Сохранить .
Иная вера Влад Вегашин
        Иар Эльтеррус
        Иная Терра #3
        Благодаря бескорыстной помощи Ордена Аарн все многочисленные реальности Терры продвигаются на пути к Свету. В одной из реальностей, где Российская Федерация мирно сосуществует с Германской Империей и Франко-Британией, ученые вплотную подошли к созданию гипердвигателей, открывающих перед человечеством Терры всю Галактику. Небольшая подсказка со стороны Ордена и… Но не все так просто. Всегда найдутся те, кто ради своих корыстных целей не остановится ни перед чем. И тот, кто ударил ножом в сердце Дориана Вертаска, главы Братства Повелителей, меньше всего думал об интересах человечества…
        Иар Эльтеррус, Влад Вегашин
        Иная вера
        В чужую руку вложили твою звезду,
        Земную муку сменили на пустоту…
        Не стоит веры, не стоит боли и зла
        Печать на двери, сияющий лед стекла.
        Все было - мраком и верой, что боль свята,
        Все будет прахом - сгорела твоя звезда.
        Все стало страхом и жаждой найти покой.
        У края краха мир полнится - пустотой.
        Устала вера и ненависть умерла,
        Была без меры боль, но она ушла,
        Поняв, что сбыться ей в мире не суждено,
        Как говорится - «надежда - последней», но…
        Не устояла, последней, но умерла.
        Душа устало к ногам пустоты легла.
        Когда вернешься, поднимешь и счистишь прах,
        Она зажжется другой звездою в твоих руках.
        (с) Мистардэн
        Пролог
        Над Невой стелился молочно-белый густой туман. Где-то в глубине его слышались голоса и смех, плеск волн, бьющихся о борта лодки, и неторопливые удары весел по воде. За пролетами разведенного Дворцового моста виднелось матовое сияние шпиля Петропавловки в сумеречно-таинственном свете белой ночи.
        Они неторопливо шли по набережной, негромко разговаривая и не боясь, что их услышат - поставленный Иларом щит не позволил бы какому-нибудь случайному прохожему узнать то, что неподготовленный человек знать не должен. Этой ноши достаточно для них двоих и ни для кого больше.
        На первый взгляд, эти двое ничем не выделялись из сотен таких же случайных прохожих, совершающих прогулку или спешащих по делам. Разве что выражением глаз… Спокойствие, горечь, понимание - как отражение пережитого не единожды ада.
        - Как вам наш Питер? - поинтересовался седой.
        - Очень похож на тот, в котором я прожил две жизни на Земле, - недолго подумав, сказал Командор. - По крайней мере, старый город мало отличается, разве что некоторые улицы иначе называются. Люблю этот город, он чем-то очень важным отличен от любого другого. Подобных я не встречал ни в одном мире. Разве что Квенталион на Оронге, но у него все же несколько иная атмосфера, более чопорная, что ли.
        - Я хотел бы увидеть города иных миров…
        - Это не проблема. Ваша цивилизация созрела, поэтому мы передадим вам гипертехнологии. Если, конечно, захотите.
        - Не знаю, стоит ли… - с сомнением покачал головой седой. - Понимаете, до сих пор мы всего достигали своими силами. Я боюсь, что получение чужих знаний заставит многих расслабиться, посчитать, что что-либо может достаться легко, без усилий…
        - Я говорю не о готовых технологиях, а о физическом и математическом обосновании перемещения через гиперпространство, - мягко улыбнулся Командор. - Тем более что ваши профессора Кузьмин и Джонсон из Петербургского и Лондонского университетов независимо друг от друга почти дошли до всего этого самостоятельно, причем с разных сторон, но уперлись в кое-какие нестыковки. Их стоит всего лишь свести друг с другом и немного подтолкнуть. Самую малость - два-три вывода из их же собственных выкладок. Это поможет сократить путь на несколько десятилетий.
        - Если так, то ничего не имею против. Скажу спасибо, нам действительно пора покинуть колыбель, нам здесь уже тесно. Не пойму только, почему Кузьмин с Джонсоном не сумели прийти к нужным выводам самостоятельно…
        - Ничего сложного. Эти выводы слишком неожиданны и противоречат многим постулатам, считающимся вашей наукой аксиомами. Плюс несовершенство математического аппарата. Однако молодые ученые из Сиднейского университета на грани осознания новых законов многомерной математики. По словам двархов, сканировавших их.
        - Мне нужно подумать, - покивал седой, глядя на воду. - Оставим пока эту тему.
        - Хорошо, - не стал спорить Илар ран Дар. - Хочу сказать вот еще что о вашем городе. В этом Петербурге мне легко дышится. Здесь почти нет зла, горя и ненависти. В который раз повторяю - вы сумели добиться невозможного, за что вам низкий поклон.
        - Я был лишь одним из многих… - В глазах седого промелькнула грусть. - Почти никого из них уже нет, но я их никогда не забуду. Они отдавали все, чтобы мир вокруг стал добрее, хоть на самую малость добрее.
        - Цепочка доброты…
        - Именно. Просто помоги, не прося ничего взамен, если можешь. А тот, кому ты помог, поможет еще кому-то. И так далее. Это работает, как ни странно.
        - Ничего странного, - Командор положил руку седому на плечо. - Даже в самых плохих людях часто остается что-то хорошее, нужно просто достучаться. Это нелегко, но возможно. Не всегда, правда, получается…
        - Не всегда, - подтвердил тот. - Далеко не всегда. Но… Впрочем, неважно. А какова атмосфера в том Питере, где вы жили?
        - Лучше, чем была у вас в прошлом, но хуже, чем сейчас. Однако ситуация медленно, но неуклонно улучшается. Понимаете, там всем руководит небезызвестный вам Эрик. Думаю, это многое объяснит. Точнее, не он сам, его воспитанница, но…
        - Тогда все ясно. Эрик… Тому миру повезло. Палач на многое способен.
        - Думаю, он постепенно становится чем-то большим, чем Палач, но сам этого еще не осознает. - Командор смотрел в никуда, словно видел там что-то, недоступное никому, кроме него. - По крайней мере, так сказал Вл… э-э-э… сверхсущность. Простите, не буду называть ее имени.
        - Я читал о Владыке Хаоса, - усмехнулся седой. - Хотя поверить в его существование и нелегко.
        - Все забываю об этих книгах… - досадливо поморщился Илар. - Странное что-то с ними. Не могу понять, кому понадобилось приносить информацию об Ордене в ваш мир… Кому-то, видимо, понадобилось. Хотелось бы еще знать, кому.
        - Без них у нас не получилось бы… Это была мечта о мире без зла, нереальная и недостижимая, но давшая нам толчок.
        - Многие получали толчок, но мало кто сумел добиться цели. Сколько пророков бесчисленных религий говорили об одном и том же, но человеческие эгоизм, жестокость и жадность извращали все в свою пользу. Я много раз наблюдал такое… Если честно, ваш мир - всего лишь третья успешная попытка из известных мне. Я не говорю о древних цивилизациях, ушедших в Сферы, я говорю о людях.
        - Да, наша раса, видимо, одна из самых хищных и жестоких… - тяжело вздохнул седой. - Но тем ценнее, если мы дойдем, сумев преодолеть свою природу.
        - Мы дойдем, - прямо в глаза взглянул ему Илар. - Обязательно дойдем. Увидев ваш мир, я снова поверил в это. И хочу узнать все вехи вашего пути. Это очень важно для множества миров.
        И они двинулись по набережной дальше. Слова седого падали тяжело, словно камни в пропасть, они явно нелегко ему давались. Обнажать душу перед кем-либо всегда тяжело, не каждый способен на это. Но он обнажал, понимая, что должен это сделать. А долг превыше всего - так он жил, так и уйдет, когда придет время. Иначе нельзя, иначе пройденное будет бесполезным. И он говорил. Ведь все еще только начиналось, все еще только разворачивалось, и впереди лежала бесконечность.
        Путь вел вдаль. И иначе невозможно.
        Часть первая
        I. I
        Нынче медный грош головы ценней,
        Нынче хлеб и жизнь - на одном лотке![1 - ?Здесь и далее в качестве эпиграфов использованы строчки из песен Мартиэль или из стихов Мистардэн (Полины Черкасовой), если не указано иное.]
        Едва ли найдется в мире хоть что-то, о чем мечтают чаще, чем о деньгах, - даже в анекдотах люди, нашедшие лампу с джинном или поймавшие золотую рыбку, обязательно загадывают несметное богатство в валютном эквиваленте на швейцарском счете. И чем беднее человек, тем о больших деньгах он мечтает, хотя зачастую даже не представляет, что будет делать, если вдруг и в самом деле получит такую сумму. Впрочем, большинство все же представляет: огромный дом или квартира, дорогая мебель, роскошное убранство, самая лучшая техника, путешествия, престижный автомобиль… Получив большие деньги, умный человек начинает их приумножать: открывает бизнес или, к примеру, делает выгодный вклад. Так или иначе, есть у человека деньги или нет их - он всегда хочет больше, и еще больше, и еще, и еще, еще больше! И совершенно не задумывается о том, что деньги - это всего лишь средство для упрощения обмена, и не более.
        Люди, выросшие в бедности, разбогатев, придают деньгам значение даже большее, чем те, кто родился в состоятельных семьях. Они, что называется, знают деньгам цену. Они вообще знают цены - деньгам, связям, власти. Но, увы, - совершенно не представляют себе цену искренним чувствам: дружбе, любви, доверию… Словом, всему тому, что бесценно.
        Дориан Вертаск, петербуржский практик, один из членов Братства Повелителей, родился в очень бедной, но гордой семье. Отец, представитель старинной немецкой аристократической фамилии, хоть и давно обрусевшей, но все еще помнящей корни, вкалывал на трех работах, стараясь прокормить четверых детей и жену. Мать, всю жизнь стремившаяся к «идеальной семье», отказывалась работать, посвятив себя детям, дому и витанию в облаках в то немногое свободное время, которое у нее было. Дориан был старше брата и двух сестер, и утром дня, в который ему исполнилось четырнадцать, отец отвел его в небольшую фирму - работать. Начиная с дня рождения. За этот украденный праздник Дориан возненавидел отца. Мать - за то, что с того же дня она начала воспринимать его как взрослого. Да, до четырнадцати он мечтал о том, чтобы родители поняли, что он «уже взрослый». Вот только взрослость они понимали по-разному. Дориану больше не перепадало ни ласк, которых в изобилии доставалось младшим, ни кусочка торта в праздник, ни послаблений в учебе - он был взрослым, и у него появились обязанности. А вот прав как-то не досталось - в
семье уже был мужчина, который имел права, отец, и пока он был жив - Дориан воспринимался исключительно как дополнительный источник дохода. Спустя год он ушел из дома. Оставил на столе записку - прощайте, не ищите, забудьте - и ушел. Сменил работу, переехал в другой район, где родители никогда не появлялись, и вычеркнул ставшую ненужной семью из памяти. Когда ему исполнилось восемнадцать, Дориан поступил в институт, на факультет менеджмента. Учился молодой человек на «отлично», уверенно шел на красный диплом, а на пятом курсе поехал по обмену в Прагу на семестр - ради этой поездки ему пришлось за год выучить чешский. Государственное управление там преподавал высокий чех по имени Вацлав Пражски. Он с первого же дня присматривался к Дориану, совершенно не скрывая своего интереса. Несколько раз предлагал русскому изучить дополнительные материалы, спрашивал строже, чем кого-либо еще, а начиная с третьего месяца пребывания Вертаска в Праге стал приглашать его два раза в неделю отужинать вместе в каком-нибудь небольшом ресторанчике, каждый раз - новом. Они разговаривали обо всем на свете, начиная с
этичности эвтаназии новорожденных, имеющих сильные отклонения, и заканчивая целесообразностью восстановления какого-нибудь города, полуразрушенного в дни катастрофы. Когда Дориан как-то раз обмолвился, что он сам родился в первый день так и не свершившегося до конца апокалипсиса, Вацлав несколько минут молча разглядывал собеседника, и глаза у чеха были пугающе темными.
        По истечении семестра Вертаск узнал, что Пражски добился продления срока его обучения. А в конце года Вацлав рассказал молодому человеку о существовании некоей организации, тайно управляющей миром и не дающей шаткому подобию равновесия, установившемуся после катастрофы, рассыпаться карточным домиком. Рассказал - и предложил работать на эту организацию. Дориан не раздумывал ни секунды.
        По окончании института Вертаск по настоянию Вацлава тут же подал документы на второе высшее образование, на этот раз - юридическое. К его удивлению, Пражски настаивал, чтобы Вертаск учился и жил в Петербурге, хотя сам говорил, что в Франко-Британском королевстве, например, образование лучше. Параллельно с заочным обучением Дориан занимался бизнесом, изучал предоставляемые наставником материалы, периодически летал с ним на международные форумы и саммиты. Вацлав представил своего протеже многим влиятельным людям Российской Федерации в целом и Петербурга в частности, познакомил с вице-канцлером Германской империи, двумя членами Парламента Франко-Британии, сыну испанского президента и итальянскому премьер-министру. Когда Дориан получил второе образование, Пражски неожиданно велел ему готовиться к двум годам службы в рядах армии Прибалтийского союза, причем по поддельным документам. Подготовка, помимо всего прочего, заключалась в том, что Вертаск должен был за четыре месяца в совершенстве выучить литовский язык, который он знал хоть и неплохо, но не более, и говорить на нем без акцента. Кроме того, ему
предстояло на два года оставить без присмотра молодую, но уже развернувшуюся корпорацию.
        Когда Дориан вернулся из армии, ему исполнилось тридцать. А Вацлав при первой же встрече со своим учеником объявил ему, что подготовительное обучение закончилось - пора приступать к главному. И Вертаск отправился на девять лет в Тибет.
        Как и другие Повелители, Дориан никогда и никому не рассказывал, что именно происходило с ним в древних горах, но из Китая он вернулся совершенно другим человеком. Вацлав встретил ученика с самолета и одобрительно кивнул, когда тот, едва завидев наставника, тут же подошел к нему, учтиво склонил голову и поприветствовал:
        - Учитель.
        - Я вижу, что ты готов, - удовлетворенно кивнул Пражски.
        Вечером того дня Дориан стал одним из Повелителей. Он вернулся в Петербург и приступил к работе на благо Братства. Ну, и на свое собственное благо тоже.
        За все годы обучения Вертаск прекрасно усвоил цену деньгам, власти, связям, умению работать, в том числе - над собой, таланту и многому другому. Разве что чувства не ценил и в глубине души посмеивался над своим собственным учеником, придающим такое значение ерунде вроде моральных принципов, дружбы и тому подобного. Посмеивался, но понимал, что ему самому предстоит еще нелегкий труд по искоренению этих сорняков в личности Велеса.
        Не успел. Велес оказался слишком умен, но в то же время - слишком наивен. Дориан смеялся, когда мальчишка, получив утвердительный ответ на вопрос о правильности своих догадок, швырял ему в лицо обвинения во лжи, двуличности, подлости. Да, это был смех сквозь слезы - слишком многое было вложено в юношу, чтобы так запросто от него отказываться, - но все же это был смех. Вертаск учел полученный опыт и уже корректировал в уме список требований к будущему потенциальному ученику, одновременно глядя в глаза ученику нынешнему. Впрочем, уже не ученику и вовсе даже не «нынешнему».
        - Выброси мобил в реку и убей себя, - коротко и буднично проговорил Дориан, наблюдая, как тускнеют глаза Велеса, как ярость, гнев, боль в них сменяются покорностью и безразличием.
        Да, он учел ошибку, но новый кандидат был слишком привлекателен, и Вертаск решил рискнуть. Вот только чертов мальчишка откуда-то имел такую ментальную защиту, что практик не то что преодолеть ее не сумел - он даже не смог приблизиться к ней! Ветровский мгновенно покинул список возможных учеников, а его место занял его же злейший враг - Черканов. Вот уж кем Дориан был доволен полностью! Но только до определенного момента. Олег оказался слишком зубаст для своего нежного возраста, даже сам Дориан был доверчивее и мягче в свои неполные двадцать лет. Что хуже - Олег оказался гораздо осторожнее. Что совсем плохо - он не был готов терпеть над собой никого, даже того, кто был гораздо умнее, опытнее, сильнее. Наверное, в особенности того, кто умнее, опытнее, сильнее. Да и сам Вертаск совершил ошибку, позволив себе использовать мальчика в своих целях раньше, чем тот оказался подвластен ему в достаточной степени.
        Но даже после первого провала в налаживании контактов с Черкановым Дориан не отказался от возлагаемых на юношу надежд, всего лишь отложив реализацию своих планов на некоторое время, за которое намеревался вернуть доверие Олега. Все планы испортил, как ни странно, снова Ветровский, от которого Вертаск, казалось, уже обезопасил себя. Кто ж знал, что неведомый человек-из-тумана имеет в виду вовсе не его, а Черканова! Дориан понял, какую ошибку совершил, только когда человек-из-тумана обрел лицо. Но было уже поздно…
        То воистину был час осознания ошибок. Равнодушные слова Олега, его сопротивление, даже нет, не сопротивление - он просто не заметил приказа! И отказался. Отказался, возможно, спасти Дориану жизнь. Пусть даже ценой собственной, но он-то об этом не знал! Он просто отказался. Вертаска не обманули слова Черканова о жизненной необходимости остаться там, где он находился, - Дориан чувствовал, чем занят его несостоявшийся ученик, сексуальную энергию вообще сложно не чувствовать.
        И сейчас, находясь на грани между жизнью и смертью, уже практически преодолев эту грань - и вовсе не в том направлении, в котором хотелось бы, - Дориан вспоминал Велеса. Молодого, талантливого, слишком эмоционального. Готового в любой момент броситься учителю на помощь, рискуя всем, что имел, включая даже жизнь. И думал о том, что, наверное, он зря так недооценивал - или, скажем прямо, презирал - доброе отношение. Да, чувства делают слабым, любовь - уязвимым, дружба - доверчивым. Но…
        Дориан привык за все платить. Сейчас нужно было заплатить за спасение собственной жизни. Заплатить цену, которую он даже не мог себе представить. Но другого варианта не было.
        Он на память набрал номер, дождался ответа.
        - Gru?e, Bruder Ludwig. Ich bedarf deine Hilfe[2 - ?Здравствуй, брат Людвиг. Мне нужна твоя помощь (нем.).].
        Закончив разговор, Вертаск позвал Аполлона. Он чувствовал, что с минуты на минуту потеряет сознание, и не знал, сможет ли его внутренняя энергия помочь телу продержаться до приезда Людвига, но должен был попытаться. И слугу следовало убрать из дома - Дориан не хотел рисковать. Сейчас он был беспомощен, как младенец.
        - Вы звали меня, господин? - Дверь находилась за спиной Вертаска, и грек не мог видеть кровь, залившую одежду.
        - Да. До послезавтра ты мне не нужен. Уходи сейчас же, дверь не запирай - ко мне скоро придут, я не хочу отвлекаться до того времени. На посту охраны попросишь, чтобы пропустили человека, который скажет, что он ко мне. Вернешься послезавтра, в девять вечера. Все понятно?
        - Да, господин, - с удивлением сказал слуга.
        - Тогда почему ты все еще здесь?
        Когда дверь за Аполлоном закрылась, Дориан позволил себе наконец-то потерять сознание.
        Если бы Дориана спросили: «Как это - умирать?» - он бы ответил всего одним словом: «Холодно». Не больно и даже нестрашно почему-то, но ужасно холодно. И совсем не похоже на то, как замерзаешь при низкой температуре. Лед ожидания смерти проникает под кожу, не затрагивая ее, минует мышцы, сразу же пробираясь к самому костному мозгу. Холод распространяется изнутри, и через несколько не то часов, не то суток такого медленного умирания начинаешь ощущать себя ледяной статуей, закутанной в теплую кожу.
        Позже Дориан понял причину этого. Холод был оттого, что жизненная энергия, у обычных людей сосредоточенная на физическом уровне, а у таких, как он, обученных практиков, - вне тела, эта энергия иссякала с каждым ударом пронзенного сердца, которое уже не должно было биться, но билось, подстегиваемое мистической силой и сумасшедшим желанием жить. Билось, и Вертаск страшился начать отсчитывать время по его ударам. Он боялся, да - но боялся не смерти, смерть была слишком близко, чтобы от ее присутствия внутри могло быть страшно. Его пугали мысли. Собственные мысли, настойчиво и упорно пробивающиеся сквозь смертный лед и назойливо тормошащие сознание.
        Что, если?..
        Что, если кто-нибудь найдет его в таком состоянии? Что, если Людвиг передумает и не приедет? Что, если передумает Олег - и приедет? Что, если Людвиг запросит непомерную цену за свою помощь?
        Впрочем, с последней мыслью Дориан расправился быстро. Он знал - чего бы ни пожелал австрияк за спасение жизни собрата, Дориан заплатит. Нет той цены, что выше его собственной жизни.
        Да, Вертаск хотел жить. Страстно, яростно, безумно хотел жить, хотел, как ничего другого. Собственную жизнь он почитал величайшей ценностью, превыше которой не было ничего. Пожалуй, для Повелителя он слишком сильно любил себя и свою жизнь. И если бы Теодор Майер знал точно, до какой степени изменились Повелители, он бы отрезал своему недостойному последователю голову, а для надежности сжег бы ее в камине. Чтобы уж наверняка.
        Думать о Майере не получалось - Майер был слишком далеким и слишком живым, чтобы о нем думать, будучи почти мертвым. Смешно сказать - Майер, и вдруг «слишком живой». Нет, этого секрета он Людвигу не продаст, это его собственное, что потом, возможно, поможет выкарабкаться из любой бездны.
        Иногда казалось, что рядом кто-то есть, что кто-то дышит в унисон, смотрит, улыбается чуть насмешливо. Тихие, едва слышные шаги, тень скользит по опущенным векам, и нет сил открыть глаза, посмотреть на тень, прогнать ее… остается только лежать, молча и неподвижно. Лежать и ждать - не то Людвига, не то смерть. Что быстрее - крылья, сотканные из тысяч и тысяч мертвых душ, или сверхскоростная воздушная яхта?
        Он не знал, сколько времени прошло до того момента, когда хлопнула дверь оранжереи и рядом на стул грузно опустился австрияк.
        Яхта оказалась быстрее.
        Через несколько секунд холод отступил. Кровь, заструившаяся по венам, казалась обжигающе горячей и нестерпимо живой. Дориан осторожно вдохнул и открыл глаза.
        - Еще пару часов протянешь, - вместо приветствия сказал Людвиг.
        Если бы Вертаск мог, он бы поежился. Сейчас, чувствуя, что собеседник полностью в его власти, Повелитель сбросил обычную маску добродушного дядечки - в конце концов, ни для кого в Братстве не была секретом его настоящая личность, равно как и некоторые, безусловно, предосудительные пристрастия. Впрочем, последнее он благополучно скрывал от Вацлава Пражски, хотя как - до сих пор оставалось загадкой. Загадкой, которая сейчас в самую последнюю очередь волновала Дориана.
        Людвиг сидел возле его кресла, смотрел чуть презрительно, явно наслаждаясь полнотой своей власти. Петербуржцу стало не по себе - он не помнил уже, когда последний раз был настолько зависим от кого-либо.
        - Перейдем сразу к делу, раз уж у нас так мало времени, - с трудом сказал он.
        - Я рад, что ты так решительно настроен, брат Дориан, - улыбнулся австрияк. - Но кто же тот фантастический везунчик, которому удалось отправить тебя на тот свет?
        - Почти удалось, - поправил Вертаск.
        Людвиг снова улыбнулся. Ох, и скверная же это была улыбка!
        - Пока что - удалось. Весь вопрос в том, уговоришь ли ты меня вернуть тебя оттуда. Но все же кто это был?
        - Неважно. Что ты хочешь в обмен на спасение моей жизни?
        Дориан знал, что пока Людвиг добирался, он тысячу раз продумал, что именно хочет получить. Торговаться бессмысленно, и он уже готов был отдать все.
        - Твою базу, разумеется. Полную и полностью. Что еще ты можешь мне предложить?
        И в самом деле - разумеется. Что ж еще? Вся информация, которой владел Дориан. Вся его осведомительная сеть, весь компромат, позволявший держать в узде многих видных деятелей по всему миру - политиков, бизнесменов, популярных музыкантов… Одним словом - все. Кроме разве что денег - но вот уж в чем в чем, а в деньгах Людвиг не нуждался. И это мерзкое дополнение - «полную и полностью»… Оно означало, что Людвиг хочет действительно все и полностью. У Дориана не останется даже копии.
        - Ты хочешь забрать у меня все, - не вопрос - утверждение.
        - Я даю тебе жизнь. Тебе не кажется, что это дороже, чем все? Остальное ты со временем заново отстроишь.
        - Но тебя уже не догоню.
        - Именно. Ты знаешь, что старик хотел сделать тебя своим преемником?
        - Нет.
        - Теперь знаешь. Впрочем, теперь он передумает. Так что, ты согласен? Ах да, вот еще что: в качестве бонуса и, так сказать, компенсации за мой поспешный перелет - ты же знаешь, как я не люблю летать! - ты назовешь мне имя того, кто тебя убил.
        - Почти «убил», - черт. Черт, черт, черт! Он ведь почувствует ложь… Назвать имя - значит он уже не сможет оправдаться в глазах Вацлава даже тем, что принесет столь ценную информацию. Впрочем… Людвиг не побежит докладывать главе Братства, это точно. А Дориан - побежит. Это его шанс… единственный шанс.
        - Это можно считать твоим согласием?
        Он помедлил едва ли дольше двух секунд.
        - Да. Я согласен на твою цену.
        - Тогда назови имя, и я начну. Только помни, что я лучше всех чувствую ложь.
        - Не подавись такой информацией, брат Людвиг, - не удержался Вертаск. - Ты хорошо слушаешь?
        - Более чем. Говори.
        - Это был Теодор Майер, - улыбаясь сказал петербуржец. Он отчаянно жалел, что в той мутной пелене, что застилала сейчас его взгляд, не может видеть лица австрияка.
        - Ты… ты шутишь! - выдавил тот через полминуты. - Он же умер!
        - Он спросил меня, допускаю ли я, что мощь Повелителя может помочь вернуться с того света? Я ответил, что, видимо, да. Он ухмыльнулся и сказал, что теперь у меня есть возможность проверить. И ударил.
        - Но, может…
        - Нет. Это был именно он. Я уверен на сто процентов.
        - Что ж… - Людвиг почти обрел свое обычное хладнокровие. - Надо сказать, что ты проверил весьма успешно. Правда, это оказалась не твоя мощь, но это уже детали. А теперь закрой глаза и расслабься. Не надо ничего принимать или преобразовывать, я все сделаю сам. Просто лежи и получай удовольствие.
        I. II
        Звон двоичного кода,
        Мед восьмигранных сот…
        «В век компьютерных технологий среднестатистический человек всего лишь процентов на тридцать состоит из плоти и крови. Остальные семьдесят процентов составляют нули и единицы двоичного кода. Мы живем в информационном поле мировой паутины. Проснувшись, первым делом не делаем зарядку, не идем умываться, не завтракаем - мы включаем комп. Новости узнаем не из газет, а читаем на новостных сайтах. Друзьям не звоним, а пишем в Сети, не встречаемся, а болтаем по веб-камере, заменяя ею живое общение. Даже сексом заниматься научились по камере, еще чуть-чуть - и браки начнут заключать в Сети, а там и до цифровых детей недалеко…
        Мы не можем без компов, мы не осознаем, насколько становимся уязвимы, лишившись привычного источника информации, пока не лишимся его. А еще не осознаем, насколько мы уязвимы, имея доступ в Сеть. Или давая Сети доступ к себе?
        Бесконечные строчки двоичного кода, целый мир в цифровом формате, от края до края - нули и единицы, и не узнаешь ни Бога, ни черта, ни самого себя в этом беспределе, пока он управляет тобой. А он будет управлять вечно.
        И лишь одна возможность есть отделить от себя нули и единицы, вырваться из силков кода, порвать Сеть, опутывающую тебя, - отказаться от сладкого наркотика. Просто взять и выбросить это все из себя - сайты, социальные сети, джейди[3 - ?Программа для сетевого общения, примерный аналог в нашем мире - Skype.], блоги, информационные и развлекательные порталы с миллионами ссылок… Перестать быть рабом Сети. Хотя бы перестать в ней развлекаться.
        Нет, конечно же, есть еще одна возможность. Но она - для исключений. Для тех, кто способен стать не нулем и не единицей, а кем-то отдельным. Кто способен выйти из Сети, встать не над нею, но в стороне от нее, управлять ею, не позволяя ей управлять собой. Кто выделится из толпы, но не попадет при том в толпу, пытающуюся выделиться. Кто-то, кто, быть может, и существует. Но мы, безвольные пленники Сети, даже не заметим его, если он окажется рядом. Нам и не положено - мы здесь никто, мы нули и единицы, бесконечные и одинаковые».
        Знал бы неизвестный сетевой автор о том, насколько же он прав - и далеко не только в отношении инфосети! Коста усмехнулся, мысленно заменяя понятия Сети и сайтов на паутину Закона и то, что Закон оставляет простым жителям планеты - смысл остался прежним, разве что только стал еще более пугающим. И страшнее всего было задать себе вопрос: «А я - вырвался из сетей Закона? Я - встал в стороне от Закона, получив возможность в той или иной степени управлять им, или мне только так кажется?» Было страшно - но Коста задавал себе этот вопрос раз за разом и всегда давал самому себе утвердительный ответ. Да, встал. Да, получил возможность.
        Слишком много лет крылатого вела вперед вера в правильность собственных действий, в свое право нести крест, в право искупления через наказание. Он не стремился ни к чему конкретному, у него не было общей цели - он просто существовал, выполняя свою функцию. Теперь все изменилось. Теперь цель была и была свобода, и осознанное решение делать именно то, что он делал. Но дало ли ему это возможность встать отдельно? Или, выделившись из одной толпы, он попал в другую толпу?
        «Нет, сегодня определенно хватит работать», - Коста с досадой потер виски, пытаясь отогнать сверлящую боль. Почти двое суток, проведенных за экраном, отрицательно сказывались на умственной деятельности, судя по тому бреду, что сейчас лез в голову.
        Он встал, потянулся, разминая затекшие от долгого сидения в одной позе мышцы, подошел к окну, за которым раскинулся спящий город. Мелькнула мысль отправиться к Кате, но Коста только покачал головой: не стоило, во-первых, лишний раз мелькать рядом с девушкой, а во-вторых - позволять себе слишком уж расслабляться.
        Распахнув окно, он встал на подоконник, расправил крылья. В конце концов, можно просто полетать - быть может, от свежего ночного воздуха и сознание очистится, а значит, будет возможность еще часов десять-двенадцать поработать.
        И в тот момент, когда он, крылатый, уже готов был сделать шаг вперед, в объятия свободного падения, динамики компа тихо пискнули, а на экране всплыл оранжевый восклицательный знак. Пришло письмо от одного из лучших информаторов. Даже нет - от лучшего информатора.
        «Неделю назад, шестнадцатого апреля этого года, был смертельно ранен небезызвестный тебе любитель экзотических цветов. Некто, не замеченный входящим через дверь или окно, появился в его оранжерее. Между цветоводом и его гостем-невидимкой состоялся короткий разговор, в котором речь шла о некоем запрете, нарушенном хозяином оранжереи. Цветовод утверждал, что перепутал, не поняв, о ком идет речь, но гость, по всей видимости, ему не поверил. Далее последовал довольно забавный диалог о смерти и возвращении с того света, а также о возможности такового возвращения для братьев - тебе должно быть известно, о чем идет речь. Невидимка предложил цветоводу самому проверить, достоин ли он считать себя принадлежащим к братьям. Сказал он, конечно, несколько иначе, но сути данный факт не меняет. После такого напутствия гость ударил собеседника старинным немецким ножом в сердце и исчез. Цветовод, вопреки законам логики, совершил пару телефонных звонков, один из которых был внутригородским, а второй - международным. Больше того, с собеседником из Австрии он договорился о скорой встрече. После разговора с Веной
цветовод наконец вспомнил о том, что он все же человек из плоти и крови, хотя последняя и грозила из него вытечь, и дисциплинированно потерял сознание. В таком плачевном виде его застал гость из Австрии - ты его знаешь, такой цивилизованный дикарь. К сожалению, их разговор для истории не сохранился, однако известно, что темой беседы была печальная участь орхидей, которые некому будет поливать. Дикарь согласился спасти цветовода, но - вот ведь ирония судьбы! - лишь взамен на сами орхидеи, да и всю прочую оранжерею тоже. Таким образом, на данный момент цветочки приобрели нового владельца - хотя я полагаю, что как раз цветочки-то дикарю совершенно ни к чему, зато от всего, что к ним прилагается, он не откажется. Пока что дикарь тщательно выполняет свои обязанности, предусмотренные договором, а цветовод дни и ночи размышляет о том, как бы ему не выполнить свои.
        С наилучшими пожеланиями, твой шпиен в цветочном логове!»
        Прочтя письмо, Коста сперва подумал, что было бы здорово, окажись оно шуткой. К сожалению, несмотря на манеру изложения, этот осведомитель не имел привычки шутить такими вещами. И он еще ни разу не подводил крылатого, а сотрудничали они уже почти шесть лет. Хотя, конечно, «сотрудничали» - это не самое подходящее определение…
        Первое письмо попало к Косте с безвредным, но назойливым вирусом. Вирус разрисовал экран объемными изображениями обнаженных бестий с рожками и хвостами, которые, принимая максимально соблазнительные позы, развернули стилизованный свиток. В свитке содержалось приветствие и предложение сотрудничества. Для подтверждения согласия предлагалось погладить грудь одной из бестий курсором. Будь предложение сделано в чуть менее нахальной манере, Коста бы его проигнорировал. Но проблема была в том, что нахальство потенциального осведомителя заключалось даже не в манере письма: файл с вирусом пришел на личный электронный адрес Косты, а это означало, что наглеца рекомендуется устранить во избежание проблем в дальнейшем. Выполнив указание, крылатый стал ждать следующего письма, предварительно активировав программу-маячок, которая должна была незаметно прикрепиться к ответному письму и сообщить местоположение компа, с которого письмо было отправлено.
        В ответе содержалась краткая информация о человеке, до которого Коста давно пытался добраться, список его преступлений - крылатый и за вдвое меньшее отправлял на тот свет и был прав, а также указание места и времени. Ответив что-то вроде «почему я должен верить», Коста стал ждать сигнала от программы. Через полчаса он узнал, что письмо пришло с его собственного компа.
        Крылатый решил рискнуть и проверить информацию «в действии». В назначенное время он оказался в одном помещении с приговоренным им политиком, без помех отрубил ему голову и спокойно покинул место приведения приговора в исполнение. Когда в убежище он включил комп, тут же пришло очередное письмо - незнакомец поздравлял с успехом и интересовался, согласен ли теперь крылатый на сотрудничество. Коста подумал и написал: «Да». В пришедшем через несколько минут ответе содержалось еще одно место-время, а также просьба «больше не присылать такие дешевые игрушки, они слишком быстро ломаются».
        За шесть лет ничего не изменилось. До сих пор остававшийся неизвестным собеседник периодически присылал информацию, каждый раз разную, но всегда - эксклюзивную. Иногда он писал, кто и когда будет в том месте, где до него можно будет сравнительно легко добраться, иногда сообщал о тех, кого стоило бы уничтожить, но о ком Коста до поры не знал, иногда просто подбрасывал интересные факты. Никто не мог ни подтвердить ее, ни опровергнуть, и каждый раз крылатому приходилось верить на слово, и ни разу он не пожалел - незнакомец был единственным, кто поставлял информацию о непубличной жизни и действиях Братства. В основном о питерском Повелителе, Вертаске, но порой сообщал что-нибудь интересное о Нойнере, Шенберге, совсем редко - о Пражски.
        И теперь вот это. Цветовод - это Вертаск, дикарь - Нойнер. А «невидимка»… Внезапное появление, разговор о возможности воскрешения для Повелителя, немецкий нож - это может быть только один человек. Теодор Майер.
        Итак, Теодор Майер пришел к Дориану Вертаску для того, чтобы убить его. Ударил ножом в сердце и ушел. Не проверил пульс, не заблокировал энергию - просто бросил. Несмотря на собственные познания о том, как живучи Повелители. Бред какой-то.
        Вертаск, разумеется, ухватился за любезно предоставленный ему шанс и выдернул в Питер Нойнера. Но почему именно его? Почему не Пражски или венгра Миклоша? Последний - известный и действительно талантливый целитель. И, по мнению Косты, единственный достойный человек в Братстве.
        Ладно, допустим, Нойнер. Разумеется, австрийский прохиндей не упустит возможности содрать с Вертаска все и, вероятно, останется в Питере вместо него. Что это дает?
        - Много проблем это дает, - пробормотал Коста вслух, быстро набирая текст короткого послания.
        «Теодор, нужно срочно встретиться… Коста».
        - Что случилось? - вместо приветствия спросил немец.
        Крылатый внимательно посмотрел на собеседника. Лицо Майера частично скрывал капюшон, и Коста подумал о том, что большая часть их встреч почему-то случается в дождь.
        - Если ты еще раз соберешься делать мою работу - потрудись сделать ее качественно, - бросил он.
        - Что ты имеешь в виду? - Кажется, Теодор не знал. Впрочем, он достаточно хорошо владел собой и своей мимикой, чтобы не подать виду.
        - Вертаска.
        - И что не так с Вертаском?
        - Только то, что он жив.
        А вот теперь немец удивился. Ну, или сделал вид, что удивился:
        - Ты серьезно?
        - Абсолютно.
        - Вот черт. А мне казалось, я хорошо его убил!
        - Ударил ножом в сердце и ушел - это, по-твоему, называется «хорошо убить Повелителя»? Хоть бы голову ему отрубил, что ли.
        - Головы рубить - это не моя специализация, - едко парировал Майер. Он выглядел удивленным и уязвленным, но Коста ему не верил. Сам не знал - почему, но не верил.
        - Оно и видно.
        - Как вышло, что он жив?
        - Связался с Нойнером, тот прилетел на следующий день. Скорее всего Нойнер теперь займет место Вертаска, и мы вместо умного, но осторожного и через это - сдержанного Повелителя получим неуправляемого и непредсказуемого психа, от которого даже Пражски не всегда знает что ожидать. Ты этого хотел?
        - Вообще-то, нет, - признался Теодор, и Косте показалось, что он говорит правду. - Но, если честно, такая картина мне нравится больше. Нойнер, в отличие от Вертаска, может оказаться вменяемым. В том плане, что с ним удастся договориться.
        - Ты собираешься с ним сотрудничать? - холодно спросил Коста, отступая на полшага.
        - Почему бы и нет? После устранения Вертаска во главе Братства вполне может встать именно Нойнер, а он - гораздо лучше Вертаска. Например…
        - Я не хочу этого знать, - крылатый покачал головой. - И… я не должен этого говорить, но в знак того, что мы были на одной стороне, скажу тебе: я начинаю охоту на Нойнера. Он совершил достаточно, чтобы я обезглавил его еще десять лет назад, но тогда у меня не было возможности. Сейчас она есть.
        Теодор тяжело вздохнул. Сбросил капюшон, подставляя светлые волосы дождю. Посмотрел на собеседника, еще раз вздохнул.
        - Ничего не получится. Вчера мне пришло письмо от Кейтаро. Он категорически запретил трогать кого-либо из Повелителей до его особого распоряжения и велел максимально воздерживаться от каких-либо контактов с ними. Видимо, ему тоже не пришлась по нраву моя самодеятельность.
        - И ты, разумеется, послушаешься? - очень тихо спросил Коста, глядя Майеру в глаза.
        «А ведь он даже не представляет себе, сколько всего сейчас зависит от его ответа», - подумал он.
        В первое мгновение Теодор подумал, что он ослышался. Потом на секунду его охватила радость - вдвоем, пусть даже и с этим убийцей, он имеет шансы добиться своего, получить свободу от Кейтаро. А в следующий миг предчувствие мокрой и холодной змейкой скользнуло по позвоночнику: крылатый всегда был верным псом Кукловода. На памяти Теодора, он ни разу не поставил под сомнение ни одно слово, он беспрекословно выполнял любые приказы японца, приводил в исполнение вынесенные приговоры - даже когда они казались совершенно несправедливыми. Коста безгранично предан Кейтаро.
        А еще Теодор прекрасно понимал, что его враг, во-первых, очень умен, а во-вторых, прекрасно осведомлен о том, как Теодор к нему относится. До поры Кукловод держал его на длинном поводке, позволяя думать, что поводок можно порвать, ошейник стянуть, а руку, поводок держащую, укусить. Но откуда знать, когда Кейтаро решит, что пес зарвался? Когда сменит полоску плотной кожи на стальной строгий ошейник? Когда?
        В любой момент.
        И, быть может, именно сейчас и настал этот момент.
        Вопрос Косты - провокация. Если сейчас сделать вид, что отступился от своих замыслов, покорился судьбе - еще есть шанс сохранить длину поводка. А там можно что-нибудь еще придумать.
        - Разумеется…
        - …А ты - нет? - Теодор как-то весь подобрался, словно готовясь к атаке, глаза его сузились.
        Коста подавил вздох разочарования. А ведь в какой-то момент он подумал, что Майер тоже может бросить Закону вызов! Немец силен, умен, справедлив и честен, он достойный человек… насколько вообще можно оставаться достойным человеком, служа Закону. Да, Теодор мог бы стать хорошим союзником.
        Мог бы.
        Но не станет.
        И Коста не даст ему повода донести Кейтаро о странных изменениях в поведении крылатого.
        - Именно такого ответа я и ждал. - На душе было погано. - Что ж, оставим Повелителей в покое. Пока что.
        - Пока что, - с мрачным удовлетворением повторил за ним Майер.
        - Да, еще. Хотел спросить: ты утвердил кандидатуру своего ученика?
        Теодор помрачнел еще больше. Но Коста молчал, ждал ответа, и ему пришлось говорить.
        - Нет. Я спрашивал несколько раз, но все мои письма были проигнорированы.
        - И он хочет, чтобы мы не трогали Повелителей.
        - Я способен сложить два и два, - огрызнулся немец.
        - Это хорошо, - кивнул Коста. - Потому что у меня почему-то получается пять.
        I. III
        Для себя вы сами плетете сети,
        В кои скоро вам же дано попасть!
        Если бы он имел возможность выбирать между силой и искусством, между тяжелым мечом и легкой, быстрой шпагой, между грубой атакой в лоб и изящным фехтовальным приемом, он бы обязательно выбрал последнее. Наверное, потому, что сама жизнь лишила его возможности выбирать. Семь лет обучения, семь лет упорных тренировок, развития в себе Дара, труд, сравнимый с попыткой взрастить в иссушенной пустыне влаголюбивый побег. И все напрасно. Сколько было надежд, сколько было чаяний, и все их перечеркнул спокойный, даже равнодушный, голос старого монаха.
        - Ты похож на огромный каменный топор доисторического человека, - сказал он. - Таким топором можно сокрушить человека, но нельзя даже обтесать бревна для постройки дома. Ты как лавина, сходящая с гор в плодородную долину, сметающая на своем пути деревни и уничтожающая посевы, но неспособная творить - только разрушать. Чистая сила, грубый деструктивный инструмент. Твой напор почти невозможно остановить, но больше ты ничего не можешь.
        Сознание охватила неведомая до сих пор багряная ярость, и он ударил, всей своей силой, всем собой, выплескивая себя в этой ярости, - но не смог достичь цели. Наставник легко отвел поток энергии в стену, с потолка пещеры посыпались осколки песчаника.
        - Вот видишь? - покачал он головой. - В тебе нет ничего ценного. Ты - разрушение. Уходи, ты больше здесь не нужен.
        Если бы он смог… да, если бы он смог, через несколько лет за ним прилетел бы в горы вертолет, он стал бы одним из повелевающих миром, у него было бы все. А теперь у него не было ничего, совсем ничего, даже самого себя, даже имени - он забыл его, выплеснул вместе с яростью, вместе с памятью и собственным сознанием. Единственным местом, где он мог быть, оставалась эта пещера, но теперь отсюда его гнали - он был не нужен.
        Он развернулся и побрел прочь. В негостеприимные горы, в холодные ночи, в голодные дни, в никому не нужную жизнь. То немногое, что оставалось от его разума, еще пыталось напомнить величайший девиз всей его жизни, девиз, принятый им при рождении, когда крохотный комок покалеченной пьяным акушером плоти сражался против выдохнутого с перегаром: «Не жилец». Девиз, впервые произнесенный - еще не вслух, только неслышно и самому себе, - когда обезумевшая мать пыталась выкинуться вместе с шестилетним мальчиком из окна двенадцатого этажа, а он только крепче стискивал пальцы, до боли впившиеся в подоконник, и сосредоточенно пытался стряхнуть сумасшедшую с собственных плеч. Девиз, высказанный вслух, когда в двенадцать он подслушал, как врач сказал приютскому директору, что через год, не больше, ребенка не станет. Девиз, который он нес всю свою жизнь, как гордый крест - через побои и унижения, через страх и боль, через крах всей жизни и через каждую ложную надежду.
        Никогда не сдаваться. Никогда.
        Эти слова он писал на полях школьных тетрадей, выцарапывал ногтями на коже, задыхаясь в тесном и холодном карцере, повторял раз за разом, как мантру, и следовал ему неукоснительно в каждый миг своей жизни.
        И даже после самого страшного краха, который даже нельзя себе представить, забыв все, чем он был, он все еще помнил эти слова.
        - Никогда не сдаваться, никогда не сдаваться, никогда не сдаваться… - бормотал он себе под нос, карабкаясь по почти отвесной скале, раздирая кожу в кровь, но забираясь все выше и выше.
        Тибет лежал у его ног, Тибет высился вокруг, Тибет мрачно взирал на него с недостижимой высоты. Тибет ждал его смерти. Вот только он не собирался умирать.
        Никогда нельзя сдаваться. Из любой ситуации есть выход. Если его лишили оружия - он сам станет оружием.
        Минуты и часы складывались в сутки, проведенные в непрерывной медитации. Он не ел и не пил неделями, заставляя собственную неуправляемую силу поддерживать его, и сила подчинялась - она не хотела перестать быть. За год он не произнес ни единого слова и не видел ни одного живого человека - и не хотел видеть. Он учился, учился у самого себя, твердо зная, что только сам может дать себе настоящее знание. Все, что вокруг, все те, кто предлагает чему-то обучать, на самом деле лишь хотят навязать свое собственное. Но он - единственный в своем роде, таких, как он, больше нет в этом мире, и никто не имеет права его учить - никто просто не знает, чему его можно научить.
        Прошел еще год, и рельеф тибетских скал начал неумолимо меняться. Мало - владеть силой, способной только обеспечивать свое существование, нужно еще уметь менять при ее помощи окружающий мир. Деструктивный инструмент? Ха! Это была даже не проба сил - всего лишь шалость маленького ребенка, из любопытства ломающего игрушку. Да, грубая сила. Да. Тысячу раз да! Чего будут стоить все хитроумные плетения искусных практиков, когда придет он - и одним ударом сметет их всех, сомнет и уничтожит, заберет себе и подчинит все их помыслы, каждый их вдох, любое намерение от начала и до конца?
        Лавина способна создавать. Просто очень мало людей, способных оценить красоту ее мощи и пугающее великолепие ее творений.
        День сменялся днем, год - годом, и с каждым часом он становился сильнее. Постепенно наращивание собственной мощи стало самоцелью, он забыл, что и зачем делал - просто продолжал существовать так, как привык. Забыл человеческую речь, и даже сам факт существования человечества, принимая странных двуногих, иногда забредавших на его территорию, за животных. Забыл о цели. Не забыл только девиз, хотя сам уже не понимал, зачем бормочет холодными вечерами себе под нос: «Никогда не сдаваться, никогда не сдаваться, никогда не сдаваться…»
        А потом прилетела большая птица со странным, бешено вращающимся крылом на спине. Из птицы вышло двуногое, и он как-то сразу же понял - это двуногое не похоже на обычных неполноценных животных, на которых он порой тренировал воздействие на живую плоть. Это двуногое было чем-то сродни ему самому, и только потому он не стал нападать.
        Двуногое открыло пасть и стало издавать какие-то звуки. Давно, очень давно, наверное, в прошлой жизни он знал, как издавать их, знал, что они означают. Но это было очень давно, и сейчас он не мог понять, чего двуногое хочет от него. Он уже хотел было на всякий случай убить незваного гостя, но гость вдруг начал издавать звуки прямо у него в голове, и теперь он понимал их.
        «Почему ты сидишь здесь, как дикое животное?» - спросило двуногое.
        Он зарычал, показывая клыки - он знал, что он не животное.
        «Лжешь. Ты животное. Вернее, ты стал животным. Очень сильным, но животным. Я предлагаю тебе вернуться в тот мир, который по праву принадлежит нам».
        «Кто есть мы?» - спросил он: слова - он вспомнил, эти звуки назывались словами - двуногого затронули в нем что-то давно забытое, но все еще важное.
        «Такие, как ты и я. Имеющие то, чего нет у людей, - дар».
        Дар!
        Теперь он вспомнил. Да, когда-то он считал, что у него есть дар, но тупое животное сказало, что он не нужен, и прогнало его. Позже он вернулся и убил животное, хотя уже не знал, зачем это делает.
        Нельзя верить тем, кто говорит про дар, это он усвоил надежно. Но двуногий, похоже, уловил изменение настроения собеседника.
        «Тот, кто пытался тебя учить, был слабым. Он ошибался, и ты правильно сделал, что наказал его. Я правлю теми, кто правит миром. Я предлагаю тебе встать рядом со мной».
        «Зачем?»
        Это был единственный вопрос, который его волновал. Ему было хорошо в пещерах, несмотря на холод и жару, он давно привык есть сырое, теплое еще мясо, он не помнил, зачем прикрывать свое тело мешающими тряпками. Его устраивала такая жизнь.
        «Смотри», - вместо ответа сказал двуногий.
        Перед внутренним взором вспыхнула картина. На картине был он сам - умирающий новорожденный, умирающий мальчик, умирающий подросток, юноша, молодой человек, мужчина… он умирал раз за разом и никак не мог умереть. А потом картина потемнела, нестерпимо ярко вспыхнула - и показала других людей: детей, подростков, женщин, мужчин. Все они умирали, потому что мир не принимал их. Затемнение, вспышка - и люди. Сотни, тысячи, миллионы людей - умирающих, даже не осознавая, что они умирают. Отгремела катастрофа, унесшая с собой жизни миллиардов людей, забравшая многие знания, перечеркнувшая многие открытия и поставившая крест на дальнейшем развитии человечества. Человечество смогло выжить после бесчисленных стихийных бедствий, но не смогло заново научиться жить. Человечество нуждалось в ком-то, кто станет направлять, кто сумеет заставить, кто даст верный путь и стимул по нему двигаться.
        «Мир лежит в руинах, - говорил двуногий. Говорил, понимая - его слушают, и очень внимательно. - Это наш с тобой мир, и ничей кроме. Мы ответственны за него. Мы должны им править, потому что люди не способны идти своим путем. Нам придется дать им путь».
        «Зачем это нам?»
        «Потому что это наш мир. И у нас нет другого».
        «Зачем нам люди?»
        «Люди - и есть мир».
        «Я подумаю».
        «Подумаешь. Но не здесь. Я не буду предлагать второй раз. Решай - летишь ты со мной или нет. Решай сейчас».
        «Что будет, если я пойду с тобой?»
        «Я верну тебе сознание, научу жить в этом мире. Если ты откажешься быть со мной - я убью тебя. Если согласишься - я дам тебе знания, которыми владею сам, научу править. Ты войдешь в Братство Повелителей».
        «Ты слишком слаб, чтобы убить меня».
        «Никогда не смотри на внешнее. Смотри внутрь».
        «Ты научишь меня своему миру. Потом мы сразимся, - решил он. - Кто окажется сильнее - тому и решать. Если я тебя одолею - я убью тебя и заберу твой мир. Если ты окажешься сильнее, ты сделаешь со мной, что захочешь».
        «Согласен. Но пока я не научу тебя тому, что ты должен знать, - ты будешь меня слушаться. Это не займет много времени».
        «Сколько лун?»
        «Две. Ты согласен?»
        «Да».
        «Тогда иди за мной».
        Двуногий залез обратно в железную птицу. Ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
        Первый день он обследовал большой дом, в который его привезли. Вокруг были горы, но какие-то непривычные, незнакомые, хотя он не понимал, как чужие горы оказались настолько близко к его собственным, ведь птица летела совсем недолго! Вблизи дома расстилалось огромное чистейшее озеро, полное холодной вкуснейшей воды. Сам дом был огромен, в нем находилось безумное количество разных комнат, соединенных переходами, и он не успокоился, пока не облазил все и не убедился, что всегда сможет найти пути к отступлению. Перед тем как пустить его свободно ходить по дому, тот двуногий, который забрал его из гор - его звали Вацлав, - велел ему помыться. Он не понимал, зачем, пытался отказываться - но Вацлав напомнил об их уговоре: две луны он должен слушаться Вацлава. Вода в маленьком белом озере, называвшемся ванной, была теплая и приятная, но мыло гадко щипало глаза. Он терпел - еще не пришло время. Отмыв, его завернули в какие-то тряпки, пришел двуногий с острым лезвием и обрил его голову. Чистого и одетого, его выпустили ходить по дому и вокруг него.
        Следующие три дня он только ел и спал. Интуиция, ни разу не подводившая его в горах Тибета, подсказывала, что здесь он действительно может чувствовать себя в безопасности - и он этим пользовался.
        На пятый день к нему впервые за все это время пришел Вацлав. Дал стакан с резко пахнущей травами жидкостью, велел выпить, а потом лечь на кушетку и расслабиться. Когда он выполнил указания, Вацлав сел в головах кушетки и положил ладони на его виски.
        - Теперь слушай мой голос, и не замечай ничего, кроме него.
        Сперва было темно и спокойно. Потом темнота сменилась безумным калейдоскопом образов и воспоминаний, обрывков чьих-то фраз, звучанием голосов, вспышками эмоций…
        Когда он открыл глаза, в окно заглядывала клонящаяся к горизонту луна.
        - Как тебя зовут? - вслух проговорил Вацлав, в его голосе явственно слышалась усталость.
        - Людвиг Нойнер, - хрипло проговорил он.
        - Вот и хорошо. Отдыхай - завтра начнется все самое сложное для тебя.
        Вацлав не солгал - на следующий день и в самом деле начался ад. Впрочем, Людвиг был совсем не против. Теперь, осознавая, сколько времени он потерял и сколько знаний утратил, австриец включился в учебу с невероятным фанатизмом. История, точные науки, языки, литература, политология, юриспруденция, медицина… он хотел знать все. Хотя бы поверхностно… пока что - поверхностно. Раз в неделю к нему приходил Вацлав, и они разговаривали о том, о чем учебников не написано. Они разговаривали о собственной силе.
        - Я надеюсь, ты способен держать свою энергию под контролем, - спокойно начал чех их первый разговор.
        Мужчины устроились на веранде, выходящей на запад. Дорогой коньяк в пузатых бокалах, фрукты, которые Вацлав употреблял в огромном количестве, пледы на спинках плетеных кресел. Солнце, величаво опускающееся в залитые алым сиянием горы. Чем не атмосфера для доверительной беседы?
        - Я тоже на это надеюсь, - сказал Людвиг, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно мягче.
        - Итак, пришло время поговорить начистоту. Я знаю, почему ты ушел от учителя в горах, и знаю, за что ты его убил. К сожалению, в целом он был прав: ты способен вырабатывать и накапливать в себе количество энергии, сравнимое с энергией всего Братства, вместе взятого, может, даже больше. Ты можешь ею управлять - но только в виде грубой силы. Ты способен заставить вздрогнуть гору, но не сдвинешь с места бокал - скорее он разлетится осколками. И с этим ничего нельзя сделать. Однако, как ты понимаешь, я не просто так отправился за тобой в Тибет и не из человеколюбия вернул тебе разум. И нет, я не планирую использовать тебя в качестве «батарейки» для Братства. Я хочу, чтобы ты вошел в наш Совет на равных правах со всеми остальными Повелителями. Твоя сила поможет тебе там, где другим помогает дар, она же поможет там, где дар бессилен - но остаются области, в которых окажешься бессилен ты. Потому ты должен учиться. Каждый Повелитель имеет несколько образований официально и еще с десяток - неофициально, но тебе не хватит и этого. Ты должен знать больше и уметь больше.
        - Зачем я тебе? - Людвиг не хотел играть в эти игры с Вацлавом. С кем угодно, но только не с ним.
        - Ты невероятно силен. Я хочу понять, как можно развить такую силу. И я хочу твоей благодарности. Видишь, я откровенен. Я не буду использовать тебя как «батарейку» для Братства, но я хочу, чтобы ты делился своей силой со мной. Я дам тебе место в Совете, если ты сможешь его заслужить. Ты дашь мне силу. Все честно. Если тебя устраивает такой вариант - я научу тебя управлять твоей энергией, насколько это возможно. Ты согласен?
        Людвиг размышлял недолго. Он все понял и все запомнил.
        - Да. Я согласен.
        Занятия начались на следующий же день. И Нойнер очень быстро понял, почему Вацлав так легко согласился на поединок. Австриец был подобен бешеному мамонту, в то время как чех - опытнейшему снайперу, заранее занявшему позицию. Если мамонт доберется до снайпера, от хрупкого человечка останется только мокрое место, причем в прямом смысле. Вот только снайпер имеет возможность пристрелить мамонта задолго до того, как тот вообще поймет, что ему угрожает хоть какая-то опасность.
        Значит, следовало обзавестись броней, которую не способна пробить выпущенная из снайперской винтовки пуля. И будет даже лучше, если снайпер сам поможет проверить крепость такой брони.
        Спустя полгода с того дня, когда Вацлав забрал полудикого человека из Тибета, чех то ли в шутку, то ли всерьез сказал своему ученику:
        - Я же совсем забыл! Ты говорил, что войдешь в состав Братства только после поединка и победитель в этом поединке получит все.
        - Я помню, - кивнул Людвиг, чувствуя, как неприятно засосало под ложечкой.
        - Я готов сразиться с тобой в любой момент.
        - В этом нет нужды. Я уже согласен войти в Братство и выполнить все обязательства по отношению к тебе, которые на меня это накладывает.
        - К сожалению, в этом есть нужда, - строго сказал Вацлав. Предчувствие беды охватило австрийца. - Тебе, может, уже не нужен поединок, зато теперь он нужен мне. Ты помнишь, как ты тогда сказал?
        - Помню. «Если я тебя одолею - я убью тебя и заберу твой мир. Если ты окажешься сильнее, ты сделаешь со мной, что захочешь».
        - Это сказал ты, не я. И ты пусть неосознанно - но подкрепил свои слова своей же силой. Теперь ты знаешь, что это означает.
        - Да.
        Несколько минут прошло в молчании: Людвиг искал выход, Вацлав с нескрываемым удовольствием наблюдал за ним. Не исключено, что читая мысли.
        - У меня есть хоть какая-то возможность избежать драки? - спросил Нойнер. Он мог сказать еще прямее - «избежать позорного проигрыша», но это было слишком даже для него. Мамонт не успел нарастить даже намека на броню, которую не смог бы пробить снайпер.
        - Да. Ты можешь просто признать свое поражение - со всеми вытекающими. Ты согласен?
        Людвиг ненавидел эти слова - «ты согласен?». Вацлав спрашивал его так уже в третий раз, и всегда ответ мог быть только один: «да».
        - Да. Я признаю свое поражение.
        Отныне у Вацлава Пражски стало больше на одного заклятого врага, полностью подчиненного ему.
        Впоследствии Людвиг Нойнер взял в свои руки руководство Австрией и Хорватией. И с того момента, как он оказался в отдалении от Пражски, австриец начал искать способ справиться с ним. Искал - и не находил. Встречаясь с ним раз в месяц, Людвиг пытался нащупать хоть какие-то слабые места чеха, но безрезультатно.
        Надежда появилась в две тысячи шестьдесят втором: Вацлав начал стареть. Стремительно и неумолимо, проживая каждый год, как три. Да, в свои семьдесят два он все еще выглядел на пятьдесят, но до того лет тридцать Пражски казался сорокалетним…
        - Ты слишком выкладываешься, - покачал головой Людвиг, когда Вацлав впервые заговорил об этом. - Я уже давно заметил. Пока ты был ограничен собственными силами - ты еще как-то берег себя. После того как ты начал забирать мою энергию, ты стал тратить ее, не задумываясь о последствиях.
        - Значит, мне пора задуматься о преемнике, - кивнул Пражски, хмурый и сосредоточенный.
        - Может, стоит просто себя поберечь? - Нет, Людвиг нисколько не заботился о здоровье Вацлава. Но еще не пришло то время, когда единственной кандидатурой на пост главы Братства окажется он. Если же над Повелителями в ближайший десяток лет встанет кто-то другой, то у Нойнера не останется шансов. Значит, Пражски должен протянуть эти десять лет.
        - Еще слишком многое нужно сделать, Людвиг. - Чех покачал головой, потянулся к бокалу с коньяком. И отдернул руку. - Да, надо беречь себя… но только не в ущерб работе. Мне потребуется больше силы, чем раньше.
        - Да, я понимаю.
        Снайпер слабеет. А мамонт научился подкрадываться.
        И если потребуется, он будет подкрадываться и десять, и двадцать лет.
        Людвиг всегда знал, что его Вацлав ни за что не станет готовить в качестве преемника. Слишком грубая сила. Управлять миром следует тонко. Людвиг умел быть тонким, умел настолько хорошо, что об этом не подозревал даже сам Пражски - и не должен был подозревать. Но когда австриец узнал о том, кого чех выбрал в преемники… Сказать, что он был зол, - не сказать ничего. Петербуржский выскочка с его сумасшедшими, но вполне выполнимыми проектами был совсем не тем противником, с которым Нойнеру хотелось бы сражаться за главенство в Братстве. И, что самое обидное, именно против Вертаска у него не было ровным счетом ничего.
        Кроме судьбы, определенно благоволившей Людвигу. Чем еще, если не ее подарком, можно было объяснить то, что Дориан ухитрился вляпаться в такое? И мало того, что ухитрился, так еще и не придумал ничего умнее, кроме как позвонить именно Нойнеру! Не любимому учителю Вацлаву, не непревзойденному лекарю Миклошу, а Людвигу, своему заклятому врагу! Впрочем, последнего Вертаск не знал. Что его и погубило.
        Пусть живет. Пока что - пусть живет. Потеряв все - но живет. Его еще можно будет использовать. А если вдруг он попытается что-то строить против Людвига - Людвиг его легко уберет.
        Улыбнувшись своим мыслям, Нойнер посмотрел на глубоко спавшего Дориана. Еще неделя - и он уедет отсюда, из этого промозглого, злого города. Уедет - чтобы вернуться через месяц и забрать все.
        I. IV
        Игра в «хорошо и плохо»
        По чьей-то чужой подсказке,
        В надежде наивной пешки
        Когда-нибудь стать ферзем.
        Каждое утро тысячи людей просыпаются - и ненавидят утро за то, что оно наступило. Надо вставать, умываться, завтракать, идти на работу - все как всегда. Повторять бессмысленный алгоритм действий, не задумываясь о том, что это и есть жизнь. Или наоборот, задумываясь - и иногда даже осознавая, что на самом деле не такая уж это и жизнь. Тысячи людей ненавидят утро - за необходимость продолжать алгоритм.
        Каждое пасмурное утро тысячи и тысячи людей ненавидят жизнь. Просто за то, что за окном - серое небо, с ночи зарядил мелкий дождик, и погодное ненастье проникает в каждую клеточку, заставляя внутренне всхлипывать вместе с плачущей непогодой.
        Да что там, каждый день тысячи тысяч людей просто ненавидят жизнь. Постоянно, изо дня в день, или кратковременно, по какой-то определенной причине. Просто ненавидят - и все тут.
        И лишь немногие способны, проснувшись и еще даже не успев открыть глаза, начать радоваться новому дню. Радоваться тому, что этот день наступил. Что можно еще дышать. Что еще не все кончено. Что впереди еще - жизнь.
        Особенно хорошо радоваться наступлению нового дня умеют те, кто вчера не знал - настанет ли этот день? Или и вовсе был уверен, что не настанет.
        Сегодня Дориан в полной мере постиг простую истину: осознать ценность чего-либо можно лишь после того, как едва не лишишься этого чего-то. Он проснулся сам, без будильника, без деликатного прикосновения Аполлона, принесшего утренний сок, без бесцеремонного вторжения Людвига, имевшего свои, весьма специфические, взгляды на обращение с больным. Просто проснулся, глубоко, с наслаждением, вдохнул, и лишь через минуту открыл глаза. Попробовал приподняться на локте, вслушиваясь в ощущения и готовясь в любой миг рухнуть обратно на простыни, кусая губы и борясь с острой, пронизывающей все тело болью - но боли не было. Дориан осторожно сел. Потом спустил ноги на пол, попытался встать - и у него получилось. Дотянувшись до спинки кровати, он набросил на плечи халат и даже не стал его завязывать.
        - Аполлон! - негромко позвал он.
        Юноша материализовался на пороге спустя несколько секунд.
        - Да, мой господин?
        - Принеси мне, пожалуйста, кофе, круассаны и сок в оранжерею. Сегодня я позавтракаю там. А Людвигу накрой, как обычно, в столовой.
        - Герр Нойнер улетел вчера вечером, господин, - сообщил слуга.
        - Да? Тем лучше.
        - Он просил передать вам, что он очень ждет вашего звонка.
        - Разумеется, ждет… вот и пускай ждет, - беззлобно проворчал Дориан. Воистину, сегодня не хотелось злиться даже на Людвига.
        - Вам помочь одеться, господин?
        - Не нужно. Я уже в порядке.
        - Я рад, господин. Сейчас принесу завтрак.
        - Спасибо, Аполлон, - улыбнулся Вертаск, направляясь ко второй двери спальни, ведущей в оранжерею. Он не представлял себе, какого зрелища лишил себя, отвернувшись - воистину, выражение лица молодого грека, впервые за несколько лет услышавшего от своего господина благодарность, стоило нескольких потерянных секунд.
        За занимавшим всю стену французским окном моросил, временами усиливаясь, мелкий дождь. Как правило, подобная погода навевала на Дориана тоску и он оставался в глубине оранжереи, избегая окон, но сегодня настроение ему не могло испортить ничто. По крайней мере, он был в этом уверен.
        Прижав ладони к прохладному стеклу, Повелитель вглядывался в дождливое марево, словно пытаясь что-то в нем разглядеть. На самом деле он просто любовался дождем. Это было самое прекрасное утро в его жизни, и плевать, что времени - шестой час вечера!
        Аполлон вошел неслышно. Примостил поднос с завтраком на краю кадки с герберами, осторожно, стараясь не потревожить хозяина, переставил столик и легкое плетеное кресло к окну, быстро накрыл и удалился. Конечно, Дориан заметил присутствие слуги, но не счел нужным это показывать.
        Дымящийся кофе, свежевыжатый грейпфрутовый сок, испеченные буквально несколько минут назад круассаны - обычный завтрак, но никогда еще он не казался таким удивительно вкусным, как сегодня. Никогда еще не пахли столь пьяняще и нежно распустившиеся лилии, никогда не были такими насыщенно-яркими тугие бутоны алых роз, никогда еще не цвели так долго орхидеи - будто бы хотели дождаться возвращения Дориана, чтобы он мог насладиться их цветением… Повелитель был уверен, что уже завтра орхидеи отцветут.
        Сегодня Дориан впервые в жизни жалел, что не умеет бездельничать. Ему безумно хотелось провести здесь весь день, пить чай, любоваться цветами, быть может - открыть окно и полной грудью вдыхать дождливый воздух…
        Но сейчас он должен был работать. И в первую очередь - узнать, что, не нарушая условий Людвига, он может сохранить для себя.
        Хотя… нет, начать надо даже не с этого.
        Вертаск помедлил несколько секунд, прежде чем набрать номер.
        - Приветствую вас, учитель, - спокойно сказал он по-чешски в выжидающе молчащую трубку.
        Ответ прозвучал далеко не сразу. Но он прозвучал - и это уже многое значило.
        - Давно я не слышал от тебя такого именования, - ответил Вацлав по-русски. Это было хорошим знаком, и Дориан чуть расслабился - все равно сейчас он собирался говорить правду, и только правду. - Я должен понимать это как твое желание, чтобы я воспринимал тебя по-прежнему?
        - Мне проще признаться в провале учителю, а не начальнику, - честно ответил практик.
        Немного помолчав, Пражски тяжело вздохнул.
        - Рассказывай.
        - Я нашел ученика… то есть ученика я нашел давно, но с ним не вышло. Я взял другого, очень перспективного, но, если можно так сказать, проблемного. Правда, даже при тщательном анализе выходило так, что его перспективность с лихвой перекрывает возможные неприятности. Но в анализе я не учел одного… Не учел, потому что никто, даже вы, не мог бы предположить, что такое возможно. Он уже оказался учеником Повелителя, - Дориан замолчал, пытаясь собраться с мыслями.
        - И чего в этом невозможного? - уточнил Вацлав, когда понял, что пауза затягивается чрезмерно.
        - Все дело в том, чей он ученик. Не просто Повелителя… Его учитель пришел ко мне, это было около трех недель назад… он почти убил меня. Это был… Учитель, это был Теодор Майер!
        Теперь настала очередь чеха пораженно молчать.
        - Ты уверен? - наконец спросил он.
        - Абсолютно. Он приходил в мой сон, предупреждал, чтобы я оставил его ученика в покое, но я неверно его понял, я решил, что он говорит о другом человеке, который мне мешал и которого мне надо было убрать. Собственно, этого человека я убрал и успокоился. А потом Майер пришел наяву и ударил меня ножом. Мне пришлось обратиться за помощью к Людвигу…
        - Почему не ко мне?
        Это был самый сложный для Дориана вопрос. Да, он с самого начала решил говорить только правду, но…
        - Вы же сами понимаете, учитель…
        - Возможно. Но я хочу услышать это от тебя.
        Вертаск тяжело вздохнул. Он уже давно отвык говорить с кем-либо, находясь в положении слабого. Видимо, пришла пора заново привыкать.
        - Я не хотел, чтобы вы знали о моих ошибках. Я хотел казаться как можно лучше, сильнее, умнее, достойнее. Я не знал, что вы хотели сделать меня своим преемником, мне об этом сказал Людвиг, так что дело не в этом. Просто вы говорили, что верите в меня, и мне не хотелось как-либо разочаровывать вас.
        Несколько минут Пражски молчал. А когда заговорил - слова ронял, как камни.
        - Ты бы не разочаровал меня, если бы позвонил сразу же. Что взял с тебя Людвиг за свою помощь?
        - Все. Все, что у меня есть, кроме разве что денег. Сети информаторов, собранные мною досье на все правительство РФ, в том числе - компромат. Все мои наработки… нет, он просто забрал все, что мог забрать.
        - И что ты теперь хочешь от меня? Зачем ты звонишь?
        - Я решил, что вам стоит знать о возвращении Майера, - виновато сказал Дориан.
        - А еще ты решил, что за такую информацию я прощу твой проступок и, возможно, помогу не отдавать долг Людвигу. Так?
        Отпираться было глупо.
        - Не «решил». Я надеялся, что вы, возможно, поможете мне. Но я понимаю, что не оправдал…
        - Не надо всех этих слов, Дориан. Мне нужно обдумать то, что ты сказал. Я сам свяжусь с тобой, но позже. Долг Людвигу ты отдашь. Потом решим, что тебе делать дальше.
        - Спасибо, учитель, - сказал Вертаск коротким гудкам.
        Больше всего его пугало то, что он никогда не мог сделать всех выводов из того, что говорил Вацлав. И этот разговор не был исключением. Учитель все же поможет ему? Заберет к себе, в Прагу? Быть может, позволит начать заново в другой стране, да хотя бы в Прибалтийском союзе - язык Дориан знает, связи есть, он может сразу же начать работать! Все же предложенный Братству на съезде Совета в две тысячи семидесятом проект многого стоит, а без Дориана они не смогут его реализовать… Или смогут. С Людвигом, если Людвиг получит действительно всю информацию, которой владеет Вертаск!
        Он поднялся на ноги, залпом допил кофе и направился в кабинет - вот теперь действительно надо работать.
        Пожалуй, в рабочем кабинете Дориан любил проводить время почти так же сильно, как в оранжерее. Каждая мелочь здесь была сделана по его проекту. Массивный стол из цельной древесины, удобнейшее кожаное кресло, резные деревянные полки, в шахматном порядке разбросанные по стенам и заставленные всяческими диковинками из разных стран, занимающая целиком одну из торцевых стен библиотека… Пожалуй, о том, что на дворе стоял двадцать первый век, плавно приближающийся к завершению, не говорило ничего. По крайней мере, на первый взгляд.
        Вертаск опустился в кресло, откинулся на спинку, закрыв глаза. Необходимо было привести мысли в порядок, вернуться к своей обычной манере мышления. Почти неслышные шаги - Аполлон принес чай. Не глядя протянуть руку, сомкнуть пальцы на тонкой фарфоровой чашке, поднести к губам - горячий напиток слабо обжигал язык и горло. Поморщившись, Дориан потянулся за сигаретой - он не одобрял курения, особенно собственного, но иногда горьковатый от холодящего ментола дым помогал сосредоточиться, собраться с мыслями.
        Потушив сигарету, Повелитель глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул. Положил пальцы на край стола, аккуратно поддел ногтем идеально прилаженную пластинку - она с тихим щелчком откинулась, открывая сенсорную панель. Дориан вслепую набрал длинный пароль, подождал несколько секунд, набрал еще раз. Чуть слышно загудел голографический проектор, на столе развернулся экран. Вертаск ввел команду на включение компа…
        Нервно пискнул автономный блок, объединяющий системный блок, проектор и систему запуска. На экране загорелись буквы: «No signal».
        - Что за?.. - пробормотал практик. Выключил систему, запустил заново - то же самое. - Нет, ну что за ерунда?
        Наклонившись, он нащупал едва заметные на ощупь выпуклости на внутренней боковой поверхности стола, нажал - панель отъехала в сторону. Дориан сунул руку в нишу, привычно нащупывая удобную ручку системного блока…
        Блока не было.
        Сердце сжалось от дурного предчувствия. Повелитель не поленился отодвинуть кресло и самолично залезть под стол, светя себе экраном мобила. Но системного блока все равно не было. Тонкий слой пыли, покрывавший полированное дерево, почти чистое пятно на том месте, где стоял блок, и все.
        Он выбрался из-под стола, буквально рухнул в кресло, потянулся за сигаретами и зажигалкой. С третьей попытки прикурил, глубоко затянулся, закашлялся, яростно потушил сигарету, прикурил новую…
        Кто? Кто мог это сделать? Людвиг? Но с Людвигом они договорились, и Нойнер не мог не понимать, что Дориан не станет его обманывать - себе дороже выйдет. А если все же Людвиг? Он никогда не был перестраховщиком, но мало ли… Нет, кроме Нойнера, некому. Просто некому, и все тут. Но каков подлец!
        Стоп. Надо взять себя в руки.
        Разумеется, Дориан не был настолько глуп, чтобы держать всю информацию, все гаранты своего состояния, положения и власти на единственном носителе. Еще четыре дублирующих блока, но система самоуничтожения… С трудом подавив дрожь, Вертаск достал из ящика планшет, выругался при виде погасшего индикатора заряда, подключил питание.
        Запрос доступа к основной сети… пароль на получение доступа к блокам, выбор блока… да хотя бы «Е», какая разница? Пароль, еще один пароль, ответ на контрольный вопрос, подтверждение цифрового кода вживленного чипа, еще один пароль - сумасшедшая система безопасности.
        «Нет доступа к блоку «Е». Причина - отсутствие сигнала от блока «Е».
        Дориан откинулся на спинку кресла. Закурил. Промокнул лицо платком.
        Блоки «Б», «В» и «Г» - отсутствие сигнала.
        Активирована система самоуничтожения всех блоков, запускаемая только с блока «А» - того самого, который был частью личного компа Вертаска.
        - Людвиг, я тебя убью… - прошипел Повелитель, трясущимися руками хватая мобил. Кипя от ярости, он быстро набрал номер австрияка.
        - Здравствуй, брат Людвиг, - прошипел он, в этот раз не переходя из вежливости на немецкий. В конце концов, по-русски Нойнер тоже говорит - все Повелители знали не меньше десяти языков, за исключением категорически не способного к языкам Миклоша, с горем пополам выучившего немецкий в дополнение к родному венгерскому.
        - Здравствуй, брат Дориан, - предсказуемо по-немецки отозвался Людвиг. - Я сейчас очень занят, ты не мог бы…
        - Нет, брат Людвиг, не мог бы. По крайней мере, пока ты не объяснишь мне, с чего ты решил, что наша договоренность дает тебе право похищать мою личную - личную! - информацию!
        - Говори по-немецки, брат Дориан, или успокойся немного. Я не понимаю русского языка, когда на нем говорят так неразборчиво.
        - Какого черта ты забрал мой комп? - очень тихо проговорил Вертаск. Он уже чувствовал, что ошибся, но все еще не хотел в это верить.
        - Если это шутка - то очень дурная шутка, брат, - спокойно сказал Нойнер, но Дориан прекрасно расслышал скрытую за напускным спокойствием угрозу. - Если же ты надеешься таким нехитрым обманом избежать необходимости отдавать свой долг…
        - Брат, мой комп кто-то украл, - безнадежно выдохнул Дориан. - Я готов поклясться, что это правда.
        - Копии у тебя есть? - К счастью, австриец сразу же поверил.
        - Уничтожены. С моего компа можно отдать команду самоуничтожения на остальные блоки. Конечно, некоторые копии сохранились, но далеко не всего. Досье, проекты - словом, то, что тебя больше всего интересует, - существовали только на защищенных блоках. Восстановить это я не смогу. Черт, мой комп был защищен настолько, насколько это вообще возможно! Я не знаю, кто его похитил, но он все равно не сможет добраться до информации.
        - Этот кто-то уже добрался до системы самоуничтожения. Возьми себя в руки, брат, и начни думать головой! Кроме того, не стоит недооценивать хакеров. Особенно ваших, русских, с их неповторимым подходом «авось сработает». Они-то способны совершенно случайно сломать даже идеальную защиту. А раз уж крали целенаправленно комп - ломают твою защиту лучшие. Так что ищи. Мне все равно, как ты это сделаешь, но ты должен мне очень многое за свою жизнь. И если ты не отдашь долг - я заберу ее.
        В трубке раздались короткие гудки.
        Дориан выронил мобил, сжал виски.
        В такой безвыходной ситуации он еще ни разу не был.
        Осторожно заглянувший в кабинет Аполлон, заметив своего хозяина в состоянии, близком к истерике, поспешил удалиться - он прекрасно помнил о манере господина в случае чего срывать злость на безропотном слуге. Да, потом следовала весьма щедрая компенсация - но сегодня молодому греку почему-то не хотелось получать несколько тысяч такой ценой.
        Мысли метались, как сумасшедшие. С чего начать? Кому звонить? Как действовать? Кто, кто, КТО мог посметь ограбить его, Дориана Вертаска? Камеры слежения даже нет смысла проверять: наверняка тот, кто спланировал это ограбление, наверняка предусмотрел такую мелочь. Хотя… для успокоения стоит.
        Записей не оказалось. То есть не оказалось совсем. Все данные за тот день были стерты, причем стерты через пароль доступа к управлению системой безопасности.
        Звонок мобила неожиданно довел Повелителя до предельной степени ярости. Дориан сжал его в руке, безумным взглядом окидывая окружающее пространство и размышляя, в какую стену лучше запустить. Но его взгляд случайно упал на экран, где высвечивалось имя звонившего. Олег Черканов. Что ему может быть нужно от Вертаска, которого он бросил умирать?
        Взяв себя в руки, Дориан коснулся экрана, принимая вызов.
        - Я слушаю.
        - Добрый вечер, - спокойно поздоровался Олег. - Прошу прощения, что не звонил так долго - ездил во Францию. Дориан, помните, мы с вами как-то раз говорили о Париже? Ну, по поводу сети отелей.
        Конечно, Дориан помнил. Довольно интересный проект, в перспективе способный принести не только немалую прибыль, но еще и достаточно много интересного. Конечно, сейчас было не до проектов, но…
        Как и всегда, мысль о работе подействовала на Повелителя благотворно - как минимум он сумел более-менее успокоиться и вновь начал связно мыслить.
        - Помню, разумеется.
        - Так вот, я разведал обстановку, кое-что подготовил - хочу показать. Если вас все устроит, то требуются только деньги.
        - Деньги - не проблема, но…
        - Что?
        А впрочем - почему бы и нет? Может, привычная работа поможет собраться с мыслями, настроить себя на нужный лад?
        - Ничего. Давайте встретимся через полтора часа в Янтарном.
        - Боюсь, я не могу в Янтарный, - тяжело вздохнул Олег. - После встречи мне надо будет ехать на Петроградскую сторону, я не успею вернуться с другого конца города. Быть может, лучше встретимся в «Береговом узоре» на Каменном острове? Там хорошая кухня и тихо, можно заказать отдельный кабинет.
        - Хорошо, пусть будет «Береговой узор». Через полтора часа.
        - До встречи.
        - До встречи.
        Положив мобил на стол, Дориан позвал Аполлона.
        - Принеси кофе и проверь мою машину.
        - Быть может, стоит вызвать такси? - осторожно спросил грек. - Я вижу, что вы прекрасно себя чувствуете, но надо ли рисковать?
        Сначала Вертаск хотел рявкнуть на лезущего не в свое дело слугу, но потом согласился с его словами.
        - Ты прав. Вызови такси. Через полтора часа я должен быть на Каменном острове.
        - Сию секунду, господин, - Аполлон поклонился и исчез.
        Дориан подошел к окну, хмуро взглянул на затянутое тучами небо. Жизнь уже совсем не радовала его. И в звонке Олега Повелитель вдруг начал видеть совсем не то, чем этот звонок скорее всего являлся. Конечно, тут же вспомнился тот факт, что с того дня, как осудили Стаса Ветровского, Черканов избегал встреч с Дорианом. Они вместе реализовали уже пять проектов, три из которых и сейчас работали, принося немалый доход, выраженный не только в денежном эквиваленте, но за все это время встречались партнеры всего три раза. Тогда почему сегодня Олег решил изменить выработавшейся за без малого год привычке? Встречаться с ним в любом случае опасно, в конце концов, Вертаск еще не оправился толком от полного энергетического истощения, полученного в те долгие часы, когда он пытался удержать себя на этом свете, несмотря ни на что. Истратив тогда все резервы, сейчас Дориан был почти что обычным человеком.
        - Я буду сегодня особенно осторожен, - пообещал себе Повелитель, глядя в мокрое стекло.
        I. V
        Тебя спасли - но ты сбежал,
        Зачем тебе их рай?
        Ясным майским утром из здания Петербуржского международного аэропорта «Меридиан-1»[4 - ?Новое название аэропорта «Пулково-1».] вышел юноша лет семнадцати. Он шел, размахивая дорожной сумкой на длинном ремне, улыбался встречным прохожим, хмурым и спешащим, и, казалось, его совершенно не тревожило то, что в ответ он не получил ни единой улыбки - только несколько заинтересованных взглядов от молоденьких девушек. Впрочем, как раз в этих взглядах не было ничего удивительного - юноша был хорошо одет и очень красив. Жгуче-черные вьющиеся волосы спадали до плеч, обрамляя аристократическое лицо, смуглая кожа, покрытая бронзовым средиземноморским загаром, даже на взгляд казалась мягкой, каре-зеленые глаза смотрели с вызовом, но не враждебно. Светло-серый пиджак небрежно, но элегантно наброшен на плечи поверх шелковой рубашки, верхние пуговицы которой расстегнуты - не по неряшливости, а потому, что юноше просто так захотелось. Не было никакого сомнения в том, что если бы ему потребовалось - он за несколько секунд принял бы вид строгий и официальный. Вот только ему не требовалось.
        Не обращая внимания на призывные улыбки девушек и еще более призывные, но куда более навязчивые выкрики таксистов, юноша проследовал к метростанции. С интересом оглядываясь вокруг, приобрел проездной на двадцать поездок, вошел в поезд, но садиться не стал - встал у двери, разглядывая расстилавшийся вокруг город. Любой внимательный наблюдатель принял бы брюнета за испанского туриста, решившего посмотреть Петербург «дикарем», а не основываясь на мнении туристической компании, решающей, что приезжему интересно, а что - нет. Однако такого наблюдателя сильно удивил бы выбор станции, на которой сошел предполагаемый турист - возле Ушаковского моста не было ни более-менее приличных и известных отелей, ни каких-либо интересных увеселительных заведений.
        Тем временем испанец, весело насвистывая, сбежал вниз по лестнице, проигнорировав битком набитый лифт, и быстро зашагал по набережной вдоль Приморского проспекта. Под ноги он не смотрел, во все глаза разглядывая окружающие дома, и через несколько минут едва не упал, неудачно запнувшись о пустую банку из-под пива. Юноша остановился, с удивлением посмотрел на предмет, чуть не ставший причиной падения, а потом сделал то, что повергло в состояние крайнего изумления всех, кто стал свидетелем его поступка: он наклонился, подобрал банку, вернулся метров на пятьдесят назад и бросил мусор в автоматическую урну. Потом улыбнулся какой-то мысли и продолжил свой путь.
        Спустя сорок минут юный испанец шел обратно к метростанции. Теперь он уже не улыбался, на красивом лице читалась сосредоточенность, а ярко очерченные губы были чуть поджаты. Он прокручивал в голове недавний разговор и все никак не мог понять, какие еще неприятные новости может сулить полученная информация.
        - Здравствуйте, я ищу Вениамина Андреевича Ветровского, он жил здесь около двух лет назад, - сказал испанец в динамик видеофона. По-русски он говорил с едва различимым акцентом.
        - Вениамин Андреевич? Ой… вы знаете, он умер.
        - Как умер? Когда?
        Пухленькая и дружелюбная женщина спокойно впустила юношу, угостила травяным чаем, отвратительным на вкус, но по ее словам - ужасно полезным. И подробно ответила на его вопросы - насколько сама знала.
        - Вениамина Андреича я помню хорошо, такой душевный был мужчина… У меня здесь дочка раньше жила, пока жива была… Плохая это квартира, сколько народу уже перемерло из тех, кто тут жил! Но я счастливая, меня приметы не берут, так что я и не боюсь. Так вот, это вообще комната мужа моего, тоже покойного уже нынче. Когда он помер-то, сюда дочка переехала, совсем ей невмоготу было со мной жить - да и, положа руку на сердце, мне с ней тоже не сахарно было. Настенькой звали дочку мою. Так вот, я когда Настю навещала по первому времени - потом-то она меня быстро отвадила - так вот, я ее навещала и тогда же с Вениамином Андреевичем познакомилась. Хороший был человек, очень хороший, мало сейчас таких, если вообще остались. Время нынче злое, безжалостное, и люди такие же - вон, Настю-то мою убили, на наркотики подсадили и убили… О чем я? А, ну да, Вениамин Андреич. Он хороший человек был - всегда вежливый такой, небогатый, но аккуратный - не поверите, ни разу его небритым не видела или чтобы в рубашке мятой… И добрый, да. Настьку подкармливал, когда совсем с деньгами у нас плохо было, о кошке ее заботился -
девка-то дура еще была, в голове ветер один - и то забывала животину кормить, то просто корм не покупала… Так вот, Вениамин Андреич кормил. Его небось и убили-то за то, что добрый был…
        - Его убили?
        - Ага… Прямо лопатой в грудь ударили, едва не пополам тело разрубили! Полиция, как всегда - ни бе ни ме, ни кукареку, ничего не знают, подозреваемых у них нет, улик у них недостаточно… У нас-то тут думают - Вениамина Андреича сынок его приемный укокошил… ах, вы же не знаете, наверное! Вениамин Андреич парня подобрал, из трущоб! Наркомана и бандита, может, даже убийцу… хотя я точно не знаю, конечно. Я, если честно, вообще не думаю, что это он Вениамина Андреича того… убил. Вениамин Андреич был человек, конечно, хороший и добрый, но еще и умный, он подонка не стал бы к себе брать. Но все думают, что это он. Хотя полиция отпустила.
        - Так он сейчас здесь живет? - вклинился юноша в непрерывный словесный поток.
        - Нет, что вы! После похорон Вениамина Андреича времени совсем немного прошло, как заявилась какая-то родственница его, дальняя. Та еще дамочка, я вам скажу. Ну и выселила мальчишку. Уж не знаю, как - он-то, по идее, должен считаться более близким родственником…
        - И где он сейчас, вы не знаете?
        - Понятия не имею… В общежитии, наверное, он вроде как в институте учился.
        - Логично, - улыбнулся испанец. - Что ж, спасибо вам большое!
        Следующим пунктом в маршруте уже точно не туриста было главное здание Высшего института Петербурга. Просторный холл, нелепо выглядящие на фоне колонн и лепнины голоэкраны, безразличная охрана, пропустившая гостя сразу после предъявления испанского паспорта. Ожидание конца пары у психологического факультета, судорожный поиск знакомого лица - судорожный и безрезультатный. Когда третьекурсники ушли, испанец спрыгнул с подоконника и направился в деканат. В конце концов, мало ли что могло произойти? Пропустил год по семейным или рабочим обстоятельствам, перевелся на другой факультет или просто учится в другой группе…
        - Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, где я могу найти декана факультета психологии?
        - Третий этаж, триста первый кабинет. - Секретарь даже не оторвала взгляда от экрана.
        - Спасибо, - в пустоту сказал гость и отправился на третий этаж.
        «Галина Викторовна Артемьева, декан факультета психологии»
        Испанец осторожно постучался.
        - Войдите, - донесся усталый ответ.
        Галина Викторовна оказалась седовласой дамой «далеко за шестьдесят», одетой небогато, но со вкусом, из украшений на ней была только тонкая серебряная цепочка с кулоном. Держалась декан с поистине королевским достоинством.
        - Присаживайтесь, молодой человек, - она указала визитеру на стул напротив. - Я вас слушаю.
        - Здравствуйте, - пробормотал юноша, искренне жалея, что не догадался купить цветы, прежде чем идти сюда. Не для того, чтобы расположить Галину Викторовну к себе, а просто… ну, просто! - Я ищу одного человека, мы потеряли контакт несколько лет назад. Он учится - или учился - на вашем факультете, сейчас должен был оканчивать третий курс. Его зовут Станислав Ветровский.
        Дама помрачнела. Смерила гостя тяжелым взглядом.
        - А в каких отношениях вы были со Стасом?
        - Он мой друг… по крайней мере, был моим другом до того, как мы потерялись.
        - А когда вы потерялись?
        - Около двух лет назад. Семейные обстоятельства…
        Галина Викторовна задумчиво посмотрела на собеседника, словно бы прикидывая, стоит ли ему доверять. Помолчала немного, взглянула в глаза юноши, вздохнула.
        - Стас уже год как не учится в этом институте. Я дам вам визитную карточку его друга, поговорите с ним - возможно, он что-нибудь вам расскажет.
        - Спасибо, - вежливо поблагодарил испанец. На душе было тяжело - от всей этой конспирации веяло чем-то нехорошим.
        Сунув простенькую сине-белую визитку в карман, он попрощался и покинул здание.
        На карточке значилось: «Государственное образовательно-воспитательное учреждение «Детский дом» № 3. А.Н. Гонорин, заведующий учебной частью», адрес и номер мобила. Детский дом номер три… Стас, помнится, работал там со своим Орденом.
        Фамилия завуча казалась странно и смутно знакомой и ничего неприятного с ней связано не было. Юноша решил рискнуть.
        От ворот, ведущих на территорию института, до детского дома было от силы десять минут быстрым шагом.
        - Здравствуйте, - сказал он охраннику - которому по счету за сегодняшний день. - Мне нужно встретиться с вашим завучем.
        - Покажите документы, пожалуйста.
        - Вот.
        - Испанский гражданин? Подождите секунду.
        Он связался с кем-то, коротко и быстро переговорил - испанец не расслышал ни слова, а потом, улыбнувшись, кивнул гостю.
        - Проходите, пожалуйста, вас ждут. Первый этаж, из холла налево, дверь в торце коридора.
        - Благодарю, - ответил несколько удивленный резким изменением отношения охранника юноша.
        Пересек небольшой, но ухоженный двор, поднялся по ступенькам, чуть помедлил в холле, быстро прошел по коридору и замер перед дверью, на которой красовалась табличка: «Завуч: Алик Николаевич Гонорин».
        Алик??? Ну конечно же!
        Пытаясь унять бешено заколотившееся сердце, испанец глубоко вдохнул и постучал.
        - Открыто, входите!
        Алик сидел в кресле у большого стола, заваленного бумагами. Он очень, очень изменился за эти два года - сильно похудел, обзавелся недлинной растительностью на лице, раньше вечно разлохмаченное подобие прически сейчас аккуратно приглажено. Костюм остался джинсовым, но куда более строгого покроя, а кроссовки сменились туфлями.
        - Здравствуй, Алькано. Вот уж не ждал тебя когда-нибудь еще встретить, - негромко сказал Алик, улыбаясь. - Где ты пропадал все это время?
        - Я еще меньше ожидал увидеть тебя здесь! - чуть запинаясь, ответил Гранд. Он чувствовал повисшую в воздухе напряженность, но не понимал ни ее источника, ни причины, и потому, отчаянно улыбнувшись, просто сделал то, что ему самому казалось наиболее естественным и правильным: он шагнул вперед, к Алику, раскинув руки для объятия. Юноша рассчитывал, что приятель встанет ему навстречу, но тот только покачал головой.
        - Если ты хочешь меня обнять, тебе придется наклониться, - с грустью в голосе сказал Гонорин. - Встать мне никак не удастся, хотя я был бы не против.
        Только сейчас Алькано разглядел, что показавшееся ему несколько громоздким кресло является инвалидным. Вздрогнул, поймал взгляд друга и, сохраняя внешнее спокойствие, наклонился и обнял его.
        - Ты бы знал, как я рад тебя видеть!
        - Взаимно! Но все же, куда ты пропал два года назад?
        Гранд тяжело вздохнул, даже не представляя себе, с чего начать. Алик, видя его смятение, не стал торопить. Отъехал к окну, нажал кнопку - автоматика подняла стекло. Гонорин достал из-под подоконника пепельницу с зажигалкой и пачку сигарет.
        - Будешь? - предложил он гостю. Тот покачал головой.
        - Я бросил.
        - Молодец. А я вот начал…
        - Знаешь, давай. Я уже давно бросил, так что заново не подсяду. А так хоть компанию составлю.
        Первая затяжка с непривычки обожгла горло, от второй закружилась голова, после третьей Гранд начал говорить.
        - Отец узнал про Стаса. Про наше прошлое… я не знаю, ты сам в курсе, откуда мы выбрались?
        - Уже в курсе, - как-то мрачно сказал Гонорин, но Алькано не обратил внимания.
        - В общем, отец узнал про все. И про то, что я общаюсь с парнем, с которым в трущобах был, и что все еще наркотики принимаю, и что деньги у него украл, и многое еще, чего ему лучше бы никогда не знать. Запер меня под охраной, я пытался сбежать, несколько раз, но ничего не вышло. Он пытался договориться, чтобы меня взяли в приют для трудных детей с богатыми родителями, есть такой в Италии… жуткое место. Но они отказались, потому что мне уже было четырнадцать. Тогда он отказался от должности испанского посла - и ведь не пожалел же! - и вернулся вместе со мной в Испанию. Уж там-то, под постоянным надзором, я ничего не мог сделать… Ну, почти ничего. Я почти два года был паинькой, отлично учился, был вежлив с отцом, обсуждал с ним политику… меня наконец-то начали отпускать из дома без четверых охранников, которым разрешено было применять ко мне силу. А полгода назад мне исполнилось шестнадцать. Я сказал отцу, что хочу совмещать работу с учебой, что хочу проверить себя на способность выдерживать серьезную нагрузку, ну и так далее. Словом, навешал ему лапши на уши. Много лапши. Такой, какая ему должна
была понравиться. Ну, он и съел ее с удовольствием. Устроил меня в российском посольстве на должность секретаря, причем с хорошим окладом. Я полгода работал, заработанные деньги не тратил, копил, добавляя к ним все, что мне на карманные расходы давал отец. Кроме того, там представилась возможность украсть у него сто тысяч так, что он их не заметил бы. Сложно объяснять, как именно. Эти деньги я положил под хороший процент на полгода. Потом снял, процент оставил себе, а деньги вернул отцу. А еще я за эти полгода сдал экзамен и получил статус зрелости. Не знаю, ты в курсе? Нет? Сейчас объясню. В Испании, Италии, Греции, Германии, Франко-Британии, Чехии и Ирландии человек считается полностью дееспособным и имеет все права и обязанности после подтверждения статуса зрелости. В основном этот статус автоматически получают по достижении двадцати одного года. Часто его получают в восемнадцать-девятнадцать, но надо сдать определенные экзамены. Официально эти экзамены можно сдавать с шестнадцати, но так редко кто делает - лишаешься всех льгот, положенных несовершеннолетним, в том числе - права на бесплатное
обучение. В исключительных случаях возможно получение статуса начиная с четырнадцати, но только если нет близких родственников или с ними действительно плохие отношения, что надо доказать юридически… та еще муть. В общем, когда мне исполнилось шестнадцать, я подал документы на подтверждение статуса. И подтвердил. Месяц назад, когда отец был в двухнедельной командировке, я подал документы на увольнение, отработал десять дней и уехал в Мадрид, причем на попутке, а оттуда уже на машине - права у меня с пятнадцати были, просто без права вождения, а когда я получил статус зрелости, сразу же подтвердил и право вождения. У нас есть такая компания, занимающаяся прокатом автомобилей, мотоциклов, яхт, катеров и других средств передвижения, ее филиалы почти во всех странах Евросоюза есть. Можно взять машину в Милане, а вернуть ее в Брюсселе. Если ехать не задерживаясь, выходит куда дешевле самолета. Вот я и поехал из Мадрида в Новую Ниццу[5 - ?Город Ницца был уничтожен чудовищным наводнением в 2020 году. Новая Ницца - франко-британский город, построенный на побережье Средиземного моря в 2037 году.] на машине -
Евровиза[6 - ?Аналог шенгенской визы, дает право на относительно свободное - в зависимости от категории визы - перемещение по территории Евросоюза и стран Еврозоны, в том числе России.] у меня с четырнадцати лет. В Ницце взял катер и добрался до Италии вдоль берега, там опять на машине пересек страну, дальше на катере вдоль побережья - в Венецию, из Венеции - поездом в Загреб, и только из Загреба - самолетом в Петербург. Обошлось мне это, конечно, в круглую сумму, зато отец нескоро меня выследит. Я ему год рассказывал, как я рад, что мы вернулись в Европу, как хорошо, что ему не надо больше в Россию, и как я хочу побывать в Германии. Даже немецкий выучил ради этого. Так что искать меня в Петербурге он сообразит нескоро, а я к тому времени адаптируюсь, оформлю получение гражданства, поменяю документы… в общем, даже если он меня и найдет, то все равно ничего у него не выйдет.
        - Ну ты даешь! - только и смог сказать Алик. - Хоть приключенческий роман про твою историю пиши… Но что ты собираешься делать дальше?
        - В первую очередь - снять жилье и найти официальную работу. Потом, на основании работы, подать прошение о досрочных экзаменах в вуз. Соответственно, поступить в вуз и подавать документы на гражданство. Сейчас середина апреля, следовательно, до середины июня я могу находиться на территории страны. За это время я поступлю и получу учебную визу. Поскольку я имею статус зрелости, виза будет с правом на работу. Самая большая проблема - это как устроиться на работу официально. Я иностранный гражданин, сам понимаешь. Налог за меня платить до получения мною визы - огромный. Я бы даже без денег работал, только б иметь официальное подтверждение факта трудоустроенности.
        - Я возьму тебя преподавать физкультуру, - пожал плечами Алик. - Для этого тебе не обязательно педагогическое образование, тем более - в детском доме. Но налог за тебя придется вычитать из твоей же зарплаты - извини, нас очень плохо финансируют, и я даже не уверен, что от зарплаты в итоге что-то останется. Жить тоже можешь здесь, у нас полно свободных комнат. Я сам, кстати, тоже здесь живу.
        - Здорово! - Гранд просиял. - Тогда у меня почти не остается проблем. Все остальное решаемо, и достаточно просто!
        - Вот и замечательно, - Алик мягко улыбнулся. - Кстати, я все хотел тебя спросить: как ты вообще меня нашел?
        - Меня к тебе послала Галина Викторовна Артемьева, декан вашего факультета…
        - Я перевелся на педагогический, так что она уже не мой декан, - поправил его Гонорин.
        - Ну, пусть так. В общем, я пришел к ней искать Стаса, а она сказала, чтобы я шел к тебе, и дала твою визитку.
        Алик помрачнел. Да так помрачнел, что даже жизнерадостность Алькано как-то сама собой угасла.
        - Так. Я явно не знаю чего-то очень важного. И, судя по выражению твоего лица, это «что-то» не только важное, но и крайне неприятное. Он хоть жив?
        - Не знаю. В конце прошлой весны его посадили в тюрьму.
        Гранд едва не выронил кружку, пролив половину чая себе на джинсы, схватился за сигарету.
        - За что?
        - Подделка документов и распространение запрещенной литературы. Там очень мутное дело было. Я его защищал, выступал как адвокат на суде, но сумел добиться снятия только половины обвинений - правда, самых тяжких. А потом меня столкнули под колеса грузовика, я месяц провел в коме, и… сам видишь, каким я стал. Сейчас еще ничего, а поначалу я даже руками едва двигать мог. Ну да не о том речь. Я даже не знаю толком, с чего начать…
        - Начни с начала, - серьезно посоветовал Алькано.
        Алик собрался с силами и заговорил. Об Ордене, о работе с детским домом номер три, о том, как они перешли дорогу тем, кто делал бизнес на сиротах. О том, как Стаса пришли арестовывать и озвучили обвинение в педофилии, и от него отвернулись почти все. О том, как Алик с Женькой Алфеевым искали способы опровергнуть обвинения, о том, как им почти это удалось, но противник решил избавиться от Гонорина, который имел все шансы пусть не оправдать Ветровского, но, по крайней мере, добиться условного приговора. О Леше Каноровом, о фотографиях, о том, как Леша выступил на последнем суде, - это Алик знал со слов Алфеева. О том, как отвернулся и раскололся Орден, как разбежались все, кроме пятерых, не считая самого Алика. О том, как Гонорина уговорили занять место завуча, и о том, как они сейчас хотели отбить у Алисы и ее последователей детские дома, и отбили бы, если бы хватало денег. Но денег не хватало, невзирая даже на активное участие отца Женьки, который оказался очень хорошим человеком - это он дал пятьдесят тысяч на операцию, позволившую Алику остаться инвалидом только на нижнюю часть тела. И снова о
Стасе: о том, что невозможно добиться свидания с ним, как ни старайся, о том, что его срок увеличен уже до двенадцати лет, а прошло меньше года с момента вынесения приговора, о том, что неизвестно, жив ли он вообще или его уже убили…
        Гранд слушал, курил, нервно кусал губы.
        - А еще неделю назад в здании этой корпорации творилось что-то совсем мутное. Взрывы были, пожар, говорят - кто-то сбежал, а кого-то застрелили во время побега. Но это по другим каналам, в новостях подобного не сообщают. И даже по каналам невозможно узнать ни имен погибших, ни имен сбежавших. Я на всякий случай написал Стасу на электронную почту - если он сбежал, то есть шанс, что он найдет это письмо. Но оно пока что даже не прочитано.
        - Я хочу присоединиться к Ордену, - твердо сказал Алькано.
        Его слова прозвучали так странно в контексте предыдущих реплик Алика, что тот сперва не понял, что именно произнес визави. Гильермо-младший поймал взгляд друга и четко повторил.
        - Я хочу присоединиться к Ордену. Что для этого нужно?
        - Но ведь у тебя сейчас будет очень много своих проблем, а Орден требует полной отдачи от каждого из своих членов… - начал было Алик.
        - Если не думать о моих проблемах - я вам подхожу? Не знаю, по моральным качествам или что там еще надо?
        - Подходишь, но…
        - Я подхожу, я готов работать, я буду вам полезен. Что не так?
        - Все так…
        - Тогда - Арн ил Аарн.
        I. VI
        Уже «один - один»,
        Открыт безумный счет…
        Продумывая все детали, Олег волновался. Подготавливая «фундамент» предстоящей операции - почти что психовал. Когда он собирался на встречу с Дорианом, в последний момент чуть не позвонил и не отменил все к чертовой матери, но из трясущихся рук выпал мобил, и уже посланный вызов сорвался. Тогда Черканов решил все-таки ехать.
        Да, риск. Невероятный риск, он еще ни разу не ввязывался ни во что настолько опасное и прекрасно понимал: проиграет - потеряет все. Его идея пугала его самого своей простотой и грубостью, но в то же время она была наиболее действенной и логичной из всего, что он мог предпринять.
        Решив для успокоения пройтись, Олег отпустил такси сразу за мостом. Посмотрел на время - до встречи оставалось еще минут двадцать. Бросив взгляд на темную Неву, молодой человек спустился по ступеням к самой воде, мерно бьющейся в гранитные оковы. Ледяной, пронизывающий ветер забирался под легкую куртку, и Черканов в очередной раз пожалел, что не оделся теплее - май в этом году выдался дождливым и холодным, несмотря на все усилия OverTown. Присев на корточки, Олег протянул руку, коснулся подернутой рябью воды, глубоко вдохнул, представляя, как вбирает в себя мощь и спокойствие большой реки, из века в век несущей свои воды от Ладожского озера до Финского залива, и почувствовал, что буря эмоций в его душе медленно, но верно сдает свои позиции, уступая место покою и равновесию.
        В конце концов, он все решил. Колесо завертелось, и его уже не остановить, остается только вовремя подкладывать зерна под жернова и успевать отдергивать руку - колесу безразлично, что перемалывать: зерна ли, тела ли, человеческие ли души…
        Пять минут до встречи.
        Олег поднялся, вытер мокрые, холодные пальцы платком, на секунду сунул руку в карман, коснулся лежавшего там предмета - и успокоился окончательно. Через несколько минут он вошел в «Береговой узор». Кивнул метрдотелю, назвал свое имя - его тут же проводили в отдельный кабинет. Не глядя в меню, Черканов сделал заказ на двоих - он хорошо помнил предпочтения Дориана в еде и питье и не боялся ошибиться.
        Еще через пару минут появился и сам Дориан. Выглядел он отвратительно - ввалившиеся щеки, запавшие глаза с темными кругами, неестественно яркие искусанные губы… Но галстук завязан идеально, на костюме ни единой мятой складочки, а голос спокоен и дружелюбен, хотя его обладатель отчетливо демонстрирует свой настрой на исключительно деловой лад.
        Поздоровавшись и выпив кофе за ни к чему не обязывающей беседой о новостях города и поездке Олега во Францию, мужчины приступили к обсуждению деталей проекта.
        - Таким образом, все можно запустить уже завтра. Нужны только деньги.
        - Сколько?
        - По расчетам моего финансиста - около миллиона, может, чуть больше.
        - Непредвиденные обстоятельства учтены?
        - Отчасти.
        - Я дам полтора миллиона.
        - Эти деньги вернутся умноженными вдвое, причем буквально через полгода, - улыбнулся Олег.
        - Меня интересуют не деньги, Олег. Вы же знаете. И меня вполне устроит, если сумма просто вернется. Прибыль от проекта вы можете оставить себе, в конце концов, вам деньги пока еще важны.
        - Все остальное я хотел бы разделить, - мягко сказал Черканов. В конце концов, он этот проект тоже придумывал «не ради денег». И не имело никакого значения, что на самом деле проект существовал только в тех электронных документах, что высвечивались на экране открытого перед собеседниками ноутбука.
        - Я полагаю, у нас разные сферы интересов, Олег. Не думаю, что мы окажемся конкурентами в собственном бизнесе.
        - Я надеюсь, что этого не случится. Но все же я хотел бы услышать конкретику относительно раздела получаемой нами информации…
        Разумеется, ему совершенно не была нужна эта конкретика. Но Дориан мог насторожиться, если бы Черканов легко согласился на его условия, не выставив при этом свои.
        На обсуждение всех деталей ушло почти два часа. Наконец последние пункты были согласованы.
        - Когда вы перешлете деньги? - спросил Олег, закрывая ноутбук. Не то чтобы он рассчитывал на это… но полтора миллиона евро оказались бы очень, очень приятным дополнением ко всему прочему. - Если вы хотите, чтобы завтра я запустил проект в работу, хотя бы полмиллиона нужны к полудню.
        - Да хоть сейчас.
        Спустя пять минут несложных манипуляций организация «Мир» разбогатела на полтора миллиона евро. Но Черканов пока что этому не радовался.
        Подтвердив трансфер денег, Дориан украдкой бросил взгляд на собеседника. Олег, вновь открыв свой ноутбук, быстро вбивал данные в таблицы. Присмотревшись, Вертаск понял, что молодой человек анализирует пути развития их проекта. Черканов никогда не терял даром ни одной свободной минуты.
        Мог ли он украсть системный блок? Разве что только теоретически. Он, конечно, знал адрес, но его не впустила бы охрана, в конце концов, в дом ему не дал бы войти Аполлон. Нет, определенно, Олег не мог украсть блок. Если бы он это сделал - то не стал бы устраивать сегодняшнюю встречу, не стал бы планировать такой долгосрочный совместный проект, реализация которого в дальнейшем все равно потребует спонсорского участия партнера.
        Хотя все равно надо проверить. В конце концов, Дориан остается Повелителем, сильным практиком, и телепатия - это его конек.
        - Сегодня на удивление приятный вечер, несмотря на дождь, - задумчиво проговорил Олег, останавливаясь на ступенях кафе. - Даже странно…
        - И в самом деле, странно, - согласился Вертаск. - Холодно, дождливо - но вечер все равно кажется хорошим. Быть может, это от морального удовлетворения, вызванного хорошей работой?
        - Вполне возможно… Кстати, раз вам этот вечер тоже нравится, быть может, прогуляемся немного по набережным? Здесь тихо и спокойно, и можно будет заодно обсудить еще одну мою идею, мне кажется, она вам понравится.
        - Я смотрю, вы фонтанируете идеями просто безостановочно, - усмехнулся Дориан. - Мы еще не реализовали проект с отелями, а вы уже рветесь в бой, и наверняка в какой-то другой отрасли.
        - Конечно, в другой. В этой уже неинтересно. Я понимаю, что у меня слишком много идей, но… как бы это объяснить? Дело в том, что я очень боюсь, что когда-нибудь идеи закончатся и я останусь ни с чем. Потому я и пытаюсь придумать как можно больше всего сейчас, чтобы потом, когда фантазия мне откажет, иметь возможность использовать уже существующие наработки.
        - Звучит вполне логично. Но зачем вам делиться ими со мной? Нет, я не против - мне интересно. Вот только что от этого имеете вы?
        - Вы во много раз старше и опытнее меня, - честно ответил Олег. - Мне важно ваше мнение, ваши советы, ваши поправки. Ведь те же отели - изначальная идея моя, была хороша, она обещала высокую прибыль и в плане финансов, и в других областях наших интересов - но именно ваши советы позволили нам разработать проект так, что он принесет плоды в кратчайшие сроки, и плодов этих будет куда как больше, чем я мог бы рассчитывать.
        - Я рад помочь вам, поделившись своим опытом, - улыбнулся Дориан. Все-таки неведомый вор - это не Черканов. Хотя бы потому, что Черканову это невыгодно. Вертаск спонсирует его проекты, которые потом начинают приносить прибыль уже самому Олегу, Вертаск дает ему действительно ценные советы, Вертаск подсказывает ему, как выйти на нужных людей… нет, Вертаск ему нужен.
        Продолжая неспешный разговор, собеседники вышли на набережную. Олег повернул левее, где высокие фонари сменялись укрытыми в траве светильниками, дающими мягкий, рассеянный свет.
        - Спустимся к воде? - предложил Дориан, глядя с каменного парапета на черную в ночи воду.
        - Как раз хотел предложить то же самое.
        Мерный плеск воды о гранит вызывал желание молчать и слушать реку. Спокойствие и умиротворенность… и совершенно лишняя среди них нотка страха. Он кожей ощутил опасность, обернулся - Олег стоял у стены, безучастно смотрел на воду. Почувствовав взгляд, молодой человек взглянул на Вертаска.
        - Кстати, вы в курсе, что Ветровский бежал из тюрьмы? Чуть больше трех недель назад.
        Олег растянулся на диване, опустил голову на скрещенные руки, закрыл глаза. Через несколько секунд кожи мягко коснулись несколько капель чуть подогретого ароматического масла, бережные руки осторожно распределили масло по всей спине. Черканов глубоко вдохнул и выдохнул, позволяя себе полностью расслабиться - первый раз за несколько месяцев. Умелые пальцы Миланы пока что ласково перебирали мышцы, разминали, разогревали, подготавливая к настоящему массажу. Когда она перейдет к делу, придется перелечь с мягкого дивана на массажный стол, но это будет не сейчас, а пока что можно просто расслабиться и отдохнуть…
        Повинуясь мягкому нажиму, Олег чуть повернулся, открывая девушке доступ к груди и животу. Приятное тепло, растекающееся по всему телу, действовало возбуждающе, и через пару минут Черканов понял, что в ближайшие полчаса до массажа дело не дойдет…
        Тревожно запиликал мобил. Выругавшись, молодой человек чуть отстранился, не позволяя, однако, массажистке убрать руки, дотянулся до тумбочки.
        - Да?
        - Олег, это Дориан, - голос Вертаска звучал странно - тихо и прерывисто.
        - Добрый вечер, - проворчал Олег. Ну какого черта ему обязательно звонят в самый неподходящий момент? - В чем дело?
        - Мне… - собеседник закашлялся, словно ему было тяжело говорить. - Мне нужна твоя помощь. Срочно.
        «Я вам, кажется, уже помогал. Больше почему-то не хочется».
        - Извините, я сейчас очень занят, - недовольно сказал он вслух. - Это может подождать хотя бы пару часов?
        - Нет. Олег, я ранен. Я умираю…
        В голосе Дориана слышался страх, нет, даже не страх - настоящая паника. Он не лгал - это Олег почувствовал сразу же. А еще он почувствовал, что страх Вертаска передается ему - вместе с желанием что-то сделать, как-то помочь…
        «Нет. Эти твои игры со мной больше не пройдут».
        - К сожалению, я не врач, - холодно сказал Олег. - Вам стоит позвонить в «Скорую помощь», или же… - он понизил голос. - Или же воспользоваться своей, гм, силой.
        К тому, что последовало дальше, Черканов был готов. Но все равно едва не подскочил с кровати, чтобы броситься выполнять приказ.
        - Мне очень нужна твоя помощь! - В динамике мобила было слышно, как собеседник глубоко вдохнул. - Срочно приезжай ко мне, на Крестовский остров… - Он назвал адрес и повторил: - Приезжай сейчас же.
        Императивная речь? Видимо, Дориан и правда ослаблен, если пользуется всего лишь ею. Сам Олег императивную речь любил, умел ею пользоваться, и главное - умел ей противостоять.
        - Если вы все еще способны приказывать - значит, вам не так уж и плохо. А если я сейчас попробую уехать оттуда, где я нахожусь, то мне смерть грозит еще быстрее и надежнее, чем вам, - с чистой совестью солгал Черканов. - До свидания.
        Он коснулся сенсора, заканчивая разговор, отложил мобил на тумбочку, перевернулся, подставляя массажистке левый бок и плечо.
        - Милана, не отвлекайся. Это деловые вопросы, они тебя не касаются и они не должны нам сейчас мешать. Да, девочка, именно так…
        От пальцев девушки, казалось, струился обжигающе-страстный жар, но Олег уже чувствовал, что всякое возбуждение спало и вряд ли вернется в ближайшее время. Он уже начал думать, прикидывать, анализировать, и мозг привычно подавил реакцию тела.
        - Ну какого черта, а? - тоскливо проговорил молодой человек, садясь на кровати. - Вот ведь угораздило его позвонить… Милана, сегодня ничего не получится, так что отдыхай - я оплатил всю ночь. Где моя одежда?
        Милана удивленно распахнула глаза.
        - Вы же сказали, что остаетесь до утра, и одежду отдали в чистку после ужина…
        Ну да. Конечно. Ужин. Проклятые спагетти, соскользнувшие с вилки на грудь и ухитрившиеся испачкать и рубашку, и пиджак, и брюки ярким томатным соусом.
        - Мне срочно нужно ехать. Ты можешь найти мне какую-нибудь одежду? Я заплачу.
        - Одну минутку… - Милана бросилась к шкафу. - На ваш размер… вот, только это.
        - Н-да… - протянул Олег, разглядывая облегающие штаны из псевдокожи, белую футболку и длинный, до пола, кожаный плащ. - Как ты думаешь, на кого я буду в этом маскарадном костюме похож?
        - На рок-звезду, - совершено серьезно ответила девушка. - Волосы у вас длинные, телосложение отличное, и плащ вам очень пойдет.
        - Ты издеваешься? - с надеждой проговорил молодой человек.
        - Что вы! Я правда так думаю, - покраснела Милана. Надо же, с ее работой - все еще не разучилась…
        - И про телосложение - тоже? - подозрительно уточнил он, натягивая штаны.
        - Да. Мне вообще нравятся такие мужчины, как вы: худощавые, стройные, гибкие. Гораздо лучше, чем гора мускулов, не говоря уже о бурдюках с салом…
        Олег прекрасно понимал, что нечто подобное от Миланы слышит почти каждый ее клиент, и «предпочтения» девушки меняются в зависимости от внешнего вида мужчины, но все равно было приятно.
        Набросив поверх футболки плащ, Черканов шагнул было к зеркалу, но Милана его опередила - удержала за плечо, дотянулась до стянутого резинкой «хвоста», распустила волосы.
        - Вот так совсем замечательно.
        Что интересно, увиденное в зеркале понравилось даже самому Олегу. Однако любоваться собой было не время. Налюбуется, если из сегодняшней ночи получится что-нибудь полезное.
        Сидя на заднем сиденье флаера-такси, он смотрел в окно на проносящийся мимо ночной город и усиленно обдумывал ситуацию. И чем дольше обдумывал - тем яснее понимал, что едет, по сути, неизвестно куда и неизвестно зачем. Кто знает, что там на самом деле происходит? Может ли это быть ловушкой? Вряд ли, конечно, но… черт его знает. Надо приехать и посмотреть на месте. В конце концов, у него есть право приехать - его позвали.
        Дом, в котором жил Дориан, оказался огромным и отвратительно элитным жилым комплексом, обнесенным собственным парком. На территорию не пропускали автомобили, и Олегу пришлось под ледяным проливным дождем, в который обратился недавний липкий снег, пробежать три сотни метров, отделяющие основное здание от ворот.
        За автоматическими дверями обнаружился небольшой, но просторный холл, разделенный на две части стеклом - по всей видимости, пуленепробиваемым. За стеклом сидели двое охранников, еще двое стояли у противоположного выхода, и двое - у входа. Олег, с трудом сдержав легкую дрожь, подошел к стеклу.
        - Меня ждет господин Вертаск, - сказал он, глядя будто бы сквозь охранника.
        - Он предупредил. Проходите, пожалуйста. - Створки стеклянной же двери разъехались, пропуская визитера. Черканов спокойно направился к выходу, как будто уже не в первый раз здесь был. Через несколько минут он стоял перед квартирой Дориана. И почему-то совсем не удивился, поняв, что массивная стальная дверь не заперта, а только прикрыта.
        Жилище Вертаска оказалось огромным. «И зачем одному человеку может быть нужно столько комнат?» - недоумевал Олег, начавший сбиваться со счета. Огромная прихожая, широкий коридор, гостиная, столовая, кухня, кабинет, несколько пустых комнат, несколько жилых комнат, библиотека, зал с бильярдом, еще одна не то гостиная, не то еще что-то, гигантская оранжерея, занимавшая больше половины всей квартиры…
        Дориана он нашел как раз в оранжерее. Вертаск полулежал в большом, удобном кресле, обитом светло-бежевой кожей, и на этой коже пугающе-яркой казалась алая кровь, почти незаметная на темной ткани рубашки. Кожа Дориана была бледной настолько, что он казался мертвым… или не казался?
        Боясь дышать, Олег осторожно приблизился, вслушался - дыхания не было. Коснулся пальцами правой руки, облепленной тканью перчаток, шеи - пульса тоже не было.
        Через секунду Черканов уже вылетел из оранжереи. Он всегда считал, что с нервами у него все в порядке, но, похоже, на трупы знакомых ему людей стальные нервы не распространялись.
        Через несколько минут, успокоившись и взяв себя в руки, Олег начал обдумывать ситуацию. Уйти надо как можно скорее, но уходить с пустыми руками не хочется. Что есть такого ценного у Дориана, ради чего он, Олег, готов был бы рискнуть?
        Конечно же, информация.
        Молодой человек бегом бросился в кабинет.
        Конструкция стола была ему знакома, он пару раз видел нечто подобное и достаточно быстро нашел выпуклости с внутренней стороны, открывавшие системный блок. Аккуратно достав довольно тяжелый ящик, на передней панели которого перемигивались сигнальные огоньки, Олег вернул панель на место. Теперь весь вопрос был в том, чтобы выбраться и вынести свою добычу.
        Системный блок представлял собой «чемоданчик» формата стандартного ноутбука с диагональю пятнадцать дюймов, но был несколько толще - около трех сантиметров, и весил почти шесть килограммов. Подумав немного, Черканов расстегнул ремень и набросил его уже поверх штрипок штанов. Удерживая блок правой рукой, он заправил его за ремень и затянул пряжку. Свободно лежащий плащ надежно скрыл неестественные очертания. Долго так шестикилограммовую пластину не пронести, но разве ему нужно долго? Только пройти мимо охраны…
        Все прошло идеально. Через десять минут Олег уже сидел в теплом и сухом салоне такси, крепко сжимая свою драгоценную добычу.
        На следующий день трое хакеров, которым Черканов доверял больше всех, принялись за работу. Для начала, правда, они едва не активировали систему самоуничтожения - зато стал известен факт ее существования, что позволило эту систему взломать и уничтожить копии блока.
        На то, чтобы получить доступ к первому из жестких дисков, составлявших блок, у хакеров ушло две недели, но когда все получилось… Да, ради этого стоило рискнуть.
        Олег три дня просидел за компом, просматривая файлы - пока что поверхностно, не особо вникая, - и с каждым документом все отчетливее понимал: при должной осторожности эта информация поможет ему заставить работать на него как минимум четверть российского правительства. Да и не только российского… А чего стоила информация о Братстве Повелителей? Да МСБ[7 - ?Международная Служба Безопасности.] любые деньги отдаст за такое! И еще больше отвалит за молчание. Хотя, конечно, гораздо выше вероятность, что МСБ сочтет лучшим гарантом сохранности тайны техническую невозможность эту тайну выдать.
        Также пригодилась и возможность дистанционно управлять сервером системы безопасности квартиры. Олег стер все записи с камер слежения за тот день, а дальше настроил все так, чтобы копии записей попадали к нему незаметно для сервера. Неприятным известием оказалось то, что Дориан выжил… но на этот счет у Черканова теперь тоже имелся план.
        Когда Вертаск обнаружил пропажу системного блока, Олег выждал пару часов, переписал выхваченный камерой номер с экрана мобила - как он понял, это был личный номер главы Братства, Вацлава Пражски, связался с одним из исполнителей, дав ему простое поручение, а потом позвонил Дориану. И Дориан согласился на встречу.
        Теперь Олега остановить не могло ничто.
        - Что значит - сбежал? - глаза Вертаска округлились. - Но это же…
        - Невозможно? - договорил за него молодой человек. - Ну да. Невозможно. Но он все-таки сбежал. Вернее, сбежала группа заключенных из корпорации «Россия», но я уверен - он в их числе.
        - Когда?
        - Около трех недель назад, шестнадцатого апреля.
        - Где он, неизвестно?
        - Нет, - вздохнул Олег, незаметно опуская руку в карман. - И, полагаю, его не найдут - по крайней мере, в ближайшие пару лет.
        Дориан нахмурился, снова повернулся к реке - обдумывал услышанное.
        И тогда Олег достал из кармана плазмер.
        Дориан вздрогнул, начал оборачиваться, но поздно.
        Олег выстрелил. В голову.
        - Простите, господин Вертаск, но вы - слишком опасный противник, чтобы мне сражаться с вами лицо к лицу, - проговорил он. - Я многое хотел бы вам сказать еще до того, как вы умрете, но… вы смотрите боевики? Там всегда главный злодей произносит пафосную речь над поверженным, но еще живым героем, и герой за время этой речи успевает оклематься, собраться с силами, разозлиться и в итоге все-таки побеждает злодея, хотя тот, как правило, умнее. Вы не герой, конечно, но аналогия, полагаю, ясна. В общем, я решил сперва вас убить, а потом уже все сказать. В конце концов, торжествовать по поводу вашего поражения мне не очень-то хочется, так что мне плевать, что вы меня не услышите. Знаете, за что я вас убил? Вы хотели меня использовать, как использовали в свое время Бекасова. Он, конечно, был тем еще придурком, но если смотреть строго - он был хорошим парнем. Вы его использовали и обучали тому, что вам было нужно, а когда в нем отпала надобность - просто убили. И со мной вы планировали поступить так же, просто не успели. Вот за это я вас и убил.
        Олег убрал плазмер, вытащил из кармана нож и хирургические перчатки. Надев перчатки, он разрезал рукав пиджака и рубашки Дориана, аккуратно взрезал кожу возле локтя, пальцами вытащил чип и положил его в целлофановый пакет. Извлек из внутреннего кармана пиджака документы и портмоне, сунул к плазмеру. Принес спрятанные в корнях приметного клена гири - на пятнадцать килограммов каждая, их оставил парой часов раньше человек, понятия не имевший, за что именно он получил свои триста евро. Вспомнив тщательно зазубриваемую в течение трех дней теорию, связал неплохие узлы, привязав к ногам по гире.
        И с усилием спихнул тело в воду.
        - Прощайте, господин Вертаск, - пробормотал Олег.
        Завязал пакет с чипом и направился к мосту, по дороге вызывая такси.
        Часть вторая
        II. I
        Что считают добром - значит,
        свято и истинно,
        Что помимо - как зло быть должно
        уничтожено!
        В две тысячи тридцать седьмом году председатель совета МАН[8 - ?Мировая Ассоциация Народов.], господин Исаак Клаус Хенцер, торжественно объявил: жители Терры сумели оправиться от последствий катастрофы. Больше нет голода, решена проблема нехватки жилья, во всех жилых городах восстановлена инфраструктура, работают производственные предприятия - словом, жизнь на планете в очередной раз восторжествовала над апокалипсисом. «Я не стану преувеличивать наши достижения, - сказал он. - Мы только-только вернулись к тому уровню жизни, какой был до наступления двадцать первого века, не более. Наша цивилизация - человеческая цивилизация! - потеряла тридцать семь лет прогресса, и теперь мы должны наверстывать упущенное».
        Известный своей эксцентричностью профессор Московского университета прикладных искусств Всеволод Владимирович Меркурьев так прокомментировал заявление господина Хенцера: «Это, конечно, очень здорово: мы снова можем жрать и гадить, как в благословенные докатастрофические времена. Я бы очень хотел сейчас радостно и согласно похрюкать над полным - от щедрот МАН - корытом и уставиться в экран, ожидая своей порции развлекательного контента, но увы! Господь зачем-то дал мне разум. Я не знаю, за что он меня так проклял, ибо это проклятие - иметь разум в мире, в котором мозги миллиардов, то есть уже миллионов людей, работают только в направлении изобретения новых способов удовлетворения двух простых желаний - «хлеба и зрелищ».
        Передача должна была идти в записи - Всеволода Владимировича уже давно не выпускали в прямой эфир. Телеведущий, тяжело вздохнув, уточнил:
        - Что вы имеете в виду?
        - Херр Исаак говорил, что, мол, жители Терры вернулись к той жизни, что была до смены веков. А я со всей ответственностью заявляю, что херр Исаак нагло [цензура] в прямом эфире. Потому что уровень потребительства, как водится, вырос, а вот уровень производства с каждым годом, с каждым днем, с каждой очередной лощеной мордой неумолимо падает.
        Ведущий вытер пот со лба.
        - Профессор, вы что-то путаете. Быть может, вам стоит отдохнуть? Мы можем продолжить съемку через пару часов.
        - Ни в коем случае не путаю, молодой человек! Вот вы мне сейчас можете привести контраргумент? Можете, знаю. Начнете показывать циферки, гордо продемонстрированные пару дней назад на заседании совета МАН, рассказывать, как выросло производство одного, другого, пятого, десятого… и будете в корне неправы. Даже если циферки эти не лгут. Да, производства производят - на то они и производства. Но производят-то они исключительно продукты потребления! И серая масса, которая народ, радостно предложенное потребляет. И похрюкивает с удовольствием.
        Ведущий залпом выпил стакан воды, подумав, что в следующий раз пусть Всеволода Владимировича интервьюирует кто угодно, а он сам больше ни за какие деньги на это не подпишется.
        - А что же, по вашему, нужно производить, если не продукты потребления? - спросил он уже просто для того, чтобы что-то спросить.
        Профессор грустно вздохнул.
        - Вот вы и ответили. На все ответили. Действительно, для чего живет человек? Чтобы потреблять. Некоторые еще и производят потребляемое.
        - Все что-то производят, - возразил ведущий. - Все люди работают, что-то делают, все что-то производят.
        - Да? И что же производите, к примеру, вы?
        - Телепрограмму, которую смотрят сотни тысяч людей.
        - Сотни тысяч свиней, - грубо рявкнул Меркурьев. - Сотни тысяч свиней, усаженных перед полными корытами и способных только потреблять. Неужели вы действительно не понимаете? Общество восстановилось после катастрофы? Ничего подобного! Создалось новое общество, общество потребления! Вы сидите в своей студии и производите жвачку для мозгов, не думая ни о чем другом. Вы потребитель, не более. Создавать что-либо вы не способны. Вы только потребляете, потребляете, потребляете. Потребляете человеческий ресурс, потребляете энергию и технику для создания медиажвачки - и это вы еще называете «производством». Так что же тогда вы признаете потреблением? Хотя я сам отвечу на этот вопрос, скажите только, как вы проводите время вне работы? Я даже сделаю вам скидку и предположу, что работа для вас - это всего лишь зарабатывание необходимого для жизни ресурса.
        - Я… я смотрю телевизор, иногда кино, раз в неделю хожу в клубы, дважды в неделю - в спортзал, общаюсь в интерсети, играю в игры. Как и любой человек, вне работы я отдыхаю.
        - Вот и получается, что на работе вы потребляете ресурсы для производства рекламы потребления, а вне работы - потребляете ресурсы для своего развлечения. Вы совершенно бесполезны для человечества. Хуже того - вы вредны для человечества. Нет, еще хуже - человечество само для себя крайне вредно.
        - Я не понимаю, к чему вы ведете.
        Всеволод Владимирович посмотрел на собеседника, тяжело вздохнул.
        - Ни к чему. Ваше начальство все равно не пустит это все в эфир, - неожиданно резко ответил он. - Вернемся к теме передачи.
        Ведущий снова вытер лоб, отпил воды, поправил галстук.
        - Вы имеете три высших образования, одна из ваших специальностей - социология. Вы являетесь ведущим московским специалистом в области прогнозов развития общества. Что вы как специалист можете сказать о ближайшем будущем крупных городов нашей страны?
        - Вы знакомы с понятием кастовой системы?
        - Да, но какое…
        - Самое прямое. Одна из особенностей кастового общества заключается в том, что общество очень жестко разделено. Перейти в другую касту практически невозможно. Вот примерно так же будет и в крупных городах. Будут сильные мира сего - бизнесмены, политики, звезды так называемой музыки, так называемого кино, и так далее - ничтожно малый процент населения, возглавляющий процесс потребления. Будут менеджеры всех мастей - управляющие компаниями на разных уровнях, такие же потребители, только вынужденные еще и производить продукт потребления. Будут рабочие - эти будут служить машинками для изготовления продукта. И будут изгои. Мне представляются трущобы за границей города, этакие гетто, возможно - даже специально обустроенные, куда будут сбрасываться бракованные винтики потребительской системы. Это будут очень разные люди. Наркоманы и алкоголики, мелкие преступники - от карманников до бандитов, просто неугодные тем, кто сидит наверху. Еще это будут люди, не желающие быть винтиками в системе, но не способные пробиться к управлению системой - неспособные потому, что либо будет у них недостаточно сил, чтобы
пробиться, либо недостаточно подлости, чтобы пробиться. Будут там родившиеся ненужными дети и ставшие ненужными родители. Будут дураки - дураки никому особо не нужны. Будут гении - потому что гении зачастую неспособны развивать свой потенциал в рамках жесткой системы. Словом, все те, кто по той или иной причине оказался профессионально не пригоден на должность винтика. Кстати говоря, я сам скорее всего окажусь там же - если доживу.
        - А я?
        - Вы можете не переживать за себя, если не станете думать обо всей той ерунде, которую я сейчас наговорил, милейший. Вы прекрасно вписываетесь в общество, вы очень хорошо потребляете и, к вашей чести, не утруждаете свое серое вещество излишними размышлениями.
        - Всеволод Владимирович, а вы никогда не думали, что если бы вы чуть меньше хамили собеседнику - быть может, вас лучше бы понимали?
        Брови профессора взметнулись вверх.
        - Хамить? Помилуйте! То, что я вам только что сказал, по нынешним временам считается комплиментом. Просто я сказал в прямой форме, а принято - в завуалированной. «Вы хорошо зарабатываете, имеете престижную работу в медиасфере, имеете возможность проводить свой досуг в модных клубах и не думать о дне завтрашнем». Разве нет? Но вернемся к кастовому обществу. Вы знаете, был такой анекдот в свое время: «Может ли сын полковника стать генералом? Конечно же, нет, ведь у генералов есть свои сыновья!» Вот и здесь так же: дети сильных мира сего станут новыми сильными мира сего. Дети управляющих - управляющими. Дети рабочих - рабочими. И да, под «рабочими» я подразумеваю отнюдь не только работников заводов. Дети изгоев…
        - Станут изгоями? - с иронией перебил ведущий.
        - Нет, что вы. Популяция изгоев и так будет пополняться. Человечество не безнадежно, и у него есть шанс побороть систему, так что профнепригодные винтики всегда будут оставаться и отваливаться. А дети изгоев… знаете, это я глупость сказал. У изгоев просто не будет детей.
        - Как вы считаете, существует ли вероятность того, что изгои могут объединиться внутри системы, мимикрируя под добропорядочных членов общества?
        - Для начала давайте определимся, о каких именно изгоях вы говорите? Со знаком «плюс» или со знаком «минус»? То есть о тех, кто является наркоманами, алкоголиками, преступниками, попросту дураками, или же о людях, чей дух восстанет против потребительской системы ценностей?
        - И о тех, и о других.
        - Те, что со знаком «минус» - безусловно, смогут мимикрировать. Больше того, многие из этих самых преступников и алкоголиков в итоге даже не станут изгоями. А вот другие… нет. Не смогут. Система провоцирует потенциальных революционеров, лишенных возможности развивать свои таланты, на бунт.
        - То есть вы считаете… как вы сказали? Изгои со знаком «плюс»? Так вот, вы считаете, что революционеры - это, так сказать, положительные изгои?
        - Безусловно.
        - Слово «революция» у девяноста процентов населения ассоциируется с кровавой бойней.
        - Это оттого, что девяносто процентов населения не имеет не то что образования, но, как мне иногда кажется, и мозгов, - издевательски усмехнулся Всеволод Владимирович. - Революция в изначальном понимании этого термина - качественное изменение, скачок в развитии. К примеру, гелиоцентрическая теория Коперника - это революция. Я понятно объясняю?
        - Вполне, профессор. Но что-то мне подсказывает, что те революционеры, о которых говорите вы, - они будут устраивать революции вовсе не в науке.
        - Разумеется. К науке их не подпустят толстозадые чиновники, самозваные правители мира, которым развитие науки и как следствие развитие человека - невыгодно. Многие из моих - позвольте называть их так - революционеров могли бы кардинально изменить сам взгляд на понятие «человек», но система не даст им такой возможности. Осознав непроходимость болота тупости и косности системы, они будут бунтовать, будут отвергнуты обществом и окажутся на задворках жизни - в тех самых трущобах или гетто, о которых я говорил.
        - Таким образом, общество будет защищено от них?
        - До какого-то момента - безусловно.
        - Какого, например?
        - Новый апокалипсис, - улыбнулся профессор. - И вы не представляете, как мне жаль, что я до этого момента не доживу.
        - Вам всего сорок пять лет…
        - Увы, на ближайшие полстолетия концов света не запланировано. Вернемся к теме беседы?
        - Да, конечно. Мы остановились…
        - Мы остановились на том, о чем мне больше нечего сказать.
        - Тогда вернемся к вопросам производства. Ваша позиция относительно производства одежды, жилья, продуктов и тому подобных предметов ясна…
        - Не надо передергивать.
        - Что же, по-вашему, должно производить общество на самом деле?
        - Нынешнее? Аннигиляционную бомбу, чтобы взорвать себя. А если серьезно… Вы никогда не задумывались о том, сколько средств тратится на разработку, допустим, новых автомобилей, отличающихся только внешним видом, на создание новых виртуальных игр с эффектом присутствия, на изобретение новой косметики, которая не размажется даже при ядерном взрыве? Задумайтесь и поинтересуйтесь. Еще можете сравнить, к примеру, суммы, затраченные на постройку элитного жилья, и суммы, затраченные на восстановление жилых районов Екатеринбурга, где до сих пор не решена проблема перенаселения коммунальных квартир.
        - Вы не ответили на вопрос.
        Всеволод Владимирович опять вздохнул. Посмотрел на интервьюера, вздохнул еще раз. Взял со столика стакан, наполнил водой, покрутил в пальцах, поставил на место.
        - Не то, что направлено на усугубление потребления. Не то, что служит для удовольствия. Вместо новых виртуальных игр и новой техники для них - роботы для выполнения простой работы на заводах, к примеру.
        - И тысячи людей тут же останутся без работы.
        - Да, тысячи людей смогут получить образование. На сэкономленные государством при замене работников машинами деньги.
        - Допустим. А где будут работать эти получившие образование люди? Кому нужно такое количество…
        - Кого? - перебил Меркурьев. - Инженеров? Ученых? Врачей? Моя бы воля, я бы ввел обязательное тестирование подростков среднего школьного возраста на определение предрасположенности к тому или иному виду деятельности. Какое количество проблем сразу решилось бы, сколько прекрасных специалистов получила бы страна через десять лет, сколько судеб не было бы сломано! Но это все мечты, к сожалению. Обществу потребителей, где новый вид туши для ресниц куда важнее, чем освоение космоса, специалисты не нужны.
        Он тяжело поднялся.
        - Но мы еще не закончили… - робко заметил ведущий.
        - Какая мне разница, закончили вы или нет? - безразлично сказал профессор. - Я сказал все, что хотел. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу - а на вашем канале это не приветствуется, либо…
        - Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, - раздался со стороны двери приятный баритон. - Но предсказуемо, к вашему сожалению.
        В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно-карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались.
        - Майор Лебягин, какая неприятная встреча, - процедил он сквозь зубы.
        - Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, - совершенно спокойно сказал Лебягин, останавливаясь в паре шагов от профессора. - Вы известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем?
        - Вам не понять.
        - Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность - это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики - думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы - вот только едва ли стал бы что-нибудь менять.
        - Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?
        - Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того - могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления - не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.
        - И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?
        - Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.
        - Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, - желчно поправил Меркурьев.
        - В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно.
        - Там было еще какое-то «во-вторых».
        - Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью - на ваш выбор.
        Профессор побледнел.
        - Семью не трогайте, - тихо сказал он, опуская взгляд. - Они-то тут ни при чем.
        - Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, - спокойно отозвался Лебягин. - Вот только и вы меня поймите - если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров.
        - Что вы от меня хотите? - после непродолжительного молчания спросил Меркурьев. Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса.
        - Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории.
        - Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать?
        - Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше - может, и можно было бы говорить о гарантиях.
        - А если я решу уехать из города? - осторожно спросил профессор.
        - Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно.
        - Тогда я уеду, - бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. - Завтра же.
        - Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать - вас никто не тронет. Вы - достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте.
        - И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду?
        - Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства.
        Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебягину в глаза.
        - Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной.
        - Вы опять меня не понимаете. И опять демонизируете Четвертое управление. - Майор тяжело вздохнул, подошел к столику, залпом осушил наполненный профессором десять минут назад стакан. - Никто не станет мешать вам уехать даже вместе с семьей. Но ваша семья сама с вами не поедет. По крайней мере, жена и сын. Да и насчет дочери я не уверен. Они довольны той жизнью, которую ведут. У них карьера, учеба, личная жизнь. Они не обращают внимания на то, что вы говорите, - слышат, но не слушают. Понимаете? Всеволод Владимирович, вы слишком много думаете о так называемом всеобщем благе и совершенно не думаете о своем собственном. Вы так много знаете и видите в окружающей вас системе, но ничего не замечаете в собственной семье. Нельзя так.
        - Вы несете полную чушь!
        - Можете убедиться в моей правоте сегодня же вечером. Машина отвезет вас домой, и вы поговорите с семьей об отъезде. В пределах Российской Федерации, конечно же - из страны вас не выпустят, извините. А после того как поговорите - подумайте хорошенько. Мой номер у вас есть, можете звонить в любое время дня и ночи. - Лебягин с сожалением посмотрел на пустой стакан, поставил его на столик и пошел к выходу. У самой двери он обернулся. - И еще одно, Всеволод Владимирович: пожалуйста, не надо считать меня бесчувственной скотиной. Я всего лишь делаю свою работу, и, поверьте, делаю ее не только хорошо, но и максимально человечно.
        - Как я могу не считать вас бесчувственной скотиной, если вы работаете бесчувственной скотиной? - ядовито поинтересовался Меркурьев.
        Но оба они знали, что волку только и осталось, что безнадежно скалиться.
        - Как хотите, - сказал Лебягин и вышел.
        Оставшись в одиночестве - ведущий тихо исчез куда-то буквально через несколько секунд после появления безопасника, - Всеволод Владимирович первым делом извлек из внутреннего кармана пиджака фляжку с коньяком, из которой имел обыкновение добавлять несколько капель в кофе, и основательно к ней приложился. Через несколько минут в голове слегка зашумело, напряжение чуть отпустило, и профессор снова начал думать связно.
        Первым делом - добраться до дома и прощупать почву. Потом уже делать выводы и принимать решения. Уезжать в любом случае надо - что бы ни говорил Лебягин, пока у Четвертого управления есть возможность его достать, они его достанут и в покое не оставят. А вот гоняться за одним человеком, тем более не таким уж важным человеком, по всей стране не будут. Не того полета он птица.
        Он вызвал такси, проигнорировав стоявшую у выхода из телецентра машину Управления, и через час уже сидел за столом, за которым на ужин собралась вся семья. Меркурьев начал разговор издалека, очень осторожно, планируя сперва настроить домашних на беседу, а потом уже выдвигать предложение о переезде, вот только до предложения даже не дошло. Как выяснилось, дети и жена знали отца и мужа куда лучше, чем отец и муж - жену и детей.
        - Всеволод, я никуда не поеду из Москвы. У меня бизнес, у меня здесь все друзья, у меня здесь дом, в который я вложила душу.
        - Пап, я не уеду без Сашки. А Сашка тоже не уедет из Москвы, он пятый курс заканчивает, отец ему к диплому квартиру обещал и работу хорошую в «New World’s New Games». Мы пожениться хотим.
        - Тебя прижали в Четвертом, - только и сказал сын. Встал и вышел из-за стола.
        Меркурьев даже не стал никого уговаривать. Он уже понимал, что Лебягин оказался прав, что никому не нужна его правда, все готовы быть винтиками в системе.
        Остаток ужина прошел в молчании. А когда все разошлись, Всеволод достал из бара бутылку коньяка и бокал. Сегодня он планировал напиться.
        Через полчаса пришел сын. Посмотрел на отца, на бутылку, молча достал второй бокал, сел напротив.
        - Рассказывай, пап, - попросил он.
        И профессор стал рассказывать. О своих идеях, о борьбе с системой, о нежелании быть винтиком. О необходимости уехать, чтобы семью оставили в покое.
        - Куда ты собираешься?
        - Не знаю еще. Может, в Архангельск, может, в Новосибирск, может, в Ростов… какая разница?
        - Тебя не оставят там в покое, - покачал головой Руслан. - Пока они могут тебя найти - тебя не оставят в покое. Что бы там ни говорил этот твой майор, ты им нужен. Люди тебя слушают и тебе верят.
        - И что ты предлагаешь? Повеситься? - горько усмехнулся Всеволод Владимирович.
        - Вот что…
        II. II
        Кто-то вновь себя выводит
        К зарешеченной свободе…
        Шестой день стояла испепеляющая жара. Воздух дрожал от зноя, земля высохла и растрескалась, пруд, из которого брали воду для полива, с каждым днем мелел. Надо бы в конце августа его осушить и заглубить, мелькнула ленивая мысль и тут же утекла, расплавившись в перегревшейся черепной коробке.
        Загорелый парень с некогда просто светлыми, а сейчас выгоревшими под солнцем до почти белого, волосами бросил очередную кипу сена на телегу, вонзил вилы в стожок, тяжело вздохнул и присел на деревянный край, заставляя себя вспомнить беглую мысль в подробностях.
        «Надо осушить и заглубить пруд. В конце августа, пока не начались осенние дожди».
        Собственно, а почему в конце августа? Жара будет еще дня три как минимум - за это время пруд обмелеет еще сильнее, и вычерпывать придется совсем немного. Надо только еще пару человек позвать, на одного работы многовато выйдет. Значит, завтра обсудить с мужиками, а через день можно и приступить.
        Прикрыв глаза ладонью, он взглянул на солнечный диск, поднимавшийся в зенит. Самое пекло через полчаса начнется, пора ехать.
        Закинув на телегу последнюю кипу сена, парень подхватил вожжи и стегнул сонную кобылку. Та послушно шагнула вперед, заскрипели оглобли и старый хомут, чуть перекосилась дуга, но через пару шагов выправилась.
        Выбравшись с полевой колеи на грунтовую дорогу, кобылка безо всяких напоминаний перешла на трусцу. Возница переложил вожжи в левую руку, правой поправил сплетенную из соломы шляпу.
        - Конец июля, а как печет-то! - пробормотал он себе под нос. - А потом ливанет, и картошка вся полопается. Или не полопается - были же дожди… А, там видно будет.
        Кобылка трусила, телега поскрипывала, жесткие соломинки покалывали голую, коричневую от полевого загара спину, и если бы не иссушающее пекло - было бы так хорошо! Белоголовый специально сегодня выехал затемно, встав около трех часов утра, и был в поле уже к пяти, чтобы успеть собрать скошенное третьего дня и успевшее высохнуть по такой жаре сено в кипы, а заодно скосить траву на втором поле - возить по пеклу куда как проще, чем косить. А после обеда можно будет и с сараем закончить - осталось-то всего ничего.
        Подул легкий ветерок, золотое поле пшеницы по левую сторону дороги пошло сияющими волнами. Возница придержал лошадку, спрыгнул в пыль, чихнул - хоть бы самый маленький дождик, пыль прибить! - и перепрыгнул через канаву, оказавшись в шаге от налитых колосьев. Наклонился, присмотрелся…
        - Опаньки. Вот тебе и пруд, - пробормотал он, осторожно ломая колосок. Встряхнул - пара зерен выпали на ладонь.
        Парень быстро вернулся на дорогу, подхватил вожжи, запрыгивая на телегу.
        - Пошла, пошла!
        Кобылка неохотно побежала рысью - тяжело, переваливаясь. Заскрипела дуга, трясь о старую оглоблю, и белоголовый в очередной раз подумал: «Надо бы оглобли на телеге заменить. Но это все потом. Сейчас вообще все потом».
        В деревне он был спустя буквально минут пятнадцать. Но поехал не к своему дому, а сразу же к Деду - показать колосок.
        Дед был во дворе. Стоял у поленницы, по пояс голый и коричневый, укладывал нарубленные дрова в штабель. На скрип телеги не обернулся, хотя не мог не заметить, что у него гости. Парень обращать на себя лишнее внимание не стал - знал, что раз Дед занят, то отвлекаться не будет. Закончит - сам позовет и квасу холодного нальет, а потом уже спросит. Вот если бы что-то действительно срочное - тогда да, тогда другое дело.
        Дед тем временем поставил на массивную колоду березовую чурку, с хеканьем обрушил на нее топор - чурка раскололась на две равные половины, каждую из которых Дед разрубил еще на четыре части. Белоголовый уже был рядом - подобрал наколотые дрова, отнес к поленнице, уложил аккуратно. Дед одобрительно хмыкнул, мотнул головой в сторону крыльца, гаркнул:
        - Катя! Квасу две кружки подай! - и только когда и он, и гость уселись на широких ступенях, сказал: - С чем пожаловал?
        Парень протянул ему колосок. Дед взял, тряхнул над ладонью, пересчитал взглядом выпавшие зерна.
        - Завтра страда, - тяжело обронил он и отложил колосок в сторону, бережно, как может только человек, понимающий, что держит в руках будущий хлеб. - Вот что, Леша - обойди-ка дворы, предупреди. А потом пойдешь в амбары, там крыша прохудилась, залатать надо. Я думал, еще неделька у нас есть, но пора жать. Сарай твой постоит до конца жатвы?
        - Постоит, что ему сделается? - пожал плечами Леша. И не утерпел, спросил: - Дед Всеволод, а как вы в первые годы обходились? Ну, когда народу не было почти.
        Дед помолчал. Взял кружку с квасом, начал пить и не отрывался от деревянного ободка, пока не выпил все до капли.
        - Как-как… Тяжело. Покупать многое приходилось. Денег было мало, везти издалека - жили впроголодь первые годы. Да пришлось трактор в аренду брать. Поле-то было - целина! Это сейчас кобылу впряжешь, с плугом пройдешь, и довольно. А тогда… Эх! Но я тебе так скажу: если люди ставят себе какую-то цель, действительно нужную и важную, то они любые трудности могут преодолеть. Я тебя никогда не спрашивал, откуда ты такой взялся? Не спрашивал, а ведь видел, что пришел ты издалека, много километров пешком прошел, хотя не приучен был к нагрузкам. Видно было, что городской мальчик, руки белые, неумеха. За косу не знал, с какой стороны браться, топором скорее свои же ноги рубил, чем дрова, а про плуг я вообще молчу. Но ведь научился! Потому что надо было, вот и научился. А нам с Андреем выжить надо было. Да и ладно бы только выжить…
        - А что еще? - спросил Леша, когда стало понятно, что Дед сам продолжать не будет.
        - А то, что я деревню не для того только строил, чтобы выжить. Вот ты, городской, посмотри: как люди в городах живут, как друг к другу относятся?
        - Я не городской, я здешний, - по-детски обиделся Леша. Дед покачал головой.
        - Это тебе так хочется думать. Поверь, я хорошо вижу, кто останется, а кто нет. В тебе слишком много такого, что не позволит спокойно жить. Не знаю я, как это называется, но уверен - надолго ты здесь не задержишься.
        - Тогда почему брали?
        - Как это - почему? Во-первых, если бы тебя не взяли, ты бы помер под ближайшим кустом. Надо было помочь. Во-вторых, ты же не дармоед. Работящий здоровый парень, дом вон какой построил, девку с приданым оставишь, и память о себе добрую. От тебя деревне польза, тебе от деревни польза. Так что, помнишь, как в городах люди друг к другу относятся? Кусок друг у друга из глотки рвут. Помочь кому-то без выгоды для себя глупостью считают. А здесь? Деревня как семья большая. Да и есть семья - через одного родственники, спасибо еще, что новые люди приходят, кровь разбавляют. Работать вместе, отдыхать вместе, праздновать вместе. Если у кого беда - всей деревней поможем. Дом сгорел - всей деревней построим. Помер кто - всей деревней хоронить и провожать будем. Понимаешь?
        - Понимаю, - медленно проговорил Леша. Он не хотел вспоминать, на что это похоже. Не хотел - но не мог не вспоминать.
        Может, это и есть тот самый путь?
        - Знаешь, что… - сказал вдруг Дед. - Жатву закончим - поедешь в город. Картошки в этом году много уродилось, помидоров столько, что не съедим - надо продавать. Я списки составлю, чего нам надо, на обратном пути купишь.
        - Дед, я ж говорил - нельзя мне в город, - нахмурился парень. - Я в розыске…
        - Ты в розыске был два года назад, когда бежал. Чипа у тебя нет, на ту бледную дохлятину, что к нам приползла, цепляясь за придорожные кустики, ты давно не похож. Так что не бойся и поезжай спокойно в город.
        - Почему именно я?
        - Потому что тебе не помешает вспомнить, какой он - город. Какие там люди. И определиться, чего ты хочешь на самом деле.
        - Я знаю…
        - Ты только думаешь, что знаешь. Чтобы знать - надо видеть больше, чем ты можешь видеть отсюда. - Дед встал, давая понять, что разговор окончен.
        Леше оставалось только попрощаться.
        Он отвез сено, заехал домой распрячь кобылу, наскоро пообедал и отправился к амбарам - пешком, чтобы дать себе времени немного подумать над словами Деда. Может, Дед прав? Может, действительно стоит съездить в город, чтобы убедиться, что его собственное место - здесь? В этой деревне, в доме, построенном своими руками, с женщиной, которую он, наверное, все-таки любит и которая точно любит его. В поле, где он работает, среди людей, которые подобрали его, еле живого, выходили, дали кров, научили трудиться так, как он не трудился никогда. А город, суета, молчаливая злоба, жадность - это все тем, кто хочет так жить.
        Меряя путь широким размеренным шагом, он вспоминал. Прошло всего лишь чуть больше двух лет, а кажется, что это было в прошлой жизни. Ночной город за спиной. Самое тихое, самое темное время, час перед рассветом. Тысячи направлений - как выбрать, куда идти? Он пошел наугад. Шел долго, пока солнце не поднялось в зенит. Стоял апрель, но день выдался знойный, он устал, рана на руке болела, и он нашел какое-то укрытие, забился, заснул. Проснулся ближе к ночи, совершенно разбитый, словно не отдыхал вовсе. К усилившейся боли в руке прибавилось сосущее чувство голода - пришлось выйти к поселку, найти ближайший магазинчик, купить там хлеба и маленькую бутылку самой дешевой водки - промыть воспалившуюся рану. К счастью, немного денег у него было, но совсем немного. Там же, в поселке, удалось украсть сушившееся на веревке полотенце и перевязать руку, которая выглядела совершенно ужасно - видимо, в первый раз недостаточно хорошо обработал. Сжевав всухомятку хлеб, он пошел дальше, стараясь двигаться на юго-восток, но избегать при этом трассы. Услышав невдалеке вой полицейской сирены, он шарахнулся в кусты,
мешком рухнул за просевший апрельский сугроб и лежал там, не дыша, пока сирена не стихла. Потом встал и пошел дальше.
        На следующий день он шел уже по трассе, поминутно оглядываясь и быстро прыгая в канаву, если где-то мелькала полицейская машина. Иногда безнадежно поднимал руку, надеясь поймать попутку, но никто не хотел брать грязного, оборванного парня. А вот вечером повезло - хозяин дешевой придорожной кафешки пожалел бродягу и отдал ему недоеденную кем-то из посетителей жареную курицу и половинку зачерствевшего хлеба.
        На третий день пути наконец-то остановилась машина. Водитель взял пассажира до Москвы, чтобы не заснуть в дороге, но пассажир мгновенно отключился, едва устроившись в кресле поудобнее. Водитель сначала хотел было выгнать бродягу, но почему-то не стал - разбудил только через пару часов, останавливаясь на ночлег, поделился ужином, а на следующий день довез до Подмосковья - парень сам не захотел въезжать в город.
        Дни сменялись, похожие один на другой, как две капли воды. Когда-то удавалось поесть, когда-то нет. Иногда везло остановить машину и сотню-другую километров пути проделать не пешком, но большую часть времени он шел. И что хуже всего - понятия не имел, куда и зачем. Знал только, что надо добраться как можно дальше от Питера, и только.
        А потом один из водителей рассказал ему о деревнях. Рассказал, что в конце тридцатых - начале сороковых годов, когда стройная и работающая система только-только начала стабилизироваться, было немало людей, не желающих в ней существовать. Бунтари, анархисты, бездельники, отказывающиеся подчиняться существующим правилам, желающие жить по своим собственным законам, презирающие нормальных людей - словом, отбросы общества - неустанно пытались разрушить с таким трудом воссозданный из руин мир. Они призывали присоединяться к ним, не жить, как все, уничтожить все вокруг и построить заново… все как обычно. Естественно, люди, стоящие на страже закона и людей, старались изолировать опасных бунтарей, но некоторым удалось бежать. Кто-то выбрался за границу, кто-то осел в небольших городках, перестав продвигать в массы свои дурацкие теории, кто-то просто пропал без вести. А некоторые… Некоторые собрались в группы и ушли в заброшенные деревни. Восстановили дома, распахали поля, стали выращивать зерно и картофель, разводить живность, в общем, вести натуральное хозяйство. Поначалу власти отыскивали эти деревни и
объясняли жителям незаконность застройки государственной земли, предупреждали о необходимости платить налоги, уезжали, через месяц возвращались - и не находили никого. Брошенные дома, брошенные поля, и ни единой живой души. Деревенские забирали все - и обустраивались на новом месте. Несколько лет власти безуспешно пытались бороться с «незаконным использованием государственной земли», а потом им это надоело - в конце концов, от деревень не было никакого вреда. В пятьдесят первом деревенским даже официально разрешили не проходить процедуру чипирования - правда, при этом они лишились всех прав граждан Российской Федерации, а еще через четыре года была разработана схема, по которой житель деревни мог приобрести чип и гражданство.
        Как только власти смирились с существованием деревень, у тех возникла новая проблема: в «свободные поселения», как они теперь назывались, валом повалили разные личности, имеющие проблемы с законом. Приезжали и по одному, и группами, поселялись, пытались переиначить жизнь деревни по своим представлениям, но в итоге у них ничего не выходило. Привыкшие к легким деньгам грабители и воры не умели и не хотели трудиться, так что одиночек выгоняли сами деревенские. Группы же, оккупировавшие деревню, в один прекрасный день, проснувшись, обнаруживали вокруг то же самое, что полиция во времена преследования свободных поселений - то есть ничего и никого. Либо же вовсе не просыпались - привычные к тяжелой работе мужики были вполне способны за ночь выкопать яму достаточных размеров, а потом, защищая свой дом, прирезать захватчиков во сне и отправить в эту самую яму.
        - И что же, - спросил попутчик, с интересом выслушав рассказ водителя. - Власти так и оставили потенциальный рассадник революции в покое? Пусть плодятся и размножаются?
        - Да какой там рассадник, если честно, - махнул рукой рыжебородый мужик, похожий на располневшего Тора. - Это только так принято было говорить, когда с ними боролись - мол, бунтари, анархисты, все такое… А на самом деле туда уходят в основном от безнадежности. Кого с работы выгонят, и деваться некуда или если жить негде, или еще чего. Когда не выжить - кто-то вешается, а кто-то уходит туда, где любой выживет, только пускай трудится.
        - А вы были когда-нибудь в такой деревне?
        - Не, не был. Они не очень-то приветствуют, чтобы кто-нибудь к ним приезжал просто так. Продукты на продажу сами привозят, на телегах с лошадьми. Все, что надо, - тоже сами покупают, а покупают они не так много - инструмент да ткани, ну и кое-чего из продуктов, что самим не вырастить. Скажем, чай или сахар.
        - И где можно найти такую деревню?
        Водила напрягся, посмотрел искоса на собеседника.
        - А тебе зачем?
        Парень вздохнул. Засучил рукав старой куртки, показал окровавленную тряпицу, присохшую к начавшей заживать ране.
        - Я беглый, - прямо сказал он. - Посадили за ерунду, а потом в корпорации срок увеличился раз в несколько. Бежал. В городе мне жизни нет, а жить хочется. Я ж еду-то просто так, «и подальше от». Мне было все равно, куда. А тут - эти деревни. Я не лентяй, работать могу, может, примут?
        - Беглый, говоришь, - тяжело проговорил бородач. - Не боишься о таких вещах первому встречному говорить? А если я тебя, беглый, полиции на ближайшем посту сдам?
        - Не сдашь, - уверенно покачал головой парень. - Ты человек грубый и жесткий, но честный и порядочный. Я такое чувствую. В худшем случае - выгонишь сейчас на трассу. Но не сдашь.
        Несколько минут прошли в молчании. Потом водитель прикурил, в несколько глубоких затяжек прикончил сигарету, затушил ее в пепельнице.
        - Я тебя высажу в полусотне километров за Ростовом. Там глухой лес такой - раньше поля были, а после катастрофы разросся этот лес за каких-то десять лет, и хрена с два его вырубишь. Пойдешь через этот лес строго на юго-запад. Если повезет - выйдешь на деревню. Не повезет - там и сгинешь. Больше ничем помочь не могу.
        - Спасибо. Это уже очень много.
        «Гораздо больше, чем то, на что я мог бы рассчитывать», - добавил он про себя.
        Указанием направления водила все же не ограничился - он отдал попутчику старый, еще докатастрофических времен, компас, полторы буханки хлеба, палку колбасы, полбутылки воды и два коробка спичек, завернутых в полиэтиленовый пакет.
        Лес и впрямь оказался глухим. Метров сто - сто пятьдесят вдоль дороги еще можно было идти относительно свободно, но дальше начинался бурелом. Очень быстро непривычный к подобному парень устал, спала первоначальная эйфория, сопутствовавшая мыслям о деревне, в которой он видел что-то вроде Рая. Оказалось, что поваленные стволы гигантских деревьев, каких он, дитя города, ни разу в жизни даже не видел, очень скользкие от разбухшей под дождями и талым снегом трухлявой коры, а глубокие, полные слякотной грязи овраги обладают раскисшими берегами, и, перепрыгивая с одного края на другой, никогда нельзя быть уверенным в том, что приземлишься на твердую почву, а не провалишься по пояс в разжиженную землю. На первый взгляд, нестрашные тонкоствольные кусты имеют отвратительную привычку сечь хлесткими веточками лицо, каждый сучок норовит ткнуть в глаз, секунду назад твердая кочка проваливается под ногами, а льдистая глыба на проверку оказывается ноздреватым сугробом, и колкие комочки снега забиваются под одежду, где, вопреки законам термодинамики, вовсе не торопятся таять. Стоило выбрать направление, в котором
лес казался наиболее редким и чистым, как на пути, будто бы из ниоткуда, возникли густые заросли низкорослого, покрытого колючками кустарника, цеплявшегося за штаны и полы драной куртки. Стоило преодолеть рывком полосу поваленных деревьев, устремляясь к свободной, привлекательно-голой полянке, как ноги проваливались в оттаявшую трясину по самую задницу, и приходилось десять минут медленно и осторожно, вспоминая все прочтенное когда-либо по этой теме, выбираться из болота. Стоило, устав, присесть на широкий, мшистый пень в надежде четверть часа передохнуть и подкрепить силы, как пень разваливался в труху, пробивающуюся сквозь ткань и вызывающую дикий зуд. Стоило…
        К вечеру он совершенно выбился из сил. Несколько раз на пути встречались подозрительно похожие друг на друга причудливо изогнутые деревья, постоянно попадались на глаза одни и те же заросли какого-то кустарника, дважды он видел плоский валун, покрытый черной плесенью, а один раз заметил на сучке что-то темное. Приблизившись и рассмотрев находку, парень пришел к выводу, что это обрывок его собственной куртки. Сил не было даже на то, чтобы выругаться - он просто нашел местечко посуше, закутался в драные остатки одежды, уселся под деревом, прижавшись спиной к твердому стволу, расположил компас так, чтобы оказаться ровно на северо-западе от него, и провалился в глубокий сон.
        Утро оказалось еще отвратительнее вечера. Во-первых, пошел дождь, и то немногое, что осталось относительно сухим после вчерашней «прогулки», вымокло до нитки. Во-вторых, компас остался на том же месте, где и раньше, но теперь, согласно его показаниям, парень спал на юге. В-третьих, плохо упакованный хлеб размок и превратился в бурую кашу. Зато колбаса уцелела, но парень решил оставить ее на потом. Не обращая внимания на вкус, он съел раскисший хлеб, отжал куртку, натянул ее на себя и пошел дальше - ни на что не ориентируясь, просто наугад.
        К полудню выглянуло солнце, да и лес, кажется, поредел - по крайней мере, молодой человек был уверен, что уж пару километров в час он точно проходит.
        А вечером лес внезапно оборвался. Стояли стеной полувековые деревья, а перед ними расстилалось поле. Несколько секунд парень стоял как вкопанный, за полтора суток в буреломе городской мальчик успел забыть, как бывает без леса. Потом присмотрелся - в вечернем тумане виднелись очертания каких-то строений. Не помня себя от радости, он бросился вперед, воображение рисовало картины горячего ужина, бадьи с водой, теплого одеяла и пылающего огня в печи…
        Реальность, как и всегда, оказалась куда печальнее.
        Деревня была заброшена. Судя по всему - довольно давно. В домах почти не было целых стекол, выбитые двери скалились темными провалами, кое-где провалилась крыша, и дом с перебитым хребтом будто бы замер в агонии. В другой ситуации страх пересилил бы, и парень предпочел бы обойти брошенную деревню стороной, но сейчас он слишком замерз и устал, чтобы бояться хоть чего-то.
        После двадцати минут поисков были обнаружены: относительно целое отдельное строение вроде бани - по крайней мере, на жилое оно похоже не было, зато имело большую печь; слегка заржавевший, но непрохудившийся котелок на треноге; глиняный горшок, полный грязи, но без единой трещины; плотно заколоченный ящик, на дне которого нашлись две пригоршни пшеницы; большой, совершенно тупой нож; топор без топорища. Парень оглядел свои находки, прикусил губу и внезапно рассмеялся.
        - Ничего, - сказал он самому себе. - Ничего, мы еще поборемся.
        Камни, из которых была сложена печь, оказались сносным заменителем точила. Из обломка доски при помощи ножа и чьей-то матери получилось приличное топорище. Внутренние доски соседнего дома, почти не тронутые влагой, отдирались от каркаса тяжело, но все же отдирались.
        Спустя три часа молодой человек сидел перед весело потрескивающим в печи огнем и щепкой черпал из котелка разваренную горячую пшеницу. И эта безвкусная каша сейчас стоила всех яств дорогих ресторанов!
        Спалив в печи чуть ли не половину дома, юноша просушил одежду и отчасти - обувь. Тем временем на улице рассвело, и он еще раз обошел деревню в поисках чего-либо, что могло сгодиться в дороге. Нашлось еще немного пшеницы, заплесневевшая мука, которую он, как и разбитую банку прокисших консервов, брать не стал, моток синтетической веревки и старое, побитое молью, но все еще сносное одеяло. Из свернутого и обвязанного веревкой одеяла вышел недурной рюкзак, в складках которого были спрятаны пшеница, горшок, обломок камня в качестве точила, драгоценный батон колбасы, бутылка с водой и компас. Топор юноша заткнул за пояс, как и нож.
        Ложиться спать он не стал. Дождался, пока станет совсем светло, и бодрым шагом направился на юго-восток. Точнее, в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться юго-восток. То есть снова в лес.
        Пшеницы и колбасы хватило всего лишь на первые два дня пути, хотя он ел только тогда, когда начинал чувствовать слабость - не обращать внимания на сосущий голод оказалось почти просто. На третий день повезло набрать горсть прошлогодних красно-оранжевых ягод, сладких, но очень вяжущих язык. Сначала он съел только две штуки, подождал пару часов и, убедившись, что ягоды не ядовиты, проглотил все, что собрал. Вечером скрутило живот, и всю ночь парень просидел в кустах - благо кусты здесь были повсюду. Однако у подлых ягод оказался свой плюс - на четвертый день есть не хотелось совершенно. Зато на пятый сосущее чувство голода взялось за путника с удвоенной силой, но он не хотел рисковать - жевал на ходу березовые почки, создавая себе иллюзию насыщения.
        На шестой день встать оказалось очень сложно. Его мутило, ноги подкашивались, словно он только что прошел бодрым шагом пару десятков километров, перед глазами все плыло. Подумав, он бросил весь свой нехитрый скарб, рассудив, что если сегодня он найдет человеческое жилье, то старый топор и гнилое одеяло ему не понадобятся, а если не найдет - то они ему просто не помогут. Без «рюкзака» идти оказалось легче, но только первые минут тридцать - потом усталость вновь обрушилась на плечи непокоренным Эльбрусом. Он не видел, куда идет, не думал, зачем идет - просто механически переставлял ноги, заставлял себя подниматься, в очередной раз запнувшись о подлую корягу, вытирал с лица грязь и шел, шел, шел…
        Они появились совершенно неожиданно, словно бы вышли из пелены дождя. Два плечистых мужика, один полностью лысый, но с длинной густой бородой, чем-то отдаленно напомнивший давешнего водилу, а второй, в противоположность первому, гривастый и даже несколько дней назад выбритый. Они что-то спрашивали, но молодой человек не мог понять, что они от него хотят, он пытался объяснить им, что ищет деревню, но они его тоже не понимали, и он мельком подумал, что, кажется, случайно перешел границу, хотя, чтобы перейти границу, надо или пройти много сотен километров, или переплыть море. Море он точно не переплывал, да и пройти столько тоже определенно не мог…
        Мужики тем временем жестко, но негрубо взяли парня за плечи и куда-то повели. Он не сопротивлялся, только временами пытался объяснить, что ему надо в деревню, но он заблудился. Потом стало тепло, по горлу заструился жидкий огонь, мысли вдруг стали четкими и яркими.
        Он, закутанный во что-то теплое, сидел на широкой лавке, прислонившись спиной к стене. Напротив него, оперев локти на стол, расположился мужчина из тех, кого даже в сто лет язык не поворачивается назвать стариком. Полностью седой, морщинистый, с выцветшими от возраста глазами, он был могуч и широк, свободная рубашка не скрывала выпуклые мышцы груди и массивные бицепсы, а такими кулаками только и надо было делать, что валить быков одним ударом.
        - Кто ты такой и зачем пришел к нам? - спросил мужчина.
        - Я бежал из корпорации. В городе мне нельзя, - начал отвечать юноша, стараясь говорить короткими фразами - горло жгло огнем, каждое слово приходилось выталкивать через боль. - Мужик подвозил, рыжебородый. Сказал - есть деревни, где примут. Если работать и не навязывать свое. Высадил у леса, сказал идти на юго-восток. Если не сдохну - дойду. Я не сдох. Дошел.
        - За что сидел? Убийство, грабеж, изнасилование? - резко и громко прорычал мужчина, перегибаясь через стол и глядя парню в глаза. - Говори!
        - Нет, нет… - Лицо седого стало вдруг расплываться, потом изменилось, стало совсем другим, мир вокруг завертелся, но он понимал, что сейчас надо говорить, и пытался говорить. - Он его убил, понимаете, убил! А все думали, что он сам себя убил, а его он убил… Мы искали, хотели поймать, наказать… а он сам нас нашел, искалечил его, свел с ума… Он не человек, понимаете, он какой-то другой, неправильный… он сделал так, что меня посадили в тюрьму… Дориан, Дориан Вертаск, он так сделал, а еще Олег…
        - Парень, ты бредишь, - почти с сочувствием произнес голос седого мужчины, но юноша знал, что надо говорить, и говорил, он помнил, что если не делаешь то, что должен делать, то потом бывает очень плохо и больно, и он говорил.
        - Меня не посадили бы, но он хотел убить Алика и других тоже убил бы, я не хотел говорить, но надо было, я не мог иначе, он бы всех убил…
        Вокруг стало темно и тихо, как в тумане, чужой голос доносился, как сквозь вату, он не слышал слов, но разобрал вопросительную интонацию, он понял, что его о чем-то спрашивают, а когда спрашивают - надо отвечать, и он пытался отвечать, но получилось только произнести еще имя, а потом стало совсем темно и тихо.
        Когда он проснулся, за окном светило яркое весеннее солнце. Он лежал на все той же широкой лавке, застеленной одеялами, и солнечный лучик светил прямо в глаза. Юноша поднял руку, прикрываясь от света, и огляделся, насколько позволяло его положение.
        В помещении было просторно и свободно: вдоль стен - лавки, чуть в стороне - стол, в углу большая печь, на которой что-то булькало и упоительно вкусно пахло. Возле печи - еще один стол, для готовки, а за этим столом стояла, быстрыми движениями нарезая овощи, девушка лет восемнадцати, с забавно взъерошенным ежиком коротко остриженных черных волос.
        - Э-э-э… здравствуйте, - сказал молодой человек, совершенно не представляя себе, с чего начать.
        Девушка выронила картофелину, резко обернулась, как застигнутый врасплох дикий зверек. Нашла взглядом гостя, с облегчением выдохнула.
        - Нельзя же так пугать, - с укором сказала она. - Как ты себя чувствуешь?
        - Спасибо, хорошо… кажется.
        - Я знаю, есть очень хочется, но пока придется обойтись бульоном - ты довольно долго голодал и нельзя сразу начинать питаться, как обычно.
        - Знаю… А бульона-то можно? - не удержался он.
        Девушка рассмеялась, и дикий зверек тут же конкретизировался: маленькая черно-бурая лисичка.
        - Подожди минутку, сейчас достану. Дед сказал - как проснешься, тут же его звать, но я не думаю, что десять минут сделают погоду. Так что ты пока ешь, а я Деда позову.
        - Деда? - уточнил юноша, принимая большую, исходящую ароматным паром кружку.
        - Дед Всеволод, наш старейшина, если можно так сказать. Пей, пока горячее, я сейчас вернусь.
        - Как тебя зовут? - крикнул он вслед девушке.
        - Олеся. - Лисичка снова улыбнулась, и ему показалось, что это ее естественное состояние - улыбаться, светло и искренне.
        Дверь закрылась, в комнате как будто бы стало темнее.
        «Стоп. Влюбиться - это самое глупое, что я могу сейчас сделать», - сказал он себе. И продолжил думать об Олесе-лисичке, маленькими глотками отхлебывая горячий наваристый бульон.
        Минут через пятнадцать дверь снова отворилась и закрылась - в дом вошел Дед. Деда молодой человек узнал сразу, Деда вообще сложно было не узнать. Таких людей - раз-два, и обчелся, такие люди запоминаются с полувзгляда.
        - С возвращением, - сказал Дед. И тут же, без перехода, добавил: - Ну что, рассказывай. Как дошел до жизни такой, как в тюрьму угодил. С какой радости к нам пошел - можешь не говорить, и так знаю.
        - Не знаете, - неожиданно для самого себя огрызнулся юноша. - Точнее, не полностью знаете.
        - Даже так? Тогда и это рассказывай, Леша.
        Он напрягся.
        - Почему вы называете меня Лешей?
        - Потому что когда тебя - точнее, твой почти что труп - принесли, на вопрос о твоем имени ты назвал это. А что, тебя иначе зовут?
        - Нет, просто… неожиданно было. Я не помню почти, как сюда попал, и чтобы имя называл - тоже не помню.
        - Я тебе расскажу, что знаю. Но сперва ты говори.
        Дед устроился на лавке напротив, поставил перед собой большую кружку с квасом и явно приготовился к долгому разговору.
        Леше ничего не оставалось, кроме как начать рассказывать.
        Когда он закончил, солнце уже начало клониться к горизонту. Пару раз дверь открывалась и в избу заглядывала Олеся, но каждый раз исчезала, едва поймав взгляд Деда. Один раз заходил лысый бородатый мужик, откуда-то смутно знакомый, но Дед и его прогнал, зыркнув из-под бровей.
        - Так что вот так вот, - закончил Леша. - Решайте теперь, что со мной делать. Работать я умею, правда, в поле не приходилось, но учусь быстро.
        - А если погоним? - прищурился Дед.
        - Пойду искать другую деревню. Мне деваться больше некуда.
        Дед тяжело вздохнул, поднялся на ноги, прошелся по комнате.
        - Я вижу, что ты многое недоговариваешь, - наконец сказал он. - Но если хочешь остаться - оставайся. Чему можем - научим. Построишь дом - можешь жену взять, если кто за тебя пойдет. А ведь пойдут, ты парень видный. Захочешь поговорить - приходи, вечера длинные. Что-то мне подсказывает, что у нас с тобой найдутся прелюбопытнейшие темы для разговора.
        - А вы ведь не всегда в деревне жили, - сказал вдруг юноша.
        - Да что вы говорите, молодой человек? - Всеволод саркастично приподнял бровь. - Учитывая то, что мне было лет так сорок к тому моменту, как деревни только начали появляться, вы, несомненно, сделали потрясающее открытие.
        Леша смущенно замолчал, но Дед, к его удивлению, продолжил:
        - Когда-то я преподавал в Московском университете прикладных искусств. Имел ученые степени, награды, если вам интересно.
        - Интересно, - сказал Леша. - Я же не смог закончить обучение из-за той истории…
        - А зачем тебе тут образование? - усмехнулся Всеволод, в очередной раз заставив юношу стушеваться. - Или ты собираешься чуть оправиться - и деру?
        - Нет, что вы! Я просто…
        - Я понял. Отдыхай… Леша.
        Он вышел.
        А молодой человек устало откинулся на одеяла и закрыл глаза. Он хотел обдумать все то, что услышал, и то, что просто почувствовал, но не успел даже осознать это свое желание - разморенное непривычным ощущением сытости и тепла тело не желало ничего другого, кроме как долгого и здорового крепкого сна.
        II. III
        Тот, кто вечно считает потери, -
        Забыл о прежних дарах.
        Каждому образу - свое место и время. Эту истину Людвиг Нойнер усвоил еще в тот год, что провел в горном поместье Вацлава. Образ почтительного ученика был допустим только с Пражски, девушкам из обслуги больше всего нравился диковатый неудержимый горец, охранники поместья лучше подчинялись уверенному практику, не стесняющемуся продемонстрировать свою мощь, но и не пускающему ее в ход по поводу и без. Обосновавшись в сытой и спокойной Вене, Людвиг выбрал для себя образ преуспевающего бизнесмена, слишком любящего простые удовольствия, чтобы отказываться от них в пользу спортивного вида и здорового желудка. Впрочем, как раз со здоровьем у Нойнера все было в порядке, здоровье у него оставалось идеальным с самого Тибета, когда он только начинал эксперименты с силой, направленной на него самого.
        Австрийцы подсознательно доверяли невысокому пузатому человеку с вечной добродушной улыбкой и обрамленной длинными редкими волосами блестящей лысиной. Он выглядел успешным, довольным жизнью, радостным, спокойным за свое будущее - а значит, его партнеры могли быть спокойны за свое.
        Для России этот образ не подходил, и Людвиг подошел с другой стороны. Ненавязчивая демонстрация силы, прямой намек на собственное отличие от большинства, подчеркнутая современность и в то же время - традиционность. Для достижения поставленной цели Нойнеру пришлось провести два месяца в спортивном зале, совмещая физические и энергетические тренировки, но результатом он был более чем доволен. Низенький круглый человечек лет пятидесяти с мягким, одутловатым лицом превратился в невысокого, крепко сложенного сорокалетнего мужчину, подтянутого и чисто выбритого. Людвиг отказался от горячо любимой им, австрийцем, коллекции бархатных и вельветовых костюмов, к которым прилагались рубашки светлых теплых оттенков, теперь в его гардеробе ровными рядами висели черные строгие пиджаки и брюки, белоснежные сорочки, а рядом - кожаные штаны и черные шелковые рубашки и несколько комплектов камуфляжной униформы. Полка с обувью отличалась еще меньшим разнообразием - узкие модельные туфли со скрытым каблуком, прибавляющим к росту сантиметров шесть, тяжелые военные ботинки на толстой рифленой подошве и байкерские
сапоги-казаки с металлическими носами. Три похожих друг на друга образа, отличающиеся только акцентами. И надо признать, русские образы нравились Нойнеру куда больше, чем австрийские.
        Просыпался Повелитель всегда в шесть утра, вне зависимости от того, во сколько он ложился. Принимал ледяной душ, проводил полчаса в спортивном зале, потом завтракал и ехал работать. В отличие от своего предшественника, он очень четко разделял территорию личной жизни и личных дел, и территорию работы и дел Братства. От квартиры, принадлежавшей Дориану, Людвиг разумно отказался, предпочтя ей небольшой особняк на том же Крестовском острове. Для своей корпорации, где был устроен также и петербуржский штаб Братства, он приобрел в собственность недавно построенный бизнес-центр - разумеется, тоже на Крестовском.
        Негромко щелкнула минутная стрелка на больших часах - семь часов девять минут.
        - Аполлон!
        Через несколько секунд слуга появился в прихожей, поклонился.
        - Да, господин Людвиг?
        - Я позвоню за час до обеда. Сегодня подашь жаркое со свининой, в горшочке. Десерт не нужен. Я поем и тут же уеду.
        - Как скажете, господин Людвиг. - Грек снова поклонился, и Нойнер в который раз подумал, что не ошибся, решив все же взять к себе бывшего слугу своего предшественника: Аполлон был исполнителен, в меру инициативен, прекрасно готовил, причем блюда самых разных стран, но даже не кулинарные таланты были его главным полезным качеством. Грек служил Вертаску около десяти лет и очень, очень многое знал. В отличие от Дориана, австриец никогда не забывал, что прислуга - не элемент декора и не удобный инструмент, прислуга имеет уши. А хорошая прислуга - еще и хорошие слух и мозги.
        После памятного разговора по мобилу, когда петербуржец обвинил Людвига в том, что тот украл базу, Нойнер сразу же отправился в Россию. Что бы он ни сказал, он прекрасно понимал - Дориан не настолько глуп, чтобы пытаться не отдать информацию под таким смехотворным предлогом. Все это слишком хорошо проверяется.
        Прилетев, Людвиг тут же направился к собрату домой, но не обнаружил его. Чуть встревоженный, Аполлон сказал, что господин уехал на какую-то встречу и должен был вернуться вскоре после полуночи, но почему-то не вернулся. Терзаемый дурными предчувствиями, Нойнер за пару часов развил бурную деятельность - деньги позволяли ему нанять на пару лет хоть всю полицию, спецслужбы, детективные и поисковые агентства. Пары лет, конечно, не понадобилось - за трое суток Петербург прочесали вдоль, поперек и еще в глубину на километр. Безрезультатно - Дориан Вертаск как сквозь землю провалился.
        Пришлось звонить Вацлаву. Пражски прилетел через четыре часа, взял флаер с водителем и за ночь объехал весь город, пытаясь найти хоть какие-то следы своего потенциального преемника. Вернулся злой, молча выгнал всех из квартиры Дориана, заперся в оранжерее и не выходил оттуда до следующего вечера.
        - Брат Дориан мертв, - объявил Вацлав, без стука входя в номер Нойнера. - Я знаю о конфликте, возникшем между вами с его слов. Хочу теперь услышать твою сторону.
        Людвиг ощутил волну энергии, хлынувшую от чеха, и приготовился заниматься неприятным и непривычным делом - говорить правду.
        Пражски проверил каждое его слово. Кажется, не поверил, но прицепиться было не к чему - в конце концов, австриец действительно не солгал ни в единой мелочи. Что-то недоговорил, да, но не более.
        Так ничего и не сказав, глава Братства вернулся в Чехию. И уже оттуда спустя неделю позвонил Людвигу.
        - Во-первых, принимай Петербург - в Вене тебе делать нечего, там все прекрасно работает и без тебя. Придется работать с нуля, раз база брата Дориана утрачена. Во-вторых - ищи базу. Сам понимаешь, если эта информация попадет в руки спецслужб, ничего хорошего не получится.
        - Хорошо, учитель, - сказал Нойнер коротким гудкам.
        И принялся за работу.
        Первым делом он взял в оборот слугу Вертаска, поставив его перед несложным выбором: работать на Людвига так же, как он работал на Дориана, плюс выполнять некоторые другие несложные обязанности, плюс рассказать новому хозяину все о делах хозяина прежнего или же…
        - Я согласен, но у меня будет два условия, - спокойно ответил Аполлон.
        - Какие еще условия? - удивился Нойнер.
        - Дополнительные два выходных в месяц и повышение зарплаты.
        На несколько секунд австриец потерял дар речи - он-то думал, что речь пойдет о чем-то существенном!
        - Получать будешь вдвое больше, выходные - один день в неделю и еще два в месяц по твоему выбору, но с согласованием минимум за три дня.
        - Я согласен.
        - Значит, с этого момента ты работаешь на меня. И для начала - расскажи мне все, что ты знаешь о делах покойного Вертаска. Лгать не советую - я не силен в телепатии и даже недоговорку могу принять за вранье. А когда мне врут - я злюсь. А когда я злюсь…
        - Я понял, господин Людвиг. Можно начинать?
        Рассказал он очень и очень многое. Пожалуй, гораздо больше, чем Нойнер мог рассчитывать. Да, с этим можно было начинать работать. Но сперва - база.
        - Как и когда вор мог проникнуть в дом и украсть системный блок?
        - В тот день, когда вы прилетели. Дориан приказал мне уйти, оставив дверь незапертой - видимо, боялся, что не сможет вам открыть. Еще он велел сказать охране на посту, чтобы те пропустили человека, который пойдет к Дориану Вертаску. Он нередко давал охране такие распоряжения, и они не удивились. Вор точно пришел в промежутке между моим уходом и вашим приездом. Иногда к Дориану приходило несколько человек за вечер, и потому охранники не удивились, что следом за одним гостем пришел другой.
        - А записи с видеокамер?
        - Уничтожены, к сожалению. С украденного системного блока управлялась система видеонаблюдения за квартирой и был нелегальный доступ к компу охраны. Все записи за те сутки уничтожены и восстановлению не подлежат. Но есть словесное описание первого гостя, составленное одним из охранников. Это был молодой мужчина среднего роста, бледный, худощавый, с длинными темными - возможно, черными - волосами, в кожаных штанах и кожаном же плаще на голое тело. Я не припоминаю никого, кто подходил бы под это описание.
        Работать с Аполлоном оказалось сплошным удовольствием - грек обладал хорошей памятью, не имел привычки додумывать, если чего-то не помнил, рассказывал подробно, не упуская важных деталей, но в то же время не тратя время на ерунду. К сожалению, найти базу это не помогло. Нойнер искал ее полтора года, и все безрезультатно.
        - Господин Людвиг, с вами все в порядке? - осторожно спросил слуга, вырывая австрийца из воспоминаний.
        - Да, все хорошо, - он скинул пиджак, протянул его Аполлону. - Повесь обратно в шкаф - сегодня жарковато для полного костюма.
        - В вашем офисе хорошие кондиционеры, а в шкафу висит еще один точно такой же костюм с пиджаком, - напомнил грек. - На случай, если будет какая-нибудь важная встреча.
        - Точно. А я и забыл. Спасибо. - Он последний раз взглянул в зеркало, провел ладонью по гладко выбритому черепу и направился к двери. - За час до обеда я позвоню.
        - Буду ждать, господин Людвиг.
        После уличной жары - всего семь утра, а уже духота, как в полдень, и куда только OverTown смотрит? - прохлада кабинета казалась райской. Нойнер приказал секретарше принести кофе, поздоровался с личным секретарем - в отличие от длинноногой блондинки-кофеподавательницы, секретарь была немолодой и не очень красивой, зато отрабатывала свою двойную зарплату на все сто процентов.
        - Доброе утро, господин Людвиг.
        - Здравствуйте, Маргарита Юрьевна.
        - Вы просили вчера напомнить, что ваша первая встреча - специалист по сетевой безопасности из две тысячи семьдесят третьего года.
        - Да, спасибо.
        Ага, конечно, специалист. То есть специалист - но наоборот. Проще говоря, хакер. Знаменитый в очень узких кругах хакер, два года назад взломавший государственный сервер, на котором хранилась информация обо всех гражданах России.
        Он успел выпить кофе и просмотреть подробный список дел на сегодня, когда в кабинет постучалась секретарша Милочка и пропела:
        - Федор Андреевич Шестков, специалист по…
        - Пригласи.
        Федор Андреевич оказался мужиком лет пятидесяти с хвостиком, в джинсах и драной футболке, заросший недельной щетиной. Суммарная стоимость одежды на нем не превышала стоимости белья на Людвиге, зато костюм Людвига, сшитый на заказ у лучшего портного города, не стоил и одной четверти сверхмощного компа-наладонника, выглядывавшего из широкого кармана не очень чистых штанов.
        И все вместе это было слишком нарочито, чтобы казаться естественным.
        - Здравствуйте, Федор, - спокойно поприветствовал гостя Нойнер. - Итак, я позвал вас, чтобы предложить… впрочем, подождите минутку.
        Он быстро набрал на экране команду - тихо щелкнули замки, слабо загудело устройство, создающее непреодолимые помехи любой прослушке.
        - Итак, вы - тот самый знаменитый Вайсс, взломавший в семьдесят третьем госсервер.
        - Вы меня с кем-то путаете, - прищурился хакер.
        - Не путаю. И не предлагаю играть со мной. Я знаю, кто вы. Я знаю, что за тот взлом вы получили денег достаточно, чтобы всю оставшуюся жизнь провести на итальянском побережье, где вы приобрели виллу. Однако через год вы вернулись в Россию. Почему? Потому что вам стало скучно. Вы не работяга, взломом зарабатывающий себе на хлеб и комп, и хакерство для вас - не ремесло, а творчество. Я прав?
        - Да, - после паузы сказал Вайсс. - Вы не полицейский и вы не из спецслужб. Вы не стали бы устраивать эту беседу, если бы собирались меня сдать. Следовательно, вы хотите дать мне задание. Так?
        - Именно. Задание - крайне сложное даже для вас, хоть вы и считаетесь одним из лучших хакеров в мире. Кстати, хотите кофе?
        - Не откажусь.
        - Сахар, сливки, корица?
        - Просто кофе.
        - Маргарита Юрьевна, пожалуйста, принесите нам кофе. Мне - как обычно, а Федору Андреевичу - без корицы. - Отключив связь, Людвиг вновь посмотрел на собеседника. - Так вот, господин Вайсс. Мне нужна информация, содержащаяся на трех компах. Один из них находится в Берлине, второй - в Нюрнберге, третий - в Гамбурге. К сети компы не подключены, но для вас, как мне известно, это не должно оказаться проблемой. Оплата - на ваше усмотрение. В качестве аванса могу предложить… Да, Маргарита Юрьевна, спасибо.
        Дождавшись, пока секретарь выйдет, Нойнер открыл ящик стола, достал из него небольшую коробку, размером с две сигаретные пачки, протянул Вайссу. Тот повертел коробочку в руках, поставил на край стола, нажал единственную кнопку на гладкой металлической поверхности. Из края коробки выскочила крохотная игла.
        - Проверка ДНК, - пояснил Людвиг. - Придется уколоть палец.
        Хакер смотрел на коробку с недоверием, и австриец сам протянул руку, слегка надавил на иглу. Игла втянулась, а коробка начала стремительно раскладываться. Через несколько секунд перед Вайссом стоял разложенный ноутбук.
        - Максимальные характеристики, проецируемая на панель клавиатура, экран с сенсорным вводом, проецируемый голографический экран. Основной материал - специальный сплав, жаростойкий, водонепроницаемый, удароустойчивый и так далее - но это все ерунда. Добраться до информации можно, только включив комп. Включение - только по коду ДНК, и никак иначе. Экспериментальная разработка. Абсолютная безопасность. Хотите?
        - Да, - хрипло ответил Вайсс, не отводя взгляда от чуда техники. - Хочу.
        - В таком случае… - Нойнер переставил ноутбук, удалил из его памяти информацию о своей ДНК - комп тут же сложился обратно в коробку, которую Людвиг вернул на самый край стола. - Забирайте. Он ваш. Будет открываться только по вашей ДНК, если не перепрограммируете. На меня он уже не сработает.
        - Я приступлю к работе сегодня же. Максимум через месяц…
        - Не надо сроков. Просто сделайте как можно быстрее. И самое главное - никто не должен знать, что информация скопирована. Адреса и вся прочая информация, которую я могу предоставить, - в этом пакете, - он положил на стол простой бумажный конверт. - Ну и, само собой, я не потерплю ни малейшего обмана. Вы пейте кофе, он вкусный и хорошо бодрит после бессонной ночи.
        Вайсс залпом выпил обжигающий напиток, даже не почувствовав вкуса.
        - Какие гарантии моей честности вы хотите? - тихо спросил он.
        - Мне не нужны гарантии. Мне нужна сделанная работа, и только.
        - Она будет сделана.
        - Вот и хорошо. Тогда обсудим детали…
        На обсуждение деталей ушло минут десять - все это время австриец внимательно следил за зрачками визави и за скоростью его реакции. Когда препарат, подмешанный в проходящий под кодовым названием «кофе без» напиток, начал действовать, Людвиг легко вытянул из ставшего очень разговорчивым и неосторожным хакера всю нужную ему информацию. Теперь Вайсс не сможет обмануть ни при каких обстоятельствах - Нойнер знал о нем все.
        - Кстати, вот еще что хотел спросить! Скажите, а кому вообще мог понадобиться тот взлом госсервера? Или вы это делали исключительно для себя?
        - Для себя? Не, для себя это слишком геморройно и рискованно. Это парень один заказал, он хотел кого-то из корпы вытащить. Устроил побег - помните, как раз в том апреле была история? Вот мы и подчищали следы за теми, кого он вытаскивал. Вообще, странный мужик, говорил странно, одевался странно, платил совершенно бешеные деньги даже за такую работу.
        Людвиг почувствовал, как в груди вдруг стало на мгновение очень холодно. Он ненавидел само это ощущение, но безумно любил то, что оно означало. Он напал на след. Неизвестно, чей это был след, - но точно что-то очень важное и нужное.
        - Странно говорил?
        - Ага. Короткие такие рубленые фразы, и смотрел на нас, словно бы не видел. А одевался - вообще атас. Мы первый раз встретились в марте. Тогда холодно было, градусов шесть ниже нуля - а он приперся в плаще. Плащ кожаный и так не греет, так еще и распахнутый. А под плащом - ничего, голая грудь.
        - Как он выглядел? - тихо спросил Нойнер.
        - Ну, довольно высокий, худощавый, но крепкий, жилистый, сильный очень на вид. Волосы длинные, темные, распущенные всегда - ни разу его с «хвостом» не видел. Бледный, взгляд злой.
        - Когда вы его видели в последний раз?
        - Да в тот же день, когда побег был. Он велел начинать и ушел. Это около девяти вечера было, шестнадцатого апреля. Но это не главное. Вы бы знали, как сложно было удержаться от соблазна и не перекачать к себе с государственного сервака инфу на всяких там политиков, бизнесменов и тому подобных! Можно было бы вообще никогда в жизни больше не работать ни мне, ни детям, если они у меня вдруг появятся.
        - А его изображение у вас есть?
        - Да, остался один снимок с камеры, который я сохранил на всякий случай… Сейчас покажу, в наладоннике есть. Так… вот он.
        - Позволите скопировать?
        - Копируйте, - махнул рукой Вайсс.
        - Вам и вашим детям и так можно будет никогда не работать после того, как вы выполните мое поручение, - торжественно провозгласил Нойнер, возвращая хакеру комп. - А теперь, извините, я должен работать.
        - Да, конечно! Что-то я засиделся.
        - Буду ждать от вас вестей, Федор Андреевич, - сказал Людвиг, открывая перед гостем дверь. - Маргарита Юрьевна, мне нужно поработать, никого ко мне не пускайте, пожалуйста!
        - Конечно, господин Людвиг.
        Тщательно заперев дверь кабинета, Нойнер дошел до стола, рухнул в удобное кресло, вытер платком выступившую на лбу испарину и открыл досье, в котором была информация обо всех людях, когда-либо как-либо контактировавших с Братством. Выбрал папку со снимками и запустил поиск на совпадение с оставленным Федором изображением.
        Спустя полторы минуты напряженного ожидания программа завершила работу. Чувствуя, как бешено колотится сердце, Людвиг посмотрел на результаты поиска.
        Семнадцать похожих изображений. И среди них - только одно подходящее, все остальные просто не могли быть в Петербурге в то время.
        Теперь Нойнер знал, кто его враг. И, в отличие от собратьев, не собирался давать этому врагу ни единого шанса.
        II. IV
        Только зачем же охотник
        По имени «прежде»…
        Что бы там ни говорили, все же дурным воспоминаниям свойственно блекнуть, когда у человека все хорошо. Даже если кажется, что этот кошмар не забудешь никогда: проходит несколько лет - и радость жизни стирает злое прошлое из памяти, оставляя только тень его, чтобы помнить и не повторять ошибок.
        И Стас убедился в этом на собственном примере. Два года назад он был уверен, что никогда не забудет рабство в корпорации, свист плети и расписанную до последней секунды жизнь. Думал, что не сможет избавиться от боли предательства и не сумеет вычеркнуть из памяти имена и лица тех, кто, называя себя аарн, отвернулись от него, едва только появился повод. Считал, что глухая, стонущая тоска, поселившаяся в его сердце после смерти Вениамина Андреевича, останется с ним до конца жизни.
        Потом он думал, что никогда и ни за что не забудет неделю, проведенную в весеннем лесу, практически без еды, без возможности развести огонь и просушить вещи. Думал, что не оправится от сильнейшего воспаления легких, которое подхватил во время своих блужданий, - оно дало о себе знать через неделю после того, как Ветровский, казалось, поправился. Думал, что не сможет научиться жить в деревне, с людьми, ничего о нем не знающими - за исключением Всеволода Владимировича, которому Стас рассказал о себе действительно все. Кроме имени, разве что - и то лишь потому, что действительно хотел начать все с начала.
        Все прошло. Свист плети ассоциировался теперь только с ленивой лошадью, боль предательства вызывала грустный смех над собственной наивностью, тоскливая боль потери сменилась светлой печалью по близкому человеку. Неделя в лесу казалась теперь не кошмаром, а своеобразным испытанием, которое он сумел пройти, воспаление легких осталось в памяти просто болезнью - да, неприятно, но с кем не бывает? А чужие люди за два года перестали быть чужими, и Стас готов был, не раздумывая, броситься в драку за любого из них.
        И все же он так и не стал своим. Быть может, из всех жителей деревни это ощущали только сам Стас да Всеволод Владимирович - но этого было более чем достаточно. Молодой человек раз за разом вспоминал их последний разговор и всякий раз убеждался в ощущении, что бывший профессор хочет, чтобы он ушел. Не потому, что этого хочет сам профессор, а потому, что это нужно Стасу.
        Ветровский упрямо сжимал кулаки, кусал губы и повторял себе снова и снова: «Я останусь, это мой дом, мое место - здесь». В конце концов, такая деревня - чем не Орден?
        «Ничем не Орден», - отвечал он самому себе. Да, здесь живут хорошие, честные, работящие люди, и это очень много, это непредставимо много в мире, где каждый второй готов на любые подлости во имя выгоды. Но для Ордена - этого недостаточно. Деревня статична, деревня не имеет пути развития, и не потому что нет возможностей. Сами люди статичны, они создали свой стабильный мирок, в котором могут спокойно жить и радоваться жизни, и они уже не стремятся ни к чему новому. Кроме того, как ни печально это признавать - деревни обречены на вымирание, как и любая замкнутая система. Либо вымирание, либо трансформация во что-то совершенно иное - и Стас был уверен, что трансформация приведет не к моральному и умственному развитию, а только лишь к техническому прогрессу.
        «А если я останусь и возглавлю деревню - что будет тогда? Смогу ли я найти новый путь, которого до сих пор не вижу? Сумею ли научить этих простых людей Звездному ветру, стремлению к познанию Вселенной?» - спрашивал он себя. И тут же отвечал - нет. Не сможет. Не пойдут за ним эти люди, привыкшие к своему миру. Если бы он позвал в города - быть может, кто-то из молодежи и согласился бы. Та же Олеся…
        …Олеся. Еще одна причина, по которой Стас должен был остаться. И собирался остаться. Трехлетнюю Лесю привела в деревню мать - женщина умирала от рака, не имея средств на дорогостоящее лечение. Она понимала, что скоро умрет, и не хотела, чтобы дочь попала в детский дом. Девочка выросла в деревне и искренне считала Всеволода Владимировича своим дедушкой, хотя правду от нее никто не скрывал. Но она пошла бы за Стасом - юности свойственно совершать необдуманные поступки во имя любви, а Олеся Стаса любила. Осенью, после праздника урожая, хотели сыграть свадьбу, и Стас знал - уйти он может только до праздника. Потом будет поздно.
        - Ненавижу выбирать, - пожаловался он.
        Соловый мерин всхрапнул, ткнулся бархатным носом в плечо. Ветровский рассеянно погладил крутую шею, пальцы машинально пробежались по гриве, выбирая застрявшие в жестких волосах репьи и колючки.
        - Ты сам вызвался, я не виноват, - сказал молодой человек коню. - Так что ждет тебя долгая прогулка.
        - С кем болтаешь? - осведомился Андрей, выходя из амуничника с хомутом на плече и уздечкой в руке.
        - С кем тут говорить, кроме лошадей? - пожал плечами Стас. - Ты когда будешь готов?
        - Щас запрягу и буду готов. Все проверил?
        - Угу. Все по списку, и списки тоже по списку.
        - Много нам обратно заказали?
        - Да уж достаточно. Глашу берешь?
        - А кого еще?
        - Тоже верно. Я на Солнечном поеду.
        - Не ты, а мы. Мне тоже неохота всю дорогу на возу трястись.
        - Угу, - сказал Стас и пошел за седлом.
        Выезжали на торговлю с вечера. Ехать далеко, воз тяжелый, дороги - одно название, а не дороги, так что в городе в лучшем случае часам к шести утра быть. Воз поставить на рынке, лошадей распрячь и увести - это уже задача Стаса, пока Андрей будет торговать. Как пекло схлынет - торговля уже кончается, останется только заехать за товаром, что в деревню везти, и можно домой. Часам к трем утра как раз вернутся - и можно спать хоть весь день.
        По вечерней прохладе кони шли резво, а Солнечный вовсе норовил сорваться в галоп - застоялся за время жатвы. Мерин был заезжен только под седло - при виде хомута у него начиналась настоящая истерика, и даже Витька, прирожденный лошадник, не сумел переучить солового упрямца под упряжь. Глаша бежала экономной рысью, Андрей берег силы лошади, и Стасу очень быстро надоело сдерживать своего коня.
        - Солнечный застоялся, - сказал он, заставляя мерина держать один темп с Глашей.
        - Хочешь - погоняю, - пожал плечами рыжебородый.
        - Да я сам справлюсь. Просто предупреждаю.
        - Угу.
        Стас надеялся получить от короткой скачки удовольствие, но его ждало разочарование - стремена мешали, веревочные путлища неприятно давили на икры, а седло оказалось гораздо жестче лошадиной спины. Помучившись минут десять, он вернулся на дорогу, спешился, быстро расседлал Солнечного, дождавшись Андрея, закинул седло на телегу и снова вскочил на спину коня.
        Совсем другое дело! Шелковистость шкуры отчетливо ощущалась сквозь тонкую ткань штанов, слабо пахло конским потом и сильно - подсохшей травой, скошенной третьего дня. Ветер приятно холодил кожу, остужал, выгонял из тела дневной зной, и если бы Стас спросил себя «оставаться или уходить?» сейчас, то ответ был бы очевиден.
        Около трех утра сделали короткий привал, перекусили хлебом, домашней колбасой и квасом, поменялись местами. Снова в седле Ветровский оказался уже перед самым городом - Андрей, родившийся и выросший в деревне, с чистой совестью свалил на «городского» процесс получения временных удостоверений личности, совершенно не замечая, как побледнел Стас, едва представив себе процесс общения с полицией. Воображение рисовало ему картины одна страшнее другой, но он все же заставил себя направить Солнечного к человеку в форме, с интересом изучающему непривычное даже для этого городка зрелище.
        - Здрасти, - молодой человек спрыгнул на землю, ухватил начавшего нервничать коня под уздцы. - Мы с отцом с деревни приехали, торговать. Батя сказал, надо взять эти, удостоверения временной личности.
        На лице полицейского отразилось высокомерное презрение к деревенщине, неспособной даже разговаривать нормально. Стас растянул губы в наивной улыбке, захлопал глазами, корча из себя этакого сельского увальня, но никак не юношу с пусть незаконченным, но все же высшим образованием.
        - Будет тебе удостоверение личности… временной, - снисходительно сказал полицейский. - Что везете на продажу?
        - Овощи: картошку, помидоры, огурцы, зелень всякую, еще сыр, пшеницы четыре мешка… - принялся перечислять Стас.
        - Да кому тут нужна ваша пшеница, совсем сдурели? Здесь город, понимаешь? У нас свой хлеб пекут. Звать вас с батей как? На сколько приехали?
        - Вечером уедем, а звать - Василий Андреич и Иван Васильич, - брякнул парень первое, что пришло в голову.
        - А фамилия?
        - Э… Нету фамилии. А зачем она?
        - Значит, надо говорить - Ивановы! Всему вас учить надо…
        Продолжая ворчать себе под нос, он удалился в бронированный «стакан», как в народе именовали круглые полицейские помещения, встречавшиеся на каждом втором крупном перекрестке.
        Через пятнадцать минут Стас получил две пластиковые карты, подтверждающие их с Андреем право находиться в городе в течение суток.
        Чтобы попасть на территорию торгово-рыночной зоны, пришлось полчаса скандалить с местным охранником, которому пришло в голову получить на халяву мешок отборных натуральных помидоров. Тем не менее, когда парни добрались до своего ряда и Андрей принялся распрягать Глашу, на рынке еще никого не было.
        Оставив товарища превращать воз в торговый лоток, Стас повел лошадей за территорию города, где привязал на длинной веревке и оставил пастись под присмотром долговязых веснушчатых близнецов - Вали и Левы, знакомых Андрея. Теперь можно было или вернуться на рынок, или побродить по городу - у него было немного денег, оставшихся еще с тех пор, когда он только уезжал из Питера, и Стас хотел купить какой-нибудь подарок Лесе. Подумав, молодой человек рассудил, что Андрей справится пока что сам, и направился в сторону центра города.
        Утреннее солнце бликовало на лакированных бортах флаеров - Ветровский с удивлением заметил, что автомобилей почти нет, и это в небольшом городке! Что же творится в городах? Тихо шурша, мимо прополз робот-уборщик, и Стас подумал, что последний раз он видел такого, когда работал в «Гермесе», и тот, гермесовский, был куда больше, шумнее, несовершеннее. Присмотревшись, юноша заметил еще несколько таких роботов - они не спеша ползли вдоль домов, оставляя за собой чистый асфальт.
        Из-за угла, чуть накренившись на повороте, вылетел флаер-такси, сбросил скорость, приземлился на другой стороне улицы. Беззвучно разъехались двери, из флаера, покачиваясь, выбрался молодой человек в облегающем костюме какого-то супергероя и направился к ближайшей парадной. За ним вылезли три девушки - Стас протер глаза, взглянул еще раз и отвернулся: на девушках не было никакой одежды, кроме тоненьких ниточек на бедрах, придерживающих лоскуток ткани в паху. Громкий пьяный смех раскатился по улице, одна из девушек ухватилась за дверь флаера, согнулась - ее тошнило на свежевымытый асфальт. Тем временем парень добрался до парадной, попытался попасть магнитным ключом по сенсору, промахнулся, попытался еще раз - снова неудачно, но дверь все же открылась. Правда, без его участия - из парадной вышла бедно одетая женщина лет сорока. Взглянула на молодого человека, сделала шаг в сторону, явно пытаясь скрыть отвращение, но парень, несмотря на свое состояние, заметил выражение ее лица.
        - Че уставилась? - презрительно процедил он. - А ну, пшла отсюда!
        - Как тебе не стыдно? Ладно сам, так хоть бы мать пожалел, - покачала головой женщина.
        - Че ты сказала, коза? - Он рванул воротник облегавшей тощее тело тряпки, шагнул к обидчице. - А ну, повтори, сука!
        На лице женщины отразился страх.
        Стас бросился к парню, но не успел - он ударил женщину кулаком в лицо, она, вскрикнув, отшатнулась, он ударил еще раз, сбивая жертву с ног, а Стас был уже рядом, но в его локоть вдруг вцепились не по-девичьи сильные пальцы, и одна из голых девушек, рыженькая и очень красивая, серьезно взглянула ему в глаза.
        - Не вмешивайся, - едва слышно сказала она. - Хуже будет. Ты уйдешь - а он станет мстить ей. Не надо, пожалуйста.
        Тем временем другая девушка, оставив сползшую на тротуар перепившую подругу, уже висела на шее парня, что-то быстро говорила, прижималась к нему, и Стас видел, что ее действия явно отвлекли ублюдка от жертвы.
        - Почему бы мне просто не переломать ему руки? - процедил он сквозь зубы.
        - Потому что ты уйдешь. А он останется, пожалуется отцу, и нам переломают не только руки, - напряженно повторила рыжая. - Пожалуйста, не вмешивайся! Хочешь помочь - помоги моей матери.
        Прежде чем Стас осознал услышанное, девушка выпустила его руку и тут же оказалась возле парня, обняла со спины, незаметно подталкивая в сторону открытой двери.
        И только тогда Ветровский заметил, что не он один был свидетелем этой кошмарной сцены. Но другие старались перейти на противоположную сторону улицы, отворачивались, преувеличенно внимательно смотрели на экраны мобилов…
        Он до крови прикусил губу. Подошел к женщине, осторожно коснулся плеча, тут же отдернул руку, когда несчастная вздрогнула и попыталась отстраниться.
        - Я не причиню вам вреда, - как можно мягче проговорил Стас. - Пожалуйста, вставайте, не надо здесь находиться. Вы ведь можете встать?
        Она опасливо подняла голову, посмотрела ему в глаза, и юноша с трудом подавил желание сейчас же броситься в парадную, догнать того парня и оторвать ему голову к чертям - настолько затравленный и смирившийся со всем происходящим взгляд был у этой женщины.
        Не слушая робких благодарностей, Стас помог ей подняться на ноги, проводил до квартиры.
        - Я могу вам чем-нибудь еще помочь? - спросил он уже у самых дверей.
        - Нет-нет, ничего не надо, спасибо вам большое, - скороговоркой выпалила женщина и быстро закрыла дверь.
        Ветровский постоял несколько минут на лестничной площадке, зачем-то глядя на серую железную дверь, потом развернулся и вышел на улицу. В голове шумело, словно он выпил залпом полстакана водки. Первый раз за два года хотелось курить.
        Мимо шел парнишка лет шестнадцати, от него несло табаком - Стас сделал шаг наперерез.
        - Извини, приятель, у тебя сигареты не найдется? - как можно миролюбивее сказал он.
        Тот сперва посмотрел на заговорившего, потом побледнел, отшатнулся.
        - Э-э-э… Чего?
        - У тебя не будет лишней сигареты? - повторил Ветровский. - И огня, если несложно.
        Парнишка окинул широкоплечего, загорелого Стаса диким взглядом, полез в карман, трясущимися руками достал пачку, протянул.
        - Бери, конечно… - и попытался продолжить путь, но молодой человек удержал его за плечо.
        - Всего одну сигарету, - пояснил он, возвращая пачку. - Спасибо большое.
        Проводил взглядом почти перешедшего на бег парня, огляделся в поисках кого-нибудь, у кого можно попросить прикурить.
        Просьба одолжить зажигалку была воспринята гораздо спокойнее. Пожилой мужчина удивленно посмотрел на «деревенского», позволил прикурить и еще несколько секунд странно смотрел на Стаса, отошедшего к стене.
        Что творится в этом городе? Что вообще происходит с этим миром???
        Стас всегда считал, что мир катится в пропасть с каждым годом. Но, похоже, пока он сидел два года в деревне, мир успел в эту пропасть скатиться и сейчас летел на дно, с каждым мгновением набирая скорость. То, что он только что видел, - каких-то три года назад подобное было возможно разве что в трущобах, и то даже там женщин бить было не принято, особенно ни за что. Голые девушки на улице - и никто даже не посмотрел косо. Пытаешься вступиться за женщину - ее же дочь уговаривает этого не делать, мол, хуже будет.
        - Какого черта? - тоскливо проговорил он, ни к кому не обращаясь.
        С непривычки в горле запершило после первой же затяжки, голова закружилась сильнее, но Стас был этому рад - меньше всего ему сейчас хотелось сохранять ясность мыслей. Докурив сигарету до середины, он бросил ее ползущему мимо уборщику, на крышке которого была надпись: «Если у тебя есть маркер - ты можешь раскрасить все, кроме этого маркера».
        «Если у меня есть вера, я могу верить во все, кроме этой веры», - перефразировал Стас. - «Если у меня есть любовь, я могу любить все, кроме этой любви».
        Нигде больше не задерживаясь, он пошел на рынок, мрачно кивнул Андрею и встал за прилавок. Уходить из деревни обратно в город больше не хотелось.
        Торговля шла бойко, горожане с большим удовольствием покупали вызревшие в открытом грунте без капли химических удобрений помидоры и огурцы, двадцатикилограммовыми мешками брали картошку, а домашний сыр, масло и творог вовсе разошлись в первые два часа. Стас скрупулезно запоминал, сколько человек подошли за молочными продуктами, когда те уже закончились, - в следующий раз надо будет взять больше масла, сыра и домашних копченых колбас.
        К полудню воз почти опустел, а около часа Андрей, взглянув на последний мешок картошки, громко объявил цену на него, снизив прежнюю в полтора раза. Через минуту мешок забрали.
        - Я за лошадьми, - сказал Андрей. - Сходи пока, закупись.
        Стас кивнул, развернулся, молча побрел в сторону магазина тканей - все же полностью на самообеспечении деревня прожить не могла: часть строительных материалов, ткани, инструмент, некоторое количество топлива для электрогенератора на зиму (летом хватало солнечных батарей, привезенных в деревню еще Всеволодом Владимировичем) и некоторые другие вещи приходилось покупать. Впрочем, только для того и затевалась вся торговля - сами по себе деньги в деревне никому не были нужны.
        В этот раз требовалось купить довольно много ткани - в деревне сейчас было двенадцать детей, и вся одежда на них словно горела, да и у взрослых износилась за последний год. В магазине всего нужного не нашлось, но молодому человеку предложили подождать полтора часа, и все доставят со склада. Стас пожал плечами - ему было без разницы. Продавец, конечно, принял это за согласие, взял предоплату и вернул через два часа - для надежности.
        Ветровский обошел все остальные магазины, с трудом дотащил купленное до телеги, оповестил Андрея о том, что за тканями надо будет зайти через полтора часа, и пошел искать подарок для Леси - денег осталось больше, чем он рассчитывал, и Всеволод Владимирович не обидится, если Стас потратит несколько евро на безделушку, которая порадует девушку.
        В глаза бросилась яркая неоновая вывеска - старая, потрепанная, но крикливая: «Виртуал-центр». Стас подумал минутку - и зашел.
        - Мне нужен доступ в инфосеть на полчаса, - сказал он администратору.
        Полный парень в игровом костюме, от которого отходило десятка два проводков, удивленно оглядел клиента.
        - Вы умеете пользоваться компом? - недоверчиво спросил он.
        Стас хотел было съязвить, но сдержался.
        - Да. На уровне продвинутого пользователя.
        - Хорошо. Пятая машина, полчаса, неигровой доступ в инфосеть, - скомандовал он в микрофон, прицепленный к вороту костюма. - С вас один евро.
        Ветровский молча расплатился и так же молча прошел к компу.
        Оказывается, пальцы совсем отвыкли от клавиатуры - он то и дело не попадал по старенькому сенсору, смазывал, набирая совсем не то, что хотел, но умный браузер понимал запросы, невзирая на опечатки.
        Да, мир успел перевернуться. Вниз головой и в пропасть.
        Полная автоматизация городского метро в Петербурге и Москве, частичная автоматизация флаер-такси. Увольнения на крупных предприятиях, замена живых работников машинами. Последние годы использования автомобилей - закон, запрещающий их использование, вступит в силу первого января две тысячи семьдесят седьмого года, то есть - через полтора года. Государственный совет объявил о пересмотре финансирования муниципальных учреждений благотворительной направленности, таких как: бесплатные больницы, детские дома, бюджетные школы. По словам министра финансов, «благотворительные учреждения потребляют существенную часть бюджета, никоим образом не окупая затраченных денег». Также в совете обсуждается вопрос о введении принудительной эвтаназии для граждан РФ, достигших семидесятилетнего возраста и не имеющих возможности окупать свое существование. «Принудительная эвтаназия - это как соленый сахар», - отстраненно подумал Стас. И тут же, в тех же новостных сводках - популярная певица Алеско сожгла клуб, в котором ей не оказали должного внимания, погибли семь человек из обслуживающего персонала клуба, певицу
приговорили к выплате штрафа владельцу клуба в размере ста тысяч евро и выплате компенсаций семьям погибших, размер компенсации на каждого погибшего составит одну тысячу шестьсот пятьдесят три евро. Автогонщик Клаус Ханцмер, многократный победитель Формулы-один, призер Европейской Олимпиады, чемпион мира в городских гонках посетит Петербург: город готовит торжественную встречу гонщику номер один, в программе праздника - мастер-класс спортивного вождения и специальная гонка, победитель которой получит настоящий гоночный флаер. На праздник планируется выделить около…
        Стас не стал дочитывать - коснулся экрана, закрывая страницу с новостями. Да, этот мир спасет только принудительная эвтаназия. Произошло окончательное разделение населения на несколько слоев: те, кому можно все, те, кому можно многое, те, кому что-то все-таки можно, и те, кому нельзя ничего. И еще те, кого нужно уничтожить: изгои общества, преступники, беспризорники, старики, больные, ненужные дети…
        - Господи, если Ты есть - пожалуйста, сделай что-нибудь, - прошептал Стас, невидяще глядя в экран. - Пожалуйста, хоть что-нибудь. Хуже уже не будет, но вдруг станет лучше?
        Господь не отвечал, и Стасу пришлось открыть глаза. На экране всплыло рекламное окно очередного почтового сервиса, и Ветровский вспомнил, что именно на этом сервисе он когда-то давно, еще во времена наивного и нелепого студенческого Ордена создавал резервную почту, адрес которой знали только самые близкие друзья.
        Не позволяя себе подумать, что и зачем он делает, молодой человек перешел по ссылке, ввел логин, пароль, комбинацию кода и ответ на проверочный вопрос - «арн ил аарн». Ну да, что еще он мог тогда поставить на свою почту?
        «В вашем ящике сто тридцать пять непрочитанных сообщений», - доложила программа. Стас коснулся сенсора, пролистнул страницу, другую - все до единого письма от одного и того же адресата. Алика Гонорина.
        Первое письмо пришло три года назад, в июле две тысячи семьдесят второго, - в то время Ветровский еще только-только начал осваиваться в корпорации.
        «Не знаю, зачем пишу тебе - ты же не сможешь прочитать… но если вдруг сможешь - мало ли, как повернется, - я хочу, чтобы ты знал: я благодарен тебе за то, что ты дал мне смысл жить дальше, невзирая ни на что. Я верю, что ты освободишься, верю, что ты не сломаешься. Я верю в тебя, Командор. И очень хотел бы, чтобы ты тоже сохранил веру в нас».
        Сентябрь того же года:
        «Знаешь, а ведь у нас все получилось. Это не то, чего ты хотел, не то, во что мы все верили, о чем мечтали, но это гораздо больше, чем то, на что мы могли рассчитывать».
        Декабрь того же года:
        «Сегодня у нас пополнение - я взял волонтером моего соученика с педагогического факультета. Дал ему прочитать книгу, он загорелся идеей, хочет вступить - но я сказал ему, что не могу принимать решение о вступлении в Орден без тебя».
        «Стас, ты нужен нам. Я не знаю, где ты, что с тобой, но просто знай - ты нам очень нужен. Ты не имеешь права нас теперь бросить».
        «Пишу тебе, как будто в свой дневник. Жду и боюсь того дня, когда ты прочитаешь все это. Знаю, я выгляжу идиотом. Но я до сих пор не жалею ни о чем».
        Апрель две тысячи семьдесят третьего года:
        «Только что позвонили из полиции, спрашивали про тебя, хорошо ли я помню твое лицо. Когда я ответил - хорошо, велели ехать в морг на опознание. Я верю, что это не ты. И я рад этому звонку - значит, ты на свободе. Значит, ты еще вернешься. Приеду из морга - напишу тебе».
        Тот же день, спустя четыре часа:
        «Я знал. Стас, где ты? Появись. У меня есть возможность тебя легализовать».
        Через два дня:
        «В новостях сообщили о массовом побеге из корпорации, в которую тебя отправили, и что несколько человек были убиты при задержании. Мол, скрыться никому не удалось, все опознаны и водворены обратно под стражу. Я знаю, что они лгут. Стас, мы тебя ждем».
        Май того же года:
        «Стас, приехал Гранд. Он тебя ищет. Просто, чтобы ты знал».
        Август того же года:
        «Командор, я уже не надеюсь. Но жду. И буду ждать. Раз в месяц я буду выходить в чат нашего первого сайта - помнишь, который в итоге почти загнулся. Раз в месяц я буду присылать письмо с датой и временем выхода в Сеть».
        Несколько минут спустя:
        «Семнадцатое августа, шестнадцать часов».
        Сентябрь того же года:
        «Двенадцатое сентября, тринадцать часов».
        Дальше каждый месяц - по письму. Дата и время, и больше ни слова.
        Стас пролистнул страничку наверх, открыл последнее письмо, пришедшее неделю назад:
        «Тридцать первое июля, семнадцать часов».
        По позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем перевести взгляд в верхний угол экрана и прочесть: тридцать первое июля, среда, семнадцать часов сорок восемь минут.
        Трясущимися руками Ветровский с четвертой попытки ввел адрес страницы. Вместо привычного оформления старого сайта перед ним всплыло черное окно с белой строкой, над которой была надпись: «Призови». Несколько секунд Стас помедлил, потом нервно усмехнулся и быстро набрал: «Арн ил Аарн».
        Через секунду на экране появилось окошко регистрации в чат. Логин, пароль - системное сообщение: «В чат приходит Ветер».
        «Здравствуй, Алик» - непослушными пальцами набрал Стас, чувствуя себя… нет, не предателем, а чем-то мельче, хуже, гаже. Краем глаза он отметил, что оплаченного времени осталось восемь минут.
        Ответ пришел спустя секунду:
        «СТАС??? ЭТО ТЫ???»
        «Перед экзаменом по общей психологии мы с тобой спорили - дарить Галине Викторовне цветы до экзамена или после. Я настоял на том, чтобы дарить до экзамена, и она решила, что мы хотим подмазаться. Ты мне припоминал этот случай еще полгода».
        «Где ты, что с тобой?»
        «Я жив, я в России, за Ростовом».
        «Мы можем встретиться?»
        «Это был вопрос?»
        «ДА, КРЕТИН!!!»
        «Только если ты приедешь. У меня нет ни чипа, ни каких-либо документов, ни денег. И у меня еще три минуты времени в Сети».
        «Выезжаю в пятницу вечером, раньше не могу работа какой точно город».
        «Новый Озерск, это четыреста километров к югу от Ростова».
        «В субботу буду к вечеру где именно встречаемся».
        «Западный парк, фонтан с дельфинами. Я буду там вечером, точное время не знаю».
        «Приеду в Новый Озерск сразу поеду к этому парку буду ждать хоть до утра».
        «Все, время кончается. До встречи».
        В последнюю секунду Стас успел разлогиниться и закрыть сайт. На экране всплыло системное сообщение, но он даже не стал на него смотреть - поднялся и вышел.
        Спустя два часа полегчавший воз тащился по улицам к выезду из города, за ним ползли сразу два робота-уборщика.
        - Андрей, как ты думаешь - если я куплю бутылку водки и напьюсь в хлам, что со мной Дед сделает? - задумчиво спросил Ветровский.
        - Выпорет, - флегматично и совершенно серьезно ответил бородач. - И не за то, что пьешь, а за то, что дрянь пьешь. Если так надо - как вернемся, поди к нему да спроси самогона. У Деда знатный самогон. Дед тебе и нальет, и выслушает, если надо, и совет даст. А не надо - так просто помолчит рядом. Сам говорить начнешь, и, кстати, очень быстро полегчает.
        - Спасибо.
        - За что?
        - За совет. Мне как-то в голову не пришло - к Деду за самогоном идти.
        - Угу.
        Всю дорогу в голове билась всего одна мысль: что делать?
        II. V
        На диво цельным
        Выходит мой Икар.
        Она вошла совершенно бесшумно - он узнал, что теперь находится на террасе не один, только по едва ощутимым потокам энергии. Поставила на столик серебряный поднос, сделала шаг ко второму плетеному креслу, но садиться не стала, устремив на него вопросительный взгляд.
        - Чуть позже, Кира, - сказал Вацлав, не глядя на нее. - Я устал и не хочу сейчас разговаривать.
        - Как скажешь, отец. - Ничуть не обидевшись, она направилась к выходу с террасы. У самой двери замедлила шаг, обернулась. - Я принесла травяной отвар и минеральную воду. Януш просил узнать у тебя, будешь ли ты ужинать, и если будешь, то когда и с кем.
        - Спасибо. Я поужинаю через пару часов и буду рад, если ты составишь мне компанию.
        - Хорошо, я передам Янушу. - Она вышла с террасы.
        Только тогда Вацлав Пражски повернул голову, взял со столика глиняную кружку, полную светло-зеленого пахучего отвара, поморщившись, сделал первый глоток. Травы были отвратительны на вкус, но великолепно поддерживали силы измученного слишком долгой и насыщенной жизнью организма. Восемьдесят пять лет, а он до сих пор целыми днями работает, и видит Бог - работает хорошо, на совесть!
        «Не это ли величайшая издевка Господа - дать талант на совесть делать то, что совести противоречит?» - подумал чех, делая еще несколько глотков.
        Еще вчера вечером он был в России. Играл в бильярд с президентом, с отвращением наблюдая, как тот пытается доказать свое уважение и верность богатейшему и влиятельнейшему человеку мира, обсуждал подробности поправки к Трудовому кодексу - словом, добивался того, что ему было нужно. Сегодня утром завтракал с Артемом Федоровичем Шуткиным, главой крупнейшей корпорации России, продумывая вместе с ним нюансы нового трудового договора. Обедал в представительстве Научной Ассоциации России, подробно объясняя профессору Неглядову, главе НАР, что от него требуется. А ужинать полетел домой, в Прагу. Хотел посидеть спокойно на террасе, любуясь охваченным закатным пламенем городом, но вместо того вновь думал о делах.
        Самым сложным представлялось избежать народных волнений, способных привести к какой угодно катастрофе, вплоть до новой революции. Но и здесь Вацлав нашел выход, больше того - в своей обычной манере он не только решил поставленный вопрос, но заодно и улучшил положение в иной области интересов. И теперь мог только поражаться в очередной раз тому, как многое способны не заметить люди, когда чувствуют запах денег.
        Роботизация заводов - он мечтал об этом больше пятидесяти лет. Другое дело, что, когда идея только пришла к нему, еще молодому и наивному, Пражски пока не мог осознать всего, что стоит за ней. Ведь тысячи, десятки тысяч людей останутся без работы! Что они будут делать, лишившись единственного заработка? Если бы речь шла о сотнях человек - все было бы понятно: кто-то сумел бы адаптироваться, перепрофилировавшись, получив новое образование, подстроившись под изменения, а большинство бы спилось, деградировав и перестав существовать. Но когда дело касается многих тысяч, да еще и единовременно - пахнет революцией.
        А революцию сейчас допускать было бы некстати. Совсем некстати.
        И тут на помощь пришли ученые двадцатого века. Так кстати вычислившие максимальное количество людей, которое может жить на Терре, не убивая ее экологию. Пресловутый золотой миллиард, многократно охаянный псевдогуманистическим обществом прошлого столетия и, как никогда, актуальный сейчас. Значит, оставшимся без работы людям можно будет предложить выбор: увольнение - или перевод на другую работу. Опасную, сложную, со специфическими условиями - но так хорошо оплачиваемую, что не меньше половины тех, кто окажется под угрозой увольнения, с радостью согласится, не замечая странных сносок в трудовом договоре. Вахтовый метод, полгода на службе - два месяца дома, зарплата выплачивается целиком в конце полугодия, ежемесячно - небольшой аванс. Но в случае смерти сотрудника не по вине приглашающей стороны - семья погибшего не наследует заработанные им деньги. Остается только создать условия, при которых люди будут гибнуть. И главное - будут гибнуть те люди, которых не жалко.
        Завтра на восьми крупнейших заводах России начнется бесплатное медицинское обследование сотрудников. На основании результатов обследования людям будут предлагать тот или иной вариант - от выбора между увольнением и работой, с которой большинство не вернется, и до получения образования за счет корпорации с последующим предоставлением рабочего места, в зависимости от результатов психологического тестирования, уровня интеллекта, физического и генетического здоровья и готовности по-настоящему трудиться. Большинство, конечно, поедет за большими деньгами на тяжелую работу и уже не вернется домой, но наверняка будут и такие, кто поднимется из грязи даже не в князи - куда выше. У физически здоровых людей, не имеющих генетических проблем, соберут сперму - впоследствии, когда начнется наконец-то колонизация космоса, Терре понадобятся здоровые, крепкие люди. А колонизация начнется скоро, очень скоро.
        Также большой проблемой оставались старики. Те, кто был совсем молод на момент катастрофы, сумел пережить ее, но не успел ничему научиться. Те, кто в прежние времена жил бы теперь на пенсию, охаивая хоть как-то, но кормящее их государство. Те, кто был больше не нужен, потребляя ресурсы, но не производя их. Эта проблема решалась удивительно просто, ее простота могла сравниться разве что с ее циничным безразличием. Принудительная эвтаназия людей, достигших семидесятилетнего возраста и нигде не работающих. Обсуждаемый сейчас в Государственном совете закон имел множество поправок, уточнений, сносок - к примеру, «налог на жизнь», то есть возможность неработающему семидесятилетнему человеку оправдать свое существование, ежемесячно выплачивая определенную сумму государству. Этакая «пенсия наоборот». Государство же, в свою очередь, выплачивало «соболезнование» родственникам эвтаназируемого - небольшое, но все же ощутимое. Пражски понимал, что едва ли кто-то из стариков согласится добровольно пойти на смерть, а материальное соболезнование мотивирует родственников сообщить специальной комиссии о
местонахождении неработающего человека, достигшего указанного возраста. Да, это было подло - но человечество само довело себя до такого состояния, когда любая подлость стала оправдываться определенной суммой в евро.
        Следующим пунктом в плане Вацлава стояла задача полностью лишить финансирования детские дома и перевести школы на ту же систему, что и высшие учебные заведения - несколько полностью бесплатных мест для одаренных, остальные учатся за деньги. Этот проект даст возможность действительно талантливым получить хорошее образование, не заплатив ни копейки, и выкинет из системы тех, у кого недостаточно мозгов, чтобы закончить даже школу. Детские дома же, переведенные на негосударственную основу, будут скуплены Вацлавом на следующий же день после утверждения закона. Талантливые, способные развиться дети получат лучшее образование, какое только может быть. Бездарности… что ж, сорняки надо выпалывать. Скорее всего начальный этап работы в этом направлении он поручит Кире, она должна справиться.
        Кира… Да, Кира. Единственная дочь. Вацлав невесело усмехнулся, вспомнив историю ее рождения.
        Когда-то он не хотел ставить во главе Братства одного из Повелителей. Как ни старался Пражски, он так и не сумел привить ни одному из них свою идею. Те, кто проходил через ломку чрезмерной гуманности, теряли слишком многие принципы, теряли само понимание истинной морали, становясь хоть и контролируемыми - но все же ублюдками. Те, кто не мог сделать того, что требовал Вацлав, - просто ломались. Нескольких он оставил в покое, но большинство пришлось устранить - чех очень хорошо помнил, что оставлять за спиной живых врагов нельзя. Особенно идеологических врагов.
        Тогда-то, окончательно разочаровавшись в собратьях, Пражски решил передать свою мировую империю собственному сыну. Правда, сына у него не было - но разве это проблема для пятидесятипятилетнего мужчины, выглядящего на сорок и имеющего здоровье тридцатилетнего? Конечно же, нет.
        К выбору матери его будущего сына Вацлав подошел крайне обстоятельно: он составил подробнейший список требований к такой женщине: белая, совершенно здоровая, не имеющая в предыдущих трех поколениях никаких серьезных заболеваний, обладающая высоким энергетическим потенциалом, но никогда не развивавшая его - это повышало уровень способностей будущего ребенка. Это была только начальная, основная часть списка требований. Еще очень важную роль играла совместимость генетического кода потенциальной матери и самого Вацлава - несмотря на всю свою циничность, чех не был уверен, что он спокойно перенесет устранение результата неудачного эксперимента, и хотел сделать все надежно с первой попытки.
        Ну и, конечно же, это должен был быть мальчик.
        А потом случилось то, чего никто и никак не мог предугадать. Невероятнейшее из всех невероятных совпадений. В то время у Вацлава не было никаких проблем с мужской силой, и в Праге он содержал нескольких любовниц. Женщины знали свое место, не пытались лезть в его дела, не намекали на брак, не просили денег сверх того, что он давал - за единственным исключением, когда одной из них понадобилась большая сумма на жизненно важную операцию для маленькой дочери. Мария просила любовника выделить ей эту сумму в долг, Вацлав же полностью оплатил лечение ребенка и оставил еще столько же на реабилитацию, но отношения с Марией прервал - он почувствовал, что начинает испытывать к женщине какие-то чувства кроме влечения, что для него было совершенно недопустимой роскошью.
        Кроме постоянных партнерш у полного еще сил мужчины случались и краткие связи в тех городах, где любовниц не было, - услугами проституток Вацлав брезговал, но сексуальную неудовлетворенность по праву считал вредной. Одной из таких случайных женщин стала Паула - румынка африканского происхождения. И с ней Пражски единственный раз в своей жизни ухитрился проколоться. Когда он в очередной раз приехал в Будапешт, Паула в письме попросила его о встрече. Вацлав отказался - он не хотел продолжать с ней отношения, но женщина написала повторно, добавив, что она всего лишь хочет задать один вопрос. Подумав, Пражски согласился - у него как раз выдался свободный обед.
        Поздоровавшись, Паула не стала заводить ни к чему не обязывающий «этикетный» разговор - она сразу перешла к делу.
        - У меня всего лишь один вопрос, Вацлав: тебе нужен твой ребенок? - спросила Паула, пригубив сок.
        Вначале чех отметил, что женщина предпочла свежевыжатый апельсин любимому ею прежде белому сухому вину - и только потом осознал, что она сказала.
        - Поясни, - холодно сказал он.
        - Я беременна. От тебя - ты единственный мужчина, с которым я спала за последние два месяца. Если захочешь, любой генетический тест подтвердит твое отцовство.
        - И что ты хочешь?
        - Есть два варианта. Если тебе нужен этот ребенок, я согласна его выносить и родить, а также ухаживать за ним первый год - разумеется, не бесплатно. Если тебе ребенок не нужен - я буду благодарна, если ты устроишь меня в хорошую клинику, где мне сделают аборт. Ты, думаю, знаешь, что в Румынии медицина бывает двух видов - дорогая и плохая.
        Вацлав с облегчением вздохнул - он боялся, что Паула попытается на него как-либо давить - требовать брака, или содержания, или признания ребенка, или еще чего-то в этом духе. Предложение женщины казалось ему вполне логичным и обоснованным, хорошая клиника на примете была…
        И тут что-то дернуло его на мгновение рассредоточиться и взглянуть на Паулу другим взглядом.
        Пражски ощутил нечто подобное тому, что чувствует человек, когда через его тело пропускают электрический ток не очень высокого напряжения. Такого потенциала он не видел никогда и ни у кого! В перспективе Паула могла стать сильнее его самого - точнее, могла бы, если бы ее обучением занялись хотя бы лет пятнадцать назад.
        - После обеда поедем в клинику, - сказал он. - Если плод женского пола - ты останешься там же и вечером тебя прооперируют. Я все оплачу и оставлю тебе деньги на то время, что ты будешь приходить в себя. Если плод - мужского пола, то ты будешь рожать. Сколько ты хочешь за ребенка?
        - Столько, сколько ты посчитаешь нужным заплатить, - пожала плечами женщина. - Ну и, если тебе несложно - я была бы благодарна за помощь в получении немецкого или франко-британского гражданства.
        - Это не проблема.
        - Хорошо. Можно еще один вопрос? - Она дождалась кивка и продолжила: - Твоя категоричность относительно пола ребенка - это что? Отчаянное мужское желание сына? Почему такое пренебрежение дочерью?
        - Я хочу сына, а дочь мне без надобности, - солгал Вацлав.
        На самом деле причина была другой. Требование к потенциальной матери ребенка - принадлежность к белой расе - обуславливалось чистой генетикой. Ею же обуславливался и пол ребенка.
        Диагностика показала, что ребенок - мужского пола. Вероятность погрешности - не более одной десятой процента. Паула поехала собирать вещи, а Вацлав заказал билет на самолет - ему нужно было лететь в Новую Ниццу, а свой личный самолет он оставил Пауле: сейчас она хранила в себе его самое главное богатство.
        Спустя восемь месяцев, ровно в положенный срок, Паула родила. Пражски приехал в больницу на следующий день. Вошел в палату - и остановился, дурное предчувствие заставило его напрячься.
        - Что случилось? - прямо спросил он женщину.
        - Пан Пражски, позвольте, я вам все объясню, - появился словно бы из ниоткуда врач. Его Вацлав знал, профессиональному мнению доверял и потому согласился.
        - Понимаете, пан Пражски… дело в том, что пани родила… не мальчика.
        - У нее дочь? Но все обследования показывали, что плод - мужского пола, - нахмурился чех.
        - Все не так просто. Дело в том…
        - Говорите прямо, доктор. Я невпечатлительный папаша.
        - Хорошо. Ребенок родился с внешними половыми органами обоих полов. Женские нормальные, мужские сильно недоразвиты. Анализ на кариотип показал наличие у ребенка Y-хромосомы. Генетически - это мальчик, но полноценным мужчиной он не вырастет. Гормональное развитие определит операция, которую мы должны сделать.
        - Что будет, если прооперировать ребенка так, чтобы он стал мужского пола?
        - Будет мальчик с недоразвитыми половыми органами, бесплодный. Если наоборот - будет девочка, физически полноценная, но, опять же, бесплодная.
        Вацлав почти сказал - «делайте мальчика». Но в последний момент передумал.
        Физическое уродство порождает комплексы. Сексуальная несостоятельность у мужчины порождает очень большие комплексы. Бесплодность для женщины - пусть не вариант нормы, но далеко не такая трагедия.
        - Что вы как врач можете порекомендовать?
        - Я бы оперировал и адаптировал ребенка в женский пол.
        - Тогда так и делайте, - сказал Вацлав и вышел.
        Вечером он ужинал с потенциальным поставщиком, обсуждал контракт, который в случае его подписания должен был уменьшить расходы на производство почти в полтора раза, но мыслями был далеко от собственного бизнеса.
        Что делать теперь с ребенком? Если дитя унаследовало силу обоих родителей, то позволять ему расти где-то отдельно нельзя. Либо оставить у себя и обучать, либо обезвредить сейчас.
        «Обезвредить» отдавало кислятиной и ложью, ложью самому себе. Вацлав долго подбирал это слово, а подобрав - скривился, будто наступил в вонючую лужу. Он не привык врать себе.
        Ребенка надо либо оставить и воспитывать самому, либо убить.
        Да, так звучало честнее. Но произнеся мысленно это «убить», осознав его, он понял, что убить не сможет. Даже приказать кому-то не сможет.
        Если же девочка не имеет особой силы, то…
        То ее все равно придется оставить. Ребенок, в котором течет кровь Вацлава Пражски - слишком лакомый кусочек для кого угодно. Если она не унаследовала силу - из нее можно вырастить неплохого специалиста. Плохо, что она мулатка, но это можно перебить правильным воспитанием и образованием.
        После ужина он снова поехал в больницу - поговорить с Паулой. Женщина явно ждала его, ждала - и боялась. Когда Пражски вошел в палату, она вздрогнула, подалась вперед.
        - Я не знаю, почему так получилось. В нашей семье не было ничего подобного, я узнавала…
        - Я тоже узнавал. Успокойся. Это не твоя вина, что так вышло. Ты родила здорового ребенка, выполнив этим свою часть договора. И ты можешь не бояться, что я не выполню свою.
        - А что будет с… ребенком?
        - Первый год ей нужно грудное молоко, насколько я понимаю. Ты возьмешь это на себя или мне искать другую женщину? Косметическую операцию по восстановлению внешнего вида груди я оплачу, разумеется, кроме того, ты будешь получать жалованье за каждый месяц работы кормилицей и няней. Но ты должна забыть о том, что ты - ее мать.
        - Понимаю. Но…
        - Спрашивай.
        - Почему ты так щедр? Гражданство, квартира, большие деньги - и это только за роды. Ты не обязан оплачивать мне подтяжку груди и все такое - но ты это делаешь. Почему?
        Вацлав поймал ее взгляд, усмехнулся. Как и все, кто был до нее, Паула пыталась принять одно за другое.
        - Не обманывайся. - Он покачал головой. - Я не влюблен в тебя. Но я хочу полной отдачи в том, за что плачу. Мне нужно высшее качество. И для его получения лучше не скупиться. Ты - наемная кормилица и няня. Если ты будешь знать, что по окончании своей работы ты получишь не только деньги, но и бесплатное восстановление твоей внешности, ты не станешь отлынивать лишний раз от кормления, к примеру.
        - Прагматично, - сказала Паула.
        - Да, - кивнул Вацлав и вышел.
        Через несколько дней он впервые увидел ребенка. И испытал что-то вроде горького разочарования, не увидев в ней ни малейшего признака силы родителей. Но переигрывать что-либо было уже поздно.
        - Как вы назовете ребенка?
        Он посмотрел в окно, скользнул взглядом по крохотному зеленому скверику, за пределами которого сдержанно горели вывески. Кафе «Нуар», стрелковый клуб «Вильгельм Телль», салон цветов «Кира»…
        - Кира.
        II. VI
        Что проку лелеять чужую мечту?
        Да полно! Все это - чудаческий бред…
        Деревня лежала между двух холмов, тихая и темная. Спящая или мертвая? Стас тыльной стороной ладони стер выступившую на лбу испарину. Конечно же, спящая, как же иначе?
        Солнечный всхрапнул, повернул голову, внимательно посмотрел на всадника - мол, ты чего? Ветровский натянуто улыбнулся, погладил коня по крутой золотистой шее и вновь перевел взгляд на деревню.
        Шестнадцать дворов, пятьдесят восемь человек, если считать с маленькими детьми. А сорок лет назад был покосившийся домишко, выстроенный руками людей, хоть и привыкших работать, но совершенно не умеющих плотничать. Всеволод Владимирович и его сын, Руслан, вдвоем прожили здесь пять лет, выстроили дом, распахали два поля, вырастили на них первый урожай. Потом Руслан привел из города женщину с двумя детьми, брошенную мужем. Женился на ней… ну, как сказать, женился: пред ликом природы Всеволод Владимирович со своего отцовского благословения объявил Руслана и Елену мужем и женой. Еще через год Лена попросила приютить ее старую знакомую, которую она встретила на базаре, - после смерти мужа Катя оказалась выброшена на улицу свекровью. Юрку подобрал Всеволод Владимирович - бездомный подросток замерзал на улице. Виктора привел он же, пообещав закопать в ближайшем лесу, если не бросит пить. Что характерно, с тех пор Виктор прикасался к алкоголю только на празднике урожая, и то - чуть отпивал из общей чарки, и все. И пошло-поехало… Строились новые дома, возделывались поля, плодился скот. Создавались семьи,
рождались дети - и если вдруг что случится, то всем миром бросались помогать. Да, жили вроде бы по отдельности - но в то же время все вместе, одной большой и дружной семьей. И не было такого, чтобы на кого-то наговаривать или пытаться получить больше, чем другие, или тем более - воровать… Случилось раз, один из пришедших, кто быстро женился, по злости руку на жену поднял - так Всеволод Владимирович его лично отметелил так, что неделю морда вся лиловая была, и сказал - предупреждение одно, последнее. А тот не понял всей серьезности и через полгода история повторилась - так гнали его взашей. Потом, правда, все не очень хорошо обернулось… но не в том суть!
        Конь нетерпеливо переступил, мотнул головой.
        Стас прикусил губу, чуть натянул повод.
        Там, между двух холмов, был его дом. Дом, где его любили и ценили. Дом, где он был нужен. И все тут.
        Отвернувшись, он ударил коня пятками - застоявшийся Солнечный с места взял крупной рысью, а спустя десяток тактов перешел в галоп - молодой человек не стал его сдерживать.
        Он останется. Так будет правильно. Только почему тогда так больно?..
        Против воли в памяти всплыла та ночь. Темный город за спиной, где-то в отдалении - истерический вой полицейской сирены. Ощущение жесткой, уверенной силы рядом.
        - Скрыться, переждать - можно в городе. Не нужно уходить неизвестно куда. Я знаю места, тебя не найдут. Жди до осени, а там все стихнет.
        - Я должен, понимаешь? Я хочу изменить этот мир, хочу сделать его лучше, хочу построить здесь настоящий Орден… но я ведь даже не знаю этого мира! Мне девятнадцать лет. Я знаю, как живут в трущобах, как учатся в институтах и каково рабам в корпорациях. Я знаю что-то - но только в пределах одного крупного города. Я не представляю, как живут люди в провинциях, в селах, я не знаю, чего они хотят и на что они способны. Я могу досконально изучить психологию, но это не поможет мне понять людей. Я могу изучить медицину, но это не даст мне знания о том, чем живут люди. Мне всегда кто-то помогал, защищал. Отец, потом Алик с Женькой, теперь ты… так я никогда ничего не пойму и не узнаю! А другой шанс может не представиться. Мне все равно надо исчезнуть из поля зрения властей хотя бы на полгода. Почему бы не побродить за это время по стране? Понимаешь, я же представления не имею о том, как строить этот самый Орден… Хочу - но не знаю даже, с чего начать! Может, я смогу что-нибудь понять, если…
        - Я тебя не держу. Иди. Ты прав… наверное. Но возьми с собой деньги.
        - Нет. Деньги - это слишком легко, это неправильно. Да и к тому же я их не заработал.
        - На что ты будешь жить?
        - Подработаю, где придется. Честно, вот об этом не беспокойся.
        - Возьми хотя бы на первое время. Иначе я тебя не отпущу. Не для того из тюрьмы вытаскивал.
        - Ты…
        - …всегда такой упрямый. Да.
        - Спасибо. Скажи, что будет с остальными?
        - Две недели на восстановление. Потом документы. И свобода.
        - Ты можешь сделать так, чтобы я потом смог их найти?
        - Разумеется.
        - Спасибо.
        - Не благодари.
        - Буду. Спасибо тебе… за все, что ты сегодня сделал для нас. И за то, что сделаешь, - тоже спасибо. Я вернусь…
        - Естественно.
        - Удачи…
        - Успеха тебе.
        Ударили по воздуху крылья, взметнулась тонкая пыль на дороге, и крылатый растворился в ночной тьме. Стас улыбнулся ему вслед, сунул в карман смятые купюры и пошел прочь от города - узнавать мир и набираться опыта…
        «Я не узнал мир и не набрался опыта. Зато я нашел дом. Место, где я нужен. Место, где меня любят. Прости меня, Коста, я солгал тебе, хотя тогда еще думал, что говорю правду. Но я не вернусь. Прости меня, Алик, я дал тебе надежду и веру, но я оставляю их тебе. Простите меня, ребята, я знаю, вам без меня будет чуть сложнее, но вы справитесь. Я не вернусь».
        Когда Стас добрался до города, солнце приближалось к зениту. Приближаться к бетонным громадам не хотелось, слишком живы были в памяти люди, живущие в этом городе, то, что они творили, и то, что они позволяли творить. Подумав, Ветровский развернул коня к лесу. Он знал тропку к красивому чистому озеру, к которому надо было ехать через болото, если не выведать обходной путь, и горожане, к счастью, его не выведали, а ради какого-то озера засыпать болото сочли нерациональным, и водоем остался чистым и безлюдным. Стас с удовольствием искупался, повалялся пару часов на солнце, еще искупался, пообедал взятым из дома хлебом, холодным мясом и сыром. Взглянул на небо - четвертый час уже, пора ехать…
        Он быстро получил временное удостоверение - худой полицейский с несчастным лицом даже не стал спрашивать цель визита. Нашел Вальку, попросил постеречь Солнечного за кольцо домашней чесночной колбасы и, посадив мальчишку позади себя на круп коня, поехал к парку.
        Когда пластиковая ограда оказалась в поле зрения, Стас почувствовал, что сердце вдруг забилось чаще. Спешившись у ворот и передав повод Вальке, он подумал, что сейчас ему станет плохо, как при тепловом ударе, если в поле переработать в пекло. За воротами ноги внезапно стали ватными, а пульс участился до тахикардии. На дальней аллее, ведущей к фонтану с дельфинами, молодой человек ощутил, как диафрагма покрывается тонкой корочкой льда, при каждом шаге этот лед крошится, впивается в легкие мелкими осколочками и тут же нарастает заново.
        А потом он увидел человека в инвалидной коляске, и горло сжали стальные пальцы.
        Алик сидел у фонтанного бассейна, смотрел, не отрываясь, на воду, и курил. Когда он начал курить? Сигарета закончилась, судя по резкому движению - обожгла пальцы. Гонорин достал из пачки новую, прикурил от уголька, бросил окурок на землю, прямо под лопасть мелкого робота-уборщика, крутившегося рядом. И продолжил курить, все так же не отрывая взгляда от текучей воды.
        - Алик, - негромко позвал Стас, приблизившись.
        Тот вздрогнул, выронил сигарету.
        - Стас… Это все-таки ты…
        Он смотрел на потерянного друга и никак не мог поверить, что это и в самом деле Стас. Ветровский сильно, просто невероятно изменился за те три года, что они не виделись. Казалось, он стал выше ростом и уж точно - значительно шире в плечах. И до того светлые волосы выгорели почти до белого под жарким южным солнцем, рубашка без рукавов открывала взгляду крепкие мышцы, кожа была коричневой от загара. Руки, нежные руки горожанина, студента, дизайнера стали обветренными и грубыми. Но разительнее всего изменился взгляд. Куда делся мечтатель, фантазер, идеалист? Сейчас перед Аликом был человек, твердо знающий, чего он хочет, как он будет этого добиваться, для чего он проживет жизнь.
        «Неужели я где-то ошибся? Или…»
        - Здравствуй, Алик…
        Стас подошел ближе, сел на край бассейна, неуверенно протянул руку, и Гонорин с удивлением подумал, что у него почему-то все плывет перед глазами, а потом друг оказался совсем рядом, крепко обнял, так крепко, что Алик почувствовал, как хрустят кости, и ощутил щекой мягкую щетину, почему-то мокрую…
        - Орден… Нет, не смотри на меня с таким ужасом - никто не ушел. Нас как осталось тогда шесть человек, так и сейчас шесть человек. Еще двое волонтеров и Гранд, но я не посчитал себя вправе принимать кого-либо в Орден в твое отсутствие. Это твое право - в конце концов, это ты наш Командор.
        - Не называй меня так, - вздрогнул Стас, но Алик, кажется, не заметил.
        - А те, что отделились тогда… с ними все очень сложно. Алисина группа - они хотя бы безвредные. Ну, в сравнении. Да, стригут деньги, прикрываясь благотворительностью, но все же часть реально отдают детским домам и больнице, которая последняя осталась бесплатной. Да и реального вреда от них нет, по крайней мере. Вот только они тоже раскололись, еще тогда, в самом начале. От Алисы ушли те, кто на самом деле поверил в идеи Ордена, но притом побоялся остаться с тобой. Так от них ничего слышно не было, а полгода назад я случайно на их сайт забрел. Причем забрел случайно и через защиту пробрался случайно - наугад пароль подобрал, по ассоциации с логотипом, «легион аарн». В общем… там такая неслабая боевая группа. Они тогда все вместе бросили универ и все вместе же пошли служить по контракту на два года. А вернувшись, продолжили заниматься боевой подготовкой. Их идея в том, что для того, чтобы сделать мир лучше, надо уничтожить тех, кто делает его хуже, причем безо всякой жалости. И если каждый, кто разделяет идеи Аарн, возьмет автомат и пойдет на улицы «убивать пашу», то мир станет лучше в считаные дни.
И прилагаются критерии отбора в аарн и критерии определения пашу. Это страшно, честное слово, страшно. И я понятия не имею, что с ними делать. В лучшем случае они ничего не успеют натворить, их за один только сайт переловят и посадят. В худшем - посадят уже за массовые убийства.
        - Ты с ними переписываешься? - напряженно спросил Стас.
        - Я написал, хотел отговорить, но я не умею, как ты. Мне ответили очень вежливо, но ощущение сложилось, что на хрен послали. Мол, если вы боитесь решительных действий - мы не станем вас осуждать, но не мешайтесь у нас под ногами. Я пытался объяснить что-то, но… Бесполезно.
        - Напиши еще раз. Протяни время. Скажи, что ты понял, что они, наверное, по-своему правы, но попроси отсрочку. Словом, протяни время.
        - Думаешь, поможет?
        - Не знаю. Но лучше пускай их поймают сейчас, а не после того, как они расстреляют сантехника дядю Васю за то, что дяде Васе плевать на Серебряный ветер и все звезды вселенной для него не стоят одной бутылки дешевой водки.
        - Хорошо, я так и сделаю. Что-то я тебе еще рассказать хотел… Про Гранда уже рассказал, что же еще было-то? Ну да, конечно. Я ж не сказал, что мы сами сейчас делаем. Знаешь, я сперва думал - бред, но Женька уговорил попробовать. И у нас получилось. Так что я теперь - завуч детского дома номер три. У нас все хорошо до невозможного. Разве что денег не хватает, но старшие ребята все понимают, подрабатывают по вечерам, кто где может, - официально на обучение копят, но сам понимаешь. В этом году - пятеро выпускников, двое готовятся поступать в вузы, один - на медицинский, второй - на педагогический, там много бесплатных мест. Один останется у нас, только преподавателем физкультуры, место после ухода Гранда вакантно было. Остальные двое идут в училища. И знаешь, четверо из них - наши. Совсем наши, аарн. Пятый - он хороший парень, но насквозь земной… не знаю, как тебе объяснить. Работа, дом, жена, дети - и больше ничего не надо.
        Стас в очередной раз содрогнулся. А Алик говорил, говорил, говорил… И больше всего он говорил о том, как теперь все будет хорошо, когда Стас вернулся.
        «Когда он успел так в меня поверить? Я же ничего не сделал, совсем ничего… Я просто предложил, руководитель из меня - так себе. Да, придумал пару проектов, что-то удалось реализовать, что-то нет… Почему он в меня так верит? Я же даже не аарн, я самый обыкновенный, у меня дом, семья, и сено на зиму заготавливать надо, какие, к чертям, звезды?»
        - Алик, я не вернусь.
        Рубить - так сразу, чтобы больно и резко, но быстро.
        - Что? - спросил Гонорин так тихо, что сразу стало ясно - он все услышал и понял. Просто верить не хочет.
        - Я не вернусь. Извини. Я не Командор и никогда им не был. Вы называли меня так, но я был против… и теперь ты видишь, что я был прав. Я не способен построить Орден. Я не знаю, как, и я не знаю, надо ли. Я живу сейчас в деревне - знаешь, почти что Орден, только разве что без каких-то там стремлений. Живем дружной большой семьей, работаем вместе, отдыхаем вместе, празднуем, горюем, хороним - все вместе. Это мой дом, там мое место…
        Он говорил и не мог остановиться, словно была жизненная необходимость доказать праведность своих слов, и не кому-то, пусть даже Алику, а самому себе. Говорил - и становилось как будто бы легче.
        - Ты гораздо больше подходишь на роль Командора, Алик. Ты хороший, добрый, умный, целеустремленный, у тебя есть лидерские качества - ты сможешь, если только перестанешь постоянно оглядываться на меня. Я не тот, кто вам нужен, и тем более я не тот, на кого стоит оглядываться, честно. Ты можешь все сам, без меня. Я помогу, чем смогу, правда, я очень мало чего могу - но если кому-то надо будет спрятаться, в деревне точно не найдут…
        - Стас, ты не имеешь права, - по позвоночнику пробежала ледяная дрожь ужаса, когда он услышал этот голос: холодный, безэмоциональный… словно зачитывающий приговор. - Ты дал надежду. Ты дал веру. Ты дал цель. Ты дал идею. Ты в ответе за это. Уйдешь - предашь даже не нас. Предашь самого себя. Все, во что ты верил и ради чего жил. Хочешь ты этого или нет - но ты Командор. Ты стал им, когда повел нас за собой. Ты наш символ, и не тебе решать, оставаться ли им.
        - Но что делать, если Орден не нужен мне? - горько спросил Стас. Больше всего ему сейчас хотелось даже не умереть, а вовсе никогда не рождаться на этот свет.
        - Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что Орден тебе не нужен?
        Повисло молчание.
        «Если рубить все и сразу, то рубить сейчас. Но это та грань, за которую я еще не готов зайти. Пока - не готов».
        - Не знаю.
        - Будешь знать - ты в курсе, как меня найти.
        Скрипнула резина, чуть слышно загудел мотор, зашуршала гранитная крошка под колесами - и через полминуты все стихло. Осталась только одна мысль: «Кого я только что убил?»
        Он вернулся в деревню под утро. Поставил Солнечного в конюшню, автоматически развесил амуницию, задал овса, проверил, все ли в порядке, и пошел к дому. Во дворе остановился, огляделся - здесь каждый сантиметр земли был его. Не принадлежал, просто был его. Земля, трава, дом, хозяйственные пристройки, квохчущие в курятнике птицы, старая телега, на которой надо было менять колеса, согнувшаяся под тяжестью плодов старая яблоня… Все это было его.
        Он тихо вошел в дом, открыл чулан, достал хлеб, два кольца колбасы, четверть круга сыра и кусочек масла, сложил в мешок, вышел на крыльцо, остановился.
        На востоке медленно и величаво поднималось солнце, заливая золотым и розовым бледное небо. Невдалеке темнел лес, из которого он вышел два с лишним года назад - едва живой, никому не нужный и неожиданно оказавшийся нужным здесь. От дома было не слышно, но он знал, что на поле шелестит еще не пожатая рожь, прекрасная рожь, колосок к колоску, в этом году рожь на славу…
        Тихо ступая, на крыльцо вышла Олеся, закутанная в простыню. Встала рядом, обняла, с тревогой заглянула в глаза.
        - Пойдем домой, - беззвучно, одними губами произнесла она.
        Стас глубоко вдохнул и выдохнул.
        Лямки мешка выскользнули из ослабевших пальцев.
        - Да. Пойдем.
        Часть третья
        III. I
        Не ходи по ночам в этот город -
        Там живут безголосые звери.
        - Вероника, сходи, скажи, что скоро сядем, - бросив взгляд на экран, сказал пилот.
        Стюардесса молча кивнула и вышла из кабины.
        Не открывая дверь, она заглянула в салон через маленькое окошко, снаружи казавшееся обычным зеркалом. Пассажирка сидела в кресле у окна, поглаживая пальцами стакан со свежевыжатым ананасовым соком, который она потребовала в начале полета, но до сих пор даже не прикоснулась к нему.
        Вероника три года работала в компании «Ласточка», чьей специализацией были сверхсрочные перелеты на небольших, но очень быстрых самолетах бизнес-класса - такое своеобразное авиатакси. И за эти три года она насмотрелась самого разного - стюардесса сопровождала в рейсах поп-звезд, политиков, спортсменов, скучающих миллиардеров и многих других. Но никто из них не вызывал у Вероники таких смешанных чувств. Она одновременно восхищалась пассажиркой, ненавидела ее, боялась и… было что-то еще, практически неуловимое, но отравляющее сам воздух. Быть может, ледяная чуждость, ощущение которой оседало на коже всякий раз, когда Вероника вынуждена была оказаться в салоне?
        Пассажирка была молодая, лет двадцати пяти на вид, мулатка с гладкими и тяжелыми черными волосами, молочно-шоколадной кожей, огромными, в пол-лица, темными глазами. Лицо ее странным образом сочетало в себе африканские и европейские черты: слишком тонкие для африканки губы, прямой и изящный нос, но в то же время - форма черепа и разрез глаз, не свойственные европейским женщинам. Она носила чешскую фамилию, интернациональное имя, деловой костюм и портативный комп в сумочке. Она была странная. И Вероника ее боялась.
        - Наш самолет заходит на посадку, - сказала стюардесса, переборов себя и войдя в салон. - Через пятнадцать-двадцать минут вы будете на земле.
        - Хорошо, - кивнула мулатка, не удостоив Веронику даже взглядом. - Заберите стакан.
        Вероника выполнила приказ и поспешила покинуть пассажирку.
        Санкт-Петербург встретил Киру Пражски холодным моросящим дождем и устойчивым запахом перемен. Быстро пройдя упрощенную таможню, она вышла на улицу и огляделась.
        За ее спиной высилось здание аэропорта, мерцала огромная надпись «Меридиан». На площади перед зданием теснились флаеры авто-такси - индивидуальные, парные, семейные, грузовые, уходили в небо серебристые конструкции метростанции, за авто-такси стояли такси обычные, причем как новые флаеры, так и старые автомобили. И повсюду были люди. Много разных людей. Носильщики, таксисты, представители отелей и гостиниц, прилетевшие, улетающие, встречающие, провожающие…
        Заметив промедление молодой женщины, явно только что прибывшей и, судя по кажущемуся со стороны растерянным взгляду, оказавшейся в этом городе впервые, к ней подлетел парень лет двадцати, одетый в форму таксиста.
        - Добрый день, вас приветствует компания «Lighting», и мы со скоростью света доставим вас в любую точку города! - оттарабанил он по-английски.
        - То есть не более чем через секунду после того, как я сяду в ваш флаер, я окажусь, допустим, на Исаакиевской площади? - приподняла бровь Кира. Говорила она по-русски, с едва заметным неопределимым акцентом.
        - Э-э-э… - растерялся парень. - Ну, это образно. Но у нас и правда самые быстрые флаеры из всех, какие только есть в таксопарках.
        - Благодарю, но меня интересует стандартный маршрут, - покачала она головой, направляясь в сторону авто-такси.
        Крохотный индивидуальный флаер, едва ли метр в ширину, отозвался на прикосновение к сенсору вспышкой экрана.
        - Здравствуйте, вас приветствует городская служба автоматического такси. Пожалуйста, выберите адрес из списка или введите его вручную или голосом.
        - Сенная площадь.
        - Принято. Стоимость поездки - семьдесят пять евро. Пожалуйста, выберите способ оплаты…
        Спустя пару минут юркая желтая машинка выруливала со стоянки. Кира затребовала у управляющей программы режим односторонней прозрачности и, удобно расположившись в не слишком мягком, но и не жестком кресле, оглядывалась вокруг, пытаясь составить свое впечатление о городе, в котором ей предстояло провести немало времени. Одновременно с визуальным осмотром она следила за интерактивной картой Петербурга, по первому же требованию развернувшейся на голографическом экране.
        На несколько километров в стороны от Авиационного шоссе раскинулась гигантская стройка. Кира не могла ее видеть - шоссе с обеих сторон огораживали пластиковые щиты, призванные укрыть от гостей города не слишком приглядное зрелище - но трехмерная спутниковая карта позволяла рассмотреть все достаточно детально. За полосой стройки находился пустырь, отделявший будущий новый район от трущоб, с которыми правительство города боролось уже десятки лет, но никак не могло окончательно расправиться. «А все из-за излишнего гуманизма - подумала Кира. - Хорошо, что мир постепенно отходит от этих глупых идей. Всего-то - рота спецназа, получившая приказ «не щадить никого и ничего», и от серых развалин, как и от их обитателей, не останется и воспоминания».
        Стремительно пролетев по шоссе, флаер ворвался в город. Московский проспект, каменная громада ворот, носящих то же название, сверкающие неоновые вывески - броские, раздражающие. Полоска Обводного канала, промелькнувшая за окном, по-видимому, служила некоей границей - кричащий неон пропал, сменившись более мягким, нераздражающим светом, а чуть дальше подсвеченная реклама и вовсе пропала, исчезли блестящие стеклянные здания, дома стали строже, величественнее и гораздо старше. Фонтанка - флаер сбросил скорость, и Кира успела даже прочесть название мостика: Обуховский.
        Негромко пискнула система, флаер остановился, приоткрыв дверцу.
        - Вы прибыли в пункт назначения: Сенная площадь. Благодарим, что воспользовались нашими услугами…
        Не дослушав, женщина коснулась сенсора.
        - Новый адрес: пересечение Кинотеатральной улицы и Большого проспекта Петроградской стороны.
        - Неверный адрес, - безразлично отозвалась программа. - Приносим наши извинения, но маршруты автоматического такси ограничены…
        - Стрелка Васильевского острова.
        - Принято. Стоимость поездки…
        Через пятнадцать минут Кира вышла из флаера у Дворцового моста. С толикой интереса окинула взглядом Ростральные колонны, полюбовалась Петропавловкой. Сверившись с картой, нашла нужный ей небольшой отель, прошла метров триста в направлении Нового моста, без труда заметила проекционную вывеску отеля.
        Оплатив неделю в одноместном люксе, женщина отправилась в конечную точку ее сегодняшнего маршрута: небольшое плавучее кафе, медленно курсировавшее по Неве. Одна из прелестей данного заведения заключалась в том, что оно давало возможность за чашечкой кофе или легким ленчем оглядеть часть достопримечательностей Санкт-Петербурга и в любой момент сойти на берег у Эрмитажа, Петропавловки, Адмиралтейства… Но Киру виды города хоть и интересовали, но не сегодня.
        Обычно она выбирала столик у окна, но в плавучем кафе пришлось изменить привычкам - просто за неимением окон на верхней палубе. Сев у самого борта, она просмотрела электронное меню, высветившееся на поверхности стола, едва женщина опустилась на диванчик, выбрала говяжий стейк с брокколи, засахаренные ромовые вишни и капучино и с интересом стала ждать - ей было любопытно, кто принесет заказ: живой официант или опять какой-нибудь робот.
        Официант оказался живым, предупредительным и ненавязчивым. Последнее из его качеств в глазах Киры являлось самым ценным - она совершенно не хотела с кем-либо разговаривать, даже по делу. Разве что с самой собой или же с городом.
        - Так вот ты какой, Петербург, - тихо сказала женщина, аккуратно снимая ложечкой молочную пену. - Что ж… с тобой можно иметь дело.
        Город ей одновременно и нравился, и не нравился. Киру раздражала гипертрофированная контрастность районов, гротескная подчеркнутость разности социальных слоев, между которыми лежала пропасть, не снившаяся Средним векам, чрезмерная, но в то же время такая несовершенная автоматизация всего и вся. Начиная от авто-такси, снабженных спутниковым навигатором, подробнейшими картами каждого района, универсальным автопилотом, но неспособных двигаться вне заранее прописанных маршрутов, и заканчивая совершенно ненужным в небольшом кафе электронным меню, убивающим половину старинного очарования исторического центра города. В то же время Кира была в полном восторге от строгих черт города, от отсутствия в его линиях аляповатости и пошлой яркости, которыми грешила напыщенная и напрочь лишенная любого изящества Москва, от его подчеркнутой, но не показушной аристократичности. Благородное спокойствие закованной в гранит Невы, пронзительность стрельчатых очертаний зданий, державное величие Исаакиевского собора, прекрасная дерзкость бросающего вызов небу Адмиралтейства, дружелюбное покровительство ангела на
Александринском столпе, надежная стойкость черных узорчатых оград и непоколебимость бесчисленных мостов… И тут же - невероятный уют небольших улочек, пасторальный покой Михайловского сада, мирная фамильярность Марсова поля…
        Нет, Петербург определенно нравился Кире все больше и больше с каждой проведенной в нем минутой. И ей даже было немного жаль, что она приехала сюда ломать многолетний уклад его жизни. Быть может - ломать до основания, стирая в пыль каждый камень и воссоздавать город заново из пепла.
        - Ты - город-феникс, Петербург, - прошептала она серому небу.
        Ты ведь все равно восстанешь, правда?
        III. II
        Не смотри теперь на небо,
        Недоступное в смятеньи…
        Холодный игольчатый свет проникал сквозь тонкую ажурную занавеску, дробясь на тонкие лучики. Высвеченные луной белесые пятна медленно-медленно ползли по белой ткани простыни, обрисовывавшей контур округлых бедер спящей Леси.
        Стас, не шевелясь, лежал на спине и следил за мучительным в своей осторожности движением света. Первое пятнышко минут десять назад наползло на мизинец и до сих пор не добралось до промежутка между пальцами. Стас знал, что свет подвижен, но не мог различить взглядом его перемещение, и это странным образом успокаивало.
        Когда пятнышко миновало указательный палец, застывшая тишина стала мучительной. Стас осторожно, стараясь не потревожить Лесю, встал, обернул простыню вокруг бедер и вышел на крыльцо.
        Индиговое, темное почти до черноты небо искрилось мириадами звезд. Яркие лучистые, туманно-бледные, крохотные игольчатые, большие сияющие, едва различимые и запредельно далекие - они равнодушно смотрели на маленького человека, стоящего на крыльце своего маленького дома и с иррациональной надеждой взирающего на них.
        Прикрыв глаза, Стас на мгновение представил себе то, о чем отказывался думать уже давно: полыхающее ослепительными огнями небо, звенящий, зовущий в неведомое голос…
        - Нет, - прошептал молодой человек. - Нет…
        Обессиленный эмоциональной вспышкой, на миг лишившей его воли, он опустился на ступеньку. Не глядя, протянул руку - за перилами крыльца лежала початая пачка сигарет и спички.
        Горячий дым проник в легкие, Ветровский почувствовал, как кружится голова, и в очередной раз сказал себе, что эта сигарета - последняя в его жизни, но продолжил курить. Подлое подсознание немедленно подбросило образ: хмурый и задумчивый человек в инвалидной коляске, раскрытое окно, позабытая сигарета, дымящаяся в пальцах, пепел падает на пол, но человек не замечает этого - он смотрит в окно и не видит ничего за ним. Он просто ждет. Пока еще - ждет.
        Стас нервно, в три затяжки, закончил сигарету, бросил окурок в кострище.
        - Что мне делать, а? - горько спросил он у немых и равнодушных звезд.
        Звезды молчали.
        Тогда Ветровский встал и пошел на задний двор. Прошлую неделю все мужики с деревни собирались на вырубку деревьев за вторым полем - пора было заготавливать дрова на зиму, но он еще не брался за распил и колку огромных чурок.
        Когда золотистые рассветные лучи расцветили облака нежными розовыми оттенками, Стас едва стоял на ногах от усталости, но половина дров, распиленная и поколотая, ровными рядами лежала в поленнице.
        К озеру идти было лень, и молодой человек ограничился тем, что разделся и опрокинул на себя пару ведер холодной воды - смыть пот и взбодриться.
        Леся хлопотала на кухне, на плите скворчала чугунная сковорода, исходили густым ароматом только что приготовленные сырники, горкой высившиеся на тарелке. Стас прошел в комнату, натянул свежие штаны, накинул, не завязывая, рубаху и только тогда сел за стол. Девушка даже не повернула к нему головы - она быстро-быстро орудовала длинным ножом, нашинковывая капусту тончайшими полосками.
        - Лесь, садись завтракать, - как можно мягче сказал Стас. - Не убежит от тебя капуста.
        - И правда, не убежит, - пробормотала она еле слышно. - Жаль, что ты - не капуста.
        - В смысле?
        - Неважно. Не обращай внимания.
        Все так же не поворачиваясь к нему, Олеся дошинковала кочан и вышла из кухни. Через пять минут она вернулась, на лице поблескивали капельки воды - умывалась. Но покрасневшие и припухшие глаза никакое умывание не могло скрыть.
        Стас хотел обнять ее, но поймал взгляд девушки - и передумал.
        - Ты ложись, - сказала она после еды. - Полночи топором махал…
        - Просто не спалось, - солгал Ветровский. - Лесь, ну какое «ложись»? Мы же за грибами хотели.
        - Я лучше сегодня с девочками за ягодами схожу, а ты ляг, поспи хоть немного. Завтра пойдем за грибами.
        Спать хотелось, и он не стал дальше возражать.
        Но когда Леся, взяв ведро для ягод и сверток с блинами - перекусить в лесу - быстро поцеловала его в щеку и ушла за подругами, Стас почему-то не лег. Прошелся по дому, внимательно все оглядывая, заметил, что доска крышки погреба как-то криво лежит - снял крышку, подумал, отодрал все верхние доски, приладил заново, стараясь не наделать новых дырок гвоздями. Утеплил края погребного проема в полу, поставил на место крышку, огляделся в поисках новых дел. Может, ступеньку на лестнице заменить?
        - Хозяйничаешь? - спросил неизвестно когда появившийся Дед.
        Стас выдернул неподатливый гвоздь, бросил его в коробку, поднял взгляд на гостя.
        - Угу. Ступенька протерлась, меняю.
        Дед подошел, придирчиво разглядел ступеньку, лишившуюся пока что только одного гвоздя, хмыкнул. Взял из коробки гвоздь, забрал у Стаса молоток и двумя скупыми, точными движениями загнал его на место.
        - Пошли, - сказал он.
        Ветровский молча подчинился и только уже за воротами - надо столбик поправить, что-то он чуть покосился - спросил:
        - А куда?
        Дед тяжело вздохнул.
        - Ко мне. Разговаривать. И не смотри ты так на этот столб, ровнее он стоять не будет.
        - Почему?
        - Потому что некуда ровнее!
        Дома у Деда Стас бывал нередко и каждый раз поражался совершенно невозможному, на его взгляд, сочетанию стерильной чистоты и феерического бардака. Топор на столе, ящик с картошкой посреди кухни, неровный ряд глиняных горшков на подоконнике, кипа исписанной бумаги на холодной печке, придавленная сверху деревянной кружкой из-под кваса, - и при всем этом можно есть хоть с пола, нигде ни пылинки, ни пятнышка.
        Одним движением скинув одеяло со стола на лавку и швырнув топор в угол, к печи, Дед, не оборачиваясь, бросил Ветровскому:
        - Садись.
        Стас молча сел, положил руки перед собой на стол. Дед посмотрел на него внимательно, вздохнул, вышел из комнаты. Через пять минут вернулся, держа в руках деревянный поднос с бутылкой, двумя стопками, миской квашеной капусты, неровно нарезанным салом и краюхой хлеба. Переставил нехитрую снедь на стол, сел напротив, тут же наполнил стопки.
        - Пей.
        - День же… - неуверенно возразил молодой человек.
        Дед нахмурился.
        - Пей давай.
        Стас послушно выпил, тут же схватился за капусту - самогон был ядреный.
        А Дед уже снова наливал.
        - Между первой и второй… в общем, ты понял. Пей.
        Стас выпил.
        - А теперь рассказывай.
        - О чем?
        - Что с тобой творится.
        - Все в порядке.
        - Ты мне зубы не заговаривай. Ты дом когда строил? В прошлом году. Какая, к черту, ступенька протерлась? Вчера пахал, сегодня ночь не спал - приспичило, значит, среди ночи дрова порубить. Леська за ягодами пошла, так вместо того, чтобы спать лечь, - ты дом латать принялся, когда это на хрен не надо дому. Значит, надо тебе. Значит, не вымотавшись до предела, заснуть не можешь. Я прав или не прав?
        - Правы, - уныло согласился Стас.
        - Ты мне не выкай, знаешь, что не люблю этого, - нахмурился Дед, наполняя стопки. - Пей давай. Так вот, ты - молодой, сильный, здоровый парень. Откуда у тебя бессонница? В твоем возрасте парни по ночам не спят только по двум причинам: либо от неразделенной любви, либо от разделенной. Неразделенная - это всяко не про тебя, а если бы дело в разделенной - то ты не топором, а кое-чем другим всю ночь махал бы. Значит, третий вариант. Он вообще молодым здоровым парням, тем более - на свежем воздухе, не свойственен, но ты ж у нас особенный…
        Сначала Стас хотел обидеться, но Дед молчал, и любопытство взяло верх.
        - Какой еще третий вариант?
        - Думаешь много! - рявкнул Дед и наполнил стопки. - Рассказывай давай, что там тебя гложет.
        Ветровский выпил, закусил салом с хлебом, помолчал.
        - Я не знаю, с чего начать. Даже не представляю.
        - Когда не знаешь, с чего начать - начинай с начала. К примеру, как тебя на самом деле зовут?
        - Станислав.
        - Славка, значит?
        - Нет, Стас. Станислав Вениаминович Ветровский.
        - Приятно познакомиться. Всеволод Владимирович Меркурьев, - совершенно серьезно сказал Дед. - А чего Лешкой представился?
        - Я не представлялся, я бредил. Вы решили, что меня так зовут, а я не стал переубеждать - хотел прошлое отрезать вместе с именем.
        - Ну, я что-то в этом духе и предполагал. Почему именно Леша, кстати?
        - Так моего друга звали…
        Стас начал вспоминать. Вспоминать - и рассказывать. Иногда он ненадолго умолкал, но Всеволод Владимирович тут же задавал какие-то уточняющие вопросы по уже рассказанному, и приходилось вспоминать что-то еще и еще, и еще… молодой человек сам не заметил, как поведал Деду все. Совсем все, ничего не утаив и, кажется, даже ничего не забыв. Когда он замолчал, солнце клонилось к закату, а бутылка опустела, хотя Стас совершенно не чувствовал себя не то что пьяным - даже слегка нетрезвым. Дед, заметив это, принес вторую бутылку и велел рассказывать дальше. И Стас рассказал про день в городе: про парня с девушками, избившего мать одной из них, про молодого человека, испугавшегося, когда Стас попросил у него сигарету, про роботов-уборщиков и неумолимую поступь прогресса, про десятки тысяч евро на праздник в честь гонщика Формулы-один и про урезание финансирования детских домов, про принудительную эвтаназию… И, конечно же, про Алика.
        - Вот ты все говоришь - не хочу в город, не хочу уходить, не хочу еще чего-то… А хочешь-то ты чего?
        - Любви, счастья и мира во всем мире, - совершенно искренне сказал Ветровский, отстраненно удивившись тому факту, что язык немного заплетается.
        - Ну так вперед. Дерзай. Исходи не из того, чего ты не хочешь, а из того, чего хочешь. Сравнивай, что для тебя важнее. И поверь мне, гораздо проще делать то, что ты не хочешь, ради того, что хочешь, чем наоборот.
        - Наоборот - это не делать то, что не хочешь, чтобы не делать того, что хочешь? - с трудом сообразил Стас.
        Дед вздохнул.
        - Да, примерно.
        Стас проснулся затемно. Привезенные из города часы показывали половину четвертого утра, за окном светилась нахальная полная луна, периодически скрывающаяся за облаками, но спустя какие-то несколько минут вновь выглядывающая. Леся спала рядом, обиженно отвернувшись и обняв подушку. Ветровский тихо встал, вышел на крыльцо, закурил.
        - И ни черта ты не последняя, - сказал он сигарете. - Всеволод Владимирович прав - нет хуже, чем обманывать самого себя.
        Он решил. Осталось только определить, когда…
        А что тут определять? - взорвался в глубине сознания давно забытый Стек. Все продумано и просчитано до мелочей, включая дорогу и количество еды, которую надо взять с собой. О легализации он знал достаточно, чтобы с ней не возникло проблем, тем более что вся информация о нем, включая отпечатки пальцев, снимок сетчатки и ДНК была уничтожена в день побега нанятыми Костой хакерами. Деньги… денег почти не было. Но при известной экономии должно хватить на дорогу до Питера.
        Докурив, молодой человек бросил окурок в кострище и тихо вернулся в дом. Быстро оделся, забросил в мешок свернутый плед, тяжелый нож-тесак, пригодный даже для рубки не очень больших дров, пару коробков спичек, хлеб, несколько колец колбасы, сыр и сделанную из тыквы флягу с брусничным морсом. Взглянул в последний раз на Лесю и вышел.
        В окнах дома Деда теплился свет. Мгновение подумав, Стас решительно свернул с дороги, постучал - дверь открылась через несколько секунд.
        Дед внимательно окинул раннего гостя взглядом, вздохнул - не то одобрительно, не то осуждающе.
        - Все-таки решился, - сказал он. - Ну что ж, заходи, попрощаемся. Я тут кое-что для тебя подготовил.
        «Кое-чем» оказались тоненькая пачка разномастных купюр на сумму тысяча двести евро и помятая, чуть оборванная с краю бумажка. Бумажку Дед расстелил перед собой на столе, помусолил старый, обломанный карандаш. От денег Стас попытался было отказаться, но был резко оборван на полуслове:
        - Это мое личное, еще с тех, давних времен осталось. Я пару раз менял в банке, чтобы не отказали потом из-за того, что устаревшие деньги. Бери, мне они не нужны, а ты без них даже документы не получишь. Не говоря уже о том, что тебе надо купить билет на поезд, да и неплохо бы какую-нибудь одежку приличную. Так что вопрос закрыт. Скажи лучше, на какое имя будешь регистрироваться?
        - Да на то же, на свое… - растерянно ответил Стас.
        - Рискованно.
        - Почему? В базах никакой информации обо мне нет, это я точно знаю.
        - А если с кем из старых знакомых нежелательных пересечешься?
        - Так они меня и в лицо при желании узнают. Всеволод Владимирович, я не хочу менять имя. Оно… слишком много значит для меня. В конце концов, это все, что осталось от отца.
        - Запомните, молодой человек - от дорогих нам людей остаются не памятники на могилах, фамилии в паспортах и старые фотографии, а память. Как ее хранить - это уже дело десятое, - строго сказал Дед.
        Но Стас заупрямился.
        - Я не хочу менять имя.
        - Ладно, ладно, будь по-твоему. Так и запишем.
        «Падтвирждаю что ето мой сын станислав. Написал двацать шестово сентября две тыщи семдесят пятово года Вениамин Ветровский».
        Имена и фамилия были написаны большими, тщательно вырисованными буквами.
        - А это зачем? - изумился Стас, изучив корявую записочку.
        - Положено. Абы кого не легализуют - надо приложить от родственников или соседей записку. Ерунда, конечно - кто угодно может такую писульку состряпать - но бюрократы, ты ж понимаешь…
        - Понимаю. Но… эти ошибки - не слишком ли?
        - Стас, ты знаешь, что у нас в деревне трое вообще писать не умеют? - вздохнул Дед. - Теперь знаешь. Так что все прокатит. Деньги тоже возьми - тебе пригодится. Я так понимаю, в Озерске ты не останешься, поедешь в Питер, а билет на поезд денег стоит. Да и за легализацию придется заплатить, чтобы не промурыжили тебя до конца года, а то они могут. Кстати, взятку давай с колбасой. И не больше сотни.
        - Как это - с колбасой?
        - Как-как… ты же благодарен господину инспектору за то, что он на тебя время свое потратил, и все такое. Благодарить можно нашей вкусной домашней колбаской, натуральной. А колбаска - в бумажке. И в той же бумажке - другая бумажка. Там уже по ситуации смотри - если вдруг будет так, что инспектору сегодня брать деньги не с руки, по нему видно будет. Ты тогда смущайся и говори, что, мол, извините, для сохранности прятал. Ладно, все, проваливай, - внезапно сменил тон Всеволод Владимирович. - И чтоб быстрее было - бери Солнечного своего ненаглядного. В Озерске у близнецов оставишь, а Андрей завтра поедет масло торговать и заберет.
        - Спасибо, - только и смог сказать Стас.
        - Давай топай, - хмуро кивнул дед.
        Он придержал коня на том же холме, где останавливался взглянуть на деревню перед встречей с Аликом. Но в этот раз оборачиваться не стал - закрыл глаза, вспоминая каждую деталь: широкие утрамбованные дороги, ровные заборы, покрашенные краской разных цветов, небольшие, но просторные дома, резные наличники на окнах, огороды на каждом заднем дворе… Большой амбар для зерна, огромный общий погреб, где висели колбасы, стояли банки с зимними заготовками и ящики с овощами, длинное здание, поделенное на коровник и свинарню, отдельно стоящую небольшую конюшню и «гараж» с телегами, санями и возом, курятники… Собственный, своими руками выстроенный дом, лестницу, где так и не поменял ступеньку, украшенные резьбой подвесные шкафчики, большой сундук, обитый жестяными полосами, удобную - куда там всяким специальным синтетическим матрасам! - кровать, на которой без труда поместились бы четверо.
        Лесю Стас постарался не вспоминать. Он не понимал, как можно попросить прощения за то, что влюбился - но не смог полюбить. Не знал, как объяснить, почему уходит. Не представлял себе, как смог бы посмотреть ей в глаза и сказать, что они больше не увидятся.
        На чьем-то дворе прокукарекал петух, и Стас послал Солнечного в рысь. Он так ни разу и не обернулся.
        Ветровский добрался до города в рекордно короткие сроки - в полдень он уже видел светло-бурое марево, стоящее над грязным, серым массивом зданий. Быстро разыскав Леву, он отдал ему Солнечного, сказав, что Андрей приедет за мерином к вечеру, и долго прощался с полюбившимся конем. Скормил завалявшуюся в котомке морковку и пару яблок, расчесал пальцами гриву, потрепал по шее - и, развернувшись, пошел прочь.
        - Регистрация права на однодневное нахождение в городе без чипа проводится на въезде, - недовольно огрызнулся молодой, но уже какой-то потертый, серокожий лейтенант в поблекшей от частых стирок форме.
        - А мне не регистрацию, - как можно простодушнее улыбнулся Стас. - Мне это, надо гражданином стать.
        - Что?!?
        - Ну, по программе… Типа, можно прийти к вам и получить все, что надо, чтобы гражданином стать, - повторил Стас, снижая яркость улыбки. Теперь он выглядел все так же приветливо, но чуть смущенно, а улыбался уже не уверенно, а чуть заискивающе. - Ну, чип там и все такое…
        - И что тебе в деревне не сидится? - искренне удивился лейтенант. - Свежий воздух, продукты свои, не чета городской синтетике… Ладно, садись. Я оформлю бланк, и с этим бланком пойдешь в четвертый кабинет, поставить печати. Потом вернешься.
        Бегать из кабинета в кабинет, и не только в пределах административного здания, пришлось до самого вечера, причем лейтенант, проникшийся симпатией к угостившему его вкуснейшей телячьей колбасой «деревенскому увальню», честно предупредил, что впереди еще как минимум недели две такой волокиты. Стас немного приуныл - он надеялся уехать из Озерска через несколько дней. На жалобное «а побыстрее - никак?» лейтенант чуть помялся, спросил еще колбасы, и подсказал, что даме из четвертого кабинета тоже хочется и вкусненького, и красивенького. На следующее утро - ночь Ветровский провел на берегу озера, у маленького костерка - он ввалился в кабинет к даме с огромным букетом роз и тортом, состроил с десяток обаятельных улыбок, угостил колбаской с бумажкой, и все вместе это таки подействовало: дама сдержанно улыбнулась и предложила зайти завтра - может, случится чудо, и все успеют сделать.
        Заранее оплаченные чудеса бюрократии имеют свойство и в самом деле совершаться - не стал исключением и этот случай. Весь день Стас провел в беготне по городу с очередными бумажками, на сей раз - последней их порцией, и к шести часам вечера стал счастливым обладателем тонкой пластиковой карточки с его голографией, фамилией, именем, отчеством, датой рождения и отметкой о гражданстве. Он знал, что впоследствии эта карточка обрастет еще целой кучей информации - правда, не нанесенной на пластик, а записанной на внутренние электронные схемы. В тот же вечер он нанес визит в небольшой магазин одежды.
        - Здравствуйте, - бросил он с порога, еще толком не разглядев продавца.
        - Ой, - сказала продавец. - Здравствуйте!
        Это оказалась та самая женщина, которую избивал у подъезда ублюдок в костюме супергероя из комикса и которой Стас помог добраться до квартиры.
        - Небольшой это город, что можно вот так случайно встретиться, - улыбнулся молодой человек.
        - Ну, не Москва, конечно, и даже не Ростов, но все же побольше деревни. - Она тоже улыбнулась в ответ, но смотрела настороженно. - Я могу чем-нибудь вам помочь?
        - Да, конечно! Мне нужны… гм, джинсы, легкая рубашка, пара футболок, белье и кроссовки или сандалии.
        - В общем, вас надо одеть с ног до головы.
        - Именно!
        Минут десять прошло в поиске подходящих моделей - размер продавец с опытом определила на глаз совершенно безошибочно. Спустя еще столько же времени Стас стал обладателем серо-голубых джинсов «с потертостями», белой рубашки-поло, светло-бежевых сандалий из дешевой псевдокожи, нескольких пар трусов и носков, трех легких футболок без рукавов и в качестве подарка - легких шортов чуть выше колена. Цены в магазинчике оказались просто смешными, и Ветровский, понимая, что такой подарок судьбы ему едва ли в ближайшее время попадется на пути, особенно - в Питере, углубился в выбор свитера, кроссовок и куртки.
        - Привет, мам. Тебе долго еще? - раздался знакомый голос, и молодой человек обернулся.
        В магазин вошла та самая девушка, которая удержала его от немедленной расправы над пьяным «супергероем». Стас узнал ее только по огненно-рыжим волосам и голосу, а присмотревшись, не смог сдержать удивления - настолько она сейчас была не похожа на ту, что обнимала избивавшего ее мать парня, прямо на улице откровенно приставая к нему. Недлинные волосы придерживал тонкий черный обруч, одежда по-летнему легкая, но совсем не откровенная, макияжа на лице практически нет. Но самой разительной переменой был взгляд. В тот день это был взгляд дешевой потаскушки, готовой за проход на вечеринку и несколько коктейлей раздвинуть ноги. Сейчас - взгляд молодой, не по годам серьезной девушки, очень уставшей и… противной самой себе. Последнее Стас уловил болезненно отчетливо, но так и не смог понять - то ли давно молчавшая эмпатия дала о себе знать, то ли он просто узнал это выражение, прячущееся в уголках глаз от чужого взгляда, но всегда видимое самому себе.
        Настроение делать покупки отчего-то пропало - он, не глядя, взял один из ранее отобранных джемперов, простую черную куртку из водоотталкивающей материи, серые кроссовки и подошел к кассе.
        - Здравствуйте… - растерянно сказала девушка. Стас кивнул, выкладывая все выбранное на прилавок.
        - Четыреста пятнадцать евро, - подсчитала продавец. Пока Ветровский расплачивался, рыжая сноровисто разложила покупки по пакетам. Не удержавшись, молодой человек бросил быстрый взгляд на девушку. Все-таки какая же она была красивая…
        Поблагодарив, он собрал пакеты и вышел. И совсем не удивился, когда рыжая вышла вслед за ним.
        - Подождите, пожалуйста! Я… я просто хотела поблагодарить за то, что вы тогда хотели помочь…
        - Тогда вы называли меня на «ты», - холодно заметил Стас. Он сам не знал, откуда в нем эта отстраненность, это желание держать дистанцию - слепое, нерассуждающее, напуганное.
        - Простите меня. Я была напугана и хотела, чтобы это побыстрее закончилось.
        - Это вообще нормально в вашем городе - то, что тогда случилось? - гораздо резче, чем хотелось, спросил Стас.
        - Да. Те, у кого есть деньги, - они могут все. Те, у кого денег нет, - ничего не могут. Пока сидишь тихо, не высовываешься - не трогают. Если чего-то от тебя хотят - лучше дать желаемое, иначе может быть очень плохо. Или вы думаете, я из-за денег…
        Он внезапно понял, что девушка находится на грани истерики. И не придумал ничего лучше, чем мягко положить руку ей на плечо, мысленно представляя исходящий из ладони поток тепла.
        - Как тебя зовут? - спросил он.
        - Вера…
        - Нет, Вера. Я так не думаю. И твоя мать не думает. Она все прекрасно понимает, поверь мне. Но все же вам лучше переехать в другой район, если есть такая возможность - когда слишком долго находишься рядом с грязью, она прорастает в тебя.
        Не в силах думать о том, что и зачем он только что говорил и делал, Стас выпустил девушку и быстро пошел прочь от магазина, чувствуя спиной пекущий взгляд. Ощущение этого взгляда не отпускало его еще долго…
        Ночь Ветровский провел в дешевом мотеле на окраине города, где за дополнительную плату смог вымыться, побриться и привести в порядок волосы. По приезде в Питер надо будет «потерять» инфокарту и сделать новую, уже с приличной голографией.
        Когда утром он пришел на процедуру чипирования, чистый, одетый во все новое, подстриженный, его сначала даже не узнали. Пришлось снова нарочито по-деревенски коверкать речь.
        В полдень он приобрел билет на вечерний поезд до Ростова, а остаток дня провел в небольшом виртуал-клубе, выясняя хотя бы в общих чертах, как изменился мир в его отсутствие. И нельзя сказать, что узнанное его хоть сколько-то обрадовало.
        Без четверти девять Ветровский ступил на подножку стреловидного вагона, а ровно в двадцать один час поезд тронулся, навсегда, как он думал, унося его из Нового Озерска.
        Через два часа - Ростов, автоматические кассы и билет на ночной поезд до Петербурга - поезд был транзитный, делал большой крюк, в пути был почти семнадцать часов, и билеты на него стоили сравнительно недорого. Стас сознательно выбрал именно этот вариант, хотя мог поехать напрямик - билеты наличествовали, да и денег хватало. Но ему нужно было снова привыкнуть к мысли, что он - Станислав Ветровский, обычный гражданин Российской Федерации, наверное - будущий студент, а никак не деревенский парень Леша, в глаза не видевший типологию Юнга, зато прекрасно разбирающийся в тонкостях уборки ржи и специфике ухода за домашней скотиной.
        Питер встретил Стаса суетливым Ладожским вокзалом[9 - ?После того как Центральный район Петербурга получил статус «элитного», главным вокзалом города стал Ладожский.], серым мелким дождем, поездами новой конструкции, жмущимися под крышу людьми и дьявольским запахом ностальгии. Ветровский купил в кассе метростанции карточку на день поездок без ограничений и несколько часов просто ездил по городу, от станции до станции, без какой-либо системы пересаживаясь с линии на линию. Выходил у Нового моста, шел пешком до Каменного острова, подолгу стоял у самой воды, впуская в себя город, проникаясь его особенной, ни на что не похожей атмосферой и вспоминая, вспоминая, вспоминая…
        Конечной остановкой в маршруте Стаса стала Институтская. Он нарочно медленно спустился по лестнице, игнорируя эскалатор, растеребил сигарету у ограды ВИПа, купил бутылку минеральной воды в мини-маркете напротив, и только когда тянуть время дальше стало совсем невыносимо, быстрым шагом направился к детскому дому номер три.
        И здесь тоже произошли изменения. Пожалуй, единственные положительные изменения, которые Ветровский видел за последние дни. Здание, на капитальный ремонт которого у Ордена так и не хватило денег, явно было восстановлено. Свежая краска, новая ограда - высокая, надежная, невычурная, но красивая, будка охранника у автоматических ворот, начинающие желтеть деревья - Стас мог даже издалека сказать, какой из молодых кленов, чьи листья еще только подернулись золотым и багряным кружевом осени, он сажал своими руками. А вот те тоненькие березки, шелестящие на ветру, они с Женькой и Виктором выкапывали за городом, чтобы дети могли сами их посадить. Сколько же воспоминаний теснилось здесь, за кованой решеткой, в сердце!
        Тряхнув мокрыми, липнущими ко лбу волосами, Стас подошел к охраннику.
        - Здравствуйте. Я к Гонорину.
        - Добрый вечер. Вам назначено?
        - Нет, но он меня ждет.
        - Покажите документы, пожалуйста.
        - Вот. Только одна просьба: нельзя ли не сообщать Алику Николаевичу мое имя? Мы давно не виделись, но он будет рад меня видеть, и я хотел бы сделать сюрприз. - Стас улыбнулся обаятельнейшей из всех своих улыбок, и это подействовало - пусть с явным нежеланием, но охранник согласился.
        Сюрприз? К черту сюрпризы! Стас обязан был видеть реакцию Алика на его возвращение. Самую первую, самую искреннюю. И для этого Алик не должен был ждать его.
        Стучаться Ветровский не стал - собрал в кулак всю свою решимость и толкнул дверь.
        Алик был именно таким, каким он увидел его то ли несколько дней, то ли вечность назад: хмурый и задумчивый, он сидел у раскрытого окна, в пальцах дымилась сигарета, а взгляд был устремлен куда-то за пелену дождя, в неведомые никому на Терре дали.
        - Алик, - негромко позвал Ветровский.
        Гонорин вздрогнул, обернулся - сигарета выпала из пальцев, по покрытому ламинатом полу рассыпался пепел.
        - Стас…
        - Прости меня, - просто сказал Стас, чудовищным усилием заставляя себя не отводить взгляд. - Прости меня, если можешь.
        - Стас… - Алик тоже не отводил взгляда, и в его глазах Стас снова обретал силу жить, стремиться, верить… Летать! - Я знал, что ты вернешься.
        - Да. Я вернулся.
        III. III
        Можно верить и в отсутствие веры,
        Можно делать и отсутствие дела[10 - ?Слова из песни «Скованные одной цепью» группы «Nautilus Pompilius».].
        Здесь все пропиталось болью и смертью - стены, потолок, пол, двери и окна, мебель, одежда. Смертью и болью пахло, смерть и боль звучали в воздухе, смерть и боль ощущались кожей, смерть и боль бросались в глаза, куда ни взгляни, привкус смерти и боли прочно поселялся на языке, стоило только отворить тяжелую дверь и перешагнуть обшарпанный порог. На новичков это действовало угнетающе, но она давно привыкла - сложно не привыкнуть, проводя здесь двадцать четыре часа в сутки.
        Тренькнул будильник, напоминая, что наступило время обхода. Тяжело вздохнув, она поднялась на ноги, накинула прозрачный от ветхости халат, некогда белый, а сейчас бледно-серый от частых стирок, взяла со стола распечатанный список и вышла из ординаторской. Строго говоря, список ей не был нужен: она помнила всех больных своего отделения в лицо, помнила, кого как зовут, и главное - у кого какой диагноз, а вся текущая информация, вроде результатов анализов и обследований, наносилась на доски в палатах. Но привычка - страшная сила, и идя на обход, она всегда засовывала в карман сложенный вчетверо лист бумаги.
        В первой палате было тихо. Она осторожно толкнула дверь, уже зная, что увидит - последние три дня Алла Войнова кричала, не переставая, и тишина могла означать только одно.
        Худенькое тельце скорчилось на продавленной железной сетке кровати. В широко распахнутых светлых глазах отражалась… радость. Спокойная, доверчивая радость ребенка, которому больше не было больно. Сорванная с руки в предсмертной судороге капельница медленно роняла на пол мутно-розовую жидкость - пальцы машинально нащупали зажим, ни к чему пропадать лекарству, пусть даже и такому бессмысленному. В конце концов, других все равно нет и не будет.
        - Алка умерла, - тихо сказала Оля, садясь на кровати и глядя своими огромными темными глазищами. - Кричала, кричала, а потом умерла. Я тоже умру, да?
        Прикусив губу, Мила подошла к девочке, погладила ее по лысой голове.
        - Нет, Оленька. Ты не умрешь. Ты уже почти здорова и завтра тебя заберут домой.
        - Правда?
        - Ты же знаешь, я всегда говорю только правду.
        - Вы обещали Алле, что за ней придет ангел. А она просто умерла, - тихо сказала девочка.
        - Никто не умирает «просто». За всеми приходят - или ангелы, если человек хороший, или бесы, если плохой. Просто их нельзя увидеть - их видит только тот, за кем они приходят, понимаешь?
        - А я увижу того, кто за мной придет?
        - Конечно, увидишь. Лет через семьдесят. А пока ложись и спи - тебе нужны силы, чтобы окончательно выздороветь и поехать домой.
        - А что будет с Аллой?
        - Ей теперь будет только хорошо. Она же на небе…
        - Я тоже хочу на небо… Там не будет больно, и там у меня снова будут волосы, и мама тоже там… наверное. Как вы думаете, ее забрал ангел или бес?
        - Тебе лучше знать. Она была хорошая?
        - Не знаю. Я не помню ее.
        - Тогда ложись и спи, а мама тебе приснится. Это ничего, если ты утром не вспомнишь, это бывает - мы часто не помним свои сны. Но мама тебе обязательно приснится, и утром ты поймешь, где она. И… я думаю, что на небе.
        Уложив Олю, Мила осторожно закутала мертвую Аллу в одеяло, взяла худенькое, совсем легкое тело на руки и вышла из палаты. Негоже детям спать в комнате с покойницей, а санитары придут только утром.
        Закончив обход, Мила вернулась в ординаторскую. Сегодня была милосердная ночь - из восьмерых безнадежных ушли шестеро. И еще трое просто умерли, неизвестно от чего именно. Если бы было оборудование и реактивы для анализов, если бы была возможность нормально обследовать несчастных детей, если бы были хотя бы какие-нибудь лекарства - был бы шанс. А так…
        Заперев дверь, врач открыла настенный шкафчик. Достала бутылку, стакан, не глядя плеснула граммов пятьдесят, подошла к зеркалу. На нее смотрела немолодая женщина с короткими седыми волосами, преждевременными морщинами, горьким изгибом губ и почти ничего не выражающим взглядом. Мила усмехнулась, коснулась краем стакана зеркала, залпом выпила, не чувствуя, как спирт обжигает горло. Это был ежедневный своеобразный ритуал - она не пьянела, просто становилось чуть-чуть легче.
        В дверь постучали. Быстро закрыв шкафчик, она отперла дверь.
        Николай Андреевич сумрачно кивнул в знак приветствия, сразу взял со стола обходной лист, пробежал глазами.
        - Одиннадцать человек. Я надеялся, будет больше, - отрывисто сказал он.
        Мила отвела взгляд. Слова, казавшиеся такими страшными, не пугали - она знала их настоящее значение. Одиннадцать детей отмучились, больше им не будет больно.
        - Я пойду, - сказала она, вешая халат на гвоздик.
        - Подожди, - он подошел к двери, запер, прислонился к ней спиной, взглянул на коллегу - пристально, в глаза. - Я хочу сегодня прооперировать Воронова.
        - Он безнадежный. Даже если прооперировать, он не протянет и недели.
        - Знаю. Но у него здоровые почки.
        - Вы проверили?
        - Да, еще вчера. Мы сможем спасти Алехина, которому поможет только пересадка. Материал подходит идеально. А Воронов все равно не жилец.
        Мила зажмурилась, сжала кулаки, до крови прикусила губу - к этому она не могла привыкнуть до сих пор. Убивать одного ребенка, пусть и обреченного, для того, чтобы спасти другого, у которого еще есть шанс. Разумом она понимала необходимость подобного, но…
        - Мне нужны твои руки и твой опыт, - сказал Николай Андреевич. - Я никогда не пересаживал почку.
        - Хорошо, - кивнула женщина и, не прощаясь, вышла из ординаторской.
        Она жила прямо здесь, в больнице. На верхнем этаже была старая, давно не используемая кладовка, где врач поставила узкую кушетку, стол, стул и тумбочку - а в большем она и не нуждалась.
        У себя Мила быстро скинула верхнюю одежду, погасила свет и легла на кушетку. Спать не хотелось, но она знала, что нужно - вечером она должна быть отдохнувшей и сосредоточенной. Быть может, и правда удастся спасти хотя бы Алехина.
        Если бы десять лет назад ей сказали, какую жизнь она будет вести сейчас, начальник хирургического отделения Санкт-Петербургского онкологического исследовательского центра только посмеялась бы. У нее было все - прекрасная должность, любимая работа, обожаемый муж, двое детей, старенькая, но бодрая и здоровая мама, хорошая квартира и возможность помогать людям. Три-четыре дня в неделю она проводила в центре, совмещая исследовательскую работу с операциями, день-два - с семьей, а еще двое суток - в муниципальной детской онкологической больнице. О ее второй работе никто не знал, даже муж и дети. Встав пораньше, Мила садилась в машину и ехала на окраину города, где за огромной помойкой ютилось старое пятиэтажное здание. Выйдя из автомобиля, она со всей возможной осторожностью вынимала из багажника контейнер с лекарствами, украденными в центре, и шла спасать тех, за чью жизнь не платили десятки тысяч евро, но кто заслуживал жизни ничуть не в меньшей степени. Иногда ей казалось, что даже в большей.
        Гром грянул в две тысячи шестьдесят пятом.
        Оставив машину на парковке, она шла к дому. Сегодня выдался тяжелый день, с раннего утра и до вечера Мила провела в лаборатории, а когда она уже собиралась ехать домой, ей позвонил ее коллега из детской больницы и сказал, что срочно требуется ее присутствие. Едва не попав в аварию и нарушив по пути половину правил дорожного движения, Мила примчалась в больницу, на бегу надевая халат, бросилась в операционную, боясь опоздать… Когда она подходила к своей парадной, стрелки часов показывали без четверти три. Смертельно уставшая, женщина не заметила двух человек на скамейке возле двери, и когда один из них заговорил, она вздрогнула и чуть не бросилась бежать - все же двойная жизнь прививала паранойю.
        - Вы - Мила Леонидовна Жемчугова? - спокойно спросил мужчина лет сорока, обладатель совершенно незапоминающейся внешности и темного костюма неопределенного цвета.
        - Да, но в чем…
        - Пожалуйста, следуйте за нами. Вам не причинят вреда, если вы не станете сопротивляться.
        - Кто вы такие? - Голос задрожал от страха.
        - Нас послал Виктор Павлович Лейконский. Ему нужно с вами поговорить.
        Услышав имя директора центра, Мила чуть успокоилась.
        - Вы знаете, который час? Почему он не мог вызвать меня днем, когда я на работе?
        - Пожалуйста, садитесь в машину и ни о чем не спрашивайте. Виктор Павлович все вам объяснит.
        Виктор Павлович и правда объяснил. Очень коротко и доходчиво. Поздоровавшись с вошедшей, он сразу протянул ей средней толщины папку. Мила взглянула на первые же бумаги - и упала в кресло, держась за сердце. Это были отчеты людей, следивших за ней в течение двух месяцев. Где и с кем была, во сколько приехала, во сколько уехала, кого оперировала, сколько времени провела в бесплатной больнице… сколько и каких препаратов вывезла из центра.
        - Вы ведь понимаете, что это ваш приговор? - спросил Виктор Павлович, отпоив Милу успокоительным. - Факта кражи и последующей перепродажи лекарств достаточно, чтобы как минимум со скандалом вышвырнуть вас из центра, лишив всех научных степеней и обеспечив волчий билет - после такого увольнения ни одна уважающая себя медицинская организация не возьмет вас на работу даже уборщицей.
        - Я не продавала лекарства… - пролепетала сквозь слезы Мила. - Я просто хотела помочь детям…
        - Это вы будете на суде рассказывать и доказывать. Если, конечно, мы не сможем договориться по-хорошему.
        - Чего вы хотите? - В этот момент ей казалось, что она готова на все.
        - Взаимовыгодного сотрудничества, только и всего. Я согласен уничтожить папку и никогда более не вспоминать об этом инциденте, больше того - не стану вам препятствовать в вашей деятельности, вне зависимости от того, чем она продиктована, нелепой благотворительностью, в которую я не верю, или же вполне понятным желанием заработать побольше. Вы же…
        Мила слушала Лейконского, с каждым его словом холодея от ужаса и твердя себе, что это просто дурной сон, что она проснется и все это кончится, она спокойно пойдет на работу, а через пару дней кошмар вовсе сотрется из памяти. Но Виктор Павлович все говорил, а Мила все не просыпалась.
        - Дети в этой бесплатной больнице никому не нужны. Их родители не могут даже оплатить им достойное лечение, и как бы ни старались энтузиасты - этих детей не спасти. Нет лекарств, нет оборудования, нет нормальных врачей - ничего нет. Они заранее обречены. В нашей же клинике лежат детишки из нормальных состоятельных семей, и их родители готовы платить большие деньги за спасение своих отпрысков. То, что я говорю, может показаться дикостью, но подумайте сами - вы будете заниматься все тем же, чем и раньше, только получать за это куда большие деньги. Все, что от вас требуется, это забирать здоровые органы ненужных детей и пересаживать их нужным.
        У нее началась истерика. Мила кричала, отталкивала пытавшегося вколоть ей сильное успокоительное Лейконского, грозила судом… в конце концов Виктору Павловичу удалось сделать инъекцию. Спустя десять минут Жемчугова, отупевшая от препарата и страха, сидела все в том же кресле, а директор центра снова говорил:
        - Я предлагаю один раз, Мила Леонидовна. Я не прошу вас дать ответ прямо сейчас - вы можете подумать до завтра и решить. Предложение очень щедрое, я вас уверяю. Вы получите хорошие деньги, спасете жизни - ну а дети из бесплатной больницы, они все равно обречены. Даже если случится чудо и они выживут сейчас - подорванное лекарствами и химиотерапией здоровье, жестокая жизнь, полуголодное существование, которое влачат их нищие родители… Эти дети все равно умрут. Так пусть их смерть послужит кому-то на пользу. Это ваш звездный час, Мила Леонидовна, это ваш шанс - так не упустите же его! Скандальное увольнение - или же работа, которая обеспечит вам безбедную жизнь?
        Ее уволили через два дня. В суд Лейконский подавать не стал, только потребовал, чтобы воровку лишили ученых степеней и чтобы она вернула центру стоимость украденных лекарств. Сумма была астрономическая. Миле пришлось обменять просторную четырехкомнатную квартиру на Петроградке, доставшуюся по наследству от деда, на трехкомнатную халупу в панельном доме на окраине, чтобы выплатить долг. Она начала пить, много пить, муж подал на развод и быстро добился своего - забрал детей и заставил вновь разменять квартиру, выменяв себе и детям довольно приличную двухкомнатную, а бывшей жене и ее матери - комнату в коммуналке. Жемчугова несколько раз бросала пить, пыталась устроиться на работу - но Виктор Павлович выполнил свою угрозу: ее не брали даже медицинской сестрой. Перебиваясь случайными заработками - то уборщицей, то посудомойкой, то домработницей, - она кое-как выживала в течение двух лет. Потом умерла мама - тихо и быстро, и Мила окончательно утратила волю к жизни. А еще через полгода встретила Николая Андреевича, с которым работала в бесплатной больнице. Видя плачевное состояние старой знакомой, он
привел ее в дешевое кафе, накормил, категорически отказавшись покупать спиртное, и выслушал ее историю. А потом предложил работать в их больнице. И Мила согласилась.
        Комнату Жемчугова продала, вырученные деньги отдала на приобретение хоть какого-нибудь оборудования и закупку лекарств для больных детей. С тех пор она жила в переоборудованной кладовке, работала по шестнадцать часов в сутки, делая все возможное, чтобы спасти ненужных детей, так хотевших жить и совершенно не виновных в том, что они родились в бедных семьях.
        Только погрузившись с головой в жизнь бесплатной больницы, Мила поняла, какой ужас там творится. Маленькие пациенты умирали каждый день. Умирали в мучениях, потому что обезболивающих не было. Дети гибли из-за невозможности быстро диагностировать заболевание; их, уже умирающих от рака, приводили пьяные родители, жалуясь на то, что «чертов спиногрыз орет круглые сутки, скажите, это он притворяется?»; их подбирали у дверей больницы, брошенных и ненужных никому на всем свете. Главврач делал все возможное, пытаясь найти хоть какие-нибудь средства для больницы, и ему это даже удавалось - Мила не хотела знать, какой ценой. Она слишком хорошо понимала, каково это - убивать ребенка, пусть даже действительно обреченного, для того чтобы спасти другого, у которого еще есть шанс. Первый раз она провела такую операцию на второй год работы в больнице и в тот день напилась до потери сознания. Зато маленькие пациенты все же выздоравливали. Пусть не все, но все-таки показатель смертности был значительно ниже, чем в других больницах.
        Сейчас Миле было сорок семь лет. Она выглядела на пятьдесят пять, числилась обычным хирургом, жила в каморке при больнице, получала смешную зарплату, которую тратила преимущественно на лекарства для детей, была обречена оставаться в одиночестве до конца жизни, каждый день сражалась со смертью, и не чувствовала себя несчастной. Она делала свое Дело, делала его хорошо, отдавая себя без остатка спасению детей. Она продолжала свои исследования - да, теперь не было тех возможностей, какие предоставлял центр, но что-то Мила еще могла и до сих пор надеялась, что когда-нибудь сможет создать настоящее лекарство от рака. За это открытие ей простится все былое, ей восстановят ученую степень, предоставят финансирование для продолжения исследований - и она обязательно потребует также финансирования хотя бы этой больницы. Вера в то, что когда-нибудь у нее обязательно получится, давала женщине силу жить, работать по двенадцать-шестнадцать часов, продолжать свои изыскания, оставляя на сон четыре часа, и не опускать руки.
        Если бы только не постоянные смерти пациентов, Мила Леонидовна, наверное, даже считала бы себя счастливым человеком.
        III. IV
        Прыгнуть с крыши навстречу
        ночному шоссе
        Недостаточно, чтобы научиться летать.
        За стеной разговаривали. Очень тихо, голоса едва можно было различить - но Стас даже не пытался расслышать, о чем идет речь. Во-первых, считал, что подслушивать личные разговоры друзей неэтично - равно как и вообще чьи-либо разговоры, а во-вторых, ему не нужно было слышать разговор для того, чтобы знать его содержание.
        За стеной разговаривали о нем. Закрывая глаза, Стас мог в деталях представить себе, как это происходит: Инга сидит по-турецки на подоконнике, касаясь спиной окна, опершись локтями о колени, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. Она внимательно смотрит на мужа, периодически сдувая падающую на глаза тонкую рыжеватую прядку, почти что незаметно кусает губы. Женька ходит от стола к стене и обратно, иногда подходит к холодильнику - глотнуть холодного молока, смачивая пересохшее горло, - и возвращается к вытоптанному уже маршруту. И говорит, говорит, говорит…
        Говорит в пользу Стаса. Пытается его понять, пытается его оправдать. Не перед Ингой, нет - Инга взрослая и умная женщина, понимающая других людей получше, чем недоучившиеся психологи, она-то как раз понимает мотивы поступков Ветровского, понимает его бегство, его желание остаться в тихом пруду спокойной и стабильной жизни. Единственное, чего она не понимает, - почему он вернулся. Почему отказался от дома, семьи, покоя. Ради чего? Идеалы? Он отрекся от них слишком давно, чтобы теперь они могли казаться достойной мотивацией.
        Инга почти все понимает и уверена, что остающееся за скобками «почти» еще поймет, причем в ближайшем времени. Она молчит, кусает губы, смотрит на Женьку. А Женька продолжает говорить, оправдывать, объяснять - конечно же, не Инге. Самому себе.
        «Он не мог вернуться раньше - преследование, опасность, нужно было переждать».
        Два с половиной года? Даже не смешно. Его перестали разыскивать еще весной семьдесят третьего, когда со дня побега не прошло и месяца. Как можно разыскивать беглеца, даже не зная, как его зовут и как он выглядит? Хакеры крылатого уничтожили всю информацию, касающуюся заключенных корпорации «Россия», хранившуюся на собственных серверах филиала. Больше того - взломав государственный сервер, они добрались до файлов рабов «России» и уничтожили данные не только на беглецов, но еще на полторы сотни выбранных случайно заключенных. И неизвестно каким путем, но эта информация, пусть даже в несколько искаженном виде, попала к рабам петербуржского филиала. Началась тотальная путаница и неразбериха, осужденные на долгий срок вырезали чипы и перевирали свои данные, выдавая себя за вообще несуществующих людей, требовали освобождения, уменьшения срока, компенсации за переработку… Филиал едва не закрыли из-за всего этого. О Станиславе Вениаминовиче Ветровском, сиречь заключенном номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, внутренний номер тридцать два-шестнадцать-семь, никто даже не вспоминал в
этой суете. Руководство корпорации стремилось замять скандал, а не отлавливать беглых рабов, тем более что они не знали не только их имена, но и даже приблизительное количество. Так что Стас мог спокойно вернуться в Питер еще два года назад. Ну, пусть не так быстро - но уж осенью семьдесят третьего года точно. Он не вернулся.
        «Он не знал, что его не разыскивают».
        Знал. Коста четко разъяснил, что сделали нанятые им хакеры, и сам назвал время, необходимое для того, чтобы все успокоилось: несколько месяцев. Стас знал, что он может вернуться.
        «Он боялся, что ему не к кому возвращаться».
        Так легко утратить веру в тех, кто уже доказал, что верен ему? Даже не попытаться вначале навести справки, а потом уже решать, кто отрекся, а кто нет? Просто взять - и решить, что друзей больше нет, что все забыли про него, что он никому не нужен, и «возвращаться не к кому»? И снова - не смешно.
        «Он не мог вернуться потому, что не было денег».
        Стас с самого начала, с первого своего месяца в деревне знал, что, если он захочет уйти, его не будут держать. Знал, что, если он пойдет к Всеволоду Владимировичу и объяснит ему свою ситуацию, тот даже деньгами поможет. Как, собственно, в результате и получилось.
        «Он не мог возвращаться, не имея документов».
        Документы можно было получить максимум за три месяца, в чем совсем недавно удалось удостовериться.
        «Он не мог оставить деревню потому, что его держал некий долг».
        Да не было никаких долгов, кроме тех, которые он мог либо отдать, либо забыть! Разве что Леся… Но ведь он все равно бросил Лесю! Было бы только милосерднее сделать это раньше, намного раньше, пока юная влюбленность простой и искренней деревенской девушки не переросла в более серьезное и зрелое чувство. Можно еще сказать о долге людям, которые спасли его от гибели, - но с ними Стас сполна расплатился, вкалывая за двоих в первое же лето.
        «Он пытался построить Орден там, где оказался».
        И даже не дал знать тем, кто его любил, что с ним все в порядке, не попытался с ними связаться.
        «В деревне не было связи».
        Стасу хотелось удавиться. Кто хочет - тот найдет. Если бы он хотел связаться с Орденом - он бы нашел способ с ними связаться. Если Женя хочет оправдать беглого Командора в собственных глазах - он его оправдает. Вот только надолго ли хватит такого самообмана? Вот только может ли Стас выдерживать любящие взгляды, которым он позволял лгать самим себе - позволял только ради сохранения собственного авторитета в их глазах?
        «Наверняка есть что-то, чего мы просто не знаем!»
        Да, есть. Вся горькая истина, все объяснение поступка Стаса заключалось в том, что Стас струсил и отрекся. Заставил себя забыть Орден, отказаться от мечты, бросить тех, кто поверил ему, кто пошел за ним.
        Он предал их. И за компанию - самого себя.
        Женя не мог этого понять, он не смог бы в это поверить и он не способен был это даже представить. В отличие от Инги, которая прекрасно поняла Стаса на собрании Ордена после памятного разговора с ректором и которая ничуть не хуже понимала его теперь. Вернее, почти понимала.
        Он невольно вспомнил события последних нескольких часов. Вспомнил, как пришел в детдом, как все медленнее и неслышнее билось сердце с каждым пройденным шагом, когда он приближался к двери кабинета Алика, вспомнил взгляд друга, в котором мгновенно обрел давно утраченные крылья - но не право на них. Десять минут тишины, когда он стоял на коленях возле инвалидного кресла, обняв Алика и боясь расцепить руки, боясь, что друг одумается, вспомнит, оттолкнет, прогонит и будет совершенно прав. Потом долгий разговор, тихие слова, опущенный взгляд - простишь ли? Уже простил. Но остальные… Как сказать правду? Нет, хуже того. Как сказать правду и быть правильно понятым? Осознание: если не примут, если не поймут, если отвергнут - то это конец. Стас черпал силы в доверии Алика, в несокрушимой, казалось, ничем вере в него - вере, которой был недостоин. Пока что этого хватало. Но если отвернутся все остальные, то Стас не выдержит. Выбор останется, вот только это будет выбор между пулей и веревкой. Потом была встреча с Грандом, потом Алик звонил Алфееву, коротко объяснял произошедшее, и Женька готов был в тот же
миг ехать через полгорода, чтобы как можно скорее обнять Стаса, которого уже не чаял увидеть. Переднее сиденье старенького автомобиля, подаренного Жене отцом на позапрошлый день рождения, проносящийся за окном Питер, непрерывный треп Алфеева - об учебе, о работе, об Ордене, о том, что в прошлом году с Ингой поженились, о том, что подобрал с месяц назад бездомного щенка… И снова, снова, снова - как хорошо, что Командор вернулся! Казалось, Женя не замечал даже, какая мука отражалась на лице Стаса всякий раз, когда он слышал в свой адрес это ничем не заслуженное звание. Потом был большой праздничный ужин, приготовленный Ингой за то время, пока ее муж ездил за потерянным другом, торжественно откупоренная бутылка оставшегося еще со свадьбы хорошего вина, и…
        И рассказ Стаса - сокращенный, без уточнения причин и мотиваций, сухое изложение фактов, да и то не всех. Раскаяние, перипетии получения новых документов, много ненужной, неважной, бессмысленной ерунды, и появляющееся понимание в глазах Инги, и появляющийся страх разочароваться в глазах Жени. Скомканное окончание разговора, боязнь поймать чужой взгляд - понимающий ли, прощающий ли, неловкое пожелание «спокойной ночи». Просторная, слишком просторная для боящегося оставаться в одиночестве человека, комната. Голоса за стеной - слишком тихие, чтобы их различить, но какая разница, если достаточно просто знать, кто разговаривает, чтобы понять, о чем?
        Голоса смолкли, через минуту зашумела вода в ванной. Потом негромко хлопнула дверь спальни Алфеевых, снова зашумела вода, погас свет в кухне, чуть слышно скрипнула дверь - на этот раз Ветровский не разобрал, которая. Выждав для верности еще четверть часа, он встал, натянул футболку и шорты, вышел в кухню - ужасно хотелось пить, но он боялся лишний раз почувствовать на себе понимающий взгляд Инги или оправдывающий - Женьки.
        Взяв из холодильника пакет сока, Стас вернулся в гостиную, где ему застелили диван. Открыл окно, сел на подоконник, свесив ноги на улицу, повертел в пальцах сигарету - курить хотелось все сильнее, но должна же быть хоть какая-то сила воли?
        С двадцать восьмого - верхнего - этажа открывался великолепный вид, и чем дольше Стас смотрел на раскинувшийся перед ним город, тем ближе подкрадывались тени, которым он запретил приближаться в тот день, когда решил выжить. Тень убийства, тень предательства, тень бессердечности, тень подлости и еще многие, многие тени, от которых он отрекся, став в память одной из них Лешей. Тени принадлежали Стасу Ветровскому, и сегодня, когда он окончательно вернулся к себе, к нему вернулись и тени.
        Стас бросил растерзанную сигарету вниз, ощутив укол совести - тоже мне, аарн, даже не мусорить не может. Достал из пачки новую, прикурил, но затягиваться не стал. По тонкой бумаге медленно ползло к пальцам рыжеватое горячее кольцо, оставляя за собой столбик мутного пепла, а Стас продолжал смотреть на город. Он вспоминал.
        «Ты потом будешь жалеть о том, что сказал такое. Ты ведь даже не знаешь…»
        «С чего ты взял? Я не буду ни о чем жалеть и слов своих назад не возьму! А зачем ты пришел и где пропадал - мне плевать!»
        «Ты в самом деле считаешь меня такой мразью, что…»
        «В самом деле! И в конце концов… чего еще ждать от такого, как ты? Педик долбаный!»
        Смертельная бледность, заливающая лицо, в глазах - боль и неверие, но Стас ничего не видит, он не хочет видеть. Он встает, кричит: «Охрана! Мы закончили, отведите меня в камеру!»
        И спустя несколько дней - суд, последнее заседание, на котором все решится. Да, его посадят, и он это знает. Ничего страшного, соберет всю волю в кулак, но все же выйдет на свободу - пусть через пару лет, но выйдет. Два-три года - это ужасно много, когда тебе всего восемнадцать, но вполне терпимо, если подумать о том, что вся жизнь еще впереди. Спокойная, уверенная решимость - он выкарабкается, не подставив больше никого, ну а тот, кто струсил, кто притворялся другом, а оказался мразью… что ж, Создатель ему судья. Стас не сдаст его, но и знать более не желает.
        Но всю решимость, всю уверенность, всю волю к победе перекрывает звонкий, спокойный голос человека, вышедшего вперед с тем выражением лица, с каким командиры повстанцев ждали расстрела, перешучиваясь и раскуривая сигары.
        «Уважаемый суд, я располагаю доказательствами невиновности обвиняемого по одному из пунктов… Я хочу сказать, что подсудимый невиновен в покушении… подсудимый не мог этого сделать по одной простой причине - это сделал я…»
        «Почему вы решили признать свою вину?»
        «Есть такое понятие, господин прокурор. «Совесть» называется».
        «У вас есть адвокат?»
        «Я в нем не нуждаюсь - я полностью признаю свою вину».
        «Эта история кажется очень странной…»
        «Я требую проверки с препаратом. Я имею на это право».
        Когда Лешу уводили, он ни разу не оглянулся, не попытался поймать взгляд Стаса. Ему было очень, очень плохо - сказывались последствия препарата, заплетались ноги, взгляд не мог сфокусироваться, на лбу выступили крупные капли пота, но в глазах по-прежнему читалась уверенность в правильности принятого решения. Леше Канорову не в чем было себя упрекнуть.
        А Стас даже не мог уже защищаться. И несправедливый приговор принял с покорностью и благодарностью человека, испытывающего потребность заплатить за собственную ошибку - страшную, преступную ошибку. Непростительную для того, кем Стас пытался быть. Командор Ордена Аарн может ошибиться в действиях, может ошибиться в оценке ситуации, может даже ошибиться в человеке, сочтя его лучше, чем есть, но ни в коем случае не наоборот!
        «Надо разыскать того сержанта из отдела тестирования осужденных», - подумал Стас. Поблагодарить - и не за добрые советы, не за то, что благодаря его помощи при тестировании Ветровский попал на более-менее приличное распределение. Поблагодарить за то, что нагрузил сверх меры, и юноша уставал до такого состояния, что не мог думать вообще ни о чем. В том числе - о Лешке. Потом была перевозка, провокатор, сломанное ребро, корпорация, шестнадцатый барак, знакомство с сокамерниками и вскоре - инцидент с Четвертым, после которого стало и вовсе не до воспоминаний о Каноровом.
        Стас вздрогнул, выронил обжегшую пальцы сигарету, прикурил новую. Тени за его спиной сжимали свои далекие пока еще объятия, с каждым вдохом подступая все ближе и ближе… Стас узнавал их, а они узнавали Стаса.
        Четвертый. Не человек, не качества, не лицо, не поступки - один только безликий номер. Ветровский не помнил, как выглядел покойный старший барака, не помнил, чем он отличался, не помнил ничего - только дикий вопль, вырвавшийся из груди человека за мгновение до того, как разряд тока прошел через его тело, разорвав сердечную мышцу. Хотя нет - еще он прекрасно помнил предшествовавшую сцену. Помнил, как Четвертый хотел убить Десятого за отправленный с ошибкой отчет, помнил, как Четвертый едва не задушил его самого, как чуть не размозжил Восьмому голову монитором - просто за то, что они попались ему под руку. Самооборона, только самооборона.
        «Ты его убил?»
        «Нет. Я его только толкнул».
        Только толкнул. Не убивал. Не виноват. Самооборона. Всего лишь самооборона. Не убийство.
        Стас тихо застонал, вжимаясь плечом в стену - как будто стена могла защитить его от призраков!
        Он спрятался от призрака Леши, укрывшись сперва в усталости, потом в страхе, потом в решимости выжить во что бы то ни стало и окончательно похоронил в себе тень преданного им человека, когда убил. Он прятал призрак Четвертого все в той же решимости выжить и не сломаться, стать тем, кто падает, но поднимается, гнется, но не ломается. Он прятал образы сохранивших верность ему друзей-аарн, раз за разом повторяя себе им самим же придуманную ложь: «Без меня им будет проще, я приношу беду, я навлеку опасность, им лучше быть самим, я испачкал руки в крови и не могу быть в Ордене, они могут сами, сами, сами…» Лгал себе - и оставался в деревне сперва до осени, потом перезимовать, потом до лета, а потом страда, уборка урожая, а потом надо достроить дом, а потом зарядили дожди, а потом снова зима…
        Призраки молчали в глубине его души, и Стас в какой-то момент даже поверил, что они оставили его. Да, оставили - пока он платил за то, что совершил. Платил Канорову, нося его имя, платил Четвертому, не пытаясь бороться, подчиняясь обстоятельствам. Но теперь, когда Ветровский осмелился вернуться, вновь назваться своим именем, питать надежду вновь войти в Орден - нет, конечно же, не встать во главе его, но хотя бы просто делать то, что в его силах… Теперь он вернулся, и призраки вернулись к нему.
        Самыми страшными были Леша и Четвертый. Тот, кого Стас предал, и тот, кого Стас убил. Но были и другие, много других… Отчетливее всех помнились те, кого он просто подвел, и те, кто пострадал из-за него. Бедная Вика, которая верила в него, но вынуждена была уйти из Ордена, чтобы не разрываться пополам, Антон, потерявший своих друзей и единомышленников по Ордену из-за того, что не поверил в виновность Стаса, и многие, многие другие. Еще была Леся, маленькая глупая девочка, влюбившаяся в красивого парня и решившая, что он не лжет, он и правда будет с ней, и на ближайшем празднике урожая они, краснея и держась за руки, подойдут к Деду, чтобы тот сказал, когда сможет объявить их семьей, а не только любовниками, ведущими совместное хозяйство. Да, еще был Дед. Дед, который, что бы он там ни чувствовал «с самого начала», все же надеялся, что сильный, работящий, честный парень, имеющий неплохие задатки лидера, останется в деревне - и как знать, быть может, даже займет его, Дедово, место, когда сам Дед уже не сможет руководить поселением.
        И был Орден. Алик, Женя, Инга, Азамат, Виктор, Гранд, Саша и Саша. Восемь человек, которым он не имеет права смотреть в глаза. Восемь человек, и некоторые из них до сих пор считают, что он, вернувшись, возглавит Орден и все пойдет по-прежнему. Хуже всего, что в числе этих некоторых - Алик. Вот кто достоин повести за собой Орден! Но Алик верит в Стаса, Алик простил Стасу то, что прощать нельзя, и… И Алик не простит, если Стас откажется.
        Тупик. Он не имеет права встать во главе Ордена, и не имеет права отказаться.
        Пронзительно взвыла сигнализация внизу, Ветровский вздрогнул, едва не свалившись с подоконника. Посмотрел на давно погасшую сигарету, аккуратно убрал ее в пачку - завтра выкинет. Бросил взгляд в небо - тяжелое, затянутое мутными тучами.
        - Что мне делать? - тихо спросил он.
        Ответ пришел сам, естественный, страшный, простой. И Стас мгновенно понял - других вариантов нет просто потому, что их нет и быть не может. Истина - всегда разная, но иногда она одна. И ответ был истиной, единственной и абсолютной.
        В последний раз вдохнув прохладный сентябрьский воздух, он вернулся в полную притихших призраков комнату, растянулся на диване.
        Ответ был найден, и пока что больше не было ничего, о чем следовало бы беспокоиться. Завтрашний день решит все, а пока… пока можно просто отдохнуть.
        Стас улыбнулся хмурому небу, закрыл глаза и почти мгновенно провалился в сон.
        III. V
        Время погибель множит,
        Но возвратясь - найдешь.
        Чем ближе становилась цель, тем отчетливее он видел дальнейший к ней путь. С каждым прожитым не зря днем, с каждым пройденным отрезком долгой и тернистой дороги, с каждым переведенным на надежный, с отрицательными процентами, швейцарский счет миллионом, с каждым новым гражданином еще несуществующей страны он приближался к цели. И чем дальше - тем больше цель казалась ему не Раем, Землей Обетованной и Эльдорадо в одном флаконе, а жадным безжалостным зверем с разверстой пастью, способным поглотить в одно мгновение любого, кто встанет на пути ищущего Зверя.
        Он гнал от себя эти мысли, и Зверь отворачивался, уходил, растворялся в тумане, позволяя вернуться золотой мечте о стране. Да, Олег все еще мечтал о ней - став целью, мечта не перестала быть мечтой. Страна, где каждый сможет все, где каждому дадут образование, которого он заслуживает, где каждый займет место, которого он достоин и на котором сможет раскрыть себя максимально полно. Страна, где не будет алкоголиков, наркоманов, моральных уродов, служителей культа потребления, безмозглых людей-свиней, одним словом - выродков. Страна, где каждый, желающий быть счастливым, сможет им стать. Мечта, к которой Олег Черканов шел каждый день и каждый миг своей пока еще недолгой жизни. Мечта, которая была совсем уже рядом и никак не теряла полупрозрачный ореол таинственности и бестелесности, свойственный мечтам. Не теряла, пока не приходил раз в неделю или две жадный Зверь, требующий пищи, и его зловонное дыхание не начинало вращать ветряную мельницу, на которую Олег должен был бросать кровавые подношения. Он не хотел - но тогда Зверь наклонял голову, смотрел на него очень светлыми глазами цвета чайной розы,
а потом открывал пасть, и в оглушительном реве рассыпалась на куски прекрасная страна мечты.
        Если бы Олег мог еще раз убить Дориана Вертаска, он, не задумываясь, сделал бы это.
        Зверь приходил во снах, и Олег научился предсказывать его визиты - зная о скорой встрече со Зверем, он принимал сильное снотворное и выпивал несколько бокалов коньяка. Это средство давало три часа крепчайшего сна без сновидений, и Зверь не мог пробиться сквозь такую защиту - но Зверь умел ждать, и Олег три или четыре дня напивался перед тем, как лечь спать. Зверю надоедало ждать, он уходил - но через неделю или две возвращался.
        И чем дальше, тем чаще он приходил.
        Утром все было иначе. Утро стирало следы Зверя, и при дневном свете думать о нем становилось как-то смешно. Взрослый же человек, успешный - а по ночам от кошмаров шарахается. Сходить, что ли, к анонимному психоаналитику? В последнее время они стали популярными - многие готовы были выложить кругленькую сумму за возможность разобраться в своих проблемах при помощи профессионала, которому можно рассказать даже о том, что источник этих самых проблем - погибшая по неосторожности клиента проститутка. Профессионала, которому можно рассказать вообще все - ведь он не видит пациента, слышит искаженный прибором голос, не знает имени и фамилии пришедшего к нему человека. Хотя определенный риск все же имелся - ходили слухи, что некоторые из таких психоаналитиков сотрудничают с полицией.
        Утром известный бизнесмен Олег Андреевич Черканов завтракал, просматривая новости - как города, страны и мира, так и новости своей компании. Потом ехал работать - не в офис, в офисе он почти не бывал. Нет, переговоры всегда лучше проводить на нейтральной территории. Олег никогда не ленился разузнать, чем интересуется потенциальный партнер, сотрудничество с которым было ему нужно, и приглашал собеседника именно туда, где тот мог бы получить максимум удовольствия. Конная прогулка в лесопарке, ленч на прогулочном катере по рекам и каналам Петербурга; обед в изысканном ресторане, знаменитом своей кухней; партия в теннис или бильярд; визит в один из лучших баров города, где могли смешать любой, даже самый сложный коктейль… Но никто и никогда не мог сказать, что ужинал вместе с господином Черкановым. Нет, ужин и ночь принадлежали его Делу, настоящему делу, ради которого только и затевалась вся возня с корпорацией. Олег встречался с теми, кто впоследствии должен был встать во главе нового, созданного им самим мира, с теми, кто уже шел по его пути, с теми, кто был для него ценнее всех миллионов на
швейцарском счете.
        В штабе организации «Мир» жизнь кипела круглые сутки. Здесь всегда работали, разговаривали, обсуждали, придумывали, изобретали, тут же проверяли, тестировали, реализовывали и пожинали плоды - или же расплачивались за ошибки. Многие оставались ночевать здесь же, в жилом блоке штаба, а некоторые и вовсе переезжали, не желая отвлекаться от работы. Конечно же, это были не простые исполнители - только ученые, программисты, управляющие из числа тех немногих, кому Олег доверял… насколько он вообще умел доверять.
        А еще здесь бывал Кречет. Высокий, худой, молчаливый, с черными волосами и глазами, с огромным крючковатым носом и рваным шрамом на шее, его боялись - или хотя бы опасались - почти все. За исключением Олега. Олег в свое время немало постарался, чтобы превратить гордого и вольного горца в своего послушного цепного волка, и ему это удалось: Кречет скорее позволил бы порвать себе горло, чем не выполнил приказ. Кречета Олег вызывал редко - он не хотел кормить Зверя лишний раз. Но иногда приходилось. Иногда кто-нибудь вставал на его пути, не желая уступить дорогу, не поддаваясь ни на соблазны, ни на угрозы. Тогда Олег вызывал Кречета и называл ему имя. Кречет хищно улыбался, показывая сточенные желтые зубы, кивал, забирал заранее оставленный на краю стола пакет - он признавал оплату только наличными - и уходил. В течение недели, если не были поставлены другие сроки, Олег из новостей узнавал о разбойном нападении, или несчастном случае, или… в зависимости от ситуации. И главное - он точно знал, что ему за это ничего не будет. Даже если найдется особо смелый, наглый или просто глупый следователь, который
догадается выстроить цепочку и понять, кому могли мешать умирающие бизнесмены, политики, общественные деятели, он не сможет вычислить главного заказчика.
        Эту идею Олег почерпнул в той части полученной с дориановского блока информации, которую хакерам все же удалось вскрыть. Идея заключалась в том, чтобы создать не одну огромную, а несколько не очень больших конкурирующих между собой корпораций, которые на самом деле принадлежат одному человеку - по сути, являющемуся монополистом в выбранной отрасли. Видимая конкуренция позволит, во-первых, держать цены на продукцию на нужном уровне, во-вторых, подстегнет деятельность работников, вынужденных придумывать что-то новое для того, чтобы не остаться за бортом, а в-третьих, отведет подозрения от подставных владельцев любой из корпораций - ведь Кречет устранял мешавших каждому из них, таким образом, связать серию убийств в одну нить не представлялось возможным.
        Сегодняшний день ничем не отличался от большинства таких же, обычных и даже обыденных дней. Вчера Олег до четырех часов утра вел переговоры с лондонским агентством по продаже в собственность земель в старых, заброшенных нынче франко-британских колониях, в частности в Южной Америке, на территории бывшей Бразилии. Сделка должна была состояться в условиях строжайшей секретности, в качестве места заключения договора стороны выбрали тихий, спокойный, надежный Берн, и уже на следующей неделе Олег должен был стать обладателем нескольких десятков тысяч гектаров земли, которые перейдут в его собственность полностью, то есть перестанут быть частью колонии другого государства. Закончив переговоры, Черканов отправился домой, где проспал три часа и в восемь утра был уже на ногах. Позавтракав и ознакомившись с новостями, он открыл электронный органайзер - и секунд десять не мог понять, в чем дело: страничка сегодняшнего дня была девственно чиста. Где-то два-три раза в год подобное случалось - дела, запланированные на этот день, Черканов успевал уже сделать, а другие задачи, которые умная машинка могла бы
перенести на этот день, еще не требовали его непосредственного участия. Таким образом, у Олега возник незапланированный выходной - впрочем, других у него не бывало.
        Редкий случай следовало использовать с максимальным результатом. Молодой миллионер умел отдыхать, хоть и не очень любил, предпочитая проводить время с пользой для дела. Но иногда тело и разум требовали отдыха, и тогда он звонил в один из своих любимых закрытых клубов. Сегодня оказался именно такой день, и Олег, допив свой кофе, потянулся за мобилом.
        Через пятнадцать минут он вышел из дома.
        - В «Water Club» на Михайловской, - бросил он шоферу, садясь на заднее сиденье флаера. - Поезжайте по набережной, и не очень быстро.
        Опустив разделительную перегородку из прозрачного с одной стороны стекла, Черканов откинулся на обтянутую натуральной кожей спинку сиденья, коснулся сенсорной панели управления - перед ним вспыхнул голоэкран. Олег невольно вспомнил, в какую сумму обошлась ему вся эта роскошь, поморщился - он сам не нуждался во всем этом, но положение обязывало: дорогой флаер одной из последних моделей престижной германской марки, костюмы по пять тысяч евро, платиновые часы, квартира в историческом центре города, личный водитель…
        Просмотрев биржевые новости, Черканов выключил экран, бросил взгляд в зеркало - оттуда на него смотрел светлокожий молодой человек, ухоженный и дорого одетый, на первый взгляд - настоящий представитель «золотой молодежи»… если не вглядываться в светло-голубые, прозрачные глаза, цвет которых резко контрастировал с иссиня-черным оттенком длинных, ниже плеч, волос. В этих глазах можно было прочитать злое презрение ко всему окружающему, твердую уверенность в себе и непоколебимую решимость добиться своей цели любой, абсолютно любой ценой.
        Да, ради достижения мечты Олег был готов на все. Последний раз сомнения одолевали его перед тем, как он выстрелил в затылок Дориану Вертаску. Даже пугающий по ночам Зверь не мог отвратить Черканова от выбранного пути. Да, кто-то пострадает, да, кому-то придется умереть, кому-то оказаться на обочине жизни, кому-то лишиться всего. И, быть может, среди пострадавших даже найдется несколько ни в чем не виновных человек, но… лес рубят - щепки летят. Ради достижения благой цели Олег готов был идти на эти жертвы. И шел.
        За окном флаера медленно плыл город, величаво текла Нева, скрывшая в своих водах тело Дориана. Черканов отвернулся - он любил эту реку, но только тогда, когда она не напоминала ему о самой первой принесенной его руками на алтарь Зверя жертве. Сегодня был не такой день, и сегодня он ненавидел Неву. И зачем только он сказал водителю, чтобы тот ехал по набережной?
        Внезапно что-то привлекло внимание молодого человека. Он обернулся, вгляделся в смутно знакомое лицо - и улыбнулся. В конце концов… почему бы и нет? Как минимум это будет забавно. Как максимум…
        - Вернитесь к перекрестку, высадите меня там и ждите звонка, - сказал он водителю.
        День выдался отвратительный. После вчерашнего скандала Марина не пошла ночевать домой, осталась у знакомой, а та решила устроить вечеринку, позвала человек десять. Вся веселая компания, подогреваясь алкоголем, а может, и чем-то похуже, веселилась и шумела до самого утра. Марина с большим трудом отбилась от настояний приятельницы «пойти потусить с пиплом и найти себе наконец кайфового чувака», и всю ночь просидела на кухне, готовясь к учебе, благо на работе был выходной. Она уже не раз подумывала, что очень зря не удовольствовалась пятью годами обучения и осталась в аспирантуре, но семестр девушка уже оплатила, и терять деньги было бы очень обидно, да и попросту глупо.
        Утром она отправилась в институт - только для того, чтобы узнать, что первых двух пар сегодня не будет, так как преподаватель заболел, а третья пара перенесена на четвертую. Подумав, Велагина поехала в центр: погулять, подумать, быть может - подготовиться к завтрашним занятиям, в конце концов, первые числа сентября выдались теплыми и вполне можно было сесть с ноутбуком на скамейке в Михайловском парке, к примеру.
        Но ей не повезло и здесь: когда девушка вышла из метро у Нижнего моста, светило солнце, дул легкий ветерок, шаловливо треплющий выбившуюся из тугого «хвоста» на затылке прядку, по невероятно яркому для осени голубому небу проплывали небольшие белоснежные облака, темная лента Невы подернулась сеткой ряби, жирные раскормленные утки довольно крякали, клянча хлеб у прогуливающихся вдоль набережной прохожих… Но через полчаса, когда Марина была уже за Марсовым полем, налетел сильный и холодный ветер. Облака потяжелели, потемнели, закрыли солнце. Резко похолодало и, кажется, собирался дождь. С опаской косясь на сумрачное небо, Велагина заспешила обратно к метро - попасть под ливень ей совсем не улыбалось.
        - Марина? - раздался вдруг за спиной смутно знакомый голос. Девушка обернулась - и изумленно распахнула глаза: перед ней стоял Олег Черканов, ушедший с очного обучения весной семьдесят второго, а в семьдесят третьем экстерном сдавший экзамены за пятый курс. С тех пор она его не видела.
        - Олег? Не ожидала тебя тут встретить…
        - Да я тоже… не ожидал, - проговорил молодой человек, окидывая собеседницу взглядом. Марина почему-то тут же вспомнила, что блузка слегка помялась, второй год ношеные туфли уже потерты и даже регулярное подкрашивание не придает им вид относительно новых, а маленькие искусственные кристаллы в сережках только самый неискушенный человек может принять за драгоценные камни.
        Олег изменился разительно. Велагина помнила его болезненно-худым, всегда одетым в одни и те же брюки и рубашку, еще более старые, чем ее туфли, со слегка затравленным взглядом, вечно ожидающим удара в спину, голодным. Теперь же от того Олега осталась только худоба. Молодой человек был одет в костюм, стоимость которого превышала стоимость недорогого флаера, в перстне на руке сверкал, без сомнения, настоящий бриллиант, часы мерцали благородной платиной, а лаковые модельные туфли, словно только что купленные, ясно показывали, что их обладатель не ходит пешком, и тем более - не ездит на метро.
        - Но я очень рад тебя видеть, - улыбнулся Черканов, и Марина уже автоматически отметила ослепительную белизну его зубов, которой можно добиться только в хорошей и дорогой стоматологической клинике. - Что-то погода совсем испортилась… быть может, позволишь угостить тебя кофе? Я знаю неподалеку одно небольшое заведение, там совершенно замечательные пирожные и очень приличный кофе.
        Кофе Марина хотела, и даже очень - она успела продрогнуть на пронизывающем ветру, от которого совершенно не защищала тонкая курточка.
        Кофейня оказалась очень уютной и безумно дорогой - Велагина вздрогнула, взглянув на один из ценников, но Олега, казалось, это совершенно не волновало: он наизусть продиктовал свой заказ, даже не заглядывая в меню, спросил свою спутницу, что предпочтет она, и, услышав неуверенное «эспрессо», заказал сам какой-то кофе со сложным французским названием и пирожные.
        Черканов не обманул - нежный крем был сладким, но не приторным, суфле таяло на языке, сироп обладал приятной кислинкой, бисквит пропитался ровно настолько, насколько нужно, а кофе и вовсе оказался шедевром. Молодой человек легко поддерживал разговор, лишь однажды отвлекшись на звонок мобила, улыбался, шутил - словом, всячески создавал обстановку дружеской беседы. Марина согрелась, согласилась на бокал пряного глинтвейна, уже не думая ни о какой четвертой паре, смеялась вместе с собеседником над его шуточками, с удовольствием вспоминала первые годы обучения…
        - А помнишь, как ты мне жизнь спасла? - вдруг очень серьезно спросил Олег.
        - О чем ты? - искренне удивилась Марина.
        - Начало первого курса. Я тогда сильно простудился, подхватил воспаление легких, лежал дома в бреду - у меня тогда не было денег даже на еду, не то что на врача. А ты приехала, ухаживала за мной, лечила, кормила…
        - Конечно, помню, но… по-моему, называть это «спасением жизни» слишком громко, тебе так не кажется?
        - Я привык называть вещи своими именами, - продолжил Черканов все так же серьезно. - Если бы не ты - я бы тогда умер. Следовательно, ты спасла мне жизнь. В самом буквальном смысле. И… я ведь так тебя и не отблагодарил. Да и как отблагодарить за такое…
        - Перестань, пожалуйста! - возмутилась девушка. - Ты мне тогда тоже очень помог, и вообще…
        - У меня есть одна идея, - легко перебил ее Олег. - Так вышло, что у меня сегодня выходной. Правда, случайно получилось, я сам удивился - у меня редко случаются свободные дни. И я хотел пойти отдохнуть в аквапарке. Там здорово, большой бассейн, горки, батут, водные лыжи, есть отдельный бассейн-аквариум, где можно понырять с аквалангом и поплавать среди рыб, и очень хороший бар. Я понимаю, что это звучит несколько нагло, но… может, ты согласишься составить мне компанию?
        Конечно, сначала Марина пыталась отказаться. У нее даже не было с собой купальника и полотенца, какой уж аквапарк! Но каждое ее возражение Олег парировал непробиваемым аргументом. Нет купальника и полотенца? Сейчас зайдем в магазин и купим, пусть это будет подарок на день рождения, который был два месяца назад. Слишком дорого, она не может пойти в такой клуб? Олег уже оплатил день, и если Марина откажется, эти деньги пропадут впустую. Надо ехать к четвертой паре? Какая уже пара после глинтвейна, вина и такой замечательной беседы? Это же не экзамен, в самом деле.
        Конечно, сначала Марина отказывалась.
        Конечно, в конце концов Олег ее уговорил.
        При виде подъехавшего к дверям кофейни флаера девушка изумленно вздернула брови. Поняв, что это личный транспорт с личным водителем, покачала головой. Увидев цены в магазине нижнего белья и аксессуаров для купания и пляжа, попыталась было отказаться, но было уже поздно: с твердостью, которой Велагина от него не ждала, Черканов настоял на том, чтобы она выбрала понравившийся ей купальник, и оплатил покупку платиновой картой Государственного банка.
        Потом был «Water Club», безукоризненно вежливый администратор, галантно поклонившейся девушке, небольшие отдельные раздевалки, оснащенные по последнему слову гидротехники душевые кабины, огромный бассейн неправильной формы, в дальней и глубокой части которого располагались вышки для прыжков, чуть ближе - горки, отдельной полосой - трамплины и трос для катания на горных лыжах. Отдельно слегка пенилась огромная джакузи, в стороне - что-то вроде водного сада с диковинными растениями, возле джакузи - оплетенная лианами стойка бара…
        И ни одного человека, кроме них двоих.
        Марина, от удивления забывшая про стеснение, хотела было спросить, почему никого нет, но Олег позвал ее отведать выдержанного испанского вина, потом предложил искупаться, потом показал, как надо стоять на водных лыжах, чтобы не падать - сам при этом он только плавал, и то не очень много, а потом она просто забыла о том, что хотела спросить…
        Спустя три часа, наплававшись, напрыгавшись, накатавшись и нанырявшись, уставшая, но безумно довольная, девушка с удовольствием согласилась на предложение немного согреться и отдохнуть в джакузи. Олег вел себя безукоризненно, не позволил ни одного лишнего прикосновения, и даже когда поддерживал Марину за талию, помогая сохранить равновесие при пробном вставании на лыжи, был осторожен и деликатен, явно не желая, чтобы она неверно истолковала его намерения.
        Вода в джакузи оказалась теплой и слегка пахла зелеными яблоками, мелкие пузырьки приятно щекотали кожу, а холодное шампанское пощипывало язык. В голове слабо шумело - то ли от плавания на глубине и прыжков с вышки, то ли от выпитого…
        Олег расположился рядом, на расстоянии вытянутой руки. Покачивал в руке бокал, на донышке которого плескалось немного коньяка, улыбался в ответ на улыбку Марины, о чем-то говорил… И Велагина вдруг вспомнила свое удивление.
        - Никогда не думала, что в аквапарке почти четыре часа может никого не быть, - сказала она.
        Черканов рассмеялся.
        - Обычно здесь не протолкнуться от посетителей, в любой день недели и в любое время - это лучший водный клуб города.
        - А почему тогда сегодня - никого?
        - Потому что я арендовал этот зал на весь день, - пожал плечами молодой человек.
        Марина потеряла дар речи.
        - Но ведь это безумно дорого, - только и смогла она пробормотать спустя полминуты.
        - Я очень много работаю, очень хорошо зарабатываю и очень редко отдыхаю. Когда же я все-таки отдыхаю - я не экономлю на отдыхе. Да и в любом случае надо же куда-то деньги девать, - пошутил он, но девушка шутку не оценила.
        - Тебе некуда девать деньги? - приподняла она бровь.
        Олег на мгновение нахмурился.
        - Не то чтобы некуда. Но свободные деньги у меня есть.
        - И ты тратишь их на такие развлечения?
        - И на них - тоже, хоть и редко. Марина, я вижу, что ты хочешь что-то сказать, но боишься меня задеть. Так вот, я прошу тебя - говори напрямую, - спокойно сказал Черканов, отставляя бокал. - Я не люблю играть в слова и я не обидчив. А твое мнение для меня очень важно.
        - Напрямую? Хорошо. - Она на несколько секунд задумалась, формулируя. - Ты помнишь, как ты жил пять лет назад? Голодая, не имея денег даже на лекарства, экономя на всем, на чем только можно…
        - Конечно, помню.
        - Если у тебя сейчас есть такие огромные деньги, почему бы тебе не тратить хотя бы малую их часть на то, чтобы помочь тем, кто нуждается в помощи? - напрямую сказала Велагина.
        - Хороший вопрос, - хмыкнул Олег. - Я попробую ответить. Судя по тому, что ты сейчас привела в пример, ты помнишь, что я был практически нищим. И, предупреждая твой следующий вопрос - нет, я не получил наследство и не выиграл в лотерею. Я поставил себе цель - выбраться из этой отвратительной нищеты - и выбрался из нее. Это было очень сложно, я несколько лет работал по двадцать часов в сутки, не отдыхая месяцами, недосыпая, отдавая всего себя достижению цели. И в итоге - я добился своего. Но если бы тогда, на первом курсе, ко мне пришел добрый дядя и дал бы мне достаточно денег, чтобы более-менее нормально жить, - я вряд ли смог бы так многого достичь. Не было бы достаточного стимула. Знаешь, бывает так, что ко мне приходит кто-то из старых знакомых и просит помочь - дескать, Олег, ты зарабатываешь в год не один миллион, что тебе стоит дать мне в долг на десяток лет пару тысяч евро? Первому, кто пришел за помощью, я дал деньги. И второму тоже. Потом первый пришел опять. Потом в третий раз. Когда он пришел в четвертый раз, я предложил ему работу - хорошую, высокооплачиваемую работу в молодой,
динамично развивающейся компании: место, более чем хорошее для человека, даже не закончившего институт. Он тут же начал жаловаться на здоровье, на проблемы, которые не позволяют ему сейчас работать, мол, вот через месяц… Я сказал - хорошо, приходи через месяц, я найду тебе должность с хорошим окладом. Он поблагодарил и спросил: ну, а сейчас-то ты дашь мне денег? Я дал ему денег, но предупредил, что больше не дам ни цента - только работу. И с тех пор я его не видел. Когда ко мне пришел третий проситель, я с ходу предложил ему работу и три тысячи в беспроцентный кредит с погашением от зарплаты. Сейчас он руководит отделом одного из моих предприятий и получает двенадцать тысяч в месяц. Ему - я помог. Первому - только навредил. Понимаешь?
        - Да, вполне. Но ты не учитываешь одного.
        - Чего же?
        - Есть те, кому нужна помощь и кто не имеет возможности помочь себе сам. Например, тяжелобольные люди, у которых нет денег на то, чтобы оплатить дорогостоящее лечение - а лечение сейчас бывает либо дорогостоящим, либо вредным для здоровья. Или дети из бедных семей, в которых нет средств на оплату школы и учебников, - Марина была так увлечена своей речью, что не заметила, как побледнел Олег при этих ее словах. - Или еще один пример, самый банальный, но от этого не менее актуальный: детские дома. Ты не представляешь себе, в каких условиях живут там дети, но, наверное, можешь себе представить, какими они оттуда выходят. Ну, те, кто выживает. Хорошо еще, что хотя бы некоторым из них помогают.
        - Помогают?
        - Да. К примеру, возле ВИПа есть детдом, на Институтском. Там работает компания, да ты их знаешь - наши бывшие сокурсники. Гонорин, Алфеев, еще кто-то с ними. Компания Стаса Ветровского. Правда, после того как Стаса посадили, у них там все плохо стало… но сейчас вроде бы наладилось более-менее.
        - Ну да, точно. А я как-то и забыл, - помрачнев, сказал Олег.
        - Тебе простительно, - мягко улыбнулась Марина. - Такой бизнес, как у тебя, он, наверное, требует очень много времени и сил. Но все же… не хочу, чтобы ты подумал, что я тебя подталкиваю, но мне кажется, что ты вполне мог бы немного помочь тем, кто действительно нуждается в помощи.
        - Ты права. Я… я помогу. Хотя бы тому же детдому. Только… у меня несколько напряженные отношения с этими ребятами. Ты помнишь, наверное, мы с Ветровским враждовали. И я не исключаю, что они подозревают меня в том, что это я на него донес.
        - Но ведь это был не ты?
        - Не я, - солгал Олег и сам удивился тому, как сложно было это сделать. - Слушай, а ты с ними общаешься?
        - Изредка. Иногда денег приношу или покупаю чего-нибудь, но редко - у меня аспирантура и работа, очень сложно все совмещать, если честно.
        - А кем ты работаешь?
        - Помощником бухгалтера. По специальности сложно устроиться без опыта работы, да еще и совмещая с учебой. Так что я в позапрошлом году закончила курсы бухучета и подрабатываю, как получается.
        - Переходи ко мне работать, - предложил Олег. Предложил раньше, чем подумал, что он говорит, что делает и какие это будет иметь последствия. - По специальности. Так получилось, что помимо прочего, мне принадлежит несколько отелей, и… - Он замялся, но все же продолжил: - Понимаешь, отели - это всегда девочки «на ночь». Если не держать своих - будут какие-нибудь другие. Я оформляю их как горничных. Но… люди разные бывают. И я взял за правило в штате каждого отеля держать психолога. Понимаешь?
        - Да, вполне… - ошарашенно сказала Марина. Что угодно она ожидала услышать, но не такое. - То есть ты предлагаешь мне работать психоаналитиком проституток?
        - И это тоже, - честно ответил Олег, спокойно выдерживая ее взгляд. - Но, как показывает практика, к психологу обращаются чаще настоящие горничные и другая обслуга. Отель дорогой, постояльцы люди очень состоятельные и частенько с причудами. Случается разное. Из-за проституток я задумался о том, что нужен психолог, а потом понял, что психолог нужен в принципе. Я не тороплю, просто подумай, и если надумаешь - я возьму тебя на работу. Зарплаты у нас везде хорошие, плюс премиальные и все такое. Да и по специальности, что тоже немаловажно - всяко лучше, чем помощником бухгалтера.
        - Знаешь, Олег… - Марина чуть помедлила. - Знаешь, а я, пожалуй, соглашусь.
        Он не знал, зачем сделал девушке такое предложение. Ведь хотел просто затащить в клуб, напоить, вскружить голову деньгами, попользоваться ее телом, а потом презрительно оттолкнуть - в качестве мести за то, что отвергла его влюбленность тогда, на первом курсе. Да, потом Велагина говорила, что Олег «все неправильно понял», но Черканов не верил женщинам, и тем более он не верил женщине, в которую был влюблен. Сегодня он просто хотел отомстить, но вместо этого провел замечательный день с привлекательной девушкой, оказавшейся еще и интересным собеседником, и теперь искренне хотел ей помочь, насколько мог. Предложил ей работу… значит, сегодняшний день продолжит продолжение.
        - Вот и замечательно. Давай сделаем так: в отеле я буду послезавтра. Ты приедешь, я покажу тебе, как там что устроено, обговорим условия, и если тебя все устроит - оформим твое трудоустройство.
        Она не знала, зачем согласилась. Причем даже не на такую неоднозначную работу, а вообще, еще с самого начала. Зачем согласилась пойти пить кофе, зачем согласилась на глинтвейн и вино, зачем согласилась на подарки, зачем согласилась на аквапарк… Сначала она хотела просто пообщаться с бывшим однокурсником, вспомнить старое и разбежаться, чтобы больше никогда не встретиться. А потом понесло-закружило, и девушка чувствовала, как возвращается давняя симпатия, едва было не переросшая во что-то большее, но, казалось, убитая грубостью и нечуткостью Черканова. Не совсем убитая, как выяснилось. А в конце концов… почему бы не попробовать? Работа по специальности, нормальная зарплата, да и возможность получше узнать Олега…
        - Спасибо тебе, - улыбнулась Марина.
        - Не за что. Пойдем, еще поплаваем?
        После аквапарка они поужинали в небольшом ресторанчике на Васильевском острове. Как и в кофейне и водном клубе, в этом заведении все оказалось на высшем уровне - Марина никогда еще не ела такой вкусной семги и никогда не пила такого великолепного вина. После ужина Олег отвез ее домой, проводил до дверей квартиры, обнял на прощание. Девушка ждала поцелуя, но Черканов только легко коснулся губами ее щеки и быстро ушел. Глядя ему вслед, Марина улыбалась.
        Стремительно сбегая вниз по лестнице, Олег думал о том, что он совершает, наверное, самую страшную ошибку, которую только мог допустить.
        III. VI
        Единство в вере - святое «мы»
        Через вселенную призови.
        Костер полыхал жарко, щедро рассыпая вокруг маленькие, беззлобные искорки. Виктор метнул шишку - прицельно, с другого конца поляны - крохотные огненные мушки взвились вверх из пламени, а через несколько секунд затрещало, и к небу рванулся густой сноп искр. Виктор хмыкнул, наклонился за новой шишкой.
        - Почти готово, - преувеличенно радостно объявил Гранд, в последний раз переворачивая шампуры на мангале.
        - Это хорошо, я уже проголодался, - странно-неестественным голосом отозвался Алик, прикуривая сигарету от уголька предыдущей и отправляя окурок в костер.
        Стас скрипнул зубами, медленно оглядел поляну, стараясь не задерживать взгляд ни на одном из присутствующих. Они чувствовали его смятенное состояние, ощущали висящее в воздухе напряжение, понимали его причину, но не торопились разряжать атмосферу. Они ждали ответа - и они имели право его требовать. Вот только пока что никто не мог решиться озвучить вслух то, что терзало всех восьмерых в той или иной степени, хоть и всех по-разному. Женя Алфеев перестарался, пытаясь оправдать Стаса в собственных глазах - он перестал верить себе самому и теперь против собственной воли видел, насколько же шатки его аргументы в защиту друга. Инга Алфеева определила для себя все, что могла определить, - но по давней своей привычке допускала, что просто не знает чего-то, что сможет все объяснить. Азамат Зулкарнов - единственный из всех готов был озвучить вслух все претензии, но, уже делая шаг вперед и открывая рот, он ловил умоляющий взгляд Алика - и отступал. Виктор Галль, в течение двух лет лелеявший надежду на возвращение Стаса, а потом всего за полтора месяца взрастивший обиду на отказавшегося от них Командора, был
полон решимости, ему нужен был только катализатор - но катализатора не было. Саша Годин, раз за разом сбиваясь, пытался четко определить состав преступления, учесть все обстоятельства - как смягчающие, так и отягчающие - и вынести справедливый приговор, но как только ему удавалось перейти к стадии этого самого вынесения приговора, как оказывалось, что он опять забыл что-то учесть. Саша Лозаченко, как и всегда, держалась в стороне - толком не зная подробностей произошедшего, она просто радовалась возвращению Стаса и так же просто обижалась на то, что его так долго не было - вне зависимости от того, были ли причины отсутствия молодого человека уважительными или же нет. А Алик Гонорин… Алик просто все заранее простил, ни на что не обижался, ничего не собирался высказывать, и от понимания этого в душе прочно поселилась обжигающая горечь вины.
        А еще был Гранд, и как раз с ним оказалось проще всего. Они встретились в тот же вечер, когда Ветровский приехал к Алику…
        - Алькано, ты у себя? - спокойно спросил Алик, взглядом прося Стаса молчать. - Хорошо. Ты не мог бы спуститься ко мне? Нет, я еще в кабинете. Да, сейчас. Это важно, правда. Спасибо. Я жду.
        - Ты уверен, что это хорошая идея? - тихо осведомился Ветровский.
        - Я неплохо знаю твоего друга и считаю, что могу с полным правом называть его и своим другом тоже, - с улыбкой ответил Гонорин. - Подготавливать его к встрече бессмысленно, оттягивать встречу - только подливать масла в огонь. Лучше так.
        - Тебе виднее, - Стас склонил голову, стараясь не замечать, что Алик нахмурился при виде этого жеста. Алик вообще очень нервно реагировал на каждую демонстрацию его, Аликова, превосходства.
        Оставшиеся до прихода Алькано минуты прошли в молчании.
        - Звал? - просунулась в приоткрывшуюся дверь лохматая голова, вид которой мгновенно пробудил в памяти Стаса мгновения, которые он, казалось, давно уже забыл.
        - Да. Хотел тебе кое-кого…
        В этот момент Гранд увидел Ветровского. В его глазах отразились десятки самых противоречивых эмоций - от сумасшедшей радости до почти что ненависти - а потом испанец быстро пересек кабинет и остановился, не дойдя одного шага до потерянного несколько лет назад друга.
        - Стек, - жестко произнес он, глядя ему прямо в глаза. - Ты вернулся.
        Стас отвел взгляд.
        - Да, - тихо ответил он. - Вернулся.
        - Это хорошо, - хладнокровно сказал Гранд.
        А потом ударил - коротко, без размаха, но сильно. Стас отшатнулся, машинально прижимая ладонь к разбитой губе, а Гранд отступил на шаг, окинул визави долгим взглядом, резко развернулся на каблуках и вышел.
        - …показать, - договорил Алик вслед Алькано.
        - Ты все еще считаешь, что это была хорошая идея?
        - Да. Поверь, я его знаю. - По губам Гонорина вновь скользнула мягкая улыбка.
        - В любом случае он прав. Это еще самое меньшее, что я заслужил, - с горечью сказал Ветровский.
        - Стас, я, конечно, не могу встать и дать тебе по морде с другой стороны, но зато я вполне в состоянии запустить в тебя, к примеру, прессом для бумаг. Я уже наслушался твоего «виноват, виноват, виноват» и больше не хочу. Ты вернулся - этого довольно.
        Через несколько минут, вновь прошедших в лишь единожды нарушенной щелчком зажигалки тишине, дверь опять открылась. Гранд быстро вошел, пинком закрыл дверь, поставил на стол бутылку водки и три стопки.
        - Закуски не нашел, - как ни в чем не бывало, сказал он.
        Ветровский, не говоря ни слова - во-первых, от изумления, во-вторых, он все равно не знал, что можно было бы на такое сказать - полез в свой рюкзак за последним кольцом домашней колбасы.
        Алькано наполнил стопки до краев, небрежно накромсал колбасу.
        - С возвращением, - улыбаясь, сказал он.
        Чокнулись, выпили, закусили.
        - А теперь - рассказывай, - потребовал испанец.
        И Стасу почему-то оказалось совсем нестрашно выполнить это пугавшее его еще несколько минут назад требование.
        Да, с Грандом оказалось на удивление просто. И Ветровский прекрасно понимал, что с остальными ему так не повезет. Да и не заслужил он всего этого! Ни понимающей улыбки Алика, ни прощения орденцев, ни тем более - этого удара, снявшего с него большую часть вины перед Алькано. Стасу до сих пор было интересно - понимал ли сам юный испанец, что он сделал? Имея право не простить, он имел право также и на месть. И он отомстил - съездил старому приятелю по физиономии, поставив тем самым жирный крест на всех обидах.
        - Стас, мясо стынет! - окликнул его Алькано.
        - Спасибо, - сказал Стас, машинально взял протянутый шампур, машинально же начал есть, не чувствуя вкуса. Его план, выглядевший таким безупречным и идеальным еще пару часов назад, теперь казался глупым и смешным. Но за неимением другого…
        Расправившись с шашлыком, Ветровский подошел к костру. Установил треногу, повесил над огнем наполненный вином котелок. Пока вино нагревалось, он нарезал яблоки и апельсины, вытащил из кармашка рюкзака приправы.
        - Глинтвейн? - удивился Алик, подъезжая чуть ближе.
        - Ага.
        - Ты же вроде всегда был категорически против алкоголя на собраниях Ордена, не считая символического бокала вина на человека в честь каких-нибудь особых событий?
        - Во-первых, глинтвейн - это уже не совсем алкоголь. Да и холодно сегодня, никому не помешает согреться. А во-вторых… Алик, я, наверное, глупость делаю, но ничего умнее этой глупости мне в голову не лезет. А делать что-то надо. И пусть лучше будет глупость, чем ничего, - заключил он.
        - Хорошо, как скажешь. В конце концов, я просто поинтересовался.
        Дождавшись момента, когда вино почти что закипело, Стас быстро снял котелок с огня, положил фрукты, мускат, корицу и гвоздику, накрыл крышкой - пусть настаивается. Потом отошел чуть в сторону, жестом поманив за собой Гранда.
        - Что-то придумал? - поинтересовался тот, с интересом глядя на мешок, который Ветровский держал в руках.
        - Еще не знаю. Но если все получится - мне будет нужна твоя помощь.
        - А если не получится?
        - Тогда вы без затей выпьете глинтвейн без меня.
        - Значит, получится, - пожал плечами испанец. - Что я должен сделать?
        - Если все получится - перелей глинт сюда и дай мне.
        - А как я пойму, что все получилось?
        - Поверь, ты не спутаешь.
        - Ты, главное, сам не спутай, - хмыкнул Гранд, забирая мешок. Открыл, заглянул, удивленно присвистнул. - Однако! Интересная вещица.
        - Мне тоже нравится. Если что - останется у вас, думаю, найдете ей применение.
        - Стек, уйми свои пораженческие настроения, - Алькано поморщился. - Давай, вали, и делай, что должно.
        - И свершится, чему суждено, - с усмешкой закончил Стас.
        - Именно.
        Оставив Гранда, молодой человек отошел на десяток шагов, сел на чуть влажную землю, закрыл глаза, глубоко вдохнул. Теперь самое главное - не ошибиться. Не попытаться сказать что-то так, как хотелось бы, а не как есть. Не попробовать невольно себя оправдать. Не солгать ни словами, ни чувствами, ни взглядом. Шанс только один, и другого не будет больше никогда.
        Через пятнадцать минут Стас вернулся к костру. За время его отсутствия что-то неуловимо изменилось. Казалось, атмосфера достигла пика напряжения, воздух едва не искрился от накала эмоций. Едва Ветровский появился на поляне, все, кто сидел, поднялись на ноги, кто стоял - просто подошли ближе, встав полукругом перед Стасом. В стороне остались только Алик, не тронувшийся с места, и Гранд, занявший пост у котелка с глинтвейном.
        Вперед выступил Галль. Он был очень бледен, только на щеках неестественно-яркими неровными пятнами полыхал румянец, но решительный взгляд и сжатые губы ясно давали понять серьезность его намерений.
        - Стас, нам нужно поговорить. Всем, - сказал Виктор.
        - Я знаю, - кивнул Ветровский. - Я для того и попросил вас собраться.
        Раньше бы он сказал «собрал вас». И эта незначительная на первый взгляд деталь не ускользнула от внимания гитариста.
        - Мы все знаем, что ты был несправедливо обвинен и осужден весной семьдесят второго года… Ну, пусть не совсем несправедливо - ты и в самом деле нарушил закон, - но какое нам дело до этого закона? Мы все остались на твоей стороне, когда от тебя отвернулись другие. Мы отказались от многих друзей, мы потеряли большую часть Ордена - потому что поддержали тебя. Мы потеряли очень многое, потому что выбрали тебя. Я говорю это не для того, чтобы тебя упрекнуть - ни один из нас не жалеет о том, что мы тогда выбрали. Я говорю это для того, чтобы подтвердить наше право требовать ответа сейчас.
        - Вам не нужно ничего подтверждать, чтобы требовать от меня ответа, - негромко, но отчетливо проговорил Стас. - Вы просто имеете на это право, безотносительно всего. Я готов ответить…
        Невысказанное «за все» повисло в воздухе, но почувствовали это только Алик и Гранд.
        - Ты бежал из корпорации в апреле две тысячи семьдесят третьего года. Сейчас - сентябрь две тысячи семьдесят пятого. Мы хотим знать, где ты был почти два с половиной года, почему не давал о себе знать - даже не сообщил, что ты жив и свободен! - и почему вернулся теперь, - отчеканил Галль. Краска полностью покинула его лицо, он был бледен, а пальцы едва заметно дрожали - но, тем не менее, он договорил до конца.
        Стас вновь глубоко вдохнул, задержал дыхание, выдохнул.
        - Вы позволите мне начать с самого начала? - спросил он, дождался кивка побледневшего, казалось, еще сильнее Виктора, и продолжил: - Человек, который помог мне бежать, дал мне больше, чем просто освобождение от четырех стен, кнута и электроошейника. Просто окажись я на свободе - я не ушел бы далеко. Меня нашли бы по чипу или арестовали при первой же проверке документов, считав сетчатку глаза. Этот человек сделал так, что мои данные были полностью удалены со всех серверов как корпорации, так и страны. Мне нужно было лишь отлежаться несколько месяцев где-нибудь в безопасном месте, желательно - как можно дальше от цивилизации, где никого не удивило бы отсутствие чипа и каких-либо документов. За несколько дней - часть пути я проехал на попутных машинах, часть прошел пешком - мне удалось добраться до Ростова. В последней машине мне повезло - я узнал от водителя о существовании вольных деревень. Их жители обходятся без чипов, и им это разрешено законом. Они живут натуральным хозяйством, почти ничего не покупая в городе. К ним может прийти любой, нуждающийся в помощи и укрытии, - и если он готов работать
наравне со всеми, ему позволят остаться. Это был идеальный для меня вариант. Водитель подсказал мне примерное расположение одной из таких деревень. Честно скажу, добрался я до нее буквально чудом, подхватил по дороге воспаление легких, меня едва вытащили - но вытащили. Я объяснил свою ситуацию старшему деревни - мне позволили остаться. Дали комнату в одном из домов, одежду взамен тех лохмотьев, в которые превратилась моя. Вылечили, научили жить в деревне, пахать, сеять, жать, ухаживать за скотиной и птицей, плотничать… много чему научили. И каждый день, проведенный мною в этой деревне, я не уставал поражаться людям, окружавшим меня. В них не было озлобленности, не было моральной усталости, никто не был вынужден идти на сделку с собственной совестью ради выживания, никто не отказывал в помощи другому, никто не боялся попросить помощи, нуждаясь в ней. Вся деревня жила, как одна большая и дружная семья. И в какой-то момент мне даже показалось, что я нашел Орден. К сожалению, вскоре я понял, что ошибся. Они были очень хорошие, добрые, достойные уважения люди - но никто из них не стремился к большему. Они
довольствовались тем, что есть еда и кров, общие праздники, близкие люди рядом, и не хотели ничего, кроме этого. Я разговаривал почти с каждым, пытался поговорить на тему Ордена - меня не понимали. «Зачем?» - говорили они. «Для чего это нужно?» В конце концов я и сам начал задаваться этим вопросом. Зачем звезды, зачем вперед, зачем стремиться, для чего? Есть вкусная еда, настоящая работа, друзья, уютный дом, а еще чистейшие озера, свежий воздух, так непохожий на городской смог, не замусоренный лес без коттеджей на огороженной территории, вольные поля… неужели этого мало для счастья? И в конце концов я решил, что вполне достаточно. А еще там была девушка, в которую я влюбился. А она влюбилась в меня. Мы хотели создать семью, я даже построил дом… И мне этого было достаточно. Я вспоминал об Ордене, обо всех вас - но чем дальше, тем реже. Я находил оправдания, десятки оправданий. Если я вернусь, я навлеку на вас беду, я подвергну вас опасности, меня найдут, арестуют, и вы тоже пострадаете, вы справитесь без меня, я буду только мешать… Мне не хватало духу честно признаться самому себе в том, что я струсил.
Да, просто струсил! Помните, мы как-то говорили, что честных людей так мало потому, что слишком привлекательны перспективы, которые дает подлость и бесчестность? Так вот, вы себе даже не представляете, насколько привлекательна простая и честная жизнь вдали от цивилизации. Вы не представляете себе, насколько это обманчиво-легко - отказаться от мечты, отказаться от самопожертвования во имя достижения великой цели, отказаться от трудного и неблагодарного пути наверх. Простая жизнь, простые радости, простые цели - это легко и приятно. Особенно если есть с чем сравнивать. Я сравнивал! Сравнивал жизнь, которую я вел в деревне, с той жизнью, которую буду вынужден вести, если вернусь и вновь встану во главе Ордена. А еще сравнивал ее с той жизнью, которую ведут миллионы людей, с презрительной жалостью называемых нами «простыми». Миллионы людей, с детства обученных принципу «каждый сам за себя», непривычных к взаимопомощи, сочувствию, бескорыстности, любви к другим. Миллионы людей, привыкших делать подлости ради карьеры, ради денег, ради положения - привыкших не потому, что они плохие, а потому, что «все так
делают, почему я не могу?». Я сравнивал… И чем больше, чем дольше сравнивал - тем сильнее убеждался в том, что нашел золотую середину. Мне было страшно идти вперед, мне было страшно отказываться от многих радостей жизни ради Ордена, мне было страшно вести за собой и отвечать за последствия, мне было страшно от понимания, что я никогда не смогу жить как хочется, если вернусь. Я придумывал оправдание за оправданием, но никак не мог оправдаться. Я тянул время: лето нужно было просто переждать, осень - переждать для верности, зимой слишком холодно, весной слишком много дел, чтобы бросить деревню… А потом мы с Олесей стали жить вместе, и я должен был успеть достроить дом до холодов. А потом я не мог бросить ее. А потом оправдания стали вдруг как-то не нужны. Я привык так жить, спокойствие, размеренность, уверенность в завтрашнем дне, стабильность, покой - они вросли в меня, стали неотъемлемой частью так полюбившейся мне жизни. И я перестал думать об Ордене. Я уже не боялся - просто не думал. Отрекся, предал - называйте как хотите, суть от этого не изменится. Наверное, я так и прожил бы там всю жизнь,
иногда вспоминая вас и, быть может, даже порой чувствуя за собой вину. Но этим летом мне пришлось поехать в город торговать. И там я очень быстро вспомнил, как живут люди, которым я когда-то хотел помочь. Все сложилось одно к одному - приезд в Озерск, увиденное мною там, оставшееся после торговли свободное время, попавшаяся на глаза вывеска виртуал-центра, несколько евро, которые я мог потратить по своему усмотрению… Сначала я посмотрел новости, и мне стало страшно. Я читал о том, как меняется мир, и твердил про себя древнейшее оправдание: «А что я могу изменить?» А потом - всплывающая реклама, ссылка на сервис, где моя почта старая… логин-пароль как-то сами вспомнились. А там - письма. Много писем. Не знаю, что меня подтолкнуло, но я зашел в чат на старом сайте… Поговорил с Аликом, договорились о встрече. Пока ехал в город - думал, много думал, сравнивал, решал, пытался понять, что должен делать - и снова струсил. Привел аргументы, доказал себе, что должен остаться в деревне. Что я там нужнее. А на самом деле я просто боялся лишиться той жизни, к которой так привык, боялся ответственности, долга…
надежд, которые не мог оправдать. Но больше всего я боялся потерять стабильность и покой. Я не знаю, кто из вас в курсе нашей встречи с Аликом, наверное, все, но я все же расскажу. Потом уже не смогу. В тот момент, когда я увидел его, я чуть было не решился бросить все и вернуться. А потом Алик начал рассказывать об Ордене - и я, черт, черт, я опять струсил! Отказался. Уехал. И больше не мог спать спокойно. Мне было… стыдно? Нет, не так. Я чувствовал себя предателем, я не мог смотреть в глаза тем, кто меня окружал, я стыдился собственного отражения в зеркале, я не мог спокойно взглянуть на небо. Я чувствовал себя тем, кем и являлся - предателем, эгоистом, подлецом, последним выродком, куда более мерзким, чем даже тот парень, который на моих глазах избивал женщину за то, что она посмела сделать ему замечание, избивал ради развлечения. Он вырос в среде, в которой почти невозможно стать человеком, а я предал все и всех по собственной воле. И… я не выдержал. Я вернулся. Я не знаю, можете ли вы меня простить, сможете ли снова мне поверить, дать мне второй шанс. Вы имеете полное право отвернуться от меня,
плюнуть мне в лицо - я предал вас и все то, во что мы вместе верили. Но я… Я прошу у вас всех прощения. У всех вместе и у каждого по отдельности. Я ни на что не надеюсь, я просто прошу - простите меня, если можете.
        Мелкий дождь, начавшийся на середине монолога Стаса, смывал не замечаемые им слезы со щек, но не мог помочь заново научиться дышать. Ветер ласково шевелил еще не полностью промокшие волосы, но не мог заставить заново биться остановившееся, казалось, сердце. Не решаясь поднять взгляда, не решаясь прочитать заслуженный приговор, юноша опустился на колени. Он уже не помнил, зачем все это говорил - чувство вины жгло его душу, ненависть и презрение к самому себе достигли того уровня, когда почти не имеет значения, простят ли тебя те, кому ты причинил зло, потому что сам себя ты простить уже не можешь.
        Чья-то рука легла на плечо, сильные пальцы сгребли куртку, потянули вверх, вынуждая встать. Горячее ткнулось в руку, Стас машинально подставил ладони под обжигающий металл и невероятным усилием заставил себя поднять взгляд.
        Они все смотрели на него, бледные, ошарашенные, непонимающие, боящиеся - они хотели всего лишь узнать, почему, они не были готовы услышать исповедь того, кого считали, несмотря ни на что, своим Командором. Саша плакала, не скрывая слез. А Стас стоял, сжимая чашу с глинтвейном, смотрел на них и не мог понять, почему они не разворачиваются и не уходят, заслуженно оставляя его наедине с собственной совестью.
        Резкая боль в щиколотке вывела его из этого отрешенно-обреченного состояния.
        - Вчера я решил, что если вы не простите меня, если отречетесь, я покончу с собой, - сказал он и сам удивился тому, как горячо и решительно звучал его охрипший от долгого монолога голос. - Сегодня я понимаю, что это было бы трусливо с моей стороны. Но я не хочу больше трусить. Я не прошу вас больше ни о чем, кроме искренности. Если вы не можете простить меня за все то, что я натворил, не надо делать вид. Пожалуйста. И еще одно… Вне зависимости от того, что вы решите, знайте: я безмерно благодарен каждому из вас за то, что было, я в долгу перед вами и… я люблю вас всех.
        Он поднял посеребренную чашу, украшенную тонким узором по краям, отпил несколько глотков, отнял медленно остывающий металл от губ. Вновь обвел всех взглядом. Они стояли на тех же местах, все такие же шокированные, и ни один не попытался сделать шаг вперед.
        «Что ж, это справедливо», - с горечью сказал себе Стас. Чаша в его руках медленно наклонялась, еще несколько секунд - и алый пряный глинтвейн потечет на землю…
        Чужие ладони легли поверх его пальцев. Он поднял голову и поймал страдающий взгляд Виктора.
        - Я прощаю тебя, - хрипло проговорил тот. Пригубил вино, вернул чашу. - И ты, если можешь, прости меня за то, что я сомневался.
        - Я прощаю тебя… - губы стали непослушными, Стас снова почти ничего не видел - но не считал нужным скрывать свои чувства сейчас.
        Следующей оказалась Инга.
        - Стас, прости… я такая дура…
        - Ты прощаешь меня? - спросил он в ответ и пригубил.
        - Конечно…
        Саша… Азамат… Еще Саша… Женька…
        Алик просто молча улыбнулся и отпил глоток.
        Последним был Гранд. Взял чашу, посмотрел на нее. Ухмыльнулся, прижал к губам чашу и не отрывался, пока глинтвейна не остался буквально один глоток.
        - Я тебя еще четыре дня назад по морде простил, - заявил он, возвращая остатки.
        Стас автоматически допил. Потом выронил чашу, сел на землю и истерически расхохотался.
        Теперь. Все. Будет. Хорошо.
        Часть четвертая
        IV. I
        Было ли во сне или наяву?
        Было - или ветер листву качал?
        Серые будни легко и радостно окрашиваются осенне-ярким кленовым цветом, когда жизнь, еще недавно тоскливая и каждый день одинаково тошная, внезапно делает резкий поворот. Уже почти забытое прошлое подходит на перекрестке, приветливо улыбается и предлагает сказку - современную, в которую можно поверить здесь и сейчас. Интересная, хоть и несколько неоднозначная, работа по специальности, достаточно высокооплачиваемая, чтобы можно было снять небольшую квартирку в общежитии и еще оставалось бы на жизнь. Привлекательный, умный, обеспеченный молодой человек, во взгляде которого читается не только дружеский и профессиональный интерес, но который при этом не позволяет себе ничего выходящего за рамки приличия. О чем еще может мечтать молодая девушка, не склонная влюбляться без памяти, решившая если и строить отношения с мужчиной, то исключительно серьезные и долгие?
        К встрече с Олегом Марина готовилась обстоятельно. Надела лучший - и, по правде сказать, единственный - строгий костюм с приталенным пиджаком и прямой юбкой до колена, серебристо-серую блузку из искусственного шелка, и даже разорилась на покупку новых туфель на невысоком каблуке. Заглянула к приятельнице-парикмахеру, за символические деньги сделавшей ей симпатичную стрижку. Почти час Марина посвятила макияжу, пытаясь максимально замаскировать собственную некрасивость. Выходя из дома, она бросила быстрый, но придирчивый взгляд в зеркало и улыбнулась - пожалуй, так хорошо она выглядела разве что на собственное шестнадцатилетие, и то лишь потому, что семь лет назад девушка просто была привлекательнее.
        Когда Велагина подходила к отелю, в котором ей предстояло работать, позвонил Олег. Извинился, предупредил, что задержится минут на десять, и попросил подождать его в вестибюле.
        С первого взгляда отель Марине понравился. Сразу же бросалось в глаза то, что здесь поработал талантливый дизайнер - изысканная и непошлая роскошь завораживала взгляд; чувствовался грамотный подбор кадров - все работники были естественны и приветливы, но без подобострастия, и каждый был занят делом.
        Олег появился ровно через десять минут. Он не скрывал, что рад видеть девушку, хотя держался почему-то довольно отчужденно. Еще раз попросил прощения за опоздание и предложил не тянуть с делом. Для начала показал Марине ее будущий кабинет. Это была небольшая, уютная комната с французским окном во всю стену, из которого открывался вид на Неву - при необходимости окно затягивала песочно-золотистая штора, сквозь которую почти не пробивался свет. У окна стоял стол с проекционным блоком компа, напротив него - удобное кресло, чуть дальше у примыкающей к окну стены - кушетка. Кабинет был оснащен великолепной стереосистемой, обеспечивающей объемный звук. Еще одна стена, за столом, была полностью закрыта разделенным на две части - для одежды и для документов и книг - шкафом. Мебель, ковер, стены - все оформлено в мягких песочных тонах, не раздражающих взгляд и успокаивающих сознание.
        Потом обсудили условия. Олег готов был платить начинающему психологу сразу же четыре тысячи в месяц, что составляло чуть больше двух зарплат на ее прежнем месте работы. График - тридцать и более часов в неделю, которые можно распределить по собственному выбору на четыре и более дня. Все «более» оставались полностью на усмотрение Марины, главное, соблюсти минимум. Испытательный срок - один месяц, который не пойдет в зачет в случае ее отрицательного решения по его истечении, но будет засчитан, если девушка согласится продолжить работу.
        Видя, что Велагина уже практически согласна, Олег познакомил ее с частью персонала - в первую очередь, с управляющим отеля, серьезным молодым человеком, просившим называть его просто Михаил, без отчества, Динарой, полной светловолосой женщиной лет сорока, заведовавшей «девочками», и шестидесятилетней Ириной Витальевной, старшей горничной. Пообщавшись с ними - о возможной работе, о коллективе, в котором ей предстоит трудиться, о клиентах и сотрудниках и, заодно, просто о жизни, Марина все-таки согласилась. Через полчаса они с Олегом подписали предварительный трудовой договор, и Велагина получила работу.
        Дальше последовали занявшие почти час подробные инструкции, от которых у девушки пошла голова кругом, и она мысленно сделала себе пометку - перечитать специальную литературу. А потом Олег, глубоко вдохнув и выдохнув, внезапно улыбнулся так, как улыбался при их предыдущей встрече - легко и искренне, - и сказал:
        - Ну что же, с делами покончено. Могу я теперь пригласить тебя поужинать со мной?
        - Разумеется, можешь, - недоуменно посмотрела на него Марина.
        - Тогда я приглашаю, - Черканов улыбнулся уголками губ.
        В чешском ресторанчике на Адмиралтейской набережной оказалось очень уютно, хоть и несколько шумновато, но главное - шеф-поваром этого заведения уже десять лет был немолодой чех, до того долго работавший на той же должности в Праге.
        - Единственное в Петербурге место, где можно отведать настоящую чешскую кухню, - рассказывал Олег. - Есть еще очень неплохие рестораны, но там не то. Не знаю, как местным поварам это удается, но вкус блюд, что здесь подают, ничуть не отличается от аналогичных блюд, поданных в Праге. Это ресторан для настоящих ценителей чешской кухни.
        - А ты - настоящий ценитель? - лукаво уточнила Марина, аккуратно отрезая кусочек свиного окорока и утаскивая его с деревянной доски на тарелку.
        - Если честно, то не совсем. Мне больше по душе французская и итальянская кухня, но иногда их изыски надоедают и я иду, к примеру, сюда.
        - А я не понимаю французской кухни. Эти лягушачьи лапки и гусиные печенки, крохотные кусочки еды в обрамлении тонких листьев салата на огромных тарелках… зачем это все? Зачем придумывать какие-то непонятные изыски и возводить в ранг национального блюда этих… лягушек? Главное, потом сами ведь обижаются, когда их лягушатниками называют.
        Олег рассмеялся, разлил по высоким кружкам темное пиво из пузатой глиняной бутыли.
        - В следующий раз пойдем во французский ресторан, если ты не против. Я покажу тебе, что такое настоящая французская кухня.
        - Следующий раз? Ты так уверен в том, что он будет?
        Черканов пригубил пенный напиток, поставил бокал на стол. Взгляд его стал серьезным.
        - Нет. Мы встречаемся с тобой всего лишь второй раз и я уже начинаю бояться, что ты откажешь мне в следующем совместном ужине. Тем более что у тебя на это есть целая куча причин, начиная с того, что я, наверное, слишком развязно себя веду, и заканчивая тем, что у тебя есть гордость, которая мешает тебе спокойно принимать мои подарки и ходить со мной в рестораны, к которым я привык, потому что это все, по твоим меркам, очень дорого. А я… я просто устал ужинать либо в одиночестве, либо с деловыми партнерами. Иногда хочется просто пообщаться с интересным и близким мне человеком, только и всего. При этом я избалован своим статусом, вернее - тем, чего требует этот статус, и совершенно не желаю портить хороший вечер дрянной кухней в дешевой забегаловке.
        - У меня складывается такое ощущение, что ты считаешь, будто бы хорошо и приятно отдыхать можно только за большие деньги, - покачала головой Марина.
        - Или же дома, - согласился Олег. - Но если я приглашу тебя к себе домой, ты это сможешь правильно понять?
        - У меня есть идея получше, - Велагина улыбнулась, пряча за этой улыбкой собственное смущение от осознания: если бы Олег позвал ее к себе домой, она согласилась бы, даже понимая это приглашение неправильно. - И потребует оно от тебя двух вещей: свободного дня и соответствующей одежды.
        - Любую нужную одежду я куплю, это не проблема, а вот свободный день… - Он задумался. Потом достал планшет, открыл ежедневник, около минуты листал его, ввел несколько команд. - Хорошо, свободный день тоже есть - следующий четверг. Насколько я помню, в этот день у тебя три пары, с одной из которых ты легко отпросишься, на второй не проверяют посещаемость, а на оставшуюся можно просто забить.
        - Ты так хорошо знаешь мое расписание? - смеясь, спросила Марина.
        - Я знаю его наизусть, - совершенно серьезно ответил Олег и поднял бокал. - Ну что ж, за твою идею, пусть я ее пока что и не знаю!
        Первый день на работе прошел беспокойно и непродуктивно - казалось, каждый из работников отеля считал своим долгом забежать к новому психологу, поболтать обо всем и ни о чем, рассказать что-нибудь о других сотрудниках… Впрочем, к чести работников отеля следует заметить, что рассказываемые ими сплетни были беззлобными, никто никого не пытался особенно очернять и в целом все относились друг к другу действительно дружелюбно.
        Второй и третий дни оказались примерно такими же, как первый, - горничные, охранники, повара работали по сменному графику.
        Четвертый день прошел скучно - зашли познакомиться двое из первой же смены, кто не успел прийти в тот день, а вечером заглянула «попить чаю и поговорить» Динара. Опять поболтали ни о чем, потом мадам перешла к делу: рассказала о своих девочках, об их особенностях, о том, что стоило бы учитывать в разговоре с каждой из них, и посоветовала быть очень осторожной с работающими здесь дамами среднего возраста - каждая вторая наверняка пожелает по возможности загрузить штатного психолога своими собственными проблемами, не имеющими ничего общего с работой.
        А на пятый день пришла первая «клиентка» - как раз из девочек Динары. Велагиной пришлось призвать на помощь все свое самообладание, пока коротко стриженная брюнетка рассказывала все перипетии взаимоотношений с терроризирующим ее своей влюбленностью клиентом.
        После полуторачасового разговора успокоившаяся и, кажется, даже что-то для себя решившая «девочка» ушла, а Марина устало откинулась на спинку кресла. Она надеялась только, что такое будет не каждый день.
        Собравшись, девушка поехала домой. Еще многое нужно сделать, а времени осталось совсем чуть-чуть. Послезавтра - четверг, и к нему требовалось подготовиться.
        - Может, ты хоть теперь скажешь, куда и зачем мы собираемся? - едва поздоровавшись, спросил Олег.
        Марина отошла на шаг, окинула молодого человека придирчивым взглядом, с трудом подавила усмешку при виде миниатюрного блока проекционного компа, закрепленного на поясе, - неужели этот трудоголик считает, что она позволит ему работать? Впрочем, если не считать комп и мобил, Черканов выглядел небезнадежным. Прочный джинсовый костюм с кожаными нашивками на коленях, локтях и задних карманах, из-под воротника выглядывает капюшон, обшитой снаружи водоотталкивающей тканью толстовки. За спиной легкий, но вместительный рюкзак, на ногах - прочные и непромокаемые кожаные кроссовки.
        - Куда - скажу, а зачем - ты и так знаешь, - она ослабила лямки, сбросила ношу на пол. - Сходи за билетами, пожалуйста. Только на обычный поезд.
        - Почему не на аэро?[11 - ?Аэро - общее название скоростных пригородных поездов, вне зависимости от того, следуют они в сторону аэропорта или же нет.] - искренне удивился Олег, тоже избавляясь от рюкзака. - Он же быстрее и удобнее.
        - Потому что ты сегодня - простой бедный студент, который отдыхает доступными бедному студенту средствами. А бедные студенты, поверь, на аэро не ездят, довольствуясь обычными «стрелками»[12 - ?«Стрелки» - жаргонно-народное название обычных пригородных поездов.].
        - Да, извини, постоянно забываю, - покаялся Черканов и пошел к автокассам. Марина, посмеиваясь, смотрела ему вслед, не забывая переупаковывать рюкзаки.
        Он сообразил, только отстояв пол-очереди.
        - До какой станции билеты брать?
        - До ближайшей, - не сдержала смех девушка.
        - В смысле?
        - В прямом! Взгляни по схеме любую ближайшую станцию и бери до нее билет!
        Так ничего и не поняв, Олег все же послушался. Вернулся через две минуты с билетами, ухватил свой рюкзак за лямку, дернул - и резко переменился в лице.
        - Мой весит ровно столько же, - в сторону сказала Марина, подтягивая ремни, чтобы удобный анатомический каркас сел идеально по спине. - Надень, он не покажется таким тяжелым, когда затянешь все.
        С помощью Велагиной он сумел более-менее нормально запаковаться в лямки, но любому было видно, что парень чуть ли не в первый раз в жизни поднял что-то тяжелее компа.
        Обшарпанную, темно-зеленую в серых полосах «стрелку» Олег разглядывал с тем видом, с каким посетители железнодорожного музея смотрят на паровоз, доставивший Ленина в Петербург, не понимая, как это вообще могло ездить?
        Заняв места в середине вагона, Марина поставила рюкзак на пол перед собой. Олег хотел было поднять свой на багажную полку, но девушка удержала его.
        - Доставать долго.
        - Как скажешь, - растерянно отозвался Черканов. Судя по выражению его лица, он смирился с загадочной неизвестностью и решил передать наконец бразды правления поездкой в руки подруги. Велагину это устраивало целиком и полностью - по крайней мере, на первый раз.
        - Скажи мне только две вещи, - попросил он, когда поезд тронулся. - Первое - что за кирпичи мы везем? Второе - почему нельзя было поехать на флаере?
        - Не кирпичи, а всего лишь топор, кое-чего из необходимой посуды, немного продуктов, вода - в общем, всего понемногу, - неопределенно отозвалась Марина. - А твой флаер… Все равно его пришлось бы бросить довольно далеко от точки назначения. Он просто не прошел бы по тамошней дороге.
        - У меня в автопарке есть машина, переделка армейского внедорожника, - пожал плечами Олег. - Он почти везде пройдет.
        - И ты с ним управишься на размокшей осенней дороге, на следующий день после сильнейшего ливня? - саркастически поинтересовалась Велагина, однако сарказм ее пропал втуне.
        - Зачем мне с ним управляться? - удивление Черканова было совершенно искренним. - Есть же водитель.
        - Я, вообще-то, еду на пикник с тобой, а не с твоим водителем заодно.
        - Он бы отъехал на машине куда-нибудь, чтобы не мешать.
        - Олег, иногда мне кажется, что ты безнадежен, - Марина тяжело вздохнула. - Ты никогда не думал о том, что твои охранники, водители и все прочие слуги - тоже люди?
        - Почему же, я прекрасно это понимаю. Только у меня они - на работе. За которую я плачу хорошие деньги. Ты же не стесняешься сделать заказ в кафе у официантки? Ты отдыхаешь, она работает. В другой раз может быть наоборот - ты будешь работать, а она отдыхать. И это нормально.
        - Хорошо, давай сойдемся на том, что мне просто не осознать размаха твоей жизни. И вообще, мы сегодня играем в бедных студентов. А бедным студентам не положено иметь армейский внедорожник, шикарный флаер и что там у тебя еще в парке стоит… нет-нет, не надо! Еще раз говорю, мы - бедные студенты!
        - Я стараюсь к этому привыкнуть, - покорно согласился Олег. - Просто пока еще не могу увидеть глубинного смысла твоей затеи.
        - Контра, - вдруг произнесла Марина, глядя молодому человеку за спину. - Давай-ка быстро к выходу.
        - А в чем дело?
        - Контролеры. У нас же билеты только на одну станцию, чтобы на вокзал попасть!
        - Я предлагал купить.
        - Это неспортивно!
        Поняв, что спорить бессмысленно, Черканов потащился в тамбур.
        - Значит, так, - принялась инструктировать его девушка. - Как только двери открываются - быстро выпрыгиваем на платформу и бежим два вагона вдоль «стрелки». Главное, успеть запрыгнуть, пока двери не закрылись. Потом - быстрым ходом дальше, в самый последний вагон. Все понятно?
        - Все, кроме того, зачем нам это делать.
        - Потому что я так хочу! - прибегла Марина к предпоследнему женскому аргументу. - Тебе так сложно выполнить мое желание?
        Отвыкший от общения с противоположным полом и в то же время испытывавший определенную симпатию к конкретно этой его представительнице, Черканов сдался.
        - Конечно, нет. Ну что, побежали?
        «Стрелка» остановилась, со скрипом разъехались старые двери - через мгновение Велагина была уже на платформе. Она с места бросилась бежать, Олег только видел, как мелькает впереди яркое пятно ее рюкзака.
        Они едва успели вскочить в вагон в тот момент, когда двери уже закрывались.
        - Не тормози, - только и сказала девушка, врываясь в вагон.
        - Ну и что это было? - спросил Черканов, отдышавшись.
        Они сидели в последнем вагоне, Марина то и дело бросала тревожные взгляды на дверь тамбура.
        - Я же говорю, контролеры. Если бы поймали - потребовали бы денег или штраф. Или высадили бы вообще.
        - А чем деньги отличаются от штрафа?
        - Тем, что деньги - это лично им в карман, а штраф - он официальный и в четыре раза больше. Понимаешь?
        - Примерно. Странно только, что так легко их избежать, этих контролеров.
        - Дело в том, что «стрелки» - очень непопулярный транспорт. За городом у нас кто живет? Либо богачи, рассекающие на личных флаерах… извини, я не про тебя, либо, наоборот, бедняки, которым в Питер таскаться незачем. Таким образом, пассажиров в «стрелках» мало, в основном - люди немолодые, которые так побегать не могут. И контролеров, раз в десяток перегонов проверяющих вагоны, вполне достаточно. Летом и в выходные они чаще ходят, иногда - по несколько человек, но это когда много народу едет за город просто отдохнуть. А сейчас их нет почти.
        - Угу, - просто сказал Олег. - Но я все равно не понимаю…
        - Может, еще поймешь, - со вздохом перебила его Марина. - А сейчас просто доверься мне.
        Через полчаса они вышли из «стрелки». Олег огляделся и подавил тяжелый вздох: возле станции красовалось покосившееся здание вокзала, чуть поодаль виднелась площадка-остановка местного транспорта, за ней - узкое шоссе, покрытие которого последний раз менялось еще до того, как Черканов родился, а за шоссе стояли небольшие домики. Молодой человек тут же сделал себе мысленную пометку не приближаться к ним: мало ли - чихнешь, а домик рухнет. И ладно, если просто рухнет, а если на голову?
        - О, автобус! - радостно сказала Марина. - Пойдем скорее, а то уйдет.
        - Автобус? - недоуменно повторил Олег и осекся, разглядев это чудо техники начала века.
        Когда-то ярко-желтая, а теперь обшарпанно-серая округлая гусеница на колесах стояла как-то криво, и сначала Черканову показалось, что часть шин просто спущена, но, к счастью, одна из сторон автобуса просто находилась вне древнего, выщербленного дорожного покрытия. Одного стекла не хватало, и местные «умельцы» закрыли пустой проем старым пластиком. Через другое окно, пересеченное змеящейся трещиной, можно было разглядеть внутренности автобуса: серые поручни, несколько пластиковых же сидений… и люди. Человек пятьдесят, не меньше.
        - Мы туда не поместимся, - категорично заявил Олег, останавливаясь.
        Марина взяла его за руку, настойчиво потянула за собой.
        - Или влезать, или идти двадцать километров пешком. Что тебе больше по душе?
        Черканов в очередной раз вздохнул и полез в автобус.
        Последующие двадцать пять минут он старался никогда больше не вспоминать. Давка, тряска, давно не мывшиеся люди, естественная грубость общественного транспорта, от которой Олег давно успел отвыкнуть, оттягивающий плечи рюкзак, ругань двух алкоголиков, к одному из которых он оказался прижат вплотную, впившийся под ребра дверной поручень… Когда Марина что-то крикнула, автобус остановился, и девушка почти выпихнула молодого человека на улицу, Черканов почувствовал себя почти что на небесах.
        - Ты в порядке? - спросила Велагина, с сомнением оглядывая легкую прозелень на щеках друга.
        - Если меня не стошнило в автобусе от этой вони, то теперь тем более не стошнит, - ответил Олег, пытаясь взять себя в руки. Окончательно терять лицо перед Мариной ему не хотелось.
        - Тогда пойдем.
        Первые минут пятнадцать он угрюмо отмалчивался, жалея, что согласился на эту дурацкую затею. Потом молчать и смотреть безотрывно под ноги надоело, и Черканов поднял голову.
        Вокруг высились сосны, их ровные стволы, подсвеченные утренним солнцем, отливали червленым золотом. Чуть ниже яркими пятнами выделялись желто-зеленые осины, белели березовые стволы в черных отметинах, шелестел чуть поблекшей листвой ольшаник. В десяти шагах раскинулся огромный величественный клен, наряженный осенью в багрянец и медь.
        Олег остановился: смотреть на все это походя, скользящим взглядом, казалось ему сейчас почти что преступлением.
        - Как же здесь… красиво…
        - Стоило оно поездки в автобусе? - насмешливо, но незло спросила Марина, протягивая ему огромный кленовый лист, расцвеченный алым с золотыми прожилками.
        - Да, - пришлось признать Олегу. - Пожалуй, стоило. Кроме того… общеизвестно, что после долгого пребывания в городе начинаешь ценить свежий воздух природы. Но после такого автобуса этот самый свежий воздух начинаешь ценить еще сильнее.
        - Пожалуй, ты прав. Помоги мне собрать листья, только бери те, которые большие, красивые и на длинных черенках.
        На этот раз Черканов даже не стал спрашивать, зачем.
        Набрав две огромные охапки резных «осколков» осени, они пошли дальше. Марина, не особо деликатничая, сложила листву в пакет, пакет прицепила к поясу и принялась на ходу что-то мастерить. Сначала Олег пытался понять, что именно, потом решил, что, когда придет время, девушка сама скажет.
        Чем дальше, тем гуще становился лес по обе стороны узкой дороги-колеи. В какой-то момент стало даже несколько не по себе, и Олег решился все же задать давно мучивший его вопрос:
        - А куда мы вообще идем?
        - К озеру, - отозвалась Марина, извлекая из пакета очередной кусочек золота в форме листа. - В этом районе вообще много озер, но в основном они куплены, вокруг построены богатые виллы, подведены дороги, лишний лес вырублен, ну и так далее. Уцелело на данный момент всего лишь несколько. И, за исключением того, к которому мы идем, они все совсем в чаще, к ним сложно добраться даже пешком, не говоря уже о том, чтобы ехать на машине или, тем более, флаере.
        - А почему цело это озеро?
        - Понятия не имею, - честно призналась Велагина. - Я что-то слышала, что здесь пытались и дорогу прокладывать, и лес вырубать, но что-то каждый раз не ладилось - то деньги в самый неподходящий момент заканчивались у компании-подрядчика, то убийство какое-то произошло, из-за которого пришлось всю деятельность свернуть, то ли еще что-то. Местные говорят, дух озера хранит его. Я не очень в это верю, но если так, то духу можно только сказать спасибо - к другим озерам практически не попасть.
        - А далеко еще идти?
        - Километра два. Мы уже прошли полпути.
        Спустя полчаса Марина вдруг свернула с дороги на едва заметную тропинку, а еще через пять минут они вышли к зеркалу, раскинувшемуся у подножия вековых сосен. В идеально ровной глади его отражались зеленые, алые и золотые листья, медные стволы, голубое небо и белые облака, а подойдя совсем близко, Олег взглянул в глаза собственному отражению.
        Велагина бросила быстрый взгляд на завороженного зрелищем живой, почти нетронутой природы Черканова, улыбнулась и принялась распаковывать рюкзак.
        Костерок пылал жарко и ярко, не бледнея даже при свете усталого осеннего солнца, пронизывающего радужные кроны. В двух шагах истекало соком зажаривающееся на углях мясо, в металлических стаканчиках плескалось красное и белое вино, воздух пах дымом, лесом, водой, травой, осенью и солнечными лучами.
        Олег сидел, прислонившись спиной к ровному стволу, смотрел на озерную гладь, вдыхал аромат природы, и ощущал себя идиотски счастливым. Расслабленность, охватившая его тело, и умиротворение, подчинившее себе разум, напоминали о четырнадцати днях лета, проведенных вдали от цивилизации, - как же давно это было… в семьдесят первом. Всего лишь четыре года назад. Неужели?..
        Марина, ступая почти неслышно, подошла со спины, но шелест палой листвы под ногами все равно выдал ее приближение. Она легко, невесомо провела ладонью по волосам молодого человека, тихо щелкнула заколка, черные пряди рассыпались по плечам. Через несколько секунд Олега накрыл ворох золота и багрянца. Марина опустилась рядом, села прямо на листья, которые они специально сгребали в кучу - на ее темных волосах красовался такой же огромный венок, пестрящий оттенками желтого, алого и зеленого.
        Не думая ровным счетом ни о чем, Олег протянул руку, обнимая девушку за плечи. Она не сделала попытки отстраниться, но и прижиматься не стала, только чуть запрокинула голову, ловя взглядом взгляд.
        «Да катись оно все к черту».
        Он наклонился - медленно, словно даже воздух изо всех сил сопротивлялся его движению, но и воздух не мог сейчас ему противостоять.
        Взгляды, искавшие друг друга много лет, встретились, ждавшие друг друга губы соприкоснулись. У поцелуя был вкус осени, озера, хвои и белого вина…
        IV. II
        Выбирая лихую дорогу творца
        Приготовься, ведь это дорога во Мрак!
        Наверное, город сейчас спал. Где-то далеко, за негласной чертой границы, которая разделила жилища людей, имеющих право на существование, и людей, обреченных умереть, спали первые. Вторые не могли позволить себе такой роскоши - спать, когда просыпались и выходили на охоту обитатели трущоб. Хотя бы потому, что они сами были этими охотниками - безжалостными, беспринципными, обреченными.
        Где-то неподалеку заливалась отчаянным, срывающимся на визг лаем бродячая псина. Быть может, брехала на проехавший с заглушенными огнями грав, а может, кто-то привязал ее в подвале старого дома на съедение крысам или, возможно, недавно попавший в этот свободный ад человек пытался впервые в жизни убить животное ради собственного пропитания. Через несколько минут собака захлебнулась воем, и на мгновение все стихло, но только на мгновение - потом проступили, ощутились, наполнили мир вокруг все те звуки, которые до того момента перекрывал плачущий лай. Тихий шелест битого камня под подушкой грава, яростная ругань двух подростков, не поделивших бутылку пива, далекий, но все равно очень резкий звук выстрела, протяжный вой, на этот раз человеческий, еще один выстрел - и снова тишина на мгновение.
        Зашла за тучу луна, и Стас рискнул поднять голову. Осторожно осмотрелся, прислушался - никого. Тогда он сел на край крыши, в тени, отбрасываемой развалинами мансардного этажа, прислонился спиной к гнилым остаткам некогда огораживавшей край решетки, закурил, прикрывая огонек сигареты ладонью.
        Когда жизнь ставит перед тобой цель, которой ты либо достигаешь, либо падаешь на самое дно, оставшись без всего, ты не видишь вокруг себя ничего, кроме этой цели. Каждый вдох, каждую мысль, каждый миг своей жизни посвящаешь ей, рвешься вперед, не думая ни о чем. Потом достигаешь последней черты, прыгаешь вперед, пытаясь ухватить эту цель, как редкую тропическую бабочку за основание крыльев, и внезапно осознаешь, что все позади. Все! Ты достиг цели, ты добился того, к чему стремился и чего желал. И замираешь в растерянности, сжимая бабочку в руке, уже не заботясь о том, чтобы не переломать хрупкие крылышки… Ты не понимаешь, что делать с ней дальше, как с ней дальше жить.
        Стас знал, что так бывает, но не подозревал, что так случится с ним. Сначала он не думал, что вернуться окажется настолько сложно, потом - наоборот, не допускал мысли, что Орден примет его вновь, хоть и приложил к тому все усилия. А потом совершенно неожиданно для себя он вновь стал тем, кому доверяла и доверялась небольшая, но сплоченная группа людей, готовых пойти за ним, следовать его идеям. Стас не представлял, как не переломать этой бабочке крылья своим простым незнанием. Несколько дней после памятных шашлыков он провел взаперти в одной из пустовавших комнат детского дома, выходя только на ужин, на котором только молчал над тарелкой, глядя в никуда. В комнате же он занимался четырьмя вещами: курил, работал на выделенном ему ноутбуке, старом, но все еще функционирующем, часами сидел на полу, прижавшись спиной к стене и глядя в одну точку, и еще трижды спал по три-четыре часа каждый раз - больше не получалось почему-то. Он перебирал имеющиеся варианты, изобретал новые, снова перебирал, некоторое, найденное ранее, отбрасывал, перекапывал инфосеть, находил еще что-то, и так по кругу час за часом.
К исходу второго дня Стас наконец понял, что подходит не с того конца, и до утра сидел над раскиданными по полу бумагами, исчерканными вдоль и поперек схемами, записями, планами, обведенными и перечеркнутыми вариантами…
        Что теперь делать? Не Стасу - Ордену. Так просто решить: будем строить честное и доброе общество, где все будут вежливы друг с другом, все будут заниматься полезным и любимым делом, каждый будет получать от жизни удовольствие, и еще будет, будет, будет… Так просто решить, так сложно понять: каким образом построить этот рай на Терре? Детские дома, работа с подрастающим поколением, благотворительно-просветительские вечера, и все такое прочее - это очень хорошо, это прекрасно, но как же этого мало! Для самого начала - да, подходило идеально: проверить свои силы и убеждения, отсеять непригодных, утвердиться в правильности принятого решения, увидеть воочию результаты работы. К сожалению, для дальнейшего развития Ордена это даже не основа - это исключительно опыт, и не более. Нужно что-то другое. Но что?
        Нужна возможность что-то менять. Кто они такие, аарн из Ордена на Терре? Никто. Студенты, начинающие психологи, юристы, врачи, пиарщики, айтишники, пока что способные только заработать себе на жизнь и помочь одновременно с тем сотне детишек в детском доме. Но разве от них зависит хоть что-то, что могло бы изменить жизнь миллионов людей? Конечно же, нет. Они не в силах даже повлиять на утверждаемые прямо сейчас, в эту самую минуту законопроекты, которые уже через месяц станут полновесными законами, приказывающими, к примеру, убивать стариков, неспособных оплатить свое право на жизнь, или инвалидов, невзирая на то что некоторые из этих инвалидов потеряли здоровье на службе своей стране.
        Нужна власть. Идти в политику? Заманчивый был бы вариант, будь Стас готов рисковать кем-либо из аарн. Он нашел немало информации по этому поводу: полные идей, энтузиазма, сил и желания что-то изменить молодые люди собирали свои партии, находили сторонников и финансирование, представляли проекты, начинали их реализовывать, получали голоса на выборах, даже проходили в городской Совет. Но всегда все заканчивалось по одному из обкатанных за несколько десятков лет сценарию: либо, почувствовав вкус власти, руководство партии постепенно скатывалось до уровня своих коллег, становясь очередным куском политической помойки, грызущейся за каждый кусочек бюджета страны, за каждый рычаг влияния, за каждую возможность ухватить себе еще немножко власти и денег, либо же партия быстро и незаметно исчезала с политического горизонта, оставив в память о себе только заголовки в нескольких газетах - «трагически погиб», «несчастный случай», «скончался от болезни», - ну, или же вдруг всплывала какая-то кошмарная и шокирующая «правда» о руководителях партии, которые внезапно оказывались педофилами, убийцами, террористами.
Нет, Стас совершенно не хотел подвергать своих людей такой опасности и такому соблазну. Быть может, сам он и пошел бы, но человек без прошлого - слишком лакомая добыча для конкурентов и слишком плохая рекомендация для молодой политической партии. Нужно что-то другое.
        Еще один вариант приобретения достаточной власти - деньги, причем большие деньги. Даже не приказ, всего лишь просьба директора Санкт-Петербургской Строительной Компании зачастую весила не меньше требования лидера небольшой политической партии, а уж прямо высказанное желание главы корпорации «Россия» - в которую, к слову, входила и СПСК - могло быть приравненным к приказу министра. Но такие деньги не заработать честным трудом… вернее, заработать-то можно, если тщательно изучить все, касающееся управления и рационализации производства, выбрать перспективную отрасль, найти действительно хороших специалистов, грамотно выстроить имидж и политику компании, вовремя найти покровителей и вовремя от них избавиться, а главное - иметь солидный стартовый капитал. Который, опять-таки, можно заработать честным трудом, но за много лет отказа от всех радостей жизни. Сам Стас на это готов был пойти, но считал себя не вправе приказывать следовать его примеру остальных. Кроме того, теряемого на зарабатывание этого стартового капитала времени было очень жаль. Нет, и это не подходит. Нужно найти другой способ получить
власть… или же другой подход к добыванию стартового капитала.
        Еще три дня Стас искал, как молодой, здоровый и крепкий молодой человек, не имеющий специального образования, но готовый учиться и работать в любых условиях, может заработать за несколько лет большие деньги легальным способом. И на четвертый день он нашел. Нашел - и тут же столкнулся с очередным непреодолимым препятствием. На этот раз - в лице непосредственно Ордена, который черта с два отпустит вновь обретенного «Командора» на два с половиной года неизвестно куда. Или не таким уж и непреодолимым? Да к черту! Это нужно уже не Стасу, это нужно Ордену! Узнают тогда, когда уже поздно будет что-то менять. Так лучше всего.
        Приняв решение, Ветровский почувствовал себя так, будто бы до сих пор у него на шее висела чугунная гиря, а теперь кто-то вдруг взял и снял ее. Он прекратил свое добровольное отшельничество. В конце концов, оставалось не так много времени и его требовалось потратить с максимальным КПД. И прежде всего - связаться с Костой. Тогда, весной семьдесят третьего, крылатый сказал, что, когда Стас вернется, он сам его найдет, однако молодой человек приехал в Питер больше половины месяца назад, а Коста так и не появился. Конечно, за два с половиной года могло случиться все, что угодно, но Стас гнал от себя эти мысли, пока не сообразил, что за эти самые две недели он почти не показывался нигде, проведя несколько дней у Алфеева, а потом неделю с лишним безвылазно просидев в своей комнате в детдоме. Посмеявшись над собой, Ветровский отправился в город. Несколько часов бродил по улицам и проспектам, набережным и мостам, иногда останавливаясь у памятных мест, потом, подустав, сел в метропоезд, заснул, вышел на конечной станции…
        И с высоты станции увидел незримую границу между Питером и трущобами. Поезд улетел обратно в сторону центра, а Стас все стоял у металлического поручня и сквозь бронированное стекло смотрел в мир, когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, бывший и его миром.
        Хотелось курить, и молодой человек направился к лифтам, потом передумал и спустился по лестнице - медленно, словно борясь с самим собой за каждый сделанный шаг. Спустя десять минут он был уже на улице, вдыхал густой, пропитанный запахами газа и гари туман, подставлял голову мелкому, грязному дождику и всем собою ощущал сжимающиеся объятия ностальгии…
        Он опомнился лишь тогда, когда старые, обшарпанные, местами покосившиеся, но все-таки еще жилые дома остались позади, а перед ним, за серой полосой бывшей автомагистрали, мрачно громоздились руины заброшенного завода, словно бы предупреждающие всем своим видом - не ходи сюда, чужак, тебе здесь не рады! Стас замер, пытаясь вспомнить, что он знал когда-то про зону этого завода, а в следующее мгновение прожектор полицейского флаера ударил по глазам, ослепляя, и из динамика прогремело:
        - Стоять! Руки за голову, не двигаться!
        Инстинкты сработали прежде, чем Ветровский вспомнил, что он - законопослушный гражданин, имеющий чип и пластиковую карточку, удостоверяющую личность, и максимум, что ему грозит - несколько неприятных минут, пока полицейские не проверят его документы. Все это он осознавал, уже бросившись зигзагом через полосу автомагистрали. Ударила по асфальту пуля, за ней еще одна, распорол воздух выпущенный из плазмера заряд, а Стек уже распластался в прыжке, отчаянно надеясь, что сейчас его не зацепят. Через секунду он приземлился, больно ударившись плечом, перекатился через голову, замер за вывороченным из земли огромным обломком бетона, вжался в серую пыль, пытаясь слиться с ней. Он помнил, что пограничные полицейские патрули никогда не искали тех, кто ломился в трущобы, гораздо больше уделяя внимание тем, кто пытался из трущоб выйти.
        Спустя несколько минут свет погас, зашуршали обломки асфальта под подушкой патрульного грава, но Стек выждал для верности еще почти четверть часа и только потом рискнул осторожно высунуться.
        Полицейские и правда ушли, но возвращаться в «цивилизованную» часть здесь было слишком рискованно: одно дело - заблудившийся гражданин, просящий у стражей порядка помощи и охотно предъявляющий к досмотру чип, карточку, вещи, и совсем другое - когда такой удивительно сговорчивый гражданин вылезает из трущоб ровно там, где с полчаса назад скрылся некий человек, оказавший сопротивление полицейским. Значит, придется провести несколько часов здесь и желательно за это время пройти к месту дежурства какого-нибудь другого патруля.
        Выключив тихо игравшую в аудиосенсорах музыку - не то место, чтобы позволять собственному слуху отвлекаться на что-либо, - Стек проверил карманы. Ничего, способного послужить оружием в случае возникновения конфликта, не нашлось, только документы, сигареты и мобил, который был тут же отключен и убран во внутренний карман куртки. Ну что ж… придется ориентироваться по ситуации. В конце концов, нарываться на драку в любом случае не входило в его планы.
        Внимательно оглядываясь по сторонам, Стек направился в глубь Свободного города - в этом районе граница трущоб делала изгиб вдоль автомагистрали, и проще было пройти насквозь, чем прятаться от прожекторов полиции у самого шоссе.
        Минут пятнадцать он шел быстрым, но экономным шагом, каждую секунду ожидая нападения или какого-нибудь другого подвоха, но время шло, а Свободный город вокруг оставался спокоен. Немного расслабившись, Стас перестал следить за дорогой, частью себя отдавшись воспоминаниям. Где-то здесь он познакомился с Сивым и Тайгером, а вот за тем перевернутым автобусом они с Ниндзей - кстати, интересно, как там она? - прятались от банды Кривого… Трущобы не менялись, оставаясь такими же, как и прежде, и сейчас молодой человек совершенно не ощущал, что прошли долгие пять лет, наполненные событиями, всякий раз менявшими его жизнь. Вениамин Андреевич, отказ от наркотиков, поступление в институт, первые друзья и первые «мирные» враги, первая женщина и ее смерть, почти стершиеся из памяти, но почему-то воспрянувшие сейчас… Гибель приемного отца, боль и ненависть, поддержка соорденцев, первый благотворительный вечер, первая улыбка замкнутого, озлобленного детдомовца, Катя Годзальская и портрет крылатого убийцы, «самоубийство» хорошего парня Кирилла Бекасова, похороны и знакомство с Лешей, сумасшедшая мгновенная схватка
у фонтана, лето, наполненное страхом и заботой о едва не сходящем с ума друге, долгая и спокойная осень, холодная зима и ударившая в спину неожиданным арестом и жутким обвинением весна… Суд, трагедия, случившаяся с Аликом по его вине, визит Канорова, ссора, появление Леши на суде - удар, выбивающий почву из-под ног куда надежнее нависших обвинений. Корпорация, первое убийство и первое наказание, принятое за миг до того, как он готов был сдаться, решение не сдаваться никогда, зарождающаяся дружба с Игорем, побег, весенний лес, деревня…
        Стек тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Да, прошло пять лет, и он снова здесь - но на сей раз как случайный гость, и он не позволит трущобам вновь пустить корни в его душе. Свобода этого города - не его свобода и никогда не станет таковой.
        Вышедшая из-за туч луна высветила контуры почти что целого здания - ни о чем не думая, Стек вошел в разверстую пасть скалящегося обломками лестницы дверного проема, осторожно и беззвучно ступая, поднялся на крышу. В последний момент сообразил, что яркий свет ночного солнца делает его идеальной мишенью, привлекающей к себе слишком много ненужного внимания, отступил в тень, пригибаясь к покрытому толстым слоем пыли бетонному полу. Наконец почти полная луна вновь скрылась за облаком, похоже - надолго. Стек поднял голову, осторожно осмотрелся, прислушался - никого. Тогда он сел на край крыши, в тени, отбрасываемой развалинами мансардного этажа, прислонился спиной к гнилым остаткам некогда огораживавшей край решетки, закурил, прикрывая огонек сигареты ладонью.
        Принятое решение не давало покоя. Сможет ли он, справится ли? Слишком сложно, слишком опасно, а ведь ставка в этой игре - ни много ни мало, его собственная жизнь. Но другого варианта нет. И пусть слишком много «против», слишком мало «за» - но эти немногочисленные «за» с лихвой перевешивают десятки «против». Значит, так и будет. Главное - правильно подготовить себя.
        Занятый своими мыслями, Стек не заметил приближающуюся опасность. Только тогда, когда отступать было уже поздно, он расслышал чужое дыхание, скрип обломков бетона под толстыми подошвами тяжелых ботинок, почуял запах жажды наживы. Вскочил, резко оборачиваясь.
        В лишенном двери проеме стояли четверо. Совсем юные, даже старшему не исполнилось и шестнадцати, но уже превратившиеся в шакалов, пусть и трусливых, но хитрых и злых.
        Стас, наверное, попытался бы решить дело миром, даже зная, что шансов нет. Стек не раздумывал - шакалы трусливы и сильны лишь тогда, когда нападают скопом, когда чувствуют за собой существенный перевес. Они способны выйти впятером против одного, но даже один может дать им отпор, если покажет собственную силу и не проявит страха. Стек сам едва не стал одним из таких шакалов, он знал их повадки и их слабости, и потому Стек бросился вперед.
        Неожиданность - первый козырь. Шакалы ждали, что жертва будет бояться, они были готовы, что жертва попытается оказать сопротивление, но скорее станет просить о пощаде, но шакалы даже не допускали мысли, что жертва оскалится, демонстрируя клыки охотника, и нападет первой, на полную используя фактор внезапности.
        Парень, стоявший ближе всех, получил первый удар - не мудрствуя, Стек пробил в пах и тут же обернулся к следующему. Перехватил правую кисть, сжал, выворачивая - неправильно удерживаемый нож со звоном упал на бетон, а Стек уже дожимал, вынуждая противника продолжать начатое движение. Осталось только подставить колено, и второй шакал упал в пыль, взвыв от боли в вывернутом запястье. Свистнула цепь, рассекая воздух в опасной близости от лица Стека, он пригнулся, мазнув рукой по полу, отпрыгнул в сторону, вновь наклонился, сгребая горсть пыли и каменного крошева, не глядя, швырнул в глаза противнику…
        Им хватило. Четвертый не стал даже пытаться нападать - матерясь, ринулся к лестнице, оступился, покатился по ступенькам, не прекращая орать, за ним бросился обладатель цепи, пытаясь на бегу выцарапать из глаз песок, согнувшись, уковылял самый первый, а второму пришлось задать ускорение пинком. Не прошло и минуты, как Стек снова остался на крыше один.
        - Терпимо, - прозвучал знакомый голос. - Но будь они самую малость смелее - ты бы не вышел из трущоб.
        Вновь вышедшая луна бледными всполохами заиграла на поверхности стальных перьев. Коста стоял у края крыши, белесый свет высвечивал контуры чуть разведенных крыльев, окрашивал сединой падающие на грудь пряди темных волос.
        Стек не смог сдержать ликующей улыбки. Он не понимал, когда слепая, не рассуждающая ненависть превратилась во что-то вроде симпатии или даже дружеской привязанности, да и не хотел понимать.
        - Я рад тебя видеть, - искренне сказал он.
        Крылатый чуть склонил голову набок, окинул визави пристальным взглядом.
        - Взаимно. Я знал, что ты вернешься.
        - А я в какой-то момент думал, что не вернусь.
        - Такие, как ты, всегда возвращаются. Если выживают. А ты должен был выжить, - сказал Коста и тут же, без перехода, спросил: - Что будешь делать дальше?
        - То же, что и раньше - строить Орден, - пожал плечами Стек. - Только по-другому. И мне нужна твоя помощь.
        - В чем?
        - Во-первых, я не знаю, как и где искать моих бывших сокамерников.
        - Вот номера их мобилов и адреса электронной почты, - он протянул сложенный в несколько раз листок бумаги. - Это не проблема. Что еще?
        Стек поблагодарил, спрятал листок в карман. Замялся, пытаясь сформулировать свою просьбу так, чтобы крылатый одновременно и понял его правильно, и при этом не стал бы отговаривать. Достал очередную сигарету, щелкнул зажигалкой. Попросить, не рассказывая, зачем - не представлялось возможным. Придется объяснять, причем с начала.
        - Чтобы выжить в этом мире и получить возможность реально что-то менять, необходима власть. А власть - это либо политика, либо деньги. Есть еще множество побочных вариантов, но все они проистекают от одного из первых двух. Я не хочу рисковать своими, вынуждая их лезть в политику. Так что Ордену нужны деньги, и деньги немалые. Причем не через двадцать лет, а в ближайшие года три хотя бы. Я нашел один вариант, но… без должной подготовки мне не то что не заработать, но даже и не выжить.
        - Рассказывай, - спокойно сказал Коста. Темные глаза внимательно наблюдали за собеседником, не оставляя без внимания ни единого жеста, ни одной отображающейся на лице эмоции.
        Собравшись с силами, Стек начал рассказывать. С самого начала, не упуская ни одной мало-мальски важной подробности, ни одного из обдуманных и отвергнутых вариантов. По мере его рассказа взгляд крылатого, обычно спокойный и даже несколько отрешенный, становился все тяжелее, а бесстрастное лицо - мрачнее.
        - Ты понимаешь, на что подписываешься? - негромко спросил он, когда Стек наконец замолчал.
        - Да, - кивнул парень, в очередной раз прикуривая.
        Он не успел даже заметить движения - крыло ударило по кисти, выбивая сигарету.
        - Самонадеянный маленький идиот, - холодно, чеканя слова, проговорил Коста. - Ты даже в страшном сне себе не смог бы этого представить. Ты знаешь, каково смотреть в глаза смерти даже не каждый день - каждую секунду? Знаешь, как кричит раненый человек, которого ты не смог убить одним ударом и теперь должен добивать? Знаешь, как воняет дерьмом от распоротого живота?
        С каждым «знаешь» он делал шаг, приближаясь к Стеку, с каждым «знаешь» в его глазах вспыхивали кажущиеся дьявольскими искры, с каждым «знаешь» сердце пропускало один удар, но в то же время с каждым «знаешь» росла решимость юноши поступить именно так, как он решил.
        - Мне сложно однозначно ответить на твой вопрос, - сказал он, с трудом удерживаясь, чтобы не отвести взгляд. - Я знаю, каково смотреть в глаза смерти, пусть даже и не каждую секунду. Я знаю, как кричит человек, получивший очередь из автомата в живот, и знаю, как становится страшно, когда после сухого щелчка он замолкает - навсегда, потому что полицейским надоело слушать его вой. А этот человек - он был не врагом, и даже не каким-то абстрактным парнем, он был моим близким приятелем. Я не знаю, как воняет от распоротых кишок, но зато я знаю, как остаться человеком, будучи погребенным по самые уши в выгребной яме. Я многого не знаю, очень многого, и я это понимаю. Но не надо считать меня тепличным растением, беззаботным студентом или кем там еще. Я знаю, что я представить себе не могу всего того, о чем ты говоришь, - в том ракурсе, о котором ты говоришь. Потому я и прошу тебя о помощи.
        Его голос, срывающийся в начале речи, к концу ее окреп и приобрел странно сочетающуюся со стальной уверенностью горячность.
        Коста отступил.
        - Неужели ты хочешь стать такой же тварью, как я? - тихо, спокойно спросил он. Но Стек прекрасно чувствовал горечь за этим напускным спокойствием.
        - Я гордился бы, если мог стать таким, какой ты сейчас, - уверенно ответил молодой человек. - Что бы там ни было в прошлом…
        - Если ты хочешь, чтобы я тебе помог - ни слова о моем прошлом, - оборвал его крылатый. - Я не желаю слышать об этом от тебя и не желаю помнить, что ты это знаешь.
        - Как скажешь.
        - Теперь о деле. То, что ты придумал, - бред. У тебя нет ни подготовки, ни времени на нее, ни связей. Тебя просто пустят на мясо. Запомни это хорошенько и поищи другие варианты. Если же не найдешь… Послезавтра к тебе придет курьер, принесет пакет. В пакете будет чип. Изучи информацию, прочитай все, просмотри видео. Подумай еще десять раз. Если не хватит ума передумать - приходи в понедельник к семи утра по адресу, который найдешь на том же чипе. Я буду ждать тебя ровно пять минут.
        Стек хотел сказать «спасибо», но не успел - резко развернувшись, Коста шагнул с крыши семиэтажного дома, в падении расправляя крылья и исчезая в ночной тьме.
        IV. III
        Каждый имеет право на счастье -
        Хромой, слепой, заплутавший и злой.
        Ему всегда нравились именно такие женщины: уверенные, властные, циничные, представления не имеющие о всяческих сантиментах, свойственных обычным самкам человека. Он ненавидел мамаш с детьми, способных говорить только о своей ненаглядной крошке, визжащей из коляски, ненавидел гламурных дур, часами треплющихся о косметике и клубах, ненавидел уродливых недотрог в очках, сутками зубрящих свои конспектики, ненавидел заносчивых «золотых» девочек с папиными деньгами, ненавидел шумных и крикливых «пацанок», корчащих из себя не пойми что… словом, он ненавидел женщин - за исключением некоторых. Таких, как, например, та, что сидела сейчас напротив него. Безжалостная, умная, уверенная стерва. Власть, деньги, достижение цели - вот и все, что ее интересует.
        - Вот список препаратов, которые мы можем предложить по обоим пунктам нашей договоренности. В таблице вы найдете основную информацию: название, описание, тип воздействия, скорость действия, стоимость, время изготовления партии.
        Холеные руки, аккуратный неброский макияж, платиновое кольцо с рубинами - смотрится просто и элегантно, стоит примерно столько же, сколько новый флаер не самой дешевой марки.
        - В данный момент меня интересуют долговременные препараты. Мне нужны подробности.
        - Технические или общие?
        - Общие. Я очень поверхностно разбираюсь в химии и медицине, этими деталями будут заниматься другие люди.
        - Хорошо. Есть три варианта, для удобства мы означили их «альфа», «бета» и «гамма». Альфа - самое сильное и надежное средство: принявший его однажды пациент получает гарантию результата. Сам результат достигается примерно через пять суток. Бета - сложнее, необходим прием в течение нескольких дней - в случае единовременного принятия всей дозы высока вероятность немедленного летального исхода. Результат - спустя месяц. Гамма, на мой взгляд, лучший из вариантов. Достаточно одного приема минимальной дозы препарата, чтобы обеспечить результат.
        - Достижение результата?
        - По-разному. От недели до двух месяцев, в зависимости от изначального состояния организма. Пациент, имеющий проблемы с сердцем, язву желудка и больные почки, достигнет…
        - Черт, да говорите же вы нормально! - не выдержала Кира. - Вы знаете, о чем речь, я знаю, о чем речь, так зачем нужны эти «пациенты», «результаты» и прочее?
        - Как скажете. Человек, имеющий проблемы с сердцем, язву желудка и больные почки, получит осложнения на весь комплекс в течение недели, умрет примерно на десятый день. Причина смерти будет совершенно естественной. Полностью здоровый человек в течение месяца заработает тахикардию и аритмию, а также сильнейшую гипертонию, носящую приступообразный характер: в спокойном состоянии тонометр покажет идеальное давление, но при малейшем эмоциональном напряжении давление подскочит до двухсот. Еще от силы месяц - и гипертонический криз, сердечный приступ, труп.
        - А как будут выглядеть смерти от первых двух ядов?
        - Альфа - инфаркт. Причину смерти от беты установить невозможно - выглядит как беспричинная остановка сердца. После гибели мозга остатки яда распадаются в организме в течение пяти часов.
        - Хорошо. Мне нужна подробная документация на все три типа, а также образцы. Окончательный ответ я дам через две недели, сейчас же предварительно могу сказать, что в случае положительного решения мы отдадим предпочтение бете - гамма хороша, но слишком дорога, ее мы тоже приобретем, но в меньшем количестве, как и альфу.
        - Все требуемое вам доставят завтра же.
        - Хорошо, - в который раз сказала Кира. - Теперь о препарате для эвтаназии. Я посмотрела ваш список - думаю, мы остановимся на четвертом варианте.
        - Если вас это интересует, первый и третий не менее надежны, но гораздо более дешевы.
        - Это так. Но они не мгновенны и достаточно болезненны.
        - Четвертый тоже действует не мгновенно.
        - Да, он действует усыпляюще, а сердце останавливается уже у спящего человека.
        - Как и в первом варианте.
        - Первый вызывает весьма болезненные судороги.
        - И что?
        - Только то, что нам совершенно ни к чему мучить людей, когда мы можем просто безболезненно их усыпить, - раздраженно сказала Кира.
        - Ради этого вы готовы потратить лишний миллион? Это же… это же всего лишь старики и инвалиды, бесполезные, ненужные, неспособные даже оправдать свое существование!
        Пражски посмотрела собеседнику в глаза. Надо же, он и в самом деле не понимал…
        - Я сказала: в качестве препарата для эвтаназии мы будем использовать четвертый вариант - трамидол. Решения здесь принимаю я, вы их только выполняете.
        - Но компания потеряет большие деньги на изготовлении этого препарата в нужном количестве…
        - Во-первых, «не потеряет», а «не заработает». Во-вторых, повторяю - решения здесь принимаю я. Если вы настаиваете на своей правоте, я могу немедленно, не выходя из этого кабинета, позвонить господину Пражски, и он подтвердит мое решение. Правда, заодно он может подтвердить и ваше увольнение, а если учитывать то, чем вы здесь занимались, это будет увольнение не только с работы, но и из мира живых. Я доступно объясняю?
        - Вполне. Простите мою резкость, я всего лишь пекся об интересах нашей компании. Значит, завтра я запускаю в производство трамидол?
        - Да. Для начала - десять тысяч ампул.
        - Как скажете. Документация на яды долгого действия будет у вас завтра.
        - Хорошо. Удачи.
        Он проводил ее полным бессильной злости взглядом. И эта такая же, как они все… людей ей жалко! А денег не жалко? Одно слово - стерва!
        После общения с директором исследовательской лаборатории Кира собиралась пообедать, а потом отправиться на встречу с министром здравоохранения и в последний раз обсудить все детали нового закона, но разговор на некоторое время выбил ее из колеи. Обедать не хотелось совершенно, больше того - одна мысль о еде вызывала отвращение и даже тошноту. Взглянув на часы, женщина направилась к ближайшей чайной - просто выпить чашку крепкого кенийского, обдумать как следует полученную информацию, сделать выводы и заодно выстроить линию беседы с министром.
        Чай оказался ровно таким, каким должен быть: крепким, ароматным, со слегка красноватым оттенком и богатым ароматом. Сделав маленький глоток и в полной мере оценив качества благородного напитка, Кира поставила тонкую чашку из французского стекла, откинулась на спинку диванчика, хмуро глядя в окно. Чертов директор каким-то образом ухитрился испоганить ей настроение надежно и, судя по всему, надолго.
        Сколько уже Пражски повидала таких - самоуверенных, полагающих, что уж они-то в полной безопасности, считающих, что данная им их талантом в какой-либо области власть автоматически дает им также и полную индульгенцию на любой случай. Как же жаль, что этот исследователь еще нужен! Она бы с огромным удовольствием отдала приказ о его устранении. Но пока что потребность в нем не исчезла и приходилось терпеть и сальные взгляды, и мизантропическую чушь.
        Кира не понимала, как можно сознательно желать сделать людям больно и плохо. Не какому-то конкретному человеку, который сам тем или иным образом навлек на себя гнев, а абстрактным людям вокруг. Тем же старикам, виновным лишь в том, что к семидесяти годам они не наворовали достаточно, чтобы оплачивать право на жизнь, или инвалидам, точно так же подлежащим принудительной эвтаназии. Директор лаборатории мог сколько угодно говорить о том, что «компания теряет деньги», но Кира видела истинные мотивы, которыми он руководствовался, предлагая к реализации не более дорогой и безболезненный трамидол, а дешевый яд, вызывающий хоть и непродолжительную, но агонию.
        - Нет, надо все-таки позаботиться о том, чтобы его уволили, - пробормотала она себе под нос. - Или хотя бы перевели на другой, закрытый, объект.
        Исследователь разозлил ее не только своей необъяснимой мизантропией, но и уверенностью в том, что женщина, руководящая реализацией проекта принудительной эвтаназии стариков и инвалидов, просто обязана быть жестокой, циничной садисткой.
        Кира не отрицала собственного цинизма и жестокосердия, но садисткой она не была никогда. Могла причинить кому-то боль, не испытывая ни малейших угрызений совести, если так было нужно для дела, но удовольствия от этого не получала. Она считала, что если кого-то необходимо убить, то его необходимо убить. Не больше и не меньше.
        И зачем только отец повесил на нее переговоры с лабораторией, изготавливающей яды для эвтаназии и «переведенных на новый объект» бывших работников заводов? Кире, с ее педагогическим дипломом, за глаза хватило бы одной только реформы образования и реализации этой реформы в школах Петербурга и Москвы.
        - Скорее бы закончить все это и приступить уже к нормальной работе…
        Чай кончился, и как раз в это время зазвонил телефон. Секретарь министра здравоохранения хотела узнать, в силе ли договоренность о встрече.
        Тяжело вздохнув, Кира вызвала такси.
        - Я понимаю, что это достаточно существенный удар по бюджету, но повторюсь - если вы, во-первых, не хотите оплачивать существование специальной службы, занимающейся поиском «лиц, преодолевших естественный порог жизни», а во-вторых, не хотите иметь дело со взбесившейся толпой, то вам придется пойти на такую трату, господин министр.
        Яков Владимирович поджал губы. Посмотрел на собеседницу, вздохнул, коснулся сенсора и протянул планшет ей.
        - Взгляните. С учетом затрат на оборудование специализированных кабинетов, временное переоборудование двух городских больниц, саму закупку… как вы сказали, называется этот препарат?
        - Трамидол.
        - Да, трамидола. Так вот, закупка трамидола, оборудование кабинетов, переоборудование больниц, обучение сотрудников - вы же понимаете, что обычные врачи не станут выполнять эту кошмарную работу, - это уже весьма кругленькая сумма. Плюс еще, соответственно, зарплаты этих обученных сотрудников, плюс оплата труда комиссии, которая будет заниматься работой с базами данных, плюс…
        - Я все это знаю, господин министр.
        - Извините, вы не могли бы называть меня по имени-отчеству?
        - Конечно, Яков Владимирович. Простите, в Европе привыкла обращаться по должности.
        - Я понимаю.
        - Так вот, Яков Владимирович, я знаю, каких затрат требует проект, особенно на первых порах. В конце концов, я участвовала в его разработке. Но вы не учитываете целых три источника дохода: первое - сумма, взимаемая с лиц, преодолевших естественный порог жизни, но желающих продолжать свое существование, второе - сумма, которая будет сэкономлена на отмене оставшихся льготных программ, третье - дополнительное финансирование со стороны человека, чьи интересы я представляю. Вы понимаете, о ком я говорю.
        - Да, конечно… но раньше никто не говорил о дополнительном финансировании!
        - Раньше было не время, - пожала плечами Кира. - Предоставленной суммы вкупе с тем, что я уже перечислила, хватит на то, чтобы покрыть расходы на переоборудование, обучение…
        - Назовите сумму, - попросил министр.
        Пражски выполнила просьбу и с удовольствием понаблюдала, как у Якова Владимировича глаза вылезают из орбит.
        - Но финансирование будет предоставлено при одном условии.
        - Каком?
        - Том самом, с которого мы начали наш разговор: семьям лиц, попадающих под эвтаназию, будет предоставляться компенсация, и государство возьмет на себя оплату кремации и захоронения урны, включая изготовление таблички и все сопутствующие расходы - в том случае, если этого потребуют родственники, разумеется. Не знаю, как вам, а нам не нужна революция в стране, которую известный вам человек на данный момент считает наиболее перспективной.
        Она не стала уточнять, в чем именно перспективной - почуявший запах Больших Денег Яков Владимирович все равно не обратил внимания на эту оговорку.
        Спустя полчаса все необходимые бумаги были подписаны. Завтра часть из них ляжет на стол президента, который подпишет все, что ему прикажет подписать Вацлав, а часть разойдется по инстанциям, где крупные, средние, мелкие начальники разовьют бурную деятельность. А где-то в апреле-мае две тысячи семьдесят шестого года, после почти полугодовой подготовки, будет объявлено о введении нового закона. Первыми умрут те, кто родился до наступления двадцать первого века, потом - рожденные в первые шесть лет этого тысячелетия. Дальше стационарные кабинеты закроются, вместо них будут сформированы специальные бригады, выезжающие на дом ровно через месяц после семидесятилетия человека - если, конечно, за этот месяц он не оформит оплату своего права на жизнь.
        К превеликой радости Киры, ее участие в проекте на этом этапе заканчивалось. Еще немного времени придется повозиться с лабораторией, но это уже ерунда - можно приступать к реформе образования, до которой она уже давно мечтала добраться! Начать мулатка решила на следующий же день.
        Связываться с руководством выбранных школ и предупреждать о своем визите Кира не стала - ей хотелось увидеть учебный процесс в том виде, в котором он существовал в обычные дни, а не пытаться за натянутыми улыбками и идеальными учениками разглядеть истинное положение дел.
        После разговора с министром Пражски поехала в свой отель. Предупредив, чтобы ее не беспокоили, поднялась в свой номер, приняла прохладный бодрящий душ и удобно устроилась на компом. В первую очередь требовалось составить список школ, которые она посетит. Во вторую - составить примерный план реформы: чего Кира собирается добиваться, от чего избавляться и что она хочет получить на выходе.
        Не план - набросок плана, предоставленный отцом, не давал даже общей каймы. Перевести школы на систему вузов, оставив не более пяти бесплатных мест в каждом классе, отбирать на бесплатные места по конкурсу - это только на первый взгляд кажется разумным.
        Нет, действовать надо совсем иначе…
        Первое: начальная школа обязана оставаться бесплатной. Шестилетние дети, кандидаты в первый класс, могут просто от волнения провалить конкурс, могут показать себя хорошо на конкурсе, но оказаться совершенно необучаемыми, наконец, могут иметь какие-либо еще проблемы, мешающие им нормально учиться. Второе: количество бесплатных мест должно определяться не «столько-то мест в каждом классе», а «такой-то процент от общего количества обучающихся» - все же классы бывают разные: в одной школе в классе тридцать пять человек, в другой - двадцать, а в третьей может быть вообще восемь. Третье: оплата обучения не должна быть запредельной, ее размер надо рассчитывать очень тщательно - нельзя допустить, чтобы на бесплатные места в итоге принимали за деньги. Четвертое: необходимо разработать закон, жестко карающий за любую попытку взяточничества. К примеру, первый случай - штраф в размере месячного оклада, а оклады у учителей достаточно высокие, второй случай - штраф в размере годового оклада с возможностью выплачивать в течение двух лет, третий случай - увольнение с пожизненным запретом занимать любые должности
в сфере образования и суд. Иначе на бесплатных местах окажутся не те, кто талантливее, трудолюбивее, работоспособнее, да и попросту умнее, а те, чьи родители решат обеспечить своему ребенку более престижное бесплатное обучение - кстати, еще неплохо бы сделать так, чтобы бесплатное обучение в школе давало дополнительный бонус при поступлении в вуз. Пятое - дети, учащиеся на бесплатном, полностью освобождены от любых школьных поборов, больше того, все необходимое, включая форму, ноутбук и учебники, приобретает школа. Шестое - ввести обязательные для всех школ должности психологов, причем нескольких. Они будут проводить психологические тестирования, работать с талантливыми, но трудными детьми, помогая им стать полноценными членами общества, следить за общей обстановкой. Седьмое - создать специальный контролирующий орган, отчитывающийся напрямую министру образования. Восьмое…
        Спать Кира легла в пять утра. Живя в Европе, она всегда следила за своим графиком, не позволяла себе переутомляться, всегда вовремя ела… Здесь же, в России, окунувшись наконец в ритм настоящей работы, женщина забывала обо всем. Только вытянувшись на кровати и натянув одеяло, она вспомнила, что сегодня не только не ужинала, но даже не обедала. Промелькнула мысль встать и съесть хотя бы яблоко, но, взглянув на часы, Пражски отмела ее как несостоятельную - через два часа должен был прозвонить будильник.
        Заснула она мгновенно, уставшая, но довольная собой.
        Вацлав мог гордиться - он вырастил достойную его самого трудоголичку.
        IV. IV
        Знать, сложились ближе к ночи
        Незатейливые тени…
        Неизбежное знаменье!
        - Что-то случилось? - И как она каждый раз ухитряется угадывать?
        - Можно и так сказать.
        - Не хочешь об этом говорить? - плавно поднялась со стула, подошла, обняла за плечи… да, так было гораздо спокойнее. Странное ощущение окружающей его защиты, нелепое и глупое, но от того не менее надежное.
        - Не знаю. Не хочу об этом думать.
        - Но само думается?
        - Да.
        - Может быть, расскажешь? Иногда помогает…
        Он глубоко вдохнул, запрокинул голову, собираясь с мыслями и формулируя.
        - Есть один человек. Еще совсем молодой парень. Он хочет изменить мир. Изменить кардинально, полностью. Научить людей доброте, взаимопомощи и взаимоуважению, стремлению и самосовершенствованию. Причем так, чтобы такое мировоззрение стало нормой для всех.
        - Как Кирилл?
        - Примерно, хотя все же несколько иначе. Так вот, этому молодому человеку нужны деньги. Довольно большие деньги. Он хочет создать корпорацию, чтобы приобрести власть, которая даст ему возможность что-либо менять на глобальном уровне.
        - И он попросил деньги у тебя?
        - Нет. Он понимает, что я откажу. В этой жизни никогда нельзя принимать подачки. Особенно, если ты преследуешь высокие цели. Легко доставшееся - не ценится, понимаешь? Если я дам ему пару сотен тысяч - это будет неправильно, хотя я могу. Но он хочет добиться всего сам, и это правильно.
        - И в чем проблема?
        - В том, что есть только один вариант более-менее быстро заработать такие деньги, не связываясь при этом с наркотиками, торговлей людьми или, к примеру, органами и всей прочей грязью. Нет, есть и другие варианты, но они ему недоступны. Для игры на бирже нужно быть финансовым гением, чтобы заработать требуемую сумму в краткие сроки. Для того чтобы изобрести что-то, на чем можно хорошо заработать, нужно быть гением-изобретателем, и так далее. Он не обладает какими-либо особенными талантами. Многому может научиться, но все упирается во время, которым он не располагает в нужном количестве.
        - А тот единственный вариант…
        - Тяжелейшая учеба. Потом - ежечасная смертельная опасность на протяжении пары лет. Жизнь, калечащая психику, тело и душу. Калечащая неотвратимо и необратимо. У него есть шанс справиться, он действительно сильный, хоть сам этого не осознает в полной мере. Несмотря на условия, в которых он жил, - он все еще остается чистым. Понимаешь? Он убивал, но только защищая свою жизнь и жизнь тех, кто был ему дорог. Трущобы, потери, тюрьма - все это не сломало его, только закалило. И он остался чистым. Там же… Боюсь, там запачкается даже он.
        - Ты играешь в этом какую-то роль?
        - Самую непосредственную. Именно я отправлю его туда, где он сможет действительно чего-то добиться, выжить, заработать деньги. Если пойдет сам - его пустят на мясо, только и всего. Я натаскаю его, обучу, чему смогу. Натренирую хотя бы до среднего уровня. Дам шанс выжить. Но только выжить! Я не могу дать ничего, что помогло бы ему остаться человеком.
        - Отказаться ты не можешь, да?
        - Он упрямый. Помнишь, как он меня преследовал?
        - Подожди, ты о…
        - Да, именно. Я о Стасе Ветровском.
        - Но его же посадили два или три года назад…
        - Два с половиной. Полтора года назад он бежал.
        - Когда был массовый побег, о котором по всей интерсети трубили?
        - Да. Его организовал я.
        Она поперхнулась чаем, изумленно распахнула глаза.
        - Интересно, чего я еще о тебе не знаю?..
        - Ты знаешь все самое главное. Остальное - мелочи.
        - Ничего себе, мелочи… Ладно, не будем об этом. Вернемся к Ветровскому.
        - Хорошо. Так вот, он упрямый. Откажу я - он полезет сам. Закончится такая самодеятельность плачевно.
        - Тогда я не понимаю, что тебя терзает.
        - То, что я своими руками бросаю его в ад.
        - Нет, не путай! - отбросив волосы за спину, она забралась к нему на колени, обняла за шею одной рукой. - В ад он кидается сам. Добровольно и осознанно… ну, почти осознанно. Ты же даешь ему шанс выжить в этом аду.
        - Лучше бы я смог его отговорить. Лучше потерять десяток лет жизни, чем всю жизнь целиком.
        - Но ты не можешь его отговорить. Так сделай то, что можешь, раз хочешь ему помочь!
        - Сделаю. Если он не передумает. Утром все должно решиться. Он наверняка уже ознакомился с информацией, которую я ему передал, и наверняка определился, готов он на это или нет. Через шесть часов мы встретимся… или не встретимся. И видит Создатель, я бы предпочел, чтобы мы не встретились!
        - А чему ты будешь его учить?
        - Всему. Рукопашный бой, стрельба, психологическое давление, экстремальные техники допроса, выживание в любых условиях… всему, что знаю сам. Всему, что можно делать, имея человеческое тело - я в любом случае не научу его регенерации, к примеру. Еще управление собственной энергией, если он потянет.
        - Если ты будешь учить его тому же рукопашному бою, то ты можешь заставить его передумать… - задумчиво протянула она, осторожно разбирая спутавшуюся прядь волос.
        - Не уверен. Но я попробую.
        - Только не перегни палку. Я уверена, ты быстро поймешь, способен он пройти через то, про что ты говоришь, и остаться человеком, или нет. Если способен - то нужно ли ему мешать?
        - Я в любом случае не буду ему мешать. Я должен ему помочь, не более.
        - Должен?
        - Да. Разве ты забыла, что я убил его приемного отца? - спросил он жестко.
        Она опустила голову.
        - Нет. Я никогда не забываю о том, кто ты, что ты делаешь и что ты сделал. Но это не отменяет того, что я…
        Он накрыл ее губы своими, в тысячный раз ловя признание.
        - Мне не дает покоя одна мысль, - негромко сказала Катя. Удобно устроившись в объятиях Косты, она задумчиво теребила охапку белых перьев.
        - Только одна? Тебе можно позавидовать, - усмехнулся крылатый, не делая попытки высвободиться, хотя коллекция перьев в квартире девушки имела шансы вот-вот пополниться еще парой экземпляров.
        - Не придирайся к словам. Лучше ответь на вопрос…
        - Я попробую, - перебил Коста. Он уже запомнил, что ей всегда надо напоминать, что очень многое он рассказать просто не вправе. - Но не обещаю.
        - Да знаю я, что ты не обещаешь. Но хотя бы попробуй. Вот смотри, ты не можешь дать Стасу денег просто так, потому что это… как бы так сказать… ну, обесценит его решение, его путь… понимаешь?
        - Да. Продолжай.
        - А почему ты не можешь дать ему какую-нибудь работу? Тяжелую, сложную, требующую многих усилий и так далее, и просто заплатить ему за эту работу?
        - По многим причинам. Во-первых: у меня есть связи, есть люди, многим мне обязанные, готовые выполнить любую мою просьбу - но при этом они понятия не имеют, кто я такой. Никто не знает, кто я такой! Мне очень сложно удерживать маскировку, тем более - частичную. У меня нет документов, я не могу зарегистрировать фирму и взять кого-то работать. Тем более, я не могу просто поручить Стасу выполнять какую-то работу для меня - то, что я должен делать, я делаю сам. И всегда буду делать сам, пока я жив. Никто, кроме меня, не увидит мои базы. Там слишком много такой информации, которую лучше никому не знать. Мне просто нечего ему поручить, понимаешь? Я мог бы устроить Стаса куда-то работать, но это в любом случае не будет равноценно. Нужную ему сумму он будет зарабатывать лет десять, не меньше. И самое главное… - Он устало прикрыл глаза. - Самое главное - то, что я предложил… это само по себе нужно Стасу. Он молод, горяч, умен, талантлив и так далее - но почти все эти его достоинства являются его же недостатками. Он знает обратную сторону существования в этом мире, но только отчасти. Он не знает истинной
стоимости человеческой жизни. У него стальной внутренний стержень - но чтобы реализовать то, что он задумал, ему нужен стержень алмазный. Там он либо умрет, либо сломается, либо станет таким, каким должен стать. Только там можно понять очень, очень многое, что почти невозможно понять здесь.
        - Цель оправдывает средства? - Катя уже не улыбалась.
        - В данном конкретном случае - да, - твердо сказал Коста. - Оправдывает.
        - Тогда я не понимаю, почему ты хочешь его отговорить.
        - Потому что я не хочу, чтобы он погиб или сломался. На мне лежит ответственность за него.
        - Перед кем?
        - Перед самим собой, перед теми, кого я несправедливо убил, и перед… перед одним… в общем, еще перед кое-кем.
        «Не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ».
        Он не забывал. Никогда не забывал.
        - Если ты не хочешь, чтобы он погиб или сломался, обучи его. Ты сможешь, я уверена.
        - Я надеюсь…
        IV. V
        А в осколках чудес
        Отразилась мелодия порванных струн…
        Дождь упрямо боролся со снегом за право существовать. Уже вторую неделю Петербург просыпался под невесомой моросью, обедал под аккомпанемент ливня, разъезжался по домам под недовольное шлепанье мокрого снега, а засыпал под мягкий беззвучный снегопад, чтобы утром снова проснуться под дождем. Иногда периодичность менялась, но борьба оставалась неизменной - ноябрь не желал сдавать позиции подступающему декабрю, зима не хотела давать осени лишние дни жизни.
        Грея замерзшие пальцы о кружку, полную крепкого горячего чая, Марина невидяще смотрела в окно, на кружащиеся в замысловатом танце снежинки. Ей было жаль их хрупкой красоты, обреченной на слякотную смерть под ногами безразличных прохожих, ей было жаль замерзающего, но до последнего сражающегося с неизбежной льдистостью дождя. А больше всего ей было жаль себя, вынужденную сейчас покидать кабинет и идти через слякоть к остановке корпоративного рейсового флаера, каждый час курсирующего между ближайшей метростанцией и отелем. В кабинете было сухо и тепло, а пальцы мерзли просто по привычке, на улице же холодно, сыро, промозгло, и именно сегодня почему-то страшно одиноко. Хотелось позвонить Олегу, попросить его сегодня позвать ее ужинать или даже просто заехать в магазин и купить продукты - она сама сумеет приготовить что-нибудь интересное и вкусное на его обустроенной по последнему слову техники кухне. Потом можно будет ужинать при свечах в гостиной, задернув предварительно шторы, а после еды - постоять у окна с горячим глинтвейном, смотреть, как умирают в лужах льдинки, и греть себя знанием о том, что
как бы ни старался дождь - снежинки выстоят, победят и укутают город белоснежным покрывалом. И снова грустить о дожде, зная, что не пройдет и полугода, как он вернется и наполнит город своей ликующей песней весны. Грустить, зная, что все поправимо, - это немножко больно, но вселяет надежду.
        А после можно будет, закутавшись в один на двоих огромный плед, сидеть перед занимающим полкомнаты голографическим экраном и смотреть какой-нибудь из любимых ими обоими фильмов. Когда же фильм закончится, спохватиться, что через пять часов надо вставать, со смехом выпутываться из пледа, наперегонки бежать в душ, смеяться на возмущенный крик - душевых кабин в квартире целых две, но им достаточно и одной, вполне достаточно. Вытирать друг друга большими махровыми полотенцами, целоваться - нежно, нежадно, цепляться за пальцы по пути к кровати, падать на мягкий матрас, споря, кто будет спать у стенки, строить планы по покупке круглой кровати, которую можно будет поставить посреди комнаты, проваливаться в сон, в последний миг спрашивая друг друга «ты поставила будильник? Нет, это ты должен был поставить!», искать на ощупь хоть один мобил на тумбочке, и засыпать уже всерьез, до самого утра, даже во сне пытаясь не выпустить пальцы… сказать бы - «чужие», да только какие же они на самом деле чужие?
        Чай в кружке неумолимо остывал, стрелка часов приближалась к одиннадцати, и последний рейсовый флаер отправлялся буквально через пятнадцать минут. Тяжело вздохнув, Марина поставила кружку на стол, задернула штору, приласкав взглядом алеющий на подоконнике букет оранжерейных тюльпанов. Мелкие капельки воды алмазной крошкой покрывали багряные лепестки весенних цветов, искусственно призванных жить и умереть в безжалостной войне на уничтожение между снегом и дождем…
        - Да что со мной сегодня такое? - прошептала девушка, до боли прикусывая губу.
        Что такое, что такое… обыкновенная осенняя депрессия, просто смягченная наладившейся внезапно личной жизнью. Что же еще.
        Хорошо быть психологом - всегда можешь определить, почему находишься в том или ином состоянии. Плохо быть психологом - при желании найдешь у себя все что угодно, начиная от маниакально-депрессивного психоза и заканчивая обострением шизофрении. А хуже всего быть молодым и не очень опытным психологом, когда еще плохо различаешь грань между первым и вторым и, пытаясь диагностировать депрессию, вдруг находишь шизофрению.
        Вернуть бы сентябрь…Золото и багрянец, листопады и лесные зеркала, серая змея пустынной трассы и шутки про марш-бросок до станции, и неподдельная радость при виде остановившегося грузовика выпуска года этак сорокового, и веселое сочувствие пожилого водителя-грузина, и щедро предложенная им небольшая фляжка коньяка, жгущего горло и разливающего по венам сладкий жар… Ловкие пальцы Олега, «случайно» роняющие между сиденьями пятисотенную купюру, и радость за него, сегодняшнего, начинающего понимать - еще вчерашний Олег попытался бы расплатиться за сделанное для них доброе дело, только огорчив водителя, а сегодняшний еще не научился благодарить улыбкой, но зато уже умел оставить свою благодарность незаметно… Подлетающая к станции за мгновение до того, как разверзлось небо, «стрелка», попытки отряхнуть прилипшие к перепачканной смолой куртке листья в тамбуре, игра в «города» и быстро вскакивающий с заговорщическим шепотом «Контра!» Олег, и бег под проливным дождем вдоль вагонов, закрывающиеся перед носом автоматические двери, и дикий, во все горло, хохот, и скидывание ненужных капюшонов - зачем
прятаться от дождя, когда дождь уже внутри, осенний, но все еще полный жизни и силы! Растворимый кофе в жестяной банке и метания по всему вокзалу в поисках расписания, и сумасшедший бег к станции, и двери «стрелки», закрывающиеся за спинами, и смех чуть ли не до колик при виде входящих в тамбур контролеров, и с трудом набранная по карманам мелочь… Наконец, город, попытка зайти в кофейню неподалеку от вокзала, грубо оборванная верзилой-охранником, настороженным мокро-потрепанным видом посетителей, и едва не испорченное им настроение, и полное неясной надежды и усталости «может, ко мне?», и дрожащее, но все равно смеющееся «куда угодно, где есть горячий чай», и округлившиеся глаза того самого охранника, когда выставленная им парочка погрузилась в такси-флаер, помахав на прощание рукой… И первое знакомство с навороченной душевой кабинкой, и с третьей попытки полившаяся из душа вода, холодная, холоднее, чем дождь, и прибежавший на вопль Олег, и трогательное смущение на его лице, и нежелание отпускать, нежелание расставаться даже на несколько минут, и никакого секса - только нежность и ласка, и объятия,
согревающие не хуже текущей с потолка огромной кабины воды… Запах гари с кухни, непривычная брань Олега, совместное торжественное провожание невинно сожженной курицы в мусоропровод, звонок в пиццерию и шутливая ругань: «Каприччозу! Нет, гавайскую! Я не могу больше видеть курицу! А я не хочу грибы! Черт, о чем мы говорим? Девушка, нам, пожалуйста, «Каприччозу», гавайскую, и давайте еще ту, которая «Четыре сыра», пожалуйста». И, наверное, первый в жизни звонок Олега секретарю: «Отмените утренние встречи, я буду свободен только после обеда».
        Утром было холодно и дождливо, Олег прятал глаза, пока Марина не спросила напрямую: «Ты жалеешь?» Он молчал, долго молчал, пил кофе, думал и сказал: «Нет». И они снова целовались, а потом Олег отвез ее в институт, а когда она собиралась выйти из флаера, попросил подождать минутку, достал из бумажника полторы тысячи евро и сказал, что эту сумму он потратил бы вчера, если бы они развлекались в городе, а поскольку Марина убедила его провести вечер на природе… в общем, он не хочет лишний раз пересекаться с бывшей компанией старого врага, а она все равно их знает и заходит, и не сложно ли ей будет… Марина улыбнулась, убрала деньги в сумочку, поцеловала его на прощание и побежала на пару, опаздывая, но все равно улыбаясь всему миру.
        Полторы недели Олег не появлялся вовсе, но Марина была спокойна, она больше не боялась, что он исчезнет, она просто знала, что так быть не может. И спустя неделю он постучался в дверь ее кабинета, попросил разрешения войти, лег на кушетку и начал говорить: «Доктор, мне очень нравится одна девушка, она очень хорошая, умная, добрая, честная, справедливая, и я боюсь, что я ей не нравлюсь, и я уже десять дней от нее бегаю, как вы думаете, у меня есть шансы?» - «Это зависит от вас, но если вы постараетесь больше от нее не бегать, то я скажу вам по секрету, что вы девушке тоже очень нравитесь и она без вас скучает».
        Олег был бледный и, казалось, еще более исхудавший, но он сказал, что освободил себе послезавтра - Марина поняла, что всю эту неделю он работал, пытаясь переделать все возможные дела так, чтобы оправдать потерянную половину той пятницы и вырвать себе еще полтора свободных дня, которые он хотел провести с ней. Это было в понедельник, и к среде девушка подготовилась, как ни к чему раньше не готовилась, - встретилась и поговорила со знакомым спелеологом, рассказавшим ей, в какую систему Саблинских пещер можно сунуться двум новичкам, нашла подробнейшие карты, выучила все техники безопасности наизусть…
        Олег согласился на все, но при одном условии - пещеры пещерами, но лучше сэкономить некоторую часть времени, и в Саблино они поехали на его флаере. Потом были темные переходы, сломавшийся в самый неподходящий момент фонарик, запутавшаяся веревка, и никакого страха - да, глупо, но что толку бояться? Они сидели в зеркальной пещере, стены которой были уставлены небольшими зеркалами еще лет сто назад, жгли свечки, ели бутерброды, запивая их горячим чаем из термоса, и придумывали, какой можно было бы замок построить в этих залах. Потом долго бродили по коридорам, промочили ноги в подземном озере, а потом страх начал подбираться к горлу, Олег несколько минут молча стоял у развилки, закрыв глаза, и вдруг сказал «туда» и через десять минут они вышли в первую пещеру, протиснулись сквозь узкую щель входа, и Марина сказала, что было здорово, но больше она ни ногой в пещеры без опытного проводника, Олег неопределенно пробормотал что-то вроде «мне и так понравилось», но Марина прекрасно видела, что он согласен с ней целиком и полностью. Потом они поехали к нему домой, Марина пошла греться и мыться, а когда
вышла, Олег уже вымылся и переоделся, а в гостиной был накрыт ужин, заказанный из ресторана. Французская кухня и впрямь оказалась лучше, чем Марина ожидала, но в следующий раз она хотела приготовить что-нибудь сама, а потом был забавный фильм-ужастик про заблудившихся в пещерах подростков, обвал, пещерных чудищ и все тому подобное, и Марина тихо взвизгивала, вжимаясь в объятия Олега, хотя уже смотрела этот фильм и тогда он совсем не показался ей страшным, но это было до того, как они сами заблудились в пещерах. А наутро оба они едва встали с кровати, потому что болели абсолютно все мышцы, даже те, о существовании которых они вчера еще даже не догадывались, но Олег все равно поехал на работу, а Марина - на учебу.
        Следующие две недели они общались только по мобилу, и у Олега каждый раз был такой уставший голос, что Марине даже становилось немножко стыдно, но желание видеть его и быть с ним всякий раз оказывалось сильнее. Снова наступила среда, и еще одна среда, но теперь уже Олег сказал, что у него есть сюрприз, они поехали на флаере куда-то за город, причем без водителя - Олег вел сам. Сюрпризом оказалась небольшая частная конюшня, и немолодая женщина-тренер полтора часа занималась с девушкой, обучая ее правильно сидеть, держать поводья, управлять лошадью, не разводить руки, держать шенкель, а потом Олег сказал, что он берет ее под свою ответственность. Был солнечный день и их солнечно-рыжие лошади с длинными струящимися гривами казались золотыми в догорающих закатных лучах, а потом были скачки наперегонки, и Олег никак не отрывался вперед, постоянно держась рядом и страхуя неопытную всадницу, в результате она выиграла право на ужин по своему выбору, и сама приготовила дома что-то неожиданное даже для нее, но на удивление вкусное, и они смотрели фильм про лошадей, и Олег постоянно комментировал
несостоятельность актеров как наездников. А наутро Марина опять не могла встать, с завистью глядела на вполне бодрого Олега, и обиженно говорила, что хочет брать уроки верховой езды, потому что ей не нравится сковывать его во время конной прогулки в полях, а хочется ездить наравне, а Олег только улыбнулся, отвез ее домой, на снятую три недели назад квартирку, и сказал сегодня отлежаться. На следующий вечер он зашел к ней после работы, принес огромный букет лилий, извинился, что не может сегодня поужинать с ней и уехал дальше работать, а в букете оказался полугодовой абонемент на единственную городскую конюшню.
        И много еще всего было, очень много, хоть и странно - ведь всего-то шесть встреч, но каждая из них была настолько наполнена ощущениями, что казалась длящейся вечность и занимала в воспоминаниях куда больше места, чем будние дни, перемежающиеся работа и учеба, занятия на конюшне…
        В дверь постучали и резкий звук вырвал Марину из воспоминаний - неожиданно для себя она обнаружила, что уже минут десять стоит, глядя в окно сквозь узкую щель между шторами.
        - Войдите, - сказала девушка, с сожалением посмотрев на часы: флаер уходил через две минуты и шансов успеть на него не было.
        Посетительницей оказалась молодая девушка в помятой и местами испачканной форме горничной: сероглазая, светловолосая, очень милая и смертельно напуганная. В больших глазах стояли слезы, губы дрожали, она со страхом смотрела на психолога.
        Марина скользнула взглядом по бэйджику: Анна Мельтисова.
        - Здравствуйте, - пролепетала девушка. - Я, наверное, вас задерживаю, но… мне очень нужна помощь и я не знаю, к кому обратиться.
        - Ничего страшного, Аня, - спокойно улыбнулась Велагина. - Я здесь для того и нахожусь, чтобы помогать. А флаер все равно уже ушел, так что я совершенно спокойно могу задержаться. Проходите, пожалуйста, и устраивайтесь. Кофе или чай? Или, быть может…
        Прекрасно зная, что, вообще-то, такое делать не рекомендуется, если не сказать грубее, Марина все же порой прибегала к алкоголю: специфика работы в отеле делала это средство достаточно действенным.
        - Если можно…
        - Конечно. Вы присаживайтесь пока.
        На столе быстро появились фляжка недорогого коньяка, две стопки, шоколад, лимон и две чашки горячего чая.
        Подождав, пока Мельтисова выпьет первую стопку и хоть немного расслабится, Марина осторожно начала разговор. И очень быстро наткнулась на препятствие, кажущееся непреодолимым: Анна легко, хоть и сквозь слезы, рассказывала о том, что ее изнасиловал один из постояльцев, - впрочем, об этом Марина догадалась и сама по состоянию формы горничной, - но «это не в первый раз, так что не очень страшно, потом очень большую компенсацию дают». До состояния, в котором она решилась пойти к психологу, девушку довело что-то другое. И об этом «другом» она категорически не желала говорить. Точнее, говорить-то она хотела, но страх был сильнее желания. И Марине оставалось пока что только одно - продолжая успокаивать клиентку словами, подливать и подливать ей коньяк.
        Спустя почти полтора часа разговора практически ни о чем Мельтисова дошла до нужного состояния.
        Изнасилование и правда оказалось только половиной беды…
        В дверь постучали, громко и настойчиво. Аня дернулась, надеясь, что это охрана или кто-нибудь из девочек-коллег, словом - кто-то, благодаря кому болезненное ерзанье жирной и грубой туши на ней закончится. Но надеждам редко суждено сбыться…
        Постоялец вскочил, натягивая штаны, Аня дернулась в сторону, надеясь дотянуться до своего форменного передничка, но тут же получила сильнейшую оплеуху.
        - А ну, сидеть, сука! - прошипел толстяк. - Дернешься или вякнешь - скажу, что ты у меня деньги украла, до конца жизни на отдачу долга работать будешь!
        Напуганная вполне реальной угрозой, девушка замерла. А постоялец, совладав наконец с ремнем на брюках, быстро стянул ей руки за спиной, пихнул в рот какую-то тряпку, легко поднял легкое тело и засунул в узкий шкаф-купе.
        - Я тебя предупредил! Сиди тихо - и уйдешь живой и целой.
        Сухо стукнула защелка, блокируя дверцы… точнее, одну дверцу. Шкаф не был рассчитан на нахождение в нем чего-либо больше, чем несколько вешалок с одеждой, и даже худенькая горничная мешала правильному закрытию дверок. Снаружи казалось, что шкаф закрыт плотно и звуки не проникнут сквозь плотное дерево, но на самом деле…
        - Что за черт, а? - ругался себе под нос толстяк, путаясь в пуговицах рубашки. Какого черта этот долбаный придурок приперся именно сейчас, почему не на полчаса позже? Мало того, что кайф обломал, так еще и если узнает… Он же, сука, не преминет использовать этот инцидент для получения дополнительного рычага давления! А Ивану Березинскому, уже имевшему аж две условные[13 - ?Условной называется судимость в том случае, если осужденный не отправлялся отбывать наказание, а оплачивал государству штраф.] судимости за изнасилования, совершенно не улыбалось отдавать едва ли не половину своего состояния в качестве очередного штрафа.
        В дверь снова постучали.
        - Да, сейчас! - крикнул Иван, завязал галстук, открыл дверь.
        - Добрый вечер, Иван Александрович, - холодно кивнул Черканов. - Позволите мне войти?
        - Проходите, - угрюмо буркнул Березинский. - Коньяк?
        - Нет, благодарю. Лучше сразу к делу.
        - Как хотите. Итак, начнем с…
        Аня, скорчившаяся в три погибели в шкафу, вжимала ногти в ладони, чтобы не закричать от ужаса. То, о чем спокойно и буднично говорили двое мужчин, отделенных от нее только тонкой, хоть и звуконепроницаемой, перегородкой шкафа… если Черканов узнает, что она слышала этот разговор, он ее убьет. Точно убьет или сделает что-то еще хуже… господи, что же делать?
        Ей повезло. Повезло, как никогда еще в жизни. Что-то из услышанного от собеседника заставило Березинского покинуть номер буквально через минуту после ухода Черканова.
        На то, чтобы освободиться от небрежно накинутых пут, Аня потратила всего минут пятнадцать. Мгновенно оделась - ее форму толстяк, скомкав, засунул в тот же шкаф. Стремительно выбежала из номера и замерла, только теперь осознав, что понятия не имеет, что теперь делать и куда идти.
        Марина, с трудом удерживая дрожь, разлила остатки коньяка по стопкам, на этот раз налив себе до краев. Заставила трясущуюся от страха девушку выпить, как-то сумела ее успокоить, посоветовала просто забыть о случившемся, больше того - быть с Березинским приветливой, как с любым другим постояльцем, делая вид, что ничего не было, и тогда все будет в порядке. А о том, что Аня услышала, - никогда и никому не говорить ни при каких обстоятельствах. В конце концов, никто, кроме самой Ани, не знает, что шкаф был закрыт неплотно и она все слышала.
        Поблагодарив, несколько успокоившаяся и сумевшая, наконец, взять себя в руки, Мельтисова ушла. Едва за ней закрылась дверь, Марина, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, бросилась к своему компу. В несколько касаний настроила связь с мобилом, скопировала запись разговора на чип памяти и стерла с диска компа все, что указывало на визит к ней Анны Мельтисовой. Потом на негнущихся ногах подошла к скрытому в шкафу бару, достала бутылку коньяка, наполнила стопку, залпом выпила, снова наполнила.
        Наркотики. Рабы. Продажа органов. Нет, нет, нет, Олег просто не мог иметь к этому отношения! Он честно ведет свой бизнес, много работает, он просто не мог сказать, чтобы кого-то там «убрали», тем более - вместе с семьей, он не мог сказать всего того, что пересказывала здесь Мельтисова!
        К сожалению, Марина очень хорошо умела чувствовать ложь. И она знала, что Мельтисова говорила правду.
        Когда бутылка опустела наполовину, Велагина вызвала такси до дома - ехать в метро в два часа ночи ей совершенно не улыбалось. Ожидая флаер у дверей отеля, она смотрела на гибель белых снежинок в серой слякоти совершенно трезвыми и сухими глазами.
        Она сама во всем разберется и сама узнает правду о человеке, которого любит.
        IV. VI
        Переждать тревогу, сделать верный шаг -
        Это не дорога. Это просто так!
        Выбранный методом тыка бар оказался на удивление приличным, хоть и достаточно дорогим. Негромкая и ненавязчивая музыка, немногочисленные посетители спокойно сидят за своими столиками, пиво вкусное и слабое - как раз то, что надо. Единственным раздражающим элементом была сидевшая на другом конце барной стойки девушка, ярко накрашенная и вызывающе одетая, периодически громко болтающая по мобилу то с подружками, то со своими «котиками» и «пупсиками», коих за последние полчаса Стас насчитал уже троих.
        Впрочем, девушка хоть и вызывала своим присутствием некоторое раздражение, Ветровского гораздо больше заботило другое: придет ли Игорь? Стас почти сутки мучился вопросом: писать, звонить или же не делать ни того, ни другого? Возможно, талантливый программист, получив документы, а с ними - возможность начать жизнь с чистого листа, предпочел забыть то кошмарное существование, которое влачил до побега, и появление «старого знакомого» не обрадует его. Когда невозможность принять решение довела до состояния, близкого к нервному срыву, Стек плюнул, выбрал первый попавшийся бар на левом берегу Невы и написал Игорю короткое письмо на электронную почту:
        «Сегодня, с восьми до девяти вечера, я буду в баре «Аллегория» на Дмитриевской набережной. Если хочешь - приходи. Если желания нет - удали это письмо и забудь. Я не обижусь.
        Седьмой»
        Он отправил письмо ровно в семь вечера, а через сорок минут был уже в баре. Мобил лежал рядом на стойке, лениво мигая индикатором доступности интерсети, но Стас боялся проверить почту. Он предпочитал просто ждать.
        Часы показывали двадцать пятнадцать, первая кружка пива закончилась, и бармен уже поглядывал на безденежного клиента с некоторым сомнением. Вздохнув, Ветровский заказал еще.
        Тренькнул висящий у входа колокольчик. Стас машинально обернулся, окинул вошедшего коротким взглядом. Тут же скривился - едва ли такая шумная личность даст возможность и дальше сидеть в тишине и покое.
        Это был сухощавый парень среднего роста, одетый в кожаную куртку-косоворотку и облегающие черные джинсы - и то, и другое украшала алая шнуровка. На ногах - окованные металлическими накладками сапоги - «казаки», прямые волосы чуть ниже плеч выкрашены в малиновый цвет, а несколько прядей - в черный. «Прямо как металлист из конца двадцатого века», - подумал Стас.
        Тем временем «металлист» окинул зал быстрым взглядом и зашагал к стойке, негромко позвякивая при каждом шаге. Вернее, даже не к стойке, а прямиком к Стасу. Остановился, пригляделся, кивнул бармену:
        - Литр темного немецкого, пожалуйста, - сказал он, протягивая бармену банковскую карту. В ярких направленных лучах светодиодов блеснул серебряный перстень с вычерненной римской «VIII». Через несколько секунд «металлист» повернул голову, усмехнулся: - Неужели правда не узнаешь?
        - Теперь - узнаю, - медленно проговорил Ветровский, чувствуя себя идиотом.
        - …тогда все тихо было. Отъехали, разбежались, позвонили, нас забрали. Неделю держали в каком-то двухэтажном доме, откармливали, лечили - мы там за все время видели только одного парня, который приносил еду и все прочее. Потом появился тот мужик, который нас вытаскивал. Притащил аппаратуру, снял отпечатки, образцы ДНК, снимки сетчатки, собрал с каждого желаемые ФИО и даты рождения и ушел. Через еще одну неделю появился с готовыми документами и женщиной, которая нам вживила новые чипы. Я даже представить себе не могу, сколько подобное стоит, да и не хочу, если честно. А потом нас отпустили. Выдали каждому по пять штук «на обустройство» - и выпнули в свободную жизнь. Ну, устраивались, кто как мог.
        - Все вместе или как?
        - Поначалу вроде бы вместе, а потом… сам понимаешь. Не всем в радость было постоянно контактировать с людьми, с которыми связывало такое прошлое. Вначале ушел Василий - ну, Шестой. Честно сказал, что хочет забыть все это и начать новую жизнь, но оставил контакты, по которым его можно будет найти, если вдруг понадобится его помощь. Если честно, даже когда совсем прижало, я ему не звонил. Потом Антон отвалился. Но этот просто исчез. Оставил письмо на электронке - типа, извините, но хочу в свободный полет. А мы впятером остались. Живем потихоньку, встречаемся хотя бы пару раз в месяц, если получается - то чаще.
        - Кто как живет-то? Расскажи!
        - Лучше всех Алекс устроился: он частным репетитором трудится. Очень неплохо получает, график сам себе составляет, живет в свое удовольствие.
        - Игорь, я даже не знаю, кого из вас как звали, кроме тебя! И, тем более, не знаю, у кого какие имена сейчас. Ты объясняй! - взмолился Стас. - Алекс - это кто? Десятый?
        Галес рассмеялся, и Ветровский в третий уже раз за весь разговор, длившийся не более двадцати минут, отметил, что смеялся бывший Восьмой неискренне - в глазах его не было ни тени веселья.
        - Алекс - это Александр Валентинович Резченко, семидесяти одного года от роду!
        - Третий?
        - Он самый. Знаешь, несмотря на все это его «соответствие образу» - костюм, портфельчик, очки и прочее, он себя ощущает, мне кажется, моложе любого из нас.
        За последующий час Стас узнал обо всех бывших сокамерниках. Первый, Артемий Деменьтев, работал в «Такси Санкт-Петербург», единственной таксомоторной компании центральных районов города, Второй - Сергей Градов - устроился охранником в какую-то небольшую фирму, потом фирма выросла, и Сергей занял появившуюся должность начальника службы безопасности. Десятый, Дмитрий Миронин, подрабатывал на нескольких «студенческих» работах и учился на хирурга - его арестовали на первом курсе, но парень хотел все же получить медицинское образование и поступил заново в другой вуз.
        - А ты сам? - поинтересовался Ветровский, когда Игорь замолчал.
        - А что я? Живу как-то, занимаюсь мелким бизнесом - пишем по заказу клиентов всякие программки, настраиваем компы, делаем комповые системы безопасности в небольших фирмах и все такое прочее. Для души музыкой занимаюсь… вернее, пытаюсь заниматься. Живу вместе с Алексом, мы на двоих двухкомнатную квартиру в кредит купили. Словом, веду вполне насыщенную и небедную жизнь.
        - Знаешь, ты мне сейчас напоминаешь Портоса - он примерно так же вздыхал, когда к нему д’Артаньян от Мазарини приехал, - осторожно заметил Стас, сдувая пенную шапку с кружки.
        - Кого?
        Настала очередь Ветровского тяжело вздыхать.
        - В интерсети должно быть, найди и почитай. Книга «Три мушкетера» и ее продолжение.
        - Гм… хорошо. Но ты все же поясни, что ты имел в виду.
        - То, что у тебя вроде бы все хорошо - жилье и деньги есть, свой бизнес, музыка. Как ты сам сказал - «насыщенная и небедная жизнь». Но по мне, так ты не стал сильно счастливее с тех пор, как мы виделись в последний раз, - честно сказал Стас.
        Игорь прищурился, чуть улыбнулся - на этот раз вполне искренне, вот только очень грустно.
        - А я и не говорил, что счастлив, - сказал он через минуту тишины. - Меня только Алекс держит, а то я давно бросил бы все, сделал что-нибудь эдакое и застрелился. Но мы с ним сдружились, не хочется его одного бросать. Но ему уже за семьдесят, здоровье слабое после корпы, так что когда он уйдет в мир лучший - продам квартиру, отдам деньги кому-нибудь, кому реально надо, и таки сделаю что-нибудь эдакое. А потом сумею не ошибиться повторно в подсчете пуль.
        Ветровский в растерянности сунул сигарету в рот не тем концом, долго плевался, пытаясь избавиться от вони подожженного фильтра на языке, а Игорь, помолчав, продолжал:
        - Я тебе не рассказывал, как я сел.
        - Рассказывал.
        - Очень кратко и без подробностей. Хотя я и сейчас не буду в них вдаваться. За несколько месяцев до того я отбил у трех придурков девушку. Взял к себе в банду, научил выживать… влюбился. Взаимно влюбился, заметь! Все хорошо было до неприличия. Иванушка этот всплыл, деньги хорошие появились. А потом нас загребли из-за одного идиота. Перестрелка была… всех моих убили, и Юкку тоже. Меня ранили, но я сумел уйти, хоть и недалеко. Прежде чем уйти, увидел Юкку с дыркой во лбу. Меня так переклинило… забился на какой-то чердак, вытащил этот мобил, через который с Иванушкой переписывался, чип-карту спалил на зажигалке, а мобил решил расстрелять. Проверил обойму - три пули. Думаю, одна в мобил, вторая в висок. А третья лишняя, я ее и выкинул, чтобы символичности не портила. Выстрелил в мобил, он вдребезги, естественно. Тут шаги на лестнице - полиция выследила-таки. Вышибают дверь, я вспоминаю, что было три пули, стреляю, попадаю прямо в голову ему, потом пистолет к виску, и… ну, ты понял. Символичность, мать ее. Так вот, в следующий раз я не ошибусь.
        Сначала Стасу казалось, что Галес просто пьян. Потом он заметил безумный блеск в совершенно трезвых глазах, подрагивающие пальцы, лихорадочную бледность… и внезапно эмпатическая вспышка, короткая, как молния, но столь же убийственная, пронзила его разум.
        От боли Ветровский едва не потерял сознание. Никогда раньше не было… так, но никогда еще, если не вспоминать Косту, он не чувствовал эмоции другого человека действительно как свои собственные.
        - Все еще помнишь ее, и все еще любишь, - прошептал Стас. Игорь вздрогнул, в глазах отразились попеременно боль, страх, недоверие, опасение и снова боль.
        - Да. Тогда - у меня была цель. Достать денег на легализацию, вернуться в нормальную жизнь, жениться, и чтобы дети были… Знаешь, такая идеальная семья - папа работает, мама дома с детьми, папины выходные все вместе проводят, гуляют, фильмы смотрят, и так далее. А потом один выстрел - и все. Сейчас вроде все есть - бизнес, деньги, жилье и прочее, - вот только Юкки нет. А нет Юкки - нет и жизни, потому что если нет цели, то зачем жить?
        - Ты говорил, что хочешь «сделать что-нибудь этакое». Например, что?
        - Не знаю. Пристрелить какого-нибудь мудака из правительства, чтобы самого мудачного из всех, к примеру… в общем, что-нибудь хорошее.
        - Только затем, чтобы потом сдохнуть?
        - А смысл жить? Цель будет достигнута, а снова в корпу я не хочу.
        - Я могу дать тебе цель, - негромко произнес Стек, ловя взгляд Игоря. - Настоящую цель, ради достижения которой придется трудиться всю жизнь. Но она того стоит, поверь.
        Вопросы, уточнения, сомнения, восторги, скепсис - все это было уже потом, когда они поехали вдвоем домой к Галесу, Стас поговорил с Алексом, рассказал об Ордене и ему и тоже получил согласие присоединиться. А сейчас Игорь поднял взгляд, в котором на мгновение яркой звездой вспыхнула надежда, и даже не сказал - выдохнул:
        - Да.
        На следующий день после встречи со старыми друзьями - Ветровский совершенно искренне всегда называл их так, даже в мыслях - пришел курьер от Косты.
        Вечером, запершись в своей комнате, Стас вставил чип в ноутбук и принялся изучать его содержимое. Первым ему в глаза бросился лежавший в корне текстовый файл - остальные были рассортированы по папкам.
        «То, что я обещал. Информация к размышлению. Сперва читаешь общую информацию из первой папки. Потом смотришь голографии из нее же. Если все еще не передумаешь - открывай вторую папку. Сперва текст, потом голографии. Не передумаешь - третью. Текст, голографический фильм. Все еще не осознаешь, на что идешь, - в четвертой папке голофильм об одной из операций. Реальная съемка. Каждый труп - настоящий. Учти.
        Если даже после этого ты не обретешь способность думать - адрес в пятой папке.
        Коста».
        После такого сопроводительного письма Стасу хотелось отказаться, даже не открывая первую папку. Но Стек для себя уже все решил.
        После прочтения первых текстовых документов стало несколько не по себе, после просмотра голографий - стало попросту страшно. Прикусив губу и собравшись с силами, он открыл вторую папку. Тексты - сухая статистика, страшная своим полным равнодушием. От голографий затошнило - досмотрев их, Ветровский долго и с ожесточением плескал в лицо ледяной водой, а потом около получаса сидел на подоконнике и курил, не решаясь открывать третью папку.
        Первый раз его вырвало на десятой минуте голографического фильма. Второй раз - на двадцать пятой. Вырвало бы и еще несколько раз, но больше было нечем.
        Голофильм из четвертой папки Стек смотрел в состоянии полной невосприимчивости к чему бы то ни было. Досмотрев до последних секунд, поставил на паузу, тихо вышел в коридор, дошел до комнаты Алькано - из-под двери выбивалась полоска света. Постучал.
        - Да?
        - Гранд, это я.
        - Стек? Заходи, только у меня тут бардак - завтра очень важный день в инсте, надо подготовиться…
        - Я на секунду. Гранд, у тебя водка есть?
        - Именно водка? - удивился испанец. - Была где-то… А тебе зачем?
        - Выпить. Только не спрашивай ни о чем, пожалуйста. Мне очень погано и нужно выпить. Потом я сам все расскажу, если смогу.
        - Как скажешь, Стек. - Алькано, ничуть не обижаясь, пожал плечами и вытащил из недр шкафа полную бутылку. - Хватит, я надеюсь?
        - Вполне. Спасибо, друг.
        - Да не за что… если вдруг могу помочь…
        - Я знаю. К сожалению, с этим мне самому разбираться надо.
        Вернувшись в свою комнату, Стек воспроизвел голофильм сначала. К концу бутылка наполовину опустела, а в голове стало пусто-пусто, и бесплодные попытки осознать увиденное словно плавали в вакууме.
        Перед тем как ложиться спать, Ветровский тщательно запер дверь изнутри, вынул чип из гнезда и спрятал в щель под подоконником.
        Всю ночь его преследовали кошмары. Куда более реальные, чем все просмотренное. Измученный ими, Стас проснулся через несколько часов. Постоял несколько минут под холодным душем, тщательно почистил зубы, стараясь не поднимать взгляд на зеркало, но что-то изнутри давило, вынуждало - и он, стиснув зубы, взглянул в глаза самому себе.
        «Ты должен», - сказал Стек. «Я должен».
        - Я должен, - повторил вслух Стас.
        После ночи голофильм уже не казался таким страшным, как вчера, - скорее отвратительным. Завтракать перед просмотром Ветровский предусмотрительно не стал и отделался легкой тошнотой и пугающим пустым звоном в голове. Весь день молодой человек ходил как будто в тумане - перед глазами то и дело все плыло, он все время натыкался на предметы, отвечал невпопад, ухитряясь отнекиваться от всех вопросов, ссылаясь на проведенную без сна ночь.
        Вечером он открыл пятую папку, прочитал адрес, запомнил его наизусть и отформатировал чип.
        Решение принято и назад дороги нет, пусть даже и кажется, что все еще можно свернуть. Он искал другие пути, но не нашел - значит, пойдет по этому. Вне зависимости от того, какую цену придется заплатить. Главное, что заплатит он, а не другие.
        Орден стоит любой цены, которую Стас сможет заплатить.
        Утро выдалось холодным и промозглым. Стас, вышедший на полчаса раньше, чем следовало, успел за пятнадцать минут дороги до метростанции накрутить себя до состояния, близкого к панике. Он раз за разом обдумывал перспективы, пытаясь все же найти в эти последние мгновения другой путь, который не потребует от него подобного, искал, искал, искал - и не находил.
        Только один вариант, только одна цена. И никак иначе.
        Он вышел на одну станцию позже, чтобы пройтись по набережной и успокоиться, но вместо этого довел себя почти до истерики. Почему-то именно сейчас хотелось жить так отчаянно, как никогда раньше, хотелось быть обычным человеком, не брать на себя никакой миссии, влюбиться наконец по-человечески, получить образование и создать семью, просто дружить с теми, с кем свела судьба, не затягивая их в обреченный водоворот требующей невозможного Идеи… Хотелось просто жить, не думая о великой цели, не стремясь к ней, не отдавая ей всего себя без остатка. В конце концов, можно просто быть хорошим человеком, стремиться совершать добрые поступки, быть может - выучиться не на психолога, а на педагога и работать в школе, воспитывая в детях лучшие качества, а не только потребительство и стремление к удовлетворению потребности в удовольствиях. Просто жить. Так просто и так невозможно.
        Последние двести метров Стас преодолевал минут десять. Остановившись у двери, взглянул на часы - без пяти семь. Еще пять минут… целых пять минут на то, чтобы передумать, отказаться, уйти, навсегда выкинув из памяти крылатого. Забыть, как страшный сон, все, что было на том проклятом чипе, поверить - это был всего лишь кошмар, не имеющий ничего общего с реальностью…
        Шесть пятьдесят восемь.
        Ноги подкашивались, тошнило, перед глазами все плыло, сердце то принималось бешено колотиться о ребра, то замирало, охваченное смертельным ужасом.
        Семь ноль-ноль.
        Он глубоко вдохнул, шагнул к двери, поднял руку и постучал.
        Все. Пути назад нет.
        Часть пятая
        V. I
        Страшные игры в «простит - проклянет».
        Слабой улыбкой своей - не позволь.
        Казалось бы, хороший вечер, заслуженно оканчивающий тяжелый день. Ночевка в другом городе, утром - не очень благополучный перелет, днем - много сложной работы, несколько важных и, что скрывать, опасных встреч, необходимость быстрого принятия решения, от которого зависело непредставимо многое… и наконец вечер. Крохотный, невероятно уютный ресторанчик с великолепной кухней, приятной и ненавязчивой живой музыкой, безупречным обслуживанием. Вкусный ужин, старое вино, интересный разговор с любимой женщиной…
        Любимой? Да. Олег сомневался долго и сопротивлялся упорно, но в этот раз чувства взяли верх над разумом. В конце концов, чего плохого в том, что он позволит себе немного душевного тепла? Работе это не помешает, долг - в любом случае превыше всего, а свое личное время он волен проводить так, как ему заблагорассудится. Кроме того - и это объективный факт - с тех пор как Черканов позволил себе влюбиться, он заметил, что его самочувствие заметно улучшилось, он стал не таким нервным, быстрее успокаивался, легче принимал решения, по-прежнему не ошибаясь. Любовь, как выяснилось, оказалась полезной штукой!
        И все сегодня было хорошо… Было бы. Но Марина, хоть и пыталась поддерживать разговор, смеяться над шутками, интересоваться рассказом собеседника, в то же время словно была в каком-то другом мире. Когда Олег обращался к ней, девушка порой вздрагивала, в ее глазах появлялось затравленное выражение. Она мало ела, но много пила, нервно кусала губы, веки слегка опухли, а белки глаз покраснели - Марина явно плакала, и плакала немало. Большую часть времени ее взгляд был совершенно отсутствующим, она словно не слышала того, что он ей говорил…
        - Что случилось? - не выдержал Черканов, когда бокал любимой опустел в пятый раз, а еды на тарелке не стало меньше. - Тебя кто-то обидел?
        - Нет, что ты… все в порядке, - тяжело вздохнула Велагина. - Просто… давай считать, что я просто устала, хорошо? Плохо себя чувствую, и оттого настроение плохое, хотя причины на самом деле вроде бы и нет.
        - Как скажешь… но если тебе вдруг нужна помощь или еще что-то - только скажи. Я сделаю все, что нужно.
        - Спасибо, Олег, но я и правда в порядке. Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим. И налей мне вина, пожалуйста.
        - Это уже пятый бокал, а ты так ничего и не съела, - тихо заметил молодой человек.
        - Правда? Ой, и в самом деле… Ничего, я сейчас поем. Не обращай внимания, пожалуйста. Может, поговорим о чем-нибудь отстраненном, а?
        - Поэзия Серебряного века? Архитектура Ренессанса? Музыка Вагнера? - Он с улыбкой протянул ей наполненный едва ли на треть бокал.
        - Нет, нет, на такое я сейчас не способна. Это же надо даты и имена вспоминать, произведения, смысл… не в таком состоянии, - ее улыбка вышла натянутой и вымученной. - Давай лучше о чем-нибудь более эфемерном и отвлеченном.
        - К примеру?
        - К примеру, этика. Этика большой политики. Или даже нет, не так - этика большого бизнеса. Тебе это все-таки ближе.
        - Думаешь, стоит? - с сомнением сказал Олег, но, видя некоторую оживленность девушки, вздохнул. - Хорошо, давай попробуем.
        - Возьмем, к примеру, тебя. Тебе двадцать три года, пять лет назад ты не имел ничего, кроме таланта, фантастической работоспособности и непробиваемого упрямства. Сейчас ты - владелец и руководитель крупной корпорации, также тебе принадлежит несколько немаленьких отдельных компаний, все это имеет миллиарды годового оборота и приносит многомиллионный доход. Ты сам, только своим трудом, добился этого за какие-то три года…
        - Четыре с половиной, - поправил Олег. - Я начал строить свое будущее еще на первом курсе.
        - Хорошо, за четыре с половиной года. Ты не получал наследство, не выигрывал в лотерею, не грабил банк - только сам. Скажи, только честно - возможно ли достичь подобного, не нарушая закон?
        - Нет, - совершенно спокойно ответил он. - Во-первых, я проявлял чудеса бухгалтерии, укрывая от государства большую часть своих доходов в первые три года, что позволило сэкономить немалую сумму - налогообложение у нас совершенно запредельное. Больше того, я и сейчас недодаю в казну страны пару миллионов в год. И, раз уж мы говорим об этике большого бизнеса, я попробую предупредить твой вопрос: угрызения совести меня не мучают совершенно. Я слишком хорошо знаю, как это все устроено, и не испытываю желания наполнять с таким трудом заработанными мною деньгами карманы чиновников. Во-вторых, поначалу я проворачивал дела… скажем, так: достаточно сомнительные с точки зрения законов. Не прямой криминал, но что-то очень близкое. Я оставался как будто бы чист - ничего не знал, ничего не видел, ничего не понимал, доказательств нет. Но в то же время надо быть идиотом, чтобы не понимать, что проданная за треть цены на перепродажу партия новых флаеров, у которых отсутствует блок электроники, определенно имеет что-то общее с захваченным и ограбленным составом, перевозившим - вот ведь совпадение! - точно такие же
флаеры из Берлина в Москву. Я идиотом не был никогда. Понимаешь?
        - Ну… это, конечно, незаконно…
        - Смотря для кого. Мне продали - я продал. Я - чист. Доказательств того, что флаеры украденные, нет. А если и есть - пострадаю не я, пострадают те, кто мне эти флаеры продал. И, опять же, предугадывая, что ты спросишь - да, если бы меня приперли к стенке, я легко и без лишних угрызений совести сдал бы своих поставщиков. Это бизнес. Он жесток. Говорить об этике бизнеса - все равно, что говорить о духовности денег. Кто сильнее, смелее, умнее - тот и в выигрыше. Слабаку-идеалисту в мире большого бизнеса места нет - сожрут и не подавятся. Я же и сожру, если встанет на пути и не захочет решать дело миром, - жестко сказал Олег, глядя Марине в глаза. - Я не хочу, чтобы ты пыталась меня идеализировать, хотя я в каком-то смысле тоже идеалист. У меня есть цель-мечта, но для ее реализации нужны большие, нет, огромные деньги. Огромные, по моим меркам. Я, если можно так выразиться, идеалист в перспективе.
        - Я не пытаюсь тебя идеализировать, - тихо сказала девушка. - Я просто хочу знать… не делал ли ты чего-нибудь действительно страшного. Мне нужно это знать от тебя, чтобы потом не узнать от кого-то другого.
        Черканов на минуту задумался.
        Могла ли она подслушать его злополучный разговор с Березинским? Нет, в номере идеальная звукоизоляция. Хотя в любом случае больше нельзя допускать никаких встреч с представителями «теневого» бизнеса там, где кто-то может увидеть, услышать, узнать. Быть может, его кто-то сдал? Нет, в таком случае Марина здесь не сидела бы. Значит, она просто опасается? Скорее всего… Но что же делать? Говорить правду нельзя ни в коем случае: во-первых, Велагина не сможет понять, что все, им совершенное, оправдывается целью, ради достижения которой действительно хороши любые средства, а во-вторых, ей просто не нужно знать этого кошмара. Ни к чему впутывать любимую женщину в собственную грязь.
        - Когда я строил первую компанию, то делал много всего, что можно охарактеризовать, как «страшное», - наконец медленно проговорил он. - В какой-то момент я, хоть и не по своей воле, вляпался в дела с наркотиками, но при первой же возможности вышел из дела. Я был связан с «черной» продажей недвижимости и именно на ней заработал свой первый миллион - после чего, опять же, бросил. Несколько раз мне приходилось отдавать приказы об устранении конкурентов - разными методами, от угроз и подтасовок документов и до оплаты заказного убийства. В то же время не сосчитать случаев, когда покушались на меня. Я живу с волками и вою по-волчьи - иначе меня загрызут.
        - То есть тебе постоянно угрожает опасность? - изумление и отторжение в глазах Марины сменились страхом. Она боялась не Олега - она боялась за Олега.
        «Из всего, вами сказанного в монологе, собеседник отчетливее всего запоминает последнюю фразу».
        - Нет, не все время, - как можно мягче сказал Черканов, беря девушку за руку - она не попыталась освободиться. - У меня очень хорошая служба безопасности. Кроме того… не уверен, что ты хочешь это знать.
        - Хочу, - твердо сказала Велагина.
        - Каждый раз, когда на меня покушались, моя служба безопасности находила того, кто оплачивал киллера. Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет, верно? Я держу в штате охранников великолепного снайпера. Меня просто боятся трогать, понимаешь? Если бы не это, я давно был бы мертв. И мне совершенно не стыдно. Да, я убиваю тех, кто пытается убить меня, но первый шаг делают всегда они.
        - А если тебе кто-то мешает? Ну, как ты мешаешь тем…
        - Да как тебе сказать, - Олег напряженно рассмеялся. - Дело в том, что мне сейчас проще купить конкурента, чем застрелить его. Я не люблю кровь, мне не нравится, когда кто-то умирает, я не хочу связываться с тем, что приносит объективный вред людям - я не работаю даже с алкоголем, не говоря уже о наркотиках, работорговле, продаже органов, «черных» порностудиях…
        - А это что такое?
        Черканов прикусил язык. Черт, надо же было такое ляпнуть! Теперь придется объяснять…
        - Если вкратце, то это студии, изготавливающие порнографические фильмы с настоящими пытками, расчленениями, убийствами… редчайшая мерзость. Кстати, если тебе интересно - одну из таких студий уничтожили по моему приказу. Там крутятся огромные деньги, но я даже на грани банкротства к этому не притронусь, - честно сказал он.
        - Какой ужас… А откуда они берут… ну, девушек?
        - Не только девушек, - уточнил Олег. - Есть немало тех, чье исчезновение не вызовет большого шума. Недавно выпустившиеся из детских домов - и не выпустившиеся, кстати, тоже. Проститутки. Просто одинокие. Еще те, кто попадается на завлекающие объявления «работа няней за границей за десять тысяч евро в месяц». Ты уверена, что хочешь об этом говорить?
        - Нет, я уверена, что не хочу! - смертельно бледная, Марина залпом осушила бокал красного вина, одна капелька сорвалась с хрустального ободка, упала на подбородок. Олег протянул руку, осторожно стер рубиновый брызг.
        - Тогда не будем. Я просто хотел тебе объяснить, что я действительно не делаю сейчас чего-либо «страшного», если меня не принуждают обстоятельства. Но если кто-то попытается покуситься на мою - или, тем более, твою - жизнь, я отвечу предельно жестко.
        - Я поняла… прости, что заговорила об этом. Просто…
        - Марина, я понимаю. Бизнес - такая штука… Если мы доверяем друг другу, мы должны быть друг с другом откровенны. Могу я спросить тебя?
        - Да, конечно.
        - Почему ты заговорила обо всем этом? Я вижу, что есть какая-то причина, больше того - я почти уверен, что эта причина связана с твоим состоянием.
        Она колебалась всего несколько минут. Олег все это время терпеливо ждал, нежно поглаживая ее пальцы, не торопил, молчал. И Марина рассказала обо всем - о девочке-горничной, изнасилованной постояльцем, о плохо закрытой дверце шкафа-купе, о подслушанном ею разговоре насильника с Черкановым…
        С каждым словом Велагиной Олег мрачнел. Дослушав до конца, кивнул.
        - Ясно. Позволь, я сделаю несколько звонков.
        - Э… Да, конечно…
        - Спасибо.
        - Елена Владимировна, здравствуйте. Скажите, пожалуйста, постоялец из триста двадцатого, Березинский, он сейчас в отеле? Хорошо. Если он попытается уйти - задержите любым образом. Спасибо.
        - Юрий, добрый вечер. Немедленно свяжитесь с майором Леновским, скажите - Березинского можно брать. Он в «Островной звезде», номер триста двадцать. Пусть поторопятся. По всем основным пунктам плюс изнасилование - но его предъявлять пока не надо, я не знаю, будет ли жертва подавать заявление: возможно, Березинский сможет откупиться напрямую.
        - Ирина Витальевна, это Черканов. Скажите, Анна Мельтисова сейчас на работе? Пожалуйста, задержите ее как-нибудь, мне нужно с ней поговорить лично. Только не упоминайте моего имени.
        - Все, - сказал Олег, закончив разговор со старшей горничной. - Теперь объясняю: с Березинским у меня были дела в конце семьдесят третьего, тогда он еще пытался изображать честного человека. Потом мне надоели его выходки, я закончил с ним работать. Недавно он снова объявился с ведром компромата на меня. И, наглец, остановился прямо в моем отеле. Я планировал протянуть время, сделал вид, что соглашаюсь на его условия и готов снова с ним работать. Этот разговор подслушала бедная горничная. На самом деле, как я уже говорил, я не имею дел с продажей наркотиков, это слишком грязно, несмотря ни на какие миллионы. У меня был план, как избавиться от Березинского, но теперь можно сделать гораздо проще.
        - Как?
        - Поехали, - он встал, жестом подозвал официанта. - Принесите счет, пожалуйста, и как можно быстрее.
        Расплатившись, Олег быстро вышел из ресторана, увлекая за собой девушку. На улице их ждал флаер.
        - Так что ты собираешься делать? - осторожно спросила Марина через несколько минут.
        - Сейчас все увидишь. - Он был спокоен, собран, и даже Велагина не могла разглядеть потаенный злой огонек, горевший в глубине его глаз.
        В отеле царила обычная дружелюбно-тихая атмосфера. Черканов сразу направился к стойке администратора.
        - Майор здесь?
        - Нет еще.
        - Значит, скоро приедет. Пропустите в грузовой лифт, заблокируйте все пассажирские - больше пяти минут не потребуется. Если кто-то из постояльцев будет жаловаться - сошлитесь на обеспечение их же безопасности, принесите извинения от лица руководства, будут требовать компенсацию - пусть их, только в разумных пределах.
        - Как скажете, Олег Андреевич.
        Стеклянный лифт за несколько секунд поднял Черканова и Марину на последний этаж, где в комнате старшей горничной ждала Аня Мельтисова. При виде владельца отеля она испуганно вскрикнула, вскочила, с упреком глядя на Велагину.
        - Ирина Витальевна, пожалуйста, оставьте нас, - спокойно сказал молодой человек хозяйке комнаты. Та, кивнув, вышла. - Анна… позволите называть вас так? Так вот, Анна, я хотел бы поговорить с вами по поводу случайно подслушанного вами разговора.
        - Я так и поняла… - помертвевшим голосом произнесла бедная девушка. - Только зачем говорить? Я ж знаю, что кто такое подслушает, долго не живет.
        Олег тяжело вздохнул, подошел к бару, плеснул в стакан виски на палец.
        - Анна, хотите выпить? Не отравлено, клянусь. Не хотите, как хотите. Так вот. Постоялец из триста двадцатого - мой давний враг. Он узнал обо мне некоторую неприятную для меня информацию и решил шантажировать меня ею, вынуждая участвовать в его делах. Думаю, вы помните, как неохотно я соглашался на его условия. Кроме того, вы можете себе представить, чтобы я позволил с собой разговаривать так, как разговаривал он? Поверьте, я никому подобного не позволил бы, даже министру. Разумеется, я не собирался выполнять обещанное, намереваясь каким-либо образом забрать у него доказательства того, чем он хотел меня шантажировать, а потом сдать его полиции. Но вмешались вы… и все значительно упростилось. Березинского дважды судили за изнасилование. За новый рецидив ему грозит такой штраф, что он разорится, а вы ведь подтвердили факт насилия у врача? Вот и хорошо. Березинский пойдет на все, чтобы уговорить или заставить вас не подавать заявление. Потребуйте у него те материалы, которыми он хотел меня шантажировать. Я, в свою очередь, приобрету их за ту сумму, которую вы назовете - разумеется, в разумных
пределах. Также я обеспечу вам охрану - просто на всякий случай. И еще: вы навсегда забудете об этой истории. Признаюсь честно, в тех материалах содержится достаточно много неприятного для меня. Ничего противозаконного, но репутацию мою испортит. Так что, пойдете мне навстречу?
        Мельтисова, кажется, потеряла дар речи. Неудивительно - горничная готовилась к тому, что ее будут убивать, а ей предложили награду.
        Запищал мобил Олега.
        - Да. Взяли? Хорошо. Мне нужно с ним поговорить без лишних свидетелей. Только те, кого я приведу сам. Через пять минут, - он закончил вызов. - Анна, решайтесь.
        - Я… я согласна! - выпалила девушка.
        - Отлично. Тогда идем.
        Березинский согласился на любые условия, лишь бы избежать обвинения в изнасиловании.
        Аня долго благодарила «за все», Олег дружелюбно улыбался, вызвал и оплатил ей такси, напомнил, чтобы она определила размер награды за сотрудничество. А Марина тихо стояла в стороне, сгорая от стыда - не разобравшись в ситуации, она заподозрила любимого человека в торговле наркотиками и… нет, об этом даже думать было стыдно и противно!
        Посадив Мельтисову на такси, Черканов повернулся к Марине.
        - Ну что, поедешь сегодня ко мне или тебя домой отвезти? - мягко поинтересовался он.
        - Если можно - к тебе…
        - Ты еще спрашиваешь - можно ли? Глупая. Хочешь, по дороге заедем в кондитерскую?
        - Ничего не хочу, просто… поехали домой, а?
        - Поехали…
        Через десять минут флаер летел по полюбившейся Олегу с некоторых пор набережной, Марина сидела рядом, крепко обняв и спрятав лицо на груди молодого человека, он мягко обнимал ее в ответ, гладил по волосам и думал. Думал о том, что надо поручить Кречету найти исполнителя, который сможет устранить Березинского в СИЗО, и еще неплохо бы, по идее, устроить «несчастный случай» Мельтисовой, пока ей еще не перечислены деньги, но черт с ней, пускай живет. Еще он думал о том, что если бы Марина не узнала о его делах с Березинским, то заработок на новой модификации нитаспана мог составить около миллиона только в первый месяц продажи, но это оказался риск, на который Черканов не хотел идти. И вообще, пора завязывать с этим грязным бизнесом - Олег вполне способен зарабатывать достаточно денег и без торговли наркотиками.
        Тишина, наполнявшая просторную спальню, казалась осязаемой. Ее прерывало только спокойное дыхание спящего Олега, и Марине казалось, что каждое ее движение создает столько шума, что вот сейчас Черканов проснется, увидит, поймет, и… нет, об этом не хотелось даже думать.
        Не зажигая свет, она на ощупь нашла лежавший в прикроватной тумбочке миникомп Олега. Стараясь ступать беззвучно и ни в коем случае не потревожить спящего, девушка осторожно вышла из спальни.
        Тщательно заперев дверь ванной комнаты, Велагина включила комп. Несмотря на позволяющую максимальную степень защиты системы, он почему-то не был заблокирован на скан сетчатки глаза или отпечатка пальца, требуя только пароль, который она знала - не зря несколько раз следила краем глаза за вводящим его Олегом.
        Проекты, договора, электронные свидетельства на собственность, банковские выписки с нескольких десятков счетов, огромная база данных - нигде нет ничего интересного. Деловые контакты, корпоративные счета, общая информация о конкурирующих и партнерских компаниях - и ни слова о наркотиках, продаже органов, торговле людьми… В ежедневнике тоже не нашлось ничего предосудительного.
        Выключив комп, Марина сползла по стенке на пол и тихо, истерически расхохоталась. Какая же она дура! Из-за ошибки одной несчастной горничной подозревает любимого человека в страшных преступлениях, роется в его документах, как ревнивая жена…
        Через пять минут, успокоившись и умывшись, она точно так же тихо вернулась в спальню, осторожно вернула комп на место и легла.
        Через минуту Олег приподнялся на локте, повернулся к ней, обнял свободной рукой.
        - Посмотри на меня, пожалуйста, - негромко сказал он. Похолодев, Марина открыла глаза. Олег грустно улыбался. - Ну, как? Нашла что-нибудь?
        - Нет, - нестерпимо хотелось отвести взгляд, но она пока держалась. - Олег, пожалуйста…
        - Не надо. Не надо просить прощения. Ты не виновата в том, что тебя ввели в заблуждение. Просто скажи - теперь ты мне доверяешь?
        - Доверяю… Олег, я не…
        - Не надо. Я не обижаюсь и не злюсь, ты поступила разумно и правильно. Но теперь, убедившись в том, что я не занимаюсь чем-то преступным и отвратительным, ты будешь мне верить?
        - Да.
        - Вот и хорошо. Если бы мне не верила, я бы не смог сказать тебе то, что понял сегодня.
        - Что?
        - Я люблю тебя.
        V. II
        Охота жить - до смертной тоски,
        Охота жить - ну и пусть бесполезно!
        Не рассчитывай на многое. Я научу выживать. Я научу убивать. Я научу уничтожать. Но я не научу ни жить, ни спасать жизнь, ни создавать и сохранять. Не надейся - я не сделаю из тебя машину смерти, универсального солдата, непобедимого супергероя - слишком поздно, а у нас слишком мало времени. Я всего лишь сделаю из тебя того, кто сможет выжить там, куда ты отправляешься, не больше и не меньше.
        Но выжить - это четверть дела. Даже уцелеть - четверть дела. Вернуться живым, не покалеченным, свободным, с деньгами и некоторым полезным грузом - полдела. Для любого другого было бы достаточно, и для любого из твоих собратьев по оружию будет достаточно, но не для тебя. Слушай меня внимательно и запоминай: если ты вернешься таким, какими оттуда обычно возвращаются, - здесь тебя буду ждать я. И поверь мне: крыло не дрогнет. Для тебя же смерть окажется лучшим выходом. Помни об этом, помни об этом всегда и везде. Ты должен выжить, заработать свои деньги и остаться человеком. Иначе я уничтожу тебя, уничтожу так же легко, как сотни других нелюдей до тебя.
        Цель оправдывает средства, цель не оправдывает средства - все слова, только слова. Всегда смотри в суть, умей расставлять приоритеты, умей понять, какая цель каких средств стоит. И не забывай: за все, что ты делал, делаешь и сделаешь, на самом деле платить будет только один человек - ты. И если награду за твои добрые поступки я обещать не могу, то приговор за совершенное зло - гарантирую.
        А теперь вставай. Достаточно разговоров. Нет, ребра не сломаны. Тебе только так кажется. Вставай!
        - Все собрались и ждут тебя.
        Стас оторвал взгляд от экрана, улыбнулся заглянувшей в комнату Инге.
        - Я буду через одну минуту. Сейчас, распечатаю все - и приду. Можно пока налить всем чай.
        - Чай уже у всех есть, включая тебя.
        - Черт… все, все, я уже иду! Одну минуту, пожалуйста!
        - Мы ждем тебя, - вздохнула девушка, закрывая дверь.
        Ветровский не глядя ткнул в экран, отправляя документы на печать, встал, посмотрел в зеркало. Попытался ободряюще улыбнуться - вышло натянуто и неискренне.
        Стас закрыл глаза.
        Всегда себя контролировать. Каждую минуту, каждую секунду. Взгляд, движения, мимика, эмоции - все должно быть под контролем. Никто не должен видеть твоей слабости, кроме тех, кому тебе нужно ее показать. Никто не должен знать, о чем ты думаешь. Никто не должен иметь возможность предсказать тебя. Никто не должен знать тебя-настоящего. А самое главное - никто из тех, ради кого ты живешь, никогда не должен узнать уплаченной тобой цены. Идя на смерть, улыбайся им, как будто собираешься на праздник. Не можешь скрыть всей правды - лги, но лги до конца.
        Стас открыл глаза.
        Из зеркала на него смотрел молодой привлекательный парень с располагающим лицом, веселой улыбкой, прячущейся в уголках глаз и губ, честными и проницательными карими глазами. В самой глубине этих глаз мрачно и тихо смеялся Стек, смеялся с болью и вызовом - но Стека теперь не знал никто, включая Гранда. Да что там Гранд! Стека не знал даже Коста.
        Подмигнув Стеку, Стас взял распечатки и вышел в гостиную.
        Первым делом в глаза бросалась граница. Четкая, будто бы специально прочерченная граница между левой и правой половинами комнаты. Молодой человек физически ощутил, как давит на нервы висящее в воздухе напряжение.
        Справа - Орден. Алик, Женька, Инга, Азамат, Виктор, Саша, Гранд, Саша. Слева - те, с кем прошел ад. Седьмой - Игорь, Третий - Алекс, Первый - Артем, Второй - Серг, Десятый - Митя. Разные, совершенно разные - по возрасту, профессиям, характерам, роду деятельности, взглядам на жизнь. Их объединяет только одно - каждый из них хочет изменить мир, сделать его лучше, чище, живее, честнее, добрее… Все они почему-то согласились идти за Стасом, признав его духовное лидерство, хотя многие опытнее и мудрее, многие - образованнее и умнее, многие увереннее, многие обладают куда более яркими лидерскими качествами. Но почему-то все пошли за ним.
        Стас говорил с каждым из собратьев по заключению, говорил один на один и вместе со всеми. После того, что случилось в конце его второго курса, он не мог больше сказать себе, что уверен в них всех на сто процентов - но все же он был в них уверен.
        С соорденцами он тоже говорил. Рассказал подробнее про пребывание в корпорации, про людей, с которыми свела судьба, рассказал о том, как удивлялся отношению «рабов» друг к другу - но так и не смог полностью перебить предубеждение против тех, кто отсидел в тюрьме. Оставалась надежда на встречу.
        И вот сегодня состоялась эта встреча.
        Висящее в комнате напряжение едва ощутимо царапало кожу. Незримая граница между членами Ордена и бывшими сокамерниками Стаса, казалось, с каждой минутой становилась все шире. И те, и другие доверяли Ветровскому, но не доверяли второй стороне: Орденцы, естественно, побаивались беглых заключенных, а экс-рабы корпорации, в свою очередь, прекрасно это чувствовали и заранее сторонились людей, которым придется - Стас предупреждал об этом отдельно - рассказать о тех моментах своей жизни, о которых вовсе не хотелось лишний раз вспоминать.
        С каждой стороны от двери, через которую вошел молодой человек, стояли свободные стулья, причем какой бы из них Ветровский ни выбрал, он неминуемо оказался бы ближе к одной из групп. Неслышно вздохнув, он пересек комнату и остановился у окна, повернувшись к нему спиной.
        - Простите, что заставил ждать, друзья. - Стас улыбнулся, вкладывая в свою улыбку всю любовь и тепло, которые он испытывал к собравшимся здесь людям. - Я рад, что вы все смогли сегодня прийти, и я, наконец, смогу собрать воедино две разные стороны себя, без любой из которых меня не было бы. И в первую очередь я хотел бы поблагодарить вас всех - просто за то, что вы появились в моей жизни. Второе, что я хотел бы получить от сегодняшней встречи, - это уверенность в том, что у нашего Ордена есть ровная и надежная площадка для возведения фундамента. Третье - хотелось бы обсудить с вами этот фундамент, точнее, его проект - но не будем гнать лошадей.
        Все вы сделали для меня очень и очень многое. Всем вам я благодарен. И больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы вы все стали если не друзьями, не говоря уже о братьях и сестрах, - то хотя бы приятелями. Иначе мы не сможем работать вместе. Поэтому сейчас я прошу вас отнестись друг к другу с пониманием и без предубеждения…
        - Стас, позволь мне сказать, - внезапно перебил его Второй. Черт, надо уже запомнить - не Второй, Серг!
        - Да, конечно.
        Серг поднялся, окинул собравшихся взглядом - мрачным, чуть насмешливым, но не злым.
        - Я не знаю пока что ваших правил, хотя понимаю в общих чертах ваши идеи. Наверное, даже разделяю их. Но еще лучше я понимаю ваш страх, страх честных людей перед преступниками, уголовниками, людьми, судимыми за совершенные или не совершенные ими преступления. Стас позвал меня сюда работать вместе с вами над строительством мира, в котором никому не придется идти по моей дороге - я согласился. Вы знаете его дольше, у вас право спрашивать. Я отвечу. Меня зовут Сергей Градов, или просто Серг, мне сорок пять лет. Я был осужден в две тысячи семьдесят первом году за совершенное мною убийство - застрелил наркоторговца, у которого мой погибший от передозировки сын покупал отраву. Я не считаю себя виновным, хотя признаю факт совершения убийства. Окажись я вновь в той ситуации, я поступил бы так же, хотя постарался бы спрятать труп надежнее. У вас есть ко мне вопросы? Я готов ответить.
        - Убивать - это страшно? - напряженно спросил Гранд. Тут же прикусил язык, почувствовав взгляд Стаса, но было уже поздно.
        - Противно, - спокойно ответил Серг. - Убивать - противно. Еще вопросы?
        Вопросов почему-то не последовало. Второй спокойно сел на место, но тут же поднялся Третий.
        - Теперь я. Имя мое - Алекс, осудили меня, если не изменяет память, года четыре назад, за изнасилование дамы габаритов… ну, примерно как двое вас, молодой человек, - он указал на рослого и широкоплечего Виктора Галля. - Сколько в этом обвинении правды - судите сами, опираясь на известные вам факты и уровень доверия Стасу.
        Ветровский кожей ощутил, как напряжение спало. На лицах начали появляться улыбки, Виктор очень забавно краснел, Гранд так и вовсе расхихикался.
        - Раз пошла такая пьянка… Зовут Артем, сел за кражи. Молодой был, глупый, работать не хотел, хотел радоваться жизни, - виновато развел руками Первый. - Сел за дело, вины не отрицаю, но - хотите верьте, хотите нет - завязал. Одного раза хватило за глаза и за уши. До корпы был женат, но жена подала на развод, как только меня взяли, сама ушла, ребенка забрала. Как-то вот так.
        - Дмитрий, лучше - просто Митя. У меня вообще все по-идиотски вышло. Был с одной девушкой, в меня влюбилась другая, дочка ректора института. Домогалась, требовала, чтобы я свою Лену бросил. Я ее послал… через неделю арестовали за кражу дорогого компа из ее сумочки. Лена меня, естественно, сразу бросила, но это уже неважно, наверное.
        - Игорь. Отморозок, бандит, убийца - без шуток. В шестнадцать попал в трущобы, свалился на самое дно, разве что наркотой не торговал. Сколотил свою банду, вместе грабили, вместе выживали. Потом попались. Всех моих положили, меня по моей глупости взяли живьем. Что убивал - не жалею: это была война. Или мы, или нас. Так получилось, что в итоге нас - хоть я и выжил, но смысл моей жизни застрелили полицейские. - Игорь шагнул вперед, ловя по очереди взгляды всех Орденцев. - И вот что: я предельно искренен. Прошу вас о том же в ответ. Считаете, что мне среди вас не место, так и скажите. А если примете - не попрекайте тем, что было. Это касается каждого из нас пятерых.
        Повисло молчание. Члены Ордена переваривали информацию и принимали решение, беглецы ждали, готовые развернуться и уйти, не понимающие, что их здесь все еще держит, забывшие слово «мечта», но не разучившиеся мечтать.
        Разумеется, это был Алик. Тронул сенсор, выкатываясь вперед, остановил кресло перед так и не севшим Игорем. И молча протянул ему руку.
        Стас тихонько сполз по стене, только сейчас понимая, что уже несколько минут он практически не дышал.
        - За первые полтора года существования Ордена мы добились многого… для группы студентов, не имеющих почти никаких возможностей. К сожалению, большую часть наших достижений перечеркнул распад Ордена после моего ареста. Не стало отделений в других городах, во много раз сократился питерский состав. По сути, остался только один детский дом и восемь человек, не считая меня. Но, многое потеряв, мы многое же и приобрели, начиная с бесценного опыта, продолжая тем, что единственный оставшийся у нас детдом теперь практически в полном нашем распоряжении, а мы - уже не нищие студенты, среди нас есть молодые специалисты, как минимум зарабатывающие себе на жизнь, и заканчивая тем, что мы уверены друг в друге. Мы уже не просто группа энтузиастов, объединенных общей прекрасной идеей, мы - команда, способная и готовая работать вместе, принимать новых членов, развиваться. Больше того, к моей величайшей радости, нас не девятеро - нас четырнадцать человек, хоть я и не рассчитывал, что так многие присоединятся к нам. А четырнадцать человек, имеющих разное образование, разные знания, разный опыт, - это уже много. Много
- но недостаточно. Я не просто так начал с того, чего мы добились за первые полтора года. Если бы не мой арест, если бы все шло по первоначальному плану - едва ли мы ушли бы дальше от той точки, на которой произошел распад Ордена. Чистая благотворительность и замкнутость на самих себе не позволили бы нам двигаться дальше. Мы поставили перед собой грандиозную цель - изменить общество, изменить мир. И чтобы это сделать, мы должны получить возможность на что-то влиять и что-то менять. Сейчас наших совместных сил не хватит даже на то, чтобы воспрепятствовать отмене государственного финансирования детских домов. Наши потуги - ничто в масштабах даже одной страны, пусть и самой большой в мире. Если бы нас было больше, хотя бы несколько сотен человек, было бы иначе. Но нужно исходить из того, что есть. Нас четырнадцать, и у нас нет никаких возможностей. И нет другого выхода, кроме как добиться этих возможностей. Добиться же их можно двумя путями: власть и деньги. Власть - это политика в тех или иных проявлениях или же высокие должности в различных научных отраслях. Ни у одного из нас нет образования или
связей для второго, первое же слишком опасно и грязно - нас мало, нам нельзя нами рисковать. Остаются деньги. Деньги нужны большие, нужна корпорация. Собственная. А для этого…
        Все было продумано за полчаса. Каждый работает, каждый откладывает в общую копилку столько, сколько ему по силам. На собранные деньги открываются фирмы - небольшие, состоящие полностью из проверенных людей. Основной доход фирм идет в казну Ордена. Через несколько лет на собранные деньги можно будет открыть нечто более серьезное, а еще лет через десять, если все пойдет, как надо, можно будет говорить и о корпорации. Главное, правильно подбирать людей и обязательно трудоустраивать выпускников «своего» детдома.
        Будь уверен в победе, не позволяй себе думать о проигрыше. Не уповай на слепую удачу - твоя уверенность должна зиждиться на твоей подготовке и твоем плане. Но помни: допустивший проигрыш - уже наполовину побежден.
        Удар - блок, удар - поворот, пропустить мимо, атаковать в ответ - защита, обманное движение, удар!
        Звезды взрываются в голове, перед глазами темнеет, но надо сгруппироваться, перекатиться, вскочить.
        - Ошибку понял?
        - Принял обманное движение за защиту, вместо прямой атаки попытался финтить сам.
        - Верно. Нападай.
        Атака - блок, прыжок в сторону, поворот, атака, еще одна атака, обманная атака, удар, есть! Удар, звезды…
        - Ошибка?
        - Пробив защиту, расслабился, не довел атаку до конца.
        - Верно. Защищайся.
        Блок, уход, обманка…
        Уворачиваясь, защищаясь, нападая Стас невольно вспоминал первые занятия, когда Коста просто избивал его - с завязанными глазами, одной рукой, не используя ни удары ногами, ни крылья. Избивал почти до потери сознания, не давал прийти в себя, вздергивал на ноги - нападай! На вторую тренировку крылатый принес оплетенный кожей гибкий стек - «не хочу тебя калечить раньше времени». Калечить он начал потом, обучая выбивать самому себе суставы, выкручивая плечи, запястья, локти так, что Стасу казалось, что пользоваться руками ему больше не суждено никогда. Но с каждым днем он становился гибче, а несколько занятий назад крылатый сказал, что если ученик не будет лениться, то взять его в болевой захват станет просто невозможно, и продемонстрировал гибкость суставов на себе - как молодой человек ни выкручивал наставнику руки, тот только усмехался, причем совершенно искренне, а не терпя боль.
        Коста не учил Стаса приемам - он предоставлял молодому человеку изобретать их самостоятельно.
        - Если придерживаться какой-то школы, всегда есть риск нарваться на того, кто с этой школой знаком и знает контрприем. Если использовать приемы разных школ, этот риск только немного снижается, и все.
        - А то, что используешь ты?
        - Когда у тебя будет такое тело, как у меня, когда ты сможешь выдерживать такие же нагрузки, как я, - приходи, я обучу тебя тому, что умею сам. А пока - учись, чему можешь.
        И Стас учился. Остервенело тренировался, пока мог стоять на ногах, - он прекрасно понимал, что каждый синяк, каждая ссадина, каждая боль и каждый страх, пережитые сейчас, это еще один маленький шанс выжить потом там.
        Каждый день он вставал в пять часов утра и бежал на тренировку - именно бежал, Коста запрещал по утрам пользоваться транспортом. К шести он был в зале, и до половины десятого крылатый измывался над ним, как только мог. К десяти Стас бежал на работу - он устроился грузчиком в супермаркет, решив извлекать тренировочную пользу и из труда ради хлеба. В восемь он снова шел в зал, где оставался до половины двенадцатого. Возвращался домой, вернее, в детский дом, молодой человек к полуночи - вечером пользоваться метро дозволялось. Двадцать минут - медитация: Коста требовал, чтобы Стас ощутил свои потоки энергии и научился распределять их так, как ему требовалось. Потом ужин - режим питания также соблюдался неукоснительно - и сон: ровно четыре часа. Пять утра, подъем, бег до зала, тренировка, работа, тренировка, дом, медитация, ужин, сон, пять утра…
        Один день в неделю, когда на работе был выходной, Коста освобождал Стаса от вечерней тренировки, и Ветровский был предоставлен самому себе уже с полудня. Эти дни он посвящал Ордену, разработке проектов, обсуждению и подготовке открытия первой Орденской фирмы. Точнее, уже второй - на третьем собрании Игорь сказал, что свою маленькую контору он отдает Ордену, сам же из ее заработка брать будет зарплату «на жизнь».
        А еще Стас наблюдал, как меняются люди вокруг него. Как исчезает безнадежность из глаз Игоря, как пусть очень медленно, но все же открытее становится Серг, как сближается с соорденцами Митя, как легко и непринужденно берет шефство над молодежью Алекс, как сходятся смотревшие друг на друга поначалу косо Артем и Виктор Галль, как искренне радуется жизни Алик, как остаются в прошлом затравленность, страх, недоверие, боль… И еще недавно чужие друг другу люди, такие разные и такие похожие, становятся чем-то большим, чем просто приятели.
        Иногда было больно от осознания того, что придется снова всех их оставить, но Стас сжимал зубы, улыбался отражающемуся в зрачках Стеку, брал себя в руки и шел вперед.
        Он свой выбор сделал.
        V. III
        Но не будет эха от слов,
        Как крови не впитает камень…
        Вокруг лежал снег.
        Марина удивленно оглянулась - ведь последнюю неделю температура воздуха уверенно держалась выше нуля даже ночью, а днем, на солнце, иногда даже поднималась до плюс пятнадцати. Да и вообще, бескрайняя снежная равнина в середине апреля - это как-то… странно, что ли?
        Несмотря на лежащий снег, холод совершенно не ощущался. Может, это ненастоящий снег? Велагина наклонилась, подхватила горсть колких снежинок. Они были… нет, нетеплыми, но примерно той же температуры, что и ее кожа, хоть и таяли, как положено нормальным снежинкам.
        Стоп. А откуда вообще взялась бескрайняя снежная равнина, если Марина сейчас, вообще-то, в городе? Больше того, она у себя дома, и буквально полчаса назад легла спать. Легла, почитала немного перед сном, потом погасила свет, закрыла глаза, устроившись поудобнее, и…
        Все правильно. Заснула.
        - То есть я во сне? - задумчиво пробормотала девушка. - Забавно… Интересно, что здесь можно делать?
        - Все, что угодно. Ведь это ваш сон, - раздался незнакомый голос.
        Она резко обернулась.
        Синеглазый блондин лет тридцати пяти - сорока, среднего роста, хорошо сложенный, с резкими чертами лица и очень бледными губами. Темный кожаный плащ старинного покроя распахнут, под ним черная рубашка и брюки, на поясе - ножны с кинжалом. Охарактеризовать его можно было буквально двумя словами - странный тип.
        - Что вы имеете в виду? - уточнила Марина, отступая на шаг. Только сейчас она заметила, что стоит на снегу в модельных городских сапожках на тонком и относительно высоком каблуке, но не проваливается. Заметила, удивилась - и тут же провалилась по колено.
        - Только то, что я сказал. В данный момент вы спите в своей кровати. Здесь - пространство вашего сна, которое вы можете менять по своему усмотрению и которое само меняется в соответствии с вашим восприятием. Кстати, если бы вы не осознали, что стоять на снегу, не проваливаясь, невозможно, вы так и не провалились бы.
        - И я могу сделать здесь, к примеру, лето? Траву, солнце, озеро…
        - Просто представьте, как все меняется.
        Марина закрыла глаза. Представила, как за считаные мгновения истаивает снег, стекаясь ручейками в низину между тремя холмами, обнажая черную, плодородную землю, как оживают в прогретой солнцем почве семена трав и полевых цветов, пробиваются наружу, к свету. Черная долина покрывается мягким зеленым ковром, по которому в беспорядке разбросаны желтые, синие, красные, фиолетовые, оранжевые, розовые, голубые островки простых полевых цветов. Меняется и она сама: вместо блузки, юбки, сапог и куртки - джинсы, летние сандалии и майка, уложенные в прическу волосы превращаются в удобный и практичный хвостик, исчезает косметика с кожи… Закончив, Марина открыла глаза.
        Вокруг, сколько хватало зрения, расстилалась зеленая долина. Невдалеке сверкало на солнце чистейшее озеро, а у ее ног, касаясь сандалий и джинсов, голубел кустик незабудок.
        - Ничего себе… - ошарашенно проговорила девушка. - И в самом деле работает…
        И просто так, из чистого озорства, представила, как кожаный плащ незнакомца превращается в голубиные крылья.
        Ничего не произошло.
        Незнакомец улыбнулся.
        - Я - не часть вашего сна, Марина. На меня вам не удастся воздействовать - все же я опытный сноходец и умею защищаться даже в чужом сне.
        - То есть вы пришли специально?
        - Разумеется. Возникла необходимость с вами встретиться и поговорить. К сожалению, подойди я к вам на улице или в кафе - боюсь, вы очень быстро указали бы мне конкретный, хоть и не очень точный, адрес, по которому мне, на ваш взгляд, необходимо отправиться.
        Велагина округлила глаза.
        - Никогда не слышала, чтобы такое заворачивали вместо обычного «послать на», - с некоторым уважением сказала она.
        Незнакомец рассмеялся - сухо, колко, но невраждебно.
        - Все же я разговариваю с дамой и считаю необходимым вести себя соответствующе. - Он галантно поклонился, и девушка вспыхнула до корней волос. - Так вы не откажете мне в разговоре и заодно прогулке к вашему чудесному озеру?
        - Не откажу, - растерялась Марина.
        - Вот и хорошо. Позвольте предложить вам руку?
        Ей казалось, что она сошла с ума. Но все вокруг ощущалось совершенно реальным, естественным, правильным - даже этот странный человек со странными, старомодными манерами.
        - О чем же вы хотели со мной поговорить?
        - Вы себе даже не представляете, сколь о многом мне хотелось бы говорить. Но придется, к сожалению, о деле. Хотя сначала я попросил бы вас ответить на один вопрос, который может показаться вам отвлеченным, хотя на самом деле таковым не является.
        - И что же это за вопрос?
        - Представьте себе, что у вас есть друг. Нет, не надо вспоминать кого-либо из реально существующих друзей, лучше придумайте некоего абстрактного друга. Близкого вам по духу человека, которого вы, по вашему мнению, хорошо знаете, которого очень цените и любите, уважаете за его поступки, сходитесь - опять же, по вашему мнению - во взглядах, и так далее. В общем, хорошего друга. Представили? Хорошо. А теперь представьте, что вы узнали о нем какую-то страшную тайну. Страшную не в том смысле, что очень тайную, а в том, что очень страшную. Как вы станете к нему относиться?
        Марина размышляла недолго.
        - Если мы действительно друзья, это никак не отразится на моем к нему отношении, - ответила она.
        - Вы в этом уверены? А если эта тайна - ну, к примеру - его маленькая страсть к жестокому убийству девочек двенадцати-четырнадцати лет, с предшествующим и последующим изнасилованием? Причем страсть, которую он время от времени удовлетворяет - соответственно, насилуя и убивая. Вы сможете относиться к нему по-прежнему? Учтите, я имею в виду не эпизод из прошлого, в котором он раскаивается, а увлечение в настоящем. Увлечение, в котором он не видит ничего предосудительного. - Велагина вздрогнула, а незнакомец продолжал: - Вот как вы к такому отнесетесь? «Он мой друг, и я буду на его стороне в любом случае» или все же есть что-то, что нельзя простить даже самому близкому человеку?
        - Я думаю, что все же есть такие вещи, - после минутного раздумья сказала Марина. - Человек, для своего развлечения убивающий детей, не может быть моим другом. Если он был моим другом, а я не знала о его… увлечении - это значит только то, что моим другом был другой человек, не существующий в реальности. Я, наверное, путано объясняю…
        - Что вы, я прекрасно вас понимаю. А если речь не о таких крайностях? Например, разработка и продажа нового наркотика, вызывающего привыкание со второй дозы и обеспечивающего летальный исход в течение максимум года? Это не так страшно, как убивать девочек, но…
        - Я бы не сказала, что это не так страшно, - перебила его Марина. - Продажа наркотиков - это даже хуже убийства. Человек, продающий наркотики, убивает практически каждого, кто у него эту дрянь покупает. Если смотреть по причинно-следственной связи, именно продавец наркотиков будет причиной преступлений, совершенных теми наркоманами, которых подсадил он. Они будут грабить, убивать - по его вине, пусть и косвенной. Конечно, в первую очередь виноваты они сами - но они такими стали тоже потому, что кто-то когда-то дал им попробовать первую дозу.
        - Браво! - совершенно серьезно сказал незнакомец. - Вы меня восхищаете. То есть друга-наркоторговца вы не простите точно так же, как друга-маньяка.
        - Даже в большей степени. Маньяк - он ненормальный. Больной. Его преступления - не полностью его сознательный выбор, его толкает на убийство его неправильность. Конечно же, есть случаи, в которых не наблюдается патологического…
        - Простите, что перебиваю, но, быть может, обойдемся без лекций по психиатрии? - Он улыбнулся. - Честно говоря, я не очень хорошо в ней разбираюсь.
        - Хорошо. Я просто хотела сказать, что маньяк, убивающий девушек, может быть виновен в своих преступлениях меньше, чем продавец наркотиков. Я не говорю про наркоманов, для которых распространять отраву - единственный способ добыть дозу, они сами такие же жертвы, хоть это их и не оправдывает. А вот тот, кто производит и продает оптовые партии наркотика - он виновен в большей степени, чем кто-либо еще.
        - Прекрасно. Повторюсь, я восхищен. Вы делаете на удивление верные выводы, - незнакомец поклонился. - Я не мог ждать от встречи с вами большего. Теперь же прошу меня простить - мне пора. Полагаю, мы с вами еще встретимся.
        - А как же второй вопрос?
        - В нем отпала необходимость. До свидания, Марина. Разговор с вами оказался настоящим удовольствием.
        Он растворился в воздухе. Быстро и бесследно.
        Марина протерла глаза, но ничего не изменилось.
        А через мгновение она проснулась в своей кровати. За окном был слякотный простуженный апрель, солнце в последний раз выглядывало из-за облаков недели полторы или две назад, зеленая трава обещала покрыть газоны и лужайки в лучшем случае через месяц, и сандалии из шкафа следовало доставать никак не раньше.
        - Чертовщина какая-то, - пожаловалась девушка растрепанному отражению в зеркале и пошла умываться. Все равно через минуту должен зазвонить будильник, требующий идти постигать тонкости патологической психиатрии.
        За окном шел липкий, комковатый не то дождь, не то снег. Он шел уже который час - проснувшись, Марина обнаружила его за стеклами, она видела его из такси, а теперь третью пару подряд созерцала через огромные окна аудитории.
        Преподаватель, старенький профессор Кличков, что-то бубнил у доски - Велагина не слушала его. В конце концов, ей, аспирантке-отличнице, простится отсутствие небольшой части конспекта, не говоря уже о том, что этот самый конспект всегда можно скопировать у Милашкова, ботана-очкарика, не обладающего особыми талантами, но зато усидчивого и терпеливого настолько, что постоянная зубрежка давала ему шанс претендовать на чистый диплом. Слякоть за окном навевала желание спать, даже нет, не так - закопаться в кровать, под гору мягких, легких, теплых одеял, накрыться сверху звуконепроницаемой крышкой, и спать-спать-спать… Спать до прихода настоящей, а не календарной весны, до того самого дня, когда солнышко выглянет из-за туч, под его жаркими лучами истает последний серый сугроб, тонкие ветви деревьев покроются зеленой дымкой вылезающих из почек листочков, запоют птицы, а между шпалами железнодорожного полотна засияют ярко-желтые цветки мать-и-мачехи.
        Судя по количеству и состоянию студентов, доползших к третьей паре, подобные желания одолевали не одну только Марину. В аудитории присутствовало шесть человек из семнадцати, и каждый из них буквально распространял вокруг себя желание спать. Кто-то клевал носом над клавиатурой ноутбука, кто-то пытался читать, то и дело застывая с отсутствующим взглядом, кто-то в открытую дремал, опустив голову на руки. Велагина же боролась со сном другими методами: она думала о завтрашнем дне. Завтра был день ее рождения, ей исполнялось двадцать три года. Олег хотел приготовить что-то совершенно особенное и попросил приехать попозже, часам к десяти, - он обещал освободить послезавтрашний день, пятницу, тем более что у самой Марины в пятницу занятий не было.
        Боясь даже представить себе, что Черканов может ей подарить, девушка хотела и сама подготовить для него подарок - просто так, чтобы сделать приятно. Но что можно подарить человеку, у которого есть все, а чего нет - он может спокойно купить? Велагина ломала голову над этим вопросом уже третий день, но пока что ничего в голову не приходило. Разве что какую-нибудь символическую безделушку, которую можно поставить на стол или полку?
        Лекция тем временем закончилась, сокурсники начали вяло расползаться из аудитории, делая вид, что они уже проснулись. Привычно попрощавшись с профессором, Марина последовала за ними. На последнюю пару она решила не идти.
        Потратив четыре часа на то, чтобы обойти все выбранные магазины, но так и не найдя ничего даже отдаленно похожего на желаемое, зато купив целую кучу всяческих милых мелочей, приглянувшихся ей самой, Велагина решила, что на сегодня с нее хватит шопинга. На рейсовом флаере доехала до метростанции, направилась было ко входу - но тут ее взгляд упал на вывеску торгового комплекса, в котором она еще не была. Решив, что ехать сюда еще раз только затем, чтобы посетить его, лень, а раз уж она здесь, то имеет смысл потратить лишние полчаса на быстрый осмотр интересующих павильонов, Марина уверенно свернула к подземному переходу, из которого можно было напрямую попасть в здание комплекса. Движущаяся дорожка довезла ее до самых дверей.
        К удивлению девушки, этот торговый центр заметно отличался от тех, которые она успела посетить за день. Строгий, выдержанный стиль хай-тек, хром, стекло, неброские вывески, не завлекающие, но информирующие - и откровенно завышенные цены.
        Увы, внешний вид оказался единственным положительным отличием комплекса. В остальном он был ничуть не лучше, скорее даже хуже - здесь не было лавочек со всякой ерундой, где можно было бы найти оригинальный и интересный презент, зато нашлись аж три «магазина подарков», предлагающих совершенно одинаковые и скучные фляжки, зажигалки, наборы стопок или бокалов, типовые изделия из камней, подсвечники и тому подобное.
        Обойдя несколько этажей и изучив путеводитель, Велагина хотела уже спускаться вниз и ехать домой, но на глаза случайно попалась выполненная готическим шрифтом надпись: «Приглашаем Вас посетить лавку старинного холодного оружия». Секунду подумав, Марина решительно толкнула неожиданно тяжелую дверь.
        В какой-то момент ей показалось, что она снова во сне, который может за мгновение измениться до неузнаваемости. Неяркое освещение, обшитые деревом стены, заглушающий шаги толстый ковер под ногами - и сталь. Повсюду сверкала смертоносная сталь.
        - Здравствуйте! Вам что-нибудь подсказать? - подал голос продавец. Завороженная убийственным блеском, Марина даже не заметила его.
        Около десяти минут она блуждала вдоль стендов, просто наслаждаясь совершенством орудий, предназначенных для истребления себе подобных.
        Как странно… Кругом твердят о прогрессе, отрицании варварского наследия Средневековья, а ведь насколько измельчали воины и насколько обесценилась жизнь в сравнении с временами настоящих рыцарей и истинных королей! Да, в те времена могли убить за один косой взгляд, наличие оружия подразумевало готовность пустить его в ход в любой момент, а дворянин, выходя утром на улицу, не мог быть уверен, что вернется вечером домой, а не останется лежать на камнях после неудачной для него дуэли - дуэли, затеянной исключительно из-за несогласия в вопросах богословия. Но разве сейчас - лучше? Да, никто не вызовет на поединок - просто пристрелят из-за угла. Да, больше не затеваются войны ради благосклонности женщины, и тысячи солдат не идут на смерть ради любовной победы своего блистательного повелителя, скачущего впереди строя, - теперь они идут в бой по приказу толстых чиновников, желающих заработать пару лишних миллиардов. Как же прогнил этот мир…
        - Вы ищете нож для боя или?.. - прозвучал смутно знакомый голос за спиной. Марина обернулась.
        Синеглазый блондин лет тридцати пяти - сорока, среднего роста, хорошо сложенный, с резкими чертами лица и очень бледными губами. Темный кожаный плащ старинного покроя распахнут, под ним черная рубашка и брюки, на поясе - ножны с кинжалом. Кажется, она его где-то видела, вот только где?
        - Я ищу подарок, - ответила девушка. - Не думаю, что мне нужно орудие убийства, но я не смогла удержаться и пройти мимо такой красоты.
        - Подарок для какого человека?
        - Для человека, которого я люблю, - неожиданно для себя сказала она. - Если честно, я даже не представляю себе, что подарить - он богат и может позволить себе что угодно. Хочется найти что-то необычное… символичное, пожалуй.
        - Подождите, пожалуйста, одну минуту, - сказал смутно знакомый незнакомец. Отвернулся, медленно прошел вдоль стендов, скользя взглядом по образцам, а потом резко протянул руку и взял один клинок. - Взгляните. Мне кажется, это вам подойдет.
        Недлинный узкий клинок из красноватой стали. Первая от рукояти треть лезвия покрыта тонкой гравировкой - узор из переплетающихся кленовых листьев. Золоченая гарда украшена инкрустацией - такими же листьями, вырезанными из красного камня. Рукоять плотно оплетена темно-алым шнурком, яблоко округлое, с обеих сторон - инкрустация.
        - Поразительно красивая вещь! - потрясенно проговорила девушка, поворачивая клинок. - Вы волшебник - это именно то, что мне нужно.
        - Рад, если смог вам помочь, - поклонился мужчина, и Марину на мгновение захлестнуло столь острое чувство дежавю, что она даже помотала головой, отгоняя наваждение.
        Еще раз поблагодарив, Велагина расплатилась, получила в подарок к кинжалу ножны с тиснением, разумеется, изображающим все те же кленовые листья. Выходя из магазина, она все же не удержалась - обернулась, внимательно посмотрела на незнакомца.
        - Простите, мы с вами не могли где-нибудь встречаться?
        - Разве что во сне, - улыбнулся он.
        - Да, наверное, вы правы. Спасибо за помощь!
        - Для вас - все, что угодно.
        Медленно спускаясь по лестнице на первый этаж, Марина все пыталась понять, отчего было дежавю, почему что-то странное будто бы сжало на мгновение сердце, когда незнакомец пошутил про встречу во сне, и почему ее не оставляет смутное, но постоянное чувство тревоги?
        Домой Велагина отправилась на такси. Обычно она старалась ездить на метро, если только не отправлялась в институт от Олега - он либо оставлял ей свой флаер с водителем, если сам не нуждался в нем, либо вызывал такси. Но сегодня девушка устала до такой степени, что чувствовала себя не в силах идти до метростанции, ехать еще два перегона, потом пересаживаться, а потом еще и идти пятнадцать минут пешком до дома. Небольшой юркий флаер довез ее до парадной за считаные минуты.
        Как только Марина вошла в квартиру, мобил оповестил о входящем вызове. Звонил Олег, предлагая поужинать сегодня вместе - она с сожалением отказала, объяснив, что смертельно устала и сейчас хочет только одного: принять душ, перекусить и лечь спать. Молодой человек вздохнул, но настаивать не стал, только спросил, все ли в силе на завтра. Разумеется, все было в силе.
        Ополоснувшись под горячей водой, Марина переоделась, сменив строгий костюм, в котором она ходила на работу и в институт, на домашние джинсы и футболку, съела пару тостов с сыром, выпила чашку чая и собралась уже лечь спать, как вновь зазвонил мобил. На этот раз ее тревожила приятельница-однокурсница. Чуть ли не плача, она умоляла найти и скачать ей реферат, который требовалось сдать завтра.
        - Я его нашла, переделала, все подготовила, но предки свалили на отдых и заперли квартиру, а я забыла дома ключи! И они вернутся только через два дня, а меня завтра Галина Викторовна живьем проглотит, если я ей реферат не принесу! Ну, Мариночка, ты же умница, я многого не прошу, просто скачай - я утром к тебе заскочу, подарок, кстати, занесу и заберу реферат! Можно даже не редактировать почти - просто скачай и посмотри, нет ли там какой-нибудь совсем уж лажи! Я бы сама скачала, но я совсем про него забыла и поехала с компанией на дачу! А тут интерсети нет, и в город я приеду только-только - к тебе заехать и сразу на пару, а Викторовна у нас первой идет, она ж меня убьет…
        Лена сама несколько раз выручала приятельницу, правда, в основном деньгами в долг, когда у Велагиной были проблемы с родителями и жильем, и Марина чувствовала себя ей обязанной, только потому и согласилась.
        Реферат нашелся быстро, приведение его в приличное состояние заняло около часа, и к одиннадцати вечера все было готово. Оставалось только найти чип и записать - просыпаться ради Лены Марина не хотела, собираясь открыть ей дверь, отдать чип, взять подарок, сказать спасибо, сказать пожалуйста, закрыть дверь и упасть обратно в кровать - в конце концов, в день своего рождения можно и выспаться! Тем более что свой реферат она сдала еще на прошлой неделе, а пропуск в такой день Галина Викторовна ей простит.
        Вяло размышляя о завтрашнем дне, Марина нашла в ящике стола блистер с чипами - и тихо ругнулась: блистер был пуст. Но, кажется, в сумке валялось два или три чипа…
        Перетряхнув сумочку, она нашла целых четыре: один - с учебной информацией, второй - с личной, третий - пустой, про запас, четвертый… Четвертый - странный. Велагина никогда не использовала носители этой фирмы, не желая переплачивать за марку, и она точно помнила, что в последние три недели никто не давал ей информацию на подобном чипе. Может, его содержимое прояснит тайну? Марина воткнула чип в гнездо, проверила на вирусы - все чисто - и запустила.
        Три текстовых файла, несколько аудиозаписей, два видео - обычных, неголографических. Все файлы поименованы цифрами. Пожав плечами, Велагина запустила первое видео.
        Качество изображения оставляло желать лучшего, равно как и качество звука, но сомнений в том, кто играл главную роль в этом страшнейшем из всех фильмов ужасов, не оставалось: Олега она узнавала просто по манере двигаться. Бесстрастная камера запечатлела разговор Черканова с крупным высоким мужчиной об окончании испытания нового наркотика. «Привыкание с первой же дозы», «стоимость изготовления просто смешная», «даже на пробной партии вы, Олег Андреевич, заработаете не меньше полутора миллионов», «летальный исход наступает приблизительно через пять лет регулярного применения», «Хорошо, Аркадий Викторович, я буду считать, что мы договорились»…
        Когда видео закончилось, Марина еще минут десять сидела, уставившись в экран невидящим взглядом. Мир рушился, разлетался на куски, обращался в пепел.
        - Этого не может быть, - шептала она, не замечая текущих по щекам слез. - Это неправда, фальшивка, это обман, кто-то просто хочет, чтобы я не верила ему, он не мог, он не лгал мне, он любит меня, он не мог, не мог, не мог!
        Второе видео оказалось нарезкой: молодому человеку, привязанному к столу, явно насильно вводят в вену наркотик, в углу - дата, двадцать пятое сентября две тысячи семьдесят четвертого года; спустя две недели этот же молодой человек бьется в истерике, требуя дозу; через два месяца - сам с улыбкой вводит себе препарат… В промежутках - Аркадий Львович произносит речь, изобилующую медицинскими терминами: он рассказывает о том, на какие участки мозга действует новый наркотик, как он влияет на общее состояние организма, в какой момент изменения становятся необратимыми…
        Не досмотрев даже до середины, Марина остановила воспроизведение. Просмотрела текстовые документы. В них содержалась все та же информация о влиянии, действии, последствиях, подробное описание ощущений, составленное на основе рассказов подопытных, финансовая раскладка - стоимость сырья, стоимость производства, анализ рынка, ориентировочные цены, которую готовы будут платить за новый «кайф» оптовики в разных регионах…
        Аудио оказалось записью нескольких разговоров Олега, в которых он обсуждал новинку - как с поставщиками, так и с потенциальными покупателями. В последнем разговоре он договаривался о встрече с крупным дилером, готовым взять на себя распространение пробной партии наркотика по Петербургу, Москве, Архангельску и еще ряду городов с миллионным населением. Встреча была назначена на… эту ночь. Буквально через два часа, в особняке на Елагином острове.
        Марина выучила адрес наизусть и выдернула чип. Взглянула на часы - ровно полночь. Найдя в недрах стола конверт, она положила чип в него, переоделась в походный камуфляжный костюм, подумав, закрепила на поясе купленный сегодня кинжал так, чтобы его не было заметно со стороны. Рассовала по карманам немного наличности, мобил, на котором отключила звуковой сигнал, прочные кожаные перчатки, свернутую в тугой моток веревку с механической «кошкой» - «кошка» и перчатки остались от давнего увлечения альпинизмом. Туго зашнуровала берцы, проверила, не звенит ли что-нибудь на ней, и вызвала такси.
        Прежде чем спуститься к ожидающему ее флаеру, Велагина позвонила в соседнюю квартиру, где жил отставной военный, не имевший привычки ложиться раньше двух часов ночи.
        - Василий Георгиевич, здравствуйте. Извините, что поздно, но у меня к вам очень важная и деликатная просьба. Если я до полудня не вернусь, пожалуйста, отнесите этот конверт в ближайшее отделение полиции, - выпалила она, сунула опешившему соседу в руки письмо и бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь, пока он осознает сказанное.
        Через минуту флаер вез Марину на Елагин остров. Страха, боли, обиды - ничего этого уже не осталось. Глаза девушки были сухими, а взгляд - решительным. Она все выяснит сама, и если кто-то пытается подставить Олега, этому кому-то сильно не поздоровится. Если же информация на чипе - неподдельная… что ж, она убьет Олега, а потом себя.
        V. IV
        Ночь
        Свежим ветром хлещет,
        Рвя из сердца крик бессилья!
        Холодно. Черт, до чего же холодно…
        Мокрый, фальшивый снег ложится на руки, влажно растекается каплями по обнаженной спине и плечам, слепляет волосы. Слабый, но пугающе-ледяной ветер пронизывает насквозь, гуляет будто бы под кожей, вымораживая до костей - но это не холодно, вовсе нет. Он давно привык не воспринимать температуру, он не мерзнет и ему не бывает жарко. Холод гораздо глубже, даже не в душе - еще глубже, так глубоко, что и представить себе невозможно. Сердце, верная и надежная машина, пропускает удар за ударом, сжатое ледяными тисками ужаса.
        Стиснув зубы, Коста только сильнее цеплялся за шершавый облицовочный камень. Это не в первый раз, это сейчас пройдет. Он уже почти привык, хотя до сих пор не мог понять, откуда берется эта поглощающая разум паника. Крылатый привык не бояться ничего, он забыл, что такое страх в тот самый день, когда принес свою преступленную уже клятву Закону - но в последние три месяца раз в несколько дней сознание заволакивала мутная инистая пелена, ноги становились ватными, крылья отказывались держать в воздухе, и четыре-пять минут Коста оказывался целиком во власти ужаса.
        Но как же сейчас не вовремя! Сейчас, когда он должен быть готов к… нет, не сражению - что эти люди могут противопоставить крылатому палачу? Не к сражению, но к казни. Он должен быть собран, сосредоточен, спокоен, а вместо этого трясется от страха непонятно перед чем.
        Неслышно завибрировал мобил на ремне штанов, крылатый встряхнул волосами, выныривая из бездны кошмара.
        А в следующее мгновение понял, чего он боится. Вернее, за кого.
        Катя.
        Если кому-то придет в голову помешать Косте или тем паче - взять его под контроль, нет лучшего способа, чем давить на него через возлюбленную. Ну почему, почему она не хочет понимать, как опасно быть с ним, знать его?
        Крылатый привычно подавил разумное стремление оборвать вызов, выбросить чип-карту в реку, навсегда забыть адрес и нажал кнопку приема. Тихо пискнул аудиосенсор в ухе, мигнул беспроводной микрофон на запястье.
        - Я не могу сейчас говорить.
        - Тогда зачем ответил? - удивилась Катя. На мгновение прикрыв глаза, Коста представил, как она сидит сейчас у себя на кухне, забравшись с ногами на табуретку и греет руки о чашку с каркаде.
        - Хотел услышать твой голос, - честно ответил он.
        - Рискуешь ради нескольких секунд разговора?
        - Я рискую только тем, что придется потратить чуть больше времени. Ты рискуешь гораздо больше…
        - Не начинай опять, пожалуйста… Лучше скажи, мне ждать тебя сегодня?
        - Скорее всего да.
        - Я буду ждать.
        - Я тоже.
        Завершив разговор, Коста прислушался - не засекли ли? Нет, вроде все тихо.
        Все было легко до тошноты. Охранника у окна он снял дистанционным парализатором - на ближайшие несколько часов не опасен. Еще двоих в холле пришлось убить, они успели его увидеть. Последнему, у входа в раздевалку, повезло - он стоял к Косте спиной. Подхватив обмякающее тело, крылатый уложил его на пол, толкнул дверь. Быстро оглядевшись, пересек небольшое помещение, вошел в наполненную горячим влажным воздухом душевую, еще раз огляделся и направился к двери, ведущей в помещение с бассейном.
        Большая чаша пустовала, и это Косте не понравилось - объект имел привычку плавать часа три подряд, но с момента его прибытия в бассейн прошло не более половины этого времени. Он перевел взгляд на исходящую паром ванну-джакузи, находящуюся слева от чаши, - в джакузи, запрокинув голову, сидел человек. Светлые, наполовину седые волосы потемнели от воды, но это определенно был именно тот человек, за которым пришел крылатый.
        Вот только почему не оставляет чувство опасности, почему кажется, что где-то - ошибка?
        Неслышно ступая, он приблизился к жертве. Вслушался в биение сердца - и ничего не услышал.
        Уже понимая, что обманут, Коста ударил крылом, разнося вдребезги голову пластикового манекена.
        Хлопнула, закрываясь на замки, толстая металлическая дверь, через которую он вошел. Выступили из тени вооруженные плазмерами люди.
        Пятнадцать человек с дистанционным оружием, замкнутое помещение, окон нет, двери заблокированы и так просто их не выбьешь. Идеальная ловушка для крылатого - выстрелы разорвут его в клочья до того, как он доберется даже до половины нападающих.
        Разорвала полумрак первая вспышка плазмера.
        Не раздумывая, Коста метнулся в бассейн, рухнул на самое дно - несколько секунд вне досягаемости стрелков, несколько секунд на то, чтобы осознать происходящее и выработать план отступления.
        Наверху шипела и испарялась от соприкосновения с раскаленной плазмой вода, и крылатый отстраненно подумал - хорошо, что у них нет достаточно энергии, чтобы просто вскипятить бассейн.
        Сейчас он на двенадцатом этаже, всего этажей в комплексе тридцать. Уходить через низ нерационально. Сколько этажей они могли перекрыть? Да все, при желании, а желание явно было. Где есть окна, которые не могут быть заблокированы? Черт его знает, он не изучал планировку здания так детально. Впрочем, и ладно, сейчас главное - выбраться из помещения с бассейном.
        Несколько ударов крыльями - и он на середине бассейна, глубина - не более четырех метров, этого вполне достаточно, чтобы защититься от плазмеров, но и не так много, чтобы было сложно преодолеть водную преграду. Мгновение - стальные крылья, помогавшие уйти как можно быстрее на самое дно, становятся бесплотными, мгновение - ноги свободны от тяжелых ботинок, мгновение - короткий метательный нож перекочевывает из чехла на поясе в руку.
        Максимально сильно оттолкнувшись от дна, он взметнулся вверх. Распространяя вокруг себя кучу брызг, вылетел из воды, тут же метнул нож в обшитую деревянными лакированными панелями стену - туда, где располагался распределительный щит. Вспышка, искры - лампы гаснут, и материализовавшего крылья Косту уже не увидеть, в то время как он прекрасно видит противников. Несколько ярких молний плазменных выстрелов разрезают темноту, но сейчас нападающим проще перестрелять друг друга, чем попасть в оказавшуюся им не по зубам жертву.
        Плечо ожгло болью - кто-то все же рискнул выстрелить наугад и попал, но это уже не имело никакого значения. Выбив дверь в подсобную комнату, Коста в два взмаха расправился с поджидавшими там врагами, разбил лампу. Тут же ударил крылом в стену, разнося тонкую перегородку, рванулся к коридору - за спиной гулко топали тяжелые ботинки нападающих.
        Инстинкты, как всегда, помогали выжить - крылатый бросился на пол, пропуская над собой несколько выстрелов, перекатился, метнулся за угол. Коснулся панели вызова лифта - лестница слишком далеко. Ему повезло, кабина находилась на этом же этаже, двери тут же гостеприимно раскрылись.
        Предпоследний этаж - чем выше, тем лучше, но на последнем наверняка засада.
        Металлические створки бесшумно разъехались, Коста тут же прыгнул вперед, опережая выстрелы - пять человек, все близко, нестрашно, он справится. Взмах крыльев, двое тут же лишаются голов, третьему отсекает руку с плазмером, четвертый бросается в сторону, пытаясь избежать смерти, но Коста быстрее, он всегда быстрее, и стальные кромки перьев пробивают бронежилет, грудную клетку - не обязательно добраться до сердца, с такой раной он все равно не выживет.
        Пятый успевает трижды выстрелить, навскидку, не целясь и не попадая, - Коста наугад бьет крылом, и нападающий падает, роняя плазмер и пытаясь зажать руками разорванный живот.
        Напротив лифта - окно. О большем нельзя было и мечтать, но атакующих не пятеро, их шестеро, просто последний притаился за углом, не дыша и не обнаруживая своего присутствия до последнего момента. Резкая, непривычно сильная боль пронзает спину в районе лопатки и вырывает крик, левое крыло безжизненно обвисает, удерживаясь только на обрывке кожи…
        Коста рухнул на пол, нечеловеческим усилием воли подавляя боль, рукоять чужого плазмера удобно легла в ладонь. Выстрел - шестой противник упал, даже не дернувшись в агонии. Но острый слух уже различал топот на лестнице, а табло второго лифта показывало - двадцать шестой, двадцать седьмой, двадцать восьмой…
        Не раздумывая, крылатый вскочил, оставляя крыло на полу, кинулся в кабину, в которой приехал, ее безуспешно пытались вызвать с тринадцатого этажа, но один из убитых очень удачно упал, его голова не давала дверям закрыться. Коста коснулся кнопки в тот момент, когда распахнулись двери второго лифта, и с мстительным удовольствием расслышал грязные ругательства, вырвавшиеся у кого-то при виде мертвых и умирающих соратников.
        Четвертый этаж. Слишком высоко для полноценной защиты, достаточно низко, чтобы можно было спрыгнуть, обойдясь минимальными и быстро регенерирующими повреждениями. Как ни странно - на этаже никого. Видимо, силы неведомого врага все же ограничены - не смог перекрыть действительно все входы и выходы. Все это пронеслось в голове за те две секунды, что крылатый преодолевал отделявшие его от окна метры, выбивал прочное стекло собственным телом, падал на асфальт, помогая себе единственным оставшимся крылом. «Интересно, полностью утраченное крыло регенерирует или нет?» - мелькнула полная панического ужаса мысль, но тут же была задавлена инстинктом самосохранения.
        Приземлился Коста на удивление удачно - в десятке метров от него оказалась транспортная стоянка. Несколько автомобилей, десятка два флаеров, три гравицикла, служитель парковки - то, что надо!
        Служитель застыл столбом, с непониманием глядя на окровавленного, обнаженного по пояс мужчину, за спиной которого виднелось крыло. Коста выстрелил из парализатора, быстро обыскал потерявшего сознание парковщика, нашел ключ-карту от какого-то гравицикла…
        Через несколько минут он был уже в нескольких километрах от места событий, но не сбавлял скорость. Погони пока что не было, но это ничего не значило. Нужно добраться до безопасного места, запустить регенерацию, убедиться в том, что все в порядке и крыло восстановится…
        Убежище - на другом конце города. Здесь есть несколько чердаков и подвалов, где можно отлежаться, но там нет никакой еды, а без энергии он не сможет даже начать регенерацию. Зато в двух километрах - квартира Кати.
        Чудовищный выбор. Отправиться сейчас к ней - подставлять ее под удар, допустить, что враг узнает ее адрес, вообще узнает о ее существовании. Искать убежище - шансы выжить снижаются почти до нуля. Но в голове звенел ее голос, звучали совершенно спокойно, без истерики и надрыва, сказанные слова - не угроза, не шантаж, только констатация факта, в который пришлось поверить полностью и безоговорочно: «Если не станет тебя, не будет и меня. Мы связаны, так получилось. Прости…»
        Через десять минут он был на самой близкой к дому Кати точке набережной. Огляделся, спустился на граве к самой воде, заглушил двигатель и спихнул тяжелую машину в непроглядную темноту. Нева в этом месте глубокая, он знал это точно. Флаер найдут, но нескоро, и к тому времени никто уже не станет искать его самого в этом районе.
        Одиннадцать километров, отделявших его от дома Годзальской, Коста преодолел бегом за полчаса. Дверь парадной открыл своим магнитным ключом, поднялся на лифте до нужного этажа, машинально готовясь к атаке в момент открытия створок, и осторожно надавил кнопку дверного замка.
        Катя открыла через несколько секунд. Ее взгляд скользнул по окровавленной груди, девушка тихо вскрикнула, отшатываясь и закрывая рот ладонью. Коста шагнул в прихожую, стараясь не показывать возлюбленной спину.
        - Закрой дверь, - прохрипел он. - Я скоро вернусь…
        На то, чтобы добрести до ванной комнаты, сил еще хватило. Крылатый кое-как стянул с себя штаны, забрался в чашу простенькой джакузи, включил воду, а потом перед глазами все потемнело, и он успел только подумать - лишь бы очнуться до того, как Катя забеспокоится…
        Пришел в себя он от резкого, неприятного запаха. Застонал, попытался отодвинуться - по всему телу тут же растеклась боль, разнообразная и въедливая, местами колючая, местами ноющая, местами острая, а там, где недавно было второе крыло - почти невыносимая.
        - Никогда бы не подумала, что нашатырь на тебя подействует, как на обычного человека, - спокойно сказала Катя, убирая источник запаха. - Я промыла раны и перенесла тебя в комнату. Я помню, ты говорил, что если ты ранен и без сознания, тебя надо привести в чувство, чтобы ты мог начать восстанавливаться…
        - Спасибо, - прошептал он. - А есть…
        - Конечно, - ее голос дрогнул. - Вот, бульон и жареный фарш с гречкой - можно не жевать, а сразу проглатывать.
        Он выпил две кружки бульона и съел полкастрюли гречи с фаршем за несколько минут. Все это время Катя сидела рядом, бледная, но внешне спокойная, смотрела на него огромными глазами, в которых не было слез, но Коста знал - она просто не хочет их ему показывать, чтобы не усугублять его чувство вины.
        - Наелся?
        - Да. Больше не влезет. - Он попытался улыбнуться. Кажется, вышло довольно скверно.
        - Коста… это ведь восстановится? В смысле, крыло… оно вырастет заново?
        Он хотел соврать, но почему-то не смог.
        - Не знаю. Раньше такого не было. Через несколько часов станет ясно. Катя, я сейчас должен спать. Проспать я могу очень долго, вплоть до нескольких суток, но так нельзя - организм истощится.
        - Через сколько часов тебя разбудить?
        - Через шесть.
        - Что приготовить?
        - Без разницы. Главное, чтобы это было что-то мясное, мягкое и можно было съесть быстро. Можно то же самое, что сейчас - вкус я все равно не почувствую.
        - Хорошо, я все сделаю. Тебе здесь удобно?
        - Мне все равно, главное, чтобы на животе можно было лежать.
        - Тогда спи… Все будет хорошо, обязательно…
        - Если придет кто-то, кого ты не ждешь - немедленно буди меня, - пробормотал он уже сквозь сон.
        Прошел час, затем другой - Катя, не отходя ни на минуту, сидела рядом с любимым, очень осторожно гладила перья уцелевшего крыла, перебирала спутанные волосы и раз в пару минут заставляла себя взглянуть на страшный обрубок на спине, покрытый коричневой коркой паленого мяса. Каждый раз она надеялась, что что-то изменится, но все оставалось прежним…
        Спустя три часа девушка заставила себя встать и сходить в магазин - она знала, сколько ест Коста, когда восстанавливается после серьезных ран, и сильно сомневалась, что оставшихся в холодильнике продуктов хватит хотя бы на два раза.
        Вернувшись, она намеренно не стала заходить в комнату - тут же отправилась готовить суп и кашу с мясом. Провозилась около часа - быть может, изменения и правда происходят, просто медленно, и потому они незаметны при постоянном наблюдении?
        За полчаса до того, как Косту нужно было будить, Катя все же не сдержалась - зашла в комнату, старательно отводя взгляд от его спины, прислушалась к дыханию, очень тихому, но все же различимому и ровному, и только потом взглянула на обрубок.
        Левая половина спины была покрыта запекшейся кровью, кровью сочилась рана - страшная корка отвалилась, и теперь можно было видеть живое мясо, из которого торчал обломок кости. Борясь с тошнотой, Катя быстро отвернулась.
        Через полчаса она разбудила крылатого. Почти не осознавая реальность, он машинально съел все предложенное и тут же рухнул обратно на кровать.
        Впереди были еще шесть часов жуткого ожидания.
        Потом еще шесть часов.
        И еще шесть часов.
        Все это время Катя старалась не смотреть на рану - она отмечала, что кровь продолжает сочиться, но очень медленно, так что смерть от кровопотери Косте не грозила, а рассматривать детальнее почему-то не хотелось.
        Крылатый вынырнул из глубокого сна - медленно, неохотно. Просыпаться не хотелось, но организм настойчиво требовал энергии.
        Первое, что он увидел, открыв глаза, - темноволосую голову, опущенную на сложенные руки. Катя так и уснула, сторожа его сон.
        Первое, что он ощутил, пробившись сквозь густую полосу навязчивой боли - щекотку в основании крыла.
        - Катя, - тихо позвал крылатый.
        Вздрогнув, девушка подняла голову.
        - Ой… я что, уснула?
        - Похоже на то. - Коста улыбнулся. - Сколько времени прошло?
        Она взглянула на часы.
        - Почти двое суток. Как ты… чувствуешь себя?
        - Сложно сказать. С одной стороны, препаршивейше. С другой стороны - регенерация никогда не сопровождается приятными ощущениями.
        - А твое крыло? - все же решилась она задать пугающий вопрос.
        - Щекотно - значит, отрастет. Только я представления не имею, сколько времени это займет.
        - Слава богу, - выдохнула она. И Коста захлебнулся в счастье, которым осветились глаза возлюбленной.
        V. V
        Не учись прощать
        То, что было мной…
        По набережной шла девушка. В этом районе даже днем найти полицейский патруль оказывалось сложной задачей, ночью же копы обходили набережную и остров десятой дорогой. Здесь легко было встретить как крутых мафиози, рассекающих на флаерах стоимостью миллион евро, так и банды отморозков, способных запросто зарезать человека ради его бумажника и собственного удовольствия - безотказная Нева принимала очередной труп в объятия темных вод, а новостные сводки сухо и вскользь упоминали, что неподалеку от Елагина острова снова пропал человек. Одиноким женщинам не рекомендовалось даже выходить на улицу в темное время суток, не то что прогуливаться в час ночи по набережной, но твердо шагавшую к своей цели девушку это не останавливало. Наверное, именно ее решимость, отрешенный взгляд словно бы сквозь человека и абсолютное отсутствие какого-либо страха заставляли очередного бандитского принца проглатывать привычное: «Эй, цыпка, пошла сюда быстро!» - и переходить на другую сторону улицы. Может, конечно, так действовал камуфляжный костюм и твердая походка человека, имеющего право, вот только местных отморозков
сложно было напугать.
        Девушка шла быстро, решительно, не оглядываясь по сторонам - так, как идет тот, кто точно знает свою цель. Ее ближайшей целью был мост, ведущий на остров, и она двигалась к нему с упорством боевого робота.
        Когда до моста оставалось от силы метров сто пятьдесят, от узорчатой ограды набережной отделилась тень. Среднего роста человек в плаще старинного покроя сделал пару шагов навстречу девушке и остановился. Остановилась и она.
        - Снова вы, - не вопрос - утверждение.
        - Да, снова я.
        - Вы приходили ко мне во сне. Говорили о дружбе, наркотиках, о том, что можно и что нельзя простить.
        - Да, это был я.
        - И вы же были в оружейном магазине. Посоветовали мне кинжал с кленовыми листьями.
        - Да.
        - И вы же, тогда же, там же, подкинули мне в сумку чип, пока я расплачивалась.
        - Да. Так все и было. И, судя по тому, что вы здесь и настроены более чем решительно - все получилось именно так, как должно было получиться.
        - Информация на чипе…
        - Настоящая, к сожалению.
        - Зачем вы подкинули ее мне?
        - Это, наверное, странно прозвучит, но я надеюсь на силу любви, - улыбнулся знакомый незнакомец. Его темно-синие глаза странно сверкнули в свете единственного фонаря.
        - Поясните.
        - Не могу, к сожалению. Но я уверен, что вы все сделаете правильно.
        - Зачем вы здесь?
        - Помочь. Одна вы не уйдете дальше моста, при всем моем уважении.
        - А что можете вы?
        - Поверьте, очень, очень многое. Вы сейчас сами увидите. - Он снова загадочно улыбнулся.
        - Последний вопрос: зачем это вам?
        - Непростой вопрос, но я отвечу: Олег Черканов - человек, способный изменить этот мир, изменить его до неузнаваемости. И если он выживет - он сделает это. Весь вопрос в том, в какую сторону. Сейчас, когда он окажется между вами и, кхм, частью своего бизнеса - он должен будет сделать выбор.
        - Что будет со мной, если он выберет бизнес?
        - Вы умрете, к сожалению. Но, если я правильно понимаю, вы за этим сюда и шли.
        - Верно… Что ж, пойдемте.
        Не глядя больше на собеседника, Марина спокойно направилась к мосту.
        - Проход запрещен, - оповестил ее охранник - здоровенный лоб в форме. На поясе у него висел плазмер, а на плече - автомат.
        - Спи, - небрежно бросил из-за плеча Марины незнакомец. - И ты тоже спи, - сказал он второму охраннику.
        Глаза громил помутнели, они синхронно зевнули, опустились на асфальт и заснули - причем второй успел подложить себе под голову автомат.
        Мужчина наклонился, снял с поясов плазмеры, протянул девушке.
        - Стрелять умеете?
        - Только из пистолета.
        - Здесь все предельно просто. Предохранитель, заряд, потом целитесь и стреляете. Если необходимость стрелять отпадает - сброс, предохранитель.
        - Хорошо.
        На второй пост незнакомец не стал даже тратить слова - остановился на середине моста, прикрыл на секунду глаза и пошел дальше. Из будок никто не высунулся.
        Спустя десять минут они были у ограды нужного особняка.
        - Собак и внешнюю охрану я отвлеку, - сказал он. - Остальное - на вас.
        - Я справлюсь, - кивнула Марина.
        - Успеха вам.
        - Спасибо.
        В голове было пусто-пусто. Ни единой мысли, ни единой эмоции. Все просто и понятно, задача ясна, как пример из школьного учебника математики за третий класс. Ничего не имеет значения, кроме цели. Пробраться в дом - большего не нужно. Она все знает, она справится. Никаких проблем.
        Иногда в пустоте возникали странные вопросы из ниоткуда. Глупые, бессмысленные вопросы, на которые не было ответов просто потому, что ответы не требовались. Какая разница, что будет дальше? Она должна добраться до цели, и ничего более. Просто добраться до цели. Просто добраться. Вопросы мешали, она пыталась избавиться от них, но с каждым шагом, с каждым преодоленным метром, отделяющим ее от цели, вопросы становились все навязчивее. Зачем она это делает? Почему верит незнакомцу? Что будет дальше с ней и с Олегом? Нет, это все лишнее. Нужно просто выполнить задание.
        У дерева стоял охранник. Автомат висел на ремне за спиной, а мужчина, пристроившись к дереву, занимался обильным орошением почвы.
        Предохранитель, заряд, индикатор - оружие готово к стрельбе. На мгновение на бритом затылке вспыхивает алый кружочек лазерного прицела. Курок под пальцами податлив, как проститутка. Поймать тело, не допустить шума, осторожно уложить на траву. Плазмер - на предохранитель. Вот так вот… идеально сработано. Хоть сейчас в отряд спецназа вступай.
        Стена особняка. Мимо идет охранник - вжаться в шершавый камень за спиной, закрыть глаза: ее здесь нет, ее никто не увидит, потому что ее сейчас просто не существует. Да, не свое умение - заемная сила, помощь того, кто достаточно могущественен, чтобы просто стереть из мира человека, для мира опасного, но в то же время достаточно великодушен, чтобы дать этому человеку шанс.
        Вопросов уже нет, они не нужны, они опасны, опасны для жизни, не столько ее жизни, сколько жизни Олега. Вопросов нет, есть только тишина и пустота, и только один ориентир - цель.
        Охранник проходит мимо, никого не замечая. То ли она хорошо замаскировалась, то ли незнакомец помог, то ли просто хозяин особняка достаточно глуп, чтобы набирать охрану не из профессиональных секьюрити, а из бандитов, которым все нипочем, кроме денег… а может, и все вместе.
        Тишина. Самое время.
        Веревка разматывается совершенно беззвучно. «Кошка» с тихим свистом преодолевает три метра до окна, зацепляется за внутренний подоконник. Негромкий щелчок - крючья надежно впились в дерево. Перчатки обтягивают руки, тело само вспоминает старые навыки - через минуту она уже в комнате. Да, для спецназа еще рановато, надо бы подучиться… что за бред? Не о том надо думать…
        Стоя на подоконнике первого этажа, можно с трудом, но дотянуться до декоративных балок, украшающих внешнюю часть стены. Только бы хватило сил нетренированному телу, только бы руки не подвели, пальцы не соскользнули…
        Цепляясь за балки, она выбирается наружу. На то, чтобы преодолеть каких-то восемь метров до освещенного окна второго этажа, уходит десять минут, но это нестрашно - главное, что она уже у самой цели. Последний рывок! Подтянуться, поставить ноги, убедиться, что позиция надежна. Теперь можно заглянуть в проем.
        Большая, хорошо освещенная комната. В середине комнаты стол, на столе раскрытый дипломат. Хорошо видно Олега - он сидит за столом, опустив подбородок на сцепленные пальцы, и внимательно слушает невысокого, но невероятно широкого в плечах мужика в плохо сидящем, хоть и стоящем огромных денег, костюме. Иногда что-то говорит, что именно - непонятно. Впрочем, это неважно. В дипломате - пакеты, наполненные голубоватыми мелкими кристаллами. Нет, она не может разглядеть их через окно, но она очень хорошо помнит по видеозаписи, как это выглядит.
        За спиной Олега - высокий, мощный человек в джинсах и свитере, на поясе - пистолет. У человека черные волосы, огромный крючковатый нос и лицо южанина. За спиной собеседника Олега тоже кто-то стоит, но его не разглядеть.
        Олег сдержанно улыбается, и Марина едва не падает со стены - сердце сжимается от невыносимой боли. Но незнакомец быстро берет верх, и она снова думает только о цели…
        Нет. Нет, нет, нет!
        - Что я здесь делаю? Зачем я здесь?
        Пальцы чуть не соскальзывают с влажных от росы балок, она прикусывает губу - надо спускаться. Потом, потом она во всем разберется и все поймет, обязательно узнает, в чьей игре стала разменной пешкой, но сейчас надо просто спуститься!
        Человек за спиной Олега скользит взглядом по комнате, потом вдруг разворачивается и выходит. Его место тут же занимает другой, но Марине все равно - ей страшно, очень больно, и снова страшно, она хочет только спуститься вниз и все, и больше ничего…
        Кожа перчаток скользит по влажному дереву, балки пытаются вывернуться из-под ног, несколько раз она едва не срывается, но в последний момент все же удерживается. Наконец спасительный подоконник - перевести дух, спуститься по веревке на землю, и бежать отсюда как можно быстрее! Но сначала все же перевести дух…
        - Попалась, пташка, - почти сочувственно произносит Кречет, опуская рукоять пистолета на голову девушки.
        - Пробная партия должна разойтись примерно за месяц-два. Скорее месяц, но лучше взять с запасом - мало ли, какие бывают накладки. Если товар пойдет - будем говорить дальше.
        - Товар пойдет, - холодно улыбнулся Олег. - Привыкание с одной дозы, ни на что не похожий эффект… товар пойдет.
        - Вы разбираетесь в бизнесе, это приятно. Но у меня все же немалый опыт, и я говорю: дождемся результатов и тогда будем говорить дальше.
        - Разумеется. Когда вы переведете деньги?
        - Завтра с утра. Вы знаете, я не обману.
        - Знаю, и именно поэтому веду дела именно с вами.
        - Эти дела приносят немалую выгоду нам обоим.
        - И это служит залогом продолжительности нашего сотрудничества.
        - Именно так, и я рад этому.
        - Я рад ничуть не меньше. Однако уже три часа ночи - приношу свои извинения, но мне, к сожалению, пора. Удачная сделка, увы, не отменяет необходимости раннего подъема.
        - Минусы легального бизнеса?
        - Они самые. Рад был вас повидать.
        - Взаимно.
        Пожав друг другу руки, довольные собой, поставщик нового наркотика и его крупнейший оптовый продавец разошлись: продавец - развлекаться с доставленными полчаса назад проститутками, поставщик - прочь из этого дома, где угроза могла таиться даже в комнатных цветах, не говоря уже о чрезмерно вежливых речах хозяина.
        У флаера Олега ждал Кречет.
        - Почему ты ушел с переговоров? - спросил Черканов, устраиваясь на кожаном диване и открывая бар. - Садись, поедешь со мной.
        - Спасибо, - южанин с удовольствием развалился напротив своего хозяина. - Ушел потому, что почувствовал слежку. Кто-то влез по стене и видел вас.
        - Ты убрался?
        - Не совсем. Тут такое странное дело… В общем, этот кто-то очень быстро очухался, начал плакать и требовать вас. Звал по имени. Я так посмотрел и подумал, что, может, не надо так уж сразу убираться? Погрузил в багажник - мало ли, вы захотите посмотреть да поговорить. Мне почему-то кажется, вам будет интересно.
        - Хорошо, посмотрим. Скажи водителю, чтобы заехал в «гараж», здесь недалеко.
        «Гаражом» Черканов называл выкупленное на подставного человека подвальное помещение, оснащенное абсолютной звукоизоляцией и несколькими отдельными камерами. Большой бизнес предусматривал разные ситуации, особенно его теневая сторона…
        - Как скажете, хозяин. Вы сразу с нами или дадите минут пять на подготовку?
        - Дам. Нет особого желания смотреть, как вы возитесь. Я подожду здесь, придешь за мной, как все сделаешь. Только не возись долго.
        - Хорошо.
        Теодор стоял у ворот особняка, не замечаемый никем - ни собаками, ни охраной, ни даже камерами, и смотрел вслед двум флаерам, уносившим в себе его все еще потенциального ученика и девушку, которая уже послужила и еще послужит ему разменной монетой. Да, жестоко, но что поделаешь… Цель оправдывает средства.
        Хотя девушку было жаль.
        - Интересно, Кейтаро тоже так думает о нас всех? - неожиданно для себя проговорил он вслух. - Жаль Теодора, но что поделаешь - цель оправдывает средства.
        От этой непрошеной мысли по спине прокатилась волна холода, а в животе словно образовался комок льда. Теодор давно забыл это чувство и даже не сразу вспомнил его название. А вспомнив - испугался.
        Это называлось - чувствовать себя виновным.
        Больно, холодно, страшно… хотя нет, уже не страшно. Уже все понятно, все решено, никак иначе уже не будет, и уже - не страшно. Она уже мертва, хотя сердце все еще бьется, перекачивает зачем-то кровь по сосудам, а легкие требуют воздуха. Непонятно только, зачем…
        Все предали. Все, абсолютно все! Олег, лгавший ей все это время, говоривший, что любит, но разве звери в человечьем облике умеют любить? Нет, конечно же, нет… Он так вдохновенно врал, убеждая девушку в том, что не имеет дела с грязью, не хочет вредить людям, не занимается наркотиками… Незнакомец, просто воспользовавшийся ею, заставивший ее сыграть роль пешки, жертвенной фигуры на шахматной доске, фигуры, которая исполнит свое предназначение и погибнет, но кто же жалеет пешку? Наконец, она сама. Дура, дура, тысячу раз дура! Не разобралась, полезла, не зная куда, не понимая, что и зачем делает, вообразила себя этакой мстительницей, Бэтменом в юбке, мозг дома оставила, на одних эмоциях решила вершить геройство! Доверилась - кому? Человеку из сна! Это кем надо быть? Не просто доверилась - поверила… «Информация на чипе - правда». А если - нет? А если речь шла о каком-нибудь лекарстве, или сверхценном химикате, или еще о чем-то подобном? Мало ли, что может иметь вид голубых кристаллов?
        Бред, конечно. Снова лжет сама себе. Прекрасно понятно, что это было. И что с ней будет - еще понятнее. Обидно только… так глупо все…
        - Все готово, хозяин, - сказал Кречет.
        - Хорошо, - Олег закончил вызов, опустил мобил в чехол, выбрался из флаера.
        Ох, как же он не любил «гараж»! Не любил, побаивался и старался лишний раз здесь не появляться. Только когда обстоятельства действительно того требовали, что, к счастью, случалось довольно редко. Интересно все же, кто на этот раз ухитрился пробраться мимо охраны петербуржского короля наркоторговли? Кто-то, кто знал его, Олега, имя… Неужели Ветровский? Вспомнив встречу на набережной, Черканов скрипнул зубами. Ничего, он до него еще доберется! Не вчера - так сегодня, не сегодня - так завтра, не завтра - так послезавтра… Но Ветровский не уйдет!
        А с другой стороны… Ну, что ему может сделать этот несчастный? Ничего. Олег богат, могущественен, известен, у него есть все. У Ветровского нет ничего, кроме пары приятелей, которые не смогут его защитить. Решено: если сейчас в «гараже» не Стас, то Черканов оставит его и его приятелей в покое. Сколько можно уже размениваться на детские обиды?
        - Проходите, - Кречет придержал тяжелую дверь, захлопнул за спиной хозяина, тут же открыл вторую. Он справедливо гордился тем, что из его «гаража» не сбежать никому.
        Олег кивнул, сделал шаг вперед и замер…
        Он отказывался верить в то, что видел. Глаза лгут, лгут, этого не может быть. Или просто совпадение, просто похожа - ну мало ли на свете девушек, как две капли воды подобных той, которую он любил?!
        Она была надежно привязана к стулу, на левой скуле расплывался безобразный синяк, глаза припухли и покраснели от слез, но самих слез не было, смотрела прямо перед собой, словно не замечая его.
        - Все - вон, - хрипло выдавил из себя Черканов. Двое охранников, вошедшие вместе с ним, беззвучными тенями растворились за его спиной, Кречет последовал за ними.
        Олег бросился к девушке, упал перед ней на колени, схватился за тугой ремень… черт, да как же он расстегивается!
        - Марина…
        - Не прикасайся ко мне, тварь, - тихо и безразлично сказала она.
        - Что?
        - Я сказала: «Не прикасайся ко мне, тварь», - спокойно повторила Марина.
        - Почему ты…
        - Потому, что ты мразь. Потому что ты лгал. Потому что ты торгуешь наркотиками. Потому что я не желаю тебя ни видеть, ни знать. Прикажи своей ручной горилле пристрелить меня и закончим с этим.
        Каждое слово падало, как нож гильотины.
        Не желая слышать, не умея чувствовать, Олег все дергал безнадежно туго затянутый ремень, никак не желающий поддаваться.
        - Марина, я не… ты не понимаешь, я…
        - Я все прекрасно понимаю. Ты дал денег на разработку. Аркадий Викторович изобрел новый наркотик. Ты продал пробную партию наркодилеру. В ближайшее время наркотик разойдется по всем крупным городам страны. Он хорошо пойдет, будет пользоваться большим спросом, ты закажешь Аркадию Викторовичу большую партию, перепродашь ее дилеру в восемь раз дороже, чем ее себестоимость, положишь еще несколько миллионов в свой огромный карман. Я все знаю, Олег.
        - Давно? - едва слышно спросил он.
        - Несколько часов. Когда ты приглашал меня на ужин перед поездкой к торговцу, я еще ничего не знала. Я хотела лечь спать, чтобы успеть выспаться перед днем рождения… ты, кажется, хотел устроить какой-то сюрприз на всю ночь.
        - Я договорился об экскурсии по Ватикану… помнишь, ты хотела туда попасть?
        - Наверное, хотела. Но это было давно. И сейчас уже неважно.
        - Важно, Марина, важно! - Он почти кричал, не понимая, что крик не позволит собрать сердце из осколков - ни его, ни ее. - Прости меня, я лгал тебе, лгал, что не занимаюсь наркотиками, но… Пойми, мне нужно очень много денег! Я хочу создать страну, понимаешь? Страну, где каждый сможет быть счастливым, где каждый получит возможность полностью реализовать свой талант, где не будет бедности, не будет потребителей, не будет богачей, перед которыми открыты все дороги только потому, что у них есть деньги! Рай на Терре, понимаешь? Да, я лгал тебе - но только в этом. Я люблю тебя, люблю! Еще ведь не все потеряно, можно же еще…
        - Нельзя, Олег, - спокойно сказала Марина. Она все так же смотрела перед собой, не видя ничего, не замечая слез на лице того, кого до сих пор до безумия любила. - Уже ничего нельзя изменить, ничего нельзя поправить.
        - Почему? - Ремень наконец поддался, и он тут же взялся за другой, подавив желание схватить девушку за руку, целовать багровые полосы, оставшиеся от пут, и вымаливать прощения.
        - Потому что ты - зверь. Ты - мразь. Ты - тварь. Нелюдь!
        Второй ремень расстегнулся куда быстрее, третий и четвертый поддались мгновенно. Олег не слышал, что говорит девушка, он не хотел это слышать - и не слышал, первый раз в жизни готовый отдать все и отказаться от всего, лишь бы она простила… Надо ей это сказать!
        - Марина, что мне сделать, чтобы ты простила меня? Хочешь, я отдам все, что имею, детским домам и бесплатным больницам? Хочешь, сам построю больницу, бесплатную, оборудованную? Хочешь…
        - Я ничего не хочу, кроме одного.
        - Чего же? - Даже глухой услышал бы дикую надежду в его голосе. Но не Марина.
        - Я хочу, чтобы ты умер. И я тоже. Вот и все, чего я хочу.
        - Марина, я люблю тебя…
        - Я ненавижу тебя.
        Именно этих слов не хватало для того, чтобы Олег наконец осознал: все кончено. Он отшатнулся, как от удара, отступил на шаг, машинально пытаясь сохранить равновесие…
        Марина бросилась вперед. Сталь в ее руке тускло блеснула кроваво-красным отсветом. Олег видел, Олег мог успеть увернуться, но он не мог сказать, хотел ли он уворачиваться.
        Тень возникла сбоку, тень ударила девушку плечом. Узкий клинок, жадно рвавшийся к сердцу Олега, изменил траекторию, надрезав пиджак, вспоров воротничок рубашки и глубоко взрезал кожу на шее. Только кожу.
        Отброшенная могучим ударом Кречета, Марина упала на пол, ударилась затылком, тут же попыталась подняться, но перед глазами все плыло и кружилось.
        Не обращая внимания ни на телохранителя, ни на собственную рану, Олег попытался броситься к ней, но Кречет перехватил его за плечи.
        - Остановитесь, - негромко сказал он. - Вы ее потеряли. Это конец.
        - Нет, не конец! - выкрикнул Олег. - Не конец! Я увезу ее, я уговорю…
        Южанин вздохнул. И резко отвесил хозяину пощечину - без замаха, быстро и хлестко.
        Взгляд Олега прояснился… вот только отчаяния в нем меньше не стало.
        - Я увезу ее, уговорю, она поймет и простит.
        - Посмотрите на нее. - Кречет легко развернул молодого человека в сторону силившейся встать Марины. - Она ненавидит вас. Она так сильно вас любит, что ненавидит гораздо сильнее. Она никогда не сможет понять. Она убьет вас при первой же возможности. Она - самый страшный враг, какой только может быть. Она знает все ваши слабости. Нельзя оставлять в живых такого врага. Вообще никогда не оставляйте в живых тех, кто знает ваши слабости.
        Он говорил тихо, уверенно, спокойно. И Олег начинал его слышать.
        - Решайтесь, хозяин. Просто скажите мне, и я сам все сделаю, быстро и безболезненно. Вы знаете, я умею.
        Между двумя ударами сердца прошло одно мгновение и еще одна вечность. Эта вечность была наполнена борьбой между долгом, золотой мечтой о райской стране, его целью и его смыслом - и любовью.
        Жаль, что любовь редко выигрывает в этом поединке.
        - Дай мне пистолет, - тихо сказал Олег. - Я сам все сделаю.
        - Возьмите.
        Холодная рукоять удобно легла в ладонь. Беззвучно сдвинулся предохранитель. Олег сделал два шага в сторону, поднял оружие, прицелился.
        - Я люблю тебя.
        Выстрел.
        Тело на полу. Пустота в душе.
        Да, теперь он дойдет до цели.
        - Кречет.
        - Да, хозяин?
        - Ты сказал: «Никогда не оставлять в живых тех, кто видел слабость».
        - Да.
        - Хорошо.
        Он поднял пистолет и выстрелил своему цепному волку в голову.
        - Я быстро учусь, Кречет.
        V. VI
        Выбирая дорогу крылатых сердец,
        Приготовься, что это - дорога войны!
        - Пожалуйста, распишитесь вот здесь в бумагах и поставьте вашу цифровую подпись на файл. Благодарим, что выбрали нашу компанию, приходите к нам еще, - заученно протараторила девушка на стойке регистрации. - Вот распечатка всех результатов с комментариями специалистов, вот все то же самое на чипе, как вы и просили.
        - Спасибо, - кивнул Стас, убирая бумаги в пластиковую папку и закидывая туда же чип.
        Медицинское обследование, поначалу неприятно напомнившее первые дни в отделе тестирования осужденных, уже к середине дня начало приятно забавлять - давно, очень давно вокруг него не носилось столько людей, в глазах каждого из которых горело дружелюбное желание обязательно выполнить все, что в его силах для хорошего клиента. Конечно, все это объяснялось стоимостью обследования - сам Стас едва ли выложил бы такую сумму за подобную ерунду, но Коста категорически запретил экономить и едва ли не силком отправил подопечного в хорошую клинику, самостоятельно оплатив все обследование.
        Отойдя от стойки, Стас еще раз пролистал все собранные документы. Справки о семейном положении и отсутствии родственников, справка о несудимости, медицинские справки, заключение психолога, справка с характеристикой с места работы - в общем-то, не так много. Плюс еще общегражданские документы, но они требовались вообще везде.
        Все. Осталось только съездить по указанному Костой адресу и подписать договор. Отправление - в течение суток. Неустойка за разрыв подписанного договора - астрономическая. Впрочем, суммы, обещанные в качестве гонораров, впечатляли ничуть не меньше.
        Выйдя из здания клиники, Ветровский поежился, натянул капюшон куртки на голову - ледяной ветер пронизывал насквозь, кидая в лицо комья мокрого снега.
        - Вот так апрель, - пробормотал он, быстрым шагом направляясь к метростанции. По дороге вытащил мобил из кармана, набрал номер: - Алик, здравствуй. Слушай, я могу минут на десять задержаться, предупредишь ребят? Спасибо. Все ведь будут, верно? Вот и хорошо. Ну все, до встречи.
        Подписать договор о поступлении на службу в военную организацию? Ерунда. Сказать Ордену, что Стас снова покидает их на два года - вот это действительно страшно.
        Но выбора нет. У молодого человека было полгода на то, чтобы все обдумать, и наставник, всячески пытавшийся его отговорить. Раз он пронес свое решение через все это, то отступать уже просто глупо. Да и… все равно ведь нет другого варианта. Увы.
        Стандартный бизнес-центр, обычная офисная дверь из белого пластика, такой же, как на других таких дверях, звонок. Простая табличка с названием - «Цепеш».
        Вот теперь Стасу стало несколько не по себе. Он простоял перед дверью около минуты, прежде чем решиться и нажать кнопку звонка.
        Внутри оказалось такое же стандартное офисное помещение. Две девушки-секретарши за компами, охранник, скучающе пялящийся в планшет, рядок стульев для посетителей.
        - Здравствуйте, - спокойно произнес Ветровский, окинув обстановку быстрым взглядом. От него не укрылась скорость, с которой рука охранника почти неуловимо переместилась к поясу, равно как не остались незамеченными отсутствие окна, замененного голографической заставкой, и на вид такая же пластиковая, как и входная, дверь - наверняка способная выдержать очередь из пулемета. - Я хочу устроиться к вам работать на пару лет.
        Фраза была условная - с улицы в «Цепеш» не брали, только по рекомендации. Охранник поднялся, откладывая планшет, и Стас отметил его грацию крупного и мощного, но в то же время быстрого зверя.
        - Визитную карточку, пожалуйста, - прямой, жесткий взгляд в глаза.
        Не отводя взгляда, молодой человек протянул плотный пластиковый прямоугольник, переданный ему Костой вместе со списком необходимых документов, адресом организации и кодовой фразой, без которой с посетителем не стали бы даже разговаривать.
        На карточку охранник сперва едва взглянул - но уже через мгновение словно прикипел к ней взглядом. Несколько секунд он внимательно разглядывал кусок пластика, потом нажал пальцем - из уголка прямоугольника с тихим хрустом выпал микрочип.
        - Давайте ваши документы, - коротко бросил охранник, подходя к визитеру ближе. Внезапно его правая рука метнулась к плазмеру, но Стас уже был сбоку, перехватывая и заламывая запястье. Тяжелая металлическая рукоять оружия удобно легла в ладонь и тут же будто вросла в нее.
        Выждав секунду, Ветровский отступил, выпуская противника - тот спокойно разогнулся, полноватые губы кривило подобие улыбки. Стек усмехнулся, протягивая плазмер рукоятью вперед.
        - Недурно, - сказал охранник. - И все же документы. А теперь идите со мной.
        За неприметной дверкой оказался крохотный холл, из которого вели еще четыре двери. Толкнув одну из них, Стас оказался в просторном тренировочном зале.
        - Разуваться или раздеваться требуется? - поинтересовался он.
        - На твое усмотрение, - охранник отстегнул кобуру. Подумав, Ветровский ограничился избавлением от куртки - все равно только движения стесняет.
        Спарринг длился минут двадцать, и в каждую из этих минут Стас откровенно наслаждался тренировкой и благодарил небо за то, что ему достался такой наставник, как Коста. За полгода сделать из обычного парня, способного разве что гопнику в зубы дать, того, кем теперь был Ветровский, державшийся почти на равных с противником, - этого можно было добиться только при способностях и жестокости крылатого. Сейчас Стас прекрасно видел, что в происшествии с плазмером ему дали фору, и немалую - охранник был умелым, а главное, опытным бойцом, у самого же молодого человека было достаточно умения, но ничтожно мало опыта.
        - Достаточно. Молодец, парень! - «достаточно» спарринг-партнер сопроводил отбрасыванием Ветровского на маты через ползала. - Ну, что, не передумал? Сейчас еще есть возможность отказаться и уйти. Через десять минут не будет.
        - Хоть один отказался на этом этапе? - ответил вопросом на вопрос Стас. Дождался отрицающего жеста и продолжил: - Вот и я не стану исключением.
        Дальше было скучно. Снулый мужик в плохо сидящем костюме, длинный контракт, который пришлось прочитать внимательно и вдумчиво, еще более длинный тест, подписи - обычная и цифровая, еще какая-то ерунда.
        - Завтра в шесть утра быть на Северном[14 - ?Новое название Финляндского вокзала.] вокзале. В шесть двенадцать отправляется аэро до Выборга - сесть в первый вагон, ехать до предпоследней станции, там выйти и ждать у начала платформы. Ценностей не брать, средства связи запрещены. Надеть то, что не жалко - все равно все сожгут. Вопросы?
        - Можно ли взять с собой блокнот и ручку?
        - Зачем?
        - Для личных записей. Обыкновенный блокнот, бумажный, толстый, и ручку с запасными стержнями.
        - Можно попробовать. Но могут тоже отобрать. Еще вопросы?
        - Нет вопросов.
        - Свободен.
        Стас тихо усмехнулся - меньше всего он теперь ощущал себя свободным.
        Выйдя на улицу, поймал себя на давно забытом желании покурить - Коста категорически запретил ученику употреблять никотин и алкоголь, причем если для последнего могло быть сделано оговоренное исключение, то на сигареты было наложено строжайшее табу. Впрочем, теперь Стас не был учеником - а с завтрашнего утра курить ему никто и не даст. Купив в ближайшем маркете пачку, он быстро распечатал ее, прикурил, прикрывая сигарету ладонью от мокрого снега, с удовольствием затянулся.
        Теперь, когда все было решено и лично от него ничто уже не зависело, принятое решение почему-то перестало тяготить. Все стало ясно и понятно, четко и определенно. И потому Стас стоял у края тротуара, курил, наслаждаясь каждой затяжкой, и улыбался каким-то своим мыслям, путаным и забавным, и совершенно не имеющим отношения к жестокой реальности.
        Он даже не сразу обратил внимание на то, что на противоположной стороне вдруг резко остановился блестящий черный флаер какой-то престижной германской марки. Флаер привлек его только тогда, когда поднялась дверца и на мокрый асфальт, тут же закрываясь широким зонтом, вышел пассажир - вышел и застыл, не отрывая взгляда от Ветровского. Теперь Стас заметил необычное внимание богача к своей персоне, присмотрелся к нему - и тут же отвел взгляд, пытаясь поглубже спрятаться в капюшон куртки и поднимая руку, чтобы остановить летящее мимо флаер-такси.
        Такси тормозило нестерпимо медленно, а Черканов спокойно стоял, глядя на заклятого врага, и на тонких губах его играла странная улыбка. Стас успел проклясть свое предательское желание покурить, свою неосторожность и глупость - как он мог забыть про этого противника, люто ненавидевшего его еще в институте и вряд ли полюбившего после того, как Ветровский сумел сбежать?
        Внезапно Черканов покачал головой, сложил зонт и сел во флаер, немедленно сорвавшийся с места. Как раз в этот момент такси остановилось возле Стаса.
        Он машинально нырнул в теплый салон, бросил водителю адрес и застыл на заднем сиденье, судорожно прокручивая в голове варианты. Что Черканов будет делать теперь, зная, что Стас на свободе? Будет ли преследовать или оставит в покое?
        Внезапная мысль озарением вспыхнула в мозгу, и Ветровский тихо, нервно рассмеялся. Какая разница, решит Черканов что-нибудь предпринять или нет? Завтра утром, в шесть часов двенадцать минут аэро увезет его из этого города на два года, и пусть бывший однокурсник хоть на части разорвется, пытаясь отыскать недруга.
        Оставшуюся дорогу Стас посвятил мыслям об Ордене. За полгода многого удалось добиться, на удивление многого - и все же, этого было недостаточно. Открылись две фирмы - небольшая охранная компания «Серга» и рекламное агентство, которое соорудили «на троих» Алфеевы и Зулкарнов. Алекс занимался репетиторством и зарабатывал примерно столько же, сколько те две фирмы, именно он на данный момент осуществлял основное финансовое обеспечение Ордена. Бизнес приносил очень мало, пока что хватало только на жизнь, но это было уже что-то, тем более что Алекс привлек к рекламе одного из своих учеников, очень талантливого пиар-менеджера, к сожалению - хоть и неплохого, но совершенно приземленного человека, работавшего за зарплату, зато не гнушавшегося обучить тому, что умел, новоявленных «коллег». Также Серг проводил тренировки для всего состава Ордена, обучая ребят, по крайней мере, защищать себя от гопников в темной подворотне. Игорь продолжал заниматься своей компьютерной фирмочкой, параллельно активно общаясь с Виктором. Два месяца они о чем-то секретничали, а под Новый год предъявили на встрече Ордена план
создания рок-группы - оставалось только найти недостающих музыкантов, то есть барабанщика, бас-гитариста и неплохо бы еще клавишника. Вскоре музыканты нашлись - Саша Лозаченко, краснея, призналась, что умеет играть на фортепиано и может переучиться на синтезатор, Гранд в рекордные сроки освоил базу игры на басе, а Артема посадили за ударную установку. Сейчас группа активно репетировала, пытаясь немножко сыграться, начать ребята решили с переигровки песен знаменитых в двадцатом веке рокеров и металлистов. Саша Годин работал в небольшой, но довольно известной юридической компании, успешно набираясь опыта и делая карьеру, в следующем году он планировал открыть собственный консультационный центр. Гранд скрипел зубами, учился, как проклятый, пытался помогать везде, где только можно, и подрабатывал переводами с испанского, который знал так же хорошо, как русский. Митя Миронин тоже учился, подрабатывая где придется - но, помимо того, занимался в институте примерно тем же, чем и Стас когда-то: искал потенциальных Аарн. Параллельно с этим разрабатывались проекты на будущее: идея, варианты исполнения, все
возможные подробности - учитывалось все, чтобы, когда придет время приступить к реализации, не требовалось судорожно додумывать на ходу.
        А еще все проводили как можно больше времени вместе, обязательно встречались раз в неделю и хотя бы полдня просто общались, зимой ходили на каток, кататься на лыжах и с горок на санях, устраивали пикники в снегу, и многое, многое другое…
        И теперь Стас мог с уверенностью сказать, что Орден - есть. И будет. Обязательно. Жаль, что придется оставить друзей на целых два года, но зато когда он вернется - можно будет начать серьезную работу.
        Когда Стас вошел в гостиную, все были уже в сборе. Пили кто чай, кто кофе, перешучивались, обсуждали дела и музыку, Алекс объяснял Гранду что-то из высшей математики, недоступное простым смертным, - словом, стояла извечная непринужденно-рабоче-дружеская атмосфера. Лидера поприветствовали нестройным хором, не отвлекаясь от собственных разговоров - пока речь не заходила о конкретных делах, никакой дисциплиной в Ордене и не пахло. Да и не надо было.
        Ветровский не торопился начинать собрание - ему нестерпимо хотелось как можно дольше сохранить именно такое ощущение соорденцев, чувствовать всем собой незримую поддержку и родство душ - такие разные, они тем не менее действительно были друг другу как братья и сестры. Стас прошелся по гостиной, поговорил с каждым, посмеялся над шутками, поломал голову над математикой, дал совет Мите по поводу его группы «кандидатов в аарн»…
        Но тянуть до бесконечности нельзя, и через пролетевших как единый миг полтора часа Ветровский уселся верхом на свой любимый стул и негромко постучал по столу, призывая всеобщее внимание.
        - Вы знаете, что сегодня у нас не должно было быть собрания, но я попросил вас прийти, так сказать, вне расписания. На то была очень важная причина, которая вам не понравится, но - все мы знаем слово «надо». Сейчас я попрошу вас выслушать меня. Дайте мне сказать до конца и не перебивайте. Когда я закончу - спрашивайте о чем угодно, я постараюсь ответить, хотя не могу обещать, что отвечу на все вопросы. Но пока говорю - не перебивайте. Хорошо? - Дождавшись подтверждения, Стас продолжил: - Вы помните, что мы решили строить корпорацию. Вы помните, сколько на это надо денег. Вы знаете, что как бы хорошо ни шли дела у наших небольших фирм, этих денег все равно не хватит даже для того, чтобы открыть небольшую компанию - а нам нужна корпорация! Я нашел способ достать деньги. Их, в совокупности с тем, что вы заработаете за пару лет, хватит на создание перспективной компании. Это долго объяснять на словах, поэтому я отдам Алику файл, в котором все максимально подробно описано в нескольких вариантах, а все желающие возьмут файл уже у Алика. Но вернемся к способу. Для того чтобы добыть эти деньги, я должен
уехать. Уехать надолго, как раз на эти два года, и уехать далеко. Решение окончательное, обжалованию не подлежит - документы я уже подписал, а за разрыв контракта полагается такая неустойка, что нам даже всем вместе ее не выплатить. И я прошу вас не спрашивать, на какую именно работу я еду. Могу только сказать, что все совершенно законно и честно. И еще, прежде чем вы начнете протестовать: сегодня я встретил на улице Олега Черканова. Человека, который посадил меня за решетку, человека, по чьей милости меня обвиняли в педофилии. Моего злейшего врага. К сожалению, он меня узнал. В Питере мне жизни не будет - Черканов теперь очень богат и влиятелен, если он захочет - он сотрет меня в порошок и вас заодно. Так что мой отъезд - с любой точки зрения, хорошая идея. И последнее, что я хочу сказать: я не бросаю вас. Я уезжаю - но только затем, чтобы вернуться, и вернуться с деньгами, на которые мы сможем создать Орденскую компанию, финансирующую наши проекты. Когда все это заработает, мы сможем построить собственный детдом и школу-интернат… как мечтал мой отец. Но чтобы нам это удалось - я должен сейчас
уехать. А теперь задавайте вопросы, если хотите.
        Все молчали, ошарашенные известием. В тишине прошла минута, две, три… Наконец Алик, тяжело вздохнув, тихо спросил:
        - Стас, ты обещаешь вернуться живым, здоровым и настоящим через два года?
        Ветровский поднял голову, поймал взгляд друга… нет, брата. Посмотрел ему в глаза и спокойно солгал:
        - Да, обещаю.
        - Тогда у меня больше нет вопросов. Ты вправе решать. Я буду ждать тебя.
        Было около двух часов ночи, когда Стас покинул штаб-квартиру Ордена. Старая куртка, вытертые джинсы, разбитые кроссовки, толстый блокнот во внутреннем кармане, три ручки и десяток запасных стержней. Денег - ровно на билет на аэро.
        На душе было тихо и спокойно. Ложь, тяготившая его, пока Алик находился рядом, сейчас казалась наименьшим и необходимым злом.
        Он шел быстрым шагом по набережной, направляясь к Северному вокзалу, и жалел только о том, что не удалось попрощаться с Костой - крылатый почему-то второй день не отвечал на письма и не брал трубку. Стас двигался быстро и уверенно, но не торопился - впереди ждала новая страница его жизни, и он готов был на многое, чтобы она не стала последней.
        Иногда можно лгать даже самым близким людям. Главное - потом сделать ложь правдой.
        Он вернется. Живым, здоровым… настоящим.
        Чего бы это ни стоило.
        Вместо эпилога
        «Двадцать пятого апреля две тысячи семьдесят шестого года, на восемьдесят седьмом году жизни скончался от сердечного приступа Вацлав Пражски, известный меценат, коллекционер и деятель культуры.
        Вацлав Пражски родился четвертого марта тысяча девятьсот девяностого года, в Карловых Варах. Он блестяще проявил себя, еще будучи студентом бизнес-колледжа, организовав фонд помощи молодым людям творческих профессий - впоследствии именно благодаря этому фонду были спасены в разрухе посткатастрофического периода многие произведения искусства. Будучи сиротой, Пражски в одиночку добился того, что не по силам многим людям, имеющим поддержку родных и близких. В двадцать девять Вацлав Пражски возглавлял один из крупнейших восточноевропейских комитетов по борьбе с последствиями катастрофы. В тридцать пять лет он заявил о себе на международной арене, представив мировой бизнес-общественности несколько, не побоимся этого слова, революционных методов ведения бизнеса. В сорок - проявил себя как меценат, покровитель искусства и творческих профессий, специалист в области живописи, скульптуры, музыки и литературы.
        За годы своей деятельности Вацлав Пражски спас сотни произведений искусства, включая некоторые экспонаты галереи Лувра, и помог тысячам талантливых творцов обрести путевку в жизнь и возможность развиваться. Благотворительные фонды Пражски находятся во многих странах и считаются богатейшими организациями подобного рода. Вацлавом Пражски оплачено существование бесплатных мест для талантов на многих творческих факультетах в высших учебных заведениях Чехии, Польши, Прибалтики, России, Шведско-Финской республики и других стран.
        Вацлав Пражски прошел достойный жизненный путь, окончившийся, по иронии судьбы, в том же городе, где и родился величайший меценат нашего века, - в Карловых Варах. Можно с уверенностью и без преувеличения сказать, что без него современное искусство выродилось бы еще в посткатастрофический период.
        Редакция альманаха «Новый творец» выражает соболезнования всем скорбящим по человеку, благодаря которому мы - художники, поэты, композиторы, писатели, музыканты - получили возможность создавать новое искусство.
        Вацлав Пражски будет вечно жить в наших сердцах.
        Главный редактор альманаха «Новый Творец»,
        Витольд Шляхский
        30 апреля 2076».
        notes
        Примечания
        1
        -Здесь и далее в качестве эпиграфов использованы строчки из песен Мартиэль или из стихов Мистардэн (Полины Черкасовой), если не указано иное.
        2
        -Здравствуй, брат Людвиг. Мне нужна твоя помощь (нем.).
        3
        -Программа для сетевого общения, примерный аналог в нашем мире - Skype.
        4
        -Новое название аэропорта «Пулково-1».
        5
        -Город Ницца был уничтожен чудовищным наводнением в 2020 году. Новая Ницца - франко-британский город, построенный на побережье Средиземного моря в 2037 году.
        6
        -Аналог шенгенской визы, дает право на относительно свободное - в зависимости от категории визы - перемещение по территории Евросоюза и стран Еврозоны, в том числе России.
        7
        -Международная Служба Безопасности.
        8
        -Мировая Ассоциация Народов.
        9
        -После того как Центральный район Петербурга получил статус «элитного», главным вокзалом города стал Ладожский.
        10
        -Слова из песни «Скованные одной цепью» группы «Nautilus Pompilius».
        11
        -Аэро - общее название скоростных пригородных поездов, вне зависимости от того, следуют они в сторону аэропорта или же нет.
        12
        -«Стрелки» - жаргонно-народное название обычных пригородных поездов.
        13
        -Условной называется судимость в том случае, если осужденный не отправлялся отбывать наказание, а оплачивал государству штраф.
        14
        -Новое название Финляндского вокзала.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к