал.
        Зачем приезжал Кузнецов? Ведь он не собирался в Митяево. Наверное, у Борисова что-то не заладилось, он и прислал его. Так, всё. Завтра же нужно ехать в Астрахань.

***
        Митяево, 13 июня 1998 года.
        - Уезжаешь? - глаза у Ивана были грустными, и он чуть не плакал. - Я думал, ты останешься.
        Ларькину было искренне жаль, что мальчишка так к нему привязался.
        - Я должен ехать. Так обстоятельства складываются... Спасибо тебе за всё.
        Они крепко пожали друг другу руки и Виталий, не оглядываясь, пошел по пыльной грунтовой дороге в направлении села со странным названием Рынок. А Иван ещё долго смотрел ему вслед, махал рукой и крестил его удаляющуюся спину двумя руками.
        До Астрахани Виталий добрался уже поздно ночью. Автобус сломался в дороге, и пришлось несколько часов ждать, пока водитель, изысканно матерясь, возился с какими-то железками.
        Астрахань встретила Виталия приятной ночной прохладой. Он отмахнулся от назойливых таксистов, наперебой предлагавших ему свои услуги, и решил прогуляться пешком.
        В гостинице он обнаружил, что майор оттуда съехал. Виталий решил, что сначала нужно заглянуть к Кузнецову. Может быть, там удастся что-нибудь узнать. Что приключилось с Борисовым, например, а заодно и выяснить, зачем Валентин Евгеньевич приезжал в Митяево. Виталий шел медленно - хотелось спокойно подумать о произошедшем, а кроме того, торопиться было некуда. Сейчас половина четвертого. Конечно, если Ларькин разбудит Кузнецова и в шесть, тому это все равно не очень понравится, но всё-таки не четыре ночи...
        Виталий присел на лавочку и закурил. Обрывки воспоминаний мелькали у него в голове, ему хотелось всё это упорядочить, разложить по полочкам, чтобы четко и основательно доложить обо всем Борисову. Ведь на самом деле, то, что произошло с Виталием, больше похоже на сон или какой-нибудь глюк, чем на реальное путешествие в параллельный мир. Но не могло ему все это сниться в течение полутора суток. Главное, суметь объяснить все это Борисову.
        Дверь Ларькину открыли неожиданно быстро. На пороге стоял одетый Кузнецов и радостно смотрел на Виталия. Да, рано просыпаются астраханские уфологи.
        - Виталий, - задыхаясь от переполняющих его чувств, заговорил Кузнецов, - как хорошо, что вы приехали! А мы уж собирались ехать вас искать, вызволять, так сказать, из инопланетного плена... Ну, проходите, проходите. Что же вы в дверях-то стоите?
        Навстречу Ларькину тотчас выскочил Борисов. Они крепко пожали друг другу руки.
        - Что это вы припозднились, Николай Юрьевич?
        - Да так, - усмехнулся Борисов, - с местным населением не поладил. Старею, наверное.
        - Да будет вам на себя наговаривать... Вы у нас один - как взвод спецназовцев.
        - Спасибо, Виталик, но что это мы всё обо мне да обо мне... Рассказывай лучше, что у тебя…
        Ларькин быстро взглянул на Кузнецова. Борисов этот взгляд понял. Виталий что-то знает, причем такое, что чужим слышать не положено.
        - Да как вам сказать, - начал говорить Виталий, поняв, что Борисов его понял, - был я на этом острове, измерения произвел. Вот, результаты в папке. Радиационный фон, действительно, несколько повышен, электромагнитные излучения присутствуют... Сам ничего подозрительного там не видел, место как место. С пропадавшими мужиками разговаривал - не помнят они ничего, свет какой-то и всё.
        - Значит, ничего конкретного выяснить не удалось, - разочарованно всплеснул руками Кузнецов. - А я-то, честно говоря, надеялся, что вы разгадаете тайну острова О-6.
        - Я тоже надеялся. Да вот - не вышло. Я так думаю, может, и нет там ничего...
        Кузнецов обиженно нахмурился и пошел на кухню. Такого неверия он, похоже, от Ларькина не ожидал... В это время в дверь постучали, и Кузнецов пошел открывать дверь.
        На пороге стояла улыбающаяся Ольга.
        - Виталий, и вы здесь! Вот и хорошо, а я уж и не думала вас увидеть. Сегодня вечером уезжаю в экспедицию. Вот, зашла проститься.
        Борисов все понимающим взглядом посмотрел сначала на Ольгу, потом на Ларькина.
        - Спасибо вам за всё, Ольга Святославовна, - за книги интересные. Они мне очень помогли. Я, пожалуй, пойду в гостиницу Собираться. Ты здесь очень-то не задерживайся, - обратился он к Виталию, - нам ещё билеты взять нужно. ещё раз спасибо вам и до свидания.
        Борисов вышел. Капитан приблизился к Ольге и галантно приложил к губам её руку.
        - Ну, нам пора...
        В коридоре Борисов ещё долго жал руку в конец расстроенному Кузнецову и, как мог, утешал его.
        Ольга догнала капитана и внимательно посмотрела ему в глаза.
        - Ну, что? У вас всё получилось?
        - Как вам сказать, - не очень уверенно начал врать Ларькин, - с народом говорил, на острове был. Но ничего особенного. В общем-то я только подтвердил данные измерений Валентина Евгеньевича...
        - Да? - удивилась Ольга. - А я думала, что вы были в хлыстовской общине.
        - Я разговаривал с одним хлыстом - тем парнишкой, который прошлым летом пропадал, но он говорит, что ничего не помнит.
        Ольга смотрела на него неотрывно и при этом так улыбалась, что Виталий стал прятать глаза, стараясь избежать её пристального взгляда. «Такой вот рентгеновский взгляд бывает только у очень красивых и стервозных женщин, - подумал Ларькин. - Такого не бывает даже у майоров ФСБ». И вдруг его осенило.
        - Вы были там. Вы всё видели.
        - Да, - совершенно спокойно сказала Ольга.
        - Но почему же вы сразу ничего не рассказали?
        - А вы почему мне сейчас не рассказываете?
        Виталий замялся. Трудно говорить с ведьмой. Насквозь все видит.
        - Видите ли, информация эта секретная и разглашению не подлежит. Но вы... Почему вы не рассказали даже Кузнецову? Или он всё знал?
        - Нет, не знал... Я ведь жила в Митяеве не один день. Меня привели. Понимаете, что это значит? Я дала клятву, что не выдам тайны корабля, на Библии поклялась. Я просто не могла нарушить своего слова. А, кроме того, если бы я даже рассказала вам, что бы это изменило? Вы просто бы тогда воспринимали тот мир не своими, а моими глазами.
        Виталий помолчал и в конце концов согласился с ней. Когда она уже собиралась уходить, он спросил ее:
        - Скажите, а вы кого там видели? Ангела в белых одеждах или невысокого такого человека - Рами его зовут?
        Ольга удивленно посмотрела на него и улыбнулась.
        - Я видела там женщину. Она была негритянкой.

***
        Астрахань, 15 июня 1998 года.
        Сидя в купе скорого поезда Астрахань - Москва, Ларькин расстегнул дипломат и вынул оттуда тетрадку с данными измерений. Борисов тут же с любопытством начал её листать.
        - Это ещё не всё, Юрий Николаич. Я просто при Кузнецове говорить не хотел.
        - Я понял. Ну, давай, выкладывай все по порядку.
        - Давайте так: я сначала расскажу вам все, что видел и ощущал, а потом уже выскажу свое мнение по этому поводу.
        Борисов согласился. Всё время, пока Ларькин говорил, он не проронил ни слова, внимательно слушая и пристально, по своему обыкновению, глядя Виталию куда- то в район рта.
        - Ну, вот и всё, что я помню, Юрий Николаич. Я, конечно, коряво всё это вам рассказал, но, сами понимаете, очень трудно описать пустоту.
        - Да уж, - озабоченно потер лоб Борисов, - И что ты думаешь обо всем этом? Теперь давай так: ты будешь говорить, а я буду задавать тебе всякие каверзные вопросы,
        - Хорошо... Во-первых, я уверен, что это не было ни сном, ни галлюцинацией. Ощущения были четкими и очень яркими. Я думаю, то, что рассказал мне этот Рами, - правда. Там, в этом параллельном мире, действительно существует инопланетная цивилизация, которая коренным образом отличается от земной расы. Но просто различия наши так велики, что мы не можем абсолютно адекватно воспринимать получаемую информацию. Ну, насколько я могу понять, это всё равно, как какому-нибудь дикарю объяснять, что такое компьютер. Нет у него такого понятия в сознании. Покажи ему такую штуковину, и он будет уверен, что это какой-то могущественный бог говорит с ним из маленького ящика. И с нами происходит то же самое: наш мозг преобразует полученную информацию в формы, доступные нашему восприятию. То есть совсем не обязательно, что именно так оно и есть на самом деле, но по-другому мы все равно понять не сможем. Ни один человек не сможет. Именно поэтому все видят там разные образы: хлысты - ангелов, потому что для них ТАМ могут жить только ангелы, они хотят их видеть, и видят. Я видел этого мужика в синем плаще. Почему - не
знаю. Просто он был обыкновенный, нормальный... Наверное, с таким я и хотел говорить. А вот Кузнецов при случае непременно увидел бы там каких-нибудь зеленых гуманоидов.
        - Это я понял, - вздохнул Борисов. - Но при таком множестве интерпретаций можно ли воспринимать исходящую оттуда информацию как объективную?
        - Я думаю, да. Помните, я вам рассказывал, как на радении читали пророчество какого-то местного святого хлыста? Я думал об этом и вот к какому выводу пришел: ведь если откинуть символику и аллегории, то это пророчество повествует о том же самом, о чем рассказывал мне мой инопланетянин. Звезда - это космический корабль, яркая вспышка - взрыв, ангелы - конечно же, пришельцы. Ну, и дальше по тексту. Землетрясение, катастрофа, искривление пространства... Кстати говоря, место самой мощной аномальной зоны - Бермудский треугольник - он мне точно указал. Хотя это произошло, наверное, потому, что я был готов к приему этой информации, и в данном случае обошлось без двойного перевода... У меня ещё вот какая версия возникла - а что, если ушедшая под воду часть суши - это легендарная Атлантида?
        - Ну, тебя, Виталий, уже в мифотворчество понесло. Ты мне лучше вот что скажи: почему пришелец твой так заботился о твоем здоровье? Предупредил, когда уходить пора.
        - А зачем ему нужно, чтобы я там загнулся? Труп опять-таки куда-то прятать нужно... А если серьезно - он же объяснял, что при контакте материи и антиматерии происходит мощный взрыв. Наверное, если бы я там загнулся, ему бы тоже несладко пришлось. С десяток пришельцев я бы точно с собой на тот свет утащил... А может, он просто гуманистом оказался. Такой негуманоид-гуманист.
        - А ты не думал, почему ты вообще туда попал? Когда нормальный приезжал - измерения делать, ты ничего не видел, а после хлыстовского радения тебя вдруг понесло.
        - Нормальное человеческое сознание не может этот параллельный мир воспринимать. Согласитесь, что даже для того, чтобы просто верить в его существование, нужно быть немножко ненормальным.
        - Ну, это спорный постулат.
        - Положим, что так. Я тоже долго думал над этим. Кстати, я ещё до поездки на остров понял, что с нормальными мозгами там делать нечего, потому что пропадали на этом острове только хлысты или пьяные. Из пяти известных нам случаев - ни одного исключения... Наверное, для того, чтобы воспринимать параллельный мир, необходимо, чтобы мозг был настроен на какую-то определенную частоту. Как в радиоприемнике: трансляция идёт на какой-то частоте, и для того, чтобы возникла связь, необходимо настроиться на такую же частоту. Иначе контакта не будет. Частота, транслируемая этим параллельным миром, насколько я понимаю, лежит за пределами обычных человеческих возможностей. Поэтому в обычном состоянии человек не воспринимает исходящих оттуда импульсов. В измененном же состоянии мозг практически отключается, то есть не совсем, но значительно ослабляет свой контроль. Высвобождается подсознание, и происходит настройка на нужную частоту. В результате чего и происходит контакт.
        Борисов закурил и стал беглым взглядом осматривать купе, думая, чтобы приспособить под пепельницу. Ларькин протянул ему пустую пачку из-под сигарет. Борисов глубоко затянулся и задал следующий каверзный вопрос.
        - Послушай, Виталик, а ты в этот антимир в физическом теле перемещался или это было только мысленное путешествие?
        - Вот это я сам, честно говоря, плохо понимаю. Если я путешествовал, как говорится, в астральном теле, то мое родное должно было на этом острове преспокойно лежать, и его бы, конечно, увидели. Но ведь не было там его. И тех, других пропадавших, искали и тоже не находили. С другой стороны, если бы я путешествовал там совместно со своим физическим телом, то я должен был бы его нормально ощущать. А я там менял форму, как амеба. Сначала я вообще никакого тела не видел, а только, как бы это сказать, чувствовал, что оно у меня есть. Причем оно могло быль любым, каким я только захочу. Я и в шарик превращался, и в ромбик, и в веревочку. Наэкспериментировался вволю. И это трансформированное тело я не просто представлял себе - я физически его ощущал. Очень прикольное состояние. Потом, когда картинка прояснилась, я увидел себя, но одежда там на мне была другая, чем в действительности. Значит, это, скорее всего, было не тело, а проекция зрительного образа, то есть призрак.
        - И куда же тогда девалось твое тело? В этом мире его не было, в том - тоже... А ведь по сути извечный вопрос - куда девалось тело? Телекамеры, кстати, что зафиксировали?
        Ларькин на шутку не среагировал и продолжал совершенно серьезно:
        - Ничего не зафиксировали. Я думаю, оно было на острове, в этом мире, просто на момент моего отсутствия оно стало невидимо не только для других людей, но и для телекамер.
        - Это как? Объяснись. Шапка-невидимка, что ли?
        - Нет, не шапка, а что-то наподобие зеркала. Ведь, по сути, что такое зрение? Наш глаз воспринимает отраженные каким-либо объектом световые волны определенной длинны и передает информацию в мозг, в котором и происходит расшифровывание картинки. Существует определенный предел возможностей человеческого глаза, за рамками которого он не считывает информацию. Вот ультрафиолетовое излучение мы, например, не воспринимаем, хотя это не значит, что его не существует. По всей видимости, здесь произошло что- то подобное. Моё тело, находясь в пространстве между мирами, стало преломлять световые волны как-то по- другому, их длина оказалась неподвластной человеческому зрению. А может быть, здесь просто сработал зеркальный эффект, то есть, когда я находился ТАМ, моё тело находилось за какой-то зеркальной стенкой. Быть может, это зеркало и является как раз проходом в параллельный мир. «Алису в Зазеркалье» помните?
        - Честно говоря, смутно. Это, кажется, что-то из далекого детства... Тогда ещё один вопрос, последний. Почему большинство людей забывало, что там с ними происходило, а ты не забыл? Чем это можно объяснить?
        - Сначала, ещё до перемещения ТУДА, я думал, что кто-то стирает их память, потому что та информация, которую они там получили, тщательно оберегается от распространения таким вот нехитрым способом. Представляете, если бы мы владели такой методикой стирания памяти! Это сколько бы свидетелей живыми остались! Ну, ладно, это лирика. А если по делу - им совершенно не нужно стирать нам память, потому что мы им ничем угрожать не можем. Незачем им чистить нам мозги. Другое дело, что мозг обычно стремится сам избавиться от ненужной информации. Ведь перемещение в другое пространство - это огромный стресс для всего организма. По сути, это сбой в работе компьютера. И мозг начинает бороться с этой информацией, стирать зараженные вирусом ненормальности файлы. В результате обычно человек ничего не помнит. Со мной этого почему-то не произошло. Наверное, мозг у меня такой - натренированно-накачанный. А может быть, я настолько хотел сохранить эту информацию, что подсознательно просто каким-то образом засекретил доступ к файлу.
        - Да, всё это очень интересно, - сказал Борисов и потянулся за очередной сигаретой.
        - Юрий Николаич, а вам не вредно так много курить?
        - Наверное, вредно. Жить вообще вредно, - рассеянно сказал, прикуривая, Борисов. - Всё, что ты мне рассказал, очень интересно, и, пойми меня правильно, я не имею никаких оснований не доверять тебе, но... Но всё не так просто, Виталик... Ольга натаскала Кузнецову огромную кипу книжек, и я, пока там отлеживался, эту литературу проштудировал. И вот что я из прочитанного понял. Оказывается, те методики, при помощи которых эти хлысты вводят себя в транс, не новы или, по крайней мере, не уникальны. Существует множество различных методик подобного характера, и все они направлены на то, чтобы добиться трансового состояния. Например, некто Станислав Грофф, занимающийся дыхательными техниками, в своей книге пишет о том, что в результате учащенного ритмичного дыхания человеческий мозг начинает работать совершенно по-другому, нежели он работает в нормальном состоянии. Человек видит яркие картинки, образы, появляются галлюцинации. Причем видения эти настолько живы и реальны, что некоторые путают их с действительностью. Кстати, многие из пациентов Гроффа на этих сеансах в подробностях вспоминали свою жизнь,
причем даже те её моменты, о которых в нормальном состоянии они даже не подозревали. А воспоминание о процессе рождения присутствует, по словам этого Гроффа, почти всегда. И интересно вот ещё что: в таком состоянии транса люди могут пребывать часами, и, выходя из него, они уверяют, что в действительности общались с какими-то сущностями из параллельного мира, рассказывают о своих путешествиях в астральном теле. Я посмотрел картинки, которые эти пациенты рисуют после сеансов, - это, я тебе скажу, что-то! И черти, и ангелы, и монстры какие-то, и вообще такое, что и в страшном сне не привидится... Тебе это ничего не напоминает?
        Ларькин тяжело вздохнул. Он предчувствовал, что Борисов сделает именно такое умозаключение, и где- то в глубине души боялся этого. Он на самом деле не может доказать, что всё, произошедшее с ним, было в действительности. И если поставить себя на место Борисова, можно понять, почему он сомневается. Агент Ларькин в состоянии транса находился в параллельном мире и беседовал с инопланетянином. Это всё равно что сказать - Виталику приснилось...
        Ларькин тоже закурил и медленно, тщательно обдумывая каждую фразу, начал говорить.
        - Хорошо. Положим, что на самом деле все это было только игрой воображения. Тогда почему Иван той же ночью не нашел меня на острове?
        - А кто тебе сказал, что он тебя искал? Всякая религия держится на фанатичной вере. Ему очень хотелось, чтобы ты поверил в их хлыстовского бога. Может даже, не от злого умысла, а из желания сделать как лучше. Ведь он-то в этого бога свято верует. Он увидел тебя спящим где-нибудь под кустиком, будить по доброте душевной не стал, а потом приехал за тобой и стал рассказывать тебе всякие сказки. Проверить-то ты всё равно не можешь.
        - Но ведь ангелов я не видел... Так что желание Ивана привести меня к хлыстовской вере, как вы говорите, здесь ни при чем.
        - А он не предполагал, что ты их не увидишь. Он видел их сам в состоянии транса, другие ему рассказывали - вот он и решил, что их видят все. Но, как выяснилось, маленько просчитался.
        - А как же тогда другие случаи? Ведь сам Иван пропадал, Андрей Горохов с братом и ещё два человека из другого села. Ведь их искали и не нашли. Это как объяснить?
        - Это, конечно, вопрос. Но, во-первых, возможно, что их плохо искали.
        - Сомнительно.
        - Сомнительно, но возможно. Ты ведь сам говорил остров огромный, буйная растительность, множество мелких проток, по которым вброд можно перейти на соседние острова. Есть где потеряться, не правда ли? А во-вторых, пообщавшись с местным населением при весьма специфических обстоятельствах, я пришел к выводу, что обстановка в тамошних краях очень даже криминальная. Так что эти внезапные исчезновения запросто можно объяснить банальными разборками... Их просто увозили с острова для серьезного разговора - ну, может, влезли они куда не нужно или икру не тем продали. А потом их просто крепко стукали по башке, так что все сразу забывалось, и тепленьких отвозили назад.
        - Юрий Николаич! Вас, извините, по башке когда-нибудь стукали?
        - Ну?
        - И как? Всё забыли, что с вами случилось? К тому же - если разговор серьезный, так нужно, чтоб он запомнился. Зачем же по башке бить? Можно и в брюхо.
        - Ну, может, им молчать велели. Вот они и молчат.
        - Я что-то не пойму. Вы это серьезно? Вы что, действительно думаете, что там ничего нет?
        - Да ничего я не думаю, - Борисов с раздражением отшвырнул от себя закончившуюся пачку сигарет. - Конечно, я утрирую... Но ты пойми - истина, она где-то посередине между тем, что говоришь ты, и тем, что говорю я. Конечно, на этом трижды распроклятом острове существует скорее всего какая-нибудь аномальная зона. Но что там именно - мы все равно точно не знаем. Пойми, если бы ты видел все это, как говорится, в здравом уме и трезвой памяти, я бы ни минуты не сомневался. А так... - Борисов пожал плечами, - всё так зыбко и неопределенно... Понимаешь, ты был в состоянии транса. Ведь так?
        Виталий кивнул.
        - Ты не мог в таком состоянии трезво оценивать, где реальность, а где иллюзия. И это не твоя вина, пойми меня правильно... Операция получилась какой- то скомканной, недоделанной, по большей части по моей вине. Ты сделал все, что мог. Но не могу я априори принять твой рассказ... Кстати говоря, если уж на то пошло - в Бермудском треугольнике люди пропадают в совершенно здравом рассудке. И корабли там тонут, я полагаю, тоже не безумные и не в состоянии транса.
        - Хорошо. Тогда последний вопрос: как быть с данными измерений, проведенных мной и Кузнецовым, причем независимо друг от друга?
        - А никак не быть. Я же говорю: нет никаких причин сомневаться в существовании аномальной зоны. Так и запишем. Она там есть. Такая же, как в Башкирии. Но что именно: конкретика, детали, - этого нам пока выяснить не удалось... Кстати говоря, присутствие на этом острове редких химических соединений могло сыграть свою роль и каким-то образом повлиять на состояние твоего сознания, а скорее всего, и не только твоего. Может быть, там есть что-то такое, что обостряет восприятие, делает картинки более яркими и реальными. Вот этим по приезде и займемся.
        - Понятно, - выдохнул Виталий. - Значит, мы останавливаемся на извечном вопросе: а был ли мальчик?
        - Вот именно: а был ли мальчик? Может, мальчика-то никакого и не было.

***
        P.S.
        Митяево, 12 июня 1998 года.
        Иван потихоньку выбрался из дома и пошел к берегу. Была ночь, тихая и прохладная, и в темноте родное село - дома, прозрачные силуэты плетеных изгородей, редкие деревца - все казалось нереальным и призрачным.
        Светила яркая, почти полная луна. Иван оттолкнул лодку от берега и поплыл - туда, где он видел самые невероятные в своей жизни чудеса и куда его тянуло теперь с непреодолимой силой. Вокруг было так тихо и безмятежно, что Ивану не захотелось нарушать этой прозрачной тишины воем мотора, и он поплыл на веслах. Небольшие волны мерно ударялись о борт лодки, полная луна оставляла на водной глади зыбкую световую дорожку, и Иван поплыл по этой дорожке туда, за луной, зная, что она непременно выведет его к острову.
        Скоро на горизонте, обозначились знакомые контуры. В лунном свете расплывчатые силуэты деревьев казались живыми. Они дышали, разговаривали между собой, шелестя пушистыми кронами. Иван причалил лодку к берегу и пошел вглубь острова. Вот она, знакомая поляна. Только сейчас, когда Иван один, она кажется ему больше, в неё помещается весь мир. Нет больше ничего вокруг - только эта волшебная поляна и Иван. Он опускается на колени, закрывает глаза и начинает горячо молиться - и всё вокруг приходит в движение: он слышит голоса, ощущает ласковое прикосновение чьих-то рук... Это мир нежно обволакивает его со всех сторон и входит внутрь. Иван отталкивается от пустоты и летит, летит куда-то к звездам. Впереди он видит яркий бесконечный свет, и какой-то голос шепчет ему в затылок:
        - Мы все видим только то, что хотим видеть...
        ...только то, что хотим...